Электронная библиотека
Форум - Здоровый образ жизни
Саморазвитие, Поиск книг Обсуждение прочитанных книг и статей,
Консультации специалистов:
Рэйки; Космоэнергетика; Биоэнергетика; Йога; Практическая Философия и Психология; Здоровое питание; В гостях у астролога; Осознанное существование; Фэн-Шуй; Вредные привычки Эзотерика





Владимир Поляков
Страшная правда о Великой Отечественной. Партизаны без грифа «Секретно»


Вступление

Году в семидесятом прошлого века довелось мне отдыхать в Закарпатье, в затерявшемся в горах поселке Усть-Черная. Каждый вечер я играл в волейбол с местными ребятами, и на этой почве с одним из них у меня завязались дружеские отношения. Так случилось, что перед самым отъездом я прочитал мемуары С.А. Ковпака «От Путивля до Карпат» и потому вспомнил, что его знаменитый рейд закончился где-то в этих местах.

— В ваших лесах партизаны были? — думая о Ковпаке, спросил я своего нового знакомого.

— Да! Года до пятьдесят пятого.

Я обмер, пораженный тем, как мы неоднозначно трактуем одни и те же термины. Безусловно, мой новый знакомый имел в виду «бандеровцев», которые, оказывается, в его понимании и были партизанами.

Вот почему, начиная книгу о крымских партизанах, я приглашаю читателя первоначально определиться в терминах и немного углубиться в историю вопроса.

Слово «партизан» в русском языке появилось достаточно давно, еще при Петре I, но изначально в значении «сторонник». Возможно, оно пришло к нам через немецкое partisan (приверженец) [100, с. 209].

1882 год. «Партизан — (французское) Приверженец партии, сторонник, соучастник;

Начальник легкого летучего отряда, вредящего внезапными покушениями с тылу, с боков [71, с. 19].

1953 год. «Партизан — участник партизанской войны, боец партизанского отряда»[85, с. 445].

1981 год. Партизанское движение трактуется как: «Вид борьбы народных масс за свободу и независимость своей родины или социальные преобразования, которая ведется на территории, занятой противником; в этой борьбе вооруженное ядро трудящихся опирается на поддержку местного населения. В партизанском движении могут принимать участие регулярные войска, действующие в тылу врага» [114, с. 982].

Впервые о действиях партизан, в современном понимании этого слова, мы узнаем по летописям, рассказывающим о подвиге рязанца Евпатия Коловрата, который уже после падения родного города, в первые дни так называемого татаро-монгольского нашествия, во главе маленького отряда какое-то время успешно действовал в тылах захватчиков, нанося им весьма ощутимые удары.

К партизанским методам ведения боевых действий исследователи относят и борьбу против белых завоевателей североамериканских индейцев с XVII по XIX век. А также методы Riflemen — стрелков во время войны за независимость в Америке против английской армии (1774–1783), гражданскую войну в Вандее между шуанами и якобинцами (1793–1796).

С началом наполеоновских войн гениальный полководец столкнулся с «герильей» — партизанской войной, которую уже после поражения регулярной армии в 1808–1813 годах начал вести испанский народ. За оружие взялись простые крестьяне, ремесленники, которые днем подобострастно кланялись и услужливо улыбались, а ночью вырезали посты, а на горных дорогах нападали на транспорт.

Вся Европа с изумлением наблюдала бессилие великого полководца в войне с невидимками. Эта партизанская война велась обеими сторонами с самой ужасной жестокостью. По мнению историков, в герилью было втянуто, по самым скромным оценкам, более 50 000 французских войск.

Парадоксальность ситуации заключалась в том, что легитимная власть: король, церковь, буржуазия — были склонны к компромиссу с оккупационным режимом. Точно также было и в Германии, где Гете писал гимны во славу Наполеона.


Испанский опыт очень скоро был применен уже в России, но особенность его заключалась в том, что на коммуникациях противника действовали не только крестьянские отряды, но, прежде всего, кадровые кавалерийские подразделения русской армии под командованием Д.В. Давыдова, И.С. Дорохова, А.Н. Сеславина, А.С. Фигнера. Впоследствии Денис Давыдов, человек творческий — поэт, осмыслил свой боевой опыт уже с точки зрения военной теории.

Примечательно, что полугодовой опыт партизанской войны был чрезвычайно мифологизирован и опоэтизирован первоначально революционерами-анархистами П.А. Кропоткиным, М.А. Бакуниным, и уже на основе их интерпретации эти события получили озвучение в романе Л.H. Толстого «Война и мир». Лев Толстой возвышает русского партизана 1812 года до носителя стихийных сил русской земли. И.В. Сталин подхватил и развил этот миф.


Анализируя Отечественную войну 1812 года, многие историки задавались гипотетическим вопросом о том, на что была бы направлена «дубина народной войны», если бы, находясь в Кремле, Наполеон объявил об отмене крепостного права по всей территории России, контролируемой французскими войсками.

Выскажу собственное мнение, что он этого не сделал потому, что, уже имея негативный опыт Испании, предпочел «не выпускать джинна из бутылки» и иметь дело с предсказуемыми официальными институтами власти.

Венский конгресс 1814–1815 годов восстановил понятие европейского права войны, введя различия «участников войны» от «неучастников».

Война ведется между государственными армиями, между суверенными носителями jus belli, которые, рассматривая себя врагами, не подвергают друг друга дискриминации.

В этот период спектр интересов России переместился на юг, где она впервые столкнулась с крупномасштабной партизанской войной при покорении Кавказа. Это была самая затяжная война, которую когда-либо переживала Россия. В 1783 году была присоединена территория Кубани, но только в 1859 году пал последний оплот сопротивления — аул Гуниб, в котором был пленен Шамиль.

Война, в которой приходится воевать не с регулярной армией, а с народом; война, в ходе которой женщины заряжают ружья, а мальчишки стреляют, это уже не война, а бедствие.

В течение целого века Россия тратила на покорение Кавказа огромные деньги, подрывая свою и без того не процветавшую экономику. Кровь лилась рекой — а результаты?

Вот что писал Николаю I командующий русскими войсками на Кавказе генерал-фельдмаршал Паскевич-Эриванский: «Уже более 50 лет как они (горцы) имеют дело с нами. Одна мысль лишиться дикой вольности и быть под властью русского коменданта приводит их в отчаяние; нет сомнения, что мелкие владельцы скорее могут покорены быть видами личных выгод; но положение вольных племен, ни от какой власти не зависимых, представляет более трудностей» [95, с. 54].

При такой решимости народов Кавказа сражаться за свою независимость война не могла иметь чисто военного решения. Война прекратилась только тогда, когда в 1858 году началось массовое переселение в Турцию. В те годы Кавказ покинуло 354 537 человек [95, с. 218].

За годы войны навсегда прекратили существование многие народы Кавказа, которые были принесены на алтарь победы в качестве бессмысленной жертвы.


Тема покорения Кавказа красной нитью проходит через всю историю России. Историю, которая не знает прошлого и в которой минувшее становится явью. И потому партизанское движение на Кавказе — это не только прошлое России, к сожалению, это и ее сегодняшний день.

В годы Первой мировой войны на ее Европейском театре партизанскую войну воюющие страны не использовали совершенно. Вот что писал генерал А.А. Брусилов: «Казалось бы, нетрудно сообразить, что при позиционной войне миллионных армий действовать так, как сто лёт назад, не имело никакого смысла. В конце концов, партизаны были расформированы, не принеся никакой пользы, а стоили они громадных денег. Попасть же в тыл противника при сплошных окопах от моря и до моря и думать нельзя было. Удивительно, как здравый смысл часто отсутствует у многих, казалось бы, умных людей» [65, с. 198].

Но это чисто военный анализ причин неудач партизанских отрядов, созданных по принципу «а-ля Давыдов». В войне 1812 года были и крестьянские отряды Е.В. Четвертакова, Василисы Кожиной, которые специально не создавал никто. Они возникали как протест населения оккупированных территорий против захватчиков. В Первую мировую войну таких отрядов во всех без исключения воюющих странах на Европейском театре не было. Дело в том, что после первого шовинистического угара население всех европейских стран перестало отождествлять эту бойню с войной своего отечества. Тот же А.А. Брусилов отмечал: «За время моего пребывания в Западной Галиции мне с поляками было легко жить, и они очень старательно, без отказов, выполняли все мои требования. Железные дороги, телеграфные и телефонные линии ни разу не разрушались, нападения даже на одиночных безоружных наших солдат не имели места» [65, с. 126].


Спустя четверть века в тех же местах, то же самое население развернуло подлинную партизанскую войну против оккупантов: сначала фашистской Германии, а затем Советского Союза.

Совершенно по иному сценарию события развивались на Ближнем Востоке, в Малой Азии — территории тогдашней Турецкой империи. Империи, переживавшей свой окончательный крах из-за опрометчивой попытки улучшить свое положение участием в мировой войне на стороне Германии. На всей территории Турции вспыхнул пожар партизанской войны. В значительной степени он был рукотворный. Английская разведка умело «подливала масла в огонь». «Лиса пустыни», как его называли в те годы, полковник английской разведки Лоуренс Аравийский умело натравливал вождей племен против турок. Он широко использовал подкуп влиятельных лиц, поставлял мятежникам самое современное оружие. В конечном итоге англичане добились того, что турецкая армия столкнулась с невиданной по масштабам партизанской войной. Но надо признать честно, что «зерна падали на взрыхленную и удобренную почву». И не только на окраинах империи. Даже в самой Турции курдские племена с оружием в руках добивались создания независимого курдского государства. На севере страны, где проходил Кавказский фронт, веками проживавшие там армяне развернули беспримерную партизанскую войну. Аналогичная ситуация была и на западе, где за оружие взялось греческое население. Последствия всех этих событий оказались ужасны. Столкнувшись с невиданным по масштабам народным движением и осознавая свое бессилие добиться изменения ситуации полумерами, турецкие власти в качестве ответного шага обрушили на армян Турции страшные репрессии, которые международное сообщество впоследствии признает геноцидом. Сотни тысяч людей: стариков, женщин, детей — были убиты в те дни только за то, что они были армянами. По аналогичному сценарию могли сложиться и греко-турецкие взаимоотношения. Напуганные такой перспективой, сразу же по окончании войны и заключении мирного договора власти Греции и Турции пошли на беспрецедентный обмен: 1,5 миллиона греков покинули Турцию и переехали в Грецию, а все проживавшие в Греции турки перебрались в Турцию. Только таким образом удалось предотвратить новую межнациональную резню. По такому же ужасному сценарию события развивались на южных окраинах Советской России, где между армянами и азербайджанцами проходила самая настоящая резня: гибли целые села.

Гражданская война, с ее специфичным отсутствием линейного фронта, а также наличием непримиримых противоречий противоборствующих сторон, оказалась оптимальной средой для партизанской войны, которая в немыслимых масштабах охватила всю бывшую Российскую империю. Примечательно, что в новых государствах, которые возникли в результате ее распада: Финляндии, Польше, Литве, Латвии, Эстонии — партизанская борьба прекратилась моментально, и только на территории ее правопреемницы Советской России она полыхала долгие годы.


Партизанскую тактику широко используют все противоборствующие стороны: красные, белые, зеленые, петлюровцы, махновцы, басмачи…

При этом соблюдается некий алгоритм: местное население с оружием в руках выступает против всех регулярных армий, которые занимают их территорию: приходят немцы — они бьют немцев, появляются красные — бьют красных, приходят белые — бьют белых…

Если с регулярными армиями в конце концов было покончено, то завершить партизанскую войну одними только военными методами было невозможно. Народные армии Н.И. Махно, А.С. Антонова, состоящие исключительно из крестьян, стали чрезвычайно серьезной опасностью для власти большевиков. Только под их давлением власти были вынуждены пойти на кардинальные экономические реформы — ненавистная продразверстка была заменена продналогом, и сопротивление крестьян новой власти сразу же пошло на убыль.


В оценке партизанской войны периода Гражданской войны советские историки сразу же расставили точки над «і». Если за Советскую власть — то партизаны, если против — бандиты.

Примечателен отрывок из повести Анатолия Рыбакова «Кортик», характеризующий настроения людей конца Гражданской войны.

«С Махно и Антонова дядя Сеня перешел на Никитского.

— Его нельзя назвать бандитом, — говорил дядя Сеня, расстегивая ворот своей студенческой тужурки, — к тому же, говорят, он культурный человек, в прошлом офицер флота. Это партизанская война, одинаково законная для обеих сторон…

Никитский — не бандит?.. Миша чуть не задохнулся от возмущения. Он сжигает села, убивает коммунистов, комсомольцев, рабочих. И это не бандит? Противно слушать, что дядя Сеня болтает!»[90, с. 14].

В Крыму в силу целого ряда причин партизанское движение развернулось только в самом конце Гражданской войны. В отличие от всей Советской России в Крыму термин партизаны не получил широкого распространения, так как находившихся в горах вооруженных людей, вне зависимости от того, воевали они против красных или против белых, местные жители называли «зелеными». Примечательно, что так же о них пишет в своей знаменитой пьесе «Любовь Яровая» и Константин Тренев. Вероятно, это был достаточно точный образ, так как политическая ориентация находящихся в Крымских лесах вооруженных групп была самая различная: капитан Орлов был сторонником «Учредительного собрания», бывший «адъютант его превосходительства» — Павел Макаров тяготел к большевикам; Алексей Мокроусов анархист… В лето 1920 года Крымский лес в основном был прибежищем дезертиров, которые не хотели служить в Белой армии, и надо сказать, что особых проблем белым не доставляли. Примечательно, что они ни разу не пошли на то, чтобы бросить против «зеленых» регулярные части с фронта.

В отличие от всех других, находящихся в крымских горах отрядов только один — отряд А.В. Мокроусова появился «извне». Он был доставлен морем с конкретной целью: развернуть в тылу Врангеля широкомасштабную партизанскую борьбу.

Действия А.В. Мокроусова получали повсеместную поддержку населения, так как было в его поведении что-то от Робин Гуда. Он грабил богатых и одаривал бедных. За продукты щедро расплачивался деньгами, захваченными в Судакском банке. Тем не менее уже к осени положение А.В. Мокроусова стало много хуже, и он отправил на Большую землю своего друга и соратника Ивана Папанина, впоследствии прославленного полярника, с посланием о помощи, но, на их счастье, в ноябре 1920 года оборона Крыма уже пала.

Непродолжительная партизанская эпопея периода Гражданской войны впоследствии сослужила дурную службу, породив иллюзию о возможности успешной партизанской войны и в следующей войне. К тому же красные партизаны в качестве убежища успешно использовали каменоломни — Евпаторийские, Керченские, что в условиях кратковременного пребывания противника было возможным, но загонять себя в добровольную ловушку на несколько месяцев, а тем более лет, было безумием.

С уходом белых войск партизанская война в Крыму прекратилась довольно быстро. Капитан Орлов, который со своим отрядом уже несколько месяцев воевал с белыми, наивно сдался новым властям и был расстрелян. Концентрация войск Красной Армии в Крыму была такая, что очень скоро все старые и новые «зеленые» были перебиты, к тому же полуостров охватил страшный голод. Надо отметить, что население горных сел в этот период было лояльно по отношению к Советской власти. В 1921 году была создана Крымская АССР, в которой крымским татарам отводилась заглавная роль: крымско-татарский язык стал государственным наряду с русским, а в Бахчисарайском районе он даже потеснил «великий и могучий». Ключевые должности во всем государственном аппарате снизу доверху доверяли преимущественно крымским татарам. Для них были введены серьезные квоты на бирже труда, при поступлении в учебные заведения. Этот «золотой век» продолжался до 1928 года, пока не было сфабриковано «дело Вели Ибраимова». Но все это будет потом, а сразу после изгнания белых население Крыма: крымские татары, греки, значительная часть русских, евреи, крымчаки, армяне — безоговорочно приняли новую власть. Я сознательно оставил за чертой списка караимов, которые в основной своей массе оказались на стороне белых.

Вторая мировая война в отличие от первой получила в качестве оппонентов тоталитарные режимы. Именно эти обстоятельства способствовали тому, что часть населения стран, оказавшихся в тылу воюющих сторон, развернула партизанскую войну.

Со временем в соответствии со своей политической ориентацией эти движения стали выходить на те или иные страны антигитлеровской коалиции. При этом, имея общего врага, партизанские отряды в пределах одной страны оставались по отношению друг другу не как союзники, а как непримиримые и смертельные враги.

География партизанской войны охватывала едва ли не все страны.

Польша — Армия Крайова (АК), с самого начала ориентированная на Великобританию, и на заключительном этапе Армия Людова — ориентированная на Советский Союз.

Югославия — военные действия не прекращались с первого и по последний день войны. Пестрота формирований была чрезвычайная: партизаны Тито, которые со временем стали получать поддержку Советского Союза; четники — сторонники лондонского эмиграционного правительства; усташи — сторонники Германии…

Греция — прокоммунистические партизанские отряды ЭЛАС и сторонники восстановления монархии национально-демократическая лига Греции (ЭДЭС). Они дважды заключали перемирие и дважды вновь схватывались в смертельной схватке, и все это при непрекращающейся борьбе с общим врагом.

Албания: албанские монархисты «Легалитет»; объединяющий правых республиканцев — врагов монархии «Национальный фронт» и прокоммунистические отряды.

Франция — многочисленные, особенно после Сталинграда, отряды «Маки», в которых были представители самых различных партий, включая коммунистов, и при этом все они тесно сотрудничали с Лондоном.

Италия — отряды прокоммунистически настроенных «Гарибальдийцев».

Наряду с созданными НКВД и обкомами ВКП(б) партизанскими отрядами в Белоруссии действовала БОА — Белорусская освободительная армии, а в Украине — Украинская повстанческая армия (У ПА), а также УН РА — Украинская народно-революционная армия. [89].

Пока советские партизаны и отряды УПА действовали в районах постоянного проживания, проблемы взаимоотношения этих формирований не существовало. Но стоило соединению С.А. Ковпака отправиться в карпатский рейд, как они возникли сразу же, как только советские партизаны вошли на территорию Западной Украины.

В руководстве соединения возникли противоречия: комиссар Руднев был сторонником сохранения по отношению к местным отрядам нейтралитета, С.А. Ковпак настаивал рассматривать «бандеровцев» в соответствии с тем, как их уже преподносила наша пропаганда: в качестве прислужников фашистов — и соответственно не церемониться. В конечном итоге победу одержала позиция С.В. Руднева, чей нравственный авторитет в соединении был чрезвычайно высок. В результате этого отряды Ковпака, не тратя силы на мелкие стычки, спокойно шли к своей цели, вступая в бой только с частями вермахта или СС. Примечательно, что позиция С.В. Руднева в этом вопросе вызвала резкое недовольство Управления НКВД в Москве. При выходе из окружения С.В. Руднев был убит выстрелом в спину одним из сотрудников НКВД, прикомандированным к соединению Ковпака.


Обзор литературы о крымских партизанах

Вся литература и источники о крымских партизанах представлены в самых различных документах. Прежде всего это подлинники, которые хранятся в фондах Государственного архива в Автономной Республике Крым. Они представлены архивным фондом Крымского штаба партизанского движения. Хранятся под номером П-151 и насчитывают 648 единиц дел. Это постановления, директивы, приказы, отчеты, переписка… Крайние даты хранящихся в фонде документов 1941–1946 гг.

Также значительное число документов находится в архивном фонде Крымского обкома Компартии Украины, в период Отечественной войны — обком ВКП(б), в котором под номером П-1 хранятся протоколы заседаний бюро, решения, постановления, персональные дела, донесения, рапорты, объяснительные, доносы…

Все эти документы при своей огромной ценности очень часто несут субъективную оценку тех или иных действий. В своей трактовке того или иного факта, поступка, события документы зачастую содержат диаметрально противоположную оценку. Следует помнить, что все эти доклады, объяснительные, постановления написаны непосредственными участниками событий в ту пору, когда от удачно составленного документа порой зависела не только карьера, но и сама жизнь. Отсюда вполне естественное стремление преувеличить свои заслуги, принизить своих оппонентов.

Поэтому не следует ожидать от документов этих лет объективной, непредвзятой информации. Ни один факт не может восприниматься вне конкретного события, вне общего анализа ситуации и без всесторонней оценки по другим Доступным источникам.

Наиболее распространенный и широко известный источник информации о крымских партизанах — это мемуары и воспоминания непосредственных участников событий. В силу объективных причин их условно можно разделить на две группы. Первая — это те воспоминания, которые до 1985 года писались под бдительным оком советской цензуры. Вторая группа — это то, что появилось на свет уже после «перестройки».

Деятельность крымских партизан становилась предметом серьезных научных исследований таких историков, как А.В. Басов, Е. Н. Шамко. К сожалению, в работе А.В. Басова партизанское движение в Крыму лишь фрагмент его большой, написанной достаточно объективно, профессионально и с современных позиций работы. [58].

А.В. Басов — один из создателей такого фундаментального труда, как шеститомная «История Великой Отечественной войны Советского Союза 1941–1945». Работа эта примечательна тем, что появилась в свет в 1961 году, а начиналась работа над ней в годы так называемой оттепели. Именно тогда, ни ранее ни позднее, наша историческая литература обогатилась замечательными мемуарами многих военачальников, серьезными научными исследованиями, которые потом предавались анафеме «инквизиторами от истории».

«История Великой Отечественной…» поразила меня тем, что в подробнейшем рассказе об обороне Севастополя авторы не сочли нужным упомянуть о той помощи, которую оказывали осажденному городу крымские партизаны. Не знали о них? Но А.В. Басов не знать о крымских партизанах не может. Вывод в другом. Авторский коллектив счел помощь партизан настолько несущественной, что решил о них даже не упоминать [110].

Е. Н. Шамко — непосредственная участница событий, но ее диссертация не дает объективной картины партизанской борьбы в Крыму. Кроме этого, она содержит ряд досадных неточностей в терминологии! Так, партизанских связных она называет «связистами», что полностью искажает смысл. В исследовании совершенно не упоминается одна из ключевых фигур той поры Е.А. Попов, что продиктовано личными антипатиями автора [105].

Уже в XXI веке стали выходить в свет исследования В.М. Брошевана [63,64], И.П. Кондранова [76], А.В. Мальгина [81], Е.Б. Мельничук [83], О.В. Романько [89].

В работах О.В. Романько раскрыта тема коллаборационизма в годы Второй мировой войны. Значительная часть его исследования посвящена Крыму, что, несомненно, представляет огромный интерес. Еще более сужает свои исследования А.В. Мальгин, который выделил такой актуальный аспект, как «Руководство партизанским движением Крыма 1941–1942 гг. и «татарский вопрос». Он же соавтор такой работы, как «Партизанское движение в Крыму в период Великой Отечественной войны. Сборник документов и материалов. 1941–1942 гг.».


Исследования А.В. Мальгина по крымско-татарскому вопросу безусловный шаг вперед в этой непростой и взрывоопасной теме. Едва ли не впервые он представил полный перечень крымских татар, являвшихся организаторами и активными участниками партизанской борьбы, что все советские годы считалось чуть ли не государственной тайной. Впервые А.В. Мальгин приводит полярные точки зрения на одни и те же события в воспоминаниях их непосредственных участников. К сожалению, подход к проблеме все же несколько тенденциозен. «Сверхзадача» работы — напомнить крымским татарам их место в истории и, как и в прежние годы, возложить на них ответственность за все те беды, которые обрушились на крымских партизан. Примечательно, что толерантная в научных изданиях, эта же работа А.В. Мальгина, опубликованная в препарированном газетном варианте («Крымская правда», конец 2006 г.), выглядела откровенно антитатарской и именно так была воспринята в самых широких кругах. Повторюсь, что, по моему мнению, ее научный первоисточник никаких поводов для таких выводов не давал.


Работы военного историка Владимира Брошевана дали возможность ознакомиться с ранее не публиковавшимися Документами Центрального штаба партизанского движения [64].

Наиболее интересна и современна работа Е.Б. Мельничука «Боевые действия разведчиков Черноморского флота на территории оккупированного Крыма в 1943–1944 гг.». В ней впервые показана борьба служб разведок разных фронтов и ведомств в Крымском лесу. К его труду мы будем обращаться неоднократно.


Тем не менее было бы справедливо признать, что впервые о крымских партизанах на высоком научном уровне было заявлено в работе «Коммунистические партизанские действия». Книга была написана бригадным генералом английской армии Ч.О. Диксоном и доктором Отто Гейльбрунном. Издана она была в Лондоне в 1954 году. В ней огромное внимание уделено непосредственно Крыму [69].

Следует заметить, что она издавалась трижды: в 1954 году в Нью-Йорке и Лондоне и в 1956 году в Западной Германии. В 1957 году была опубликована на русском языке в издательстве «Иностранная литература» и сразу же вызвала яростные нападки критиков из социалистического лагеря. Тем не менее именно ей мы обязаны тем, что она открыла дорогу многочисленным мемуарам крымских партизан, каждый из которых начинал свои воспоминания с того, что давал гневную отповедь авторам «Коммунистических партизанских действий».

Вот что писал М.А. Македонский: «Авторы ставят под сомнение правовое положение советских партизан, говорят, что оно в целом «неясное, не законное». Им, видите ли, не нравится, что мы не имели одинаковой формы одежды, не вешали на грудь значков или эмблем, не носили открыто оружия, то есть по внешнему виду не отличались от мирных жителей. Партизаны-де нарушили Гаагскую конференцию, нарушили международные правила ведения войны, поэтому фашисты их расстреливали и вешали без суда и следствия.

Мы не задумывались над тем, «по правилам» или «без правил» бить фашистов, показывать им свою эмблему или нет, справа подходить или слева» [80, с. 252].

Объективной оценки этой научной работы до сих пор нет в исторической литературе. Появилась она на свет едва ли не по горячим следам. За основу исследования авторы положили немецкие источники, а также уже опубликованные на английском языке мемуары советских партизан: ILK. Пономаренко. С.А. Ковпака, П.К. Игнатова.

Шла «холодная война», и авторы не скрывают главной цели исследования: проанализировать опыт коммунистических партизанских действий Китая, СССР и соответственно методы борьбы с ними в случае грядущих войн.

Книга, написанная о России англичанами, да еще по немецким источникам, естественно, не смогла избежать обычных в таких случаях «развесистых клюкв», на которые, кстати, совершенно не обращали внимания прежние критики. Им было не до того, так как главный конфликт происходил в области идеологического подхода к рассматриваемым событиям.

«Партизанский отряд численностью в 24 человека занял Димитровку, находящуюся в четырех километрах от Саки, и, таким образом, блокировал дорогу на Симферополь» [69, с. 31].

Город Саки находится в степной части Крыма, и поэтому, в силу целого ряда известных причин, появление там двадцати четырех партизан равноценно известной шутке о «подводной лодке в степях Украины».

В трудном положении оказались авторы в связи с употреблением малоизвестных крымских комонимов (названий сел). Основанные в абсолютном большинстве на тюркских лексемах, они переносились в немецкие документы в соответствующей транскрипции, оттуда перекочевывали в англоязычный текст и лишь потом вновь возвращались в русский, переделанные до неузнаваемости.

«В ночь с 7 на 8 февраля на Кош было совершено нападение трехсот партизан». «9 февраля сто пятьдесят партизан… ворвались в село Шлия и полностью его разграбили» [69, с. 35].

В действительности речь идет о населенных пунктах Коуш и Стиля.

Совершенно неоправданно авторы приписывают партизанам действия советских десантников в Евпатории. Эта страница нашей истории относится к чисто войсковым операциям, и крымские партизаны не имеют к ней никакого отношения.

Нельзя согласиться и с таким утверждением: «Партизанские отряды в Крыму лишь в незначительной степени состоят из бывших красноармейцев. В состав отрядов в основном входят фанатичные коммунисты, подобранные и обученные заранее и объединенные в большие или мелкие группы в соответствии с предварительными указаниями».

Также спорно утверждение о том, что «Командуют партизанами обычно коммунисты-интеллигенты, занимавшие ранее различные руководящие гражданские посты» [69, с. 42].


Наиболее болезненно советские критики книги воспринимают тему коллаборационизма, предельно упрощая проблему и не желая осознавать тот факт, что коллективизация, ГУЛАГ, проводимая политика в отношении религий отвернули от Советской власти и крестьянство, и интеллигенцию, и рабочих.

Поэтому нижеприведенные фрагменты книги вызывали, да и вызывают у многих представителей ряда партий и движений ненависть и нежелание реально оценивать ни историю, ни действительность.

«Вначале население Украины было вполне склонно смотреть на фюрера как на спасителя Европы и сердечно приветствовало немецкую армию. Через несколько месяцев отношение к нам резко изменилось. Мы слишком больно ударили по русским, особенно по украинцам, круто поступая с ними. Затрещина не всегда является убедительным доводом, и это относится как к украинцам, так и к русским».

Почти через месяц, 22 мая 1942 года, Геббельс снова касается этой темы: «Лично я думаю, что мы должны изменить нашу политику, особенно по отношению к народам Востока. Нам бы удалось значительно уменьшить опасность со стороны партизан, если бы мы сумели завоевать в какой-то мере доверие народа. В этом отношении могла бы совершить чудеса ясная политика по отношению к крестьянам и церкви. Может быть, было бы полезно организовать в различных районах марионеточные правительства, чтобы переложить на них ответственность за неприятные и непопулярные мероприятия» [69, с. 17].

Наиболее болезненная тема — это участие детей в боевых операциях, в проведении разведки, диверсий…

«Шпионские задания выполняли даже дети школьного возраста. 17 февраля офицер контрразведки из штаба 11-й армии получил донесение СД, в котором говорилось, что «14 февраля 1942 года после допроса была расстреляна четырнадцатилетняя девочка, передававшая сведения партизанам, действовавшим в районе Кош». (Правильно Коуш) [69, с. 34].

Сомневаться в истинности этих донесений у нас нет оснований. В одном официальном советском издании говорится, что в партизанском движении «женщины и дети играют важную роль либо в качестве активных бойцов и разведчиков, либо в качестве тайных помощников в деревнях».

Приведем еще одну цитату из того же источника.

«Что касается детей, то даже самые суровые критики советского строя всегда вынуждены были признавать, что в отношении участия в войне детей СССР является самой передовой страной в мире. И в том, что советские дети с энтузиазмом присоединяются к борьбе за сохранение существующего строя, который дал им так много, нет ничего удивительного» [69, с. 34].

Сегодня, когда мы познали реалии Афганистана, реалии Чечни, то даже по прошествии полувека с момента написания английскими авторами этой книги, в сущности, ничего не изменилось, и мы перед грядущей опасностью вовлечения в политическую, религиозную, межнациональную, криминальную и другие войны детей испытываем те же чувства, что и господа Диксон и Гейльбрунн.

Советская мемуарная литература первого этапа представлена трудами И.З. Вергасова [67], И.Г. Генова [70], И.А. Козлова [74], Н.Д. Лугового [77], П.В. Макарова [79], М.А. Македонского [80], С.И. Становского [97], Е. П. Степанова [99], М.И. Чуба [104].

Книга И.А. Козлова «В крымском подполье» была издана уже в 1948-м и по своей одиозности и скандальности не имеет равных. Надо признать, что как художественное произведение «В крымском подполье» было написано на достаточно профессиональном уровне, это объяснялось тем, что зять автора — председатель Крымского отделения Союза писателей Петр Павленко фактически выполнил всю литературную запись. В силу этого обстоятельства присуждение книге Сталинской премии было вполне логичным, как художественное произведение «В крымском подполье», вероятно, этого заслуживало. Вся беда заключалась в том, что книга претендовала на отображение документальности событий, что все ее герои: «мертвые и живые» — реальные люди со своими именами, отчествами, фамилиями, подпольными кличками. Вот только действия, которые они совершали или не совершали, были выдуманными И.А. Козловым.

Изданием «В крымском подполье» И.А. Козлов задал своеобразный стандарт литературы о крымских партизанах, которым в течение полувека пользовались все авторы. Прежде всего это право писать о тех событиях, в которых сам не участвовал, да и не мог участвовать, но описывать это так, как будто все происходило на твоих глазах.

Книга была написана непосредственно после происшедших событий, когда еще не были доподлинно известны ни причины провалов целых организаций, ни имена предателей, ни имена людей честных, но сломавшихся под пытками (кто их осудит?). И.А. Козлов повторил трагическую ошибку автора «Молодой гвардии», который в точно таких же обстоятельствах многих людей незаслуженно заклеймил предательством. И если для погибших это имело значение лишь в моральном плане, а о трагедии семей мы еще поговорим, то оставшиеся в живых были осуждены по знаменитой 58-й статье. При всем этом надо отдать должное прозорливости А. А. Фадеева, который сохранил подлинные имена «положительных героев» и внес коррективы в фамилии «отрицательных».

И.А. Козлов, к горькому сожалению, этого не сделал, и его книга оказалась для многих людей приговором. Приговором суда скорого и неправого.

Книга издавалась двадцать один раз — с 1948 по 1972 год и издавалась каждый раз без малейших изменений.

Настоящей трагедией стало издание книги «В крымском подполье» для семьи Людмилы Скрипниченко, партизанской разведчицы, расстрелянной гестапо, но выведенной в книге в качестве предателя крымского подполья.

Я процитирую строки из книги «Правда о разведчице «Лесной», изданной уже в 1990 году: «Тяжко, очень тяжко жить с клеймом «дети предательницы». Сколько слез пролили мы, слыша грязные упреки в наш адрес в школе, на улице!» [94, с. 4].

15 июня 1965 года состоялось заседание бюро секции партизан и подпольщиков Крыма, а 25 июня 1965 решением бюро Крымского обкома партии обвинение в предательстве с разведчицы «Лесной» было снято. Титаническая работа дочери погибшей разведчицы по изъятию произведения И.А. Козлова из фондов библиотек закончилась получением письма из Министерства культуры СССР: «В ответ на Ваше письмо, направленное в Совет Министров СССР, сообщаем, что изъятие книги Козлова И.А. «В крымском подполье» из фондов библиотек, к сожалению, не входит в компетенцию Министерства культуры СССР. Управлениям отделам библиотек Министерства культуры союзных республик дано указание исключить книгу из фондов открытого доступа и подсобных фондов библиотек системы Министерства культуры СССР» [94].

Прочитав эти строки, я специально зашел в библиотеку моей родной 37-й школы — «В крымском подполье» стояла на самом видном месте. Судя по формуляру, книга была востребована. По ней ученики готовят очередные рефераты по истории города. Только тогда я вспомнил, что школьная библиотека подчиняется не Министерству культуры, а Министерству образования…

Все остальные мемуары той поры словно написаны по одному клише: все командиры мудрые, разведчики бесстрашные, комиссары чуткие и т. д. Если упоминается крымско-татарская фамилия партизана, то уже через несколько строк становится известно, что он либо дезертировал, либо предал. Ни один факт, ни одно событие в этих книгах нельзя воспринимать как истинное.

Примечателен описанный уже в мемуарах «новой волны» разговор между бывшим начальником Центрального штаба партизанского движения П.К. Пономаренко с бывшим партизанским комбригом Ф.И. Федоренко: «Мы же в Москве называли вас божьими мучениками… И диву давались, узнавая, что вы, применяясь к обстановке… вели активные операции против врага… Так и в книге будет сказано.

— И про «божьих мучеников» напишете?

— Э, нет! Все равно редакторы исправят на «бесстрашных героев». Знаюя их, не первая книга…» [101, с. 75].

История по-разному распорядилась «писательским» трудом бывших партизан. И.З. Вергасова по праву можно считать самым плодовитым партизанским писателем. Его книги «В горах Таврии» издавались в 1949, 1955, 1956, 1959, 1964, 1969 гг. Уже под названием «Крымские тетради» в 1969, 1971,1974 и 1978 гг., а если к ним добавить: «Героические были из жизни крымских партизан», «Дорога на Верхоречье», «Земля у нас одна», «Золотое поле», «На перевале», «Остается с тобой навсегда», «Баллада о политруке», «Ледовый марш», «Герой Социалистического Труда Михаил Андреевич Македонский…», то с каждого из девяти месяцев своего пребывания в партизанском лесу он снял небывалый «писательский урожай».

Проанализируем его главный труд: «В горах Таврии». Прежде всего невольно задаешься вопросом: почему Таврии?

Таврия — это степи в Северном Причерноморье, и никаких гор там нет. Ответ надо искать в том, что в 1948 году, когда писалась книга, шло беспрецедентное в истории СССР уничтожение крымской топонимики. Переименовывались города (Карасубазар — Белогорск); районные центры (Ички — Советское); села (Ханышкой — Отрадное); реки (Кара-Су — Карасевка); горы (Демерджи — Екатерин-гора); пещеры (Кизил-коба — Красная)… В этих условиях И.З. Вергасов не рискнул использовать название «В горах Крыма», так как сам топоним уже был в опале и на официальном уровне повсеместно вытеснялся Тавридой, Таврией…


Примечательно, что ошибка И.З. Вергасова через несколько десятилетий была повторена при наименовании симферопольской футбольной команды, которая по сей день называется «Таврией», что было бы логичнее для Каховки, но никак не для Симферополя.

Тем не менее в книгах И.З. Вергасова содержится ряд интересных наблюдений.


В книге бывшего начальника разведки С.И. Становского ярко описаны первые дни жизни Ялтинского партизанского отряда.

Наиболее энциклопедична книга И.Г. Генова «Дневник партизана», написанная в 1963 году, в период «оттепели». Она хранит крупицы истинной наблюдательности, живого мужицкого ума, рассуждений действительно бывалого человека. В своей работе я буду нередко обращаться к страницам его книги. К сожалению, и она в значительной степени является источником мифологии, в особенности всего, что касается личности А.В. Мокроусова.

Коренной крымчанин, И.Г. Генов органично использует топонимику тех лет, а в конце книги приводит указатель старых и новых наименований населенных пунктов Крыма. В ту пору это был единственный источник подобной информации. С учетом того, что население края сменилось едва ли не на восемьдесят процентов, то надо признать, что этот указатель был крайне актуален.


Книга П.В. Макарова «Партизаны Таврии» была издана в Москве Военным издательством Министерства обороны СССР, известным тем, что, практически без исключений, за автора все пишет «литературный негр» в звании полковника Советской армии. Для П.В. Макарова это тем более актуально, что еще до войны он, мягко выражаясь, постоянно находился «не в спортивной форме», за что, невзирая на былые заслуги, его регулярно исключали и из рядов ВКП(б), и из рядов КПСС. Из 370 страниц книги периоду Великой Отечественной отведено только 70 страниц, но изучать по ним историю Крыма можно с таким же успехом, как историю Франции по «Трем мушкетерам».

Воспоминания М.А. Македонского «Пламя над Крымом» интересны уже тем, что это воспоминания командира партизанского отряда первого периода борьбы и самого уважаемого командующего партизанским соединением заключительного этапа. Не будучи ни профессиональным военным, ни профессиональным партийным работником, М.А. Македонский стал единственным, кто прошел путь от командира группы до командира партизанского соединения. В его книге содержатся бесценные наблюдения, накопления партизанского опыта, о которых мы более подробно поговорим в разделе «партизанская тактика».


Несколько слов необходимо сказать о книгах Н.Д Лугового. Роль этого человека в организации партизанского движения, пожалуй, не сопоставима ни с кем. Он единственный из секретарей райкомов прошел весь долгий и трудный путь крымского партизана. Начинал комиссаром отряда, командовал всеми крымскими партизанами в 1943 году, закончил войну комиссаром Северного соединения. Кроме того, Николай Дмитриевич вел дневники, которые могли стать великолепным подспорьем в его мемуарах. Но, подобно тому, как первые мемуары П.И. Батова начинались с 1943 года и о боях на Перекопе в них не было ни слова, точно так же первая книга воспоминаний Н.Д. Лугового «Побратимы» тоже начиналась с 1943 года.

Мемуарная литература «новой волны», вероятно, начинается воспоминаниями самого прославленного партизанского командира Ф.И. Федоренко [101]. Вот уж кому было что рассказать. Став командиром группы в ноябре 1941 года, он был командиром комендантского взвода при А.В. Мокроусове, командиром отряда и закончил партизанскую эпопею командиром бригады. После войны учился в академии, стал генералом. Воспоминания Ф.И. Федоренко счастливо сочетают в себе знания непосредственного участника событий и военный опыт человека, который может оглянуться и осмыслить происшедшее. Бесценны его сведения о А.В. Мокроусове и попытка разобраться в мифологизации всего, что связано с этой воистину легендарной личностью. К воспоминаниям Ф.И. Федоренко мы не раз будем обращаться в своих исследованиях.


Воспоминания секретаря Бахчисарайского райкома партии, комиссара Бахчисарайского отряда В.И. Черного заметно выделяются из общего перечня подобных работ [103]. Сразу после войны он уехал в Россию, где до самой пенсии занимал пост Первого секретаря обкома партии.

Как я сейчас понимаю, а мне доводилось несколько раз общаться с Василием Ивановичем, он был «старый русский». Родился и вырос в Бахчисарайском районе, свободно говорил на крымско-татарском языке. Выехав из Крыма, он не был отравлен ядом шовинизма. Возвратившись на родину, он по-прежнему видел в крымских татарах только друзей юности, добрых соседей, товарищей по трудной партизанской борьбе. В его книге было совершенно непривычно читать добрые слова в адрес партизан с крымско-татарскими фамилиями и именами. Увы! Отучили.

Огромный интерес представляют воспоминания А.А. Сермуля [92]. По-хорошему завидую историку Андрею Мальгину, который нашел время записать воспоминания Андрея Андреевича, а затем издать их. А.А. Сермуля я знаю десятки лет и искренне влюблен в этого человека. Коренной симферополец, сын старого большевика, Андрей едва не стал изгоем общества, но, на его счастье, отец — латыш, старый большевик, ответственный работник — умер буквально накануне обрушившихся репрессий. Его друзья — Юрий Гавен, Артур Миллер погибли в застенках, а члены их семей оказались в лагерях.

С юных лет Андрей увлекался техникой, а перед самой войной на своем мотоцикле осуществил восхождение на самую высокую гору Крыма Роман-Кош. На мотоцикле он приехал и в партизанский отряд, где прошел путь от рядового бойца до комиссара 6-го отряда, пройдя всю партизанскую эпопею «от звонка до звонка». В 1944 году кадровики вспомнили о том, что он латыш, и направили его в Латышскую стрелковую дивизию — единственное воинское латышское формирование Красной Армии периода Великой Отечественной войны. Выйдя со временем на заслуженную пенсию, Андрей Андреевич вернулся в родной город и стал работать лектором общества «Знание». В тот период я не раз слушал его выступления — они были прекрасны. Книга А.А. Сермуля удивительно честная, толерантная, и мы не раз обратимся к этим воспоминаниям.

Книга Н. Е. Колпакова «Всегда в разведке», если верить выходным данным, одна из самых последних по времени, но, судя по тексту, записи относятся к постперестроечному периоду [75]. Автор довольно откровенно пишет о такой, ранее табуированной теме, как каннибализм. Непредвзято и честно анализирует события, непосредственным участником которых был сам. Тем не менее одна фраза его воспоминаний меня покоробила: «В женскую диверсионную группу входили Надя Комарова, Вера Яковенко, Шура Рыбоволова и Мария (фамилию ее не помню)» [75, с. 156]. Дело в том, что память подсказала мне, что где-то что-то подобное я уже читал. Проверил свою партизанскую почту и обнаружил следующее: «В отряде была организована женская диверсионная группа, перед которой была поставлена задача минирования дорог, мостов. В группе было четыре девушки: Лена, Шура Рыбоволова и еще одна девушка, которая потом вышла замуж за Колпакова — начальника особого отдела отряда» [49, с. 1]. Это строки из воспоминаний Мамине Бекировой. Колпаков мог забыть фамилию Бекировой, но подмена татарского имени Мамине на Марию говорит о том, что в нем сработал «внутренний цензор». Он изъял из текста упоминание о партизанке — крымской татарке. Как это все знакомо! Если предатель, дезертир, «доброволец» — крымско-татарские имя и фамилия присутствуют обязательно. А вот если девушка диверсант, так: «Мария (фамилию ее не помню)». Действительно! Зачем людям знать, что были, оказывается, крымские татарочки партизанками.

В 1986 году издана книга воспоминаний партизанского радиста С. П. Выскубова «В эфире «Северок» [68]. В его работе освещаются действия разведчиков-десантников отдельного разведбатальона Черноморской группы войск. Детально представлена работа радистов. Книга написана абсолютно честно. В меру компетентности автор освещает события, непосредственным участником которых он был.

Особняком в перечне книг «новой волны» стоят «дневники» Н.Д. Лугового «Страда партизанская».

В своем предисловии сам автор пишет, что «предлагаемый вниманию читателя «Дневник» — не литературная форма, а подлинные дневниковые записи, сделанные в дни партизанского похода» [78, с. 10].

Но в предисловии редакции информация уже другая: «Книга основана на дневниковых записях Николая Лугового» [78, с. 3].

То, что книга, оказывается, основана на дневниковых записях, а не является таковыми, настораживает.

Даже по тем записям, что хранятся в моем архиве, можно сделать вывод, что мы имеем дело не с подлинным, буквальным воспроизведением записей 1941–1943 годов, а с их творческим осмыслением. Это своего рода те же «Побратимы», но написанные в форме дневника. В сохранившихся у меня копиях язык дневников Н.Д. Лугового лапидарный, мысль сжата, приводятся только факты.


Псевдодневники изобилуют поздними вставками, которые ни при каких условиях не могли появиться в тот конкретный период времени.

Например, такой пассаж: «Утром 23-й отряд партизан 2-го района двинулся к морю. В нем — раненые бойцы Зуйского отряда, спецгруппа КГБ СССР» [78, с. 294].

Название КГБ — Комитет государственной безопасности появилось после войны. В своих дневниках Н.Д. Луговой мог писать только о спецгруппе НКВД СССР. Эта спецгруппа КГБ СССР также упоминается на страницах 310, 319, 688. Но еще большие сомнения вызывают пространные тексты, рассказывающие о деятельности одного из редакторов «Дневников» Н.А. Клемпарского.

Описывается и то, как Н.А. Клемпарский попал в партизанский отряд:

«Записался (под вымышленной фамилией, конечно) в бригаду заготовителей дров для румынской воинской части. В лесу из бригады дровосеков бежал, попал в Джанкойский партизанский отряд.

— Теперь вот — к вам, в свой, Зуйский. Давайте винтовку…

— Винтовку, говоришь?

— Да, винтовку. У румын не выпросил. Джанкойцы, долго проверяя мою личность, на кухне держали, картошку чистил, а руки-то к настоящему делу тянутся — к винтовке. Вы-то, надеюсь, понимаете?» [78, с. 199].

Текст довольно странный. Почему румыны должны были давать ему винтовку?

Бывший комиссар Джанкойского партизанского отряда Е.Д. Киселев, которому, по счастью, довелось прожить долгую жизнь, имел другую версию появления Н.А. Клемпарского в лесу и неоднократно излагал ее на заседании президиума секции партизан. Заключалась же она в том, что однажды Е.Д. Киселев с бойцами своего отрада перехватили подводу с полицаями. Всех задержанных уже приготовились расстрелять, как вдруг, совершенно случайно подъехал Н.Д. Луговой. Увидев среди полицаев Н.А. Клемпарского, с которым он когда-то вместе работал, увез его с собой.

Было бы интересно, как выглядели бы дневниковые записи Н.Д. Лугового, если бы их редактировал не Н.А. Клемпарский, а Е.Д. Киселев. Историю эту я слышал от нескольких человек: Н.А. Дементьева, А. А. Сермуля, В.Д. Зиновьева. В воспоминаниях А. А. Сермуля она тоже нашла отражение, но без упоминания фамилий. В воспоминаниях Н.И. Дементьева — с фамилиями. Менее всего я хочу упрекнуть в чем-либо Николая Анатольевича Клемпарского. Жизнь штука сложная, и путь в партизаны у многих был ох как не прост, но, как говорили древние: «Платон мне друг, но истина дороже».

На этом мне бы хотелось закончить говорить о том негативном, что, к сожалению, вкралось в книгу, и осмыслить то, что в настоящем издании является принципиально новым и ранее не известным.

Во всей мемуарной литературе о крымских партизанах, о командующем партизанским движением в Крыму А.В. Мокроусове все авторы писали словно по одному и тому же клише: активный участник восстания в Петрограде; командовал Крымской партизанской армией в тылу у Врангеля; в 1936 году воевал в Испании…

При этом, как правило, замалчивались обстоятельства его отстранения от должности в 1942 году.

Впервые иную точку зрения об А.В. Мокроусове я услышал от приехавшего из Москвы Героя Советского Союза В.Б. Емельяненко, который в те годы собирал материал к своей будущей книге о партизанских летчиках. Познакомились мы с ним в квартире Н.Д. Лугового. Его фраза о том, что А.В. Мокроусов в пьяном виде отдавал приказы о расстреле партизанских командиров, меня ошеломила. Потом я пытался расспрашивать об этом Николая Дмитриевича, но кроме брани в адрес А.В. Мокроусова ничего добиться не мог, он отказывался беседовать на эту тему. Примечательно, что в своей книге «Побратимы» он, единственный из всех мемуаристов, ни словом не упомянул об А.В. Мокроусове.

Это было самое большое, что он мог себе позволить в то время. В «Страде партизанской» Н.Д. Луговой полностью срывает с А.В. Мокроусова весь глянец. Он даже вводит в оборот такой термин, как «мокроусовщина». Основное обвинение — это бездарное руководство и «избиение командирских кадров».

Вторая тема, которая красной нитью проходит через всю канву «Дневника», — это конфликт в высшем руководстве партизанского движения в Крыму.


«Доколе! До каких пор в партизанском лесу у нас будет полыхать пламя этой грязной войны… Она так вредна, эта междоусобица! Это же не тот принципиальный спор, в котором истина рождается. Нет, это распри. Драчка группировок» [78, с. 209].

Совершенно невольно Н.Д. Луговой затронул такую тему, как перегруженность партизанских формирований всевозможными районами, секторами с их надуманными командирами, комиссарами, начальниками штабов, особыми отделами, заместителями по комсомолу, трибуналами. Нередко эти должности искусственно создавались для того, чтобы пристроить того или иного человека. Как это напоминает сегодняшний день!

Можно представить, как рядовые партизаны относились к этим «двадцать девять дней в месяце ничего не делающим руководителям, которые ни разу не участвовали в бою, не ходили на продоперации, но питались не хуже, если даже не лучше бойцов боевых отрядов» [78, с. 508].

Кроме вышеперечисленных мемуаров, в распоряжение автора в разные годы поступили воспоминания: Абибуллаева Нури, Ашировой Фатиме, Байды Марии, Бекировой Мамине, Ваднева Алексея, Беликова Андрея, Вихмана Леонида, Деменьева Николая, Ибрагимова Зеки, Ибраимовой (Кассе) Сафие, Калашникова Алексея, Кобрина Натана, Козина Октября, Кулика Ивана, Куликовского Александра, Кушнира Якова, Мазурца Федора, Осиюка Петра, Селимова Мустафы, Соловья Филиппа, Сорокина Григория, Сухарева Онисима, Халилова Нури, Черкез Сергея, которые в той или иной степени будут использованы в настоящем издании.


Начало

В отличие от абсолютного большинства территорий Советского Союза в Крыму оказался едва ли не самый большой промежуток времени между началом войны и оккупацией — сто тридцать один день! Поэтому ни о какой внезапности или нехватке времени для подготовки к партизанской войне говорить не приходится. Давайте перенесемся в те далекие годы, знакомясь с протоколами самого главного института власти той поры — заседаний бюро Крымского обкома ВКП(б).

Начнем с последнего мирного дня. Так совпало, что оно проходило именно 21 июня 1941 года.

Протокол № 22.

Рассмотрены вопросы о нормах отпуска кормов в животноводстве. Обсуждается газета «Красный Крым», так как в статье некоего т. Портного «отдельные недостатки колхоза показаны как типичные явления колхозной действительности», за что объявлен выговор цензору т. Квитчаному. Утверждается план проведения праздничных мероприятий, посвященных Дню Военно-морского флота, которые пройдут 26 июня.

Следующее заседание проходит через две недели 5 июля 1941 года. О том, что началась война, можно понять только по тому, что рассматривается вопрос об обучении женщин работе на тракторах. И добрый десяток вновь назначенных ответственных работников в связи с тем, что ранее работавшие на этих местах люди ушли в Красную Армию.

Каждое заседание два-три десятка человек исключают из партии. Причины разные: пьянство, воровство, аморальное поведение, скрытие непролетарского происхождения, непроявление бдительности при работе с врагами народа…

24 июня 1941 года в соответствии с решением Политбюро ЦК ВКП(б) СНК СССР было издано постановление о создании на добровольных началах в прифронтовой полосе истребительных батальонов для борьбы с диверсантами и десантными группами. Крым находится пока в далеком тылу, и, вероятно, потому только 15 июля 1941 издается приказ командующего войсками Крыма генерал-лейтенанта П.И. Батова о назначении подполковника А.В. Мокроусова командующим всеми отрядами народного ополчения Крыма [9, с. 27].

Появление этого приказа всеми историками воспринимается как нечто совершенно обыденное и само собой разумеющееся. В действительности все гораздо сложнее. Прежде всего давайте вдумаемся, что такое «отряды народного ополчения», о которых говорится в приказе.

«Народное ополчение — добровольческие военные и военизированные формирования — рабочие отряды, группы самообороны, коммунистические батальоны, отряды партийно-советского актива и др., формировавшиеся из лиц, не подлежащих первоочередному призыву по мобилизации» [107, с. 479].

В сознании советских людей народное ополчение обычно ассоциируется с обороной Москвы, когда из рабочих московских заводов было сформировано двенадцать дивизий, которые стали на защиту столицы и отстояли ее, в прямом смысле, ценой собственной жизни.

Надо отметить, что в связи с тем, что в Москве ополченцы сразу же отправлялись в действующую армию, то такой должности, как «командующий всеми отрядами народного ополчения», там не было, а появление ее в Крыму, на мой взгляд, требует пояснения.

К тому же необходимо более подробно рассказать о человеке, которого поставили на этот необычный пост или, что вполне вероятно, этот пост был придуман специально под него.

Сопоставляя все опубликованное, опираясь на воспоминания очевидцев, нужно признать, что судьба А.В. Мокроусова была действительно незаурядна.

Родился Фома Матвеевич Мокроусов 9 июня 1887 года. Псевдоним «Алексей Васильевич» появится много позднее и со временем вытеснит настоящие имя и отчество.

В период прохождения воинской службы на эсминце «Прыткий» он участвует в революционном движении. Спасаясь от ареста, бежит за границу. Мыкается по Швеции, Дании, Англии, Австралии, Аргентине. Работает на судах торгового флота. В 1917 году сразу же после Февральской революции возвращается в Россию — в Петроград, где с головой погружается в водоворот революционных событий. Во главе отряда моряков в октябрьские дни он захватывает Центральный телеграф.

В 1918 году в Севастополь приезжает из Петрограда большая группа профессиональных революционеров, своего рода «экспортеров революции».

Одним из них был и Алексей Мокроусов. Энергичный, решительный, повидавший едва ли не весь мир, он становится одним из наиболее ярких лидеров матросской массы. Примечательна его партийная принадлежность — анархист!

Севастополь становится одним из первых городов России, в котором политическая борьба вышла за рамки словесных баталий. Именно здесь осуществился призыв трибуна революции Владимира Маяковского: «Ваше слово, товарищ маузер».

Расстрелян Челеби Джихан — председатель Курултая крымско-татарского народа. Кровавая бойня происходит в Ялте, Симферополе, Евпатории — там убивают офицеров, купцов, врачей, учителей…. Убивают только за то, что человек носит котелок, только за то, что на руках нет мозолей… А фактически убивали за принадлежность к иному классу, к другому сословию. Все это вызывает массовое бегство офицеров, дворян, интеллигенции за границу или на Дон, где генералу Корнилову удается собрать значительные силы и свергнуть Советскую власть.


А.В. Мокроусов принимает в расправах и в вооруженной борьбе с «эскадронцами» самое активное участие, а затем во главе отряда моряков отправляется на Дон для подавления зарождающегося белого движения [106, с. 277–282].

В начале 1918 года донское казачество в основном находилось на стороне Советской власти. Их устраивал декрет о мире и прекращении войны, так как именно на их плечи легли все тяготы этой бойни; устраивал декрет о земле, так как казак — это прежде всего земледелец. Враждебно Дон относился и к белому офицерству. Но когда красные части стали вступать в станицы, состоялось то, чего никто на Дону не мог предположить, — начались массовые расстрелы трудовых казаков, грабежи, насилие — и все это со стороны отрядов Красной гвардии.

Дело в том, что в сознании красногвардейцев четко сформировался (еще с 1905 года) стереотип о том, что казачество — это надежный оплот царизма!

В ответ на беспримерное насилие еще недавно лояльные к новой власти казаки восстали. Уникальны лозунги мятежников: «За Советскую власть, но без расстрелов и коммунистов». В конечном итоге восстание захлебывается, и часть казаков идет к белым, часть вливается в красноармейские эскадроны Б.М. Думенко, Ф.К. Миронова…

Примечательно, что матросов, которые находились в этот период на Дону, в народе называли «мокроусовцы», как со временем кавалеристов стали называть — «буденновцами».

Об этом, кстати, упоминается в «Тихом Доне». «Подвигам» матросов-мокроусовцев посвящена не одна страница романа.

Потом А.В. Мокроусов командует бригадой 1-й Заднепровской дивизии. Командир дивизии его друг еще по петроградским событиям, бывший наркомвоенмор Павел Дыбенко. Уникален состав комбригов этого соединения.

2-я бригада — Н.А. Григорьев, в недавнем прошлом петлюровский «полевой командир», в самом скором будущем руководитель одного из крупнейших антисоветских восстаний.

3-я бригада — Н.И. Махно, в недавнем прошлом каторжанин, анархист, в самом скором будущем вождь самого крупного крестьянского восстания против Советской власти.

4-я бригада — А.В. Мокроусов, анархист, в самом скором будущем командующий повстанческой армией «зеленых» в Крыму [72, с. 39].

Зная трагическую судьбу Н.А. Григорьева и Н.И. Махно, можно только диву даваться, как А.В. Мокроусову удалось пройти по самому краешку пропасти и не стать «злейшим врагом советской власти», как остальные комбриги.

Затем он командует бригадой уже 58-й стрелковой дивизии, которая воюет то с белыми, то с петлюровцами, то с народной армией Нестора Махно. На заключительном этапе Гражданской войны Мокроусов возглавляет повстанческое движение против белых в Крыму, но об этом мы поговорим позднее.

Если бы Мокроусов погиб в Гражданскую войну подобно Анатолию Железнякову, Василию Чапаеву, Сергею Лазо… он, бесспорно, был бы канонизирован и причислен к лику большевистских святых. А уж если бы стал вопрос, о ком из них создавать киношедевр типа «Чапаев» или «Пархоменко», то любой кинорежиссер без колебания выбрал бы в качестве киногероя Алексея Мокроусова, вся жизнь которого — это сплошное приключение. А.В. Мокроусов неоднократно переодевался в полковничью форму и смело въезжал в занятые противником населенные пункты. Вел переговоры по телеграфу с командованием белых, в Судаке захватил банк…

Закончилась Гражданская война, но подлинный ее герой, легендарный комбриг Мокроусов в армии оставлен не был. По-видимому, учли тот факт, что он анархист. В ВКП(б) он вступит только в 1928 году.

С 1921 года Мокроусов на административно-хозяйственной работе областного масштаба. К началу войны он заведует Крымским заповедником. Работает с интересом, творчески. Мой родственник — Сергей Вениаминович Туршу, едва ли не бессменный председатель союза охотников Крыма, в те годы поддерживал с А.В. Мокроусовым самые близкие отношения и всегда тепло отзывался о его деятельности на посту директора заповедника.

«1937 год» А.В. Мокроусову пережить было не суждено. Комдивы и комбриги — все эти активные участники революции, опасные свидетели прошлого, превращались либо в «лагерную пыль» (излюбленное выражение тов. Сталина), либо уничтожались. К тому же за А. В. Мокроусовым тянулся шлейф анархизма, эмиграции, а это такая пища для фантазии следователей!

Сохранились следующие документы о тех непростых днях: «Секретарю Крымского обкома партии. Сообщаю, что Мокроусов прошел недавно обмен партийных документов. Однако у нас есть полное основание подозревать его в троцкизме. Райком партии сделал запрос о правильности прошедшего Мокроусовым обмена партдокументов. Подпись. Секретарь Алуштинского РКВКП(б) Умеров. 1936 г. [5, л. 31].

«Телеграмма. Секретно, срочно. Москва. ЦКВКП(б). Отдел организационно-партийной работы. Маленкову. Считаем необходимым сообщить, что по нашим материалам Мокроусов тесно был связан до последнего времени с разоблаченным контрреволюционером, троцкистом, курьером по террористическим делам Троцкого — Гавеном. Эти материалы разработаны и будут предметом специального обсуждения на бюро ВКП(б). Зам. заведующего организационно-партийным отделом Крымского ОКВКП(б) Гаркуша. 21 октября 1936 г. [4, с. 137].


Но состоялось чудо. А.В. Мокроусову предложили поехать «добровольцем» в республиканскую Испанию. Весь этот «смутный» период он находится там в качестве военного советника.

Гражданская война в Испании завершается полным поражением республиканцев. По возвращении домой А.В. Мокроусов как бы завис в воздухе. Судьбы «испанцев» тех лет были полярны: или гибель в застенке, или стремительное возвышение. И здесь А.В. Мокроусов исключение — ни взлета, ни падения.


Начинается Великая Отечественная война. А.В. Мокроусов, похоже, никому не нужен, и тогда он идет в военкомат добровольцем. Его зачисляют в строевую часть — рядовым! Не будем гадать, как сложилась бы его судьба в дальнейшем, а воспользуемся мемуарами бывшего командующего войсками Крыма в 1941 году Павла Батова:

«Однажды в кабинет вошла энергичная блондинка, на вид лет тридцати пяти.

— Я жена Мокроусова — Ольга Александровна, — сказала она. — Вы знаете моего мужа?

Удивленно смотрю на нее. Но память уже кое-что подсказывает.

— Это тот Мокроусов, знаменитый партизан двадцатых годов? Я не имел счастья знать этого героя, но наслышан о нем.

— Все-таки, генерал, вы его знаете, он мне говорил, что встречал вас в Испании. Вас ведь там звали Фрицем Пабло, правда?

— Батюшки мои, а его-то как там называли?

— Савин.

— Вот теперь знаю и даже хорошо знаю вашего мужа, славного военного советника одной из пехотных дивизий Арагонского фронта. Где же он?

— Взял свой вещевой мешок и пошел в Первомайск на призывной пункт… А я подумала, что, может быть, Алексей будет здесь нужнее, и вот пришла.

Звонок в Первомайск генералу Никанору Евлампиевичу Чибисову (командующему войсками Одесского округа). Через несколько дней я уже обнимал своего друга и соратника»[59, с. 15].

«При встрече пришлось поругать А.В. Мокроусова за излишнюю скромность. Ну что это за мода — бывший комбриг берет вещевой мешок и отправляется на призывной пункт, когда такая нужда в знающих и опытных военных людях…

— Это самый нереволюционный поступок в твоей жизни!» [59, с.18].

Спустя четырнадцать лет в уже развернутых мемуарах эпизод с женой Мокроусова повторен слово в слово [60, с. 14].

Как мы видим, П. И. Батов отзывает А.В. Мокроусова в распоряжение штаба 51-й армии, и уже под конкретного человека создается новая должность — командующий отрядами народного ополчения.

23 июля назначается начальник штаба народного ополчения И.К. Сметанин — бывший работник военкомата, а затем и комиссар — секретарь Крымского обкома ВКП(б) Н.Г. Соколов.

В Крыму, который в тот период находился в глубоком тылу, все, что было связано с народным ополчением, напоминало фарс. В обком стала поступать радужная информация о том, как идет запись в народное ополчение. Из райцентра Ленино сообщалось, что «к 15 июля записалось 1600 мужнин и 509 женщин. Запись продолжается».

В Ялте цифры были вообще ошеломляющие: «Записалось 6310 человек из них 3505 женщин» [9, с. 35].

Чем будет заниматься народное ополчение, люди, вероятно, понимали смутно. В структуру нового формирования входили пожарные посты, противохимическая защита, посты воздушного наблюдения, истребительные отряды, которые должны были ловить парашютистов, и так далее… Самое главное заключалось в том, что все это должно было осуществляться рядом с родными домами, а не на фронте. Так, во всяком случае, решило большинство «ополченцев».


Несмотря на то, что ополчение должно было создаваться, как мы уже знаем, на добровольной основе, среди материалов об исключении из партии я обнаружил следующую запись:

«15.07.41 Парторганизация симферопольского мясокомбината исключила из рядов членов ВКП(б) Пичужкина Ивана Васильевича, 1887 года рождения, «За невступление в ряды народного ополчения». Все последующие инстанции утвердили исключение, но уже с другой формулировкой: «За проявление великодержавного шовинизма и за неустойчивость» [7, с. 48].

Не будем гадать, что скрывается под понятием «великодержавный шовинизм».

20 августа 1941 года на заседании бюро обкома впервые упоминается об опасности, которая нависла над Перекопом. На основании решения Ставки Верховного Главнокомандования о создании особой 51-й армии создается правительственная комиссия для проведения мероприятий по обороне участков Перекопского и Чонгарского перешейков.

Пункт 4-й гласил: «Приступить к переселению всего населения в местности к северу по линии Ишунь — Тюн — Джанкой, разместив их в местностях, освободившихся в связи с эвакуацией из Крыма немецкого населения. Закончить эту работу не позднее 23 августа» [7, с. 11].

Факт депортации этнических немцев на заседаниях бюро ранее не рассматривался. Вероятно, решение принималось на другом уровне. Удивило то, что депортация, оказывается, не носила сплошной характер. По каждому району был отдельный список на 10–15 человек, которым, с разрешения секретаря райкома, была предоставлена возможность остаться в Крыму. Как правило, это были представители партийно-хозяйственной номенклатуры немецкого происхождения.


Тех сил, которыми располагал находящийся в Крыму 9-й армейский корпус, для обороны полуострова было явно недостаточно. В приказе Верховного Главнокомандующего И.В. Сталина от 14 августа 1941 года о формировании на его базе отдельной 51-й армии, помимо уже имевшихся 106-й и 156-й дивизий, в нее были включены 271-я, 276-я стрелковые, 40-я, 42-я и 48-я кавалерийские дивизии, которые в срочном порядке перебрасывались на полуостров. Началось формирование четырех дивизий из жителей Крыма, которые по той или иной причине еще не были в армии.

Вопреки общему правилу, крымские дивизии получили не боевые номера из всесоюзного регистра, а условные: 1-я Крымская (формировалась в Евпатории), 2-я Крымская (Ялта), 3-я Крымская (Симферополь), 4-я Крымская (Феодосия).

15 августа в Симферополе в помещении театра юного зрителя (здание не сохранилось: на его месте построен дом на ул. Горького, 31) разворачивается управление 3-й Крымской дивизии и начинается комплектование ее частей. Вот тут и пригодились заявления ополченцев, которых стали зачислять в уже реально создающиеся дивизии.

Командиром 3-й Крымской дивизии был назначен кадровый командир, а вот политсостав — все вчерашние симферопольцы. К примеру, секретарь Симферопольского горкома партии Г.П. Кувшинников стал начальником политотдела дивизии; директор моего родного автодорожного техникума В.М. Гнездилов — комиссаром стрелкового полка; директор автобазы «Союзтранс» А.В. Подскребов — комиссаром гаубичного полка, еще недавно в списках народного ополчения он фигурировал как комиссар коммунистического батальона народного ополчения Железнодорожного района; О.А. Караев — комиссаром 514-го с.п.


12 сентября 1941 года разведывательные группы противника появились на Перекопском направлении. 15 сентября был захвачен Геническ, а на следующий день враг подошел к Чонгарскому мосту и Арабатской стрелке. В этот день именно там оказался вездесущий журналист Константин Симонов, о котором речь пойдет несколько позже. Его впечатления были совершенно безотрадны. Видел он, что бойцы наши вооружены из рук вон плохо, артиллерии нет, окопы — это только то, что еще не окончательно разрушилось после Гражданской войны. И самое поразительное — на Перекопе и Чонгаре почти не было наших войск.

Объяснить этот, в общем-то, необъяснимый факт можно тем, что командование отдельной 51-й армии, а прежде всего лично генерал-полковник Ф.И. Кузнецов зациклились на идее высадки в Крыму крупного морского или воздушного десанта противника. На возможность такого развития событий их постоянно ориентировал и Генеральный штаб. Вот почему дивизии 51-й армии были равномерно рассредоточены по всему Крымскому побережью, и только 3-я Крымская оставалась в центре, в Симферополе, в качестве резерва. На Перекопском и Чонгарском направлениях, как и везде, находилось по одной дивизии.


Противник же создал мощную группировку, в которую вошли Румынский горный корпус, артиллерийская группа резерва Верховного командования, авиационная группа 4-го воздушного флота и собственно части 11-й армии. В сентябре это составляло около 124 тысяч человек, около двух тысяч орудий и минометов, 150 самолетов-бомбардировщиков.

Наше командование, в целом располагая почти таким же количеством людей, выдвинуло против наступающего противника всего лишь 30 тысяч бойцов и командиров. Можно только поражаться мужеству воинов 156-й стрелковой дивизии генерала П.В. Черняева, которые утром 24 сентября выдержали обрушившийся на них удар.

В Симферополе, в штабе 51-й армии, к сожалению, не почувствовали той смертельной опасности, которая нависла над Крымом. Бойцы 3-й Крымской дивизии собирали в полях листовки с фотографией якобы оказавшихся в плену сыновей Сталина и Молотова.

В находящемся в чуть менее ста километрах от места боев штабе отдельной 51-й армии продолжалась обычная, мирная жизнь. В это трудно поверить, но по воскресеньям штаб был пуст — все командиры спокойно отдыхали с семьями. Заместитель командующего генерал П.И. Батов, лично побывав на Перекопе, уже осознал масштабы грозящей катастрофы и требовал усиления Северного направления. Его поддерживали член Военного совета А.С. Николаев и 1-й секретарь Крымского обкома партии B.C. Булатов, который даже направил письмо в Ставку с просьбой заменить Ф.И. Кузнецова на его посту. Бесполезно. Только 26 сентября, через две недели с начала наступления противника на Перекопе, когда 156-я дивизия почти полностью погибла в неравных боях и фронт был прорван, Ф.И. Кузнецов решился отдать приказ на переброску частей 3-й Крымской дивизии на подмогу защитникам Перекопа.

Двигалась она по степи без авиационного прикрытия. Подверглась жесточайшей бомбежке и еще до вступления в бой понесла страшные потери. В этот период поступает сообщение о присвоении 3-й Крымской дивизии общесоюзного боевого номера.

Пусть простит меня читатель, но я вынужден сделать небольшое отступление. Боевой номер части — это, прежде всего, строжайшая военная тайна, о которой бойцы и командиры не имеют права рассказывать никому. В обиходе используются цифровые, ничего не значащие обозначения типа в/ч 42 807 и т. д. Есть еще и номер полевой почты, который может и должен меняться, чтобы сбивать с толку разведку противника. Боевой же номер дается один раз на всю долгую или короткую жизнь подразделения. Все может случиться: погибнут тысячи, но оставшиеся в живых вынесут боевое знамя — и дивизия будет жить. Ее пополнят новыми бойцами и командирами, и с тем же номером, с тем же именем она будет служить и воевать дальше. Но случится беда, и святыня части окажется в руках противника — все! Часть, как боевая единица, прекращает свое существование. И пусть останутся тысячи живых бойцов — они пойдут на пополнение других частей.

Когда во второй половине сентября 3-я Крымская дивизия получила свой боевой номер — 172-я стрелковая дивизия, никто, ни ее командир, ни бойцы не знали, продолжателями чьей истории они являются.

Тогда, в 1941 году, ее не знал почти никто, но зато потом, через десятки лет, о ней, о ее боях читал или видел на экранах кинотеатров и телевизоров, наверное, каждый. Это была та самая дивизия, которая была описана Константином Симоновым в его книге «Живые и мертвые».

Это была кадровая, довоенная дивизия, которая в 1939 году была сформирована в городе Сталиногорске Тульской области. Ее первым командиром был полковник Я.Г. Крейзер, тот самый Я.Г. Крейзер, который в 1944 году уже генерал-лейтенантом будет командовать 51-й армией, освободившей Крым.

Дивизия имела боевой опыт, так как участвовала в финской кампании. С 28 по 3 июля она завершила занятие рубежей под Могилевом. 13 июля на ее позициях оказался молодой, в общем-то, малоизвестный журналист Константин Симонов. Описание его первой встречи с командиром полка, сохранившееся в дневниках писателя, потом полностью вошло в роман «Живые и мертвые».

Меньше суток был в полку военный корреспондент, но, как писал он спустя десятилетия: «Это пребывание запомнилось мне на всю жизнь» [93, с. 111].

На шестом километре Бобруйско-Могилевского шоссе, на Буйничском поле, стояли два памятных знака: «Здесь в суровые дни 1941 года беспримерную стойкость проявили бойцы 383-го стрелкового полка, 172-й стрелковой дивизии и ополченцы гор. Могилева, уничтожив только за один день боев 12 июля 1941 года 39 фашистских танков». Неподалеку лежит валун с факсимиле «Константин Симонов», с тыльной стороны надпись «К. М. Симонов 1915–1979. Всю жизнь он помнил это поле боя 1941 года и завещал развеять здесь свой прах» [88].

Небольшие разрозненные группки бойцов и командиров дивизии все же вышли из окружения. Было спасено боевое знамя. 172-й стрелковой дивизии предстояло продолжить свою боевую службу. Это были совершенно другие люди, другой театр военных действий, но это по-прежнему была 172-я стрелковая дивизия [88, с. 221].

Катастрофа в Крыму стала очевидна всем, и выводы последовали исключительно в духе времени. Отстранены командующий армией генерал-полковник Ф.И. Кузнецов и член Военного совета армии корпусной комиссар А.С. Николаев, а с ними и командир 172-й с.д. Вместо него был назначен полковник И.А. Ласкин. Снят с должности и подлинный герой защиты Перекопа — командир 156-й стрелковой дивизии генерал П.В. Черняев.

Части отдельной Приморской армии, наконец, получили приказ об эвакуации из обреченной Одессы. Как известно, операция эта прошла блестяще, но в Крыму приморцы появились слишком поздно — фронт уже был прорван.

Одиннадцать дней дивизия пыталась удержаться на Перекопе. С каждым днем с нашей стороны в бой вводились новые силы, новые подкрепления. Пораньше бы их сюда.

А теперь вновь вернемся в Симферополь. Здесь события развиваются по какому-то параллельному сценарию.

8 сентября 1941 г. на заседании бюро обкома ВКП(б) обсуждают проблемы сева. В специальном постановлении подчеркивается, «что проведение осеннего сева и взмета зяби в условиях войны является боевой политической задачей и требует от всех организаций проведение сева в сжатые сроки» [7, с. 30].

По-прежнему десятки людей исключают из партии. Все чаще в качестве причины указывается «самовольный выезд без снятия с партийного учета».

Удивительным образом этот параллельный мир проецировался и вниз по иерархической пирамиде власти. Вот как описывал эти дни будущий прославленный партизанский командир Михаил Македонский, который в ту пору был начальником райдоруправления Бахчисарайского района. Он приходит к секретарю райкома ВКП(б) с совершенно очевидным вопросом:

«Для чего мы продолжаем строить дорогу и занимаем на ней столько людей? Как бы не получилось, что построим ее для врага?

— Раз и навсегда запомни, — перебил меня Черный, — эта земля наша, и мы ее вечные хозяева» [80, с. 6].

16.09.41. Принимается решение эвакуировать из Крыма весь скот, но вспашку и сев продолжать. Реальность, тем не менее, пытается вторгаться и в этот «параллельный мир».

«4.10.41.… поддавшись провокационным слухам о том, что якобы немецко-фашистские войска прорвали фронт и проникли на территорию Ах-Шеихского района, секретари райкома Макаров, Цирульников, Попов, пред райисполкома Джефаров и начальник райотдела НКВД Могильников сожгли здание, где размещались районные организации, позволили разграбить продовольственный и промтоварный магазины, а сами бежали из района.

За проявленную трусость, паникерство и уничтожение государственного имущества Макарова, Цирульникова, Могильникова снять с должностей, исключить из партии, отдать под суд военного трибунала» [7, с. 88].

Ах-Шейх находится на самом северо-западе полуострова, и в отличие от Симферополя, там происходящие на Перекопе события воспринимались, как мы видим, несколько по-иному.

22.10.41. Создается городской комитет обороны в составе секретаря горкома С.В. Мартынова, председателя исполкома В.И. Филиппова, заместителя наркома внутренних дел А.А. Пчелкина и подполковника А.П. Щетинина [7, с. 113].

С формированием крымских дивизий и переподчинением их армейскому командованию надуманность должности «командующего отрядами народного ополчения» стала очевидна. А.В. Мокроусов и его штаб оказались не у дел. Вот тогда 23.10.41. принимается постановление Крымского обкома ВКП(б) о назначении А.В. Мокроусова командиром партизанских отрядов Крыма, с освобождением его от обязанностей командира народного ополчения. Комиссаром назначается 1-й секретарь Симферопольского горкома партии С.В. Мартынов, начальником штаба И. К. Сметанин. В этом же постановлении указывалось о выделении на партизанское движение 2 млн рублей [8, с. 75].

До оставления нашими войсками Симферополя оставалась всего одна неделя. В своих дневниках И.Г. Генов вспоминал: «25 октября 1941. Если бы Центральный штаб, а также штабы районов и отрядов были созданы хотя бы месяц назад, можно было бы сделать во много раз больше. На вопрос, когда будут утверждены штабы районов, Мокроусов ответил как-то неопределенно:

— Я сам только что утвержден» [70, с.23].

30.10.41. Принимается Постановление о командно-политическом составе районов партизанских отрядов.

Время на формирование сети партизанских отрядов безнадежно упущено. Как за соломинку хватаются за идею И.Г. Генова о наборе в отряды бойцов истребительных батальонов, но при этом оговаривается условие, которое еще более усугубляет и без того безысходное положение: «…их придется брать в последнюю очередь. Истребительные батальоны будут нести службу до конца, а дел у них много: вести борьбу с вражескими парашютистами, диверсантами, охранять важнейшие промышленные объекты, государственные учреждения» [70, с. 13].

Имея огромный опыт ведения партизанской войны и значительно преумножив его в первые послевоенные годы, РККА, в основном благодаря усилиям М.В. Фрунзе, разработала целую концепцию ведения «малой войны», которая была подкреплена тем, что в приграничных областях создавались «кадрированные» партизанские отряды, которые имели запасы оружия, продовольствия, секретные базы в труднодоступных местах леса. Однако из-за смены концепции «Воевать малой кровью и на чужой территории» все ранее сделанное в этом направлении было уничтожено. С началом Великой Отечественной войны и стремительным продвижением противника в глубь страны проблема формирования партизанских отрядов возникла явочным порядком. В связи с тем, что теоретически этот вопрос заранее не прорабатывался, партизанским движением одновременно пытались руководить партийные комитеты, Генштаб РККА, Военные советы фронтов, НКВД СССР и республик и даже управления по охране тыла некоторых фронтов. В соответствии со своим профилем каждый ставил перед будущими партизанами задачи и цели, которые порой были взаимоисключающими.


Только к маю 1942 года руководство партизанским движением на территории СССР было относительно упорядочено.

А.А. Сермуль: «Дислоцировались вокруг Симферополя — одна в Саблах, другая в Джалмане, третья в Сарабузе. Когда начались бои на Перекопе, появилась еще одна задача — ловить дезертиров, которые сначала помалу, а затем поползли все больше и больше. Таких мы вылавливали и сдавали в комендатуру» [92, с. 15].

Таким образом, вместо того, чтобы хотя бы в последние дни приступить к изучению мест будущих боев, запоминать тропы, выявлять потенциальные места засад — будущие партизаны ловили дезертиров.

Вот что писал об этих днях в своем сообщении на имя секретаря Крымского обкома ВКП(б) B.C. Булатова уже бывший начальник Главного штаба партизанского движения Крыма И.К. Сметанин.

«Решением бюро ОКВКП(б) и приказом Военного совета 51-й армии 29 октября 1941 я был послан в лес по должности начальника Главного штаба партизанского движения Крыма. Штаб партизанского движения формировался в период действия партизанских отрядов, так же, как и сами отряды, формировались частично в период действий, в известной мере стихийно. Как партизанские отряды, так и Главный штаб к началу боевых действий вооружением и боеприпасами обеспечены не были» [3, с. 62].

И.Г. Генов: «28 октября. Мне передали наряд на 12 000 банок овощных и рыбных консервов, но получить их не смог, так как, помимо наряда, нужно еще иметь отношение на консервный завод» [70, с. 25].

В одном из районов в период получения для будущих отрядов продовольствия в дело вмешался районный прокурор и «предотвратил расхищение социалистической собственности».

31 октября 1941 г. А.В. Мокроусов издает приказ № 1, в котором объявляет о вступлении в должность командующего партизанским движением. Назначает командиров, комиссаров и начальников штабов всех пяти партизанских районов. При этом вновь фигурируют фамилии людей, которые в лесу никогда не появятся, так как, вероятно, они даже не знали о своем новом назначении.

Примечателен параграф 3 этого приказа: «Проведенная мною проверка состояния работы показала: дисциплина в отрядах поставлена слабо, имеются случаи пьянки, пререкания с начальниками и пр.

Продукты, снаряжение, оборудование, боеприпасы и вооружение завозится крайне медленно и еще хуже оно развозится в глубинные пункты. Охрана и учет завезенного продовольствия и имущества поставлены слабо, периодического наблюдения за состоянием, как продуктов, так и имущества, нет. Начальники районов недостаточно настойчиво добиваются перед местными партийными комитетами и советскими организациями повышения темпов завоза в лес продовольствия и имущества.

Приказываю:

Все отряды, находящиеся в лесу, подчинить себе в непосредственном подчинении отрядов начальниками районов.

Добиться от районных организаций усиления темпов завоза в лес продовольствия и имущества, оружия и боеприпасов. Обстановка требует окончания всех работ максимум в десять дней. Заготовку продуктов в количественном выражении проводить по нормам красноармейского пайка из расчета предполагаемого количества людей, объявленного мною начальникам районов.

4…Категорически запретить браконьерство.

12. В связи с тем, что радиосвязь будет установлена моим штабом — начальникам районов своих передатчиков не иметь, а если такие уже установлены, пользоваться ими только по моим указаниям. Шифр для связи будет установлен и выслан дополнительно.

13. С населением районов установить самые тесные и дружеские отношения, не допускать грубостей и всякого рода реквизиций, за взятые у населения продукты, скот и имущество — выплачивать его стоимость.

15…при случае обнаружения дезертиров — оружие отбирайте [13, с. 3].

Из этого документа мы пока не знаем: ни на какой срок отправляются партизаны в лес, ни сколько человек там будет.

Иван Гаврилович Генов в своих мемуарах приводит такой эпизод:

«А на какой срок и на какое количество людей следует готовить продовольствие? — поинтересовался я.

Кто-то ответил:

— Оккупанты в Крыму долго не задержатся. Продуктами запасайтесь на 3–4 месяца на 600–700 человек. Норма армейская.

После совещания Мокроусов поделился со мной своими мыслями:

— Может быть, и правы некоторые товарищи в отношении сроков пребывания фашистских войск в Крыму, но следует готовиться и к худшему. В общем, мое мнение такое: завози продукты на 5–6 месяцев, и на большее число людей»[70, с. 9].

Уже в июне 1942 года А.В. Мокроусов писал: «Предполагалось, что в крымских лесах могли разместиться и активно действовать от 5000 до 7500 человек. Из этого расчета строился план завоза продовольствия, обмундирования и оружия. Предполагалось, что немцы дальше мая в Крыму не продержатся, поэтому план завоза был построен на шесть месяцев: ноябрь — апрель» [13, с. 104].


Итак, все ясно: срок полгода, количество людей 7500 человек. Каждый читающий эти строки знает, что в действительности партизанам пришлось находиться в лесу не планируемые 180 суток, а 900!

Поэтому вне зависимости от того, были бы разграблены базы или они оставались бы целыми, но к маю 1942 года все запасы все равно должны были уже закончиться.

Но давайте обратимся к воспоминаниям партизан в той части, как закладывались эти базы.

«В свое время мы дали указание начпродам отрядов закладывать базы там, где намечено строить лагеря. Колайские товарищи сделали все наоборот. Они начали закладывать одну базу всего в километре от деревни Кутлук, в небольшом лесочке в ста метрах от дороги и в двенадцати километрах от места, отведенного под лагерь. И все это на глазах у населения. Не лучше положение и в других отрядах»[70, с. 17].

«Выяснилась неприглядная картина. Закладка баз ведется так: что ни продукт — то база, и все у дорог».

«Кизильташ — прекрасное место для санатория, но совершенно непонятно, почему командование Феодосийского отряда решило устроить здесь свою перевалочную базу. Отсюда почти нет выходов в лес, и шоссе совсем недалеко. Продуктов завезено много, но до сих пор ни одной базы не заложено. Их даже и не собираются закладывать. Видимо, надеются, что противник сюда не доберется. Немногим лучше было и в других отрядах».

«До сих пор плохо идет дело у ускутцев, улуузенцев и капсихорцев. Командир Улуузеньского отряда хотел все продукты базировать в пещерах. Я запретил это делать: пещеры все знают. Так как времени в нашем распоряжении мало, дал указание завозить продукты в глубину леса и там оставлять до прихода отрядов, которые их сами и забазируют» [70, с. 24].

«Опыт учил, что лагеря следует размещать как можно дальше от населенных пунктов, проезжих дорог, в глухом и скрытом месте, удобном для обороны, нападения и маневра, а также вблизи водных источников. Но если следовать всем этим правилам, то во втором районе больше трех отрядов разместить негде…»[70, с. 11].

Впрочем, были примеры и достаточно грамотного подхода к делу. Вот что рассказал Абибуллаев Нури, 1928 года рождения. «Жил я в деревне Мамут-Султан. Когда немец был уже на Перекопе, председатель колхоза сказал моему отцу: «Дай телегу и лошадь. Нури будет делать то, что мы скажем. Я приезжал на колхозный двор, там грузили картофель, муку, табак… Я уезжал в Тавель. Там у меня забирали телегу, а я оставался под дубом и ждал, когда пригонят пустую телегу. Я не знал, куда и зачем все это увозилось. Я делал в день две ходки, а обратно мужчины грузили дрова, которые привозил домой»[47].

