АНТОЛОГИЯ КОНЦЕПТОВ

Том 1

Волгоград

«Парадигма»

2005

ББК 81.0 + 81.432.1

А 21

Научные редакторы -

доктор филологических наук, профессор В.И. Карасик,

доктор филологических наук, профессор И.А. Стернин.

А 21

Антология концептов. Под ред. В.И. Карасика,

И.А. Стернина. Том 1. Волгоград: Парадигма, 2005. – 352 С.

ISBN 5-89395-236-9

Антология концептов представляет собой словарь нового типа – концептуарий культурно значимых смыслов, закрепленных в языковом сознании и коммуникативном поведении. В основу книги положены диссертационные исследования, посвященные концептам – сложным ментальным образованиям, воплощенным в различных языковых единицах на материале русского, английского, немецкого, французского и китайского языков.

Адресуется филологам и широкому кругу исследователей, разрабатывающих проблемы когнитивной лингвистики, культурологии и межкультурной коммуникации.

ББК 81.0 + 81.432.1

ISBN 5-89395-236-9

СОДЕРЖАНИЕ

Предисловие	В.И.Карасик, И.А.Стернин
Введение. Некоторые направления современной концептологии
Основные черты семантико-когнитив-ного подхода к языку	З.Д.Попова, И.А.Стернин (Воронеж)
Постулаты лингвоконцептологии	С.Г.Воркачев (Краснодар)
Базовые характеристики концептов в лингвокультурной концептологии	В.И.Карасик, Г.Г.Слышкин (Волгоград)
Методология концептуальных исследований	М.В. Пименова (Кемерово)
Концепты
Быт	А.В. Рудакова (Воронеж)
Воля	Н.М. Катаева (Екатеринбург)
Дружба	О.А. Арапова, Р.М. Гайсина (Уфа)
Душа, сердце, ум	О.Н. Кондратьева (Кемерово)
Закон	И.В. Палашевская (Волгоград)
Здоровье	А.Н. Усачева (Волгоград)
Красота	Ю.В. Мещерякова (Волгоград)
Любовь	Л.Е. Вильмс (Волгоград)
Любовь и ненависть	Е.Ю. Балашова (Саратов)
Обман	Н.Н. Панченко (Волгоград)
Приватность	О.Г. Прохвачева (Волгоград)
Пунктуальность	Я.В. Зубкова (Волгоград)
Свобода	А.С. Солохина (Волгоград)
Страх	С.В. Зайкина (Волгоград)
Тоска	Е.В. Димитрова (Волгоград)
Удивление	Н.В. Дорофеева (Краснодар)
Ум и разум	Н.М. Сергеева (Кемерово)
Форма	В.М. Топорова (Воронеж)
Язык	Д.Ю. Полиниченко (Краснодар)

ПРЕДИСЛОВИЕ

Предлагаемая вниманию читателей «Антология концептов» является результатом развития новой области знания – концептологии, раздела междисциплинарной когнитивной науки. Возникнув в рамках культурологии, эта наука привлекла к себе внимание психологов, социологов, политологов, философов и филологов.

Концептология – это наука о концептах, их содержании и отношениях концептов внутри концептосферы. Концептология исследует как национальные, так и групповые, а также художественные и индивидуальные концептосферы. В рамках концептологии в настоящее время выделяется лингвистическая концептология – наука, ставящая своей целью описать названные в языке концепты лингвистическими средствами.

В России сложилось несколько лингвоконцептологических школ, в которых ведутся научные исследования проблем лингвистической концептологии и осуществляется систематическое описание конкретных концептов. Несмотря на некоторые различия в понимании концептов, различии в методах и приемах их исследования, представители этих школ едины в признании того, что концепт является основной единицей сознания, он имеет овеществление (репрезентацию, объективацию, овнешнение, вербализацию) языковыми средствами; через анализ совокупности языковых средств, объективирующих концепт, можно составить представление о содержании и структуре концепта в концептосфере и описать данный концепт, хотя в любом случае такое описание не будет исчерпывающим, так как оно основывается только на языковых данных, а концепты как единицы сознания имеют и невербализованную часть содержания; вместе с тем анализ содержания концептов через данные языка дает достаточно богатый и наиболее достоверный и проверяемый материал для описания концептов.

В основу этой книги положены диссертационные исследования, выполненные в Астрахани, Волгограде, Воронеже, Екатеринбурге, Иваново, Иркутске, Кемерово, Краснодаре, Санкт-Петербурге, Уфе. Судя по числу публикаций в лингвистических сборниках научных трудов, моделирование концептов стало одним из наиболее активно развивающихся направлений современной отечественной филологии. В качестве практического выхода концептологических исследований мы предлагаем научной общественности данную «Антологию». Эта книга построена на материале разных языков и культур и в этом плане она отличается от вышедших в свет концептуариев культуры, написанных Ю.С. Степановым (Константы. Словарь русской культуры. М., 1997), коллективом авторов под редакцией А. де Лазари (Идеи в России. В 5 т. Лодзь, 1995-2003), авторским коллективом под ред. И.В. Захаренко, В.В. Красных, Д.Б. Гудкова (Русское культурное пространство: Лингвокультурологический словарь: Вып. первый. М., 2004). Концептуарий культуры по своей сути не может быть завершенным списком концептов, и мы надеемся, что и у этой книги будет продолжение.

В «Антологии» нами представлены описания концептов, выполненные только на уровне защищенных диссертаций, что обеспечивает авторитетность и достоверность полученных результатов.

Редакторам-составителям известны в настоящее время более сотни защищенных в России диссертационных исследований (преимущественно кандидатских, а также ряд докторских), посвященных изучению и описанию отдельных концептов. Для «Антологии» были избраны лишь те исследования, в которых содержится итоговое описание исследуемого концепта как целостной ментальной единицы и в которых описывается используемая методика исследования либо содержатся отсылки к той или иной известной методике. Исследования, в которых понятие концепта используется лишь для решения тех или иных теоретических проблем или ограничения материала исследования, в «Антологию» не вошли.

Некоторыми авторами исследований были предоставлены в распоряжение составителей статьи, подготовленные ими на основе защищенных диссертаций, от других авторов составители имели возможность получить только авторефераты диссертаций (в этом случае соответствующие статьи, вошедшие в «Антологию», были подготовлены на основе авторефератов самими составителями).

Статьи, включенные в «Антологию», сопровождаются библиографическими ссылками. Ссылки на теоретические работы, лежащие в основе концепций авторов, в ряде статей даны нами без полного библиографического описания – через указание фамилии ученого и года опубликования соответствующей работы. Этого достаточно, чтобы составить представление об исходных теоретических позициях автора статьи, тем более что, как правило, эти авторы общеизвестны и ссылки на них повторяются во многих других работах. Составители считали более важным привести список публикаций авторов статей, посвященных описываемому концепту, чтобы читатель имел возможность получить по данному концепту максимально полную информацию. Такой список есть в каждой публикуемой статье.

Основному тексту антологии – описанию отдельных концептов – предшествует краткое введение, в котором в виде постулатов излагаются основные идеи, объединяющие школы концептологов. Введение состоит из четырех разделов, написанных представителями Воронежской, Кемеровской, Краснодарской и Волгоградской школ лингвистической концептологии.

В.И.Карасик, И.А.Стернин

ВВЕДЕНИЕ. НЕКОТОРЫЕ НАПРАВЛЕНИЯ

СОВРЕМЕННОЙ КОНЦЕПТОЛОГИИ

З.Д. Попова, И.А. Стернин (Воронеж)

ОСНОВНЫЕ ЧЕРТЫ СЕМАНТИКО-КОГНИТИВНОГО

ПОДХОДА К ЯЗЫКУ

Развиваемый нами подход к лингвокогнитивным исследованиям мы условно обозначаем как семантико-когнитивный, подчеркивая этим названием основное направление исследования – исследование соотношения семантики языка с концептосферой народа, соотношения семантических процессов с когнитивными.

Основные постулаты развиваемого нами подхода таковы.

Концепт – принадлежность сознания человека, глобальная единица мыслительной деятельности, квант структурированного знания.

Мышление человека невербально, оно осуществляется при помощи универсального предметного кода. Люди мыслят концептами, кодируемыми единицами этого кода.

Упорядоченная совокупность концептов в сознании человека образует его концептосферу.

Язык – одно из средств доступа к сознанию человека, его концептосфере, к содержанию и структуре концептов как единиц мышления. Через язык можно познать и эксплицировать концептуальное содержание сознания.

Когнитивная лингвистика как самостоятельная область современной лингвистической науки, выделилась из когнитивной науки. При этом отличие когнитивной лингвистики от других когнитивных наук заключается именно в ее материале – она исследует сознание на материале языка (другие когнитивные науки исследуют сознание на своем материале), а также в ее методах – она исследует концепты и когнитивные процессы, делает выводы о типах и содержании концептов в сознании человека на основе применения к языку имеющихся в распоряжении лингвистики собственно лингвистических методов анализа с последующей когнитивной интерпретацией результатов исследования.

Лингвистические методы, используемые для описания лексической и грамматической семантики языковых единиц, становятся методами лингвокогнитивного исследования. Когнитивная лингвистика исследует семантику единиц, репрезентирующих (объективирующих, вербализующих, овнешняющих) в языке тот или иной концепт.

Исследование семантики языковых единиц, объективирующих концепты, позволяет получить доступ к содержанию концептов как мыслительных единиц.

Совокупность значений языковых единиц образует семантическое пространство языка.

Концепт – это единица мышления, значение – единица семантического пространства языка.

Концепт и значение в равной мере – явления когнитивной природы. Значение есть часть концепта как мыслительной единицы, закрепленная языковым знаком в целях коммуникации.

Разграничиваются психологически реальное значение (во всей полноте семантических признаков, связываемых со словом в сознании носителя языка; выявляется преимущественно экспериментальными приемами) и «лексикографическое» значение (кратко сформули-рованное, отраженное в толковых словарях). Концепт, если он назван, включает как свою составную часть психологически реальное и лексикографическое значение, но по объему своего содержания остается неизмеримо больше, чем оба вышеназванных значения.

Концепт не имеет обязательной связи со словом или другими языковыми средствами вербализации. Концепт может быть вербализован, а может быть и не вербализован языковыми средствами.

В акте речи вербализуется коммуникативно релевантная часть концепта. Исследование семантики языковых единиц, вербализующих концепт – путь к описанию вербализованной части концепта.

Причины вербализации или отсутствия вербализации концепта – чисто коммуникативные (коммуникативная релевантность концепта). Наличие или отсутствие вербализации концепта не влияет на реальность его существования в сознании как единицы мышления. В сознании существует большое количество невербализованных концептов. Значительная часть концептов индивидуального сознания вообще не подлежит вербализации.

Наличие большого количества номинаций того или иного концепта свидетельствует о высокой номинативной плотности (термин В.И.Карасика – 2002, с.111) данного участка языковой системы, что отражает актуальность вербализуемого концепта для сознания народа.

Концепт в случае коммуникативной необходимости может быть вербализован различными способами (лексическими, фразеоло-гическими, синтаксическими и др.), целым комплексом языковых средств, систематизация и семантическое описание которых позволяют выделить когнитивные признаки и когнитивные классификаторы, которые могут быть использованы для моделирования концепта.

Концепт имеет определенную структуру, которая не является жесткой, но является необходимым условием существования концепта и его вхождения в концептосферу.

Концепты внутренне организованы по полевому принципу и включают чувственный образ, информационное содержание и интерпретационное поле.

Структура концепта образована когнитивными классификаторами и объединяемыми ими когнитивными признаками, которые различаются по степени яркости в сознании их носителей и упорядочиваются в структуре концепта по полевому признаку.

Информационное содержание концепта включает несколько слоев или секторов, некоторые из них могут репрезентироваться отдельными лексемами или отдельными значениями тех или иных лексем.

Наблюдается национальная, социальная, групповая и индивидуальная специфика концепта. Концепты имеют национальные особенности содержания и структуры; возможны эндемичные концепты, возможна лакунарность концепта.

Метод семантико-когнитивного анализа предполагает, что в процессе лингвокогнитивного исследования от содержания значений мы переходим к содержанию концептов в ходе особого этапа описания – когнитивной интерпретации. Когнитивная интерпретация – обязательный этап семантико-когнитивного анализа, без нее исследование остается в рамках лингвистической семантики.

Обеспечив выявление и описание соответствующих концептов, семантико-когнитивный подход предоставляет исследователям две дальнейших возможности использования полученных данных:

1) возвращение к языку: использование полученных когнитивных знаний для объяснения явлений и процессов в семантике языка, углубленного изучения лексической и грамматической семантики; такое направление исследования представляет собой когнитивную семасиологию;

2) движение к сознанию: моделирование концептов как единиц национальной концептосферы, национальной культуры; данное направление будет представлять собой лингвокогнитивную концептологию.

В когнитивной семасиологии исследуется, какие компоненты концепта как глобальной мыслительной единицы – когнитивные слои, секторы, когнитивные классификаторы и когнитивные признаки – вошли в семантическое пространство языка (т.е. в семантику единиц, стали семемами и семами языковых единиц), какие когнитивные процессы определили и определяют формирование и развитие семантики соответствующих языковых единиц.

Когнитивная семасиология использует понятие концепт, во-первых, как инструмент для ограничения исследуемого языкового материал, для раскрытия внутреннего единства и структурированности значительных участков лексико-фразеологической и синтаксической системы языка, объединяемых репрезентацией одного концепта в разных его ипостасях, и во-вторых, как инструмент объяснения и углубленного описания семантики языковых единиц.

Лингвокогнитивная концептология использует понятие концепт как обозначение моделируемой лингвистическими средствами единицы национального когнитивного сознания, для моделирования и описания национальной концептосферы.

Задача лингвокогнитивной концептологии: выявив максимально полно состав языковых средств, репрезентирующих (т.е. выражающих, вербализующих, объективирующих) исследуемый концепт и, описав максимально полно семантику этих единиц (слов, словосочетаний, паремий, текстов), применяя методику когнитивной интерпретации результатов лингвистического исследования, моделировать содержание исследуемого концепта как глобальной ментальной (мыслительной) единицы в ее национальном (возможно, и в социальном, возрастном, гендерном, территориальном) своеобразии, определелить место концепта в национальной концептосфере.

Семантико-когнитивный подход в лингвокогнитивных исследова-ниях достаточно четко показывает, что путь исследования «от семантики единиц языка к концепту» наиболее надежен, и что анализ языковых средств позволяет наиболее простым и надежным способом выявить признаки концептов и моделировать концепт (сравните, например, с трудностями описания концептов, выражаемых средствами несловесных искусств – музыки, живописи, архитектуры, скульптуры и т.п.).

С. Г. Воркачев (Краснодар)

ПОСТУЛАТЫ ЛИНГВОКОНЦЕПТОЛОГИИ

Общая направленность лингвистической науки на установление соответствий между структурой универсальных логических и специфических языковых (главным образом грамматических) категорий с антропоцентрической переориентацией парадигмы гуманитарного знания сменилась направленностью на выявление различий семантики инвариантных категорий философии и психологии и их вариативных реализаций в лексике конкретных этнических языков.

«Концепт» в лингвокультурологических текстах – это вербализованный культурный смысл, и он «по умолчанию» является лингвокультурным концептом (лингвоконцептом) – семантической единицей «языка» культуры, план выражения которой представляет двусторонний языковой знак, линейная протяженность которого, в принципе, ничем не ограничена. Определяющим в понимании лингвоконцепта выступает представление о культуре как о «символической Вселенной», конкретные проявления которой в каком-то «интервале абстракции» (в сопоставлении с инокультурой) обязательно этноспецифичны. Тем самым, ведущим отличительным признаком лингвоконцепта является его этнокультурная отмеченность. Внимание к языковому, знаковому «телу» концепта и отличает его лингвокультурологическое понимание от всех прочих.

Концепт – синтезирующее лингвоментальное образование, методологически пришедшее на смену представлению (образу), понятию и значению и включившее их в себя в «снятом», редуцированном виде. В качестве «законного наследника» этих семиотических категорий лингвоконцепт характеризуется гетерогенностью и многопризнаковостью, принимая от понятия дискурсивность представления смысла, от образа – метафоричность и эмотивность этого представления, а от значения – включенность его имени в лексическую систему языка.

Лингвокультурная концептология выделилась из лингвокультурологии в ходе переакцентуации и модификации компонентов в составе намеченной Эмилем Бенвенистом триады «язык, культура, человеческая личность», в которой «человеческая личность» приравнивается сознанию, точнее совокупности образующих его «сгустков смысла» – концептов.

Несмотря на то, что лингвоконцептологи к настоящему времени относительно едины в понимании объекта своего научного интереса как некого культурного смысла, отмеченного этнической специфичностью и находящего языковое выражение, разновидности л-концептов в пределах дефиниционной формулировки постоянно растут, что не в последнюю очередь объясняется тем, что сам дефиниционный признак «этнокультурная специфика» отнюдь не однозначен и допускает множество толкований в зависимости от того, распространяется ли эта специфика лишь на семантику концепта или же она затрагивает также и способы его вербализации, в зависимости от того, как определяется статус «внутренней формы» лексических единиц, «оязыковляющих» концепт, и включается ли концепт в число формант ментальности в целом или же менталитета как части последней.

В самом первом приближении, неопределенность дефиниционного признака приводит к «узкому» и «широкому» пониманию л-концепта.

В узком «содержательном» понимании л-концепты – это «понятия жизненной философии», «обыденные аналоги мировоззренческих терминов», закрепленные в лексике естественных языков и обеспечивающие стабильность и преемственность духовной культуры этноса.

В узком «формальном» понимании л-концепты – это семантические образования, стоящие за словами, которые не находят однословных эквивалентов при переводе на другие языки.

К л-концептам в широком «содержательном» понимании можно отнести любой вербализованный культурный смысл, в какой-то мере отмеченный этнической спецификой вне зависимости от её значимости для национального характера.

К л-концептам в широком «формальном» понимании относятся культурные смыслы, закрепленные за именем, обладающим специфической «внутренней формой» – признаком, положенным в основу номинации, в реализации которого наблюдается серийность, массовидность.

Расширение предметной области л-концептологии может идти по пути изучения социокультурной (гендерной, возрастной и пр.), дискурсной, речежанровой и идиостилевой вариативности л-концептов, а также за счет изучения дискурсной кластеризации – их семантических объединений в определенной «области бытования».

Л-концепты относятся к числу единиц ментальности/менталитета – категорий, через которые описывается национальный (этнический) характер. Если ментальность – это способ видения мира вообще, то менталитет – набор специфических когнитивных, эмотивных и поведенческих стереотипов нации. Особенно существенно влияние на национальный характер «дублетных л-концептов», не находящих аналогов в других языках, таких, как «правда» и «истина», «совесть» и «сознание», «воля» и «свобода» и др.

Становление л-концептологии как научной дисциплины, изучающей культурные концепты, опредмеченные в языке, и межкультурной коммуникации, занимающейся, проблемами общения языковых личностей, принадлежащих к различным культурным социумам, видимо не случайно совпадает с общей антропоцентрической переориентацией парадигмы гуманитарного знания. Предметные области л-концептологии и межкультурной коммуникации частично пересекаются: у них общий объект исследования – этнический менталитет носителей определенных естественных языков, но различные целевые установки: если интерес первой направлен на выявление лингвоспецифических характеристик этого менталитета через анализ его семантических составляющих – концептов, то интерес второй сфокусирован на преодолении лингвокультурной специфики и возможного её непонимания в межъязыковом общении.

В.И. Карасик, Г.Г. Слышкин (Волгоград)

БАЗОВЫЕ ХАРАКТЕРИСТИКИ ЛИНГВОКУЛЬТУРНЫХ

КОНЦЕПТОВ

К числу важнейших характеристик лингвокультурных концептов представляется возможным отнести следующие.

1. Комплексность бытования. Лингвокультурный концепт – это условная ментальная единица, направленная на комплексное изучение языка, сознания и культуры (Степанов, 1997). Сознание – это область пребывания концепта, культура детерминирует концепт (концепт – ментальная проекция элементов культуры), язык – это сфера, в которой лингвокультурный концепт опредмечивается (овеществляется). Концепты могут овеществляться и в иных сферах (например, художественные концепты – в образах музыки, живописи, скульптуры, театра и кинематографии).

2. Ментальная природа. Лингвокультурный концепт отличается от других единиц, используемых в лингвокультурологии, своей ментальной природой. Если предлагаемая Е.М.Верещагиным и В.Г.Костомаровым (1999) логоэпистема является по сути элементом значения слова и локализуется в языке, а введенная В.В.Воробьевым (1997) лингвокультурема определяется как единица межуровневая, т.е. не имеющая определенной локализации, то концепт находится в сознании. Именно в сознании осуществляется взаимодействие языка и культуры, поэтому любое лингвокультурологическое исследование есть одновременно и когнитивное исследование.

3. Ценностность. Лингвокультурный концепт отличается от других ментальных единиц, используемых в различных областях науки (например, когнитивный концепт, фрейм, сценарий, скрипт, понятие, образ, архетип, гештальт, мнема, стереотип), акцентуацией ценностного элемента. Центром концепта всегда является ценность, поскольку концепт служит исследованию культуры, а в основе культуры лежит именно ценностный принцип (подробнее: Карасик, 2002). Показателем наличия ценностного отношения является применимость оценочных предикатов. Если о каком-либо феномене носители культуры могут сказать «это хорошо» (плохо, интересно, скучно и т.д.), этот феномен формирует в данной культуре концепт.

4. Условность и размытость. Лингвокультурный концепт – это условная единица в том смысле, что сознание синкретично и его членение производится в исследовательских целях. Концепт группируется вокруг некой «сильной» (т.е. ценностно акцентированной) точки сознания, от которой расходятся ассоциативные векторы (Слышкин, 2004). Наиболее актуальные для носителей языка ассоциации составляют ядро концепта, менее значимые – периферию. Четких границ концепт не имеет. Языковая единица, которой актуализируется центральная точка концепта, служит именем концепта.

5. Изменчивость. В ходе жизни языкового коллектива актуальность концептов (т.е. интенсивность оценки) может меняться. Концепт даже может менять оценочный знак с отрицательного на положительный или с положительного на отрицательный. Меняются также образная и понятийная (фактуальная) составляющие концепта. Так, в советское время в русский лингвокультурный концепт «инженер» входил не только признак «специалист с высшим техническим образованием», но и признак «долго учившийся, но мало зарабатывающий человек».

6. Ограниченность сознанием носителя. Лингвокультурный концепт существует в индивидуальном или коллективном сознании. Можно выделить индивидуальные, групповые (социокультурные), этнокультурные и общечеловеческие концепты. Индивидуальные концепты богаче и разнообразнее, чем любые коллективные, от микрогрупповых до общечеловеческих, поскольку коллективное сознание и коллективный опыт есть условная производная от сознания и опыта отдельных индивидов, входящих в коллектив. Эта производная образуется путем редукции всего уникального в персональном опыте и суммирования совпадений.

7. Трехкомпонентность. В составе лингвокультурного концепта можно выделить ценностный, образный (образно-перцептивный и образно-метафорический) и понятийный (фактуальный) компоненты. Фактуальный компонент концепта хранится в сознании в вербальной форме (это то, как мы можем обозначить концепт, раскрыть его место в системе концептов). Образный же компонент невербален и поддается лишь описанию и интерпретации.

8. Полиапеллируемость. Существует много способов языковой апелляции к любому лингвокультурному концепту («входов в концепт»). К одному и тому же концепту можно апеллировать при помощи языковых единиц различных уровней: лексем, фразеологизмов, свободных словосочетаний, предложений. Можно использовать и невербальные средства для апелляции к определенным концептам (например, «красота», «любовь», «деньги»). В различных коммуникативных контекстах одна и та же единица может быть входом в разные концепты. Способы апелляции к одному и тому же концепту в различных культурах, как правило, различны, и это составляет основную трудность межкультурной коммуникации.

9. Многомерность. Лингвокультурный концепт многомерен (Ляпин, 1997). Традиционные единицы когнитивистики (фрейм, сценарий, скрипт и т.д.), обладая более четкой, нежели концепт, структурой, могут использоваться исследователями для моделирования концепта (часто используются фреймы и концептуальные метафоры для моделирования концептов).

10. Методологическая открытость и поликлассифицируемость. Лингвокультурология – научная отрасль междисциплинарного характера, поэтому в ее рамках приветствуется использование как лингвистических, так и нелингвистических методов. Противопоставление языка и речи в рамках лингвокультурологии не является релевантным. Лингвокультурные концепты могут классифицироваться по различным основаниям, например, по тематике, по носителям, по типам дискурса, по типам транслируемости.

М.В. Пименова (Кемерово)

МЕТОДОЛОГИЯ КОНЦЕПТУАЛЬНЫХ

ИССЛЕДОВАНИЙ

Исследование культуры отдельного народа возможно в рамках такого явления, как самопознание. Язык – составная часть культуры, её орудие. Язык народа есть не только инструмент общения и воздействия, но и средство усвоения культуры, получения, хранения и передачи культурно-значимой информации.

Когнитивный подход к исследованию семантики слова заключается в изучении самого значения слова, в котором фиксируются не только признаки, необходимые и достаточные для идентификации обозначаемого, но и наивные (обыденные) знания об обозначаемом, реализуемые в метафорах и метонимии. Такой комплексный подход к изучению концептуальной структуры позволяет реконструировать концепт через его языковое выражение.

В основе концептуальных метафор находятся когнитивные модели. Под когнитивной моделью понимается некоторый стереотипный образ, с помощью которого организуется опыт, знания о мире. Когнитивные модели, так или иначе реализованные в языковых знаках, обнаруживают относительную простоту структурных типов и представляют собой последовательную систему, построенную на универсальных законах. Все когнитивные модели находят свое отражение в языковых схемах, которые носители языка употребляют для описания актуальных событий. Языковые схемы – это различные формы и способы выражения в соответствующем языке знаний об отдельных фрагментах мира. Все концепты реализуются в закреплённых и свободных формах, у слов-репрезентантов концептов отмечены ограничения на сочетаемость.

Анализ фрагментов картины мира происходит на основе выделения языковых единиц, репрезентирующих исследуемые концепты. Концепты – это единицы концептуальной системы в их отношении к языковым выражениям, в них заключается информация о мире. Эта информация относится к актуальному или виртуальному состоянию мира. Концепт – это представление о фрагменте мира. Такое представление (образ, идея, символ) формируется общенациональными признаками, которые дополняются признаками индивидуального опыта и личного воображения. Концепт – это национальный образ (идея, символ), осложнённый признаками индивидуального представления. На материале языковых единиц рассматриваются способы представления концептов в функциональном аспекте и посредством их признаков. Признак концепта – это общее основание, по которому сравниваются некоторые несхожие явления.

Исследование признаков и сопоставление фрагментов картин мира в разных языках – одна из основных целей концептуальных исследований. Удивительной закономерностью, характеризующей язык, является способность языка хранить и передавать то, что веками закреплялось в виде устойчивых выражений, когнитивных моделей. Признаки концептов, представляющие национальную картину мира, консервативны. И в то же время картина мира народов меняется, структура признаков концептов расширяется за счёт продолжающего познания мира. Развитие науки, культурные процессы дополняют сведения о мире, в том числе о мире внутреннем. Анализ концептов приводит к выявлению архаичных знаний о мире. Эти знания не относятся к разряду научных, это народные, обыденные представления. На эти обыденные представления накладывают отпечаток меняющиеся религиозные и научные воззрения социума.

Языковая картина мира – это сложившаяся давно и сохранившаяся доныне национальная картина мира, дополненная ассимилированными знаниями, отражающая мировоззрение и мировосприятие народа, зафиксированная в языковых формах, ограниченная рамками консервативной национальной культуры этого народа.

Методика исследования концептов внутреннего мира человека заключается в интерпретации значения конструкций, объективи-рующих те или иные особенности таких концептов; в выявлении частотных (свойственных многим концептам) таксономических характеристик и определении по этим характеристикам общих типологических признаков исследуемых концептов. Затем – на их основе – обобщение особенностей концептов, а также выделение концептуальных структур, когнитивных моделей и языковых схем актуализации исследуемых концептов в языке. Исследование концептуальной структуры позволяет выявить более глубокие и существенные свойства предмета или явления. Такие свойства представляют обобщённые признаки предмета или явления, которые считаются самыми важными и необходимыми для их опознания.

Признаки предмета или явления формируют структуру концепта. Структура концепта – это совокупность обобщённых признаков, необходимых и достаточных для идентификации предмета или явления как фрагмента картины мира. Изучение языка и отдельных его единиц способно приоткрыть тайны познания мира народом. Данная методика апробирована в кандидатских диссертациях (см.: Кондратьева 2004; Сергеева 2004), докторской диссертации (Пименова 2001).

Интерпретация языковых средств, служащих для таксономии отдельных фрагментов внутреннего мира, является одним из методов исследования процессов категоризации субъективной действительности и отражения этих процессов в языковых структурах. То, что существует и адаптируется в языке, соответствует ментальности народа. В языке ассимилируются только те знания, которые соответствуют существующей в нём понятийной сетке. Невозможно говорить о языковой ментальности, не проникнув в суть духовного пространства языка.

Концепт как сложный комплекс признаков имеет разноуровневую представленность в языке. Наиболее информативным с этой точки зрения выступает лексический уровень. Опираясь на этот уровень исследования возможно выявить набор групп признаков, которые формируют структуру того или иного концепта. Такие группы состоят из более или менее распространённой совокупности признаков, которые, объединяясь на основе родовой или видовой характеристики, выражают тот или иной способ концептуализации.

