Саморазвитие, Поиск книг Обсуждение прочитанных книг и статей, Консультации специалистов: Рэйки; Космоэнергетика; Биоэнергетика; Йога; Практическая Философия и Психология; Здоровое питание; В гостях у астролога; Осознанное существование; Фэн-Шуй; Вредные привычки Эзотерика

Русь XIII столетия в книге Дж. Феннела

Обратимся еще раз к истории: она — ключ к пониманию народов.

П. Я. Чаадаев

Книга видного английского слависта профессора Оксфордского университета Джона Феннела рассказывает об одном из самых трудных столетий в истории средневековой Руси. XIII век — это эпоха раздробленности, междукняжеских усобиц, опустошительного монгольского нашествия и предусмотрительно мудрой, но противоречивой политики Александра Невского. В XIII столетии будущее Руси еще не определилось, поэтому историки нередко минуют этот трагический век, считая его «маловажным для разума» (Н. М. Карамзин) ^[1]. Однако разве «маловажно» для исторического самосознания народа оценить уровень развития страны накануне монгольского нашествия, понять роль ордынского ига в становлении национальных особенностей — в области государства и права, экономики, общественного сознания, разве «маловажно» определить причины и условия, заставившие северо-восточные княжества вступить на путь объединения, но изолировавшие от этого процесса Южную Русь?

Надеемся, что читателям будет интересно познакомиться с тем, как представляют историю нашей страны за ее пределами — в англоязычном мире. Книга профессора Дж. Феннела полно представит исследовательские возможности традиционной западной медиевистики и приоткроет дверь не только в творческую лабораторию английского историка, но и в ту «мастерскую», где создаются британские стереотипы русского прошлого и советского настоящего. Мы хотим лучше понимать друг друга, но дорожим не беглым знакомством, а глубоким взаимным знанием, закрепленным опытом истории.

«Прежде чем изучать историю, — утверждал известный английский ученый Э. Карр, — изучите историка…» ^[2] Джон Феннел принадлежит к поколению, чей призывной возраст пришелся на вторую мировую войну. Он родился 30 мая 1918 г. Выпускник Рэдли и воспитанник Тринити-колледжа в Кэмбридже, одного из наиболее аристократических учебных заведений Англии, Феннел прослужил в британской армии с 1939 по 1945 г. Лишь после войны он стал помощником доцента по русскому языку в Кэмбриджском университете (1947–1952), лектором и главой отделения славянских языков в Ноттингеме (1952–1956), затем лектором по русскому языку в Оксфорде (1956–1967), где в 1967 г. был удостоен звания профессора. С 1968 г. является членом Нового колледжа в Оксфорде. Одновременно с этим он преподавал в Гарвардском университете (США) в 1963–1964 гг., в Беркли (штат Калифорния) в 1971 и 1977 гг., в Вирджинском университете — в 1984 г. В 1964–1967 гг. историк являлся членом Университетского совета Англии ^[3]

Преподавательская деятельность не исчерпывает университетской работы профессора Феннела. В 1975 г. он выступил одним из организаторов Третьего международного конгресса историков средневековой Руси, состоявшегося в Оксфорде. Несколько лет Феннел входил в состав редколлегии «Ежегодника по истории Восточной Европы», наиболее авторитетного буржуазного периодического издания по истории стран Восточной Европы, и в первую очередь — Советского Союза. С 1968 г. он возглавляет редколлегию (в нее входят также Дж. Симмонс и Р. Эути) новой серии «Оксфордских славянских записок», известных многочисленными публикациями материалов по истории России XVI–XVII вв. ^[4]С 1973 г. Феннел вместе с Л. Мюллером (ФРГ) и А. Поппе (ПНР) — соиздатель непериодического историко-библиографического сборника «Средневековая Русь» (вышло 5 томов), призванного координировать работы по этой тематике во всем мире и информировать зарубежных исследователей обо всех новинках^[5]. В соответствии с этим замыслом Дж. Феннел активно участвует в библиографических разделах издания с рецензиями на книги и статьи и аннотациями статей и рецензий ^[6].

Круг научных интересов Феннела необычайно широк — от Александра Невского до Александра Пушкина. Издатель и исследователь стихов великого русского поэта, Дж. Феннел одновременно является автором незавершенной пока серии монографий (отсутствует исследование 1360–1440 гг.) о средневековой Руси — книг «Иван Великий Московский» (1961), «Возвышение Москвы» (1969) и «Кризис средневековой Руси» (1983).

Европейская историческая наука первых послевоенных лет находилась под несомненным влиянием той огромной роли, которую сыграл Советский Союз в разгроме фашизма и освобождении народов Европы от его гнета. Решительно пересматривались схемы развития Восточной Европы, сложившиеся между Октябрьской революцией и второй мировой войной, схемы, в выработке которых активное участие принимали русские эмигранты (особенно представители евразийской школы во главе с Г. В. Вернадским). Историки Европы, в том числе и немецкие, сделали крутой поворот в оценке русско-германских отношений средневековья (Фр. Рериг, П. Иоханзен), связей России с другими странами (Т. Виллан, Э. Амбургер и др.). Понемногу пересматривалась и концепция внутриполитического развития Руси. Создавался новый фундамент для изучения истории нашей страны за рубежом: с лихорадочной быстротой в научный оборот западных историков входили переводы основных памятников литературы и права (Повесть временных лет, Судебник 1497 г. и др.). а также иностранных источников о России. В Англии этот процесс шел несколько медленнее: сказывался присущий стране традиционализм и прочные позиции эмигрантской литературы. Однако новое поколение историков формировалось в атмосфере повышенного внимания к проблемам развития славянских стран — это обещало общее изменение интересов и тона английской историографии.

Первая научная статья Дж. Феннела была опубликована в 1951 г. ^[7]Оперируя установившимися историографическими категориями — представлением о двух противоположных лагерях в русском монашестве конца XV в. (последователей Иосифа Волоцкого — иосифлян и последователей Нила Сорского — «нестяжателей», или заволжских старцев), — автор предпринял попытку показать взаимные отношения этих монашеских «партий» с новгородско-московскими еретиками (так называемая ересь «жидовствующих»). Феннел, как и его предшественники (А. С. Архангельский)^[8], настаивал на близости позиций еретиков и заволжских старцев, обусловленной общим для них критическим отношением к Священному писанию и преданию. Этот тезис рожден русской либеральной историографией 70-х годов XIX в. и вряд ли отражает действительное положение дел: пресловутый «критицизм» Нила Сорского не следует преувеличивать^[9], и «нестяжателей» безусловно отличало от еретиков признание института монашества ^[10].

Однако статья 1951 г. не исчерпывается повторением историографических общих мест: она написана с учетом исследования Г. В. Вернадского (1933)^[11], объяснившего влиянием еретиков перемены во внешней политике Ивана III. Феннел, восстанавливая связующие звенья возможной фамильной близости между учеником Нила «нестяжателем» Вассианом Патрикеевым и еретиком Федором Курицыным, сделал попытку найти прямые политические мотивы идейной борьбы конца XV столетия — впоследствии этот подход привел автора к несомненной удаче в трактовке «династического кризиса» 1497 г. и получил развитие в новейших работах английских ученых (Дж. Хоулетт)^[12].

Избрав своей темой политическую борьбу в последние годы жизни Ивана III, Феннел наметил путь, который потребовал от него долгой работы и дал нам его лучшие книги. Он станет историком «Московской» Руси, он будет искать зародыши этого политического организма в потемках феодальной анархии и затем следить, как Москва собирает вокруг себя северо-восточных князей. Проблема централизации — это по-иному сформулированная проблема власти, и Феннел в 1955 г. издает том переписки Ивана Грозного с Андреем Курбским^[13], где сам русский царь говорит на понятном европейскому читателю языке политических интересов.

Издание 1955 г. открывает читателю Феннела — археографа и текстолога. Пять посланий Курбского и второе послание Грозного он воспроизводит по превосходному изданию Г.З. Кунцевича 1914); а первое послание Ивана IV в публикации Феннела передает текст трех списков — двух по изданию Я. С. Лурье(1951) ^[14]и одного по изданию Кунцевича ^[15]. Впрочем, привлекаются не все разночтения, а лишь те, которые «проясняют текст»; издание снабжено безукоризненным английским переводом грамот и публикацией отрывков из сочинений Григория Богослова, Дионисия Ареопагита и Цицерона, на которые ссылались Иван Грозный и его оппонент. Дотошный английский читатель может свериться с источниками посланий Грозного и Курбского, но главная цель издания — взглянуть на Русское государство XVI столетия и с монаршего трона, и издали, из-за литовского рубежа, где скрывался от царского гнева опальный Курбский.

Тогда же Дж. Феннел обнаружил и другую сторону своего дарования — умение синтезировать и обобщать. Им был написан раздел «Россия 1520–1559 гг.» в «Кэмбриджской новой истории»^[16], увидевший свет в 1958 г. Здесь автор показал первые результаты освобождения Руси от иноземного ига, проследил основные этапы территориального роста «Московского государства», охарактеризовал поместную систему, сложившуюся к этому времени, дал очерк экономических проблем развития страны, подчеркивая при этом собственный, оригинальный путь русской истории.

Первая монография Дж. Феннела — «Иван Великий Московский» (1961) получила высокую оценку в нашей стране и за ее пределами ^[17]. Книга внешне напоминает научную биографию главного героя: ее действие начинается 22 января 1440 г. — в день рождения будущего великого князя «всея Руси» Ивана III Васильевича и завершается днем его смерти — 27 октября 1505 г. Между этими датами — история становления Русского государства, в первую очередь внешнеполитическая история, основанная на критическом анализе материалов русских летописей, польских хроник и дипломатических документов. Воссоздавая сложный процесс приращения государственной территории Руси, Феннел описывает формирующуюся державу как огромное войско и основные направления политики обозначает терминами военной истории: «южный фланг» (отношения Руси с Крымским ханством), «Казанская кампания» (Москва и Казанское ханство в 60-х годах XV в.).

Наиболее яркие страницы книги, не потерявшие и ныне своей научной актуальности, посвящены русско-литовским отношениям: переговорам о заключении брака дочери Ивана III Елены^[18] и литовского великого князя Александра, процедуре венчания, титулатурным дипломатическим спорам начала XVI в. Жаль, что автор не связал их с аналогичными спорами 1494–1499 гг., что помогло бы понять причины казней 1499 г. Впрочем, в приложении к книге он вполне верно трактовал расстановку политических сил во время кризиса 1497 г. и событий 1499 г., предвосхитив утвердившуюся ныне точку зрения на отсутствие связи опал 1499 г. и династического кризиса. Вероятно, под влиянием Г. В. Вернадского Дж. Феннел пишет об «освобождении» Руси от ордынского ига в 1480 г. именно так, в кавычках, и само иго оценивает лишь как «вассальные отношения». В книге 1961 г. нет раздела о духовной жизни и культуре Руси; не изучая этой темы, автор утверждает, будто вторая половина XV в. на Руси — время «культурной депрессии» и «духовного бесплодия» ^[19], что никак не согласуется c нашим представлением о стремительном строительстве новой русской культуры в последние годы жизни Ивана III — достаточно назвать живопись Дионисия или публицистику Иосифа Волоцкого.

Книга, снабженная общим обзором роста Московского княжества и его превращения в Русское государство («Руссию» по терминологии конца XV — начала XVI в.), вводила англоязычного читателя в атмосферу борьбы Московского княжества и Русского государства и за освобождение от иноземной зависимости (при этом автор правильно отрицал какую-либо роль Софьи Палеолог в этом), и за равное с другими европейскими державами право участвовать в решении общеевропейских проблем (в этой связи важны сведения о русско-османских контактах конца XV в.). Она вышла почти одновременно с фундаментальной монографией Л. В. Черепнина «Образование Русского централизованного государства в XIV–XV вв.» (1960) и хронологически как бы продолжала труд Л. В. Черепнина. Работа Дж. Феннела имела огромное значение для зарубежного читателя, показывая и новейшие достижения советской исторической науки, демонстрируя более высокий уровень исследования и обобщения, чем был достигнут Г. В. Вернадским.

Феннел не хранил постоянной верности средневековью. В 1964 г. он издал избранные стихотворения Пушкина со своим вступлением и прозаическими английскими переводами ^[20]. «Открытие» Пушкина для зарубежного читателя произошло очень поздно, пожалуй, лишь в последние послевоенные десятилетия. Произведения величайшего из национальных поэтов России с трудом поддавались переводу^[21]. Недаром и Феннел не решился дать стихотворные переводы, а позднее показал некоторые трудности, связанные с переложением Пушкина на английский ^[22]. И тем не менее следует высоко оценить усилия Дж. Феннела по пропаганде русской культуры.

Параллельно с работой над Пушкиным продолжалась и археографическая деятельность Дж. Феннела. В 1965 г увидела свет «История о великом князе московском» А. М. Курбского^[23] как продолжение публикации переписки Грозного с Курбским. Принципы издания те же, что и в «Переписке», — параллельное воспроизведение русского текста (по лучшему изданию Г. 3. Кунцевича) и английского перевода, обстоятельные комментарии «темных мест» текста «Истории», указание источников сообщаемых автором сведений и, наконец, биографические данные об упоминаемых Курбским лицах (при этом Феннел, как всегда, широко привлекает труды советских специалистов по истории опричнины и времени правления Ивана Грозного — С. Б. Веселовского, А. А. Зимина, В. Б. Кобрина, И. И. Смирнова, П. А. Садикова, М Н. Тихомирова и др.). Характеризуя Курбского как представителя боярской аристократии, Феннел призывает пользоваться его данными с большой осмотрительностью, так как нет уверенности в точности информации Курбского, получившего боярский титул лишь в 1556 г., а с 1558 г. активно участвовавшего в Ливонской войне (это опасение следует отвести: Курбский вполне мог находиться в столице в долгие месяцы между отдельными кампаниями). Более существенно другое наблюдение издателя английского перевода «Истории» — об умышленном сгущении красок опальным князем затем, чтобы исключить возможность избрания русского царя на польский трон в 1573 г.

К чести Дж. Феннела, это издание 1965 г. — последняя научная публикация «Истории», подводящая итог изучению записок Курбского. В том же 1965 г. А. А. Зимин писал о необходимости подготовки нового советского издания «Истории» ^[24], однако его до сих пор нет.

Полемика по поводу подлинности «Слова о полку Игореве», начатая исследованиями французского слависта А. Мазона (1940) ^[25] и советского историка А. А. Зимина (1964)^[26], разделила славистов всего мира на два лагеря: одни придерживались традиционной точки зрения и датировали «Слово» XII в. или даже 1185–1187 гг., другие относили этот памятник к более позднему времени — вплоть до XVIII в. Важнейшее место в обсуждении занимал и занимает поставленный Р. О. Якобсоном (1952)^[27] вопрос о взаимоотношениях «Слова» с Ипатьевской летописью, южнорусским сводом, составленным около 1200 г., а также с «Задонщиной», повествующей о Куликовской битве и возникшей в начале XV в. Д. С. Лихачев (1962, 1964, 1967) сформулировал гипотезу, в которой текстуальные совпадения этих памятников объясняются влиянием «Слова» на Ипатьевскую летопись и на «Задонщину»^[28]. Иную точку зрения вслед за А. А. Зиминым высказал Дж. Феннел (1968)^[29]: «Задонщина» и Ипатьевская летопись повлияли на «Слово», и в таком случае «Слово» могло возникнуть не ранее XV–XVI в., — именно по этой причине статья о «Слове», написанная Феннелом для учебника «Ранняя русская литература» (1974), была помещена в книге после очерка литературы XVI столетия^[30].

Впоследствии, возможно, под влиянием полемического выступления Д. С. Лихачева (1969) ^[31], Дж. Феннел несколько изменил свою позицию: в книге «Кризис средневековой Руси» (1983) он относит «Слово» к XIII столетию или к более позднему времени.

Тема следующей книги Дж. Феннела — «Возвышение Москвы»(1969) — сформулирована как аналитическая, требующая исследования исторических альтернатив, выявления логики сложно сопряженных социально-экономических, политических и конфессиональных процессов. Хронологические рамки монографии — 1304–1359 гг. Первая дата — это прекращение верховенства владимирских князей и начало соперничества Москвы с Тверью. Вторую дату автор обосновывает целым рядом причин, заключенных во внутренней истории Северо-Восточной Руси (собирание территории и начало слияния Московского и Владимирского княжеств, смерть великого князя Ивана II Красного), в изменениях политического строя Золотой Орды (начало «великой замятии» междоусобицы в Сарае) и в новом характере русско-ордынских отношений (прекращение самостоятельной политики суздальских князей, опиравшихся на иноземное господство). Второе из предложенных обоснований несомненно, но первое и третье не вполне корректны. Подлинной гранью в истории Северо-Восточной Руси и русско-ордынских отношениях стали не события 1359 г., а «тверская война» (1375) и битва на Куликовом поле (1380).

Автор, не удовлетворенный общим очерком истории Руси ХШ — XIV вв., принадлежащим перу Г. В. Вернадского (1953) ^[32], ставит своей целью детально изложить политическую историю на основании первоисточников — русских летописей и княжеских духовных и договорных грамот. Ограничение сферы исследования политическими событиями как будто оправдано тем, что все другие стороны средневековой русской истории недостаточно документированы. Феннел ссылается на мнение Г. Е. Кочина о «катастрофическом» состоянии источников по истории сельского хозяйства XIII — начала XVв^[33]. Однако при том же «катастрофическом» состоянии были написаны и книги М. Н. Тихомирова, Л. В. Черепнина, а через год после «Возвышения Москвы» вышли в свет «Очерки русской культуры XIV–XV веков», содержащие всестороннюю характеристику различных областей жизни средневекового общества, в том числе и сельского хозяйства ^[34].

Отказ Дж. Феннела от использования актовых (в том числе и берестяных) и археологических материалов резко сужает его источниковую базу, а соответственно и возможности исследования. Ограничение сферы исследования по преимуществу летописными данными обрекает автора на беспомощность в той ситуации, где основной источник (летопись) прибегает к формуле умолчания или по иной причине опускает известие. Восполнить лакуну можно лишь при помощи реконструкции, т. е. процедуры, требующей знания законов построения средневекового текста и частично опирающейся на внеисточниковое знание. Феннел, ограничивая свои возможности критическим пересказом летописи, вынужден ставить на место умалчиваемого факта любое известие, пусть даже менее достоверное или вовсе сомнительное, лишь бы не оказаться перед зияющей пустотой незнания (так, в книге 1983 г. он прибегает к неясным по происхождению восполняющим свидетельствам В. Н. Татищева).

Анализ политической ситуации требует от Феннела учета множества факторов, обусловивших возвышение Москвы. Классификацию этих факторов автор пытается построить иерархически, ссылаясь на Э. Карра^[35], писавшего об «иерархии причин» при объяснении истории. Однако в феннеловской иерархии явное предпочтение отдается фактам политической борьбы. Возрождая тезис Н. М. Карамзина («Москва обязана своим величием ханам»), в советской историографии частично разделявшийся В. Т. Пашуто^[36], Феннел полагает, что система «контроля» со стороны татар определяла позиции и авторитет русских князей Вторым решающим фактором, по мысли Феннела (и в данном случае неоригинальной), была церковь, выступающая на стороне великих князей владимирских и пользовавшаяся льготами ханов. Ордынскую политику, как считает Дж. Феннел, направляло враждотворное желание поддержать слабого князя против сильного, в том числе и московских князей против Литвы. Автор, вслед за «евразийцами», явно преувеличивает влияние политики Литовского княжества на позицию ордынских ханов по отношению к таким крупным государственным образованиям, как Московское и Тверское княжества. Тверь в XIV в. ориентировалась исключительно на Литву, а уже это обстоятельство действительно оказало воздействие на политику ханов. Вообще идея о ведущей роли русско-литовских отношений для складывания политической ситуации на Востоке Европы, правильная для второй половины XV в., представляется некоторым преувеличением для первой половины XIV в.

В 1973 г., по прошествии 18 лет после издания Дж. Феннелом первого послания Курбского, английский историк вновь вернулся к этой теме в связи с полемикой, разгоревшейся вокруг грамоты Курбского. Американский историк Э. Кинан (1971)^[37] обнаружил совпадения отдельных фраз послания Курбского, написанного в 1564 г., с двумя сочинениями («Жалоба» и «Плач») каменецподольского монаха Исайи, одно из которых («Плач») датировано 1566 г. Американский ученый выдвинул сенсационное предложение, будто послание Курбского было задним числом скомпилировано из сочинений Исайи в 20-х годах XVII в. и поставил под сомнение подлинность всей переписки Грозного с Курбским. Советский историк Р. Г. Скрынников (1973) предложил иное толкование наблюдениям Кинана: он не признал сходства послания Курбского с «Плачем» Исайи, датировал «Жалобу» 1562 г. и ее совпадения с посланием Курбского 1564 г. объяснил заимствованием Курбского у Исайи^[38]. Дж. Феннел в 1973 г. опубликовал развернутую рецензию на книгу Р. Г. Скрынникова, где разобрал аргументы, выдвинутые в защиту подлинности послания Курбского. Английский профессор не согласился с доводами Скрынникова, но категорически отверг и текстологические построения Кинана ^[39]. Это своевременное выступление значительно повысило научный уровень дискуссии; наблюдения Феннела-текстолога были использованы в последующих работах советских ученых^[40]. Недавно Б. Н. Морозовым был обнаружен неизвестный список первого послания Курбского, близкий к тому списку, которому Кинан отводил особое место в истории текста послания, однако датирующийся не 20—30-ми годами XVII в., как другие сборники, содержащие переписку Грозного и Курбского, а концом XVI столетия^[41]. Находка Б. Н. Морозова окончательно опровергает аргументы Э. Кинана и дает новый материал для применения строгого текстологического анализа как раз в том направлении, которое было намечено Дж. Феннелом.

Занятия русским средневековьем были прерваны осуществлением двух начинаний Дж. Феннела, связанных с его постоянным интересом к русской литературе. В 1973 г. в сборнике, посвященном десяти великим русским писателям, английский историк опубликовал статью об А. С. Пушкине. Интересна его оценка пушкинской трагедии «Борис Годунов», тема которой, по его мнению, — «гибель старого порядка, конец первой фазы в истории Московии, драматическая конфронтация Востока и Запада». Значение пушкинской трагедии Феннел оценил очень высоко: «Впервые в русской литературе… явился драматург, способный вдохнуть жизнь в трагедию, и историк, который понял, что история — это не ряд событий, определяемых исключительно волей или капризом личности, но цепь явлений, управляемых законами, существование которых он чувствовал, но природу которых он не изучал» ^[42].

В 1974 г. Дж. Феннел совместно с Э. Стоуксом издали учебник «Ранняя русская литература» ^[43], в котором Феннелом были написаны четыре главы: о литературе киевского периода, «татарского» времени, XVI столетия и, наконец, о «Слове о полку Игореве». В этом собрании этюдов о наиболее важных жанрах литературы и отдельных памятниках, как аттестуют авторы свое пособие, отсутствуют хождения, летописи. Для киевского периода наиболее важна житийная литература, представленная «Повестью об убиении Бориса и Глеба», «Житием Феодосия Печерского», гомилитическая (проповедническая) литература и «Поучение Владимира Мономаха». В «Житии Александра Невского» и «Слове о житии Дмитрия Ивановича», относящихся к «татарскому» периоду, Феннел усматривает характерные черты светских воинских повестей и называет первое из них полусветским агиографическим сочинением, полужитийной биографией. Автор подчеркивает тесную связь митрополита Кирилла II с написанием этого сочинения, целью которого было противопоставить культ Александра Невского претензиям тверских князей на владимирский престол в 80-е годы XIII в. Пособие дает некоторое общее представление о публицистической литературе XVI в., сочинениях Нила Сорского, Иосифа Волоцкого и Вассиана Патрикеева, не выходящее, впрочем, за рамки основных общепринятых к тому времени в советской литературе понятий, пересмотренных в самое последнее время^[44].

Между выходом в свет «Ранней русской литературы» и книгой, публикуемой ныне на русском языке, прошло 9 лет — «Кризис средневековой Руси» был издан в Лондоне в 1983 г. Эта монография включена в серию книг по истории России с древнейших времен до нашего времени. К 80-м годам в зарубежной историографии ясно ощущалась нужда в создании новых обобщающих трудов по истории СССР. Задачу эту в разных странах решали по-разному. Историки ФРГ и Швейцарии, организационно тесно связанные руководством М. Хелльмана, подготовили «Пособие по истории СССР», по своему замыслу приближающееся к нашим «Очеркам по истории СССР периода феодализма» (1953–1961), где выступили все ведущие немецкоязычные историки (Г. Штекль, П. Нитше, X. Рюсс, К- Герке)^[45]. В Англии пошли по другому пути — создания серии книг, посвященных отдельным периодам русской и советской истории. Инициатор первой (дореволюционной) серии Г. Шукман (колледж св. Антония в Оксфорде) пригласил Дм. Оболенского для написания монографии о Киевской Руси 850—1240 гг., Дж. Феннела — о XIII в., Р. Крамми — об «Образовании Московии 1300–1613 гг.» (книга вышла в свет в 1987 г.), П. Дьюкса — о «Создании русского абсолютизма в 1613–1801 гг.», и т. д. Аннотация серии обещает освещение не только внутренней истории России, но и ее «роли в более широком европейском контексте» с особым упором на будто бы наименее известные западному читателю допетровские времена.

Серия рассчитана на студентов и более широкие круги читателей.

Книга Дж. Феннела в соответствии с задачами серии, действительно, написана доходчиво, привлекает стройностью композиции. Автор беллетристично легко повествует о запутанных отношениях русских князей, воссоздавая летописную мозаику походов, битв, триумфов и военных неудач^[46].

Хотя эта монография Дж. Феннела отделена от последней его книги о средневековой Руси 15 годами, в целом взгляд автора на особенности политического строя страны остался неизменным. Само название монографии дает основание думать, что автор причисляет Русь XIII в. к средневековью, т. е. к тому времени, которое обычно считается временем безусловного господства феодального строя, как бы этот строй ни понимался — чисто политически или как социально-экономическое явление. Для автора имеет силу лишь первый подход. В отличие от прежней периодизации, отраженной в книге «Возвышение Москвы», Дж. Феннел отступает от общепризнанных мнений относительно эпох русской истории Еще в 1968 г. он придерживался традиционного взгляда, определяя в монгольском нашествии веху, разделившую две эпохи. В 1983 г. Феннел отказался от подобного членения, чем снискал похвалу своего коллеги П. Нитше за нестандартный подход в изучении того, что теперь вслед за Р. Козелеком называют Sattelzeit (временем, связующим эпохи)^[47].

К сожалению, автор нигде не определяет понятие «кризис», вынесенное на титульный лист книги. Поэтому предстоит уяснить, что такое кризис в понимании профессора Феннела. Из первой главы книги, так сказать ее экспозиции, явствует, что основным политическим процессом на протяжении всего изучаемого столетия профессор Феннел считает потерю политического единства. При этом само единство автор понимает как единство княжеского клана, наследование в котором происходило по горизонтальной, боковой (от брата к брату) линии. Именно приверженность к подобному типу наследования и послужила причиной распада этого единства. Взгляд этот не нов: вслед за С. М. Соловьевым он был высказан в 1909 г. А. Е. Пресняковым ^[48] и весьма распространен в современной буржуазной историографии: укажем лишь работы Ж-П. Арриньона ^[49] и Г. фон Рауха. По мнению последнего, Киевская Русь — это «федерация, которая скреплена одной династической скобой» ^[50]. Сам факт подобной системы наследования бесспорен. Более того, он роднит Русь с другими раннефеодальными государствами Европы, в первую очередь Франкским королевством, где до второй половины IX в. существовал и действовал corpus fratrutn, предусматривавший «непременное соучастие всех братьев в управлении королевством по смерти их отца, что выражалось в территориальных разделах между ними, создании королевств-уделов (Tedreiche) при сохранении государственного единства как потенции и идеальной нормы»^[51], как определяет этот институт А. В. Назаренко. На Руси родовой сюзеренитет, этот «пережиток эпохи варварских королевств, когда королевская власть была прерогативой не одной личности, а всего правящего рода»^[52], сохранялся до середины XII в., потом на смену разделам в соответствии с родовым сюзеренитетом пришло распадение государства на устойчивые государственные единицы — самостоятельные княжества во главе с той или иной, но постоянной ветвью княжеского рода.

Автор точно и подробно характеризует вновь образовавшиеся феодальные княжества: Киевское, Черниговское и др. Однако он совершенно не задается вопросом, какой стадии феодализма соответствовала раздробленность. Пожалуй, не стоило бы об этом и говорить (вопрос достаточно подробно освещен в советской литературе), если бы от ответа на него не зависела общая оценка изучаемой эпохи. Новейшие исследователи (В. Л. Янин, В. Б. Кобрин) к XII в. относят формирование вотчинного землевладения (в Новгороде — к XII–XIII вв., в Ростове и Владимире — к середине — второй половине XII в., в Галицко-Волынской Руси — ко второй половине XII в. — началу XIII в. ^[53]очевидно, этот процесс складывания вотчинного землевладения, пока еще незначительный по масштабам, и был одной из основ углубляющейся феодальной раздробленности^[54]. В политической сфере он привел к образованию такого органа, как совет при князе ^[55] — зародыша будущих дум.

Из изложения профессора Феннела явствует, что наступление эпохи феодальной раздробленности он и считает кризисом — кризисом княжеской власти, притом не всякой, но центральной власти киевского князя. Однако в Германии, во Франции, в Испании, на Руси раздробленность — естественная стадия развития феодализма, время бурного роста и даже расцвета местных центров, с их неповторимым своеобразием культуры и спецификой внутриполитических отношений ^[56].

Желание заменить историю страны, народа историей государства, реализованное в концепциях государственной школы (К- Д. Кавелин, С. М. Соловьев, Б. Н. Чичерин), необходимо требовало признания единственно правильным порядком эпохи наибольшего усиления государства, т. е. периода централизации власти, и вело к недооценке федеративной политической организации, раздробленности. Эта точка зрения — обычный взгляд европейца, обожествляющего государственную машину. Ее разделял и знаменитый английский историк А. Тойнби, называвший 1075–1475 гг. «эпохой беспорядка», или «смутным временем» (the time of troubles) русской истории^[57]. Столь же необоснованно пренебрежительный взгляд на Русь XII–XIII вв. как на «множество самостоятельных полугосударств» был сформулирован в замечаниях Сталина, Жданова и Кирова на конспект учебника по истории СССР (1934)^[58]. Советская историография конца 20-х — 30-х годов развивалась в условиях, когда термин «феодализм» приобрел дополнительную негативно-политическую окраску: ЦК ВКП(б) вел критику троцкистской теории «военно-феодальной эксплуатации крестьянства»^[59]; в резолюциях ЦК «единая Централизованная партия» противопоставлялась «бесформенному конгломерату, состоящему из феодальных княжеств», а распад монолитной большевистской партии приравнивался к «партийному феодализму» (1929)^[60].

Определение русских княжеств как «полугосударств», сведение исторической роли феодальной раздробленности лишь к созданию «предпосылок для образования централизованного государства»^[61]и итоги экономической дискуссии 1951 г., в которой земельная собственность при феодализме односторонне оценивалась лишь как вещное богатство, собственно имение, — историографические мифы, до сих пор тормозящие изучение истории XII–XIII столетий.

Дж. Феннел, описывая эпоху феодальной раздробленности на Руси, находится в явной зависимости от господствующих концепций нашей историографии и, кроме того, воспроизводит схемы английской исторической науки, называющей кратковременный период раскола Англии в царствование Стефана Блуаского (1135–1154) феодальной анархией, причины которой некоторые исследователи видят в запутанности феодально-династических и семейных отношений^[62].

Был ли XIII в. кардинально отличен от второй половины XII в., настолько отличен, чтобы можно было говорить о кризисе? Накануне монгольского нашествия формировалась система вассалитета русских князей. Об этом свидетельствует изменение значения традиционного термина «наделок» (его основное значение — часть приданого или наследства). Под 1195 г. в Ипатьевской летописи рассказано о конфликте Всеволода Владимирского с Рюриком Киевским, который отдал города Торческ, Треполь, Корсунь, Богуславль и Канев князю Роману, но потом по требованию Всеволода Большое Гнездо отнял у него и передал Всеволоду, «старшему во Владимире». Торческ получил зять Всеволода — Ростислав, сын Рюрика. В ответ на это оскорбленный Роман вступил в союз с Ольговичами в Ярославле, Всеволодичами — в Чернигове и Казимировичами — в «Лясех» (Польше). Ничего не добившись силой, Роман пришел с повинной к Рюрику, который согласился «отдать» его вину, «принять», «отвести ко кресту» и дать «наделок»^[63]. Эпизод весьма показательный с нескольких точек зрения: он свидетельствует о заинтересованности владимирского князя в поднепровских городах, о складывании системы вассалитета между князьями (владимирский князь и Ростислав, киевский князь и Роман), причем вассалитета, не ограниченного пределами одного княжения, о появлении земельного княжеского лена под традиционным названием «наделок»^[64].

Руководство мелких князей отрядами войск их сюзеренов (известно, например, что в 1232 г. из Чернигова вышел Святослав Трубечский с «новгородцами» — имеется в виду, очевидно, отряд из Новгорода Северского^[65]) приближало самих этих князей к роли более поздних служилых, хорошо известных в Русском государстве по источникам конца XV — начала XVI в.^[66]

Система складывающегося или уже сложившегося вассалитета князей была подорвана в результате нашествия: с переносом аппелляционного органа, принадлежавшего к компетенции верховной власти, за пределы Руси каждый князь получил право и возможность добиваться земель и трона самостоятельно, чем консервировалось состояние феодальной раздробленности.

Формирование вассальных отношений сопровождалось упорядочением княжеского хозяйства и фиксацией общегосударственных повинностей по поддержанию «служебной организации» князей (см. уставную грамоту о ловчем: Приложение 3. Актовые материалы), по строительной деятельности князей и благоустройству городов. Тот факт, что подобные грамоты сохранились из различных города— несомненное доказательство всеобщности этого процесса. Можно полагать, что развитие феодальных отношений и на северо-востоке и на северо-западе страны в XIII в. в основном соответствовало развитию их в Галицко-Волынской земле. Для политического кризиса — а только о таком и повествует Дж. Феннелл — обязателен паралич или полупаралич общественной жизни, разрушение или пробуксовка административно-фискальных механизмов. Наблюдается ли это в русских землях XII в.? На этот вопрос можно ответить лишь применительно к Новогороду. Многочисленные новгородские берестяные грамоты не дают ни малейшего намека на это ни относительно первой трети XIII в., ни относительно остальных его двух третей. Не случайно именно в пользу князя Святослава Всеволодовича новгородцы в 1209 г. отдали «доски»^[67] посадника Дмитра Мирошкинича, т. е. документы, которыми оформлялись ростовщические операции. По-видимому, князь располагал достаточно мощным аппаратом для взимания долгов и процентов.

Одним из ведущих процессов, характеризующих кризис, Феннел считает потерю Киевом своего доминирующего положения. Причины этого явления, т. е. перемещения источника влияния — сильной княжеской власти — на северо-восток, следует искать «прежде всего в том факте, что ни один княжеский род не правил Киевом в течение всего XII в.» (с. 57).

Этот ответ, поддержанный одним из рецензентов — Дж. Шепардом^[68], содержит в себе скрытую полемику с предшествующей, в том числе и советской историографией п. Последняя обращала внимание на ухудшение торговли на Черном море и вообще с востоком и югом, и миграцию населения на северо-восток. Предмет дискуссии заключается не в самом факте миграции, но в определении ее движущих сил: советские историки настаивают на отходе рядового населения, зарубежные говорят о ведущей роли князей в этом процессе (Г. Штекль)^[69].

Массовый материал археологических раскопок показывает, как отступало на север финно-угорское население на северо-востоке страны. Ясно также, что неравномерность заселения славянским этносом Восточно-Европейской равнины давала себя знать и в это время. Несмотря на существование слабозаселенных, болотистых или лесистых районов на западе Руси, в целом внутреннее освоение земли на юге и юго-западе происходило гораздо быстрее, чем на северо-востоке: значительно большая плотность населения в этом регионе, о чем свидетельствует количество топонимов, упомянутых даже в летописи^[70], значительно большая плотность городов (отметим, что в Новгородской земле на протяжении всего средневековья города существовали в крайне небольшом количестве, да и то в непосредственной близости от столицы ^[71]). В этом же юго-западном районе значительно раньше происходили процессы складывания частного землевладения: летописный термин по концентрической окружности от юго-запада. Во вновь осваиваемом краю возникали новые города, как хорошо показал М. Н. Тихомиров.

Вряд ли в этих условиях можно говорить о простой «неспособности» Ростиславичей править по-прежнему. Канули в Лету те условия, при которых действовали Мономах и Мстислав Великий. Жаль, что автор обходит молчанием причины изменения положения князей в Киеве. Это оставляет у читателя чувство неудовлетворенности. Тем более что следующая глава, посвященная Южной Руси 1200–1223 гг., вновь возвращает к вопросу, оставшемуся без ответа в предшествующей. Автор прослеживает закономерность внутриполитической жизни этих двух десятилетий, упорную борьбу соседних князей за Киев, не давая ответа на вопрос о причинах этого. Киев, несмотря на постигший его разгром половцами в 1203 г. (красочно описанный в летописи и не менее красочно — Дж. Феннелом), оставался, как показали археологические раскопки М. К. Каргера ^[72], крупнейшим городом. Здесь по-прежнему происходила оптовая международная торговля, отсюда по-прежнему расходились товары южного и восточного импорта^[73]. Доходы князя, несомненно, складывались не только из судебных, но и из торговых пошлин, как можно понять из памятника XIV в. — относящегося, впрочем, к Новгороду — «Рукописания Всеволода Мстиславича»^[74].

События 1200–1223 г., определившие судьбу Суздальской земли, — последние походы Всеволода III, раздел его владений между сыновьями, смута, начавшаяся после смерти Всеволода в 1212 г., победа Константина Всеволодовича в междоусобной войне и последующее вокняжение Юрия Всеволодовича (1218) — описаны автором в летописной манере и производят впечатление беспристрастного изложения бесспорных фактов. Однако в этом рассказе сравнительно немного известий ранней Лаврентьевской летописи (1305), зато немало фактов, почерпнутых из позднейших, менее достоверных источников — гипотетического свода 1448 г. (Новгородская IV и Софийская I летописи) и Московского свода конца XV в. Так, в рассказ о разделе княжения Всеволодом III между сыновьями автор вводит описание собора, будто бы созванного Всеволодом во Владимире и состоявшего из представителей всех сословий — бояр, духовенства, купцов, дворян и «всех людей». Дж. Феннел считает этот собор «предтечей великих земских соборов XVI и XVII веков» (с. 84), и его, как и советских историков В. Т. Пашуто и Ю. А. Лимонова, ничуть не настораживает то обстоятельство, что о соборе 1211 г. молчит Лаврентьевская летопись, зато подробно повествует Московский свод конца XV в., создатели которого в последние годы жизни Ивана III имели серьезные основания конструировать исторический прецедент соборного приговора о разделе наследства великого князя, невзирая на то, что в предшествующие столетия подобные вопросы решались на основании личного княжеского завещания.

Положение Новгородской земли в 1200–1223 гг. Дж. Феннел описывает как неизменное, ибо в первые десятилетия XIII в. еще нет примет нового этапа в развитии новгородского самоуправления — договорных отношений между князем и Новгородом. Явно упрощенно проведен анализ политической подоплеки восстания 1207–1209 гг. как проявления антагонизма суздальского князя и антисуздальски настроенного посадника. Сам факт складывания различных группировок боярства, ориентировавшихся на различные группы князей, — характерная черта новгородской политической жизни того периода, когда новгородцы стали «вольны в князех». Советские историки (В. Л. Янин) расценивают итог восстания 1207–1209 гг. как победу княжеской власти над посадничеством. Однако разгром Мирошкиничеи привел не только к изъятию долговых «досок»^[75] и прекращению поборов в пользу посадника, — эти «доски» и, вероятно, предусмотренные и зафиксированные на них долги по уплате дани были переданы князю, поэтому новгородское восстание стало одним из этапов нормирования отношений князя и Новгорода.

По мнению Дж. Феннела, в XIII столетии Новгород терял свою привлекательность для князей: на их долю доставалось мало доходов и слишком много обязанностей по обороне города и сооружению фортификационных укреплений. Эти аргументы представляются неубедительными. Как показали новейшие исследования П. А. Раппопорта (см. Приложение 7. Археологические материалы), уже с 40-х годов XII в. князья не занимались строительством новгородских укреплений. В пользу новгородского князя отчислялась часть «полона», до 1228/29 года князь взимал пошлину, поименованную забожничье (термин неясен; В. И. Даль объясняет глагол забожить как «присвоить неправою божбою, если нет улик»^[76], т. е., возможно, речь идет о судебной пошлине). Постоянным источником дохода князя оставался его домен, который недавно, уже после выхода в свет книги «Кризис средневековой Руси», был локализован В. Л. Яниным на юге Шелонской пятины^[77].

Рассматривая заключительный этап борьбы Ольговичей с суздальскими князьями, Дж. Феннел видит причины победы последних в изобретательности и военном искусстве Ярослава, а также в близости их переславской вотчины к Новгороду. Странно, что автор не вспомнил о высказанной им выше мысли о хлебной зависимости Новгорода от Суздаля, откуда шел на северо-запад жизненно важный поток продовольствия.

«Неистовое и, по всей видимости, бессмысленное соперничество» (с. 114) смоленских, черниговских и галицких князей, стремившихся к захвату Киева в первой трети XIII в., заставляет автора задавать недоуменные вопросы, предполагая в претендентах на киевский стол «жадность», «стремление… достичь власти над всем югом Руси» или «просто тщеславное желание занять престол в городе, все еще считавшемся матерью городов русских» (с. 114). Между тем ХII–XIII столетия — это время углубления процесса феодализации. Складывание княжеского и боярского хозяйства остро ставило вопрос о рабочих руках. Пополнение числа холопов — основной группы зависимого населения — чаще всего было результатом военных походов и взятия «полона». Борьба за Киев (и Новгород) — это борьба и за пункт обмена, где поборы — дань, дар и т. д., — взимавшиеся в виде пушнины, обменивались на золото, серебро, сукно, предметы роскоши.

Повествование о монгольских походах на Русь 1223 и 1237–1240 гг. Дж. Феннел основывает на собственных изысканиях по истории текста летописных повестей о битве на Калке и Батыевом нашествии^[78], справедливо выделяя три различных русских версии — Лаврентьевской летописи (владимирского происхождения) Ипатьевской (южнорусской) и Новгородской I (новгородской, возможно, с использованием рязанских известий) летописей, дополняя их данные записями восточных и западных авторов — Джувейни (этот персидский хронист до сих пор мало известен нашей историографии), Рашид-ад-Дина, Ибн-Василя и доминиканских монахов. Менее убедительно поступает автор, доверяя известиям позднейшей «Повести о разорении Рязани Батыем», которую возводит к несохранившейся рязанской летописи XIII в. В данном случае Дж. Феннел опирается на совпадения статьи 1238 г. Синодального списка Новгородской I летописи и «Повести» и без обсуждения принимает аргументацию Д. С. Лихачева^[79], хотя более обоснованной представляется точка зрения В. Л. Комаровича, датировавшего «Повесть» вместе с циклом повестей о Николе Заразском XVI столетием^[80].

Нашествия 1223 и 1237–1240 гг. Дж. Феннел, следуя нашей историографической традиции, называет «татарскими» нашествиями, что не вполне точно: верхушка ордынской знати, направлявшая поход на восток, происходила из монгольских племен, а основной этнический субстрат кочевого государства, подчинившего Русь в XIII в., составляли тюркоязыческие степные народности (преимущественно кипчаки) ^[81]. Термин Золотая орда по отношению к государству хана Джучи и его сына Бату неудачен: в русских источниках этот термин появляется лишь в XVI в., поэтому правильнее, по нашему мнению, называть государственное образование монголов и кипчаков улусом Джучи или просто Ордой.

Рассказывая о первом появлении монгольских войск в 1223 г. Дж. Феннел приводит одно свидетельство французского хрониста — Матфея Парижского, тогда как катастрофа на Калке отозвалась в разных странах Западной Европы: о ней писали и немецкие и итальянские авторы XIII в.^[82]

Особый раздел 4-й главы посвящен «великим» (как почтительно именует их автор) татарским походам. Несмотря на прямые свидетельства летописей о всеобщей гибели русского населения от рук монголов («люди избиша от старьца и до сущаго младенца»), грабежах («много именья вземше») и массовых угонах в плен («овы же ведуще босы и без покровен в станы свое»), Дж. Феннел квалифицирует эти известия как «общие места, используемые в летописи для описания катастроф, ввергавших время от времени русские города в руки захватчиков» (с. 119)^[83]. Автор даже не пытается проверить достоверность летописных клишированных фраз данными археологии, хотя такая возможность предоставлена исследованиями М. К. Картера, А. Л. Монгайта и других (см. Приложение 5). Прежние случавшиеся «время от времени» захваты городов — это результаты обычных междоусобных войн, которые были иными и, уж во всяком случае, не предусматривали характерного для монгольской стратегии тотального уничтожения населения захваченных территорий. Монголы Бату-хана, планировавшие поход в глубь Европы, в 1237–1240 гг. не рассматривали Русь как свое будущее владение; их заботила лишь добыча да потребность обезопасить свой правый фланг и тыл, поэтому нашествие носило чрезвычайно опустошительный характер и привело к исчезновению многих городов и сельских поселений^[84].

Желание преуменьшить масштабы катастрофы заставляет автора перелицовывать летописный текст: например, о взятии Торжка сказано так: «Две недели по его стенам били осадные орудия. Из Новгорода никакой помощи не пришло, и жители Торжка «в недоумении и страсе» сдались 5 марта» (с. 121). А новгородский летописец рассказывает об обнесении города укреплениями — «тыном», о двухнедельной осаде, во время которой город обстреливался из «пороков», об «изнеможении» жителей, начинавших уже терять надежду: «Уже кто же собе бе в недоумении и страсе»; «и тако погании взяша град, изсекоша вся (убили всех) от мужеска полу и до женска, иерейский чин весь (священников) и черноризческий (монахов)»^[85].

Дж. Феннел называет четыре причины поражения (автор называет его «разграблением») русских: численное превосходство монголов, более совершенная боевая стратегия и тактика кочевников, отсутствие центра руководства у русских и истощение княжеских сил предшествующими междоусобицами (с. 125). Все эти доводы давно обсуждаются в историографии, и автору не удалось сколько-нибудь углубить их анализ.

Вслед за Г.В. Вернадским (1953)^[86]и Л. Н. Гумилевым (1970)^[87] Дж. Феннел явно преуменьшает разрушения, причиненные русским княжествам монгольским нашествием, ставя под сомнение археологические данные об уничтожении населения, исчезновении многих городов и сел, массовых миграциях с юга в более спокойные лесные районы Северо-Восточной Руси. Эти сомнения Дж. Феннела подробно рассмотрены в приложениях, из которых следует, что монгольское нашествие 1237–1240 гг. не было «еще одним ударом степных захватчиков» (с. 130)^[88], а положило начало новой, необычайно тяжелой для Руси системы отношений, позднее названной «татарским игом». Впрочем, об этом иге автор упоминает с оговоркой «так называемое» (с. 124) и делит его на два этапа: 138 лет длился «политический контроль» Орды над русскими княжествами, а 100 лет — с 1380 по 1480 г. — ханы «продолжали требовать, хотя и не всегда получали, дань от своих русских «вассалов»» (с. 124). Подобная «смягченная» концепция ордынского ига давно утвердилась в англоязычной историографии (Ф. Грехем, 1860; Дж. Куртэн, 1908) (однако Дж. Феннел не учитывает сложных социально-экономических и политических перемен, последовавших на Руси после образования улуса Джучи (эти изменения не отрицаются западными Учеными под влиянием работ историков евразийской школы — сравни книги Н. С. Трубецкого, Г. В. Вернадского и попытку преодоления евразийских концепций в книге Ч. Гальперина^[89]). Проблема ордынского ига значительно шире сферы политических отношений на Руси: это проблема темпов и характера исторического развития русских княжеств, вот почему Дж. Феннел, следуя своему принципу писания политической истории на основе одной разновидности первоисточников (свидетельств летописей), не имеет средств для воссоздания всей сложности феномена ига.

Вопрос о воздействии монгольского нашествия на развитие русского общества — один из самых сложных в истории Руси. Крайний недостаток источников затрудняет ответ на него, поэтому вполне возможным становится появление таких работ, в которых отрицается какое-либо воздействие нашествия на развитие Руси. Большинство историков, однако, придерживаются мнения о том, что иноземное иго задержало экономическое, социальное и политическое развитие Руси, завершение процесса складывания феодализма, возродив архаичные формы эксплуатации. Исчез целый ряд отраслей ремесленного производства: забыта техника перегородчатой эмали, производства стеклянных бус, черни, зерни, скани (художественной обработки металлов). На целое столетие прекратилось оборонное каменное строительство на Руси даже в тех городах, которые не были разорены во время нашествия.

Значительно уменьшилась численность не только городского ремесленного населения, но и низших категорий класса феодалов, отчасти и княжеско-боярской верхушки. Произошла примитивизация форм эксплуатации сельского населения. Постоянный спрос на продукты промыслов, в первую очередь охоты, способствовал их развитию в ущерб земледелию на большей части территории Руси. Замедление темпов развития феодализма проявилось и в консервации холопства (полной личной зависимости крестьян, обычно не имевших надела). В конце XIII— начале XVI вв. холопы составляли основную рабочую силу домениального хозяйства и пополнялись главным образом за счет взятых в плен в междоусобных войнах соплеменников. Замедлилась колонизация в районы финно-угорского и балтского населения на севере и востоке.

Крайне важны и долгосрочные социальные воздействия нашествия и ига. Политическая роль горожан резко упала, хотя именно горожане и выступали основной движущей силой в антимонгольских и антиордынских выступлениях. Иго способствовало упрочению двух сил — церкви, которая, согласно представлениям язычников монголов, должна была оставаться нетронутой, и княжеской власти, получившей, между прочим, в результате борьбы горожан право сбора различных налогов в пользу захватчиков — ясака (дани), хараджа (поплужного), тамги (торговой пошлины), сусуна и улуфа (корма и питья), конака (дара, почестья, гостевой пошлины), кулуш-колтка (запроса, чрезвычайного сбора по требованию хана).

Иго способствовало исчезновению веча (органа сословного представительства правящих классов), упрочению княжеской власти.

Концепция 5-й главы, посвященной деятельности Александра Невского, парадоксальна: после нашествия монголов с 1240 по 1252 г. «русские… сами решали, как им жить» (с. 136), вокняжение Александра на владимирском столе в 1252 г. знаменовало «начало новой эпохи подчинения Руси татарскому господству», «иго» началось не с нашествия, а «с того момента, как Александр предал своих братьев» (с. 149). Идеализация Александра Невского, вызывающая протест у Дж. Феннела, явно связывается автором с официально-патриотической трактовкой истории битвы на Чудском озере, особенное распространение получившей в 30-х годах текущего столетия, — сравни постановление жюри правительственной комиссии по конкурсу на лучший учебник истории СССР и известный фильм С. М. Эйзенштейна. Цепь рассуждений Дж. Феннела напоминает евразийскую концепцию взаимоотношений Руси с Ордой и построения Л. Н. Гумилева, который со смертью Александра связывает освобождение Руси от ордынской власти^[90], однако она никак не подтверждается источниками. Подлинная грань в русско-ордынских отношениях — «татарская» перепись 1257–1259 гг., когда ордынцы после пятнадцатилетнего взимания дани и корма с русского населения (согласно ярлыку Менгу-Тимура 1267 г., отразившему ярлык Бату-хана 1242/43—1248 гг.), а также получения многочисленных подарков, привозимых в Сарай и в Каракорум в обозах русских князей, ввели на Руси подворное обложение, требуя десятины и тамги, выполнения воинской повинности, постепенно учреждая «ямскую» (почтовую) и другие повинности. Этот экономический контроль в соединении с политическим верховенством хана, раздающего ярлыки на княжение, сковал развитие княжеств и определил особое несвободное положение Руси («царева», т. е. ханского улуса) в составе улуса Джучи.

Автор не ставит вопроса о соотношении различных социальных сил в эпоху, последовавшую за монгольским нашествием, — прежде всего княжеской власти и того, что в других странах Европы получило наименование городского патрициата. Сам факт слабого развития и неоформленности торгово-ремесленной верхушки в социальной структуре русского средневекового города и падение институтов вечевого самоуправления нужно возводить к последствиям нашествия и ига. Потеря городом его наиболее активной части — богатых ремесленников и отчасти купечества^[91], разрыв традиционных экономических связей с европейскими странами, расположенными западнее Руси, не могли не сказаться самым пагубным образом на развитии русского города.

Несомненно, Дж. Феннел прав в отрицании организационных форм союза папства, ордена и империи. Вопреки мнению И. П. Шаскольского^[92], формального единства западных соседей Руси не существовало, однако их идейные и практические устремления были одинаковы. Дж. Феннел, не считая реальной опасность для Руси с запада и преуменьшая тяжесть ордынского ига, утрачивает важные внешнеполитические критерии, по которым можно оценить деятельность русских князей, и в особенности Александра Невского.

Победы Александра Невского в 1240 и 1242 гг. описаны автором так, будто значение средневековых сражений зависит лишь от числа павших и захваченных в плен. Вспомним меткие слова Ф. Броделя о маленьких армиях средневековья, которые «уместились бы на ладони» "; в битве на Липице в 1216 г. — поворотном событии в отношениях Новгорода с Суздальской землей — потери Ростиславичей и Константина Всеволодовича, по словам пристрастного летописца, составили лишь шесть человек, а в битве при Дурбе 13 июля 1260 г., где крестоносцы подверглись сокрушительному разгрому со стороны литовских войск, погибло 150 рыцарей ^[93]. Агиографический рассказ о победах Александра прочитан автором лишь как «эпическое преувеличение… относительно мелких побед», сделанное «по лучшим агиографическим образцам» (с. 142). Однако Дж. Феннел не вспоминает о том, что «Житие» Александра — первый подобный русский образец^[94], сформулировавший идею религиозного противостояния католическому западу и оказавший глубокое влияние на многие последующие книжные концепции борьбы Руси с внешними врагами, например на антиордынский пафос «Сказания о Мамаевом побоище» 80—90-х годов XV в.

По словам П. А. Флоренского, история имеет дело с духовными ценностями^[95], и агиографический образ Александра как истинного христианского правителя — защитника своей земли, сложившийся не позднее 1305 г., а вероятнее уже к 80-м годам XIII в, имеет самостоятельное значение в русской истории, не исчерпывающееся биографическими реалиями.

Есть ли достаточные основания для того, чтобы встать на сторону Дж. Феннела в оценке ордынской политики Александра Невского как антирусской? Неизбежным шагом представляются настойчивые поиски Александром компромисса с сарайскими ханами в условиях междоусобицы, давления на западные границы владений Александра и тяжелых последствий нашествия 1237–1240 гг. Мнение Дж. Феннела о будто бы сложившейся к 1252 г. последовательно антиордынской коалиции русских князей, расколотой политикой Александра, маловероятно, зато несомненны миротворческая цель поездки князя в Орду после восстания 1262 г., «дабы отмолить людей от беды тоя», и отсутствие ханских карательных акций против восставших после заступничества Александра, но не по причине «занятости татар» (с. 163), как полагает Дж. Феннел^[96].

Дж. Феннел, споря с русской и советской историографией, в целом признающей патриотический пафос политики Александра Невского, незаметно для себя черпает аргументы из арсенала своих оппонентов. Обвинение Александра в предательстве общерусских интересов опирается на позднейшее, но нередко звучащее и в нашей историографии представление о Северо-Восточной Руси XIII столетия как о «всей земле Русской» — целостном государственно-политическом организме 1. Более историчное понимание Руси XIII в. — полицентричной системы, составленной из самостоятельных княжеств, предполагает и более корректную оценку деятельности Александра Невского, управлявшего великим княжеством с осмотрительной осторожностью и заложившего основы неизбежной политики лавирования, сберегающей силы для последующего отпора Орде. Образ Александра в русской средневековой литературе не стал примером раболепства перед татарами, следовательно, Александр вполне соответствовал этикетному представлению о мудром правителе и защитнике подданных; дальнейшая трансформация понятия народа, земли в представлении об «отчине» русских государей позволила применить опыт его политики в XV столетии и даже раньше, в годы «великой замятии» (усобицы) в Сарае — например, в действиях против Орды Дмитрия Донского (1375–1380 гг.).

Кровопролитные ордынские походы на Русь 70—90-х годов XIII в. и — как результат этих походов — усиление монгольской власти над русскими княжествами — вот та опасность, которой по возможности избегал Александр Невский; Дж. Феннел, верный своей концепции, объявляет эти походы «долгосрочными последствиями политики Александра Невского» (с. 115).

Мало внимания уделяет автор анализу ордынской администрации на Руси, упоминая лишь двух ханских чиновников — ярославского и владимирского баскаков. Без исследования вопроса об эволюции ордынской фискальной системы не вполне понятными остаются причины выступления городских низов в Ростове (1289) и многочисленных ордынских «ратей», разорявших русские княжества не только вследствие междоусобицы князей (автор называет ее «огромной семейной ссорой» (с. 190), приводивших татар на Русь, но и в целях установления более прочной зависимости отдельных земель и княжеств от сарайских ханов.

Для описания смуты 1281–1304 г. Дж. Феннел употребляет неудачный термин «гражданская война» (civil war), переведенный в нашем издании как «междоусобная война» (с. 186); в данном случае автор следует, возможно, традиции английской историографии: так, Дж. Барроу (1956) и Р. Дэвис (1967) называют гражданской войной выступление баронов против короля Стефана Блуаского (1135–1154) ^[97].

Эволюция новгородских политических институтов 70—90-х годов XIII в., в частности власти посадника и князя, «блистательно трактованная», по словам Дж. Шепарда, изложена автором по материалам исследования В. Л. Янина (1962)^[98].

Причины слабости Руси XIII столетия автор ищет не в разобщении, неизбежно вызванном развитием феодализма, и не в тяжелых последствиях нашествия 1237–1240 г. и ордынского ига, а в «консерватизме… правивших княжеских родов, нежелании и неспособности» князей «изменить устаревший… порядок» (с. 208). Иными словами, Дж. Феннел полагает, что уже существовали объективные предпосылки для движения Руси по пути централизации и лишь недостатки политической системы препятствовали этому. Единственный выход для Руси автор видит в опыте ее последующей истории: Русь должна «возродиться под руководством твердого и решительного правителя или княжеского рода, который сумел бы использовать политику татар» (с. 208). Однако, признавая за историческими процессами право на альтернативу, мы можем заметить, как в Новгороде условием расцвета было не усиление, а ослабление княжеской власти. И развитие Руси как моноцентричного государственного образования определилось лишь в XV столетии, и не как следствие правильной политики тверских и московских князей, а под влиянием иных факторов: экономического роста «отчины» сильнейших княжеских родов, упорядочения власти Орды и ее последующего распада, давления с Запада на литовско-русскую границу, осознания национально-культурного единства и т. д. Здесь были бы уместны исторические параллели, намеченные еще в «Философических письмах» П. Я. Чаадаева, сопоставившего борьбу против «власти татар в России» с Реконкистой — «изгнанием мавров из Испании» и падением Оттоманской империи^[99](эти параллели вновь были упомянуты в недавней книге Ч.Гальперина^[100]), однако Дж. Феннел не пользуется сравнительно-историческим методом, ибо он занимается не анализом процессов, а перечислением фактов политической борьбы, в его распоряжении материал, малопригодный для сопоставления.

Кризис средневековой Руси, каким он представляется профессору Дж. Феннелу, — закономерный этап развития русского феодализма. Неизбежный и знакомый по всем странам Европы период феодальной раздробленности совпал на Руси с иноземным нашествием. Важнейший центр, с помощью которого осуществлялся выход Руси в политический мир Южной Европы и Средиземноморья — Византия, в 1204–1261 г. оказался в руках крестоносцев. Тевтонский орден пытался запереть на собственный ключ северные ворота Руси в Европу и на Балтику. Ордынское иго, разрушения и массовый увод населения, увеличение фискального гнета ослабили русские княжества и ускорили процесс социальной дифференциации населения. Созревание русского феодализма происходило в очень трудных условиях, которые правильнее было бы описать не как кризис княжеской власти, а как общерусскую катастрофу. Преодоление последствий этой катастрофы потребовало не менее столетия, включившего в себя судьбы Ивана Калиты, митрополита Алексия, Михаила Тверского, Сергия Радонежского, Дмитрия Донского.

Плавное течение книги Джона Феннела — как мерцающая и изменчивая поверхность реки. Наблюдателю явлены внешние движения воды, но скрытыми от глаз остаются глубина потока, ложе, исток и устье. Книга возвращает читателя в классический XIX в., который соотечественник и современник профессора Феннела историк Э. Карр назвал «великой эпохой фактов».

После выхода в свет книги А. Н. Насонова «Монголы и Русь» (1940)^[101] монография Дж. Феннела — первая попытка обобщить исследования исторической географии и политической истории русских княжеств XIII столетия. Автор превосходно ориентируется и в известиях летописных сводов XIII–XVI в., и в новейших работах советских ученых. Справившись с важнейшей из своих задач — вписать историю средневековой Руси на одну из страниц общеевропейской истории и объяснить трагическую судьбу России западному читателю, — Дж. Феннел все же не создал связной концепции эпохи феодальной раздробленности и монгольского завоевания Руси. Однако критический разбор и сцепление осмысленных или просто перечисленных в книге Дж. Феннела фактов ставят ряд вопросов, которые прежде казались решенными или несущественными, а теперь явно становятся ключевыми для нашей медиевистики. Речь идет о непроявленной логике самого процесса феодализации (сравни работы Д. Тржештика^[102] о «служебной организации» в раннефеодальном обществе у восточных славян) и о раздробленности как итоге первого этапа развития феодализма на Руси, об особой природе отношений русских княжеств с Ордой, об упущенной альтернативе полицентричного развития Руси, о роли отдельных институтов, в частности церкви, в формировании антиордынской коалиции, о времени создания и функционировании книжной исторической формулы татарского ига. В решении этих проблем серьезную помощь советским историкам окажут беспристрастный анализ и выводы, полученные Дж. Феннелом в книге «Кризис средневековой Руси».

Предисловие к книге дополнено автором специально для русского издания. Цитаты из русских средневековых источников передаются по упрощенной транскрипции: выносные буквы вносятся в текст, вышедшие из употребления буквы заменены на современные, «ер» (ъ) сохраняется лишь в середине слова, а также в том случае, когда он образует слог («нъ», — т. е. «но»). Заключенный в круглые скобки перевод отдельных слов и выражений внутри цитат принадлежит Дж. Феннелу или редакторам и специально не оговаривается.

Научно-справочный аппарат автора значительно расширен. К изданию приложен разнообразный вспомогательный материал — генеалогические таблицы, карты, обзоры документальных источников, данных археологии, сфрагистики, эпиграфики и краткие очерки древнерусского искусства и литературы XIII столетия, характеристика положения церкви — затем, чтобы Дать читателю максимум непредвзятых сведений, дополняющих и кое-где поправляющих выводы известного западного ученого. Приложения 1, 9—11 написаны А. И. Плигузовым, 2–8 — А. Л. Хорощкевич, приложение 12 — Л. И. Лифшицем. Карты-схемы, которые были приложены к книге Дж. Феннела, опущены. Карты составлены А. И. Плигузовым и А. Л. Хорошкевич на основании карт И. А. Голубцова, В. Л. Егорова и А. В Кузы. Иллюстрации в основном подобраны Л. И. Лифшицем. В отдельных случаях использованы материалы В. П. Даркевича.

Предисловие к русскому изданию

История Руси XIII столетия, к сожалению, не получила должного внимания со стороны историков. Насколько мне известно, на европейских языках не существует ни одной серьезной монографии, специально посвященной названной теме, что и послужило основной причиной, побудившей меня написать эту книгу.

Конечно, опубликовано огромное количество научных статей и отдельных глав в разных книгах, рассматривающих разнообразные аспекты истории Руси XIII века. Некоторые из этих работ оказались необычайно полезными при сборе материалов для книги «Кризис средневековой Руси». Особенно ценными были региональные исследования, например работы В. А. Кучкина по северо-восточным районам: Ростова — Суздаля, Городца, Нижнего Новгорода и Москвы ^[103]; А. Л. Монгайта — о Рязанской земле ^[104]; А. М. Сахарова и М. Н. Тихомирова — по Северному Переславлю ^[105]; В. Л. Янина — по Новгороду 4; П. П. Толочко и М. Димника — по Киевскому княжеству; М. Димника и А. К Зайцева — по Черниговскому княжеству6 Л. В. Алексеева — о Полоцкой и Смоленской землях 7; В. Т. Пашуто — по Галицко-Волынской земле 8; П. Ф. Лысенкова — о Туровской земле 9; причем этот список далеко не полон.

Многим из крупных событий в истории Руси XIII века посвящены специальные исследования. Особый интерес для меня предоставляли следующие моменты: битва на реке Липице в 1216 году (см. исследование Я. С. Лурье 10); татарское нашествие 1223 года (Л. В. Черепнин", Д. С. Лихачев12); осада Чернигова в 1235 году (М. Дим-ник 13); захват Рязани в 1237 году (Д. С. Лихачев 14); битва на реке Сити и смерть Василька Константиновича в 1238 году (Г. М. Прохоров15); захват Киева в 1240 году (В. Т. Пашуто); нашествие Батыя на Русь в 1237–1240 годах (В. В. Каргалов 17, Л. В. Череп-нин 8); кончина Ярослава Всеволодовича в 1246 году (В. Т. Пашу-то 9); битва на Неве (И. П. Шаскольский20, Э. Кристиансен, Ю. К- Бегунов 22); битва на Чудском озере («Ледовое побоище» 23); противоборство между Андреем и Александром Ярославичами в 1252 году (В. Т. Пашуто 24, Л. Н. Гумилев 25); временное пребывание Довмонта в Пскове (В. Т. Пашуто26, М. Гидройч27); договоры Ярослава Ярославича с Новгородом 1265, 1267, 1269 годов (Л. В. Черепнин28); татарское нашествие 1293 года (Б. Шпулер 29); съезд князей во Владимире в 1296 году (Л. В. Черепнин 30, В. А. Кучкин 3 |).

Что касается стран и народов, с которыми русские взаимодействовали в XIII веке и которые проявляли заинтересованность в отношении событий, происходивших на Руси в этот период, то здесь не было недостатка в косвенных источниках (хотя и не со всеми авторами можно согласиться). Автор этой книги пользовался работами, посвященными Литве (М. Гидройч 32, В. Т. Пашуто 33); Венгрии и венгерским миссионерам (Ф. Ледерер 34, С. А. Аннинский35); Англии (В. И. Матузова); Скандинавии (Е. А. Рыдзевская 37); половцам (С. А. Плетнева 38); волжским булгарам (А. П. Смирнов 39); Византии (Дж. Мейендорф 40); Немецкому ордену (П. М. Тумлер41); монголо-татарам (Г. А. Федоров-Давыдов 42, Б. Шпулер 43, Г. В. Вернадский 44).

Наконец, с чувством признательности назову имена тех исследователей, чьим работам по хронологии, текстологии и летописанию я обязан столь многим — это Н. Г. Бережков 46, Е. И. Каменцева 46, Д. С. Лихачев 47, Я. С. Лурье 48, Б. М. Клосс 49, А. Н. Насонов 50.

Итак, эта книга охватывает период, на протяжении которого два важных взаимосвязанных события изменили весь ход русской истории: во-первых, татарское нашествие и, во-вторых, упадок Киева, а вместе с ним и большей части той территории, которая когда-то составляла великое Киевское государство на юге Руси. Первое из этих событий определяло ход русской истории в течение почти двух с половиной столетий; второе — оказывало длительное влияние на судьбу Руси. Значительно ослабленная Южная Русь стала легкой добычей энергично расширявшегося Литовского государства и Польши, а исчезновение Киева с русской политической сцены освободило расположенную в междуречье Суздальскую землю от обязанности постоянно заботиться о территориях, лежащих вне её естественной зоны развития. Избавление от необходимости оглядываться на своих южных соседей и обороняться от них способствовало ускоренному развитию района Суздаля — Владимира — Ростова, что позволило ему в XV веке освободиться наконец от татарского господства.

Дошедшие до нашего времени русские источники дают на удивление мало сведений о социальных и экономических условиях той эпохи. В них практически не содержится подробностей о сельском хозяйстве, торговле, землевладении, правосудии, о системе налогов и податей на Руси. Но из летописей, основного для нас источника сведений о том времени, мы узнаем достаточно много о взаимоотношениях многочисленных правителей отдельных княжеств, об их конфликтах, союзах, семейных связях, военных походах. Поэтому в данной книге рассматривается большей частью политическая деятельность потомков Владимира I и взаимодействие различных самостоятельных или полусамостоятельных территорий, которые составляли Русь XIII века.

Основная цель книги — описать и попытаться объяснить постепенный закат княжеской власти от начала XIII века, когда Всеволод III находился в зените славы, и до конца столетия — самой низкой точки влияния великого князя владимирского. Для решения этой задачи до мелочей исследуются особенности межкняжеских отношений и делается попытка распутать сложный клубок подчас противоречивых сообщений из источников того времени. Все выводы основаны исключительно на изучении первоисточников, большей частью летописей, и на их сопоставительном анализе.