То, что каждый отряд самостоятельно готовился к жизни в лесу, нашло отражение в их экипировке. Так, курортная Ялта обеспечила своих бойцов прекрасными спальными мешками. Но лучше всех были экипированы бахчисарайцы. Как вспоминал бывший секретарь Бахчисарайского райкома ВКП(б), он же комиссар отряда В.И. Черный: «На трикотажной фабрике я заказал двести свитеров, шерстяные носки и шлемы под шапки. Кожевенный завод изготовил сотни три постолов» [103].

Как отметил посетивший их отряд И.З. Вергасов: «Бахчисарайцы имели теплые ушанки, полушубки, на ногах у всех постолы — в том числе и у комиссара. Обувались они таким образом: шерстяной носок, портянка из плащ-палатки, и все это плотно зашнуровывалось, так что ни вода, ни снег не страшны. В лесу такая обувь оказалась самой практичной»[67].

Прочитав эти строки, я вспомнил своего отца Полякова Евгения Матвеевича, детство и юность которого прошли в Бахчисарайском районе, в селе Ханышкой. Мне много раз доводилось ходить с отцом на охоту, и каждый раз, когда мы останавливались, чтобы очистить с сапог комья грязи, отец рассказывал мне о постолах — об обуви его мечты, обуви, к которой никогда не липнет грязь. Признаться честно, я думал, что отец фантазирует, и был поражен, когда в таких же восхитительных выражениях прочитал о постолах у И.З. Вергасова.

Впрочем, у Николая Колпакова о постолах другое мнение: «Они легкие, не натирают ноги, но зимой размокают и спадают с ног, а летом засыхают и становятся лыжами. Взбираясь на гору, скользят назад, а с горы летишь, как на лыжах, не помогали никакие приспособления»[75, с. 20].

Дефицит времени, безусловно, сказывался. Алуштинский отряд успел получить продукты только 30–31 октября 1941-го, но доставить их в лес уже не было времени.

Самыми богатыми, вероятно, были запасы симферопольцев. Из расчета на год было завезено: муки — 12 т; сахар — 2 т; соль, икра паюсная, икра кетовая, макароны, вино, спирт, ликер, водка, спички, табак, папиросы, овощи, джем, печенье. Все это было заскладировано, как указывалось в отчете, в 23 ямах. Кроме этого, было завезено 350 барашков, 50 свиней, 30 коров [34, с. 91].

Это же подтверждает и Л.А. Вихман: «В лесу был большой двухэтажный дом. Туристическая база. Отряд человек 300. Много женщин. Нас накормили. Питание исключительное было. Любая закуска, вино. Все что хотите было. Столы, стулья. Обслуживали девушки в белых халатиках, тарелочки, рюмочки, графинчики»[22, с. 88].

Н.И. Дементьев: «Было это в первую неделю ноября. Мы шли по лесу и недалеко от лагеря видим: лежит деревянная бочка, килограмм на 30–40. Открыли ее — красная икра! Объелись ею так, что потом животы болели»[50, с. 4].


Как было написано в отчете командира 2-го Симферопольского отряда, из 23 ям успели воспользоваться только семью, остальные были разорены во время декабрьского прочеса [34, с. 91].

Мы уже знаем общую картину с закладкой продовольствия, а как были вооружены отряды? Вот что пишет Андрей Сермуль: «У нас имелись английские винтовки, трофеи гражданской войны, японские «Арисака» с ножевым штыком, довольно длинным; польские винтовки «Маузер» немецкого производства с орлами на прикладах. Ни одного автомата не было, даже самозарядных винтовок в отрядах не имелось»[92, с. 18].

В данном случае речь идет о 3-м Симферопольском отряде. Не думаю, что какой-нибудь районный отряд мог получить от властей большее.

Комиссар Зуйского отряда Н.Д. Луговой сетовал: «В дни формирования отряда дали нам винтовки. Но что это за винтовки? Какие-то трофейные: японские, финские, еще какие-то. Патронов к ним по сотне! Израсходуешь боезапас и все — выбрось ее, эту трофейку, — патронов-то никто не даст больше. Требовать более основательного вооружения мы и не пытались, понимали: для армии не хватает оружия, о партизанах что тут говорить?»[78, с. 16].

Надо признать, что положение со стрелковым оружием было ужасным по Крыму в целом. Бойцы из сформированных Крымских дивизий в основной массе отправлялись на Перекоп без винтовок, что уж говорить о будущих партизанах, которым, как мы уже видим, власти вообще не уделяли внимание.

Вероятно, следует пояснить читателю, почему в Советском Союзе, который располагал огромными запасами вооружения, в нужный момент не оказалось пистолетов, винтовок, автоматов, пулеметов… Дело в том, что в предвоенные годы была принята военная доктрина, которая заключалась в следующем: «Воевать будем на чужой территории и малой кровью». В соответствии с ней все склады вооружения, боеприпасов, вещевого довольствия, горюче-смазочных материалов, продовольствия… были сосредоточены непосредственно на западной границе. В первые дни войны они оказались в руках противника.

Состояние дел с закладкой продовольствия, обеспечением оружия нам уже известно, осталось разобраться с последней и, вероятно, самой важной составляющей — с человеческим фактором.

То, что будущие отряды практически до оккупации Крыма оставались «слугой двух господ», крайне отрицательно сказалось на всей подготовительном периоде. Кроме того, буквально в последний момент заместитель наркома внутренних дел Смирнов распорядился на основании приказа командующего 51-й армией из истребительных батальонов сформировать стрелковый полк и немедленно направить его на фронт. Отобрали в него самых боеспособных бойцов.


Когда час «X» настал и оккупация Крыма стали реальностью, то, как вспоминал А.А. Сермуль: «Северский построил истребительный батальон и объявил, что с этого момента он становится 3-м Симферопольским партизанским отрядом. Кто желает остаться — шаг вперед.

Больше ста человек не согласились идти в партизаны, сложили на землю оружие и ушли…»[92, с. 15].

В сущности такая же картина была и в других отрядах. Вот как описывает переход от истребительного отряда к партизанскому М.А. Македонский: «Пусть те, кого страшит партизанская борьба, выйдут из рядов и вернутся обратно. В лес пойдут только добровольцы.

От колонны отделилась кучка людей. Они боязливо сложили оружие около дороги и, вобрав головы в плечи, тихо пошли назад» [80, с. 11].

Вопрос о «кучке» оставим на совести редакторов, так как у А.А. Сермуля, писавшего свои мемуары уже в постсоветское время, эта «кучка» оказалась «больше ста человек».

Задержка с переподчинением истребительных отрядов партизанскому командованию привела к тому, что Ялтинский отряд выходил к месту постоянного базирования уже в экстремальных условиях. «Люди глянули на указанный мною хребет и приумолкли. Некоторые поежились.

— В горах снег и ветер. Поднимемся ли? — усомнился кто-то.

Каждую секунду буран мог вырвать из цепи и сбросить в пропасть. Подъему, казалось, не будет конца. Когда поднялись, подсчитали людей. Вместо тридцати пяти налицо оказалось тридцать два»[97, с. 15].

Вместо того чтобы заблаговременно по безопасным тропам привести людей в лес, отряд в метель поднимался из Ялты по крутым откосам и, как результат, совершенно неоправданная гибель людей.

И.Г. Генов: «Среди сорока восьми бойцов Колайского отряда почти половина оказались больными или стариками» [70, с. 16].

31 октября из совхоза им. Чкалова в Бахчисарайский райком партии позвонил дежурный и сообщил, что противник занял деревню Базарчик и станцию Альма. На подступах к Бахчисараю послышалась стрельба. Только тогда в 15.00 обоз Бахчисарайского отряда выехал в лес. В три часа ночи достигли базы. Вместе с ездовыми 60 человек. Раздали ружья, боеприпасы, патронташи. Подошел истребительный батальон. Оказалось, что уже при формировании в его состав включали людей ограниченно годных для армии. Часть бойцов и командиров, имеющих военные специальности и полностью вооруженных, отправили в Севастополь. Учительница Анна Михайловна Науменко привела из села Береговое своих старшеклассников.

На тут же состоявшемся совещании райкома партии приняли решение Бахчисарайский отряд и истребительный батальон объединить. Командиром избрали (именно избрали) К.М. Сизова. Секретарь райкома ВКП(б) В.И. Черный стал комиссаром.

А вот что вспоминает Н.Д. Луговой: «За день-два до вторжения фашистов он (Литвиненко) зашел ко мне в райком.

— Останусь с вами. Буду тут воевать!»

То, что командир Зуйского партизанского отряда Андрей Литвиненко только за двое суток до оккупации принял решение остаться в лесу, мягко говоря, изумляет. Как поясняет Н.Д. Луговой, «в лесу не оказалось отрядного командира: Мирон Акимович Куделя, назначенный обкомом на этот пост, не успел вернуться из Кубани, куда сопровождал технику, людей и скот… На свой страх и риск я предложил Андрею взять на себя нелегкую ношу отрядного командира»[78, с. 23].

Приводит Н.Д. Луговой и состав своего отряда. Этот перечень должностей, вероятно, типичен для любого отряда той поры:

«Первый секретарь райкома — комиссар; председатель райисполкома — командир. В отряде оказался еще один председатель райисполкома, правда, Красноперекопского, который стал секретарем партбюро отряда. Прокурор района — начальник штаба; начальник райотдела НКВД — заместитель командира по разведке. На рядовых должностях: бывший помощник секретаря райкома; заведующая отделом пропаганды и агитации; трирайкомовских инструктора; заместитель председателя райисполкома; заврайздравом; заврайфинотделом; народный судья; заведующая общим отделом райисполкома; зам. районного прокурора; уполномоченный народного комиссариата заготовок; начальник отделения связи; председатель райсовета Осоавиахима; секретарь райкома комсомола; девять председателей колхозов; три председателя сельских советов; один председатель сельпо; три учителя; два механика; агроном; врач» [78, с. 53].

1 ноября 1941 года части вермахта вошли в Симферополь.


Становление

Продолжим знакомиться с протоколами заседаний Крымского обкома ВКП(б). В углу очередного листа значилось: «Севастополь». Заседание проходило 10 ноября 1941 года. Обсуждалось поведение командира партизанского отряда т. Бродского и комиссара т. Гринберга, которые, не вступив в бой, взорвали базы и увели отряд в Севастополь. Виновные получили по выговору и были направлены в армию политбойцами [6, с. 155].

На следующем заседании (23.-11.41) рассматривается поведение командира отряда т. Пархоменко и комиссара т. Коваленко, которые также привели свой отряд в Севастополь. Пархоменко исключили из партии, Коваленко получил выговор [6, с. 160].

О каких отрядах идет речь, понять невозможно.

Что же произошло в первые дни оккупации? Какие отряды покинули предписанный район боевых действий?

Обратимся к отчетам самого компетентного человека той поры командующего партизанским движением Крыма А.В. Мокроусова. Буквально по горячим следам 27.11.41 г. он писал: «Недовольны качеством частью подобранных командиров и бойцов отрядов, проявивших себя некоторые, как трусы, а некоторые, как изменники, к последним относятся командир и комиссар Тельманского района, секретарь РК Гринберг, который увел свой отряд на Ялту, объясняя этот предательский поступок нападением на их отряд немцев. Проверкой установлено, что никакого нападения не было, а Гринберг поджег и подорвал свою базу на казарме Туклу сам. При этом уничтожил много (очень) продуктов, кроме пяти бочек вина, сохранившихся до сих пор» [18, с. 7].

Вот что впоследствии писал в своем отчете бывший начальник штаба 4-го партизанского района той поры И.З. Вергасов.

«4-й район партизанского движения согласно плану должен состоять из отрядов: Ак-Мечетского — 120 чел, Ак-Шеихского — 50 чел.; Бахчисарайского — 100 чел., Куйбышевского — 90 чел., Красно-Перекопского — 100 чел., Лариндорфского — 100 чел., Фрайдорфского — 80 чел., Ялтинского — 120 чел.

Таким образом, к началу действий должно было быть личного состава района 760 человек. Командиром района назначен т. Бортников, комиссаром т. Селимое, начальником штаба — я.

Фактически благодаря неумелой организации, огульному подбору личного состава, к 10 ноября район уже не имел половины своего состава за счет массового дезертирства при отходе в лес. Сам штаб района не укомплектован, не прибыл комиссар, а командир района т. Бортников абсолютно бестолковый, безграмотный, больной человек» [18, с. 83].

Я невольно вспомнил характеристику на И.М. Бортникова, подписанную наркомом НКВД за день до начала партизанской борьбы.


«Бортников Иван Максимович. 1890 года рождения, член ВКП (б) с 1931 года.

Служил в старой армии с 1915 по 1916 год. С 1916 по 1918 г. был в плену в Германии. В 1919 году участвовал в партизанском движении в Крыму.

В настоящее время работает директором лесхоза. Дисциплинирован, энергичен» [113, с. 69].


М-да! Как по-разному характеризуют одного и того же человека. Впрочем, вероятно, И.З. Вергасову из его партизанской землянки все же было виднее, чем из кабинета Управления НКВД на улице Горького, 5.

В сообщении на имя секретаря Крымского обкома ВКП(б) B.C. Булатова бывший начальник Главного штаба партизанского движения Крыма И.К. Сметанин писал: «Штаб партизанского движения формировался в период действия партизанских отрядов, так же, как и сами отряды, формировались частично в период действий, в известной мере стихийно.

Как партизанские отряды, так и Главный штаб к началу боевых действий вооружением и боеприпасами совершенно обеспечены не были»[113, с.70].

А вот как характеризовал эти же первые дни полковник М.Т. Лобов, человек, не имевший к организации партизанского движения никакого отношения: «Потеря людей в отрядах шла главным образом за счет массового дезертирства местных партизан и очень незначительной части военных в ноябре — декабре 1941 г.

НКВД Крымской АССР и Крымский ОКВКП(б), очевидно, не совсем четко и продуманно подготовили и организовали партизанское движение в Крыму: провал всех явок, которые были приготовлены; гробовое молчание подпольщиков, якобы оставленных в населенных пунктах; вначале не было связи с местным населением, отсутствовал свой актив, своя агентура; значительно трудно было работать среди колеблющегося болгарского населения и исключительно трудно было работать среди татарского населения; в отрядах ничтожно мало людей из горных и предгорных районов, в основном партизаны были из городов и степных районов Крыма»[113,с. 151].

Сотрудник НКВД И.З. Харченко: «Сейтлерский отряд 4 — 5 ноября с одним погранполком полным составом, оставив свои базы, начал отступать через Улу-Узень — Алушту на Севастополь. При этом растеряли личного состава 75 %, потеряв все базы и 10 — 11 ноября «возвратились» партизанить. Биюк-Онларский отряд, при первом обстреле группой немцев в 15 — 20 человек, разбежался по лесу и в результате ушло 60 — 75 % личного состава по домам, в том числе секретарь РК ВКП(б) и председатель РНК» [18, с. 95].

Прежде чем делать выводы о том, что же действительно произошло в Крымском лесу в ноябре — декабре 1941 года, давайте определимся с терминами (названиями партизанских отрядов) и немного вспомним, как все задумывалось изначально.

Как мы уже знаем, за основу была положена следующая схема: вся горно-лесная часть делится на пять районов, а уже в районе размещаются несколько партизанских отрядов.

Так появился совершенно нетипичный для всей истории партизанского движения в СССР термин «командир партизанского района». В связи с тем, что партизанские отряды создавались абсолютно всеми районными комитетами ВКП(б), то совершенно стихийно за ними закрепились названия административных районов формирования: Бахчисарайский отряд, Зуйский отряд, Карасубазарский отряд и т. д. Как известно, стихийное название — самое точное. Следует вспомнить, что история русской профессиональной армии тоже начиналась с подобных названий. Преображенский и Семеновский полки Петра I получили свои имена от подмосковных сел Преображенское и Семеновское, откуда в них набирались рекруты. В дальнейшем принцип трансонимизации — перенос в название полка названия населенного пункта, в котором он формировался, стал главенствующим и самым долговечным. Мы помним, что и в Бородинском сражении, и в Альминском, и в обороне Севастополя, и под Мукденом фигурируют полки, несущие в своих названиях память о тех или иных городах Российской империи.

По замыслу организаторов партизанского движения, число отрядов в Крыму должно было соответствовать числу райкомов ВКП(б) — 29, но оказалось, что к началу оккупации на 1.11.1941 года в лес прибыло только двадцать четыре отряда. Красноперекопский, Лариндорфский, Фрайдорфский, Куйбышевский по разным причинам сформированы не были. Уже 02.11.1941 г. прекратили существование Тельмановский и Сакский партизанские отряды, но зато к 15.11.1941 были сформированы три новых из числа оказавшихся в лесу красноармейцев. Примечательны их назвав ния: 1-й Красноармейский, 2-й Красноармейский…


Появление в Крымском лесу огромного числа командиров и политруков Красной Армии, а также значительного числа красноармейцев, краснофлотцев и пограничников не характерно для партизанского движения СССР в целом и потому требует отдельного пояснения.

Несмотря на поступившую 30 октября 1941 года директиву Москвы: «Всеми силами удерживать Крымский перешеек», фронт покатился окончательно. Если по всей линии советско-германского фронта отступление наших войск осуществлялось строго в одном направлении — на восток, то командиры находящихся в Крыму частей стояли перед дилеммой: «Куда отступать? На юг или восток? На Севастополь или Керчь?»

Части Приморской армии, только недавно прибывшие из Севастополя, приняли решение пробиваться назад. Остатки войск 51-й армии двинулись на Керчь. Входившая в состав 51-й армии 172-я дивизия, сформированная из ополченцев Симферополя, по логике событий, тоже должна была уйти в сторону Керченской переправы, но полковник И.А. Ласкин после консультаций с командованием отдельной Приморской армией самостоятельно принял решение отходить на Севастополь.

Утром 1 ноября передовые части Приморской армии под селом Чистенькая встретили организованный заслон противника, состоящий из артиллерии, мотопехоты. Тогда морские пехотинцы повернули на восток, чтобы через с. Курцы выйти на ялтинскую дорогу, но и там встретили противника. С боем смяли заслон, но при этом погиб герой обороны Одессы, командир полка морской пехоты полковник Осипов, которого спешно захоронили во дворе одного из домов.


Идущие следом части 172-й дивизии, узнав о том, что дорога на Севастополь уже перерезана, сразу повернули на Ялту. Прекрасно зная город (дивизия-то симферопольская), без потерь прошли северо-восточной окраиной и через Чокурчу вышли на ялтинскую дорогу. Трое суток шли от Симферополя к Ялте. 4 ноября вышли к Байдарскому перевалу. Стоял ноябрь, дорога была ужасная. Участник этих событий Василий Антонович Новичков рассказывал мне, что из-за отсутствия бензина сталкивали под откос технику. Самому Василию Антоновичу повезло: еще в заповеднике он случайно наткнулся на сбитый, но не сгоревший самолет. В баках оказался бензин, которым он и воспользовался. На Ай-Петринском перевале дорога оказалась для техники практически непроходимой. После того как в пропасть одна за другой сорвались несколько машин, было принято решение двигаться походным порядком. Новичков свою машину не бросил и единственный провел ее по самому краю пропасти.

Много лет спустя мне в руки попала подшивка газет «Крымский транспортник». В ней я прочитал о том, что еще до войны водитель симферопольской автоколонны «Союзтранс» Василий Новичков был удостоен звания «Лучший водитель Крыма». В сложных условиях войны он это высокое звание подтвердил.


6 ноября 1941 года 940 бойцов и командиров 172-й дивизии вошли в Севастополь.

Второй раз в свой истории 172-я с.д. пережила катастрофу. Но вновь, как и под Могилевом, она не запятнала своего имени, сохранила боевое знамя и была готова к новым испытаниям.

После того как материал об истории 172-й с.д. в статье «Дивизия из нашего города» впервые был опубликован на страницах газеты «Крымская правда», я стал получать письма из города Корсаков Сахалинской области.

«Не удивляйтесь, получив письмо от совершенно незнакомого человека. Вы, как фронтовик, сможете понять фронтовика и выполнить мою просьбу. В сентябре 1984, проезжая через Симферополь, я купил газету «Крымская правда» и понял, что мы воевали в Крыму где-то рядом. Я в 1941 году был призван в армию. Формирование проходило на станции Пятиозерная (ныне Красноперекопск). Так я стал рядовым 13-го мотострелкового полка 1-й Крымской дивизии. Служба проходила в Евпатории. Как я понял из статьи, Вы служили в 3-й дивизии. Наш полк участвовал в боях на станции Вадим, у Перекопского перешейка, под Армянском, на станции Пятиозерная, под Ишунью. Я получил тяжелое ранение под Воронцовкой и был отправлен в госпиталь в Керчь.

Все попытки хотя бы узнать дальнейшую судьбу родной дивизии, судьбу однополчан оказались безуспешными. Сообщите мне хоть какие-либо сведения о судьбе 1-й Крымской дивизии».

Я написал ветерану все, что знал о судьбе Крымских дивизий:

1-я Крымская — сформирована из жителей Евпаторийской округи, получила боевой номер 321-я с.д. По данным Центрального архива Министерства обороны, она входила в состав действующей армии по 10 октября 1941 года. Больше, как боевая единица, не упоминается.

2-я Крымская — сформирована из жителей Ялты, получила боевой номер 184-я с.д. В боях на перешейке не участвовала, часть бойцов была направлена на пополнение оборонявших Арабатскую стрелку наших войск. Попыталась воспрепятствовать вхождению немецких войск в Алушту, но была рассеяна.

4-я Крымская — сформирована из жителей Феодосии. Получила боевой номер 320-я с.д. Она участвовала в кратковременной защите Ак-Монайских укреплений на Керченском перешейке, но была отброшена. Больше о ее судьбе никакой информации нет.

Потом было еще одно письмо: «Уважаемый Владимир. Разрешите мне называть Вас просто, по имени, так как по возрасту вы мне сын. Большое спасибо за информацию. Теперь я понимаю, что мы были левым флангом 172-й в боях за Армянск, Ишунь.

Отвечаю на Ваши вопросы. Ранен я был 27.09.41. Учения дивизии проходили исключительно по отражению морского или воздушного десанта. Уже в то время среди солдат и командного состава шли разговоры, что командование дивизией и армией, мягко говоря, не подходит занимаемым должностям. Как показали дальнейшие события, так оно и было. Если 172-я под руководством И. А. Ласкина в тяжелейших условиях смогла дойти до Севастополя, то 1-я Крымская (321-я), находясь в таких же условиях, прекратила свои действия. Обидно. С уважением, Иван Григорьевич Кулик».

При «расквартировании» будущих партизанских отрядов в горно-лесной зоне Крыма в Крымском обкоме партии были убеждены, что оккупирован будет весь полуостров, а фронт будет проходить где-то за пределами Крыма, но все спутала Приморская армия, которая не стала вместе с 51-й армией отступать на Керчь — Кубань, а самовольно повернула на Севастополь.

По-видимому, немецкое командование предполагало, что защищавшие Перекоп советские войска будут отходить именно к Севастополю, и потому сразу же, как только образовалась брешь в нашей обороне, опережая наши части, устремилась к Бахчисараю, чтобы не допустить отступавшие войска к базе Черноморского флота.

Как река течет там, где она не встречает сопротивления, так и части 51-й армии поток отступления понес в безопасном направлении — на Керчь. Приморцы уже имели опыт успешных боев в Одессе. К тому же ими командовал талантливый военачальник генерал-майор Петров (впоследствии генерал армии, один из самых ярких полководцев Великой Отечественной войны), который самовольно, не имея на то приказа, повел войска чрезвычайно трудным путем, но в нужную сторону — на Севастополь. Марш проходил по территории уже занятой противником.

Примечательно, что партизаны Бахчисарайского отряда становятся невольными свидетелями безуспешных попыток наших войск пробиться к Севастополю. 1 октября 1941 возле деревни Бия-Сала, забравшись на высокое дерево, М.А. Македонский наблюдал бой какого-то подразделения нашей морской пехоты против немцев. Противник развернул с десяток минометов и обрушил на моряков град мин. Командир Бахчисарайского отряда К.М. Сизов запретил партизанам обнаруживать себя. «У нас другая задача!» — осадил он тех, кто рвался помочь морякам [80, с. 14].

Осознав, что прорваться к Севастополю намеченным путем не удается, командарм Петров производит неожиданный маневр. Он отказывается от губительных атак в лоб и направляет войска в обход: через Ангарский перевал и по южнобережной дороге, через Байдарские ворота к Севастополю. При отсутствии связи, в ходе этого маневра, часть бойцов и командиров оторвались от общей колонны и вынуждены были либо пробираться в Севастополь самостоятельно, либо оставаться в лесу.

Следует учитывать и тот факт, что первоначально свои основные силы противник направил на перехват дороги Симферополь — Севастополь, оставив свободным маршрут Симферополь — Ялта — Севастополь, но как только Петров воспользовался этой ошибкой и провел свои войска, ошибка была тут же исправлена и далее, как в пословице, «кто не успел — опоздал».

К 3 ноября 1941 года южнобережная дорога на Севастополь была надежно оседлана противником. Путь на Севастополь был закрыт со всех направлений.

В первых числах ноября 1941 года лес оказался буквально наводнен отступающими красноармейцами, краснофлотцами, пограничниками.

Отношение командиров партизанских отрядов к кадровым военным тех первых дней было неоднозначным. С одной стороны, все понимали, что имеющийся у них запас продовольствия ограничен, и потому делиться им никто не хотел. Принимать или не принимать в отряд новых бойцов, каждый командир решал самостоятельно. Отдельные отряды, которые в результате дезертирства, отвратительной организации формирования испытывали острый дефицит в реальных бойцах, охотно принимали окруженцев в свои ряды, но при этом часто случалось так, что, прожив день-другой, гости забирали продовольствие и уходили на Севастополь, да еще прихватывали с собой часть партизан. Иные отряды, а таковых было большинство, не только отказывались принимать «чужаков», но силой забирали у них оружие.

Впрочем, весьма распространен был и своеобразный бартер. Так, в деревне Карасу-Баши остановилась на ночевку какая-то наша часть. Партизаны предложили им продукты, а взамен потребовали оружие и боеприпасы.

Как потом рассказывал сам командир отрада М.И. Чуб: «Наш отряд получил сто винтовок, пулемет, несколько автоматов. Мы создали хороший запас патронов и гранат»[70, с. 28].

Как писал И.К. Сметанин:«Вооружение и боеприпасы добывались партизанами на дорогах отступления 51-й армии, главным образом у дезертиров, а также вооружение пополнялось бойцами Красной Армии, пришедшими в партизанские отряды с трофейным оружием, в результате чего к 10–15 ноября 1941 г. все отряды вполне удовлетворительно были обеспечены вооружением и боеприпасами» [18, с. 62].

Колпаков Н.Е.: «12 военных, в основном средний комсостав, среди них несколько моряков. Они в боях отбились от своих частей, на Севастополь прорваться не смогли, искали партизан. Попали в Колайский отряд. В отряд их не приняли. Предложили сдать оружие и разойтись по деревням»[75, с. 14].

Более драматично описал эти дни сотрудник НКВД И.З. Харченко: «Отдельные командиры и комиссары отрядов это пополнение встретили отрицательно, не принимая их в отряды. Обезоружили целые группы военных и отправили их на все четыре стороны, мотивируя: «Мы не знаем, кто вы такие, у нас людей полный комплект, малые запасы продовольствия, а поэтому — уходите от нас, куда хотите. По существу вели «массово-разъяснительную работу» — сдаваться целыми группами в плен врагу…

Даже в декабре месяце 1941 г. связной 2-го района т. Горкавенко Георгий Павлович сообщил словесное приказание Мокроусова: всех шатающихся по лесу военных группами и в одиночку пристреливать».

Таких фактов букет, а не единичные случаи (могут подтвердить чекисты Холанский, Фельдман, Воронин и др.)» [18, с. 96].

А вот что писали Сталину командующий Северо-Кавказским фронтом маршал Буденный и член Военного совета адмирал Исаков.

«В лесу эти группы натолкнулись на враждебное отношение к ним со стороны партизанских руководителей. Оказывается, по линии партизанских отрядов было дано указание — пришедших в лес бойцов и командиров в отряды не принимать и разоружать их как дезертиров. Так погибло немало бойцов и командиров, которые не желали сдаваться в плен немцам и рассчитывали продолжить борьбу, находясь в лесах Крыма. Командир партизанского отряда 2-го района Губарев и военком Щтепа разоружили группу бойцов в 25 человек и вытолкнули их из отряда. В одном километре от отряда эта группа разоруженных бойцов была расстреляна румынами. 28 мая военный трибунал партизан, созданный по указанию Военного совета фронта, судил эту пару и приговорил ее к расстрелу.

Уже перед расстрелом Губарев и Штепа дали понять, что такое отношение к бойцам Красной Армии, приходящим в лес было продиктовано им главным руководством» [16, с. 9–20].

Сам же А.В. Мокроусов в приказе № 1, в пункте 15 требовал: «Используйте всевозможные пути для увеличения в отрядах оружия… При случае обнаружения дезертиров — оружие отбирайте, дезертиров передавайте следственным органам».

Бывший инструктор Сакского райкома партии Михаил Самойленко с группой бойцов вышел в расположение Бахчисарайского отряда. М.А. Македонский, который знал его еще до войны, охотно принял новичков. Впоследствии из рядового бойца М.Ф. Самойленко вырос до командира бригады. С группой бойцов — защитников Перекопа пришел бывший второй секретарь Бахчисарайского райкома Андрей Бережной. Примечательно, что несмотря на его высокую довоенную должность, в одном из документов военной поры о нем вспоминают как о хорошем партизанском разведчике, человеке, прекрасно знающем лесные тропы. Стоит ли этому удивляться, ведь он тоже уроженец этих мест. К сожалению, подобные люди были исключением.

Подавляющее число командиров, бойцов и краснофлотцев не имели в отрядах знакомых, но и уходить им уже было некуда. И тогда стихийно, практически вопреки воле А.В. Мокроусова, они стали собираться в так называемые красноармейские отряды, которые самовольно размещались по соседству с партизанами. Поскольку они были хорошо вооружены, многие из них уже дрались под Одессой, на Перекопе, то взять их на испуг уже было нельзя. По своей инициативе отдельные такие группы самостоятельно стали совершать нападения на оказавшиеся в их расположении немецкие подразделения. Лейтенант Ф.И. Федоренко еще недавно был уполномоченным особого отдела 530 с.п. 156-й стрелковой дивизии. По своей инициативе он возглавил группу красноармейцев из самых различных частей и привел их из Ялты в лес. Неподалеку от расположения группы он заметил колонну противника, в составе которой было три грузовых машины, множесто конных повозок, не менее роты гитлеровцев. С ним же всего тридцать пять человек, которых формально даже нельзя считать еще отрядом, но, что важно, уже в течение нескольких суток бойцы признавали нравственный авторитет человека, который стал их командиром и которому они беспрекословно подчинялись.

Нападение на колонну оказалось для противника полной неожиданностью. Так же внезапно Ф.И. Федоренко прекратил бой и вывел отряд на безопасное расстояние.

Когда, заслышав стрельбу, прибежали партизаны Евпаторийского отряда во главе с комиссаром района 3. Ф. Амелиным, то их взору предстала впечатляющая картина: сгоревшие автомобили, десятки трупов врагов. У красноармейцев всего один раненый.

Вот воспоминания командира 3-го Симферопольского отряда П.В. Макарова: «По узкой тропе на Чатыр-даг поднимается воинская часть. Вышли ей навстречу.

— Вы партизаны? — спросил нас командир.

— Да.

— Скажите, где можно найти товарища Мокроусова или Макарова?

— Не знаем.

Майор пожал плечами и многозначительно произнес:

— Странно… очень странно…

В это время из рядов вышел старший лейтенант. Подойдя ко мне вплотную, он радостно воскликнул:

— Здравствуй, Павел Васильевич! Вот где довелось встретиться.

По-приятельски расцеловались. Это был мой друг Саша Махнев. Он работал до войны в редакции газеты «Красный Крым».

Услышав мою фамилию, майор с усмешкой повторил сказанное им при встрече: «странно… очень странно…» и стал настаивать на том, чтобы всю часть зачислили в партизаны.

Объяснили, что сделать этого не можем. Исключение мы допускали лишь в отношении Саши Махнева. Майор обиделся…» [79, с. 323].

Л.A. Вихман: «Со мной группа человек 25 краснофлотцев. Мы зашли в глубину леса и там остались ночевать. Утром слышим вверху стук, шум. Послали разведку. Их стали разоружать, но они выставили автоматы и к себе не подпускают.

Один убежал ко мне. Кричит: «Не знаю, что там такое, но нас хотят разоружить!»

Я ребят поднял, мы выскочили наверх. Партизаны увидели нас — перепугались. Мы были все в форме, с автоматами» [22, с.87].

А вот как вспоминал о своем появлении в 3-м Симферопольском отряде Н.И. Дементьев:

«Уходили из Одессы организованно. В порту ко мне обратилась какая-то девушка.

— Я секретарь комсомольской организации и боюсь здесь оставаться.

Я надел на девушку свой бушлат, бескозырку и провел на корабль.

В Севастополе нас посадили на автомобили, которые мы, кстати, доставили морем из Одессы, и привезли в Джанкой. Оттуда уже пешком на Воронцовку. Сходу ее взяли.

Очень скоро поняли, что Крым — это не Одесса, да и немцы — не румыны. Противник быстро обошел Воронцовку с двух сторон и, чтобы не попасть в окружение, командир приказал отступать. Так и повелось: днем отбиваемся, ночью отходим. Отступаем вроде на Севастополь, но каким путем, бог его знает. Совершенно не остался в памяти Симферополь, когда впервые попал в него в 1944 году, даже не вспомнил, был я здесь или нет?

Остановились уже в Джалмане. Что делать? Отряд моряков небольшой — человек пятнадцать. Встречаем партизан. Как потом оказалось, это был 3-й Симферопольский отряд. Навстречу вышел комиссар отряда Чукин. Разговаривал грубо, презрительно. Матросы ответили тем же. Обматюкав партизан, моряки пошли дальше, но уже не по шоссе, а в горы. На яйле увидели разбитые телеги и возле них сделали ночлег. Телеги накрыли плащ-палаткой и уснули. Утром заметили мальчишку, или вернее юношу, который пас барашек. Парень быстро забил барана, освежевал его и на костре приготовил, что-то вроде шашлыка. Парень работал так ловко, что матросы откровенно им любовались. Так состоялось мое первое знакомство с крымскими татарами. Позавтракав, матросы почистили оружие. Проверяя его, пару раз выстрелили. Вдруг на плато выезжает «эмка». В ней партизан с ручным пулеметом, какой-то пограничник со звездой политрука на рукаве, ну и естественно шофер.

— Кто стрелял?

— Мы! Оружие проверяли.

Пограничник назвал себя командиром партизанского района и поинтересовался, что моряки намереваются делать дальше.

— На Севастополь идти.

Тот неодобрительно покачал головой. Посмотрел на автоматы ППШ, которыми были вооружены матросы, и предложил остаться в партизанах.

— Но тогда нас посчитают дезертирами.

— Не волнуйтесь, это уже моя забота! — парировал пограничник.

Так вся группа моряков осталась при штабе 3-го партизанского района»[50].

Помимо приморцев, поток отступления занес в лес множество отдельных подразделений 51-й армии. Наиболее крупными из них оказались остатки 48-й о.к.д., которая пришла в лес во главе со своим командиром генерал-майором Д.И. Аверкиным.

До сих пор грибники находят в лесу кавалерийские шашки, с которыми пришли в лес кавалеристы и которые оказались совершенно бесполезными в условиях пешей партизанской войны.

В Крымском государственном архиве я наткнулся на воспоминания комиссара 48-й о.к.д. Е.А. Попова, которые он писал в апреле 1942 года.

«1–2 ноября 48 о.к. д сосредоточилась в районе Салы — Эльбузлы. 2 ноября в штабе 51-й армии (Алушта) я получил боевой приказ Николаева дивизией удерживать район Салы.

В 21.00 по телефону начальник штаба армии приказал дивизии сняться и двигаться в направлении Судак — Алушта — Балаклава. В 22.00 дивизия выступила на Судак. Целый день 3-го ноября мы двигались из Судака. Лошади настолько устали, что еле передвигались. Еще в Судаке Аверкин подчинил себе 56-й зенитный дивизион и ряд других частей и подразделений.

Наша 48-я к.д. представляла из себя огромный табун лошадей с коноводами. Еще 19 октября в наступательном бою под Ишунью из общего состава в 2900 человек дивизия потеряла 50 %. К моменту движения на Алушту насчитывалось 700 человек с огромным количеством лошадей, так как дивизия ни разу в Крыму не участвовала в конном строю в боях. Всего войск собралось под командованием Аверкина около 2500 человек.

Вечером 4-го ноября части остановились на ночлег. Одновременно еще днем был сформирован отряд моряков (150 чел.) из 56-го зенитного дивизиона под командованием капитана Каменского на машинах с задачей оказать помощь одному из полков 184-й с.д. и удержать Алушту до подхода главных сил. Штаб дивизии оставался в деревне Кучук-Узень. Оказалось, что полк 184-я с.д. под командованием Щетинина по существу без боя оставил Алушту. Отряд моряков остановился в 7 км от Алушты и чего-то ждал. Положение наше усугубилось. Необходимо было прорываться через Алушту. К рассвету 5 ноября под Алушту прибыл штаб дивизии. Началась деятельная подготовка к прорыву. Решено было подтянуть части и в 13.00 начать прорыв. Начав наступление, мы натолкнулись на сильный и организованный огонь пулеметов и минометов из Алушты. В этом наступательном бою мы потеряли 250 человек, в том числе командира 62-го к.п. Мы были вынуждены отойти, но куда? Назад — означало идти в руки фашистов, идущих по пятам из Судака. Но другого выхода не было. На руках у нас имелся приказ Военного совета, на случай, если будем отрезаны — ждать морские тральщики для эвакуации частей. Тревожную ночь мы провели на Алуштинском шоссе, 6 ноября утром в 7.00 на совещании командиров частей было принято мое предложение о переходе в лес на партизанские методы борьбы. Однако, имея приказания о морских транспортах и не теряя надежды на их приход, считали необходимым продержаться еще один день.

Целый день 6 ноября мы дрались и скакали от рубежа к рубежу. Впоследствии рубеж в районе деревни Куру-Узень мы удерживали до 16 00. К этому времени татары-предатели из деревни Казанлы вывели к нам в тыл автоматчиков и создали такое положение, при котором 68-й к.п., прикрывавший дорогу Ускут-Карасубазар, оказался совершенно от нас отрезанным, а остальные части 62, 71 и 147-я к.п. в тактическом окружении. Единственный выход вел в лес через ущелье по реке Су aм на гору Демирджи. Так мы и сделали, но это уже был не организованный отход, а скорее всего бегство. Как мне ни тяжело, я вынужден сказать, что ушли мы позорно, оставив противнику много лошадей и многочисленные обозы. Всю ночь мы поднимались в горы и 7-го утра собрались вместе на Демирджи. Было нас 300 человек. Окончательно было принято решение идти на Карасубазарские леса. Это мнение высказал также и Аверкин. Шли мы длинной цепочкой по одному. Голодные, мы искали какую-нибудь лошадь, чтобы перекусить. Часам к 14 дня начался снегопад и сел густой туман. Аверкин, шедший в хвосте колонны, отстал в 20 минутах ходьбы от того места, где мы остановились на большой привал, с целью отметить 24-ю годовщину Октября и на ночлег.

Все попытки найти Аверкина не увенчались успехом, и только спустя месяц мы узнали, что Аверкин якобы отстал намеренно с целью пробиться на Севастополь. Мне трудно верить этому, так как знаю генерала Аверкина честным, преданным нашей партии и Родине командиром.

Утром 8 ноября вместе с Лобовым, нач. политотдела Клеветовым решили оставить людей для розыска Аверкина, а остальным двигаться дальше.

После семи суток тяжелых переходов по горам и лесу, в условиях зимней стужи, разбитые, оборванные и голодные, теряя людей в боях с румынами, 13 ноября мы прибыли во второй район партизан Крыма, начальником которого был т. Генов. Решено было остаться. На базе 62 и 71-го к. п. было создано два партизанских отряда. Одним стал командовать подполковник Городовиков, комиссар Фурик, другим — капитан Исаев, комиссар Бедин. За счет командиров и политработников дивизии мы укрепили остальные партизанские отряды. Лобов стал начальником штаба района, Касьянов — начальником разведки, батальонный комиссар Клеветов — комиссаром Джанкойского отряда, Полянский — комиссаром Ичкинского отряда, Ларин — командиром Зуйского отряда, прокурор дивизии Верещагин — командиром Сейтлерского, Сидоров — комиссаром Колайского отряда и т. д.» [16, с. 32].

Наличие в лесу огромной массы военнослужащих стало реальностью, с которой не считаться было уже невозможно.

К 13 ноября Центральный штаб был вынужден официально признать наличие красноармейских отрядов.

То, что формирование партизанских районов осуществлялось практически в последние дни, привело к тому, что многие из людей, чьи кандидатуры были утверждены как комиссары или начальники штабов районов, по самым разным причинам в лес так и не прибыли. Образовавшиеся вакансии А.В. Мокроусов стал заполнять оказавшимися в лесу командирами и политработниками РККА. Так, командир 48-й кав. дивизии Д.И. Аверкин 18.11.41 был назначен командиром 4-го партизанского района вместо не показавшегося А.В. Мокроусову И.М. Бортникова. Характеристика И.М. Бортникова И.З. Вергасовым уже приводилась в настоящей работе. Насколько она объективна, судить не берусь.

Комиссар 48-й кав. дивизии Е.А. Попов был назначен комиссаром 2-го партизанского района вместо не прибывшего в лес секретаря Джанкойского райкома ВКП(б) П.З. Фруслова. Впоследствии, изучая документы Крымского обкома ВКП(б) периода эвакуации, я не раз встречал это имя в качестве своеобразного наркома земледелия Крымской АССР «в эмиграции».

Начальник штаба 48-й о.к.д. полковник М.Т. Лобов стал начальником штаба этого района вместо смещенного с этого поста Анатолия Макаля.

Всего в ноябре 1941 года в партизаны влилось 1315 солдат, матросов, командиров, что составляло 35 % общего числа. Среди военнослужащих было 438 командиров и политработников. Когда Ф.И. Федоренко, в ореоле славы после удачно проведенного первого боя, предстал перед генерал-майором Д.И. Аверкиным, тот без колебания назначил его командиром взвода. Вот как описывет это событие сам Ф.И. Федоренко: «Знакомлюсь со взводом. В нем — за сорок человек, большую половину составляют командиры и политработники, многие из них старше меня по возрасту и воинскому званию» [101, с. 20].

Симферополец С.М. Качанов, до войны начальник симферопольского Осоавиахима, оказался в лесу в составе остатков 156-го арт. полка. «Пришли в Судакский отряд. В нем 155 человек, военнослужащих 22 человека. 7.11.41 пришел командир 3-й батареи старший лейтенант Алдаров со своими людьми. Решили гражданский отряд и военный объединить. Стало веселее, так как до этого на нас смотрели косо. Этот отряд имел богатейшую продовольственную базу, до миллиона винтовочных патронов, но очень слабое вооружение. Винтовки были японские старого образца. Было два пулемета.

В отряде было 35 женщин, в большинстве случаев пожилого возраста, небоеспособных. Мужчины были тоже такие же: кто плохо видит, у кого рука не сгибается. Все были уверены, что побудут в лесу два-три месяца, и все закончится»[22, с. 159].

«В Красноармейском отряде человек двести, из них более сорока командиров разных степеней. Одеты неважно. Армейская обувь, повидавшая Сивашские болота, крымскую гальку и осеннюю грязь, требовала замены. Многие не успели получить в армии зимнего обмундирования, даже шинелями не все были обеспечены» [67, с. 49].

Предстояла долгая партизанская зима. В разных отрядах к ней готовились, естественно, по-разному, но что объединяло всех, так это то, что никто не представлял масштабов грядущих трудностей и невзгод.

Среди партизан были участники Гражданской войны: И.М. Бортников, Г.Е. Водопьянов, И.Г. Генов, Г.Я. Долетов, Д.Д. Кособродов, В.В. Красников, С.Г. Леонов, П.В. Макаров, А.В. Мокроусов, Г.К. Рябошапко, С.Н. Чукин. Исходя из своего прежнего партизанского опыта, все они были убеждены, что, как и в «ту войну», армия противника будет на фронте, отдельные гарнизоны будут в городах, а в деревнях будут хозяевами партизаны. Основным носителем этой теории был сам командующий — А.В. Мокроусов. Эти настроения И.Г. Генов впоследствии отразил в своих воспоминаниях: «Оккупанты, как правило, будут находиться в городах. В деревню они не пойдут. Вот в деревнях-то мы и будем хозяйничать. Единственное, на что гитлеровцы могут пойти, — это выделить часть войск на охрану своих коммуникаций» [70, с. 79].

Все это предопределило многое и в партизанской тактике, о чем мы поговорим позднее, и в оборудовании партизанского жилища.

Поскольку «оккупанты будут находиться в городах», то отряды с большим комфортом стали размещаться в горных поселках: 3-й Симферопольский отряд — в горном санатории; бойцы Красноармейского отряда — в общежитии поселка Чаир; штаб А.В. Мокроусова — в кельях Святогорского монастыря…

Очень скоро все это пришлось бросить и уходить в глубь леса.

В Ичкинском отряде стали делать землянки. «Бывший бригадир строительной бригады Егор Шутеев сложил прекрасную плиту. Затопили ее не дождавшись, пока просохнет глина» [70, с. 36].

Пожалуй, серьезней всех подошли к обустройству в Зуйском отряде.

«Землянки скрыты под землей. Лазы в них замаскированы. Если бы не тропки на снегу, да не дымки из труб — убей, не обнаружишь…»[78, с. 26].

Памятной оказалась первая ночевка Ялтинского отряда.

«Раздалась команда: «Ломать сучья и разводить костры!..» Мне припомнилась Сибирь; там по-иному готовились к ночлегу в лесу, и я стал шестом раздвигать угли, увеличивая площадь костра.

— Вы зачем это делаете? — спросил Агеев.

Я подкинул в костер еще охапку дров и, когда они разгорелись, предложил:

— Давайте перенесем костер немного в сторону.

— Чего вы мудрите? — недоумевал Агеев.

На новом месте костер горел с прежней силой. Я тщательно очистил площадку от углей и золы, там, где только что горел костер, и объявил:

— Печь готова. Пожалуйте греться!

Глядя на нас, стали готовить себе такие постели и другие» [97, с. 16].

С первых же дней партизанской борьбы самым острым стал вопрос…

А ну, уважаемый читатель, попробуйте самостоятельно на него ответить. Нет, не продовольствия — пока оно еще было. Оружия? Хватало. Людей? В избытке, правда, никто из них не знал местности, но пока отряды отсиживались на своих базах, то так остро эта проблема пока еще не ощущалась. Не буду томить вас, а только напомню, что любое управление, будь то воинская часть, партизанский отряд, предприятие или школа, основывается на трех постулатах: получении информации, принятии управленческого решения, контроле за его выполнением.


Так вот, Центральный штаб не получал никакой информации. Не только от отрядов, но даже от районов. Не имея информации, управлять, а переходя уже на военные термины, командовать — невозможно. Простите, успешно командовать.

Но давайте вновь немного займемся теорией. Это сегодня мы знаем, что «кто владеет информацией, тот владеет миром». В те годы, готовясь к партизанской войне в Крымских горах, А.В. Мокроусов этого не знал. Любое управление людьми, а в данном случае командование, подразумевает: наличие самой современной связи, оптимальной структуры управления и рациональной технологии.


Рациональная технология — это тактика партизанской борьбы, то есть то, что было в свое время обобщено еще Денисом Давыдовым, но об этом более детально мы поговорим в дальнейшем. Была ли оптимальна принятая структура управления? В целом мы можем согласиться, что триада: Центральный штаб, пять партизанских районов, четыре-шесть партизанских отрядов — соответствовала требованиям времени и сложившимся условиям. Практически в таком же виде эта структура просуществовала до конца оккупации, приняв на заключительном этапе окончательную форму: соединение — бригада — отряд.

И только отвечая на вопрос: имели ли крымские партизаны «самую современную связь»? — мы с горечью должны ответить — нет!

Причин тому много. Были и чисто субъективные. Будущий командующий партизанским движением в Крыму Алексей Мокроусов, человек малограмотный, как принято тогда было с гордостью говорить, «академиев не кончал», совершенно не понимал роли радиосвязи в современной войне. Примечателен его приказ № 1, в котором он писал:

«11. Немедленно направить в мой штаб по четыре человека связистов.

12. В связи с тем, что радиосвязь будет установлена моим штабом — начальникам районов своих передатчиков не иметь, а если такие уже установлены, пользоваться ими только по моим указаниям. Шифр для связи будет установлен и выслан дополнительно.

16. Донесения о состоянии отрядов, проводимых работах, наличии заготовленного продовольствия и имущества и политико-морального состояния отрядов доносить мне один раз в десятидневку, а о происшествиях и проводимых операциях — немедленно. Место связи со мной — прежнее» [13, с. 3].

Под словом «связистов» А.В. Мокроусов подразумевает — «связных» или, как говорили в старину, «гонцов». Людей, которые должны передавать устную или письменную информацию. Способ связи самый архаичный, применяемый, вероятно, с самых первых войн, которые вело человечество.

То, что А.В. Мокроусов требует не иметь своих передатчиков, свидетельствует о том, что он понимал: у кого связь с вышестоящим командованием, тот и хозяин положения. С другой стороны, связь — это возможность получать альтернативную информацию. Не случайно с началом Великой Отечественной войны у населения были изъяты все радиоприемники. Радио — это неконтролируемый источник информации. Работая с протоколами бюро обкома, я наткнулся на интересный документ:

«Решением Зуйского райкома ВКП(б) от 30.06.41 исключен из партии Младенов Василий Федорович, член ВКП(б) с 1930 года, болгарин, ответственный секретарь Зуйского райисполкома». Сообщалось, что уже ранее В.Ф. Младенов находился под судом и привлекался к ответственности по Закону 28.12.39 года «За покровительство прогульщикам». Тогда он получил 4 месяца исправительных работ, с отбыванием их по месту работы и удержанием 20 % зарплаты.

На этот раз случилось следующее. Находясь по служебным делам в одном из колхозов района, В.Ф. Младенов, настраивая радиоприемник, случайно наткнулся на иностранную музыку. После того как она закончилась, началась радиопередача на русском языке, в которой сообщались новости с фронтов.

Об услышанном В.Ф. Младенов в автомобиле рассказал председателю райисполкома А.А. Литвиненко, слышал это и водитель. Бдительный А.А. Литвиненко официально сообщил обо всем секретарю райкома Н.Д. Луговому.

Бюро Зуйского райкома ВКП(б) приняло решение об исключении из партии, но бюро обкома его не утвердило. «За слушание по радио и передачу в разговорах содержания антисоветской пропаганды» В.Ф. Младенову объявили выговор [7, с. 78].

В своих многочисленных мемуарах, книгах Н.Д. Луговой много страниц уделит и В.Ф. Младенову и А.А. Литвиненко — оба они вскоре станут видными партизанами Зуйского отряда и оба погибнут в боях, но в воспоминаниях нет и намека на этот эпизод, в котором и А.А. Литвиненко, да и сам Н.Д. Луговой выглядят далеко не лучшим образом.

Из пункта 12 настоящего приказа мы узнаем, что А.В. Мокроусов был уверен, что радиосвязь у него будет, но не известно, в силу каких причин он ее так и не получил. В одном из своих докладов он впоследствии напишет: «Не повезло и с радистами — их не оказалось. Обещали прислать позднее».

8.11.41 г. В журнале боевых донесений отмечено, что из Севастополя в распоряжение главного штаба прибыло два радиста с рацией. Казалось бы, проблема решена, но в начале 1942 года в своем письме B.C. Булатову А.В. Мокроусов уже в самом конце отметит: «Все же самым больным вопросом является связь с Вами и районами. Завезенные ранее на базы рации маломощны. Присланная т. Каранадзе с т. Кобриным рация маломощна, действие ее до 25 км, а в условиях леса и гор мощность ее резко понижается. Мы и некоторые районы принимаем сводки Информбюро на самодельных приемниках.

Из-за отсутствия технической связи с районами приходится высылать живую связь, которая перехватывается фашистами. Так, например, чтобы связаться с 1-м районом, пришлось высылать дважды связных и только 30 декабря 1941 получить сведения о деятельности этого района» [1, с. 144].

Вдумайтесь в последнюю строку: в течение двух месяцев не поступало никакой информации о жизни, боевой деятельности одного из пяти подразделений. В данном случае 1-го района. О каком же управлении этим районом со стороны Центрального штаба может в таком случае идти речь?

Не лучше ситуация и во 2-м районе. Вот что вспоминал впоследствии его командир Иван Генов: «Двадцать дней понадобилось на то, чтобы установить связь между 2-м партизанским районом и Центральным штабом. У Мокроусова рация не работает — нет питания, к тому же она маломощная, ее радиус действия не более десяти километров»[70, с. 63].

Начальник Центрального штаба И.К. Сметанин — профессиональный военный, в недавнем прошлом работник Крымского военкомата, в 1942 году писал:«Между отрядами существовала и существует только живая связь. Связные преимущественно являются стабильными, хорошо изучившими секретные маршруты между отрядами и штабом. Связь с 1 и 2-м районами, а также с командующим — живая, но очень длительная и опасная, что, по моему мнению, затрудняет руководство командующего и задерживает информирование его об обстановке и его указания, а последнее время: апрель — май — совершенно связь отсутствовала» [113, с 73].

Если, как мы уже знаем, отсутствовала связь между Центральным штабом и районами, то как обстояло дело внутри районов? Вот как впоследствии оценивал ситуацию ветеран партизанского движения, а в ту пору рядовой боец 3-го партизанского района Андрей Сермуль: «Отряды локтевой связи между собой не имели. 3-й отряд стоял в урочище Алмалан, а 2-й Симферопольский — на Аспорте. Расстояние между ними — день ходу, а 1-й Симферопольский отряд стоял вообще на Альме. Сутки надо было идти, чтобы передать какое-нибудь приказание.

Штаб Мокроусова первоначально находился в Косьмо-Демьяновском монастыре, потом, когда его сожгли, был вынужден перейти на западные склоны горы Черной, где на Барла-кош для него была оборудована капитальная землянка» [92, с. 23].

Во 2-м районе, по воспоминаниям его командира И.Г. Генова, ситуация не намного лучше. «Более полумесяца находимся в лесу. Рации нет. А противник распространяет всякого рода провокационные слухи вроде того, что взят Ленинград, окружена Москва, в течение двух недель будет занят Севастополь, а затем очередь дойдет и до партизан»[70, с. 51].

Только в начале декабря удается установить связь 2-му району с Центральным штабом. Возвратившиеся связные передают приказ Мокроусова № 1 от 31 октября 1941, читателю уже известно его содержание, и, что, вероятно, более важно, мешок с деньгами — 209 тысяч советских денег. Но это связные Центрального штаба, а до этого И.Г. Генов отправлял 13 человек (!!!) и вот, наконец, посланный 17 ноября 1941 года партизан Г.П. Гаркавенко только 27 ноября нашел Мокроусова и 8 декабря возвратился во 2-й район. Из рассказа Г.П. Гаркавенко выяснилось, что и у А.В. Мокроусова рация не работает — нет питания, к тому же она маломощна, ее радиус действия не более десяти километров. «Самая хорошая директива или информация, полученная с опозданием, теряет свое значение и ценность», — с горечью пишет И.Г. Генов [70, с. 63].


Потери в связных были огромными. Как отмечала Е.Н. Шамко: «Только с ноября 1941 года по июль 1942 погиб 31 связист» [105, с. 17].

Отсутствие регулярной связи, а следовательно, и надлежащего контроля, все это стало способствовать тому, что еще в период Гражданской войны получило название «партизанщины». Очень скоро уже не симптомы, а ее явные признаки И.Г. Генов стал замечать в подчиненных ему отрядах. Административно-командная система управления, а в Крымском лесу была применена именно она (а что же еще?), предусматривает:

1.Распределение всех видов ресурсов сверху вниз.

2.Безоговорочное подчинение нижестоящего подразделения вышестоящему.

В условиях осени 1941 года отряды существовали практически автономно. Использовали свои запасы продовольствия. Практически не имели никакой связи с Центральным штабом и лишь эпизодически со штабом района. Если и доходило до отрядов какое-нибудь указание, то оно уже безнадежно устаревало и, естественно, не способствовало росту авторитета вышестоящего командования. Осознав это явление, И.Г. Генов дал ему свое определение: «появление батьков». По аналогу с батькой Махно и другими вожаками нерегулярных отрядов периода Гражданской войны.

Трудно сказать, какими мерами боролся бы с этим явлением И.Г. Генов и полностью поддержавший его в этом вопросе А.В. Мокроусов, но, на их счастье, в лесу оказался огромный резерв командно-политических кадров из числа прибывших в лес окруженцев. И тогда И.Г. Генов первым применил испытанное оружие системы — «перетряхивание кадров».

Он без колебаний снимает командиров и комиссаров отрядов, назначая на их места кадровых военных. Его «почин» подхватывает А.В. Мокроусов, в дальнейшем доведя его почти до абсурда.

Как отмечал в своих дневниках Н.Д. Луговой: «Уже через шесть дней после начала партизанских действий начались «чистки». Н.Д. Луговой приводит поименный список командиров и комиссаров отрядов, которые были отстранены от должностей с 6.11.1941 по 12.6.1942 год, — тридцать два человека!

«Многие из них, кто остался жив, после отстранения Мокроусова доказали свою компетентность и вновь стали командирами и комиссарами отрядов, бригад и даже соединений» [78, с. 330].

В своей кадровой политике первого этапа А.В. Мокроусов опрометчиво настроил против себя весь партийно-советский актив Крыма, так как снимаемые им с должностей командиры и комиссары — это в самом недавнем прошлом и настоящем секретари райкомов партии, председатели райисполкомов — такого не прощают.

Не задумываясь о последствиях, А.В. Мокроусов сделал ставку на кадровых военных, при этом он не осознавал растущего их влияния на всю атмосферу партизанского леса. Избежав Сциллу, А.В. Мокроусов наскочил на Харибду, но об этом будет отдельный разговор в дальнейшем.

С проявлением первых признаков грядущего голода сложилась совершенно нетипичная ситуация, когда вышестоящий штаб должен был получать продукты с сохранившихся баз отрядов. Отдать продовольствие и голодать самому?


Все это вместе взятое привело к резкому падению авторитета высшего руководства, которое ничего не могло дать, но намеревалось взять. В этих условиях А.В. Мокроусов вынужден был применить самое испытанное оружие административно-командной системы и его высшей формы тоталитарного режима — репрессии. Командиров и комиссаров отрядов он смещает с должностей и в целом достигает первоначального положения — с ним вынуждены считаться, и, когда ему понадобилось забрать продовольствие — самое ценное, что оставалось в отдельных отрядах, ему безропотно подчинились.

4 декабря 1941 года А.В. Мокроусов издает свой знаменитый приказ № 8. Прошел всего один месяц партизанской жизни.

«Начальникам и комиссарам районов.

По имеющимся у нас данным, ваш штаб и отряды района бездействуют. Регулярной связи с отрядами нет, а руководство ими отсутствует, вследствие чего отряды отсиживаются на своих базах, доедают остатки заготовленной продукции и не заботятся о дальнейшем пополнении баз за счет противника.

Приказываю:

1. В дальнейших практических действиях руководствоваться моим приказом № 1.

2. Обязать каждого командира отряда проводить не менее трех операций в месяц.

3. Начальникам и комиссарам отрядов не отсиживаться в штабах, а временами лично руководить операциями того или иного отряда или соединения отрядов.

4. Учитывая слабо поставленную политработу в отрядах и среди окружающего населения, комиссарам отрядов усилить работу.

5. С получением настоящего приказа начальникам районов провести операции под своим личным руководством, согласно прилагаемого приказа.

6. Наблюдаются случаи самовольного ухода из отрядов одиночек и групп командиров, политработников, красноармейцев, влившихся в партизанские отряды под предлогом соединения с частями Красной Армии, задерживать таких, обезоруживать и зачинщиков расстреливать.

7. Были случаи двурушничества, трусости и недопонимания. К первому относится комиссар Тельмановского отряда Гринберг, ушедший со своим отрядом из леса, вторым — командир Евпаторийского отряда Калашников и комиссар Хроленко, распустивший часть своего отряда, а к третьим — начальник 5-горайона Красников, который не справился с возложенными обязанностями и отправил в Севастополь Сакский отряд, под предлогом как разложившийся.

8. Имеются массовые случаи, когда колхозники присвоили себе эвакуированный скот из других районов. Скот отобрать и использовать на нужды отрядов. Такие же случаи имеются и с обобществленным скотом, причем немцы уже принимают меры, обязывающие население сохранить этот скот с целью его конфискации. Дабы этот скот не попал врагу, необходимо взять его под свой контроль, поставить своих пастухов, при этом разъяснить населению, что скот является собственностью колхоза и будет изъят партизанами только тогда, когда немцы будут намерены его забрать.

9. В целях лучшей связи начальникам районов выслать в мой штаб по 4 человека связных, два из которых будут постоянно находиться при штабе.

10. Каждые десять дней присылать подробные донесения о проведенных операциях, а также политразведсводки.

Невыполнение настоящего приказа, в особенности о проведении боевых операций, буду рассматривать как срыв действий партизанского движения и буду принимать строгие меры вплоть до расстрела» [13, с. 4].

По мере поступления приказа № 8 в отряды он вызывал шок среди партизанских командиров. Особенно поразила угроза расстрела. Вот как описывал свое восприятие прочитанного комиссар Зуйского отряда Н.Д. Луговой: «Это больше, чем перегиб. Тут совсем другой расчет: «Бойся меня! Я — Мокроусов. Буду расстреливать» [78, с. 36].


И грянул бой

Официальная информация о начале боевых действий крымских партизан относится к 4 ноября 1941 года. Во всяком случае, именно с этой даты начинается запись в журнале боевых действий Крымского штаба партизанского движения. По донесению командира 4-го партизанского района И.В. Бортникова, группа Евпаторийского отряда из засады убила одного офицера и четырех мотоциклистов [14, с. 4].

В немецких документах первое упоминания о крымских партизанах относится к 5.11.1941 года.

«Руководитель всем партизанским движением, по данным одного татарина, находится на возвышенности в 20 км южнее Карасубазара. Найти и уничтожить» [69, с. 28].

В начальный период столкновения между партизанами и оккупантами происходили спонтанно. И успех был на стороне того, кто заметит противника первым. Ещё не зная о партизанах, румынские и немецкие солдаты вели себя в лесу довольно беспечно. Столкновения происходили в непосредственной близости от мест расположения отрядов. Партизаны еще не ищут боя, не навязывают его противнику. Все происходит неожиданно. Ничего не подозревающий противник сам случайно оказывается на пути партизан. Вот почему во всех последующих приказах и А.В. Мокроусов, и начальники районов требуют проведения боевых операций вдали от своих баз. Всем понятно, что бой в непосредственной близости от своего лагеря — вынужденный.

Бахчисарайский отряд. «5 ноября заметили группу немецких разведчиков. Подпустили на расстояние выстрела дробовика. Впереди всех лежал Шаров, и он первый разом из двух стволов намертво повалил одного из немцев. Остальные сразу же убежали. Автомат убитого стал первым трофеем» [103, с. 27].

Колайский отряд. 8-го ноября рота солдат противника вышла из деревни Ени-Сала по направлению к Караби-яйле. Двигалась без разведки. Партизаны под командованием командира группы Владимира Лелько подпустили их поближе, а затем внезапно открыли огонь. Оставив десять солдат убитыми и унеся несколько раненых, противник спешно покинул лес. Партизаны потеряли двух человек [70, с. 35].

Джанкойский отряд. Первое боевое столкновение произошло почти по такому же сценарию. Офицер и пять солдат шли беспечно по лесу, громко разговаривали. Партизаны заметили их первыми и открыли огонь. Офицера и двух солдат убили. Остальным удалось бежать [70, с. 47].

Буюк-Онларский отряд. Вот как описывает один из первых боев А.С. Ваднев: «5.12.4. В лес пришел румынский батальон. Мне с тремя бойцами поручили найти его месторасположение. Мы нашли, доложили. 19 человек во главе с капитаном Лариным устроили ему засаду. Партизаны залегли на отвесном склоне над рекой Суат. Они имели 1 пулемет, 3 автомата и стрелковое оружие. Подпустили врага метров на сорок и по команде Ларина неожиданно открыли огонь. Румыны не видели партизан, растерялись и заметались в панике, а затем побежали, оставив убитыми 35 человек и около десяти тысяч патронов, шесть лошадей. Ларин приказал нашей группе, которая ходила в разведку, остаться на прикрытие до ночи, а сам вернулся в отряд. После этого боя в отряде много о нем говорили, это подняло авторитет нашей группы и мой лично» [22, с. 33].

Ялтинский отряд выдвинул передовую заставу на Кызыл-Таш. Партизаны не заметили подхода противника. Приняли бой в невыгодных условиях, отстреливались прямо из землянки. В результате четверо партизан из пяти погибли, спастись удалось только одному, который и рассказал о случившемся [67, с. 42].


Командир 2-го партизанского района И.Г. Генов прекрасно знал эти места, так как в молодости был здесь чабаном. Впоследствии его чабанство выйдет ему, что называется, «боком» и станет притчей во языцех. А пока — вот его впечатления от первого посещения входящего в его район партизанского отряда:

«Направились к расположению Колайского отряда. Стали подниматься на высокую и крутую гору Гяур-Кая. Шли среди густого леса по очень узкой и извилистой тропе, которая привела нас к обрывистой скале. Отсюда колайцы меньше всего ждали нападения. Мы спустились с горы, обошли выставленные посты и никем не замеченные вошли в лагерь отряда»[70, с. 70].

Предвидение И.Г. Генова оказалось пророческим, но сбылось на примере другого отряда его района.

Ичкинский отряд. В составе до батальона противник внезапно напал на позиции отряда. Партизаны его подход прозевали и в бой вступили лишь на подступах к лагерю. Противник занял господствующую в этой местности высоту Аю-Кая. Целый день ичкинцы оборонялись, а к вечеру отошли на гору Среднюю. Захватив партизанский лагерь, противник остался в нем на ночь, а утром, основательно разрушив все строения, покинул лес. Ичкинский отряд потерял убитыми шесть человек [70, с. 49].

Как показал анализ боев, такое структурное подразделение, как «партизанский район» — это, к сожалению, не батальон, который состоит из 1-й, 2-й, 3-й… рот, спаянных общей дисциплиной, общей задачей, единым командованием. Каждый отряд района — это чуть ли не суверенное государство со своей не только «внутренней», но и «внешней политикой». Командир Джанкойского отряда, видя двигающихся в тыл ичкинцам румын, спокойно пропустил их, не дав команды вступить в бой.

В отличие от любого воинского подразделения, для которого проигрывание всевозможных вариантов будущего боя — это командирская азбука, партизанские отряды района не имели никакого представления о том, как действовать, если противник появится, к примеру, с севера: какие рубежи занимает каждая группа, где находятся пулеметы, где располагается резерв…

Как действовать, если противник появится с юга или сразу с нескольких направлений? Не было оговорено взаимодействие отрядов, не выставлялись дозоры…

Всему этому еще предстояло учиться. Напомню, что командир Ичкинского отряда М.И. Чуб еще совсем недавно был директором Ичкинского сельхозтехникума. Всю сложность партизанской науки ему и его товарищам еще только предстояло изучать, и, к сожалению, на своих ошибках тоже.

Менее драматично и уже совсем по другому сценарию сложился первый бой Бахчисарайского отряда.

Надо отметить, что у бахчисарайцев изначально все складывалось несколько по-иному, я бы даже сказал, академично. Разведка доложила, что человек сорок оккупантов приехали в село Бия-Сала и остались там, вероятно, надолго. Ведут себя беспечно.

Поскольку дело было накануне октябрьских праздников, то командование отряда решило 7 ноября 1941 года отметить партизанским налетом. Выделили небольшую группу людей, справедливо рассудив, что идти всем отрядом неразумно. Передали им лучшее оружие, гранаты. Заранее наметили, кто в какие дома их будет бросать. Разведчики нарисовали подробный план села с указанием каждого дома, где поселились солдаты. Договорились, что как только после взрывов немцы будут выскакивать из домов, то их накроют огнем партизанские автоматчики, а затем, не ввязываясь в серьезный бой, все сразу уходят в лес. Возглавил ударную группу капитан Семенов.

Вот как впоследствии описывал происшедшее Михаил Македонский, в ту пору заместитель командира Бахчисарайского отряда: «Никто не мог уснуть в эту ночь. Все ждали начала налета. В два часа ночи из района деревни донеслись звуки гранатных разрывов, после которых началась непрерывная и очень сильная стрельба из автоматов. Прошел час, еще полчаса, а стрельба все не утихала.

— Неужели Семенов не выполнил приказ и ввязался в бой? — думал я. — Напрасно погубит людей.

Вдруг появился Семенов и доложил, что задача выполнена и вся группа без потерь возвратилась в отряд.

— Кто же там ведет такой сильный огонь?

— Немцы, — ответил Семенов. — Мы разделились на группы и зашли в деревню с трех сторон. Первые гранаты разорвались на южном конце деревни. Немцы повыскакивали и бросились туда. В это время я зашел с другого конца и резанул по бегущим из автомата. А потом началась такая стрельба, что ничего не разберешь. Мы израсходовали остальные гранаты и ушли в лес»[80, с. 23–24].

Давайте проанализируем этот бой. Я не случайно назвал его академическим, так как он соответствовал едва ли не всем правилам партизанской тактики:

1. Была проведена тщательная разведка.

2. Партизаны прекрасно знали местность, так как в отряде были бывшие жители села Бия-Сала.

3. Была четко поставлена задача: закидать гранатами, обстрелять, уйти.

4. На задание был направлен не весь отряд, а небольшая хорошо вооруженная группа.

5. Операция проходила вдали от расположения отряда.

Единственным недостатком я бы посчитал тот факт, что операция сознательно была приурочена к празднику, и если бы противник лучше знал нашу психологию, то должен был бы этот факт учесть. И, тем не менее, без колебаний ставим за проведенную операцию «пять с плюсом»: у партизан ни одного убитого и даже раненого, а противнику нанесен реальный урон.

К чести командования Бахчисарайского отряда: командира К.М. Сизова, комиссара В.И. Черного, заместителя командира М.А. Македонского, они сразу же сделали правильный вывод о том, что, первыми «бросив перчатку», они должны быть готовы к ответному ходу.

Рассчитав возможный маршрут следования противника, выбрали место, с которого будет удобно совершить на него нападение; наметили вероятные пути отхода, если враг придет значительными силами.

Вот как описал этот бой М.А. Македонский: «Мы понимали, что немцы сразу же собьют наши заставы, ринутся к основным силам, нащупают их и уничтожат огнем минометов. Поэтому командир в центре оставил только группу Семенова, а группы Леонида Глушко и Михаила Горского направил в обход немцев с левой и с правой стороны. Семенову был дан приказ отвлекать на себя внимание немцев только до тех пор, пока не вступят в бой группы обхода. Как только Глушко и Горский ударят по врагу с флангов, Семенов должен был отойти.

Леонид Глушко и два десятка партизан, прижавшись к земле, ползком двинулись в обход вражеских цепей. Как я и предполагал, немцы двинулись на группу Семенова, но, не дойдя метров сто, остановились, залегли за деревьями, открыли огонь из автоматов.

В разгар перестрелки, когда группа Глушко, незаметно обойдя гитлеровцев елевого фланга, обстреляла их, двинулась вперед группа Михаила Горского. Он отлично знал лес и был незаменимым проводником. Вот и сейчас Михаил вывел свою группу в самом неожиданном для врага месте. Умолк пулемет врага на правом фланге. Гитлеровцы стали отступать…

А вот капитана Семенова подвела пресловутая прямолинейность… Те, кому удалось возвратиться с этого задания, рассказывали, что, как только обходные группы начали бой, партизаны бросились в тыл, чтобы оторваться от противника, как и следовало приказу. Но капитан выхватил пистолет и с криком: «Ни шагу назад!» вернул партизан. Шквалом минометного огня группе Семенова был нанесен большой урон. В бою мы потеряли убитыми и ранеными семь человек» [80, с. 25–26].

Мы видим, как разительно отличался «бой на своей территории» Бахчисарайского отряда от Ичкинского. Единственное, что их роднит — мы не чувствуем никакого влияния командования партизанского района. В данном случае 4-го. Каждый отряд сам за себя.

И вновь хочу отметить, что в значительной степени успех боя был предопределен тем фактором, что партизаны Бахчисарайского отряда прекрасно знали лес. Они правильно определили маршруты передвижения противника, сумели провести два обходных маневра.

Евпаторийскому, Сакскому, Джанкойскому и всем другим отрядам, сформированным из жителей степных районов, подобное было бы не под силу. Так, может быть, и надо было создавать отряды только из жителей горных районов?

Но продолжим изучение опыта Бахчисарайского отряда. После удачно проведенного боя уже на следующий день они меняют месторасположение и уходят на заранее намеченную высоту. Как оказалось, не напрасно! Оставленный ими лагерь был накрыт плотным артиллерийским и минометным огнем.

Накануне новой встречи с противником вот как рассуждал М.А. Македонский: «Я вспоминаю первый бой! — как вели себя немцы тогда? Заслышав наши выстрелы, они не бросилась сразу на огонь, а сначала обрушивали на то место десятка три мин и снарядов и уже потом шли туда под прикрытием автоматного огня. Это надо учесть, подумал я, и выдвинул вперед два пулемета. Сам с небольшой группой партизан отошел правее и залег почти на самой опушке леса. Основные силы спустились в долину и затаились. Мой план заключался в следующем: как только Сизов начнет бой, я тоже обстреляю немцев на опушке леса и сразу отойду к основной группе. Обработав пустое место минометным огнем, немцы пойдут в лес и попадут под наши пулеметы» [80, с. 28].


Бахчисарайцы выиграли и этот бой. Правда, на войне как на войне. Погиб первый командир Бахчисарайского отряда Константин Михайлович Сизов. Его заместитель Михаил Македонский по праву стал командиром Бахчисарайского отряда. В дальнейшем мы не раз будем обращаться к опыту М.А. Македонского, к его житейской мудрости в решении тех или иных сложных проблем, которые будут возникать в партизанской жизни. Наперед скажу, что впоследствии М.А. Македонский станет командующим партизанским соединением — высшая должность в партизанской иерархии Крыма, будет представлен маршалом Советского Союза А.М, Василевским к званию Героя Советского Союза, но не получит этого звания. Как этнический грек, после освобождения полуострова будет депортирован из Крыма, но тем не менее сумеет снискать такую славу в глазах и партизан, и всех крымчан, которая не померкнет никогда. Уже в мирное время как директор винсовхоза он станет Героем Социалистического Труда. Мы прекрасно понимаем, что все награды в нашей стране понятие относительное, как не дали ему звания Героя Советского Союза, так же могли не дать и Героя Труда.

Став командиром отряда, М.А. Македонский еще больше уделяет внимания партизанской тактике. «Разбирая боевые неудачи и промахи, мы видели, что все они имеют одну причину — нашу малую подвижность. Трудно на сравнительно небольшом лесном участке сохранить в тайне подразделение численностью 100–200 человек. Еще труднее было увести отряд из-под удара. Поэтому отряды разбили на группы по 5–6 человек с опытными партизанами во главе. Каждую ночь из отряда уходили группы. Возвратившись, они двое суток отдыхали, и так снова»[80, с. 38].

Примечательно, что на это же обратила внимание и Е.Н. Шамко:

«В начале партизаны выходили на операции целыми отрядами, но эффективность таких операций была крайне низка. Нередко отряд в составе 100–130 человек мог уничтожить одну автомашину. Кроме того, перемещения таких больших групп людей были заметны и ни о какой внезапности не могло быть и речи. Постепенно стали создаваться небольшие группы семь-десять человек» [105, с. 19].

Как мы видим, Бахчисарайский отряд опередил время и первым стал применять боевые группы.

А теперь переведем внимание читателя на самый, как оказалось, трудный участок партизанского леса. Мы уже знаем, что небольшой Крымский лес в Крымском обкоме партии был условно поделен на пять районов:

1-й — судакские и старокрымские леса. В них должны были базироваться Кировский, Старокрымский, Судакский, Феодосийский отряды.

2-й — карасубазарские и зуйские леса. Биюк-Онларский, Джанкойский, Зуйский, Ичкинский, Карасубазарский, Колайский, Сейтлерский отряды.

3-й — леса заповедника. 1-й и 2-й Симферопольские отряды, 3-й Симферопольский районный, Алуштинский, Евпаторийский, Тельмановский, отряд сотрудников НКВД, главный штаб и комендантский взвод.

4-й — бахчисарайские леса. Ак-Мечетский, Ак-Шеихский, Бахчисарайский, Красноперекопский, Лариндорфский, Куйбышевский, Ялтинский отряды.

5-й — леса вокруг Балаклавы и Севастополя. Балаклавский, Сакский, Севастопольский, Фрайдорфский отряды.

(Некоторые отряды по разным причинам либо не прибыли на место, либо прекратили существование в первые же дни) [18, с. 1].

То, что леса вокруг Балаклавы и Севастополя станут линией фронта, не мог предположить никто. По расчетам организаторов партизанского движения первого секретаря обкома ВКП(б) B.C. Булатова и начальника Крымского управления НКВД Г. Т. Каранадзе, база Черноморского флота должна была быть без боя оставлена противнику. Поэтому в окружавших город лесах стали закладывать продовольственные базы для будущих партизанских отрядов. Но командующий Приморской армией генерал-майор И.Е. Петров спутал все карты: и немцам, и адмиралу Ф.И. Октябрьскому, который вместе с Черноморским флотом отбыл в Новороссийск к партизанскому командованию.

Концентрация войск противника в 5-м районе оказалась такова, что ни о какой партизанской деятельности не могло быть и речи. К примеру, в местах базирования продуктов находилась вражеская батарея, а сам партизанский лагерь был расположен в районе Мекензиевых гор.

Вот что писал в своих воспоминаниях Ф.И. Федоренко: «Отряды Пятого района базируются совсем близко от артиллерийских позиций и тыловых частей врага. Тайники с продовольствием оказались на линии фронта. К ним не подойти…» [101, с. 28].

Естественный вывод из сложившейся ситуации — это срочный перевод отрядов 5-го района подальше от линии фронта. Но тогда возникает вопрос о том, где взять для них продовольствие.

Вот почему в этой ситуации действия командира Сакского отряда и поддержка его со стороны командира 5-го района В.В. Красникова, давшего ему разрешение на уход в Севастополь, не представляются мне ни преступными, ни малодушными, как это оценивал А.В. Мокроусов и все историки партизанского движения. На мой взгляд, с учетом кардинально изменившейся ситуации, В.В. Красников поступил правильно. Вверенные ему люди не умерли с голода, не погибли бессмысленно в неравной борьбе, а влились в ряды защитников Севастополя и в дальнейшем честно исполнили свой воинский долг.

Оставаться же без продуктов в перенасыщенном войсками районе безрассудно. К сожалению, А.В. Мокроусов этого не понимал, он продолжал требовать, чтобы отряды действовали в предписанных районах базирования.

Активные действия партизан вынуждают командование 11-й армии к адекватным мерам. Появляется приказ № 2, который мы воспроизводим дословно:

Приказ начальника штаба 11-Й армии о самообороне населения против партизан
ноябрь 1941 г.

Оперативный и разведывательный отделы.

Относительно: приказов по Армии и распоряжений.

Касается: самооборона населения против партизан.

1. Борьба против партизан должна предусматривать уничтожение продовольственных складов и складов боеприпасов. В этих случаях партизаны будут вынуждены получать помощь в населенных пунктах, зачастую применяя силу. Население вынуждено будет обороняться, в том числе и с помощью немецких войск, находящихся в этих районах. В населенных пунктах, далеко расположенных от немецких войск, нужно организовывать самооборону.

2. В борьбе с партизанами хорошо зарекомендовали себя татары и мусульмане, особенно в горах, сообщая о партизанах и помогая их выследить. Из этих слоев населения необходимо привлекать людей для дальнейшего сотрудничества и особенно активного сопротивления партизанам в получении ими продовольствия.

3. Командование корпусов и дивизий может проводить соответствующие мероприятия в своих районах.

4. По этому вопросу необходимо исходить из следующего:

a) создание такой организации самообороны должно учитывать, какой это населенный пункт, количество его населения и расовый состав;

b) общую организацию для всего района создавать не нужно. Самооборону организовывать только в населенных пунктах, подчиняя их единому руководству;

c) при этом различать:

1.Населенные пункты, где постоянно находятся немецкие части;

2.Населенные пункты, где нет войск или где иногда расквартировываются немецкие части.

d) В населенных пунктах, указанных в С-1, создавать эти вспомогательные силы без оружия и для охранных целей (с оружием). Эти отряды вспомогательных сил должны управляться одним немецким командиром. Их количество в населенном пункте должно находиться в правильном соотношении с немецкими войсками, находящимися в населенном пункте. Вооружение и патроны (желательно трофейные, но не пулеметы и автоматы) выдавать только на время охраны объектов и сдавать после несения службы.

В населенных пунктах, указанных в С-2, можно выдавать оружие и боеприпасы в небольшом количестве. Это решает их командир, кому он доверяет. Членам вспомогательной организации под страхом смертной казни запретить появляться с оружием вне населенного пункта. Для этой цели необходимо проводить внезапные проверки немецкими патрулями. Временно можно использовать для руководства этими отрядами жандармских служащих и агентов, что определяется штабом Армии и штабом по борьбе с партизанами;

e) обо всех случаях стычек с партизанами и об использовании патронов докладывать соответствующим военным инстанциям;

f) служба в этих формированиях считается почетной службой и не оплачивается. Все же можно выплачивать денежное вознаграждение;

g) служащие этой службы во время несения наряда носят белые повязки с надписью «На службе у немецкого Вермахта». Эти повязки изготовить в воинских частях на месте;

h) каждому служащему этой службы выдавать на месяц удостоверение, где указывать номер удостоверения и персональные данные. Списки таких лиц вести аккуратно и постоянно проверять. Продлевать срок действия пропуска, отмечать в списках и скреплять печатью.

5. Создавая такие отряды самообороны, кроме всего прочего, нужно налаживать тесный контакт между Вермахтом и населением. Особенно нужно оказывать внимание татарам и мусульманам за их антибольшевистское поведение.

6. Самооборона должна не всегда действовать. В случае замирения в районе ее распускать. Показавших себя хорошо использовать в дальнейшем на административной службе.

7. Об опыте этого дела, а также об особенно отличившихся из числа этих вспомогательных сил докладывать в штаб 11-й армии для дальнейшего распространения опыта.

8. Понятие «Самооборона» среди населения не высказывать, а пользоваться термином «Вспомогательная служба» [69, с. 72].


Как впоследствии докладывал Т.Г. Каплун: «Немцы здорово сыграли на религиозных чувствах, использовали нашу слабость в этом вопросе. Разрешили справлять религиозные обряды. Старикам это очень понравилось. Они очень влиятельные люди. К военнопленным татарам отношение было гораздо лучше, чем к другим национальностям. Некоторых даже отпускали»[20, с. 52].


15 ноября И.Г. Генов докладывает о формировании в районе трех красноармейских отрядов из числа войнов 48-й о.к.д.

Оптимистичны донесения командира Зуйского отряда. На 22 ноября он располагается в Юкке-Тепе. Отряд хорошо вооружен, людской состав сохранен, продбазы тоже [14, с. 5].

Характерен присланный им отчет о боевой деятельности на 1.12.41.

«Проведено операций — 38; убито немцев и румын — 184 чел.; расстреляно предателей — 19; сожжено автомашин — 37.

Наши потери: убито — 16 чел; ранено — 10 чел.; арестовано и расстреляно немцами — 19 чел.; Сдалось в плен — 20 чел; расстреляно за недисциплинированность — 12 чел.» [14, с. 9].

А теперь вновь взглянем на события в Крыму глазами оккупантов.

Донесение лейтенанта из роты самокатчиков:

«После того как русские потрепали наш передовой отряд, я и еще один офицер с людьми пробирались через горы в Шуры. На нашем пути мы впервые встретились с группой партизан из 14 человек, одетых в гражданское платье и вооруженных автоматами. Несколько километров они преследовали нас с ищейкой, но нам удалось ускользнуть. Однако позже мы натолкнулись на партизанский дозор, вооруженный пулеметами и минометами. В бою наша группа потеряла двух солдат, но все же и на этот раз нам удалось уйти» [69, с. 75].


«Предмет: партизанское движение.

I. Штаб 50-й пехотной дивизии 21 ноября 1941 года доносит следующее:

а) 18 ноября грузовик 150-го истребительно-противотанкового отряда был забросан ручными гранатами. Из пяти человек, находившихся в грузовике, один убит и двое ранены. Двое других, оставшиеся невредимыми, сумели не только отнести раненых в безопасное место, но даже захватить двух партизан, которых они передали СД;

б) 17 и 18 ноября 150-й истребительно-противотанковый отряд близ одной фермы разгромил группу партизан… расстреляны один мужчина и женщина;

в) 19 ноября жители Эви Сала (Ени-Сала) сообщили расквартированному там капралу Борману о том, что в деревне находятся партизаны; во время облавы, проведенной под руководством энергичного капрала его немногочисленным отрядом, двое русских, оказавших сопротивление, были убиты. На одном из них под русской солдатской шинелью оказалась хлопчатобумажная немецкая форма…»[69, с. 75].

Мы уже отмечали, что крымские партизаны оставались заложниками общеполитической ситуации в Крыму. Рухнула оборона на Перекопе, а вместе с ней и вся система комплектования отрядов, так как в лес пришли тысячи вооруженных людей, которых здесь никто не ждал и на приход которых никто не рассчитывал.

Севастополь — база Черноморского флота, оставленный армией и флотом, вдруг ощетинился невесть откуда взявшейся Приморской армией, и 5-й партизанский район — 20 % всех партизан Крыма фактически прекратил существование.

Вот почему мы вынуждены прервать свой рассказ о крымских партизанах и обратить свой взор на то, что происходило в Севастополе, влияние которого на все события в Крымских лесах было огромно.

Официальной датой начала обороны Севастополя считается 30 октября 1941 года. В этот день 54-я артиллерийская батарея береговой обороны, расположенная у села Николаевка (40 км от Севастополя), открыла огонь по вражеской мотопехоте. Немногим известно, что батарея устанавливалась исключительно с целью предотвращения высадки морского десанта, и только благодаря инициативе командира батареи старшего лейтенанта И.И. Заики она была переоборудована для обстрела наземных целей. Он самостоятельно развернул орудия на 180 градусов, не имея на то команды, самовольно произвел пристрелку и, когда на пути к Севастополю появились мотоколонны противника, открыл огонь на поражение.