Исследование концепта происходит в несколько этапов. Первый этап – анализ лексического значения и внутренней формы слова, репрезентирующего концепт. Второй этап – выявление синонимического ряда лексемы-репрезентанта концепта. Третий этап – описание способов категоризации концепта в языковой картине мира. Четвёртый этап – определение способов концептуализации как вторичного переосмысления соответствующей лексемы, исследование концептуальных метафор и метонимии. Пятый этап – исследуются сценарии. Сценарий – это событие, разворачивающееся во времени и/ или пространстве, предполагающее наличие субъекта, объекта, цели, условий возникновения, времени и места действия. Такое событие обусловлено конкретными причинами, послужившими его появлению.

В языке отобразилось свойство мышления человека, живущего в природной и социальной среде, переносить на свой внутренний мир и его объекты антропоморфные и биоморфные характеристики. Способность человека соотносить явления из разных областей, выделяя у них общие признаки, находится в основе существующих в каждой культуре системе кодов, среди которых растительный (вегетативный, фитоморфный), зооморфный (анимальный, териоморфный), перцептивный, соматический, антропоморфный, предметный, пищевой, химический, цветовой, пространственный, временной, духовный, теоморфный (божественный). Растительный, зооморфный и антропомофный коды иногда объединяют под общим название биоморфного (натуралистического) кода. Основу культурных кодов составляет мифологический символизм, суть которого состоит в переносе образов конкретных предметов на абстрактные явления (в том числе внутреннего мира). Устанавливая параллелизм объектов физической (реальной) и виртуальной (иллюзорной) действительности, мифологическое сознание основывается на гносеологических операциях сравнения и отождествления.

Антропоморфный код, в свою очередь, делится на индивидуальный и социальный подкоды. Кодам культуры в основной своей части свойственен изоморфизм, т.е. в каждой культуре наличествует весь перечисленный спектр кодов, однако не все элементы указанных кодов будут изофункциональны. Поиск специфических элементов, отличающих тот или иной код культуры, позволяет указать на особенность культуры, отраженной в мышлении народа. Элементы кодов выступают как классификаторы и квантификаторы друг для друга, за ними закреплена некоторая символическая культурная соотнесенность. В каждой культуре отмечаются свои классификационные и квантификаторные цепи, в которых мы можем проследить ассоциативные комплексы. Каждую национальную культуру отличают специфические языковые образы, символы, образующие особый код культуры, с его помощью носитель языка описывает окружающий его мир, используя его в интерпретации своего внутреннего мира. Образы, признаки которых относятся к кодам культуры, функционируют в режиме подобия.

Литература

Верещагин Е.М., Костомаров В.Г. В поисках новых путей развития лингвострановедения: концепция речеповеденческих тактик. М., 1999.

Воробьев В.В. Лингвокультурология (теория и методы). М., 1997.

Карасик В.И. Языковой круг: личность, концепты, дискурс. Волгоград, 2002.

Ляпин С.Х. Концептология: к становлению подхода // Концепты. Научные труды Центроконцепта. Вып.1. Архангельск, 1997.

Слышкин Г.Г. Лингвокультурные концепты и метаконцепты. Волгоград, 2004.

Степанов Ю.С. Константы. Словарь русской культуры. Опыт исследования. М., 1997.

Концепты

А.В. Рудакова (Воронеж)

БЫТ

Теоретической основой исследования послужило обоснованное в когнитивной лингвистике представление о том, что явления реальной действительности отражаются в виде концептов в сознании человека и объективируются в коммуникации номинативными средствами языка.

Концепт мы понимаем как глобальную мыслительную единицу, представляющую собой квант структурированного знания (Попова, Стернин 1999, 2001).

Языковой знак представляет концепт в коммуникативном процессе. Слово представляет концепт не полностью – своим значением оно передает основные концептуальные признаки, релевантные для сообщения.

Средства объективации концепта: 1) лексемы и фразеосочетания из состава лексико-фразеологической системы языка, имеющие «подходящие к случаю» семемы или отдельные семы разного ранга (архисемы, дифференциальные семы, периферийные (потенциальные, скрытые); 2) свободные словосочетания; 3) тексты и совокупности текстов (при необходимости экспликации или обсуждения содержания сложных, абстрактных или индивидуально-авторских концептов).

Концепт как единица структурированного знания имеет определенную структуру (Токарев 2000; Болдырев 2001; Попова, Стернин 2001 и др.). Он состоит из компонентов (концептуальных признаков), которые образуют различные концептуальные слои. Концептуальные признаки в условиях вербализации концепта предстают как семы, а концептуальные слои иногда могут совпадать с семемами. Когнитивные слои находятся по отношению друг к другу преимущественно в отношениях производности, возрастания абстрактности каждого последующего уровня.

Комплексное использование лингвокогнитивных методик позволяет наиболее полно исследовать языковые средства объективации концепта.

Лексические и фразеологические единицы объективируют, представляют в речи определенные концепты. Совокупность значений лексических и фразеологических единиц образует семантическое пространство языка. Когнитивная интерпретация результатов анализа семантического пространства языка позволяет моделировать концептосферу общества.

Язык выступает как средство доступа к сознанию носителя языка, к дискретным единицам сознания – концептам, а лингвистические методы позволяют раскрыть содержание концепта.

Целью работы является системное описание языковых средств объективации концепта «быт» в лексико-фразеологической системе современного русского языка и последующее моделирование на этой основе его структуры.

Для решения поставленных задач были использованы следующие методы: семемный анализ, разработанный М.М. Копыленко и З.Д. Поповой (Копыленко, Попова 1989); метод моделирования (построение лексико-фразеологического поля «Быт», составление словарной статьи ключевой лексемы, построение модели одноименного концепта); методы описания концепта с помощью анализа словарных толкований ключевого слова, анализа структуры и содержания ЛФП; метод когнитивной интерпретации полученного языкового материала. В исследовании использовался комплекс экспериментальных методик: свободный ассоциативный эксперимент, направленный ассоциативный эксперимент, методика субъективных дефиниций, методика выявления симиляров и оппозитов ключевой лексемы, методика оценочного комментирования ключевой лексемы. В работе также применялась методика сопоставления диахронических срезов изучаемого концепта, использовались количественные методы.

Языковым материалом исследования послужили словарные дефиниции словарей и энциклопедий, результаты анализа письменных художественных и устных разговорных текстов. Общий корпус проанализированных лексических и фразеологических единиц составил более 2500 языковых единиц. Языковому анализу подвергались более 600 паремий и около 50 афористических текстов. В качестве материала исследования выступали также результаты свободного и направленного ассоциативных экспериментов, субъективные дефиниции, симиляры и оппозиты ключевой лексемы. Всего по различным экспериментальным методикам было опрошено более 2000 испытуемых: количество информантов по отдельным экспериментам колебалось от 503 до 680 человек.

В исследовании мы использовали комплекс методик для анализа средств языковой объективации концепта «быт» в современном русском языке.

Опишем этапы анализа средств языковой объективации концепта «быт» в русском языковом сознании.

На первом этапе была определена ключевая лексема, представляющая концепт «быт» в языке, прослежено ее историческое развитие и современное состояние. Затем на основе словарных данных построено деривационное поле рассматриваемого слова, которое позволило отметить возрастание актуальности концепта в сознании носителей языка, а также расширение исследуемого концепта. В настоящее время отмечается активное словопроизводство с корнем «быт-»: бытовуха, бытовка, бытовня, бытово, бытоустройство, бытовичка, бытовщинка, бытобоязнь, Обувьбытсервис и др. Происходит развитие семантем некоторых родственных ключевой лексеме слов и самой лексемы «быт» в том числе, чаще всего в жаргонизированной речи (например, бытовик – «работник сферы бытового обслуживания» (проф.), «преступник, отбывающий срок за бытовое преступление» (мил.), бытовуха – «непрофессиональная аудио- и видеоаппаратура», «бытовой сифилис» (мол.), «бытовое преступление» (мил.) и др.). Отмечается увеличение сочетаемостных возможностей слов с корнем «быт-»: бытовой героизм, бытовой человек и др. Появляется большое число устойчивых выражений: бытовая техника, бытовая химия, бытует мнение, бытовое явление и др.

Второй этап работы – построение ЛФП ключевой лексемы. Были определены критерии отнесения лексических и фразеологических единиц к зонам поля, разработана методика выделения единиц ЛФП «Быт» (анализ словарных дефиниций, анализ лексических и фразеологических единиц, работа со словарем синонимов, анализ результатов экспериментальных методик – свободного ассоциативного и направленного ассоциативного экспериментов, методики субъективных дефиниций, подбора симиляров и оппозитов ключевого слова и др.).

Анализ структурно-семантической организации ЛФП «Быт» показывает, что исследуемое поле является достаточно большим фрагментом лексико-фразеологической системы русского языка. Общий объем единиц ЛФП «Быт» составляет 2573 единицы, в числе которых 2332 лексемы и 241 фразеологическая единица. Изучаемое поле имеет широко разветвленную структуру, в ней выделяются 4 парцеллы: «Жизнь, существование человека», «Изображение быта», «Условия и средства существования человека», «Семья, ближайшее окружение человека». В составе парцелл, в свою очередь, вычленяются микрогруппы и другие типы группировок.

С точки зрения структурно-иерархической организации, самыми разветвленными, сложными оказываются парцеллы «Условия и средства существования человека» и «Жизнь, существование человека», менее структурно сложной – парцелла «Семья, ближайшее окружение человека». Парцелла «Изображение быта» состоит из небольшого числа лексических единиц и образует целостное, единое микрополе.

В составе ЛФП «Быт» выделены следующие типы группировок: лексико-фразеологические микрополя, фразеологические и лексико-семантические микрогруппы (микрополя).

В исследуемом поле зафиксированы 30 лексико-фразеологических микрогрупп: «Свойства и характеристики повседневной жизни» (повседневность, однообразность, привычность, маячить жизнь и др.), «Пребывание в состоянии быта, повседневной жизни» (рутина, проза жизни, «растительная жизнь» и др.), «Степень налаженности, установленности повседневной жизни» (налаженный, размеренный, в порядке вещей и др.), «Испытываемое эмоциональное состояние в быту» (скука и др.), «Степень значимости повседневной жизни для человека» (мещанство, вещизм и др.), «Одежда и обувь» (платье, халат, тапки и др.), «Средства существования» (деньги, хлеб насущный и др.), «Домашнее хозяйство» (хозяйство, пожитки, обиход и др.), «Уборка дома, квартиры» (уборка, мыть, разложить по местам и др.), «Приготовление пищи» (готовить, варить, язык проглотишь и др.), «Общее наименование действий, связанных с ведением хозяйства» (вести дом, домовничать, держать дом и др.), «Постоянные хлопоты, заботы, связанные с ведением домашнего хозяйства» (хлопотать, обихаживать, вертеться как белка в колесе и др.) и др.; 7 фразеологических микрополей: «Сохранение привычного порядка жизни» (по обыкновению, своим порядком и др.), «Нарушение привычного порядка жизни» (вверх дном, выбиваться из колеи и др.), «Начало ведения какого-либо образа жизни» (вступать на путь, входить в колею, брать моду и др.), «Сходство / различие образа жизни людей» (из разного теста, из одного теста и др.), «Вмешательство и разглашение особенностей личной, внутрисемейной жизни» (выносить сор из избы, копаться в чужом белье и др.), «Одиночество, отделенность человека от семьи» (сам себе хозяин, отрезанный ломоть, отбиться от дома и др.), «Отсутствие хлопот, беззаботная жизнь» (рай земной, жить в свое удовольствие, как за каменной стеной и др.); 37 лексико-семантических микрогрупп: «Общее наименование жизни, существования человека» (быт, жизнь, существование и др.), «Общее наименование порядка жизни» (уклад, образ жизни, нравы и др.), «Общее наименование повседневной жизни» (повседневность, будни, быт и др.), «Оценка быта, повседневной жизни» (серость и др.), «Наличие проблемности, препятствий в быту» (бытовая проблема, неурядицы, жизненные передряги и др.), «Изображение быта» (бытописатель, бытовик, бытовизм и др.), «Общее наименование группы людей» (семья, окружение, родственники и др.), «Наименование людей, связанных иными отношениями» (сосед, друг, знакомый и др.), «Помещения» (комната, кухня, зал и др.), «Предметы интерьера, обстановки дома» (мебель, ковер, шторы и др.), «Бытовые приборы» (чайник, бытовая техника, мясорубка и др.), «Домашняя утварь» (утварь, сумка, щетка и др.), «Посуда» (чашка, тарелка, ложка и др.), «Мистическая составляющая быта» (домовой и др.), «Символы быта» (герань, кошка, канарейка и др.), «Домашние животные» (корова, собака, курица и др.), «Предприятия бытового обслуживания» (служба быта, химчистка, мастерская и др.), «Предметы повседневной необходимости» (иголка, ножницы, веревка и др.), «Крестьянское хозяйство» (пилить дрова, кормить скот, полоть и др.), «Уход за домом, квартирой» (белить, чинить, красить и др.), «Уход за одеждой, обувью и предметами быта» (стирать, гладить, полоскать и др.), «Наличие устроенности условий жизни» (уют, комфорт, домашность и др.), «Бытовой криминал» (бытовик, бытовуха и др.) и др.

С точки зрения полевой организации, ЛФП «Быт» в русском языке хорошо структурировано. В нем четко выделяется ядро, ближняя, дальняя и крайняя периферийные зоны.

В ядре четко выделяется центр: быт, бытовой.

Ядерные лексемы составляют 1% от общего количества единиц поля, периферийные единицы – 99% (ближняя периферия – 24,2%, дальняя – 49,5%, крайняя – 25,3%).

Отличием крайней периферии от других зон поля является то, что именно в нее входят все фразеологические единицы (в полном составе), так как они имеют низкую частотность употребления, для них характерны яркие стилистические и оценочные компоненты.

В ходе исследования структуры поля была обнаружена внешняя периферийная зона парцеллы «Жизнь, существование человека». В эту зону вошли такие единицы, как археология, скиталец, бродяжничество, аскет и др. Все единицы внешней периферии имеют общую дифференциальную сему «образ жизни», однако выступать синонимами (даже в широком смысле слова) единиц ЛФП «Быт» не могут.

Обширность дальней и крайней периферийных зон, наличие внешней периферии позволяет судить о многочисленных связях ЛФП «Быт» с другими лексико-семантическими и лексико-фразеологическими полями русского языка.

Следующий этап исследования – анализ ассоциативного поля лексемы «быт» как средства объективации концепта.

В проведенном свободном ассоциативном эксперименте участвовали 680 информантов (279 мужчин и 401 женщина). Получено 668 первых реакций, 12 испытуемых не дали слов-реакций на слово-стимул «быт».

В результате анализа содержания ассоциативного поля ключевой лексемы с помощью метода, предложенного Ю.Н. Карауловым (Караулов 2000), было выделено 9 смысловых зон семантического гештальта «быт». Перечислим их (процент высчитывался от общего числа испытуемых): «Предметные составляющие быта» (47,4% – хозяйство, мебель, посуда и др.), «Типичная бытовая деятельность» (27,4% – домашние дела, уборка, мытье посуды и др.), «Символы быта» (25,9% – дом, очаг, русская печь) «Семья, окружающие человека в быту люди» (12% – семья, семейный, дети, родители и др.), «Состояние быта» (9,3% – уют, чистота, комфорт и др.), «Жизнь, существование человека» (7,4% – жизнь, уклад, образ и др.), «Эмоциональная составляющая быта» (7% – плохой, хороший, серый и др.), «Проблемность быта» (2,4% – недостаток, проблемы материальные, разбилась лодка любви о быт и др.), «Повседневная жизнь человека» (2,2% – обыденность, будни, повседневность и др.). Анализ смысловой зоны «Эмоциональная составляющая быта» позволила определить цветовой спектр исследуемой единицы – серый, черный.

Данное распределение ассоциатов по смысловым зонам показывает, как реально представлена лексема «быт» в сознании носителей русского языка.

Был проведен направленный ассоциативный эксперимент с целью уточнения содержания лексемы «быт» в русском языковом сознании. В эксперименте участвовали 503 информанта (215 мужчин и 288 женщин). Получено 469 первых реакций, 34 испытуемых отказались выполнить задание.

Опрашиваемым предлагалась следующая инструкция: «Вы участвуете в психолингвистическом эксперименте. Подберите, пожалуйста, определения к слову «быт» и запишите те, которые первыми приходят Вам в голову».

Анализ результатов направленного ассоциативного эксперимента позволяет выделить 12 смысловых зон семантического гештальта «быт»: «Типы быта как образа жизни» (22,5% от общего числа ассоциатов – здоровый, современный, рабочий и др.), «Степень устроенности, комфортности бытовых условий; результат типичной бытовой деятельности» (20,3% – уютный, удобный, комфорт и др.), «Эмоциональная составляющая быта» (17,9% – хороший, плохой, скучный и др.), «Повседневная жизнь» (17% – каждодневный, обыденный, монотонный и др.), «Отнесенность к личной, семейной, домашней жизни» (16,5% – домашний, семейный), «Трудоемкость быта» (6,2% – тяжелый, сложный, суровый и др.), «Характер взаимоотношений между людьми» (3,2% – спокойный, гостеприимный и др.), «Типичная бытовая деятельность человека» (3,2% – рабочий, трудовой, на рыбалке и др.), «Характер проявления быта» (2,2% – разнообразный, разный, определенный и др.), «Характеристика быта с материальной стороны» (1,8% – дорогой, бедный, обеспеченный и др.), «Связь с реальной жизнью, реальностью» (1% – реальный, жизненный и др.), «Характер типичной деятельности» (0,2% – творческий). Индивидуальные ассоциаты составили 0,6% от общего числа испытуемых.

Для носителей языка самым актуальным значением является «сложившийся порядок жизни» и его признаки. Только данный эксперимент позволил выявить различные типы быта. Важными для испытуемых оказываются смысловые зоны «Степень устроенности, комфортности бытовых условий», «Эмоциональная составляющая быта», а также «Повседневная жизнь и ее характеристики». Наличие смысловой зоны «Взаимоотношения человека с другими людьми» еще раз доказывает, что в сознании носителей языка данный смысл непосредственно связан с концептом «быт».

На четвертом этапе работы был проведен анализ психологически реального значения лексемы «быт». Испытуемым было предложено выполнить следующее задание: «Напишите, пожалуйста, своими словами, как Вы понимаете, что такое быт». В опросе участвовало 513 человек (205 мужчин и 308 женщин). Среди ответов 24 отказа (11 мужчин и 13 женщин, что составляет 4,7% от общего числа опрошенных). Получено 795 субъективных дефиниций, из которых 6 дефиниций ложных.

Была составлена словарная статья изучаемого слова на основе словарных системных значений и субъективных дефиниций, предложенных испытуемыми.

Выяснилось, что в сознании носителей русского языка семантическая структура лексемы «быт» представлена четырьмя системными значениями, в каждом из которых выделяется несколько дополнительных сем, и шестью значениями, не зафиксированными словарями.

Приведем сформулированное на основании результатов использования метода субъективных дефиниций психологически реальное значение лексемы «быт».

Быт (513 ии, отказы – 24)

Условия существования, жизненный уклад какого-либо народа, социальной среды и т.п. – 21

Дополнительные семы:

а) обычаи и традиции как составляющая образа жизни человека, какой-либо группы людей – 5;

б) наличие правил, норм, основ жизни – 5;

в) влияние на поведение человека – 1.

Повседневная жизнь человека в ее привычных проявлениях; установившийся порядок жизни – 64

Дополнительные семы:

а) проблемность повседневной жизни – 24;

б) обыденность, привычность, обычность жизни – 20;

в) однообразие, рутинность жизни – 12;

г) всеохватность, необъятность повседневной жизни – 2;

д) бесконечность, длительность повседневности – 1;

е) нечто, мешающее интеллектуальной жизни человека – 1.

Домашнее хозяйство, предметы домашнего обихода – 61

Дополнительные семы:

а) наличие условий для приятного существования – 63;

б) условия жизни человека, бытовые условия – 62;

в) место жительства, жилище человека – 35;

г) место и условия для отдыха человека – 25;

д) нечто необходимое для каждого человека – 5;

е) нечто, создаваемое человеком, артефакт – 2;

ж) опора для других сторон жизни – 1.

Типичная бытовая деятельность человека – 72

Дополнительные семы:

а) повседневные занятия человека – 50;

б) нечто, приносящее заботы, хлопоты – 22;

в) необходимость, обязательность выполнения бытовых действий – 19;

г) результат типичной бытовой деятельности: порядок, чистота – 9;

д) долг, ответственность перед семьей, окружающими людьми – 5;

е) возможность человека к самовыражению, проявлению творческих способностей – 2.

Значения, не зафиксированные словарями:

Семейная, частная, домашняя, внепроизводственная жизнь человека – 75.
Взаимоотношения человека с другими людьми – 65.
Жизнь, существование человека – 29.
Нечто хорошее, приносящее положительные эмоции – 14.
Нечто плохое, доставляющее негативные эмоции – 12.
Реальная жизнь, окружающая человека действительность – 4.

Самыми актуальными для испытуемых оказались следующие значения лексемы «быт»: «домашнее хозяйство, предметы домашнего обихода» (49,5% от общего числа предложивших данную дефиницию), «типичная бытовая деятельность» (35%) и «повседневная жизнь человека» (24%), менее актуальные значения для испытуемых – «семья, семейная, домашняя, внепроизводственная жизнь» (14,6%) и «взаимоотношения человека с другими людьми» (12,7%). Эти значения для носителей языка являются коммуникативно-релевантными и входят в активную зону языкового сознания носителей языка (термин Е.И. Грищук: Грищук 2002). Остальные значения исследуемой лексемы составляют инактивную зону, так как отмечаются испытуемыми достаточно редко (менее 7%).

Была также рассмотрена репрезентация изучаемого концепта в русских паремиях и афористических текстах.

Анализ афоризмов (около 50), посвященных понятию «быт», показал, что в афористических текстах концепт «быт» представлен достаточно бедно по сравнению с паремиологическим фондом, и не играет большой роли для определения специфики изучаемого понятия (В. Маяковский – «Любовная лодка разбилась о быт», Ф. Крышка – «Бытовые мелочи и составляют большие жизненные проблемы», Паскаль – «О нравственных качествах человека нужно судить не по отдельным его усилиям, а по его повседневной жизни» и др.).

Проанализировано более 600 пословично-поговорочных текстов, в которых представлены практически все семемы лексемы «быт». При анализе было выявлено, что концепт объективируется ключевой лексемой «быт», которая характеризуется низкой частотностью. В сборниках пословиц слово «быт» встречается всего в четырех пословицах: «свой быт милее», «земной быт – не всему конец», «бабий быт – завсе бит», «быт здоровый – и труд толковый, быт плохой – и труд такой». Объективация концепта осуществляется также и другими языковыми средствами.

Анализ пословиц и поговорок показывает, что концепт «быт» в русских паремиях представлен достаточно широко в разных аспектах, но, как правило, не целиком. Большой корпус пословиц и поговорок В.И. Даля отражает поведение человека в быту, его отношение к быту, оценку человека по качествам, проявляющимся в быту («чистую посуду легко и полоскать», «дом красится хозяином», «пришла суббота – женская работа», «без ухода нет обихода», «дом вести – не лапти плести» и др.).

Низкая частотность ядерной лексемы «быт», объективирующей центр исследуемого концепта, свидетельствует о том, что концепт формируется достаточно поздно.

Самым актуальным для носителей русского языка являются конкретные значения лексемы «быт»: «домашнее хозяйство» и «типичная бытовая деятельность», корпус пословиц и поговорок, репрезентирующих данные семемы достаточно велик. Обращение к паремиям позволяет выделить разделение типичной бытовой деятельности на мужскую и женскую, другие языковые средства данного компонента не содержат («Мужик да собака всегда на дворе, баба да кошка завсегда в избе», «От хозяина чтоб пахло ветром, от хозяйки дымом» и др.).

Мало актуальны для носителей языка абстрактные семемы «повседневная жизнь» и «уклад жизни». В семеме «уклад жизни» проанализированные пословицы и поговорки содержат компонент «привычность» с его положительной оценкой. Семема «повседневная жизнь» не отмечает актуальные на сегодняшний день компоненты «однообразие», «монотонность», «надоедливость». Это свидетельствует о том, что данная семема активно формируется в сознании современных носителей языка. Оба значения – повседневная жизнь и уклад жизни – представлены в поведенческих правилах, предписываемых человеку, живущему в обществе других людей.

На последнем этапе работы была осуществлена когнитивная интерпретация результатов лингвистических исследований, которая предполагает моделирование структуры концепта по результатам описания средств его языковой объективации. Данная методика осуществляет когнитивное обобщение результатов лингвистического описания языковых средств, вербализующих концепт: факты языкового сознания, выявленные различными лингвистическими и психолингвистическими методами, обобщаются и интерпретируются как факты когнитивного сознания.

Результатами когнитивной интерпретации являются описание структуры концепта, т.е. когнитивных слоев, вычленяющихся в них когнитивных секторов и образующих их когнитивных признаков; ядерно-периферийное упорядочение слоев концепта; описание интерпретационного поля как совокупности концептуальных (ментальных и оценочных) стереотипов, утверждений, вытекающих из понимания и интерпретации концепта сознанием народа.

Под когнитивным слоем мы понимаем совокупность когнитивных признаков, отражающих дискретную единицу концепта определенного уровня абстракции, имеющую языковые способы объективации (слово, словесный ряд, фразеологические единицы, лингвистические средства текста).

Когнитивный признак – это минимальный структурный компонент концепта, отражающий отдельную черту или признак концепта.

В структуре когнитивного слоя выделяются когнитивные секторы. Когнитивный сектор – это совокупность когнитивных признаков в структуре когнитивного слоя, которые представляют собой характеристику отдельного аспекта когнитивного слоя концепта.

В структуре целого концепта выделяется когнитивный параметр, который представляет собой группу близких по содержанию когнитивных признаков, выделяющихся в структуре концепта.

Интерпретационное поле концепта содержит концептуальные (ментальные и оценочные стереотипы) суждения, характеризующие концепт.

Когнитивная интерпретация результатов описания языковых средств объективации концепта «быт» (все когнитивные слои вербализованы) дает следующее представление о структуре концепта, репрезентируемого в языке лексемой «быт».

В структуре концепта «быт» были выявлены 6 когнитивных слоев.

Когнитивный слой «Домашнее хозяйство, предметы домашнего обихода»

Это самый «древний» слой концепта, один из слоев концепта, который имеет яркую наглядно-чувственную систему образов. Данный когнитивный слой включает несколько когнитивных секторов:

место проживания и предметы, окружающие человека в месте проживания;

предметы, защищающие человека от холода (одежда и обувь);

средства питания (пища и напитки);

подсобное хозяйство (двор, домашние животные и др.);

символические составляющие быта.

Когнитивные признаки когнитивного слоя «Домашнее хозяйство, предметы домашнего обихода»: функциональная необходимость наличия предметов домашнего обихода; наличие минимальных условий для существования человека (одежда, пища); наличие благоприятных для человека условий жизни (удобство, уют, комфорт и др.); существование «бытового» минимума предметов домашнего обихода; характер эстетических чувств, порождаемых окружающей обстановкой в быту (украшение быта); принадлежность человеку лично (его собственность); использование по назначению предметов домашнего обихода; способ актуализации статуса личности в обществе (показатель бытового благополучия); смысл жизни человека; место обитания человека, место, в котором проводится большая часть жизни индивида.

Когнитивный слой «Типичная бытовая деятельность»

В данном слое выделяются следующие секторы:

типичная бытовая деятельность, связанная с ведением домашнего хозяйства;
типичная деятельность, связанная с повседневной жизнью человека;
результат типичной бытовой деятельности, связанной с ведением домашнего хозяйства.

Когнитивные признаки слоя: повторяемость, периодичность действий; необходимость приложения усилий для выполнения типичной бытовой деятельности; привычность выполняемых действий; создание минимальных условий для существования человека; создание благоприятных для человека условий жизни; необходимость временных затрат на выполнение действий; обременительность типичных действий; необходимость наличия умений в области выполняемых действий; обязательность для выполнения; однообразность, монотонность выполняемых действий; отсутствие интереса к выполнению действий, скучность, надоедливость из-за однообразия; возможность самовыражения; смысл жизни человека; ощущение ответственности перед близкими людьми.

Когнитивный слой «Повседневность, повседневная жизнь человека»

Наряду с конкретными слоями в структуру концепта «быт» входит абстрактный слой «Повседневность, повседневная жизнь». Этот слой по своему происхождению – один из самых «молодых», появился в конце XIX века и является актуальным, ярким до сих пор.

В данном слое не выделяются когнитивные секторы. Слой имеет целостный, однородный характер. Когнитивные признаки слоя: повторяемость; каждодневность; постоянство, неизменяемость; обычность, заурядность; отсутствие перемен, изменений; скука, надоедливость (как следствие); однообразность, монотонность; непраздничность, будничность; «поедание» человека (быт заел); влияние на здоровье, настроение, работоспособность человека; заполнение времени жизни человека; протяженность; выход за пределы «дома», «домашней жизни», «семьи» – включение различных сфер деятельности (производство, досуг, домашняя жизнь); предварительное знание хода жизни, адекватность восприятия жизни.

Когнитивный слой «Сложившийся порядок жизни» (уклад, образ жизни)

Абстрактным слоем концепта является и когнитивный слой «Сложившийся порядок жизни». Данный слой связан с такой характеристикой жизни человека, как порядок жизни одного человека или группы людей.

Этот слой высоко абстрактен и наслаивается на когнитивный слой «Повседневная жизнь человека».