Сами летописи представляют собой значительную проблему. Ни одна из них не является современной по отношению к описываемым событиям, другими словами, ни одна из них не получила окончательной редакции в XIII веке. Поэтому иногда приходится «очищать» исходные версии от наслоений более позднего времени. Кроме того, важно установить политическую приверженность не только летописца, но также, что еще более важно, последующих редакторов текста. Серьезные проблемы возникают потому, что нередко опытные компиляторы великих сводов XV и XVI веков соединяли противоречащие друг другу и часто не вполне достоверные версии. Пытаясь придать хоть какой-то смысл разрозненным, часто противоречивым сведениям, они были склонны переписывать историю в духе своего времени.

Оксфорд, декабрь 1987 года Дж. Феннел

ГЛАВА 1
РУСЬ В 1200 ГОДУ

В начале XIII века лишь немногие территории, некогда входившие в состав Киевского государства, отличала политическая стабильность. Исключение составляла северо-восточная часть Суздальской земли (территория Суздаля, Ростова и Владимира), примерно очерченная верховьями Волги на севере и руслом Оки на юге. Авторитет суздальского князя Всеволода III, одного из самых умных и дальновидных потомков Владимира I, был широко признан среди его современников-князей. «Сего имени токмо трепетаху вся страны, и по всей земли изиде слух его», — писал его летописец, хотя и пользуясь при этом общепринятыми стертыми клише льстивого некролога, но, по-видимому, выражая взгляды большинства своих современников. Вся Суздальская земля в той или иной форме зависела от него; в великом городе-государстве Новгороде, подчинившем себе обширные земли к западу, северу и северо-востоку, в течение первых восьми лет XIII века правили только его сыновья; Южный Переяславль, восточный сосед Киева, находился под его твердым контролем; князья Мурома, Рязани и более южных земель были его вассалами.

На переломе веков северная часть Руси обладала определенной степенью стабильности, чего нельзя сказать о южной части. К 1200 году разгорелась трехсторонняя борьба за власть между княжеской семьей из Смоленска (потомками Ростислава Мстиславича — Ростиславичами), потомками Олега Святославича Черниговского (Ольговичами) и грозным Романом Мстиславичем из Волынской земли. Это была схватка за доминирующее положение на всем юге Руси, от Волынской и Галицкой земель на западе До Чернигова и Переяславля на востоке, борьба за обладание матерью городов русских — Киевом; она продолжалась, то затухая, то разгораясь с новой силой, вплоть до падения Киева под натиском татар в 1240 году.

Все это не означает, конечно, что на исходе века Киев находился в состоянии полного политического и экономического спада или что первенство нового центра во Владимире на Клязьме было окончательно установлено и признано всеми; на самом деле жестокая междоусобица на юге вскоре (с 1212 по 1235 год) усту-

пила место относительной стабильности, в то время как на севере вслед за смертью Всеволода III в 1212 году начался период кровопролитных междоусобных войн. Вряд ли киевский князь в то время считал себя хоть в каком-то смысле ниже владимирского князя. Но к 1200 году Суздальская земля уже явно проявляла признаки политической силы, и южные князья, как правило, смотрели на великого князя владимирского как на первого среди равных (primus inter pares) или вообще как на старейшего из всех потомков Рюрика.

Почему так происходило? Чтобы ответить на этот вопрос, мы должны вкратце рассмотреть политическую организацию различных территорий, из которых складывалась Русь на переломе веков, а также бросить взгляд на предшествовавшую историю этих земель.

Богатая в сельскохозяйственном отношении «земля за великим лесом» (Залесская земля), или Суздальская земля, как принято называть объединение княжеств на северо-востоке Руси, находившееся под властью Всеволода III и его многочисленных сыновей, была расположена в бассейнах четырех основных рек, две из которых текли с запада на восток, а две другие — с севера на юг. Через центр этого района текла Волга: от Зубцова на западе (верховья реки от Ржевы до озера Селигер пересекали территорию Смоленского княжества) до слияния с Окой на востоке. На юге Суздальской земли протекала Клязьма, берущая свое начало на северо-западе от Москвы и впадающая в Оку. На берегах среднего течения Клязьмы стояла столица княжества — Владимир. На северо-западе и северо-востоке района находились два самых северных притока Волги: Шексна, соединяющая Волгу с Белоозером, и Унжа, охватывающая Суздальскую землю с востока. Если не считать Белоозера, расположенного у впадения Шексны в Белое озеро и Устюга, стоящего на месте слияния Сухоны и Юга на дальнем северо-востоке, то большинство главных городов было расположено либо на Волге (Тверь, Углич, Ярославль, Кострома) и Клязьме (Владимир, Стародуб), либо между этими двумя реками (Суздаль, Переславль Залесский, или Северный Переславль, Ростов, Дмитров, Юрьев Польский).

Достаточно беглого взгляда на карту, чтобы понять, насколько способствовало развитию Суздальской земли положение водных путей. Большинство основных рек текло с запада на восток, а три из них, Клязьма, Москва и Ока, сливались с Волгой в начале ее великого поворота на юг к Каспийскому морю, что обеспечивало купцам удобные речные пути на рынки Востока. В то же время притоки Оки Москва и Угра вели на юго-запад, к Смоленску, и оттуда к Балтийскому и Черному морям, а Новгород, крупный западный торговый центр, был соединен с Тверью реками Мета и Тверца. Кроме того, притоки, равномерно разделяющие территорию между верхним течением Волги и Клязьмой, служили водными путями между большинством основных городов в междуречье, а также давали им выход к главным рекам.

Первое упоминание о «земле за великим лесом» как о ПОЛИ-

тически единой территории встречается в Новгородской Первой летописи. В ней Суздальская земля описана как придаток к его отчине — Южному Переяславлю, оставленный Ярославом I своему третьему сыну Всеволоду в 1054 году. «Всеволод [получил Южный] Переяславль, Ростов, Суздаль, Белоозеро, Поволжье» '. Фактически никто не претендовал на нее, и она оставалась собственностью Всеволода, его сына Владимира Мономаха и более поздних наследников. Любопытно, что в XI веке этой обширной и богатой территории придавалось мало значения. Позднее, в XIV–XVII веках, она стала центром великого Московского государства, но до 1093 или 1094 года ни Всеволод, ни его сын Владимир даже не ставили туда князей. Но с начала XII века Владимир Мономах стал проявлять интерес к этой жемчужине его семейных владений. Возможно, это было связано с необходимостью либо защищать южные границы Суздальской земли от черниговских князей, либо же противодействовать растущей угрозе восточным границам со стороны государства волжских булгар, которые в начале XII века проникали все глубже и глубже на запад по течению Волги 2. Какова бы ни была причина, Владимир Мономах в 1108 году основывает город Владимир на Клязьме, будущую столицу, и ставит своего сына Юрия Долгорукого князем суздальским. К моменту его смерти в 1125 году Суздальская земля была фактически независимой от Киева и находилась под управлением суверенного князя Юрия.

До конца века этот район разрастался и укреплялся при трех его энергичных и выдающихся правителях: Юрии Долгоруком (1120–1157) и двух его сыновьях — Андрее Боголюбском, названном так в связи со строительством дворца в селе Боголюбово под Владимиром, и Всеволоде III (1176–1212). Юрий, этот подлинный Христофор Колумб Поволжья, как назвал его один историк 3, может быть с полным правом назван основателем Ростов-ско-Суздальского государства. Во время его 37-летнего правления Суздальская земля приобрела четкие границы. Определилось ее порубежье с Черниговом на юге и Новгородом на западе; появились города Кснятин в устье Западной Нерли, Юрьев Польский, Переславль Залесский (Северный Переславль), Дмитров, Москва; по всей стране строились и украшались церкви и монастыри; энергично поддерживалась колонизация неосвоенных земель; укреплялись связи между Суздальской землей и южными княжествами; в основных городах установилось правление сыновей Юрия, которые в то же время нередко владели землями на юге. После смерти Юрия в 1157 году власть перешла к еще более напористому и самовластному правителю, его сыну Андрею Боголюбскому, которого бояре Ростова, Суздаля и Владимира провозгласили своим князем.

Суздальская земля значительно усилилась при Андрее. Он имел гораздо более скромные южные притязания, чем его дважды княживший в Киеве отец или его сыновья и братья. Не Андрей, а его сын Мстислав захватил Киев в 1169 году, и тогда же он Посадил Глеба, брата Андрея, на киевский престол. И вместе с он ясно представлял себе опасность излишнего разделения

власти и окружения себя чрезмерным количеством бояр собственного отца, советовавших ему, как употребить эту власть. Андрей, «хотя самовластець быти всей Суждальскои земли», прогнал четверых из своих братьев, двух племянников и «старших бояр отца своего» (1161 г.) 4. Он даже пытался добиться церковной независимости своей земли от киевского митрополита, предлагая (безуспешно) учредить на севере митрополию. И снова границы Суздальской земли были расширены. Андрей продвигал границу дальше на восток, в основном по течению Клязьмы, пытаясь еще более активно сдерживать агрессию булгар; на восточной окраине он основал заставу в Гороховце на берегу Клязьмы, откуда был начат великий поход против волжских булгар в 1164 году5. Влияние Андрея Боголюбского начинало ощущаться и на севере, на обширных территориях, находившихся под номинальным управлением Новгорода, — в районе Заволочья, земель «за волоком» между озерами Белое и Кубенское, очерченных руслом Северной Двины.

Андрей был убит в 1174 году, и после его смерти в течение двух лет Суздальская земля не знала порядка и покоя, в то время как двое из его племянников и его брат Михалко в течение короткого периода правили в Ростове и во Владимире. После смерти Михалки в 1176 году к власти пришел младший из сыновей Юрия Долгорукого великий Всеволод III, первый в истории князь, официально принявший титул великого князя 7. В годы длительного правления Всеволода (1176–1212) неизмеримо возрос его авторитет как князя владимирского, причем и на международной арене, и среди южных князей, а также значительно увеличилась территория княжества. На западе Всеволод достиг соглашения с Новгородом, согласно которому новгородские территории Торжок и Волок Ламский находились под совместным контролем Новгорода и Суздальской земли 8. В то же время он продвигался дальше на запад вдоль по Волге, построив город Зубцов на самом южном изгибе верхнего течения реки и таким образом обозначив край Суздальской земли, отделяющий собственно новгородскую территорию от совместно управляемого района Волока Ламского. Укреплялась обороноспособность восточных границ: в районе среднего течения Волги в качестве выдвинутых бастионов против набегов волжских булгар были основаны Кострома, Нерехта и Соль Великая. Возможно, они же служили сборными пунктами для походов против булгар, как, например, город Унжа, построенный в среднем течении реки Унжи. Далеко на севере шло дальнейшее проникновение на новгородскую территорию в районе рек Печора и Северная Двина, а в месте слияния рек Сухона и Юг в 1178 году был основан город Устюг 9.

К концу века власть Всеволода III укрепилась. Кроме того, она была признана третьим и четвертым поколениями наследников Мономаха, «положили… на немь старешиньство вся братья во Володимере (Мономаха) племени». Автор «Слова о полку Игореве», живший в начале XIII века или позже, выделил Всеволода среди всех русских князей: «Великыи княже Всеволоде! Не мыслию ти прелетети издалеча, отня злата стола поблюсти? Ты бо можеши Волгу веслы раскропити, а Дон шеломы выльяти. Аже бы ты был, то была бы чага (рабыня) по ногате, а кощеи (раб) по резане». В этих словах военная сила Всеволода, возможно, и преувеличена, во всяком случае, они подтверждают его твердую репутацию и мощь Суздальской земли на переломе веков.

На юге, в Киевском княжестве, картина была совершенно иная. В конце XII века оно состояло из земель, омываемых средним течением Днепра, западными притоками Днепра — от Ужа на севере до Роси на юге, и южным притоком Припяти рекой Случь. Общая площадь княжества была меньше Суздальской земли, Черниговского, Смоленского, Полоцкого княжеств или Волынской земли. На юге границ фактически не было. Трудно сказать, где кончалась Киевская земля и где начиналась территория степных кочевников половцев. Приблизительная, хотя и подвижная разделительная линия может быть прочерчена от южного течения реки Рось до верховьев Южного Буга. Восточная граница между Киевом, с одной стороны, и Черниговом и Переяславлем — с другой, проходила по Днепру, хотя 15-километровая полоса земли к востоку от Днепра между Десной и Трубежем принадлежала Киеву. На севере граница с Турово-Пинским княжеством проходила по южному течению реки Припять, а западная граница Киева с Волынской землей пролегала по линии восточнее верховьев реки Горынь.

Сам город Киев, выстроенный на холмах, был расположен идеально в военном отношении. Рядом с Киевом были расположены хорошо укрепленные города Вручий (или Овруч, как его иногда называли), Вышгород и Белгород, контролировавшие подступы к столице соответственно с северо-запада, запада и юго-запада. С юга Киев был прикрыт системой фортов, построенных вдоль берегов Днепра, и рядом хорошо защищенных городов на реке Рось |0. С точки зрения экономики Днепр обеспечивал прямое сообщение не только с Черным морем, но связывал город также с Балтикой через Березину и Западную Двину, с Окой и Доном — по Десне и Сейму, и с бассейнами Днестра и Немана — по Припяти и Западному Бугу.

В начале XII века при великих правителях Владимире Мономахе (1113–1125) и его сыне Мстиславе Великом (1125–1132) пределы подвластных им территорий не были строго определены. Трудно сказать, существовали ли при них границы, разделявшие то, что впоследствии получило название Киевского княжества и Волынской земли, Турово-Пинска, Смоленска и Южного Переяславля, которые находились под управлением близких родственников (и ставленников) киевского князя. Киевская земля и была Русью, а Русь состояла из всех южных земель, исключая Галицкую землю, Черниговское и Рязанское княжества. Даже отдельные части Полоцкого княжества на северо-западе находились под властью Мономаха и Мстислава. Но единство Киевской земли, восстановленное Владимиром Мономахом после междоусобных войн XI века, доживало последние дни. Уже княжение Ярополка (1132–1139), наследовавшего своему брату Мстиславу, было омрачено разделением и борьбой внутри самого рода потомков Мономаха: младшие сыновья Владимира Мономаха, рассчитывавшие на то, что они станут наследниками киевского престола после Ярополка в соответствии с правилами горизонтального старейшинства (брат наследует брату), пришли в ярость, когда Ярополк поставил своих племянников (сыновей Мстислава) в Переяславле. До этого переяславский князь был по традиции наследником киевского престола. Междоусобный раздор был усугублен вмешательством Всеволода, сына старого противника Мономаха Олега из Чернигова. Развернулась трехсторонняя борьба за власть между черниговскими князьями, могущественными сыновьями Мстислава Великого и дядьями последнего, Ярополком и его братьями. Междоусобная война стала теперь для Южной Руси обычным делом, как это было в последние три десятилетия XI века. Власть переходила от одной семьи к другой, от одной ветви потомков Мономаха к другой, от одной ветви князей черниговских к другой, пока в конечном счете не был достигнут своего рода компромисс, выразившийся в любопытном дуумвирате Святослава Всеволодовича Черниговского и Рюрика Ростиславича Смоленского, которые фактически совместно управляли княжеством Киевским вплоть до смерти первого в 1194 году. Сами роды по мере их увеличения дробились. Отдельные ветви рода начали оседать на различных территориях и постепенно стали считать их своими неотчуждаемыми владениями. Так, внуки Изяслава Мстиславича, княжившего в Киеве в 1146–1154 годах, постепенно подчинили себе земли на западе: Владимир Волынский, Луцк, Дорогобуж, Шумск, Пересопницу; потомки Ростислава Мстиславича, киевского князя (1159–1167), закрепились в Смоленске, в котором эта семья правила начиная с 1125 года"; семья Юрия Долгорукого, как уже говорилось, сосредоточила свои усилия на Суздальской земле; Ольговичи из Чернигова распались на старшую ветвь рода (потомки Всеволода Ольговича, киевского князя в 1139–1146 годах), претендовавшую на сам Чернигов, и на младшую ветвь (потомки Святослава Ольговича), осевшую в меньшем по размеру Новгороде Северском.

Все это означает, что власть, которой обладал киевский князь, в значительной степени зависела от того, кто именно занимал киевский престол. Например, Ярополк, нерешительный и всеми силами стремящийся только к достижению компромисса, любого, хотя бы и невыгодного мира, подорвал авторитет, завоеванный его старшим братом Мстиславом и его отцом Мономахом. Мстислав Изяславич (1167–1169) энергично и успешно защищал южные границы от набегов степных кочевников — половцев, но большинство князей находились в оппозиции к нему, и его столица была взята войсками сына Андрея Боголюбского в 1169 году. С другой стороны, при Ростиславе Мстиславиче (1159–1167) и Святославе Всеволодовиче (1177–1194) была достигнута определенная стабильность, феодальные столкновения стали редки, предпринимались успешные походы против половцев. Но, несмотря на постоянные колебания авторитета многочисленных князей, занимавших киевский престол от смерти Мстислава Великого в 1132 году до смерти Святослава Всеволодовича в 1194 году, Киев никогда не терял ни своего значения как центральный город юга, ни своей магнетической привлекательности для потомков Мономаха и черниговских князей. Ничего из этого он не утратил и в течение первых четырех десятилетий XIII века. Много написано о политическом и экономическом «падении» Киева в XII веке, и много внимания уделено нежеланию Андрея Боголюбского править Киевом после того, как в 1169 году дружина его сына взяла город. И все-таки мало свидетельств тому, что в XII веке авторитет Киева как центрального города и как княжества заметно снизился. Тот факт, что ни Андрей Боголюбский, ни его брат Всеволод III не согласились править Киевом, говорит об их стремлении сосредоточить свое внимание на Суздальской земле, а не о «неуважении» к Киеву. «Мать городов русских» оставалась заветной мечтой большинства русских князей почти до самого взятия города татарами.

Из всех южных независимых от Киева районов наиболее сильной и наименее раздробленной к началу XIII века была, несомненно, Смоленская земля. Княжество занимало завидное географическое положение, располагаясь в верховьях большинства основных русских рек. С севера на юг протекал Днепр, на берегах которого стоял Смоленск, а также два крупных притока Днепра — Сож и Десна. На запад текла Западная Двина со своими многочисленными притоками, а на восток — Угра, соединявшаяся с Окой на территории Черниговского княжества. Таким образом, Смоленск был связан водными путями с Киевом на юге (по Днепру, Сожу и Десне), с Балтикой (через Западную Двину), с Финским заливом (по многочисленным притокам между Днепром и Ловатью) и с основными восточными маршрутами (Волгой и Окой). Смоленское княжество, напоминавшее по форме наконечник копья, граничило с Черниговом на юге, с Полоцком — на западе, с Новгородом — на севере и с Суздальской землей — на востоке 12. В последние сорок лет XI века и в первой четверти XII века Смоленск, по-видимому, находился в зависимости от Киева: другими словами, князь смоленский назначался тем, кто в тот момент княжил в Киеве 13. Город переходил от одного к другому потому Ярослава I, но в течение последней четверти XI века и первой четверти XII века он по большей части находился во владении Владимира Мономаха или был дарован им кому-либо. Только после смерти Мономаха в 1125 году, когда Смоленск получил его внук Ростислав Мстиславич, это княжество стало независимой политической единицей со своим собственным князем, который имел возможность (и пользовался ею) передавать Смоленск своим потомкам. Начиная с этого момента и до начала XV века Смоленском владела исключительно семья Ростислава — Ростиславичи. До конца XII века Ростиславичи управляли Смоленском при °мощи проверенных методов кнута и пряника. Время от времени власть была столь сильна, что они назначали своих ставленников на новгородский престол, обычно своих близких родственников, а иногда также и на псковский. Епархия была создана в Смоленске в 1136 году. В 1165 году под контроль Смоленска в обмен на Полоцк временно перешел город Витебск с прилегающей территорией Ростислав и двое самых могущественных из его сыновей Роман и Рюрик часто занимали киевский престол. И что самое важное, Ростиславичам удалось постепенно создать крепкие семейные связи в городах-крепостях возле самого Киева — в Овруче, Белгороде и Вышгороде — и тем самым обеспечить фактический захват Киева и его района в XIII веке. Нетрудно понять причины усиления Смоленска в конце XII века. Княжество процветало во многом благодаря речному пути в Восточную Европу по Двине: есть доказательства развитых торговых связей с Ригой и основными торговыми центрами Германии — Любеком, Дортмундом и Бременом. Между членами правящей династии не было ссор, и мы не находим никаких признаков формирования отдельных отчин: члены рода недолгое время правили провинциальными центрами, но не могло быть и речи о выделении какой-либо ветви рода за рамки столичного Смоленска Князья, по-видимому, всегда подчинялись тому, кто в тот момент был старшим в семье. А кроме того, Смоленск фактически не подвергался нападениям со стороны внешних врагов: Полоцк и юго-западная часть новгородской территории закрывали его от литовских и германских набегов, а половцам, чтобы достичь границ Смоленска, приходилось пробиваться через земли Киевского, Переяславского и Черниговского княжеств.

Южный сосед Смоленска Чернигов, окруженный Киевом и Туровом с запада, Смоленском и Суздальской землей — с севера, Муромом и Рязанью — с северо-востока и Переяславлем — с юга, имел менее выгодное географическое положение, поскольку его южные и восточные границы были более уязвимыми для нападения: южная половина восточной границы, например, была открыта донским степям. Княжество обладало системой водных путей, соединявших его со Смоленском (по Днепру и Соже), с югом (по Днепру) и с востоком (по верховьям Оки). Через южные и центральные районы протекала Десна, на берегах которой были расположены главные города Чернигов, Новгород Северский, Трубецк, Брянск и Вщиж. На юге района протекал приток Десны Сейм, создавая естественную преграду для вторжения степных кочевников, в то время как на западе, от Любеча до Рогачева, Чернигов, расположенный в среднем течении Днепра, контролировал главный водный путь из Смоленска в Киев.

В отличие от Смоленска Чернигов начиная еще с середины XI века считался родовым владением одной, и только одной, ветви потомков Ярослава I. В 1054 году Ярослав завещал его своему второму сыну вместе с Рязанью и Муромом. «Святослав [получил] Чернигов и всю страну восточную и до Мурома» 15. В течение первых двадцати двух лет никто не заявлял своих прав на владения Святослава, но во время жестокой междоусобной войны с 1077 по 1097 год они переходили из рук в руки не менее семи раз, в основном от сыновей Святослава к Владимиру Мономаху и наоборот. а 1097 на великом съезде в Любече, на котором временно были разрешены территориальные проблемы Киевского государства, Чернигов был признан отчиной Святославичей. «Коиждо да дерзить отчину свою… [Пусть] Давыд и Олег, Ярослав (три сына Святослава. — Авт.) держат Святославле [отчину]»16. В руках Святославичей она находилась до тех пор, пока Чернигов оставался независимым княжеством.

В течение XII века этот род разрастался и дробился. Давид как старший сын Святослава наследовал Чернигов; Олег сделал своей столицей Новгород Северский, а третий сын, Ярослав, в конце концов поселился в 1127 году в районе, который, по-видимому, был дан ему в Любече и где было суждено оставаться его потомкам, — в самостоятельном объединенном княжестве Рязани и Мурома. Чернигов и Новгород Северский переходили от одной ветви к другой, от Давида и его сыновей к Олегу и его сыновьям. Но ветвь Давидовичей пресеклась во втором поколении, и остались только Ольговичи. К седьмому десятилетию XII века сами Ольговичи разделились на две линии: потомки Всеволода Ольговича — старшая ветвь, и потомки Святослава Ольговича — младшая. Это означало, что территория самого Чернигова была фактически расколота надвое: только принадлежавшие к старшей ветви наследовали черниговский престол, в то время как Новгород Северский был центром земель, принадлежавших младшей ветви. Как именно была поделена территория на районы Чернигова и Новгорода Северского, сказать трудно. Большинство западных и северных земель, по всей видимости, находились под контролем Чернигова, а отчина новгород-северских князей состояла из южной половины этих земель. К сожалению, нет достаточных свидетельств, чтобы показать, как различные младшие члены обеих семей ставились на княжение в малые города. Не открывают источники и того, удавалось ли каким-либо ветвям удерживать за собой твердые отчинные владения в менее важных районах. Мы знаем только, что «горизонтальное старейшинство», в соответствии с которым брат наследовал брату, являлось, по-видимому, принципом, соблюдавшимся при передаче двух главных престолов в Чернигове и в Новгороде Северском. Но передавался ли, скажем, Путивль, или Курск, или Козельск вертикально от отца к сыну, мы не можем сказать.

В целом, несмотря на многочисленные внутрисемейные конфлик-

ты в середине XII века, к концу столетия Святославичи пришли как достаточно сплоченный род. Успешно действовали они и в политических переворотах того времени. С 1138 по 1194 год пред ставители рода Святославичей княжили в Киеве в обшей слож ности двадцать шесть лет, на восемь лет больше, чем Рюриковичи

Из Смоленска в период 1158–1202 годов. Территория Чернигова значительно увеличилась. Земля по обеим сторонам реки Сейм,

включая важные города Курск и Рыльск, то есть район, который течение сотни лет после смерти Ярослава I принадлежал то

Юж Переяславлю, то Чернигову, в конце 50-х годов XII столе-

45 тия окончательно вошел в состав Черниговского княжества17, а район Клецка (Клеческа) и Слуцка (Случеска) (так называемая «земля дреговичей»), представлявший собой обширную окраину Турово-Пинского княжества к западу от Днепра и к северу от Припяти, в течение большей части XII века находился, по-видимому, под управлением черниговских князей 18. Однако самым ярким показателем потенциальных возможностей Чернигова на переломе веков является тот факт, что в течение последней четверти XII века и первой четверти XIII века в летописях не зафиксировано ни одной крупной феодальной войны на территории этого княжества.

Но в начале XIII века силы черниговских князей только созревали. Как будет показано ниже, Ольговичи еще не были достаточно сильны, чтобы сыграть решающую роль в войне за преобладание на юге Руси. Объясняется это относительной слабостью двух следующих одного за другим наследников Святослава Всеволодовича, последнего из Ольговичей, княжившего в Киеве в XII веке; и только когда черниговским князем в 1204 году стал могущественный сын Святослава Всеволод Чермный, Ольговичи смогли сказать свое веское слово в развернувшейся борьбе за власть.

Южный Переяславль имел мало общего с Черниговом как в географическом, так и в политическом плане. Его западная граница с Киевом проходила на западе где-то на полпути между Днепром и нижним течением Десны и Трубежем на востоке. В районе Остерского Городка, расположенного в устье реки Остера, она поворачивала на восток, формируя границу с Черниговским княжеством. На юго-западе Днепр отделял Южный Переяславль от степных земель кочевников. Река Сула, на берегах которой располагалась система городов-крепостей Римова, Лукомля, Лубны и Ромена, создавала на востоке серьезное препятствие для вторжения кочевников из донских степей, хотя к концу XII века земля, контролируемая переяславскими князьями, по всей видимости, расширилась на восток до верховьев Северского Донца и включала также большую часть бассейнов рек Псел и Ворскла. Все главные реки, пересекавшие территорию Переяславля: Трубеж, Супой, Сула, Псел и Ворскла — давали выход к Днепру, основному пути на юг к Крыму и Черному морю, а Донец соединял Переяславль с Азовским морем 19.

В политическом, экономическом и военном отношениях Переяславль был ориентирован на юг и запад. Он был тесно связан с Киевом, а его главной задачей, по мнению всех киевских князей, была защита Киева с востока от набегов кочевников. Большинство войн XI и XII веков с печенегами, торками и половцами, войн, сдерживавших кочевников в их неутолимом стремлении на запад, разворачивались на Переяславской земле. Взаимоотношения с Черниговом на севере сводились к тому, что курская территория по обеим сторонам Сейма периодически переходила то к одному княжеству, то к другому в течение ста лет после смерти Ярослава I. Правда, черниговские князья в первой половине XII века неоднократно пытались захватить Переяславль, но безуспешно.

Переяславль прочно оставался в руках потомков Владимира Мономаха, даже в то время, когда в Киеве княжили Святославичи.

Переяславль в отличие от Смоленска и Чернигова вплоть до середины XII столетия, по-видимому, находился в зависимости от киевских князей. В 1054 году Ярослав I завещал Всеволоду этот район вместе с Ростовом и Суздалем, и следующие сто лет там правили либо сам Всеволод, либо его сыновья Владимир Мономах и Ростислав. Начиная со вступления Мономаха на киевский престол в 1113 году и до конца XII века в Переяславле княжили только члены обширного рода потомков Мономаха: четверо сыновей Мономаха (Ярополк, Вячеслав, Андрей и Юрий Долгорукий) и потомки Мстислава Великого и Юрия Долгорукого. Потомки Мономаха рассматривали Переяславль как трамплин на киевский престол: киевские князья обычно ставили в Переяславль своего возможного преемника, и действительно, из многих князей, правивших в Переяславле с 1054 по 1187 год, семеро получили старейший престол. События 1132 года показали, насколько общепризнанным был этот принцип: когда Ярополк из Переяславля переехал в Киев в связи со смертью своего брата Мстислава Великого, он посадил на свое место не кого-либо из братьев, а своего племянника Всеволода Мстиславича. Это было немедленно воспринято его братьями как нарушение системы старейшинства. Юрий Долгорукий, младший из братьев Ярополка, немедленно изгнал Всеволода из Переяславля, но был сам в свою очередь изгнан Ярополком, который подлил масла в огонь, заменив Юрия Долгорукого еще одним своим племянником, Изяславом Мстиславичем. Только в 1134 году, когда в Переяславле окончательно укрепился брат Ярополка Андрей, оскорбленные чувства сыновей Мономаха были удовлетворены.

В течение двадцати лет после того, как Андрей оставил престол, Переяславль переходил из рук в руки потомков Мономаха: от сыновей Мономаха Вячеслава и Юрия Долгорукого к сыну Мстислава Великого Изяславу и внуку Мстиславу, затем к сыну Юрия Долгорукого Глебу. После того как Глеб во второй раз получил переяславский престол в 1154 году, летописцы внезапно и необъяснимо утратили интерес к этому восточному придатку Киева. События, происходившие там в течение тридцати трех лет, почти не отразились в летописи. По-видимому, киевские князья потеряли интерес к переяславскому князю как к возможному наследнику старейшего престола. Ни Глеба (1154–1169) 20, ни его сына Владимира (1169–1187) никто не тревожил, и им удавалось успешно защищать свое княжество от набегов половцев.

К концу столетия Переяславль окончательно вышел из-под опеки киевского князя. Летописи Киева и Владимира проливают очень мало света на события на юго-востоке с момента смерти Владимира в 1187 году и до 1200 года. Однако ясно, что контроль над княжеством перешел в руки Всеволода III, правившего Суздальской землей Ярослав Мстиславич, последний из переяславских князей 12 века ', как и его предшественник, приходился племянником великому князю владимирскому. Всеволод III был настолько уверен отсутствии оппозиции в этом княжестве, что в 1200 г. посадил на переяславский престол своего десятилетнего сына Ярослава. Его цель была ясна. Он хотел, чтобы ни один князь не мог захватить власть над всем югом Руси от Галицкой земли до Переяславля.

Всеволод III, как и его брат Андрей Боголюбский, вынашивал сходные планы относительно восточных окраин южнорусских районов — Мурома и Рязани. Цели, которые он преследовал, однако, не сводились только к тому, чтобы препятствовать распространению власти какого-либо одного князя на всю Южную Русь, он также стремился расколоть союз правителей Мурома — Рязани и их ближайших родичей, черниговских князей.

Муромо-Рязанская земля, расположенная в среднем течении Оки и верховьях Дона и Воронежа, граничила с Черниговом на западе и с Суздальской землей на востоке; восточные и южные границы княжества с мордовскими землями и Половецким полем можно определить лишь приблизительно. Как и Переяславль, этот район постоянно подвергался набегам половцев с юга, но еще большая опасность грозила ему с востока, от разбойных отрядов волжских булгар. На востоке должной защиты не было: на уязвимость этой земли слишком хорошо указывает та легкость, с которой войска Батыя ворвались в Рязань в 1237 и в Муром в 1239 году22.

Когда в 1054 году Ярослав I оставил Чернигов и все западные земли вплоть до Мурома своему сыну Святославу, МуромоРязанская земля считалась частью Черниговского княжества. Отдельное княжество образовалось только в 1127 году, когда младший из сыновей Святослава, Ярослав, был изгнан из Чернигова и стал правителем только Муромо-Рязанской земли После смерти Ярослава Святославича в 1129 году Муромо-Рязанская земля оставалась владением его потомков и никогда не возвращалась к черниговским или новгород-северским князьям. Любопытно, что старейший престол находился в более удаленном Муроме, а младший — в Рязани. Сведений об этом районе за первую половину XII века недостаточно, но, по всей видимости, первые два поколения Ярославичей занимали эти два престола, сменяя друг друга в строгом соответствии с правилами наследования по горизонтальной линии. Однако к концу XII века род Ярославичей распался надвое, и очень вероятно, что разделилась и Муромо-Рязанская земля. Старшая ветвь — потомки Юрия Владимировича закрепились в Муроме (северо-восточная часть района) и, судя по скудным и часто косвенным свидетельствам источников, были не более чем пассивными и подчиненными союзниками правителей Суздальской земли. А младшая ветвь рода, потомки Глеба Ростиславича, держалась за Рязань и ее многочисленные мелкие уделы с поразительной цепкостью и упорством до тех пор, пока остатки Рязанского княжества не были окончательно присоединены московским князем Василием III в 1521 году.

На протяжении большей части XII века Рязань боролась за достижение независимости от своих более сильных соседей на западе (Чернигов) и на севере (Суздальская земля). Но рязанским князьям это не удалось. Хотя после смерти Ярослава Святославича в 1129 году все периферийные княжества сбросили с себя опеку

48

Чернигова, им еще не раз приходилось обращаться к своему западному соседу за помощью, как будто кровные связи никогда не разрывались Но именно северо-восток Руси — Суздаль и Владимир причиняли рязанским князьям наибольшее беспокойство во второй половине XII столетия, и подчиненность Рязани черниговским князьям уступила место подчиненности великому князю владимирскому. Андрей Боголюбскии и Всеволод III пользовались малейшей возможностью, чтобы удержать своих экономически более слабых соседей в зависимом положении. Требуя от них участия в походах против Киева, Новгорода, Чернигова и волжских булгар, они низводили их до положения, мало отличавшегося от вассальной зависимости, вмешиваясь во внутренние дела Рязани, а то и намеренно провоцируя междоусобные войны, они добивались того, что Рязань прочно оставалась под их контролем.

Только один рязанский князь в XII веке — Глеб Ростиславич — имел достаточно сил, чтобы оказать сопротивление. Он сыграл заметную роль в событиях, разыгравшихся на севере во время смуты, последовавшей за смертью Андрея Боголюбского в 1174 году. Его безуспешные попытки посадить своего ставленника на владимирский престол привели в 1177 году к войне, а решающая победа Всеволода над рязанцами на реке Колокше под Владимиром в феврале 1178 года положила конец борьбе Глеба за старейшинство. В течение следующих тридцати лет Рязанское княжество находилось в той или иной степени вассальной зависимости от Всеволода III: он заставил рязанцев воевать на его стороне (против Чернигова в 1180 и 1197 годах и против их старых союзников половцев в 1199 году); он вмешивался в их внутренние дела в 1180 и 1186 годах; он изолировал их политически и, может быть, даже в церковных делах от Чернигова — так или иначе, в 1198 году Рязань запросила и получила отдельную епархию (до того княжество находилось под юрисдикцией епископа черниговского) 23. Создается впечатление, что Всеволоду достаточно было мизинцем шевельнуть, чтобы его воля была исполнена 24. На переломе веков Рязань, как и Переяславль, находилась в его полной власти Было, однако, одно существенное отличие. Если в Переяславле правили близкие родственники Всеволода, на которых он мог положиться, то Рязань имела своих собственных князей, многие из которых еще проявят неуступчивость в будущих отношениях с Суздальской землей.

Расположенные в самой западной части прежней Киевской Руси, богатые в сельскохозяйственном отношении и экономически развитые Волынская и Галицкая земли в начале XIII века представляли собой могущественный союз. Однако до того, как в 1199 году энергичный волынский князь Роман присоединил Галицкую землю, эти два княжества шли каждое своим, независимым от другого путем. Одна черта отличала их от других южнорусских районов, они имели наиболее протяженную границу с нерусской территорией. На юго-западе простиралось обширное Венгерское королевство, отделенное от Галицкой земли Карпатами. На западе находилась Польша, разделенная на области Великая Польша, Малая Польша, Силе-

49 зия, Мазовия и Куявия. На севере и северо-востоке лежали земли Тевтонского ордена. Полоса размытой и неопределенной южной границы отделяла эти два района от половецких степей. Поэтому неудивительно, что их ранняя история коренным образом отличалась от истории других киевских княжеств.

В течение XI и XII веков оба района страдали от алчных притязаний со стороны их нерусских соседей, особенно поляков и венгров. Галицкая земля, граничившая и с Польшей, и с Венгрией, была более уязвима для нападений: Перемышль и Червень, самые западные города, переходили из рук в руки между поляками и русскими не менее пяти раз за десятилетия, предшествовавшие 80-м годам XI века, в то время как венгры почти постоянно на протяжении XII века поддерживали Волынь против Галичины и пытались проникнуть в страну. В смутное время, последовавшее за смертью Ярослава Осмомысла в 1187 году, венгерскому королю Беле III удалось на короткий период поставить своего сына Андрея на престол в Галиче. Волынская земля также страдала от польского вмешательства. С начала XI века волынско-польские отношения колебались от династических браков и союзов, с одной стороны, до открытых военных действий — с другой.

Более западная из двух областей, Галицкая земля, была расположена на северо-восточных склонах Карпат и в бассейне Днестра. Ее главные города были связаны своими реками с Черным и Балтийским морями: Галич стоял на Днестре, Теребовль — на северном притоке Днестра Серете, Коломыя — на Пруте, т. е. все имели прямой выход к Черному морю и, таким образом, к Константинополю и Крыму. Перемышль на реке Сане, впадающей в Вислу у Завихоста, имел тесные связи с Восточной Польшей и с Балтикой. Волынская земля тоже была связана с Балтикой через другой крупный приток Вислы — Западный Буг, но она имела также выход к Черному морю по верховьям Южного Буга и к Турову и Киеву по притокам Припяти Стыри и Горыни. Экономическое значение этих двух областей определялось их географическим положением. Речные пути позволяли купцам выходить в Черное и Балтийское моря, а сухопутные маршруты соединяли Галицкую землю с Венгрией через Карпаты. Кроме того, два главных пути, соединявших Киев с Краковом и Прагой, проходили через Владимир на Волынской земле на севере и через Теребовль в Галицкой земле на юге 25.

Ранняя политическая история Галицкой земли, а именно ее главных городов Теребовля и Звенигорода (Галич до XII века не упоминается в источниках), нам абсолютно неизвестна. В так называемом «завещании» Ярослава I от 1054 г. эта область не упоминается. Однако некоторые историки считают, что Ярослав оставил эту землю внуку Ростиславу, сыну своего первенца Владимира, умершего в 1052 году. Достоверно неизвестно, что происходило в Галицкой земле в первые тридцать лет после смерти Ярослава I, но достаточно ясно, что три сына Ростислава: Рюрик, Володарь и Василько — в 80-х годах XI века разделили Галицкую землю на три области с центрами, как можно предположить, в Перемышле, Теребовле и Звенигороде. Во всяком случае, на съезде в Любече в 1097 году было

50 решено, что Перемышль — это отчина Володаря, а Теребовль — Василька (Рюрик умер в 1092 году). К этому времени их сила была уже широко известна: в 1091 году Василько помог спасти Византийскую империю от печенегов 26, совершил несколько успешных походов против поляков и венгров и в 1097 году готовил экспедиции против поляков и дунайских булгар27. Более того, он собирался (или, по крайней мере, так считается) захватить северную часть Волынской земли и район Турова и Пинска 28. В 1098 году Володарь вместе со своим братом, сведя на нет попытку Святополка из Киева поставить Галицкую землю «на колени», удачно уклонились от киевских притязаний и вывели Галицкую землю из-под опеки киевского князя.

Володарь и Василько умерли в 1124 году, и до конца XII века Галицкой землей правили потомки Володаря. Однако к концу столетия власть этого первого в Галицкой земле дома явно ослабла. Владимир Ярославич, последний из этой династии, стоявший во главе Галицкой земли в 1187–1199 годах, «бе бо любезнив питию многому и думы не любяшеть с мужми своими и поя у попа жену и постави себе жену» 29, был подвергнут унижению как со стороны своих бояр, не пожелавших «кланятися попадьи» 30 и изгнавших его, так и со стороны венгерского короля, который вместо убежища, о чем просил его Владимир, попросту заключил изгнанного князя в тюрьму31. Владимиру удалось бежать из Венгрии в 1190 году и вернуться на родину с помощью Фридриха Барбароссы и поляков. Так или иначе, он удерживался на престоле еще в течение девяти лет. Его положение в Галицкой земле поначалу выглядело неустойчивым. Роман Волынский был наготове в ожидании удобного случая, который позволил бы присоединить Галицкую землю к своему княжеству, в то время как поляки и венгры ждали на флангах подходящего момента для нападения. У Владимира не было иного выхода, как искать себе сюзерена и защитника среди самых могущественных из русских князей. Как только он вернулся в Галич, Владимир послал в Суздаль гонца. «Отче господине, — с этими словами, как утверждают, он обратился к Всеволоду, — удержи Галичь подо мною, и яз Божий и твои есмь со всимь Галичемь, а во твоей воле есмь всегда» 32. Это был мудрый ход. Всеволод велел «всем княземь и… королеви в Ляхы» не нападать на Галицкую землю, и никто не посмел его ослушаться. Владимир, согласно киевской летописи, «утвердився в Галиче и оттоле не бысть на нь никого же» 33. Только после его смерти в 1199 году Роману удалось захватить Галицкую землю и соединить ее с Волынской землей.

Политическая история Волынской и Галицкой земель резко различается тем, что Волынская земля лишь на первый взгляд добилась определенной степени независимости от Киева во второй четверти XII столетия. Более того, самые северные области — Берестье (современный Брест) и Дорогочин — были, видимо, не более чем придатками Киева до их включения в состав Волынской земли во второй половине XII века. Оказалось, например, что в 1142 году киевский князь черниговского происхождения Всеволод Ольгович ставил в эти города своих родственников 34.

51

В XI веке ни одна ветвь рода не владела Волынской землей подолгу. В 1054 году она была оставлена Ярославом I своему шестому сыну Игорю, но он и его сын Давид недолго удерживали Волынь. Потомки Давида были в конечном счете вытеснены в маленькое окраинное княжество Городно (Гродно) в северной части Волынской земли. После перехода от одного рода к другому Волынская земля попала, наконец, в руки Владимира Мономаха и его потомков. В течение некоторого времени Волынской землей правил сын Мономаха Андрей (1125–1134), но затем она перешла к крутому и энергичному внуку Мономаха Изяславу Мстиславичу. При нем Волынская земля перестала быть отчиной киевских князей, а стала родовым владением Изяслава и его потомков При двух его старших сыновьях Мстиславе и Ярославе область разделилась надвое: Владимир и западная часть отошли к Мстиславу, а Луцк на реке Стырь и восточная часть стали отчиной Ярослава и его сыновей В конце столетия великий сын Мстислава Роман присоединил всю Волынскую землю к Галицкой, сформировав таким образом на юго-западе Руси могучее государство, которому суждено было сыграть заметную роль в истории Южной Руси в XIII веке.

Район Турова и Пинска, очерченный средним течением Припяти и ее многочисленными притоками, славился своими густыми лесами, болотами и на большей части территории не отличался плодородием. Любопытно, что ранние летописцы уделяли ему очень мало внимания, а временами и вовсе игнорировали, так что теперь почти невозможно проследить его историю в XI и XII веках И все-таки, при всей его сельскохозяйственной отсталости, это был очень важный регион. Припять, на берегах которой был расположен город Туров, являлась основным водным путем из Киева в Польшу и на Балтику. Более того, в Турове находился епископский престол Самый прославленный из занимавших его, Кирилл, живший в XII веке, был признан как автор проповедей в духе самой что ни на есть напыщенной и вычурной византийской риторики. Вряд ли правильно будет считать этот район задворками в культурном и торговом отношении, как может показаться, если судить только по высокомерному молчанию источников.

Границы этой территории определить трудно, труднее, чем границы любого другого южнорусского княжества. Все четыре соседа Турово-Пинского княжества: Киевское, Полоцкое, Черниговское княжества и Волынская земля — управляли различными его частями в разное время. Трудно, например, сказать, образовывал ли когда-нибудь Пинск северную часть Волынской земли вместе с Берестьем, или сколь долго в XII веке черниговские князья правили центральным клином этой земли — Клецком и Слуцком (так называемой «землей дреговичей»), или в какой степени Туров рассматривался просто как придаток Киевского княжества либо даже как восточное продолжение Волынской земли. Мы знаем только, что второй сын Ярослава I, Изяслав, и его потомки имели какие-то притязания на большую часть этой земли и считали Туров своим семейным владением. Достоверно известно, что Изяслав и два его сына Ярополк и Святополк правили там 35. После смерти Святополка

52

1113 году Туров, как очень многие южнорусские земли, попал в цепкие руки Владимира Мономаха и его сына Мстислава. До середины 50-х годов XII века он переходил из рук в руки сыновей и внуков Владимира Затем, как будто по капризу судьбы, эта земля вновь оказалась во владении потомков Изяслава. Правнуку Изяслава Юрию Ярославичу удалось каким-то образом отобрать Турово-Пинскую землю у сына Юрия Долгорукого Бориса, последнего из потомков Мономаха, правившего там. До конца века этот район оставался во владении Юрия, пяти его сыновей и трех внуков. Произошло необратимое — Туров разделился на ряд мелких княжеств: Пинск, Клецк, Дубровицу на Горыни, Несвиж, Слуцк и, вероятно, другие От кого находились в вассальной зависимости правители этих земель, неизвестно — возможно, на переломе веков их сюзереном был князь Волынской и Галицкой земель Роман. В XIII веке Турово-Пинское княжество, если оно когда-либо существовало как таковое, почти полностью исчезло с политической карты Южной Руси. До монголо-татарского нашествия в 1223 году мы встречаем еще только два упоминания о турово-пинских князьях: в 1207 году они были союзниками Ольговичей против киевского князя Рюрика; в 1212 году они приняли участие в походе Ростиславичей на Киев (см. прим 71) 36. После этого они практически полностью исчезли с политической сцены. Для летописцев их как будто не существовало. Позднее, в XIII веке, Туров, как и Полоцк, оказался легкой добычей Литвы 37

Полоцкое княжество, расположенное к западу от Смоленска и к северу от Турова, резко отличалось от всех описанных выше районов, составлявших в XII веке земли Руси. Оно никогда не было родовым владением никого из потомков Ярослава I и никогда в отличие от других княжеств не было связано пуповиной с матерью городов русских Киевом. Как ни пытались киевские князья покорить его, оно оставалось независимым и безучастным к основным политическим событиям на протяжении большей части XI и XII веков. Здесь правили потомки второго сына Владимира I Изяслава, посланного сюда на княжение вместе со своей матерью Рогнедой в конце X века. В конце XII века это было единственное княжество, граничившее одновременно с Литвой и с землями Немецкого ордена, что делало его уязвимым со стороны двух потенциально агрессивных западных соседей.

Подобно Турову, почвы здесь были бедные, местность лесистая, заболоченная. Но в торговом отношении этот район имел огромное преимущество перед большинством других княжеств: в центре этой земли протекала Западная Двина, напрямую соединявшая княжество с Балтикой; туда же вело верхнее течение Немана в западной части княжества Удобные речные пути вели также на юг: на юго-восточной окраине района протекал Днепр и два его основных притока Друть и Березина.

Источники, содержащие сведения о Полоцком княжестве XI и XII веков, фрагментарны, противоречивы и неинформативны. Даже если в Полоцке (или в Минске, или в Витебске) велась летопись, то сведения оттуда почти не попали в летописи Киева, Новгорода

53 и Суздальской земли. В XI веке Полоцкое княжество было, по всей видимости, сильным и единым; в течение целых ста лет только два князя занимали престол — воинственный сын Изяслава Брячислав (1001–1044) и его еще более агрессивный внук Всеслав (1044–1101). В XII веке, однако, княжество распалось на несколько мелких районов (Полоцк, Минск, Витебск, Друцк, Изяславль, Логожск и, может быть, ряд других), в которых правили многочисленные сыновья и внуки Всеслава. То минские, то полоцкие князья предпринимали попытки объединить эту территорию, но безуспешно. К началу XIII века из летописей начинают исчезать даже редкие и разрозненные упоминания о Полоцке — верный признак ослабления княжества. Тогда же крестоносцами, двигавшимися по Двине, были порабощены полоцкие данники — леттские племена. В начале XIII века русские отряды под командованием полоцких князьков были выбиты из застав в Кукенойсе (Кокенхузене) и Герсике на Двине юкскюлльским епископом Альбертом и его саксонцами38. Давление Литвы с запада и Смоленска с востока, феодальные усобицы, типичные для XII века, периодические попытки киевских князей установить контроль над Полоцком, катастрофическая раздробленность Полоцкой земли — все внесло свою лепту. И хоть Генрих Ливонский упоминает какого-то «князя Владимира», «короля полоцкого» на переломе веков39, и хоть этому княжеству удалось каким-то образом продержаться еще в течение нескольких десятилетий, нет сомнений в том, что оно было безнадежно ослаблено в политическом и военном отношениях. Оно не представляло угрозы ни для кого из своих соседей, и менее всего для Суздальской земли, и только время требовалось для того, чтобы самый агрессивный из них, Литва, поглотил эту территорию 40.

Новгородская земля — единственный русский район, который не был княжеством в точном значении этого слова (т. е. управляемым либо князем из династии, обосновавшейся там, либо назначенным из другого княжества), но зависел от власти приглашенного князя и его войска, когда возникала необходимость защищать границы и вести войны. Центром этого города-государства, который невозможно назвать ни княжеством, ни тем более республикой, было озеро Ильмень, к северу от озера на берегах реки Волхов и был расположен Новгород. Эта земля протянулась на севере до Финского залива, Невы, южных берегов Ладожского озера и реки Свирь. Восточным соседом новгородцев была Суздальская земля, южными соседями — Смоленское и Полоцкое княжества. Западная граница пролегала вдоль по реке Нарова на юге через центр Чудского озера, а также западнее реки Великая до самого северного края Полоцкой земли. Вся эта территория централизованно управлялась из Новгорода, только на западе город Псков и значительная по размерам зависевшая от него территория имели самоуправление, пусть и под строгим надзором Новгорода, откуда в Псков назначался посадник, которому принадлежала исполнительная власть.

Сам Новгород был вторым по величине городом на Руси после Киева. Через него проходили торговые пути, ведущие с севера, от

54

Балтики (по Неве, Ладожскому озеру и Волхов), на юг, к Черному морю (по Ловати и волоком до Днепра), и пути с востока на запад, соединявшие Новгород с Волгой (по Полу и озеру Селигер, а также по Мете и волоком до реки Тверды). Расположенный на пересечении торговых путей, Новгород был крупнейшим центром торговли с югом, востоком и западом, но особенно с западом. Источником богатства Новгорода была не только его торговля, но и его обширные северные колонии. Они простирались на севере до Арктики и на востоке до Урала (районы Печоры и Югры). В богатом центральном районе, известном как Заволочье («за волоком», т. е. на землях, расположенных в бассейне Северной Двины к северо-востоку от волока, соединявшего озера Белое и Кубенское), власть Новгорода твердо установилась уже в XII веке: правители в этот район назначались центральной властью. Отдаленные районы (Пермь, Югра, Печора и Кольский полуостров) находились под властью Новгорода только в том смысле, что они регулярно платили дань. Нет никаких оснований считать, что они были «колонизованы» Новгородом к началу XIII века — да и к концу столетия, кстати, этого не произошло.

Административно Новгород был разделен на две половины. На западном берегу Волхова располагалась так называемая Соборная сторона (Софийская сторона), состоявшая из трех концов (районов или округов): Неревского, Загородского и Людина (последние два известны как Прусская улица), — и детинца (кремля). Над всей этой стороной возвышался собор св. Софии. На восточном берегу реки находилась Торговая сторона, состоявшая из двух концов: Плотницкого и Славенского. Каждый из пяти концов отвечал за управление пятью волостями, или районами, на которые была поделена центральная часть Новгородской земли.

Начиная со второй половины IX столетия Новгород находился в зависимости от киевских князей. Позже князей из Киева стали присылать для правления в Новгороде. Насколько большой властью обладал князь, сколь обширными землями он владел, в какой степени он мог назначать своих людей на административные, судебные и фискальные должности — этого мы не знаем. Но в XI и в первой половине XII века он определенно был больше чем военачальником и защитником границ, и его присутствие, хотя и необходимое, если учитывать поразительную неспособность новгородцев защищаться от врагов самостоятельно, было для них, несомненно, как бельмо на глазу.

В начале XII века, по мере того, как росло стремление Новгорода к независимости, княжеская власть стала ослабевать: место посадника (ежегодно сменяемого главы исполнительной власти в городе) стало выборным — если до того посадник был ставленником и правой рукой князя, то теперь он избирался городским вечем из числа новгородских бояр, т. е. тем самым превратился из послушного орудия княжеской воли в потенциальную помеху его власти. Вече добилось также права назначать всемогущего епископа (с 1165 года — архиепископа) — номинального главу города-государства, хранителя казны, хозяина государственных земель, высшего церковного судью, будущего председателя правящего собора, — а впоследствии стало назначать и тысяцкого, т. е. воеводу местного ополчения и главу охраны. Но что самое важное, Новгород избавился от зависимости от Киева, который уже не мог назначать новгородских правителей. Начиная с 1136 года, когда восстание горожан закончилось изгнанием сына прежнего киевского князя, Новгород пользовался правом самостоятельно выбирать себе князя из любого княжеского рода Конечно, сильные владимирские, киевские или черниговские князья по-прежнему могли оказывать давление на Новгород и принуждать горожан принимать своих ставленников. Но уже была разрушена традиция или неписаный закон, согласно которому именно киевский князь автоматически ставил своего сына или близкого родственника в Новгород. Город получил возможность лавировать между тремя главными княжескими группировками: старшей ветвью потомков Мономаха (главным образом Ростиславичами, князьями смоленскими), младшей ветвью (Юрием Долгоруким и его детьми) и их к тому времени отдаленными родственниками Ольговичами из Чернигова. Все три рода обеспечивали Новгород князьями в течение второй половины XII века.

Ошибкой было бы думать, что завоеванное право Новгорода самому выбирать себе князей неизбежно вело к ослаблению княжеской власти. Это происходило только в том случае, если престол занимал слабый князь или же ставленник слабого князя. Оказывается, что во второй половине XII столетия ограничений княжеской власти (во всяком случае, закрепленных письменно) почти не было, кроме права горожан изгонять нежеланного правителя (которым они пользовались время от времени в течение этого периода), не навлекая на себя при этом серьезных гонений извне. Нетрудно понять причины неспособности новгородцев ограничить власть князя: несмотря на тот факт, что посадник — главная исполнительная власть города — избирался независимо от князя, отсутствовало единство среди тех, кто составлял основную силу, стоящую за выборщиками, а именно бояр, поскольку в XII веке сами бояре были разобщены своей приверженностью разным поставщикам правителей для Новгорода. Начиная с 1136 года среди бояр можно выделить несколько непримиримо враждующих группировок: тех, кто поддерживал Ольговичей, и тех, кто противостоял им: позднее враги Ольговичей разделились на тех, кто поддерживал суздальских князей, и тех, кто поддерживал смоленских. Это означало, что, кто бы ни был князем, он, как правило, мог рассчитывать на поддержку той или иной части бояр; но это также означало, что никакая группировка бояр не могла удержать власть без поддержки правящего в это время князя. В результате вместо того, чтобы формировать сплоченную оппозицию по отношению к княжеской власти и ее привилегиям и вырабатывать какую-то форму олигархического республиканского правления, бояре были разобщены как раз по причине того, что город-государство имел право выбирать (или влиять на выбор) своего князя, а также избавляться от него 41.

Ближе к концу XII столетия власть князя Суздальской земли Всеволода III стала проявляться в Новгороде все сильнее и сильнее. В течение большей части 80-х и 90-х годов XII века в Новгороде

56 княжил его ставленник, некто Ярослав Владимирович, дальний его родственник по крови (он был внуком Мстислава Великого) и свойственник благодаря браку. Хотя его правление прерывалось на короткие периоды времени представителями Ольговичей и Ростислави-чей, тем не менее к концу века Новгород как будто примирился (по крайней мере на какое-то время) с влиянием на его политику князей Суздальской земли. В 1199 году Всеволод III удалил Ярослава из Новгорода и заменил его своим трехлетним сыном. Похоже, что город на некоторое время утратил даже право выбирать себе князя. Еще на одной русской территории влияние Суздальской земли стало доминирующим.

Обзор политической организации каждой из русских территорий конца XII века и истории их предшествующего развития показывает, что к 1200 году Киев утратил то, что столетие назад казалось общепризнанным, — контроль над большей частью земель Руси — Волынью, Южным Переяславлем, Туровом и Смоленском на юге, а также Суздальской землей и Новгородом на севере — другими словами, над всеми русскими областями, кроме Чернигова — Рязани, Полоцка и Галицкой земли. А тем временем Всеволод III твердо взял в свои руки не только родовое владение — Суздальскую землю, но и Южный Переяславль, Муром — Рязань и Новгород. Становится понятным, почему общегосударственная власть переместилась, пусть даже только временно, с юга не север и почему князь развивающейся Суздальской земли стал вместо киевского князя наиболее влиятельным правителем на Руси. Причина не в том, что Киев стал хоть в каком-то смысле экономически слабее — в русских источниках нет никаких свидетельств, что ухудшение торговли на Черном море, например, существенно повлияло на Киев, — и не в том, что в XII веке происходила какая-то заметная миграция с юга на север — опять же нет никаких указаний о том, что население Суздальской или Новгородской земли увеличивалось на счет Киевского или любого другого южного княжества. Подлинную причину этого временного перемещения источника влияния следует искать прежде всего в том факте, что ни один княжеский род не правил Киевом в течение всего XII века. Как было показано, власть переходила сначала к потомкам Мономаха и Ольговичам, затем к старшей и младшей ветвям потомков Мономаха, что, конечно, сопровождалось вспышками разорительных междоусобных войн. В Суздальской земле, напротив, в течение большей части XII века правили три сильных князя, отец и два сына, все трое не терпевшие соперничества, осознавшие особое единство своей семьи и не желавшие отдать власть над Ростовом, Суздалем и Владимиром в руки любой другой ветви потомков Мономаха, тем более таких чужаков, как Ольговичи или рязанские князья. Более того, в XII столетии Суздальская земля оставалась нерасчлененной: власть твердо находилась в руках правившего князя, и мы не находим признаков того, что сыновья или братья оседали в выкроенных из Суздальской земли отчинах.

Таким образом, в целеустремленности и сплоченности Юрия Долгорукого и двух его сыновей, в их страстной решимости защищать и неуклонно расширять границы своего северного государства, в неспособности какой-либо одной из ветвей рода Ростиславичей править Киевом так, как это делали Владимир Мономах и Мстислав Великий, — вот в чем заключена главная причина временного ослабления Киева в начале XIII века и выхода на первый план могущественной и влиятельной Суздальской земли.

ГЛАВА 2
ЮЖНАЯ РУСЬ В 1200–1223 ГОДАХ

В 1194 году умер Святослав Всеволодович, последний из Ольговичей, кто хотя бы недолго княжил в Киеве. Его немедленно заменил могущественный и энергичный Рюрик Ростиславич, сравниться с которым в предприимчивости среди родичей мог только его племянник Мстислав Удалой. В течение следующих приблизительно сорока пяти лет он и его сыновья, племянники, двоюродные братья — Ростиславичи — определяли политику Южной Руси вместе с Ольговичами из Чернигова и князьями Юго-Западной Руси. Все три враждующие группировки имели одну и ту же цель: сосредоточение власти над всей Южной Русью в руках князя, правящего Киевом — матерью городов русских. Пусть этот город и княжество потеряли значительную часть своего политического авторитета в ходе феодальных войн XII века, и пусть суздальские князья считали, что основная власть теперь находится в руках их ветви — потомков Мономаха и в их столичном городе Владимире на севере, несмотря на это, Киев оставался заветной наградой и сохранял свою неодолимую притягательность в течение всего наступающего столетия, да еще не переставая быть при этом резиденцией митрополита, главы русской церкви.

Дальнейшая борьба развернулась, продолжая «традицию» второй половины XII века, главным образом между Ростиславичами и Ольговичами. Большую часть времени они пребывали в состоянии готовности взяться за оружие, а иногда вступали и в открытые столкновения. Временами эти два рода заключали кратковременный союз, но только с целью подавления общего врага и в пользу того, кто в это время правил западнорусскими землями. Владимирские князья на северо-западе, Всеволод III и его сыновья, находясь на периферии этой борьбы, несколько свысока, но всегда внимательно следя за развитием событий с сознанием своего полного военного и экономического превосходства, были, однако, готовы сразу вмешаться, если баланс сил на юге потребует изменения. Если судить по Большой Киевской летописи ' — южнорусскому своду, составленному около 1200 года (в заключительной части он является семейной летописью Рюрика Ростиславича), — то становится ясным, что Рюрик признавал это превосходство и готов был принять сюзеренитет

Всеволода III. Так, в ходе сложных территориальных переговоров с Романом Мстиславичем и Всеволодом в 1195 году, в ситуации, грозившей перерасти в военный конфликт, Рюрик говорил Роману: «А нам без Всеволода нелзя быти, положили есмы наа немь старешиньство вся [наши] братьа во Володимере [Мономаха] племени» 2. А Всеволоду Рюрик заявлял: «Ты, брате, в Володимери племени старей еси нас» 3. Может быть, конечно, это не более чем дипломатический прием, но Суздальская (так называемая Лаврентьевская) летопись указывает (несмотря на всю свою пристрастность), что именно Всеволод III в 1194 году, когда умер Святослав, действительно «посла… муже свое в Кыев и посади в Кыеве Рюрика Ростиславича» 4. В 1203 г. та же летопись сообщает, что Роман Галицкий называет Всеволода отцом и господином 5.

Кризис 1195–1196 годов, разразившийся почти сразу после того, как Рюрик получил власть, имеет важное значение, поскольку он лег в основу большей части разногласий между князьями в первой трети XIII века. Вскоре рассеялись последние надежды на крепкий союз между Рюриком и его могущественным зятем волынским князем Романом Мстиславичем: летом 1195 года Всеволод III, возможно, пытаясь разрушить поруку южных князей, потребовал от Рюрика, чтобы тот передал ему пять городов в южной части Киевского княжества (Торческ, Треполь, Корсунь, Богуславль, Канев), которые прежде были отданы Всеволодом в дар Роману. Не рискуя навлечь на себя вражду Всеволода, Рюрик подчинился. Роман незамедлительно обратился к черниговскому князю Ярославу (брату Святослава Всеволодовича и новому главе рода Ольговичей) с предложением пойти на Киев, а также самостоятельно пытался собрать войско в Польше. Но его усилия не увенчались успехом: Роману не удалось получить поддержку у поляков, а Ольговичи не хотели (или еще не были готовы) нападать на Рюрика. В самом деле, осенью 1195 года Ольговичи после ощутимого давления со стороны Рюрика и под угрозой военного вмешательства Всеволода III согласились на временное перемирие с Рюриком.

Оно и оказалось временным. В марте 1196 года черниговский князь Ярослав напал на Смоленскую землю. Разгоревшаяся война была жестокой, разрушительной, всеобщей и беспорядочной. Бои происходили на землях Смоленска, Полоцка, Киева, Чернигова на западе и докатывались до Перемышля на Волынской земле и Каменца на Галицкой. Ростиславичи (киевский князь Рюрик, его брат смоленский князь Давид и его племянник Мстислав Романович), поддерживаемые рязанским князем Глебом Владимировичем и суздальским князем Всеволодом III, противостояли Ольговичам из Чернигова (Ярославу и его племяннику Олегу Святославичу), полоцким князьям и волынскому князю Роману. Отряды половцев, как это часто бывало, воевали с обеих сторон. Но война не принесла никаких определенных результатов: никому не удалось захватить или присоединить чужую территорию, и ни одна из воюющих сторон не сумела одержать решающей победы. Война завершилась в 1196 году сомнительным миром, но не между Ростиславичами, Ольговичами и волынским князем Романом, а между Всеволодом III и черниговским

60 князем Ярославом. Условия мира, однако, были столь же непоследовательными, как и сама война. Ольговичи, правда, согласились не предпринимать больше попыток отобрать Киев и Смоленск У ростиславичей, а также освободить племянника Рюрика, который был захвачен при первых военных столкновениях, но отказались расторгнуть союз с волынским князем Романом. Всеволод, по-видимому, и не настаивал особенно на этом. Долговременное соглашение между Киевом — Смоленском, Черниговом и Волынской землей было не в его интересах. Отношения между Ростиславичами и Ольговичами оставались непрочными, и через короткое время столкновение Рюрика с Романом разрушило хрупкий мир на юге Руси 6.

Этот конфликт, который произошел в 1200 году, не мог никого удивить. Борьба между Рюриком и Романом началась еще в 1196 году, когда Роман попытался избавиться от своей первой жены, дочери Рюрика Предславы. Единственный источник, который упоминает об этом, Лаврентьевская летопись, о мотивах ничего не сообщает, но говорит о способе («хотяшеть ю постричи [в монахини]») 7. Таким образом, мы не знаем, были ли разлучение супругов или развод связаны с войной 1196 года или, быть может, Роман хотел заключить более выгодный в политическом отношении брачный союз. Во всяком случае, бедная Предслава, по-видимому, как могла сопротивлялась в течение некоторого времени принудительному пострижению, а затем бежала (или была отослана обратно) к своему отцу в Киев 8. Роман же, мало считаясь с церковными правилами и с чувствами своего тестя, взял в жены принцессу, не только энергичную и предприимчивую, но и связанную по рождению с правящими домами Византии и Венгрии. Анна, упоминаемая в летописи как вторая жена Романа, родившая ему двух его знаменитых сыновей Даниила и Василька, была, по всей вероятности, дочерью императора Исаака II Ангела и падчерицей сестры венгерского короля Андрея II. Ее тесные связи с Византией и Венгрией, а также контакты с Польшей и Литвой 9 давали ее мужу и сыновьям огромные преимущества. В 1199 году при гарантированном невмешательстве венгров, которые могли, при желании, серьезно воспрепятствовать этому предприятию, Роман захватил Галич. Древний, но к этому времени ослабевший род потомков старшего сына Ярослава I, правивший землями в верхнем течении Днестра еще с середины XI века, но во второй половине XII столетия заявляющий о себе лишь от случая к случаю, прекратил свое существование. Два великих княжества на юго-западе Руси — Волынская и Галицкая земли — были теперь объединены под умелым и решительным руководством Романа, «русского короля», как назвал его французский летописец середины XIII века, «короля рутенов» (Romanus rex Ruthenorum), как его называли в Эрфурте, и «приснопамятнаго самодержьца всея Руси», как записано в Ипатьевской летописи 10.

Захват Романом Галича испугал других южнорусских князей.

поддерживая бывшего князя Галицкой земли, Всеволод III делал вce, что было в его силах, для сохранения политической разобщенности Двух западных княжеств но он никак не мог помешать Роману присоединить Галицкую землю. Всеволоду III удалось сформиро-

61 вать своеобразный южный союз, имевший целью оказать сопротивление Роману или даже изгнать его из Галицкой земли.

Первым делом Всеволод 10 августа 1200 года 12 послал своего сына Ярослава в самое юго-восточное из русских княжеств, Переяславское. Во время правления двух предыдущих князей, Владимира Глебовича и Ярослава Мстиславича, Переяславль находился под твердой властью Суздальской земли. Оба князя были племянниками Всеволода III, и именно Всеволод, а не митрополит и даже не киевский князь поставил в 1197 году епископа на освободившийся в Переяславле престол 13. Но Ярослав Мстиславич умер в 1198 году |4, и, хотя княжество не предпринимало попыток восстать, символическое назначение десятилетнего сына великого князя, поддерживаемого, без сомнения, сильной дружиной и многочисленными советниками, обеспечивало сохранение этого района за Всеволодом по крайней мере еще в течение какого-то времени.

Замысел Всеволода, однако, не ограничивался простым укреплением южных рубежей. Напомним, что черниговские князья в 1196 году заключили с Всеволодом мирный договор, по которому отказались от притязаний на Киев и Смоленск, другими словами, согласились положить конец вражде с Ростиславичами, но в то же время они не уступили требованию Всеволода и не разорвали дружбу с Романом. Очевидно, активной стороной был Всеволод III: в 1200 году именно он убедил наконец Ольговичей прервать отношения с Романом. Думаем, ему не пришлось прилагать много усилий, поскольку черниговский князь Ярослав, подписавший в 1196 году договор, два года спустя умер, и на его место встал его двоюродный брат Игорь Святославич, муж сестры последнего независимого князя Галицкой земли '5. Рюрика долго убеждать тоже не было нужды — он не был связан с Романом договорными обязательствами; в 1195 году Роман начал войну против него, да еще, как мы помним, незаконно развелся с его, Рюрика, дочерью Предславой, которая теперь находилась в Киеве, где рассказывала отцу печальную повесть о выпавших на ее долю невзгодах.

