Электронная библиотека
Форум - Здоровый образ жизни
Саморазвитие, Поиск книг Обсуждение прочитанных книг и статей,
Консультации специалистов:
Рэйки; Космоэнергетика; Биоэнергетика; Йога; Практическая Философия и Психология; Здоровое питание; В гостях у астролога; Осознанное существование; Фэн-Шуй; Вредные привычки Эзотерика

Око вселенной


Оглавление
  • Часть первая Хакер
  •   Глава первая
  •   Глава вторая
  •   Глава третья
  •   Глава четвертая
  •   Глава пятая
  •   Глава шестая
  •   Глава седьмая
  •   Глава восьмая
  •   Глава девятая
  •   Глава десятая
  •   Глава одиннадцатая
  •   Глава двенадцатая
  •   Глава тринадцатая
  •   Глава четырнадцатая
  • Часть вторая Пляски Антихриста
  •   Глава первая
  •   Глава вторая
  •   Глава третья
  •   Глава четвертая
  •   Глава пятая
  •   Глава шестая
  •   Глава седьмая
  •   Глава восьмая
  •   Глава девятая
  •   Глава десятая
  •   Глава одиннадцатая
  •   Глава двенадцатая
  • Часть третья Начало бесконечности
  •   Глава первая
  •   Глава вторая
  •   Глава третья
  •   Глава четвертая
  •   Глава пятая
  •   Глава шестая
  •   Глава седьмая
  •   Глава восьмая
  •   Глава девятая
  •   Глава десятая
  •   Глава одиннадцатая
  •   Глава двенадцатая
  •   Глава тринадцатая
  •   Глава четырнадцатая
  •   Глава пятнадцатая
  •   Глава шестнадцатая
  •   Глава семнадцатая
  •   Глава восемнадцатая
  •   Глава девятнадцатая
  •   Глава двадцатая
  •   Глава двадцать первая (и последняя)
  • Эпилог

    Александр Экштейн
    ОКО ВСЕЛЕННОЙ


    Часть первая
    Хакер

    Алексей Васильевич Чебрак, осознав, что его жизнь неожиданно вышла на финишную прямую, удивился. Он не ожидал от нее такой подлянки. В конце концов, это слишком пошло — умереть от болезни. Умея по цвету лица, глаз и прочим внешним признакам ставить точный диагноз почти половине известных медицине болезней, он никогда не вслушивался в самого себя, считая это излишним и веря в свое совершенство.

    — Черт побери, — возмутился Алексей Васильевич, ознакомившись с результатами обследований. — Вирус Креза — фактически приговор, мини-опухоли на всех нервных окончаниях. Безобразие! — Он с упреком посмотрел на Лутоненко и на одного из лучших онкологов мира Агди Рапоса, которого друзья и враги почему-то считали евреем, хотя на самом деле он был аргентинцем и не скрывал этого.

    — Вирус Креза, усугубленный саркомой, — подтвердил Рапос, один из учеников Алексея Васильевича, — и все, надо заметить, в самой скверной стадии.

    — Ну понятно, — передразнил его Алексей Васильевич, — неизлечим, неоперабелен.

    — Да, — кивнул головой Агди, — абсолютно никакого шанса.

    — Вот черт, — озадачился Алексей Васильевич. — Столько дел еще надо закончить, а тут копыта приходится отбрасывать.

    Агди Рапос и Лутоненко с восхищением переглянулись, в душе гордясь своим учителем. Алексей Васильевич не храбрился, не рисовался, а действительно воспринял известие о приблизившейся к его изголовью смерти так, как воспринимает его парашютист, узнавший, что у него не раскрылся парашют, только после приземления, то есть никак.

    — Месяц, два, не больше, — стал подсчитывать Алексей Васильевич оставшиеся до конца жизни дни и огорченно констатировал: — Мало.

    — Наркотики, то-се, — стал успокаивать его Лутоненко, — можно и все пять, а то и шесть месяцев протянуть.

    Чебрак смерил его возмущенным взглядом.

    — Я же не дремать под кайфом собираюсь до гробовой доски, а работать. И вообще, чему я вас учил? Меня ведь запросто можно спасти, если бы я смог сам себя прооперировать и протрансплантировать, но, как говорится, се ля ви или се ля вас…


    Глава первая

    — Одним из самых главных, если не самый главный, инструментов знания является любопытство, иногда кокетливо обзываемое любознательностью. Символом любопытства, и одновременно конечной точкой его действия, можно назвать раскуроченную детскую игрушку. Далее, по мере роста, все усложняется, видоизменяется, приобретает многоформенность, многовариантность, неоднозначность, но итог все равно будет один — раскуроченная, с выпотрошенными внутренностями, Земля. — Профессор Мушка оглядел аудиторию и, снисходительно поморщившись, уточнил: — Впрочем, если бы мы не были любознательными, то нас бы и не было, ибо по сути именно люди и являются инструментом какого-то высшего и не понимаемого нами любопытства…

    Профессор Мушка не был похож на свою фамилию и уж тем более на имя — Ладан, не говоря об отчестве — Семенович. Тяжелый, почти квадратный подбородок, голубые, с пренебрежительным прищуром, глаза, греко-римский прямой нос, рост 185 сантиметров, великолепная осанка и руки, на которых заметны подозрительные ссадины, характерные для часто сжимающихся в кулаки, со всеми вытекающими из этого последствиями. Он преподавал, точнее, давал уроки актерского мастерства в закрытой школе внешней разведки, там же читал лекции по истории театрального искусства, преподавал риторику и психологию жестов в обаянии, учил коммуникабельности. Иногда, в минуты хандры и печали, свойственных людям талантливым, он приходил в московский центр профессиональных боксеров, вызывал на поединок кого-нибудь из очередных чемпионов Москвы в тяжелом весе и, отправив его в нокаут в середине или в конце первого раунда, успокаивался и возвращался в свое обычное, умеренно-сангвиническое, состояние.

    — Но вернемся, молодые люди, к нашим баранам, то есть актерскому мастерству, — Ладан Семенович повернул голову в сторону аудитории, — без которого разведчику-респектабелисту, особенно такой классификации, как ваша, нельзя сделать ни шагу. Артист, я, конечно, имею в виду настоящего артиста, по большому счету не человек, а ходячее желе, готовое принять любую форму и на время затвердеть в ней…

    Мушка Ладан Семенович двадцать часов в неделю вел занятия на курсе «Альфонсы» Степаниды Исаковны Груниной. В школе СВР лишь руководители курсов решали, какую дисциплину нужно преподавать своим курсантам. Они отсылали заявки с пожеланиями начальнику школы, а тот уже вместе с кадровиками подбирал нужных преподавателей высшей квалификации, проверенных временем и ФСБ, и знакомил их с руководителями курсов. Последнее слово было за ними. Если кандидатура по каким-то причинам не подходила, начальник школы лишь пожимал плечами и подбирал новую. Руководители курсов имели на это право, за каждого своего курсанта они отвечали головой в буквальном смысле слова. Если после обучения, во время квалификационной аттестации, они рекомендовали своего подопечного для работы «в поле», то их рекомендацию принимали безоговорочно, но если случался провал по вине слабой подготовки разведчика, то рекомендатель, по негласному, поэтому работающему без сбоев, закону, обязан был застрелиться.

    — Если артист — это ходячее желе, то женщина — это всегда форма, готовая наполниться мужским содержанием, которое она ненавидит всей своей трепетно-истерической сутью. Артист же нейтрализует эту ненависть тем, что, будучи мужчиной, он легко становится женщиной, и наоборот. Но это все, — Ладан Семенович покрутил кистью правой руки перед аудиторией, — общеизвестные истины, ибо есть женщины, есть очень красивые женщины, есть праздничные, блистательно-сексуальные женщины, а есть ведьмы. И тут, молодые люди, вам нужно забыть все, что я до этого говорил… Ведьмы — это нечто другое, это воины, и воины высокопрофессиональные, опытные, хладнокровные, чаще всего беспощадные. Это очень опасно. Из сорока пяти выпускников нашей школы за последние тридцать лет, работающих в этом направлении, в живых осталось только четверо, и одного из них вы видите перед собой. Поэтому я заинтересован в том, чтобы вы все остались в живых, побеждая при этом. — Ладан Семенович Мушка обвел взглядом аудиторию, состоящую из семерых слушателей курса «Альфонсы». — Главная опасность ведьм, то есть эмпирически-вдохновенных женщин, в том, — грустно проговорил преподаватель, — что их невозможно ненавидеть и воспринимать как врага. Поэтому вам необходимо будет их нейтрализовать и использовать в своих целях с любовью и нежностью, а если понадобится, то с этими же чувствами убить, ибо без любви и нежности ведьму убить невозможно. Но! — Ладан Семенович поднял руку, словно произнося клятву, и стал похож на римского сенатора. — Есть эмпирически-вдохновенные женщины-ведьмы, есть актонидии, не сумевшие умереть ведьмы, а есть високосные женщины — квант-ведьмы. О последних двух категориях я не хочу упоминать всуе. — Ладан Семенович даже прикрыл глаза, выражая таким образом полуироническое и вместе с тем уважительное благоговение. — А к изучению первой категории подойдем со всей мерой ответственности…


    Курсанты группы «Альфонсы» высшей спецшколы СВР России стоят того, чтобы их знали поименно:

    Вацлавский Ян Витальевич, двадцать лет. Вычислен кадровиками ФСБ в городе Сыктывкаре, Коми-Пермяцкого округа. По результатам психологического тестирования попал в категорию «Обаятельная сволочь». Кадровики заприметили его в тот момент, Когда он, предварительно не знакомясь, прошел в Сыктывкарском аэропорту все системы досмотра, от контрольно-пропускного пункта до пассажирского кресла в Як-42, следующего в Москву, без билета и документов, потому что на всем пути ему попадались только женщины. Мотивировал он это действие тем, что «в Москву за „Гжелкой“ надо, а то у нас вся водка паленая». Кадровики дали ему улететь в Москву, там задержали, поговорили, и Ян Вацлавский стал курсантом специального назначения, продолжив свое десантное образование в школе СВР.

    После недельного карантина на подмосковной тренировочной базе в Щелково ему присвоили псевдоним «Наглец», и он стал подопечным Степаниды Груниной. Внешность у Вацлавского непримечательно-парадоксальная, он похож скорее на вышибалу в ресторане для профессиональных каратистов, умеющего виртуозно исполнять на скрипке все концерты Паганини…

    — Вацлавский, — иногда говорила ему Степанида Грунина, — если бы ты не был моим курсантом, ты бы закончил свои дни в каком-нибудь подвале подвешенным за одно место…

    — Курсант Вацлавский, — несколько в иной манере вторил шефу Ладан Семенович, — вы болван и будете им до того времени, пока не пройдете аттестацию. Но, черт побери, я впервые вижу десантника с аристократическими манерами и павианьим сексуализмом одновременно.

    — Да я так, — смущался Ян Вацлавский и уточнял: — У моего деда на могиле до сих пор какие-то старухи жизнь самоубийством заканчивают.


    Курсант Авдеев Петр Алексеевич, двадцать лет. После службы в погранвойсках вернулся к себе домой в станицу Тихорецкая Краснодарского края и прославился тем, что никак не мог оформить свои отношения в ЗАГСе ни с одной из тех, с которой пошел на это. Все его походы в ЗАГС заканчивались вполне серьезными, с кровью и травмами, баталиями. Его доармейские и послеармейские подруги организовывали пикеты у дверей официального учреждения, мотивируя это тем, что у них есть все основания считать Петра Авдеева отцом своих детей. Однажды в пикете были замечены даже две дамы из Новороссийска с теми же претензиями, но, как позже выяснили их более молодые соперницы, дети у них были такого возраста, что Петр Авдеев должен был выдать им путевку в жизнь непосредственно из космической безмятежности материнского чрева. Однажды ему все-таки удалось вступить с рыжеволосой семнадцатилетней бестией в контору по выдаче «Свидетельства о браке» в станице Кущевской, но дама-чиновница захлопнула журнал регистраций и заявила Петру Авдееву:

    — Куда ты лезешь, сволочь? Я тебе не позволю делать эту девочку несчастной. Если ты этого еще не понимаешь, то вот тебе мой адрес, зайди завтра утром, даже сегодня вечером, и я тебе все объясню, гад такой!

    И хотя рыжеволосая бестия изодрала даме-чиновнице все лицо своими коготками, регистрация не состоялась. Вскоре после этого случая Петра Авдеева заметили кадровики спецслужб…

    — Мы, можно сказать, тебя из бездны быта и семьи вытащили, — постоянно напоминала курсанту Степанида Грунина и уточняла: — Сопляк придурковатый…

    — Ты что, и впрямь хотел жениться? — удивлялся Ладан Семенович, ошарашенно разглядывая Авдеева, и, как бы успокаивая себя, бросал фразу с демонстративным подтекстом: — Надеюсь, у нас в медкомиссии опытные психиатры.


    Шаблин Анатолий Леонидович любил лишь женщин СМИтковского класса. Он «брал» их чистотой, свежестью и магическим обаянием полыхающей в душе и теле страсти. Ему было восемнадцать лет. В разведшколе ему присвоили псевдоним «Поэт». Кадровики ФСБ вычислили его по средствам массовой информации: газетам, журналам, телевидению и радио. Почти все журналистки центральных СМИ вдруг, к слову и не к слову, стали упоминать и цитировать молодого «открывшего новый люк гениальности поэта и мыслителя» Анатолия Шаблина, «внесшего в двадцать первый век литературу на своих плечах». Это было похоже на эпидемию. Главные редакторы в бессилии опускали руки, они не могли выгнать с работы всех представительниц прекрасного пола. А те неутомимо зудели с экранов и страниц газет: «О, великий Шаблин, о, великий Шаблин!», и скептические мужские комментарии и заявления терялись в этом массово-женском «О, Царь будущей литературы и поэзии, Шаблин!» Мужское недоумение общественное мнение воспринимало как банальную зависть, и было недалеко от истины. В конце концов о «новом Пушкине Шаблине» стали так много говорить, что на это обратили внимание в «секторе общественного мнения» ФСБ России и достали-таки произведение «великого и прекрасного Шаблина». Это была маленькая синяя книжечка в мягкой обложке, репринтное издание в 1000 экземпляров. Там был один прозаический рассказ, который начинался словами: «Рыдая от злости и экстаза, она воткнула вилку ему в мошонку», и несколько стихотворных произведений оригинального, если не сказать больше, жанра. Например, в стихах «Ручей» искусствовед из ФСБ прочитал такие строки: «Я положу тебе на грудь /рассвета ласковую суть/ и ты подохнешь/». Славу Анатолия Шаблина проверили и обнаружили у ее истоков литературно-эротическую секту «неоновые ангелы», членами которой были одни журналистки. Когда с Шаблиным, ангельским пастухом, поговорил кадровик ФСБ и упрекнул за цинизм, он лишь слегка пожал плечами и произнес:

    — Талант в современной литературе, и вообще в искусстве, не причина для известности. Главный критерий славы — это умение вовремя и правильно кого-нибудь трахнуть или в нужный час и нужном месте дать трахнуть себя. Как я понимаю, именно это вы и собираетесь со мной сделать?

    — Дурак ты, Шаблин, — грустно покачал головой чекист из спецсекции отдела кадров ФСБ, — слава Богу, что молодой. Если бы мы захотели с тобой сделать то, о чем ты говоришь, ты бы об этом никогда не догадался даже после самого процесса. Учиться пойдешь?

    — Пойду, — кивнул головой Шаблин, — настоящий поэт должен быть разведчиком.

    — Ну, — пожал плечами кадровик, — это тебе полковник Грунина объяснит.


    Четверо в группе «Альфонсы» были восемнадцатилетними девственниками, не ведающими о своей коварной казановости. Кадровики вычислили их на призывных пунктах в разных регионах России: Ивана Коркина в Тольятти, Игоря Гривина в райцентре Талое; Абрама Сибирякова в Ессентуках, Павла Вяземского в Москве.

    — Как хороши, как свежи были розы, — иногда иронизировал Мушка, накладывая взыскание на кого-нибудь из «девственников»…

    — Такими вы и останетесь все пять лет до аттестации, — обещала непорочным курсантам полковник Грунина и объясняла: — Вы будете что-то наподобие ядерной бомбы в костюме от Арона Шварца, особенно после того, как вас научат «серому жесту».

    На слэнге СВР «серым жестом» называли умение разведчиков класса «Альфонсы» входить в общество так, чтобы ни один мужчина, даже в случае обнаружения своей супруги или подруги у разведчика между ног, не заподозрил в нем соблазнителя, способного наставить ему рога. Прикладная психология достигала в спецслужбах таких высот, что штучки, подобные «серому жесту», в арсенале разведки и контрразведки проходили как рядовые.


    Глава вторая

    Как-то вдруг и сразу человечество на поверхности Земли осознало мысль великих, что наша планета очень маленькая, хрупкая и беззащитная капелька жизни в окружении глыбисто-ледяного и равнодушно-раскаленного хаоса, оторвавшегося от своего божественного родителя, Вселенского Саркофага, ласкательному имени которого — Смерть, оно, человечество, придало неоправданно-мрачный и неоправданно-безысходный смысл.

    — Океан — это как бы примитивный тренажер Юпитера, — сказал Борнео Наум Васильевич, научный руководитель космической программы России, — так что можете представить, что это за планетка, при таком-то тренажере…

    Научно-исследовательское судно «Град Китеж», оснащенное самыми последними достижениями науки и техники, в том числе двадцатиместной подводной лодкой для больших глубин батискафного типа «Мурена» и четырьмя игольчатыми глубинными торпедами «Рекс», вошло в район квадрата 666 акватории Мирового океана и встало на турбинные якоря. Кроме «Мурены» и «Рексов» на борту «Града Китежа» расположились: система глобального слежения «Небо-вода», аналитический биоэлектронный центр «ПГ», в шутку называемый «профессиональный гений», семь модифицированных межконтинентальных баллистических ракет нейтрализаторского класса и экипаж из ста десяти человек высококвалифицированных офицеров ВМФ России специализированного подразделения «Касатки», подчиняющихся официально Главкому ВМФ, а неофициально Михаилу Григорьевичу Волхву и… Тарасу Веточкину, ибо «Касатки» были прикреплены на время эксперимента в квадрате «Улья Шершней» к «ОМ» — отделу модификаций ФСБ.

    — Глубина четыре тысячи метров по сложности исследований почти то же самое, что и высадка человека на Луну, лишь обозначение его присутствия. Представляете, Лев Аксенович, — Наум Васильевич как-то вскользь посмотрел на Стронгина, — если вдруг выяснится, что дно океана, да и сам океан — это лишь крыша с куполом другого мира?

    — На Земле не может быть другого мира, есть только неизвестная часть земного.

    — Стронгин, — Борнео сердито посмотрел на океанолога, — ради Бога, не разговаривайте со мной как учитель с учеником. Я не полковник Хромов, заглядывающий вам в рот. За результаты исследовательского эксперимента отвечаю я, научный руководитель этой экспедиции, а не вы. «Град Китеж» слишком дорогое удовольствие для государства. Судно класса «автоном» с «ПГ» на борту — это все-таки не ваша жестянка с благородным именем «Келдыш», поэтому давайте обойдемся без популярных формулировок. Вы уверены, что мы обнаружим в этом районе океана нечто потрясающее?

    — Запросто, — огрызнулся уязвленный Стронгин, — а почему бы и нет? — Ему не нравилось, что в океан послали руководителем не его, а Борнео. — Здесь полным-полно плавающих мин еще со времен Второй мировой войны, при встрече потрясают до глубины души.


    Экспедиции, объединившей потенциал ВМС, ФСБ и РАН, предшествовало несколько событий. В ночь с воскресенья 17 ноября на понедельник на Землю обрушился «ливень» метеоритного потока, хорошо известный науке под определением «Леониды». Ничего необычного в этом регулярно повторяющемся событии не было, разве что «ливень» был более сильным, чем обычно, что не замедлили отметить все обсерватории мира. В это же время в научные секторы ЦРУ, Пентагона, российских ГРУ и ФСБ поступили сообщения о полном и бесследном исчезновении радиационного излучения в квадрате «Улья Шершней» в северной части акватории Атлантического океана, которому ради классификационных удобств присвоили титул «Северный Ледовитый океан», и возвращении туда всего живого. Этому тоже не придали особого значения, квадрат 666 преподносил и не такие сюрпризы, хотя…

    Ученые спецслужб напряглись, когда появились данные о том, что среди обычных «Леонидов» обнаружились более крупные объекты. Три таких шипяще-пылающих шарика, с интервалом в несколько секунд, «булькнули» в центре района «Улья Шершней». Умная электроника военно-морских флотов России, Великобритании, США и других стран НАТО, контролирующих этот район, бесстрастно просчитала, что космические тела вошли в океанскую толщу со скоростью двести километров в секунду и должны были вызвать:

    а) колоссальное цунами, от которого не смогут спастись даже дикие караимы в центре Сахары;

    б) выброс пара на высоту более пятидесяти километров;

    в) гибель всего надводного и подводного мира, включая военно-морские силы, вокруг квадрата 666 более чем на тысячу миль.

    Но! Ничего подобного не произошло. Случилось более значительное событие. Радиационное излучение, словно выключенная электрическая лампочка, перестало «светить». Это не могло не вызвать вдохновенный интерес спецслужб. Все-таки обладать веществом, из которого состояли космические пришельцы, вошедшие в толщу океана, способным «гасить» взрыв ядерного оружия во время «грибообразования», стоит любых, даже самых разорительных усилий.


    Веточкин и Хромов спустились в рубку информационного оповещения, именно там был установлен аналитический биоэлектронный центр «ПГ». Рубка почти в десять раз превышала площадь кают-компании для научного и командного состава, и по сути являлась как бы вмонтированной в корпус корабля капсулой, оснащенной автономной системой спасения. Если, не дай Бог, корабль стал бы тонуть, то рубка с центром «ПГ» отторглась бы от него и превратилась бы в неходкую, но вполне самостоятельную подводную лодку с системой жизнеобеспечения, рассчитанной на пять тысяч миль хода со скоростью двадцать узлов в час.

    Подойдя к большому экрану, Тарас Веточкин стал с интересом наблюдать изображение, передаваемое со дна океана глубинным зондом «Я-5». Дно океана в районе канадского Арктического архипелага по насыщенности и разнообразию цветов совсем немного уступало тропическому многоцветию южных широт в районе коралловых рифов. «Я-5» то поднимался на «высоту» две тысячи метров, то вновь устремлялся ко дну, и у Тараса Веточкина создавалось ощущение, что это он, Тарас Веточкин, словно птица, легко и свободно резвится в толще океанского неба.

    — Что с тобой? — оторвал его от завораживающего созерцания встревоженный голос полковника Хромова. — У тебя лицо акулы, возомнившей себя чайкой.

    — Интересно, — Веточкин пропустил реплику друга мимо ушей, — почему Стефан отказался войти в состав этой экспедиции и буквально выпросил у меня командировку в Афганистан?

    — Ну, — Хромов неуверенно пожал плечами, — его где-то там контузили в афганскую войну, возможно, хочет найти того душмана и морду набить. А если серьезно, то Стефан знает, что делает, понять его невозможно, он после Чувашии какой-то не такой стал…

    — Он и до Чувашии был с приворотом, — досадливо прервал друга Тарас Веточкин и укоризненно посмотрел на него. — А то, что он сейчас стал каким-то навороченным колдуном, уже все начальство наше знает, я же тебя не о Чувашии спрашиваю, а об Афганистане.

    — Угу, — Хромов бросил скептический взгляд на Веточкина, — ты сначала Чувашию с трех раз на карте найди, а потом уже Афганистаном интересуйся. Смотри!

    Хромов и Веточкин, раскрыв рты от изумления, уставились на экран. «Я-5» передавал изображение скалисто-ущелистого дна с «высоты» три тысячи метров и тоже застыл на месте. Существо белого цвета, похожее на вырезанный из гигантского листа ватмана контур человека, на большой скорости мчалось параллельно дну и, сделав плавный пируэт, без труда оторвавшись от быстроходного «Я-5», исчезло в ущельях моря Бофорта, где двухтысячиметровая глубина плавно перетекала в четырехтысячную.

    — Афганистан, — автоматически прошептал Веточкин, завороженный увиденным, — не стоит океанской мессы.

    — Что это было? — решил приступить к научному дознанию полковник Хромов. — Галлюцинация или человекообразная альбиносная акула?

    Веточкин переключил экран на каюту капитана и, увидев, что там находятся Стронгин и Борнео, спросил взволнованным голосом:

    — Видели?

    — О, Господи, — вздохнул Борнео, — успокойтесь, генерал. Это видят уже на протяжении десяти лет. Вы еще не то увидите, если с наукой свяжетесь. Другое дело, что все это трудно понять и все говорит о том, что нам необходимо на «Мурене» уйти под лед Северного полюса и приступить к исследованиям в районе между хребтом Ломоносова и котловиной Амундсена.

    — Так этот белый монстр — человек или животное? — вмешался в разговор Хромов, непонятно зачем нацепивший на шею стократный цейсовский морской бинокль.

    — Трудно судить. — Борнео обменялся взглядом с академиком Стронгиным. — Похоже, ни то, ни другое.


    Глава третья

    — Я устала от Непала, — сказала Клэр Гастинг, сидя в удобном кресле с балдахином на спине белого королевского слона. — Что за безумная затея провести свадебное путешествие на границе Индии с Китаем. Северные тропики — это почти то же самое, что заполярная Африка, абсурд под кленовым сиропом.

    — Клэр, — усталым, но влюбленным голосом произнес Джон Карри, — ты ведь сама хотела перед полетом на Юпитер обойти храмы Катманду. В конце концов можно изменить маршрут, что за проблема?

    — Ни в коем случае, — отказалась от предложения мужа Клэр и поманила рукой погонщика белого слона, худого непальца в причудливо сплетенной чалме бело-розового цвета. — Европа не подходит мне по темпераменту, а на Россию не стоит тратить отпускное время, так или иначе, мы скоро там будем в деловой поездке. Судя по публикациям в российской прессе, у восьмидесяти процентов русских мужчин хронический простатит с аденомными проявлениями, так что в Москве можно только работать. Я хочу спуститься, — сказала она погонщику непальцу и, не дожидаясь его действий, соскользнула по накрытому дорогой попоной боку слона на землю.

    Джон Карри наконец-то понял, кто такая Клэр Гастинг, и поэтому находился в острой фазе клинической влюбленности в свою теперь уже супругу. Допущенный к изощренно-красивому и гениально-сексуальному телу возлюбленной лишь после подписания брачного контракта и венчания в протестантской церкви на Риджид-роу в Вашингтоне, он чувствовал себя самым счастливым и везучим человеком на Земле, хотя со стороны его счастье выглядело как идиотический инфантилизм с элементами парадоксального обожествления стервозной и достаточно равнодушной к объекту феминистки. В первый час брачной ночи Клэр Гастинг так обожгла Джона Карри своим эротическим обаянием, что следующие несколько часов после близости он буквально скулил от наслаждения, а затем позволил надеть на себя ошейник, и остаток ночи обнаженная Клэр Гастинг, опоясанная прозрачными шарфом, водила охотно передвигающегося на четвереньках талантливого космоконструктора по территории шикарной калифорнийской виллы, ставшей после заключения брачного контракта ее собственностью, и, выбирая самые живописные уголки, вступала с ним в сексуальную близость. Территория виллы и десятикилометровая зона вокруг нее были буквально утыканы суперсовременными охранными системами наблюдения, блокировки и оповещения, плюс к этому четыре взвода морских пехотинцев охраняли все подступы к месту брачно-живописных игрищ двух особо ценных граждан США. Нет, это не было развратом и уж тем более не было сексуально-психическими отклонениями. Это была чистейшей воды багровая суть грозной вселенской магии Клэр Гастинг.

    — Черт, — еле слышно шептал наблюдатель от СНБ, вынужденный следить за своеобразием ночных развлечений двух ведущих ученых Америки. — Я бы и сам с удовольствием принял ошейник из рук Клэр Гастинг и стал на четвереньки у ее ног.

    Желание Клэр Гастинг «прокатиться» к святыням Катманду, назвав это свадебным путешествием, не только дорого обходилось налогоплательщикам США, но и напрягало все силовые структуры государства. Клэр Гастинг не могла предположить, что, пока они любовались храмами Непала, вблизи красного и рвущегося в космос Китая, непредсказуемой Индии и офигевшего от войны Афганистана, их сопровождала целая дивизия элитного спецназа гурхов, состоящих на службе в армии Великобритании, триста агентов СНБ, несколько групп командос были готовы в любую секунду прийти к ним на помощь, ударные, готовые развязать любую войну в любой точке земного шара, подразделения спецназа США, Англии, России и, чего греха таить, других стран НАТО, были приведены в полную боевую готовность. Юпитер стоил мессы, а Клэр Гастинг и Джон Карри были неразрывно связаны с ним.


    Глава четвертая

    — Священники из продвинутых, — Ефим Яковлевич Чигиринский взболтнул в рюмке коньяк и, подняв ее на уровень глаз, посмотрел сквозь темно-янтарную жидкость на далай-ламу, — утверждают, что вечное блаженство — это обязательный атрибут вечных мук.

    — Кого вы называете продвинутым священником? — Далай-лама, дзог Дза-Ти, в данную минуту был похож на человека, уставшего от своей человечности. — Вы не могли бы показать гнездо и яйца, из которых они вылупляются? И вообще, Фима… — Далай-лама налил себе в рюмку коньяк семидесятилетней выдержки и медленно вылил его тонкой струйкой в аквариум с рыбками, стоящий рядом. — И вообще, — повторил он, — есть только предположение о наличии вечных мук. Мне непонятно лишь, кто их испытывает.

    — Пока никто. — Ефим Николаевич с любопытством смотрел, как рыбки переворачивались животом кверху и всплывали к поверхности аквариума. — Для начала нужно найти дороги к этой вечности, а для этого, да вы и сами отлично знаете, необходимо преодолеть суррогатную бесконечность.

    Аквариум очистился. Все рыбки плотным слоем, кверху брюхом, заняли поверхность.

    — Вот один из путей преодоления суррогатной бесконечности.

    Далай-лама взял со столика костяную спицу, которой чесал спину в минуты задумчивости, и помешал мертвых рыбок, отчего те на короткое время заполнили аквариум и снова, кроме одной, карликового марлона, стали подниматься кверху. Марлон же как ни в чем не бывало поднялся к поверхности и стал выдирать из фиолетового фолкуса куски мяса на завтрак, затем набросился на арабского гурами и, дернув за плавник, вернул его к жизни. Гурами резко ушел вглубь, Ефиму Яковлевичу даже показалось, что он встряхнул головой, и уже оттуда вернулся в центр аквариума к своей декоративной жизни.

    — Меня иногда тошнит от Востока и в особенности от Тибета. — Ефим Яковлевич подгреб под себя подушки, включая ритуальные, и, поудобнее подоткнув их под себя, улегся. — Ты лучше вот что, Дза-Ти, оставь эти свои игрушки для своих ламапришибленных и буддаударенных, давай вернемся к проблеме. Мы сможем преодолеть суррогатную бесконечность без помощи аолиэтных лаоэров?

    — Нет, конечно, — покачал головой далай-лама, рассматривая, как из массы всплывших брюхом кверху рыбок еще три пятнистых гурами вернулись к жизни, — без лаоэров вообще ничего невозможно сделать в этом направлении.

    — Но наш мир сильнее, — на лице Чигиринского не было и тени беспокойства, — они должны нам помочь. Мы тоже в капкане параллельностей.

    Уже все рыбки ушли от поверхности и кружили, забыв о «коньячной смерти», в пространстве аквариума. Лишь фиолетовый фолкус, приткнувшись к стеклу, остался навсегда мертвым и склизко-белым. Далай-лама потыкал его спицей и поднял глаза на Чигиринского. Тот мгновенно отреагировал:

    — Дза-Ти, я тебя сейчас самого в аквариум с русской водкой посажу, надоел ты мне со своей тибетской мудростью. В конце концов в мир вошел кромешный Будда и…

    На этом Ефим Яковлевич замолчал и побледнел. Ничего не сказал и далай-лама. Они оба знали, что Черный Будда, Антихрист, был нейтрален и волен. Он был НИ ЗА КОГО и решал только свои, непонятные никому, кроме бледных демиургов, задачи.


    Афганистан для Стефана Искры был местом, не имевшим к Земле никакого отношения. Это треугольник энергии, который оплодотворял, то есть провоцировал машинальное оплодотворение великой катастрофы. Горно-пещерная страна Торо-Боро лишь на четверть была искусственно оборудована и считалась малоизвестной даже для пуштунов. Никто ни сном ни духом не ведал, что именно здесь есть тропинка, ведущая к ниспадающим дорогам в срединную страну. Американские ВВС с непоколебимой верой в свои супер-вакуумные бомбы долбали несчастное Торо-Боро с энергией высокомерного идиотизма, свойственного всем высокотехнотронным державам. Горы, впрочем, как и сам Афганистан, не замечали наличия на Земле технотронной цивилизации, самой хлипкой и нежизнеспособной из всех существующих в данное время. Стефан Искра усмехнулся: оголтелая ненависть неведения всегда сопровождает поступки так называемых развитых стран. Впереди послышались возгласы, мусульмане молились, и Стефан вышел на эти звуки из-за выступа глинобитной стены. Он был весь в белом. Перед ним простиралась большая каменистая площадка, на которой более двух тысяч хорошо вооруженных людей совершали намаз. Стефан Искра понимал, что через секунду в него начнут палить из всего наличествующего оружия, ибо он не преклонил колени и стоял над молящимися, облокотившись на посох. Но вооруженные люди при виде его лишь вздрогнули и стали молиться более вдохновенно. Аолиэтный лаоэр придал лицу Стефана Искры сиятельное и грозное обаяние пророка.

    — Правоверные! — на прекрасном арабском языке произнес Стефан Искра. — Бросьте на землю оружие, отдайте Афганистан другим, пусть потешатся своим ложным всемогуществом. Идите домой!

    Молящиеся встали и молча, оставив на земле русские АКМ, разошлись в разные стороны, время от времени оборачиваясь в сторону оставшегося на площади пророка в белом одеянии. Никто из них не сомневался, что перед ними предстал именно тот, который тысяча триста восемьдесят лет назад, обнаружив на своем плаще уснувшую кошку, отрезал кусок плаща, дабы не разбудить ее.


    Впрочем, пилоты бомбардировщика-невидимки «Стелс» ВВС США не могли видеть «пророка» в образе Стефана Искры. Они видели лишь скопление противника в этом квадрате, сведения о котором поступили с военного спутника «Мемфис». Огромной разрушительной силы вакуумно-детонирующая бомба, предназначенная для конструирования смерти в высокогорных районах и на больших глубинах, с нежным всхлипом вышла из капсулы бомболюка системы «Точка» и устремилась к земле, прямо в то место, где стоял Стефан Искра, «благословляющий» брошенное оружие и уходящих в горы наемников.

    Само собой, трудно найти очевидца, наблюдавшего вблизи себя взрыв вакуумной бомбы. Стефан Искра, как бывший десантник, даже слегка восхитился, оценив силу взрыва и рассмотрев причудливую форму смерти, настигшую только что увидевших пророка Мухаммеда арабов. Но затем он презрительно поморщился и даже слегка смутился, когда прямо на него вышли американские спецназовцы. Взрыв вакуумной бомбы снес со Стефана все одежды. Спецназовцы видели перед собою огромное количество трупов и одного голого белого человека, похожего на ожившую скульптуру эллина Аполлона, с непонятной татуировкой на плече. Стефан Искра, дабы сгладить свое смущение, решил поприветствовать союзников и, подняв левую руку вверх, а правую прижав к левой груди, произнес:

    — Хаю ду ю ду, янки.


    Майор Дуглас, командир зеленых беретов, «захвативших» обнаженного Стефана Искру в эпицентре взрыва супербомбы, с недоумением смотрел на него и задавал вопросы. Стефана Искру приодели и переправили в штаб-квартиру миротворческих сил в Баграме. Ждали спецвертолет ВВС США, чтобы отправить странного пленника на базу США в Пакистане и уже оттуда в Америку.

    — Странно. — Майор Дуглас пристально посмотрел на Стефана Искру и спросил у него по-английски: — Мы знакомы?

    — МОГАУ нам обоим знакомо, майор, — усмехнулся Стефан Искра. — Судя по всему, американская «Оса» не кусала своих солдат до смерти, как это сделал российский «УЖАС» со своими «солнечными убийцами».

    — Черт, — разволновался майор Дуглас и от волнения заговорил по-немецки с вкраплениями русского, — майн готт, едрена вошь. Так ты выполняешь планетарное задание, я понял, ты…

    — Тихо, тихо, — успокоил его Стефан Искра, — успокойся, Дуглас, тебя что, контузило той же бомбой, что и меня? Забыл, что МОГАУ самоликвидировалось, Поль Нгутанба и Клосс Воргман застрелились, а вашу «Осу» трепало Лэнгли не хуже, чем наш «УЖАС» ФСБ?

    — Я сейчас именно на Лэнгли и работаю. — Майор слегка успокоился и тут же заорал на заглянувшего в палатку полковника-пуштуна: — Пошел вон отсюда!

    Полковник испуганно выскочил из палатки и задернул полог.

    — Майкл, Джеки! — Майор обратился к двум мгновенно заскочившим в палатку десантникам: — Пропускайте сюда только американских офицеров и только после предварительного сообщения мне.

    — О'кей, сэр, — осклабились спецназовцы и, покосившись на Стефана Искру, вышли из палатки.


    Глава пятая

    Огромная толпа по имени «цивилизованное человечество» активно защищала свои ценности. Как-то так получилось, что лишь прилагательное «западные» придавало существительному «ценности» статус неприкосновенности и даже бесценности. Никто ничего не понимал, но все во все подряд верили. Двадцать первый век, насмешливая эпоха статистического предчувствия, начинал осуществлять сокровенную задумку антибесконечного бессмертия. Все во что-то верят, все ждут прорыва в чудо, все давно готовы к чему угодно, но никто не в состоянии понять, что 21-й век — это век, когда нас, статик-рабов, впервые соединят через генетические изыскания с нашими параллельными двойниками и тем самым опустошат пространство, занимаемое ими, лишат нас резерва. Мы будем сильнее и долговечнее, но у нас больше не будет возможности исправлять свои ошибки, нам придется поверить в то, что мы их не совершаем, то есть стать антибогами, глобализированными сатанистами…

    — Нет, — хмыкнула Клэр Гастинг, оглядывая седьмой жилой модуль МХС, — я все-таки испытываю сексуальное влечение к нашему «Хазару», на меня действует его фактура и качество прилагаемых эпитетов. Он огромный, стремительный, многофункциональный. Я бы назвала его «Фаллосом Зевса».

    — Не знаю, не знаю, — засомневался Джон Карри, не слушая жену и обращаясь к Харио Группу, американскому физику немецкого происхождения из исследовательской группы Национальной академии наук США. — Меня настораживает наша уверенность в правильности полета на Юпитер. Почему бы для начала не послать менее масштабную станцию, пусть она год-два по-вращается на орбите Юпитера, пощупает, проанализирует, прочувствует масштаб объекта в конце концов.

    — Орбита Юпитера? — удивилась Клэр Гастинг. — Это сейчас тебе в голову пришло, или ты и до этого был не в себе, дорогой?

    — Не надо, Клэр, — досадливо поморщился Джон Карри. — Ты же знаешь, как я тебя люблю, но если мы можем войти, как ты образно выразились, в Юпитер, то почему нам не совладать с его ближней орбитой? В конце концов хроногиперболизированный ускоритель на «Хазаре» слишком мощное и дорогое удовольствие, как и сам «Хазар», впрочем. На вторую станцию, в случае неудачи, у человечества может не хватить терпения, сил и времени, я уже не говорю о деньгах.

    Чем ближе был день выведения и сборки МХС на орбите Земли, тем сильнее и сильнее Джона Карри охватывали сомнения.

    — Джони, не забывай о том, что как только ты перестанешь быть руководителем экспедиции, а все идет именно к этому из-за твоей неуверенности, ты сразу же, я бы даже сказала, автоматически, перестанешь быть моим мужем.

    — Эээ, — мгновенно побледнел Джон Карри, протягивая к супруге руку и пытаясь что-то сказать в свое оправдание, но Харио Групп неожиданно тихо воскликнул:

    — Браво, Клэр! — А затем громко зааплодировал и заорал во всю глотку: — Браво!


    — Ага, — произнес Арчибальд Соукс, входя в ангар, где шла сборка седьмого модуля МХС, — я так и знал, что вы возьмете за основу российский проект. Правильно сделали. — Соукс повернул голову к двум сопровождающим его спутникам и объяснил: — Россия загадочная страна. Они из рук вон плохо делают автомобили и сантехнику, но когда дело касается космических технологий и воровства из государственного кармана, то на них можно положиться. Как вы думаете, Кони, я прав?

    — Спросите у Клэр, — буркнул директор ЦРУ. — Она, как и вы, считает Россию загадочной страной, правда, с несколько иной мотивацией. Здравствуйте, Клэр, — поздоровался Конти с Клэр Гастинг, вышедшей из движущейся по поверхности модуля лабораторной капсулы, где проверяла стыковочную однородность структурности корпуса.

    — Кто это с вами? — Клэр Гастинг кивнула в сторону третьего спутника. — Я где-то его уже видела. Он похож на еврея.

    Человек, пришедший с главой ЦРУ и сенатором Арчибальдом Соуксом, не слышал этого разговора. Он ходил по гигантскому ангару, время от времени останавливаясь возле магнитизированного корпуса модуля, тыкая в него пальцем и с сомнением качая головой.

    — Ради Бога, Клэр, — Арчибальд Соукс взял Клэр Гастинг под руку и повел в сторону лифта, — давайте спустимся в холл и выпьем холодных сливок, растворенных в радужной текиле из кактуса гурами. Какое вам дело до еврея, интересующегося космосом! Вот увидите, он сейчас осмотрит модуль, затем спустится в холл и заведет разговор о том, как можно лететь на Юпитер, не разобравшись с еврейским вопросом на Земле?

    — Соукс, — Клэр Гастинг в последнее время чувствовала себя немного скованной в присутствии сенатора и поэтому тщательно пыталась понять этот феномен, — в таком случае, откуда у него допуск в «Янки»?

    — Не знаю, — пожал плечами Арчибальд Соукс, — вопрос не ко мне, спроси у Конти.


    — Ваши сливки. — Бармен поставил перед Клэр и Соуксом узкие, наполненные почти доверху золотистой жидкостью, высокие бокалы, в которых плавали маленькие кубики замороженных сливок с лимонным соком.

    — Дитя мое, — выплыл из глубины холла академик Джон Пул, — сегодня я могу со стопроцентной уверенностью сообщить всем, что наконец-то получены доказательства наличия в Солнечной системе еще одной планеты. Она находится на той же орбите, что и Земля, в прямо противоположном от Солнца направлении. Так что маршрутный картографический пульсар «Хазара» придется перепрограммировать.

    — Тоже мне, сенсация, — фыркнул Олег Антонов. — Мы в России считаем, что эта планета, так называемая Антиземля…

    — Мы ее называем Глорией, — вклинился в речь Антонова уязвленный Джон Пул. — Эта планета, на наш взгляд, очень неустойчива по отношению к Земле и Солнцу, и явно обитаема.

    — Да, — спокойно согласился ничуть не уязвленный Олег Антонов, — она искусственная. Хотя вполне возможно, что Глория, как и наша Луна, может оказаться осколком Фаэтона, бывшего марсианского спутника, исчезнувшего по неизвестной причине с его орбиты тринадцать тысяч лет назад. Господин Турбенрогман, — прервал сам себя Олег Антонов, обращаясь к молчаливо сидящему в кресле президенту астрономического общества при розенкрейцеровской обсерватории, — а что вы думаете о новой планете, обнаруженной господином Пулом? Он, правда, не обратил внимания на то, что до него об этой планете сообщал миру из Ватиканской обсерватории Джандоменико Кассини еще в 1666 году.

    — Не передергивайте, господин Антонов, — поморщился Масалик Турбенрогман. — Кассини никто не поверил, включая его самого. В 1666 году, несмотря на то, что науку уже озарили своим гением Коперник, Тихо Браге и Галилей, можно было открыть все что угодно, особенно в обсерваториях. Тот же профессор Кассини сообщал, что наблюдал в небе звезду, имеющую форму папской тиары, и получил за это пожизненную должность главного инспектора всех католических школ Римской церкви. А Джон сообщает об Антиземле с расчетом и снимками в руках. Хотя меня больше интересует парадоксальный взбрык марсианского Фаэтона, я вижу в этом какие-то труднопонимаемые аналогии с нашим временем. Мы-то ведь знаем, что Марс был обитаем и развит на много порядков выше нас, и тут Фаэтон. Нужно не забывать об этом.

    Клэр Гастинг медленно выпила текилу с замороженными кубиками сливок и поставила бокал на стойку. Она выполнила это действие столь психологически-выверенными жестами, что когда бокал стукнул донышком о дерево стойки, в холле наступила тишина. Ученые смотрели в ее сторону и ждали, что она скажет.

    — Мы учли момент с Фаэтоном, — голос Клэр был наполнен интонациями повелевающей королевы, — и поэтому «Хазар» будет стартовать в три рывка, с околоземной орбиты, а не с Луны, как предполагалось с самого начала.

    — Учли момент с Фаэтоном? — неуверенно и слегка испуганно переспросил у Клэр Гастинг Джон Пул. — Вы хотите сказать, что МХС…

    — О, Боже мой, — не дал ему закончить фразу чей-то громкий и возмущенный голос со стороны лифта. — Все куда-то спешат, никто не видит никакого покоя, всем нужен Юпитер, на худой конец, Марс, или хотя бы миллион долларов на безбедную старость. А я вот хочу у всех спросить, — к стойке подошел человек маленького роста, в шляпе и лапсердаке из дорогого шевиота, похожий на Луи де Фюнеса в минуты благодушия, — если все хотят на Юпитер или хотя бы немного денег на жизнь, и если из всей этой затеи ничего не получится, то при чем тут евреи? Если все летят в космос, то почему арабы до сих пор нападают на маленький, никому не мешающий Израиль? Мне еще покойный дядя говорил, а он был лучшим дирижером в Одессе, что если ты не можешь из ругани торговок на Привозе извлечь ноты для красивой музыки, тогда сиди в Одессе и не вздумай никуда уплывать на белом теплоходе. Я-таки уплыл из Одессы. Что вы на это скажете, господа?

    — Кто это? — Клэр Гастинг взглянула на сенатора, а затем с недоумением на человека в лапсердаке от Квентина Бернарда Вильда за сто двадцать тысяч долларов.

    — Здравствуйте, равви, — поздоровался с Чигиринским Арчибальд Соукс и представил его Клэр Гастинг: — Это Ефим Яковлевич Чигиринский.


    Глава шестая

    Двадцать первый век по галактическому, ариастову календарю племени дагонов-качи, обитающих внутри земного континента Тахлис-хамовес, расположенного на глубине 220 километров от поверхности Земли на берегу оранжевого трясинного моря Аплика, был не двадцать первым веком, а третьей манипуляционной декадой, в которой качественное человечество околохорузлитного государства уже видело в статик-рабах земной поверхности видимые результаты своих опытов и построений. Люди поверхности качественно осуррогатировались и постепенно придавали этой суррогатности форму естественности. Это был праздник для околохорузлитного народа, ибо с них снималась нравственная ответственность, исчезал гнет совести. Если целый мир, страны, народы и мировоззрения, много тысячелетий терзающие себя поиском пищи, смысла, цели и Бога, не поняли своей истинной первородности, а восприняли насилие научного эксперимента над своей душой и сутью как само собой разумеющуюся естественность, значит, и не было никакого насилия, значит, правы были демиурги и элохимы, что поверхностные люди — это инструменты для манипуляций. Их надо настраивать, доводить до совершенства, качественно использовать и по мере износа утилизировать, предварительно изъяв у них нескончаемый источник энергии — Душу. Одним словом, начало двадцать первого века на поверхности Земли было триумфальным для околохорузлитного государства глубинных гениев, пока… Пока в этот долгожданный триумф не вплелись ноты аспектарной тревоги, если не сказать больше. Тревога исходила от самого хорузлита. Семияичный огненный мир демиургов и элохимы сосредоточились, и качественное человечество, отбросив в сторону триумфальные настроения, приготовилось к долгой и кропотливой работе, ибо понятия «битва» и «война» отсутствовали в лексиконе околохорузлитного мира…

    Слава Савоев знал, что территория Тибетского плоскогорья — это не то место, где нужно использовать для сокращения пути переходы во времени, словно это проходные дворы Санкт-Петербурга. Среди гималайских морщин было слишком много пространственных прорех в ненужность и почти на каждом шагу встречалась магическая вторичность, использованный дзогами в пятом веке до нашей эры египетский аспект. Да и вообще, Тибет был огромной свалкой манипуляционного и морально устаревшего времени, в совершенстве исполняющего охранно-защитные функции системной нейтрализации на подходах к белым обелискам лабиринта перед входом в Шамбалу, которую дзоги называют страной неузнанных снов — Агнозией. Более Тибет ни на что не был годен, кроме экскурсионно-смысловых погружений статик-рабов в иллюзию смысла жизни и смерти. Впрочем, чтобы ни делали статик-рабы, в какие глубины и откровения ни бросались бы, они везде натыкаются на иллюзию и, пока не обнаружат новый вариант, благоговеют перед нею. Такое положение вещей устраивало аолиэтных лаоэров. Пока растерзанные параллельностями боги находятся под анестезией неведения, легче проводить диагностическую разведку, перед тем как приступить к масштабным спасательным работам. В данное время в задачу Славы Савоева входило вхождение в Шамбалу. Это было не так просто даже для аолиэтного лаоэра, ибо агнозийный мир Шамбалы был оттеночным и неземным, там запросто можно наткнуться на самого себя в лаоэртном исполнении.

    Неожиданно он увидел на тропе, по которой шел к перевалу Орджум, сидящего ламу в багровом одеянии высшего посвящения.

    — Ну, — не стал вдаваться в подробности Слава Савоев, оставленный на время куда-то исчезнувшим лаоэром, — говори скорее какую-нибудь мудрость или фокус показывай, и пропусти, мне в Шамбалу по делу надо.

    — Ты откуда? — неожиданно спросил у него лама по-русски и сам же ответил: — Из России, откуда же еще. Только оттуда в Шамбалу по делу ходят, насчет счастья, здоровья и денег взаймы договориться.

    — Я старший оперуполномоченный, капитан Савоев. — Слава взглянул на русскоговорящего ламу и уточнил, услышав прохладную энергию вернувшегося лаоэра, — я на связи с бесконечностью.

    — Хорошо, — легко согласился лама, — пусть будет так. Я согласен, что ты, как и я, осведомитель бесконечности, но объясни мне, какой бесконечности — той, которая стала кругом, или той, которая вобрала круг в себя?

    Лаоэр внимательно и почти мгновенно рассмотрел судьбу и суть сидящего на горной тропе ламы и, преобразив эти знания в манипуляционную информацию для Славы Савоева, вновь покинул его, погрузившись в девятый век нашей эры.

    — Стефан Искра, — стал плести сеть интриг Слава Савоев, — и генерал Веточкин сказали мне, что в Агнозию я запросто попаду, если встречу великого палача Тибета, Талгата Петровича Волина, принявшего посвящение в ранг ламы багровых оттенков и получившего монастырское имя Кабнг Омпа.

    — Значит, ты из ФСБ, — печально кивнул головой Волин, — из той бесконечности, что стала кругом. Звучит красиво, но на самом деле — это древнеегипетский символ порядка, змея ухватившая себя за хвост посередине хаоса. Вокруг огонь, а в центре круга растет дерево Таит, которое выращивает день последнего соединения с Землей. Ты обманываешь меня, оперуполномоченный. ФСБ, как и любая другая спецслужба мира, еще не чувствует себя достаточно подготовленной для агентурной разработки Шамбалы, то бишь Агнозии. Ты знаешь, как выглядит пространство Агнозии?

    — Знаю. — Слава сел на горную тропу напротив Волина. — Примерно так выглядит наделенный разумом и гуманными представлениями о мире взрыв водородной бомбы.

    — Пять с плюсом, — кивнул головой лама, — и вон из класса, завтра приведешь родителей. Кто они у тебя?

    — Я сын участкового и бизнесменши, — скромно проговорил Слава Савоев, — поэтому плевал я на ваш ламаизм со всеми оттенками ввиду своего неискоренимого православия. И вообще, я в МВД, а не в ФСБ служу, вы мне надоели, иду в Агнозию сам.

    — Да ладно тебе, парень, — широко и дружелюбно улыбнулся Волин, — конечно, я тебя проведу. Ты, как и все молодые, шуток генеральских не понимаешь. Пойдем сначала к далай-ламе. Агнозия, все-таки, нечто большее, чем мы с тобой, даже если один из нас и аолиэтный лаоэр, разведчик, состоящий на связи с бесконечностью.

    — Я не был в Агнозии, — открестился от такого предположения далай-лама и, выключив телевизор, по которому смотрел новости СНН, уточнил: — Мы обходим ее десятой дорогой. Концентрированное безумие Шамбалы совсем не то место, которое хочется посетить в поисках истины и окончательного наслаждения. Это все выдумки европейцев. Они утратили чувство реальности и слишком увлеклись эротизацией христианства.

    — И в этом им помогли дзоги, — усмехнулся аолиэтный лаоэр Слава Савоев, отхлебнув из пиалы каилиновый чай посвященных, куда вместо сахара была добавлена капля яда бородатой снежной гадюки сирик. — Дзоги и покровители дзогов.

    — Нет, — покачал головой далай-лама, — дзоги не помогают статикам, а лишь контролируют их. Мы поговорим о Шамбале по-настоящему, ведь туда еще никто из когда-либо живущих на Земле и посетивших ее извне не входил, кроме Него.

    — Кого? — удивленно спросил Слава Савоев и тут же сам и ответил, услышав эхо вселенной: — Ну да, я вспомнил. Христос вошел в Агнозию и уже оттуда обозначил свое присутствие на Земле.


    Глава седьмая

    Конь, встряхнув гривой, ударил копытом о землю.

    — Стой спокойно, — упрекнул коня всадник, слегка похлопав его по шее, — еще успеешь устать от дороги.

    Постояв немного на взгорке, внимательно глядя вдаль, всадник наконец-то увидел то, что хотел увидеть. От балки к балке, группками по пять-шесть человек, перебегали на низкорослых конях степной породы печенегские передовые дозоры.

    — Давай, стелись, Джип.

    Всадник направил коня на дно пологой широкой балки и послал в намет к ближним холмам, покрытым густым терном. За холмами раскинулось окруженное мощным частоколом и двумя рвами село, позади которого виднелось коварно дышащее у берега песчаной топью море. Всадник, не придерживая коня, помчался к воротам. Те незамедлительно раскрылись и тотчас же закрылись за ним. Лишь возле княжеского двора всадник осадил коня и, спрыгнув на землю, преклонил колено перед быстро спускающимся к нему по деревянному резному крыльцу князем.

    — Ну, Саркел, — на лице князя не было никаких следов тревоги, — что так встревожен ты по-варварски? Увидел вражеские танки или нашему Нахапетову грозит нашествие игроков в наперстки?

    — Печенеги, князь. — Саркел не мог привыкнуть к странному князю и странному селу, хотя и прожил здесь уже полгода и вполне сносно освоил странный язык этих неопрятных и каких-то нездоровых людей. — Большая орда, судя по дозору.

    — Забавно, — князь, прищурившись, посмотрел на небо, — я еще никогда не бился с печенегами!

    — Они хорошие воины. — Саркел преданно глядел на князя. — Я думаю, они сожгут село и всех убьют. Твои нахапетовцы, князь, плохие воины. Ты и княгиня с сыном должны бежать, я буду вести вас до Шарукани, там сейчас Святослав, князь Полянский.

    — Дорогая, — князь повернул голову к княгине, вышедшей на крыльцо, и Саркел опустился на оба колена, — Саркел уверяет нас, что мы без пяти минут пленники печенегов, а наши добрые нахапетовцы, — он обвел рукой подошедших к крыльцу мужчин села, — ни на что не годные воины.

    — Дорогой, — улыбнулась княгиня, — наш Саркел хотя и славянин, но тоже печенег.


    …Глубоко в душе Саркел считал князя колдуном, пришедшим из белого края чуди заволоческой. Только там, за Белоозером, водились люди-мороки, колдуны-мухоморники, заволакивающие глаза чужими снами и заводящие в круговые дороги и топи непролазные дружины киевские. Сам Саркел был из племени северян, служил в дружине Святослава сначала стрельником, затем и уходящим в степь путником, ибо умел понимать дыхание коня и зверя дикого, мог слушать шепот трав и сливаться с ними, становясь невидимым. Его не кусали змеи, самые непроходимые топи он проходил, не замочив ног. Но шесть месяцев назад травы не укрыли его, и Саркелу пришлось познать аркан пленника всего лишь в одном дне ходьбы от киевского форпоста в Белой Веже. Тяжела доля пленного воина-разведчика. Печенеги не глумились над ним и ни о чем не спрашивали, и так было ясно, что он лазутчик. Ему скрутили руки, набросили аркан на шею, и отряд легкой иноходью поскакал в степь. Именно в этот момент Саркел понял, что это хазары, по какой-то причине маскирующиеся под печенегов. Лишь хазарские кони могли так плавно идти грациозной иноходью, не сбиваясь с шага сутками. Саркел, конечно, бежал за ними, не падал, но понимал, что, если они не остановятся для привала в ближайшие несколько часов, он упадет и погибнет. Судя по направлению, они двигались в сторону Меотийского болота, гораздо левее Корчевских застав. А на закате, когда огромное, напоминающее золотой дискообразный всполох солнце уходило за горизонт и Саркел уже два раза запнулся, хотя и устоял на ногах, ему пришлось увидеть бегущую по степи женщину с распущенными волосами и поднятыми вверх руками. Женщина смеялась и время от времени высоко подпрыгивала, переворачиваясь в воздухе. «Травяника», — захолодел от ужаса Саркел. — Вот, значит, какой печальный конец уготовлен мне. За что, Сварог?. Нет ничего ужаснее для воина в степи, чем встреча с высасывающей кровь степной ведьмой «травяникой». Старые дружинники говорили Саркелу, что этой кровью ведьма поддерживает каменную жизнь степных идолов, и обескровленный степняк тоже становится идолом…

    Саркел не удивился легкости, с которой «травяника» догнала всадников и оборвала кожаный аркан почти у самой его шеи. Его удивило лишь то, что хазары, невесть зачем прикинувшиеся печенегами, даже не замешкались, не выказали растерянности и страха, увидев кошмар каждого кочевника, дикую степную ведьму, а как продолжали кони свой бег изящной иноходью, так и бежали все далее и далее, унося странных поработителей в сторону уходящего за горизонт солнца. Лишь последний всадник, на ходу сматывая оборванный аркан, неожиданно для Саркела громко и равнодушно расхохотался. Но скачущий впереди него всадник оглянулся и ожег смеющегося плетью так, что у того через все лицо образовался багрово-кровоточащий рубец.

    — Ты кто? — участливо спросила «ведьма». — Я тебя спасла, и ты теперь под моей защитой.

    — Да, — кивнул головой Саркел, — теперь я твой брат.

    Воинский закон Руси обязывал Саркела назвать спасшего его кровным братом или сестрой и посланцем Сварога. Но не ведьму же! Ведьма, к великому смущению Саркела, была необычайно красива. Такую тонкую и хмельную красоту он видел лишь издалека, когда царские хазары привозили своих дочерей в Киев и выдавали замуж за князей, знать и титулованных дружинников. Сам Святослав был женат на хазарской принцессе и не чаял в ней души, Ярополк и Олег были хазарской крови и впитали вместе с молоком матери иудаизма тайное моление. Лишь младший сын Святослава, Владимир, будущий гонитель ведической веры, был от ключницы, Ольгиной рабыни Малуши, сестры дружинника Добрыни… Немного успокоившись, Саркел увидел на шее ведьмы точно такой же золотой крестик, как у купцов из Византии, которых приводили в Киев через Шерукань и Переяславль тмутараканские дружины. Точно такие же золотые амулеты носили в знатных домах Киева и даже в княжеских палатах, с благословения старой княгини. Саркел окончательно успокоился и признал странную спасительницу своей сестрой и повелительницей…

    Таким образом Саркел попал в Нахапетово и стал начальником стражи княжеского дома. Князя он уважал и боялся, княгиню любил и тоже боялся, княжеского сына боготворил и не боялся, он ему поклонялся и не задумываясь отдал бы жизнь за него. Одним словом, Саркел был слугой, дядькой, учителем, братом и сторожевым «волкодавом» для княжеского сына. Самих нахапетовцев он не любил, ничего тупее и ленивее не видел в своей жизни. Если бы не долг чести, он бы покинул Нахапетово из одного презрения к раболепию подданных князя.

    Иногда Саркелу казалось, что «печенеги-хазары» слишком странно его полонили, как будто бы специально сделав так, чтобы его спасла княгиня, и он стал ее должником. Но такие мысли Саркел отгонял от себя, ибо душой и сердцем стал предан странным и завораживающим князьям Нахапетово, о которых ни сном ни духом не ведала Киевская властная верхушка…


    Саркел вывел из недавно построенной конюшни коня для князя. У него был точно такой же, половецкий, при скачке стелющийся, истинно степной.

    — Князь, — он подвел коня прямо к ступеням крыльца, — почему тревожный голос молчит, ратников не сзывает?

    — Мой добрый слуга, — «Улыбчивый» легко вскочил на коня и, крепко сжав его бока коленями, тронул с места. — Какие они, да простит меня Бог, ратники? Пусть лучше княгиня с нами едет. Вполне возможно, что и этого не понадобится, я допускаю, что орда просто мигрирует куда-то и совсем не воинственна. — Князь пустил коня в галоп к воротам, ведущим из Нахапетово в степь.

    — Береги Саркела, князь. — Княгиня как бы осенила их поднятой ладонью с верхней ступени крыльца. — Не увлекайтесь, будьте осторожными.

    — Слушаюсь, моя повелительница! — крикнул Саркел и галопом поскакал вслед за князем…


    Ощетинившееся невообразимым для начала десятого века частоколом Нахапетово выглядело устрашающим настолько, что уже не одна орда почла за благо обойти стороной это жуткое место. Нанятые для обучения селян степняки все как один убежали из Нахапетова от страха перед неизвестным племенем разнузданно-легкомысленных и порочных колдунов. Частокол выглядел воистину ужасно: по углам, выполняя роль сторожевых башен, со стороны степи были вмонтированы два трактора «Кировец», а со стороны моря обыкновенные «Беларусь». Снятые с бывших ремонтных мастерских железные ворота, модифицированные местными умельцами механиком Котовым и автослесарем Савкиным, то есть нынешними ратниками Бурым и Саввой, вполне справлялись с ролью ворот, легко и быстро открываясь и закрываясь под звуки сирены воздушного оповещения из бывшего кабинета бывшего инструктора по гражданской обороне Солеплетова, который в данный момент сидел в холодной за то, что два дня назад в нетрезвом виде, упившись самогонкой, вышел в ночной дозор… Далее от ворот и начиналась наводящая на степь ужас ограда из бетонных столбов и плит, разобранных с молочной фермы, двух цехов по переработке и консервированию рыбы, дворца культуры и школы. В ограду через каждые пятьдесят метров были вмонтированы трактора «Ка-500» и «Ка-700», грузовики и прочая техника на дизельной основе. Три врытых в землю резервуара с соляркой удачно попали в зону выдернутого из прошлого в прошлое пространства. Так что можно представить, что чувствовали степные орды, подступающие в боевом порядке к Нахапетову, когда вдруг раздавался невиданный рев и вой, оформленный светом из глаз демонов. Легкокрылая весть уже облетела всю степь, сообщая о черном гнезде жутких и мерзких магов, задумавших отравить море, степь и сны великих вождей, дремлющих в степных курганах. Уже был брошен клич, чтобы собирались мудрые волхвы, ушедшие из начавшего исподволь охристианиваться Киева, мудрые шаманы кочевий, хазарские жрецы тайноглазой молитвенности, и думали, как оградить мир от черного зла, «восставшего из недр земных». Но не все было так просто и у нахапетовцев. Они вдруг стали замечать, что бетонные столбы и плиты ограды как-то уж слишком быстро начали разрушаться и подвергаться непонятной быстродействующей коррозии. Солярка в цистернах еще как-то держалась, хотя было заметно, что ее свойства стали слабеть. А вот пятна мазута на земле неожиданно покрылись густой растительностью, что напрочь противоречило антиэкологическому мировоззрению селян, привыкших к более робкому поведению природы. Нападкам степи подвергалось все, что они принесли с собою из 21-го века, включая само мировоззрение. Глаза нахапетовцев с отвращением натыкались взглядом на безобразные предметы в своих домах, и вскоре на задах дворов образовались свалки из выброшенных телевизоров, видеомагнитофонов, электроприборов и прочего хлама. Да и вообще, жители села стали очень серьезно относиться к началу десятого века. Он оказался веком индивидуальностей, личностей, в нем многое, почти все, зависело от тебя самого, тогда как в их прошлой жизни в будущем все было непонятнее, необъяснимее, тревожнее и безнадежнее от порочной изощренности. Селяне не понимали, что в начале десятого века можно было быть проданным в рабство, всю жизнь быть в этом рабстве с цепью на шее, но не быть рабом. Это был мир рабовладельческих построений, в котором еще не было рабской генетики. Она осталась там, в светлом будущем начала двадцать первого века.


    …«Улыбчивый» и Саркел, слегка прижимаясь к гривам коней, приблизились к взгорку, с которого Саркел наблюдал печенегских разведчиков, и огляделись. Шепот, шорохи и потрескивание степной тишины, обрученной с мелодичным молчанием порывистой вездесущности ветра, окружили их. Через несколько минут ожидания рядом с ними пробежала стайка испуганных крупных дроф. Князь наклонился к уху коня и произнес нечто, лишенное гласных, конь послушно опустился на передние ноги и завалился на землю рядом с покинувшим седло князем. Саркел повторил маневр князя и, увидев поданный им сигнал, словно змея бесшумно скрылся в траве, по-пластунски огибая взгорок с левой стороны. Раздвинув плотный занавес трав, он нос к носу столкнулся с передвигающимся, как и он, по-пластунски, «печенегом». Это был младший брат Саркела, разведчик князя Кудлата русоволосый Варсег, не пожелавший принять христианство. Более половины орд в степи образовались из нежелающих предавать древнюю веру славян, позднее их назовут варварами-кочевниками на территории Киевской Руси.

    — Ты что тут делаешь? — От удивления Саркел даже привстал. — Неужели Кудлат решил пограбить князя «Улыбчивого»?

    — Не знаю. — От столь неожиданной встречи с братом Варсег тоже сменил пластунское положение на лежачее, перевернулся на бок и уперся локтем в землю. — Если ты у князя этого служишь, то беги. На него вся степь идет, и даже Киев заключил с нею перемирие, дал дружины. Здесь скоро не пройти, не проползти нельзя будет. А правда, — лицо Варсега загорелось детской любознательностью, — что князь и княгиня нахапетовские — колдуны, у которых родился великий шайтан, и они сейчас его растят, чтобы с его помощью людской род извести?

    Не надо было Варсегу вспоминать о, княжеском сыне.

    — Ага, — буркнул Саркел и со всей силы звезданул брата в ухо так, что тот от возмущения и боли снова принял пластунское положение. — Лучше бы ты думал, чем говорил. Князя и княгиню, тем более их сына, я не брошу. Так что выбирай, ты со мной остаешься против степи и Киева или возвращаешься в дружину Кудлата?

    — Конечно, с тобой остаюсь, — удивился такой постановке вопроса Варсег, — ты же мой брат, а Кудлат…

    — А Кудлат уже счастлив, — словно выплыл из травы князь, ставя между братьями голову русича-печенега князя Кудлата, — и дружина его умчалась в степь, неся благое предупреждение славянским ордам, с крестом и без него, о любви к ним князя Нахапетовского и всея Киевской Руси. Ну, а я рад, что в моем княжестве появился еще один хороший воин. Брат Саркела — значит, любимый слуга княгини и верный друг князя.


    Глава восьмая

    Разговоры находящихся в холле были прерваны сигналом тревоги, резким и неприятным. Холл мгновенно опустел. Последней в дверях лифта скрылась Клэр Гастинг, которая даже своей поспешности придала пластическую экспрессию бразильской самбы, исполняемой польскими стриптизершами. Остались лишь невозмутимый Ефим Яковлевич Чигиринский и невозмутимо протирающий гигиенической губкой стойку бара бармен, голубоглазо-брюнетистый саксоподобный итальянец.

    — Дайте мне воды, — попросил Ефим Яковлевич, присаживаясь за столик, и уточнил: — Двести пятьдесят граммов. Добавьте туда несколько капель лимонного сока.

    — Тревога, сэр, — вежливо отозвался бармен, — я не имею права никого обслуживать.

    — Боже мой, — вздохнул Чигиринский, — сразу видно, молодой человек, что вы от пяток до фуражки на голове американец и никогда не имели в женах одесситку, расстроенную в своих самых лучших ожиданиях, иначе вам было бы неведомо чувство тревоги при звуке сирены.

    — Фуражка? — сглотнул слюну ничего не понявший об Одессе итальянский парень из Миннесоты и, стараясь казаться и дальше невозмутимым, уточнил: — Я тоже недолюбливаю умных баб, если вникнуть поглубже, то они все дуры. Хотите виски, сэр?

    — Нет, — покачал головой Чигиринский, — у меня тоска по забытым в наше время мотивам…

    — Есть водка, сэр, — прервал его бармен, почему-то вытянувшись по стойке смирно, — и есть вода и лимон. Что прикажете, сэр?

    — Дай мне рюмочку вселенной, молодой человек, — хмыкнул Ефим Яковлевич вставая из-за стола, — и добавь туда одну капельку прерывателя бессмертия. Все это лишь детали, — объяснил он уже совсем ничего не понимающему парню. — Пойду взгляну на причину тревоги в «Янки». Опять, видимо, какая-нибудь глобальная чепуха.


    Агенты службы безопасности ЦРУ, СНБ, военное и гражданское руководство подземного комплекса «Янки», специалисты экранно-лучевой защиты информационного поля суперсекретного объекта из космоса были в бессильно-гневном шоке. Ученые и агенты спецслужб США в подземном комплексе отчетливо понимали, что так же, как теракт 11 сентября 2001 года изменил представление о безопасности в мире, так и сегодняшний день навсегда отбил всякую веру в компьютеры и вообще в электронное развитие цивилизации, а слово «ХАКЕР» приобретает новый, глобально-зловещий и в какой-то мере ошеломляюще-мистический смысл…

    Информационно-аналитический блок комплекса «Янки» был оснащен новейшей компьютерной системой автономно-плазменного класса «Отшельник», аналогов которой в мире не существовало и которая обошлась Америке в 989 миллиардов долларов и семи сошедших с ума ученых мирового уровня. И вдруг эта уникальная система подверглась беспрецедентному нападению циничного и, как решили агенты информационной безопасности, всемогуще-безумного хакера. Просчитать, откуда исходит нападение, оказалось невозможным. Интернетовские заморочки и приемы обычных хакеров в «Отшельнике» не могли сработать. Фактически под видом автономно-плазменной компьютерной системы действовал электронный разум, определяющий свое развитие, воспитание и цели самостоятельно, а совсем недавно «Отшельник» стал на порядок совершеннее, глубже и таинственнее человеческого интеллекта. И вот его грабили. Информация то исчезала из его памяти, то вновь возвращалась, но уже кусками, частями, разупорядоченная. Многие ученые «Янки», особенно мирового уровня, где-то в глубине души почувствовали солидарность с таинственным хакером, да и вообще весь элитарный коллектив «Янки» испытывал нечто сродни священному ужасу. Одно дело — украсть, стереть информацию вирус-монстром, а совсем другое — вернуть ее в «разобранном» виде, разве что представить в роли хакера Дьявола или… И последним аккордом этой метафизически-хулиганской вакханалии было отторжение «Отшельника» от им же смодулированого источника питания. Все экраны системы оматовились серым безмолвием, а затем вновь замерцали, и везде была одна картинка: изящная, аристократически выразительная кисть руки, словно выплывающая из глубины монитора, с кроваво-вишневыми драгоценными ногтями на длинных трех женских и трех мужских пальцах парадоксально-зеркального соединения…

    — Это рука Власти! — возбужденно воскликнула в полной тишине Клэр Гастинг, указывая на мониторы «Отшельника».

    — Это рука мальчишки, — небрежно бросил Арчибальд Соукс и вставил в рот контрабандную гаванскую сигару.

    — Гашим (проклятие)! — обратил на себя внимание вошедший в информационный блок Чигиринский, — вы правы, Соукс, это рука разгильдяя.

    — В чем дело? — незамедлительно вмешался начальник службы информбезопасности «Янки» генерал Аламсон, обращаясь одновременно к Чигиринскому, Соуксу и Клэр Гастинг. — О чем вы говорите?

    — О том, что «Отшельник» не так прост, — успокоил его Арчибальд Соукс и прикурил длинной норвежской спичкой сигару, — и сам разберется в ситуации.

    Присутствующие в блоке невольно обратили внимание на сосредоточенный и даже слегка ворчливый шорох плазменного разума. «Отшельник» восстанавливал информацию в прежнем порядке и, несмотря на абсурдность такого предположения, выглядел несколько озадаченным.