Когнитивные классификаторы и выделяемые на их основе когнитивные признаки слоя:

Субъект быта: а) один человек; б) группа людей.
Субъект фиксации порядка жизни: а) личность; б) общество, группа людей.
Характер протекания жизни людей: а) упорядоченность действий; б) установленность порядка жизни; в) привычность сложившегося порядка; г) обязательность выполнения установленных действий всей группой людей; д) общепринятость действий; е) повторяемость; ж) традиционность, ритуальность действий людей.
Оценка: а) безоценочность изнутри группы, с точки зрения субъекта быта – в силу привычности или слабая положительная оценка; б) оценочность извне, с точки зрения объекта быта.
Степень сформированности порядка жизни: а) исторически уже установлен; б) формирование в настоящее время; в) отсутствие установленности порядка жизни.
Тип обретения порядка жизни: а) наследование; б) самостоятельное установление.
Социальная перспективность порядка жизни: а) дающий дальнейшее развитие жизни, обеспечивающий нормальное существование человека; б) останавливающий в развитии, не соответствующий требованиям общества.
Временная продолжительность, характеристика порядка жизни: а) вся жизнь человека, группы людей; б) определенный период жизни (день, неделя, год).

5. Когнитивный слой «Семья, семейная, домашняя жизнь и характер взаимоотношений между людьми»

Этот слой возник достаточно давно, но не воспринимался как составляющая концепта «быт». В современной русской концептосфере произошло пополнение концепта «быт» новым когнитивным слоем за счет притяжения одного из слоев концепта «семья». В настоящее время данный слой является одним из актуальных слоев исследуемого концепта, что подтверждают экспериментальные данные. Возможно, что названный когнитивный слой проходит активное становление, формирование в современной концептосфере русских людей.

В данном когнитивном слое выделяются три сектора: 1) семья, ближайшее окружение человека; 2) домашняя, семейная жизнь; 3) характер взаимоотношений человека с другими людьми.

Когнитивные признаки слоя: создание защиты от окружающих «чужих»; противопоставленность общественной жизни, «внешней»; возможность несоблюдения норм поведения и этикета внешнего вида, необходимых для жизни в обществе; создание условий для закрытости, недопущения в личную жизнь; характер отношений с окружающими людьми.

6. Когнитивный слой «Жизнь, существование человека»

Данный слой концепта «быт» высоко абстрактен, наслаивается на другие слои, по объему самый маленький. В нем отсутствуют секторы, он имеет целостный характер.

Когнитивные признаки данного слоя: отнесенность к человеку; временная протяженность, временная характеристика жизни человека.

Интерпретационное поле концепта «быт» состоит из ментальных стереотипов и оценочных суждений. Они достаточно противоречивы, так как отражают этапы становления концепта, относятся к разным его слоям, а также противоречивость суждений интерпретационного поля связана с «фокусом актуализации концепта». Концепт в разные периоды своего функционирования поворачивается к носителям языка разными своими сторонами, аспектами. Это и определяет различное восприятие концепта «быт» («быт дает возможность человеку чувствовать себя защищенным», «быт требует от человека определенных умений», «наличие денег облегчает быт», «быт влияет на человека – на его самочувствие, внешний вид, характер», «быт позволяет не соблюдать условности в поведении и в этикете внешнего вида», «сельский быт тяжелее городского», «быт – это субстанция, которая засасывает, поглощает человека», «быт – «убийца», он разрушает человеческие отношения», «быт губит только ненастоящие чувства», «быт – это смысл жизни», «быт не должен быть смыслом жизни», «быт – это явление, с которым человек ведет постоянную борьбу», «быт позволяет отвлечься от других проблем» и др.).

Проведенный анализ показывает, что модель концепта «быт» выглядит следующим образом.

Ядро концепта является двухвершинным, двуобразным и двуоценочным. Оно включает в себя, с одной стороны, чувственные образы уюта, комфорта (мягкий диван, телевизор, комнатные цветы, уютный, рассеянный свет лампы, мягкий ковер, чистота и порядок и др.), с другой стороны – образы рутинной домашней работы (стирка, уборка дома, стояние у плиты, мытье посуды и др.). Это образы универсального предметного кода (УПК), кодирующие концепт для оперирования им в мышлении носителя языка. Перечисленные образы ярко двуоценочны: образы уюта, комфорта окрашены положительными эмоциями, образы однообразного домашнего труда – отрицательными. Таким образом, ядро концепта «быт» включает в себя два конкретно-чувственных слоя: «Домашнее хозяйство, предметы домашнего обихода» и «Типичная бытовая деятельность».

Ближнюю периферию исследуемого концепта составляют абстрактные слои «Повседневная жизнь человека», «Сложившийся порядок жизни» и «Семья, семейная, домашняя жизнь и характер взаимоотношений между людьми». Слои перечислены в том порядке, как они, наслаиваясь друг на друга, располагаются в ближней периферийной зоне концепта.

Дальняя периферийная зона представлена одним когнитивным слоем – «Жизнь, существование человека». Это наиболее абстрактный слой концепта.

Крайняя периферийная зона концепта «быт» отсутствует. Обширное интерпретационное поле, состоящее из концептуальных (ментальных и оценочных) суждений носителей языка о концепте, обволакивает ядерные и периферийные зоны исследуемого концепта.

Данная модель структуры концепта «быт» является, по нашему мнению, общенародной. Однако для каждого носителя языка исследуемый концепт имеет уникальное строение.

В работе был определен тип концепта «быт». По степени конкретности – абстрактности содержания исследуемый концепт относится к абстрактным единицам мышления. Имея регулярную языковую выраженность, концепт «быт» относится к вербализованным, устойчивым концептам. Способ языковой выраженности указывает на лексико-фразеологический характер изучаемого концепта. По виду своей структуры концепт «быт» относится к многоуровневым единицам мышления, так как включает в себя несколько когнитивных слоев, различающихся по степени абстрактности. По своему содержанию и степени абстрактности, по характеру концептуализируемой информации концепт «быт» имеет статус гештальта, т.е. является комплексной, целостной функциональной мыслительной структурой, упорядочивающей многообразие отдельных явлений в сознании человека. Гештальты образуют семантическое содержание абстрактной лексики, поэтому исследование такой абстрактной единицы мышления, как концепт «быт», мы выполняли с применением экспериментальных методик. Кроме того, необходимо также отметить, что, несмотря на то, что концепт «быт» – высоко абстрактная единица мышления, он содержит конкретно-чувственные образы, кодирующие его в сознании человека.

В работе также исследуется проблема гендерной и возрастной специфики концепта «быт». Результаты исследования показывают, что исследуемый концепт имеет гендерную и возрастную специфику.

Гендерные особенности концепта «быт» проявляются в ядерно-периферийном восприятии, в особенностях образов УПК, кодирующих концепт в мышлении носителей языка, в оценке исследуемого концепта и др.

Ядерные когнитивные слои концепта – «Домашнее хозяйство, предметы домашнего обихода» и «Типичная бытовая деятельность» – актуальны в большей степени для женщин, чем для мужчин. Не выявлено явных гендерных различий в периферийных когнитивных слоях концепта, что свидетельствует об их абстрактности и периферийности для носителей языка, т.е. периферийные слои концепта характеризуются отсутствием гендерной специфики.

Яркие гендерные отличия проявились при анализе оценочного восприятия концепта «быт». При общей тенденции восприятия быта как «нечто положительного, хорошего» для мужчин быт не несет той отрицательной характеристики, которая отмечается у женщин. Различия в отношении к концепту связаны, видимо, с большей занятостью женщин в домашнем хозяйстве, «приземленностью» и рутинностью их труда. Мужчины же достаточно редко заняты в домашнем быту (традиции и обычаи разделения труда на «женский» и «мужской»), поэтому их отношение к данному концепту в большей степени положительное, чем у женщин.

Свободный ассоциативный эксперимент позволил выделить образы, кодирующие исследуемый концепт в сознании носителей языка, а также отметить их гендерные особенности. Для мужчин актуальными оказались образы, связанные с уютом: диван, телевизор, комфорт, отдых и др.; для женщин – образы типичной бытовой деятельности: кухня, посуда, кастрюля, уборка, мусорное ведро, цветы, чистота и др. Это еще раз доказывает, что для мужчин концепт «быт» связан с положительными образами уюта и комфорта, для женщин более актуальными являются негативные образы рутинного домашнего труда. В целом можно сделать вывод, что концепт «быт» в своем ядерном строении более близок женщинам, чем мужчинам.

Наблюдаются также возрастные особенности концепта «быт».

Вопрос «Что для Вас быт?» Варианты ответов	13-15 лет	16-20 лет	21-30 лет	31-50 лет	Старше 50 лет
Нечто хорошее	44,1%	27,7%	34,4%	37%	38,5%
Нечто скорее хорошее, чем плохое	37,3%	43,3%	43,3%	42,1%	35,4%
Никакое	15,3%	21,8%	10%	6,9%	7,7%
Нечто скорее плохое, чем хорошее	0%	7,2%	12,3%	10,2%	3,7%
Нечто плохое	3,3%	0%	0%	1,9%	0%
Отказы	0%	0%	0%	1,9%	6,2%

Оценочная характеристика изучаемого концепта показывает, что быт положительно оценивается преимущественно подростками. Остальные возрастные группы реже оценивают лексему «быт» положительно: юношеский период сталкивает носителей языка непосредственно с проблемами повседневной жизни, происходит активное включение в типичную бытовую деятельность, «рабочая» часть информантов также достаточно активно включена в быт и его проблемы.

Яркие возрастные различия проявились при выборе испытуемыми нейтрального варианта – «никакое». Самый высокий показатель нейтральной характеристики концепта «быт» показали юношеская и подростковая группы; низкий процент выбора данного ответа отмечается среди «взрослых» групп. Для большей части «взрослых» испытуемых концепт «быт» характеризуется наличием той или иной оценки.

При выявлении отрицательной оценки концепта «быт» выяснилось, что среди «взрослой» части испытуемых с возрастом процент негативной оценки концепта резко снижается, это касается выбора пограничного ответа «нечто скорее плохое, чем хорошее». Названный вариант не выбрал ни один подросток, зато среди юношеской группы количество выбора данного ответа достаточно велико – более 7%.

Данные результаты связаны с окружающей человека действительностью, с деятельностью человека. Работающая часть испытуемых и студенческая юношеская группа вынуждены тратить драгоценное свободное от работы и учебы время на бытовую деятельность, резче осознается этими группами однообразность жизни, для людей старше 50 лет и подростков это не так актуально.

Возрастные особенности изучаемого концепта были выявлены и при проведении эксперимента по исследованию психологически реального значения лексемы «быт». В концептосфере детей младше 11-12 лет концепт или отсутствует или только начинает свое формирование. Дети младше 11-12 лет при устном опросе называли лишь образы, связанные с деятельностью человека: «мама стирает, готовит, убирает», «я выношу мусор, мою тарелки, подметаю» и др. Это свидетельствует о начале формирования концепта в виде образов универсального предметного кода (УПК), которые впоследствии дадут возможность оперировать концептом в мыслительной деятельности.

Анализ результатов субъективных дефиниций показывает, что испытуемые младше 20 лет воспринимают быт достаточно абстрактно, именно подростковая и юношеская группы чаще всего связывают понятие «быт» с «жизнью, существованием человека», другие возрастные группы данное значение лексемы «быт» называют реже.

Связь с реальной действительностью, типичной деятельностью отмечается при определении быта как «типичной бытовой деятельности»: самые высокие показатели у групп, активно включенных в бытовую деятельность, – молодежной и средней возрастных групп, более низкие показатели дает юношеская группа, самые низкие – у людей старшего возраста.

Возрастные особенности исследуемого концепта проявляются в том, что при взрослении у человека существенно изменяется восприятие концепта «быт»: оно становится более оценочным, менее однозначным. Значительно изменяется и модель структуры концепта «быт». Для детей до 10-12 лет концепт состоит только из УПК – образ домашней работы, в концептосфере некоторых детей концепт отсутствует или только начинает свое формирование. Для других взрослых людей концепт представляет собой сценарий – последовательность выполнения типичной бытовой деятельности, для некоторых «быт» может выступать в виде фрейма. Это зависит от степени сформированности и актуальности концепта «быт» для того или иного человека.

Таким образом, исследование показало следующее:

Концепт «быт» является одним из центральных социально-психологических концептов русской концептосферы, объективируемым в русском языке обширным и хорошо структурированным лексико-фразеологическим полем, а также многочисленными паремиями, что свидетельствует о его коммуникативной релевантности для русского языкового сознания.

Исследуемый концепт имеет статус гештальта, что обусловливает его диффузное восприятие носителями языка.

Концепт «быт» имеет полевую структуру. Яркой особенностью исследуемого концепта является его двухвершинное и двуоценочное ядро: ядро концепта представлено в сознании носителей языка, с одной стороны, образами уюта, комфорта, с другой стороны – образами рутинной домашней работы.

Интерпретационное поле концепта «быт» очень обширно, представлено совокупностью концептуальных (ментальных и оценочных) стереотипных суждений и содержит разнооценочные предикации, относящиеся к различным когнитивным слоям концепта. Характерной особенностью языковой объективации элементов интерпретационного поля является редкость вербализации концепта ключевой лексемой при обширной представленности концепта другими языковыми единицами.

Концепт «быт» имеет яркие гендерные и возрастные особенности.

Все когнитивные слои концепта имеют лексическую объективацию, что подтверждает коммуникативную релевантность концепта для русского национального языкового сознания.

Предложенная в работе комплексная методика исследования средств языковой объективации концепта, включающая использование экспериментальных приемов, позволяет с достаточной полнотой выявить структуру концепта в национальной концептосфере.

Литература

Арутюнова Н.Д. О стыде и стуже // Вопросы языкознания. 1997. № 2. С. 59-70.

Бабушкин А.П. Типы концептов в лексико-фразеологической семантике языка. Воронеж: Изд-во Воронеж. гос. ун-та, 1996. 104 с.

Бабушкин А.П. Сослагательное наклонение и «возможные миры» // Когнитивная семантика: Материалы II междунар. школы-семинара по когнитивной лингвистике, 11-14 сентября 2000 г. / Отв. ред. Н.Н. Болдырев: В 2-х ч. Тамбов: Изд-во ТГУ, 2000. Ч. 2. С. 183-184.

Бабушкин А.П. Сослагательное наклонение как «окно» в возможные миры // Вестник ВГУ. Лингвистика и межкультурная коммуникация. – 2001. №1. С. 16-22.

Болдырев Н.Н. Когнитивная семантика: Курс лекций по английской филологии. Тамбов: ТГУ, 2001. 123 с.

Боргоякова А.П. Национально-культурная специфика языкового сознания хакасов, русских и англичан (на материале ядра языкового сознания): Дис. … канд. филол. наук / Боргоякова Аяна Павловна. М., 2002. 181 с.

Виноградов В.В. Из истории лексических взаимоотношений русских говоров и литературного языка. Быт // Бюллетень диалектологического Сектора Института русского языка АН СССР. М.-Л., 1949. Вып. 5. С. 96-101.

Виноградов В.В. История слов / Российская академия наук. Отделение литературы и языка / Отв. ред. Н.Ю. Шведова. М.: Толк, 1994. 1138 с.

Воркачев С.Г. Концепт счастья в русском языковом сознании: опыт лингвокультурологического анализа: Монография. Краснодар: Изд-во КубГТУ, 2002. 142 с.

Грищук Е.И. Абстрактная лексика в языковом сознании (экспериментальное исследование языкового сознания старшеклассников): Дис. … канд. филол. наук / Грищук Елена Ивановна. Воронеж, 2002. 237 с.

Дашиева Б.В. Концепт образа мира в языковом сознании русских, бурят и англичан (национально-культурный аспект): Дис. … канд. филол. наук / Дашиева Будаханда Владимировна. М., 1999. 227 с.

Залевская А.А. Психолингвистический подход к проблеме концепта // Методологические проблемы когнитивной лингвистики: Научное издание / Под ред. И.А. Стернина. – Воронеж: Воронеж. гос. ун-т, 2001. С. 36-44.

Карасик В.И. Языковой круг: личность, концепты, дискурс. Волгоград: Перемена, 2002. 477 с.

Караулов Ю.Н. Показатели национального менталитета в ассоциативно-вербальной сети // Языковое сознание и образ мира. Сб. ст. Отв. ред. Н.В. Уфимцева. М.: ИЯЗ, 2000. С. 191-206.

Коннова В.Ф. Об одной лексико-семантической группе в ОЛА. Слова со значением «имущество», «скот», «хлеб» // Материалы и исследования по общеславянскому лингвистическому атласу. М., 1968.

Копыленко М.М., Попова З.Д. Очерки по общей фразеологии: Учеб. пособие по спецкурсу для филологов. Воронеж: Изд-во ВГУ, 1989. 190 с.

Кубрякова Е.С. Начальные этапы становления когнитивизма: лингвистика – психология – когнитивная наука // Вопросы языкознания. 1994. № 4. С. 34-47.

Кубрякова Е.С. Проблемы представления знаний в языке // Структуры представления знаний в языке. М.: РАН ИНИОН, 1994. С. 2-31.

Кубрякова Е.С. Язык пространства и пространство языка (к постановке проблемы) // Известия РАН. Сер. лит. и яз. 1997. № 3. С. 22-31.

Кубрякова Е.С. Языковое сознание и языковая картина мира // Филология и культура. Материалы междунар. конф. 12-14 мая 1999 г. Тамбов: Изд-во ТГУ им. Г.Р. Державина, 1999. Ч. 1. С. 6-13.

Кубрякова Е.С. Когнитивная лингвистика и проблема композиционной семантики в сфере словообразования // Известия РАН. Сер. лит. и яз. 2001. №1. С. 13-24.

Лихачев Д.С. Концептосфера русского языка // Известия АН СССР. – Сер. лит. и яз. 1993. Т. 52. Вып. 1. № 1. С. 3-9.

Лукина Г.Н. Предметно-бытовая лексика древнерусского языка / Ин-т русского языка АН СССР; Отв. ред. Л.П. Жуковская. М.: Наука, 1990. 180 с.

Медведева А.В. Символическое значение как тип значения слова (на материале русских и английских обозначений обиходно-бытовых ситуаций, предметов и явлений материальной культуры): Дис. … канд. филол. наук / Медведева Анастасия Викторовна. Воронеж, 2000. 187 с.

Попова З.Д., Стернин И.А. Понятие «концепт» в лингвистических исследованиях. Воронеж: Изд-во ВГУ, 1999. 30 с.

Попова З.Д., Стернин И.А. Очерки по когнитивной лингвистике. Воронеж: Истоки, 2001. 191 с.

Попова З.Д., Стернин И.А. Язык и национальная картина. Воронеж: Истоки, 2002. 59 с.

Прохорова В.Н. Бытовая лексика в языке московских памятников второй половины ХVII в.: Дис. … канд. филол. наук. М., 1953.

Рахилина Е.В. Когнитивная семантика: история, персоналии, идеи, результаты // Семиотика и информатика. М., 1998. Вып. 36. С. 274-323.

Рахилина Е.В. О тенденциях в развитии когнитивной семантики // Известия РАН. Сер. лит. и яз. 2000. № 3. С. 3-15.

Рудакова А.В. Концепт «быт» в структуре русского национального сознания // Проблема национальной идентичности в культуре и образовании России и Запада: Материалы науч. конф. В 2-х т. Воронеж: ЦЧКИ. 2000. Т. 1. С. 77-82.

Рудакова А.В. Лексема «быт» и ее концептуальное содержание // Русский язык вчера, сегодня, завтра. (Материалы рос. конф., посв. 40-летию кафедры русского языка Воронеж. гос. ун-та и 75-летию со дня рождения И.П. Распопова). Воронеж: ВГУ, 2000. С. 129-131.

Рудакова А.В. Концепт «быт» в русских паремиях // Актуальные проблемы изучения и преподавания русского языка на рубеже ХХ – ХХI вв. Воронеж: НМЦ ВГПУ, 2001. С.140-142.

Рудакова А.В. Экспериментальное изучение концепта «быт» в русском языковом сознании // Культура общения и ее формирование. Воронеж: Полиграф, 2001. Вып. 8. С. 88-94.

Рудакова А.В. Средства объективации концепта «быт» в русском языке // Филология и культура: Материалы III междунар. науч. конф. 16-18 мая 2001 г. / Отв. ред. Н.Н. Болдырев: В 3 ч. – Ч. 1. Тамбов: Изд-во ТГУ им. Г.Р. Державина, 2001. С. 191-192.

Рудакова А.В. Методика описания содержания концепта БЫТ в русском языке // Методические проблемы когнитивной лингвистики: Научное издание / Под редакцией И.А. Стернина. Воронеж: Воронеж. гос. ун-т, 2001. С. 121-126.

Рудакова А.В. Концепт «быт» в семантическом пространстве русского языка // Сборник материалов юбилейной науч. конф. преподавателей и студентов БГПИ. Борисоглебск, БГПИ, 2001. С. 97-98.

Рудакова А.В. Экспериментальное изучение гендерных особенностей концепта «быт» в русском языковом сознании // Гендер: язык, культура, коммуникация. Тез. докл. II междунар. конф. 22-23 ноября 2001. – Москва, МГЛУ, 2001. С. 92-93.

Рудакова А.В. Изучение национального сознания через язык на уроках русского языка (на примере лексемы «быт») // Проблемы преподавания литературы, русского и иностранных языков в современной школе (Гуманизация образовательного процесса): Материалы первой областной учительской конференции, 23 марта 2002 г. Воронеж: ВЭПИ, 2002. С.148-149.

Рудакова А.В. Опыт экспериментального исследования концепта «быт» в русском сознании // Вестник ВОИПКРО. Воронеж, 2002. Вып. 8. С. 139-144.

Рудакова А.В. Интерпретационное поле концепта «быт» // Культура общения и ее формирование (Воронеж, 15-16 апреля 2002). Научн. издание. Воронеж: Истоки, 2002. Вып. 9. С. 54-56.

Рудакова А.В. Концепт «быт» как компонент национальной концептосферы // Проблема национальной идентичности и принципы межкультурной коммуникации: Материалы школы-семинара (Воронеж, 25-30 июня 2001 г.). В 2-х т. Воронеж: Полиграф, 2001. Т. 2. С. 52-56.

Рудакова А.В. Экспериментальное исследование содержания концепта «быт» (на материале словарных дефиниций) // Композиционная семантика: Материалы III междунар. школы-семинара по когнитивной лингвистике, 18-20 сент. 2002 г. / Отв. ред. Н.Н. Болдырев: В 2 ч. Тамбов: Изд-во ТГУ им. Г.Р. Державина, 2002. Ч. 1. С. 102-104.

Рудакова А.В. Интерпретационное поле концепта «быт» // Труды молодых ученых / Воронеж. гос. ун-т. 2002. Вып. 2. С. 354-361.

Рудакова А.В. Методика выделения лексико-фразеологического поля «быт» // Культура общения и ее формирование. Воронеж: Истоки, 2003. Вып. 10. С. 57-61.

Рудакова А.В. К вопросу о формировании концептов (на примере концепта «Быт») // Вестник ВОИПКРО. Воронеж: ВОИПКРО, 2003. Вып. 10. С. 176-184.

Рудакова А.В. Концепт «быт» в русском языковом сознании (на примере исследования психологически реального значения лексемы «быт») // Проблемы изучения живого русского слова на рубеже тысячелетий: Материалы II Всерос. науч.-практ. конф. В 2-х ч. Воронеж: Воронеж. гос. пед. ун-т, 2003. Ч. II. С. 17-20.

Рудакова А.В. Исследование гендерных особенностей концепта «быт» // Гендер: язык, культура, коммуникация: Материалы III междунар. конф. 27-28 ноября 2003. М.: Моск. гос. лингв. ун-т, 2003. С. 91-92.

Рудакова А.В. Объективация концепта «быт» в лексико-фразеологической системе русского языка. Автореф. дис. …канд.филол.наук. Воронеж, 2003. 22 с.

Рудакова А.В. Лексема «быт» и родственные ей слова в современном русском языке // Язык и национальное сознание. Воронеж: Истоки, 2004. Вып. 5. С. 111-115.

Рудакова А.В. Когнитология и когнитивная лингвистика. Изд. 2-е, исправл. Воронеж: Истоки, 2004. 80 с.

Смолина К.П. Лексика имущественной сферы в русском языке ХI – XVII вв. / К.П. Смолина. М.: Наука, 1990. –208 с.

Степанов Ю.С. Константы: Словарь русской культуры: Опыт исследования. М.: Школа «Языки русской культуры», 1997. 824 с.

Токарев Г.В. Проблемы лингвокультурологического описания концепта (на примере концепта «трудовая деятельность»). Тула, 2000.

Топорова В.М. Концепт «форма» в семантическом пространстве языка. Воронеж: Истоки, 1999. 175 с.

Тришина А.В. (Рудакова А.В.) Национальная специфика репрезентации концепта «быт» в русском языке // Язык и национальное сознание. Научное издание. Воронеж: ЦЧКИ, 1999. Вып. 2. С. 27-28.

Тришина А.В. (Рудакова А.В.) Формирование концепта «быт» в русской концептосфере // Культура общения и ее формирование. Воронеж: Истоки, 2000. Вып. 7. С. 57-59.

Убийко В.И. Типология концептов и методика когнитивного анализа // Теория поля в современном языкознании: Материалы науч.-теор. семинара. Уфа, 1999. Ч. 5. С. 42-47.

Харитонова Б. Национальная специфика семантики русского слова (на материале существительных лексических полей «Человек», «Быт», «Народное хозяйство» …): Дис. … канд. филол. наук / Харитонова Берит. Воронеж, 1987. 272 с.

Н.М. Катаева (Екатеринбург)

ВОЛЯ

Концепт ВОЛЯ отличается от многих «одиночных» концептов тем, что имеет смысловую пару – СВОБОДА (аналогично другим «парным» концептам: добро и благо, правда и истина, долг и обязанность и др.). Плотная содержательная связь компонентов таких пар и одновременно их содержательное различие отражают особенности русской ментальности (Булыгина, Шмелев 1997; Савельева 1997). Уже имеющиеся исследования концептуальной пары ВОЛЯ и СВОБОДА (В. Н. Топоров, Т. В. Булыгина и А. Д. Шмелев, А. Д. Кошелев, А. Вежбицкая, Д. Н. Лихачев и др.), как и осмысление соответствующих понятий в русской философии ХIХ – начала ХХ вв. (И. В. Киреевский, А. С. Хомяков, В. Г. Белинский, Г. П. Федотов, Л. П. Красавин, Н. А. Бердяев и др.), позволяют говорить о том, что в русском сознании воля, будучи непосредственно связана со свободой, почти всегда ей противопоставляется, в отличие от свободы она является особой единицей ментальности русского человека. В настоящей работе концепт ВОЛЯ не объединяется с концептом СВОБОДА, но анализируется в постоянном сопоставлении с этим парным концептом.

Цель данной работы состоит в определении содержания концепта ВОЛЯ, отражающего специфику русского менталитета, на основе комплексного (системно-семантического, психолингвистического и собственно лингвокультурологического) подхода.

Концепт рассматривается на основе трех источников: совокупности словарных данных о концепте ВОЛЯ и данных о нем в русском языке как системе, материалах психолингвистического эксперимента, целостном художественном тексте, содержащем индивидуальную интерпретацию концепта ВОЛЯ.

Первый аспект предполагает лексико-семантический анализ содержания концепта ВОЛЯ. При этом учитывается эволюция слова-имени концепта ВОЛЯ. Применяются методы компонентного и контекстного анализа. Объектом анализа служат словарные дефиниции слов воля и свобода в исторических и современных толковых словарях русского языка, а также иллюстративный материал отобранных словарных статей и собранные автором контексты со словами воля и свобода и их дериватами. Предмет анализа – семантика слова воля и его производных, а также слова свобода. В итоге определяются семантические константы исследуемого концепта в русском языке.

Второй аспект связан с психолингвистической интерпретацией концепта ВОЛЯ в сопоставлении с концептом СВОБОДА. Используются соответствующие методы (свободный ассоциативный эксперимент, методика прямого толкования). Объектом исследования служат данные проведенных нами психолингвистических экспериментов. Предметом анализа являются семантические связи слов-стимулов воля, свобода с их ассоциатами, а также семантика указанных слов по данным интуитивных толкований информантов. Проверяется, насколько семантические константы, выявленные по результатам анализа системно-семантических данных, актуальны в современном массовом языковом сознании. В конечном счете определяются психосемантические константы исследуемого концепта в современном русском языковом сознании. Кроме того, в опоре на семантику ситуации, стоящей за словом воля, выявляются параметрические признаки концепта ВОЛЯ, и на материале ассоциатов описывается его фрейм-структура.

Третий аспект предполагает уточнение культурных констант концепта ВОЛЯ на основе изучения его реализации в целостном художественном тексте, а именно романе В. Шукшина «Я пришел дать вам волю». Ведущими являются методики контекстного и текстового анализа, а также метод лингвокультурологического моделирования сценария на базе художественного текста. Объектом наблюдения выступает сплошная выборка контекстов, содержащих слово воля и его производные. Предмет анализа – семантика актуального слова воля и его производных в текстовом пространстве романа В. Шукшина. Здесь же на материале романа осуществлено лингвокультурологическое моделирование сценария русского бунта (борьбы за волю).

Согласно данным этимологических словарей, слова воля и свобода относятся к древнему слою исконной лексики, причем слово воля – индо-европейское, а слово свобода – славянское с корнем индо-европейского происхождения. Слово воля, в отличие от слова свобода, характеризуется процессуальной семантикой (тесно связано с глаголом велеть), ему издревле свойственны семы ‘желание’, ‘хотение’, ‘власть’, ‘сила’, ‘выбор / отбор’ / ‘возможность выбрать’. Значение слова достаточно аморфно, семы внутри лексического значения интегрированы. Однако несомненно, что этимологическим признаком, ядерным смыслом слова воля является ‘направленное желание’, именно от него образовались «производные» смыслы ‘власть’ (возможность велеть, приказывать), ‘сила’ (то же, что и власть), ‘выбор / отбор’ (выбрать “взять, отобрать предпочитаемое, желаемое”). Воля – это желание, т.е. стремление к осуществлению чего-нибудь, обладанию, это то, что напрямую связано со сферой чувств, устремлений, потребностей человека. Это состояние желания, намерения, локализованное во внутренней сфере человека и ориентированное вовне.