Эти важные события 1200 года описаны только в Суздальской (Лаврентьевской) летописи |6 и в более поздних компиляциях из нее, Новгородская и Галицкая летописи 17 об этих обстоятельствах не упоминают, что касается современной событиям Киевской летописи (семейной летописи Рюрика 18), то она, к сожалению, прерывается на 1199 годе. Летописец ведет рассказ сухо, излагая только факты, без эмоций и, что довольно любопытно, не проявляет явной симпатии ни к одной из сторон. Итак, Рюрик и черниговский князь Игорь были захвачены врасплох. До того как они успели выйти из Киева на запад, Роман уже собрал войско в Волынской и Галицкой землях и двинулся на восток. Когда он приблизился к Киеву, к его войску присоединились не только черные клобуки (каракалпаки), одно из тюркских племен, осевшее в районе реки Рось и обычно лояльное по отношению к киевским князьям, но также «потомки Владимира [Мономаха]» и «городов русских… люди». Кто именно из «потомков Владимира» отложился от Рюрика, не установлено — возможно, это всего лишь выражение летописца,

62 обозначающее массовую поддержку, которую получил Роман '9, однако очевидно, что Рюрика не поддержал никто из его потенциальных союзников и Роман не встретил никакого сопротивления. Даже киевляне 20 жаждали нового князя: ворота большого северного района Киева — Подола, торгового и ремесленного центра города, были открыты, в то время как Рюрик и те из черниговских князей, кто еще оставался с ним, отступили в относительно безопасное место, на Гору, где в хорошо укрепленной «крепости Ярослава» были расположены княжеские палаты21. После того как войско Романа вошло в город, стало очевидно, что сопротивление бессмысленно. Рюрик и Ольговичи сдались без боя и были высланы: Рюрик — в город Вручий, расположенный к северо-западу от Киева и в течение последних тридцати лет XII века находившийся в родовом владении Рюриковичей, а Ольговичи — в Чернигов

Что произошло после этого с Киевом? Очевидно, что Роман не мог оставаться в этом городе и оттуда управлять своими сложными западнорусскими владениями; в конце концов, он только в предыдущем году присоединил Галицкую землю с ее неспокойными боярами и сторонниками союза с Венгрией. Поэтому на киевский престол он посадил луцкого князя Ингваря Ярославича из Волынской земли. Может показаться, что назначение такого, казалось бы, неродовитого князя на главный престол говорит о презрительном отношении Романа к Киеву, как это было в случае с Андреем Боголюбским, посадившим туда в 1169 году своего брата Глеба. Но кого еще мог сделать киевским князем Роман? Ингварь был вторым после Романа из волынских князей и вторым оставшимся в живых правнуком Мстислава Великого вероятно, Роман даже не пытался искать претендента на киевский стол среди других потомков Владимира Мономаха и уж, конечно, среди Ростиславичей.

Во всяком случае, Киев надежно оставался в руках Романа — в течение двух лет все было спокойно на юге. Зимой 1200/01 года Роман предпринял очень успешный карательный поход против половцев, закончившийся освобождением русских пленных, захваченных, по всей вероятности, после поражения в 1196 году22. Но если Целью нападения было надолго отбить у половцев охоту к активным Действиям, то задача выполнена не была: в 1203 году половцы с еще большей энергией включились в междоусобную войну на юге Руси.

Наивно было бы ожидать, что деятельный Рюрик удовлетворится своей вынужденной отставкой и будет тихо сидеть во Вручие. Вряд ли также многочисленные черниговские князья стали бы безучастно наблюдать, как Роман утверждает свою власть на юге: в конце концов, следующим шагом Романа вполне мог быть захват Лереяславля, после чего Чернигов попал бы под давление на всех своих южных рубежах. 2 января 1203 года необычное затишье, Длившееся два года, внезапно было взорвано. Рюрик, Ольговичи и все пожелавшие присоединиться к ним половецкие ханства («с погаными половци» 23) выступили в поход и взяли Киев.

Даже с учетом того факта, что самое подробное и яркое описание взятия Киева, даваемое летописями Суздальской земли и Се-

верного Переславля, состоит большей частью из «штампов описания бедствий», употреблявшихся как до, так и после 1203 года для показа больших несчастий, все равно ясно, что городу был нанесен страшный удар, после которого он еще долго не мог оправиться. Сначала был взят и сожжен район Подола — Рюрик не забыл, как двумя годами ранее жители Подола открыли ворота Роману. Затем был взят княжеский дом («Гору взяша»), собор св. Софии и Десятинная церковь были отданы на разграбление, как и «монастыри все». По-видимому, грабили, захватывали в плен и убивали в основном половцы, угнавшие затем своих пленников в степь 24. Спасти свои жизни удалось только иностранным купцам (потерявшим, однако, при этом половину своих товаров) — купцы нашли убежище в церквах

Что именно случилось после захвата Киева, точно неизвестно. Возможно, что Ингварь был захвачен в плен, либо ему удалось бежать в Волынскую землю 26. Ольговичи вернулись обратно в Черниговское княжество со своими пленными 2Т. Что касается Рюрика, то он, по-видимому, предпочел отваге осторожность. Опасаясь восстаний в Киеве и оппозиции со стороны бывших союзников Романа (особенно черных клобуков), он вернулся в свою резиденцию во Вручие, оставив, без сомнения, часть дружины в городе28. Это, безусловно, покажется нам странным, однако оказалось необходимым вмешательство Романа, чтобы Рюрик смог вернуться в Киев. 16 февраля 1203 года Роман поспешил во Вручий, но не с целью сразиться с Рюриком или захватить обратно Киев, а просто пытаясь держаться подальше от Ольговичей и половцев: ведь основная опасность для Романа исходила от союза Ростиславичей с Ольговичами, поддерживаемого половцами.

И все же при всем авторитете правителя Западной Руси Роман мог только взывать и убеждать. Реальная власть, как и прежде, находилась в руках великого князя Суздальской земли. Почти ни одно соглашение не вступало в силу без его благословения. Рюрик был вынужден «целовать крест» в знак преданности Всеволоду III и его сыновьям. «Пошли ты мужа своего… — сказал Роман. — а я слю своего мужа ко отцю и господину великому князю Всеволоду, и ты ся моли, и я ся молю, абы ти дал Киев опять» 29. С такой курьезной просьбой завоеватель Киева вынужден был обратиться к Всеволоду. И Киев действительно был в должное время возвращен ему, без сомнения, ценой обязательства никогда не участвовать в будущих войнах на стороне Ольговичей. В то же время Роман убедил Всеволода заключить с Ольговичами договор, вынуждающий их сохранять мирные отношения со своими соседями 30.

Захват Киева Рюриком в 1203 году вернул Южную Русь в то же состояние, которое было в начале века, когда Роман правил Волынской и Галицкой землями, Ростиславичи держали Смоленск и Киев, а Ольговичи были неудобно зажаты между Смоленском и находившимся под Суздальской землей Южным Переяславлем. Только наивный мог поверить в то, что «мир» 1203 года, которого так энергично добивался Роман, продержится долго. Не только сам Роман горел желанием восстановить свою власть в Киеве и убрать

64 политической сцены своего беспокойного тестя Рюрика (или хотя бы добиться решающего ослабления своих восточных соседей), но сам Рюрик вряд ли мог чувствовать себя в безопасности в Киеве особенно теперь, когда его союз с Ольговичами был разрушен.

Всеволод III далеко не был уверен в том, что Ростиславичи не нарушат шаткого равновесия, вступив снова в союз с Ольговичами, да и положение его теперь уже тринадцатилетнего сына Ярослава не казалось таким уж прочным в удаленном и уязвимом Южном

Переяславле, каким оно было тремя годами раньше, когда он только посылал его на княжение. Но поначалу, во всяком случае, все шло гладко, и события поздней зимы 1203 или ранней весны 1204 года не внушали Всеволоду беспокойства. Рюрик, Роман, Ярослав Всеволодович Переславский и неназванные «иныи князи» сообща предприняли очень успешный поход против половцев, завершившийся захватом многочисленных пленных31. Важно отметить, что Ольговичи не участвовали в походе либо потому, что умышленно не были приглашены, либо потому, что отвергли приглашение 32.

Дух гармонии и сотрудничества просуществовал недолго, хотя,

по всей видимости, предпринимались попытки заставить Романа и

Рюрика отказаться от соперничества. На обратном пути из похода против половцев они посовещались с Ярославом (или же с его со ветниками) в Переяславле и затем направились в Треполь на Днеп ре, расположенный на полпути между Переяславлем и Киевом. Здесь намечалось обсудить условия договора между князьями и прийти к соглашению по крайней мере о том, какие районы должны отойти к каждому роду. В источниках отсутствуют точные сведения о том, что произошло в Треполе. Но «дьявол положи смятение великое» —

этим стандартным летописным клише было обозначено начало нового витка междоусобной борьбы. Так или иначе, но Роман взял в плен Рюрика и отправил его в Киев, где Рюрика, его жену и дочь (бывшую жену Романа) силой постригли в монахини. В это же время два сына Рюрика, Ростислав и Владимир, были отвезены в Галицкую землю как пленники Романа 33. По всей вероятности, Ингваря

Ярославича отправили обратно в Киев, чтобы он вторично сел на свой стол 34.

И снова Всеволод III вмешался, чтобы восстановить утраченное равновесие и воспрепятствовать укреплению власти Романа над Волынской и Галицкой землями и киевским княжеством. Он отправил своих посланников в Галицкую землю и, действуя угрозами и лестью, убедил Романа освободить двух сыновей Рюрика. Ростислава Рюриковича Всеволод посадил на киевский престол 35.

Однако конец этому этапу междоусобной войны на юге был положен не восстановлением одного из Ростиславичей на киевском престоле, а неожиданной смертью Романа в 1205 году. Может быть, отчаявшись достичь своих целей в Киеве до тех пор, пока Всеволод III имел возможность вмешиваться в события и повелевать смоленскими и черниговскими князьями, Роман предпринял самый многообещающий из когда-либо затевавшихся им походов. Он вторгся Польшу. Роман хотел сначала разгромить короля Малой Польши

Лешека из Кракова, а затем двинуться на северо-запад, в Саксонию 36. 19 июня 1205 года поход бесславно завершился у Завихоста на Висле, на полпути между Владимиром и Краковом. Лешек и его брат Конрад из Мазовии разгромили русское войско и убили Романа. Победа была столь велика, что Лешек и Конрад в память о ней воздвигли алтарь в Краковском соборе.

Смерть Романа, которому летописец его сына Даниила посвятил короткую, но великолепную эпитафию 37, означала конец целой эпохи. Прежде всего, Галицкая земля была теперь широко открыта для вторжения. Вдова Романа Анна при всем своем византийском хитроумии и коварстве не могла справиться с интригами галицких бояр. Ей ничего не оставалось, как поселиться в Галиче с двумя своими малолетними сыновьями Даниилом и Васильком, после чего она, как мы знаем, сосредоточила свои усилия на Волынской земле, со временем, в 1219 году, ей удалось установить свою власть во Владимире, а также по крайней мере над частью старой территории Волынской земли Галицкая земля в течение пятнадцати лет после смерти Романа оставалась добычей соседних захватчиков — венгров, поляков, русских — и подвергалась давлению извне, со стороны папских эмиссаров, пытавшихся обратить православное местное население в римских униатов, если не в правоверных католиков. Но не только открытость и незащищенность Галицкой земли, вступление ее в орбиту венгерского и польского влияния, но и разрушение великого юго-западного союза Волынской и Галицкой земель явились результатом смерти Романа: усилилась борьба за превосходство на юге Руси, но теперь это уже было не трехстороннее соперничество, а еще более губительная схватка не на жизнь, а на смерть между двумя непримиримыми врагами, Ростиславичами и Ольговичами.

С 1195 по 1205 год главными соперниками в борьбе за власть были, как мы знаем, Роман и Рюрик, и каждый в погоне за победой прибегал к помощи Ольговичей Ольговичи же в это неблагоприятное для них десятилетие не имели достаточно сил для того, чтобы сыграть самостоятельную роль в этой борьбе. Не встали они и под знамена других князей, обладавших достаточным зарядом энергии, стремлением к первенству или большим терпением: Ярослава (ум. в 1198), Игоря (ум. в 1202) и Олега (ум. в 1204) — старших членов рода, по очереди занимавших в 1194–1205 годах княжеский (или, как его иногда называли даже в те далекие дни, великокняжеский) престол в Чернигове. Летописцы никогда не упоминают их как предводителей Ольговичей в междоусобных войнах. Но со смертью Романа и с появлением на политической сцене новой могущественной фигуры в лице Всеволода Святославича Чермного (Красного), который в 1204 году унаследовал черниговский престол от своего брата Олега, Ольговичи стали играть новую и, в целом, более значимую роль в южнорусских делах.

И снова разразилась междоусобная война. С 1205 до 1212 года редкий год обходился без жестоких столкновений между Ростиславичами и Ольговичами. Снова и снова Киев переходил из рук в руки

66 между двумя враждующими сторонами, равно как и многие другие южные и юго-западные русские города. Но почему положение было таким неустойчивым? Необычайная легкость, с которой Рюрик и Всеволод из Чернигова бесконечно низлагали друг друга с киевского престола, может быть, лучше всего объясняется решением Всеволода III дать впавшим в раж князьям возможность выяснить на этот раз спор между собой в бою. Пока ни одна из сторон не получала слишком большого превосходства над другой, он был готов не вмешиваться. Более того, как мы дальше увидим, в течение большей части этого периода руки Всеволода были связаны Рязанью. Однажды, когда он в 1207 году уже отправился в путь, намереваясь договориться с Черниговом, его заставили свернуть с пути те из рязанских князей, которые «свещалися суть со Олговичи на нь» 38. Не приходится сомневаться, что за спиной рязанских князей стоял сам Всеволод Чермный: рязанские князья, хотя и не принадлежали сами к роду Ольговичей, были династически ближе к ним, чем к любой другой ветви потомков Ярослава I.

Таким образом, в течение семи лет Ростиславичи и Ольговичи сражались друг с другом за обладание Киевом и за господство над Южной Русью. Только однажды они заключили друг с другом что-то вроде союза, и то только с целью быстрого захвата Галицкой земли или даже всей Юго-Западной Руси. Как только весть о смерти Романа достигла их ушей, Всеволод Чермный и Рюрик (который к тому моменту снял с себя монашескую рясу и снова сидел на княжеском престоле в Киеве) решили забыть старую вражду 39 и вместе выступить против Галицкой земли. Но в 1205 году они потерпели поражение, и суздальский летописец, не питавший любви к Ольговичам, сообщал не без некоторого злорадства, что они потерпели неудачу в своем походе и «възвратишася с срамом великим в своя си» 40. На следующий год они снова выступили. На этот раз был полный сбор: участвовали все дееспособные Ольговичи и Ростиславичи 41, а также половцы, берендеи и другие тюркские войска из поселений возле Киева 42.

Вторжение 1206 года переросло в международный конфликт. Кроме южнорусских дружин и их тюркских союзников, в военные действия были втянуты венгры, поляки и даже сын Всеволода III переславский князь Ярослав. Венгров именем Анны и ее малолетних сыновей призвала часть галицких бояр, поляков — Рюрик и Всеволод Чермный, а Ярослава, прибывшего слишком поздно, чтобы хоть как-то повлиять на события, как это ни странно, венгры. Наступления, отступления и немногочисленные столкновения, действительно имевшие место, отражены в летописях одинаково туманно На основе этих путанных сообщений можно, однако, сделать один вывод: Ростиславичам пришлось плохо (как и полякам, сменившим венгров), в то время как Ольговичи добились выдающегося по тем временам успеха. О подвигах Рюрика известно, что, отбросив владимирское и галицкое войска («бояре галицкии и володимирьстии») к Микулину на Серете, он пошел на Галич, но не смог выбить оттуда венгерский отряд и вернулся в Киев, «не успевши что же» — так летописцы обычно обозначали полную неудачу.

67

Что касается Ольговичей, то сыновьям Игоря Святославича (младшая ветвь рода) каким-то образом удалось — скорее с помощью хитрости и интриг настроенных против венгров галицких бояр, чем за счет военного искусства 45,— утвердиться в ключевых городах: Владимиру — в Галиче, Роману — в Звенигороде, на севере Галиц-кой земли, а Святославу — во Владимире 46.

Правление Игоревичей в Галицкой и Волынской землях продолжалось с переменным успехом в течение пяти лет. Оно было шатким, ненадежным, и это неудивительно, если учесть решительные усилия венгров, поляков, провенгерски настроенных галицких бояр и вдовы Романа Анны избавиться от докучливых чужаков из Чернигова. Три брата не имели ни минуты покоя, и вряд ли могли когда-нибудь закрепиться на юго-западе надолго. Они терпели унижения от бояр и венгров; так, например, один из братьев, Роман, «отличился» тем, что единственный из когда-либо правивших русских князей был захвачен, когда мылся в бане47. В конце концов в 1211 году после раскрытия боярского заговора и казни пятисот заговорщиков трое Игоревичей были повешены.

Хотя власть Игоревичей над Волынской и Галицкой землями была в 1206 году неустойчивой, сам по себе поход для Ольговичей оказался успешным. Действуя как будто в соответствии с согласованным с братьями планом, Всеволод Чермный поспешил обратно в Киев и захватил город, что было не слишком сложно сделать, поскольку его брат Глеб держал ключевую крепость Белгород, которую в 1205 году, поступив явно недальновидно, ему отдал Рюрик (см. прим. 39). В то же время Всеволод Чермный потребовал, чтобы Ярослав отказался от княжения в Южном Переяславле и вернулся к своему отцу Всеволоду III в Суздальскую землю. У Ярослава не было иного выхода, как подчиниться, и Всеволод Чермный посадил на его место своего сына Михаила. Так что, по крайней мере, в течение короткого времени Ольговичи правили всей Южной Русью: от Волынской земли на западе до Переяславля на востоке 49. Никто из черниговских князей никогда не имел даже номинальной власти над столь обширной территорией.

Однако Всеволод Чермный крупно просчитался, не учтя двух вещей: во-первых, силы Ростиславичей и, во-вторых, ярости Всеволода III, который был не из тех, кто потерпит столь бесцеремонное обращение со своими сыновьями. Захват Киева мог закончиться только одним — новым взрывом междоусобной войны. Одно дело — занять саму столицу, но совсем другое — взять власть над удаленными городами и районами Киевского княжества. Ростиславичи пустили корни в провинциальных киевских городах Вручие, Вышгороде и Белгороде еще в 60-х и 70-х годах XII века. Это были жизненно важные стратегические центры: на севере хорошо укрепленный Вручий, расположенный между Киевом и Туровом, столица земли древлян в X веке, расположенный в 23 километрах к юго-западу от Киева Белгород, военная крепость и епархиальный центр, ключ к столичным владениям 50; экономический центр Вышгород, расположенный в 15 километрах к северу от Киева, контролировавший подходы к столице с севера 51.

Не успел Всеволод Чермный занять Киев, как Ростиславичи захватили все три города: Рюрик — Вручий, его сын Ростислав — Вышгорород, а его племянник смоленский князь Мстислав Романович — Белгород 52. Чтобы завершить окружение Киева, еще один из племянников Рюрика, Мстислав Мстиславич по прозвищу Удалой, взял южную заставу Торческ 53 — ставку тюркских отрядов, находившихся на службе у киевского князя, и ключевую оборонительную крепость против половцев.

Рюрику не пришлось долго ждать. Не прошло и года, как он вместе со всеми Ростиславичами, каких ему удалось собрать, выбил Всеволода из Киева, а его сына — из Переяславля 54. Ольговичи попытались вновь взять Киев той же зимой 1206/07 года, но были вынуждены отступить к Чернигову после безуспешной трехнедельной осады Рюрика 55. Первый год войны между Ростиславичами и Ольговичами закончился в основном в том же положении, в каком и начался; последние остались в Чернигове, первые — в Киеве, с тем только отличием, что Ростиславичи теперь держали Переяславль, а Ольговичи правили в Волынской и Галицкой землях.

События 1206 года повторились и в 1207 году, когда Ольговичи захватили Киев, после чего зимой были выбиты оттуда Ростиславичами. Но на этот раз Всеволод Чермный не повторил прежних ошибок. Собранное им войско было явно более многочисленным, нежели то, с которым он взял Киев в 1206 году: он пошел «с своею братьею и с своими сыновци» (стандартный, оборот, употреблявшийся летописцами для обозначения полного сбора). Кроме того, с ним были наиболее влиятельные «патаны» (язычники, т. е. половцы), войско из Турово-Пинского княжества56, а также дружина из Галицкой земли под началом Владимира Игоревича. Но что более существенно, так это та продуманная последовательность, с которой он очистил от противника стратегические центры и расправился с Ростиславичами. Он прошел территорию Переяславля, переправился через Днепр южнее Киева и сначала взял город-крепость Треполь, господствовавший над главными подходами к Киеву вдоль Днепра с юга. Киев сдался без боя. Перед лицом превосходящих сил Рюрик отошел на север, в крепость Вручий. Затем был окружен и атакован Белгород; Мстислав Романович был вынужден попросить охранную грамоту, которая позволила бы ему отступить в Смоленск. Наконец, войско двинулось на юг и осадило Торческ на Роси, вынудив сдаться другого племянника Рюрика, Мстислава Мстисла-вича. Что случилось с Вышгородом, в летописях не сообщается, но, по-видимому, он пал тогда, когда сдался Киев, и Ростислав бежал вместе со своим отцом Рюриком во Вручий 57 К августу 1207 года Всеволод Чермный обосновался в Киеве.

Несмотря на последовательное уничтожение одного гнезда Ростиславичей за другим, Всеволод Чермный не мог чувствовать себя в полной безопасности. Угроза немедленного ответного нападения со стороны Рюрика казалась в конце лета 1207 года маловероятной, но сохранялась опасность, исходившая с севера от Всеволода III. Он не забыл оскорбления, нанесенного его сыну, и если он не ударил немедленно в 1206 году, то только по той причине,

69 что Рюрик сделал это за него. Но теперь, в августе 1207 года, он решил, что настало время для удара. «То ци чем отчина однем Руская земля, а нам не отчина ли, — произнес, как сообщает летописец, Всеволод III, услышав о военных успехах Ольговичей, — како мя с ними Бог управить, хочю пойти к Чернигову» 58. В кои-то веки раз летописец вложил в уста Всеволода III слова, которые действительно отражали его взгляды; изгнание Ярослава и захват «Русской земли» без княжеского одобрения — этого было достаточно, чтобы подвигнуть его, наконец, к действию. Но грандиозный карательный поход 1207 года, начатый Всеволодом III с явным намерением удалить своего докучливого тезку из Киева, довольно неожиданно обернулся крупным вторжением в Рязанское княжество.

Это было первое в XIII веке столкновение между суздальцами и теми, кто последние тридцать лет был их пассивным южным соседом. Рязань, как было показано выше, была поставлена в положение фактической вассальной зависимости от Всеволода III, ее старые связи с Черниговом были разрушены, рязанцы не оказывали никакого сопротивления любым требования Всеволода III и полностью, если не сказать раболепно, подчинялись им, как будто признавали во Всеволоде III своего сюзерена. Но в многочисленном разветвленном роду рязанских князей оставались неспокойные элементы, которые не признавали господства Всеволода и предпочитали восстановить свое прежнее, подчиненное Чернигову, положение.

Итак, в августе J207 года Всеволод пошел на юг с большим войском, в которое вошли дружины четырех из его сыновей, а также отряды его всех главных новгородских районов. Кроме того, он рассчитывал на поддержку муромо-рязанских князей, которые должны были присоединиться к основному войску, встретив его в Москве. Именно здесь Всеволод осознал, что он не может больше полагаться на Рязань как на союзника: ему сообщили, что некоторые из князей «свещалися суть со Олговичи» и предали его.

Ответ Всеволода был скорым и решительным. Несколько рязанских князей, их жены и их слуги были немедленно схвачены и отправлены во Владимир; суздальское войско вторглось на территорию Рязанского княжества и заняло второй по величине город Пронск. Всеволод пощадил Рязань только на том условии, что все враждебно настроенные князья, которые еще оставались на свободе, а также местный епископ будут под стражей отправлены во Владимир. Муром, чей князь мудро не стал ссориться с суздальцами, был оставлен нетронутым.

И снова Рязань была устрашена, по крайней мере на время. Правда, Всеволод пошел в поход не для этого, но его исходная цель — изгнать Всеволода Чермного из Киева — была тем не менее достигнута как побочный результат подавления рязанских князей. Узнав, что и Всеволод III, и наиболее вероятные союзники Чернигова находятся далеко в Рязани, Рюрик сделал дело за него. К концу года он выбил Всеволода Чермного из Киева и сел на великокняжеский престол не менее чем в седьмой, и последний, раз в своей жизни 60.

Рюрик продержался почти три года. Кроме неудавшегося напа-

дения Ольговичей в начале 1208 года, других попыток низложить военным путем не было. Всеволод Чермный избрал другой путь — путь дипломатии. Почва для этого была подготовлена вмешательством племянника Рюрика Мстислава Мстиславича в дела Новгорода. Зимой 1208/09 года Мстислав, который после своей капитуляции в Торческе в 1207 году переехал в Торопец (самый северный город Смоленского княжества), внезапно захватил Торжок, расположенный на восточной границе новгородской территории. Пленив ставленников сына Всеволода III Святослава, княжившего в Новгороде с начала 1208 года, Мстислав пошел на Новгород и изгнал оттуда Святослава. Был ли это обдуманный шаг по распространению влияния Ростиславичей на территорию, относительно которой великий князь владимирский теперь считал, что она лежит в сфере его влияния, либо же это была просто безответственная акция безрассудного Мстислава — в любом случае этого было достаточно, чтобы привести Всеволода III в ярость: снова с одним из его сыновей обошлись без должного почтения. Не имея возможности выбить Мстислава силой, Всеволод III приготовился (а ничего другого сделать он и не мог) выслушать предложения другой стороны — Ольговичей. Они обратились к нему в конце 1210 года.

Этот год не принес Ольговичам успеха. Им не удалось изгнать Рюрика из Киева и закрепиться там. Они терпели поражение за поражением на юго-западе Руси. Владимир Игоревич был изгнан из Галицкой земли в 1209 году, и в начале 1210 года62 сын Рюрика Ростислав сменил на галицком столе (правда, лишь на время) Романа Игоревича, на востоке их бывший союзник Рязань была разгромлена Всеволодом III, и многие из ее именитых граждан, включая епископа, находились под стражей во Владимире. Единственная надежда на возвращение былых успехов заключалась в том, чтобы искать поддержки у Всеволода III.

Это и было проделано с некоторой долей коварства. В декабре 1210 года Всеволоду Чермному удалось убедить киевского митрополита Матфея отправиться с миссией во Владимир на Клязьме. Летописи просто сообщают, что «прислаша с молбою к великому князю Всеволоду митрополита Матфея Всеволод Чермный и вси Ол-говичи, прося мира, во всем покаряющеся» и что Всеволод III «видев покоренье их…, целова к ним крест» — другими словами, заключил с Ольговичами мир 63. Цель этой миссии была двоякой: во-первых, Удалить Рюрика из Киева — митрополит Матфей, без сомнения, всей душой откликнулся на эту просьбу Всеволода Чермного, поскольку главе русской церкви вряд ли могло понравиться, что на киевском престоле княжит монах-расстрига; во-вторых, просить о милосердии к рязанцам, заключенным во Владимире, — и снова Всеволоду Чермному достаточно было только напомнить митрополиТУ, что один из его епископов находился во Владимире под стражей. Условия договора не упоминаются ни в одном из источников, но мы можем реконструировать их, анализируя последующий ход событий. Очевидно, Всеволод Чермный сделал ряд уступок. По всей вероятности, он согласился ослабить давление на рязанцев, поскольку за последние два года правления Всеволода III отсутствуют

71 сведения о каких-либо новых всплесках военных действий против Суздальской земли в этом княжестве. Что касается просьб митрополита, то одна из них была выполнена частично: Всеволод III согласился выпустить жен рязанских князей, которых он держал в плену 64, но рязанский епископ и князья остались во Владимире. По другой части поручения было достигнуто все, чего Всеволод Чермный мог только пожелать, — Всеволод получил Киев. Для закрепления мирного договора между двумя домами был заключен брак: 10 апреля 1211 года дочь Всеволода Чермного Агафья обвенчалась с сыном Всеволода III Юрием 65.

О судьбе Рюрика летописцы сообщают подозрительно отрывочно, конспективно, туманно. Они говорят только, что он «седе в Чернигове» и что затем он умер, «княжа в Чернигове». Оба употребляемых глагола («седе», «княжа») обычно обозначали княжеское правление; и все-таки трудно представить, что Всеволод Чермный посадил заклятого врага на свой родовой престол. Мы также знаем, что в 1212 году когда Рюрик, по-видимому, был еще жив, Глеб Святославич, старший из здравствовавших братьев Всеволода Чермного, княжил в Чернигове 66. По всей видимости, дело в том, что Рюрик находился в Чернигове на положении пленника вплоть до своей смерти в 1215 году, а то, что летописец использует слово «княжа», — не более чем эвфемизм, призванный скрыть тот факт, что Ольговичи нашли надежный способ обезвредить Рюрика.

Ни один из современных событиям источников не оплакивает его смерть, ни в одном не отразилась эпитафия-панегирик, написанная его собственным летописцем на переломе веков. Только В. Н. Татищев нашел для Рюрика несколько горьких слов, которые, если они соответствуют действительности, могут объяснить причины его непопулярности. «Рюрик… княжив 37 лет, четыре раза изгоняем [из Киева] бысть и пострыжен, от зятя Романа Мстиславича много пострадав. Не име покоя ниоткуду, зане сам питию много вдашеся, женами водим бе, мало о устрое земнем прилежа, и тиуны его много зла творяху. Сего деля и киевляном вмале любим бе» б8.

Два года Всеволод Чермный держался за Киев, и договор о мире, подписанный Всеволодом III, оставался в силе. Все было спокойно на юге Руси: родичи Рюрика не пытались ни возвратить Киев, ни спасти самого Рюрика от позорного «княжения» в Чернигове. Но никто, и меньше всех Всеволод III, не питал иллюзий относительно мощи Ростиславичей, пока в Новгороде сидел Мстислав Мстиславич и ждал своего часа.

В 1212 году Всеволод III умер. Тридцать два года он правил на северо-востоке Руси с завидным искусством, тактом и терпением, при этом умело манипулируя политическими силами на юге в течение большей части своего правления в качестве великого князя владимирского. Вскоре после его смерти — и, несомненно, как прямое ее следствие — в политических судьбах всех русских княжеств произошли серьезные изменения. Десятилетие, предшествовавшее первому вторжению татар в 1223 году, стало свидетелем жестоких внутренних войн в Суздальской земле между многочисленными сыновьями Всеволода III и полного изменения соотноше-

ния сил на юге. К 1212–1223 годам относится возвышение Ростиславичей и то, что можно расценить как упадок Ольговичей. Ольговичи в течение большей части этого периода должны были пользоваться поддержкой зятя Всеволода Чермного, тем не менее, если судить по летописям, упрямо оставались в тени и почти не участвовали в неутихающих междоусобных столкновениях.

Конечно, почти полное молчание источников о делах Ольговичей в этот период можно объяснить и тем, что ближайшая к описываемым событиям летопись (суздальская Лаврентьевская) в течение большей части лет между 1212 и 1237 годами отражает личную летопись великого князя Юрия, который менее всего был заинтересован в описании раздоров между потомками тестя: отсюда и пропуск известия об изгнании Всеволода Чермного из Киева в 1212 году69, и озадачивающая запись о «княжении» Рюрика в Чернигове.

Изгнание Всеволода Чермного было для Ростиславичей большим успехом. В начале 1212 года Ростиславичи одержали военную победу на северо-западе. Войска из Новгорода (под знаменами Мстислава Мстиславича), Пскова (под началом Всеволода, сына смоленского князя) и Торопца (под командованием Давида, брата Мстислава) вторглись на землю эстонской Чуди на побережье Балтийского моря, обложили ее данью и захватили пленных70. Летом 1212 года был организован крупный поход против Ольговичей.

Он начался в Новгороде. Мстислав Мстиславич, утвердивший теперь свою власть на северо-западе, выступил с новгородским войском в Смоленск, где к нему присоединились старший князь из рода Ростиславичей, Мстислав Романович по прозвищу Старый, два сына Рюрика, двое из сыновей Давида Ростиславича (Константин и Мстислав) и, что довольно любопытно, Ингварь Яросла-вич, князь из западнорусского города Луцка, который двенадцатью годами ранее был посажен на киевский престол Романом Мстиславичем. Новгородские отряды поначалу проявили нежелание идти дальше Смоленска, но красноречивый новгородский посадник Твердислав в конце концов убедил их продолжать поход: «Яко, братие, страдали деди наши и отчи за Руськую землю, тако, братье, и мы поидим по своемь князи» 72.

Войско шло вдоль по Днепру. Город Речица и «иные городе мнозе черниговские» были захвачены прежде, чем дружины достигли территории Киевского княжества. Пал Вышгород, расположенный севернее Киева, и двое из родичей Всеволода Чермного, защищавших его, были взяты в плен. Всеволод Чермный не мог оказать сопротивления Ростиславичам, стоявшим у ворот Киева. Он бежал вместе с дружиной к брату Глебу в Чернигов, преследуемый Ростиславичами, которые осадили город на две или три недели — до тех пор, пока не было заключено перемирие. Ингварь Ярославич был временно оставлен править в Киеве, пока смоленский князь Мстислав Романович наводил порядок в Вышгороде. В конце концов Мстислав занял стол в Киеве, а Ингварь снова, как и двенадцать лет назад, вернулся из столицы в Луцк.

Падение Всеволода Чермного в 1212 году и последовавшая в том же году его смерть знаменовали начало новой эпохи в по литической истории Южной Руси На этот раз это была эпоха относительной стабильности В это время почти ничего не слышно о деятельности Ольговичей а ведь западные и северо западные границы их владений примыкали к землям Ростиславичей Ольговичи «зализывали раны» отсиживаясь в своем раздробленном княжестве и споря о том, кому править в каком из многочисленных мелких районов на которые разделилась Черниговская земля И речи не могло быть о том, чтобы одолеть силу Ростислави чей, и в самом деле, они даже помогапи Мстиславу Мстиславичу в двух его галицких походах 1218 и 1221 годов Положение Ростиславичи было надежным Никто даже сыновья Всеволода III не мог оспорить их право княжить в Киеве — и действительно, в следующие двадцать три года на киевском престоле всегда сидел кто нибудь из Ростиславичей В течение большей части периода с 1212 по 1223 год Ростиславичи правили обширными землями Помимо Киева и Смоленска, они владели Новгородом (фактически до 1221 года) и Псковом, город Полоцк был захвачен ими в 1221 или 1222 году не исключено, что Туров и Пинск также находились под их властью, а в последние годы накануне нашествия татар в 1223 году даже Галицкая земля не устояла перед одним из Ростиславичей

Южная Русь оставалась спокойной по двум причинам во первых, потому, что не было такой силы, которая могла бы сравниться с Ростиславичами в военном отношении, а во-вторых, по тому, что акцент во всей политической борьбе переместился с противостояния Ростиславичей и Ольговичей на конфликт между Ростиславичами и большинством сыновей Всеволода III Это не означает, что Юрий и Ярослав Всеволодовичи, два основных суздальских противника Ростиславичей, не могли попытаться свести Мстислава Романовича с киевского престола, — все дело в том, что зона конфликта переместилась с юга на север, а точнее — на северо запад Основная борьба должна была развернуться за Новгород кому быть там князем — сыну великого князя Владимирского, как это было принято в течение большей части правления Всеволода III, или же представителю смоленского княжеского рода?

Впервые власть великого князя владимирского оказалась под угрозой Дни непререкаемого превосходства и влияния Всеволода III ушли в прошлое, сметенные катастрофическим расколом между его сыновьями в первые же пять лет после его смерти Юрий и Ярослав настойчиво искали союзников, но безуспешно В 1214 году Яростав взял в жены дочь Мстислава Мстиславича, но этот брак никак не способствовал их дружбе в самом деле, в 1215 году между ними произошло открытое столкновение из за Новгорода, а на следующий год Мстислав сыграл главную роль в разгроме Ярослава и его братьев в битве на реке Липице Брак Ярослава был поспешно расторгнут Единственными союзниками, к кому могли обратиться Юрий и Ярослав были Ольговичи, которым братья действительно собирались передать Киев в слу победы в войне 1216 года против своего же брата Константина Возможно, что женитьба их младшего брата Владимира на дочери черниговского князя Глеба в 1215 году73 была попытай связать два княжеских рода Но опять из этого ничего не выщло, и Ольговичи остались в стороне от столкновений Юрия и Ярослава с Ростиславичами

И только в начале 20-х годов XIII века Юрию, всеми признанному великому князю владимирскому с 1217 года, удалось изменить соотношение сил Он заменил Ростиславичей в Новгороде, посадив туда сначала своего сына, а затем в 1222 году своего брата Ярослава Но если Ростиславичи потеряли опору в Новгороде, то они обрели ее на юго западе Руси, где в 1221 году Мстислав Мстиславич, отказавшийся к тому моменту от всех при тязаний на Новгород, стал правителем Галицкой земли

Впервые со времен битвы при Завихосте и смерти Романа в 1205 году Юго-Западная Русь была охвачена волнениями и междоусобными столкновениями, что слишком заметно отразилось в хаотичных, путаных и часто туманных описаниях и неясных датировках событий местной (Ипатьевской) летописи За бесплодным вторжением Ольговичей в Галицкую землю, закончившемся виселицей для трех сыновей Игоря Святославича, последовало усиление борьбы между различными заинтересованными сторонами венграми, поляками, галицкими боярами, вдовой Романа Анной с двумя молодыми сыновьями, а также с племянниками и двоюродными братьями Романа и теми потомками Мстислава Великого, которые осели на Волынской земле Ни одной из сторон не удавалось удержать и малой части какого-либо из княжеств достаточно долго Даже раздел Юго Западной Руси между венграми и поляками по Сепешскому договору 1214 года привел не к укреплению власти, а к ее дальнейшему раздроблению восточная часть Галицкой земли, включая Галич, отошла к Венгрии, западная часть Галицкой земли и многие из пограничных городов Волынской земли — к Польше, а столица Волынской земли Владимир — к Анне 74

Заключенный в Сепеше договор и последовавшее принятие сыном венгерского короля галицкого престола, по всей видимости, подхлестнули воображение и негодование Мстислава Мстиславича И если мысль о том, что венгры хозяйничают на Русской земле, как у себя дома, была недостаточной, чтобы подвигнуть его к решительным действиям, то это сделали сообщения о преследованиях православной веры и попытках пустить в галицкие церкви латинских священников Зимой 1214/15 года Мстислав отправился в Галич через Киев «просити себе Галича» Предполагали Ли эти действия военное вторжение в Галицкую землю или нет, определенно неизвестно По-видимому, нет, поскольку упоминаний 06 этом не содержится ни в новгородской, ни в суздальской летописях и полностью отсутствуют какие-либо сведения о том, что Мели место военные действия Более вероятно, что это была попытка разобраться в ситуации на юго западе и оценить силу венгров и настроение бояр 76

75

Очевидно, время для крупного вторжения в Галицкую землю еще не настало. Дальнейшие события подтвердили мудрость сдержанной политики Мстислава: венгры в 1215 и 1216 годах захватили Перемышль и Любачев, т. е. те части на западе Галицкой земли, которые по договору в Сепеше были отданы Лешеку из Кракова77 А впрочем, в те годы (1215–1217) Мстислав все равно был полностью занят в Новгороде.

О том, каким образом Мстислав Мстиславич, в конце концов, вмешался в галицкие события, в ряде источников сообщается, но, как и о большей части истории юго-запада Руси того периода, довольно путанно. Особенно трудно восстановить последовательность событий. В конце 1216 или в начале 1217 года Мстислав, встревоженный посланием Лешека из Кракова с просьбой о помощи против венгров 78, отправился в Киев, по-видимому, для того, чтобы посоветоваться с Мстиславом Романовичем о возможности совместного похода Ростиславичей в Галицкую землю 79. В результате своей миссии он в 1218 году вместе со своим двоюродным братом Владимиром Рюриковичем и с войском из Полоцка предпринял первое вторжение в Галицкую землю 80, увенчавшееся полным успехом. Кальман, сын венгерского короля Андрея, посаженный туда своим отцом после заключения договора в Сепеше, был пленен вместе с женой и выслан обратно в Венгрию, а Мстислав водворился на галицкий престол 81, однако ненадолго. В следующем году он выдал замуж свою дочь Анну за старшего сына Романа, 18-летнего Даниила, уже княжившего в то время во Владимире-на-Волыни. Это было многообещающее начало: союз двух семей мог перерасти в союз Волынской и Галицкой земель. Однако надежды не сбылись. Странное взаимонепонимание между Мстиславом, Даниилом и Лешеком (Мстислав фактически отказался помочь своему зятю выбить поляков из Волынской земли, но Лешек тем не менее был убежден, что именно Мстислав советовал Даниилу избавиться от поляков) привело к изгнанию Мстислава. В 1219 году венгры, поддерживаемые Лешеком, изгнали его. И снова Кальман был послан править в Галицкой земле 82.

Мстислав явно недооценил силу и решимость венгров, опасность польско-венгерского союза и оппозицию со стороны провенгерски настроенных галицких бояр, которые позднее доставили ему так много хлопот. На следующий год он вернулся в Галицкую землю, на этот раз с более сильным войском под началом самого киевского князя, а также с не названными летописцем «иными князьями» и отрядом половцев. Их действия, однако, ограничились осадой Кальмана в Галиче и грабежом сельских жителей83. Только в 1221 году Мстислав поднялся на свой третий — значительно более серьезный, нежели все другие, — поход на Галицкую землю

Летописи почти ничего не сообщают об этом важном событии в истории Юго-Западной Руси- суздальский летописец досадно лаконичен — возможно, потому, что теперь, когда Новгород, наконец, почти избавился от Ростиславичей, северо-восточным князьям можно было не беспокоиться о неожиданных выходках Мстислава Мстиславича, который сражался с венграми, «изби множество их и ко[ро]левича я [захватил]»84. Записи в галицкой летописи, как обычно, путанны, невнятны, хотя описание событий в 1219 год в некоторых деталях совпадает с рассказом о походе Мстислава 1221 года. Только Татищев дает замечательно ясное и очень подробное описание того, что произошло, основываясь, по-видимому, не на своем воображении, а на каком-то несохранившемся источнике.

Южнорусское войско находилось под совместным началом киевского князя Мстислава Романовича и Мстислава Мстиславича' оно состояло в основном из отрядов, руководимых разными Рости-славичами, но в нем были дружины из Чернигова (ведомые князем Мстиславом Святославичем, старшим из Ольговичей), Турова, Луцка на Волынской земле и даже Суздальской земли (среди участников упомянут «Ярослав [Всеволодович] из [Северного] Переславля»), а также значительное число половцев. Произошло два сражения: первое — на реке Серет, к востоку от Галича, где были разбиты венгерские заставы, второе — рядом с Галичем, в котором объединенное русское войско разгромило венгров, про-венгерски настроенных галичан и поляков, ведомых вызванным на подмогу Лешеком. После 17-дневной осады Галич сдался. Кальман был взят в плен, а Мстислав Мстиславич вернулся на галиц-кий престол, чтобы оставаться на нем на протяжении следующих шести лет85. Кальман и его жена были в конце концов высланы в Венгрию. Период венгерского господства окончился — по крайней мере на некоторое время.

XIII

Таким образом, к 1223 году Ростиславичи укрепили свою власть над большей частью Южной Руси. Они держали Галицкую землю, а также Киевское и Смоленское княжества. Правитель старого Туровского княжества был, по видимости, на побегушках у киевского князя. Западный сосед Смоленска, распадающееся Полоцкое княжество, о подробностях жизни которого в первой четверти XIII века нам известно поразительно мало, явно все более подпадало под политическое и экономическое влияние Смоленска, и в 1221 или 1222 годах даже сама столица — Полоцк — была захвачена смоленскими дружинами 86. Поэтому мы можем предположить, что в начале 20-х годов XIII века большая часть княжества (за исключением западных балтийских районов, которые к 1220 году были захвачены немецкими рыцарями и в начале века находились под постоянным давлением как со стороны немцев, так и со стороны литовцев) сосредоточилась в руках смоленского князя. О Южном Переяславле источники также сообщают очень мало Мы знаем только, что Владимир, четвертый сын Всеволода III, княжил там начиная с 1213 года, что половцы в 1215 год совершили набег на Переяславль и захватили Владимира в плен так что после своего освобождения в 1217 году он был посажен на княжение в один из северных районов, но не в Переславль8'

Не меньше известно о том, что происходило в Южном Переяславле 1227 года, когда великий князь Юрий послал туда княжить своего племянника Всеволода Константиновича. Кто правил этой территорией между 1215 и 1227 годами? Если учесть близкие матримониальные и военные связи Ростиславичей с половцами 88, то нельзя исключить вероятность того, что Ростиславичи (с молчаливого согласия половцев, конечно) распространили свою власть к востоку от Киева на земли, которые суздальские князья уже давно считали лежащими в сфере их интересов. По всей видимости, Владимира Всеволодовича сменил сын Рюрика Владимир, поскольку надежный источник сообщает, что «Володимир Рюрикович ис Переяславля» помогал Мстиславу Мстиславичу в его походе против Ярослава Всеволодовича в 1215 году89.

Только три южнорусских княжества находились не под управлением Ростиславичей — те, которые составляли старое наследие Святослава Ярославича: Чернигов, Рязань и Муром. Впервые после смерти Всеволода Чермного в 1212 году Ольговичи держались очень скромно, не демонстрируя враждебности ни по отношению к Ростиславичам, ни по отношению к Суздальской земле. К 1223 году рязанцы были уже неспособны оказывать сопротивление каким-либо внешним врагам. Правда, какая-то борьба среди рязанских князей продолжалась и после катастрофического разгрома в 1207 году: в 1208 году они попытались скинуть сына Всеволода III Ярослава, посаженного на рязанский престол, что, к несчастью, закончилось сожжением Рязани и Белгорода до основания и насильственным угоном и переселением жителей этих городов в Суздальскую землю 90. В следующем году двое из избежавших высылки князей даже пошли походом на Суздальскую землю, но были легко и быстро разбиты сыном Всеволода Юрием 91. Рязань к этому времени была истощена в военном и моральном отношениях. Два события, однако, помогли ей воспрянуть: в 1212 году новый великий князь владимирский Юрий даровал прощение всем переселенным рязанцам92, а в 1217 году Глеб Владимирович, зачинщик заговора 1208 года, и его брат Константин в бесплодной попытке захватить власть убили больше рязанских князей (одного родного и пять двоюродных братьев), чем погибло во время взятия Батыем Рязани в 1237 году, что на некоторое время, как это ни парадоксально, решило проблему раздробленности княжества и, таким образом, несколько усилило власть двух уцелевших членов рода, Ингваря и Юрия Игоревичей 93. Суздальский князь Юрий не вмешивался в их внутренние дела, не призывал он их и для участия в своих походах: рязанских дружин не было ни в главном походе против волжских булгар в 1220 году, ни в составе русско-половецкого войска, встретившего первое нашествие татар в 1223 году. Что касается Мурома, то его старейший князь Давид Юрьевич оставался надежным союзником великого князя владимирского и не причинял ему никаких хлопот.

По-видимому, в начале третьего десятилетия XIII века, несмотря на фактическую зависимость Рязанского и Муромского княжеств от Суздальской земли, соотношение сил сложилось явно в пользу Ростиславичей. Однако в начале 20-х годов XIII века события на северо-западе Руси существенно изменили это соотношение: как будет видно из следующей главы, власть над Новгородом снова перешла в руки потомков Всеволода III, и Ростиславичи лишились своей самой развитой в экономическом отношении территории.

ГЛАВА 3
СЕВЕРНАЯ РУСЬ В 1200–1223 ГОДАХ

Суздальская земля

В начале XIII века 46-летний великий князь владимирский Всеволод III находился в высшей точке своего жизненного пути. Шестеро из восьми его сыновей были еще живы: Константин (15 лет), Юрий (12), Ярослав (10), Владимир (7), Святослав (4) и Иван (2) '. Его власть распространялась на всю Владимиро-Суздальскую землю. Как было видно из предыдущей главы, в течение последних двенадцати лет жизни (1200–1212) он занимал положение первого среди равных (primus inter pares) по отношению ко всем многочисленным потомкам Владимира Мономаха и Олега Черниговского, другими словами, все признавали его верховным повелителем. В Рязани он держал под строжайшим надзором дальних родичей Ольговичей, решительно вмешиваясь в их дела и не подпуская Ольговичей близко к их двоюродным братьям и западным соседям в Чернигове. Так или иначе, ему удавалось поддерживать достаточно шаткое равновесие между враждующими группировками на юге и юго-западе Руси: между правившим в Волынской и Галицкой землях Романом, могущественными Ростиславичами из Смоленска и потенциально опасными Ольговичами. Широко применяя свое искусство сталкивать князей между собой, Всеволод III никогда не допускал чрезмерного сосредоточения власти в одних руках. В этом его можно сравнить с великими ханами Золотой Орды начала XIV века, которые искусно поддерживали равновесие сил между Москвой, Тверью и Литвой. Межкняжеская политика Всеволода III потерпела только Две неудачи в последние годы его жизни: в 1206 году его сын Ярослав был принужден оставить Южный Переяславль, который он держал с 1200 года, это самое южное из всех княжеств прежнего Киевского государства, в пользу Ольговичей и позднее Ростиславичей; более серьезной неудачей была потеря Новгорода зимой 1208/09 года, когда Мстислав Удалой захватил город для Ростиславичей.

Два последних года жизни Всеволода не были омрачены территориальными потерями. Его сыновья, воспитанные в духе глубокого уважения и повиновения отцу и никогда не отказывавшие в военной помощи, не доставляли Всеволоду поводов для беспокойства. Но беда, разразившаяся после его смерти, — братоубийственная война между его сыновьями — забрезжила уже в 1212 году.

До этого времени только старший сын Константин получил свою вотчину в Суздальской земле (1208 год): «Ростов и инех 5 (неназванных) городов да ему» 2. В 1211 году, однако, Всеволод, чувствуя что конец близок, и, может быть, понимая, что сыновья просто ждут его смерти, чтобы развязать междоусобную войну, соперничая в кровопролитии со своими многочисленными предками, попытался предотвратить надвигавшийся хаос. Он определил судьбу двух своих старших сыновей так: после его смерти Константин должен был княжить во Владимире, а Юрий получал Ростов 3 и, вероятно, пять других городов, прежде принадлежавших Константину. Это было, по-видимому, совершенно справедливое решение, но Константин, который к этому времени уже прочно обосновался в Ростове, вынашивал другие планы: его целью было иметь лучшее в каждом из двух миров и быть великим князем не во Владимире, а в своем северном городе и в то же время присоединить Владимир к Ростову в качестве собственного семейного владения. Дважды Всеволод посылал за ним, но Константин не уступил. В конце концов Всеволод созвал во Владимире собор (явившийся, видимо, предтечей великих земских соборов XVI и XVII веков) — собор, представлявший все сословия«…всех бояр своих с городов и с волостей, епископа Иоана ростовского и владимирского], и игумены, и попы, и купце, и дворяны, и вси люди». На соборе он пожаловал Владимир своему второму сыну Юрию, «приказа же ему и братию свою», другими словами, даровал ему великое княжество и старейшинство в роду. Третий сын, Ярослав, получил третий по важности район Суздальской земли — Северный Переславль. Рассказ современника о соборе4 — исключенный из суздальской Лаврентьевской летописи, которая в то время защищала интересы Константина, в связи с чем ее существенно отредактировали в Ростове, — заканчивается традиционным и ярким выражением гнева Константина: «…слышев то и вздвиже брьви собе с гневом на братию свою, паче же на Георгиа [Юрия]» 13 апреля 1212 года Всеволод III умер. Ему был посвящен длинный, но совершенно безликий некролог в местной летописи, переполненный напыщенными клишированными восхвалениями 5. Все его сыновья, исключая Константина, почтительно прибыли на похороны во Владимир. Не успели Всеволода похоронить, как начались, как и следовало ожидать, братоубийственные раздоры. Описания этого первого столкновения между братьями различаются в зависимости от происхождения источника: верная Константину Лаврентьевская летопись обходит это событие полным молчанием, упоминая только мирный исход; фрагменты владимирской летописи, сохранившиеся в своде конца XV века 6 и явно отражающие какие-то части личной летописи великого князя Юрия, сообщают точку зрения Юрия и Ярослава; то же самое, но более подробно изложенное мы находим в семейной летописи последнего, то есть в летописи ПереславлЯ Суздальского. Итак, факты показывают, что ничего значительного не произошло, что события 1212 года были всего лишь прелюдией к будущей войне. Константин начал собирать войско вместе со своим братом Святославом, который «разгневался… на Юрия» 7, поскольку' несомненно, считал, что последний несправедливо распределил

84 между братьями; а Юрий и Ярослав, заключив двусторонний договор, нпрравленный против Константина, пошли на Ростов. Согласно небеспристрастной летописи Переславля Суздальского, Юрий начал переговоры, великодушно предложив обменять Владимир на Ростов. Не стоит и говорить, что от этого предложения Константин наотрез отказался, потребовав Владимир для себя, ростов для своего сына и предложив Юрию удовлетвориться Суздалем 8- Но «бе бо грязка велми (поскольку было очень грязно)», как сообщает летописец, а скорее всего потому, что ни одна из сторон не хотела рисковать, не будучи уверенной в победе, боев было очень мало, и после четырех недель бессмысленных колебаний было заключено перемирие 9.

Положение, однако, оставалось неясным. Владимир и Святослав еще более запутали его, сменив в 1213 году союзников. Владимир был неудовлетворен тем, что Юрий отдал ему всего лишь Юрьев Польский, полагая, что как четвертый сын великого князя он вправе получить лучшую вотчину, скажем, Суздаль. Обиженный и разгневанный, Владимир перебежал к Константину, который, пытаясь закрепиться в юго-западной части владений Юрия, послал Владимира захватить Москву 10. Тем временем Святослав снова перебежал, на этот раз от Константина к Юрию, который отдал ему за его хлопоты теперь уже пустующий Юрьев Польский". Но Владимир и Святослав были мелкой рыбешкой, они всего лишь мутили воду, и их маневры не оказывали влияния на общее соотношение сил. Пребывая в счастливом возрасте юности, они не знали толком невзгод междоусобной войны и почти не имели времени для создания боеспособных дружин. А вот Константин, который не мог смириться с потерей старейшинства в роду, территории и власти, опирался на поддержку всех северных суздальских земель.

Второе столкновение между двумя братьями произошло в 1213 году. Сразу нужно сказать, что оно не привело ни к каким определенным результатам и оказалось пустой тратой сил. На этот раз инициатива исходила от Константина, по крайней мере, он выступил первым, как сообщают настроенные против него источники. Однако никто из братьев, по-видимому, не был способен предпринять решительные действия, которые могли бы положить конец этому мучительному спору. Константин направил свой удар на Костромскую землю, входившую во владения Юрия |2, а его новый союзник Владимир, Двинувшись на север от Москвы, предпринял неудачную попытку захватить Дмитров (один из городов Ярослава), от стен которого был вынужден позорно бежать обратно в Москву 13. Юрий и Ярослав, наконец, сделали решительный шаг, выступив на Ростов. Но опять обе стороны не проявили энтузиазма, когда дело дошло до необходимости вступить в бой, и три брата снова согласились на перемирие. Даже Владимир, сидевший в Москве под замком у Юрия, был выпущен на волю. Юрий отослал его в удаленный Южный Переяславль, где тот находился в безопасности некоторое время 14.

Так что положение в конце 1213 года оставалось в основном таким же, как и прежде. Три года держалось странное, неестественное затишье. Все было спокойно, во всяком случае на поверх-

85 ности. Летописцы Владимира и Ростова, всегда готовые встать на защиту каждый своего господина или обвинить противника в разжигании «дьявольского раздора», не упоминают о каких-либо враждебных действиях со стороны сыновей Всеволода 15 Это странное нежелание разрешить кризис силой можно на этот раз объяснить последствиями страшного пожара во Владимире в 1213 году (сгорело 200 домов и 4 церкви) и опустошительного голода, поразившего Суздальскую землю в том же году 16. Но это затишье также свидетельствует о том, что обе стороны энергично копили силы и готовились к надвигавшемуся неизбежному и кровопролитному столкновению

В 1216 году произошла третья, и последняя, стычка между Константином и его братьями. На этот раз разразилась настоящая война, осложненная участием внешних сил: на стороне Константина были Ростиславичи и новгородцы, а Юрию, Ярославу и Святославу помогали дружины из Мурома и жители половецкого порубежья, которых называли бродники (см. прим 22 к гл. 4) Весь ход сражений и сложных переговоров между двумя сторонами был тщательно описан (по всей видимости, непосредственным участником) в длинном, подробном рассказе, созданном в Смоленске 17.

Начало войне положило не прямое столкновение братьев, а косвенный повод, почти случайность, происшедшая в Новгороде Ну, а затем одно событие повлекло за собой другое. Как будет видно далее, первый шаг фактически был сделан одним из Ростиславичей, горячим Мстиславом Мстиславичем. Он только что снова занял новгородский стол после разведочного похода в Галицкую землю и тут же столкнулся с опасностью в лице своего зятя Ярослава. Ярослав после недолгого пребывания в новгородских княжеских палатах во время отсутствия Мстислава не только начал преследование некоторых сторонников Мстислава, но и захватил новгородские заставы Торжок и Волок Ламский, отрезал город от источников снабжения и арестовал столько новгородских купцов в Торжке, сколько смог. Война между ним и Мстиславом была неизбежна. В первую очередь Мстислав хотел выбить Ярослава из Торжка и принудить его освободить захваченных заложников. Поначалу соперники ограничивались стычками на границах Новгородского, Смоленского княжеств и Суздальской земли. Но мало-помалу разрозненные отряды каждой из сторон объединялись, их численность возрастала благодаря прибывающему пополнению: Ярослав соединился с превосходящими силами своего брата Юрия, а Мстислав не только призвал на помощь своих родичей (брата Владимира, в то время княжившего во Пскове, двоюродного брата Владимира Рюриковича из Смоленска и Всеволода, сына киевского князя Мстислава Романовича), но и, полагаясь на силу братской «любви», предусмотрительно сообщил Константину о положении дел на западных границах Суздальской земли.

В конце концов два враждующих войска сошлись лицом к лицу на реке Липице в районе Юрьева Польского Как это часто бывало перед крупными битвами, были сделаны попытки избежать сражения и уладить дело миром. Инициатива исходила, как сообщается в источниках, каждый из которых был на стороне ростиславичей, от Константина и его союзников. Снова и снова подчеркивалось, что союзники находятся в ссоре не столько с Юрием, сколько с Ярославом, и постоянно выдвигалось требование, чтобы Ярослав освободил новгородских заложников и отвел свои силы из Волока Ламского. Когда эти требования были презрительно отвергнуты и Юрием, и Ярославом, вновь встал вопрос о перераспределении земель. «Мы есмя племенници себе, — сказал, как сообщается, посланник Константина, — а дадим стареишиньство князю Константину А посадите и его [на престол] в Владимир, а вам [будет отдана] земля Суздальская вся [остальная]» 18. И вновь попытки примирения были отвергнуты.

Перед началом битвы Юрий и Ярослав, полностью уверенные в победе, договорились между собой о будущем разделе Руси. Несмотря на тенденциозный характер летописных сообщений, нет оснований сомневаться в достоверности данного эпизода 19, так как автор явно указывает, что копию договора, подписанную и принятую князьями, «взяша смолняне по победе в станех Ярославлих и даша своим [смоленским] князем». По этому соглашению Юрий получил бы Владимирскую землю и Ростовскую, Ярослав — Новгород, Святослав — Смоленск. Киев должен был отойти «черниговь-скым князем»20, а Галицкая земля — поделена между Юрием и Ярославом 21. Не стоит и говорить, что Ростиславичи остались бы с пустыми руками.

Решающая битва состоялась 21 апреля. Она закончилась полной победой Константина и его союзников, и это неудивительно. Трудно оценить численность сражавшихся или убитых из-за сильных преувеличений в свидетельствах источников, что в целом характерно для описаний сражений в средневековой Руси. По смоленским оценкам, — это единственное раннее описание, в котором приводятся конкретные цифры, — Юрий и Ярослав потеряли 9233 человека убитыми и 60 — пленными, а потери Константина и Ростиславичей составили 6 человек (5 убитых новгородцев и 1 смоленский воин) 22. Даже если сделать скидку на преувеличения, это был, без сомнения, жаркий бой: в отрядах Юрия и Ярослава было тридцать стягов и сотня «труб и бубнов»23, и все были захвачены противником. Юрий и Ярослав бежали: Юрий — во Владимир («на четвертом коне, а трех удушил (загнал), в первой сорочици (нательной рубашке)», Ярослав, еще более стремительно, в Переславль («на пятом коне, а четыре удушил»).

Положение во Владимире было безнадежным. Юрий пытался вновь собрать в боевые порядки тех немногих ратников своего войска, кому удалось спастись и добраться до столицы, «ин ранен, а ин наг», но было очевидно, что сопротивление более невозможно, и, когда новгородские и смоленские дружины подошли к Владимиру и подожгли его, Юрий сдался. Мстислав дал ему во владение, что фактически означало изгнание, Городец Радилов, расположенный в самом восточном течении Волги на суздальской территории. А что касается Ярослава, изображенного в новгородских и смоленских источниках негодяем из негодяев, то первое, что он сделал по прибытии в Переславль, так это согнал всех новгородских и смоленских купцов, которых смог найти, и бросил их в застенки. Часть новгородцев (150 человек) Ярослав «повеле затворити в тесне избе», и они погибли от удушья. Смоленцев, 15 человек, держали в другом месте, и им удалось выжить24 Когда союзники приблизились к Переславлю, Ярослав послал гонцов к Константину, умоляя того не выдавать его тестю. Но все обошлось благополучно. Ярослав осыпал подарками союзных князей, и ему было позволено остаться в Переславле, однако только после того, как Мстислав освободил свою дочь, оставшихся в живых новгородцев, а также тех, кто против него воевал в войске Ярослава 25.

Война окончилась. Мстислав вернулся в Новгород, а его брат Владимир — в Псков. Константин стал во Владимире великим князем и провел последние два года жизни между столицей и Ростовом. Ярослав, напрасно моливший о возвращении ему жены, смирился с вынужденным политическим бездействием в Переславле Что касается Юрия, то он явно не собирался долго прозябать в своем дальнем изгнании и искал способы, как победить своего старшего брата. Военное соперничество исключалось ввиду союза Константина с Ростиславичами, а Юрий не мог надеяться на помощь Ярослава. Однако у него была припасена козырная карта: Симон, епископ суздальский и владимирский, последовал за ним в изгнание, оставив незамещенной кафедру столичной церкви 26. И Константину ничего не оставалось делать, как помириться с Юрием Условия соглашения, достигнутого в 1217 году между двумя братьями, очевидно, были таковы: после смерти Константина Юрий вновь принимал титул великого князя, а до той поры он должен был княжить в Суздале 27. В это же время Константин назначил двух своих сыновей Василька и Всеволода соответственно в Ростов и Ярославль, вверяя их после своей смерти «Богу и пречистей его Матери и [своему] брату…» Юрию 28.

Юрию не пришлось долго ждать в Суздале. 2 февраля 1218 года, пять месяцев спустя после заключения договора с Юрием, Константин умер во Владимире. Его личный ростовский летописец сочинил длинный некролог, за которым следовало традиционное описание оплакивания смерти Константина народом и всеми его братьями, а затем рассказ о похоронах 29. Текст этот в точности соответствовал традициям средневековых панегириков, о самом человеке из него узнать ничего невозможно: все слова о его добродетелях — скромности, милосердии, благочестии, любви к духовенству и т. д., не более чем штампы, за исключением того, что он «многы церкви созда», украсив их иконами и «исполняя книгами», и что он «часто бо чтяше [святые] книги» 30. А что касается скорбящих, то не стоит слишком доверять описанию оплакивания Константина его братьями («плакаша по нем плачем вель им, акы по отци и по брате любимей, понеже вси имяхуть и (его) в отца место… бе бо в них любы паче меры» (!), но интересно отметить, что у этого летописца бояре оплакивают князя «яко заступника земли их», а слуги — как своего «кормителя и господина»).

Юрий принял великое княжение во второй раз и обосновался во Владимире. Он княжил там вплоть до своей гибели в 1238 году в битве на реке Сить. Первые пять лет его правления — до первого татарского нашествия в 1223 году — были спокойными, неомраченными братоубийственной войной. Его братья и племянники жили с ним в мире и повиновались ему. Ярослав не проявлял признаков недовольства своим княжением в Переславле Суздальском и занял Новгород по повелению Юрия, когда сын последнего бежал из города в 1223 году (см. прим. 78). Владимир, которому в 1217 году удалось спастись от половцев (либо же он был отпущен ими) 31, получил маленький район Стародуба на Клязьме к востоку от Владимира, где жил тихо и мирно до своей смерти в 1228 году. Ярослав княжил в Юрьеве Польском, полученном от Юрия в 1213 году. Два старших сына Константина правили в Ростове и Ярославле. Новгород, как будет показано ниже, вернулся под власть суздальских князей в 1221 году, сбросив последнего из Ростиславичей. Что касается юга Руси, то в летописях не упоминается ни о каких столкновениях, ни даже о каких-либо контактах с Ростиславичами за пять лет — с 1218 по 1223 год.

Главная проблема Юрия в период его правления была связана с Волжской Булгарией. С начала XIII века между булгарами и Суздальской землей контактов практически не было. В

летописях сообщается только об успешном походе дружины Всеволода III против волжских и камских булгар в 1205 году32,

о нападении булгар на Рязань в 1209 году и об ответном нападении, предпринятом Всеволодом на следующий год33. Однако в

1218 году булгары захватили самые северо-восточные владения ростовского князя — Устюг на реке Сухоне, — а затем продвинулись на юг по течению Унжи вплоть до города Унжи 34. Хотя им не удалось захватить Унжу, а Устюг был вскоре возвращен ростов скому князю Васильку, нельзя было игнорировать опасность, исходящую от булгар. До этого времени их походы были нацелены в основном на Рязань и Муром. Теперь под угрозой оказалась и суздальская территория. Юрий предпринял решительные шаги,

чтобы отбить у булгар охоту к дальнейшим нападениям. В 1220 году он собрал большую дружину. К войску, посланному под началом

Святослава из Юрьева Польского, присоединились отряды из Переславля, Ростова, Устюга и Мурома. Большая часть войска собралась в месте слияния Волги и Оки и поплыла вниз, к Ошелю,

на земли булгар. Город был взят 15 июня, отряды булгар были разгромлены, и многие районы в нижнем течении Камы были опустошены ростовскими и устюжскими дружинами. Поход был столь успешен, что зимой того же года булгары послали к Юрию три посольства с просьбами о мире Но Юрий собирался совершить еще один поход вниз по Волге, и только третье посольство булгар, встретившее его в Городце Радилове, разжалобило князя-

победителя. Юрий заключил мир на условиях, «яко же было при отци его Всеволоде и при деде его Георгии [Юрии]»35. Чтобы закрепить свой успех и в дальнейшем обезопасить восточные границы от любых нападений, Юрий в 1221 году основал Нижний Новгород у слияния Волги и Оки 36.

С тех пор булгары больше не совершали набегов на Рязань, Муром и Суздальскую землю, а в 1229 году, когда возникла угроза татарского нападения на земли булгар, они заключили с Юрием еще один мирный договор, длившийся на этот раз шесть лет Состоялся не только обмен пленными, но, когда на северо-востоке Руси из-за плохого урожая ржи начался голод, булгары пришли на помощь, отправив зерно по Волге и Оке 37. После этого русские больше почти ничего не слышали о булгарах, пока наконец до них не дошла весть о захвате татарами в 1236 году города Булгар.

Новгород

Бурные события на юге, юго-западе и северо-востоке Руси в первой четверти XIII века не могли не отразиться на истории Новгорода. Как было видно из главы 1, во второй половине XII века три ведущих княжеских рода: суздальские князья, Ростиславичи из Смоленска и Ольговичи из Чернигова — соперничали между собой за управление Новгородом, а различные боярские группировки в городе поддерживали тот или иной род. Эта борьба продолжалась и в первой четверти XIII века, хотя теперь Ольговичам при всех их тогдашних успехах на юге уже не удавалось ставить своих князей в Новгород. С начала столетия и до 1224 года претендентов на престол было двое: с одной стороны, родичи Всеволода, которых поддерживали, в основном, представители бояр с Прусской улицы (т. е с Загородского и Людина концов), а, с другой, — Ростиславичи, которых поддерживали бояре с Неревского конца и с Торговой стороны (главным образом, со Славенского конца).

1 января 1200 года трехлетний сын Всеволода III Святослав прибыл в Новгород, чтобы сменить на престоле Ярослава Владимировича, свояка Всеволода 38, княжившего там с перерывами в общей сложности восемнадцать лет, не принесших ему, надо сказать, популярности у новгородцев. Большую часть правления ему мешал буйный антисуздальски настроенный посадник Мирошка Нездинич.

