Электронная библиотека
Форум - Здоровый образ жизни
Саморазвитие, Поиск книг Обсуждение прочитанных книг и статей,
Консультации специалистов:
Рэйки; Космоэнергетика; Биоэнергетика; Йога; Практическая Философия и Психология; Здоровое питание; В гостях у астролога; Осознанное существование; Фэн-Шуй; Вредные привычки Эзотерика




М. П. Загурская, А. Н. Корсун
Серые кардиналы


ОТ АВТОРОВ

«Серый кардинал»… Это выражение хорошо знакомо читателю и достаточно часто встречается как в художественной литературе, так и в исторических исследованиях, очерках, в газетных статьях. Читаем, например, у Юлиана Семенова в «Версии II»: «Победоносцева, наставника будущего царя, иначе как «серым кардиналом» в прогрессивных дворянских кругах не называли». И сразу понятно, что имеется в виду – мощный закулисный политик, вершащий судьбы страны, не выходя на первый план.

Есть одно примечательное качество этого выражения – какой-то зловещий оттенок власти «серого кардинала». Вспомним к примеру впечатляющую характеристику, данную Блоком Победоносцеву (во вступлении ко второй главе поэмы «Возмездие»): «В те годы дальние, глухие, В сердцах царили сон и мгла: Победоносцев над Россией Простер совиные крыла…»

Смысл всех приведенных примеров позволяет сформулировать значение выражения «серый кардинал», понять его смысл: суть «серокардинальства» опирается на противопоставление двух основополагающих компонентов: «обладание значительной фактической властью» (не только политической…) и «отсутствие достаточно высокого официального положения», иначе говоря, речь идет о «теневой власти».

Но быть в тени кого-либо – это означает, что есть кто-то, отбрасывающий эту тень. «Серый кардинал» всегда – за кем-то, всегда не один и не на виду, всегда – он и еще кто-то другой (или другие). Поэтому при рассказе о такой личности необходимо указать на то высокое лицо, благодаря покровительству которого реализует свое могущество «серый кардинал».

В силу этого в каждом из исторических очерков в книге, которую вы открыли, герой – не один. В том-то состоит ирония судьбы, что в повествовании о любом «сером кардинале» главный герой на самом деле всегда в тени, лишь на краткие моменты появляясь перед взорами «почтеннейшей публики», непоколебимо уверенной в главенстве совсем другого персонажа – очевидного для большинства. Вот же он! Герой, чьи судьбоносные поступки вершат историю: всесильный правитель, министр, канцлер, сёгун…

Поэтому каждая глава в этой книге рассказывает не об одной, а о двух (как минимум) личностях: явном и тайном, ведущем и ведомом, кукловоде и… Впрочем, многие из этих «явных» никак уж не подходят под определение куклы и марионетки, будучи и сами личностями в полной мере глобального масштаба, например, Ришелье, Бисмарк. Трудно представить, чтобы ими мог кто-то манипулировать! Тогда «серый кардинал» при таком колоссе – верный и неподкупный союзник, тайная опора, советник, советчик и соратник, не всегда защищающий правое дело, но всегда своего патрона.

Но откуда мы, собственно, знаем выражение «серый кардинал»? Не все читали толстые исторические фолианты, но никто из нас в своей читательской юности не прошел мимо замечательного произведения – романа Александра Дюма-отца «Три мушкетера».

С удовольствием напомним содержание первых страниц романа, те обстоятельства, при которых читатель знакомится с юным гасконцем и узнает о таинственном «сером кардинале». Когда, избитый слугами в Менге, д’Артаньян, обнаружив пропажу рекомендательного письма, грозит трактирщику именем капитана королевских мушкетеров, автор поясняет в тексте: «Эта угроза окончательно запугала хозяина. После короля и господина кардинала имя г-на де Тревиля, пожалуй, чаще всего упоминалось не только военными, но и горожанами. Был еще, правда, «отец Жозеф»… Но его имя произносилось не иначе как шепотом: так велик был страх перед «серым преподобием», другом кардинала Ришелье».

Кто же такой отец Жозеф, прозванный современниками «серым кардиналом»? Франсуа Леклер дю Трамбле (1577–1638), выходец из знатной французской семьи, получил блестящее духовное образование в ряде католических учебных заведений Европы, в 20 лет стал монахом ордена капуцинов, славящегося дисциплиной и аскетическим образом жизни, и выдвинулся как преподаватель богословия и философии. После встречи с Ришелье, который впоследствии стал могущественным министром Людовика XIII, начинается деятельность о. Жозефа в качестве ближайшего советника и помощника кардинала: он становится главой политической разведки, возглавляет разветвленную агентурную сеть Ришелье в Европе; он вдохновитель и участник всех многочисленных интриг кардинала Ришелье. Но почему же все-таки «серый»? Некоторые историки и писатели считают, что это связано с цветом одежды капуцинов. Однако известно, что капуцины носили одежду темно-коричневого или бурого цвета.

Другое предположение связано с переносным значением слова «серый» – «бесцветный», «безликий», т. е. «неразличимый», «незаметный». Так что вполне вероятно, что прозвище «серый кардинал» в своей основе имеет именно это значение – «неприметный, теневой».

В нашей книге речь пойдет о «серых кардиналах» в разных странах и эпохах. Вот она, галерея закулисных правителей, предпочитавших действовать, оставаясь в тени официальных властителей. Вот эти люди, талантливые и коварные, известные и так и не вышедшие из тени истории:

– древнеегипетский жрец Эйе при фараонах Эхнатоне (Аменхотепе IV), Сменхкара и Тутанхамоне;

– знаменитый капуцин Жозеф дю Трамбле, который уже был представлен читателю;

– Генрих Иоганн Фридрих (в России он называл себя Андреем Ивановичем) Остерман при Петре Великом и его преемниках – гений дворцовой интриги;

– серый кардинал в кимоно – госпожа Касуга но-цубонэ, которую считают «серым кардиналом» сёгуната Токугава;

– прусский банкир Герсон фон Блейхредер – советник, личный банкир и друг «железного канцлера» Отто фон Бисмарка создавший себе и своему покровителю крупнейшие состояния в Германии того времени;

– евнух Ли Ляньин, «правивший» во времена правления вдовствующей императрицы Цыси.

Как видно из нашего списка, «серыми кардиналами» бывают не только мужчины. И, кстати, госпожа Касуга но-цубонэ не единственная в своем роде. Сестру французского короля Луи Филиппа (1773–1850, правил в 1830–1848) мадам Аделаиду тоже считали «серым преосвященством» при брате.

Чем вообще власть привлекает людей? Возможностью обогащения, славой, почестями? Или больше всего человека пьянит сознание того, что от него зависят судьбы (а иногда и жизни!) других людей?

И особенно сильным это чувство бывает у тех, кто, обладая властью, не несет на себе бремени ответственности: вся ответственность падает на плечи тех, кто стоит впереди, так сказать, на свету. Тень защищает наших героев и делает их практически неуязвимыми, позволяя оставаться у власти даже после падения патрона: Эйе был «серым кардиналом» не одного фараона; пережить пятерых правителей и остаться у кормила власти сумел Остерман; два сегуна внимали советам госпожи Касуга но-цубонэ. Теперь мы попытаемся вывести их из тени…


ЖРЕЦ ЭЙЕ
(примерно 1243–4319 гг. до н. э.)

Я удалил зло…

Надпись фараона Эйе на стенах пещерного храма в Эс-Саламуни

Открытие гробницы фараона Тутанхамона в 1922 году произвело настоящую сенсацию. Она была одним из немногих сохранившихся нетронутыми царских захоронений, и, без сомнения, самым пышным из тех, которые были найдены ранее: с множеством золотых предметов, изделий из слоновой кости, включая знаменитую золотую погребальную маску царя. При всем этом великолепии явно были видны небольшие нарушения погребального ритуала, которые наводили ученых на мысли, что тут что-то не так. И это что-то связано со смертью фараона. Возможно, что было совершено преступление? Неужели юный правитель был убит, и если да, то кем?

Как же все было на самом деле?

Попробуем провести расследование этого уголовного дела 3500-летней давности…

Тутанхамону едва исполнилось 18 лет, когда он умер. Слишком рано для египетского фараона, в государстве которого тщательно заботились о живом боге, как именовали фараона. Правда, Тутанхамон считается сыном одного из самых противоречивых, а в некотором смысле и ненавистных правителей Древнего Египта, поэтому враги его отца могли попытаться уничтожить, пока он не вошел в силу. Известно, что по малолетству фараона вокруг него плелись интриги – многим хотелось властвовать, «опекая» подростка на троне. Вполне вероятно, что кому-то захотелось большего – выйти из тени и самому надеть корону Верхнего и Нижнего Египта… Поражают крошечные размеры и незавершенность его гробницы, т. е. можно предположить, что фараон умер внезапно. Эти факты дают основания полагать, что смерть Тутанхамона была неестественной, а возможно даже и насильственной. В настоящее время найдены новые свидетельства в подтверждение такой версии. Итак…

Место преступления. Древний Египет, или, как называли его сами египтяне, страна Кемет – «черная земля». Время – конец XVIII династии. Правление таких фараонов как Аменхотеп III, Аменхотеп IV (знаменитый Эхнатон) и, наконец, собственно говоря сама…

Жертва – Тутанхатон (Тутанхамон), сын фараона Эхнатона. Вступил на престол еще ребенком, поэтому неудивительно, что за него Египтом правили другие: историки называют имена советника Эйе и полководца Хоремхеба. Подозрения в том, что за смертью фараона кроется что-то странное, появились фактически сразу после обнаружения его захоронения. Гробница Тутанхамона была не только слишком маленькой для царя (предполагается, что первоначально она предназначалась для персоны не царской крови), но и наспех расписаной – стенные росписи были испорчены брызгами краски, которые так и не были вытерты. Сокровища, утварь и другие погребальные предметы лежали как попало, некоторые были повреждены. Более тщательное изучение вещей из сокровищницы гробницы выявило, что многие из них предназначались для другого человека – в картушах были стерты его имена и вписаны имена Тутанхамона. Тело фараона также было повреждено при бальзамировании – количество благовоний на мумии было в несколько раз больше, чем в других захоронениях. Было ли это частью ритуала или попыткой скрыть свидетельства убийства? При рентгеновском изучении мумии обнаружили интересные факты – «блуждающий» осколок кости в черепной коробке и уплотнение в основании черепа, которые могли быть результатом сильного, а возможно и смертельного, удара по голове сзади. Также были найдены повреждения нескольких ребер и другие свидетельства, возможно, падения или ударов. Все это было очень странно и наводило на мысль, что имеются…

Подозреваемые. Древний преступник, как и современный, для преступления должен иметь средства, возможность и мотив. Принимая во внимание данный критерий, в первую очередь в круг подозреваемых попадают люди, наиболее приближенные к фараону. Кто они?

Майя. Главный казначей Тутанхамона, могущественный и амбициозный человек. Майя управлял казной в период правления фараона Тутанхамона и его преемников Эйе и Хоремхеба. Майя ведал сбором налогов и выполнением других важных работ для фараона, в том числе осуществлял контроль за подготовкой гробниц для фараонов. Известно, что он пожертвовал фигуры-ушебти для гробницы Тутанхамона (это было видно по клеймам и печатям). Он явно был важным чиновником, о чем свидетельствуют его захоронения в царском некрополе в годы после смерти Тутанхамона и Эйе (в этот период все, что касалось предыдущих правлений, старались предать забвению).

Хоремхеб. При слабых преемниках Эхнатона Хоремхеб, постепенно продвигаясь по лестнице должностей и званий, занял ряд крупнейших постов в государстве. При Тутанхамоне он занимал высокий пост военачальника, командуя войсками во время азиатского похода. Весьма возможно, что в эту эпоху вся реальная власть находилась в его руках. На стенах своей гробницы в Саккаре, которая была построена в то время когда он был все еще только чиновником, он называл себя «величайшим из великих, могущественнейшим из могущественных, великим повелителем народа… избранником царя, главенствующим над обеими странами (то есть Нижним и Верхним Египтом) в управлении, военачальником над военачальниками двух стран». Его политическое влияние в это время было весьма значительным, при том нужно учесть, что звание «повелителя» (дословно «того, кто при подданных») свойственно престолонаследникам и могущественнейшим временщикам. Была ли выгодна смерть Тутанхамона главнокомандующему армией Хоремхебу, который стал фараоном Египта после смерти Эйе?

Анхесенамон — супруга Тутанхамона, третья дочь фараона Эхнатона и его жены Нефертити. Анхесенамон унаследовала от матери не только красоту, но и ум, и, очевидно, с годами ее влияние на Тутанхамона усиливалось и затмевало влияние советника Эйе. Она становится влиятельной фигурой при дворе и, по-видимому, управляет всеми делами в стране во время походов в Сирию. Анхесенамон не родила наследников Тутанхамону и после смерти последнего стала вдовствующей правительницей Египта. Могла ли она быть заинтересована в смерти мужа?

Жрецы. А может быть, Тутанхамона убили жрецы, которые боялись, что сын Эхнатона продолжит дело своего отца по установлению монотеизма и лишит их власти? Возможно, царствие Тутанхамона было чисто номинальным, и Египтом за спиной подставного царя правила жреческая верхушка?.. Вот и Сменхкара, соправитель Эхнатона, был лишь марионеткой. А возможно, при нем и произошло отлучение фараонов от власти? Ведь и он, и Тутанхамон воспитывались в Ахетатоне, в лучах культа единого бога Атона!.. Рисковать фиванские жрецы больше не имели права: слишком высокой была ставка.

И, наконец, – главный подозреваемый.

Эйе — «серый кардинал» и первый советник Тутанхамона. Что мы знаем об этом человеке? Его личное имя было Итеф-Нетиер-Эйе – «Отец бога, Эйе». Как фараон XVIII династии Древнего Египта, правивший приблизительно в 1323–1319 годах до н. э., он носил тронное имя Хепер-Хеперу-Ра – «Олицетворение явлений Ра», а Манефон называл его Ахеррес. Уже в царствование Эхнатона Эйе носил высокие титулы «носителя опахала по правую руку царя, главного из друзей царя», «начальника всех коней владыки обеих земель», «личного писца царя».

Личность этого человека является – наряду с загадками Сфинкса, пирамид, удивительных звероголовых богов, культа солнечного бога Атона и секретов самой красивой женщины в истории – Нефертити – одной из самых загадочных тайн страны Кемет. Причем ко многим вопросам без ответов он имеет самое прямое отношение.

При Аменхотепе IV, в эпоху его религиозной реформы – замены многих богов на единого солнечного Атона, Эйе занимает ряд высоких придворных должностей. После вступления на престол юного Тутанхамона он становится фактическим правителем государства в ранге верховного сановника, можно сказать, что «серый кардинал» практически вышел из тени.

После смерти Тутанхамона Эйе сначала оказывается неясным образом замешанным в попытке вдовы царя Анхесенамон сохранить власть, затем сам становится фараоном. Правда, при фараоне Эйе едва ли не равной с ним властью пользуется главный военачальник Хоремхеб, который после смерти Эйе становится новым фараоном – последним фараоном XVIII династии.

Откуда же Эйе появился при дворе фараона Аменхотепа IV? Был ли он одним из немногих представителей старой знати при фараоне-реформаторе или оказался одним из тех новых приближенных, незнатных выдвиженцев, неродовитых служилых людей, так называемых «немху» (что означало «сироты», конечно, в переносном смысле), приближенных к трону не за аристократические фамилии, а за реальные заслуги? И какие именно заслуги оказал фараону хитроумный Эйе?

Эйе пользуется огромным доверием фараона Эхнатона, он – верховный жрец нового солнечного бога Атона. Но был ли советник Эйе таким ревностным приверженцем фараона-еретика и пропагандируемого последним культа Атона, как свидетельствуют различные изображения в камне: коленопреклоненные фигуры Эйе и его жены Тии, молящихся Атону (рельеф гробницы Эйе), надписи и «Гимн Атону», начертанные на стене гробницы Эйе в Амарне? Или хитроумный Эйе, как и все политики, поддерживает новую религию, пока ему это выгодно. А если судьба завтра бросит карты иначе, не станет ли Эйе ревностным жрецом старых богов? Почему Эйе сыграл важную роль в восстановлении культа старых богов при фараоне Тутанхамоне?

Какое отношение «отец бога» Эйе имел к прекраснейшей из женщин – Нефертити? Одна из версий гласит, что он был ее отцом, а другие настаивают на менее идиллических отношениях, считая, что Эйе был инициатором опалы и ссылки царицы, а также что Эйе и Нефертити были заклятыми соперниками в борьбе за влияние на юного Тутанхамона. Кто ближе к истине?

Сложные отношения, которые связывали «отца бога» Эйе и генерала Хоремхеба, тоже представляют загадку. Кто они? Соратники? Соперники? Заговорщики и предатели легитимного фараона или защитники интересов государства?

Вообще, история «серого кардинала» Эйе – это повесть о мудром человеке у власти или коварном интригане, заботящемся только о своем возвышении? Эйе – это такой Талейран Древнего Египта – всех пережил, всех перехитрил, всех предал, или благородный непонятый и оболганный гений? И главный вопрос: действительно ли он приложил руку к смерти Тутанхамона?

Можно ли получить ответы на поставленные вопросы, приподняв покрывало Изиды над событиями далеких веков и раскрыть тайны Долины Царей?

Реконструкция преступления. «Следователи» пользовались огромным количеством материалов для расследования этого древнего дела – книгами, научными материалами, фотографиями гробницы Тутанхамона, рентгеновскими снимками его мумии и интервью с современными исследователями. Они собрали богатейший материал, касающийся всех участников событий. Но, к сожалению, многое из этого дела так и осталось неизвестным, все-таки прошло три с половиной тысячи лет! Попробуем и мы, исходя из дошедших до наших дней фактов, реконструировать последовательность тех далеких событий. Обратим наш пристальный взгляд на самого подозрительного фигуранта и проследим его путь к вершинам власти.

ПРЕДЫСТОРИЯ. ЗАГАДКА ПРОИСХОЖДЕНИЯ ЭЙЕ

О происхождении и начале карьеры Эйе мы практически ничего не знаем. Он, кажется, был уроженцем города Any (известен также как Хент-Мин; греч. Панополь или Хеммис; ныне Ахмим), главного города 9-го нома Верхнего Египта. Именно в этом городе во время своего краткого царствования Эйе выстроил храм, посвященный местному богу Мину – в египетской мифологии богу плодородия.

Что интересно, этот бог тоже имел определенное отношение к солнечным божествам, хотя значительно менее судьбоносное, чем Атон. Хотя Мин почитался с додинастических времен, а упорядоченным его культ стал при Царе Скорпионе (Серкете), на ранних этапах древнеегипетской истории он отождествлялся с Хором, в период Нового царства – с солнечным богом Амоном, как Амон-Мин. А еще из школьной истории мы помним о боге солнца Амоне-Ра. А потом был солнечный Атон… Впрочем, тема солнечного бога – одна из сквозных в этой истории.

Существует предположение, что Эйе мог быть сыном Юя (Иуйя), также выходца из Ахмима, жреца при храме Мина и заведующего скотными дворами этого храма (так называемый «мастер коней»). Происхождение отца Эйе покрыто мраком неизвестности, что дает основание отдельным египтологам называть его семитом (сирийцем). Кстати, Юя известным египтологом Ахмедом Османом[1] отождествляется с библейским Иосифом, но это предположение оспаривается большинством ученых. Но само имя – Юя – было редкостью в Египте, что действительно позволяет предполагать, что Эйе не был чистокровным египтянином.

Юя был влиятельным сановником в царском суде Аменхотепа III, предположительно поэтому он получил редкую возможность выстроить могилу для себя в королевском некрополе – Долине царей. Но скорее всего, это VIP-место Юя получил, потому что он был не только отцом Эйе, но и Тейе – главной жены Аменхотепа III. Таким образом, Эйе мог быть братом Тейе, шурином Аменхотепа III и дядей по материнской линии Эхнатона.

Также археологи отмечают у них сходство в физическом облике (судя по изображениям) как на памятниках, так и при исследовании мумий. В пользу этой теории свидетельствует видимое сходство изображений и монументов, атрибутируемых временем Эйе и Юя, а также похожесть их имен и титулатур.

Эйе был женат на Тии (не путать с царицей Тейе) – кормилице фараона Эхнатона. Тия, называемая в надписях «высокая кормилица», «мать, вскормившая божественного», «одевавшая царя», видимо, пользовалась особым расположением Эхнатона. Богатство ее дома росло необычайно быстро, так что, как говорит наивно египетский документ, жители города перешептывались об этом часто на ухо.

Возможно также, что Эйе и его жена Тии были родителями главной жены Эхнатона Нефертити. Впрочем, загадку отношений Эйе и Нефертити мы попробуем разгадать чуть позднее.

ЭЙЕ И ЗАГАДКИ ПРАВЛЕНИЯ АМЕНХОТЕПА III

Итак, Эйе постепенно занимает особое место при дворе фараона Аменхотепа III, хотя еще находится в глубокой тени: он, видимо, еще присматривается к обстановке, изучает расклад сил и нарабатывает политический капитал.

Надо сказать, что Аменхотеп III – сын Тутмоса IV и царицы Мутемуйи, девятый фараон XVIII династии (1455–1424 гг. до н. э.), тронное имя Небмаатра – идеальный плацдарм для созревания такого гения закулисной политики, каким был Эйе.

XVIII династия началась с того что ее основатель – правитель Фив фараон Яхмос I победоносно завершил дело своих предшественников и около 1560 г. до н. э. окончательно изгнал из пределов Египта племена кочевников – гиксосов, которые почти полтора века властвовали над Египтом. В борьбе с гиксосами Яхмос как истинный правитель объединил отдельные области – разобщенные многолетними смутами и иноземным игом «номы» (так называли греки территориальные единицы Египта). Сплотив страну, Яхмос I по следам отступающих гиксосов вторгся со своими отрядами в Южную Палестину и восстановил господство египтян на юге – в Куше (Северной Нубии).

Этим было положено начало Нового царства в истории Египта. Преемники Яхмоса I – его внук Тутмос I, царица Хатшепсут и Тутмос III – оказались достойными продолжателями начатого им дела. В результате многолетних походов они подчинили Египту все примыкающие страны, от южных районов Малой Азии – начала западной излучины Евфрата – до четвертого порога Нила. На 3200 км с севера на юг простерлись владения фараонов.

Египет стал сильной державой. В Фивы, столицу Египта, стекались несметные богатства. Небывалая роскошь господствовала при дворе «повелителя Верхнего и Нижнего Египта». В годы правления Аменхотепа III, правнука Тутмоса III, Египет достиг такого могущества, какого не имел ни до, ни после этого. Никто не решался противостоять сильнейшему из владык. Цари окружающих стран обращались с подобострастными посланиями в Фивы, униженно восхваляя их правителя, заверяя в своей верности и покорности и выпрашивая подачки. Письма шли от правителей Сирии и Палестины, от царей Вавилона и нередко сопровождались просьбами о присылке золота. «… Пусть брат мой пришлет золото в очень большом количестве, без меры, и пусть он пришлет мне больше золота, нежели моему отцу, ибо в стране моего брата золото все равно что пыль», – это красноречивое послание от грозного Тушратты, царя Митанни, перед которым трепетало все Двуречье, весьма показательно.

Родился Аменхотеп III в Фивах, он был сыном Тутмоса IV, не самым старшим, – многочисленные сохранившиеся документы времени правления Тутмоса IV подтверждают, что возможно, в юности ему не прочили престол, но Аменхотеп его все-таки занял. Скорее всего он взошел на престол в очень юном возрасте – ему не было еще и десяти лет. Это подтверждается многими источниками и не удивляет, если учитывать тот факт, что Тутмос IV умер слишком рано, чтобы иметь наследника в зрелых годах.

Первые годы правления царя, естественно, прошли под властью регента, скорее всего, его матери – царицы Мутемуйи. Воцарение Аменхотепа III, судя по всему, прошло быстро и безболезненно; во всяком случае никто из вельмож двора не был в связи со сменой царя смещен со своей должности.

Тридцатилетнее правление этого фараона было на редкость мирным. Лишь однажды, на пятом году своего царствования, Аменхотеп III предпринял поход в Эфиопию. Свое влияние в Передней Азии он поддерживал уже не силой оружия, как это делали его предшественники, а посредством дипломатии и золота. Таким образом Аменхотепу III удалось установить дружественные отношения с митаннийским царем Тушраттой. Во время правления Аменхотепа III на Сирию начали нападать хетты. Вскоре они захватили города Дамаск и Катна, ранее принадлежавшие Египту. Невзирая на призывы о помощи правителей этих городов, фараон так и не смог оказать ее. Видимо, в его распоряжении уже не было достаточно войск, чтобы остановить продвижение хеттов вглубь Сирии.

Время правления Аменхотепа III стало одним из величайших периодов расцвета древнеегипетской цивилизации. Свидетельства тому – грандиозные храмовые комплексы и превосходные памятники скульптуры, изящные туалетные вещицы и многие другие произведения искусства, считающиеся шедеврами лучших египетских собраний музеев мира.

Несмотря на обилие этих свидетельств, Аменхотеп III все еще остается фигурой, во многом, загадочной и противоречивой. С одной стороны, он как никто другой почитал традиционных египетских богов и сооружал им роскошные храмы, с другой стороны, – именно в его эпохе, когда царское самообожествление достигло невиданного размаха, лежат корни грядущей амарнской реформы. И можно только догадываться, какова доля личного вклада «героя нашего романа», хитрого Эйе в подготовку этого деяния.

Известны сотни портретов Аменхотепа III, однако наряду с этим долгие годы его правления «безмолвствуют» из-за недостатка письменных источников. Несмотря на кажущуюся доступность и многообразие памятников этого времени и условную «ясность» эпохи, время правления Аменхотепа III все еще требует серьезного и детального исследования.

Датированные источники, дошедшие до нашего времени от правления Аменхотепа III относительно редки. Известны лишь одиннадцать датированных царских документов (к сожалению, в них ничего нет об интересующем нас человеке, ведь Эйе в те времена еще не был той персоной, о которой бы упоминалось в государственных документах). Девять из этих документов относятся к периоду с 1-го по 11-й год правления царя, а два других – к 35-му. Надпись 1-го года правления связана со строительными работами в храме Тота в Гермополе. Двойная надпись 2-го года в Туре связана с возобновлением работы в карьерах в связи с началом сооружения «храма миллионов лет» царя в Ком эль-Хет-тан и, возможно, в Мемфисе. Четыре памятника из числа датированных, – это памятные скарабеи, в текстах на которых упомянуты: женитьба на митаннийской принцессе (10-й год), охота на диких быков (2-й год), охота на диких львов (1-й и 10-й годы) и создание искусственного озера Биркет Абу для царицы Тейе (11-й год). Наконец, три стелы 5-го года правления связаны с единственным военным событием времени правления Аменхотепа III – с походом в Нубию.

После 11-го года правления все датированные памятники словно исчезают вплоть до 35-го года, который упомянут на двух стелах из Гебель эль-Сильсилэ, тексты которых повествуют о добыче камня для заупокойного храма царя и для сооружения некоего здания в честь бога солнца Ра-Атума.

Сегодня очень сложно понять, почему на смену первым одиннадцати годам правления Аменхотепа III, наполненным событиями и памятниками, пришли два десятилетия относительного «молчания». Документы, которые относительно точно можно датировать, появляются после 30-го года правления царя и непосредственно связаны с празднествами; все они найдены либо в гробницах высокопоставленных вельмож, которые принимали в них участие, либо в развалинах дворца Малькатта, где происходили некоторые эпизоды торжеств. Здесь были обнаружены многочисленные печати и обломки винных сосудов, использовавшихся во время празднеств, содержащие надписи и, иногда, даты.

Несмотря на то, что большая часть царствования Аменхотепа III не щедра на датированные документы, многие важные события царствования стали нам известны благодаря обширному числу памятников частных лиц и вельмож пышного и многолюдного царского двора. В числе прочих сохранились несколько надписей, где имя Эйе начертано в числе прочих имен придворных. Но этого очень мало, чтобы составить реальную картину деятельности будущего всесильного министра, пока влияние его на политику двора или слишком мало, или очень скрыто.

Произведения искусства составляют другую, самую значительную и интересную часть памятников эпохи Аменхотепа III. Сюда входят грандиозные храмы царя и многочисленные произведения скульптуры, среди которых особое место занимают более двух сотен статуй царя, начиная от миниатюрных фигурок из стеатита и завершая колоссами Фив. Кстати, сфинксы, установленные на Университетской набережной в Санкт-Петербурге, изображают Аменхотепа III.

Аменхотеп III будучи еще наследным принцем (обычно династические браки фараона заключались в очень раннем возрасте) или же на втором году своего правления – данные разнятся – женился. И супругой юного царя стала Тейе. Та самая Тейе (также Тия, Тийи) – сестра Эйе, которому положение брата царицы – шурина Аменхотепа III – открывает максимум возможностей, и нет сомнений, что он воспользовался ими в высшей степени эффективно.

Как уже говорилось, по-видимому, Тейе принадлежала к провинциальной знати и, может быть, имела значительную примесь нубийской (или сирийской) крови. И выбор такой невесты (опять же, памятуя, что «жениться по любви не может ни один король») для фараона более чем странен.

Тем самым была нарушена давняя традиция. Обычно фараоны для чистоты крови женились на ближайших своих родственницах, которые получали титул «главной супруги», а сыновья их наследовали престол. Здесь стоит обязательно прояснить, в чем состоял смысл таких браков (кровосмесительных, как сказали бы мы сегодня) для фараонов Древнего Египта.

Особенности «египетского пути», или почему фараоны женились на сестрах. В культуре и религиозной традиции Древнего Египта (в отличие от других известных культур Древнего мира, античности и тем более средневековья) миропорядок Маат – основной закон мироздания древнеегипетской космогонической и этической концепции – предполагал относительное, но все же равенство между мужчиной и женщиной.

В шумеро-аккадской или ассиро-вавилонской цивилизациях предел социального статуса женщины – быть верховной жрицей Иштар – богини любви, но уже в Элладе женским божествам, включая богинь любви и плодородия – Афродиту и Деметру, служили жрецы-мужчины. А в управленческой структуре Древнего мира всюду, кроме Египта, женщинам и вовсе не было места.

А вот в Древнем Египте аристократки не только становились жрицами женских божеств, но и чиновниками – в истории Древнего Египта немало женщин-номархов (правителей номов – областей Египта), женщины становились писцами, учителями, послами в других странах. Единственными сферами сакральной и политической жизни, куда древние египтянки не допускались, была, естественно, армия, по понятным причинам, и медицина. Медицина исключительно потому, что покровителем врачевателей был «мужской» бог Анубис, и лекари были его жрецами, так как, что для Древнего мира естественно, любое лечение – травами, минералами, путем хирургического вмешательства, без сакрального знания считалось бесполезным и даже опасным для больного, ибо исцеление должен был одобрить сам Анубис.

Говоря о равенстве мужчин и женщин в Древнем Египте, следует развеять миф о якобы общепринятой там традиции многоженства. Об этом свидетельствуют так называемые «поучения писцов» – это целый ряд письменных артефактов, представляющих собой «классные работы» учеников древнеегипетских школ. Поскольку в Древнем Египте грамотность была очень широко распространена, а к написанному слову относились трепетно, все папирусы, написанные человеком с самого детства, после его смерти собирались и укладывались в гробницу. А чтобы совмещать обучение с воспитанием, писцы-учителя диктовали (или заставляли копировать) тексты, содержащие преимущественно моральные поучения.

Так вот, согласно этим текстам, полигамия не приветствовалась. То, что у фараонов было много наложниц и даже не одна жена, отнюдь не означало, что власть имущим все разрешено, повторные браки фараонов часто диктовались внешнеполитической (для скрепления альянса между державами) или внутриполитической (династической или же для получения поддержки жреческой или военной аристократии) необходимостью. Приводимый часто пример «главного многоженца Египта» – Рамсеса Великого – говорит не о похоти, а о подчинении требованиям политики. Не исключение и женитьба Рамсеса на хеттской царевне, дочери вассального царя Хатти Хаттусили III, после гибели священной супруги Рамсеса, нежно любимой им Нефертари. Несмотря на то, что Рамсес любил царевну хеттов и она родила фараону сына и дочь, тем не менее, хеттская принцесса де-факто была заложницей и гарантией лояльности Хаттусили. Так что многоженство фараонов – не распущенность, а политика.

Дипломатические браки были и у Аменхотепа III. В Азии владычество Аменхотепа было общепризнанным. Цари таких великих держав, как Митанни и Вавилонское царство, заискивали перед фараоном и посылали в его гарем своих сестер и дочерей. Так, Аменхотеп III был женат на сестре и дочери вавилонского царя Кадашман-Харбе I, дочери вавилонского царя Куригальзу I, дочери вавилонского царя Кадашман-Элиля I. Также Аменхотеп III был дважды женат на митаннийских принцессах. В 10-й год своего царствования он женился на дочери царя Митанни Шуттарны I Келухебе (Гилухеппа), а в 36-ой – на внучке Шуттарны I, дочери Тушратты – Тадухебе (Тадухеппа). О большом влиянии Аменхотепа говорит и тот факт, что вавилонский царь Куригальзу I, когда сирийские царьки попытались вовлечь его в союз против фараона, послал им категоричный отказ на том основании, что он находится в союзе с фараоном, и даже угрожал им войной в случае, если их союз осуществится. Царь Кипра также находился в вассальной зависимости от Аменхотепа и регулярно посылал ему большое количество меди за исключением одного раза, когда, как он сам говорит в свое оправдание, его страну посетила чума. Более двадцати предметов с именами Аменхотепа III и Тейе, обнаруженные на островах Эгейского моря, свидетельствуют о краткосрочном возобновлении связей Египта с этим регионом.

Кстати, в поддержку неодобрения любвеобильности те же «поучения писцов» однозначно говорят о традиции моногамии, вот цитата из «поучений»: «Сущие Вечно (т. е. боги) положили иметь одну жену, как Геб, Осирис, Сет, Гор и Анубис имели по одной жене. Суть праведные люди имеют одну жену, посмотрите: жрец и жрица, землевладелец и его супруга. Но некоторые богатые люди, помимо Священной супруги, заводят множество наложниц, что не угодно богам». Поэтому можно увидеть, что, несмотря на реалии жизни, идеальным с точки зрения нравственности в Египте считался все-таки моногамный брак.

Не все так просто и с вопросом кровосмесительных связей. Благодаря отношениям между богами в египетской мифологии, а также тому факту, что египтяне не включали инцест в запрет, можно решить, что браки между близкими родственниками (братьями и сестрами, родителями и детьми) были обычным делом в Древнем Египте. Этот факт стал уже хрестоматийным для иллюстрации того, как низко пали и поэтому выродились фараоны. Но факт ли это или устоявшееся заблуждение?

Как говорят физики, «давайте договоримся о терминах» – выясним, как обозначали степень родства древние египтяне. Да, скорее всего, существовали браки между братом и сестрой, но не всегда это были родные братья и сестры в нашем понимании. Причина этому в многозначном обозначении родства в египетской терминологии. «Отцом» мог считаться как настоящий отец, так и дед или предки по мужской линии, «матерью» – многие женщины по женской линии родства. «Сестрой» называли подругу, любовницу, жену, госпожу или наложницу, племянницу или тетю. В Древнем Египте слова «брат» и «сестра», обычно обозначавшие возлюбленных, часто просто служили синонимами словам «муж» и «жена» (вне родства).

Того же Рамсеса Великого обвиняют в том, что его женами были четверо его дочерей. Это следует толковать в пользу Рамсеса как политика – он таким образом повышал статус дочерей в обществе, добавляя к титулу царской дочери титул жены фараона (не обязательно при этом деля с ними ложе), и многих своих титулованных жен-дочерей потом выдавал за наследных принцев соседних стран и Месопотамии.

Близкородственные браки в семьях фараонов объяснялись священным союзом, по примеру богов Исиды и Осириса – брата и сестры. Браки с сестрами вообще касались только фараонов (воплощений божества), считалось, что королевская кровь текла в жилах женщин, а не мужчин. Чтобы стать фараоном, мужчина должен был жениться на царской дочери, принцессе, которая могла быть его сестрой или кузиной.

Широкое распространение браков между царственными братьями и сестрами, особенно среди августейших семей Нового царства, вероятно, было попыткой укрепить связи между королевской семьей и богами, которые сами бывало прибегали к таким союзам.

Касательно обычных египтян, даже аристократов и жрецов, историки с уверенностью заявляют, что не было зафиксировано случая, чтобы египтянин «не фараонских кровей» был женат на своей единокровной и единоутробной сестре. Браки между кузенами и кузинами бывали, браки между аристократами Египта и аристократами соседних земель тоже встречались. В Берлинском музее, например, хранится изображение, где муж – сирийский номарх, а жена – египтянка. Так что простым смертным, возможно, запрещались браки с сестрами, поскольку это было лишь священным правом фараонов.

На верховную власть над Египтом правительница могла претендовать только при строго определенных обстоятельствах: в случае, если «священная супруга» переживала фараона, а фараон не оставлял наследников мужского пола. Тогда правительница получала титул «священной», что было почти аналогично титулу фараона, и становилась полновластной царицей Египта.

В случае же, если умерший фараон оставлял наследников мужского пола младше девяти лет, вдовствующая царица получала статус правительницы-регента, что так же давало ей абсолютную власть. Однако, в отличие от первого случая, такая власть была не пожизненной, а длилась до достижения наследником (титуловавшимся «юным правителем») двенадцатилетнего возраста. Когда наследник по достижении положенного возраста занимал трон, он объявлялся фараоном, а вдовствующая правительница, потеряв свой статус, оттеснялась на периферию, буквально выживалась окружением нового фараона – советниками (верховными жрецами и военачальниками).

Но вернемся к браку Аменхотепа и Тейе.

Тайны Тейе, сестры Эйе. Итак, Аменхотеп III по прозвищу Великолепный пришел к здравой и полезной для окружающих мысли: завоевания ничего не дают, кроме бед и страданий. Жить стоит ради радостей самой жизни, благо его отцы и деды свезли в Фивы несметные богатства. Правление Аменхотепа Великолепного – самое гедонистическое во всей XVIII династии, если не во всем Новом царстве!

И была у Аменхотепа главная обожаемая жена, «великая царская супруга» Тейе (ок. 1398–1338 гг. до н. э.), от которой у Аменхотепа III было по крайней мере шесть детей. Один из них, Аменхотеп IV, или Эхнатон, в 1364 г. до н. э. стал фараоном и ввел монотеистический культ солнечного бога Атона. Но об этом позже.

Аменхотеп III пренебрег освященным временем и традицией обычаев предков и чересчур возвысил Тейе над всеми остальными своими женами, нарушив тем самым установленную традицию. Возможно, брак Аменхотепа III с особой «не царских кровей», дочерью безвестного заведующего скотными дворами одного из провинциальных храмов, вызвавший неодобрение жречества и «старой» столичной знати, был одним из первых явных знаков того, кому в стране благоволит фараон. Кто знает, в какой мере к этому приложил руку брат царицы Тейе…

Считается, что Тейе прямо не принадлежала к царской семье, хотя ее мать Тую иногда называют потомком царицы Яхмос-Не-фертари, но это далеко не общепринятая теория. Туя, мать Тейе и Эйе, принимала участие во многих религиозных культах, в пользу этого свидетельствуют ее различные титулования («Певица Хатор», «Повелевающая представлениями в честь Амона и Мин»…). Именно это и позволяет предполагать, что она могла все же быть особой королевской крови, так как подобное, как правило, доверялось особам, связанным с домом фараона. Что касается происхождения ее отца Юя, о нем говорилось выше, и каким бы оно ни было, царским его назвать нельзя.