Что касается лексемы свобода, то здесь на первый план выходят семы ‘persona’, ‘особенность’, ’особа’, ‘сам’ (’свой’), т.е. в качестве ведущего признака выделяется ‘особость’, ‘самость’, ‘особенность’, но в то же время указывается на положение своего (!) члена рода, т.е. наличие какой-л. общности, или общества, среди которой(-ого) может реализоваться независимость или состояние свободного человека. Следовательно, уже исконно свобода подразумевала человека как существо общественное, социальное, словом, – личность. Таким образом, по этимологическим данным, воля имеет отношение к сфере чувств, внутренней сфере человека (состояние желания), свобода – к его положению в какой-либо общности, обществе.

Рассмотрев ряд исторических и современных толковых словарей и тем самым проследив историческое развитие имени концепта ВОЛЯ (в сопоставлении с таковым концепта СВОБОДА), мы установили, что национально-культурная специфика имени воля отражена в них достаточно косвенным образом. В словарях эксплицирован смысл ‘без стеснений’/‘без ограничений’, причем только в двух из всех рассмотренных словарей эта экспликация дана развернуто, например: “полная, ничем не сдерживаемая свобода в проявлении чувств, в действиях и поступках (разг.)” (Толковый словарь под ред. Д. Н. Ушакова, Толково-словообразовательный словарь Т. В. Ефремовой). Всего один раз отмечена семантика своеволия: дать/взять себе волю “начать поступать своевольно” (Толковый словарь С. И. Ожегова, Н. Ю. Шведовой). Между тем именно эти смыслы – ‘полное отсутствие стеснений/ограничений’, ‘действовать исключительно в соответствии со своими желаниями’ – обусловлены этимологически и определяют специфику культурного слова воля.

Свобода – это идея универсальная, общефилософская, как и время, пространство, движение, изменение. Она отражена в разных языках, по меньшей мере во всех европейских (свобода “возможность действовать по своей воле”). У русских эта универсальная идея получила специфическое осмысление. Возникла потребность выразить особое понимание – нашлось и подходящее имя. Таким именем и стало слово воля, генетически связанное с желанием, хотением, велением. Именно с желанием, внутренней сферой, областью потребностей человека изначально связано слово воля.

Слово воля в древнерусском языке означало “возможность выбрать то, что предпочитаешь, желаешь”, слово свобода – “возможность действовать по своей воле”. Наличие общих смыслов ‘возможность’ и ‘желание’ позволило данным словам со временем стать синонимичными в некоторых своих значениях и вместе с тем слову воля – приобрести национально-культурную специфику.

Что касается традиционного представления о воле, сформированного в веках и закрепленного в фольклоре, то для русских воля, безусловно, роднее, чем свобода, может, именно оттого, что понимается как простор и лишь потом конкретизируется: какой? чей?: Вольный свет не клином стал, есть простор. Именно поэтому – в силу абсолютной беспредельности воли – она оценивается неоднозначно: Волю дать – добра не видать, Боле воли – хуже доля, Дай душе волю, захочет и боле, Дай сердцу волю, заведет тебя в неволю, Дай черту волю, живьем проглотит, Дай себе волю, заведет тебя в лихую долю, Воля и добрую жену (и добра мужика) портит, Дал муж жене волю, не быть добру; однако лучше воля, чем неволя: Воля губит, неволя изводит. Своеобразным противовесом воли выступает ум: Хороша воля с умом да с деньгами (ср.: Без денег и свободы нет… А. С. Пушкин), Глупому в поле не давай воли. Жить на воле, по воле (своему желанию) нелегко: Находишься по воле, наплачешься вдоволь, Жить по воле, умереть в поле, но в то же время Жил на воле, спал подоле, Кто живет на воле, тот спит подоле. Воля воспринимается как ценность: Хоть хвойку жую, да на воле живу, Хоть на хвойке, да на своей вольке, ее любят, ей радуются: Своя волюшка раздолюшка. Вместе с тем осознается, что воля не бесконечна, не вечна: Воля наволюется вволю (до неволи), оттого так притягательны посулы пугачевых и разиных: Жалую вас крестом (старым), бородой и вечной волей (Пугачев). Не случайно здесь появляется определение вечная: воля ограничена во времени и представляет собой точечные проявления – моменты своеволия, однако мечта о вечной воле всегда жива в душе русского человека. Вообще, воля имеет ключевое для народного мировоззрения значение, такое же, как и понятие «мир».

Этимологические смыслы сохранились в современных значениях слов воля и свобода, одни в том же виде, представляя собой отдельное значение, например воля “желание, хотение”, воля “власть, право”, свобода “независимость” (ср.: ‘самость’, ‘особость’), а другие, словно зерна, «проросли» новыми значениями, так, значение воля “способность добиваться осуществления поставленных перед собой целей, осуществления стремлений” развилось из смыслов ‘желание’/‘хотение’, ‘сила’. Глагол хотети (воля “желание, хотение”) в старославянском и русском языке означал “состояние намерения, стремления обладать” (Ю. С. Степанов), а если представить, что это намерение, стремление было очень сильным, то достаточно рельефно вырисовывается значение “способность добиваться осуществления поставленных перед собой целей, осуществления стремлений”.

В некоторых словарях современного русского языка (Словарь языка Пушкина, Частотный словарь языка М. Ю. Лермонтова, Толковый словарь С. И. Ожегова и Н. Ю. Шведовой, Толково-словообразовательный словарь Т. Ф. Ефремовой) отмечаются изменения в семантической структуре слова воля, а именно появление слов-омонимов. Рассматриваемое выше значение воля “полная свобода” и значение воля “способность добиваться осуществления поставленных перед собой целей, осуществления стремлений” (кстати, не зафиксированное в словаре Даля и не выраженное явственно в фольклоре) интерпретируются как омонимичные.

Данные значения не выводимы один из другого на уровне толкований. Однако современными носителями языка, хотя и не ясно, осознается их связность, и у слов существуют общие семы (прежде всего ‘желание’), это становится ясным при глубоком уровне анализа. Таким образом, можно утверждать, что историческая связность данных вариантов значения слова воля ослаблена, они находятся на пути «омонимического разрыва» (О. С. Ахманова). Данный факт подтверждается различием словообразовательных рядов (ср.: волевой, безвольный, безволие, обезволить и т.д., с одной стороны, и волюшка, вольный, вольничать, вольница, вольность, своеволие, с другой), сочетаемости (ср.: сила воли, железная воля, сильная воля и вольная воля, степная воля, дать волю и др.) и синонимических и антонимических рядов (воля – желание, воля – свобода и воля – безволие, воля – неволя, тюрьма).

Проследив историческое развитие имени концепта ВОЛЯ, мы с помощью метода компонентного анализа определили ядерные смыслы концепта. Воля по-русски – это личностный и географический простор. Под личностным простором понимается, во-первых, независимость (‘самостоятельность’, ‘состояние ненахождения в подчинении’), во-вторых, положение, характеризующееся полным отсутствием границ/рамок или правил/условий для совершения активных/интенсивных действий исключительно в соответствии с собственными желаниями субъекта (‘состояние/положение, характеризующееся полным отсутствием границ/рамок или правил/условий’, ‘предполагающее активные/интенсивные действия’, ‘предполагающее совершение активных/интенсивных действий исключительно в соответствии с собственными желаниями субъекта’), в-третьих, состояние, вызванное ощущением полного отсутствия стеснений/ограничений. Географический простор выступает материальным аналогом и образом личностного, это большое, ничем не стесненное природное пространство.

Концепт ВОЛЯ имеет общие с концептом СВОБОДА компоненты содержания: это ‘личная независимость’ (‘положение/наличие для совершения действий в соответствии с собственными желаниями’), однако это разные концепты. Они совпадает лишь в отдельных фрагментах, отражающих универсальную идею свободы. Собственно специфичными смыслами концепта ВОЛЯ являются ‘положение, характеризующееся полным отсутствием границ/рамок или правил/условий для совершения активных/интенсивных действий исключительно в соответствии с собственными желаниями субъекта’ и ‘большое, ничем не стесненное пространство’. Концепт СВОБОДА содержит смыслы ‘положение, характеризующееся наличием условий для совершения действий одновременно в соответствии со своими желаниями и с желаниями других’. Последнее значение во многом соотносимо с философским: свобода “возможность проявления субъектом своей воли на основе осознания законов природы и общества”.

Системно-языковые и контекстные смыслы, выявленные нами соответственно в процессе анализа парадигматических связей (синонимические и антонимические ряды, словообразовательное гнездо) и контекстной сочетаемости слова воля (и сопоставительно – слова свобода) и его дериватов (на материале собранных контекстов, иллюстраций в толковых словарях, данных Словаря эпитетов), подтвердили корректность выделения ядерных смыслов и дали основание выделить набор смыслов околоядерной области концепта ВОЛЯ (и сопоставительно – концепта СВОБОДА).

В околоядерную область концепта ВОЛЯ входят смыслы ‘стихийная, ввергающая человека в сферу инстинктов, лишающая его человеческого облика’ (озверевшая, кровопролитная воля), ‘таящаяся до времени’, ‘открыто проявляющаяся’, ‘присущая, свойственная немногим’, ‘оказывающая разрушающее влияние на кого-, что-либо; являющаяся причиной каких-либо негативных последствий; опасная’ (разнузданная), ‘необходимая для жизни, представляющая ценность для человека’ (хочу быть на воле), ‘любимая/дорогая’ (И волю всей душой любя…, радоваться воле, волюшка), ‘причастная к мятежу/бунту’ (мятежная воля), ‘имеющая отношение к душе’ (Мне в душу повеяло жизнью и волей…) и др. В то же время для концепта СВОБОДА свойственны смыслы ‘идеальная, заключающая в себе нечто возвышенное; проникнутая высокими чувствами’ (гордая, святая, священная свобода), ‘полная внутреннего содержания’ (прекрасная, красивая), ‘основанная на разуме, целесообразная’ (разумная свобода), ‘предполагающая ответственность за совершенные действия’, ‘способная быть тайной, не обнаруживаться’ (тайная свобода), ‘предполагающая наличие богатства/денег’ (… а теперь, свободный, богатый, он…, без денег и свободы нет, деньги дают определенную степень свободы) и др.

Итак, по системно-словарным и контекстным показаниям, воля в русском языковом сознании – это своеобразная духовная ценность, вместе с тем она предполагает одержимость собственным желанием, отсутствие всяких ограничений в своих действиях/поступках, что чревато эгоизмом; свобода обладает разной степенью подлинности: истинная свобода связана с ограничениями и уважением к другому, псевдосвобода уподобляется воле.

Для изучения представлений о концепте ВОЛЯ в сознании современных носителей языка мы провели психолингвистический эксперимент с применением методики свободного ассоциативного эксперимента и методики прямого толкования. Всего было опрошено 100 человек различного возраста, пола и социальной принадлежности, что соответствует типу группового опроса. Целями эксперимента являлись, во-первых, экспликация ассоциативных полей слов и существующих в русском языковом сознании фрейм-структур с именами воля и свобода, во-вторых, анализ глубинных семантических признаков слов воля и свобода.

В результате психолингвистического исследования семантики слов воля и свобода установлено, что ядерные смыслы соответствующих концептов, выявленные на основе лексикографических данных и анализа представленности слов как имен концептов в системе языка, в полном составе отражены в массовом языковом сознании, т.е. психосемантические константы концепта совпадают с семантическими. Это смыслы ‘самостоятельность/состояние ненахождения в подчинении’; ‘состояние/положение, характеризующееся полным отсутствием границ/рамок или правил/условий’, ‘предполагающее активные/интенсивные действия’, ‘предполагающее совершение активных/интенсивных действий в соответствии с собственными желаниями субъекта’; ‘состояние (чувство), вызванное ощущением полного отсутствия стеснений/ограничений’; ‘большое, ничем не стесненное пространство’.

На базе психолингвистических данных выявлены околоядерные содержательные признаки концептов: для концепта ВОЛЯ – это ‘необходимая для жизни’ (необходимость), ‘ввергающая человека в сферу инстинктов’ (дерзость, жестокость, пьяный русский, бунт), ‘не предполагающая ответственности субъекта за свои поступки’ (безответственность), ‘лишенная разумной содержательности’ (безумие, глупость, бунт), ‘проявляющаяся в удальстве (или как удаль)’ (удаль), ‘связанная с сердцем/душой (внутренней сферой человека)’ (сердце, душа), ‘предполагающая бедность субъекта’ (бедность); для концепта СВОБОДА – ‘опасная своим переизбытком’ (ненужность, одиночество, безнадега, пустота), ‘идеальная’ (совершенство), ‘основанная на разуме’ (разум, рациональность), ‘соответствующая истине/истинная’ (справедливость), ‘способствующая самореализации’ (самореализация, самоудовлетворение, творчество, художник) ‘связанная / имеющая отношение к душе, духу’ (душа, дух), ‘предполагающая наличие денег’ (баксы, деньги).

В современном языковом сознании воля ассоциируется с такими российскими историческими реалиями, как крепостное право (крепостной, барин, помещик, 1861 год и др.), русский бунт (Пугачев, вольный казак), кроме того, с лозунгами Французской революции и революционных народников 70-х гг. ХIХ в. и начала ХХ в. за землю и волю, за мир и за волю; с реалиями социальной изоляции (век свободы не видать); а также с именами Пушкина, Ницше и Шопенгауэра; свобода – с Французской революцией и ее лозунгом свобода, равенство и братство, с именами Гегеля и Пушкина.

Заметим, что реакций с национально-культурной коннотацией, выражающих степень проявления и содержащих сему экспрессивности, на слово воля в два-три раза больше, чем на слово свобода (соответственно 48 и 23 на слово воля и 27 и 8 на слово свобода), что указывает на силу и мощь проявления воли, ее предельно близкую соотнесенность с активными, интенсивными действиями, движением, а также на особое ее значение для русской ментальности.

Полученные в результате ассоциативного эксперимента данные позволили также выявить фрейм-структуры концептов ВОЛЯ и СВОБОДА. Согласно ассоциациям испытуемых, субъектом воли может быть не каждый, обычно это постоянно странствующие по просторам и непосредственно связанные с природой цыгане, крестьянин как сын земли и созерцатель деревенского раздолья, вольный казак, а также взявшие себе безграничную волю разбойники. Другими словами, субъект воли – это человек, независимый не только внешне, но и в душе. В определенном историческом контексте оппозицию ему составляет барин, помещик.

Отступая от описания фрейма, отметим, что атрибутами воли выступают бедность и конь, в то время как типичным условием свободы выступают деньги. Что касается современного обыденного сознания, то воля ассоциируется с сигаретами и пивом.

Судя по ассоциациям, воле радуются, субъект воли испытывает счастье, ощущает себя, словно птица в полете, как ветер, он совершает безрассудства, полностью утрачивая разумность в действиях, поведении и чувствует собственную безответственность. Именно поэтому воля – это всегда стихия, удаль, размах, мощь и беззаконие, и проявляется она, неограниченная и жестокая, в разгуле, в бунте.

Ситуация воли разворачивается в природном локусе со следующими характеристиками: безграничность (простор, море, раздолье, пространство, степь), открытость (улица, поле, степь, воздух, небо), равнинность (поле, степь). Ассоциации длинная дорога, река отражают плоскостное восприятие пространства русскими и модель русского движения. Бесконечность равнины и пролегающего по ней пути с неведомой целью составляет характерный и специфический для русской культуры хронотоп (Г. П. Федотов). Время ассоциативно обозначено гораздо беднее: воля ассоциируется с детством, временем влюбленности и вообще с дневным временем суток, т.е. «активным» временем суток и жизни в целом.

Что касается фрейм-структуры концепта СВОБОДА, то субъект свободы сам себе хозяин, он целеустремлен, представляет собой личность, способную на духовное и душевное развитие (например, художник). Такой человек в ситуации свободы счастлив, горд, испытывает радость и удовольствие (свобода пьянит), другой же, как уже отмечалось, ощущает пустоту, одиночество и др.

Свобода может проявляться в отдыхе, творчестве, и, наконец, в демократии. Не случайно своеобразными символами свободы выступают Америка, статуя Свободы, орел. Свобода подразумевает ограничения в своем проявлении: это всегда свобода в чем-нибудь (творчество, гласность, свобода выбора), предполагающая равенство (равенство, демократия) субъектов, проявляющих независимость в своих действиях.

Центр свободного пространства – природа (поле, море, океан, равнина, река, степь, ветер, воздух, солнце, небо, природа, орел, голуби) и заграница (США, Америка, Нью-Йорк, Гаваи, за рубежом). При этом природный локус характеризуется большим, открытым, равнинным пространством (поле, простор, море, океан, равнина, пространство, огромная река, степь) и длинной дорогой. Кроме того, существует виртуальное пространство свободы в сфере духовного, в нем есть свой путь, духовный, тоже не близкий, в процессе которого человек, личность достигает собственного совершенства. Что касается темпоральной локализации ситуации свободы, то она предполагает активное время суток, года и опять-таки связана с природой: это утреннее (берег моря во время восхода), дневное (солнце), летнее (лето) время, а также время любви (любовь), отдыха (отдых, безработица), веселья (веселье), творчества (творчество), антиподом чего является время, проведенное в тюрьме, в темнице (тюрьма, темница). Вместе с тем свобода может восприниматься как ирреальность, мечта о ней несбыточна (нам и не снилось, чушь).

Анализ интуитивных толкований показал: носители языка осознают, что свобода, в отличие от воли, предполагает ограничения. Однако в современном языковом сознании, по данным проведенного эксперимента, доминирует неосновное словарное значение слова свобода: свобода в первую очередь уподобляется воле и лишь потом выступает в собственно отличающем слово свобода от слова воля значении. Таким образом в очередной раз подчеркивается особая значимость воли, в отличие от свободы, для русской ментальности.

Извлечение данных о семантике слов-имен концептов на основе психолингвистических методик подтвердило и органично дополнило результаты собственно лингвистического исследования.

Текст является высшим ярусом языка и в то же время формой существования культуры (Л. Н. Мурзин), поэтому заключающим этапом в нашем исследовании является анализ текстового содержания концепта ВОЛЯ на материале романа В. Шукшина «Я пришел дать вам волю».

Выбор в качестве источника материала романа В. Шукшина обусловлен ключевой позицией слова воля в данном произведении. К тому же писателя всегда волновала тема российского крестьянства, его судьбы, в связи с этим не случайно, что центральным образом романа является Степан Разин, который в XVII в. хотел дать волю многострадальному русскому народу. Эта историческая личность, по мысли В. Шукшина, – средоточие национального характера, правдоискатель, несущий людям волю.

Тот факт, что роман В. Шукшина представляет собой художественную интерпретацию русского бунта, позволил нам поставить еще одну задачу – осуществить на основе художественного текста лингвокультурологическое моделирование сценария бунта (борьбы за волю), организованного вокруг исследуемого концепта. Для сопоставления привлекается «История Пугачева» А. Пушкина.

Таким образом, содержание русского концепта ВОЛЯ в художественной трактовке В. Шукшина определялось, во-первых, путем анализа функционирования в тексте слова воля и его дериватов; во-вторых, путем лингвокультурологического моделирования сценария русского бунта на базе целостного художественного текста.

Анализ текстового содержания концепта ВОЛЯ в романе В. Шукшина позволил выявить дополнительные к уже эксплицированным на предыдущих этапах исследования смыслы изучаемого концепта. Они также входят в содержательную структуру русского концепта ВОЛЯ, поскольку художественная картина мира – это часть национальной картины мира, а писатель – творец культурных ценностей.

Воля – это абсолютная внешняя свобода, подразумевающая отсутствие стеснений, ограничений (Иван дал себе волю – выпрягся скорей других. Его понимали: на походе держал себя казак в петле), в том числе освобождение от социального рабства (черным людям дать волю; добывать волю у бояр-кровопивцев; приведи ты обездоленных, забитых, многострадальных к счастью, к воле. Дай им волю!), неотъемлемая от географического простора, раздолья (выйти на волю; улизнуть на волю; набирать ширь и волю). Однако прежде всего воля – это совершенная внутренняя свобода, являющаяся внутриличностной константой субъекта, испытывающего соответствующее состояние (– А чего вышло? Я дал волю, убежденно сказал Степан. / – Как это? / – Дал волю… Берите! / – Ты сам в цепях! Волю он дал… / – Дал. Опять не понимаешь? / – Не пойму.).

Воля, понимаемая как внешняя свобода, независимость, представляет для человека ценность (ее не дают как алтын побирушке; воли он захотел!) и поэтому требует определенных усилий (добывать волю; ее не дают как алтын побирушке; воли он захотел!), борьбы (без крови ее не дают). Если такая воля становится полной, абсолютной, не предполагающей каких-либо ограничений, то она характеризуется стихийностью, чрезвычайностью в своем проявлении, ввергает человека в сферу инстинктов и вызывает негативные последствия, объективно опасна (Не у одного Кондрата душа заходила, запросилась на волю. Охота стало как-нибудь вывихнуться, мощью своей устрашить, заорать, что ли, или одолеть кого-нибудь; побаивался [его] за самовольство; продолжая самовольничать, подвергает себя и своих товарищей опасности).

Воля, понимаемая как совершенная внутренняя свобода, – категория иного порядка. Она, несомнено, представляет ценность для человека, но свойственна немногим, потому что задает характер поведения и судьбу человека в целом (Только тебе за рухлядь какую-нибудь не жалко жизнь отдать, а за волю – жалко, тебе кажется, за волю – это коту под хвост. Вот я и говорю – подневольный ты … А мне, еслив ты меня спросишь, всего на свете воля дороже… Веришь, нет: мне за людей совестно, что они измывательство над собой терпют; …Ты, Фрол, подневольная душа… Ты ишо на руках у матери сидел, а уж вольным не был).

Кроме того, воля – это еще и большой, открытый простор, воспринимаемый русскими как свой по духу, родной, дорогой (милый простор).

Именно такая совокупность смыслов определяет содержание концепта ВОЛЯ в интерпретации В. Шукшина.

Концепт ВОЛЯ лежит в основе сценария русского бунта (борьбы за волю), объединяющего ролевую, сюжетную и пространственно-временную составляющие.

Структура ролей сценария бунта предполагает наличие двух противоборствующих сил: бунтующих и тех, кто им противостоит. Национально специфичен сам состав бунтующих, это казаки как движущая сила бунта и крестьяне, в массе своей безынициативные. Специфичен также ряд ролей и статусов самого предводителя бунта. Так, он выполняет социальную роль заступника (заступник, надежа), при этом имея статус отца (батька, отец, батюшка Степан Тимофеевич), вожака (вождь, вожак, голова, атаман, начало) и даже бога (бог), кумира (кумир).

Вожак действует в соответствии с социальными ожиданиями (экспектациями). Его появление в ситуации бунта закономерно, и фактор ожидания народом личности, которая поведет за собой массы, т. е. харизматической личности, первозначим (Но велико обаяние Разина, жестокое обаяние; Пойдут – ты умеешь заманить. У тебя … чары, как у ведьмы, – ийтить за тобой легко, даже вроде радостно; Он [Разин] с болью не хотел резни, зная, что они потом сами согнутся от вида крови, которая прольется. Но ждали, что он повернет шапку. Он повернул. Всегда, всю жизнь от него ждали). Вожак – идеологическое производное (от) народа, он обладает чертами русского национального характера: предприимчивостью, активностью, решительностью, дерзостью, смекалкой, хитростью и др. (крепкий, напористый человек, … умный и хитрый; беспокойная натура; есть такие люди: не могут усидеть; непокорный атаман).

Образ Степана Разина, безусловно, имеет идиостилевое, собственно шукшинское, решение. В. Шукшин интерпретирует этот образ прежде всего в рамках драмы человеческих возможностей. Разин пришел дать волю, которую не желают брать. Степан Разин – тот, кем овладела идея воли, став его alter ego. Вообще воля, понимаемая как безграничная свобода духа, всегда в сердце бунтаря, для него это категория постоянного состояния, категория жизненной необходимости. Беспредельная и безграничная, стихийная и чрезвычайная, воля нередко оборачивается произволом. Она утопична, и желание бунтовщиков обрести ее несбыточно. В этом и заключается причина обреченности русского бунта на неудачу, оттого русский бунт – с такими глобальными целями (!) – обречен стать кровавым пиром, закончиться казнями и возвращением к старому положению дел.

Этапы сценария бунта таковы.

1. Под влиянием определенных причин появляется недовольство.

2. Стихийно, под действием импульса возникает бунт.

3. Появляется предводитель бунта.

4. Бунт приобретает характер общенародного.

5. Апофеозом бунта становится кровавое мщение.

6. Бунт стремительно приближается к краху.

7. Попытки изменить ход событий не приводят к каким-либо позитивным результатам.

8. Все заканчивается разгромом бунта.

Исход бунта также во многом предрешен сущностью той силы (государство, владыки), против которой выступает Разин и народные массы: эта сила непобедима. Однако финал бунта по сути амбивалентен: во многом это не только крах, но и победа. Разин не устрашился смерти, достиг абсолютной свободы духа и сохранил ее перед лицом смерти. Такая интерпретация событий принадлежит В. Шукшину, но данное идиостилевое воплощение не изменяет структуры и сценария бунта в целом, что подтверждается сопоставлением романа с «Историей Пугачева» А. Пушкина. Дело в том, что В. Шукшин разворачивает проблему воли в плане экзистенциальной свободы выбора, и смерть Разина – это высшее выражение акта воли. Сверхчеловеческое мужество Разина на эшафоте – последнее и абсолютное свидетельство свободы человеческого духа пред лицом власти и смерти: «Дал волю… Берите!» – говорит Разин. «Исключительность выбора, сделанного одним человеком, – как заметил Ж. П. Сартр, – влияет на всех», и это напрямую относится к судьбе С. Разина и русского народа.

Степан Разин – это своего рода странник, если иметь в виду, что «странник – самый свободный человек на земле», что русской душе не сидится на месте, что это не мещанская душа, не местная душа (Н. А. Бердяев). Поэтому не случайны в тексте романа смыслы ‘активные/интенсивные действия’, ‘движение’, связанные как с деятельностью Разина, так и хронотопом бунта.

Сценарий бунта находится в ближайшей соотнесенности с природно-естественной организацией мира: огнем, водой, землей, небом, а его развитие соответствует темпоральному природному циклу. Все это позволяет говорить о хронотопе сценария бунта как о природном. Природные составляющие – тот образный фон, на котором ощущается воля в ее ментальном представлении (Дон, Волга, ширь, степь, река, солнце, небо и т.д.). Циклическое время, восходящее к сезонным, календарным циклам, определяет развитие бунта и его возможную воспроизводимость (пробуждение бунтующих сил – утро, борьба за волю – день, разгром бунта – сумерки, казнь Разина – ночь). Следовательно, обретение воли предполагает и ощущение органической связанности с природой: человек – часть вольной природы.

Таким образом, собственно лингвокультурологический подход – выявление текстового содержания концепта ВОЛЯ и моделирование сценария русского бунта (борьбы за волю) на базе художественного текста – позволил во многом уточнить содержание исследуемого концепта, хотя и показал, что ядро концепта остается неизменным. Сформированность, стабильность ядра (основной доминанты) и высокая значимость концепта ВОЛЯ в русской культуре в равной степени подтверждаются всеми материалами исследования.

Выполненное исследование позволяет сделать следующие выводы.

Ядро концепта ВОЛЯ представлено в сознании носителей языка следующими смыслами: ‘самостоятельность/отсутствие подчинения’; ‘состояние/положение, характеризующееся полным отсутствием границ/рамок или правил/условий’, ‘предполагающее активные/интенсивные действия’, ‘предполагающее совершение действий исключительно в соответствии с собственными желаниями субъекта’; ‘состояние, вызванное ощущением полного отсутствия стеснений, ограничений’; специфический компонент ядра – это денотативный смысл ‘большое, ничем не стесненное пространство’.

Концепты ВОЛЯ и СВОБОДА – это разные русские концепты. В русской языковой картине мира они совпадают лишь в отдельных фрагментах, обозначающих универсальную идею самостоятельности, независимости, т.е. положения, характеризующегося отсутствием стеснений / ограничений в чем-либо, и тогда, когда свободу, подразумевающую некоторые ограничения, приравнивают к не считающейся ни с какими ограничениями воле (что само по себе отражает специфику русского менталитета). Для русских воля – это абсолют свободы, основанный исключительно на желании, хотении человека, свобода же подразумевает особость, отдельность, обособленность, независимость личности в обществе, какой-либо общности при полном признании законов жизнедеятельности этого общества (общности).

Околоядерные смыслы русских концептов ВОЛЯ и СВОБОДА подчеркивают их различие. Концепт ВОЛЯ характеризуется смыслами ‘стихийная’, ‘ввергающая человека в сферу инстинктов, лишающая его человеческого облика’, ‘открыто проявляющаяся’, ‘присущая, свойственная немногим’, ‘оказывающая разрушающее влияние на кого-что-либо; являющаяся причиной каких-либо негативных последствий; опасная’, ‘необходимая для жизни, представляющая ценность для человека’, ‘любимая/дорогая’, ‘причастная к мятежу/бунту’, ‘отличающаяся силой/мощью проявления’, ‘имеющая отношение к душе’, ‘предполагающая бедность’ и др. Для концепта СВОБОДА свойственны смыслы ‘идеальная, заключающая в себе нечто возвышенное; проникнутая высокими чувствами’, ‘полная внутреннего содержания’, ‘основанная на разуме, целесообразная’, ‘предполагающая ответственность за совершенные действия’, ‘способная быть тайной, не обнаруживаться’, ‘предполагающая наличие богатства/денег’ и др.