Пять лет пребывания (трудно назвать это «правлением») Святослава в Новгороде были тихими, внешне спокойными, и, что любопытно, города не коснулись значительные события, происходившие на юге и юго-востоке Руси. Были, правда, вторжения на новгородскую территорию: литовское с запада в 1200 году и шведское с северо-запада в 1201 году 39,— но они были успешно отбиты без серьезных потерь. Однако спокойствие было кажущимся Хотя после смерти Мирошки в 1203 году его сменил просуздальски настроенный посадник Михалко Степанович (который, без сомнения, защищал интересы малолетнего князя), у Всеволода III

были основания тревожиться за судьбу Новгорода. Понимая, что для управления развитием событий на юге Руси суздальским силам рано или поздно потребуется помощь дружин с северо-запада и что в случае серьезной войны понадобится кто-то более авторитетный, чем маленький мальчик, символически представлявший великого князя, Всеволод III отозвал Святослава и в марте 1205 года заменил его своим старшим сыном 19-летним Константином40. Новгородцы ответили на это назначением антисуздальски настроенного посадника Дмитра Мирошкинича 41.

Сочетание сильного суздальского князя в Новгороде ч представителя антисуздальских сил, занимавшего высшую исполнительную должность, предвещало беду. Она случилась через два года. Новгородская летопись, с массой недоговоренностей и туманных оборотов в описании событий 1207–1208 годов, тем не менее ясно показывает, насколько тесно вопрос о том, какой княжеский род должен давать Новгороду правителя, был связан с превратностями внутренней борьбы между боярскими группировками. Очевидно, у Константина не все ладилось, и в марте 1207 года Всеволод посылает в Новгород Лазаря. Названный летописцем «человеком Всеволода» («Всеволожь муж»), он должен был, по всей видимости, спровоцировать волнения против посадника 42. Если задача Лазаря состояла действительно в этом, то, как показали дальнейшие события, он с ней блестяще справился.

В конце лета 1207 года Всеволод III приказал Константину присоединиться к нему в крупном карательном походе против Чернигова — походе, обрушившемся, как мы уже говорили, на Рязань. Константин собрал, по-видимому, огромное войско, в которое вошли дружины из Новгорода, Пскова, Ладоги и Торжка 43. С ним пошел и посадник Дмитр. После падения Пронска в октябре Всеволод послал новгородских дружинников домой, щедро наградив их за участие в походе и пожаловав им «волю свою» — но не выбирать себе князя, а решать противоречия между боярами без княжеского участия и предпринимать любые ответные действия, которые вече сочтет необходимым, против Дмитра Мирошкинича и его семьи 44. «Кто вы добр, того любите, злых казните», — загадочно сказал он на прощание45. Этот призыв к насилию был подхвачен с рвением. Константин и Дмитр, раненный при взятии Пронска, а также семь «старших людей» («вятших муж»), вероятно, политических сторонников Дмитра, вернулись с Всеволодом во Владимир. Новгородцы оказались без князя и без посадника.

Всеволод добился своего: он и Константин привлекли новгородскую дружину на свою сторону, во всяком случае, большую ее часть. Как только дружинники вернулись домой, они созвали вече (ноябрь 1207 года) «на посадника Дмитра и на братью evo», на котором стали подбивать людей требовать возмещения Убытков, вызванных, по всей видимости, строгими фискальными мерами Дмитра46. Толпа взбунтовалась в характерном для новгородцев стиле, грабя и поджигая дома и имения Дмитра и его семьи, угоняя их холопов и захватывая их собственность. А когда тело Дмитра, умершего во Владимире от ран, было доставлено в город, они попытались поглумиться над покойником и бросить его в Волхов, и только архиепископ сумел их остановить47.

Всеволод III был настолько убежден в верности Новгорода, что, как только узнал о назначении посадником сына Михалки Степановича, просуздальски настроенного Твердислава 48, сразу снова послал туда на княжение своего достигшего уже 11-летнего возраста сына Святослава. Святослав прибыл в Новгород 9 февраля 1208 года. Последовала новая волна арестов родственников и сторонников Дмитра — их отправили во Владимир, чтобы с ними разбирался сам великий князь. Выходило, что просуздальски настроенная часть бояр одержала верх, и правление Святослава обещало быть мирным. Но в своих расчетах Всеволод не принял во внимание Ростиславичей и остатки антисуздальски настроенной боярской группировки. Несмотря на все меры против последователей и родственников Дмитра, бояре с Неревского и Славенского концов, т. е. сторонники Дмитра и противники Твердислава и просуздальски настроенная часть бояр, сохраняли влияние и не прекращали борьбы. Более того, вскоре на северо-западе появился новый могущественный, легкий на подъем, с богатым воображением Ростиславич, на долгие годы положивший конец планам Всеволода управлять Новгородом.

Мстислав Мстиславич, известный современникам под именем Удалой, родился, очевидно, незадолго до 1176 года. Его отцом был Мстислав Ростиславич Храбрый. О его молодых годах известно только, что в 1193 году Мстислав правил городом-крепостью Тре-полем на Днепре в Киевском княжестве. В 1207 году он был поставлен в южную заставу Торческ на реке Рось, откуда был выбит во время победного похода Всеволода Чермного на Киев. Мстислав бежал в Смоленское княжество, где занял самый северный город княжества — Торопец. Район Торопца был идеальным плацдармом для нападения на Новгород.

Расчет Мстислава был точен. Пока Всеволод III и его сыновья были заняты во втором карательном походе против Рязани в конце 1208 года, он вторгся на Новгородскую землю. Мстислав захватил восточную заставу Торжок, наиболее важное из новгородских владений и ключевую крепость рядом с границами Суздальской земли. Там он арестовал представителей Святослава и местного посадника и отправил в Новгород следующее послание: «Кланяяся святей Софии (соборная церковь Новгорода) и гробу отця моего и всем новогородьцем49; пришел есмь к вам, слышав насилье от князь, и жаль ми своея отцины». Послание, несомненно, адресовалось противникам суздальского правления, а под «насилием» подразумевались меры, предпринятые против семьи Дмитра и поддерживавших Ростиславичей бояр. Послание имело немедленный успех. Твердислав не смог спасти своего покровителя. Новгородцы пригласили Мстислава «и посадиша и его на столе отци». Святослав был быстро арестован и заключен на архиепископском дворе50.

Ответ Всеволода последовал незамедлительно, что навряд ли явилось неожиданностью для Мстислава: все новгородские купцы были схвачены, их товары конфискованы 51. Таким образом, каж-

49 дая сторона имела козырную карту. Положение сложилось безвыходное, разве что Мстислава, военную доблесть которого еще предстояло проверить, можно было попытаться выбить силой. И Всеволод, и Мстислав провели демонстрацию силы в начале 1209 года. Всеволод послал войско под началом Константина в Тверь, расположенную к востоку от Торжка, но на суздальской стороне от границы; Мстислав прошел на восток, по-видимому, со своей дружиной и взяв с собой столько войска, сколько удалось собрать его сторонникам в Новгороде. Однако дело ограничилось бряцанием оружия: каждая сторона теряла слишком многое в случае поражения, чтобы идти на риск вооруженного столкновения. В результате было достигнуто соглашение: Святослав был отослан назад к отцу, а захваченные купцы отпущены 52.

Теперь Мстислав Мстиславич прочно обосновался в Новгороде и мог, наконец, вздохнуть свободно. Еще до конца 1209 года он занялся укреплением южных и восточных границ Новгородской земли, усилив Великие Луки на юге как заставу против участившихся литовских нападений и лично наблюдая за возведением оборонительных сооружений в Торжке 53; поставил вместо Твердислава своего человека, Дмитра Якунича54. Мстислав безнаказанно игнорировал доставленное ему Константином послание Всеволода III, содержавшее угрожающее утверждение господства и старейшинства великого князя («ты ми еси сын, а яз тебе отец») 55. Ни опустошительный пожар 1209 года, случившийся во время отсутствия Мстислава и уничтоживший 4300 домов и 15 церквей56 (не исключено, что это было делом рук поджигателей из просуз-дальского лагеря), ни пожар 1217 года, в котором сгорело еще 15 церквей 57, не могли подорвать власти Мстислава.

Девять лет твердой и искусной рукой он управлял новгородскими делами. В течение этого времени зафиксированы только два набега на Новгородскую землю с запада, тогда как Мстислав или его родичи постоянно били западных соседей Новгорода — чудь (эстонцев): было предпринято по крайней мере пять походов 58, некоторые из них — относительно небольшие с целью захвата пленных, лошадей и скота или наложения дани на местное население, другие — более значительные, доходившие до Воробьина («castrum Warbole» в хронике Генриха Ливонского) в Северной Эстонии (42,5 км на юго-запад от Ревеля) (1212 год) и до Риги на западе (август 1216 года). Итак, можно сделать вывод, что конечной целью западной политики Мстислава было не создание в Эстонии застав, не обращение эстонцев в христианство, не расширение территории Новгорода и Пскова на запад, а стремление сдержать чудь, отбить у нее охоту к нападениям на Новгородскую землю, поддержать систему обложения данью, действовавшую с середины XII века 59, а самое главное, создать что-то вроде дамбы против постоянно вторгавшихся сил Немецкого ордена.

Псков находился под неусыпным надзором Ростиславичей: с 1208 года и, по крайней мере, до их окончательного ухода из Новгорода в 1221 году в Пскове всегда находился кто-нибудь из близких родственников Мстислава — большую часть времени это был его брат Владимир, которому, видимо, даже удалось стать свидетелем взятия Новгорода в 1221 году владимирским князем Юрием 61. Что касается самого Новгорода, то, как только Мстислав оставил город зимой 1214/15 года, чтобы произвести разведку в Галицкой земле, оппозиция воспользовалась его отсутствием и под лозунгом, который Мстислав якобы сам провозгласил перед отъездом — «вы вольни въ князехъ», — послала за суздальским князем Ярославом, третьим сыном Всеволода и зятем Мстислава 63. Но это первое пребывание Ярослава в Новгороде было недолгим. Он, как мог, преследовал сторонников Мстислава, но сопротивление его правлению было слишком сильным, и, услышав, что возвратившийся из Галицкой земли Мстислав собирает в Смоленске войско64, Ярослав отъехал в Торжок. Оттуда он стал предпринимать враждебные действия против Новгорода: после неурожая во всех новгородских районах, кроме Торжка, он, подав пример многим будущим завоевателям Новгорода в XIV и XV веках, перекрыл жизненно важный поток продовольствия в город с востока, заблокировав реку Тверцу. Послы из Новгорода, умолявшие его вернуться и снять блокаду, были в полном составе арестованы, как и многочисленные новгородские купцы, оказавшиеся в то время в Торжке65. Дружина, посланная из Суздальской земли в подкрепление Ярославу, совершила набег на Торопец 66. Путь для возвращения в Новгород был Мстиславу открыт. 11 февраля он вернулся в находившийся в тяжелом положении город, арестовал там назначенного Ярославом в Новгород правителя и приказал своему зятю отпустить всех захваченных новгородцев и оставить Торжок, но, получив отказ, 1 марта 1216 года двинулся с новгородским войском на восток. Через два месяца война закончилась: Ярослав и его братья потерпели поражение, а Мстислав вернулся, чтобы снова единолично и неоспоримо править Новгородом.

Степень авторитета Мстислава — и его популярности — в Новгороде на протяжении десяти лет правления, наверное, лучше всего можно оценить по его способности ладить с боярами, точнее, поддерживать дружественные отношения с той их частью, которая была настроена против Ростиславичей. Приблизительно половину времени его правления посадниками были поддерживавшие Ростиславичей бояре; но в оставшуюся часть времени эту должность занимал Твердислав, сын Михалки Степановича, твердого сторонника суздальского правления, и именно Твердислав был рядом с Мстиславом в кризисный момент: в 1212 году, когда новгородская дружина, несмотря на просьбы Мстислава, отказалась идти дальше Смоленска в походе Ростиславичей против Ольговичей. Именно Твердиславу удалось тогда убедить войско следовать за своим князем.

В Новгороде, конечно, существовала кое-какая оппозиция Мстиславу. Даже придворный летописец, всегда готовый восхвалять все, что бы Мстислав ни сделал, не мог об этом умолчать. В 1210 году, например, твердый сторонник Мстислава Митрофан, архиепископ новгородский, был по какой-то причине смещен и направлен

В Торопец, расположенный на территории Ростиславичей 68 Не надо забывать и о том, что в 1215 году во время отсутствия Мстислава его противникам удалось призвать суздальского князя. И все-таки его авторитет был столь велик, что в 1212 году, когда Мстиславу нужно было убедить новгородцев пойти с ним и его родичами в поход, который не имел к новгородцам никакого отношения и никак не затрагивал их интересы, он просто созвал вече и изложил людям суть дела, чтобы услышать в ответ древнюю формулу согласия: «Камо (куда), княже, очима позриши (посмотришь) ты, тамо мы главами своими вьржемъ (сложим наши головы)» 69.

Когда Мстислав в последний раз покинул Новгород, это не означало, что правлению Ростиславичей в городе пришел конец (оно продолжалось еще четыре года), но это знаменовало собой конец постоянного присутствия Ростиславичей в этом регионе. Когда в июле 1217 года Мстислав объявил о своем намерении отправиться в Галицкую землю для новых завоеваний, новгородцы просили его остаться. Но он был непреклонен. Перед отъездом Мстислав, однако, предусмотрел условия для продолжения правления Ростиславичей в Новгороде: архиепископу Митрофану было разрешено вернуться, а из Смоленска был призван старший сын киевского князя Мстислава Романовича Святослав 71.

Вскоре после прибытия Святослава в городе начались волнения. Первый кризис произошел в январе 1218 года, когда разгорелась вражда между основными соперничающими группировками. Из путаного описания событий в местной летописи более или менее ясно одно: это была попытка представителей Торговой стороны и Неревского конца, двух надежных оплотов Ростиславичей, скинуть просуздальски настроенного посадника Тверди-слава. Святослав пытался повлиять на волнующееся вече, длившееся целую неделю, и потребовал, чтобы Твердислав был смещен. Но в тот день победили представители просуздальского Людина конца: Твердислав остался посадником, а между двумя сторонами был на скорую руку заключен шаткий мир 72.

Нет сомнений в том, что именно неспособность Святослава преодолеть волнения в Новгороде и обескровить оппозицию, заставила киевского князя Мстислава заменить его своим вторым сыном Всеволодом, который по крайней мере уже имел некоторый опыт правления в Пскове. Поначалу он добился успеха. Вскоре после прибытия Всеволода, в феврале 1218 года, по городу стали распространяться слухи, что Твердислав связался с суздальскими князьями Юрием и Ярославом и убеждал их воспрепятствовать тому, чтобы походы новгородцев в район Северной Двины пересекали Суздальскую землю. Была ли в этих обвинениях какая-то Доля "правды или нет, но на этот раз Твердислав вынужден был отдать должность посадника своим соперникам 73. Чуть позже архиепископ Антоний, сменивший в 1210 году поддерживавшего Ростиславичей Митрофана, был сведен с кафедры, несомненно, в Результате падения Твердислава. Антоний укрылся в Торжке, а его соперник Митрофан был снова провозглашен архиепископом.

Но и у Антония были сторонники. В конце 1218 или в начале 1219 года он вернулся в Новгород — в это же время Твердислав снова сделался посадником 74 — и оспорил право Митрофана на архиепископство. У Всеволода и новгородцев не было другого пути, чтобы решить затруднительный вопрос о двух архиепископах в одном городе, кроме как передать это дело в руки митрополита. Митрофан и Антоний были отправлены в Киев. Учитывая близость митрополита к Киевскому княжескому столу и, конечно, то влияние, которое оказал киевский князь, глава рода Ростиславичей, на его суд, не приходится удивляться, что митрополит решил дело в пользу Митрофана, а Антонию передал Галицкую епархию в Перемышле 75.

Третий после отъезда Мстислава кризис, поразивший Новгород, произошел в 1219 году. Снова в центре волнений оказался посадник. По каким-то причинам, о которых летописец умалчивает, Всеволод обрушил свою ярость на Твердислава. Город охватили беспорядки; приверженцы обеих группировок даже вооружились, и открытые столкновения были предотвращены только архиепископом Митрофаном, которому удалось убедить Твердислава, объявленного больным, оставить свою должность и постричься в монахи. Посадничество снова перешло в другие руки.

Летописи не указывают, к какой из боярских группировок принадлежал новый посадник Иванко Дмитриевич. Не дают они нам возможности и понять, что творилось в Новгороде с 1219 по 1221 год 76. Так или иначе, должен был произойти радикальный поворот в общественном мнении, так как в 1221 году новгородцы без объяснения причин внезапно потребовали от Всеволода, чтобы он уходил: «Не хочем тебе; пойди, камо хочеши» 77. Это был конец гегемонии Смоленска в Новгороде, больше никогда никто из Ростиславичей не сидел на троне на Ярославовом дворе. Митрофан и посадник Иванко были посланы с предварительной делегацией новгородских граждан во Владимир просить у Юрия князя. С тех пор всегда — за исключением коротких периодов правления Ольговичей (Михаила из Чернигова и его сына Ростислава) — Новгород получал князей только из Суздальской земли. Правда, часто бывало так, что эти князья сменяли один другого с пугающей быстротой 78, но поначалу, по крайней мере, это было не столько результатом столкновения интересов бояр или отражением противоборства между Новгородом и Владимиром, сколько выражением воли великого князя. «Оже ти не угодьно дьржати Новагорода сыномь, — говорили Юрию посланцы из Новгорода, когда его сын бежал из города вскоре после того, как был послан туда в 1221 году, — а въда ны брати (и дай нам брата)» 79.

Проясняют ли события первых двух десятилетий XIII века в Новгороде вопрос о взаимоотношениях между боярским влиянием и княжеской властью? Есть ли какие-либо свидетельства изменений в общественной жизни города по сравнению с условиями XII столетия, какие-либо признаки движения Новгорода к независимости, к возникновению тех элементов республиканской формы

96 правления, которые стали столь явными в XIV веке? Трудно сделать сколько-нибудь обоснованные выводы из-за спутанности событий, описанных в источниках, большинство из которых, однако, несут на себе отпечаток того времени и, по-видимому, мало искажены позднейшими редакциями80. И все же остается слишком много загадок, противоречий, нерешенных вопросов. Новгородцы, очевидно, сохраняли достаточную свободу, чтобы избавляться от своих князей и просить внешних правителей (во Владимире и Киеве) присылать им князей. С другой стороны, сильные князья, и новгородские, и внешние, могли ставить свои условия, причем часто независимо от того, какая часть бояр одерживала верх в это время81, и решающим образом влиять на борьбу за власть между различными боярскими группировкам: в 1207 году, например, Всеволод III побудил новгородцев выступить против сторонников Ростиславичей. Более того, довольно трудно, если не невозможно, сказать, в какой степени новгородские традиции могли ограничивать, если вообще ограничивали, княжескую власть. Пытался ли какой-нибудь посадник, скажем, Твердислав или Иванко Дмитриевич, идти на компромисс с целью объединить бояр перед лицом княжеской власти? Кроме того, интересно, был ли какой-то элемент «преемственности» (правопреемственности, наследования) в чередовании посадников? Другими словами, неизбежно ли смена просуздальского посадника сторонником Ростиславичей предполагала насильственное свержение предыдущего или же действовала какая-то система выбора, что могло бы свидетельствовать об укреплении боярской оппозиции по отношению к князю?

Выводы можно сделать только предварительные. Во-первых, оказывается, что известия 1200–1223 годов не содержат никаких свидетельств ослабления или падения княжеской — или даже посаднической — власти. Во-вторых, в этот период между боярами и князем никаких новых отношений не развилось, элементы договорных связей между князем и Новгородом стали возникать позднее.

Так что общий вывод, по нашему мнению, должен быть сделан такой: никаких заметных изменений не произошло, и структура отношений между князем и Новгородом в первой четверти XIII столетия оставалась в целом такой же, какой она была во второй половине XII века. Новгороду предстояло пройти еще долгий путь, чтобы приблизиться к подлинной независимости и республиканской форме правления.

ГЛАВА 4
ТАТАРСКИЕ НАШЕСТВИЯ

Первое нашествие 1223 года

Обширная Татаро-монгольская империя Чингис-хана была создана за очень короткое время. В начале XIII века племена кочевников, населявших северную часть теперешней Монголии и земли вокруг озера Байкал, не имели какой-либо формы политического объединения. Однако в 1206 году собрание вождей различных родов, курилтай, назначило верховным правителем главу одного из монгольских племен, Тимучина, который подчинил себе основные племена татар, кераитов и найманов. Ему было дано имя и звание Чингис-хан. Завершив объединение и организацию военных сил Чингис-хан начал свой великий поход на Северный Китай. Война продолжалась, то затухая, то разгораясь с новой силой, в течение двадцати лет; к 1215 году Пекин был в руках монголов и большая часть Северного Китая и Маньчжурии находилась под монгольским правлением. После завоевания королевства Кара-Китай в Центральной Азии монголы захватили огромную, но раздробленную Хорезмскую империю Мухаммеда II, охватывавшую территорию современных Узбекской, Таджикской и Туркменской союзных республик, а также Афганистан и большую часть Ирана. Дойдя до Азербайджана, самого западного района Хорезмского государства, военачальники Чингис-хана Джебе и Субедей попросили великого хана разрешить им продвинуться дальше на север и нанести удар по «западным землям». Пока Чингис-хан со своими тремя сыновьями, Джучи, Чагатаем и Угедеем, завершали завоевание Хорезмских земель, Джебе и Субедей разгромили Азербайджан и Грузию и двинулись на Северо-Кавказскую равнину. Там во второй половине 1222 года они столкнулись с аланами (осетинами) и кипчаками (кочевыми племенами половцев). Арабский историк Ибн-ал-Асир (1160–1233) сообщает, что, хотя осетины и половцы объединились для сопротивления монголам, тем удалось разбить этот союз с помощью простого приема, позднее, в 1223 году, повторенного в неудачной попытке внести раскол между русскими и половцами. К кипчакам были направлены послы с подарками, призывавшие их оставить осетин на том основании, что монголы и кипчаки были «одного рода», тогда как осетины — из другого племени. Уловка подействовала, и монголы сначала наголову разгромили осетин, а затем своих «братьев по крови» — кипчаков. Взяв в начале 1223 года Судак (Сурож) на южном побережье Крыма, монголы, по-видимому, перегруппировались в южнорусских степях Дешт-и-Кипчак перед тем, как продолжить нанесение удара по «западным землям».

Создается впечатление, что русские либо ничего не знали о походах и завоеваниях полчищ Чингис-хана, либо не делали об этом записей, по непонятным причинам игнорируя военные успехи татаро-монголов. Весть о том, что в южных степях появился новый враг, Мстиславу Мстиславичу в Западный Галич принес его тесть хан Котян, чьи кочевья располагались, вероятно, невдалеке от самой восточной излучины Днепра 3. Через короткое время русские потерпели свое первое поражение от татар. События 1223 года описаны во многих русских источниках 4. Некоторые из них очень подробны, точны, изобилуют фактами; другие черпают сведения из вторых рук. Летописи, воспроизводящие эти источники, часто основаны на двух и более из них, и хотя они могут противоречить друг другу в каких-то деталях и часто несут на себе печать местнических интересов, тем не менее они дают неискаженные сведения из локальных летописей тех районов, которые были вовлечены в события 1223 года.

Всего сохранилось четыре летописи, отражающие древнейшие описания. Самая краткая из четырех (летописец Переславля Суздальского) воспроизводит в смягченном виде несохранившуюся киевскую княжескую летопись и в то же время отчасти отражает взгляды летописцев Владимира и Ростова на события, до которых им не было особенного дела, или по крайней мере они так считали. Новгородская Первая летопись содержит значительно более полную версию Киевской летописи, но, естественно, ничего не сообщает об отношении к происходящему новгородцев, поскольку они не принимали никакого участия в совместном походе на восток. Тон рассказа опять-таки довольно нехарактерен для стиля новгородских летописей: настроение апокалиптического смирения, полное отсутствие враждебности к татарам, особенно подчеркивание роли бога в нашествии татар («приидоша пакы попущени богом»), горький антиполовецкий тон — все это больше подходит для стоявшего на пороге катастрофы Киева, граничившего со степью, чем для процветавшего торгового Новгорода. Юго-западная Ипатьевская летопись дает контаминацию рассказов, где заметны суждения летописцев Черниговского княжества и Волынской земли; подвиги местных князей Даниила и Василька легли в основу второй половины летописи 6. Подвиги Даниила и его западнорусских соотечественников (особенно доблестного Мстислава Ярославича из Луцка), исходя из того, что мы уже знаем, вполне могли быть плодом воображения летописца; но подчеркивание роли Мстислава Святославича, наследовавшего после своего брата Глеба княжеский престол в Чернигове, и значительное внимание, уделяемое черниговскому княжеству и его мелким князькам, не оставляют сомнений в том, что рассказ, содержащийся в Ипатьевской летописи, основан в первую очередь на еще одной несохранившейся

102 летописи, а именно черниговской. Интересно отметить, что в ней нет и следа христианского смирения или предчувствия неминуемого апокалиптического бедствия, присущих киевской летописной традиции. Не предпринимается никаких попыток оправдать татар (в первых словах они названы «безбожными моавитами», а их «лживость» подчеркивается в заключительных эпизодах) или же очернить половцев — их «великый князь Бастый», кто бы он ни был, даже изображается принимающим христианство во время приготовлений к бою. Таким было типичное отношение к событиям западнорусского летописца. Удаленность Волынской и Галицкой земель позволяла ему относиться к половцам без злобной враждебности; и хотя географическое положение Западной Руси не смогло защитить ее от захвата семнадцатью годами позже, тем не менее оно освободило священников этих земель от необходимости раболепствовать перед татарами.

Четвертая летопись, отражающая подлинное описание событий 1223 года, — это Софийская Первая, которая, как и несколько сокращенная версия в Новгородской Четвертой летописи, происходит от предполагаемого свода 1448 года.

Таким образом, мы располагаем свидетельствами всех основных заинтересованных сторон: Киева, Чернигова, Волынской и Галицкой земель, Смоленска, а также, возможно, Владимира и Ростова7. Необходимо, конечно, помнить, что все эти описания создавались в первую очередь личными летописцами князей и отражали пристрастия, неприязнь и интересы каждого из них. Однако при сопоставлении этих запутанных свидетельств возникает ясная картина того, что в действительности произошло.

Как только вести о степном нашествии достигли Западного Галича, Мстислав Мстиславич, впечатленный щедрыми дарами своего тестя («кони, и вельблуды, и буволы, и девкы») и предсказаниями грядущих бедствий, созвал в Киеве, традиционном для южнорусских князей месте сбора, военный совет. Три сильнейших князя: Мстислав Мстиславич из Галицкой земли, Мстислав Романович из Киева и Мстислав Святославич из Чернигова — приняли решение о том, что русские и половцы должны двинуться на восток в степь и напасть на врага там, где встретят его, а не ожидать его появления по эту сторону Днепра («Луче ны [нам] бы есть приняти я [их] на чюжеи земле, нежели на своей»9). Основное войско пошло на юг до Заруба на западном берегу Днепра, как раз напротив Переяславля. Здесь князей встретили татарские послы, которые пытались отговорить их от сражения и убедить в том, что врагами татар были не русские, а исключительно половцы. Слова, вложенные в уста татарских послов новгородским летописцем, большей частью выдуманы и соответствуют лишь точке зре-

103 ния, слишком хорошо известной по ранним русским летописям (национальные бедствия — это следствие божьего гнева, а, значит нашествие — это «кара божья»), но тем не менее они выражают нежелание татар ввязываться в крупную войну с русскими и вторгаться в земли к западу от Днепра. «Се слышим, оже идете про-тиву нас, послушавше половьць; а мы вашей земли не заяхом, ни город ваших, ни сел ваших, ни на вас придохом, нъ придохом Богомь пущени на холопы и на конюси свое на поганыя половче; а вы възмите с нами мир; аже [половцы] выбежать к вам, а биите их оттоле, а товары емлите к собе: занеже слышахом, яко и вам много зла створили; того же деля и мы бием» ". Послы были казнены, и войско, усиленное подкреплениями из Смоленска, Чернигова и Галицкой земли, двинулось дальше на юг, к Протолочам, важнейшей переправе в самой восточной излучине Днепра, где дружину встретил второй разъезд татарских послов. Князья еще раз выслушали клятвенные заверения в том, что русские не враги татарам, и получили туманное предупреждение: «А есте послушали половьчь, а послы наша есте избили, а идете противу нас, тъ вы пойдите; а мы вас не заяли, да всем [будет судьею] Бог» 12. На этот раз русские отпустили посланников.

Переправа через Днепр, стычки и бои с татарскими заставами, девятидневный 13 переход на восток через степь, главное столкновение 31 мая на Калке (вероятно, приток реки Калмиус впадающей в Азовское море к западу от Дона), героическая последняя схватка и гибель Мстислава Романовича и двух других князей, отказавшихся отступить, когда положение разгромленных русских и половецких сил стало очевидным, измена бродников (см. прим. 22), предавших Мстислава Романовича, бегство русского войска, преследуемого татарами до Днепра, захват Новгорода Святополча на западном берегу Днепра и откат татар на восток — все эти события описаны с различной степенью точности, ясности и связности в четырех основных летописных рассказах. Несмотря на первые успехи русских передовых отрядов, русско-половецкое войско было разбито и понесло большие потери в живой силе. Нет никаких сведений о разрушенных в княжестве Южного Переяслав-ля городах или деревнях, по территории которого, по всей видимости, татары преследовали отступавших русских. В единственном месте, где татары переходили Днепр, — у брода возле Новгорода Святополча к югу от Киеваu — они убили только жителей города и не пытались захватить крепость.

Каков был размах военных действий? Почему русские потерпели поражение? Объясняется ли это военным искусством татар, элементом внезапности, неготовностью русских и половцев, меньшей численностью их войска? Источники, к сожалению, не дают возможности однозначно ответить на эти вопросы. Описания сражений, как правило, даны при помощи стандартных оборотов, никаких деталей не сообщается, стиль изложения — бесстрастный, сухой, невыразительный, что тоже характерно для описания военных действий в ранних русских летописях. Количественные данные также

104 условны и явно преувеличены: 500 человек из Смоленска в основное войско, первыми через Днепр переправились Мстиславом Мстиславичем 1000 человек16, 10 000 киевлян погибло только один из каждых десяти рядовых русских воинов 18 остался жив. Так что из этих сведений ничего нельзя узнать о масштабе военных действий.

Однако некоторые косвенные данные все же обнаруживаются, дон знаем, например, сколько князей принимало участие в походе и какие земли послали свои дружины: три Мстислава (из Галицкой земли, Киева и Чернигова), по-видимому, выставили основную часть войска; кроме того, Владимир Рюрикович из Смоленска, Даниил Романович из Волынской земли, сын киевского князя Мстислава Всеволод, Мстислав Ярославич из Луцка — все приняли участие и прислали дружины. Мелкие районы Черниговского княжества (Курск, Трубецк и Путивль) тоже послали какие-то силы, были также дружины из Галича (посланные независимо от Мстислава Мстиславича), Турово-Пинска и, вероятно, из ряда других городов. Иными словами, оказывается, что если не все, то большинство южных и западных княжеств участвовало в походе, не говоря' уже о половцах, которые приняли на себя основную тяжесть первого будара татар. Подозрительно отстутствие дружин из Новгорода и Пскова, не упоминаемых ни в одном из источников, но более всего — из Суздальской земли. Одна из летописей, Ипатьевская, подчеркивает, что «Юрья же князя великого Соуждальского не бы» '9 на военном совете в Киеве. Однако местный летописец Суздальской земли сообщает, что было направлено обращение к великому князю владимирскому и что Юрий послал чисто символическую дружину на юг под началом Василька Константиновича из Ростова. Не исключено, однако, что это лишь плод его воображения и не более чем попытка спасти честь Всеволодовичей и изменить впечатление об их полной бездеятельности: «силы» Василька не встретились с союзниками, и, как только Василько узнал о разгроме, он «възвратися от Чернигова» — самая южная точка, которой он достиг, — «схранен Богомь и силою креста честнаго и молитвою [покойного] отца своего Костянтина и стрыя (дяди) своего» Юрия 20. Не стоит и говорить, что ни в одном другом источнике «вклад» Суздальской земли не упоминается. Г В летописях дается только один ключ к пониманию неудачи Русских сил, а именно в рассказе из Ипатьевской летописи, где Упоминается о «великой вражде» между тремя ведущими Мстиславами. Прямо перед последним сражением на Калке Мстислав Мсти-ЗДавич приказал Даниилу Волынскому перейти реку и ударить по позициям татар. Когда он отдавал приказ идти в бой, «Мьстиславу [Романовичу Киевскому] же и другому Мьстиславу [Святославичу. Черниговскому] седящима въ стану (в боевом лагере) не ве-ДУЩема. Мстислав [Мстиславич] же не поведа (не сообщил) има зависти ради, бе бо котора (распря) велика межю ими» 21. Даже 1 допуская направленность этой части Волынско-Галицкой летописи | пРотив Мстислава Мстиславича — в конце концов правление Мстислава в Галиче в 1219–1227 годах было больше похоже на бедствие с точки зрения тех, кто поддерживал Даниила и Василька Романовичей, — очевидно, что отсутствовало так необходимое в походе единство между тремя ведущими военачальниками. Если добавить к этому отсутствие единого командования войском, предательство бродников 22, неспособность половцев выстоять под натиском татар, неподготовленность русских и несогласованность действии многочисленных отрядов, то становится понятным (по крайней мере отчасти), почему русские потерпели поражение. \i Трудно оценить людские потери хоть с какой-нибудь степенью точности. Сообщение Новгородской Первой летописи о гибели каждого десятого в русском войске является, очевидно, преувеличением, и его можно не принимать во внимание; явно легендарны и устные известия («они говорят, что…») о гибели в сражении 10 000 киевлян. Однако один из источников, Новгородская Первая летопись, дает некоторое представление о потерях, перечисляя имена погибших князей: двое из рода Ростиславичей (киевский князь Мстислав Романович и Святослав из Канева 24, вероятно, сын Ростислава Рюриковича 25), двое из Ольговичей (Мстислав Святославич из Чернигова и его сын Дмитрий), двое князей из Западной Руси (Изяслав Ингваревич и Святослав из Шумска, возможно, сын или внук Ингваря Ярославича 2б), двое, вероятно, из района Турова и Пинска (Александр из Дубровицы, убитый вместе с Мстиславом из Киева, и Юрий из Несвижа 27) и один неизвестно из какой местности, зять киевского князя Мстислава Андрей. Поскольку названные девять князей составляют половину тех, о чьем участии в битве сообщается 28, мы можем сделать допущение, что в целом потери русских были ненамного меньше половины общей численности войска.

Что касается половцев, то первое татарское нашествие и битва на Калке фактически положили им конец как силе, с которой следует считаться на южных и юго-восточных границах Руси. Правда, хан Котян, как сообщается, принимал участие в военных действиях на западе Руси в 1225 и 1228 годах, помогая сначала Мстиславу Мстиславичу, а затем Даниилу 29, и половцы помогли Ольговичам вернуть Киев в 1235 году. Но это были два исключительных случая, и к середине 30-х годов XIII века преобладанию половцев в южнорусских" степях, по всей видимости, пришел конец30.

Судя по всем доступным источникам, первое татарское нашествие незначительно повлияло на русские княжества. Суздальская земля вообще не была затронута, то же самое относится к Новгороду и Пскову. Соотношение сил на юге осталось в точности таким же, как и прежде: Мстислава Киевского и Мстислава Черниговского заменили соответственно Владимир Рюрикович Смоленский и Михаил Всеволодович. Мстислав Мстиславич и Даниил Романович крепко засели у себя в Галицкой и Волынской землях.

Но вот что нам кажется совершенно необъяснимым — это отсутствие признаков обеспокоенности у летописцев того времени В конце концов, это был новый враг, первый новый враг, появившийся в южных степях за последние полтора столетия. Правда, в Суздальской и Новгородской летописях описания событий 1223 го-

106 да предваряются риторическим введением, в котором видно замешательство автора по поводу происхождения захватчиков и цитируется так называемое «Откровение Мефодия Патарского» («Тако бо Мефодии речет, яко къ скончанью временъ явитися тем, яже загна Гедеон, и попленять всю землю от встока до Ефранта и от Тигръ до Понетьскаго моря, кроме Ефиопья» 31), но эти слова цитировались и раньше одним из составителей раннекиевской Начальной летописи 32. Целью летописцев было при помощи этого введения привлечь внимание к безбожию половцев («Много бо зла твориша ти оканьнии половци Русьскои земли, того рати всемилостивый Бог хотя погубити безбожныя сыны Измайловы куманы [половцы]»), а не предупредить русских князей о новой степной угрозе.

Печальные события 1223 года оставили у русских ощущение,

что татары как бы растворились в степи. «Татари же възвратив шася от реки Днепря; и не съведаем, откуду суть пришли и кде ся деша опять: бог весть, отколе приде на нас за грехы наша» 33. Рус ские __р_асвдшди происшедшее как еще одно степное нашествие,

которое_по. крайней мере принесло ту пользу, что нейтрализовало,

половцев. Прошло четырнадцать лет, прежде чем новый враг снова''

появился у порога.

Период передышки 1223–1237 годов

На Руси период между двумя татарскими нашествиями был во многом схож с первыми двадцатью тремя годами XIII столетия. Вряд ли его можно назвать эпохой роста или процветания и уж, конечно, не временем мирного объединения. Правда, счастливое исключение составил северо-восток Руси, где годы, последовавшие за смертью Всеволода III, не были омрачены бесконечными стычками: Владимир, Ростов, Ярославль, Юрьев Польский не были вовлечены в междоусобные войны. Киев оставался в руках князя из рода Ростиславичей, Владимира "Рюриковича, с того момента, когда он в 1223 году сел на этот престол вместо своего дяди, и до 1235 года. Рязань, правда, тоже не страдала ни от междоусобных войн, ни от" внешних нападений Новгород же оставался яблоком раздора между княжескими родами; местные боярские группировки продолжали бороться за власть. Большая часть этого периода была отмечена распрями между братом великого князя Юрия Ярославом из Северного Переславля и новоявленным победителем из возрожденного Чернигова Михаилом Всеволодовичем. В результате за несколько лет, предшествовавшие второму татарскому нашествию, многие князья и большинство южных княжеств: Киевское, Черниговское и, особенно, Галицкая земля — были вовлечены в жестокую непрекращающуюся междоусобную борьбу, которая ослабила их политически и сделала два из них, Черниговское и Киевское, легкой добычей для любого захватчика.

Источники ставят перед нами новые проблемы по сравнению с

107 *

предыдущим периодом. Две основные летописи, из Суздальской земли и Новгорода, как обычно, несут на себе отпечаток узкой ограниченности и отражают либо интересы князей Владимира и Ростова, либо местный новгородский подход. Правда, в них есть фрагменты, как и в более поздних летописях, выражающие интересы других центров: Северного Переславля, например (местная летопись которого доведена до 1214 года), и иногда Чернигова и Киева Но не сохранилось и следа от летописания Рязани, Смоленска и Южного Переяславля этого периода. Для изучения их истории мы можем только положиться на случайные и косвенные замечания летописцев Суздальской земли и Новгорода того времени, но при этом должны тщательно оценивать каждое сообщение, учитывая политические интересы летописца. Описывая события на юго-западе Руси, Ипатьевская летопись рисует нам большей частью несвязную и тенденциозную картину борьбы за власть между русскими, венграми и поляками и постепенного возвышения двух героев летописца, Даниила и Василька Романовичей, и их полного утверждения в Волынской и Галицкой землях.

Суздальская земля в 1223–1237 годах явно демонстрировала значительно большую политическую сплоченность, чем любое другое из княжеств. Возможно, это связано с тем фактом, что она не принимала участия в событиях 1223 года, не понесла потерь в живой силе, не лишилась своих князей и не испытывала значительного внешнего военного давления — единственным противником суздальцев была мордва, населявшая территорию между Волгой и низовьями Оки к востоку от Мурома и Рязани, против которой Юрий время от времени предпринимал небольшие карательные походы 34. Не исключено, что своей стабильностью Суздальская земля обязана мудрой политике или счастливой звезде своего великого князя — Юрий крепко держался в седле в течение всего этого периода. Никто, за исключением, может быть, в какой-то момент его брата Ярослава, не оспаривал его первенства. Три племянника Юрия на севере, Василько Ростовский, Всеволод Ярославский и Владимир Угличский, не причиняли ему беспокойств и без колебаний подчинялись его воле. Они ходили с Юрием или его братом Ярославом в походы 35, вступали в династические браки, задуманные для расширения политического влияния великого князя 36, а однажды один из них принял правление в отдаленном княжестве 37. И с братьями у Юрия почти не было проблем. О самом младшем, Иване, мы знаем только, что он участвовал в 1226 году в походе против мордвы со своим старшим братом Святославом. Последний княжил в своей вотчине в Юрьеве Польском в течение всего этого периода, исключая год или около того, проведенный в Южном Переяславле, куда его послал Юрий в 1228 году 39. Только однажды покой Юрия был потревожен — это произошло в 1229 году из-за его брата Ярослава, который, «усумнеся [в намерениях] брата своего Юргия слушая некыих льсти», привлек на свою сторону трех князей из Ростова с целью «противитися» Юрию. Поскольку единственные сведения об этом внутреннем конфликте мы нахо-

108 дим в личной летописи Юрия, то невозможно выяснить, что послужило причиной этого или какие формы приняло «сопротивление» Так или иначе, вскоре ссора была улажена. Юрий созвал в Суздале совет («снем»), на котором Ярослав и три его племянника «целоваша крест» в знак преданности Юрию, признавая его «отцом собе и господином» 40,— т. е. произнесли те же слова, с какими в 1203 году Роман Волынский и Галицкий обратился к Всеволоду III. Связи Юрия с Новгородом относятся к первым годам рассматриваемого нами периода. Они упоминаются только в Новгородской летописи (личная летопись Юрия, Лаврентьевская, об этом молчит), но эти сообщения имеют столь обтекаемую форму, что можно только гадать, что же на самом деле происходило и каковы причины этих событий. Напомним, что зимой 1222/23 года восьмилетний сын Юрия Всеволод, посланный княжить в Новгород в 1221 году, «побежа в ноць утаивъся, из Новагорода, с всемь двором своимь». Всеволода заменил его опытный брат Ярослав, который (вероятно, в результате ссоры с местными властями) также покинул город в конце 1223 года. Снова был послан Всеволод, и снова он бежал «в ноць, утаивъся, с всем дворомь своимь» 41. На этот раз Юрий предпринял более серьезные шаги по отношению к непокорному городу. Он соединился со своим сыном в Торжке; с ним пришли его брат Ярослав, его племянник Василько из Ростова и его шурин Михаил Всеволодович из Чернигова 42. Юрий, Василько и Михаил явились каждый с дружиной, что позволило им вести переговоры с позиции силы. Юрий потребовал выдачи ряда новгородских бояр — тех, по-видимому, кто действовал против Всеволода и Ярослава. Новгородцы отказались, заявив, что они готовы «умрети за святую Софию (Новгородский собор) о посаднице о Иванце о Дмитровици». В результате был достигнут компромисс. Никто из бояр выдан не был, а новгородцы согласились заплатить дань и принять к себе князем Михаила 43. С тех пор Юрий перестал иметь какие-либо дела с Новгородом. В последовавшие девять лет борьба за этот город разворачивалась между Ярославом из Северного Переславля и Михаилом Черниговским. Юрий, если судить по его летописи, больше не стремился посадить своего сына в Новгород.

Отношения Юрия с князьями Южной Руси были мирными. Его дружественные связи с Ольговичами из Чернигова восходят к договору 1210 года между его отцом Всеволодом III и черниговским князем Всеволодом Чермным и к женитьбе Юрия на дочери Всеволода Чермного в 1211 году (см. прим. 42). С тех пор ничто не нарушало этот союз с родом его жены, более того, он укреплялся не только дальнейшими династическими браками 44, но также военным и дипломатическим выступлением Юрия на стороне своего шурина 45. Ни в летописи Юрия, ни в какой другой мы не находим сообщений о каких-либо враждебных действиях, совершенных Юрием против Михаила 4б или Михаилом по отношению к Юрию. Насколько можно видеть, отношения Юрия с Ростиславичами были такими же дружественными, как и с Ольговичами. Действи-

тельно, до начала междоусобной войны в 1235 году Ростиславичи почти не проявляли враждебности по отношению к кому-либо из русских князей и не пытались расширять свои территориальные владения. В течение всего этого периода единственный акт агрессии со стороны одного из Ростиславичей был совершен внутри самого этого рода — в 1232 году Святослав Мстиславич силой взял Смоленск, изгнав оттуда князя, наследовавшего в 1230 году Мстиславу Давидовичу4Т. Ростиславичи, по-видимому, мирно передали Южный Переяславль Юрию, когда он в 1227 году послал туда княжить своего племянника Всеволода Константиновича 48. Три года спустя женитьба сына Юрия на дочери Владимира укрепила дружбу между ними49. При необходимости Ростиславичи проводили совместные военные действия против внешних врагов 50. Киевский князь Владимир дважды по разным поводам посылал митрополита Кирилла с миротворческой миссией: первый раз в 1226 году, чтобы помочь Юрию уладить ссору и заключить перемирие между Михаилом Черниговским и курским князем Олегом (см. прим. 45), а второй раз — в 1230 году, чтобы попытаться предотвратить войну между Михаилом и Ярославом 5i. Дружественные отношения существовали даже между Владимиром и Михаилом: в 1228 году, например, Владимир пошел вместе с Михаилом в поход против Даниила из Волынской земли. Этот поход завершился заключением мира между всеми тремя князьями 52. Только однажды возникла опасность конфликта, когда в 1231 году Михаил, попытки которого удержаться в Новгороде были пресечены Ярославом, собирался пойти на Киев. Владимир обратился к Даниилу за помощью: «Идеть на мя Михаил, а помози ми, брате». Даниил выступил миротворцем, и войны не было 53. В том же году в Киеве состоялся грандиозный совет, на который прибыли три представителя от Ростиславичей и три — от Ольговичей. На этом совете, вероятно, мир Даниила был утвержден 54.

Истинной причиной межкняжеских раздоров в период между татарскими нашествиями снова был Новгород. Но ситуация уже несколько изменилась. Снова боярские группировки разделились между двумя претендентами на княжение в Новгороде, на этот раз между князем Северного Переславля Ярославом и Михаилом Черниговским. Но, несмотря на внутренние противоречия между группировками, можно проследить признаки согласованных усилий бояр по ограничению княжеской власти и усилению влияния новгородских ставленников, таких, как посадник и тысяцкий. Новгородцы, конечно, не могли (и знали, что не могли) обойтись без князя, поскольку именно он обеспечивал Новгороду защиту от многочисленных врагов с запада: немцев, шведов, литовцев, чуди (эстонцев) и еми (финнов). По непонятным нам причинам Новгород был не способен самостоятельно собрать достаточно сильное войско для отражения нападений на его границы, не говоря уже об ответном вторжении на вражескую территорию. Именно в этот период нападения с запада участились: за десять лет — с 1224 по 1234 год — на Новгород совершались многократные набеги (некоторые из них

1 1П

глубоко проникали на новгородскую территорию), организовывались и ответные походы русских. Князь и его дружина были основной ударной силой новгородской обороны, и чем больше князю приходилось сражаться, тем менее привлекательным становился Новгород для княжения. Фискальные, сеньориальные и торговые доходы (о которых, к сожалению, мы не знаем никаких подробностей) сохраняли, конечно, свою притягательную силу, но тяжесть оборонительных функций, возлагавшихся на князя, и растущее сопротивление бояр заставляли претендентов на княжение призадуматься. Итак, складывается такая картина: князь предпочитает жить в своей вотчине, оставляя вместо себя сына в качестве символического правителя, и возвращается в Новгород только тогда, когда военное положение настоятельно требует его присутствия. В то же время мы видим, что бояре требуют от князя выполнения его военных обязанностей: в 1230 году, например, сыну Михаила Ростиславу было предложено покинуть территорию Новгорода, поскольку Михаил, находившийся в далеком Чернигове, не смог выполнить своих обязательств. «Како отець твои, — было заявлено Ростиславу, — рекл был въсести на коне на воину с Вьздвижения [14 сентября] и крест целовал (т. е. поклялся сделать это), а се уже Микулин день [19 декабря]… Пойди прочь, а мы собе [другого] князя промыслим» 55.

Начиная с 1224 года, когда Юрий заставил Новгород принять Михаила, и до 1233 года, когда Ярослав окончательно расправился со сторонниками Михаила в Новгороде, «Ярославль двор» (княжескую усадьбу в Новгороде) занимали не менее чем пять разных князей — Михаил и его сын Ростислав, Ярослав и два его сына, Федор и Александр. Это шараханье между двумя семьями можно в значительной степени объяснить открытой враждой между Ярославом и Михаилом в течение большей части интересующего нас периода. В 1229 году, например, Михаил, ставший во второй раз князем в Новгороде и почти сразу же отбывший в Чернигов, оставив вместо себя княжить своего сына, потребовал от Ярослава освободить входившую в новгородскую территорию область Волока Ламского. Это требование было категорически отвергнуто 56. А в 1231 году Ярослав, снова восстановленный в Новгороде, пошел со своей и новгородской дружинами на города Серенск и Мосальск в северной части Черниговского княжества 57.

Но основная причина постоянной смены князей в этом городе заключалась в противоречиях между новгородскими боярами, в соперничестве двух группировок. С одной стороны, были бояре, ведомые сначала Иванком Дмитриевичем, принявшим должность посадника в 1219 году, а затем Степаном Твердиславичем, сыном старого просуздальски настроенного посадника Твердислава. Эта группа твердо поддерживала Ярослава и его сыновей. Им противостояли Внезд Водовик, ставший посадником вместо Иванка Дмитриевича, когда последний в 1229 году бежал к Ярославу, его братья Михаил и Даньслав, его сын Глеб и Борис Негочевич, ставший тысяцким в 1229 году, — это были основные сторонники Михаила.

Их противоборство (летописцы использовали слово распри) вы-

111 ливались в городские восстания (мятежи), последнее и самое серьезное из которых прямо привело к замене сына Михаила Ярославом. История этого мятежа, подробно описанная в Новгородской Первой летописи, прекрасно показывает связь с феодальной распрей Ярослава и Ольговичей. В 1229 году после участившихся волнений в Новгороде, последовавших за неудавшейся попыткой Ярослава призвать новгородцев и псковитян идти с ним в поход против Риги, Михаил был приглашен на княжение. Он прибыл весной в 1229 году, и вскоре должность посадника перешла в другие руки: от Иванка Дмитриевича, который немедля бежал к Ярославу, к Внезду Водовику 58. Поздним летом 1230 года, однако, сразу же после очередного прибытия в Новгород, Михаил, как он это обычно делал, отправился в Чернигов 59 и оставил вместо себя «править», если так можно выразиться, своего пятилетнего сына Ростислава. Боярская оппозиция созвала вече против Водовика и его приверженцев. Те в свою очередь не замедлили выступить против сторонников Ярослава. Город был охвачен волнениями, начались грабежи; один из сторонников Ярослава бежал из города и укрылся у Ярослава, двое были убиты. К тому же ранние морозы погубили урожай, и на Новгород обрушился жестокий голод. К концу года Ростислав и Водовик бежали в Торжок, к чему их вынудило неспокойное положение в Новгороде. Вскоре вспыхнули волнения. На этот раз грабили дома сторонников Водовика. Результат можно было предвидеть: Водовик и тысяцкий Борис Негочевич поскакали из Торжка в Чернигов. В конце года новгородцы предложили Ростиславу отправляться восвояси, а Ярослав снова стал князем в Новгороде. Михаил и его сын больше никогда не получали княжения в этом городе. Правда, два года спустя бывший тысяцкий Борис Негочевич и те из его последователей, кто еще оставался жив в Чернигове (Водовик умер там в 1231 году), предприняли попытку вернуться в Новгород и подготовить почву для еще одного вокняжения Михаила. Но это было безнадежное дело. Сторонники Михаила, ведомые сначала трубецким князьком из рода Ольговичей, который, правда, оставил их на полдороге, осознав, что он сбил их с истинного пути, все-таки смогли закрепиться в Пскове. Псковичи были готовы поддержать их, но, когда Ярослав стал оказывать давление на Псков, мешая подвозу продовольствия в город, они отступились. Борис и его люди еле унесли ноги. Они бежали через границу в Медвежью Голову и в следующем, 1233 году с помощью немцев захватили Изборск к юго-западу от Пскова, но были вынуждены сдаться и их отправили под стражей в Переславль

Это был конец борьбы за Новгород между Ярославом и Михаилом. С тех пор, а на самом деле начиная еще с 1230 года, никогда не вставал вопрос о том, кому быть князем в Новгороде. Ольговичи больше не имели поддержки в городе. Ярослав и его наследники были защитниками новгородских границ до конца XIII века.

Если пытаться понять причины успеха Ярослава, то он объясняется, во-первых, его изобретательностью и военным искусством, а во-вторых — что, может быть, не менее важно, — тем, что его вотчина в Переславле была расположена близко к Новгороду и его

112 самая западная застава Тверь находилась как раз через границу от Торжка, тогда как столица Михаила Чернигов была почти так же удалена от Новгорода, как Киев.

В 1235 году неустойчивый мир в Южной Руси был взорван вновь разразившейся междоусобной войной. «Не хотя исперва оканьныи, всепагубныи дьявол, — сообщает новгородский летописец потоком клишированных фраз, обычно используемых перед описанием междоусобных кризисов, — роду человеческому добра, въздвиже крамолу межи русьскыми князи, да быша человеци не жили мирно: о томь бо ся злыи радуеть кровопролитию крестьянску» 62. В следующие пять лет, с 1235 по 1240 год, Киев переходил из рук в руки не менее семи раз: три раза его держали Ростиславичи, дважды — Ольговичи, по одному разу Ярослав из Северного Переславля и Даниил Галицкий. Князья со своими дружинами блуждали по различным областям Киевского и Черниговского княжеств, Галицкой земли, сражаясь друг с другом, заключая и разрывая союзы. Никто, по-видимому, не был способен удерживать столицу дольше, чем в течение нескольких месяцев. Сложные маневры, битвы, союзы, обещания, предательства, обманы — обо всем этом сообщается крайне путано в единственных двух источниках, упоминающих о том, что похоже на распад Южной Руси, — в Новгородской Первой и в Ипатьевской летописях. Первая из них лаконично и бесстрастно описывает события 1235 и 1236 годов; вторая летопись приводит более длинный, но бессвязный рассказ о событиях, разыгравшихся на просторах от Киева до Галицкой земли, однако дает явно неправильную датировку, однажды даже ошибочно перемещая собы-тия из описания одного эпизода в сообщение о совершенно ином 63. Причем все это излагается с позиций галицкого князя Даниила, который, воспользовавшись борьбой между Романовичами, венграми, поляками и поддерживавшими венгров боярами, начал, наконец, укреплять свою власть в Галицкой земле. Уравновешенный летописец Суздальской земли (Лаврентьевская летопись) не упоминает о столкновениях на юге и даже сообщает, что в 1235 году «мирно бысть». Киевское и Черниговское княжества, Галицкая земля, наверное, казались ему другой страной.

Из нагромождения разрозненных сведений, встречающихся в Новгородской и Ипатьевской летописях, можно, однако, выделить определенную логическую последовательность событий, которая ясно покажет раздробленность политической жизни на юге Руси и поможет объяснить ослабление южнорусских князей в конце 30-х годов XIII века.

Знамением будущих несчастий явилось обращение в 1234 или в начале 1235 года киевского князя Владимира Рюриковича к Даниилу Галицкому за военной помощью, как он это делал тремя годами раньше. Причиной обращения Владимира были агрессивные действия черниговского князя Михаила, которого на этот раз поддерживал его двоюродный брат Изяслав Владимирович64. Два Ольговича, которые, очевидно, осаждали в это время Киев, отступили при виде дружины Даниила. Владимир и Даниил перехва-

тили инициативу и пошли против Ольговичей походом на Чернигов, что для разных князей имело разные последствия: Изяслав «бежал», согласно новгородской летописи, к половцам, а фактически отправился в степь с целью собрать подкрепление; Михаилу каким-то образом удалось победить Даниила в схватке, и последний едва спасся. Владимир Рюрикович, однако, вышел из сражения в целости и сохранности и вернулся в Киев.

Но война была далеко не окончена. Изяслав вскоре снова появился с половецким отрядом, и вместе с Михаилом они еще раз угрожали Киеву. Решающая битва состоялась в Торческе, к югу от Киева, и завершилась победой Ольговичей. Владимир был взят в плен половцами, а Даниил вернулся в Галич, чтобы снова быть обманутым, на этот раз провенгерски настроенными боярами, хитростью заставившими его бежать из страны. После победы Михаил посадил своего двоюродного брата Изяслава на киевский престол 65. Собственные планы Михаила были более серьезными — он хотел завоевать Галицкую землю. Во второй половине 1235 года это ему, в конце концов, удалось. Поляки, занявшие Галич после бегства Даниила, сдали столицу, а Михаил и его сын Ростислав вошли в нее, почти не встретив сопротивления б6.

Изяслав недолго прокняжил в Киеве, так как Владимир, по-видимому, выбил его оттуда после того, как выкупился из половецкого плена. Но и он в свою очередь был выбит Ярославом в 1236 году. Новгородская летопись повествует, как Ярослав, оставив своего сына Александра в Новгороде, взял с собой «новгородци вятших» и сотню людей из Торжка и «седе в Кыеве на столе» 67. И это княжение не было долгим. По причинам, о которых летописец не сообщает («не мога его держати») 68, Ярослав оставил Киев и вернулся в Суздальскую землю. На этот раз Киев занял Михаил, а своего сына Ростислава он оставил княжить в Галиче. Это был, однако, опрометчивый шаг, и, пока Ростислав был в походе против литовцев (1238 год), Даниил без труда захватил свою прежнюю столицу 69. Что касается Киева, то он был взят ещё дважды, и оба раза на короткое время, — Ростиславом Мстиславичем из Смоленска (в конце 1239 или в начале 1240 года) и Даниилом — перед тем, как окончательно пасть под натиском татар в 1240 году.

Возникает вопрос, что побудило смоленских, черниговских и галицких князей к такому неистовому и, по всей видимости, бессмысленному соперничеству. Жадность? Стремление превзойти своих предшественников и достичь власти над всем югом Руси? Или же — это было просто тщеславное желание занять престол в городе, все еще считавшемся матерью городов русских? Какова бы ни была причина, результаты налицо: к 1239–1240 годам, времени последнего нападения татар на Русь, даже уже к 1237 году Ольговичи и Ростиславичи истощили свои военные ресурсы. Даже Даниилу, оказавшемуся самым сильным и правившему в эти годы Галицкой землей и Киевским княжеством, необходимо было время, чтобы восполнить потери в людях и имуществе. Южные князья стали неспособны ни к совместным действиям, как раньше, ни к созданию прочного союза против внешнего врага.

В то время, когда князья юга Руси были безнадежно ослаблены, северяне, как было показано выше, пребывали в безмятежном спокойствии. Действительно, записи в Суздальской летописи отражают, в основном, семейные события (рождения, свадьбы) и явления в области искусства и архитектуры (украшение и строительство церквей), что говорит об определенной степени политического равновесия и отсутствии серьезных стычек между князьями. К 1233 году борьба за Новгород закончилась, и город надежно находился в руках Ярослава и его сына Александра.

Но при всей видимой стабильности северные князья жили в состоянии лишь иллюзорной безопасности. За исключением Ярослава Всеволодовича, они были фактически изолированы от юга Руси. Власть Юрия была ограничена Суздальской землей. Должно было пройти еще немало времени, прежде чем великий князь владимирский смог добиться уважения и признания своей власти в Киевском, Черниговском и Смоленском княжествах и в Волынской и Галицкой землях. А в то время его авторитета было еще недостаточно, чтобы заставить повиноваться враждующих южнорусских князей.

Но самым губительным для Русской земли было то, что все князья, как северные, так и южные, по-видимому, блаженно пренебрегали военной угрозой с востока, судя по всему, полагая, что — это всего лишь еще одно кочевое племя вроде печенегов тети половцев, посланное Богом, чтобы покарать их за грехи.

Великое нашествие 1237–1240 годов

После удачно проведенного в 1223 году пробного набега на Русь татары вовсе не растворились в степи и не исчезли, как, наверное, надеялись и считали русские. На самом деле татары пошли на восток, вторглись на земли волжских булгар. Здесь они впервые столкнулись с более серьезным противником по сравнению с тем, что встречался раньше: арабский историк Ибн-ал-Асир описывает, как татары несколько раз попадали в устроенные булгарами засады и потеряли значительное число своих войск. Они отступили из этого района, по-видимому, в некотором беспорядке — Ибн-ал-Асир утверждает, что лишь немногие остались в живых. Затем татары пошли на юг, к Саксину 70, расположенному в устье Волги, и там соединились с основными войсками Чингис-хана 7 |, которые возвращались в Монголию после разгрома Джелал ад-Дина, сына Мухаммеда II, ставшего после Мухаммеда хорезмским шахом, и захвата столичного города Ургенч, расположенного к югу от Аральского моря.

В 1227 году Чингис-хан умер и ему наследовал его сын Угедей, ставший хаканом, кааном, или великим ханом. Планы крупного вторжения в Восточную Европу обсуждались на курилтаях 1227 и 1229 года, но предпринято было только два пробных набе-

га (больше похожих на молниеносные удары, чем на нашествия) на земли к востоку от Волги. В 1229 году два военачальника, Субедей и Кокетей, были посланы в степи к северу от Каспия, где они разгромили саксинов 72 и половцев, которые «възбегоша. к болгаром», тогда же булгарские заставы были разбиты около реки Яик (современное название — Урал, самая северная из рек, впадающих в Каспийское море). Субедей и Кокетей не стали, однако, продолжать вторжение на земли булгар, а булгары были настолько встревожены происходящими событиями, что стали искать нового союза с русскими на западе.

В источниках упоминается только еще одно нападение на земли, соседствовавшие с русской территорией, происшедшее в 1232 году. На этот раз в русских летописях приводятся хоть какие-то сведения, а именно: «Придоша татарове и зимоваша, не дошедше Великого града болгарьскаго» 74. Татищев дает чуть более подробное описание, добавляя, что булгары попросили великого князя Юрия о военной помощи, но она не подошла, и что татары «попле-ниша и покориша многу Нижнюю землю Болгорскую и грады разориша» 75.

В период передышки, последовавшей за первым татарским нашествием 1223 года, русские не могли не осознать, что враг стоит у их порога, ведь они знали о поражениях булгар в 1229 и 1232 годах. Однако не было предпринято никаких шагов для укрепления обороны восточных или южных границ. Поразительный пример: со времени основания в 1221 году Нижнего Новгорода в месте слияния Оки и Волги не было построено никаких укреплений или крепостей; да и этот город ничего не дал, когда пришло время нашествия, так как татары не пошли вдоль Волги, а ударили далеко к югу от Нижнего Новгорода, в глубь территории Рязанского княжества.

Окончательное решение о нашествии на Восточную Европу было принято на курилтаях 1234 года. Размах предстоящего похода был столь огромен, что Угедей хотел сам встать во главе войска. Его смог отговорить только его племянник Мунке, убедивший Угедея, что верховный правитель не вправе так рисковать собой. Восемь внуков Чингис-хана были посланы на запад, включая двух будущих великих ханов (Гуюка и Мунке) с опытным уже военачальником Субедеем «и некоторыми другими». Первым вышло войско под началом Батыя (или Бату, сына старшего сына Чингис-хана, Джучи) и трех его братьев. В феврале-марте 1236 года оставшаяся часть пошла на запад и встретилась с Батыем возле границ земли булгар — вероятно, на реке Яик 76.

Перед началом вторжения на Русь татарские войска разгромили все возможные центры сопротивления к востоку и юго-востоку от русских княжеств. На территории Волжской Булгарии были уничтожены основные города Биляр, Булгар, Кернек, Жукотин и Сувар. Затем были покорены окружающие племена: черемисы (мари), башкиры, мордва и буртасы, а также саксинцы из района устья Волги 77. К западу и юго-западу от Саксина войска Мунке обезвредили осетин на Северо-Кавказской равнине и тех половцев,

которые кочевали в Дешт-и-Кипчаке 78. К осени 1237 года у татар уже не оставалось потенциальных врагов к востоку от Владимиро-Суздальского, Муромо-Рязанского, Черниговского и Южнопереяславского княжества. Ничто не препятствовало началу нашествия в Восточную Европу.

'""Великие татарские походы на русские земли, длившиеся три года (1237–1240) можно разделить на два этапа: первый — нашествие на северо-восток Руси (декабрь 1237 — весна 1238 года); второй — действия на юге и юго-западе Руси (1239–1240 годы), и в случае с нашествием 1223 года, нет недостатка в русских источниках, хотя они часто приводят путаные и противоречивые сведения, а восточные историки, арабские и персидские, не добавляют ничего ценного — только лишь несколько подтверждающих подробностей.

Три летописи включают в себя или отражают ранние источники по первому этапу нашествия: во-первых, это рассказ в Лаврентьевской летописи, основанный на великокняжеской летописи Юрия Всеволодовича Владимирского. Как и следовало ожидать, основные эпизоды связаны с Великим княжеством Владимирским: осада столичного города, поражение Юрия, Коломенская битва и взятие Москвы. К ним добавлены как-то невразумительно изложенная история пленения и гибели племянника Юрия Василька Константиновича (этот рассказ был создан в Ростове) и одна или две вставки позднего происхождения, имеющих в целом декоративно-стилистический характер и не представляющих научного интереса. Тон историй, содержащихся в Лаврентьевской летописи, сухой, нерасцвеченный, явно указывает на их современное событиям происхождение. Второй источник — это описание в Новгородской Первой летописи. Оно составлено из двух различных источников: не дошедшей до нас летописи рязанского происхождения и записи новгородца. Самые богатые фактами и современные событиям описания — это эпизоды взятия Рязани на юго-востоке и осады Торжка на северо-западе, каждый из которых написан, по-видимому, свидетелем событий. В целом версия Новгородской Первой летописи по содержанию, стилю и идеологической направленности резко отличается от описания в Лаврентьевской летописи: многие факты противоречат приводимым в Лаврентьевской летописи; политические оценки, в частности критика великого князя владимирского за то, что он не послал военную помощь сражавшейся Рязани, не имеют ничего общего с позицией летописца Юрия. В тех частях летописи, которые созданы в Рязани, отношение к захватчикам строго нейтральное — их не называют ни «злыми», ни «безбожными», ни «пьющими людскую кровь», ни «нехристями», а причины гибели Рязани объясняются «грехами» русских и межкняжеской борьбой («ненависть братьев к братьям»), тогда как эпизоды чисто новгородского происхождения отличает значительный обличительный пафос, направленный против татар, отсутствующий, кстати, не только в рязанской, но и во владимиро-ростовской версии. Новгородский летописец называет татар «льющими христианскую кровь», «беззаконными сынами Измаила», «безбож-

ными и язычниками», «проклятыми» и т д. Новгород, который никогда не был занят захватчиками, мог позволить себе более враждебное отношение к завоевателям, чем те, кто чудом уцелел в Рязани, скажем, или во Владимире

Третья летопись, описывающая первый этап похода Батыя, Ипатьевская, последовательно отражает один из южнорусских источников. Ей недостает подробностей, местами она туманна, неточна или путана и содержит лишь несколько фрагментов дополнительных сведений, происходящих, вероятно, из устных легенд, бытовавших в Южной Руси в эпоху после нашествия С идеологической точки зрения эта летопись представляет интерес лишь постольку, поскольку явно пытается очернить князей Суздальской земли, по отношению к которым летописец-южанин вряд ли мог питать какие-либо добрые чувства.

Что касается описаний, содержащихся в более поздних летописях XV и XVI веков, то они, по сути дела, не дают никаких новых фактов — все, что они делают, это приводят в порядок и сводят вместе ранние версии, устраняя несоответствия и противоречия, и, не жалея слов, усиливают впечатление краха, ужаса и всеобщего разрушения 79. Только несколько мелких подробностей добавляет к основному описанию в Новгородской Первой летописи автор компилятивной «Повести о разорении Рязани Батыем», но, в целом, этот рассказ совпадает с версией новгородского летописца и восходит к несохранившейся рязанской летописи 80 ранней зимой 1237 года татары появились на юге Рязанского княжества, более чем в 200 километрах от столицы. Разбив временный лагерь где-то в окрестностях современного Тамбова, они якобы послали посольство в Рязань и потребовали, как сообщает летописец, десятую часть во всем, «в людех, и в князех, и в коних», но, по всей видимости, просто предложили немедленно сдаться. Трудно сказать, каков был ответ рязанцев. Им не приходилось раньше иметь дело с татарами (они не участвовали в попытке русских отбить татарское нападение в 1223 году), и, вероятно, летописец прав, когда сообщает, что рязанские и муромские князья отправили посольство к своему союзнику и фактическому сюзерену, владимирскому князю Юрию, с просьбой о военной помощи Ясно, что сопротивляться было бессмысленно, особенно с учетом того, что никакая военная помощь из Суздальской земли в кратчайшие сроки не пришла 81. Сначала была разгромлена южная половина княжества: пали расположенные к юго-западу от Рязани Белгород и Пронск 82. Затем татары двинулись на столицу

Осада Рязани началась 16 декабря. К 21 декабря все было кончено. Каковы были потери и какой ущерб был нанесен городу, оценить невозможно. «Повесть о разорении Рязани Батыем» говорит о всеобщей гибели от меча и утопления, пожарах и мародерстве, летопись сообщает, что убили «князя (Юрия Ингваревича) и княгыню, и мужи, и жены, и дети, черньца и черноризиць, и иерея» и о поругании «черницам и попадьям и добрым женам и девицам пред матерьми и сестрами» 83. Но в обоих случаях выражения все-

I 18 обшей погибели — не более чем общие места, используемые в летописи для описания катастроф, ввергавших время от времени русские города в руки захватчиков, а в «Повести» — эти клише используются для усиления чувства неотвратимости бедствий, чувства, которое пронизывает все произведение. Мы можем только сказать, что падение столичного города означало конец действенного сопротивления татарам в Рязанском княжестве. Оставался, однако, отряд под началом брата Юрия Ингваревича Романа, который соединился с силами, посланными с некоторым запозданием великим князем владимирским Юрием. Русские дружины встретились в Коломне, самом северном городе Рязанского княжества, возле слияния рек Оки и Москвы. Здесь соединенные силы были окружены и разбиты, Роман и посланный Юрием воевода Еремей убиты, сыну же Юрия Всеволоду удалось спастись бегством и сообщить своему отцу во Владимир, что татары уже находятся у границ Суздальской земли.