Город к обороне не готов, и тогда туда направляют морем 3 тысячи винтовок, 100 пулеметов, необходимые для обороны боеприпасы [46, с. 236].

В результате принятых мер уже к 10 ноября 1941 года Приморская армия была восстановлена. Севастопольский оборонительный район уже насчитывал 52 тысячи человек.

После неудачной попытки овладеть городом малыми силами немецко-румынское командование развернуло против Севастополя 30-й армейский корпус:

72-я пехотная дивизия наносит удар на Балаклаву.

50-я пехотная дивизия осуществляет наступление от Черкез-Кермен вдоль долины Кара-Коба. Именно в этой дивизии служил «энергичный капрал», который захватил двух партизан.

22-я пехотная дивизия пытается овладеть деревней Эфендикой.

К 21 ноября обескровленные артиллерийским огнем и контратаками наших войск вражеские части прекратили наступление.

Первое наступление гитлеровских войск на Севастополь, длившееся с 11 по 21 ноября 1941 г., было отбито. Не удержусь от искушения напомнить, что в этой обороне ключевую роль сыграла сформированная из симферопольцев, уже упоминавшаяся ранее, 3-я Крымская — 172-я стрелковая дивизия, которая стала ядром II сектора обороны, который простирался от Меккензиевых гор до речки Черной. Именно 172-я с.д. противостояла 50-й пехотной дивизии противника и остановила ее в долине Кара-Коба.

Вынужденную передышку на фронте немецкое командование решило использовать для борьбы с действующими в их непосредственном тылу партизанами, которые стали доставлять им слишком много хлопот.

Если первоначальная тактика борьбы с партизанами предусматривала, как мы уже знаем, ликвидацию продовольственных баз и создание отрядов самообороны, то, получив передышку на фронте, немецкое командование решилось на кардинальные меры.

29 ноября 1941 г. командующий 11-й армией Манштейн отдает приказ по армии об организации и методах борьбы с партизанами, которым создается специальный штаб по организации антипартизанских действий под руководством майора генштаба Стефануса (Штефануса). Начальник штаба получил весьма широкие полномочия, а также значительное количество войск в свое распоряжение [105, с. 5].

Необходимо подчеркнуть, что в Германии многие сферы гражданской и военной деятельности весьма существенно отличались от того, что принято у нас. К примеру, офицеры вермахта не имели права быть членами нацистской партии. Хочешь вступать в партию — переходи в войска СС. Вот почему армия занималась исключительно тем, что воевала с регулярными частями противника, в данном случае РККА, а борьба с партизанами — это прерогатива специальных служб: СД, военно-полевой жандармерии.

В этом плане в свое время очень повезло соединению С.А. Ковпака во время его знаменитого Карпатского рейда. После взрыва партизанами стратегически важного железнодорожного моста на уничтожение ковпаковцев были брошены все силы… СС, которые собирались буквально со всей Европы, на что ушло достаточно много времени.

В Крыму же партизаны действовали буквально в боевых порядках 11-й армии, и потому, уже не надеясь на части СС, которых на полуострове, кстати, было крайне мало, Манштейн был вынужден взять на себя функции борьбы с партизанами.

Вот подлинный текст его приказа:

«№ 3 Приказ командующего 11-й армии о борьбе с партизанами
штаб, 29.11.1941 г.

Относительно: борьба с партизанами.

Всем войскам, задействованным против партизан. Еще раз довести до сведения каждого, что в этом деле важна помощь гражданского населения, особенно татар и мусульман, ненавидящих русских. На эту помощь нужно рассчитывать и опираться во всех случаях. Дисциплина и порядок в задействованных войсках являются лучшим средством пропаганды в этих мероприятиях.

Для этого необходимо не допускать каких-либо неоправданных действий против мирного населения. Особенно требуется корректное обращение по отношению к женщине. Необходимо постоянно уважать семейные традиции татар и мусульман и их религию. Также требую неукоснительного уважения к личному имуществу, сохранности скота, продовольственных запасов сельских жителей.

Я возлагаю личную ответственность за нарушение этих требований на всех офицеров и унтер-офицеров. Их долгом является докладывать обо всех таких нарушениях. Всех виновных в этом я буду привлекать к ответственности. Я особенно подчёркиваю, что реквизиция продовольствия возможна только с разрешения офицеров в ранге не ниже командира батальона и только тогда, когда нет другой возможности обеспечить снабжение войск. Эти реквизиции (только необходимых продуктов) можно проводить только в больших и богатых населенных пунктах. В горных селениях это делать запрещаю.

При реквизициях платить наличными до 1000 немецких марок, а в случае необходимости выплаты больших сумм выдавать специальные расписки»[108, с. 3].


В приказе № 3 мы не видим ничего, что стало бы объектом Нюрнбергского процесса, но прекрасно понимаем, как он неприятен нашим «историкам от КПСС».

Прочес начался 10 декабря 1941 года артиллерийским обстрелом района расположения Центрального штаба партизанского движения. Отряды 3-го района приняли бой. На занятых позициях удавалось продержаться до 13 декабря, а затем пришлось отойти.

Во втором районе партизаны отметили небывалое скопление войск. По данным разведки, противник занял почти все населенные пункты вокруг леса: Орталан, Бахчи-Эль, Молбай, Баксан, Аргин, Фриденталь, Койнаут, Петрово, Барабановка, Кизил-Коба, Чавке, Ени-Сала, Ангару, Улу-Узень, Демирджи, Ускут. В крупных населенных пунктах, таких как Карасубазар, Зуя, Ангара, были размещены гарнизоны в составе до батальона. По дорогам Симферополь — Феодосия, Симферополь — Алушта, Алушта — Судак, Карасубазар — Ускут патрулировали танкетки и бронетранспортеры. Все партизанские отряды находятся в плотном вражеском кольце.

Первые тревожные вести приходят из Колайского отряда. В 6 часов утра послышались выстрелы и взрывы гранат в районе второй заставы. Вскоре все стихло. В штабе выстрелам не придали значения, а через час противник неожиданно с трех сторон напал на лагерь. Вражеских солдат увидели только тогда, когда они были возле землянок. Бой длился около трех часов. Когда противник, потеряв 26 солдат и одного офицера, отступил, выяснилось, что же произошло на второй заставе. Оказалось, что разведчики, возвращаясь с задания, зашли на заставу и там решили отдохнуть. Фашисты шли за ними по их следу и, обнаружив землянку, забросали сонных партизан гранатами [70, с. 83].

Тем не менее И.Г. Генов докладывал в штаб: «Отступили хорошо, без потерь, но бросили свои личные вещи и деньги — 450 000 рублей советскими знаками» [70, с. 20].

В четвертом районе положение еще драматичнее. Сохранилась записка, датированная 14 декабря 1941 года:

«Базы Ак-Мечетского отряда уничтожены. Продуктов нет. Голодаем. Командир 4-горайона Бортников». «После разгрома явилось 25 человек, пропало 48. Базы разгромлены. Погиб начальник штаба капитан Тамарлы, комиссар отряда Белобродский» [14, с. 9].

Необходимо отметить, что к этому моменту приказом А.В. Мокроусова И.В. Бортников уже был отстранен от командования 4-м партизанским районом. Формально в должность вступил генерал-майор Аверкин, который в ходе прочеса бесследно исчез и официально считался «пропавшим без вести». Не все в этой истории до конца ясно. По прошествии лет и по анализу самых разных источников картина видится следующая.

Дмитрий Иванович Аверкин (1894–1941). В Первую мировую войну служил пулеметчиком в армии Брусилова, был награжден Георгиевским крестом. Во время Гражданской войны служба в Красной Армии, награжден именным оружием. В 1941 году окончил Академию Генерального штаба и вступил в командование 48-й о.к.д.

Еще при переходе остатков 48-й о.к. д, от Алушты на гору Демирджи Д.И. Аверкин не находится, как это принято для командира, во главе колонны. Фактически переложив командование остатками войск на начальника штаба дивизии полковника М.Т. Лобова, он «отстает» с небольшой группой приближенных командиров и следует в направлении к Севастополю. На пути он встречает партизан 3-го района, которые доставляют его к А.В. Мокроусову. Было бы логичным, если бы А.В. Мокроусов предложил генералу Д.И. Аверкину вполне адекватный его званию пост начальника штаба или специально придумал бы должность «заместителя по…». По-видимому, не желая иметь «двух медведей в одной берлоге», А.В. Мокроусов назначает генерала Д.И. Аверкина на достаточно высокую должность командира 4-го партизанского района. Все, кому доводилось общаться с генералом в тот недолгий период его пребывания в партизанском лесу, не заметили у него «партизанского задора». Все его мысли были устремлены к Севастополю.

Как писал в своих воспоминаниях И.З. Вергасов, по прибытии в штаб района все помыслы Д.И. Аверкина были связаны со скорейшим переходом в ближайший к Севастополю партизанский отряд…

Его гибель во время прочеса вместе с руководством Ялтинского отряда оказалась делом случая.

Долгое время обстоятельства его смерти были не известны. С установлением радиосвязи партизан с командованием Северо-Кавказского фронта несколько раз о его судьбе запрашивали. Особенно боялись того, не попал ли генерал Д.И. Аверкин в плен. Только после того как весной 1942 года в запорошенной снегом землянке было обнаружено четыре трупа и один из них в генеральской шинели — успокоились. Погиб! А раз погиб, то, естественно, как герой!


Вероятно, участвовавшие в разгроме Ялтинского отряда румыны не очень разбирались в наших знаках различия и потому так и не узнали, что ими убит советский генерал — единственный в истории партизанского движения в Крыму.

Впрочем, уже в наши дни среди немецких документов обнаружился следующий:

«№ 10. Дневное донесение штаба по борьбе с партизанами при 11-й армии
10.12.1941 года.

Оперативный отдел

2). Успехи операции, проведенной 10.12.41 г. в районе Су- ат — Ангар Бурун — Чатыр-Даг (12 км сев-зап. Алушты):

50 партизан, в основном в ближнем бою, убиты. Среди них один комиссар в военной форме, уничтожено 15 винтовок, 2 ящика боеприпасов для гранатометов, 2 грузовые машины, 3 мотоцикла, 4 упряжки с повозками, 3 бочки бензина, телефонный узел. Из узла связи партизаны имели проводную связь по обе стороны дороги на Алушту»[108, с.10].

Вероятно, это и был генерал Д.И. Аверкин. Можно предположить, что фактически Д.И. Аверкин так и не вступил в командование районом, так как еще долгое время все донесения продолжал посылать И.М. Бортников.

А.В. Мокроусов, начальник штаба И.З. Вергасов отзываются о И.М. Бортникове крайне плохо, но что было в действительности, судить сложно. Участник Гражданской войны И.М. Бортников долгое время был в Крыму начальником районной милиции, прекрасно знал эти леса, но его партизанская судьба, в силу, может быть, субъективных причин, к сожалению, сложилась неудачно.


Давайте попробуем подвести итоги прочеса. Первый и самый главный вывод очевиден: покончить с партизанским движением в Крыму противнику не удалось. Тем не менее последствия прочеса для партизан были ужасны. Не было ни одного партизанского отряда, которому не довелось бы вести бой в своем расположении. Каратели впервые применили тактику тотального уничтожения или приведения в негодность всего, что могло пригодиться партизанам в их лесной жизни. Взрывались землянки, расстреливались котелки, ведра…

Не справившись с задачей уничтожения партизан, каратели, тем не менее, создали реальные предпосылки для уничтожения партизанского движения в целом, подорвав его и без того слабую продовольственную базу.

То, что в составе карательных подразделений в этот раз действовали исключительно румыны, наглядно подтвердило, что поставленная перед войсками задача — уничтожение партизан в открытом бою — была изначально нереальна. Они не знали леса, передвигались преимущественно по дорогам, по берегам рек, по проторенным тропам… При оказании серьезного сопротивления на рожон не лезли.

Но самый главный фактор, не позволивший противнику покончить с партизанами зимой 1941 года, заключался в том, что привлеченные против партизан войска были срочно нужны под Севастополем, где 17 декабря 1941 года начался новый, уже второй штурм города.

А теперь обратимся к немецким документам:

«Обобщенные данные разведотдела 11-й армии о трофеях и потерях в боях против партизан:

1. Разгромлено 16 баз партизан.

2. Трофеи: 75 гранатометов, 3 станковых пулемета, ручной пулемет, 5 автоматов, 736 винтовок, 7 складов с продовольствием, 1 склад боеприпасов, 56 ящиков боеприпасов для гранатометов, 18 пулеметных лент, 2500 патронов и 23 ящика патронов, 124 ручные гранаты, 5 немецких и несколько румынских касок, 2 мешка мин, 3 грузовые машины, 4 лошади, 1 разбитая радиостанция, 540 ручных гранат, теплая одежда, 1 санитарный ящик, 5 немецких шинелей, немецкие карты и консервы, овощи, бараны, свиньи. Кроме того, еще оружие, боеприпасы и другое военное снаряжение.

3. Уничтожено:

6 грузовых автомашин, 2 легковые автомашины, 4 повозки, 4 склада с продуктами, 1 радиостанция, 3 емкости с маслом, 2 емкости с бензином, 16 пулеметов, большое количество оружия, боеприпасов, ручных гранат и другого оборудования.

4. Захвачено в плен партизан и несколько подозреваемых гражданских лиц — 490 чел.

6. Убито партизан: — 470 чел.

7. Немецкие потери:

убитых — 45 чел., раненых — 72 чел., пропало без вести — 1 чел.» [108, с. 6].


При четком понимании того, что любая официальная отчетность — и немецкая, и наша — весьма далека от истинного положения дел, тем не менее предоставленный отчет не вызывает у меня чувства недоверия. Поясню только в отношении автомобилей, которые были обнаружены карателями. В конце октября 1941 года едва ли не каждый отряд имел свой автомобильный транспорт. В Симферопольском автобусном парке мне довелось работать со Станиславом Витомским, который рассказывал, что первое время на «эмке» (М-1) возил по лесу командира 3-го партизанского района Г.Л. Северского, но очень скоро автомашину пришлось бросить. Во время прочеса она, по-видимому, и попала в число этих двух легковых автомобилей.

Об упомянутых рациях мы тоже уже писали, к сожалению, они не работали, иначе их бы спасали как самое ценное.

Что интересно, нет ни слова о тех 450 000 советских рублей, которые оставил в лагере И.Г. Генов.

Насколько правдоподобны сведения о захваченных в плен партизанах, комментировать не будем, так как под эту категорию официально подпадает любой житель Крыма, а вот в отношении числа убитых партизан — 470 человек, попробуем порассуждать.

В своем письме от 21 марта 1942 года А.В. Мокроусов докладывал, что «партизаны потеряли убитыми 175 чел., ранеными — 200, без вести пропало —73 (в том числе генерал-майор Аверкин)» [58, с. 205].

Поскольку в условиях партизанской борьбы в Крыму при полном отсутствии тыла едва ли не любое ранение считалось смертельным, то число погибших, раненых и пропавших без вести (175 + 200 + 73 = 448) соразмерно тому, что указывается в немецких источниках.

В отношении же потерь оккупантов (45 человек) я даже не буду сравнивать их с тем, что написано в мемуарах и официальных отчетах наших участников этих же событий.

В моей памяти сохранился рассказ моего отца, в годы войны штурмана ПЕ-2, о том, что после каждого боевого вылета он письменно докладывал в штаб о числе уничтоженных автомобилей, танков и, что самое удивительное — солдат и офицеров противника. Поскольку, как правило, бомбометание велось с большой высоты, при этом нередко приходилось отстреливаться от наседавших истребителей, то ни летчик, ни штурман, ни стрелок-радист понятия не имели о последствиях своего бомбоудара, но писали… Таковы были правила игры.

Я решил показать приведенный выше отчет человеку, который принимал в этих событиях самое непосредственное участие, в ту пору разведчику 3-го партизанского района Дементьеву Николаю Ивановичу.

На мой вопрос о том, чем запомнился ему этот первый прочес, Николай Иванович ответил: «Тогдая отморозил себе уши». В целом же с военной точки зрения первый прочес не относится, по его мнению, к наиболее драматичным страницам партизанской жизни, были в дальнейшем события и пострашнее. В целом же отчет не вызвал у него недоверия.

Хочу обратить внимание читателей на то, что в немецком документе упоминаются одиннадцать обнаруженных и уничтоженных продовольственных баз.

В нашей мемуарной и исторической литературе все продовольственные базы уже были «разграблены татарами». В действительности, как мы видим, они прекратили свое существование в результате первого прочеса.

Сохранились в неприкосновенности продовольственные базы:

Во II районе — Зуйского и Джанкойского отрядов;

В III районе — Евпаторийского отряда;

В IV в районе Ак-Мечетского отряда [113, с. 86].

Голод надвигался не по дням, а по часам, становясь самым беспощадным врагом крымских партизан.


Конфликт

Недостаток, а потом и полное отсутствие продовольствия выступили катализатором многих противоречий. Вот что писал в политдонесении за декабрь 1941 г. комиссар 2-го партизанского района Е.А. Попов.

«В районе 600 стойких партизан. Отряд Чуба потерял все свои базы. Интересно отметить, что главными нытиками являются так называемые «ответственные». Так, например, прокурор Красноперекопского района т. Хаджинов открыто высказывает недовольство и проявляет недисциплинированность; начальник районного НКВД Тютерев мрачен и проявляет полную бездеятельность; райуполномоченный НКВД Леонов заявляет о нежелании активно работать; заврайзо Шотин отказался принимать присягу партизан; секретарь РК ВКП(б) Золотова особой пользы отряду не приносит. Характерно отметить, что носителями отрицательных настроений являются в большинстве своем коммунисты и в меньшинстве — беспартийные» [14, с. 14].

В данном документе я бы хотел обратить внимание на негативное отношение кадрового военного полкового комиссара Е.А. Попова к партизанам из числа бывших «ответственных работников». Я не ставлю выводы Е.А. Попова под сомнение, хотя «нытиков» хватало и в числе профессиональных военных, об этом мы поговорим немного позднее. Пока противоречия были связаны исключительно с кадровыми вопросами. А.В. Мокроусов массово смещает вчерашних секретарей райкомов и председателей райисполкомов и назначает на их посты кадровых военных. После прочеса на первый план вышли проблемы продовольствия.

А вот как представилась жизнь в партизанском отряде глазами другого кадрового военного капитана И.И. Юрьева, описанная им в его докладной на имя командира 2-го партизанского района И.Г. Генова. В данном случае речь идет о Сейтлерском партизанском отряде.

«Землянки расположены скученно, бессистемно, не отвечают боевой готовности.

Занятия в отряде не проводятся, несмотря на то, что личный состав не знает автоматического оружия, РГД, и др.

Посты расположены крайне близко к расположению отряда и выставляются без учета основных направлений. Выставляются шаблонно, без учета обстановки, погоды, местности.

Скученность людей в землянке привела к вшивости. При наличии эпидемических заболеваний отряду грозит уничтожение, не от рук немецко-фашистских войск, а от паразитов.

Быт и жизнь отряда не регламентированы, распорядка дня нет, поднимаются, когда кому вздумается. Завтрак готовится к 11–12 часам, обед затягивается до 19–20 часов. Горение костров в ночное время демаскирует расположение лагеря. При недостатке продуктов выдача их не нормируется.

Из разговора с начальником боепитания патронов винтовочных недостаточно, но в палатках валяются патроны, ружья ржавеют, но оружейные мастера используются для разжигания костров.

Вывод: лично мое мнение, нужно жестокое наведение порядка, покончить с самотеком, который царит в отряде. Капитан Юрьев. 18.12.41»[33, с. 15].

Этот период характеризуется массовым дезертирством из ряда отрядов. Выскажу крамольную мысль о том, что ряд командиров сами провоцировали партизан к тому, чтобы они уходили из отряда. К примеру, командир Сейтлерского отряда. «Куликовский на каждом шагу орал и запугивал партизан расстрелами, выпроваживая на все четыре стороны. Не прочь избить партизана» [21, с. 116]. Подлинная причина такого поведения, помимо личных качеств того или иного командира, крылась в том, что продуктов не хватает, а уменьшение числа едоков всем во благо. К тому же острой необходимости в таком количестве партизан не было. Примечательно, что если в Бахчисарайском отряде выход боевых групп был поставлен по графику: одни воюют, другие готовятся, третьи отдыхают, то там и дезертирство носило исключительно случайный характер. В тех отрядах, где люди не были заняты постоянной боевой работой, дезертирство было естественным спутником партизан, так как уходили далеко не всегда трусы и шкурники. Уходили и от произвола командира, уходили в другие отряды именно ради желания воевать.

Вот как описывал происходящее в те дни Николай Дементьев: «3-й Симферопольский отряд, как, впрочем, и все отряды, состоял сплошь из интеллигенции. Формировался он из руководящих партийно-советских кадров сельского Симферопольского района. Что ни человек, то в прошлом пред. или зав.

В лес они пришли с чемоданами, баулами. Настроение у всех одно: переждать в лесу месяц-другой, а там «непобедимая и легендарная» разобьет всех врагов, и можно будет возвращаться на свои высокие должности. Чувствовалось, что они принесли в лес золотишко и периодически его перепрятывали. Все это выглядело очень забавно. Когда начался голод, а в 3-м Симферопольском он начался очень быстро, они все перемерли как мухи. Умирали прямо у нас на глазах.

Мы молодые, сильные ходим на дорогу, нападаем на машины, а они сидят и ждут, когда мы что-нибудь в общий котел принесем»[50, с. 4].

А.С. Ваднев: «9 ноября мы вышли на Биюк-Онларский отряд, которым командовал Соловей. Он согласился принять нас в отряд. 12 человек были пограничники, 8 — моряки. Командиром группы поставили Ветрова, политруком Лахтикова — моряка.

Между военными и гражданскими партизанами началась грызня из-за продуктов питания. Гражданские говорили, что мы пришли партизанить на их хлеб, а мы отвечали, что мы за вас воюем. С первого же дня в отряде с продовольствием было трудно. При выходе в лес отряды продовольствие не успели забазировать в ямах» [22, с. 31].

«По соседству с нами был Зуйский отряд, у которого продовольствия было очень много. Неоднократно обращались за помощью, но получали отказ». «Здесь была вражда между двумя отрядами и между бойцами. В Зуйском отряде было мало военных. Был один пограничник, он мне часто помогал, нет-нет и даст одну пышку. Мне это было очень кстати, так как ел только конину, а хлеба не было»[22, с. 35].

Возникшие проблемы в разных отрядах решались по-разному, но в целом все происходящее можно сравнить с хорошо известным понятием «продразверстка». Все добытые в бою или на охоте продукты сдаются командованию отряда, а уже командир распределяет его среди всех. За утаивание продуктов — расстрел!


Почему я сравнил этот метод с «продразверсткой», объясню на примере Бахчисарайского отряда, так как там пошли другим путем, практически введя «продналог».

Как вспоминал командир отряда М.А. Македонский: «Дневной рацион состоял из одной лепешки, маленького кусочка конины и кипятка» [80, с. 64]. Вскоре партизаны не могли себе позволить и этого. Тогда подспорьем стала охота.

«Чтобы заинтересовать людей, мы ввели своеобразную премиальную систему. Группе партизан, которая убила оленя или козу, мы отдавали «сбой» (голову, ноги и внутренности животного), а туша шла в общий отрядный котел.

Этот порядок был введен по предложению самих партизан и выдерживался самым строжайшим образом все время, пока мы были в лесу. Привели два партизана в отряд корову — получайте ее голову, ноги, кровь, а остальное — на всех. Подстрелил партизан зайца — половину тушки возьми, вторую половину отдай отряду.

У нас не было случая, чтобы кто-нибудь, кому повезло на охоте, утаил добычу от товарищей. По законам леса такого партизана мы бы расстреляли.

Премиальная система применялась и на продовольственных операциях. Скажем, проводится налет на мельницу или на склад — участники операции получают награду: восемь котелков муки каждый отдает отряду, девятый оставляет себе.

Благодаря такой практике, люди, как бы ни было им тяжело, охотно шли в дальние походы, на опасные операции.

Несмотря на все наши старания, бывали дни, недели, когда партизаны не получали никаких продуктов, ни ложки муки, ни кусочка мяса — абсолютно ничего. Чем мы тогда питались? Пожалуй, легче сказать, чего мы не ели, потому что ели буквально все: молодые побеги, листья, траву, древесную кору, прошлогоднюю картошку, трупы павших животных и т. д. Шкуры убитых оленей, снимали с ног обувь — постолы, резали их «на лапшу» и варили. Все, что можно было жевать, что хоть как-нибудь усваивалось желудком, — все шло в пищу» [80, с. 108].

А вот что вспоминал Андрей Сермуль: «В заповеднике перед войной зубры были. Мокроусов с самого начала строго-настрого нам запретил их трогать. Приказ дал: под расстрел того, кто убьет зубра, он, мол, 10 тысяч золотом стоит. Зубров этих в конце концов немцы постреляли, хотя последний зубр все же партизанам достался, несмотря на приказ. Голод заставил»[92, с. 28].

Или другой эпизод: «Подходит ко мне Костя Кособродов — тоже наш партизан-разведчик, до войны лесником работал в здешних местах — и говорит: просись в разведку, вместе пойдем, да так настойчиво говорит. Как не хотелось мне снова по горам бегать, но согласился, и правильно сделал. Отправились мы втроем в Алушту, но в какой-то момент Кособродов стал забирать несколько в сторону, а зачем — не говорит. Пришли, наконец, к какому-то камню. Костя листья сухие разгреб и достает из-под него полтуши барана. Для нас в нашей голодухе — это больше, чем сокровище! Я уже несколько месяцев мяса вообще не видел! Откуда, спрашиваем, такое богатство?

«Возвращаюсь из разведки, — рассказывает Костя — вижу внизу в балочке четверо партизан из соседнего отряда втихаря барана разделывают, я за камень сверху присел, чтобы меня не видно было, и как гаркну: «Хендехох» и… очередь вверх, они от неожиданности винтовки побросали, и — кто куда, ну, я барана припрятал — и в отряд». Подкормились мы этим бараном, силенок, конечно, сразу прибавилось, да так, что в этой разведке мы захватили немецкую машину, кстати, с продуктами, и принесли их в отряд вместе с остатками барана»[92, с. 31].

В целом же положение в 3-м районе было ужасным, как писал в своей докладной Е.А. Попов: «У Северского дело дошло до катастрофы, там голодной смертью умерло 362 человека и в 11 случаях были факты людоедства» [14, с. 14].

С потерей продовольственных баз резко изменилось положение Центрального штаба. Еще в начале ноября А. В. Мокроусов отстраняет от должности и переводит рядовым бойцом заведующего снабжением штаба Т. Д. Якушева. Примечательна причина смещения — за пьянство [14, с. 4]. Пока еще было, что пить и чем закусывать, но к декабрю ситуация изменилась кардинально. В ходе прочеса А.В. Мокроусову и его штабу с трудом удалось вырваться из плотного окружения. Пробивались с боем, несли потери.

Еще недавно землянка А.В. Мокроусова выглядела так: «Внутри она была выложенной бревнами. У входной двери встроено окно. Справа железная печка, слева, у окна небольшой столик. Во второй половине землянки — деревянные нары, покрытые ковром». После прочеса картина была несколько иная: «Шалаш Мокроусова представлял собой деревянную изгородь, накрытую плащ-палатками» [101, с. 37].

Но самое главное заключалось в том, что у Центрального штаба не было продуктов.

Если вспомнить бессмертных героев «Трех мушкетеров», то там есть такая фраза: «Когда мушкетерам нечего было кушать, то они стали ходить в гости».

Точно так же поступил и А.В. Мокроусов, который ранее не покидал своего логова и не был ни разу ни в одном из отрядов.

К моменту его появления во 2-м партизанском районе, которым командовал его старый соратник, верный друг и единомышленник И.Г. Генов, А.В. Мокроусов уже был наслышан о том, что Зуйский отряд полностью сохранил свои продовольственные базы.

Вероятно, каждый, читающий эти строки, должен проникнуться чувством гордости за людей, которые в этом всеобщем бедламе сработали удивительно безукоризненно. Им удалось не только сохранить базы, но, как оказалось, по своей инициативе они заложили их из расчета на год партизанской деятельности, в то время как Крымский обком партии ориентировал все отряды производить закладку всего на 6 месяцев.

Реакция партизанского руководства Центрального штаба оказалась совершенно неадекватна.

К моменту прихода А.В. Мокроусова на Яман-Таш уже 25 отрядов утратили свои базы, и потому на их фоне командование Зуйского отряда было вправе гордиться тем, что их люди сыты, успешно ведут боевые действия, отряд пополнился несколькими группами военнослужащих.

В действительности произошло следующее: «Мокроусов вышел на середину землянки, рослый, широкоплечий, большие потемневшие глаза блестели сухим, мятущимся огнем; обращаясь к работникам своего штаба, возмущенно говорил:

«Вы посмотрите, товарищи, какие уродливые формы принимает нынешнее партизанское движение? Они завели свои базы. Обзавелись, видите ли, патефонами! Сидят на этих базах, боясь потерять их. А воевать не воюют. Это что же такое?! Взорвать надо все эти базы! Взорвать! Тогда отряды пойдут добывать хлебушек и будут воевать» [78, с. 77].

В ультимативной форме А.В. Мокроусов требует, чтобы Зуйский отряд захватил ближайшее крупное село Баксан. Задача не только невыполнимая, но и бессмысленная.

Но и командир отряда А.А. Литвиненко и комиссар Н.Д. Луговой уже не смеют ослушаться. Пример отстраненных от должностей командиров и комиссаров отрядов слишком нагляден.

Партизанская тактика проста и извечна: неожиданно напал из засады и быстро ушел. Мокроусов же требует, чтобы отряды не только захватывали села, но и оставались в них хозяевами.

«До поздней ночи совещались три партизанских командира, три комиссара, три начальника штаба: как взять Баксан? А главное: как удержаться в том злополучном Баксане? Он ведь в котловине! И связан шоссейными дорогами с Зуей и Розенталем, с Аргином и Карасубазаром? А там гарнизоны. На грузовиках! Окружат в два счета»[78, с. 80].

Несколькими днями раньше Зуйскому отряду, тоже выполняя приказ Мокроусова, удалось успешно захватить на пару часов Баксан и благополучно до прибытия регулярных частей его покинуть. Эффект захвата даже нельзя назвать «нулевым» — он был отрицательным. В селе сформировалась рота самообороны.

11 февраля 1941 года Зуйский, Биюк-Онларский и Сейтлерский отряды разными маршрутами выступили к Баксану: биюконларцы по Долгоруковской яйле, зуйчане по Караби-яйле, сейтлерцы через Орта-Сырт.

Сейтлерцы наткнулись на дружный ружейно-пулеметный огонь — по ним били из окопов. Лезть на рожон было бессмысленно, и отряд отступил.

Биюконларцы опоздали с выходом к Баксану на час и, захватив на окраине села пять коров, сразу же развернулись и ушли в лес.

Не слыша стрельбы на флангах, повернул назад и Зуйский отряд.

Неудачу со взятием Баксана Мокроусов использует как повод, чтобы поставить во главе «самого хлебного отряда» «своего человека».

23 февраля 1942 Мокроусов снимает командира Зуйского отряда Литвиненко и назначает на его место капитана Н.П. Ларина. Прибывший к новому месту службы капитан Ларин довольно скоро осознает, что попал в «государство в государстве». Особенность момента заключалась в том, что главой этого государства был комиссар Николай Луговой. И в прошлом, и в настоящем секретарь Зуйского райкома партии, на территории которого воюет отряд, Н.Д. Луговой сам формировал отряд, под его контролем закладывались базы. Фактически сам Луговой и назначил командира отряда, предложив этот пост председателю райисполкома, когда окончательно понял, что назначенный обкомом человек уже не появится. Вероятно, было бы правильно, если бы он стал командиром сам. Впоследствии Н.Д. Луговой будет бессменным комиссаром у восьми (!!!) командиров Зуйского отряда.

27 февраля 1942 года капитан Н.П. Ларин вступает в командование. Кадровый командир, недавний выпускник академии, человек высокой не только военной, но и человеческой культуры, он быстро осознал, «who is who». Когда через несколько дней ему передали письменный приказ Мокроусова о смещении Лугового с поста комиссара, он попросту спрятал его в карман и никому не показал.

7 марта поступил приказ силами трех отрядов вновь взять Баксан.

Организацию нападения Ларин взял на себя. Академический подход безусловно не мог не сказаться. На этот раз все прошло более организованно. Отдельные группы даже ворвались в село и успели побросать гранаты в ближайшие дома, но «в Баксане был гарнизон 500 человек. Крупнокалиберные пулеметы, станковые, мелкокалиберные пушки. Все это размещено в дотах. На чердаках и в стенах каменных домов бойницы. Деревня была маленькой крепостью. Партизан, ворвавшихся в деревню, обстреливали со всех сторон, отряды понесли большие потери» [22, с. 34].

Начался трудный, мучительный отход в лес. Капитан Ларин был тяжело ранен, но его не бросили, а вынесли.

Отступали не по дорогам или тропам, а косогорами, по самым труднопроходимым тропинкам. Когда вернулись в лагерь и подсчитали погибших только по Зуйскому отряду, ахнули:

Литвиненко Андрей Антонович — председатель Зуйского исполкома;

Кузьменко Георгий Александрович — народный судья;

Прокопченко Иван Васильевич — зам прокурора района;

Комаров Николай Николаевич — директор конторы «Заготзерно»;

Договор Ольга Михайловна — зав. райздравом;

Болтухов Иван Алексеевич — агроном;

Ларин Павел Иванович — председатель райсовета Осоавиахима;

Кривохижина Александра Кирилловна — колхозница.

Все остальные погибшие — прибившиеся к отряду военнослужащие. Всего пятнадцать человек! Десять человек вернулись в отряд ранеными, и это только по Зуйскому отряду.

Помимо того, что нападения на крупные села приводили к бессмысленной гибели партизан — непартизанская это тактика! Они имели и крайне негативные последствия в отношениях с местным населением. После каждого такого «партизанского налета», к горькому сожалению, множилось число «самооборонцев». Люди против своей воли были вынуждены брать в руки оружие и защищать родной дом.

Разведка доносила: «В рядах самооборонцев брожение усугубляется. Неохотно идут против партизан. Без приказа не идут. Разговоры такие среди баксанских самооборонцев: «Если партизаны нас не тронут, мы их не будем трогать!» [11, с. 64].

К сожалению, трогали! Не менее драматично развивались события вокруг села Коуш, которое по требованию Мокроусова тоже должны были захватить отряды, но уже 3-го и 4-го партизанских районов.

Обратимся к архивным документам:

8.12.41. Как следовало из донесения И.В. Бортникова: «Была проведена операция агентурной разведки д. Коуш, где сожжен дом старшины, остальные предатели убежали. В деревне 120 дезертиров. Изъято 250 шт. барашков и продукты из Ах-Шейхского отряда, награбленные населением. При уходе партизан женщины вынесли без просьбы два хлеба» [14, с. 4].

Впрочем, есть и другая версия происшедшего, которую мы воспроизведем по тексту постановления бюро Крымского обкома партии: «В д. Коуш группа партизан бывшего 4-го района в пьяном виде устроила погром, не разбираясь, кто свои, кто враги» [113, с. 180].

6 01.42. Донесение начальника 3-го партизанского района Северского: «В деревне Коуш отряд попал в засаду. Потерял убитыми и ранеными 14 человек. Разбор и причины будут доложены дополнительно. Начальника штаба Солдатенко необходимо снять, как виновника провала операции в д. Коуш. В отряде Калашникова необходимо провести большую работу по обстрелу» [14, с. 19].


И на это событие есть иная точка зрения. Вот что писал комиссар Бахчисарайского отряда В.И. Черный: «Разлагательская работа оккупантов в массах значительно облегчалась совершенно неудовлетворительной работой среди населения, которую вели партизанские отряды, а подчас даже вредными действиями отдельных партизанских групп партизанского отряда и штаба 4-го района в населенных пунктах Коуш, Стиля, Биюки, Кучук-Озенбаш, беззастенчиво ущемлявших интересы населения этих деревень под маркой борьбы с предателями и изыскавших продуктов питания»[113,с.198].

А теперь взглянем на ситуацию с другой стороны. Первоначально глазами жительницы Коуша той поры Ашировой Фатимы Аблякимовны, 1918 года рождения.

С 1939 года она проживала в селе, где работала акушеркой.

«В ноябре 1941 г. в селе появляются немцы, назначают старосту. Ночью появляются партизаны и убивают его. Немцы назначают нового. Партизаны появляются и убивают и его. Немцы назначают нового…

Во время налета партизан от взрывов в больнице вылетели все стекла.

Так как больница находилась на самом краю села, то ночами часто наведывались гости. Однажды ночью постучался человек в форме советского солдата. Я дала ему одежду мужа, еду, и он ушел. Приходили партизаны и просили еду. Мужчин в селе было очень мало, хотя до войны жило 123 человека.

Отношения с партизанами окончательно испортились после того, как жители села вышли на сенокос. Вдруг появились партизаны. Они обстреляли косарей. Несколько человек погибло, среди них мой зять»[48].

Есть и более уникальные воспоминания: человека, который находился «по другую сторону баррикад». Ибрагимов Зеки, 1923 г.р., после оккупации Ялты работал в охране порта. Он вспоминает, что «настал момент, когда всех охранников перевели на казарменное положение и заставили учиться ползать по-пластунски, окапываться, стрелять…

Однажды устроили соревнование — куреш. Ловкий и сильный, я уложил всех своих соперников, и меня назначили командиром отделения.

Когда курс обучения закончился, то нас погрузили на автомобили и повезли в село Коуш. Как объяснили, на охрану населения от партизан. В свои неполные восемнадцать лет я впервые выехал за пределы Ялты. Вид Коуша поразил. Шесть домов были сожжены. Видны следы бомбежки. Уже в селе нас переодели в немецкую форму. Гимнастерки были старые, со следами крови. Вероятно, их передали из немецкого госпиталя.

Большинство местных жителей панически боялись партизан. Мне сразу не понравилось отношение к крымским татарам со стороны немцев. Несколько раз услышанное в свой адрес «швайн» вызвало ненависть. В село прибывали все новые и новые подразделения немцев, румын, «добровольцев» самых разных национальностей. Однажды подняли по тревоге и повели в лес. Шли цепями. Кругом звучали выстрелы, ухали мины, то слева, то справа бил пулемет. Засвистели пули. Рядом упал боец из моего отделения.

Никогда раньше я не имел с партизанами никакого общения и потому не испытывал к ним ни ненависти, ни сочувствия. Все, что происходило вокруг, подавляло, да и перспектива получить пулю неизвестно за что, не радовала.

Прочес закончился. Вернулись в Коуш. Снова пошла размеренная караульная жизнь» [51].

5 января 1942 г. двести немцев вошли в поселок Чаир и сожгли поселок. Все мужское население поселка (16 мужчин) было расстреляно [14, с. 30].


Постепенно вопрос тактики стал главным предметом возникшего конфликта между командующим партизанским движением А.В. Мокроусовым и командирами партизанских районов, отрядов, групп из числа кадровых военных, которых в этом вопросе поддержала немногочисленная «старая гвардия», которая чудом еще оставалась на своих постах.

Следующий этап конфликта — это разное видение стратегии, но все это произошло позднее и опять же как следствие изменившейся общеполитической обстановки в Крыму.

Накануне Керченско-Феодосийской десантной операции 16 декабря 1941 года разведуправление Северо-Кавказского фронта забросило в лес несколько групп разведчиков, которые должны были не только снабжать фронт разведывательной информацией, но и действовать на коммуникациях противника. При этом разведуправление Северо-Кавказского фронта совершенно не опиралось на уже имеющиеся партизанские отряды Крыма и на их разветвленную сеть разведки. Факт более чем странный, особенно если вспомнить, что официально партизанами командовал первый секретарь Крымского обкома ВКП(б) B.C. Булатов, который находился при штабе фронта.

Поскольку военных разведчиков выбрасывали «вслепую», подавляющее большинство из них гибло даже не приступив к выполнению задания. Часть людей, потеряв при этом рацию, пробилось в Зуйский отряд.

Уже работая над настоящей книгой, изучая «Германские документы о борьбе с крымскими партизанами в 1941–1942 гг.», я прочитал следующее:

«…нам известны высказывания, что противник готовится к высадке своего десанта в районе Керчи 25.12.1941 г.» [108, с. 13].

8 января 1942 года в Зуйский партизанский отряд привели четырех советских парашютистов, которые рассказали, что они десантники. Действуют по указанию командования Крымского фронта. Группа в тридцать человек оказалась сброшенной прямо на села симферопольской долины. Трижды попадали в окружение и пробивались с боями. В лесу спрятали рацию.

Организованный партизанами поиск помог найти еще семерых десантников, но рацию так и не нашли.

«В 1942 в лес забросили разведчиков территориального управления НКВД: лейтенанта Киселева и радиста Полозова, еще двух или трех человек. Связи с Большой земли тогда не было, мы ничего не знали, и вот, возвращаясь из разведки, наша группа наткнулась на одного из них. Он в белом маскхалате с немецким автоматом, наши крикнули ему: «Хенде хох!», он подумал, что немцы, — и стрелять, наши — по нему, ранили в плечо, а когда подбежали добивать, он кричит им: «Ребята, я свой!», распахнули халат, а там действительно наше обмундирование»[78].

В действительности все было немного не так, во всяком случае, вот как пересказала эту историю супруга радиста Полозова — Любовь Кузьминична, к слову, с 1942 года работавшая радистом 4-го управления НКВД. Ее радиостанция находилось в сердце НКВД в здании на Лубянке. Именно с ней связывались все партизанские радисты. Возглавлял 4-е управление генерал-лейтенант Павел Судоплатов.

Ее будущий супруг Сергей Васильевич Полозов, уроженец Москвы, 1922 г.р., с началом войны был зачислен в знаменитый ОМСБОН (отдельную мотострелковую бригаду особого назначения ВВ НКВД СССР), откуда в группе разведчиков был десантирован в Крыму. Возглавлял группу В.А. Арапов — профессиональный разведчик, свободно владеющий немецким языком. В составе группы крымчане: грек Николай Михайлиди, армянин Александр Зубочикянц, еврей Григорий Шиман и ранее служивший в Севастополе Валентин Давиденко. Никогда не бывал в Крыму только радист — лейтенант С.В. Полозов.

Высадка прошла не очень удачно. Полозов упал на дерево, повис и какое-то время болтался на стропах. Обрезал их и упал на землю. Оказалось, что приземлился на плато Чатыр-Дага. Довольно быстро нашел Арапова. Под приметным деревом спрятали рацию и пошли искать партизан. Встретились часа через четыре, но когда оказались в землянке Северского — в ту пору командира партизанского района, то поняли, что им не верят. Двое других десантников уже находились у партизан, но на положении арестованных. Г.Л. Северский выделил охрану, и С.В. Полозов сходил назад за рацией. В присутствии Северского установил связь с Москвой. Только после этого лед недоверия растаял. Как часто рассказывал жене Полозов, положение партизан было очень тяжелым — голод. Группа пробыла в лесу с апреля по сентябрь 1942 года, а затем самолетами вывезена на Большую землю. В Краснодаре уже в военном госпитале один из разведчиков скончался.

И А.А. Сермуль, и Н.Д. Луговой упоминают, что фамилия командира группы «Киселев». Дело в том, что командир разведчиков начальник отдела Киселев в лес не десантировался, а находился в Москве. Возможно, что В.А. Арапов скрыл свою истинную фамилию.

В расположении 2-го района оказались разведчики Северо-Кавказского фронта и среди них радист В.И. Добрышкин, которые вели наблюдение за шоссе и по рации передавали информацию. Когда И.Г. Генов вышел на связь и по их радиостанции передал информацию, собранную его разведчиками, то в разведуправлении фронта были поражены такому подарку.

Как впоследствии писал Ф.И. Федоренко: «Казалось, этот случай (успешная работа разведчиков) подтолкнет фронт к быстрейшей «радиофикации» партизанских районов, ведь в каждом из них разведку возглавляли опытные кадровые командиры чекисты. Как не воспользоваться таким обстоятельством. Ничуть не бывало — 5 января… Генов поставил вопрос о связи, боеснабжении, организации взаимодействия, но и два с половиной месяца спустя в этом вопросе мало что изменилось» [101, с. 65].

Обилие чрезвычайно ценной информации, которая стала поступать от крымских партизан, настолько заинтересовало разведуправление Северо-Кавказского фронта, что наконец оно стало лоббировать интересы партизан. Им удалось сделать то, что до сих пор было не под силу Крымскому обкому ВКП(б) — организовать с помощью авиации регулярную доставку продовольствия.

В то время как все подразделения 11-й армии были задействованы во втором штурме Севастополя, который начался 17 декабря 1941 года и сковал все основные силы 11-й армии, произошла высадка крупного советского десанта. 26 декабря была освобождена Керчь, 29 декабря высажен десант в Феодосии. Наступившие морозы позволили использовать Керченский пролив для наращивания сил. Командование 11-й армии справедливо опасалось, что советские войска стремительным броском на север перережут единственную железнодорожную артерию, связывающую Севастопольскую группировку с материком, что поставило бы всю 11-ю армию на грань катастрофы.

46-я п.д. вермахта вопреки приказу удерживать Керченский полуостров отступила, но зацепилась на Ак-Монайских позициях, или, как указывают в немецких источниках, на Парпачском перешейке [82, с. 263].

5 января последовала высадка советского десанта в Евпатории, который был ликвидирован уже к 7 января.

18 января советские войска вновь оставили Феодосию.

Появление советских десантов в Феодосии и Судаке явилось для партизанского командования полной неожиданностью. Его об этом даже не поставили в известность. Только после того как высадившиеся в Судаке 226 с.п. и 554 г.с. п оказались разбиты и были вынуждены пробиваться в горы, они стали объектом едва ли не всех переговоров с командованием фронта.

Вот первая радиограмма, полученная 28.01.42: «Немедленно установите связь с командиром десантного отряда Селиховым. Район Судака и действуйте по его указаниям. Ежедневно информируйте о положении отряда. Козлов, Шаманин»[14,с. 33].

Только 5.02.42 А.В. Мокроусову поступает донесение начальника 1-го партизанского района А. А. Сацюка: «Из состава десанта двух полков 226-го и 554-го найдено и присоединено к партизанам около 350 человек бойцов и командиров. Из коих 180 чел. 554-го полка во главе с командиром майором Забродских и комиссаром Вертеповым направлены в Карасубазарский отряд. 226-го полка во главе с майором Селиховым и комиссаром Бускадзе оставлены при 1-мрайоне» [14, с. 34].

Как только об этом докладывают командованию Крымского фронта, то поступает неожиданное распоряжение: «Окажите всемерную помощь вашими отрядами Селихову. На время выполнения спецзадания в оперативном отношении подчиняю вас ему. Исполните донесение. Булатов, Каранадзе».

Далее следует приказ передать единственную находящуюся у партизан рацию Н.Г. Селихову!

При всем этом в отрядах начался голод. Особенно жуткое положение было в 4-м районе, который поглотил остатки отрядов 5-го района. Не намного лучше было положение и в других отрядах.

Близость фронта внесла сумятицу в души партизан. Комиссар Феодосийского отряда Ф. М. Якубовский — бывший сотрудник Феодосийского НКВД — загорелся идей прорваться через Ак-Монайские позиции к наступающим частям. Удержать его было невозможно. Собрав группу единомышленников, он ушел в сторону линии фронта. Впоследствии один из бойцов его группы вернулся и рассказал, что при попытке перехода вся группа погибла, а он чудом спасся.

Решилась на самовольный переход фронта и группа бывших пограничников во главе с А.И. Панариным, в ту пору начальником штаба Феодосийского отряда. Намыкавшись, предельно усталыми, но живыми они вернулись в лагерь. Встречали их с презрением. Панарин едва не угодил под расстрел. А вот командир Кировского отряда Г. С. Алдаров избежать его не смог.

Как гласят официальные документы, Алдаров самостоятельно принимает решение перевести отряд в другой район, так как здесь его бойцов ждет голодная смерть. Группу «дезертиров» перехватывают. А.В. Мокроусов отдает приказ о расстреле Г. С. Алдарова, который тут же приводится в исполнение.

Как пишется в ряде документов, по общему мнению людей, знавших Талимзяна Алдарова, это был хороший, смелый командир, пользовавшийся заслуженной любовью своих бойцов.

Впрочем, есть мнение и другой стороны. В архиве сохранилась объяснительная записка И.И, Андреева на имя секретаря Крымского обкома П.Р. Ямпольского.

«Алдарова знаю с апреля 1941 года. До войны он считался отличником, неоднократно был премирован и получал благодарность. Под Старым Крымом полк попал в окружение. Разбились на три группы. Всем отрядам был дан приказ двигаться на Севастополь. Группа Алдарова встретила Судакский партизанский отряд. Он принял решение остаться. 4 ноября пограничники сообщили, что дорога через Судак — Алушту на Севастополь свободна. Алдаров повел группу на Судак. Я находился с ним. В Судаке он взял с собой шесть девушек. В двух километрах от Судака было совещание командно-политического состава. Будучи пьян Алдаров произнес свою программную антипартийную, антисоветскую речь примерно такого содержания: «Расстреляйте меня, но на Севастополь я не пойду. Мне надоело быть пушечным мясом на Перекопе. В оборону Севастополя я не верю. Иду в лес». Первое время партизанства Алдаров сильно пьет, меняет часто «лесных жен» из состава завезенных из Судака девушек, но потом он остепенился, пить стал меньше, почти перестал, и жить стал лишь с одной женой — Полей. Отряд начинает быть боевым, бить фашистов крепко. Но не благодаря заслугам только Алдарова, а главным образом начальника штаба отряда, теперь командира отряда т. Егорова. Сам Алдаров в операциях участвовал редко.

Когда о героях Севастополя узнала вся страна, Алдаров обращается в район с ходатайством разрешить идти ему на Севастополь. Его ходатайство не удовлетворили. В марте отряд стоял под Старым Крымом, с продовольствием было очень плохо. Алдаров без разрешения командования отобрал только военных и двинулся в сторону Севастополя. Одни говорят, что в отряд Селихова. На месте новых баз Карасубазарского отряда Алдаров был остановлен полковником Городовиковым и возвращен назад.

Какие были обвинения Алдарову, когда его расстреляли, я не знаю, так как был в то время начальником штаба Судакского отряда, но лично считаю, что у командования района и центра были вполне достаточно обоснованные данные к расстрелу. 22.07.42»[32, с. 73].

Смерть бывшего командира 56-го зенитного дивизиона капитана Алдарова фактически стала началом открытого конфликта между профессиональными военными и Мокроусовым. Во главе оппозиции встали бывшие командиры 48-й кавалерийской дивизии, которые в свое время, при непосредственной поддержке А.В. Мокроусова, заняли ключевые посты в партизанском движении. Подавляющее большинство из них сохранило чувство фронтового братства. Вероятно, Мокроусов справился бы и с возникшей «военной фрондой», но он не учел того, что у партизан появилась радиосвязь.

Сразу же после расстрела Г.С. Алдарова Военный совет Крымского фронта получил сообщение о случившемся. Еще не вникая в суть конфликта, не становясь ни на чью сторону, Военный совет запрещает Мокроусову самостоятельно выносить приговоры и делает это прерогативой военного трибунала, председателем которого назначается бывший прокурор 48-го к.д. Ф.Н. Верещагин.


И вот тут «военные» отыгрались за «холодный прием» в ноябре 1941 года. Решением трибунала расстреляны бывшие командир и комиссар Колайского отряда И.Н. Губарев и С.И. Штепа, по приказу которых были разоружены 25 человек, которых выгнали на верную смерть из расположения отряда.

В качестве детонатора дальнейшего конфликта выступил уже упоминавшийся командир 224-го с.п. майор Селихов. Выведенное им из-под Судака подразделение уже ни в коей мере нельзя было считать полком, фактически это всего лишь партизанский отряд, но отряд без проводников, без боезапасов и, самое главное, без продовольствия. Было бы разумно раскидать людей по другим отрядам, но Селихов этому категорически воспротивился и, получив поддержку штаба фронта, создал прецедент — отныне в Крымских горах будет отдельная воинская часть, которая подчиняется только командующему фронтом, но обеспечивается продовольствием крымскими партизанами.

Появление в зоне второго района 170 дополнительных «едоков» сразу же легло непосильным бременем на весь район. К тому же, совершенно случайно, десантники разорили остатки продовольственной базы Джанкойского отряда, что, с подачи И.Г. Генова, вызвало бурю негодования со стороны А.В. Мокроусова.

Если до высадки Судакского десанта и появления «группы Селихова» между командиром 2-го района И.Г. Геновым и комиссаром Е.А. Поповым были вполне нормальные отношения, то с возникновением конфликта Попов резко выступил против своего командира, безоговорочно поддержав Н.Г. Селихова.


Реакция командования фронтом оказалась совершенно неожиданной для Мокроусова. Поступает приказ о смещении Генова и назначении начальником района майора Селихова!

По мере того как мы узнавали о тех или иных несправедливых отстранениях от должностей командиров, комиссаров, начальников штабов отрядов и районов, у читателя могло сложиться представление, что все это субъективно. Что это результат произвола одного человека, в данном случае Мокроусова, и будь на его месте Иванов, Петров или Сидоров, все было бы по-иному. Собственно говоря, именно такой вывод и делает в своих мемуарах Н.Д. Луговой. В действительности все оказалось сложнее. Снятие Генова — одного из самых лучших начальников районов, к тому же ближайшего друга Мокроусова, наглядно показало, что дело не в каком-либо одном конкретном человеке. Дело в системе, дело в режиме. В том самом тоталитарном режиме, частью которого оставался Крымский полуостров, даже находясь под фашистской оккупацией. Отстранение И.Г. Генова — несправедливое и бессмысленное, увы, не было последним.

В истории со снятием Генова впервые предельно ясно обнажился конфликт между профессиональными военными и «партийно-советской номенклатурой», последние представители которой еще сохраняли кое-где руководящие посты.

Как отмечал впоследствии Герой Советского Союза В.Б. Емельяненко, после его встреч с М.Т. Лобовым, Е.А. Поповым, Н.П. Лариным и другими лидерами «военной оппозиции» он узнал, что еще задолго до появления Н.Г. Селихова военные подтрунивали над И.Г. Геновым и за глаза называли его «чабаном».


История этого прозвища довольна интересна. Однажды штаб 2-го района при переходе горного массива Караби неожиданно попал в пургу. Куда идти, что делать? Все понимали, что это конец — еще немного и все замерзнут. И только Генов требовал идти за ним. Усталые люди ворчали, возмущались, но шли и были поражены, когда оказалось, что пришли к старой кошаре, где они спокойно переждали ненастье.

Изумленные, они допытывались у своего спасителя, откуда он мог знать о существовании кошары и так точно смог в пурге ее найти?

Простодушный Иван Гаврилович рассказал о том, что в молодости в этих самых местах работал чабаном и потому знает на Караби каждую пещеру, каждый камень. С той поры все командиры и политработники бывшей 48-й кав. дивизии за глаза называли Генова «чабаном».

А теперь я хочу познакомить читателя с одним из посланий Е.А. Попова той поры на Большую землю.

«Товарищ дивизионный комиссар!

Не знаю, как я выгляжу в Военном совете после того, как послал ряд телеграмм против Генова и самого Мокроусова, но полагаю и чувствую, что выгляжу по меньшей мере склочником. Вы, наверное, крайне удивлены тем, что в лесу, в тылу у врага, люди занимаются склочными делами. Смею вас заверить, что дело обстоит куда серьезнее.

Когда бойцы Селихова вынуждены были разобрать одну базу с мукой (400 кг) то спрашивается — почему? Разве бы они это делали, если бы их поставили в равные условия с партизанами…

Нападки со стороны этого выжившего из ума старика (Мокроусов) мне надоели. В лесу и так много переживаний, а тут еще эти нелепые нападки и все ради дружка Генова.

Я очень прошу Вас, т. Дивизионный комиссар, каким-нибудь образом оградить меня от этих нападок и дать возможность в более спокойной (относительно) обстановке продолжить борьбу с врагами. Конечно, я понимаю, что Мокроусов — фигура, которую не снимешь, да и нет острой необходимости, но поставить на место не мешало бы и Мокроусова, и Мартынова.

21.03.42 Попов» [16, с. 35].

В отношении разграбленной продовольственной базы мне удалось найти в архиве объяснительную одного из непосредственных участников этого события — командира из «группы Селихова», а впоследствии командира 4-го Красноармейского отряда Иксема Незамова: «Виноградов с группой возвращался в отряд. Они увидели в лесу бочки. Оказывается, это была база. Она была открыта, никем не охранялась. В землянке было 2 ящика брынзы и сало. Они решили продукты забрать с собой» [20, с.46].

Последним источником питания остается база Зуйского отряда, и Н.Д. Луговой вынужден отдать последние продукты. Голод наступает и в его отряде.

Бедственное положение крымских партизан, наконец, осознается командованием Крымского фронта и принимается решение о снабжении их продовольствием, оружием…

Вот как описывает это событие А.С. Ваднев: «Пришло известие о том, что самолет сбросит продовольствие. Ждем его в районе Колан-Баира на высоте Средняя. Вдруг приходит какой-то командир и говорит, что продукты сбрасывают для военного отряда. Меня заинтересовало, к кому отношусь я — пограничник? Он ответил, что к гражданским.

Мы возмутились. Первая сброска прошла, но наше положение не улучшилось — продукты забрали в штаб района. В сброске было масло, консервы, мука и боеприпасы. Мы продуктов не увидели.

Вторая сброска была прямо над лагерем. Был строгий приказ за утаивание продуктов — расстрел. Командир отделения Липовец все же украл первый парашют с концентратами. Его поймали. Городовиков и Кураков настаивали на расстреле, а Соловей, зная боевые дела Липовца, не соглашался. Приказ о расстреле был подписан, но расстрелять все не решались, так как гнев партизан был бы большой. Продукты стали делить между всеми отрядами» [22, с. 42].

В действительности история с Липовцем закончилась трагично. Как указывается в его карточке учета: «Дезертировал из отряда». Поскольку после войны его имя не всплыло, то, вероятнее всего, он погиб.

Все последующие месяцы партизанской борьбы продолжалась эта ужасная, дискриминационная практика «целевых сбросов»: «военным», «спецгруппе НКВД», «разведгруппе Черноморского флота»…

Снабжение партизан по-прежнему оставалось из рук вон плохим. Как выяснилось впоследствии, во многом это объяснялось тем, что член Военного совета фронта Лазарь Каганович был убежден, что партизаны сами должны добывать себе продовольствие у врага. В мемуарах одного из руководителей партизанского движения в СССР полковника Старинова есть поразительный эпизод: «Я сумел попасть на прием к Кагановичу. Но как только речь зашла о крымских партизанах, он резко прервал меня, заявил, что милостыню не подает, обругал и выставил из кабинета» [98].

Партизанская специфика такова, что в Крымском лесу нет ни тыла, ни второго эшелона, и потому на переноску раненых приходилось задействовать минимум четырех человек. Кроме того, их надо было обеспечивать продовольствием, которого не хватало даже на действующих бойцов. Как писал А.А. Сермуль: «Каждое ранение было почти смертельным, питание плохое, медикаментов нет. Мы страшно боялись ранений, у раненых практически не было шансов спастись» [92, с. 29].

При нападении на Улу-Узень был ранен краснофлотец Шеманович. Командовавший операцией капитан Ларин и поддержавший его комиссар Фельдман приказали оставить его в селе «на излечение». Командир группы, в которую входил раненый боец, пограничник Алексей Ваднев возражал, но приказ есть приказ. Когда вернулись в отрад, Ваднев объявил, что с такими командирами «его группа больше в операциях не участвует, так если нас ранят в бою, то бросят также, как Шемановича. Вскоре мы узнали, что Шемановича выдали и он казнен» [22, с. 34].

С момента установления связи с командованием Крымского фронта партизаны с нетерпением ждали прилета самолетов с посадкой в лесу. Несколько ночей подряд из-за плохой погоды откладывался вылет лейтенанта А. Г. Морозова.

А раненых все эти ночи приносили и уносили, приносили и уносили. Люди выбились из сил.

Вот как описал дальнейшее в своих дневниках Н.Д. Луговой: «Во второй половине ночи Морозов, как обещал, прилетел вновь, и мы усадили во вторую кабину Ларина» [78, с. 144].

8 апреля 1942 года: «Прошлой ночью приняли на посадку два санитарных самолета. Летают они к нам из-под Керчи. За одну ночь они успели сделать по два рейса. Эвакуировали шесть человек… Летчики доставили нам много газет, брошюр илистовок, табаку, папирос и спичек» [78, с. 147].

То, что умирающим от голода людям присылали брошюры и листовки, мягко говоря, поражает. К сожалению, об ассортименте «воздушной помощи» крайне негативно отзываются буквально все мемуаристы.

А.А. Сермуль: «…то гондолы окажутся какими-то свечами ненужными забиты, то старые шапки пришлют, то заплеснелые, негодные продукты» [92, с. 52].

И.Г. Генов: «Принесли посылку и для меня. Вскрыл ее и растерялся. Использовать ее мы, к сожалению, не могли» [70, с. 230].

В связи с тем, что в Крыму сохранялся Севастопольский участок непризнанного фронта, партизаны постоянно, но безуспешно пытались послать к защитникам города своих гонцов. Пройти через боевые порядки было сложно, но, как оказалось, возможно.

Вот как описывал в 1946 году свою одиссею Н.С. Кобрин:

«Северский поручил мне с небольшой группой пройти в Севастополь пешком. До этого посланные в Севастополь разведчики погибали. В состав группы включили меня, начальника штаба отряда Чухлина Геннадия Петровича, Николая Лосева и разведчика нашего отряда Ивана Гордиенко. Командир отряда Ермаков передал нам последние продукты. 20 марта 1942 года наша группа выстроились перед командиром отряда, готовая в путь. Прощание было тяжелым. Весь день 20 марта мы двигались до подножия Яйлы. В одном из отрядов, командовал им пограничник Зинченко, нам дали двух проводников, знающих дорогу на Балаклаву.


Мы пересекли Яйлу — по хребту плато Ай-Петри — спуск к Байдарской долине до обрывов моря над мысом Айя у Балаклавы. Этот путь был проделан за двое суток. Ночью под покровом темноты мы пересекли Байдарскую долину севернее территории совхоза и, перейдя шоссе, двинулись в сторону моря к мысу Айя.

На 4-й или 5-й день подошли к мысу. Видна была Балаклава, но где проходит линия фронта, мы не знали. Ночью 26 марта из кромешной тьмы впереди справа раздался крик «хальт» и стрельба. Мы кинулись по обрыву назад.

Мы находились в нагромождении скал, за день продвинулись к Балаклаве всего метров на сто. У нас кончились продукты. Последние триста грамм риса я варил лично и раздавал по одной столовой ложке. Мучила жажда. В расщелине мы наткнулись на лужицу со смешанной дождевой и морской водой и выпили грамм по 100–150. Наконец, мы вышли к «Золотому пляжу». Это был десятый день нашего похода. Шаповалов, который был ранен в перестрелке, окончательно потерял сознание, и мы спрятали его среди скал, а сами стали подниматься к Генуэзской башне.

Выбравшись на склон горы, мы попали между линией фронта наших и немецких войск. Над головой то и дело свистели пули. Чувствуя приближение рассвета, мы стали ползти быстрее, и вдруг слышу: «Стій, хто іде?» Это было, как удар грома. Мы ответили, что это партизаны. Голос крикнул: «Не лякайтесь, я буду стрелять». И действительно, раздалось вверх несколько выстрелов, и мы заметили красноармейца. Прибежало человек шесть бойцов, нас подняли с земли. Невозможно передать нашу радость. Было 5 часов утра 2 апреля 1942 года. Первое, что мы просили, это воды и кушать. Когда в штабе узнали, что мы не ели семь суток, то нам дали полстакана воды и тарелочку супа на четверых. За Шаповаловым отправилась шлюпка, и его живым доставили в Севастополь» [42, с. 141].

Партизаны просили прислать радиста с рацией, продукты. Были готовы выполнять задания командования по разведке. Рассказали о наличии площадки, на которой может приземлиться самолет У-2.

Генерал И.Е. Петров сразу же оценил ту потенциальную помощь, которую может оказать фронту партизанская разведка. Просьбе партизан была дана «зеленая улица».

В ночь на 8 марта 1942 г. флотский летчик Агегьян на тяжелом гидросамолете доставил и сбросил 1000 кг продовольствия голодавшим партизанам Севастопольского, Балаклавского и Акмечетского отрядов, блокированным в урочище Чайный Домик, что позволило остаткам отрядов вырваться из окружения и перебазироваться в леса заповедника. При этом на заснеженных нагорьях замерзли 27 партизан [83].

И.Е. Петров сразу же оценил масштабы той помощи, которую могут оказать защитникам города партизаны. Он сразу же ставит задачу установить местонахождение центрального пульта управления прожекторами, которые очень досаждали нашим кораблям. Предполагалось, что он находится где-то под Алуштой. Разведчику М.Я. Глазскрицкому удалось обнаружить пульт управления и даже побывать в его расположении на территории Рабочего уголка, а вскоре авиация Черноморского флота обрушила на пульт бомбовый точечный удар.

В начале июня 1942 года летчики доставили Г.Л. Северскому два пакета, один из которых должен был во что бы то ни стало попасть в руки немецкого командования, во втором пакете была инструкция.

Партизаны решили «доставить» его к немцам следующим образом. Они давно вели наблюдение за одним бойцом, который, по их мнению, был подослан немецкой разведкой. Ему в вещмешок незаметно подложили этот пакет, а во время нападения на колонну машин в завязавшейся перестрелке «партизана» застрелили из немецкого оружия.

Далее все пошло по плану. При осмотре трупа немцы обнаружили пакет и передали его в вышестоящий штаб, а далее началось перемещение войск. Значительные силы противник снял из-под Севастополя и бросил против предполагаемого десанта.

За успешное выполнение задания партизаны Александр Махнев и Василий Талышев были награждены орденами Красной Звезды [80, с. 98].

Всего до падения Севастополя в заповедник было произведено 42 вылета, в том числе 30 — с посадкой на партизанские костры на площадке Тарьер [83].

Создание «воздушного моста» возродило пошатнувшуюся было в лесу «административно-командную систему». Центральный штаб стал вновь владельцем всего, что поступало с Большой земли, и уже по своему усмотрению распределял продукты. Опальный Зуйский отряд, который уже отдал все свои запасы, не получал ничего!

Появление продовольствия, то есть «предмета дележки», окончательно обострило отношения между Мокроусовым и его военным окружением.

«Маршалу Советского Союза

Семену Михайловичу товарищу Буденному.

Вынужден донести лично Вам. Находиться в Центральном штабе партизан Крыма не имею сил. 19 июня Мокроусов в очередной своей пьянке приказал лейтенанту Сороке (командиру группы комендантского взвода Центрального штаба) арестовать меня и расстрелять. Эта неоднократная выходка Мокроусова может довести меня до предела. Вся соль в том, что я стараюсь не допустить произвола и безобразий в отношении командного состава, находящегося в лесу.

Прошу вас, тов. Маршал, принять решительные меры наведения порядка здесь в лесу или отозвать меня из Центрального штаба, т. к. нет больше сил терпеть безобразие.

21.06.42 Начальник штаба партизан Крыма полковник Лобов» [14, с. 82].

«Сов. секретно.

Лично Капалкину.

Произвол Мокроусова и Мартынова продолжается. Сегодня получив посылки, Мокроусов и Мартынов напились пьяными, вызвали к себе для беседы на 17.00 полкового комиссара т. Попова и беспричинно его арестовали.

Об аресте Попова запретили сообщать по радио. Прошу доложить об этом Маршалу и принять срочные меры.

28/VІ.42 Зам начальника особого отдела 48 о.к. д мл. лейт. госбезопасности Касьянов» [2, с. 85].

Письмо Е.А. Попова от 4.04.42 г.

«Товарищ дивизионный комиссар. В лесах Крыма творятся возмутительные факты. Когда прибыл Селихов, Генов всеми мерами хотел его выгнать из района в то время, когда хлеба было вдоволь. Генов отказался кормить людей Селихова. Когда я потребовал кормить группу Селихова, мне Генов заявил: «Вы их привели, вы их и кормите!»

Когда впоследствии я об этом доложил Мокроусову, последний накричал на меня: «Вы подсовываете факты против Генова». Генов как старый друг Мокроусова поставил перед ним вопрос о том, что «военные» стараются затмить «старых партизан».

В связи с чем было принято решение разогнать военные кадры 2-го района. Во-первых, отправить отряд Городовикова в район Бахчисарая. Это было не только не целесообразно, но и вредно. Я, как комиссар района и как комиссар 48-й к. д. заявил Мокроусову, что Городовикова с отрядом посылать в Бахчисарай преступление. Мокроусов вскипел, назвал меня бунтовщиком-григорьевцем и объявил всем, что он меня арестует и расстреляет.

Только Городовиков построил отряд, как пришла ваша телеграмма о создании воинской группы.

Решено было убрать полковника Лобова и был издан приказ о переводе его в 1-й район, но после прибыла ваша кодограмма относительно Лобова.

Был издан приказ о моем снятии, но в тот же день прибыла ваша телеграмма о моем назначении заместителем.

На совещании комначсостава военных отрядов Мокроусов назвал «троцкистом» Селихова. Такое заявление мог сделать ограниченный в политическом отношении человек.

Всей душой Мокроусов ненавидит комиссаров, не признает никаких приказов, в том числе и т. Сталина. Он заявляет: что ему все эти приказы и директивы не известны и поэтому он их не признает.

В районном штабе остался один наш человек не снятый, это зам. нач. 00(так в исходнике) 48 Касьянов, однако и его без всяких причин снял Мокроусов с должности ст. уполномоченного 00(так в исходнике) района.

На каждом шагу Мокроусов старается дискредитировать военные отряды и ком. нач. состав, в особенности Селихова с тем, чтобы показать, насколько ошибочно было назначать Селихова нач. районов.

48-ю о.к.д., которая прославилась в лесах Крыма своими действиями и дисциплиной, Мокроусов почему-то ненавидит и называет «паршивой».

Из 3 тысяч партизан и партизанок Крыма местный контингент составляет 700–800 чел. Вот почему они боятся, что после лавры победы припишут военным, вот почему они стараются дискредитировать военные кадры и вот почему не был принят в штаб генерал Аверкин, несмотря на все его просьбы. Все, что делают Мокроусов и Генов, трудно описать. Я возмущен до глубины. Пусть мне грозят расстрелами, но справедливости ради я молчать не буду. Я преклоняюсь перед прошлым Мокроусова, но я ненавижу его настоящее — несмотря на то, что его имя склоняется нашими врагами.

Учтите, товарищ Дивизионный комиссар, что поведение Мокроусова вредит партизанскому движению в Крыму. Нужны меры. В настоящее время в Крыму существует и действует только один 2-й район.

В лесах Крыма очень много ценных командиров и политработников, ими можно было бы укомплектовать одну кавалерийскую и одну стрелковую дивизию. Это надо иметь в виду. Наиболее объективно о делах лесных может рассказать раненый майор Ларин Н.П.

Очень прошу присвоить военное звание следующим политработникам:

комиссару 71-го к.п. старшему политруку Фурику Николаю Ефимовичу — батальонный комиссар.

Зам. начальника политотдела 48-го к.д. Полянскому Владимиру Константиновичу — батальонный комиссар.

Зам. начальника особого отдела 48-й политруку Касьянову Николаю Ефимовичу — старший политрук.

Труп генерала Аверкина найден.

Полковой комиссар Е.А. Попов 4.04.42» [2, с. 29].

Хочу напомнить, что все это происходит в атмосфере, когда Севастополь успешно отразил второй штурм, а три общевойсковые армии стоят на Керченском полуострове и не сегодня-завтра, как только подсохнут дороги, обрушатся на врага и наконец очистят полуостров.

Мы уже видим, что военные обращаются с просьбой о присвоении очередных воинских званий, и их присваивают. Идет поток представлений на награждение отличившихся партизан орденами и медалями, но здесь возникший конфликт дал отрицательные результаты. Список А.В. Мокроусова «теряют», а затем дают понять, что награждение будет производиться уже после освобождения Крыма.


Примечательно, что возникший вокруг скорого освобождения ажиотаж не вышел за пределы командного состава Центрального штаба и руководства районов. Лучший политический барометр — население Крыма. Оно не верит в грядущее освобождение. Число вновь прибывших партизан из числа местных жителей ничтожно, крайне незначителен приток из числа бывших военнопленных.


Вот что писал в своих воспоминаниях командующий 11-й армией Манштейн: «Под Феодосией находился лагерь с военнопленными. При высадке десанта охрана лагеря бежала, однако 8 тысяч пленных не бросились в объятия своих «освободителей», а наоборот, без всякой охраны направились маршем в Симферополь» [82, с. 266].

Думаю, что этот факт в той или иной степени имел место, дело в том, что, как вспоминал А.А. Сермуль, в этот же период он стал свидетелем такого эпизода. Немцы приехали в лес заготавливать дрова. В качестве рабочих с ними десяток советских военнопленных. Охрана два-три автоматчика. Партизаны обстреляли охрану. Одного убили, остальные бросились наутек. К удивлению Сермуля, все военнопленные бросились вслед за немцами. Становиться партизанами они не хотели.

В этот период к партизанам прибывает радист из отдельного разведбатальона фронта С.П. Выскубов. Впоследствии он так описывал свои первые впечатления.

«Вечером меня вызвал майор. Я пришел, доложился, как положено. Селихов сидел на бревне возле своей землянки, опустив в задумчивости голову. Он поднял на меня колючий взгляд и сказал:

— Я вызвал вас предупредить, — майор замолчал, достал портсигар, стал закуривать. Потом снова окинул меня суровым взглядом: — Так вот, впредь все радиограммы будете передавать только за моей подписью. Никакой отсебятины и самодеятельности. Думаю, вы поняли меня? Только за моей подписью, — повторил Селихов.

— Все ясно, — неохотно отозвался я. У майора дернулась правая щека, и он крутнул головой. — Да, и еще хочу вам напомнить, — майор строго посмотрел на меня. — Поменьше общайтесь с партизанами. Особенно не заводите шуры-муры с девками…

Я чуть было не засмеялся, но сдержался. За все последние дни мы никого из партизан не видели, не то что партизанок. Были они в отрядах, не были — даже не поинтересовались. Я смотрел на майора и молчал.

— Вам ясно, что я говорю? — широко открытые немигающие глаза Селихова в упор глядели на меня. — Я у вас спрашиваю: ясно?

— Да, ясно, товарищ майор, — сказал я совершенно спокойно.

— Так чего же вы молчали? — повышенным тоном спросил он. — Какая разболтанность! Не забывайтесь, товарищ радист. Не думайте, что у партизан все дозволено.

— Яне забываюсь и не думаю, товарищ майор.

— Мальчишка! — Селихов резко встал, метнул на меня недобрый взгляд и вошел в землянку» [68, с. 13].

Н.Д. Луговой вспоминал, как однажды летчик Морозов взял его за локоть, отвел в сторону. «Скоро, товарищ комиссар! Скоро! — внушительно зашептал он, — силища собрана на Керченском полуострове огромная. Огромнейшая! Со дня на день ждите. Удар с Керченского направления, другой из Севастополя». Мы радовались как дети» [78, с. 146].


Катастрофа

Мы уже не раз подчеркивали ту мысль, что все, что происходило в Крымском лесу, является прямым следствием того, что происходило на фронтах Великой Отечественной войны в целом, и непосредственно в Крыму в частности. Вот почему мы перенесем внимание читателя за линию фронта, на Керченский полуостров, где с начала 1942 года находился штаб Крымского фронта.

Начать эту главу я хочу с истории одной песни. Впервые о ней я услышал, а вернее, прочитал в 1989 году в журнале «Новый мир» в статье Юрия Черниченко: «В начале марта из Москвы прилетел Мехлис. Генерала Толбухина он снял с поста начальника штаба фронта, уличив в создании оборонительных рубежей в глубине полуострова. «Закапываются, трусы!

Лезут в землю, предатели, когда фронт должен знать одно — «Вперед за Сталина, ура!» вместо траншей — вот «Боевая крымская», новая песня Сельвинского…» [І02, с. 191].

Илья Львович Сельвинский — личность достаточно известная, и прежде всего у нас в Крыму. Родился в Симферополе, юность провел в Евпатории…. Его стихотворение «Я это видел» о расстрелах евреев в Керчи действительно широко известно, но вот песня «Боевая Крымская»? Самая популярная песня Сельвинского — это «Черноглазая казачка подковала мне коня…», но это, как говорится, из другой оперы. Я начал поиск. Те немногие ветераны, которые пережили трагедию Крымского фронта, на мой вопрос о песне «Боевая Крымская» недоуменно пожимали плечами: «Какая песня?! Да там такое творилось!» Отец моего старого товарища Володи Шалатонина — Анатолий Михеевич прошел всю керченскую эпопею в должности комиссара дивизиона реактивных минометов, или, попросту говоря, «катюш». Довелось ему встречаться и с Л.3. Мехлисом, который распекал командиров батарей и дивизионов за то, что не посыпаны дорожки, не обозначены красным кирпичом артиллерийские позиции. Соседи-артиллеристы выполнили указание, не понимая, что таким образом только помогают противнику в обнаружении целей, и поплатились — их позиции были накрыты первым же залпом.

Но обратимся к самому И.Л. Сельвинскому, а точнее, к его дневникам. Вот как он сам описывает эту историю: «27.04.1942 Песня моя «Боевая крымская» вдруг неожиданно принесла мне большую удачу: композитор Родин писал музыку на слова Вл. Соловьева, но вдруг певец Лапшин (бас) увидел в газете мою песню и убедил своего друга «переменить установку»… Мехлис вызвал нас к себе и, выслушав песню, поздравил меня с большой удачей. Тут же было объявлено всем присутствующим дивизионным, бригадным и полковым (комиссарам), чтобы немедленно был созван семинар запевал для разучивания песни и внедрения ее в массы. Певцу Лапшину дано задание ездить по частям и передавать ее певцам с голоса. Кроме того, будут выпущены листовки, которые будут брошены партизанам. Да, чуть не забыл, приказом по армии всем трем (поэту, композитору и певцу) — подарены часы. (Мне — на руку)» [109, с. 37].

А спустя две недели началось наступление немецких войск. Разразилась катастрофа — одна из крупнейших за всю Вторую мировую войну. Поразительно, но история с песней спасла жизнь поэта. Самолет, на котором летел Сельвинский, попал в аварию и упал. Было это в районе Туапсе. Разбирая обломки крылатой машины, санитары обнаружили бездыханное тело поэта и, посчитав его погибшим, отнесли к груде трупов. Спасли его… часы, которые привлекли внимание медсестры. Снимая их с руки, она почувствовала слабое биение пульса…


Судьба «Боевой Крымской» удивительна. Не более двух недель было суждено ей находиться в фаворе, а затем забвение. Крым сдан, тяжелые оборонительные бои идут где-то на Кавказе. Но уже в Тбилиси после госпиталя, пересекая скверик, И.Л. Сельвинский увидел нищего-инвалида, который просил милостыню и пел «Боевую Крымскую».

Вспоминая этот случай, И.Л. Сельвинский писал жене: «Я бросился к нему как к родному! Ты представляешь, что я должен был чувствовать!» [109, с. 38].

«БОЕВАЯ КРЫМСКАЯ»
В кандалах Германии.
Под горниста рев
Слышатся рыдания
Крымских городов…
Что же нам, товарищи,
Думать да гадать?
Нашей ли да ярости
Гада не прижать?
Бей, родная, близкая,
Как своя семья,
Боевая Крымская
Армия моя!
Вон уже за кровлями
Блеск и синева.
Ну-ка, братцы кровные,
Битвы сыновья!
Кто из вас уродину
Выбить не готов?
Воротить на родину
Море и орлов?
Бей, родная, близкая,
Как своя семья,
Боевая Крымская
Армия моя!
Боевая Крымская,
По врагу — огонь!
В бой кавалерийская
Лава-ветрогон!
Самолеты — соколы,
В бреющий полет!
Штыковая стойкая
Линия — вперед!
Бей, родная, близкая,
Как своя семья,
Боевая Крымская
Армия моя!

А теперь обратимся к истории Великой Отечественной войны: «Утром 8мая после массированного авиационного удара немецко-фашистские войска перешли в наступление. Главный удар они нанесли в полосе действий 44-й армии, вдоль побережья Черного моря. Одновременно был высажен шлюпочный десант (около двух рот) в районе горы Ас-Чалуле (15 километров северо-восточнее Феодосии.) К концу дня вражеским войскам удалось прорвать оборону 44-й армии на участке в 5 километров и продвинуться на глубину до 8 километров» [110, с. 405].

Все остальное уже было делом техники. Войска Крымского фронта, состоящего из трех армий: 44-й, 47-й и 51-й числом в двадцать одну дивизию, оказались разбитыми и плененными шестью дивизиями противника.

Катастрофа под Керчью оказалась самой масштабной из всего того, что уже довелось пережить Красной Армии:

Белосток — Минск, август 1941-го — 323 тыс. советских пленных;

Умань, август 1941-го — 103 тыс. пленных;

Смоленск — Рославль, август 1941-го — 348 тыс. пленных;

Гомель, август 1941-го — 30 тыс. пленных;

Демьянск, сентябрь 1941-го — 35 тыс. пленных;

Киев, сентябрь 1941-го — 665 тыс. пленных;

Луга, сентябрь 1941-го — 20 тыс. пленных;

Мелитополь, октябрь 1941-го — 100 тыс. пленных;

Вязьма, октябрь 1941-го — 662 тыс. пленных;

Керчь, май 1942-го — 1700 тыс. пленных.

В отличие от неудач 1941 г., когда командующий Западным фронтом Павлов, его заместители и в определенной пропорции командующие армиями, корпусами и даже дивизиями были расстреляны, катастрофа Крымского фронта повлекла за собой лишь снижение в званиях и должностях. «Злой гений» Крымского фронта Представитель Ставки Лев Мехлис был снят с должности начальника Главного политуправления РККА и понижен до члена Военного совета фронта.

Командующий Крымским фронтом Козлов понижен в звании до генерал-майора. Сняты с занимаемых постов и понижены в званиях:

член Военного совета фронта дивизионный комиссар Шаманин;

начальник штаба фронта генерал-майор Вечный;

командующий 44-й армией генерал-лейтенант Черняк;

командующий 47-й армией генерал-майор Колганов;

командующий военно-воздушными силами фронта генерал-майор авиации Николаенко [110, с. 406].

При этом следует вспомнить, что в ходе боев погиб командующий 51-й армией генерал-майор Львов и тяжело ранен командующий 44-й армией генерал-майор Первушин.

В какой-то степени повезло бывшему начальнику штаба Крымского фронта Толбухину, которого накануне катастрофы Л.З. Мехлис снял с должности. Благодаря этому Ф.И. Толбухин сохранил репутацию и вскоре уже успешно командовал 57-й армией, а затем и 4-м Украинским фронтом, который и освободит, наконец, Крым. Стоит отметить, что подлинной причиной снятия Толбухина, на мой взгляд, было то, что подобно известным военачальникам РККА: К.К. Рокоссовскому, А.В. Горбатову, Л.Г. Петровскому… Толбухин тоже был ранее репрессирован, и его появление в высокой должности начальника штаба фронта чрезвычайно раздражало Л.З. Мехлиса, который самым непосредственным образом был причастен к массовому уничтожению командных кадров РККА накануне войны.

Мне представляется целесообразным привести две таблицы. Первая сделана по данным, приведенным маршалом А.В. Василевским, и она касается соотношения противоборствующих на Керченском полуострове сил [66, с. 208], вторая — количество убитых и попавших в плен.

До начала наступления
Красная Армия Вермахт
Дивизий 21 10,5
Орудий и минометов 3577 2472
Танков 347 180
Самолетов 400 400
После
Красная Армия Вермахт
Убитыми 30 000-40 000 190 офицера 4174 солдат и унтер-офицеров
Плененными 430 000

Но вернемся к партизанским делам в той части, где они соприкасаются с керченскими событиями.

5 июля 1942 г. Е.А. Попов пишет: «Надо сказать со всей прямотой, что руководство в лице Мокроусова и Мартынова — большая ошибка Крымского обкома партии. Нельзя было на такое важное дело ставить человека, выжившего из ума. Мокроусов — человек, возомнивший себя вождем партизан, на самом деле Мокроусов личность весьма не популярная среди партизан.

Достаточно сказать, что за 8 месяцев Мокроусов не был ни в одном отряде, никто из партизан не говорит о Мокроусове как о боевом руководителе, наоборот, те из бойцов, которым пришлось встречаться с Мокроусовым, отзываются о нем как о человеке очень ограниченном, который живет только воспоминаниями 1920 года, но не способен сделать какие бы то ни полезные выводы из современной Отечественной войны.

Вот что говорит о Мокроусове депутат Верховного Совета РСФСР партизанка Корнеева Анна Никитична. «Мокроусов спившийся старик. Самое ценное в жизни для него — спирт».

Так же примерно о Мокроусове отзывается секретарь РК ВКП(б) Ичкинского района Золотова и секретарь Сейтлерского райкома ВКП(б) Пузакин.

Неоднократно Мокроусов в пьяном виде в присутствии многих кричал: «Эти паршивые полковники, паршивой 48-й дивизии».

Ежедневно пьют спирт. Недаром по этому поводу командиры шутят: «Не пей сырой воды, а пей спирт с сырой водой».

Играют в карты или домино.

Выводы и предложения:

1. Партизаны Крыма нуждаются в твердом и умном руководстве.

2. Всех партизан зачислить в кадры РККА, слить отряды в партизанские полки, а полки в партизанскую дивизию.

3. Главный штаб заменить штабом партизанской дивизии.

Попов 5 июля 1942» [2, с. 93].


Легендарный Севастополь

После керченской катастрофы падение Севастополя уже было вопросом времени, к тому же противник захватил исправными 1133 орудия, которые были направлены под Севастополь, благодаря чему, как справедливо отмечал Манштейн: «В целом во Второй мировой войне немцы никогда не достигали такого массированного применения артиллерии, как в наступлении на Севастополь» [82, с.289].

Я отвлеку внимание читателя от партизанской темы, чтобы немного рассказать о подвиге и трагедии защитников Севастополя, но рассказать через историю бойцов и командиров сформированной из симферопольцев дивизии: 3-й Крымской, 172-й стрелковой.

Отступая от Перекопа, первой пробилась в Севастополь группа из ста трех бойцов — все, что осталось от 514-го полка. Как ни мало было это подразделение, но ему тут же отвели участок обороны. К ночи 6 ноября 1941 года подошла вся дивизия, а точнее 940 оставшихся в живых бойцов и командиров. Страшно говорить, но в перекопских боях и в ходе отступления погибло и попало в плен 90 % личного состава!