Концепт ВОЛЯ имеет фрейм-структуру, которая отражает модель соответствующей ситуации: субъектом воли выступает личность, испытывающая счастье от состояния независимости, ощущающая себя как птица или ветер, нередко утрачивающая при этом разумность в действиях и проявляющая безответственность. В русском языковом сознании ситуация воли имеет природную локализацию и связывается с большим пространством, а также с активным временем суток и жизни в целом.

Концепт ВОЛЯ лежит в основе сценария русского бунта (борьбы за волю), объединяющего ролевую, сюжетную и пространственно-временную составляющие, отмеченные национальной спецификой.

Концепт ВОЛЯ, отражающий представления русских о личностном и географическом просторе и совершенной, ничем не ограниченной внутренней свободе как внутриличностной константе, особенно ярко характеризует специфику русского менталитета.

Литература

Петровых Н. М. (Катаева Н. М.) Семантическая структура слов воля и свобода: общее и особенное // Русский язык в контексте современной культуры: Тез. докл. междунар. конф., 29–31 октября 1998 г. Екатеринбург, 1998. С. 108–111.

Петровых Н. М. (Катаева Н. М.) Воля и свобода в индивидуальном поведении личности: к вопросу о современной культурно-речевой ситуации // Лингвокультурологические проблемы толерантности: Тез. докл. междунар. конф., 24–26 октября 2001 г. Екатеринбург, 2001. С. 107–110.

Петровых Н. М. (Катаева Н. М.) Фрейм бунта в русском романе // Проблемы интерпретации в лингвистике и литературоведении: Матер. III Филол. чтений, 28–29 ноября 2002 г. В 2 т. Новосибирск, 2002. Т. 1. Лингвистика. С. 238–241.

Петровых Н. М. (Катаева Н. М.) Концепты воля и свобода в русском языковом сознании // Известия Уральского государственного университета, 2002. № 24. С. 207–217. (Сер. Гуманитарные науки: История. Филология. Искусствоведение; Вып. 5).

Петровых Н. М. (Катаева Н. М.) Концепт ВОЛЯ в русском языке: содержание и методы описания // Языки и литературы народов Горного Алтая: междунар. ежегодник – 2002 / Под ред. А. А. Чувакина. Горно-Алтайск, 2002. С. 61–67.

Петровых Н. М. (Катаева Н. М.) Концепт толерантность на фоне концептов воля и свобода в русском языковом сознании // Коммуникация и толерантность: теоретические и прикладные аспекты: Программные материалы междунар. науч. конф., 15–18 мая 2003 г. Екатеринбург, 2003. С. 9.

Катаева Н.М. Русский концепт ВОЛЯ: от словаря – к тексту: Автореф. дис. … канд. филол. наук. Екатеринбург, 2004. 21 с.

О.А. Арапова, Р.М. Гайсина (Уфа)

ДРУЖБА

Настоящая статья посвящена комплексному изучению концепта ДРУЖБА в его разнородных структурно-семантических репрезентациях в русском языке. В качестве основного общенаучного метода данной работы используется метод тренированной интроспекции (А. Вежбицкая), позволяющий исследователю рефлексировать над собственным языковым сознанием. На интроспекцию ориентирован метод концептуального анализа, который представляет собой определенный набор процедур, направленных на реконструкцию концепта (Р.М. Фрумкина). Кроме того, в настоящем исследовании применяется ряд других общелингвистических методов: метод этимологической реконструкции, описательный и сравнительный метод, различные приемы анализа словарных дефиниций, компонентный, системный, гештальтный, сочетаемостный и контекстуальный анализ, а также метод фразообразующей комбинаторики единиц разных структурных уровней языка.

Концепт ДРУЖБА в русском языке представлен обширным лексико-семантическим полем слов, содержащих сему дружбы (товарищество, приятельствовать, кореш и т.д.). Ядром этого поля мы считаем функционально-семантическую триаду друг – дружить – дружба, поскольку в ней реализуются главные когнитивно обусловленные позиции, отражающие в обыденном сознании носителей языка ситуацию дружбы: субъект (участник ситуации) – предикат (функциональное наименование ситуации) – абстрактное имя (интерпретация ситуации, взятой в отрыве от модально-временного фактора). Анализ значений лексем, содержащих сему дружбы, в рамках ретроспективной динамики и многоплановой статики позволит выявить глубинные изменения в структуре межличностных отношений (Вежбицкая 1999, с. 311), что даст возможность эксплицировать направление эволюции концепта ДРУЖБА в целом.

Обобщив данные этимологических словарей и лингвистической литературы по проблеме этимологии корня друг-, мы выдвигаем гипотезу о том, что в основе концепта ДРУЖБА лежит концептуальная метафора дерева, поскольку именно наличие подобной базовой метафоры способно объяснить сосуществование таких, например, исходных значений и.-е. корня *dhreugh, как «крепкий, прочный, верный», «держаться вместе», «следовать друг за другом». Данная метафора аккумулирует в себе синкретичный комплекс внутрисоциумных связей, поэтому прасемантику исследуемого концепта можно представить так: «замкнутый мир – прочное человеческое сообщество, члены которого связаны между собой повседневным общением и взаимными действиями, т.е. ситуационно; они могут не иметь друг с другом никаких отношений либо вступать в различного рода отношения (родство, любовь, дружба, наставничество и т.д.), оформляемые законами или традициями». Вышесказанное определяет наличие областей пересечения анализируемого концепта с концептами упомянутых отношений (Первая любовь потому так благоуханна, что она забывает различие полов, что она – страстная дружба. Герцен) и присущую лексемам – носителям данных концептов общую модель смыслового развития, например перенос значения на неодушевленные предметы (Старый дом, старый друг, посетил я наконец в запустенье тебя. Огарев; Наши сестры – пики, сабли остры, вот кто наши сестры. Нар. песня).

Все реконструированные значения и.-е. корня можно сгруппировать в два, связанные по принципу «переноса отношения»: значение1 «действовать и испытывать действие», основывающееся на двустороннем взаимодействии однопорядковых сущностей (предметов, явлений, индивидов), которое выражается конкретным «поддерживать, подпирать, держать» (ИЭС 1994, т.1, с.270), дало значение2 «сообщество каким-либо образом связанных между собой людей» (О.Трубачев 1959, с. 172) – от смысла «прочно держаться вместе» (Степанов 1997, с. 496). Первое значение зафиксировано лишь в древних германских языках, но именно наличие глагола, способного употребляться как с субъектом, так и с объектом действия (например, англосакс. dreogan – «добиваться, терпеть лишения»), обусловило возможность выражения с помощью корня *dhreugh симметричных отношений. Второе значение стало базой для дальнейшего развития концепта. Первоначально слова с этим корнем обозначали социальный институт, все члены которого были связаны закрепленными в законах обязательствами, а не только личными отношениями: в первобытном обществе дружба часто была принципиально нерасторжима, а права и обязанности друзей фиксировались традицией (Кон 1989, с. 85). Внутри указанного диффузного значения сформировался смысловой комплекс, связанный с институтом военного товарищества: внешняя опасность является одним из важнейших факторов объединения людей (Обозов 1990, с. 127).

Далее семантическое развитие корня шло по двум параллельным направлениям. Первое – от обозначения прочного человеческого союза к обозначению участников деиндивидуализованных, отвлеченных от личности отношений: значение «свита, отряд» ® «товарищ, спутник» (член отряда) ® «следующий» (идущий за кем-то) ® «второй» (следующий по соседству): словенск. drug «другой, второй», болг. друк «другой, второй» и т.д. ® «другой»: макед. друг «другой, иной», полаб. draug «другой», др.-р. другъ «другой» и т.д. Этимология здесь подтверждает философские представления о первичности человеческой общности перед познающим сознанием (Бубер 1995, с. 17-24): «другой», как и «друг», происходит из совокупности «общественных» значений исходного корня *dhreugh и несет в себе следы первоначальной семантики. Таким образом, в русской культуре парная дружба вычленяется из комплекса межличностных связей (друзья – собирательная форма, предполагавшая приоритет коллектива), во-первых, как вторичная по отношению ко всему комплексу, а во-вторых, как принципиально двусубъектная, без деления на познающее сознание (Я) и познаваемый объект (Другой). Этимологическое родство «другости» и «дружбы» обеспечивает замкнутость цикла общения: всякий другой на бессознательном уровне воспринимается как потенциальный друг. Таким образом, этический идеал человеческих взаимоотношений, выводимый из анализа европейской афористики, – априорно дружеское отношение к любому незнакомому человеку (Неизвестный друг – тоже друг. Лессинг) – оказывается глубоко укорененным в языковом сознании рядового носителя русского языка, а примеры типа мой незнакомый друг получают закономерное объяснение.

Другая линия эволюции указанного корня идет от обозначения нерасчлененных и в достаточной мере формализованных отношений (товарищество) к обозначению дифференцированных, интимных и избирательных связей. В этом плане «товарищество» дало две группы значений: связанных с семейно-брачными отношениями и связанных с дружбой. Развитие «товарищеские» ® «семейно-брачные отношения» объяснимо: оба вида отношений ритуализуются, охраняются традицией и имеют какое-либо формальное выражение. Языковой параллелизм любовных и дружеских связей, наблюдающийся в большинстве современных славянских языков (укр. друг «муж», белор. дружина «супруга», др.-р. подружiе «супруга») и развивающийся в современном русском языке (см. друг в значении «гражданский муж»: Ребенок от друга-араба, который узнал о беременности и бросился в бега. Из газет), также имеет под собой экзистенциальное основание: древнегреческие философы выделяли среди видов любви и любовь-дружбу (филия), и семейную любовь-привязанность (сторге).

Исходя из предположения об этимологической обусловленности семантической эволюции лексем, мы формулируем гипотезу о преемственности «диахронических слепков» концепта ДРУЖБА на различных этапах формирования и непрерывности развития выделенных нами этимологических смыслов исследуемого концепта, что выражается в дискретном, пульсирующем воплощении данных концептуальных компонентов в лексемах триады друг – дружить – дружба в зависимости от лингвистических и экстралингвистических факторов. Исходные этимологические смыслы в современной структуре концепта ДРУЖБА эволюционировали в параллельно развивающиеся семантические сферы, неравномерно представленные каждой из лексем поля дружбы: «другой, следующий, второй» дал сферу «другость», «семейно-брачные связи» – «родство» и «любовные отношения», «действовать и испытывать действие» – «действие в пользу кого-чего-либо», сохранились сферы «товарищество» и «дружеские отношения».

Сфера «другость», исторически являвшаяся центральной в структуре концепта ДРУЖБА – значения дружба «вереница» (СДРЯ 1989, т.1, ч.1); друг «ближний, другой человек», основное до 19-го века: Над другом посмеялся, над собою поплачешь (СД 1978, т.1), – в современном русском языке ушла на периферию и представлена функциональным лексико-семантическим вариантом слова друг «обращение» (Продавцы кричат по-русски: «Привет, друг! Заходи, покупай!» Из газет) и сниженным значением «любой ситуативно связанный с говорящим человек» (эти друзья из министерства). Обращение друг к незнакомым людям употребляется для обеспечения успешности коммуникативного акта, поскольку актуализирует в сознании адресата всю систему ассоциаций и коннотаций, связанных с ситуацией дружбы, ставя его в позицию субъекта дружбы, всегда готового помочь, – ср. с выражением Будь другом, которое используется в тех же целях. Производным от указанного, по нашему мнению, является эмоционально-оценочное именование другом любого человека, поскольку данное употребление также характеризуется ситуационной зависимостью и всегда предполагает конкретного референта (обязательны дейктические слова этот, какой-то, один).

На более отдаленной периферии находится сфера «родство»: значения лексемы друг «близкий родственник», «супруг» (СДРЯ 1989, т.1, ч.1) архаизировались, и в современном русском языке данный семантический компонент присутствует только в сочетании друг жизни «муж». Однако данная сфера сохраняет потенции своего развития: дружба в русской культуре часто осознается как духовное родство (см. Вежбицкая 1999, с. 372-374), концепты РОДСТВО и ДРУЖБА взаимопроникают. Сфера «товарищество», активная в период становления русского языка – до 18 века просуществовали значения друг «товарищ, спутник», дружба «общество, товарищество» (СДРЯ 1989, т.1, ч.1), – также в настоящее время периферийна, однако выказывает тенденцию к развитию, эксплицируясь словосочетаниями, обозначающими субъектов дружбы по деятельности: друг по бильярду, друг по команде.

Определенные перспективы развития имеют сферы «действие на благо кого-чего-либо» и «любовные отношения». Выход на первый план семантики действия – дружить «желать добра, покровительствовать» (СД 1978, т.1.), дружба «дружеское отношение, благосклонность» (СРЯ 18 в. 1992, вып. 7) – обусловлен приобретением в 18-19 веках концептом ДРУЖБА этического статуса, изначально ему не свойственного (см. этимологию), что привело к актуализации в его составе компонентов, связанных с моральным кодексом дружбы, предполагающим реальные действия по оказанию необходимой помощи и поддержки (Друзья у тебя есть, какие у других редко бывают: не фальшивые… совет, помощь, даже деньги – всегда найдешь. Гончаров). Данная семантика актуализируется также в иронических контекстах (ср.: Против кого дружите?), ирония создается за счет несоответствия смысла реплики укрепившемуся в сознании носителей языка идеалу дружбы как союза, создаваемого только для благих целей.

Волюнтивная семантика, развивавшаяся в течение веков – друг «сторонник, защитник чьих-либо интересов, взглядов, приверженец чего-либо» (Замечу кстати: все поэты – любви мечтательной друзья. Пушкин); дружить «испытывать любовь, иметь склонность, пристрастие к чему-либо» (Он дружил с поэзией, был ценитель и поклонник литературы. Ф.Никулин); друг «о чем-либо, способствующем нормальной жизнедеятельности человека» (Вы знаете что-нибудь про цветы? Про этих молчаливых зеленых друзей человека? Ж-л «Cosmopolitan»), – привела к расширению концепта ДРУЖБА в сторону обозначения неличностных, но персонифицированных субъектно-объектных или объектно-объектных отношений: дружить с алгеброй; У меня комп с телевизором не дружит, никак провод подсоединить не могу. Выведение семантики за рамки межличностных отношений имеет под собой глубокую философскую основу, несмотря на то, что этимологически круг исходных значений был связан только с человеком. Философские концепции М. Бубера и Н.А.Бердяева допускают не только межсубъектные отношения в рамках дружбы: «ошибочно думать, что общение … возможно лишь для человеческой дружбы. Оно возможно с миром животным, даже растительным и минеральным» (Бердяев 1994 с. 277), поэтому онтологически закономерно, что уже самое раннее (17-18 века) проявление в рамках концепта ДРУЖБА семантики «помогать кому-либо» в качестве своего субъекта могло иметь не только человека: Ветерок дружит нам (СД 1978, т.1). При этом логические субъект и объект ситуации помощи выражаются одним словом: Юный друг природы России, Природа – наш друг, что мы объясняем влиянием формальных признаков глагола дружить, двусубъектного в значении «быть в дружеских отношениях». Сближение субъекта и объекта действия в их экзистенциальном статусе приводит к тому, что в их качестве могут выступать неодушевленные предметы (Сейчас у человека лучший друг кто? Телевизор. Мультф.). На наделении объекта ситуации сознанием основано создание домашних мифологем: одушевление компьютера, швейной машинки, всевозможных рабочих инструментов.

Семантика любовных отношений, исторически представленная употреблением слова друг в значении «возлюбленный», обычно с эпитетами милый, сердечный (Не видать милого друга, только видит – вьется вьюга. Пушкин), далее модифицированная в контекстно обусловленном употреблении дружить (Вот уже второй год вся школа знает, что Толя «дружит» с Валей Романенко. В.Долинина), в настоящее время актуализировалась за счет приобретения данной лексемой интонационно маркированного значения «любовник, интимный партнер, муж в гражданском браке» (Тогда я со своим другом снимала квартиру на Ленинградском проспекте. Ж-л «Домашний очаг»).

Условия для развития данной семантической сферы заложены в двустороннем характере исследуемого феномена. Любовь и дружба как эмоциональные привязанности получают сходное толкование в словарях, ср.: любовь «чувство глубокой привязанности, преданности кому-чему-либо, основанное на признании высокого значения, достоинства, на общих целях, интересах // чувство склонности, привязанности к кому-либо, вытекающее из отношений близкого родства, дружбы, товарищества», дружба «отношения между людьми, основанные на взаимной привязанности, близости, общности интересов» (БАС1 1954. т.3). Половая любовь не выделяется в отдельную вокабулу, компонент интимной близости не эксплицируется в толковании слова – таким образом устраняются все препятствия к обозначению любовных отношений через лексику дружбы, тем более что сближение любовных и дружеских связей выступает как общая тенденция. Психологические исследования демонстрируют тождество сопровождающих их чувств и эмоций: «Когда мы думаем о настоящей дружбе, мы имеем в виду определенную форму любви, существующую между людьми» (Альберони 1987, с. 58).

Подобные употребления лексики дружбы вызваны, на наш взгляд, игнорированием или преуменьшением роли плотского начала в любви, упором на духовное общение. Однако причину появления значения друг «муж в гражданском браке» мы видим в реалиях современной жизни: длительные интимные отношения молодых людей с совместным проживанием или без такового требуют своего обозначения. Данное значение может быть рассмотрено как результат взаимодействия культур (калька с английского boy-friend), но с большей вероятностью указанная семантика – закономерный итог развития концептуальной сферы «любовные отношения». Данное значение имеет четко охарактеризованный субъект: это мужчина, с которым длительное время живет данная женщина, что предполагает контекстное устранение полисемии; с той же целью используется слово-конкретизатор просто: Он ей просто друг – семантическая сфера «дружеские отношения», Он ее друг – сфера «любовные отношения».

Центральной для русского концепта ДРУЖБА является сфера «дружеские отношения», представленная наибольшим числом значений лексем анализируемой триады друг – дружить – дружба и их парасемантов. Значения слов: друг «тот, кто тесно связан с кем-либо доверием, преданностью, дружбой, любовью» (Барон, усердье ваше нам известно; Вы деду были другом; мой отец Вас уважал. Пушкин), дружить «быть в дружеских, приятельских отношениях с кем-либо» (Отец был популярнейшим в Туле детским врачом, легко умел подходить к больным детям и дружить с ними. Вересаев); дружба «отношения между людьми, основанные на взаимной привязанности, близости, общности интересов» (Недавнее знакомство между Иваном Петровичем Берестовым и Григорием Ивановичем Муромским более и более укреплялось и вскоре превратилось в дружбу. Пушкин) – выделяются лексикографами как основные, начиная с толкового словаря Д.Н.Ушакова. Однако если семантическое развитие данной сферы до 20 века характеризовалось постоянным ростом этического компонента, воспроизведением сценариев истинной дружбы, то в настоящее время наблюдается обратный процесс, когда активизируется употребление слов друг, дружить и дружба для обозначения не очень близких приятельских отношений: Попробуй собрать всех своих друзей (если, конечно, размеры дачи позволяют вместить 150 человек). Газ. «Я – молодой».

Несмотря на это, семантика дружеских отношений выказывает тенденцию к приращению смыслов за счет расширения круга потенциальных субъектов дружбы в сторону межколлективных связей (дружить домами, дружба народов) и взаимодействий между человеком и животным (Собака – друг человека; Дельфины по нраву удивительно добры, контактны, с ними легко завести дружбу. Тэсс). Мы считаем, что употребление лексем друг, дружба, дружить по отношению к коллективам людей определяется вещественным наполнением данных связей, при этом основными становятся семы «помощь», «сотрудничество», «совместное проведение времени», «общность интересов». Подобные употребления переносят акцент с эмоционального восприятия дружбы на деловые аспекты социального взаимодействия, по сути, актуализируя семантику товарищества с ее ориентацией на социум и аннулируя присущую парной дружбе интимность. Семантика же, связанная с представлением о животном как возможном субъекте дружбы, базируется преимущественно на эмоциональном компоненте дружеских отношений (семы «эмоциональная привязанность», «общение», «совместное проведение времени»). Приведенные интерпретации семантики «дружеских отношений» очень продуктивны, в настоящее время особенно активно развиваются предикатные значения (России, в свете предстоящих событий, выгоднее дружить с Великобританией, чем с США. Из газет; Наш Сашка так с Томиком [котом] дружит! Из разг. речи).

Семантический анализ лексем друг, дружить, дружба позволил выделить как центральную подструктуру в концепте ДРУЖБА концепт ДРУГ, поскольку только совокупность значений имени участника дружеской ситуации представляет весь комплекс указанных семантических сфер. Формальная непроизводность слова друг делает его прямым наследником круга значений исходного и.-е. корня, а его немотивированность и стилистическая нейтральность предполагают небольшое сопротивление рядовых носителей русского языка смыслам и коннотациям, либо несвойственным его изначальной семантике (употребление данной лексемы по отношению к не-лицу), либо этимологически присущим, но утраченным (пейоративное значение «любой ситуативно связанный с говорящим человек») или внутренне антонимичным (значение «муж в гражданском браке»).

Сопоставительный анализ дериватов словообразовательного гнезда с корнем друг- позволяет заключить, что концепт ДРУЖБА имеет трехслойную структуру, соотносящуюся с частеречной принадлежностью репрезентирующих его лексем: идеальный конструкт, воплощающий этический эталон дружеских отношений (дружба, дружество), динамическое выражение внешней атрибутики ситуации дружбы (дружить), наложение идеальной схемы на реальные взаимоотношения (друг, подруга, дружок, дружище, дружбан, дружбандель, друган, друзьяк). Слова, обозначающие конкретных участников ситуации, всегда соотносятся с реальными человеческими взаимоотношениями, что объясняет как их наибольшую семантическую емкость (словообразовательные аналоги дублируют отдельные куски семантической структуры слова друг), так и регулярно встречающуюся в различных контекстах негативную оценку (И я скажу: «Да, друг мой – дурак и пьяница, но ведь друг!» Вен.Ерофеев). Данные лексемы обозначают преимущественно субъект не эмоциональной, а предметной связи, которая варьируется от обозначения отношений поверхностного приятельства (Есть у меня друзьяк в Питере: познакомился в прошлый приезд, все три дня у него жил. Из разг. речи), делового сотрудничества (Мы же с вашим деканом друганы: он актовый зал всегда нам отдает на проведение всякой ерунды. Из разг. речи) до выражения связей, подобных дружеским (Ничего дружбану своему не пожалею. Из разг. речи). Соответственно положительная коннотация здесь не является обязательной, а помощь и поддержка, выражаемые указанными словами, получают менее высокую оценку.

Несимметричность пары друг – подруга доказывает существующую в обыденном сознании нашего современника гендерную нерасчлененность концепта ДРУЖБА, ср.: употребление лексемы друг по отношению к женщине (Графине хотелось с глазу на глаз поговорить с другом своего детства, княжной Анной Михайловной. Л.Толстой). Концептуальная природа слова подруга в корне отличается от природы слова друг отсутствием в ее структуре этического компонента, что явствует из неупотребительности сочетания *истинная подруга и обусловливает коннотативную нейтральность и возможность нормальной с точки зрения рядового носителя языка негативной оценки подруги (У меня есть одна подруга, ну такая дура, надоела ужасно. Из разг. речи). Здесь концептуальная картина мира противоречит научной: согласно психологическим исследованиям, женская дружба в целом более устойчива и стабильна, чем мужская, поскольку базируется в большей степени на психологической близости, чем на совместной деятельности (Бодалев 1983, с.61).

Гендерную пару образуют слова подруга и товарищ: их объединяет, с одной стороны, обозначение людей, поставленных в равные экзистенциальные условия: подруги должны «быть вместе и совместно участвовать в том, что происходит в жизни» (Вежбицкая 1999, с. 355) – и, с другой стороны, сходная концептуальная структура, включающая одни и те же семантические сферы: «другость» (Тут в песочнице подруга какая-то разложилась, так моя Лизка ее мигом выгнала – Сейчас гололедица, один товарищ, я видел, очень даже пострадал. Из разг. речи), «действие в пользу кого-чего-либо» (Горишь ли ты, лампада наша, подруга бдений и пиров. Пушкин – Люблю тебя, булатный мой кинжал, товарищ светлый и холодный. Лермонтов) и т.д. Как мы полагаем, основной гранью, отделяющей подруг от, допустим, коллег или одноклассниц, является намеренный допуск в свою личную жизнь, который происходит «в постоянном общении, состоящем не в экзистенциальном разговоре «о самом главном» (что более характерно для друга), а в том, чтобы делиться друг с другом своими переживаниями и сплетничать о ближних» (Шмелев 2002, с. 188). Таким образом, слово подруга, по семантической емкости стоящее на втором месте после слова друг, противопоставлено последнему по принципу «связи, основанные на духовно-ментальном родстве» – «связи, базирующиеся на душевно-эмоциональном притяжении».

Лексема дружить характеризуется своеобразной двухслойностью семантики: являясь симметричным глаголом, она передает ситуацию идеальной дружбы, синкретичной с точки зрения гармонии отношения и чувства, основной характеристикой которой является постоянное личное общение. Действительно, «человека, который живет в другой стране и с которым мы давно не виделись и не разговаривали, я могу назвать своим другом (если считаю, что могу на него положиться), но не могу сказать, что мы дружим» (Шмелев 2002, с. 185). Обязательная симметричность взаимодействия и взаимной симпатии, предполагающаяся данным глаголом, накладывает некоторые ограничения на развитие отдельных значений, соответствующих субъектным, что объясняет, в частности, отсутствие глагольной пары к «недружеским» употреблениям лексемы друг. Глагол дружить выказывает тенденцию к выражению содержательной стороны дружеских отношений, трактующейся обыденным сознанием как предоставление помощи / поддержки; таким образом, слово дружить утрачивает сему «взаимность» и обозначает уже конкретные действия в рамках ситуации дружбы, но с эмоциональным компонентом. Например, в монологе утюга: Очень люблю я белье, с белой рубашкой дружу, как погляжу на нее – глажу, утюжу, скольжу (Мандельштам) – слово дружить употреблено скорее в значении «обеспечение физического комфорта», однако оно явно эмоционально окрашено (что подчеркивается соседством с лексемой люблю) и выражает симпатию и дружеское благорасположение.

Абстрактное имя дружба, исторически представлявшее собой собирательное наименование (значение «общество, товарищество»), ориентировано на воплощение идеальной дружбы. Употребление его апеллирует к идеалу групповой дружбы и исключает выражение субъектно-объектных отношений: в обыденном сознании носителя языка слово дружба ассоциируется с сообществом людей, с чем-то вроде персонифицированной помощи, поэтому является своеобразным индикатором истинности / ложности отношений и показателем этического характера исследуемого концепта.

Рассмотрение основных синонимов триады друг – дружить – дружба (товарищ, быть в товарищеских отношениях, товарищество, приятель, быть в приятельских отношениях, приятельство) позволило определить инвариантную семантику концептуальной сферы «дружеские отношения»: это симметричные отношения, основанные на хорошем знакомстве и взаимном расположении двух или более людей, предполагающие: а) стремление к неформальному общению и совместному проведению времени (Судя по тому, как быстро их беседа стала походить на продолжение какого-то давнего разговора, они были старыми приятелями. Пелевин); б) посильную морально-эмоциональную поддержку и содействие в делах (Борис, напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, уехал в Ольмюц. Л.Толстой).

Лексемы синонимических функционально-семантических триад дружбы, товарищества и приятельства различаются по следующим смысловым признакам (НОСС 2000, с.107; Вежбицкая 1999, с. 357-368, уточнения наши – О.А., Р.Г): 1) степень знания другого человека, максимальная в случае дружбы (Я бы сам тебе этого не рассказал: есть вещи, о которых не распространяются. Игорь – другое дело, он мой друг. Из разг. речи); 2) определяющая качественная характеристика отношений: дружба предполагает любовь, понимание, доверие и преданность (Мне хотелось бы поговорить с близким человеком, с другом, который бы понял меня. Чехов), товарищество основано на равенстве (Все обходились между собою как товарищи и не оказывали никакого особенного предпочтения своему предводителю. Пушкин), основной признак приятельства – легкость и необязательность отношений (У приятельницы день рождения, не пойду, наверное, – денег нет. Из разг. речи); 3) готовность помогать, предполагающаяся дружбой и товариществом, но не приятельством (подвести, предать можно друга / товарища, но не приятеля); 4) время общения и постоянство данных отношений: дружба воспринимается рядовым носителем русского языка как наиболее тесные и устойчивые отношения (ср.: нормальное дружба до гроба при исключающемся *вечное товарищество /* приятельство до гроба); 5) степень уникальности данных отношений: товарищество и приятельство не воспринимаются как уникальные, поскольку внутри них существует качественная градация (товарищ по работе, товарищ по походу, приятель из клуба, приятель из тренажерного зала).