Столица и крупнейший город Суздальской земли Владимир после Рязани был для татар следующей мишенью. Москва, в то время не более чем маленький городок или укрепленная застава, почти не оказала сопротивления: местный военачальник был убит, а другой сын Юрия, Владимир, взят в плен или убит 84. Но Москва на некоторое время задержала татар, что позволило Юрию предпринять единственно возможные, по его мнению, оборонительные меры против захватчиков: он решил уйти из столичного города Владимира. Оставив жену и двух сыновей, Всеволода и Мстислава, с дружиной под началом некоего Петра Ослядюковича, Юрий двинулся с основным войском на северо-запад и, перейдя Волгу под Угличем, разбил свой лагерь на реке Сить, примерно в 30 километрах к западу от Волги. Вместе с ним были три его племянника, сыновья Константина Василько, Всеволод и Владимир. Призвав своих братьев Ярослава и Святослава, Юрий, очевидно, собирался занять оборонительные позиции с участием всех имевшихся дружин Суздальской земли, использовав реки Волгу и Мологу как естественные оборонительные линии с востока и с севера 85.

Тем временем татары приближались к Владимиру. Они появились перед его стенами 3 февраля 1238 года. Подробности осады и захвата города описаны с примечательной правдоподобностью и точностью в Лаврентьевской летописи. Нанеся молниеносный удар по окрестностям Владимира, Батый разбил свой лагерь к западу от Золотых Ворот и начал обносить город частоколом, подтягивать лестницы и подъемные устройства и устанавливать осадные орудия перед стенами. Штурм начался утром 7 февраля. Оборона была прорвана в четырех местах в западной половине города, т. е в так называемом Новом городе. К полудню сражение закончилось, и все, кто мог, столпились в Успенском соборе, включая женщин из семьи Юрия, оставленных во Владимире, епископа Митрофана и все духовенство. Там они были сожжены или зарезаны татарами. Два князя и уцелевшие дружинники бежали к центру города (Средний/Печерский город), где были позднее убиты или взяты в плен86.

Трудно установить, что случилось потом. Один источник (Лаврен-

119

тьевская летопись) утверждает, что в феврале 1238 года было захвачено шесть крупных городов Суздальской земли, после чего на реке Сить разгромлено войско Юрия (4 марта 1238 года); другой источник (Новгородская Первая летопись) перечисляет уже восемь городов Суздальской земли (только два из них названы в Лаврентьевской летописи) и сообщает, что они были взяты после битвы на Сити; а третий источник (Никоновская летопись XVI века) добавляет к этому списку еще два ранее не упоминавшихся города Никаких подробностей захвата какого-либо из названных в разных источниках четырнадцати городов не приводится. Рассказ о взятии и разграблении Суздаля, которому посвящено больше места, чем всем остальным, составляют фрагменты, заимствованные летописцем из ранних текстов, например, из описания разграбления Киева половцами в 1203 году — вряд ли этому описанию можно верить Не нашлось места даже для рассказа о разрушении Ростова, собственная летопись которого была позднее включена в летопись Владимира (то есть в Лаврентьевскую летопись). Создается впечатление, что летописцы Владимира и Новгорода просто перечислили основные города Суздальской земли без всякого представления о том, на какие из этих городов татары напали, какие разграбили, а какие обошли стороной.

Битва на Сити, хотя рассказ о ней явно возник в собственной летописи Юрия, описана разочаровывающе неподробно и разукрашена обычными эмоциональными эпитетами, молитвами, сетованиями и формулами воинских повестей, столь характерными для Лаврентьевской летописи («…поидоша безбожнии татарове на Сить противу великому князю Гюргю (Юрию). Слышав же князь Юрги с братом своимъ Святославом… поидоша противу поганых. И сступишася обои, и бысть сеча зла, и побегоша наши пред иноплеменникы») Мы знаем только, что сражение состоялось 4 марта 1238 года, что вместе с Юрием были его брат Святослав и три племянника из Ростово-Ярославского княжества (Ярослав, очевидно, не успел соединиться с основным войском) и что татарами командовал Бу-рундай 87. Из князей погибли только двое: Юрий, которому отрубили голову, и Василько Константинович, захваченный и позднее казненный татарами 88. Святослав и два других ростовских князя спаслись. В источниках нет никаких указаний, по которым можно было бы оценить численность русского войска, состав татарских сил 89 или понять, насколько серьезно было нанесенное поражение. Не исключено, что после захвата Василька большая часть войска бежала, убив, возможно, великого князя, пытавшегося их остановить: на гибель Юрия от рук своих людей указывает не только сообщение об отрубленной голове 90, но также и новгородский летописец, который в своем рассказе о событиях 1237–1238 годов относится к Юрию непочтительно, бросая тень сомнения на обстоятельства его смерти. «На реце Сити… животь свои сконча ту. Бог же весть како скончася: много бо глоголють о нем инии». Такого рода догадок об исходе битвы на Сити трудно избежать, когда собственный летописец Юрия столь поразительно избегает подробностей: легко предположить, что он пытался скрыть какие-то, возможно непри-

120 ятные обстоятельства того, что в действительности произошло. Владимирский летописец (летопись Юрия после его смерти сменила летопись его наследника Ярослава), очевидно, утратил интерес к тому, что происходило за границами Владимиро-Суздальской земли в оставшееся до конца 1238 года время Сообщив о наследовании Ярославом владимирского престола и о передаче им Суздаля и Стародуба своим братьям Святославу и Ивану соответственно, он завершает повествование об этом годе лаконичной записью' «Того ж лета (т. е. с марта 1238 до конца февраля 1239 года) было мирно». Если вспомнить обо всех ранее упомянутых опустошениях, нанесенных татарами в Северо-Восточной Руси, то не слишком ли быстро, как пытается уверить нас местный летописец, жизнь вернулась в прежнюю колею?

Но татарские войска еще далеко не закончили свои походы на Русь. Пока Бурундай сражался с Юрием на Сити, другое татарское войско осадило самый юго-восточный город Новгородской земли — Торжок. Торжок продержался дольше, чем Владимир или Рязань. Две недели по его стенам били осадные орудия. Из Новгорода никакой помощи не пришло, и жители Торжка «в недоумении и страсе» сдались 5 марта, на следующий день после сражения на Сити. Почему татары не стали развивать успех и вслед за взятием Торжка не пошли на Новгород, сказать трудно До Новгорода было примерно 300 километров, т. е пятнадцать — двадцать дней перехода, а в начале марта еще не могла начаться распутица, которая бы сделала дороги непроходимыми для татарской конницы 92. Татарское войско продолжало двигаться на запад, но, дойдя до определенного места, «Игнача креста… за 100 верст (108 километров) до Новагорода», повернуло на юг Новгород был пощажен 93. Только еще один город оказал какое-то сопротивление татарам ' во время первого этапа их похода на Русь 94, и это был Козельск на Жиздре в северной части Черниговского княжества. Батый окру-, Жил город, но в течение семи недель не мог захватить его. Только ' когда прибыли подкрепления, крепостная стена была проломлена 1 и город пал 95.

К лету 1238 года татары оставили русские земли. Им требовалось время для отдыха, перегруппировки сил и подготовки к дальнейшим завоеваниям на западе. Кроме того, угроза для них исходила с восточных и южных границ Руси. Судя по имеющимся источ никам — в основном по «Истории» Рашида-ад-Дина, — лето и осень 1238 года и зима 1238/39 года были для татар далеко не мирным временем. Со своих стоянок в Кипчакской степи они предпринимали карательные походы на Северо-Кавказскую равнину против черкесов и осетин, совершали набеги в Крым и сражались с половцами, убив троих из их ханов 96. Не все было спокойно и на восточных границах Рязанского княжества и Суздальской земли: русские летописи упоминают о походах против мордвы, города Мурома и к восточным изгибам Клязьмы 97.

Второй этап нашествия на Русь, на этот раз на южные и юго-западные земли, начался весной 1239 года, когда татары захватили самый юго-восточный район — Южный Переяславль. Об этой первой военной операции нам известно мало: летописи просто сообщают, что 3 марта 1239 года город Переяславль был взят «копьем» и сожжен и что его жители, включая епископа, были убиты. Находился ли кто-то из князей в городе, оказали ли его жители сопротивление — об этом не упоминается 98.

Перед тем, как начать наступление на Киев, необходимо было сначала обезвредить Черниговское княжество. До этого момента был взят только один из городов Черниговского княжества — Козельск (1238 год). Летом или ранней осенью 1239 года татарское войско под началом Мунке было послано на запад через южную половину черниговской территории. Число городов, которые были захвачены или обойдены стороной, неизвестно, хотя Глухов к северу от Путивля был в руках татар до взятия Чернигова, а Сосница, Хоробор и Сновск (все к востоку от Чернигова и к северу от реки Сейм) были, по-видимому, захвачены татарами в ходе движения к столичному городу. Вероятно, все города в бассейне реки Сейм (Курск, Рыльск и Путивль) и, может быть, также в низовьях Десны были взяты перед тем, как захватчики подошли к самому Чернигову.

Чернигов был окружен. Татары использовали гигантские катапульты («тараны»), «меташа бо каменемь полтора перестрела, а камень акоже можаху 4 мужи силни подняти». Князь Мстислав Глебович, старший из Ольговичей после своего двоюродного брата Михаила Всеволодовича, который в это время все еще княжил в Киеве, попытался защитить город: он вывел все свои войска, чтобы встретить татар в открытом бою. Но его войска были разгромлены, и 18 октября 1239 года город пал. Епископа Порфирия татары пощадили, отвезли в Глухов, а затем отпустили 10°.

После падения Чернигова основное татарское войско снова отступило к своим юртам в Кипчакской степи, тогда как боевой отряд под началом Мунке двинулся на юго-запад, в окрестности Киева101. Ипатьевская летопись, которая содержит самую раннюю версию этих событий, повествует, как Мунке, увидев Киев с другого берега Днепра, «удивися красоте его и величеству его, присла послы свои к Михаилу и ко гражаном, хотя е (их) прельстити». Сообщив, что киевляне отказались слушать льстивые речи татар, летописец, не питавший, по-видимому, большой любви и уважения к Михаилу, рассказывает, как тот бежал вслед за своим сыном к венграм, и его сменил сначала Ростислав из Смоленска, а затем Даниил из Западной Руси, который передал Киев в руки воеводы по имени Дмитр. Более поздние версии этой истории добавляют (несомненно, с целью дискредитации Михаила), будто князь приказал казнить татарских послов 102.

Быстрая смена князей в Киеве в течение последних пяти лет вряд ли могла придать уверенности жителям столицы. Встревоженное появлением Мунке и в еще большей степени отбытием одного за другим двух князей, население, наверное, переживало неприятное время в ожидании неизбежного штурма. В это время тактика врага уже была хорошо известна: нападение, отход, наступление

Во второй половине 1240 года татары снова пришли на Русскою землю. На этот раз они появились с юга Рашид-ад-Дин описывает, как Батый со своими войсками занял поле «против Руси и людей черных клобуков» по другими словами, против тюркских каракалпаков, которые вместе с берендеями, торками и ковуями осели в районе реки Рось, к югу от Киева, и помогали русским защищать южные границы от набегов кочевников Из их числа набирались отряды для таких застав, как Торческ Как долго крепости на Роси держались против татар, нигде не сообщается русских летописцев интересовала только конечная цель татар

Горькая история осады и взятия Киева изложена в Ипатьевской летописи. Написанная, по-видимому, свидетелем штурма, близким к воеводе Дмитру, которому в рассказе отводится выдающаяся роль, она изобилует подробностями и почти лишена клишированных оборотов и литературного приукрашивания, что производит отрадное впечатление '°4. Татарским войском командовали Батый и, как сообщил киевлянам подозрительно хорошо информированный пленник, захваченный в начале событий, девять других татарских военачальников, в том числе брат Батыя Орда и два б\д\щих великих хана Гуюк и Мунке Если это войско действительно было столь огромным, как показал пленный, то для него не составило бы труда полностью окружить город и быстро вын\дить оборонявшийся отряд сдаться Осадные орудия были установлены перед юго-восточными Лядскими (Польскими) воротами, где лесистый склон обеспечивал хорошее укрытие Осадные орудия сделали свое дело, и стены упали Жестокое сражение на обломках разрешенных стен продолжалось в течение одною дня и одной ночи, и вскоре татары прорвались в город Дружина попыталась занять последний оборонительный рубеж в районе Десятинной церкви в сердце Киева, но, когда стены церкви обрушились под тяжестью горожан, бежавших со всем своим скарбом под ее своды, оборона пала Это произошло 6 декабря 1240 года, в день памяти Николая Угодника Осада закончилась Дмитр, раненный в этом сражении, был помилован татарами «мужьства ради его»

Завершение русского похода Батыя, по-видимому, не потребовало от татар значительных усилий и не повлекло за собой больших потерь После падения Киева оставалось завоевать только Волынскую и Галицкую земли, перед тем как напасть на Венгрию и Польшу Сопротивление на этой территории было сломлено очень быстро на границе Волынской земли и Киевского княжества только город Колодяжин на реке Случь, обладавший сильными естественными укреплениями, и близлежащий Каменец оказали какое-то сопротивление Кременец, расположенный к юго-востоку от Владимира на Волыни, был обойден стороной После недолгих осад пали Владимир и Галич 105

Продолжение истории великого нашествия на Европу хорошо известно, и здесь нет необходимости подробно останавливаться на этом 10' Достаточно сказать, что через четыре месяца после падения Киева поляки, венгры и тевтонские рыцари были разгромлены в битве при Лигнице возле Вроцлава 9 апреля 1241 года, а на юге

венгры проиграли сражение под Мохи, возле слияния рек Тиса и Саджо. В Европе началась паника |08. Но, несмотря на призывы венгерского короля к западным правителям, ни из какого края помощь не пришла В январе 1242 года была захвачена Хорватия, разграблена большая часть далматинского побережья. Казалось, уже ничто не спасет Западную Европу от нашествия. Но 11 декабря 1241 года великий хан Угедей умер — по всей вероятности, от алкогольного отравления. Когда весной 1242 года эта весть дошла до Батыя, он приказал немедленно отступать Почему? Потому ли, что он хотел повлиять на выборы нового великого хана и «сохранение сильных позиций в монгольской политике представлялось более важным. чем продолжение завоевания Европы» '°9, или потому, что ему не хватало сил для поддержания контроля над завоеванными землями? Ответа мы не знаем. Вероятно, обе причины определили это решение. Во всяком случае, Европа была спасена.

Батый вернулся в Кипчакскую степь и разбил свой лагерь в Сарае, возле устья Волги, приблизительно в 100 километрах к северу от Астрахани. Началось так называемое татарское иго. Из Сарая в течение следующих 138 лет ханы Золотой Орды — под этим названием стала известна империя Батыя — осуществляли политический контроль над всеми русскими княжествами, а еще в течение ста лет, с 1380 до 1480 года, продолжали требовать, хотя и не всегда получали, дань от своих русских «вассалов».

Каким образом татарам удалось разгромить Русь так легко и быстро? Во-первых, необходимо, конечно, учесть размер и необычайную силу татарского войска. Завоеватели, несомненно, имели численное превосходство над своими противниками. Но насколько велико было это превосходство, сказать невозможно. Действительно, невероятно трудно дать даже самую приблизительную оценку численности войск, вторгшихся на Русь и в Европу. С одной стороны, мы имеем туманное «бесчисленные множества», упоминаемое в русских летописях, и гигантские числа, называемые западными источниками; с другой стороны, Рашид-ад-Дин оценивает численность монгольского войска в момент смерти Чингис-хана в 129000 человек"0. Вероятно, приблизительно 120000—140000 человек войска находились в распоряжении Батыя в начале его нашествия на Русь. Эта цифра предлагается советским историком В. В. Каргаловым, и она кажется нам разумной, особенно если учесть, что татарские ханы обычно командовали отрядами численностью 10000 человек (тумен, или тьма по-русски) и что вместе с Батыем пришло от двенадцати до четырнадцати ханов '".

Многие источники, как западные, так и восточные — Матфей Парижский, Иоанн де Плано Карпини, венгерский доминиканец Юлиан, персидский историк Джувейни, Рашид-ад-Дин, — оценивая татарских военачальников, говорят об их военном искусстве, о выдающейся стратегии и тактике ведения боя, о тщательно планируемых нападениях, внимании, уделяемом психологической войне, предварительной засылке послов, задачей которых часто было посеять семена раздора среди противников, быстроте и внезапности атак, умении маневрировать, возложении на пеших воинов — мо-

билизованных местных жителей и военнопленных — основной тяжести первого удара, о мастерстве и точности татарских лучников, скорости и выносливости конницы, передовых для того времени способах ведения осады и осадных устройствах (таранах, катапультах, греческом огне), внимании к мельчайшим деталям, строгой дисциплине, действенности разведки и, превыше всего, способности татарского войска обходиться без громоздкой системы снабжения благодаря мобильности и выносливости коней и людей и использованию сушеного мяса и сыра как основы рациона. Складывается, как мы видим, картина военной непобедимости татар, картина, не всегда соответствующая фактам (Рашид-ад-Дин, например, рассказывает о восстании двух «эмиров», Баяна и Чику, в районе Волжской Булгарии и об успешных действиях повстанцев во главе с грабителем, половцем по имени Бахман"2). Тем не менее она подтверждается безусловной высокой боеспособностью татарских туменов, с которой не могли состязаться войска Восточной Европы.

Причины поражений русских в битвах с татарами очевидны. Численность русского войска была, несомненно, меньше, но и здесь невозможно дать сколько-нибудь надежной оценки Летописи не дают сведений о размерах чьих-либо дружин или отрядов, противостоявших Батыю (за исключением трехтысячного отряда, посланного на юг Юрием после падения Владимира и до сражения на Сити) "3 Неизвестно нам и население русских городов в XIII веке или численность дружин, которые они могли бы выставить М. Н. Тихомиров, говоря о количестве жителей древнерусских городов, рискует сделать несколько очень приблизительных допущений-20000—30000 для Новгорода, немного меньше для Чернигова, двух Владимиров, Галича, Полоцка, Смоленска, Ростова, Суздаля, Рязани, Витебска и Южного Переяславля, больше для Киева "4. Если принять, что каждый крупный город мог выставить, ска'жем, от 3000 до 5000 человек, то мы получим общую численность порядка 60000 воинов. Если добавить к этому еще 40000 из более мелких городов, из числа половцев и различных тюркских союзников, живших на территории Киевского княжества, то результат совпадет с оценкой в 100000 человек, сделанной С. М. Соловьевым в его «Истории России» "5. Но это только приблизительная оценка потенциальной численности русских войск. Мы не имеем представления о том, сколько городов или районов на самом деле выставляли дружины — маловероятно, например, что Новгород вообще послал хоть какой-то отряд, ведь точно известно, что никто не пришел на помощь их заставе в Торжке Поэтому не исключено, что русские смогли собрать половину или четверть — если не меньше — общей численности татарских войск. И опять-таки нет никаких указаний на то, что хотя бы однажды татары столкнулись одновременно с более чем горсткой князей: в битве при Коломне, например, к остаткам рязанских сил присоединился только «передовой отряд» из Суздальской земли, тогда как на реке Сить вместе с великим князем Юрием были только три его племянника из района Ростова — Ярославля и его брат Ярослав из Юрьева.

Русские не имели координационного центра обороны, а связей между городами и районами почти не было Но что нанесло наибольший ущерб — это полное отсутствие системы разведки. Все русские князья и воеводы могли в лучшем случае надеяться на сведения, полученные от отбившихся и спасшихся случайных лиц, причем информация касалась прежних поражений и общего направления движения татарских войск Мы знаем только об одном случае получения сведений из допроса захваченного в плен татарина (это произошло в начале осады Киева) — причем трудно избавиться от подозрения, что татарин был подослан Когда началось нашествие, русские оказались как будто совершенно не подготовленными к нему Они ничего не знали о татарских методах осады и штурма городов, ведь во время предыдущего похода на Русь в 1223 году татары не осаждали ни больших, ни малых городов. Юрий, как уже говорилось выше, не придал значения сведениям о тактике и военной силе татар, полученным им раньше от своих восточных соседей на Волге, или если он и принял их во внимание, то ничего не предпринял для организации обороны даже своей собственной территории, Суздальской земли, от неизбежного, как он, несомненно, понимал, вторжения "ь Не были приняты меры против вторжения и в Южную Русь: жители Южного Переяславля, Чернигова и Киева, а также Галицкой и Волынской земель имели почти год передышки между нашествием на северо-восток Руси и нападением на Переяславль Они должны были знать, что их ожидает. И все равно они ничего не сделали

Но самым слабым местом русских была не столько их военная неподготовленность и неумелость по сравнению с татарами, сколько отсутствие единства между территориями на севере, юге и юго-запа де В то время не было князя, который бы имел действенное влияние на все русские земли. Великий князь владимирский был, наверное, самым могущественным из князей, но его влияние распространялось только на районы, лежавшие в междуречье Волги и Оки, где жили и правили его близкие родственники. Вполне можно допустить, что его старший брат Ярослав из Северного Переславля не всегда был готов подчиниться его воле: нужно помнить, что его не было в битве на Сити и что еще раньше, в 1229 году, он пытался совершить что-то вроде переворота, направленного против Юрия На юго-востоке Рязань оказалась один на один с врагом. При всех ее тесных связях с Суздальской землей во время правления великого князя Юрия Рязань не получила помощи, когда пришли татары Не прислал помощи и Чернигов, князья которого были ближайшими родичами рязанских правителей Что касается южных княжеств, то жестокая междоусобная война, начавшаяся в 1235 году, совершенно разъединила их. Киев, как челнок, переходил из рук в руки между Ростиславичами, Ольговичами, Ярославом из Северного Переславля и Даниилом Романовичем. Ни один князь не обладал достаточной силой, чтобы обеспечить этому княжеству надежную оборону. О каких-либо князьях в Южном Переяславле в источниках не упоминается начиная с 1220 года — для летописцев Владимира, Новгорода и Юго-Западной Руси их как будто не существовало. Правители

Смоленска и Чернигова были изолированы от своих соседей, а их силы были истощены междоусобной войной. Даниил Романович и его брат Василько были целиком поглощены упрочением своей власти в Галицкой и Волынской землях, и Даниил, когда пришло время, и он, наконец, сел в 1240 году на киевской престол, оставил в Киеве своего воеволу, а сам вернулся для защиты Галича. Приходится ли удивляться, что татары не встретили на Руси серьезного военного сопротивления?

Каковы были непосредственные результаты татарского нашествия? Как это часто бывало в ранней русской истории, письменные источники содержат поразительно мало сведений, позволяющих сделать какое-либо обоснованное заключение о реальном ущербе, политическом, культурном или экономическом, нанесенном татарами. Нет никаких указаний на численность потерь среди дружинников или гражданского населения, мы не знаем, сколько было захвачено в плен. Летописцы, путешественники и историки того времени упорно отказываются привести хотя бы преувеличенные цифры: они либо хранят молчание, как в случае с Киевом, либо пугают своих читателей беспомощными гиперболами («Черньци и черници, старыя, и попы, и слепыя, и хромыя, и слукыя, и трудоватыя (и горбатых, и больных)…, и люди все иссекоша» "7. «Татарове., избиша князя и княгыню, и мужи, и жены, и дети, черньца и черноризиць, иерея (священников), овы огнемь, а инех мечемь.» "8). Путешественники более позднего времени, посол папы Иоанн де Плано Карпини и францисканский монах Вильгельм Рубрук, правда, говорят о пленных, уведенных в кочевье или в рабство, а восточные историки (Рашид-ад-Дин, Ибн-ал-Асир), как и Иоанн де Плано Карпини, сообщают о том, что татары систематически угоняли опытных ремесленников и мастеровых из завоеванных городов. Археологические данные о физическом уничтожении и культурном притеснении слишком скудны, чтобы дать сколько-нибудь реальную картину состояния русских городов и сельской местности после нашествия. Советский историк Б. А. Рыбаков в своем фундаментальном труде «Ремесло Древней Руси» пишет, что русские земли «были в значительной степени обескровлены… по целому ряду производств мы можем проследить падение или даже полное забвение сложной техники, огрубение и опрощение ремесленной промышленности во второй половине XIII в.». Его выводы базируются, в основном, на отсутствии в захоронениях XIII и XIV веков таких предметов, как украшенные пряслицы, бусы, амулеты и браслеты, исчезновении глиняной посуды, керамики и эмалевых изделий, характерных для археологического слоя XII и начала XIII века "9.

Конечно, строительство соборов, церквей и монастырей на северо-востоке Руси замедлилось в период после нашествия и было далеко не столь бурным, как в XII и начале XIII столетия. Но строительство никогда не прекращалось полностью: в крупных городах работали архитекторы и каменщики, есть свидетельства о большом строительстве во Владимире и в Ростове во второй половине XIII века.

Более того, вскоре возникли новые архитектурные школы в Твери и Москве, где в XIV веке строительство расцвело 12°.

Внутренняя торговля пришла в серьезный упадок по причине разорения городских ремесел и неспособности городов удовлетворить потребности деревень |2'; но и этот вывод базируется, в основном, на сообщениях Иоанна де Плано Карпини, Рашид-ад-Дина и Ибн-ал-Асира, согласно которым ремесленников и мастеровых угоняли из завоеванных городов, что находит очень незначительное подтверждение в археологических данных Что касается сельского хозяйства, то мало что свидетельствует о том, что оно сколько-нибудь пострадало. Действительно, как указывает Б. А. Рыбаков, татары осмотрительно оставили крестьян в покое, чтобы те могли, говоря словами Ипатьевской летописи, «орют пшеницю и проса» 12'.

Как оценить масштаб разрушений? Как видно из описания похода Батыя на Русь, городами, которые мы твердо можем считать захваченными татарами и, очевидно, пострадавшими от этого, были Рязань, Владимир, Торжок на северо-востоке, Козельск, Южный Переяславль, Чернигов, Киев, Колодяжин и Каменец на юге, Галич и Владимир на Волыни на юго-западе. Относительно остальных одиннадцати городов, про которые сообщается, что они были захвачены татарами или лежали на их пути, нет никаких свидетельств в пользу того, что они каким-то образом пострадали, — в самом деле, захватчики могли просто обойти стороной многие из них. Даже о тех городах, про которые есть основания считать, что они действительно были захвачены, отсутствуют данные, свидетельствующие о полном разрушении Правда, Иоанн де Плано Карпини, путешествовавший в районе Киева пять лет спустя после падения города, говорит, что от Киева «почти ничего не осталось, в настоящее время (1245 год) в нем едва насчитывается 200 домов, а его население содержится в полном рабстве», но тут же сообщает, что татары «разрушили всю Русь» '"4 Летопись, которая содержит столь яркое описание взятия Киева (Ипатьевская), не упоминает ни о разрушении каких-либо зданий, ни даже о массовом избиении жителей, сообщается только о проломе городских стен и о падении — из-за скопления людей на хорах — стен Десятинной церкви. Что касается северных летописей, то Лаврентьевская упоминает о падении матери городов русских в двух коротких предложениях, а Новгородская Первая и вовсе игнорирует это событие. Те же летописи не содержат никаких упоминаний о Чернигове или Южном Переяславле в период после нашествия. Создается впечатление, что после нашествия у северных летописцев еще более сузился кругозор и они считали эти два города, а заодно Киев и Смоленск лежащими теперь вне сферы их интересов. Действительно, за вторую половину XIII века мы практически не имеем сведений ни об одном из южнорусских районов, ни о том, какие князья, если они были, правили там: вероятно, большая часть русских земель перешла непосредственно под контроль татар 12э.

Рязань, по-видимому, частью была разрушена, в компилятивной «Повести о разорении Рязани» упоминается, что «великая церковь» (Успенский собор) «погоре и почернеша» '26, хотя в единственной летописи, сообщающей некоторые подробности о взятии Рязани, говорится только об избиении жителей, и то словами обычных клише. Что касается самого Владимира, то о материальном разрушении почти нет свидетельств. Хотя великий Успенский собор был якобы сожжен в 1238 году, он еще стоял и в нем совершалась служба в следующем году, когда там хоронили великого князя Юрия |27. Ничто не указывает и на то, что пострадали другие главные церкви города: Александр Невский был похоронен в церкви монастыря Рождества Богородицы в 1263 году 128, и нигде не упоминается о повреждении построенного в 1190 году Всеволодом III дворцового Дмитриевского собора.

Вряд ли можно сомневаться в том, что в Северо-Восточной и Южной Руси были разрушения в результате нашествий Батыя. Но трудно сказать, как долго продолжалась разруха. В замечательно короткое время все вернулось в свою (или почти в свою) колею. В Рязани, например, старший из уцелевших князей, Ингварь Ингваревич, который, к счастью для него, находился в Чернигове во время нападения Батыя, быстро начал деятельность по восстановлению княжества. Финал «Повести о разорении Рязани» описывает последствия нашествия таким образом: «Благоверный великий князь Ингвар Ингваревич… сяде на столе отца своего… И обнови землю Резаньскую, и церкви постави, и манастыри согради, и пришелцы утеши, и люди собра. И бысть радость христианом, их же избави Бог от безбожнаго зловернаго царя Батыя» '2Ч.

А. Л. Монгайт, советский археолог и историк Рязани, подтверждает, что Рязань была быстро восстановлена и что, несмотря на то что некоторые ремесла были уничтожены, а торговые связи ослаблены, это княжество вскоре вернулось к нормальной жизни 13°. Летописцы северо-востока Руси рисуют похожую картину восстановления и подъема при новом великом князе владимирском, Ярославе Всеволодовиче, и подчеркивают, что период, последовавший за событиями 1238 года, был в Суздальской земле спокойным. Действительно, летописцы как Новгорода, так и Владимира проявляют больше интереса к деятельности Ярослава и его сына Александра на западе, чем к последствиям нашествия на остальную Русь. В целом это совершенно не похоже на застой и болезненно медленное восстановление после разрушительной войны. «Великое освящение» дворцовой Борисоглебской церкви в Кидекше возле Суздаля в 1239 году |31, успешные действия Александра Невского на северо-западе (победы над шведами и немецкими рыцарями в 1240 и 1242 годах соответственно), разгром Ярославом литовцев, вторгшихся на территорию Смоленска в 1239 году — все это свидетельствует либо о способности русских быстро восстановить свое хозяйство на севере, либо о том, что Суздальская земля не была поставлена на колени татарским нашествием

Что касается влияния нашествия на связи Руси с внешним миром, то опять мы имеем слишком мало данных, позволяющих сделать какое-либо обоснованное заключение по этому вопросу. Можно предположить, что торговые связи Руси с Западом пострадали не столько из-за татарских опустошений в 30-х годах XIII века, сколько по причине участившихся после нашествия нападении со стороны западных соседей Руси: шведов, немцев и литовцев, — что сделало затруднительным использование торговых путей к морю. И все же торговля с Западом как из Новгорода и Смоленска, так и через эти города, каждый из которых не пострадал от татар, потерпела, по-видимому, относительно небольшие изменения, особенно торговля с Балтикой, т. е. с Ригой, Готландом и Любеком, что подтверждается различными торговыми договорами второй половины XIII века. Еще труднее установить, в какой степени сократилась или увеличилась в результате нашествия восточная торговля. Некоторые историки считают, что уничтожение Волжской Булгарии временно прервало движение товаров по Волге 132— основному пути торговли с востоком, — но мало что свидетельствует о прекращении ввоза и вывоза по маршруту Волга — Каспий из Новгорода, Пскова, Смоленска, Полоцка и Витебска на западе, Владимира и Суздаля на северо-востоке.

Итак, мы имеем картину Руси, испытавшей еще один удар степных захватчиков, более грозных, более подготовленных как в военных, так и в мирных делах и более стойких, чем печенеги или половцы. Но Русь вовсе не была такой сокрушенной, разоренной и деморализованной, какой ее пытаются изобразить многие историки нашего времени. Действительно, мало что слышно о южных землях: Киеве, Чернигове и Переяславле второй половины XIII века, но это не обязательно свидетельствует о физическом разрушении или экономическом застое, а, скорее, о прекращении потока информации, перерыве или исчезновении киевского летописания и разрыве политических и культурных связей между Суздальской землей и югом Руси. Ничто не говорит и о массовом переселении людей из уязвимых южных земель в относительную безопасность северных районов как прямом результате нашествия Батыя. Если такой сдвиг населения Руси действительно имел место, то, по всей вероятности, он произошел ближе к концу столетия, когда дал о себе знать эффект от повторяющихся карательных набегов татар.

В северо-восточных районах, в новгородских землях, на обширных просторах к северу от Волги, где впоследствии возникли новые важные центры и где, в конце концов, происходило политическое и культурное развитие Московии, образ жизни претерпел, по-видимому, незначительные изменения. В самом деле, в период после нашествия социально-политическая структура Суздальской земли и Новгорода осталась в целом такой же, какой она была раньше, во всяком случае, в первые годы после нашествия. Но, как будет видно в следующих главах, посвященных, в основном, Северо-Западной Руси, присутствие татар Золотой Орды вскоре дало себя знать.

ГЛАВА 5
ПОСЛЕ НАШЕСТВИЯ (1238–1263)

Борьба за власть в 1238–1252 годах

В течение тринадцати лет после битвы на реке Сить татары не беспокоили Северную Русь. Они не совершили ни одного военного нападения ни на одного из потомков Всеволода III или их ставленников, во всяком случае, в источниках об этом ничего не сообщается. В результате князья получили прекрасную возможность враждовать между собой, устраивать свои дела, защищаться от врагов с запада и даже время от времени вмешиваться в дела своих прежних южных соседей. Впрочем, в первые четыре года (1238–1242) татары воевали в других местах: на юге и юго-западе Руси и в Восточной Европе — и не имели ни возможности, ни времени контролировать положение на покоренных русских землях. Но в течение десяти лет после основания своей столицы и ставки в Сарае на Волге хан Батый и его сын Сартак, хотя и зорко следили за своими ставленниками-князьями, заставляли русских князей (по крайней мере номинально) подтверждать свое право на княжение, представляя на суд хана свои верительные грамоты. Татары не проявляли стремления вмешиваться в управление Владимиром, Суздалем, Ростовом или Новгородом Они не совершали карательных набегов. Нет никаких упоминаний даже о татарских представителях или войсках, размещенных в основных городах на севере Руси. Возможно, это объясняется послушанием русских, их нежеланием раздражать татар в те годы, их выжидательной политикой; или опять-таки это может свидетельствовать о неготовности татар на этой стадии осуществлять твердый военный и экономический контроль над русскими. Во всяком случае, что касается татарской политики на Руси, это был период пассивности По всей видимости, русские в то время сами решали, как нм жить.

Выше уже говорилось, что жизнь на северо-востоке и северо-западе Руси шла, в общем, тем же чередом, что и до нашествия Конечно, некоторые города нуждались в восстановлении разрушенных и сожженных домов, а также в какой-то мере в заселении местностей, пострадавших от татар, в восстановлении населения. Однако прежние князья правили в прежних районах; прежние летописи велись в прежних центрах — Владимире, Ростове и Новгороде; прежние враги нападали на прежние территории вдоль западных границ. О связях с южными и юго-западными районами Руси мы имеем еще меньше информации, чем до нашествия, что, возможно, объясняется фрагментарным и случайным характером южных источников: киевское летописание, если оно вообще существовало после 1240 года, очень слабо отражено в позднейших сводах, а великая Галицко-Волынская (Ипатьевская) летопись сообщает только то, что имеет отношение к Даниилу из Западной Руси и его, как правило, бурным отношениям со странами Восточной Европы.

Это был, однако, период скорых решений и стремительных изменений ситуации. Снова потомки Всеволода III были разделены на две группировки, стремившиеся к достижению противоположных политических целей. Но на этот раз вопрос заключался не в том, кто должен править в Суздальской земле или в каком центре должна быть сосредоточена власть — во Владимире или в Ростове. Вопрос стоял теперь иначе: каким должно быть отношение Всеволодовичей к татарам — сопротивляться или подчиниться? И какой должна быть их политика по отношению к Западной Европе? От ответа на эти вопросы зависело будущее Руси Более того, фактический разрыв между севером и югом Руси, почти полное прекращение политических и культурных связей между Владимиром и южными княжествами, а также глубокая вовлеченность Даниила Галицкого в местные и восточноевропейские дела и его освобождение от прежней зависимости от Киева — все это знаменовало собой начало изоляции большей части того, что когда-то было Киевским государством.

Чтобы понять систему распределения земель и порядок передачи власти от князя к князю на северо-востоке Руси, необходимо помнить, кто из потомков Всеволода III выжил в событиях 1237–1238 годов и каким было их положение в 1238 году. После смерти Юрия и трех его сыновей великим князем владимирским стал Ярослав, старший из его уцелевших братьев. Сорока восьми лет от роду, он был самым опытным в политике и стойким из всех Всеволодовичей. Большая часть предшествующей деятельности Ярослава прошла в его вотчине в Северном Переславле, которая к этому времени включала город Тверь на западе и граничила с новгородскими землями. В 20-х и 30-х годах он приобрел огромный опыт, управляя Новгородом при посредстве своих сыновей Федора и Александра и без их помощи, имея дело с непокорными горожанами и разрушая замыслы своего предприимчивого и честолюбивого врага, черниговского князя Михаила. Неудивительно, что никто не оспаривал принятие им владимирского престола. Два его брата, Святослав и Иван, не причиняли ему беспокойства. Святослав, которому в 1213 году уже была пожалована вотчина в Юрьеве Польском и который тихо прожил там четверть столетия, в 1238 году получил город и район Суздаля в знак его старейшинства — он был следующим претендентом на престол во Владимире. Иван, в течение сорока лет вообще не имевший никакой вотчины, получил мелкий район Стародуб на Клязьме, которым до своей смерти в 1228 году владел его брат Владимир и который в то время был не занят '.

Что касается следующего поколения — внуков Всеволода III, — то здесь для нас представляют интерес только две ветви этого рода:

потомки Константина Ростовского и потомки великого князя Яро слава Вспомним, что старший сын Константина Василько был казнен татарами после битвы на реке Сить в 1238 году Принадлежавшая ему главная часть вотчины Константина, Ростов, отошла не к его старшему брату, а в соответствии с правом первородства (которое начиная с 1238 года и до конца XIII века, по-видимому, соблюдалось потомками Константина) к его старшему сыну Борису, тогда как северный район, Белоозеро, отошел к его второму сыну Глебу Судьба второго сына Константина, Всеволода Ярославского, неизвестна, вероятно, он умер в 1238 году или вскоре после этого — о нем ничего не сообщается после короткого упоминания в летописи о том, что он сражался на Сити Его старший сын Василий, очевидно, стал княжить в Ярославле 2 Его третий сын Владимир, единственный, о котором известно, что он пережил события 1238 года, княжил в Угличе до своей смерти в 1249 году3 Таким образом, три ветви потомков Константина правили в обширной северо-восточной части Суздальской земли старшая ветвь — в Ростове и Белоозере, средняя — в Ярославле, младшая — в Угличе

Нам известно очень мало подробностей о жизни детей великого князя Ярослава до 1238 года Старший из них, Федор, умер в 1233 году в возрасте 14 лет Александр, родившийся около 1220 года 4, провел большую часть своего детства и юности в Северном Переяславле, а кроме того, подолгу жил в Новгороде со своим отцом и старшим братом В 1236 году Ярослав оставил его единственным правите леи в Новгороде, когда сам отправился на юг попытаться установить свою власть в Киеве Александр, очевидно, оставался в Новгороде еще в течение четырех спокойных лет — новгородский летописец не упоминает о каких-либо волнениях в городе, пока в 1240 году молодой князь не оставил его, вступив в конфликт с горожанами О других сыновьях Ярослава Андрее, Константине, Ярославе, Данииле и Михаиле — летописи впервые упоминают в 1239 году, со общая, что они пережили татарское нашествие 5 Это же относится к сыну Святослава Дмитрию Сын Ивана Михаил упоминается только Татищевым под 1276 и 1281 годами — он княжил в Стародубе6, унаследованном им, по всей видимости, от своего отца

Единственный внешний признак татарского присутствия, как уже указывалось выше, состоял в том, что все эти правители суздальских вотчин были обязаны время от времени отправляться в ставку Золотой орды в Сарае, чтобы выразить преданность хану и получить подтверждение своего права на княжение в том или ином районе Всего за 1242–1252 годы суздальские князья совершили не менее девятнадцати визитов к Батыю или его сыну Сартаку, а в четырех случаях были вынуждены предпринять долгое и трудное путешествие из Сарая к великому хану в Каракорум Два ростовских князя совершили три поездки между 1242 и 1250 годами, вероятно, для того, чтобы упорядочить смену владений, происходившую в то время Источники сообщают, что в Орду были призваны также три южных князя один был там убит и за это мученичество канонизирован (Михаил Черниговский в 1246 году), другой прибыл для выражения особой преданности хану (Даниил Волынский и Галицкий в 1245 году) 8, а третий был по неизвестной причине отправлен в Каракорум (Олег Рязанский в 1243 году) q Это правило распространялось и на великого князя владимирского, и Ярослав ездил дважды в 1243 году для подтверждения права на владимирский престол («Ярославе, буди ты старей всем князем в Русском языце», — сказал ему, как сообщают, Батый) lu и в 1245 году вместе с двумя своими братьями и двумя ростовскими князьями Во второй свой приезд он был послан в Каракорум

Ярослав прожил после татарского нашествия на Суздальскую землю еще восемь лет За этот период только в 1239 году он проявил какие-то признаки прежней воинственности, столь характерной для его деятельности до татарского нашествия В этом году он напал на Каменец на реке Хомора возле границы Киевского княжества и Волынской земли Цель этого необычного похода на столь удаленный от Суздальского Владимира город становится ясной, если вспомнить, кто захватил его в то время Оказывается, там находился не кто иной, как Михаил Черниговский, княживший в этот период в Киеве Он вывез свою жену с ее свитой в эту самую западную заставу на территории Киевского княжества — оставаться в столице становилось все более опасно В самом Каменце княжил двоюродный брат Михаила Изяслав Владимирович, которого четырьмя годами раньше Михаил временно ставил на киевский престол Нападение Ярослава удалось, что неудивительно, поскольку Михаил едва ли мог предполагать что-либо столь неожиданное от своего давнего, но к этому времени далекого врага, которого он недавно вытеснил из самого Киева Михаилу удалось бежать в Киев, но Каменец был взят, кроме того, Ярослав захватил жену Михаила и несколько его бояр и отправил их во Владимир " Это был акт личной мести, лишенный политической целесообразности, и он почти ничего не дал Ярославу он не захватит в плен своего старого врага, и даже если бы это ему удалось, то мало бы что изменилось дни Михаила как политика в Южной руси были к тому времени сочтены

Военные успехи Ярослава на этом не закончились Ближе к концу 1239 года он (возможно, по пути из Каменца) дрался с литовцами, вторгшимися на земли Смоленска Об этом сражении сообщается только, что Ярослав разгромил литовцев и «князя их ял (пленил)» (имя литовского князя не указывается), но запись в летописи добавляет, что он «смольняны урядив (то есть устроил дела в Смоленском княжестве)» и «князя Всеволода [Мстиславича] посади на столе» '' Это вмешательство во внутренние дела Смоленска (очевидно, Ярослав уладил там какие-то династические проблемы, может быть, заменил Святослава Мстиславича, последнего известного нам правителя Смоленска, на его брата) знаменовало собой не только упадок могущества Ростиславичей, переставших быть силой, с которой нужно считаться, но также и признание ими власти великого князя владимирского.

Однако это было фактически последнее из выступлений Ярослава, упомянутых в летописях, и последний случай, когда князь Суздальской земли влиял на смоленские дела Кроме поездок в Орду в 1243 и 1245 годах, летописи больше о нем не упоминают Трудно сказать,

каковы были результаты первой поездки Ярослава, помимо подтверждения его старейшинства среди русских князей. Возможно, он получил в свое ведение не только районы Суздальской земли, но также и Киев — оказывается, что назначенный им правитель, некто Дмитр Ейкович, обосновался там в 1245 году ''. Но об этой его киевской эпопее ничего больше не сообщается

О событиях, связанных с его второй поездкой в Золотую Орду в 1245 году, сообщается только в двух источниках (в летописи Владимира и у монаха Иоанна де Плано Карпини, посланного папой Иннокентием IV в Монголию), причем с такой предельной краткостью, что любое объяснение этих событий может быть только гипотетическим. Мы знаем только, что Ярослав был вызван Батыем, что он поехал с двумя братьями и тремя племянниками, что был послан дальше, в столицу империи Каракорум в Монголии, что двигался он с огромной свитой, большая часть которой погибла по дороге, и что он либо умер на обратном пути (версия русской летописи), либо был отравлен в Каракоруме 30 сентября 1246 года вдовой великого хана Угедея (версия Иоанна де Плано Карпини). Исследователи выдвигали различные объяснения. Советский историк В. Т. Пашуто, например, считает, что тот факт, что Ярослав, по-видимому, согласился на переговоры с курией, вполне мог послужить причиной для отравления, если таковое имело место. Другой причиной могло стать желание великого хана Гуюка и его матери иметь своего собственного ставленника на владимирском престоле '6 Американский историк Г. Вернадский указывает на «напряженность отношений» между новым великим ханом Гукжом (сыном Угедея) и Батыем и на возможность того, что Гуюк рассматривал Ярослава как инструмент в руках Батыя и, следовательно, «считал необходимым избавиться от него без лишнего шума» |6. Нельзя исключить и такую возможность, что Ярослав на самом деле просто умер естественной смертью, не выдержав тягот обратного пути, как это произошло со многими из его свиты по дороге в Каракорум. В целом версия об отравлении, выдвинутая посланником Иннокентия IV в Монголии, выглядит наиболее вероятной: в конце концов, Иоанн де Плано Карпини находился там в это время, и для него не составило бы труда получить сведения от спутников Ярослава. Что касается остатков собственной великокняжеской летописи Ярослава, то ее лаконичное сообщение о том, что он «преставился во иноплеменицех, ида от кановичь (т. е. из Каракорума)», являет собой, по всей видимости, попытку летописца того времени (или, что более вероятно, позднейшего редактора) избежать любого упоминания об участии татар в его смерти — типичное проявление нежелания обидеть татар или включить в летопись какие-либо сведения, которые могут быть истолкованы татарами как оскорбительные.

Если последние шесть лет правления Ярослава были отмечены нехарактерной для него бездеятельностью, можно сказать, пассивностью с его стороны, то те же годы прошли под знаком взлета его сына Александра. Это были годы энергичной деятельности Александра Ярославича на западе и северо-западе: Ярослав, очевидно, доверил сыну оборону границ Новгорода и Пскова.

Еще до татарского нашествия напряженность в этих районах возрастала. В первые три десятилетия XIII века немецкие рыцари из католического ордена Ливонских Меченосцев (позднее, в 1237 году, они соединились с Тевтонским орденом) постепенно продвигались на восток, обходя с севера Западную Двину, в современную Эстонию (называемую в то время Чудь) и Ливонию (на территории современной Латвии). Но никаких нападений на русские земли с начала XIII века и до татарского нашествия не зафиксировано: большая часть военной деятельности немецких рыцарей была направлена либо против местных балтийский племен, либо против постоянно усиливавшегося Литовского государства. Со своей стороны литовцы проявляли все большую и большую воинственность, и в русских летописях в 20-е и 30-е годы XIII века зафиксированы их частые нападения на земли Новгорода, Полоцка и Смоленска. Эти нападения, однако, не были частью какого-то плана, не ставили литовцы своей целью и присоединение русских земель. Скорее это было похоже на набеги с целью захвата пленных и разграбления деревень.

Настоящая экспансия Литвы, можно сказать, началась в 1238 году, когда правителем стал Миндовг (Миндаугас). Его политикой было постепенное проникновение на соседние территории, и хотя он не добился успеха (ему не удалось закрепиться на землях Новгорода и Пскова), тем не менее он представлял для Александра большую угрозу, чем немцы на севере. Дело в том, что действительно уязвимыми русскими районами в то время были не Новгород и Псков и даже не северная часть Смоленского княжества, а развалившееся Полоцкое княжество, на территории которого бесчисленные литовские ударные отряды совершали набеги в период до татарского нашествия, и старые земли Турова и Пинска на северовосточных границах Волынской земли. Важное значение Полоцкого княжества, зажатого между, с одной стороны, Смоленском, где в 1239 году дало себя знать установление власти Ярослава, и, с другой стороны, Литвой, прекрасно понимал Александр — в 1239 году он взял в жены Александру. дочь старшего из полоцких князей, Брячеслава. Свадьба состоялась не в самом Полоцке, но, что существенно, в самом северном городе на Смоленской территории, Торопце, т. е в одном из ключевых городов в обороне Новгородской и Смоленской земель от набегов литовцев '8. И Александр поддерживал тесные связи с семьей своей жены в Полоцке. Мы знаем, что его первый сын находился в самом восточном городе Полоцкого княжества — Витебске, откуда в 1245 году в преддверии крупномасштабного литовского вторжения Александр перевез его в безопасный Новгород '9.

Но ни Александр, ни Ярослав ничего не смогли сделать, чтобы спасти Полоцк от литовцев. Проводимая Миндовгом жесткая политика централизации и превращение им земель некоторых крупных феодалов в свои вассальные поместья привела к междоусобной войне между Миндовгом и его племянниками, князьями Жемайтии, расположенной на северо-западе Литвы. Печальные обстоятельства этой войны, в которую были вовлечены тевтонские рыцари и Даниил Волынский и Галицкий и которая привела к временному обращению Миндовга в христианство и принятию им короны от архиепископа рижского, здесь не рассматриваются. Необходимо только отметить, что эта война закончилась в начале 50-х годов, сын Миндовга Войшелк (Вайшвилкас) заключил мир, по условиям которого Черная Русь (самый западный район Полоцкого княжества, расположенный в бассейне верхнего Немана и его притоков) была признана частью Литвы 20 Это было началом значительного расширения Литвы за счет старых земель Киевской Руси: позднее, в XIII веке и в начале XIV века, остатки Полоцкого княжества, западная часть того, что когда-то было Турово-Пинским княжеством в верховьях Припяти, и северный треугольник Волынской земли с Берестьем (Брестом) в среднем течении Буга — все эти земли были присоединены к Литве.

Александр был не в силах помешать постепенному переходу Полоцкого княжества в зависимость от Литвы, но ему по крайней мере удалось положить конец регулярным нападениям литовских отрядов на границы Новгорода и Пскова. После двух нападений в 1239 году на Камно (Белый Камень) 2 | и Смоленск он построил ряд укреплений вдоль реки Шелони 22, к юго-западу от Новгорода, чтобы защитить город от нападений с юга. В 1245 году произошло крупнейшее по тому времени и самое решительное из вторжений в русские земли Начавшееся как набег на Бежичи (к востоку от Новгорода) и Торжок, это нападение переросло в грандиозный поход на восточные и южные районы Новгородской земли. Вместе с войском из Новгорода под началом Александра с литовцами сражались дружины из Пскова, Твери и Дмитрова Состоялись две главные битвы, у Жижеца (современной Жижицы) и Усвята (современных Усвятов), соответственно к северу от Смоленска и к востоку от Полоцка Более восьми литовских «княжицовъ (князьков)» было убито, и все награбленное ими в этом походе было взято обратно 23 До того как Александр принял владимирский престол в 1252 году, зафиксировано еще только одно литовское вторжение — это произошло в 1248 году, когда был убит брат Александра Михаил и «суждальскыи князи» разгромили литовцев у Зубцова недалеко от границы Смоленского княжества 24

Оценка, данная современниками борьбе Александра с язычниками-литовцами, наилучшим образом отражена, вероятно, в одном из фрагментов его «Жития» Описывая вымышленное, по-видимому, вторжение непосредственно после битвы на Чудском озере в 1242 году, автор «Жития» пишет: «В то же время умножися языка литовсь-каго и начаша пакостити волости Александрове, он же выездя [навстречу] и избиваше я Единою ключися ему выехати, и победе 7 ратии единем выездом, и множество князей их изби, а овех рукама изыма, слугы же его, ругающеся, вязахуть их к хвостом коней своих; и начаша оттоле блюстися имени его» 25

Еще более превозносит автор «Жития» успехи Александра в борьбе против шведов и немцев Две относительно мелкие победы — над шведами на Неве в 1240 году (отсюда прозвище Невский, данное ему летописцем XV века) и над немецкими рыцарями на льду Чудского озера — доведены в «Житии» до эпических размеров. Описание этих событий сделано по лучшим агиографическим образцам: с молитвами, видениями святых Бориса и Глеба, поддержкой ангелов с воздуха, клише и гиперболами По всей вероятности, «Житие» было написано или составлено спустя приблизительно сорок лет после описываемых событий. Оно было создано человеком, имевшим веские основания быть настроенным против Запада, особенно против католического Запада, — а именно митрополитом Кириллом. Кирилл начинал печатником (канцлером) у галицко-волынского князя Даниила. В 1246 году Даниил послал его к вселенскому патриарху на посвящение в сан митрополита киевского. От трех до пяти лет провел Кирилл в Никее (Константинополь был все еще занят римлянами) и в конце концов вернулся не на юго-запад, а на север Руси, где и оставался в течение последних тридцати лет своей жизни твердым сторонником Александра во всех его начинаниях. Неудивительно, что после пребывания в, наверное, самом антикатолическом городе мира и зная, что его бывший хозяин Даниил, начавший заигрывать с курией в 1246 году, кончил тем, что принял корону от папы, Кирилл в своем стремлении добиться причисления Александра к лику святых просто обязан был прославлять в герое «Жития» выдающегося деятеля православной веры, великого борца против католической агрессии 26

Достоверные факты о борьбе Александра с Западом несколько отличаются от тех, что приводятся в «Житии» В первой половине июля 1240 года шведский отряд, в который входили шведы, мурмане (норвежцы — возможно, речь идет о нескольких норвежских рыцарях) и финны, пришедший «с князем и с пискупы», высадился на берегах Невы. Почему шведы решили совершить вторжение именно в этой точке, сказать трудно Советский историк И П Шаскольский, специализирующийся на русско-скандинавских отношениях раннего периода и всюду обнаруживающий «западную угрозу», считает, что вторжение было частью согласованного плана, вынашиваемого шведами, немцами и датчанами под верховным руководством папы Рассчитывая на слабость русских после татарского нашествия, они надеялись (и здесь И П Шаскольский ссылается на Новгородскую Первую летопись — единственный русский источник, помимо «Жития» Александра) закрепиться на берегах Невы и Ладожского озера, а затем двинуться на юг и завоевать Новгород и его земли27. Однако нет никаких свидетельств в пользу согласованности действий шведов, немцев и датчан, ничто не указывает и на то, что описываемые события были чем-то большим, чем продолжение противоборства между русскими и шведами за управление Финляндией и Карелией 28

Битва состоялась 15 июля и закончилась победой войск Александра, которые он в спешном порядке собрал в Новгороде и в районе Ладоги. «Множество много их паде», — сообщает летопись о врагах, но также упоминает о примечательно малых потерях новгородцев — двадцать человек. Эта странность и тот факт, что ни летопись Суздальской земли (Лаврентьевская), ни один из шведских источников не содержат никаких упоминаний об этом событии, позволяет предположить, что «велика сеча» была не более чем очередным столкновением между шведскими отрядами и новгородскими оборонительными силами из происходивших время от времени в XIII и XIV веках Удивительно в самом деле, что шведы «в силе велице» и присутствие в их войске «князя» и «епископов» остались совершенно незамеченными всеми летописцами, исключая Новгородского.

Новгородцы были благодарны Александру за помощь в защите от нападений шведов, но тем не менее в Новгороде (равно как и в Пскове) у него были противники Последовавшие в 1240–1242 годах события ясно это показали В год битвы на Неве отряд немецких рыцарей, поддержанный местными жителями Южной Эстонии и кня жившим в Пскове Ярославом Владимировичем, захватил важную крепость Изборск, расположенную к юго-западу от Пскова Псковичи пытались выбить захватчиков из города, но немцы устояли, а затем двинулись на Псков и, когда посадник (связанный, по-видимому, с Ярославом Владимировичем) открыл им ворота, заняли этот город.

Ярослав Владимирович и немцы имели поддержку и в самом Новгороде не успел Александр вернуться с Невы, как в городе «бысть крамола велиа» В чем была суть «крамолы», ни в одном из источников не сообщается, но она послужила причиной того, что Александр рассорился («роспревъся») с новгородцами и в гневе отбыл в Переславль «с матерью и с женою, и со всемь дворомь своим (тес войском и администрацией)» «Немецкая партия», если таковая была, явно праздновала победу Зимой того же года немцы совершили ряд решительных набегов на север новгородской территории Действуя в районе реки Луга, они взяли город Тесов, расположенный в 35 километрах от Новгорода, и построили крепость в Копорье, к востоку от устья Луги и приблизительно в 16 километрах от Финского залива Как обычно, новгородцы не смогли обойтись без князя, который бы повел их войско вместе со своей дружиной К великому князю Александру были отправлены посланники с настойчивыми просьбами о возвращении Ярослав предложил им своего второго сына Андрея Новгородцы отказались и сделали еще одну попытку, на этот раз успешную Но когда в 1241 году Александр к радости антинемецкой группировки прибыл в Новгород, он предпринял крутые меры повесил «многиа крамолники» в Новгороде, а захватив Копорье, казнил там местных «предателей», помогавших немцам 3|

Псков был источником еще большей угрозы по сравнению с немецким присутствием на севере, и Александр, на этот раз со своим братом Андреем, двинулся на Псков сразу после того, как вернул себе Копорье Город был взят без труда, и Александр, развивая успех, пересек границу и вторгся на эстонско-немецкую территорию Столкновение было неизбежным После того как нов городский передовой отряд потерпел серьезное поражение, Александр и Андрей стянули свои силы, как сообщают некоторые источники, на лед Чудского озера Немецкие рыцари, поддерживаемые набранными эстонцами, атаковали русских, построившись боевым порядком клином вперед, проникли в глубь оборонительных линий русских, но были разгромлены (5 апреля 1242 года) Пленные были отправлены в Псков Позднее в этом же году немцы согласились освободить все русские земли, которые они в то время занимали, и обменяться пленными 32

Так закончилось то, что многие историки называют одной из величайших побед русских в XIII веке: сокрушением крестового похода тевтонских рыцарей против Новгорода и Пскова, разгромом немцев, героической обороной западных границ от папской агрессии, решающим поворотом в отношениях между Русью и Западом и т д Многие из описаний самой битвы (в «Житии» и в позднейших летописных версиях) украшены подробностями, представляющими собой не более чем плод авторского воображения: численность участников явно преувеличивается, приводятся сравнения с победами Моисея над Амалеком и Давида" над филистимлянами. Псковичей укоряют за то, что они позволили немцам захватить их город, и предупреждают, что если они когда-нибудь забудут о ратном подвиге Александра, то уподобятся «жидом, их же препита Господь в пустыни манною и крастелми (хлебами) печеными».

Но была ли эта победа столь великой? Явилась ли она поворотным моментом в русской истории? Или это просто митрополит Кирилл или кто-то другой, написавший «Житие», раздул значение победы Александра, чтобы скрасить в глазах своих современников последовавшее раболепствование Александра перед татарами? Как обычно, источники того времени не помогают ответить на такого рода вопросы. Наиболее полное описание битвы содержится в Новгородской Первой летописи, что касается отражения этого эпизода в летописи Суздальской земли, то в ней не сохранилось никаких фрагментов из личных великокняжеских хроник Александра, а значение всего события преуменьшено, причем настолько, что героем оказывается не Александр, а его брат Андрей «Великыи князь Ярославь посла сына своего Андреа в Новъгород Великыи в помочь Олександрови на немци и победиша я за Плесковом (Псковом) на озере и полон мног плениша и възратися Андреи к отцю своему с честью»

О масштабах сражения мы можем судить, только анализируя приводимые сведения о потерях, на этот раз — со стороны противника: Новгородская Первая летопись сообщает, что «паде чюди (эстонцев) бещисла, а немець 400, а 50 руками яша (взято в плен)». Если летописец считает этих 450 человек рыцарями, тогда приводимая цифра является, несомненно, крупным преувеличением, поскольку в то время, когда произошло сражение, два ордена имели чуть больше ста рыцарей 34 и, вероятно, многие, если не большинство из них сражались в этот момент с другими врагами в Курляндии под началом ландмейстера ливонского Дитриха фон Грюнингена 35. Во всяком случае, древнейший и наиболее оригинальный западный источник, Ливонская рифмованная хроника, написанная в последнем десятилетии XIII века, сообщает, что только двадцать рыцарей погибло и шестеро попали в плен Свидетельство Ливонской хроники не дает оснований считать это военное столкновение крупным сражением, даже если принять во внимание стремление автора к стыдливому преуменьшению потерь своей стороны.

Хотя претензию Александра представить себя могучим защитником русских против немецкой и особенно папской агрессии с запада, нельзя рассматривать с той серьезностью, с какой это пытаются делать многие советские историки, особенно те, кто писал во время и непосредственно после второй мировой воины, тем не менее он показал себя умелым, проницательным и твердым политическим и военным деятелем в последние пять лет жизни его отца. Александр покидал Новгород, предоставляя ему право самому определять свою судьбу, когда сталкивался с сильной политической оппозицией, и быстро возвращался для защиты новгородских границ, когда в этом возникала необходимость. Если бы Ярослав пережил двух своих братьев, Святослава и Ивана, Александр вполне мог наследовать у своего отца титул великого князя, согласно закону наследования старейшинства. Но в 1246 году Ярослав умер в Монголии, после чего последовал период жестоких конфликтов между дядей и племянником, между братом и братом В который раз неспособность князей — на этот раз относительно тесно связанного семейного гнезда Всеволодовичей — жить в мире друг с другом привела к их ослаблению и к нарушению политической стабильности в Суздальской земле.

События, происходившие в течение трех лет после смерти Ярослава, описываются и трактуются в различных источниках очень противоречиво 37. Произошло следующее: Святослав Всеволодович, как и ожидалось, наследовал великокняжеский престол (1247), когда известие о смерти Ярослава достигло Суздальской земли. О его кратком правлении мы знаем только, что он «сыновци (племянники) свои посади по городом, якож бе им отець урядил Ярослав» — другими словами, он просто выполнил волю Ярослава в распределении вотчин между его сыновьями. На следующий год после получения великокняжеского престола Святослав был изгнан, но не своим младшим братом Иваном (судьба которого после того, как он в 1245 году отправился в Золотую Орду, неизвестна) и не старшим сыном Ярослава Александром, а вторым по старшинству его сыном Андреем. Ни в одном из источников не сообщаются причины этого первого нарушения порядка горизонтального наследования старейшинства, первого с тех пор, как в 1216 году Константин Всеволодович занял великокняжеский престол во Владимире. Наиболее вероятно, что это был насильственный захват власти, военный переворот, хотя неизвестно, где Андрей собрал войско и какую вотчину он получил от своего отца. Фактически ничего неизвестно о ранних годах жизни Андрея, кроме того, что он родился вскоре после 1220 года и был послан Ярославом сражаться с немцами в 1242 году.

Андрей вряд ли мог рассчитывать на то, что его старший брат Александр легко смирится с захватом престола младшим братом и что Святослав будет тихо оставаться в тени. Ни Александр, ни Святослав не имели достаточно сил, чтобы справиться с Андреем без поддержки татар, но и Андрей не мог удерживать престол, не подтвердив своего права на него. В результате все трое независимо друг от друга предприняли путешествие в Сарай. Первым поехал Андрей, вскоре за ним — Александр. Батый переправил обоих братьев в столицу Каракорум в Монголии. Что дальше произошло, сказать трудно. Очевидно, там шли горячие споры, в результате которых регентша, вдова Гуюка, решила дать Андрею право на великокняжеский престол во Владимире, а Александр получил «Кыев и всю Русьскую землю (т. е. всю Южную Русь)». Мы можем только догадываться о причинах, по которым был поддержан младший сын Ярослава. Гипотеза В. Т. Пашуто не лучше и не хуже других: по его мнению, регентша Огуль-Гамиш была настроена враждебно по отношению к Батыю и, поскольку считала, что Александр имел слишком тесные связи с Золотой Ордой, поддержала Андрея38. Что касается Святослава, то о нем больше почти ничего не слышно. Осенью 1250 года, через три года после изгнания, он отправился попытать свое счастье в Сарай. После этого о нем сообщается только, что он умер в феврале 1253 года 39.

Зимой 1249 года Андрей и Александр вернулись на Русь. Несмотря на свое назначение на киевский престол, Александр поехал с Андреем во Владимир, а на следующий год отправился в Новгород. Нам ничего практически неизвестно о пятилетнем правлении Андрея в качестве великого князя. В источниках нет никаких указаний на стычки Андрея с кем-либо из братьев, и если ему действительно приходилось бороться за сохранение престола (а усомниться в этом трудно), то его личные или более поздние летописцы позаботились о том, чтобы в записи не просочилось и следа этих раздоров. О его личной жизни мы знаем только, что зимой 1250/51 года митрополит Кирилл обвенчал Андрея с дочерью волынско-галицкого князя Даниила.

Хотя источники хранят молчание, выводящее из себя историков, очевидно, что в последние три года правления Андрея назревала беда. Кризис разразился в 1252 году. События этого года таковы: Александр отправился в Орду, оттуда была послана двойная экспедиция татар, одна — под руководством Неврюя против Андрея, другая — под руководством Куремши против Даниила Галицкого 4 |. Последний без труда отразил нападение татар, а Андрей и его брат Ярослав были разгромлены в сражении при Северном Переславле (май или июль 1252 года). Андрей, не найдя убежища в Новгороде, бежал в Швецию, а Александр вернулся во Владимир со «старейшинством над всеми своими братьями», чтобы сесть на великокняжеский престол. Таковы факты, которые можно восстановить по многочисленным источникам, большая часть которых содержит фрагменты, сохранившиеся от различных великокняжеских летописей, т. е. личных летописей Андрея, Святослава, Александра и Ярослава Ярославича. Что касается фактов, то их более чем достаточно, а вот мотивы, которыми руководствовались два основных противника, Андрей и Александр, можно понять только с помощью дедукции.

Большинство источников, подвергшихся исправлениям, подчас неуклюжим, в более позднее время с целью оправдать деятельность Александра изображают Андрея несчастной жертвой обстоятельств. Разгромленный татарами у Переславля, он, как показано в летописях, не имел иного выхода, кроме как бежать из страны. Рассказ в Лаврентьевской летописи — занятная и беспорядочная смесь летописи Александра и незначительных фрагментов летописи Андрея — повествует, что еще до появления татар Андрей держал совет со своими советниками и решил лучше «бегати, нежели цесарям (ханам) служити». Покритиковав Андрея за слабость его правления, компилятор Никоновской летописи XVI века, с той же необремененностью вопросами хронологии событий, вкладывает в уста Андрея трогательную маленькую речь, якобы произнесенную им до сражения. «Господи! Что есть доколе нам межь собою бранитися и наводити друг на друга татар (но пока никто еще этого не сделал!), лутчи ми есть бежати въ чюжюю землю, неже дружитися и служити татаром». Но даже в этих искаженных и большей частью вымышленных описаниях есть намеки на истинные мотивы Андрея: «…лутчими… (не) дружитися и служити татаром». Эти слова, несомненно, выражают стремление Андрея сопротивляться татарскому давлению, его нежелание сотрудничать с ханами и быть зависимым от них; и в этом он был не одинок. Все источники подчеркивают тесный союз между Андреем и его братом Ярославом (который также потерпел поражение в битве у Переславля); не случайно, что карательный отряд против тестя Андрея Даниила был послан одновременно с походом под руководством Неврюя. Таким образом, нам не остается ничего иного, как принять, что сопротивление Золотой Орде исходило по крайней мере от двух из старейших князей Суздальской земли при поддержке правителей Волынской и Галицкой земель. Один признанный советский ориенталист даже утверждает, что между 1249 и 1252 годами произошло вооруженное восстание, подавленное ханом при молчаливом попустительстве Александра 42.