Несмотря на понесенные потери дивизия, тем не менее, представляла серьезную боевую силу. И прежде всего потому, что все бойцы и командиры уже имели боевой опыт, то, чего еще не было у севастопольцев.

На командование 172-й дивизии было возложено руководство II сектором обороны. Комендант — полковник И.А. Ласкин. Дивизию пополнили людьми, вооружением, боеприпасами. Придали 37 орудий, и уже на 10 ноября ее численность составляла 9903 человека.

17 декабря на все секторы обороны вновь обрушился шквал огня. Напряжение боев возрастало день ото дня и к 30 декабря достигло апогея. Повсеместно вспыхивали жестокие рукопашные схватки. Противник захватил станцию Мекензиевы горы. И в этот критический момент поступило сообщение об успешной высадке наших десантов в Керчи и Феодосии!

Как ни странно, но гитлеровское командование не прекратило атак, ни на одного солдата, ни на один ствол не ослабило атакующую группировку, рассчитывая, что еще чуть-чуть усилий — и Севастополь падет. Не пал!

В первый день нового, 1942 года у батальонного комиссара Кувшинникова — в недавнем прошлом секретаря Симферопольского горкома партии — собрались земляки. Настроение было приподнятое: отбит тяжелый штурм, наши войска успешно высаживаются под Керчью, как-никак Новый год и… все они живы, пока еще живы. К тому же Г.П. Кувшинников получил директиву ЦК ВКП(б) сформировать состав Симферопольского горкома партии и готовиться к вступлению в должность в связи со скорым освобождением Симферополя. Хочу обратить внимание на тот факт, что аппарат Симферопольского горкома ВКП(б) поручено формировать не партизанам, где более чем достаточно партийных работников этого уровня, а севастопольцам.

Сохранился снимок, сделанный в тот памятный день. К сожалению, в свое время, беседуя с Г.П. Кувшинниковым, я не записал имена и фамилии запечатленных на нем людей. Знал только, что в первом ряду в центре А.В. Подскребов и рядом сам Кувшинников. Снимок был опубликован вместе с моим очерком «На рубежах бессмертия» в «Крымской правде». Сразу же пошла читательская почта. Виктор Михайлович Спектор из Белогорска узнал своего отца — старшего политрука 191-го артполка Михаила Петровича Спектора, до войны — секретаря Ак-Мечетского райкома ВКП(б). Варвара Михайловна Немкова — своего мужа Александра Елисеевича Немкова, известного в Крыму железнодорожника.


Но вернемся в Севастополь в январь 1942 года. По словам В.А. Новичкова, в городе работали парикмахерские, фотоателье, возобновилось трамвайное движение, можно было отправить на Большую землю телеграмму. Увы, затишье оказалось временным. Крымский фронт, на действия которого возлагали столько надежд, обернулся еще одной трагедией.

Покончив с «войной на два фронта», немецкие войска в Крыму вновь сконцентрировали свои усилия на Севастополе. Главный удар наносился в направлении IV сектора, который защищали 172-я дивизия и 79-я стрелковая бригада. Из-за Бельбекской долины показалась лавина танков, за ней — пехота. Завязался неравный, кровопролитный бой. В воздухе только немецкая авиация, которой специальными сигнальными ракетами указывают даже такие цели, как отдельный пулемет. Наша артиллерия почти молчит — нет снарядов. Местами противнику удалось вклиниться в расположение дивизии, но, даже будучи отрезанными от своих подразделений бойцы и командиры вели бой, надеясь с темнотой прорваться сквозь порядки противника. Сохранился и другой документ: письмо к жене участника этих боев, бывшего директора Симферопольского авторемзавода имени Куйбышева Владимира Михайловича Розенфельда: «Переживаю сейчас дни величайших боев. Не могу не писать, что мужество, героизм и отвага проявляются в самых широких размерах. И вечно будут помнить фашистские гады эти беспримерные дни».

Силы иссякали, заканчивались не только снаряды, но и патроны. Не осталось ни одного танка. После трагедии Крымского фронта враг продвинулся далеко на Кавказ, и теперь снабжение Севастополя стало архисложным. В глубине души не только высшие командиры уже понимали, что дальнейшая оборона Севастополя приведет только к неоправданным потерям. Противник безнаказанно топил авиацией наши транспорты, защищать которые из-за отсутствия у нас авианесущих кораблей (одна из личных ошибок Сталина) было невозможно. Несмотря на то, что среди защитников Севастополя оставалось немало и тех, кто оборонял Одессу, в возможность успешной эвакуации уже никто не верил. Как показали дальнейшие события, ее никто и не планировал.

28 мая 1942 года Военный совет Северо-Кавказского фронта подписал директиву N 00201/0П, в которой говорилось:

«1. Предупредить весь командный, начальствующий, красноармейский и краснофлотский состав, что Севастополь должен быть удержан любой ценой. Переправы на кавказский берег не будет.

2….

3. В борьбе против паникеров и трусов не останавливаться перед самыми решительными мерами» [87].

Не имея возможности оказать Севастополю реальную помощь людьми, снарядами, Верховное командование, по-видимому, решило добавить к «кнуту — пряник» и вдруг обрушило на защитников города «золотой дождь» наград. Если до сих пор звания Героя Советского Союза был удостоен только летчик Яков Иванов, совершивший в небе над городом воздушный таран, за что Указом от 17.01.42 г. он первым из севастопольцев получил это высокое звание, то в июне 1942 года начался прямо-таки звездопад.

4 июня 1942 — летчик Филипп Герасимов;

14 июня 1942 — летчики Михаил Авдеев, Иван Алексеев, Мирон Ефимов, Евгений Лобанов, Георгий Москаленко, Николай Наумов, Николай Остряков, Николай Челноков.

То, что все Герои Советского Союза — летчики, а защищают Севастополь моряки и пехотинцы — нелепость, которая очевидна, что называется, невооруженным глазом. Ошибку стали срочно исправлять.

16 июня 1942 издается Указ о присвоении звания Героя Советского Союзу краснофлотцу Ивану Голубцу. Кстати, он оказался первым Героем в СССР из числа рядового состава армии и флота. Мне доводилось общаться с сослуживцами Ивана Голубца, и, как они рассказывали, столь высокое звание, которое было присвоено их товарищу, породило недоумение. Дело в том, что возвратившийся из увольнения старший матрос Голубец был нетрезв. Увидев пожар на тральщике, он бросился сбрасывать в море мины, от полученных ожогов скончался, как подвиг все это окружающими не воспринималось.

20 июня 1942 звание Героя Советского Союза присваивают разведчице Марии Байде, артиллеристу Абдулхаку Умеркину и политруку Михаилу Гахокидзе.

Мария Карповна Байда, с которой мне потом доводилось общаться, рассказывала, что даже не успела получить Звезду Героя.

За два дня до падения Севастополя И.В. Сталин обратился к защитникам Севастополя со словами благодарности и призывом удержать черноморскую твердыню. Это был приговор. Ни о какой эвакуации уже не было и речи.

Со всех рубежей к Херсонесу сходились все, кто еще не погиб, не попал в плен. О том, что от окончательной катастрофы отделяют уже не дни, а часы, командование Черноморского флота уже знало и предприняло решительные меры, но только в отношении себя…

30 июня вице-адмирал ф. С. Октябрьский сообщает в Москву наркому ВМФ Н.Г. Кузнецову и в Краснодар комфронту С.М. Буденному, что «организованная борьба возможна максимум 2–3 дня». Он просит разрешения «вывезти самолетами 200–250 ответственных работников, командиров на Кавказ, а также самому покинуть Севастополь».

Разрешение было получено. Трудно без возмущения и стыда читать эти строки о позорном предательстве ста тысяч севастопольцев. Но разве не так поступали наши руководители и в дни Чернобыльской трагедии, когда простой люд выгоняли под радиацию на первомайское шествие, а своих детей и жен отправляли в безопасные районы?

В Цусимском сражении командиры кораблей либо последними оставляли их, либо, стоя на капитанском мостике, погружались в морскую пучину. Не было ни единого случая, чтобы офицер флота российского опозорил свое высокое звание, а тем более это сделал адмирал.

На «Титанике» мужчины пропускали вперед женщин и детей, уступая им место в шлюпке, прекрасно понимая, что сами они уже не спасутся. По нашему понятию — это были буржуи и капиталисты.

У адмиралов Ф.С. Октябрьского, Н.М. Кулакова и иже с ними мораль была совершенно иная, а спасение собственной жизни представлялось значительно важнее таких понятий, как честь командира, воинский долг.

В Севастополь прибыло две подводные лодки, а также было выполнено несколько самолето-вылетов. Тяжело раненного комдива 172-й И.А. Ласкина поместили на лодку. Там же был и командарм Петров, чье честное сердце разрывалось от стыда и позора. В глубине души он еще надеялся, что сможет на Большой земле что-либо сделать для организации эвакуации.

Секретарь Крымского обкома партии Федор Дмитриевич Меньшиков, по-видимому, чувствовал то же самое, а потому вместо себя посадил в уходящий самолет первого подвернувшегося под руку раненого, а сам остался вместе с десятками тысяч обреченных на смерть людей.

Бывший начальник артснабжения 514 с.п. 172 с.д. Григорий Павлович Сорокин рассказывал мне, как исчисляемая десятками тысяч толпа стояла у моря в ожидании кораблей. Наконец кто-то их увидел, и люди бросились вплавь. Сам Сорокин, как и большинство оставшихся на берегу, плавать не умел, к тому же был ранен, да и корабли были, по-видимому, так далеко, что он их и не видел.

Я с изумлением слушал его рассказ, а потом тихо заметил, что кораблей не было. Григорий Павлович побледнел: «Как не было? Это значит, что они все утону-ули?!»

Можно только скорбеть о том, что ничего не было предпринято для спасения людей, а особенно — в части задействования малых кораблей. Многие защитники города на самодельных плотах, на автомобильных камерах, на лодках выходили в море и спасались. Командующий артиллерией отдельной Приморской армии полковник Н.К. Рыжи таким образом достиг берегов Турции, где его передали в Советское посольство.

Оказался незадействованным весь малый флот, а это 325 рыболовецких судна, которые потом все были либо уничтожены нами, либо попали в руки врага. Использовать же их для эвакуации защитников Севастополя командование флота не решилось, так как не имело приказа на эвакуацию.

Рассказывают, что когда командарм Петров встретился с командующим Черноморским флотом Октябрьским, то разговор произошел настолько нелицеприятный, что с той минуты и до тех пор, пока адмирал Октябрьский командовал Черноморским флотом, а командовал он достаточно долго, имя Петрова было запрещено в «городе русской славы».

Все герои обороны, чьи воспоминания автор использовал в настоящей книге, прошли унижения вражеского плена. Как указывалось в донесении немецкого командования от 10.07.1942 г., за период с 7.07 по 10.07.1942 год захвачено 80 914 человек пленных. Те немногие, кто выжил, испытали унижения и муки уже у нас дома. Каждому защитнику Севастополя задавался один и тот же вопрос:

«Почему ты, сволочь, не застрелился!». В номере симферопольской гостиницы «Украина» Мария Карповна Байда рассказывала мне, как в 1945 году после возвращения из плена ее терзали наши сотрудники КГБ, добиваясь все того же: «Почему она, Герой Советского Союза, не застрелилась». На десятом, наверное, допросе она не выдержала и запустила в следователя массивную пепельницу.


Уже упоминавшийся в статье Г.П. Кувшинников рассказывал мне, как в колонне пленных его гнали в Симферополь, в родной город, где каждый знал его как секретаря горкома партии. Рядом с ним шел знакомый политрук.

«Давай бежать», — уговаривал Кувшинников. Возле станции Альма произошла небольшая заминка, женщины стали кидать пленным еду.

«Бежим», — шепнул Г.П. Кувшинников политруку.

«Боюсь», — последовало в ответ. И тогда Кувшинников сам бросился в кусты. Несколько суток он бродил по лесу, пока не вышел на партизан.

В 1946 году его вызвали в КГБ и велели час за часом описать свое пребывание в плену. Кувшинников честно описал все, что было, не забыв упомянуть и струсившего политрука. Почти месяц он сидел под домашним арестом, ожидая худшего. И вдруг все изменилось, он восстановлен на работе.

Встретившись с начальником КГБ Крыма, Кувшинников осторожно попробовал узнать, что все же произошло? Как о деле прошлом, ему сказали, что была анонимка о том, что он сидел в плену и потому не может быть на партийной работе. В ходе проверки удалось найти того «трусливого» политрука, который описал, что с ним вместе в колонне был такой мужественный человек, как батальонный комиссар Г.П. Кувшинников, который предлагал ему бежать вместе, а когда он не рискнул, то тот бежал сам.

Кувшинников узнал адрес политрука и до конца своей жизни на каждый Новый год отправлял ему праздничные поздравления.

172-я стрелковая дивизия в третий раз пережила катастрофу. На этот раз в живых остались единицы. Но вновь сохранено боевое знамя.

Начальником штаба 64-й армии защищал Сталинград ее комдив И.А. Ласкин. Есть что-то символичное в том, что именно он присутствовал при первом допросе командующего VI немецкой армией фельдмаршала Паулюса. Дальнейшая судьба Ласкина сложилась драматично. После Сталинграда он был назначен начальником штаба Северо-Кавказского фронта (13.05–20.11.43). После провала Керченско-Эльтигенской операции был арестован и приговорен к 10 годам заключения. Вышел он на свободу только через десять лет, то есть после смерти Сталина.

В 1948 году, когда И.Е. Петров уже командовал Туркестанским военным округом, он прибыл на смотр одной из вверенных ему дивизий. Замер строй. Петров, как это принято, выслушал доклад, а потом неожиданно обратился к застывшим в строю воинам: «Кто воевал под моим командованием, три шага вперед».

Младший лейтенант Петр Осиюк, который еще молодым бойцом защищал Перекоп, а затем Севастополь, прошел плен, там же в Крыму бежал, сделал три шага.

По всей линии строя вышло всего восемь человек. Командующий подходил к каждому, что-то спрашивал. Как оказалось, практически все воевали на 2-м Украинском фронте, наконец, Петров подошел к нему. Волнуясь, но, тем не менее, громко и четко доложил: «Младший лейтенант Осиюк. Севастополь. 514-й стрелковый полк, 172-я дивизия». Генерал армии улыбнулся: «Дивизия Ласкина», — и обнял офицера.

172-я стрелковая дивизия, снискавшая себе славу обороной Могилева, Севастополя, вошла в историю Великой Отечественной войны. Ее имя было присвоено вновь сформированному соединению. И уже под Сталинградом, на Украине, в Белоруссии, Польше, Германии и Чехословакии сражались все те же 514, 747, 383-й полки 172-й стрелковой дивизии. Она получила название «Павлоградская». Была награждена орденами Суворова и Красного Знамени. Восемь раз упоминалась в приказах Главнокомандующего.

Но среди всех ее почетных титулов и наград нет самого для нас дорогого — «Симферопольская»!

Падение Севастополя, который был разрекламирован как неприступная крепость, было болезненно воспринято в массовом сознании. В это время академик Е.В. Тарле выступает со своим научным трудом «Крымская война» и впервые проводит открытую параллель между двумя оборонами. Именно он вводит в оборот ставшее крылатым словосочетание «Севастополь — город русской славы!» До сих пор Крымская война, оборона Севастополя, а также и связанные с ней действующие лица в оценках советских историков представлялись крайне негативно. Сразу после революции были снесены многие памятники героям обороны, из собора были выброшена останки В.А. Корнилова, П.С. Нахимова, В.И. Истомина…

22 декабря 1942 года были учреждены медали «За оборону Ленинграда», «За оборону Одессы», «За оборону Севастополя», «За оборону Сталинграда» — это были первые награды, появившиеся в годы войны.

Срочно снимаются кинофильмы «Адмирал Нахимов» и «Малахов курган».

Много позднее, уже в самом конце войны, вводится официальное понятие «город-герой».

1 мая 1945 г. в приказе Верховного Главнокомандующего впервые так названы Ленинград, Сталинград, Севастополь и Одесса. Положение о звании города-героя появилось только 8 мая 1965 года.

Падение Севастополя и пленение почти ста тысяч его защитников, тем не менее, не повлекло за собой никаких оргвыводов. Ни в отношении командующего Приморской армией И.Е. Петрова, который даже стал командующим фронтом, ни в отношении командующего Черноморским флотом Ф.С. Октябрьского.

С защитой Севастополя связаны два широко известных мифа. Один — с первым днем обороны, второй — с последним.

За основу первого мифа была взята заметка, опубликованная в газете «Красный черноморец» 12.05.42 г. за подписью М. Когут «Подвиг пяти черноморцев», автором которой был известный в ту пору писатель Маркиш Перец. В статье сообщалось, что 7 ноября 1941 г. пятерка матросов, обвязавшись гранатами, у села Дуванкой бросилась под танки и остановила продвижение противника. Статья была фальшивкой от начала до конца, но примеры массового героизма были столь необходимы, а тут еще такая экзотика: «обвязавшись гранатами, бросились под танки». Указом от 17.11.43 г. названным в статье политруку Н.Д. Фильченкову, краснофлотцам Д.С. Одинцову, Ю.К. Паршину, И.М. Красосельскому и В.Ф. Цибулько было присвоено звание Героев Советского Союза, и «подвиг матросов-севастопольцев» стал одним из самых распространенных мифов Великой Отечественной войны.

Собирая материал об истории одного из домов Симферополя — «Дом памяти 1905 года», я познакомился с одним из его жильцов, Николаем Сергеевичем Королевым. Оказалось, что в составе 18-го батальона морской пехоты он встретил немцев под Дуванкоем. В этом бою был ранен осколком снаряда, а на другой день отправлен в госпиталь. Год спустя из газет, радио он узнал о том, что именно под Дуванкоем пятеро матросов, обвязавшись гранатами, бросились под танки. И хотя никаких танков он не видел, но подумал: «Чего не бывает!» Лично у него винтовка была учебная, с просверленным стволом. Аналогичное вооружение было в тот день и у всех остальных его товарищей.

О том, что во всей этой истории не все чисто, впервые написал севастопольский краевед Е.В. Веникеев, обративший внимание на то, что в тот период у Манштейна не было танков, но миф легче создать, чем развенчать.

Вторая история связана с последним днем обороны, а точнее, с известной песней «Заветный камень». Автор текста, популярный до войны комсомольский поэт Александр Жаров честно писал: «Долго не могли отыскать центрального кульминационного эпизода». И вот, наконец, он найден — это трагический момент оставления города. Надо сказать, что для того, насквозь лживого времени песня по-своему была прогрессивна, так как рассказывала не только о том, как лихо мы бьем фашистов, но и о горьких днях поражений, об оставлении наших городов. «Заветный камень» к тому же впервые имел конкретный адрес — Севастополь. Наверное, поэтому этот мужественный шаг авторов песни и нашел отклик в сердцах людей.

Первоначально Борисом Мокроусовым была написана музыка. Повествование развертывалось словно на фоне морского прибоя. Аккомпанемент как бы имитировал плеск волн, набегающих на скалы. Уже потом под нее поэт подгонял текст. В основу была положена опубликованная во флотской газете статья Леонида Соловьева, автора целого цикла рассказов «Севастопольский камень», но более известного как автора «Похождений Ходжи Насреддина», о том, что в море подобрали самодельный плотик, на котором умирающий матрос крепко держал в руках камень из Севастополя. Александр Жаров еще более поэтизировал эту легенду.


На переломе

Если бы события на Крымском фронте развивались по благоприятному сценарию и армии генерала Козлова освободили бы Крымский полуостров, то, вероятнее всего, дальнейшие события развивались бы по принципу «Победителей не судят», но у поражения другие законы. Наряду с командованием фронта виновным в катастрофе было признано и партизанское руководство Крыма.

Вот что писал маршал Буденный на имя Главкома Сталина: «Стремление отсидеться в лесу до прихода Красной Армии наложило отпечаток на всю деятельность партизанского руководства. Боевые задания Крымского фронта не выполнялись.

Руководство боевой деятельностью партизанских отрядов со стороны руководителей партизан отсутствует. Отряды бездействуют, ограничивают свою деятельность мелочами. В период наступления немцев на Керченском направлении (8 мая 1942 г.) Военным советом фронта была поставлена партизанам задача — немедленно активизировать свою деятельность по тылам и коммуникациям противника, нарушать связь, громить штабы, уничтожать живую силу и технику противника в момент продвижения по горным дорогам Крыма, то есть по району действия партизан.

Как сейчас выяснилось, руководство партизан не только не приняло никаких мер к выполнению этих указаний, но и затормозило инициативу некоторых отрядов, которые немедленно хотели выйти на дорогу и приступить к диверсиям. В результате такой бездеятельности главного руководства партизан за время Керченской операции уничтожили всего несколько штук машин и только. Стремление отсидеться в лесу до прихода частей Красной Армии продолжает сковывать партизанские отряды по рукам и ногам. Этим объясняется, что люди пухли от голода, ели трупы, а не вышли на дороги и не отбили у противника продовольствие, которое непрерывно перебрасывалось по дорогам Симферополь — Алушта, Симферополь — Феодосия и т. д.» [2, с. 9].

6 июля 1942 года С.М. Буденный отзывает А.В. Мокроусова и С.В. Мартынова на Большую землю и отстраняет их от занимаемых должностей.

Такова была истинная причина его отставки, но для широких масс нужна была официальная версия, и, как всегда, ее подготовил Крымский обком ВКП(б).

Между обкомом и Мокроусовым отношения не сложились практически сразу. Во-первых, это была не их кандидатура, а навязанная военными. Затем «избиение партийных кадров». После трагедии Крымского фронта волна «оргвыводов» затронула и крымских партизан. Поскольку обком нес непосредственную ответственность за все, что происходило в Крыму, то понадобился «стрелочник», которым и стал Мокроусов. Надо сказать, что в значительно большей степени, нежели Мокроусов, татарафобские позиции занимал уже упоминавшийся полковой комиссар Е.А. Попов, но как только Мокроусов был отстранен от командования, то сразу же появилось постановление Крымского обкома ВКП(б) «Об ошибках, допущенных в оценке поведения крымских татар в отношении партизан, и мерах ликвидации этих ошибок и усилении политической работы среди татарского населения» [113, с. 179]. Производится полный перевод стрелок. В обвинении нет ни слова о конфликте с военными, о пассивности в ходе боевых действий, а на первый план выходят ошибки по отношению к крымским татарам.

Отставка грозила А.В. Мокроусову самыми трагическими последствиями. Вот что писал в своих воспоминаниях об этом бывший партизанский комбриг Ф.И. Федоренко, специально посетивший по этому вопросу бывшего начальника Центрального штаба партизанского движения СССР П.К. Пономаренко.

«В худших традициях эпохи расследование сосредоточилось «вокруг политических убеждений балтийского матроса с эсминца «Прыткий». Верно ли, что небезызвестный Махно имел виды на Мокроусова? Почему, вернувшись в Россию, десять с лишним лет решал, вступать или не вступать в партию большевиков?

К тому же в разное время непосредственными командирами Мокроусова были И.Ф. Федько, П.Е. Дыбенко, Н.Э. Якир и другие «враги народа» [101, с. 77].

Ф.И. Федоренко взял слова «враги народа» в кавычки, но в 1942 году они таковыми и считались, и потому ситуация вокруг «дела Мокроусова» была чрезвычайно опасная.

«Отвести от вашего крымского командующего большую беду здорово помог Иван Дмитриевич Папанин. Он тоже был опрошен по «делу», как близко знавший Мокроусова более двадцати лет. Папанин горой встал за боевого товарища, поставил его в один ряд с Григорием Котовским, Анатолием Железняковым, Павлом Виноградовым, которые в годы революции и Гражданской войны в партии большевиков не состояли, но всю революционную энергию отдавали делу Ленина. «Ручаюсь за него головой!» — горячо подытожил свои показания Иван Дмитриевич. Говорили, что заявление Папанина дошло до Сталина, и он якобы велел партийное расследование по «докладной» Буденного прекратить» [101, с. 78].

От себя добавлю, что благополучный исход «дела Мокроусова» редкое исключение. Как показала наша печальная история, поведение знаменитого полярника И. Д. Папанина, который «ручался за него головой», — пример удивительного мужества и порядочности, столь нетипичный для того времени. Как правило, в подобной ситуации от «потенциального врага народа» отмежевывались не только друзья, но в большинстве случаев даже близкие родственники.


Только в конце войны, осенью 1944 года, А.В. Мокроусов вновь оказывается в армии, на фронте, где в звании подполковника в достаточно скромной для него должности заместителя командира 32-го стрелкового полка завершает войну.

Оказавшись на Большой земле в штабе С.М. Буденного, Е.А. Попову удается убедить его в своем видении дальнейшей партизанской борьбы в Крыму.

Определяется новая структура руководства:

«Командующим партизанскими отрядами Крыма назначается полковник М. Т. Лобов, комиссаром партизанских отрядов — полковой комиссар Е.А. Попов, начальником штаба центра — майор И. И. Юрьев. Штаб центра подчиняется Военному Совету СКФ.

Все отряды разбить на три района:

1-й район — командир майор Исаев, комиссар — батальонный комиссар Фурик. Границы района — Старый Крым, Отузы, Судак, Капсихор, Айлянма.

2-й район — командир подполковник Щетинин, комиссар — батальонный комиссар Полянский. Границы района — Баксан, Алушта, Капсихор.

3-й район — командир Северский, комиссар Никаноров. Границы района — Бешуй, Коуш, Ялта» [2, с. 26]. Впрочем, все это осталось только на бумаге.

Сам Е.А. Попов, счастливо избежавший расстрела по приказу А.В. Мокроусова и вывезенный в тыл по приказу С.М. Буденного, не хочет возвращаться назад в лес. Он разворачивает бурную деятельность по созданию партизанского представительства при штабе фронта, как будто Крымского обкома ВКП(б) было недостаточно.

С ликвидацией севастопольского очага сопротивления из Крыма уходит 11-я армия, которая перебрасывается на Ленинградское направление.

К осени 1942 г. в Крыму остается 42-й немецкий армейский корпус и 3-й румынский горнострелковый корпус (на 1 сентября — 9 дивизий), которые обороняли побережье и готовились к переброске через Керченский пролив на Кавказ. В состав корпусов входят следующие дивизии: 50-я п.д.; 132-я п.д.; 10-я п.д.; 18-я п.д.; 419-я п.д.; 1-я г.с.д.; 3-я г.с.д.; 4-я г.с.д.; 8-я к.д.

В июле — первой половине сентября эти части участвовали в карательной операции против партизан. Было задействовано до 20 тысяч немецких и румынских войск, полицейских батальонов.

Первый удар каратели нанесли по партизанам в западной части гор от Севастополя до дороги Симферополь — Алушта; затем они перенесли действие в Зуйско-Карасубазарские леса и в последнюю очередь — на восточный участок.

За поимку рядового партизана объявлялась награда 5 тыс. руб. и корова. За поимку командира — 10 тыс. руб., дом и корова.

К 14 июля 1942 г. противник окружил район Севастополь — Симферополь — Алушта и начал сжимать кольцо, обследуя каждое ущелье, каждую пещеру. За первой цепью через 2–3 км шла вторая, а иногда и третья. Но партизаны просачивались сквозь них.

19–20 июля каратели покинули западную часть гор.

24–29 июля был нанесен удар по второму партизанскому району. Командир района И.Г. Кураков применил иную тактику, нежели в 3-м районе. На каждой опушке принимали бой и отходили. Противник нес ощутимые потери, которые достигли 1200 человек.

Особенностью «большого прочеса» явилось то, что противник нанес свой удар по партизанскому аэродрому. Захватив его, он лишил партизан возможности вывозить раненых. Помощь же поступала только путем сбрасывания грузовых парашютов. Это были самые тяжелые для крымских партизан дни, но время, тем не менее, работало на них. Крымские дивизии были нужны вермахту на фронте, и, наконец, их отзывают. С октября 1942 и по май 1943 г. в Крыму находится только три дивизии: 50-я пехотная немецкая, 1-я и 4-я стрелковые дивизии румынские [58, с. 210].

Фронт переместился далеко к Волге, достиг Главного Кавказского хребта. Крым становится глубоким тылом.

Надо отдать должное германскому командованию в Крыму, оно не занималось самообманом и было вынуждено признать факт существования партизан и после проведения «большого прочеса». Примечательны выработанные им наставления по борьбе с партизанами:

«Партизанская борьба ведется коварно и вероломно. Ей можно успешно противостоять только таким же образом.

Прочесывание гор бесцельно и безуспешно.

В Крыму также завершаются с высокими потерями наших войск действия малых групп и разведывательных подразделений. Только крупные операции с целенаправленным наступлением на заранее разведанные органами абвера, СД (V.-Leute) и татарами основные опорные пункты (казармы, пещеры, склады припасов и палатки) здесь имеют успех.

Крупная операция в горах должна начинаться следующим образом:

a) выдвинуться к цели таким образом, чтобы суметь внезапно атаковать основные опорные пункты в ранние утренние часы, по возможности, еще в туман, чтобы воспрепятствовать преждевременному раскрытию акции и последующему рассредоточению врага.

Здесь также преимуществом является внезапность;

b) мероприятия продолжительностью в 2 суток и более на небольшом пространстве неприменимы из-за возможного предательства. С наступлением темноты мероприятие необходимо прерывать. Особо опасные партизанские районы нужно атаковать два и более раз;

c) войска должны сопровождаться саперами с взрывчаткой, чтобы взрывать все укрытия и нетранспортируемое тяжелое оружие. Для действенной атаки обнаруженных скальных укрытий желательны горноартиллерийские и минометные подразделения.

Оставлять в отдалении от подлежащего атаке опорного пункта сторожевые посты нецелесообразно, так как их могут захватить и, соответственно, уничтожить скрытые партизанские передовые посты. При крупных мероприятиях достаточной боевой силой, чтобы в случае необходимости пробить себе обратный путь, обладает батальон.

Лыжники в изрезанных расщелинами Крымских горах будут только обузой.

Предложения:

1. Местности вокруг партизанских районов занять войсками.

2. Направляемые войска информировать, что их солдаты должны передвигаться по путям сообщения только вооруженными, по меньшей мере, по двое или в колонне. Оружие солдат должен держать в руках готовым к стрельбе, за нерадивость (винтовка и ручные гранаты в кабине или багажнике) — строгое наказание.

3. При нападении сразу же отвести транспортное средство в укрытие и оставить его и открыть огонь в направлении нападающих, даже если цель невозможно распознать и поразить, — это по большей части вызывает отход партизан.

4. При использовании татарских стрелковых рот, которые хотя и показали себя неустрашимыми и умелыми борцами против партизан, их все же следует применять там, где партизаны угрожают их собственной местности. Только татар-военнопленных можно смело применять в Крыму, так как они имеют военную подготовку, привыкли к повсеместному использованию и, будучи включенными в германский Вермахт, приобрели лучшее положение» [108, с. 18].

Хочу пояснить пункт 4 настоящего наставления, в части применения татарских стрелковых рот «там, где партизаны угрожают их собственной местности». Дело в том, что снятие А.В. Мокроусова имело широкий положительный резонанс в крымско-татарских селах. Зеки Ибрагимов, в ту пору доброволец Коушской роты, рассказывал, с какой надеждой было встречено это известие. Надо признать и тот факт, что с принятием постановления бюро Крымского обкома ВКП(б) «Об ошибках, допущенных в оценке поведения крымских татар по отношению к партизанам, о мерах по ликвидации этих ошибок и усилении политической работы среди татарского населения» 18.11.1942 г. было действительно сделано много позитивного. В значительной степени прекратился грабеж окрестных сел. Теперь если партизан и брал что-либо из продовольствия у местных жителей, то запасался распиской, что все это передано добровольно. Впрочем, как отмечал Ф.И. Федоренко: «Многие командиры, в том числе и я, сомневались тогда в справедливости приказа о соблюдении законности по отношению к тем жителям, которые не были прислужниками врага, но проявляли полное безразличие к судьбе партизан, не оказывали им помощь в критические для них моменты и в то же время безропотно отдают оккупантом все, что они потребуют» [101, с. 124]. Сказано достаточно честно.

Впрочем, надо признать, что партизаны были поставлены в чрезвычайно сложное положение. С одной стороны, член Военного совета фронта, видный партийный деятель товарищ Каганович искренне недоумевал о том, как это «люди с оружием не могут достать себе продуктов», и потому отказывал им в продовольственной помощи. С другой стороны, умирающий от голода партизан мог попасть под трибунал, если бы силой оружия забрал продовольствие у местного жителя без его добровольного согласия.

В Крыму начиналась постмокроусовская эпоха. По воспоминаниям едва ли не всех, кто пережил этот период, «идея эвакуации овладела массами». То, что руководство фронта сделало однозначную ставку на оказавшихся в лесу кадровых военных и полностью игнорировало «партийную гвардию», очень скоро стало сказываться самыми негативными последствиями. Примечательно, что первыми тревогу забили сами военные. Вот подлинное донесение «наверх» человека, который весь период был противником Мокроусова, но вот что он пишет уже после того, как Мокроусова в лесу не стало (этот человек Касьянов Николай Ефимович, начальник особого отдела 2-го района):

«1. Селихов не проявляет инициативы в вопросах активизации борьбы партизанских отрядов. Когда поступила телеграмма В.С.Ф. о том, что «Противник перешел в наступление, требуем активных действий», когда ежедневно буквально на виду у нас проходили по Феодосийской дороге до 1000 машин…Я знаю, что предлагалось выслать 3–5 отрядов с таким расчетом, чтобы закрыть дорогу противнику, помешать ему, принять часть удара на себя. Но это не сделали, объясняя объективными причинами, абсолютно не заслуживающими внимания. Актив района за эти горячие дни: всего одна сбитая машина и срезано 500 м кабеля.

2. Селихов, а также его комиссар Бускадзе (об этом вообще ничего хорошего сказать нельзя, разве только десяток анекдотов на досуге) абсолютно оторвались от партизанских отрядов, не бывают в них, хотя отряды расположены в 500 метрах от райштаба. Они даже не были в отряде, который организовали на базе полка, где они являлись руководителями» [2, с. 79].

Образовавшийся в лесу политический вакуум и всеобщая апатия выдвигают Н.Д. Лугового первоначально на должность исполняющего обязанности, а затем и комиссара всех партизанских отрядов. Новый командующий Лобов живет мыслями о максимальном сворачивании партизанского движения и оставлении в лесу только небольших маневренных разведывательно-диверсионных групп. Комиссар Луговой ратует за сохранение масштабного партизанского движения и болезненно воспринимает уход из леса каждого толкового партизана.


Прежде чем привести пространную цитату из дневников Н.Д. Лугового, мне хочется в качестве своеобразного эпиграфа привести строки известного советского поэта, написанные пусть по другому поводу, но которые, на мой взгляд, очень характерны для рассматриваемого времени:

«Сильных и то — шатало, слабых — просто валило с ног».

«27 августа 1942 года.

Михаил Чуб, командир отрядов 1-го района.

Просит нас поставить вопрос перед Военным советом о его замене и эвакуации.

Иван Кураков, командир отрядов 2-го района.

Когда закончился его доклад командующему, я позвал гостя к своей палатке, усадив рядом, завел доверительный дружеский разговор о людях Зуйского отряда, а он мне:

— А почему вы с командующим не спрашиваете, сколько дней я голодаю? Почему? Поч… — И разрыдался…

Георгий Северский, командир отрядов 3-го района.

Запросился к нам на доклад. Пришел. Доложил. Боевые дела отрядов радуют. А перспективы? Когда он принялся «выяснять перспективы», стало ясно: пришел он не ради доклада.

— Признаюсь, товарищи. — сказал он откровенно. — Едва-едва дотянул ноги. И как дойду обратно? Как шагать в дальнейшем? Подам, товарищи, в отставку!!!Сработался.

А ведь он, пожалуй, самый молодой из нас. Самый здоровый» [4, с. 29–4].

«Вопреки приказу к командующему не явились руководители 2-горайона — И.Г. Кураков, Щетинин и Фельдман. «Ходить не можем, нет сил — истощены», — сообщили они запиской. Фельдман, уполномоченный особого отдела района, ежедневно присылает рапорты, просит освободить его от должности, вне очереди эвакуировать самолетом на Большую землю. Слег и вообще не поднимается комиссар района И. С. Бедин. Щетинин передал заявление: если вы считаете, что я, полковник Щетинин, не нужен Красной Армии, и откажетесь эвакуировать меня, то я найду еще силы застрелиться!

Собрали совещание командного состава. Лобов призвал не опускать руки, не проситься на эвакуацию.

Полковник Щетинин сидел, повесив голову, глядя только в землю. Он явно показывал, что любое слово — не ему.

Рядом с ним Фельдман. Отрешенным лицом и поникшей фигурой он выражал состояние полной обреченности. Комиссар И.С. Бедин даже сидеть отказался — лежал на спине с закрытыми глазами, осталось лишь сложить руки на груди… Никто здесь и не пытался скрыть настроение безнадежности. Ни слова командующего, ни проникновенный тон, каким он пытался повлиять, по всему видно, не действовали» [78, с. 312].

Летчик прилетевшего У-2 вручил М.Т. Лобову срочный пакет. В распоряжение партизан направлялись катера, подводная лодка, три самолета — эвакуация!

В ночь на 24 августа 1942 подводная лодка подойдет к берегу в районе Сотера. Ее должны ждать партизаны 2-го района. Утром 23-го отряд партизан 2-го района двинулся к морю. В нем — раненые бойцы Зуйского отряда, спецгруппа НКВД, группа истощенных командиров и комиссаров (А.И. Иванов, Курсеит Муратов, Т.Г. Каплун, К.Р. Тютерев). С ними ушел и отряд прикрытия. Людей много — почти две сотни.

Группа Г.Л. Северского должна была выйти на пляж алупкинского санатория «Золотой дождик». В назначенное время тридцать пять раненых и двадцать бойцов прикрытия вышли к цели. Подавали световые сигналы, но катеров нет. Партизаны ушли на дневку в горы. Дежурили на берегу и вторую ночь! И третью! Катеров не было. Четвертая ночь оказалась роковой: партизан обнаружили немцы, дважды окружали. Долго преследовали. Потеряв восемнадцать человек убитыми, без сил вернулись в лес.

Не лучше обстояли дела и в Сотере. 24-го разведчики вышли к месту вероятной встречи с подводной лодкой.

В ночь 25 и 26 подавали сигналы. Никого нет. Потеряв четырех человек, вернулись в горы. Первая попытка эвакуации сорвалась. Походами к морю силы партизан были измотаны окончательно. Отвлеченные от добычи продовольствия, они вновь были свалены с ног голодовкой. Помощи же с Большой земли — ни сухарика вот уже больше месяца.

Вся надежда оставалась на маленькие безотказные «кукурузники», которые, совершая по одному рейсу в ночь, вывозят по два человека.

Вот что рассказывал Николай Дементьев. «На Большой аэродром я попал только один раз, когда провожали Северского на Большую землю. Прощаясь, он твердо обещал вывезти ближайшими днями и нас.

Стали ждать вызова. Настроение у моряков «дембельное». Ждали, ждали, как вдруг приходит депеша: «Продолжать воевать с врагом в рядах партизан» [50, с. 6].

Массовый исход из леса фактически был приостановлен только благодаря тому, что Н.Д. Луговой в своих письмах в Крымский обком предельно обострил эту проблему и выразил несогласие с тем, как проводится эвакуация. Многие командиры и политработники бывшей 48-й о.к.д. после года пребывания в лесу стали прекрасными партизанскими командирами. Они уже знали местность, освоили партизанскую тактику. И вот теперь их всех отзывали на Большую землю, с тем, чтобы отправить на фронт. Н.Д. Луговой встречается едва ли не с каждым кадровым военным и с радостью узнает, что Ф.И. Федоренко и М.М. Егоров, оказывается, тоже его убежденные сторонники.

В этот период в августе 1942 года немцы имели реальный шанс уничтожить партизан, но сработал принцип биоценоза — широко известный, как взаимозависимость количества волков и оленей. Смысл сравнения в следующем. На каком-то заданном пространстве много волков, но мало оленей. Пищи всем не хватает, и старые и больные волки не могут себя прокормить. Число волков резко уменьшается, но стало расти число оленей. Избыток корма приводит к тому, что уже и старые волки могут найти себе пищу: число волков растет — оленей уменьшается и так до бесконечности.

Так же и с партизанами. Когда они проявляют активность и становятся головной болью оккупационных властей, наступает момент, когда те вынуждены снимать с фронта войска и обрушиваться на партизан всеми своими силами. Загнанные далеко в горы партизаны никого не беспокоят, и соответственно противник не трогает их. Они снова собираются с силами, и начинается все сначала.

Так, в августе 1942 г. партизаны оказались без продовольствия, боезапаса, фронт отошел за сотни километров на восток. Самое же страшное заключается в том, что в силу геополитических причин ни Крым, ни крымские партизаны совершенно не были нужны командованию Северо-Кавказского фронта и его разведуправлению.

Эвакуационный период подходил к своему завершению. Наконец, успешно закончилась вымотавшая всех попытка эвакуировать часть людей морем. 78 партизан и среди них командиры отрядов М.А. Македонский, Х.К. Чусси, комиссар отряда В.И. Черный на двух сторожевых катерах погрузились близ Симеиза и успешно прибыли в Туапсе.

Первый секретарь Крымского обкома ВКП(б) B.C. Булатов бросается в Москву за помощью. Центральный штаб партизанского движения при ставке ВГК был создан постановлением ГКО № 1837-сс только на двенадцатом месяце войны — 30 мая 1942 г.

Булатов просит у возглавлявшего ЦШПД П.К. Пономаренко продовольствие, зимнее обмундирование и самое главное — большегрузные самолеты для доставки грузов и вывозки раненых. Пономаренко отнесся в целом доброжелательно.

17.12.42 г. B.C. Булатов назначается уполномоченным ЦШПД по Крымской АССР с образованием небольшой оперативной группы со своим узлом связи. У обкома появилась реальная возможность постепенно становиться во главе партизанского движения, оставаясь, однако, без своих органов снабжения и доставки, что поставило его в полную зависимость от военных советов ЧФ и ЧГВ Закфронта (впоследствии — Северо-Кавказского фронта).

П.К. Пономаренко, что называется, открытым текстом попросил B.C. Булатова, чтобы крымские партизаны сделали что-нибудь значимое. Захватили какой-нибудь город или, в крайнем случае, село, о котором можно было дать сообщение в сводках Совинформбюро, а уже под результат можно и оказывать помощь.

B.C. Булатов прекрасно понимал, что в условиях голода, отсутствия боеприпасов задача захвата, даже на короткий срок, какого-нибудь села не реальна. Ему удалось связаться с Г.М. Маленковым — фактически первым лицом в ВКП(б) той поры, так как сам И.В. Сталин делами партии уже не занимался. На просьбу о выделении самолетов для эвакуации раненых тот отрубил: «Военных из Крыма вывезли, там остались только ваши пастухи» [73, с. 260].

Вот где аукнулось то, что И.Г. Генов был когда-то чабаном. Вся надежда оставалась на начальника Центрального штаба партизанского движения П.К. Пономаренко.

Он подчинил себе партизанское движение Крыма, назначил Булатова своим представителем и выделил три самолета из Московской авиационной группы особого назначения, но при этом опять напомнил о необходимости «громкой операции», чтобы показать, что в Крыму воюют «не пастухи».

Длительное отсутствие авиатранспорта поставило партизан в предельно тяжелое положение. За этот период пропало без вести и дезертировало 96 человек, погибло в бою 33, умерло от голода 59 партизан [73, с. 285].

Успешная посадка и взлет крупного самолета открывали блестящие переспективы, теперь все дело было за наличием самолетов, и вот тут проявил себя бывший начальник разведки Зуйского отряда И.В. Харченко, который, перебравшись в Сочи, лоббировал интересы партизан. Однажды на аэродроме Адлер он увидел самолет Ли-2, который раньше возил командующего Закавказским фронтом Тюленева, а теперь обслуживал Военный совет фронта. И.В. Харченко добился разрешения на несколько вылетов Ли-2 к партизанам.

А затем вновь наступила долгая, тягостная пауза. М.Т. Лобов и Н.Д. Луговой бомбардировали командование фронтом радиограммами. Все без толку. Парадоксальность ситуации заключалась в том, что они даже не могли обратиться к более высокому командованию, потому что все радиограммы принимали те, на кого они намеревались жаловаться.

Вспомнив о том, что в лесу находится спецгруппа НКВД со своей рацией (лейтенант Полозов), которая имеет непосредственную связь с Москвой, Н.Д. Луговой стал уговаривать М.Т. Лобова обратиться напрямую к Верховному Главнокомандующему т. Сталину. Прекрасно понимая, что подобные обращения «через голову» безнаказанно не обходятся, М.Т. Лобов категорически отказался, и тогда это сделал сам Н.Д. Луговой. Крик о помощи временно возымел позитивные последствия.

16 октября 1942 года командиры кораблей П.М. Русаков, A.M. Быстрицкий и Ф.Ф. Ильченко получили задание от начальника Аэрофлота генерал-полковника Астахова оказать помощь крымским партизанам. Долго, очень долго длился перелет в Сочи. То не было погоды, то было вынужденное сидение из-за отсутствия топлива на аэродромах. Когда экипажи, наконец, приземлились в Адлере, они поразили коллег тем, что, оказывается, летали на столь большие расстояния без штурманов. Это были подлинные асы своего дела.

Как их ждали в лесу! Каждую ночь до 200 человек бойцов выходили на охрану аэродрома. Голодные и раздетые, зимней одежды не было, лежали в охранении по 10–12 часов ежедневно. Без смены, без костров. Остальные охраняют дальние подступы к аэродрому. Каждую ночь партизаны выволакивали по 50–60 человек больных на площадку, а утром несли обратно. 2–3 человека умирали, и их оставляли возле аэродрома, который постепенно превращался в партизанское кладбище. Люди роптали: «Площадь спасения превратилась в площадь смерти» [64, с. 18].

До этого группе доводилось летать в блокадный Ленинград, вывозили они командный состав из осажденного Севастополя, неоднократно бывали в отрядах С.А. Ковпака, А.Ф. Федорова, белорусских партизан. То, что они увидели в Крыму, их поразило. Никакого сравнения с дородными, обвешанными самыми высокими наградами, в генеральских шинелях и папахах украинскими и белорусскими партизанскими командирами.

Работа авиаторов закипела. Казалось, что еще пара ночей — и дело сделано, но сначала вмешалась погода, потом 29, 30, 31 октября партизаны вели тяжелые бои и не могли обеспечить безопасность самолетов. Наконец, закончился прочес, наладилась погода, но поступила команда отправить Ли-2 в Москву: им предстояло забрать из Ирана летный состав будущей французской эскадрильи «Нормандия».

«Партизанские летчики» вывезли на Большую землю 1856 человек раненых, женщин, детей [73, с. 180].

В партизанском движении в Крыму начинается серьезная реорганизация.

2.10.42 г. утверждается новый состав Крымского областного подпольного комитета ВКП(б). Мустафаев Рефат — председатель, Иван Гаврилович Генов и Николай Дмитриевич Луговой — члены.

На комитет возлагается руководство партизанским движением непосредственно в Крыму [10, с. 101].

Через короткое время 18.10.42 г. новое решение: для руководства партизанскими отрядами Крыма создать оперативный центр в составе т.т. Г.Л. Северского (командующий партизанским движением), П.Р. Ямпольского — секретарь ОК ВКП(б), Мустафаева Рефата — секретарь ОК ВКП(б). Существующий Центральный штаб ликвидировать. Утвердить начальником штаба оперативного центра Д.Ф. Ермакова [10, с. 102].

Но, подобно Е.А. Попову, Г.Л. Северский возвращаться в лес не хочет, и все эти противоречащие друг другу решения только вносят сумятицу.

В заповеднике при штабе II сектора теперь постоянно находится секретарь обкома ВКП(б) П.Р. Ямпольский, прилетевший в Крым 3 октября 1942 г. с широкими полномочиями и правом решать партизанские вопросы от имени обкома партии.

В этот же период поступает приказ от 18.10.42 № 0059, изданный на основании Указа Президиума ВС СССР от 9.10.42 г. «Об установлении полного единоначалия и упразднения института военных комиссаров в Красной Армии». Отныне и в партизанских отрядах теперь не будет комиссаров, а вся власть безоговорочно сосредотачивается в руках командиров, которые наделены воистину безграничными полномочиями. Если в условиях действующей армии этот приказ был, безусловно, своевременным, то в партизанских условиях, где на должностях комиссаров отрядов находились вчерашние партийные руководители — секретари ранее легальных, а теперь подпольных райкомов, их статус сразу же был подвергнут сомнению, и роль ВКП(б) в этих условиях резко пошатнулась.

Примечательно, что тут же возникли разногласия у командира района Куракова и его бывшего комиссара, а теперь уже заместителя по политической части Лугового. Воспользовавшись своим новым статусом, И.Г. Кураков тут же поставил «своего заместителя на место и в грубой форме напомнил, «кто в доме хозяин». Формально конфликт произошел из-за того, что Кураков требовал буквального выполнения поступившего приказа И.В. Сталина № 227 «Ни шагу назад». Конфликт разгорелся в результате того, что два партизанских отряда в ходе карательной операции удачным маневром избежали окружения и, вынеся с собой раненых, сумели оторваться от карателей. Капитан Кураков расценил эти действия как трусость.

— Почему отступили? Приказ Сталина 227 «Ни шагу назад!», что — не касается вас?

Замполит 5-го отряда Иван Бабичев попытался объяснить специфику партизанской борьбы, но капитан был неумолим:

— Оставьте это ваше мнение при себе, товарищ Бабичев. И не забывайте: вы теперь не комиссар!

Н.Д. Луговой поддержал комиссара отряда и тут же получил:

— Ты кончил свою лекцию? — съязвил Кураков.

— Да, кончил.

— А я говорю так: каждого, кто отступит без приказа, будем судить и расстреливать. Приказ Сталина говорит ясно. И всякое свое истолкование его мы допускать не должны. Это приказ» [78, с. 460].

Оставшиеся в Крыму партизанские отряды сводятся в бригаду и распределяются следующим образом:

1-й сектор (25.10.42–15.07.43)

Командир Калугин Иосиф Прокопьевич

Комиссар Ермаков Даниил Филиппович

1-й отряд (25.10.42–15.07.43)

Командир Вихман Леонид Абрамович

Комиссар Билялов Нафе

2-й отряд (25.10.42–15.07.43)

Командир Муковнин Степан Андреевич

Комиссар Рынковский Александр Петрович


2-й сектор(25.10.42–15.07.43)

Командир Кураков Иван Григорьевич

Комиссар Луговой Николай Дмитриевич

3-й отряд (25.10.42–06.08.43)

Командир Соловей Филипп Степанович

Комиссар Кузнецов Владимир Степанович.

4-й отряд (25.10.42–06.08.43)

Командир Федоренко Федор Иванович

Комиссар Егоров Мирон Миронович

5-й отряд (25.10.42–06.08.43)

Командир Барановский Игорь Зиновьевич

Комиссар Бабичев Иван Яковлевич

6-й отряд (25.10.42–06.08.43)

Командир Мокроус Иван Степанович

Комиссар Пономаренко Роман Максимович

7-й отряд (25.10.42 — декабрь 1942).

Расформирован. Остатки влились в 5 и 6-й отряды второго сектора.

Командир Сланов Владимир Васильевич

Комиссар Каплун Тимофей Григорьевчи [4, с. 393].

Полковник М.Т. Лобов эвакуируется на Большую землю. В лесу остается всего 266 человек. Среди них было всего две женщины и ни одного участника Гражданской войны, то есть человека старше сорока лет. Произошел своеобразный естественный отбор. Как жаль, что размеры статьи не позволяют всех назвать поименно. Это была элита, «славная когорта», «бессмертные»… Среди них есть и крымские татары: Сеитхалил Кадыев, Мемет Молочников, Курсеит Муратов.

Пусть по-разному сложится их послевоенная гражданская судьба: один будет подписывать обращение об отказе от национальной автономии, а другой пойдет в лагеря, отстаивая право народа вернуться на родину [84, с. 577].

Вот как вспоминал этот период 1943 года А. А. Сермуль:

«В нашем секторе оставалось только два отряда: одним командовал Вихман, другим — Муковнин. И в обоих отрядах было от силы чуть больше 100 человек, 107 или 108. А к весне 1943 и вовсе осталось 56 человек.

Отряд каждую ночь ночевал в новом месте. Носили с собой парашют. Вечером за дерево стропой зацепили, колышком по низу прихватили, костер развели — сверху дырка для дыма сделана, переночевали, утром сматываем и уходим в другое место. На одном месте оставаться было опасно, потому что немцы вели за лесом авиационное наблюдение.

В этот период против партизан создаются специальные ягд-команды. Против партизан они использовали их же тактику. Засады, ночевки в лесу. За каждого убитого партизана полагался отпуск» [92, с. 37].

В этот период крымские партизаны, наконец, попадают в сводку Совинформбюро: «Отряд крымских партизан в конце ноября пустил под откос вражеский железнодорожный эшелон. Разбиты паровоз, 19 платформ с военной техникой, пульмановский вагон и 8 теплушек с войсками противника» [115].

Данное П.К. Пономаренко обещание было выполнено, о крымских партизанах узнала вся страна. Единственно, что не сообщалось в сводке, так это то, что участвовавшие в операции партизаны не смогли самостоятельно вернуться в расположение отряда — выбились из сил. В двух километрах от лагеря их подобрали заставы. Командира группы Петра Лещенко — мертвого.


1943 год

Новый, 1943 год крымские партизаны встречали со сложным чувством тревоги и надежды. Тревога была более чем оправданна. Линия фронта проходила за тысячу километров от Крыма, и ее ближайшими естественными рубежами были р. Волга, р. Дон, горы Кавказа… Враг полностью оккупировал Украину, захватил Северный Кавказ, фашистский флаг реял над Эльбрусом. Летом 1942 года наши самолеты базировались на аэродроме, расположенном на Керченском полуострове, и успевали сделать за ночь по 3–4 вылета, доставляя в лес все необходимое, а оттуда вывозили раненых. Теперь ж они вылетали из Сочи и без посадок сбрасывали грузовые парашюты, часть которых в результате «слепой сброски» либо сразу попадала в руки противника, либо терялась в лесу, а то немногое, что удавалось найти, и было единственным, что обеспечивало крымских партизан продовольствием, патронами к отечественному оружию, медикаментами…


Что такое поиск парашютов обессиленными, голодными людьми, хорошо иллюстрирует сохранившаяся радиограмма: «Началась массовая смертность. Умирают командиры. А вы думаете, что мы здесь ждем, чтобы парашюты нам в рот попадали. Грузы разбросаны в радиусе 15–20 километров. Это ведь лес, а не асфальтированная площадь. Десятки групп ежедневно прочесывают лес, а найдено всего на 5 января 12 парашютов. Люди уже выбились из сил. Еще такая пятидневка и будет ужасная катастрофа» [35, с. 110].

С другой стороны, уже более полугода, пусть с перебоями, но действовал «воздушный мост». На Большую землю была эвакуирована часть бойцов и командиров, а это уже надежда на то, что в случае ранения все же есть шанс выжить. Красная Армия, наконец, нанесла врагу небывалое поражение под Сталинградом. Такое поражение, что Гитлер даже не смог скрыть его масштаб и объявил трехдневный траур. Наряду с этим житейский опыт наводил на грустные рассуждения о том, что «зимой мы бьем фашиста, а вот летом — они нас!»

Изменился и состав партизан. Произошел ужасный, безжалостный «естественный отбор». В отрядах не осталось участников Гражданской войны, которыми еще недавно так гордились организаторы партизанского движения. Если выразиться иначе, то в отрядах уже не было людей, чей возраст превышал бы сорок пять лет. Из сотен женщин, которые первоначально составляли чуть ли не четверть отдельных отрядов, осталось только две: Ильенко Татьяна Алексеевна и Леонова Галина Ивановна, которым с честью будет суждено пройти всю эпопею, но до настоящего издания их имена совершенно незаслуженно оставались вне внимания историков.

В январе 1943 г. в партизанском лесу насчитывалось всего 349 бойцов, а уже через месяц на 17 февраля — 266 человек, на 1 августа — 214 человек! [81, с. 87].

Трудным, чрезвычайно трудным, самым трудным оставался для крымских партизан рубежный, судьбоносный 1943 год.

Когда в приведенной выше радиограмме указывалось, что «умирают командиры», — это означало, что открытым текстом подчеркивалось, что голодной смертью умирают даже те, кто раздает продовольствие. Что уж говорить о рядовых партизанах.

Голод порождал проблемы самые неожиданные и неприятные. Начальник особого отдела Колодяжный докладывал: «В группе отрядных командиров и комиссаров Каплун сделал заявление: «Тех, кто употребляет в пищу мох и кое-что пострашнее, я понимаю: ими руководит инстинкт самосохраненияу но как понять начальников, — кивнул он в сторону штаба, — у которых всегда такие пухлые вещмешки» [78, с. 541].

Т.Г. Каплун — до войны 1-й секретарь Карасубазарского райкома партии, с началом партизанского движения комиссар Карасубазарского отряда. Мокроусовым был разжалован и переведен в рядовые бойцы. Восстановлен в должности. Командовал отрядом, вновь стал комиссаром. Я специально привожу столь внушительный послужной список Тимофея Григорьевича, чтобы читатель осознал масштаб личности, которая осмелилась бросить тень на высшее партизанское руководство. Получив выговор, Каплун не стал каяться, а даже обжаловал его в подпольном обкоме. Как написал по этому инциденту в своих воспоминаниях Н.Д. Луговой: «Заварилась каша» [78, с. 542].

Каплун не был единственным, кто осмелился бросить камень в высшее партизанское руководство. Вот что писал в своем дневнике И.И. Купреев: «8 мая… сбросили продовольствие… утром нашли один парашют, вечером еще пять. Mуковнин, Семернев и Талышев (командир, комиссар и уполномоченный особого отдела. — Авт.) обвинили меня, что я украл два котелка муки. Обидно и стыдно! Сами воры, украли целую гондолу… Украли 2 банки масла по 25 кг, 2 окорока, сгущенное молоко, компот-консервы, шоколад и печенье. Все это запрятали на Хыралане, и сейчас есть масло и консервы, а партизаны умирают с голоду. Но боюсь все вскрыть. Они со мной расправятся» [183].

Если бунт Т. Г. Каплуна обошелся для него относительно безболезненно, то вот для одного из лучших отрядных командиров И.З. Барановского все закончилось трагически. Выступив против дискриминационной по отношению к отрядам «Продовольственной программы» И.З. Барановский был сразу же смещен с должности командира 5-го отряда (всего их в ту пору было шесть) и направляется рядовым бойцом в 1-й отряд. Но это было только начало трагедии. Как человек, вхожий в «высший свет», Барановский знал слишком много, в частности и то, что продовольственные гондолы, предназначенные для разведывательных спецгрупп, утаивались высшим партизанским руководством, базировались и использовались для узкого круга лиц. Одна из таких гондол с продуктами предназначалась разведгруппе Черноморского флота, которой командовал лейтенант Антонов. Вот как описывал это Е.Б. Мельничук:

«Барановский действительно повел Антонова и Юдина (вернее, Юдина они оба по очереди тащили на себе) на поиски продуктов… в Горелый лагерь, где по приказу Ермакова еще 20 апреля был спрятан парашют Антонова.

Остатки продуктов нашли сразу. Внезапно появились люди Ермакова и Мустафаева, расправились с Барановским, и только чудо удержало их от таких же действий по отношению к флотским разведчикам.

27мая Ермаков произвел очередную запись в дневнике: «На Горелом лагере расстреляли Барановского Игоря Зиновьевича за разграбление наших маленьких баз — муки 40 котелков и сухарей —115 котелков…»

«По воспоминаниям бывшего командира 2-й бригады Н.К. Котельникова, личный состав отрядов, которыми командовал Барановский, относился к нему с уважением, зная, что продукты, оставшиеся у него, всегда будут израсходованы на питание уходивших на задание разведчиков, раненых и больных партизан. Они знали твердо, что Барановский для начальства не «отстегивал» ничего, что сделало его белой вороной в глазах командования и вызывало бесконечные с ним стычки» [83].

Вот фрагмент из воспоминаний начальника разведки 4-го отряда Николая Колпакова. Хочу подчеркнуть, что в данном случае речь идет об одном из самых лучших отрядов, об отряде, которым командовал Ф.И. Федоренко. «В ночное время в штабную палатку буквально вбежал дежурный по лагерю и доложил, что он видел, как от места захоронения умерших от голода партизан четыре человека проследовали в палатку нашего отряда. Осмотрев палатки, я наткнулся на противогазную сумку, при прикосновении к которой почувствовал, что в ней мясо».

В результате проведенного расследования выяснилось следующее: «Один из партизан как-то рассказал, что в 1933 году жил на Украине, перенес голод. Как бы между прочим, сказал, что те, кто ел мясо умерших, остались живы, а те, кто не ел — умерли голодной смертью. Нам, мол, тоже это грозит со дня на день.

Под впечатлением услышанного четыре партизана решили спасти себя от голодной смерти употреблением мяса умерших партизан. Три ночи они приносили мясо, готовили вместе с выданной им мукой и ели. Другие партизаны участия не принимали, к мясу не прикасались. Несмотря на то, что все это делалось открыто, на их глазах, никто не решился остановить уголовно наказуемые действия четырех, все заняли нейтральную позицию» [75, с. 73].

Вероятно, об этих же случаях сообщают и архивные документы: «27 августа 1943. Справка о личном составе 4-го партизанского отряда: убито в боях — 14, умерло с голоду — 6, пропало без вести — 2, расстреляно за людоедство — 3 человека».

«8 февраля 1943 г. во II секторе были застигнуты на месте преступления 12 партизан, потерявших от голода человеческий облик. Шесть из них, замеченных в таких действиях повторно, по приговору военного трибунала были немедленно расстреляны» [83].

Наиболее ярко представление о том, что в те месяцы происходило в Крымском лесу, дают воспоминания Алексея Ваднева. В бою он был тяжело ранен, и товарищи перенесли его на Яман-Таш.

«Командир диверсионной группы Бартоша пришел к Соловью и сказал, что забирает меня к себе. Прожил я у диверсантов дней пять, как группа Бартоши уходит на операцию. Он оставляет мне кусочек мяса и говорит:

— Вот, Саша. Дождешься, пока приду, будешь жить, не дождешься — умрешь.

Бойцы принесли в землянку дров, и я поддерживаю слабый огонь, чтобы не замерзнуть. Прошло дня два. Кушать уже нечего. Уходя на операцию, Харин надел новые постолы, а старые оставил. Я взял половину постолов, зажарил, покушал. Подумал о том, что группа может не вернуться и завтра, и потому оставил вторую половинку на следующий день.

На второй день доел постолы. На третий день совсем нечего было есть. Вечер наступил — нет Бартоши. Мне жалко и умирать от голода не хочется, но все-таки думаю — умирать придется. Я считал, что лучше погибнуть от пули, чем от голода, но более пятидесяти метров я не пройду.

Утром пронесся слух, что Исаков пригнал барашек. Я думаю: «Пришлют мне кусочек мяса или нет?» присылают мне из штаба района баранину. Я зажарил ее, поел. Говорят, на наш отряд досталось девять баранов. Мне дали мою порцию — четверть барана.

А вдруг, думаю, Бартоша с пустыми руками вернется. Стал я ему варить. Вечером группа вернулась, пригнали корову, лошадь и барашек. Пришел Шевцов и, не зная, что я уже сыт, приносит мне кусочек мяса и говорит: я шел и все время к тебе спешил.

Я протягиваю ему котелок и говорю: «Кушай скорее мясо, я уже поел».

Ваня поел и я с ним тоже. Приходят Бартоша и Дудченко. Спрашивают: Жив? Ну, давай скорей жарить.

Я отвечаю: уже для вас пожарил.

Бартоша говорит: «Я взял лашонка и потихоньку от всех отвел, зарезал и спрятал, теперь будем жить на этом лашонке. Когда нужно будет, сходим и принесем.

Из сектора принесли немного муки. Досталось на шесть человек по два котелка. Стали варить не то мамалыгу, не то затируху. Мне стало лучше, я начал ходить» [22, с. 46].

Отряды вынуждены уходить в леса заповедника. Еще совсем слабый А.С. Ваднев идет в качестве проводника, он ведет за собой остальных. Нужно подниматься на гору, но сил нет. Командир отряда Соловей начинает уговаривать собрать последние силы. «Я отвечаю, что моральные силы у меня есть, а вот физических уже нет. Тогда Кузнецов берет меня на себя и тащит на гору» [22, с. 47].

Все отряды оказались сосредоточенными в лесах заповедника в наиболее труднодоступных заснеженных верховьях горных речек Аракча, Пескура, Ускулар, Донга и Писара на северных склонах Главной гряды Крымских гор.

До 18 декабря 1942 г. партизанские радисты II сектора были на связи с опытными операторами РО ЧГВ Закавказского фронта и слабо подготовленными специалистами Крымского штаба партизанского движения. С переходом в заповедник по приказу B.C. Булатова весь радиообмен стал идти только через узел связи КШПД. Из-за слабой квалификации специалистов партизаны неделями не могли связаться с обкомом.

Длительные перерывы в связи и тяжелое продовольственное положение заставили Ямпольского и Мустафаева потребовать от B.C. Булатова организовать связь через узел РО ШЧФ на правах одного из агентурных направлений[83].

Н.Д. Луговой, И.Г. Кураков и другие партизаны, которые прекрасно знали Зуйские леса, все более склонялись к мысли вернуться «домой». Их доводы весьма примечательны:

И.Г. Кураков — «В Зуйских лесах мы собирали все грузопарашюты, а тут половину их теряем» [78, с. 520].

К тому же все сходились и в том, что леса заповедника имеют теневую сторону: позиции противника и партизан одинаковы. Внезапность удара предотвратить непросто, тогда как в Зуйских лесах на многие километры мы видим передвижения противника и потому успеваем занять оборону даже на внешнем обводе, имея в запасе и главные рубежи обороны.

Интересна и такая дискуссия, которая возникла среди высшего руководства партизанского движения. Такие опытные командиры, как Д.Ф. Ермаков и И.П. Калугин, стараются найти место для стоянки отряда поближе к воде и чтобы иметь возможность отхода в случае вражеского нападения.

И.Г. Кураков и Н.Д. Луговой убеждены, что главным достоинством стоянки должна быть выгодная позиция, которая может дать возможность длительного отпора карателям.

Несколько по-иному изложил свою точку зрения на этот вопрос в ту пору рядовой партизан Андрей Сермуль. Смысл ее сводится к следующему. Если раньше, встретив превосходящего в численности противника, партизан или даже группа партизан давали бой и стремились оторваться, то с началом голода, когда истощение стало повальным, пришло понимание того, что сколько ни пытайся уйти, противник все равно догонит. Так появилась новая тактика: отходишь до тех пор, пока не найдешь удобной для обороны позиции, а уже там партизан бьется насмерть в прямом значении этого слова. Дальнейшие события, как правило, развивались по двум сценариям: партизан мог погибнуть, что, к сожалению, было не редкостью, но в соответствии с правилами оборонительного боя каждый боец забирал с собой на тот свет минимум втрое больше противников. Второй вариант заключался в том, что, встретив такой отпор и осознав, что легкой добычи нет, а рисковать своей головой никто не хочет, враг уходил.


Таким образом, можно сделать вывод, что, вероятно, правильны были обе тактики, просто применять их надо в соответствии с конкретно сложившейся обстановкой.

На 9 августа 1943 года в составе бригады было 5 отрядов, в которых насчитывалось 228 партизан. Из них 11 женщин. До 18 лет — 5 человек. Старше 43 лет — 3 человека [64, с. 50].

В первый период партизанской войны в неофициальном рейтинге партизанских достоинств на первом месте было знание местности, умение вывести отряд или группу известным только проводнику маршрутом.

В этот период «на вес золота» ценились такие партизаны-проводники, как Аметов Абибулла, Аметов Ибраим, Аппазов Мемет, Аширов Абдулл, Бенсеитов Умер, Бережной Андрей, Велиев Смаил, Ислямов Сеит, Кособродов Константин, Кузьмин Иван, Макаров Алексей, Мамутов Асан, Мурадосилов Абдурахман, Рябошапко Григорий, Халилов Эмир…

Вот как описывал свои впечатления об одном из проводников Илья Вергасов.

«Впереди — проводник по имени Арслан. За этим человеком гоняются, потому он скрывает свою фамилию. Проводнику около двадцати пяти, фигура как из бронзы литая, выносливость потрясающая, ходок — днем с огнем такого не найдешь. Помимо всего — удивительное чутье местности, прямо кудесник какой-то. Принюхается, раздувая тонкие точеные ноздри, и возьмет абсолютно верное направление. Вслед за проводником шел сам командир…» [67, с. 169].

Вероятно, И.З. Вергасов описывает Ибрагима Аметова, который был проводником в Алуштинском, Бахчисарайском, а затем во 2-м отряде 2-го сектора. Его жену с двумя детьми все же схватили гестаповцы и вскоре казнили. Командование чрезвычайно ценило Ибрагима Аметова. В числе самых первых он был награжден орденом Красного Знамени и медалью «За оборону Севастополя».

По мере того как шло время, у партизан появлялся опыт, знание местности. Такой острой необходимости в проводниках, как в первые месяцы, уже не было. Именно тогда стала зарождаться новая топонимика, восходящая к партизанскому прошлому Горного Крыма: «Мокроусовские скалки», «Стреляный лагерь», «Иваненковская казарма», «Дедов курень», «Малый аэродром»… Сегодня эти топонимы стали обязательной частью мемуарной литературы и всевозможных путеводителей. К сожалению, тема партизанской топонимики еще не стала объектом серьезного научного исследования.

После проведения массовой эвакуации отрядов одной из основных задач крымских партизан становится диверсионная работа. Самым значимым объектом — железная дорога.

Участок Симферополь — Севастополь находился в непосредственной близости от леса, но он хорошо охранялся специально выделенной для этого ротой «добровольцев», сформированных из бывших советских военнослужащих-грузин.

Участки Симферополь — Джанкой и Джанкой — Феодосия охранялись в меньшей степени, но путь к ним пролегал через степные районы полуострова. Вот уж действительно: выиграешь в силе, проиграешь в расстоянии. Но партизаны выходили на диверсии и на дорогу Севастополь — Симферополь, и в степь. Отныне самыми уважаемыми, самыми знатными людьми становились диверсанты, рейтинг которых определялся числом пущенных под откос эшелонов. Поставки с Большой земли знаменитой МЗД (мины замедленного действия полковника Старинова) значительно облегчали техническую сторону дела, но не сделали диверсию менее опасной, к тому же таких мин было очень мало. Выручала партизанская смекалка.

Доморощенные умельцы наловчились изготавливать так называемый «замедлитель Москалева». Получил он свое название по имени изобретателя. «Замедлитель» представляет собой фитиль из стропы парашюта разных размеров: для замедления на 20 мин. — 7 сантиметров; на 15 мин. — 5 см; на 10 мин. — 3 см; на 6 мин. — 2 см. Между фитилем и кусочком бикфордова шнура длиной 2–3 см имелась прослойка пороха, а затем капсуль-детонатор. Для предохранения горящего фитиля от дождя и маскировки самого огонька весь запал всовывался в специально сшитый колпачок в виде конуса. Зажигался фитиль с широкой стороны колпачка, на поверхности которого было вырезано несколько дырок для доступа воздуха [36, с. 8].

Со временем в отрядах сформировалась своеобразная элита — это были наиболее удачливые партизаны-подрывники. Слово «диверсант» из-за навязанного перед войной клише ассоциировалось только с противником. Наших диверсантов называли более политкорректным термином — подрывниками.

Это были Александр Старцев, Владимир Мамасуев, Николай Шаров, Василий Бартоша, Яков Сакович, Сейдали Курсеитов… Из перечисленных в живых останется только Яков Сакович. Александр Старцев и Василий Бартоша погибнут непосредственно в ходе диверсионной операции. В степи подрывников окружат две роты противника.

Примечательно, что в этот период командиром одной из таких групп становится Мемет Молочников. До войны он работал в Верховном суде республики, а в лесу был секретарем военного трибунала. После того как районы упразднили и его должность оказалась лишней, юрист Мемет Молочников возглавил группу подрывников 3 отряда 2-го сектора.

Следующая категория людей, чей опыт, умения, навыки ценились очень высоко, но говорить об этих людях публично было не принято — это дальние разведчики, или, что в общем-то равноценно, — связные подполья.

Эти люди должны были из партизанского лагеря, преодолев десятки километров, пройти в Симферополь, Сарабуз или другой населенный пункт Крыма, там встретиться с нужными людьми, собрать интересующую партизан информацию и живыми вернуться назад. Увы, так получалось далеко не всегда. К этой, одной из самых элитных партизанских категорий можно отнести Ивана Бабичева, Валентина Сбойчакова, Николая Клемпарского, Василия Младенова, Григория Гузия, Евгению Островскую, Элизу Стауэр…

В первой части книги я рассказывал об истории симферопольского «Дома в память 1905 года». Тогда же я услышал о том, что еще один мальчишка из этого дома, тоже сын политкаторжанина, Гера Тайшин погиб в партизанах.

Работая в архиве с наградными документами на крымских партизан, увидел знакомое имя: Тайшин Герман Асеевич, 1912 года рождения. Представлен к ордену Красного Знамени. Домашний адрес: Симферополь, бульвар Ленина, Дом памяти 1905 года, кв. 7.

Девятнадцать раз ходил в разведку в Симферополь и другие места. Связывался с тремя резидентами» [29, с. 30].

Погиб Гера Тайшин в Симферополе в марте 1944 года, нарвавшись на засаду в проваленной конспиративной квартире.

Вот как описывал свой выход в Симферополь разведчик Нури Халилов: «Дали мне время постричься, побриться, смыть грязь, дали фуражку, чистую рубашку, синий костюм железнодорожника. Своим офицерским поясным ремнем я подвязал брюки. Еще раз вызвали в особый отдел. Подписал на двух листках задания, что я все выполню. Мне дали денег: 3000 рублей и 2000 марок.

Кроме меня в Симферополь пошли из нашего отряда порознь еще два человека: Маркарян и Науменко. Перед уходом Науменко латал свою куртку и брюки парашютной ниткой, я посоветовал ему этого не делать, но он махнул рукой — ерунда» [57, с. 24].

К лету 1943 года основными задачами оставшихся в лесу партизан были диверсии и разведка, все остальное — бесконечные стычки и даже крупные бои — это издержки профессии.

Менялись и матерели партизаны, но менялся и противник.

Вдоль Алуштинского шоссе немцы заставили вырубить все кустарники на сто метров от дороги. Как зеницу ока охраняли железнодорожное полотно. Изощренней стала действовать и разведка противника.

С кардинальным изменением военно-политической ситуации на фронте в лес потянулись бывшие военнопленные. Кто-то действительно не имел возможности прийти раньше, к тому же и сами партизаны не очень стремились к расширению отрядов, а теперь в лес стали приходить все новые и новые люди. Кто-то просто просился взять его в отряд, чтобы с оружием в руках биться с врагом, а кто-то даже сулил «золотые горы» — связь с оставшимся в Симферополе подпольем.

Вот почему, когда в лесу появился некто Кольцов, который рассказал о себе, что он бежал из плена и связан с подпольем, то начальник разведки бригады Е.П. Колодяжный ему поверил, хотя более молодой чекист — начальник разведки отряда Федоренко Николай Колпаков, который первоначально имел с ним дело, сразу почувствовал неладное.

Именно с деятельностью Кольцова был связан ряд болезненных провалов в Симферопольском подполье.

И все же главным изменением в тактике противника было уже не поиск и уничтожение баз, которых партизаны просто не имели; не уничтожение лагеря, которого тоже практически не было, а блокирование аэродромов. Воздушный мост был воистину дорогой жизни. Если противнику удавалось привлечь против партизан большие силы, то выбора не было, партизаны покидали ближайшие к аэродромам леса с тем, чтобы потом снова вернуться, когда враг снимал блокаду. Держать в лесу большие силы противник не мог, а малые — сами становились объектом нападения. Вот так и жили. «Много волков — мало оленей».

К началу 1943 года у крымских партизан сложилась совершенно уникальная и несуразная структура управления. На первом этапе: ноябрь 1941 — март 1942 г. определилась ярко выраженная вертикаль власти, во главе которой стоял командующий.

Занимающий этот пост человек пользовался неограниченными правами, вплоть до отстранения от должности и даже расстрела любого командира или комиссара. Де-факто он был не ограничен контролем и со стороны партии, так как в силу своего сильного характера Алексею Мокроусову удалось полностью подчинить себе комиссара Владимира Мартынова, который свято верил в правоту командующего, так как, с одной стороны, был ослеплен его прежней боевой славой, а с другой — не желал идти на конфликт с человеком, который не задумываясь отстранил бы и его самого.

Во многом сложившаяся ситуация была предопределена субъективными факторами: полной изоляцией от вышестоящих структур и тем, что во главе крымских партизан оказался Алексей Мокроусов, который по старой анархистской привычке в грош не ставил своего комиссара. Этот стиль командования распространялся по вертикали власти и вниз. Командующие районов, командиры отрядов, будучи совершенно оторванными от центрального штаба, не имея ни связи, ни оперативного контроля со стороны высшего руководства, действовали совершенно автономно и даже, сами того не подозревая, слепо копировали методы руководства Мокроусова, только уже в соответствии со своими масштабами и индивидуальными особенностями. Командир отряда мог без согласования с кем-либо расстрелять любого партизана. В ходу было рукоприкладство. Не случайно многие случаи «дезертирства» партизан даже нельзя было считать таковыми, так как, столкнувшись с самодурством того или иного командира, партизан просто уходил из данного отряда, чтобы прибиться к другому. На протяжении всей первой половины партизанского движения дезертирство — высшее воинское преступление, за которое наказание — смерть, фактически поощрялось. Столь печально знакомая современному читателю фраза отдельных руководителей: «Не нравится — уходи!» была чрезвычайно популярна в партизанском лесу той поры. И все это потому, что в отрядах нечего было есть.

Мне бы вновь хотелось подчеркнуть — то, что происходило в Крыму, не было чем-то исключительным и характерным только для нашего полуострова.

«Пышным цветом цвели в РККА произвол, самочинные расстрелы и мордобой — настолько, что пришлось издать приказ № 0391 «О фактах подмены воспитательной работы репрессиями». В нем признавалось, что в войсках «метод убеждения неправильно отодвинули на задний план, а метод репрессий в отношении подчиненных занял первое место; повседневная воспитательная работа в частях в ряде случаев подменяется руганью, репрессиями и рукоприкладством. Необоснованные репрессии, незаконные расстрелы, самоуправство и рукоприкладство со стороны командиров и комиссаров являются проявлением безволия и безрукости. Нередко ведут к обратным результатам, способствуют падению воинской дисциплины и политико-морального состояния и могут толкнуть нестойких бойцов к перебежкам на сторону противника» [62, с. 129].


Страшно сказать, но в этот период в тягость был каждый лишний боец. Редкие, связанные с гибелью партизан, продовольственные операции лишь частично спасали положение. Вся надежда оставалась на сброс продуктов авиацией. И вот представьте себе, что обессиленный, несколько суток не имевший крошки во рту партизан находит гондолу с продуктами. Весь груз, весь абсолютно, он должен сдать командованию. За утаивание хоть малой толики — расстрел. Цифры расстрелянных по приговору трибунала партизан ошеломляют, а сколько было расстреляно без всякого приговора.

«На моих глазах расстреливали дважды. Первый раз Юру Попова, восемнадцатилетнего паренька, за якобы совершенную им кражу. Его расстреляли перед строем на глазах его отца и матери, которые стояли тут же в строю. Отец Юрия Николай Попов до войны был директором Балаклавского карьера. После этого Попов и его жена ушли в другой отряд.

Двух партизан, опытных разведчиков, командир отряда застрелил сам, когда ему доложили о том, что они где-то нашли шкуру и тайно варили ее в пещере» [55].

Об этом же с болью пишет в своих воспоминаниях и Николай Луговой. В силу своего положения он не сторонний наблюдатель, а в ту пору второе лицо в партизанском лесу — комиссар сектора! Всеми силами он пытается предотвратить расстрел отдельных партизан, уличенных в «утаивании продуктов». Только его энергичное и бескомпромиссное вмешательство не дает привести в исполнение уже вынесенный командиром сектора капитаном Кураковым смертный приговор партизанам, которые вскоре станут командирами соединения, бригады, отрядов…

Я назову их фамилии, чтобы читатель мог ужаснуться от сознания того, кого мы могли потерять и чьи имена выпали бы из славной когорты крымских партизан, а только увеличили бы печальную цифру расстрелянных: А.С. Ваднев, Г.Ф. Грузинов, B.C. Кузнецов…

Надо сказать, что угроза расстрела одного из самых лучших партизан Крыма Алексея Ваднева возникала неоднократно. Вот один из примеров, описанных сразу после войны самим А.С. Вадневым:

«По приказу Фельдмана, он был за командующего, я половину продовольствия раздал людям. Командир отряда стал меня ругать и доложил в штаб района. Фельдман отказался, что это было его приказание. Со мной был оперуполномоченный Воронин, он слышал, как мне приказывал Фельдман, помолчал, ожидая, как будут развиваться события. Меня стал ругать Ямпольский, вплоть до того, что меня расстреляют. Я упирался, ссылаясь на Фельдмана.

Виктор Воронин, видя, что меня могут расстрелять, пошел к начальнику особого отдела Витенко и рассказал, как было дело.

Мне несколько раз приказывали сдать оружие, я отказывался и говорил, кто ко мне подойдет за оружием, тот погибнет. Меня стали бояться. Пришел Витенко, вызвал Фельдмана, взял протокол, порвал его и сказал: Тебя, Фельдман — следует расстрелять» [22, с. 27].

Второй этап партизанского движения уже отличался достаточно прогнозируемой структурой управления. Непосредственно в Крыму партизанскими отрядами командует профессиональный военный полковник Михаил Лобов, комиссар — Николай Луговой, который, в отличие от своего предшественника Владимира Мартынова, олицетворял классический тип комиссара времен Гражданской войны. Комиссара, который, действуя от имени партии, мог одернуть «военспеца-командира», мог настоять на своем решении, даже вопреки воле последнего. Тандем Лобов — Луговой действовал достаточно слаженно, и это несмотря на то, что полковник Лобов искренне тяготился свалившейся на него высокой должностью, трудностями быта и той огромной ответственностью, которая легла на его плечи. При первой же возможности в октябре 1942 года он с радостью покинул Крым.

Воспользовавшись его отъездом, Крымский обком партии, который формально руководил партизанским движением, навязал новую, совершенно несуразную структуру управления. Возглавлял партизанское движение уполномоченный Центрального штаба партизанского движения по Крыму, 1-й секретарь Крымского обкома партии, командир в/ч 00 125 B.C. Булатов, который… находился в Сочи. Именно он принимал окончательное решение по всем кадровым вопросам: кому быть командиром, комиссаром, начальником штаба; кого и каким орденом или медалью награждать; определял стратегию партизанского движения. Вероятно, поэтому вновь появилась не предусмотренная никаким воинским уставом должность «командир сектора».

Непосредственно в Крым прибыло сразу два секретаря Крымского обкома партии: Петр Ямпольский и Рефат Мустафаев, которые вместе с Николаем Луговым составили подпольный обком партии — высший коллегиальный орган власти. Непосредственно партизанами должны были командовать капитан Иван Кураков и его комиссар Николай Луговой.

Капитан Кураков был из когорты выходцев из 48-й кавалерийской дивизии. В отличие от всех своих сослуживцев, составивших Мокроусову жесткую оппозицию, он стал его соратником, собутыльником и последователем. После массовой эвакуации из леса кадровых военных он стал старшим воинским начальником. Увы, месяцы, проведенные рядом с Мокроусовым, не научили его ни партизанской тактике, ни партизанской мудрости, но зато он перенял все то худшее, что так выделяло А.В. Мокроусова, — безапелляционность, нежелание прислушаться к чужому мнению, безмерную подозрительность, жестокость…

«Представленный Мокроусовым и утвержденный вами на должность начальника 2-горайона партизан Крыма капитан Кураков И.Г. не сможет справиться с задачей руководства района.

Причины:

1. Кураков призван в ряды РККА из запаса 9 июня 1941 на должность командира взвода 71 к.п. Военного образования не имеет. Тактически безграмотен.

2. Составляет компанию Мокроусову по пьянкам.

5 ноября 1941 в бою под Алуштой настолько был пьян, что командир 71-го полка полковник Городовиков дважды намеревался его расстрелять. Единственная положительная черта Куракова — смелость. Он смел, и только. Однако смелость не дает, как командиру ему право руководить большим партизанским районом.

Комиссар 2-го района полковой комиссар Попов. 25.06.42» [16, с. 82].

Безмерные амбиции И.Г. Куракова во многом подкрепило поступившее известие о том, что Указом Президиума Верховного Совета Союза ССР упразднен институт комиссаров в Красной Армии. Если ранее командир и комиссар были фигурами равновеликими, а в чем-то комиссар, как представитель правящей в стране партии, мог поставить себя и выше командира — такое тоже бывало, но в основном это зависело от личностных качеств и командира и комиссара, — то теперь командир партизанского отряда становился полностью неподконтрольным.

В действующей армии это решение было воспринято как прогрессивное и соответствовало требованию времени. В партизанских отрядах отказ от института комиссаров был чреват многими негативными последствиями.

Дело в том, что в действующей армии над каждым военачальником находился еще более высокий начальник, который мог и одернуть, и поправить, и отменить неправильное решение. В автономно действующих партизанских отрядах власть командиров становилась беспредельной. В ЦК ВКП(б) стала поступать информация о том, что в результате полной бесконтрольности со стороны партийных органов многие партизанские отряды превращались в обычные банды.

Вот почему уже 6.01.43 приказ от 18.10.1942 номер 0059 и Указ Президиума ВС СССР от 9.10.1942 г. «Об установлении полного единоначалия и упразднении института военных комиссаров в Красной Армии» были дополнены оговоркой о том, что на партизанские отряды он не распространяется [1,с.6].

Непосредственно в отряды известие о возвращении комиссарам их прежнего статуса поступило довольно не скоро. Ох, и намучился в этот период бывший комиссар, а теперь всего лишь заместитель по политической работе Н.Д. Луговой, который хоть и оставался секретарем Зуйского райкома партии и даже стал одним из трех членов подпольного бюро Крымского обкома партии, но для капитана Куракова все эти штатские звания не играли никакой роли. Если в вопросах тактики Луговой старался командиру не перечить, то кадровые вопросы становились постоянной причиной раздора. Серьезный конфликт возник по поводу кандидатуры начальника штаба сектора, фактически третьего лица в партизанской иерархии. Лейтенант Николай Котельников пришел в лес в группе Феодосийского десанта и сразу заявил о себе как грамотный, смелый, инициативный, исполнительный командир. В лесу эти качества замечаются быстро. По инициативе Лугового, но вопреки мнению капитана Куракова, он был рекомендован обкомом на эту высокую должность.