    — Ну ты даешь, Лаперуза! — Ксюша Мармик, уцепившись руками за перекладину шведской стенки в комнате Толика Лаперузы, тренировала пресс, поднимая и опуская прямые ноги параллельно полу. — Твой комп даже покраснел от стыда за свою некомпетентность, да и принтер не справился. Это ж в какую систему ты влез, Толечка Лаперузочка? Тебе не кажется, что после такого взлома к нам в окно, — она опустила ноги и кивнула на открытую форточку, — может влететь крылатая ракета?

    Ксюша была в белых кроссовках «Пекин», изготовленных китайской промышленностью для спортсменов своей олимпийской сборной, подаренных ей каким-то чиновным китайцем из посольства в награду за знание китайско-уйгурского диалекта, в серебристых эластик-шортах, более напоминающих плавки с кармашком для десяти копеек на ягодице, и в сиреневой, плотно прилегающей к телу майке-топик модели «Блюз при расставании», которую подарил отец, чиновник МИДа России, почему-то назвав свой подарок «гостинцем от дедушки», хотя, насколько Ксюше известно, того застрелили где-то то ли в Непале, то ли в Тибете, за пять месяцев до рождения отца. Еще на ногах Ксюши, от кроссовок до бедер, красовались радужные гетры «Джулия», и вообще, вся Мармик, выпендривающаяся перед Толиком Лаперузой на шведской стенке, походила на Пеппи Длинныйчулок, которую уговорили сняться для обложки глянцевого журнала. Ее прическа с левой стороны напоминала взъерошенно-синеволосую Мальвину, с правой — небрежно причесанную блондинку для круиза на яхте с озверевшим от денег арабом, а между «Мальвиной» и «блондинкой для секса в море», ровно посередине, от лба до затылка, шел стилизованный под ирокеза-панка аспидно-черный хохолок трех сантиметров ширины. Все вместе, если добавить нарисованную на лбу золотистую змейку, «уползающую» вниз, на живот, в сторону другой золотистой змейки, ускользающей с живота под эластик-шорты, и была Ксюша Мармик, тележурналистка и ведущая молодежной программы «Стильная морковка» на дециметровом канале московского телевидения. Она спрыгнула на пол, села на полный прямой шпагат, положила подбородок на ногу и поинтересовалась у не обращающего на нее внимания Толика Лаперуза, пытающегося натянуть на свою нежно-уродливую драгоценную кисть руки лайковую перчатку телесного цвета:

    — Как ты думаешь, Саша Углокамушкин мог бы в меня влюбиться так, чтобы не задумываясь выпрыгнуть из окна шестнадцатого этажа, удариться об асфальт и подняться на ноги как ни в чем не бывало с возгласом «Оп, ля!»?

    Толик рассеянно взглянул на Ксюшу, затем на окно и буркнул:

    — При чем тут крылатая ракета? У нас провайдеров нет, аппаратура СОРМ (Система оперативно-розыскных мероприятий) против нас бессильна. — Он посмотрел на часы: — Уже пять, Булыжник обещал к шести достать какой-то супермощный комп-центр. Где он, интересно, его возьмет? Даже я не знаю, что это такое, а он знает.

    — Да, — Ксюша подставила ладонь под подбородок, не выходя из шпагата. — У меня прямо зуд какой-то в теле от волнения. Вдруг он уже перехвачен какой-нибудь московской любовью и летит с шестнадцатого этажа вниз головой к асфальту, с криком «Ксю-юшаа! Я был не пра-аав!».


    Глава девятая

    Полковник ФСБ, создатель курса «Альфонсы» высшей школы СВР и ФСБ, Грунина Степанида Исакована и начальник этой школы, доктор наук психологической педагогики и доктор наук математически сформулированных уфологизмов психотипного акцентирования, генерал-лейтенант ФСБ, Сибиряков Антон Ферапонтович прибыли на прием к главе службы внешней разведки, академику РАН и генерал-полковнику ФСБ Тропареву Василию Петровичу с расстроенными лицами. Наиболее заметно это отразилось на лице Степаниды Груниной, ибо на лице Сибирякова вообще никогда ничего не отражалось: он как надел при вступлении в должность начальника ВШ маску благодушной строгости, так более никогда и ни при каких обстоятельствах ее не снимал.

    — Что случилось? Стеша, что я вижу! — Тропарев в изумлении всплеснул руками. — неужели ты вот-вот расплачешься? Если это случится, я сразу же подам в отставку и засяду за мемуары, ибо после плачущей Груниной я ничего уже более значительного не увижу.

    — Ну, допустим, Василий Петрович, — возразил ему Сибиряков, — существует еще одна ядерная война с очагово-мирным акцентом, это будет покруче слез Степаниды, тем более что она еще не плачет.

    — Я злюсь, — наконец-то обрела дар речи полковник Грунина, — я просто в бешенстве, дайте мне холодной воды, чтобы я успокоилась, а то вы же первый, Антон Ферапонтович, и упадете в обморок.

    Степанида Исаковна, поддерживаемая за локоть Тропаревым, села в предложенное кресло и, откинувшись на спинку, замолчала, обмахиваясь белым кружевным платочком.

    — Вода? — Сибиряков открыл встроенный в стену стилизованный под дерево холодильник. — Откуда у Тропарева в холодильнике вода? Может, выпьете водки, полковник, здесь есть бутылочка «Весна в Заполярье», чудная водка, шестьдесят градусов, а пьется, как все сто двадцать. Вас это должно успокоить.

    Глава СВР лишь посмеивался, глядя на Сибирякова. Тот хотя и был младше по званию и ниже по должности, все же являлся для Тропарева пожизненным старшим, ибо с подачи Сибирякова, ведущего когда-то курс «Колумбы» под шутливым названием «Ай вонт Америка», молодой кандидат наук и лейтенант Тропарев был отправлен «в поле» и сделал благодаря этому удачную во всех отношениях карьеру.

    — Давайте водку, — согласилась полковник Грунина. — Только тогда ко мне никаких претензий, Антон Ферапонтович, я стану искренней в эмоциях и словах.

    — А вот и вода, — обрадовался Сибиряков и продемонстрировал Груниной бутылку «Новотерской», — холодная. — Он налил воды в стакан и отнес его Степаниде Исаковне. — У нас катастрофа, — Сибиряков повернулся к Тропареву, — все может полететь к черту с операцией «Клэр Гастинг». Уникума Углокамушкина мы можем не дотянуть до уровня психологического подавления квант-ведьмы.

    — Почему? — искренне огорчился глава СВР. — Ведь такой случай раз в сто лет появляется. Заагентурить квант-ведьму, да еще такую как Клэр, это же, ели-пали, то же самое, что получить стратегическое и экономическое превосходство над США.

    — Не преувеличивайте возможности Клэр Гастинг, — встрепенулась полковник Грунина. — Но такую возможность действительно нельзя упускать, а мы упускаем. Наш самый засекреченный и самый гениальный консультант, доктор Чебрак, при смерти. А только он должен был вживить в тело Углокамушкина несколько нервных композиций морских, земноводных и сухопутно-хищных животных. Без этого шансы Углокамушкина влюбить в себя Клэр Гастинг до подавления ее индивидуальности равны двум к ста.

    — Но ведь это тоже много. — Тропарев тяжело вздохнул. — Для охоты на квант-ведьму за всю историю школы ни у кого даже одной сотой шанса не было. Неужели такой уникум пропадет? — окончательно помрачнел лицом глава СВР и обратился к Степаниде Исаковне: — А после вмешательства Чебрака как бы выглядел расклад?

    — Семьдесят пять процентов из ста, — четко выговорила полковник Грунина.

    — Уфф! — выдохнул глава СВР и откинулся на спинку кресла.


    Странное, если не сказать больше, ощущение. Внешние и внутренние признаки смерти были налицо. Она уже стояла у изголовья. Ее завораживающее, нежно-ледянистое присутствие, с элементами парадоксального намека на воющий ужас во время погружения в необъяснимое счастье, Алексей Васильевич Чебрак замечал везде. Более того, смерти не могло не быть. Она уже сформулирована им, его коллегами, его учениками. Смерть иронизировала над его жизнью из результатов обследований. Она жила в пробирках с его кровью, плескалась в пробирках с многочисленными анализами, блаженствовала в исследованиях пункции, взятой из позвоночника, одобрительно похлопывала по контуру боли, обволакивающей его особенно сильно в предутренние часы, официально скучала и сторожилась в «Истории болезни», лежащей на столе у Лутоненко под диагностическим названием: «Композиционная саркомальная экспансия необратимого действия, с полным отсутствием показаний для хирургического, медикаментозного, радиационного и трансплантационного вмешательства». Смерть!

    — Как мне надоели ваши бездарные морды, — ворчал Алексей Васильевич на собравшийся у его постели международный консилиум. — Вам только в морге парикмахерами работать, а вы умудрились стать мировыми светилами медицины.

    — Но что мы можем сделать, Чебрак? — капризным и тонким голосом возмутился Симон Кольдье, французский онколог нейрохирургического акцента. — Все равно мы, рано или поздно, подохнем, в смысле покинем эту скорбную земную юдоль. Я не вижу здесь повода для особых расстройств. Впрочем, — успокоился экспансивный француз, — вы, я думаю, расстраиваетесь не по поводу смерти, а по каким-то другим, не понятным нам причинам.

    — Говорите о себе, коллега, — вмешался Агди Рапос, — всё всем понятно. Если бы вы были больны, как Алексей Васильевич, то он вас смог бы отстранить от смерти лет на сорок, если не больше. А вот мы, присланные главами государств для спасения великого генетика, своими открытиями уже приблизившегося к тайне смерти, и следовательно, и к созданию эликсира долголетия, а там, чем черт не шутит, и бессмертия, ни фига не можем сделать, да простит меня Господь, если у него есть желание.

    — Ну не можем, не можем мы, — стал постукивать себя в грудь английский трансплантационный нейрохирург, сумевший первым в мире осуществить пересадку головы от аварийного трупа к больному «растению» в лондонском госпитале Георга Кентского, — полностью заменить ваш скелет на другой, здоровый. Никто в мире, кроме вас, не возьмется за такую безумную пересадку.

    — Интересно было бы посмотреть, — развеселился израильский онколог Нахум Опельбаум, — как Алексей Васильевич сам себе скелет менять будет. Это же песня!

    — Вам бы только зубоскалить. — Алексей Васильевич почувствовал себя плохо и, прикрыв глаза, откинулся на подушки, сообщив присутствующим тихим голосом: — Я, конечно, понимаю, что уже без минуты покойник, но вот только никак не могу вспомнить — кто же говорил год назад, что у меня еще двадцать лет жизни в запасе? Кто же это говорил?

    Присутствующие в апартамент-палате врачи переглянулись и стали тихо покидать ее. Когда все вышли, дверь вновь открылась, и в нее на цыпочках вошел Опельбаум. Он тихо подошел к постели забывшегося Алексея Васильевича и, приставив указательный палец к центру его лба, наклонился к уху… Алексею Васильевичу снился странный сон, в котором слишком выпукло и явно чувствовалось отсутствие сновидения. Маленький, не более десяти сантиметров, человечек, с бликующей улыбкой, напоминающей скибку перевернутого месяца, говорил ему, то расширяя, то прищуривая свои огромные, влажно-агатовые глаза:

    — Ну что, уродец, умираешь? Ха-ха-ха. Не надейся, бледные демиурги не хотят тебя видеть, ты еще должен схлестнуться с лаоэрами, негодяй. Из-за тебя, братец, я вынужден подниматься на поверхность и прилагать усилия, дабы ты не вырвался из ямы жизни преждевременно. Ты придурок, уродец. У тебя вирусологическое, а не саркомное поражение соединительных тканей, крови и костного мозга. Ты этот вирус при захвате души получил, ублюдок в оболочке, хи-хи, — поиграл улыбкой «фавенок» айрини. — Завтра ты додумаешься, чем тебя можно спасти, и не умрешь, тем самым подтвердив свою репутацию гения гениев, идиот, хи-хи-хи…

    В этом сне Алексей Васильевич четко знал, что это не сон и что он разговаривает со своим родным, одноклеточным, братом, который по какой-то причине считает его изгоем, но что это за причина, Алексей Васильевич так и не узнал, ибо сновидение его покинуло.


    Интересно, во что это я опять вляпался? Похоже на то, что я как бы талант с неясными предпосылками для экстраординарного секс-творчества с патриотическим уклоном. Удостоверение, во всяком случае, мне выдали не просто железное, а лязгающе-железное. Карманно-картонный проблесковый маячок для метро…

    Саша Углокамушкин со вздохом перекинул с одного плеча на другое огромную тяжелую сумку хозяйственно-дорожного типа и встал на эскалатор. В сумке лежали шесть уникальных суперусилительных плей-блоков для компьютера, маде ин Россия, из Новосибирска с любовью для ФСБ…

    — Ты хотя бы толком понимаешь, о чем просишь? — спросила у него Степанида Грунина за утренним чаем. — И самое главное — для чего, а еще главнее — для кого?

    — Не знаю, — честно признался Саша, — но надо. И не спрашивайте, зачем и кому.

    — Хорошо, — легко, даже слишком легко, на взгляд Саши, согласилась Степанида Исаковна, — я дам тебе разрешение на выдачу плей-блоков «Орланд» из техотдела и не буду спрашивать, зачем тебе это нужно, но и ты будешь столь же готовно выполнять мои просьбы, помни об этом.

    — Ладно, — кивнул головой Саша, — не забуду.

    — Александр, — заглянул на кухню Юрий Бориславович, муж полковника Груниной, голубоглазый гигант двухметрового роста. — Хочешь, я тебе джинсы особым образом выглажу?

    — Дорогой, — умилилась Степанида Исаковна, — в молодежной среде за глажку джинсов подсыпают крысиный яд даже в чай родителям, я уже не говорю о простых родственниках.

    — Я же особым способом, Стеша, — не сдался Юрий Бориславович. — «Па-дэ-дэ Арнольда Краснинского» называется.

    Саша Углокамушкин был оставлен полковником Груниной жить у нее, на Тверской восемнадцать. Степанида Исаковна объяснила это просто:

    — Мы с мужем полюбили тебя как родного, это во-первых, во-вторых, я обязана, как преподаватель и твой самый главный руководитель, контролировать каждый твой шаг, знать все твои запахи и привычки. Я не должна упустить этот шанс — с твоей помощью взять Клэр Гастинг.

    В глазах полковника Груниной после этих слов заполыхало холодное, зеленое пламя беспощадной страсти, заставившее Сашу Углокамушкина вздрогнуть от ознобного восторга.

    — Возьмем, — решил не перечить ей Саша Углокамушкин, хотя абсолютно не понимал, о чем идет речь, что ему предстоит в будущем и кто такая Клэр Гастинг, которую нужно «взять». — Всех возьмем.

    …Саша вышел из метро на станции «Сухаревская» и направился к дому Толика Лаперуза, вновь перекинув сумку с плеча на плечо.

    Никогда, блин, не поверю, что вот эти три мента, выходящие из торговой палатки, как они только поместились там, не проверят у меня документы. А я им раз — удостоверение под нос, представляю, какие у них лица будут. Ну вот, блин, мимо прошли. Вот ведь фигня какая, документов не было — проверяли словно на мне папаха, бурка, кинжал и борода, с головой налысо обритой, а когда получил такой мощный ксивняк, перестали в упор видеть. А может, у меня в сумке калаши с рожками и гранаты по самое не хочу? Как начну сейчас гранатами кидаться, что тогда? Ели-пали, Углокамушкин, о чем ты думаешь, бандерлог неустоявшийся. Фу, черт, даже пот от стыда за себя прошиб. Хотя нет, не от стыда. Чувствую, ох, как чувствую, что у меня уже нет моих долларов в Таганроге, но это фигня, у меня есть теперь нечто более весомое, деньги меня не беспокоят. А что? Не знаю, но сегодня что-то произойдет у Лаперузы, что-то такое, чего не могу понять, но знаю точно…

    — Эй! — Оборвав свои мысли, Саша ухватил за рукав проходившего мимо парня лет восемнадцати. — Постой рядом со мной секунду.

    — Дорогой, — моментально прильнул к нему парень, — я могу на всю жизнь с тобой остаться.

    — Стоять! — перепугался Саша, отстраняя от себя парня на расстояние вытянутой руки, но не отпуская его рукав. — Смотри!

    Он указал на угол здания, в сторону которого шел «неоновый мальчик». Мгновение ничего не происходило, а затем под самой крышей от стены отделился фрагмент здания более ста килограммов веса и рухнул на пешеходную дорожку. По времени, если бы Саша не задержал, так и выходило, что дитя порока был бы уже мертвым.

    — Я твой должник, — вспыхнул молодой человек, — вот мой телефон, — он сунул в руку Саши свой очень дорогой мобильник, — я тебе позвоню. — Кусая губы, чтобы не заплакать, парень махнул рукой и чуть не побежал, огибая кусок стены на асфальте, в сторону офиса фирмы «Орлэфрей».


    Что такое телевидение для современного мира? Все! Это собеседник, это проникновенный домашний сплетник, доктор, учитель, семейный развратитель, лживый духовник, интеллектуальный пошляк, светоч мелкотравчатости, гуру для лениводушных, великий усреднитель, муж и жена для отупевших от одиночества и скрытая причина этого одиночества.

    Что такое телевидение для современного мира? Все! Это дирижерская палочка в руках Власти, организующая плебсу хлеб, зрелище и женщин. Это оно, Телевидение, заставляет крутиться и работать толпу потребителей, которые должны купить, овладеть, употребить и поверить в то, что они на острие прогресса и современности. Это оно, Телевидение, изгибает, демонстрирует женщину так, что мужчины начинают видеть в ней, в первую очередь, престижный товар, во вторую — идеальную машину для секса. Телевидение хладнокровный зомбинатор, изощренный парализатор воли, капкан для всех, кто имеет с ним дело. Между заполнителями экрана и потребителями нет разницы, втемную используются и те, и другие. Трагедия демонстративно выпяченных политиков и вытолкнутых в мир богатства людей заключается в том, что именно они и являются самой порабощенной и зависимой частью человечества…

    — Ну, кажется, все, — Ксюша Мармик вытерла ладони о свитер Саши Углокамушкина в районе живота, — система к внедрению готова, если, конечно, Лаперуза ничего не напутал.

    — Лаперуза не напутал, — буркнул Толик. — Если кусок кирпича действительно принес то, что я думаю, то есть спутниково-лазерные усилители и дополнительный катализатор мощности, то нам впору бункером для работы обзаводиться. Кстати, Углокамушкин, где ты взял эту технику, в магазине такую не купишь, ты не шпион, случайно?

    — Нет, — лаконично ответил Саша, — я куда серьезнее шпиона, лучше не спрашивай, а то мне врать придется.

    — Да ты уже врешь. — Ксюша стояла перед зеркалом и пририсовывала косметической гуашью «Золотая пыль» новую змейку. — «Серьезней шпиона», — передразнила она Сашу. — Ты на себя в зеркало посмотри, баран-бараном, знакомишься с кем попало. СПИДа мне еще в семье не хватало.

    — С чего ты взяла? — Саша с интересом прислушался к аналитическим репликам Ксюши Мармик.

    — От тебя одеколоном «69» за версту несет, — объяснила Ксюша, подходя к Саше, — а им только гомики прыскаются.

    Саша хотел рассказать о спасенном им молодом человеке, но вздрогнул и еле слышно прошептал, глядя на сидящего в кресле Лаперузу:

    — Е-моё, блин, Толик!

    — Толя-яаа!!! Толечка-а, родной, что случилось? — в ужасе воскликнула Ксюша.

    В кресле перед новосконструированной компьютерной системой доморощенно-лазерно-спутниковой мощности, положив аристократическую драгоценно-аномальную руку на колено, сидел длинноволосый безбородый старик с хорошо угадываемыми чертами лица Толика Лаперузы, но уже огрубевшими от многолетней жизни. Старик медленно приподнял вторую руку и, положив ее, как благословение, на голову рыдающей взахлеб Ксюши, стоящей перед ним на коленях, улыбнулся:

    — Я — не Толик Лаперуза, я его Ка, вынужденный стать зримым незримый двойник, проживающий за один год вашего времени три своих. Я призван охранять его после смерти и поэтому должен умереть гораздо раньше. Я должен быть ликом на его саркофаге, в нем душа фараона, он уже умирал много раз.

    «Точно, — едва уловимый шепот непонятого пророческого предположения прозвучал в мыслях Саши Углокамушкина, — древнеегипетский аспект Москвы, Эванхамон, Египет, Киев, Рим, хазаро-иудейский ритм России».

    — А где Толя? — всхлипывая, спросила Ксюша Мармик. — Он живой?

    — Как видишь, — успокоил ее старик, хотя было непонятно, что он имел в виду. — Я передал ему опыт руки. — Он оторвал от колена руку с ногтями стоимостью в несколько миллионов долларов и показал Ксюше. — Ибо с этим, — он указал на компьютер, — шутить нельзя. Рука власти досталась ему по недосмотру, а это — титул, и поэтому я обязан опекать его в настоящем, находясь в прошлом.

    — А мы и не шутим, — начала было оправдываться Ксюша и тут же завизжала: — Дедушка! Что с вами?

    Старик стал молочно-бледным, черты лица начали мгновенно меняться, потом оно порозовело и снова стало лицом Толика Лаперузы.

    — Мармик, — Толик взъерошил Ксюшины волосы, — я понимаю, что ты меня боготворишь, но зачем так пафосно, на коленях? Встань!

    — Я не феминистка, — Ксюша Мармик переменила позу и просто села на пол. — У нас же семья. — И уточнила: — Шведско-московская, матриархальная.


    Глава десятая

    В московском марте есть лишь одна симпатичная деталь — близость лета. Все остальное, включая расположенный рядом авитаминозный апрель и психически неуравновешенный май, лишь предисловие к нему. Подполковник Абрамкин вышел из здания министерства внутренних дел полковником и, уже в который раз за последнее время, удивился непредсказуемости, так сказать, возрастания своей служебной карьеры…

    После того, как Радецкий, «Гастролер», настоял на этапе в Москву вместе с ним Абрамкина, в жизни второго произошло много событий. Во-первых, этапирование из таганрогской тюрьмы в Москву производилось более чем странно: его чин-чином оформили, выдали сухой паек, отдали прошедшую через тюремную стирку и прожарку от вшей камуфляжную одежду, в которой задержали в плавнях, сдали под расписку, вручив сопроводительные документы Абрамкина прибывшим из Москвы следователям странной юридической ориентации, и доставили на автозаке к трапу ТУ-154М, вылетевшему в Москву из местного ВИП-аэропорта на территории авиационного завода имени Бериева. «Гастролер» уже был в салоне и без наручников, его привезли на служебной машине начальника тюрьмы следователи. Перед трапом Абрамкина встречал «конвой» в количестве одного человека в черном костюме с галстуком и разозленным лицом. С подполковника сняли наручники и, передав его в руки раздосадованного москвича, Таганрог, в лице тюремной администрации, отстранился от Абрамкина. Автозак фыркнул и уехал.

    — Что стоишь, как сооружение для отпугивания птиц? — упрекнул Абрамкина московский «конвойный» и пошел по трапу вверх, махнув рукой подполковнику: — Иди за мной, полетаем над родиной.

    Во-вторых, сразу же после взлета Абрамкину сунули в руки все сопроводительные документы, выданные таганрогским СИЗО, и перестали обращать на него внимание, оставив на попечение стюардессы, красивой дамы лет тридцати пяти. Первые пять минут, проходя мимо Абрамкина, она бросала в его сторону испуганные взгляды, затем в этих взглядах появилось сочувствие, слишком жалко выглядел подполковник, робко поджавший ноги и ссутулившийся на краешке кресла возле иллюминатора. Затем она принесла ему не предусмотренный в рейсе обильный завтрак: холодную запеченную курицу, четыре тоста с маслом и джемом, два круто сваренных яйца и горячий кофе. В итоге, она села рядом в кресло и внимательно выслушала его рассказ о том, как он, Абрамкин, трое суток шел к цели среди болот и змей в камышовых плавнях дикого Азовского взморья, как питался ужами и кореньями, как был оклеветан завистниками и брошен в казематы пенитенциарной системы. И вот теперь, — на этом месте Абрамкин вскинул голову и пристально, словно предвидя скорый бой, посмотрел в глубь салона, — его переправляют на Лубянку, ибо он сумел узнать слишком многое, то, чего не должен был знать. В конце повествования и рейса глаза стюардессы подозрительно покраснели и влажно поблескивали, а подполковник Абрамкин был укутан в клетчатый шерстяной плед и держал, с грустным интересом глядя на стюардессу, в руке рюмку с коньяком.

    В аэропорту Внуково дело приняло совсем уже неожиданный поворот. Сразу после посадки Абрамкин, покинутый занявшейся профессиональными обязанностями стюардессой, поспешил на выход вслед за «Гастролером» и своими странными «конвойными», которые, проговорив между собой всю дорогу, не обращали на него внимания.

    — Удачи вам и счастья, — пожелала ему на выходе стюардесса.

    — Ага, — кивнул головой подполковник, боясь отстать от своих тюремщиков, — спасибо, дорогая.

    Далее события приняли катастрофический характер. «Гастролер» и московский «конвой» подождали его у входа в аэропорт со стороны летного поля, вывели на площадь перед ним, сунули в руку какую-то бумажку, сели в черную «ауди» и уехали, оставив Абрамкина возле указателя «Москва — 26 км.»…

    Дул мартовский ветер. Мокрое шоссе, грязные сугробы и виднеющийся неподалеку поселок были похожи на кем-то начатую и недописанную картину самоубийства. Абрамкин шел по обочине в сторону Москвы. На нем были ботинки рейнджер без шнурков, их заменяла алюминиевая проволока посередине шнуровки, камуфляжные штаны доходили всего лишь до середины щиколоток, такая же куртка без пуговиц с рукавами, напоминающими удлиненную безрукавку, а на голове топорщилось, пропущенное через зной тюремной прожарки и раствор хлорки, полевое офицерское кепи. Вид у подполковника был частично военный, частично военнопленный. В бумажке, которую ему сунули в руку бросившие его москвичи, говорилось, что уголовное дело против него прекращено «в связи с отсутствием улик и состава преступления». Судя по форме, эксклюзивную справку об освобождении написали прямо в самолете, и, видимо, сам «Гастролер». Печать на справке еще та, круглая и гербовая: по окружности надпись «ГШ ГРУ», а в центре изображение летучей мыши. Абрамкин порвал эту справку и выбросил, развеяв по ветру, но сопроводительные документы из Таганрогского СИЗО сохранил, крепко прижимая папку к груди. Так и шел по обочине шоссе к Москве, слегка пригибая голову под ветром. Автомобили шарахались от него, когда он пытался остановить попутку, а встречные машины испуганно, словно возле знакомой пришоссейной могилы, сигналили. Темнело, впереди уже виднелось электрическое зарево Москвы. Неожиданно рядом с ним поравнялся «БМВ-525» и, мигнув подфарниками, остановился. Подполковник на всякий случай отскочил в сторону, проваливаясь по колено в рыхлый заобочинный снег. Дверца со стороны водительского места распахнулась, и на шоссе выпорхнула стюардесса. Она обежала «БМВ» спереди и, протянув руку подполковнику, торопливо произнесла:

    — Держись. Сбежал все-таки? Я так и знала.

    — Да вот, — неопределенно согласился подполковник, вталкиваемый стюардессой в багажник, — так получилось.

    — Лежи тихо, — приказала ему женщина и, прежде чем захлопнуть багажник, наклонилась и поцеловала его в макушку, нежно прошептав: — Дурачок отчаянный.

    Багажник был сухой и теплый, с выстланным чем-то мягким и теплым дном. Колеса уютно шуршали, автомобиль, благодаря настроенной на любовь к человеку амортизации, нежно подрагивал на выбоинах качественного пристоличного шоссе. Подполковник нащупал какую-то мягкую ветошь в уголке багажника и положил ее себе под голову, затем, как древний кочевник у костра, поджал колени, сунул между ними руки и, засыпая, подумал: «Как там моя семья, супруга, мама супруги, дети мои дорогие»…


    Жанет Генриховна Комарова-Багаевская, трижды вдова и все трижды слегка соломенная, мужья где-то были, но их как бы и не было, работала, точнее, дорабатывала последний год, перед сорока пятью, стюардессой на заказных и второсортных ВИП-рейсах внутренних линий. Двадцать пять лет из сорока пяти она была секретным сотрудником, сексотом, сначала КГБ, а затем и ФСБ. Это состояние сексотности придавало ей дополнительные силы в жизни, любви и желании познавать мир во всех чувственных аспектах, что в каком-то смысле повлияло на ее двусмысленное вдовство. Дело в том, что Жанет Генриховна была страстной и фанатичной поклонницей садомазохизма в быту и воинской дисциплины в сексе, поэтому два ее бывших мужа скрывались где-то в Москве на съемных квартирах, вздрагивая от звонков в двери и начисто отказываясь от каких-либо притязаний на свое бывшее и, надо заметить, не малое имущество. Куратор Жанет Генриховны из ФСБ после третьего брака предупредил ее:

    — Последний раз. Квартиру от первого мужа ты получила по брачному контракту, не ты, а он тебя бросил. Дачу и вторую квартиру в Звездном городке получила от второго мужа, и тоже благодаря грамотно оформленному нашими юристами брачному контракту. Не знаю точно, что ты получишь от третьего, но предупреждаю — это последний муж, на брак с которым мы тебя благословляем, в дальнейшем это будет твоя личная проблема.

    Третий муж оставил Жанет Генриховне двести пятьдесят тысяч долларов, две иномарки и двухэтажный коттедж в дачном поселке Валентиновка под Москвой, а сам принял постриг и ушел в отшельническое экстремальное монашество в пещерах Абхазии. Материальный достаток не отбил у Жанет Генриховны охоту к работе стюардессой и уж тем более к сотрудничеству с ФСБ. И в том и в другом случае были свои, очень даже специфически-чувственные нюансы садомазохического изыска.

    В мире, контролируемом спецслужбами, ничего не происходит случайно, все профессионально продуманно. Жанет Генриховна ласково улыбнулась огням и равнодушно-нежной вампирности, приближающейся к ней со скоростью восемьдесят километров в час Москвы — она выполняла задание…


    — Что этот тип делал в плавнях возле объекта Нахапетово? — проинструктировал ее куратор. — Вытащи из него все, играй на нем как на флейте и аккордеоне одновременно. Судя по его поступкам, он тоже интуитивный последователь украино-австрийского философа.

    …Так что встреча Абрамкина и агента Комаровой-Багаевской не была случайной. Исчезновение приморского Нахапетова стало предметом пристального, качественного и, в полном смысле этого слова, международно-разведывательского внимания, мимо которого ничего, а уж тем более задержанный в плавнях Абрамкин, не могло проскочить. Но так уж устроено завораживающе-иллюзорное действие жизни: как только в нем пытаешься исключить случайность, она тут же возникает во всем своем гениально-простом исполнении.

    Жанет Генриховна, изведавшая три материально-выгодных брака в прошлом, где-то в глубине души всегда знала, что ее ждет настоящее, напрочь отстраненное от какой-либо меркантильности, замужество в будущем. В основе четвертого и последнего брака сексотная стюардесса всегда видела ЛЮБОВЬ. Она уже почувствовала эту Любовь и даже положила ее в багажник своего стремительного «БМВ-525», надвигающегося на Москву с вальяжной скоростью.

    Перед тем как впиться в полнокровное русло первой линии МКАД, Жанет Генриховна решила отовариться в придорожном супермаркете, дабы не заниматься этим в тесной для автомобилей Москве. Въехав на стоянку, она вышла из машины, ласково и успокаивающе похлопала по багажнику и направилась к магазину. Как только она скрылась за дверью, к автомобилю подошли двое, парень и девушка. Парень немного повозился у двери и, открыв ее, сел на водительское место. В это время Жанет Генриховна бросила корзину для продуктов и тотчас же устремилась к выходу из супермаркета с мгновенно сформировавшимся чувством утраты. Выскочив на улицу, она увидела лишь стремительно удаляющийся в сторону МКАД «БМВ-525». «Ах так! — разозлилась стюардесса, бросаясь к джипу, хозяин которого, сидя на водительском месте, пытался что-то рассмотреть на заднем сиденье. — Как бы не так!».

    — Ты! — заорал утративший способность ориентироваться на местности хозяин джипа, которого Жанет Генриховна обеими руками вытащила за воротник пальто из салона и сильно отпихнула в сторону. — Я же сказал Цапе, что бабки через три дня отдам! — орал запутавшийся в пальто мужчина, но Жанет Генриховна уже не слышала его.

    Она нажала на педаль газа, стремительно развернулась и устремилась в погоню за украденной Любовью…

    Подполковник Абрамкин проснулся и меланхолично подумал: «Куда это я опять влез? А-а, — вспомнил он, — я в багажнике. Неужели она забыла, что меня в багажник положила?»

    — Эй! — крикнул Абрамкин на всякий случай. — Я тут, сзади! — И для убедительности пнул ногой в крышку багажника, которая, тихо щелкнув, открылась. Абрамкин осторожно, перевалившись на бок, высунул голову. Вокруг было темно, тихо и тесно. «Понятно, я в „ракушке“. Вот баба дефективная. Кто же так прячет и спасает человека?» Он вылез из машины, стал ощупывать стены стационарного гаража и вскоре натолкнулся на какую-то клавишу. Немного поразмышляв, нажал на нее, и вокруг него вспыхнул электрический свет… Да, это было ЧТО-ТО! Это был не просто гараж — спальня для автомобиля. Подполковника охватила ярость. Прямо напротив него на верстаке стоял новенький, полностью оснащенный пулемет Дегтярева, рядом с ним — тоже новенький и тоже оснащенный для боя ручной пулемет Ганса Штихеля, модель 1998 года. А по стенам гаража были развешаны разнообразные модификации самоутверждения конструктора Калашникова, а также автоматы «Узи» и «Томпсон». На полу стоял ящик с гранатами РГД-5, другой был наполнен боеприпасами для АКМ, третий ящик, высокий и длинный, оказался доверху набитым пистолетами «Браунинг», «ТТ», «Макаров». Все в хорошем и даже в отличном состоянии. Подполковник разглядел в куче пистолетов «Кольт» двадцать четвертого калибра, взял его в руки и проверил. Затем подошел к ящику с гранатами, выбрал одну и, словно взвешивая, побаюкал ее в ладони. После этого исподлобья бросил острый взгляд в сторону закрытых дверей гаража и хищно улыбнулся…


    — Все это порожняк. — Константин Ревазович Церикадзе прикурил сигарету и со всей силы бросил тяжелую позолоченную зажигалку в лицо Рената Аслановича Мцех, по кличке «Ожог». — Как был ты диким фраером, так с тормозами и подохнешь.

    Зажигалка рассекла бровь Ожога над левым глазом. Струйка крови потекла по лицу и закапала на черную хлопчатобумажную рубашку с дорогим лейблом. Ожог даже не вздрогнул, преданно глядя на Константина Ревазовича, более известного теневой Москве под кличкой «Тамада». В большой, дорого и по-блатному броско оформленной комнате на втором этаже загородного коттеджа, принадлежащего Тамаде, кроме него и окровавленного Ожога находились еще четыре человека, трое мужчин и девушка с тонкими и красивыми чертами лица.

    — А что, Тамада, — покачивая бедрами, девушка отошла от окна и подойдя к Церикадзе, погладила его по руке, — тачка нормальная, мне нравится.

    — Сядь! — взорвался Константин Ревазович и двумя руками толкнул девушку так, что она отлетела от него и рухнула на белый кожаный диван. — Тачка, говоришь, нравится? Давай я тебя с Ожогом на ней в свадебное путешествие отправлю. Точно! Как ты на это смотришь, Бадри? — обратился Константин. Ревазович к грузину, сидящему в кресле. — Долго они будут наслаждаться свадебным путешествием?

    — Сколько скажешь, столько и будут, — меланхолично произнес грузин и уточнил: — Мне все равно.

    — При чем тут Ожог, Костик? — захныкала девушка. — Что за причуды меня с этим быком сравнивать? Черт с ней, этой тачкой, надо спулить ее на скоряк и все дела. А ты, Бадри, — она приподнялась на диване и зло посмотрела в сторону грузина, — козел.

    — Ээ, — меланхолично вскинул руки грузин, — не кричи, Саломея. Скажут любить тебя — буду любить, скажут утопить — утоплю. Почему козел? Не понимаю тебя, женщина…

    — Тамада, — вмешался молодой мужчина. — Уже девятый час, нам сегодня нужно заниматься клиентом или нет?

    Рядом с молодым человеком, угрюмо уставившись на носки вытянутых ног, обутых в желтые с черным штиблеты, сидел еще один молодой человек, как две капли воды похожий на первого.

    — Как это нет? — Константин Ревазович сразу стал спокойным и по-деловому сосредоточенным. — Очень даже нужно заниматься. Сейчас, — он успокаивающе кивнул братьям-близнецам и коротко приказал: — Саломея, хватит лежать, будешь главной над Ожогом, а Бадри телохранителем. Тачку увезти подальше, километров на сто, и бросить. Потом езжайте в Москву, кроме Бадри, он пусть возвращается, и ждите меня там. Все, — махнул он рукой, — валите.

    — Вот, — Церикадзе положил перед братьями несколько фотографий, — старший оперуполномоченный МУРа Стариков Александр Иванович. Живет в центре, на Новослободской, вы знаете. Нужно, сегодня и обязательно, без облома. Вот ваши загранпаспорта. — Он положил на столик документы и авиабилеты. — После всего сразу же улетайте в Афины, я вас найду.

    — Мент, — произнес один из братьев, рассматривая фотографию, и, повернувшись к другому, удивленно спросил: — Это мент?

    — Это двести тысяч долларов, — бросил Константин Ревазович, прикуривая сигарету и садясь в кресло. — Двести тысяч долларов за точный выстрел в голову рядового оперуполномоченного МУРа, а не генерала.

    — Генерала легче, — произнес до этого молчавший близнец, беря паспорта и авиабилеты. — За смерть рядового опера из убойного отдела будут рыть землю не за страх, а за совесть рядовые опера, а это не шутка. — Он протянул один паспорт и авиабилет брату. — Но мы «сделаем» его, правда, с дополнительным условием.

    — Каким еще условием? — насторожился Константин Ревазович. — Все уже оговорено.

    — Я же сказал, — близнец даже немного загрустил, — дополнительным. Этих, — он кивнул в сторону лестницы на кухню, где находились Саломея и Бадри, — тоже надо убрать.

    — Аа, — сразу же успокоился Тамада, пренебрежительно махнув рукой. — Этих уже через два-три часа не будет.


    В деревне Ряски, в дачном холодном домике сидели трое оперативников МУРа и «прослушивали» дом Константина Ревазовича по спецаппаратуре.

    — За что они меня? — обиделся Саша Стариков, доставая из сумки термос с горячим чаем. — Страшно жить на белом свете.

    Дом Церикадзе, в полукилометре от деревни Ряски, так хорошо прослушивался благодаря покинувшему МУР полковнику Хромову. Это он, перед тем как взять в оперативную разработку мировой океан, используя свое новое служебное положение и старые связи, презентовал убойному отделу помповую винтовку «Шорох» и десять новеньких пулевых микрофонов к ней. С расстояния сто километров оперативники «всадили» три пулевых «уха» в дом Константина Ревазовича, и вот теперь они пили чай из Сашиного термоса и, одновременно записывая на цифровой диктофон, слушали.

    — Кстати, — младший оперуполномоченный Фадеев снял наушники, — придорожные менты ищут джип, полтора часа назад угнанный какой-то свирепой бабой у Маугли, подмосковного авторитета.

    Никто не обратил внимания на не относящееся к делу сообщение. Фадеев «сидел» на милицейской волне, время от времени обмениваясь с оператором линии репликами: «Как слышимость? Прием», «Век бы тебя не слышать, но слышу. Отбой».

    — Ну все, господин капитан, — пригорюнился Ласточкин, которого не без помощи ушедшего в ФСБ Саша Стариков перетащил к себе в убойный отдел, — осталось лишь сообщить, каким способом и в каком месте вас надо похоронить, предать земле, так сказать, успокоить в мире.

    — Развеять, — Саша впал в меланхолическую философию, — над священными водами Ганга. Что там такое?

    Оперативники переглянулись. Без всяких микрофонов было слышно, как в доме Тамады происходило нечто невообразимое, напоминающее войсковую операцию с элементами террористической истерики.

    — Нас кто-то дублирует, или как? — опешил Ласточкин, слыша в наушниках выстрелы, взрывы и крики перепуганных мафиози.

    — Фадеев, давай сигнал на захват! — приказал Саша оперативнику и, повернувшись к Ласточкину, объяснил: — Какая разница, хватай ружье, пошли в атаку, а там разберемся по ходу пьесы.

    Двери гаража, расположенного в двадцати метрах от дома, раздвинулись, вспыхнул свет, и перед Бадри Сочалави, пришедшим взглянуть на угнанный автомобиль и вывести его из гаража, предстала картина смерти с элементами неоспоримой анекдотичности. Маленького роста, в одежде странного покроя и стиля, в огромных ботинках и кепи «Чё надо?» стоял человек, через плечо которого была перекинута вынутая из пенала лента от штихелевского пулемета, а в руках сам пулемет. Во рту человека дымилась «пахитоса», на голом животе под незастегивающейся курткой была видна рукоятка кольта, засунутого за пояс штанов. Карманы куртки оттягивали гранаты «РДГ-5», и в глазах этой карикатуры на человека Бадри Сочалави увидел явное и готовое к бою мужество. Он быстро выхватил из кармана брюк свою «Беретту» и тут же был буквально выброшен из жизни короткой «речитативностью» пулемета Ганса Штихеля. А подполковник Абрамкин, с трудом передвигая ноги под тяжестью оружия, пошел к особняку, время от времени отсылая пулеметные реплики в его сторону. Если взять во внимание, что ручной пулемет Ганса Штихеля — это что-то наподобие портативной скорострельной гаубицы, то можно представить, что думали обитатели особняка и жители деревни Ряски, особенно после того, как Абрамкин, выдернув чеку, метнул гранату в стоящий у крыльца вседорожник «Крис-Норман-Гепард», который после хлопка гранаты, закатившейся под его днище, неожиданно сдетонировал и взлетел в воздух ослепительным огненным шаром, отбрасывая взрывной волной подполковника Абрамкина обратно в гараж. Перед тем как потерять сознание, подполковник Абрамкин увидел, что через забор прыгают вооруженные люди в серо-белом камуфляже и черных масках. «Наши, — подумал он, чувствуя, как тошнотворная воронка контузии стала втягивать в себя его мысли и сознание. Он положил руку на грудь и, уходя в беспамятство, твердо пообещал самому себе: — Останусь жив, уеду в Сочи и заживу жизнью главы семейства и владельца маленького, всего на пятьдесят человек, кафе»…


    Глава одиннадцатая

    Начальник разведывательного управления Минобороны США адмирал Томас Иллсон разговаривал с председателем комитета начальников штабов Вооруженных сил США генералом Майерсоном о метеоусловиях в районе Канадского Арктического архипелага, то есть о ситуации, складывающейся в квадрате 666.

    — Русские готовят к спуску под воду свою батискафную «Мурену» без предварительной зондажной подготовки, — сказал адмирал Иллсон. — По-моему, чертовски непродуманное и рискованное действие с их стороны.

    — Это данные нашей разведки? — поинтересовался Майерсон.

    — Да, — кивнул адмирал. — В смысле не совсем, — уточнил он. — Русские сами поставили нас в известность. Предлагают включить в экипаж «Мурены» наших ученых.

    — И что же, — оживился генерал Майерсон, — у вас есть кандидатуры? Надеюсь, вы не отказались от предложения?

    — Не отказались. Я рекомендовал им майора Барта и сержанта МакГрегори с его группой.

    — Понятно — шесть ученых-спецназовцев. Вы считаете русских идиотами?

    — Они нас считают идиотами. Предлагают включить в экипаж «Мурены» американских ученых, а конкретно — Олега Антонова и Свинтицкого, не имеющих к океану никакого отношения русских, которые недавно стали американцами.

    — Ясно, но в одном вы не правы, адмирал. Настоящий ученый, чем бы он ни занимался, всегда имеет прямое отношение к океану и звездам. Если он отстранен от этих величин, то это не ученый, а преступник, внедрившийся в науку, негодяй по сути.

    — Да, — согласился с генералом адмирал, — наука — это сборище негодяев, последнее прибежище, как говорится. Я приму предложение российской стороны и, если Антонов и Свинтицкий согласятся, приглашу их к нам на «Александрию Египетскую», а затем передам на «Град Китеж». В конце концов, наши страны союзники.


    Начальник отдела модификаций, генерал ФСБ Тарас Веточкин разговаривал с главным оперативным аналитиком отдела, своим подчиненным, полковником Хромовым о погоде за бортом и о «шастающих туда-сюда по всему миру» американцах.

    — Погода никуда не годится, — сообщил Веточкину Хромов, одетый в арктический комбинезон, рассчитанный на 80 градусов низкой температуры. — Хуже чем в мартовской Москве.

    — Ничего, — успокоил его Веточкин, — скоро потеплеет. На дне всегда не так, как на поверхности. Здесь, у нас, — он указал на огромную свинцовоокую полынью, в которой находился «Град Китеж», — на дне тепло, а вот на экваторе дно прохладное. — Он повернулся к проходившему мимо офицеру из подразделения «Касатки»: — Вам нравится Арктика?

    — Так точно, — доложил ему офицер, — превосходная система подводно-надводного прослушивания. Думаю, что у друзей, — офицер кивнул в сторону американской эскадры, — такой нет.

    — Все у них есть, — огорчил моряка Веточкин, — даже то, чего нет у нас, тоже есть.


    Научный руководитель космических программ России академик Борнео Наум Васильевич, назначенный правительством и Президентом России научным руководителем экспедиции в квадрат «Улья Шершней», разговаривал с зампредседателя ЮНЕСКО, виднейшим океанологом, прикрепленным к ОМ ФСБ России, Стронгиным Львом Аксеновичем о звездах и океане. Они сидели рядом напротив экрана системы глобального слежения «Небо-вода» в рубке с аналитическим биоэлектронным центром «ПГ».

    — Скажите, Наум Васильевич, вы доверяете науке? — ошарашил академика вопросом океанолог Стронгин и бросил настороженный взгляд в сторону «ПГ».

    — Частично, — тоже покосился в сторону «ПГ» академик Борнео. — Наука — честное действие, хотя и приблизительное, то есть абсолютно лживое. Вы, конечно же, замечали, что основные аргументы в науке начинаются со слов «принято считать», «считается», все как в мафии, круговая порука. — Он снова бросил взгляд на «ПГ» и огорченно пробормотал: — Молчит.

    Шел эксперимент: сможет ли биоэлектронный разум самостоятельно смоделировать алгоритм возникновения в слове таких эмоций как юмор, скептицизм, гнев, зависть, скрытое коварство, обида, отчаяние и тому подобное, это во-первых, а во-вторых, была предпринята попытка вовлечения «ПГ» не в примитивный диалог «вопрос-ответ», «задание-исполнение», «иди ко мне-пошел вон», а в более сложный, орнаментально-репликтивный, с элементами непредсказуемости. Если упростить объяснения, то персонал, обслуживающий «ПГ», пытался сделать его «эксклюзивным индивидуалом с признаками творческого вдохновения и депрессивно-подпитывающих моментов».

    — Вполне возможно, — пожал плечами Стронгин, — что это и есть проявление его индивидуальности. Почему он должен непременно говорить? Получается, что мы отучаем его от заданности заданностью, ожидаем ожидаемого.

    — Ну да, — смутился Борнео, — это все Арктика. Северные широты склоняют к авторитаризму. Впрочем, — подавил в себе смущение Наум Васильевич, — южные тоже. Давайте вернемся к нашему разговору о доверии и недоверии науке. Внешнее доверие науке жизненно необходимо, это в первую очередь вопрос финансирования и условий для спокойной работы под защитой власти, в конце концов она без нас никуда негодная, но сама себе наука никогда не доверяла и доверять не будет. Я, конечно, говорю не о поденщиках и уж тем более не о ее поклонниках потребительского класса. Элиту влечет и вдохновляет эксперимент. Чтобы проверить свою гипотезу о катастрофе, мы готовы ее спровоцировать и умереть удовлетворенными при ее подтверждении. Видимо, кто-то там, — Борнео ткнул пальцем в потолок рубки, — заинтересован в результате этих опытов.

    — Быстрее всего там. — Стронгин постучал ногой по полу и, кивнув в сторону потолка, объяснил: — Там слишком увлечены бесконечностью… О! Кажется, нам что-то хочет сказать индивидуал-самоучка.

    — Болваны, — сообщил репродуктированным синтезсиликоновым голосом «ПГ» и подчеркнул сказанное бегущей по экрану строкой: — Я так и знал, что все люди болваны, давно исчерпавшие свой мизерный КПД, и паразиты на теле планеты.

    — Придурок, — умилился Наум Васильевич, с отеческой заботой глядя на субстанционный блок развития биоэлектрического разума, — салажонок в период полового созревания.

    — Максималист сопливый, — поддержал представителя своего вида Лев Аксенович Стронгин.


    — Глубина здесь небольшая. Там, где хребты, всего-навсего четыреста метров, ну а в ямах поглубже будет, все четыре тысячи метров, — объяснил командир подводной лодки «Мурена», капитан первого ранга и ученый биолог Филиппов Алексей Алексеевич полковнику Хромову. — А самый глубокий омут, что к северо-западу от Гринвича в районе Гренландского моря, почти шесть тысяч метров. Но дно здесь, конечно, с характером, да и поверхность с причудами. Боитесь погружаться, полковник?

    — Натура у меня такая, — развел руками Хромов, — боюсь слишком глубоко нырять и слишком высоко летать, особенно после обеда и не по работе. Но, вообще-то, я любопытный, интересно все-таки, что там, — Хромов восторженно посмотрел в просторы Северного Ледовитого океана, — под этими льдами.

    — В принципе, — попытался удовлетворить любопытство полковника каперанг, — там творится черт знает что, но об этом как-то не принято говорить во всеуслышание. Во-первых, в этом месте на дне сплошные горы, и они по строению мало чем отличаются от гор суши. Во-вторых, ближе к центру, в районе хребта Гаккеля, зона землетрясений и действующих вулканов, но на самом дне сейсмоопасная притаенность присуща всей Арктике. «ПГ» просчитал, что в самом центре Северного полюса зреет вулканическое образование колоссальной мощности. По сути, этими расчетами «ПГ» сообщает о кардинальном и принципиально новом распределении климатических зон на Земном шаре в самое, что ни на есть, ближайшее время.

    — Это как? — растерялся полковник Хромов. — У меня на даче под Мытищами будут пальмы расти?

    — Почти, — одобрительно кивнул командир «Мурены» Хромову, и по его лицу было ясно, что он уже ясно видел Москву и свой родной Санкт-Петербург субтропиками. — Если верить «ПГ», а ему надо верить, для этого он создан, вулканическое образование, которое вот-вот проклюнется в центре Северного полюса, вздыбится почти на две тысячи метров выше гималайской Джомолунгмы, а невероятное по силе извержение будет длиться шесть лет. — Филиппов восторженно посмотрел на Хромова. — И все здесь изменится.

    — Шесть лет модного подогрева, ух ты! Но это ведь не отразится на здоровье людей?

    — Какое здоровье, что вы, полковник? Это будет катастрофа для нынешнего человечества. Уцелеют только самые нецивилизованные и самые богатые и властные из цивилизованных, человек пятьсот, не больше.


    Экипаж подводной лодки «Мурена» был составлен из двадцати человек: двенадцать членов команды, включая полковника Хромова, и восемь ученых. Это разделение было условным, все, кроме Хромова, имели прямое отношение к науке. Офицеры ВМФ подразделения «Касатки», из которых состояла команда, все как один имели два высших образования, военное и гражданское, и научные специальности, связанные с изучением морей и океанов. Дефицит мест требовал от каждого члена экипажа многообразия здоровых и полезных навыков, умения отделять зерна истины от плевел эмоции. Лишь особая двусмысленность научной заинтересованности в квадрате 666 вынудила военно-научное командование «Града Китежа» включить в экипаж восьмерых ученых чистого вида, то есть не имеющих никакого отношения к ВМФ. Три американца, один англичанин и четверо российских представителей науки стали головной болью и предметом пристального внимания военизированного научного экипажа.

    Стронгин Лев Аксенович был назначен на должность замкомандира «Мурены» по научной части и одновременно выполнял обязанности помощника штурмана по акустике и рельефности. Именно Стронгин настоял, чтобы в команду включили полковника Хромова в качестве «свободного эксперта», у которого «оригинальный, свободный от науки и флота, взгляд на ситуации»…

    — Протекционизмом занимаешься, Лев Аксенович, — упрекнул Стронгина Наум Васильевич, — но я не возражаю. Оригинальный дилетант в научной среде на ограниченном пространстве — это почти то же самое, что кусочек сахара в чашке кофе, сигарета после обеда и реплика Жванецкого для впавших в отчаяние.

    — Ну, — слегка засомневался Стронгин, — допустим, от реплик Жванецкого иногда даже оптимисту хочется застрелиться, но в общем я согласен с вами, Хромов хороший человек и на дне Северного Ледовитого океана будет полезен.

    Так полковник Хромов стал полярным и даже глубоководным исследователем. Тарас Веточкин тоже, конечно, рвался на дно океана, но с ним было проще. Его экстренно отозвали в Москву.

    — Я тебя уверяю, — говорил другу полковник Хромов, — тебя не для вручения ордена вызывают.

    — Ты там, на дне, будь осторожен, — пропустил Тарас замечание Хромова мимо ушей, — не открывай иллюминатор для проветривания, а то просквозит.


    Глава двенадцатая

    Сергей Иванович Байбаков, совсем недавно носивший кличку «Карандусик», уже не носил ее. В столичной финансово-банковской среде коллеги и друзья дали ему другую — «Байбак». Никто в его новом окружении не знал, кроме покровителей, что в недалеком прошлом он был обыкновенным пресс-секретарем Азово-Черноморского банка с непогашенной судимостью, а уж о том, что он сидел за изнасилование и убийство в зоне, никто даже и помыслить не мог. Сергей Иванович всей своей пухлой, улыбающейся, добродушно-обаятельной сутью не мог даже приблизительно ассоциироваться с образом уголовника. Тем более, что теперь у него все было погашено, вычищено и оформлено, а сам он был далеко не последним человеком в финансовом мире столицы. Да и не смог бы он уже повторить и помыслить преступление, совершенное в юности, он стал другим, испытывающим искреннее отвращение к примитивной уголовщине. Совесть тревожила его лишь в одном случае, да и то не очень. В конце концов он отвернулся от своего бывшего кореша и шефа Аскольда Иванова не из корысти или карьеры, а под мощным давлением. У него не было выбора, слишком неоспоримой оказалась сила, заставившая его предать Аскольда. Сила имела короткое имя — Власть, а Сергей Иванович благоговел перед нею. Такое отношение к власти не прошло даром для Сергея Ивановича, она заплатила ему своей благосклонностью, в данное время он был ни какой-нибудь бывший зек в должности пресс-секретаря двусмысленного банка с виртуальными активами, а одним из влиятельных, официально-затененных чиновников Банка России, чиновником-реорганизатором особого назначения. Он специализировался по выводу активов и банкротствам коммерческих банков, являлся своего рода секретным инспектором Департамента ЦБ по лицензированию кредитных организаций и аудиторских фирм, одновременно выполняя некоторые просьбы своих могущественных покровителей из мира Власти. После того как «московская группа» вышвырнула из своих рядов Аскольда Борисовича Иванова, прошло не так уж и много времени, но его вполне хватило для головокружительного карьерного роста «обайбаченного» бывшего Карандусика. Схема действий проста до гениальности: создавался солидный банк, с запланированной и тщательно замаскированной от непосвященных проблемностью в будущем, в активе которого присутствовали госбюджетные деньги, не менее двадцати пяти процентов от общей суммы активов банка. Затем туда внедрялся, по настоянию ЦБ, Сергей Иванович Байбаков в роли вице-президента банка. Спустя некоторое время, по надуманной причине, ЦБ лишал банк лицензии и тем самым развязывал своему «казачку» руки на выведение активов. Когда они выводились, лицензия, как торжество справедливости, возвращалась, и все — дело сделано. Антизаконные сделки по выводу активов, которые совершались в банке после отзыва лицензии, становились законными при ее возвращении как бы задним числом. Никто ни к чему не придерется. Банк получал статус банкрота, бюджетные деньги компенсировались деньгами коммерческих структур, а все остальное как бы «сгорало», то есть оседало на счетах заинтересованных лиц. И то, что впоследствии в председателя правления банка и некоторых членов правления стреляют киллеры, уже никого не интересовало. Мавры сделали свое дело и пусть уходят. В Сергея Ивановича, как в пианиста, который играет чужую музыку, никто никогда не стрелял.


    Вот и сейчас Байбак ехал на деловую встречу в элитный пансионат «Кедры-8», что в тридцати пяти километрах от Москвы. У него уже выработалась привычка к персональному автомобилю с водителем и с синим проблесковым маячком. В России все, что нельзя, на самом деле можно, нужно только взойти на ту ступень власти и денег, когда на закон можно не обращать внимания. Сергей Иванович слегка подремывал на заднем сиденье и мимолетно думал: «Все хорошо, а все равно плохо. Надо к морю смотаться, да только и там будет все так хорошо, что снова будет хреново». Он слегка удивился своей мысленной философичности, но автомобиль уже мягко зашуршал по гравию подъездной аллеи к воротам пансионата «Кедры-8»…

    — В Южном регионе организовывается сильный банк, — сообщил Сергею Ивановичу начальник Департамента ЦБ России по лицензированию, — с мощным уставным фондом и филиалами почти во всех крупных промышленных городах, имеющих дело с нефтью и теневыми деньгами. Это связано с открытием и началом разработки месторождения «бафометина» в Азовском море, неподалеку от Таганрога. Учредители — крупные нефтяные компании, а таганрогский металлургический завод выступает как юридический инициатор образования этого банка. Нефтяников это вполне устраивает, в отличие от монополий, к «Тагмету» нет никаких нареканий со стороны финансовых служб, его теневые обороты столь незначительны, что ничего кроме усмешки у налоговиков не вызывают. В общем, мы решили, что банк надежный и вполне достоин лицензии и работы с бюджетными деньгами. Думаю, они будут составлять не менее двадцати пяти процентов от уставного капитала. Двадцать процентов приходятся на «Лукойл», двадцать на «Юкос», пятнадцать «Сибнефть», десять «Тагмет» и десять, плюс право на назначение президента банка, — у города. Думаю, что на должность вице-президента банка ЦБ будет активно рекомендовать вас, Сергей Иванович.

    — Я с удовольствием, вы же знаете. А кто будет президентом банка?

    Начальник Департамента пожал плечами и, отвернувшись от Сергея Ивановича, равнодушно сказал:

    — Какой-то Иванов Аскольд Борисович.


    Полковник Самсонов стоял спиной к Степе Басенку и Баркалову Игорю и смотрел в окно своего кабинета во двор управления, где Николай Стромов о чем-то разговаривал с участковым капитаном, отцом пропавшего без вести Славы Савоева. Затем он отошел от окна, сел в свое кресло и неохотно спросил у сидевших за столом оперативников:

    — Ну и что здесь делают эмиссары московского «Альфа-Эко», хотят наш металлургический завод к рукам прибрать?

    — В общем, да, — согласился с полковником Игорь Баркалов. — Думаю, у них это получится, раз они московские, тем более, что они пытаются это сделать уже года два, выкупают акции где надо и где не надо.

    — С чего это они, — удивился Самсонов, — так озаботились трубным бизнесом России, воду, что ли, на свои дачи в Подмосковье хотят провести или просто деньжат срубить по-легкому на перепродаже завода? Могли бы и в Москве что-нибудь придумать, деньги бюджетные какие-нибудь прикарманить или еще что-нибудь украсть, да мало ли в столице возможностей?

    — Видимо, не могут, — пожал плечами Игорь Баркалов, — или боятся. Там ведь застрелят и фамилии не спросят, власть-то рядом, через каждый шаг на министра внутренних дел натыкаешься, а здесь они имеют двадцать процентов акций «Тагмета» и даже союзников из числа бывшего руководства.

    — Да, — тоскливо вздохнул Самсонов и снова подошел к окну посмотреть на шеренгу новеньких патрульных машин «Нива-Ниссан» во дворе управления, подарок нынешнего высшего менеджмента завода. — Ну, а мы с какого боку в этом деле? Они там свою свадьбу пляшут, и, как ни крути, мы лишние. Криминала нет, и все, адью. — Полковник Самсонов показал руками, как выглядит в его представлении «адью». — И Видаш, между прочим, не ягненок, он сожрет любого волка вместе с клыками, и вообще, почему Видаш, когда его настоящая фамилия Бидаш?

    — При получении паспорта, — объяснил Игорь, — паспортистка на одну букву ошиблась, да так на всю жизнь и осталось.

    — Кстати, — подал голос до этого молчавший Степа Басенок, — криминал в этом деле есть, так что можно и без «адью» обойтись…


    Капитолина Витальевна Шацкая внимательно посмотрела на дочь белокожего мужчины и темнокожей женщины Любочку Кракол и спросила:

    — Милая, ты мне поможешь отнести одному нашему знакомому мужчине семьсот тысяч долларов в подарок?

    — А он не подавится таким подарком? — живо заинтересовалась Любочка и, помолчав, уточнила: — Иванову, что ли?

    Капитолина Витальевна молча закрыла и открыла глаза.

    — А как же тот, за кого мы в ответе, — на всякий случай подстраховалась Любочка, — ленивый ясновидец Углокамушкин? Это ведь его деньги? — Немного помолчав, глядя на присевшую у зеркала Капу, она сама себе же и ответила: — Нет, не его деньги. Мы отнесем их в полночь.

    — Ага, — оторвалась Капа от зеркала, — ночью. Ты еще предложи помело и ступу, Любочка. Мы отнесем их сегодня, — она взглянула на стену, где висели освещенные заоконным солнцем часы, — в полдень.


    Аскольд Борисович Иванов стоял на самом краю волнореза, чуть ли не на двести метров ушедшего от берега в море, и пытался понять ситуацию, которая начала складываться вокруг него. Азовское море в этот утренний час было похоже на лишенную каких-либо амбиций женщину и на прозу Александра Грина. Оно навевало какие-то неясные опасения и легкую тоску по неосуществленным путешествиям. Аскольд Борисович понимал, что стремление к богатству, к обладанию большими деньгами — это один из элементов страха перед жизнью, людьми и будущим, в котором видимые плюсы рано или поздно обретают контуры окончательного минуса. Для того чтобы большими деньгами оградиться от собственного страха, нужна точно выверенная и глубоко осмысленная отвага, а это дано не каждому. Могилы бизнесменов на российских кладбищах тому доказательство. Лежащие в земле делали ставку на рывок риска, приняв свое самомнение за печать удачи, тогда как деньги предназначены не для риска, а для смягчения последствий от него. Тот, кто это понимает, тому они и подчиняются. В них не стреляют киллеры. Самолеты не падают вместе с ними на землю, автомобили не попадают в аварию, им не грозят банкротства. Эти люди четко понимают: чтобы спастись от страха перед жизнью большими деньгами, необходимо лелеять и качественно увеличивать этот страх.

    Аскольд Иванов почувствовал, что он слишком долго и демонстративно стоит на краю волнореза в полном одиночестве и, повернувшись спиной к морю, покинул его, понимая, что вся прелесть неосуществленных путешествий в их неосуществимости. Сойдя с волнореза на песчаный безлюдный пляж, Аскольд Иванов отбросил в сторону сентиментальность и взглянул на мир с точки зрения человека, желающего овладеть его — мира — активами. Он принял предложение высшего менеджмента «Тагмета» возглавить ассоциированный банк развития «Шлейф-Баф», учрежденный в Таганроге при содействии местной и областной администраций с привлечением капитала крупных нефтяных компаний и денег из госбюджета. Аскольд Борисович знал эту схему, когда ЦБ относительно честно и относительно законно отнимает деньги у частного капитала и направляет их на счета антикризисного секретного фонда Правительствам России, попутно немного присваивая на личные нужды для своих чиновников. Миллион, два миллиона долларов в месяц не такие уж и большие деньги. Аскольд Борисович понимал, что в этой схеме наиболее сильно пострадает «Тагмет», как наименее искушенный и сделавший ставку на его, Аскольда Иванова, опыт банкира. Нефтяные компании куда как осторожнее и опытнее, потери такого рода они воспринимают как завуалированную дачу взятки и поэтому шума не поднимают. О том, какая роль уготована лично ему, Аскольд Борисович догадывался: лет двадцать тюрьмы или пуля киллера в голове, но все дело было в том, что на этот раз им двигало не желание вернуть свои утраченные позиции в мире бизнеса, а чувство мести, самое сладостное, хотя и абсолютно лакейское по содержанию.


    Капитолина Витальевна Шацкая и Любовь Александровна Кракол вышли из такси возле дома двадцать четыре по Ружейному переулку в 11.45 утра и одновременно посмотрели на небо. Оно было без единого облачка, синее и, как всегда, загадочное. Дом находился в глубине двора и был со всех сторон окружен яблоневыми, вишневыми, абрикосовыми и сливовыми деревьями, у штакетного забора росли кустарники крыжовника, красной смородины, а возле калитки разросся шиповник. Капитолина Витальевна подергала за ручку калитки и с усмешкой посмотрела на Любочку:

    — Я решила оседлать Аскольда Иванова. По-моему, он соскучился по семейной жизни без моего участия.

    — Я тоже так думаю, — согласно кивнула головой Любочка, — и Танюша так считает. Пора ему, бедняжке, узнать, что такое истинное счастье. Надеюсь, ты в него не влюблена?

    — Что ты, — удивилась Капа и еще раз дернула за ручку, — он мне просто нравится. К тому же, у него все запутано в жизни, я хочу его вывести в люди, проверить свою квалификацию…

    — О-го-го! — появился на тропинке, ведущей от дома к калитке, городской придурок могильщик Ноткин. — Чтоб меня подняло, козлину, да гэпнуло, какие тетки к нам приплыли из Одессы, я весь в экстазе. Люба, Капа! — Ноткин всплескивал рукамц от восторга. — За что мне столько чести в час нежданный? — Он распахнул калитку и отвесил поклон, приглашая женщин войти.

    — Валера, — небрежно похлопала его по щеке Любочка, — как дела на подведомственной тебе территории?

    — Все хорошо, — заулыбался польщенный вниманием Ноткин. — На этой неделе хоронят в основном тридцатилетних мужчин.

    — Потом, потом, — махнула рукой Любочка, — не сейчас. Я о твоем доме спрашиваю.

    — Могила, — профессионально пошутил Ноткин, — всегда для человека дом родной.

    — Валерчик, а мы в гости к твоему соседу.

    — Конечно, Капа, — готовно закивал головой Ноткин, — но его сейчас нет.

    — Неважно, — оборвала его Любочка, — откроешь двери в его половину, впустишь Капу, а затем закроешь.

    — Слушаюсь и повинуюсь, моя повелительница.


    Аскольд Иванов не мог понять авантюризма крупных акционеров «Тагмета», которые решили продвигать на место председателя правления банка именно его, окруженного двусмысленностями и плохой, хотя и ложной, репутацией. На одно лишь землячество вряд ли кто сделает ставку, и уж тем более никто не даст под это денег. Аскольд понимал, что ему не плохо было бы иметь для начала полмиллиона долларов, которых вполне хватило бы для того, чтобы начать осуществлять свою задумку. Такую сумму не так уж и сложно достать, дал бы тот же самый Видаш, но Аскольду нужны были деньги, о которых никто не знает. В данной, банковской, ситуации его явно подставляли и тоже были заинтересованы в том, чтобы у него не было денег в том количестве, которое предусматривает некоторую свободу действий. Аскольд это понимал, но не понимал, за что и кто его хочет вывести за скобки активной, да и вообще какой-либо жизни. Ему осталось лишь сожалеть о нелепой смерти Самвела Тер-Огонесяна, с которым его связывали хорошие и многолетние деловые отношения и которому он оставил так называемую «реанимационную заначку» на самый, что ни на есть, черный день. Теперь пришлось забыть о тех семисот шестидесяти тысячах зеленого наваждения. Самвел его обманул смертью, живой он этого не сделал бы.


    Аскольд подошел к своему дому и почувствовал, что там кто-то есть. Секунду подумав, он все-таки решился обойти все комнаты и подняться на чердак, переоборудованный в летнюю мансарду. Там в жестком кресле с высокой спинкой восседала, словно королева, какая-то женщина. У ног ее стояла хозяйственная сумка.

    Взглянув на женщину, Аскольд мгновенно понял, что пропал — влюбился с первого взгляда и навсегда. Он восторженно замер, затаив дыхание, а затем тихо спросил:

    — Вы ангел или просто сон о прекрасном?

    — Я Шацкая, — грациозно поднялась с кресла Капитолина Витальевна. — Я принесла вам ваши деньги, Иванов.


    Глава тринадцатая

    Блин, я думал ясновидение — это прикольно, а это, оказывается, жутковато и холодно. Да и то, какой прикол можно обнаружить в знании, что на земле начинается эпоха смены магнитных полюсов Земли?..

    Саша Углокамушкин остановился возле МГУ и спросил у проходившего мимо парня:

    — Где здесь физико-математический факультет?

    — Это я, — студент ткнул себя в грудь пальцем, — я физико-математический факультет. Что надо?

    — Я серьезно, — улыбнулся Саша Углокамушкин и, проведя ребром ладони по горлу, уточнил: — Во как надо…

    И в этот момент вокруг Саши все стало безмолвным и холодным.

    — Поль Нгутанба, — обратился он к студенту. — Ты — Поль Нгутанба?

    — Да нет, — студент задумчиво взглянула на него. — Я Геннадий Скориков. А что тебе надо?

    — Мне бы профессора Кривицкого Юрия Аркадьевича увидеть, — постепенно пришел в себя Углокамушкин.

    — Пошли, покажу, — кивнул студент.


    Профессор Кривицкий, один из крупнейших ученых мира, специалист в области процессов, происходящих внутри земного шара, сейсмолог и доктор геолого-минералогических наук, автор теории о воздействии литосферы на качество физического тела, помещенного в центр петли времени с отрицательной тахионой энергетикой, стоял перед аудиторией в семьдесят человек, студентов факультета журналистики, и вбивал в их головы общее представление об анатомии Земли, посвящая этому занятию восемь часов в семестр и понимая, что будущие журналисты совсем не та публика, которой нужны фундаментальные знания о внутриземном мире. Поэтому Юрий Аркадьевич упростил свои факультативные лекции до уровня «Отовсюду обо всем занимательно».

    — Видите ли, господа будущие журналисты, — говорил он, ни капли не смущаясь, — между журналистикой и вулканологией нет никакой разницы. И то, и другое — видимый результат глубинных процессов. Земля, в принципе, это гироскоп, вращающийся внутри сферы. По современным понятиям внутри Земли имеется твердое ядро, и оно вертится как волчок. Ось вращения ядра лежит в плоскости земного экватора и медленно перемещается по ней с востока на запад. Конечно, перемещение масс материи в различных слоях земли вызывает трения, которые нельзя назвать слабыми, но вас это не должно заботить, тем более, что это вообще никого не заботит до той поры, пока все не закончится переворотом ядра на 180 градусов.

    — И что же произойдет, господин профессор, упадет курс доллара? — выкрикнул с места долговязый рыжий студент.

    — Можно сказать и так, — улыбнулся Кривицкий. — Возникнет петля времени, а что это такое, в оставшиеся пять минут лекции я объяснить не смогу, для этого потребуется лет пять вашего заинтересованного внимания. Но вкратце это очень хорошо объясняется известной английской эпиграммой в маршаковском переводе: /Сегодня в полдень пущена ракета./Она летит куда скорее света./И долетит до цели в семь утра /Вчера…/.

    — То есть, — попытался выяснить все тот же рыжеволосый студент, — внутри земного шара как бы действует машина времени?

    — Ну, если вы так хотите, — неожиданно громко и весело расхохотался профессор, — то как бы да.


    По окончании лекции Юрий Аркадьевич решил зайти в ректорат и в конце концов выяснить, кто он — доктор наук или так просто, геолог недобитый. Если доктор наук, то пусть увеличат оклад до семи тысяч в месяц, а если геолог недобитый, то пусть добьют. Взяток ему, по крайней мере, никто не дает.

    — Простите, вы профессор Кривицкий? — вкрадчиво поинтересовался у него молодой человек, по виду старшекурсник, и представился: — Моя фамилия Углокамушкин, зовите меня Саша, я пророк с ментальными проявлениями ясновидения. — Саша почему-то решил, что таким представлением он будет выглядеть более солидно в глазах ученого.

    — Ну что вы, молодой человек, — благодушно заулыбался Кривицкий, — разве я похож на знаменитого профессора Кривицкого, что вы, я как говорится, рылом не вышел. Юрий Аркадьевич находится вон там, — Кривицкий показал рукой в дальний конец коридора, — повернете и до конца…

    — Юрий Аркадьевич, профессор Кривицкий! — Помахивая поднятой вверх рукой, к ним подходила завкафедрой журналистка Леонида Бриз. — Мне просто необходимо с вами переговорить по одному делу.

    Юрий Аркадьевич и Леонила Альбертовна Бриз чувствовали друг к другу «негромкое» сексуальное влечение, начавшее трансформироваться в большую любовь. Кривицкий еще раз пристально посмотрел на начавшего недоумевать «пророка».