А что же такого совершил Александр в 1252 году? Конечно, ни один из летописцев не посмел возложить на него и тени вины за разгром братьев, так же как позднее, в XIV веке, никто из льстивых московских летописцев не рискнул и заикнуться об ответственности Ивана I за разорение Твери татарами в 1283 году43. Но стечение таких событий, как путешествие Александра в Орду и карательный набег во главе с Неврюем, с одной стороны, военная акция между его прибытием в Сарай и триумфальным выездом во Владимир — с другой, почти не оставляют сомнений в соучастии Александра. Русский историк XVIII века В. Н. Татищев подтверждает нашу догадку, цитируя, по-видимому, ранний источник, не попавший в летописи: в этом отрывке Александр жалуется сыну Батыя Сартаку на своего брата за то, что тот «сольстив хана, взя великое княжение под ним (Александром), яко старейшим… и тамги хану платит не сполна» 44.

Александр с триумфом вернулся во Владимир, где его встретили «у Золотых ворот митрополит и вси игумени и гражане и посадиша и на столе отца его Ярослава», и «бысть радость велика в граде Володимери и во всей земли Суждальскои» 45. Его возвращение знаменовало конец борьбы между наследниками Всеволода III и начало новой эпохи подчинения Руси татарскому господству. Андрей и его сторонники сошли с политической сцены, хотя отметим, что Андрей позже вернулся из Швеции и получил от Александра вотчины в Суздале и Нижнем Новгороде после того, как между братьями произошло что-то вроде примирения, а союзник Андрея Ярослав в конце концов стал великим князем во Владимире. Но тем не менее организованному сопротивлению татарам со стороны русских князей на долгое время пришел конец. Настало время реальной зависимости Руси от Золотой Орды, которое продолжалось еще в течение ста с четвертью лет. Так называемое татарское иго началось не столько во время нашествия Батыя на Русь, сколько с того момента, как Александр предал своих братьев.

Четырнадцать лет, прошедшие между победой татар над Юрием Всеволодовичем на реке Сити и разгромом его племянников Андрея и Ярослава под Переславлем, были отмечены, как указывалось раньше, еще одним крупным изменением структуры всей Руси, а именно фактическим прекращением политических отношений между северными и южными русскими жителями. О связях Владимира и Киева в этот период мы знаем только, что в 1245 году в Киеве, согласно не всегда достоверным сведениям из Ипатьевской летописи, правил ставленник великого князя Ярослава боярин Дмитр Ейкович. В 1248 или 1249 году, однако, Александр получил от вдовы Гуюка номинальную власть над Киевом. Но известно, что он так никогда туда и не поехал. Вместо этого он вернулся из Монголии княжить во Владимир и Новгород46. С тех пор нам ничего не известно о политических связях между Суздальской землей и югом Руси4', в источниках нет никаких упоминаний о каких-либо посольствах в старую столицу, сохранялись лишь формальные связи между главой православной церкви, который оставался «митрополитом киевским и всея Руси», и его епархией. Киев и вся Южная Русь как будто выскользнули из рук правителей Северо-Восточной Руси, и даже князья Волынской и Галицкой земель почти не проявляли интереса к своему восточному соседу. Чуть больше столетия понадобилось Литве, чтобы прибрать к рукам большую часть старого Киевского государства на юге, а также восточную половину Волынской земли. С тех пор борьба за контроль над богатыми украинскими землями тянулась веками, то и дело вовлекая Москву в истощающие войны с Западом. Начало правления Александра Невского явилось во многих смыслах крутым поворотом в истории Руси.

Правление Александра Невского (1252–1263)

Короткое правление Александра Ярославича в качестве великого князя Владимирского не принесло неожиданностей Оно было отмечено именно той самой политикой уступок, которая естественно вытекала из предшествующей деятельности Александра: крепкие связи с татарами из Золотой Орды и подчинение любому требованию хана; решительные действия в отношении Запада, бескомпромиссность по отношению к католической церкви и твердая поддержка православной церкви, не лишенная смысла политика в отношении оппозиционных элементов в Новгороде, незамедлительное подавление малейших признаков восстания или оппозиции против его собственной или татарской политики, твердый контроль над своими родичами. Его стиль правления в точности соответствовал тому, который можно восстановить задним числом из пышных славословий автора «Жития», кем бы он ни был, написанного лет через двадцать после смерти Александра. К сожалению, более достоверные источники, летописи, не случайно изобилуют пропусками за этот период, как, впрочем, и за предшествующий, — не потому, что это время было эпохой большего культурного бесплодия, нежели любой другой период русской истории, но по причине своеобразных последствий горизонтальной системы наследования старейшинства. Тот факт, что титул великого князя вслед за Александром наследовали сначала два его брата (один из которых, несомненно, был настроен враждебно по отношению к нему), затем два его сына, а затем сын враждебно настроенного брата, означает, что отдельные фрагменты личной летописи Александра были сначала уничтожены или исправлены, затем восстановлены, а затем снова уничтожены или исправлены. Неудивительно поэтому, что большинство сведений о его правлении исходит не из летописи Владимира, а из несколько более объективной Новгородской летописи. «Житие», как и можно было ожидать, ничего не добавляет к тому, что известно из летописей. В самом деле, в этом произведении до предела сжато или просто опущено все, что может быть истолковано как хотя бы бросающее тень на образ Александра.

Даже несмотря на захват Андреем великокняжеского престола во Владимире в 1249 году, Александр никогда не сталкивался с проблемой наследования в связи со своими родичами, ростовской ветвью Всеволодовичей, потомками Константина. В соответствии с любопытным законом «наследования старейшинства» о (котором нельзя сказать, что он строго соблюдался применительно к престолу во Владимире в течение большей части XIII столетия) право старейшинства, т. е. право быть великим князем, переходило горизонтально от брата к брату, а когда очередное поколение князей выбывало, престол переходил к старшему сыну старшего брата. Однако дети тех князей, которые умирали раньше своих отцов или своих правящих дядьев, оказывались вместе со своими потомками навсегда лишенными права наследования великокняжеского престола. Именно это произошло со старшей ветвью Всеволодовичей. Два старших сына Константина, Васильке Ростовский и Всеволод Ярославский, умерли в 1238 году; в результате все их потомки оказались за чертой претендентов на владимирский престол. Что касается третьего сына, Владимира Угличского, он умер в 1249 году, т. е. раньше Святослава, который, хотя и потерял престол годом раньше, дожил до 1253 года. Следовательно, дети Владимира также были, по-видимому, исключены из числа наследников титула великого князя. Поскольку все дети Юрия умерли в 1238 году, не оставив наследников, открылся путь для потомков Ярослава, и, действительно, титул великого князя владимирского, позднее московского и всея Руси, оставался в руках этой ветви рода до конца XVI столетия. Никто из потомков Святослава или Ивана никогда не претендовал на золотой престол, они по какой-то причине были также исключены из числа наследников

Трудно сказать, какими именно были отношения между Александром и потомками Константина, князьями Ростова, Ярославля, Углича и Белоозера. Удалось ли им образовать совершенно отдельную часть княжеского рода со своими собственными правами, своими собственными узами вассальной верности? Или они находились в той или иной форме зависимости от великого князя владимирского? Источники не сохранили никаких упоминаний о договорах, и можно только делать предположения о характере их взаимоотношений По нашему мнению, потомки Константина находились в определенной форме зависимости и подчинения по отношению к великому князю. Прецедентом для этого послужили события 1227 года, когда великий князь Юрий сместил своего племянника Всеволода Константиновича, отослав его править в Южный Переяславль, как будто тот был его сыном или младшим братом. И во время правления Александра происходило нечто подобное: в 1256 году он послал старшего князя, Бориса из Ростова, в Золотую Орду с деликатной миссией «просити за» Андрея, вернувшегося год назад из Швеции 48 Спустя два года Борис вместе с другими князьями поехал в Орду под началом Александра, а в 1259 году он вместе с Александром и Андреем прибыл в Новгород для проведения татарской переписи. Во всех этих событиях Борис участвовал как подчиненный Александра.

Два дяди Александра, Святослав и Иван, не причиняли ему беспокойства, по крайней мере в летописях об этом не упоминается Святослав после бесплодной поездки в 1250 году в Орду, по всей видимости с жалобой на захват престола племянником, умер в начале 1253 года Своему единственному сыну Дмитрию он оставил только небольшую родовую вотчину в Юрьеве Польском, затерянном между Владимиром и Переславлем; Суздаль был либо оставлен им при принятии престола во Владимире, либо Святослав потерял его, когда был изгнан в 1249 году49. Что касается Ивана, то он умер после 1247 года, вероятно, даже после 1264-го. Его фигура была столь незначительной, что летописи даже не упомянули о его смерти, хотя обычно летописцем фиксировались все кончины князей и переходы престола к наследникам. Сын Ивана Михаил унаследовал от отца Стародуб на Клязьме, расположенный к востоку от Владимира, — самое маленькое из всех княжеств Суздальской земли.

Два брата Александра, Андрей и Ярослав, играли более значительную роль. Потерпев поражение от татар в 1252 году, Андрей бежал в Новгород, рассчитывая найти там поддержку среди противников Александра. Но он неправильно оценил настроения в городе: начиная с 1242 года в Новгороде не было открытого противоборства с Александром, кроме того, в 1251 году новый архиепископ Далмат был посвящен в сан митрополитом в присутствии Александра. Не исключено, что и должность посадника в то время находилась в руках представителя «великих» бояр, которые позднее составили основу сторонников Александра в городе. Во всяком случае, новгородцы совершенно не собирались досаждать защитнику своих границ. После неудачи в Новгороде Андрей отправился в Псков, где ему был оказан более дружественный прием и позволено дождаться прибытия его жены, которой удалось покинуть Владимир и бежать от татар. Из Пскова Андрей поехал в Ревель (Таллин) на Балтийском побережье, а уже оттуда отбыл в безопасную католическую Швецию.

Судьба брата и союзника Андрея Ярослава была менее счастливой. После сражения под Переславлем в 1252 году татары захватили в плен его детей, а жену и военачальника убили. Так или иначе, Ярославу удалось вернуться в свою вотчину Тверь, расположенную рядом с границей Новгородской земли. Но даже там он не был в безопасности и в начале 1254 года был вынужден бежать. Сначала Ярослав направился «с своими бояры» к Ладоге на севере Новгородской земли, рассчитывая, может быть, соединиться с Андреем. Но по какой-то причине его планы изменились, и от Ладоги он повернул к Пскову, в котором всегда были готовы с радостью принять любого, кто враждебно настроен по отношению к правящей в Новгороде группировке или к великому князю владимирскому. Прибытие Ярослава в Псков совпало по времени с коренным изменением «душевных привязанностей» правящих слоев в Новгороде в связи, может быть, с назначением нового посадника Ананьи, представителя боярской группировки, настроенной против Александра. Новгородцы привезли Ярослава из Пскова и посадили на новгородский престол, согнав с него сына Александра Василия, чем продемонстрировали открытое неповиновение великому князю. Это был момент кризиса и мятежа в Новгороде. Что потом произошло с Ярославом, точно неизвестно. Летописец просто сообщает, что о Ярославе говорили, будто он бежал из Новгорода. Во всяком случае, о нем ничего не слышно в течение примерно трех лет. По всей вероятности, он вернулся в Тверь, и между ним и Александром произошло что-то вроде примирения.

Александр вряд ли мог рассчитывать на спокойное управление Суздальской землей, когда два его брата открыто выступали против него. Андрей и Ярослав явно пользовались существенной поддержкой среди населения княжеств Суздальской земли., а также Новгорода и Пскова. Жители бывших городов (это стало очевидным некоторое время спустя) открыто не желали подчиняться политике уступок, проводимой Александром, и поддерживаемому им татарскому контролю над их жизнями и имуществом. Более того, шведское вторжение или, что еще хуже, совместное немецко-шведское вторжение с участием Андрея при поддержке со стороны Ярослава внутри страны — вот уж с чем Александру совсем не хотелось бы столкнуться в начале своего трудного, неустойчивого правления. Единственным выходом из создавшегося положения было заключить мир с братьями, что Александр и сделал при первой возможности.

Сначала нужно было договориться с Андреем. Чтобы убедить его вернуться, необходимо было найти достаточно сильный побудительный мотив, и, по всей видимости, приманкой послужил Суздаль, освобожденный незадолго до этого дядей Андрея Святославом. Андрей вернулся на Русь в 1255 году и был тепло принят Александром. Согласно «Истории» В. Н Татищева, единственному источнику, в котором упоминается о возвращении Андрея, Александр отдал ему Суздаль не с легкой душой. Дело не в том, что он опасался потенциальной силы своего брата на суздальском престоле (примирение было, по всей видимости, полным), а в том, что Александру не удалось получить от хана благосклонного одобрения этому возвращению51. Прошло еще два года, прежде чем княжение Андрея в Суздале было узаконено: в 1255 году Александр был слишком занят волнениями в Новгороде, и только в 1256 году он смог послать ростовского князя Бориса в Орду с просьбой к новому хану Улагчи о «прощении» Андрея и одобрении его княжения. Тем временем Андрей получил дополнительно Городец на Волге и Нижний Новгород, недавно основанный его дядей Юрием на самой восточной границе Суздальской земли, он прибыл туда для официального принятия власти в 1256 году 5). С этого момента и до его смерти в 1264 году об Андрее Суздальском ничего не слышно S4. Мы знаем только, что он дважды сопровождал своего старшего брата в деликатных миссиях: в Золотую Орду в 1258-м и в Новгород в 1259 году для оказания помощи татарским сборщикам дани Александр превратил его из опасного противника и мятежника в угодливого служилого князя.

Жизнь Ярослава после неудачи в Новгороде в 1255 году во многом сходна с тем, что произошло с Андреем после его возвращения из Швеции. В 1258 году он едет вместе с Александром в Золотую Орду. На следующий год у Александра хватило здравого смысла не брать Ярослава с собой в непростую миссию в Новгород, но в 1262 году Ярослав сопровождает сына Александра Дмитрия в походе против Юрьева 55. Больше о нем ничего не слышно до его восшествия на владимирский престол в 1263 году.

Если Александру приходилось быть очень осмотрительным в своих отношениях с двумя братьями, то с православной церковью в течение всего его правления у него были самые тесные связи Сотрудничество с митрополитом Кириллом оставалось непоколебимым — вряд ли Александр мог где-нибудь найти более преданного союзника. Когда Александр в 1252 году приехал из Орды во Владимир, митрополит Кирилл встречал его со всей церковной свитой, он же венчал его на великое княжение, сопровождал его даже в одном из военных походов 56, затем похоронил Александра со всеми почестями, произнеся над его телом погребальную речь («заиде (зашло) солнце Суздальской [земли]») 57. Кирилл большую часть времени прожил в городе Александра Владимире, а не в центре епархии Киеве. И что самое важное, он создал в 1261 году епархию в Сарае, столице Золотой Орды, установив таким образом постоянную связь между ханом и православной церковью в Суздальской земле, а также удобный дипломатический канал связи с Византийской империей. В целом русская православная церковь смотрела скорее на Восток, чем на Запад.' «Житие» Александра содержит один любопытный и достаточно символичный эпизод, который очень хорошо показывает политическую и идеологическую ориентацию православной церкви того времени. «Некогда же, — повествует автор «Жития», — приидоша к нему послы от папы из великого Рима, ркуще: папа нашь тако глаголет: слышахом тя князя честна и дивна, и земля твоя велика, сего ради прислахом к тобе от двоюнадесят кординалу два хытреша, Агалдада и Ремонта, да послушаеши учения их о законе божий». Ответ Александра на это предложение об обращении в католицизм был, как и следовало ожидать, резким и прямым: «Си вся добре съведаемь, а от вас учения не приемлем».

Ориентация русской православной церкви на Восток объясняется просто. Православное духовенство могло потерять все в результате обострения отношений с татарами и вряд ли много могло приобрести от тесных связей с Западом. Церковь была единственным институтом, который не подлежал переписи, с самого начала церковь была освобождена от уплаты дани и воинской повинности. Когда в 1257 году татарские «численици (переписчики) исщетоша (сосчитали, описали) всю землю Сужальскую, и Рязаньскую, и Мюромьскую» и разделили население страны на десятки, сотни, тысячи и десятки тысяч с целью определения числа плательщиков дани и рекрутов для монгольских войск, церковные служители были особым образом исключены из переписи: «Толико не чтоша игуменов, черньцов, попов, крилошан (слуги, церковные судьи, чтецы, певцы или, может быть, просто младшее духовенство), [тех], кто зрить на святую Богородицю и на владыку» ьи. Точно неизвестно, включали ли названные категории всех, кто проживал в церковных и монастырских усадьбах, или же они подразумевали любого, кто работал в церкви или монастыре, — во всяком случае, эта запись в летописи явно показывает широкую степень защиты для церковного клира и церковной собственности Эти привилегии, позднее включенные в различные татарские ярлыки, означали, что православная церковь имела такие свободу и защиту, которые были неведомы другим слоям русского общества. С учетом этих обстоятельств вряд ли можно было ожидать от церкви чего-либо, кроме безоговорочной поддержки Александра в проведении его протатарской политики и создания в его «Житии» образа великого предводителя православия перед лицом папской агрессии.

Военные столкновения с Западом, по крайней мере те немногие, что попали в летописи того времени, были прямым продолжением прежней деятельности Александра: те же враги (литовцы, немцы, шведы) и во многом те же зоны противоборства — Смоленское княжество на западе и северо-западные районы Новгородской земли. Ничего как будто не изменилось в этих странно безрезультатных пограничных стычках: как и прежде, источником наибольшей опасности и разорений были литовцы Они проникали в глубь Новгородских земель (Торжок, 1258 год) и территории Смоленского княжества (Торопец, 1253 год, Смоленск, 1258 год). Но эти набеги ни к чему не приводили, и, наконец, в 1262 году политика великого князя Миндовга в отношении Суздальской земли коренным образом переменилась. В этом году он разорвал все отношения с Римом и с тевтонскими рыцарями и заключил договор с Александром61, в результате которого соединенное литовско-полоцкое войско вместе с русскими штурмовало Юрьев (Тарту, Дерпт). Только убийство Миндовга, его племянника Товтивиля (Таутвиласа) Полоцкого и двух из его сыновей (после чего великим князем литовским стал сын Миндовга Войшелк) положило конец этому обещавшему стать плодотворным союзу 62.

Немецкие рыцари были менее активны. Единственным их военным предприятием было неудачное нападение на Псков в 1253 году 63. Да и в этом случае инициатива находилась, по всей видимости, в руках русских. Они не только перешли в контрнаступление через реку Нарова в 1253 году после того, как выбили немцев из Пскова, но девять лет спустя предприняли крупное и очень успешное вторжение на немецкую территорию. В походе под номинальным командованием юного сына Александра Дмитрия приняли участие новгородский, тверской, полоцкий и литовский отряды. Соединенным силам удалось взять Юрьев (Тарту, Дорпат) — один из самых восточных на немецкой территории городов в Южной Эстонии, расположенный к западу от Чудского озера б4. Это было серьезное поражение тевтонских рыцарей.

Шведы могли соревноваться с немцами в бездеятельности. Единственный раз они появились на русской границе в 1256 году, когда, возможно, в ответ на призыв папы Александра IV к общему крестовому походу против «язычников» Восточной Европы они попытались построить крепость на реке Нарова вместе с финскими союзниками (емь и сумь) и, возможно, с отрядом датчан 66. Новгородцы успели только послать в Суздальскую землю за войском и мобилизовать свои собственные силы. Этого было достаточно, чтобы испугать шведов, которые, «услышавше, побегоша за море». Той же зимой Александр повел войско, состоявшее из дружин Суздальской земли и Новгорода, сначала на Копорье, а затем в Южную Финляндию. Этот поход как-то странно и туманно описывается в Новгородской летописи: митрополит сопровождал Александра до Копорья; новгородцы «не ведяху, кде князь идеть»; «и бысть зол путь, акы же не видали ни дни, ни ночи»; тем не менее русским дружинам удалось убить и захватить в плен значительное количество финнов, «и придоша… вси здорови» (летописное клише, обычно употреблявшееся для обозначения неудачного похода). Даже если этот поход не достиг тех целей, ради которых он был предпринят, то по крайней мере он отбил у шведов охоту совершать набеги на русскую территорию еще на четверть столетия.

Ни связи Александра с членами его рода, ни его курс по отношению к православной церкви, ни военные походы не воссоздают целостной картины его общеполитической линии, его подхода к краеугольным проблемам эпохи, его ответов на жгучие вопросы того времени: какое место должна занимать Русь в Монгольской империи? Каким должно быть отношение Суздальской земли, Новгорода и Пскова к ханам Золотой Орды? Должен ли великий князь владимирский как фактический сюзерен Новгорода и всех земель к северу от Оки бороться за независимость от Сарая и Каракорума и пытаться объединить всех русских людей в сфере своего влияния с конечной целью низвергнуть господство Золотой Орды? Или он должен подчиняться требованиям ханов, сколь бы унизительными они ни были, избегать любых военных столкновений с татарами и таким образом получить разрешение на некоторое количество ограниченной свободы во внутренних делах великого княжества Чтобы понять позицию Александра (или, быть может, обстоятельства, в которых он находился) и попытаться прояснить общую цель государственной политики, если ее можно так назвать, мы должны изучить действия Александра в Новгороде в кризисные годы: 1255-й, 1257-й и 1259/60-й — и проанализировать его отношение к великому восстанию 1262 года в северных городах Руси

О внутренних конфликтах в Новгороде в десятилетие, последовавшее за битвой на Чудском озере (1242 год), ничего неизвестно. Летописец не упоминает ни о каких «распрях» или «мятежах» в городе за эти десять лет Создается впечатление, что «изменническая» деятельность настроенных против Александра группировок в начале 40-х годов XIII века была на какое-то время совершенно подавлена решительными действиями Александра Факты, однако, указывают на то, что в Новгороде сохранялась серьезная оппозиция в отношении Александра и его политики, особенно среди тех слоев населения, которые были заинтересованы в крепких связях с Западом. До принятия титула великого князя, пока Александр оставался номинальным правителем города, оппозиция не могла и не смела ничего предпринять, поскольку большую часть времени Александр проводил либо в самом Новгороде, либо в своей расположенной неподалеку вотчине Переславле, откуда мог быстро подавить едва зарождающиеся волнения. Но когда вскоре после принятия великокняжеского престола владимирского в 1252 году он посадил своего старшего сына Василия на княжение в Новгород 6', враждебные элементы в городе осознали, что пришло время действовать. В то время Василию не могло быть многим больше двенадцати лет — Александр взял в жены полоцкую княжну Александру в 1239 году.

Благоприятная возможность не заставила себя долго ждать Как уже упоминалось выше, в начале 1254 года брат Александра Ярослав, который был союзником Андрея в 1252 году, бежал из своей вотчины в Твери и после короткого стояния на Ладоге двинулся на Псков Из Пскова в 1255 году он был призван в Новгород членами враждебной Александру группировки, которые изгнали Василия и посадили вместо него на княжеский престол Ярослава. Ответ Александра последовал незамедлительно: он собрал войско и пошел на Новгород. Новгородский летописец сообщает о существовании двух различных группировок в городе. С одной стороны, были «великие» бояре, сторонники Александра, с другой — «меньшие» бояре, ведомые посадником Ананьей Феофилактовичем, которых поддерживали простые люди («чернь»), зажиточные горожане («житьи») и купцы — именно они добились изгнания Василия и приглашения Ярослава, который, к слову сказать, бежал из города при первых признаках опасности. Александр немедленно объявил свое требование: выдать «ворогов». Обе стороны, стянув дружины, провели веча в разных частях города, на которых выработали свои программы и обсудили контртребования. Сначала «меньшие» бояре были полны решимости «стати всем, любо живот, любо смерть за правду новгородьскую, за свою отчину», тогда как «великие» бояре готовились «побети меншии, а князя [Александра] въвести на своей воли». Так или иначе, кровопролития не произошло, возможно, благодаря вмешательству архиепископа. Столкнувшись с решительным противодействием со стороны «меньших» бояр, Александр снял свое условие о выдаче всех «врагов» и потребовал только, чтобы ему был выдан Ананья. Если же требование не будет удовлетворено, угрожал Александр, то он больше не будет новгородским князем («ино аз вам не князь»), другими словами, разорвет свой договор с городом и пойдет на Новгород войной («ратью»). В процессе переговоров, на которые от Новгорода были посланы архиепископ и тысяцкий, Александр смягчил требование: Ананья обязан был оставить должность посадника. Это компромиссное решение было принято. Посадником был назначен ставленник «великих» бояр Михалко Степанович, внук сторонника Суздальской земли Твердислава. Александр с триумфом вошел в город, где его встретил «архиепископ Далмат со всем иереискымь чиномь», и «седе. на своемь столе» Однако, когда Александр уезжал из Новгорода, он не стал назначать своего сына наместником на целый год, Александр мог доверить новому посаднику поддержание порядка в Новгороде.

Трудно переоценить значение событий 1255 года в Новгороде На этот раз это была не просто очередная стычка между враждующими группировками по вопросу о том, кто должен стать князем в Новгороде и кто должен быть приглашен для защиты его границ. Это было эхо кризиса 1252 года, когда встал вопрос: каким должно быть отношение русских к татарам — бороться или подчиниться Удивительна в этой связи очевидная сила оппозиции Александру Три дня, отделявшие последнее требование великого князя от предпоследнего, город балансировал на грани войны. Обе стороны в полной боевой готовности ожидали начала сражения, и «меньшие» бояре, которых явно поддерживало большинство горожан, были готовы положить свои жизни «за правду новгородьскую». Очень важен и тот факт, что именно Александр и «великие» бояре были вынуждены в конце концов пойти на компромисс. Восстание новгородцев продемонстрировало Александру опасность положения внутри страны и силу оппозиции его политике уступок Нельзя исключить, что только в результате событий 1255 года он позволил Андрею вернуться из Швеции. Случайно или нет, но в единственном источнике, сообщающем о возвращении Андрея, в «Истории» Татищева, это эпизод помещен после описания событий в Новгороде

Хотя Александру удалось мирно решить проблемы со своими братьями и вернуть их в отчий дом, его противоборство с Новго-

родом было далеко от завершения. Вскоре произошло еще более серьезное выступление оппозиции против великого князя На этот раз оно имело прямое отношение к поддержке Александром действий татар: в 1257 году состоялась первая упоминаемая в источниках татарская перепись Руси. Перепись началась со «всей земли Суздальской», другими словами, охватила все княжества, подчиненные великому князю владимирскому, и районы Мурома и Рязани. В единственном источнике, зафиксировавшем это событие (Лаврентьевской летописи), не упоминается о каком-либо сопротивлении, просто сообщается, что переписчики («численици») сосчитали («исщетоша») население, чтобы определить размеры дани и число военных слуг, назначили ответственных за группы в десять, сто, тысячу и сто тысяч человек («десятники, и сотники, и тысящники, и темники») — по-видимому, русских, а не татар, поскольку летопись не упоминает об их национальности, — и освободили духовенство от переписи.

Само собой разумеется, что татары не собирались ограничивать перепись Суздальской землей, Муромом и Рязанью. То же самое должно было произойти с Новгородом, и летом того же года в город пришло известие о предстоящем прибытии численников и их намерении наложить дань на горожан, а также установить таможенный налог («тамга»), очевидно, в форме процента на купеческий капитал. Эта новость вызвала в городе волнения. «Смятошася люди черес все лето», — сообщает летописец. Установлению порядка не способствовало и то, что бывший посадник Ананья «умре» (был убит?) 15 августа, а его преемник Михалко Степанович был казнен в начале зимы — оба эти события явились, несомненно, прямым результатом «смуты». Явно напрашивается вывод, что Михалко был убит в отместку за смерть его предшественника. Летописец, сторонник Ананьи и «меньших» бояр, добавляет к описанию гибели Михалки горький пересказ Притчи Соломона 28.10: «Аще бы кто добро другу чинил, то добро бы [для него] было; а копая под другом яму, сам ся в ню въвалить». Сын Александра Василий и его советники также были на стороне «меньших» бояр. Как только татарские переписчики, сопровождаемые самим великим князем, прибыли в Новгород, Василий бежал в Псков.

Если Александр ожидал, что перепись окажется простым делом, то он глубоко заблуждался. Татары стали «просити… десятины, тамгы», но встретили резкий отказ. Вместо этого новгородцы осыпали татарских численников дарами для хана и каким-то образом убедили их уехать. Дружина Александра была слишком малочисленна, чтобы обеспечить перепись силой. Однако князь остался в городе после отбытия численников и определил соответствующее наказание своему сыну, советникам своего сына и непокорным новгородцам. Василий был взят под стражу в Пскове и с позором отправлен обратно в Суздальскую землю. Некто Александр, по всей видимости воевода личной охраны Василия, был казнен вместе со своей дружиной, а тем, кто «Василья на зло повел», отрезали носы либо выкололи глаза. И снова летописец добавляет умозаключение, на этот раз иронического свойства: «Всяк бо злыи зле да погыбнеть». Оставив по себе жесто-

кую память о том, что неповиновение карается казнью или увечьем, Александр вернулся в свою столицу. Новым посадником стал некто Михаил Федорович, привезенный с Ладоги, — перед ним стояла неблагодарная задача восстановить в Новгороде какое-то подобие порядка Ь9.

У Александра не могло быть и тени сомнения, что он будет призван татарами к ответу за свою неудачу в Новгороде. Посланные хану дары и жестокая расправа Александра с теми, кого он счел виновным в неподчинении татарам, вряд ли могло удовлетворить Золотую Орду. В следующем, 1258 году Александр был вызван в Орду — на этот раз не один, а с двумя своими в прошлом непокорными братьями Андреем и Ярославом и с Борисом Ростовским, старшим из потомков Константина. Наивно было бы рассчитывать на то, что не раз и не два правленная летопись Владимира и Ростова, единственная, в которой упоминается об этой поездке в Золотую Орду, приведет какое-либо объяснение или сообщит подробности того, что произошло, кроме констатации факта о том, что князья «чтивше [хана] Улавчия (Улагчи, сына и наследника Сар-така) и вся воеводы и отпущени быша (не «с честью», заметим) в свою отчину» 70. Нашему удивлению не было бы предела, если бы почтительный автор «Жития» Александра хотя бы упомянул об этом эпизоде. Нетрудно, однако, самим догадаться о причинах, вызвавших эту встречу, и об указаниях, полученных князьями в Сарае. События следующего года слишком ясно указывают и на то, и на другое.

Новгородцы получили предостережение о том, что должно было произойти. В конце 1259 или в начале 1260 года71 в город прибыл посол из Владимира и пригрозил: или примите переписи, или вы будете завоеваны («уже полкы на Низовьскои земли (т. е. в Суздальской земле)»). Новгород согласился впустить татар Вскоре они прибыли в сопровождении Александра, его брата Андрея и Бориса Ростовского72 — другими словами, тех же князей, что ездили в 1258 году в Орду, за исключением Ярослава Тверского- в связи с его прошлым союзом с непокорными элементами в Новгороде Александр счел более разумным не брать с собой Ярослава Русские князья со своими дружинами и татарские отряды стояли в ожидании в Городище, крепости на берегу Волхова, расположенной к югу от города, пока численники делали свое дело. Несмотря на формальное согласие, новгородцы восстали, как только татары начали собирать дань и проводить перепись. «Бысть мятежь велик в Новегороде, — сообщает новгородский летописец, — и по волости много зла учиниша, беруче туску (налог) оканьным татаром» '', что указывает на то, что сначала татары собирали дань в сельской местности.

Новгородцы разделились на две группировки: «меньшие» бояре, простые люди («чернь») и купцы не желали подчиниться, «великие» бояре горели желанием повиноваться Александру и заставить своих противников не выступать против переписи Горожане взялись за оружие, и татары были устрашены их действиями. «Дай намъ сторожи, ать не избьють нас», — жаловались татары Александру, который ответил им тем, что приказал «стеречи их сыну посадничю и всем детем боярьскым (т е младшим служилым людям) по но чем» Снова Новгород находился на грани междоусобной войны, и, только когда Александр и «оканьнии татарове» пришли в Новгород из Городища, сопротивление прекратилось «И почаша, — завершает летописец свой рассказ, — ездити оканьнии по улицам, пишуче домы христьяньскыя, зане навел Бог за грехы наша ис пустыня звери дивняя ясти силных плъти (плоть) и пити кровь боярьскую» На этот раз Александру удалось заставить новгородцев повиноваться воле татар Подати были собраны, перепись завершена Нам неизвестно, в какой мере это было началом регулярного обложения Новгорода данью и сколько людей в результате переписи город поставлял в монгольские войска Но хан Золотой Орды мог быть доволен преданным сотрудничеством со стороны Александра Новгород, наконец, подчинился — пусть только номинально — власти этих «окаянных» татар '4

Трудно сказать с уверенностью, насколько настроения недовольства, проявленные новгородцами, были характерны для жителей Суздальской земли Конечно, летописцы Владимира и Ростова, сообщая о «числе» населения в 1257 году, не упоминают ни о каком сопротивлении татарским численникам или самому Александру Но необходимо помнить, что Лаврентьевская летопись, в которой сообщается о переписи, отражала собственную великокняжескую летопись Александра того периода И даже если она правилась его наследником (а в былые времена противником) Ярославом Тверским, то в последние десятилетия XIII века она, вероятно, была восстановлена более или менее близко к первоначальной форме сыновьями Александра Так что не приходится удивляться простому, без всяких подробностей сообщению о том, что численники «исщетоша всю землю Сужальскую, и Рязаньскую, и Мюромьскую» Однако бьпо ли сопротивление этим «диким зверям», этим «окаянным» татарам или не было^ Великое восстание 1262 года дает ответ на этот вопрос

Сбор дани и набор рекрутов в татарские войска происходил в Северо-Западной Руси начиная с переписи 1257 года, но только начиная с 1262 года мы знаем какие-то подробности о причиняемых при этом страданиях и о реакции населения на сборщиков податей Лаврентьевская летопись дает самую раннюю и наиболее живую картину событий 1262 года Это было чисто народное восстание В крупных городах — Ростове, Владимире, Суздале и Ярославле — были созваны веча 76, и как будто в едином порыве люди прогнали татар Методы сбора податей стали невыносимыми помимо использования таких общих выражений, как «велика пагуба», «насилье», «беды», летописец обвиняет татар, которых он без разбору называет и мусульманами («басурмане»), и язычниками («поганые»), не только в том, что они заставляли тех, кто не мог собрать денег для уплаты дани, отрабатывать или угоняли их в рабство («роботяще резы»), но и в том, что они разбивали семьи, угоняя людей на службу в монгольские войска или на рынки рабов («многы души крестьянскыя раздно ведоша») Дополнительный свет на методы сбора податей проливает история «преступника» Зосимы, бывше-

го монаха, обращенного в мусульманство. Он служил в Ярославле у некоего Кутлу Бега, который был представителем 77 хана Золотой Орды. С помощью Кутлу Бега Зосима «творяше хрестьяном велику досаду», не исключено, что он даже пытался выжать подати из духовенства — о нем говорится, что он «кресту и святым церквам поругаяся» Когда горожане Ярославля «на врагы своя двигшася на бесурмены, изгнаша иных избиша, тогда и сего безаконного Зосиму» казнили и бросили его тело псам и воронам.

Очевидно, что это было массовое восстание, которому предшествовали локальные и отчасти согласованные вспышки сопротивления — маловероятно, что выступления против татар произошли спонтанно сразу во всех городах Суздальской земли. Никоновская летопись, пытаясь как-то приукрасить князей, изображает их вдохновителями восстания: «Князи же русстии согласившеся межи собою и изгнаша татар из градов своих»; а Устюжская летопись XVI века добавляет к краткому сообщению о восстании полностью вымышленную, сочиненную в лучших традициях фольклора фразу о сборщике податей по имени Буга, которому русская наложница («взял… девицу насилием за ясак (в уплату подати) на постелю») сообщила о «грамоте» от «князя Александра Ярославича, что татар бити» 79 Но князья, и в том числе, конечно, Александр, не вдохновляли, не возглавляли и не поддерживали народное движение^[106]- самый ранний источник (Лаврентьевская летопись) и слова не проронил об участии князей, а автор «Жития», горевший желанием изобразить будущего святого в наиболее героическом и патриотичном ореоле, вообще не упоминает об этом восстании, не говоря уже об участии в нем Александра

Какими бы ни были взаимоотношения между монгольскими правителями в то время — а это был очень сложный и напряженный период^[107],— Берке, наследник Улагчи в Золотой Орде, не мог оставить восстание безнаказанным. В связи с конфликтом с ильханом Персии Хулагу и войной в Закавказье Берке нуждался в войсках и надеялся на рекрутов из Руси Из всех русских летописей только Софийская Первая рассказывает о непосредственных результатах восстания и об избиении, устроенном татарами на Суздальской земле. Войска были посланы, чтобы взять «христиан» (т. е. русских) в плен «Бе же тогда нужда велика от иноплеменник (т. е. татар), и гоняхуть христиан веляще [вместе] с собою воиньствовати».

Александру ничего не оставалось, как отправиться в Золотую Орду. По всей вероятности, Берке вызвал его, чтобы Александр объяснил свою неспособность держать в повиновении жителей городов Суздальской земли. «Житие»^[108] и единственная летопись, в которой упоминается причина поездки, сообщают, что Александр отправился в Орду к хану, «дабы отмолити людии от беды тоя». Что подразумевается под «беды тоя», становится ясным из предшествующей фразы: «гоняхуть христиан веляще [вместе] с собою воиньствовати»^[109] Насколько ему удалось достичь этих целей: спасти русских от наказаний за убийство сборщиков дани и отговорить хана от массовой мобилизации в Суздальской земле, — источники не говорят. Мы знаем только, что Берке держал Александра в Орде зимой 1262/63 года и что князь там заболел. Ни в одном из источников об отравлении не упоминается. Александр возвращался по Волге, в Нижнем Новгороде сделал короткую остановку. Затем, вместо того чтобы вернуться в свою столицу Владимир по Оке и Клязьме, Александр отправился дальше вверх по Волге к Андрею в Городец. Там, приняв схиму (высшая степень монашеского послушания), он умер 14 ноября 1263 года^[110]. Митрополит и все духовенство встретили похоронную процессию в Боголюбове, бывшем в свое время резиденцией великих князей, и перевезли тело Александра в расположенный неподалеку Владимир, где похоронили его 23 ноября в монастыре Рождества Богородицы. Надгробная речь митрополита, приводимая в «Житии», была короткой, но запоминающейся: «Чада моя, разумейте (знайте), яко уже заиде (зашло) солнце Суздальской [земли]».

Какие выводы можно сделать из всего того, что мы знаем об Александре, его жизни и правлении? Был ли он великим героем, защитником русских границ от западной агрессии? Спас ли он Русь от тевтонских рыцарей и шведских завоевателей? Стоял ли он непоколебимо на страже интересов православия против посягательств папства? Спасла ли проводимая им политика уступок Северную Русь от полного разорения татарами? Диктовалось ли его самоуничижение, даже унижения перед татарами в Золотой Орде самоотверженным стремлением к спасению Отчизны и обеспечению ее устойчивого будущего? Мы, конечно, никогда не узнаем истинных ответов на эти вопросы. Но те факты, которые можно выжать из коротких и часто вводящих в заблуждение источников, даже из умолчаний «Жития», заставляют нас серьезно подумать, прежде чем ответить на любой из этих вопросов утвердительно Ведь не было согласованного плана западной агрессии ни до, ни во время правления Александра; не было и опасности полномасштабного вторжения, хотя папство, немцы, шведы, датчане и литовцы могли полагать, что Северная Русь окончательно была ослаблена татарским нашествием, что на самом деле не соответствовало действительности Александр делал только то, что многочисленные защитники Новгорода и Пскова делали до него и что многие делали после него, — а именно устремлялись на защиту протяженных и уязвимых границ от отрядов захватчиков. Нет никаких свидетельств в пользу того, что папство имело какие-то серьезные замыслы относительно православной церкви и что Александр сделал что-либо для защиты ее единства. На самом деле он и не думал порывать с католический Западом даже после 1242 года: он собирался женить своего сына Василия на дочери норвежского короля Хаакона Кристине, готовил несколько договоров с немцами, заключил один договор с Норвегией, принимал посольства из северных и западных европейских стран, отвечал на папские буллы^[111]. Действительно, православная церковь многим ему обязана, но не сохранением своих земель и собственности и не освобождением духовенства от обложения данью и мобилизации. Религиозная терпимость была неотъемлемой частью монгольской политики еще со времен Чингис-хана, и ханы Золотой Орды, будь они язычники или мусульмане, всегда проявляли понимание и даже щедрость по отношению к церквам в тех землях, которые находились под их властью, Александру не было нужды просить Батыя, Сартака или Берке за русскую церковь. Тем не менее православная церковь считала себя обязанной своим привилегированным положением Александру — об этом свидетельствует преданность митрополита великому князю, местная канонизация Александра в монастыре Рождества Богородицы во Владимире^[112] и льстивые славословия «Жития».

И наконец, можно задать вопрос: привела ли проводимая Александром политика уступок (каковой она, несомненно, являлась) хоть к какому-нибудь улучшению положения русских при татарском господстве? Нужно признать, что источники не сообщают ни о каких карательных набегах в течение долгого времени после похода Неврюя 1252 года; неповиновение Новгорода и восстание 1262 года оставалось некоторое время безнаказанным; вмешательство со стороны татар в местные русские дела было минимальным; за время правления Александра нет никаких свидетельств даже о пребывании татарских чиновников или военных отрядов на русской территории. Но можно ли все это приписать политике Александра? Не было ли это скорее результатом занятости татар в других местах: в Литве, в Южной Руси и особенно в Иране?

Без сомнения, как уже говорилось в предыдущей главе, вмешательство Александра в 1252 году, его роль в разгроме татарами двух его братьев фактически положили конец действенному сопротивлению русских князей Золотой орде на многие годы вперед. Деятельность Александра во время его правления не может изменить нашей оценки его места в русской истории.

И все же сопротивление продолжалось. Оно не прекратилось с поражением Андрея и Ярослава и явно проявилось во враждебности Новгорода к Александру, в восстании 1262 года. Александр не сделал ничего, чтобы поддержать этот дух сопротивления Золотой орде. Требуется беспредельная щедрость сердца, чтобы назвать его политику самоотверженной.

ГЛАВА 6
НАСЛЕДНИКИ АЛЕКСАНДРА НЕВСКОГО

Последние потомки Ярослава (1263–1277)

Александр оставил непростое наследство. К моменту его смерти Новгород едва оправился от насильно проведенной Александром переписи, а северные города Суздальской земли еще хранили память о том страдании и унижении, в которое их повергли сборщики дани. Если бы он прожил дольше и успел изменить систему наследования так, чтобы право на великокняжеский престол надежно оставалось в руках его сыновей и не перешло к его братьям, тогда он по крайней мере мог бы укрепить власть правителя Владимира. Но Александр умер молодым, 43 лет от роду. Не исключено, что он был отравлен, как его отец (по крайней мере так утверждали) и как, возможно, его брат Ярослав, — все трое умерли, «ида из Татар». В момент смерти Александра его старший сын Василий, опозоривший себя зимой 1259/60 года во время волнений в Новгороде в связи с переписью, пребывал, можно сказать, в состоянии политического забвения, из которого так никогда и не вышел. Второму сыну Александра, Дмитрию, которого великий князь готовил на смену Василию, не могло быть многим больше десяти лет (это в лучшем случае), когда он был посажен «на столе» в Новгороде в 1260 году^[113]. Единственная надежда для Суздальской земли заключалась в том, чтобы разрушить традицию горизонтального наследования и создать сильное семейное гнездо, в котором власть передавалась бы от отца к старшему сыну, но этого Александр добиться не смог. Мало того, что он оставил страну в хаосе, обреченной подчиняться слабому правителю до тех пор, пока сохранялась система горизонтального наследования, — после его смерти Северная Русь оказалась в состоянии большей зависимости от Золотой Орды по сравнению с тем, что было, когда Александр наследовал престол в 1252 году.

Когда Александр умер, Северной Русью управляла слабо связанная федерация князей. В старом княжестве Константина Всеволодовича, включавшем Ростов, Ярославль, Белоозеро и Углич, правила наиболее однородная группа князей, а именно внуки Константина и Федор Ярославич из Можайска, который в результате брачного союза получил Ярославль около 1260 года (см. выше, гл. 5, прим. 2). Район Переславля Залесского был семейным владением детей Александра Невского, а сам город являлся центром княжения и основным местом пребывания Дмитрия Александровича который к моменту смерти Александра продолжал оставаться также и новгородским князем. Где (если вообще где-либо) правили другие дети Александра, неизвестно. Василия по-прежнему было не видно, не слышно (возможно даже, что он находился в заключении) вплоть до его смерти в 1271 году. Что касается Андрея, которому было не больше восьми лет в то время, и двухлетнего Даниила, будущего правителя Москвы, то вряд ли отец обеспечил их чем-то перед тем, как умереть^[114]. Вторая по величине вотчина в Суздальской земле, расположенный в восточном течении Волги район Суздаля, Городца и Нижнего Новгорода, находилась к этому времени во владении брата Александра Андрея и его сына Юрия. В самом западном княжестве, в Твери, правил второй брат Александра, Ярослав. В оставшихся мелких районах Стародуба, Юрьева Польского, Северного Галича и Костромы правили соответственно семьи двух дядьев Александра (Святослава и Ивана Всеволодовичей), его племянник (Давид Константинович) и его младший брат Василий.

Эта семья явно не отличалась сплоченностью, поэтому неудивительно, что, как только Александр умер, титул великого князя стал предметом раздоров между старшими пережившими его братьями. Ни Андрей Суздальский, ни Ярослав Тверской не были, по-видимому, названы Александром в качестве наследников великокняжеского престола. Оба отправили своих послов в Золотую Орду с просьбой к хану Берке решить этот вопрос. Андрей как подстрекатель к сопротивлению татарам в 1252 году был потенциально опасен для завоевателей, и выбор Берке, естественно, пал на более молодого Ярослава, который получил право на великокняжеский престол должным порядком. Во время своего короткого правления (1264–1271)^[115] Ярослав испытывал неодолимые трудности, когда ему нужно было собирать своих родичей и их дружины. Ни разу никто из правителей Ростова, Ярославля, Белоозера и Углича не собрался под его знамена — с начала правления Ярослава и до его смерти в 1271 году в летописях практически нет упоминаний о совместных выступлениях князей. В крупном походе войск Суздальской земли, предпринятом в начале 1268 года с целью захватить город Раковор (Раквере) в Северной Эстонии, теми немногими князьями, которых Ярослав и новгородцы сумели убедить принять участие в походе со своими дружинами, были Дмитрий Переславский, два сына Ярослава — Святослав и Михаил Тверской, Юрий Суздальский (его отец Андрей умер в 1264 году), Константин Ростиславич (младший смоленский князь) и Довмонт Псковский. Заметно было отсутствие Василия Костромского, и, действительно, два года спустя, в 1270 году, он открыто выступил против своего брата Ярослава в великом «мятеже» в Новгороде. Тот же недостаток единства преследовал и Василия во время его правления (1272–1277), особенно в ходе жестокой войны за Новгород в 1273 году между Дмитрием Александровичем, Василием и сыном Ярослава, с одной стороны, и Святославом — с другой.

Недостаток сплоченности нельзя назвать неожиданным в этот странный сумеречный период беспомощности власти, можно даже сказать, безвластия. Ни Ярослав, ни Василий не обладали достаточно сильными характерами, чтобы установить твердый контроль над своими племянниками и двоюродными братьями, а заодно и над Новгородом и Псковом То же самое относится и к двум сыновьям Александра Невского, Дмитрию и Андрею, правление которых пришлось на последние два десятилетия XIII века. Кроме того, никто из них не прожил достаточно долго, чтобы хоть приблизиться к цели, которую они, очевидно, себе ставили, — объединению Суздальской земли. Но главную причину слабого правления удаленными от Владимира районами следует искать не только в далеко не ничтожных целях великих князей, не в краткости их пребывания на великокняжеском престоле, даже не в последствиях пагубной политики Александра Невского, но скорее в том, что ни один из наследников Александра в XIII столетии не имел у себя в тылу достаточно крепкой и надежной вотчины, чтобы опереться на нее в проведении своей политики. Во-первых, они не были ограничены узкоместными интересами. Ярослав и Василий не могли осуществлять великокняжеское правление, сидя в Твери и Костроме, точно так же как позднее Дмитрий и Андрей во время своего пребывания на великокняжеском престоле не могли править Суздальской землей из Переславля и Городца. Это означало, что они не имели возможности подолгу оставаться в своих городах, с тем чтобы развивать и расширять собственные провинциальные районы, создавать крупные могущественные центры влияния, которые в конце концов смогли бы (как Москва в XIV веке) разделить великокняжеский престол с Владимиром и правление которыми могло бы передаваться исключительно в рамках одной княжеской семьи. Во-вторых, их княжества могут быть охарактеризованы лишь как отсталые — и в экономическом, и в военном отношениях — по сравнению со многими другими вотчинами в 60-х и 70-х годах XIII века

Ранняя история города и района Твери нам толком неизвестна Основанная только в конце XII века в месте слияния реки Тверцы (основной речной путь из Новгорода к Волге) и самой Волги, Тверь была поначалу самым западным городом района Переславля За первую половину XIII века о Твери сообщается только, что в 1209 году здесь был опорный пункт объединенного похода сил Суздальской земли против Мстислава Мстиславича в Новгороде К 1215 году Тверь уже была частью княжества Северный Переславль, оставленная, по-видимому, Всеволодом III своему сыну Ярославу в 1212 году^[116]. Наиболее вероятной датой выделения Твери в отдельное княжество можно считать 1247 год, когда великий князь Святослав «сыновци (племянники) свои посади по городом»^[117], согласно завещанию Ярослава Всеволодовича: очевидно, Ярослав Ярославич получил крупную западную часть Переславской вотчины своего отца. О размерах Тверского княжества в то время мы ничего не знаем, но, поскольку за всю историю Твери как независимого княжества источники не сообщают ни о каких тер-

риториальных приобретениях ее правителей, то границы этого княжества в XIII веке, по всей вероятности, совпадали с его границами в XIV и XV веках. Оно простиралось по обе стороны верхнего течения Волги от Кашина на востоке до Зубцова на западе. На юге целиком на его территории протекала река Шоша, южный приток Волги, и важный приток Шоши река Лама, берущая свое начало от новгородской заставы Волока Ламского. На востоке Тверь была связана с Северным Переславлем по реке Западная Нерль, которая сливалась с Волгой у Кснятина. Нам ничего не известно о каких-либо важных событиях, происшедших в этом княжестве во время правления Ярослава Ярославича или его сына Святослава, умершего в первой половине 80-х годов XIII века, если не считать основания тверского епископства незадолго до смерти Ярослава в 1271 году^[118].

О Костроме нам известно еще меньше. Расположенная к востоку от районов Белоозера и Ярославля, к юго-западу от Северного Галича и к северу от Суздаля, удаленная Костромская земля никогда, повидимому, не считалась собственной вотчиной ни одной из ветвей рода. Правда, Василия Ярославича именовали «князь костромской», и после его смерти это княжество держал некоторое время, наверное, Андрей Александрович Городецкий, а потом его племянник Иван Дмитриевич, но вполне может быть, что Кострома считалась просто придатком к великому княжеству владимирскому, как это было с Переславлем в конце XIII столетия. В любом случае Василий Ярославич никогда не развивал Кострому в качестве своего военного опорного пункта. Слишком удаленная от бассейнов Клязьмы и Оки и от Новгородской земли, Кострома оставалась на политических задворках в течение последних десятилетий XIII века.

По нашему твердому убеждению, между великим князем владимирским и его родичами в Суздальской земле должно было существовать что-то вроде соглашения, хотя и не записанного в XIII веке: договоренность обязывала последних оказывать великому князю военную помощь при необходимости, а его в ответ — защищать их интересы, например оборонять границы от внешней агрессии и от нападений соседей. Но если не считать систему военной взаимопомощи, то отношения между членами княжеской семьи вовсе не были сплоченными. И речи не могло быть о том, чтобы великий князь вмешивался во внутренние дела на территориях его родичей; власть великого князя распространялась только на его собственное княжество и (в случае, если он был "признан «князем новгородским») на Новгородскую землю. Более того, любые соглашения, которые могли существовать между князьями, никоим образом не гарантировали подчинение старшему члену рода, который был в конце концов не более чем первым среди равных (primus inter pares), номинальным главой разобщенной федерации княжеств.

Беспомощность правления двух последовавших за Александром Невским великих князей владимирских становится особенно заметной на фоне той роли, которую играли татары Золотой Орды в 60-х и 70-х годах XIII века. Даже описание поставления Ярослава в Сарае на великое княжение (содержащееся, правда, только у В. Н. Татищева, но от этого не менее правдоподобное) не только указывает на то, что право на великое княжение выдавалось исключительно Золотой Ордой, но также свидетельствует о том, что хан к этому времени уже разработал что-то вроде церемонии этого акта. «Егда прииде Ярослав во Орду, и хан прият его с честию, даде ему доспех и повеле обвестити его по чину на великое княжение. Коня же его повеле вести Володимеру Резанскому да Ивану Стародубскому, бывшим тогда во Орде. И августа месяца [1264 года] отпусти его с послом своим Жанибеком и с ярлыком на великое княжение»^[119].

Но гораздо более важным, чем театрализация церемонии возведения в великие князья (если таковая действительно была), является тот факт, что татары в это время начали участвовать в военных делах русских. В 1269 году источники впервые упоминают о татарском чиновнике, принявшем участие в русском зарубежном походе. Новгородская Первая летопись описывает, как Ярослав и новгородцы затевали большой поход против Ревеля (Таллина) в Датской Эстонии. Святослав, старший сын Ярослава, был послан в «Низовьскую землю» (т. е. в Суздальскую землю) «полков копить»^[120]. «Совкупи всех князии и полку бещисла и приде в Новъгород; и бяше ту баскак велик володимирьскыи, именемь Амраган». Каковы были функции баскаков на ранней стадии татарского господства, доподлинно неизвестно: вероятно, баскаки, как и в более поздние времена, были старшими татарскими чиновниками, размещенными в различных центрах стратегического значения, и в их задачи входило поддержание порядка, пресечение волнений и общий надзор за сбором податей. Для этих целей они, вероятно, имели под своим началом татарские отряды или смешанные русско-татарские силы. Очевидно, «великий баскак владимирский» был главным представителем татар в Суздальской земле. Это первый баскак, упоминаемый в русских источниках, если не считать Кутлу Бега, энергично действовавшего в 1262 году в Ярославле. Вероятно, Амраган находился в составе войска Святослава в качестве ханского сторожевого пса, а может быть, и в качестве советника главнокомандующего; его присутствие означало, что этот и, несомненно, другие зарубежные походы предпринимались с одобрения татар и фактически под их контролем.

Однако простое присутствие баскака в русском войске в 1269 году и близко не может сравниваться по значимости с двумя инцидентами, когда русские фактически призвали татарские отряды в помощь для решения своих политических споров. В 1270 году, в начале великого мятежа в Новгороде, Ярослав, обиженный упорным нежеланием новгородцев пригласить его своим правителем, послал в Орду тысяцкого Ратибора Клуксовича с перечнем жалоб на новгородцев и с просьбой прислать военную помощь. Согласно «лживому слову» Ратибора, как выразился небеспристрастный летописец, новгородцы проявляли неповиновение хану, а именно отказывались участвовать в уплате дани, которую Ярослав

171 и его люди якобы пытались собрать. Ратибору удалось убедить хана в злодеяниях новгородцев — вряд ли он мог подобрать более убедительный аргумент для татарских властей в Сарае, — и в помощь Ярославу было послано войско. Оно повернуло обратно на полдороге благодаря действиям Василия Ярославича, брата Ярослава, который отправился в Орду в сопровождении двух новгородских бояр. «Новгородци прави, — сказал он хану, — а Ярослав виноват». Хан поверил Василию и приказал войску возвращаться в Сарай. Новгородский кризис был вскоре разрешен вмешательством митрополита, и татарские войска не применялись для того, чтобы убедить новгородцев подчиниться Ярославу. И все же была сделана первая запись о том, что русский князь обратился в Орду за военной помощью^[121].

Три года спустя, в 1272 или 1273 году, два русских князя, Василий Ярославич, наследовавший после своего брата Ярослава великокняжеский престол во Владимире, и сын Ярослава Святослав Тверской, сражались против княжившего в то время в Новгороде Дмитрия Александровича, объединив свои силы с татарскими отрядами. Это была полномасштабная война с Дмитрием и Новгородом. И снова присутствовал Амраган, «великий баскак владимирский». «Князь велики Василей Ярославичь… с великим баскаком володимерским… и со [своим зятем] князем Айдаром и с многыми татары царевыми воеваша Новгородцкиа власти (волости, земли) и возвратишася со многим полоном в Володимерь»^[122]. В это же время другой татарский отряд под началом Святослава также атаковал район Новгорода. «Князь велики тферский Святослав Ярославич… иде с татары царевыми, и воеваша Новогородцкиа власти: Волок, Бежичи, Вологду, и со многимъ полоном возвратишася во Тферь»^[123]. Давление было в самом деле столь сильным, что новгородцы заставили Дмитрия Александровича сдать город Василию. «Смутишася новогородцы, — пишет Никоновская летопись XVI века, — и бысть страх и трепет на них, гла-голюще: „Отьвсюду намъ горе! Се князь велики володимерский, а се князь велики тферский, а се великий баскак царев (ханский) с татары и вся Низовскаа (т. е. Суздальская) земля на нас"»^[124]. Еще бы новгородцам не испытывать страха и трепета: дело ведь было не только в том, что создалось очень запутанное положение, — привлечение татарской военной помощи слишком хорошо напоминало те времена, когда князь воевал против князя с помощью печенегов, половцев и других степных кочевников в течение трех предшествующих столетий, что не в последнюю очередь способствовало губительному ослаблению Русского государства.

Как бы нестабильность власти двух наследников Александра Невского ни доказывалась примерами нарастающего участия татар в русских делах, она еще ярче иллюстрируется теми огромными трудностями, с которыми оба они столкнулись на северо-западе — в Новгороде и в меньшей степени в Пскове. Как всегда, твердая власть над Новгородом была жизненно важна для каждого, кто правил во Владимире, — жизненно важна для экономики Суздальской земли и жизненно важна для обороны северо-западных границ, — а события последних пятидесяти или около того лет показали, как трудно зачастую было великому князю добиваться и сохранять эту власть. Правда, Ярослав Всеволодович и его семья начиная с 1233 года были признаны единственными поставщиками князей для Новгорода: никогда больше не стоял вопрос о том, чтобы призвать или принять кого-либо из представителей других княжеских родов, даже из числа других потомков Всеволода III. И действительно, великий князь всегда добивался успеха за счет грубого военного давления. Но снова и снова стычки между ведущими новгородскими родами, или недовольство деспотичным правлением, или несогласие по вопросам обороны земли приводили к внутреннему сопротивлению и вынуждали очередного великого князя покидать город.

Если в первые тридцать лет XIII века мы фиксируем признаки движения к независимости Новгорода, то во вторые тридцать лет новые настроения стали очевидными — они выражались в решительных попытках сопротивления наиболее невыносимым проявлениям княжеской власти. Как было показано в предыдущей главе, Александр Невский при всем своем влиянии и опыте в новгородских делах испытывал огромные трудности в осуществлении твердой власти над городом; только благодаря поддержке «великих» бояр ему удалось разрешить кризис 1255 года, и только за счет военной силы (и угрозы военных репрессий со стороны татар) он преодолел последовавшие в 1257 и в 1259/60 году кризисы.

И все же при всем очевидном стремлении новгородцев ограничить княжеские полномочия и твердо противостоять его власти еще слишком рано говорить о Новгороде как о «республике». Правда, договорные отношения между великим князем и городом возникли не позднее времени княжения в Новгороде Ярослава Всеволодовича, если не еще раньше. Но тем не менее влияние князя на военные, юридические, экономические и административные вопросы жизни Новгорода в течение большей части XIII века было еще столь существенным, что, воспользовавшись выражением выдающегося историка Новгорода В. Л. Янина, можно говорить только о «двоевластии», о каком-то разделении власти между городом (посадник, тысяцкий), архиепископом и князем. Однако для того, чтобы понять, в какой степени была ограничена власть великого князя во второй половине XIII века, необходимо изучить отношения между Владимиром и Новгородом во время правления Ярослава Ярославича и Василия Ярославича.

В течение последних трех лет правления Александра Невского в качестве великого князя и почти целого года после его смерти Новгород не знал никаких внутренних неурядиц. Никто не пытался прогнать князя. Летопись сообщает нам прозаические (если не считать военных действий в 1262 году) данные о жестоких морозах, строительстве и ремонте церквей и о разрушительном пожаре — обычные события, которые летописец имел обыкновение записывать в спокойные времена или когда ничто во внешнем мире не вызывало его любопытства. Когда Александр в начале 1260 года закончил перепись, он чувствовал достаточную силу, чтобы оставить юного сына Дмитрия в княжеских палатах в качестве символического представителя в напоминание новгородцам о своем близком присутствии в Переславле или Владимире. И хотя новгородский летописец сообщает, что Дмитрий возглавлял в походе крупное соединенное войско, захватившее Юрьев осенью 1262 года, фактическим главнокомандующим был брат Александра Ярослав, а последовавший договор с немцами подписал сам Александр^[125].

Не только горькая память о не лишенном смысла обращении Александра с новгородцами во второй половине 50-х годов XIII века охраняла внутренний мир в Новгороде с 1260 по 1264 год, но также и то, что Михаил Федорович, ставший в 1257 году посадником вместо убитого Михалки Степановича, возглавлял исполнительную власть в городе в течение последних трех лет жизни Александра. В качестве предводителя «великих» бояр он помогал Александру заставить новгородцев подчиниться татарской переписи в 1260 году, а его сын — заметим, по приказу Александра — защищал татар по ночам от нападений горожан. Неудивительно поэтому, что с марта 1260 по март 1261 года «бысть тишина все лето», если воспользоваться летописным клише, обозначавшим бедный событиями год, и в течение последовавших трех лет ничто не тревожило мир в этом городе^[126]. Оппозиция не могла поднять головы.

Известие о неожиданной смерти Александра должно было достичь Новгорода в конце ноября 1263 года. Тем не менее в течение еще почти года ничего не изменилось: очевидно, Михаил Федорович и его правящая группировка выжидали, кому будет пожалован ярлык на великое княжение: Андрею Ярославичу, старшему из выживших братьев Александра, или Ярославу Тверскому. Осенью 1264 года они узнали имя великого князя. К тому времени Андрей уже умер (ни одна летопись не указывает причину или обстоятельства его смерти, приводится только год— 1264-й) ^[127], и ярлык получил Ярослав. В сентябре он вернулся из Сарая и был торжественно возведен на владимирский престол представителем хана. Присутствие в Новгороде Дмитрия, племянника нового великого князя, теперь могло быть только помехой для посадника и его сторонников. Новгородцы знали Ярослава: десять лет назад он был приглашен противниками Александра, «меньшими» боярами, княжить в Новгороде, и теперь Михаил Федорович не имел ни малейшего желания обострять противоречия ни со своими политическими противниками в городе, ни с новым великим князем, что неизбежно бы произошло, если бы он продолжал предоставлять убежище сыну Александра. Склонный к сотрудничеству и благожелательный правитель во Владимире был предпочтительнее, нежели раздоры между боярами или намечавшаяся борьба, возможно, даже открытые вооруженные столкновения по вопросу о том, кто будет князем в Новгороде. Они выпроводили Дмитрия, «выгнаша новгородци князя» — так сообщает местный летописец; «зане князь еще мал бяше» — выдвигалось в качестве причины. К Ярославу была отправлена делегация в составе сына посадника и «лучших бояр» просить его быть их князем. Он с готовностью согласился, и 27 января 1265 года новгородцы посадили Ярослава на престол^[128]. Вскоре после этого он взял в жены дочь одного из местных бояр^[129].

Первое время своего правления в Новгороде Ярослав целиком был занят составлением проекта договора с городом. Трудно точно указать дату, когда закончились обсуждения и были произнесены клятвы с каждой стороны, но текст этого договора — самый ранний из сохранившихся документов такого рода^[130] — убеждает нас, что новгородцы не теряли времени даром, оказывая давление на Ярослава, с тем чтобы он принял их условия. По нашему мнению, это было не первое соглашение, заключенное между князем и Новгородом; в самом первом пункте оговаривается, что Ярослав «целует крест» на тех же условиях, что и его отец. И действительно, в более поздних соглашениях (1267 и 1269 годы) упоминаются предыдущие договоры, которые заключали его «деди и отец». Трудно, конечно, определить, какие именно пункты относительно объема княжеской власти внесены в 1265 году в новое соглашение. Однако очевидно, что договор с Ярославом носит более ограничительный характер по сравнению с неизвестными нам ранними документами этого рода: трудно представить Александра Невского или Ярослава Всеволодовича соглашающимися на все, на что Ярослав Ярославич был вынужден согласиться. Из текста договора с Ярославом Ярославичем ясно, что Александр обходился с новгородскими владениями достаточно бесцеремонно: «А что твои брат (Александр) отьяль был пожне (луга) у Новагорода, а того ти, княже, отступитися».

Помимо того, что новгородцы вынудили Ярослава принять условия предыдущих соглашений, они настояли еще и на том, что князь не должен вмешиваться в дела города и его независимых волостей, дотошно перечисленных в договоре. Никакая часть новгородской территории не могла быть присвоена князем, никакая земля не могла быть отдана им кому-либо, и вообще любой вопрос о владениях Новгорода не мог решаться без согласия посадника. Высылка новгородских граждан в Суздальскую землю была строго запрещена, равно как и то, чтобы князь, его жена, его бояре и его дворяне владели или управляли любой территорией, признанной составной частью новгородских волостей.

Договор, однако, не был чисто ограничительным. Княжеские владения (к сожалению, не сообщается ни об их размерах, ни о том, где они находились) оставались княжескими владениями, и он мог поступать с ними по своей воле. Его дворяне имели свободу передвижения по всей новгородской территории, возможно, для осуществления каких-то функций, связанных с правосудием (в договоре ничего не говорится о судебных ограничениях), или для сбора налогов (даров) для князя, которыми облагался каждый район, — количественные данные опять-таки не указываются. Но что самое важное, в двух пограничных заставах — Волоке Ламском и Торжке, — где для обороны западных границ были размещены дружины Суздальской земли^[131], управление осуществлялось совместно представителями Новгорода и тиунами (надсмотрщиками) великого князя.

Это был унизительный договор, вряд ли побуждавший Ярослава оставаться в Новгороде подолгу, хотя он и был женат на местной девушке. Более того, явно назревало столкновение с городскими властями. Двумя годами раньше в результате междоусобной войны в Литве, которая вспыхнула вслед за убийством великого князя Миндовга и его племянника Товтивиля Полоцкого^[132], сын последнего Константин бежал вместе со своим окружением в Новгород, с которым он имел крепкие связи. В 1262 году Константин вместе со своим отцом и литовским отрядом участвовал в успешном походе на Юрьев, сражаясь на стороне соединенных русских сил, и теперь в качестве советника по литовским делам должен был располагать определенной поддержкой и влиянием среди бояр. Так что когда приблизительно в 1265 году в Пскове неожиданно объявилась группа из трехсот языческих беженцев из Литвы, в которой были мужчины, женщины и дети, то новгородцы (действуя, несомненно, по совету Константина) решили, что самый удобный способ решить проблему — это просто казнить всех до одного. Очевидно, беженцы представляли группировку противников Миндовга и Товтивила. Но Ярослав решительно поддержал их. Его сын Святослав, которого он назначил правителем Пскова, устроил все так, чтобы они могли отправлять свои культы, а сам Ярослав каким-то образом смог не допустить, чтобы новгородские власти предприняли что-либо против беженцев. Он отказался выдать их новгородцам^[133]

Что затем произошло с Константином и его людьми в Новгороде и какова судьба трехсот литовцев в Пскове, нам неизвестно. Но этой стычки Ярослава с новгородскими властями было, вероятно, достаточно, чтобы убедить его оставить город и назначить Юрия, сына своего старого союзника Андрея, вместо себя в качестве князя-наместника. Однако это было еще не все.

В 1266 году еще одна партия литовцев объявилась в Пскове На этот раз ими руководил грозный Довмонт (Даумантас), князек с юго-восточной окраины Литвы, района Нальши, но, вероятно, не связанный родственными узами с Миндовгом и его семьей. Довмонт был одним из зачинщиков междоусобной войны в Литве (убийство Миндовга в 1263 году не обошлось без его участия), а позднее он впал в немилость у сына Миндовга Войшелка, который в 1264 году выдвинулся как самый могущественный князь в Литве. Довмонт бежал на Русь с явным намерением воевать с Войшелком и его вассалами в Полоцке, который в это время фактически находился в зависимости от Литвы. Он поселился в Пскове «с дружиною своею и с всем домом своим»^[134], изгнал оттуда Святослава Ярославича и, подобно прошлогодним беженцам, принял христианство

Год еще не закончился, как Довмонт выступил в первый из многих своих боевых походов с псковскими дружинами. Целью был Полоцк, где правил некто Ердень, мелкий литовский князь и ставленник Войшелка Небольшой боевой отряд, всего лишь 270 псковичей^[135], захватил жену Ерденя (которая случайно оказалась теткой Довмонта) и ее детей, преследовал и нанес серьезное поражение Ерденю, под началом которого было семьсот человек, и с победой вернулся домой, потеряв в походе только одного воина^[136]. Не успокоившись на этом, Довмонт зимой 1266/67 года выступил во второй поход против литовцев — на этот раз никаких подробностей о военных действиях не сообщается^[137].