С другой стороны, следует объективно признать, что комиссар Луговой постоянно вторгался «в епархию» командира и играл, что называется, «на его поле». Вероятно, сказывался долгий прежний опыт, когда он был хоть и комиссаром, но фактически «хозяином» Зуйского отряда, а бесконечно сменяющиеся командиры безропотно воспринимали его вторжение в их дела, так как прекрасно понимали, «кто в доме хозяин».

Поводом для очередного конфликта послужил доклад нового начальника штаба о личном составе сформированных диверсионных групп. Масла в огонь подлила фраза о том, что «Николай Дмитриевич лично участвовал в их подборе и подготовке. Кураков вспыхнул.

— Почему я узнаю об этом последним?

— Не знаю. Думал, что вы договорились.

— Отныне никаких приказов и приказаний комиссара по военным вопросам не выполнять!» [78, с. 558].

Не стесняясь подчиненных, Кураков разразился неприличной бранью в адрес своего комиссара.

Все это, безусловно, было ненормально. Н.Д. Луговой написал официальное обращение в бюро подпольного обкома, где подчеркнул: «Стремление Куракова свести к нулю роль комиссара и его практика наносить всем подряд личные оскорбления, что переросло во вредную систему и привело к подрыву авторитета командования». [78, с. 558].

Антагонизм между командиром и комиссаром достиг апогея. Оба требовали отставки своего визави. В роли Верховного суда выступило бюро подпольного обкома: П.Р. Ямпольский, Р.Ш. Мустафаев и Н.Д. Луговой. Наученные горьким опытом конфликта «Мокроусов — Попов», члены бюро не имели ни малейшего желания вновь «выносить сор из избы» и потому обязали не в меру строптивых командира и комиссара продолжать работать вместе. Но уйти от проблемы или сделать вид, что ее не существует, уже было невозможно. Куракова заносило постоянно: рукоприкладство по поводу и без повода; принятие неадекватных решений, которые вели к неоправданной гибели людей, а тут еще присвоение двух продуктовых парашютов, предназначенных спецгруппе НКВД.

21 мая 1943 года к Н.Д. Луговому пришел секретарь обкома Ямпольский.

«Скажу тебе, Николай Дмитриевич, новость, и, думаю, ты затанцуешь.

— Интересно.

— Послал сегодня Булатову запрос о капитане. По состоянию здоровья его надо вывезти. Немедленно.

Слова «по состоянию здоровья» и «немедленно» не без злой иронии Ямпольский подчеркнул.

— Голосую «за», — ответил я. — И предлагаю в бригадные командиры выдвинуть Федора Федоренко.

— Ты думаешь?

— Уверен.

— А по-моему, ты и сам поработаешь» [78, с. 655].

В этой истории возникают два вопроса. Первый связан с тем, почему секретарь Крымского обкома партии Петр Ямпольский, наделенный в лесу высшими партийными полномочиями, сам не встал во главе партизанского движения? Ответ видится в том, что история с А.В. Мокроусовым наглядно продемонстрировала всю меру ответственности любого человека, который возглавит партизанское движение в Крыму. Все знали, что только помощь влиятельного друга спасла Мокроусова от расправы.

При первой же возможности покинул Крым и его преемник полковник Лобов. Теперь вот, «по болезни», отстранен Н.Г. Кураков, держать которого на этой «опасной должности» дальше было просто невозможно. Никто не мог дать гарантии, что завтра каратели не окружат обессиленных голодом партизан и не перебьют их как куропаток, и это тогда, когда Крым вновь входит в орбиту стратегических интересов Верховного Главнокомандования. Вновь может встать вопрос о виновных. Вот тогда и затребуют для расправы «Тяпкина-Ляпкина» и по полной программе спросят за развал партизанского движения.

Вот почему умудренный жизнью Пинхус Рувимович Ямпольский здраво рассудил, что гораздо удобнее руководить партизанами со стороны, с должности секретаря подпольного обкома, но всегда иметь под рукой человека, на которого, в крайнем случае, можно будет возложить всю ответственность.

С другой стороны, возникает вопрос о том, почему не поставили профессионального военного? Надо признать, что предложение Лугового о назначении Федора Федоренко было вполне логичным.

Почему же его предложение не было принято? Ответ видится в том, что у Крымского обкома партии уже имелся горький опыт общения с военными, у которых неожиданно оказывались высокие покровители. Было и понимание того, что любого кадрового военного легко назначить, но трудно потом снять. Вот почему секретарь провинциального райкома Луговой был очень удобен на этой должности.

Из-за его обращений непосредственно к И.В. Сталину Н.Д. Лугового терпеть не могли в штабе Черноморской группы Закавказского фронта, не любили его и партизаны, так как не могли простить «сытую жизнь» Зуйского отряда в то время, как они пухли от голода. Ко всему прочему, Луговой не был «летающим командиром». «Летающий командир» — это фраза из лексики моего отца. Все авиационные командиры делились на «летающих» и «нелетающих». «Летающими» были: его командир 39-го полка А.Г. Федоров, командующие авиационными корпусами Полбин, Савицкий, командующие воздушными армиями маршал Судец и маршал Голованов, но эти люди скорее были исключением на фоне огромного числа «нелетающих», которые, оставаясь в штабной землянке, не моргнув глазом отправляли экипажи на смерть. В лесу все знали, что Луговой был «нелетающий командир». В отличие от М.А. Македонского, B.C. Кузнецова, Л.А. Вихмана, Н.К. Котельникова, Ф.А. Федоренко, М.М. Егорова, А.О. Османова и других партизанских командиров и комиссаров он не участвовал в операциях, которые так сближают выживших и порождают подлинное боевое братство. Его единственная боевая операция — Баксан марта 1942 года.

Вот почему в Крымском обкоме твердо знали, что когда понадобится снять Н.Д. Лугового, то подобно тому, как это было в конфликте Мокроусов — Лобов, никто не придет ему на помощь.

Так 19 июня 1943 года Луговой становится командиром 2-го сектора, а с 15 июля командиром бригады. Чтобы сохранить сложившийся баланс сил, на освободившуюся должность комиссара назначают не кого-нибудь из секретарей райкомов, а такие в лесу еще были, но военного выходца из все той же 48-й о.к.д. — Егорова.

Крайне негативно сказалась на отношении к крымским партизанам смена командующего ЧГВ Закавказского фронта. С 21 января 1943 г. ЧГВ Закфронта, которую с октября 1942 г. возглавлял генерал И.Е. Петров, с пониманием относившийся к крымским партизанам еще со времени обороны Севастополя, была преобразована в Северо-Кавказский фронт (СКФ). Его командующим стал генерал И.И. Масленников, пришедший в армию из НКВД и весьма далекий от понимания партизанских нужд. Оказавшись в безвыходном положении, теперь уже П.Р. Ямпольский вынужден был повторить «подвиг Лугового». 10 февраля 1943 без согласования с обкомом он отправил радиограмму И.В. Сталину. Знал прекрасно, что такого не прощают, но выхода не было. Все это ему припомнят сразу после войны.

С началом наступления войск Красной Армии, в преддверии боев за Крым, резко возрос интерес к полуострову и соответственно к крымским партизанам у всех спецслужб, которые имели отношение к будущему освобождению полуострова.

«Заместитель начальника ЦШПД комиссар госбезопасности С.С. Бельченко выразил свое неудовольствие тем, что разведсведения из партизанских штабов всех рангов поступают в ЦШПД с большим опозданием и зачастую содержат информацию малой ценности. При этом в числе «именинников» была упомянута опергруппа Булатова. Заместитель Булатова по разведке — нарком внутренних дел Крымской АССР майор государственной безопасности П.М. Фокин — в срочном порядке занялся анализом всех своих разведсводок и сводок взаимодействующих фронтов и ЧФ. Оказалось, что информация РО ШЧФ, аналогичная сведениям об обстановке в Крыму, поступала «наверх» на 1–2 суток раньше сведений Фокина. Узнав об этом, Булатов пришел в ярость» [83].

В Крымском лесу началась настоящая война спецслужб между собой. Если в отношении спецгруппы НКВД поддерживался вооруженный нейтралитет, так как связываться с «конторой» побаивались, то в отношении спецгруппы Штаба Черноморского флота не церемонились.

«24.03.43 г. Особый отдел — Витенко, Колодяжный, очевидно, под влиянием Фокина приказывают разведчикам отрядов не давать разведотделу флота разведданные… Прошу дать указание от Военного совета секретарям обкома и Командованию І и II секторов… о прекращении таких местнических тенденций… Второй день нечего есть. Антон» [83].

Эта подковерная война, начатая весной 1943 г., будет продолжаться до апреля 1944 года и даже далее.

Лето 1943 года окончательно развеяло иллюзию оккупантов о том, «что зимой, под командованием генерала Мороза, — наступают русские, а летом — немцы». События на Курской дуге однозначно опровергли эту теорию. В Великой Отечественной войне произошел коренной перелом, не заметить который уже было невозможно.

Если до сих пор миграция из отрядов шла только в одну сторону, в Сочи, то летом 1943 года стали возвращаться отдельные командиры, комиссары и бойцы, эвакуированные осенью 1942 года.

Если полгода назад, когда части фронта откатились далеко на восток, переподчинение Москве было совершенно оправданным, то теперь, когда бои шли на Северном Кавказе, нужен был более тесный контакт с руководством фронта, с его разведотделом, и прежде всего со службами тыла.

После того как летом 1943 года большегрузный самолет Ли-2 увез на Большую землю обессиленных от голода и болезней прославленных партизанских командиров: Ивана Мокроуса, Леонида Вихмана, Филиппа Соловья… — лейтенант Федоренко оставался последним командиром отряда, который бессменно продолжал нести «свой тяжкий крест».

Оторванные от партизанских реалий и фактически не знающие, чем себя занять «сочинские партизаны» затеяли очередную реорганизацию партизанского движения непосредственно в Крыму. Вот как об этом впоследствии писал Ф.И. Федоренко: «Вместо Первого сектора создавался Первый отдельный отряд с подчинением его КШПД непосредственно. Командир М.А. Македонский, комиссар М.В. Селимов.

Второй сектор преобразовывался в Первую бригаду, объединяющую в себе Второй, Третий, Четвертый отряды и группу специальной разведки. Командир Н.Д. Луговой, комиссар М.М. Егоров, начальник штаба Н.К Котельников.

Отдельно действующий в Старокрымских лесах Шестой отряд перенумеровывался в Пятый с подчинением КШПД, как и Первый, напрямую. Командиром по приказу оставался И.С. Мокроус. Однако Иван Степанович вскоре заболел, его сменил B.C. Кузнецов.

Пятый стал Четвертым. Третий остался Третьим…

Ну, какой смысл в столь лихой перенумерации, если почти все отряды остались по составу теми же, что и были. Смысла, как говорится, не уловить, а путаница одновременного употребления старых и новых номеров возникла, и не на один месяц! Более того, новые номера отрядов как бы перечеркивали их боевую историю, традиции, которыми так дорожили партизаны. Что же касается преобразования сектора в бригаду, то это было воспринято одобрительно: партизанская бригада — это звучит гордо. Это звучит по-военному и содержит в себе побуждение к боевому порыву, к наступательным действиям» [101, с. 196].

В условиях совершенно нестабильных поставок авиацией главным подспорьем в обеспечении отрядов продовольствием оставались продоперации. Вот как описывал их один из непосредственных участников А.С. Ваднев: «Подошли к деревне Кисек-Аратук. Нас послали в разведку. Пошел Котельников, два бойца и я. Он стал стучать в один дом, а я в другой. Нам из дома сказали — не откроем. Мы спросили — добровольцы есть? Говорят — нет. Мы вернулись и рассказали Кузнецову, он сказал, что нужно идти в деревню искать старосту. Пришли в один дом, он был открыт, слышим разговор. Посмотрели в окно. Сидят гражданские, играют в домино. Мы постучали, нам ответили — войдите, когда мы вошли, они растерялись, увидев нас. Мы их успокоили и спросили, где дом старосты. Нас одна женщина провела к дому старосты и очень просила не говорить, кто привел. Она ушла, а мы с Колей остались около дома. Коля ушел к комиссару, а я остался около дома. Пришла группа и комиссар. Мы втроем зашли к старосте, стали просить его дать нам общественного хлеба, ячменя, кукурузы или пшеницы. Он согласился. Повел нас. Я отстал от группы, остался под забором. Вдруг откуда-то очередь из пулемета. Я упал за забор и смотрю, откуда бьет пулемет. Вижу, из дощатых ворот. Я сделал по пулемету несколько выстрелов, и он замолк. Слышу стон на том месте. В этот момент староста удрал. Я пошел к пулемету. Пулеметчик был ранен, и я прикончил его. Пулемет был русский ДП. Взял пулемет. Вернулся в дом старосты. Кузнецов сказал бойцам — забирайте у старосты все, что есть. Все бросились в дом. Я вывел корову и лошадь. Ко мне подошел Исаков и говорит: «Ты кукурузы набрал?» — Я спросил: «Где?» — «Там, в доме».

Я заскочил в дом, а там не поймешь, что творится. Винтовки, автоматы лязгают друг о друга. Партизаны лезут, набирают мешки, просто жуть. Я решил пока не набирать, пусть другие наберут.

Смотрю, стоят бойцы вокруг бочки и руками что-то достают и кушают. Оказалось, кушают капусту. Я пристал тоже и начал руками брать и есть. Минут через десять в бочке уже ничего не было. Хмелев тащит бутыль литров на шестнадцать: Сашка иди сюда. Вынесли мы ее из дома. Попробовали — это томат. Наливали и тут же кушали. Быстро не стало томата. Бутыль разбили. Хмелев говорит: пойдем еще что-нибудь искать.

Зашли во второе отделение кладовой. Там мешок муки. Хмелев — здоровый парень. Я говорю: давай разделим на две части. Я побежал к Старцеву. Говорю, что там мешок муки, помоги вынести. Вынесли, погрузили на лошадь. Я побежал набрать кукурузы. Там уже было мало бойцов, но и мало кукурузы. Я быстро нагреб в вещевой мешок, в который входит пуда два. Показалось сначала, что донесу.

Кузнецов приказал собрать всех бойцов. Мы зашли в сарай, сделали небольшое совещание. Кузнецов говорит — нужно уходить.

Мы отошли от деревни километра на два. В Константиновке поднялась стрельба. Мы подумали, что староста убежал туда. Мы были недалеко от леса и не боялись, что нас догонят. Прошли километров пять, и я почувствовал, что кукурузу не могу донести. Я стал говорить Исакову: Миша, давай отсыпем кукурузу, я не донесу. Он мне говорит — неси сколько можешь. Я донес до Тапки, решил оставить здесь часть кукурузы. Котельников настаивал, чтобы остановиться и сварить, а Кузнецов не соглашался. Они поругались. Кузнецов сказал, что дойдем до Аракчи, там и будем варить. Все боялись, что могут нас преследовать. Около родника у меня кукурузу взяли ребята, и осталось килограмм 16. Спокойно дошли до Аракчи. Остановились, стали варить.

Пришли в отряд. У нас стали просить кукурузы. Мы кое-кому давали. Предстояло идти в штаб сектора. Нам сказали, что кукурузу всю надо ссыпать в одно место и разделить. Я с этим не был согласен, потому что привели лошадь и корову. Мы знали, что отдадим это для всех, а кукурузу хотели оставить для себя. Я сказал группе — попрятать часть кукурузы. Посоветовался с Кузнецовым, он не возражал. В вещмешках мы оставили кукурузы килограммов по три. Пришли в штаб. Нас встретили, не дали даже зайти в землянку и сказали из вещевых мешков все высыпать. Был приготовлен брезент. Они видели, что у меня вещевой мешок полон. Я снимаю, вытаскиваю оттуда грязное белье, портянки, высыпаю кукурузу, и все ахнули. Как там говорили, был мешок полон, а в нем кукурузы мало.

Кукурузу разделили на всех. Лошадь, корову зарезали и раздали. Мешок муки мы спрятали. Наша группа кушала вместе, варили все вместе: командир, политрук и бойцы. Дали муки командиру отряда, начальнику штаба, оперуполномоченному. Пришел Вихман, ему дали и Коле Белялову, комиссару 2-го отряда. Тут мы стали себя чувствовать сильнее» [22, с. 49–50].

«В Ангаре было человек 500 румын, но выбора у нас не было. Зашли с южной стороны, постучали местному жителю Белому Ивану. Он открыл, обрадовался и сказал: «Хлопцы, не бойтесь, не трогайте только румын». Рассказал, где они располагаются. Дал три буханки хлеба, покормил молоком. Рассказал, к кому стоит идти и как подходить. В эту ночь мы достали по полному вещмешку продовольствия. Отошли в лес, все попрятали и решили еще раз сходить в Ангару, но уже с северной стороны. Так и сделали, вышли к одной женщине, ее звали Катя, она нас тепло встретила, сварила кукурузу и дала меду. Стали расспрашивать, у кого больше хлеба. Она говорит, что через три дома живет старик, у него хлеба много, но он вредный. Мы решили пойти к нему. Стали стучать, он отвечает. Мы стали просить хлеба, говорит — хлеба нет. Даниленко стал очень просить, чтобы он дал хотя бы один вещевой мешок муки. Знаем, что мука у старика есть. Он не давал. Я обошел вокруг сарая, на нем висел большой замок. Я подошел к Сергею и спрашиваю — ну как, старик дает хлеба?

Нет, говорит, даже покушать не дает. Я взял карабин и подошел к маленькой пристройке, смотрю, опять замок. Взломал его, там корова. Привязали ее за рога стропами парашюта. Свиридов и Смеженко ее повели. Мы остались для прикрытия с пятью автоматчиками: Старцев, Бакаев, Куценко, Даниленко и я. Старик, видно, догадался, что корову забирают, стал рваться во двор, но Даниленко предупредил: не выходи — застрелю. Мы сказали — вынеси хлеба. Он вынес полкилограмма. Я сказал — раз ты такой честный, то мы у тебя корову взяли. Подперли железную дверь и ушли. Старик выбил окошко, выскочил на улицу и закричал «караул». Мы отбежали в сады. В Ангаре поднялась сильная стрельба. Мы шли тихо. Дошли до Камня. Тут был обрыв, мы залегли за камни. Я сказал, что мы здесь будем часа два, пока корову отведут подальше. Просидели час — полтора и пошли собирать оставленные продукты. На опушке леса мы догнали корову. Долго шли по горам. Идти с ней одно мученье. У Поповой казармы решили ее зарезать. Я вынул пистолет и застрелил корову. Мясо мы разделили и положили в вещевые мешки. Часть забазировали. На наше счастье, пошел сильный снег и замел все наши следы. Мы прожили в этом шалаше восемь суток. Продовольствие стало кончаться. Тогда я сказал — корову съели, пошли за второй. Мы вышли из шалаша и пошли по направлению к Соловьевке. Услышали стук топора. Я знал, что в этих местах находится с каким-то заданием наш командир отряда Соловей и небольшая группа бойцов. Соловей спросил: знает ли командование, что я здесь? Я сказал, что не знает. Соловей покачал головой — может тебе попасть.

Ребятам я сказал, что если меня расстреляют, то за то, что я их спас от голодной смерти.

В ближние села пробиться было невозможно, и мы решили идти в Степной Крым. Соловей дал мне четыре человека: Дудченко, Харина, Кулика, Даниленко. Около Мазанки поднялся сильный буран. На расстоянии одного метра ничего не видно. Держались друг за друга. Я зацепился за камень, упал, из автомата вылетел диск и пружина с затвором. Я сильно ушибся и набил синяк под глазом. Стал искать пружину и затвор, нашел в снегу. Вернулись в лес. Наутро пурга стихла.

Пошли вновь по старому маршруту. Между Мазанкой и Зуей перешли дорогу. Решили остаться на ночь в Дубках. Меня тревожило, что мы находимся в степи. Стал будить Харина. Он был беспечный человек, даже постолы снял: завернул ноги в плащ-палатку и спокойно спал.

За день по дороге мимо нас прошло две повозки, несколько человек пеших. Решили идти в колхоз «Красный пахарь». Харин сказал, что там есть общинные лошади.

Остановились в метрах пятисот от деревни. Выкопали себе окопчик. Я сказал: здесь нам, пожалуй, придется поплатиться жизнью. В этот день никто не спал, все волновались. По дороге проехал полицейский на велосипеде.

Вечером мы вышли к крайней хате. Там жил чабан. Он сказал, что староста уехал в деревню Бурнаш. Общинные лошади есть, но очень худые. Мы сказали, что идем в Джанкой на диверсию. Собралось много молодых девушек, ребят. Никто не верил, что мы партизаны. Я показал свой комсомольский билет, да и у каждого из нас на шапках были звездочки. Наконец поверили. Я написал расписку, что «От имени Родины партизаны Крыма в лице командира группы Ваднева реквизируют пять лошадей у колхоза «Красный пахарь». Эту расписку я дал конюху. Он принес нам килограмма три табаку. Мы сели на лошадей и проехали в сторону Джанкоя, потом развернулись и поехали на Зую. Харин вел нас по компасу. Мы плутанули и оказались под Симферополем. Изменили направление и километров через пять вышли на Феодосийское шоссе. Рассвет нас застал под Мазанкой. Мы знали, что там большой гарнизон, и все растерялись. Кто-то предложил бросить лошадей и пробираться самим. Я приказал вести лошадей, пока нас не станут преследовать. Километров пять ехали в чистом поле, пока не достигли леса, а уж там вышли на лагерь Соловья. Оказалось, что туда перешел штаб сектора. Кузнецов, увидев меня, расцеловал и сказал, что был уверен, что я погиб. Рассказал, что из моей группы те, кто не пошел на продоперацию, умерло от голода десять человек» [22, с. 44].

12 июня в лесу появилось шесть человек в не очень понятной форме. Оказалось, что это словаки. Партизаны уже слышали, что словацкая моторизованная дивизия, прибывшая в Крым в апреле 1943 г. из резерва группы армий «А», была настроена антифашистски.

Доходили слухи о том, что в районе Джанкой — Сарабуз советский самолет сделал вынужденную посадку. Словаки заняли вокруг него оборону от немцев, наполнили баки с горючим, посадили своего офицера, самолет поднялся и благополучно вернулся на свою базу.

В Симферополе солдат-словак раздал жителям машину хлеба.

Около с. Воинка словаки остановили эшелон, в котором везли девушек в Германию, разогнали конвой и всех выпустили [36, с. 7].

В силу всего этого словаков встретили доброжелательно. Вскоре стало известно, что еще 230 словаков направились к партизанам, но недалеко от опушки леса их догнали немецкие части и устроили кровавую расправу. «Рыхлая» дивизия, как недостаточно надежная, была отведена под Херсон.

26 октября 1943, пройдя всю Таврию, пришла новая группа во главе с Жаком Юраем и Йозефом Белко.

С их появлением партизаны применили тактику «подвижных засад». В своей обычной форме, на автомашине партизаны-словаки выехали на трассу Симферополь — Феодосия и устроили ложный контрольно-пропускной пункт. Останавливали автомобили, проверяли документы, а в удобный момент совершали нападение. Таким образом они захватили два грузовых автомобиля, которые пригнали в лес. Естественно, долго обыгрывать эту «новинку» было невозможно, и уже на втором выходе их разоблачили. Немецкий офицер из остановленного легкового автомобиля первым открыл огонь.

Прекрасным разведчиком зарекомендовал себя Войтех Якобчик, который курсировал между лесом и квартирой самого ценного партизанского резидента Михайла Михайлеску — офицера штаба румынской армии, который через подпольщиков вышел на партизан и теперь передавал бесценную информацию. Поскольку мы затронули тему участия в партизанском движении румынских военнослужащих, то осветим ее подробнее.

То, что одним из противников партизан, а в количественном отношении самым главным противником, будут румыны, явилось для партизанского руководства полной неожиданностью. Собственно, так же это было и для руководства 51-й армии. В крупных штабах были предусмотрены переводчики с немецкого языка, но не было с румынского.

Примечательна следующая история. В ходе одного из самых первых боев с румынами по лесу гулко разносились команды офицеров. Боец 48-й кав. дивизии Андрей Беликов, который знал румынский язык, стал сообщать командиру отряда смысл услышанного, что сразу помогло ему ориентироваться и принимать соответствующие решения. О необычном партизане сообщили И.Г. Генову. Оказалось, что А.Д. Беликов родом из Бессарабии. Родился в 1916 году в г. Добруджа. В 1930 году уехал в Бухарест, где находился до 1938 года. С 1938 года служил в румынской армии. Когда Красная Армия освободила Бессарабию, стал гражданином СССР. 5 июля 1941 был мобилизован в РККА и отправлен через Днестр. В составе 48-й кавалерийской дивизии оказался под Алуштой, а затем в партизанах [42, с. 12–13].

Долгое время таких случаев, чтобы румынские военнослужащие сами приходили к партизанам, не было. В плен же они попадали часто, но суровые партизанские реалии были таковы, что пленных убивали.

В Бахчисарайском отряде обстоятельства сложились так, что одного пленного румынского солдата довольно долго вели с собой в лагерь для допроса. По дороге, насколько это возможно, общались. В конечном итоге взявший языка партизан Николай Спаи предложил командиру не расстреливать его, а оставить в отряде под его ответственность. Дня четыре за пленным наблюдали, но попробуй понять, что у человека на уме. Решили устроить проверку. Послали его с одним бойцом принести убитого оленя, при этом предусмотрели, что в обратный путь он пойдет один.

«Прошло несколько часов. Спаи нервничал: «Придет или не придет?» По лагерю пронесся слух: «Тома удрал». Уже был дан приказ группам пойти в погоню, как явился измученный, злой Тома. Сбросив мясо с плеч, он стукнул себя по лбу и сказал:

— Пустой котел. Не вспоминаль, какой дорогой шел. Иду назад — туда дорожка, сюда дорожка. Куда идти?» [80, с. 63].

После этого случая в Бахчисарайском отряде официально появился еще один партизан — первый румынский перебежчик. Этот фрагмент взят из книги М.А. Македонского «Пламя над Крымом». Когда я стал перепроверять этот факт по картотеке, то обнаружил, что настоящая фамилия румынского солдата не Апостолов, как указано у Македонского, а Апостолиди. Если вернуться к тексту книги и вспомнить, что в плен его взял Николай Спаи — грек, а уже в отряде его судьбу решал другой грек — сам М.А. Македонский, то, наверное, в этом и будет разгадка счастливого избавления румынского солдата от расстрела.

Примечательно, что даже годы спустя Македонский решился «не светить» греческую фамилию румынского солдата.

Во всех других архивных документах «Тома Апостолов» проходит как Апостолиди.

Судя по наградным листам, Апостолиди Тома Христофорович, 1917 г.р., житель г. Констанца, ул. Костаки-Нири, 42, воевал в партизанах очень хорошо. Был представлен к ордену Красной Звезды, награжден медалями «За оборону Севастополя» и «Партизану Отечественной войны». В партизанах он с 16.03.42 года. Стаж очень достойный. Был эвакуирован в Сочи, но даже там умудрился «отличиться». Вместе с уже упоминавшимся партизаном Хариным попал на пять суток на гауптвахту «за пьянку и опоздание в воинскую часть» [28, с. 153].

Если бы Тома Апостолиди вернулся в лес в 1943 году, то, вероятно, это был бы хороший партизанский командир, который мог возглавить отряд из бывших румынских солдат, так как весть о том, что румынский солдат воюет в партизанах, быстро разлетелась по гарнизонам. До сих пор румынские солдаты твердо знали, что встреча с партизанами сулит им только одно — смерть, но оказывается — это не всегда так. Вскоре в лес пришло сразу пять румынских солдат, которые тоже попросились принять их в отряд.

Абсолютное большинство первых перебежчиков не были этническими румынами. Рейляну Гавриил, Щдргородский Лаврентий… Вероятно, это были потомки либо русских староверов, либо украинских казаков («Запорожец за Дунаем»), либо казаков-некрасовцев, которые осели на Дунае после восстания Кондрата Булавина.

Из 33-го полка 10-й румынской пехотной дивизии к крымским партизанам перешли семь солдат-молдаван [58, с. 220].

31 октября 1943 года части 51-й армии вышли к северному берегу Сиваша и на Перекопский перешеек. В ночь на 2 ноября 1943 года советские войска подошли к Армянску. На Восточном побережье Крыма, на Керченском полуострове события тоже развивались, как казалось, достаточно оптимистично. В ночь на 1 ноября 1943 началась высадка советских войск на захваченный плацдарм близ Керчи.

Положение остававшихся в Крыму немногочисленных немецко-румынских войск было безнадежно. «Крымский мешок» был завязан. Румынский диктатор Антонеску настаивал на срочной эвакуации войск морем. К необходимости эвакуации склонялось и немецкое руководство. Во всех немецких и румынских военных и гражданских учреждениях началась предэвакуационная суматоха, не заметить которую было невозможно. Жителям Крыма стало очевидно, что неделя, максимум месяц, и Крым будет свободен. Очень скоро эти слухи достигли партизанского леса и вызвали ажиотаж у партизанского руководства. Час освобождения настал! В лес хлынули не только все мужчины окрестных сел, но и коллаборационисты всех мастей: грузинская рота, которая до сих пор охраняла дорогу, азербайджанская рота, «добровольцы» из Коуша, Тавельская разведшкола…


Вот впечатления возвратившегося в те дни в лес Л.А. Вихмана:

«17.11.43. Вновь прибыл к своим друзьям в лес. Как здесь все изменилось: передо мной много полицейских, добровольцев, румын, словак и др. О том, что это партизан, можно узнать только по красной ленте на шапках.

В лесу тысячи семей, пришедших скрываться от угона в немецкое рабство. На полях пасется скот. Кто бы мог подумать, что за три месяца моего отсутствия в лесу все так изменится» [39, с. 1].

Я.М. Кушнир: «Несколько дней тому назад партизаны узнали, что Красная Армия закрыла Перекоп и этим завершила окружение немецкой группировки войск в Крыму на суше. У костров шли разговоры о соединении с Красной Армией» [38, с. 1].

В этот период в партизанский лес попадает еще один человек, судьба которого очень интересна и нетипична. Это Сухарев Онисим Йустинович. В 1943 году ему было 57 лет. В 1915 году он окончил медицинский факультет Харьковского университета и всю жизнь проработал хирургом в Феодосии. С началом войны был начальником хирургического отделения военного госпиталя. По специальному вызову был направлен подводной лодкой в Севастополь, где попал в плен. Далее работал в лагерях военнопленных Севастополя, Симферополя. По просьбе жителей Феодосии немецкое командование перевело его работать в Феодосийскую больницу. В октябре 1943 года О.И. Сухарева попросили уйти к партизанам.

«Было 19 октября 1943 года, когда меня привели в отряд. Насчитывалось в нем 35–40 бойцов. Командование отряда состояло из Кузнецова, Куликовского, Овчинникова, Качанова, Заболотного. Люди прибывали практически каждый день. Вскоре в лесу было уже шесть отрядов.

Пища приготовлялась в ведрах, касках, котелках. Мясо жарилось на медной, почти нелуженой сковородке и часто оставалось подолгу на этой сковородке, поэтому легко могло пропитываться окисью меди. Когда среди партизан, а также в штабе стали учащаться кишечные расстройства, я высказал свои опасения и одной из причин назвал недоброкачественную посуду, и особенно медную нелуженую. Мои товарищи подняли меня на смех, так как не допускали мысли о том, что в лесу так же необходимо соблюдать санитарно-гигиенические требования. Тем не менее, я настоял на том, что из деревни нам доставили эмалированные ведра и чугунную сковородку [23, с. 9].

Стационарные больные по существу никакого лечения не получали, только делали перевязки больному с язвами голени и с твердым шанкром [23, с. 4].

Очень скоро я установил, что среди партизан распространены кожные заболевания, фурункулез, чесотка, ревматические боли, поносы. Противочесоточной мази у нас не имелось, и товарищи страдали от расчесов. Тогда я предложил командиру отряда достать килограмм конского жира и с моей запиской отправить его в Старый Крым, где заведующая аптекой знает мою подпись по прежним рецептам. Она охотно выполнила мою просьбу по изготовлению мази. После этого чесотка в отряде быстро ликвидировалась» [23, с. 9].


Казалось, что ничего уже не может остановить исторический ход событий и «остров Крым» вот-вот будет освобожден, но произошло непредвиденное. Части 17-й армии вермахта смогли сохранить боевые порядки и, отступая с Тамани, раз за разом ставили артиллерийскую завесу и смогли почти без потерь эвакуироваться на Крымский полуостров.

С приходом частей 17-й армии в Крыму оказалось 270 тысяч немецких и румынских войск. Это кардинально меняло ситуацию. Ни о какой эвакуации уже не было и речи.

Поступил приказ Гитлера о том, что Крым должен быть превращен в крепость.

История обороны Крымского полуострова вновь повторялась, но уже с противоположным знаком. Если в 1941 году оборонявшие Крым войска все свои части разметали по полуострову в ожидании морского и воздушного десанта, то немецко-румынским войскам противостояла реальная опасность, с севера, с востока и внутри полуострова, в лице стремительно набиравшего силу партизанского движения.

Положение противника, правда, облегчалось тем, что в силу субъективных причин советскому командованию не приходилось рассчитывать на поддержку крупных кораблей Черноморского флота. Дело в том, что буквально накануне при попытке обстрела Феодосии Черноморский флот потерял три больших корабля, что вызвало гнев Верховного Главнокомандующего, серию отставок в руководстве Черноморского флота и возвращение на этот пост из опалы адмирала Октябрьского, что окончательно парализовало действия Черноморского флота.

Главная же проблема, задерживающая освобождение Крыма, заключалась в том, что над сосредоточенными на Перекопе советскими войсками нависла крупная Никопольская группировка противника. При одновременном ударе со стороны Никопольского плацдарма и встречном ударе из Крыма войска генерала армии Толбухина оказались бы между молотом и наковальней. Понимая это, генерал Толбухин сумел убедить Ставку Верховного Главнокомандующего в поэтапном развитии операции: первоначальном освобождении Никополя и уж потом вторжении в Крым через Сиваш и Перекопский перешеек.

Так немецко-румынские войска получили в Крыму неожиданную передышку.

В лесах Крыма творилось что-то невообразимое. Как потом проанализировали компетентные органы, из различных добровольческих батальонов прибыло 105 человек. Русских — 21, украинцев — 20, татар — 34, иных национальностей — 20.

Из воинских частей противника 62 человека. Русских — 29, словаков — 24, украинцев — 4, белорусов — 1, других национальностей — 4 [64, с. 25].

Из-за предательства в последний момент сорвался переход в лес армянских «добровольцев». Девять человек расстреляли перед строем, а «добровольческий» батальон отправили куда-то в отдаленное от леса место [22, с. 160].


Партизанские отряды возникали как грибы после дождя.

А. А. Сермуль: «В сентябре 1943 г. к Македонскому пришел молодой крымский татарин и сообщил, что в Коуше добровольцы убили немца-командира и решили уходить к партизанам.

Пришли в Коуш. В казарме и правда, лежит убитый лейтенант. Пошли по следам и действительно встретили человек 60, все крымские татары и среди них две женщины. Первое, что они спросили, правда ли что Мокроусова уже нет в лесу.

Сказал, что это правда. Рассказал о победах Красной Армии под Орлом и Белгородом и о том, что тех, кто хочет искупить вину и повернуть оружие против немцев, партизаны преследовать не будут».

«В Тавеле к партизанам решили перейти курсанты немецкой разведывательной школы. Наряду с курсантами и персоналом школы в партизаны хотели идти и многие местные жители. Всего человек сто сорок. Ночью кто-то из местных жителей стал убеждать Гвоздева, что всей этой публике верить нельзя и что они повяжут партизан и увезут в гестапо. Гвоздев отказался брать этих людей в отряд и тогда к командованию обратился Николай Дементьев, который предложил себя» [92].

Нури Халилов. «30 октября 1943 года в деревню Суин-Аджи пришел целый отряд партизан. Меня вызвали в контору общины. Там был староста и два партизанских командира. Они попросили меня поехать в Симферополь и вызвать коменданта. Дали в руки записку с подписью и печатью старосты общины. В записке было написано: «Господин комендант. Приезжайте и заберите 500 штук яиц и тонну яблок». Я отнес записку в районную комендатуру и узнал, что приедут на следующий день. Партизаны спрятались в доме и сарае.

К обеду подъехала легковая машина, в которой сидели все три коменданта и еще офицер. За легковой машиной остановился крытый грузовик, внутри которого было шесть солдат, а в кабине сидели офицер и шофер. Партизаны открыли автоматный огонь. Немцы попытались сопротивляться, но бесполезно. Вскоре все фашисты были убиты. Погрузив тела убитых в кузов, мы увезли их в обрыв за деревней и сбросили с машины.

В ответ немцы сожгли деревню. Тех, кто не ушел в лес к партизанам, каратели собрали в кучу на расстрел. Партизаны примчались на чехословацком грузовике «Шкода», открывая огонь на ходу. Каратели испугались и убежали. Через день они вернулись и сожгли всю деревню. Народ разбежался кто кудау а молодежь пошла в лес к партизанам.

Вечером этого кошмарного дня я запряг подводу-одноконку. Погрузил туда продукты, постель, шесть винтовок, патроны, гранаты. Забрал двух сестер, а братишка Джемил уже давно был в отряде. Попрощался с родителями и первым из деревни выехал в лес к партизанам. Через Джанатай, на Тернаир и далее на Долгоруковскую Яйлу. Смотрю, за мной тянутся и другие односельчане» [57, с. 28].

А.С. Ваднев. «В лесу творилось что-то необыкновенное. Много гражданского населения. Бродят лошади, коровы, барашки. В кустах стояли повозки. Москалев дал мне прочесть приказ ЦОГ о моем назначении командиром отряда. Всем, кто может носить оружие, я приказал построиться. Из каждой деревни была сформирована группа. На весь отряд был один пулемет и мой автомат. В отряде было 29 девушек. Я этого очень испугался. Как можно с женщинами воевать? В отряде оказалось 220 человек. Комиссаром назначили Колю Клемпарского. Я был доволен, что комиссаром будет старый партизан. Начальника штаба я должен буду подобрать сам из своего отряда, а заместителя по разведке пришлют с Большой земли» [22, с. 63].

К ноябрю 1943 года в лесу стало 33 партизанских отряда с общей численностью 3733 человека [58, с. 228]. За три последних месяца 1943 года в отряды вступило 5632 человека [58, с. 221].

То, что в селах Крыма находится такое огромное количество боеспособного населения, поражает. Ведь все мужчины призывного возраста должны были находиться в армии.

Широкую известность получит тезис о том, что в 1941 г. в ряды Красной Армии было призвано 10 тысяч татар, большинство из которых так и не попали на фронт, а остались в Крыму.

Вероятно, то же самое, не прибегая к конкретным цифрам, можно сказать о крымчанах в целом, вне зависимости от их национальной принадлежности. На мой взгляд, подобное положение, когда в селах Крыма к осени 1943 года находилось огромное количество мужчин призывного возраста и практически каждое село поставило взвод, а то и роту, наводит на следующие рассуждения:

— Мобилизация в Крыму была либо сорвана, либо прошла крайне неэффективно.

Вот воспоминания очевидца. «Началась война. В конце октября меня вызвали в военкомат, но почему-то отпустили домой. Вызвали еще раз, но на этот раз не пришла автомашина, а когда вызвали в третий раз, то стало известно, что немцы уже заняли Симферополь и несостоявшиеся новобранцы оказались предоставленными самим себе» [51, с. 1].

— Эвакуация населения либо не проводилась совершенно, либо в незначительных масштабах. Молодежь, которая осенью 1941 года была непризывного возраста, за два года оккупации подросла.

— Оккупационный режим существенно отличался от того, о чем нам все время рассказывали историки от КПСС. В селах находилось огромное количество бывших военнослужащих РККА, которые были легализованы и спокойно работали в немецких колхозах.

— Многочисленные дивизии 51-й армии, за исключением 172-й и 156-й, никаких боевых действий не вели. После того как они оказались в окружении, их личный состав, сформированный в основном из жителей Крыма, вне зависимости от их национальной принадлежности разбежался по домам.


Крымская весна

Несмотря на то что события, которые будут описаны в этой главе, в основном охватят осень и зиму 1943–1944 годов, тем не менее я хочу назвать ее «Крымская весна». Так как весна — это пробуждение. Именно такое возбужденное состояние было осенью 1943 года в каждом уголке Крымского леса.

Как и 1 ноября 1941 года, ровно два года спустя едва ли не в тех же самых местах вновь создавались партизанские отряды, но как разительно всё отличалось теперь.

Непосредственно в Крыму высшая власть принадлежит Центральной оперативной группе (ЦОГ) которую возглавляет уже не Николай Луговой, который, подобно мавру в классической пьесе, уже сделал свое дело, а один из секретарей Крымского обкома партии П.Р. Ямпольский. Начальником штаба становится гвардии подполковник Савченко, его заместителями подполковник Аристов и майор Осовский, все только что прибыли из Сочи. Н.Д. Луговой — начальник политотдела ЦОГ. Для непосвященного читателя все перечисленные фамилии, кроме П.Р. Ямпольского, ничего не говорят. И это правильно, так как все эти люди представляли спецслужбы.

Начальник разведотдела ЧФ Намгаладзе попытался в соответствии с требованиями приказа НКО № 0073 от 19 апреля 1943 г. решить вопрос о назначении на должности заместителей командиров по разведке представителей своей службы. В отношении отрядов Македонского и Мокроуса вопрос сразу же отпал, так как все должности, имеющие отношение к разведке, уже были заняты представителями НКВД и НКГБ. В бригаду планировалось назначить майора С.А. Осовского, но B.C. Булатов во всех партизанских формированиях хотел иметь только своих людей. Начались длительные переговоры с ЦШПД, ГРУ и РУ ВМФ СССР, которые велись на самом высоком уровне.

8 августа Булатов наконец-то вынужден был доложить в Москву:

«8.8.43 г. Москва — Пономаренко. Согласно Вашего 828 от 30.6.43, я назначил заместителем командира бригады по разведке представителя РО флота Осовского, хотя РО СКфронта настаивает о назначении своих людей. О назначении Осовского начальник РУВМФ Воронцов сообщил, что есть Ваше согласие и ГРУ. Как быть? Булатов».

И только получив подтверждение от заместителя Пономаренко комиссара ГБ С.С. Бельченко, Булатов снова доложил Пономаренко, что Осовский назначен: «…12 августа отправим на место…» [83].

Стремительный рост числа отрядов потребовал новых структурных изменений. Высшим по статусу боевым подразделением пока становится бригада, которых с 28.11.42 в лесу уже шесть.

1-я бригада — командир Ф.А. Федоренко, комиссар Е.П. Степанов.

2-я бригада — командир Н.К. Котельников, комиссар Т. Г. Каплун.

3-я бригада — командир И.С. Мокроус, комиссар Р.Ш. Мустафаев. Из-за болезни И.С. Мокроус будет эвакуирован и его сменит В.А. Кузнецов.

4-я бригада — командир М.А. Македонский, комиссар М.В. Селимов.

5-я бригада — командир М.М. Егоров, комиссар И.Я. Бабичев.

6-я бригада — командир Г.Ф. Свиридов, комиссар С. И. Черкез.

Чтобы укомплектовать подразделения командным составом, нужно, как минимум, иметь на один отряд пять опытных человек: командира, комиссара, начальника штаба, заместителя командира по разведке, заместителя по тылу. Таким образом, только для тридцати трех отрядов это — 165 человек. К тому же еще управление шести бригад, в составе которых еще и должность заместителя по комсомолу, да еще Центральная оперативная группа, комендантский взвод. Таким образом, только «по штатному расписанию» нужно было порядка 250 «партизанских офицеров». Читатель помнит о том, что на 1 августа в лесу находилось всего 214 партизан. Так, осенью 1943 года совершенно стихийно в лесу зародился термин «старый партизан». Он сразу же обретает чуть ли не официальный статус. Очень часто при характеристике какого-нибудь из отрядов указывается: в отряде только два старых партизана. Можно не сомневаться, что это командир и комиссар.

Если командиром отряда можно ставить любого человек ка из числа «старых партизан», то на должность комиссара обязательно нужен коммунист. В связи с тем, что «каждая селедка — рыба, но не каждая рыба — селедка», проблема стала очень остро — не все «старые партизаны» были члены партии.

Нельзя сказать, чтоб Сочи не понимали, что очень скоро в Крыму понадобятся люди. Крымскому обкому ВКП (б) удается приказом командующего Северо-Кавказским фронтом откомандировать в в/ч 00 125 всех крымско-татарских коммунистов, которые воевали в частях фронта, а также вернуть отдельных партизанских командиров. Капитан Октябрь Козин, эвакуированный в октябре 1942 года, после выхода из госпиталя успел покомандовать на фронте стрелковой ротой, вновь был ранен и уже с должности командира-наставника Махачкалинского военного училища вновь был откомандирован в в/ч 00 125. Уже в июне в Крым прибыли отозванные с различных частей фронта: Мустафа Мамутов (до войны учитель 12-й школы Симферополя); в июле Рамазан Муратов (до войны шофер Крымторга, на фронте водитель установки гвардейских минометов); майор медицинской службы Ваап Джалилев, Рамазан Куртумеров. В августе — капитан Таляд Тынчеров — секретарь райкома ВКП (б), Джеппар Колесников — секретарь райкома ВКП (б).

Главным резервом оставались ранее эвакуированные «старые партизаны», которых вновь направляли в лес. Конечно, не все было так просто. Многие категорически не хотели возвращаться к голодной лесной жизни и предпочли продолжить службу в любых воинских частях, но только не в лесу. Случалось и такое.

«5.01.44. Краснодар. За коллективное пьянство и несвоевременное прибытие в станицу Крымская в распоряжение майора т. Мокроуса партизан Крымского штаба партизанского движения:

1. Харина Ивана Антоновича, сержанта.

2. Костюкова Николая Петровича, сержанта.

3. Лобанова Рославля Алексеевича, бойца.

4. Апостолиади Тома Христофоровича, бойца.

Арестовать на 5 суток строгого ареста. После отбытия наказания сержанта Харина И.А. откомандировать в 180-й запасной стрелковый полк.

В. Булатов» [15, с. 1].

Видимо, поостыв, B.C. Булатов простил разгильдяев, и уже 15 февраля Р.А. Лобанов, Н.П. Костюков, И.А. Харин направляются в распоряжение командования Северного соединения.

Все прибывшие из леса партизаны после окончания лечения приходят в Крымский штаб партизанского движения для дальнейшего определения своей судьбы. Для многих из них, очень многих — это спецлагерь НКВД № 205. Мне не удалось найти ни одного человека, который бы вернулся из этого лагеря назад в КШПД и вновь был направлен в лес.

Дефицит командных кадров оставался большим. На командные должности стали выдвигать людей, репутация которых очень смущала компетентные органы. В лучшем случае это были бывшие военнопленные или «окруженцы». Так, начальником штаба, а затем и командиром одного из отрядов был назначен бывший лейтенант Черноморского флота И.И. Заика, тот самый легендарный командир 54-й батареи, залпами которой началась героическая оборона Севастополя. Ни партизанское руководство, ни сам И.И. Заика о своей легендарности в ту пору даже не догадывались. Комиссаром 17-го отряда был назначен бывший военнопленный П.Е. Ипорт, до войны директор Симферопольского мясокомбината, которого жене удалось выкупить из концлагеря «Картофельный городок». Комиссаром 20-го отряда стал Асан Эмиров, в прошлом секретарь райкома партии, но исключенный из рядов ВКП(б) в 1937 году «за покровительство врагам народа» и чудом восстановленный в 1939 году. С начала войны Асан Эмиров рядовой матрос-артиллерист все той же знаменитой 54-й батареи. В ходе этого памятного боя он дважды был ранен, чудом выжил, потом скрывался у родственников. В лесу, где его многие помнили по прежней партийной работе, он сразу же был назначен комиссаром 20-го отряда.


В более сложном положении были те, кто успел послужить в «добровольческих» формированиях и в РОА. Здесь тоже удалось проследить определенную закономерность. Грузинам и азербайджанцам почему-то доверяли полностью. Майор Гвалия, капитан Картвелишили, лейтенант Алиев вскоре стали командирами отрядов, сформированных из их же вчерашних подчиненных.

Всем остальным бывшим советским офицерам — «добровольцам» из числа русских, украинцев, крымских татар «путь в высшее партизанское общество» был закрыт совершенно.

Примечателен диалог Сафие Ибраимовой и ее брата, в ту пору узника «Картофельного городка» Энвера Ибраимова накануне его побега из лагеря. «Ты запишись в «добровольцы», а оттуда уже свободно уйдешь в лес, — бездумно посоветовала Сафие, вспомнив своих коушских знакомых-«добровольцев». Но брат неодобрительно покачал головой: «Поносишь эту форму один день, а потом не отмоешься всю жизнь». [52]

Последним источником пополнения партизанских командных кадров стал 24-й полк офицерского резерва Северо-Кавказского фронта. 22 декабря 1943 года двадцать пять офицеров из 24-го отдельного полка офицерского резерва были направлены в Крым.

Лучше бы они к этому резерву не прибегали. Как показали дальнейшие события, едва ли не все прибывшие из «офицерского резерва» стали головной болью партизанского руководства. Кого-то напившегося и устроившего стрельбу пришлось связывать и в таком виде возвращать в штаб соединения, другие просто не могли найти себя в непростых партизанских условиях.

Командир отряда «За победу» Ф.З. Горбий обращается к комбригу Федоренко: «3.02.44. Командир группы л-т Чапыгин Н.Д. авторитетом не пользуется. Во время боев не сумел организовать свою группу для вооруженного сопротивления. Нераспорядительный, показывающий плохой пример для своих бойцов. Его группа считается худшей в отряде. Несмотря на многочисленные беседы, как со мной, так и с комиссаром, продолжает бездействовать. Ходатайствую об отстранении т. Чапыгина от занимаемой должности командира 1-й группы».

Примечательна резолюция Ф.А. Федоренко: «Нач. штаба ЦШПК подполковнику Савченко. Направляю этот рапорт и прошу дать указание, как поступить с л-том Чапыгиным, он с Большой земли. Должности командира группы он не соответствует. Я такого мнения, чтобы Чапыгина освободить от должности командира группы. Комбриг «Грозной» Федоренко. 3.02.44» [37, с. 6].

В равной степени это относилось и к импортированным в Крым крымско-татарским коммунистам, изъятым из различных частей РККА, которые, став командирами или комиссарами отрядов, мучительно постигали партизанские премудрости.

Буксовали практически все смешанные тандемы: командир — старый партизан, комиссар — «партизан 1943 года». Все мемуаристы отмечают несложившиеся отношения между командиром отряда М. Ф. Парамоновым и комиссаром М.М. Мамутовым, которых в конце концов были вынуждены развести.

Вот что писал о своем комиссаре Ю.И. Сытникове комбриг Л.А. Вихман: «7.02.44. Вечером прибыли в 12-й отряд и серьезно поругались. Юрка стал лезть не в свое дело. В присутствии бойцов и командиров идет наперекор моим приказаниям. Какой он глупый. Уезжаю в штаб. Настроение плохое.

Отдаю приказ 8-му и 10-му отрядам прислать по группе на совместную операцию. Ждал командиров допоздна, но они не явились. Оказывается, комиссар отменил мое приказание» [22, с. 10].

В этот период с инспекторской проверкой посещает многие вновь созданные отряды 4-й бригады старший лейтенант Фомин - ее офицер связи Крымского штаба партизанского движения:

«Комиссар Хайруллаев и командир Чусси живут недружно. Зачастую не считаются с мнением друг друга. В 6-м отряде командир Дементьев, комиссар Сермуль, оба в партизанах с ноября 1941. Живут дружно, спаянно. Боевой жизнью отряда руководят хорошо. Бойцы с любовью отзываются о своих командирах» [19 с. 54].

Практически сразу же зарекомендовали себя хорошими командирами бывшие «добровольцы» и влившиеся в отряды «окруженцы». Особенно много теплых слов во всей мемуарной литературе высказано в адрес 8-го партизанского отряда, который был сформирован из вчерашних «добровольцев» — азербайджанцев. Командовал отрядом М.К. Алиев, начальник штаба С.Д. Гаджиев, а вот комиссаром был старый партизан крымский татарин Абдулла Аширов. Отряд считался одним из лучших в этом районе. Под своим контролем он держал села Татар-Осман, Богатырь, Мухульдур.

Забавен разговор командира 7-й бригады Л.A. Вихмана, в которую входил отряд, с одним из его бойцов. Некто Шахмуратов рассказывал, как он попал в плен (орфография документа):

«Мой получил винтовку, 120 патровнов, два гранат. Когда пришел на фронт под Моздок нас 10 человек, стояли под деревом тихо-тихо. Смотрим идет пять немса. Мы немножко дрожали, спугалися, а немса говорит: «Сдавайся». Мы положили винтовки и подняли руки. Мы отдали немса чистые, чистые винтовка, как зеркало блистал, все 120 патровнов и 2 гранат…

— Почему же ты сдался без боя. Ведь вас было десять, а немцев пять? — Спрашиваем у него.

— Зачем бой? Немса сказал: «Вы плен». Значит, стрелять нельзя и мы сдавался.

— А потом что было?

— Немса сказал: «Вы будет доброволец, дал мой винтовка и другой форма. Так я стал добровольца немецкой армии» [22, с. 14].

Для снабжения партизан использовались 2-й транспортный полк 1-й авиационной транспортной дивизии (самолеты Ли-2) и 9-й отдельный авиаполк (самолеты По-2 и Р-5). С октября 1943 по февраль 1944 г. за 140 самолето-вылетов они доставили партизанам 252 т грузов [23, с. 224].

В лес было направлено 16 радиостанций вместе с радистами, шифровальщиками и другими специалистами. Наряду с этим поражает непонимание Сочинским командованием реалий партизанской борьбы. 20.11.43 на аэродром прибыли четыре установки горных «катюш».

Аналогично развивались события и в Старокрымских лесах. Неожиданно в лес пришло пополнение. Все в полном немецком обмундировании, выстроились по струнке. Оказалось, что это военнослужащие РОА из числа бывших советских военнослужащих — грузин. Из них сформировали 11-й отряд. Командиром оставили прежнего — капитана А.С. Картвелишили, комиссаром и начальником штаба дали старых партизан [23, с. 8].

Структурные изменения потребовали и новых форм партизанской борьбы. Новым оказалось забытое старое. Читатель помнит о том, как командующий партизанским движением Алексей Мокроусов требовал, чтобы отряды смело атаковали гарнизоны, не прятались в горах, а как настоящие хозяева леса жили не в шалашах и землянках, а в горных селах.

В ноябре 1943 г. этот час настал. Сафие Ибраимова — медсестра 4-го отряда 6-й бригады вспоминает: «Как только завершилось формирование отряда, мы разместились в селе Мангуш. Жили в домах, питались довольно сытно. Противник не беспокоил нас почти месяц». [52].

А вот боевые будни другого, тоже только недавно созданного 4-го отряда 2-й бригады в воспоминаниях его командира Я.М. Кушнира: «По приказу командира сектора Лугового в первых числах октября я был переведен в новый отряд. 32 человека. Оружия 1 пулемет и 12 винтовок» [38, с. 14].

«В лесу была расположена застава по охране дороги. Она была обнесена колючей проволокой с навешенными железными банками. Партизаны закидали казарму гранатами, а затем перестреляли выбегающих солдат. Трое было убитых внутри, семь — снаружи. Взяли пулемет и прямо из пирамиды винтовки. Продовольствие.

Следующее задание выполняли силами уже двух отрядов. Была поставлена задача захватить д. Султан-Сарай, где находится гарнизон в 120 человек, продовольственный склад и 25 лошадей.

Вышли утром из расчета, чтобы прийти к вечеру и оттуда вести наблюдение. Группа Косушко состояла из молодых партизан, недавно пришедших в лес.

Общей кухни в отряде не было. Каждый готовил для себя. На углях костра запекли конское мясо и лепешки. Все казалось очень вкусным. Начался дождь. Партизаны развернули палатки и группами в них стали прятаться. Дождь лил всю ночь. Все промокли.

Весь день наблюдали за селом. Выявили, где конюшня, где стоит автомобиль, где живут солдаты.

Атаковать решили в 23.00. Разбились на две группы. Одна идет на дом, где спят солдаты, другая к лошадям и в продсклад.

С собой взяли плененного накануне румынского сержанта. Он открыто подошел к часовому и сказал, что с тремя солдатами несет донесение, часовой подпустил их, и его тут же свалили. В 23.00 группы начали обстрел, гранатами закидали дом, где жили солдаты. Румынский сержант тоже участвовал в бою и из забранной у часового винтовки убил пару солдат. Забрав продовольственный склад и лошадей, партизаны без потерь ушли.

Попытка уничтожить еще одну заставу кончилась тем, что противник первым, несмотря на ночь, заметил партизан и бежал. Партизаны забрали оставшееся оружие и продукты» [38, с. 16].

А.А. Сермуль: «Партизаны 6-го отряда заняли Тавель. Расположились спокойно по домам. Штаб в бывшем имении Попова. Неожиданно приехало несколько немецких машин, которые не подозревали о наличии партизан. Выдвинутая вперед застава вовремя предупредила, и, когда машины въехали в село, их в упор расстреляли. Удалось спастись лишь последней, водитель которой задом выехал с линии обстрела. Было убито пятнадцать человек. Часа через два приехали БТР-ы: спереди колеса, сзади гусеницы и на каждом сдвоенные или счетверенные эрликоны — крупнокалиберные пулеметы. Примечательно, что в качестве мотопехоты были использованы… кубанские казаки» [92, с. 73].

1-я бригада получила приказ захватить деревню Шумхай. У комбрига Федоренко, что называется, «чесались руки» применить поступившие в его распоряжение знаменитые «катюши», о которых партизаны слышали столь много хорошего, но совершенно не знали их тактико-технических данных. Все дело заключалось в том, что «катюша» никогда не стреляет по конкретным целям, а бьет исключительно по площадям. Эффективность огня достигается за счет количества реактивных установок.

Ф.Й. Федоренко применил их и поступившую ствольную артиллерию при нападении на гарнизон в д. Шумхай. Блин вышел комом. «Рев «катюш» всполошил противника и лишил партизан внезапности, что повлекло неоправданно большие потери» [75, с. 127].

При попытке взятия Шумхая первый и последний раз партизаны пытались действовать как обычное фронтовое подразделение: артиллерийская подготовка, атака. Обычные для армейского подразделения потери шокировали партизан. Так воевать они не привыкли.

Также драматично прошла попытка 7-й бригады разгромить гарнизон противника в селе Фоти-Сала.

«Разведчик принес подробную информацию о гарнизоне.

В 24.00 сигнал к атаке, но противник первым открыл огонь. Оказалось, что накануне подошло подкрепление. Противник знал о нападении. Бой продолжался до 4 утра» [39, с. 4].

В Крымском штабе партизанского движения всех нюансов данной операции не знали, и взятие Фоти-Сала в приказе от 21.02.44 г. было отмечено в восторженных тонах. «За умелое руководство операцией» была объявлена благодарность командиру и комиссару 7-й бригады Л.А. Вихману и Ю.И. Сытникову, командиру и начальнику штаба 8-го отряда М.К. Алиеву и С.Д. Гаджиеву, командиру 10-го отряда И.В. Крапивному.

Зато досталось Ф.А. Федоренко за Шумхайскую операцию. Правильно отмечалась неудачная артподготовка, которая только раскрыла намерения партизан. Указывалось, что только в отряде Ваднева погибло 25 человек [15].

Немецко-румынское командование оказалось не готово к небывалой активизации партизанского движения. Многочисленные заставы на дорогах и мелкие гарнизоны в лесных и предгорных селах, которые ранее достаточно успешно противоборствовали ослабленным постоянным голодом немногочисленным партизанским отрядам, теперь превратились в источник снабжения партизан оружием. Размах партизанского движения был такой, что партизаны осмелились атаковать, и атаковать успешно: Зую, Старый Крым, железнодорожную станцию Альма.


В этот период часть отрядов располагается непосредственно в захваченных ими селах, часть по-прежнему в лесных лагерях, которые оборудуют достаточно комфортно. Вот как Л.A. Вихман описывает свои впечатления от посещения лагеря 3-го отряда: «Какой здесь образцовый порядок! Здесь есть клуб, баня, прачечная, портняжная, сапожная, колбасная мастерская и даже самогонный завод. Четкость и исполнительность чувствуется во всем. Молодец Грузинов!» [22].

В 1942 году А.В. Мокроусов был взбешен, увидев землянки Зуйского отряда, а патефон и кровать с набалдашниками Н.Д. Лугового стали притчей во языцех. Осенью 1943 года отношение к минимально возможному комфорту было совершенно иное.

Появление в отрядах огромного числа девушек разбередило души «старых партизан». Эти молодые парни, неженатые, а кто-то и нецелованные, два года только и делали, что убивали и, как могли, избегали того, чтоб убили их. И вот теперь вокруг них множество молодых, здоровых девчат, которые совершенно искренне восторженно и влюбленно ловят каждый их взгляд, каждое слово.

Очень скоро под этими взглядами пали лучшие из лучших: А.С. Ваднев, Н.И. Дементьев, Г.Ф. Грузинов, Н.Е. Колпаков…

Так, осенью 1943 года в Крымском лесу наряду с ранее существовавшим институтом «лесных жен», что было привилегией исключительно высшего командного состава, появилась «жена-вульгариус», то есть «жена обыкновенная». Истосковавшиеся по нормальной жизни «старые» — двадцатипятилетние — партизаны в своем большинстве искренне хотели «все по-честному», «как у людей». В отрядах играли веселые шумные свадьбы, гости искренне кричали: «Горько!»

Знакомясь с приказами ЦШПД, мне довелось прочитать о каком-то из партизанских отрядов, действующих в немецком тылу где-то в Украине: «Плохо организована политико-воспитательная работа среди партизанок бригады товарища… Командование бригады и отрядов, вместо того чтобы мобилизовать женскую молодежь на боевые дела, допустило массовые женитьбы. В бригаде женилось 5 командиров отрядов, помощник комиссара бригады по комсомолу, заместитель комбрига по разведке и сам командир бригады» [96].


В Крыму, в предвкушении скорого освобождения, к артобстрелу стрелами Амура первоначально отнеслись совершенно лояльно. На стороне «молодоженов» был нейтралитет командования и позитивное общественное мнение. С симпатией «общественное мнение» относилось и к новоявленным женам. Дело в том, что невеста Николая Колпакова была бойцом женской диверсионной группы; Вера Кудряшова — невеста Ваднева — обычным бойцом 18-го отряда… В отличие от «лесных жен», они были равные среди равных. Читая воспоминания партизанки Сафие Ибраимовой, я обратил внимание на одну фразу: «Имярек — жена Македонского, а может, нежена, принесла мне еду» [52].

Институт «лесных жен» возник с первых же дней партизанской жизни. Нельзя сказать, что это было «ноу хау» исключительно красноармейских отрядов, но тон, конечно, задавали они. Дело в том, что партизанские командиры и комиссары первой волны почти все пришли в лес со своими официальными женами. А вот армейские командиры обзаводились «лесными». Всю весну 1942 года в битве компроматов имена «лесных жен» едва ли не всех действующих лиц фигурировали во всех докладных, сигналах, доносах… После массовой эвакуации, длительного страшного голода «женский вопрос» долгое время был совершенно неактуален. Осенью 1943 года с возвращением из Сочи в лес ряда «старых партизан» вернулись и некоторые «лесные жены». Именно они вызывали у партизан это двойное чувство: «Жена, а может, нежена».

Однажды, в году в семьдесят пятом, на открытии памятника погибшим раненым в Васильковской балке, я с искренним восхищением рассказывал о том, как партизанка Вера Кудряшова спасла жизнь командира 18-го отряда Алексея Ваднева, имя которого должно было быть на этом памятнике, но благодаря Ее величеству Любви он остался жив.

Среди слушателей было много партизан, которые одобрительно слушали мой рассказ. Когда все направились «к столу», меня отозвала в сторону незнакомая женщина. Она рассказала о том, что практически в те же дни, в точно таких же обстоятельствах, рискуя своей жизнью, спасла комиссара 1-й бригады Мирона Мироновича Егорова.

Я знал, что Егоров был в этих боях тяжело ранен, эвакуирован на Большую землю и там умер в госпитале из-за врачебной ошибки — ему влили не ту группу крови.

То, что его спасла девушка, для меня было новостью. По привычке я потянулся к записной книжке, чтоб записать ее фамилию, имя, адрес, но моя новая знакомая неожиданно для меня своей рукой закрыла мою записную книжку и, отрицательно покачав головой, грустно улыбнулась и усталой походкой пошла к «праздничному столу» — брезенту, вокруг которого уже расположились бывшие партизаны. Только тогда до меня дошло, что эта женщина — бывшая «лесная жена».

Невольно вспомнились строки Константина Симонова, посвященные ППЖ — фронтовым «походно-полевым женам»:


Только им ничего не завещано,

Только им ничего не обещано.


Многие бывшие партизаны в тот день были со своими женами, которые когда-то тоже были крымскими партизанками. Эти женщины по-хозяйски поглядывали за своими мужьями, чтобы те не простыли, не болтали лишнего, не перебрали спиртного…

И только «лесная жена» была одна. Я смотрел на ее крашеные волосы, рассматривал орденские планки, но больше всего на ее красивые, а теперь постоянно грустные, покрытые поволокой глаза.

Большое количество молодых женщин в расположении боевых отрядов вне зависимости от их статуса: «лесной» или обычной жены, со временем стало головной болью командования.

«Шоферова все время спорит с мужем. То он ее ревнует, то она его. Дошло до того, что он попросился перевести его в другой отряд. Пришлось переговорить. Вроде подействовало. Сегодня Шоферов один из лучших бойцов, а их сын Вовка любимец отряда. Ему 8 лет. Ребята дали ему разбитый немецкий автомат, и с ним он чувствует себя настоящим партизаном» [36, с. 84].

«24.03.44 Сегодня Воронов сообщил, что его лесная партизанская жена Катя, узнав, что его переводят в 3-й отряд комиссаром, а ее оставляют в 1-м, вздумала отколоть номер и как будто пыталась повеситься. Решили, что для пользы дела нужно, как выразился Котельников, разженить все пары, а то ребята отвлекаются от работы и все время крутятся возле своих подруг» [36, с. 65].

«В 6-й отряд прибыл сотрудник НКВД в форме с иголочки и погонах с синим просветом. Энкавэдэшник этот, кстати сказать, человек был гонористый, ну и начал права качать. Особенно ему не нравилось, что Коля (Николай Дементьев) к этому моменту, как говорили тогда, «подженился», да и я захаживал к девчатам в гражданский лагерь. В общем, строил он нас, строил, когда сам вдруг… пристроил себе девицу из гражданских. Решил я его проучить, и как-то, когда они уединились в его землянке, я ему через трубу в печку патронов сыпанул… Шуму было много, но дальше он вел себя нормально», [92. с. 81].

Активные действия партизан стали сущим бедствием для снабжения оборонявших Керчь немецко-румынских войск. Терпеть такое положение дальше было невозможно, и немецкое командование вновь было вынуждено снять с фронта войска и бросить их против партизан. Агентурная разведка предупредила базирующихся в Зуйских лесах партизан о готовящейся операции, но предпринять что-либо кардинальное уже было невозможно — лес был перенасыщен гражданским населением. Дело в том, что, опьяненное возросшими масштабами и предвкушая скорое освобождение полуострова, партизанское руководство «организовывает почин» жительницы села Ангара Екатерины Халилеенко: «Все население — в лес. Под защиту партизан!» Хлынули тысячами. Семьями, со скотом, с малыми детьми, с вековыми старухами. В Зуйских лесах гражданский лагерь насчитывал 4 тысячи человек. Чтоб как-то упорядочить их жизнь, был учрежден «Лесной совнарком», который поручили возглавить бежавшему из немецкого лагеря А.В. Подскребову, которого в лесу хорошо знали как заведующего орготделом Крымского обкома партии. В помощь ему была придана известная разведчица Евгения Островская. В Старокрымских, Бахчисарайских лесах число местных жителей было значительно меньшим, но, тем не менее, и они связывали партизан по рукам и ногам.

Так, только из 13 населенных пунктов, расположенных вокруг Алуштинского заповедника, под защиту отрядов 4-й партизанской бригады к середине декабря ушли 2701 человек, в том числе из деревень Саблы — 437, Бодрак — 529, Мангуш — 278, Бия-Сала — 359 человек и т. д. [16,с. 202].

В Сочи, вероятно, почувствовали изменение ситуации.

«Молния — Ямпольскому, Савченко…Вкрайнем случае сохраняйте боевой состав, маневрируйте невзирая на опасность, грозящую мирному населению… Булатов 1.1.44 г.» [68].

Для многих отрядов, тем не менее, прочес начался неожиданно. Вот как вспоминает об этих днях Сафие Ибраимова: «Отряд размещался в деревне Мангуш. Село считалось русским, хотя подавляющее число жителей носило украинскую фамилию Лимаренко. В селе мы прожили месяц. Питались довольно сытно. Вдруг стрельба, взрывы. Пули пробивают кладку стен дома. Оказалось, что каратели незаметно сняли дальние посты и ворвались в село. Командир отряда Урсол выскочил на улицу. Я заметила, что свою командирскую сумку он забыл на стене. Взяла ее, но когда попыталась выйти через дверь, то сделать это уже было невозможно. Выбив окно, бросилась во двор. Кругом стрельба. Куда бежать непонятно. Выйдя на край села, увидела группу местных жительниц, которые уходили в горы. Присоединилась к ним, какое-то время шли вместе, как вдруг какая-то женщина, с ненавистью глядя на меня, сказала: «Вот из-за них мы теперь и будем страдать».

Словно со стороны, взглянула на себя: на груди автомат, на боку командирская сумка. Идти вместе с женщинами расхотелось, и я отвернула в сторону.

Бродила по лесу двое суток. Боялась встречи с немцами, боялась и того, что мои одиночные скитания расценят как попытку дезертировать. Наконец случайно вышла прямо на штаб Македонского. Он выслушал мой рассказ. С недоумением взглянул на командирскую сумку. От его пристшгьного взгляда стало не по себе. Дело в том, что, как я успела рассмотреть, в командирской сумке были все самые секретные документы отряда: списки партизан, карта, книга приказов… Не желая подводить командира, буднично сказала, что это моя медицинская сумка..

На следующий день комиссар Селимов показал донесение Урсола о том, что в 4-м отряде погибло двое партизан, пропала без вести медсестра. Комиссар приказал Урсолу прибыть в штаб и иметь при себе запасную лошадь. Когда Урсол приехал, я бросилась к нему и успела шепнуть о том, что сумка с документами у меня.

Уже в отряде командир признался, что, если бы сумка не нашлась, ему бы не избежать трибунала, а это разжалование или даже расстрел. Самое страшное — это то, что в бумагах были домашние адреса партизан» [52].

Н.И. Дементьев: «К последнему прочесу в лесу скопилось много мирного населения, а тут немец в лес на нас пошел. Приезжает к нам сам Македонский. Он из Сочи вернулся и стал командиром бригады. Я представляюсь ему как командир отряда.

Он и говорит: - Смотри, Николай, у тебя за спиной гражданское население, не пропусти фашистов.

— Постараюсь, Михаил Андреевич.

Он меня, Николай, ну и я по старой памяти его по имени-отчеству.

Смотрю, Македонскому это не понравилось.

— Что значит, постараюсь? — рявкнул он, уже командным тоном.

Ну и я соответственно: будет выполнено, товарищ командир!

Выстояли мы тогда, а в Зуйских лесах они свой гражданский лагерь не уберегли, кто в лесу не погиб, потом их в совхоз «Красный» погнали, а там их уже как партизан расстреляли.

В гражданском лагере к этому времени уже моя Шура жила. Так что защищать мне было кого. От этой любви у меня теперь две дочки есть, а вот Шуры уже нет, Сказали бы мне раньше, что я ее переживу, никогда бы не поверил» [50 с. 8].

Вот как описывал события тех дней в Восточном Крыму доктор О.И. Сухарев: «14 января командование приняло решение уходить из Старокрымских лесов. Я получил записку от Кузнецова. Всех раненых, способных к передвижению, вместе с медперсоналом направить в 8-й отряд. Всех тяжелых раненых оставить на месте и обеспечить их продуктами на 2–3 недели. В качестве обслуживающего персонала оставить врача Авекяна, медсестру Лору, кухарку, двух санитаров и 3 девушек, только что пришедших к партизанам» [23 с. 23].


«Партизаны запрятали в лесу личные вещи, часть продуктов. Верилось, что они скоро вернутся в Монастырскую балку. К этому времени бригада имела 18 пулеметов, 153 автомата, 537 винтовок, 4ПТР, 2 миномета.

Вечером на совещании командиров и комиссаров отрядов было принято решение относительно стариков, женщин, детей. Им предлагалось действовать по своему усмотрению. Кто имеет возможность вернуться в свои деревни, пусть возвращается, остальным забазироваться в лесу и ждать, когда партизаны вернутся из похода. Стариков, женщин, детей оказалось человек семьдесят. Они взяли курс назад к Монастырской балке, а отряды на Судакские леса. 18 января достигли старого лагеря Феодосийского отряда. Из Судакских лесов после тяжелых боев пришлось уходить в Карасубазарские леса. Там соединились с 2-й бригадой, которой командовал Николай Котельников. Благодаря ей пополнили боезапас и получили продовольствие, но бои продолжались очень тяжелые. Там погиб комиссар Османов. Человек очень скромный и в высшей степени интеллигентный. В отношениях со всеми был прост, внимателен, деликатен. В штабе считался серьезным и трудолюбивым работником. Все партизаны относились к нему с большим уважением. До войны он работал секретарем Судакского райкома партии.

Окружение было столь плотным, что было принято решение отрядам самостоятельно просачиваться сквозь обнаруженные щели. 27 января отдельными группами наши отряды стали возвращаться в Монастырскую балку.

Стало известно о гибели семи тяжелораненых и медсестры. Из 9-го отряда вернулось всего 9 человек» [23, с. 23].

Командир 2-й бригады Н.К. Котельников: «После прочеса я собрал отряды. Из 445 человек налицо было 205. Население в основном попало в руки противника. Рассказывали, что люди прятались и одна женщина так зажала рот ребенку, что задушила» [22, с. 194].

Расположенные в Зуйских лесах 1-я, 5-я и 6-я бригады благодаря агентурной информации из Симферополя знали о начале карательной экспедиции, но предпринять что-либо неординарное не могли. Как мы помним, первый прочес был направлен на уничтожение лагерей и запасов продовольствия; последующие — на блокировку аэродромов. Последний большой прочес ставил основной задачей уничтожение живой силы партизан. В течение двух лет крымские партизаны, оказавшись в аналогичных условиях, применяли старое испытанное оружие — маневр. Собственно говоря, так и поступили 2-я и 3-я бригада, которые с боями прошли Старокрымские, Судаке кие, Карасубазарские леса, выиграли время и хоть и с большими потерями, но сохранили боевые отряды.

В Зуйских лесах тон задавала Центральная оперативная группа, сформированная из прибывших с Большой земли армейских командиров и партийных работников. События развивались чрезвычайно драматично. Отряды втянулись в затяжные оборонительные бои на подступах к Яман-Ташу. В связи с тем, что воинские части противника, как сообщила разведка, были сняты с фронта на ограниченный срок, была иллюзия, что стоит продержаться несколько дней, и дивизии из леса уйдут. В ходе одного из боев в руки партизан попал интересный документ. «В планшете убитого командира полка оказалась карта. Когда я развернул ее, то был изумлен, насколько точно нанесены на карту наши бригады, отряды, хозяйственные группы. В ней было расписано, какой полк, дивизия с какой стороны и в каком направлении проводит прочес леса. Задача была поставлена на полное уничтожение партизан Зуйских лесов. И если ориентироваться по карте, то не было ни одного квадрата леса, где бы не ступил сапог карателя» [75, с. 143].


Как только бои приняли оборонительный характер, в лесу появилась авиация, которая все светлое время висела над партизанскими позициями, корректируя действия артиллерии. Там, где позволяли дороги, в лес пришли танки. Только в ночь на 2 января 1944 года командование ЦОГ решилось на отрыв от противника. С Яман-Таша спустились в Васильковскую балку, а там началось самое страшное. Началась бомбежка, потом в балку вошли войска.

Ф.М. Мазурец: «Все перемешалось. Отрядов как таковых не было. Пробивались группками по 2–3 человека, кто куда может» [53].

Нури Халилов: «27-го декабря 1943 каратели начали окружать наш небольшой по территории Зуйский лес. 12х12 км в ту и другую сторону. По краям леса две яйлы: Караби и Долгоруковская. Открытое поле, куда боевая техника заходит свободно. У нас было три аэродрома, на которые садились советские самолеты из Краснодара. Поэтому Зуйские леса были очень опасны для оккупантов.

По сравнению с Зуйским, Ялтинский лес составлял 50х50 км. Он простирался от Алуштинской дороги до Севастополя. У них не было аэродрома. Окружить такую большую территорию практически невозможно. Партизанам было где маневрировать в случае прочеса.

29 декабря 1943 года по совету старейшин гражданского лагеря отряда мы зарезали пять коров. Я распустил им животы, и мы укрыли их ветками, листвой. Разбив людей на группы по десять семей, мы вышли из лагеря.

29–30 декабря 1943 года я был связным между 21-м отрядом, штабом 5-й бригады и штабом Ямпольского. Штабы были расположены на крутой горе на правом берегу Бурульчи неподалеку от Яман-Таша. С самого утра дотемна нас бомбили фашистские самолеты, сменяя друг друга. Проклятые «мессершмитты», «юнкерсы» и даже венгерские «кукурузники». Они бросали кассетные, осколочные, зажигательные бомбы, мины-ловушки. Летали группами по шесть штук непрерывно. Артиллерия и танки обстреливали лес со всех сторон. Действия артиллерии с воздуха координировала двухвостовая «рама», снабженная оптическими приборами.

Как стало потом известно, против партизан были брошены 1-я и 2-я румынские горнострелковые дивизии, обученные воевать в горных условиях, а также немецкие и полицейские части. Крупнокалиберные пулеметы косили деревья. Все гремело, все горело. Было страшно.

Если раньше мы держали оборону отрядами, группами, то на этот раз командование приняло решение вести партизанскую войну. В нашем отряде все были разбиты на группы по 5–6 человек.

Назначили старших. Снабдили боеприпасами, по возможности продуктами питания. Всем сказали: «Найдите врага, разбейте его и убегайте. Ищите следующего, дайте бой и снова убегайте. Общий сбор назначен на 12 января на Яман-Таше. Я тоже разбил свою разведгруппу на несколько и 31 декабря 1943 года приступил к выполнению приказа.

В мою группу вошли: я, Сабрие, Эбзаде (сестра), Якуб и Петя. Мы пошли к северу от Васильковской балки. По левой стороне Бурульчи вдоль реки тянулась главная дорога от Баксана к Яман-Ташу. Прислушивались, где галоголят каратели, где взрываются снаряды и бомбы. Когда стемнело, мы подошли к небольшой балке. Смотрим, внизу румыны сидят возле большого костра, пьют чай или кофе, кушают, винтовки сложили в козлы. Двое на вертеле жарят утку для встречи нового 1944 года. Некоторые с оружием ходят по балке, видимо, дежурят. Уловив удобный момент, мы бросили три гранаты в сторону костра. Открыли огонь. Видим, какой поднялся переполох. Были убитые и раненые. Румыны открыли пулеметный огонь. Мы начали отходить. Сквозь летящие со свистом вражеские пули мы смоглиубежать в спокойное место. Было морозно, холодно. Снегу не было. Когда ходишь по замерзшей листве, она шуршит, все слышно, особенно ночью, но ночью фашисты, к счастью, не воевали.

Выбрав удобное местечко, я, Сабрие и Эбзаде прижались друг к другу, чтобы не замерзнуть. Было холодно. Небо ясное. Смотрели на звезды. У меня в кармане был топленый говяжий жир. Я дал каждому по кусочку размером, как бараний сажик. Мимо нас пробежал дикий кабан. Он сильно испугал нас. На небе появился советский самолет. По гулу узнали. Он сбросил гондолу. Парашют повис на дереве.

Гондола большая, тяжелая. Надо срезать канаты, подняться на дерево. Мы решили дождаться утра. На рассвете показалась группа румын. Мы увидели, как восемь румын сняли парашют и разрезали гондолу. Все они скучились, разбирая содержимое небесного подарка. Мы ползком подошли поближе в кустарниках и в подходящий момент бросили несколько гранат. Открыли автоматный огонь; Все восемь карателей остались лежать мертвыми. Они тоже получили новогодний подарок от партизан.

Неподалеку от Чуюнчи мы добрались до треугольника дорог, там были густые дубовые кустарники с неопавшими листьями. Здесь мы спрятались от преследователей и провели там две ночи. Стали наблюдать, как фашисты вдоль Бурульчи гонят скот, барашек в сторону Баксана. Потом румыны погнали захваченных в плен членов партизанских семей. Возле нас румыны сделали привал. Люди стали оправляться, писать прямо на нас. Мы лежали не дыша. Терпели эту вонь. Они стали рвать листья с дубовика. Пытались разжечь костры, но не успели. Румыны погнали их дальше. Мы по голосам даже узнавали некоторых знакомых. На перекрестке дорог румыны поставили крупнокалиберный пулемет. Он частенько строчил без адреса, в небо пускали светящиеся ракеты, потом отдыхали. Это нас спасло. На наш треугольник солдаты не обратили никакого внимания.

Хорошо все разведав, я решил уничтожить эту огневую точку. 9 января, когда стемнело, мы подползли ближе к посту. Румыны отдыхали. Мы открыли по палатке автоматный огонь и бросили две последних гранаты. Дело сделано. Боясь преследования, мы вышли из лесочка на большую поляну и стали идти вниз к Бурульче в сторону Яман-Таша.

Дошли до второй казармы у Бурульчи. Напились воды. Первый раз за десять дней вдоволь. Вброд перешли реку. В казарме горела коптилка. Одна женщина с грудным ребенком варила кукурузную баланду. Узнав, что все кругом спокойно, сели отдыхать. В комнате тепло, есть сено, на котором можно лежать. Рядом со мной мальчик лет 7–8, он весь в пухе, как птица. Женщина сказала, что привела его с Васильковской балки, что он 10 дней лежал возле своего раненого отца из 18-го отряда под навесом, где было пятьдесят раненых. Некоторые к тому времени уже умерли от ран и голода. Все эти дни мальчик не ел, не пил. Потом эта женщина дала нам по кружечке кукурузного супа — баланды. Мы снова ожили, окрепли, погрелись. Спасибо ей. Ведь мы с 28 декабря по 9 января почти двенадцать суток ничего не ели» [57].

А.С. Ваднев: «На Новый год я подарил жене три плитки шоколада. А уже вечером был тяжело ранен. 2.01.44. Вечером ребята сделали носилки и стали спускать меня с Яман-Таша. Приказано всем идти в Васильковскую балку. Пока спускались, меня пять раз роняли с носилок. Проходили через Бурульчу, носилки сорвались, и я упал в реку, намок весь. Мокрого принесли в Баксанскую казарму. Там была печка, растопили ее, с меня сняли мокрую одежду и просушили. Я всю ночь не спал, у меня была температура. В казарме лежат рядом со мной начальник штаба моего отряда (Медведев) и начальник штаба 2-го отряда (Шаров). В Васильковскую балку падали бомбы, немецкие самолеты обстреливали ее. Было сплошное избиение, слышны крики, стоны. Около нас все время находилась моя жена. Мне хотелось жить. Я уже видел румын. Решил ползти на коленках. Прополз метров 30, порвал брюки, побил коленки. Вдруг вижу, бежит Щербина Иван. Вера спрашивает: куда бежишь, там румыны. Он спросил, где командир отряда? Она указала на меня. Он подбежал и говорит: товарищ командир, садитесь на плечи. Я засмеялся и говорю — ты меня не донесешь. Он с яростью говорит: садитесь, я вниз снесу. Он был очень высокого роста, в плечах косая сажень, брюнет с прямым носом. Я ответил, что у меня всего одна рука здоровая, как я могу держаться за тебя. Он ответил — как удобно, так и держитесь.

Я подумал, а может быть, он и вправду меня спасет? Он стал на колени, я приладился к нему на плечи, уцепился рукой за шею. Он пронес метров 250 и возле оврага осторожно положил меня. Мне было холодно, я в одних носках, носки мокрые. Он сказал, что через три минуты вернется, и убежал куда-то. Я понял, что он меня бросил. Прошло три минуты, и Иван вернулся с лошадью. Подошел комиссар отряда (Н.А. Клемпарский). Он снял с себя пояс и помог привязать меня к лошади. С какой-то шубы отрезали кусок и замотали мне ноги, чтобы не отморозил. Мы тронулись в Шумулинскую балку.

Стали слышны голоса румын. Тогда я сказал комиссару, что меня нужно оставить здесь, иначе все погибнут. Он не соглашался, но потом нашел небольшую балочку с двумя уступами. Вера уходить отказалась. Я уговаривал ее уходить, так как не видел смысла погибать вдвоем, но она отказалась. Нас накрыли одеялом и шинелью, принесли графин воды, закрыли листьями, набросали сухих веток, тщательно замаскировали.

Пообещали после боя за нами вернуться.

Прошло часа два. Слышу немецкий разговор. В листьях была маленькая дырочка, и я увидел, что надомной стоит немец, я подумал, что он меня увидел, но он устанавливал пулемет. Потом из пулемета открыли огонь. Горячие гильзы сыпались на меня. Потом пулемет сняли и немцы ушли. Тогда я сказал — ну теперь будем жить.

Так пролежал я трое суток. Продовольствия у нас не было. Вера сохранила только две плитки шоколада. Я сам кушал мало, больше давал ей, чтобы она не ослабла. На третьи сутки я послал жену к старому лагерю за кукурузой. Она пошла, возвратилась, плачет и говорит, что там румыны. Опять залезла ко мне.

Потом мы услышали шаги по замерзшим листьям, но никого не было видно. Через несколько секунд мы увидели немецкую шинель и решили, что это немцы, но оказалось, что это Ваня Щербина. С ним были два бойца. Я поднялся, поздоровался, попросил закурить. Они вытряхнули мне последний табак. Ваня передал мне записку от комбрига Федоренко, но я читать не смог, слезы лились из глаз, плакал как дитя.

Тогда Щербина сказал — брось читать, потом прочтешь, лучше покушай. Он принес мясо, пышки и катык. Продукты принесли, как оказалось, на три дня.

Они нас опять замаскировали и ушли, сказали, что придут через три дня.