По всей видимости, Тейе, как утверждают источники, была женщиной умной и энергичной и, должно быть, оказывала большое влияние на своего царственного супруга. Ее брат Эйе видимо предпочитал влиять на фараона опосредовано, через царицу, справедливо считая, что любимую жену Аменхотеп станет слушать значительно охотнее, чем своего советника.

Надписи на скарабеях – изображениях священных жуков, посвященных богу солнца, – свидетельствуют, что Аменхотеп III считался со своей супругой больше, чем это было принято, и при том не только в семейных делах. По некоторым сохранившимся источникам можно сделать вывод, что Тейе имела большое влияние при дворе своего мужа и активно участвовала не только в общественной, но и политической жизни страны. Она принимала участие во всех официальных церемониях и праздниках, сопровождала своего мужа в поездках по стране. Тия постоянно была рядом с царем на публичных приемах, и придворные восхваляли ее.

Он уважал ее настолько, что в царских надписях ставил ее имя рядом со своим, имя Тейе, неординарный ум, властность и мудрость которой были «притчей во языцах» на всем древнем Востоке. В частности сохранился отрывок из написанного клинописью на глиняной табличке дипломатического письма царя государства Митанни, располагавшегося в Малой Азии, Тушратты к Аменхотепу IV, в котором он упоминает о значительной роли Тейе в политике Аменхотепа III: «Все слова, которыми я обменивался с твоим отцом, – твоя мать Тейе их знала. Никто, кроме нее, не знал их, но у нее ты можешь обо всем узнать… С самого начала моего правления, все время, пока Аменхотеп III, твой отец, писал мне, он непрестанно писал только о мире. Не было ничего другого, о чем бы он писал мне непрестанно. Тейе… знала все слова твоего отца, постоянно писавшего мне. Именно Тейе, твою мать, ты можешь расспросить обо всем, о чем тогда шла речь… (Амарнские письма, ЕА 28 и 29).

Могущество царицы особенно явственно проявилось тогда, когда она занялась строительством собственного храма на территории современного Судана. Взяв на себя функции «начальницы строительных работ», она прославила царскую власть традиционным способом, воздвигнув новый храм. К одному из праздников Аменхотеп III подарил жене воистину царский подарок: потрясающую красотой и богатством летнюю резиденцию – дворец Малькатта, рядом с которым находилось огромное искусственное озеро, засаженное лотосами, с ладьей для прогулок царицы. Удостаивавшаяся почестей, недоступных другим египетским царицам, Тейе была обожествлена еще при жизни и оказывала колоссальное влияние на супруга и детей.

Подобное пренебрежение к древним установлениям о месте и роли женщины при монархе, естественно, вызвало неудовольствие советников фараона – жречества, то есть тех кругов, которые обычно ближе всех стояли к царю. Они чувствовали себя обойденными. При этом наверное единственным «необойденным» оставался жрец Эйе. Правда, его жреческий статус был довольно двусмысленным, собственно говоря его «приход» был совсем не в столице, а в Any (ныне Ахмим), где Эйе ведал храмами бога Мина. Но он же был братом главной царицы и одним из советников царя, право, кого должны были волновать эти мелкие подробности! Тем более, что вскоре, судя по надписи в храме бога Фив Амона, Эйе был включен в число жрецов этого «столичного» божества, возглавлявшего общеегипетский пантеон.

Все это, вместе взятое, видимо, вызывало недовольство в придворных кругах, где отношение к Тейе и ее сыну, будущему фараону Аменхотепу IV (Эхнатону), скорее всего, было недоброжелательным. Во всяком случае, Аменхотеп III счел необходимым подтвердить права своей главной жены, поставив ее имя рядом со своим на некоторых надписях.

Окруженный роскошью Аменхотеп III свое долгое царствование провел в благоденствии и покое, он воздвигал дворцы и храмы и щедро одарял жрецов (чтобы подавить их растущее недовольство правами царицы), экономическое и политическое влияние которых значительно возросло еще при его предшественниках, стремившихся снискать милость богов, и прежде всего Амона.

Под конец жизни Аменхотеп III сильно потолстел и страдал каким-то тяжелым недугом. Для исцеления от него митаннийский царь Тушратта послал своему египетскому «брату» идол богини Иштар Ниневийской, с вежливой просьбой вернуть его потом обратно.

Царица Тейе сохранила свое необычайное положение рядом с фараоном вплоть до его кончины, несмотря на то, что Аменхотеп был женат не только на иноземных царевнах, но и на нескольких собственных дочерях. Бывает, что на одной и той же надписи стоят рядом имена Аменхотепа, «жены царя» Тейе и их дочери, «жены царя» Ситамон (Си-Аманы – «Дочери Амона»).

Аменхотеп царствовал 38 лет и несколько месяцев. Его мумия, обнаруженная вместе с останками многих других царей и цариц в гробнице-тайнике его деда Аменхотепа II в Долине царей, дала возможность установить, что в момент смерти ему было от 40 до 50 лет (точнее определить возраст не удалось).

В Египте был обычай: после тридцати лет пребывания на престоле фараон передавал половину власти наследнику, и с тех пор они правили вместе. Во-первых, это была помощь старому отцу, во-вторых, наследник учился управлять империей, которая состояла не только из Египта, но и из многих других стран Ближнего Востока. Возможно (насчет этого не существует единого мнения), к концу жизни в 30-ю годовщину царствования Аменхотеп III также сделал сына своим соправителем под именем Аменхотепа IV, а сам отстранился от дел. Вместе с троном и короной Верхнего и Нижнего Египта Аменхотеп III передал преемнику и верного советника Эйе, проявившего себя как тонкий и умный царедворец.

Таким образом, в 1368 году до н. э. Аменхотеп IV стал полновластным правителем страны. Он оказался самым необычным из древнеегипетских фараонов, реформы которого породили исключительно интересный период в истории Египта.

С этим связана и одна из загадок Эйе: почему, собственно, мы так мало о нем знаем? Надо отметить важную вещь. Роль Эйе при дворе в доамарнский период, в насколько тесных отношениях он состоял со своей сестрой – главной царицей и как именно влиял на шурина-фараона и его сына, своего племянника, не просто темна, а затемнена намеренно.

Исторические документы и памятники, которые могли бы быть явно приписаны Эйе, редки, и не только из-за непродолжительного времени его «фараонства» или потому что он был чересчур хитромудр, но также и потому что его преемник Хоремхеб проводил мероприятия по повсеместному уничтожению имен, как Эйе, так и других фараонов, связанных с непопулярным, заслужившим проклятие в глазах египтян Амарнским периодом. А Амарнский период – это, прежде всего, Эхнатон.

АМАРНСКИЙ ПЕРИОД. ЭЙЕ И ЭХНАТОН

Аменхотеп IV, более известный по самопрозванию – Эхнатон, муж Нефертити (и, возможно, ее брат, первый египетский монотеист, фараон-еретик… Этот фараон торчит в древнеегипетской истории как кость в горле. Его забыли на тысячелетия, а весь XX век и начало XXI пытались с чем-нибудь связать.

Три тысячи лет Древний Египет переживал всевозможные беды, напасти и эпидемии, внутренние смуты и мятежи на границах, вторжение захватчиков, правление чужеземцев. Но в древних папирусах именно эпоха Эхнатона обозначается как «время большой болезни». Так, британский историк Николас Ривс говорит: «Величайшей катастрофой, которую когда-либо пришлось пережить Египту, был Эхнатон».

Его эпоха в археологии – это прямо какой-то «недревнеегипетский» Древний Египет! Археологи, копавшие возле Амарны, не нашли ни одного привычного изображения звероголовых богов: ни Исиды с солнечным диском меж изогнутых коровьих рогов, ни птицеголового Тота, на зеленоглазой кошки Бает, ни Анубиса с мордой шакала. И Зигмунд Фрейд, и выдающиеся египтологи Джеймс Бристед и Артур Вейгалл, и протоиерей Александр Мень считали Эхнатона первым в истории монотеистом.

Клавдий Птолемей (носивший имя последней династии египетских правителей) в гораздо более позднюю эпоху развитого эллинизма оформил геоцентрическую систему мира, которая просуществовала вплоть до Коперника. А система мира Эхнатона была уже гелиоцентрической (он удивительно опередил время). В центре его мира было Солнце. Причем, не только астрономически. Вместо обширного пантеона со множеством богов, изображавшихся со звериными головами, Эхнатон оставил для поклонения египтян одного – бога-солнце Атона. Так началась культурная революция, подобную которой Египет не знал.

А какова при этом роль «серого кардинала» Эйе, получившего от Эхнатона титул «жалуемый богом добрым»? Эйе, который исполняет очень важные обязанности в Фивах, при дворе Аменхотепа III, одним из первых переезжает в новую столицу, выстроенную Эхнатоном во славу нового бога Атона, и там ничуть не утрачивает своего влияния – скорее даже приумножает его.

Некоторые исследователи считают его наиболее могущественным государственным деятелем периода правления Эхнатона, едва ли не равным фараону по влиянию. Во всяком случае, точно известно, что он был одним из самых приближенных к царской чете людей. На одном изображении из его гробницы он, обнаженный, свободно беседует с Эхнатоном и Нефертити.

Но чтобы оценить деятельность Эйе, необходимо четко представлять себе, что из себя представляла масштабнейшая и беспрецедентная религиозная революция Эхнатона. Фараон-еретик Эхнатон – фигура загадочная, хотя о нем известно больше, чем о любом другом египетском фараоне. За недолгие годы своего правления он смог совершить переворот в идеологии Египта, но после его смерти все вернулось на круги своя.

В то время резко обостряются противоречия между фараоном и богатыми и знатными семьями, т. е., как писали в учебниках, рабовладельческой аристократией и жрецами. И Аменхотепу IV приходилось все время преодолевать эту оппозицию знати и жречества. И в то же время фараон был вынужден искать поддержки у военачальников, важнейших сановников, высших кругов жречества для сохранения и упрочения своей власти, ведь, как известно, «короля играет свита». Но жрецы, накопившие огромные богатства и обширные земельные угодья (ведь храмам принадлежали целые города и поселения), не желали «делиться привилегиями» и фактически ограничивали власть Аменхотепа IV. Жрецы бога Амона составляли тогда самую большую и влиятельную прослойку в обществе, настолько сильную, что могли даже противопоставить свое влияние власти фараона, который, конечно, есть божество на земле, но материальные ценности и власть всегда останутся материальными ценностями и властью.

И Аменхотеп IV решает бороться с врагом его же оружием, то есть для того чтобы ослабить противника, следовало лишить его идеологического влияния. Сила жрецов и тесно связанной с ними знати, естественно, зиждилась на религии. Безусловно, религиозная система Древнего Египта сама по себе хранит немало тайн и загадок и достойна отдельного разговора. Но в данном контексте важно то, как к этому отнесся Аменхотеп IV, почему он осуществил столь радикальный перелом. До него система мистико-религиозных представлений древних египтян была чрезвычайно сложной и запутанной. Первоначально каждая область – «ном» – имела своих богов, сохранивших на тысячелетия в силу присущего Египту консерватизма. Затем, по мере объединения страны, во главе общегосударственного пантеона обычно ставились боги того нома, который в данное время занимал господствующее положение.

Когда в середине III тысячелетия до н. э. к власти пришли фараоны V династии, происходившие, видимо, из жрецов города Иуну – Гелиополя, как его называли греки (библейский город Он), где почитался бог солнца Ра, последний стал верховным богом всей страны. В эпоху Среднего и Нового царств возвысились Фивы, и культ главного бога этого нома – Амона – распространился по всему Египту, причем его отождествили с Ра. Одновременно в номах повсеместно почитались местные боги, а наряду с ними обожествлялись земля (Геб), небо (Нут), воздух (Шу), владыка царства мертвых (Осирис) и т. д.

По-видимому, поклонение многочисленным богам имело корни во времени обожествления животных. Почти у каждого египетского божества были части тела (как правило голова), принадлежащие какому либо зверю или птице. Например, бога мертвых Анубиса изображали в образе человека с головой шакала, бога солнца Гора – летящим соколом или человеком с головой сокола, бог Тот имел голову ибиса, богиня Хатор – голову коровы, богиня Бает, или Бастет, – голову и даже хвост кошки и так далее. Их культ дополнялся поклонением верховным божествам – Ра, Амону и Пта. Каждого из них сопровождал целый пантеон родственных божков, которые имели власть в каком-нибудь одном номе или городе.

В самом начале своего правления фараон Аменхотеп IV упразднил культ бога Амона вместе с поклонением другим – крупным и мелким – богам. Он перешел от политеизма к монотеизму, от сложного и запутанного божественного «зоопарка» – к четкой, стройной и светлой во всех смыслах системе! В этом была идея Аменхотепа IV и суть новой государственной стратегии.

Вполне возможно, что свою роль тут сыграли и соображения, так сказать, внешнеполитические. Египет при фараонах XVIII династии стал первой мировой империей. Этому статусу должна была соответствовать и религия. Традиционные религиозные представления во многом оказались теперь неприемлемыми, ее формы с чисто египетскими характерными чертами и особенностями мало удовлетворяли новым потребностям и оставались непонятными и чуждыми населению покоренных стран. Действительно, все это изобилие странных звероподобных богов и божков, состоящих между собой в запутанных отношениях! Столь громоздкая система не только дробила Египет и мешала его объединению, но и мешала межконфессиональным отношениям с другими государствами, культ животных вызывал удивление и недоумение иноземцев.

Как уже упоминалось, Аменхотеп сделал своего сына соправителем еще во времена когда сам был на престоле. И дальше начинаются загадки, которые можно разгадать, если считать, что все последующие события были задуманы отцом и сыном вместе. Или отцом, сыном и дальновидным, хитрым «серым кардиналом», управляющим и первым и вторым.

Интересно, как Аменхотеп IV устанавливает культ бога Атона. События развивались следующим образом. Через четыре года жизни вместе с отцом в Фивах наследник вдруг покидает столицу своих предков и начинает строить на пустом месте в 450 км севернее, недалеко от современного Асьюта, новую резиденцию, которой дает пышное название – «Ахетатон» («Горизонт Атона»). Теперь эта местность называется Тель-эль-Амарна, по имени обитавшего здесь прежде арабского племени бени-амран. Вот почему в современной науке время правления Эхнатона получило название Амарнского периода, а столица его – Тель-эль-Амарна или Амарна.

И тут же он меняет свое имя на Эхнатон, что означало «Угодный Атону». Невероятно, старый отец живет в столице, окруженный жрецами Амона и, в общем, подвластный им, а сын вырывается из-под их контроля! Причем расстояние между Фивами и новым городом – километров триста вниз по Нилу, – даже по нынешним меркам довольно значительное.

Затем начинаются и вовсе уж странные события. Аменхотеп III умирает. Нет, это не загадка, его не убили, не отравили и не подстроили несчастный случай. Старый фараон умер вполне естественной смертью в собственной постели. Но после смерти отца Эхнатон совершает настоящую революцию – он окончательно и резко порывает с официальной религией, которую уже тысячи лет исповедовали египтяне, и приказывает сбить со всех памятников, стереть со всех фресок имя Амона.

Эхнатон молод и полон сил, ему всего тридцать два года. Любимой жене Нефертити, которая всегда сопровождает его, и того меньше. У них две любимые дочери. Впереди целая жизнь. Новая столица расцвела буквально в считанные годы. Там были построены роскошные дворцы и храмы Атона, туда энергично переселялась знать. Никому, кроме жреческой оппозиции и некоторых потерявших власть княжеских родов, не хотелось оставаться в обреченном на забвение городе Фивы. Но там осталась мать фараона Тейе.

И тут возникает первая тайна. Кто начал революцию против всесильных жрецов? Кто ее задумал? Сам ли молодой Эхнатон или его жена Нефертити, как считают некоторые ученые, причем, как мы увидим дальше, не без оснований? А может быть, отец и мать Эхнатона? Или хитрый интриган и манипулятор всеми и вся Эйе? Если так, почему Тейе не последовала за сыном, зато Эйе отправился вместе с Эхнатоном? Поссорились ли мать и сын, или их поссорил «серый кардинал»? Или Тейе прокляла непокорного сына и стала строить планы по дискредитации его идей?

Ничего подобного. Сегодня достаточно много известно о жизни этой семьи, чтобы с уверенностью сказать: все было куда сложнее. Вполне возможно, например, что все реформы Эхнатон начинал и так смело проводил, потому что за его спиной стоял умный и опытный Аменхотеп III. И даже в том, что Аменхотеп III остался в жреческих Фивах, виден мудрый замысел. Фараон-отец не запрещал Амона, не накалял отношений со жрецами. Пока Эхнатон не построил свой город, не окружил себя верными людьми и не создал новую религию Солнца, он, как щит, стоял за спиной молодого соправителя и мог свести на нет заговоры и попытки покушения. А рядом с Аменхотепом III в Фивах оставалась Тейе, которая после смерти мужа, возможно, стала глазами и ушами Эхнатона в старой столице. И над всеми ими, точнее, за кулисами всего действа – «старый лис» Эйе – с одной стороны прославляет Атона при Эхнатоне, с другой – говорит об осторожности и верности старым богам фиванским жрецам и Аменхотепу III.

Атон – очень молодой бог, прежние поколения такого просто не знали. Слово «атон» прежде, во времена Среднего царства, обозначало «солнечный диск» и лишь позднее, при XVIII династии, стало чаще и чаще употребляться как имя солнечного божества. Абсолютно нового божества, никак не связанного с прежними, отжившими свое богами, почти что «весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем мы наш, мы новый мир построим…» Как показали события – «кто был ничем, тот станет всем» тоже имело место, новые выдвиженцы при дворе Эхнатона в новой столице не имели никакой связи со старой жреческой аристократией Фив.

Идея нового бога Атона зародилась, видимо, только при отце Эхнатона, не ранее. Недаром роскошная барка, в которой он вместе с Тейе совершал увеселительные прогулки, именовалась «Великолепие Атона». Новый культ и связанные с ним идеи, введенные молодым царем, отличались от привычных религиозных представлений. Хотя издревле в некоторых номах бог солнца под различными именами – Атум, Ра, Гор – стоял во главе местных пантеонов, но именно во главе (первый среди равных), никогда еще он не объявлялся единственным и существующим всегда богом!

В первые годы правления или еще соправления с отцом Аменхотеп IV только выделял Атона среди прочих богов, провозгласив себя его верховным жрецом и усердно сооружая ему храмы. Этим он урезал доходы жрецов прочих богов, в первую очередь фиванских (столичных), что, естественно, не вызвало у жрецов особенного воодушевления, так же как и у знати, ибо царь стал приближать к себе новых людей, далеко не аристократического происхождения.

Противоречия усиливались. И в конце концов, примерно на 6-м году царствования, фараон решил радикальными мерами навсегда покончить с интригами своих противников. Аменхотеп IV порвал с фиванским жречеством и прежней официальной религией. Атона провозгласили единственным богом, и верховным жрецом нового бога фараон объявил себя, культ всех прочих богов – Амона, Осириса, Исиды, Хатор, Пта и многих других мелких божеств – был отменен, храмы их закрыты, а жрецы, возможно, разогнаны.

Стремясь стереть даже память об именах прежних богов, Аменхотеп IV позже приказал повсеместно их уничтожить. Особенно тщательно стиралось и соскабливалось имя Амона, жрецов которого более всего ненавидел царь. Фараон не пощадил ни имени своего отца, ни своего собственного, так как в них входило столь неприятное ему слово («Аменхотеп» значит «Амон доволен»). Он стал называть себя Эхнатон, т. е. «Угодный Атону». Так Египет стал первой страной в мире, где пришли к монотеизму. Лишь через тысячу лет эта мысль посетит иные народы Востока. Христиане придут к ней через полторы тысячи лет, а мусульмане – через две с лишним.

Эхнатон опередил свое время, и конечно же его революция была обречена на провал. Но не сразу. Этому еще предшествовали многие события, о которых мы узнали именно потому, что Эхнатон кардинально изменил жизнь всех египтян, причем в считанные годы.

Революция Эхнатона выражалась не только во введении единого бога – Солнца, представителем и даже воплощением которого становился фараон, что отнимало у жрецов все возможности править народом. Молодой фараон полностью изменил жизнь своей страны, рьяно проводя политику обновления. Существует мнение, что именно Эйе руководил работой по внедрению новой религиозной доктрины. В таком случае нельзя не признать его просто-таки гениальным управленцем, менеджером высшего уровня! Можно наблюдать интересную и неожиданную параллель древней истории и новейшей. А именно деятельности современных PR-компаний и работы того же Эйе. Такое впечатление, что приемы современных политтехнологий были известны еще во времена Древнего Египта.

Главный имиджмейкер кампании, жрец Эйе, разделил ее проведение на несколько этапов. Сначала – введение имени бога солнца Атона в титулатуру фараона, что, по сути, являлось презентацией идеи, ее «позиционированием». Затем – перенесение столицы в другое место и посвящение ее Атону (Ахетатон), что определялось невозможностью проведения новой идеи на старом месте, пронизанном древними традициями. Вслед за этим – введение культа солнечного диска по всему Египту. И, наконец, когда, по мнению организаторов этой кампании, население было готово – запрет культа старых богов.

Забегая вперед, скажем, что, к сожалению, эта передовая технология не сработала, введение единобожия в Древнем Египте потерпело крах. После смерти Эхнатона, последовавшей на 33 году жизни, Египет вернулся к старым богам, так как не были учтены социальные потребности, а также не проработана в достаточной мере специфика менталитета египтян (обстоятельства, которые следует учитывать и современным имиджмейкерам).

Загадки амарнского искусства. Кто сочинил гимн Атону? И мы знаем, что если имя десятого фараона XVIII династии вычеркнули из политической истории Египта, а его религиозную реформу отвергли и попытались стереть все ее свидетельства (хоть и известно, что рукописи не горят, а особенно каменные), то амарнское искусство, ставшее прямым следствием монотеистической революции, по-прежнему восхищает динамикой, чувственностью, предельным жизнеподобием, гибкостью и точностью линий, что совершенно не совпадало с предыдущим монументальным каноном доэхнатоновой эпохи. Амарнское искусство отлично и от других древних восточных культур. Это совершенно другое видение мира, позволяющее отражать реальность на более качественном уровне. Амарнское искусство рассматривает человека не как штамп или символ, а как индивидуальность, как личность. Вавилонские, древнеиндийские и даже древнекитайские памятники – это торжество штампа, канона. Или, чтобы никого не обидеть, все это торжество идеи над изображением. Вы не видите образов, а только символы, которые выражены лучше или хуже. А амарнское искусство – это торжество изображаемой реальности, живой, правдоподобной, ни в малейшей степени не застывшей.

Отныне совершенно иным становится искусство Египта. Ведь до этого оно подчинялось очень строгим, столетиями неизменным законам. Не только каждая поза фараона на барельефе была точно выверенной и застывшей, но и любой предмет или человек могли быть изображены только по правилам. И вот это было сломано почти мгновенно. Можно подумать, что замечательные египетские художники только и ждали, чтобы им разрешили писать и лепить так, как они видят мир. Будто у них кандалы сняли с рук. Судя по всему, за несколько лет было создано не меньше великих произведений искусства, чем за предыдущие столетия. Как жаль, что до нас дошла лишь доля процента созданного, да и то случайно. Зато мы точно знаем, как на самом деле, а не по канонам египетской красоты выглядел фараон Эхнатон – удивительно своеобразный и даже привлекательный человек. Мы знаем, как прекрасна – реально, а не по канонам придворного искусства – была Нефертити, как очаровательны были дочки фараона…

Надписи, барельефы и фрески рассказывают об Эхнатоне и его религии. И все это так живо, что мы можем почувствовать себя очевидцами событий. Вот поднявшись по течению Нила, фараон вышел на берег в широкой долине, окруженной неприступными скалами. На сверкающей золотой колеснице, в сопровождении приближенных Эхнатон прибыл к месту, где намечалось воздвигнуть храм богу Атону. Здесь совершилось «жертвоприношение большому отцу его (Атону) хлебом, вином, откормленными быками, безрогими тельцами, птицами, пивом, плодами, фимиамом, зеленью всякою доброю в день основания Ахетатона – Атону живому». Эта надпись была высечена на одной из 14 пограничных стел новой столицы, на другой стеле сохранилась клятва фараона никогда не переступать этих границ.

Для встреч солнца и для вечерних славословий ему на закате Эхнатон сложил гимн, который является его единственным дошедшим до нас символом веры и достоверным документом, откуда можно черпать информацию об этом удивительном периоде. Кстати, интересно, что гимн Атону известен современному миру как «Надпись из гробницы Эйе». Эта гробница, которую фараон ему пожаловал в окрестностях Ахетатона, является одним из главных источников для исследователей религии Атона. На ее стенах записаны основополагающие тексты атонизма: «Большой гимн Атону», другие гимны Атону и царю, молитвы. Возникает даже мысль, что гробница Эйе представляла собой настоящее святилище, посвященное учению Эхнатона.

Эйе некоторые из исследователей и приписывают авторство гимна Атону. Это показательный факт для оценки личности Эйе. Он не просто льстит Эхнатону, как многие, Эйе фактически автор и идеолог главнейшей декларации атонизма! Это ли не доказательство, что он душой, сердцем и помыслами с Эхнатоном. Эйе – опытный знаток человеческой натуры, он знает, как нужно манипулировать фараоном-романтиком, играя на самых чувствительных струнах его души.

Вступление к гимну провозглашает три основных пункта атонизма. Атон – универсальный мировой бог. Это не бог какого-либо города или какой-то одной страны, а создатель всех земель. Атон воплощается в солнечном диске, хотя сущность его сокрыта от человека. Избранником Атона является Эхнатон, его «возлюбленный сын». Реформатор не строит богословской системы и отвлеченной аргументации. Он только показывает, что без солнца жизнь замирает, а при его восходе – оживает. В этом – свидетельство его всемогущества:

Когда исчезаешь, покинув западный небосклон,
Кромешною тьмою, как смертью, объята земля.
Очи не видят очей.
В опочивальнях спят, с головою закутавшись, люди.
Из-под их изголовья добро укради – и того не заметят!

Гармоничное единство человека и природы, благословенный труд и радость – вот основное чувство, пронизывающее гимн.

Творческая сила Атона не знает границ. От величественных явлений мироздания до незаметных и таинственных – все подвластно Атону:

Жизнью обязан тебе зарожденный в женщине плод,
В жилы вливаешь ты кровь.
Животворишь в материнской утробе младенца.
Во чреве лежащего ты насыщаешь его.
Даром дыханья ты наделяешь творенья свои…
…Ты – единый творец, равного нет божества!

В последних словах уже почти настоящий монотеизм. Правда, и в гимнах Амону мы находим провозглашение его единственности, в том смысле, что он создатель других богов. Но Амон-Ра сам родился из Нуна – Хаоса, Атон – пребывает вечно. Амон-Ра – отец богов, Атон – единственный бог. В другом варианте гимна вместо слов «равного нет божества» стоит «кроме тебя, нет иного». Для того, чтобы еще яснее подчеркнуть эту истину, Эхнатон отменяет прежнее титулование божества, в которое еще входили имена Гора и Шу. Теперь бог именуется: «Ра, владыка небосклона, приходящий как Атон».

С Атоном в отличие от других богов не связана никакая космогоническая мифология (то есть мифологические концепции, объясняющие сотворение мира и самих первых богов из чего-либо – первозданного хаоса и прочего). Это единый живой Творец Вселенной, Отец земли, растений, животных, людей, которого никто и никогда не творил.

Эйе был не только ревностным приверженцем Эхнатона и пропагандируемого последним культа Атона, о чем наглядно свидетельствует гимн Атону, начертанный на стене гробницы Эйе. Он также был вдохновенным и рьяным гонителем почитателей старых богов. По его повелению сбивают идолопоклоннические имена, надписи и рельефы, перебивают имя Амона на Атона, разрушают святилища богов. Если говорить, в какой мере эти инициативы были следствием того, что Эйе сам искренне уверовал в новую религию, а в какой – результатом умения улавливать, в какую сторону дует политический ветер и следовать в соответствии с ним, то последующие события склоняют чашу весов в сторону последнего.

При фараоне Эхнатоне Эйе добился высоких постов не только с помощью вышеописанных родственных связей с царствующим домом, но и, в первую очередь, благодаря «стратегическому чутью» и умению эффективно использовать ситуацию, что в сущности и отличает талантливых политических деятелей всех времен. Эйе, искушенный во всех хитросплетениях египетской административной системы и умевший избегать любых ловушек на своем пути, обладал уникальным по своей ценности опытом. Хорошо зная элиту страны (так как в прошлом ему не раз приходилось выполнять сложные и деликатные поручения), он был идеальным связующим звеном между Фивами и новой столицей. Без сомнения, именно поэтому он сумел продержаться на первых ролях и при предшественнике Эхнатона, и при нем самом, и при его наследнике, включая все промежуточные незначительные фигуры, неизменно демонстрируя замечательную способность маневрировать и острое дипломатическое чутье придворного.

Эйе подчеркивает в надписях своей гробницы, что получал духовные наставления непосредственно из царских уст. Беседы между монархом и его первым слугой происходили весьма часто. Эйе удостоился многих титулов и почетных званий: «любимца совершенного бога» («совершенным (или младшим) богом» в Египте называли фараона), царского писца, «носителя опахала по правую руку царя», начальника колесничного войска, начальника всех строительных работ Его Величества.

Если верить текстам из его гробницы, Эйе пользовался доверием во всей стране. Эхнатон каждодневно осыпал его милостями, ибо считал очень компетентным человеком. Потому-то Эйе и был поставлен во главе высших сановников. Будучи человеком долга, он выслушивал повеления фараона и тут же их выполнял. Царь формально усыновил его, чтобы возвысить его статус и признать заслуги. Никогда ни один придворный не был удостоен подобной милости. Эйе получил в дар от царя в присутствии восхищенной толпы множество золотых ожерелий. Разумеется, это тоже признание статуса. Эйе просил царя даровать ему счастливую судьбу, долголетие, надлежащее погребение по ритуалу атонизма (этот совершенный слуга получил все, чего хотел, он дожил до глубокой старости, правда похоронен был по совсем другим ритуалам).

Однако материальные блага, коими царь вознаградил этого талантливого человека, не должны заслонять в наших глазах его религиозной роли. Заслуги Эйе не ограничивались чисто административной сферой. Источник этих сведений – тоже погребальные надписи из могилы в Ахетатоне.

Он проявил себя перед владыкой «Обеих Земель» как безупречно правдивый и честный человек. Он был служителем «ка» его величества и радовался каждый раз, когда видел фараона во дворце. Будучи поставленным во главе вельмож и царских приближенных, Эйе знал, кто из них приятен царю, мудрому и «знающему подобно Атону». Эйе олицетворял для царя, ненавидевшего ложь, Маат – закон жизни.

Пожелания, которые он высказывает в одном тексте из своей гробницы, характеризуют его как верного приверженца Атона. Эйе просит у царя: «Дозволь мне целовать священную землю, шествовать впереди тебя с приношениями для Атона, твоего отца, которые суть дары твоего «ка». Дозволь, чтобы мое «ка» жило и процветало ради меня… Чтобы имя мое произносилось в священном месте по твоей воле, а я оставался бы твоим любимцем, который следует повсюду за твоим «ка», чтобы я пребывал в милости твоей, когда наступит старость».

Эйе, по его утверждениям, стремился к мудрости, а не к личной власти. Частые упоминания «ка» позволяют заключить, что, по представлению Эйе, государственный сановник, сколь высокое место он бы ни занимал, должен заботиться прежде всего о «ка» – творческой энергии, от которой зависит все. Недаром Эйе говорит, что на земле он «следовал повсюду» за царским «ка», иными словами, видел сакральный аспект этой жизненной энергии. Если фараон дозволял кому-то из своих подданных обрести священный статус, то лишь потому, что все слова этого человека, произнесенные на земле, были истинными. Ведь перед лицом вечности имеет значение лишь одно качество – правдивость.

Правда, если бы на этой высокой ноте деятельность Эйе, как религиозного провозвестника Атона и верной тени Эхнатона, завершилась, было бы однозначно ясно, что всякие обвинения в коварстве, интриганстве и прочем – пустые выдумки, дабы очернить благородного человека. К сожалению, поведение Эйе после смерти Эхнатона и возврат в Фивы к старому звероголовому пантеону, довольно сильно снижает пафос речей верного Эйе. Но не будем забегать вперед.

Нефертити и Эйе. Когда Эхнатону исполнился двадцать один год, он женился на той, чье имя прочно вошло в историю как символ бессмертной, совершенной красоты. Ее имя – Нефертити – в переводе означает «Красавица грядет». Ее можно, без всякого сомнения, назвать одной из самых известных женщин древности и самой прекрасной женщиной в истории. Нефертити была главной супругой Эхнатона, и ее красота и грация увековечены в ее скульптурном портрете, ныне столь же известном, как и портрет Джоконды Леонардо да Винчи. Но кто были ее родители? Когда и как появилась она во дворце фараонов? Обо всем этом пока можно лишь гадать. Хотя версии имеются, и одна из них напрямую связывает Нефертити и Эйе.

Популярность этой древнеегипетской царицы в наши дни очень велика. Ее портреты и гипсовые бюсты можно увидеть в квартирах на пяти континентах. Золотые талисманы с ее профилем выпускаются миллионными тиражами. Посудите сами: сохранить признание в народной молве и быть эталоном земной красоты более трех тысяч лет – это на грани чуда. Правда, многие века она бытовала в сказках, легендах, поучениях и поэмах под псевдонимом «красивейшая и счастливейшая царица Египта».

Лишь в начале нашего века она, наконец, получила свое настоящее имя – Нефертити, по счастливой случайности находки не оставили места для сомнений.

Если посмотреть на Египет сверху, с высоты птичьего полета, то почти в самом центре страны, в трехстах километрах южнее Каира можно увидеть маленькую арабскую деревню под названием эль-Амарна. Именно здесь изъеденные временем скалы, вплотную подойдя к реке, начинают затем отступать, образовывая почти правильный полукруг. Пески, остатки фундаментов древних сооружений и зелень пальмовых рощ – так выглядит сейчас когда-то роскошный древнеегипетский город Ахетатон.

Зимой 1912 года германский археолог Людвиг Борхардт приступил к раскопкам остатков очередного дома разрушенного городища. Лопаты наткнулись на обвалившуюся крышу мастерской ваятеля. Внутри царил хаос, следы погрома были явными. Вскоре археологам стало ясно, что они обнаружили мастерскую скульптора. Незавершенные статуи, гипсовые маски и скопления камней различных пород – все это ясно определяло профессию владельца обширной усадьбы. Среди находок внимание ученых привлек фрагмент ларца с надписью «Хвалимый царем начальник работ скульптор Тутмос». Очевидно, так звали начальника мастерской, ведущего скульптора Ахетатона, произведения которого представлялись на одобрение царя. В одной из комнат поместья работы производились с особой осторожностью – это было небольшое помещение, где скульптор хранил свои лучшие творения.

6 декабря Борхардта попросили срочно прийти на место раскопок. В нескольких сантиметрах от стены в кирпичной пыли виднелась часть скульптуры. Инструменты были отложены в сторону, археологи работали руками. Среди мусора и вековой пыли лежала неизвестная скульптура. Оказалось, это выполненный из известняка и раскрашенный бюст царицы в натуральную величину. Телесный цвет затылка, красные ленты, спускающиеся вдоль шеи, высокий синий церемониальный головной убор супруги фараона. Наконец бюст был поднят. Трудно найти слова, чтобы передать все великолепие этого портрета царицы Нефертити. Древним скульптором точно схвачены черты утонченного лица с нежным овалом и его выражение – смесь горделивости, ума, приветливости и собственного достоинства. Лебединая шея, прекрасно очерченный небольшой рот, прямой нос, миндалевидные глаза, полные мистической притягательности. В правом глазу сохранилась вставка из горного хрусталя со зрачком из черного дерева. Широкие тяжелые веки слегка закрывают глаза, придавая лицу выражение сосредоточенной созерцательности и легкой усталости. Скульптор сумел передать следы прожитых лет, разочарования, каких-то тяжелых переживаний. Может быть, портрет был создан после смерти одной из дочерей Нефертити, царевны Макетатон. Высокий синий убор обвит «золотой» повязкой, украшенной «самоцветами». На лбу когда-то находился урей – священная змея, считавшаяся в Египте символом царской власти. Тонкая длинная шея словно гнется под тяжестью убора. Голова выдвинута немного вперед, и это движение придает равновесие всей скульптуре. На пожелтевших листках своего дневника Людвиг Борхардт, увидев портрет Нефертити в первый раз, записал всего одну фразу: «Описывать бесцельно – смотреть!»

Не менее прекрасна и другая головка, предназначавшаяся для небольшой статуи царицы. Она была найдена в развалинах той же мастерской Тутмоса. Высота ее 19 см, она сделана из песчаника теплого желтого оттенка, хорошо передающего цвет загорелой кожи. Скульптор по каким-то причинам не закончил работу, он не доделал уши, не отполировал поверхность камня, не прорезал орбиты для глаз. Но, несмотря на незавершенность, головка производит огромное впечатление. Увидев ее хотя бы один раз, забыть ее, как и описанный выше цветной бюст, уже невозможно. Царица изображена здесь еще юной. Чуть улыбаются губы с милыми ямочками в углах. Лицо полно задумчивой мечтательности – это мечты молодости о будущем счастье, о предстоящих радостях, успехах, мечты, которых уже нет на первом портрете. Чтобы оценить гений скульптора, головку надо медленно поворачивать, и тогда при меняющемся освещении выступают все новые, едва отмеченные детали, придающие памятнику ту силу жизненности, которая отличает работу мастера.

Тысячи посетителей Государственного музея в Берлине стремятся к Нефертити, воплотившей в своем нетленном образе идеалы женственности, царственности и величия, победившие тысячелетия. Ее образ, наряду с пирамидами и таинственной улыбкой сфинкса, стал одним из бессменных символов древнеегипетской цивилизации. Она, почитавшаяся как живая богиня современниками, проклятая и забытая потомками, вновь «царствует» в нашем мире, напоминая о нескончаемой борьбе человека со временем и провозглашая неизменный идеал красоты. Если другие царицы Египта прошли перед учеными словно тени, то Нефертити предстала из плоти и крови со всеми своими страстями и страданиями.

Точное происхождение Нефертити никогда не было установлено и маловероятно, что оно будет точно определено без какого-либо разумного сомнения. Можно только попытаться предложить возможный ответ на эту интригующую загадку.