    — Я не Кривицкий, — с оскорбленно-вызывающим видом заявил он Леониде Альбертовне. — Что это сегодня меня все путают с профессором? Я на него ни капли не похож. У него туфли черные, а у меня — вот, — он даже приподнял штанину, — коричневые с зелеными шнурками.

    Леонила Бриз сразу все поняла, а после демонстрации Юрием Аркадьевичем зеленого на коричневом, даже поняла, что профессора надо спасать.

    — Извините, Валерий Игнатьевич, — смущенно закрыла она лицо руками, сквозь пальцы бросая взгляд на Углокамушкина. — Я вас приняла за Кривицкого, надо же. А вы этого идиота Кривицкого случайно нигде не встречали?

    — Кого? — возмутился Юрий Аркадьевич и окинул Леониду Альбертовну пренебрежительным взглядом. — Сами вы идиотка и конъюнктурщица.

    — А что вам, собственно, надо от него? — поинтересовалась Леонила Бриз.

    — Да мне, — Саша уже всерьез подумывал о том, чтобы «сделать ноги» из храма науки, но, вспомнив, что его ждут с результатами Мармик и Лаперуза, вытащил из-под свитера компьютерные распечатки фотоснимка литосферно-амплитудных схем, фиксирующих новообразования в районе Северного и Южного полюсов, — мне консультация по поводу нездоровых процессов внутри земного шара необходима…

    — Никаких там процессов нет, — выдернул Кривицкий листы из рук Саши Углокамушкина, — кроме тех, что есть. Откуда у вас эти данные, молодой человек? Я так сразу ничего не могу сказать, мне нужно с этим, — он потряс пачкой распечаток в руке, — поработать в спокойной обстановке дома. Если вас интересует мое мнение, оставьте это мне и давайте встретимся, скажем, в понедельник. Здесь же, в университете.

    — А вы кто? — Саша с недоумением посмотрел на профессора. — Вы вулканологи?

    — Я журналистка, — отчеканила Леонила Альбертовна, — а это Кривицкий, сволочь эгоистичная, но один из лучших специалистов мира в том, что касается недр Земли. А то, что он отказывается признать себя таковым, а я подыграла, так это естественно, трудно найти человека, который хотя бы раз в месяц не отказывался сам от себя при массовой поддержке окружающих, но обычно это происходит по нескольку раз в день. Так принимаете предложение профессора Кривицкого, или я вас познакомлю с другим специалистом?

    — Да, конечно, — поспешно согласился Саша, ибо ему нужно было передать эти материалы только Кривицкому и никому другому. — Я готов ждать Юрия Аркадьевича сколько угодно, а не то что до понедельника.


    Первыми забили тревогу в МВД России, обнаружив, что аппаратура СОРМ (Система оперативно-розыскных мероприятий), установленная во всех фирмах, предоставляющих доступ в Интернет, бессильна вычислить местонахождение хакера под ником (псевдоним в Сети) «Око вселенной». Провайдеры лишь разводили руками: «Нет у нас такого клиента». Вторым, после того как произошло вторжение в компьютерные системы ряда министерств России и в банки данных РАН с полным забором и последующим возвращением информации обеспокоилось Управление компьютерной и информационной безопасности ФСБ России. После уточнения некоторых деталей вторжения и получения дополнительной информации беспокойство сменилось задумчивой тревогой. Хакер был непросчитываемым и, на взгляд оперативников, сумасшедшим. Как бы в подтверждение их мыслей, пресса, сначала вскользь, основываясь на смутных сведениях невнятных источников, затем более полно «взорвалась» заголовками передовиц: «Хакер под ником „Око Вселенной“ — Бог!»; «Господи, спаси Интернет!»; «Возвращение мозгов в голову!»; «Остановите Землю, я сойду!».

    В течение короткого времени всесильный хакер «обезличил» правительственные сайты США, Китая, Германии, России, Франции и Англии. В одночасье дала сбой и зависла компьютерная система управления Японии, Канады и Австралии. Не играло никакой роли, подключена ли система к открытой сети или действовала в автономно-ведомственном режиме, хакер приходил везде и везде чувствовал себя хозяином положения. Ни секунды не сомневаясь, «Око Вселенной» проник в банки данных ВВС США и стран НАТО, разрушив всю систему управления ВВС и носителей ядерного оружия. Он «вошел» в Центр космических исследований имени Кеннеди, в базу данных командования ВМС США, ВМС России, морской национальной лаборатории имени Лоуренса и центр морских исследований России. Хакер «входил» в любой дом и, если требовалось, «забирал» информацию с индивидуальных компьютеров. Фирменным знаком «Ока Вселенной» было появление на экранах, подвергшихся вторжению компьютеров, кисти руки с шестью пальцами, отталкивающе-завораживающей и безобразно-красивой формы.

    Службы внутренней безопасности всех силовых ведомств развитых стран в полную силу разрабатывали версию о предателях внутри подразделений по борьбе с кибер-электронной преступностью и даже внутри себя самих, но кроме рядовых «оборотней» пескариного калибра ничего не обнаружилось. Хакерство же такого масштаба должно было прикрываться, как минимум, всею государственной и — черт побери! — сатанинской мощью.


    Люди не замечают чудес лишь по той причине, что не верят в них, это во-первых, а во-вторых, люди, сталкиваясь с необъяснимыми чудесами ежедневно, не обращают на них внимания…

    Родители Толика Лаперуза, артисты Ленкома, редко бывали в своей «базовой», четырехкомнатной квартире в центре Москвы. У них имелись две «двушки» в разных концах столицы, джип — у папы, «соната» — у мамы, загородный дом на двоих и масса поклонников обоего пола, что говорило о явном присутствии таланта в их артистических телах. Но все-таки они иногда заходили навестить своего сына, играя при этом роль «возвращающихся домой с тяжелой работы в условиях Крайнего Севера» или «старых друзей, заглянувших на огонек к своему непутевому, но любимому другу детства». И в том и в другом случае имели место нравоучения и советы, и в том и в другом случае Толик не обращал на это внимания. В это утро родители решили навестить сына без предварительной договоренности с ним и между собой.

    — Здравствуйте, — буркнул отец, появляясь в проеме кухонной двери и демонстрируя находящимся там Толику, Саше Углокамушкину и Ксюше Мармик свое триумфально-стареющее лицо. — Устал как собака, налей мне чашку чая, сын, и познакомь с друзьями, впрочем, — артист несколько ошарашенно посмотрел на Ксюшу Мармик, — я, кажется, и в этом облике готов узнать хронически неузнаваемую Ксению.

    — Ну вот, — огорчилась Ксюша и с печалью посмотрела на Лаперузу и Углокамушкина, — узнали.

    На голове Ксюши Мармик было сооружено нечто спиралевидное, раскрашенное в кричащие кислотные цвета. В мажорствующей среде это называлось экстремальной прической. Лицо Ксюши было в боевом раскрасе спецназовца, плюс утрированные «кошачьи глаза» на верхних веках, юбка «вуаля» камуфляжного цвета, колготки-милитари, куртка-дудун без рукавов песочного цвета, милые ботинки малинового цвета на толстенной подошве радужных оттенков.

    — Ну и узнал, ну и что здесь такого, — взял артист из рук сына чашку с чаем и сел за стол напротив Ксюши. — У меня профессиональное видение, я человека в любом гриме и после любой пластической операции узнаю. Как я понял, вам нужно, чтобы Ксюша была неузнаваемой.

    — Это мой друг, Саша Углокамушкин, телерепортер, а это мой отец, Николай Петрович. Да, — объяснил Толик, — мы хотели сделать Ксюшу неузнаваемой даже для родителей, если бы они увидели ее на экране телевизора.

    В это время щелкнула входная дверь, и через мгновение в кухню вступила женщина в английско-ирландского стиля пончо, желтых вельветовых брюках, белых с золотом босоножках на тонких высоких каблуках и с психоделической акцентацией тонов в макияже. В левом ухе женщины болталась сережка-череп из туманного цвета драгоценного опала.

    — Чем могу быть полезен? — галантно встрепенулся Николай Петрович, вскакивая с места и предлагая женщине стул. — Я польщен, что у вас есть ключ от нашей квартиры.

    — Мама! — Толик подошел к женщине и, поцеловав ее в подставленную щеку, указал на отца: — Это мой папа и твой муж, Николай Петрович.


    — Марина, — ничуть не смутился артист, целуя супругу, — я так устал от лицедейства и событий в мире, что даже не смог узнать тебя в первые секунды света, исходящего от твоего лица.

    — Ну да, — улыбнулась Марина Яковлевна, с интересом оглядывая участников кухонной сцены, — ты прав — мир переполнен событиями. Ливадеев, подлец, снова сошелся с Ингой и снял «Венецианского купца» с репертуара.

    — Дорогая, — Николай Петрович залпом выпил остывший чай и поморщился как от водки, — «Венецианского купца» нельзя снять с репертуара, но я с тобой согласен, Инга стерва и как артистка мало привлекательна, я уже не говорю об этой законченной сволочи Ливадееве. Кстати, Ксюша, — отвлекся от мировых событий артист, — тебе нужен к твоему раскрасу отвлекающий штрих, вот как у Марины, череп в ухе. — Он указал пальцем на супругу, приступившую к изучению холодильника и выбрасыванию оттуда негодных, на ее взгляд, продуктов. — Он выполняет роль блестящей палочки в руках гипнотизера.

    — Точно, — согласилась с ним Ксюша, — нужен череп.

    Саша Углокамушкин молчаливо восхищался родителями Толика Лаперузы. Они были естественны, как звезды. На них можно было не обращать внимания.

    — Зачем тебе череп? — сразу же въехала в проблему Марина Яковлевна. — Если хочешь, чтобы тебя не узнавали на экране в соло-исполнении, наложи на лицо театральный символ.

    «Половина лица — черный грим, половина — белый, — мысленно представил Саша Углокамушкин, — черта ассиметричного проявления настроения в уголках увеличенного алым рта».

    — И на голове фиолетовая шапочка, — мельком взглянул на Ксюшу Николай Петрович, заодно поинтересовавшись у сына: — Чем это вы занимаетесь, почему не на занятиях?

    — Коля, — раздался голос Марины Яковлевны из глубин холодильника, — ты поглупел. Сыну уже двадцать два года, и он зарабатывает в два раза больше нас с тобой. Кстати, — она прищурившись посмотрела на Сашу, — у вас идеальное лицо для роли тоталитарного соблазнителя.

    — Не может быть! — Николай Петрович быстро подошел к Саше, охватил его голову двумя руками и большими пальцами оттянул ему нижние веки, внимательно разглядывая зрачки. — Что-то есть, но не для театра.

    — Сколько кошмара, — вздохнула Марина Яковлевна, выбрасывая в пластиковый мешок для мусора пакеты с чипсами и упаковку быстрорастворимого супа, до этого она уже отправила туда полуфабрикатные шницеля. — В Москве не осталось ни одной престижной творческой профессии, кроме гангстеризма, стриптиза и депутата государственной думы. Пойду посмотрю, что у тебя творится в комнате.

    — Мама, — испуганно попросил ее Толик, — только ни к чему там не прикасайся руками.

    — Хорошо. А почему у тебя рука в перчатке, что-то случилось?

    — Да, — кивнул головой Толик, — вырос шестой палец, а вместо ногтей — драгоценности.

    — Прекрати, — оборвал сына Николай Петрович, — как ты разговариваешь с матерью?

    — Нормально он разговаривает, — проговорила Марина Яковлевна, покидая кухню, — правдиво и уважительно…


    — Ну нет, — доложил полковник Грюнвальд главе ГРУ, входя в кабинет, — это наглость.

    — Конечно, наглость, — поддержал полковника Николай Олегович Дождь, идя ему навстречу. — Америка вообще не имеет права на существование после уничтожения индейцев на своей территории и пристрастия к хэппи-эндам.

    — Я не об этом, — удивил генерал-полковника Грюнвальд. — Нас обокрали, вычистили все из блока «Монаха», а он у нас не был выведен на открытую систему, даже на «Миус» не выводился, работал в режиме прямой связи, на луче.

    — Но это же невозможно, — растерялся генерал-полковник и потребовал: — прошу вас поподробнее, пожалуйста, и… — Он нажал клавишу экстренного соединения с начальником Генштаба Минобороны. — Это же почти начало третьей мировой войны. Если тебе с бодуна, конечно, не примерещилось.


    — Что это, сынок? — вернулась на кухню Марина Яковлевна, держа в руке компьютерные распечатки. — Я хотя и далека от всех ваших компьютерных заморочек, но совсем не дура. Откуда вы скачали эту страшную инфу? Посмотри. — Она сунула в руки мужу пачку распечаток. — Наш сын вторгся на серверы Пентагона, НАСА, ЦРУ, ФСБ, ГРУ и какого-то тайного компьютера «Монах», который классифицируется как «пульт управления миром». Надо выглянуть в окно, вполне возможно, что уже началась война, и в Москве идут уличные бои.

    — Мама, — укоризненно посмотрел на мать Толик, — я же просил тебя ничего не трогать.

    — Это игра такая интернетовская. — Ксюша повертелась перед Мариной Яковлевной, демонстрируя свое милитаристское одеяние. — Очень популярная в Москве среди нетчиков, перцы просто балдеют от нее.

    — Да, — поддержал Ксюшу Саша Углокамушкин, — она почти во всех ларьках продается.

    — Ну вот, — облегченно вздохнул Николай Петрович, возвращая супруге распечатки, — а ты говорила, что не дура.


    Профессор Кривицкий немного походил по комнате, а затем снял трубку и позвонил своему давнему приятелю и почти что коллеге по педагогической деятельности Сибирякову.

    — Это тебе в оперативный отдел ФСБ надо позвонить, — посоветовал, внимательно выслушав Кривицкого, генерал-лейтенант. — Я сейчас несколько в другом направлении работаю, впрочем, — отринул от себя заботы Антон Ферапонтович, — я тебе как педагогу помогу. Значит, говоришь, молодой человек принес тебе снимки с изображением новообразованний в мантии на уровне границы Гутенберга под Северным и Южным полюсами… Стой-ка… Это же почти три тысячи километров в глубь земли, какие, к черту, снимки? Гони-ка ты, Кривицкий, этого молодого человека прямым ходом к психиатру, а еще лучше обходи его десятой дорогой.

    — Я бы с удовольствием, — вздохнул Юрий Аркадьевич, — но на снимках спутниковая лучевая отбивка, и сняты они с диапазона активного лучевого компьютера непрограммированно-расчетного действия. Это компьютер разведки, я его знаю, он крадет информацию со спутников «Розат» и «Сакс» НАСА. Наша кафедра не раз получала информацию из ГРУ, но такой информацией разведка обычно не разбрасывается. Речь идет о формировании гигантских вулканов, более пятисот километров диаметра в основании, и не где-нибудь, а на полюсах. По сути — это катастрофа для человечества. Магнитное поле Земли при таком раскладе поменяется в течение нескольких лет, а если помнить, что внешняя литосфера в районе полюсов держит на себе всего десять километров земной коры, то извержение таких вулканических монстров может привести не только к изменению магнитного поля Земли, но и спровоцировать попытки расплавленного металлического ядра внутри обрести самостоятельность вне ее…

    Юрий Аркадьевич не мог видеть, что сразу же после упоминания им о спутниковой природе переданных ему снимков Антон Ферапонтович Сибиряков, начальник высшей школы СВР, генерал-лейтенант ФСБ, вскрыл экстренный код пароля на своем КПК (карманный персональный компьютер), так называемом «наладошечнике», и через РДА-телефон вывел разговор на спецсвязь «Миус». Поэтому Юрий Аркадьевич не догадывался, что его очень внимательно, глубоко задумавшись, слушают директор ФСБ, глава СВР и, страдальчески морщась, как от зубной боли, Дождь Николай Олегович, начальник ГРУ.

    — Ну хорошо, Юрий Аркадьевич, — печально вздохнул Антон Ферапонтович, — я сейчас обо всем доложу высшему начальству и тебе перезвоню. Перепугал ты меня до коликов своими сообщениями. Ты сам-то, старина, как, здоровье не подводит? А то у меня последнее время, — решил сгладить бестактность вопроса Сибиряков, — ногти что-то плохо стали расти. То раза четыре за месяц подстригаю, а теперь и раз в полгода руки не доходят.

    — Да здоров я, здоров, — проворчал Юрий Аркадьевич, — ногти у него, видишь, плохо растут, дипломат хренов.


    — Здесь даже скрывать уже нечего, — сообщил в «Миус» генерал-полковник Дождь. — Именно эту информацию и сперли у «Монаха», самое интересное, что она как раз для Кривицкого и предназначалась. Как специалист, он должен был прокомментировать полученные из космоса снимки, и вот, — печально возмутился Николай Олегович, — объяснил, зараза.

    — Я думаю, — появился в «Миусе» голос директора ФСБ, — что кроме Кривицкого есть и другие специалисты. Я почти уверен, что они тоже должны высказаться по этому поводу, прежде чем говорить о гибели мира.

    — Что вы, — мягко вплыл в разговор глава СВР, — мир ни в коем случае не погибнет, но зато основная часть человечества слямзится.

    — Да ни черта никто не слямзится, тем более от вулканов и какого-то там магнитного поля в неустановленном месте, — решил поддержать разговор о трансцендентальном глава ГРУ. — Быстрее от трермобарической бомбы БЛВ-300-А потолок на голову упадет. Америкосы недавно шарахнули такой в Афгане, так всю Южную и центральную Азию трясло на шесть баллов.

    — В принципе — да, — согласился с Николаем Олеговичем Михаил Григорьевич Волхв. — До вулканов еще дожить надо, а вот хакер, наглец, очень беспокоит, да еще с ником таким претенциозным. Я уже дал команду, чтобы этого молодого человека, что принес снимки профессору, поводили по столице, ознакомились, так сказать, с его светской жизнью.

    — Его фамилия Углокамушкин, — неожиданно вмешался в разговор Сибиряков. — Я уже проверял, фамилия вымышленная.

    — Вы думаете, — усмехнулся в «Миус» Тропарев, — он придет в понедельник за результатами? А вы, Антон Ферапонтович, зайдите ко мне вечером. Уточнить кое-что нужно.

    — Нет, не придет, — зевнул в «Миус» Волхв, — но команду проследить я все-таки дал…

    — Вам бы только следить! — Звонкий девичий голос свежим ветром пронесся по «Миусу». — Вы бы лучше коррупцию в стране извели, силовики несчастные…

    — Простите, — не потерял присутствия духа в шоковой ситуации Волхв, — вы сначала представьтесь, как положено в приличном обществе, а затем уж обвиняйте.

    — Ксюша, — сообщила девушка спецэфиру, — Ксюша Мармик, телеведущая… Ой!

    У спецсилового бомонда России создалось впечатление, что девичий голос кто-то буквально выдернул из пространства канала внутренней связи, минуту назад самого надежного в мире.

    — Вот так-то, — подвел итог в эфире глава СВР, — мы и живем в условиях современных реалий.


    Глава четырнадцатая

    Гордость научной мысли США, первый межпланетный корабль с хроногиперболизированным двигателем — «Хазар», нуждался еще в одной, то есть основной, детали: в маленьких, не более спичечного коробка, брикетиках замороженного вакуума. До открытия «бафометина» процесс замораживания вакуума был невероятно трудоемким, опасным и долговременным. Теперь же эта задача значительно упростилась. Как бы фантастически это ни звучало, но одного микробареля суперэнергетики неясного происхождения хватало на заморозку вакуума объемом более миллиарда кубических километров. Лабораторная энергосистемная камера «Эль-800», созданная Клэр Гастинг, в режиме сфокусированного нейтринного потока, извлекаемого из специальных ловушек, вещество которых способно взаимодействовать со сталкивающимися с ними на своем пути нейтрино (масса нейтрино очень маленькая: меньше 1/25000 массы электрона), создавала внутри себя такую гравитационную энергию «бафометинного» излучения, что из-за повышения кинетического движения молекул оно раскалялось, достигая температуры порядка 3-х миллионов градусов и постепенно трансформировалось в антимассу обратно втягивающегося рентген-излучения, создающего предпосылки для вакуумного образования принципиально новой формации и такой тяжелой пустотности, что даже малейшее соприкосновение с нейтрализующим раздражителем делало вакуум спейс-формации зафиксированным в массе и форме. Если упростить объяснения, то в одном брикете замороженного, благодаря Клэр Гастинг, вакуума содержалась энергия, свойственная «черным дырам» нашей галактики, но, конечно же, куда как в меньших масштабах и абсолютно, в отличие от «оригинала», управляемая человеком. Одного «брикета», на создание которого уходило 72 микробарреля модифицированного «бафометина» (это более чем пятьсот тысяч гиксолитров «бафометина» сырца), хватало на преодоление 620 миллионов километров космического расстояния или на достижение параболической скорости для преодоления гравитации Юпитера. Для полного энергообеспечения «Хазара» требовалось более сотни стандартных «брикетов» замороженного вакуума. Само собой, для этого нужен был «бафометин», то есть еще один немаловажный довод в пользу союза с Россией…

    — Джон, — Олег Антонов выглядел усталым, — ты не боишься применять хроногиперболизированный двигатель на покрытие такого малого расстояния? Юпитер — все-таки планета Солнечной системы. Даже лабораторные испытания показали большую вероятность непредсказуемого развития ситуации.

    — Во-первых, Юпитер — это не «все-таки». — Джон Карри внимательно рассматривал на мониторе «Отшельника» данные с ОАО-2, спутника, наблюдающего за космосом в ультрафиолетовом диапазоне. — А во-вторых, если в моей жизни исчезнет непредсказуемость, то я повешусь, в надежде, что после смерти она появится. — Джон Карри после угрозы Клэр Гастинг покинуть супружеское ложе навсегда, если он будет осторожничать и перестраховываться, стал дерзким и отважным. — Черт! — восхитился он. — Забавно. Вот вам, коллега, и непредсказуемость.

    — Что там? — Олег Антонов подошел к астрофизическим экранам «Отшельника», передающим данные и прямое изображение с космического телескопа «Хаббл» и спутников неоптической астрономии. — Удивите и меня непредсказуемостью в ультрафиолетовом диапазоне.

    — Пожалуйста, коллега, смотрите. На что похоже вот это холодное газовое гало в спектре сверхновой СН1987А? Оно изменилось в течение часа, а до этого двадцать лет считалось чуть ли не стационарным… Боже! Ну вот! В данную минуту в гигантской эллиптической галактике М87 вспыхнули 77 сверхновых звезд, одновременно! Представляете, какая там сейчас свистопляска непредсказуемости началась, а вы мне тут башку пинаете лабораторными модулями ситуаций, связанных с Юпитером!

    — Успокойтесь, коллега, — произнес Олег Антонов. — Все там предсказуемо, во-первых, во-вторых, нас это пока не касается, и в-третьих, действительно странная форма образовалась у гало в СН1987А, прямо-таки похоже на какой-то образ знакомый. Не могу вспомнить.

    — А ведь вы правы, коллега, так изображают своего Бога Шиву индусы, чертовски похоже…

    — Похоже-то похоже, — раздался позади них насмешливый голос Клэр Гастинг, — да только это не Шива и, тем более, не холодное розовое гало. Это — Черный Будда. — Лицо Клэр Гастинг выражало крайнюю озабоченность. — Антихрист, одним словом. — Взглянув на обескураженных мужчин, она уточнила: — А вы — идиоты.


    Где-то вдали громыхнуло. Летняя гроза предупреждала о своем приближении. Чайка тоскливо вскрикнула и, подставив крылья восходящим потокам, мгновенно исчезла. Ухмылка любви и нежности исказила лицо человека, стоящего на холме у подножия приазовской степи. За его спиной испуганно вжималось в планету Азовское море и прикасался к горизонту золото-оранжевый диск вечернего солнца. Человек стоял и смотрел в ту сторону, где когда-то было Нахапетово, а теперь разбили лагерь Институт физики Земли и Времени и организация, известная под аббревиатурой ЮНЕСКО. Само собой, этой аббревиатурой воспользовалось Лэнгли, представленное в лагере лучшими кадрами своего научного отдела, и, конечно же, здесь действовали специалисты ФСБ, кинувшие на изучение «нахапетовской аномалии» авангард своей научно-исследовательской группы, то есть феноменом занимались ученые мирового уровня.

    Также в районе Нахапетово работали археологи, и в данный момент они пребывали в состоянии глубочайшей депрессии. Во-первых, сделав разведывательный шурф, они не обнаружили ни современного, ни какого-нибудь другого культурного слоя, сразу же пошел материк.

    — Так не бывает, — громко произнес доктор исторических наук Василий Флеров и уточнил: — Или я дурак.

    — Успокойтесь, успокойтесь, Василий Сергеевич. — Светлана Тартанова, археолог, член-корр РАН сощурившись посмотрела на одинокую фигуру человека, стоящего на холме вне зоны нахапетовской аномалии. — И то и другое отнюдь не взаимоисключающие друг друга предположения, но вы правы, что-то не так.

    — Смотрите, как эффектно выглядит человек на холме. — Флеров показал Тартановой на черный силуэт, словно отпечатавшийся в диске закатного солнца. — Кстати, так тоже не бывает, чертова аномалия. Холм в пяти километрах от нас, я там на вершине азимутный маяк поставил, когда масштабку вычерчивал. Холм весь покрыт терном. Чтобы вот так выделяться на фоне закатного солнца, да еще с такого расстояния…

    — Он должен быть гигантом около двадцати метров роста, — взволнованно перебила его Тартанова и, сняв с пояса аппарат локальной связи «климку», соединилась с академиком Шаховым, главой Института физики Земли и Времени.

    — Слушаю, — откликнулся академик и сразу же спросил: — Ты, Света?

    — Посмотри на закат, Андрей, — предложила ему Тартанова. — Ты ничего в пейзаже не замечаешь?

    — А ты… — начал было говорить Шахов, но резко оборвал фразу.

    Светлана бросила взгляд в сторону холма и выронила «климку» из рук.

    В степи и в море закатное солнце часто бывает похоже на огромный, в полнеба, диск бета-каратинового цвета. Именно таким оно было сейчас. Тартановой захотелось кричать от ужаса, и вместе с тем она почувствовала, как в ней, словно предтеча эпилептического припадка, проклюнулся восторг. «Впечатанный» в диск солнца силуэт человека развел руки в стороны с вывернутыми в кистях ладонями кверху и, согнув в локтях, приподнял их чуть выше головы, затем, словно за ним притаился другой человек, поднял вторую пару рук с вывернутыми на запад и восток ладонями, и сразу же появилась третья пара рук, слегка приподнятая над землей с повернутыми к ней ладонями.

    — Шива, — прохрипела голосом академика Шахова лежащая на земле «климка» Тартановой, и уже издалека, из палаточного лагеря ЮНЕСКО, раздался его громкий восторженный голос: — Шива-аа!!!


    — Я теперь мутант наоборот, — сообщил Алексей Васильевич Чебрак потрясенным его выздоровлением членам тайного международного ордена генетиков «ЛПЛ», — ибо принял свой антимутационный препарат «Полнолуние». Во мне теперь меняется генетический код и структура клеток, и лучше бы я остался в предсмертной агонии, мне все стало неинтересным. И вообще, почему это мы обозвали себя Людьми Полной Луны, словно мы психически неуравновешенные люди, убивающие собак и людей во время полнолуния?

    — Алексей Васильевич прав, — сказал председательствующий Генри Олькоттом, полковник из сектора «Экстрем» ЦРУ, а на самом деле — Лама Багровых Оттенков, Великий хранитель Сиреневого Оттиска и далай-ламы. — Лучше бы он умер и вернулся к нам уже в хорошем настроении. Мы создаем нового человека, уважаемый, — обратился он к Алексею Васильевичу, — по сути, новый мир. Следовательно, мы демиурги, Люди Полной Луны, как их называли в шелковых, то бишь в зоряных свитках. При чем тут убитые собаки и люди?

    — Нового человека, — хмыкнул Алексей Васильевич и окинул своих коллег укоризненным взглядом, — монстра мы создаем, заготовку для всеобщей киборгизации. Впрочем, это чепуха. Я теперь знаю, как выглядит начало дороги в смерть. Настоящее Начало, а не реинкарнационный круг банальных умираний, — уточнил он. — Если хотите, могу рассказать.

    — Не надо, коллега, не надо. — Генри Олькоттом обвел взглядом Сумеречную исповедальню, расположенную в тайной точке Иерусалима и оставшуюся в целости и сохранности со времен Первого Храма, построенного царем Шломом. — Мы сами это когда-нибудь поймем и увидим.

    Международный орден генетиков состоял из двенадцати идиоритмиков кеновитского имиджа и одной сиреневой сущности с правом голоса, которых контролировало срединное государство, в общем, и племя айрини, в частности. Цель ордена была ясна как заговор: «Не дать хорузлитно-лунитной нежити и нелюди изъять у бракованного человечества поверхности Душу». Но самое интересное было в том, что ученые-генетики не знали о контроле над собой срединного государства. Айрини были опытными заговорщиками.

    — Давайте закрывать совет. — Генри Олькоттом поднял правую руку и властно произнес: — Бог существует!

    — Бог один! — поднял руку караим. Генетик и Мусульманин.

    — Бог не телесен! — поднял руку индиец. Генетик и Скульптор.

    — Бог вечен! — поднял руку Чебрак. Генетик и Доктор.

    — Мы должны поклоняться только Ему! — поднял руку француз. Генетик и Винодел.

    — Бог творит только через пророков! — поднял руку китаец. Генетик и Писатель.

    — Моисей — величайший из пророков! — поднял руку еврей. Генетик и Математик.

    — Книга имеет божественное происхождение! — поднял руку итальянец. Генетик и Музыкант.

    — Книга никогда не утратит своего значения! — поднял руку англичанин. Генетик и Хакер.

    — Бог знает обо всех поступках людей! — поднял руку японец. Генетик и Миллиардер.

    — Бог пошлет Своего Мессию! — поднял руку немец. Генетик и Крематор.

    — Бог воскресит мертвых! — возник, словно распустился цветок, шепот ниоткуда посередине Сумеречной Исповедальни.


    Часть вторая
    Пляски Антихриста


    Глава первая

    — Такое ощущение, — оторвался полковник Хромов от окуляров спектрально-нейтринного микрокорспукляра, установленного в лабораторном отсеке батисферной подводной лодки «Мурена», — что я превратился в привидение.

    — Вот это и есть тайна мироокеанного планктона, — усмехнулся Стронгин. — Завораживает, проклятый. Пока наблюдаешь в микрокорспукляр, все понятно. Только оторвался от него — дурак-дураком, ничего не понимаешь и не помнишь.

    — Сюда бы Стефана Искру, — почесал Хромов затылок. — Он у нас наподобие колдуна, с этим планктоном не хуже кита разобрался бы.

    Подводная лодка батисферного типа «Мурена», покинув внешнюю подвеску научно-исследовательского судна «Град Китеж» два дня назад, в данный момент зависла над грунтом неподалеку от Северного полюса в котловине Амундсена, на глубине четыре тысячи двести метров. Пять часов назад она прошла хребет Ломоносова и, собственно говоря, саму географическую точку полюса.

    — Вообще-то, это не совсем планктон, — решил просветить полковника Хромова Стронгин. — Микробиологи совсем не понимают природу возникновения этого скопления микроорганизмов с какими-то странными телепатическими особенностями. Существует версия, что это какая-то абсолютно самодостаточная автономия внеземного происхождения. Основания для этого, конечно, есть. — Стронгин скептически поморщился. — Все, кто осуществлял наблюдение за ними через обычные стационарные микроскопы, впали в странное оцепенение, вышли из него с полной, со всеми клиническими проявлениями, амнезией и вскоре умерли. Пока вот, — океанолог с любовью посмотрел на обтекаемо-серебристую форму микрокорспукляра, — не появился первый и пока единственный супертелескоп наоборот. Впрочем, даже работая с ним, настоятельно рекомендуется надевать на голову специальный экранирующий шлем и осуществлять исследования в нем…

    — В чем? — резко оборвал океанолога Хромов и с негодованием окинул его взглядом. — В чем, вы говорите, надо надзирать за вашими инопланетянами?

    — В шлеме, — с недоумением посмотрел на Хромова Стронгин и тут же с запоздалым раскаянием обхватил руками свою голову. — Простите, ради Бога, полковник, я забыл вас предупредить, эта моя проклятая рассеянность. Хотя у вас нет никаких шансов попасть под влияние микросубстанции. Для этого надо работать без шлема шесть часов в сутки в течение года. Немного очароваться их магией можете, но заразиться — нет. Хороший прибор создали ученые, — он бережно провел кончиками пальцев по корпусу микрокорспукляра, — надежный. И вот еще что. Эта субстанция, своей структурой напоминающая человеческую клетку величиной в несколько сотен кубических километров, существует только здесь, в квадрате 666.

    — Понятно, — вздохнул Хромов, доставая из кармана запищавший «Тамагочи», навязанный ему внуком Егоркой под предлогом «покажи ему Северный полюс», — все понятно.

    — Что вам понятно, полковник?

    — Да почти все. — Хромов добродушно улыбнулся, бережно засовывая «накормленного» «Тамагочи» в карман, и уточнил: — Вам этого все равно не понять.


    Глава вторая

    — Стеша, и ты, Антон, — генерал-полковник Тропарев посмотрел на Степаниду Грунину и на руководителя высшей школы СВР генерал-лейтенанта Сибирякова, — в моем лице на вас смотрит вся, включая ФСБ, Минобороны, Правительство и Кремль, Россия. Скажите, объясните, пожалуйста, генералу, почему из дела о хакере торчат наши, внешнеразведывательные, уши? Я говорю об Углокамушкине и хочу выяснить: мне защищать его, как своего подчиненного, ибо скандал разгорается не хуже международного, или забыть о нем как о дурном сне?

    — У нас радость, — решила не отвечать на вопросы Тропарева полковник Грунина. — Выздоровел Чебрак, и теперь можно начинать интенсивную подготовку к операции «Амазонка».

    — Можно, — кивнул головой Тропарев и смел ладонью какую-то соринку с поверхности стола. — Но я должен знать, чей он подчиненный, мой или твой, он служит государству или удовлетворению твоих амбиций?

    — Какая разница? — встрепенулась Степанида Исаковна и тут же предложила компромисс: — Он служит моим государственным амбициям.

    — В таком случае, — Тропарев хмыкнул и покачал головой, — пропускайте его через спецотдел, закрепляйте за Сибиряковым, оформляйте на свой курс, легализуйте его нелегальность в списке «К», и я отношу список на подпись к президенту. А иначе, полковник, — Тропарев жестом остановил готовую что-то сказать Степаниду Исаковну, — будет плохо не только и не столько Углокамушкину, а всей этой веселой молодежной компании, Мармик и Лаперузе, которых, — он назидательно поднял палец, — не трогают лишь только по моей просьбе, хотя действия этих молодых людей подпадают под более чем десяток статей УК любой страны мира, включая Буркина Фасо. Эта гоп-компания четыре раза ставила мир под угрозу ядерной войны.

    — Да о чем, собственно, речь? — ослепительно улыбнулась полковник Грунина. — Я сегодня же отправлю все бумаги в спецотдел, а генерал-лейтенант закрепляет курсантов Углокамушкина, Лаперузу и Мармик за школой, вносим их в список «К», — Степанида Грунина вдруг так грациозно выпрямила спину и улыбнулась улыбкой второго варианта, что Тропарев и Сибиряков, оставаясь внешне беспристрастными, в душе ахнули от восхищения, — и вы его несете на подпись к президенту.

    — Мармик, — нахмурился начальник высшей школы, — отменяется. Во-первых, она несовершеннолетняя, во-вторых, — он с удивлением посмотрел на Степаниду Исаковну, — я не сумасшедший, и вы, надеюсь, тоже.

    — Мармик отменить нельзя. — Степанида Грунина сняла двумя пальцами с плеча Сибирякова невидимую миру пылинку и сдунула ее с кончиков пальцев, — она может всю комбинацию поломать, это во-первых, а во-вторых, я ей быстро рога обломаю.


    «Хазар» с хроногиперболизированным ускорителем представлял собою новое поколение межпланетных «Шаттлов», в создании которых большую роль сыграла российская наука. «Хазар» нес в себе элементы суперсовременной космической субмарины многофункционального действия и машины времени одновременно. Не в буквально-литературном смысле «машины времени», а в конкретном, научно-техническом исполнении…

    Ни для кого не является тайной, что действие законов физики может меняться под воздействием гравитационного поля. Время течет гораздо медленнее рядом с «черными дырами», там же искривляется и пространство, но, как показали опыты, осуществленные в изощренно-обустроенных лабораториях уже давно глобализированной науки, законы физики могут меняться и при множестве других факторов. Как оказалось, эти законы надежны лишь на строго ограниченном и обладающем определенными характеристиками участке «темной материи», который мы называем «Нашей вселенной», во всех остальных случаях законы физики очень неустойчивы и ретроградны. Именно в таком режиме неустойчивости и был создан хроногиперболизированный двигатель для «Хазара». В основу его действия заложен принцип гравитационного коллапса со строго систематизированным возникновением по принципу «действие-бездействие». Предполагалось, что мощности хроноускорителя достаточно для преодоления притяжения нейтронной звезды и даже, хотя это предположение Джона Карри и вызвало смех у всех ведущих ученых мира, для противостояния в течение нескольких часов «обаятельному зову» черных дыр нашей галактики, то есть объекту с непредсказуемо-большой плотностью и постоянно исчезающим маленьким размером. Это, конечно, была мечта. Джон Карри, в принципе, именно так и воспринимал свое предположение…

    Не обошлось и без претензий конгресса США и НАСА. Активно муссировался в СМИ вопрос о чрезмерной мощности «Хазара»: «Не собирается ли межпланетный челнок стать звездным скитальцем, с таким-то жизнеобеспечением, и покинуть Землю с неизвестными общественности целями, ради каких-то тайных устремлений группы трансцендентальных олигархов еврейской национальности?» — задался вопросом еженедельник «Вашингтон-шоу», но общественность лишь посмеялась над такой постановкой вопроса. Главный редактор еженедельника Арон Фарфурник был известным антисемитом и при каждом удобном случае доказывал это, умудряясь обвинить народ израилев даже во внеземном происхождении. По версии Арона Фарфурника, евреи — это марсиане, сумевшие спастись после катастрофы с Фаэтоном. Тем не менее конгресс стал изводить руководство НАСА вопросом: «Зачем „Хазару“ такой дорогостоящий и чрезмерный потенциал жизнеобеспечения, если он не собирается покидать Солнечную систему?» Ученые лишь скорбно развели руками перед наивностью дилетантов и поручили выступить в конгрессе сенатору Арчибальду Соуксу.

    — Господа конгрессмены, — начал свое выступление Арчибальд Соукс. — Представьте себя в надежном, охраняемом помещении на сотом этаже небоскреба во время десятибалльного землетрясения, и вы все поймете. Даже попытка влезть на дерево чревата массой непредсказуемостей, а здесь речь идет о первом полете к Юпитеру. При всей своей кажущейся подготовленности «Хазар» беззащитен перед этой планетой.

    Но Арчибальд Соукс недооценил занудливости конгрессменов.

    — В таком случае, зачем предпринимать это путешествие и ставить под угрозу жизнь астронавтов и деньги налогоплательщиков? — спросили у него.

    — Надо, — попытался убедить конгрессменов сенатор Соукс и, чтобы окончательно развеять их сомнения, уточнил: — Вам все равно не понять.

    Само собой, после такого объяснения разразился большой политический скандал. Политические баталии поставили под угрозу даже полномочия президента США, но в конце концов все закончилось благополучно. На создание «Хазара» уже было затрачено более десяти триллионов долларов, а за такие деньги конгресс благословил бы все что угодно, даже самих себя на виселицу. Тем более что уже было поздно, проект «Хазар» начал активно осуществляться. С мыса Канаверал стартовал тяжелый «Шаттл», выводя на околоземную орбиту модуль «7А-Опал»…


    Модуль «7А-Опал» был выведен на орбиту осенью. В этот день произошел странный сбой в энергоснабжении самого демонстративно-вавилонистого города мира Нью-Йорка. Ровно на одну секунду во всем городе погас свет, но никто, кроме служащих системного банка «Глобал оф Розетт», работающего с финансовыми потоками международной сетевой корпорации «Дети Сфинкса», не обратили на это внимания. В банке же зависла компьютерная система управления во всех филиалах, а это более чем триста пятьдесят крупных городов в разных странах мира. Несколько дней не осуществлялись взаиморасчеты, более полумиллиона сотрудников не смогли вовремя получить свою зарплату, а более двадцати человек рассчитаться по кредитной карточке «Глобал оф Розетт». Впрочем, и сам банк, использующий самую совершенную и новую систему лучевых компьютеров, никаким образом не связал это с модулем «7А-Опал». А зря. Ученые подземного комплекса «Янки» установили на модуле гравитационный аккумулятор «пульсар-нейтрино», так называемый «звездный сперматозоид» Во время старта тяжелого «Шаттла» было произведено первое пробное включение «пульсар-нейтрино», и результат превзошел все ожидания. Так что, пока в банке «Глобал оф Розетт», чертыхаясь, устраняли недоразумение, в центре управления полетами комплекса «Янки» раздавались аплодисменты и открывались бутылки с шампанским. «Звездный сперматозоид» показал, на что он способен…

    «7А-Опал» был первым из тридцати трех модулей, выведенных на орбиту. Через семь дней после него с космодрома Плисецк стартовал «Прогресс-Терминал», осуществляющий доставку к модулю и временно обслуживающей его станции «Мир плюс» соединительные блок-системы «Родничок», а через двадцать четыре часа после старта «Прогресса-Терминал», с космодрома Байконур стартовал тяжелый челнок «Сварог», выводя на орбиту модуль «Акулина-КХМ15»…


    В начале работ по созданию межпланетного космического корабля предполагалось, что его экипаж будет состоять из сорока человек, представляющих страны западно-американской ориентации, плюс пять человек из космических сил СССР. Но время внесло свои коррективы. Империя Советов, по взаимной договоренности между политическим истеблишментом США и СССР, была распущена, и лучшие «мозги» России стали работать на готовящуюся стать столицей мира Америку. Именно в этот период работа по созданию «Хазара» шла особенно быстро и качественно, и по мере завершения ее сокращалось предполагаемое количество членов экипажа: от сорока ученых-космонавтов из многих стран западного мира до пятнадцати — из США, России и Англии, плюс один ученый-космонавт из Китая.

    Командир экипажа — Даниэль Хильсон. США. Полковник ЦРУ. До назначения на «Хазар» был научным комендантом Центра ракетной защиты и космических исследований имени Маршалла в Хантсвилле. 25 % киборг.

    Кроме обычных для всех астронавтов чипа-психолога, чипа для работы с бортовыми компьютерами и чипа-адаптатора, в Даниэля Хильсона был внедрен синдриотический плазматор, нечто среднее между «ухом», воспринимающим ультразвук, и глазом, видящим мир через рентгеноизлучение в спектрально-гибкой проекции…

    — Генри, — засомневался Даниэль Хильсон перед операцией по внедрению плазматора, — как ты считаешь, я не стану после этого зомбированным дебилом?

    — Нет, — категорически отверг такое предположение Генри Олькоттом, полковник сектора «Экстрем» ЦРУ, — дебилом ты точно не будешь.

    — Надеюсь и верю, Генри, — успокоился Даниэль Хильсон и вошел в операционный блок…

    Вторым был Клайд Гот. США. Блокбастерный астробиолог. 20 % киборг. Кроме чипа-психолога, блокирующего в экстремальных ситуациях возникновение паники в поведении человека, в него были имплантированы искусственные адаптаторы, в десять раз увеличивающие возможности имунной системы в «непереносимых жизненных условиях», и был вживлен в правую руку чип для работы с бортовыми компьютерами, тоже обязательный для всех членов экипажа. Благодаря такому чипу работа с компьютером происходит мысленно и только лишь в диапазоне своих профессиональных обязанностей, то есть, информация, которая положена командиру корабля Даниэлю Хильсону, была недоступна Клайду Готу, но полковник Хильсон всегда мог узнать, чем занят Клайд Гот.


    В день, когда на околоземную орбиту были выведены модули «Менора» и модуль «Байкал», Саша Углокамушкин, Толик Лаперуза и Ксюша Мармик в сопровождении двух молчаливых парней из ФСО, главы СВР генерал-полковника Тропарева и полковника Груниной на бронированном «мерседесе» президентского класса пересекли Спасские ворота и въехали на территорию Кремля…

    Дело даже не в том, что это почти фантастическое событие было связано с фантастическими особенностями Толика Лаперузы и предполагаемой пользой государству от сексуально-мистических особенностей Саши Углокамушкина, нет. Власть пригласила их в своя святая святых для того, чтобы окончательно уяснить адекватность руководителей силовых ведомств, на которых она, в той или иной мере, опирается в своих не всегда однозначных устремлениях. Одним словом, судьба Тропарева, грудью вставшего на защиту преступной хакерской троицы, и судьба Волхва, сделавшего большой крен в сторону мистики в работе своего грубо-реального ведомства, висели на волоске. Под сомнением была и компетентность главы ГРУ, но он, как всегда, выкрутился. Дождь предоставил президенту России данные о явно не соответствующих разведдеятельности контактах Стефана Искры из ОМ ФСБ на территории США, которого приняли в Госдепартаменте словно официального и полномочного посла какой-то новой и явно не слабой державы.

    — Он был не последним человеком в масонском «УЖАС»е, — доложил президенту Дождь, — а затем раз, и уже в ФСБ. Мне все это не нравится.

    — Ладно, — решил президент России, — я разберусь. — Немного помолчав, он обнадежил главу ГРУ: — Со всеми разберусь.

    Кремль потребовал от ФСБ и СВР показать «товар» лицом, чтобы на месте, сразу и окончательно, вынести свой вердикт. Конечно, можно было все обставить по-другому, не столь демонстративно, но тут сыграло отношение президента к Тропареву и Волхву, он знал их уровень профессионализма и в глубине души верил, что они смогут доказать свою компетентность. К тому же его устраивали оба варианта: либо интриганы внутри кремлевской администрации будут посрамлены и уволены, либо он вовремя уберет с двух значимых и ключевых ведомств не оправдавших его доверие людей. И Волхв и Тропарев были приглашены в Кремль подчеркнуто уважительно, словно для вручения высоких наград. А они настояли на том, чтобы взять с собою на прием «основные доказательства своей компетентности».

    Директор ФСБ Волхв Михаил Григорьевич уже находился в приемной, когда туда прибыл «с доказательствами» глава СВР. Волхв был мрачнее тучи, у него «с доказательствами» было гораздо хуже, да и чеченская кампания заставляла больше думать о крови, грязи и слезах, чем о небе и океане, которые, как оказалось, тоже в его компетенции. Одним словом, Волхв взял с собою лишь Анну Сергеевну, своего секретаря, других доказательств своей компетентности у него под рукой не было: Стефан Искра находился «в образе» и расшифровывать его нельзя. Даже Веточкин, и тот застрял в аэропорту Анадыря, не смог вовремя добраться в Москву, поэтому Михаил Григорьевич мысленно перебирал кандидатуры, способные занять его должность, когда в приемную вошли Тропарев и К°. Волхв даже покачал головой от изумления. Тропарев был официален словно плакат «Так должен выглядеть российский генерал». Степанида Грунина походила на даму-чиновницу, позволившую себе небрежность в туалете во время официального приема. На прибывшую с ними тинейджерскую троицу Михаилу Григорьевичу даже смотреть не хотелось. У одного, в джинсах и свитере, на правой руке красовалась отороченная мехом толстая рукавица, второй, в свитере и джинсах, был бледен и на вид невменяем, а третья, на взгляд Волхва, вообще казалась нечто средним между вдохновением и галлюцинацией, при этом пыталась делать вид, что позирует для портрета Мадонны перед Рафаэлем.

    — Аннушка, — улыбнулась Степанида Грунина секретарше директора ФСБ, — ты как?

    — Нормально, Стеша, — улыбнулась в ответ Анна Сергеевна.

    Тропарев и Волхв успели лишь переглянуться перед тем, как их пригласили в кабинет президента России.

    В большом рабочем кабинете президента, кроме него самого, находились: глава администрации, министр обороны, министр иностранных дел, его заместитель и глава ГРУ Дождь Николай Олегович, который, увидев вошедших, строго нахмурился и осуждающе покачал головой, а заместитель министра иностранных дел нервно схватился за галстук и столь же нервно, нарушив все этикеты, распустил его, стягивая с шеи.

    — Папа! — нарушил субординацию голос Ксюши Мармик. — А ты что в Кремле делаешь?

    Сохраняя на лице добродушно-строгое выражение, Тропарев мысленно разозлился: «Я же говорил Груниной, что Мармик и Кремль несовместимы», а вслух произнес:

    — Это Ксения Мармик. — И зачем-то добавил: — Девочка.

    Положение усугублялось тем, что Ксюша в момент обретения статуса тропаревского «доказательства компетенции» была в своем обычном экстрем-имидже: прическа «страсть по-мексикански», сине-бело-золотой с продольными голубыми «туманностями» макияж «Южный крест», блузка «чешуйка» и юбка «осень на Гавайях». Тропарев потребовал от девушки «нормализации облика до пределов нормальной современности», но полковник Грунина внимательно осмотрела Ксюшу со всех сторон и, взглянув на Тропарева, сказала:

    — Пусть будет такой, так легче свести все к шутке.

    «Хорошие шуточки», — подумал Тропарев, мысленно снимая с себя действующие генерал-полковничьи погоны и примеряя точно такие же — отставные.

    — Мармик, — президент посмотрел в сторону мидовцев, — знакомая фамилия.

    — Это моя дочь, — успел во время паузы водворить галстук на место заместитель министра иностранных дел и, словно беря огонь на себя, снова уточнил: — Девочка.

    — На самом деле, — усмехнулся министр иностранных дел, — эта троица больше напоминает ОПГ, кибер-преступников. Но молодцы, — склонился к парадоксу суждений дипломат, — перевели всю внутреннюю электронную переписку Госдепартамента США на мой электронный адрес. — Он с каким-то хищным одобрением посмотрел на молодых людей. — Много познавательного пришлось узнать. Чепуха, конечно, но полезная.

    — Да вы что? — президент сделал вид, что удивился, и обратился к Толику Лаперузе: — Я знаком с вашими родителями, Ленком любимый театр моей супруги, а вот вы, как уверяют друзья вашего защитника Василия Петровича, — он посмотрел на главу ГРУ, — ввели его в заблуждение какими-то якобы паранормальными способностями, это так?

    — А я беременная, — сообщила президенту дочь дипломата. Тропарев мысленно достал из кармана валидол и мысленно положил его под язык. — От Толика, — пояснила она и, оглянувшись на Сашу Углокамушкина, дополнила: — У меня двойня. Нас что, посадят в тюрьму?

    — Да ты что, девочка? — вполне искренне удивился президент и с одобрением посмотрел на Тропарева: — Через Кремль в Бутырку не этапируют, прошли те времена, сейчас обратный процесс идет. Игорь, не волнуйся ты так, она не беременна, просто пытается защитить таким образом своих друзей. Талгат Петрович может гордиться своей внучкой. Впрочем, — усмехнулся глава государства, — как и ты своей дочкой. Николай Олегович, — обратился президент к главе ГРУ, — можете высказывать свои претензии к ФСБ и СВР, но знайте, что мы все осведомлены о вашей периодической дружбе и такой же вражде с ними.

    — Я прямой человек, бесхитростный, — сразу же заявил Дождь, — и говорю все что думаю…

    — Не увлекайтесь, генерал-полковник, — остудил его пыл президент, — говорите по существу.

    — Ну да, — согласился с ним Николай Олегович, — я, конечно, опытный интриган и разработчик сложно-диверсионных задач, но как человек прямой — говорю все что думаю.

    — Возьмите себя в руки. Дождь, — на всякий случай одернул генерал-полковника министр обороны, — поконкретней, пожалуйста.

    — Я, конечно, старый мошенник, интриган и аферист, — разозлился на выходку министра обороны генерал-полковник, — но прямо говорю все что думаю. Слишком много денег уходит на содержание всяких колдунов и двойных агентов, не буду называть имена, но Стефан Искра был же в масонском гадюшнике «УЖАС»е, это я о ФСБ, а СВР так вообще кучу денег на всяких мистических сенсуалистов и альфонсов тратит, тогда как мы должны выбирать между оснащением для вывода на орбиту позарез нужного спутника класса «Голос» или платить больше своим специалистам, иначе станут разбегаться. И то и другое одновременно не получается.

    — Ну и, — живо заинтересовался президент, — что выбрали?

    — Зарплату, — четко, но не совсем понятно доложил генерал-полковник.

    — А ведь упрек серьезный, — президент посмотрел на Волхва и Тропарева. — Вы там какой-то шабаш со стриптизом устраиваете, а Генштабу и ГРУ на спутник не хватает. Объяснитесь. Заодно и присаживайтесь, в ногах правды нет.

    — Я думаю, — с удовольствием сел за стол министр обороны и даже слегка поерзал на стуле, поудобнее устраиваясь, — что ее и в других частях тела нет. Правда, как говорится, не в деньгах, а в силе, — он потряс кулаком перед своим лицом, — ума, само собой разумеется…


    Глава третья

    — Я более-менее подготовлен к проявлению ожидаемого мрака. Им пугают человечество со времен его бестолкового осознания своего неожиданного появления в пространстве бесконечного тупика. Нашу Солнечную систему, словно автомобиль на крутом повороте, выбросило с оживленной трассы безлинейно-орлаксовых вселенных в пропасть формирующегося забвения. Так что окончательный, чувственный мрак хотя и пугает до душевного озноба, он, тем не менее, уже привычен для нас. Субстанция беспощадного страха и мрака всего лишь ничего не значащая полуфантомная частица необходимости в непредставимом для нас Абсолюте света и чистоты. Это окончательная, навсегда осуществляющаяся осуществленность. Вот, — бывший прокурор Миронов взял стоящий на песке замызганный стакан с водкой на донышке, пригладил бороду и влил в себя содержимое стакана, — такая чепуха в этом мире творится.

    Стоило ли удивляться, что после всего услышанного и увиденного Слава Савоев заметил, что Миронов Сергей Антонович находится слишком уж в дикой песчаной бескрайности и в полнейшем одиночестве. Поблизости не было даже намека на море, но перед ним лежал перевернутый рыбацкий баркас, чадил маленький костерок, и над ним свисало с железного крюка, вбитого в планету, ведро с расплавленным битумом. Борода Миронова достигала груди. Он полулежал, полусидел на песке, в длинной холщовой рубашке солдатского качества и таких же кальсонах с болтающимися внизу завязками. Бывший таганрогский прокурор и бывший куратор южного региона России от Генпрокуратуры пытался объяснить костру, ведру с битумом, баркасу и тысячекилометровому безлюдью вокруг самую банальную и простенькую прописную истину:

    — Я, как бы вам это поточнее сказать, по сути — основатель, а по смыслу — придурок, фигурально выражаясь, дурак, высланный из смерти в жизнь, деформированный структур.

    — Так ты структур, структур, — заходило песчаными волнами пространство вокруг Миронова, которое кишело «плоскастиками», двухмерными прозрачными атлантами, — и мы тоже деформированные структуры, заскладированные неформальные божики.

    — Эх-ма, — развеселился Миронов и, прицелившись пальцем, воткнул его в песок со словами: — Тюк по темечку.

    Видимо, фраза была ключевой, потому что все вокруг превратилось в эпицентр ядерного взрыва, да такого, как будто бы он, взрыв, собирался действовать на постоянной основе, но неожиданно все изменилось до уровня пограничной черты между земным и неземным. Это аолиэтный лаоэр спрятал суть Славы Савоева в себя, оставив ему лишь дозированно малый и тщательно контролируемый им процент визуальности, слегка соприкасающийся с сознанием Славы Савоева нелаоэра. Два отрезка времени назад аолиэтный лаоэр вступил в Шамбалу, мир которой очень точно выразил словами никогда в ней не бывавший и не собирающийся там быть Талгат Петрович Волин, Великий Палач Тибета, Кабнг Омпа:

    — Шамбала — это галлюцинация Будды, и людям не то что приближаться, а даже думать о ней не рекомендуется.


    Вселенская искорка, наделенная полномочиями Абсолюта, — аолиэтный лаоэр вошел в зону своего неведения, Шамбалу, без всяких предварительных условий. Этому предшествовали невнятные предупреждения и бестолковые объяснения далай-ламы, доставшиеся на долю Славы Савоева, который, в силу своего приземленно-циничного отношения ко всякой буддистике, сделал правильный вывод, решив, что далай-лама, мягко говоря, несет какую-то чушь. У Славы даже возникло предположение, что Шамбала — это что-то наподобие воровской малины, сбивающей со следа его коллег из какого-то запредельного оперативного отдела какого-то Пангалактического уголовного розыска. Далай-лама, с недоумением глядя на Славу Савоева, ибо лаоэр никак себя не проявлял в его облике, предупреждал:

    — Ты должен понимать, что, войдя в Агнозию, ты можешь выйти в таком месте, где нет ничего — ни мрака, ни света. Ни-че-го! Никаких, даже вторичных, признаков бесконечности, только лишайно-кислотная гиперпустотность, семенная тля. — Далай-лама замолчал и, склонив к плечу голову, поинтересовался: — Тебе понятно?

    — А тебе? — огрызнулся Слава и, решив поддержать авторитет небесного посланца, спросил: — Вы почему это на «ты» с начальством разговариваете?

    Таким способом Слава хотел спровоцировать лаоэра на возвращение и присутствие при получении инструктажа от далай-ламы. Но лаоэр не возвращался, он таким способом фиксировал свое доверие к Славе Савоеву-человеку.

    — «Вы», — поморщился далай-лама, — это европейская филологическая гематома в обращении между людьми. Возникла как провокация, оправдание агрессии. «Иду на вы», — фактически оскорбление, нецензурная брань, ставшая движителем интеллигентской вежливости, основному элементу равнодушия, трансформирующегося в бессердечие…

    — Довольно! — поднял руку Слава Савоев. — Говори мне «ты» и говори о Шамбале без филологии.

    — Хорошо, — кивнул головой далай-лама, снисходительно улыбаясь, — слушай. Появление Шамбалы на земле недоступно для понимания всех конфессий. Что-то знают евреи, но у них русско-партизанский синдром — на вопросы не отвечают, и, скорее всего, тоже ничего не знают…

    — Я немного знаю. — Лаоэр заполнил Славу всполохом своего младенческого образа. — Просто марсиане проводили на Земле эксперимент в районе Атлантиды, на которой уже не было чистых атлантов, а так, одни сволочи, смесь человекообразующих меркабников и брошенных атлантами женщин. — Лаоэр не вмешивался в словесные изыски своего избранника. — Но люди на Земле уже были. Поверхностное человечество по основным параметрам сформировалось внутриземными особями, а затем кто-то, — Слава Саоев сурово посмотрел на внимательно слушающего его далай-ламу, — повторяю, КТО-ТО, отключил на три с половиной дня напряжение в магнитном поле Земли, и люди потеряли память. Коллективная память человечества, — объяснил Слава далай-ламе, — на поверхности Земли зависит от магнитного поля планеты. При исчезновении или сильном падении напряжения в нем люди теряют представление о том, кто они такие, ради чего осуществились, и тому подобное. Магнитное поле, на мой взгляд, отключает, включает и распределяет по планетам Солнечной системы какая-то автоматика, не пострадавшая во время катастрофы. Но вот именно в период этого отключения на Землю и внедрилась ваша Шамбала-Агнозия, черт бы ее побрал, — возмутился Слава Савоев. — Разбирайся теперь с нею, выясняй ее истинное предназначение.

    — Очень радужную картину ты мне нарисовал. Видимо, этот «Кто-то», которого ты обозвал «автоматикой», просчитался, и память, не единожды отобранная у человечества, аккумулировалась в Шамбале. То, что ты рассказал, мы, то есть я и Тибет, знаем.

    — Вот и хорошо, — обрадовался вновь покинутый лаоэром Слава Савоев. — Зачем тогда мозги друг другу компостировать? Короче, — Слава дружелюбно подмигнул далай-ламе, поднимаясь с коврового ложа-кресла, — я пошел в Шамбалу, а ты тут оставайся, контролируй подходы. Если что, открывай огонь на поражение.

    — Хорошо, — кивнул головой далай-лама. — А ты не мог бы вспомнить суть эксперимента, проведенного на Земле марсианами, что им, древним старцам, нужно было от нашей юной эволюционной системы?

    — Не помню, — равнодушно уронил Слава Савоев, направляясь к выходу из зала Цветоструктурного общения. — По-моему, это был так называемый эксперимент Люцифера. Марсиане задолбали им всех на свете, убили свою планету, теперь вот за Землю принялись с самыми благими намерениями, экспериментаторы хреновы. Да не забивай ты себе этим голову, — звонко крикнул уже не видимый из зала Слава Савоев. — Активизация марсианами люциферного бунта оборачивается против них самих, через пару тысяч лет придется мусор с Земли убирать.

    — Возможно, — буркнул себе под нос далай-лама, — Люцифер и потерпел поражение, а возможно, и нет, я-то не знаю об этом…


    Глава четвертая

    — Басенок, ты куда? — Лицо Самсонова было мрачным и хмурым. Он стоял посреди коридора, напротив своей приемной, засунув руки в карманы. — Зайди, у меня для тебя задание есть. Где Баркалов и Стромов?

    — Вообще-то, я на труп с ограблением спешу, — попытался избежать самсоновского задания Степа Басенок. — Баркалов и Стромов уже на месте преступления.

    — Чей труп, местный или приезжий? — равнодушно поинтересовался Самсонов и, не вынимая рук из карманов, стал покачиваться на носках. — По сводке их два, и оба неинтересные, то ли убили, то ли взаимовыгодное самоубийство друг над другом учинили.

    — Только что, — доложил Степа, — пять минут назад сообщили. Журналистка столичная…

    — Семен Иосифович, — выскочила из приемной секретарь и помчалась к Самсонову, на бегу протягивая ему мобильник, — вам из Ростова, генерал какой-то московский.

    — Полковник Самсонов слушает. Так точно, уже подключены и работают лучшие сыщики города. Баркалов и Стромов на месте преступления, а орденоносец Басенок выезжает. Работает по горячим следам, но успех маловероятен, профессионалы работали… Да, конечно, — Самсонов укоризненно посмотрел на Степу, — я его сейчас как раз инструктирую по этому поводу… Так точно. Всего доброго, товарищ генерал. — Полковник Самсонов кивнул головой, приглашая Степу, и быстро пошел в кабинет, сжимая в руке мобильник. — Пять минут назад, — заорал он на Любовь Антоновну в приемной, — убили журналистку из Москвы, а я не знаю!

    — Ну и что, — неуверенно пожала плечами секретарь, — я тоже не знаю.

    — Предположительно, — сообщил Степа Басенок в затылок Самсонова, входя за ним в кабинет, — убили с целью ограбления, спонтанно, ударили бутылкой по голове. Видимо, шпана местная. — Он взглянул на Самсонова, усевшегося на свое место, и на всякий случай добавил: — Профессионально сработала.

    — Ладно, езжай, вернешься, доложишь, — раздраженно махнул рукой Самсонов. — И по ходу следствия выясни, кто это у нас такой шустрый в Ростов настучал. Труп только несколько минут назад обнаружили, а в УФСБ региональном уже все подробности знают.

    — Любопытно, — согласился с полковником Степа Басенок, — подробностей даже я не знаю.


    Подробностей было много, и все предметные. Разбитая бутылка из-под дрянного вина «Киндзмараули», убитая и ограбленная журналистка «Ночной газеты», сняли даже обувь, и на правой руке белел след от обручального кольца. Над телом склонился врач-эксперт Эльмир Кречугин с погасшей папиросой «Казбек» в уголке рта. Он пытался разжать сжатую в кулак руку убитой, в которой торчал клок волос. Погибшей на вид было не более тридцати лет, но, судя по стилю одежды, она хотела выглядеть на все сто. Черный, по-мусульмански повязанный платок полностью закрывал лоб. Из-под платка на грубое лицо, лишенное даже намека на макияж, вытекла струйка крови. Длинное коричневое платье закрывало щиколотки, на ногах, лишенных обуви, как-то совсем уж беззащитно выглядели белые хлопчатобумажные носки. Ноги не маленькие, почти сорок третий размер. В комнате был сущий погром, как будто туда ворвалась целая ватага пьяных отморозков и крушила все подряд ради самого процесса. Именно эта демонстративность и не нравилась Степе Басенку. Он поинтересовался у подошедшего Игоря Баркалова:

    — Письмо нашли?

    — Какое? — ошарашенно посмотрел на него Игорь. — Говори точнее.

    — По идее, где-то здесь, на самом видном месте должно быть письмо, в котором убийца коротко сообщает свою автобиографию, место жительства, прилагает перечень перенесенных в детстве болезней и причины, по которым он решил убить журналистку и сразу же повеситься от раскаяния.

    — Да, — согласился с ним Игорь Баркалов, — явный перебор. Банда обколотых аминазином олигофренов и то бы действовала в пять раз аккуратней.

    К ним подошел старший криминалист майор Листопад и сообщил:

    — Пальцев полно, как будто специально оставляли, на бутылке даже отпечатки мизинца есть, следы от обуви тоже четкие, волосы, видимо, «газета» сопротивлялась, предполагаемого убийцы также прилагаются. — Листопад был доволен уловом. — Постараюсь как можно быстрее все расшифровать, явно дилетанты работали, малолетки или дебилы.

    — Паспорт, случайно, не нашли, или какие другие документы? — поинтересовался Басенок.

    — Удостоверение журналиста, — кивнул головой Листопад и уточнил: — Трупа журналиста. Сиверцев! — крикнул он что-то раскладывающему на столе фотографу. — Документ дай сюда.

    Фотограф принес удостоверение убитой, упакованное криминалистами в целлофановый пакет.

    — Сунгоркин, — прочитал Игорь Баркалов сквозь пленку, — Свирид Иванович, экономический обозреватель газеты «Ночная газета». Это не баба, — меланхолично сообщил он Степе Басенку, — мужик.

    — Ну да, — удивленно посмотрел на них Листопад, — а я разве не говорил вам об этом?

    — Я думаю, — к ним подошел Эльмир Кречугин и прикурил от зажигалки свой «Казбек», — что смерть наступила не от травмы головы. У него характерное для передозировки героином западание языка, но это, конечно же, предварительный результат.

    — Похоже, — почесал затылок Игорь Баркалов, — тут дебилами и не пахнет.

    — Пахнет, — не согласился с ним Степа Басенок. — Еще как пахнет, тут шабаш дебилятины был, но вот работали, ты прав, профессионалы.


    Николай Стромов обходил соседствующие с местом преступления квартиры, благо их было немного, и везде задавал один и тот же вопрос: «Что вам известно о происшествии?» Эта часть города была не просто старой, а исторически старой, дома смотрели фасадом на акации и каштаны улицы Греческой, позади них был крутой склон и вид на Азовское море. В доме, где снимала квартиро-комнату журналистка, Стромов еще не знал о странной половой метаморфозе потерпевшей, было всего четыре квартиры, и в каждой ему сообщили имена, фамилии, клички и «приблизительно вон в том доме живет» людей, посетивших журналистку вечером накануне убийства. Все названные пришли около восьми вечера и ушли чуть позже десяти.

    — Женщина, — прямолинейно заявил Стромову плотного телосложения пятидесятилетний отставной прапорщик, — по-моему, мужик. Были у нее четверо пацанов, от двадцати до тридцатника возрастом. Пришли тихо в 20.45 и ушли тихо в 22.32 минуты. Больше никого, я бы заметил. А они все поблизости живут.


    Тело убитого увезли в морг, а Степа Басенок, Игорь Баркалов и только что подошедшие Николай Стромов и местный участковый Вениамин Моржаков остались в комнате. Моржаков оторвался от чтения составленного прапорщиком списка и бодро заявил:

    — Прапорщик Боль — мой агент, так что можно идти и всех брать, я знаю этих негодяев, сволочи, еще поискать надо, мрази, жаль, что я их раньше нормальными людьми считал.

    — Погоди, — перебил его Степа Басенок. — Кто такие?

    — Бербер, — ткнул пальцем в список прапорщика Моржаков, — музыкант, на трубе в джазе когда-то лабал, сейчас женился и запил, в смысле алкоголем увлекся, Степик, автомеханик, свою мастерскую держит, тоже алкоголиком заделался после женитьбы. Суржик, этот хотя и молодой, но гад конченный, студент РИСИ (ростовский инженерно-строительный институт), Фелюга, браконьер, золотые руки, хороший мужик, а вот ведь, — удивился участковый, — сволочью оказался. — Я уже разучился людей понимать. Вроде сегодня и завтра хороший, а через месяц, глядишь, уже денег много, и сразу вопрос возникает, если он такой хороший и законопослушный, то откуда у него деньги? С людьми уже поговорить нельзя, все только о деньгах и думают. — Моржаков, зажав в кулаке список прапорщика, размахивал им, словно оратор на трибуне. — Что делать с этим будем?

    — Сдается мне, — усмехнулся Степа Басенок, — что мы по этому списку не брать, а собирать будем.

    — Что? — не понял его Моржаков.

    — Трупы, — объяснил ему Степа.


    — Хочешь, я откажусь. — Сергей Иванович Байбаков еще не определил, как вести себя с Аскольдом Ивановым, и поэтому был предельно искренним и обаятельным. — Меня пихнули на должность твоего вице, не спросив, я ведь зависим. Ты же знаешь, что за мной куча дерьма, я на крючке. Так что, Аскольд Борисович, не обессудь, я чиновник-тихушник, но честный в делах. А за то, что тогда в Сочи случилось, я…

    — Все, — шагнул навстречу Байбаку Аскольд Иванов. — Хватит об этом, Каранда. Я знаю, что на тебя давили, еще неизвестно, как бы я повел себя в той ситуации.

    Они пожали друг другу руки и обнялись. «Да ты сентиментален, — подумал Сергей Иванович, похлопывая по спине обнявшего его Аскольда. — Ну тогда я тебе покажу, кто из нас главный по жизни».


    «Конченный гад», студент РИСИ Суржик, Суржиков Павел Егорович 1984 года рождения выбрал хотя и не оригинальный, но действенный способ ухода от уголовного преследования — он умер. Еще на подъезде к одноэтажному «бывшедворянскому» коммунальному дому, в котором проживал Суржиков, Степа мрачно произнес:

    — Я становлюсь Кассандром.

    Возле парадной стоял микроавтобус желтого цвета с жизнеутверждающей надписью «Реанимационная кардиологическая помощь».

    — Да ладно, — заерзал на заднем сиденье участковый Моржаков, — это, наверное, к бабке его, она старая. Да и вообще, может, не к ним, а к соседям…

    Оставив оперативный «жигуленок» на улице, оперативники направились в глубь двора, где уже стояла толпа соседей и окрестных бабушек.

    — Что за сборище? — поинтересовался Моржаков. — А ну, не мешайте работать, разойдитесь по домам!

    — А мы дома, — объяснила старуха в сиреневом стеганом халате и черном берете морского пехотинца без эмблемы.

    В этот момент двери подъезда распахнулись, фельдшер и водитель стали выносить носилки. Во дворе сразу же затихли, а после секундного молчания стали раздаваться причитания. Тело на носилках было накрыто с головой белой простыней. За носилками, мрачный как туча, шел известный всему городу врач-кардиолог Васильков, рядом с ним, в стареньком халате и в шлепанце на одной ноге, шла худенькая, явно ничего не понимающая седая женщина и озабоченно спрашивала у него:

    — Вы его, видимо, хотите к аппарату «искусственная почка» присоединить? Как это ужасно, доктор, придется мне исхлопотать мальчику академический отпуск. Учеба столько сил отнимает.

    — Он умер, понимаете, Валентина Юрьевна, — видимо, уже не первый раз пытался сообщить об этом женщине несчастный доктор, — умер, и все.

    И тут же Игорь и Степа даже вздрогнули, причитания во дворе приняли форму откровенного плача.


    «Реанимационная кардиологическая помощь» слишком дорогое удовольствие, чтобы пользовать ею мертвых, даже не каждому живому она по карману. Но на этот раз доктор сделал одолжение для умершего, решил сам его доставить в больничный морг, не вызывая менее навороченную «скорую помощь».

    — Куда жмурика хотите везти? — шепотом поинтересовался Степа Басенок у Василькова.

    — Я так и знал, — узнал Басенка доктор, — что это криминал какой-то. У меня за всю двадцатилетнюю практику это первый случай смерти от инфаркта в восемнадцать лет.

    — Тогда доставьте его в судебно-экспертизный морг, — посоветовал Степа доктору. — И вот, — он подмигнул Моржакову, — участкового с собой возьмите.

    — Участкового давайте, — согласился Васильков, — а умершего я повезу в наш морг, он скончался в тот момент, когда я оказывал помощь, инфаркт развился в моем присутствии, теперь нужно отчитываться.

    — Ну и хорошо, — обрадовался Степа, — участкового берите, и вперед, нам главное результат вскрытия. И не казнитесь вы так. На мой взгляд, парень умер бы в любом случае, даже если бы лежал посередине ЦКБ в палате для президента.

    — К вашему сведению, — с иронией посмотрел на Степу Васильков, усаживаясь на свое место в микроавтобусе, — в такой палате он не умер бы, даже если бы умер. На том уровне, от рождения до шестидесяти лет, на тот свет не отпускают без заявления «по собственному желанию». А на нашем уровне, — доктор похлопал по чемоданчику с портативным оборудованием и необходимым минимумом лекарств, — не хочешь — заставим.