Отношение к Довмонту и его окружению правившей в Новгороде боярской группировки было в целом благоприятным. Литовцы в Пскове явно представляли собой группу совершенно иного политического веса, нежели триста прошлогодних беженцев. Константин, которому Миндовг приходился двоюродным дедушкой, постепенно исчез с политической сцены: может быть, он уехал из Новгорода с Ярославом. Во всяком случае, великий князь был решительно настроен вышибить чужака, который уже не только недвусмысленно продемонстрировал свою военную мощь, но также бесцеремонно сместил Святослава с княжеского престола в Пскове. Второй раз за два года Ярослав столкнулся с новгородскими властями. В начале 1267 года он прибыл в Новгород с войском из Суздальской земли, «хотя ити на Пльсков (Псков) на Довмонта». На этот раз уже новгородцам удалось не допустить, чтобы Ярослав что-либо предпринял. «Новгородци же възбраниша ему, — писал местный летописец, — князь же отосла полкы назадь»^[138].

Если в начале 1267 года поведение новгородцев поразило Ярослава своей дерзостью, то их дальнейшие действия выглядели уже прямым шагом к расколу. Не испросив разрешения у Ярославова представителя Юрия и явно в пику великокняжеской политике в отношении Довмонта, новгородцы предприняли вместе с псковичами военный поход. Результаты похода как такового не представляют интереса — доподлинно мы знаем только, что он был направлен «на Литву» и завершился успешно^[139]. Важно то, что возглавлял поход не Юрий, а простой боярин, некий Елевферий Сбыславич (на которого позднее Ярослав жаловался новгородцам) и сам Довмонт. Трудно было придумать что-либо, что могло сильнее рассердить великого князя.

По всей вероятности, в это время новгородцы вынудили Ярослава подписать второй договор с ними, подобный договору 1265 года: многие статьи обоих документов совпадают. Но на этот раз ограничений княжеской власти стало больше. Ярославу было запрещено вмешиваться в дела новгородских земель, в которых Александр Невский или его сын Дмитрий чувствовали себя хозяевами. Он должен был воздерживаться от насилия, столь характерного для княжения Александра. Особо было оговорено, что он не должен вмешиваться в дела новгородской волости Бежецкий Верх (Бежичи), который граничил с землями Ярославля, Углича и Твери. Очевидно, Ярослав пытался просочиться на эту уязвимую пограничную территорию, поскольку в договоре было зафиксировано, что он не должен владеть землями в Бежецком Верхе (Бежичах), не должен нарушать законные привилегии, пожалованные его предшественниками Бежецкому Верху и району Обонежья (между озерами Ладога и Онега), и не должен уводить силой никого из жителей этих земель^[140].

События следующих двух лет не способствовали тому, чтобы рассеять недовольство Ярослава Новгородом или недоверие новгородцев к Ярославу и его племяннику Юрию. Это были годы энергичной военной деятельности. Невзирая на призывы Довмонта, новгородцы обращали свои взоры не столько на Литву, сколько на расположенную к западу от Пскова Эстонию, южная половина которой находилась под твердой властью тевтонских рыцарей, тогда как северная половина, от Ревеля (Таллина) до Нарвы, принадлежала датчанам с 1238 года. Ближайшими целями новгородцев были балтийский порт Ревель и замок Раковор (Раквере, Везенбург), построенный датчанами в 1252 году на полпути между Ревелем и Нарвой^[141].

Первый поход, предпринятый в 1267 году, закончился полной неудачей. Войску недоставало предводителя и четко разработанного стратегического плана. Новгородцы посоветовались с Юрием — вспомнив вдруг, что он является представителем великого князя, — но не смогли определить направления первого удара: Литва, Полоцк или датская Эстония? Наконец войско выступило на запад вдоль по реке Шелони, держа курс на Литву или Полоцк, но несогласие между военачальниками нарастало. Войско остановилось, вернулось несколько назад вниз по Шелони и двинулось на северо-запад. Форсировав Нарову, новгородцы осадили крепость Раковор, но взять ее не смогли. Они вернулись в Новгород, окончательно разочаровавшись в племяннике великого князя^[142].

Завоевание Раковора и в дальнейшем Ревеля по-прежнему, однако, считалось выполнимой задачей, и в конце 1267 года новгородцы предприняли полномасштабный поход. На этот раз они, наученные горьким опытом, не стали советоваться с Юрием и обратились за советом к посаднику Михаилу. Собранное войско было столь огромным, а камнеметные орудия, свезенные для ремонта в усадьбу архиепископа, столь впечатляющими, что тевтонские рыцари даже прислали послов, просивших новгородцев не нападать на их земли (т. е. на Южную Эстонию) и обещавших не вмешиваться, если удар будет направлен на Ревель и Раковор, — это обещание они потом нарушили. Военными действиями в январе-феврале 1268 года, которые очень подробно описаны непосредственным свидетелем событий в Новгородской Первой летописи^[143], руководил князь Дмитрий Александрович из Переславля, лучший из русских военачальников того времени. Были дружины "из Твери, Смоленска и Пскова, а также местные новгородские силы. В составе войска были Довмонт и Юрий, а также сам посадник. Но, несмотря на тщательную подготовку и огромное войско, поход завершился неудачей. Юрий, далеко не самый любимый персонаж новгородского летописца, бежал с поля боя, посадник Михаил был убит, а тысяцкий пропал без вести. Раковор выстоял, Ярослав, позволивший двоим из своих сыновей отправиться в этот поход, едва ли мог быть доволен таким исходом.

Ярослав чувствовал себя стесненным условиями договора, был раздражен бесцеремонным обращением с его племянником Юрием и обеспокоен бесплодными, приводившими только к потерям сражениями на западных рубежах. В июне 1269 года он прибыл в Новгород собственной персоной, чтобы выразить свое недовольство. Ярость сквозит в словах, вложенных в его уста летописцем: «Мужи мои и братья моя и ваша побита; а вы розъратилися (нарушили мир) с Немци». Он возложил всю вину на трех ведущих бояр, один из которых, Елевферий Сбыславич, захватил место Юрия и возглавил поход против литовцев в 1267 году. Ярослав предложил конфисковать их имущество. Насколько обе стороны были близки к окончательному разрыву, видно из дальнейших событий. Новгородцы, ведомые посадником Павшей Онаньичем, сменившим Михаила, встали стеной за трех бояр; Ярослав пригрозил разорвать все отношения и «из города ехати». Новгородцы попытались предотвратить его отъезд, что могло вылиться в объявление войны, ссылаясь, но как-то неубедительно на то, что они «еще бо не добре ся бяху умирили (не закончили мирные переговоры) с Немци» — имелись в виду переговоры с тевтонскими рыцарями, последовавшие за безуспешным нападением немцев на Псков в мае 1269 года. В конце концов Ярослав потерял терпение и уехал из города. Только посланные к нему архиепископ и несколько крупнейших бояр смогли убедить его смягчить свой гнев и вернуться. Одним из условий возвращения он поставил назначение тысяцким своего близкого сторонника Ратибора Клуксовича вместо пропавшего без вести в раковорском походе Кондрата^[144].

Конфликт между Новгородом и великим князем Ярославом был еще далеко не исчерпан. До конца 1269 года мир был неустойчивым, страсти кипели с обеих сторон; предстояло выработать очередное соглашение. На этот раз тон представителей Новгорода был чуть более дружелюбным: «А что, къняже, тобе было гнева на посадника и на всь Новгородъ, то ти, княже, все нелюбье отложити и от мала и от велика, не мщати ти ни судом, ни чим же… А до владыкы (архиепископа), отча нашего, гнева ти не держати». Две следующие статьи, однако, вводили новые ограничения на княжеские права: «А бес посадника ти, княже, суда не судити» — сильное ограничение по сравнению с теми судебными правами, что были у него раньше; кроме того, на новгородцев теперь не распространялись законы Суздальской земли, если они находились вне ее территории^[145].

Во взглядах на внешнюю политику Ярослав не сходился с новгородцами. После того как датчане упросили новгородцев отказаться от еще одного крупного похода против Северной Эстонии, согласившись уступить Новгороду реку Нарову^[146], Ярослав переключил свое внимание на Карелию, это яблоко раздора между Швецией и Новгородом, расположенную к северу от Невы и к западу от Ладожского озера. Но на этот раз новгородцы отказались принять участие в походе, и Ярослав был вынужден распустить большое войско, собранное им для вторжения в Эстонию.

Дело явно шло к крупному столкновению между великим князем и Новгородом. Кризис разразился в 1270 году. Новгород разделился на две неравные партии, причем большинство бояр выступали против Ярослава. События разворачивались традиционным порядком. Сначала было созвано вече, а в результате один из сторонников Ярослава был убит, другие бежали в княжескую усадьбу на Городище под Новгородом. На вече был составлен список жалоб: Ярослав злоупотреблял своими охотничьими правами, незаконно отбирал чужое имущество, изгонял иностранных купцов, совершал «насилье» (что под этим подразумевалось, не разъясняется). Ярославу было предложено уходить, и, когда он попытался урезонить вече и даже пообещал исправиться, ему пригрозили силой: «Али идем всь Новъгород прогонит тебе». Ярославу ничего не оставалось, как уйти.

Однако он не собирался отдавать Новгород без борьбы, да и Новгород не мог себе позволить долго оставаться без князя. Обе стороны предприняли шаги, чтобы выправить положение. Новгородцы обратились к Дмитрию Александровичу, призывая его на княжение, тогда как Ярослав послал Ратибора Клуксовича в Сарай с просьбой о военной поддержке, которая бы укрепила собираемое им в Суздальской земле войско. Ни то, ни другое обращение успеха не имело. Дмитрий отказался: вряд ли он мог идти на риск войны со своим дядей; а миссия Ратибора к хану была скомпрометирована братом Ярослава Василием Костромским, который впервые появился на политической сцене, чтобы убедить хана в том, что правда была на стороне новгородцев и что Ярослав сам во всем виноват. Но ни великий князь, ни новгородцы не хотели уступать Новгородцы возвели укрепления вокруг города — верный признак их серьезных намерений — и заняли оборонительные позиции на реке Шелонь. Ярослав двинулся к городу Русе на реке Полнеть с войском Суздальской земли, которое включало дружины из Смоленска и из вотчины Дмитрия Александровича Переславля. Ярослав предпринял последнюю попытку решить дело миром: он дал новгородцам знать, что все князья Суздальской земли стоят на его стороне, но что он все-таки готов простить им обиды. Проку от этого не было — новгородцы непреклонно стояли на своем. «Поеди… а тебе не хочем», — повторили они.

Если бы дело дошло до сражения, то Ярославу и силам Суздальской земли не составило бы труда разгромить новгородцев, которые, помимо местных дружин и отрядов из северных волостей, возможно, могли рассчитывать только на помощь Василия Костромского, численность войска которого нам неизвестна. Но Ярослав, как оказалось, не нуждался в силе оружия. У него было более действенное средство в лице митрополита. Когда два войска стояли друг против друга в ожидании начала боев, в Новгород пришло послание от митрополита Кирилла. Он ручался за искренность намерений Ярослава отказаться от «всего [плохого]», повелевал новгородцам воздержаться от кровопролития и, согласно одной из версий, угрожал новгородцам, если они не послушаются митрополита, самой страшной карой — отлучением от церкви^[147]. Это был не первый случай, когда митрополит ввязывался в политическую борьбу^[148], но это был первый, и единственный, зафиксированный в XIII столетии эпизод, когда глава церкви не только выступил на стороне великого князя, но и добился цели, применив угрозу отлучения. Этот случай был предвестником той будущей поддержки, которую получали московские правители от митрополитов в XIV веке.

Вмешательство церкви принесло победу. Ярослав был восстановлен на новгородском престоле в присутствии двух послов хана^[149], подчинившись, правда, всем условиям, выдвинутым Новгородом. Он согласился выполнять требования соглашения, выработанного в конце 1269 года, и принять дополнительные ограничения его власти: новгородские купцы могли теперь вести свои дела «по Суждальскои земли без рубежа, по цесареве (ханской) грамоте» (по-видимому, речь идет об уступках, которых добился от хана Менгу-Тимура Василий Костромской). Запрещалась насильственная высылка людей из Новгорода в Суздальскую землю или из Суздальской земли в Новгород, а все заложники, находившиеся в плену у Юрия, Ярослава, жены Ярослава и людей Ярослава, должны были быть освобождены^[150].

В этом последнем столкновении между Новгородом и Ярославом явно начал вырисовываться образ будущих взаимоотношений Новгорода и великого князя. Правда, Ярослав как будто привлек на свою сторону могущественную фигуру Дмитрия Александровича Переславского и пользовался поддержкой некоторых из князей Суздальской земли, по крайней мере он так заявлял. Но Новгород продолжал укреплять свое положение и приобретал все большую и большую независимость от великого князя. Бояре противостояли князю более сплоченно, чем в любой более ранний период истории Новгорода; не было и признаков поддержки великого князя со стороны «великих» или «меньших» бояр. Юрия, которого Ярослав оставил вместо себя наместником Новгорода, изгнали из Пскова. Но что важнее всего, власть великого князя была резко ограничена рядом соглашений, заключенных между сторонами. Если первый договор 1265 года был для Ярослава и так достаточно ограничительным, то последовавшие за ним еще больше урезали его привилегии и права. Ко времени последнего принятия правления в 1270 году Ярослав и шагу не мог ступить без ведома посадника, его судебные права были урезаны, и он не имел никаких новых возможностей увеличить свое богатство за счет Новгорода. Он почти превратился в наемника, взятого для обороны границ и неспособного диктовать истинным правителям Новгорода, какую внешнюю политику им проводить.

Новгородцы вряд ли обрадовались возвращению Ярослава, но выбора у них не было. Митрополит грозил отлучением, а эту угрозу они не могли игнорировать. Присутствия представителей Менгу-Тимура было достаточно, чтобы Ярослав должным порядком воссел на новгородский княжеский престол, однако неудивительно, что он покинул город, как только все формальности были соблюдены. На этот раз Ярослав чувствовал себя настолько в силе, что рискнул оставить вместо себя простого боярина, некоего Андрея Воротиславича, который сотрудничал с ним на ранних стадиях мятежа 1270 года. Непопулярный у новгородцев Юрий, по всей видимости, был отослан обратно в свою вотчину в Суздаль. Что касается Пскова, то Ярослав послал некоего «князя Айгуста» (Аугустуса?), чтобы заменить им Довмонта^[151]. Кто такой Айгуст, нам неизвестно — возможно, литовский князек из числа противников Довмонта^[152],— но его правление было недолгим. Весной 1271 года Довмонт уже отражает очередное из ставших обычными нападение тевтонских рыцарей на земли псковичей^[153].

Несмотря на то что новгородский вопрос был на время улажен, мир на северо-востоке Руси не обещал быть долгим. Ярослав и его брат Василий находились в ссоре. Дмитрий Александрович, несмотря на его юные годы, был фигурой, с которой следовало считаться: его старший брат Василий перестал играть какую-либо роль в политической жизни Суздальской земли со времени изгнания из Новгорода в 1260 году, а после его смерти в начале 1271 года Дмитрий стал старшим из внуков Ярослава Всеволодовича и первым претендентом на великокняжеский престол после смерти его дядьев Ярослава и Василия. Но в интересы хана не входило позволить трем старшим князьям самим довести до конца спор из-за престола, поэтому в 1271 году все трое были вызваны в Орду. В источниках не записано, что там произошло: мы знаем только, что зимой того же года Ярослав умер, «ида из Татар» — эта фраза применялась в связи со смертью великого князя уже в третий раз только за последние четверть века, — и что Василий Костромской был возведен на владимирский престол^[154].

Если даже Менгу-Тимур одобрил возвышение Василия и выдал ему ярлык на великое княжение, это вовсе не гарантировало прочного мира. Камнем преткновения был, как и следовало ожидать, Новгород. Хотя Троицкая летопись снова, как и шесть лет назад по отношению к Ярославу, утверждает, что Василий «бысть князь великий володимерскии и новугородцкии», принятие его Новгородом было далеко не решенным вопросом. И Василий, и Дмитрий, «хотя сести на столе», послали каждый своих представителей в Новгород. После рассмотрения их предложений бояре призвали не великого князя, а Дмитрия, который и «седе на столе» 9 октября 1272 года^[155]. Выбор новгородцев пал на Дмитрия не только потому, что он был популярен и хорошо известен в городе, поскольку «правил» им с 1259 по 1264 год и участвовал в походах на Юрьев и Раковор в 1262 и 1268 годах соответственно; были также и другие причины. В. Н. Татищев дает ключ к пониманию истоков нежелания новгородцев принять Василия. «Князь великий Василий… посла в Новгород наместники своя и повеле грамоты брата своего Ярослава отринути, рекий: «Не по делу вынудили грамоты у брата моего, чего ся испокон не повелось…» А новогородцы реша: «Ты, княже, тогда сам намо тако удумал (явное указание на поездку Василия в Орду в 1270 году), а чему ныне винишь? И не хочешь, княже, на том крест целовати, ино ты намо не князь, а мы себе князя добудем»^[156].

Хотя другие источники не упоминают о требованиях Василия, версия Татищева, по нашему мнению, не является плодом его воображения и представляется довольно правдоподобной. Нежелание Василия княжить в Новгороде на тех же условиях, которые был вынужден принять его брат, было, несомненно, главной причиной, определившей выбор бояр в пользу Дмитрия.

На этот раз войны было не избежать. Василий не собирался просто так уступать Дмитрию. Как только известие о восшествии Дмитрия на новгородский престол достигло Василия, он предпринял попытку запугать новгородцев: занял Торжок, сжег там несколько зданий и посадил в городе своих представителей или правителей (тиунов, наместников). В то же время он послал дружину под началом воеводы по имени Семен в поход против удаленных от Новгорода волостей^[157]. Когда стало ясно, что военные действия не принесли заметного результата, он призвал татарские войска. Племянник Василия Святослав Тверской с войском, состоявшим из тверичей и татар, напал на пограничные районы Волока Ламского, Бежичей и Вологды, а сам Василий «с великим баскаком володимерскимъ… и с многыми татарами царевыми» вторгся на новгородскую территорию. В это же время на новгородцев было оказано экономическое давление: все новгородские купцы, которым случилось оказаться в то время во Владимире, Твери и Костроме, были арестованы, а их товары конфискованы. В результате в Новгороде произошло резкое повышение цен на зерно^[158].

Война и нехватка продовольствия заставила новгородцев зашевелиться. Им ничего не оставалось, как предпринять ответные действия, и зимой 1272/73 года Дмитрий и все новгородские силы, какие ему удалось собрать, выступили на восток, на Тверь, ближайший район Суздальской земли. Однако перед тем, как решиться на военное столкновение с соединенными силами татар и Суздальской земли, Дмитрий послал трех старших бояр (среди них одного будущего посадника) к Василию во Владимир. Они поставили перед великим князем четыре условия: вернуть все захваченные новгородские районы, прекратить попытки завоевания новгородского престола, освободить всех арестованных купцов и заключить мир. Эти условия были совершенно неприемлемыми, и Василий, уверенный в своем военном превосходстве и своем неотчуждаемом праве великого князя на новгородский престол, отверг их. От победы его отделял один шаг. Когда Дмитрий и его войско прибыли в Торжок на пути в Тверь, весь город, управляемый тиунами Василия, поднял восстание против Дмитрия и Новгорода. Горожане натерпелись уже достаточно. Запуганные татарами и своими соседями из Суздальской земли («вся Низовская земли на нас» — такие слова вложил в их уста редактор Никоновской летописи), они примкнули к Василию. У Дмитрия не было иного выхода, как оставить Новгород и вернуться в Переславль, что он и сделал в январе 1273 года. Он княжил в Новгороде всего лишь три месяца^[159].

Таким был конец невзгод Новгорода, по крайней мере на какое-то время. Должны были, конечно, последовать некоторые перестановки. Когда Дмитрий оставил Новгород, бежал и Павша Онаньич, бывший посадником с 1269 года, но позднее в том же году он помирился с Василием и был восстановлен в должности. Тысяцкий Ратибор Клуксович, миссия которого в Орду в 1270 году была столь успешно сорвана Василием, был арестован, а виновные в крамоле наказаны^[160]. Но кроме этих мер, ничего не было сделано для разрешения тех противоречий, которые оставались между Василием и Новгородом. Василию не было предъявлено никаких новых требований, и сам Василий не пытался изменить условия соглашения, подписанного его братом: во всяком случае, никаких новых договоров не составлялось. До конца правления Василия в качестве великого князя спокойствие Новгорода не было потревожено ничем, что могло бы заслужить упоминания в летописях.

Василий прожил еще четыре года. За это время не было больше ни междоусобных войн, ни признаков вражды между правителями Северо-Восточной Руси. Но последние четыре года его правления были отмечены существенным и исключительно пагубным ростом зависимости русских от Золотой Орды, другими словами, усилением господства татар над Суздальской землей. Численность татарских войск, размещенных в то время в стране, была значительной; на это указывает та легкость, с которой и Василий, и его племянник Святослав смогли вызвать татарские подкрепления для борьбы против Новгорода в 1272 году. Но если эти подкрепления подчинялись русским военачальникам и действовали только в их интересах, то татарские отряды, участвовавшие в неудачном совместном русско-татарском нападении на Литву в 1275 году, совершенно игнорировали русских военачальников и действовали по своему усмотрению, принося немалый ущерб тем русским землям, через которые они прошли как до, так и после сражений в Литве. «Того же (1275) лета ходиша татарове и Русстии и князи на Литву, не успевше ничто же, възвратишася назад Татарове же велико зло и многу пакость и досаду сътвориша христианом (т. е. русскому населению), идуще на Литву, и пакы назад идуще от Литвы того злее створиша, по волостем, по селом дворы грабяще, кони и скоты и имение отъемлюще, и где кого стретили, облупивше нагого пустять»^[161]

Конечно, этот фрагмент Троицкой летописи мог быть добавлен к первоначальному сообщению в начале XV века, когда эта летопись была скомпилирована, но заключительная фраза — «это я написал так, чтобы люди помнили и учились на этом» — выглядит принадлежащей современнику описываемых событий. Похоже на то, что в 1275 году началась целая серия разорительных военных походов, предпринимавшихся татарами независимо от русских князей.

Еще более угрожающим выглядело растущее недовольство татар русскими князьями. В 1275 году Василий был вызван в Орду; он взял с собой дань татарам. Согласно «Истории» В. Н. Татищева, единственному источнику, в котором приводятся более или менее правдоподобные сведения об этом эпизоде, хан счел размер собранной дани слишком малым^[162]. Василий возразил ему, что число плательщиков подати соответствует последней переписи, в результате чего хан приказал провести вторую перепись всей Русской земли, исключая духовенство. В этот раз летописи ничего не сообщают о реакции русских княжеств на перепись. Противодействия переписчикам те не оказывали. И действительно, большинство летописей вообще не упоминает о переписи^[163] Сопротивлению пришел конец.

Василий возвратился из Орды в 1276 году. В январе 1277 года, тридцати пяти лет от роду, он умер, не оставив наследников, и был похоронен в своем городе Костроме В событиях правления Василия и его брата в полную силу проявило себя политическое наследие Александра. Ни Ярослав, ни Василий не сумели предпринять действенных шагов к укреплению власти великого князя или каким-то образом обеспечить будущее независимого государства на северо-востоке Руси. Среди потомков Всеволода III остро ощущался недостаток истинного единства. Новгородцы постепенно добивались самостоятельности своего местного войска, пытаясь поставить назначение князя-наемника в меньшую зависимость от оборонительных нужд; они старались разрешить противоречия между боярами, наносившие в прошлом ущерб сопротивлению политике князя; они ограничивали деятельность князя письменными соглашениями; и они вырабатывали систему, которая в конце концов привела к установлению Совета господ, состоявшего из представителей пяти районов города (концов) и к ежегодному назначению посадников. Все это сильно уменьшало риск междоусобных столкновений среди различных группировок, поддерживавших того или иного претендента на престол, заметно ограничивало возможный произвол правителя Новгорода и прокладывало путь к тому, что можно назвать олигархической республиканской формой правления.

Ни Ярослав, ни Василий не сделали ничего, чтобы распространить свое влияние к югу или к западу от Суздальской земли. Правда, за этот период западные рубежи новгородских владений и вся граница Суздальской земли остались нетронутыми, а нападения тевтонских рыцарей на псковскую территорию заметно ослабли Но все это время Литовское государство, переживавшее период становления, набирало силу, проникая и мирными, и военными путями в глубь северо-западных районов старого Киевского государства и устанавливая свою власть на этнически русских территориях Полоцка, Черной Руси (т. е в землях, омываемых верхним течением Немана), в северной части Волынской земли (районы Берестья и Дорогочина) и на западной половине того, что когда-то было Турово-Пинским княжеством^[164]. Воспользовавшись беспомощностью правителей Суздальской земли, Миндовг спокойно закладывал основы огромного Литовского государства, которое позднее включило большую часть Белоруссии и Украины. Если бы Довмонт получал помощь и поддержку в осуществлении своих литовских авантюр, то границы Восточной Европы в XIV и XV веках могли бы иметь совершенно другие очертания. Но, как уже было показано, Ярослав активно препятствовал планам Довмонта и был готов поддерживать его военные начинания только в Северной Эстонии, оказавшиеся в конце концов бесплодными.

Однако наиболее пагубным последствием политики Александра Невского явилось все усиливавшееся присутствие татар в Суздальской земле. Вопрос о сопротивлении татарскому господству уже больше не стоял. Вместо этого русские стали обращаться в Орду за военной помощью для решения своих внутренних раздоров, а татары начали проявлять возрастающий интерес к русским делам и осознавать, что можно безнаказанно грабить богатства Русской земли. Последняя четверть XIII столетия была свидетелем ряда особенно разорительных татарских нападений, набегов и вторжений.

Междоусобная (civil) война и татарское господство (1277–1304)

В течение двадцати семи лет, непосредственно предшествовавших началу великой борьбы за преобладание на северо-востоке Руси между соперничавшими Московским и Тверским княжествами, продолжался политический упадок, упомянутый в предыдущем разделе. Большинство негативных черт, присущих периоду правления двух наследников Александра Невского, усугубилось в мрачное время междоусобной войны и усиления татарского господства. Ни один из двух великих князей, преемников Василия Ярославича на владимирском престоле, не имел ни силы, ни решимости, ни способности, ни даже удачи, чтобы объединить князей Суздальской земли или чтобы бросить вызов растущему влиянию семьи их брата Даниила Московского или их двоюродного брата Михаила Ярославича Тверского. Не удалось им создать и свои династии. К 1304 году их семьи угасли: наследники по мужской линии и Дмитрия, и Андрея к этому времени уже умерли^[165].

Князьям Суздальской земли, как и прежде, недоставало единства. К концу этого периода, правда, появились признаки могучих союзов княжеств, образованных как бы на пробу, но эти союзы в основном просуществовали недолго и были направлены, несомненно, не против внешних врагов, а против политических противников в самой Суздальской земле.

Но самым явным признаком ослабления власти великого князя была всевозраставшая покорность татарскому хану. Вторжения, набеги, захваты, частые вызовы князей в Орду и прежде всего горячее желание русских князей призывать на помощь татарские войска для достижения своих собственных политических целей — все это показывает беспомощность и кабальную зависимость Северо-Восточной Руси в конце XII столетия^[166].

Когда в 1277 году Василий Ярославич умер, не оставив потомства, генеалогический маятник качнулся обратно к семье его старшего брата, и великокняжеский престол наследовал племянник Василия Ярославича, старший из выживших сыновей Александра Невского, Дмитрий Переславский. Потомки старшей ветви Всеволодовичей, внуки и правнуки Константина Ростовского, были, как указывалось выше, отлучены от наследования и никогда не считались претендентами на великокняжеский престол, да и сами никогда не заявляли о своих на него правах. Что касается князей из небольших, не имевших особого значения районов Юрьева Польского Стародуба, где правили потомки Святослава и Ивана Всеволодовичей, то они тоже, как мы полагаем, не входили в число претендентов на наследование великокняжеского престола^[167].

Со смертью Василия Ярославича мало что изменилось в распределении русских земель между княжескими семьями. Северные княжества Ростова, Ярославля, Белоозера и Углича оставались независимыми от великого князя владимирского — там, как и прежде, правили потомки Константина Всеволодовича. Наследовав престол во Владимире, Дмитрий Александрович сохранил за собой к тому времени уже считавшийся его вотчиной Северный Переславль Его следующему по старшинству брату, Андрею, пришлось довольствоваться отдаленным районом Городца на Волге, который в свое время был выкроен из бывших владений суздальского князя и теперь неудобным клином отделял Суздаль от расположенного на востоке и зависимого от Суздаля Нижнего Новгорода, вотчины сыновей Андрея Ярославича, Юрия и Михаила^[168]. Москва, Тверь и Северный Галич (к которому был добавлен отдаленный от Галича район Дмитрова, расположенный к западу от Переславля) оставались в руках прежних владельцев: младшего брата Дмитрия Даниила, сыновей Ярослава Ярославича и малозначительного князя Давида Константиновича соответственно. Что касается Костромы, то трудно сказать, что призошло с этим районом после смерти Василия в 1277 году. Одно время там скрывался, а затем был убит воевода Андрея Александровича Семен Тонилович (1283); спустя десять лет сын Дмитрия Иван «седе на престоле Костромы», а в 1303 году сын Андрея Борис умер в этом городе Очевидно, район Костромы образовывал часть великокняжеской территории, и великий князь распоряжался им по своему усмотрению. Большую часть этого периода в Новгороде княжил либо сам великий князь, либо его ставленник, тогда как Псковом по-прежнему правил престарелый и решительный литовский князь Довмонт, доживший до 1299 года.

Очень мало известно о землях, раскинувшихся к югу от Оки Смоленском продолжали править члены рода Ростиславичей Федор Ростиславич из Можайска, ставший в 1260 году князем в Ярославле, породнился с потомками Константина (см выше, гл. 5, прим. 2) и, таким образом, унаследовал в 1280 году смоленский престол после своих старших братьев Глеба (ум. в 1277) и Михаила (ум. в 1279). Он оставался правителем обоих княжеств до 1297 года, когда его племянник Александр Глебович выгнал его из Смоленска. Рязань и Муром, расположенные к юго-востоку от Владимира, находились, видимо, под управлением каждый своего княжеского рода и были довольно независимы от Владимира. Что касается земель Киева, Чернигова и Южного Переяславля — сердца старого Киевского государства, — то мы практически не имеем сведений об их истории в последней четверти XIII века. Там были остатки княжеских семей, особенно черниговского рода, но, по всей видимости, большая часть юга Руси находилась под строгим контролем татар и для нее была характерна сильная раздробленность территории.

Юго-Западная Русь в течение последней четверти XIII столетия перестала привлекать внимание летописцев севера; во всяком случае, они совершенно не упоминали о старых княжествах Волынской и Галицкой земель. Только Ипатьевская летопись продолжала вести свой путаный и беспорядочный рассказ о потомках Даниила и Василька Романовичей. Отсутствие у летописцев Северной Руси интереса к этому району, расположенному на юго-западе Руси, на самом деле неудивительно. Суздальская земля находилась далеко от Волынской и Галицкой земель, была отделена от них землями Смоленска и старого Турово-Пинского княжества; династические браки, связывавшие потомков Всеволода с потомками Романа, больше не заключались; вся политическая энергия Волынской и Галицкой земель поглощалась отношениями с их соседями: литовцами на севере, поляками и венграми на западе, татарами на юге.

С тех пор как в 1260 году военачальник хана Берке Бурундай опустошил Волынскую и Галицкую земли, эти два княжества стали фактически вассалами Орды. Сопротивление татарам прекратилось. И все же какое-то время князья сохраняли частичную независимость от хана и его наместников, хотя и были обязаны получать от хана право на свой престол^[169]. Когда в 1264 году умер Даниил, Юго-Западная Русь была поделена между его сыновьями Шварном и Львом и братом Васильком, который сохранил за собой столицу Волынской земли Владимир. Шварн, державший восточную часть Галицкой земли и значительную часть земель на западном берегу верхнего течения Буга, одно время правил еще и Черной Русью: он получил этот район в верхнем течении Немана от своего литовского родственника Войшелка, но после смерти Шварна в 1267 году эти земли отошли обратно к Литве. Из других потомков Романа самым могущественным стал Лев Данилович, правивший большей частью Галицкой земли и землями на западном берегу Буга. Его отношения с Литвой были в целом мирными Правда, великий князь Тройден (Траиденис) однажды захватил Дорогочин на реке Буг, но в 1279 году Лев вернул себе город с помощью татар. Отсутствие серьезных столкновений с литовцами объясняется тем, что большую часть этого периода Литва была полностью занята борьбой с Тевтонским орденом. Фактически в последние три десятилетия XIII века Литва не сделала никаких других территориальных приобретений за счет Волынской и Галицкой земель. Что касается татар, то их господство на юго-западе Руси значительно укрепилось во время их опустошительных набегов 1286 и 1287 годов. Это резко подорвало власть русских князей и в конце концов привело к потере ими своих владений, отошедших к их северным и западным соседям. Но господство татар над Юго-Западной Русью постепенно исчезло только к середине XIV века. В это время Галицкая земля и отдельные районы на западе Волынской земли отошли к Польше, тогда как великий Ольгерд Литовский присоединил остатки Волынской земли, включая ее столицу Владимир^[170].

Чтобы понять причины политического упадка Северо-Восточной Руси в последней четверти XIII века, растущей зависимости русских князей от татар и пагубных междоусобных войн, предшествовавших возвышению Михаила Тверского в великие князья в 1304 году, мы должны кратко рассмотреть политическую ситуацию в причерноморских степях в этот отрезок времени. История преемников хана Берке, умершего в 1267 году, сложна и интригующа. Даже последовательный рассказ о том, что происходило, позволяет считать это время междоусобной войны среди Джучидов эпохой упадка. Но при всех внутренних столкновениях ханам удавалось поддерживать все укреплявшееся господство над русскими князьями, усиливать свое влияние в Венгрии и распространять его на Балканы. Но сколь ни приходилось Кипчакской Орде распылять свои силы в 80-х и 90-х годах XIII века, русские были совершенно неспособны воспользоваться ситуацией, сулящей возможность ослабления власти их господ с юга.

Во время ханства внука Батыя, Менгу-Тимура, правившего в Сарае с 1267 (год смерти Берке) по 1280 год, взошла звезда еще одного джучидского князя. Звали его Ногай, он был правнуком Джучи, но по младшей ветви рода Его орда происходила из района реки Яик, впадающей в Каспийское море к востоку от Волги, а главная зона его деятельности лежала в западной части Золотой Орды — на северных берегах Черного моря и на Балканах. Постепенно он создал огромную империю, которая простиралась на запад от Днепра и охватывала земли болгар, валахов в нижнем течении Дуная, молдаван и позднее сербов. Он кочевал вдоль северного побережья Черного моря. Войска Ногая воевали в Закавказье, Трансильвании, Сербии, Бессарабии и Малой Азии. Временами он имел тесные дипломатические связи с Египтом и Константинополем. Две княжны из его рода были замужем за венгерским королем Ласло IV, тогда как сам он был женат на незаконнорожденной дочери императора Михаила VIII Палеолога^[171]. Приходится ли удивляться, что этот невероятно энергичный завоеватель, этот чингисхан причерноморских степей, стал соперником своих родичей в Сарае, избранных должным порядком кипчакских ханов?

Распад Золотой орды на две части (великий раскол) началось в 1280 году, когда Туда-Менгу наследовал от своего брата Менгу-Тимура титул хана Золотой Орды, а Ногай сам поставил себя фактическим соправителем. Постепенно Туда-Менгу терял опору, отдавая значительную часть власти в руки своему племяннику по имени Тула-Бука (Телебуга в русских источниках), который в 1287 году сам стал ханом после отречения Туда-Менгу. Отношения между Тула-Букой и Ногаем вскоре испортились. Оба похода Тула-Буки против персидских ильханов в 1288 и 1290 годах, целью которых был захват Азербайджана, закончились неудачей и привели к еще одному расколу: на этот раз враги Тула-Буки в Сарае противопоставили ему сына Менгу-Тимура Токту. Тула-Бука пригрозил Токту арестом, и тот нашел прибежище у Ногая. Ногай и Токту, объединившись, в 1291 году убили Тула-Буку, и Токту был провозглашен ханом. Токту, однако, был иного замеса, чем его двоюродный брат или его дядя. Поставив себе целью быть единственным правителем среди татар причерноморских степей, он создал свой войско, укрепил свое господство на Руси и в 1293 или в 1294 году повел свои войска против Ногая, однако был разбит и только в 1299 году снова выступил против Ногая. На этот раз Ногай был убит, а его войско разгромлено. Это был конец периода двоевластия в кипчакских степях^[172]. Токту стал единственным ханом в Золотой орде. Орда его соперника распалась. Правление Токту (до 1312 года) и его племянника Узбека (1312–1341) знаменовало собой «апогей монгольского правления на Руси:

Необычайно жестокие междоусобные столкновения, разразившиеся на Руси в 80—90-х годах XIII века и в первые несколько лет XIV века, на первый взгляд, происходили по причине соперничества различных князей и княжеских группировок. Это выглядело, как огромная семейная ссора из-за власти и земель без малейших признаков стремления к общему благу. Но причиной особой жестокости этой борьбы была в значительной мере политика татар, и ход событий на Руси прямо зависел от колебаний маятника власти в кипчакских степях.

Междоусобная война началась не сразу после смерти Василия. В течение почти пяти лет князья не воевали друг с другом, ни одна летопись даже не упоминает о начавшемся соперничестве за великокняжеский престол между старшими сыновьями Александра Невского Дмитрием и Андреем Оба уже достигли возраста, позволявшего править великим княжеством: Дмитрию было не меньше 27 лет, а Андрею, вероятно, уже исполнилось 22 года^[173]. Похоже на то, что Дмитрий взял дело в свои руки и как старший претендент на престол просто объявил себя великим князем. Во всяком случае, он не ездил в Золотую орду за ярлыком, и нет никаких свидетельств в пользу того, что послы хана «посадили его на престол», как это обычно делалось. Большинство остальных князей были вызваны в Сарай в 1277 году, но не для того, чтобы получить подтверждение в качестве правителей своих вотчин^[174], а для того, чтобы получить указание принять участие в кавказском походе под началом Менгу-Тимура^[175]. Андрей был в числе этих князей — вот объяснение, почему право Дмитрия на великокняжеский престол не оспаривалось в первые два или три года его правления. Это было на руку Дмитрию, поскольку в то время он был большей частью сильно занят в Новгороде. К. 1281 году Дмитрий наилучшим для себя образом уладил все дела на западе и вернулся в Суздальскую землю. Тогда-то и разразилась буря

В 1281 году Андрей Александрович отправился в Орду. Цель его путешествия заключалась, возможно, в том, чтобы выразить свое почтение новому хану Туда-Менгу, но не только в этом — он также попросил ярлык на великое княжение. Туда-Менгу отнесся к нему благосклонно и послал Андрея обратно на Русь с татарским войском. К Андрею присоединилось несколько князей — Троицкая летопись упоминает Федора Ростиславича Ярославского, Михайла Ивановича Стародубского и Константина Борисовича Ростовского. Соединенные силы начали разорять и грабить Русскую землю. Районы Мурома, Переславля, Владимира, Юрьева Польского и Суздаля пострадали первыми. Затем войско двинулось на север, к району Ростова, а на западе дошло до Твери и Торжка, опустошив эти земли. Троицкий летописец, оставивший самое подробное описание этой, как он выражается, «первой рати Андрея» и сильно настроенный против Андрея, дает себе полную волю и нагнетает атмосферу ужаса, мучений и гибели, обрушивая поток довольно стертых клише: мужчин, женщин и детей убивают или угоняют в неволю; монахинь и попадей насилуют; города, деревни, монастыри и церкви разоряют; иконы, книги, драгоценные камни и церковные чаши (потиры) разграбляют; «и бяше велик страх и трепет на христианском роде»^[176]. Конечно, эти картины всеобщей погибели и разрушения, обычно повторяющиеся на страницах ранних летописей, нельзя воспринимать буквально. Тем не менее яркость и живость, присущие описаниям этих эпизодов, по силе не уступают рассказам о нашествии Батыя 1237–1240 годов. «Первая рать Андрея» была, вне сомнения, одним из крупнейших татарских набегов в XIII столетии.

Дмитрий не мог оказать Андрею действенного сопротивления. Каким-то образом ему удалось бежать из Переславля. Понимая, что Новгород вряд ли предложит ему убежище, он укрылся в крепости, построенной им в предыдущем году в Копорье, расположенной к северо-западу от Новгорода. Но и там он не мог чувствовать себя в безопасности. Новгородцы ясно дали понять, что от них он помощи не дождется, однако позволили ему бежать из страны. 1 января 1282 года Дмитрий уехал «через море», очевидно, в Швецию, последовав тридцатилетней давности примеру своего дяди Андрея. Даже его зять, великий Довмонт Псковский, не мог спасти его, хотя Довмонту и удалось перевезти многие из богатств Дмитрия из Копорья на Ладогу, которую Довмонт захватил в тот день, когда уехал Дмитрий^[177]. В феврале 1282 года новгородцы окончательно определились в своих симпатиях. Они сравняли крепость Дмитрия с землей, выбив оттуда тех его последователей, которые еще там оставались, и послали во Владимир за новым великим князем. Андрей времени не терял; он отпустил татарское войско обратно в Орду, приехал прямо в Новгород и был торжественно возведен на престол^[178]. Его положение, однако, никак нельзя было назвать устойчивым.

Татарский поход 1281 года вряд ли мог внушить населению Суздальской земли любовь к Андрею. Как и следовало ожидать, Дмитрий скоро вернулся, вне всякого сомнения, вместе со шведскими подкреплениями^[179] в свою бывшую столицу Переславль, которую по прибытии своем заново отстроил и укрепил. Беженцы текли в Переславль рекой, что очень тревожило Андрея, который оставил Новгород и вернулся во Владимир, поскольку, как объясняет Троицкая летопись, «бояше бо ся брата своего князя Дмитрия, бе бо в то время в Переславли»^[180]. Андрей никак не мог, учитывая скудные местные военные силы, противостоять угрозе Дмитрия, первой целью которого было вернуть контроль над Торжком, а затем отвоевать Новгород. Новгородский посадник Семен Михайлович, сопровождавший Андрея во Владимир, был послан в Торжок с указаниями не признавать и не пускать людей Дмитрия или поставленных им правителей Сам Андрей уехал в свою вотчину Городец на Волге и оттуда снова отправился в Сарай.

Второе путешествие Андрея к Туда-Менгу было столь же успешным, сколь и первое. Чтобы добавить весомости своей просьбе, Андрей пожаловался на то, что его старший брат якобы пренебрежительно относится к хану и не только не собирается подчиняться татарам, но также — тут Андрей и не мог придумать преступления страшнее — не хочет платить дань^[181]. Его доводы возымели немедленное действие. Туда-Менгу дал ему другое войско, и с ним Андрей стал опустошать те же русские районы, что и прежде. Снова маятник успеха качнулся обратно к Андрею. Дмитрий понимал, что при всей прочности его положения в Переславле он не сможет выстоять против своего брата, татарского войска, новгородцев и большинства русских князей. И действительно, в начале 1282 года объединенное войско, состоявшее из новгородских, тверских и московских дружин, выступило против Дмитрия и уже было собиралось штурмовать Переславль, но после пяти дней переговоров, пока два войска стояли напротив друг друга под Дмитровом, отказалось от этого^[182]. Дмитрий же, воспользовавшись расколом среди татар, стал искать поддержки у Ногая

Дмитрий поехал к Ногаю и вернулся на Русь с еще одним татарским войском. Брат пошел против брата, оба при поддержке соперничавших татарских отрядов. Наступивший хаос лишь ясно продемонстрировал неспособность обоих братьев сделать что-либо большее, чем призывать на помощь внешние силы, шведов или татар, в непрекращающейся борьбе за власть. Хаос был столь велик, что современная тем событиям летопись Суздальской земли, симпатизировавшая Дмитрию, и Новгородская летопись, которая в то время, когда еще была свежа память о прошлых конфликтах Новгорода с Дмитрием, благоволила Андрею, дают различные и противоречащие друг другу описания того, что в действительности произошло. Противоположное отношение летописцев к событиям того времени естественным образом отражает чувство крайнего беспокойства и смятения, охватившее всю Северную Русь.

Первой реакцией Андрея на возвращение Дмитрия из орды Ногая было сохранить дружбу с Новгородом. Он встретился в Торжке с посадником Семеном Михайловичем и подписал ^договор, согласно которому Андрей не должен был отступаться от Новгорода, а Новгород со своей стороны не должен был искать себе иного князя, кроме Андрея^[183]. Но, как это часто бывало в XII веке, военной поддержки Новгорода вряд ли могло хватить, чтобы перевесить чашу весов на сторону Андрея. Татарского войска Дмитрия и той поддержки, которую он смог получить от шведов или от других княжеств Суздальской земли, оказалось достаточно, чтобы заставить Андрея отступиться не только от Новгорода, но и от великокняжеского престола во Владимире. И все же Нов-

город отказался принять Дмитрия; потом новгородцам пришлось дорого заплатить за свое упорство. Зимой 1283/84 года «все князья» под началом Дмитрия и Андрея вместе с татарским войском вторглись в Новгородскую землю. Это был один из тех редких случаев во второй половине XIII века, когда «вся земля Суздальская» объединилась против Новгорода, и это был единственный случай, когда для этого использовалась поддержка татар И, конечно, успешно. После «многого зла» и ритуального предания огню городов и деревень был заключен мир. Дмитрий снова стал не только великим князем, но также и правителем Новгорода^[184].

Не вызывает сомнений, что Андрей отступил перед Дмитрием только под нажимом — и очень мощным, и если Дмитрий надеялся, что, вернув себе великокняжеский престол, он приобрел мир и спокойствие, то он жестоко ошибался. Андрей вовсе не собирался сдаваться в этой борьбе за власть, тем более после того, как он узнал о судьбе своего старшего боярина Семена Тониловича. Семен, согласно, по крайней мере, настроенной против Андрея Троицкой летописи, был злым гением Андрея, его «споспешником и пособником», «коромольником льстивым»; именно он был одним из тех, кто разделял ответственность за призвание первого татарского отряда в помощь Андрею в 1281 году, и он же был одним из военачальников, если не главнокомандующим второго татарского войска, пришедшего на Русь в 1282 году. Сам Дмитрий ясно осознавал роль Семена и после своего утверждения великим князем послал двух бояр в Кострому, где Семен нашел пристанище после капитуляции своего господина. Никоновская летопись дает живое описание допроса Семена боярами, возможно вымышленное, но тем не менее внушающее нам доверие Бояре обвинили Семена в том, что он «поднималъ еси царя ординскаго и приводилъ еси татаръ на нашего господина великого князя Дмитрея Александровичя». Семен свою вину отрицал и советовал палачам обратиться за ответом к его господину, Андрею: «Той вам о всем отвещаеть»^[185]. Бояре, как и следовало ожидать, казнили его, несмотря на его клятвы.

Убийство Семена Тониловича всколыхнуло новую волну междоусобной вражды и вооруженных столкновений. Андрей снова отправился в Золотую орду и в 1285 году вернулся на Русь с уже третьим по счету татарским войском. Программа действий была во многом той же, что и прежде. Андрей и татары прошли огнем и мечом по деревням и селам. На этот раз, однако, они столкнулись с более действенным сопротивлением. Дмитрию удалось объединить вокруг себя своих двоюродных братьев: они выбили татарское войско из страны и захватили в плен нескольких бояр Андрея^[186]

После провала третьего татарского нашествия в течение приблизительно восьми лет было относительно спокойно, за этот период в источниках не упоминается о столкновениях между братьями. Дмитрий последовательно укреплял свое положение. В 1286 году он породнился с одним из ростовских князей, Дмитрием Борисовичем, женив своего сына Ивана на его дочери^[187]. Только Тверь подавала какие-то признаки неудовольствия; но в 1287 году Дмитрий вместе с Андреем, Даниилом Московским, Дмитрием Борисовичем и новгородцами выступил на Тверь походом. Город Кашин в восточной части княжества подвергся девятидневной осаде, а соседний Кснятин сожжен. Дмитрий Александрович, как видно, распространил теперь свою власть на всю Северо-Восточную Русь^[188].

Похоже было, что проблемы Дмитрия решены, особенно после того, как его покровитель Ногай объединился с сыном Менгу-Тимура Токту и в 1291 году они скинули сарайского хана Тула-Буку. Но, как уже упоминалось выше, Токту не имел ни малейшего желания делить власть с Ногаем, и вскоре он объявил себя верховным правителем восточных кипчакских степей. В это же время на Руси Андрей энергично сколачивал новый союз против Дмитрия Растущая сила Токту в Сарае и успехи Андрея в привлечении на свою сторону ряда князей, горевших желанием столкнуть Дмитрия с обоих его престолов, привели, в конце концов, к самой серьезной вспышке междоусобной войны со времен первого похода Андрея. И снова это были не два русских войска, сошедшиеся на поле боя, а крупное татарское нашествие, призванное на Русскую землю одной из сторон для захвата власти силой татарского оружия.

«Дюденева рать», как в летописях называли это крупнейшее татарское нашествие 1293 года, была страшной и жестокой. Троицкая летопись, как и применительно к событиям 1281 года, использует все известные клише для описания ужасов, творимых захватчиками. Даже новгородский летописец, которого никак не заподозришь в плохом отношении к подстрекателю этого нашествия Андрею, перечисляя разграбленные татарами «безвинныя городы», не мог не воскликнуть: «О, много бяше пакости христианом». Опять все началось с поездки Андрея к хану. Это было его четвертое появление в Орде с подобной целью. В этот раз его сопровождали все князья Ростовской земли^[189], а также ростовский епископ. Очевидно, заключенный в 1286 году союз Дмитрия Александровича с Дмитрием Борисовичем Ростовским был к этому времени уже накрепко забыт. Андрей изложил ставший, наверное, уже привычным перечень жалоб на своего брата. Сначала хан хотел послать за Дмитрием ^[190], но его отговоили от этого и убедили в том, что нужно действовать немедленно. Татарским войском в этот раз командовал некий Дюдень (Тудан?^[191]), которого новгородский летописец называет братом хана Токту.

Нашествие развертывалось по привычному образцу. Несколько городов были атакованы, осаждены или разрушены объединенным татаро-русским войском: в числе пострадавших городов названы Суздаль, Владимир, Муром, Юрьев Польский, Переславль, Москва, Коломна, Можайск, Дмитров, Углич, Волок Ламский. Не соит и говорить, что вотчина Андрея Городецц была обойдена стороной, так же как и принадлежавшие ростовским князьям северные города. В начале нашествия было ясно, что самая тяжкая участь должна была выпасть на долю Переславля. В городе началась общая паника. Многие горожане бежали, а близлежащие города и деревни были оставлены их жителями. Дмитрий вместе со своим войском ушел из Переславля и бежал на запад до самого Пскова

«Замятеся (была в смятении) вся земля Суждалская», — писал компилятор Троицкой летописи.

Тверь была последним городом Суздальской земли, который Андрей с татарами намеревался захватить. Город был переполнен беженцами из уже разоренных районов, и его жители были в глубокой тревоге, поскольку их князь и военачальник Михаил Ярославич уехал в это время в Орду — несомненно, с целью искать поддержки у Ногая К счастью, он вернулся как раз вовремя, чтобы спасти свой город и княжество, — Андрей и Дюдень, услышав о его возвращении, не решились на нападение. Вместо этого они пошли на пограничный город Волок Ламский, избрав его в качестве зачина для вторжения на новгородскую территорию. Волок был взят, а все те его жители, кто сумел бежать в леса, были окружены. Понимая, что нападения не миновать, новгородцы предприняли единственно возможный для своего спасения шаг. Они подкупили татар, и те оставили Волок — подобно тому, как тридцать шесть лет назад новгородцы подкупили татарских переписчиков (численников), чтобы они уехали из Новгорода Не теряя времени, новгородцы попросили Андрея снова стать их князем Андрею этого было достаточно, и он отослал татарское войско обратно в степи, а сам поехал в Новгород, где был возведен на престол во второй раз в своей жизни^[192].

Поход Дюденя завершился, но раздоры и стычки между князьями продолжались и продолжались Во-первых, не был решен вопрос о беглом великом князе Что он должен был делать? Оставаться в Пскове не имело смысла. Последней надеждой Дмитрия было объединиться со своим недавно обретенным союзником Михаилом Ярославичем Тверским и затем вернуться в Переславль Дмитрий едва добрался до Твери, по дороге чуть было не попав в руки Андрея, который отправился в Торжок с отрядом новгородцев, чтобы перехватить своего брата и соперника Правда, с обозом Дмитрию пришлось навсегда расстаться, но и только. Война могла вспыхнуть снова, но, как это столь часто бывало в последней четверти XIII века, когда русские сходились лицом к лицу с русскими без поддержки татар, братья пошли на взаимные уступки и заключили некое подобие мира^[193]. Дмитрий еще раз уступил великое княжение своему брату, а в ответ ему была возвращена его старая вотчина Переславль, которую в феврале 1294 года занял Федор Ростиславич, княживший и в Ярославле, и в Смоленске^[194]. Но Дмитрию больше не суждено было увидеть свою столицу. По дороге он умер у Волока Ламского. Ни в одной из летописей — даже в летописи Суздальской земли, проявлявшей к Дмитрию нечто похожее на сочувствие, описывая перипетии его борьбы с Андреем, — не содержится хотя бы упоминаний о его доблестях^[195]. Переславль отошел к сыну Дмитрия Ивану, ранее посаженному своим отцом на княжение в Кострому Уезжая из Переславля по повелению великого князя, Федор Ростиславич в припадке уязвленного самолюбия сжег город до основания^[196] Для завершения своего в высшей степени успешного предприятия Андрею оставалось решить еще только одну задачу: наказать и подавить Тверь. Исполнено это было очередным татарским ханом или князем (летописцы называли его «царь» или «царевич») по имени Токтомер (Ток-Темир?)^[197], который пошел на Тверь «и велику тягость учинил людей, овех посече, а овех в полон поведе»^[198]. Подавив Тверь (как потом оказалось, только на время), Андрей Александрович достиг, наконец, вершины своего могущества. Не осталось никого, кто был бы способен оказать ему сопротивление, — или, по крайней мере, положение вещей в то время выглядело таковым.

Андрею удалось продержаться в качестве великого князя в течение еще десяти лет, но его дни как верховного правителя были сочтены. Сила Андрея заключалась в том, что Ногай не хотел или не мог поддерживать его противников. Слабость Андрея была двоякой: во-первых, единственными его союзниками, помимо татар из Золотой орды, были ростовские князья, потомки Константина, никто из которых не имел ни достаточно политического авторитета, ни оснований для превосходства над другими князьями Суздальской земли, во-вторых, то, что он лебезил перед сарайскими ханами и опирался на их военную помощь, привело к опустошительным татарским нашествиям и вызвало невиданные дотоле страдания и глубокое негодование среди населения Северной Руси, что укрепило в его политических противниках решимость сильнее сплотить свои ряды для борьбы с великим князем Более того, как уже упоминалось выше, Андрей не имел могущественного центра, который стал бы основой и надежным тылом для его деятельности. Его вотчина Городец была слишком удалена и, очевидно, по-прежнему испытывала недостаток населения ^[199] Кроме того, Андрей почти не имел времени позаботиться о своей вотчине, не говоря уже о том, чтобы пожить там и укрепить ее ресурсы и войско. В столичном городе Владимире и в Новгороде он проводил больше времени, чем на восточных окраинах Суздальской земли. Противостоявшие ему князья, напротив, не жалели сил для укрепления своих владений и, не имея дел в Новгороде или Владимире, могли сосредоточиться на развитии местных ресурсов. В последнее десятилетие XIII века на роль истинных центров могущества и влияния в Северо-Восточной Руси стали выдвигаться Тверь и Москва. Княжившие в этих городах Михаил Ярославич и Даниил Александрович вместе с сыном прежнего великого князя Иваном Дмитриевичем вскоре доказали Андрею силу своего союза.

Можно, конечно, задать вопрос, каковы были политические цели Андрея после овладения великокняжеским престолом. Ответ, по нашему мнению, может быть только один: Андрей понимал необходимость сильной вотчины, расположенной близко к центру власти в Суздальской земле. Городец был слишком в стороне. То же самое относится и к Костроме (находившейся, вероятно, в распоряжении великого князя с тех пор, как умер Василий Ярославич), куда в конце концов Андрей посадил княжить своего сына Бориса Единственной вотчиной, на которую он, по его разумению, имел полное право и которая соответствовала его замыслу создать могучие семейные владения, был Переславль — старый оплот Дмитрия, исключительно плодородный и стратегически важный район^[200] Многие внутренние раздоры, омрачавшие межкняжеские отношения в последние десять лет правления Андрея, были связаны с Переславлем, в котором после смерти Дмитрия княжил его сын Иван.

Озабоченный прежде всего Переславлем, Андрей в 1295 году отправился к Токте. На этот раз ему не удалось убедить хана помочь ему войском для разгрома противников. Вместо этого он вернулся на следующий год на Русь с полномочным послом хана. Тут же во Владимире был созван съезд «всем князем русскым».

Летописи описывают его так, как будто это было сражение: «и сташа супротиву себе, со единой стороны князь великий Андреи, князь Феодоръ Черный Ярославскыи Ростославич, князь Костянтин Ростовьскыи со единого, а с другую сторону противу сташа князь Данило Александровичь Московскыи (двоюродный) брат его князь Михаиле Ярославичь Тферскыи, да с ними переяславци с единого». И действительно, дело чуть не дошло до кровопролития; только вмешательство владимирского и сарайского епископов удержало князей от того, чтобы решить вопрос о Переславле силой оружия.

Достигнутое на владимирском съезде решение о том, что Переславль остается вотчиной Ивана Дмитриевича, было для Андрея совершенно неприемлемым. Он попытался взять своих противников на испуг, намереваясь напасть сначала на Переславль (Иван Дмитриевич к тому времени уже отправился в Сарай для получения ярлыка на княжение), а затем на Москву и Тверь. Но Даниил и Михаил остановили его у Юрьева Польского, и обе стороны, проявив традиционное нежелание сражаться без поддержки татар, заключили мир и подтвердили решения Владимирского съезда^[201]. В это же самое время положение Андрея в Новгороде было существенно ослаблено договором, заключенным между Тверью и Новгородом, согласно условиям которого Новгород согласился помогать Твери, «аже будеть тягота., от Андрея, или от татарина, или от иного кого» — другими словами, если Андрей или татары нападут на Тверь, — тогда как Михаил обязался помочь, «кде будеть обида Новугороду». Довольно существенно, что Михаил назвал в качестве своих союзников («один есмь с…») своего старшего двоюродного брата Даниила Московского и Ивана (Переславского?)^[202].

Несмотря на то что в 1296 году Андрею не удалось лишить Ивана его «вотчины» ни силой убеждения, ни силой оружия, он до конца своей жизни не оставлял надежды закрепиться в Переславле. В 1298 году он снова попытался захватить этот город и снова был отброшен совместными усилиями Даниила и Михаила^[203]. В 1300 году Андрей созвал второй съезд, на этот раз в маленьком городке Дмитрове, расположенном к западу от Владимира и равноудаленном от Москвы и Твери. Обсуждался вопрос о распределении княжеств, или, другими словами, кому же держать Переславль. Была «смута великая», и, хотя Иван и Михаил не достигли соглашения по какому-то неназванному вопросу^[204], Ивану было достаточно поддержки Даниила Московского, чтобы сохранить власть в Переславле вопреки противодействию со стороны Андрея и, возможно, также Михаила. Это указывало на быстрый рост влияния московского князя. Конечно, у Даниила не было ни малейшего желания бескорыстно укреплять положение своего племянника в Переславле; скорее, это был тонкий политический ход с его стороны, продиктованный желанием заслужить благодарность от жителей этого района и их князя Ивана

Андрей все еще не терял надежды заполучить Переславль В мае 1302 года, как только Иван Дмитриевич умер, не оставив потомства, Андрей быстро поставил в городе своих наместников, а сам поспешил в Орду, чтобы заявить там свои притязания на освободившийся престол. Но он опоздал Промосковский компилятор содержащегося в Троицкой летописи рассказа о смерти Ивана, пытаясь, несомненно, оправдать последовавший захват Москвой района Переславля, сообщает, что Иван «благослови в свое место князя Данила Московскаго в Переяславли княжити; того бо любяше паче инех». Неизвестно, правда это или нет, но летописец сообщает, что, как только Андрей уехал в Сарай, приехал Даниил и быстро заменил ставленников великого князя своими людьми^[205]. Да, Андрей проиграл окончательно, он больше не мог надеяться захватить Переславль. Даже после смерти Даниила в 1303 году ситуация не стала для Андрея более благоприятной Согласно опять-таки Троицкой летописи, жители Переславля немедленно сделали выбор в пользу старшего сына Даниила Юрия; они так сильно хотели, чтобы Юрий защищал их в случае возможного нападения со стороны Андрея, что даже отказались отпустить Юрия в Москву на похороны отца^[206]. Не приносили теперь успеха Андрею и поездки в Орду Когда в конце 1303 года Андрей вернулся из Орды с ханскими послами, он созвал еще один съезд князей, на этот раз в самом Переславле. Но родственники и на этот раз обошли Андрея Согласно ханским ярлыкам, зачитанным на съезде, Юрий твердо оставался правителем в Переславле, который с тех пор московские князья никогда не упускали из рук^[207]

27 июля 1304 года Андрей умер, и началась новая эпоха соперничества между князьями. На этот раз главные действующие лица — князья тверские и московские — были фигурами совершенно иного масштаба, нежели братья и сыновья Александра Невского Это уже не была борьба между князьями, не имевшими, по-видимому, ни крепких корней, ни достаточно сильных вотчин, чтобы позволить им выдвинуть постоянную программу семейных притязаний на верховный престол. Борьба теперь развернулась между княжескими династиями, способными проводить собственную политику, опираясь на крепкий тыл в виде могущественных наследственных вотчин, и которым не приходилось полагаться только на красоты Владимира и торговые преимущества Новгорода

Основным центром междоусобной войны, продолжавшейся, то затухая, то вспыхивая с новой силой, с 1281 до 1304 года и растерзавшей Суздальскую землю на части, был неугомонный Андрей Александрович. Однако северо-западные районы Ростова, Углича, Ярославля и Белоозера сравнительно несильно пострадали от жестоких татарских набегов, которые из-за неспособности Андрея править без поддержки татар снова и снова обрушивались на центральные районы Суздальской земли. Хотя время от времени правители этих мелких земель ввязывались в межкняжеские столкновения, обычные для Суздальской земли, повседневное управление их отчинами имело мало общего с соперничеством за владимирский престол или с борьбой за Переславль. И все же их конфликты и их княжества были во многом уменьшенной копией конфликтов сыновей Александра Невского и княжеств этих последних.

Ростов, давняя столица Константина Всеволодовича, был крупнейшим из городов и наиболее важным политическим центром Руси. После смерти Константина Ростов оставался в руках старшей ветви его рода: сначала там княжил старший сын Константина Василько, а затем сын Василька Борис. Когда в 1277 году Борис умер, его брат Глеб, получивший в свое время отдаленную вотчину в Белоозере на севере, занял Ростов. Но когда Глеб умер год спустя, там стали совместно править сыновья Бориса Дмитрий и Константин. Начались долгие и мучительные семейные раздоры, то затухавшие, то разгоравшиеся с новой силой в течение четырнадцати лет, что не могло не ослабить княжество, перешедшее, в конце концов, под контроль татар. Как в ссоре, захлестнувшей двух старших сыновей Александра Невского, так и здесь один из братьев, Константин, не гнушался татарской военной помощью для достижения своих политических целей, тогда как другой брат, Дмитрий, занимал твердую антитатарскую позицию. Первая стычка между братьями в 1281 году чуть было не привела к вооруженному столкновению, но была улажена миром благодаря ростовскому епископу Игнатию ^[208] Однако год еще не успел закончиться, как Константин уже участвовал в первом татарском походе Андрея, когда среди прочих был разграблен город Ростов — прямое указание на то, что в это время Дмитрий Борисович был единоличным правителем Ростовского княжества Связи Константина с татарами сослужили ему хорошую службу. Когда его двоюродный дядя из младшей ветви рода Роман Владимирович Угличский умер в 1285 году, не оставив наследника престола, Углич вернулся к двум старшим членам этого княжеского рода. На этот раз Константин, благословленный, без сомнения, ханом Туда-Менгу, занял Ростов, а Дмитрий вынужден был довольствоваться меньшим по размерам Угличским княжеством Но Дмитрий пока не собирался отказываться от борьбы за власть Он связал себя союзом с великим князем Дмитрием Александровичем, выдав свою дочь замуж за его сына в 1286 году и приняв участие в походе на Тверь в следующем году. Два года спустя Дмитрий Борисович выбил из Ростова своего брата Константина, который в свой черед был сослан в Углич Возвращение Дмитрия в Ростов совпало по времени (или послужило причиной) с всплеском антитатарских настроений среди населения: собралось вече, в результате которого многочисленные татары, присутствие которых в городе можно объяснить только тем, что их пригласил Константин, были изгнаны из Ростова. Взяв себе за образец поведение Андрея Александровича, Константин поспешил в Сарай жаловаться на своего брата. Ему не так повезло, как Андрею, — что неудивительно, ибо в Орде царила неразбериха, — и в Углич он вернулся без татарского войска^[209].

Несмотря на феодальные распри, продолжавшиеся целое десятилетие, братья так или иначе умудрились просуществовать друг с другом еще четыре года. Очевидно, было выработано какое-то соглашение (modus viuendi), поскольку в 1293 году все князья старой Ростовской земли, даже Дмитрий Борисович, последовали за Андреем Александровичем в Орду и приняли участие в опустошительном походе Дюденя на Русь. Несмотря на то что Константин был сторонником Андрея, ему не удалось удержать татар от нападения на Углич. Однако ему не пришлось долго ждать своего часа: в 1294 году, когда умер Дмитрий Александрович, а его брат Андрей опять стал великим князем, смерть настигла и Дмитрия Борисовича. Он умер, не оставив наследника, и Константин снова стал ростовским князем, а в Углич посадил княжить своего сына. Persona grata в Золотой орде, в 1302 году он взял в жены татарскую княжну и оставался в Ростове до своей смерти в 1307 году. Его поддержка Андрея (он был его сторонником на съезде во Владимире в 1296 году) и постоянная готовность призвать себе на помощь татарское войско были столь же пагубными для Ростова, как и бездарная политика Андрея для Суздальской земли.

Белоозеро оставалось в стороне от борьбы за ростовский престол. Дмитрий Борисович, правда, пытался очернить своего дядю Глеба Васильковича Белозерского, когда последний умер в 1278 году. Через девять недель после его смерти епископ Игнатий приказал выкопать останки из ростовского собора^[210], пытаясь тем самым показать, что покойный и его потомки не имеют более прав на ростовский престол, и размежевать позицию Дмитрия от заискиваний Глеба перед татарами; — «служаша им» — так характеризует Глеба его в остальном хвалебный некролог^[211]. В следующем году Дмитрий отобрал те части района Белоозера, которые теперь принадлежали сыну Глеба Михаилу^[212]. Но кроме этих двух эпизодов, об отношениях между Белоозером и Ростовом нам больше ничего неизвестно. Либо летописцы утратили интерес к этому княжеству после смерти Глеба, либо никаких столкновений не было. Во всяком случае, к концу XIII века Белоозеро фактически отделилось от других княжеств, некогда составлявших единое родовое наследие Константина Всеволодовича.

То же произошло и с Ярославлем. Федор Ростиславич, правивший почти сорок лет (1260–1299) этим полученным им посредством женитьбы княжеством, по-видимому, не имел тесных связей с Ростовом, Угличем или Белоозером^[213]. За время своего длительного правления Федор Ростиславич нечасто бывал в Ярославле — он проводил время то в Золотой орде, то сражаясь на стороне татар в русских и иных землях, то управляя Смоленским княжеством, которое он приобрел после смерти своего брата Михаила в 1279 году и которое он номинально «держал» до 1297 года, пока его племянник Александр Глебович не отобрал у него Смоленск «лестию (хитростью)»^[214]. Подобно Белоозеру, Ярославль выпал из родового наследия Константина Всеволодовича и оставался независимым до окончательного поглощения его Москвой в XV веке.

При всей их независимости друг от друга правители Ростова — Углича, Белоозера и Ярославля были связаны между собой одинаковыми взаимоотношениями с Золотой ордой. Все князья, исключая только Дмитрия Борисовича, отличались нежеланием или неспособностью оказать хотя бы малейшее сопротивление татарскому давлению и готовностью считать любого хана своим господином. Сказанное вовсе не означает, что население этих городов разделяло мнение князей: народный мятеж 1289 года в Ростове, например, завершившийся изгнанием татар из города (пускай и с одобрения Дмитрия), похоже, повторял массовые восстания, захлестнувшие Суздальскую землю в 1262 году и не имевшие от князей никакой поддержки.