Обстоятельства ее рождения неясны и загадочны, как ее полуулыбка. В течение долгого времени египтологи предполагали, что по своему происхождению Нефертити не была египтянкой, хотя ее имя, которое можно перевести как «Пришедшая красавица», исконно египетское. Одно время была популярна версия, что она происходила из месопотамского государства Митанни, страны яростных солнцепоклонников. Браки правителей часто заключались не по симпатии, а по политическим соображениям. И 15-летнюю принцессу по имени Тадухепа привезли в египетский город Фивы, в обмен на тонну украшений из золота, серебра и слоновой кости. Там она и получила новое имя Нефертити.

Но оказалось, что в реальности принцесса Тадухепа была ее более поздней удачливой соперницей, той, что сменила Нефертити у трона и ложа Эхнатона – его второй супругой по имени Кийа. Именно для нее, принявшей по традиции египетское имя, Эхнатоном был выстроен роскошный загородный дворцовый комплекс Мару-Атон. На изображениях пиров она, практически ставшая соправителем, иногда показана в короне царя! Вероятно, Кийа была матерью принцев Сменхкара и Тутанхатона, ставших мужьями старших дочерей Эхнатона и Нефертити.

Победила теория о египетском происхождении Нефертити. Скорее всего, она не принадлежала к царскому роду. Быть может, она была дочерью Аменхотепа III и, следовательно, приходилась сводной сестрой своему мужу. А возможно, Нефертити была дочерью Эйе, тесно связанного с царским родом через свою сестру Тейе – жену Аменхотепа III и ставшего фараоном после Тутанхамона, по этой версии своего зятя.

Согласно теории о родстве Нефертити и Эйе, она была племянницей Тейе и двоюродной сестрой мужа. Как уже упоминалось, Эйе, как и его супруга Тия, происходили из среды провинциального жречества (Тия была родом из города Коптоса). Упоминание о подобном родстве отнюдь не льстило бы царице Нефертити. Возможно, поэтому Тия в официальных надписях именовалась всего лишь «кормилицей Нефертити, великой супруги царя», в то время как Мутноджемет, младшая сестра Нефертити, имевшая статус придворной дамы, открыто именовала Тию матерью. Значит, она была матерью и для Нефертити, или Мутноджемет и Нефертити были единокровными, а не единоутробными сестрами, то есть у них был один отец – Эйе.

Но все же вряд ли законная жена Эйе Тия – мать Нефертити. Она имела статусы «воспитатель священной супруги фараона Нефертити» и «воспитатель Богини», но нигде ее не называют «матерью священной супруги фараона». Если бы она была настоящей матерью Нефертити, нет сомнения, что она потребовала бы этого ультраважного обращения к себе, и имела бы на него полное право.

Вышеупомянутое не исключает возможности, что Эйе мог быть отцом Нефертити, ее могла родить предыдущая его жена, хотя это маловероятно, так как нет никакого свидетельства, что Эйе был женат ранее. А если бы Нефертити была плодом внебрачной связи, ее не сосватали бы за наследного принца.

Есть иной факт, который препятствует Эйе считаться отцом супруги фараона Эхнатона, который был принцем крови, а позднее наследным принцем, поэтому скорее всего, в венах жены Эхнатона должна была течь хотя бы частица царской крови.

Личное происхождение самого Эйе, как уже говорилось, неясно. По самой распространенной теории он обычно рассматривается как второй ребенок родителей супруги Аменхотепа III Тейе, но это не может быть доказано наверняка, и даже если это было бы возможным, нет никакой уверенности в царской крови этого семейства. Впрочем об этом мы уже достаточно говорили выше.

Если мы исключаем Эйе и Тейе из нашего списка потенциальных родителей красавицы Нефертити, куда еще мы можем обратить взоры, чтобы определить ее вероятное происхождение?

Часть ответа в том факте, что ее няней была Тия – супруга Эйе. Тогда Тия должна была быть известна матери выкармливаемого ребенка. Можно предположить, что Нефертити была дочерью какой-нибудь особы знатного происхождения, возможно, придворной дамы или одной из младших жен фараона. Было принято, чтобы мать передавала ребенка на воспитание кормилице сразу же после рождения. Тия, называемая в надписях «высокая кормилица», «мать, вскормившая божественного», «одевавшая царя», «вскормившая Эхнатона», в официальных надписях именовалась также «кормилицей Нефертити, великой супруги царя».

Если Нефертити была рождена вне Египта, тогда можно предложить, что Тия (как ее кормилица) со своим мужем Эйе (не отцом Нефертити), так или иначе принадлежали к иностранному двору. Однако нет никакого свидетельства того, что это было так.

Согласно информации, которую мы знаем об Эйе из памятников, нет никаких подтверждений того, что он находился в египетском дипломатическом корпусе или провел существенный период времени вне Египта. Значит, наиболее вероятно, что Нефертити была рождена и выкормлена Тией в Египте, что в свою очередь предполагает, что ее отец, скорее всего египтянин. Для нее, чтобы иметь необходимую царскую кровь, наиболее подходящий кандидат на роль отца – член египетского семейства фараона. Это не обязательно сам фараон, Аменхотеп III или другой правитель, тогда Нефертити должна была бы утверждать, что она «дочь фараона», чего она никогда не делала.

Поскольку кандидатом должен быть царевич дома фараона, то тут следует напомнить, что Аменхотеп III имел двух сыновей – Тутмоса и Аменхотепа (будущего IV), которые тогда еще не достигли брачного возраста. Поскольку последний стал фараоном после смерти отца (кстати, он же муж Нефертити и отец шести ее дочерей), маловероятно, что он был ее отцом. Остается принц Тутмос. Есть, конечно, сомнения, что Тутмос жил достаточно долго, чтобы достигнуть брачного возраста. Его изображают на памятниках сопровождающим отца и помогающим при погребении священного быка Аписа. Он также носит титулы «наследный принц, надзиратель всех жрецов Верхнего и Нижнего Египта, верховный жрец Птаха в Мемфисе, жрец-посланник Пта». Возможно ли, чтобы эти высокие имена давались мальчику? Возможно, но, по мнению многих авторов, маловероятно.

Но, если принять версию, что Тутмос мог быть отцом Нефертити, кто же может быть ее матерью? Вполне вероятно, что при достижении брачного возраста Тутмосу как взрослому принцу должны были дать гарем, или он получил бы доступ к наложницам отца.

Теперь обратимся непосредственно к Нефертити. Мы знаем, что она при жизни своего мужа родила по крайней мере одну из шести его законных дочерей. Это означает, что в то время ей было больше двенадцати лет, возможно, четырнадцать или больше. Поскольку концепция соправления между Аменхотепом III и его сыном становится все более и более дискуссионной в египтологии, из этого следует – Нефертити родилась через 24–26 лет с начала правления Аменхотепа III.

Полет фантазии теперь обращается к бывшей митаннианской принцессе Гилухепе (Gilukhepa), дочери митаннианского царя, которая была послана Аменхотепу III как дипломатическая невеста на десятом году его правления. Скорее всего, в тот момент она была в раннем подростковом возрасте. К двадцать четвертому году правления Аменхотепа III Гилухепе должно было быть более двадцати пяти лет, она была уже опытной женщиной, способной обучить молодого принца Тутмоса искусству любви.

Могла ли Нефертити быть ребенком от связи наследного принца Тутмоса и Гилухепы? Или, может, молодого принца и другой дамы при дворе фараона?

Так или иначе, если детство Нефертити – тайна за семью печатями, ее юность и становление личности прошли в Фивах – блестящей столице Египта эпохи Нового царства (XVI–XI вв. до н. э.) Грандиозные храмы богов соседствовали здесь с роскошными дворцами, домами знати, садами редкостных деревьев и искусственными озерами. Египет был в апогее своего расцвета. Покоренные народы Сирии и Палестины везли сюда, в Фивы, бесчисленные сосуды с вином, кожи, столь любимый египтянами лазурит и произведения ремесла; из далеких областей Африки шли караваны, нагруженные слоновой костью, черным деревом, благовониями и золотом, бесчисленным золотом, которым так славился Египет в древности. В обиходе были тончайшие ткани из гофрированного льна, пышные, потрясающие своим разнообразием парики, богатые украшения, бесценные благовония и протирания.

В Фивах Нефертити отдали в гарем фараона Аменхотепа III. «Не ошибаетесь ли вы?» – может спросить начитанный читатель. Ведь известно из учебников, что Нефертити была женой Аменхотепа IV, назвавшего себя потом Эхнатоном. Нет, Аменхотеп IV получил красавицу по наследству и женился на ней по любви, но не сразу. Это известно по расшифрованным иероглифам. Влияние ее на молодого фараона после свадьбы было таково, что тот распустил огромный гарем отца и объявил жену своей соправительницей. Когда он принимал иноземных послов и заключал важные договоры, то клялся духом бога солнца и своей любовью к жене.

Царица была предана новой религии не менее своего мужа, а есть даже гипотезы, что именно она генерировала идеи и вдохновила супруга на перемены то ли в пику Эйе, борясь с его влиянием, то ли наоборот, с его легкой и амбициозной руки советника, стремящегося к контролю над правителем. Ведь толком неизвестно, какие страсти кипели между ними, была ли Нефертити дочерью, племянницей или воспитанницей Эйе, ведь родственные связи не гарантируют безоблачных отношений между их носителями. Нефертити вполне могла бороться с Эйе за влияние на Эхнатона.

Нефертити фанатично поддерживала предпринятое Эхнатоном ниспровержение традиционной религии и его монотеизм. Вместе с ним она поклонялась богу Атону, символом которого был солнечный диск. Вслед за мужем покинула Фивы, чтобы переселиться в новую специально построенную столицу Ахетатон, где он сменил свое имя на Эхнатон.

Жизнь Нефертити в Ахетатоне и после, в странном изгнании, в пору вдовства на троне фараона, отношения с Эйе и ее смерть хранит немало неразгаданных тайн, которые и сегодня будоражат воображение.

То, что она была и оставалась красивейшей женщиной всех времен и народов, не вызывает сомнений. Но вот была ли она безмерно счастлива в браке, как утверждают легенды, в этом нам предстоит разобраться. Тут далеко не все просто и ясно. Судя по неожиданно всплывшим фактам, судьба ее была весьма бурной.

Секреты «идеального брака», или кто виноват? Теперь несколько слов о становлении мифа о счастливом браке Нефертити. В одном папирусе, возраст которого от эпохи Эхнатона ближе к нам примерно на 400 лет, записана некая «сказка» с поучением о семье мудрого фараона, где особо подчеркиваются трогательный мир и согласие между супругами. Женский персонаж – нежная и верная красавица, в которой нетрудно узнать Нефертити. Она украшена эпитетами типа «любимица солнца» и «всех умиротворяющая своим милосердием». Повествовалось об образцовом семейном счастье до гробовой доски. Этот миф так понравился античным грекам, часто посещавшим Египет, что они включили его в свой фольклор, а затем передали по эстафете римлянам. Те, в свою очередь, разнесли по другим странам. Легенда стала поистине всемирной.

Заступы археологов извлекли и реальные свидетельства уважения этого легендарного мужа к своей жене. В 1965 году американский историк Р.Смит сфотографировал 16 тысяч обломков стен храма Атона, построенного Эхнатоном и разрушенного потом жрецами, противниками его реформ. Компьютеру по фотографиям удалось соединить осколки в единую картину. И было установлено, что в настенных иероглифических надписях Нефертити упоминается 564 раза, а ее муж и повелитель только 320. Факт невероятный для истории Древнего Египта! Однако поспешим заверить, что это не единственный подобный пример. Раскопки в Амарне дали обилие каменных плит, где царь и царица изображались вместе как неразлучная пара. Они были символами взаимного уважения и общих государственных забот. Супруги вместе встречали знатных гостей, вместе молились диску солнца, вместе раздавали подарки своим подданным.

Иероглифические надписи той эпохи восхваляют не только миловидность царицы, но и ее божественную способность внушать к себе уважение. Нефертити называют «прекрасною ликом», «владычицей приятностей», «умиротворяющей небо и землю сладостным голосом и добротой». Однако самые красочные слова и похвалы со стороны современников бледнеют рядом со свидетельствами самого Эхнатона. Они увековечены колонками иероглифов на скалах вокруг нового города. Он называет жену «усладой его сердца» и желает ей – великой царице и жене – «жить вечно-вековечно».

Она была живым воплощением животворящей силы солнца, дарующей жизнь. В Гемпаатоне и Хутбенбене – больших храмах бога Атона в Фивах ей возносили молитвы; ни одно из храмовых действ не могло происходить без нее, залога плодородия и процветания всей страны. «Она проводит Атона на покой сладостным голосом и прекрасными руками с систрами, – говорится о ней в надписях гробниц вельмож-современников, – при звуке голоса ее ликуют». Одновременно, будучи воплощением грозной богини Тефнут, львиноголовой дочери Солнца, карающей преступивших законы, Нефертити порой изображалась с палицей (!), повергающей восставших врагов Египта.

Как уже говорилось, Аменхотеп IV, сменивший свое имя на Эхнатон – «Действенный дух Атона», и Нефертити основывают Ахетатон – «Горизонт Атона», свою новую столицу. Объем работ был огромен. Одновременно возводились храмы Атона, дворцы, здания официальных учреждений, склады, дома знати, жилища и мастерские. Выбитые в скальном грунте ямы наполняли почвой, а затем в них сажали специально привезенные деревья – ждать, пока они вырастут здесь, было некогда. Словно по волшебству среди скал и песка вырастали сады, плескалась вода в прудах и озерах, поднимались ввысь стены царского дворца, подчиняясь царскому приказу. Здесь жила Нефертити. Обе части грандиозного дворца были обнесены кирпичной стеной и соединялись монументальным крытым мостом, перекинутым через дорогу. В центре крытого перехода находилось «окно явлений», в котором царь и царица появлялись во время торжественных церемоний награждений вельмож. К жилым зданиям царской семьи примыкал большой сад с озером и павильонами. Стены были украшены росписями: гроздья лотосов и папирусов, взлетающие болотные птицы, сцены жизни Эхнатона, Нефертити и их шести дочерей. Это – исторические поэмы о любви и дружбе, вторящие легендам.

Никогда еще в египетском искусстве не появлялись произведения, столь живо демонстрирующие чувства царственных супругов. Нефертити с супругом сидят с детьми; Нефертити болтает ногами, взобравшись мужу на колени и придерживая рукой маленькую дочь.

На одной из фресок, обнаруженной в Ахетатоне, запечатлен кульминационный момент этой идиллии – поцелуй Эхнатона и Нефертити. Эхнатон нежно обнимает и целует в губы Нефертити. До этого максимум, что позволялось фараонам на картинах – держать супруг за руки. Такое впервые встречается не только в Египте, но и вообще в истории искусств. В каждой сцене обязательно присутствует Атон – солнечный диск с многочисленными руками, протягивающими царственной чете символы вечной жизни.

В гробницах вельмож Ахетатона сохранились и другие эпизоды семейной жизни царя и царицы – уникальные изображения царских обедов и ужинов. На стульях с львиными лапами сидят Эхнатон и Нефертити, рядом – приехавшая с визитом вдовствующая царица-мать Тейе и, мы не будем забывать, сестра Эйе. Около пирующих стоят украшенные цветами лотосов столики с яствами, сосуды с вином. Пирующих развлекает женский хор и музыканты, суетятся слуги. Три старшие дочери – Меритатон, Макетатон и Анхесенпаатон присутствуют на торжестве. Одна Меритатон участвует в сцене парадного выезда родителей в город: воспользовавшись тем, что родители увлеклись беседой, девочка подгоняет тростью и так уже мчащуюся лошадь. Вся та щедрость таланта, с которой художники выполнили эти удивительные рельефные композиции, дает нам уникальную возможность хотя бы на мгновение почувствовать реальную атмосферу, окружавшую царя и царицу, живших три тысячи четыреста лет тому назад. Художники и скульпторы отобразили глубокие человеческие чувства, соединяющие членов царствующей семьи. Запечатлена любовь царя и царицы. И эти сердечные отношения были тогда, так сказать, обнародованы в десятках и сотнях рисунков и барельефов. Нефертити – великая царица и нежная супруга. Художники смогли донести до нас через века и тысячелетия человеческую теплоту, царившую в семье. Судя по всему, им не приходилось лицемерить, ибо они сами, как современники, ощущали этот дух божественного согласия.

Но обычно истории о слишком красивой любви имеют не слишком счастливый конец. Финал этой истории был предопределен личностями ее героев. Двенадцать лет Эхнатон правил в новой столице, страна поклонялась солнцу, и вроде бы уже ничто не может помешать фараону утвердить новую религию и власть навсегда. Но все оказалось куда сложнее, и дальше снова начинаются загадки, ответов на которые нет.

Сама религиозная реформа – суть жизни солнечной четы – простыми египтянами принята была далеко не единогласно. Поправший устои предков царь оказался в изоляции, окруженный воcхвалениями и лестью «новой знати» – вельмож, обязанных

реформатору своим фантастическим возвышением порой из самых низших слоев общества. На их фоне Эйе выглядел родовитым столичным аристократом.

Древняя религия, всегда являвшаяся основой египетской цивилизации, продолжала существовать в подполье. Даже в самом Ахетатоне, в своих домах простые горожане продолжали почитать Исиду, Беса, Таурт, Бает – хранителей дома, материнства, семейного благополучия. О крайне неоднозначном отношении к царю и царице в обществе говорит поразительная находка – модель царской колесницы, запряженная обезьянами, с обезьяной-возничим и сопровождающей его мартышкой!

Еще один довольно многозначительный момент, который имел загадочные последствия. Надписи на стенах в гробницах и иных памятниках того времени говорят, что на двенадцатом году правления Эхнатона к нему с визитом прибыла мать. Событие это, очевидно, было очень важным для государства. По крайней мере, раньше о визитах царицы-матери к сыну никогда не сообщалось. Ну, приехала – и слава богам! Но об этом визите сохранилось несколько надписей, причем о Тейе говорится как о фараоне – очень торжественно.

Не забудем, что вдовствующая царица жила в Фивах – триста километров отделяли ее от сына. Если она стояла за переворотом Эхнатона, то должна была остаться в Фивах в роли «государева ока».

А ее могущественный брат Эйе находился при дворе Эхнатона, являя собой верного слугу, преданного жреца Атона. Невероятно, чтобы брат с сестрой, находящиеся в прекрасных отношениях (во всяком случае, не известно, чтобы они были врагами и открыто делили сферы влияния) не состояли бы в переписке. Скорее всего Эйе писал Тейе в Фивы о ситуации в Ахетатоне, об умонастроениях во дворце. Тейе не могла не приехать.

Но прошло двенадцать лет, и надо понимать, что далеко не все были довольны правлением Эхнатона и Нефертити и их новшествами – ведь жрецов в Египте насчитывались десятки тысяч, да и знати, так или иначе связанной со жрецами, было немало. Судя по всему, Эхнатон совершил человеческую ошибку, которой никогда не совершают настоящие тираны. Он никого не казнил, никого не преследовал, а просто уехал от старой религии и старой знати. Все его враги остались живы и здоровы, а за двенадцать лет число их увеличилось. К тому же, судя по письмам наместников и полководцев из провинций Египетской империи, дела там шли неважно. Постепенно область за областью, страна за страной отпадали от Египта, а Эхнатон никак не мог собраться в поход. Он отсиживался в столице, занимался внутренними делами, писал гимны солнцу, любил Нефертити… Империя слабела. А раз слабела, то хуже поступали налоги и не было добычи. Недовольство в армии росло.

И тогда визит матери в новую столицу приобретает совсем иное звучание. А что, если за эти двенадцать лет Тейе разочаровалась в политике сына, в его новой религии? Что если она постепенно подпала под влияние жрецов и оппозиционной знати? И какую роль в этой перемене играл Эйе?

Возможно он видел, куда склоняются весы, и не хотел поддерживать проигрывавшую сторону. Мы помним, как рьяно он проводил «генеральную линию партии» в первые годы религиозной реформы! Эйе, в начале своей карьеры носивший титул «святой отец» (низшая жреческая степень) стал самым влиятельным государственным деятелем при Эхнатоне. Эйе, «главный из друзей царя», исполнительный, осторожный и предусмотрительный, был сделан «носителем опахала по правую руку царя» и «начальником конских заводов фараона». По-видимому, ведал Эйе и судами: в надписях его называют «царским писцом правосудия». Также известно, что при всех своих регалиях и постах в последние годы правления Эхнатона Эйе уходит в глубокую тень. Он ждет развития событий.

Допустим, что это так. Допустим, что Тейе приехала уговаривать сына наладить мир в государстве и умерить свои реформы. Произошли ли какие-нибудь изменения после ее торжественного визита? Ведь мы можем допустить, что фараон с матерью решали, каким быть будущему. И конечно же на этих совещаниях присутствовал советник Эйе, брат матери фараона и «личный писец царя». Каковы были его советы? Пойти на компромисс с фиванским жречеством? Обратить царственный взор на внутренние проблемы Египта? Пойти войной на сепаратистски настроенные провинции?

Прошел год, и ничего не изменилось в деле монотеизма. Зато на четырнадцатом году правления Эхнатон неожиданно для всего мира развелся с Нефертити. Счастье продолжалось недолго. Мы много раз читали, что Эхнатон обожал Нефертити. Да он и сам в своих надписях в этом многократно признавался. И вдруг мы узнаем, что Нефертити покидает дворец фараона и удаляется в северную часть столицы, отделенную от центральных районов высокой крепостной стеной. Причем с собой она берет своего племянника, которого тогда звали Тутанхатоном (он сын Эхнатона и неизвестной нам сестры Эхнатона). Дочери Нефертити и Эхнатона, Меритатон и Анхесенпаатон, остались с отцом.

Возможно, причина этого странного и резкого разрыва крылась в более ранних событиях. На двенадцатом году правления Эхнатона и Нефертити скончалась принцесса Макетатон. На стене усыпальницы, приготовленной в скалах для царской семьи, изображено отчаяние супругов. На ложе распростерта мертвая девочка. Рядом замерли родители – отец с заломленной над головой рукой, а другой рукой схвативший за руку жену, и мать, прижавшая руку к лицу, словно еще не верящая своей утрате. Пожилая нянька умершей рвется к телу любимицы, удерживаемая молодой служанкой. Сцена смерти Макетатон по силе переданных чувств, бесспорно, относится к шедеврам египетского рельефа. Смерть Макетатон, по-видимому, стала переломным моментом в жизни Нефертити. Помните, что одна из статуй была обнаружена в мастерской скульптора Тутмоса: идущая царица одета в облегающее платье, с сандалиями на ногах. Утратившая свежесть молодости фигура принадлежит уже не ослепительной красавице, а матери шести дочерей, которая многое видела и испытала в своей жизни.

Есть объяснение, что когда Эхнатон по настоянию матери, Эйе и жрецов вернулся к «истинной египетской вере», Нефертити осталась безоговорочно преданной культу Атона и была уличена в «политической неблагонадежности» – в лояльности опальному культу, и поэтому менее чем через год была изгнана или, возможно, удалилась сама, в северную часть города. Но это не объясняет всех последующих загадок.

Кто затмил Прекраснейшую? Начинается нечто совсем непонятное. Оказывается, разрыв супругов был настолько болезненным и резким, что со всех надписей, где встречалось имя Нефертити, со всех барельефов, где она была изображена, соскабливается ее имя. А скульптуры царицы куда-то исчезают. Известные всему миру бюсты Нефертити были случайно найдены археологами в мусоре, не просто в мусоре (мало ли чего там за века набросалось), а в аутентичном мусоре, то есть в мусоре времен Эхнатона. Бюст царицы выбросили на помойку! Это не могло быть сделано без приказа Эхнатона. Первый гром среди ясного неба разразился еще в 1931 году, когда в Амарне французы нашли таблички с иероглифами, на которых имя Нефер-Нефру-Атон кто-то тщательно соскреб, а вот имя Эхнатона осталось нетронутым. Это не было похоже на работу жрецов.

Чуть позже англичане обнаружили на месте летнего дворца Нефертити каменную стелу, где ее имя с титулами соправительницы сбито, а вставка, сделанная, кстати, наспех, означает имя ее старшей дочери. Затем археологи нашли известковую фигуру средней дочери Нефертити, где имя матери грубо сбито и зачищено… Дальше – больше. На одной из поваленных колонн царского дворца археологи увидели знакомый профиль царицы, на котором ее фараонский атрибут – головной убор с уреем – был залеплен краской. Такое делалось в Египте только по указу главы государства.

Что же произошло? Как решить эти загадки с надписями и уреем? Ведь стало совершенно ясно, что в данном случае «очернителями» работали не жрецы, а торопливые слуги самого Эхнатона. И сделано это было, безусловно, в годы его правления.

Изучив собранные данные, египтологи пришли к убеждению, что в счастливом доме произошла семейная драма. Воображение ученых разыгралось. Поток предположений изливался на страницах научных изданий целых 25 лет. Но раскусить этот орешек оказалось непросто. Разобраться во всем этом помогли новые данные и углубленные исследования египтологов, в том числе и Ю. Перепелкина, работа которого походила подчас на труд криминалиста.

«Ищите женщину!» – воскликнули французские археологи как бы в шутку. И оказались правы! Действительно, вскоре нашлись источники, доказывающие, что на легендарную красавицу пал гнев фараона. Царица разделила участь многих близких фараону людей, стала жертвой его изменчивого характера. Какая же таинственная незнакомка стала причиной столь печальной развязки? Кто перебежал дорогу Нефертити? Истину восстановили по крупицам, хотя многим ученым не хотелось разрушать красивый миф.

Продолжая раскопки в Амарне, английские и немецкие археологи откопали часть дворцовых построек – место совместного блаженного времяпрепровождения в роскоши и неге. И тут свидетельств о том, что имя жены фараона вдруг изменилось, оказалось много. Перебитые, зачищенные, грубо исправленные надписи под изображениями уже распавшейся семьи подверглись тщательному логическому анализу. Знатоки иероглифического письма вдруг увидели, что пожелание фараона «жить вечно-вековечно» начало относиться к другой женщине, имя которой было короче, чем у Нефертити. Звали ее – Кийа, та самая Кийа, о которой упоминалось выше, принцесса Тадухепа.

Далее в один прекрасный день в руки озадаченных ученых попало любопытнейшее свидетельство спешных переделок: прописи или даже шпаргалки для неграмотных каменотесов, где грамотные слуги фараона четко проинструктировали, что на что следует заменить. Эти известковые пластины нашли в куче строительного мусора за оградой летнего дворца Нефертити. Египтологи склеили их и снова увидели имя второстепенной супруги Кийа.

Картина стала проясняться после того, как в запаснике одного из музеев Нью-Йорка обнаружили керамический сосуд с именами Эхнатона и его новой жены Кийа. Нефертити там не значилась. В 1957 году был исследован сосуд с изображением головы молодой женщины. Он был найден французами еще до Первой мировой войны в одном из тайников Долины царей. При более внимательном рассмотрении египтологи установили, что это – портрет Кийа. Лицо юное, широкое, невозмутимое. Ноздри раздутые, брови густые. Ничего загадочного. Обаяние молодости есть, а вот мудрости, одухотворенности и красоты явно маловато…

Тем временем англичане на окраине Амарны вскрыли площадку, оказавшуюся следами довольно внушительного поместья с бассейном, винными подвалами и отдельной опочивальней – Мару-Атон. Это был щедрый подарок Эхнатона новой жене, сумевшей, несмотря на очарование Нефертити, покорить сердце фараона. И не просто покорить. Найденные каменные рельефы показали, что Эхнатон в последние годы своего правления в Ахетатоне сделал Кийа соправителем. Для Кийа царь заранее, как для всякого члена семьи правителей Египта, приказал изготовить роскошно инкрустированный гроб. На него ушло золота больше, чем на знаменитый саркофаг Тутанхамона. Однако воспользоваться им Кийа не пришлось. Она исчезает на шестнадцатом году правления супруга. У Эхнатона примерно за год до смерти опять меняется настроение, он отказывается от второй жены и повергает ее в полное забвение. Золотой гроб через год-другой переделывается жрецами для одного из преемников египетского престола, поклонявшегося уже старому Амону.

Придя к власти, старшая дочь Нефертити, Меритатон, тотально уничтожила не только изображения, но и практически все упоминания о ненавистной обитательнице Мару-Атона, заменив их своими собственными изображениями и именами. С точки зрения древнеегипетской традиции, подобный акт был самым страшным проклятием, какое можно было осуществить: не только имя умершего стиралось из памяти потомков, но и его душа лишалась благополучия в жизни загробной.

Еще одна загадка: а почему же народная молва не упоминает Кийа? Разве ее появление близ трона не было замечено? Почему ее нет в мифах? – вопросы вполне законные. Но и ответ на эту загадку прост и давно готов: народ, конечно, не мог не заметить распада царственной семьи. Но народу самому решать, что сохранять в памяти. И он предпочел оставить только хорошее – любовь и согласие.

В чем же была причина неожиданной опалы Нефертити и крушения союза, любовь и взаимные чувства которого воспевались в десятках гимнов? Возможно, основной проблемой царственной четы стало отсутствие сына, который мог бы унаследовать престол. В надежде получить сына Эхнатон вступает в браки со своими дочерьми. Судьба посмеялась над ним: старшая дочь, Меритатон, родила собственному отцу еще одну дочь – Меритатон Ташерит («Меритатон-младшую»); позже одна из младших – Ахесенпаатон – еще одну дочь? Однако и триумф Кийа, родившей царю сыновей, был недолог.

Но вот что странно, можно допустить, фараон разлюбил Нефертити, самую прекрасную женщину Египта. Так бывает не только в венценосных семьях. Но никогда прежде ни один фараон не приказывал уничтожать имя первой жены, чтобы и память о ней умерла. Ясно, что это не просто семейная размолвка. И вот проходит еще несколько месяцев, и Эхнатон объявляет, что, согласно традициям египетских фараонов, берет себе соправителя. Но обычно фараоны брали себе соправителя, отпраздновав тридцатилетие своего правления. Тут же только-только начался пятнадцатый год – половина срока. Эхнатон берет в соправители сводного брата Сменхкара (тоже фигура загадочная), который до того жил с ним в столице. При этом фараон женит его на своей дочке Меритатон. Эхнатон явно готовит себе смену. Нефертити при этом не присутствует. И тут же еще одна необычайная новость: соправитель Сменхкара с молоденькой женой покидают столицу, город Атона, и уезжают… Вы уже догадались? К матери фараона, в центр жреческой оппозиции – в старую столицу Фивы. Там они и остались до самой смерти. Эхнатон же, оставшись один и отделенный от Нефертити каменной стеной в прямом и переносном смысле, в том же году женился на своей второй дочери Анхесенпаатон. Что интересно, Эйе остается с ними, то есть с Эхнатоном. А с другой стороны – зачем ему ехать в Фивы, если там все под контролем у вдовствующей царицы – сестры Тейе?

Тайна происхождения принцев Сменхкара и Тутанхатона. Об их происхождении достоверных сведений не сохранилось. Все гипотезы и догадки ученых, занимавшихся этим вопросом, основываются на косвенных и очень неполных данных.

И если с личностью Тутанхамона вопрос решает его найденная в раскопанной Говардом, Картером и лордом Карнавоном гробнице мумия, то со Сменхкара все значительно таинственнее.

Сменхкара – фигура весьма загадочная. Никаких сколько-нибудь заметных следов правление фараона Сменхкара не оставило. Он, возможно, был объявлен соправителем фараона, но прожил недолго – около трех лет – и скончался, видимо, незадолго до смерти самого Эхнатона. Есть даже версия, что под именем Сменхкара очень недолго успела поцарствовать после смерти мужа сама Нефертити, которая кроме красоты обладала еще и незаурядным умом и волей.

Но все-таки по более распространенной теории имя Сменхкара носил мужчина – или младший брат Эхнатона, или один из его зятьев и двоюродных братьев (впрочем, устанавливать родственные связи в фараонской семье при их родственных браках – занятие трудное).

Таким образом, до сих пор не выяснена степень родства Тутанхамона с его предшественником, Аменхотепом IV. Кто были его родители, точно не установлено. Возможно, он был сыном Аменхотепа III и младшим братом Эхнатона или даже внуком Аменхотепа III – сыном Эхнатона от его второй жены Кийи или от сестры Эхнатона, чья мумия известна в научной среде под номером KV35YV и имя которой до сих пор неизвестно. Этой версии сейчас придерживается большинство историков. Его право на трон определялось его женитьбой на Анхесенпаатон, дочери Эхнатона и Нефертити, то есть в любом случае он был царским зятем.

В пользу же гипотезы о том, что оба царевича – Тутанхамон и Сменхкара – были сводными братьями Эхнатона, свидетельствует то, что в гробнице Тии, обнаруженной в 1907 г. в Долине царей, была найдена мумия молодого человека, как полагают некоторые ученые, Сменхкара.

Но судя по возрасту братьев, определенному медицинским освидетельствованием мумий, они родились слишком поздно, чтобы быть детьми Аменхотепа III. В этом случае приходится допустить, что последний жил еще очень долгое время после вступления на престол Эхнатона. Однако памятники об этом умалчивают.

Но и мумии вероятного Сменхкара и Тутанхатона, и их изображения обнаруживают несомненное семейное сходство с Эхнатоном и его дочерьми – прежде всего формой патологически удлиненного, оттянутого назад черепа. Стало быть, между ними, безусловно, было родство и весьма близкое.

Закат солнца-Атона. Проходили годы. Эхнатон не покидал своей столицы. Но реформа веры не является панацеей от внешних и внутренних проблем. А возможно, что, как всякое насильственное действие, их провоцирует. Фараон слишком хорошо понимал, что новизна и непривычность новой веры вызывает повсюду ропот. Он даже дал торжественную клятву никогда не выезжать из Ахетатона. Таким образом, он сделался добровольным узником. Правда, его эмиссары разъезжали по стране, разрушая и уничтожая надписи с именами старых богов, но это вызывало лишь озлобление.

На севере появляются племена хабиру – кочевники Сирийской пустыни, охотно служившие наемниками там, где им было выгоднее. Они вторгаются из окрестных степей и доходят до прибрежных финикийских городов. Некоторые правители встречают их радостно, надеясь с помощью пришельцев избавиться от египетского ига, другие тщетно взывают к Эхнатону, моля его поспешить на помощь и прислать войска. Но фараону, целиком поглощенному проводимыми им реформами и внутренними распрями, было не до них.

В Египте росло недовольство. Теперь не только жрецы и знать, но и средний класс не поддерживали фараона. Расправляясь с их помощью со своими противниками, Эхнатон ничего не давал взамен. А средний класс в любые времена обладал очень рациональным мышлением и не хотел гибнуть за умозрительные идеалы.

Фивы хранили зловещее молчание. Жрецы Амона, лишенные своих земель и храмов, непрестанно сеяли смуту. Народ охотно слушал их. Нельзя недооценивать значение идеологического фактора. Религиозные идеи фараона были непонятны простым египтянам, которые втайне продолжали чтить старых богов. Народ за многие столетия привык к своим богам – традиции в Египте были всегда очень прочны и устойчивы, – верил в них, и, конечно, никакие указы и административные меры не могли принудить его отказаться так быстро – в течение нескольких лет – от религии предков. Люди вздыхали о тех временах, когда Амон приводил в Фивы вереницы пленных азиатов, а Осирис встречал умерших в стране Запада. Домашние боги, боги номов и городов были близки и понятны душе крестьянина, ремесленника, писца и родового аристократа. Они были богами, помогающими в повседневной жизни, богами, которых почитали отцы с незапамятных времен. А «учение» фараона, скрывшегося в своем Ахетатоне, ничего не говорило им. И конечно неудачи в Азии приписывались отступничеству царя и гневу исконных богов, которые карают отступника.

С другой стороны, создается впечатление, что самого Эхнатона мучил страх перед богами. Вероятно, он втайне боялся, что они могут оказать на него пагубное воздействие. К тому же, слабое здоровье царя, отсутствие наследника-сына, казалось, подтверждали худшие опасения. Эхнатон становится все более непримиримым и фанатичным, приказывает стереть всякий след древних богов. Сотни каменотесов трудятся над тем, чтобы исковеркать старые иероглифы. Истребляются не только имена богов, но и слово «боги», «бог». Его заменяют словом «царь», «властитель». По верованиям египтян, уничтожение имени было магическим средством уничтожить его носителя. Вероятно, все мероприятия Эхнатона, связанные с переменами в надписях, объясняются тем, что он не мог избавиться от суеверного страха. Насилие и разрушения принимали все больший размах. «Творит он (царь) силу против не знающих поучения его… всякий противник царя обречен мраку» – так гласит одна из надписей того времени. Но воевать со всей страной было не под силу даже фараону.

Эхнатон оказался в изоляции. Дабы удержаться на престоле, он вынужден был впервые в истории Египта прибегнуть к помощи наемников, скорее всего обитателей Эгейских островов. Таково оказалось внешнее и внутреннее положение страны к концу семнадцатилетнего правления Эхнатона. Правда, по некоторым намекам, очень смутным и неопределенным, можно предположить, что в последние годы правления под воздействием Эйе и матери-царицы Тейе, по-видимому сохранивших свое влияние, или просто осознав надвигающуюся опасность, Эхнатон пошел на некоторые уступки.

Эхнатон умер еще не старым. Возможно, его отравили. Но наверняка мы никогда этого не узнаем. С его смертью было приостановлено проведение религиозной реформы. Эхнатона, видимо, погребли в гробнице, высеченной в окружающих Ахетатон скалах. Во всяком случае, мумия его не обнаружена, хотя некоторые египтологи и предполагали, что именно его останки, а не принца Сменхкара укрыли от врагов в склепе жены Эйе Тии. Скорее всего, мумия Эхнатона не сохранилась. После реставрации культа Амона мстительные жрецы не ограничились повсеместным уничтожением имен царя и Атона, но надругались и над своим мертвым врагом, лишив его тем самым, по представлениям древних египтян, посмертного существования и вечного блаженства.

И что интересно, в последние годы царствования Эхнатона и в царствование его преемника Сменхкара имя Эйе нигде не упоминается. Это наводит на размышления. Очевидно, что опытный и хитрый Эйе, видя близкие перемены в верховной власти, занялся подготовкой новых стратегических и тактических планов.

ЭЙЕ ПРИ ТУТАНХАМОНЕ. ЗАГАДКИ ЮНОГО ФАРАОНА

Тутанхамон на сегодняшний день, наверное, самый известный и самый таинственный из египетских фараонов. Его судьба и при жизни, и спустя века после его смерти подобна захватывающему роману. А может быть, даже, детективу.

Юный фараон все время был центром политических интриг, которые плели вокруг трона искушенные царедворцы Эйе и Хоремхеб. Власть все время его правления фактически находилась в руках Эйе и прочих высокопоставленных вельмож. Но был ли кто-то из них повинен в его смерти?

Всемирная известность пришла к этому фараону, в отличие от прочих египетских правителей, довольно поздно. До открытия его гробницы о Тутанхамоне практически ничего не было известно. Даже в самых подробных обзорах истории Египта ему уделяли не более двух-трех абзацев, а иногда ограничивались лишь упоминанием его имени. И не удивительно. Что тогда имелось? Одна единственная стела, возвещающая о восстановлении при нем культа верховного бога страны Амона, на которой имя его было заменено именем правившего за ним (через краткое самостоятельное правление Эйе) фараона Хоремхеба. Скульптурная группа, где он изображен вместе с этим богом (причем голова Тутанхамона отбита). И несколько предметов и амулетов с его именем. Вот все, что дошло до нас от короткого царствования Тутанхамона.