Мы экономили продукты, понимая, что товарищи могут быть убиты. Только на седьмые сутки появились Щербина и двое бойцов. Передали записку Федоренко: «Посылаю тебе трех бойцов, чтобы они за тобой ухаживали и снабжали продуктами. Крепись пока. Скоро проклятые уйдут, мы тебя возьмем». Дальше он писал, что румыны находятся на Колан-Баире, в Стреляном лагере, Яман-Таше, Третьей казарме…

Ваня решил найти более удобное место и перенес меня туда. Соврал, что это близко — метров пятьсот, а оказалось, два километра. Это была маленькая, совсем незаметная пещера. Меня затолкали туда. Потом влезла Вера. Наносили в пещеру дров, но пока ходили, потеряли зажигалку. Я разрядил несколько патронов, высыпал порох, ударил капсуль и получил огонь. Ребята развели маленький костер. Потом выход завалили веткам, и они ушли за продуктами. Прошло еще два дня. Вечером ребята вернулись, принесли мясо, фасоли. Из принесенного парашюта мне сделали бинты и стали меня перевязывать. Октябрь Козин прислал марганцовку, и я обработал раны. Прошло еще три дня. Из отряда пригнали Четырех лошадей. Меня вытащили из пещеры. При этом Ваня Щербина каждый раз забирался по пояс в воду. Меня уложили на сани. Там была хорошая перина, подушка, одеяло. Я полулежал и все видел вокруг. Снег был по колено. Из Шумилинской балки мы выехали на Баксан. Я сам себе не верил, что остался жив. В 3-й казарме, у Стреляного лагеря увидел много партизан. Все закричали: Ваднев приехал. Степанов подбежал, поцеловал меня. Я оброс весь, был с бородой, так как не брился шестнадцать суток. Пришел командир бригады. Я хотел приподняться, но не смог. Меня положили под скалу. Первая ночь была трудная, холодно, раны разболелись. На следующий день оборудовали палатку, поставили в нее железную печку. Я разделся, искупался по пояс, Вера помыла мне голову. Командир дал чистое белье. Вечером сказали, что повезут на Большую землю.

Я все спрашивал: расформируют мой отряд или нет. Жалко было. Командир и комиссар сказали, что ни в коем случае» [22, с. 78–79].

В полдень 3-го января в Васильковскую балку вошел взвод кубанских казаков, которые служили в одном из подразделений вермахта. На всех была красивая казачья форма и свастика на плече. Спрятавшийся за кустом Витя Лазоркин увидел, как кубанцы в упор расстреляли раненых.

6 января 1944 в Васильковской балке состоялись похороны. В одну большую могилу положили и раненых и то, что осталось от жертв бомбежки.

Судя по тому, что писалось, а точнее, умалчивалось в мемуарах наших партизанских руководителей, я понял: о Васильковской балке старались забыть!

В те годы я часто встречался с Николаем Дмитриевичем Луговым и с непростительной юношеской прямотой спросил его, признает ли он ошибкой призыв мирного населения идти под защиту партизан. Николай Дмитриевич обиделся и как-то торжественно сказал, что они выполняли директиву ЦК о призыве населения идти в партизаны, что и в Белоруссии, и на Брянщине были целые партизанские районы, где население составляло партизанские республики. Я понял, что дальше спорить бесполезно.

Летом 2008 года я прочитал в архиве стенограмму беседы с Екатериной Камардиной, в которой она рассказывала о происшедшей на ее глазах трагедии в Васильковской балке. Меня поразили ее слова: «Однажды, сразу после этих событий, я встретила, какую-то женщину, которая, как и я, чудом там выжила. Накануне она видела меня в гражданском лагере, где я проводила политинформацию, рассказывала сводки с фронта, говорила о скором освобождении…

— Вы во всем виноваты! — бросила она мне в лицо. Яне знала, что ей ответить».

Захваченное в лесу население немцы с помпой провели через весь город в концлагерь совхоза «Красный». Это был самый страшный в Крыму лагерь — лагерь уничтожения. И симферопольцы это прекрасно знали. Когда люди увидели, куда их ведут, то женщины стали отдавать прохожим маленьких детей в надежде хоть так спасти им жизнь.

Много лет я пытался проследить хотя бы одну судьбу такого ребенка, и удача улыбнулась мне, как ни странно, в Севастополе. В ту пору я собирал материал об истории Симферопольского автодорожного техникума и приехал в Севастополь, к одной из первых выпускниц. Звали ее Варвара, фамилию по понятным причинам называть не буду. В годы войны она была в оккупации, случайно оказалась на улице, когда вели колонну пленных партизан. Кто-то протянул ей в руки мальчика. Теперь это ее сын, офицер Черноморского флота, который и не подозревает о страшной судьбе, постигшей его родную семью.

В большом и первоначально заздравном приказе Крымского штаба партизанского движения № 48 от 1 марта 1944 года очень суровой критике было подвергнуто партизанское руководство в Крыму за потери в период с 29.12.43 по 8.01.44 г. Правильно указывалось на отсутствие маневра, что сделало более эффективными действия артиллерии и авиации противника, отмечалась неоправданная смена командиров 5-й бригады: Ф.С. Соловей, Н.П. Шестаков, И.И. Москалев, С.А. Осовский и опять Ф.С. Соловей.

Оправившиеся от прочеса отряды оказались очень неравноценными. Некоторые практически прекратили существование. Когда общая картина стала достаточно понятна, в Крымском штабе партизанского движения были вынуждены провести очередную и, как оказалось, последнюю реорганизацию. Приказом № 9 от 29.01.44 г.:

Центральная оперативная группа упразднялась.

В районе действия 1,5,6-й бригад было приказано сформировать Северное соединение в составе 1-й и 5-й бригад. 6-я бригада расформировывалась, а ее личный состав шел на пополнение 1-й и 5-й бригад.

В районе действия 4-й бригады сформировать Южное соединение в составе: 4,6,7-й бригад.

В случае совместных действий соединений общее руководство возлагалось на командира Северного соединения [15, с. 17].

Был назначен командный состав соединений, бригад, который приведен ниже, но уже с последующими корректировками. В тексте приказа И.Я. Бабичев почему-то именуется — «Бабич И.Я.», Л.A. Вихман назван командиром 6-й бригады. Видимо, реальная жизнь внесла в приказ свои коррективы, и я привожу его уже в соответствии с действительностью.

СЕВЕРНОЕ СОЕДИНЕНИЕ

Командир П.Р. Ямпольский

Комиссар Н.Д. Луговой

Начальник штаба В.Е. Савченко (25.11.43–20.04.44);

Н.П. Шестаков (20.04.44–29.03.44); Г.Х. Саркисьян (29.03.44–20.04.44)

1-я бригада

Командир Ф.А.Федоренко

Комиссар Е.П. Степанов

Начальник штаба Г.Х. Саркисьян (29.01.44–29.03.44);

С.И. Мозгов (29.03.44–20.04.44)

5-я бригада

Командир Ф.С. Соловей

Комиссар И.Я. Бабичев

Начальник штаба Г.Ф. Свиридов

ЮЖНОЕ СОЕДИНЕНИЕ

Командир М.А. Македонский

Комиссар М.В. Селимов

Начальник штаба А.А. Аристов 4-я бригада

Командир Х.К. Чусси

Комиссар И.З. Хайруллаев

Начальник штаба Е.Н. Тарнович 7-я бригада

Командир Л.A. Вихман

Комиссар Ю.И. Сытников

Начальник штаба П.К. Татаринов


Спустя три недели последовал приказ № 19 от 19.02.44 о реорганизации 2-й и 3-й бригад в Восточное соединение.


ВОСТОЧНОЕ СОЕДИНЕНИЕ

Командир B.C. Кузнецов

Комиссар Р.Ш. Мустафаев

Начальник штаба С.Д. Качанов

2-я бригада

Командир Н.К. Котельников

Комиссар Т.Ф. Каплун

Начальник штаба Е.П. Ходосевич

3-я бригада

Командир А.А. Куликовский

Комиссар Д.А. Колесников

Начальник штаба В.А. Городивский

[15, с. 17]

Леонид Вихман получил приказ отбыть к М.А. Македонскому и на базе его бригады сформировать две. С ним идет полковник Аристов (буквально накануне его повысили в звании) и будущий комиссар бригады Сытников Ювеналий Иванович — до войны секретарь Фрайдорфского райкома партии.

В своем дневнике Л.А. Вихман так описывает эти дни: «Еду в Коуш. Кто из партизан не знал Коуш? Пожалуй, таких нет. Сколько здесь сидело сволочей и предателей, сколько боев вели в этой деревне, сколько прочесов на партизан лежит на счету коушан. А сейчас я спокойно без опаски могу ехать в эту деревню. Здесь стоит 9-й партизанский отряд. Состав отряда в основном «добровольцы», ранее активно боровшиеся с нами. Но время все меняет. Воюют они против немцев неважно, но самое главное, что они не воюют против нас. Правда, есть и кое-какие боевые дела в этом отряде, есть и хорошие ребята.

10-й отряд стоит в Кучук-Озенбаше. Командир бывший подпольщик Казанцев. Отряд состоит из ялтинцев. Много приятных девушек, правда, говорят, что некоторые из них «грешили» будучи среди немцев.

1, 2, 3 января 1944. Неимоверная скука. Целый день играем в карты. Это любимейшее занятие штаба 4-й бригады» [22, с. 6].

Разукрупнение отрядов происходило сложно и вызвало сопротивление со стороны командования бригады.

«Ни Македонский, ни Чусси не хотели слышать об этом. «Вы пришли отбивать завоеванную нами славу. Мы создатели отрядов!» Смешно было слышать. Долго спорили, но по-деловому вопрос так и не решили» [39, с. 4].

Тем не менее разделение бригады было произведено. 1.02.44 г. была создана 7-я бригада в составе 1-го, 8-го, 9-го и 10-го отрядов.

В преддверии освобождения Крыма партизанский лес был буквально нашпигован различными разведгруппами: Московская группа НКВД СССР, группа зафронтовой разведки СМЕРШ Отдельной Приморской армии, оперативная группа 4-го Украинского фронта, оперативные группы НКВД и НКГБ Крымской АССР, группы войсковой разведки отдельной Приморской армии, 51-й армии, Черноморского флота. Все они ютились вокруг штаба ЦОГ, а затем штаба Северного соединения и в случае нужды кочевали вместе с ним. В каждой такой землянке, а порой и шалаше, заходить в которые посторонним строго запрещалось, имелась своя рация. Все разведгруппы эпизодически должны были получать персональные сброски, то есть в выброшенном парашюте с продуктами указывалось, что он предназначен, к примеру, спецгруппе НКВД «Витязь», но это совершенно не означало, что командование ЦОГ передаст все по назначению. Могли припрятать продукты и непосредственно в отряде, бойцы которого найдут парашют. Поэтому можно прямо сказать, что разведчики из спецгрупп голодали не намного меньше партизан. К тому же если те участвовали в продовольственных операциях, которые служили для них серьезным подспорьем, а как они происходили, читатель уже знает из воспоминаний А.С. Ваднева, то спецгруппам участие в них категорически запрещалось.

Интересно, что РО 4-го Украинского фронта совершенно оригинально решил вопрос обеспечения продуктами своих разведчиков. Самолет У-2 привозил им деньги. Имея в неограниченном количестве марки, рейхсмарки, советские рубли, которые также имели хождение на полуострове, разведчики все закупали у населения. Платили сполна, переплачивая едва ли не вдвое, и люди охотно шли на подобные «товарно-денежные отношения». Все остальные группы бедствовали наравне с партизанами.

Волей-неволей им приходилось принимать участие и в боях. Примечательно, что это очень не поощрялось их командованием на Большой земле, которое ругало командиров спецгрупп, узнав, что разведчики участвовали в тех или иных боях, и требовали только разведку, разведку и разведку. Между группами возникла такая нездоровая конкуренция, что она вскоре переросла в открытый антагонизм. Поскольку носителями информации были в основном партизанские разведчики, связные, то за ними велась самая настоящая охота. Каждая спецгруппа норовила провести официальную вербовку того или иного партизана, с письменным обязательством передавать им всю имеющуюся информацию о противнике. Поскольку все партизаны непосредственно подчинялись Крымскому штабу партизанского движения, то начальники разведки отрядов, бригад, бдительно следили за происками конкурентов, пресекая их на корню.


Наиболее острый конфликт разгорелся после того, как уже упоминавшийся командир вновь созданного отряда Казанцев сообщил о том, что имеет надежную связь с подпольной организацией в Севастополе. Лучше бы он этого не делал. Между конкурирующими разведгруппами началась настоящая гонка, кто скорее свяжется с севастопольской организацией Ревякина. Первыми в нее включились разведчики из спецгруппы «Сокол», которая работала на РО Черноморского флота.

Вот как описывал Е.Б. Мельничук все, что происходило в дальнейшем. «21 марта на кордон Хыралан прибыл начальник штаба 7-го отряда Гаджиев с приказом Македонского арестовать Громова и Осокина. Если не подчинятся, применить оружие, а в случае сопротивления командира РО «Сокол» — арестовать и доставить в штаб 7-й бригады, а оттуда в штаб Южного соединения. Это же решение Македонского подтвердил Витенко, который пошел еще дальше, отдав приказ своим многочисленным сотрудникам в соединении и отрядах расстрелять Громова и Осокина, где бы они ни появились.

Эскорт Гаджиева и разведчики Глухова десять минут стояли друг против друга со взведенными автоматами. К счастью, благоразумие победило.

23 марта 1943 Глухов был вынужден информировать полковника Намгаладзе о том, что Македонский получил от начальника КШПД Булатова радиограмму с требованием всякую связь с группой Глухова прекратить, людей, пришедших из организации Ревякина, забрать. Далее Глухов сообщал, что Македонский приказал командованию 4, 6, и 7-й бригад флотских разведчиков в отряды не допускать, ничего им не давать (продовольствие) и не оказывать никакой помощи (проводники, ознакомление с обстановкой и т. д.). Командование 8-го отряда (Алиев и Аширов) по своей инициативе отдало приказ при появлении людей Глухова открывать по ним огонь.

Первого апреля Глухов вынужден был отправить радиограмму о результатах еще одного последнего контакта с командиром Южного соединения партизан Крыма: «01.04.1944 г. Намгаладзе. № 113.

Прибыл связной, посланный мною к Македонскому, результат прежний. Отказано во всем, выгнал матом, заявил, что хотя бы и было приказание с БЗ, все равно не дал бы ничего. Пусть Глухов не суется туда, где ему нечего делать (Севастополь), не его дело связываться с подпольными организациями, пусть хоть дело дойдет до Москвы, а двух моряков заберет (они отправлены мною на связь с радисткой). Удивляюсь, что военная организация не может поставить на место зарвавшихся, страдающих манией величия и думающих, что я своей работой отбиваю у них славу в деле освобождения Крыма. Все сказанное касается командира 7-й бригады Вихмана, Селимова, Македонского, Витенко. Глухов» [83].


Весь этот ажиотаж привел к провалу Севастопольской подпольной организации, к гибели Ревякина и его подпольщиков. Оказавшийся между двух огней Казанцев сразу после освобождения Крыма был осужден и направлен в штрафную роту. Как я понял, вся вина его заключалась в том, что он вывел первыми на севастопольцев не разведчиков Крымского штаба партизанского движения, а разведгруппу «Сокол» штаба Черноморского флота.


Упразднение ЦОГ (Центральной оперативной группы) и введение такого термина, как «соединение», да еще с именами собственными: Северное, Южное, Восточное, оказалось очень удачным. Несмотря на то, что непосредственно в боевой обстановке они функционировали всего лишь два-три месяца, тем не менее они навсегда остались как в памяти партизан, так и в истории. Популярность эргонимов «Северное соединение», «Южное соединение» стала столь велика, что порой даже провоцирует мемуаристов на ошибки. В своих воспоминаниях о событиях 29 декабря 1943 - 8 января 1944 гг. они очень часто пишут о действиях Северного соединения, которого в то время еще не было.

Анализируя структуру партизанских формирований в Крыму на протяжении 1941–1944 годов, мы уже отмечали, что названия «район» (1941–1942 гг.), «сектор» (1943 г.) негативно воспринимались партизанами. К февралю 1944 года, наконец, определилась окончательная структура: соединение, бригада, отряд, группа. Только два последних подразделения, отряд и группа, без изменений прослужили с ноября 1941 по апрель 1944 года.

О таком подразделении, как группа, следует сказать особо. В сущности, оно не предусматривалось ни одним нормативным документом. Впрочем, в отличие от Устава РККА, где четко записано: отделение, взвод, рота, батальон, полк, дивизия… партизанского устава не было никогда. Уже в ходе войны Центральный штаб партизанского движения издал своеобразное штатное расписание, которое, опираясь на стихийно сложившуюся практику, регламентировало структуру партизанских формирований.

Первичным звеном, начиная с ноября 1941 и по апрель 1944 года, неизменно оставалась доказавшая свое право на жизнь — «группа». В ней могло быть и шесть партизан, и тридцать. Первоначально я намеревался определить партизанскую группу как что-то промежуточное между армейским отделением и взводом. Смущало то, что отделением командуют сержанты срочной службы, а вот взводом — офицеры. С учетом того, что командиры партизанских групп получали денежное довольствие из расчета 250 рублей в месяц и их всех, кто характеризовался положительно, аттестовали как лейтенантов, а политруков групп, с жалованием 125 рублей, аттестовали как младших лейтенантов, без колебаний отношу «группу» к первому структурному подразделению в партизанской иерархии, сопоставимому со взводом в общевойсковом подразделении.

Поскольку мое детство прошло в военных гарнизонах Туркмении, запомнилась грустная шутка: «Меньше взвода не дадут, дальше Кушки не пошлют». Реалии Крымского леса были таковы, что рядовыми бойцами вновь становились не то что командиры групп, но командиры и комиссары отрядов.

Летом 1943 года в лесу было всего 6 отрядов. Все их командиры, комиссары, начальники штабов, заместители по разведке, заместители по тылу были аттестованы как офицеры. Командир и комиссар — старшие лейтенанты с окладами порядка 500–750 руб.

Если принять денежное содержание за основу, то в Крымском лесу сформировался следующий своеобразный рейтинг, в основе которого — месячный оклад:

B.C. Булатов (Командир в.ч. 00 125) — 2200 руб.

П.Р. Ямпольский (командцр Северного соединения) — 1800 руб.

Н.Д. Луговой (комиссар Северного соединения) — 1700 руб.

М.А. Македонский (командир Южного соединения) — 1700 руб.

М. В. Селимов (комиссар Южного соединения) — 1700 руб.

B.C. Кузнецов (командир Восточного соединения) — 1600 руб.

Р.Ш. Мустафаев (комиссар Восточного соединения) — 1600 руб.

А. Аристов (начальник штаба ЮС) — 1400 руб.

Е. Савченко (начальник штаба СС) — 1400 руб.

Е.П. Степанов (комиссар 1-й бригады, СС) — 1400 руб.

Ф.А. Федоренко (командир 1-й бригады, СС) — 1400 руб.

И.Я. Бабичев (комиссар 5-й бригады, СС) — 1200 руб.

Т.Ф. Каплун (комиссар 2-й бригады, ВС) — 1200 руб.

Д. Качанов (начальник штаба ВС) — 1200 руб.

Н.К. Котельников (командир 2-й бригады ВС) — 1200 руб.

Д.А. Колесников (комиссар — 3-й бригады ВС) — 1200 руб.

А.А. Куликовский (командир 3-й бригады ВС) — 1200 руб.

Ф.С. Соловей (командир 5-й бригады СС) — 1200 руб.

Х.К. Чусси (командир 4-й бригады ЮС) — 1200 руб.

И.Х. Хайруллаев (комиссар 4-й бригады ЮС) — 1200 рублей

Г.Х. Саркисьян (начальник штаба 1-й бригады, СС) — 1000 руб.

Г.Ф. Свиридов (начальник штаба 5-й бригады СС) — 1000 руб.

Е.Н. Тарнович (начальник штаба 4-й бригады ЮС) — 1000 руб.

Е.П. Ходосевич (начальник штаба 2-й бригады ВС) — 1000 руб. [1, с. 111].

Как можно судить, одни и те же должности были не равноценны. Оклады командиров Восточного соединения были значительно ниже. Как правило, командир и комиссар получали равное жалованье. Буквально через несколько дней последовала жалоба, и в приказ были внесены коррективы — рейтинг Х.К. Чусси был повышен до 1400 руб., и он был уравнен с командиром 1-й бригады Северного соединения.

Партизанское движение вступало в свою заключительную фазу. Группы выходили на диверсии. Отряды и целые соединения совершали нападения на гарнизоны, которые располагались не только в селах, но уже и в городах. Именно такую операцию провело Восточное соединение, захватив на несколько часов Старый Крым. Относительно бесперебойно работал воздушный мост. Вывозили раненых, в лес поступали все новые и новые люди. Тем не менее продолжали гибнуть люди. Как вспоминал Н.К. Котельников: «7 апреля, часов в шесть один из командиров отрядов, увидев входивших в лагерь людей, многие были в немецкой форме, спросонья принял нас за противника и, не желая сдаваться в плен, на наших глазах застрелился» [22, с. 194].

Несмотря на то что Красную Армию ждали-ждали, но пришла она все же неожиданно. Вот как описывает эту встречу Н.И. Дементьев:

«13 апреля 1944 года мы всем отрядом вышли на шоссе Симферополь — Алушта. Сделали засаду. Видим, танки идут. На броне партизан знакомый сидит. Как он к немцам попал? Куда едет? Не могу в толк взять. Ну, думаю, под пистолетом у виска куда угодно повезти можно. Началась пальба, а партизан этот вовсю машет: не стреляйте — это наши!

Наконец и до меня дошло, что это Красная Армия. Мы же погон никогда не видели. Стали обниматься. Мы сели на танки и вместе с ними — в Симферополь. Так первыми и вошли» [50, с. 9].

Практически по аналогичному сценарию партизанские отряды входят в Бахчисарай, Старый Крым, Ялту… В первые дни они несут функции милиции, но постепенно жизнь городов налаживается, и то одного, то другого партизана из числа командно-политического состава отзывают в распоряжение различных инстанций. Формально отряды функционируют до 20 апреля 1944 года.

Зеки Ибраимов вспоминал: «15 апреля 1944 наш отряд вошел в Ялту. Какое-то время мы осуществляли в городе охрану общественного порядка, а потом нам объявили, что всех передадут в регулярные части Красной Армии, а перед этим всех поведут в баню, после чего выдадут военную форму.

Возможно, что для остальных так оно и было, но когда, намывшись и напарившись, я и еще шесть моих сослуживцев по Коушской роте добровольцев пришли в раздевалку, там нас ждали сотрудники НКВД. Всех бывших партизан-«добровольцев» отправили в тюрьму. Далее заседание военного трибунала и приговор. Кому-то дали 6 лет, кому-то 10. Я получил 15 лет, а один парень — расстрел!» [51, с. 3].

Столь большой срок наказания, на мой взгляд, объяснялся тем, что Зеки Ибраимов был в «добровольцах» командиром отделения, а расстрелянный — командиром взвода. Аналогично развивались события и для других бывших «добровольцев».

Приказом от 4 мая 1944 г. в распоряжение Управления НКВД Крымской АССР направлялись шестнадцать партизан 6-го отряда 4-й бригады Южного соединения. Не буду перечислять их фамилии, отмечу только, что среди них не было ни одного крымского татарина. Исключительно все фамилии русские, украинские. Как впоследствии рассказывал Н.И. Дементьев, все они были осуждены на различные, как правило, близкие к максимальным сроки.

Нури Халилов, который никогда не служил в «добровольцах», первоначально оказался в обычной строевой части Красной Армии. В составе 94-го артполка участвовал в освобождении Севастополя, но затем тоже был отправлен в фильтрационный лагерь.

Первоначально все находящиеся в нем военнослужащие жили достаточно дружно, как вдруг пришло известие о том, что из Крыма высланы крымские татары. Слово «депортированы» еще не знали, а «высланы» было хорошо знакомо по ассоциации с Соловками. Уже на следующий день многие военнослужащие из числа армян, болгар, греков стали заводить разговоры о том, что не понятно, почему здесь находятся они? Почему татары — понятно, а вот они никогда с немцами не сотрудничали.

Подобные разговоры вызвали крупную драку между военнослужащими уже исключительно по национальному признаку. Примечательно, что начальство совершенно не вмешивалось в происходящее. Крымские татары обиделись на своих товарищей по несчастью и обособились, как вдруг приходит известие, что депортированы армяне, болгары, греки… Это известие не вызвало радости, но извинения от людей, с которыми недавно дрались, приняли.

17 мая Сафие Ибраимова вместе с братом находилась в штабе своего партизанского отряда, как вдруг пришла сестра и в ужасе рассказала о том, что завтра всех татар выселят и что один хороший человек посоветовал всем держаться вместе, заранее приготовить все самое необходимое. И Энвер и Сафие искренне возмутились от такой клеветы на Советскую власть и стали стыдить сестру. Прозрение не наступило даже тогда, когда 18 мая в комнату ворвались солдаты. На предложение взять все необходимое и отбыть с ними на вокзал Энвер и Сафие, вместо того чтобы набрать продуктов, которых в штабе было в избытке, абсолютно уверенные, что на вокзале их отпустят, с гордым видом поехали с пустыми руками.


Расплата наступила незамедлительно. На вокзале их затолкали в вагон, и поезд тронулся.

Основная же масса партизан стала получать денежное довольствие за все годы партизанской борьбы.

К примеру, Дементьеву Николаю Ивановичу с 4.11.41 по 1.11.43 г. полагалось по 125 рублей в месяц как командиру группы, а с 1.11.43 по 20.04.44 г. по 750 руб. в месяц уже как командиру отряда.

16 августа 1944 был подписан приказ № 0363 «О расформировании Крымского ШПД». В нем говорилось — личный состав направить:

а) офицеров — в отдел кадров ОПАРМ;

б) сержантов и рядовой состав в 18-й Отдельный запасной стрелковый полк (Беш-Терек, 13 км северо-восточнее Симферополя) [64, с. 85].

В отношении иностранных подданных приказ поступил много раньше:

1. Чехов, словаков, моравов, закарпатских украинцев направить в г. Ефремов Тульской области в распоряжение командующего чехословацкими воинскими частями в СССР.

2. Сербов, хорватов, славян, босняков и других лиц югославских национальностей — на станцию Карасево Московско-Рязанской железной дороги (Карасевский лагерь МВО) в распоряжение командира отдельной югославской части.

3. Поляков — на станцию Дивово Ленинградской железной дороги (Селецкий лагерь МВО) в распоряжение командира запасной польской части [1, с. 62].


Партизанская почта

В течение нескольких лет работы по партизанской тематике у меня сложилось некоторое предубеждение в отношении «сочинских партизан» — работников Крымского штаба партизанского движения. Развеялось оно только после того, как в мои руки попали тома переписки, которую вел Крымский штаб со всем Советским Союзом. Как правило, все письма были аналогичного содержания: «Мой муж (сын, брат, отец) Иванов Иван Иванович, 1917 г.р., в 1941(1942) году воевал в Крыму. Нет ли его среди крымских партизан? Вот уже два года мы не имеем о нем никакого известия».

Отправляя подобное письмо, люди, что называется, хватались за соломинку. В девяноста пяти случаях из ста к такому письму прикладывался стандартный ответ: «Иванов Иван Иванович, 1917 г.р., в списках крымских партизан не значится». Но иногда, и таких писем я видел десятки, куда-нибудь в Среднюю Азию, в Сибирь или на Урал шел официальный ответ о том, что «Ваш муж действительно воюет в составе одного из партизанских отрядов Крыма. Ему будет сообщен Ваш адрес, а также вам направляется денежное довольствие…». Далее указывалась сумма из расчета должности партизана и периода нахождения его в отряде. Как правило, на этом переписка не заканчивалась, и приходило новое письмо со словами самой искренней благодарности. Нередко указывалось, что «поступившие деньги буквально спасли нашу семью». Вероятно, жизнь в эвакуации, без существенной поддержки государства, была для большинства людей на грани жизни и смерти. Следует помнить и то, что практически все крымские партизаны для своих родных были «пропавшими без вести».


Я начал свой анализ писем с самого радужного исхода, хотя было и такое, когда сообщалось, что разыскиваемый человек действительно был крымским партизаном, но… погиб смертью героя. Такие нюансы, как умер от голода и тому подобное, естественно, опускались. Но и такой ответ был благом, так как теперь семья погибшего имела право на пенсию со стороны государства.

Но были и такие ответы, когда сообщалось, что ваш муж Иванов Иван Иванов расстрелян как изменник Родины. Параллельно аналогичная информация направлялась в местное отделение НКВД, и на семью погибшего обрушивались невзгоды, связанные с тем, что теперь они «члены семьи врага народа».

Первые письма на Большую землю улетели, в прямом значении этого слова, вместе с майором Лариным. Когда бывшего командира Зуйского отряда доставили в Ленино, где находился штаб Крымского фронта, то его посетил лично Л.З. Мехлис. Долго и придирчиво расспрашивал, а затем велел отправить самолетом в Краснодар в госпиталь. Когда Н.П. Ларина стали готовить к операции, то оказалось, что все карманы заполнены записками от партизан с адресами их родных. Ларин попросил, чтобы к нему прикрепили трех школьниц, которые разберут эти записки и напишут письма. Через какое-то время в госпиталь пошел обратный поток писем, а затем стали приезжать родные партизан.

В дальнейшем эта функция — координатора партизанской почты перешла на Крымский штаб партизанского движения.

Иногда письма шли через Москву.

«ЦКВКП (б) Маленкову

Я не получаю ничего на мужа Каплуна Тимофея Григорьевича, хотя знаю, что он старший политрук и находится в Крыму в партизанах. Связи с ним не имею».

На письме в углу пометка «Упоминается в письме № 2 Мокроусова как комиссар отряда Тимощука. Письмо переправлено в Крымский обком». Далее следовал ответ из Крымского штаба партизанского движения: «16.02.43. На ваше письмо сообщаю, ваш муж Тимофей Григорьевич Каплун здоров и продолжает работу по выполнению партийного задания.

По указанию ЦК ВКП (б) вы будете получать пособие с 1 августа 1942 в одном из парторганов по месту жительства. О вашем местожительстве сообщим т. Каплуну. Пишите по адресу: г. Сочи. Крымский обком ВКП (б).

Секретарь обкома Б. Лещинер» [31, с. 83].

А вот фрагмент воспоминаний врача О.И. Сухарева.

«Однажды слышу незнакомый голос:

— Доктор, вам есть письма, получите их.

Я подумал, что принес кто-нибудь записку из деревни, но моему удивлению и радости не было предела, когда из рук партизана я получил два письма с почтовыми печатями и адресомt написанным знакомым почерком. Письма были от самого близкого мне в жизни человека, от жены из Ташкента. Уже полтора года она должна была считать меня погибшим после падения Севастополя, а теперь вдруг в лесу, в окружении врага — эти письма. Они доставили мне, кроме радости, бодрость и надежду на личное счастье. Жена и сын были здоровы. Они считали меня погибшим. И совершенно неожиданно получают правительственную телеграмму, что я жив, здоров и адрес для письма. В будущем я еще два раза получал письма от жены: и каждый раз края письма оказывались обгорелыми.

Дело в том, что почта самолетом доставлялась в Зуйские леса, удаленные от нас на сто пятьдесят километров. Дорогой наши почтальоны ночью разводили костры и засыпали на них. От неосторожности, утомления неизбежно подгорали одежда, вещи. Этой же участи подвергалась и сумка с почтой» [23, с. 19]..


Награждение крымских партизан

Вопросы награждения крымских партизан периода 1941–1944 гг. долгое время оставались вне внимания исследователей и до сих пор остаются «белым пятном» нашей истории. Обращение к этой теме такого исследователя, как В.М. Брошеван, представившего статистические данные по количеству награжденных и их группировку по отрядам, по видам наград, только обозначило проблему [64].

Правительственная награда — это материальное воплощение оценки деятельности крымских партизан, и вот именно эта проблема оставалась вне внимания ученых, краеведов, общественности.

Слова «медаль», «орден» своим возникновением обязаны латинскому языку. «Медаль» когда-то означала всего лишь «металлическую монету», а «орден» — принадлежность к определенному сословию. В отличие от них слово «награда» истинно русское, славянского происхождения. Выскажу собственную версию, что «грабить» и «награждать» — слова одного корня. Во втором случае человек получает определенные блага за какие-то заслуги, а в первом — берет не по праву.


Необходимо отметить, что если в царской России люди, награжденные орденами империи, причислялись к дворянскому сословию, а обладатели медалей имели иные весьма существенные льготы, то награды СССР не гарантировали даже личной безопасности. Так, кавалеры четырех орденов Красного Знамени С.С. Вострецов и И.Ф. Федько были репрессированы как враги народа. Самое высокое звание страны: «дважды Герой Советского Союза» не спасло Якова Смушкевича от расстрела.

С другой стороны, тот факт, что тот или иной человек был награжден высшими наградами государства, совершенно не гарантировал его безусловной лояльности к режиму. Нестор Махно был награжден орденом Красного Знамени одним из самых первых в стране (№ 5), а генерал Власов — кавалер одного из первых орденов Ленина…

К моменту начала партизанской борьбы в рядах крымских партизан орденоносцы были наперечет. Командующий партизанским движением А.В. Мокроусов имел орден Красного Знамени еще с Гражданской войны и орден Ленина за Испанию; начальник штаба 1-го партизанского района Ф.И. Захаревич — орден Красного Знамени за борьбу с басмачеством; оказавшийся в лесу с остатками 95-й с.д. Е.Н. Тарнович имел медаль «За отвагу», которую недавно получил в финскую войну…

Несмотря на то, что к началу партизанской эпопеи шел 121-й день войны и в партизанах помимо своей воли оказались сотни участников успешных боев под Одессой и не очень успешных на Перекопе, никто из них боевых наград еще не имел. Награждали в 1941 году крайне скупо. Характерна горькая шутка той поры: «На пятки ордена не вешают».

В силу того, что крымские партизаны до января 1942 года не имели связи с Большой землей, а регулярная авиасвязь появилась только в апреле 1942 года, именно с этого времени вопрос награждения крымских партизан становится реальностью.

С началом Керченской десантной операции в партизанском лесу воцарила эйфория скорого освобождения. Командующий партизанским движением А.В. Мокроусов посылает представление на награждение 67, на его взгляд, наиболее отличившихся партизан орденами и медалями. Документ, тем не менее, не имел хода. Дело в том, что резко обострившийся конфликт внутри партизанского руководства: А.В. Мокроусова, С.В. Мартынова, И.Г. Генова с одной стороны и оказавшихся в лесу кадровых военных — с другой, привел к тому, что те тоже послали свой список… Началась война компроматов.

«На Ваше письмо от 5.03.42 о представлении к ордену Ленина командира партизанского движения Крыма полковника Лобова Михаила Тихоновича и комиссара партизанского движения полкового комиссара Попова Ефима Абрамовича сообщаю:

С первых дней прибытия в район действий партизанских отрядов Лобов и Попов начали противопоставлять себя командованию, внося раздор между военными и гражданскими товарищами. С этой целью группировали вокруг себя командиров частей РККА, попавших в партизаны из вражеского окружения, и вообще недовольных, обиженных, снятых с командных постов за те или иные поступки.

Затеянная склока Поповым и Лобовым привела к обострению до крайности взаимоотношений между командирами и отразилась на боевой деятельности партизанских отрядов в тот период.

Лобов и Попов за время пребывания в партизанах в боевых делах ничем себя не проявили, больше того, Лобов систематически пьянствовал.

Категорически возражаю и прошу Вас к награде их не представлять…

Уполномоченный штаба в/ч 00 125 Булатов» [24, л. 28].

Как результат, награждение затянулось на многие месяцы. Вопрос перекочевал в Военный совет Северо-Кавказского фронта (командующий С.М. Буденный, член Военного совета Л.M. Каганович.) Решили дождаться окончательного освобождения Крыма, но оно не состоялось, а все закончилось грандиозной катастрофой. Наряду с руководством Крымского фронта командующий партизанским движением А.В. Мокроусов был признан одним из ее виновников. Сменилось руководство не только крымскими партизанами, но и фронта.


Только 24.10.42 г. был издан приказ № 018 командующего Черноморской группой войск Закавказского фронта генерал-лейтенанта Петрова о награждении правительственными наградами 288 крымских партизан: орденом Ленина — 6 чел.; орденом Красного Знамени — 112 чел.; Красной Звезды — 109 чел.; медалью «За отвагу» — 29 чел.; «За боевые заслуги» — 25 чел.;

«Партизан Великой Отечественной войны» I степени — 25 чел [78, с. 388].

Для непосвященных «в тайны Мадридского двора», награждение, по многим позициям, вызывало недоумение. Руководители партизанского движения той поры: М.Т. Лобов и Н.Д. Луговой — командующий и комиссар были награждены как бы «по второму разряду» — получили ордена Красного Знамени. А.В. Мокроусов в списке награжденных отсутствовал.

Награждение породило нездоровые разговоры, которые тут же были зафиксированы компетентными органами: «За гибель 400 человек весной у Северского Смирнов вместо пули орден получил» [64, с. 18]. Н.Д. Смирнов — зам. наркома внутренних дел Крымской АССР, обеспечивавший закладку партизанских баз.


Не все было объективно и в части награждения женщин-партизанок. Именно тогда появилась, ставшая впоследствии популярной, прибаутка:

«Нашей Кате за пизду дали красную звезду».

Среди ста двадцати награжденных орденом Красной Звезды было семь женщин [78, с. 388].

«Селихов не оправдал оказанного ему высокого доверия ВСФ в части представления и наградил отличившихся творчески. Он использовал это право — расплачивался орденом за удовлетворение своей биологической животной страсти. В числе других награждена орденом Красной Звезды Имярек только за то, что эта девушка с ним спит» [2, с. 79].

«Вы должны понять, какие возмущения вызвал этот факт среди партизан. Уж если нужно было наградить девушку-женщину, то у нас есть десятки прекрасных девчат и женщин, заслуженно пользующихся и уважением за свои героические дела. Имярек не была ни в одной операции. Касьянов» [2, с. 80].


Награждение орденами и медалями «лесных жен» не было чем-то из ряда вон выходящим, подобным «грешила» и действующая армия, и потому на «шалости» партизанских, командиров закрывали глаза.

Не хотелось бы, чтобы у читателя сложилось несколько превратное представление о крымских партизанах. Они были обыкновенными людьми со всеми присущими им слабостями. В 1964 году я работал в Очаковском автопарке, и мой первый наставник диспетчер Николай Иванович Коваленко был награжден четырьмя медалями «За отвагу». Когда я высказал ему свое восхищение тем, что он имеет такие редкие награды, то, к моему удивлению, он отнесся к этому как-то скептически. Потом рассказал, что раза два его представляли к ордену Красной Звезды, но комбат вычеркивал и по-прежнему представлял к медали. Все бы ничего, но когда орден Красной Звезды получила ППЖ комбата — стало обидно. Именно тогда я впервые услышал эту частушку: «Нашей Кате…»

В эти же дни (21.10.42) небольшая группа крымских партизан приказом командующего Черноморским флотом награждается недавно учрежденной медалью «За оборону Севастополя». За основу были взяты отряды, территориально примыкающие к Севастополю.

В связи с тем, что фронт откатился далеко на восток и бои шли под Майкопом и Сталинградом, командование Северо-Кавказского фронта полностью утратило интерес к крымским партизанам, а потому вопрос об их дальнейшем награждении уже лоббировал Центральный штаб партизанского движения.

Появился Указ Президиума Верховного Совета СССР от 07.03.43 г., в котором среди прочих была небольшая группа крымских партизан. Затем Указ от 04.05.43 г., по которому 180 крымчан были награждены медалью «Партизану Отечественной войны» [26, с. 51].

Учреждение этой, как бы сказать, фирменной награды фактически стало отдушиной, которая в какой-то степени компенсировала невнимание высшего командования в части награждения крымских партизан. Появляются приказы начальника Центрального штаба партизанского движения СССР, опубликованные в газете «Известия», о награждении партизан:

16.02.43 № 6. Медалью «Партизану Отечественной войны»

I степени — 25 чел.

II степени — 90 чел. [26, с. 20]

Затем приказы: 29.06.43 № 61; 05.10.43 № 97; 27.12.43 № 131.

К моменту окончания боевых действий на полуострове на 16 апреля 1944 г. из числа крымских партизан уже было награждено 558 человек. Из них 1 раз — 343 человека; 2 раза — 224 человека; 3 раза — 11 человек [64, с. 82].

Радист С.П. Выскубов в своих воспоминаниях рассказал о процедуре награждения.

«Через день побывал в разведотделе фронта, написал отчет о проведенной в тылу врага работе. А на шестой день пребывания в госпитале меня пригласили в сочинский театр, где в торжественной обстановке партизанам вручали правительственные награды. И вдруг назвали мою фамилию. Я сразу не поверил: думал, ослышался. Но сидевший рядом Бабичев толкнул меня в бок и кивнул — иди, мол, на сцену. Я встал и стою в растерянности. «Да смелее, смелее поднимайтесь к нам», — обращается ко мне из президиума Капалкин. Вышел я на сцену и почувствовал, как краснею. А в это время начальник разведотдела фронта уже говорил, что в тылу врага я проявил мужество и героизм, за что награжден боевым орденом. Затем он прикрепил к моему новому кителю орден боевого Красного Знамени и медаль «Партизану Отечественной войны». Поздравил меня и первый секретарь Крымского обкома партии Владимир Семенович Булатов. Я страшно разволновался. Хотел произнести речь, но из этого ничего не вышло, и я только выдавил: «Служу Советскому Союзу!» Шел я со сцены, а ко мне из рядов тянулись руки знакомых и совершенно незнакомых людей, поздравляли. После вручения наград артисты сочинского театра дали концерт» [68].

С освобождением Крыма все надежды возлагались на последнее, главное, небывалое по масштабу награждение. Оно впечатляло как по количеству представленных людей — 1130 человек, так и по качеству — девять должны были получить звание Героя Советского Союза [26, с. 101].

Документы еще только повезли в Москву, как уже пошел поток жалоб и протестов.

«Считаю неправильным, даже оскорбительным представление к правительственной награде следующих людей:

Имярек — за время, которое я ее знаю по лесу, она ничем себя не проявила, ни в одном бою не участвовала, ни одного боевого задания не выполняла. Как руководитель комсомольской организации не прославилась. За какие же заслуги ей давать награду? Неужто за близость к комиссару Имярек? Я категорически против представления ее к награде. Она того не заслуживает.

Имярек — за короткое время пребывания в Северном соединении она проявила себя как трус. В боях с 29.12 по 8.01.44 г. много раз убегала с поля боя и лично я три раза возвращал ее на место. Стоит ли труса представлять к награде? По-моему, нет.

Имярек — был уполномоченным особого отдела. Трусоват. В боях не участвовал. Свою работу вел плохо, за что и был снят. Не заслуживает представления к награде. Комиссар бригады «Грозной», редактор газеты «Красный Крым» Степанов. 12.07.44» [24, с. 101].

«Мартынов С.В. в списках значится как комиссар отряда. Он никогда им не был. За свой период нахождения в лесу он и Мокроусов партизанскому движению нанесли большой вред. Их бездеятельность поставила партизанское движение под угрозу голодной смерти, которая вырвала сотни жизней лучших партизан.

Мартынов в лесу не показал себя как боевой комиссар. Не заслуги перед Родиной, а большая вина за сотни партизан, умерших от голода. Не к награде, а к ответу за такие дела. Высказываю категорический протест к представлению к правительственной награде тов. Мартынова.

11/VІІ Ермаков» [25, с. 67].

Сказал свое веское слово и НКВД. Практически каждый пятый был отклонен из-за наличия какого-либо компромата. Как можно судить уже с сегодняшних позиций, обвинения в основном были надуманными и связаны с пребыванием данного человека в плену или на оккупированной территории. Иногда действительно ставился заслон перед людьми явно недостойными, в основном пьяницами, но это было скорее исключением.

Тем не менее вся огромная работа по составлению реляций оказалась напрасной.

После депортации крымских татар, армян, болгар, греков весь этот пакет наградных документов оказался невостребованным.

В Крыму сделали неправильный вывод, что все дело лишь во включении в наградной список депортированных народов. Готовится новое, значительно меньшее по размерам представление. 21 августа 1944 г. бюро Крымского обкома партии просит Президиум Верховного Совета СССР присвоить звания Героев Советского Союза уже пяти партизанам Крыма:

Грузинову Георгию Федоровичу, 1919 г.р.

Командиру 3-го партизанского отряда, 4-й бригады Южного соединения. В партизанах с ноября 1941 по апрель 1944 г. Посмертно.

Козлову Ивану Андреевичу, 1888 г.р.

Секретарю подпольного горкома ВКП (б).

Кузнецову Владимиру Степановичу, 1915 г.р.

Командиру Восточного соединения. В партизанах с ноября 1941 по апрель 1944 г.

Косухину Анатолию Николаевичу, 1925 г.р.

Руководителю подпольной комсомольской организации в г. Симферополе. Командиру молодежного партизанского отряда.

Федоренко Федору Ивановичу, 1921 г.р.

Командиру 1-й бригады, Северного соединения. В партизанах с ноября 1941 по апрель 1944 г.

Наградить орденами и медалями: Орден Ленина — 13 чел; Красного Знамени — 44 чел.; Отечественной войны I ст. — 45 чел.; ІІ-й ст. — 62 чел.; Красной Звезды — 116 чел.; «За отвагу» — 20 чел.; «За боевые заслуги» — 32 чел.; «Партизану Отечественной войны I ст.» — 199 чел.; «Партизану Отечественной войны II ст.» — 178 чел [40. л. 147].

Сразу после депортации подняли голову сторонники «антитатарского курса», что выразилось в представлении А.В. Мокроусова и С.В. Мартынова к такой высокой награде, как орден Красного Знамени. Зато их вечный оппонент Н.Д. Луговой был «понижен» до ордена Отечественной войны. Обращает на себя внимание и то, что мать руководителя молодежного подполья Вергили-Косухина Мария Павловна представлена к ордену Красного Знамени. Пока еще она в фаворе и до шельмования и ее, и ее сына остаются считаные месяцы, а пока Анатолия Косухина представляют к званию Героя Советского Союза.

Среди представленных к наградам большая группа молодых подпольщиков, но среди них почему-то нет Бориса Хохлова.

Естественно, что в списке нет ни одного крымского татарина, грека, болгарина, армянина…

Правда, посмертно представлен к ордену Младенов Василий Федорович, но это скорее недосмотр, забыли, что он болгарин [40, л. 161].

Но и это награждение не состоялось.

Почти два года со всей страны в Крымский обком партии, в Центральный штаб партизанского движения идут письма от бывших крымских партизан с просьбой о награждении их партизанской медалью. В сознании людей эта награда стала чем-то вроде знака, подтверждающего, что этот человек был партизаном. Надо сказать, что отказов практически не было.

Вот что писал в своих воспоминаниях один из непосредственных участников тех событий А.А. Сермуль: «В 1946 году по инициативе Лугового Октябрьский (командующий Ч.Ф.) согласился подписать представление обкома и наградить партизан в пределах своей компетенции. Поскольку документы готовил Луговой, был сделан крен в сторону Северного соединения. Дементьев, которого раньше представляли на Героя, почему-то получил орден Отечественной войны. Недовольство партизан вызвал тот факт, что ордена получили работники обкома, которые никогда в лесу не были и сидели в Сочи [92, с.84].

Последнее награждение было произведено приказом начальника Белорусского штаба партизанского движения № 435 уже 25.07.46. В соответствии с этим приказом медалью «Партизану Отечественной войны» было награждено еще 145 бывших крымских партизан [26, с.58].

Работая с архивными документами, автор выявил своеобразную «партизанскую гвардию»: тридцать семь человек, которые имели по четыре правительственные награды. Даже при беглом изучении списка бросается в глаза, что в нем нет таких легендарных личностей, как Ф.И. Федоренко, А.А. Сермуль, С. Кадыев, К.Б. Муратов… Объясняется это тем, что двое первых ушли на фронт, двое других оказались в депортации и потому последующие награждения их уже не коснулись.

Учитывая тот факт, что медаль «За оборону Севастополя» по своему статусу вручается не за проявление личного мужества, а всему составу частей армии, авиации и флота, принимавшему участие в обороне города, медаль «Партизану Отечественной войны» де-факто тоже приобрела аналогичный статус.

Вероятно, каждый читатель слышал о «черном рынке наград». Работая над книгой, я специально поинтересовался у антикваров, сколько стоит медаль «Партизану Отечественной войны». Ответ приятно удивил: сегодня — это одна из самых раритетных наград. Стоимость исчисляется в сотнях долларов.

Можно сделать грустный вывод о том, что 56 лучших из лучших крымских партизан, тех, кто прошел всю эпопею с ноября 1941 по апрель 1944 г., были награждены за личные подвиги всего лишь одной или двумя боевыми наградами каждый.

Из этой славной когорты крымских партизан, которые весной 1944 года были представлены к наградам, но их не получили, сегодня живы только три человека: бывший командир 6-го отряда 3-й бригады ЮС Николай Иванович Дементьев, комиссар 1-го отряда 3-й бригады ВС Беляев Михаил Петрович, командир группы 21-го отряда 5-й бригады СС Нури Халилов.

Партизанская гвардия:

Бабичев Иван Яковлевич — Красное Знамя; Отечественной войны I степени; «За оборону Севастополя»;«Партизану Отечественной войны» I степени.

Бережной Андрей Филиппович — Красная Звезда; Отечественной войны II степени; «За оборону Севастополя»; «Партизану Отечественной войны» I степени.

Бондаренко Иван Алексеевич — Красная Звезда; Отечественной войны II степени; «За оборону Севастополя»; «Партизану Отечественной войны» I степени.

Бровко Арсентий Филиппович — Отечественной войны II степени; «За отвагу»; «За оборону Севастополя»; «Партизану Отечественной войны» I степени.

Буряк Василий Михайлович — Красное Знамя; Отечественной войны I I степени; «За оборону Севастополя»; «Партизану Отечественной войны» II степени.

Виноградов Егор Кузьмич — Красное Знамя; Отечественной войны I I степени; «За оборону Севастополя»; «Партизану Отечественной войны» I степени.

Вихман Леонид Абрамович — Красное Знамя; Отечественной войны I степени; «За оборону Севастополя»; «Партизану Отечественной войны» I степени.

Гордиенко Николай Григорьевич — Красная Звезда; Отечественной войны II степени; «За оборону Севастополя»; «Партизану Отечественной войны» I степени.

Григорьян Николай Арсеньевич — Красная Звезда; Отечественной войны II степени; «За оборону Севастополя»; «Партизану Отечественной войны» I степени.

Дементьев Николай Иванович — Красное Знамя; Отечественной войны I степени; «За оборону Севастополя»; «Партизану Отечественной войны» I степени.

Караздаев Степан Петрович — Красное Знамя; Красная Звезда; «За оборону Севастополя»; «Партизану Отечественной войны» I степени.

Качанов Сергей Дмитриевич — Красная Звезда Отечественной войны I степени; «За оборону Севастополя»; «Партизану Отечественной войны» I степени.

Квашнин Роман Савельевич — Отечественной войны I I степени; «За отвагу»; «За оборону Севастополя»; «Партизану Отечественной войны» II степени.

Киришин (Кирюшин) Александр Иосифович — Красная Звезда; «За оборону Севастополя»; «Партизану Отечественной войны» I степени; «Партизану Отечественной войны» II степени.

Кособродов Константин Яковлевич — Отечественной войны II степени; «За отвагу»; «За оборону Севастополя»; «Партизану Отечественной войны» I степени.

Кочетков Алексей Алексеевич — Отечественной войны I I степени; «За отвагу»; «За оборону Севастополя»; «Партизану Отечественной войны» II степени.

Крапивный Иван Васильевич — Красная Звезда; Отечественной войны I I степени; «За оборону Севастополя»; «Партизану Отечественной войны» II степени.

Купреев Иван Иванович — Красная Звезда; Отечественной войны II степени; «За отвагу»; «За оборону Севастополя»; «Партизану Отечественной войны» I степени.

Кураков Иван Григорьевич — орден Ленина; Красная Звезда; «За оборону Севастополя»; «Партизану Отечественной войны» I степени.

Лаврентьев Сергей Иванович — Красная Звезда; Отечественной войны I I степени; «За оборону Севастополя»;«Партизану Отечественной войны» I степени.

Луговой Николай Дмитриевич — Красное Знамя; Отечественной войны I степени; «За оборону Севастополя»; «Партизану Отечественной войны» I степени.

Москалев Иосиф Иванович — Красная Звезда; Отечественной войны I степени; «За оборону Севастополя»; «Партизану Отечественной войны» I степени.

Палажченко Алексей Савельевич — Красная Звезда; Отечественной войны II степени; «За оборону Севастополя»; «Партизану Отечественной войны» I степени.

Печеренко Василий Федорович — Красное Знамя; Отечественной войны I I степени; «За оборону Севастополя»; «Партизану Отечественной войны» II степени.

Плетнев Николай Михайлович — Красная Звезда; Отечественной войны I I степени; «За оборону Севастополя»; «Партизану Отечественной войны» I степени.

Рябошапко Григорий Карпович — Красная Звезда; «За оборону Севастополя»; «Партизану Отечественной войны» I степени; «Партизану Отечественной войны» II степени.

Сакович Яков Матвеевич — Красное Знамя; Красное Знамя; «За оборону Севастополя»; «Партизану Отечественной войны» I степени.

Самойленко Михаил Федорович — Красная Звезда; Красная Звезда; «За оборону Севастополя»; «Партизану Отечественной войны» I степени.

Свиридов Георгий Филиппович — Красное Знамя; Красное Знамя; «За оборону Севастополя»; «Партизану Отечественной войны» I степени.

Сорока Николай Анисимович — Красное Знамя; Красное Знамя; «За оборону Севастополя»; «Партизану Отечественной войны» I степени.

 Стрельников Иван Матвеевич — Отечественной войны I степени; «За боевые заслуги»; «За оборону Севастополя»; «Партизану Отечественной войны» I степени.

Сырьев Иван Егорович — Отечественной войны I степени; «За боевые заслуги»; «За оборону Севастополя»; «Партизану Отечественной войны» I степени.

Талышев Василий Павлович — Красная Звезда; Отечественной войны I I степени; «За оборону Севастополя»; «Партизану Отечественной войны» II степени.

Тарнович Евгений Николаевич — «Красная звезда»; Отечественной войны II степени; «За оборону Севастополя»; «Партизану Отечественной войны» II степени.

Тоцкий Василий Иванович — Красная Звезда; «За оборону Севастополя»; «Партизану Отечественной войны» I степени; «Партизану Отечественной войны» II степени.

Урсол Иван Игнатович — Красная Звезда; Отечественной войны II степени; «За оборону Севастополя»; «Партизану Отечественной войны» I степени.

Чусси Христофор Константинович — Красная Звезда; Отечественной войны I I степени; «За оборону Севастополя»; «Партизану Отечественной войны» I степени.


Всего было награждено 1048 человек. Пять раз — 1 чел.; четыре раза — 38 чел.; три раза — 111 чел.; дважды — 216 чел.; один раз — 682 чел. [27, с. 44].


Партизанские ангелы

В истории партизанского движения в Крыму исключительное место занимают действия летчиков Черноморского флота, 5-й воздушной армии, транспортной авиации, которые сбрасывали грузы, совершали посадки в Крымский лес для эвакуации раненых, доставки продуктов, боеприпасов…

Военная ситуация в Крыму сложилась таким образом, что осенью 1941 года частям Приморской армии удалось зацепиться за небольшой участок земли в Юго-Западном Крыму и потому от находящихся в горах партизан их отделял десяток километров. Вполне естественно возникло стремление направить в Севастополь людей, которые бы доложили о крымских партизанах, указали бы возможное место посадки самолета, который бы доставил рацию и радиста. Несколько попыток таких групп завершались неудачно, но в конце марта 1942 года четверо партизанских разведчиков, следуя через мыс Айя, вышли в расположение наших войск. Их доставили к командующему Приморской армией Петрову. Партизаны 3-го района, расположенные в примыкающих к Севастополю лесах, просили прислать радиста с рацией, продукты, были готовы выполнять задания командования по разведке.

Генерал Петров сразу же оценил ту потенциальную помощь, которую может оказать фронту партизанская разведка. Просьбе партизан была дана «зеленая улица».

Теперь наступил черед авиации. Летчик-истребитель Филипп Герасимов получил приказ вылететь на разведку и в заданном квадрате обнаружить и сфотографировать поляну, на которой может находиться партизанский отряд, сбросить вымпел.

Выполнив приказ, Ф.Ф. Герасимов и подумать не мог, что на этом его партизанская эпопея не закончилась, а только начинается. Его вновь вызвали к командиру полка и поставили задачу: на самолете У-2 совершить на обнаруженную им поляну посадку и доставить туда радиста с рацией.

Утром 10 апреля 1942 года он вылетел на задание. Без проблем нашел партизанскую поляну и уверенно пошел на посадку. Далее началось что-то невероятное. У-2 на какое-то мгновение почему-то перестал снижаться, потом вдруг «вспух» и стал парить почти до середины поляны. Такое могло произойти от порыва встречного ветра, но летчик хорошо видел, что дым от костра стоял столбом и верхушки деревьев не качались. Озадаченный летчик прибавил газу и ушел на второй заход. Ничего не изменилось. Только с четвертой попытки, резко изменив угол наклона, он наконец почувствовал, что колеса коснулись земли. На самом краю площадки самолет ткнулся обо что-то колесами и завалился на нос. Винт сломался.

Причина происшедшего крылась в специфике полетов в Крымских горах. Поляну прогрело солнце, и самолет подпирали невидимые восходящие теплые потоки воздуха.

Летчик с интересом смотрел на обступивших его, предельно исхудавших людей. Сразу же заметил, что их оружие находится почему-то в руках, а не как обычно у военнослужащих на плече. Он наивно поинтересовался, почему это так. Ответ его ошеломил: «Ремни мы съели. Варили, резали, как лапшу, и ели».

Герасимов достал из фезюляжа самолета бумажный мешок с сухарями, свертки с концентратами, плитками шоколада «Золотой якорь», упаковки с махоркой и спичками.

Вечером появились гидросамолеты, которые сбросили партизанам четыре парашюта с продовольствием.

Деревянный винт после удара о землю пришел в полную негодность, но кто-то из партизан вспомнил, что километрах в семидесяти от лагеря видел два самолета У-2, у которых пропеллеры стоят на месте. Тут же отправили экспедицию.

Несколько суток летчик жил среди партизан. Наконец группа вернулась. Люди выбились из сил, один партизан умер в пути.

Установили винт, но завести двигатель не удалось, так как у его помощника не хватило сил провернуть лопасть — голод. Поменялись ролями: моторист сел в кабину, а летчик крутанул винт. Мотор завелся.

Герасимов начал разбег, но все происходило также непонятно, как и при посадке, но уже с точностью до наоборот.

Причина была все в тех же воздушных потоках. Стартовал летчик рано утром, а в это время холодный воздух как бы стекал с гор. Это течение и прижимало самолет к земле. Изношенный мотор не смог вытянуть дополнительной нагрузки, да и площадка была коротковата для таких условий. Самолет рухнул на деревья.

Все партизанские мемуаристы: И.З. Вергасов, М.А. Македонский, А.А. Сермуль, В.И. Черный, описывая эпопею с прилетом летчика и доставкой радиста, отмечают, что в результате аварийной посадки рация пострадала. Только В.Б. Емельяненко вносит ясность: «Северский с Герасимовым подошли к радисту. Дмитриев с надетыми наушниками стоял на коленях возле рации, отстукивая позывные, вслушиваясь в шорохи. Севастополь молчал» [73, с. 54].

Через несколько дней в расположение отряда пришли четыре моряка-разведчика из Севастополя. Они принесли с собой более современную рацию «Север», и благодаря ей регулярная связь, наконец, была установлена. Вместе с разведчиками Ф.Ф. Герасимов должен был вернуться в Севастополь.

На обратном пути он приметил более удобную для посадок самолета площадку, как ее потом назвали, «Светлую поляну», которая вскоре и стала партизанским аэродромом.

Возвращение летчика буквально с того света произвело на командование огромное впечатление, и он был представлен к званию Героя Советского Союза. Как сообщалось в Указе от 14.06.42 г., «За установление связи с крымскими партизанами и доставку им радиста с рацией».

Для поддержания постоянной связи с партизанами возникла острая необходимость в маленьких самолетах, которые могли бы успешно приземляться в Крымских горах, и тогда командование Приморской армии добивается откомандирования из Краснодара нескольких самолетов С-2. Фактически это тот уже У-2, но пассажирский вариант, вот почему он и назывался С-2 «Санитарный». С него нельзя было производить сброс продуктов, но можно было вывозить раненых. Одного в сидячем положении, другого в лежачем.

24 апреля 1942 из Краснодара в Севастополь прибыли летчики В.З. Битюцкий, Ф.П. Мордовец, А.М. Романов, которые стали осуществлять регулярные полеты в лес из осажденного Севастополя.

А.А. Сермуль вспоминет о последнем прилете Федора Мордовца.

«В самые последние дни Севастополя он на У-2 прилетел к нам, своего технаря привез и девушку. Не хватало ему бензина до Большой земли. Несколько дней жил у нас, пока ему не сбросили канистру бензина, тогда он полетел на Кавказ, но бензину ему и здесь до посадки не хватило, из-за встречного ветра и перегрузки (3 человека) бензин кончился уже над Керченским проливом. Сел на воду. Трое суток плавали, держась за пустую канистру, пока их случайно не подобрал наш катер. Самолет полузатонувший рядом, попробовали взять на буксир, но он развалился и затонул» [92, с. 32].

На другом уголке Крымского полуострова связь с партизанскими отрядами Зуйских лесов установило командование Крымского фронта.

Во второй половине марта летчиков 764-го полка лейтенанта Морозова, младшего лейтенанта Молчанова и сержанта Зеленкова вызвали в штаб полка и вручили предписание отбыть в Керчь в распоряжение штаба ВВС Крымского фронта. Там стало известно, что они и еще три экипажа соседнего 763-го полка получат санитарные самолеты С-2 и будут заниматься эвакуацией из Крымских гор раненых партизан. Как старший по званию лейтенант Морозов был назначен командиром группы. Со всех летчиков взяли подписку о неразглашении военной тайны.

25 февраля 1942 года был произведен первый сброс продуктов с самолетов ТБ-3. Всего 36 грузовых парашютов.

Первый блин в какой-то степени вышел комом. Мешки с мукой разбивались о землю, оставив вокруг себя облако белой пыли. Уже к следующему разу те, кто готовил партизанские посылки, внесли коррективы и стали насыпать неполный мешок, а уже его вкладывали в «суперупаковку» — во второй мешок, который и оставался целым после удара о землю. Второй сброс состоялся почти через месяц, 24 марта 1942 года. Партизанам удалось собрать 28 грузовых парашютов [73, с. 65].

С момента установления связи с командованием Крымского фронта партизаны с нетерпением ждали прилета самолетов с посадкой в лесу.

Несколько ночей подряд из-за плохой погоды откладывался вылет лейтенанта Морозова. Затем было два возврата по той причине, что горы оказались закрытыми облаками. В эти дни 763-й полк внезапно перебазировался в другое место и вместе с ним улетели прикомандированные летчики. Остались всего три экипажа и шесть санитарных самолетов С-2 [73, с. 168].

А раненых все эти ночи приносили и уносили, приносили и уносили. Люди выбились из сил. Наконец, 6 апреля 1942 г. лейтенант Морозов вылетел. Самолет взял курс на юг и минут через двадцать вышел к мысу Чауда. Под крылом был Феодосийский залив. Далее на мыс Меганом. К счастью летчиков, на мысе был оборудован маяк, который обслуживал корабли противника. Он возвышался на высоте 363 метра и был прекрасно виден с моря. Затем доворот и курс на партизанский аэродром.

Ближе к полуночи партизаны услышали рокот мотора, знакомое с довоенных лет тарахтение «кукурузника». Искренне ужаснулись тому, как летчик в такой темноте сможет посадить самолет на столь маленькую площадку.

К общему разочарованию, летчик категорически отказался взять с собой кого бы то ни было, так как этот полет ознакомительный и прилетел он не на санитарном самолете, а на боевом У-2. Осмотрев площадку, Морозов твердо заверил, что вторым рейсом обязательно заберет раненых.

Вернувшись на аэродром в селе Хаджи-бие, что на Керченском полуострове, лейтенант Морозов подробно рассказал товарищам об условиях полета. Превышение площадки над уровнем море оказалось 850 метров, взлет и посадка возможны были лишь в одном направлении — на взгорок в сторону моря.

Вот как описал дальнейшее в своих дневниках Н.Д. Луговой: «Во второй половине ночи Морозов, как обещал, прилетел вновь, и мы усадили во вторую кабину Ларина» [78, с. 120].

В работу включилась вся группа Морозова, которая работала на партизан в течение месяца, вплоть до катастрофы Крымского фронта.

Летчик Молчанов так потом описывал этот день: «С утра (10 мая 1942) со стороны линии фронта показались подводы, потом потянулись обозы. Морозов с Щербиной куда-то ушли… Как вдруг показалась группа немецких мотоциклистов. Направились мы к своему самолету, а он от автоматной очереди на глазах вспыхнул» [73, с. 168].

Всю ночь летчики двигались в сторону Керчи, чудом преодолели пролив. Об Алексее Морозове больше не известно ничего.

В мае 1942 не стало Крымского фронта. Не стало как боевой единицы и 764-го ночного легкого бомбардировочного полка. Оставшийся личный состав маялся в запасном полку. Заставляли учить уставы, гоняли строевой подготовкой… Как вдруг Ивана Молчанова вызвали в штаб. Вручили предписание ехать в Краснодар.

В большой комнате — длинный стол с разложенной картой, с дальнего конца навстречу направился очень знакомый на лицо военный. Молчанов уставился на маршала, весь подобрался.

— Узнаешь? — спросил тот, подмигнув, и протянул летчику руку.

— Так точно, узнал: вы — Маршал Советского Союза Семен Михайлович Буденный!

— У партизан садился?

— Так точно, садился.

— Вот такое тебе, сынок, будет от меня задание: установи связь с партизанами и первым рейсом вывези оттуда больного Городовикова.

— Оку Ивановича? — удивился Молчанов, знавший по снимкам сподвижника Буденного.

— Нет. Его племяша. Он славный кавалерист.

— Я готов — Молчанов поднялся. — Только пусть дадут мне самолет.

— Будет тебе самолет» [73].

Исправных самолетов С-2 в наличии не было. Где-то отыскали два сильно изношенных С-1 (первая модификация санитарного У-2). Моторы были очень слабые. Самолет с трудом набирал высоту. Молчанов вылетел на одном из них. У мыса Чауда в кабине запахло бензином. Пришлось возвращаться. В Славянской техники обнаружили трещину в трубке бензопровода. Не загорелся в воздухе чудом.

Вызвали к командующему. Вновь полетел в Краснодар, получил нахлобучку за невыполнение задания и, не отдохнув, вновь взял курс на Крым. На высоте 1500 м вышел на мыс Меганом. Видимость хорошая. Стал приближаться к хребту, как вдруг самолет стремительно потянуло вниз. Высота уже около 1000 метров, что много ниже горного хребта. Пришлось возвращаться к морю и там вновь набирать высоту. Попробовал приблизиться в районе Ускута. Повторилась прежняя картина — самолет словно магнитом тянуло вниз. Сделал третью попытку и снова неудача. Короткая июньская ночь заканчивалась, и Молчанов, закусив губу, возвратился в станицу Славянскую.

Снова был вызов в Краснодар и еще более угрожающий тон командующего. Молчанов решил сменить самолет. Долго летел над морем, а мыса Меганом все нет. Сделал доворот влево, а картушка компаса ни с места. Летчик развернул самолет на 180 градусов и полетел назад. Наконец, показалась земля, какой-то населенный пункт. Оказалось, что это Майкоп.

В следующую ночь полетел вновь, но в полете почувствовал себя очень плохо. Молчанов понял, что если и долетит, то при посадке наверняка разобьется, и повернул назад. Услышав, что летчик жалуется, что «у него огоньки перед глазами», врач приказал идти спать, а всю ответственность взял на себя. Пока Молчанов отсыпался, пришло известие, что из Краснодара пригнали капитально отремонтированный С-2.

В ночь на 15 июня вновь полетел к партизанам. Мотор на этом самолете пел совсем другую песню. Самолет удачно перевалил через горы, на Орта-Сырте Молчанов увидел сигнальные костры, хорошо посадил самолет. Летчика узнали и радостно стали качать. Ожидавших отправки раненых было много, и партизаны уже хотели приступить к погрузке, но Молчанов твердо сказал, что имеет приказ вывезти в первую очередь только Городовикова, а без него он не полетит. Но Городовикова на площадке не оказалось, и пока посылали за ним, ждать пришлось около часа.

В Славянской Молчанов позвонил в штаб воздушной армии и доложил о выполнении задания. В Краснодаре самолет встречал инженер-полковник Руденко. Он усадил обоих в легковой «ЗИС-101», в пути шепнул летчику: «Тебе вместе с Городовиковым будут ордена вручать… А то ведь над тобой, брат, уже трибунал висел». Вечером И.И. Молчанова повезли в оперетту. Как вспоминал потом И.И. Молчанов: «Я будто в другой мир попал».

На следующий день из капитального ремонта пригнали второй С-2, и в паре с В.П. Калмыковым в ту же ночь он вновь вылетел к партизанам. В первый же совместный рейс они вывезли четырех человек. Так начался «второй тур» полетов в Крым. В группе Молчанова было четыре самолета: два стареньких С-1, на которых можно было летать только в Краснодар по вызову начальства, и два С-2, на которых они летали посменно к партизанам. В одну ночь Молчанов и Калмыков, в другую Я.М. Фадеев и С.В. Свинов.

Площадку на Орта-Сырте без навыков найти очень трудно. В светлую ночь — это пятнышко в лесу между двумя горными речушками. Заметить его можно и без помощи партизан, а в темную ночь — только по кострам и то градусов под шестьдесят впереди.

Летчик Иван Нижник, который после госпиталя был зачислен в 8-й отдельный авиаполк ГВФ и тоже начал летать к партизанам, впоследствии рассказывал: «Это была каторжная работа, которая не шла ни в какое сравнение с полетами к белорусским партизанам».

Как вспоминал Яков Фадеев: «Каждая посадка — это смертельный риск. Ничего не видно. Костры дают только направление. Прицелился на них и пошел вниз, как в преисподнюю. Нисколько не лучше и взлет. Площадка имеет уклон, дашь газ, а изношенный моторишко в сто лошадиных сил на той высоте еле тянет. Бежишь-бежишь на тот уклон, а впереди гора «Подкова» с отметкой 1025 метров. Начнешь подрывать машину, а она без скоростенки кряхтит, качается, того и гляди ветром завалит. Оторвешься с двумя пассажирами, и из-под шлема ручьи текут» [73, с. 146].

В начавшейся эвакуации раненых и обессиленных партизан важнейшую роль была призвана сыграть авиация. Малая эффективность С-2 заставляла думать о применении большегрузных самолетов, и потому решили использовать четырехмоторные ТБ-3. 21 июля командир эскадрильи майор Жмуров совершил благополучную посадку на Орта-Сыртё. Прилет большого самолета вызвал переполох в соседних деревнях, где находились войска противника. Началась стрельба трассирующими пулями, в небо взлетали ракеты. Дальнее боевое охранение ответило огнем. В сущности, все это не представляло для аэродрома реальной опасности, но произвело неизгладимое впечатление налетчика. Ему показалось, что он находится в центре боя. Аэродром был обозначен полыхающими кострами, что, по мнению Ф.А. Жмурова, привлекало внимание противника, и он приказал костры затушить. Взревели двигатели, самолет пошел на взлет. Не имея ориентиров при рулежке, он сбился с направления, ударился о бугор, где недавно горел костер, свалился в овраг и загорелся.

Разведуправление фронта, который вел бои уже далеко на востоке, в силу специфики своей работы полностью потеряло к крымским партизанам какой-либо интерес.

Около двух месяцев группа Молчанова находилась на полевом аэродроме под Славянской. Полк, к которому она была прикреплена, улетел, а они оставались на прежнем месте. Не стало столовой, не было телефонной связи с Краснодаром. Было только горючее и остатки завезенных для партизан грузов. Питались тем, чем угощали хозяева. Даже денежного содержания никто давно не получал. О партизанских летчиках попросту забыли. Но они продолжали летать в Крым. После одного из полетов стало плохо Сергею Свинову, но, поскольку медицинской службы уже не было, помочь ничем не смогли, и Сергей умер. Похоронили его на заросшем бурьяном кладбище в Славянской без военных почестей.

Трудно найти слова, чтобы оценить то, что происходило дальше. Прекрасно понимая, что они брошены, летчики, уже не думая о себе, продолжали летать в Крым, доставляли продовольствие и вывозили оттуда людей. Через Славянскую стали отходить какие-то части, и тогда Я.М. Фадеев слетал на разведку. Результат был ошеломляющий — в соседней станице уже были немецкие мотоциклисты

Посадили техников в кабины и полетели на Новороссийск, но там противник бомбил аэродром. Полетели дальше на восток. В Сочи присоседились к 8-му отдельному полку ГВФ. Летчиков переодели, выдали денежное довольствие, пересадили на другие самолеты. Тогда же они подвели итог своей работы: вылетая из Славянской, они совершили сорок семь посадок на Орта-Сырте, вывезли на Большую землю девяносто четыре человека.

325-й полк улетел под Сталинград, но четыре самолета в последнюю минуту удалось выпросить у члена Военного совета фронта Кагановича, и они задержались в Адлере. Один из самолетов был более поздней модификации, на нем когда-то летал один из первых Героев Советского Союза И. В. Доронин, о чем свидетельствовали записи в формуляре. Теперь командиром экипажа стал лейтенант Маляров.

27 сентября 1942 года к партизанам прилетал У-2 с штурманом Фетисовым на борту. Полковник Лобов и батальонный комиссар Луговой встретили гостя холодно:

— Какова цель прилета?

— Посмотреть площадку.

— Смотрели ее не раз, а что толку? Кормите обещаниями, а столько раненых скопилось. Катаетесь зря, только место в самолете занимаете.

Понять Лугового и Лобова было можно. Прилет Фетисова — это значит недовезли 80 килограммов продуктов! К тому же до этого площадку уже осматривали специально прилетавшие летчики большегрузных самолетов.

Фетисов спокойно выслушал и объяснил, что капитан Помазков решил посадить ТБ-ЗФРН. На этом корабле высотные моторы и легче будет взлететь с горной площадки. Я тоже буду в составе экипажа и должен сам убедиться в возможности благополучной посадки и взлета.

После осмотра площадки Фетисов заверил: в случае нормальной погоды ждите нас 29-го в 21.30.

Как нарочно, накануне полета плохо почувствовал себя Помазков, и прошел слух, что придется снова ограничиться сбросом грузов. Тогда Фетисов отозвал Малярова и шепнул ему: «Николай, если Гришу действительно отстранят от полетов, то все равно садись: я тебя точно выведу на посадочную площадку и уверен, что все будет хорошо».

Малярова не надо было агитировать, он тоже был настроен на посадку.

Провожать экипаж приехал секретарь Крымского обкома партии Булатов. Последним подъехал Помазков. Выглядел он действительно нездоровым.

К первому приему тяжелого самолета в лесу готовились. Луговой даже продумал сценарий встречи: кто качает летчика (для изголодавшихся людей задача не из простых), кто дарит маузер с монограммой, кто цветы, благодарственное письмо командованию с просьбой наградить пилотов…

Когда стрелки часов показали 21.25, Луговой вслух произнес: через пять минут будут. Но его оптимизм окружавшие не разделяли. Вскоре послышался слабый гул, и в небе мигнули навигационные огни. Котельников со своей аэродромной командой зажег костры. Экипаж сбросил гондолы с грузом, и на земле возникло тоскливое предчувствие, что и сегодня посадки не будет. Маляров повел самолет на север, оставляя за собой линию горевших на площадке костров. За его спиной появился капитан Помазков и тронул Малярова за плечо. Тот уступил ему место. Сделав разворот, самолет пошел на новый заход, уже ориентируясь на огненную дорожку костров. Все, казалось, шло хорошо. ТБ-3 уже катился под небольшой уклон, покачиваясь на неровностях, и перед самой остановкой вдруг содрогнулся и замер, накренившись на правое крыло. Выключены все моторы, и наступила тишина.

Заранее написанный сценарий полетел кувырком. Штурман взял с собой группу партизан, и они начали выгрузку продовольствия, а Помазков прилег рядом с Лобовым. Оба задымили, разговорились. Вскоре возник человек в комбинезоне — борттехник Сугробов и что-то шепнул Помазкову на ухо. Тот сразу же встал и направился к самолету.

— Камнем покрышку пробило! — указал он на дыру с кулак в покрышке, которая и сама была огромной — целых два метра. Помазков сунул руку в отверстие, и она ушла туда по локоть.

— Запасная покрышка в Адлере есть? — поинтересовался Помазков, но Сугробов отрицательно покачал головой.

— Машину здесь на пару суток оставить можно? — обратился он к Лобову.

— Ни в коем случае! Уже завтра здесь будут каратели!

Оставалось два выхода: либо сжечь самолет, либо попытаться взлететь. Летчик повернулся к Сугробову:

— Как думаешь, Егорыч, на ободе оторвемся?

— Посадки на одном колесе бывали, а вот про взлет слышать не приходилось…

Помазков обернулся к Малярову:

— Может удастся при разбеге поставить машину на одно колесо элеронами?

— А левое крыло подзагрузить! — добавил Фетисов.

— Сколько человек сможем загрузить в левом крыле?

— Человек двадцать.

Но тут взбунтовался Лобов:

— Вы, товарищи летчики, можете, конечно рисковать, но людей я дать не могу. — Он швырнул окурок и зашагал взад-вперед.

— Товарищ полковник, — официально обратился Помазков. — Мы тоже люди и зря гробиться не хотим. В случае чего прервем полет.

Лобов сдался, но разрешил грузить только тех, кто сам даст согласие. Лететь согласилось 23 человека. Помазков с Маляровым заняли прежние места.

— Николай, — сказал Помазков, — будем взлетать дуэтом: ты жми на педали и поднимай хвост, а я буду ставить самолет на левое колесо и играть газами.

Когда промелькнули последние костры и корабль погрузился во мрак ночи, единственным ориентром оказалась висевшая над горой крупная звезда. Прерывать полет уже было поздно, и Помазков включил форсаж всем четырем моторам. Они неистово взревели, из патрубков посыпались искры, летчиков начало заметно вдавливать в сиденья, и тогда они взяли штурвалы на себя — корабль взмыл и на некоторое время вроде бы завис, покачиваясь с крыла на крыло. В это время Фетисов выпустил ракету, и летчики увидели за бортом черный провал — они летят!

Маляров почувствовал, как у него по спине побежала струйка холодного пота, а Помазков освободил руку от перчатки и перекрестился.

Еще более драматично этот взлет выглядел с земли: «Мы перестали дышать, — записал потом в дневнике Луговой, — а он катился, катился прямо на сопку и в ее тени вскоре стал не виден. Я в ожидании взрыва оцепенел. Вдруг небо раскололось словно от грома, смотрю, осыпанный искрами самолет пошел вверх. Когда он делал круг, от него отвалилась изжеванная покрышка» [78, с 330].

Успешная посадка и взлет крупного самолета открывали блестящие переспективы, теперь все дело было за наличием самолетов, и вот тут проявил себя бывший начальник разведки Зуйского отряда Харченко, который, эвакуировавшись в Сочи, лоббировал интересы партизан. Однажды на аэродроме Адлер он увидел самолет Ли-2, который обслуживал Военный совет фронта. Харченко бросился по высокому начальству и добился разрешения на несколькр вылетов Ли-2 к партизанам.

16 октября 1942 года командиры кораблей A.M. Быстрицкий, Ф.Ф. Ильченко, П.М. Русаков получили задание от начальника Аэрофлота генерал-полковника Астахова оказать помощь крымским партизанам.

Из-за отсутствия радиосвязи с самолетами партизаны не могли заблаговременно предупреждать летчиков об опасности. Бывало так, что площадка была захвачена противником или они создали «ложный аэродром». Поэтому была придумана сложная система костров, а чтоб противник с соседних гор не заметил их и не сделал точно такие же на соседней поляне, то разжигали лишние костры. В конечном итоге случайно нашли оптимальное решение. Командовавший аэродромной командой Николай Котельников как-то взял с собой кисет с толовым порошком, чтобы можно было быстрее разжечь костры. Когда Котельников начал подсыпать порошок в костры, то пламя вдруг начало приобретать темно-красный бурячный цвет. Летчики начали издалека отличать стартовые костры от прочих, уверенно заходили на посадку и хвалили Котельникова за находчивость. Работа аэродромных команд была связана со значительным риском, так как, разжигая ночью костер, они неизбежно привлекали к себе внимание и обозначали свое местонахождение. Однажды на аэродромную команду напали каратели и четырех человек сожгли на костре.

Авиационная группа Аэрофлота совешила 24 самолетовылета (10 с посадкой). Было вывезено 217 человек. Петр Русаков — 27 человек; Алексей Быстрицкий — 20 чел., Федор Ильченко — 17 чел. Несколько рейсов выполнил присоединившийся к группе Герой Советского Союза Павел Кашуба. Свое высокое звание он получил за то, что вывез из окружения под Вязьмой раненого командующего фронтом генерала Еременко.

Казалось, что еще пара ночей, и дело будет сделано, но сначала вмешалась погода, потом 29, 30, 31 октября партизаны вели тяжелые бои и не могли обеспечить безопасность самолетов. Наконец, закончился прочес, но поступила команда отправить Ли-2 в Москву: им предстояло забрать из Ирана летный состав будущей французской эскадрильи «Нормандия».

Доставив французов в Москву, летчики надеялись вновь вернуться в Крым, но поступил приказ лететь в Англию для получения переданных СССР транспортных самолетов. Спустя годы это посещение туманного Альбиона дорого обойдется Алексею Быстрицкому, но мы вернемся опять к крымским партизанам.

Для снабжения партизан теперь использовались 2-й транспортный полк 1-й авиационной транспортной дивизии (самолеты Ли-2) и 9-й отдельный авиаполк (самолеты По-2 и Р-5). С октября 1943 по февраль 1944 г. за 140 самолето-вылетов они доставили партизанам 252 т. грузов. [58, с. 224]

Полеты проходили в исключительно сложных условиях. В конце марта немецкие зенитчики сбили Ли-2 Героя Советского Союза капитана Кашубы, летевшего на выброску фронтовой диверсионной группы в район станции Ислам-Терек (Кировское). Кашубе удалось посадить самолет и спасти диверсантов и экипаж. Помня, где базируются партизаны, он повел группу в Старокрымские леса. Уже там по находящейся у диверсантов рации запросил срочной помощи. Булатов приказал Ямпольскому немедленно отправить в район г. Лысой у Старого Крыма (где находилась группа Кашубы) разведчиков, хорошо знающих Старокрымские леса.

18 ноября на северных склонах г. Черной разбился флотский бомбардировщик ДБ-Зф. В живых остался только штурман самолета.

То, что происходило на партизанском аэродроме, по своему накалу и драматизму не подлежит описанию. Можно говорить о том, что там проходила граница между жизнью и смертью. Успеют вывезти раненого или обессиленного партизана — будет жить! Не прилетит из-за погодных условий или иной причины самолет, или не будет в нем места, и тогда через несколько дней человек неминуемо умрет.

Видел партизанский аэродром и человеческую подлость, когда вне всякой очереди, размахивая пистолетом или липовым мандатом, кто-либо из высокопоставленных партизан, отталкивая раненых, усаживался в летную кабину, но видел аэродром и образцы подлинного благородства и проявления самых высоких чувств.

Лейтенант Федоренко вопреки общим настроениям об эвакуации командного состава принял для себя нелегкое решение оставаться в лесу и на следующую зиму. Тогда он и думать не мог, что их будет еще две. Понимал, на что себя обрекает: не было продуктов, не было теплой одежды, не хватало боеприпасов, но зато у него появилось то, что дорогого стоит: годичный опыт партизанской войны, знание местности, понимание тактики врага, сознание своей роли в этой борьбе. В лесу он оставался единственным командиром отряда, который уже провел целый год в этой нелегкой ипостаси и обрекал себя на новые муки. Все остальные командиры либо уже убыли в Сочи, либо на его глазах усаживались в этот последний улетающий на Большую землю самолет.

От невеселых мыслей о своем будущем Федора отвлек крик немолодого партизана, который высунулся из люка самолета и звал какую-то Надю. Это был уже бывший командир Старокрымского партизанского отряда, а до войны управляющий лесхозом Г.Е. Водопьянов. Он умолял посадить в самолет и его дочь — стоявшую тут же неподалеку девчушку. Но командовавший посадкой какой-то командир, тоже из числа улетающих, был неумолим — самолетами эвакуируется только командный состав, все остальные — на подпольную работу.

Ф.И. Федоренко смотрел на девочку, на ее исхудавшее лицо, на котором выделялись огромные глаза, и, повинуясь какому-то наитию, вдруг поднял ее и отнес к самолету. Перечить ему — остающемуся здесь командиру отряда — не посмел никто!

В первый послевоенный год майор Федоренко приехал в Крым повидать старых друзей. Его — партизанского комбрига, человека, который провоевал в лесу с ноября 1941 по апрель 1944 года, везде встречали как дорогого гостя. Каким-то образом он попал на встречу со студентами мединститута, и вот там к нему буквально на шею бросилась незнакомая студентка. И только вглядевшись в ее глаза, Федоренко понял, что это та самая девчушка с партизанского аэродрома.

Через несколько дней Федор Федоренко и Надя Водопьянова сыграли свадьбу.

А вот воспоминания А.С. Ваднева: «В самолет налезло человек сорок. Летчик Алиев, по национальности азербайджанец, высокий симпатичный человек, влез в самолет и стал проверять каждого раненого. Если ранение в руку, то брал за шиворот и выкидывал из самолета. Он быстро навел порядок и оставил только 14 тяжелораненых. Завели мотор, но самолет ни с места. Тогда Алиев попросил поднять хвост. Это помогло, самолет сорвался с места. У меня было ощущение, что мы неминуемо врежемся в скалу. Сидевший рядом Оссовский спокойно сказал: «Значит, умрем в самолете» [22, с. 80].

Экипаж Кашубы вывозил очередную партию партизан. На беду, кто-то из них обнаружил в фюзеляже аварийный бортпакет экипажа. Шесть партизан не удержались и тайком поели сухарей. В Сочи они все скончались [73, с. 302].

Комиссар эскадрильи Иван Сергеевич Шуин увидел на лесном аэродроме пацана с автоматом. Никого не спрашивая, летчик сгреб мальчишку и запихнул под гаргрот — довеском. Так «сын отряда» стал «сыном полка». Вскоре он закончил краткосрочные курсы бортрадистов и потом прилетал в Крым к партизанам уже в качестве полноправного члена экипажа. Степан Парчинский был самым юным бойцом в Аэрофлоте периода Великой Отечественной войны [73, с. 227].