Семантическая структура концептов ТОВАРИЩЕСТВО и ПРИЯТЕЛЬСТВО в значительной степени совпадает со структурой исследуемого концепта ДРУЖБА, демонстрируя одинаковые схемы развития значений. Так, сфера «другость» характеризует все три концепта – употребление имени участника отношений в функции обращения (Ты сер, а я, приятель / *товарищ / *друг, сед. Крылов) и для обозначения ситуативно знакомого человека (Этот друг / товарищ / приятель к нам надолго?). То же можно сказать и о сферах «действие, совершаемое в пользу кого-чего-либо» (обозначение неодушевленного объекта: Мы с ноутбуком давние друзья / товарищи / приятели) и «дружеские отношения» (употребление имени участника связей по отношению к животному: Мой грустный товарищ / *друг / *приятель, махая крылом, кровавую пищу клюет за окном. Пушкин). Однако базовые структуры анализируемых концептов различны, что и позволяет представить их как смежные, но нетождественные ментальные образования. Основной концептуальный признак ТОВАРИЩЕСТВА – общность социального положения, условий жизни и/или профессиональных занятий его субъектов, основанная «не на том, что мы сами выбираем, но на том, что с нами происходит» (Вежбицкая 1999, с. 361) (Он же мой товарищ, мы работали вместе, а потом он кандидатскую защитил и в науку подался. Из разг. речи). «Приятельство» возникает на базе совпадения вкусов, увлечений, хобби и предполагает получение удовольствия от общения (Шмелев 2002, с. 186) (Сонечкина приятельница оказалась не самым приятным человеком и в компании нашей не задержалась. Т.Толстая). Товарищи и приятели противопоставляются как члены – соответственно – формальных (учебные заведения, профессиональные союзы, общественно-политические движения и т.д.) и неформальных (тусовки, компании, клубы, молодежные группировки) объединений. Дружба – категория, основанная на интересе к личности другого и потребности раскрыть ему свою, не привязана к коллективам людей, поэтому дружба и товарищество, дружба и приятельство могут пересекаться, что наглядно демонстрируется в следующих контекстах: друг/товарищ по институту; Среди тусовщиков у меня есть друзья/приятели.

Рассмотрение синонимической микросистемы лексем функционально-семантической триады друг – дружить – дружба приводит к выводу о символизации дружбы как братских связей (синонимы побратим, названый брат, побрататься, побратимство, братва, браток, братан и т.д.), соединяющих равных в экзистенциальном плане людей (развитие исторической синонимии между дружеством и братством прослежено в (Колесов 2000, с. 52-60)). Согласно социопсихологическим исследованиям исторически дружба приравнивалась к родственным узам (ср. мифические персонажи Кастор и Полидевк, Орест и Пилад, Ахилл и Патрокл) (Кон 1989, с. 39). Семантический перенос «братские связи» – «близкие товарищеские, дружеские отношения» представляет собой регулярное ментальное образование, свойственное обыденному сознанию рядового носителя русского языка и в настоящий момент активно эксплуатирующееся в сфере жаргонного словоупотребления (братва, братки, братан): Моя братва времени зря не теряла: видел, чай, вчера возле твоего дома мерс взорвался. Пелевин). Данные лексемы характеризуются сниженной и выхолощенной семантикой, они не образуют сочетаний с эпитетами, характерными для друг: *лучший братан, *преданные братки, *верная братва невозможны, поскольку предполагается, что группы людей, обозначаемых данными словами, отличает определенный набор функций-констант, не зависящих от индивидуально-личностных качеств человека, в связи с чем эти отношения не могут оцениваться с точки зрения истинности/ ложности.

Наличие синонимической группы кореш, корешиться, корень и т.д. (В трезвяке мы с корешем отдохнули весело, потому что с корешем мы орали песенку Городск. фольклор) подтверждает выдвинутую нами гипотезу о концептуальной метафоре дерева как праоснове концепта ДРУЖБА. Внутренняя форма анализируемых слов восходит к образу корня (см. сочетание крепкий корень – «старый, верный друг» в: СРЖ 2000) и, соответственно, ассоциируется с образом братских отношений. Разница внутренних форм предопределяет семантические различия между этими группами слов: если в структуре лексем с корнем брат- акцентируется прежде всего компонент «равенство», то в структуре лексем с корень- – компоненты «общность происхождения», «близость».

Исконный этимологический смысл «следующий» реализуется в синонимической триаде наперсник – наперсничать – наперсничество, внутренняя форма которой («вскормленный на груди») также позволяет заключить о глубинной связи концептов РОДСТВО и ДРУЖБА. Лексемы указанной триады обозначали близкие, но несимметричные (невозможно *мы наперсники) отношения между старшим и младшим, основанные на том, что один из них становился кем-то вроде доверенного лица второго. Компоненты «несимметричность связи», «неравенство участников отношений», помешавшие слову наперсник получить дальнейшее развитие в качестве синонима лексемы друг, не противоречат этимологической истории товарищества и стабильно входят в периферийную зону концепта ДРУЖБА и смежных концептов отношений.

В целом развитие семантики лексем анализируемой триады шло от обозначения отношений, главным компонентом которых являлась формальная, внешняя, материально выраженная связь, к обозначению отношений, основанных на глубокой внутренней привязанности, общности идей, целей, чувств и переживаний, предполагающих помощь и поддержку. Очевиден сдвиг значения из горизонтальной плоскости (отношения широкого охвата, но небольшой глубины) в вертикальную (большая глубина связей, духовное родство и близость их участников). Из этого можно заключить, что дружеские отношения считаются исключительно ценными в России 20-го века и удостаиваются высокой положительной оценки со стороны рядовых носителей языка. Однако в настоящее время наблюдается некоторая «девальвация» «высокой» семантики лексем анализируемой триады, которая на лингвистическом уровне отражается в актуализации этимологически присущих словам с исследуемым корнем смыслов, напрямую не связанных с семантикой «высокой» дружбы. Мы склонны связывать отмеченное явление с деструкцией этического идеала дружбы, а не с ориентацией русского концепта ДРУЖБА на англосаксонскую культуру и, в частности, на английский недифференцированный концепт FRIEND, поскольку жаргонные употребления производных от friend (френд= друг, приятель; фрэндуха= подруга, фрэндовый= 1. имеющий отношение к другу; 2. дружеский, приятельский в: СРЖ 2000) преимущественно используются для обозначения именно дружеских отношений.

Синтагматический аспект слов-репрезентантов концепта ДРУЖБА позволяет представить прототипический образ дружбы в сознании рядового носителя языка, поскольку именно в узуальной сочетаемости воплощается нормативный идеал отношений. В когнитивном пространстве русского народа ДРУЖБА материализуется, воплощаясь в различных гештальтах, которые можно разделить на две группы: вещные и антропоморфные. Дружба образно интерпретируется как хрупкая ценная вещь, ценность которой заключается в ее целостности (ценить, снискивать, приобретать, сохранять дружбу; дружба расклеилась), подчиненное существо (водить дружбу), вещество (хлеб дружбы, вино дружбы), пламенная сфера (дружба горячая, теплая, светлая; дружба согревает), веревка/цепь (узы дружбы; завязывать, разрывать дружбу, короткая дружба), часть строения (фундамент дружбы, основываться на дружбе), крепость (дружба монолитная, незыблемая; укреплять, разрушать, подрывать дружбу), упорядоченный строй, армия (расстроить дружбу), блюститель порядка (дружба обязывает, вознаграждает; дружба принципиальная, идейная, неподкупная), простодушный эмоциональный человек (дружба простая, нехитрая, живая; угрожать, изменить дружбе). Образ дружбы в обыденном сознании амбивалентен: приведенные гештальты образуют пары, в которых первый символизируется как форма, второй несет содержание – например вещь и вещество, крепость и армия. Мы считаем, что двоякая интерпретация дружбы эксплицирует глубоко укорененный в структуре концепта дуализм исследуемого феномена: в визуальном образе человеческое подсознание овеществляет различие двух сторон дружбы – отношения и чувства – как форму и содержание.

Анализ узуальной сочетаемости, афористики, паремии, ассоциативных реакций слов-репрезентантов концепта (друг, дружить, дружба) позволяет нам сделать вывод о том, что в прототипической зоне исследуемого концепта происходит ассимиляция выделенных нами семантических сфер одной главной – сферой «дружеские отношения», поскольку обыденное сознание отражает стереотипы, установки и этические нормы, обусловливающие невозможность реализации некоторых потенций, присущих историческому и современному состоянию концепта (например, развитие значений сферы «другость»). Концептуальное пространство дружбы структурируется значимой для обыденного мышления оппозицией истинная – ложная дружба (Жить в дружбе можно, когда она не ложна. Пословица), которая характерна и для общеевропейского концептуального пространства (ср. постулирование в западноевропейской афористике разрыва между идеалом дружбы и реальными дружескими связями: О, друзья мои! Нет на свете друзей! Аристотель), но именно в русском языковом сознании обладает широкой лексической разработанностью (дружба истинная, настоящая, надежная – дружба ложная, фальшивая, ненастоящая, поддельная, ненадежная и т.д.), формируясь по принципу стабильные/ нестабильные связи (дружба постоянная, неизменная; Дружба должна быть прочною штукою, способною пережить все перемены температуры и все толчки той ухабистой дороги, по которой совершают свое жизненное путешествие дельные и порядочные люди. Писарев).

В когнитивной базе русского народа концепт ДРУЖБА лежит в области идеально-нормативных предписаний, что выражается преимущественно (около 60 % проанализированных сочетаний) в оценочной сочетаемости слов функционально-семантической триады друг – дружить – дружба. Истинная дружба представляет собой нормативный идеал отношения, осознающийся рядовым носителем русского языка как безусловная ценность (Ни музы, ни труды, ни радости досуга, ничто не заменит единственного друга. Пушкин), а также как источник положительных эмоций (ср.: ассоциации радость, счастье, мир, хорошее слово, тепло, хорошо, отраженные в: РАС 1994, кн. 1, 3, 5), что подтверждается психологическими исследованиями. Все вышесказанное обусловливает доминирование в обыденном сознании тезиса о необходимости дружбы (Человек без друзей – что дерево без корней. Пословица). Такой взгляд на дружеские связи полностью согласуется с общеевропейской концептуальной картиной мира, в которой согласно афористике Никто не пожелает себе жизни без друзей, даже если бы он имел все остальные блага (Аристотель), поскольку дружба выполняет важнейшую социальную функцию, обеспечивая индивиду чувство безопасности и комфорта: Мы не столько нуждаемся в помощи наших друзей, сколько в уверенности, что эту помощь мы от них получим (Эпикур).

Русское языковое сознание приравнивает истинную дружбу к кровному родству или ставит выше его: Нет такого дружка, как родная матушка; Хороший друг лучше ста родственников (Пословицы). Ценность конкретных дружеских отношений в народной пословичной культуре, в отличие от элитарной афористической, ассоциируется с их носителем, которому приписываются положительно окрашенные свойства, выраженные эпитетами верный, хороший, милый и т.д. Положительную или отрицательную оценку пословичный образ дружбы получает при функционировании в тексте, соотносимом с конкретной ситуацией: Дружба дружбе рознь – иную хоть брось; С другом дружись, а как недруга берегись. Исходя из данного тезиса, мы выдвигаем гипотезу, что концепт ДРУЖБА, изначально не будучи оценочным, в своем развитии «дрейфовал» по направлению к этическому пространству национальной когнитивной базы. Прототипические дружеские связи подчиняются законам правды, а их неотъемлемая характеристика в обыденном сознании – постоянство – обусловлена неизменностью этической позиции его субъектов. Истинная дружба в русском языковом сознании подразумевает искренность (Где нет полной откровенности, полной доверенности, где скрывается хотя малость какая-нибудь, там нет и не может быть дружбы. Белинский) в выражении участниками отношений своей этической установки с верифицирующей и прескриптивной целями: установить ее соответствие законам правды; воздействовать на партнера, дабы укрепить его в следовании правде: Искренность в отношениях, правда в обращении – вот дружба. Суворов. Прототипическая дружба функциональна: это союз, заключенный для совместных действий по преодолению житейских невзгод: Двое несчастных, находящихся в дружбе, подобны двум слабым деревцам, которые, одно на другое опершись, легче могут противиться бурям (Прутков).

Прототипическая зона русского концепта ДРУЖБА несет в себе следующие смыслы – это процесс установления и поддержания отношений очень близких (дружба тесная; дружба близкая; друзья короткие) с обязательным личным контактом и вербальным общением (Я уже не жду от редакторов интимной дружбы, ежедневных встреч, полночных задушевных разговоров. Довлатов), складывающихся либо в детстве (друг детства, друг школьный, ассоциации парта, одноклассник), либо в любом другом возрасте, но при условии, что один индивид вместе с другим какой-то период времени находится в ситуации, грозящей ему моральным или физическим вредом (Не успела княжна взглянуть на лицо Наташи, как она поняла, что это был ее искренний товарищ по горю и потому ее друг. Л.Толстой). Именно здесь ярко прослеживается расхождение между русской и общеевропейской моделями дружбы. По данным европейской афористики, базой возникновения дружеских отношений являются: а) общие интересы: Дружба основывается на сходстве характеров и интересов в общем совместном деле (Гегель); б) сходство убеждений, вкусов, мнений: Дружба – это единодушие относительно прекрасного и справедливого (Платон), т.е. внутренние особенности индивидов, а не внешние обстоятельства их встречи, хотя согласно психологическим исследованиям реальная дружба основывается на общности внешних факторов: социальной и территориальной близости субъектов, длительности контактов (Обозов 1990, с. 127).

Однажды установившись, дружеские отношения остаются неизменными в течение длительного времени (дружить всю жизнь; друг вечный; друг до гробовой доски), несмотря ни на какие повороты индивидуальной судьбы партнеров. В противном случае истинная дружба переходит в разряд ложной, считаясь не выдержавшей ключевого для ее русской модели испытания правдой (О такой дружбе, которая не выдерживает прикосновения голой правды, не стоит и жалеть. Писарев), временем (Не узнавай друга в три дня, узнай в три года. Пословица), материальным благополучием/неблагополучием (Нужда сдружила, приволье раздружило; Скатерть со стола – и дружба сплыла. Пословицы), счастливыми/несчастливыми жизненными обстоятельствами (На языке легка и ласка и услуга; но в нужде лишь узнать прямого можно друга. Крылов; Друга в верности без беды не узнаешь. Пословица).

Концепт ДРУЖБА в русском языке предполагает активную позицию по отношению к состоянию друга: оказание добровольной нерегламентируемой помощи, когда она необходима для защиты здоровья, жизни, чести, достоинства друга, пусть даже ценой собственной жизни (Сам погибай, а товарища выручай. Суворов; Больше той любви не бывает, как друг за друга умирает. Пословица), что совершенно не характерно для европейской концептуальной модели дружбы (отсутствие подобных афоризмов). Добровольность демонстрируется в принципиальном размежевании деловых и дружеских отношений, их эквиполентности (Дружба дружбой, а служба службой; Ближний счет – дальняя дружба. Пословицы; Дружба не услуга, за нее не благодарят. Державин). Прототипическая дружба получает символическое овеществление: обрастает чувствами, «привязывающими» субъектов дружбы друг к другу (беспокоиться о друге; скучать по другу; гордиться дружбой; верить в друга); взаимными одолжениями и помощью, выступающими в той же роли (обратиться к другу; заступиться за друга; поручиться за друга; сочувствовать другу), контактами, которые устанавливает уже не один человек, а вновь сложившаяся сущность – дружеская пара (рассказывать о друге; познакомить кого-либо с другом; познакомить с кем-либо друга).

Семантика прототипической зоны концепта ДРУЖБА предопределена характеристиками и интенциями носителей отношений, которыми могут выступать любые хорошие люди независимо от возраста, пола, социального положения (Добрый конь не без седока, а честный человек не без друга. Пословица), что полностью согласуется с общеевропейской моделью дружбы: Дружба может соединять лишь достойных людей. Цицерон). Завязывание отношений между коллективом и человеком маркируется связанной сочетаемостью (друг семьи), поскольку данные две категории субъектов дружбы рассматриваются обыденным сознанием как разнопорядковые сущности. Прототипическими субъектами дружбы с точки зрения рядового носителя языка считаются мужчины, приблизительно равные по социальным, интеллектуальным, эмоциональным характеристикам (Ни раба, ни повелителя дружбе не надо. Дружба любит равенство. Гончаров), а прототипическая дружба – однополая и парная (дружба мужская, братская, дружба сверстников). Ни животные, ни неодушевленные предметы и явления, которые на данном этапе развития концепта ДРУЖБА стабильно выступают в качестве субъектов дружбы, не являются прототипическими для изучаемого концепта, в обыденном сознании носителей русского языка он остается чисто человеческим.

Соглашаясь с доказанной Л.О.Чернейко необходимостью рассматривать абстрактное имя концепта не только в обыденном, но и художественном сознании, поскольку оно «вскрывает либо новые свойства, признаки объекта, проявляющиеся только под пристальным взглядом художника, либо дает новые проекции уже известных» (Чернейко 1997, с. 310), в качестве примера, демонстрирующего нежесткость структуры концептуального пространства, вариации его в зависимости от индивидуального видения мира, мы взяли творчество писателя 19-го века С.Т.Аксакова.

Интерпретация изучаемого концепта индивидуальным художественным сознанием С.Т.Аксакова характеризуется дополнительной акцентировкой некоторых периферийных слоев концепта. В его индивидуальной концептосфере концепт ДРУЖБА занимает подчиненное положение по отношению к концептам РОДСТВО и ЛЮБОВЬ. В анализируемых произведениях образуется смысловая триада РОДСТВО – ЛЮБОВЬ – ДРУЖБА, вершиной которой является РОДСТВО, которое ассимилирует первые два понятия и прочно с ними соединяется: Благодарю тебя, Софья Николаевна, за твои родственную любовь и дружбу. Кажется, мы с тобой друг друга не разлюбим (Аксаков 1966, т. 1, с. 526, далее цитаты по данному изданию). На релевантность концепта ДРУЖБА в сознании С.Т.Аксакова и окказиональность его интерпретации дружбы указывает более высокий ранг анализируемого концепта по сравнению с концептом ПРАВДА»: Но дружба заставила меня покривить душой, я отдал роль генерала Александру Панаеву (Т. 2, с. 129). В сознании Аксакова, в отличие от обыденного, полностью отсутствует отрицательная оценка друзей, что доказывается, в частности, несовместимостью понятий «разбойник» и «друг» (И сих разбойников – о, стыд превыше сил, – во многих я домах друзьями находил (Т. 4, с. 229)). Также нехарактерны для современного рядового носителя языка наблюдаемые в его произведениях противопоставление дружбы и товарищества: Более всего приводили меня в отчаяние товарищи: старшие возрастом не обращали на меня внимания, а мальчики одних лет со мною по большей части были нестерпимые шалуны и озорники; с остальными я имел так мало сходного (Т. 2, с. 22) и отрицание априорного равенства друзей: Все его встретили как близкого родного, покровителя и друга (Т. 2, с. 74.).

Проделанный анализ семантического пространства исследуемого концепта позволяет сделать следующие выводы. ДРУЖБА выступает как один из базовых социальных концептов, структурирующих человеческое сообщество по принципу «свои» – «чужие», и входит в ту зону национальной концептосферы, где сконцентрированы этические воззрения русского народа. ДРУЖБА предстает как концепт идеологический, в котором прескриптивная составляющая превалирует над остальными, формируя в обыденном сознании стереотип дружеских отношений как естественных и обязательных для человеческого общества, представляющих собой норму отношений между людьми. Тем самым задается сугубо положительная коннотация фразеолексическим единицам, вербализующим данный концепт. Эволюция концепта ДРУЖБА предопределяется его глубинной прасемантикой. Экстралингвистические (социальные, идеологические) факторы, действующие на концепт в процессе развития, актуализируют заложенные в этимологии слов-репрезентантов концепта потенциальные смыслы, расширяя его границы, углубляя семантику, но принципиально не меняя содержания. Таким образом, концепт ДРУЖБА предстает как синергетическая структура. Его смысловая организация представлена шестью непрерывно, параллельно, но неравномерно развивающимися семантическими сферами: «другость», «родство», «товарищество», «действие на благо кого-чего-либо», «дружеские отношения», «любовные отношения».

В национальной концептосфере концепт ДРУЖБА занимает подчиненное положение по отношению к концепту ПРАВДА, но рассматривается рядовыми носителями языка как превалирующий над формальными, установленными человеком предписаниями. Соответствие / несоответствие «жизни по правде» предопределяет структурирующее концепт противопоставление нормативного идеала дружбы и реальных дружеских связей. Данная оппозиция порождает проблему верификации дружбы, ключевую для русского концепта, которая разрешается через ситуацию испытания дружбы. Взаимодействие концепта ДРУЖБА со смежными – РОДСТВО, ЛЮБОВЬ, ТОВАРИЩЕСТВО, ПРИЯТЕЛЬСТВО – носит динамический характер. Названные концепты представляют собой разные, но генетически родственные образования, что доказывается тождественностью их семантической структуры, которая обусловлена общей концептуальной метафорой дерева, лежащей в их основе. Современный этап функционирования концепта ДРУЖБА характеризуется, с одной стороны, сдвигом его семантики из горизонтальной плоскости (отношения широкого охвата, но небольшой глубины) в вертикальную (большая глубина связей, духовное родство их участников). С другой стороны, наблюдается экспансия концепта (на основе доминирующего компонента «действие во благо») в новые области концептуального пространства: от выражения межличностных отношений к обозначению неличностных отношений, символизируемых как дружеские. Ментальное пространство русского концепта ДРУЖБА структурировано по принципу ядра (в котором находится область, репрезентируемая лексемой друг) и периферии. Оно представляет собой содержательное единство, однако интерпретации анализируемого концепта в сознании представителей различных областей русского культурного социума варьируются.

Литература

Альберони Ф. Дружба и любовь. М., 1987.

Арапова О.А. Концепт дружбы в произведении С.Т.Аксакова «Детские годы Багрова-внука» // Актуальные проблемы современного языкознания. Уфа, 1998.

Арапова О.А. С.Т.Аксаков о дружбе // Исследования по семантике: Межвуз. науч. сб. / Отв. ред. Р.М.Гайсина. Вып. 21. Уфа, 2001.

Арапова О.А. Функционирование слова друг в речи рядовых носителей русского языка (на материале пословиц) // Коммуникативно-функциональное описание языка: Сб. науч. ст. Уфа, 2002.

Арапова О.А. Предыстория концепта «дружба» по данным этимологии // Проблемы филологии: Сб. науч. работ аспирантов, соискателей и молодых ученых. Вып. 2. Уфа, 2003.

Арапова О.А. Динамика значений слова друг по данным словарей и текстов // Коммуникативно-функциональное описание языка: Сб. науч. ст. Ч. 1. Уфа, 2003.

Арапова О.А. Концепт «дружба»: системный и функционально-когнитивный анализ. Автореф. дис. … канд. филол. наук. Уфа, 2004.

Арапова О.А. Этическая трактовка дружбы (на материале этической и философской афористики) // Исследования по семантике: Межвуз. науч. сб. / Отв. ред. Р.М.Гайсина. Вып. 22. Уфа, 2004.

Бердяев Н.А. Я и мир объектов // Бердяев Н.А. Философия свободного духа. М., 1994.

Бодалев А.А. Личность и общение. М., 1983.

Бубер М. Я и Ты // Бубер М. Два образа веры. М., 1995.

Вежбицкая А. Семантические универсалии и описание языков. М., 1999.

Вежбицкая А. Понимание культур через посредство ключевых слов. М., 2001.

Колесов В.В. Древняя Русь: Наследие в слове. Мир человека. СПб, 2000.

Кон И.С. Дружба. М., 1989.

Лукашкова О.Ю. Концепт «дружба» в русском языке // Культура общения и ее формирование. Воронеж, 2001. Вып. 8.

Макшанова Н., Захаренкова М. Пословицы с концептом «дружба» в русском и немецком языках как отражение народного менталитета // Свое и Чужое в европейской культурной традиции: Литература. Язык. Музыка. Н.Новгород, 2000.

Обозов Н.Н. Психология межличностных отношений. Киев, 1990.

Печенюк А.Н. Концепт «дружба» в поэтическом тексте Б.А.Ахмадулиной // Речь. Речевая деятельность. Текст. Таганрог, 2000.

Садчикова Л.В. Семантическое поле дружбы в лирике А.С.Пушкина на фоне общеупотребительных слов // Речевое мышление и текст. Воронеж, 1993.

Степанов Ю.С. Константы: Словарь русской культуры. М., 1997.

Трубачев О.Н. История славянских терминов родства. М.,1959.

Хорошкевич А.Л. «Дружба» и «ссора» в бытовом общении русского и иностранного купечества 16-17 вв. // Россия и мировая цивилизация. К 70-летию чл.-кор. РАН А.Н.Сахарова. М., 2000.

Чернейко Л.О. Лингво-философский анализ абстрактного имени. М., 1997.

Шмелев А.Д. Русская языковая модель мира. Материалы к словарю.– М., 2002.

Список источников

Аксаков С.Т. Собр. соч. в 5-ти тт. М., 1966.

БАС1: Словарь современного русского литературного языка: В 17 тт. М.-Л., 1954. Т.3.

ИЭС: Черных П.Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка: В 2-х тт. М., 1994. Т.1.

НОСС: Новый объяснительный словарь синонимов русского языка. М., 2000. Вып.2.

РАС: Караулов Ю.Н., Сорокин Ю.А., Тарасов Е.Ф., Уфимцева Н.В., Черкасова Р.А. Русский ассоциативный словарь. М., 1994. Кн. 1, 3, 5.

СД: Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 тт. М., 1978. Т.1.

СДРЯ: Срезневский И.И. Словарь древнерусского языка. М., 1989. Т.1.

СРЖ: Толковый словарь современного русского жаргона. М., 2000.

СРЯ 18-го в.: Словарь русского языка 18-го в. СПб., 1992. Вып.7.

О.Н. Кондратьева (Кемерово)

ДУША, СЕРДЦЕ, УМ

Настоящая работа посвящена изучению фрагментов концептосферы внутреннего мира человека, в частности, ее центральных компонентов – концептов душа, сердце и ум – в национальной картине мира древнерусского периода.

Материалом исследования послужили летописи, являющиеся одним из центральных жанров древнерусской литературы. Русские летописи включают в себя образцы всех жанров древнерусской письменности и частично – жанров фольклора. Соединение разных жанров, широчайший охват событий позволяет назвать летописи своеобразным зеркалом, в котором отражены практически все сферы жизни человека. Для исследования были выбраны наиболее значимые в культурном и языковом отношении летописи, охватывающие период XI-XV вв. – Лаврентьевская (Л.л.), Ипатьевская (И.л.), Новгородская первая (Н.л.), Софийская первая (С.л.) летописи и Московский летописный свод (М.л.с.).

Методом сплошной выборки было выявлено 3028 конструкций с лексемами душа, сердце, ум и их производными.

Была поставлена цель – на основе исследования сочетаемостных свойств лексем, репрезентирующих концепты душа, сердце и ум, выделить признаки, образующие структуры соответствующих концептов.

Методологическая основа исследования сложилась под воздействием работ ведущих зарубежных и отечественных когнитологов и лингвокультурологов – А.Вежбицкой, Дж. Лакоффа и М. Джонсона, В.В. Воробьева, С.Г. Воркачева, Е.С. Кубряковой, Ю.С. Степанова, И.А. Стернина, В.Н. Телия, А.П. Чудинова, в том числе и занимающихся изучением внутреннего мира человека – Н.Д. Арутюновой, М.К. Голованивской, М.В. Пименовой, Е.В. Урысон, А.Д. Шмелева и др.

Понятие концепт, как и многие сложные научные феномены, не имеет однозначного толкования в науке о языке на современном этапе ее развития. Дискуссионными остаются многие вопросы, связанные с теорией концептов. Предпринятый анализ различных дефиниций и подходов к термину концепт в современной научной литературе позволяет сформулировать его следующие признаки: 1) концепт является идеальным объектом; 2) областью локализации концепта является сознание человека; 3) концепт не существует изолированно, он находится в тесной взаимосвязи с другими концептами; 4) концепт обладает национально-культурной спецификой; 5) концепт объективируется языковыми средствами; 6) концепт обладает достаточно сложной структурой; 7) тип концепта и методика его описания во многом зависят от явления, соположенного ему в мире.

В соответствии со сказанным, наиболее удачным представляется определение С.Г. Воркачева, которое и будет использоваться в работе в качестве рабочего: концепт – это «единица коллективного знания/сознания (отправляющая к высшим духовным ценностям), имеющая языковое выражение и отмеченная этнокультурной спецификой» (Воркачев 2001: 70).

Анализ концептов внутреннего мира человека проводился в два этапа – предварительный и собственно исследовательский. Предварительный этап включает в себя: 1) выявление языковых репрезентантов исследуемых концептов. В частности, это лексемы душа, сердце, ум и их производные (например, для концепта сердце – тяжкосердие, легкосердие, каменосердие и др.); 2) рассмотрение этимологии ключевого слова; 3) анализ лексического значения соответствующих лексем в словарях древнерусского языка.

Собственно исследовательский этап, отраженный в диссертации, представляет собой: 1) анализ сочетаемости, базовый для проводимого исследования; 2) выявление концептуальных метафор (способов метафорической концептуализации) изучаемых объектов. Выявленные концептуальные метафоры отождествляются с признаками концепта, формирующими его структуру (Стернин 2001: 62–63); 3) количественный подсчет для выявления основных и факультативных концептуальных признаков, а также для сопоставления особенностей изучаемых концептов; 4) фиксация в таблицах признаков, свойственных концептам внутреннего мира. При этом указывается процентное отношение соответствующих признаков от общего количества языкового материала; 5) установление признаковой структуры изучаемых концептов; 6) поэтапное сопоставление признаков трех изучаемых концептов, на основе которого делается вывод о специфике их концептуальной структуры и сравнительной значимости концептов.

Использование указанных приемов дает возможность максимально полно эксплицировать признаковую структуру изучаемых концептов, установить их роль в жизни человека Древней Руси.

Процесс концептуализации внутреннего мира происходит на базе знаний и представлений о человеке как живом существе. Ипостаси «внутреннего человека» (душа, сердце и ум) концептуализируются при помощи витальных и физиологических характеристик, признаков внешности и характера, а также ментальных, эмоциональных и социальных признаков.

К витальным признакам относятся ‘жизнь’: моужьство и оум в немь жив#ше (Л.л.), ‘смерть’: не кающимс# погубит дшю свою и с тhломъ (И.л.), ‘здоровье’: здравымъ ходаще и цhлымъ умомъ (Н.л.), ‘болезнь’: вижь скорбь сердца моего и язву душа моея (С.л.), ‘возраст’: а оумъ молодъ не дошелъ (Л.л.).