Да и насыщенные бурными и во многом для нас неясными событиями годы его царствования отнюдь не благоприятствовали сохранению памяти о нем, тем более что для этого были приняты соответствующие меры. Тысячелетие спустя, в конце IV в. до н. э., Манефон даже не упомянул Тутанхамона в перечне былых владык, когда писал историю Египта, а ведь Манефон фундаментально изучил прошлое своей родины.

Тутанхамон – зять Аменхетепа IV (Эхнатона), двенадцатый и последний фараон XVIII династии, его тронное имя Тутанхатон («Живой образ Атона») Хекаиунушема Небхепрура. Он правил всего девять лет, примерно с 1361-го по 1352 (или с 1334 по 1325) год до н. э. Вступил на престол в детском возрасте после непродолжительного царствования Сменхкары.

Тутанхамон все время своей недолгой жизни находился в окружении незаурядных личностей: он был наследником фараона-еретика Эхнатона и воспитанником легендарной Нефертити, пережил как революционную реформу солнечной религии, так и ее крах и возврат к старым богам. Уже одно то, что при нем были отменены преобразования Эхнатона, внесло Тутанхамона в число важнейших исторических деятелей древнеегипетской истории.

Умер Тутанхамон в возрасте восемнадцати-двадцати лет, что установлено путем анатомического исследования его останков (по степени окостенения хрящевых тканей и некоторым другим параметрам). Таким образом, в год смерти Эхнатона Тутанхатону исполнилось примерно девять или десять лет. Поэтому он находился под сильным влиянием престарелого «Отца бога» – Эйе, который сделался его соправителем, пережил его и стал преемником на троне.

После смерти Эхнатона Эйе переметнулся на сторону фиванских жрецов и стал активным сторонником борьбы с атонизмом. Как уже говорилось, все время правления Тутанхамона власть де-факто находилась в руках Эйе и его коллег-жрецов. Именно под их влиянием молодой фараон вынужден был отменить религиозную реформу Эхнатона и восстановить культ Амона-Ра. Статус столицы был возвращен Фивам, и, покинув Ахетатон, Тутанхамон вместе с семьей и двором перебрался в Фивы.

Вскоре после этого он умер и был погребен на западном берегу Нила в традиционном месте захоронения фараонов XVIII династии – Долине царей, недалеко от Фив.

Развесистое древо XVIII династии пресеклось. Тутанхамон стал последним фараоном этой династии, состоящим в родственной связи со своими предшественниками. Впрочем, как уже говорилось, имеет право на существование и гипотеза, гласящая, что верховный жрец и тронный преемник Тутанхамона Эйе тоже имел некую степень родства с царской семьей, но более далекую.

Анхесенпаатон, получившая после отмены культа Атона имя Анхесенамон, после смерти Тутанхамона вышла замуж за Эйе и вскоре умерла при невыясненных обстоятельствах. Престол перешел к Хоремхебу, который и стал основателем новой XIX династии.

Вот пожалуй и все факты, которые достоверно известны. Далее начинаются версии, гипотезы, предположения и вопросы. Происхождение Тутанхамона неясно, загадочны также перипетии его судьбы, уже один перечень событий, которые составили его очень недолгую жизнь, свидетельствует о том, что еще много вопросов осталось не разрешенными.

Как пришел к власти молодой фараон? Почему правил так недолго, и могла ли его смерть быть результатом чьей-то злой воли?

Отдельную загадку представляет собой зловещая (или все-таки, благородная?) фигура Эйе, ставшего еще более загадочным при Тутанхамоне, нежели при его предшественниках. Кто в этой ситуации Эйе – коварный «серый кардинал», предатель-заговорщик, узурпатор трона или просто свидетель трагической цепочки роковых событий? Готовил ли он престол фараона для себя или старался сохранить XVIII династию для потомков Анхесенамон?

Загадочна и трагична судьба молодой вдовы Анхесенамон – дочери Эхнатона и Нефертити, хранительницы царской крови и преемственности династии. Она должна была выйти замуж за жреца Эйе (убийцу ее мужа или доброго опекуна?). Анхесенамон ненадолго пережила Тутанхамона. Но и Эйе вскоре тоже умер. Что стояло за этой чередой смертей?

Попробуем разгадать эти загадки. Но сначала нужно подробнее рассказать о трагической фигуре фараона Тутанхамона. Кроме того, нужно же понимать, в чьей тени Эйе вершил свою тайную власть, при ком он был «серым кардиналом» и почему это могло произойти. Так ли уж слаб и не способен был править Тутанхамон?

Кто царствовал, а кто правил? Итак, на семнадцатом году своего правления, фараон Эхнатон умер. Болезнь ли это или покушение врагов, которых у фараона было немало, – неизвестно. Но Нефертити тут же принимает меры, чтобы избавиться от влияния Эйе, а возможно, думает о том, что смогла бы взять реванш с помощью наследника – Тутанхатона.

Имя Нефертити стараниями Эхнатона вычеркнули из истории Египта, но у нее остается козырь – она воспитывает своего племянника Тутанхатона, который, возможно, приходился ей и сводным братом и который имеет права на престол. Нефертити пыталась обратить Тутанхамона в свою веру в Атона, но тщетно. Пока идут приготовления к похоронам и бальзамированию Эхнатона, она коронует в столице Тутанхатона. Ведь до Фив триста километров по воде, и, если придержать гонцов, то соперники могут опоздать. Чтобы увеличить права племянника на престол, царица срочно женит его на своей дочери и вдове Эхнатона Анхесенпаатон, совсем еще юной девушке – ей было не больше пятнадцати лет, она старше своего брата на два года. Брак с прямой наследницей – принцессой Анхесенпаатон – узаконил права Тутанхатона.

И тут судьба, казалось, улыбнулась Нефертити. Во время коронации Тутанхатона неожиданно умер соправитель Эхнатона Сменхкара. Два-три года продолжалось правление Тутанхатона в столице Солнца, хотя фактически Египтом вновь правила Нефертити. Но и она вскоре умерла[2] (около 1354 г. до н. э). За два года умерли почти все, у кого имелись права на престол.

Существует и другая версия воцарения Тутанхатона. Как можно заключить на основании некоторых изображений, найденных в гробнице Тутанхамона, Эхнатон все же успел сам назначить себе преемника. (Но это только гипотеза.) Известно, что Эйе полностью поддерживал кандидатуру наследника.

На юного Тутанхамона возлагались большие надежды. Но естественно, самостоятельно править он не мог. Прикрываясь его именем, страной управляли люди более зрелые и опытные.

Один из них хорошо нам известен. Это Итеф-Нетиер-Эйе, теперь уже престарелый сановник, мноолетний сподвижник Аменхотепа III и Эхнатона. Он прожил долгую жизнь, властвовал, уходил в тень, возвращался, интриговал, советовал, был свидетелем эпохальных событий, при нем взошло и закатилось солнце Атона, ослепляла красотой и была отвергнута Нефертити, всходили на престол и уходили в Долину мертвых фараоны, разливался Нил, даруя жизнь…

Сразу после смерти Сменхкара Эйе вновь «выходит из тени». При Тутанхамоне о нем снова упоминают тексты, и теперь он состоит в должности верховного сановника – чати (советника).

Эйе совместно с главнокомандующим Хоремхебом становится регентом и самым влиятельным временщиком при дворе юного фараона. Официально Эйе в правление Тутанхамона, помимо должности чати, был также начальником колесничного войска фараона, но дошедшие до нас факты говорят, что в это время он стал настоящим «серым кардиналом».

Правда, некоторые исследователи считают, что хитроумный Эйе, бывший в это трудное время рядом с Тутанхамоном, стал ему наставником и заменил мальчику отца. Эйе терпеливо обучал молодого царя премудростям управления государством, безгранично и с удовольствием пользуясь своим положением. Но скорее всего эта теория чересчур романтизирует сложившееся положение вещей. Тутанхамон был коронованной марионеткой в руках советников.

Эйе имел большое влияние на юного фараона. С другой стороны, преклонный возраст Эйе (тогдашняя продолжительность жизни была куда меньше нашей) позволяет предположить, что, возможно, не так уж он был и всесилен, и реальная власть в стране возможно уже находилась в руках Хоремхеба, который развил активную военную деятельность на северных границах государства.

Нельзя исключить и третьего варианта: Эйе и Хоремхеб поделили сферы влияния.

Возврат к старым богам. Как бы там ни было, из текста большой стелы, воздвигнутой Тутанхамоном, а вернее, от его имени в главном храме Амона – Карнаке, было установлено, что фараон возвратился к культу прежних богов и вернул жрецам Амона все их права и достояние.

Фараон должен был пойти на компромиссы. Реставрация произошла не сразу. Некоторые сдвиги, видимо, наметились еще при Эхнатоне. Первые три года после вступления на престол Тутанхатон продолжал еще пребывать вместе со двором в Ахетатоне. Только после того, как Эйе и сторонники прежней религии окончательно взяли верх, «Отец бога» заставил фараона перебраться в Фивы, и некоторое время спустя имя Атона стали уничтожать с той же энергией и настойчивостью, как за несколько лет до этого преследовалось имя Амона.

Тутанхатон («Живое подобие Атона») стал отныне именоваться Тутанхамоном («Живое подобие Амона»), а царица Анхесенпаатон («Живет она Атоном») соответственно изменила свое имя на Анхесенамон (в некоторых источниках ее называют Анхесенпаамон) («Живет она Амоном»). Однако некоторое, правда недолгое, время культы обоих богов сосуществовали. На стеле, хранящейся ныне в Берлинском музее, Тутанхатон приносит моления Амону, хотя называет себя по-прежнему. В Ахетатоне же при раскопках нашли два кольца с надписями, где фараон именует себя Тутанхамоном. Доказательства тому обнаружены и в его гробнице. Таким образом, реставрация культа Амона и других исконных богов произошла именно при Тутанхамоне. Так завершилась попытка Эхнатона реформировать древнюю религию и абсолютизировать власть фараона.

Возможно, что умиротворение внутри страны, достигнутое при юном фараоне его ближайшим окружением во главе с Эйе, способствовало и некоторому упрочению внешнего положения Египта. Из надписи в гробнице одного из живших тогда чиновников известно, что несколько сирийских племен стали регулярно выплачивать дань. Поступали подати и из Куша, где, впрочем, власть Египта не ослабевала даже при Эхнатоне.

При Тутанхамоне, пусть и без активного его участия, завершились события огромного политического и особенно идеологического значения. Реакция, если допустимо применить здесь этот термин, одержала победу и тем самым на десятилетия и даже столетия предопределила дальнейшие судьбы Египта.

Точно неизвестно как прошли последние дни Тутанхамона, был ли весел, пребывая в счастливом неведении, или подавлен нехорошими предчувствиями, видя как все больше власти забирает себе и так всесильный Эйе. Разве таких, как Эйе, может что-то остановить? Возможно Тутанхамону, видящему происходящее вокруг, часто приходило на ум старинное высказывание из «Поучения Аменемхета I»: «Берегись подданных, не приближайся к ним и не оставайся один. Не доверяй брату, не знай друга, да не будет у тебя доверенного, ибо это бессмысленно. Когда ты спишь, охраняй сам свое сердце. Ибо в день несчастья не имеет человек поддержки…»

Шли годы. Тутанхамон взрослел и набирал силу. Он уже неплохо разбирался в политике и вопросах управления страной. По его указанию строятся новые храмы. Великолепные Фивы вновь обретают прежний блеск и религиозную значимость. Сам же фараон переезжает в Мемфис и делает его столицей Египта.

Скоро молодому царю станет не нужен пожилой регент Эйе. Ребенок превратился в молодого и сильного льва. Тутанхамону девятнадцать. Он полон сил, надежд, планов и решимости их осуществить. Именно в этот момент его настигает смерть. Что произошло – остается загадкой и по сей день. У ученых есть только предположения на этот счет.

ФАРАОН ЭЙЕ. КТО ЖЕ БЫЛ ПОСЛЕДНИМ ФАРАОНОМ XVIII ДИНАСТИИ?

После смерти Тутанхамона Эйе недолго носил двойную корону фараонов Верхнего и Нижнего Египта. Он скончался на 4-м году правления. Его именем завершается XVIII династия – самая могущественная на всем протяжении многовековой истории Египта.

Эйе безуспешно пытался воскресить боевые традиции царей-воителей XVIII династии. При нем постоянная фараоновская титулатура вновь зазвучала воинственно, чего не наблюдалось в предшествующие царствования. Однако, помимо наименования «могучий силою, подавляющий северо-восток» и изображения в виде грозного стрелка из лука на колеснице, известия о воинских подвигах престарелого фараона отсутствуют. Эйе довершил начатое при Тутанхамоне украшение храма в Сульбе в Нубии, где были установлены два великолепных изваяния льва из розового гранита. В то же время Эйе совершил весьма неблаговидный поступок, присвоив себе две незаконченные статуи усопшего фараона.

Во время правления Эйе начались гонения на последователей Атона. Эхнатон был окончательно провозглашен еретиком. Но, невзирая на это, Хоремхеб, пытаясь уничтожить все следы монотеистического эксперимента, уничтожал картуши с именем самого Эйе так же, как и с именами Эхнатона или Сменхкара. Помимо того, была разрушена новая гробница Эйе, сооруженная по традиции Нового царства на западе Долины царей. Саркофаг Эйе был разбит на множество осколков; однако, крышка саркофага осталась нетронутой, и ее нашли в 1972 году.

Что интересно, царствование как Эйе, так и его предшественников, начиная с Аменхотепа IV, позже считалось в Египте незаконным, и имена этих царей не вносились в царские списки; память их была предана проклятию. В одном документе времени XIX династии, относящемся к области поземельных отношений, когда было необходимо подкрепить права ссылкой на давнее владение и царя-еретика, а следовательно и упомянуть его, мы встречаем вместо его имени наименование «враг из Телль-Амарны».

После Эйе престол занял Хоремхеб. В противостоянии Эйе – Хоренхеб победил, как это часто бывает, не хитрейший, а сильнейший. Хоренхеб был моложе, и намного, старого хитрого Эйе.

Этому талантливому полководцу, энергичному администратору и, очевидно, умному интригану удалось еще при Эйе частично восстановить влияние Египта в азиатских владениях. В дальнейшем он укрепил там свою власть и стабилизировал положение внутри страны. Его царствованием начинается новый период в истории Египта – правление ХГХ династии, при которой великая цивилизация, достигнув вершины своего развития, сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее клонилась к упадку.

ЗАГАДКА СМЕРТИ ТУТАНХАМОНА. «СЕРЫЙ КАРДИНАЛ» ИЛИ ЦАРЕУБИЙЦА?

До сих пор не прекращаются споры о причинах таинственной смерти фараона. Тутанхамон не имел наследника (в гробнице были найдены крошечные мумии двух эмбрионов женского пола с признаками сколиоза – так и не родившиеся дети молодой пары, сейчас трудно сказать, почему Анхесенамон не смогла выносить их до положенного срока), и XVIII династия фактически пресеклась, когда престарелый Эйе сменил его на престоле. Поэтому первым подозреваемым в смерти фараона считается сам советник Эйе, приказавший поместить свое изображение в гробнице Тутанхамона. Это указывает на его претензии стать следующим фараоном, что и случилось. Стремясь закрепить права на престол, несмотря на свои далеко уже не молодые годы, он женился на юной вдове – царице Анхесенпамон, чему предшествовали не лишенные драматизма события.

Эйе и Анхесенамон. Здесь имела место не просто история о трагедии личности масштаба поистине шекспировского, это была ни более ни менее, чем попытка передачи власти над Египтом в руки хеттского царевича, сына могущественного царя Суппилулиумы, предпринятая вдовой Тутанхамона Анхесенамон. Это не просто смена династии, это смена династии с египетской на чужеземную!

Судьба «Священной Правительницы» Анхесенпаатон – третьей дочери Эхнатона и Нефертити – наверное трагичнее всех, принимавших участие в этом эпизоде истории. Она стала супругой юного Тутанхамона, изменив, подчиняясь «новой» идеологии, свое имя на Анхесенамон – «Живет она для Амона». Супруги-дети процарствовали всего шесть лет. Тутанхамон погиб при загадочных обстоятельствах. После смерти мужа и брата по отцу Тутанхамона Анхесенамон взошла на трон.

За всего лишь полгода своего правления (под своим именем и формально полновластно) она проявила себя тонким дипломатом и мастером политических интриг, но не смогла переиграть опытного царедворца Эйе, по одной из гипотез, цинично свергнувшего поочередно ее родителей, а затем, возможно, убившего ее мужа Тутанхамона. Американский археолог профессор Роберт Брайер утверждает, что у Эйе имелся и мотив, и возможность убить молодого фараона. Прямых доказательств вины Эйе у Брайера нет, только косвенные. Профессор обращает внимание на письма, из которых ясно, что Эйе хотел жениться на Анхесенамон, вдове Тутанхамона.

Это, конечно, лишь гипотеза, но как показательны действия молодой правительницы! Анхесенамон, молодая девушка, воспитанная в неге и роскоши дворцов Ахетатона, вдруг решается на невероятный для египетской царицы шаг. Юная, но мудрая правительница решила заручиться военной и политической поддержкой царства Хатти.

В архиве города Хаттусы, столицы государства Хатти, на территории которого сейчас находится Турция, сохранилось письмо дочери Нефертити, написанное царю этой далекой страны. Опасаясь того, что ее принудят выйти замуж за престарелого Эйе и пытаясь сохранить свои права на престол, Анхесенамон попросила хеттского царя Суппилулиуму I прислать ей в мужья одного из своих сыновей. Так, в одном из посланий царю хеттов, Анхесенамон просит его прислать в Египет своего сына, чтобы она могла выйти замуж за него, а не за Эйе. Царица писала: «Мой муж умер. Сына у меня нет, а у тебя, говорят, сыновей много. Дай мне одного своего сына, чтобы он стал моим мужем. Я никогда не выйду замуж за слугу [то есть за Эйе]!»

Предложив руку хеттскому царевичу, Анхесенамон автоматически превращала последнего в наследника египетского престола и будущего фараона. Хеттский царь уступил просьбам Анхесенамон и послал ей в мужья своего сына Цаннанцасу. Однако претендент на престол был убит в пути.

Считается, что хеттский заговор был раскрыт Эйе, и именно он отдал приказ об убийстве хеттского царевича. Профессор Брайер утверждает, что только у Эйе могли быть подобные мотивы. Судя по всему, так считали и хетты, ведь убийство хеттского царевича вызвало длительную войну. Эйе все же вынудил Анхесенамон, годившуюся ему во внучки, выйти за себя замуж, тем самым закрепив свои права на престол. Ему удалось добиться своего и стать повелителем Египта. Правда, некоторые историки отрицают этот брак, несмотря на то, что сохранилось свидетельство этому – кольцо, хранящееся в одном из музеев Германии. На этом кольце стоят рядом картуши Эйе и Анхесенамон.

С момента письма к хеттам все исторические упоминания о третьей дочери прекрасной Нефертити, главной супруге и несчастной вдове фараона Тутанхамона прекращаются. Никто не знает, что произошло с ней после того, как она вышла замуж за старого Эйе.

Как известно, Эйе правил Египтом четыре года, и все это время рядом с ним упоминается только его старая жена Тия. Сын Эйе – военачальник Нахтмин либо по каким-то причинам был отстранен от престола, либо никогда на него не претендовал. Внучка Эйе – дочь Нахтмина и его жены Иниуйи – это знаменитая Нефертари, та самая любимая жена Рамсеса II.

Скорее всего, Анхесенамон не намного пережила Тутанхамона и вскоре тоже отправилась вслед за ним в царство теней. Ученые установили, что именно в это время в Египте была эпидемия чумы. А может молодую женщину просто устранили, как последнее звено умирающей царской династии.

А насчет того, кто именно устроил «заговор с хеттами» существует и другая точка зрения, совершенно противоположная вышеизложенной. Возможно, что попытка сближения с хеттами могла быть санкционирована самим Эйе, который как визирь Верхнего Египта мог знать о переписке Анхесенамон с Суппилулиумой. Выдав замуж молоденькую вдову за чужеземца, не знающего ни местных обычаев, ни порядков, он мог бы надолго сохранить фактическую власть. У него ведь был такой внушительный опыт работы на ниве тайной политики!

В таком случае царевича могли убить по приказанию более молодого политического конкурента Эйе – полководца Хоремхеба, лелеявшего далеко идущие надежды, которые осуществить сразу он был не в состоянии.

Но вне зависимости, кто был в этом виноват, Суппилулиума, разгневанный гибелью сына, вторгся в пределы египетских владений. В Сирии, в районе Амка (южнее Кадета) встретились египетские и хеттские войска, но решающего сражения не произошло, так как в хеттском войске из-за заболевших египетских пленных вспыхнула чума, и хетты вынуждены были отступить. Вероятно, именно Хоремхеб руководил отражением нападения хеттов, что в какой-то мере отвлекло его от непосредственного участия в борьбе за наследие Тутанхамона. В результате к власти пришел престарелый Эйе.

Все эти события протекали, очевидно, весьма быстро, потому что на фресках в погребальном покое Тутанхамона Эйе изображен уже со всеми регалиями фараона, хотя между кончиной Тутанхамона и временем их написания прошло всего несколько месяцев.

Есть еще довольно революционная версия, подтверждающая гипотезу о том что Эйе – убийца Тутанхамона. Не получив согласия Анхесенамон на брак, Эйе (после убийства мужа) убил и ее и женился уже на мертвой. Согласно верованиям египтян, человек в первые дни после смерти считался живым, так как его душа еще не покинула этот мир (эти воззрения были распространены во многих культурах и у многих народов), поэтому было возможно совершить обряд бракосочетания, сделав умершую царицу своей женой, а себя законным правителем Египта. Если верить этой версии, военачальник Хоремхеб, который был верен Тутанхамону, впоследствии убил Эйе за предательство.

Противоречит вышеописанным гипотезам версия о «благородном старце» Эйе, утверждающая, что Эйе был верным другом и помощником Тутанхамона, и будучи дедом Анхесенамон, оберегал ее и после смерти Тутанхамона, женившись на ней и назвав сестрой, то есть буквально взяв под свою охрану. Кроме того, этим браком Эйе обеспечил себе и престол. А Анхесенамон отравил Хоремхеб, желающий править сам.

Исследования английских криминалистов (бывшего сотрудника Скотленд-Ярда Грехэма Мэлвина и профессора медицины невролога Яна Ишервуда) указывают на то, что вряд ли смерть фараона Тутанхамона была убийством, и уж совсем невероятно, следствием заговора Эйе и Хоремхеба. Не слишком верится в то, что стремился на трон изрядно поживший Эйе, и без того управлявший страной. И уж никак не мог полководец Хоремхеб участвовать в этом «заговоре» вместе с Эйе: присутствие на троне безопасного Тутанхамона устраивало и того, и другого. К тому же Эйе за долгие годы службы при фараонах, конечно, научился распознавать соперников, и разве он мог войти в сговор с Хоремхебом, который позже сверг его с престола?

Вот только если преждевременная смерть фараона не была делом рук Эйе или Хоремхеба, а просто скоропостижной смертью от болезни или несчастного случая, то тогда Эйе и Хоремхеб могли включиться в игру против чересчур активной Анхесенамон. Но их союзнические отношения не могли быть прочными и долгими. Эти два персонажа олицетворяют собой противостоящие силы в окружении Тутанхамона и его вдовы. Главный военачальник Хоремхеб при Эйе пользовался едва ли не равной с ним властью и хотел большего, а Эйе пытался оттеснить его на второстепенные позиции. Причем сказать, что «плохой» Эйе боролся с «хорошим» Хоремхебом – значит изрядно упростить события.

Если не Эйе, то кто же? Журнал «National Geographic», известный популяризатор науки, писал, что наибольшее подозрение в загадочной смерти Тутанхамона падает на военачальника Тутанхамона Хоремхеба, занявшего престол после Эйе.

Хоремхеб, очень энергичный и весьма гибкий царедворец, принадлежавший к старинному аристократическому роду номархов, обладал большим влиянием при дворе Эхнатона и его сыновей. Он был «царским послом во все страны, где светит Атон», собирал подати юга и севера, начальствовал над обеими землями, стоял во главе войск, был «военачальник над военачальниками». Близкий по возрасту к Эхнатону, Хоремхеб был женат на сестре царицы Нефертити.

Титул «военачальник над военачальниками», т. е. «генерал», не должен вводить нас в заблуждение. Хоремхеб был, прежде всего, «царским писцом», то есть образованным человеком и знатоком права. В Египте руководящие посты в армии нередко предоставлялись «гражданским» лицам, так как административная компетентность считалась весьма ценным качеством для сановника, который должен был управлять войсками и распределять материальные ресурсы. Хоремхеб был не единственным военачальником в Ахетатоне, но он, вероятно, осуществлял общее руководство, надзирая за функционированием армейских служб, за содержанием солдат и состоянием казарм. Хоремхеб защищал порядок. Из одного трудного для интерпретации документа, кажется, можно понять, что в Фивах совершались грабежи гробниц, однако благодаря Хоремхебу (который, очевидно, возглавлял действия полиции) этим преступлениям был быстро положен конец. Хоремхеб до конца оставался верным слугой Эхнатона, в период правления солнечной четы генерал довольствовался тем, что честно выполнял свои обязанности и повиновался приказам. То ли дело после смерти Эхнатона, когда Хоремхеб стирал имя еретического фараона и его сына яростнее всех…

При преемниках Эхнатона, практически выпустивших из рук бразды правления (Тутанхамон – полностью в руках Эйе, с Анхесенамон – та же самая история, только более драматичная), Хоремхеб, постепенно поднимаясь по иерархической лестнице, занял ряд важнейших постов в государстве. Весьма возможно, что в эту эпоху вся реальная власть находилась в его руках. На стенах своей гробницы в Саккаре, о которой мы уже упоминали и которая была построена в то время, когда он был всё ещё только чиновником, он называл себя «величайшим из великих, могущественнейшим из могущественных, великим повелителем народа… избранником царя».

Есть версия, что именно по его приказу все упоминания о Тутанхамоне были стерты с памятников. Исследователи предполагали, что этот военачальник проводил много времени с царем, обучая его охоте и езде на колесницах – видам деятельности, наиболее подходящим для «запланированного» несчастного случая. Если Тутанхамон умер в дороге, то тело начало уже разлагаться, что может объяснить такое количество благовоний, которыми заполнили саркофаг. Мотивом Хоремхеба для цареубийства мог быть только захват трона, что было бы не так сложно, так как за его спиной была целая армия. Однако когда Тутанхамон умер, Хоремхеб остался на прежнем посту. Если бы Хоремхеб хотел тогда получить трон, он, несомненно, мог его получить.

Упоминавшийся в начале главы главный казначей Майя, хоть и входил в круг ближайших лиц, вскоре был вычеркнут из списка. У него не было мотива. В конце концов, Майя меньше всего выигрывал от смерти царя, так как у него практически не было шансов получить пост в управлении государством при следующем правителе. На самом деле он должен был быть смещен со своего поста.

Согласно еще одной гипотезе, Тутанхамон пострадал «за веру» в результате коварного заговора жрецов. Поскольку, придя к власти, мальчик-фараон поспешил прекратить религиозную реформу своего предшественника Эхнатона, введшего единобожие, то сотни жрецов бога Атона остались без работы и в ярости «заказали» вероотступника… Правда, выглядит эта теория уж слишком мелодраматично.

Имеет место и «шекспировская» версия: Тутанхамона убила его любящая супруга. «Может быть, она отправила его на тот свет в приступе ревности, уличив в супружеской неверности?» – спрашивают некоторые исследователи. Но эта гипотеза ничем не подкреплена и считается несерьезной.

Анхесенамон также была вычеркнута из списка подозреваемых, хотя и по другой причине. Для супруги фараона было практически невозможным наследовать трон после смерти мужа, а ее мотивом мог быть только захват власти.

Но тут возникает другая версия: забота Анхесенамон о своем будущем потомстве. В гробнице Тутанхамона было найдено две мумии эмбрионов, которые считаются преждевременно или мертворожденными дочерьми царской четы. Если Тутанхамон был не способен произвести на свет здоровых детей, то его супруга могла иметь желание избавиться от него, чтобы выйти замуж за человека, который смог бы подарить ей радость материнства.

Но большинство убеждены, что Анхесенамон и Тутанхамон были любящей парой. Так их изображают росписи в гробнице, а факт мумификации нерожденных детей является практически уникальным. Они были сводными братом и сестрой и знали друг друга с детства. Все это указывает на очень тесные семейные отношения. Тем более, что найденная в гробнице Тутанхамона прекрасно сохранившаяся гирлянда полевых цветов была явно положена туда не по ритуалу, а любящей рукой юной вдовы.

В конце концов любая гипотеза имеет право на существование, пока достоверно не доказано обратное. К тому же может быть это и не убийство.

Несчастный случай? Что касается непосредственных причин смерти, то целая группа исследователей склоняется к теории, что Тутанхамон умер от травм. Правда, когда речь заходит о том, какие это были повреждения, археологи не сходятся во мнениях. Согласно исследованиям 1968 г., зафиксировавшим повреждения черепа фараона, была выдвинута версия, что Тутанхамон умер от удара по голове. Однако при исследованиях 2005 г. ученые обнаружили, что череп Тутанхамона был поврежден уже после его смерти – или при бальзамировании, или при извлечении мумии из гробницы.

Группа египтологов обнаружила новые косвенные улики, которые свидетельствуют о том, что Тутанхамон скончался не в результате заговора, а от болезни. Исследования 2005 г. обнаружили повреждения ноги фараона. Появилась версия, что Тутанхамон мог умереть от инфекции, попавшей в рану, вероятно, он скончался от гангрены, последовавшей за травмой бедренной кости. Признаки перелома ноги были обнаружены во время последних детальных исследований мумии фараона. Эта информация была обнародована на ежегодном съезде американского Радиологического общества.

По мнению Ашрафа Селима, радиолога больницы Каср Элейни при Каирском университете, перелом бедренной кости Тутанхамона, скорее всего, был открытым, что привело к гангрене. Ашраф Селим входит в группу ученых, проводивших компьютерную томографию мумии фараона в 2004-м и 2005 году. Во время исследования Селим и его коллеги не нашли убедительных подтверждений, что Тутанхамон умер от травмы черепа.

Ученые полагают, что Тутанхамон упал с колесницы во время охоты в пустыне, что и привело к тому, что он получил тяжелый перелом и заражение крови. Ранее считалось, что юный фараон был с детства болезненным ребенком, которого оберегали от физических упражнений и нагрузок. Но теперь ученые наоборот полагают, что Тутанхамон вел активный образ жизни. Этому мнению способствуют различные находки, такие как его изношенная колесница охотничьего типа, найденная в погребении, сотни стрел, которые тоже не были положены в гробницу новыми, что свидетельствует о том, что фараон активно пользовал свое оружие.

Есть еще одно косвенное свидетельство, указывающее на охотничий опыт Тутанхамона. На его мумии обнаружили уже упоминавшуюся гирлянду цветов, положенную скорбящей супругой, в числе которых были васильки и ромашки. В Египте эти растения цветут только в марте и апреле, следовательно, в это время Тутанхамон был похоронен. Но с учетом времени, которое требовалось на мумификацию тела, а это примерно 70 дней, получается, что фараон погиб в декабре или январе, а это разгар охотничьего сезона. Но самое важное свидетельство в пользу того, что Тутанхамон был охотником и пользовался колесницами, находилось в груде его одежды: это специальный корсет, который должен предохранять от ударов живот ездока.

Некоторые ученые, однако, не исключают, что нога и череп могли быть повреждены после смерти фараона, при изъятии мумии Картером в 1922 году. Эксперты-криминалисты убеждены, что «никаких следов насилия на теле Тутанхамона не обнаружено, кости черепа повреждены уже после его смерти, по всей видимости, когда посмертную маску отделяли от лица».

Однако не следует исключать версию, которая была выдвинута Говардом Картером. Согласно его исследованиям, в тканях мумии был обнаружен яд. Это повлекло предположение, что Тутанхамон был отравлен.

Есть и приверженцы гипотез о тяжелой, возможно наследственной, болезни, которая свела фараона в могилу. В 2002 г. британский профессор Робин Ричарде, при помощи новых технологий реконструировал внешность фараона. Изучив полученный трехмерный портрет, а также данные рентгенологического исследования 1968 года, другой британский ученый, Ричард Бойер, пришел к выводу, что Тутанхамон страдал врожденным заболеванием – синдромом Клиппель-Фейля[3]. Это заболевание не только повредило царственной осанке Тутанхамона, но и сильно затрудняло ходьбу и движения головы. «Если бы он упал на спину, то неизбежно ударился бы затылком. Сильный удар в спину также мог его убить», – полагает доктор Бойер.

А вот согласно версии голландских специалистов, Тутанхамон умер от нарушения обмена веществ, приведшему к странной форме ожирения. Исследовав пелены, в которые была завернута мумия фараона, голландские специалисты из Лейденского университета недавно пришли к выводу, что объем бедер Тутанхомона был на 30 см больше объема его грудной клетки. Это, по их мнению, и привело его в конечном счете к гибели. Однако такая гипотеза вызвала сомнения у египетских ученых.

«Тайна остается тайной. Мы не окончательно уверены в том, как умер Тутанхамон, однако можем сказать, что его не убивали. Дело закрыто. Прах фараона больше беспокоить не следует», – заявил египетский археолог доктор Захи Хавасс.

P.S. ТАЙНЫ ГРОБНИЦ. ПРОКЛЯТИЕ ФАРАОНОВ

Загадки погребения Тутанхамона. Мало известный как фараон, Тутанхамон стал знаменит благодаря сенсационному открытию в 1922 году. Главный кладезь информации о Тутанхамоне и его времени – найденное почти не потревоженным его захоронение. Об этом иронично отозвался сам человек – Говард Картер: «При нынешнем состоянии наших знаний мы можем с уверенностью сказать только одно: единственным примечательным событием его жизни было то, что он умер и был похоронен». И тот факт, что к смерти в Древнем Египте относились очень серьезно, и сделал возможной ошеломительную находку Картера. Сколь ни радикальна была попытка Эхнатона изменить древние верования, реформа его ни в коей степени не коснулась культа мертвых и представлений о загробном мире, которые занимали столь важное место в религии древних египтян.

Обычно гробницу начинали готовить еще задолго до смерти того, для кого она предназначалась. Только в случае неожиданной, преждевременной или скоропостижной смерти ее приходилось сооружать второпях. Так, видимо, и было с Тутанхамоном. Многие признаки указывают на большую поспешность, проявленную при строительстве и отделке помещений его гробницы. Существует также теория, по которой Тутанхамона похоронили в гробнице, предназначавшейся не для него, а для менее знатного покойника.

Пребывание в «полях Налу» мыслилось по образу и подобию земного бытия. Умерший поэтому нуждался не только в пище и воде, но и во всем том, что окружало его и чем он пользовался при жизни. Чем богаче и знатнее был человек, тем, естественно, больше были и его потребности, тем щедрее могли снабдить его для пребывания в царстве мертвых. И конечно, роскошнее и обильнее всех снаряжали в последний путь фараонов. Тут не жалели решительно никаких затрат. Доказательство тому – гробница Тутанхамона, далеко не самого могущественного из правителей Египта.

Но именно эти бесчисленные сокровища, которыми снабжали усопших владык, членов их семей и сановников для беспечального загробного существования, таили в себе неотвратимую угрозу. Они привлекали расхитителей гробниц. Против грабителей гробниц не помогали ни страшные заклятия, ни искусственные горы-пирамиды, ни хитроумные уловки строителей – замаскированные входы и ловушки, ни замурованные камеры, ни потайные лестницы и ложные ходы, ни тщательная охрана, ни, наконец, тайна.

Сокровища, наполнявшие гробницы, были поистине огромны, что можно заключить по содержимому усыпальницы Тутанхамона. Если в его гробнице – относительно скромной по площади и числу помещений (которых было всего четыре) – найдены такие ошеломляющие богатства даже после ее ограбления, то с какой же расточительной щедростью снаряжали в последний путь правивших до и после него более могущественных и дольше правивших фараонов. Конечно, это не было ни для кого секретом. И грабители пользовались этим, и притом довольно успешно. По сути гробница Тутанхамона – вообще единственная, дошедшая до нас почти целиком.

К сожалению, гробница Тутанхамона почти ничем не обогатила наши скудные сведения о перипетиях истории и политики того времени. В ней, кроме тонн бесценных сокровищ, не обнаружено ни исторических текстов, ни даже папирусов религиозного содержания. То, что удалось установить путем изучения отдельных предметов и изображений, а также в результате обследования мумии царя, в конце концов, касается только частностей. Можно судить о его личных вкусах и склонностях, но мы продолжаем оставаться почти в полном неведении о важнейших событиях его царствования, кроме того, что на него пришелся закат солнечного бога Эхнатона. Загадки пока остаются практически без ответов.

С именем Тутанхамона и историей открытия его гробницы неизменно связан загадочный феномен «проклятия фараонов». На самом деле он возник еще в связи с находками в Долине царей, но второе дыхание получил после открытия гробницы Тутанхамона. Точнее, после череды странных смертей ее первооткрывателей. За 15 лет ушли из жизни 20 человек, спускавшихся в усыпальницу или исследовавших мумию в Каире.

Известно, что первыми в усыпальницу великого правителя вошли британский археолог Говард Картер и меценат экспедиции лорд Карнарвон. Один из участников исследований, Артур Вейгалл, в своей книге «Гробница Тутанхамона» вспоминает об атмосфере веселого и бесшабашного торжества, которая царила в дни вскрытия усыпальницы. Наконец-то нашли! Прибывший из Лондона лорд Карнарвон в ажиотаже предложил даже организовать концерт в самой гробнице. На это Вейгалл трагически воскликнул: «Если он спустится в усыпальницу в таком настроении, я лично даю ему не более шести недель жизни».

Этой реплике по некоторым свидетельствам предшествовало одно событие. Дело в том, что перед вскрытием могилы лорд получил в Лондоне послание от английского ясновидящего, знаменитого Кейро. Последний предупреждал Карнарвона, чтобы гробницу фараона не вскрывали ни под каким видом – это смертельно опасно из-за «рокового проклятия». «Лорд Карнарвон не должен входить в гробницу. Непослушание ведет к смерти. Сначала болезнь, от которой он не оправится. Смерть заберет его в Египте».

И тогда Карнарвон сказал, что он «решил бросить вызов темным силам веков». Экспедиция отбыла в Египет, и 16 февраля 1923 года гробница была вскрыта. А через 6 недель, 5 апреля, лорд Карнарвон неожиданно скончался. (Вейгалл как в воду глядел.) Говорилось о воспалении легких, о «заражении крови вследствие ранения бритвой» или даже «таинственного укуса москита». Перед смертью он якобы произнес: «Я слышу зов пустыни, он призывает меня».