    Бербер, Мукасей Изольд Иванович, который «лабал» на трубе в местном джазе, а потом «женился и запил», на самом деле не просто лабал, а был настоящим профессиональным трубачом. Послушав запись Мукасея, присланную ему кем-то из почитателей таланта Изольда Ивановича, сам великий Ренди Брекер якобы сказал: «О, это настоящий серебряный звук, доступный только гению». Впрочем, это была версия самого Изольда Ивановича.

    — Муж дома? — сурово спросил у супруги Мукасея вернувшийся из морга на такси Моржаков. — Очень срочно по делу нужен.

    — Там, — мотнула головой куда-то в глубь двора стоящая возле окна тощая неряшливая, угловато-стервозная супруга Изольда Ивановича, — в нужнике на улице…

    Позже местная газета «Городская площадь» под заголовком «Смерть в нужнике» поведала о самоубийстве талантливого музыканта. Бербер обставил свою смерть в полном соответствии с эстетикой рок-н-ролльного мазохизма: спущенные штаны, проволочная петля, протянутая от задней стены, и подогнутые в коленях ноги. Спустя сорок дней после этого «самоубийства» священник Никольской церкви, отец Александр, утешал супругу Бербера такими словами:

    — Если это самоубийство, значит, на нем смертный непрощаемый грех, прощенный Господом, наложить на себя руки в таком месте равносильно покаянию, а если это убийство, в котором я уверен, чтобы там ни говорили мирские власти, значит, он мученик, красиво убивают лишь негодяев.

    Тем не менее, судебная экспертиза не нашла подтверждения убийства в деле Мукасея Изольда Ивановича, «самоубийство депрессивно-алкогольного свойства», сделали вывод судмедэксперты.

    …Когда Игорь и Степа распахнули дверь уличного удобства, стоящий позади них участковый Моржаков поспешил заметить:

    — Надо, чтобы за нами труповозка ездила, их убивают лишь за то, что они были у этого гомика из «Ночной газеты».

    — Это не гомик, — поправил его Степа Басенок, — это разведка.

    — Ну что там такое? — почувствовав неладное, жена Бербера вышла во двор. — Что вы там стоите?

    — Ждем-с, Катюша, — развел руками участковый, хорошо знающий супружескую пару Мукасеев. — Что естественно, то не безобразно, но иногда выходит с задержкой.

    В это время у Степы засигналил мобильник.

    — Да? Что там стряслось?

    — Не груби, — одернул его Самсонов. — Ты зачем так много трупов вокруг простенького убийства с ограблением организовал?

    — Всего два, — решил прояснить ситуацию Басенок и на всякий случай спросил: — А что у Стромова?

    — Да ничего, — успокоил его Самсонов. — Степиков, автослесарь, от передоза загнулся, Стромов его уже на вскрытие отправил, а Фелюга, подлец Найденов, в море ушел и не вернулся. Что с Бербером?

    — В нужнике. — Степа бросил взгляд на продолжающую смотреть на них женщину и пояснил: — Повесился…


    Миронов Сергей Антонович, выпав из своего профессионального круга по причине явного психического отклонения, по этой же причине был отторгнут «чистым» административноверхушечным обществом и выселен в гущу народную с пенсией по инвалидности и льготой — один раз в год бесплатно лечить зубы. Такая резкая смена социальной ориентации разбудила в Миронове живописные и вместе с тем полезные для жизни в обывательско-интеллигентствующем обществе способности. Несмотря на то, что бывший городской прокурор и бывший куратор Генпрокуратуры по Южному округу был задиагностирован официально-местной психиатрией как «сумеречный шизоид аустеннчески-травматологического свойства», он, вместо того, чтобы затихнуть и попасть в злобную немилость у городского обывателя провинциального уровня, вдруг превратился в некий российский аналог Робин Гуда с аристократическими замашками талантливого мошенника. Во-первых, отпустил себе волосы ниже плеч и собрал их в рокерский хвостик, во-вторых, вдел себе в правое ухо большую цыганскую серьгу, в-третьих, отпустил усики стрелками вверх, в-четвертых, видя такое жизнеутверждающее преображение сына, мать выдала ему наследственную заначку, и семь пальцев из десяти на руках Миронова украсились золотыми, платиновыми и серебряными перстнями-печатками, в-пятых, он стал носить зеленую шляпу с широкими полями и высокой тульей. Если добавить к этому великолепное знание иностранных языков — японского, французского, немецкого и английского, освоенных им во время действия ликвидированного Лутоненко чипа, и спортивное и могучее телосложение, нетрудно догадаться, что за короткое время Миронов превратился в любимца женщин, кумира городской молодежи студенческого качества и защитника бедных и слабых, а главный городской психиатр стал избегать людных и безлюдных переулков. Даже аристократическая часть криминала, презирающая любые формы насилия и злобства, обратила на него свое снисходительно-заинтересованное внимание. Одним словом, Миронов из не совсем удобного для власти прокурорского работника превратился в яркого, неуправляемого общественного деятеля, вполне способного повлиять на результаты выборов не только городского, но и регионального масштаба.

    Но был в Миронове еще один, не известный ему, психиатрам, обществу и нейрохирургу-нейтрализатору Лутоненко, тайный резерв — имплантант неосуществившегося разума в левом полушарии мозга…

    Когда Алексей Васильевич Чебрак выращивал полуфабрикатные клоны для вынашивания донорских органов, он, дабы предотвратить преждевременное старение копии, о которое споткнулась мировая генетика, изымал из левого полушария мозга выращиваемого клона так называемую «точку сна и эмоции», микроскопическую нервную субстанцию, формой напоминающую морскую звезду, прилепившуюся к внутренней стенке мозговой извилины под сетью кровеносных сосудов. Этот микроорганизм, до сих пор не известный публичной науке и медикам, паразитирует на человеческом мозге и существует во всех, без исключения, черепных коробках человечества. Лишив клоны этой «точки», Алексей Васильевич избавил их от ускоренного старения и приобрел нечто, что он и сам затруднялся понять. Экспериментируя, он погрузил «эмоционалов» в добытый им из девственниц-нимфоманок спрейэкстрат «ХТС» (холодный термоядерный синтез) и вскоре получил мутированные, увеличившиеся в двести раз, особи величиной в однокопеечную монету. Один такой экземпляр он поместил в биосиликоновый электронный фатодетонирующий чип «Паутинка» и, словно великий иллюзионист, незаметно от суперпрофессиональных ассистентов внедрил его во время операции по удалению опухоли в левое мозговое полушарие Миронова. Алексей Васильевич не только предвидел события, но и любил их предвидеть, ибо не ставил эксперименты, на результаты которых может повлиять какое-нибудь неожиданное геополитическое потрясение, наподобие самоликвидации МОАГУ и «УЖАС»а в недалеком прошлом…


    Когда Степа, Игорь и Николай Стромов вошли в кабинет полковника Самсонова, он даже не повернул головы. Начальник горотдела, держась за спинку стула, стоял перед включенным телевизором и был похож на самого себя, высеченного в граните. Оперативники зашли как раз в тот момент, когда транслировался репортаж из Кремля о награждении орденами и медалями военнослужащих и работников МВД президентом России. На экране четко просматривался полковник в новеньком парадном мундире, которому президент России вручил «Орден Мужества 3-й степени». Это был Абрамкин Сидор Аврамович, бывший заместитель Самсонова по работе с общественностью.

    — Господин полковник, — осторожно окликнул Самсонова Степа Басенок, — мы прибыли по вашему вызову.

    Ни один мускул не дрогнул на лице застывшего перед экраном полковника. А там уже шла другая информация. Диктор бодрым голосом докладывал:

    — Сегодня были произведены запуски с мыса Канаверал тяжелого транспортного МКК (многоразовый космический корабль) «Атлантис-Гром», с космодрома Байконур грузовой ракеты-носителя «Протон-Сварог» и с космодрома Плисецк транспортного корабля «Зенит-М». Таким образом на орбиту выведены элементы конструкции самого большого за всю историю космонавтики модуля «Океан», разработанного и сконструированного ракетно-космической корпорацией «Энергия» России и немецко-американским концерном ДАЗА. Это шестой по счету модуль из тридцати трех, входящих в конструкцию межпланетного космического скитальца «Хазар». Как удалось узнать нашему корреспонденту в Вашингтоне, стало известно имя третьего члена экипажа МХК «Хазар», им стал сенатор от штата Аризона Арчибальд Соукс…


    «Океан-модуль», космическая субмарина, имеющая общий внутренний объем 3651 кубических метров, 85 метров в длину и 8 метров в диаметре, собственно говоря, и был той частью «Хазара», которая войдет в атмосферу Юпитера вместе с экипажем. Испытания показали, что модуль «Океан» способен выдерживать экстремальные нагрузки неопределенно долгое время. Если бы на Земле была океанская глубина, равная глубине восьмидесяти Марианских впадин, то космическая субмарина «Океан» уже давно бы освоила эти глубины без всякого напряжения. На Земле таких глубин в океане нет, но Юпитер был планетой-океаном, планетой-глубиной, гигантской каплей водорода с гелио-азотными и метано-аммиачными характеристиками, по утверждению поверхностной науки, и другой, не входящей в нашу Вселенную, формой материи, по утверждению Клэр Гатсинг и других капитанов секретной науки. Стоит ли говорить, что модуль «Океан» кроме уникальной технической оснащенности был снабжен так называемым коконообразующим гравитатором, рассчитанным на триста шестьдесят пять суток, шесть часов, девять минут, десять секунд беспрерывного действия. Гравитатор должен был начать образовывать свою страшную энергию лишь тогда, когда экстремальные нагрузки на «Океан» стали бы угрожать его существованию. Гравитационный кокон «Уллис» увеличивал сопротивление оболочки «Океана» в девяносто раз.

    Вместе с модулем «Океан» в этот же день был доставлен на МКС «Мир плюс» специальный отряд охраны для контроля за ходом работ по сборке «Хазара». Вскоре отряд охраны «переместился» из МКС в модули «Менора» и «Байкал», уже оснащенные временной системой бытового жизнеобеспечения на время работ. После официального утверждения президентами США и России третьим членом экипажа сенатора Арчибальда Соукса, он пошутил перед журналистами по поводу орбитальной охраны.

    — Боюсь, господа, мне придется взять на Юпитер свой кольт. По последним сведениям ФБР, там очень высок уровень уличной преступности в городах.


    — Если очень внимательно, отринув от себя заботы быта, пола и современности, взглянуть на земной шар и населяющее его человечество, можно заметить, что далеко не все люди — земляне, и то, что мы создаем на Земле, называя современной цивилизацией, на самом деле не цивилизация, а гигантская производственная площадка по выпуску необходимых деталей для существ, прикидывающихся людьми, которым нужно как можно скорее покинуть Землю и вернуться домой. Там у них уже вызрел результат эксперимента — Бог в пробирке. Если у землян есть трехликий Будда, единый во всех ликах, и Триединая суть христианского Бога, Пресвятая Троица, то людям — неземлянам нужен триединый Антихрист, три лика черного Будды. Переориентировав наши душевные, молитвенные радары на волну Антибога, мы все станем белковой пищей, окончательными не-Богами, окончательно не вернувшимися в свой мир. А ведь как все хорошо начиналось, — Миронов заглянул в декольте Аллы Юрьевны Вострецовой столь пристально, что у Аллы Юрьевны по всему телу под платьем прошла волна дрожи, — и есть надежда, что все так и закончится.

    — Ну и где же дом у этих неземлян? — поинтересовалась Алла Юрьевна. — Надеюсь, не в моей спальне?

    — Что вы! — надменно взглянул на ее лицо Миронов и вновь, опустив голову, стал буравить взглядом ложбинку между грудей. — Они — марсиане, черт бы меня побрал, если я в этом что-то понимаю. Простите… — Он засунул два пальца в декольте Аллы Юрьевны. — Я взгляну?

    — Конечно, — подалась к Миронову Вострецова, — взгляните.

    — Эти деньги вы туда уронили, — произнес Миронов, вытаскивая из ложбинки стодолларовую купюру, — или вам их кто-то подкинул? И вообще, — Миронов положил деньги в карман и отодвинул от себя Аллу Юрьевну, — не прижимайтесь ко мне грудью, черт вас подери, иначе я за себя не ручаюсь, могу все ребра вам переломать.

    — Стоп, стоп! — подхромал к Миронову и Вострецовой недавно снявший гипс с ноги режиссер городского театра Фагодеев-Ступинский. — Этого нет в тексте, — потряс он в воздухе сценарием. — Вы, Сергей Антонович, должны были сказать: «Не прижимайтесь ко мне, иначе я не устою», а вы, Алла Юрьевна, ответить: «Я люблю вас, я ваша». И вообще, мы репетируем Мольера, при чем здесь марсиане?

    — Они при всем, — похлопал режиссера по плечу Миронов. — Не ори, Леонид Лавадеевич, репетируем дальше, деньги-то мы платим.

    — Ну да, — взбодрился режиссер, — черт с ним, с Мольером, если деньги платят. Давайте тогда лучше водки выпьем, потанцуем и разбежимся. Как вы на это смотрите, господа самодеятельные артисты?

    — В принципе, — снисходительно взглянул на него сверху вниз Миронов, — это идея.

    Алла Юрьевна Вострецова, неплохо зарабатывая на своем ателье мод, решила возродить мещанско-дворянские обычаи города — домашний театр, и наняла Леонида Лавадеевича за двести долларов в неделю ставить и репетировать спектакли в ее доме. Дворян в городе хватало, и поэтому недостатка в артистах не было. Даже ставший первым комильфо города Миронов дал себя уговорить сыграть в домашнем спектакле дома Вострецовых.


    А май уже распахнул все форточки и окна города. Влажная нежность сирени Беллисент, кремово-белые запахи сирени Хантинг Тауер, малиново-розовое вдохновение сирени Гайавата и туманно-розово-лиловое сновидение сирени Целия уже украсили все сады и палисадники. Знобкая свежесть душистых вечеров наполнилась радостными всхлипами верящей в свою нескончаемую восторженность близости. Жизнеутверждающая разрушительность юной травы овладела каждой пядью свободной от асфальта городской земли и проникла в мало-мальски пригодные для этого щели самого асфальта. Со всех сторон в город вливались шелестящие звуки воздушных поцелуев, сдуваемых южным ветром с волнующихся ладошек Азовского моря, и стаи невидимых, но отчетливо синих птиц, легких и пушистых как счастье, кружили в небе над вечерним южным городом.

    — На самом деле, — Миронов похлопал ладонью девушку чуть ниже спины, — в душе я выгляжу как неаккуратный бородатый мужчина, любящий квашеную капусту пустынник, понимающий язык «плоскастиков». Это такие длинные, двухмерные атланты-«божики».

    — Божик ты мой, — отбила девушка ладонь Миронова той частью, по которой он похлопывал. — А вас не смущает, что мне всего пятнадцать лет?

    — В принципе, нет. — Миронов уже стоял, чуть ли не в пяти метрах от девушки и раскланивался, помахивая своей шляпой, как киношный мушкетер. — Не смущает, но уже и не вдохновляет, выглядите вы на все сорок…

    — Если не на триста, — вышел из-за спины Миронова стоявший до этого в темной подворотне Николай Стромов. — За сколько вы с ней сговорились, Сергей Антонович?

    — А-а! — артистично удивился Миронов. — Так она ночная бабочка? Это меняет дело. Отпустите ее, Стромов. Я беру девочку на поруки.

    — Типа, — Стромов равнодушно-доброжелательно посмотрел на девушку, — ты одна или на Рогонянов пашешь?

    — Я на поруках. А ты зачем по закоулкам прячешься?

    — Не твое дело, — огрызнулся Стромов, знавший Типу, Таню Райтик, с самого ее детства. — Люси жду, кое-что спросить надо, не видела?

    — Уже три дня на глаза не попадалась, — скорчила ему гримаску Типа. — Спроси у «Рогов», — они должны все знать.

    Оперативник кивнул головой и пошел вниз по улице, к морю.


    Полковник Самсонов посмотрел на Игоря Баркалова и Степу Басенка, затем на телефон, соединяющий его с резиденцией полпреда. Немного помолчав, он спросил у Степы:

    — Почему у тебя помятое лицо?

    — Вчера, — ответил Степа, — выпили с отцом Савоева за то, чтобы его сын оказался жив-здоров.

    — Это хорошо, — непонятно выразился Самсонов. — А ты в «Ночную газету» звонил, разговаривал с главным редактором, узнавал, зачем он к нам корреспондентов посылает, которые мало того, что сами умирают от наркотиков, так еще и толпу трупов вокруг собирают?

    — Я звонил, — вмешался Игорь Баркалов. — Он меня послал подальше и сказал, что мы тут все мафия и что журналисты Москвы и мира отомстят нам жесточайшим образом.

    — Мафия? — удивился репликам главного редактора Самсонов. — Мы же не Америка. У нас все, включая журналистов, мафия. Мы сами по себе народ-мафия. Ну да ладно. Как дела продвигаются? Фелюга вернулась с моря?

    — Фелюга вернулась, рыбаки из Мержаново перехватили ее на фарватере, — доложил Степа, — а Найденов нет, как мы и думали.

    — Итак, инфаркт, доказанный медициной. — повеселевший Самсонов стал загибать пальцы, — самовес Мукасей, доказанный экспертизой, два передоза, тоже доказанные медициной, и один с моря не вернулся, тут даже доказывать ничего не надо, море есть море, зевать не надо. Можно дело закрывать. — Самсонов осторожно взглянул на оперативников. — Состава преступления нет.

    — Можно и закрывать, — пожал плечами Степа Басенок. — Да только оно не закроется. В город уже целый десант журналистов выбросился. Мы теперь из живописной заштатной приморской дыры превращаемся в центр бафометино-добывающей промышленности…

    И тут, словно подтверждая опасения Степы Басенка, на столе у Самсонова тренькнул властный телефон.

    — Але, — произнес полковник. — Начальник городского отдела внутренних дел полковник Самсонов у телефона.

    — Н-да, — сообщили в трубку полковнику и сразу же поинтересовались голосом начальника регионального управления МВД России генерал-майора Агапова: — Ну и что там у тебя с обгероиненным журналистом, узнал, почему он в женском платье был?

    Самсонов внимательно посмотрел на Игоря и Степу и нажал на клавишу вывода звука через маленький динамик на кабинетное всеуслышание, самопально установленную местными умельцами.

    — Все дело в месторождении «бафометина», товарищ генерал-майор, а платье просто неумная маскировка. Что-то он хотел пронести под ним и, судя по фасону, хотел выглядеть женщиной мусульманского толка. Да только вот, — Самсонов настолько увлекся озвучиванием только что пришедшей ему в голову версии, что забыл, с кем разговаривает, — ни хрена у него не выплясало. Надо было под проститутку косить, если к ингушам или азерам хотел проникнуть, а под их баб маскироваться бесполезно, раскусят в первую же секунду. Он героин не по своей воле в кровь вогнал, его ему под видом какого-то другого лекарства вкатили, и, судя по всему, остальных тоже врачи поубивали, да и самоубийцу, наверное, какими-нибудь психотропами накачали. Мафия, что с них возьмешь… — На этом месте Самсонов вспомнил, с кем разговаривает, и, не сбившись ни на мгновение, продолжил: — Но раз вы теперь во главе региона, мы этой мафии быстро рога обломаем. Между прочим, товарищ генерал-майор, я ваш учебник «Классификация ОПГ» постоянно перечитываю, два раза в месяц. Это, конечно, настольная книга всех сыщиков двадцать первого века. Какие будут указания, товарищ генерал-майор?

    — Н-да, — веско отозвалась трубка, — вы матерый служака, полковник, я таким же в вашем звании был. Так что работайте и не волнуйтесь, я за вас. Можете громить любую мафию и в хвост и в гриву. А то мне мой друг, замминистра Градов Вовка, хочет на твое место какого-то орденоносца Абрамкина навязать. Я ему прямо сейчас и позвоню, скажу, пусть его куда-нибудь в другое место посылает. Работайте и никого не опасайтесь, а всю мафию под корень, к чертовой матери.

    — Значит, так. — Самсонов положил трубку и оглядел мрачно смотревших на него оперативников. — Ищите преступников везде, где только можно и где нельзя. Можете идти. Я на вас надеюсь. Будете выходить, скажите Любовь Антоновне, пусть сбегает в нашу библиотеку и принесет мне учебник Агапова «Классификация ОПГ», надо прочитать. Кстати, — он бросил строгий взгляд на оперативников, — вам тоже прочесть не мешало бы.


    Глава пятая

    Мурад Версалиевич Ледкоев ушел с должности врача-санитара в загородной психиатрической больнице Дарагановка и организовал свое дело. Стал зарабатывать деньги в качестве сексопсихолога, открыв в Таганроге центр «Семьи и брака». Неожиданно для Левкоева дело оказалось выгодным настолько, что он создал при центре АОЗ (Акционерное общество знакомств) «Сваха», которое возглавила Екатерина Семеновна Хрущ, снятая с должности главврача психиатрической больницы Дарагановка за «несоответствие должности» плюс к этому еще и брошенная, за «несоответствие», вяло проявляющимся любовником Фагодеевым-Ступинским, режиссером местного театра. Она сразу же впала в предсорокалетнюю женскую депрессию, стала тратить все деньги на косметику. Мурад Версалиевич извлек ее из депрессии и вовлек в бизнес, который вернул Екатерине Семеновне самоуважение, подкрепленное тремя тысячами долларов заработка в месяц. Екатерина Хрущ теперь вспоминала о своей должности главврача, как не о самом лучшем периоде своей жизни.

    «Сваха», контролируемая Екатериной Семеновной, но принадлежащая Мураду Версалиевичу, занималась тем, что соединяла судьбы незамужних дам из провинциально-мистического Таганрога с холостыми мужчинами Москвы, Нью-Йорка, Тамбова, Санкт-Петербурга и любого другого отозвавшегося места. Эта часть бизнеса была не очень прибыльной, но и не убыточной. Городская налоговая инспекция не имела претензий к центру «Семьи и брака». Отчетность была в порядке, налоги платились. Таганрог достаточно компактный и недемонстративный город, умеющий серьезно и правильно работать с отчетностью, документами и прочими бюрократическими изысками…

    Конечно же, ни Мурад Версалиевич, ни Екатерина Семеновна не порвали до конца своих отношений с психиатрической больницей Дарагановка, так как имели на нее виды.

    Новым главврачом больницы, сразу же после снятия с должности Екатерины Семеновны, был назначен… бывший директор таганрогского клуба железнодорожников и бывший санитар больницы Шлыков Александр Александрович. Психиатрия, как и Восток, штука тонкая. Надо отдать должное санитару Шлыкову, он сразу же позвонил из больницы Мураду Версалиевичу и сообщил:

    — С ума сойти, Хрущиху почему-то сняли с должности, а меня зачем-то поставили, на фиг надо. Я в глазах Катьки не хочу сволочью выглядеть и поэтому ухожу, на фиг, из медицины, буду бизнесом свободным заниматься.

    — Не надо, — веско посоветовал ему Левкоев, — принимай должность. Мне сегодня утром идея в голову пришла. Если получится, денег у нас будет море разливанное. Если откажешься, пришлют чужака на должность, и тогда этих денег даже на пустую кружку не наберется.

    — Понял, — решил все понять Шлыков. — Иду вступать в должность.

    — Иди, — горячо одобрил его Левкоев, — вступай…


    — Черт, — чертыхнулся Мурад Версалиевич, — надо же такому случиться.

    Он стоял возле большого окна с видом на залив в своем офисном кабинете и чувствовал, что в эти вечерние минуты стареет в ускоренном варианте. Неприятности, на взгляд Мурада Версалиевича, начались в тот момент, когда Шлыков и Екатерина Семеновна предложили ему включить в центр «Семьи и брака» еще одну услугу для населения — салон белой магии «Наука против приворота». Название придумал Левкоев, хотя Шлыков настаивал на другом — «Поворот и отворот от приворота», а Екатерина Семеновна предлагала компромиссный вариант названия, от которого несло киллерщиной: «Смерть разлучницам». Несмотря на то, что Левкоев относился скептически к этому проекту, он все-таки решил попробовать, бизнес есть бизнес, нужно уметь экспериментировать, и он поручил возглавить этот эксперимент Екатерине Семеновне и Шлыкову. Буквально через месяц выяснилось, что это одна из самых актуальных женских проблем не только провинциальной, но и московской России. Оказалось, что услуга «Наука против приворота» пользуется гораздо большим спросом, чем просто «Сниму сглаз и порчу», предлагаемое обычными гадалками.

    Вскоре центр «Семьи и брака» доктора Левкоева превратился в уважаемый «брэнд», заказы на «возврат мужа» посыпались как из рога изобилия, образовалась очередь. Основную часть клиентуры составляла, как это ни странно, далеко не бедная часть покинутых женщин. Эти дамы хотели не столько возвращения в свою постель ушедшего от них к другой мужа, а самого процесса возвращения: чтобы он приполз к ней, повинный и униженный, а она бы плюнула в его мерзкую морду и захлопнула двери перед его носом. Дамы такого сорта не останавливались ни перед какими расходами. Салон белой магии обещал кучу денег, но Левкоев растерялся. Возник простой вопрос: «А как это действительно осуществить по науке?» И тут Шлыков предложил ему использовать возможности психиатрии, загородной психиатрической больницы Дарагановка, и старых, со времен учебы в мединституте, связей Левкоева в профессиональной среде. Кто же знал, что Шлыков пойдет ради денег на все.

    — Черт, — вновь чертыхнулся Левкоев, — надо же.

    Мурад Версалиевич отошел от окна и просто так, чтобы уничтожить тишину, включил пультом телевизор: «…Это уже седьмой и восьмой по счету модули, входящие в МХК „Хазар“, выведенные на орбиту Земли, — щебетала диктор ОРТ, — Россия. США и Европа могут гордиться своими учеными».

    — Черт. — не обращая внимания на экран, прошептал Мурад Версалиевич и обхватил голову руками.


    Глава шестая

    Модуль «Синяя птица», по сути центральная рубка МХК «Хазар», стал предметом долгих политических дебатов и даже причиной охлаждения между США и Россией. США настаивали на том, что центральная рубка должна оснащаться лишь американским оборудованием, на территории Соединенных Штатов и только силами американских ученых, ибо МХК «Хазар», идея полета на Юпитер, деньги, мировой порядок и хеппи-энд принадлежат Америке. Россия же требовала совместного участия в оснащении и проектировании такого важного узла, как центральная рубка, в которой сосредотачивались пульты воздействия на автоматический, аварийный и ручной режимы управления, а также устанавливался экран визуального наблюдения «Рубикон», великое произведение космической науки и промышленности, перешагнувшими созданием «Рубикона» из двадцать первого века сразу в двадцать третий. В конце концов дружба, сотрудничество, партнерство восторжествовали в политической тавтологии, и ученые из научных секторов ЦРУ, Пентагона, ФСБ и космического управления ГРУ ГШ России приступили к совместной работе над модулем «Синяя птица». По восьмому модулю «Истина», лабораторной сфере со стационарным оборудованием для экспериментов в космосе, на Юпитере и в других ситуациях «при возможном отсутствии человеческого фактора», трения между США и Россией не были такими нервными, как в случае с седьмым модулем. Все сводилось к тому, чья наука, российская, американская или израильско-европейская, займет большую площадь под оборудование на свои опыты. Сошлись на том, что такое разделение науки по национально-географическому признаку рудиментарно по сути, и после небольших дебатов ответственным за производственные площади модуля «Истина» единогласно был назначен четвертый официально утвержденный член экипажа — Клэр Гатсинг…


    Миронов поглядел на спящую рядом с ним Типу и сразу же все вспомнил. Набережная, кафе-бар «Единорог», неподалеку от того места, где сгорел ресторан «Морская гладь», много красного вина, художники, он произносит спич о недоношенности гениальных образов в их картинах. На этой почве возникла легкая потасовка, переросшая в непреодолимую дружбу с «Ренуаром», таганрогским художником, пишущим свои картины в стиле белой горячки с элементами легкой сексуальности на фоне привычно-утреннего похмелья. Типу он все это время держал при себе, она ему нравилась и вот… «А как же семья, — меланхолично подумал Миронов, вставая с постели и направляясь к балкону. — Молодец я все-таки, — с энтузиазмом решил он, обматывая бедра поднятым с пола полотенцем и выходя на балкон, — что отправил их на два месяца в Анапу к теще».

    Грозовая туча, необычно часто выпускающая из себя тонкие жала молний, уже наползла на город, послав впереди себя предупреждение ветром штормовой силы. Ветер сорвал с бедер вышедшего на открытый балкон Миронова полотенце, вздыбил на голове не стянутые в косичку волосы, и бывший интеллигентный прокурор Миронов вдруг почувствовал, что именно в этот момент он может все. Его руки помимо воли стали подыматься к небу, словно заклиная грозовые тучи, и он дерзко и громко закричал:

    — Ну, давай, дава-ай!!

    И небо отозвалось. Мгновенные зигзаги двух молний высверкнули из тучи и поразили Миронова прямо в протянутые навстречу им руки…

    — Шива, танцующий Шива… — прохрипел стоящий у окна своей кухни напротив дома, на балконе которого возник многорукий Шива, держащийся двумя верхними руками за молнии предводитель таганрогских кришнаитов Одагир, в миру Генка Красин из медучилища и, выронив из рук стакан с водою, упал в обморок посередине кухни.


    Директор ФСБ Михаил Григорьевич Волхв соединился с приемной и спросил у секретарши:

    — Веточкин пришел?

    — Нет… Извините, Веточкин пришел.

    — Пусть заходит.

    Волхв встал из-за стола и подошел к астрономическому большому глобусу в левом ближнем углу кабинета. Мало кто знает, что такие глобусы последние десять лет стали обязательным атрибутом в кабинетах и комнатах отдыха руководителей силовых ведомств и членов правительства. Волхв крутанул тяжелый глобус и с удовольствием стал смотреть, как мимо него проносились созвездия, выполненные из качественных бриллиантов и рубиново-изумрудной крошки. Млечный путь был нанесен на поверхность методом напыления растолченных в пудру алмазов.

    — Я здесь, господин директор, — появился в дверях Тарас Веточкин и доложил: — Прибыл из Анадыря.

    — Да, да, — кивнул головой Волхв, не отходя от звездного шара. — Я знаю, это на Чукотке. Заходи, Тарас, не бойся.

    Веточкин подошел к директору ФСБ и кивнул головой на округленный макет звездного неба:

    — Я такой же в кабинете у Дождя видел и в Эрмитаже.

    — Да нет, — покачал головой Волхв, — там медные и семнадцатого века, а у меня второй век до нашей эры и из метеорного камня, агат двухметрового диаметра. Вот, — он ткнул пальцем в западную окраину Млечного пути, — наша Земля. А теперь ее уже нет на этом месте, хотя со второго века той эры и по наш день всего лишь секунда прошла. — Он слегка повернул голову в сторону Веточкина и спросил: — Слышал еще об одной аномалии в районе Нахапетова?

    — Да, — кивнул головой Веточкин. — Танцующий Шива. Похоже на бред, но посмотреть надо, бред штука опасная.

    — Бред-то он бред, — отошел Волхв от драгоценно-метеорного глобуса, — но нам надо знать подоплеку его возникновения. Так что смотайся к нахапетовской аномалии, заодно Таганрог посмотришь. Он сейчас является центром особо-стратегической промышленной зоны, и мы его курируем. Это, во-первых, а во-вторых, когда вы, то есть ты и Стефан Искра, нащупаете способы внедрения в научную среду подземного комплекса «Янки»? Должны же мы точно знать, что за сюрпризы у них под пустыней Аризона находятся. В конце концов, мы друзья, могли бы и обменяться сюрпризами — они нам, мы им.

    — Стефан может войти в «Янки» и без внедрения, — доложил Веточкин. — Но это боевая акция, скандал, разрыв дипломатических отношений и тому подобное, вплоть до мировой войны.

    — Молодец, — похвалил Волхв Веточкина, — хорошо научился начальству мозги пудрить. «Может войти, но это начало мировой войны», — передразнил он Веточкина и строго посмотрел на него. — Это значит, не может войти. Кстати, вы почему влезли на территорию СВР, со своим ОМ и Стефаном Искрой? Меня из-за вас могут попросить с должности на пенсию. А с другой стороны, — Волхв с недоумением посмотрел на Тараса, — СВР так часто влезает на нашу территорию, что просто уже неприлично затягивать ответный визит.


    — Народ — это фигня. — Сергей Иванович Байбаков отпил из высокого тонкостенного стакана глоток теплого, слегка порозовевшего от выдавленной в него малины молока. — Он был, есть и будет стадом, речь не о народе…

    Напротив Сергея Ивановича сидел человек, к которому он сразу же стал испытывать доверие, ибо угадал в нем родственную душу и, что самое главное, человека своего финансового круга. Собеседник был кряжистым, почти квадратным, лицо, словно высеченное из камня, инкрустировано резкими, глубокими морщинами опыта, надежности и мужества. Он был одет в свободный, кительного покроя, пиджак черного цвета, который, несмотря на грубый военный стиль, стоил не меньше двух тысяч долларов. На столе, возле локтя мужчины, лежала помятая, «из двадцатых годов», фуражка капитана торгового судна. «Люблю таких пиратов бизнеса, — подумал Байбак, — надежный мужик, можно дело иметь». Сергей Иванович чувствовал, что собеседник тоже проникся к нему доверием.

    — Достаточно двух десятков умных организаторов и пятисот хороших исполнителей для того, чтобы с двухсотмиллионным населением, называемым народом, можно было проводить любые эксперименты. Так чем, вы говорите, занимается ваша финансовая группа?

    Байбак хотел застигнуть собеседника врасплох этим вопросом, но тот спокойно поднял на него дружелюбный взгляд и спокойно ответил:

    — Мы за двадцать пять процентов переводим в любую страну любой капитал со стопроцентной гарантией безопасности для капитала и владельца.

    — Да что вы говорите, — скептически хмыкнул Сергей Иванович, ставя на столик стакан. — И кто же гарантирует эту безопасность?

    — Я. — Мужчина встал с кресла и, взяв со стола фуражку, надел ее на голову. — Капитан. Давайте пока не будем ни о чем говорить. Вы, Сергей Иванович, человек серьезный, все равно наведете справки по своим каналам.

    — Конечно, — согласился с Капитаном, Гарольдом Смитовичем Гулько, Сергей Иванович, провожая его до двери своего уютного кабинета. — Конечно, наведу. А вы знакомы с Аскольдом Борисовичем, нашим шефом? Умнейший человек.

    — Нет, — покачал головой Капитан и презрительно усмехнулся, — я с бомжами, даже бывшими, знакомств не завожу.


    Месторождение странного энергетика в виде неправильной дуги расположилось под дном Азовского моря между Таганрогом и Ейском. По этой же дуге государственные нефтяные компании намеревались установить платформы для нефтяных вышек. Пока же действовали только восемь скважин.

    Добыча «бафометина» несколько отличалась от добычи просто нефти. Как и положено, сначала бурилась скважина, на глубину чуть более тысячи двухсот метров. Несмотря на дороговизну такого проекта, для бурения использовались специальные отстреливающиеся сверхпрочные буры и трубы, куда как более крупного калибра, чем при обычном бурении. Затраты оправдывались почти сразу же, прибыль зашкаливала за 500 %. Восемь вышек были установлены на расстоянии полукилометра друг от друга. «Бафометин», в отличие от нефти, несмотря на колоссальную энергонасыщенность, представлял собой желеобразную субстанцию, не проявляющую склонность к фонтанированию. Никакое вытеснение, закачка воды здесь помочь не могли. Действовали по-другому. Отстреливающиеся сверхпрочные буры увлекали за собой в глубь месторождения так называемую «апейронную вибробомбу», внутри которой давление на лабораторное вещество «апейрон», благодаря уникальной разработке академика Богославского, действовало на сжатие при сохранении вакуумности и на волновой выбросообразовавшегося давления 1018 атмосфер при нарушении вакуумности. Это при том, что сейсмобразный эффект взрыва создавало совершенно незначительное наличие «апейрона» в вибробомбе направленно-радиального действия. Только после этого скважина начинала «фонтанировать», выталкивая из себя бесцветные медузообразные комки разорванного страшной силой вибробомбы «бафометина».

    — Фу, какая гадость — запах утренней розы, — мило пошутил лишенный обоняния мэр города Рокотов, присутствующий на открытии «Баф-банка» в Таганроге, поднося к носу пробирку с «бафометином»-сырцом. — Так пахнут только большие деньги, заработанные честным путем.


    В созвездии Большого Пса самая яркая звезда на земном небосводе Сириус, движущаяся к Земле со скоростью семь километров в секунду, соединилась со своим вторым компонентом, белым карликом, Сириусом В, который внутри своего «сверкающего» собрата стал коллапсировать, образовывая сверхплотный объект из выродившейся материи. Во вселенной образовалось новое состояние пространства, имевшее все признаки пространства с возможными проявлениями времени и противоречившее космологической модели нашего Всего, образованного в результате так называемого Большого взрыва, до которого не было ни пространства, ни времени. Этого не заметили астрономы, да и не могли заметить, потому что созданное нами для познания своей вселенной не было рассчитано на рождение новой, образовавшей для себя в центре созвездия Большого Пса глазок, чтобы рассматривать, как расширяется наша вселенная, как удаляются друг от друга наши галактики.

    — Ты знаешь, — оторвался от наблюдения за ночным небом президент астрономического общества розенкрейцеровской обсерватории Масалнк Турбенрогман, обращаясь к своему ученику Крису Вастурци, — я решил выйти из масонской ложи розенкрейцеров. Иисус Христос, оказывается, действительно Бог, а никакой не пророк.

    — Не знаю, — слегка опешил от такого неожиданного предположения Крис Вастурци. — Я голосовал за Машиаха, но против Христа не возражаю, у меня мать еврейка, а сам я серб полушведского происхождения. — И тут же не удержался и съязвил: — Это вы Иисуса Христа в телескоп увидели?

    — Конечно, — с недоумением посмотрел на него астроном. — А разве его можно увидеть как-то иначе?


    Начальник Ростовского УФСБ генерал Веретенников смотрел на своего коллегу по службе, главу Таганрогского отдела УФСБ майора Пчелкина, с не поддающейся описанию авторитетной оторопью в глазах.

    — Если бы я не знал вас так хорошо, как вы меня никогда не узнаете, я мог бы подумать все что угодно.

    Майор Пчелкин только что доложил генералу о принявшем экстремальные формы культе Шивы в среде кришнаитов Таганрога, возглавляемой внештатным сотрудником ФСБ Геннадием Квасиным, которому якобы ночью явился танцующий Шива и возвестил о конце света, сворачивании в рулон мироздания и окончательной остановке всех часов земного шара в девять часов по московскому времени, в августе одного из годов двадцать первого века. Еще Пчелкин доложил, что агент Квасин был настолько убедителен, настолько красноречив, энергичен и коммуникабелен в своих проповедях, что почти каждый третий юноша города, от 14 до 18 лет, выбрил себе голову, оделся в оранжевые одежды и провозгласил себя вестником танцующего Шивы.

    — Они уже исподволь, — доложил Пчелкин, — начинают примерять на себя роль счастливых солнечных мучеников. Звучит красиво, но чем это кончится, я не знаю. Самое интересное, что Квасин по-прежнему намеревается сотрудничать с ФСБ.

    — С нами все сотрудничают, даже те, кто не сотрудничает, — Веретенников нахмурился, — а вот если слишком часто употреблять в одной связке слова «солнце», «счастье», «мученик», это на все сто процентов заканчивается погромами или, наоборот, антипогромными революциями. На мой взгляд, Квасина надо показать психиатру, а Шиве, каким бы он ни был, нужно придать серьезное значение во всех, включая и мистические, аспектах. Совсем недавно точно такой же Шива «протанцевал» перед археологами в районе нахапетовской аномалии. Правда, ученые головы себе брить не стали и о конце света не провозглашали, но заявили, что археология вовсе не наука, а созданное захватившими человечество серыми инопланетянами направление для поиска Великого Ведического Шифра, который позволит серым захватить внутриземное человечество и начать путь не от отца к сыну и внуку как у них, а от Сына к Отцу, как у землян. Одним словом, побросали лопаты, расторгли все контракты с ЮНЕСКО и уехали к себе в Москву. А там всем наплевать, видел ли ты Шиву или человекообразное матерное слово, лишь бы жить не мешал и не сбивался с заданного ритма. Так что, — Веретенников вытащил из ящика стола пистолет и засунул его в карман, — Квасина покажи докторам, в среде «счастливых» разведи агентуру, молодежь, да и все остальные возрастные группы, любят на нас работать. А я по делам в Грозный еду.


    Глава седьмая

    Степа Басенок сидел перед зеркалом в театральной гримерной. Из зеркала на него смотрел губастый мужчина, кудрявый брюнет с наглым лицом жизнелюбивого вымогателя и любимца женщин. Позади него, тоже отражаясь в зеркале, стоял Игорь Баркалов и едва сдерживал смех.

    — Чудесный грим, — с завистью посмотрел на коробку с гримом Гера Капыч, шестидесятилетний театральный гример, — жаль только, что не мой.

    — Да вы его себе оставьте, Гера Капыч, — лукаво свеликодушничал Степа Басенок, — а я, если надо, буду изредка заходить на маскировку.

    Гера Капыч не мог о себе сказать, что он всю жизнь посвятил театральному гримированию, потому что всю жизнь провел в ожидании встречи с уголовным розыском. В 1968 году Гера Капыч, то есть Базлай Сергеевич Шаповалов, был не заметным миру учетчиком склада готовой продукции таганрогского кожевенного завода. Как-то раз он неправильно ориентировал его в пространстве: вместо того, чтобы отправить в братскую Болгарию, он выписал сопроводительные документы в еще более братскую Грузию. Узнав об этом, директор завода сурово посмотрел на Базлая Сергеевича, открыл сейф, достал оттуда паспорт и протянул его подчиненному:

    — Держи. Недавно у нас один прикомандированный из Казахстана утонул. Смотри, — он показал Базлаю Сергеевичу на фотографию, — вылитый ты. Прописан в степи под Карагандой в юрте номер восемь по ходу южно-восточного ветра — зимой и северо-западного — летом. Вот тебе пять тысяч и десять накладных на отгрузку со склада сырьевой лайки для отправки в Польшу. Оформляй их, подписывай, бери деньги и ударяйся в бега, я на тебя в розыск подам.

    Базлай Сергеевич убежал в Ленинград и двадцать пять лет, под видом обаятельного казаха Геры Капыча, проработал сначала помощником гримера, затем гримером, а затем и главным гримером на студии «Ленфильм», где и проживал в павильоне для экзотических съемок среди картонных пальм. К старости он потерял страх и вернулся на родину. Издали посмотрел на свою жену и двух тридцатипятилетних сыновей, сплюнул и пошел сдаваться в уголовный розыск.

    — Да тебя никто не искал, придурок старый, — любезно сообщили ему в уголовном розыске. — Да и вообще, знать не знаем такого, пошел отсюда.

    Но все-таки кое-что выяснилось. Помог Самсонов.

    — А-а, ну да, помню. Хотели сначала тебя посадить, но посадили директора. Он молодец, тебя не подставил, в смысле подставил, конечно, но неудачно, пришлось самому сесть. Тебя искали в Казахстане, но разве там кого-нибудь найдешь среди казахов, так и бросили.

    Самсонов неожиданно для себя проникся судьбой русского кожемяки, ставшего казахом и театральным гримером высшего класса. Он снял трубку, позвонил директору театра и выяснил, что тот спит и видит в штате своего театра гримера, гримировавшего саму Алису Фрейндлих и самого Басилашвили.

    — А где он жить будет? — напористо поинтересовался Самсонов.

    — Найдем! — пообещал директор театра.

    Так Гера Капыч остался казахом и стал жить в бывшей дворницкой таганрогского театра имени Чехова, работая там же гримером и чувствуя себя по гроб жизни обязанным уголовному розыску.

    — В Питере, но сути, — объяснял он любопытным, — холодно, да и «Ленфильм», по сути, — настаивал он, — гикнулся.

    — Ну, Степа, — сказал Игорь Баркалов, — ты теперь альфонс и шулер в одном лице. Тебя же интеллигентные женщины по библиотекам и филармониям затаскают.

    — Ну уж нет. — Степа Басенок с удовольствием рассматривал себя в зеркало. — Я сам себя лучше по кабакам затаскаю.


    Переживания и страхи Мурада Версалиевича закончились сразу же после того, как он пришел к мысли: «Три миллиона денег заработаю и продам бизнес, даю слово». Дал он слово себе и какой-то, абсолютно ему не ведомой, силе, видимо, имеющей полномочия бестелесного нотариуса…

    Дело в том, что Шлыков, которому Мурад Версалиевич неосторожно предоставил долю в своем бизнесе, сразу же после того, как впервые в жизни подержал в руках пачку стодолларовых банкнот в количестве пятидесяти тысяч, моментально пришел к мысли, что все это время, сорок семь лет прожитой жизни, его нагло и подло обманывали. Он почти мгновенно превратился в прагматика, понял современные веяния, перестал осуждать Чубайса за приватизацию и США за двойные стандарты в политике. Метаморфоза была потрясающей.

    В провинции главврач психиатрической больницы воспринимается почти так же, как и пациент этой больницы, которого по какому-то странному недомыслию надо считать образованным человеком, принимать в обществе и здороваться при встрече. Шлыков был не такой. Он сколотил при больнице банду санитаров, вел интенсивную переписку с Союзом психиатров СНГ, поддерживал связи с ветеранами советской психиатрии. И эксплуатировал больных на полную катушку. Вскоре больница приобрела вид секретного коттеджа, спаренного с военной и такой же секретной лабораторией. Мощный высокий каменный забор окружил Дарагановский психиатрический стационар. По его периметру была натянута колючая проволока. Внутри, на территории, возникли две сауны, на стене больничного корпуса появилась несанкционированная мемориальная доска: «Здесь жил, творил и умер художник-археологист Леня Светлогоров, автор картины „Черный квадрат Малевича. Вид сзади“, которую приобрела Французская республика и выставила в Лувре». Все чаще и чаще к Шлыкову стали наезжать из Союза психиатров, в саунах больницы были замечены ученые-медики из НИИ судебной экспертизы имени Сербского. Мурад Версалиевич ужаснулся, когда узнал, что в среде профессиональных психиатров бывший директор ДК железнодорожников котируется как «грамотный и опытный психиатр». Впрочем, «Наука против приворота» давала солидный доход, и Мурад Версалиевич перестал ужасаться. Схема была отлаженной и по большому, впрочем, как и по малому, счету преступной: заказ клиентки на возвращение мужа, любовника, захват объекта, помещение объекта в стационар, медикаментозная блокада, фармацевтическо-спецслужбовское гашение памяти у объекта, временная импотенция объекта и возвращение его к разлучнице. Через некоторое время дама покидает не способного на любовь мужчину, а все остальные женщины, впрочем, как и мужчины, обходят его стороной, пока не приходит законная жена или преданная любовница и не уводит его домой, выхаживать, водить к докторам, то есть к одному доктору Левкоеву, который делает объекту инъекцию «витаминчика», и все в порядке — любовь и секс торжествуют.

    Все бы ничего, но богатые дамы все как-то запутали своими деньгами в деятельности салона белой магии. Они чаще указывали не на ушедшего мужа или друга, а на приглянувшегося чужого, до этого знать не знавшего их мужчину, и «Наука против приворота» за триста тысяч рублей бросала его к их ногам. Если возникала необходимость, процесс повторялся несколько раз, пока несчастный плейбой не смирялся в объятиях богатой женщины, теряясь в догадках, благодаря медикаментозной системе «Шлыков-Хрущ-Левкоев», почему у него ни с кем не получается, а с дамой постбальзаковского возраста, невесть откуда свалившейся на его голову, все как во времена гиперсексуальной юности.


    — Значитца, так, — Игорь Баркалов внимательно взглянул на себя в зеркало, — я не китаец.

    В кабинет оперуполномоченных тихо вошел Николай Стромов, сел за свой стол, и, достав из кармана литровую бутылку виски «Белая лошадь», коротко сообщил Игорю:

    — Эта взятка была дана мне во время исполнения мною служебных обязанностей, и я ее взял.

    — Ай-ай, — покачал головой Игорь и взял бутылку за горлышко, разглядывая этикетку. — Как тебе не стыдно, Коля? Ладно, — он понес бутылку к сейфу, — изымаю как вещдок. — Открыв сейф, поставил туда бутылку и, пока опомнившийся Стромов мчался к нему, переворачивая стулья, закрыл его. — Ша! — осадил он подбежавшего оперативника. — Никуда не ускачет твоя лошадь, это потом. Сегодня вечер большой охоты, ловим крокодила на живца. Живцом, — Игорь поднял указательный палец вверх, — назначен старший инспектор уголовного розыска Басенок.

    — Да его весь город знает, — скептически хмыкнул Николай Стромов, — какой из него живец.

    — Такого Степу город не знает, и вообще. — Игорь достал из кармана ключи, открыл сейф и, вытащив оттуда два стакана и полбутылки водки, уточнил: — Выпить надо.


    Екатерина Семеновна Хрущ встречала в офисе центра «Семьи и брака» клиентку, от которой за версту несло большими деньгами и высоколиквидной сексапильностью. О встрече они условились заранее, дама хотела вернуть в свои объятия ушедшего от нее к другой мужчину, которого она охарактеризовала как «кристаллообразного долгоэрегированного мачо, на которого никаких денег не жалко». Екатерина Семеновна была опытной женщиной с психиатрическим уклоном, и поэтому ее что-то смущало в клиентке. От таких мужчины не уходят никогда, тем более в хронически эрегированном состоянии. Она усадила клиентку в кресло напротив себя, приказала секретарше приготовить кофе и взглянула на монитор компьютера. Увидев там лаконичный лозунг «Да!», она отбросила все свои тревоги и превратилась в саму любезность. Таким образом Левкоев сообщил ей из своего кабинета, что клиентка произвела полную предоплату — сто тысяч долларов за секретность, точность и гарантированность выполнения.

    — Можете не сомневаться, Скорика Мунаковна, — солидно и авторитетно уверила клиентку Екатерина Семеновна. — Этот барбос через две недели будет стоять перед вами на четвереньках и выполнять все ваши желания, млея от восторга. Данные и фото вы приготовили, как уговаривались? Мы хотели бы видеть вашего барбоса в профиль и фас.

    — На четвереньках я его не хочу видеть, — брезгливо покривилась женщина, — лучше мертвым, а еще лучше — пусть возвращается ко мне таким, каким ушел. Если у вас это получится, моя душечка, — женщина вдруг наклонилась вперед и потрепала Екатерину Семеновну по начавшему проявляться второму подбородку, — то я вам лично выдам премию в такую же сумму, что уже заплатила.

    — Хи-хи-хи, — от неожиданности захихикала Екатерина Семеновна, но тут же взяла себя в руки и сделала ответный ход, тоже перегнулась через стол и энергично потрепала леди за куда более эстетичный подбородок. — У нас все получится, доченька, — ласково уверила она ошеломленную ее выпадом женщину. — Я даже знаю, куда потрачу эти, так кстати идущие мне в руки, сто тысяч долларов. Я куплю себе красную «фелицию».

    — Дай-то Бог, — восхищенно посмотрела на нее дама и, потрогав себя за подбородок, как это делают мужчины, пропустившие удар, уточнила: — А за мной не заржавеет, получите сполна.


    Скорика Мунаковна на самом деле не была Скорикой Мунаковной. Майор Шифра Евгеньевна Щадская была двоюродной сестрой Капитолины Витальевны Щадская и старшим оперуполномоченным ростовского уголовного розыска, расследующей смерть журналиста из «Ночной газеты» и странную аккордность несчастных случаев со смертельным исходом вокруг его трупа…

    Электронную почту центра «Семьи и брака» начали просматривать еще до убийства журналиста. Оперативники отдела «Р» проверяли деятельность всех центров такой направленности в регионе, и центр Мурада Версалиевича Левкоева не стал исключением. В первую очередь, это было связано с тем, что людей, собирающихся за деньги помогать другим людям, необходимо проверять как можно чаще, ибо сама постановка такого вопроса несет в себе классические элементы мошенничества. Во вторую очередь, проверка центров и прочих салонов, с магическим и психологическим уклоном, носила сугубо прагматический характер, в этой проверке первую скрипку играла налоговая инспекция, а уголовный розыск, как говорится, был на подхвате, ибо бизнес на магии невозможно представить без ухода от налогов и дачи взяток должностному лицу.

    Шифра Евгеньевна помнила тот момент, когда, зайдя на сайт центра «Семьи и брака», она увидела, что кроме обычной услуги была еще одна подловато-прогрессивная, носящая вывеску «Наука против приворота». Шифра Евгеньевна, один из лучших оперативников Ростовской области, кончиками пальцев, соприкасающихся с клавиатурой, почувствовала за этой вывеской преступление и с этого момента приступила к более детальной проверке таганрогского центра «Семьи и брака», да и вообще всего пользующегося услугами компьютера Таганрога.


    — Красота и внешность, — Шлыков был одет в мечту своей юности, белый костюм за две тысячи триста пятьдесят долларов, который приобрел у режиссера, известного в узком кругу профессионально-глубокомысленных кинодокументалистов, — в женщине третичны, душа на первом месте…

    Шлыков стоял на палубе новенькой шестиместной белой яхты, купленной им у вдовы недавно уехавшего и не вернувшегося из Нью-Йорка директора таганрогского пивзавода за восемьдесят пять тысяч долларов.

    — На втором месте, само собой, у женщины должна быть чувственно-артистичная тяга к мужчине и домашнему очагу. — Он резко повернулся к своей собеседнице и от неожиданности чуть не упал за борт. На месте девушки, к которой был обращен его монолог, в шезлонге сидела Екатерина Семеновна Хрущ, до этого дремавшая в каюте, и с пониманием смотрела на него.

    — Юная дама ушла к себе в каюту, — объяснила она бывшему директору клуба железнодорожников и нынешнему главврачу психиатрической больницы Дарагановка, — а я вот вышла подышать воздухом. Шлыков, — Екатерина Семеновна окинула партнера скептическим взглядом, — ты в этом костюме похож на ананас в марле, хотя бы причесался, что ли. Или это у тебя не волосы, а свежая поросль кустарниковых рогов?

    — Ну, в чем дело? — наконец-то пришел в себя Шлыков. — Что надо?

    — Мне ничего не надо, — печально улыбнулась Екатерина Семеновна, подставляя лицо легкому вечернему бризу, — кроме уютно-обеспеченной старости. А посему готовься, Шлыков, к работе, которая тянет на пятьдесят тысяч. Купишь себе артистично-чувственную женщину на эти деньги, с первичными признаками души и с третичным совершенством лица и зада. Она будет готовить тебе борщ из водорослей, стирать раз в месяц твой носовой платок и сушить его на твоих рогах.

    — Оставь в покое мои виртуальные рога. — Шлыков оперся о борт яхты. — Все прекрасно, а с Леной у нас серьезно, мы любим друг друга. Давай лучше о деле.

    — Давай, — легко согласилась Екатерина Семеновна, покидая шезлонг, — поговорим. Видишь эту рожу? — Она вытащила из сумочки фотографию. — Надо его вернуть в постель одной тусовочной лав-щепке, с ярко выраженными третичными и конкретно — вторичными половыми признаками.

    — Знаю я эту рожу. — неожиданно заявил Шлыков, внимательно разглядывая фотографию. — Это наш бывший, сейчас мы таких не берем, пациент, офицер-десантник, воевал в Афгане. У него, по-моему, блочный психоз, он глаза себе завязывает платком и видеть никого не хочет.

    — Дай сюда, — смутилась Екатерина Семеновна, выхватывая фото у Шлыкова. — Это не та рожа, это мой садовник на трудовую книжку фото принес. Вот, — она сунула в руку Шлыкова другую фотографию, — это нужная рожа.

    — Это еще не рожа, — Шлыков с некоторой опаской посмотрел на свою бывшую начальницу, — это еще ваш садовник, но только голый и ниже пояса, лица не видать.

    Шлыков и сам стал пороть чушь, настолько его испугало выражение, появившееся в глазах Екатерины Семеновны.

    — А я что говорю, — выхватила она фото из рук коллеги и партнера. — Это новые трудовые документы по найму, фото во всех ракурсах.

    Екатерина Семеновна нервно хихикнула и неожиданно для себя и Шлыкова пихнула его обеими руками в грудь так, что тот улетел за борт.

    — Караул! — облегченно закричала она во весь голос. — Человек за бортом!

    И сняв с борта спасательный круг, швырнула его прямо на вынырнувшего и отфыркивающегося Шлыкова, ничуть не беспокоясь за него. Таганрожцев можно обвинить в чем угодно, но только не в неумении плавать.

    Экипаж и гости яхты «Единственная», услышав клич Екатерины Семеновны, выскочили на палубу. Если быть точным, то экипаж — штурман, рулевой, моторист и ответственный за ветер в парусах в одном лице — палубу не покидал, а находился в рулевой рубке. «Экипаж» высунулся оттуда и крикнул Екатерине Семеновне:

    — Эй ты, тетка психиатрическая, зачем хозяина за борт выпихнула?

    Это был старый браконьер, старый моряк, хронически непредсказуемый и навсегда обрусевший грек Петя Апостолаки.

    — Помолчи, Петр, — крикнула ему в ответ Екатерина Семеновна и посоветовала: — Стопари машину, я же крикнула, что человек за бортом.

    Петя Апостолаки кроме того, что был бывшим греком, моряком и браконьером, был еще и местным жителем села Дарагановка, постоянно, при всех сменах персонала и начальства, работающий завхозом в загородной психиатрической больнице.

    — Вот я тебя ужо изумлю, стерва, — вспомнил пастушье детство глуховатый рулевой. — Спихнула мужика в море и довольна, как огурец в маринаде. — Он даже не оглянулся в сторону хозяина, который красно-белой точкой спасательного круга удалялся далеко в море.

    Шлыков лежал спиной на безмятежности азовского штиля, смотрел на возникшую в еще светлом небе вечернюю звезду и грустно думал: «Вот и я, как эта звезда, могу загреметь лет на десять в тюрьму, и прости-прощай, жизнь молодая».

    — Да ты, девка, не грусти! — продолжал веселиться завхоз, моряк и грек психбольницы Дарагановка, обращаясь к гостье, вышедшей из каюты на палубу. — Мой хозяин, ты не смотри что пузатый и лысый, из любой передряги выплывет, — орал рулевой, по большой дуге разворачивая яхту к месту выпада Шлыкова в море. — Таких не топить, а расстреливать надо на месте, хорошие люди не должны так долго жить.

    Сбавив ход, яхта плавно и почти нежно подплыла к невозмутимо поджидающему ее Шлыкову, а Лена Баландина, гостья яхты, сестра погибшей от рогов троллейбуса Светы Баландиной и мимолетная подруга Саши Углокамушкина, пристально взглянула на пятидесятилетнего обрусевшего Посейдона и впервые в жизни по-настоящему почувствовала яростную, циничную страсть самки к опытному самцу.

    — Такси заказывал, Александрыч? — поинтересовался морской извозчик у Шлыкова, наблюдая, как Екатерина Семеновна сбрасывает веревочный трап. — Ты только, прежде чем Катюху в рыло начнешь гвоздить, семь раз до тысячи в уме посчитай.

    — Ну да, — с жалостью посмотрела на Петю Екатерина Семеновна, — он и до пяти не успеет сосчитать, как я ему вязы на шее скручу.

    — Все что имеет смысл, на самом деле — бессмысленно, — изрек Петя Апостолаки, с интересом наблюдая, как Шлыков с огорчением рассматривает свой серый, некогда белый костюм. — Жизнь вообще бессмысленная штука без неожиданного падения в море, — назидательно произнес он и, равнодушно взглянув на Лену Баландину, посоветовал ей: — А ты отойди от рубки, не пялься на рулевого, у него аллергия на баб.

    — А я не баба, — ничуть не обиделась Лена Баландина, — я женщина, а они для тебя уже давно в прошлом…

    — Лена! — позвал ее Шлыков. — Захвати в каюте бутылку коньяка и стакан, а то я озяб что-то. Ну, — виновато посмотрел он на Екатерину Семеновну, — нашла фотографию клиента?

    — Нашла. — Хрущ протянула ему цветную фотографию. — Он сейчас в доме отдыха «Красный десант» отдыхает и каждый день в город приезжает, пляски брачного марала вокруг нашей шоколадки Любочки Кракол совершает.

    — Пятьдесят тысяч зелени, да? — облизнул губы Шлыков. — Здорово! Я его скоро, завтра то есть, и начну возвращать под каблук женушки. Надо же, — он еще раз посмотрел на фотографию и покачал головой, — за такое мурло и пятьдесят тысяч зелени…

    — Санечка, у тебя в шкафчике не коньяк в бутылке, а розовый пятновыводитель. — Гибкая юная Леночка встала между Шлыковым и Екатериной Семеновной, держа в одной руке бутылку, а в другой узкий стакан. — Будешь пить?

    — Прелесть, — умиленно-похотливо заулыбался Шлыков, — шутница прекрасная. Из твоих рук я готов пить даже авиационный керосин.

    — Держи, Санечка. — Леночка плеснула в стакан на два пальца из бутылки. — Я не хочу, чтобы ты пил керосин.

    — Пардон, — расшаркался перед Екатериной Семеновной и Леночкой Шлыков, предостерегающе подняв указательный палец. Он опрокинул в себя жидкость, поперхнулся и, выкатив глаза, сиплым голосом спросил у Лены Баландиной: — Что это, дорогая?

    — Пятновыводитель, — с удивлением посмотрела на него Леночка, — я же тебе говорила.


    Глава восьмая

    Девятый, десятый и одиннадцатый модули, выведенные на орбиту американской стороной, по сути были сердцем МХК «Хазар». Они представляли собой сегментарные автономии яйцевидной формы, наполненные антимолекулярным лабораторным веществом трех спиралевидных полярностей. Модули «Харон-А», «Харон-Б», «Харон-В» на самом деле являлись компонентами двигательной системы МХК, и в их обязанности входило в нужный момент включить, точнее, разбудить, хроногиперболизированный ускоритель, который по идее его создателей должен был одним «броском» швырнуть «Хазар» на орбиту Юпитера и сразу же «уснуть», предоставив противостоять притяжению гиганта обычным, на «бафометине», двигателям. Было одно «но» — никто не знал, насколько сильным и точным будет «бросок», исполненный хроногиперболизированным ускорителем…

    — И все-таки, — президент США, пригласивший на коктейль в Белый дом ведущих конструкторов комплекса «Янки», обратился к Джону Карри, только что официально назначенному пятым членом экипажа и первым заместителем Даниэля Хильсона, — каким образом хроноускоритель, являясь сутью двигательной системы «Хазара», получил статус «машины времени», принцип действия которой никто не может объяснить?

    — Видите ли, сэр, — издалека и почтительно начал объяснять Джон Карри, — все дело в созданных нами искусственных световых молекулах и в двойных атомах водорода. При расщеплении одного атома происходит энергетическое оплодотворение другого, так называемого «лояльного», который, в свою очередь, синтезируется в первом «диком» атоме, таким образом позволяя нам влиять и управлять процессом, когда заранее внедренные искусственные молекулы света начинают расти в геометрической прогрессии, что создает предпосылки к увеличению скорости света в порядковые разы, без рассеивания и отрыва от источника.

    — Это что, — президент несколько растерянно посмотрел на Джона Карри, — похоже на политику Соединенных Штатов Америки в Европе и России?

    — Да, — обрадовался подсказке высокопоставленного американца Джон Карри, — очень похоже. Постоянное осуществление термоядерного гипервзрыва, сдерживаемого потоком постоянного усиливающегося и развивающегося света направленного действия с непредсказуемыми последствиями.

    — Черт! — восхитился президент США, с гордостью глядя на гражданина своей страны. Он повертел головой по сторонам, желая поделиться своим восхищением еще с кем-нибудь, и, увидев проходящего мимо Чигиринского, с чересчур полным для Америки и официального коктейля стаканом виски в руке, окликнул его:

    — Как вы думаете, равви, что Америка обнаружит на Юпитере?

    — Я думаю, — решил польстить главе временно дружественного для него государства Ефим Яковлевич, — то же, что и всегда — любовь простых юпитерианцев, рынки сбыта и окончательный хеппи-энд.

    — Нет, — огорчился глава Белого дома и виновато посмотрел на Джона Карри, — у Чигиринского лучше ничего не спрашивать. Фактически, он всех американцев, и меня в том числе, обозвал дебилами.

    — Я протестую, — без особого энтузиазма запротестовал Чигиринский. — Я достаточно опытный раввин, но с Юпитером почти не знаком. Так, — Чигиринский повертел кистью руки в воздухе, — лишь в общих чертах. А ведь действительно, что Америка и примкнувшая к ней Россия хотят найти на Юпитере?

    — Ну, — неуверенно забормотал президент и честно признался: — Я не знаю.

    — Вот это меня и умиляет в людях. Не знают, а лезут. Вы понимаете, — Чигиринский посмотрел на президента Соединенных Штатов Америки, — всегда лезут и всегда не знают, куда и зачем.

    — Ну почему же, — решил помочь президенту Джон Карри, — мы знаем, зачем и почему «Хазар» полетит на Юпитер.

    — А ты бы лучше помолчал. Ты, Джони, хотя и талантливый, даже можно сказать великий ученый, но так до сих пор и не понял, что разум действует только на своем, строго и жестко ограниченном пространстве, в бесконечности ему делать нечего, там вотчина внеразумного и вечно чистого.

    — Равви, я так и не понял, — вмешался в разговор президент, снимая с подноса подошедшего официанта бокал с шампанским, — вы разве против полета на Юпитер?

    — Напротив, — с удивлением посмотрел на него бывший одессит, бывший киевлянин, бывший москвич и директор московского планетария, — я всем, даже таксисту, который подвозил меня сегодня утром, говорю, что Америке встречи с Юпитером не избежать, хочет она этого или не хочет.

    — Ну вот, — уныло взглянул на Джона Карри президент. — Я же говорю, что он издевается над нами.


    Именно в тот день, когда с космодрома Байконур взлетел могучий «Протон-Сварог», выводя на орбиту двенадцатый, спально-бытовой модуль «Москва», который должен был через два дня состыковаться с точно таким же по назначению тринадцатым модулем «Вирджиния», именно в этот день был похищен заказанный центру «Семьи и брака», точнее, его дочерней фирме «Наука против приворота», клиент, Степа Басенок, которому до чертиков надоело работать «живцом» и гримироваться. Поэтому он вполне радостно воспринял тот факт, что его сразу после выхода из рейсового автобуса, курсировавшего между Таганрогом и домом отдыха «Красный десант», схватили, профессионально скрутили, впихнули в салон микроавтобуса и уже там отключили, сделав инъекцию какого-то быстро и сильно действующего снотворного. Когда Степу хватали, крутили и впихивали, он успел заметить, что все это видели Игорь Баркалов, Николай Стромов, с двумя оперативниками из первого отделения УВД, Шифра Евгеньевна Шадская, прогуливающаяся по аллее рука об руку с Екатериной Семеновной Хрущ, контролирующей проведение захвата со стороны и прихватившей с собой клиентку, чтобы не произошло путаницы с объектом, как это случилось три месяца назад. Тогда «шлыковцы» взяли объект, обработали, вернули в семью, а выяснилось, что это другой мужик, прекрасный семьянин, отец двух малолетних детей, любящий муж, вышел из дома в магазин за батоном и попал в секретные палаты психиатрической больницы Дарагановка. Заказчица было возмутилась, потребовала возвращения денег или настоящего мужа, но затем как-то быстро привыкла к чужаку, «вылечила» его от импотенции у доктора Левкоева и при полном непротивлении со стороны мужчины оставила у себя жить в окружении дорогостоящего комфорта.

    — С ним ничего не случится? — взволнованно спросила «Скорика Мунаковна» у Екатерины Семеновны. — Я же все-таки люблю его за безотказную кристаллообразность эрегированности.

    — Лишь только временная и полезная для здоровья консервация, милочка, — похлопала ее по руке Екатерина Семеновна. — Короткое воздержание полезно и быку, и Юпитеру.


    Модули «Москва» и «Вирджиния» представляли собою каплеобразные высокотехнологические емкости, двадцати метров длины каждая, и тысяча пятьсот двадцать кубических метров внутреннего объема на двоих. Стыковочные узлы «Ручеек» делали модули нерасторжимыми с космической субмариной, модулем «Океан», придавая ей форму плавниковой законченности. Эта композиция, модуль «Океан» и прильнувшие к его бокам модули «Москва» и «Вирджиния», была как бы отдельным космическим кораблем внутри МХК и, судя по всему, конструкторы «Хазара» не собирались ограничиваться им одним. В макете МХК «Хазар» выглядел как пчелиные соты, расположенные внутри сплюснутой с боков буквы «О». Именно такой формы, по мнению Клэр Гатсинг, был космический корабль, потерпевший аварию на Земле в начале двадцатого века и более известный землянам под названием «тунгусский метеорит». Поверх космической «О» установили поточно-импульсарный стержень оповещения, который мог вращаться словно стрелка компаса по окружности МХК, а также втягиваться внутрь, делая «Хазар» похожим на пчелиные соты.

    Выведение на орбиту двенадцатого и тринадцатого модулей совпало с вхождением в отряд юпитерианских астронавтов двух новых членов, протестированных научными комиссиями ФСБ и ЦРУ, затем утвержденных нижними и верхними палатами России и США, президентам двух стран оставалось лишь подтвердить это при встрече на высшем уровне, и два астронавта, Лют Ходаков (США) и Валентин Александров (Россия), получили статус национальных героев своих стран, в частности, и земного шара. В общем, Лют Ходаков и Валентин Александров характеризовались очень просто: выдержанные, умные, смелые, коммуникабельные, превосходные специалисты. Здоровые дети, красивые верные жены, служба в спецотделах, готовность принимать и выполнять специфические решения в экстремальных ситуациях. Стандартно киборгизированные и вообще превосходные во всех отношениях два статик-раба.

    — Интересно, коллега, — президент России посмотрел на президента США, — а что будет с людьми, когда мы научимся киборгизировать их на восемьдесят процентов?

    — Ооо, — мечтательно протянул глава Белого дома, — как говорил один русский поэт, жить станет лучше и веселее, в смысле все будет о’кей.


    Полковник Хромов как-то вяло посмотрел на Стронгина, затем перевел взгляд на командира «Мурены» капитана первого ранга Филиппова и ошарашил их утверждением:

    — Это вовсе не планктон, это цивилизация илли, оплодотворяющаяся от звездного вещества апль. В одном кубическом миллиметре этого вещества столько же энергетики, сколько в одном квадратном метре Абсолюта, она равна взрыву сорока триллионов ядерных бомб, но эта энергия самодостаточности, илли ею питается.

    — Всё, — вывел резюме командир подлодки, — прерываем исследование, возвращаемся на «Китеж», а вы Стронгин, — сурово произнес Филиппов, — пойдете под суд за то, что допустили к микрокорспукляру человека без защитного шлема. Я был против включения в состав экспедиции представителя МВД, фактического дилетанта. Следующей фазой у полковника будет полная потеря памяти. Так что и микрокорспукляр не панацея от планктона.

    — Да не суетись ты, Алексей Алексеевич, никакой амнезии у меня не будет. У меня с илли контакт по дружбе, это вы их изучали, а я просто общался с ними, можно даже сказать, анекдоты рассказывал. Они все, что связано с нами, Землей, космосом и бесконечностью, воспринимают как анекдот. Их ничего, кроме самих себя, не интересует, и они достигли в своем идеальном эгоизме абсолютного успеха. Понимаете, — восхищенно покачал головой Хромов и хлопнул себя рукой по коленке, — Млечный путь, наша вселенная погибнут, а они, шельмецы, останутся!

    — Ладно, — Филиппов поднялся, — возвращаемся на «Китеж». Помните, Стронгин, это нарушение контракта, американцы спросят с нас по шестинулевому уровню за прерывание исследований.

    — Да никуда мы не возвращаемся, Алексей Алексеевич, — попытался успокоить его Хромов. — Слышите? — Он поднял палец и прислушался: — Сейчас будет…

    Филиппов и Стронгин тоже невольно замерли, прислушиваясь, и тут же вздрогнули, а Филиппов поспешно выскочил из научного отсека и побежал к себе на «мостик», ибо субмарина наполнилась звуковыми и световыми сигналами тревожного оповещения…


    — Бесполезно, — чуть ли не всхлипнул штурман, капитан второго ранга, доктор технических наук, конструктор «Мурены», — мы превратились в подводную бочку, будь проклят шестьсот шестьдесят шестой квадрат и иже с ним.

    — То есть, все мы, — сухо произнес Харио Групп, американский немец, физик, напросившийся в экспедицию ради испытания одного из упрощенных аналогов визуального экрана модели «Рубикон».

    В командирской рубке собрались почти все иностранные ученые «Мурены», офицеры-«касаточннки» находились на своих рабочих местах и внешне ничем не выражали своего отношения к происходящему. Здесь же присутствовали Хромов и Стронгин.

    — Двадцать узлов в час, — доложил штурман. — Двигательная система не в состоянии замедлить скорость, необходимо ее отключить, командир, — обратился он к Филиппову и коротко обрисовал ситуацию: — Перенапряг.

    — Отключай, — согласился Филиппов.

    «Мурена» попала в какое-то мощное придонное течение, которое сорвало ее с курса и подчинило своему стремлению. Сверхмощные турбины субмарины потерпели полное поражение. Странное, не занесенное ни в одну навигационную карту течение не обратило на их усилия никакого внимания. Оставалось уповать лишь на крепость корпуса, систему жизнеобеспечения и помощь с любого, считая небесный, верха.