В структуру исследуемых концептов включаются физиологические признаки, центральными из которых являются ‘голос’: и стонуще сердци ихъ и смhжающи очи свои (М.л.с.), ‘движение’ и ‘покой’: покои богъ душю его въ царьствии небеснhмь (Н.л.).

Одну из наиболее структурированных групп образуют эмоциональные признаки внутреннего человека, включающие в свой состав ‘веселье’: и весел# с# срдце мое. и възвеселис# оумъ мои (И.л.), ‘печаль’: въскую печална еси душе моя (Л.л.), ‘горесть’: от горести д(у)ша языкъ связается (С.л.), ‘скорбь’: вельми бо прискорбна есть душа моя (М.л.с.), ‘боязнь’: не uбоитсь срдце мое. аще встанеть на м#$% брань (Л.л.). Разнообразие эмоциональных признаков внутреннего человека находится в непосредственной взаимосвязи со степенью эмоциональности носителей языка.

Ментальные признаки «внутреннего человека» представлены ‘мышлением’: мысли срдца моего таино воздыхаше (Л.л.), ‘мудростью’: оума моудростью ход#ща по заповhдемь Бжимъ (И.л.),‘просвещением’: дша просвhщающа вhрным людемъ (И.л.).

Среди всех признаков, входящих в структуру концептов внутреннего мира, наиболее показательными являются социальные признаки, включающие ‘власть’: …умъ владетель чювьствиемъ ч(е)л(о)в(е)ческым (С.л.), ‘подчинение’: вс#ка дша властемь повинуетьс# (Л.л.), ‘богатство/ бедность’: и то же ^& скоудости нашего нищетооумья (И.л.). Особую группу среди социальных признаков образуют признаки интерперсональные, характери-зующие межличностные отношения «внутреннего человека» с другими «внутренними людьми»: много борешис# срдцмь. и одолhвши дше срдцю моему (Л.л.), с самим человеком: вскую печалуеши душе вскую смущаеши м# (Л.л.) и Богом как вершиной иерархии, который судит «внутреннего человека»: и виждь, г(о)с(под)и, и суди: се готова д(у)ше моя предъ тобою, г(о)с(под)и! (С.л.).

С рассмотренным выше типом интерперсональных признаков (в частности, отношениями «внутренний человек» – Бог) связана парадигма религиозных признаков. Существование социума в средневековый период во многом определялось христианской идеологией, существующие в сознании понятия преломлялись через христианские догмы и при этом непременно приобретали оценочные характеристики.

Существование «внутреннего человека» также определялось основными христианскими постулатами. «Внутренний человек» греховен, он живет с осознанием своей несовершенной природы: дши своеи wставление грhхов прос# (И.л.). «Внутренний человек», согласно православной этике, должен обладать целым комплексом характеристик, в частности, целомудрием: цhломудрии умъ дръжаше (С.л.), непорочностью: но ты самъ д(у)шю непорочну б(о)г(о)ве принесе (С.л.), «нескверностью»: uноша дша чсты нескверьни (Л.л.), святостью: святая душа его возиде на небеса (Н.л.). Широкая представленность социальных признаков отражает национальные особенности менталитета носителей языка. Для русской культуры во все времена была характерна соборность и ориентация на социум.

Каждый из компонентов внутреннего мира человека концептуализируется как неподконтрольное телу существо, живущее своей собственной жизнью, воздействующее на других внутренних существ и даже на самого человека. Проведенный анализ показал, в наибольшей степени признаками «внутреннего человека» обладает душа.

Выделяются также растительные признаки концептов внутреннего мира человека. Названные признаки могут быть представлены посредством морфологических характеристик растения, таких, например, как ‘корни’ и ‘плоды’: како ти не оурвалося сердце от корени (С.л); сердце миру умный плодъ подаваетъ (С.л.), а также признаками ‘места произрастания растений’, такими, в частности, как ‘сад’ и ‘нива’: говоръ водh вhтромъ бываеть, …ум въ с(е)рдцh садъ вкореняеть (С.л.); да умягчить господь нивы душевныа сердецъ ваших (М.л.с.).

В древнерусских текстах ‘нива’ души и сердца подвергается действиям, которые характерны для обычного поля. В описании процесса приобщения человека к истинному вероучению, в познании книжности, присутствуют все этапы земледельческих работ: пахота, удобрение, посев, жатва: wтець бо сего Володимеръ (землю) взора и оум#чи рекше крещеньемь просвhтивъ. сь же насhя книжными словесы сердца вhрных людии. а мы пожинаемъ оученье прииемлюще книжное (Л.л.). Хорошо знакомый человеку процесс земледелия, особое отношение к земле как главной ценности, от которой во многом зависит существование человека, обусловило перенос данных характеристик на компоненты внутреннего мира.

При концептуализации внутреннего мира человека в рамках биоморфной системы используются концептуальные метафоры, основанные на когнитивных моделях «человек – внутренний человек» и «растение – внутренний человек». Когнитивная модель «животное – внутренний человек» в летописном материале не представлена, антропоморфные и растительные признаки формируют структуру всех концептов. Преобладание атропоморфных признаков у концептов внутреннего мира человека над растительными, их детальная структурированность объясняется общей антропоцентрической направленностью процесса познания.

Язык также отражает существовавшие некогда среди носителей языка представления об анатомическом строении человека. Душа, сердце и ум описываются как локализованные в реально существующих пространствах внутри тела.

Душа мыслится как локализованная в теле человека: не могу ся лишити брата своего, донеле же ми и душа в тhлh» (М.л.с.), в крови: изиде душа его со кровью во адъ (И.л.). Уже в древности было замечено, что обильное кровотечение приводит к смерти, кровь воспринималась как квинтэссенция жизненной силы человека, именно этим обусловлены представления о нахождении души в крови. Другим местом обитания души является грудная клетка: там, где сосредоточен воздух, находится и душа. Об этом свидетельствует и обозначение легких в древнерусском языке, которые именовались душьникъ (от дышать, душа).

Косвенным свидетельством нахождения души в сердце является этимология данной лексемы – «то, что внутри» > «вместилище души» (Черных II: 156). Это предположение подтверждает и то обстоятельство, что достаточно часто в летописях сердце связывается с дыханием, а дыхание и душа, как уже было отмечено, взаимосвязаны:??? въздыхающе из глубины сердца (М.л.с.). Можно предположить, что душа скрыта в самой глубине сердца и при волнении обнаруживает свое присутствие в прорывающихся наружу вздохах.

Сердце может мыслиться как находящееся не в левой стороне груди, а в середине человеческого тела, что явствует и из этимологии данной лексемы: сьрдь, середина (*serd), сердце «получило имя по своему местоположению в теле» (Шанский 1997: 286) и из летописных контекстов:… …рогатиною ударить за лопатку или противу сердца по груди и промежи крылъ, и разболhвся… (М.л.с.).

Ум в летописях предстает как помещенный внутри человека без указания на конкретную область локализации: мужьство и оумъ в нем жив#$%ше (И.л.), возникает концептуальная метафора: ‘человек – дом’, ‘ум – жилец’, обитающий в этом ‘доме’.

Душа, сердце и ум занимают свое определенное место во внутреннем мире, и эта позиция воспринимается как норма, от которой в отдельных случаях возможны некоторые отклонения. В летописях отражено несколько направлений, по которым осуществляться движение компонентов внутреннего мира человека – это движение по вертикальной оси, по горизонтали и по кругу.

Движение по вертикали, вверх, оценивается преимущественно отрицательно, как проявление гордыни и высокомерия (для концептов сердце и ум): писание глаголеть весь оузносяся сердцем нечистъ предъ Богомъ (И.л.), движение по горизонтали – нейтрально, хотя в некоторых случаях может быть проявлением человеческой неискренности: тhм же усты чтуть м#, а сердце ваше далече отстоить от мене (Н.л.), а круговое движение в большинстве случаев – положительно, так как связано обращением человека к Богу, к истинным ценностям: глаголеть бо к намъ пророкомъ: обратитеся ко мне всhмъ сердцемь вашимъ (Н.л.). Таким образом, всякое перемещение в пространстве является отмеченным в религиозно-нравственном отношении, «понятия нравственной ценности и локального расположения выступают слитно: нравственным понятиям присущ локальный признак, пространственным – нравственный» (Лотман 2000: 298).

«‘Поверхность’ также выступает как признак концептов внутреннего мира человека». В грамматическом отношении признак поверхности представлен сочетанием имени концепта с предлогами на и съ. Названный признак свойственен всем трем рассматриваемым концептам, специфика обнаруживается лишь в объектах, локализованных на ‘поверхности’. Для ума его внешняя ‘поверхность’ связана либо непосредственно с процессом мышления: Володимер же положи на срдци своемъ. рекъ пожду и еще мало (Л.л), либо с нахождением на ней мыслей, что обусловлено основной функцией ума – участием в интеллектуальной деятельности человека. На душе локализованы человеческие грехи: и дшю покрыеть множьство грhховъ (И.л.). На ‘поверхности’ сердца происходит мыслительная деятельность человека, пишутся законы нравственной жизни, а также может располагаться бремя «нелюбья»: смиловался и нелюбье съ сердца сложилъ (М.л.с.).

В отличие от русского языка, где появление содержимого на ‘поверхности’ души, сердца или ума объясняется его подъемом из глубины на поверхность (М. Михеев, А.Д. Шмелев), в древнерусский период идеальные объекты на ‘поверхность’ возлагает Бог (мысли), другие человек добровольно принимает на свою душу (клятва), либо его поведение определяет их появление (неправедное поведение отягощает душу человека грехами). Человек может освободить ‘поверхность’ души и сердца (снять с души обязательства или сложить «нелюбье» с сердца).

Как признак концептов внутреннего мира человека выступает также «Вместимость».В грамматическом отношении концепт вместилища представлен предлогами въ и изъ. Имена концептов внутреннего мира человека сочетаются с названными предлогами и, соответственно, предстают как вместилища.

К динамическим ситуациям, связанным с пересечением границы внутреннего пространства души, сердца и ума относятся ‘каузация нахождения во внутреннем пространстве’ (каузатором является Бог, ангел, Дьявол и, крайне редко, человек): wже ти Бъ вложилъ таку мысль въ срдце (И.л.); ‘самостоятельное проникновение во внутреннее пространство’ (субъекты – эмоции, Дьявол, человек): посемже вниде страхъ божии во сердце его (И.л.), ‘вобрание во внутреннее пространство’: князь же Игорь приимъ во сердцh съвhтъ их (И.л.); ‘удаление из глубины внутреннего пространства’.

К статическим ситуациям относятся: ‘отсутствие некоторого компонента во внутреннем пространстве’: и бьяшетс# единhмъ топоромъ не имhя страха в души своеи (Л.л.); ‘хранение в пространстве’ (объекты – эмоции, мысли, правда / неправда): бh бо имh до него любовь велику. во срдцh своемь (И.л.); ‘действие во внутреннем пространстве’ (речь, мышление и др.): глаголаше бо въ души своеи окааныи: «Что створю?» (С.л.).

Рассмотренный материал позволяет говорить о том, что для сознания средневекового человека, было важно, каким именно образом происходило ‘заполнение’ и ‘опустошение’ идеальных пространств внутреннего мира. При этом сам человек был достаточно пассивен в процессе формирования содержимого сердца, души и ума. В большинстве случаев наполнение идеальных пространств вообще не зависит от самого человека. Вероятно, это связано с русской пассивностью, покорностью, о которых с давних пор говорят русские и западные мыслители, а с относительно недавних пор – и лингвисты.

В целом же пространственные отношения активно используются для моделирования внутреннего мира человека. Пространственные метафоры отличаются четкой организованностью, они существуют в виде оппозиций, основными из которых являются ‘внешнее–внутреннее’ и ‘верх–низ’. Пространственная характеристика фрагментов внутреннего мира зачастую связана с религиозно-нравственными понятиями и имеет ярко выраженный оценочный характер. Главенствующей является когнитивная модель вместилища, имеющая практически универсальный характер – тело человека – вместилище души, сердца и ума, которые, в свою очередь, предстают как вместилища мыслей, эмоций, чувств.

Исследование летописного материала показало, что душа, сердце и ум обладают практически всем набором признаков, позволяющих определить их как особые идеальные ‘органы’ «наивной анатомии»; они мыслятся как вместилища, имеют достаточно четкую локализацию в теле человека, выполняют определенные функции в жизнедеятельности человека. Все сказанное позволяет утверждать, что душе, сердце и уму может быть сопоставлен «метафорический концепт ОРГАН, в своем исходном конкретном значении – обособленная часть тела человека (а также, возможно, и других живых существ), предназначенная для выполнения определенных функций, т.е. способная производить определенные действия, выдавать адекватные реакции...» (Падучева 2000: 244–245).

Физические признаки концептов душа, ум и сердце. Внутренний мир человека «моделируется по образцу внешнего, материального мира, основным источником психологической лексики является лексика «физическая», используемая во вторичных, метафорических смыслах (Арутюнова 1999: 387). ‘Органы’ «наивной анатомии», несмотря на свою идеальную природу, обладают рядом признаков, характеризующих их как вполне материальные объекты физического мира, им присущи такие признаки, как твердость / мягкость: аще вы Бъ оум#кчить срдце. и слезы своя испустите $% w грhсhх своихъ (Л.л.), легкость / тяжесть: и& бы братьи его т#$%жько срдце. Игореви и Стославоу волости бо даеть снви а братьи не надhли ничимъ же (И.л.); чистота / загрязненность: и по семъ нача каятися ко отцемъ своимъ духовнымъ со многымъ смирениемъ, очищая душу свою (М.л.с.), они могут сохранять целостность и распадаться на части: како ли не разсhдhся сердце отъ многия туги (Н.л.).

Функции души, сердца и ума. Идея важности функционального аспекта в характеристике объектов внутреннего мира человека высказывалась в лингвистической литературе неоднократно (Г.Н. Берестнев, Е.С. Кубрякова, М.В. Пименова, Е.В.Урысон, А.Д. Шмелев). Как отмечает Н.Д. Арутюнова, «лишь очень постепенно компоненты психики получили самостоятельное, отдельное от физических органов существование» (Арутюнова 1999: 9). Применительно к древнерусскому периоду как раз можно говорить о тесной связи большинства психических функций с определенными органами.

Душа являлась органом жизни человека, участвовала в его эмоциональной, ментальной и речевой деятельности, с ее помощью строились отношения между человеком и другими людьми, а также между человеком и Богом, поскольку душа (наряду с сердцем) выступает в качестве органа, регулирующего нравственно-религиозную жизнь личности.

Сердце также выполняло достаточно широкий круг функций, связанных со всеми областями существования человека: мышление, память, интуиция, внутренняя речь, переживание эмоций, желания, нравственный контролер, индикатор истинности, общение с Богом и единение с другими людьми, а также являлось залогом физического существования человека.

Ум был связан не только с ментальной сферой, но и отвечал за внутреннюю речь, участвовал в эмоциональных реакциях, способствовал объединению индивидов, контролировал деятельность других органов, в частности сердца.

Для древнерусского периода характерна полифункциональность основных органов внутреннего мира. Большинство процессов – мышление, переживание эмоций, речь, сохранение информации – происходит во внутреннем пространстве, что еще более сближает данные концепты именно с органами. Как в реальных анатомических органах локализованы жизненно важные процессы – в сердце происходит процесс кровообращения, в печени вырабатывается желчь, в желудке происходит пищеварение и т.д., – так и в идеальных органах локализованы процессы, необходимые для полноценной духовной жизни – зарождаются эмоции, обдумываются события, произносятся внутренние монологи.

Главное отличие фрагментов внутреннего мира в древнерусском и современном русском языках состоит в способе его организации. Современная «… русская языковая модель человека определяется противопоставлением идеального и материального, а также интеллектуального и эмоционального. Первое противопоставление отражается в языке как противопоставление духа и плоти, второе – как противопоставление сердца (груди) и крови, с одной стороны, и головы и мозга (мозгов) с другой» (Шмелев 1997: 537). В древнерусской же модели человека отсутствует столь четкое противопоставление органов интеллектуальной и эмоциональной сфер. Каждый из идеальных ‘органов’ принимает участие и в интеллектуальной, и в эмоциональной деятельности человека.

Таким образом, все три изучаемых концепта обладают сложной концептуальной структурой. Структуру концепта душа образует 57 признаков, концепта сердце – 51, ума – 32. Очевидно, что сложность, расчлененность структуры соответствующего концепта является показателем большей его значимости в сознании носителей языка в конкретный исторический период, на определенном этапе развития общества и мышления. Таким образом, можно утверждать, что концепты внутреннего мира человека – душа, сердце и ум – представляют особую значимость для древнерусской культуры, обладают своей особой спецификой.

Концептуальная структура души, сердца и ума организована сегментным образом; она включает три сегмента, равнозначных по степени абстракции, каждый из которых образуется иерархически организованными признаками. В сегментной структуре концептов внутреннего мира человека распределение признаков происходит крайне неравномерно, для каждого концепта характерно преобладание определенного сегмента. У концепта душа основным является сегмент биоморфных признаков (54,91%), сегмент наивно-анатомический составляет 27,46%, и пространственный сегмент – только 17,63%. У концепта сердце наибольшим является наивно-анатомический сегмент (44,33%), пространствен-ный составляет 36,92%, и биоморфный – 18,75%. У концепта ум три сегмента являются практически равновеликими, с незначительным преимуществом наивно-анатомического сегмента (34,27%) над биоморфным (32,93%) и пространственным (32,8%).

Концепт душа представлен в сознании человека русского средневековья в первую очередь как «внутренний человек», а концепты сердце и ум – как особые идеальные ‘органы’, отвечающие за духовную жизнь человека. Прототипическое значение «внутренний человек» реализуется через витальные, физиологические, метальные, эмоциональные, социальные, признаки, а также признаки внешности и характера, имеющие свои конкретные разновидности. Прототипическое значение «органа наивной анатомии» реализуется в признаках параметрических, физических, а также в признаках локализации и вместимости и соответствующих функциях.

При концептуализации внутреннего мира человека Древней Руси действовал принцип аналогии. Душа, сердце и ум, представляют собой объекты «невидимого мира», и потому отображение их свойств возможно лишь путем выявления сходства по ряду параметров с некоторыми вполне материальными объектами. Все объекты, с которыми сопоставляются при концептуализации душа, ум и сердце человека, являются базой для их познания, для выявления наиболее значимых свойств этих недоступных для непосредственного восприятия констант внутреннего мира человека. За счет этого происходит объективация в языке концептов, которые иным способом не могут быть выражены. Результатом данного процесса является, таким образом, расширение смыслового аппарата древнерусского языка.

Известно, что источником концептуализации являются области, актуальные для общества определенного времени. Для средневекового периода в качестве таковых выступает человек, его материальные органы, природный мир (растения), пространство, окружающее человека, базовые виды деятельности (земледелие).

В отличие от современного русского языка, где центральную роль в системе внутреннего мира человека играет душа, для древнерусской культуры подобную функцию выполняло сердце, что определяется, во-первых, наибольшей частотностью употребления имени данного концепта по сравнению с остальными, многообразием языковых воплощений, а также наиболее широким спектром функций, которые оно, в представлении средневекового человека, выполняло в его жизни.

Литература

Кондратьева О.Н. Внутреннее пространство как признак идеальных концептов (по данным русских летописей) // Социокультурная герменевтика: проблемы и перспективы: Сб науч. ст. междунар. конф. Кемерово: Графика, 2002. С. 137–138.

Кондратьева О.Н. Основные направления в области концептуальных исследований // Филологический сборник. Кемерово: Графика, 2002. Вып. 2. С. 83–88.

Кондратьева О.Н. Вертикальная ось ‘верх-низ’ в характеристике концептов внутреннего мира человека (на материале русских летописей) // Sprache. Kultur. Mensch. Etnie. Landau: Verlag Empirische P?dagogik, 2002. S. 90–96.

Кондратьева О.Н. Некоторые особенности концептуализации эмоциональной системы человека Древней Руси (сквозь призму концепта душа) // Вестник Кемер. гос. ун-та (Филология). 2002. Вып. 4(12). C. 84–89.

Кондратьева О.Н. Движение по вертикали, горизонтали и по кругу в характеристике концепта сердце // Сборник трудов молодых ученых, посв. 60-летию Кемеровской области. Кемерово: Полиграф, 2002. Т.1. С. 221–224.

Кондратьева О.Н. ‘Перемещение в пространстве’ как признак концепта душа // Язык – миф – этнокультура. – Кемерово: Графика, 2003. С. 152–156.

Кондратьева О.Н. Душа, ум и сердце человека Древней Руси в свете «наивной анатомии» (материалы к спецкурсу) // Проблемы лингвистического образования. Екатеринбург: Изд-во АМБ, 2003. Ч. I. С. 158–167.

Кондратьева О.Н. Признаки локализации концепта ум в литературе Древней Руси // Молодые ученые – Кузбассу. Кемерово: Полиграф, 2003. С. 51–53.

Кондратьева О.Н. Концептуальная метафора ‘душа-дом’ и способы ее реализации древнерусских текстах // Материалы междунар. науч. конф. студентов, аспирантов и молодых ученых «Ломоносов». Москва: Студенческий союз МГУ, 2003. Вып. 10. Ч.II. С. 240–241.

Кондратьева О.Н. Душа в системе внутреннего мира человека Древней Руси // Образ человека в картине мира. Новосибирск: Новосибирское книжное издательство, 2003. С. 230–235.

Кондратьева О.Н. ‘Вместимость’ как признак концепта «сердце» // Словарь, грамматика, текст в свете антропоцентрической лингвистики. Иркутск: ИГУ, 2003. Вып. 2. С. 51–57.

Кондратьева О.Н. Типовые ситуации со значением совместности в древнерусском языке (на материале конструкций, описывающих внутренний мир человека) // Человек и его язык (К 75-летию проф. В.П. Недялкова). Кемерово: Графика, 2003. С. 72–77.

Кондратьева О.Н. Роль конфессионально-религиозных факторов в концептуализации внутреннего мира человека // Региональная политика: исторический опыт и критерии оценки эффективности: Материалы междунар. конф. Кемерово: Кузбасс, 2003. Вып. 2. С. 249–253.

Кондратьева О.Н. Вегетативные метафоры в характеристике внутреннего мира человека (древнерусский период) // Грамматические категории и единицы: синтагматический аспект: Материалы междунар. конф. Владимир: ВГПУ, 2003. С.103–105.

Кондратьева О.Н. Земледельческая метафора в концептуализации внутреннего мира человека Древней Руси // Mentalit?t und Mentales. Landau: Verlag Empirische P?dagogik, 2003. S. 118–122.

Кондратьева О.Н. Некоторые особенности концептуализации перцептивной системы человека Древней Руси (сквозь призму концептов внутреннего мира человека) // Язык. История. Культура: Сб. науч. тр. Кемерово: Графика. 2003. С. 123–129.

Кондратьева О.Н. Динамический аспект в характеристике концепта «сердце» // Linguistica juvenis: Сб. науч. тр. молодых ученых. Екатеринбург: УрГПУ, 2003. С. 88–96.

Кондратьева О.Н. Восприятие и описание мира в категориях пространства // Пространство и время в восприятии человека: историко-психологический аспект: Материалы междунар науч. конф. СПб.: Нестор, 2003. С. 299–304.

Кондратьева О.Н. Концепты внутреннего мира человека в русских летописях (на примере концептов душа, сердце, ум). Автореф. дис. … канд филол. наук. Екатеринбург, 2004. 24 с.

Пименова М.В., Кондратьева О.Н. Странствия русской души // Культурное пространство путешествий: Материалы науч. форума. СПб.: Центр изучения культуры, 2003. – С. 179–181.

Пименова М.В., Кондратьева О.Н. Концептуальная метафора «душа-странница» в диахроническом аспекте // Язык. Этнос. Картина мира: Сб. науч. тр. Кемерово: Графика. 2003. С. 73–77.

И.В. Палашевская (Волгоград)

ЗАКОН

Цель данной работы заключается в сопоставительном межъязыковом моделировании культурного концепта "закон" в обыденном и правовом сознании на материале английского и русского языков.

Совокупность концептов культуры реализует концептуальную картину мира, которая представляет собой глобальный инвариантный образ мира, лежащий в основе мировидения носителей той или иной культуры. В зависимости от сложности социокультурной стратификации общества таких инвариантных образов мира может быть сколько угодно, но при всем их разнообразии в пределах одной культуры, всегда существует единый инвариант. Правовая картина мира является одним из профессиональных образов мира. Формирование правовой картины мира, социально и когнитивно адекватной его реальностям, способно служить ориентировочной основой для эффективной деятельности человека в этом мире.

Характерной чертой правовой картины является ее многоуровневая, иерархическая структура, элементарной составляющей которой является единичное нормативное положение, т.е. норма, предписание. Совокупности нормативных положений в их целостности и системности образуют объективное право того или иного государства.

Системность выражается в нормативных обобщениях по-разному. Особенностью правовой системы Англии является открытость методов решения юридически значимых проблем. В соответствии с этим правовая система этой страны является нормативно-судебной, где на первое место выступает субъективное право, защищаемое судом. Правовая система России выражена в абстрактно формулируемых нормах – обобщениях высокого уровня, которые представляют собой структурно-сложное, логически замкнутое построение и систематизируются в правовых кодексах. В силу этого наиболее существенные отличия правового представления концепта "закон" в английской и русской лингвокультурах состоят в характере аргументации: в английском юридическом дискурсе ведутся ссылки на конкретные судебные прецеденты, в русском – на кодифицированные нормы.

Концепт "закон" является ключевым концептом правовой картины мира. Особенности смыслового содержания этого концепта в английской или русской культурах отражают специфику действующих в них правовых систем. Лингвистически это выражается в безэквивалентной лексике, лакунах, смысловых различиях слов, воспринимаемых как эквивалентные в разных языках, национально-культурных особенностях внутренней формы слов, своеобразных коннотациях и т.п. Например, безэквивалентными лексемами в английском правовом словаре по сравнению с русским являются "ratio desidendi", "obiter dictum", выражающие концепцию судебного прецедента, до недавнего времени неизвестные романо-германским правовым системам понятия trust (траст), tenure (вид реального права, имеющего своим объектом недвижимость), joint tenancy (совместная собственность – понятие, не имеющее ничего общего с параллельным явлением в континентальных правовых системах). В советском праве таковыми являются принцип социалистической законности, принцип революционной целесообразности, комитет народного контроля, товарищеский суд и т.п. Примером "белых пятен на семантической карте языка" или лакун может служить тот факт, что в английском языке, например, кроме слова lawyer (юрист, адвокат), есть еще несколько обозначений разновидностей адвокатской профессии: attorney (уполномоченный, поверенный), barrister (адвокат, имеющий право выступать в высших судах), solicitor (стряпчий, который имеет право выступать в низших судах), counsellor (советник), advocate (адвокат высшего ранга).

Концепт "закон" является культурной константой (Ю.С.Степанов), постоянно присутствующим, относительно устойчивым ментальным образованием. Идеальные смыслы концепта "закон" опредмечиваются словом "закон", декодируются в его определениях, представленных в выведенных (на основе словарных дефиниций и данных антропологии и этнографии) формулах лингвокультурной информации, согласно которым релевантными признаками концепта "закон" в русской и английской лингвокультурах выступают: 1) согласие, 2) писаная норма поведения, санкционированная государственной властью, 3) неписаная, но строго соблюдаемая норма поведения, продолжающая вековые традиции, 4) запрет, 5) обязывание (вменение в обязанность), 6) дозволение, 7) источник права. Отличия наивно-языкового представления концепта "закон" в английском языковом сознании заключаются в понимании закона как гаранта свободы, в русском языковом сознании – как предела, ограничителя свободы.

Наличие в смысловом потенциале концепта "закон" таких признаков, как запрет, право и обязывание, позволяет говорить о понимании закона как руководящего начала, нормы поведения и принадлежности данного концепта как к правовому, так и к наивно-языковому сознанию представителей русской и английской культур. В праве данные признаки конкретизируются деонтическими операторами в диспозиции норм, содержащихся в правовых документах; в наивно-языковом сознании они выражаются в абстрактных морально-утилитарных нормах, отраженных в паремиологических единицах, значениях слов, юмористических текстах, выражающих социально-типичные позиции и оценки, свойственные деонтическому кодексу рассматриваемых культур.

Таким образом, наиболее распространенным конвенциональным значением рассматриваемого концепта в современном английском и русском языке является представление о законе как обязательном для всех правиле, поддерживающимся авторитетом государства либо обычаями и традициями. Выделенное значение и составляет понятийную сторону рассматриваемого концепта. Представление о законе как норме поведения позволяет провести параллель с иными формами социокультурного регулирования (табу – ритуал – миф – обычай – религиозные нормы – этические и утилитарные нормы) с различным уровнем жесткости императивных и запретительных установок, а также свободных пространств социальной жизни, где человеку предоставляется право совершать действия и выражать суждения по собственному усмотрению.

В языке генетическая связь закона с различными формами социокультурного регулирования доказывается на основе компонентного анализа лексем, в своих значениях сохранивших компоненты, отсылающие к кодифицированным обычаям, обрядово-ритуальным формам культуры (например, custom, duty, court – в английском языке; суд, судьба – в русском). В таких лексемах прослеживаются общие признаки правового и наивно-языкового понимания концепта "закон" представителями рассматриваемых культур.