Полеты в Крым да еще с ночной посадкой были чрезвычайно опасны.

Самолет ТБ-3 нисходящими потоками «присосало» к склону горы Чучель. При столкновении погиб штурман. Оставшихся в живых членов экипажа пришлось эвакуировать другими самолетами.

Самолет Мордовцева попутным ветром выкатило за площадку. Самолет Калмыкова завис на дереве. Фадеев однажды взлетел с перегрузом, и как результат не выдержала стойка, самолет чудом добрался до аэродрома.

Однажды Фадеев приземлился на аэродроме на плато Орта-Сырт, имея приказ увезти с собой Г.Л. Северского, но оказалось, что он находится на другой поляне. Чтобы сэкономить время, Фадеев решил полететь туда, а не ждать. Над Голубиной балкой попал в облачность и врезался в дерево. Очнулся через пять часов — самолет без крыльев застрял между стволами.

Другой раз при посадке Фадеев повредил винт самолета. Долго потом его ремонтировал, починил и решил лететь домой, но не через море, так как самолет уж очень был ненадежен, а над сушей. С ним полетел помогавший ему в починке бывший борттехник ТБ-3 Михаил Мац, который по аналогичной причине застрял в отряде, и бывший председатель Симферопольскорго горисполкома Филиппов. Взлетели хорошо, в районе Старого Крыма попали под огонь зениток и были сбиты. Через шесть суток усталые, голодные вернулись в лагерь. В следующую же ночь за ним прилетел Калмыков и забрал Фадеева и Маца с собой.

Примечательно, что уже через неделю Фадеев, сбежав из госпиталя, сам прилетал в лес и вывез Филиппова.

24 июня 1943 года на Большой Баксанский аэродром прилетели два Ли-2. На них в Крым прибыл отряд М.А. Македонского, предназначенный для действий в заповеднике. Обратным рейсом самолеты вывозили истощенных партизан I и II секторов. В самолет загрузили сорок три партизана. После небольшого пробега один двигатель заклинило, и самолет загорелся. Пассажиры и экипаж едва успели выпрыгнуть из машины.

В ходе полетов в заповедник и во время возвращения шесть самолетов У-2 были потеряны в результате аварий. Два ТБ-3 и один СБ разбились во время сброски в лес продовольствия [83].

По-разному сложилась судьба «партизанских ангелов». Вот уж где невольно вспоминаешь известную русскую пословицу: от тюрьмы и сумы не зарекайся.

10 июля 1943 г. «за недисциплинированность и пьянство» Филипп Герасимов попал в штрафной взвод морской пехоты сроком на три месяца. По словам Герасимова, он был наказан за избиение подчиненного ему авиатехника, по вине которого он «чуть не угробился». Воевал на Малой земле. В штрафной роте совершенно неожиданно встретились первые партизанские летчики: Филипп Герасимов и Федор Мордовец. Узнав о том, что они оба летали к партизанам, удивились такому совпадению, подружились. Через несколько дней Герасимов отправил раненого в бою друга на Большую землю. А там случилось так, что в госпитале Федор Мордовец попал в руки к вывезенному им из леса партизанскому врачу Полине Михайленко, которая сразу же окружила своего спасителя максимальной заботой.

13 октября того же года Филипп Герасимов был восстановлен в офицерском звании и назначен рядовым летчиком в 25-й истребительный авиационный полк ВВС Черноморского флота. Друзья вместе проходили летную службу. Один по-прежнему истребителем, а Мордовец переучился на штурмовика. Они летали с одних аэродромов, пока Федор Мордовец не погиб в бою.


С окончанием войны неприятности Ф.Ф. Герасимова не закончились. 4 апреля 1946 года военным трибуналом ВВС Балтийского флота он был осужден по статье «оскорбление подчиненным начальника» на 5 лет лишения свободы. Был лишен воинского звания, а Указом Президиума Верховного Совета СССР от 4 ноября 1948 года был лишен звания Героя Советского Союза и всех наград. Наказание отбывал в Воркуте.

Побывал в штрафной роте и командир ТБ-3 капитан Жмуров. Оказавшись дома в отпуске, он поддался на уговоры выступить перед рабочими завода. Его рассказ о крымских партизанах был расценен как пораженческий. Ф.А. Жмурова арестовали. Из Читы он угодил в штрафбат, откуда вернулся в часть в 1943 году в солдатской шинели с палочкой в руках, но с орденом Красной Звезды.

Ф.Ф. Ильченко после того, как отказал мотор, сел на вынужденную, машину разбил. За это он был осужден условно.

А.М. Быстрицкого арестовали уже после войны. Пребывание в Англии было достаточным основанием для обвинения его в том, что он был завербован английской разведкой. Из лагеря он вышел только после смерти И.В. Сталина.

Н.П. Маляров «за нетребовательность к подчиненным» получил десять лет с отбыванием срока в своей части…

Разбирая переписку крымских партизан по вопросам получения ими наград, я наткнулся на письмо:

«Председателю штаба партизанского движения т. Пономаренко.

Разрешите обратиться к вам по касающемуся нас вопросу. По приказу маршала Буденного С.М. и командующего 5-й ВА генерал-лейтенанта Горюнова с июня 1942 г. была создана группа по связи с крымскими партизанами на самолетах С-2.

В составе летчиков cm. л-т Фадеева Я.М., ст. л-т Калмыкова В.П., л-т Молчанова И.И., мл. л-т Свинова С.В.

Что мы сделали? Во-первых, наши полеты назывались полеты в глубокий тыл противника с посадкой у крымских партизан. Мы везли продукты, одежду, боеприпасы, а обратно раненых, как командиров, так и бойцов. Наши полеты длились по 8–9 часов ночью на 600 км по территории, занятой противником, так как летали к партизанам из Сочи. Вот наша конкретная работа.

Летчик Фадеев сделал 20 полетов с посадкой. Вывез 48 раненых.

Летчик Калмыков сделал 26 полетов с посадкой. Вывез 55 раненых.

Летчик Молчанов сделал 25 полетов с посадкой. Вывез 50 раненых.

Летчик Свинов сделал 7 полетов с посадкой. Вывез 20 раненых партизан.

Всего мы вывезли 173 раненых командиров и бойцов, в числе которых полковники Городовиков, Мокроусов, Попов. Председатель Симферопольского горсовета Филиппов, майоры Фурих, Северский и ряд других. Также было сброшено партизанам продуктов и боеприпасов более 8 тонн.

Все мы, как летчики, так и техники, командованием партизан и командованием 8-го О.А.П. были представлены по заслугам к правительственным наградам. Каков же получился конец? Нас всех вышеуказанных одним приказом перебросили в марте 1943 на Центральный фронт. Наши наградные документы оказались похеренными. Это слова полковника Лобова, потом секретаря Булатова и майора Северского.

В результате чего наша работа оказалась незамеченной. Тов. Пономаренко! Что заставило нас написать вам это письмо? Вы прекрасно понимаете, как нам приходилось летать на одномоторных самолетах поперек Черного моря по 8–9 часов, и все время над территорией противника.

Потом мы встретили летчиков, которые летают в Крым по нашей дорожке. Сделали по 2–3 полета и уже получили медали «За оборону Севастополя» и медаль партизана. А мы остались незамеченными, и, как говорят, выброшены за борт.

Мы, конечно, не просим у вас милостыни, а нам просто показалось обидно, и мы написали это письмишко. За что просим нас извинить. Одновременно просим вас написать нам ответ — в чем мы не правы?

Адрес: полевая почта 74 559 «Р» Фадееву, Калмыкову, Молчанову. 20.09.43» [24, с. 43].

Справедливость восторжествовала. Просматривая приказы о награждении крымских партизан медалью «Партизану Отечественной войны», в приказе начальника Белорусского штаба партизанского движения № 435 от 25.07.46 г. среди имен бойцов и командиров прочитал знакомые фамилии: Я.М. Фадеев, В.П. Калмыков, И.И. Молчанов.


Подполье

Создание сети подпольных организаций на оккупированных территориях не было импровизацией, а являлось обязательной частью комплекса работ, предписанных специальным постановлением ЦК ВКП(б) областным комитетам партии каждой области, которую предстояло оставить нашим войскам.

Нелишне напомнить основные задачи, которые следовало бы решать в этом случае: эвакуация наиболее ценного промышленного оборудования; эвакуация населения; уничтожение того, что невозможно вывезти; создание разветвленной сети подпольных организаций.

Как мы можем судить сегодня, из всего вышеперечисленного в Крыму частично была выполнена только задача по эвакуации ряда промышленных предприятий: Керченский завод им. П.Л. Войкова и Камыш-Бурунский железорудный комбинат отправили на восток около 30 тысяч тонн оборудования. Было вывезено 100 тысяч голов крупного рогатого скота, 350 тысяч овец, 175 тысяч тонн зерна [111, с. 188].

Частично была выполнена и задача по уничтожению всего того, что не удалось вывезти. Взорваны элеваторы. В ночь на 1 ноября 1941 руководством железнодорожного узла станции Симферополь, совместно с сотрудниками НКВД, был осуществлен подрыв наиболее ценного оборудования. В ту же ночь взорвали городскую электростанцию и ряд административных зданий.

Особенностью Крыма было и то, что здесь оказалась почти сорвана эвакуация. Из-за географических особенностей полуострова население было лишено возможности уйти на восток самостоятельно, а эвакуация проводилась очень ограниченная и коснулась только предприятий всесоюзного значения.

Все послевоенные десятилетия мы находились в плену коммунистической пропаганды об оккупационном режиме на захваченных территориях. Все, что мы знали, это только расстрелы, расстрелы, расстрелы.

При этом даже тема геноцида еврейского народа сознательно затушевывалась. Симферополь был занят оккупантами достаточно поздно, только на четвертый месяц войны. К этому времени уже была известна трагедия, вошедшая в историю человечества под названием Бабий Яр, которая была повторена в каждом городе Украины едва ли не по одному и тому же сценарию. О том, что ждет евреев на оккупированных территориях, прекрасно знали в ЦК КПСС, но не было ни одной директивы о том, чтобы спасти еврейское население тех областей, которые могут быть заняты оккупантами. Более того, власти препятствовали массовой эвакуации еврейского населения. В силу географического расположения полуострова население Крыма не имело возможности, подобно жителям всех остальных областей Советского Союза, самостоятельно отступать на восток, так как Перекопский перешеек находился в руках противника, и эвакуация могла осуществляться только морем или через Керченскую переправу. В этих условиях, когда стал вопрос о том, что спасать: людей или оборудование заводов? — наши власти без колебаний выбрали второе.

Только те евреи Симферополя, которые были связаны с работой на предприятиях всесоюзного значения, получили талон на эвакуацию.

В результате на территории Крымского полуострова в первые же месяцы оккупации были истреблены свыше сорока тысяч евреев и шесть тысяч крымчаков, реликтового народа, проживавшего только в Крыму [112, с.6].

Поразительно, но эта тема не только не получила правдивого освещения, а обросла новыми инсинуациями. Так, в газете «Крымское время» была опубликована статья Владимира Гурковича, в которой он писал: «Сталин спас во время войны 34 тысячи евреев Крыма, так как существовало решение о первоочередной и предпочтительной эвакуации евреев». При этом В.Н. Гуркович ссылается на статистическую ведомость ноября 1941 года, согласно которой беженцы-евреи составляли 51,3 % от всех евреев Крыма, а беженцы других национальностей только 3,3 % от всего нееврейского населения. Статья не осталась незамеченной. Израильский журналист Шимон Бирман тут же уличил В.Н. Гурковича, убедительно доказав, что цитируемый им документ — «заказная справка» городской управы Симферополя за февраль 1942 года.

Давайте ненадолго отрешимся от суровых реалий 1941 года и попытаемся представить, как должна была исполняться директива ЦК о создании сети подпольных организаций.

Прежде всего определим круг целей, которые обычно возлагаются на отдельных людей, подпольные группы и целые организации, которые специально остаются на оккупированной территории. Таких целей несколько: разведка; диверсионно-террористическая деятельность; саботаж на промышленных предприятиях, транспорте и в сельском хозяйстве; пропаганда и агитация среди населения.

Как мы понимаем, разведка имеет смысл только при наличии оперативной связи с теми, кому эти сведения можно передать. Это может быть радиосвязь, когда радиопередатчик хранится непосредственно в городе и информация оперативно поступает на Большую землю. Возможен вариант, когда радиопередатчик находится в партизанском лесу, что несколько задерживает прохождение информации, но, тем не менее, не снижает ее ценности.

Как уже знает читатель, радиостанций ни у подпольщиков, ни у партизан в 1941 году не было, поэтому одна из важнейших задач, которая была поставлена перед Крымским обкомом ВКП(б), была не выполнена изначально.

Формируя сеть партизанских отрядов, совершенно логичным было бы продумать каналы связи с подпольными организациями Симферополя, Феодосии, Карасубазара и т. д. При этом очевидно, что представителю симферопольского или феодосийского подполья достаточно проблематично идти в лес к партизанам, как и партизанскому связному сложно отправляться непосредственно в Симферополь. Казалось бы, куда разумнее было заранее договориться с жительницей пригородной Ивановки, что к ней по определенному паролю будут приходить из Симферополя люди и передавать ту или иную информацию. Сама она, бывая в Симферополе, также бы осуществляла встречи с подпольщиками, чтобы те не рисковали напрасно, выезжая из города без острой необходимости.

В свою очередь житель Ивановки, мог бы встречаться с подпольщиками из расположенных рядом с лесом деревень Нейзац или Розенталь, непосредственно к которым уже приходили бы партизанские разведчики. Увы, ничего подобного создано не было.

Военные аэродромы в Сарабузе, Саках, железнодорожные узлы в Джанкое, Симферополе, морские порты в Севастополе, Феодосии, Керчи — все эти архиважные с военной точки зрения объекты изначально должны были быть в центре самого пристального внимания разведки, на которых или в самой непосредственной близости заранее должны были быть оставлены компетентные люди. Абсолютно ничего не было сделано и в этом направлении.

Диверсионная деятельность предусматривает как наличие специалистов подрывного дела, так и материально-техническое обеспечение этого процесса: наличие мин замедленного действия или, как минимум, запасы тола, взрывателей, бикфордового шнура… Не было ничего подобного ни у подпольщиков, ни у партизан.

Пропаганда и агитация среди населения оккупированных областей тоже требует специального оборудования. Прежде всего — это наличие множительной техники. Лучше всего небольшой типографии, в которой можно было бы печатать листовки. Кстати, слово «подпольщик» первоначально было связано именно с подпольной типографией, которая, как правило, размещалась где-нибудь в подвале, подальше от любопытных глаз. Ни типографии, ни даже пишущей машинки будущие подпольщики не имели.

Чтобы доводить до сведения населения оккупированного города правду о положениях на фронтах, необходимо иметь хотя бы радиоприемники, но и их не было у подпольщиков.

Дело в том, что с началом Великой Отечественной войны было создано Совинформбюро, которое монополизировало всю информацию о событиях, связанных с боевыми действиями. Вещание шло исключительно по радиосети. Уже тогда стало очевидным: был создан орган тотальной дезинформации населения о том, что происходит на огромных просторах нашей Родины. Из сообщений Совинформбюро первых лет войны трудно было получить даже крупицы правды: где враг, какие города уже оставлены нашими войсками. Ничего этого узнать было невозможно. Основным источником информации для населения были слухи. Это прежде всего рассказы очевидцев: беженцев, раненых… Органы НКВД, милиция бдительно следили за тем, чтобы нежелательная информация не становилась достоянием общественности, и наказания «за распускание лживых слухов», наказания чрезвычайно суровые, вплоть до расстрела на месте, были в те дни не редкостью.

У летчиков ГВФ было собственное «Совинформбюро», но более точное, чем всесоюзное. Дело в том, что, мотаясь по всей стране, летчики при встрече раскладывали карты и обменивались информацией. При этом всерьез побаивались особистов, так как такой обмен запросто мог быть расценен как пораженческие разговоры [73, с. 262].

Последним источником информации оставались радиоприемники. И хотя Советская Россия тех лет была страной технически отсталой и самое главное — бедной, но какое-то количество радиоприемников у населения было. Управления пропаганды Германии, Румынии сразу же организовали вещание на русском языке. В этих радиопередачах они излагали уже свое видение происходящих на фронтах событий. Не имея технических возможностей «глушить» вражеские голоса, было принято решение о тотальном изъятии всех радиоприемников у населения. За обнаруженный дома несданный радиоприемник хозяин квартиры получал большой срок. Таким образом, к моменту оккупации все крымчане остались без радиоприемников.

Перечислив все то, что так нужно будущим подпольщикам, и осознав, что абсолютно ничего из вышеперечисленного они не имели, зададим самый трудный вопрос: а были ли эти подпольщики?

В «Очерках истории Крымской областной партийной организации», изданных спустя сорок лет после описанных событий, мы читаем следующее: «В начале октября 1941 года был создан областной подпольный партийный центр в Керчи во главе с И. А. Козловым — членом партии с 1905 года, прошедшим большую школу партийного подполья в годы царского самодержавия и гражданской войны. В тылу врага были оставлены секретари горкомов и райкомов партии и комсомола. Непосредственно в городах и селах для подпольной борьбы было подобрано 183 коммуниста. Члены бюро обкома партии в каждом городе и районном центре провели инструктажи будущих подпольщиков, подобрали конспиративные квартиры, установили пароли и явки.

Организованное под руководством ЦКВКП(б) и Крымского обкома партии подполье возглавило народную борьбу». [111, с. 200].

Вот приблизительно так происходит процесс «раздувания из мухи слона», и факт двухмесячного пребывания И.А. Козлова в оккупированной Керчи преподнесен как деятельность подпольного обкома. Примечательно, что, начав лгать сразу же в 1941 году, что, в общем-то, понятно, так как за срыв задания о развертывании сети подпольных организаций можно было поплатиться не только должностью, но и головой, продолжали лгать все последующие десятилетия, и, что самое удивительное, эта ложь продолжается и сейчас. По инерции? Из стремления спасти реноме партийного руководства, которое, как известно, не имеет ни конкретного имени, ни нации и навсегда повязано круговой порукой.

Если в ноябре 1941 г. не было сформировано ни одной реальной подпольной организации, то почему к апрелю 1944 года их официально насчитывалось уже 220, которые охватывали до 2500 подпольщиков? [111, с.208].

Прежде чем ответить на этот вопрос, давайте попробуем определиться в том, кого можно считать подпольщиком.

Энциклопедия «Великая Отечественная война» термин «подпольщик» не рассматривает, а сообщает только о «Подпольных партийных органах».

В этой связи нелишне вспомнить не мифологическую, а реальную историю нашей страны. Наиболее знаковой можно считать историю краснодонской подпольной организации «Молодая гвардия». Примечательна она тем, что Краснодон был одним из первых освобожденных городов, в котором оккупанты находились достаточно продолжительное время. Первоначальная реакция властей на ставшие им известными факты патриотизма и жертвенности молодежи была позитивна. Пятерым из них было присвоено высокое звание Героев Советского Союза — первое массовое награждение подпольщиков в годы войны, но при этом четко определилась закономерность: звания Героев — только погибшим. На самом высоком уровне было принято решение распропагандировать подвиг молодежи, для чего в специальную командировку в Краснодон был направлен председатель Союза писателей СССР А.А. Фадеев, который непосредственно на месте собрал необходимый для будущей книги материал. Написанный им в самые сжатые сроки роман «Молодая гвардия» был честен, интересен и не оставлял равнодушным. В нем талантливо были показаны и эвакуация, и отступление наших войск. Впервые советский читатель узнал о повседневной жизни людей в оккупированном городе. Книга, безусловно, была талантливой и по праву овладела умами людей. Именно ее популярность и испугала И.В. Сталина. Главный криминал романа состоял в том, что молодогвардейцы действовали исключительно самостоятельно, без какого-либо руководства со стороны партии. Именно этот «просчет» и стал главной причиной принудительного переписывания А.А. Фадевым «Молодой гвардии» и придумывания партийного руководства молодежью.


О серьезном расхождении реальной истории «Молодой гвардии» с ее последующим мифологизированным аналогом поведал в официальном документе на самый верх министр государственной безопасности Абакумов. Его беспокоило то, что реальная версия краснодонских событий могла стать достоянием общественности.

18 ноября 1947 года B.C. Абакумов писал И.В. Сталину: «Необходимо указать, что в процессе расследования по делу о зверской расправе над молодогвардейцами часть жителей города Краснодона утверждает, что здание, в котором при немцах размещался так называемый «дирекцион» (управление шахтами), было сожжено не участниками подпольной организации «Молодая гвардия», как это известно из книги писателя Фадеева, а уничтожено отступавшими Советскими войсками. Также не подтверждается, что молодогвардейцы сожгли здание немецкой биржи труда.

Мать руководителя молодежной организации Кошевого, Кошевая Е.Н., в работе подпольной организации «Молодая гвардия» не участвовала, а, наоборот, поддерживала близкую связь с немецкими офицерами, проживавшими в ее квартире» [Сайт «Молодая гвардия»].

В условиях крымских реалий, при оценке деятельности той или иной группы людей, которые претендовали на право считаться подпольщиками, был положен алгоритм, продиктованный И.В. Сталиным по отношению к «Молодой гвардии». Действовали под руководством Крымского подпольного обкома партии — подпольщики! Нет — извините!

Если какая-нибудь группа людей, проживавших в Степном Крыму, выпускала листовки и в меру сил саботировала выполнение решений оккупационных властей, то есть делала то же самое, что и остальные крымские подпольщики, но имевшие связь с лесом, то им в праве считаться патриотами было отказано. Еще более несправедливо поступили с теми людьми, которые, рискуя жизнью, сотрудничали с разведчиками 4-го Украинского фронта. Поскольку крымские партизаны обслуживали «конкурирующие» с ними части Отдельной Приморской армии, то все эти люди так и не получили официального статуса подпольщиков.

Руководитель Ялтинской подпольной организации АИ. Казанцев писал: «Отчет о проделанной мною работе в тылу врага я с выходом из леса принес первому секретарю Ялтинского горкома т. Кузнецову. Но он не принял его, потому что меня никто не уполномочивал на подпольную работу на ЮБК, и обозвал самозванцем. Пришлось отчет отвезти в Симферополь и сдать в отдел по изучению истории Великой Отечественной войны, а копию его направить в Москву в ЦК партии…» [83]. Значение Ялтинской подпольной организации, издававшей свою газету, давшей партизанскому движению Крыма два партизанских отряда, долгие годы сознательно замалчивалось.

Не имея реальной возможности осветить деятельность всех 220 официально заявленных подпольных организаций, в настоящей работе мы остановимся только на двух из них: подпольной организации «дяди Яши» — «Ходячего» и СПО — Симферопольской подпольной организации.

Так получилась, что, занимаясь историей партизанского движения с 1970 года, мне довелось беседовать со многими людьми, официально признанными членами той или иной подпольной организации. Среди них были Виктор Алтухов, Алексей Калашников, Григорий Литвиненко, Лидия Орленко, Лидия Трофименко. Были продолжительные беседы с близкими родственниками погибших подпольщиков Вадима Лобовикова, Григория Радюкова.

Но начать свое исследование я хочу с рассказа о двух подпольщиках — преподавателях Симферопольского автодорожного техникума.

Первый из них, Георгий Кириллович Бузинов, был завучем техникума до войны, во время войны и многие годы после войны. Его рассказ об участии в симферопольском подполье был искренен и бесхитростен. Пару раз на немецких объявлениях, рассказывающих об успехах вермахта и окончательном разгроме Красной Армии, он собственноручно написал — «Вранье!»

Работая кочегаром в какой-то котельной, обслуживающей жилые дома, в которых проживали немецкие офицеры, он нечаянно вывел котел из строя, за что тут же был уволен. Впоследствии этот факт вошел в деятельность подпольной организации уже как сознательная диверсия.

В 1965 году за свою подпольную деятельность Г.К. Бузинов был награжден медалью «За отвагу».

Владимир Дмитриевич Зиновьев был членом подпольной организации села Пролом Карасубазарского района. Часто выступал с воспоминаниями о своем героическом прошлом. В том же 1965 году тоже был награжден медалью «За боевые заслуги». Правда, было ему в те годы всего девять лет.

Поэтому любому исследователю, который начинает изучать деятельность подпольных патриотических организации, приходится очень внимательно отделять «зерна от плевел».

Отношение оккупационных властей к вопросам религии, бизнеса сразу же вселило во многих жителей Крыма определенную надежду. Надо отметить, что у многих крымчан уже был опыт общения с «германцами», как тогда называли немцев. В моей семье сохранилось предание о том, что одна из тетушек моей мамы в 1918 году чуть не вышла замуж за какого-то немецкого солдата, и помешало свадьбе только стремительное бегство немцев из России.

Я хочу привести фрагмент воспоминаний Нури Халилова:

«Зонденфюрер (агроном) Гертель собрал всех старост нашего сельсовета — восемь человек, по одному от каждой деревни. Он интересовался посевами пшеницы, ячменя, картошки. Все восемь старост жаловались, что нет семян для посева, что Советы при отступлении все зерно забрали. Зерно в элеваторах облили бензином и подожгли. Сгорел и неубранный урожай на полях. Все это делали для того, чтобы урожай не достался врагу, а о народе не думали. Ничего не посеяли в 1941–1942 годах, а потому в деревнях начался страшный голод.

Узнав положение дел в селах, комендант уехал в Симферополь. Снова появился дней через пятнадцать. Собрал старост и сообщил, что ездил в Украину, привез вагон ячменя, картофеля, кукурузы для посева. Старостам велел все забирать и раздать общинам из расчета на душу населения. Часть полученного от Гертеля зерна тут же пустили на еду, а часть все же посеяли. Благодаря этому многие спаслись от голодной смерти.

Однажды Гертель вызвал меня, и мы поехали в деревню Кизил-Коба. Нашли старосту Сефер-Ага. Отошли в незаметное место, сели на камни. Комендант спросил Сефера: ты партизанам помогаешь? Вот на этой бумаге все написано. Восемь подписей ваших сельчан под жалобой.

Сефер сказал: «Приходят ночью, просят продукты. Люди голодные. Иногда картошку, соль, муку даем».

Понятно, сказал комендант. Он протянул жалобу в мои руки. На листе форматной бумаги на одной стороне было написано по-русски, а на другой — перевод по-немецки. Я зачитал русский текст и все восемь фамилий жалобщиков.

— Запомни этих людей, сказал комендант. Они твои враги, а я политикой не занимаюсь. Я — агроном.

Потом комендант приказал мне дать Сеферу спички и сжечь жалобу. Я так и сделал. Сефер облегченно вздохнул. Он был сильно испуган.

Из Кизил-Кобы мы сразу поехали в село Ангара. Нашли старосту Дмитрова. Пошли в глубь сада, сели на пни. Повторилось то же самое. Гертель вынул из кармана такую же бумагу — жалобу на старосту о том, что он помогает партизанам. Подписало ее четыре человека, которые конкретно указали, когда и что давал партизанам староста.

Он испугался, но тоже не отрицал, что отдал бычка, мешок муки, картошку…

Комендант вновь сказал: «Запомни фамилии своих врагов, а эту жалобу — сожги». Удивительный был этот Гертель. В дальнейшем, когда в опорный пункт приходили люди с доносами, он их прогонял. Говорил: «Я — агроном, а вы, если хотите, езжайте в Симферополь» [57, с. 10].

В городе заработали школы. Начались занятия в моем родном автодорожном техникуме. Его студент той поры, впоследствии мой коллега Николай Константинович Чефранов, рассказывал, что когда однажды он попал в облаву и его отправка в Германию казалась неотвратимой, то предъявленный документ о том, что он является студентом Симферопольского автодорожного техникума, возымел чудесное воздействие, и его тут же выпустили.

Повсеместно открывались мелкие торговые точки. Один из моих родственников, оставаясь в оккупированном Симферополе, наладил производство и организовал торговлю чего-то типа современного стирального порошка и довольно-таки преуспевал. Он совершенно не вмешивался в политику, но в 1944 году после освобождения Симферополя был осужден по 58-й статье за «измену Родине».

Занимаясь историей названий улиц Симферополя периода оккупации, я просмотрел едва ли не все домовые книги и с удивлением обнаружил, что все акты купли-продажи, которые оформлялись в период с ноября 1941 по апрель 1944 года и которые были заверены немецкими печатями, оказывается, имели юридическую силу и признавались нашими властями.

Между квартировавшими в Симферополе немецкими офицерами и «хозяевами квартир» в большинстве случаев возникали нормальные человеческие взаимоотношения. При этом, правда, «хозяйку» выселяли в самую маленькую комнату или даже в сарай, а «квартиранты» занимали самую лучшую. Мне не раз доводилось слышать о том, как офицер-квартирант помог вылечить ребенка, лично отведя его в немецкий госпиталь. Совершенно по-иному строились отношения с румынскими солдатами и офицерами. Поведение румын вызывало у населения ненависть. Румынские солдаты все делали исподтишка, без зазрения совести воровали все, что попадало на глаза. Объяснялось это тем, что снабжение румынской армии было налажено из рук вон плохо и солдаты вынуждены были заниматься «самообеспечением».

Сравнивая немцев периода 1918 года и периода 1941 года, симферопольцы совершенно не учитывали тот факт, что «те немцы» не были носителями нацистской идеологии. Буквально с первых же дней на территории Крыма стал действовать институт заложников. Если в Симферополе в первые месяцы оккупации он ощущался не очень сильно, то для жителей предгорных сел он обернулся сущим бедствием. Ничего кроме ненависти и желания мстить эти акции устрашения не вызывали. В конечном итоге «фашизм» наступил на те же грабли, что и советский тоталитарный режим, — его возненавидели все, даже те, кто первоначально возлагал на оккупантов самые радужные надежды.

Примечательно, что в своих первых вылазках в оккупированный Симферополь, в своих донесениях партизанские разведчики сообщали: «Настроение жителей Саблов и других деревень против партизан» [17, с. 13]. Напомню, что Саблы — это чисто русская деревня. Что уж было говорить о горных татарских деревнях, население которых оказалось между молотом и наковальней. Мы уже писали о той пагубной политике, которую в 1941–1942 годах отдельные партизанские отряды вели против местного населения. В значительной степени именно эта политика породила пресловутые роты самообороны.

В одном из донесений посетившие Симферополь разведчики сообщали: «С 23.11.41 г. стали выдавать хлеб по 200 гр. Света в городе нет. В кинотеатре «Большевик» открыт дом терпимости» [17, с. 13].

Драматичная история произошла с открытием публичного дома для немецких солдат и офицеров в Феодосии. Было дано объявление о том, что желающие работать в публичном доме должны подать заявление установленного образца и пройди медкомиссию. Пока женщины проходили медкомиссию, в Феодосии высадился советский десант. Город на несколько дней был освобожден от оккупантов. Все эти заявления попали в руки сотрудников НКВД. Как вспоминал Константин Симонов, читавший эти заявления сотрудник НКВД ломал голову над тем, как поступить: с одной стороны — это сотрудничество с оккупантами, с другой — они еще не приступили «кработе» [93, с. 21].

Просматривая домовые книги симферопольцев, я видел десятки записей о том, что та или иная женщина в 1944 году сразу же после освобождения Симферополя была выписана с прежнего адреса «в связи с привлечением к ответственности за сотрудничество с оккупантами».

Отдельная тема — это вопрос о переименовании улиц Симферополя в период оккупации. Долгие десятилетия он оставался вне сферы внимания. Столь запоздалое обращение к этой странице истории нашего города привело к тому, что в подавляющем большинстве произведений о Великой Отечественной войне и писатели, и историки, и даже сами участники событий допускают массу неточностей в названиях улиц оккупированного Симферополя.

«Во время оккупации Симферополя…работала в больнице, которая находилась на улице Крым-Гирея (ныне бульвар И. Франко)» [94, с. 26]. Бульвар Крым-Гирея — дореволюционное название улицы. В 1924 году бульвар получил новое название — Ноябрьский. И у читателя книги «Правда о разведчице «Лесной» естественно возникает мысль о том, что современный бульвар Ивана Франко в годы оккупации носил дореволюционное название бульвар Крым-Гирея. В действительности Ноябрьский бульвар был переименован в Волжский бульвар.

Но что стоят ошибки писателей послевоенной поры и ошибка руководства партизанского движения Крыма, допущенная осенью 1943 года из-за незнания фактической номенклатуры названий улиц оккупированного города. Вот как описывает эту историю Николай Луговой в своей книге «Опаленное детство».


«Партизанское командование в Краснодаре знало о прошедших в городе переименованиях улиц, и, отправляя в Крым Ивана Андреевича Козлова с заданием возглавить подпольный горком партии, ему выписали фальшивый паспорт уже с учетом прошедших в Симферополе изменений. В первый же день пребывания в городе на одной из явочных квартир произошел следующий эпизод:

Услышав о жандармах, «Андрей» (И.А. Козлов) спокойно сказал:

— Не волнуйтесь. Документы у меня надежные. Представлюсь, как договорились: я ваш подручный, проживаю по адресу Дворянская, 12. Так в паспорте и значится.

— Дворянская?! — глухо переспросил Бокун. — Но такой улицы в городе нет! Дворянской она до революции называлась. Потом Советская, а теперь — Таврическая» [86, с. 173].

1 ноября 1941 года немецко-румынские войска вошли в Симферополь, а уже 11 января 1942 года, то есть меньше чем через два месяца, в газете «Голос Крыма» сообщалось, что улица Карла Маркса впредь будет именоваться Гауптштрассе — Главная; улица Ленина — Паркштрассе — Парковая; Бульвар Ленина — Бангофштрассе — Вокзальная.

Это было только начало. В семь приемов было переименовано шестьдесят восемь улиц города [86, с. 172]. При этом только четырнадцати возвращены их прежние — дореволюционные названия, к тому же еще четырнадцать улиц были новыми (послереволюционной постройки), и потому можно говорить о том, что старые названия были возвращены только каждой четвертой улице.

Обращает на себя внимание тот факт, что борьба шла не только с коммунистической идеологией. Не возвращено ни одно название, имеющее в своей основе антропоним (имя человека), но не были тронуты такие названия, как ул. Аксаковская, ул. Гоголевская, ул. Жуковского, ул. Менделеева, ул. Пушкинская, ул. Серова, ул. Толстого.

Почему же не был соблюден принцип «возврата старых названий»?

Думается, причина кроется в том что к этому времени имена Александра Суворова, Александра Невского, в честь которых были названы некоторые улицы Симферополя и которые в свое время были ошельмованы большевиками, к 1942 году стали символом русского духа, символом борьбы с оккупантами, что, естественно, не могло устроить немецкое командование.

Примечательно и то, что не возвращались названия, номинированные именами святых (ул. Петропавловская, ул. Троицкая, ул. Спасская), а вместо них выбирались названия, имеющие косвенную связь с мотивом номинации: ул. Колокольная и т. д.

Из вновь предложенных названий несколько одиозными можно признать только три: ул. Итальянская, ул. Немецкая, ул. Румынская. Пожалуй, только эти названия можно считать политизированными, так как в них упомянуты народы, принимавшие участие в войне на стороне гитлеровской коалиции. Впрочем, тогда не понятно, почему нет финской улицы, венгерской улицы? Может быть, потому, что этих войск не было в Крыму? Но и итальянцев в Крыму тоже не было, но зато были словаки!

И все же главная достопримечательность всей номенклатуры названий улиц оккупированного Симферополя — это отсутствие в покоренном городе ул. Гитлера, ул. Геббельса, ул. Манштейна и т. д.

Увы, но спустя три года в освобожденных (покоренных?) Румынии, Болгарии, Германии сразу же появятся ул. Карла Маркса, ул. Ленина, ул. Маршала Толбухина, ул. Маршала Конева…

Думаю, что тому, что в покоренных крымских городах не появилось улиц Гитлер или Геббельсштрассе, есть два обоснования. Первое заключается в менталитете немцев, не имеющих привычку без особой нужды менять названия улиц.

Вторая же причина заключается в том, что немецкое командование было более дальновидным, чем мы привыкли о нем судить, и без нужды стремилось не будоражить народ.

Наряду с этим вынужден отметить, что в оккупированной Одессе были ул. Гитлера; ул. Маршала Иона Антонеску; ул. Е.В. Короля Михаила; ул. Муссолини; ул. Генерала Василиу… [91, с. 56]. Столь разительный подход к вопросам топонимики оккупированных городов, видимо, кроется в том, что Одесса была полностью передана Румынии, а вот Крым — Готланд предназначался Германии.

В 1944 году по поводу возвращения прежних названий никаких решений не принималось. Считалось, что немецких переименований будто и не было. И лишь спустя девять лет выяснилось, что некоторые произведенные немецкими оккупантами переименования оказались чрезвычайно близки по духу и в точности были повторены советскими властями. Точно также, как и фашистские оккупанты, коммунистические власти не захотели иметь в Симферополе переулки Еврейский, Крымчакский, Цыганский.

Вот два блока переименований. Один сделан национал-социалистами Германии, другой — коммунистами СССР.


1. Еврейский - Одесский; Крымчакский - Восточный; Цыганский - Днепропетровский

2. Еврейский - Пассажный; Крымчакский - Безымянный; Цыганский - Качинский


Угадали? Правильно. 1-е — коммунистический вариант, так как переулок Днепропетровский восходит к видному государственному деятелю СССР Григорию Петровскому, в честь которого и был переименован город Днепропетровск (Екатеринослав).

Невольно возникает вопрос о том, как симферопольцы относились к переименованию оккупантами улиц, к восстановлению дореволюционных названий.

Автор задавал этот вопрос неоднократно. Спустя десятилетия людям уже трудно было воспроизвести те чувства, которые владели ими в те годы. И хотя оккупация Симферополя длилась долгих три года, но большинство опрошенных сошлось на том, что это их мало волновало. Названия практически не играли никакой роли в их жизни: почта почти не работала. Письма получать было не от кого, а знать свой адрес надо было только для полицейских проверок. Возвращение же дореволюционных названий воспринимали как что-то само собой разумеющееся. В этом, кстати, кроется и ошибка всех пишущих об оккупированном Симферополе, так как люди искренне были убеждены в том, что «немцы вернули прежние названия!»

В этом плане характерна еще одна история. В 1991 году к автору этих строк обратились из Международного Красного Креста. Гражданка ФРГ просила разыскать русского солдата, с которым она подружилась летом 1945 года. Ее друг оставил ей такой адрес: Симферополь, Кладбище, 6, Смирнов Костя.

Первоначально в Симферопольском горисполкоме, куда попало письмо, подумали, что солдат зло пошутил над девушкой, дав шутливый адрес, что-то типа: «Лондон, Сити, на углу спросите!»

Но когда письмо попало ко мне, как специалисту по названиям улиц, то адрес Кладбище, 6, не показался невероятным. Вполне возможно, речь шла об улице Кладбищенской, которая еще до войны была переименована в ул. Субхи, а в настоящее время называется ул. Крылова. Во дворе по адресу ул. Крылова, 6 мне удалось найти женщину, которая в девичестве была Смирновой. Она рассказала, что у нее есть дядя, который проживал с ними до войны, а сейчас он находится в Новосибирске.

В этой истории примечательно то, что солдат дал девушке не новый адрес: ул. Субхи, который функционировал с 1930 года по 1942 г., а почему-то старый — улица Кладбищенская! Причина столь странного на первый взгляд поступка заключается в следующем. В момент оккупации Симферополя немецко-румынскими войсками Косте Смирнову было 14 лет. С 1942 по апрель 1944 года он жил на улице, носящей название Кладбищенская. Это же название могли употреблять бабушка, родные, что было вполне обычно для коренных горожан, и поэтому, когда в конце войны он знакомится с девушкой, то совершенно непроизвольно называет ей формально несуществующий адрес.


С.П.О. — Симферопольская подпольная организация

О деятельности Симферопольской подпольной организации написано очень много и потому я приведу только два очень знаковых документа, которые не известны не только широкому кругу читателей, но и специалистам. Первый — это наградной лист на А.Н. Косухина, составленный в августе 1944 года, который излагает официальную версию высшего партийного руководства Крыма в конкретный период времени — август 1944 года.

«Косухин Анатолий Николаевич, 1925 г.р., русский, проживает Симферополь, ул. Дорожная, 16.

Отечественная война застала учеником 9-й школы 9 класса. В комсомол вступил в августе 1941 г. Мать — учительница, отчим — учитель. Эвакуироваться не успели из-за отсутствия транспорта. С момента оккупации немцами Симферополя тов. Косухин начал встречаться со своими товарищами по школе и выражали недовольство приходу немцев.

В конце декабря 1941 г. тов. Косухин монтирует радиоприемник и регулярно принимает по радио сводки Совинформбюро. Первое время собирались только слушать, потом стали писать от руки сообщения Совинформбюро и распространять среди населения города, а с марта 1942 тов. Косухин пишет и распространяет патриотические листовки и другие материалы.

В марте 1942 г. тов. Косухин через отца Николая Долетова — партизана Григория Долетова устанавливает связь с партизанами, но вскоре связь теряется, так как Николай Долетов и его отец погибли. До июня 1943 связи с партизанами нет, и группа в составе 23 человек молодежи занимается агитационно-прапагандистской работой.

В июне 1943 вновь устанавливает связь с партизанами, но вследствие ареста гестапо связного связь вновь теряется. В июне 1943 тов. Косухин монтирует у себя на квартире типографию и 8 июня 1943 г. выпускает первую листовку тиражом 200 экз. С этого времени начинается регулярный выпуск листовок. Всего вышла 21 листовка общим тиражом 15 тыс. экземпляров.

Кроме того, распространил свыше 25 000 советских листовок и газет, получаемых от партизан и подпольного областного партийного центра.

В июле 1943 избирается членом комитета Симферопольской подпольной организации. Во главе комитета бюро из трех человек. Секретарем избирается Косухин.

В сентябре 1943 г. тов. Косухин лично устанавливает связь с партизанами, которая продолжалась по день освобождения. К моменту установления связи с партизанами т. Косухин организовал 4 диверсионных и 2 агитационно-пропагандистские группы.

Тов. Косухин прекрасный организатор. Пламенный агитатор и пропагандист. Показал себя также бесстрашным бойцом, неоднократно участвовал в боевых операциях и лично руководил следующими.

2 января 1944 с группой в три человека, переодевшись в немецкую форму, зная пароль, свободно пробрался в караульное помещение, где находилось 15 человек солдат, охранявших склад с обмундированием. В результате этого смелого налета было взято шесть комплектов солдатского обмундирования и одного «языка», той же ночью отправленного к партизанам Северного соединения.

Пять человек во главе с Косухиным переоделись в немецкую форму и в десять часов вечера направились в госпиталь. Сняли часового, выпустили восемь советских военнопленных офицеров и вместе с ними отправились к партизанам.

Подпольная комсомольская организация провела большую диверсионную работу. Совершила 16 диверсий, в результате которых уничтожено более 600 тонн горючего, в том числе на автобазе взорвано два бака с горючим емкостью 500 тонн. Взорваны 8 штабелей (17 вагонов) артснарядов, одно складское помещение с боеприпасами (2 вагона), склад с авиабомбами, сожжено 20 автомашин и один автобус. Сожжены и подорваны 21 вагон. Взорван и приведен в негодность главный бак водонапорной башни станции Симферополь. Взорваны воздуходувные компрессоры депо, подбиты трубопроводы и насосные машины на ж.д., водокачка.

Диверсиями на ж.д. станция и депо выводились постоянно из строя и не работали по нескольку суток. Сожжены динамо и мотор на авторемзаводе, электросварочный агрегат. Восемь раз перерезался телефонный кабель по ул. Луговой, Почтовому переулку и в районе вокзала. За время действия организации убито 89 солдат и офицеров.

В течение своей деятельности организация проводила большую работу по войсковой и агентурной разведке. Областному подпольному центру и штабу партизан систематически доставлялись в лес ценные разведданные о мероприятиях противника, о тайной агентуре врага. Кроме того, организация доставляла в лес почту других подпольных организаций и групп, так как осуществляла связь центра со всем подпольем.

В марте — апреле 1944 при помощи связных организация вывела из Симферополя в лес к партизанам 103 человека подпольщиков и членов их семей, которым угрожали аресты и расстрелы.

В ночь с 11 на 12 апреля 1944 года перерезаны все кабели и провода, идущие под мосты на Феодосийской и Архивной улицах. Оба моста остались невредимыми. Из-под мостов командами Красной Армии извлечны взрывзаряды. В эту ночь группой подпольщиков извлечены заряды из-под 20 телеграфных столбов, благодаря чему сохранена линия связи от телефонной станции к вокзалу.

Утром 13 апреля потушен пожар на Центральной телефонной станции. Сохранено много материалов.

За весь период борьбы в подполье против немецко-фашистских захватчиков проявил себя как замечательный организатор, бесстрашный советский патриот, неутомимый борец за честь, свободу и независимость Советской Родины. Тов. Косухин является ярким представителем советской молодежи, воплотившей в себе все лучшие черты, которые воспитывает в народе наша великая Коммунистическая партия:

Тов. Косухин достоин представления к высшей правительственной награде звания Героя Советского Союза.

Секретарь Крымского штаба партизанского движения, секретарь ОК ВКП (б) Березкин 21 августа 1944 (подпись имеется)» [40, с. 157].

Это было уже второе представление А.Н. Косухина к правительственной награде.

В апреле 1944 года его представляют к награждению орденом Ленина. Награждения не происходит. Через месяц новая попытка, при этом, как мы видим, статус награды поднят максимально.

К ордену Красного Знамени была представлена и мать Анатолия — Вергили-Косухина Мария Павловна.

Как известно, и это награждение не состоялось. Если крымские партизаны хоть крайне редко, но все же получали свои награды и в 1942, и в 1943 годах, и наиболее отличившиеся из них к окончанию партизанской эпопеи имели по две-три награды, то ни один подпольщик ее не получил.

Закончилась война. Выходит в свет книга И.А. Козлова «В крымском подполье», и, знакомясь с ней, миллионы читателей узнают, что члены молодежной организации, и прежде всего ее командир Анатолий Косухин, оказывается, были «недисциплинированны, самонадеянны, не прислушивались к мудрому руководству партии, имели подозрительные связи с агентами гестапо…»


Если в Москве, Киеве или Ярославле люди безоговорочно верили тому, что написано в книге, то в Симферополе проживали оставшиеся в живых участники подполья, которые на недоуменные вопросы читателей честно отвечали, что все это неправда и то, что описано в книге, не соответствует действительности.

В это же время автор книги становится лауреатом Сталинской премии. Книгу огромными тиражами издают в центральных издательствах, но в Крыму ей не верят. Тогда 14 июня 1947 года Крымский обком ВЛКСМ проводит специальное совещание. На нем присутствовали: секретарь обкома ВЛКСМ Г.В. Ивановский, писатель И.А. Козлов; руководящие работники обкома комсомола.

Были приглашены бывшие подпольщики: В.М. Алтухов, П.М. Бражников, B.C. Долетов, В.И. Енжиняк, И.Ф. Нечипас, Я.А. Морозов, Е.Е. Островская, Л.M. Трофименко, А.Д. Цурюпа, О.Ф. Шевченко.

Сохранилась стенограмма этого совещания. Выделенное курсивом — цитата документа.

В своем вступительном слове Г.В. Ивановский сразу же объяснил, что «…разгорелись довольно неприятные, нехорошие разговоры вокруг книги, то есть вокруг того, как в ней показана молодежь…»

Далее выступил И.А. Козлов. Он сразу же заметил, что «… книга, прежде нем выйти в свет, обсуждалась в областном Комитете партии и в соответствующих органах. Конечно, могут быть недовольные вроде Косухина и его семьи. Да, он в книге показан отрицательным типом. Ведь семья Косухиных загадочная, не внушает политического доверия. Семья принадлежит к зажиточным, сама Мария Павловна пишет, что она эвакуироваться не хотела, потому что дедушка с бабушкой заявили, что хотят умереть в своем гнезде.

С отцом Толи Мария Павловна разошлась в 1934–1935 гг. Стефан является ему отчимом. Родной отец пошел служить в полицию, отчим Стефан очень грязная личность в моральном отношении, большой авантюрист. Перед началом войны был директором школы и там с большим скандалом снят с работы, в этой школе были большого порядка морально-бытовые разложения и сам он там, в известной мере, фигурировал. Когда пришли немцы, он пошел к ним на службу в инвентаризационное бюро, потом устроился кладовщиком и жил очень неплохо.

Теперь сам Толя. Как только немецкая школа открылась, пошел учиться. И даже генерал Клейст ему сам пожимал руку. Из 1-й школы вышла группа диверсантов, из 14-й — организаторы комсомольской организации. Толя Косухин учился в 9-й школе. Что дала эта 9-я школа?»

Выступали и подпольщики.

Владимир Енжиняк: «Если судить по отношениям Толи и Марии Павловны, то все абсолютно неправдоподобно».

Виктор Долетов: «Человек, о котором говорят, не присутствует. На него тут поклеп может быть на девяносто процентов. Я считаю, было бы правильнее об этом говорить при нем. Мы просили с Морозовым, чтобы им разрешили присутствовать, но нам сказали, что это лишнее. Выходит, что Косухин вел себя будучи командиром отряда недисциплинированно. Получается странным, а почему же его Петр Романович из подпольного центра не выгнал?

Здесь сказали, что мы неверно выступали в техникуме. Я был в райкоме партии и там спрашивают: Вы Толю встречали при немцах? Почему же вы его не убрали?

Толя наш руководитель и пятно ложится на всю организацию. Мы собрались здесь, чтобы вывести все на чистую воду».

В том же русле были и реплики других молодых подпольщиков. Другую позицию заняли представители обкома.

Г.Е. Гузий: «Фактически он старался направить молодежную организацию на грабежи, на кутеж. Было ведь так. Ходили вы до купцов с автоматами и пьянствовали на эти деньги. Участие в грабежах. А как вы считаете, что это смелость: за шоколадками ходить с автоматами, это подход не тот, который требовался».

Е.Н. Камардина: «Может быть, здесь сыграла очень большую роль мать Косухина. Она влияла на него. Конечно, она тоже хотела быть такой же матерью, как у Олега Кошевого, но мать Олега Кошевого являлась действительно матерью и его другом. А Мария Павловна не воспитывала его в советском партийном духе.

Обком комсомола не случайно написал этот материал для всех организаций. Поэтому я считаю, что книга Ивана Андреевича написана, безусловно, правильно. Роль Толи отражена правильно. Он, конечно, высокого мнения был о себе.

В отношении наград. Конечно, молодежь очень огорчена, что никого не наградили».

И.А. Козлов: «Толя был у меня и сказал, что все понял и просил справку, чтобы его здесь оставили жить в Крыму».

Г.В. Ивановский: «Мы собрали вас сюда по инициативе Ивана Андреевича. В чем сходство и различие между «Молодой гвардией» и вашей организацией? Различие заключается в том, что везде молодежь была поставлена в такие условия, когда не было руководства партии, не было партийной организации. Вы же действовали в отличных от них условиях: было партийное руководство, специально оставленное для работы и крепкой связи с партизанами со стороны Симферополя и леса.

Смотрите объективно. Вы все за него. Что же получилось? Если всю цепь ваших событий проследить, то получается как-то обидно. Хотел или не хотел Косухин, но вел раскольническую линию по отношению к партийному руководству. И толкал на этот путь вас, а вы не замечали и сейчас этого не понимаете. Он и сам может быть, не хотел, но, игнорируя указания партийного характера у по существу вел раскольническую линию.

Роль матери — Марии Павловны. Вот, Долетов говорит: «Мы просили бы разрешить им присутствовать с нами». А нам она не нужна, мы обойдемся без нее! Вам ясно сказал т. Козлов, а он коммунист, который отвечает за свои слова, мы не можем сейчас оказать политическое доверие самому Косухину.

Вы действительно многого не знаете. Будет для вас лучше быть осторожнее.

Совещание, которое мы с вами провели, не для огласки, а для вашего сведения. Я должен сказать, что с выставки, в Москве в ЦК комсомола, снял портрет Анатолия Косухина еще до выхода книги в свет.

В качестве итога. От матери Толи держаться подальше. К словам ее не прислушиваться — это первое. Второе — с пьедестала убрать Косухина.

Вы должны учесть, что в связи с выходом книги Козлова многое переменилось и молодежную организацию вы должны показывать, как в книге.

В связи с тем, что идет подготовка к тридцатилетию комсомола, не исключена возможность, что товарищей отметят. Об этом думать нельзя, но может быть. И если не о высшей награде, то об орденах мы подумаем. Но никакого зазнайства. За ваши дела вам народ спасибо скажет. Наш совет подумать. Если кто чего не понял, объясним еще».

И.А. Козлов: Все, о чем здесь говорили, никто не должен знать [44].

Я позвонил домой одному из участников этого совещания, моему старому доброму знакомому Василию Митрофановичу Алтухову, чтобы услышать его комментарий. Увы.

Не так давно он ушел из жизни. Его дочь рассказала, что практически все послевоенные годы семья жила в страшном напряжении и каждая проехавшая ночью по улице автомашина воспринималась, как «черный воронок». В такой атмосфере ожидания ареста находились все участники молодежного подполья. Невольно вспомнилось и то, что, когда гестапо пришло арестовывать их товарища, они, не раздумывая, бросились на помощь, перебили гестаповцев, а потом ушли в лес к партизанам. В 1948 году каждый из них с горечью понимал, что когда приедут арестовывать из КГБ, то на помощь не придет никто.


Анатолий Косухин был вынужден навсегда покинуть родной город. За пределами Крыма жизнь его вопреки всему сложилась относительно успешно. На Урале он окончил институт, аспирантуру. Стал доктором технических наук, профессором. Создал в Тюмени индустриальный институт, в котором много лет бессменно проработал ректором.

Только в 1965 году состоялась реабилитация молодежной организации и запоздалое признание. В числе других, ранее обойденных героев, А.Н. Косухина наградили «по высшему разряду»- орденом Ленина. Уже посмертно он стал почетным гражданином Симферополя. На окраине города назвали улочку в его честь. Как хорошо, что она находится далеко от улицы Козлова и они никогда не пересекутся.


Шофер «Володя»

Все, что связано с симферопольским подпольем, — это одна из самых мифологизированных страниц нашей истории. Миф самый главный и изначальный — это то, что подполье создавалось Крымским обкомом ВКП(б). Уже как следствие этого мифа более чем полувековое замалчивание участия в сопротивлении оккупантам крымских татар. А в тех случаях, когда отрицать было просто невозможно, то подобно тому, как это было с Шамилем Семирхановым, его имя было окутано пеленой оговорок, инсинуаций, грязных намеков.

В последние годы наконец заговорили и об участии в подполье Мустафы Дагджи, но и тут наблюдается определенный перекос: и Рефик Музафаров, и Андрей Мальгин представляют его организацию как состоящую преимущественно из одних крымских татар. Хотя она, как и все остальные подпольные организации, — интернациональна по своему составу.

Я хочу рассказать о еще одной неизвестной странице крымского подполья и предложить вниманию общественности незаслуженно забытые имена: Вадим Лобовиков, Сергей Архипов, Шевкет Мустафаев.

Всех троих объединяло то, что еще с тридцатых годов они были крымскими водителями. С началом войны участвовали в завозке продуктов на будущие партизанские базы, а затем Шевкет Мустафаев выехал в Севастополь и принял участие в его обороне. На Херсонесе попал в плен, в Симферополе оказался в концлагере «Картофельный городок», из которого жене удалось его выкупить.

Вадим Лобовиков в последние часы перед сдачей города участвовал в подрыве городской электростанции, а затем то ли не смог уехать, то ли не захотел и таким образом остался в оккупированном городе.

Надо было как-то жить, кормить семью, и тогда вместе со своим другом и сокурсником еще по автодорожному техникуму Сергеем Архиповым они поступают на завод лесозаготовок — водителями. После падения Севастополя и удачного избавления из плена к ним присоединился и Шевкет Мустафаев.

С октября 1942 года они входят в подпольную патриотическую группу, созданную мастером мясокомбината Григорием Литвиненко, которая в свою очередь входила в подпольную организацию Якова Ходячего «Усачева».

Очень скоро все три водителя становятся ключевыми фигурами в подпольной организации, так как они регулярно выезжали в лес. С установлением связей подпольщиков с партизанами эти рейсы стали своеобразной «Дорогой жизни». В лес везли продукты, сообщения разведчиков, переправляли бежавших из плена военнослужащих, подпольщиков, которым грозила опасность. Нелишне вспомнить, что в организации «Ходячего» были группа подпольщиков, работавших в «хлебных местах»: в пекарне, на мясокомбинате…

Каждый рейс в лес можно было сравнить с хождением по лезвию бритвы. Однажды машины были обстреляны партизанами, и водитель одной из них — Сергей Архипов был убит. Хоронили его вместе с немецкими солдатами на немецком кладбище. С тех пор на его имя навсегда легло несмываемое, незаслуженное обвинение в измене Родине.

На первом этапе водителям удавалось скрывать от жен свое участие в подполье, но вскоре отлучки из дома, поздние возвращения становятся столь частыми, что жена Лобовикова Мария Петровна устраивает скандал, и тогда Вадим признается ей, что связан с партизанами. В начале осени сорок третьего года он роняет фразу о возможном уходе в лес и просит жену уехать куда-нибудь к родственникам.

Когда придут наши, ищи меня через группу Литвиненко, — предупредил он. Сам же Литвиненко к этому времени уже был в лесу. Буквально накануне на мясокомбинат приехали гестаповцы, но кто-то успел его предупредить о грядущем аресте. Через задний двор, прячась в стаде баранов, Литвиненко прошел на бойню и оттуда выбрался в город. Идти домой было нельзя, так как там уже побывало гестапо и арестовало его жену. Первую ночь он скрывался у одной женщины — крымской татарки, а потом за ним приехал «шофер Володя» — Вадим Лобовиков.

На выезде из города их не выпустили, так как у Лобовикова недоставало каких-то документов. Решили перенести поездку на следующий день. Поехали назад на конспиративную квартиру, но оказалось, что там уже побывали немцы. Квартирная хозяйка лежала убитой прямо во дворе.

«Володя» спрятал Литвиненко в машине и загнал ее в гараж лесхоза, который находился в самом центре города на улице Пушкинской. Там под охраной немцев подпольщик пролежал всю ночь, а наутро «Володя» отвез его в лес. Как вспоминал Г.С. Литвиненко, среди встречавших партизан оказался «Володин» крестник, человек, которого он вывез в лес ранее.

Через несколько дней гестаповцы пришли в квартиру Лобовикова на бульвар Ленина. По-видимому, они не вполне знали, кого они ищут. Ворвавшись в дом, спросили: «Где живет шофер Володя?» Вадим отреагировал моментально и сказал, что это в конце улицы, и он может показать. Уходя, он незаметно кивнул жене, и она поняла, что это означало: «Уходи немедленно». Схватив сына, она тут же бросилась за дверь. Как потом рассказывали соседи, уже через несколько минут гестаповцы вернулись в дом, приведя с собой уже избитого Лобовикова. Обычно они арестовывали и семьи подпольщиков, но в этот раз благодаря находчивости Вадима семье удалось спастись.

В тот же день был арестован и Шевкет Мустафаев, которому интуиция помогла спасти семью, — накануне вечером он отправил ее к родственникам.

Уже в наши дни, работая в архиве, я увидел список «группы Литвиненко», который полностью привожу в настоящей статье. Имена расстрелянных подпольщиков выделены жирным шрифтом:

«Павлов» — Литвиненко Г.С., Андрющенко А.Д.,Гаврилов А.П., Жиров В.А., Жиров П.В., Лобовиков В.Н., Мустафаев Шевкет, Радюков Г.Ф., Соколов В.Н. [43, с. 1].

В далеком 1971 году я, молодой механик Симферопольского автобусного парка, по своей инициативе стал собирать информацию о водителях, погибших в годы войны. Кто-то из ветеранов рассказал о погибших в оккупации Вадиме Лобовикове и Сергее Архипове. Вскоре я разыскал жену Архипова. Жила она на улице Пушкинской, прямо напротив кинотеатра «Спартак». Встретила меня доброжелательно, но как только я сказал, что хочу поговорить о ее муже, выражение лица ее моментально изменилось и, сославшись на недомогание, она отказалась со мной беседовать. В ту пору я еще ничего не знал о деятельности подпольщиков, об обстоятельствах гибели Архипова и был поражен таким приемом.

Наконец состоялась встреча с женой Вадима Лобовикова. Сразу же после освобождения Симферополя Мария Петровна пошла в обком партии. Ее направили к Ивану Козлову. Она стала рассказывать то немногое, что знала о деятельности мужа, как вдруг сидящий за соседним столом мужчина прервал ее:

— Так это же «шофер Володя». Он входил в мою организацию.

Марии Петровне тут же выписали документ, который я приведу полностью: «Комиссия обкома по делам подпольных организаций.

№ 60 27.08.44. Находясь на оккупированной территории гор. Симферополя, состоял членом подпольной организации с IV. 1942 по X. 1943 г. и выполнял специальные задания по линии партийного подполья.

29 сентября 1943 года арестован гестапо и расстрелян».

Подпись Иван Козлов.

Фотографию Вадима Лобовикова и краткий рассказ о нем мы поместили на стенд «Они погибли за Родину», который 9 мая 1973 года выставили в парке Победы. У стенда постоянно находились дежурные: либо я, либо Шурик Алдушин, либо Толя Иванов. К кому-то из них подошла женщина и рассказала, что Лобовиков был расстрелян вместе с ее мужем.

Нахожу эту женщину. Оказалось, что в апреле 1944 года Александра Степановна Радюкова участвовала в работе комиссии по расследованию злодеяний фашистов на Крымской земле, была при раскопках захоронений расстрелянных и опознавании их останков. На моем «Запорожце» едем в Курцовскую балку. Находится она за современными корпусами НПО «Пневматика». Сегодня уже ничего не напоминает о страшном прошлом. Кругом гаражи, различные служебные постройки. Александра Степановна даже ориентировочно не смогла указать место, где покоятся ее муж и десятки других патриотов. Да, изменилось все, наверное, очень сильно. И лишь как незаживающая рана — сама балка.


Эта необычная история имела и еще одно продолжение. Моя мама — Полина Александровна Полякова в ту пору работала секретарем заочного отделения Симферопольского техникума пищевой промышленности. Принимая документы у очередного абитуриента, обратила внимание на довольно редкую фамилию — Лобовиков. Прочитав отчество, вздрогнула. Вадима Лобовикова — студента профтехшколы, а потом автодорожного техникума хорошо знали и она, и мой папа, который учился с ним в одной группе. Ничего не сказав, мама взяла над сыном погибшего друга негласное покровительство, которое продолжалось от первого приемного экзамена и до защиты диплома. Лобовиков-младший, видимо, что-то чувствовал и неоправданно часто заходил в заочное отделение просто так: посидеть, рассказать о своем житье-бытье. Я помню, как каждый раз мама рассказывала отцу о встречах с сыном Вадима, но когда в 1971 году я искал родных водителя Лобовикова, мне и в голову не приходило, что это один и тот же человек. Все прояснилось только после того, как мои родители увидели фотографии Архипова и Лобовикова.

Причина провала группы Литвиненко неизвестна до сих пор. В отличие от других подпольных групп она не была канонизирована и причислена «клику святых». Никто из подпольщиков даже посмертно не был награжден, их именами не названы улицы. Возможно, одна из причин такого отношения кроется в том, что в свое время в опалу попал руководитель организации Я.П. Усачев («Ходячий»).

В августе 1944 года Н.Д. Луговой обращается к И.Я. Бабичеву с просьбой дать положительную характеристику на Я.П. Усачева, которого, по словам его жены, обвиняют в политических преступлениях.

Ответ И.Я. Бабичева:

«Николай Дмитриевич. Ведь я сейчас не имею права выдавать характеристику, у нас при обкоме ВКП(б) специально ведет эту работу т. Козлов. Все материалы у него имеются.

С приветом, Бабичев. 31.08.44» [43, с. 2].

В учетной карточке Я.П. Усачева сообщалось: «Арестован управлением СМЕРШ Отдельной Приморской армии».

Уже после войны на несколько лет был осужден и Г.С. Литвиненко. Впрочем, тут не было никакой политики. При работе на мясокомбинате от тюрьмы и сумы не зарекайся.

Очень мало мне известно о Шевкете Мустафаеве. Вот краткая выписка из архива: «Родился в 1916 году в д. Байдары. Образование — семилетка. Член ВКП(б). Работал до войны в санатории «Меллас» шофером. Участвовал в завозе продуктов партизанам на Ай-Петри. Защищал Севастополь. После побега из плена работал в оккупированном Симферополе шофером на заводе лесозаготовок. С ноября 1942 входит в подпольную группу Литвиненко, при мясокомбинате. Арестован, расстрелян. Жена успела скрыться вместе с ребенком. Жена — Штода А.Я. вышла за него замуж в 1939 году. Домашний адрес: Симферополь, ул. Карла Либкнехта, 5, кв. 22» [43, с. 159].

Вадим Лобовиков, Сергей Архипов, Шевкет Мустафаев никогда не были героями в официальном понимании этого слова. В меру возможностей они приближали победу. К ним не идут высокие слова. Может быть, и хорошо, что пропагандистская машина обошла их своим вниманием, сохранив память о них только в сердцах тех, кто их знал и любил.


Васильковская балка

В 1970 году тема крымских партизан впервые вошла в мою жизнь. В ту пору я только что вернулся со срочной службы в Тихоокеанском флоте, недавно женился, родилась дочь, заочно поступил в институт. Проблем хватало, но, работая в окружении старых водителей, я невольно стал обрастать информацией о тех водителях, механиках, которые погибли на войне. Кто-то на фронте, кто-то в партизанах. Именно тогда я впервые услышал о последнем довоенном директоре «Союзтранса» — автобусного парка той поры — Поскребове.

Уже сам факт, что этот человек встретил на этом посту войну, выделяло его в моих глазах из числа прочих. Старые водители рассказывали мне, что Поскребов поработал в парке очень мало, но был «большой человек» и впоследствии даже генерал-лейтенант, а жена его и сейчас «большая шишка» — начальник автотранспортного управления в Сочи.

В Крымском краеведческом музее, куда я с детства любил захаживать, на одном из стендов я вдруг увидел знакомую фамилию: «Подскребов Андрей Власович. Парторг ЦК завода имени Войкова в Керчи». Фамилия была несколько иная, но водители произносили её на слух и это «д» могли просто забыть. Я подошел к заведующему отделом музея Кочетову Ивану Михайловичу и попросил рассказать о нашем бывшем директоре, генерал-лейтенанте Подскребове. Кочетов недоуменно переспросил: «С чего это вы взяли, что Подскребов генерал-лейтенант?» Вопрос застал врасплох, и я неуверенно промямлил: «Люди говорят».

— Люди говорят! — сердито продолжил Кочетов. — Люди из любого предателя такого героя сделают, что потом позора не оберешься!

— Разве Подскребов предатель? — не на шутку перепугался я.

— Нет, конечно. Людей опрашивать нужно. Люди знают многое, но перепроверять надо обязательно, и документы еще никто не отменял, а то у нас что ни участник войны, так минимум Герой Советского Союза или полный кавалер. А тут, видишь ли, генерал да еще лейтенант. Генерал-майор им даже мало!


Кочетов продолжал бурчать, а я сидел молча, виновато опустив голову. Это была первая полученная выволочка, мой первый урок на пути поиска. Ни я, ни мой первый наставник не знали, что я, молодой механик автобусного парка, стою лишь у самого начала дороги, дороги, которая на целые десятилетия полностью займет мою жизнь, мои помыслы. Начав поиск погибших в Великую Отечественную войну работников автобусного парка, я установлю их имена, но среди них окажется водитель Вадим Лобовиков, и на многие месяцы я уйду в неведомые страницы симферопольского подполья 1942–1943 годов. Я познакомлюсь с водителем Василием Новичковым и «заболею» дивизией, сформированной из жителей Симферополя. Знакомство с судьбой Андрея Власовича Подскребова уведет меня в Крымские леса к безвестной братской могиле сорока двух партизан, и долгие годы уйдут на то, чтоб восстановить каждое имя. Весь этот труд выльется в два памятника, две мемориальные доски.

Наверное, это было такое время. Когда вышла песня «За того парня», то друзья и родные в шутку говорили, что эта песня про меня. Книга Анатолия Рыбакова «Неизвестный солдат» поразила схожестью наших судеб. По-видимому, это время востребовало людей, которые должны были начать «собирать камни», камни, разбросанные в далеком сорок первом.

Мария Лобовикова и Владимир Поляков у стенда работников автобусного парка, погибших в годы войны, 1973 г.

Выволочка, устроенная мне в самом начале моего поиска, была очень своевременна. Уже потом я встречал и явных лгунов, и откровенных ноздревых, которые так упоительно врали о своем героическом прошлом, что только диву даешься. Доводилось мне беседовать и с людьми, которые в те годы в силу разных причин сотрудничали с оккупантами…

Но все это будет потом, а в тот день из уст И.М. Кочетова я узнал, что А.В. Подскребов действительно был «большой человек» и до войны занимал очень высокий пост заворга Крымского обкома партии. Почему он оказался в автобусном парке, зав. отделом музея не знал, но от кого-то слышал, что в войну Подскребов погиб в партизанах, у нас в Крымских горах.

В те годы наш автопарк соревновался с сочинцами. Иногда даже обменивались делегациями. Поскольку в Сочи жила жена А.В. Подскребова, а этот факт подтвердил наш парторг Игорь Васильевич Банков, я упросил включить в состав делегации меня и бригадира комсомольско-молодежной бригады, одного из моих помощников по поиску Толю Иванова. Надо сказать, что о моем поиске в парке уже знали многие, но относились по-разному: большинство безразлично, а одна женщина, ошеломив меня, сказала: «И как вам не противно копаться в чужом грязном белье». Справедливость сказанного я понял лишь много лет спустя. Толя Иванов был первым, кто подошел ко мне и предложил свою помощь.

Поздней осенью, когда уже закончился курортный сезон, мы выехали в Сочи. Анна Михайловна Подскребова приняла нас доброжелательно, но ни мы ей, ни она нам ничего нового сообщить не могли. «Погиб в партизанах!» — на этом и наша, и ее информация исчерпывалась. По возвращении мы участвовали в крымском слете поисковых отрядов. Наша работа была отмечена грамотой ЦК комсомола. Шурик Алдушин, который в тот час дежурил у стенда, рассказал о том, что керченские комсомольцы, увидев фотографию А.В. Подскребова, рассказали, что по их сведениям Подскребов — делегат III съезда комсомола.

Современному читателю, наверное, не понять, какой в те годы был ажиотаж вокруг III съезда. Ни первый, ни какой-нибудь пятый, а вот именно третий был в самом центре внимания. И все потому, что там выступал В.И. Ленин и там будто бы сказал свою знаменитую фразу: «Учиться, учиться и учиться», хотя уже тогда ходили слухи, что эту фразу он вроде бы и не говорил.

В 1968 году, когда я был секретарем комсомольской организации одной из частей Тихоокеанского флота, исполнилось ровно пятьдесят лет со дня проведения этого съезда. На одной из комсомольских конференций зам. по комсомолу ТОФ капитан-лейтенант Славский рассказывал нам, что на юбилейный съезд решили пригласить оставшихся в живых делегатов III съезда. По обкомам дали соответствующее распоряжение, но когда подошла пора, то оказалось, что по Советскому Союзу делегатов съезда зарегистрировано втрое больше, чем их было в Москве пятьдесят лет назад. Тогда же выяснилось, что около тысячи человек официально зарегистрированы как люди, которые вместе с Лениным несли знаменитое бревно на субботнике.

Крымский областной партархив сообщил, что «А.В. Подскребов участвовал в обороне Севастополя, попал в плен, бежал. С ноября 1943 года в партизанах. Погиб в январе 1944 года в 21-м отряде Северного соединения».

В секции партизан и подпольщиков Крыма я выписал адреса всех бывших бойцов 21-го отряда, проживающих в Симферополе. Было их человек двадцать. В свободное от работы время я встречался с ними. Подскребова не помнил никто.

Комиссар отряда — известный крымский художник Эммануил Грабовецкий — запальчиво уверял меня, что такого бойца в отряде никогда не было. Честно говоря, было от чего растеряться. Я подумал, что, может быть, спустя четверть века люди не могут вспомнить фамилию, тем более что был Подскребов в лесу всего два месяца.

Толя Захарцев, в ту пору механик автобусного парка и «фирменный фотограф» группы «Поиск», размножил фотографию А.В. Подскребова, и теперь, отправляясь к бывшим партизанам, я или мои ребята-поисковцы больше надеялись на нее. И вот наконец удача — ученик токаря Игорь Дмитриев сообщил: Ольга Игнатьева Кутищева, которая была поварихой отряда, помнит его. Говорит, что похоронен он в Васильковской балке, что там даже есть братская могила.


Мы сварили памятник — обычный пик, который устанавливают на воинских захоронениях. Из нержавейки была сделана табличка, на которой радист парка Володя Бранопуло выгравировал: «Здесь в братской могиле партизан 6-й бригады Северного соединения похоронен делегат III съезда комсомола, участник обороны Севастополя, член партии с 1920 года Подскребов Андрей Власович. 1902–1944».

За день до похода выяснилось, что 21-й отряд входил не в 6-ю бригаду, а в 5-ю. На улице Карла Маркса я нашел граверную мастерскую и попросил исправить ошибку. Гравер, мужчина в мотоциклетной куртке, тут же сделал из шестерки красивую витиеватую пятерку. Когда я протянул ему деньги — он взять отказался.

Весной 1972 года мы выехали в лес. За рулем автобуса Толя Иванов, в салоне бывший командир 5-й бригады Северного соединения Филипп Степанович Соловей, бывший разведчик 21-го отряда Алексей Пантелеевич Калашников и мои друзья: Толя Захарцев с неизменным баяном, Петя Ваулин, Шурик Алдушин, Наташа Михальченко, Люба Морозовская, Саша Горбаневич, а также молодые рабочие, имена которых, к сожалению, не сохранила память. Следом за нами шел грузовой автомобиль, в кузове которого стоял изготовленный нами памятник.

Мы доехали до села Межгорье Белогорского района. Именно тогда из уст Ф.С. Соловья я впервые услышал слово «Баксан» — так, оказывается, называлось село Межгорье раньше. После того как автобус чуть не застрял между двух деревьев, его отогнали назад в Межгорье. А сами пошли пешком. В грузовик сложили рюкзаки, палатки, продовольствие. Поляна, где Соловей предложил остановиться на ночлег, была великолепной! Возле речки Бурульча стояла беседка, по-видимому, сделанная лесниками. О лучшем месте для ночлега нечего было и мечтать. Я приказал ставить палатки, а Шурик Алдушин, Саша Горбаневич и Алексей Пантелеевич пошли куда-то вверх по ручью. Минут через сорок ребята вернулись.

— Могилу нашли! — сообщил Шурик Алдушин. — Но грузовик туда не пройдет!

Гена Приходько, Наташа Михальченко, Люба Морозовекая, Володя Поляков, Еремеев Дмитрий Григорьевич, Анатолий Захарцев. Виталий Шейко. 1973 г.

Оставив Алдушина с девчонками готовить ужин, мы взгромоздили памятник себе на плечи: Петя Ваулин, Толя Захарцев, Толя Иванов, Саша Горбаневич и я. Четверо несут, пятый отдыхает. Поочередно меняясь, двигаемся вперед. Памятник очень тяжел. Дорога сменяется то крутыми подъемами, то спусками. Неожиданно оказались в царстве борщевника, который был выше человеческого роста. Дважды пришлось по колено в воде переходить какую-то речушку. Сколько еще идти? Ребята обернулись минут за сорок, а мы идем уже около часа? Наконец, вижу сидящего на каких-то развалинах Алексея Пантелеевича. Рядом длинный холмик. На нем стоит деревянный, давно не крашенный, заостренный сверху столбик с табличкой «Слава советским партизанам». Табличка пробита дробью. Видимо, развлекался кто-то из охотников. Мы поставили памятник в изголовье могилы.

— Некрасиво! — обронил Петя Ваулин.

— Давайте на валуны поставим — предложил А.П. Калашников.

Идея всем понравилась. Стали скатывать к могиле огромные валуны. Как-то получилось, что главным архитектором и прорабом стал Петя Ваулин. Камни решили врыть в землю. Первый же удар саперной лопатой — и появляются две стреляные гильзы. Разворачиваем валун и находим кандалы из проволоки. У ручья натыкаемся на ствол винтовки. Наконец, памятник готов. Петя любовно обкладывает валуны зеленым мхом. Я же с тревогой поглядываю, как быстро темнеет в лесу. Но вот все готово. Как-то интуитивно даю команду построиться. Наш маленький отряд замер вдоль могилы. Минутой молчания предлагаю почтить память погибших. Это была наша первая «Минута молчания». Мы еще не знали, что только закладываем традиции.

Памятник Андрею Власовичу Подскребову. 1971 г.

Мы не знали, что следующий поход мы назовем «походом невест», так как смешливые и симпатичные девушки, которых приведут Виталий Шейко, Толя Захарцев, Саша Горбаневич и Петя Ваулин, очень скоро станут их женами. Не знали, что в следующих походах с нами будет: жена Андрея Власовича — Анна Михайловна, которая, несмотря на возраст, пройдет весь путь, чтобы припасть к могиле мужа. В другой год пойдут его дети — Владимир и Майя.

Минута молчания на подскребовской могиле, 1984 г.

Никогда не забуду, как Володя Подскребов — полковник Советской Армии, стоя у могилы отца, поразился тому, что сейчас ему столько же лет, сколько было отцу в год его гибели.

Я еще не знал, что через Васильковскую балку пройдет четыре выпуска моих учеников из автотранспортного техникума, а потом многие мои друзья-ученики из 37-й школы. Все это было впереди, а в тот вечер мы сидели у костра. Толя Захарцев играл на баяне.

Подскребов Владимир и Майя Климова на могиле отца

Мы пели. От усталости, свежего воздуха, выпитой водки кружилась голова. Далеко за полночь, когда казалось, что звезды вот-вот упадут нам на голову, когда уже не было никакого желания ни петь, ни говорить, мы слушали партизан.

Они были очень разные. Немногословный, похожий на колобка Филипп Степанович и косая сажень в плечах, высоченный, обладающий тонким юмором Алексей Пантелеевич.

Сначала, наверное, по старшинству, заговорил Филипп Степанович. Оказалось, что еще до войны он был командиром погранзаставы, сам создавал отряд и, с небольшим перерывом в Сочи, прошел с ним всю партизанскую эпопею.

Не помню, в какой связи он стал рассказывать о голоде. О том страшном голоде, который пережили партизаны. Сначала люди худели, превращаясь буквально в скелеты, а потом начинали пухнуть.

Бывшие узники концлагеря «Картофельный городок»

Алексей Калашников пришел в партизаны почти на год позже. В Севастополе он попал в плен. Привезли в «Картофельный городок». Никто из ребят, включая меня, первоначально не понял, что речь идет о концентрационном лагере в Симферополе, а узнав, удивились, так как и Толя Иванов, и Шурик Алдушин работали водителями именно на 9-м маршруте, остановка которого была прямо напротив «Картофельного городка». Но вернемся к рассказу А.П. Калашникова:


«Перед строем военнопленных появился офицер.

— Кто работал забойщиками скота, поднимите руки.

Друг Калашникова Александр Балацкий толкнул его под бок и поднял руку. Ничего не понимая, то же самое сделал и Алексей. Их вывели из строя, посадили в машину и куда-то повезли. Когда матросы вышли из темной будки, то оказалось, что находятся они на мясокомбинате. Рабочие с интересом и состраданием смотрели на моряков. Увидев, что офицер куда-то ушел, Балацкий попросил пожилого рабочего рассказать технологию забоя быков.

Появился уже знакомый офицер, а с ним кто-то из местных чиновников.

— Расскажи, как будешь забивать быка! — приказал местный.

Алексей слово в слово повторил то, что услышал только что.

Их оставили на мясокомбинате. С каждым днем чувствовалось, как возвращаются силы. За кусок мяса Алексей выменял у кого-то гитару. При этих словах слушающие его ребята почему-то засмеялись.

С моряками подружился мастер Литвиненко, который, как оказалось, был связан с подпольем. Под его руководством они потихоньку стали заниматься «мелкими пакостями» — портить оборудование, гноить или «пускать налево» готовую продукцию.

О действиях моряков что-то стало известно руководству, и их арестовали. Содержали не в городской тюрьме или гестапо, а там же, на мясокомбинате. Через знакомого Балацкий достал вазелин и утром перед допросом приказал Алексею сделать нехитрую процедуру.

Когда в камеру пришел офицер, Балацкий снял штаны и сокрушенно показал, как «гной» (вазелин) лезет наружу из самого интимного органа. Офицер в панике бросился вон. Алексей тоже стал снимать штаны, но куда там — офицера и след простыл. С этой минуты охрана чуралась их хуже чумных, а уже на следующий день, разобрав стенку в туалете, моряки бежали в лес».


Наутро мы вновь сходили к памятнику. В найденной гильзе от зенитного пулемета оставили записку. А саму гильзу надежно спрятали среди камней. Каково же было мое удивление, когда через год в гильзе лежал десяток записок. Оказалось, что вдоль Бурульчи постоянно проходили туристы, а с установкой памятника инструкторы включили его в свой маршрут.

Уже работая над книгой, в своем архиве я отыскал ту первую записку.

В последующих походах к нам присоединились и были постоянными участниками: водители Олег Рябков с супругой, который стал нашим кинооператором; Володя Гудошник, токари Виталий Шейко и Гена Приходько.

После похода меня долго не покидало чувство неудовлетворенности. Честно говоря, со слов Ф.С. Соловья я ничего не понял. В могиле, оказывается, были раненые из госпиталя, какие-то мирные жители, погибшие партизаны. Кроме того, могила была братская, а памятник мы поставили одному А. В. Подскребову!

Когда дома я все это рассказал жене, она только всплеснула руками: Опять за старое! Казалось бы, наконец нашел могилу Подскребова, так успокойся, поставь точку и займись, наконец, аспирантурой, семьей…

Но я уже заболел Васильковской балкой. Вновь ходил по квартирам партизан, но уже всего Северного соединения и каждому задавал один и тот же вопрос: «Вы можете рассказать что-нибудь о Васильковской балке?»

Встреч были десятки. Наиболее запомнились две. На улице Пушкинской в кабинете управляющего мясомолтреста, так, по-моему, называлась эта контора, сидел в недавнем прошлом не то секретарь горкома партии, не то предисполкома, а в 1943 году краснофлотец и партизан — Федор Мазурец.

Узнав о цели моего визита, он как-то по-иному взглянул на меня. Повернулся к окну, видимо, что-то вспоминая. Я не повторю дословно, что говорил Мазурец, но смысл заключался в том, что такого, что творилось в те дни начала 44-го года, он не видел никогда. Отрядов как таковых не было. Спасались каждый, как мог. Узнав, что Ф.С. Соловей был с нами в походе, он тепло о нем отозвался, назвал «рабочей лошадкой», на которой все пашут, и сказал, что бригада Соловья в те дни приняла на себя главный удар.

Другая, не менее поразившая меня встреча произошла с бывшим командиром 17-го партизанского отряда Октябрем Козиным. Он уже был смертельно болен. Разговаривая со мной, вспоминая, может быть, о главных днях своей жизни, он как будто вдохнул свежего воздуха. Что мне запомнилось больше всего и поразило — это его наказ не доверять рассказам людей, которые пришли в лес в конце сорок третьего года.

Уже потом из мемуаров А.Ф. Федорова я узнал, что, оказывается, существует даже специальный термин: «партизан сорок третьего года». Это о тех, кто пришел в партизанские отряды уже накануне прихода советских войск.

Ни тогда, ни сейчас я не ставлю под сомнение ни патриотизм, ни вклад в победу людей, которые стали партизанами именно накануне освобождения. Но в чем, безусловно, был прав О.А. Козин, верить на слово их рассказам — нельзя. Встретившись с десятками людей, сопоставляя услышанное, во многих случаях я с горечью убеждался — лукавят.

От встречи к встрече, от судьбы к судьбе моя записная книжка пополнялась новыми именами. Если кто-либо из бывших партизан называл имя похороненного в Васильковской балке, то это был либо его родственник, либо самый близкий друг. Имена остальных, как правило, забывались. Совершенно неожиданно узнал, что в могиле находятся и два словака. Проверяю по партархиву, смотрю книгу Николая Дмитриевича Лугового «Побратимы» — везде они числятся пропавшими без вести, хотя двое из мной опрошенных уверяют, что видели их в госпитале среди раненых. Наконец, узнаю их имена: Венделин Новак и Франтишек Шмидт.

Круг партизан, от которых еще можно было что-либо узнать, исчерпался. Все чаще случалось так, что я приходил по адресу и узнавал: партизан — умер!

«Пришло время собирать камни». Список похороненных в Васильковской балке составлял уже более двух десятков человек, и надежд на его пополнение уже почти не было. Вместе с Николаем Дмитриевичем Луговым мы разработали эскиз памятника: приподнятая раскрытая книга, а сзади стела. На левой странице общий текст, рассказывающий о произошедшей 3 января 1944 года в Васильковской балке трагедии, а на правой — фамилии, имена, отчества, даты жизни всех похороненных в братской могиле людей, имена которых нам удалось восстановить.

Приготовление ужина в Васильковской балке, 1974 г.

Самое деятельное участие в изготовлении памятника принял мой товарищ, токарь автобусного парка Виталий Шейко, который к этому времени стал секретарем комсомольской организации. Виталий сумел отлить страницы памятника на заводе продовольственного машиностроения имени Куйбышева — Продмаше. До сих пор удивляюсь, где он нашел нужный металл, как сделал матрицу, как сумел заинтересовать литейщиков? Казалось, что все хорошо и можно приступить к монтажу памятника, но в дело вмешалось управление лесного хозяйства, и строительство памятника запретили. Виталий Шейко уехал «за длинным рублем» в Якутию, думал, на пару лет, а оказалось, на всю жизнь. В 1977 году я перешел работать преподавателем в автотранспортный техникум и решил завершить эпопею с памятником. Не ставя никого в известность, вывез на неделю в лес самых надежных своих студентов: Володю Гавриша, Андрея Ошкордера, Виталия Куликова и Олега Васина. Поставил им туристскую палатку, завез продукты. Секретарь комсомольской организации соседнего колхоза «Победа», Белогорского района, Николай Кузьмичук обеспечил завоз бетона, строительной арматуры, опалубку. Я же только приезжал к ребятам с субботы на воскресенье. Совместными усилиями памятник был изготовлен.

Разместили его на поляне, где мы обычно устанавливали свой палаточный лагерь. Стоял он на самом видном месте, красивый, ухоженный. А могила, со скромным памятником А.В. Подскребову, осталась, скрытая от постороннего глаза, в глубине леса.