Может быть, князья не имели другого выхода? Может быть, их поведение определялось не дошедшими до нас договорами с ханами? Так или иначе, они вели себя так, как будто располагали еще меньшей свободой, чем князья в других частях Суздальской земли. Хан был их хозяином. Они сражались на стороне татар в иных землях: четверо из них участвовали в кавказском походе 1277 года (см. прим. 62, 63); двое, Федор Ярославский и Михаил Белозерский, помогли подавить антитатарское восстание дунайских булгар в 1278 году ^[215]; они были в составе первого татарского похода Андрея в 1281 году; они последовали за Андреем в Орду в 1293 году, после чего помогали Дюденю опустошать Суздальскую землю. Не исключено даже, что они участвовали во всех трех упоминаемых источниками татарских набегах на Литву (1279, 1282 и 1289 годы)^[216]. Дважды их епископ ездил в Орду «за причет церковный (по делам духовенства)»^[217]. Трое из них были женаты на татарских княжнах — что стало обычным делом только в XIV веке. А один из них, Федор Ростиславич Ярославский и Смоленский^[218], провел многие годы при дворе хана, женился на его дочери, был ханским виночерпием и фаворитом, рассматривался ханом как его улусник и служебник и, если можно верить его агиографу (Федор был впоследствии причислен к лику святых), получил тридцать шесть городов и был отослан обратно в Ярославль с татарским войском ^[219].

Что касается других районов Северной Руси, то об их истории в последней четверти XIII века почти ничего не известно. Суздаль, Северный Галич, Дмитров, Юрьев Польский, Стародуб и Муром как будто и не существовали для летописцев того времени. Молчание источников, однако, совсем неудивительно. Помимо Новгорода свои собственные летописи велись только во Владимире и в Ростове. Какие-то попытки вести погодные записи делались в Москве и Твери. Фрагменты летописей были занесены во Владимиро-Ростовский свод, который позднее вошел в Лаврентьевскую и Троицкую летописи, равно как и сохранившиеся фрагментарные церковные записи о делах и перемещениях высшего духовенства. Только одной территории, лежавшей вне сферы власти великого князя владимирского, удалось вести какое-то подобие летописания — это была Рязань; но уцелели лишь немногие рассказы рязанского происхождения о двух татарских нашествиях (1278 и 1288 годов)^[220] и о нападении Даниила Московского (1300 год)^[221].

При последних двух потомках Ярослава связи между Новгородом и великим князем стали постепенно ослабевать. Новгород неуклонно прокладывал свой путь к еще далекой пока независимости. Однако без военной поддержки ему было пока не обойтись, если не для защиты западных рубежей, то хотя бы для сопротивления господству татар и сопровождавшему его разорению. Татарская угроза постоянно нависала над новгородцами с тех пор, как Александр Невский поддержал перепись силой оружия в 50-х годах XIII века: Ярослав Ярославич был на волосок от того, чтобы призвать татарское войско для усмирения Новгорода в 1270 году, а в 1272 году Василий привел-таки татар, чтобы опустошить эту землю и прогнать своего племянника. Вот почему в Новгороде постоянно должен был находиться князь — или его ставленник — вместе с войском.

Во время первого правления Дмитрия Александровича в качестве великого князя его отношения с Новгородом были безоблачными. Он по-прежнему пользовался авторитетом князя, которого новгородцы дважды призывали на княжение, но который никогда не пересекал их рубежи во главе татарского войска, и с городскими властями он успешно сотрудничал. В начале 1278 года Дмитрий провел в высшей степени успешный совместный поход сил Новгорода и Суздальской земли в Карелию — обширную территорию с размытыми границами, расположенную между Ладожским озером и шведской Финляндией и простиравшуюся дальше на север. Объединенные силы под началом Дмитрия «казни корелу и взя землю их на щит». В том же году Дмитрий получил разрешение построить крепость в городе Копорье у Финского залива, возможное прибежище и перевалочный пункт по пути в Швецию на случай междоусобной войны и вынужденного бегства^[222].

Поворотной точкой в отношениях Дмитрия с Новгородом стал 1280 год, когда между великим князем и городом вспыхнула ссора. В источниках ничего не сообщается о причинах, а только лишь о последствиях. Попытка архиепископа утихомирить Дмитрия успеха не имела, и зимой 1280/81 года он вторгся в Новгородскую землю с суздальским войском. И опять, как это часто бывало, когда русские противостояли русским, из этого вторжения ничего не вышло. Так или иначе, был заключен мир. Но нападение не прошло бесследно. Новгородцы больше не приглашали Дмитрия в князья, более того, они отказали ему в убежище во время первого татарского похода Андрея, сравняли с землей его крепость в Копорье, призвали в князья его брата в 1282 году. Новгородцы приняли Дмитрия на княжение только тогда, когда сила обстоятельств и крайняя степень военного давления вынудили их это сделать в 1283–1284 годах. Второй период правления Дмитрия (1284–1294) прошел большей частью при полном молчании осторожного новгородского летописца, который почти не упоминает о деятельности князя, — трудно даже сказать, находился ли он в основном в Новгороде в это время или же его заменял там его наместник. Правда, Дмитрию удалось заставить новгородцев пойти вместе с его войском походом на Тверь в 1287 году, но, с другой стороны, в городе произошли три сильнейших восстания (1287, 1290, 1291 годов), что указывает на жестокую борьбу между боярскими группировками, поддерживавшими Дмитрия и противостоявшими ему^[223]

Последнее правление Андрея в качестве новгородского князя (1294–1304), напротив, было почти столь же тихим и спокойным, как и первое (1281–1284). Был, правда, договор между Новгородом и Тверью (заключенный между 1295 и 1298 годами), в котором «Андрей или татары» были названы возможными врагами Твери, и был также один случай, когда во время отсутствия Андрея новгородцы прогнали его наместников и призвали на короткий срок Даниила Московского^[224]. Но все обошлось, и Новгороду никогда не пришлось защищать Тверь от Андрея. При Андрее не было тех неистовых восстаний, что омрачили последний срок княжения Дмитрия, не было договоров, накладывавших дополнительные ограничения на княжескую власть. И со стороны великого князя не исходило никаких угроз применить насилие. Вместо этого Андрей исполнял свои обязанности по обороне новгородских рубежей, помогая новгородцам в их периодических столкновениях со шведами и датчанами^[225]. Возможно, новгородцы старались держаться поскромнее с Андреем, памятуя о его умении призывать татарские войска для ведения своих войн. Во всяком случае, они тихо перетерпели своего последнего в XIII веке князя, может быть даже с толикой почтения. По крайней мере местный летописец не проявлял того неприятия по отношению к Андрею, какое было направлено на его брата.

Вполне дружественные, как мы видим, отношения Новгорода с Андреем не были шагом назад в медленном, но неуклонном движении города к независимости. Начиная с 1294 года вводился новый порядок выборов посадника До этого времени не был определен срок пребывания посадника в должности' он мог занимать ее всю жизнь, пока его физически не устраняли или, как это часто бывало, до тех пор, пока князь не требовал его смещения. Теперь посадники избирались ежегодно из числа учрежденного совета господ, члены которого пожизненно представляли каждый из пяти концов (административных районов) Новгорода. Сам факт, что такой совет был создан и что ни один боярин не занимал должность посадника столь долго, сколь долго он желал или был в состоянии ее занимать, уже означал, что боярская община в городе стала более сплоченной и более управляемой и что теперь существовал орган, способный к более согласованным, чем прежде, действиям против какого-нибудь беспокойного князя. И все же настоящая солидарность бояр была делом будущего, поскольку пока что не было системы регулярной смены посадников. Эта должность не переходила ежегодно от одного конца к другому, а оставалась в руках тех претендентов, которые были достаточно могущественны, хитры или богаты, чтобы повлиять на выборщиков. И действительно, в период с 1294 по 1304 год посадниками большей частью были поочередно сменявшие друг друга братья Семен и Андрей Климовичи^[226]. Новгород еще не стал республикой, но находился на пути к ней.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Что исчезло к концу столетия? Прежде всего безнадежно устаревшая к тому времени система передачи правления по старейшинству, которая в течение двух с половиной веков подтачивала единство Руси. Принцип горизонтального наследования — брат наследует от своего брата главный престол страны либо рода, затем сыновья старшего брата, за которыми следуют сыновья второго по старшинству брата, и т. д. — надежно гарантировал только беспомощное правление и политическую разъединенность. И все-таки большинство потомков Ярослава Владимировича, прозванного Мудрым, по-видимому, так или иначе признали и приняли этот принцип, а многие из них даже пытались придерживаться его, иногда с недоверием и часто модифицируя его '. Во второй половине XI века круг оставшихся в живых Рюриковичей из киевской конфедерации фактически сократился до трех старших сыновей Ярослава, и кому-то могло показаться идеальной формой правления, когда в Киеве, великом княжестве, правил триумвират, состоявший из потомков «мудрого» правителя, столпов родовой преданности, — страной правил не один человек, а целый род. Но казавшаяся жизнеспособной Ярославу (если это он ее устанавливал), а потом его сыновьям, система эта была обречена. По прошествии двадцати лет триумвират был истерзан внутренними стычками. И хотя система горизонтального наследования рассматривалась как основной принцип наследования, и большую часть этого периода она соблюдалась при передаче престола в Киеве и отдельных вотчинах (и даже в младших ветвях отдельных княжеских родов), тем не менее она не могла не давать время от времени сбоев. Чем больше разрастался род, тем менее возможным становилось следовать таким сложным правилам. Но кто из князей, от Изяслава до Андрея, за два с половиной столетия существования этого принципа пытался изменить его или отменить вовсе? Пожалуй, никто. Ни Владимир Мономах, ни Всеволод III, ни Ярослав Всеволодович, если назвать только трех из самых реалистично мысливших и практичных правителей, казалось, не предпринимали никаких шагов, за исключением ограничения права наследования престола их детьми и внуками, резко сокращая тем самым число претендентов. Но этот же горизонтальный порядок соблюдался внутри их родов. Дело выглядит так, как будто они не могли освободиться от него.

Исходная цель такого порядка наследования — обеспечить мирную передачу власти, при этом подразумевалось, что государством правит род как целое. Наивно было бы ожидать, что чувство родовой преданности сплотит всевозрастающее число потомков Ярослава Мудрого, что двоюродные братья и племянники будут как само собой разумеющееся признавать власть «главы» рода, который вполне мог находиться в очень дальней степени родства Эта система неизбежно порождала и подогревала жадность и зависть, приводила к новым и новым виткам междоусобной войны. Князь сражался с князем либо за киевский или владимирский престол, либо за владение поближе к столице той или иной вотчиной. Кроме того, происходил естественный процесс выбывания — целые ветви рода исключались из борьбы за верховное положение или по решению старейшего князя, или по той причине, что глава ветви умирал раньше своего правящего брата или дяди. Раздробленность страны возрастала К концу XIII века процесс измельчания княжеств, усиления раздробленности шел уже полным ходом в Суздальской земле: более дюжины княжеств фактически отделились от Владимира, а их правители не входили в число претендентов на великокняжеский престол. Сильная центральная власть отсутствовала, не существовало и внушительной военной силы, как не было их накануне монгольского нашествия, да и в любое другое время в XIII веке. О сопротивлении сильному внешнему врагу нечего было и думать. Суздальской земле просто повезло: ее потенциальные враги были в тот период заняты другими делами. Литва, например, консолидировала свои приобретения на территориях, некогда составлявших западную часть древнего Киевского государства, а Тевтонский орден покорял прибалтийские племена. Суздальская земля могла надеяться только на то, что либо православная церковь с помощью митрополита обеспечит особый путь объединения страны, и существует несколько драгоценных свидетельств того, что это происходило в XIII веке, либо на то, что порядок горизонтального наследования отомрет естественной смертью.

Случилось последнее. Как неоднократно указывалось выше, ни один из великих князей владимирских XIII века не имел возможности укрепить свою собственную вотчину настолько, чтобы она стала неоспоримым верховным княжеством Суздальской земли. В одних случаях вотчины были слишком незначительными, такими, как Юрьев Польский, например, или даже Суздаль В других — ранняя смерть или какое-то постоянное невезение не давали великим князьям развивать свои владения и превращать их, скажем, в такие могущественные центры, как Переяславль (вотчина Ярослава Всеволодовича, Александра Невского и Дмитрия Александровича). Уже в последние годы XIII века Москва и Тверь, великолепно расположенные со стратегической, экономической и географической точек зрения, быстро и уверенно развивались. В обоих городах правили умные, решительные и волевые князья. Оба княжества еще не были затронуты процессом дробления, к 1304 году Москва увеличила свою территорию почти втрое, присоединив районы Переславля, Коломны и Можайска. Все, что было необходимо для возникновения сильного централизованного государства, это одному из княжеств поглотить большинство остальных княжеств Суздальской земли и захватить территорию Владимира, самого великого княжества, а с ним и великокняжеский титул. В конце концов Москва добилась верховного положения. К 1371 году Дмитрий Донской заставил татар и русских князей в Суздальской земле признать его «великим князем московским и владимирским» 2. Другими словами, «великое княжество» стало его отчиной, т. е. неотчуждаемым владением потомков Даниила Московского. В своем завещании 1289 года Дмитрий Донской уже благословил старшего «сына своего, князя Василья, своею отчиною, великимъ княженьем» 3.

Старый порядок был сломлен. Правда, в начале XIV столетия титул великого князя владимирского дважды переходил к тверскому княжескому дому (1304–1318, 1322–1327) и один раз — к внуку Андрея Суздальского (1327–1331). Впоследствии еще один потомок Андрея Суздальского, Дмитрий Константинович, держал великокняжеский престол короткое время (1360–1362). Но в течение трех четвертей XIV века титул великого князя и все, что с ним было связано, твердо находилось в руках потомков Даниила Московского и переходило от брата к брату только в том случае, когда правитель не имел сына. Начиная с Ивана II (1353–1359) и до угасания этой линии в конце XVI века наследниками отцов были старшие сыновья. Этот порядок был нарушен лишь в короткий период междоусобной войны в середине XV века. Право перевородства вытеснило архаичный порядок горизонтального наследования.

Ослабление власти великих князей в XIII веке, от могущественного Всеволода III до беспомощного Андрея Александровича, и угасание центростремительных тенденций отчетливо отразились и иллюстрируются фактом постепенного усиления позиций Новгорода по отношению к его правителям. По-видимому, в первые тридцать лет XIII века Новгород располагал определенной долей независимости и даже власти в выборе князя-наемника, подобно тому как это было в XII столетии. Это, в частности, означало, что княжение в Новгороде не было привилегией какой-либо одной ветви княжеского рода. В период между 1200 и 1230 годами в Новгороде княжили представители семьи и Всеволода III, и Ростиславичей из Смоленска, и Ольговичей из Чернигова. Правда, новгородцы могли (и часто пользовались такой возможностью) прогнать слабого князя, и это безусловно можно считать признаком силы. Но в период до 1230 года князей в Новгород назначали сильные внешние правители, или же они сами занимали новгородский престол; в любом случае это постоянно приводило к сокрушительным столкновениям между боярскими группировками Новгорода — сторонниками соперничавших родов. Сильный князь на новгородском престоле мог диктовать городу свои условия, и в целом власть князей в первые три десятилетия XIII века не ослабевала сколько-нибудь заметно. Боярство же большей частью пребывало в состоянии хронического раскола и потому не могло оказать действенного или продолжительного влияния на новгородского князя. Во время последнего чередования на новгородском престоле Всеволодовичей и Ольговичей (1224–1230) можно заметить, чуть-чуть больше сплоченности среди бояр, чуть-чуть больше стремления ограничить власть князя и потребовать от него должного соблюдения военных обязательств. Но еще пройдет немало времени, прежде чем сплоченность бояр проявить себя на деле и станут возможными активные шаги, ограничивающие власть князя.

За два с половиной десятилетия после татарского нашествия 1237–1238 годов Новгород оказался не способен укрепить свое положение или совершить сколь-нибудь значительный рывок к независимости, мало что указывает и на усиление сплоченности бояр. В период сразу после нашествия, когда на западных и северо-западных границах несколько усилилось давление со стороны тевтонских рыцарей, литовцев и шведов, в городе зарождается пронемецкая группировка бояр. Более того, непрекращавшиеся размолвки между Александром Невским и Новгородом явно указывают на соперничество между боярами в то время. Раскол между соперничавшими группировками становится еще более очевидным во время правления Александра Невского на великокняжеском престоле Вспомним, как «меньшие» бояре поддерживали его брата Ярослава в 1255 году и вместе с большинством населения противостояли двум попыткам проведения переписи в конце 50-х годов XIII века, а «великие» бояре твердо держали сторону Александра во всех его начинаниях. Всякие усилия новгородцев утвердить свою независимость Александр решительно пресекал: восстание 1255 года было подавлено, сопротивление переписи сокрушено Александр был не из тех, кто стерпел бы даже малейший намек на сопротивление в непокорном Новгороде. И все же он с трудом преодолевал кризисы, с которыми ему приходилось сталкиваться. В Новгороде явно обнаруживались стремление и достаточные силы, чтобы отвергнуть наиболее невыносимые требования князя. Настроение менялось

И только когда Александра сменила череда более слабых и менее решительных правителей, сопротивление княжескому правлению возросло до такой степени, что князья были вынуждены пересмотреть свои взаимоотношения с городом. На права князя были наложены жесткие ограничения; составлялись договоры, увеличивавшие власть посадника и урезавшие власть князя; и бояре наконец достигли между собой некоего согласия, если не сплоченности, установив олигархический совет господ, из состава которого ежегодно назначались посадники.

Хотя правители XIV века были несравненно сильнее своих предшественников и могущество великого князя имело более крепкую основу, чем у любого из братьев и сыновей Александра Невского, тем не менее независимость Новгорода продолжала возрастать, а влияние князя или его наместника ослабевало. В целом история Новгорода в XIV веке отмечена новым духом самоутверждения, временами даже с долей пренебрежения к великому князю. Правители Москвы и Твери еще могли применить крайние меры и применяли их, чтобы запугать Новгород, например, лишить город поставок зерна, перекрыв реку Тверцу, или захватить заложников. Но Новгород оставался несгибаемым. Время присоединения давно прошло

Но при все растущей уверенности Новгорода в своих силах первая половина XIV века была свидетелем многих стычек между боярами. С 1304 до 1331 года, когда исход борьбы за великокняжеский престол между Москвой и Тверью был еще не решен, новгородские бояре разделились на промосковскую и протверскую группировки. Во время правления Ивана I (1331–1340), известного своей нерешительностью в делах, касавшихся Новгорода, основными действовавшими силами были те, кто поддерживал Москву, и те, кто обращал свои взоры на Литву. При Семене Гордом (1340–1353), который держал город более цепко, чем его отец (хотя ослабленная пролитовская группировка продолжала существовать), бояре были разделены узкоместническими интересами в погоне за землями и властью. Все это отрицательно сказывалось на власти посадника и ослабляло роль боярства в системе управления. Совет господ едва ли мог действенно противостоять князю, когда его члены боролись за власть между собой. В 50 х годах XIV века, наконец, была установлена новая система коллективного посадничества, согласно которой шесть посадников избирались пожизненно, а один, старший посадник, выбирался ежегодно. Еще сохранялся какой-то элемент соперничества среди претендентов на власть, но главные основания для обескровливающей борьбы между боярскими группировками были теперь фактически устранены. Полное обновление всей правящей верхушки Новгорода, как назвал этот процесс один советский историк 4, знаменовало собой начало «боярской», или «олигархической», республиканской, формы правления в Новгороде. Это был самый крупный из когда-либо сделанных шагов к независимости города и его волостей. Если бы новая республика могла создать достаточно сильное войско, чтобы отражать нападения врагов с запада, независимость Новгорода стала бы полной

На конец XIII столетия пришелся не только упадок системы горизонтального наследования на Руси и продвижение Новгорода к независимости. Пошла на убыль власть татарской Орды, находиться в вассальной зависимости от которой было позорно и бессмысленно Если междоусобные стычки между князьями и несовершенство системы наследования власти способствовали установлению татарского господства над Южной и Северной Русью, то проводимая Александром Невским политика уступок надолго сохранила эти унизительные для Суздальской земли отношения с Сараем. Вторая половина XIII века была, как показано в предыдущих главах, эпохой постепенно возраставшего татарского давления — нашествия, набегов, оккупации, унижения Этот режим татарского гнета укрепился в последнее тридцатилетие века отчасти и в результате политики Александра Невского. Но вина за тяготы татарского господства на Руси лежит и на преемниках Александра, которые без колебаний следовали его примеру, призывая татарские войска на Русскую землю для достижения своих политических целей. Им, конечно, приходилось платить за «помощь», участвуя в войнах татар, бессильно взирая на то, как войска призванных ими пришельцев опустошают их земли, мирясь с обременительным присутствием татарских чиновников и татарских отрядов в своих городах и деревнях. Население сопротивлялось татарам; свидетельство тому — народные восстания 1262 и 1289 годов, но, как указывалось выше, сопротивление это никогда не направлялось самими князьями. Они были неспособны к борьбе или слишком напуганы и не могли сделать ничего, чтобы ослабить страдания народа. Может быть, они в конце концов просто привыкли к этому позорному положению?

В XIV веке уже начало проявляться новое отношение к татарам. Правда, им по-прежнем\ делали уступки князья, по-прежнему хлопотали о своих делах в Орде и беззастенчиво чернили при этом своих соперников, клянчили у ханов военную помощь для своекорыстных целей Однако теперь суздальские правители действовали с большей целеустремленностью и разумом. Сделки с татарами заключались уже не просто с целью снискать расположение или устранить соперника, но и прочнее укорениться, с тем чтобы обезопасить себя от татарских набегов и прекратить междукняжеские феодальные свары Делалось это не без искусства и расчета и приносило успех. Многое изменилось в начале 30-х годов XIV века, когда Москва выиграла борьбу за верховное положение После 1331 года татары больше никогда не подстрекали русских князей к соперничеству Москва получила возможность процветать и направлять свои силы на сопротивление Литве. И только в конце 70-х годов XIV века «оборонительные» настроения русских по отношению к татарам сменились на активно наступательные. Москва стала силой, способной противостоять Золотой орде на равных — или почти на равных — условиях

В начале XIII века наблюдателю из Суздальской земли могло показаться, что все те обширные земли, которые в прошлом составляли Киевское государство, можно каким-то образом удержать вместе. Великий князь владимирский, по представлению многих, был деятелем, способным остановить усугубление раздробленности, угрожавшей Руси в течение большей части XII века. Правда, и в первые годы XIII столетия Смоленск, Чернигов, Волынская и Галицкая земля были втянуты в казавшуюся бесконечной борьбу за контроль над Киевом и югом Руси Но на Южную Русь вездесущий Всеволод III из Владимира оказывал сильное влияние Он был признан и уважаем южнорусскими князьями, даже внушал им страх, и часто оказывался главным действующим лицом при разрешении их конфликтов. Это позволяло добиваться некоторого равновесия в соотношении сил, но не более того. Со смертью Всеволода III в 1212 году влияние великого князя владимирского на Южную Русь как будто испарилось Сыновья Всеволода III — Константин и Юрий, всецело захваченные борьбой за власть на севере Руси, не могли оказать сколько-нибудь заметного влияния на события в Киеве, Чернигове и Смоленске В течение двадцати с лишним лет на южные княжества не влияла политика великих князей владимирских Стабильность положения достигалась благодаря ловкости и сплоченности Ростиславичей и закату Ольговичей Что касается Волынской и Галицкой земель, то ни Ольговичи, ни Ростиславичи, если не считать временных территориальных приобретений, успеха не имели Не суждено было сбыться и далеко идущим планам Даниила Романовича объединить Киев и Галицкую землю. После 1212 года Юго-Западная Русь постепенно отпала и от Киева, и от Суздальской земли

Окончательный разрыв отношений севера и юга Руси произошел во время татарского нашествия. После 1240 года, если перечитать спорадических перемещений митрополита между его престолом в Киеве и Владимиром на Клязьме, Суздальская земля фактически не имела связей с Киевом и Черниговом А после распада в начале 50-х годов XIII века недолгого союза между Даниилом Романовичем и Андреем Ярославичем Волынская и Галицкая земли разорвали все отношения с севером: их будущее было связано со странами Восточной Европы.

После татарского нашествия только одному из южнорусских регионов удавалось вести хоть и ненадежную, но свою собственную жизнь — речь идет о Рязанском княжестве. Каким-то чудом оно не было поглощено Литовским государством заодно с Киевом и Черниговским княжеством. Не удалось присоединить его целиком и Москве, и Рязань сохраняла свою независимость до XVI века Так или иначе, Рязанскому княжеству удалось пережить XIV столетие, претерпевая бесчинства татарских войск, проходивших через его территорию на север.

В XIV веке разрыв между севером и югом Руси еще не исчез. Вся Южная и Юго-Западная Русь находилась вне сферы влияния Москвы и Твери. Район за районом Южная Русь, от Волынской и Галицкой земель на западе до Киева, Чернигова и Южного Переяславля на востоке, перешла в «объятия» Литвы и Польши, а затем очень медленно, болезненно, по частям возвращалась обратно Московским государством в ходе трех следующих столетий.

Примечания

1

Карамзин Н. М. История государства Российского, 5-е изд. СПб., 1842, т. I, с. X.

(обратно)

2

Carr Е. Н. What is History? L, 1964, p. 44.

(обратно)

3

См.: Ротштейн А. Преподавание и изучение истории СССР в британских университетах. — Вопросы истории, 1957, № 5, с. 207–213; Smith R. E. Russian History and the Soviet Union. — Comparative Studies in Society and History. An International Quaterly. Hague, 1962, vol. IV, p. 375–387; Некрасов Г. А. Основные тенденции новейшей английской науки в изучении истории СССР эпохи феодализма. — В кн.: Критика буржуазных концепций истории России периода феодализма. М., 1962, с. 7—36; Синицына Н. В. Изучение в Англии истории феодальной России. — Вопросы истории, 1968, № 4, с. 183–195.

(обратно)

4

У нас в стране рецензировались лишь двенадцать томов первой серии «Оксфорд¬ ских славянских записок»: т. I–VI (История СССР, 1958, № 1, с. 202–213), т. VII–IX (там же, 1961, № 4, с. 30) и т. VIII–XII (Вопросы истории, 1968, № 4, с. 190–191); История СССР, 1960, № 5, с. 214–218.

(обратно)

5

Щапов Я.Н. «Средневековая Русь». — Вопросы истории, 1979, № 8, с. 161–164 (рецензия на I–III тома «Russia Mediaevalis» — далее RM);

Бегунов Ю. К. «Древняя Русь» — новый сборник зарубежных исследований по истории и литературе, т. I. — История СССР, 1975, № I, с. 226–228.

(обратно)

6

Им написаны рецензии на книги советских ученых: Истоки русской беллетристики. Под. ред. Я. С. Лурье. Л., 1970 (RM, 1973, t. 1, р. 108–110); Казакова Н. А. Очерки по истории русской общественной мысли. Первая треть XVI века. Л., 1970 (там же, р. 111–113); Лурье Я. С. Общерусские летописи XIV–XV вв. Л., 1976 (RM, 1979, IV, р. 71–78); 3имин А. А. Крупная феодальная вотчина и социально-политическая борьба в России (конец XV–XVI в.). М., 1977 (там же, р. 79–81); Клосс Б. М. Никоновский свод и русские летописи XVI–XVII веков. М., 1980 (RM, 1984, t. V, I, p. 184–186) и др.

(обратно)

7

Fennеll J. L. The Attitude of the Josephians and Trans-Volga Elders to the Heresy of the Judaizers. — The Slavonic and East European Review. Oxford, 1951, vol. 29, № 73, p. 486–509; Idem. The Dinastic crisis 1497–1502.— Slavonic and east-european review, 1960, v. 39, N 92, p. 1—23.

(обратно)

8

Архангельский А. С. Нил Сорский и Вассиан Патрикеев. СПб., 1882, ч. I, с. 278–281.

(обратно)

9

Отчет профессорского стипендиата Георгия Левицкого о занятиях в 1889–1890 году. — Журналы Совета С.-Петербургской духовной академии за 1889–1890 учебный год. СПб., 1895, с. 287–345; Древности. Труды Славянской комиссии Московского археологического общества. М., 1911, т. V, протоколы, с. 32–34; Лурье Я. С.

Идеологическая борьба в русской публицистике конца XV — начала XVI века. М. — Л.,1960, с. 325–331. Li lien f eld F. von. Nil Sorskij und seine Schriften. Berlin,1963, S. 159–164.

(обратно)

10

Плигузов А. И. Вступление Вассиана Патрикеева в полемику о монастырских землях и творческая история «Собрания некоего старца». — В кн.: Исследования по источниковедению истории СССР дооктябрьского периода. М., 1987, с. 27–42; ср.: Белякова Е. В. Источники Кормчей Ивана Волка Курицына. — В кн.: Древнерусская литература. Источниковедение. Л., 1984, с. 75–83; Плигузов А. И.

(обратно)

11

Кормчая Вассиана Патрикеева. — В кн.: Исследования по источниковедению истории СССР дооктябрьского периода. М., 1988.

(обратно)

12

Hоw1e11 J. R. The Heresy of the Judaizers and the Problem of the Russian Reformat/on. Oxford, 1976 (машинопись докторской диссертации).

(обратно)

13

Сочинения князя Курбского, т. I. Сочинения оригинальные. — Русская историческая библиотека. СПб., 1914, т. 31.

(обратно)

14

Послания Ивана Грозного. Подгот. текста Д. С. Лихачева и Я- С. Лурье. М.—Л., 1951.

(обратно)

15

The correspondence between prince A. M. Kurbsky and Tsar Ivan IV of Russia 1564–1579. Ed. J. L.I. Fennell. Cambridge, 1955 (second edition: 1963).

(обратно)

16

Некрасов Г. А. Основные тенденции новейшей английской науки, с. 15 и ил.;The Cambridge Modern History, vol. II. Cambridge, 1958, p. 534–561.

(обратно)

17

Fennell J. L. I. Ivan the Great of Moscow. L., 1961. Лурье Я. С— История СССР 1962, № 4, с. 208–210. Ср.: Grey H. — History Today. L., 1962, vol. 12, fe 2, p. 142–143; Agt G. — Slavic review, 1963, vol. 23, p. 139–140; Jahrbucher fur rpschichte der Ud. SSR. 1963, Bd. 7, S. 627–632. Обзор английских рецензий на книгу см.: История СССР, 1962, № 6, с. 201–203.

(обратно)

18

Ср.: Лурье Я.С. Елена Ивановна, королева польская и великая княгиня литовская как писатель-публицист. — Canadian — American Studies, 1979, vol. 13, № 1–2, p. 111–120.

(обратно)

19

Fennell J. L. I. Ivan the Great of Moscow, p. 354.

(обратно)

20

Pushkin. Selected verse. Introd. and ed. by J. Fennell with plain prose translations of each poem. Baltimore, 1964.

(обратно)

21

См.: Чуковский К. Онегин на чужбине. — Дружба народов, 1988, № 4, с. 246–256.

(обратно)

22

Fennеll J. Pushkin. — Nineteenth Century Russian Literature. Studies of Ten Russian Writers. L., 1973, p. 13–66.

(обратно)

23

Prince Kurbsky's History of Ivan IV. Ed. by J. L. I. Fennell. Cambridge, 1965.

(обратно)

24

Зимин A. A., Xорошкевич А. Л. Новые зарубежные издания источни-ков по истории феодальной России до XVIII в. — История СССР, 1965,№ 5,с.202–213. Дискуссию о датировке «Истории» см.: Auerbach J. Gedanken zur Enstehung von A. M. Kurbskys Istorija о velikom knijaze Moskovskom — Canadian-American Studies, 1979, vol. 13, № 1–2, p. 166–171.

(обратно)

25

Mazоn A. Le Slovo d'Igor. Paris, 1940.

(обратно)

26

Эта работа до сих пор не опубликована; отдельные ее положения составили темы статей: Зимин А. А. Две редакции Задонщины. — Труды Московского гос. Историко-архивного ин-та. М., 1966, т. 24, с. 17–54; его же: Спорные вопросы текстологии «Задонщины». — Русская литература, 1967, № 1, с. 84—104; его же. Ипатьевская летопись и «Слово о полку Игореве». — История СССР, 1968, № 6,с. 43–64.

(обратно)

27

Jakobson R. The Puzzles of the Igor' — Tale on the 150th Anniversary of the First Edition. — Speculum, 1952, vol. 27, p. 59–60.

(обратно)

28

Лиxачев Д. С. Изучение «Слова о полку Игореве» и вопрос о его подлинности. — В кн.: «Слово о полку Игореве» — памятник XII века. М.—Л.,1962,с.66–69; е г о же: Когда было написано «Слово о полку Игореве»? — Вопросы литерату¬ры, 1964, № 8, с. 142–144; его же: The Authenticity of the Slovo о Polku Igoreve: A Brief Survey of the Arguments. — Oxford Slavonic Papers, 1967, vol. 13, p. 36–37.

(обратно)

29

Fennell J.L.I. The Slovo о Polku Igoreve: The Textological Triangle. — Oxford Slavonic Papers, 1968, New Series, vol. 1, p. 126–137.

(обратно)

30

Fennell J., Stokes A. Early Russian Literature. L… 1974.

(обратно)

31

Статья Д.С. Лихачева была опубликована по-английски в «Оксфордских славянских записках» (1969,т. II); дополненный русский перевод см.: Лихачев Д.С. «Слово о полку Игореве» и культура его времени. Л., 1978, с. 296–309.

(обратно)

32

Vernadsky G. The Mongols and Russia. New Haven, 1953.

(обратно)

33

Fennell J. L. I. The Emergence of Moscow. 1304–1359. L., 1968, p. 8.

(обратно)

34

Тихомиров М. Н. Древнерусские города. М., 1956; его же: Крестьянские и городские восстания на Руси XI–XIII вв. М., 1955; Черепнин Л. В. Образование Русского централизованного государства в XIV–XV веках. М., 1960; Очерки русской культуры XIV–XV веков, М.(1969, ч. I; 1970, ч. II.

(обратно)

35

Саrr Е.Н. What is History, p. 84.

(обратно)

36

Очерки Истории СССР. Период феодализма. IX–XV вв. М., 1953, с. 879–881.

(обратно)

37

Keenan E. L. The Kurbskii — Groznyi Apocrypha. Cambridge, Mass., 1971

(обратно)

38

Скрынников Р. Г. Переписка Грозного и Курбского. Парадоксы Эдварда Кинана. Л., 1973.

(обратно)

39

RM, 1975, t. II, р. 188–198.

(обратно)

40

См.: Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским. Подгот. Я. С. Лурье и Ю. Д. Рыков. Л., 1979, с. 253.

(обратно)

41

Морозов Б. Н. Первое послание Курбского Ивану Грозному в сборнике конца XVI — начала XVII в. — АЕ за 1986 г. М., 1987, с. 277–288.

(обратно)

42

Fennell J. Pushkin, p. 66. 44

(обратно)

43

Fennell J. and Stokes A. Early Russian Literature. L., 1974.

(обратно)

44

См., например: Плигузов А. И. Памятники раннего «нестяжательства» первой трети XVI века. Автореф. канд. дис. М., 1986.

(обратно)

45

Handbuch der Geschichte Russlands. Wiesbaden, 1979–1981. Bd. I; Об этой книге см.: Назаренко А. В. Новые тенденции изучения истории Древней Руси в историографии ФРГ. — В кн. Культура и общество Древней Руси (X–XVII вв.). (Зарубежная историография). М., 1988, ч. I, с. 118–152.

(обратно)

46

В оценке стиля книги можно присоединиться к ее английскому рецензенту (S h e p a r d J. — English Historicall Review. L, Oct. 1984, v. 99, № 393, p. 821). См. также: Матузова В. И. Феннел Д. Кризис средневековой Руси. — Культура и общество Древней Руси. с. 186–196; Howlett J. R. On the Writing of Russian History — Slavic Review, 1989, № 2.

(обратно)

47

Nitsсhe P. Rec: Jabrbiicher fur Geschichte Osteuropas, 1984, Bd. 34, Hf. 3, S. 428.

(обратно)

48

Пресняков А. Княжое право в Древней Руси. Очерки по истории X–XII столетий. Спб., 1909.

(обратно)

49

Аггignоn J. P. Usage et valeur du titre de Grand-Prince (Velikij kniaz) dans la Russie du nord-est aux ХШ-e et XIV-е siecles. Bordeaux, 1979.

(обратно)

50

Rauсh von, G. Russland: Staatliche Einheit und nationale Vielfalt. Foderalistische Krafte und Ideen in der russischen eseschichte. Miinchen, 1953, S. 11.

(обратно)

51

Назаренко А. В. Родовой сюзеренитет Рюриковичей над Русью (X–XII вв.) — Древнерусские государства, 1985, М., 1987, с. 150. Вопрос о роли родовых кланов применительно ко всей Европе рассмотрен в кн.: Heers J. Family Clans in the Middle Ages. A Study of political and social structures in urban areas. Amsterdam, 1977 (особ. р. 18–22).

(обратно)

52

Назаренко А. В. Родовой сюзеренитет, с. 151.

(обратно)

53

Новгородская феодальная вотчина: историко-генеалогическое исследование. М., 1981, с. 241–256; Кобрин В. Б. Власть и собственность в средневековой России (XV–XVI вв.). М., 1985, с. 32–47.

(обратно)

54

Ср.: Рапов О. М. К вопросу о боярском землевладении на Руси в XII–XIII вв. — В кн.: Польша и Русь. М., 1974, с. 195–202.

(обратно)

55

Пашуто В. Т. Черты политического строя Древней Руси. — В кн.: Древнерусское государство и его международное значение. М., 1965, с. 16–20.

(обратно)

56

Убедительную параллель представляет аналогичный процесс в Мазовии (Руссоцкий С. Мазовецкая государственность в период феодальной раздробленности (XIII–XIV вв.). — В кн.: Польша и Русь. О механизмах разрешения феодальных конфликтов в феодально-раздробленной Франции см.: Geary P. Vivreen conflict dans une France sans etat. Typologie des mecanismes de reglement des conflicts (1050–1200). — Annales: Economies, societe, civilisations, 1986, A. 41, № 5. p. 1107–1133.

(обратно)

57

Toynbee A. A Study of History. L., 1937, vol. 3, 145.—См.: Гольдбеpг А. Л. История России в кругу «локальных цивилизаций» (концепция русской истории в трудах А. Тойнби). — В кн.: Критика новейшей буржуазной историографии. Л., 1967, с. 184—185

(обратно)

58

К изучению истории. М., 1937, с. 22.

(обратно)

59

Всесоюзная коммунистическая партия (б) в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК- М., 1936, ч. II, с. 324; ср. с. 322.

(обратно)

60

Там же, с. 326–327: «Тов. Бухарин думает, что если партия выдвинула его на пост ответственного редактора «Правды» и секретаря ИККИ и т. Томского на пост председателя ВЦСПС, то это значит, что партия передала им «Правду», ИККИ и ВЦСПС на правах мандатного управления, отказавшись от права всякой проверки их повседневной работы… Если бы это было верно, то у нас не было бы тогда единой централизованной партии, а был бы бесформенный конгломерат, состоящий из феодальных княжеств, в числе которых мы имели бы княжество «Правда», княжество ВЦСПС, княжество секретариат' ИККИ, княжество НКПС, княжество ВСНХ и т. д. и т. п. Это означало бы распад единой партии и торжество «партийного феодализма»».

(обратно)

61

Пашуто В. Т. Историческое значение периода феодальной раздробленности на Руси. — В кн.: Польша и Русь, с. 16.

(обратно)

62

Данилова Л. В. Изучение истории средневековой России. — В кн.: Очерки истории исторической науки в СССР. М., 1985, т. V, с. 148–149. и Sayles G. О. The Medieval Foundations of England. L., 1950, p. 313–314, 322–323; Cronne H. The Reign of Stephan 1135–1154. Anarchy in England. L, 1970. Ср.: Якуб А. В. Проблема феодальной анархии 30—50-х годов XII в. в Англии в англо-американской историографии. — В кн.: Проблемы идейно-политической борьбы в странах Западной Европы в новое и новейшее время. Омск, 1986, с. 62–79.

(обратно)

63

ПСРЛ, т. 2, стб. 688.

(обратно)

64

В аналогичном значении, казалось бы, употреблены слова «наделити» и «наделенье» в Московском своде конца XV в. в рассказе о распре между Святославом Всеволодовичем и Олегом, сыном Святослава Владимировича, из-за Вщижа, принадлежавшего последнему из указанных князей (ПСРЛ, т. 25, с. 73). Однако в данном случае речь идет о традиционных отношениях наследства, и именно это значение имеют термины «наделити» и «наделенье».

(обратно)

65

НПЛ, с. 71.

(обратно)

66

3имин А. А. Формирование боярской аристократии в России во второй половине XV— первой трети XVI в. М, 1988, с. 122–153.

(обратно)

67

Медынцева А. А. О «досках» русских летописей и юридических актов. — СА 1985, № 4, с. 173–177.

(обратно)

68

НПЛ, с. 248. Shepard J. Op. cit., p. 822., Пашуто В. Т. Черты политического строя, с. 83–92.

(обратно)

69

Handbuch der Geschichte Russlands, Bd. I, S. 499.

(обратно)

70

Сведения об упоминаниях сел по преимуществу в Ипатьевской летописи см.: Шарапов О. М. К вопросу о боярском землевладении, с. 195–202.

(обратно)

71

Вряд ли можно однозначно говорить о Новгородской земле как наиболее экономически развитой.

(обратно)

72

Каргер М. К. Древний Киев. М.—Л., 1958, т. I–II.

(обратно)

73

Рыбина Е. А. Археологическое изучение Новгорода. М., 1978.

(обратно)

74

Древнерусские княжеские уставы XI–XV вв. М., 1976, с. 160–165.

(обратно)

75

Янин В. Л. Новгородские посадники., М., 1962, с. 118, прим. 75.

(обратно)

76

Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1955, т. I, с. 553.

(обратно)

77

Янин В. Л. Княжеский домен в Новгородской земле. — В кн.: Феодализм в России. М., 1987, с. 119–134.

(обратно)

78

Fennel I J. L. I. The Tale of Baty's Invasion of North-East Rus and its Reflexion in the Chronicles of the Thirteenth — Fifteenth Centuries. — RM, t. Ill, p.41–78; I d e m. The Tale of the Death of Vasil'ko Konstantinovic: A Study of the Sources. — Osteuropa in Geschichte und Gegenwart. Koln — Wien, 1977, S. 34–46; Idem.The Tatar Invasion of 1223: Source Problem. — Forshungen zur Osteuropaischen Geschichte. Berlin, 1980, Bd. 27, S. 18–31.

(обратно)

79

Лихачев Д. С. Литературная судьба Повести о разорении Рязани Батыем в первой четверти XV в. — В кн.: Исследования и материалы по древнерусской литературе. М., 1961, с. 9—22; его ж е. К истории сложения Повести о разорении Рязани Батыем, — АЕ за 1962 год. М., 1963, с. 48–51.

(обратно)

80

Комарович В. Л. К литературной истории Повести о Николе Зарайском. — Труды Отдела древнерусской литературы. М.—Л., 1947, т. 5, с. 57–72.

(обратно)

81

См.: Кононов А. Н. История изучения тюркских языков в России. 2-еизд. Л., 1982; Григорьев А. П. Официальный язык Золотой Орды в XIII–XIV вв. — Тюркологический сборник. 1977. М., 1981, с. 81–89; Благова Г.Ф.Тюркское склонение в ареально-историческом освещении. М., 1982 и др.

(обратно)

82

Heisterbach С. Dialogue miraculorum X. 47. Ed. J. Stange. Koln, 1851, t- П, p. 250; Germano R. S. Chronica (zu 1223). Ed. С A. Garufi. Bolonag, 1936–1938, p. 209 (Muratori J. A. Rerum Italicarum scriptores. 2nd ed, vol. VII, 2); Roger aus Apulien. Carmen miserabile. С 14. Ed. L. Juhasz. Budapest, 1938. Ср.: Куник А. А. О походе татар в 1223 г. по Нейбургской хронике. — Уч. записки АН по 2-му и 3-му отд. СПб., 1854, т. 2, с. 760.

(обратно)

83

Прямо противоположную точку зрения изложил М. Маловист (Ма1оwist M. Z zagadnien wzrostu i upadku miast Imperium Mongolskiego od XIII do XV wieku. — Przeglad historyczny, t. 67, z. 4, 1976, s. 541–544).

(обратно)

84

Очерки по истории русской деревни X–XIII вв. М., 1956 (Труды Гос. Исторического музея, вып. 32), с. 151 и ил.

(обратно)

85

Очерки по истории русской деревни X–XIII вв. М., 1956 (Труды Гос. Исторического музея, вып. 32), с. 151 и ил.

(обратно)

86

Vernadsky G. The Mongols and Russia.

(обратно)

87

Гумилев Л. Н. Поиски вымышленного царства. М., 1970, с. 328–329; ср. ег°дж е. Апокрифический диалог. — Нева, 1988, № 3, с. 201–207; № 4, с. 195–201.

(обратно)

88

Эта точка зрения Дж. Феннела не нашла поддержки у его рецензентов (Shерагd J. Op. cit., p. 822; Nitsсhe P. Op. cit., S. 429). Дж. Шепард пишет об ударах, подобных нокауту, которые монголы наносили русским городам, и подробно характеризует археологические материалы по теме.

(обратно)

89

И. Р. [Трубецкой Н. С] Наследие Чингис-хана. Берлин, 1925; Вернадский Г. Монгольское иго в русской истории. — В кн.: Евразийский временник, 1927, т. V, с, 153–164; его же. The Mongols and Russia; Ha Iper in С. J. Russia and the Golden Horde. Bloomington, 1985; cp. S p u 1 e r B. Rec: Halperin Ch. J. Russia and the Golden Horde. The Mongol Impact on Medieval Russian History. Bloomington, 1985.—Jahrbucher fur Geschichte Osteuropas, 1986, Bd. 34, Hf. 3, S. 427; Idem. Die Religionspolitik der Mongolen. — Festschrift fur Bernhard Stasiewski. Koln — Wien, 1975, S. 1 —12. Sr.; Акимова О. А. Гальперин Ч. Дж. Россия и степь: Джордж Вернадский и евразийство. — В кн.: Культура и общество Древней Руси, ч. I, с. 31–51.

(обратно)

90

Гумилев Л.Н. Поиски, с. 379. Ср.: Москвитина О. Н. Александр Невский в зеркале новейшей английской историографии. — В кн.: Критика концепций современной буржуазной историографии. Л., 1987, с. 127–134.

(обратно)

91

Наряду с угоном горожан имели место, вероятно, и добровольные переселения в Сарай и другие города Орды, поскольку там существовали более спокойные и стабильные условия для производства и сбыта ремесленной продукции. — См.: МаIоwist M. Op. cit., s. 557–560.

(обратно)

92

Шаскольский И. П. Борьба Руси против крестоносной агрессии на берегах Балтики в XII–XIII вв. Л., 1978.

(обратно)

93

НПЛ, с. 57, 257. Biskup M., Labuda G. Dzieje Zakonu Krzyzackiego w Prusach. Gdan'sk, 1986, S. 179–180.

(обратно)

94

Ср.: Серебрянский Н. И. Древнерусские княжеские жития. М., 1915; Lammich M. Fiirstenbiographien des 13. Jahrhunderts in den Russischen Chroniken. Koln, 1973.

(обратно)

95

Флоренский П. А. Столп и утверждение истины. М., 1914, с. 545.

(обратно)

96

Ср.: Handbuch der Geschichte Russlands, Bd. I, S. 560–561.

(обратно)

97

Ваггоw G. W. C. Feudal Britain. The Complection of Medieval Kingdom. 1066–1314. L., 1956, p. 114–122; Davis R. King Stephen. L., 1967, p. 123.

(обратно)

98

Янин В. Л. Новгородские посадники.

(обратно)

99

Чаадаев П. Я. Сочинения и письма. М., 1914, т. II, с. 143.

(обратно)

100

На1регin С h. Russia and the Golden Horde. Ср.: Kedourie E. The Destruction of the Ottoman Empire. L., 1956; Burns R. I. Islam and the Crusaders. Princeton, 1973; Vryonis S. Jr. The Byzantine Legacy and Ottoman Forms. — Dumbarton Oaks Papers, 1969–1970, vol. 23–24, p. 253–308; P r a w e r J. The Latin Kingdom of Jerusalem. L., 1972.

(обратно)

101

Насонов А. Н. Монголы и Русь (История татарской политики на Руси).

(обратно)

102

Тржештик Д. Среднеевропейская модель государства периода раннего средневековья. — В кн.: Этносоциальная и политическая структура раннефеодальных славянских государств и народностей. М., 1987, с. 124–133. ср.: Флоря Б. Н. «Служебная организация» у восточных славян. — Там же, с. 142–151.

(обратно)

103

Кучкин В. А. Ростово-Суздальская земля в X — первой трети XIII в. (центры и границы). — «История СССР», 1969, № 2, с. 62–94; его же. Нижний Новгород и Нижегородское княжество в XIII–XIV вв. — В кн.: Польша и Русь. / Под ред. Б. А. Рыбакова. М., 1974, с. 234–260; его же. Роль Москвы в политическом развитии Северо-Восточной Руси конца XIII в. — В кн.: Новое о прошлом нашей страны. Памяти М. Н. Тихомирова. М., 1967, с. 54–64; его же. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси в X–XIV вв. М., 1984.

(обратно)

104

Монгайт АЛ. Рязанская земля (Источники истории Рязанской земли и историографии). АН СССР, 1961; его же. Старая Рязань (Материалы и исследования по археологии СССР, т. 49). М., 1955.

(обратно)

105

Сахаров А. М. Города Северо-Восточной Руси. М, 1959; Тихомиров М. Н. Древнерусские города. М., 1956.

(обратно)

106

Ср., однако, точку зрения А Н Насонова (Насонов. Монголы и Русь, гл. 2, с. 50 и далее).

(обратно)

107

См.: Vernadsky. The Mongols and Russia, p. 71 et seq.; Насонов Мон¬голы и Русь; S p u 1 е г Die Qoldene Horde, p 39 et seq

(обратно)

108

ПСРЛ, т. 5, с. 190. Второе предложение повторено в «Житии» Александра — См.: П2Л, с. 15; Бегунов. Памятник, с. 177, 193.

(обратно)

109

Там же.

(обратно)

110

ТЛ, с. 328; НПЛ, с. 83, 312; ПСРЛ, т 1, стб. 524; т 5, с. 191; П2Л, с 15, Бегунов. Памятник, с. 177—178, 193—194.

(обратно)

111

См.: Пашуто Очерки, с. 246.

(обратно)

112

Полная канонизация состоялась только в 1547 г — См.: Клепинин Александр Невский, с. 179 и далее; Голубинский. История канонизации, с. 65, 100.

(обратно)

113

Дата рождения Дмитрия в источниках не упоминается. Согласно русскому генеалогу XVIII в. Т. С. Мальгину, Дмитрий родился в 1250 г. (Мальгин, с. 292), но, когда он в 1260 г. был оставлен княжить в Новгороде, ему было, по нашему мнению, больше 10 лет.

(обратно)

114

«Степенная книга» XVI в. сообщает, что Даниил получил Москву от Александра (ПСРЛ, т. 21, с. 296); согласно западнорусской Супрасльской летописи, к 1303 г. Даниил правил в Москве только одиннадцать лет (ПСРЛ, т. 17, с. 27); HI, однако, упоминает Даниила как независимого князя московского в 1283 г.: «Данило. с москвици» (НПЛ, с. 325). Согласно Те. сб., под 1408 годом, тиуны Ярослава Яро-славича правили в Москве семь лет, а Даниила «воскормил» Ярослав (ПСРЛ, т. 15, стб. 474); другими словами, Москва была частью великого княжества Владимирского с 1264 по 1271 г. — См.: Кучкин. Роль Москвы.

(обратно)

115

В. Н. Татищев сообщает, что в августе 1264 г. он отбыл из Орды, а в сентябре был возведен на престол во Владимире (Татищев, т. 5, с. 44). Андрей умер приблизительно в 1264 г. (ТЛ, с. 328).

(обратно)

116

В 1212 г. Ярослав схватил в Твери двух новгородцев (НПЛ, с. 53, 252). Со¬гласно второй редакции татищевской «Истории», Ярослав получил «Переславль, Тверь и Волок» (Татищев, т. 3, с. 186). В первой редакции, однако, упоминается только Переславль (там же, т. 4, с. 342).

(обратно)

117

ПСРЛ, т. 1, стб. 471. «Ярослав князь тферьскыи» (там же, стб. 473).

(обратно)

118

Первым епископом был Симеон. Он похоронил Ярослава в Твери (ТЛ, с. 331).

(обратно)

119

Татищев, т. 5, с. 44. Кто такой Владимир Рязанский, неизвестно. Иван Стародубский был, вероятно, единственным оставшимся в живых дядей Ярослава.

(обратно)

120

Слово полк у летописцев обычно обозначает воинское подразделение, реже — поход.

(обратно)

121

НПЛ, с. 88–89. В 1270 г. два татарских посла снова исполнили церемонию возведения (посаженая} Ярослава на новгородский престол. — См.: ГВНП, с. 11.

(обратно)

122

Только в Ник (ПСРЛ, т. 10, с. 151). Запись под 1273 годом — подробная и мало похожая на чисто литературный вымысел — отражает, вероятно, несохранившийся новгородский или тверской источник. Айдар также упоминается под 1269 годом (там же, с. 147) как зять Амрагана.

(обратно)

123

Снова об участии татар упоминается только в Ник (там же). Ср: НПЛ, с. 322.

(обратно)

124

ПСРЛ, т. 10, с. 151, Ср.: НПЛ, с 322.

(обратно)

125

НПЛ, с. 312; ГВНП, № 29, с. 56–57.

(обратно)

126

НПЛ, с. 83, 311.

(обратно)

127

ТЛ, с. 328 (заметим, что в Л отсутствуют записи с 1263 по 1284 г.).

(обратно)

128

НПЛ, с. 84, 313.

(обратно)

129

ТЛ, с. 328.

(обратно)

130

Напечатано в: ГВНП, № 1, с. 9—10.

(обратно)

131

См.: Зимин, с. 104–105.

(обратно)

132

См.: Пашуто. Образование, с. 383 и далее.

(обратно)

133

НПЛ, с. 85, 314.

(обратно)

134

П2Л, с. 16.

(обратно)

135

В. Т. Пашуто считает, что на самом деле он прибыл с 300 литовскими беженцами в 1265 г. (Пашуто. Образование, с. 384).

(обратно)

136

П2Л, с. 16–17; НПЛ, с. 85, 314–315.

(обратно)

137

НПЛ, с. 85, 315.

(обратно)

138

НПЛ, с. 85, 315. Согласно Ник, Ярослав оставил своего племянника Дмитрия Александровича в Новгороде (ПСРЛ, т. 10, с. 145). Это выглядит маловероятным, поскольку в 1267 г. новгородским князем был Юрий и Новгородские источники не упоминают об этом. Ник также добавляет, что в 1267 г. в Новгороде было восстание («мятеж усобной»), не упоминаемое опять-таки в HI.

(обратно)

139

НПЛ, с. 85, 315. Более поздние летописи (HIV и Ник) добавляют, что был убит Ердень (ПСРЛ, т. 4, с. 236; т. 10, с. 145).

(обратно)

140

ГВНП, № 2, с. 10 — П. В договоре упоминаются посадник Михаил и тысяцкий Кондрат, ставшие впоследствии жертвами второго Раковорскйго похода (1268 г.). Следовательно, этот договор должен был быть заключен между 1265 г. и 23 января 1268 г. (в этот день Михаил и Кондрат выступили из города вместе с войском). Обсуждение раних договоров с Ярославом см.: Черепнин. Русские феодальные архивы, т. 1, с. 251–266.

(обратно)

141

См.: Christian sen The Northern Crusaders, p 108.

(обратно)

142

НПЛ, c. 85, 315.

(обратно)

143

Там же, с. 85–87, 315- 318

(обратно)

144

Там же, с. 87–88, 318–319.

(обратно)

145

ГВНП, № 3, с. 11–13. Л. В. Черепнин (Черепнин. Русские феодальные архивы, т. 1, с. 263–266) считает, что последние три статьи договора, напечатанного в ГВНП, были добавлены в 1270 г. после второго крупного столкновения с Ярославом.

(обратно)

146

НПЛ, с. 88, 319.

(обратно)

147

См. версии, восходящие к своду 1472–1479 гг. (М, Е, Лье и Ник; ПСРЛ, т. 25, с. 149; с. 23, с. 88; т. 20, с. 167; т. 10, с. 149). Исходное описание мятежа (без угрозы отлучения) содержится в НПЛ, с. 88–89, 319–321.

(обратно)

148

Например, см. выше, с. ПО.

(обратно)

149

На обороте договора 1269–1270 гг. написаны слова «Се приехаша послы от Менгу Темеря цесаря (хана Менгу-Тимура) сажат Ярослава с грамотою», т. е. очевидно, что с ярлыком на княжение (ГВНП, с. 11).

(обратно)

150

Это были три последние статьи договора (ГВНП, № 3), которые, по мнению Черепнина, были добавлены в 1270 г. (см. выше, прим. 33).

(обратно)

151

НПЛ, с. 89, 321.

(обратно)

152

Пашуто. Образование, с. 54, 387.

(обратно)

153

ПСРЛ, т. 4, с. 241; т. 5, с. 197; П2Л, с. 17, 85.

(обратно)

154

ТЛ, с. 331.

(обратно)

155

НПЛ, 89–90, 321–322.

(обратно)

156

Татищев, т. 5, с. 50.

(обратно)

157

НПЛ, с. 322; ПСРЛ, т. 10, с 151.

(обратно)

158

ПСРЛ, т. 10, с. 151.

(обратно)

159

НПЛ, с. 322, 471 («седев 3 месяци, выиде из града»);

(обратно)

160

ПСРЛ, т. 10, с. 151–152. О бегстве Павши, временной замене его Михаилом Мишиничем и восстановле¬нии в должности см.: НПЛ, с. 322. О Ратиборе и «крамольниках» см.: Татищев т. Ъ. с. 51.

(обратно)

161

ТЛ, с. 332–333.

(обратно)

162

«По полугривне с сохи (т. е. с единицы обложения податью), а в сохе числиша 2 мужи работники» (Татищев, т. 5, с. 51). См. также: К о ч и н. Сельское хозяйство с. 92–93.

(обратно)

163

Ник, HIV и «Летописец Никифора вскоре» — последние два под 1273 годом, яв¬но ошибочная датировка (ПСРЛ, т. 10, с. 152; т. 4, с. 219; Тихомиров. Забытые произведения).

(обратно)

164

См.: Пашуто. Образование, с. 386 и далее; Алексеев. Полоцкая земля, с. 285 и далее.

(обратно)

165

Но см.: Кучкин. Нижний Новгород, с. 239.

(обратно)

166

Каргалов, с. 167–168.

(обратно)

167

Сын Святослава Дмитрий умер раньше своего двоюродного брата Василия Костромского; его потомки, таким образом, потеряли право на наследование. Сын Ивана Михаил, однако, был еще жив в 1281 г. (ТЛ, с. 339), но ни он, ни его потомки никогда не заявляли своих претензий на великоняжеский престол.

(обратно)

168

Ср., однако, точку зрения В. А. Кучкина, который считает, что в конце XIII века Нижний Новгород был частью района Городца (Кучкин. Нижний Новгород, с. 239).

(обратно)

169

См.: Vernadsky. The Mongols and Russia, p. 158–159.

(обратно)

170

Подробное исследование истории Волынской и Галицкой земель с момента смерти Даниила и до конца XIII века см.: Пашуто. Очерки, с. 289–302.

(обратно)

171

Vernadsky. The Mongols and Russia, p. 164 et seq.; Meyendorff. Byzantium, p. 36.

(обратно)

172

Meyendorff. Byzantium, p. 68. О событиях 1280–1300 гг. см.: Vernad¬sky. The Mongols and Russia, p. 174–189; Spu1er. Die Goldene Horde, p. 64–77; Федоров Давыдов. Общественный строй, с. 68–74.

(обратно)

173

Мальгин, с. 296,— единственное «свидетельство» о дате его рождения.

(обратно)

174

Ник сообщает, что они отправились в Орду «кождо (с заботой) о своих княжениах» (ПСРЛ, т. 10, с. 154), но это, вероятно, более позднее добавление к исходному описанию из Т.

(обратно)

175

В феврале 1273 г. они взяли «славный град Ясьскыи (осетинский) Дедяков (Орджоникидзе)» — См.: Vernadsky. The Mongols and Russia, p. 173 (ТЛ c. 334).

(обратно)

176

ТЛ, с. 338–339. Автор описания в /// явно благоволит к Андрею и просто сообщает, что «Андреи… вздыну рать татарскую, и взяша Переяславль на щит» (НПЛ, с. 324) В описании, содержащемся в HIV и С/, приводятся имена двух татарских военачальников «Ковкадыи и Алчедаи» (ПСРЛ, т. 4, с. 244; т. 5, с 199)

(обратно)

177

Путаный рассказ о деятельности Довмонта содержится в НПЛ (с. 324), HIV и CI (ПСРЛ, т. 4, с. 244; т. 5, с. 200). Ник придает чуть больше смысла всему этому эпизоду (ПСРЛ, т. 10, с. 159–160).

(обратно)

178

ТЛ, с. 338–339; НПЛ, с 324; ПСРЛ, т. 10, с 159–160.

(обратно)

179

См.; Татищев, т. 5, с. 57.

(обратно)

180

ПСРЛ, т. 25, с. 154.

(обратно)

181

ПСРЛ, т. 10, с. 160.

(обратно)

182

НПЛ, с. 325 (под 1283 годом); ПСРЛ, т 25, с. 154, т. 10, с. 160 (оба под 1282 годом).

(обратно)

183

НПЛ, с. 325 (под 1284 годом).

(обратно)

184

Там же, с. 325–326 (под 1284 годом).

(обратно)

185

ПСРЛ, т. 10, с. 161.

(обратно)

186

Упоминается только в HIV и CI (и производных летописях), но отсутствует в Т и HI (ПСРЛ, т. 4, с. 246; т. 5, с. 201).

(обратно)

187

ТЛ, с. 344.

(обратно)

188

Там же, с, 344 (под 1287 годом), с. 326 (под 1289 годом). Самое подробное описание содержится в Ник под 1288 годом (ПСРЛ, т. 10, с. 167).

(обратно)

189

Дмитрий и Константин Борисовичи (только в Я/V), Михаил Глебович Белозерский и Федор Ростиславич Ярославский (и Смоленский). Наиболее полное описание этого похода содержится в: Т, Л, HI, HIV, CI, МАК и Ник. См.: ТЛ, с. 345–346; ПСРЛ, т. 1, стб. 483, 527; т. 4, с. 248; т. 5, с 201–202; т. 10, с. 168–169; НПЛ, с. 327. Заметим, что Ник, явно ошибочно, добавляет «Иван Дмитриевич (сын Дмитрия Алек¬сандровича)» к перечню князей, сопровождавших Андрея

(обратно)

190

Только в Ник (ПСРЛ, т. 10, с. 169).

(обратно)

191

Sри1ег Die Goldene Horde, p 73—74

(обратно)

192

ПСРЛ, т 1, стб. 483, 527; ТЛ, с. 346–347. См также: Бережков, с 120–121.

(обратно)

193

ПСРЛ, т 1, стб 483; НПЛ, с 328 Согласно HI, Дмитрий послал епископа тверского Андрея и Святослава на переговоры. Однако Святослава Ярославича, старшего сводного брата Михаила, к 1294 г, вероятно, уже не было в живых, поскольку Михаил явно был старшим князем в Твери.

(обратно)

194

О занятии Федором Ростиславичем Переславля см.: ТЛ, с 346; ПСРЛ, т. 1, стб. 483 (где вместо Переславля ошибочно указан Ярославль).

(обратно)

195

Упоминается только в HIV, МАК и Ник (ПСРЛ, т. 4, с. 248; т. 1, стб. 527; т. 10, с 170)

(обратно)

196

ПСРЛ, т 1, стб 484; ТЛ, с. 347.

(обратно)

197

См/ S р и 1 с г Die Goldene Horde, p 74, n 51.

(обратно)

198

ПСРЛ, т. 1, стб 483

(обратно)

199

О Городце см.: Кучкин. Нижний Новгород, с. 234–235.

(обратно)

200

О важном значении Переславля см.: Сахаров. Города, с. 34 и далее; Тихомиров Древнерусские города, с 413–415.

(обратно)

201

О поездке Андрея в Орду в 1295 г., съезде князей во Владимире и неудачном нападении на Переславль см: ПСРЛ, т. 1, стб. 494; т 4, с. 249; т. 5, с. 202; т 10, с. 171; ТЛ, с 347–348. Заметим, что Сим начинает описание событий 1296 г. словами: «.бысть рать татарская, прииде Олекса Неврюи.» (ПСРЛ, т. 18, с. 83). HIV и CI поясняют, что Неврюем звали посла Токты.

(обратно)

202

Тверская версия договора напечатана в: ГВНП, № 4, с. 13–14. Дата не приводится, но договор был, вероятно, заключен, когда Андрей отсутствовал в Новгороде, т е. между 1295 и 1298 гг. Ср, однако, точку зрения Л. В Черепнина (Черепнин. Русские феодальные архивы, т. 1, с. 266–270). В. А. Кучкин считает, что Иван, упоминаемый в тверской копии договора (ГВНП, № 4), был сыном Даниила Москов¬ского, что он в конце 1297 г. был послан в Новгород своим отцом после того, как новгородцы временно прогнали наместников Андрея, и что договор был заключен меж¬ду 1 сентября 1296 г. и 28 февраля 1297 г. (Кучкин. Роль Москвы).

(обратно)

203

Упоминается только в HlVu С! (ПСРЛ, т. 4, с. 250; т. 5, с. 202).

(обратно)

204

Ростовская летопись (МАК) туманно упоминает о вооруженном столкновении между Иваном и Константином Ростовским в 1301 г., вероятно, по поводу границ. Дело было улажено епископом Симеоном (ПСРЛ, т. 1, стб. 528).

(обратно)

205

ПСРЛ. т 1, стб. 486; т. 4, с. 252; т. 5, с. 203–204; ТЛ, с. 350.

(обратно)

206

ТЛ, с. 351.

(обратно)

207

Там же.

(обратно)

208

Там же, с. 338.

(обратно)

209

О событиях 1289 г. в Ростове (возвращение Дмитрия, изгнание татар и поездка Константина в Орду) сообщается только в МАК, (ПСРЛ, т. 1, стб. 526). в Ник Константин назван князем угличским в 1289 г. (ПСРЛ, т. 10, с. 168).

(обратно)

210

ТЛ, с. 337. В 1280 г. Игнатий был за это отлучен от церкви митрополитом Кириллом, но получил прощение после того, как за него вступился Дмитрий Борисович.

(обратно)

211

ТЛ, с. 335.

(обратно)

212

Там же, с. 336.

(обратно)

213

За исключением того, что его дочь вышла замуж за Михаила Белозерского в 1278 г. (ТЛ, с. 335).

(обратно)

214

О принятии им смоленского престола см.: ТЛ, с. 337; о возвращении Александра см.: ПСРЛ, т. 4, с. 250; т. 5, с. 202. По-видимому, во время своего призрачного «правления» в Смоленске Федор очень часто назначал вместо себя наместников из смоленского княжеского рода для управления княжеством. — См.: Baumgarten, Genealogies, p. 97–98.

(обратно)

215

ТЛ, с. 335. В. В. Каргалов (гл. 3) сообщает о цели похода, не упоминаемой в русских источниках.

(обратно)

216

ПСРЛ, т. 10, с. 157, 161, 168.

(обратно)

217

ПСРЛ, т. 15, стб. 405; т. 1, стб. 525 (-МАК).

(обратно)

218

Федор Ростиславич (ПСРЛ, т. 21, с. 309); Константин Борисович (1302 г.) и Федор Михайлович Белоозерский (1302 г.). — См.: ПСРЛ. т. 1, стб. 528 (МАК).

(обратно)

219

См.: ПСРЛ, т. 21, с. 307–311. Его жизнеописание см.: Серебрянский. Древнерусские жития, с. 222–234. По всей видимости, Федор провел в Орде по крайней мере шесть лет: три года до женитьбы и три — после (у него родились два сына). Вероятно, он жил там где-то между 1281 (первый татарский поход Андрея) и 1293 гг. (возвращение Федора в Орду вместе с Андреем Александровичем).

(обратно)

220

ПСРЛ, т. 10, с. 156, 167. В 1288 г. нападениям подверглись также Муром и земли мордвы.

(обратно)

221

ПСРЛ, т. 10, с. 173; т. 1, стб. 486.

(обратно)

222

НПЛ, с. 323.

(обратно)

223

Там же, с. 326, 327.

(обратно)

224

См.: Кучкин. Роль Москвы, с. 60–62.

(обратно)

225

НПЛ, с. 91, 328, 330, 331.

(обратно)

226

См.: Янин. Новгородские посадники, с. 165 и далее.

(обратно)

Оглавление

Русь XIII столетия в книге Дж. Феннела

Предисловие к русскому изданию

ГЛАВА 1 РУСЬ В 1200 ГОДУ

ГЛАВА 2 ЮЖНАЯ РУСЬ В 1200–1223 ГОДАХ

ГЛАВА 3 СЕВЕРНАЯ РУСЬ В 1200–1223 ГОДАХ

  Суздальская земля

ГЛАВА 4 ТАТАРСКИЕ НАШЕСТВИЯ

  Первое нашествие 1223 года

  Период передышки 1223–1237 годов

ГЛАВА 5 ПОСЛЕ НАШЕСТВИЯ (1238–1263)

  Борьба за власть в 1238–1252 годах

ГЛАВА 6 НАСЛЕДНИКИ АЛЕКСАНДРА НЕВСКОГО

  Последние потомки Ярослава (1263–1277)

  Междоусобная (civil) война и татарское господство (1277–1304)

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © UniversalInternetLibrary.ru - электронные книги бесплатно