Концепт "закон" включает многочисленные оценки, составляющие моральные и утилитарные нормы, что позволяет говорить о взаимосвязи правового и деонтического кодексов рассматриваемых культур. Деонтический и правовой кодексы ориентируются на ценностно-консолидирующее пространство рассматриваемых культур, в котором выделяются две части – общечеловеческая и национально-специфическая, последняя реализует социально-типичные позиции и оценки, свойственные данной культуре. Общечеловеческая часть ценностной картины мира занимает гораздо менее объемна. Поскольку стандарты и ценности имеют особый характер в разных культурах, то невозможно сформулировать универсальный кодекс для человечества в целом. Возможно лишь говорить о таксономии культурных ценностей, о функциональных взаимосвязях и параллелях характерных культурных черт и процессов, что ведет к созданию определенных культурных типов или ареалов.

Паремии в силу своей композиционной структуры и стилистического оформления являются символическими единствами языковой формы и выражаемого в ней морально-утилитарного содержания. Моральные и утилитарные нормы, выраженные в паремиологических единицах, внутри одной и той же культуры, как и в разных культурах, могут совпадать и диаметрально различаться по своим оценкам того или иного поведения. Культурные доминанты языка носят относительный характер и устанавливаются при сравнении культур по признаку количества ценностно-маркированных суждений. Отсутствие или незначительное число паремий на определенную тему свидетельствует о неактуальности этой темы для ценностной картины мира данного народа.

В результате семантических трансформаций конкретных норм поведения, содержащихся в универсальных высказываниях, возможно выделение следующих нормативных комплексов или аксиом поведения, предложенных В.И. Карасиком (2002), с изменениями, продиктованными материалом исследования:

1) аксиомы взаимодействия: нельзя причинять зла, следует творить добро (Злой с лукавым водились и оба в яму провалились; They that sow the wind shall reap the whirlwind); нельзя быть неблагодарным (When you drink from the steam, remember the spring; Дареному коню в зубы не смотрят); следует помогать друг другу (Two heads are better than one;. Одна голова хорошо, а две – лучше); следует быть смелым, идти на определенный риск (A bold heart is half the battle; Отвага мед пьет и кандалы трет);

2) аксиомы жизнеобеспечения: следует трудиться (No song, no supper; Под лежачий камень вода не течет); следует быть терпеливым (Patient men win the day; Терпение и труд все перетрут); нельзя терять время (A stitch in time saves nine); следует надеяться на лучшее, быть оптимистом (Cloudy mornings turn to clear afternoons; Не все ненастье – будет и ясно солнышко); следует обуздывать свои страсти и быть аскетом (Greedy eaters dig their graves with their teeth; Хлеба с душу, денег с нужу, платья с ношу);

3) аксиомы общения: не следует много говорить (Words have wings and cannot be recalled; Слово не воробей – вылетит не воротишь); следует уметь прощать людям ошибки (Those who live in glass houses should not throw stones; В чужом глазу сучок видим, а в своем и бревна не замечаем); следует быть честным (He that will cheat at play, will cheat you anyway); не следует быть (чрезмерно) любопытным (He who peeps through a hole, may see what will vex him; Любопытной Варваре не базаре нос оторвали);

4) аксиомы ответственности: следует отвечать за свои поступки (If you leap into the well, the providence is not bound to fetch you out); не следует исправлять дурной поступок другим дурным поступком (He that falls into the dirt, the longer he stays there the fouler he is); следует соблюдать законы (We live by laws, not by examples; Custom rules the law). Интересно, что в русской культуре аналогичные паремии содержат в основном контртезис (Закон, что дышло: куда повернешь, туда и вышло; Суди не по закону, а по совести; Закон что паутина – шмель увязнет, муха проскочит), подтверждающий тот факт, что "Самые плохие законы – в России, но этот недостаток компенсируется тем, что их никто не выполняет" (М.Е. Салтыков-Щедрин);

5) аксиомы управления: не следует ломать чужую волю (If the lad go to the well against his will, either the can will break or the water will spill; Как с быком не биться, а все молока от него не добиться); не следует поручать одно дело большому числу людей (Too many cookers spoiled the broth;. У семи нянек дитя без глазу); не следует подавать дурной пример подчиненным (An army of stags led by a lion would be more formidable than one of lions led by a stag; Каков поп, таков и приход);

6) аксиомы реализма: следует исходить из своих возможностей и надеяться на собственные силы (You cannot have your cake and eat it; Выше головы не прыгнешь); нельзя полагаться на первое впечатление, следует стремиться раскрыть суть вещей или людей (Still waters have deep bottoms; В тихом омуте черти водятся); следует знать о невозможности исправления укоренившихся недостатков и пороков (The fox may grow gray, but never good; Черного кобеля не отмоешь до бела; The wolf may lose his teeth, but never nature; Горбатого могила исправит); не следует пренебрегать незаметными явлениями, так как они могут иметь большое значение (The best things come in small packages; Small fish are sweet; Мал золотник, да дорог);

7) аксиомы безопасности: не следует спешить, принимая серьезное решение (Don't count your chickens before they are hatched; Don't sell the skin till you have caught the bear); следует быть предусмотрительным (Don't put all eggs in one basket); следует приспосабливаться к окружающей среде (Who keeps company with a wolf, should learn to howl; С волками жить – по- волчьи выть);

8) аксиомы благоразумия: не следует чрезмерно предаваться заботам и тревогам (You cannot prevent the birds of sadness from flying over your head, but you can prevent them from nesting in your hair; Завей горе веревочкой; следует довольствоваться тем, что имеешь (A bird in the hand is worth two in the bush; Лучше синица в руках, чем журавль в небе).

Особую группу в паремиологическом фонде русского языка составляют судебные паремии. Такого рода единицы наиболее ярко иллюстрируют соотношение моральных и правовых норм, т.е. соотношения обыденного и правового сознания, например, Всякая вина виновата (у жестокого судьи); Не всякая вина виновата или Не всяко лыко в строку (у судьи, соединяющего суд с милостью, который виноватых прощает, а правых жалует); Судья что плотник, что захочет, то и вырубит. Такого рода пословицы отражают "характерную черту русской жизни, ее константу – незнание каждым отдельным гражданином основных законов государства" (Ю.С. Степанов), в силу чего судья рассматривается как носитель "сакрального знания", от воли которого зависит судьба подсудимого.

Наличие подобных пословиц объясняется тем, что большинство такого рода единиц служило основанием для письменных законов (статутов) или входили в их состав. В качестве примера может выступать паремия Десятая вина виновата, которая отражает древний способ наказания, согласно которому, если вина падает на все общество, то по жребию осуждается каждый десятый. Данный обычай (децимация) существовал еще в римской культуре. В ряде паремий такой способ расправы получает отрицательную коннотацию: Лучше десять виновных простить, чем одного невиновного наказать; Лучше одного гражданина сохранить, чем умертвить тысячу врагов; Лучше десять винных освободить, нежели одного невинного к смерти приговорить.

В результате сопоставления паремиологических единиц английского и русского языков можно утверждать, что сходство между ними наблюдается в фундаментальных ценностях как морального, так и утилитарного порядка. Различия касаются плана выражения, распределения и комбинаторики норм, степени их актуальности для данных культур. Так, например, контраст между своим и чужим в английской культуре более резок, чем в русской. Характерными нормами английского общества являются невмешательство в чужую жизнь, терпимость по отношению к другим, вследствие чего в английском языке гораздо больше паремий, порицающих любопытство, навязывание своей воли другим. Для русской культуры понятие частного пространства менее актуально, что выражается в незначительном количестве паремий, фиксирующих соответствующие аксиомы, либо наличии контрарных высказываний. Актуальные для английской культуры ценности получают широкое выражение в деонтическом кодексе языка и конкретизируются правом, попадая в зону интенсивного правового регулирования, где существует детальное правовое опосредование поведения всех участников общественных отношений. Закон предоставляет гарантии соблюдения данной нормы, тем самым сохраняя права на частное пространство, свободу действий в нем. Само понимание закона как гаранта свободы в английской культуре и предела в русской определяет отношение к нему, что выражается в английской паремиологии в положительных коннотациях, в русской – в отрицательных.

Корпус паремиологических единиц в языке относительно стабилен. Этого, однако, нельзя сказать о пейоративных словниках, состав которых постоянно пополняется в результате возникновения новых лексем и развития пейоративных значений у уже существующих.

Классификация человеческих недостатков, отраженных в значении пейоративов, может быть построена в основном на оппозиции "социально опасный – неопасный". Анализ таких групп, как общие этические пейоративы (слова, обозначающие поведение, которое ниже всяких моральных норм), общие утилитарные пейоративы (слова, обозначающие несоответствие усредненному типу человека в обществе или в определенной группе общества), частные объективные (слова, обозначающие объективные пороки людей – глупость, лень, чревоугодие, вожделение и т.д.) и частные субъективные пейоративы (слова, обозначающие людей иного круга, расовые, национальные и прочие групповые ярлыки) позволяет заключить, что четкой границы между этими группами провести нельзя в силу многозначности пейоративных единиц. Например, слова эгоист, нахал, лицемер, трус, составляющие группу общих этических пейоративов, могут занимать обе стороны оппозиции в зависимости от контекстуального окружения.

Пейоративная лексика, таким образом, принципиально не может быть обозначением тех явлений, которые квалифицируются с позиций права. Для юриста важен состав преступления и обстоятельства, при которых оно совершено, в то время как для неспециалиста, носителя обыденного или наивного языкового сознания, важно оценить преступление с эмоциональных позиций (жестокое, подлое, коварное и т.д.). Юридические термины, относящиеся к видам преступлений и преступникам, являются своего рода застывшими формулами ценностно-значимой информации, лишенными эмотивности, образности, свойственных пейоративам. Пейоративы являются подвижными смысловыми образованиями; в зависимости от контекста, они каждый раз рождают новый образ, причем логическое значение этого образа неопределенно.

В пределах одной культуры знак оценки того или иного явления, поступка, качества в правовом и деонтическом кодексах совпадает, что обусловлено накопленным социальным опытом. Право опирается на ценностную картину мира, присущую данной культуре, вбирая в себя раз и навсегда определенный, условленный смысл того или иного явления, заключая его в конкретные формулировки, которые становятся знаками, отсылающими нас к уже накопленному, т.е. прошлому опыту. Такие единицы, как пейоративы, в силу своей подвижности и благодаря эмоциональным коннотациям стремятся расширить уже существующие значения. Как только ценностно нагруженная лексическая единица попадает из пейоративного словника в правовой, она теряет свою абстрактность и в ряде случаев меняет свой оценочный знак. Так, например, этнические инвективы, столь распространенные в английском языке, с позиции права представляют собой вербальные оскорбления по расовым признакам. Употребление этих инвектив противоречит актуальному в настоящее время концепту политической корректности и преследуется законом (Crime and disorder Act 1998, sect. 33: Racially aggravated offences). Причем понятие "вербальное оскорбление" приравнивается к понятию насилие (harassment) и в данном случае определяется следующим образом: "causing a person alarm or distress".

Особую группу пейоративов составляют профессиональные ярлыки представителей закона, в основном полицейских или служащих милиции, с которыми наиболее часто соприкасаются представители рассматриваемых культур. Данная пейоративная группа в русском языке является более обширной и стабильной, что исторически обусловлено негативным отношением к закону и соответственно к власти.

Оценочные характеристики рассматриваемого концепта представлены также в юмористических высказываниях или шутках. Высокая степень наглядности достигается тем, что в структуре шутки выделяются два содержательных плана, две логики развития мысли. Между данными содержательными планами должно быть неустранимое противоречие. Осознание этого противоречия предполагает смеховую реакцию адресата. Такая реакция возможна только в том случае, если природа этого противоречия связана с актуальными для говорящих вещами, при этом несообразность является достаточно малозначимой. Формула юмористического высказывания может быть представлена в следующем виде: Суждение С1 – Ценностное утверждение Ц1 – Возможная стандартная реакция на это утверждение СтР – Контекстное рассогласование этого утверждения с действительностью КР – Ценностное утверждение Ц2 – Подразумеваемый вывод в суждении С2 – Нестандартная реакция на исходное ценностное утверждение – НСтР – Смеховая реакция. Юмор есть форма мягкой критики. Ценностное утверждение Ц1 подвергается юмористической критике. Если в суждении С1 постулируется смелость того или иного человека, контекст же свидетельствует об обратном, то подразумеваемый вывод в суждении С2 является неожиданным разрешением этого противоречия и вызывает разрядку в виде смеха. Следовательно, для определения ключа к шутке необходимо определить, какое ценностное суждение в этой шутке опровергается и какими дискурсивными приемами это достигается. Например: "How can I ever thank you?", gushed a woman to Clarence Darrow, after he had solved her legal troubles. "My dear woman", Darrow replied, "ever since the Phoenicians invented money, there has been only one answer to that question". В приведенном тексте мы сталкиваемся с эффектом обманутого ожидания и перефразированием. Фраза "Как я могу Вас отблагодарить?" предполагает стандартную реакцию (СтР) благородного человека в виде отказа от благодарности. По сути дела, клиент должен был задать иной вопрос: сколько стоит эта юридическая услуга? Адвокат оказался в затруднительном положении: он не мог ответить прямо о стоимости своего гонорара (это бы нарушило этикетные конвенции), но и не хотел лишаться заработка. Поэтому он прибегает к неожиданному витиеватому ответу, содержание которого предельно просто: благодарность клиента должна быть выражена в деньгах.

Репрезентируемые шутками ситуации рассчитаны на однозначное понимание. Функция шуток, как юмористических единиц, состоит в нейтрализации социальных противоречий и векторов враждебности по отношению, в данном случае, к закону и его представителям.

В результате компаративного анализа рассматриваемых единиц в английской и русской культурах было выявлено, что особенностью многих русских шуток, относящихся к представителям закона, является отсутствие в них контекстуального рассогласования ценностного утверждения с действительностью, они констатируют поведение, признаваемое нормальным, отражающее реальное положение дел. Например:

Ночью в гостиничном номере двое соседей не дают уснуть третьему: рассказывают политические анекдоты.

- Здесь все прослушивается!

Они смеются и продолжают. Тогда он выходит и просит дежурного через пять минут принести в номер три чашки кофе. Возвращается, наклоняется к пепельнице и говорит:

- Товарищ майор! Три кофе в номер, пожалуйста! Дежурная вносит кофе. Потрясенные рассказчики ложатся спать. Наутро шутник просыпается в одиночестве. Спрашивает у дежурной, где его соседи. Та отвечает:

- Ночью гебисты приезжали, забрали их!

- А почему меня не забрали?

- Да майор сказал: "Уж больно мне его шутка с пепельницей понравилась!"

В приведенном примере ценностное утверждение о несоблюдении закона (о свободе слова, частной жизни) самими представителями закона не опровергается, а наоборот, подтверждается дальнейшим развитием событий.

Образы в шутке представлены в виде имплицитно данных формул, т.е. небуквальных смыслов, интуитивно выводимых из всего содержания шутки. Такие формулы непосредственно связаны с нарушением деонтического кодекса, представленного в моральных и утилитарных нормах того или иного общества, находящих самое разнообразное языковое выражение, начиная от рассмотренных паремиологических единиц, пейоративов и инвективных высказываний до религиозных заповедей и правовых законов.

Необходимо заметить, что статичный точечный образ героев шуток представляет собой лишь частный случай развернутых динамических образов. Это связано с тем, что за текстом стоит меняющийся, динамичный мир событий, ситуаций, идей, чувств, побуждений, ценностей, существующий вне и до текста. В тексте отображаются лишь качества, взятые в своей статике, проявляющиеся в застывших моментах. Однако рассмотрение такого рода текстов представляется важным в силу того, что представленная в них характеристика представителей закона является не личностным смыслом, а культурным стереотипом и определяет отношение носителей данной лингвокультуры к выделенному образу.

Семантическое моделирование концепта "закон" осуществляется посредством концептуальной схемы, отражающей предельно обобщенные модели огромного количества различных норм права и морали. Выступая в таком качестве, рассматриваемый концепт является логически сконструированным, концептуальная основа слова на данном уровне лингвистической абстракции сводится к вербальному определению, в силу чего его образность практически стирается. Эта концептуальная схема может быть формализована в следующем виде:

S A Q R, где S – правовой субъект (определенный правом субъект в определенных правом обстоятельствах); A – правовое поведение (определенное правом поведение); Q – правовая модальность (определенное правом отношение между правовым субъектом и правовым поведением); R – возможная реакция в виде санкции в случае нарушения нормы права.

Первый структурный элемент представляет понятие, конституированное совокупностью двух групп признаков – (а) характеризующих собственно правового субъекта (понятие – правовой субъект безотносительно к ситуации) и (б) характеризующих собственно правовую ситуацию (понятие – правовая ситуация безотносительно к правовому субъекту). Указанные группы признаков, рассматриваемые совместно, определяют единое понятие – правовой субъект-в-ситуации.

Второй структурный элемент – поступок, значимый с позиции права – представляет понятие, конституированное признаками, характеризующими поведение. Последнее определяется различными способами – признаками собственно поведения, признаками результата поведения и т.п.

Третий структурный элемент – деонтическая квалификация поступка – представляет понятие, конституированное признаками, характеризующими отношение между субъектом и поведением. Такое отношение определяется установленным типом правовой модальности и придает предписанию соответствующий модальный характер.

Четвертый элемент – возможная реакция – санкция в случае нарушения нормы права – предполагает нарушение вышеуказанных элементов и, следовательно, формирование новой нормы, направленной на предотвращение нарушения исходной нормы.

Представленная схема правовой нормы поведения имеет универсальный характер. Однако и при столь общем характере концептуальная схема правовой нормы оказывается эффективным теоретическим средством анализа текстуального представления правых норм (метода реконструкции элементов правовых норм из соответствующих текстуальных представлений).

Минимально необходимой языковой единицей, способной представить содержание правовой нормы, выступает предложение. Соответственно концептуальная схема правовой нормы не может оказаться синтаксически более простой, чем форма предложения. Вместе с тем нетрудно показать, что произвольное множество простых предложений, конституирующих правовую норму, можно преобразовать в единственное сложное, нисколько не теряя в содержании соответствующей правовой нормы. Последнее означает достаточность формы предложения для адекватного представления всякой правовой нормы.

Классическая логико-синтаксическая схема правовой нормы представляет собой следующую последовательность: "Если..., то..., в противном случае...". В данной синтаксической последовательности содержится, прежде всего, указание на условие (гипотеза), при котором норма подлежит применению, затем изложение самого правила поведения (диспозиция), наконец, указание на последствия невыполнения этого правила (санкция). Синтаксическая схема правовой нормы не обязательно выражена условным предложением и не обязательно сконцентрирована в пределах одного предложения, однако статья закона всегда поддается трансформации в условное схематическое предложение.

При заполнении концептуальной схемы правовой нормы возможны определенные деформации ее строения, выражающиеся в сложных для восприятия синтаксических конструкциях, неоднозначности используемых терминологических единиц, что приводит к своего рода "засекречиванию" элементов концептуальной схемы нормы и ее затрудненному восприятию носителями наивно-языкового сознания. Разницу между разговорным и юридическим языками иллюстрирует следующий пример, ставший своеобразным фольклором. Фраза "I give you this orange" ("я даю тебе этот апельсин") юридически может быть оформлена следующим образом:

"I hereby give, grant and convey to you all my interest, right, title and claim of and in this orange, together with all its rind, skin, juice and pulp, and all right and advantage therein with full power to bite, cut, suck, or otherwise eat or consume the said orange, or give away or dispose of to any third party the said orange, with or without its rind, skin, juice and pulp, subject to any amendments subsequently introduced or drawn up to this agreement" (Настоящим я даю, дарю и передаю вам в соответствии с моими интересами, правом, статусом и требованием этот апельсин вместе с кожурой, цедрой, соком и мякотью и со всеми правами на кусание, резание, сосание или иное употребление указанного апельсина, или избавление от него, или передачи указанного апельсина в распоряжение третьей стороне, с кожурой, цедрой, соком и мякотью или без кожуры, цедры, сока и мякоти, в соответствии со всеми поправками, прилагаемыми впоследствии к настоящему соглашению).

Сложность синтаксического строения как российских, так и английских правовых текстов объясняется ориентацией на: (1) однозначность выражаемого в них смысла; (2) эксплицитность элементов концептуальной схемы правовой нормы; (3) языковую компрессию; (4) традицию.

(1) На лексическом уровне принцип однозначности достигается за счет применимой только к правовой действительности условной дефиниции ключевых слов (терминов), выражающих элементы концептуальной схемы правовой нормы. Условность дефиниции выражается в разграничении, расширении, сужении общепринятых лексических значений слов, используемых в юридическом дискурсе. Однако синтаксически сложная дефиниция является потенциальным источником смысловой неопределенности правовых предложений. Очевидно, что структура предложений должна быть такой, чтобы отношение определяющего к определяемому являлось явным и однозначным, т.е. определяющее должно занимать максимально близкую позицию к определяемому. Однако на практике в предложениях из английских правовых текстов определяющее часто занимает относительно свободную позицию, что позволяет логически относить его к нескольким элементам. Неясность такого рода вызвана смысловой близостью к определяющему нескольких элементов предложения, подлежащих определению. Так, например, использование пассивного залога может затруднить соблюдения принципа однозначности высказывания, поскольку его употребление делает неясным то, на кого падает обязательство подачи заявки – на лицо, передающее права на что-либо, или лицо, которому эти права передаются: Notice of the sale or disposal of a licensed printing press shall be given to the Registrar within fourteen days.

(2) Эксплицитность концептуальной схемы правовой нормы достигается за счет языковых маркеров ее элементов. Так как само правило поведения формулируется непосредственно в диспозиции правовой нормы, то эксплицитность именно этого элемента является наиболее значимой. В английских правовых текстах такие деонтические операторы, как must, it shall be the duty of, shall, в русских – обязан, должен маркируют обязывающие нормы поведения; правоустановительные нормы в русских текстах выражаются такими предикатами, как вправе, имеет право, может, английские правовые нормы – is entitled to be, do not have to, have an implied authority, in one's discretion, may. Запрещающие нормы в русских правовых текстах маркируются такими глаголами, как запрещается, не вправе, не может, не допускается, а английских – must not, shall not, it shall not be lawful. Эксплицитность в английских правовых текстах проявляется в тенденции употребления маркеров гипотезы: вместо if употребляется in the event that, where – in any case where, in relation to, in the context of – as to и т.п., а также употреблении слов, выполняющих уточняющую функцию (гипонимов при наличии гиперонима, синонимов-дублетов, прилагательных, не несущих дополнительной семантической нагрузки), что приводит к перегруженности правовых предложений длинными последовательностями слов.

(3) Обратной тенденцией эксплицитности является компрессия, целью которой на уровне синтаксиса является преобразование множества простых предложений, конституирующих правовую норму, в единственное сложное, что ведет к сложной казуистике правовых предложений (нескольких гипотез), сложности восприятия заключаемого в них смысла для носителей наивно языкового сознания. Например, " Суд, прокурор, а также следователь с согласия прокурора в соответствии со статьей 90 УК РФ вправе прекратить дело в отношении несовершеннолетнего (1), впервые совершившего преступление небольшой или средней тяжести (2), если будет признано, что его исправление может быть достигнуто путем применения принудительных мер воспитательного воздействия (3)" (Комментарий к УПК РФ, ст. 8). " If there is no parent or lawful guardian of such party residing in the Colony and capable of consenting (1) or if such party satisfies the Registrar that after diligent inquiry such party is unable to trace any such parent or guardian (2), the Registrar may give his consent in writing to the marriage, if an inquiry the marriage appears to him to be the proper (3), and such consent shall be effectual as if the parent or guardian had consented".

Компрессия иллюстрирует принцип экономии, который в частности проявляется в имплицитном выражении элементов концептуальной схемы правовой нормы. Такая тенденция свойственна правовым документам РФ. Так, например, в виде повествовательных, утвердительных, а не нормативных предложений изложено большинство норм Конституции, нормы Уголовного кодекса РФ, административных, процессуальных кодексах и других актах. Принцип экономии в меньшей мере характерен для английских правовых документов в силу соблюдения четвертого принципа их построения.

(4) Принцип ориентации на традицию, присущий английским правовым текстам, выражается в использовании большого числа латинских (типа mens rea, ab initio, certiorari) и французских (lien, plaintiff, tort) терминов и коллокаций, заимствованных в результате нормандского завоевания и утвердившихся в языке английского права в XVII веке и в настоящее время сопровождаемых церемониальными, выполняющими стилистическую функцию единицами (aforesaid, aforementioned, hereinbefore, whatsoever, it hereby declared that). В результате интерпретация законов не только носителем наивно-языкового сознания, но и специалистом становится во многих случаях проблематичной.

В силу особенностей текстуальной репрезентации норм, регулятивная функция предписаний, выражающаяся в диспозиции, характерна не только для правовых норм, но и для норм, содержащихся в самых разных текстах регламентирующего характера (народных примет, поверий, суеверий, паремий). Из проведенного анализа следует, что тексты правовых документов, паремий и примет подчинены сходным законам построения. В основе данных текстов лежит концептуальная схема нормы. Элементы концептуальной схемы нормы базируются, в свою очередь, на преконструктах, которые строятся в виде определения. Для правовых текстов эквиваленция, лежащая в основе определений, условна. Она симметрична только в праве, а за пределами правовой картины мира распадается. В силу этого правовая дефиниция всегда условна и служит для определения данного правового понятия. В тексте примет определяется целая ситуация. Эквиваленция, лежащая в основе такого определения, для современного человека также условна, однако для суеверного человека является истинной. Вместе с тем, если от такого асимметричного равенства приметы можно отказаться, не принимать его всерьез, то в отношении правовой нормы это невозможно, так как право в современном обществе является доминирующим регулятором отношений между людьми и пренебрежение или нарушение норм права влечет за собой реальные последствия, указанные в санкции той или иной правовой нормы. Текст паремии строится идентичным образом: первый уровень составляют условные определения, репрезентирующие ситуацию, второй уровень составляют предписания. Эти два уровня накладываются на концептуальную схему нормы, представляющую собой преконструкт, общий для любого типа норм поведения.

Концептуальная схема закона проецируется в тексты о законе через схему состава правонарушения, что позволяет сделать вывод о иерархическом строении схем, о возможности их объединения, достраивания до более сложной организации. Реализация концептуальной схемы наиболее наглядно демонстрируется на примере газетных и публицистических текстов информационно-оценочного жанра. Такой выбор обусловлен их социальной ориентированностью, апелляцией к обширной аудитории.

В текстах о нарушении закона норма права проецируется через схему правонарушения, которая предполагает наличие следующих элементов: субъект (S) – инициатор правонарушения; объект (O) – охраняемые законом ценности и блага, которым нанесен ущерб (например, собственность, жизнь, общественный порядок и т.п.); выраженное внешне деяние (А), квалифицируемое с позиции права; интенция правонарушителя (I), сопряженная с понятием вины (умышленность, неосторожность, небрежность, самонадеянность: не задумываясь о последствиях, ср. очертя голову, надеяться на авось да небось, кривая вывезет), мотива и цели правонарушения.

Данная последовательность элементов представляет собой обобщенную схему нарушения правовой нормы. Накладываясь на реальные события, эта схема может дополняться такими составляющими, как жертва, свидетели, спасатели, личная сфера субъектов, обстоятельства правонарушения, соотносимые с обстоятельствами, указанными в гипотезе нормы, ответственность, соотносимая с наказанием, указанным в санкции нормы.

Вместе с тем, в данной работе важно выделение относительно статичных элементов, составляющих концептуальную схему концепта "закон", а не иных когнитивных моделей репрезентации действительности, в состав которых она входит. Анализ проекции концептуальной схемы правовой нормы в тексты показывает, что элементы схемы не всегда точно проецируются в текстах. Такое несовпадение объясняется тем, что концептуальная схема отражает объективное представление о типичной ситуации и ее составляющих, сложившееся в определенной культуре, и не является схемой изложения данной ситуации в тексте. Необходимо иметь в виду, что реализованный набор составляющих типичной ситуации, как в русских, так и английских газетно-публицистических текстах, зависит от вкусов и интересов потенциального адресата, от цензуры, статуса газеты, мастерства автора, от принятой схемы жанра, а также от известных фактов, актуальности описываемых норм и т.п.

Особенностью реализации концептуальной схемы в тексте о законе или его нарушении является оценочное (E) сопровождение, которое позволяет судить об актуальности данной нормы в данной культуре, об отношении к ней с позиции морали, законности и т.п. При этом моральная оценка, сопровождающая описанное в том или ином тексте деяние, формируется в процессе его соотнесения с диспозицией соответствующей нормы права, в которой это поведение расценивается как должное, запретное или дозволенное и влекущее или не влекущее санкции.

Таким образом, на первом этапе неизбежна реализация особого рода оценки – юридической квалификации, характерной для юридического дискурса. Под юридической квалификацией понимается выраженный в суждении результат процесса установления соответствия или несоответствия признаков реального факта и факта, абстрактно очерченного нормой права. Схематично эти суждения могут быть схематично представлены следующим образом: деяние D1 соответствует (не соответствует) признакам деяния D, предусмотренного нормой N; факт F1 соответствует (не соответствует) признакам факта F, очерченного нормой N. Такого рода соотнесение является доминирующим при определении "правильного" и "неправильного" поведения, позволяет провести определенные параллели с моралью, а также осуществить компаративный анализ приемлемых и неприемлемых, дозволенных и недозволенных моделей поведения в рассматриваемых культурах.

В текстах о том или ином законе и его нарушении эксплицитно или имплицитно выраженная оценка поведения субъекта может качественно менять в пределах данного текста существующую правовую норму, превращая запрещенное с позиции права поведение в дозволенное с позиции морали и наоборот. Такое изменение не обязательно радикально, оно может предполагать различного рода модификации.

Рассмотрение проекции концептуальной схемы закона в текстах позволяет выявить не только существующие в культуре понимания приемлемого и неприемлемого, но и намечающиеся изменения, которые, в конечном счете, могут привести к создани