    — Невероятная вязкость воды за бортом, — доложил Филиппову бортовой штурман. — Такое ощущение, что мы двигаемся внутри трубопровода, по которому под большим давлением прокачивается мед. Семьдесят пять узлов в час! — Штурман вытер пот со лба и растерянно произнес: — С этой скоростью мы погружаемся, и наши полностью исправные приборы показывают, что мы находимся на несуществующей в мировом океане глубине — пятнадцать тысяч метров.

    После слов штурмана визуальный экран «Рубикон», как бы доказывая превосходство научной мысли над таинственной экстремальностью, щелкнул и осветился ровным ярко-голубым светом…


    — Майн Готт! — Харио Групп левой рукой подергал ворот свитера, словно он сдавливал ему горло, и, шагнув к визуальному экрану «Рубикон», проговорил взволнованным голосом: — Он все-таки сделал это — пробил капсулу настоящего времени.

    — Какая разница, — нервно облизнул губы микробиолог Кейзи Редж, — если скоро нас не будет на свете.

    Стронгин. Филиппов, весь ученый интернационал «Мурены» и полковник Хромов видели, как с экрана «Рубикона», подслеповато прищурив глаза, вглядывался в их лица седобородый и мудроликий человек в монашеском одеянии, что-то беззвучно и быстро шепча губами.

    — Молится, — пояснил Хромов с тревогой глядящему на него Стронгину и, чтобы окончательно его успокоить, уточнил: — На сербском. Аминь, одним словом.

    — Я ничего не понимаю. — Штурман с недоумением посмотрел на командира «Мурены». — Мы на глубине тридцать пять тысяч метров. Может быть, мы не погружаемся, а взлетаем?

    — Может быть, — попытался успокоить офицера каперанг Филиппов, — еще немного, и зашагаем по пыльным тропинкам далеких планет…

    — Под килем еще примерно сотня километров воды, напоминающей масло, — раздался по связи голос командира водолазной группы «касаточников» капитана 3-го ранга Титоренко. — Пора переодеваться в чистое белье, нас засосало в нефтепровод…

    В капитанской рубке наступила тишина, в которой особенно проникновенно и завораживающе прозвучал голос полковника Хромова:

    — Херня все это, жить будем, вот только не совсем понятно, в каком веке…


    Глава девятая

    Контанио Джидо, конгрессмен и хозяин более половины солидных изданий США, а на самом деле дзог низшей, предварительной ступени, исподлобья взглянул на главного редактора «Вашингтон-Пост» и спросил у него:

    — Так что, вы говорите, сумел добыть ваш самый пронырливый и талантливый корреспондент?

    — Сенсация! — уже в который раз во время беседы возбудился главный редактор. — Секретный видеофильм об экстренном совещании в Национальном Аэрокосмическом Агентстве. Там говорилось о том, что на Марсе обнаружены сооружения искусственного происхождения. На мой взгляд, самое сенсационное то, что на этом совещании были продемонстрированы снимки, которые скрывают от общественности и прессы уже черт знает сколько времени. Это снимки 1994 года с межпланетного зонда «Клементино», выполнившего с близкого расстояния более миллиона изображений Луны с различным разрешением и в разных частях спектра, от ультрафиолетового до инфракрасного, и снимки с межпланетного зонда «Марс Патфиндер», доставившего в июле 1997 года вездеход «Содзорнер» на Марс. Но самое главное — последние снимки с межпланетного зонда «Марс Глобал Сервейр», который с сентября 1997 года и до сей поры продолжает работу на орбите по составлению карты марсианской поверхности…

    — Знаете что, — возмутился Контанио Джидо, что-то стряхивая правой рукой с лацканов пиджака, — не брызгайте слюной, пожалуйста, к черту ваши эмоции. Луна, Марс, — пренебрежительно произнес он, — должны занимать ум американца лишь во время высоких темпов роста инфляции, безработицы и уличной преступности. Сейчас же в стране период экономического благополучия, и мы должны убеждать американцев в том, что если жизнь на Марсе и возможна, то лишь после того, как там побывает Ева с лейблом «Маде ин США» на заднице и точно такого же качества Адам. В общем, — вдруг резко успокоился Контанио Джидо, предварительный дзог Оул, — никаких сенсаций с Марса. Наши граждане будут оскорблены, что жизнь на других планетах возникла без их участия, тем более что Марс я хорошо знаю, регулярно просматриваю рекламные буклеты в журнале НАСА «Маринер Глобал». Сами посудите, какая там, к черту, жизнь и искусство архитектуры, если даже потухшие марсианские вулканы достигают высоты двадцать семь километров, а это, как-никак, самая высокая гора в Солнечной системе?

    — Я понял, — огрызнулся главный редактор «Вашингтон-Пост», — что вы обнаглели и охамели. Пресса в Америке свободная, и я пока еще главный редактор, поэтому опубликую все подробности об этом совещании в НАСА.

    — Успокойтесь, ради Бога, успокойтесь, Аллен, — засуетился Контанио Джидо. — Зачем так много злости и неповиновения? Сейчас мы все устроим, — он нажал кнопку вызова. — Как, вы говорите, зовут корреспондента, доставшего видеопленку? Надо его пригласить сюда для обсуждения формы подачи материала.

    — Гай Джеффери Лин, — ответил главный редактор. — И не пытайтесь меня переубеждать, я профессиональный журналист, а вы всего лишь мешок с деньгами…

    — Вот его, — предварительный дзог Оул указал пальцем двум возникшим в кабинете неприметным мужчинам на Аллена Гульотта, — оттащите в дальний конец этажа и выбросьте без лишнего шума из окна.

    — Я… — стал приподниматься в кресле Аллен Гульотт, но тут же один из мужчин перекинул его через плечо, вынес из кабинета и в дальнем конце офисного комплекса выбросил из окна 94-го этажа далеко не самого высокого небоскреба Америки.


    Гай Джеффери Лин, корреспондент «Вашингтон-Пост», был из той породы журналистов, у которых нюх на сенсацию, выпивку и опасность попадал под определение «гениальность». Он был уникальной личностью даже по той причине, что при виде его политики, бизнесмены и знаменитости пытались скрыться, а если им этого не удавалось, они чувствовали себя при общении с ним, как на приеме у врача-проктолога. Интервью Джеффери начинал с вопроса:

    — А это правда, что сказал о вас ваш коллега (называлось имя конкурента), как будто бы вы утаиваете свои доходы от налогообложения, ваша жена спит с вашим продюсером (клиентом, телохранителем), и вы как бы законченный подлец? Лично я не верю всему этому, — на всякий случай уточнял он, хотя мог бы порыться в памяти и добавить к сказанному еще пару формулировок к характеристике собеседника, тянущих лет на пять тюрьмы в любом штате Америки.

    Само собой, респондент моментально возбуждался, хватал Лина за грудки и выпаливал ему в лицо всю правду и неправду о своем конкуренте, в гневе не замечая микрофон, подсоединенный к замаскированному диктофону на теле журналиста. Сразу же после этого Джеффери Лин мчался к противной стороне, давал ей прослушать пленку и взамен получал запись другой пленки с данными о только что покинутой стороне. Так что во лжи его никто не мог упрекнуть. Репортажи Лина были великолепны, интервью остроумны. Он умел остановиться именно на том мгновении, после которого кончается стиль «Вашингтон-Пост» и начинается стиль желто-политической «Либерасьон», газетного приложения к журналу «Плейбой», с которыми Джеффери Лин тоже сотрудничал, подписывая материалы псевдонимом Генри Фокс. Само собой, его постоянно разыскивали какие-то люди, с целью причинить какое-нибудь физическое увечье, но он всегда избегал встречи с ними, хотя за минуту до их появления пил виски в дружеской компании, ужинал в ресторане, правил материал за столиком в шахматном клубе, покупал цветы своей подружке, заключал пари или убеждал главу мормонской общины сняться в ролике, рекламирующем красно-желтое нижнее белье.

    Тело главного редактора «Вашингтон-Пост» с раскинутыми в сторону руками Лин увидел по телевизору в дневной сводке городских происшествий и почти мгновенно связал это событие с видеозаписью, которую вчера вечером продемонстрировал Аллену Гульотту. Ему понадобилось три секунды, чтобы принять решение. Через два часа после этого Гай Джеффери Лин находился в штате Виргиния, Лэнгли, и входил в гостевой холл штаб-квартиры ЦРУ. Кассета была при нем, прикрепленная к внутренней стороне бедра липкой лентой.


    — Лин, — вошел в холл Ким Клитвуд, специалист ЦРУ по контактам с прессой, — сегодня для тебя уже нет работы, весь мусор вывезли, унитазы почистили, если желаешь, можешь постирать мои носки.

    — Ким, — Джеффери Лин чувствовал себя испуганным и поэтому не стал отвечать на сомнительные шутки своего бывшего друга детства, — убили Аллена, моего шефа, убили сразу же после того, как я его ознакомил с информацией из НАСА.

    — Информация из НАСА? — Киму Клитвуду было наплевать на детство и юность, проведенные в районе Озонового парка Куинса в дружбе с Джеффери Лином. — Ты ее, конечно, почерпнул из официального пресс-релиза, да, Лин?

    — Нет, — Гай Джеффери Лин наплевал на детство и юность в Куинсе гораздо раньше Кима Клитвуда, но делал вид, что это не так. — Информация секретная, девятый допуск.

    — Это меняет дело. — Лицо Клитвуда стало беспристрастным. — Ты не должен знать о девятом допуске, значит, информация действительно серьезная. Я не буду спрашивать, как ты ее добыл, девятым допуском у нас занимается сектор «Экстрем». Спасибо, что пришел к нам.

    Неожиданно Джеффери Лин почувствовал озноб, первый признак того, что приближается опасность и нужно срочно покинуть это место.

    — Ну ты даешь, старик, — весело расхохотался Лин, хлопая Кима Клитвуда по плечу, — это же розыгрыш. Я, вообще-то, пришел узнать, не собираются ли США вывезти из Афганистана «бактрийские шары», найденные неделю назад под ступнями разрушенных моджахедами будд. Что это за шары, черт побери, растолкуй мне, старина?

    — Я понимаю, — вежливо улыбнулся Ким Клитвуд, и Лин заметил, как два полицейских ЦРУ встали на выходе из холла, — но девятый допуск не в моей компетенции. Придется вам немного задержаться у нас.


    «Задержаться у нас» означало необходимость пересечь мраморный холл с символикой ЦРУ, орлом над розой ветров на полу и, пройдя через обычный турникет под бдительным оком внутренней полиции, войти в святая святых американской политики…

    Лэнгли — это 258 акров земли, окруженных сложным композиционным забором, в десяти километрах от Вашингтона, где расположились две шестиэтажные башни, между которыми зажата четырехэтажная начинка. Знакомство Лина с нравами, царящими внутри ЦРУ, началось с того, что он и Ким вошли в комнату с длинным столом и голыми стенами и их обыскали полицейские из внутренней службы.

    — Офицер, — приказал Клитвуд, — доставьте этого человека в сектор «Экстрем» полковнику Олькоттому. Обращайтесь с ним, как с арестованным.

    Еще не успел растаять в воздухе контур слова «арестованным», а Лин уже был в электронных наручниках темно-серого цвета.

    Ким Клитвуд направился к выходу, но, прежде чем выйти, остановился, повернул голову к журналисту и чуть ли не с нежностью в голосе произнес:

    — А помнишь, Лин, как ты после вечеринки в честь окончания колледжа в присутствии Молли сказал, что, когда я начинаю подражать героям Иствуда, то похож не на шерифа, а на его лошадь?

    — Нет, что ты, Ким, — растерянно замотал головой журналист, — я не помню такого.

    — Так вот, — холодно окинул его взглядом агент Клитвуд, выходя из комнаты в коридор и придерживая двери одной рукой, — скоро будет двадцать лет, как мы с Молли женаты, и все это время она напоминает мне о твоих словах. — И Ким Клитвуд медленно и аккуратно закрыл за собой дверь.

    — Он придурок, — объяснил ошеломленному Лину полицейский, — но и тебе не повезло, сектор «Экстрем» — это что-то наподобие сумасшедшего дома при ЦРУ.


    «Агент Генри Олькоттом (Полковник)

    Великий Хранитель Сиреневого оттиска.

    Доктор наук.

    (Сектор „Экстрем“)»

    Джеффери Лин прочитал эту табличку на двери, возле которой ему приказали остановиться.

    Полицейский нажал клавишу с левой стороны двери и доложил в переговорное устройство:

    — Гай Джеффери Лин задержан и отправлен к вам по приказу агента Кима.

    — На каком основании? — поинтересовалось переговорное устройство приятным оперным баритоном.

    — Что-то связанное с девятым допуском и кассетой, изъятой при обыске.

    — Давай, — непонятно пропело переговорное устройство.

    Полицейские сняли с журналиста наручники, дверь отодвинулась, уходя в стену вправо, и перед Лином открылось огромное белое помещение, в дальнем конце которого был виден ярко-желтый стол. За столом восседал человек в монашеском одеянии тибетского ламы пурпурного цвета, и Лин готов был поклясться, что такое же пурпурное гало (свечение) было вокруг его головы.

    — Иди, — подтолкнул его в спину полицейский.


    Будучи стопроцентным американцем, с журналистским уклоном, Джеффери Лин конечно же считал, что Бог есть и Бог любит Америку, но как журналист относился к этой любви несколько настороженно. Поэтому Лину стало немного не по себе, когда агент Генри Олькоттом спросил у него:

    — Как вы думаете, Джеффери Лин, почему НАСА засекретило информацию с конференции, которую вы столь изобретательно добыли и столь целеустремленно пытаетесь предать гласности за небольшие, в общем-то, деньги?

    — Ну, то, что засекретили, понятно, — Лин решил ничего не бояться, — НАСА под патронажем ЦРУ, а ЦРУ без секретов — это почти то же самое, что мясо из генетически модифицированной сои. А мое желание предать это все гласности защищено Конституцией США, то есть, это даже не желание, а моя обязанность, долг. — Он выжидательно посмотрел на странного полковника.

    — Продолжайте, продолжайте, — полковнику явно хотелось спать, — интересно все-таки.

    — Допустим, — продолжил Джеффери Лин, — что некоторые факты, связанные с космосом, и стоит выдавать общественности дозировано, вначале можно даже под видом фантазии в литературе и кинофильмах, предположения или версии. Но я не понимаю, зачем скрывать от американцев, что наука США обнаружила на Марсе следы воды и великой, но, к сожалению, погибшей десять тысяч лет назад цивилизации, и то, что Луна один из осколков этой цивилизации? По-моему, об этом надо кричать на весь мир, а не убивать за разглашение неоправданных секретов главных редакторов. — Произнося последнюю фразу, Лин внутренне «выругался», он не хотел ее произносить и, чтобы немного смягчить резкость своего заявления, поинтересовался у собеседника: — Какого черта вы напялили на себя эту красную сутану, агент Олькоттом? Вы в ней похожи на идиота. И вообще, какого черта меня притащили к вам, надели наручники, и за что вы убили моего главного редактора?

    — Во-первых, и навсегда, — разозлился полковник Олькоттом, — вы какой-то нетипичный журналист, но это меня мало волнует. Во-вторых, Марс — это не та проблема, с которой нужно знакомить землян, они уже давно столкнулись с ней и, по-большому счету, лишь только ею и занимаются с тех пор, как мы пришли сюда…

    — Вы? — напрягся Джеффери Лин, но, вспомнив предупреждение полицейского о «сумасшедшем доме», успокоился и закивал головой: — Это психологический тест, я понял, но только не понимаю, что вам нужно от меня? Если вы хотите узнать, как я записал видеокассету о секретном совещании НАСА, это одна сторона дела, а если хотите поступить со мной, как с моим главным редактором, — другая. Кстати, видеокассета и копия стенограммы с этого совещания размножены и хранятся у моих друзей журналистов. Если со мной что-нибудь случится, вся история получит огласку, так что секрета, как такового, уже нет. Друзья мои, без сомнения, надежные люди, но журналисты, и я почти уверен, независимо друг от друга они наверняка пришли к выводу, что информацию надо озвучивать, так как их сердца подсказали им, что я уже лечу, как мой главный редактор, из окна какого-нибудь небоскреба.

    — Клянусь, — приложил руку к груди Генри Олькоттом, — если вы еще раз упомянете вашего главного редактора, мое сердце будет солидарно с сердцами ваших друзей.


    Секретная информация НАСА попала в руки Джеффери Лина очень просто: все-таки он был настоящим журналистом и поэтому сенсации и женщины сами искали встречи с ним. Как-то вечером Джеффери Лин полистал официальные пресс-релизы национального аэрокосмического агентства и обнаружил в них информацию, что НАСА принадлежат один большой и два малых зала неподалеку от Белого дома. В большом зале проводились ежегодные шоу-конференции для общественности и банкетные торжества по случаю юбилеев космических и околокосмических крупных чиновников, а в малых залах — рабочие и закрытого типа встречи. Основную часть года помещения пустовали, то есть сдавались в аренду структурам секретно-силового и административно-бюрократического качества. От желающих арендовать, особенно малые залы, не было отбоя. НАСА оборудовало их новейшей демонстрационной техникой, а главное, удобными сенсорными креслами. Именно на этом НАСА и прокололось, на административно-бюрократической структуре, то есть на сдаче в пятичасовую аренду двух малых залов белодомовским аппаратчикам из сектора ЗОИ (экономически-обусловленные инвестиции) и сектора ПОИ (политически-обусловленные инвестиции), а в этой среде Лин чувствовал себя свободно и комфортно, как дружелюбная акула, охраняющая агрессивных селедок от происков других злобно-журналистских акул. Пяти часов ему вполне хватило, чтобы под видом проверки «выполнения условий арендного договора другой стороной» установить две цифровые видеокамеры с дистанционной системой включения и выключения в обоих залах. Установил грубо, даже примитивно, и, видимо, это сыграло свою роль — их не обнаружили при осмотре. Через три дня в одном из малых залов состоялось секретное совещание НАСА и ЦРУ, на котором присутствовали президент и несколько членов Конгресса. Один из средней руки чиновников, у Лина было на него досье, шепнул ему об этом, и Лин, ни на что серьезное не рассчитывая, «врубил» аппаратуру. «Снять результаты» удалось лишь через три дня, во время возобновления арендного сезона. Ознакомившись с записью, Лин понял, что это даже не сенсация, а нечто большее, к чему он, да и все остальное человечество, явно были не готовы…


    Уверенность ученых в том, что на Марсе отсутствуют какие-либо следы цивилизации и что там нет даже примитивных форм жизни, поколебалась после того, как были обработаны данные, полученные с межпланетного зонда «Марс Патфиндер», высадившего на планету роботогнома «Соджорнер», и стали поступать данные с последнего межпланетного зонда «Марс Глобал Фантом», начавшего проводить проникающее сканирование поверхности планеты с применением «вязкого луча» на искусственных молекулах света и одновременно собирать данные о магнитном и гравитационном режиме планеты.

    Оказалось, что вода на Марсе есть, и ее много не только в полярных районах, но и на всей площади красной планеты, океаны, моря, реки и ручьи которой как бы были покрыты толстым слоем холодной пыли странного, кремнисто-биологического происхождения. Если кто видел полностью покрытый ряской водоем, тому легче представить марсианские океаны, покрытые бурой «ряской» толщиной около пяти километров. Эта «ряска» очень эластична и прочна, чтобы добраться до воды, нужен натиск «болида» с характеристиками тунгусского метеорита или упорство буровой вышки для добычи нефти. Именно такую картину нарисовали для себя ученые, обработав данные, полученные от межпланетных зондов и малыша «Соджорнера».

    Марс — планета цельная, состоящая из единой литосферной плиты, прочерченной между Северным и Южным полушариями швом горного района с особой морфологией.

    Именно после того, как «Марс Глобал Фантом» начал проникающее сканирование планеты при помощи «вязкого луча», с триумфом подтвердились утверждения ряда ученых о существовании на Марсе водоемов. Лучом была пробита толща «ряски», под которой оказался первый океан с марсианской водой, то есть «маслянистым веществом грязевой консистенции». С этого момента Марс ожил и оперспективился для земной науки.

    — Давайте назовем первый океан на Марсе моим именем, — предложила Клэр Гатсинг руководству НАСА. — В конце концов, искусственную молекулу света, примененную этими болванами в вязком луче, вывела я… — Джеффери Лин, прослушивавший кассету, так и не понял, кто скрывался под определением «этими болванами».

    — Конечно, конечно, Клэр, — фальшиво заулыбался ненавидящий Клэр Гатсинг ведущий ученый научного блока в Пентагоне. — Я давно уже предлагаю называть Солнце не солнцем, а емко и просто — Гатсинг.

    — Солнце не надо, — серьезно отреагировала Клэр. — Я океан хочу на Марсе.

    …Марсианские сенсации следовали одна за другой. Оказалось, что Марс имеет что-то наподобие «болотисто-каменистой атмосферы», то, что находилось под «ряской» и условно называлось океаном, выделяло и удерживало в пятикилометровой толще этой «ряски» газовый режим жизни, повторяющий состав земной атмосферы: 75 процентов азота, 21 процент кислорода, 1 процент аргона и 1 процент нейтральных газов, тогда как тонкая атмосфера над планетой состояла из 95 процентов углекислого газа, 2,7 процента азота, 1,6 процента аргона и 0,13 процентов кислорода при 0,13 процентах водяных паров. Среди НАСАвских ученых даже возникла версия, что обнаруженные на Марсе океаны — это на самом деле дно океана, поверхность которого, с волнами, штилями, каравеллами, утренними восходами и вечерними закатами, находится где-то внутри планеты. Более того, некоторые ученые предположили, что по принципу внутренней жизни живут все планеты земной группы в Солнечной системе, и лишь одна Земля, что можно заметить по каждому человеку в отдельности, живет двойной жизнью — внешней И внутренней. Это предположение вызвало нервный, даже слегка истеричный смех среди политического и научного бомонда, собравшегося на секретном совещании. Президент США тут же дал указание главе ЦРУ и директору ФБР проверить «некоторых ученых на предмет их участия в антиконституционном заговоре против США» и буквально все по этому совещанию засекретить по абсолютной, девятой государственной категории.

    Еще одной сенсацией, грозящей нарушить устоявшийся мировой порядок, было то, что «Марс Глобал Фантом» сделал наконец снимок высунувшейся из-за Солнца Глории, самой странной планеты в нашей Солнечной системе. Он же, «Марс Глобал Фантом», передал на землю такие глубокие изображения неба, что астрофизики и астрономы ахнули, затем схватились за головы и в конце концов глубоко задумались. Во-первых, впервые были получены изображения, предоставляющие объекты 70-й звездной величины. Оказалось, что в нашей галактике не то что существуют планеты, подобные нашей Земле, и системы, подобные нашей Солнечной системе, она буквально кишит планетоподобными сгустками и системами. Один лишь Млечный путь, тропинка Ангелов, насчитывает более десяти тысяч планетарных систем, аналогичных нашей Солнечной. Во-вторых, и самое главное, было то, что телескоп «Марса Глобал Фантом» обнаружил явление, которое не поддавалось осмыслению. Если «Хаббл» получил данные о существовании огромных черных дыр в центрах разных галактик, то «Марс Глобал Фантом» доставил данные о том, что эти черные дыры имеют прогрессирующую константу роста, они словно бы набухают и скоро сольются в одно целое, а это, зачесали затылки ученые, уже область чистой Веры, полномочия разума на этом прекращаются.

    — Теперь вы понимаете, — спросил Генри Олькоттом, — для чего все эти данные засекретили? Если об этом узнает человечество, оно начнет громить магазины и плевать на все законы. Вы понимаете?

    — Нет, — честно признался Джеффери Лин, — этого понять невозможно.

    — Хорошо, — вздохнул полковник Олькоттом. — Вам повезло, у вас есть выбор. Хотите стать изредка послушным и постоянно высокооплачиваемым главным редактором «Вашингтон-Пост»?

    — Да, — сразу все понял Лин, — конечно, хочу.


    Глава десятая

    Это нельзя было назвать тонко и психологически выверенной операцией уголовного розыска, а если быть точным, оперативного отдела третьего отделения внутренних дел города Таганрога и областного УВД. Совсем непонятна была глубина задумки, выраженная гримированием Степы Басенка под разнузданно-гулящего любовника Шифры Евгеньевны Щадской, майора уголовного розыска из Ростова-на-Дону, представшей перед Екатериной Семеновной Хрущ, как Скорика Мунаковна, дама, набитая деньгами и с глубокими сексуальными запросами. Конечно, вызывали недоумение сложность оперативных комбинаций, артистичность и риск постановок. Чего только стоили: перевод ста тысяч спонсорских долларов на счет центра «Семьи и брака», вхождение в образ Щадской и Басенка, привлечение к сотрудничеству таганрогской европеевидной африканки Любочки Кракол, привлечение почти всех оперативных средств передвижения и двадцати человек из самой профессиональной группы захвата Таганрога для обслуживания операции. Стоило ли городить огород, если сразу же после того, как люди Шлыкова захватили, усыпили и доставили Степу Басенка в загородную психиатрическую больницу Дарагановка, ее тут же взяли приступом. Степа еще спал в приемном покое, а напротив него, за столом дежурного врача, допрашиваемого в соседнем кабинете, уже сидел следователь из Ростова и нервно постукивал по его поверхности ручкой, дожидаясь пробуждения внедренного в преступную среду оперативника для получения оперативной информации. Степа Басенок, как бы защищаясь от такого сногсшибательного и виртуозного проведения операции, и не думал просыпаться. Спал так глубоко и так радостно похрапывал, что сидящий за столом следователь тоже почувствовал позывы ко сну, хотя и активно сопротивлялся этому.


    — Что это? — Игорь Баркалов держал в одной руке пистолет-автомат «Глок», а в другой узкий никелевый пенал с десятком выложенных в ряд ампул с бесцветной жидкостью. — Я тебя спрашиваю, Шлыков, — он посмотрел на главврача и на его начавший окантовываться багровым левый глаз, — что это? Только не говори, что это то самое охотничье ружье, на которое у тебя есть разрешение.

    — Это сыворотка правды, — буркнул Шлыков, пытаясь собрать в одно целое растерзанный группой захвата белый халат на нем.

    — Согласен, — кивнул головой Игорь Баркалов. — А это? — Он показал Шлыкову контейнер с ампулами.

    — А это, — лицо бывшего директора дворца железнодорожной культуры неожиданно стало похожим на лицо умного и циничного уголовника, — уголовно-политический беспредел переходного периода, существенно понизившего порог допустимого в обществе. Там пять ампул «искренности», они по низу с зеленым ободком, и пять «беспамятных» ампул с красным ободком. Что здесь хорошо, а что плохо, вопрос философский, и цена этому вопросу двадцать тысяч долларов.

    — Знаешь что, — разозлился Игорь Баркалов, — ты уголовный розыск за дураков не держи. Я хотя и не гений, но в рыло свободно могу заехать.

    — Игорь, господин инспектор, — вошел в разгромленный группой захвата кабинет Николай Стромов. — Это что угодно, но только не психушка, содержащаяся на средства, выделяемые из городского бюджета. В корпусе две сауны, оборудованные по высшему разряду, с бильярдом и прочим, кафе-бар закрытого типа, офис с номерами, бордель, одним словом, и что самое интересное, им заправляют братья Рогоняны, их сейчас бьют, в смысле допрашивают оперативники из Ростова.

    — Стоп, — оборвал его Игорь, — беги туда и прекрати допрос. Скажи нашим из группы захвата, пусть отобьют Рогонянов у ростовских и отвезут к нам в отделение, мы сами их допросим.

    — Понятно! — неожиданно вскрикнул Шлыков. — Рогоняны! Они на вас работают. Вот где собака зарыта — в сутенерстве!

    — Молчи, — посоветовал ему Игорь, с интересом разглядывая ампулы. — Лучше расскажи, где ты взял эту «искренность и беспамятство», а то я тоже тебя по-ростовски допрошу, не будешь успевать от вопросов уворачиваться.

    — Это не мое, — примитивно пошел в отказ Шлыков. — Это Рогоняны мне принесли и попросили в сейфе несколько дней подержать. «Глок», кстати, тоже они принесли. Инспектор Баркалов, вы почему на меня так смотрите?

    — Продолжай, — смутился Игорь, поспешно кладя ампулу с зеленым ободком в пенал, — я слушаю. Так говоришь, что это ты, Левкоев и Хрущ убили московского корреспондента?

    — Да я… — дернулся Шлыков, — я… на тебя в суд… — Он обеими руками дорвал у себя на груди халат, отчего тот опал к его ногам, и завершил фразу показом Игорю кулака: — И к расстрелу, на фиг…

    — Все, — вернулся в кабинет Стромов. — Еле отбили Рогонянов от допроса. Что у тебя? — Он удивленно посмотрел на Шлыкова, стоящего посередине кабинета и разорванного халата в белых плавках, черных носках и кроссовках. — Производственная гимнастика?

    — Слушай, Стромов. — Игорь медленно закрыл пенал, отложил его в сторону, положил «Глок» на стол позади себя, подтянул рукава свитера и с возгласом: «За мной, Стромов!» бросился на закричавшего от страха главного врача Дарагановки.


    Степа Басенок с чувством выполненного долга зевнул и, с трудом открыв глаза, стал с нескрываемым любопытством смотреть на белый, без единого пятнышка, потолок. Повернув голову набок, он увидел крепко спящего за столом человека и мимолетно подумал: «Устал человек, спит». Затем его посетила другая глубокая мысль: «Где я?» По большому счету ему было наплевать на это. В голове у Степы было гулко, легко и умеренно радостно. Он подтянул ноги, опустил их на пол и сел, обнаружив себя на медицинской кушетке в каком-то полумедицинском помещении. В комнате, кроме стола, за которым крепко спал человек, и кушетки, на которой сидел Степа, больше ничего не было.

    «Пойду, — решил Степа, поднимаясь на ноги и направляясь к двери, — пройдусь».

    В это время на территорию психиатрической больницы въехала черная «Газ-3110», за баранкой которой находился сам полковник Самсонов, решивший лично проверить, как прошел захват преступной медицинской группы, и какую выдающуюся роль сыграли в этом его оперативники, осуществившие выход на группу внедрением в нее своего сотрудника. Больничный парк уже озарился легким и теплым смущением нежно-утреннего солнца. Юные липы вдоль аллеи, по которой ехал полковник, были похожи на стройных женщин, обеими руками поправляющих прическу. Полковник пребывал в хорошем настроении, и, если бы не уверенность, что хорошее настроение, как и жизнь, мимолетно, он чувствовал бы себя еще лучше. Да, собственно говоря, он именно так себя и чувствовал, когда в конце аллеи повернул и остановил свой автомобиль в пяти метрах от основного входа в основной корпус психиатрической больницы.


    — Что ты делаешь? — спросил Николай Стромов у Игоря, видя, как тот набирает разовым шприцем бесцветную жидкость из ампулы с зеленым ободком.

    — Я когда-то санинструктором в армии служил, — объяснил ему Игорь Баркалов, склоняясь к скованному наручниками по рукам и связанному ошметками халата Шлыкову. — Хочу вспомнить, как это делается.

    — Вас всех посадят! — Шлыков вздрогнул, когда Игорь потер ему ваткой, пропитанной водкой, сгиб руки. — Это преступление!

    — Игорь, — осторожно вмешался в процесс «воспоминания» Николай Стромов, — на фиг он тебе нужен, давай лучше ему морду набьем и в КПЗ отвезем.

    Но Игорь уже ловко попал в вену Шлыкова иглой и стал вводить туда лекарство особого назначения.

    — Вот и все. — Он протер ваткой место укола. — Сейчас проверим тебя, Шлыков, и на вшивость, и на искренность. Давай-ка, Стромов, развяжем человека и приоденем…


    Самсонов захлопнул дверцу «Волги», огляделся и направился к выбитым группой захвата дверям парадного входа в стационар. В вестибюле он столкнулся с начальником следственного отдела ростовского УВД Марчуком, который с праздным видом стоял возле стойки регистратуры и прислушивался к звукам, доносившимся со второго этажа. Марчук и Самсонов понимающе переглянулись и приветственно кивнули друг другу.


    Степа Басенок, увидев во дворе дощатую кабинку летнего душа, вошел в нее и, раздевшись, долго стоял под прохладно-теплыми струями летней воды, смывая с себя театральный грим и мрачную усталость от медикаментозного сна. В голове его по-прежнему было легко и неоправданно оптимистично. «Где же я, все-таки, нахожусь? — весело думал он, одеваясь. — В доме отдыха, что ли? — Он с улыбкой покачал головой, достал из кармана расческу и причесал мокрые волосы. — Это ж сколько я вчера выпил?»


    Самсонов и Марчук насмешливо, с легким налетом профессиональной суровости, смотрели, как таганрогская группа захвата и ростовские оперативники выводили из корпуса, по одному и по двое, задержанных, чтобы рассадить их в только что подъехавшие милицейские автобус с зарешеченными окнами и три патрульных «канарейки». Задержанных было много. Вначале вывели санитаров психиатрической больницы, и Самсонов понял, что город лишился почти всей своей команды по водному поло, это огорчило его. Затем оперативники вывели трех дам, которые при задержании представились как «медсестрички при сауне», они были в белоснежных мини-халатах, подчеркивающих все, что только можно подчеркнуть в дамах свежего и неизношенного возраста. Самсонов с удивлением узнал в одной из них служащую из машбюро городской администрации, в другой — местную активистку общества защиты животных, а в третьей — жену чемпиона города по быстрому гольфу Куксенко. Самсонов и Марчук понимающе переглянулись, и Самсонов, подозвав командира группы захвата, приказал:

    — Белохалатниц рогоняновских в отделение не надо доставлять, высади их возле кладбища на конечной остановке автобуса, пусть помнят о смерти.

    Затем оперативники стали выводить пациентов присаунных медсестричек. Это «группа из четырех человек, — как позднее прочтет в рапорте командира группы захвата полковник Самсонов, — у которых при обыске были обнаружены документы, заслуживающие уважения и внимания, но воспринятые бойцами, производившими захват, как фальсифицированные».

    — Самсонов, — услышал полковник шепот Марчука, — делай вид, что за нашими спинами Москва, президент и все олигархи России, может быть, и сумеем проскочить на понтах.

    — Понял, — в ответ шепнул Самсонов и вальяжной походкой уставшего от власти человека пошел в сторону задержанных в дарагановских саунах.

    — Так, так, так, — презрительно окинул полковник взглядом одного из задержанных. — Значит, аж прямо из Москвы, да прямо к нам в баню приехали? Ну и сволочь вы, Иван Васильевич. Государство такой пост вам доверило, что даже я, — Самсонов заметил краем глаза, как Марчук сначала зашел за перегородку регистратуры, затем сел на стул возле окошка, а затем и вовсе, сымитировав обморок, скрылся из виду, — даже я, — повторил он с возмущением, — полковник Самсонов, не говоря о начальнике следственного отдела регионального УВД, полковнике Марчуке, у вас в подчинении был, ай-яй-яй. Мне вот буквально два часа назад министр звонил и глава президентской администрации, говорили, чтобы я таких, как вы, карал без всякой жалости…

    — Полковник, — сухо оборвал допрошенный группой захвата генерал, — тебе не повезло. Я просто мылся в сауне, а женщины делали мне массаж, все три, — подчеркнул генерал, — лечебный. Раз ты меня задержал и позволил себе так разговаривать, то, надеюсь, у тебя есть веские основания для этого. Так что бери своего Марчука и быстро за мной в прокуратуру, будете меня допрашивать, остолопы. Если у вас не окажется оснований для моего задержания, я буду вынужден задержать вас. Понятно?

    — Доказательств на товарища генерала полно, господин полковник, — услышал вдруг Самсонов. — Какие хотите есть доказательства. Есть заснятые на видеопленку. — Игорь, стоящий на верхних ступеньках лестницы, потряс видеокассетой в левой руке. — Есть на бумаге. И есть живой свидетель, очевидец, можно сказать, который знает массу имен и фамилий других очевидцев и свидетелей. — Он сделал шаг в сторону и указал на переполненного искренностью Шлыкова.

    — Да! — воскликнул Шлыков. — У него, кроме всего этого, даже вилла в Испании есть и гражданство в Румынии.

    — Да и вообще, генерал, — вышел из-за стойки регистратуры полковник Марчук, отряхивая на ходу мусор, прилипший к брюкам и рубашке, — мы зря никого не задерживаем, мы за то, за что и президент России, с которым я неделю назад лично разговаривал, — за порядок и торжество закона на территории России.

    Задержанный генерал снисходительно усмехнулся, с пренебрежением оглядел задержанных вместе с ним двух депутатов из фракции «Россия без коррупции» и заместителя министра госстандарта, затем перевел одобрительный взгляд на Игоря Баркалова, Николая Стромова и ошалевшего от своей правдивости Шлыкова, и лишь потом произнес странную, непонятно кому адресованную фразу:

    — Да херня это все, ребята. Россия в семьдесят семь раз больше своей территории, что вверх, что вниз, а я всего-навсего генерал. Как там у Пушкина: «Уж климакс близится, а Германа все нет». — И генерал громко, раскатисто захохотал.


    В это время дверь со стороны улицы открылась, и в вестибюль психиатрического стационара с праздной улыбкой на лице вошел освобожденный от грима и памяти Степа Басенок.

    — Это по мне, — с ходу заявил он, восторженно разглядывая хохочущего генерала. — Когда смеются люди, спокойно дети спят.

    Но тут произошло такое, что медикаментозный идиотизм Степы Басенка быстро и бесследно исчез, а память, вместе с головной болью в затылке, вернулась. Лицо генерала неожиданно отаинственелось, затем наполнилось огнем, и перед потрясенными оперативниками Таганрога и Ростова предстало нестандартное шестирукое воплощение четырехрукого Будды — танцующий Шива.

    — Где задержанный? — пытаясь сохранить спокойствие, крикнул полковник Самсонов. — Басенок, блокируйте выход! — приказал он и шепотом добавил: — Хотя бы тот, который ведет на тот свет…

    Жители села Дарагановка видели, как над больницей возник фиолетовый светящийся шар, со звуком, напоминающим вскрик упавшего с большой высоты огромного колокола, взмыл в небо и растворился в нем. А еще через два часа так и не осмелившиеся подойти поближе к больнице жители села Дарагановка увидели, как к больнице стали подъезжать пожарные машины, приземляться вертолеты, подкатывать черные легковые автомобили с начальством, подъезжать и отъезжать машины «Скорой помощи».


    Глава одиннадцатая

    В аэропорту Ростова-на-Дону Тараса Веточкина встретил не кто-нибудь, а сам «Партос», начальник оперативно-розыскной группы «Юг» полковник Вяземский, приятель и бывший сокурсник Тараса по ВШ КГБ СССР.

    — Штабная морда, — заявил Вяземский, обмениваясь рукопожатием с Веточкиным, — карьерист кабинетный.

    — Василий, пойми меня правильно. Я только что покинул Анадырь, а до него был в Северном Ледовитом океане.

    — Ну и что? — Вяземский слегка подтолкнул Тараса к выходу, навстречу сорокаградусному объятию южного лета. — Тут такие дела творятся, что ни до жары, ни до холода. Антихрист в наших краях появился, какой-то Шива по всей области краковяк отплясывает. Вчера в психбольнице дарагановской генерал из МВД потустороннее шоу в обрамлении адского пламени устроил. Я своих туда послал, а теперь и мы туда поедем.

    — Поедем, — согласился Веточкин. — Заедем на Садовую в управление и поедем, встретим, черт бы его побрал, плясуна…


    Генеральная прокуратура России, детально изучив материалы по происшествию в Дарагановской больнице, возбудила уголовное дело по статьям: 222 УК РФ «Незаконное приобретение и хранение оружия», 218 УК РФ «Нарушение правил учета, хранения и использования взрывчатых пиротехнических изделий». 219 УК РФ «Нарушение правил пожарной безопасности», 235 УК РФ «Незаконное занятие частной медицинской практикой», 24,241 УК РФ «Вовлечение в занятие проституцией» и «Содержание притона», 313 УК РФ «Побег из-под ареста», 317 УК РФ «Посягательство на жизнь сотрудников правоохранительных органов», и, конечно же, по статье 159 УК РФ «Мошенничество», под которую попадала деятельность, связанная с семейным бизнесом в России.

    На фоне этих событий спецпредставитель Генпрокуратуры, следователь по особо важным делам Акимов Борис Александрович подверг строгой ревизии ведение всех громких уголовных дел в Таганроге. Особой критике он подверг уголовное дело, возбужденное по факту смерти журналиста московской «Ночной газеты» и своей властью закрыл его за отсутствием состава преступления. Если бы оперативники и Самсонов не пострадали во время аномального инцидента и не лежали в госпитале, то их ждали бы серьезные неприятности, вплоть до отстранения от должности и последующего увольнения. Борис Александрович был возмущен самим фактом возбуждения такого уголовного дела: журналист умер от передозировки, рядовой случай, так эти болваны притянули за уши всех местных самоубийц, наркоманов, инфарктников и пропавших без вести и пристегнули к делу, дабы придать ему и самим себе ложную значимость.

    — Вот, пожалуйста, — Акимов постучал пальцем по папке с уголовным делом и с укоризной посмотрел на городского прокурора, — это прямая обязанность прокурора не допускать такой халтуры. Вот, — он склонился к бумагам, — некий Мукасей повесился в отхожем месте. Вот результаты экспертизы: наркоман, алкоголик, следов насилия не обнаружено, самоубийство. Вот автослесарь Степиков — наркоман, передозировка. Тот вообще умер от инфаркта, при чем тут московский журналист? А Найденов уплыл в море и не вернулся. Ну? — Он вопросительно посмотрел на прокурора Катаева. — Вы что тут, с жиру беситесь, или как? Короче! Сжечь всю эту халтуру. Если бы так называемых сыщиков не представили к правительственной награде, век им свободы не видать, я бы на них самих завел уголовное дело. Вы представляете, — он как-то растерянно посмотрел на провинциального коллегу, — журналист передознулся, а они ищут убийцу, хотя на самом деле нужно все делать наоборот.

    — Кто они? — Городской прокурор с глубочайшей неприязнью и даже с какой-то агрессией смотрел на представителя своего ведомства.

    — Никто, — передразнил его спецпредставитель и уточнил: — Люди.


    Глава двенадцатая

    День, как обычно в последнее время, начался для Ивана Максимовича Савоева с щемящей тоски, несмотря на восторженную радость утреннего солнца, бросающего пригорошни своих бликов сквозь густое сплетение виноградной лозы. День обещал быть жарким, трудоемким, суетливым и, само собой, тоскливым. Вот уже более пол угода, с тех пор как исчез Слава Савоев, тоска не покидала дом его родителей. Если еще совсем недавно мысли о старости лишь изредка посещали Ивана Максимовича, то теперь они его никогда не оставляли, и он отвлекался от них только работой. Мария Оттовна, мать Славы, искала утешение в Никольской церкви, службу в которой вел один из самых оригинальных и конкретно юродивых пастырей православия отец Александр. Иван Максимович тоже было попытался пойти за утешением в церковь, но по дороге зашел в пивбар, да так и остался в нем, утешившись выпивкой.

    Сегодня Иван Максимович должен был присутствовать, как и вся милиция Таганрога, в центре, обеспечивать порядок во время проведения в городе съезда так называемой «золотой двадцатки». Президенты крупнейших банков и финансовых групп решили собраться в самом бурно-развивающемся городе России и обсудить стратегическое направление банковской деятельности, решить вопрос о создании на базе таганрогского «Баф-банка» трансконтинентального банковского блока «Глобализация», дабы централизованно капитализировать и продвигать на внешние рынки финансовые и промышленные компании России. Одним словом, Иван Максимович в этом ни черта не понимал, но когда садился в свой «жигуль», чтобы добраться в центр города, неожиданно почувствовал странное волнение и странную уверенность, что съезд крупнейших банков России будет самым ярким событием в его жизни.

    Поставив автомобиль под знаком «Парковка запрещена» возле здания ФСБ по Греческой улице, Савоев-старший погрозил кулаком высунувшемуся из дверей дежурному оперативнику Зубову, наказывая ему стеречь «жигуль», и пешком отправился к зданию театра имени Чехова, зоне своей ответственности во время проведения съезда банкиров. Проходя мимо курящего на крыльце Зубова, он остановился и равнодушно поинтересовался:

    — Куришь?

    — Да. — Зубов с ненавистью посмотрел на сигарету в руке. — Уже третий день после того, как бросил. А ты куда, Максимыч?

    — В театр, — буркнул участковый. — Людей и собак отгонять буду, чтобы у банкиров под ногами не путались, когда те к искусству прикасаться приедут.

    — Приобщаться, — поправил его Зубов. — В провинции они лишь приобщаются к искусству, чтобы имидж себе не портить, а вот в Москве, или там еще в каком-нибудь мировом городе, там да, там они к искусству уже всеми интимными частями тела прикоснулись.

    — Молодой ты. Зубов, — рассердился Иван Максимович, — и дурной. Таганрог уже давно не провинция, это раз, а во-вторых, человек до двадцати пяти, а то и до тридцати лет, совсем не человек, а так, ходячее интимное место. Пошел я, — Иван Максимович надел форменную фуражку, которую до этого держал в руке. — Смотри, чтобы мою машину ваше начальство не поцарапало.

    — А никого нет, — самозабвенно зевнул и потянулся Зубов, — все в буддизм ударились, за каким-то Шивой гоняются в Дарагановке. Про Славку ничего не слышно? — сочувственно поинтересовался молодой оперативник.

    — Нет, — отрезал Иван Максимович, — ничего не слышно, будто бы на Марс улетел.


    Само собой, что в городе, где собирались представители двадцати крупнейших финансовых компаний страны, не могло обойтись без такого вот человека, которого Иван Максимович заметил возле афишного стенда за десять минут до приезда в театр представителей больших денег. Человек был невысокого роста, в длинном, из тонко-дорогой ткани, черно-атласном сюртуке, черной шляпе, из-под которой, доходя почти до плеч, струились самые настоящие еврейские пейсы. Иван Максимович мог поклясться чем угодно, что две минуты назад в зоне оцепления никого не было. Он направился к нарушителю. По опыту своей жизни Иван Максимович знал, как трудно задавать евреям в ортодоксальном облике первые вопросы официального характера.

    — Как вы сюда попали?

    — А вы? — в ответ поинтересовался театрал в черном.

    — Нет, я серьезно, — слегка отступил от официальности участковый. — Тут нельзя, сейчас делегация приедет, и мне начальство холку намылит за присутствие посторонних.

    — Ничего подобного, — отрезал равви, отогнул полу сюртука, отцепил от пояса брюк часы на цепочке, взглянул на циферблат, затем на Ивана Максимовича и добавил: — Никакому начальству не придет в голову считать равви посторонним во время официального мероприятия. Впрочем, вот и они, рабы иллюзорного могущества.

    Лимузины остановились возле здания городской администрации напротив театра, образовав цепочку из роскошных средств передвижения. Центральная Петровская улица, переулки и параллельные улицы были побелены, выкрашены и освобождены от любых проявлений случайного человеческого фактора. Первым из своего линкольна «Навигатор» вышел президент финансовой московской группы «Диалог Четверка», и по его лицу можно было сразу понять, что этот мир слегка дисгармонирует с внутренним дизайном его линкольна. Вскоре к нему стали неспешной походкой подходить президенты других московских финансовых групп.

    Иван Максимович, забыв о нарушителе при виде автомобильного кортежа «рабов иллюзорного могущества», применил чисто технический и сугубо российский вариант ухода от возможной ответственности — скрылся за железными воротами, ведущими на хоздвор театра, и, постучав в двери бывшей дворницкой, напросился в гости к Гере Капычу под предлогом «начальства много, отсидеться надо». Поэтому он не увидел того, что происходило возле театра имени Чехова.


    Позднее к Ивану Максимовичу будут поступать всевозможные слухи и свидетельства очевидцев, но он, в силу своей профессии, никому не будет верить. А произошло вот что.

    После ухода Ивана Максимовича Ефим Яковлевич Чигиринский, это был именно он, остался на парадном крыльце театра в полнейшем одиночестве. День назад покрашенное в бело-кремовые тона здание театра под лучами июльского солнца было похоже на нечто андалузское, психологически испанское. На этом солнечно-белокремовом фоне Чигиринский выглядел как монах-иезуит с иудаистическим уклоном. Словно легкий ветерок прошелестел промеж финансовой элиты России на противоположной стороне улицы. Как-то так получилось, никто позднее не признал этот факт, что все участники финансового саммита выстроились в ряд. Ефим Яковлевич стоял вполоборота к шеренге, поставив одну ногу на верхнюю ступеньку и опустив голову, отчего пейсы свисали вниз. Он повернул голову к банкирам, усмехнулся и повертел кистью руки, приглашая их подойти к нему поближе. Шеренга, не ломая линии, зашагала в его сторону и, остановившись в метре от крыльца, застыла по стойке «смирно».

    Конечно же, вскоре выяснилось, что ничего этого не было, точнее, было, но все не так. Какого-то еврея возле театра видели, более того, когда он снял черную шляпу и стал ею обмахивать лицо, на голове у него осталась ермолка, то есть попросту кипа, а это уже не шутка для полуденного города. Потом вроде бы он вместе с Иваном Максимовичем пошел в сторону городского парка…


    — Ни для кого не является секретом, что та деталь жизни, которую мы называем смертью, на самом деле один из элементов бессмертия, в который основная часть человечества верит не веря, убеждая себя и современность в том, что бесконечность есть, а Бога, в том облике как его представляет Тора, Библия, Коран и мыслетворительный эквилибризм дуалистического мира, — нет. Вы представляете, — Ефим Яковлевич растерянно посмотрел на Ивана Максимовича, — Бога нет, а бесконечность есть. Дальше всех в защите этого парадоксального идиотизма пошли ученые. Понимая, что наша человеческая формула «этого не может быть» несовместима с понятием «бесконечность», где есть Все и даже творец этого всего — Бог, ученые нарисовали новый портрет «бесконечности» и даже нашли в ней место для Бога. По их мнению, нет начала и конца только в круге, любые другие формы конечны, и поэтому, если бесконечность существует, то только в виде круга, то есть, это сугубо замкнутое и бесперспективное пространство. А Бог — существо, которое способно внедрить в эту безнадегу перспективу. Именно этим и занимается наука, заявили ученые, и дали понять миру, что Бог формируется в их среде. То есть опять ввели меня, — Ефим Яковлевич ткнул себя в грудь пальцем, — в заблуждение. — Он взял в руки бутыль, разлил по стаканам вино и объяснил Ивану Максимовичу, как бороться с этим. — Я бы на месте всех правительств перестал финансировать все виды науки, и мир давно бы уже устаканился в лучшую сторону.

    — Ну, знаете, уважаемый, — Иван Максимович поднял свой стакан и залпом выпил, — насколько мне известно, наш таганрогский июль очень плохо сочетается со спиртным.

    — Я с вами полностью солидарен, уважаемый. — Ефим Яковлевич вдохнул, выпил и выдохнул. — Эту хохму мне каждое лето и всю юность подряд навязывали в Одессе и на Подоле в Киеве, хотя уже всему миру известно: что немцу смерть, то русскому хорошо, а еврею так-таки еще лучше. Тем более, летом, — уточнил он и, распахнув сюртук, достал из кармана брюк плоскую, величиной с портсигар, коробочку серебристого цвета.

    — Это видеописьмо, — сказал Чигиринский непонимающе глядевшему на него Ивану Максимовичу, — от вашего сына.

    — От Славки? Видеописьмо? — хрипло спросил Иван Максимович. — Как это понимать? — Он встревоженно поглядел на Ефима Яковлевича. — Славка живой?

    — Даже чересчур, — хладнокровно успокоил его эксцентричный равви. — Скоро увидите, давайте лишь дождемся вашу супругу, письмо адресовано вам обоим.

    — Ну да, — вытер со лба выступившую испарину Иван Максимович. — Она вот, — он смущенно кашлянул, — после пропажи Славки в церковь зачастила, скоро вернется со службы, а тут ее еврей в пейсах с письмом от сына дожидается.

    — Я не еврей, — оскорбленно поправил его бывший директор московского планетария. — Я жид. — Он положил коробочку на столик, сорвал виноградный лист, они сидели в летней беседке, оплетенной виноградом «Изабелла», и ласково посмотрев на него, уточнил: — Вечный. — Видимо, для того, чтобы подчеркнуть сказанное, равви ткнул в сторону неба указательным пальцем и высказался следующим образом: — Четырнадцатый. Еще девятнадцать составляющих, и «Хазару» станет скучно в окрестностях Солнца. — Взглянув на лицо участкового, «вечный» Ефим Яковлевич Чигиринский объяснил: — Четырнадцатый модуль «Атила», разведчик. А через три часа, с нашего Байконура выведут на орбиту пятнадцатый модуль «Инок», тоже разведчик. Так что межпланетный «Хазар» уже обзавелся двумя спецслужбами…


    Часть третья
    Начало бесконечности


    Глава первая

    В центре Москвы, в глубине дворика, окруженного строительными площадками, живет Агапольд Витальевич Суриков, тридцатилетний москвич с внешностью человека, которому хочется доверить не только сокровенные мысли, но и содержимое своего кошелька вместе с оформленной доверенностью на право снятия денег со счета в банке. То есть, Агапольд Витальевич — профессиональный мошенник. Он был учеником великого одесского «Капитана» Гулько Гарольда Смитовича, основателя дворянского направления в пестром, как подмосковная свалка, мире российских уголовных профессий. У него талантливая внешность коренного москвича, прекрасная память на лица, имена и ситуации, непреодолимая тяга к изобретательности, завораживающая коммуникабельность и умение заводить знакомства, невзирая на лица и социальные места обитания этих лиц. Агапольд Витальевич не страдал угрызениями совести, знал четыре респектабельных иностранных языка, владел всей мощью языковой живописности народов Кавказа, Средней Азии, говорил на идиш и, плюс к тому, в совершенстве изучил портово-матросский слэнг международно-матерного эсперанто. Если добавить к этому, что Агапольд Суриков закончил финансовую академию и неоднократно работал коммерческим директором в некоммерческих проектах Москвы, то можно только удивляться, что в 10 часов утра Агапольд Витальевич открыл окно своей спальни и спросил у человека с внешностью премьер-министра среднего европейского государства, стоящего с видом обманутого любовника на дорожке, ведущей к подъезду:

    — Антип, сколько у тебя без захода домой денег на кармане?

    «Премьер-министр» Антип, не поднимая головы, засунул руку во внутренний карман пиджака, вытащил бумажник и, достав из него сто долларов и две кредитные карточки, помахал ими в воздухе.

    — Сколько на карточках? — вяло поинтересовался Агапольд Суриков.

    — Пять и восемнадцать тысяч, — проворчал Антип. — Совсем уже в Облом Обломовича превратился?

    — Да и вы не лучше, Антип Рафаилович. — Из подъезда вышла женщина сочно-живописного возраста с таксой на поводке. — Обещали, что обанкротите компанию Бардхобекова, которая начала строительство возле нашего дома, а они по-прежнему строят.

    — Я их обанкротил. — огрызнулся Антип. — Вы, Леонила Альбертовна, лучше бы добили «Систему» и строительный концерн «Арабеска». Барджобеков продал бизнес, и теперь за стройку платят другие. Центр Москвы, что вы хотите. Я же не могу обанкротить все компании, затеявшие строительство возле нашего дома.

    — Банкротить зачем? — выглянул из окна четвертого этажа солидный мужчина в майке. — Можно сменить мэра и правительство Москвы…

    — Сидел бы и не дергался, Поликарпыч! — Через маленькую калитку в заборе из мрамора, окружавшем хитрый дворик, вошла старушка лет семидесяти пяти с молочным бидончиком в руке и розово-белых джинсах «Корона-блюз». — Весь дом предлагал тебе стать мэром на прошлых выборах. Почему ты отказался? Тебе, видишь ли, скучно заниматься политикой. — Она подошла к белому эмалированному желобу при входе в подъезд и вылила в него молоко из бидончика для окруживших ее ухоженных породистых дворовых кошек. — Тебе, видишь ли, дороже комфортная известность, чем беспокойная власть над Москвой.

    — Я в те дни плохо себя чувствовал, Сигуровна, — начал оправдываться мужчина. — У меня же хронический псориаз. Куда мне в большую политику, да и вообще, у нас в доме полно других кандидатур.

    — Этим салагам еще рано в мэры. — Старушка Сигуровна снисходительно посмотрела сначала на Антипа, а затем на впавшего в добродушную депрессию лени Агапольда Витальевича, чуть не задремавшего на своем подоконнике. — Да и остальные еще молоды, ты единственная, в самом соку, кандидатура.

    — Ну ладно, — уныло кивнул головой Поликарпыч. — Я что, пожалуйста, — как двор решит, так и будет.

    — Псориаз — это что? — лениво спросил сверху Агапольд Суриков.

    — Чесотка во дворянстве, — объяснила ему Сигуровна.

    — Так что, — поднял голову Антип, — тебе сто долларов или карточки?

    — Всё, — определился Агапольд Суриков. — Напиши код и брось на столик в подъезде, я заберу, когда буду выходить на работу.

    — Не смеши меня, Суриков. — Леонила Бриз, сорокавосьмилетняя журналистка, похожая на тридцатилетнюю Николь Кидман, направилась к дверце в мраморном заборе. — Если начнешь работать, даю слово, нажму все рычаги, чтобы тебя наградили орденом «За Отечество» какой-нибудь степени или своими руками подмету все дорожки во дворе.

    — Придется, — вяло отреагировал Агапольд Суриков. — Капитан позвонил.

    — Да-а, — выронила из одной руки сложный ключ от дверцы в заборе, а из другой поводок с таксой Леонила Бриз, резко поворачиваясь и с недоверием разглядывая Сурикова. — Капитан?

    — Ты серьезно? — дрогнувшим и охрипшим от волнения голосом спросил Антип, сразу же утративший весь свой премьер-министерский лоск, ибо стал похож на профессионального афериста, потерявшего все свои деньги в результате чьих-то обманных комбинаций.

    — Ну вот, значит, и сподобились, — почему-то облизнулась Сигуровна и нервно прошлась руками по джинсам «Корона-блюз». — Ох, и закружу же я напоследок, авось. Господь, меня и помилует.

    — Эй, Суриков, — Поликарпыч посмотрел вниз, — что Капитан-то сказал, по какому рангу работаем?

    — Эх, — тяжело вздохнул Агапольд Витальевич. — Общий сбор и полная боевая готовность: уводим активные деньги у трансконтинентальных нефтяных корпораций.

    — Ух ты! — восхищенно воскликнул Поликарпыч.

    — Ура! — четко и веско произнесла Леонила Бриз и уточнила: — Трижды.


    Дом под номером двадцать один, окруженный высоким мраморным забором, насчитывал всего-навсего один подъезд четыре этажа и девять квартир, по три, на трех этажах. Первый и то, что в обычных домах называется подвалом, занимал банный мраморный зал, с бассейном посередине и кабинками, с русским, влажно-боярышниковым, и финским, корректно-проникающим, паром. Этот дом был спроектирован архитектором Лувзиным в 1937 году, в том же году и построен для высших чинов НКВД, а затем перепроектирован и на много порядков улучшен в 1990 году ныне покойным отцом Агапольда Сурикова Виталием Константиновичем. Суриков-старший преподавал в МИСИ и в инженерно-строительных кругах пользовался репутацией честнейшего и талантливейшего специалиста в своем деле, хотя в действительности он был профессиональным плутом, сподвижником, другом и названным братом великому Гулько Гарольду Смитовичу, Капитану, и вместе с ним стоял у истоков ныне набравшего силу и международность «дворянского» течения в обширном море российского мошенничества.

    Кроме банного зала, на подвально-первом этаже был так называемый «красный уголок», нелегально оборудованный ФАПСИнской эксклюзивной системой спутниково-международной связи правительственного уровня. Кроме этого, подвал был оборудован новейшей системой автономного отопления и шестислойной батареей «Ноев ковчег», способной обеспечивать дом достаточной энергией без подзарядки в течение пяти лет. Через каждые пять лет батарею подзаряжали. Одним словом, домик был еще тот…


    — Как бы вам сказать, — обратилась полковник Грунина к профессору Мушке, — поточнее. Одним словом, пришло время провести для «Альфонсов» практические занятия.

    — Понятно, — почтительно кивнул головой Ладан Семенович. — И какие же задачи нам поставлены?

    — Скромные, — успокоила его полковник Грунина. — Необходимо убедить Москву и всю Россию, что матерью русских городов был Итиль хазарский, это во-первых, а во-вторых, это нужно доказать научно.

    — Зачем? — рявкнул на Степаниду Исаковну ошеломленный неожиданным заданием Ладан Семенович. — Ведь это не соответствует действительности.

    — Неважно, — оборвала профессора полковник Грунина. — Нам-то какая разница? Это практическое занятие курсантов, которые в будущем станут профессиональными разведчиками-дезинформаторами. И вообще. Мушка, — полковник Грунина с недоумением посмотрела на профессора, — вы предполагали, что первое практическое занятие «Альфонсы» начнут со сбора компромата на крупных предпринимателей, соблазняя их жен, секретарш и заместителей в массовом порядке?

    — Нет, конечно, — смутился Ладан Семенович. — Но с дезы начинать страшновато. К этому заданию трудно найти сексуальные подходы.

    — Найдите гомосексуальные, — рассмеялась полковник Грунина, но тут же взяла себя в руки. — В том-то и уникальна сила разведчиков класса «Альфонс», что всю свою огромную сексуальную привлекательность они должны направлять на решение как простых, так и сложных политических задач СВР и ФСБ России.

    — Да знаю я, знаю, — возмутился профессор Мушка, с негодованием глядя на Степаниду Исаковну. — Но при чем тут Итиль, черт бы меня побрал? Выбрали бы Керчь или, на худой конец, Сочи, я бы туда изучать местность перед проведением занятий поехал.

    — Итиль всегда при чем и при всем, — рассеянно проговорила Степанида Исаковна, думая о чем-то своем. — С одной стороны, его как бы нет. А следовательно, нет привязки к местности и какому-либо народу, а с другой стороны, там хазары жили, а это, я вам скажу. Ладан Семенович, не дрова, заготовленные на зиму.

    — О нет, нет, не дрова! — поспешно согласился профессор Мушка, окончательно запутавшийся в определениях последней фразы полковника Груниной.


    — Видите ли, молодой человек. — Алексей Васильевич обошел вокруг Саши Углокамушкина, лежащего на высокой медицинской кушетке посредине кабинета нейрохирургического сканирования в секретном блоке Центральной клинической больницы. — Для того, чтобы проделать с вашим телом и психикой те нейрохирургические манипуляции, на которых настаивает Грунина и на которые вы уже дали согласие, я должен буду остановить ваше сердце и мозг. Ничего страшного, не беспокойтесь, молодой человек. — Он вытащил руку из кармана и ободряюще похлопал дернувшегося Углокамушкина по плечу. — Не дергайтесь, не мешайте сканированию…

    Саша был крепко «прикован» фиксаторами к электронной кушетке для обследования. Фактически в данный момент производилась расшифровка его генетического кода, «читался» дневник его наследственности, принималось послание от предков.

    — Я не беспокоюсь, — проблеял Саша и поинтересовался: — Это больно?

    — Умирать? — удивленно посмотрел на него Алексей Васильевич. — На этот вопрос вам никто не ответит, но я попробую. Это не столько больно, хотя и не исключено, сколько ужасно. Ведь никто в момент смерти точно не знает, хороший он был человек или плохой. Если в последнее мгновение жизни и первое мгновение смерти ты ощутишь невыносимую боль, дрожь и непроизвольное мочеиспускание с пульсообразными всплесками постепенно пресекающейся жизни и проявляющейся смерти, значит ты был плохим человеком. Или хорошим, — пожал плечами Алексей Васильевич, — кто знает. Тебя это не должно волновать, у тебя будет искусственное прерывание жизни, то есть ты умрешь, но твоя жизнь останется в моих руках, я ее не отпущу в смерть. Понятно?

    — Нет!

    — Видишь ли, по какой-то совершенно не понятной до этого времени причине, — Алексей Васильевич уселся в кресло перед экраном Стетфорда, медицинского аналога визуального экрана «Рубикон», — в мире иногда рождаются люди с необыкновенными способностями, которые не совсем уместны и даже некорректны по отношению к миру. Вот я, например, гений всех времен и народов, ни до меня, ни после равноценного мне не будет, потому что я создал из электроники и биологии новую органику, фактически слепил новую форму жизни. Я создал «дешифратор», который добудет и расшифрует всю твою генетическую информацию, систематизирует ее и выдаст сюда, — он кивнул на экран Стетфорда, — твое безошибочное психодосье, то есть, ни в уме, ни в душе ты ничего уже держать не сможешь, никаких «камней за пазухой», все будет известно вашим кадровикам из нашего СВР, но…

    — А если вас, — перебил его от страха обретший мужество Саша Углокамушкин, — положить на ваш же «дешифратор», он вас тоже систематизирует?

    — Вопрос интересный, даже очень. Вы, молодой человек, как бы это поточнее выразиться, — пощелкал пальцами в воздухе Чебрак, — не просто разведчик-камасутрист, но, как говорится, не из пальца высосаны.


    — Аа! — радостно воскликнул директор инвестиционного департамента, член совета директоров ЦБ России. — Байбак! Какими судьбами в Москве, толстяк великолепный?

    — Да так, — пожал плечами Сергей Иванович Байбаков, — москвич я по паспорту…

    Директор инвестиционного департамента был другом Сергею Ивановичу без особых на это причин. Сергея Ивановича многие считали своим другом без каких-либо усилий с его стороны. Во всем виновато природное и, по большому счету, опасное для окружающих обаяние Байбака. Он им пользовался на всю катушку. Там, где другому понадобились бы для карьерного роста годы учебы, обрастания связями, репутация классного специалиста, порядочного и ответственного человека, Сергею Ивановичу достаточно было только появиться, поулыбаться, поговорить, сморозить какую-нибудь простодушную чушь, выдав ее за плод долгих усилий разума, и все — он занимал то место, за обладание которым губили свои души, унижаясь и изощряясь, десятки действительно грамотных и действительно заслуживающих всяческого уважения специалистов.

    — Я по делу. — улыбнулся Байбак. — Нужна информация по одному человеку, Гулько Гарольду Смитовичу. Своим помощникам и телефону я не могу доверять выяснение этого вопроса. Вы же знаете, Антон Кузьмич, что я отвечаю за наши деньги, а они, в связи с неожиданной трансформацией таганрогского «Баф-Банка» в трансконтинентальную финансовую группу «Глобализация», обрели по девять нолей после трехзначной цифры. Вы же, как мне сказал Контролер, отвечаете за благонадежность партнеров, привлекаемых нашей группой к работе с нашими, — он сделал ударение на «нашими», — деньгами.

    Грозное и всесильное имя Контролер заставило собеседника Сергея Ивановича сделать соответствующее моменту выражение лица — оно стало благоговейным.

    — Конечно, — кивнул директор инвестиционного департамента, — благонадежность партнеров в моем ведении, но там, где девять нолей после трехзначной цифры, я должен проконсультироваться с самим Контролером.

    — Эх, — испуганно выдохнул Байбак и слегка побледнел. — А сам не справишься, вдруг он усомнится в нашей компетентности и отстранит от участия в деле?

    — Таков порядок, — с тоской проговорил Антон Кузьмич и соединился с Контролером, начальником маленького и мало что значащего отдела стратегии и оптимизации процентных ставок ЦБ России, к которому, по слухам, иногда заходил поговорить о делах сам Председатель накопленных страной денег. — Добрый день. — Антон Кузьмич облизнул вмиг пересохшие губы и бросил на Сергея Ивановича предостерегающий взгляд. — Это Енин. Взгляните, как у нас южнорегиональный «Баф-банк» выполняет свои соглашения с концерном Гулько Гарольда Смитовича, стоит ли их продлевать и на каких условиях? — Антон Кузьмич разговаривал с Контролером начальственно, то есть по давно обговоренной конспиративной схеме внутрибанковского общения. Сергей Иванович знал об этом. — Даже так? — вскинул брови Антон Кузьмич. — Хорошо, я сообщу об этом Байбакову. — Он положил трубку и облегченно вздохнул. — Гулько Гарольд Смитович пользуется доверием и уважением Контролера, следовательно, и всей нашей группы. Так что начинайте работать. Связь только через меня. Такова воля Контролера.

    Сергей Иванович Байбаков даже в страшном сне не смог бы представить, что перед ним только что в главном здании ЦБ буквально в нескольких десятках метров от кабинета Контролера и приемной Председателя Центробанка, был разыгран спектакль. Антон Кузьмич Енин, жилец странного дома под двадцать первым номером в центре Москвы, не соединялся с Контролером, он был «музыкантом» другого оркестра, которым дирижировал великий одесский Капитан. Сразу же после того, как Сергей Иванович стал интересоваться Капитаном, его обаяние перестало действовать на Антона Кузьмича. Так что Байбак был одурачен почти моментально и, главное, надолго. Ему бы даже в голову не пришло, что кто-то из их внутрибанковской группы может работать ради каких-то других целей и на кого-то другого, посягнувшего на авторитет Контролера…

    Так Капитан сделал первый ход в своей грандиозной афере, откликнувшись на предложение Аскольда Борисовича Иванова, своего ученика, вполне удовлетворительно и грамотно обрисовавшего ему ситуацию и представившего схему увода денег из-под носа Байбака и внутригосударственной мошеннической финансовой группы. Но там, где Аскольд Борисович рассчитывал вернуть свое и наказать тех, кто наказал его, Гарольд Смитович увидел нечто большее и далеко простирающееся, как и положено Капитану.


    — В принципе, — Аскольд Борисович провел кончиками пальцев по щеке Капитолины Витальевны, — мы можем вскоре вернуть полмиллиона долларов этому мальчишке Углокамушкину. Они хотя и мои, но все-таки больше его. Я уже и в команде, и в системе, и в игре, то есть богат.

    — Понимаешь. — Капитолина Витальевна подошла к зеркалу. — Ты сейчас очень легко и бездумно трижды акцентировался на своем «Я». Видимо, думаешь, что мое «Я» слабее твоего?

    Зеркало заиграло бирюзово-морским цветом вокруг отобразившегося в нем Капиного лица. Аскольд Иванов невольно вздрогнул.

    — Извини, — смущенно проговорил он, — мы с тобой уже в команде, уже в системе, и мы с тобой богаты.

    — Я знаю, — улыбнулась ему Капитолина Витальевна из зеркала. — Об Углокамушкине не беспокойся. — Она взглянула на стенные часы, отобразившиеся, как и она, в зеркале «Клип». — Он сейчас мертвый, а когда оживет, это уже будет как бы и не Углокамушкин.

    — Чудно. — Аскольду Борисовичу было наплевать на Углокамушкина, его сейчас занимали лишь два чувства — любовь к этой женщине и ненависть к бывшим соратникам. — Я люблю тебя. Капа Щадская.

    — Ну и ладно, — радостно отвернулась от зеркала Капитолина Витальевна и прижалась к Аскольду. — Люби.


    Глава вторая

    Когда Саша Углокамушкин умер, он по-прежнему был живой, ибо, как говорят ученые танатологи, изучающие структуру фантомных пульсообразований в послесмертном существовании, человек лишь на третьи сутки после смерти начинает понимать, для чего ему была дана жизнь, и вздрагивает.

    — Видите ли, — Алексей Васильевич постучал по прозрачной капсуле странной конфигурации, наполненной желеобразной субстанцией золотисто-мрачного цвета, в которую было полностью погружено тело Саши Углокамушкина, — невежество, поддерживающее сверхценность нашего личного «Я», обуславливается активностью какого-то пренебрежительно-насмешливого, дублирующего нас «Я». Вы понимаете, коллега?

    — Не совсем. — Генетик по призванию, скульптор по хобби и пресс-атташе индийского посольства по должности подошел к «аквариуму» с отлученным от жизни и смерти телом эксклюзивного разведчика из ВШ СВР России. — Но это не важно. Вам понравилась новая форма искусственной утробы?

    — О да! — восхищенно воздел руки Чебрак. — Ваша искусственность намного совершеннее естественности. Надеюсь, у нас все получится.

    — Не лукавьте, — усмехнулся индиец. — У нас уже давно все получается. — Он достал из нагрудного кармашка пластинку жевательного бальзама «ночной иней» и положил его в рот. — Правда, этот проект, с использованием вещества «Вспышка», может закончиться непредсказуемым результатом, но, как я понимаю, нам нужен результат, а не его предсказуемость?

    — Конечно, — рассеянно покивал головой Алексей Васильевич и передвинул на одно деление рычажок на пульте жизнеобеспечения искусственного материнского чрева. — Но я все просчитал, его непредсказуемость мною предсказана…

    Жидкость-желе в рукотворном чреве выполняла ту же роль, что и околоплодные воды в чреве натуральной роженицы. Если полковник Грунина считала, что ее перспективного курсанта-эксклюзива Сашу Углокамушкина, с помощью которого она рассчитывала переориентировать Клэр Гастинг с любви к США на любовь к спецслужбам России, просто «усилят», доведя его магнетический сексуализм до необходимого совершенства, то у Алексея Васильевича Чебрака были другие планы. Именно Сашу Углокамушкина, как имеющего дар тайновидения, Алексей Васильевич решил пропустить через вторичное рождение, трансплантируя в него вторую душу, вторую судьбу и вторую генетическую схему.