После этого слух о «проклятии фараона» попал на страницы газет. В газетах того времени сообщалось, что на стене гробницы была выгравирована надпись, которая предвещала следующее наказание для святотатцев: «Каждого, кто проникнет в гробницу с нечистыми помыслами, я окольцую, словно птицу» или «быстрокрылая смерть настигнет того, кто потревожит покой фараона». Но впоследствии почему то никаких следов этой надписи ни в первом, ни во втором ее варианте так и не было обнаружено. Скорее всего, она родилась в сознании журналистов, для них теория, согласно которой каждый, кто потревожит прах древних египетских фараонов, обречен умереть мучительной смертью, оказалась просто «золотым дном».

Когда о «проклятии фараона» спросили сына лорда Карнарвона, он ответил, что хотя ни в какие проклятия не верит, тем не менее не согласился бы войти внутрь гробницы и за миллион фунтов стерлингов.

Спустя несколько лет после экспедиции Карнарвона и Картера Англию потрясли несколько трагических событий, которые местные репортеры связывали с вторжением в гробницу Тутанхамона. За короткое время не стало большей части команды, участвовавшей вместе с Картером в поисках мумии. Причины их смерти не установлены. Кто-то говорил о загадочных насекомых, кто-то о магических проклятиях.

Вообще, гробнице Тутанхамона приписывали следующие смерти:

Канарейка Картера, которая была проглочена коброй в день открытия гробницы.

Лорд Карнарвон, спонсор экспедиции, умер в Каире вскоре после вскрытия гробницы от неизвестной болезни. Ходили слухи, что его любимый фокстерьер испустил дух одновременно со своим хозяином в его родовом имении.

Арчибальд Дуглас Рейд, делавший рентгеновский анализ мумии, скончался сразу же по прибытии на родину, в Англию.

Скоропостижно уходят из жизни американский миллионер Джордж Джей-Голд, приятель лорда Карнарвона, Джордж Гульд, сын банкира Джея Гульда (он умер на следующий день после того, как посетил гробницу), египтологи Артур Вейгалл, упоминавшийся ранее, и Жорж Бенедит. Молодой лорд Вестбурн, секретарь Говарда Картера, найден мертвым в своей постели. Скончался в скором времени в Англии и Вестбрун-старший (его отец) – выбросился из окна.

Умерли от странных болезней после открытия гробницы промышленник Джоэль Вуд (осматривал склеп) – распрощался с жизнью на пароходе по дороге домой, и археолог Артур Мейс (он сдвинул камень, заслонявший вход в главную камеру) – впал в кому и умер, не приходя в сознание, в той же гостинице, где и лорд Карнарвон.

Леди Карнарвон умирает от укуса москита. И вскоре покончил с собой сводный брат Карнарвона Орбей Герберт, якобы в припадке безумия.

«Страх овладел Англией» – писала одна из газет того времени. Смертью самого Говарда Картера, скончавшегося в 1939 году в возрасте 66 лет, вроде бы завершился печальный список. Хотя журналисты, потрясенные лавиной смертей, «похоронили» его еще в 1930 году, спутав с однофамильцем. Археолог никогда не верил в проклятие, может быть, поэтому оно и не подействовало на него. Картер собственноручно открывал саркофаг, долгое время находился вблизи мумии, однако Тутанхамон почему-то «простил» его за вторжение в гробницу.

Проклятию приписывали и последующие смерти египтологов. Мохаммед Ибрагим, директор археологического ведомства Египта, в 1966 году был сбит машиной. Его преемник Гамаль Мехрез в 1972 году умер от сердечной недостаточности после того, как золото фараона отправили на выставку в Лондон. Пилот Рик Лоури, перевозивший маску Тутанхамона в Англию, умер от инфаркта.

Шесть преступников в 1978 году пытались выкрасть из Каирского музея посмертную маску Тутанхамона. Двое внезапно умерли еще до суда, трое – в тюрьме. Лишь Адольф Зенгер вышел на свободу. Через несколько лет его нашли в каирском отеле – в луже крови и со следами тяжких телесных повреждений. На столе лежал листок: «Проклятие настигло меня. Догонит оно и других – всех, кто осмелился прикоснуться к саркофагу фараона Тутанхамона»

Скептики считают, что «проклятие фараона» – вымысел и фикция. Марк Нельсон из Мельбурнского университета проследил жизненный путь 26 человек, павших жертвами так называемого «проклятия». По его мнению, которое он выразил на страницах «British Medical Journal», причина смерти этих людей «скорее физического, нежели метафизического характера». Доктор Нельсон не обнаружил каких бы то ни было свидетельств, которые говорили бы о том, что так называемое проклятие фараона Тутанхамона обладает силой. В действительности большинство этих людей дожило, в среднем, до 70 лет. Доктор Нельсон предлагает этому простое объяснение. По его мнению, «скорее всего, это досужая выдумка обязана своим происхождением журналистам конкурирующих газет, отлученным от находки века, исключительные права на которую были предоставлены лондонской “Тайме"».

Он изучил биографии «проклятых» людей, всех тех, кто входил в гробницу фараона в тот самый день в феврале 1923 года, тех, кто присутствовал при вскрытии саркофага в феврале 1936 года, тех, кто наблюдал за вскрытием гробов в октябре 1926 года и, наконец, тех, кто исследовал мумию в ноябре 1926 года. Всего он насчитал 26 «обреченных», каждый из которых нес на себе бремя от одного до четырех проклятий. Он сравнил судьбу «проклятых» с теми людьми, которые побывали в Египте, но не присутствовали ни на одном из выше означенных мероприятий. Сопоставив их биографии, Нельсон не обнаружил следов серьезного влияния «проклятия» на продолжительность жизни «проклятых» людей, чья средняя продолжительность жизни около 70 лет. «Невинные» в среднем прожили по 75 лет, что, со статистической точки зрения, не доказывает какого-то значимого перевеса в пользу «проклятых».

«Все здравомыслящие люди не должны серьезно относиться к подобным выдумкам», – считает он. Тем не менее, он со всеми возможными предосторожностями взял пробы воздуха и соскобы со стен гробницы Тутанхамона, чтобы избежать заражения какой-нибудь древней экзотической инфекцией. Все пробы на поверку оказались «абсолютно стерильными».

Но результаты доктора Нельсона все равно пытаются оспаривать. В 1962 г. доктор биологии Каирского университета Эзеддин Таха обнаружил некий патогенный грибок, который встречается в останках животных, людей, если те долго хранятся в закупоренных помещениях – пещерах, подвалах. Грибок попадает в органы дыхания, где становится причиной сильных воспалительных процессов. Возможно за три тысячелетия в гробнице Тутанхамона развился такой грибок? Это объясняет, в частности, то, что первым умер астматик лорд Карнарвон.

В 1999 г. немецкий микробиолог Готтард Крамер из Лейпцигского университета попытался научно обосновать магические проклятия мумий. Он проанализировал более 40 мумифицированных тел и обнаружил, что многие из них покрыты невидимым невооруженным глазом слоем плесени. В основном, эти микроорганизмы безвредны, однако иногда они бывают ядовитыми. Плесень способна сохраняться тысячи лет, естественно, при определенных условиях. «Если иммунная система человека ослаблена, – комментирует микробиолог, – то плесень, попавшая в дыхательные пути, очень опасна». По мнению ученого, именно она и явилась причиной смерти участников экспедиции, и в первую очередь лорда Карнарвона, у которого были проблемы с органами дыхания.

Загадки гробницы Эйе. Гробница фараона Эйе, сменившего на престоле юного Тутанхамона тоже загадочна, хотя и гораздо менее разрекламирована. Обнаружил ее в 1817 г. Джованни Бельцони. Чтобы добраться до гробницы, находящейся в конце западного ответвления Долины царей, надо преодолеть 2 км извилистой грунтовой дороги, идущей от шоссе. Гробница (ее номер – 23) вырублена в скале на глубине 66 м.

Она расположена недалеко от прославленной гробницы Тутанхамона. Скорее всего их гробницы декорировали одни и те же художники. Видимо, гробница Эйе также доделывалась в спешке. Самое дальнее ее помещение, которое, по логике вещей, и должно было быть погребальной камерой, не расписано. Росписи в предпоследнем помещении, где был похоронен фараон, нанесены на плохо обработанную поверхность.

Сюжеты росписей обычны для царских гробниц, кроме одного: фараон и его жена охотятся на уток. Сцены охоты не встречаются в царских гробницах, а вот для гробниц знати они обычны. Вероятно, этот сюжет должен был подчеркнуть, что Эйе – фараон по должности, но не по крови. Он вступил на престол потому, что у юного Тутанхамона просто не было наследников.

Любопытно, что изображение Эйе есть в гробнице Тутанхамона. Там он облачен в одежды верховного жреца, но с атрибутами царской власти. Тем самым показано, что именно он унаследовал престол.

Росписи на стенах гробницы фараона Эйе местами значительно повреждены. По мнению египетских ученых, не временем, а слугами последующих фараонов. В Древнем Египте так происходило не раз: фараоны, считавшие своих предшественников узурпаторами власти, приказывали уничтожить их изображения, пытаясь тем самым стереть память о них.

Правда о «проклятии фараона», настигающем тех, кто нарушит могилу Эйе, ничего неизвестно. Быть может, так происходит потому что он был «не совсем легитимным» фараоном, да и правил Египтом недолго?..

Загадка обезьян. Когда Бельцони вошел в погребальную камеру Эйе, первое, что бросилось в глаза, было изображение 12 бабуинов – по 4 в три ряда. Один из рабочих так и окрестил эту гробницу – «обезьянья». И до сих пор местные жители называют западное ответвление Долиной обезьян. Стиль росписей совпадает, изображение бабуинов есть и в гробнице Тутанхамона. Почему обезьяны? Что они символизируют?

Сначала возобладала версия, что подобные изображения – политическая сатира и визуальное «издевательство», в общем, ругали коварного и хитрого Эйе такими словами.

Но позже было установлено, что символика обезьяны в Египте не носит негативной окраски. Подвижных обезьянок, животных умных, египтяне приручали и держали на поводке; но в то же время они поклонялись большим обезьянам, павианам, каждое утро приветствующим восход солнца, и другой обезьяне, которую считали воплощением бога мудрости Тота. Мотив обезьян также символизирует ночное время и тайну.


ЖОЗЕФ ДЮ ТРАМБЛЕ
(1577–1638)

С пути совершенства его сманило самое утонченное из искушений – соблазн верности и самопожертвования. Но – верности делу не такому высокому, как высшее благо, и самопожертвования – во имя чего-то, что меньше Бога.

Олдос Хаксли. Отец Жозеф. Этюд о религии и политике

Кардинал Ришелье был первым министром короля Людовика XIII, но фактически именно он управлял страной. Однако вряд ли этот знаменитый вельможа, облаченный в пурпурное одеяние кардинала, в руках которого сосредоточились все нити французской и международной политики, оставил бы такой след в истории, не будь рядом с ним отца Жозефа, человека, которого французы прозвали «серым кардиналом».

ПРОТИВОРЕЧИЯ И ЗАГАДКИ СВЯТОГО ОТЦА

Отец Жозеф был «широко известным в узких кругах» государственным деятелем Франции, монахом ордена капуцинов, доверенным лицом и агентом кардинала Ришелье.

Его прозвище – Серый кардинал – стало нарицательным для обозначения деятеля тайной политики, стоящего за делами особ политики официальной. Часто в истории действуют незаурядные и даже выдающиеся личности, деятельность которых на политическом поприще отмечена несомненным талантом, но проходит в тени великих мира сего. К ним как раз и относился отец Жозеф – «серое преосвященство» при Ришелье, «красном преосвященстве». «Два человека являются воплощением французской политики начала XVII века: один, Ришелье, был ее архитектором, а другой, отец Жозеф, – ее стержнем» – писал о нем французский историк Пьер Бенуа.

Человек, в церковной истории известный как отец Жозеф Парижский, а в популярной – как «серый кардинал», министр, говоря современным языком, иностранных дел в кабинете кардинала Ришелье, его друг и помощник, вызывает большой интерес (впрочем, как и всякий «злодей от политики»). Но был ли он таким злодеем?

По мнению одних, он был интриганом и обманщиком, двуличным и коварным, разжигателем войн, организатором тотального осведомительства, шпионских сетей и пятых колонн. Хотя лично, разумеется, он никого не пытал и голов не рубил, но активно тому способствовал. Вся жизнь Франсуа дю Трамбле фактически прошла под знаком войны.

Одним из самых важных и роковых звеньев в цепи европейской истории и политики является Тридцатилетняя война. Многие потрудились, чтобы выковать это звено; но никто не усердствовал больше, чем отец Жозеф. По утверждению консервативных историков, отец Жозеф принадлежал к тому типу «власть имущих негодяев, которые ворами не являясь, сосут человеческую кровь «бескорыстно», то есть не в целях личного обогащения, а ради великого идеала, на который имеют мандат непосредственно от высших сил». Он создал, укрепил и развивал целую сеть тайных агентов внутри страны и за границей. Мечтал о новом крестовом походе. И не только мечтал, но и активно за него агитировал. Он ратовал за войны против протестантов, турок и насильственную реорганизацию Европы в пользу Людовика XIII. Был женоненавистником и аскетом. Носил власяницу, умерщвлял плоть, часами предаваясь молитве, боролся с дремотой, стоя на одной ноге. В общем, кажется, это вполне однозначная и омерзительная личность, типичная в своем роде.

Но по мнению других, например, французского историка Пьера Бенуа, а также известного английского писателя Олдоса Хаксли, отец Жозеф был мучительной загадкой, которую необходимо было разрешить: «Мистики – это те каналы, по которым хоть какое-то знание о реальности просачивается в человеческую вселенную невежества и иллюзий. Окончательно лишенный мистиков мир будет миром окончательно слепым и безумным». Отец Жозеф, по мнению Хаксли, был ярким представителем тонко чувствующих духовных натур: «То, что он впрямую, непосредственно соприкасался с высшей реальностью, не вызывает сомнений». Он, как заметил писатель, был «исступленно-цельной личностью» – замечательно одаренный, умный, искренне религиозный, с сильной волей, он отказался от себя в пользу интересов государства. Его цель была проста: добавить величия Франции, вознести славу христианнейшего короля, низвергнуть гугенотов, мятежников и врагов короны и истинной веры.

Известно, что Франсуа Леклер дю Трамбле оставил баронский титул ради монашеского ордена капуцинов, стал самым доверенным лицом кардинала Ришелье и его секретарем, его подлинным alter ego и одним из лучших дипломатов Европы начала XVII века. Кроме того его считают отцом-основателем не только монашеских приютов, но профессиональной французской журналистики.

Отец Жозеф был не чужд чувства прекрасного: он написал латинскую поэму, которую назвал «Туркиада». Правда содержание ее имело яркую антитурецкую направленность, и менее всего можно сказать, что автор пробуждал своей лирой «чувства добрые».

И вряд ли кого еще так ненавидили свои соотечественники, как отца Жозефа.

В судьбе Жозефа дю Трамбле сплелись политика и мистика, личное благочестие и политическая беспощадность, амбиции и самоотверженность, возвышенные цели и жестокие средства. Все главные противоречия, которые желает разрешить всякий человек, который размышляет о соотношении морали и политики, о совместимости личной нравственности и государственных интересов, об истории – европейской и всемирной. Возможно, такой противоречивый коктейль несовместимых качеств и привел этого священника и мистика на вершину абсолютной власти.

Так кто же он, отец Жозеф дю Трамбле, – гений или злодей, какова его роль в кровавой эпопее Тридцатилетней войны, и правда ли, как считают некоторые историки, что историческими корнями катастроф XX века явились интриги отца Жозефа, подложившего мину замедленного действия под европейскую политику?

Что двигало этим человеком, в чем черпал он силы для своих масштабных деяний?

В какой мере заговор Шале был раскрыт шпионами «серого преосвященства», и причем тут был Рошфор? И вообще, реальный это человек или выдумка романиста Дюма? Какую роль сыграл «серый кардинал» Жозеф в знаменитом «деле о подвесках королевы»?

Кем был таинственный аббат Фанкан и какие отношения связывали его с отцом Жозефом? Какие сложные политические интриги кардинала Ришелье осуществлял отец Жозеф на Регенсбургском рейхстаге? И какие на самом деле отношения были между «серым преосвященством» и «красным», кто они – союзники, друзья или противники, умело скрывающие истинные цели и мысли под показной личиной?

ЧТО МЫ ЗНАЕМ О ЧЕЛОВЕКЕ, ВСЮ ЖИЗНЬ СТАРАВШЕМСЯ ПРОВЕСТИ В ТЕНИ?

Истинную роль отца Жозефа во французской истории и ее масштаб, который как-то не очень виделся раньше, не так давно осветил французский историк Фанье, воспользовавшись попавшей в его руки архивной документацией.

Франсуа Леклер дю Трамбле (4.11.1577—18.12.1638), также известный как барон де Маффлие, позже получивший известность как отец Жозеф, – молодой человек знатного происхождения, получивший великолепное образование и наделенный всеми задатками для того, чтобы сделать политическую или дипломатическую карьеру. Его жизненный путь от рождения до смерти – будто иллюстрация того, как юный благочестивый Франсуа превращается в интригана и авторитетнейшего теневого политика.

Будущий помощник Ришелье посвящает себя церкви, обучается началам мистической теологии, ведет суровый аскетический образ жизни, становится членом монашеского ордена и постепенно превращается в Жозефа Парижского – правую руку кардинала, которого он порой превосходит в неуклонной решимости и мужестве.

Один «серое преосвященство» – скрытен, молчалив, адски умен, политически гибок и предан своему другу и патрону. Другой, «красный герцог» – гроза дуэлянтов, казнокрадов и собственных подчиненных, которые, служа ему и Франции, забыли, что такое отдых и личная жизнь. Личный кошмар Людовика XIII. Враг номер один Испании и Англии. Человек незаурядного ума и большого обаяния, талантливый полководец, литератор и богослов.

И вот скрытный капуцин, мрачный «гений злодейства и интриги» становится верным спутником кардинала Ришелье, которого можно назвать вполне гуманным правителем, более гуманным, чем того требовали обстоятельства и нравы эпохи.

Отец Жозеф станет лучшим дипломатом Европы, во многом обеспечит победу Франции в Тридцатилетней войне, подготовит окончательное падение Ла Рошели и французских протестантов и кто знает к скольким значительным событиям еще приложит руку – ведь он же не зря именуется невидимой рукой Ришелье.

Ришелье, с его недюжинным характером, очень придирчиво выбирал окружение. Однако истинная дружба требует и постоянства и, при необходимости, жертвенности. Но это был слишком холодный, слишком трезвый, расчетливый и проницательный ум, чуждый казавшихся ему ненужными контактов и связей. Друзей у него не было. Кроме монаха ордена капуцинов отца Жозефа, в котором нашел и преданного слугу, и единомышленника, и верного сторонника. Этот талантливый человек со временем стал своеобразной «тенью» Ришелье, «серым кардиналом», его дипломатом и начальником непревзойденной до сих пор во Франции системы контрразведки и шпионажа.

Отец Жозеф стал секретарем и ближайшим помощником кардинала Ришелье, и оставался им до самой своей смерти. К нему главный министр, похоже, испытывал искренние чувства, близкие к дружбе – во всяком случае, его смерть стала тяжелым ударом для Ришелье.

Но в личной жизни всесильный кардинал был одинок. И единственными живыми существами, разделявшими краткие часы его досуга, были многочисленные кошки, населявшие дворец Пале Кардиналь. Говорили, что преданны они были Ришелье бесконечно, а он неизменно «относился к ним с редкой привязанностью и даже любовью, которой не удостаивал никого из людей», кроме опять же отца Жозефа, характер которого сравнивал с характером кошки. Известна легенда, что входить без доклада в покои Ришелье могли только кошки и отец Жозеф.

В какой мере средневековые грезы о новом крестовом походе причудливо переплетались в голове отца Жозефа с «реалистической» политикой его шефа-кардинала? Скорее всего грезы оставались в области фантазии – мечтателю приходилось осуществлять лишь то, что оказывалось реальным. Отец Жозеф засылал в страны Леванта, Марокко и Абиссинию, многочисленных миссионеров, которые одновременно были и дипломатическими агентами; он считал, что его мечта о крестовом походе может быть осуществлена только после того, как будет окончательно унижен император, и немецкие князья станут вассалами короля французского.

Отец Жозеф деятельно работал в Германии, чтобы привлечь немецких курфюрстов на сторону Франции. Его заслугой было приобретение Францией дружбы с Баварией. С 1633 г. он руководил немецкой политикой Франции, был горячим сторонником прямого вмешательства Франции в Тридцатилетнюю войну и, таким образом, вместе со своим министром подготовил торжество французской политики в 40-х годах XVII столетия.

Физиономисты определяли на его лице явные признаки маниакальности и ужасающей гордыни. В самом деле, если тиара папы или корона короля дю Трамбле «не светят», то он гордо станет носить всю жизнь грубую серую хламиду монаха, забавляясь своей скрытой властью, которая будет кроить карту Европы. В поддержку версии о невероятном коварстве и чуть ли не скрытом садизме некоторые исследователи приводят в пример его брата, который станет ревностным комендантом Бастилии. «Потрясает жадность семейства дю Трамбле, управлявшего Бастилией, как собственным имением. Будучи родственниками «серого кардинала» отца Жозефа, полагая, что им все дозволено, комендант и его жена безжалостно шантажировали заключенных, вымогали у них деньги, в общем, действовали так же, как их патрон – Ришелье, только Ришелье управлял тюрьмой гораздо более масштабной – Францией. Не отставали от коменданта и стражники, его дальние родственники».

«Все семейство дю Трамбле – мрачное скопище негодяев. А сам отец Жозеф – о, черты садиста у него на лице! А если их нет в его биографии, то только потому, что мы ее слишком плохо знаем…»

Так может быть стоит узнать? Почему его судьба была так извилиста, что за события сыграли роль ключевых, поворотных моментов на жизненном пути этого непростого человека? Взглянем пристальнее на жизненный путь этого барона-монаха-дипломата-мистика и гения закулисной политической игры.

От военного мундира барона де Маффлие к серой рясе капуцина отца Жозефа. «Нет такого эпизода в истории, который не имел бы никакого отношения к каждому из последующих эпизодов», говорят историки. Франсуа Леклер дю Трамбле, дворянин по происхождению, был старшим сыном Жана Леклера дю Трамбле, принадлежавшего к чиновному дворянству, «дворянству мантии». Отец будущего вершителя европейской политики служил канцлером при дворе младшего сына короля Генриха II и Екатерины Медичи герцога Алансонского, занимал пост президента Парижского парламента (высший королевский суд) и выполнял важные дипломатические поручения французской короны. Мать его, Мари Мотье да Ла Файет, происходила из родовитой и богатой провинциальной семьи.

В детстве он получил великолепное классическое образование в Париже, проявив незаурядные способности. Когда Франсуа было десять лет, учителя поручили ему произнести часовую речь памяти Ронсара по-латыни перед большой и блестящей аудиторией. Стоит отметить, что если бы эта аудитория поняла его, он мог бы произнести не менее эффектную речь на греческом языке, который он выучил почти в таком же раннем возрасте.

В 1595 г. для завершения образования, как и полагалось юноше из хорошей семьи, наш герой совершил длительное путешествие по Италии. За границей Франсуа не терял времени даром. Во Флоренции он обучался итальянскому языку, фехтованию и, главное, искусству верховой езды, которым в то время славились итальянцы. Он был превосходным наездником, обожал лошадей и знал все тонкости конного спорта, но позже вынужден был пожертвовать своей страстью ради религиозного призвания, ибо капуцину дозволено передвигаться только пешим способом и босиком.

Из Флоренции он отправился в Рим, где получил возможность кое-что узнать о папском дипломатическом ведомстве, по ловкости не знавшем себе равных в Европе. Двинувшись обратно на север, Франсуа останавливался в Лоретто по религиозным причинам; в Болонье, чтобы посетить университет; в Ферраре, чтобы засвидетельствовать почтение герцогу и ознакомиться с музеем его высочества естественной истории; и наконец, в Падуе, где он пробыл подольше, изучая юриспруденцию.

Письма к матери, написанные им в то время, пропали. А жаль: было бы интересно узнать, познакомился ли он с Галилеем, преподававшим тогда в Падуе, и какие темы обсуждались на тех неформальных встречах, которые устраивали у себя дома преподаватели в неучебные часы.

Из Падуи молодой человек проследовал в Венецию, которая дала приют множеству ученых-эмигрантов из Византии и была наилучшим местом в Европе для изучения греческого языка. Затем он отправился через Альпы в Германию и узнал, как выглядела эта страна до Тридцатилетней войны. Не прошло в общей сложности и года, как он вернулся в Париж.

Когда молодого барона де Маффлие представили ко двору, он произвел там прекрасное впечатление. Габриэль д’Эстре, молодая фаворитка короля Генриха IV (она была всего двумя годами старше Франсуа), назвала его «французским Цицероном наших дней». Монарх выражался не столь восторженно, но тоже обратил благосклонное внимание на юношу. Ничего удивительного. Франсуа выделялся не только аристократической и несколько хищной красотой, он был, кроме того, очень умен, вел себя не по годам осмотрительно, обладал изысканными манерами, мог поддерживать увлекательную беседу о чем угодно, но при этом никогда не терял сдержанности, не забывал об осторожности, с помощью которой умерял свой энтузиазм и воображение.

Впоследствии кардинал Ришелье придумает для своего старого друга и соратника два прозвища – Иезекили и Тенеброзо-Кавернозо[4]. Оба прозвища отлично характеризуют эту сложную натуру. Иезекили – энтузиаст, визионер, францисканский проповедник и мистик, Тенеброзо-Кавернозо – человек, который никогда не раскрывается, непроницаемый дипломат, изобретательнейший политик. Эти два поразительно несхожих персонажа обитали в одном теле, и несообразность их сочетания была важной составляющей в характере этого человека.

Франсуа провел при дворе целый год. Опыт был ценный. В этой луврской школе жизни с весьма интенсивным обучением он получил разные полезные уроки: научился слушать с почтительным интересом скучные придворные разговоры; радостно терпеть высокородных дураков; говорить тонкие комплименты дамам, чьи декольте вызывали у него неприятие (уже в то время он начал задумываться о монашестве); выуживать сведения у информированных, не выглядя любопытным; отличать существенное от несущественного, могущественных от важничающих. Для будущего государственного секретаря и дипломата эти знания были бесценны.

Изначально Франсуа Леклер дю Трамбле, планируя сделать классическую в то время для молодого человека из благородной семьи карьеру военного, участвовал в осаде Амьена в 1597 г. Эту хорошо снаряженную крепость, изменнически сданную испанцам сторонниками Лиги, теперь осаждала французская армия под командованием коннетабля Монморанси. Монморанси был мужем побочной дочери Генриха II, которая двадцать лет назад любезно согласилась стать крестной матерью Франсуа Леклера дю Трамбле. Коннетабль взял молодого человека под свою опеку и был чрезвычайно доволен тем, как он вел себя на протяжении всей осады. Люди стали говорить, что из молодого барона де Маффлие получится первоклассный воин.

Однако у Генриха IV были союзники, без чьего согласия он не мог заключить мир. Важнейшим среди этих союзников была Елизавета Английская, у которой были свои причины желать продолжения военных действий. Когда Амьен пал, это стало прекрасным поводом завершить войну, от которой и Генрих IV и Филипп II изрядно устали. Чтобы добиться ее согласия на мир, Генрих IV отрядил в Лондон специальное посольство во главе с опытным дипломатом Юро де Месом, дальним родственником Франсуа дю Трамбле, который сопровождал Юро де Меса в качестве секретаря. Осенью 1597 г. специальное посольство прибыло в Англию. Молодому секретарю прочили блестящее дипломатическое будущее.

Для человека, желавшего расширить свою образованность, Лондон был поистине находкой. При дворе обретались образованные и даже ученые люди, с которыми можно было говорить по-латыни об Эразме Роттердамском, об «Илиаде» и новом издании Авла Геллия. Елизаветинская драма переживала расцвет, и выдающихся иностранных гостей часто приглашали на спектакли.

Тем временем Юро де Мее усердно вел переговоры с королевой и ее министрами; Франсуа же имел возможность изучать дипломатию в действии и изнутри. И наконец, была сама Елизавета, обхаживать которую было вменено атташе в обязанность. Она, в свою очередь, с удовольствием беседовала с красивым молодым человеком, прекрасно воспитанным и превосходно владевшим мертвыми и живыми языками, которые она сама отлично знала и на которых любила разговаривать. Известна история, когда Франсуа дю Трамбле выразил ей в связи с этим свое восхищение, Елизавета ответила в свойственной ей манере: нет ничего замечательного в том, чтобы научить женщину разговаривать, труднее заставить ее держать язык за зубами.

Для любого другого молодого человека короткое посещение Лондона было бы всего лишь забавным и, возможно, поучительным приключением. Таким оно было и для Франсуа в первую неделю или две. Он был взволнован непривычностью всего увиденного, доволен своим успехом, очарован людьми, с которыми ему пришлось соприкоснуться. Ему было приятно в Англии, и ему нравились англичане. Но именно потому, что они ему нравились, радость от общения с ними вдруг исчезла.

Вот как писал Хаксли о мыслях дю Трамбле в это время: «Эти приятные, дружелюбные люди, говорившие по-латыни с таким восхитительно смешным акцентом, – все они еретики и потому обречены. Вся нация обречена. Миллионы мужчин, женщин и детей погрузились в духовный мрак, из которого только одна дорога, – и ведет она прямо к вечным мукам. Франсуа ужаснула эта мысль, и давнее ощущение шаткости и иллюзорности того, что обычно называют счастьем, тщеты человеческих желаний вернулось с удвоенной силой. Посмотрите на этих англичан! Как безмятежно проводят они время, словно все у них хорошо! А ведь через несколько коротких лет все они очутятся в аду. Что до него самого, доброе Провидение предопределило ему родиться католиком. Но даже эта неоценимая удача не гарантирует настоящего счастья. Он спасен лишь потенциально. До самого последнего мгновения его жизни грех может уничтожить результаты крещения. Ад не предначертан ему с определенностью, как Елизавете, старому Берли и другим англичанам, но этот ужасный финал для него возможен и даже вероятен при его нынешнем светском образе жизни. Богатство, почести, военная слава, лестное внимание короля, комплименты королевской возлюбленной – чего стоят такие пустяки, если сравнивать их с вечным спасением и исполнением Божьей воли на земле?»

Франсуа рано проникся сильным религиозным чувством и жаждой борьбы с протестантами – еретиками и неверными. С такими мыслями барон де Маффлие вернулся на родину в первые недели 1598 г. Прибыв в Париж, он сразу отправился к своему исповеднику. После бесед об истинном предназначении человека, о вере и пути к спасению Франсуа, по-видимому, нашел ответ.

Он резко изменил свои взгляды, отрекся от мира, и решил стать картезианским монахом. Но почему же отец Жозеф стал капуцином?

В этом нет ошибки или противоречия. Первоначально барон де Маффлие действительно обратил свой взор, жаждущий смирения, аскезы, отрицания себя и полного единения с Богом, на монастырь Гранд Шартрез в холмах над Греноблем. Картезианцы – очень интересный орден. Эта средневековая имитация раннего египетского монашества, выстроенная святым Бруно, просуществовала почти без изменений несколько веков, «никогда не реформируясь, потому что никогда не деформировалась». В те времена картезианцев считали несколько отставших от жизни, когда старые религиозные организации энергично модернизировались и создавалось множество новых.

Выбор молодого человека, вероятно, отчасти был предопределен еще детским впечатлением от визита в парижский монастырь картезианцев. Отчасти, возможно потому, что, приняв постриг у картезианцев, он совершил бы акт наиболее полного самоотрицания, какое было ему доступно. Ведь именно к уходу от своего эго, к жертвенности стремился истовый дю Трамбле.

Это не значит, что устав картезианского ордена был суровее всех остальных. Капуцины обращались со своими телами с не меньшей суровостью. Но капуцины были активны, а не только созерцательны, и они активно контактировали с миром, в том числе и миссионерствуя, тогда как картезианцы жили затворниками и почти в полном молчании.

Такому человеку, как молодой барон де Маффлие, с его бурным темпераментом, энергией и деятельным умом, этот уход от мира людей должен был представляться окончательным и абсолютным принесением в жертву собственного «я». Он стремился к затворнической жизни и вынужденной бездеятельности именно потому, что знал: вынести это ему будет труднее всего.

Итак, он отправился, твердо решив принести в жертву все свои склонности. Но по дороге случилось нечто, изменившее его намерения. «Он услышал внутренний голос, велевший ему немедленно вернуться в Париж и не идти в монастырь, не получив сперва согласия матери. Он повиновался. Святой Бруно потерял монаха, зато его приобрел святой Франциск, а кардинал Ришелье – государственного секретаря по иностранным делам». Так написал об этом переломном моменте его жизни французский историк Фанье.

Но мадам Леклер не собиралась помогать своему старшему сыну уйти из мира, где он вполне мог рассчитывать на блестящую военную или административную карьеру. Более того, она давно вела переговоры о богатой невесте из хорошей семьи, и переговоры эти шли к успешному завершению. С приданым Франсуа мог восстановить благосостояние семьи, сильно пошатнувшееся после смерти господина дю Трамбле, мог купить хорошее место для младшего брата и позаботиться о том, чтобы его сестра нашла приличного мужа. Не говоря уже о том, сколько возможностей открывали деньги для него самого. И тут ее старший сын подкладывает ей такую свинью! Он, видите ли, намерен от всего этого отказаться и уйти в монастырь. Безрассудство и неблагодарность! Несколько месяцев мать упрямо пыталась заставить сына отказаться от его плана, Франсуа так же упрямо его защищал.

В результате дело закончилось тяжелой болезнью, по всей видимости психосоматического генеза (не зря говорят, что все болезни от нервов). Стресс от невозможности компромисса между сыновней преданностью и призванием привел к тому, что молодой человек чуть не отправился непосредственно к Богу, единения с которым он так жаждал. Наконец родительская любовь у мадам Леклер взяла верх над честолюбием. Неохотно и с оговорками она пошла на компромисс. Она позволит ему уйти в монастырь при условии, что он выберет такой орден, где устав позволит им по-прежнему видеться. Таким образом душевный конфликт был устранен, и Франсуа сразу стал выздоравливать.

Из непримиримого противника его планов мадам Леклер превратилась отныне в самого горячего сторонника. От светской жизни она ушла в набожность, в которой сын укреплял ее долгими и многочисленными духовными наставлениями. Она посвятила себя богоугодным делам. Наградой ей в этом мире было то, что она увидела при жизни восхождение отца Жозефа к таким высотам карьеры, о каких она и мечтать не могла бы, останься он бароном де Маффлие.

После некоторых колебаний Франсуа передумал насчет картезианцев и остановился на ордене капуцинов (образовавшегося в XVI веке как одна из ветвей францисканского ордена и взявший на себя задачу обеспечения торжества католицизма, там, где остывал католический дух, капуцины его активно возрождали) и был отправлен в обитель послушников в Орлеане.

Второго февраля 1595 г. он надел рясу францисканского послушника. А в начале 1599-го принял постриг в Орлеанском монастыре ордена капуцинов. Став членом ордена, отец Жозеф ударился в религиозную жизнь с большим пылом, стал известным проповедником и реформатором, развил активную деятельность по искоренению протестантизма, а также возвращению католических монастырей в католицизм. Особенно это касалось женских обителей.

Дело в том, что многие монастыри жили пусть и не скандальной, но чрезвычайно мирской жизнью. Обители превратились в нечто вроде закрытых загородных клубов для женщин. Из трех монашеских обетов обет целомудрия соблюдался неукоснительно, обет послушания – кое-как, обет бедности вообще не соблюдался. Монахини сохраняли свои доходы, имущество и слуг.

Сравнение с дорогими клубами особенно напрашивалось, потому что во главе монастырей обычно стояли матери-настоятельницы из аристократических фамилий, связанных родством с королевской семьей. Молодой монах отец Жозеф, присланный для инспекций в обители, всегда производил самое благоприятное впечатление на этих высокородных монахинь. Рвение и набожность образцовые, рассудительность не уступает пылу, но что еще важнее, под рваной рясой и косматой бородой скрывался аристократ, превосходно образованный и с безупречными манерами. Бывших дворян не бывает: ничем нельзя было скрыть, что нынешний отец Жозеф прежде был бароном де Маффлие. Вельможи, министры короны, принцы и принцессы крови – вот кому было легко с этим необычным монахом. Он был один из них, он был членом касты. Кроме того, по словам современника, «его беседа была увлекательной, а обхождение с людьми благородным – бесконечно ловким».

Так отец Жозеф с целью реорганизации монастырской жизни в 1606 г. при поддержке папы Павла V создал «образцовый» женский монашеский орден дочерей Св. Креста и основал обитель кальварианок близ Фонтевро в Пуату, где настоятельницей стала Антуанетта Орлеанская. Отец Жозеф даже сам написал руководство по деятельности ордена для монахинь и составил для них специальный молитвенник. Этой обители он всегда уделял много внимания и сил на протяжении всей жизни.

Позже отец Жозеф был назначен коадъютором провинциала Турени, а немного позже сам стал провинциалом. В турскую провинцию ордена капуцинов входили не только окрестности Тура, но и вся область Пуату и большая часть Бретани и Нормандии. Став блюстителем огромной территории, отец Жозеф счел своим долгом лично познакомиться с каждым монахом внутри ее границ.

По уставу ордена монахи-капуцины могли передвигаться только пешком. У нас в уме слово «Франция» рождает картины благоустроенной страны, покрытой сетью прекрасных дорог, соединяющих благоустроенные села и города. В начале же XVII в. такая Франция существовала лишь в далеком и непредставимом будущем. Страну покрывали огромные леса, такие же дикие, как те, сквозь которые продирался Цезарь во время Галльских войн. Значительная часть открытой местности оставалась неосушенной. Большие территории были малярийными болотами, затопленными весь год, кроме самых жарких месяцев. Дороги мало отличались от местности, по которой пролегали, а в ненастье делались тяжелы даже для всадников, а уж для пешеходов и вовсе не проходимы. Но тем не менее «начальник» капуцинов Турени исполнял свои обязанности неукоснительно. Пьер Бенуа пишет: «Монахи провинции уважали отца Жозефа за твердость действий, сглаженную удивительной кротостью и смирением в обхождении. Злоупотребления вовремя устранялись, дисциплина насаждалась, необходимые взыскания и наказания неукоснительно налагались, но непременно с мягкостью и проникновением в характер действующих лиц».

Дебют в «большой политике». Отец Жозеф занимался не только монастырями и монахами, он вошел во «взрослую дипломатию». Через Ришелье и королеву-мать Марию Медичи политика уже звала его к себе. И вот внезапно, в последние недели 1615 г., она его окружила. Отец Жозеф вдруг очутился в центре гражданской войны и в положении человека, который должен вести переговоры об урегулировании.