На торжественное открытие приехали на многочисленных автобусах бывшие партизаны, учащиеся моего техникума, школьники, колхозники из соседних школ, местное начальство.

Ученики 37-й школы у памятника погибшим партизанам в Васильковской балке, 2006 г.

Казавшаяся ранее огромной, поляна стала маленькой и перенаселенной. Слева принимали в пионеры, в центре принимали в комсомол, справа партизаны и высокое начальство принимали очередные сто грамм.

За импровизированным столом бывший комиссар одного из отрядов что-то с жаром рассказывал. Я же смотрел на него и вспоминал округленные от ужаса глаза моих друзей, слушающих его пьяный монолог о том, как зимой сорок четвертого он поймал возле лагеря мальчишку-татарчонка. Малый отказался признать, что его подослали немцы или «добровольцы», плакал и просил отпустить домой. «Шпиона» раздели и привязали босого к дереву. К утру он умер.


Мне было грустно. Наверное, это происходило потому, что я слишком много знал!

Поляна была завалена бутылками, окурками, банками. Неизвестно зачем сорванными и тут же брошенными цветами. Впервые я подумал о том, что, наверное, лесники были правы, пытаясь воспрепятствовать установке памятника.

Оставшись один у могилы Подскребова, я подумал о том, что и мне уже столько же лет, сколько было Андрею Власовичу, и что мои виски уже седые.

Ночью я смотрел на знакомые очертания гор, любовался водопадом звезд и вспоминал партизан — мертвых и живых: тех, с кем подружился в Васильковской балке, и тех, кого никогда не знал, кто погиб еще за два года до моего рождения, но навсегда вошел в мою жизнь.

Вспоминал и своих друзей, которые вместе со мной открыли для себя Васильковскую балку. Иногда на улице ко мне подходят немолодые уже мужчины и дружески приветствуют. Я с трудом вспоминаю знакомые лица и по обращению «Здорово, комиссар» понимаю, что это те возмужавшие ребята из автобусного парка, которые были со мной в Васильковской балке.


Татарский вопрос

Благодаря моему отцу, который начал войну 22 июня 1941 г. в Пинске и закончил 9 мая 1945 г. в Вене, я уже понимал, что было две войны. Первая — эта та, о которой нам рассказывали в книгах, учебниках, показывали по телевизору, и была вторая война — в которой принимал участие мой отец и его товарищи.

Как коренной крымчанин, о крымских татарах я слышал с самого детства. Слышал от родителей, слышал от бабушек и всегда в одной интерпретации: друзья юности, добрые соседи, несчастные люди, у которых отняли их родину — наш Крым. Именно поэтому я словно получил прививку от татарофобии. Более того, с детских лет к крымским татарам я испытывал самый искренний интерес.

Когда я служил на Тихоокеанском флоте, то судьба забросила меня на уборку целинного урожая в Кустанайскую область. В нашей автороте было сто транспортных автомобилей, бензовоз, ВАРМ и моя водовозка. В силу того, что «без воды и ни туды, и ни сюды» я был личностью в роте известной. Собрали нас со всех частей авиации Тихоокеанского флота. Призывались ребята, как правило, с Урала, Сибири, Средней Азии. Никого из земляков я, к сожалению, так и не нашел, как вдруг узнаю, что сержант Алиев, оказывается, родился в Алуште. Я в ту пору был молодым матросом, сержант Алиев — «краб» — старослужащий. При встрече я поинтересовался, правда ли, что он из Алушты? Алиев удивленно взглянул на меня.

— Да!

Дело в том, что мой друг по автотехникуму Коля Беликов был из Алушты, и я часто бывал в его алуштинской компании. Я стал расспрашивать об алуштинских ребятах, жонглировал их именами: Бен, Бил, но, к моему изумлению, Алиев никого из них не знал. Он даже не понял, как это можно ездить в Алушту на троллейбусе?

— Я родился в Алуште, — тихо сказал он. — Потом нас вывезли.

Только тогда до меня дошло, что передо мной стоит крымский татарин. Первый крымский татарин, которого я видел в своей жизни.

После этого при встрече мы всегда подчеркнуто обращались друг к другу, как земляки, но всегда я испытывал неуловимое какое-то чувство.

Впоследствии я прочитал у Александра Твардовского:


Я знаю, никакой моей вины

В том, что другие не пришли с войны,

В том, что они, кто старше, кто моложе,

Остались там.

И не о том ведь речь,

Что я их мог и не сумел сберечь…

Речь не о том… но все же, все же, все же.


По-видимому, это все же было — чувство вины! Которое впервые зародилось тогда, в 1966 году, и не покидает меня и сегодня.

В те, уже далекие 70-е годы в Крыму не проживало ни одного бывшего партизана из числа крымских татар. Возникала ли крымско-татарская тема в тех моих встречах? Да! Запомнилось несколько эпизодов.

Однажды я напрямую спросил о крымских татарах Николая Дмитриевича Лугового. Ответ был приблизительно такой.

— Мы знали, что в случае войны найдутся люди, которые будут против Советской власти, но то, что крымские татары окажутся среди них — было для нас полной неожиданностью. Поразило и то, что на первом этапе это приняло действительно массовый характер.

На мой вопрос, были ли в его отряде крымские татары, он ответил утвердительно. Мне запомнился его рассказ о Сене Курсеитове. По словам Лугового, всеобщем любимце, который, к сожалению, погиб. Как я потом понял, Сеня Курсеитов — это Сейдали Курсеитов.

Луговой определенно не был татарофобом. В его речи часто мелькали татарские словечки или обороты.

— А, Мазанча пришла! — услышал я, когда он однажды встречал кого-то в дверях квартиры.

Мазанча — это, оказывется, жители Мазанки.

Памятник погибшим в Васильковской балке мы поставили, и партизанская тема из моей жизни ушла куда-то в глубины памяти.

Чтобы закончить рассказ об этом периоде, добавлю, что в те годы мне вдруг вручили удостоверение и значок «Крымский партизан», который я, естественно, никогда в жизни не надевал.

На подаренной мне книге «Побратимы» Николай Дмитриевич Луговой написал:

«Володе Полякову, страстному певцу подвига и книг, зовущих к подвигу. Настоящему человеку и комсомольцу, действительно не забывающему про Того Парня.

С добрыми чувствами, с глубокой благодарностью и наилучшими пожеланиями. Н. Луговой. 31 марта 1974 г. Симферополь».

К теме партизанского движения в Крыму я вновь ненадолго обратился через много-много лет, после того как первоначально на научной конференции, а потом и на страницах газеты «Голос Крыма» опубликовал свои исследования об Алексее Мокроусове. Реакция общества была совершенно неожиданной для меня. Я сразу же попал «под перекрестный огонь». Старики — крымские татары обвиняли меня в том, что я пытаюсь оправдать А.В. Мокроусова. Ветераны из секции партизан и подпольщиков требовали моего увольнения с должности директора школы, а историки всех мастей обрушились с уничтожающей критикой, основанной «на ловле блох» — поисках допущенных мелких неточностей.


Примечательно, что новое осмысление роли Мокроусова мне подсказал Андрей Андреевич Сермуль, с которым я часто общался в те годы и которым был искренне очарован.

Читая его воспоминания, записанные Андреем Мальгиным, я поражался тому, что те моменты, которые Андрей Андреевич рассказывал мне, он почему-то не счел нужным рассказывать ему. Вероятно, дело заключалось в том, что я беседовал с ним как один из лидеров крымского «Мемориала», а это один настрой, одна аура. Андрей Мальгин — директор краеведческого музея, политолог определенного толка — аура несколько иная.

Полностью заняться историей партизанского движения в Крыму, заняться так, как я это делаю всегда: полностью погрузившись в тему, отбросив все прежние увлечения и планы, — я был вынужден после того, как в одном из школьных учебников по истории Украины обнаружил тот факт, что о крымских партизанах в учебнике не упоминают вообще!

Когда я встретился на одном из «круглых столов» с авторами этих учебников, то они доверительно мне сказали, что просто не хотят переносить в свои книги «прежний коммунистический бред». Стало очевидным, что нужен новый, современный взгляд на то, что происходило в Крыму в 1941–1944 годах.

Я понимал, что одна из самых взрывоопасных тем — коллаборационизм.

Как поступить? Есть известное выражение: «В доме повешенного не говорят о веревке». Может быть, это и правильно, но я с болью видел, что «говорят» и не только «говорят», а смакуют. Или, как выразился Октябрь Козин: «Врут!»


Нет, замалчивать эту тему нельзя! Я был вынужден сравнить то, что происходило в Крыму, с тем, что творилось почти в это же время на других территориях тогдашнего Советского Союза.

Северный Кавказ: «В июне 1941 года… организованы повстанческие отряды.

Когда же фронт приблизился к горам Кавказа, действия повстанцев настолько активизировались, что они смогли отрезать для красных все пути отступления, в частности Клухорский перевал, через который несколько тысяч красных пытались уйти в Сванетию. Сотни убитых комиссаров, тысячи пленных красноармейцев, большие отары отбитого у отступающих большевиков скота, огромное количество воинского снаряжения и оружия — таковы были трофеи повстанцев.

При активной помощи карачаевцев германские войска заняли Карачай обходным движением без единого выстрела. По тропинкам, известным только сынам гор, вошли германские солдаты-освободители в аулы» [96, с. 86].

А вот как развивались события в Балкарии: «Тысячи балкарцев, кабардинцев, карачаевцев и других народов Северного Кавказа уничтожены большевиками в 1941–1942 годах за то, что они желали поражения Сталина. Осенью 1942 года только в одном балкарском селе Верхняя Балкария большевики убили 575 мирных жителей, причем убиты только старики, женщины и дети, которые не могли скрыться в горах. Их жилища дотла сожжены бандами НКВД. Поводом для этой кровавой оргии послужило то, что жители этого села восстановили мечеть и молились в ней за победу немцев» [96, с. 87].

Чечня. «Вся Чечня горит в огне. Аулы днем и ночью беспрерывно бомбардируются советской авиацией. Все чеченцы изъяты из армии и возвращены в Чечню. Все чеченцы согнаны в три горных района, оцеплены красными войсками и обречены на гибель. Несмотря на неравенство сил, наши доблестные сыны гор — абреки ведут отчаянную борьбу за их освобождение» [96, с. 87].

Калмыкия. «Располагая большим количеством скота, шерсти и хлеба, оставленным на оккупированной территории… немец пока не трогает у населения скот и шерсть, заигрывает с калмыками и этим создает у части населения иллюзию «освободителя». Отсутствие же немецких гарнизонов в южных районах создает впечатление «полной автономии». Этому способствует абсолютное отсутствие агитационной работы среди населения, партийно-политических органов Калмыцкой АССР, ни в форме листовок, ни в форме живой агитационно-пропагандистской работы» [96, с.88].

Во время моей службы в Кронштадте моими соседями по кубрику оказались калмык из Элисты и русский парень из Астрахани. С моим новым товарищем калмыком мы беседовали о калмыкских корнях В.И. Ленина, бабушка которого по отцовской линии была калмычкой; о крымском партизане Басане Городовикове — племяннике легендарного Оки Ивановича Городовикова; о религии калмыков — буддизме…

Надо сказать, что мой новый товарищ был поражен моей осведомленностью и рассказал о том, что Калмыкия без колебания приняла бы к себе тело В.И. Ленина, которого там очень чтут как сородича. То были годы «перестройки», и тема закрытия мавзолея уже витала в воздухе.

А вот другой мой сосед — астраханский учитель, когда мы остались одни, неодобрительно стал рассказывать о том, что в годы войны Калмыкия фактически восстала, Были вырезаны опрометчиво эвакуированные туда наши военные госпитали, фактически прекратилось движение по дорогам. Немцам не удалось даже углубиться в Калмыкию, но их там ждали. Ждали искренне.


Беларусь. Когда по телевизору показывали Беларусь и как обычно говорили что-нибудь о дружбе народов, мой отец с негодованием выключал телевизор.

— Видел я этих братыв-белорусив, — ворчал он.

Как я понял из его рассказа, в июне 1941 года ему пришлось выходить из окружения. Прошел он пешком от Пинска до Гомеля. Как только их колонна покидала какое-нибудь село, то из крайних хат им в спину обязательно раздавались выстрелы.

Нет, отец не ненавидел беларусов. Он прекрасно понимал, что отступал он по территории, по которой совсем недавно прошли доблестные органы НКВД, залившие Беларусь кровью ни в чем не повинных людей, но стреляли-то не в них, а в Красную Армию.


Я сознательно не буду рассказывать об армии генерала Власова, так как это отдельная огромная тема.

В советской историографии принято широко цитировать мемуары Ф.В. фон Меллентина, но за исключением вот этого абзаца: «Весной 1943 года я собственными глазами наблюдал, как немецких солдат, как друзей, встречали украинцы и белорусы. Вновь были открыты церкви. Многие крестьяне, насильно загнанные в колхозы, надеялись вернуть свои земельные наделы. Население мечтало освободиться от постоянного страха быть сосланным в лагеря, в Сибирь. Допросы тысяч военнопленных и долгие беседы с многими из них убедили меня, что простой русский человек не верил коммунистической партии; очень многие просто кипели ненавистью к партийным функционерам. Нашлись тысячи украинцев и белорусов, которые даже после трагических отступлений немецких войск зимой 1942/43 года взяли в руки оружие, чтобы освободить Россию от коммунистического рабства.

Было интересно наблюдать, как политические деятели Германии вели себя в подобной ситуации. Гитлер освободил русских от довлевших над ними коммунистов-комиссаров, но вместо них поставил своих рейхскомиссаров. Так, украинцы испытали на себе тяжелую руку гауляйтера Коха, вызвавшего всеобщую ненависть. Колхозы на завоеванной нами территории оставались; они лишь были переименованы в общины.

Было лишь разрешено формирование нескольких дивизий из местных казаков и украинцев, впрочем, с большой неохотой. Короче говоря, русским было позволено быть только «Ніwi» (От немецкого «Hilfswilliger» — доброволец), но это не накладывало на наших политических деятелей никаких обязательств. Вместо ссылки в Сибирь тысячи русских мужчин и женщин были отправлены в Германию…

Таким стало «освобождение» людей, многие из которых приветствовали немецких солдат как друзей и благодетелей» [117, с. 247].

У нас в Крыму почему-то не принято говорить о находившихся на службе вермахта эскадронах кубанских казаках, которые доставили ох сколько бед крымским партизанам. Именно кубанскими казаками был вырезан партизанский госпиталь в Васильковской балке. Но разве что ленивый не вспоминает о «татарских добровольцах».

Давайте, наконец, затронем эту тему и мы. Сравнивая с тем, что творилось на огромных просторах Советско-германского фронта, я с чистой совестью заявляю, что в Крыму в октябре 1941 г. никто не стрелял в спину бредущим в горы солдатам и матросам. Хлебом делились, барашков для них резали — это было.

Не было в Крыму и восстания, подобного тому, что полыхало по Кавказу или Калмыкии. Читая наши газеты и псевдоисторические произведения, невольно приходишь к выводу, что «крымские татары» сплошь изменники, а все остальные народы «белые и пушистые».

Но вот что писал в своем научном труде А.В. Басов: «В Крыму проживало значительное количество армян, в том числе бывших дашнаков, бежавших из Армении после антисоветского мятежа 1921 года, из которых оккупанты организовали религиозные общины и комитеты. Низовым звеном армянской общины были кустарные предприятия, мастерские, торговые точки.

Из разных стран прибывали в Крым эмигранты. В Симферополе находился германский разведорган «Дромедор», состоящий из эмигрантов-дашнаков под руководством бывшего военного министра дашнацкого правительства, который имел разведшколу, готовил кадры для «освобождения» Армении. Сотрудники объединенного разведоргана «Вили», объезжая армянские села и лагеря военнопленных, проповедовали идею «Великой независимой Армении» и одновременно вербовали агентов для заброски в тыл Красной Армии. 5 июля 1943 г. армянская община в Симферополе выделила 100 000 руб. центральному комитету в Берлине для военных нужд» [58, с. 209].

«Главный полицмейстер города Симферополя, приехавший в Крым из Болгарии после вторжения немцев, создал болгарский национальный комитет. Один из организаторов этого комитета позже сказал: «Я возглавлял группу болгарских националистов с целью организации болгарского комитета, для чего неоднократно посещал местные органы СД, где получал указания связаться с руководством татарского центра и ознакомиться с методами работы. Одновременно они поставили перед нами задачу: комплектовать добровольцев для немецкой армии; оказывать ей материальную помощь; проводить агитационную работу среди болгарского населения в пользу немецкой армии».

В 1942 году от имени болгар, проживающих в Сейтлерском районе Крыма, некий Коржаев обратился к немецкой администрации с просьбой выслать всех русских и украинцев из болгарских деревень.

Весь Крым был опутан сетью националистических, религиозных и агентурных организаций. В Крыму оказалось много всяких людей «из прошлого» — контрреволюционеров, белогвардейцев, националистов и просто уголовников, которые затаились до поры до времени, недовольные. Некоторые из них оставались врагами Советской власти до конца, они встали в один ряд с фашистами и подлежали уничтожению. Но гораздо отвратительнее были те, которые по своей слабости и беспринципности пошли служить фашистам, то есть стали предателями, и потому вызывали у людей чувство омерзения и презрения гораздо больше, чем нацисты» [58, с. 210].

Деятельность Крымского мусульманского комитета однозначно отнесена к коллаборационизму, а все его сотрудники уже в советское время получили различные сроки, как правило, приближенные к максимальным. В действительности все было не так просто. Уже цитированный ранее Нури Халилов в своих воспоминаниях рассказал о том, что находящихся в Николаевском лагере военнопленных крымских татар однажды собрали на встречу с представителем Мусульманского комитета, а затем погрузили в вагон и отправили в Крым. Там они первоначально были использованы на вспомогательных работах, а затем разошлись по домам.

Работая в архиве, я часто выхватываю взором крымскотатарские имена в сочетании с трагическим добавлением: «погиб в бою», «казнен карателями», «умер от голода»…

Попался на глаза список дезертиров одного из партизанских отрядов, в данном случае Кировского. При этом я вынужден подчеркнуть, что этот отряд, один из немногих, не утратил свои продовольственные базы, и потому «массовый исход» не был связан с угрозой голодной смерти. Не были эти люди и бывшими кулаками, не были они и крымско-татарскими националистами. Это были обыкновенные представители партийно-советской номенклатуры районного масштаба, все с обычными русскими фамилиями, и среди четырнадцати имен только один крымский татарин — местный участковый [21, с. 77].

Впоследствии Ф.И. Федоренко писал: «Что же касается нас, партизан, то мы никогда не умаляли заслуг перед Родиной своих боевых товарищей — татар — секретаря Крымского областного подпольного комитета партии Р. Мустафаева, комиссара Четвертого района 3. Амелинова, командира Красноармейского отряда А. Аединова, комиссара Первого отряда Н. Билялова, начальника разведки Третьего отряда X. Кадыева, командира группы подрывников С. Курсеитова…»[101, с. 7].

Признаюсь честно, первоначально меня покоробило то, что Ф.И. Федоренко, к которому я отношусь с огромным уважением, написал не «крымских татар», а «татар». Каково же было мое удивление, когда в этот же день, работая в архиве, я прочитал докладную другого известного партизана, бывшего секретаря Судакского райкома ВКП (б) Аблязиза Османова. Так он тоже пишет «татарин». По-видимому, в те годы, когда не было еще депортации и не было попыток отождествлять крымских татар с казанскими, астраханскими и прочими татарами, и в обиходе, и в официальных документах совершенно без всякого подтекста использовался этноним — татарин. Вспоминаю, что и мой отец, рассказывая о своих друзьях по Ханышкою, никогда не говорил: «крымский татарин», а просто «татарин». Как все меняется. Хочешь сегодня обидеть крымского татарина — назови его татарином!

В беседе с Николаем Ивановичем Дементьевым вновь спрашиваю о его боевых соратниках — крымских татарах. Он без колебаний называет Мемета Аппазова, командира-пограничника, ставшего прекрасным партизаном, награжденного орденом боевого Красного Знамени и, увы, погибшего.

Нисколько не отрицая пагубности действий Мокроусова и других партизанских командиров в отношении крымско-татарского населения горных и предгорных сел, напомню, что добровольческие роты, сформированные, к примеру, в Джанкое или Симферополе, не были следствием неправомочных действий партизан, так как они комплектовались исключительно из числа жителей степных районов.

Мы должны признать тот факт, что весь рассматриваемый в настоящей книге период с ноября 1941 до середины 1943 года в Крыму полыхала самая страшная из всех войн: Гражданская! Факт, который до сих пор боятся признать наши историки. И основной причиной кровавого противостояния было отношение к советскому режиму.

Да, часть крымских татар с оружием в руках и порой ценой собственной жизни сражалась в партизанских отрядах, отстаивая этот режим, так как эти люди, в подавляющем большинстве — работники райкомов партии, прокуратуры, карательных органов, сами стали частью этой системы. Примечательно, что даже после депортации они продолжали подписывать всевозможные обращения, в которых клеветали на борцов за возвращение на Родину, призывали ехать в Голодную степь, по-прежнему, если и колебались, то только с линией партией, которая их так вероломно каждый раз предавала. И сегодня есть крымские татары, которые после таких предельно убедительных уроков, продемонстрированных партией Ленина — Сталина, все равно выступают под ее знаменами, не осознавая, что в случае очередной смены курса они будут ее первыми жертвами.


Но была и вторая категория — это крымские партизаны из числа крымско-татарской молодежи, которая искренне защищала Родину — Союз Советских Социалистических Республик и его, как казалось, неотъемлемую составляющую — Крымскую Автономную Советскую Социалистическую Республику. Став комсомольцами, молодыми коммунистами, они искренне поверили идеалам социализма. По счастливой случайности их семьи не коснулось раскулачивание, их близкие не были признаны врагами народа, и потому эти ребята: Сейдали Куртсеитов, Мемет Аппазов и другие — были искренни в своей борьбе. Смерть в бою с врагом спасла их от грядущей депортации и разочарований.


Но были люди, которые искренне ненавидели Советскую власть и, действуя по принципу «враг моего врага — мой друг», опрометчиво связали свои помыслы с оккупантами.

В 1942 году крымско-татарские добровольцы были самым опасным противником партизан. Опасны тем, что они исповедовали одну и ту же тактику: засада, внезапное нападение, стремительный отход. Опасны своей взаимной ненавистью.


Да! Разлюбили крымские татары Советскую власть! Если в 1920 году они поверили большевикам и в подавляющем большинстве стали под красные знамена, то, увы, разочарование наступило достаточно скоро. Практическое знакомство с руководящей ролью партии, которая не оказалась ни Умом, ни Честью, ни тем более Совестью, знакомство с ее вооруженным отрядом в лице ВЧК, ГПУ, НКВД… окончательно развеяло все иллюзии.

Отказавшись от одного тоталитарного режима, они обратили свои чаяния на другой тоталитарный режим. Увы! Это была трагическая ошибка. И не в плане последовавшей депортации. Нет! Депортация бы состоялась даже в том случае, если бы в Крыму не было бы ни одного добровольца — крымского татарина. Обвинения в коллаборационизме — это всего лишь повод. Обвинение целого народа в предательстве — чудовищная подлость!

Вокруг крымских татар создано несколько мифов, которые четко засели в головах обывателей:

— «крымские татары разграбили продовольственные базы»;

— «депортации не было, а их переселили в теплые края»;

— «то, что татар вывезли из Крыма, спасло их от расправы со стороны возвращающихся с фронта русских солдат»;

— «двадцать тысяч крымских татар воевали на стороне немцев».

В отношении продовольственных баз мы с вами, дорогой читатель, уже разобрались.

В отношении «переезда в теплые края» я могу сказать только одно. По окончании войны в детских домах Узбекистана «языком межнационального общения» был крымскотатарский язык. Это было вызвано тем, что после смерти близких: мам, бабушек, дедушек — тысячи осиротевших мальчишек и девчонок были отданы в детские дома, а поскольку абсолютное большинство из них не владело русским языком, то персонал детских домов был вынужден выучить крымско-татарский язык. Не от хорошей жизни «в этих теплых краях» дети становились сиротами.

Фразу «то, что татар вывезли из Крыма, спасло их от расправы со стороны возвращающихся с фронта русских солдат» придумали люди, которые никогда не жили в Крыму до войны. Мне довелось записать десятки рассказов крымских татар о том, как в разные годы они впервые приезжали в Крым и всегда они встречали «старых русских» — людей, которые были друзьями их родителей. Они принимали их как дорогих гостей, и вопреки властям, которые разжигали межнациональную вражду, демонстрировали подлинное интернациональное братство, которое было так характерно для довоенного Крыма.


Я сам принадлежу к «старым русским» и хорошо помню, как в конце шестидесятых к нам в Марьино, в дом отца, стали приезжать крымские татары, которые, как пароль, держали в руках старые фотографии. Как правило, на них были ученики профтехшколы — мой отец или его сестра Надежда Полякова. А рядом кто-нибудь из их ханышкойских друзей: Идрис Яшлавский, Эсма Яшлавская…


Эти люди — дети Идриса и Эсмы, несмотря на десятилетия депортации, десятилетия обвальной лжи, тем не менее с молоком матери всосали в себя глубокое убеждение в том, что там, на родине в Крыму, и у отца, и у матери есть верные друзья, которые всегда придут на помощь. И такой «дядя Дженя» был практически у каждой крымско-татарской семьи.

Недавно вышла книга стихов моего одноклассника Бориса Марусича, в предисловии к которой я прочитал практически аналогичное. Он пишет, как в его детской памяти отложился приезд друга юности его отца — крымского татарина, имя которого, к сожалению, Борис запамятовал.

В судьбе каждой без исключения крымско-татарской семьи есть такая встреча, когда «старые русские» встречали их с открытым сердцем.

И, наконец, последний миф о том, «что двадцать тысяч крымских татар воевали в добровольческих формированиях». Мы уже неоднократно отмечали, что те добровольческие батальоны, о которых постоянно пишет О.В. Романько, не были сформированы по принципу мононациональному. Даже на примере прибывших в партизаны из этих батальонов азербайджанцев, грузин и т. д., что называется, невооруженным глазом виден их «интернациональный состав», но не хотят видеть!

Работая с фондом о награждении крымских партизан, я поразился тому, как много крымских татар было представлено к различным правительственным наградам, и решил их обнародовать. Два газетных номера подряд «Голос Крыма» публиковал эти материалы. Резонанс был огромный. В течение двух месяцев ко мне на квартиру приезжали люди со всего Крыма: дети, племянники, внуки. По электронной почте я получал благодарные весточки из Франции, США, где тоже проживали потомки крымских партизан.

Запомнилось несколько эпизодов.

«Как жаль, что папа не дожил до этой публикации. Если бы он узнал, что был представлен к ордену, то очень бы обрадовался».

«Из публикации я с удивлением узнал, что мой отец, оказывается, был «добровольцем». Дома об этом никогда не говорили».

Наиболее меня поразил следующий рассказ, который я передам своими словами.

Уважаемый партизан, награжденный уже в 1942 году, был родным дядей моего гостя. Сам он его никогда не видел, но в его памяти сохранился следующий рассказ его отца. Старший брат был «добровольцем», средний — партизаном, и только младший — его отец занимал нейтралитет в этой братоубийственной войне. Так случилось, что летом 1942 года все три брата тайно встретились в доме младшего.

«Как ты мог?» — укоризненно сказали два брата старшему, который к этому времени стал известным в районе полицейским.

«Я мщу за нашего расстрелянного отца!» — твердо ответил он.

Помолчали.

«Как ты мог? — укоризненно сказали два брата среднему, который к этому времени стал известным партизаном. — Ведь они убили нашего отца, отняли наши виноградники, а теперь ты вместе с ними?»

«Крым — моя Родина, и никаким немцам я его не отдам!»

В 1944 году младший брат, который не был связан ни с партизанами, ни с оккупантами, был депортирован.

В 1942 году оккупанты публично казнили среднего брата. Его жена умерла в депортации в первый же год, а его сына усыновила какая-то таджикская семья, и след его навсегда затерялся.

Старший брат получил 10 лет. Отсидел с лихвой и в 1955 году приехал жить в семью младшего брата.

Сегодня никого из этих трех братьев уже нет в живых. Грустная, но очень характерная для Крыма история.

Я долго думал над тем, как назвать этот список, пока на память не пришло слово «Мартиролог», которое было популярно в эпоху деятельности «Мемориала». Это печальное слово, но оно наиболее уместно, так как из всего предложенного перечня на 1 сентября 2008 года в живых оставался только один человек — Нури Халилов, который уже разменял девятый десяток, проживает в Саках, и я молю Бога, чтобы он дожил до выхода в свет этой книги.

вычитка - Polochanin72


МАРТИРОЛОГ КРЫМСКИХ ТАТАР, КОТОРЫЕ В 1941–1945 ГОДЫ БЫЛИ ПРЕДСТАВЛЕНЫ К ПРАВИТЕЛЬСТВЕННЫМ НАГРАДАМ ЗА СВОЙ ВКЛАД В БОРЬБУ С НЕМЕЦКО-РУМЫНСКИМИ ОККУПАНТАМИ НА ТЕРРИТОРИИ КРЫМСКОЙ АССР.

АЛИ АРИФ MEHEM

1901-?

Родился в д. Коуш Ялтинского уезда Таврической губернии. Умер в…

В партизанах с 20.12.1943 г. Боец 12-го отряда 7-й бригады Южного Nсоединения.

«В боях с 8-го по 14 марта 1944, по личной инициативе забазировал 650 кг съестных припасов и, находясь в окружении противника, перепрятал их, тем самым обеспечив отряд продовольствием». Представлен: «За отвагу», д. 212, л. 82.

АЛИЕВ ИСМАИЛ

?—?

Родился в… Умер в…

Редактор газеты «Кызыл Крым». В партизанах не был. Представлен:

«Партизану Отечественной войны» 1 сте- \пени, д. 198, л. 3.

АЛИЕВА ЗЫЛХА

1921–2004

Родилась в Бахчисарае, Крымская АССР. Умерла в г. Белая Церковь. В партизанах с 7.11.41 по 26.10.42. Начальник медслужбы Карасубазарского отряда. Прибыла иіз 51-й армии. Эвакуирована. Закончила войну в Венгрии. Награждена:

«Партизану Отечественной войны» II степени

(Приказ 6 /н 16.02.43) Представлена:

Красное Знамя.

AMETOB АБИБУЛЛА

1907–1943

Родился в д. Капсихор Феодосийского уезда Таврической губернии. Погиб в г. Ялта.

Парторг сельскохозяйственного института.

В партизанах с 30.09.41.

Боец 6-го Красноармейского отряда.

Комиссар Ичкино-Колайского отряда.

Боец 7-го отряда 2-го сектора.

Повешен в центре Ялты в феврале 1943 г.

Награжден:

«За боевые заслуги»

(Приказ № 018 от 21.10.42.)

Представлен:

Красная Звезда, д. 212, л. 112.

AMETOB ИБРАГИМ КУРТ-АСАН 1906–1985

Родился в д. Коджук-Эли Симферопольского уезда Таврической губернии.

Умер в г. Бегават, Узбекская ССР.

Председатель Ильичевского сельсовета.

В партизанах с 1.11.41. по 17.08.43. «Разведчик. Бахчисарайский, Алуштинский отряды, 2-й отряд 2-го сектора. Выполнял задания по глубокой разведке».

Награжден: Красное Знамя (Приказ № 018 от 24.10.42.) «За оборону Севастополя» (Приказ от 21.10.42.) Представлен:

Красная Звезда, д. 212, л. 112.

АППАЗОВ МЕМЕТ

1914–1943

Родился в д. Дегирменкой Алуштинского уезда Таврической губернии. Лейтенант, командир взвода 136 с.п., 97 с.д., 51 а.

В партизанах с 1.11.41. по 26.10.43. Октябрь 1941 — ноябрь 1941 года командир взвода связи, 91-й полк связи, 51 а; В партизанах с 1.11.41. Командир группы разведки (14.11.41–01.01.43), начальник штаба 1-го партизанского отряда (01.01.03–26.10.43). Возглавил и провел десять боевых операций на коммуникациях противника. Возглавляемые им группы уничтожили 15 автомашин и более 70 фашистских солдат и офицеров. После эвакуации из леса работал командиром группы резерва. Погиб (26.10.43). Награжден:

«Красное Знамя» (Приказ № 018 от 24.10.42)

«За оборону Севастополя» (Приказ от 21.10.42)

«Партизану Отечественной войны» I степени (Приказ 61/н от 29.06.43)

АРАБАДЖИЕВ АСАН 1918-?

Родился в д. Ворон Феодосийского уезда Таврической губернии. Умер в г. Ташкент, Узбекская ССР. По октябрь 1943 г. — «доброволец». В партизанах с 25.10.43. по 20.04.44 г. Боец 20-го отряда 6-й бригады Северного соединения.

«В тяжелых боях с 29.12.43 по 2.01.44 проявил исключительное мужество и храбрость, уничтожил шесть гитлеровцев». Представлен:

«Партизану Отечественной войны» II степени д. 212, л. 154.

АШИРОВ АБДУЛЛ КЕРИМ АМЗА

1907-?

Родился в д. Биюк-Янкой Симферопольского уезда Таврической губернии. Умер в…

Председатель колхоза имени Чкалова, д. Биюк-Янкой Симферопольского района. В партизанах с ноября 1941 г. по 26.10.42 и с 25,06.43 по 20.04.44. Связной Алуштинского отряда, комиссар 8-го отряда 7-й бригады Южного соединения.

«На боевом счету 36 уничтоженных солдат и офицеров противника. Смелый и находчивый разведчик». Награжден:

«За отвагу» (Приказ № 018 от 24.10.42) «За оборону Севастополя» (Приказ от 21.10.42) Представлен:

Отечественной войны I степени, д. 212, л. 198.

«За отвагу», д. 212, л. 199.

БАЗЫРГЯН ОСМАН СМАИЛ
1905-?

Родился в дер. Кокозы, Ялтинского уезда, Таврической губ. Умер в…

Служил в добровольческом батальоне. В партизанах с 29.10.43. по 20.04.44. Боец 9-го отряда 7-й бригады Южного соединения.

«Неоднократно участвовал в разгроме вражеских гарнизонов. Проявлял смелость и отвагу. Личным примером вовлекал бойцов на боевые подвиги. 15.11.43 в дер, Коуш убил семь солдат противника и захватил автомобиль. 19.11.43 в дер. Татар-Осман со своей группой встретил батальон противника, не растерялся и принял бой, в результате которого нанес врагу большой урон в живой силе. 19–20. 12.43 двое суток удерживал карателей на подходах к К. Озенбащ и Б. Озен- баш и не пропустил их».

Представлен: Красное Знамя, д. 213, л. 38.

БЕКИРОВ ЮСУФ 1902-?

Родился в д. Чавке Симферопольского уезда Таврической губ.

С апреля 1941 в РККА. Участвовал в боях в Бессарабии, под Таганрогом и Ростовом. В партизанах с 1.11.43 по 20.04.1944. «Минометчик. Участвовал в разгроме гарнизона д. Ангара, д. Улу-Узень. Уничтожил 20 солдат противника. 24.12.43 при появлении противника на высоте 1049 и 1001 его минометный расчет уничтожил 25 солдат противника».

Представлен:

«За боевые заслуги», д. 213, л. 101

«За боевые заслуги», д. 213, л. 100.

БЕНСЕИТОВ УМЕР

1884-?

Родился в д. Отузы Феодосийского уезда Таврической губ. Умер в

В партизанах с 1.11.41 по август 1943. «Боец Судакского отряда. Разведчик. Был проводником в 11 операциях. Лично уничтожил 8 фашистов». Эвакуирован.

Награжден:

«Партизану Отечественной войны» II степени

(Приказ № 6/н 16.02.43.) Представлен:

Красное Знамя, д. 198. л. 107.

Красная Звезда, д. 213, л. 164.

БИЛЯЛ РЕФАТ 1922-?

Родился в д. Коккозы Куйбышевского района Крымской АССР. Умер в…

В партизанах с ноября 1943 г. Боец 8-го отряда, 7-й бригады Южного соединения. «19.11.43 был в засаде и при появлении машин противника бросил гранату и уничто- \жил автомобиль и четыре солдата.

В бою за д. Биюк-Озенбаш пулеметным огнем не давал противнику продвигаться вперед. 31.12.43 при нападении на колонну противника огнем из пулемета остановил движение и дал возможность уничтожить 2 автомобиля и 11 солдат противника».

Представлен:

Красное Знамя, д. 213, л. 189.

БИЛЯЛОВ НАФЕ ХАЛИЛОВИЧ

1914-?

Родился в д. Бешуй Симферопольского уезда Таврической губ. Умер в…

Член Верховного суда Крымской АССР. Военный юрист III ранга. Председатель военного трибунала 48 о.к.д. В партизанах с 1.11.41 по 17.08.43.; председатель военного трибунала ЦШПД (2.11.41–28.04.42), комиссар 1-го партизанского отряда (25.10.42–11.01.43), председатель военного трибунала (11.01.43–17.08.43). Эвакуирован (17.08.43). «Руководил боевыми операциями на шоссе Алушта-Ялта. 6 раз ходил на боевые операции».

Награжден:

«За оборону Севастополя» (Приказ № 018 от 21.10.42)

«Партизану Отечественной войны» I степени.

(Приказ № 61/н от 29.06.43) Представлен:

Красная Звезда, д. 198, л. 27. Красное Знамя, д. 213, л. 192.

«За отвагу», д. 213, л. 189.

ВЕЛИЕВ СМАИЛ

1896-?

Родился в д. Суук-Су Ялтинского уезда Таврической губернии. Умер в…

В партизанах с 1.11.41 по 4.07.42. Эвакуирован.

«Проводник Судакского отряда. Участвовал в боях 16.11.41 в Айванике, 20.02.42 в Карасубазарском лагере, 1.05.42 на брусе Хам-бал.

19.02.42умело и без потерь вывел из вражеского окружения три партизанских отряда и 350 человек красноармейцев и командиров — участников судакского десанта».

Награжден:

Красное Знамя (Указ от 07.03.43) Представлен: орден Ленина, д. 198, л. 107.

ГАНИЕВ БАРИИ

?—?

Родился в…

Умер в…

В партизанах с 1.11.41 по 25.10.42. Разведчик Ак-Мечетского отряда. Представлен:

Номинация награды не указывается.

д. 198, л. 1.

ДЖАЛИЛЕВ ВААЛ ИБРАИМОВИЧ

1904-?

Родился в…

Умер в..

Заслуженный врач Узбекистана. Майор медицинской службы. Участвовал в боях в Крыму и на Северном Кавказе. Был ранен, контужен. В партизанах с июля 1943 по апрель 1944 г. Начальник санитарной службы Южного соединения.

«За весь период работы в госпитале в сложных тяжелых условиях, при отсутствии медикаментов изыскивал оптимальные методы лечения. За весь период в госпитале не умер ни один человек. Руководимый им госпиталь пользуется уважением партизан».

Награжден: Красная Звезда Представлен:

Отечественной войны I степени, д. 218, л. 62.

«Партизану Отечественной войны» I сте- пени, д.218, л.64.

ДЖАФЕРОВ

?—?

Родился в… Умер в…

Был в плену, служил «добровольцем».

Представлен:

Номинация награды не указывается,

д. 198, л. 11.

ЕСМВДУЛЛАЕВ ИБРАИМ

1921-?

Родился в д. Биюк Озенбаш Куйбышевского района Крымской АССР.

3-й полк морской пехоты. Защищал Севастополь. Был ранен.

В партизанах с… «Помощник командира разведгруппы. 12.11.43 предупредил о наступлении противника на д. Биюк Озен- баш, чем дал возможность отряду своевременно занять оборону. В дальнейшем отряд оказался в окружении, но Есмедуллаев, хорошо зная местность, без потерь вывел отряд из окружения.

В дальнейшем был проводником отряда. За время, проведенное в партизанах, лично убил 17 солдат противника. Смелый и мужественный разведчик».

Представлен:

Красная Звезда, д. 219, л. 58.

ИБРАИМОВ АЛИ

1904-? Родился в… Умер в…

Лейтенант милиции. В партизанах с 1.11.41 по 02.09.42. Эвакуирован.

«Уполномоченный 00 НКВД, 3-й Красноармейский отряд. Участвовал в многочисленных боях. Смел и решителен». Награжден:

«Партизану Отечественной войны» II степени

(Приказ № 6 /н от 16.02.43.) Представлен:

Красная Звезда, д. 198, л. 27.

Красная Звезда, д. 198 л. 107.

ИБРАИМОВ АБДУЛ МУХАМЕДОВИЧ

1912-?

Родился в…

Умер в…

В партизанах с июня 1943 по 20.04.1944. Комиссар 19-го отряда 1-й бригады Северного соединения. «С группой бойцов, переодевшись в немецкую форму, ворвался в казарму д. Жилком- бинат, где стояла воинская часть противника, и в упор открыл огонь, уничтожив 150 человек противника. В этом бою был тяжело ранен». Представлен:

Красное Знамя, д. 220, л. 105.

ИБРАИМОВ ЭНВЕР УСЕИНОВИЧ

1916–1998

Родился в д. Махульдур Ялтинского уезда Таврической губ.

Умер в…

Закончил Симферопольский автодорожный техникум. Под Харьковом попал в плен. Бежал из концлагеря «Картофельный городок».

В партизанах с октября 1943 г. по 20.04.1944 г.

«Совершил диверсию на железной дороге на участке Симферополь — Севастополь».

Представлен:

«За отвагу», д. 220, л. 109.

ИЗМАЙЛОВ МУХТАРЕМ

1923-?

Родился в д. Керменчик Куйбышевского р-на Крымской АССР. Умер в…

В партизанах с 1.12.43 по 20.04.1944 Командир группы 9-го отряда 7-й бригады Южного соединения. «Когда каратели пришли жечь деревни Стиля, Озенбаш и др., Измайлов двое суток находился в боях и отличался мужеством и отвагой. Лично убил трех немцев.

В ночной операции в дер. Фоти-Сала скрытно провел бригаду к военным объектам. Благодаря этому удалось нанести внезапный удар. В этом бою было уничтожено до ста солдат противника. В ночной операции на добровольческий гарнизон в дер. Айригуль был проводником и незаметным обходом постов привел отряд в расположение противника. Является лучшим разведчиком отряда».

Представлен:

«За боевые заслуги», д. 220, л. 142.

ИЛЬЯСОВ АНВЕР ИЛЯСОВИЧ

1922-?

Родился в…

Умер в…

Участник обороны Севастополя.

В партизанах с 14.06.43 по 20.04.1944. 2-й отряд. Командир группы 2-го отряда. «Уничтожил 15 солдат противника». Представлен:

Красная Звезда, д. 220, л. 57.

ИРИХ ДИЯРА ОСИПОВНА 1921–2003

Родилась в д. Кореиз Ялтинского района Крымской АССР.

Умерла в Краснодарском крае, РСФСР.

Эвакуировалась в Киргизию. Работала в обкоме партии Джелалабада. Отозвана в Крымский штаб партизанского движения.

В партизанах с 28.12.43 по 20.04.1944. Заместитель комиссара 20-го отряда 5-й бригады по комсомолу. «В боях декабря — января 1944 проявила себя смелым и решительным воином».

Представлена:

«За боевые заслуги», д. 220, л. 167.

ИРСМАМБЕТОВ ИСМАИЛ

1975

Родился в д. Аджи-Менде Феодосийского уезда Таврической губ. Умер в г. Андижан, Узбекская ССР.

Секретарь обкома ВЛКСМ. В партизанах с октября 1943 г. по 20.04.44 г. Заместитель командующего по комсомолу.

Награжден:

Красная Звезда

ИСАЕВ АБЛЯКИМ

?

Родился в д. Кара-Кият Симферопольского уезда Таврической губернии. Умер в…

В партизанах с ноября 1941 по октябрь

1942-го. Эвакуирован.

Награжден:


«За оборону Севастополя».

Приказ № 018 от 21.10.42 12

ИСАЕВ ОСМАН МАМУГОВИЧ

1919-?

Родился в д. Татарская слободка Керчь- Еникалинского уезда Таврической губернии.

Умер в…

В партизанах с І4.09.43. по 20.04.1944. «Командир комендантского взвода Восточного соединения. Лично убил 22 солдата противника». ^ Представлен:

Красная Звезда, д. 220, л. 173.

ИСЛЯМОВ СБИТ АМЕТ

1910-?

Родился в д. Дегерменкой Ялтинского уезда Таврической губ. Умер в…

В партизанах с ноября 1941 по 9.10.1942. Эвакуирован. Вновь в партизанах с 27.06.43.

«В качестве разведчика пять раз ходил в дальнюю разведку и приносил ценные сведения. Назначен комиссаром отряда, который первоначально насчитывал 47 бойцов, но вырос до 192 человек». Награжден:

За оборону Севастополя» (Приказ № 018 от 21.10,42)

Представлен: Отечественной войны

I степени д. 220, л. 178.

ИСМАИЛОВ РУСТЕМ

1925-?

Родился в д. Сулин-Аджи Симферопольского р-на Крымской АССР.

Умер в…

В партизанах с 6.11.1943. «Смелый разведчик и бодрый боец. Лично уничтожил 12 вражеских солдат. Всегда приносил из разведки точные данные о расположении и численности противника».

Представлен: Красная Звезда, д.220, [л. 182.

КАВЛЯМЕТОВА (ПАРШИНА) ЭЗАЙ ЭРМАМБЕТОВНА

1918-?

Родилась в…

Умерла в…

В партизанах с 1.11.41 по 27.09.42. Эвакуирована. Медсестра Джанкойского партизанского отряда.

Награждена:

«Партизану Отечественной войны» II степени (Приказ № 6/н от 16.02.43).

Представлена:

«За отвагу», д. 198, л. 107.

КАДЫЕВ СЕИТХАЛИЛ УСЕИНОВИЧ

1913-?

Родился в д. Фриденталь Феодосийского уезда Таврической губ. Умер в…

До войны сержант госбезопасности. Ка- расубазарский НКВД. В партизанах с 1.11.41 по 20.04.44 с Ветеран партизанского движения. Начальник разведки Карасубазарского отряда бригады Восточного соединения. «Участвовал в боях в Карасубазарских лесах: 25–26.12.41; 22.01.42; 20.02.42; 28.02.42; 08.03.42; 14.03.42; апрель — мая 1942;

На высоте 1025 м. 24–25.06.42; 19.08.42; 16.09.42; 29.10.42; 17.12.42; 07.04.43; 24.12.43.

Неоднократно участвовал в уничтожении автотранспорта противника на шоссейной дороге Карасубазар — Феодосия».

Награжден:

«За боевые заслуги» (Указ от 20.09.43.) «Партизану Отечественной войны» I степени Указ от 24.06.43

Представлен:

Красная Звезда июль, 1943, д. 221, л. 7. Красная Звезда ноябрь, 1943, д. 198, л. 27. Красное Знамя, 04.02.44 (д. 198 л. 17) Отечественной войны II степени, д. 221, л. 8.

Красная Звезда, 26.04.44, д. 221, л.9.

КАРАЕВ АШИР МЕМЕТ

1905–1942

Родился в д. Буюк-Ламбат Ялтинского уезда Таврической губ. Умер в Крыму.

Парторг колхоза «Память Ильича» Алуштинского района. В партизанах с 1.11.41 по август 1942-го. Боец 3-го Симферопольского, а затем Алуштинского отрядов. Погиб при выполнении разведыватЬльного задания командования.

Награжден:

«За боевые заслуги» (Приказ № 018 от 21.10.42)

КАРАМЕТОВ МАМБЕТ 1901–1943

Родился в д. Туак Ялтинского уезда Таврической губ. Погиб в Крыму.

В партизанах с 10.11.43. Боец 17-го отряда 5-й бригады С.С. Погиб в бою 29.12.43 г. «Храбрый, дисциплинированный разведчик. В бою 29.12.43 убил четырех румынских солдат». Представлен: «За отвагу», д. 198, л. 11.

«За отвагу», д. 221, л. 104.

КЕМИЛЕВА НАДЖИЕ УСЕИНОВНА

1924—?

Родилась в…

Умерла в…

В партизанах с 1.11.41 по 10.10.42 г. Медсестра 3-го Симферопольского, затем Алуштинского отрядов. Эвакуирована в Сочи. С 10.06.43 по 26.11.43 вновь направлена в лес в составе группы НКВД «Сокол». Переправлена через линию фронта в Красную Армию.

Награждена:

«За оборону Севастополя» (Приказ № 018 1 от 21.10.42)

КОЛЕСНИКОВ ДЖЕПАР АМЕТОВИЧ

1908-?

Родился в д. Отузьт Феодосийского уезда Таврической губ. Умер в…

Секретарь Ленинского PK ВКП (б). Участвовал в обороне Севастополя. Политрук роты.

В партизанах с августа 1943 г. Комиссар

3-й бригады B.C.

Награжден:

«За оборону Севастополя»

Представлен:


«Партизану Отечественной войны» I степени, д. 222. л. 109.

КУРТСЕИТОВ СЕЙДАЛИ

1924–1943 Родился в… Погиб в Крыму.

В партизанах с 1.11.41 по 25.10.42 г. Эвакуирован.

Вновь в партизанах с июля 1943 по 29.11.43 г. Погиб в бою. Боец Зуйского партизанского отряда; боец 5-го отряда. Был дважды ранен. «Участвовал в подрыве двух средних танков, двух железнодорожных мостов, двух деревянных мостов, четырех автомобилей. В составе группы уничтожил до двухсот солдат противника. Показал себя как преданный боец делу Ленина — Сталина».

Награжден:

«Партизану Отечественной войны» I степени (Приказ № 97/н от 05.10.43 г.) Представлен:

Красное Знамя, д. 224, л. 113.

Красное Знамя, д. 224, л. 114.

КУРТУМЕРОВ РАМАЗАН АЛЬЧИК

1901-?

Родился в д. Шума Ялтинского уезда Таврической губ. Умер в…

В партизанах с июля 1943 г. Помощник комиссара 20-го отряда, комиссар 17-го отряда. «Шесть раз ходил в разведку. Привел с собой в лес сорок шесть человек, пять лошадей, четыре коровы, пятьсот пятьдесят барашек. Участвовал в бою с карателями, убил семь солдат противника».

Представлен:

Красная Звезда, д. 198, л. 14.

Красная Звезда, д. 224, л. 118.

КУЧЕРОВ ИСЛЯМ ЯГЪЯ

1918–1942 Родился в… Погиб в бою.

В партизанах с 1.11.41 по 26.03.42 г. Боец Севастопольского отряда, 3-го отряда.

Представлен:

Номинация награды не указывается,

д. 198, л. 1.

МАМУТОВ АСАН 1914-?

Родился в д. Таракташ Феодосийского уезда Таврической губ. Умер в…

В партизанах с января 1942 по октябрь 1942 г.

Эвакуирован в Сочи. С ноября 1943 по апрель 1944 г. адъютант командира соединения «В качестве проводника привел в партизаны 150 бойцов и командиров — участников Судакского десанта. Участвовал в четырех; крупных боях. Ходил в дальнюю разведку. Участвовал в более десяти продовольственных операциях». На наградных листах пометка: «Воздержаться согласно справки НКГБ. Имеется компромат.»)

Представлен:

Отечественной войны I степени, д. 226, л. 90.

Красная Звезда, д. 226, л. 92. [Арестован в 1951 г.

МЕНАДЖИЕВ СЕРАДЖИН

лейтенант

Разведчик особой группы ЧФ «капитана» Представлен к званию лейтенант, и к правительственной награде. После групповой драки отчислен из разведгруппы.

С 15.11.43 по 28.01.44 г. комиссар 10-го отряда 7-й бригады Ю.С. Откомандирован на Большую землю.

МЕНБАРИЕВ АБДУЛ-ДЖЕМИЛЬ ХАЙРУЛА

1902–1960

Родился в д. Мамбет-Аджы Феодосийского уезда Таврической губ. Умер в…

Председатель Президиума Верховного Совета Крымской АССР (1937–1944). В лесу не был.

Представлен:

«Партизану Отечественной войны» II степени, д. 227, л. 9.

МИРАЗИМОВ АЛЕКСЕЙ АЙДАРОВИЧ 1914 —?

Родился в д. Карабай-Вальц Феодосийского уезда Таврической губ.

Умер в…

В партизанах с ноября 1943 г. Политрук 6-го отряда 5-й бригады Северного соединения. «Пройдя в глубокий тыл к станции Грам- матиково, подложил несколько мин и подорвал железнодорожный состав с боеприпасами».

Представлен:

«Партизану Отечественной войны» II степени, д. 198, л. 3.

МИХАЙЛОВ КОНСТАНТИН ГРИГОРЬЕВИЧ

1924-?

Родился в Симферополе, Крымская АССР.Умер в…

В партизанах с 12.10.43. Разведчик 7-го отрада 4-й бригады Южного соединения. «В декабре 1943 с двумя бойцами совершил три дерзких налета на шоссе Симферополь — Севастополь. Уничтожил три автомобиля и двадцать солдат противника. В боях 8.02.44 вел себя мужественно. С группой бойцов зашел во фланг противнику и неожиданно атаковал. С криком «Ура! За Родину! За Сталина!» <повел бойцов в атаку. Является одним из лучших разведчиков отряда».

Представлен:

Номинация награды не указывается, д. 227, л. 38.

МОЛОЧНИКОВ МЕМЕТ БЕЛЯЛОВИЧ

1912-? Родился в Умер в…

Секретарь военного трибунала 48-й к.д.; В партизанах с ноября 1941 по апрель 1944 г.

Секретарь военного трибунала (10.10.42–05.01.43); командир диверсионной группы 3 отряда 2-го сектора; комиссар 2 отряда 4-й бригады;

комиссар 1-го отряда 7-й бригады Южного соединения.

«Во главе группы совершил четыре диверсии на железной дороге. Пустил под откос три эшелона и одну дрезину». Ветеран партизанского движения. Награжден:

Красная Звезда (Приказ № 018 от

21.10.42)

Представлен:

Отечественной войны I степени, д. 198, л. 27.

Отечественной войны I степени, д. 198, л. 17.

Орденом Ленина, д. 227, л. 92. «Партизану Отечественной войны» I сте- \ пени, д. 227, л. 96.

МУВДИНОВ УСЕИН САМЕДИНОВИЧ

19.04.1914–24.01.1987

Родился в д. Тав-Бодрак Симферопольского уезда Таврической губ.

Умер в с. Некрасове Красногвардейского района Крымской обл.

В 1939 окончил в Бахчисарае фельдшерскую школу. Военный фельдшер. Служил в 4-й авиадесантной бригаде. Сражался под Луцком, Каневом. В партизанах с октября 1943 г. по 20.04.1944 г. Начальник разведки 2-го отряда, 6-й бр., Ю. С.

«Один из бесстрашнейших партизанских командиров. Отличный разведчик, боевик, знающий все партизанские тропы. Участвовал в Алъминской операции, в Бешуйском бою был ранен. За период с 9 по 13 апреля уничтожил восемьдесят солдат противника».

Представлен:

Красная Звезда, д. 227, л. 133. «За отвагу», д. 227, л. 135.

Осужден: по статье 152 ч. 2 УК. Узбекистана, по статье 58–1 «б» на 8 лет. Был связан с национальным движением. Когда находился в местах лишения свободы, М.А. Македонский прислал документы, подтверждающие его участие в партизанском движении, что способствовало досрочному освобождению.

МУРАДОСИЛОВ АБДУРАХМАН МУРАДОСИЛОВИЧ

1904–1965

Родился в д. Тав-Бодрак Симферопольского уезда Таврической губ.

Директор Кучук-Ламбадского санатория. Умер в Янги-Юле, Узбекская ССР. Политрук роты 747 с.п. 172 с.д. В партизанах с 14.11.41 по 9.10.42 г. Боец Бахчисарайского, политрук группы Алуштинского отряда. «В Бахчисарайском отряде участвовал в одном бою и четырех засадах, в которых убил тридцать семь солдат противника.

В Алуштинском отряде не раз выполнял секретные задания. Доставлял важные данные и продовольствие. В одной такой вылазке лично убил двух румынских солдат».

Награжден:

«За оборону Севастополя» (Приказ № 018 от 21.10.42)

«Партизану Отечественной войны» II степени

(Приказ № 6/н от 16.02.43). Представлен: ч

Красное Знамя, д. 227, л. 147.

Агроном винсовхоза в Янги-Юле. Участвовал в национальном движении. В составе делегации ездил в Москву.

МУРАДОСИЛОВ ВЕЛИ

1921-?

Родился в д. Отузы Судакского района Крымской АССР.

Служил «добровольцем» по октябрь 1943. В партизанах с 28.10.43 по 20.04.44 г. Разведчик 20-го отряда

«На Алуштинском шоссе уничтожил автомашину и восемь солдат. В боях 31.12.43 по заданию командования с риском для жизни определил численность противника и направление главного удара». Представлен:

Красная Звезда, д. 227, л. 150.

МУРАТОВ КУРСТ-СЕИТ БИЛЯЛОВИЧ

1908 —

Родился в…

Умер в г. Пермь, РСФСР.

Лейтенант НКВД. В органах с 1934 года. В партизанах с ноября 1941 по апрель 1944-го. Уполномоченный ОО 4-го отряда, «Во главе группы произвел ряд налетов на объекты противника. В с. Топлы с небольшой группой партизан разгромил штаб полка, уничтожив восемнадцать офицеров и захватив ценные документы».

Ветеран партизанского движения, ноябрь 1941 — апрель 1944.

Награжден: «Партизану Отечественной войны» I степени(Приказ № 61/н от 29.06.43)

Представлен:

Красное Знамя, д. 198 л. 17. I

МУРАТОВ РАМАЗАН ГАФАРОВИЧ

1907-?

До войны шофер Крымкурортторга. Родился в д. Шума Алуштинского р-на Крымской АССР. Умер в…

Направлен в лес решением обкома ВКП(б).

В партизанах с 22.06.43. по 20.04.44 г. Командир взвода 3-го отряда. «Подорвал эшелон с военными грузами. Участвовал в штурме ст. Альма. Взорвал склад с боеприпасами. Лично уничтожил сорок гитлеровцев».

Представлен:

Красное Знамя, 04.02.44, д. 227, л. 157.

МУРТАЗАЕВ ОСМАН

1903-? Родился в… Умер в…

В партизанах с 18.09.43. по 20.04.44 г. Начальник штаба 2-го отряда. «6.01.44 пустил под откос бронепоезд неподалеку от станции Альма». Представлен:

«За отвагу», д. 227, л. 164.

Красная Звезда д. 227, л. 166.

МУСЛИМОВА ABA СЕЙДАМЕТОВНА

1920 —?

Родилась в д. Корбек Алуштинского района Крымской АССР. Умерла в…

В партизанах с 1.11.41 г. Медсестра Алуштинского отряда. Представлена:

Номинация награды не указывается.

МУСТАФАЕВ АХМЕДИ

Родился в д. Туак Ялтинского уезда Таврической губ. УКсер в…

В партизанах с 3.10.43. Командир группы разведки 20-го отряда 8-й бригады «В боях 29.12.43–2.1.44 показал себя исключительно храбрым и мужественным бойцом».

Представлен:

Красная Звезда, д. 198, л. 11.

«За отвагу», д. 227, д. 176…

МУСТАФАЕВ РЕФАТ ШЕМСВДИНОВИЧ

1911–1984

Родился в д. Биюк-Янкой Симферопольского уезда Таврической губ. Умер в Узбекской ССР, г. Андижан. Секретарь обкома ВКП (б) (1940–1944). В партизанах с февраля 1943 г. по апрель 1944 г.

Комиссар Восточного соединения.

Награжден:

«Партизану Отечественной войны» I степени

(Приказ № 61/н от 29.06.43.)

Представлен:

орден Ленина, д. 227, л. 179.

Красное Знамя, д. 227, л. 180.

НОГАЙ ДЖЕМИЛЬ

1898-?

Родился в д. Кучук-Узень Алуштинского уезда Таврической губ. Умер в…

В партизанах с 27.10.43 по 20.04.44 г. Разведчик 20-го отряда 6-й бригады Северного соединения.

Представлен: «За отвагу», д. 198, л. И.

«За отвагу», д. 227, л. 102.

ОСМАНОВ АБЛЯЗИЗ ОСМАНОВИЧ

1909–1944.

Родился в…

Погиб в Крыму.

Секретарь Судакского райкома ВКП (б). В партизанах с 1.11.41 по октябрь 1942 и с 1943 по апрель 1944 г. Комиссар 7 отряда 3-й бригады Восточного соединения.

Награжден:

«Партизану Отечественной войны» I степени

(Приказ № 61/н от 29.06.43 г.) Представлен:

«За отвагу», д. 227, л. 191.

ОСМАНОВ БЕКИР ОСМАНОВИЧ

1911–1983

Родился в д. Биюк-Каралез Симферопольского уезда Таврической губ. Умер в с. Димитрове Симферопольского р-на Крымской обл. В партизанах с 1.11.41 по 26.10.42 г. Политрук группы Севастопольского отряда.

Награжден:

«За оборону Севастополя» «Партизану Отечественной войны» I степени

(Приказ № 6/н от 16.02.43.)

ОСМАНОВ ЭНВЕР

?

Родился в с. Н. Бодрак. Умер в Севастополе.

Служил в полицейском формировании. В партизанах с 6.11.1943 по 20.04.44 г. Боец 2-го отряда 4-й бригады Ю.С. «Убил восемь солдат и уничтожил два автомобиля противника».

Представлен:

«За отвагу», д. 227, л. 192.

ПАТОВ ЮСУФ ХАЙБУЛЛАЕВИЧ

1909-?

Родился в д. Биюк-Озенбаш Ялтинского уезда Таврической губ. Умер в…

В партизанах с 29.10.43 г. Командир хозгруппы 8-го отряда. «Неоднократно участвовал в боевых операциях и имеет на счету десять уничтоженных солдат и офицеров противника».

Представлен:

«За отвагу», д. 229, л, 53.

РЕШИТОВ СМАИЛ

2002

Родился в д. Отузы Судакского р-на Крымской АССР.

Умер в с. Первомайском Кировского р-на Крымской АССР.

«Доброволец» с декабря 1941 по 28.10.43.В партизанах с 28.10.43. Боец-связной. «Под сильным, ураганным огнем доставлял все отданные ему приказы и донесения. В боях с 29.12.43 по 2.01.44 г. проявил исключительное мужество и отвагу».

Представлен: «За отвагу д. 231, л. 32.

Осужден в 1951 г. Отсидел 4,5 года в Хабаровском крае.

СЕИТ-ХАЛИЛОВ МУСТАФА 1915-?

Родился в д. Отузы Таврической губ. Умер в…

Участник боев на оз. Хасан. Был в плену, служил «добровольцем» по октябрь 1943 г. В партизанах с 28.10.43. «В бою под д. Чавке уничтожил трех румын. Участвовал в разгроме гарнизона в д. Ангара. Убил гранатой двух и из стрелкового оружия шесть солдат противника».

Представлен:

«За отвагу» д. 232, л. 123.

СЕЙФУЛЛАЕВ ИСМАИЛ СЕЙФУЛАЕВИЧ

1912-?

Родился в Бахчисарае Таврической губ.

Умер в Одессе.

Председатель СНК Крымской АССР (1942–19(44). Батальонный комиссар. В партизанах не был. «Будучи ответственным за организацию снабжения партизан продовольствием, обмундированием и боеприпасами, проявлял большую инициативу в этом деле. В исключительно трудных условиях при отсутствии специально закрепленных самолетов добился ряда положительных результатов. Только в 1943 году было заброшено партизанам пятьдесят тонн продовольствия и боеприпасов».

Представлен:

«Партизану Отечественной войны» I степени, д. 232, л. 125.

СЕЛИМОВ МУСТАФА ВЕЙС

1910-?

Родился в д. Коккозы Таврической губ.

Умер в…

В партизанах с июля 1943 г. Комиссар Южного соединения. «Проводил большую работу по выводу в лес к партизанам гражданского населения из оккупированных сел».

Представлен:

Красное Знамя, д. 232, л. 132.

«Партизану Отечественной войны» I степени, д. 232 л. 133.

СУЛЕЙМАНОВ ЭДЕМ

1924-?

Родился в д. Буюк-Озенбаш Куйбышевского р-на Крымской АССР.

В партизанах с 14.11.43 по 20.04.44 г. Пулеметчик 9-го отрада 7-й бригады Ю.С. «В бою у д. Коуш убил из пулемета семь солдат противника. На шоссейной дороге Татар-Осман — Б. Озенбаш, когда группа партизан наскочила на засаду с бронемашиной, то огнем своего пулемета уничтожил пулеметчика врага и дал бойцам группы возможность отойти. В ночном налете на д. Гавра своим огнем уничтожил пулеметный расчет противника и спас жизнь начальнику штаба 8-го отряда. В дер. Стиля, заметив группу румын, внезапно ударил по ним и расстрелял всех».

Представлен:

Красная Звезда, д. 233, л. 202.

ТАХТАГАНОВ РЕФАТ АМЕТОВИЧ

1923-?

Родился в

Умер в…

Участвовал в боях под Ростовом. В партизанах с 2.11.43. по 20.04.44 г. Боец 1-го отряда 7-й бригады Ю.С. «Участвовал в бою под д. Бия-Сала (24.11.43); под Улу-Узень и Керменчик в январе 1944-го, а также в последующих боевых операциях. При освобождении Ялты 15.04.44 г. лично уничтожил один автомобиль и шестнадцать солдат противника». Представлен:

«За отвагу», д. 234, л. 45.

ТОПАЛОВА АДЖИЕ

1913-? Родилась в…

Умерла в…

В партизанах с 20.02.42 цо 20.10.42 г. Боец Балаклавского отряда. Эвакуирована в Тбилиси.

Награждена:

«За оборону Севастополя» (Приказ № 018 от 24.10.42.)

ТЫНЧЕРОВ ТАЛЯТ САДЕДИНОВИЧ

5.08.1908–16.12.1969

Родился в Симферополе.

Умер в Симферополе.

1938 год — 1-й секретарь Камчатского ОК ВЛКСМ

1940 год — 1-й секретарь Карасубазарского РК ВКП(б) С начала войны на фронте.

Награжден:

«За отвагу» № 158 147,

награжден февраль 1943 г.

«За оборону Сталинграда», 18.06.43 г.

«За оборону Кавказа», 27 августа 1945 г.

Отозван в распоряжение Крымского О К ВКП (б).

В партизанах с. 1.08.43. «Организовал боевой отряд. По своим качествам отряд один из лучших в бригаде. Отрядом уничтожено более 500 солдат и офицеров противника. На личном счету капитана Тынчерова пятнадцать убитых солдат противника».

Представлен:

Красное Знамя, д. 234, л. 145. Был связан с национальным движением. Трагически погиб под колесами автомобиля.

ФАХРВДИНОВА САРРА СУЛЕЙМАНОВНА

1913-?

Родилась в…

Умерла в…

Пришла в отряд из истребительного батальона.

В партизанах с 1.11.41 по 6.10.1942 г. «Медсестра Евпаторийского отряда. Участвовала в четырех боях. Имеет ранение».

Награждена:

«За оборону Севастополя» (Приказ № 018 от 21.10.42.)

«Партизану Отечественной войны» II степени (Приказ № 97/н от 5.10.43)

ХАЙРЕДИНОВ МУЖДАБА

1918-?

Родился в…

Умер в…

Был в плену, служил «добровольцем» по май 1943 г.

В партизанах с 17.11.43. по 20.04.44 г. Боец 9-го отряда 4-й бригады Ю.С. Представлен:

Номинация награды не указывается,

д. 198, л. 11.

ХАЙРЕДИНОВ МУСТАФА

1926 —?

Родился в д. Отузы Судакского района Крымской АССР. Умер в…

В партизанах с 28.10.43 по 20.04.44 г. Боец 20 отряда 6-й бригады Северного соединения.

Представлен:

«За отвагу», д. 235, л. 109.,

ХАЛИЛОВ НУРИ 1917—?

Родился в д. Тав-Даир Симферопольского уезда Таврической губернии.

В настоящее время проживает в г. Саки. Закончил Симферопольский пединститут. Младший политрук. Начинал войну в Бресте. Военнопленный. В партизанах с 2.11.43 по 20.04.44 г. «Разведчик, командир группы 21-го отряда. Участвовал в Зуйском, Боксанском, Розентальском боях. Имеет на своем счету двадцать убитых румыно-немецких захватчиков».

Представлен:

Красная Звезда, д. 235, л. 114.

ХАЛИЛОВ СМАИЛ

1911-?

Родился в…

Умер в…

В партизанах с с 1.11.41 по 27.09.42 г. Эвакуирован. «Боец Судакского отряда. Участвовал в боях на территории отряда, в нападении на шоссе и подрыве моста. Гранатой уничтожил увтомобиль и трех солдат». Представлен:

«Партизану Отечественной войны» II степени, д. 235, л. 109.

ХАЛИЛОВ ЭМИР

1911–2002 Родился в…

Умер в с. Льговка Кировского района АР Крым.

В партизанах с 1.11.41 по 27.09.42 г. Эвакуирован. «Политрук Судакского отряда. Участвовал во многих боях. Во время Судакского десанта вывел из окружения 197 бойцов и командиров во главе с майором Селиховым. В бою под Суук-Су лично убил трех солдат противника».

Представлен:

Красная Звезда, д. 235, л. 111.

«Партизану Отечественной войны» II степени, д.235, л. 112.

ЧАНТАЛОВ ШЕВКЕТ

1921-?

Родился в д. Коккозы Куйбышевского района Крымской АССР. Умер в…

Воевал на Минском направлении. В партизанах с 16.11.43. по 20.04.44 г. Пулеметчик 8-го отряда 4-й бригады Южного соединения. «В бою за В. Озен- баш убил тринадцать румыно-немецких солдат и офицеров. При нападении на румынский пост на Ай-Петри убил семь солдат».

Представлен:

«За отвагу», д. 198, л. 35.

«За отвагу», д. 236, л. 1.

ЧЕБАНОВ АСАН

1909-?

Родился в д. Тавель Симферопольского уезда Таврической губернии.

Умер в…

Участвовал в боях на Перекопе. В партизанах с 23.10.43. по 20.04.44 г. Пулеметчик 6-го отряда 4-й бригады Южного соединения. «Участвовал в шести боях и трех операциях. Подбил одну автомашину и убил девять солдат. При выполнении разведки 2 апреля 1944 был тяжело ранен».

Представлен:

«За отвагу», д. 236, л. 14.


ЧОЛАК СМАИЛ МУСТАФАЕВИЧ

1902-?

Родился в д. Капсихор Судакского уезда Таврической губ.

Умер в…

В партизанах с 14.09.43 по 20.04.44 г. Разведчик 2-го отряда 3-й бригады Восточного соединения. «Выдержан, осторожен. Много раз ходил в трудные разведки. Имеет на личном счету двенадцать солдат и офицеров. Вывел из окружения три партизанских отряда. Четыре раза ранен*.

Представлен:

«Партизану Отечественной войны» II степени, д. 236, л. 90.

ЭБАЗЕР АБЛА

1916-?

Родился в д. Буюк-Озенбаш Таврической губернии.

Умер в…

В партизанах с 14.10.43 по 20.04.44 г. Боец 9-го отряда 7-й бригады Южного соединения. «Участвовал в боях:

д. Гавр — в упор расстрелял группу противника, выбегавшую ночью из казармы; д. Стиля — все время был впереди и вел своих товарищей в атаку;д. Фоти-Сала — когда группа оказалась под перекрестным огнем двух пулеметов, то двумя бросками гранат их уничтожил, д. Айрыгуль — при нападении на гарнизон скрытно провел отряд на позицию, чем обеспечил успех операции».

Представлен:

«За боевые заслуги», д. 238, л. 32.

ЭМИР-АЛИЕВ СБИТ ЯГЪЯ

1912-?

Родился В…

Умер в… 4

Сержант милиции.

Разведчик Судакского отряда.

Награжден:

«Партизану Отечественной войны» II степени (Приказ № 6/н от 16.02.43.)

Представлен:

«За боевые заслуги», д. 198, л. 107.

Красная Звезда, д. 198, л. 14.

ЭМИРОВ АСАН 1907 —.?

Родился в д. Чоргунь. Умер в…

1937 г. — 1-й секретарь Ах-Шейхского РК ВКП(б)

Исключен из партии, как покровительствовавший врагам народа.

1949 г. — призван в ВМФ, краснофлотец.

1941 г. В составе 54-й батареи в Никола- евке участвует в обороне Севастополя. Дважды ранен. Спрятан местными жителями.

В партизанах с 1.08.43 г. Комиссар 20-го отряда 6-й бригады С.С. «Участвовал в разгроме гарнизона в д. Чавке, руководил операцией по разгрому гарнизона в Улу-Узень.

В боях с карателями отряд уничтожил 165 солдат противника». Представлен: Красная Звезда, д. 238, л. 42. На деле есть пометка: «По данным учета отдела «А» НКГБ против Эмирова имеется компрометирующий материал. 3.03.44».

Представлен к воинскому званию лейтенант, вновь отклонено: «Не известно, чем занимался с 1941 по 1943 год».

ЮСУФОВ ЭМИРХАН

1908–1942

Родился в г. Судак Таврической губернии.

Погиб в Крыму.

В партизанах с 27.10.41. по 1942 г. Командир Судакского отряда. «Участвовал в боях:

15.12.41 на дороге уничтожил автомашину;

на дороге Суук-Су убил шесть солдат;

на дороге Таткара уничтожил три автомобиля;

12.01.42 на Отузской дороге уничтожил автомобиль.

Осуществлял связь с местным населением, им было приведено в отряд 165 барашков, лошадь, доставлены другие продукты, за счет которых жил отряд».

Представлен:

Красное Знамя (д.238 л. 65)

На деле пометка: «Умер».


Использованные источники и литература

ГААРК. — Ф. 1. - On. 1. — Д. 1.

ГААРК. — Ф. 1. - On. 1. — Д. 17.

ГААРК. — Ф. 1. - On. 1. — Д. 21.

ГААРК. — Ф. 1. - On. 1. — Д. 1599.

ГААРК. — Ф. 1. - On. 1. — Д. 1618.

ГААРК. — Ф. 1. - On. 1. — Д. 2066.

ГААРК. — Ф. 1. - On. 1. — Д. 2067.

ГААРК. — Ф. 1. - On. 1. — Д. 2068.

ГААРК. — Ф. 1. - On. 1. — Д. 2135.

ГААРК. — Ф. 1. - On. 1. — Д. 2140.

ГААРК. — Ф. 1. - On. 1. — Д. 2181.

ГААРК. — Ф. 151. - On. 1. — Д. 1

ГААРК. — Ф. 151. - On. 1. — Д. 10.

ГААРК. — Ф. 151. - On. 1. — Д. 13.

ГААРК. — Ф. 151. - On. 1. — Д. 16.

ГААРК. — Ф. 151. - On. 1. — Д. 17.

ГААРК. — Ф. 151. - On. 1. — Д. 20.

ГААРК. — Ф. 151. - On. 1. — Д. 21.

ГААРК. — Ф. 151. - On. 1. — Д. 22.

ГААРК. — Ф. 151. - On. 1.—Д. 31.

ГААРК. — Ф. 151. - On. 1. — Д. 39.

ГААРК. — Ф. 151. - On. 1. — Д. 47

ГААРК. — Ф. 151. - On. I. — Д. 60.

ГААРК. — Ф. 151. —On. 1. —Д. 197.

ГААРК. — Ф. 151. - On. 1. — Д. 198.

ГААРК. — Ф. 151. - On. 1. — Д. 199.

ГААРК. — Ф. 151. —On. 1.—Д.200.

ГААРК. — Ф. 151. - On. 1. — Д. 213.

ГААРК. — Ф. 151. - On. 1. — Д. 234.

ГААРК. — Ф. 151. - On. 1. — Д. 235.

ГААРК. — Ф. 151.-On. 1.—Д. 268

ГААРК. — Ф. 151. - On. 1. — Д. 394.

ГААРК. — Ф. 151. - On. 1. — Д. 414.

ГААРК. — Ф. 151. - On. 1. — Д. 438.

ГААРК.-Ф. 151.-Оп. 1.-Д.499.

ГААРК.-Ф. 151.-Оп. 1.-Д. 525.

ГААРК. — Ф. 151. - On. 1. — Д. 527.

ГААРК. — Ф. 151. - On. 1. — Д. 560.

ГААРК. — Ф. 151. - On. 1. — Д. 611.

ГААРК.-Ф. 151.-Оп. 1.-Д. 2217.

ГААРК. — Ф. 156. - On. 1. — Д. 47.

ГААРК. — Ф. 156. - On. 1. — Д. 56

ГААРК.-Ф. 156. — Оп. 1.-Д. 134.

ГААРК.-Ф. 156.—Оп. 1.-Д. 224.

ЦГАСА. — Ф. 197 — Оп. 3 — Д. 593.

ИО ГШ ВМФ № 84. с. 236.

ВОСПОМИНАНИЯ, НАХОДЯЩИЕСЯ В ЛИЧНОМ АРХИВЕ АВТОРА

Абибуллаев Нури, 1907–4 с.

Аширова Ф.А., 1907–5 с.

Бекирова Мамине, 1907–6 с.

Дементьев Н.И., 1907–12 с.

Ибрагимов Зеки, 2006–6 с.

Ибраимова — Кассе Сафие, 2007–7 с.

Мазурец Ф.В. — 1974–3 с.

Полозова Л.К., 2007–7 с.

Сеитвляев, 2005–5 с.

Сорокин Г.П., 1985–3 с.

Халилов Нури, 2006–75 с.

Басов А.В. Крым в Великой Отечественной войне 1941–1945. — М.: Наука. 1987–334 с.

Батов П.И. Перекоп 1941. Симферополь: Крым. 1970–167 с.

Батов П.И. В походах и боях. — Москва: ДОСААФ, 1984–511 с.

Бешанов В. Год 1942 — «учебный».

Бирман Шимон. Кому в СНГ нужны уроки еврейской катастрофы.

Брошеван В.М. Крымский штаб партизанского движения. 2001–101с.

Брошеван В.М. Крымские греки — командиры партизанских формирований. 2004.

Брусилов А.А. Мои воспоминания. М.: Военное издательство, 1963–286 с.

Василевский А.М. Дело всей жизни. М.: Политиздат, 1975–607 с.

Вергасов И.З. Крымские тетради. М.: Современник, 1978–446 с.

Выскубов С.П. В эфире «Северок». — М.: Молодая гвардия, 1986.

Гейльбрунн О., Диксон Ч.О. Коммунистические партизанские действия. — М.: Издательство Иностранная литература. 1957–291с.

Генов И.Г. Дневник партизана. — Симферополь: Крымиздат. 1963- с. 277.

Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка.: В 4 т. — М.: Русский язык, 1980. Т. 3. — 555 с.

Елизаров M.J1. Революционные матросы и анархистское движение Н.И. Махно 1917–1919//Военно-исторический журнал. № 6.

Емельяненко В.Б. Воздушный мост. М.: Советская Россия, 1998,— 352 с.

Козлов И.А. В крымской подполье.

Колпаков Н.Е. Всегда в разведке / Под ред. Н.И.Олейникова — Симферополь: ОАО «Симферопольская городская типография», — 176 с.

Луговой Н.Д. Побратимы. — Киев: Политиздат Украины. — 1974.- 457 с.

Луговой Н.Д. Страда партизанская: 900 дней в тылу врага. Симферополь: Эльинью, 2004.— 732 с.

Макаров П.В. Партизаны Таврии. — М.: Воениздат. — 1960–381 с.

Македонский М.А. Пламя над Крымом. Крымиздат. Симферополь, 1969–253 с.

Мальгин А.В. Историческое наследие Крыма. 14. 2006./ Руководство партизанским движением Крыма 1941–1942 гг. и «татарский вопрос». С. 78–115.

Манштейн Э. Утерянные победы. — Смоленск: Русичи, 1999–672 с.

Мельничук Е.Б. Боевые действия разведчиков Черноморского флота на территории оккупированного Крыма в 1943–1944 гг.

Музафаров. Р. Крымско-татарская энциклопедия. Т. 2. Симферополь: Ветан, 1995.— 835 с.

Ожегов С.И. Словарь русского языка. М.: Государственное издательство иностранных и национальных словарей, 1953.— 848 с.

Поляков В.Е. Историческая эволюция городской топонимии Симферополя. — Симферополь: СОНААТ, 2001.— 224 с.

Поляков В.Е. Крым в Великой Отечественной войне 1941–1945. Вопросы и ответы. Выпуск 4. Симфероль: Таврия. — 1994.— 166 с.

Поляков В.Е. Крым. Судьбы народов и людей. — Симферополь: Учпедгиз, 1998.— 268 с.

Романько О.В. Борьба за национальное освобождение или гражданское противостояние: к вопросу о националистическом партизанском движении в годы Второй мировой войны/ Историческое наследие Крыма. Nq 16.2006. — с.67–77

Рыбаков АН. Кортик. М.: Детгиз, 1961–429 с.

Саркисьян К.С, Ставницер М.Ф. Улицы рассказывают. — Одесса: Маяк, 1979.-263 с.

Сермуль А.А. 900 дней в горах Крыма. — Симферополь: СОНАТ, 2004.-98 с.

Симонов К.М. Разные дни войны. Дневник писателя. Том первый — М.: Художественная литература, 1982. — 479 с.

Скрипниченко-Коровяковская Г.А. Правда о разведчице «Лесной». Симферополь: Таврия, 1990. — 168 с.

Смирнов Н.А. Мюридизм на Кавказе. М.: Академия наук СССР, 1963.-242е..

Соколов Б.В. Оккупация: Правда и мифы. Москва

Становский С.И. Партизаны. — Симферополь: Крымиздат, 1959. — 213 с.

Старинов И.Г. Записки диверсанта. ЭКСМО, 2004.

Степанов Е.П. Партизанскими тропами. 1967

Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. В 4 т. Т. 3. — М.: Прогресс, 1987. — 832 с.

Федоренко Ф.И. Годы партизанские, 1941–1944. — Симферополь: Таврия, 1990. — 288 с.

Черниченко Ю. Новый мир, № 9, с. 191.

Черный В.И. Долгом призванные. — Симферополь: Таврия, 1985.- 192 с.

Чуб В.И. Долгом призванные. — Симферополь: Таврия, 1985. — 192 с.

Шамко Е.Н. Партизанское движение в Крыму. — Симферополь: Крымиздат. 1959. — 158 с.

Шолохов. М.А. Тихий Дон. т. 1–4. //т. 2. — Москва: Художественная литература, 1980. — с. 655.

Борьба за Советскую власть в Крыму. Документы и материалы», т. 1–2. — Симферополь: Крымиздат, 1957–1961 т. 2.

Великая Отечественная война. 1941–1945: энциклопедия. — М.: Сов. энциклопедия, 1985. — 832 с.

Германские документы о борьбе с крымскими партизанами в 1941–1944 гг. — 21 с.

Горькая память войны. — Симферополь

История Великой Отечественной войны Советского Союза 1941–1945 гг. Том. 2. Москва: Институт, марксизма-ленинизма при ЦК КПСС. Воениздат.1961. - 676 с.

Очерки истории Крымской областной партийной организации / Ред. колл.: Н.В. Багров (председатель), М.А. Акулов, В.Д. Арбузов, Л.И. Волошинов, Н.К. Качан, И.П. Кондранов, B.C. Макаренко, В.Г. Сидякин, И.С. Чирва, Г.А. Яценко. Симферополь: Таврия, 1981.— с. 376.

Холокост: Катастрофа в Крыму. Б. Гельман, А. Глубочанский, Севастополь: Сохнут-Украина в Крыму, 2004 — с. 229.

Партизанское движение в Крыму в период Великой Отечественной войны. Сборник документов и материалов. 1941–1942. Составители: А.В. Мальгин, Л.П. Кравцова, Л.Л. Сергиенко — Симферополь: СОНААТ, 2006 — С. 268.

Советский энциклопедический словарь. М.: Советская Энциклопедия, 1981. — 1600 с.

Сообщения Советского информационного бюро. Т. 3. С. 337.

Меллентин Фридрих Вильгельм фон. Танковые сражения. Боевое применение танков во Второй мировой войне 1939–1945 гг./пер. с англ. В.Д. Кайдалова. — М.: ЗАО Центрполиграф, 2005. — 415 с.


Используемые сокращения

А. - армия

АТП 11 121 — Автотранспортное пассажирское автомобильное предприятие общего пользования (Симферопольский автобусный парк)

б. б.а. п. — ближний бомбардировочный авиационный полк. В А.Воздушная армия

ВВС ЧФВоенно-воздушные силы Черноморского флота

ГК ВКП (б) Городской комитет Всероссийской Коммунистической партии (большевиков)

г. с.д. горнострелковая дивизия

г. с.п. горнострелковый полк

к д. кавалерийская дивизия

к. п. кавалерийский полк

КрымАССР — Крымская Автономная Советская Социалистическая Республика

Нарком ВМФ — Народный комиссар Военно-Морского флота

Наркомпрос — Народный комиссариат просвещения.

н. б.а.п. — ночной бомбардировочный авиационный полк

НКВД — Народный комиссариат внутренних дел

обком ВКП (б) — Областной комитет Всероссийской Коммунистической партии (большевиков)

О.О. — Особый отдел (контрразведка)

о. р.а.п. — отдельный разведывательный авиационный полк

РК ВКП (б) — Районный комитет Всероссийской Коммунистической партии (большевиков)

РККА — Рабоче-Крестьянская Красная Армия

РСФСР — Российская Советская Социалистическая Республика

с. д. — стрелковая дивизия

с. к. — стрелковый корпус

СНК — Совет народных комиссаров

«Союзтранс» — Смешанное грузопассажирское автомобильное предприятие общего пользования.

с. п. — стрелковый полк

СССР. — Союз Советских Социалистических Республик

т. б.а.п. — тяжелый бомбардировочный авиационный полк

ЦОГ — Центральная оперативная группа

ЦШПД. — Центральный штаб партизанского движения


Оглавление

  • Владимир Поляков Страшная правда о Великой Отечественной. Партизаны без грифа «Секретно»
  •   Вступление
  •   Обзор литературы о крымских партизанах
  •   Начало
  •   Становление
  •   И грянул бой
  •   Конфликт
  •   Катастрофа
  •   Легендарный Севастополь
  •   На переломе
  •   1943 год
  •   Крымская весна
  •   Партизанская почта
  •   Награждение крымских партизан
  •   Партизанские ангелы
  •   Подполье
  •   С.П.О. — Симферопольская подпольная организация
  •   Шофер «Володя»
  •   Васильковская балка
  •   Татарский вопрос
  •   Использованные источники и литература
  •   Используемые сокращения
  • Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

    Copyright © UniversalInternetLibrary.ru - электронные книги бесплатно