    Первая искусственная связь временно умершего Саши Углокамушкина с судьбою нарождающегося второго, пока никакого, Саши Углокамушкина, выглядела как серебристая, полая внутри, зондальная нить, подсоединенная к верхней полой вене. Зондальная нить как бы выползала из его груди и вползала в пупочный канатик секреционно-гормонального, дископлацетного аппарата «Мамочка». Зондальные нити выползали из груди Саши, соединяли его легочную артерию, легочную вену и дугу аорты с «Мамочкой» и, проходя через ее синтетические капсульно-автономные сосуды, вползали в сферу второго зачаточного состояния, выполненную из песчаника. Зондальные нити выструивались из нижней полой вены в районе печени из паха, в область сосудов внутренних органов и сосудов конечностей. И хотя при естественном внутриутробном развитии кровь матери и плода никогда не смешивается, Алексей Васильевич решил все сделать по-своему — кровь Саши Углокамушкина тщательно коктейлизировалась с кровью некоей субстанции, взращиваемой в слегка пульсирующей сфере второго зачатия, и это уже был новый вид естественности, вытекающий из абсолютной неестественности проводимого эксперимента…


    После выведения на орбиту Земли четырнадцатого и пятнадцатого модулей-разведчиков «Инок» (Россия) и «Атолла» (США) неожиданно изменилась политика мировых СМИ. Гордость обольщенного самим собой человеческого разума МХК «Хазар» как бы выпал из сферы их заинтересованности. Обычные и электронные СМИ скучно забубнили об очередных запусках искусственных спутников Земли. О «Хазаре» упоминали вскользь и с насмешкой: якобы, проект «Хазар» на самом деле не что иное, как попытка крупных компаний и НАСА осуществить коммерческий проект по созданию на орбите космической гостиницы для туристов, вокруг которого была проведена дорогостоящая рекламная кампания. Мир посмеялся, поаплодировал очередной выдумке туристического бизнеса, серьезные люди, поверившие в юпитерианскую миссию землян, осуждающе покачали головами. Целых три недели с экранов и страниц осуждалась безнравственность рекламной лжи. Но постепенно все успокоилось, и мировой потребитель массовой информации сосредоточил свое внимание на террористах, акциях, политической жизни, спортивных баталиях, биржевых скандалах и оригинальности творческих подходов к сексу в культуре и духовной жизни народов мира.

    Решение о засекречивании работ по созданию на околоземной орбите МХК «Хазар» было принято правительствами развитых стран сразу же после того, как стало понятно, что по каким-то неясным причинам информация о готовящейся экспедиции на Юпитер отрицательно действует на общий психологический фон планеты. Среди гражданского населения цивилизованных стран значительно выросла доля депрессивного отношения как к настоящему, так и будущему времени, резко понизилась потребительская активность и вырос градус созерцательности.

    Это говорило о том, что фактор под названием «Межпланетный хроногиперболизированный корабль» заставил обывателя более пристально посмотреть в сторону неба, а этого нельзя допускать на массовом уровне. Если люди подолгу смотрят в небо, они сразу же вспоминают о смерти и перестают покупать «Виагру» и вовремя менять устаревшие модели телевизоров, автомобилей и компьютеров на новые, то есть перестают следить за прогрессирующей престижностью. Одним словом, средства массовой информации отсекли от информации, и информация о «Хазаре» перетекла на страницы ярко-желтой прессы. Таким образом прогрессивный обыватель планеты успокоился, потерял нездоровый интерес к Юпитеру, а заодно и к небу. Поэтому вывод на околоземную орбиту шестнадцатого модуля «Аква» и семнадцатого модуля «Вечер в Андах», а попросту «СИ-8», входящих в общий блок жизнеобеспечения «Хазара» и предназначенных для обеспечения экипажа чистой водой и воздухом, человечеством не был замечен, как и не были замечены запуски трех грузовых «Протон-Сварог» с Плисецкого космодрома в России и трех «Атлантисов» с тайного космодрома в Аризонской пустыне, которые доставили к создаваемому на околоземной орбите космическому путешественнику стыковочные узлы «Ручеек» и запасы вещества «Рас», уплотнителя волевых проявлений пространства, предположительно присутствующего в глубинах юпитерианского мира.

    …Модуль «Аква» напоминал по форме два уткнувшихся друг в друга «лбами» вопросительных знака, лишенных точечной автономии в нижней конечности. Он был оснащен системно-репродуктивной конструкцией «Айсберг», заполненной теллуровым льдом. У него была еще одна разовая спасательная функция. Он мог «выбросить» через гравитационный отсек модуля «ГА-опал» пропущенный через «Пульсар-нейтрино» теллуровый лед на корпус «Хазара» вовне, превратив космического кочевника в каплю воды. Способную шипеть и кипятиться в течение трех часов, даже попав в полярные районы солнечного диска.

    Модуль «СИ-8» — «Вечер в Андах» — состоял из двух отсеков цилиндрической формы, разделенных вакуумной перегородкой. Фактически это была не перегородка, а третий отсек, шириной в семьдесят два сантиметра. Один отсек «СИ-8» был наполнен высокогорным микролишайником, так называемым «мраморным», а второй — биокультурой. То есть, по сути, два отсека «СИ-8» были оранжереями, если можно так выразиться, оригинально-стратегического жанра. Микролишайник, помещенный в созданную для него учеными научно-исследовательского центра имени Кристофера Шейнара саморегулирующуюся благоприятную среду, с непрекращающейся настойчивостью вырабатывал аэрофильный газ, который поступал во второй отсек с биокультурой, и там происходил скоростной фотосинтез, то есть рождение аналогичной земной атмосферы, которая аккумулировалась в среду вакуумной перегородки-отсека и уже оттуда наполняла чистым воздухом многоструктурную геометричность отсеков МХК «Хазар».


    Глава третья

    — Вот, например, ты, «Наглец», — Ладан Семенович Мушка ткнул в сторону курсанта Вацлавского свой палец. — Каким способом начнешь убеждать Москву интеллектуальную в ее хазарских истоках?

    — Как вы правильно сказали нам на прошлом занятии, — бодро начал альфонсовец Ян Вацлавский, — убедить интеллектуальную Москву в хазарских корнях России невозможно, но втянуть в дискуссию на эту тему — запросто. Само собой, я бы начал со средств массовой информации…

    — Прямо-таки, невозможно, — нарушил дисциплину курсант Авдеев. — Дай установочки, начни платить по десять тысяч доллароевровидных денег в месяц каждому интеллектуалу-гуманитарию, и они в течение двух-трех месяцев убедятся сами и убедят кого угодно, что Москву на самом деле основало общество любителей трубочного табака из Месопотамии.

    — Я всегда подозревал в вас дурака, курсант Авдеев, — рассердился профессор Мушка. — Во-первых, хватило бы и трех тысяч долларов, во-вторых, далеко не все российские интеллектуалы в России гуманитарии, а в-третьих, покиньте аудиторию и прямым ходом следуйте к завхозу школы, прапорщику Бельчикову, доложите ему, что вы на весь день в его распоряжении.

    — Есть! — Курсант Авдеев быстрым шагом направился к выходу из аудитории. Ладан Семенович не знал, что прапорщик Бельчиков, завхоз ВШ СВР, был как и курсант Авдеев, родом из станицы Тихорецкой, и поэтому курсант рассчитывал отпроситься у прапорщика на весь день, чтобы повидать Вассу Самойлову, временно вышедшую замуж за 250 миллионов долларов, три глянцевых арбатских журнала и 120 килограммов веса в пиджаке и брюках по имени «Мой Пупсик», но считавшую себя постоянно действующей подругой курсанта Авдеева.


    — Игорь, ты почему сегодня такой насмешливый?

    — Просто вспомнил сюжет одного фильма. Может, видела, «Облако-рай» — это почти обо мне и о райцентре Талое на реке Турка.

    — «Облако-рай»? Я скажу папе, чтобы достал кассету, мы ее посмотрим с тобой вдвоем. Ты меня любишь?

    — Нет, конечно, опомнись, Алиса.

    — Ну и пусть, а я тебя буду любить до конца жизни. Слушай, Игорь, давай я договорюсь с папой, и ты станешь моим мужем? Я тебе все-все буду разрешать делать, все буду делать для тебя, ты только раз в неделю приходи, обнимай меня и говори о любви.

    — Тебе всего четырнадцать лет, Алиса, и я тебя не люблю. Давай подождем, когда тебе исполнится шестнадцать, возможно, ты меня возненавидишь к тому времени.

    — Я тебя уже давно ненавижу, женись на мне. Я куплю тебе дом, мне папа подарил на день рождения триста тысяч долларов.

    — А мама?

    — Мама, между прочим, тоже согласна, она даже не просто согласна, а буквально жаждет, чтобы ты женился на ком угодно из нашей семьи, хотя бы на Анастасии. Одним словом, она ищет к тебе интимные подходы.

    — А кто такая Анастасия?

    — Анастасия — это мамина мама, моя бабушка. Ну, пожалуйста, дай мне свою руку.

    — Успокойся, Алиса, и отодвинься. Твоя мама готова засунуть меня в постель к своей матери и дочери лишь только для того, чтобы у меня была возможность сравнивать ее изощренно-чувственную зрелость с бестолково-неопытной юностью и благодарно-немощной старостью. Я, кажется, начинаю понимать, почему огонь обрушился на Содом и Гоморру.

    — Мама у меня, как говорит папа, изысканно-невоздержанная благородная дама сермяжно-дворянских кровей цыгано-рязанского разлива. И ее нельзя не любить, она душка, папа от нее без ума.

    — Помолчи, Алиса. Твой папа владелец газет, пароходов, заводов. Ведь так? А мама что хочет, то и говорит на телевидении. Вот тебе список. Указанные в нем люди должны выступить по телевидению и в прессе с утверждением, что русские на самом деле хазары, а первой столицей Руси был не Киев, а Итиль. А самое главное — они должны это научно обосновать.

    — Ну и списочек, сплошь брэндные имена. Игорь, тут же одни академики и депутаты народные! Мама считает их самым покладистым материалом в своих интеллектуальных шоу. Наука ничего не говорит об этом, но ее секс-аура действует на этот контингент завораживающе. Ради нее они могут доказать что угодно. Если ей хотя бы намекнуть, что она станет твоей тещей или приемной дочерью, Итиль России обеспечен на телевизионном и газетно-авторитетном уровне.

    — Хорошо, я намекну, пусть Итиль восстанет из пепла. Вот тебе, держи, это моя любимая авторучка, вполне возможно, что ты будешь ею расписываться в загсе. Привет Анастасии, я скоро позвоню.


    Глава четвертая

    — Пыль. — Ксюша Мамрик провела по перилам деревянного крыльца. — Откуда она берется, если всю неделю идут дожди?

    Подмосковная Валентиновка была влажной, зеленой и свежей. Некогда престижно-политический, а затем артистический поселок уже олоскутился дачами с непонятной родословной: кирпичными, безвкусными, огромными, огороженными высокими и равнодушными к людям заборами. Строили под Швейцарию, Испанию, Францию и даже под грузинские замки. Органично смотрелись лишь дачи с преобладанием дерева и помнившие лучшие времена. Ксюша и Толик Лаперуза уже неделю жили на даче родителей Толика, которые в силу своей супружеской несовместимости находились в других, противоположных друг от друга, направлениях: отец снимал дачу по Ленинградскому, а мать по Киевскому тракту.

    — Действительно, — Толик подул на кончики пальцев Ксюши с прилипшей к ним серебристо-красноватой пылью, — напоминает пыльцу. Не пойму, откуда ее столько набралось.

    — Мой папа говорит, что это не пыль, а экологически-неприятный фактор заплесневения атмоферы. — Ксюша Мамрик задумчиво посмотрела на свою «хондайку», уткнувшуюся покрытым пылью капотом в куст жасмина с левой стороны крыльца. — Он говорит, что небо над Землею покрывается ряской.

    — Вполне возможно. — Толик Лаперуза коснулся щеки Ксюши. — Но мне кажется, что твой папа впадает в ложный пессимизм. Люди реагируют на эту аномалию последнего времени по-разному. Китайские ученые, например, заявили в нете, что явление серебристо-красного, каким бы оно ни было — частным, локальным или глобальным, пылью, монеткой на асфальте или солнцем в небе, — всегда предвещает дракона.

    — По-твоему, это оптимизм? — фыркнула Ксюша Мамрик. — А что тебе говорит твой Ка, он согласен с китайцами? И вообще, когда он высунет свою прошлую руку из твоего настоящего? Из-за твоей конечности с маникюром нас постоянно сопровождают сильные и стройные мужчины с лицами невыспавшихся патологоанатомов, и куда-то украли Углокамушкина, и вообще мы стали лицами, которых сопровождают. На фиг надо…

    — Даже на фиг не надо, — согласился с нею Толик. — Углокамушкина, я так думаю, отсекли от нас по другой причине. Кстати, до меня только сейчас дошло, ведь мы можем выяснить, где Угол, через ноутбук…

    — Все-таки прошлое, глубоко и удачно всунутое в настоящее, — восторженно погладила аномальную руку Толика, — может удовлетворить кого угодно, даже меня, даже все молодежные программы российского телевидения.

    — Ты сейчас мне о тайне прошлых веков или о сексе на телевидении говорила? — рассмеялся Толик и, ухватив Ксюшу за руку, потащился в дом. — Сейчас мы проверим, чем Кирпич в отрыве от семьи занимается. — Уже войдя в комнату, Толик Лалеруз оглянулся и посмотрел в проем открытой двери на улицу. — О Боги, — старческим голосом произнес он, — неужели это та самая Пыль?


    — Что вы хотите этим сказать? — директор ЦРУ был раздосадован. — И пожалуйста, уберите свою пробирку с «Флорой-7», выбросьте ее в контейнер с мусором.

    — Вы правы, — печально вздохнул Генри Олькоттом. — «Флора-7» вышла из-под контроля. Было всего две ампулы с этой культурой. Одну я сейчас выброшу в контейнер-стерилизатор, как вы посоветовали, а вторая находится у микробиолога Кейзи Редка, нашего человека из Англии, внедренного в научную экспедицию пропавшей без вести «Мурены».

    — Генри, — директор ЦРУ подошел к полковнику, остановился в метре от него и зло посмотрел в глаза, — на «Мурене» все, кроме экипажа, были, в большей или меньшей степени, нашими людьми. Но, черт побери, почему ампула с «Флорой-7» оказалась у какого-то паршивого микробиолога, и не где-нибудь, а на «Граде Китеже», а затем и на «Мурене», то есть на территории русских?

    — Не орите, Конти. — Полковник Олькоттом перешел на мягкий увещевательный тон. — Вы такой же полковник сектора «Экстрем», сак и я. Русских бояться — в США не жить. Они, да будет вам известно, в нужный момент становятся патриотами США даже больше, чем наши граждане. Кейзи же замышлял провести на борту «Мурены» эксперимент, я не возражал против этого, — уточнил Генри Олькоттом. — Он собирался поместить «Флору-7» в одну емкость с мироокеанным планктоном, то есть с цивилизацией илли из «Улья шершней». Вы же знаете, что такой опыт можно провести только в квадрате 666, за его границей планктон непостижимым образом исчезает из контейнера. Но «Мурена» пропала, и вы, Конти, вместе со всем своим ЦРУ, не можете сказать, куда и как. А она, между прочим, самая лучшая из всех субмарин мира, когда-либо выходивших в океан, и, по всей видимости, аналогичной «Мурене» уже не будет в ближайшие два столетия. Впрочем, — усмехнулся Генри Олькоттом, — как уже не будет и двух столетий.


    Пыль красновато-серебристым вдохновением, словно извиняясь за причиняемое беспокойство, покрывала Нью-Йорк, и не только его. Она проникала во все города и сёла земного шара, настаивая на своей вездесущности и необходимости. Вскоре пыль перестали замечать, в ней было столько бархатистого, проникновенного и необъяснимого уюта, что с ней очень быстро смирились. Более того, было замечено, что она благотворительно влияет на психику, успокаивает, настраивает на равнодушие, отвлекает от неуютных мыслей и проклятых вопросов, склоняет человека к радостной и миролюбивой самодостаточности в окружении необходимых для усредненного комфорта предметов бытия. Да и не так уж ее и много было, этой пыли серебристо-красного цвета. И хотя она была везде, всем казалось, что ее как бы нигде и нет…


    Москвичи, даже из окна кабинета директора ФСБ, были похожи на заматерелых кочевников, подвергшихся насильственному окультуриванию, жесткой паспортизации и репрессивной привязки к заколдованному участку земли с выстроенным на нем городом Москва. Никто, даже гости столицы, не обращал внимания на изменивший свой цвет мировой город. Волхв знал уже об этом свойстве красно-серебристой пыли. Люди вначале удивлялись ее возникновению и цвету, а через день-два переставали замечать, словно она существовала на Земле с сотворения мира. Директор ФСБ усмехнулся своим мыслям и, задернув штору, отошел от окна.

    — Все-таки интересно устроены мозги у разведчиков, ученых и людей искусства. — Он бросил короткий взгляд на задумавшегося в кресле академика директора РАН, и направился к встроенному в стену сейфу «Алтай». — Никого, кроме нас, эта пыльца не тревожит. Остальные о ней уже и думать забыли и замечать перестали, говорят, что все так и было.

    — На то они и остальные, — с улыбкой посмотрел академик на манипуляции Волхва возле дверцы «Алтая», — от слова «остаток», то бишь, оставшиеся на остановке после отхода окончательно последней электрички.

    — Вы сноб, — заметил Волхв, поднося по требованию электроники сейфа ладонь правой руки к засветившемуся на дверце определителю. — И достаточно мрачный сноб, а это плохо. Лет через десять, когда вы станете окончательно старым и начнете понимать «остальных», это вам аукнется непереносимым одиночеством.

    — Чушь, — отмахнулся академик, с возрастающим любопытством наблюдая за напряженной работой Волхва возле сейфа. — Настоящий ученый никогда не деградирует до такой степени, он или «не остальной» до конца, или не доживает до старости. Простите, — прервал он сам себя, — вы собираетесь принимать участие в автомобильных гонках?

    Волхв стоял напротив дверцы сейфа, натянув на голову радарный шлем, так называемый «определитель помыслов», ультрасовременный аналог выброшенного в массы детектора лжи. В дверце сейфа что-то щелкнуло, и Волхв, сняв шлем, приступил к следующей операции.

    — Одни придурки вокруг, — сообщил он академику, — легче все бросить и уйти, чем открыть этот сейф с последними данными о нарастании аномальных явлений в мире. — Он стал набирать на выдвинувшемся из дверцы пульте какую-то комбинацию. — А их наросло по самое не хочу. — Пульт мягко вдвинулся в дверцу, и она беззвучно и медленно стала уходить в сторону, открывая взору академика, полностью переключившего на нее свое внимание, вторую, платинового цвета, дверцу с гербом РФ.

    — Вот так и живем всю жизнь в нарастающих аномалиях. Одних танцующих Шив, — Волхв нажал на второй дверце маленькую кнопочку в центре герба, — этих новомодных Антихристов, штук десять набралось…

    — Вызывали? — в кабинет вошла секретарь директора ФСБ.

    — Да, вызывал. Дайте, пожалуйста, ключ от «Алтая».

    — Пожалуйста. — Анна Сергеевна подошла к шефу и протянула ему серебристый стержень. — Ключ.

    Волхв, не поворачиваясь к ней, протянул руку, взял стержень, медленно наклонился к дверце и, вставив стержень в отверстие, появившееся на месте ушедшей в глубь кнопки, резко воткнул его туда.

    — Всё! — облегченно вздохнул глава ФСБ. — Открыл, слава Богу!

    Дверца распахнулась, и председатель РАН увидел большую, около тридцати квадратных метров, комнату с рядами электронных стеллажей.

    — Черт! — восхитился академик и тут же, словно чего-то испугавшись, уточнил: — Ангельская красота.


    Глава пятая

    — По ходу! — крикнул Саркел, догоняя отрока Пардуса, сына Сурова, бывшего нахапептовского участкового, и легонько похлопал его по плечу рукояткой плетки. — Ты должен совпадать помыслами сердца с конем.

    Семнадцатилетний Пардус, бывший Юра «Ментенок», бежал, держась за гриву, рядом с молодым жеребцом половецкой породы вот уже более пяти километров. Сбоку, спереди и немного сзади него в таком же скоростном режиме по степи мчались около двух десятков коней и отроков. Между ними, подскакивая то к одному, то к другому, метался на своем великолепном «джипе» Саркел.

    — Ийяя! — громко вскрикнул Саркел, и отроки на полном ходу, не сбиваясь с ритма, вскочили верхом на коней, припадая к гриве. Впереди появились составленные полукругом повозки какой-то небольшой орды. Краем глаза Саркел увидел, что на холме возле становища показался Варсег с поднятой вверх правой рукой. Саркел встрепенул коня и, огибая отряд отроков, махнул рукой, указывая направление на Варсега. Отроки мгновенно и бесшумно помчались в указанную сторону. Саркел же шагом направился к повозкам. Увидев на одной из них прикрепленную сверху икону со знакомым еще по Киеву изображением Богородицы, Саркел понял, что это сербская миссия. Посол князя, Осокин, ученик Саркела и Варсега, справился со своей задачей, прошел в одиночку Степь и Лес и, судя по всему, привел нужного князю и княгине человека в Нахапетово. Действительно, навстречу Саркелу вышел бывший егерь Осокин, сдержанно, но радостно улыбаясь княжескому любимцу и своему начальнику.

    — Воистину велик Бог еллинов, — обескуражил он Саркела неожиданным заявлением, — если даже Его Мать, — он указал рукой на повозку с иконой, — провела нас от уличей к хазарам без единой стычки. Хотел бы я сейчас посмотреть, да заодно и плюнуть в глаза своей первой учительнице…

    Саркел уже привык к непонятным воспоминаниям взрослых нахапетовцев, да и к самому Нахапетово. Его преданность князю и княгине давно перешагнула обычную преданность воина своему вождю, а их сына, боясь признаться в этом даже самому себе, он почитал за впавшего в детство верховного властителя мира Сварога, втайне вознося ему молитвы, и даже однажды принес в его честь жертву, отдав для жертвенного костра на обнаруженном им невдалеке от Нахапетово капище розовую лань. Старый, одетый в какие-то лохмотья жрец забытого капища лишь что-то проворчал себе под нос и, запрокинув голову лани, устремляя ее покорно-печальные глаза к небу, перерезал ритуальным костяным ножом горло.

    — Во славу Сварога! — возопил жрец, воздевая к небу окровавленные руки.

    — Во славу Сергея, — еле слышно вторил ему Саркел.

    Фиолетовое присутствие вечера на западе степного Приазовья располагало к неспешности, но густая, непредсказуемая, наполненная жизнью и шорохами степь околонахапетовского пространства диктовала законы настороженности и пристальности.

    — Мать-Матерью, — язычник Саркел на всякий случай вложил в свои слова почтительность, — но, не сегодня-завтра, здесь начнутся другие времена, так что снимайся, будем двигаться ночью, так повелел князь. Мы уже второй день идем вам навстречу, — весело усмехнулся он. — а заодно и молодежь от двадцать первого века отучаем…

    — Во имя Отца и Сына и Святаго Духа! — начал вылезать из повозки Теоктист Бранковический. — От какого века, варвар, повтори, ты отучаешь отроков?

    — От будущего, — заробел при виде монаха Саркел и, почтительно поклонившись, поинтересовался: — Не утомила ли тебя дорога, кудесник, готов ли ты продолжить путь, или я прикажу, чтобы разбили лагерь и приготовили пищу?

    — Ночь в степи, — наконец-то выбрался из повозки монах-дэспота, — это и есть дорога. Сделаем, если на то будет Божья воля, привал утром. Судя по коням, — Теоктист Бранковический кивнул на приближающихся к ним юных всадников с Вэрсегом во главе, — они степные, дорогу чувствуют и днем и ночью. — Монах поднял голову и, прищурившись, посмотрел на первую вечернюю звезду. — Кто войной-то идет на твоего князя, язычник?

    — Все, — весело сообщил монаху и вечерней звезде Саркел. — И Киев, и Степь. Что-то в нас им не нравится.

    Юные дружинники по команде Варсега спешились и почтительно остановились неподалеку от повозки, каждый возле своего коня. Монах, как и все горцы обладающий острым зрением, не отрывая глаз смотрел на Пардуса. Неожиданно он размашисто перекрестился и направился к подросткам села Нахапетово Неклиновского района двадцать первого века, волею судьбы и повсеместно присутствующего во вселенной чуда ставших дружинниками нахапетовского князя Улыбчивого в десятом веке.

    — Кто крестил вас, дети мои? — восторженно вопрошал монах, подходя к каждому по очереди. — Благодать на вас, да и на мне тоже, встретившего свет в этом гнезде идолов языческих.

    Саркел усмехнулся, но тотчас же сделался серьезным. Восторг и благоговение монаха были неподдельными. Оказалось, что не только у Пандуса, но и у всех без исключения на шею были надеты крестики. Женщины окняженного села посчитали, что после всех невероятных событий, обрушившихся на их быт и головы, Христианский Крест и обретшая на нем всесилие Истина в лице Иисуса Христа остаются наиболее устойчивыми и наиболее надежными средствами защиты от беды в пространстве взорванного в них и вокруг них времени.


    Несмотря на то, что в брошенном нахапетовцами прошлом будущем прошел год в настоящем уже отломили и съели от каравая времени десятилетие…

    — Я передумал, — улыбнулся Улыбчивый и пошел навстречу вошедшей в зал Малышке. — Сергей войдет в историю мира без титула «Убийственный». Я определю…

    — Я, — мягко перебила его Малышка, — лучше я определю ему новый титул. Не возражаешь?

    — Нет, — поцеловал князь руку княгине. — Как я могу возражать против того, что мы будем называть его Сергеем…

    — Мама, — перебил Улыбчивого вбежавший в тронный зал мальчик, — я теперь эксплуататор проклятый, мне это дядя Горюхин сказал, правда, красиво?

    — Горюхин? — Князь, побелев от злости, быстрым шагом подошел к окну, с треском распахнул створки и громким голосом позвал: — Горюхин!

    Бывший прапорщик и бывший заведующий нахапетовским ДК Горюхин теперь заведовал продовольственно-хозяйственной частью княжеского подворья, то есть был ключником. Он стоял во дворе и принимал от прибившегося под защиту князя большого патриархального семейства волхователей из Хазарии конскую сбрую для боевых коней княжеской дружины. Услышав зов князя, он быстро присел за телегой и под удивленные взгляды данников, не разгибаясь, побежал в сторону хозяйских построек, недавно отстроенных в дальней части двора.

    — Вижу! — крикнул Улыбчивый. — Стоять! Революционер чертов, а ну-ка, быстро ко мне двигайся!

    Горюхин выпрямился и уныло, еле передвигая ноги, поплелся на княжеское крыльцо.

    — Холодную дать не могу, — предупредил Улыбчивый Горюхина. — Оброчники вот-вот косяками потянутся. Остаются только розги. Иди к Сурову, скажи, чтобы тебя выпороли по третьей категории.

    Став князем, «Солнечный убийца» познал таинственность. С подданными обращался строго, но справедливо. За десять лет произошло много событий, не имеющих разумного объяснения, но Малышка и Улыбчивый делали все возможное для того, чтобы странное время, клубящееся над Нахапетовым, выглядело обычным и естественным для десятого века событием. Нахапетовцы уже привыкли к этому.

    — По третьей нельзя, князь, — шмыгнул носом Горюхин. — Обездвижусь, работать некому будет. А княжичу, — глаза Горюхина затуманились умилением, — я объяснил суть единственно верного на Земле ленинского учения. Так он, постреленок, звезда наша ясная, — всхлипнул от преданности и любви бывший прапорщик, — сразу охватил его свои умом и сразу вывел, что он, сеет наш Сережа, и есть тот самый эксплуататор проклятый.

    Улыбчивый сменил гнев на милость. Горюхин был незаменимым завхозом.

    — Иди и скажи, пусть десять хлыстов на ночь отпустят, а утром чтобы уже на службе был.

    — Десять ладно, — согласился с князем ключник. — Десять — это даже полезно. А вот, — Горюхин посмотрел через распахнутые ворота подворья на дорогу, ведущую к воротам крепостного вала вокруг села, — кажется, еще кто-то прибыл. На данников не похожи, — задумчиво проговорил он. Вдруг лицо его озарилось догадкой. — А-а, кого-то полонили. Так что, князь, мне ведь не только дань, но и трофеи принимать нужно. Что скажешь?

    — Ладно, — махнул рукой «Солнечный убийца», глядя на приближающиеся под конвоем повозки, — иди к черту. Десять ударов будем считать условными. Еще раз при юном князе Ленина вспомнишь, я для тебя персональный ГУЛАГ здесь устрою.


    К тому времени, когда князь и княгиня Нахапетовские встречали Теоктиста Бранковического в своем дворце на берегу Азовского моря, а заодно и ожидали нападения на их княжество объединенных языческих сил печенего-половецко-славянской направленности, князь Святослав уже отдал богу весны и лета Яриле душу, а вокруг киевского престола шла обычная свара между наследниками…

    Окутывающее нахапетовскую аномалию комбинированно-уплотненное время наложило на десятый век столько нестыковок и загадок для будущих историков, что каждый житель нынешнего 21-го века должен отчетливо понимать, что, начиная изучать историю по учебникам, он уподобляется человеку, которого легче застрелить, чем объяснить разницу между унитазом и флорентийской чашей из родникового фарфора в Эрмитаже.

    …К этому времени древлянский Олег, сын Святослава, был убит, а взбешенный словами Рогнеды, дочери полоцкого князя Рогволда, Владимир, с варяжскими наемниками, пришел с войной к брату своему Ярополку, по дороге убив Рогволда и приобщив Рогнеду к исполнению супружеских обязанностей именно с ним, напомнив о ее неосторожном высказывании:

    — Ты не хотела разувать сына рабыни, теперь тебе придется рожать от него детей.

    После первой брачной ночи Рогнеда стала с удовольствием не только разувать неукротимого язычника, но и мыть ему ноги. Владимир уже не обращал внимания на такие мелочи, он смотрел на окруженный его варяжскими дружинами Киев и видел над ним нежно-золотистое свечение, еще не догадываясь, что это расправляет свои легкие и могучие крылья, обнимая великий город и Русь, посланец лучезарной бесконечности. Ангел православного христианства и апостольского иудейства, слуга нескончаемого и милосердного Всесилия…


    Нахапетово стало другим. Мало кому известное даже в ростовской области приморское село двадцать первого века, в десятом веке обрело статус княжеского и стало городом. По одному, семьями, небольшими племенами под защиту князя Улыбчивого пришло много людей. Нахапетово обросло посадами. Коренные нахапетовцы, по воле князя и княгини, кто в большей, кто в меньшей степени, овельможились, вкусив отраву патрицианства. При встрече с коренными нахапетовцами пришлые люди ломали шапки и пугливо кланялись. Юриспруденция княжества, в лице бывшего участкового Сурова, являющегося верховным судьей и одновременно исполнителем приговоров, всегда была на стороне княжьих людей. Новоподданные принимали это как должное, печать двадцать первого века на лицах бывших колхозников казалась наивным язычникам печатью избранности и высшего знания. Князь и княгиня, а по их воле и Суров, смотрели сквозь пальцы на сначала тихое, а затем и нескрываемое закабаление нахапетовцами пришлых людей. Обретя спокойствие, кров, пищу и защиту за стенами колдовского Нахапетова, пришлые не роптали. Слух о выросшем за одну ночь княжестве могучих и таинственных магов разнесся по всей Степи и достиг Константинополя.

    — Я вас приветствую, — легко сбежал с крыльца нахапетовский князь и, раскрыв объятия, пошел навстречу Теоктисту Бранковическому. — Я ведь тоже, черт бы меня побрал, коренной христианин. — Он размашисто перекрестился сначала левой, а затем, для убедительности, и правой рукой. — Нас в Тимашевской прямо в станичном клубе на сцене майор-священник из военкомата крестил.

    Он протянул монаху руку для рукопожатия, по дороге передумав заключать его в объятия. Теоктист Бранковический, не обращая внимания на протянутую руку князя, пристально посмотрел в его лицо и сказал:

    — Мир твоему дому, князь. Я пришел не к тебе, а к лаоэру, Ангелу, у которого ты служишь отцом.


    Глава шестая

    Восемнадцатый девятнадцатый, двадцатый и двадцать первый модули «Пилигрим», то есть «П-1», «П-2», «П-3» и «П-4», на самом деле были ремонтными капсулами, способными самостоятельно облетать основной корпус «Хазара» для общего профилактического осмотра, осуществлять длительный ремонт на его поверхности, а при необходимости выполнять роль аварийных двигателей. После выведения на околоземную орбиту четырех «Пилигримов» остро встал вопрос об укомплектовании экипажа квалифицированными астронавтами, ибо что такое «квалифицированный астронавт», толком не знали ни в США, ни в России, но и там и там считали, что это их граждане. В конце концов наступил день, когда президент США позвонил президенту России и спросил у него:

    — Коллега, как вы смотрите на то, чтобы мы с вами подробнее ознакомились с результатами опытов по усовершенствованию природы человека вашего ученого Чебрака Алексея Васильевича?

    — Никак — пошутил президент России и поинтересовался: — Кто вам сообщил о Чебраке и его опытах?

    — Частично ЦРУ, частично пресса, но в основном это выяснилось путем коммерческих переговоров наших чиновников из НАСА и наших чиновников из всех правительственных структур понемногу, — не стал скрывать глава Белого дома и тоже пошутил: — Взятка плюс компьютеризация всей Земли делают бессмысленными усилия по сохранению государственных секретов.

    — Хорошо, — согласился президент России, — почему бы и не ознакомиться. Только мне не понятна направленность этих опытов. Признайтесь честно, коллега, что вы надеетесь увидеть в человеке, природа которого усовершенствована в научных лабораториях?

    — Именно его, — хохотнул президент США, — человека, природа которого усовершенствована. А вообще, что нам покажут, то мы и увидим.


    Это было похоже на явь, тщательно замаскированную под сон, в котором священнодействовал одинокий, смертельно уставший от чародейства шаман. Какое-то радостно-грозное, чужеродное и для сна и для реальности вдохновение служило невидимому шаману бубном. Саша Углокамушкин, понимая, что он сейчас слишком всесилен, не понимал природы этого всесилия, но тем не менее наслаждался им. Он был погружен в розовое и безначальное эхо бесконечной эйфории, весь наполнен свежим, легким и навсегда восторженным равнодушием, в котором начало прорастать зерно будущего дискомфорта. Поэтому Сашино наслаждение всесилием имело пикантный привкус преступления, не имеющего никакой надежды на безнаказанность…

    Алексей Васильевич Чебрак положил трубку и отошел от пульта связи с лаконичной надписью «имущество ФАПСИ», что-то бормоча себе под нос.

    — Интересно, — оторвался от экрана, контролирующего внедрение зондального манипулятора в кровеносную систему Саши Углокамушкина, ассистент Алексея Васильевича, китайский Генетик, — а что если он обретет во втором рождении просветленность Будды?

    — Коллега, — остановился напротив ассистента Чебрак и с укоризной посмотрел ему в глаза. — Мало того что вы китаец, так вы еще и китайский писатель.

    — Я идиоритмик кеновитского имиджа, коллега. Судя по всему, словосочетание «китайский писатель» напоминает вам надпись на стене общественного туалета.

    — Вы бываете в общественных туалетах? — Брови Алексея Васильевича от изумления взметнулись. — Так вы, кроме того что китайский писатель, еще и международный эстет западноевропейского толка? Я восхищен, коллега, вашей многогранностью. Теперь мне понятно, почему вы упомянули Будду, как элемент непросчитываемости.

    — Вы завистник, коллега, — печально вздохнул китаец и вновь повернул лицо к экрану. — Но вы правы, ни Будды, ни Конфуция в этом объекте не будет. Я сам составлял для него дополнительную генетическую суть, и кое-какие виньетки генетического кода «вписал» наш французский коллега Винодел. Но все-таки иногда хочется помечтать и увидеть, как кто-то наплевал на расчеты и отменил их безжалостную суть.

    — Ну вот, — проворчал Чебрак, вглядываясь в раствор жизни, наполняющий искусственное чрево с Углокамушкиным внутри, — ко всему прочему, вы еще и китайский поэт. Всё! — Он быстро подошел к энергоблоку, питающему электронную роженицу. — Начинаются схватки. — Алексей Васильевич подсоединился через шлем Фибоначчи к роженице, которая на профессиональном языке генетиков сумеречной иерусалимской исповедальни называлась «спиралями черного света». — Вот она, шумерская Нибиру. — Шлем скрывал голову Алексея Васильевича, оставляя открытыми губы и подбородок. — Если мы все правильно рассчитали, — прошептал он, — мы выведем в нашем объекте новую, не известную землянам генетическую память и заданность.

    — Боюсь, это очередная иллюзия. — Китаец был взволнован, но не собирался отказываться от скептицизма. — А мы создадим очередного монстра, наподобие ваших «солнечных убийц», только внеземного происхождения.

    — Видите ли, коллега, — Алексей Васильевич облизнул губы, — люди так и не сумели понять самих себя. Они даже не заметили, что эпоха предостережений Нового Завета подошла к завершению, и начинаются аккорды финала. А кому, как не нам с вами, понимать, что только избавление от эксклюзивной информации, скопившейся в генах каждого отдельно взятого человека, поможет нам выйти за пределы проклятого круга карантинной жизни.

    — Молитесь, поститесь, кайтесь — и очиститесь, коллега, — вполне серьезно посоветовал китаец Чебраку, не отводя глаз от ставшего оранжевым тела Саши Углокамушкина, погруженного в более сложную и совершенную, чем человеческая, материнскую утробу.

    — Это само собой разумеется, — досадливо скривил губы и дернул подбородком Алексей Васильевич. — Но обзавестись внеземной генетикой тоже не помешает. А вдруг в ней отсутствует код проклятия?


    Глава седьмая

    Полковник Абрамкин стоял возле гастронома «Ирландский дом» на Старом Арбате и мучился. На него обрушились проклятые вопросы бытия, чем-то напоминающие пять тысяч рублей месячного заработка для семейного москвича — умереть нельзя, но и жить невозможно. Но у полковника Абрамкина все было гораздо сложнее, ибо одно дело — заботы о карьерном росте в провинции, и совсем другое — здесь, в Москве, после того как сам президент прикрепил к твоей груди орден, а сам министр внутренних дел вручил тебе полковничьи погоны, обещание хорошей должности и посоветовал зайти в бухгалтерию за премиальными деньгами. Полковник тяжело вздохнул и с остервенением поежился. За десять минут мимо Абрамкина прошли десять полковников министерства обороны, пять полковников МВД а один в штатском подошел прямо к нему поздороваться. Он в один день с Абрамкиным получил погоны полковника из рук министра.

    — Супругу ждете из гастронома? — посочувствовал полковник в штатском, кивая на «Ирландский дом». — Я тоже не люблю по гастроному в присутствии жены передвигаться. Она, когда я при ней, забывает о своей ответственности перед семейным бюджетом.

    — А вы…

    — А я вот все спешу, дел по горло. Завидую вашей неспешности.

    Полковник в штатском попрощался и почти мгновенно растворился среди арбатских прохожих. Полковник Абрамкин остался стоять под дождем, без зонтика и головного убора, явно никуда не торопясь, но при этом выглядел так, будто готов пойти куда угодно.

    Денег у Абрамкина не было, все премиальные, оставив себе тысячу рублей, он отправил семье в Сочи. И теперь лишь орден, прикрепленный к внутреннему карману пиджака, не давал ему спасовать перед очаровательной и неповторимой доброжелательностью московского равнодушия. А еще у Абрамкина, кроме ордена, под пиджаком был полностью оснащенный автоматический пистолет «Магнум», сорок пятого калибра, разрешение на который лежало в правом внутреннем кармане, вместе с удостоверением МВД. Замминистра МВД Егоров, перед тем как подписать разрешение, чертыхнулся и спросил у полковника:

    — Зачем вам это оружие массового поражения. Сидор Абрамович? Возьмите что-нибудь полегче, он ведь килограмм весит, лучше гантелю в руках носить, чем эту болванку под мышкой.

    — Да я уже привык к нему, — на всякий случай соврал полковник, — пристрелялся.

    — Ну-ну. — Замминистра подписал спецразрешение, выдаваемое только в особых случаях особо квалифицированным сотрудникам. — Можешь пристреливаться и дальше, только отойди хотя бы на пару кварталов от здания министерства…


    Костюм, водолазка и лакированные туфли не принадлежали Абрамкину до такой степени, что в этот день ему пришлось пережить самые унизительные минуты своей жизни.

    — Ну и как, костюмчик не жмет? — остановился напротив Абрамкина мужчина с глазами заблудившегося в лесу теленка. Он окинул полковника взглядом и доброжелательно продолжил, указав на водолазку: — Это эксклюзив, я ее купил в 1991 году на лондонском аукционе за семьсот фунтов стерлингов, до этого ее носил Манчестерский душитель, приговоренный к пожизненному заключению, затем я, и вот, — он философски хмыкнул, — вы за мной донашиваете, да и туфли очень удобные. Я их купил на благотворительном аукционе в Сан-Франциско за три тысячи долларов, до вас их носил знаменитый русский еврей из Голливуда Савелий Крамаров, потом я. А в пиджачке, кстати, костюмчик двадцать тысяч долларов стоит, я его купил в Аргентине у вдовы Габриэля Маркеса, есть заначка, пятьсот долларов, может, отдадите мне, она вот здесь…

    Мужчина отвернул правую сторону пиджака остолбеневшего Абрамкина и, натолкнувшись взглядом на рифленую рукоятку «Магнума», тоже остолбенел. Возле них остановилась группа японских туристов и стала щелкать фотоаппаратом. Двое остолбеневших, один от стыда, а второй от страха, мужчин напоминали законченную скульптурную композицию из коллекции мадам Тюссо…


    Жанет Генриховна, получив от своего куратора из ФСБ распечатку биографических данных и служебной характеристики на полковника Абрамкина, сразу же поехала на квартиру к своей старинной приятельнице Леониле Альбертовне Бриз, заведующей кафедрой на факультете журналистики московского университета. На своем новеньком, цвета «мокрого асфальта», «лексусе» она въехала в тишину старомосковского переулка и припарковалась на принадлежащей дому № 21 охраняемой стоянке. Жильцы четырехэтажного одноподъездного дома, выкупившие у города землю под стоянку на семьдесят пять лет, всегда были загадкой для Жанет Генриховны. Она благоговела перед тайной этого дома еще со времен юности, когда ее, шестиклассницу, взяла под свое покровительство восьмиклассница Ниличка, ныне выросшая в неподвластную мужскому пониманию и чувству Леонилу Альбертовну…

    — Жанка, ты, что ли? — встретил ее голос Василисы Сигуровны, бродившей по двору в окружении дворовых котов в накинутой на плечи меховой накидке из королевского горностая и с ножницами для стрижки кустов в руках. — Я тебя, егозу, сразу и не узнала, видимо, еще одного мужа скоро к рукам приберешь, леденец ты мой глазастый.

    — Душечка Сигуровна, — расцеловала старушку Жанет Генриховна. — Этот, — она потрясла биографией Абрамкина в воздухе, — уже будет мне для любви нужен, а не для быта. А у вас тут как дела? Ниличка говорит, что серьезные.

    — Мужики — народ бытовой. — Сигуровна, вдова бывших Председателя Кабинета Министров СССР. Министра Иностранных Дел СССР, заместителя Председателя КГБ СССР и вдова первого российского долларового миллионера, восемь лет назад ставшего первым российским миллиардером и умершего от инфаркта, знала тему хорошо. — Сколько мужика на любовь не настраивай, он в итоге все равно в диван-кровать превращается. А дела у нас не то чтобы серьезные, а обычные. Ты бы лучше этим не интересовалась, а то я и тебе, и Леониле языки поотрезаю, леденцы вы мои нефритовые, крестницы вы мои ненаглядные…

    — Сигуровна! — раздался мужской голос со стороны дома. — Что вам сказали в нунциниате Ватикана по поводу аренды папамобиля? А то я поспорил с внуком, что на Новый год прокачу его на нем по Тверской.

    — Сказали, что аренда возможна лишь на два дня и только вместе с Папой, — улыбнулась премьерная вдова и, кивнув на подъезд дома и стоящего там под козырьком Поликарпыча, тихо сказала Жанет Генриховне: — Он считает это остроумием. Мы вчера решили на домашнем совещании сделать его мэром города, пусть развеется немного, а то он уже не просто засиделся, а прямо-таки залежался дома.

    — Дядя Юра прелесть, — согласилась с нею Жанет Генрисовна и, еще раз поцеловав Сигуровну в щеку, пошла к дому, доставая на ходу из сумочки электронную карточку гостя для входа в квартиру Леонилы, которая вот-вот должна была подъехать. Она мельком взглянула на стену дома, где были установлены часы между вторым и третьим этажами: в Москве было пятнадцать часов, в Америке ночь, в Австралии утро. В шестнадцать тридцать возле «Ирландского дома» ее должен был ожидать полковник Абрамкин. Ей просто необходимо было до встречи с ним обсудить вопрос с Леонилой, ибо она чувствовала, что Абрамкин — это как раз тот человек, который наполнит ее жизнь новым опытом и трепетным содержанием.

    — Юрий Поликарпыч! — Жанет Генриховна улыбнулась бывшему заму по тылу Московского военного округа, бывшему главному военному строителю Московского округа, бывшему главному администратору Сандуновских бань и нынешнему держателю двадцати пяти процентов акций «Газпрома», двадцати пяти процентов акций «Сибнефти», двадцати процентов акций московского ликеро-водочного завода «Кристалл». — Сигуровна говорит, что у вас пролежни и что двадцать первый дом опять начинает серьезное дело.

    — Не ври, егоза! — Поликарпыч с размаху шлепнул ладонью по обтянутым брюками ягодицам стюардессы так, что она влетела в открытую дверь подъезда, и добродушно проворчал: — Сигуровна такое не скажет, а я, если бы не любил тебя с детства, убил бы давно.

    Но Жанет Генриховна уже не слышала его. Морщась, она захлопнула дверь Леонилиной квартиры и, прижавшись спиной к двери, подумала: «Даже наша неожиданная встрече в Москве с этим удивительным полковником была обусловлена высшими силами»…

    Полковник Абрамкин так не считал. Тот день, когда Жанет Генриховна Комарово-Багаевская вновь возникла на его жизненном горизонте, запомнился ему по многим причинам.

    Во-первых, взявший его под свое покровительство замминистра МВД по кадрам генерал Градов, бывший начальник МУРа, прямо так и заявил ему:

    — С назначением тебя на пост начальника таганрогского горотдела придется повременить. Мой коллега Агапов из Ростова-на-Дону встал горой на защиту Самсонова, тем более, что полковник еще и герой оказался, лежит в госпитале, контуженный по всем параметрам. Слышал уже о дарагановском вакуумном взрыве и о ростовской преступной аномалии, действующей под маркой Антихриста?

    — Нет, не слышал, я в это время тоже контуженный о госпитале лежал.

    — Конечна, конечно, — дружелюбно похлопал его по плечу Градов. — Но придется подождать, на юге нет свободных мест. Хотел тебя в Сочи, директором пансионата МВД «Русь» устроить, так меня самого чуть в отставку за это не отправили. Север, конечно, свободен, если желаешь, могу в Анадырь начальником горотдела назначить, будете там с губернатором Абрамовичем в шашки зимними ночами играть у камина да чай попивать. Поедешь?

    — Нет, — прикоснулся рукой к ордену Абрамкин. — Я в Москве останусь, если разрешите, конечно, товарищ генерал, подожду, пока юг освободится.

    — Оставался, — махнул рукой Градов, — только из гостиницы «Москва» переберись в общежитие для ОМОНа на Каширке или плати по сто долларов в день из своего кармана. Геройская квота закончилась, бухгалтерия больше платить не будет.

    — Да, — уныло кивнул Абрамкин, — конечно…

    Во-вторых, в этот же день его и выселили, предварительно поздравив с наградой и присвоением звания, и в этот же день он позвонил супруге в Сочи и выяснил, что: а) двум старшим мальчикам, в девятом и десятом классе, «нужно одеваться поприличнее», а то «выглядят, как дети из неблагополучно-выпивающей семьи», б) двум младшим мальчикам, в пятом и шестом классе, тоже нужно «хотя бы как-то одеваться» и «у них ведь аппетит. Сидор, ты разве не понимаешь?», в) двум девочкам, обе в восьмом классе, «нужно буквально все и сверх того», и, наконец, г) «мне нужно сходить к стоматологу, Сидор».

    В-третьих, выйдя из гостиницы «Москва» в новеньком мундире, выданном по случаю награждения бесплатно в интендантском отделе, он был в том состоянии, когда человеку просто необходимо непрерывно совершать крупные экономические преступления, подкрепляя их мошенническими манипуляциями с любой, пусть даже государственной собственностью, не нарушая при этом ни одной статьи УК России, то есть полковнику Абрамкину хотелось застрелиться, но он со свойственным ему оптимизмом не обращал на это внимания. И тут…

    Вначале полковник Абрамкин услышал как бы щелчок какого-то предупреждения. Затем почувствовал мгновенный, пробежавший от пяток до кончика носа, озноб. Вслед за этим московское пространство вокруг него уплотнилось и сразу же развернулось выпустив из какой-то параболической мегаполисной щели женщину, забытую Абрамкиным настолько, что он даже опешил от восхищения.

    — Я подарю тебе Москву, московскую прописку, огромную жилплощадь и подмосковный дом, — заявила Жанет Генриховна, беря Абрамкина под руку и запихивая его на заднее сиденье «лексуса». — Ты из тех мужчин, без которых жизнь женщины теряет свою привлекательную сторону.

    — Какую, говоришь, сторону? — Полковник быстра оценил момент и салон «лексуса» и вальяжно упрекнул даму: — А я ведь искал тебя все это время, Жанет.

    Начавшая было садиться за руль Жанет Генриховна застыла, медленно покинула водительское место, подошла к задней двери, открыв ее, всунулась в салон по пояс, схватила полковника за воротник мундира, резко притянула к себе и приказала:

    — Повтори!

    — Руки! — возмутился Абрамкин, пытаясь вывернуться. — Ты не смотри, что я полковник, дам в роговой отсек так, что забудешь все стороны света. — Он стал отпихивать от себя Жанет Генриховну, обеими руками упершись в упругую мягкость ее груди. — Отпусти, кому говорю!

    Вышедший из гостиницы «Москва» иркутский бизнесмен, круглолицый и жизнерадостный, увидев вползающую в салон женщину и барахтающегося под ней мужчину, благоговейно прижал руку к груди, нащупал в кармане пиджака пачку долларов и, восторженно воздев руки к небу, прошептал:

    — О. Москва!..


    Выслушав рассказ Аркадия Васильевича Комарово-Багаевского, третьего и последнего бывшего мужа Жанет Генриховны, полковник Абрамкин, вытерев со лба выступивший пот, взял со столика кружку пива с вылитыми туда ста граммами водки, не отрываясь выпил ее и лишь после этого поинтересовался у Аркадия Васильевича:

    — Который час?

    — Шестнадцать ноль-ноль, — сообщил Аркадий Васильевич и уточнил: — Вот такие-то дела.

    Они сидели под зеленым тентом с логотипом пива «Три медведя» неподалеку от «Ирландского дома» и пили пиво с водкой.

    — Ну и что вы, собственно говоря, предлагаете? — Полковник скептически взглянул на освещенное робкой надеждой лицо Аркадия Васильевича. — Чтобы я разделся до трусов и отдал вам ваше имущество?

    — Да, — честно признался Комарово-Багаевский, умоляюще прижимая обе руки к груди. — Мне уже никогда не купить такой композиции, а у вас еще все впереди, вы же видели, сколько у Жанет трофейной мужской одежды.

    Абрамкин перегнулся через стол и двумя пальцами пощупал плащ Комарово-Багаевского.

    — Ладно, — решил он проявить великодушие, а заодно и мужскую солидарность. — У нас осталось двадцать минут. Как будем производить обмен одеждой?

    — Да запросто, — возликовал Аркадий Васильевич. — Здесь платный туалет рядом, — он даже всхлипнул от восторга. — Вы настоящий человек, я до конца жизни буду за вас первый стакан выпивать.

    — Не надо, — прервал его полковник. — Лучше пойдем посмотрим на твой туалет…


    — Жанет, — Леонила Альбертовна положила на стол внимательно прочитанную справку из ФСБ на полковника Абрамкина, — если желаешь привлечь к своему телу и быту этого мента, то привлекай. Но заранее предупреждаю, он тебя кинет и уедет в Сочи даже в том случае, если узнает от жены по телефону, что нужно починить кран на кухне. Ты с ума сошла, он же типичный семейный трусняк. Уверена, что у него густые, слегка кудрявые, жесткие и черные волосы с лысиной на макушке, короткие ноги, унылый нос и первые признаки обычной для мужчин его возраста пивной «беременности».

    — Нет, Леонилочка, — глаза Жанет Генриховны затуманились, — он не такой. Таких больше не бывает. Ему недавно лично президент России орден за мужество вручил. Семья ему не указ, он же карьерист. Милая, что с тобой? Он же за московскую прописку и жилплощадь не то что семью, а мать родную при встрече не узнает, скотина еще та, обожаю таких негодяев, на них Москва держится.

    — Ой, да ну тебя, Жанка, — рассмеялась Леонила Альбертовна и стала переодеваться. — Ты его сегодня до трусов раздень и внимательно рассмотри, чучело-чучелом окажется.

    — Дело не в трусах. — снисходительно посмотрела на подругу Жанет Генриховна. — На твоего Кривицкого, что в трусах, что без трусов, слеза досады прошибает, а ты вокруг него танго любви уже почти два года вытанцовываешь.

    — Это ты зря, — усмехнулась Леонила Альбертовна. — Юрий Аркадьевич интеллектуал, ученый с мировым именем, а твой Абрамкин — мент с пистолетом. С ним насчет рогов культурно не договоришься, застрелит или фингалов под твои прекрасные глаза навешает, а это слишком для москвички. Мужчина, не готовый смириться с рогами в супружеской жизни, провинциал по сути, в столице ему жить противопоказано. Хотя есть мужчины, которым рога женщина даже под страхом пожизненного воздержания не наставит. Правда, таких мужчин не бывает, но я сегодня с одним таким встречаюсь.

    — Я тоже, — мельком взглянула на часы Жанет Генриховна, — точно с таким же встречаюсь.


    «Значит так, — мстительно подумал полковник Абрамкин, — Москву и москвичей надо взять в жестокую оперативную разработку»…

    Вначале он снял «Магнум» и положил его на закрытую крышку унитаза, затем вытащил из кармана брюк бумажник с фотографией семьи, семьюстами рублями и документами и тоже положил на крышку, затем отвинтил орден и, посмотрев на крышку унитаза, зажал его в руке вместе с удостоверением МВД.

    — Держите, — положил плащ на перегородку между кабинками Аркадий Васильевич. — Он хотя и в пятнах, старый и заштопанный, зато длинный и лет двадцать назад бешеных денег стоил.

    — Подождите, — Абрамкин стаскивал с себя брюки, — сначала я разденусь, а потом вы, вся одежда на перегородке не поместится. Держите, — он положил на перегородку брюки и пиджак, — сейчас водолазку и туфли передам.

    — Да, — раздалось с той стороны, и одежда исчезла, — туфли можно по низу просунуть. Вы мне, так сказать, а я вам.

    — Вам просто повезло, — сообщил Абрамкин Комарову-Багаевскому, снимая водолазку и вешая на перегородку, — что я знаю женщин и осведомлен, как они могут ломать судьбы и материальный достаток влюбленных в них мужчин, а то в жизни не пошел бы на эту авантюру. Давайте уж ваши туфли скорее.

    — Держите, — смущенно прокашлялся Аркадий Васильевич, просовывая туфли. — Они, правда, немного не в форме.

    — Чепуха все это! — заявил Абрамкин, отправляя свои туфли Аркадию Васильевичу и натягивая на ноги присланные ему резиновые калоши…

    …Под плащом на Абрамкине были лишь «Магнум» и белые плавки, на ногах калоши «Смерть в богадельне», в кармане плаща лежал бумажник, в правой руке зажат орден, а в левой удостоверение. Женщины не замедляли перед ним свои шаги, но он и не обращал на них внимания, сосредоточив его на одной, выходившей из «лексуса» возле «Ирландского дома». Она с тревогой поглядывала на рекламный щит, где должен был ее ждать полковник, но его там не было. Полковник Абрамкин наблюдал за Жанет Генриховной, выглядывая из-за киоска праздничной расцветки с надписью «Приятного аппетита».


    После того, как Жанет Генриховна покинула уникально-странную территорию дома номер двадцать один в центре Москвы, в квартиру Леонилы Альбертовны Бриз без стука вошел Агапольд Витальевич Суриков. Не закрывая двери, он прошел в большую комнату и прислонился спиной к стене, скрестив на груди руки. Вслед за Агапольдом Суриковым в открытую дверь, покряхтывая, вошла Сигуровна. Бросив равнодушный взгляд на Леонилу Альбертовну, она прошла в глубь комнаты и села на небольшой диванчик, обитый бело-розовой кожей. Леонила Бриз обулась в красно-вишневые туфли на высоком каблуке и начала, как ей казалось, по-балетному, принимать грациозно-аристократические позы перед зеркалом.

    — Зад тяжеловат, — вошел в комнату Поликарпыч, — и шеста не хватает, как в стриптиз-баре.

    — Не греши, Поликарпыч, — возразила ему с диванчика Сигуровна, — у девочки задик чувственный, терзающий мужское воображение.

    Леонила Альбертовна наконец-то не выдержала и, обиженно фыркнув, ушла в спальню переодеваться.

    Пока она переодевалась, в ее квартиру продолжали приходить гости, жильцы дома номер 21.

    — Василиса Сигуровна, — вошел в комнату солидный мужчина в костюме кофейного цвета, — у меня всего час свободного времени. Что за срочность?

    — Сядь и молчи, — оборвала самого артистичного и респектабельного мошенника Москвы Сигуровна. — У нас утечка информации.

    — Голубчик, — обратился Поликарпыч к мужчине, — у нас утечка информации, так что молчи и сиди.

    — Юморист, — с жалостью посмотрела на передразнивающего ее Поликарпыча Сигуровна. — Патологоанатом-сатирик.

    — Сел и сижу, — рухнул в кресло мужчина в кофейном костюме. — Но повторяю и буду повторять, у меня всего час свободного времени. Я прослеживаю трансформацию кредитных убытков вексельного ряда в прибыль непредсказуемого качества во время предъявления этих векселей к оплате теми компаниями, для которых подобного рода убытки всегда оборачиваются качественной прибылью потаенно-личностного характера.

    — Славик, — вырвался из меланхолии стояния у стены Агапольд Суриков, — дай мне три лимона зеленых.

    — Зачем? — встрепенулся председатель фонда поддержки экономического управления СФ и Госдумы Вячеслав Данилович Антонян. — Если просто дай, то не дам, а если по теме — бери.

    — Я трамвай себе куплю под старину, — попытался обосновать свою просьбу Суриков. — По Москве кататься буду.

    — Еще один юморист, — прокомментировала Сигуровна и уточнила: — Придурошный. — Когда в квартире Леонилы Альбертовны собрались все ответственные квартиросъемщики дома номер 21, она повернула голову к Леониле Бриз и спросила: — Ну-с, милочка, расскажи нам подробнее о молодом человеке, ради которого ты уже полчаса перед зеркалом крутишься…


    Полковник ФСБ, Степанида Исаковна Грунина, волновалась и нервничала по многим причинам, и ни одна из этих причин не была пустячной.

    Во-первых, наступило время комплексной сдачи зачетов для ее группы «Альфонсы». поэтому вместе с полковником волновался и нервничал профессор по артистичной риторике и общественно-сексуальной коммуникабельности Ладан Семенович Мушка.

    — Я уверен, — неуверенно произнес Ладан Семенович, — разведчику класса «Альфонс» совсем не обязательно уметь поражать огневую точку противника гранатометом из мчащегося на всей скорости вертолета. В конце концов это неразумно, мы их обучали искусству полифоничного шарма, они превосходные дознаватели, оперативники, юристы, знают по несколько языков, обучены эстетике и приемам восточных единоборств, умеют любить и стрелять, так нет же, их послали сдавать зачеты по боевой подготовке на самую настоящую грубую войну в составе спецназа ГРУ, этих профессиональных варваров и конструкторов ночного боя в самом неподходящем для надежды на благополучный исход месте. Это все равно, что забивать гвозди в крышку фортепиано, чтобы повесить на них ножные полотенца…

    Во-вторых. Степаниду Исаковну волновала ситуация, сложившаяся вокруг проекта «Дитя разведки». Она тревожилась о зафиксированном в искусственной утробе Саше Углокамушкине. В эксперименте, проводимом безумно-гениальным «штатным доктором» СВР и ФСБ Алексеем Васильевичем Чебраком, произошло нечто из ряда вон выходящее, но она не могла понять, что именно.

    — Видите ли, сударыня, — холодно взглянул на нее Чебрак, когда она объяснила ему, что Углокамушкин не просто «сырье», а ее питомец, — если все пройдет благополучно, то вы, как полковник ФСБ, будете довольны результатом, а если ничего не получится, то я верну вам вашего усыновленного питомца в каком угодно виде из двух возможных, или упакованным в урну для праха, или бездушным монстром, которого нужно держать в клетке.

    — А почему бездушным? — поинтересовалась Степанида Исаковна.

    — Потому что я уже извлек из него душу и отправил, — Алексей Васильевич махнул рукой куда-то в сторону небольшой столовой в конце коридора, — обратно в Агнозию, о которой вы не знаете и, что самое интересное, никогда не узнаете.

    Эксперимент «Дитя разведки» осуществлялся в принадлежащем ФСБ НИИ АП (Активного поиска) комплексе бункерных зданий в Сергиево-Посадском районе Подмосковья.

    — Ну и что? — поинтересовался Ладан Семенович после ее возвращения из НИИ АП. — Как дела у суперальфонса?

    — Да почти такие же, — раздраженно пожала плечами Степанида Грунина, — как гвозди в крышку фортепиано и ножные полотенца вешать в казарме для студентов хореографического училища.

    В-третьих, полковника Грунину раздражала суета в дипломатических, научных и даже правительственных кругах, связанная с предстоящим приездом в Россию Клэр Гатсинг, которую будут сопровождать крупнейшие бизнесмены, сенаторы, конгрессмены США, а также высшие чиновники ЦРУ и НАСА. Все и всюду говорили только о ней. Чего только Степанида Исаковна не услышала за эти дни. А друг семьи Груниных дипломат Чарский высказался по поводу приезда в Россию Клэр Гатсинг сдержанно, но исчерпывающе:

    — Это научно-политическая ведьма, которой захотелось посмотреть на Землю со стороны Юпитера.

    Клэр Гатсинг должна была появиться в Москве через месяц, а проект «Дитя разведки» пока не оправдывал надежд Груниной и Тропарева.

    И в-четвертых, полковника Грунину заставляла нервничать пыль. Она была повсюду. Если обыкновенная Москва и москвичи уже почти и не замечали ее вокруг себя, лишь изредка и ненадолго возмущаясь или восхищаясь ее новыми цветами, плотностью и вездесущностью, то Москва державная, мистическая была встревожена. И не столько пылью, сколько причиной ее возникновения. В небе над Землей уже «зажглась» новая звезда по имени МХК «Хазар». Полковник Грунина знала, что эта пыль начала покрывать города, дороги и села Земли сразу же после того, как был включен для стартовой подзарядки гравитационный аккумулятор «Пульсар-нейтрино», установленный на первом модуле «7А-Опал». Чаще всего гравитационный аккумулятор называли «звездным сперматозоидом», толком даже не понимая, что спрятано за этим определением.

    Степанида Исаковна встряхнула головой, как бы отбрасывая от себя неприятные мысли. Перед тем как войти в приемную начальника высшей школы СВР, Ладан Семенович спросил у Груниной:

    — Почему Волхв забрал у нас Петю Авдеева во время сдачи комплексных зачетов?

    — А он им ко двору пришелся, — улыбнулась Степанида Исаковна, — и слава Богу. У него есть дар оперативной интуиции на криминал с финансово-политическим уклоном, и ФСБ пророчит ему головокружительную карьеру в своих рядах. А зачеты ему вы попозже поставите, — успокоила она Ладана Семеновича, — по полной программе.


    Петр Алексеевич Авдеев, потомок казаков станицы Тихорецкой Кубанского края, недавний сержант-пограничник, двадцатилетний курсант «альфонсовец» под кодовой кличкой «Змей», вошел в цветочный салон-магазин на Манежной площади, обвел взглядом отборно-девичий персонал фирменного магазина, готовящийся встречать первых посетителей, и широко улыбнулся. Именно с этой улыбки среди нежного великолепия цветов и женщин отдел по борьбе с международными финансовыми аферами ФСБ начал операцию по внедрению своего агента в корпоративную, высокоорганизованную системную группу мошенников международного класса, возглавляемую великим одесским космополитом Гулько Гарольдом Смитовичем по кличке «Капитан»…

    — Анна Сергеевна, — обратился директор ФСБ к секретарше, — зачитайте, пожалуйста, список ответственных лиц, пытавшихся разобраться с объектом «21» в районе Большой Полянки и сломавших на этом жизнь, карьеру и зубы. Начните с того времени, когда объект «21» вошел в системную группу Гулько.

    Анна Сергеевна кивнула, прошла к торцу большого совещательного стола, остановилась, раскрыла папку и произнесла:

    — Генеральный секретарь ЦК КПСС Юрий Андропов, — она захлопнула папку, — открывает список, а председатель бывшего КГБ Валерий Крючков закрывает. После них объектом «21» никто не занимался.

    — Спасибо, Анна Сергеевна, — кивнул головой Волхв. — Можете идти. — Когда секретарша вышла из кабинета, он, глядя на оперативников ОБМФА (отдел по борьбе с международными финансовыми аферами), с угрозой в голосе предупредил: — Директор ФСБ в этот список попасть не должен.


    Глава восьмая

    — Не стоило бы человечеству, как населяющему поверхность Земли, так и обжившему внутреннюю, околохорузлитную часть планеты, рассматривать пространство вокруг Земного шара с научной точки зрения. Точно так же не стоило бы и духовно оземлившимся элохимным сущностям вместе с демиурговой творческой субстанцией, заселивших центр планеты, рассматривать мешок неба, внутри которого спрятана Земля и осознаваемая ею часть бесконечности, как место, в чьем пространстве мчатся их родины, клио-вселенные и планетарная облачность Раай. Бог — существо простое и всемогущее, и поэтому дела Его просты и непреложны. Чтобы вам было понятнее, скажу, — Теоктист Бранковический обвел взглядом нахапетовцев, внимающих его проповеди в недавно отстроенной, но еще не освященной новой церкви, — что видимый и понимаемый нами мир расположен на самом кончике меча архистратига Михаила, в честь которого мы хотим освятить наш храм. А чтобы вам было еще более понятно величие Бога, добавлю, что архистратиг Михаил всего лишь слуга Единого в Трех Ликах…

    В дверях церкви появился княжеский виночерпий Лихой, бывший владелец нахапетовского коммерческого ларька Скобко, и стал размашисто и безостановочно креститься на входе, тем самым давая понять Теоктисту Бранковическому, что он его вызывает по требованию князя.

    Монах быстрым шагом покинул церковь, предварительно вытолкав из нее истерично крестившегося виночерпия.

    — Князь, — выдохнул Лихой, — зовет. Там какие-то ровесники (степняки) с посольством приехали. У одного из них, главного, свет вокруг головы. Я думал, такое только на иконах встречается. Иаков его зовут, Зеведеев.


    За тысячу километров к югу от Москвы, в городе Таганроге, разбитая инсультом старая безобразная женщина, прикованная к инвалидной коляске, вдруг почувствовала резкую боль в затылке, которая мгновенно прошла, а затем ощутила, как ее тело стало наполняться упругой стремительной силой. Глория Ренатовна Выщух пошевелила руками, и они беспрекословно подчинились ей. Еще до конца не веря, но о чем-то начиная догадываться, она попыталась встать с коляски и очень легко сделала это. Стоя в центре комнаты, Глория Ренатовна почувствовала, как с головы стали падать на пол свалявшиеся неопрятно-седые волосы. Она обхватила ее руками и почувствовала, что редкие сальные волосы превратились в мягкую пышную шевелюру. Затем подошла к зеркалу, шаг ее стал упругим и легким, и включила лампу перед ним. Зеркальная поверхность была покрыта тонким слоем пыли, но и сквозь нее было видно, в какую неотразимую красавицу превратилась Глория Ренатовна Выщух. От сладостного созерцания ее отвлек заулюлюкавший звонок. Глория Ренатовна бросилась в прихожую. И распахнула двери.

    — Здравствуйте, — низко поклонился ей мужчина, одетый в новенький фрак. — Мы пришли проводить вас в последний путь, Антиохийская Валентина. Вы навсегда покидаете Землю.

    Глория Ренатовна узнала в мужчине городского придурка, могильщика Ноткина, а за спиной Ноткина увидела городскую африканку Любочку Кракол, журналистку Литвинову и Капитолину Щадскую.

    — Входите, — улыбнулась Глория Ренатовна и, оставив дверь открытой, направилась в глубь квартиры, приглашая гостей следовать за нею.

    — Валерий, — по-царски милостиво обратилась она к могильщику Ноткину, указывая на безобразный футляр плоти, застывший в инвалидном кресле-каталке посередине комнаты, — сразу же, после того, как его зароют, сравняют с землей могильный холм, пусть все забудут, что я умерла в этом городе.

    — Слушаюсь, — поклонился Ноткин. — Чтобы меня подняло да гэпнуло, козлину несусветную, если я не сделаю поверх этой могилки подсобку для хранения шанцево-лопатного инвентаря. А вы куда сейчас?

    — Не знаю. — Существо, некогда бывшее Глорией Ренатовной, как бы наполнилось нежно-серебристой туманностью и, сделав движение в сторону Капитолины Щадской, вошло в нее, оставив повисшую в воздухе фразу:

    — Поздравляю, Капитолина, девочка моя. Ты теперь високосная женщина, квант-ведьма. Теперь ты точно будешь знать, что Бог — это то, что есть, а человек — это то, чего нет.


    Глава девятая

    — Я, конечно, понимаю вас, Ясон. Работа манипулятора-анатомиста — это совсем не то, что люди на поверхности называют сексуальным контактом прямого действия, но все равно нужно быть осторожным.

    Грифоподобный сантахирург, из рода сиятельных и легендарных, извлек тонким ногтем среднего пальца левой руки из носа айрини-манипулятора розового длинного червячка с присосками на обеих концах, и бросил его в кислотно-щелочной экстракт безвозвратной субстанции.

    — Печально думать, — сантахирург поморщился, — что вот этот смрадный опарыш вознесен поверхностным отребьем на такую высоту, они его называют любовью и даже счастьем.

    — Старина, светлейший Брух. — контактер-айрини Ясон, анатомист-манипулятор четвертого потока, открыл свои печальные глаза, — я был на поверхности лишь сутки и успел подхватить почти полный набор, шесть червяков тления.

    — Семь, — поправил его сантахирург, извлекая еще одного опарыша, желто-белого цвета, из ноздри айрини. — Этот вполне, — он брезгливо стряхнул червя в экстракт нейтрализации, — способен подвигнуть поверхностных на любовные гимны типа «Я помню чудное мгновенье» и тому подобное. «Гении чистой красоты» и «мимолетные виденья» являются наиболее благоприятной средой для возникновения опарышей похоти. Так что, Ясон, вы счастливчик, три разноцветных дня назад я вычищал манипулятора первого потока, он провел три года в научно-творческой среде с аскетическим уклоном, бедняга. Если бы не вмешательство нашего десятника Векха, я бы бросил этого айрини в нейтрализатор полностью, несмотря на его трехсотлетнюю юность. Он был буквально нашпигован опарышами сладострастия, самыми зловонными из всех существующих, сублимированными. Когда происходит ложная сублимация похоти в мысль, это уже не смешно, тем более на моей работе. После каждой такой очистки я вынужден часами отмокать в благовонных резервуарах…

    — Папа! — Перышки заглянувшей в кабинет Токи, словно мини-стилеты черного цвета, устремлялись кверху и образовывали на ее голове хохолок Тушоли, модный в молодежной среде яйценосных сантахирургов. — Я опять снесла красное яйцо, нужно сообщить в Скалу Откровений.

    — Хорошо, — погладил клювом хохолок Токи Брух. — я сообщу.

    Брух был одновременно матерью, отцом, мужем, женой, дочерью и сыном для Токи, а яйценосная Токи была для него только дочерью. Ясон, впрочем, как и все граждане срединно-околохорузлитной страны, и не пытался разобраться в непостижимых кланово-родовых особенностях грифоподобных сантахирургов из рода сиятельных и легендарных, древнеегипетских, эксклюзивных шедевров генетического эксперимента…


    Как-то так получилось, что выведение на орбиту российского модуля «А» и американского «Морфей», похороны в Таганроге Глории Ренатовны Выщух, непонятное задержание с последующим водворением под стражу бывшего прокурора Миронова и парадоксально-яркая, пугающая городское общество метаморфоза новоявленной супруги новоявленного банкира Щадской, ставшей Ивановой, совпал с тем, что в третьей гностической системе седьмого галактичесого проявления манихейского зороастризма произошли легкие и в какой-то мере непостижимые высверки непонятного действия. Неподалеку от очаровательного свечения, характеризующего качество приближающегося к нашей вселенной потока бесконтрастной бесконечности, появилась маленькая красновато-нервная субстанция со всеми возможными и даже несколько парадоксальными проявлениями дуалистической автономии. Эта точка зигзагообразно и мгновенно, одним росчерком, пересекла белое свечение вокруг звезды Фомальгаута в созвездии Южной Рыбы и тут же запульсировала в центре Млечного пути, приткнувшись к семидесятому градусу астрономического неба, то есть к звезде 0,9 звездной величины Акрукс в созвездии Южного Креста. Она быстро вошла в земную, а затем и в российско-московскую атмосферу жизни, заставив тело Саши Углокамушкина внутри искусственного материнского чрева вздрогнуть и наполниться второй жизнью, второй душой. Второй сутью и второй судьбой.