После убийства Генриха IV власть во Франции перешла к его вдове, которая стала регентшей при малолетнем Людовике XIII. Судя по портретам Марии Медичи и свидетельствам ее современников и историков, это была роскошно одетая «круглая дура», как в прямом, так и в фигуральном смысле, а свидетельства ее правления это только доказывают. Отсутствие ума дополнялось почти

противоестественной холодностью темперамента. Единственными ее страстями были власть, которой она не умела пользоваться, и дорогие безделушки, в особенности драгоценные камни, из-за которых она делала миллионные долги и заимствования из государственной казны. Она была равнодушной женой, целомудренной вдовой и невнимательной, даже бессердечной матерью. (Дофин воспитывался в Сен-Жермене, и Мария редко утруждала себя визитами к сыну. Косвенно, впрочем, она сыграла решающую роль в его воспитании: она отдала и постоянно подтверждала совершенно официальный приказ каждое утро до завтрака сечь ребенка розгами за вчерашние проступки. Эта практика продолжалась и после того, как Людовик стал королем Франции.) Единственной, к кому королева, по-видимому, испытывала привязанность, была фрейлина, подруга ее несчастливого детства Леонора Дори по прозвищу Галигаи. Ее муж, флорентийский авантюрист Кончини, был сделан премьер-министром и маршалом Франции, а сама Галигаи вершила политику страны, назначала министров, судей, епископов, послов, губернаторов провинций и, беря взятки, воруя у правительства, за несколько лет нажила миллионы.

О правлении Марии Медичи Бенуа писал: «Коррумпированная власть иностранных гангстеров едва ли может быть популярной, и правительство Марии Медичи одинаково ненавидели знать и народ. Его ненавидели и при этом не боялись, ибо оно было не только продажным, но также слабым и неумелым. Гражданские войны конца XVI века в значительной мере восстановили могущество французских грандов, вернув им частичную автономию, которой они обладали в средние века, до установления абсолютной монархии. С одобрения и при поддержке третьего сословия Генрих IV привел знать к покорности. Продажное и некомпетентное регентство фактически способствовало тому, что знать снова утвердилась в своей независимости от короны. Когда знать бунтовала, Мария Медичи обыкновенно стремилась подкупить ее – громадными денежными подачками, земельными наделами и продвижением по службе. Знать принимала подачки, клялась в верности и через несколько месяцев принималась за старое. Страдало же от беспорядков и по счетам платило третье сословие. Но, несмотря на это, несмотря на отвращение к итальянским фаворитам королевы-матери, народ оставался неизменно верен короне – отчасти, здраво рассчитывая на то, что корона защитит его от невыносимого произвола местных магнатов, отчасти по привычке».

Кроме этого нужно сказать, что во Франции XVII века божественное право монарха было неотъемлемой частью психологии толпы. Поэтому церковников и знать не любили не только как угнетателей, но еще и потому, что они не относились с должной почтительностью к королю. Популярный поэт того времени Жан Пьер Трини писал: «О, знать и духовенство, вы, старшие над Францией: поскольку вы плохо блюдете честь короля, поскольку третье сословие вас в этом превосходит, меньшие вас должны стать старшими над вами».

И в 1614 году на заседании Генеральных штатов (последнем до 1789 года) третье сословие предложило резолюцию, гласившую, что «нет власти ни духовной, ни от мира сего, высшей, нежели королевство». Это была декларация революционного монархизма.

В 1625 году гранды снова взялись за свое. Губернаторы провинций с собственными армиями – принц Конде, герцоги Буйон, Лонгвиль, Майенн, Невер – подняли мятеж против центрального правительства. Подлинный мотив их бунта был тот же, что всегда, – увеличить власть и богатство аристократии за счет короны. Выдвигалась же в качестве мотива, как ни парадоксально, поддержка третьего сословия в его желании утвердить божественное право короля на неограниченную власть. Это не значит, конечно, что Конде, предводитель мятежа, пекся о низших классах или хотел укрепления королевской власти. Если он поддержал резолюцию третьего сословия, то лишь потому, что таким поступком мог привлечь на свою сторону народ вообще и протестантов в частности. Эти последние одобряли резолюцию по той же причине, по какой Мария Медичи не одобряла, – потому что она была антипапской. Конде рассчитывал использовать силу религиозных предрассудков в своей и своих друзей борьбе за власть и деньги.

Мятеж начался поздней осенью 1615 года. Мятежники собрали армию, правительство собрало армию. Казалось, что на этот раз война пойдет всерьез. И вдруг, откуда ни возьмись, явился отец Жозеф. Зима была тяжелейшей, эпидемии лихорадки уносили тысячи жизней в каждом селении. Но провинциал Турени совершал свои инспекционные обходы, как обычно. И вот в Лудене он неожиданно оказался в самом центре восстания.

Миротворчество входило в обязанности капуцинов. Не дожидаясь указаний от начальства, отец Жозеф решил немедленно встретиться с принцем Конде. Ему было несложно получить аудиенцию у принца. Как провинциал ордена он был лицом, облеченным некоторой властью. Кроме того, его младший брат Шарль дю Трамбле был камергером принца. Его приняли, он побеседовал с Конде, а потом встретился с другими вельможами.

Хаксли писал об этом: «По праву духовного лица и со страстной убежденностью прирожденного проповедника он умолял их избавить страну от ужасов гражданской войны, вернуться под власть короля. Аристократы выдвигали возражения, заявляли свои претензии, говорили о своих обидах. Проповедник немедленно уступил место дипломату: теперь с ними заговорил не Иезекили, а Тенеброзо-Кавернозо. С чарующим мастерством и во всеоружии прекрасных манер, усвоенных в академии месье де Плювинеля, он урезонивал их, улещивал; но иногда давал себе волю и высказывался откровенно и без обиняков, как дозволено благородному человеку в беседе с равными. Затем внезапно менял тон и вновь превращался в монаха-духовидца, который по праву звания может осуждать неправедные дела даже высших властей и предостерегать даже принцев о роковых последствиях в этом мире и в ином. Таков был метод переговоров отца Жозефа на протяжении всей его карьеры».

С ним согласен и английский историк Вильсон: «Являя собой странную помесь Талейрана с Савонаролой, он мог вести дипломатическую игру с двойным против обычного набором козырей. Не надо думать, что в этих случаях он действовал с рассчитанной неискренностью, что он сознательно переходил от одной роли к другой. Нет, в нем действительно совмещались обе эти роли – и священнослужителя и дипломата, и он был, по-видимому, действительно убежден, что политика, столь искусно проводимая последним, не меньше согласуется с волей Божьей, чем проповеди и наставления, которые были делом жизни первого».

Проведя неделю с мятежными губернаторами, отец Жозеф получил разрешение отправиться к королеве-матери, стоявшей со своими войсками в Туре, и изложить аргументы мятежников ее советникам. Он сделал это, и по совету папского нунция Мария Медичи назначила его своим неофициальным представителем на переговорах.

В Туре возобновилось его знакомство с епископом Люсонским – Ришелье и отец Жозеф познакомились, когда капуцин занимался преимущественно делами своего ордена, организацией миссионерства, созданием нового женского ордена дочерей Св. Креста. Тогда Ришелье еще не входил в королевский совет, а был только епископом Люсонским и занимался церковными делами. Безусловно, они произвели впечатление друг на друга, иначе невозможно было бы их более позднее сближение и плодотворное сотрудничество, которое войдет в историю и легенды. Отец Жозеф становится секретарем кардинала.

И прежде чем вести дальше речь о «сером преосвященстве», необходимо рассказать о личности преосвященства «пурпурного», в тени чьей кардинальской мантии вершил свои дела Жозеф дю Трамбле. Это важно для понимания дальнейшей судьбы двух людей, вершивших судьбу Франции. С этого момента их дороги пересеклись, чтобы никогда уже больше не расходиться.

«Красный» кардинал на фоне «серого». Из-за Александра Дюма и его бесшабашных мушкетеров кардиналу Ришелье страшно не повезло в глазах нашей публики. Он кажется ее огромному большинству воплощением коварства и жестокости. Между тем, все это вовсе не так однозначно, как и с его протеже отцом Жозефом. Конечно, воюя с внешними и внутренними врагами Франции, имея врагами почти всех членов королевской семьи и почти врагом порой и самого короля, Ришелье вынужден был проявлять изощренную изворотливость. Причем проявлял он ее весьма успешно.

Однако гораздо важней, что все таланты этого человека имели своей целью благо Франции. В своих взглядах на государство, международную политику и религию Ришелье намного опередил сознание эпохи. Он поставил мат своим врагам рукою будущего.

В то же время он оказался там, где нужда в таком человеке была крайней.

Арман Жан дю Плесси, будущий кардинал Ришелье, родился 9 сентября 1585 г. вероятнее всего в Париже. Он был младшим сыном Франсуа дю Плесси, сеньора поместья Ришелье, дворянина из Пуату и его жены Сюзанны, дочери Франсуа де ла Порта, преуспевающего деятеля французского парламента. Будущий гений Франции соединил в себе кровь древнего рода со стороны отца и предприимчивую гибкость буржуазии со стороны матери (Сюзанна была из буржуазной семьи, совсем недавно получившей дворянство). Таким образом, Ришелье даже и по рождению – плоть от плоти того компромисса сословий, который и стал основой его будущей политики и самой сути утвержденной им абсолютной монархии.

Английский историк Хитэр Беллок в своей книге «Ришелье» писал, что «Ришелье происходил из семьи, гораздо более знатной, чем это принято считать… Дед будущего кардинала Луи дю Плесси женился на Франсуазе Рошешуар, род которой был одним из самых знатных и древних… Луи дю Плесси был потомком младшей ветви семьи, которой благодаря браку досталось поместье Ришелье, находящееся в анжуйской марке, в провинции Турень, на стыке с провинцией Пуату, так что дю Плесси считали себя уроженцами провинции Пуату».

В 1590 г. мессир Франсуа покидает мир земной, для семьи Ришелье начинаются трудные годы. Новый король Генрих IV скуп на награды слугам своего предшественника. Семья мадам дю Плесси де Ришелье испытывает почти откровенную нужду. Франсуа дю Плесси оставил дела в беспорядке. Его вдова и дети решили, что в их интересах отказаться от наследства. Поместье было разорено, а кредиторам оставалось лишь возместить ссуды его продажей.

После смерти мужа Сюзанна жила в родовом поместье Ришелье, в Пуату; именно там ее третий сын, Арман Жан, провел свое детство. В 1594 г. его дядя Амадор де ля Порт взял его в Париж, который недавно покорился Генриху IV. Арман поступил в знаменитый Коллеж де Наварр, где изучал грамматику, искусство и философию.

Когда Арман завершил изучение грамматики и искусства, мать собрала семейный совет, на котором решили, что он станет солдатом. Арман Жан поступил в Академию Антуана де Плювинеля, высшую школу для дворян. Там уделяли внимание не только физическим упражнениям, фехтованию и верховой езде, но и хорошим манерам, живости ума и тела, элегантности и благородному поведению, изысканным манерам и тому, как выбрать одежду.

Армана всегда тянуло к военному искусству, но неожиданный поворот в судьбе семьи Ришелье изменил его предназначение. Причина заключалась в ответственности за управление епископальными землями Люсон (а также очень слабое здоровье).

В 1602 г. Альфонс, старший брат Армана Жана, которому предстоит продолжить род, неожиданно отказавшись стать епископом Люсонским, принял монашеский постриг в картезианской обители под именем отца Ансельма. Епископство, приносившее основной (и очень скудный, но стабильный) доход, грозило выскользнуть из рук семьи Ришелье.

Вся надежда теперь только на младшего – 17-летнего Жана Армана. Сюзанна де Ришелье умоляла его спасти семью от разорения. Хладнокровно взвесив все «за» и «против», Арман Жан согласился избрать духовную стезю и стать епископом Люсонским. В апреле 1607 г. Арман Жан становится епископом Люсонским. Сохранилась легенда, по которой он получил епископство, приписав себе несколько лишних лет, а после рукоположения признался Папе Римскому в грехе обмана и попросил прощения. «О, вы далеко пойдете!» – восхищенно предрек святой отец.

На самом деле Ришелье стал епископом в 21 год в обход церковных правил исключительно благодаря протекции французского короля. Казалось, перед Ришелье открывается карьера прелата-придворного: папа Павел V находит его прекрасным теологом, а король Генрих IV заслушивается его проповедями и называет «моим епископом». Но в разгар этих успехов, в промозглый декабрьский денек 1607 г. сотрясаемый лихорадкой епископ Люсонский покидает Париж и отправляется в свою богом забытую епархию.

Прибыв в Люсон 20 декабря 1608 г., молодой епископ обратился к горожанам с проповедью, в которой особо подчеркнул: «Я желаю, чтобы мы, независимо от религиозных различий, были едины в нашей любви к королю».

Люсонское епископство в тот период было одним из беднейших во Франции. Один из исследователей, занимавшийся изучением деятельности Ришелье П. П. Черкасов упоминает о тех житейских трудностях, с которыми пришлось столкнуться Ришелье в Люсоне, и цитирует письмо Армана Жана к мадам де Бурже: «Я крайне плохо разместился, – сообщает он ей в конце апреля 1609 г., – так как во всем доме нет ни одной исправной печи, чтобы можно было развести огонь. Из этого вы можете судить, сколь опасна для меня суровая зима. Но выхода нет, приходится терпеть. Я могу вас уверить, что у меня самое скверное епископство во всей Франции, самое грязное и самое неприятное. Думайте сами, каков епископ. Здесь нет никакой возможности совершать прогулки, нет ни парка, ни аллеи, ни чего-нибудь в этом роде, так что мой дом превращается для меня в тюрьму».

И вот юный епископ разворачивает бурную деятельность: помогает жителям облегчить бремя налогов, реставрирует собор, пишет богословские сочинения. (К слову, Ришелье отличался литературными способностями и питал слабость к пишущей братии; что показательно, сразу после его смерти Людовик XIII отменит пенсии, которые выплачивал кардинал литераторам, – «за ненадобностью».)

Ришелье приложил громадные усилия для возрождения религиозных обрядов в своем диоцезе. Он написал небольшую книгу «Воспитание христианина», целью которой было изложить христианские истины в доступной форме. Не будучи в большой степени затронутой аскетическими взглядами Контрреформации, его вера была тем не менее искренней. Впоследствии Ришелье стал образцовым епископом, но, управляя бедным диоцезом, не мог удовлетворить свои амбиции.

Хитэр Беллок в книге «Ришелье» приводит данные о памятной записке, датируемой 1610 г., «в которой молодой епископ рассматривает, как ему вести себя при дворе. Прежде всего, он не должен искать знаков внимания и расположения к себе со стороны знати. Отказываться от приглашений – если они будут – на званые ужины, потому что это пустая трата времени. В том случае, если он примет участие в общем разговоре, стараться заинтересовать своих слушателей, никогда не прибегая ни к сплетням, ни к злословию по адресу тех, кто здесь не присутствует. Быть всегда опрятным, потому что “чистоплотность приближает к Богу”».

В этой записке Ришелье также формулирует для себя следующие правила:

«Ничего не оставлять на волю случая, все подвергая расчету».

«Никогда не упускать предоставившуюся возможность».

«Отвечая на поставленный вопрос, стараться не прибегать ко лжи, но и не высказывать опасную правду. В любом случае отвести свои войска в полном порядке, не понеся никаких потерь».

В духе этих максим Ришелье за год (1614 г.) до эпохальной встречи с отцом Жозефом в Лудене приступил к государственной деятельности – как представитель духовенства на Генеральных штатах, собранных после волнений в стране, связанных с религиозными вопросами.

«Когда Ришелье был избран депутатом от духовенства на собранные по указу короля Генеральные штаты, он произнес на собрании депутатов речь, в которой были такие слова: «Что касается протестантов, то мы не должны применять к ним силу оружия, чтобы обратить их. Если они живут мирно и исполняют законы короля, то мы будем молиться за них и показывать им пример добродетельной жизни, только таким путем мы можем обратить их». Ни в одной проповеди или речи, произнесенной им, мы не найдем слов осуждения гугенотов. В них каждое слово призывает делать добро даже по отношению к еретикам» (Хитэр Беллок. «Ришелье»).

Он приобрел расположение королевы-матери, произнеся речь, полную беззастенчивой лести. Вскоре Ришелье снова приехал в Париж и свел знакомство с фаворитом Марии Медичи, алчным и трусливым итальянцем Кончино Кончини, который только что стал маршалом Франции (маршалом д’Анкром). Его ненавидела вся страна, однако Кончини, носивший звание первого министра, держался при помощи интриг и подкупа.

А когда собравшийся парламент потребовал его отставки, молодой епископ Люсона искусными доводами склонил собравшихся на сторону итальянца. Ришелье тщательно скрывал презрение, испытываемое к выскочке Кончини, но он понимал, что истинная владыка Франции – Мария Медичи, и не собирался терять ее расположение, играя против главного фаворита королевы-матери. Время еще не пришло. А Ришелье умел ждать. Ведь в ближайшее время именно ему предстояло стать подлинным владыкой Франции.

За свои старания Ришелье был вознагражден: ему доверили портфели военного министра и министра иностранных дел и назначают духовником королевы-девочки Анны Австрийской (о ее роли в становлении отношений между «пурпурным» и «серым» преосвященствами мы расскажем немного позже).

Теперь же Ришелье, нетерпеливо дожидаясь случая усилить свою политическую власть, старался «задружиться» с пока еще не близко знакомым ему отцом Жозефом. Ришелье прекрасно разбирался в людях и не мог не оценить масштаб личности своего будущего протеже, своей верной тени в будущем, – пожалуй, единственного за всю жизнь верного друга и соратника капуцинского монаха отца Жозефа (будущего «серого кардинала»).

Всякий раз, когда его предупреждали о приходе капуцина, Ришелье выезжал в карете встречать монаха. Ради какого-нибудь герцога или принца отец Жозеф не нарушил бы правило, воспрещавшее ездить верхом и в карете. Но Ришелье, как епископа, ему надлежало слушаться. Епископ временно освобождал монаха от обета пешего хождения. Когда выпрыгивали лакеи и распахивали перед ним дверцу кареты, он мог сесть в нее с чистой совестью, зная, что поведение его в церковном смысле совершенно правильно.

Сидя рядом в карете, они разговаривали подробно и доверительно о нынешнем мятеже, о слабости правительства, о состоянии страны в целом, об опасных планах Испании, о смуте, зреющей в Германии, о трудном положении Рима, теснимого явными врагами – протестантами и еще более зловещими друзьями – Габсбургами.

По большинству вопросов монах и епископ были полностью согласны. Оба считали, что Франция отчаянно нуждается в сильном центральном правительстве, что с самовластием знати и гугенотов надо покончить и король должен стать единоличным властителем страны. Оба желали реформы и оживления французской церкви. Оба были убеждены, что Франция – одно из избранных орудий Провидения и должна стать могущественной, дабы сыграть свою роль в христианском мире – ведущую роль, для которой Бог ее несомненно предназначил.

Но если Ришелье был убежден, что правильная политика укрепления Франции должна быть антииспанской и антиавстрийской, то отец Жозеф, напротив, благоразумно и дальновидно считал необходимым союз великих католических держав против еретиков. Первые среди равных, Бурбоны должны сотрудничать с двумя ветвями Габсбургов в воссоздании объединенного христианского мира.

Ришелье спокойно замечал, что всякий добрый католик, конечно, желает видеть христианство более сплоченным, однако никуда не денешься от того факта, что вот уже сто лет Испания и Австрия пытаются стать господами Европы. Франция окружена их территориями. Испанские армии – на всех границах, испанские корабли ходят повсюду, от Бискайского залива до Нидерландов. Рано или поздно надо преподать этим Габсбургам урок. «Но единство церкви, – возражал монах, – цельнотканая риза…» – «Тканная в Мадриде, – сухо отвечал епископ, – и расшитая в Вене». И дискуссия продолжалась.

Несмотря на их разногласия насчет внешней политики, отец Жозеф с каждым днем все больше восхищался епископом. Среди продажных, корыстных, предельно некомпетентных друзей и недругов, толпившихся вокруг малолетнего короля и его тщеславной, глупой матери, Ришелье казался ему единственным человеком, способным дать расстроенной державе то, в чем она мучительно нуждалась, – внутренний мир, сильное правительство, исправление общественных пороков. Чем больше думал и печалился монах о состоянии королевства, тем яснее становилось ему, что епископ Люсонский есть тот человек, которого Бог избрал своим орудием. И он решил отныне делать все от него зависящее, чтобы помочь своему другу выполнить начертанное судьбой. Посещая Тур, он пользовался всяким случаем напомнить королеве-матери о талантах Ришелье. Позже, когда капуцин отбыл в Италию, Мария Медичи воспользовалась его советом и велела епископу Люсонскому продолжить и завершить работу по умиротворению, начатую в Лудене.

В переговорах, закончившихся Луденским миром, отец Жозеф в полной мере проявил свое необыкновенное политическое мастерство. Его главным противником в дипломатической игре был протестант, герцог Буйонский, человек настолько сильный и одаренный, что на протяжении многих лет, противостоя Ришелье, он сумел сохранить почти полную политическую независимость.

В конце переговоров Буйон дал монаху такую характеристику, которой мог бы гордиться любой политик. Ее приводит Фанье: «Этот человек, – сказал он [герцог Буйонский], – проникает в мои самые сокровенные мысли, ему известно то, чем я делюсь лишь с самыми надежными и осмотрительными людьми; он уходит в Тур и возвращается, пешком, под дождем, под снегом и градом, в самую ужасную погоду, никем не замеченный. Клянусь, не иначе как дьявол обитает в теле этого монаха».

Мир, наконец, благодаря решительному вмешательству отца Жозефа был заключен. Правда Иудейский мир пока ничего не решал, аристократы и принцы восставали еще много раз, прежде чем их окончательно усмирил Ришелье.

Решающим этот мир оказался только для отца Жозефа. В переговорах с Конде и Буйоном он зарекомендовал себя перед властями как искусный политик. Отныне он уже никогда не сможет оставаться исключительно миссионером, мистиком и священнослужителем, стоящим над этим суетным миром. Теперь он был агентом влияния внутри этого самого мира.

У Ганото, биографа кардинала Ришелье, можно найти такое высказывание: «Отец Жозеф был пылким патриотом и роялистом. Родившийся и выросший в период гражданских войн, он питал настоящую страсть к национальному единству, к порядку и к единственной в то время гарантии обоих этих благ – к монархии. Разум превратил эту страсть в религиозный принцип, опираясь на восходящую к крестовым походам веру в божественную миссию Франции и на недавно распространившуюся доктрину божественного права королей. Первый догмат содержался во фразе Gesta Dei per Francos, самым сжатым выражением второго стал перевод Боссюэ: «Король, Иисус Христос, Церковь – три имени Бога».

Также Ганото пишет о нашем капуцине, что «он посвятил себя двум высоким целям, поглотившим его жизнь, – Богу и Франции, и, всегда готовый трудиться и сражаться ради того и другого, он никогда не отделял одно от другого, всегда откликался на зов внутреннего убеждения, состоявшего в том, что Франция – орудие Промысла, а величие Франции Промыслом предопределено».

В случае истинности этих догматов – а отец Жозеф горячо в них верил – очевидно, что его долгом было взяться за политические труды ради короля и отечества, если его призовут. Потому что политические труды, по его мнению, являлись такой же подлинной волей Бога, как и труды на ниве проповеди, наставления и созерцания.

На религиозной конференции в Лудене в 1619 г. отец Жозеф блестяще решает вопросы внутрицерковной жизни, убирая неугодные идеи, отжившие свое. Он, как доверенное лицо королевы и легат Папы Римского, выступает против идей галликанства[5], которые имели поддержку дворянства и Парламента. Отцу Жозефу удалось убедить их в раскольнических тенденциях галликанизма и отказаться от них.

Новый крестовый поход? Среди прочих «христианнейших дел» больше всего отца Жозефа занимала идея крестового похода против турок. Он был одержим ею и готов был положить все силы на его организацию.

Вообще-то говоря, время этих походов давно прошло. Последняя экспедиция крестоносцев была проведена в 1396 году, и тогда турки близ города Никополя наголову ее разгромили. После этого, хотя призывы к походу звучали не раз (особенно после взятия Константинополя в 1453 г.), никто не рисковал отправляться на Восток, и христианский мир перешел к оборонительной тактике, лишь время от времени совершая морские экспедиции против турок.

Поэтому отец Жозеф был едва ли не последним рьяным поборником крестового похода, мечтавшим освободить и Константинополь, и Святую землю. Поначалу он самостоятельно отправлял на Ближний Восток миссионеров, но затем получил самую активную поддержку со стороны Карла Гонзага, герцога Наваррского (потом, в 1627 г. он стал также и герцогом Мантуанским), который уже воевал в 1602 г. с турками в Венгрии. Герцог взял на себя подготовку армии и флота. Он основал новый духовно-рыцарский орден Воинства Христова (Militia Christiana).

А отец Жозеф занялся агитационно-дипломатической работой. По разным странам он рассылал капуцинов с проповедью похода, а сам стал объезжать католических государей, склоняя их принять участие в экспедиции против турок. Он побывал в Италии, Германии, но наибольшие надежды возлагал на Францию и Испанию. Он заручился поддержкой Мадрида, надеялся также на Польшу, на греков и албанцев.

Но в 1618 г. началась первая общеевропейская война – Тридцатилетняя, и она смешала все планы отца Жозефа. Теперь, чтобы излить свою ненависть к неверным, ему осталось только писать антитурецкую латинскую поэму, которую он назвал «Туркиада».

Он писал ее с 1617-го по 1625 г. Это эпический труд, состоящий из 4637 латинских стихов, которые были напечатаны в двух экземплярах. Папа Урбан VIII, обладатель одного из них, и сам будучи поэтом, назвал это произведение «Энеидой христиан».

АННА АВСТРИЙСКАЯ, РИШЕЛЬЕ И ОТЕЦ ЖОЗЕФ, ИЛИ КТО В КОРОЛЕВСТВЕ КОРОЛЬ?

А теперь, как было обещано, королева Анна Австрийская!

Она – непростой персонаж в этой истории, и хоть с отцом Жозефом она не была связана напрямую (если не считать того, что последний по приказу Ришелье шпионил за ней через своих клевретов), с самим Ришелье Анну связывало многое, и она была невольным инициатором многих интриг как самого Ришелье, так и, как следствие, его закулисного протеже.

В октябре 1615 г. в городке Бидасоа границу между Францией и Испанией пересекла пышная процессия. Вереница золоченых карет, караван мулов с багажом и целая армия охраны сопровождали всего одного человека – перепуганную девочку четырнадцати лет. Испанскую инфанту Анну-Марию везли в Париж, чтобы выдать замуж за юного короля Людовика XIII. Ей предстояло помирить давно враждовавшие династии Габсбургов и французских Бурбонов. С той же целью в Мадрид отправилась принцесса Елизавета, ставшая женой короля Испании Филиппа IV. Бедняжка зачахла от тоски в чужой стране, в то время как юная испанка вполне освоилась во Франции, где она получила имя Анны Австрийской.

При чем здесь Австрия? Дело в том, что Габсбурги происходили из этой страны, и к тому же мать Анны Маргарита была австрийской принцессой. Поэтому девочка мало походила на испанку: светлые, слегка вьющиеся волосы, белая кожа, небольшой изящный носик. И фирменный знак Габсбургов – капризно выпяченная нижняя губа. Об испанской крови напоминали только темно-карие, почти черные, глаза, говорящие о пылкости чувств. Однако эти чувства почти никогда не прорывались наружу: принцессу воспитали в несокрушимых традициях придворного этикета, которые превращали венценосных особ в настоящих мучеников.

От сложностей испанского этикета особенно страдали непривычные к нему иностранцы. На пути в Мадрид австрийской принцессе Марии (сестре Анны) – будущей второй жене Филиппа IV – поднесли в дар шелковые чулки, но мажордом тут же выбросил подарок, отрезав: «У королевы Испании нет ног». Бедная Мария упала в обморок, решив, что ее ноги принесут в жертву чудищу этикета. Кстати, жертвой этикета стал отец Анны, Филипп III, он умер от угара: его кресло стояло слишком близко к камину, а единственный гранд, имевший право его отодвинуть, куда-то отлучился. Но именно Филипп IV довел этикет до совершенства. Говорили, что он улыбался не больше трех раз в жизни и требовал того же от своих близких. Французский посланник Берто писал: «Король действовал и ходил с видом ожившей статуи… Он принимал приближенных, выслушивал и отвечал им с одним и тем же выражением лица, и из всех частей его тела шевелились только губы».

Жизнь родившейся в сентябре 1601 г. Анны, как и других испанских принцесс, была подчинена строгому распорядку. Ранний подъем, молитва, завтрак, потом часы учебы. Юные инфанты обучались шитью, танцам и письму, зубрили священную историю и генеалогию царствующей династии. Далее следовал торжественный обед, дневной сон, затем игры или болтовня с фрейлинами (у каждой принцессы был свой штат придворных). Затем снова долгие молитвы и отход ко сну – ровно в десять вечера.

Конечно, у девочек были лучшие игрушки и невиданные лакомства, привезенные из заморских владений Испании. Анна особенно любила шоколад, к которому позже приохотила французов. Но, по правде говоря, жила она не особенно весело – строгие дуэньи с детства не позволяли ей ни смеяться, ни бегать, ни играть со сверстниками. Прибавьте к этому жесткие и неудобные платья с каркасом из китового уса и шлейфом. Вдобавок она знала, что лишена всякой свободы выбора – еще в три года ее просватали за французского дофина Людовика. Чувства самой инфанты не играли никакой роли. Каким окажется ее жених – красавцем или уродом, добрым или злым? Анна изнемогала от любопытства, пока ее кортеж медленно двигался по дорогам Франции.

Надо сказать, что те же вопросы мучили юного Людовика. Французский двор, где он вырос, был совсем не похож на испанский. Здесь часто слышались смех и шутки на грани непристойности, обсуждались супружеские измены, да и король с королевой почти открыто изменяли друг другу. Вечно занятый делами Генрих IV любил сына, но почти не уделял ему внимания, а мать, Мария Медичи, навещала его только затем, чтобы надавать пощечин или отхлестать розгами за какую-либо провинность.

Немудрено, что дофин вырос замкнутым, переменчивым, одержимым множеством комплексов. Одним из них, как пишет Ги Бретон, было отношение к будущей жене. Уже в три года он говорил о ней так: «Она будет спать со мной и родит мне ребеночка». И тут же хмурился: «Нет, я не хочу ее. Она ведь испанка, а испанцы – наши враги». Теперь он изнывал от желания поскорее познакомиться со своей невестой. Не дождавшись ее прибытия в Бордо, он поскакал навстречу и в окошко кареты впервые увидел Анну. Она показалась Людовику такой красивой, что он оробел и не смог сказать ей ни слова. Та же история повторилась вечером на торжественном банкете по случаю помолвки.

В Париже после венчания молодых ждало брачное ложе, но Людовик был так напуган, что матери пришлось чуть ли не силой заталкивать его в спальню, где ждала Анна. Вместе с юными супругами там провели ночь две служанки, которые утром предъявили толпе придворных доказательства того, что «брак осуществился должным образом». Однако желанный наследник так и не был зачат – ни в эту ночь, ни в течение последующих десяти лет.

К тому времени Людовик XIII уже не был дофином: после убийства Генриха IV в 1610 г. он стал законным королем Франции и Наварры. Однако всеми делами заправляли королева-мать Мария Медичи и Кончино Кончини. Людовик не терпел Кончини и не питал теплых чувств к матери. Свой юношеский протест он выражал в том, что старался ни в чем не походить на них. Они ежедневно меняли яркие наряды – он носил простой суконный кафтан. Они устраивали праздники – он проводил дни в молитвах. Они распутничали – он решил стать образцом целомудрия. Говорят, что после первой брачной ночи он целых четыре года «не заглядывал в спальню жены». Наслушавшись проповедей святых отцов, он искренне считал всех женщин коварными искусительницами. Не только супруге, но и всем придворным дамам он запретил носить чересчур откровенные декольте и платья облегающих фасонов, чтобы их вид не отвлекал его от благочестивых мыслей.

Пока в стране происходили бурные перемены, молодая королева вела скучную жизнь в Лувре. Людовик находил себе массу занятий – он молился, охотился, выращивал фрукты и варил из них варенье. После смерти Людовика XIII кто-то сочинил ему ехидную эпитафию: «Какой отменный вышел бы слуга из этого негодного монарха!» Анне увлечения супруга казались недостойными короля, она тосковала.

Понадобились усилия римского папы, испанского посла и отца Жозефа, чтобы Людовик появился в спальне жены. Он не видел в капуцине «подлого шпиона» и агента-провокатора.

Мистически настроенный монарх, тяготеющий к «правильной жизни», прислушивался к политическим и религиозным суждениям отца Жозефа; большое впечатление производили на него пламенные речи монаха, таинственные рассказы о видениях и откровениях, которых сподобился он сам или его подопечные монахини ордена кальварианок. Еще за пять лет до того, как Ришелье стал первым министром, отец Жозеф был в настолько близких отношениях с королем, что выслушал признание о том, как, несмотря на протесты и сильное нежелание, восемнадцатилетний юноша был загнан на ложе царственной супруги. Однако отец Жозеф полностью одобрил то, что король исполнил библейскую заповедь и озаботился рождением Франции нового короля. Людовик вздохнул, но смирился.

Правда, «медовый месяц» и на этот раз оказался недолгим. И тут в «воспитание чувств» королевы неожиданно включился кардинал Ришелье. Несмотря на свой сан, он не чуждался женщин. Говорили о его близких отношениях с королевой Марией после смерти Кончини. Позже в его доме, а возможно, и в спальне обосновалась юная племянница Мари д’Эгийон. Теперь он решил завоевать сердце королевы.

Парижские сплетники утверждали, что кардинал надеется сделать то, что не удалось Людовику, – зачать наследника и возвести его на трон Франции. На самом же деле он, вероятно, просто хотел держать королеву «под колпаком», не давая ей ввязаться в какой-нибудь заговор. Нельзя исключить и того, что Ришелье просто увлекся Анной, красота которой достигла расцвета (ей было 24 года, ему – почти сорок). Ее покорил ум кардинала, восхитило его красноречие, но мужские чары оставили равнодушной. Возможно, опять сыграло роль испанское воспитание – Анна не привыкла видеть мужчин в служителях Господа. Сохранились сведения, что отец Жозеф не одобрял такого внимания своего патрона к Анне Австрийской, но достоверно неизвестно какова его роль в последующих событиях.

Некоторые источники дают повод думать, что Ришелье все-таки предпринял попытку соблазнить королеву. Помните, в «Трех мушкетерах» Александра Дюма господин Бонасье в разговоре с д’Артаньяном упоминает историю с сарабандой? Гасконец делает вид, что в курсе.

Но Дюма и его, и читателя оставляет в неведении. Так вот, об этой истории есть упоминание в мемуарах Brienne в издании Jacques Suffel (Париж, 1967 год): «Молва доносит, что кардинал де Ришелье на протяжении довольно долгого времени был нешуточно влюблен в королеву. А та, вроде бы ради испытания силы этого чувства, поинтересовалась, не согласится ли он станцевать перед ней сарабанду с кастаньетами на пальцах и бубенчиками на подвязках чулок. Министр принял условие, и в тот же вечер предстал перед ней в зеленых панталонах с серебряными колокольчиками понизу. Танцевал он довольно грациозно. Но когда гордый прелат заметил, что королева просто потешается над ним, это его до такой степени разозлило, что отныне любовь переросла в ненависть».

Судьба королевы была решена – она не оценила его любви и теперь не должна была достаться никому. Отныне зоркие глаза шпионов, направляемых отцом Жозефом, следили за Анной везде и всюду.

А что же король? А его величество в это время весьма нежно вел себя с симпатичными молодыми пажами, что породило в Париже волну слухов. Один из таких любимцев, Альбер де Люинь, был мастером дрессировки птиц, и Людовик проводил с ним целые дни на соколиной охоте, совершенно забыв о жене.

Король и де Люинь разработали заговор против ненавистного фаворита Кончини. В апреле 1617 г. Кончини был остановлен гвардейцами у ворот дворца и тут же сражен тремя пулями. На другой день королеву Марию посадили под домашний арест, а потом выслали в Блуа. И вновь блестящая карьера Ришелье, обласканного Марией Медичи, обрывается – обрывается по милости его будущего благодетеля короля. Верный королеве епископ Ришелье и его доверенный капуцин были высланы с ее величеством в Блуа. Вместе с королевой-матерью падает и ее министерство. «Наконец-то мы избавились от вашей власти!» – бросит юный король вслед Ришелье.

Отец Жозеф хранил верность сосланному другу и терпеливо ждал случая вернуть его к власти. Но пока надежды на это у епископа Люсонского не было. Люинь ненавидел и боялся одаренного Ришелье, а Людовику епископ был противен как выдвиженец подлого материнского фаворита. Отец Жозеф выжидал…

Увы, ни пророком, ни просто проницательным и умным человеком Людовик XIII не был. Через несколько лет Ришелье (во многом благодаря проискам и усилиям отца Жозефа) получает красную шапку кардинала, а внезапная кончина де Люиня освобождает для него кресло первого министра. Существует мнение некоторых, падких на сенсации людей, что отец Жозеф приложил руку к смерти де Люиня, отравив последнего мышьяком, но это чистая фантазия из области беллетристики – королевский фаворит предупредил свое неминуемое падение, заразившись тифом, и в последние дни 1621 г. бесславно умер.

ОТЕЦ ЖОЗЕФ ПРИ РИШЕЛЬЕ – ПЕРВОМ МИНИСТРЕ КОРОЛЕВСКОГО СОВЕТА

Теперь король остался и без фаворита и без толкового советника, и следующие два с половиной года правление осуществлялось чередой слабых и в целом некомпетентных кабинетов. Перемещаясь между Туром и Парижем, отец Жозеф исподволь продвигал своего друга, новоиспеченного кардинала. Задача это была непростая. Ибо, хотя Ришелье по своим способностям далеко превосходил всех государственных деятелей Франции, король не хотел прибегать к его услугам.

Причин такого нежелания было много. Начать с того, что кардинал был крайне противен ему физически. Сам болезненный невротик, король любил, чтобы его окружали здоровые тела и здоровые души. А Ришелье был болезненным человеком. Он и раньше был хрупкого здоровья, и треволнения последних лет не сделали его крепче. Но эти его слабости компенсировались железной волей.

Кроме того, Людовик мучительно сознавал свои недостатки: он знал, что он тугодум, невежествен, угрюм и патологически нерешителен. Поразительные способности кардинала, его почти сверхчеловеческую волю и целеустремленность король воспринимал как укор самому себе и в то же время как угрозу своей личной независимости. Бездушное, жестокое воспитание поселило в нем страх перед грубой силой и недоверие к любой властной личности. Мало того, что кардинал вызывал у него отвращение и стыд, он еще и пугал его. Но весомее этих личных причин нелюбви к Ришелье оказались политические и государственные причины, требовавшие его принять.

И после нескольких лет смуты, связанной с малолетством и нерешительностью Людовика XIII, кардинал Ришелье взял власть во Франции в свои крепкие руки. Он становится первым министром в 1624 г., когда его вторично ввели в состав Королевского Совета (первый раз это было в 1616 г.).

Шпионские тайны. Пользуясь полным доверием Людовика XIII в Совете, Ришелье довольно быстро занимает главенствующее положение и еще больше расширяет полномочия «серого кардинала», отца Жозефа, ставшего главой его секретной службы.