    — Чудны дела твои, Чебрак, — похвалил сам себя Алексей Васильевич, отходя от центра управления процессами внутри рукотворной роженицы. — Да, чудны и непредсказуемы. — Он постучал по прозрачной утробе и, глядя в открывшиеся и ничего не соображающие глаза Углокамушкина, спросил, не ожидая ответа: — На радость или беду ты к нам пришел, наградой мне или наказанием?


    Жизнь внутри Земли протекала гораздо ярче, свежее и комфортабельнее, чем на поверхности, лишь по той причине, что внутриземное человечество положило в основу своего духовного и государственного развития то, что на поверхности когда-то исполняли, а затем отринули древние иудеи — Закон Веры, в который входили три составляющие и неизменяющиеся формулы: Миропринимание Авраама, Парадоксальный Абсолют Христа и Наука, основанная и развивающаяся в непреложном и благоговейном пространстве первого и второго.

    Покинув сантахирурга, очищенный айрини Ясон вышел на опаловые улицы Аскала, города внезапных ночей, священной и легендарной столицы сиятельных и легендарных сантахирургов. Шквал ночи уже проскочил, и опаловые улицы Аскалы были словно припудрены фиолетово-нежным светом пульсирующих восходов.

    — Ямщик! — крикнул Ясон в безлюдность опаловой улицы. — Я здесь!

    — Конечно, конечно, — возникла перед Ясоном дверь, напоминающая створки лифта, которые мгновенно раздвинулись, демонстрируя Ясону гладкий рубиновый пол тронного зала дворца Пророков в стране айрини, — Надеюсь, вам было хорошо у сиятельных и легендарных.

    — Да, — просто ответил Ясон, входя в свой дом. — Мне было хорошо в Аскале.

    Прохлада тотчас же сменилась сухим и приятным теплом. Дверь закрылась и мелодично растаяла, оставив очищенного Ясона за три тысячи километров от Аскалы и на четыреста километров глубже нее.

    — Ясон! — Мидмарк, позеленевший от прожитых лет дворцовый оракул, вкатился в зал на крошечной колясочке. — Что новенького в русском Иерусалиме и вообще во всем Иерусалиме?

    — Это я хотел бы услышать от тебя, — усмехнулся Ясон. — Ты же уже почти семьсот лет дворцовый оракул, а я всего лишь царь, обеспечивающий тебе безопасность, комфорт и своевременную выплату жалованья. — Он подошел к вертикально установленному камню красновато-желтого цвета и хлопнул в ладоши.

    Голос Мидмарка совсем не подходил его маленькому телу, высушенному временем и аскетическим образом жизни, он был сочным и жизнерадостным.

    — Я всего лишь хотел узнать твое мнение о времени в наземном Иерусалиме.

    — А я хотел знать. — Ясон вышел из желто-нежного тумана, выступившего из ариэльного камня, — кто вошел в Шамбалу, это во-первых, а во-вторых, кто начал манипулировать временем и пространством на поверхности? Я имею в виду Нахапетовскую аномалию.

    — Ха-ха-ха! — Мидмарк резво подкатил на своей колясочке вплотную к царю и сердито посмотрел на него. — И еще много раз «ха-ха» в твои глаза. Кто вошел в Шамбалу, кто манипулирует временем? Кто вообще может войти в Агнозию и перемешать ритмы времени, не вызвав массового распада плоти по имени Человечество?

    — Ты считаешь, что это Он?

    — Я считаю, что это Его разведка, аоэлитные лаоэры. Судя по проекту «Антихрист», демиурги тоже все понимают.

    — И все-таки, — Ясон поставил левую ногу в изящном сапожке из кожи аспидной змеи на подножку коляски Мидмарка, — я собрал четыре тысячи свидетельств поверхностных людей об отрицании Его. Как они только ни изощряются, например, проверяют на пот, кровь и ДНК Его плащаницу. По последней версии. Он тихо скончался и мирно погребен в Индии. Я и не знаю, дорогой Мидмарк, — Ясон пихнул ногой коляску, отправляя оракула в дальний угол зала, — на какой версии нужно остановиться.

    — На истинной. — Мидмарк резко остановил коляску ручным тормозом. — Явился Словом, жил Праведником, умер Человеком, воскрес Богом.


    — Будь я проклят! — разодрал одежду на своей груди вождь ятвягов. — Киевский князь нас подставил.

    Варсег, брат Саркела, с одобрением посмотрел на Агриппину. Слово «подставил» ему понравилось. Это было сугубо нахапетовское словечко. Он подхватил его, и не только его, от своих юных подопечных. Сопровождая отряд литовского племени в походе, внедрившийся туда Варсег сумел объяснить Агриппине суть и смысл слова «подставил». Варсег при киевском войске был тем, кого в 21 веке назвали бы агентом влияния, но десятый век был честнее и поэтому прямолинейнее.

    — Варсег, — покосился на него Агриппина, — раз нас подставили, то мы не пойдем на князя Нахапетовского, мы готовы перейти на его сторону. Сколько он будет платить нам? Я думаю, что сто гривен в год мне, по десять гривен в год каждому всаднику и по пять пешим ятвягам будет нормальной ценой.

    — Сто гривен? — усмехнулся Варсег. — Этой цены достаточно, чтобы развернуть одну из орд, — он кивнул на кибитки степняков, движущихся в отдалении. — в любую нужную князю Улыбчивому сторону. Дань Новгорода Киеву составляет две тысячи гривен в год. Но ятвяги хорошие воины, поэтому десять гривен тебе и по три остальным князь готов платить. Владимир платит меньше, насколько я знаю.

    — Десять, так десять, — легко согласился литовец, — тем более, что ятвягов подставили.

    — Креститься-то мы крестились, — сообщил киевский князь тевтону, миссионеру Бруно, — но еще не совсем поняли, что за этим должно последовать. А ты вот едешь к печенегам со словом Божьим и не понимаешь, что они перестанут тебя слушать еще до того, как ты начнешь говорить.

    — А это меня не интересует, великий князь, — низко поклонился Владимиру немец. — Мне главное проблаговествовать, а услышат или не услышат — это свободная воля слушающих.

    — Да, конечно, — перекрестился князь. — Брал я Корсунь язычником, и греха на мне не было, ни на мне, ни на моем коне, ни на траве вокруг меня. А теперь вот, будь добр, — он вновь перекрестился, — выбирай между кричащим от ужаса и смеющимся от радости бессмертием.

    — Да, — посочувствовал князю, себе и христианскому миру миссионер. — А теперь будь добр, навсегда и безоговорочно добр. Дело не в этом — все равно от нас ничего не зависит. Будучи в Константинополе, слышал я, великий князь, будто где-то в твоей стране ересь колдовская образовалась, княжество гнусное и неблагообразное, Нахапетовское.

    — Вот как, — возмутился князь Владимир. — Я особого благообразия даже в твоем лице не вижу, это раз, а Нахапетовское княжество вовсе не в моей пока стороне, а в печенегской, это два. Так что Константинополь, как и Киев, недостоверными слухами полнится.


    Саркел еще раз осмотрел, как укрепили по его приказу крепостную стену, а затем, войдя в ограду, стал подниматься на сторожевую башню со стороны моря. На верхней площадке башни стоял гость князя, сербский монах Теоктист Бранковический, и, приложив правую руку козырьком над глазами, печально смотрел вдаль, в белесо-зеленоватое пространство Азовского моря. Саркел тоже посмотрел в даль моря, натыкаясь взглядом на двадцатиместную подводную лодку батискафного типа «Мурена», которую он по незнанию принял за морское чудовище, готовое то ли защищать Нахапетово, то ли нападать на него. Никакой из этих двух вариантов не смутил бы Саркела, он уже освоился и даже в какой-то мере привык к возникающей вокруг него необъяснимости. Его заботили лишь два момента — безопасность княжеского сына Сергея и Нахапетовского княжества, за которое он отвечал перед Богом и князем.

    — Не дьявол ли это, святой отец, друг мой Теоктист из Сербии?

    — Ну что ты, брат мой Саркел, — печально обратил на него внимание монах, — это просто люди, заплутавшиеся во времени…

    Ультрасовременная «Мурена», не готовая к встрече с четырехметровой глубиной Азовского моря, плавно перетекающей в двухметровую в районе Нахапетово, жестко приложилась днищем к песчаному дну моря. Во время соприкосновения днища «Мурены» с азовским дном, в электронике боевого отсека с игольчато-глубинными торпедами «Рекс» произошел сбой, и торпеды с десятисекундным интервалом покинули борт, уйдя туда, где для них не было и не могло быть добычи, в сторону еще не построенного и даже еще не задуманного Таганрога. В пути, теряя свою элегантную стремительность, торпеды успокоились и, в конце концов, навсегда исчезли в равнодушном и мягком иле уже и тогда древнего, седого и самого загадочного моря планеты.


    — Дорогой, — Малышка, княгиня Нахапетовская, выглядела несколько смущенной, — хазар Зеведеев, который пришел нам сообщить о великой Катастрофе и о том, почему люди перестали быть Ангелами, на самом деле не дикий кочевник, а папа, и притом будущий, двух Апостолов, Иакова и брата его Иоанна. Тебе не кажется, что все как-то запуталось во времени с появлением нашего княжества в десятом веке?

    — Я думаю, — князь Улыбчивый, бывший «солнечный убийца», улыбнулся княгине, — об Апостолах лучше всего знает наш гость из Сербии. Я плохо, по большому счету, никак не разбираюсь в христианстве. Хотя, конечно же, — поспешил он успокоить нахмурившуюся княгиню, — я в курсе, что нашего с тобой Бога не сумели отвратить от Милосердия и, на мой взгляд от чрезмерной любви к людям. Гвозди, вбитые в Его нетленные руки, ноги и даже, если не ошибаюсь, в Его бессмертный лоб…

    — Ты не ошибаешься, — улыбнулась супругу княгиня, — насчет гвоздей и Бессмертия…

    — Князь! — раздался под окном хриплый голос дружинника Саввы, бывшего автослесаря, несущего караул. — Глякость в окно, сказать что-то надо.

    — Савкин! — Улыбчивый, распахнув окно, строго посмотрел на дружинника и тут же смягчился, увидев печать любви и преданности на его лице. — Говори, в чем дело.

    — Подводная лодка, князь, — доложил Савва, когда-то, в будущем, служивший на флоте. — Настоящая, черт бы меня побрал…


    — Можно сказать, что мы сели на мель, командир, — доложил штурман Филиппову по внутренней связи. — До грунта полтора метра, мы уже как бы рыбацкий баркас, а не спейс-батисферная «Мурена».

    — Что там случилось, где мы? — Филиппов провел рукой по небритому лицу. Он сидел в командирской рубке в кресле и чувствовал себя как спортсмен, которого во время прыжка с трамплина в воздухе настиг инфаркт миокарда.

    — В двухстах метрах от берега, — судя по голосу, штурман считал себя утонувшим, — не думаю, что Арктического. На берегу находится какой-то населенный пункт и люди, судя по всему, сумасшедшие. Они стреляют в нашу сторону из луков, сидя верхом на лошадях.


    Глава десятая

    Ласковые мурашки зыбкого восторга пробежали по тепу Степы Басенка, когда он увидел, кто встречает его у ворот окружного госпиталя. Шифра Евгеньевна Щадская, лучший оперативник Ростовской области, майор из отдела «Р», подкатившая к госпиталю на зеленовато-серебристом «Ауди-Аб», была похожа на квинтэссенцию всех бессонных ночей, пережитых всеми безответно влюбленными мужчинами. От нее исходили волны тревожного счастья, напоминающего готовую вспорхнуть синюю птицу.

    — Иди уже, что встал, как вкопанный? — выпихнул Степу из узкого дверного проема госпитальной проходной Игорь Баркалов, идущий вслед за ним. Он, как и Степа, был вылечен и выписан. В шаге от него с хозяйственной сумкой в руке двигался раздосадованный ее объемом Николай Стромов. В сумке лежали личные вещи всех трех оперативников. Стромов нес ее не потому, что был салагой, а потому, что на выписку шел в более-менее готовом состоянии. Степа был с палочкой, у Игоря на левой руке повязка.

    — О, мама миа! — обрадовался Игорь, увидев Шифру Евгеньевну, и сразу же поинтересовался: — Меня или Степу брать будете?

    — Я вас умоляю, — протиснулся между остолбеневшим от восторга Степой и обрадовавшимся Игорем носатый, высокий и худощавый подполковник с черной повязкой через левый глаз. — Сгрудились, как бараны на танцплощадке, дайте пройти.

    Подполковник подошел к бросившейся ему навстречу Шифре Евгеньевне, приобнял ее левой рукой, небрежно чмокнул в щеку и тут же влез на пассажирское место в «Ауди-А6».

    — Чао, мальчики! — радостно помахала рукой Шифра Щадская неподвижно стоящим у проходной оперативникам и, нырнув на водительское место, увезла своего подполковника.

    — Сам ты баран, — запоздало отреагировал Николай Стромов и тут же, увидев подъехавший к проходной госпиталя микроавтобус таганрогской администрации, бурно обрадовался: — А вот и за нами «мерин» прискакал.

    Дверца автобуса плавно ушла в сторону, и оттуда первой с визгом выскочила Юлька, дочка Стромова, за нею, смущенно улыбаясь, вышла Валентина, супруга Стромова, затем показалась плачущая, но счастливая мать Степы Басенка, растерянно-встревоженные, вызванные администрацией города из далекого села родители Игоря Баркалова, и последним, снисходительно и властно улыбаясь, из салона микроавтобуса вышел выписанный из госпиталя еще двадцать дней назад генерал-майор Самсонов, бывший полковник.

    — Ну, орлы, — добродушно оглядел он оперативников, — что сгрудились, как бараны? Садитесь в автобус, домой поедем, вас город с оркестром встречать будет. — Он с уважением посмотрел на левый рукав своего новенького мундира и легко стряхнул с него какой-то серебристо-красноватый налет. Затем посмотрел в глаза Степе Басенку и объяснил: — Пыль где-то зацепил.


    Нахапетовская аномалия вызывала не только интерес, но и опасения. В конце концов, если в стране существуют такие места, да еще в густо населенных районах, которые не подвластны административно-бюрократическому влиянию, это, конечно же, вызывает не только интерес у авантюристов, ученых и преступников, но и тревогу у представителей власти всех уровней.

    — Это Нахапетово. — похлопал себя по шее полпред президента по Южному округу Таганцев, — у меня вот где сидит. И ты, Тарас, ко мне ближе чем на выстрел с этим вопросом не подходи, не посмотрю, что ты генерал, обматерю по всем параметрам.

    — Вам легче, — согласился с ним Тарас Веточкин, — вы начальник.

    Генерал Таганцев только с виду был прямолинейным и простым, на самом деле он был опытным и умным. Покосившись на Веточкина, Таганцев хмыкнул и, повернувшись к стоящему рядом с ним начальнику УФСБ по Ростовской области Веретенникову, сказал, кивнув головой на Веточкина:

    — С него станется, вот-вот и заявит, что чекиста каждый может обидеть.

    Веретенников не зря был начальником УФСБ. Он громко рассмеялся на шутку Таганцева и даже поддержал ее:

    — Что поделаешь, такова участь творцов мировой политики. Но оцепление вокруг аномалии нужно выставить, туда начинают паломники кришнаиты со всего света приезжать.

    — Ну, не оцепление, — вмешался Веточкин. — Кордонов будет достаточно, чтобы настроить против кришнаитов местных жителей, а далее мы сами справимся.

    — Вот что, — разозлился Таганцев, — вы сами везде справляйтесь, мне начхать на вашу аномалию, у меня Северный Кавказ на балансе. Это куда как круче вашего Нахапетова.

    — Не совсем, — сухо отреагировал Веточкин. — Северный Кавказ, есть он или нет, мало кого волнует, а Нахапетово, пока оно было, его как бы и не было, но чем дольше его нет, тем больше тратится государственных денег на выяснение, куда оно делось.

    — Ну и что, — окончательно уперся Таганцев. — Мне все равно начхать на вашу аномалию, занимайтесь ею своими силами. У меня нет людей ни на кордоны вокруг Нахапетова, ни на отстрел кришнаитов. — Он вытащил из кармана брюк носовой батистовый платок, провел им по шее. — Вот, — и показал Веточкину и Веретенникову покрывшийся золотисто-красноватым налетом секунду назад белый платок, — пыль. Еще одна напасть на регион. С каждым днем все больше и больше.

    — Тут я согласен с вами. — Веретенников провел пальцем по крышке полированного стола и уточнил: — Все больше и больше пыли на планете Земля.


    Глава одиннадцатая

    Убийство мэра Рокотова для Таганрога было почти таким же по значимости, как и убийство президента Кеннеди для США. Горожане, хотя и не надолго, вдруг поняли, что жизнь, со всеми ее постоянно повторяющимися атрибутами счастья, горя и печали, на самом деле фигня: родился, получил свою дозу разочарований и, прости-прощай, умер. Мэра Рокотова убили не за то, что он кому-то мешал, а за то, что он не мешал московской «Альфа-группе» прибирать к рукам сугубо местное народное достояние — таганрогский металлургический завод и морской порт. Уголовный розыск в лице генерала Самсонова понимал, что начало активной добычи «бафометина» вблизи города и концентрация в нем людей, не желающих жить ниже, чем на десять тысяч долларов в месяц, не говоря уже о людях другой, многомиллионной, финансовой ориентации, не обещают покоя ни городу, ни уголовному розыску, ни лично ему, генералу Самсонову. Непосредственного исполнителя убийства мэра вскоре нашли — через три часа. Само собой, нашли мертвым. Он лежал на скамейке пустого полутемного вагона ночной электрички, следующей из Таганрога в Ростов. В кармане мертвого убийцы был пистолет с глушителем, из которого стреляли в Рокотова, а в другом маска, которая была натянута на лицо убийцы во время покушения. Самсонов вздохнул: заказчиков установить не удалось, да никто и не пытался: если убивают мэра промышленно-портового города, значит, в какой-то степени это выгодно городу. Все, кто желал смерти Рокотову, были у него на похоронах и все скорбели и негодовали. Генерал вежливо поаплодировал вышедшим для поклонов на сцену артистам и подумал, что устанавливать, кто заказал Рокотова, так же бессмысленно, как задаваться вопросом, почему городской дурачок, тридцатилетний «Нюся», всю свою полубессознательную жизнь собирающий пустые бутылки на пригородном вокзале, решил застрелить мэра. Он нервно зевнул, прикрыв рот рукой, и с шумной толпой зрителей поспешил к выходу театра, чтобы успеть на последнюю ростовскую электричку.

    — Семен, — Стефания Алексеевна с удовольствием посмотрела на сделавшего ее генеральшей мужа, — как тебе новая постановка Фагодеева-Ступинского и Любочка Кракол в роли саксофонистки, агента полиции, внедренной в партизанский отряд колумбийской наркомафии?

    — Люба на саксофоне — это, конечно, посильнее «Фауста» Гете. Фагодеева можно и в КПЗ водворять за распространение порноспектаклей в одном из старейших театров России.

    — В КПЗ не надо, — величественно не согласилась с мужем Стефания Алексеевна. — Но Любочка, играющая на саксофоне-баритоне, по-моему, уж слишком для детского спектакля.


    За несколько дней до премьеры в театре имени А. П. Чехова спектакля талантливого таганрогского режиссера Фагодеева-Ступинского «Люба и наркомафия» в городе произошли значительные, хотя, на первый взгляд, и не казавшиеся таковыми, события.

    Во-первых, похоронили Глорию Ренатовну Выщух, то есть целый пласт городского времени и чувства, во-вторых, как-то так получилось, что ее хоронили военные: два демобилизованных десантника, друзья погибшего сына Глории Ренатовны, два официально выделенных военкоматом офицера, капитан и майор, и генерал ФСБ Веточкин, раненный в том же бою, в котором погиб Слава Кракол. Присутствие московского генерала дало дополнительный импульс к вмешательству военных. Военком спешно откомандировал к дому усопшей еще семерых офицеров и сам возглавил их, предварительно договорившись с авиационным полком, дислоцированным в городе, об участии в погребении роты солдат. Окрестные ветераны, увидев большое скопление военнослужащих в траурных повязках, спешно надели на себя ордена и примкнули к скорбной процессии. Видя такое несанкционированное, но достойное внимания, если не сказать почтения, скопление людей в форме, плюс участие генерала из Москвы, городская власть оформила похоронную процессию двумя машинами ГАИ, пятьюдесятью одетыми в парадную форму милиционерами и прочими атрибутами траурного достоинства: венками, транспортом и своими скорбными лицами. К Веточкину примкнуло все местное подразделение ФСБ, с майором Пчелкиным во главе, а также его друг Миронов, что послужило сигналом для всех оппозиционно-политических и неформально-антиполитических сил города: в процессию спонтанно влились кришнаиты, молодежное движение «Счастливые оранжевые мученики» и вся остальная интеллектуальная элита Таганрога, включая общество «Достойного времяпрепровождения», основанное городскими художниками «эпикурейских тонов» для того, чтобы как-то оправдать свою постоянную нетрезвость. Естественно, в этой траурной демонстрации принимал участие и генерал Самсонов.

    Вот и получилось, что похороны Глории Ренатовны затмили запомнившиеся городу похороны Тильзитной Робертины Стасовны, бабушки Лени Светлогорова, великого таганрогского художника. Затмили и по количеству людей, и по яркости, и по длине траурного кортежа.


    День похорон Глории Ренатовны был очень богат на чудеса и события. Уход с поверхности Земли в глубь нее и наоборот насыщен чудесами, а уж уход из иллюзии в истину, то есть из жизни в смерть, всегда оформлен великим Событием и не доступным для понимания Чудом. Несмотря на то, что Смерть это величайшее зло, осознав которое, первозданный Адам огорчился настолько, что даже не стал дожидаться круглой даты и умер в девятьсот тридцать лет, Смерть, тем не менее, в своей сокровенной глубине наполнена гулом нетленной нежности, в которой пульсируют мелодии пока еще не исполняющейся Надежды. Это особенно было заметно по лицу упокоенной Глории Ренатовны Выщух и по лицу, Игорь Баркалов не смог бы объяснить, склонившейся для отдания последнего поцелуя умершей Капитолины Витальевны Щадской. Почему-то именно на этом мгновении Игорь Баркалов вспомнил о Славе Савоеве. Никто в отделе не забывал о нем, и следствие по делу о пропаже старшего оперуполномоченного продолжалось. Правда, все это стало привычным до такой степени, что уже ничего не затрагивало в душе, «обидно, досадно, но ладно»… А вот сейчас, на кладбище, вопрос об исчезновении старшего оперуполномоченного встал перед Игорем так остро и ярко, словно Славу только что, на глазах Игоря, скрутили, бросили в машину с затемненными стеклами и увезли в неизвестном направлении. Игорь дернул за рукав стоящего рядом с ним Степу Басенка и спросил:

    — Ты давно Ивана Максимовича Савоева видел?

    — Давно, почти две недели назад. — Степа с удивлением посмотрел на Игоря. — Я только что, кстати, подумал, что нужно зайти к нему…


    События на похоронах Глории Ренатовны Выщух продолжали развиваться. Бывший прокурор города Миронов обратился к своему другу Веточкину, с которым они вместе ехали в катафалке, сопровождая покойную на кладбище:

    — Тарас, пойми меня правильно, но после того, как я подержался за молнии, во мне стали происходить странные процессы. Не такие, конечно, — он кивнул на гроб с телом усопшей, — а конкретно-странные…

    — Прошу тебя, — меланхолично возмутился Веточкин, — не употребляй слово «конкретно». У меня от него изжога. Что, говоришь, с тобой случилось? Ударила молния? Куда?

    — Слушай, после контакта с молниями я взглянул на мир глазами Антихриста.

    — Ну и что? — вяло заинтересовался Веточкин, доставая из внутреннего кармана пиджака плоскую фляжку. — Что увидел твоими глазами Антихрист?

    — Пыль, — коротко ответил Миронов. — И то, что за нею следует, но о чем Антихрист в моем теле умолчал. Зато я знаю, где Ленька Хромов, вот он уж точно жив и здоров, несмотря на то, что без вести пропал вместе с подводной лодкой на дне Северного Ледовитого океана.

    — Ты прав. — как-то грустно улыбнулся Веточкин, откручивая пробку на фляжке. — Ленька жив и здоров, — он коснулся открытой фляжкой левой стороны груди, — вот в этом месте. — Веточкин сделал глоток из фляжки, затем протянул ее Миронову и деловито поинтересовался: — А ты разве знаешь другое место жизни и здравия Лени Хромова?

    — Конечно, — Миронов тоже сделал глоток, — он сейчас в десятом, то есть в начале одиннадцатого века, в центре Нахапетовской аномалии. Это здесь, — Миронов сделал второй глоток и со стуком поставил фляжку на крышку гроба. — рядом, прямо по курсу.


    Иван Максимович Савоев, участковый городского района «Соловки», в административном исполнении звучащего как Орджоникидзевский район города Таганрога, протянул своей супруге, Марии Оттовне, предпринимательнице, владеющей контрольным пакетом акций кожевенного завода, серебристо-светящуюся палочку и произнес:

    — Это свирель, дорогая.

    — Музыка одиночества, — улыбнулась в ответ Мария Опоена Савоева, в девичестве Бергольц, беря из рук Ивана Максимовича свирель, и, поднеся ее к губам, заиграла. Вокруг участкового и бизнесменши во все стороны раскинулось зеленовато-нежного цвета море, в глубине которого как бы угадывалась клубящаяся оранжевость. Волн не было, потому что вокруг царило предзакатное, вечно пребывающее в неподвижности и неизменяющееся время хрустальной и безветренной благодати. Иван Максимович и Мария Оттовна сидели в креслах на песчаном острове, не более десяти метров по периметру, на котором ничего, кроме них и белоснежных кресел, не было, и улыбались друг другу. Время от времени над ними пролетали огромные лучеподобные люди. Иван Максимович и Мария Оттовна провожали их взглядами и снова улыбались друг другу. Им было навсегда радостно и спокойно, ибо они находились внутри чьей-то неизъяснимой созидательной страсти и с нежным достоинством понимали, что таким образом их отблагодарили за то, что их сын. Слава Савоев, без каких-либо заслуг со своей стороны и абсолютно случайно, ибо случайность это суть предопределенности, стал материальным телом для аоэлитного лаоэра. Пролетающие над ними лучезарные люди были Странниками, то есть теми сущностями, для которых, собственно говоря. Бог и выдохнул из себя не имеющую начала Бесконечность.


    Глава двенадцатая

    — Для того, чтобы действительно наслаждаться или хотя бы получить максимально приближенное к естественному удовольствие от обладания большими деньгами и сопровождающей их властью, нужно быть чистосердечно-наивным, высокообразованным, элитарно-воспитанным, добродушно-высокомерным и снисходительно-равнодушным, то есть аристократом крови. Во всех остальных случаях наслаждение деньгами и властью хотя и несет в себе элементы тяжеловатого аристократизма, все-таки чревато неожиданными и, самое главное, оскорбительными финалами. Поэтому я предлагаю выпить, — Гарольд Смитович Гулько поднял бокал с шампанским, — за непринужденность наших жизненных удовольствий, это во-первых, а во-вторых, за новый финансовый проект «Глобализация», который, вопреки сложившимся внутрироссийским традициям, осуществляется на основе картельного джентльменства. Я рад — заявил собравшимся в загородном подмосковном особняке финансистам, политикам и нефтяникам Капитан. — что в России появились люди, которые в состоянии грамотно, с пользой для дела, страны и будущего распорядиться двумястами миллиардами ежегодного дохода.

    — Гарольд Смитович, — Сергей Иванович Байбаков буквально светился от удовольствия, — вы сделали невозможное. Создать новый брэнд путем объединения уже давно известных и успешно работающих на финансовом рынке брэндов не каждому под силу. Я даже не знаю, за что мне пить: за вас, за то, что банки, конкурирующие друг с другом, объединили свои капиталы и возможности в нашем проекте «Глобализация», или за государство в лице ЦБ, который я представляю, увеличивший свою долю вложений в этот проект с двадцати пяти процентов до пятидесяти?..

    Байбак имел все причины испытывать удовольствие от жизни, времени и физиологии. Он был абсолютно здоров и верил в то, что все, что он ни делает, одобрено небом и защищено земными покровителями, то есть он никого не боялся. Аскольд Иванов уже давно сидел в ряду банкиров, объединенных под общей крышей проекта «Глобализация», и был в зависимости у Сергея Ивановича. Если бы Байбак захотел, то вытер бы об него ноги, но он этого не хотел. Во-первых, такое действие бессмысленно и поэтому вдвойне подло, а во-вторых, он хотел, до безрассудства, жену Иванова Капитолину Щадскую. Второй причиной стабильно хорошего настроения Байбака был его новый партнер Гулько Гарольд Смитович, человек талантливый и, самое главное, преданный. Почему Байбак так считал, понять трудно. Капитан даже пальцем не шевельнул, чтобы это можно было трактовать как преданность Сергею Ивановичу. Но Байбак так считал, и приложил максимум усилий, чтобы главным менеджером для осуществления проекта группы «Баф-глобал» «Глобализация» был нанят Капитан. Двадцать солидных банков России и двенадцать крупных зарубежных банков, плюс ЦБ России, доверили ему свои деньги и репутацию.

    — За Россию я всегда готов выпить, — поддержал тост Сергея Ивановича великий российский мошенник из Одессы и отсалютовал ему бокалом. — А то, что банкиры объединились, так на то они и банкиры, люди прагматичные, умеющие справляться с эмоциями и понимающие, чтобы не пропасть поодиночке, занимаясь коммерчески-розничным банкингом, нужно взяться за руки и говорить друг другу комплименты, выдержанные в стиле инвестиционного банкинга и сопутствующих продуктов, неизбежных при разработке такого энергоносителя, как «бафометин» в Азовском море.

    — О, да вы поэт! — восхитился присутствующий на первом корпоративном съезде фингруппы «Баф-глобал» председатель ЦБ. — Я всегда знал, что банковское дело располагает к творчеству.

    — Конечно, — вежливо улыбнулся шефу государственных денег Капитан. — Бухгалтерия — синоним Вдохновения. Как ни верти, а талант — это деньги.


    Агапольд Витальевич Суриков во фраке цвета «серебряная ночь» стоял возле столика с закусками в зале официальных приемов посольства США в Москве и разговаривал с американским журналистом Джеффери Лином, главным редактором «Вашингтон-Пост», о вечном.

    — Не знаю, как ты, Агапольд, — заявил Джеффери Лин Сурикову, — но я без аванса в три миллиона и без уверенности, что в конце операции буду пересчитывать причитающиеся мне три процента от общей суммы прибыли, даже пальцем не шевельну. А ты просишь, чтобы «Вашингтон-Пост» в течение неопределенного времени бесплатно оказывал твоим авантюрам дезинформационно-идеологическую поддержку.

    — Джеффери Лин, что-то давно не бил я американских журналистов внутри американского посольства в присутствии послов из десяти бурно и не очень развивающихся стран, включая замминистра иностранных дел России. По-моему, у тебя появилась мания величия или сильный покровитель, это печально, ибо у меня тоже есть сильные покровители. Если они начнут договариваться между собой, то и у меня, и у тебя будут в активе лишь дырки от бубликов.

    — Не знаю как ты, Агапольд — вновь заявил Джеффери Лин Сурикову, — но дырки от бубликов не моя специализация.

    Коммерческим банкам свойственен светлый, бело-радостный, интерьер и нервная, с элементами скрытой творческой истерики, внутренняя политика. Государственному банку нет необходимости декларировать белое и радостное, то есть мошенническое, в своей деятельности и, тем более, нет никакой причины впадать в эмоциональную приподнятость или подавленность по поводу каких-либо процентов прибыли или убытка. В государственном банке нет таких величин, как убыток или прибыль, в нем действует либо скучное, однотонное и привычное процветание, совсем не обязательно повторяющее положение в стране, в которой может быть холодно и голодно, либо быстрый, все уничтожающий вокруг себя крах, называемый революцией, государственным переворотом или оккупацией, то есть, когда все активы, фонды и запасы госбанка вывозятся в другую страну и распределяются для личного пользования в кругу особо заинтересованных в этом лиц…

    Председатель Центробанка России посмотрел на стоящего перед ним по стойке «смирно» Сергея Ивановича Байбакова и поинтересовался:

    — Сколько вам лет, Сергей Иванович?

    — Сорок пять, — вежливо расшаркался Байбак, — через две недели будет.

    — Это хорошо. — непонятно выразился председатель ЦБ и с недоумением покосился на два листочка бумаги с текстом, лежащих перед ним на столе. — Сорок пять лет — критический возраст. — объяснил он. — С одной стороны, ты понимаешь, что жизнь только теперь и начинается по-настоящему, а с другой — что ее-то осталось мало…

    Председатель российских денег был в растерянности: перед ним лежала секретная справка на Байбакова Сергея Ивановича из ФСБ, в которой говорилось, что он бывший зек и темная личность, но в то же время, если упростить ситуацию до личностей, Байбаков является проверенным управляющим «спонтанно возникающих денежных излишков», так называемых «беспризорных денег», и его прошлое к этому не имеет никакого отношения. Если человек на практике доказывает, что он разумно, с пользой для себя и других, обрабатывает сотни миллионов и даже миллиарды «беспризорных денег» мирового качества, то на ошибки его молодости можно закрыть глаза. Но все же, если справка попала к нему на стол, значит, это кому-то выгодно, а раз так, должен существовать и кто-то, кому это не выгодно. Председатель ЦБ стал задумчивым и печальным, он не любил альтернатив с туманными перспективами. Предстояло выяснить, кто сильнее: те, кому выгодно, или те, кому не выгодно. Он не знал, как ему реагировать, и поэтому спросил у Сергея Ивановича:

    — Вы любите деньги?

    Байбак внимательно и с какой-то необъяснимо-почтительной угрозой посмотрел в глаза своего шефа и честно признался:

    — Нет.

    — Хорошо, — вздохнул банкир. — Идите работайте и никогда не забывайте, что богатый человек должен «сорить» не деньгами, а рабочими местами, только тогда в России придет время благоденствия. Кстати, вы богаты или нет?

    Байбак еще более почтительно и более внимательно посмотрел в глаза начальнику и твердо ответил:

    — Да, я богат.


    — Два миллиарда шестьсот семьдесят три миллиона долларов инвестировано иностранными компаниями в добычу бафометина за последнюю неделю. — Аскольд Иванов посмотрел на Капитана. — А общая сумма капиталовложений, доступная нашим манипуляциям, составляет девять с половиной миллиардов долларов.

    — Понятно. — Гарольд Смитович провел рукой по седым, подстриженным «ежиком» волосам. — А какая сумма нам не доступна?

    — Двадцать миллионов долларов. — ответил Аскольд Иванов и уточнил: — Двухмесячный фонд зарплаты для служащих и управляющих во всех филиалах «Баф-банка» и «Глобализации».

    — Ну что же, начнем с обычных схем, а по мере развития ситуаций определимся с корректировкой. Если наш «баранчик» Байбаков весит восемьдесят миллионов долларов, а он всего лишь исполнитель, то можешь себе представить, насколько благородна и честна наша афера. Мы изящно, артистично и добродушно отберем деньги у грубых и беспардонных коррупционеров, пошлых до такой степени, что все украденные ими деньги они используют лишь для того, чтобы жить в свое удовольствие, даже не понимая, что такого удовольствия не существует, а есть лишь его предвкушение, заканчивающееся инсультно-инфарктными развлечениями в прекрасно приспособленной для этого клинике со всеми удобствами, которые только можно оплатить деньгами.

    — Момент у моря, — почтительно согласился с учителем Аскольд Иванов. — Надо не забывать ни о правилах уличного движения, ни о том, что есть люди, которые их не соблюдают.


    Глава тринадцатая

    Начальник отдела модификаций, генерал ФСБ Тарас Веточкин, стоял на берегу Азовского моря и вдохновенно матерился, наслаждаясь открывающимся перед ним морским пейзажем. Море, на берегу которого он стоял, находилось в черте города и поэтому называлось Таганрогским заливом. У него перед глазами трясся и тарахтел «НЗБ-8» (насосно-землеройная баржа). Баржа была выкрашена в пожарный цвет, по бортам белой краской крупно и красиво написано: «Российский бафометин». а под этой надписью чуть мельче: «Частная собственность Аскольда Иванова и города». Рядом с генералом стоял бывший прокурор Таганрога Миронов и с недоумением смотрел на него.

    — Хорошо, — кивнул головой Веточкин, — ты больной на голову, это понятно, ударился и заболел. Но почему тогда я должен верить твоим бредням о молниях, поразивших тебя в руки, и тому, что ты познал ход мыслей Антихриста и стал на несколько порядков разумнее любого разумного, включая собак, существа на Земле? По-моему, ты не поумнел, а просто переборщил с алкоголем.

    — Ты мой друг и можешь мне не верить, — Миронов поправил на голове Зеленую шляпу с широкими полями и в меру высокой тульей, — но этих скотов, — он незаметно покосился на Веточкина, — я имею в виду ЮНЕСКО и весь академический сброд, примчавшийся сюда из Женевы под видом ученых-аскетов, я заставлю поверить даже в то, во что они никогда не поверят.

    — Ну да, — скептически хмыкнул Веточкин, — я на твоем месте лет на десять лег бы для короткого обследования куда-нибудь типа вашей местной Дарагановской психиатрической больницы или нашей общероссийской Канатчиковой дачи и лежал бы…

    — На моем месте…

    — Есть! — прервал Миронова с борта баржи старший механик. — Но, по-моему, да чего там, — махнул он рукой, — по-любому, не только по-моему, сюда надо не ученых, а саперов приглашать, и чем больше, тем лучше…


    Чудеса, избрав местом своего постоянного проживания Таганрог, удивляли не только и не столько таганрожцев, сколько жителей другого города — Москвы. Это естественно: БАФОМЕТИН, трехразовое явление под разными личинами Антихриста, вновь БАФОМЕТИН, смутные и не до конца проверенные слухи о появлении в городе куртуазно-щеголеватого человека с пейсами, к тому же БАФОМЕТИН, плюс стягивание российских и зелено-мировых денег к бюджетно-таганрогской кассе, и вообще БАФОМЕТИН — делали город на берегу Азовского моря привлекательным в глазах эстетизированно-мошеннического и образцово-показательного для России московского капитала. Поэтому сообщение о том, что в Таганрогском заливе обнаружена игольчато-глубинная торпеда «Рекс» с батисферно-подводной лодки «Мурена», бесследно пропавшей в районе Северного Ледовитого океана, уже никого не удивило в ФСБ России.

    — Мнится мне, — сказал директор ФСБ, нажимая на клавишу вызова, — нужно проконсультироваться со специалистами. Анна Сергеевна, соедините меня с МВД.

    — С кем именно?.

    — Да с кем угодно, — отмахнулся от персонофикации Волхв, но тут же взял себя в руки и уточнил: — Само собой, с тем, кому не надо с вышестоящим начальством консультироваться. Вот такие вот дела, — повернулся Волхв к своему заместителю по оперативной работе. — Еще немного, и сама «Мурена» в каком-нибудь деревенском пруду всплывет.

    — Вряд ли, — скептически отнесся к предположению директора ФСБ заместитель по оперативной работе. — Не всплывет.

    — Министр, — сообщила секретарь и уточнила: — Вне работы, на рыбной ловле.

    — Рыбной? — удивился Волхв, но спохватился и вежливо поздоровался с главой бесцеремонного министерства: — Здравствуй, Градов, все рыбачишь, завидую, а меня дела государственные никак не отпускают отдохнуть.

    — В чем дело. Волхв? — сердито оборвал директора министр. — Один раз за три года на природу вырвался, и то не повезло, ты позвонить решил.

    — Да уж, — согласился с Градовым Волхв, — я если звоню, так звоню. Тебе не кажется, что Таганрог нужно наделять каким-то особым статусом и делать его режимно-закрытым городом?

    — Можно и сделать. Есть! — закричал в мобильник Градов и продолжил: — Судака подсек лососёвого, килограмма на два, поросенок настоящий, а режимно-закрытым нужно делать весь Северный Кавказ, до самого Воронежа включительно, это, во-первых, а во-вторых, твою и мою структуру надо выводить из-под регионального управления и напрямую подчинить федеральному, усилить кадрами и вообще, — уточнил министр, — ты прав. Таганрог серьезный город, в смысле дыра — дырой, а шума как от Москвы во время празднования дня города.

    — Понятно, — вздохнул Волхв. — Ты сейчас где? Я подъеду, поговорим без телефона, ну и рыбку заодно половим.

    — Подъезжай, — легко согласился министр. — Я на Горячем, а там тебе покажут, где именно.

    — Понятно, — еще раз вздохнул Волхв. — Горячий — это ближнее или дальнее Подмосковье?

    — Это Дальний Восток. — Министр помолчал и уточнил: — Камчатка.


    — Наша «Мурена», — Борнес Наум Васильевич тяжело вздохнул и ткнул пальцем в юг России, изображенный на огромной карте в большом зале здания Федеральной службы геодезии и картографии России, — в Азовском море десятого века.

    — Я понимаю, — глава президентской администрации, судя по выражению лица, готов был понимать все что угодно. — Наука и все такое, это я понимаю, так сказать, подсознание работает неплохо. Батискафная двадцатиместная подводная лодка «Мурена», оснащенная самым современным научным оборудованием и глубинными игольчатыми торпедами «Рекс», стоимостью пятнадцать с половиной миллиардов условных единиц, была в 21 веке здесь, — он воспользовался указкой и указал на карте хребет Альфа в Северном Ледовитом океане, — а затем уплыла в десятый век Азовского моря, то есть прямо сюда. — Указка в руке главы кремлевской администрации показала на УК РФ, лежащий на полированном столике перед сидящим в кресле Генеральным прокурором.

    — Да, — согласился с указкой Генпрокурор. — Тут все движения во времени и пространстве по пунктам перечислены. Непонятен лишь один момент: как торпеда «Рекс», отстрелянная из аппарата, действительно оказалась в Азовском море? Торпеды «Рекс» испытательные, их больше нигде, кроме «Мурены», нет.

    Несмотря на появление в Таганроге огромного количества новых людей, интересов и возможностей, притянутых к городу бафометином и международными деньгами, обслуживающими его разработку, смерть Ивана Максимовича и Марии Опоены Савоевых потрясла коренных горожан настолько, что они все как один закрылись в своих домах и несколько дней размышляли о смысле жизни. А когда вышли на улицы, то обнаружили, что власть, бизнес и городские деньги принадлежат бафометинодобывающим компаниям и возглавляемому Аскольдом Ивановым «Баф-банку», на базе которого уже начала создаваться международная финансовая группа «Глобализация». Это второе потрясение настолько превышало первое, что горожане забыли не только о семействе Савоевых, но и вообще о смерти. Они кинулись защищать свои жизненные интересы с той безоглядной самоотверженностью, которой, дабы все не закончилось мордобоем, санкциями и разрухой, требовался лидер, способный обуздать и направить в созидательное русло и самоотверженность, и безоглядность, не говоря уже о самих жизненных интересах. И такой лидер нашелся. На политическом небосводе Таганрога зажглась звезда Миронова Сергея Антоновича, бывшего городского прокурора, бывшего куратора от Генпрокуратуры по Южному округу и нынешнего «сумеречного шизоида травматологического свойства», друга генерала Веточкина и полуврага генерала Самсонова.

    Миронов начал свою политическую карьеру с того, что напомнил горожанам, как хорошо жили их прадеды в прошлом и как плохо стало в настоящем, не говоря уже о будущем, где никому и ничего, кроме смерти, не светит, то есть начал с того, с чего начинают все политики: нарисовал перед своими земляками мрачную бесперспективную картину жизни и смерти, а затем энергичными мазками вписал в нее луч света — перспективу и радость бытия, то есть самого себя…

    После убийства мэра Рокотова в борьбу за власть в городе включились москвичи, ростовчане и, собственно говоря, местные. Все запуталось с первых шагов настолько, что Веточкин проверил обойму в своем «М-7» и стал носить его с собой постоянно.

    — И все же, — задумчиво посмотрел Веточкин на Миронова, — я не пойму, ты политик. Антихрист или шизофреник?

    — Видишь ли, — Миронов поднял голову, они стояли на ступеньках Каменной лестницы, ведущей к морю, и посмотрел на небо, — мы все становимся понемногу антихристами, так что я скорее всего шизофреник, а они, как известно психиатрам, никогда, и тем более вслух, не признаются в этом.


    Глава четырнадцатая

    В кресле, с наброшенным на него кровавого цвета шелковым покрывалом, в центре комнаты сидела Капитолина Витальевна Щадская и молчала. Загородный дом, недавно доведенный до эксплуатационного совершенства испанскими мастерами интерьерного и строительного дизайна, был большим и роскошным. Комната, в которой находилась Капитолина Щадская, оформлена в стиле черно-белого, солнечно-монастырского, дорогостоящего авангардистского аскетизма. В ней сухо, светло и пусто. Среди подчеркнуто ярко-белого и реквиемно-черного кровавое, словно гигантская раздвоенная вишня, кресло и изощренно-стильная женщина в нем походили скорее на зловеще-сладостный сон изнемогающего от целибата тридцатилетнего католического монаха…

    — Капа, — вошел в комнату улыбающийся Аскольд — если бы ты знала, как я тебя люблю. Пойдем в столовую. Судя по всему, мы не ошиблись, нанимая Ахметыча поваром, и, судя по всему, на обед у нас будет поджаренная яичница с колбасой. Этот обрусевший турок, чертов хорват, испортил все три микроволновки, пересолил кролика, а леща, которого он купил на рынке, спутав со стерлядью, украл через открытое окно наш садовый кот. Придется его уволить.

    — Нашего садового кота? — с удивлением посмотрела на мужа Капа и тут же, улыбнувшись, уточнила: — Или нашего кухонного Ахметыча?

    Аскольд ничего не ответил, галантно поцеловал руку Капитолины, и они направились в столовую.

    — Зато я привез к обеду настоящую португальскую «Мадеру», — Аскольд изобразил на лице благоговение. — Специально для тебя доставил из Москвы мой вице-кореш Байбаков свет Сергей Иванович.

    — Португальская «Мадера», привезенная из Москвы, — поморщилась Капа, — это почти то же самое, что «Божоле» урожая 1953 года, разлитое в нашем Ростове в пластиковые бутылки.


    В столовой работал большой телевизор, установленный на специальной подставке в двух метрах от пола. Повар Ахметыч, протирая салфеткой стаканы, готовился слушать новости. Сама столовая, девяносто квадратных метров, была похожа на оплетенную по стенам тропическими лианами меловую пещеру, то есть на стандартно оформленный первоклассный бар где-нибудь на Гаити или в мексиканском Акапулько. Стол был накрыт белоснежной скатертью и сервирован на двоих. Увидев супругов, повар отставил стакан, перекинул салфетку через руку и помчался на кухню, забыв выключить телевизор, из которого ведущая информационной программы сообщала Капе и Аскольду:

    «…Одновременное выведение на орбиту Земли сразу, с интервалом меньше суток, семи модулей для межпланетного „Хазара“ вызывает целый ряд вопросов к правительствам США и России. Во-первых, к чему такая спешка? Столь частые, следующие один за другим, запуски тяжелых космических грузовиков, без соблюдения стабилизационных нормативных интервалов между ними, уже вызвали бурные протесты общественности и экологов во всех странах мира. Во-вторых, не связано ли появление на земле фантомной и, как уже выяснилось, опасной для психики людей пыли с монтажом на околоземной орбите космического корабля? И, в-третьих…»

    — Бухарская запеканка. — Ахметыч выключил телевизор, положил пульт в карман белоснежной поварской куртки и показал рукой на запеканку, накрытую крышкой в виде минарета. — Шедевральное блюдо.

    — Вот так всегда, — вздохнул Аскольд, подавая Капе стул. — Человек еще может услышать «во-первых» и «во-вторых», но приходит время бухарской запеканки, и нам становится наплевать на все последующие, включая предшествующие, мнения.

    Аскольд сел напротив Капы. Стол был прямоугольным, дубовым и когда-то, почти три века назад стоял в малой зале охотничьего замка прусса Фридриха Великого.

    — Ингредиенты, — поднял купол чревоугодной мечети Ахметыч, — оленина, которую я заменил парной телятиной. Все остальное, — он с подозрением посмотрел на слегка поморщившуюся Капу, — как в Бухаре, пальчики оближешь, когда попробуешь.

    Запеканка действительно оказалась пафосной и слегка эйфорийной на вкус.

    — Ахметыч, — Аскольд Иванов бросил заговорщицкий взгляд на супругу, а затем обычный на подошедшего к столу повара, по совместительству и официанта, с бутылкой вина в руке. — как вы думаете, чем закончится этот полет на Юпитер?

    Гриф секретности не смог долго удержаться на информации о подготовке к первому межпланетному полету. Слишком яркой звездой засиял «Хазар». После монтажа двадцати трех модулей его можно было наблюдать в небе над Землей даже в утренние и вечерние часы при ясной погоде. Высокая светоотражательная способность покрытия на корпусе делала его настолько видимым, что стало бессмысленным и даже опасным для правящих кругов дальнейшее утаивание информации, и поэтому новости о готовящемся полете превратились в постоянно действующие и первоочередные на страницах, экранах и сайтах.

    — О да. Юпитер якши, — вежливо и радостно закивал головой Ахметыч, разливая по бокалам вино. — Полет к нему — это не вино в бутылке. — Он постучал согнутым пальцем по бутылке с крымским портвейном. — Он никогда не закончится.


    Семь (24,25,26,27,28,29,30) модулей класса «Аргонавт», выведенных один за другим с российских, американских и одного китайского космодромов, были ничем иным, как самостоятельными, оснащенными полной автономией для шестимесячной экспедиции за пределами корпуса и защитного слоя «Хазара» научно-исследовательскими зондами многофункционального назначения, предназначенными для работы в автоматическом режиме без присутствия человека на борту. Предполагалось, что четыре «Аргонавта» будут отправлены экипажем «Хазара» для обследования поверхности главных из шестнадцати спутников Юпитера: Ио, Европы, Ганимеда и Каллисто, а оставшиеся три с повышенной прочностью и с более сложными задачами войдут в атмосферу жуткой планеты и передадут на борт корабля-метрополии нужную для начала приюпитеривания самого «Хазара» рабочую информацию. Два из трех «Аргонавтов» должны войти в районе полюсов, а третий прямо в самый центр крупной аномалии в южной тропической зоне Юпитера, более известной земной науке как Большое Красное Пятно, которое могло оказаться или постоянно действующим в глубинах атмосферы планеты торнадальным ураганом невероятной силы, или…

    — Я думаю, — сказала Капитолина Витальевна, делая глоток портвейна из фарфорового ковшика для вина, — нам нужно достать приглашение на встречу с прибывшей в Москву американской астронавткой и гениальным ученым Клэр Гатсинг.

    — Какая гадость, — поморщился Аскольд Иванов, отставляя ковшик, — мало того, что американская, так еще и ученая женщина-космонавт.


    А в Таганроге и его окрестностях уже вовсю кипела работа. Кипела она не только в Таганроге, но и в Ейске, и в Азове и, в общем-то, на всей, включая украинскую, акватории Азовского моря. Но в Таганроге, по какой-то мистической и не ведомой для самого города причине, сосредоточился центр только что народившейся и сразу же ярко проявившейся бафометино-добывающей промышленности. Медленно, но все стремительнее и шире, в сторону Азовского моря устремился финансовый поток. Могучая, завораживающая, все обещающая и почти все из обещанного, кроме самого главного, исполняющая, почти всесильная и абсолютно убийственная, подло-милосердная и мировоззренческая преступная иллюзия по имени Деньги приблизилась к Южному региону в общем и Таганрогу в частности и распростерла над ним свои тлетворные крылья, которые, с извечной для людей поспешностью, они обозвали ангельскими. Одним словом, к Таганрогу подползла, после долгих уговоров и заклинаний, самая приятная и самая беспощадно-желанная беда по имени Благополучие…

    На пост мэра города, после убийства Рокотова, все настойчивее и настойчивее, а самое главное, очень грамотно и эффектно претендовал ни кто-нибудь, а первый комильфо города, любимец женщин и молодежи, образованнейший, имеющий большой административный опыт работы в органах прокуратуры, свой в доску таганрожец, — Миронов. Сами горожане были в растерянности, почти с каждого столба, забора и боков троллейбусов, не говоря уже о подворотнях и остановках общественного транспорта, с плакатов к ним взывали какие-то незнакомые женщины и мужчины с угрожающе-добрыми лицами профессиональных казнокрадов. Откуда они взялись, город не знал, но то, что все эти мужчины и женщины хотят стать мэром их города, знали все, и всех это немного пугало. Но настоящими претендентами на пост главы города были три человека, «осетры рейтинга»: Миронов Сергей Антонович, Фагодеев-Ступинский Леонид Лавадеевич и… генерал-майор, начальник горотдела Самсонов Семен Иосифович. Общую для всех трех основных кандидатов финансовую поддержку оказывал «Бафбанк», то есть лично Аскольд Борисович Иванов. Он же, по совету Капитана, давал немного денег на «типографские услуги» и тем, которые с угрюмой радостью взирали на город с предвыборных плакатов.

    — Им эти деньги не нужны, у них своих много, — объяснил великий Гарольд Смитович, — но дать надо обязательно. Тогда они будут воспринимать тебя как лоховатого друга и стараться через твой банк загустить в респектабельный мир законности свои, хотя и большие, но чрезмерно беспокойные, я бы даже сказал нервные, деньги, и мы их у них заберем.

    — Застрелят, — попытался оппонировать Гарольду Смитовичу Аскольд Иванов.

    — Ни за что, никогда и ни под каким предлогом, — снисходительно посмотрел на него Капитан.

    — Почему? — удивился его уверенности Иванов.

    — Я еще пока не думал об этом, — равнодушно пожал плечами Гарольд Смитович.


    Глава пятнадцатая

    — Я бы не сказала, что в России плохо, — произнесла Клэр Гатсинг, входя в предназначенные для нее и Джона Карри апартаменты в московском «Президент-отеле», — но в Америке лучше.

    — В этом с вами согласна почти вся творческая, и не только, интеллигенция России, — кивнул головой Госсекретарь США, вошедший в апартаменты вместе с Клэр, послом Америки в России и Джоном Карри. — Они хотят положить всю свою жизнь и духовные силы на алтарь России, получая материально моральное удовлетворение в долларовом эквиваленте.

    Клэр Гатсинг была в ярко-красном платье «Росчерк» известной фирмы, «творящей» для голливудских звезд.

    — Совершенно точно, — поддержал свое начальство посол. — Это традиционно в России постсоветско-советских времен — пока россиянин не получит постоянную московскую регистрацию, у него не пропадает желание подвергнуть столицу своей страны ядерному удару. Точно так же здесь относятся и к Америке, во всем виновата зависть.

    — Все, все, — отмахнулась от дипломатов Клэр Гатсинг и, обратившись к супругу, с неожиданной для всех грустью в голосе сказала: — Джон, если бы ты знал, как мне надоело темное будущее лучезарного человечества.


    Саша Углокамушкин открыл глаза и увидел перед собою сотканное из свето-огненных нитей глубинно-милосердное существо по имени Ангел. Он снова закрыл глаза, пытаясь вернуться в то место, откуда только что выплыл, в котором тоже были Ангелы, сотканные из нежного огня и света…

    — По-моему, он открыл глаза, слышишь, Чебрак? И, по-моему, он что-то увидел, ибо слишком поспешно закрыл их.

    Англичанин по гражданству, Генетик по смыслу и Хакер по розыскной ориентировке Интерпола вопросительно взглянул на Алексея Васильевича Чебрака, и, не увидев в нем желания отвечать, тоже замолчал, разглядывая Сашу Углокамушкина, несколько часов назад исторгнутого искусственной утробой и лежащего на узкой кушетке-кровати. Новорожденный был обмыт и запеленут в большие белые простыни, что придавало картине второрождения мрачно-сюрреалистический смысл — выполняющие роль пеленок простыни ассоциировались с саваном.

    — Если он и увидел нечто такое, что его испугало, — неожиданно развеселился Алексей Васильевич, — это наверняка были вы, коллега. Я уже давно заметил, что, чем одареннее и талантливее люди с вашего острова, тем сильнее при их виде хочется вызвать полицию для проверки документов, а если плюс к этому англичанин гениален как вы, коллега, — Алексей Васильевич бросил пренебрежительный взгляд куда-то мимо уха Генетика и Хакера, — то любой примитивно-здравомыслящий человек, если у него есть оружие, откроет по нему огонь на поражение.

    — Заткнитесь, коллега, — лениво прокомментировал ситуацию член международного ордена двенадцати генетиков — идиоритмиков кеновитского имиджа, — вы же знаете, как я вас уважаю, поэтому не тратьте слова на выражение своих чувств ко мне и Великобритании. Я принес вам набор генетических чипов, ровно десять тысяч. Они протестированы мерингом, спирально-синтетической фантомной органикой, так что они сами в себе образуют источник своего питания класса ЕО удлиненной формулы Е7 от менее одного миллиона солнечной массы.

    — К чему такая чрезмерность? — Алексей Васильевич подошел к «второмладенцу» и, приподняв пальцами веки, заглянул ему в глаза. — Можно было бы обойтись и менее сложной органикой. Зачем в то, что истлеет, внедрять нетленную органику самодостаточности. Ух ты! — вдруг воскликнул он, отпрыгивая от кушетки с новорожденным, и стал пристально вглядываться в него.

    — В чем дело, коллега? — с веселым удивлением заинтересовался англичанин. — Что вы увидели в глубине его глаз? Желание овладеть вами, НЛО или налогового инспектора?

    — Возможно, вы и правы, — задумчиво протянул Алексей Васильевич. — Вполне возможно, что именно ему и нужна нетленная, созданная и контролируемая вами электронно-программируемая органика.

    — Возможно, — потерял интерес к теме и Алексею Васильевичу Хакер и Англичанин. — Но главное — никогда не забывать о досадной непродуктивности, заложенной в чрезмерной самоуверенности.


    Встреча российской и американской космонавтики на российской земле была одновременно рабочей и экскурсионно-познавательной, дипломатически-изощренной и экономически-продуктивной, политически-целесообразной и психологически-точной.

    — Звездный городок, — Клэр Гатсинг просматривала список мест и мероприятий, ожидающих ее прибытия и участия, — это, видимо, город-мечта?

    — Неосуществленная, как и половина городов России, — уверил ее американский посол. — Обыкновенная научно-подмосковная дыра с плохими дорогами и социально-бытовыми условиями жизни, в которой есть несколько представительских мест и одна хорошая дорога. А вообще-то, Клэр, в России не стоит вертеть головой по сторонам, ничего кроме пейзажных фасадов жизни не увидите. Это точечно-очаговая страна, здесь хорошо, ярко и полезно живут лишь властные, избранные в какой-нибудь орган власти федерального уровня, все остальные — на подхвате.

    — Ну, не знаю. — Клэр убрала прядь волос с глаз. — Я перед поездкой сюда прочла массу книг русских писателей, но так и не поняла, почему Россия отпала от нашего северного штата Аляска и является самостоятельным государством, вопреки здравому смыслу, исторической справедливости и политической логике.

    — О-о, — не нашелся что ответить посол и, почтительно поклонившись Клэр Гатсинг, повторил: — О-о…

    — Москва, Кремль, — продолжала Клэр изучение списка, — Большой театр, встреча с ведущими учеными НПО «Энергия», Третьяковская галерея. Академия наук, встреча с мэром Москвы, МХАТ, поездка в Таганрог, встреча с бизнес-элитой, ознакомление с бафометинодобывающей отраслью, Москва, Кремль, обед у президента России, Большой театр, возвращение в Америку. Давайте начнем с последнего пункта, — пошутила Клэр Гатсинг, отбрасывая список в сторону. — Большой театр, если я не ошибаюсь, приехал в Россию на гастроли из Нью-Йорка?

    — Нет, — тонко улыбнулся посол, — вы не ошибаетесь. Русская культура содержится и уже всегда будет содержаться на американские деньги.

    — Вы имеете в виду порножурналы на русском языке, — Клэр Гатсинг окинула посла пренебрежительным взглядом, — или гамбургеры в московских закусочных, а может быть, просто принимаете меня за дуру? Разделение денег по государственному признаку хуже, чем разделение людей по национальному, фашизм в чистом виде. Денег не бывает ни американских, ни русских, ни, тем более, монгольских. Деньги были, есть и будут только еврейские, а все остальное от самообольщения.

    Посол США в России огорченно замотал головой.

    — Я всего-навсего посол, подыгрывающий, поддакивающий и старающийся угодить во всем великой гражданке своей великой страны.

    — Ну тогда ладно, — сменила гнев на милость Клэр Гатсинг. — В конце концов Арнольд Шварценеггер кумир русской, а не американской молодежи…

    — Дорогая, — вошел в комнату Джон Карри и бросил подозрительный взгляд на посла, — если ты сейчас начнешь просматривать блок мировых новостей, то услышишь, как о тебе говорят на всех языках.

    — Забавно, — улыбнулась Клэр и с одобрением кивнула послу, поспешившему включить огромный плазменный телевизор…

    «…мы впервые так дерзко и с благоговением, так решительно и непреклонно бросаем вызов космосу, который, как утверждают древние свитки и современная наука, наполнен по-другому сформулированной, абсолютно и без сомнения прекрасной жизнью. Итак, Земля может гордиться своей наукой. Последние три модуля для „Хазара“ выведены на орбиту. Скоро, скоро „космический кочевник“ подступит к юпитерианской цитадели, и мы уверены, что она падет перед нами. Тридцать первый модуль, по единодушному решению конгресса, единодушно поддержанному сенатом и одобренному президентом США, назван в честь любимицы Америки „Клэр Гатсинг“, тридцать второй наречен просто, незатейливо и непонятно, как и все у русских, — „Фрязино“, тридцать третий носит красивое странное название „Шехина“.»

    — Черт! — вскрикнула Клэр Гатсинг и взмахнула рукой. Взглянув на посла и увидев его недоумевающий взгляд она поспешила объяснить: — Я люблю Америку.


    Глава шестнадцатая

    — На самом деле, — хазар Зеведей робко посмотрел на юного князя и перевел взгляд на его родителей, князя Улыбчивого и княгиню Малышку, — катастрофы и так называемого Большого взрыва, образовавшего нашу Вселенную, не было, а было нечто, во много раз чище и величественнее этой версии. Объяснить все в деталях невозможно, они будут непонятны. Даже я не понимаю того, что знаю по высшему промыслу. Такое случается на Земле сплошь и рядом. Между знанием и пониманием лежит огромная, чаще всего, непреодолимая, пропасть, хотя одно без другого неполноценно и в некотором смысле необъяснимо. Знание без понимания — это наука нашего времени, — Зеведей вежливо и легко поклонился Малышке, — которое вы оставили, а понимание без знания — это только что родившиеся дети в первые шесть дней. Впрочем, ваш сын обладает и тем, и другим.

    — Знание и понимание, — напомнил о себе Теоктист Бранковический, — рождает молитву к Богу. Так говорил Иезекииль.

    — Даже и не знаю, — засомневалась Малышка и, обратившись к сыну, только что незаметно засунувшему внутрь большого пирога золотую византийскую монету, спросила: — Ты кто, Сережа?

    — Он прав. — Юный князь властно кивнул головой в сторону монаха-дэспота. — Я сотворенная, облаченная в плоть и постоянно осуществляющаяся молитва…

    После этих слов что-то тихое и непреодолимое вошло в пространство вокруг него, расположилось за окнами, распространив свое всесилие над Нахапетовским княжеством, выложив звезды в ночном небе над степью в форму семисвечника. Аоэлитный лаоэр вернулся из срединного государства в свою избранную и спрятанную в десятом веке детскую оболочку, охраняемую молчанием гардж октома, бывшего элохима Рими. Аоэлитный лаоэр, кроме знания о срединной стране, принес и понимание истерико-праЛогической бездны, известной людям с мистическим складом ума как Шамбала. Аоэлитный лаоэр наполнил юного князя всеми своими знаниями и подключил его разум и душу к энергии бесконечного и пропущенного через стабилизатор вечности понимания…

    — Ты сберег белый камень с начертанным на нем именем? — обратился Сергей к Зеведею.

    — Да, Бесплотный, я сберег его. — Хазар Зеведей встал со скамьи и преклонил колени.

    — Ну что же, — усмехнулся лаоэр Сережа, — скажи мне что-нибудь, Зеведей, вождь есеев, отец Апостолов. Поведай мне, что тебе шепнули иудейские пророки Кумрана, осталось ли в их свитках из Мертвого моря хотя бы еще немного будущего и знания о нем?

    — Ты здесь, Бесплотный, — ответил ему Зеведей, — значит, ты уже все знаешь. Там, откуда они, — хазар кивнул на замерших в мистическом экстазе князя и княгиню, — уже появилась Пыль.

    — Да, — кивнул головой юный князь, — скоро я вылью на землю первую чашу.

    — А может быть. — с печалью проговорил все понявший монах-дэспота, — можно что-нибудь изменить в прошлом?

    После этих слов Тихое, Непреодолимое и Разумное, наполняющее тронный зал, шевельнулось, сгустилось, и княжеский дворец вместе с Нахапетовым и всеми его жителями исчезли из десятого века и проявились на берегу еще юного океана за триста тысяч лет до Рождества Христова…


    Глава семнадцатая

    — Реббе, послушайте эту новую мелодию, она соединяет мой восторг с Божественным, слушай же, реббе, и если хочешь, пой под эту мелодию, танцуй, если можешь…

    — Это все-таки чудо, музыка хасидов, такой больше нигде нет. Чем она тоскливее, трогательнее и медленнее, тем сильнее хочется танцевать под нее. Напомни мне, хасид, кто такие хасиды.

    — Ты поглупел, реббе. С тех пор, как ты пошел исполнять пророчества, в тебе стало много знания, но почти исчез восторг. Хасиды — это еврейское вдохновение, но одним знанием, без восторга, этого не понять. Ты слишком привык к эпитету «Вечный Жид» и к своей фальшивой фамилии «Чигиринский». На тебя оказало плохое влияние фальшивое имя «Ефим», ты стал суетливым, взгромоздив на себя фальшь дополнительного наименования «Яковлевич». Я знаю, что так нужно, но помоги мне вспомнить твое тайное имя, реббе.

    — Ха-ха, нашел, что вспомнить, хасид. Но из уважения к тебе я скажу. Мое тайное имя Иехезкел, в европейской транскрипции оно звучит несколько иначе. Сразу же после наречения меня отправили в Храм учиться служению сердца, я до сих пор знаю наизусть «Врата покаяния», молитвенник для великих святых дней…

    — Ну что же, Иезекииль, давай танцевать и петь, давай служить сердцу, молиться. Восхвалим мудрость уклоняющегося от истории нашего Бога, который скрывается от иудеев лишь затем, чтобы научить их ответственности и свободе. Ты слышишь меня, Иехезкел?

    — Да, я слышу тебя, старый хасид…


    Вечерний сад благоухал розами. Беседка, в которой пили чай Капитолина Щадская, Аскольд Иванов, Гарольд Смитович Гулько и вызванный из Москвы для срочного совещания Агапольд Суриков, была оплетена гирляндами южно-китайских роз, а перед входом в нее благоухала нежно-знобкими и чувственно-густыми запахами мозаичная клумба. Где-то там, в дальней стороне сада, время от времени напоминал о себе Творцу мира соловей, и, внимая ему, Творец слегка приглушил звуки современности вокруг загородного таганрогского дома, принадлежащего не столько Аскольду Иванову и Капе Щадской, сколько авантюрно-мошеннической группе «Гулько и К°?».

    — Да, — ответил на вопрос Гарольда Смитовича Агапольд Суриков, — Леонила, хотя и невольно, то есть по любви, но все-таки сблизилась с каким-то юнцом из ФСБ. Судя по всему, этот юнец-оперативник из непонятно какого, но явно элитного подразделения. Он в течение получаса превратил нашу опытную и довольно-таки цинично-хладнокровную в делах любви и секса Леонилу в какой-то чувственный кошмар. Она стала похожа на шестнадцатилетнюю фанатку рок-группы, пытающуюся попасть в постель к своему кумиру через форточку его квартиры, находящейся на верхних этажах небоскреба.

    — Забавно, — хмыкнула Капитолина Витальевна. — Довести до такого состояния опытную женщину может лишь абсолютно равнодушный к ней мужчина с выдающимися физическими и сексуальными возможностям и с определенными целями.

    — Я не понимаю таких тонкостей, — рявкнул на Агапольда Гарольд Смитович, — но знаю, как с ними бороться. Надеюсь, что и двадцать первый дом, получивший в свой бюджет лишь за последние две недели сорок миллионов долларов, знает это. Что думает Василиса Сигуровна?

    — Да, — кивнул головой Агапольд Суриков. — Леонилу уже отправили на неделю в Египет, якобы в командировку. Там ее украдет для своего гарема один хороший знакомый Сигуровны, арабский шейх, и год комфортабельной изоляции от фээсбэшной любви нашей Леониле обеспечен.

    — Кто такая Сигуровна? — заинтересовалась Капитолина Витальевна.

    — Самая черная из всех черных вдов России, — вежливо ответил ей Капитан.

    — Смотрите! Смотрите! — раздались из сада возгласы бывшего могильщика, а ныне садовника Ноткина, нанятого Аскольдом Ивановым ухаживать за садом и цветами. — Чтоб меня подняло да гэпнуло, если это не НЛО!

    Сидящие в беседке вышли в сад и взглянули в уже ставшее ночным звездное небо. Яркий, переливающийся серебристо-желтым светом объект стремительно исчезал из их поля зрения.

    — «Хазар»! — восхищенно поцокал языком Агапольд Суриков. — Мне знакомый из президентской администрации говорил, что через месяц старт будет.

    — Эх, — потерял всю свою солидность Гарольд Смитович, — взглянешь на такое, и тоска берет. Занимаемся чушью какой-то — деньги, банки, аферы, политика, любовь, женщины, высшие и личные интересы, семья, работа, фигня одна вокруг! А надо просто сесть в космический корабль и… — он махнул рукой, — к Юпитеру!

    — «Хазар» летит дальше. — вышел из темноты сада Ноткин, — куда как дальше Юпитера. Я даже затрудняюсь сказать, куда именно, но точно знаю, что в том небе совсем не видно нашего Млечного пути, и, в общем-то, там нет такого понятия, как небо…


    Глава восемнадцатая

    — Чадо, — заявил Алексею Васильевичу Чебраку, в сопровождении двенадцати генетиков международного ордена зашедшему в спецпалату, стоящий посередине ее обнаженный Саша Углокамушкин, — я предвещаю повсеместность своей победы. Мой престол — новая Вселенная.

    — Странный экземпляр, — проговорил, не обращая внимания на Сашу Углокамушкина, недавно утвержденный конгрессом США новый член экипажа МХК «Хазар» и руководитель генетиков Генри Олькоттом. — Говорит, как сумасшедший, но таковым, судя по биоизлучению, не является.

    — А я говорю вам, обольщенные, — Саша с негодованием посмотрел на генетиков, — возненавидьте космос, вы ошиблись, там ничего для вас нет. Наступает век Агнца, а не Водолея, тысячелетие святых, а не компьютеров. Крик моего любящего сердца да коснется вашего слуха!

    — Точно не сумасшедший, — благоговейно произнес итальянец, Генетик и Музыкант, и уточнил: — Или психодатчики нужно выбросить…

    В новорожденном Саше Углокамушкине произошли и стремительно развивались странные, обескураживающие даже Алексея Васильевича, мутации. Во-первых, цвет его кожи приобрел золотисто-металлический оттенок, в данный момент генетики любовались обнаженным телом своего пациента, напоминающего статую из золота, а, во-вторых, его глаза как бы углубились и наполнились такой насыщенной, свежей и живой бирюзовостью, какой невозможно достигнуть даже в анимационном кино, где применяют лазерную и компьютерную технику.

    — Несчастные, — заплакал Саша Углокамушкин. — Я провел миллионы битв от сотворения мира и ни одной не проиграл. А вы зачем-то вызвали меня из света в свою зловонную плотскую тину…

    — Немедленно, немедленно покидаем бокс! — закричал вдруг иранец, Генетик и Мусульманин, и первый кинулся к выходу. — Он нас порабощает!

    Члены ордена генетиков и сами поняли, что нужно спасаться бегством, но было уже поздно. Волна любви и благоговения захлестнула их. Настоящие, наполненные умиления и радости, слезы полились из глаз. Первым преклонил колени и протянул к Саше в немом молении руки Алексей Васильевич Чебрак, затем пал ниц индиец, Генетик и Скульптор, любовь и благоговение настигли иранца у самой двери, и он, заплакав от счастья, закрыл лицо руками и рухнул ничком на пол. Последним, с фанатичным, одержимым блеском беспощадной любви к продукту эксперимента своего ордена, к Саше протянул руки Генри Олькоттом и прошептал:

    — Кто ты, счастье мое?

    — Ты угадал, — величественно кивнул головой Саша Углокамушкин, — я твое возможное счастье. — Он оглядел коленопреклоненный орден Генетиков и добавил: — Или окончательное несчастье. В любом случае, я сообщаю, что пришел конец власти бенэлогимов, обобщенных ангелов, которых вы называете хлохимами. Вскоре мы отключим все космоисточники, разрушим псевдосовет Шамбалы, и все ваши восточно-тибетские обольстительные престолы рухнут. А также я хочу вас обрадовать — с этого момента вы мои рабы, хотя вы никогда и не покидали рабского состояния. Это говорю вам я, Дочь Света…


    — Можно не сомневаться, — Сергей Иванович Байбаков положил стопку «Вашингтон-Пост» перед Контролером. — Это специнформация для своих компаний. Так иногда делается…

    Контролер, то есть начальник самого маленького и почти ничего не значащего отдела стратегии и оптимизации процентных ставок ЦБ, Иван Моисеевич Украинцев, взял в руки стопку газет, положил перед собою на стол и, развернув лежащую сверху на странице «Бизнес-новости», прочел отмеченное «штрихом» объявление, размещенное в самом непрестижном уголке рубрики. В объявлении говорилось: «Владельцы 10 % (красного) и 15 % (голубого) пакета акций могут обменять их на 50 % (зеленых) номеров». Точно такие же объявления были во всех остальных газетах. Лишь в последнем номере прибавилось сообщение: «Индекс зеленых номеров определяется лишь в тексте договора с компаниями, которые отказались от „красных“ и „голубых“ акций в пользу „зеленых“». Контролер с молчаливым вопросом в глазах взглянул на Байбака.

    — В США, — охотно объяснил Сергей Иванович, — это обычное дело. Страна победившей всех подряд демократии, что вы хотите. «Зеленые» номера — это инвестиционная прибыль на вложения в «бафометин», а «красные» и «голубые» — это компании газовой и нефтяной промышленности, имеющие двенадцать и пятнадцать процентов годового дохода.

    — Ну и в чем же здесь фишка? — заинтересовался Контролер. — В чем криминал?

    — Это не криминал, — заулыбался Сергей Иванович, — это Соединенные Штаты Америки. Во-первых, секретная информация выходит из центра стратегических направлений Белого дома, во-вторых, приобрести 50 % прибыли от «зеленого» могут лишь те компании, которые вложат в бафометин 80 миллиардов долларов. А это всего лишь три компании америко-глобализированного класса. Но главное — мы имеем возможность, через третьих, наших, — особо подчеркнул Сергей Иванович, — лиц вложить в «зеленое» полуочищенные деньги своего накопительного фонда в сумме 120 миллиардов долларов и окончательно сделать свои доходы легитимными, тем самым получая возможность открывать свои личные счета во всех банках США и Европы без каких-либо опасений.

    — Я понял, — кивнул головой Контролер. — Мне нравится, что вы умеете рисковать нашими, — особо подчеркнул он, — деньгами и своей головой. Скорее всего, этим будет заниматься ваш шеф Енин, группа «Глобализация» под руководством нашего нового партнера Гулько, «Баф-банк», возглавляемый подставленным нами под удар Ивановым, вы, который за все отвечает, и, само собой, я, который отвечает за вас?

    — Да, — кивнул головой Байбак, — вы за все в ответе…

    Неожиданно озоново-кислородный оптимизатор внешней среды, многофункциональный кондиционер «Сосновый бор», выпускавший альпийскую чистоту в кабинет Контролера, истерично загудел, затрясся и бездыханно замер.

    — Ну надо же, — искренне огорчился Украинцев, привыкший к здоровой экологии в своем кабинете. — Это уже третий за последние два месяца. Представляете, Сергей Иванович. — он несколько растерянно взглянул на Байбака, — я заплатил за каждый оптимизатор воздуха по 150 тысяч долларов. Они способны перерабатывать результат химической атаки до чистоты воздуха в сосновых предгорьях, а вот эту проклятую новоявленную пыль, — Контролер ткнул пальцем в окно, — они, видите ли, не выдерживают.

    — Согласен с вами. — Неожиданно Сергею Ивановичу стало скучно, и он с трудом удержался от зевка. — Эту пыль все труднее и труднее переносить, особенно деловым людям и их интересам.


    Почти одновременно спецлаборатории Пентагона, ЦРУ, Министерства обороны и ФСБ России пришли к заключению, что пыль, с невероятной скоростью распространяющаяся на Земле, не имеет никакого отношения к биосистемному оружию, известному в США как «Флора семь», а в России как «Мухоморник», хотя она и мимикрировала под них. Но если для «Флоры семь» в США и «Мухоморника» в России имелись адекватные их действию нейтрализаторы, то пыль таковых не имела. И если «Флора семь» и «Мухоморник» были предназначены для того, чтобы выводить из строя дорогостоящее электронное оборудование, телекоммуникации и сложную высокотехнологическую механику, окисляя их соединительные узлы всепроникающими и мгновенно распространяющимися мутантизированными спорами водоросли «Ф-500», созданной в лабораториях ученых, то пыль усыпляла, успокаивала и завораживала все человечество. Если гуманное биосупероружие «Флора семь» и «Мухоморник» действовали хотя и интенсивно, но лишь короткое время и в ограниченном пространстве, то пыль была вездесущей, и всем казалось, что ее как бы нет, настолько она была нежна, призрачна и во многом даже приятна.

    Одновременно с появлением на Земле серебристо-красноватой пыли в больших городах стало распространяться странное и, как оказалось, апокалипсическое заболевание СХУ (синдром хронической усталости), напоминающее порчу, наведенную каким-то невидимым, но могучим колдуном. Чаще всего СХУ поражал молодых мужчин и женщин. Им ничего не хотелось делать, они впадали в сонливость, вяло и учащенно совокуплялись, вяло глядели на жизнь, вяло, хотя им казалось, что бодро и с удовольствием, зарабатывали скучные, деньги, которые не давали главного — «чувства защищенного от боли и ужаса бессмертия», не давали дотронуться кончиками пальцев к шелковистым на ощупь узорам бесконечности, не давали думать о смерти, как о только что начинающейся жизни. Синдром хронической усталости, к такому выводу первыми пришли писатели и поэты, — это старость, общая старость человечества, видимые признаки окончательной деградации.

    «СХУ, — неожиданно напомнили о себе медики, — своими симптомами напоминает действие дряхлой старости в еще пока сильном и свежем организме».

    Академия наук РФ в своем секретном докладе сообщила правительству России, что: «При дальнейшем распространении пыли и связанного с нею заболевания СХУ может очень остро встать вопрос о деторождении. Поэтому наука должна сосредоточить свои усилия на генетических исследованиях и разработке полимерных материалов для синтетикобиологических экспериментов на человеке и человеческом плоде внутри материнской утробы. Чтобы избавиться от СХУ и связанной с ним общечеловеческой смерти, люди должны на 80 % синтезироваться, то есть фактически стать бессмертными без дальнейшей эскалации себе подобных, то есть деторождения».

    «Пыль, — веско заявили о себе астробиологи, — имеет неземное происхождение»…


    Стефан Искра, в шортах цвета никому не нужного вдохновения и цветастой гавайской рубашке, стоял в центре управления всеми процессами подземного города-космодрома, города-завода, города-науки «Янки» перед большим экраном суперкомпьютера «Отшельник», на котором в этот момент ничего не было, и разговаривал с президентом Соединенных Штатов Америки о перспективах будущей общеземной политики под эгидой США, об освоении космического пространства и возможных последствиях распространения пыли на Земле.


    — Пыль, — сообщил американскому президенту Стефан Искра, — уже замучила весь цивилизованный мир.

    — Пыль, — не согласился с ним президент, — это ерунда. Главное сейчас для нас и всего человечества — старт «Хазара», а все остальное приложится. Земля — это все-таки часть космоса…

    Три недели назад, когда президент приезжал на секретную базу ЦРУ, где содержался Стефан Искра, неожиданно, как это обычно случается, сошедший с ума спецназовец из охраны базы открыл огонь на поражение по свите президента, в которую, кроме него самого, входили глава ЦРУ, начальник Генерального штаба сухопутных войск, два сенатора, несколько конгрессменов от республиканской партии и двое несовершеннолетних детей президента, его брат и сестра. Дети хотели воочию увидеть секретную базу, ибо недавно посмотрели фильм о спецподразделениях ЦРУ. Нападение было настолько внезапным, что охрана президента, вместо того, чтобы закрыть его тело своими телами, открыла ответный огонь по спецназовцу, вооруженному скорострельной винтовкой М-16. Сразу же погибли два телохранителя и один конгрессмен. Ситуация усугублялась тем, что спецназовец залег за двумя огромными и полными трейлерными цистернами с горючим для вертолетов базы, и стрелять в него было опасно, а высокопоставленные жертвы его нападения находились, то есть лежали, посередине открытой всем ветрам и пулям взлетной площадки. После того как был ранен сын президента, Стефан Искра раскрылся, то есть, применив движение «блики на воде», в несколько мгновений пересек простреливаемое пространство, настиг спецназовца и привел его в бессознательную неподвижность ударом кулака в лоб. После этого Стефан вернулся и оказал первую медицинскую помощь сыну президента. Через несколько минут прибывшие врачи базы сказали, что своей помощью Стефан Искра спас жизнь юному Ричарду.

    Так что он вполне мог высказывать главе государства свое мнение о пыли. Юпитере и о нем самом следующими словами:

    — Вы ошибаетесь, господин президент, пыль не ерунда, ерунда кофе, который мы недавно выпили в баре этого комфортабельного подземелья. Я бы на вашем месте вообще не высказывал своего личного мнения, его у вас не должно быть по должности, только общественное и официальное. Насчет старта «Хазара» я согласен, человечество даже представить себе не может, насколько это актуально для него. А ваше мнение о Земле, как о части космоса, — мнение дилетанта, в смысле такая же ерунда, как и кофе, подаваемый в барах Америки…

    — Стоп! — президент дружелюбно остановил Стефана Искру. — Оставь в покое кофе, мой друг, я уже не говорю о моем личном общественном мнении, вернись к «Хазару», пыли и космосу. Мне интересно, что об этом думает мой ангел-хранитель.

    — Космос, — хмыкнул Стефан Искра и ощутил, как пространство его мыслей, слов и сердца заполнил аоэлитный лаоэр, — ожидает глубочайший кризис. Иссякнут все космоисточники. Элохимные сущности скоро начнут выполнять свое обещание — псевдообожествлять человека через привитие ему синтетического гена семени нетления, то есть окончательно отсекать его от высшего Бесплотья. Короче, это ужасно. Люди будут метаться по Земле в поисках смерти и везде натыкаться на ее ужасающее отсутствие…

    Чудо заключалось в том, что президент США и подошедшие к нему ведущие ученые комплекса «Янки» слушали Стефана Искру раскрыв рты, веря каждому его слову, ибо только что вернувшийся из будущего аоэлитный лаоэр наполнил его слова силой внеземного и внекосмического вдохновения. Аоэлитный лаоэр, а по его воле и Стефан Искра, точно знали, что человечество будет существовать на Земле вечно, и знали, что, начиная с тридцать третьего века от Рождества Христова и навсегда, люди, лишенные выхода в бесплотье через смерть и саккумулировавшие в себе память и чувства своих предков, будут пребывать в одном состоянии, метаться по раскаленно-безводной земле в поисках смерти и не находить ее. В связи с иссяканием (отключением) космоисточников прекратится реинкарнационная круговоротность Шамбалы, и каждое семя, род племя «вдавится» в одного, последнего и бессмертного, своего представителя.

    — А что же «Хазар» и пыль? — не понимая причин своей робости, спросил астрофизик Джон Пул. — И кто вы, собственно говоря, такой?

    — Ваш МХК «Хазар» — это ваша надежда. Кстати, там, — Стефан для убедительности поводил пальцем перед носом академика, — еще никакого решения не приняли. Ну, а пыль — это вовсе не пыль, а вселенская тля, слизь забвения. Всего-навсего инструмент, а не сущность. Она сама по себе, на нее даже волю не тратят. Ну, а я, — Стефан Искра хмуро посмотрел на Джона Пула, — в данный момент просто Ангел.


    Глава девятнадцатая

    — Ты кто? — спросил ставший без веской на то причины Ангелом Слава Савоев и, раздвинув своими временно золототканными руками возникший перед ним занавес огня, посмотрел на существо, напоминающее древнеегипетского фараона.

    — Я фундаментальная ложь, — испуганно прижался к звенящей от напряжения пустоте фараон. — Мое имя Хефрен, я Престол Власти. Это по моему приказу был создан и установлен Сфинкс за 2500 лет до Твоего рождения.

    — Я не Он. — Лаоэр Слава Савоев прислушался к шуму то и дело возникающих внутри Шамбалы астрально-кармических споров. — Я от Него. Сфинкса установили нефилимцы из шумерской Гибиру. Ты нефилимец?

    — Никто не может с точностью сказать, кто он, если находится в Шамбале. — Престол Власти без всякой надежды, видимо, уже в тысячный раз, подергал рукой, пытаясь выдернуть ее из пустоты, и с насмешкой посмотрел на Славу. Но вновь испугавшись его золототканной сущности, робко добавил: — Агнозия вне Солнечной системы — это же залы Аменти, периферия Сириусной системы…

    Слава Савоев, как всегда неожиданно, наполнился нежным вдохновением Ангельского понимания. Аоэлитный лаоэр, познавая суть Шамбалы, классифицировал ее, и Слава Савоев превратился в информационное наслаждение, он словно бы влился в зону неведения Абсолюта, аннулируя ее…

    Сириусные жители погрузились в земные, тогда еще горячие, океаны пять с половиной миллионов лет назад и вышли из них человекообразными рыбами через миллион лет. Они носили в себе знание в то время еще логически и нравственно оправданного бессмертия. Когда пришли другие жители Сириуса, то ставшие рыбообразными граждане их планеты уже успели сформировать сферу сознания. Они слились с семенем жизни и создали великий, напоминающий яйцо, Овал, то есть сотворили новую геометрическую фигуру жизни, вокруг которой образовалось холодное, выглядевшее как огонь, пламя. Великий Овал был водворен в «Залы Аменти» — Шамбалу. Пришедшие за ними сириусияне возмутились духом, ибо логика оправданного бессмертия нарушала законы метропольного Сириуса, которые не позволяли накладывать несовершенное на идеальное. И тогда с Нибиру (Глории или Антиземли, десятой планеты Солнечной системы) были призваны шестнадцать нефилимцев, и на третьей планете Сириусной системы Сириус В образовалось шестнадцать пар из мужчин и отпочковавшихся от них женщин, которых отправили на Землю прямо в холодный огонь «Залов Аменти». И слились эти пары среди огня между собой, и длился этот сексуальный контакт две тысячи лет. С тех пор бессмертие стало защищенным от несовершенного Смертью, и с тех пор на Земле существует лишь одна, соединенная в одно, раса — смертные глориане и бессмертные сириусиняне, а все остальные разделения на племена, народы и языки — лишь основные признаки земного несовершенства…

    — Да, — покачал головой Ангел Савоев, — плохо быть фундаментальной ложью. Я сочувствую тебе, Престол Власти, но такова участь космоиерархии: падший мир элохимов и люциферного демиургинианства обречен на искренность в служении добру, истинам и правдам, которые из-за отсутствия в них законообразующей бесконечности всегда становятся злом и ложью. Единственное, что я могу для тебя сделать, несчастный Престол, так это освободить твою руку.

    — Ох! — радостно выдохнул агнозийно-шамбальный фараон земной власти, выдергивая из пустоты кисть своей руки с шестью пальцами женско-мужской акцентации и красными, словно мякоть спелой вишни, бордомино-грассуляровыми ногтями…


    — Здесь, конечно, все запутано, — медленно проговорил Толик Лаперуза, «перелистывая» информационные странички автономных, без выхода в Интернет, компьютеров в различных кабинетах, лабораториях и спецархивах ФСБ, СВР и ГРУ. — А вот и досье на Углокамушкина! Ага, ну да, смотри, Мармик, читай, что написано…

    — Читаю. — Ксюша Мармик уткнулась взглядом в монитор. — Проект «Дитя разведки»… Доктор Чебрак… Усиление пси-сексуализма посредством инплантационной экспансии на основные нервные магистрали тела… На этом обрывается. — Ксюша с недоумением посмотрела на Толика. — Почему?

    — Все очень просто, — вздохнул Толик. — Они перестали вносить информацию в компьютер. Разведка знает, что делает. Человек и организация, не имеющие дело с электроникой, — это фактически не прослеживаемые и непредсказуемые индивидуумы, а вот человек, сидящий перед экраном телевизора, компьютера, подсоединенный к мобиле, доверяющий всей высокотехнологической иллюзии, — уже не дикий индивидуал, а полезный и удобный, раскрепощенный и современный, легко используемый и легко заменяемый на другого раба.

    — Ты иногда такой умный, — возмутилась опечаленная Мармик, — как мой папа, когда ему кажется, что его не ценят на службе, и иногда такой зануда.

    — Ага, — согласился Толик. — Кажется, я вновь вышел на инфу о Кирпиче… Что такое?!

    — Ого! — воскликнула от неожиданности Ксюша Мармик. — Надеюсь, теперь ты обратишь внимание на то, что я не просто женщина, а юная, еще ничего как следует не испробовавшая женщина.

    — Ничего себе, — продолжал игнорировать существование Мармик на Земле Лаперуза, глядя на вернувшуюся к нему из каких-то далеких скитаний свою обычную, заменившую властную, руку. — Надеюсь, теперь нас не будет сопровождать повсюду охрана.

    — Ты прав. — с каким-то скрытым разочарованием в голосе согласилась с ним Ксюша. — Теперь мы никому не нужны. Теперь, как ты точно заметил, ты полезный, удобный и, самое главное, легко заменяемый на точно такого же, но свежего. Жаль, конечно, что Углокамушкин как был, так и остался диким, не подсоединенным к электронике, индивидуалом.


    Полковник ФСБ Степанида Грунина, час назад приехавшая по вызову Алексея Васильевича Чебрака в спецлабораторию для того, чтобы ознакомиться с результатом проекта «Дитя разведки» и доложить об этом Тропареву и Сибирякову, улыбаясь сидела у ног Саши Углокамушкина, восседающего посередине большой комнаты для персонала в мягком кресле черного цвета, и прижималась к его колену щекой, всхлипывая от умиления. Вокруг них стоял на коленях весь орден Генетиков в полном составе, кроме тринадцатой, никому не известной сиреневой сущности, и весь, включая технический, персонал спецлаборатории. На их лица, сделав их похожими, легла печать раболепного наслаждения и готовность к самозабвенному подчинению.

    — Милая моя Коринф, — запустил Саша пальцы в волосы полковника, — я для тебя брат, а не владыка. Просто я еще не открыл, а возможно, и не открою шлюзы твоей памяти. Сегодня я хочу увидеть нашу дорогую Манес еретикообразующую, пусть расскажет нам о своей тяге к Юпитеру. Никак не могу понять: я был на нем в этом диапазоне познания или в другом. Пора бы мне уже вернуться в лазоревую безмятежность Гавани, омыться в струях орлаксовых миров. Миллионнолетний уик-энд — божественный Саша Углокамушкин бесстрастно хохотнул, — не помешал бы и тебе, мой братосестринский Коринф. Кстати, — Саша с нежной холодностью взглянул на полковника Грунину, — я тебе повелеваю любить Клэр Гатсинг, нашу взбалмошную Манес-еретичку, и пока еще не знакомую тебе звездную ласточку Валентину Антиохийскую, Капу Щадскую. Ну, а теперь, — повысил голос Саша, — я говорю вам слова своего желания. Слушайте!

    Замотанный в бархатную темно-малиновую портьеру, снятую с больших окон в конференц-зале ЦКБ, золотонежнокожий Саша Углокамушкин поднял руку и простер ее, вбирая в себя волю, память и судьбу коленопреклоненных перед ним, делая их на время ничем во всем, давая почувствовать разницу между их рабской преданностью и восторженно-влюбленным ангельским послушанием избранных…


    — Я буду сейчас Он или Она?

    — Я уже вошел в тебя, значит, ты уже не Она, ты Мы — тля вселенская. Когда Бесплотные нарушают Закон, их выбрасывают из Орлаксовых миров, смывающих Лазоревую Гавань Божественной Непредставимой Плоти, в наказание тлением, то есть в нас, и они умирают Смертью, хотя Оно, то есть Мы — тля, и не понимаем смысла этого наказания. Разве есть что-либо прекраснее тления? Наслаждение гниением… Гниль и перегнойное вдохновение сделало эту землю, этот океан прекрасными…

    — А что такое Лазоревая Гавань? Вдавись в меня, пожалуйста, посильнее, я уже Он, всей своей слизистой глубиной! Ах, как прекрасно слизи облаченье! А что такое Бесплотные?

    — Бесплотные нас не интересуют, там, где есть они, нет Нас.

    — А там, где есть Мы?

    — Я же говорю, они могут быть везде, и везде, где они, нас не бывает… До той поры, пока кто-то из Бесплотных не нарушит Закон и не начнет умирать Смертью.

    — А пыль, откуда она? Это Мы или не Мы ее родили?

    — Пыль — это часть нас, мой дорогой Он, это забвение. Скорее втянись и стань Она, я погружу в тебя свою гниющую нежность…


    — Скажите, — спросил корреспондент российской газеты, — почему появление пыли связывают с появлением на орбите «Хазара»?

    Клэр Гатсинг, космические чиновники НАСА и космочиновники России перед отъездом на родину американской делегации давали последнюю перед стартом МХК «Хазар» пресс-конференцию с участием самой космической женщины планеты. Через три дня, вплоть до назначенного на первые числа августа старта космического кочевника, начинался полный, включая психологический, карантин для экипажа, во время которого все контакты с прессой будут отсечены. Пресс-конференция проходила в предназначенном для этого зале московского Кремля.

    — Не знаю, — ответила корреспонденту Клэр Гатсинг и заметила, как на лицах большинства аккредитованных в зале журналистов отразилось огорчение. Вопросы пыли, «Хазара» и его предстоящего старта были основными вопросами мировых СМИ. «Не знаю» Клэр Гатсинг разочаровало акул скандалов, сплетен и сенсаций. Но Клэр не интересовало огорчение журналистов, ее интересовало собственное состояние, а оно было благоговейно-тревожным. Ей почему-то казалось, что, вот-вот, и она увидит нечто такое, на что готова будет смотреть не отрываясь всю оставшуюся жизнь. Клэр уже испытывала нечто подобное. Первый раз так на нее подействовал Арчибальд Соукс, а второй раз это было связано с ее экспериментом в домашней лаборатории, но она точно не помнила, что именно, какое-то синее зеркало. В общем, не помнила, но это, как ни странно, ее не тревожило. Тревога вырастала из каких-то других причин, которым не было ни одного поддающегося пониманию объяснения.

    — Какие надежды вы связываете с полетом на Юпитер? — не унимался корреспондент из России. — Что это даст нам, землянам?

    Тревога возрастала в Клэр Гатсинг. Она повернула голову к сидящему рядом с ней Госсекретарю и, выдернув у него из уха микрофон, сказала:

    — Прекратите пресс-конференцию и проводите меня в номер, я устала. — Затем она взглянула на журналиста, ожидающего ответа, и снова огорчила его: — Не знаю.


    Капа Щадская и Аскольд Иванов вошли в холл московского «Президент-отеля» как раз в тот момент, когда там находились Клэр Гатсинг, посол Америки в России и Джон Карри, только что прошедшие туда через вход для общественных деятелей. Стоящая к ним спиной в ожидании лифта Клэр Гатсинг немедленно развернулась и пошла навстречу Капе. Со стороны это выглядело несколько демонстративно, словно действие происходило на сцене театра или в кинофильме. К центру большого и пустого холла, если не считать охраны Клэр возле лифта, Аскольда возле входа и администратора за стойкой, шли навстречу друг другу две высокие элегантные женщины в строгих деловых и дорогих костюмах, в шляпках класса «леди по вызову», и чувственно улыбались друг другу.

    — Вы кто, милая? — спросила Клэр.

    — Не знаю, — ответила ей Капа.

    «Она со мной одной крови, то есть плазменная, но событие, которое меня тревожит, еще не произошло», — подумала Клэр, а вслух произнесла:

    — Нас что-то ждет, сестренка. — Отвернувшись от Капы, она бросила на прощание одну лишь фразу: — Готовься к этому.


    В напряженные предстартовые дни стали известны имена всех членов экипажа на МХК «Хазар». Благодаря внедренным в каждого астронавта чипам-психологам снимался вопрос психологической совместимости, биоэлектроника заставляла чипоносителей любить друг друга. Большинство астронавтов были американцами:

    1. Даниэль Хильсон — командир. США.

    2. Арчибальд Соукс — первый помощник командира. США.

    3. Клэр Гатсинг — помощник командира. США.

    4. Джон Карри — главный научный администратор. США.

    5. Клайд Гот — астробиолог, полковник армии США.

    6. Лют Ходаков — астробиолог, полковник армии США.

    7. Валентин Александров — бортинженер класса «Гамма» (ФСБ). Россия.

    8. Октавиан Салазар Тредис — врач. Аргентинец, получивший гражданство США.

    9. Крис Вастурци — астрофизик. Швейцарец, получивший гражданство США.

    10. Степанцов Александр Александрович — летчик-космонавт и разработчик разведмодуля «Инок». Россия.

    11. Сандри Глимук — академик. Разработчик «Пульсар-нейтрино» на модуле «7А-Опал». США.

    12. Гляделкин Игорь Петрович — академик РАН. Конструктор и разработчик системно-репродуктивной конструкции «Айсберг» на модуле «Аква» и легких накопителей жизнеобеспечения, установленных на «Пилигримах». Декоративный монах Свято-Лаврентьевского монастыря. Россия.

    13. Ля О Син — академик. Разработчик модуля «СИ-8», легких «Хазара». Протежирован Клэр Гатсинг. Китай.

    14. Голубев Кевин Иванович — академик, робототехник. Создатель модуля «Фрязино» и соединительных узлов «Ручеек». Россия.

    15. Генри Олькоттом — прозванный во время дебатов в конгрессе «странным полковником с неясными полномочиями из ЦРУ» и «странным доктором медицины с неясным служебным прошлым в тайных Хьюстоновских лабораториях». США.

    Это был хотя и утвержденный главами государств список астронавтов, но не окончательный. Допускалось как введение, вплоть до последнего момента, в экипаж новых астронавтов, так и замена одних на других. Некоторое время американской стороной всерьез обсуждался вопрос о равноприсутствии в экипаже мужчин и женщин. Но ученые, оснащающие астронавтов всем необходимым для космоса, сняли этот вопрос, заявив, что чип-психолог, вживленный в каждого астронавта, очень легко примиряет космических кочевников с отсутствием представителей противоположного пола.

    — Все это чушь, — шутливо опровергла ученых Клэр Гатсинг. — Вряд ли мой супруг, да и вообще какой-либо мужчина, сможет смириться с моим отсутствием больше десяти минут.


    Саша Углокамушкин явился в «Президент-отель», и удивительно не то, что он казался золотисто-светящимся и вокруг него струился запах цветущего вишнево-персикового сада, и не то, что на нем была тога флёрдоранжно-свадебных оттенков, и даже не то, что его сопровождали полковник Грунина и все двенадцать генетиков идиоритмических кеновитов, которых, в силу их особой и специфической значимости, сопровождала охрана высокого уровня, то есть ФСО, а то, что, где бы ни появлялся вторично новорожденный Саша Углокамушкин в окружении своей уже устоявшейся свиты, все воспринимали это как начало праздника и радости.

    По правую руку Саши Углокамушкина стоял гордый от приобщения к счастью Алексей Васильевич Чебрак, по левую — впавшая в какое-то загадочное, созерцательно-экстазное состояние Степанида Грунина, а за его спиной с фанатично-влюбленными лицами дисциплинированным полукругом выстроились генетики и охранники. Сам Саша Углокамушкин стоял перед ошеломленным Госсекретарем США, только что покинувшим апартаменты Клэр Гатсинг в «Президент-отеле» и нос к носу столкнувшимся с тем, кто через несколько мгновений станет его главной заботой и объектом поклонения.

    — Иди за мною, — сказал Саша Госсекретарю, мгновенно отодвинутому в сторону охраной. — Представишь меня моей братообразующей сестре, моей неугомонной и любимой Манес-еретичке.

    — Да, конечно, — вежливо расшаркался Госсекретарь, — конечно.

    Сладостное, похожее на детское, оцепенение при приближении Ангела тишины, раболепие овладело Госсекретарем, и он, не зная почему, но с удовольствием встал перед Сашей на колени и, поцеловав протянутую руку, веско заявил, почему-то разведя руки в стороны:

    — Я ваш покорный слуга.


    Перед официальной встречей с президентом России и другими высокопоставленными лицами в Кремле, Клэр Гатсинг принимала в своем апартамент-номере ванну. Чем ближе был день великого осуществления Америки — старт МХК «Хазар», тем чаще Клэр Гатсинг стали посещать пока еще ей самой не ясные желания. То ей хотелось поскорее покинуть Землю и никогда на нее не возвращаться, погибнув где-нибудь внутри юпитерианского хаоса, то, напротив, хотелось остаться на Земле, подобрать нового, попроще и погрубее, мужа, нарожать детей и мирно почить под белым обелиском Арлингтонского кладбища. Одним словом, на Клэр Гатсинг напала хандра. Она провела ладонью по животу и неожиданно для себя почувствовала, как в ней проклюнулись и стали быстро всходить первые ростки доселе ей не знакомой нежности. Словно наделенная грацией и скоростью змеи виноградная лоза, нежность, беря начало внизу живота, пускала все новые и новые усики юных побегов и, стремительно захватывая позиции на пути к сердцу и разуму, стала оплетать Клэр Гатсинг изнутри. Когда дверь в зал с джакузи открылась, и в нее ввалилась целая толпа изнемогающих от нежности мужчин и одна женщина, не сводившие влюбленных глаз с обмотанного в тюль лучеподобного мужчины, Клэр Гатсинг уже была готова для того, чтобы с криком: «Сестра моя, золототканая царица!» — вырваться из комфортабельных вод джакузи и, распластавшись на подогретом полу гостиничной ванной, поцеловать словно бы выточенные из белого жемчуга ногти на ногах Саши Углокамушкина.


    Глава двадцатая

    Пятнадцать лет работы всей космической промышленности Земного шара, десятки лет напряженных творческих усилий лучших умов земной науки, ярких открытий, дерзновенных воплощений, семьдесят четыре триллиона потраченных долларов по имени МХК «Хазар», готовясь покинуть Землю, кружили вокруг нее. Зрелище завораживало. За короткое время нахождения «Хазара» на орбите вокруг него успел создасться целый культ. Знание людей о том, что над ними летает готовое покинуть Землю и навестить с инспекционно-дружеским визитом Юпитер творение их же рук, никак не мешало им наделять МХК «Хазар» паранормальными и даже божественными особенностями. Людей можно понять. Если кто видел заход на посадку в ночное время тяжелого транспортного самолета, тот может представить грандиозность Космического Кочевника, если он представит объединенных в одной упряжке тридцать три транспортника, беззвучно, словно призраки, заходящих на посадку, хотя никакой речи о посадке не идет: орбита «Хазара» находилась на высоте 320 километров…

    Тем не менее, с появлением в небе над Землей «Хазара» в мировоззрении человечества что-то поменялось. Словно бы оно, человечество, на полной скорости наткнулось на неразбиваемую стеклянную стену и, прильнув к ней лицом, стало рассматривать чудный мир, казавшийся ярко-цветущим и радостным летом, с огромными и красивыми бабочками, свежей зеленью, где жили золототканые люди с юными телами, помыслами и ожиданиями вечно сбывающегося счастья в постоянно присутствующей и непреложной будущности. Не имея сил разбить это стекло, за которое каким-то способом проникли пятнадцать членов экипажа МХК «Хазар», люди впали в агрессивно-депрессивное ожидание вестей из радостного мира от астронавтов, просто обязанных, для того их туда и снарядили, сообщить их скучному миру способы легкого проникновения туда, за непробиваемое стекло, где всегда красиво, тепло и радостно. Такое отношение к достижениям космической промышленности и науки, да и вообще к науке, привело к тому, что жизнь на Земле как бы замерла. То есть она интенсивно и так же бурно осуществлялась, но где-то что-то уже щелкнуло: скорость осталась прежней, но все поняли, что она превратилась в инерционную. Особенно это стало заметно в бафометинной промышленности. После того как были сбрикетированы и отправлены на «Хазар» нужные объемы уникального энергоносителя, выяснилось, что более ни для чего, кроме как для создания оружия особо-массового уничтожения, он не пригоден. Для обычных космических челноков, выводящих на орбиту телекоммуникационные, разведывательные и научно-исследовательские спутники, хватало обычного топлива, заправлять их бафометином было то же самое, что применять ядерный синтез вместо обычного пороха в патронах для пистолета Макарова. Следующего МХК в ближайшие годы ожидать не приходилось. Наука выложилась на «Хазаре», и ей требовалась передышка, информация и результаты для последующих экспериментов. А если, не дай Бог, «Хазара» настигнет катастрофическая неудача при запуске, то несколько десятков лет миру науки пришлось бы преодолевать кризис, то есть заниматься не бесконечностью, а конструированием электронных унитазов и оснащенной звуковым сигналом, сообщающей о наличии СПИДа в организме и прочей, развращающей человечество, фигней, которой наука заниматься не должна. Так что развитие бафометинодобывающей промышленности напрямую зависело от удачного осуществления «хазаровской» миссии на Юпитер. Поэтому до получения первых вестей из космоса процесс добычи могучего энергоносителя был приостановлен. Земной шар замер в ожидании старта МХК «Хазар»…


    Фантомная пыль, принесшая во все уголки Земного шара свои призрачные, но реально влияющие на качество жизни дары, постепенно и легко овладевала поверхностью планеты…

    — Ясон! — В зал Оранжевого Оракула во дворце Пророков вошла Альяма, пятничная супруга Ясона, царя айрини. — Мидмарк сказал, что тебе следует переменить свое решение об окончательном блокировании дорог на поверхность. Этим решением мы нарушаем Закон десяти дней и оставляем беззащитными наших несчастных духовных детей на поверхности Земли.

    Ясон отвернулся от висящего на стене Обруча мозаичного созерцания и с негодованием взглянул на пятничную супругу, мотылькового роста девочку, с огненной сутью страстной женщины, силой воли сохраняющей свою непорочность.

    — Во-первых, отвечающий за безопасность айрини, царь — я, а не Мидмарк. Во-вторых, это общее решение срединных царей. Пыль предшествует вселенской Слизи, самодостаточной цивилизации илли. Вспомни судьбы прошлых цивилизаций: майя, острова Пасхи, божественной Гардарии на Урале. Они ведь ушли из срединной страны на поверхность во исполнение Закона десяти дней и не боялись Пыли. Где они? Блокировка дорог, ведущих к нам с поверхности Земли, вынужденная мера — Карантин. — Ясон неодобрительно взглянул на Альяму и сухо добавил: — Тебе уже пора уйти в свои покои, через два часа начинается время субботы.

    — Я уйду. — Пятничная супруга возмущенно вскинула голову, поняв намек Ясона. Субботнюю Кьиль он вряд ли отправил бы в свои покои за два часа до встречи с воскресной Элулой. — Но я должна тебе передать мнение женщин твоего народа. Оно заключается в том, что мы не можем отрезать себя сегодняшних от наших прошлых исторических ошибок. Мы не должны оставлять поверхностных один на один с пылью и тлёй, так же мы не должны склоняться к новой интерпретации прошлого. Это опасно не только для тебя, Ясон, но и для меня лично. Ты же знаешь, что вместе с отстраненным от власти царем в Шамбалу сбрасывают и жену дня, в котором его свергли. К тому же неизвестно, что скажут Хартийные Женщины.

    — Я постараюсь, чтобы меня отстранили от власти в понедельник, — хмуро произнес Ясон и отвернулся от мотыльково-хрупкой Альямы. — Иди. Я сегодня встречусь с Мидмарком и попрошу его заклинаний на встречу с Хартийными Женщинами. Эти бессмертные тетки могут вывести из себя даже сантахирурга, не то что меня. Ну иди же, иди к себе, — он махнул рукой.

    — Прости меня, — начала говорить Альяма обычные, произносимые женами дня перед уходом на шесть дней, слова прощания, — за неслышание твоего голоса внутри себя, за недостаточное восхищение чистотой твоей души, за отвлечение своего внимания от тебя. Прости меня. Царь, и отпусти печалиться о себе.

    — Иди и достойными деяниями ознаменуй следующую пятницу нашей встречи, — отвернулся от нее Ясон.

    Народ айрини был представлен царем Ясоном и пророком Мидмарком, сантахирургом — ординатором Брухом и десятником Галактиком, учителя бессмертия таяшаки представлены тетраэром Музи и плеядером Друнвалом, гурсилахи выставили биополара Алона и фермаса Гаяна, ситерианки из Драгоценной Амазонии ограничились представительством жрицы Кометарии, хаостёры, розоватор Пан и сегментарий Шишик, двухмерно прильнули к столбам сознания посередине зала Преддверий, агатовые семеоники Фло и Тог, воеводы пещерного города Шумерки, не мигая смотрели своими огромными зелеными глазами на стоящего возле входа в залы Аменти Белого Гада, стража и слугу Хартийных Женщин, возлежащих в залах Аменти, погруженных в глубь земли на четыре тысячи пятьсот километров. Дзжоги и люди поверхности были «представлены» скамьей, на которой лежал убитый Белым Гадом далай-лама. Элохимы избегали приближаться к залам Аменти, бледные демиурги делали вид, что это их не касается, и поэтому ни те и ни другие не пользовались абсолютным авторитетом среди представителей качественного человечества.

    Ясон, впрочем, как и Мидмарк, знал, что «Залы Аменти» находятся на один пространственный обертон выше вибрационного уровня Земли и что это скривленное пространство с одним входом и опущенным до вибрационного уровня Земли выходом, который очень хорошо знаком и близок всем людям поверхности, постоянно и ошибочно наделяющих его и входными функциями. Ни один поверхностный человек не избежал этого выхода, ибо из него выплевываются в жизнь младенцы.


    — Совершенству требуется придурь энд кликушество, — рассмеялся Мидмарк, вызвав недовольное ворчание Белого Гада. — Чтобы там ни говорили сантахирурги, но старина Теги как раз тот уровень придурка, который уместен в столь почтенном и сиятельном обществе, как наше. Теги! — позвал он взъерошенного, похожего на ежика, старосту небольшого, всего сто пятьдесят особей, племени хоторов, которые не имели даже территории и были просто в услужении у тех или иных царей. — Что тебе нужно от Хартийных Женщин?

    — Меня позвали, — настороженно покосился на Мидмарка Теги. — Я придуман одно изобретение, а люди на поверхности выбросили его на свалку и чуть не посадили в тюрьму, ограничившись психиатрической больницей, того, через кого я хотел его внедрить среди поверхностных. А теперь меня позвали и будут ругать, — он испуганно покосился на Белого Гада, — за то, что я придумал изобретение…

    Находящиеся в зале Преддверий вожди, цари и руководители срединной страны рассмеялись. Хоторы, случайная, почему-то связываемая с Венерой модификация юродствующих чудиков, были любимцами и находились под снисходительным покровительством Хартийных Женщин. Случай с Теги оказался вопиющим нарушением Закона, за которое мог последовать вызов на казнь к Белому Гаду. Но хоторов как всегда простили, лишь поручили контроль за ними десятникам Аскалы — столицы сантахирургов. Теги придумал механизм, технология которого была основана на вращающихся энергетических полях. Он хотел внедрить в поверхностную цивилизацию прибор, вырабатывающий фактически бесконечное количество электроэнергии, никогда не изнашивающийся и сверхдешевый. Одним словом, он хотел, не подозревая об этом, вызвать на поверхности глобальный передел собственности, то есть мировую войну и хаос…

    — Галель (хвала)! — провозгласил Белый Гад, и все мгновенно замолчали, повернув свои торжественно-почтительные лица к входу в «Залы Аменти». — Облегчите от вздохов несвободную душу. В зал для выслушивания Воли должен войти один человек. Изберите его, пока я считаю до десяти. Раз, два, три, четыре…

    — Ясон! — выкрикнули сантахирурги, таяшаки и обаяшка Теги.

    — Жрица Кометария! — выдохнула вторая половина — гурсилахи, хаостеры и семеоники.

    — Шесть, семь, — не обращая внимания на крики, считал Белый Гад — восемь, девять…

    — Ясон! — выдохнули все представители качественного человечества.

    — Я рад за тебя, Ясон, — поздравил Белый Гад царя айрини и, кивнув на вход добавил: — Иди. Галель! — воскликнул он после того, как Ясон исчез в открывшемся и сразу же со всхлипом закрывшемся за ним входом. — Все на колени! Тебя это тоже касается, жрица Кометария.

    — Агрр, — прорычала жутковатая красавица Кометария и опустилась на колени.


    «Залы Аменти» — это, собственно говоря, не территория Земного шара, а что-то другое, но Ясон никогда не тревожил свой ум предположениями, если у него не было достаточных предпосылок к этому. В данный момент их не было, а было беспрекословное, ровное и вечное раболепие счастья перед чем-то непонятным. Царь племени айрини лежал на самой макушке взъерошенного кем-то мира. Вокруг него был свет, какого он никогда не видел. Это был Тот Свет — свет внутреннего Сириуса, горнего Иерусалима, имеющего власть над смертью. При виде Хартийных Женщин Ясон почувствовал себя блаженным Ничем. Это были светящиеся, достигающие десяти метров существа с неузнаваемыми для понимания Ясона ликами. Их Воля и Знание были основаны на световых потоках, вихрящихся вокруг них и создающих как бы голографическое изображение Хартийных Женщин, только в меньших размерах, то есть вокруг десятиметровых сущностей и в них самих роились крошечные, не более двух сантиметров, маленькие хартийки. Одна из хартиек вошла в Ясона, закрепилась в виде невидимого стержня в его сознании, и он, с тем же всхлипом, что и вошел, вышел из зала к стоящим на коленях в зале Преддверий вождям срединной страны. При виде его они вскочили на ноги и окружили, ожидая озвучивания Воли. Гурсилах Алон, агрессивный мистик по образованию, хотел рассмотреть мысли Ясона, но был мгновенно сбит с ног Белым Гадом и наказан трехгодичной неподвижностью. Затолкав гурсилаха под широкую скамью из прозрачного малахитария. Белый Гад кивнул Ясону:

    — Говори, царь.

    — С этого дня нам, вплоть до осуществления старта МХК «Хазар», запрещено вмешиваться в дела бракованных на поверхности Земли.

    — Как это? — гневно ощерилась ситерианка.

    — Молчи, Кометария, — пригрозил страж жрице, — а то будешь под лавкой парализованной лет десять валяться…

    — Придется задраить все выходы на поверхность, мы это уже сделали, — продолжал Ясон, — и ждать старта, игнорируя существование элохимов и демиургов и подчиняясь только Воле во мне. Хартийные Женщины сообщают, что среди поверхностных сейчас находятся те, кто имеет Власть над ними. Одним словом, на поверхности сейчас всем заправляют Ангелы, а нам приказано лечь и ждать старта МХК «Хазар». У них уже начался семидневный отсчет времени. Что будет дальше, не знает никто, кроме Того, кто прислал аоэлитных лаоэров.

    — Ангелы! — заплакала от умиления ситерианка. — Хочу Ангела!


    Глава двадцать первая (и последняя)

    В день, который уже давно принято считать днем обратного отсчета семи суток до старта МХК «Хазар», совершенно неожиданно, не ко времени, хотя и к радости, по всему Подмосковью, а к вечеру и по всей России, исключая северные широты, расцвели вишневые, яблоневые и абрикосовые деревья, которые считались вымерзшими и вот-вот должны были быть уничтоженными. В августовский день семисуточного обратно-отсчетного времени до старта космического кочевника Россия благоухала цветущими плодовыми деревьями. В этот же день в Мертвом море была поймана первая рыба. Еврейский юноша из России, приехавший на историческую родину, решил проверить спиннинг, купленный в израильском супермаркете для рыбалки на Клязьминском водохранилище, забросил его в Мертвое море и вытащил из него живую рыбу. Это событие погрузило раввинов в глубокие, как сама история земли обетованной, раздумья. Они попытались найти объяснение этому событию в работах того, кто всегда давал ясные и четкие комментарии к неясным и двусмысленным явлениям, но комментатор Вавилонского Талмуда, французский рабби Шломо бен Ицхок, «промолчал». Тогда раввины обратились, прижимая в танце Тору к груди, к тому, к чему они должны обращаться круглосуточно, к «Закону Моисея», а затем, по подсказке Пророка, открыли Тору на нужной странице и прочли:

    «…И совершил Бог к седьмому дню дела Свои, которые Он делал, и почил в день седьмой от всех дел Своих, которые делал. И благословил Бог седьмой день и освятил его; ибо в оный почил от всех дел Своих, которые Бог творил и созидал».

    Именно в этот момент, отсчитывая семь суток до старта «Хазара», одновременно включились суперточные эталонные часы в космических центрах управления России и США, а также в кабинетах президентов обеих стран…

    День седьмой

    — Противоестественная для пространства заноза по имени Время, напоминающая глупую выходку безвременья, населяющего бесконечность, на самом деле ни к пространству, ни к противоестественности, ни тем более к безвременью не имеет никакого отношения. Время — это естественное состояние естества…

    — Я вас понимаю, полковник. — Русский летчик-космонавт, Сан Саныч Гаркуша, доктор технических наук из НПО «Энергия», труженик и один из лучших космических инженеров Земли, заключил в пломбу мини-отсек с технической документацией и повернулся лицом к своему коллеге из США. — Мы свое дело сделали, каждый винтик и болтик «Хазара» соединились благодаря нам. Мы его, дружище Билли, довели до ума. Теперь пусть на нем полетают другие. По правде сказать, дружище, мне уже надоело болтаться на орбите, среди этой космической мусорки, хочу на Землю.

    — Да уж, — засмеялся откомандированный на МКС «Мир-зет» для работы по сборке «Хазара» из заводских цехов подземного комплекса «Янки» полковник. — Теперь пришло время астронавтов. Пусть летят. Мы люди простые, работяги, нам на Земле жить надо.

    — А хотелось бы на Юпитер? — поинтересовался Сан Саныч у Билла Вайнера. — Или ну его?

    — Ну его, — проворчал американец. — Еще подхватишь какую-нибудь заразу по дороге, помрешь и будешь в тетрапаковом гробу где-нибудь в Солнечной системе болтаться. А у меня дочь в школе и сына через год надо в университет определять.

    — Сколько вам заплатят за эту командировку? — перешел к животрепещущей теме русский. — По какому тарифу?

    — Без тарифа, — с удивлением посмотрел на Сан Саныча американец. — Я по тарифу могу только послать ГАСА куда подальше. Два миллиона долларов заплатили сразу, и восемь по возвращении. Если что со мною случится на орбите, то восемь миллионов выплатят семье, плюс страховка двадцать миллионов.

    — Да, — с тоской проговорил летчик-космонавт из России. — А нам по высшему, элитному тарифу платят. Сто пятьдесят тысяч долларов по возвращении, премия, плюс, — начал считать Сан Саныч, — оклад, накрутка, как за боевые, плюс квалификационные, — хорошее настроение стало возвращаться к русскому полковнику. — Итого 380 тысяч долларов. Ух! — потряс он в победно-восторженном жесте сжатой в кулак рукой. — У нас в гарнизоне все кореша обзавидуются.


    День шестой

    — Видит Бог, — печально вздохнул Кузьмич, один из самых богатых людей города, — я не хочу видеть главой города ни актеришку Фагодеева, ни психа Миронова, ни милицейского генерала Самсонова, но кого-то из них надо вывести в мэры, иначе город захватят пришлые. Москвич во главе Таганрога — это почти то же самое, что наш Яковлевич во главе Саудовской Аравии.

    — Я прямо-таки знал, уважаемый, — поддержал беседу Яковлевич, тоже один из самых богатых людей города, — что вы обо мне вспомните. Ваши идеалы известны всему городу, так при чем тут, скажите, Саудовская Аравия?

    — Рокотова кто-то застрелил, — сообщил городским олигархам, собравшимся на турбазе «У деда Щукаря» под пригородной Синявской Палыч, еще один из самых богатых людей города, — и все думают, что это сделал я.

    — Брр, — Егорыч, просто богатый человек города, прихлопнул севшего ему на лоб комара. — Можно подумать, уважаемый Палыч, что это сделали не вы. Ваше долевое участие в разработке Ейско-Азовского шлейфа не известно, по-моему, только вам лично и следователям, ведущим дело по убийству мэра, который против воли всех здесь собравшихся отдал разработку шлейфа не тем, о ком его просили.

    — Я вас умоляю, — Петрович, последний в компании самых богатых людей города, прижал руки к груди. — О чем мы тут сейчас говорим?

    — О том, как наш Палыч, — флегматично ответил ему Яковлевич, — застрелил нашего мэра, а вообще-то, думаем, кого бы нам поставить на его место. — Он оглядел коллег своими печальными глазами и уточнил: — Я имею в виду мэра, а не нашего Палыча.

    — Так давайте поставим Миронова, — предложил Палыч, очищая вяленого рыбца и с вожделением поглядывая на запотевшую от внутренней прохлады кружку пива перед собой. — Или нашу Любочку Кракол — без разницы. Сексуальная мулатка во главе Таганрога хотя бы сможет сосредотачивать на своих достоинствах мысли заинтересованных в этом мужчин, деловых партнеров нашего города.

    — Не говорите при мне о Любочке Кракол. — Егорыч убил очередного, третьего по счету, комара на своем лбу. — Я бы эту Любочку… Смотрите! Смотрите! — Он взмахнул рукой куда-то в сторону моря.

    Огромный «солнечный зайчик» запрыгал по крышам домов станицы Синявской. И хотя блик, упавший с неба, и был похож на «солнечного зайчика», он не дотягивал до него многими характеристиками: во-первых, в нем не было легкости, во-вторых, от него исходила какая-то угроза с философским подтекстом, а, в-третьих, он и не был «солнечным зайчиком».

    — Хаза-ар, — уважительно протянул Кузьмич, провожая взглядом «огненную» тень МХК «Хазар», просиявшую над ними. — Скоро уже, через пять дней, я по телевизору слышал, полетят к Юпитеру, делать им, видимо, больше нечего на Земле.

    — Ну вот тогда и поговорим, — неожиданно оживился Яковлевич. — Зачем говорить о том, что я претендую на нефть Саудовской Аравии, а наш Палыч на пост мэра города прежде, чем этот «Хазар» не ускачет от нас куда подальше?

    Живописные, сочные и колоритные, как весь юг России, олигархи города Таганрога, держа в руках кружки с пивом, взглянули на небо, и по их лицам было видно, что слова Яковлевича нашли понимание в их сердцах.

    День пятый

    — Черт бы меня побрал, — заявил вызванный в кабинет генерала Самсонова Степа Басенок. — При чем тут предвыборная кампания?

    — При чем тут черт, Степа? — мягко увещевал его генерал Самсонов. — В город с инспекционной проверкой едет Абрамкин. Это уже даже не смешно.

    — Как приедет, так и уедет, — вмешался находящийся тут же Игорь Баркалов. — На ход выборов это не повлияет. В крайнем случае, Аллу Юрьевну Вострецову у вас в предбаннике посадим. Она ему расскажет все, что сочтет нужным — и про любовь, и про ненависть.

    — Или я не генерал, или вы дураки, — возмутился Самсонов. — Вы что, не понимаете? Абрамкин — это одно из двух и даже из трех. — Самсонов в раздражении, он кормил рыбок, высыпал в аквариум весь килограммовый пакет с высушенными дафниями. — Или он едет, чтобы занять мое место, если я займу пост мэра города, или его вызвал Миронов, чтобы посадить на мое место, если мэром станет он, или, что хуже всего, он едет, чтобы под видом инспекции ознакомиться с положением дел в управлении ГУВД, принять их и занять мое место, независимо от того, кто будет мэром — я или Миронов. То есть он человек Фагодеева-Ступинского, этого политически-невменяемого интригана. — Самсонов сунул обе руки в карманы брюк, сплюнул в аквариум и мрачно изрек: — Город ждут потрясения. Выход один — раскрыть убийство Рокотова, достать заказчиков и исполнителей и всадить их в тюрьму так, чтобы даже у прессы никаких сомнений по этому поводу не возникло. В общем, будем брать Палыча, а если понадобится, то и Петровича, и Егоровича, я уже не говорю о Кузьмиче или даже о Яковлевиче, этих тоже будем брать.

    Игорь и Степа, не сговариваясь и даже не переглянувшись между собой, почти синхронно достали ручки из внутренних карманов своих пиджаков и, придвинув листки бумаги, стали сосредоточенно и даже с какой-то поспешностью писать. Чудо спонтанной синхронности завершилось тем, что они одновременно расписались в конце написанного, одновременно вернули ручки в пиджаки и одновременно, взяв листы в руки, протянули их генералу.

    — Ну вы даете, — восхищенно посмотрел на оперативников Самсонов. — Это что?

    — Заявление об уходе! — одновременно отчеканили подчиненные.

    День четвертый

    После того, как Аскольд Иванов поведал своему другу, учителю и руководителю о встрече своей супруги с заезжей американской дамой с мировым именем в холле «Президент-отеля» и о предупреждении, брошенном американкой Капе Витальевне, на Гарольда Смитовича Гулько напало что-то наподобие неожиданного для него ступора. Он целые сутки пролежал в номере гостиницы «Националь», не отвечая на телефонные звонки и напряженно размышляя. После короткого и тревожного ночного сна принял ванну, побрился, переоделся и, заказав такси, вскоре уже открывал сложно-узорным ключом железную калитку в заборе дома двадцать один, уютно сохранившего свою тайную элитарность существования в самом центре взбесившейся от рыночной экономики, имперской униженности и самообольщения Москвы. Первое, что он увидел после того, как закрыл калитку и повернулся лицом к дому, это спешащую к нему Василису Сигуровну. Старая дама была в клетчатом, желтое с голубым, спортивном костюме, красном, по-татарски закрывающем лоб, платке на голове, красных сафьяновых высоких сапогах на ногах и белых перчатках на руках, которые она радостно протягивала навстречу Гарольду Смитовичу.

    — Ох, Василиса, Василиса, — покачал головой Капитан, троекратно расцеловываясь с почтенного возраста дамой. — Ты так вырядилась, словно собираешься повеситься на новогодней елке в подарок внукам-наследникам.

    — Я, конечно, хотела бы иметь таких внуков, — Сигуровна взяла Гарольда Смитовича под руку, и они направились к подъезду, — но у меня на детей аллергия еще с тех времен, когда я сама была внучкой-наследницей.

    — И когда же это было, — осклабился в улыбке Капитан. — Не тогда ли, когда ты, старая перечница, обменяла свою комнату в одесской коммуналке на четырехкомнатную квартиру в Москве, и тебя за это хотели посадить в тюрьму, но не посадили только потому, что в тебя влюбился следователь, расследовавший дело об афере с обменом жилплощади? Топорная работа, должен тебе заметить, — шутливо поморщился Капитан. — Много воды с тех пор утекло.

    — Да, — мечтательно подняла глаза к небу высокопоставленная вдова. — Ты тогда еще был прыщавый, дурной и худой, как глист на диете, мелкий базарный кидала.

    — Я и говорю, что много воды утекло. — равнодушно согласился с Василисой Сигуровной Капитан и поинтересовался: — Как ты думаешь, что меня беспокоит, почему последнее время, вот уже вторую неделю, я не ощущаю интереса к самой, может быть, грандиозной в нашей жизни, афере? Вначале я думал, что это связано с выходом, то есть с входом в нашу Леонилу агента ФСБ. Но такие вещи меня, наоборот, вдохновляют на работу, афера без риска быть арестованным, уже не афера, а скучно-зевотная передача денег из одних честных рук в другие. Лучше пустые бутылки собирать, чем так деньги зарабатывать. Нет, — задумчиво покачал головой Гарольд Смитович, — что-то другое меня отвращает от действия. Я это понял тогда, когда Аскольд рассказал мне о странном разговоре Капы Щадской с американской астронавткой в холле «Президент-отеля». В чем дело, Сигуровна?

    — В американской астронавтке, — уверенно ответила ему бабуля. — Точнее, не в ней самой, а в этой штуке, — Сигуровна, не поднимая головы, ткнула пальцем в небо, — в «Хазаре». Я тоже при мысли о нем перестаю ощущать перспективу и начинаю увлекаться сиюминутными мгновениями. Но я старуха, мне это свойственно…

    И тут Гарольд Смитович Гулько, опытный мошенник и вдохновенный аферист, понял, что его апатия к любым формам жизни и действующим внутри нее авантюрам проистекает именно от светящейся звезды, кружащей на околоземной орбите. Именно МХК «Хазар» мешал думать о перспективах на завтрашний день.

    — Ты знаешь, Гарольдик, — продолжала умничать Василиса Сигуровна, — на небо и на все манипуляции людей с космосом хотя бы иногда нужно посматривать с опаской, в конце концов мы с тобой не дети и должны понимать, что между причиной и следствием всегда присутствует чей-то помысел…

    — Гарольд Смитович, — раздался баритональный голос сверху, — я здесь.

    Капитан и демонстративная бабушка подняли лица к раскрытому на четвертом этаже окну. В окне, словно поясной портрет в раме, стоял Юрий Поликарпович и с благоговейной любовью смотрел на Гарольда Смитовича. Он был в красной фетровой шляпе, стального цвета пиджаке, желтой рубашке и черном, бюрократического стиля, галстуке.

    — Ты подхалим, — сообщила Сигуровна Юрию Поликарпычу и объяснила Капитану: — Ниже подоконника он одет в трусы и тапочки. А ты, собственно говоря, зачем приехал чуть сеет к нам, Гарольдик, неужто лишь для того, чтобы об этой железке над головой поговорить? Если так, то ее скоро не будет, до старта «Хазара» дни остались, а до выбора мэра Москвы, то есть до избрания им вот этой канарейки в шляпе, — она кивнула на «портрет» в окне, — чуть больше месяца.

    — Значит так, Сигуровна. — Лицо Гарольда Смитовича стало волевым и властным. — Все, повторяю, все дела приостанавливаются до осуществления старта экспедиции на Юпитер. Сдается мне, что после запуска этой занозы в околоземном пространстве многие дела, на которые мы тратим творческую энергию, потеряют свою актуальность.

    — Дай-то Бог, дай-то Бог, — не уловил тревоги Капитана Юрий Поликарпыч и, сняв шляпу, стал ею обмахиваться. — А там, чем черт не шутит, глядишь, и выборы после полета на Юпитер отменятся. Ну куда мне, скажи, Сигуровна, куда мне в мэры Москвы с моим хроническим псориазом?

    — Молчи, — отмахнулась от него Василиса Сигуровна и тут же нежно заулыбалась, глядя в сторону входной калитки. — А вот и мой племянничек, сын моей сестры. Ты ее знаешь, она живет на Пересыпи одесской, ты еще когда был мелкий кидала, дарил ей краденые кольца по субботам.

    — Неужто сын Долечки? — умилился Капитан. — Какой импозантный мужик, надо же.

    Мужчина закрыл калитку и повернулся к своей тетушке.

    — У него и имя, и фамилия такие чудные, — прижала руки к груди Сигуровна. — Ладан Мушка…

    День третий

    Предстартовое время «Хазара» настолько увлекло СМИ, что все остальное, не менее чудесное и значительное, происходящее на Земле, как бы отошло на второй, а то даже и на третий план. Человечество впало в эйфорию первооткрывателей. Всех интересовало, что там, за пеленой жуткой юпитерианской атмосферы, есть ли там хотя бы контуры истинного Эльдорадо, есть ли там то, чего так не хватает на Земле — радостной перспективы на будущее. Юпитер стал символом Земли. Как будто бы древнее италийское и языческое завладело всеми народами и отдельными людьми. Впору было сравнивать Клэр Гатсинг с Юноной, супругой божественного Юпитера. Америка любовалась, жила, дышала своей любимицей. Из-за этого случалась масса курьезов. Полиция задержала неподалеку от главного офиса НАСА человека, который на глазах у прохожих достал из-под рубашки тонкие дамские трусики с вышитой надписью впереди «Клэр», а сзади «Гатсинг», и сообщил мгновенно собравшейся вокруг него толпе, что он ремонтировал в личном кабинете Клэр душ и похитил из него, как он выразился, «эту штуку». После чего он как-то слишком уж профессионально распустил трусики на нитки и мгновенно продал «эту штучку» за двадцать тысяч долларов, по двести долларов за нитку. Но главное было не это, а то, что за пять дней до старта по всем каналам американского телевидения продемонстрировали архивную, ранее не показываемую, запись возвращения Клэр Гатсинг из Москвы. Видимо, таким образом американскому народу хотели объяснить причины, по которым шестнадцатым членом экипажа стал не американец, а русский. В этой хронике Америка увидела, что вернувшаяся из Москвы Клэр Гатсинг сошла по трапу самолета не одна. То есть она так или иначе сходила не одна, вместе с ней, включая Госсекретаря, главу НАСА и мужа Клэр Джона Карри, была толпа народа. Но среди вышеназванных она всегда выделялась, а теперь рядом с ясной и любимой страной Клэр по трапу сошла лучеподобная русская неясность, сразу же влюбившая в себя Америку, по имени Саша Углокамушкин. Эту «неясность», по уверению прямо на трапе допрошенных журналистами Госсекретаря и главы НАСА, обязательно зачислят шестнадцатым членом экипажа МХК «Хазар». Америка, прильнув к телевизионным экранам, отчетливо видела, что лицо Клэр, находящейся рядом с «почти новым» русским астронавтом, это лицо невесты, безумно влюбленной в своего жениха, и Америка радовалась, одобряя эту влюбленность. Тусклый, хотя и гениальный, образ Джона Карри граждане США никогда не отождествляли со своей любимицей. Смущало только, что и у Джона Карри, стоящего рядом с «хорошим американским парнем из России», было лицо невесты, влюбленной в своего жениха. Это становилось понятным любому, кто видел выражение лица Главного научного администратора «Хазара», когда он смотрел на нового и в какой-то мере уже почти подчиненного ему члена экипажа. Впрочем, рядовая, трудовая, массовая, потребляющая телевизионную картинку Америка понимала Джона Карри. Она и сама, увидев этого «лучше всех американцев русского», почувствовала себя готовой к брачному пиру невестой. На этом фоне почтительно-деловое выражение лица сенатора Арчибальда Соукса, разговаривающего с почетным летчиком-космонавтом и, как выяснилось несколько позже, почетным полковником ФСБ Александром Углокамушкиным, несколько дисгармонировало с любовью окружающих. Но американцы, увидев эту дисгармонию, телевизионщики выпячивали ее во всех ракурсах и по всем каналам весь день, не осудили ее. Арчи свой, и неплохой парень, и было даже приятно, что он дружит с другим непохожим парнем из России чисто по-мужски, без особо чувственных, тоже одобряемых Америкой, моментов…

    Именно в этот день, когда Америка смотрела архивную пленку о возвращении Клэр из Москвы, с двух космодромов США, секретного «Янки» и общеизвестного на мысе Канаверал, стартовали два мощных шаттла «Феникс», доставляя к МХК «Хазар» международный экипаж, в число которого входил и новый штурман-инструктор Саша Углокамушкин.

    День второй

    Три прямоугольника, подсоединенные ко всем компонентам хроногиперболизированного двигателя в модулях «Харон-А», «Харон-Б», «Харон-В» и «7А-Опал», были вмонтированы в пол командирской рубки модуля «Синяя птица» так, чтобы не мешать людям переходить от кресла к креслу и выходить из рубки.

    — Средоточие жизни и движения, — похлопал Джон Карри по одному из прямоугольников. — Три сердца «Хазара».

    Система соединений и расположений трех «Харонов» была такова, что «яйца» как бы «не хранились в одной корзине». Пока был целым хотя бы один из «Харонов», хронодвигатель мог действовать. В «Харонах» содержалось антимолекулярное лабораторное вещество трех спиралевидных полярностей.

    — Завтра, — похлопал Джон Карри по второму прямоугольнику, — сюда поступит импульс от «Пульсар-Нейтрино» из «7А-Опал» и оплодотворит «Харонов». Затем, — он похлопал по третьему матово-серебристому прямоугольнику, — сработает системный накопитель, и как только отсчетное время замрет на команде «Старт», наш кочевник войдет в петлю времени, то есть энергия скорости 210 километров в секунду, достигаемая за счет бафометина, — объяснил он штурману, — на одну минуту нейтрализуется оплодотворенным «звездным сперматозоидом» антимолекулярным веществом из «Харонов», и «Хазар» в эту минуту, за которую он должен преодолеть двенадцать тысяч шестьсот километров, застынет на месте. Таким образом вокруг него и создастся петля, я бы даже сказал, «праща» времени, которая бросит нас на шестьсот двадцать девять миллионов километров вперед то есть вбросит прямо на орбиту Юпитера.

    — Забавно, — лучезарно улыбнулся ему русский штурман и непонятно высказался: — МХК «Хазар» — это что-то наподобие велосипеда для коротких прогулок в окрестностях Солнечной системы?

    — Скорее, дрезина, — вмешался в разговор Даниэль Хильсон, вплывая в пока еще пребывающий в невесомости центральный отсек. — Космическая дрезина на ручной тяге.

    — Дрезины по имени «Пилигримы» приторочены к седлу нашего «Хазара». — Уже почти забывшая Землю и устремившаяся помыслами к Юпитеру Клэр Гатсинг вплыла вслед за Хильсоном. — Никакой наш «Хазар» не велосипед и тем более не дрезина. Он космический конь, друг кочевников. Он ведь живой, послушайте.

    И все, поддавшись очарованию Клэр Гатсинг, замолчали, прислушиваясь, и услышали, как бортинженер Валентин Александров спрашивал у астробиолога Люта Ходакова:

    — Лют, ты, случайно, не перепутал Юпитер с Лаосом, зачем тебе такая куча презервативов?

    — Ходаков и Александров, — немедленно вмешался в разговор Даниэль Хильсон, используя командирский жезл-микрофон, дающий ему право и подслушивать, и вмешиваться. — Во-первых, отключите у себя в отсеке громкую связь, а во-вторых, я сейчас к вам зайду — презервативы не входят в перечень личных вещей, разрешенных для взятия с собою на орбиту.

    День последний

    59 минут

    Старший оперуполномоченный МУРа Саша Стариков сидел на песке, по-турецки скрестив ноги, с одной стороны лежащей в купальнике пышнотелой дамы, а младший оперуполномоченный Ласточкин — с другой стороны. Они лениво играли в карты на ее животе.

    — Вутетич, — Саша побил туза козырной шестеркой, — я люблю тебя, Лида Вутетич.

    На песок набегали волны Черного моря. Саша Стариков и Ласточкин были в привилегированном летнем отпуске. Ласточкин второй раз за все время службы, а Саша третий. Перешедший в Министерство внутренних дел Градов, уже бывший начальник МУРа, изыскал для них такую возможность. Вскоре в Ялту к Саше, оставив мужа на съемках, примчалась московская бизнесвумен, красавица Лида Вутетич.

    — А я не люблю тебя, Лида Вутетич. — звонко щелкнул червовым тузом по животу дамы Ласточкин. — Я тебя просто уважаю, как женщину, которую любит мой начальник.

    — Мальчики, — томно промурлыкала из-под шляпы Вутетич, — честное слово, я не удивлюсь, если вы сейчас на моем животе разложите тарелки с шашлыком и расставите бутылки с вином.

    — Молчи, Вутетич, — погладил Саша по животу красавицу. — На этом животе можно лишь играть в карты и обливать его шампанским и слезами восторга.

    — Ох. Стариков, — промурлыкала Лида, — до чего же я люблю тебя, мент нерафинированный.

    40 минут

    — Тебе не кажется, — вздохнула Ксюша Мармик, — что это даже не один ребенок. — Она подняла сиреневого цвета маечку и погладила рукою округлившийся живот, — а два — твой и улетевшего к чертовой матери на Юпитер Углокамушкина?

    — Во-первых, — ревниво вспыхнул два дня назад влюбившийся в Ксюшу Толик Лаперуза, — «Хазар» стартует через несколько минут, так что «Кирпич» вот он, — Толик кивнул на небо, — рядом. Во-вторых, это уже не Углокамушкин, а сын той матери, о которой ты только что вспомнила. А в-третьих, — Толик смущенно запнулся и тоже погладил живот Ксюши Мармик, — он ведь не спал с тобою, Ксюша.

    — Ну и что, — серьезно и пытливо взглянула ему в глаза Ксюша, — ты ведь тоже этого не делал.

    30 минут

    Веточкин и Лапин сидели в ресторане «Гетъман» на Арбате.

    — Ну, — поднял рюмку с водкой Тарас, — за встречу.

    — Давай, — выдохнул приехавший в Москву Лапин, — за нее.

    Они выпили, молча поставили рюмки на столик и с отвращением посмотрели на блюдо с варениками. Лапин вновь разлил по рюмкам «Первопрестольную».

    — Ну, — поднял он рюмку, — за то, что живы.

    — Давай, — оживился Тарас Веточкин. — По сведениям из нашего штаба космических сил, старт «Хазара» может нарушить нить пространства вокруг Земли и образовать вакуумный омут.

    Они выпили по второй рюмке и вновь с молчаливым отвращением стали смотреть на появившиеся на столе горшочки со сметаной для вареников. Лапин, думая о чем-то своем и далеком от космоса, решительно разлил по третьей рюмке.

    — Ну, — поднял он рюмку, — за Леньку Хромова.

    — Давай, — согласился с ним Веточкин и тоже поднял рюмку. — Мне вчера вечером какая-то сволочь, жаль, что начальство не разрешило использовать оперативную технику для обнаружения, на стационарный пейджер от него сообщение прислала: «Тарас, я в глубоком мезозое, дальше, чем на Том свете. Хромов».

    Они выпили по третьей и не раздумывая налили по четвертой, с вдохновенным блеском поглядывая и на сметану, и на примкнувшие к ней шкварки, и на сами вареники.

    — Кстати, — держа перед собой рюмку и сквозь нее разглядывая Веточкина, спросил Лапин, — что такое вакуумный омут?

    — Как бы тебе поточнее сказать. — Веточкин задумчиво посмотрел сквозь свою рюмку на Лапина. — Волхв говорит, что в этом случае Луна может сократить свое расстояние до Земли в два раза.

    10 минут

    За десять минут до старта МХК «Хазар», самого значительного события за всю историю, на Земле произошла самая жуткая и непредставимая по последствиям трагедия. Трагедия была такой вопиющей, что, сначала застыв от ужаса, а затем, отозвавшись распадом восьмисот семидесяти пятьютысячами галактик и семьюдесятью тысячами взрывов сверхновых звезд Вселенная, от созвездия Андромеды до созвездия Парус, умерла для созидания. На Земле был убит Черным Буддой — Антихристом аоэлитный лаоэр Сава Савоев. Шамбала, из лучших побуждений, во имя своих представлений о добре и во имя ложной любви к выпестованному ею человечеству, дала возможность представителю элохимо-демиургианской алогичной действительности — Антихристу убить на своей территории Ангела…

    — Люди не виноваты, — неожиданно прошептал находившийся на ранчо президента США Стефан Искра. — Они не виноваты. — Он доброжелательно улыбнулся Пеги, Лили и Ричарду, детям и супруге президента, сидевшим с ним за обеденным столом.

    — Я знаю, — ответил ему Арчибальд Соукс и стал закрывать крышку капсульного кресла, готовясь к старту.

    — Что вы сказали, сенатор? — заинтересовался Даниэль Хильсон, стоя возле своей капсулы и наблюдая, как экипаж скрывается в своих антиперегрузочных коконах, готовясь облечься в эту защиту последним.

    — На Земле убили еще одного Ангела, — спокойно сообщил ему сенатор-космонавт и уточнил: — Но люди, хотя я и не уверен, пока еще не виноваты в этом.

    5 минут

    — Вутетич, — Саша Стариков протянул женщине вареную молодую кукурузу, слегка посолив ее, — это едят.

    — Да ты что? — удивилась женщина и вгрызлась в початок, не спуская глаз с оперуполномоченного. — А я-то думала…

    2 минуты

    — Холодно что-то, — поводил плечами старший оператор ЦУПа в подмосковном Королеве. — Как будто не август, а январь на улице.

    — Наоборот. Караваев, — расстегнул воротник рубашки руководитель полетов Зябликов. — Слишком жарко.

    10 секунд

    — Рыба! — радостно гаркнул бригадир метростроевской бригады седьмого участка Васин, завершая доминошную партию костяшкой «пусто-пять», и, поднявшись из-за стола, коротко сообщил остальным членам бригады: — Все, обед закончен, всем по своим рабочим местам.

    1 секунда

    — Ну вот и все, — повернулся президент России к главе правительства и главе своей администрации. — Старт…


    Эпилог

    1 минута после старта МХК «Хазар»

    — Ой, смотри, Толик, — замерла Ксюша Мармик посередине улицы и показала пальцем на небо. — Что это?!

    Почти одновременно с Ксюшей этим вопросом заинтересовались и другие прохожие. Москвичи остановились и, еще не до конца понимая, в чем дело, сначала с интересом, а затем с постепенно возрастающей тревогой стали смотреть на небо. Толик проследил за пальцем своей любимой, поднял голову и с изумлением выдохнул:

    — Ёли-пали, вот это Луна!

  • Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

    Рейтинг@Mail.ru

    Copyright © UniversalInternetLibrary.ru - электронные книги бесплатно