Ришелье знал о дипломатическом опыте капуцина, приобретенном во время подготовки крестового подхода, и поэтому сферой деятельности святого отца стали внешняя политика и дипломатия.

Ришелье не верил даже своим личным секретарям. Когда они переписывали важные бумаги, кардинал сам смотрел за их работой: он хотел убедиться, что при этом не будут сняты дополнительные копии с секретных документов. К числу тех немногих, кто неизменно пользовался неограниченным доверием Ришелье, был Жозеф дю Трамбле.

«После Бога, – писал Ришелье, – отец Жозеф был главной причиной моего нынешнего возвышения». Он попросил капуцина немедленно прийти в Париж, где его ждет важная работа. Глава ордена дал разрешение, и вскоре отец Жозеф занял неофициальную должность главы ведомства по иностранным делам, на которой оставался вплоть до своей смерти в 1638 г..

По утрам Ришелье регулярно приносили перехваченную корреспонденцию, докладывали о происшествиях при дворе, о разговорах заключенных в тюрьмах, подслушанных тюремщиками. Буквально каждый день Ришелье с отцом Жозефом обсуждали полученную шпионскую информацию, составляли указания своим разведчикам.

О различных дипломатических переговорах отца Жозефа до сих пор известно очень мало, что неудивительно – они ведь не протоколировались, и мы знаем в лучшем случае их результаты. Первые важные переговоры, которые он провел по поручению Ришелье вскоре после того, как тот пригласил его на свою службу, были переговоры в Северной Италии с итальянскими государствами и Испанией, владевшей Миланским герцогством.

Не вдаваясь в детали сложной политической игры, которая там велась, отметим, что Ришелье добивался контроля над альпийскими перевалами и, соответственно, над теми североитальянскими землями, где они пролегали. Переговоры завершились для Франции в общем успешно благодаря, надо полагать, искусству отца Жозефа, а также тому, что Испания, готовившаяся воевать с Голландией, не хотела осложнять отношения с Францией. В своих мемуарах Ришелье выражает полное удовлетворение итогом переговоров и, вероятно, работой отца Жозефа, хотя и не упоминает его имени. Но именно с ним Ришелье связывает свои планы по дальнейшему переустройству Европы. Таким образом, монах неофициально становится военным министром и, несмотря на сохранение аскетизма в личной жизни, полностью отдается дипломатии и политике.

Итак, с 1624 г. Ришелье правил Францией, железной рукой подавляя народные бунты и заговоры знати. На него работала разветвленная секретная служба, которую возглавлял отец Жозеф. Шпионы Ришелье появились не только во всех слоях французского общества, но и при многих европейских дворах. Секретная служба Ришелье обеспечивала его информацией из всех стран Европы, нередко имевшей первостепенное значение. Приходится удивляться, каким образом при тогдашних средствах связи в Париж вовремя доставлялись сведения, которые стремились сохранить в тайне правительства, вообще не поддерживавшие ни дипломатических, ни иных отношений с Францией. Во многом это было заслугой тайных агентов отца Жозефа.

Вот что пишет Е.Б. Черняк в своей знаменитой книге «Пять столетий тайной войны»: «Примером может послужить полученное Ришелье заблаговременно известие о принятом в 1628 г. решении московского правительства возобновить войну против Польши. Своевременная осведомленность об этом позволила французским дипломатам значительно ускорить заключение в 1629 г. Альтмаркского перемирия между Швецией и Польшей, что дало возможность шведскому королю Густаву Адольфу начать успешную войну против германского императора (императорский престол занимали представители австрийской ветви династии Габсбургов). Это же, в свою очередь, соответствовало главной внешнеполитической цели Ришелье – созданию мощной коалиции против по-прежнему претендовавших на европейскую гегемонию испанских и австрийских Габсбургов. Можно лишь догадываться, каким образом Ришелье получил секретную информацию из Московского государства, с которым в течение предшествующих полутора десятилетий у Франции вообще не было никаких связей. Правительство царя Михаила Федоровича, надеясь привлечь Турцию к союзу против Польши, сообщило о своих планах турецкому послу греку Ф. Кантакузину, который сразу же после этого поспешил в Константинополь. А постоянный французский посол в Константинополе граф Ф. Сези, являвшийся прежде всего агентом отца Жозефа, сумел обзавестись осведомителями, которые передавали ему все, что было известно правительству султана Мурада IV…»

ЗАГОВОР ШАЛЕ

Ришелье поставил задачу привести высшую аристократию к повиновению. Он считал, что все они останутся мятежниками, пока он не нанесет удар прямо по их персонам и привилегиям. Первая подобная возможность представилась кардиналу весной 1626 г., когда младший брат короля Гастон Орлеанский согласился возглавить заговор, в котором самые активные роли принадлежали принцу Конде, а также двум бастардам Генриха IV – принцу Вандом и маршалу Орнана, и неутомимой и легкодоступной чаровнице, герцогине де Шеврез. Также в нем участвовали жена Людовика Анна Австрийская.

Центральной фигурой в интриге против кардинала стал молодой маркиз де Шале, принадлежавший к знатному роду Талейранов-Перигоров, тогдашний любовник герцогини, жизнерадостный, блестящий, но не очень дальновидный юноша, который и поплатился за это жизнью.

В планы заговорщиков входило похищение Людовика XIII и Ришелье, а в случае неудачи – вооруженное восстание, которому была обещана полная поддержка в Вене и Мадриде. Разведка Ришелье, возглавляемая отцом Жозефом, проследила нити заговора, добыла письма, в которых его участники обсуждали планы убийства не только Ришелье, но и самого Людовика XIII, корреспонденцию, получаемую Шале из Мадрида и Брюсселя.

На самом деле заговоров было два. Первая серия, если можно так выразиться, была почти анекдотична. У Шале, получившего поручение убить Ришелье, вдруг проснулась совесть – он явился к кардиналу и признался, что состоит в заговоре. Кардинал обещал ему вознаграждение и сразу же отправился к Гастону Орлеанскому, в результате перепуганный наследник престола немедленно стал свидетелем обвинения.

Людовик и его министр действовали решительно и без проволочек. Обоих бастардов заманили в Париж, там арестовали и бросили в тюрьму. Благоразумный Конде предупредил подобную участь, быстро заключив мир с кардиналом. Марию Медичи, обожавшую ничтожного Гастона и причастную к заговору, заставили подписаться под документом, где, как всегда в подобных обстоятельствах, она торжественно обещала впредь хранить королю верность и вести себя хорошо. С госпожой де Шеврез не сделали ничего, но вскоре ей пришлось заплатить за эту безнаказанность – она стала тайным агентом кардинала в Англии. Любовница лорда Холланда и наперсница Бекингема, посвященная во все перипетии его страсти к Анне Австрийской, она располагала источниками информации, не доступными ни одному посланнику мужского пола. Ее сообщения из Лондона были для Ришелье бесценны. Однако деятельной вражды к нему она не оставила: когда история с заговором, казалось, почти затихла, герцогиня заварила кашу заново.

Во второй серии одурманенный ее чарами Шале снова пустился в интриги. Тайно посещая Гастона Орлеанского, он уговаривал его либо бежать из страны, либо возглавить восстание гугенотов. Но агенты Ришелье и отца Жозефа не дремали. В раскрытии заговора Шале большую роль сыграл один из лучших разведчиков отца Жозефа – Рошфор. Он, вероятно, многим известен по знаменитому роману «Три мушкетера» Александра Дюма как граф. Но он был вовсе не графом, а пажом во дворце кардинала Ришелье. Официально – конюший господина кардинала, неофициально – один из лучших его агентов. Его сначала долго испытывали, а потом с целью проверки послали с шифрованным письмом в Англию. Там Рошфора арестовали, но он успел спрятать письмо в седле, и оно не было обнаружено. После этого он стал одним из наиболее доверенных агентов кардинала, ему стали поручать важные дела. Трудно переоценить его роль во многих значительных событиях в жизни кардинала Ришелье и Франции, в частности – в раскрытии заговора Шале.

Свои знания о Рошфоре Дюма почерпнул из его любопытных «Воспоминаний», но в действительности они были написаны писателем Сандра де Куртилем (который являлся также автором «Мемуаров» д’Артаньяна) и полны выдумок.

Действия Рошфора подробно описывает Е.Б. Черняк в «Пяти столетиях тайной войны»: «Нарядившись капуцином и получив от отца Жозефа подробные инструкции, как подобает вести себя монаху этого ордена, Рошфор отправился в Брюссель. Чтобы сбить со следа шпионов враждебной партии, Рошфор говорил по-французски с сильным валлонским акцентом и при случае не забывал упоминать о своей ненависти к Франции. В Брюсселе мнимый монах сумел вкрасться в доверие к маркизу Лекю, любовнику одной из заговорщиц, герцогини де Шеврез. Вскоре Лекю уже передал услужливому монаху несколько писем для пересылки в Париж. «Таким образом, – сказал Лекю, – вы окажете большую услугу Испании». Рошфор для верности разыграл комедию, уверяя, что не имеет возможности проникнуть во Францию, обманув шпионов кардинала, и уступил лишь тогда, когда Лекю обещал достать ему разрешение на поездку от духовного начальства. На полдороге Рошфора встретил курьер отца Жозефа, который быстро доставил письма в Париж. Депеши оказались зашифрованными, но код был скоро раскрыт, и Ришелье смог познакомиться с планами заговорщиков».

После прочтения письма были снова переданы Рошфору, который вручил их адресату – некоему адвокату Лапьерру. За Лапьерром была установлена постоянная слежка. Таким путем вскоре было открыто, что настоящим адресатом был королевский придворный граф де Шале, в отношении которого уже давно имелись подозрения.

Однако особенно важно было то, что в письмах, доставленных Рошфором, обсуждался вопрос о желательности смерти не только Ришелье, но и самого Людовика XIII! Это позволило потом Ришелье разделаться с заговорщиками как с участниками покушения на священную особу монарха. Ришелье был склонен сразу арестовать и отправить на эшафот графа Шале, но «серый кардинал», отец Жозеф, настоял на более изощренном методе действий. За Шале установили непрерывную слежку, чтобы открыть остальных заговорщиков. А Рошфор, получивший ответы на привезенные им письма, снова был послан в Брюссель.

Шале был далек от мысли, что он опутан сетью агентов кардинала, и спокойно отправил курьера к испанскому королю с предложением заключить тайный договор, о котором уже велись переговоры с испанскими властями во Фландрии. Испанский двор выразил полнейшую готовность удовлетворить все просьбы заговорщиков.

Однако на обратном пути из Мадрида курьер был арестован, и Ришелье получил в свои руки доказательства того, что заговорщики, помимо всего прочего, виновны в государственной измене. Новый заговор был раскрыт во второй раз за три месяца.

После того как разведке кардинала удалось распутать все нити заговора, брат короля Гастон Орлеанский, предатель по натуре, с готовностью выдал своих сообщников и снова стал свидетелем обвинения, всю ответственность возложив на Шале. После ареста Шале валялся в ногах Ришелье, умоляя о пощаде. Но кардинал был неумолим – примерное наказание графа Шале призвано было устрашить недовольных.

Юношу арестовали, судили и, вынудив дать показания против своей любовницы, казнили. Шале кончил жизнь на эшафоте. Интриганку герцогиню де Шеврез отправили в ссылку. Кардинал получил право завести для охраны собственных гвардейцев. Что касается Анны Австрийской, которую заговорщики планировали выдать замуж за Гастона Орлеанского, то она едва упросила супруга не отправлять ее в монастырь.

Феодальную знать это происшествие удивило и встревожило. Впервые на ее памяти мятежному вельможе было воздано не пожалованием из казны. Со смертью Шале заговоры потеряли привлекательность. Ришелье с помощью отца Жозефа выиграл первый раунд своего боя с феодалами, и в ближайшее время с этой стороны бояться было нечего, теперь он развязал себе руки и для борьбы с гугенотами. Но об этом чуть позже, а пока речь пойдет об еще одной тайне отца Жозефа (а также опять и Рошфора, куда же без него, раз речь идет о шпионах Ришелье). Ею является известнейшее происшествие, в котором он тоже оказался замешан.

ДЕЛО ОБ АЛМАЗНЫХ ПОДВЕСКАХ

Пожалуй, самая известная история, которую знают, что называется «и стар и млад» (кто же не читал «Трех мушкетеров»!) – это история с алмазными подвесками королевы Анны Австрийской. И здесь тоже не обошлось без вездесущего «серого преосвященства». Но в действительности все было немножечко не так, как описал замечательный романист.

Первый понедельник октября 1625 г. обещал стать одним из самых скандальных в истории супружеских измен французского трона. Описывая рвущееся наружу напряжение всех участников эпизода, Александр Дюма не слишком отошел от впечатлений действительных очевидцев событий того вечера, сохранившихся в многочисленных мемуарах. «Нетрудно было заметить, что между королем и королевой что-то произошло, но оба говорили так тихо, что никто не расслышал ни слова, так как из уважения все отступили на несколько шагов. Скрипачи выбивались из сил, но никто их не слушал». Однако во всем остальном с ролью исторических лиц Дюма обошелся более чем вольно.

Происходила ли на самом деле интрига с подвесками перед Мерлезонским балетом, который 3 октября 1625 г. организовали городские старейшины Парижа, даже самый увлеченный исследователь архивов сейчас сказать не сможет. Однако если и была, упрямые факты говорят о том, что события просто не могли выстроиться так, как мы привыкли думать после прочтения «Трех мушкетеров». Хотя бы потому, что, отправься четверо друзей в Англию вместе, до понедельника не дожил бы ни один из них.

Пламенный рыцарь и требовательный влюбленный герцог Бекингем в реальной жизни был не таким уж образцом джентльмена, как мы привыкли считать. И что заставило казалось бы опытную в придворных интригах Анну Австрийскую так потерять голову, чтобы она передала в качестве «дара любви» заметную драгоценность короны? И были ли на самом деле эти алмазные подвески вообще, а также Миледи и простодушный Фелтон, по ее наущению заколовший предателя и развратника, и, наконец, при чем тут отец Жозеф?

Итак, весной 1625 года в Париж прибыл английский посланник – 33-летний Джордж Вильерс, герцог Бекингем. Уже на первом балу этот высокий красавец в щегольском наряде очаровал всех присутствующих дам. Его атласный колет был расшит жемчужинами, которые то и дело, будто невзначай, отрывались и раскатывались по полу. «Ах, бросьте! – отмахивался герцог, когда ему пытались вернуть подобранный жемчуг. – Оставьте эту ерунду на память».

Многие знали, что богатство герцога досталось ему благодаря щедротам короля Англии Якова I, который как раз в это время умирал в Лондоне. Джордж Вильерс, крупнейший авантюрист и казнокрад своего времени, довольно долгое время пользовался расположением английского короля Якова I, который в нем души не чаял – в том числе и за вовремя данный совет организовать торговлю титулами и лицензиями на монополии. Одновременно будущий премьер-министр обслуживал и прихоти наследника престола Карла, причем, по воспоминаниям современников, «их нежные отношения дали пищу толкам, что речь идет не только о дружбе». Наградой стали поместья, титулы и рука богатой наследницы герцогини Ратленд.

Умирая, король завещал Бекингема своему сыну Карлу в качестве главного советника, и теперь герцог приехал сватать новому монарху сестру Людовика XIII принцессу Генриетту. Этот визит оказался роковым: едва увидев Анну Австрийскую, Бекингем потратил оставшиеся у него три года жизни на то, чтобы завоевать ее расположение. Как и в случае с Ришелье, трудно сказать, что это было – политический расчет или искренняя страсть. Несомненно одно: все эти три года политика обеих держав определялась злосчастным увлечением герцога.

Репутация Бекингема была такова, что громкие скандалы сопровождали его и во Франции. Один из них (по поводу небезупречности поведения королевы) и разразился в Амьене, куда Бекингем и королева отправились провожать невесту короля Карла.

Вечером из садовой беседки раздался громкий крик, на который сбежались придворные. Они увидели странную картину: Бекингем стоял на коленях, обнимая королеву. Об этом происшествии ходило много слухов – говорили, что пылкий герцог напугал Анну и даже расцарапал ей ноги своими украшенными жемчугом чулками. Потому-то она и стала кричать. Но возможно и другое: свидание состоялось с полного согласия королевы, а крик поднял кто-то из спохватившихся шпионов кардинала. Быть может, Анна все же не лишила Бекингема своего внимания. Иначе, почему при расставании в Булони она подарила ему пресловутые алмазные подвески?

Да-да, подвески действительно были! О них говорят в своих мемуарах несколько современников. Впервые о подаренном влюбленному герцогу Бекингему бриллиантовом ожерелье рассказал друг королевы, известный философ Франсуа де Ларошфуко, при этом никак не объясняя, как выросшая при знаменитом своими интригами испанском дворе Анна Австрийская могла потерять бдительность до такой степени, что рискнула расстаться с драгоценностью короны вместо того, чтобы отделаться любой другой драгоценной побрякушкой меньшей политической значимости.

Карл женился на Генриетте-Марии, родной сестре Людовика XIII в июне 1625 г., то есть за четыре месяца до литературно прославленного бала, и был вынужден устроить «чистку» своего двора. Свидетельница «завинчивания гаек» леди Хатчинсон писала, что «шуты и развратники, насмешники и мужчины-любовники были оттуда удалены». На третьем году правления король под давлением парламента был вынужден согласиться на импичмент герцогу, которого страна буквально ненавидела.

23 августа того же года в Портсмуте Бекингема зарезал кинжалом офицер Джон Фелтон. И вдохновила его на это вовсе не литературная Миледи… И трогательное чтение письма королевы, и рукопожатие с лордом Винтером, и указания послать возлюбленной нож убийцы в «шкатулке розового дерева с ее вензелем» все это – плоды фантазии Дюма. И Фелтон, кстати сказать, вовсе не метался по залам, пытаясь скрыться и добраться до корабля с коварной Миледи, он сам выкрикнул из толпы, что это его собственных рук дело, и добровольно отдал шпагу, сказав, что «внутренний голос побудил его наказать преступного сановника, открыто нарушавшего закон».

Ну а теперь пора нам вернуться в Париж. Там действительно в 1625 г. все было как в песенке: «На каждый лье по сто шпионов Ришелье, мигнет француз – известно кардиналу…»

Ришелье приходилось держать фронт против непрекращающихся интриг матери короля Марии Медичи, а заодно целого выводка принцев крови и крупных вельмож, которым планы кардинала обеспечить абсолютизм королевской власти были как кость в горле. После смерти Ришелье вся эта кипучая оппозиция прорвалась хаосом Фронды, ну а пока он ухитрялся не только сдерживать ее, отсекая вместе с головами связи высшей знати с Габсбургами и Испанией, но и играл на другой внешнеполитической доске, мобилизуя протестантского короля Швеции Густава Адольфа и немецких князей против императора.

В романе описано еще одно реальное историческое лицо, которое могло бы поспособствовать организации тайного свидания королевы с Бекингемом, это Ла Порт, ее камердинер, а по совместительству крестный госпожи Бонасье. Именно он руководил секретными агентами, передававшими корреспонденцию от Анны Австрийской к госпоже де Шеврез и обратно.

Только не юная жена галантерейщика попала в Бастилию за это, а он сам. И, к чести старого слуги, несмотря на допросы с пристрастием известного своим садизмом канцлера Сегье, в тот раз кардиналу не удалось получить показаний, доказывающих прямое участие королевы в заговоре.

Это случилось куда позже, уже после вторжения испанских войск в Пикардию в 1635 г. Когда французам удалось выбить их из крепости Корби, отступающие испанцы оставили целый ларец с подлинными письмами Анны, где речь шла не только об организации покушений на Ришелье, но и о цели его устранения – подчинить Францию политике Мадрида и Вены.

До этого удачного трофея Анна, которую вынудили подписать обязательство вообще не прикасаться больше к перу без ведома первой фрейлины, целых десять лет вела себя настолько осторожно, что разведке кардинала не удавалось захватить ее врасплох, хотя отец Жозеф сплел целую сеть из тайных осведомителей, буквально опутавшую королеву. Но безрезультатно.

Поэтому версия о свидании в Лувре выглядит более чем романтичной, то есть написанной для красоты романа. Риск для Анны Австрийской был слишком велик – не имея к тому моменту детей, она могла бы разделить судьбу многих королев, обвиненных в бесплодии, и тогда Испания вообще могла лишиться своей партии при французском дворе. Более того, традиция Лувра позволяла королевам искать утешения у французов, которые отваживались на ухаживания, но заморский герцог – это было нарушение всех приличий.

Единственной возможностью, которая вписывалась бы в правила игры, было не вручение королевой алмазного колье в качестве знака любви при личном свидании, а отправка его как некого символа взаимопонимания в политике, коль скоро Англия вмешивалась во французские дела не меньше Мадрида и тоже была заинтересована в устранении Ришелье. В пользу этой версии говорит и то, что «кузина белошвейка» (госпожа де Шеврез) в числе прочих любовников завербовала и английского герцога Монтегю.

Возникает резонный вопрос: а куда все это время смотрел король? Увы, Людовику XIII роль в истории была отведена самая незавидная. Непримиримые враги Мария Медичи, с одной стороны, и Ришелье с Жозефом дю Трамбле – с другой, были едины только в одном – чем меньше король будет вмешиваться в события, тем легче им самим будет делать политику.

Поэтому оба рассудили, что им выгодно посеять раздор между царственными супругами, дабы Людовик забыл о государственных делах. «Я вам прощу измену королевству, но я не потерплю измену королю…» Когда же погиб Бекингем, королеве быстро нашли нового воздыхателя в лице принца крови Гастона Анжуйского.

Но в 1625 г. кардиналу было даже выгодно позволить англичанину приехать в Париж и поймать любовников с поличным. А с учетом размаха созданной им шпионской сети разве что чудесная шпага д’Артаньяна могла помочь герцогу благополучно убраться восвояси, тем более с драгоценным ожерельем.

Однако допустим, что герцогу повезло не только в книге, и Ришелье пришлось срочно придумывать, как можно исправить оплошность своих агентов. Трудно вообразить, что даже обладающая навыками гипноза шпионка могла бы заморочить голову Бекингему настолько, чтобы суметь срезать две подвески прямо на балу, на глазах у всех.

Такая миссия могла быть доверена только лицу, которое примелькалось во дворце и вряд ли вызывало подозрения, в общем – «особе, приближенной к телу». По версии Ларошфуко, работу книжной Миледи сделала любовница герцога графиня Люси Карлейль, супруга английского посла в Париже, которая очень быстро переправила добычу заказчику.

В ловкости этой дамы сомневаться не приходится, так как впоследствии, уже в годы английской революции, она стала двойным агентом и, будучи фрейлиной при Генриетте-Марии, жене свергнутого Карла I, посылала из Парижа шпионские донесения врагам короля на его родину, тем самым расстроив все планы монархистов спасти его от плахи. Так что, нельзя не признать, Ришелье умел подбирать квалифицированные кадры, отец Жозеф был не единичной удачной находкой кардинала.

Отец Жозеф со своей стороны также не сидел сложа руки, деятельный капуцин завербовал много монахов своего ордена. Несколько шпионов-капуцинов обосновались в Лондоне, формально находясь в свите жены английского короля Карла I Генриетты-Марии, француженки по рождению. Среди капуцинов отец Жозеф отобрал себе и четырех помощников, составлявших штаб его разведывательной организации во Франции.

Имея на руках такие козыри, мог ли Ришелье проиграть в деле с подвесками, если все происходило именно по тому сценарию, который описан Дюма? Возможно, и мог. Но… если бы вместо мушкетеров в Лондон отправился, например, Бонасье или кто-нибудь столь же незаметный.

Даже сам автор признает: «Вид колонны был весьма внушительный: черные кони мушкетеров, их твердая поступь – привычка, приобретенная в эскадроне, – все это само по себе могло раскрыть самое строгое инкогнито». В два часа ночи, самое глухое и бандитское время суток, восемь вооруженных до зубов всадников миновали ворота Сен-Дени, которые и днем неплохо охраняли ввиду необходимости защиты от грабежей расположенной тут же усыпальницы королей, то есть стратегического объекта.

Но даже если бы солдаты не осмелились задержать дворянский отряд, даже если шпионы, которые «на каждый лье», опять что-то проворонили… Зачем надо было незнакомцу в трактире Шантильи заводить ссору с Портосом? Не проще было бы не отсекать мушкетеров по одному, а взять всех сразу? Нет, не проще. Тогда не было бы «Трех мушкетеров»!

А в реальности в облике горожанина днем посланник королевы мог бы проскочить незамеченным и невредимым до самого Ла-Манша. Растеряв спутников, д’Артаньян прибыл не куда-нибудь, а в Кале, то есть в порт, соединяющий два государства, находящиеся на грани войны. В реальной жизни риск попасться уже там наверняка перевесил бы потерю нескольких часов, которые потребовались бы, чтобы достичь английского берега на одном из рыбацких суденышек, хозяева которых были не столь избалованы золотом пассажиров, как шкиперы в порту.

И все-таки все хорошо, что хорошо кончается. Настоящий д’Артаньян, не литературный, Шарль де Бац Кастельмор дослужился до капитан-лейтенанта первой роты королевских мушкетеров, повоевав в Германии, Лотарингии и Пикардии, а в 40 лет женился на баронессе Анн-Шарлотт де Сен-Круа, причем брачное соглашение подписал уже новый кардинал – Мазарини. Ни Ришелье, ни отца Жозефа к тому времени давно не было на свете. И они унесли с собой тайну – на самом ли деле была история с подвесками, и правда ли, что Ришелье был и сам влюблен в королеву. Или с его стороны это был просто расчет – завоевав сердце Анны, сделать ее проводницей своей политики?

ОТЕЦ ЖОЗЕФ И АББАТ ФАНКАН

Одним из главных деятелей секретной дипломатии Ришелье в течение первых 10 лет, наряду с отцом Жозефом, был также аббат Фанкан. Но они были отнюдь не верными дружественными союзниками, «тянущими в одну сторону телегу французской государственности».

Ришелье ежедневно проводил многочасовые совещания с Фанканом, который неоднократно играл роль секретного агента в различных германских государствах. Однако если начальник разведки отец Жозеф тянул Ришелье к союзу с папой, аббат Фанкан был представителем совсем другой политической школы. Получая взятки от германских католических князей, Фанкан вместе с тем настаивал на том, чтобы Франция поддерживала немецких протестантов более решительно, чем считал полезным кардинал.

Впоследствии скрытые разногласия между Ришелье и Фанканом обострились, и аббат, чрезмерно отстаивавший самостоятельность французского духовенства, призывавший к расторжению конкордата между Францией и папой и даже завязавший контакты с Англией, германскими князьями и лидерами гугенотов, в 1627 г. угодил в Бастилию. Чему немало способствовал отец Жозеф, предоставивший Ришелье обширную переписку аббата Фанкана с его иностранными корреспондентами, собранную шпионами отца Жозефа.

ОТЕЦ ЖОЗЕФ И ОСАДА ЛА-РОШЕЛИ

При словах «осада Ла-Рошели» сразу же вспоминается Александр Дюма-отец. В самом деле, кто не помнит совет, благополучно разрешивших эпопею с подвесками, д’Артаньяна, Атоса, Портоса и Арамиса в бастионе Сен-Жерве? А происки коварного Ришелье? Но, как ни странно, почти никто не знает подробностей самой осады и степени участия в ней «серого преосвященства».

Между тем, история осады этого протестантского города не менее интересна, чем приключения четверки отважных мушкетеров: здесь были и предательство, и ненависть, и глупость, и интриги, и самопожертвование. При ближайшем рассмотрении герцог Бекингем предстает не галантным кавалером, а тщеславным и воинствующим глупцом, в свою очередь Ришелье – умелым администратором и полководцем. Подавляющее интеллектуальное преимущество Ришелье делает его чрезвычайно успешным политиком. Недаром на пушках, которые громят оплот гугенотов Ла-Рошель, выгравировано: «Правит сила разума».

Истоки конфликта теряются во тьме Варфоломеевской ночи, разделившей Францию на два непримиримых лагеря – католиков и протестантов. Началась эпоха долгих и кровопролитных религиозных войн, захвативших царствования Карла IX, Франциска III и Генриха III. Конец братоубийственной войне положил только Великий Беарнец – Генрих IV, который издал Нантский эдикт, согласно которому протестанты получали несколько городов на территории Франции и имели право содержать свои войска. После убийства короля религиозным фанатиком Равальяком хрупкое перемирие между религиозными партиями в одночасье рухнуло. Теперь кальвинисты стали «пятой колонной» в государстве, они получали поддержку от Испании и Англии, которые были заинтересованы в ослаблении Франции. Получилось, что протестантские религиозные общины образовали государство в государстве.

В начале 1611 г. в Сомюре собрались лидеры протестантов. На конференции главным был вопрос, что делать дальше? Партия «осторожных» во главе с любимцем Генриха IV – Дюплесси-Морнэ – считала, что необходимо признать новую власть и сотрудничать с королем. «Непримиримые» под руководством герцога Анри де Рогана выступали за прямой конфликт с государством.

В 1616 г. Беарн, маленькое королевство, населенное преимущественно протестантами, был провозглашен личным владением короля Людовика XIII и, таким образом, потерял свою независимость. Совет Беарна, состоящий сплошь из «непримиримых», отказался ратифицировать это решение. В 1620 г. Людовик вошел в Беарн с 20-тысячным войском, разогнал Совет, а на его месте создал парламент, состоящий сплошь из католиков. Протестанты посчитали это нарушением Нантского эдикта и начали военные действия. Вскоре запылал Лангедок, а потом восстала и Ла-Рошель.

В апреле 1621 г. Людовик XIII подошел к протестантским крепостям Сомюр и Туар, которые сдались без сопротивления. Армия двинулась дальше, город Сен-Жан д’Анжели оказал королевским войскам сопротивление, но через две недели был взят. За неповиновение король решил город привилегий и приказал разрушить его стены. Вскоре Людовик подошел к Монтобану, который так же отказался открыть ворота. Началась осада, которая была прервана из-за эпидемии в королевской армии. Войска поспешно покинули окрестности города.

Вследствие этого Роган остался хозяином Лангедока. Он устроил свою штаб-квартиру в крепости Андюз, откуда управлял всем краем. Герцог Субиз, ближайший сподвижник Рогана, обосновался в Ла-Рошели – оплоте протестантов на атлантическом побережье, откуда протестантские отряды несколько раз совершали грабительские походы к городам Пуату. Такое положение вещей не устраивало короля Людовика. Королевская армия выбила протестантов из Гиени, захватив все принадлежавшие им города. У стен Монпелье «непримиримые» пошли на переговоры – согласно решению ассамблеи король обязал протестантов срыть все укрепления своих городов и даровал им амнистию.

Но мир, заключенный в Монпелье, оказался лишь передышкой. В 1624 г. Королевский совет, в который вошел новый первый министр Франции кардинал де Ришелье постановил захватить Кастр в Лангедоке и остров Рэ, находившийся на выходе из гавани Ла-Рошели.

Отряд герцога де Субиза, пытавшийся помешать королевским войскам под командованием Жана де Сен-Бонне, маркиза де Туара высадиться на острове, был разбит наголову. 15 сентября 1625 г. французский гарнизон занял крепость Сен-Мартен-ля-Рэ, захватил острова Рэ и Олерон. Французскому флоту под командованием герцога Монморанси удалось захватить несколько кораблей протестантов, но герцог Субиз сумел бежать в Англию.

Англичане, уже давно поддерживавшие протестантов, решили открыто вмешаться в конфликт. Этому поспособствовал французский губернатор Гиени, герцог д’Эпернон, который захватил в Бордо британский торговый флот с годовым запасом кларета (красное полусладкое вино) на борту. В ответ разъяренный Карл I приказал арестовать все французские корабли, многие из которых были захвачены в Ла-Манше.

Англия вступает в войну. В начале 1627 г. Англия объявила себя защитницей французских протестантов. В марте началась подготовка экспедиции в Ла-Рошель, которую возглавил любимец короля Карла I – герцог Бекингем. Планировалось выбить французский гарнизон с островов Рэ и Олерон, деблокировать Ла-Рошель и захватить плацдарм на побережье Франции. Герцог Субиз принимал активнейшее участие в разработке операции.

27 июня 1627 г. армада из 15 кораблей и 50 транспортов покинула Портсмут и отправилась к Ла-Рошели. Главой экспедиции был назначен герцог Бекингем, в состав военной эскадры входили «Триумф» (флагман), «Рипалс», «Вэнгард», «Виктори», «Рейнбоу», «Уорспайт», «Нонсач», «Эспиранс», «Лайон» и шесть малых судов. На торговые судна было загружено 8000 солдат. Около Дюнкерка к отряду присоединилась голландская эскадра из 10 кораблей. По замыслу Бекингема, отряд должен был выгрузить войска в Ла-Рошели и проследовать в Бордо, где все еще стоял арестованный флот торговых судов, но этим планам не суждено было осуществиться. Мэр Ла-Рошели, Жан Гиттон, не дал англичанам высадить войска в городе, сообщив, что поддержит их только тогда, когда те возьмут Рэ и Олерон.

Утром, 20 июля 1627 г. флот Бекингема появился у острова Рэ. В цитадели Сен-Мартен-ля-Рэ занял оборону гарнизон из 1000 солдат и 12 орудий под командованием маркиза Туара. Солдаты были рассредоточены между двумя бастионами – собственно Сен-Мартен и Ля-Пре, последний еще не был готов к осаде, на нем велись строительные работы.

21 июля англичане обстреляли бастионы и высадили 2000 человек на восточной части острова, расположенной ближе всего к Ла-Рошели. Туара, обладавший слишком малыми силами, не смог предотвратить десант. Шесть дней кровопролитных боев заставили Туара сосредоточить оставшиеся войска (800 человек) в Сен-Мартене, отдав остальной остров противнику. В Ля-Пре заперся небольшой отряд французов из 30 человек. На один день стороны заключили перемирие, чтобы похоронить убитых, среди них был и родной брат Туара. Гарнизон на острове оказался блокированным как с суши, так и с моря, практически без провизии и боеприпасов. В отчаянной попытке получить помощь от короля французский генерал отправил вплавь через пролив трех добровольцев, которые должны были добраться до лагеря французской армии, подошедшей к Ла-Рошели, и сообщить о бедственном положении гарнизона. Доплыл лишь один, остальные были либо убиты, либо взяты в плен.

Ришелье, извещенный о том, что Туара еще держится, срочно снарядил небольшой отряд из 15 пинасов с продовольствием, тринадцати из них 7 сентября удалось прорваться к бастиону с помощью высокого прилива. Англичане, совсем не ожидавшие таких действий, не смогли помещать французам. Тем временем осаждающие выгрузили пушки и установили батареи напротив Сен-Мартена. Большой ошибкой Бекингема стало то, что он вначале запретил своим подчиненным рыть траншеи, усмотрев в этом трусость, из-за чего от пуль французских солдат погибло много англичан.

12 сентября к герцогу прибыло подкрепление из Англии – 1500 ирландцев под командованием Ральфа Бинглея. В конце концов, решили снять с кораблей дополнительно 500 матросов и общими силами атаковать форт Ля-Пре, однако почему-то приказ был отменен. А ведь в этот момент в Ля-Пре находилось всего лишь 30 французских солдат. У англичан начались проблемы с продовольствием – из-за сезона штормов суда с припасами не могли выйти из портов.

7 октября французы решили еще раз послать подкрепление и провизию на остров. В этот раз англичане смогли перехватить их и захватить 10 мелких судов из 35. Ришелье и маршал Шомберг, прибывшие в расположение французской армии под Ла-Рошелью, понимали, что Туара вряд ли продержится до конца года, поэтому у них созрел хитрый план – перебросить с Олерона 6000 солдат и 300 кавалеристов при 6 пушках на остров Рэ и ударить по англичанам с тыла.

Узнавшие об этих планах британцы не на шутку испугались – на военном совете все требовали уйти обратно в Англию, объясняя это тем, что помощь из Портсмута и Амстердама так и не вышла. Утром, 6 ноября Бекингем решил предпринять генеральный штурм Сен-Мартена. 3000 солдат и 700 матросов пошли на приступ, у Туара было около 1200 человек, из которых 600 – ветераны осады. Солдаты герцога смело преодолели простреливаемое пространство и ринулись к стенам форта, держа в руках лестницы, но они оказались очень короткими. Растерявшиеся войска сгрудились около стен, расстреливаемые со всех сторон бойцами Туара. Потеряв около 500 человек, британцы побежали.

Ночью 8 ноября Шомберг с 3000 солдат высадился на севере острова Рэ. К своему величайшему удивлению он обнаружил, что англичане покидают остров и атаковал их отходящие части. Потери войск Бекингема составили, как писал Александр Дюма в «Трех мушкетерах», «более 2000 солдат, среди которых 5 подполковников, 3 полковника, 250 капитанов, 20 родовитых дворян, 4 мортиры и 60 флагов, которые были привезены в Париж Клодом де Сен-Симоном и с гордостью повешены в сводах собора Парижской Богоматери» (повешены были, конечно, флаги, а не англичане). Сообщая эти данные, великий романист был абсолютно точен.

Блокада. Военные действия между силами короля и Ла-Рошелью открылись в сентябре 1627 г. Месяц спустя к Ла-Рошели из Парижа со свежими войсками прибыл король. Вместе с ним приехал Ришелье, получивший чин «генерала армии короля при Ла-Рошели и в окружающих провинциях», облаченный в кардинальский пурпур, но в панцире и в шляпе с плюмажем, а за ним босиком пришел и отец Жозеф. Ла-Рошель была слишком хорошо укреплена, чтобы взять ее штурмом, и королевская армия, рассчитывая на долгую осаду, стала лагерем в окрестных солончаках.

Королевская армия – 30 тысяч человек при 48 орудиях под номинальным командованием брата короля Гастона Орлеанского (фактическое командование осуществлял герцог Ангулемский) – охватила Ла-Рошель плотным кольцом из 11 деревянных башен и 18 редутов. По плану королевского архитектора Метезо было решено отрезать Ла-Рошель от моря. Поперек гавани, вне досягаемости от городских орудий, начали строить полуторакилометровую дамбу из булыжников, скальной породы, старых кораблей. На дамбе на прикрепленных плавающих платформах стояли пушки. По плану дамба должна была иметь один небольшой, но хорошо защищенный вход, способный пропустить только малоразмерные суда. Для постройки дамбы было привлечено 4000 парижских рабочих, которым посулили большое вознаграждение. К январю сооружение было построено, и Ла-Рошель оказалась отрезанной от моря.

Отец разведки. Кардинал Ришелье был главным руководителем осады, а главная задача руководителя – умело подбирать кадры. Первый министр привлек к осаде маршалов Луи де Марийака, Бассомпьера, Шомберга. Ришелье требовал максимально эффективного управления войсками и вспомогательными отрядами, на места администраторов и квартирмейстеров он, пользуясь своей церковной властью, широко привлекал способных священнослужителей.

Яркий пример – отец Жозеф. Деятельность капуцина в течение долгих месяцев осады была обширной и многосторонней. Во-первых – и эта обязанность безусловно была ему ближе остальных – он отвечал за моральное, духовное, а в известной степени и за физическое состояние армии. В его распоряжении находился целый отряд капуцинов, которым он не оставлял ни одной праздной минуты. В войсках служились мессы, читались проповеди, принимались исповеди. Вместе с хирургами монахи устраивали госпитали и пеклись о нуждах больных и раненых. Они шли в самую гущу сражений, то работая санитарами, то напутствуя умирающих. Их храбрость и благочестие производили сильное впечатление. Проповеди таких людей охотно слушали даже солдаты. По мнению современников, результаты просто поражали: никто еще не видел и не слышал о такой благовоспитанной армии.

Но все же миссионерская работа в войсках составляла не самую главную из обязанностей отца Жозефа. Он оставался правой рукой кардинала. Приходилось обсуждать международные дела, требовавшие особой тонкости в период междоусобного конфликта, принимать решения, составлять депеши, противоборствовать придворным интригам, мирить ссорящихся вельмож. Спрос на бесконечную ловкость монаха в обращении со знатью никогда не ослабевал. Но такого рода делами он занимался еще с тех пор, как Ришелье пришел к власти. В Ла-Рошели он взял на себя – или получил – и новые обязанности. Так, он участвовал в военных советах и высказывал мнения по вопросам стратегии и тактики. Одаренный воображением и остроумием, он неизменно предлагал самые блестящие планы. Иногда их пытались осуществить, но часто плохая работа штабистов приводила к провалу.

Сведениями его снабжали главным образом шпионы во вражеском лагере, ведь и здесь, как и в Париже, монах возглавлял секретную службу Ришелье. Он наладил эффективнейшую разведывательную систему, с помощью которой он знал малейшие подробности жизни в осажденной крепости.

Впрочем, не только там. Католические монахи активно действовали на фронтах «тайной войны», причем отнюдь не все католические священнослужители состояли на тайной службе у святого престола. Совсем не обязательно. Многие из них прекрасно совмещали служение Богу и европейским политикам, как, например, отец Жозеф. Как писал один из итальянских дипломатов, «говорят, что когда кардинал Ришелье хочет провернуть какое-нибудь дельце (чтобы не сказать обман), он всегда использует людей благочестивых и набожных». Эти слова были сказаны итальянцем, когда он по служебным делам столкнулся с отцом Жозефом.

Надо сказать, у него, в отличие от светских лиц, которые могли оперировать лишь с трудом контролируемой дворянской вольницей, было преимущество в том, что монахи в силу специфики своего образа жизни были идеально дисциплинированны. Благодаря разветвленной сети монахов-капуцинов отец Жозеф фактически создал высококлассную профессиональную разведку в Европе. Монахи, действующие как разведчики, на самом деле позволяли ему иметь постоянную конфиденциальную информацию из различных конфликтных зон, при этом в тайне от других.

Кстати сказать, к услугам монахов-дипломатов прибегали на Западе уже давно, причем не только папы римские, но и светские государи. В частности, их направляли как послов и одновременно миссионеров в нехристианские страны. В XII веке папа и французский король Людовик IX Святой посылали свои миссии к монголам в надежде обратить их в христианство и заключить союз против мусульман. Монахов-дипломатов использовали во второй половине XV века правители Испании Фердинанд и Изабелла. Лишенные дворянских понятий о чести и воспитанные в духе смирения и повиновения, монахи, как кажется, обладали особой способностью проникать в души и убеждать.

Орден же капуцинов, как и орден иезуитов (но иезуиты, в отличие от капуцинов, не внушали кардиналу доверия, поскольку были слишком сильным независимым орденом, ориентировавшимся на главного врага Франции – Испанию), для того и создавался, чтобы вести борьбу с протестантизмом – прежде всего силой внушения, убеждения. Главным объектом их деятельности были сильные мира сего, облеченные властью.

Ришелье, конечно, хорошо знал об этих способностях монахов и, что важно, – он мог в полной мере надеяться на верность духовных лиц, тогда как дворяне, особенно знать, постоянно интриговали против него. Поэтому он весьма широко использовал представителей церкви на государственной службе. Епископам он даже поручал управление войсками. На дипломатическую службу привлекались и другие капуцины, не только отец Жозеф.

Собственную службу осведомителей Жозеф стал создавать еще задолго до того, как вообще зашла речь о его участии в политике. Целая сеть корреспондентов держала его в курсе событий во всех частях королевства (служба эта была настолько эффективной, что перед походом на Беарн он мог в точности описать королю, что творится во всех гугенотских цитаделях, и Францией он не ограничивался).

Непревзойденная осведомленность в международных делах, сделавшая его таким полезным для кардинала, была результатом той же частной разведывательной деятельности. Сбор всевозможной информации, предпочтительно по негласным и лишь ему доступным каналам, превратился у отца Жозефа в настоящую страсть.

На удовлетворение этой страсти уходила большая часть его времени и энергии; а может быть, перспектива удовлетворять ее полнее, чем когда-либо прежде, как раз и послужила для него одной из приманок при вступлении на путь политики.

«Праздное любопытство», как выразились бы теологи, входило, наверное, в число наживок, которыми воспользовался сатана, чтобы отдалить его от Бога. От алчности к чисто мирским сведениям отца Жозефа предостерегал не только его собственный наставник, но и все великие мистики средних веков и Нового времени. Все они твердили ему, что новости – одно из главных отвлечений, отлучающих сознание от реальности. Поэтому начинающему созерцателю необходимо самоотречение по отношению к любопытству точно так же, как по отношению ко всем прочим вожделениям или умственной распущенности. Отец Жозеф пренебрег единодушным советом всех мистиков – и это странно.

Чем он оправдывался в собственных глазах? Отчасти, безусловно, уверенностью в том, что сумеет отказаться от своей разведывательной деятельности. Отчасти, возможно, уверенностью (родившейся от сознания своих огромных дарований), что у него не меньшее призвание к политике, чем к проповеди и наставничеству. Много лет назад, когда Иезекили шагал по Франции, «уловляя души» для Бога, Тенеброзо-Кавернозо уже предчувствовал, что тоже сможет творить Божью волю, и готовился к еще неясным задачам, скрытно и методично собирая информацию. Теперь, при посредстве Ришелье, задача была определена – и оказалась хуже ада. Хуже ада, хотя и в согласии с Божьей волей; хуже ада, хотя у капуцина был настоящий дар не только к более светолюбивым формам политики, но и к тайному, закулисному делу шпионства и организации пятых колонн.

«В предприятиях Ришелье, – пишет Фанье, – измена почти всегда либо дополняла открытое применение силы, либо делала его излишним». И дальше он приводит ряд примеров того, как отец Жозеф в качестве главы секретной службы деньгами или почестями покупал то полезные сведения, то услугу, то прямую измену. И снова возникает вопрос, как же ему удавалось оправдаться в собственных глазах. «Францисканский монах, верный слуга церкви, спасительницы душ, он, пуская в ход все свои таланты, все приманки Люцифера, Маммоны и Велиала, заставлял своих братьев-христиан губить душу ложью, клятвопреступлением, предательством. Исполняя свой, как ему казалось, политический долг, он творил те самые дела сатаны, от которых отрекся, вступая в Церковь». Католических тайных агентов и изменников-гугенотов отец Жозеф принимал в своей штаб-квартире. Они являлись по ночам, незаметно проскальзывая сквозь стражу осажденных. Монах засиживался с ними заполночь, выслушивал донесения, давал инструкции. Наградив их и отпустив, он ложился спать. Еще до рассвета он поднимался и час или два простаивал на коленях в молитве. Было видно, что он изнурен и недоедает, но, невзирая на уговоры кардинала, отец Жозеф неуклонно следовал своим курсом.

Ла-Рошель побеждена. С продовольствием в городе становилось все хуже, люди медленно умирали с голоду. Лошади, кошки, собаки – все было убито и съедено; снизилось даже поголовье крыс. Из великолепной серебряной посуды старая герцогиня де Роган ела мышей и пила бульон, приготовленный из конской сбруи. Бедняки варили башмаки и кожаные шляпы. Но город, руководимый неукротимым мэром Жаном Гиттоном, не сдавался.

Через тайных агентов отец Жозеф подрывал боевой дух осажденных. Печатались, переправлялись в город и распространялись пропагандистские афиши. В них изобличалась тирания мэра и его пособников – тирания вдвойне отвратительная, ибо она, во-первых, нарушала старинную конституцию Ла-Рошели и, во-вторых, могла привести лишь к истощению королевского милосердия и страшным карам для всех обитателей города – как виновных, так и невинных. Другие листовки обвиняли богачей в спекуляции и припрятывании продовольствия. Пропаганда возымела действие. Было устроено несколько покушений. Нескольких человек, заподозренных в спекуляции, линчевала толпа, из города выбралось множество дезертиров в надежде на пищу, прощение и жизнь, в надежде тщетной – всех, кто попал в руки осаждающим, сразу же повесили.

Жан Гиттон решил выпустить из крепости женщин, стариков и детей, чтобы они не испытывали больше мук осады. Королевские войска не разрешили им покинуть кольцо окружения, поэтому они бродили между противоборствующими сторонами, побираясь и постепенно умирая от случайных пуль и голода.

12 марта 1628 г. была предпринята попытка сделать пролом в крепостной стене у ворот Порт-Мобек, через которые в осажденный город проходили лодки с солью. Пять тысяч человек были готовы после подрыва ринуться на штурм, но группа подрывников заблудилась в темноте и приступ был отложен. Это склонило Ришелье и маршалов к тому, что ла-рошельцам лучше «подохнуть с голода, а не от пуль».

В начале мая к городу подошел английский флот из более чем ста судов, но все его действия ограничились перестрелкой с батареями дамбы. Ничего не добившись англичане ушли домой. Протестанты возлагали большие надежды на новый флот, который готовил к выходу Бэкингэм, но 23 августа герцог был убит Джоном Фелтоном. Тем не менее, 28 сентября к Ла-Рошели подошел английский отряд из 114 кораблей, который завязал перестрелку с дамбой. Боевые действия продолжались до 4 октября, когда разразился шторм, и англичане отступили. К этому времени Ла-Рошель уже полностью исчерпала средства к обороне, от голода и обстрелов умерло не менее 13 тысяч горожан. И 28 октября 1628 г. город сложил оружие, протестанты согласились на безоговорочную капитуляцию. В момент сдачи в городе находилось не более 150 солдат, способных носить оружие, и всего 5400 жителей из 28 тысяч.

По статьям соглашения, заключенного с горожанами, Ла-Ро-шель немедленно объявили центром новой католической епархии, и отцу Жозефу, в признание его заслуг во время осады, король предложил честь стать первым епископом города. Капуцин ее отклонил. Ничто, сказал он, не заставит его снять рясу святого Франциска и отказаться от благословенного устава нищенства и смирения. Однако он был глубоко признателен королю за его доброту и в знак благодарности написал сочинение, которое назвал «Победоносный король: посвящается королеве-матери». Этот образчик восторженной риторики завершался рассуждениями о том, что ныне, после падения Ла-Рошели, его величество свободен обратить оружие против другого врага святой церкви – против турка. На одиннадцатом году Тридцатилетней войны это были, как прекрасно понимал отец Жозеф, не более чем прекраснодушные мечтания.

Крепостные стены города должны были быть срыты. Но после утверждения королевской власти в Ла-Рошели Ришелье отменил уничтожение стен. «Нам еще не раз понадобятся крепкие стены этого города», – убеждал кардинал Людовика XIII.

Падение протестантов. В тот момент, когда Ришелье осаждал Ла-Рошель, в Лангедоке войска принца Конде сражались с Анри де Роганом. В сентябре 1628 г. Роган, терпящий одно поражение за другим, начал тайные переговоры с Испанией о помощи.

В результате с молниеносной быстротой возникла антифранцузская лига в составе Англии, Испании, Савойи и Лотарингии. Однако быстрое падение Ла-Рошели помешало этому конгломерату начать активные боевые действия против Людовика XIII. 1 ноября король торжественно вошел в покоренную Ла-Рошель, 10 ноября, убедившись, что осада закончилась поражением протестантов, уплыл домой английский флот. 20 мая 1629 г. был подписан мир с Англией.

14 мая Людовик XIII осадил Прива, первую крепость гугенотов в Лангедоке. 19-го туда прибыл Ришелье, а 21-го крепость капитулировала. Далее шли Юзес, Кастр, Ним, Монтобан. Видя, что дело проиграно, герцог де Роган согласился начать переговоры о мире. 28 июня в Але был подписан эдикт о примирении. Он предусматривал всеобщую амнистию, но все укрепления и стены должны были быть разрушены жителями за их счет, в города возвращались католические миссии. Роган получил 300 тысяч ливров в возмещение ущерба, но был отправлен в ссылку.

Королевская власть на территории Франции упрочилась усилиями первого министра и его верной тени. Руководитель секретной службы кардинала капуцин Жозеф дю Трембле недаром с торжеством писал Ришелье, что падение гугенотской твердыни позволит французскому королю приобрести «с большим правом, чем кому-либо, роль арбитра христианского мира».

Взятие Ла-Рошели являлось мерой, направленной не на вовлечение Франции в вековой конфликт, а, напротив, на извлечение ею – точнее, монархией – максимальных выгод из этого конфликта. Добиваясь консолидации королевской власти и с этой целью ликвидировав политическую автономию гугенотов, Ришелье одновременно активно поддерживал протестантский лагерь против императора в Тридцатилетней войне. Именно Ришелье принадлежат знаменитые слова: «Различие религиозных верований может создавать раскол на том свете, но не на этом».

В вопросах религиозной политики отец Жозеф считал, что истинная вера, принятая под давлением, не спасет ни единой души, и потому был против принудительных обращений. Он полагал, что распространять истинную веру должны миссионеры, а не солдаты. Однако порою, чтобы добиться вожделенного обращения, он прибегал к средствам, которые чисто духовными не назовешь. Например, осенью 1625 г., когда после победы под Ла-Рошелью король пошел походом на протестантскую зону Южной Франции, отец Жозеф участвовал в походе и отвечал за обращение еретиков. Он сосредоточился прежде всего на аристократах и других видных лицах города или края. По его расчету (не всегда верному, как показали события), их переход в католичество увлек бы за собой простой народ.

Добиваясь этих ключевых обращений, он использовал обычное духовное оружие – красноречие, доводы, назидательные примеры благочестивой жизни, но в случае нужды прибегал и к иным, более мирским формам убеждения – сулил выплаты из королевской казны, пенсии, почести, должности.

Практичные протестантские вельможи заключали выгодные сделки. Ни один дворянин, возмущались они, ни один честный человек не переменит религиозных убеждений за жалкие шесть тысяч ливров в год. Но если бы преподобный отец поднял сумму до десяти, вот тогда, может быть… Сходились на восьми, и со всеми традиционными обрядами и церемониями церковь принимала в свои объятия очередную заблудшую овцу.

«ДЕНЬ ОДУРАЧЕННЫХ»

Ришелье занял важное место при дворе, ему помогали острый ум, уникальная память и холодная безжалостность при достижении своих целей. Вот теперь это был истинный Ришелье! Властной рукой он подавлял сопротивление королевской власти, от кого бы это сопротивление не исходило, – от задавленных нуждою крестьян или от принцев крови. Один из ноябрьских дней 1630 г., вошедший в историю как «День одураченных», стал, пожалуй, ключевым моментом в карьере кардинала Ришелье и его верного клеврета.

До тех пор, несмотря на все военные и политические успехи кардинала, ему приходилось делить власть не только со слабым и безвольным королем Людовиком XIII, но и с королевой-матерью Марией Медичи.

Однако после успешного взятия Ла-Рошели Ришелье начал игнорировать прежнее распределение ролей в правящем триумвирате. Он стал принимать решения единолично, не учитывая интересов Марии Медичи. Известной мастерством в плетении интриг королеве-матери не оставалось ничего другого, как, используя свое влияние на сына, добиться указа об отстранении Ришелье от власти.

Однако она недооценила своего противника: Ришелье добился от слабохарактерного короля решения отправить королеву-мать в ссылку. В результате действий кардинала Мария Медичи ставит перед сыном вопрос ребром: «Кого выбираете вы: слугу или мать?» Людовик выбирает слугу, и Мария Медичи умирает в изгнании. Своему ненавистнику кардиналу она завещает попугая, трудно сказать, на что намекая при этом…

А вслед за этим Ришелье приступил к очистке французского двора от ее многочисленных приспешников. Даже брат короля герцог Гастон Орлеанский вынужден был бежать из страны. Королева Анна Австрийская (после ее легкомысленных выходок – стойкий враг Ришелье) изобличена в пособничестве врагам – испанцам и почти на коленях умоляет Ришелье помирить ее с королем. Но Ришелье все же смягчился и выполнил мольбу женщины, в которую (по многим версиям) был еще безнадежно влюблен.

Ришелье примиряет царственных супругов. Если бы не его трезвость, ум и великодушие, как знать, династия Бурбонов могла бы пресечься, и Франция не получила бы своего «короля-солнце» – Людовика XIV…

Никто в Париже, да и во всей Франции, не сомневался, что этот дворцовый переворот оказался успешным и бескровным благодаря монаху-капуцину отцу Жозефу. Он и его люди пресекали попытки сопротивления, шантажировали недовольных и подкупали колеблющихся.

Однако ролью исполнителя указаний Ришелье отец Жозеф не ограничивался. Два священнослужителя к тому времени были знакомы более 20 лет и за эти годы стали почти неразлучны. Они ежевечерне обсуждали государственные дела, и, чтобы отец Жозеф всегда был под рукой, кардинал отвел скромному капуцину покои в королевском Лувре и своем Кардинальском дворце, а также невысокую – на взгляд непосвященных – должность своего секретаря по иностранным делам. Но посвященные, осведомленные о реальном влиянии отца Жозефа, несмотря на то что он носил серую рясу простого монаха, называли его кардиналом, точнее, серым кардиналом.

Однако всевластие, пришедшее после «Дня одураченных», не изменило привычного образа жизни отца Жозефа. Он по-прежнему четырежды в год постился, питаясь хлебом и водой. А его комнаты в Лувре и роскошном Кардинальском дворце выделялись аскетичной обстановкой. Как и предписывалось монаху, отец Жозеф не имел почти никакого имущества, не было у него и денег. На его содержание Людовик XIII выделил специальную субсидию, которой хватало только на питание и экипаж.

ОТЕЦ ЖОЗЕФ НА РЕГЕНСБУРГСКОМ РЕЙХСТАГЕ

Основой дипломатии Ришелье был поиск так называемых «естественных границ» Франции (за счет территории Германии, до Рейна) и сохранение политического равновесия. Ярыми врагами Франции и Ришелье были Габсбурги, рассчитывавшие восстановить свою власть над Германией. Чтобы этого не произошло, Ришелье проводил традиционную политику Франции, поддерживая протестантских князей против католика императора Священной Римской империи Фердинанда II. В то же время Ришелье не прекращал преследования французских протестантов. В сложных политических интригах всесильного кардинала отец Жозеф был правой рукой.

Ришелье лучше других понимал, что поражение протестантов в Тридцатилетней войне, которая с 1618 г. раздирала Германию, приведет к резкому усилению династии Габсбургов и Вены. По его поручению отец Жозеф объехал Европу в попытке создать альянс католических сил против Австрии. Однако ему не удалось главное – привлечь на свою сторону Максимилиана Баварского, самого могущественного из германских курфюрстов. Тогда Жозеф решается на рискованный шаг: он убеждает Ришелье искать союза не только с католическими, но и с протестантскими государствами, причем срочно, так как с выходом из войны Дании поражение германского протестантизма становится совершенно очевидным.

Настроения немецких князей, которых волновали не столько религиозные вопросы, сколько собственные независимость и привилегии, были на руку Ришелье. Реальную опасность для них представлял не столько император, сколько быстро набирающий авторитет главнокомандующий имперских войск, герцог Фридландский и Мекленбургский Альбрехт фон Валленштейн. Этот человек, разбогатевший в результате женитьбы, мог позволить себе содержать собственное войско. Своими победами император был обязан успешным действиям именно личной армии Валленштейна. Поэтому всякий, кто пожелал бы ослабить абсолютную власть Габсбургов, должен был в первую очередь исключить из игры Валленштейна.

Для этой цели Ришелье отправляет в империю отца Жозефа, который должен любыми способами подогреть недовольство немецких курфюрстов. Особый расчет был сделан на предстоящий в 1630 г. Общегерманский сейм – съезд германских курфюрстов в Регенсбурге (Регенсбургский рейхстаг, созванный императором Фердинандом II).

Характерно, что орден капуцинов освободил отца Жозефа от всех обетов на время, которое потребуется для исполнения его миссии, однако святой отец настоял на том, чтобы ему все же было позволено носить рясу и сандалии.

Целью Ришелье было максимально ослабить императора, добившегося в Тридцатилетней войне к 1630 г. благодаря победам своего полководца Валленштейна чрезвычайного успеха. К императору был отправлен официальный посол, при котором состоял отец Жозеф, и ему-то Ришелье, несомненно, дал все необходимые инструкции и наставления.

Кстати, кроме низвержения Валленштейна у отца Жозефа была и другая не менее важная задача, касающаяся избрания будущего Римского короля, точнее, его категорического неизбрания. Собирая рейхстаг, император, в частности, очень хотел добиться от курфюрстов, князей-выборщиков, избрания его сына Римским королем, после чего тот становился законным наследником императорского престола. И несомненно, что одним из наставлений, данных Ришелье своему агенту-капуцину, было всеми силами помешать этому избранию.

Поручение кардинала было успешно выполнено. Избрание не состоялось, ибо шесть курфюрстов из семи были против. Император по этому поводу якобы сказал, что «нищий капуцин со своими четками его разоружил и что в свой тощий капюшон он сумел запихнуть шесть курфюршьих шляп».

Кроме этой победы, в июле 1630 г. в Меммингене, во время встречи представителя французского короля с главнокомандующим империи Габсбургов была предрешена дальнейшая судьба Валленштейна. Отец Жозеф, верный друг и помощник Ришелье, уговорил Фердинанда II распустить армию Валленштейна, выдающегося, хотя и беспринципного полководца, одержавшего немало побед над протестантами.

О конкретном содержании разговора достоверных сведений не сохранилось, но можно с большой степенью вероятности предположить, что Валленштейн был излишне откровенен перед священником и открыл ему нечто такое, о чем следовало бы умолчать. Скорее всего, он поделился своими сокровенными намерениями основать на территории империи собственное суверенное княжество.

Биограф отца Жозефа и его современник Пер Анж де Мортанье пишет в своих позднейших записках, что святой отец с крайней осторожностью обсуждал с Валленштейном его планы и отвечал на вопросы весьма уклончиво. Чтобы расположить к себе главнокомандующего и не вызвать каких-либо подозрений, отец Жозеф

посвятил его в якобы секретные планы Франции и сообщил о тайной подготовке похода в Палестину для освобождения Гроба Господня. Это был, разумеется, куда менее важный секрет, нежели смелый план самого Валленштейна.

Когда 25 июля французская миссия из Ульма добралась по Дунаю до Регенсбурга, отец Жозеф получает аудиенцию у императора Фердинанда II. Он прилагает весь свой талант проповедника, чтобы опровергнуть слухи о происках Ришелье против Габсбургов. Затем святой отец как бы между прочим упоминает о своем разговоре с Валленштейном и о его доверительном признании. Слова Жозефа не остались незамеченными императором. Точно такой же тактики отец Жозеф придерживался и при посещении курфюрстов.

В результате они обратились к императору с жалобой на главнокомандующего. Валленштейну вменялось в вину множество прегрешений: и что он содержит чересчур пышный и расточительный двор, и попустительство безобразным выходкам, которые позволяют себе его солдаты, и бессовестные вымогательства огромных денежных сумм, которые главнокомандующий якобы хранит в иностранных банках. Князья не останавливаются даже перед прямой угрозой: они заявляют, что готовы на союз с католической лигой Франции, если император не пойдет навстречу их пожеланиям.

Они принуждают Фердинанда принять их условия: во-первых, воздерживаться от любого вмешательства в дела курфюрстов, и, во-вторых, для объявления войны он непременно обязан заручиться их всеобщим согласием. Имперский совет рассматривает требования курфюрстов, вместо того чтобы подтянуть войска Валленштейна к Регенсбургу и с помощью силы оказать давление на курфюрстов. Император уступает князьям и подписывает приказ об отставке герцога Валленштейна с поста главнокомандующего. Он отдает распоряжение также о сокращении численности его армии до 30 тысяч человек.

Однако, когда в 1631 г. шведский король Густав II Адольф в союзе с временно объединившимися немецкими протестантскими князьями захватил Мюнхен и угрожал самой Вене, Фердинанд вынужден был вновь призвать Валленштейна и поручить ему верховное командование. В том же году, пытаясь застраховать от провала свою собственную политическую линию, Валленштейн вступил в переговоры со шведами. Большинство современных историков едины в том мнении, что Валленштейн и не думал об измене своему императору. В его намерения, по всей вероятности, входило только поставить Фердинанда перед свершившимся фактом – заключением перемирия, за которым должен был последовать почетный мирный договор. Впрочем, это уже означало соглашение с врагом за спиной собственного государя.

У Валленштейна был собственный план всеобщего замирения. Согласно этому плану протестантские немецкие князья должны были расторгнуть союз с Густавом II Адольфом и присоединиться к силам Валленштейна. Это должно было, по мнению последнего, способствовать одной цели – установлению стабильного мира в Священной Римской империи при полной свободе вероисповедания, если удастся, в союзе с императором, если же нет – в союзе против него.

Как опытный полководец, Валленштейн умело использовал возможности военной разведки и всегда был отлично информирован о действиях противника, о его планах и передвижениях. Поэтому герцог, будучи заранее осведомленным о намерениях шведов, победоносно отразил наступление шведского короля под Нюрнбергом, после чего шведы отступили из Франконии. В битве под Лютценом шведы хотя и одержали победу, но понесли невосполнимую потерю: на поле боя погиб король Густав II Адольф, их предводитель, и протестанты на время лишились как военного, так и общеполитического лидера.

Через год, в ноябре 1633 г., Валленштейн позволил себе ослушаться высочайшего приказа, отказавшись прийти на помощь курфюрсту Баварии. Партия врагов герцога Валленштейна при венском дворе вместе с негодующим баварским курфюрстом воспользовалась проступком имперского главнокомандующего. Герцога обвинили в измене, а от императора вновь потребовали убрать своевольного военачальника.

Но два заговора против Валленштейна провалились. Предупрежденный об опасности, он стал действовать особенно осмотрительно. Счастье улыбнулось противникам герцога, когда удалось перехватить курьера Валленштейна. Под пытками курьер признался в связях главнокомандующего со шведским двором. На основании этого признания император уже во второй раз подписал декрет о смещении герцога Валленштейна с поста главнокомандующего.

Однако ни у кого из подчиненных императора не хватало мужества выполнить приказ. Валленштейн, оказавший неоценимую услугу императорскому дому Габсбургов и фактически спасший их от гибели, теперь вступает в секретные переговоры со всеми потенциальными противниками Габсбургов. Он предлагает союз и шведам, и французам, но безуспешно – ему опасаются доверять.

Высочайшим декретом от 22 февраля 1634 г. герцог Валленштейн объявляется государственным изменником. Все офицеры, таким образом, теперь не обязаны подчиняться его командам. Декрету сопутствует секретное распоряжение взять Валленштейна живым или мертвым. Спустя два дня Валленштейн вместе с ближайшими сторонниками пал от рук подосланных в его лагерь шотландских драгунов, ярых католиков.

Так успешно завершилась шпионская акция, начатая Ришелье и тайная миссия отца Жозефа: противник был ослаблен. А деятельность отца Жозефа в Регенсбурге с тех пор считается чудом виртуозной дипломатии.

«ССОРЫ ПО БОГОСЛОВСКОМУ ВОПРОСУ»

При всей своей преданности кардиналу, отношения Ришелье и отца Жозефа нельзя упрощать и сводить к банальному пресмыканию низшего перед высшим, слабого перед сильным. Кем кем, а слабым отец Жозеф не был никогда. И мог выражать свою позицию, довольно резко вступая в спор. Имея собственную точку зрения на внешнюю политику Франции, отец Жозеф мог прямо высказывать ее своему патрону. «Серое преосвященство» был более убежденным католиком и противником протестантизма, нежели сам кардинал, и потому сильнее склонялся к союзу с Испанией и папством.

Это особенно явно проявилось, когда шведский король Густав Адольф, вступивший в Тридцатилетнюю войну в 1630 г., предложил своему союзнику Ришелье захватить расположенные на западных рубежах Франции испанские владения Фраш-Конте, Артуа и другие в обмен на его согласие, что Швеция может захватить епископства Трирское, Майнцское и Кельнское в Германии. Предложение было очень соблазнительным, и Ришелье был склонен его принять, но передача Швеции епископств означала бы проведение там Реформации, и именно против этого выступил отец Жозеф.

По этому поводу они даже разругались с кардиналом (как было написано в нескольких мемуарах современников), и капуцин позволил себе обозвать любимого господина «мокрой курицей». И характерно, что Ришелье, поразмыслив ночью, утром склонился к его мнению и отказался от предложения Густава Адольфа.

Кстати, интересный момент: кардинал Ришелье никогда не путал дела религии и политики. Гугеноты для него – не еретики, а всего лишь политические сепаратисты, и коль они сложили оружие, то и прощены. Ришелье прагматичен и является носителем политической мысли нового времени. Именно он, правоверный католик и кардинал, отходит в политике от церковных догм, за что получает прозвище «кардинала гугенотов».

«БЕСКОРЫСТИЕ» ОТЦА ЖОЗЕФА

Ришелье вводит в обиход понятие «Европа», взамен устаревшего «христианский мир». Благодаря ему в Европе утверждается гегемония Франции, которая становится единым государством. Начинается бурный расцвет французской культуры. Ришелье всячески способствует этому: основывает Академию наук, щедро поощряет таланты.

Кажется, он добивается всех поставленных целей. Увы, не всех! Успехи в сфере политики и культуры не соответствуют его достижениям в сфере экономики.

Добровольная жизнь в нищете, впрочем, не мешала отцу Жозефу распоряжаться вместе с кардиналом Ришелье поистине колоссальными суммами. До ноября 1630 г. финансами во Франции ведал советник короля Мишель де Марийак, у которого с Ришелье существовали разногласия по поводу того, каким именно образом следует пополнять казну Людовика XIII. В планы Марийака входила отмена привилегий для тех французских провинций, которые были освобождены от уплаты части налогов.

Однако подобная мера вряд ли обрадовала бы французскую знать и сделала бы ее врагами короля и Ришелье. Так что все тяготы пополнения казны кардинал и его верный отец Жозеф переложили на простолюдинов – ремесленников, мелких торговцев и крестьян. Как же отец Жозеф, исполненный христианского подвижнического духа мог со спокойным сердцем принять такое решение? Он жил среди бедных и в бедности. Он знал их страдания, он принадлежал к религиозному ордену, присягнувшему, между прочим, служить им. И вот он терпеливо, с несравненным мастерством проводит политику, способную лишь увеличить несчастья бедных, которым он поклялся служить. Это один из тех вопросов, на который историки, убежденные в христианской праведности и особой одухотворенности мистика отца Жозефа, не могут дать удовлетворительного ответа.

Хочется знать, что творилось в голове у монаха во время ежедневного подведения итогов, когда, перебирая свои мысли и поступки, он готовился к тому, что он называл «пассивным уничтожением своего я» в созерцательной молитве. Как с точки зрения истинного христианского духа «пастырь бедных» не видел совершенно ничего предосудительного в хладнокровном интриганстве, шпионаже, разжигании войны и медленном уничтожении простого населения?

Крайне необходимые для ведения Тридцатилетней войны налоговые поступления были увеличены за счет повышения земельного налога и налога на соль. Всего за несколько лет эти подати выросли вдвое. И если к концу правления отца Людовика XIII Генриха IV обычная подушная подать давала ежегодно около 10 млн ливров, то к концу правления Ришелье незначительно возросшее население выплачивало правительству в 4,5 раза больше.

В городах Франции все чаще происходили мятежи, которые, впрочем, быстро подавлялись и не мешали вводить все более высокие налоги. «Один Бог может творить из ничего, – писал Ришелье, – и изъятия, нетерпимые по своей природе, извиняются необходимостью войны».

Налоговый гнет вызывает ряд мощных восстаний, в которых принимают участие и крестьяне, и дворяне, и духовенство. Прекрасное и стройное здание французского абсолютизма имеет слабоватый экономический фундамент. Амбиции и ошибки Людовика XrV в дальнейшем лишь усугубят такое положение дел.

Расходуя на военные конфликты с соседними государствами миллионы ливров, Ришелье не забывал и о собственном благополучии, окружая себя поистине королевской роскошью. Известно, к примеру, что в 1620 г. доходы Ришелье не превышали примерно 20 тыс. ливров в год, но к моменту его смерти в 1642 г. они выросли до 1 млн ливров. Стоимость имущества, оставленного им после смерти, достигала 20 млн ливров. Основную часть этой суммы составляли роскошный Кардинальский дворец в Париже, а также вилла с великолепными садами в Рейе. У Ришелье сложилось двойственное отношение к деньгам. С одной стороны, он считал очень важным их зарабатывать, заявляя, что без богатства нельзя требовать и уважения. С другой стороны – и к тратам он относился спокойно. «Деньги, – говорил он, – вздор, если мы достигаем наших целей».

Того же принципа придерживался и отец Жозеф. Он умер, как и подобает монаху, в полной нищете. Однако французы, считавшие его самым скрытным человеком на земле, еще долго сомневались в его бескорыстии.

ЗАКАТ

Отец Жозеф получил кардинальский сан лишь незадолго до своей смерти в 1638 г. Как замечают некоторые исследователи, он был, наверное, единственным во Франции человеком, который испытывал к Ришелье чувство любви. И кардинал платил ему тем же.

Ришелье был, можно сказать, великим воплощением личной воли. Сделать столь поразительную карьеру и оставить столь глубокий отпечаток в истории Европы он сумел именно благодаря своей ни на миг не ослабевавшей целеустремленности.

Отец Жозеф производил впечатление человека менее цельного и более непостоянного, чем его политический патрон. Но за переменами тона и манер и внезапными приливами энтузиазма таилась не менее неуклонная решимость. Более того, не раз он оказывался тверже Ришелье. Когда становилось видно, что тот слабеет, монах воскрешал его мужество и одной лишь силой воли подталкивал его вперед, сквозь все трудности, к желанной цели.

Когда отец Жозеф умер от апоплексического удара в декабре 1638 г., Ришелье сказал: «Я потерял опору, я лишился моего утешения, моей единственной помощи и поддержки, самого доверенного человека».

Отец Жозеф был лучшим дипломатом Европы и во многом обеспечил победу Франции в Тридцатилетней войне. Правда, ни он, ни сам Ришелье не дожили до ее окончания. И все же трогательный и символический эпизод: умирая, отец Жозеф ждал известий о решительной победе французов, его беспокоило взятие Брейзаха, от которого зависело дальнейшее развитие событий.

Известие запаздывало. Видя терзания друга, Ришелье солгал умирающему: «Победа – за нами, держитесь, отец Жозеф, мы взяли Брейзах». Отец Жозеф умер, торжествуя. А весть о взятии Брейзаха придет в Париж через несколько дней после его смерти, 24 декабря – весть о победе, одержанной почти что в тот самый день, когда Ришелье «обманул» своего верного дю Трамбле… Случилось так, что крепость была взята 18 декабря 1638 г., когда никто еще во Франции, включая и Ришелье, об этом не знал. И хотя до установления мира в Европе было еще далеко, ситуация все же меняется в пользу Франции.

Справедливости ради, следует сказать, что, по мнению авторитетных историков, эта трогательная история – легенда.

На смену отцу Жозефу Ришелье призвал кардинала Мазарини, который позднее занял место самого Ришелье. 4 декабря 1642 г.

Ришелье не стало, он скончался в своем дворце, завещанном королю – знаменитом Пале-Рояле.

За 18 лет Ришелье удалось сделать почти невозможное: одолеть всех врагов внутри страны и за ее пределами, укрепить монархию и создать условия для ее расцвета при «короле-солнце». Он сам говорил, что сделал из Франции умирающей Францию торжествующую. Позже это признали и те, кто бурно радовался смерти «тирана в рясе». Признал это и Александр Дюма, так нелестно изобразивший Ришелье в «Трех мушкетерах». В следующих романах мушкетерской трилогии герои с ностальгией вспоминали о «великом кардинале».

А отец Жозеф давно уже стал фигурой-символом. Понятия «серое преосвященство» или «серый кардинал» так часто употребляют для обозначения лиц, которые, оставаясь за кулисами, как кукольник за ширмой, заправляет важными делами, что иногда забывается, кто первым носил этот «титул».

Споры же о том, добром или злом для Франции был отец Жозеф, не прекращаются по сей день. С тех пор и повелось, что у каждого «серого кардинала» непременно должен быть «красный кардинал» – официально облеченный властью, коей он наделяет по своему усмотрению доверенных людей, которым можно поручить секретные и неблаговидные дела и которыми при необходимости можно пожертвовать, сохраняя лицо. Но показательно, что Ришелье часто, бывало, дезавуировал своих послов, при которых состоял отец Жозеф, но никогда не утрачивал доверия к последнему. Таким образом, можно сказать, что «серое преосвященство» – почти необходимый персонаж всякой организованной абсолютной власти.

И одному и другому не повезло: в памяти потомков благодаря литераторам, которые придерживались аристократических симпатий, образы обоих кардиналов – и «серого» и «пурпурного» – стали воплощением политического зла. Некоторые считают, что это несправедливо: в первую очередь именно им обязана Франция Нового времени своим величием. А иные убеждены, что в вопросе союза политики и религии компромисс невозможен. И отец Жозеф, человек, безуспешно пытавшийся примирить политику и религию, мир здешний и потусторонний, «хороший человек», который начал заниматься государственной политикой в надежде насильственно «затолкать человечество в Царство Божие», воплощает собой отрицательное начало.

Существует также довольно авторитетное мнение, которое разделяет ряд французских и английских историков, что, если докопаться до исторических корней катастроф, например XX и даже XIX века, то можно обозначить эпоху Ришелье и его «серого кардинала» как ключевой момент, когда Европа свернула на путь этих самых катастроф. Цепочка примерно такова: фашизм как порождение Прусской империи, был результатом немецкого национализма, возникшего, в свою очередь, как реакция на наполеоновский империализм. Империя Наполеона – плод Французской революции, а Французская революция выводится из политики Ришелье, целью которой было ослабить Испанию и Австрию, раздробить Германию и вместо Габсбургов сделать главной европейской силой Бурбонов. При Людовике XIV эта политика достигла своего апогея, и после долгого господства Франция разорилась, что и повлекло за собой революцию.

А отец Жозеф – одаренный, умный, настроенный в духе религиозного мистицизма, обладающий сильной волей, отказавшись от себя, не сумел противостоять благороднейшему из искушений – патриотизму, совершив тем самым роковую подмену. Он был уверен, что история является выражением божественной воли. Эту концепцию отец Жозеф принял за истину, и у него появились основания считать Тридцатилетнюю войну с ее людоедством (отнюдь не метафорическим), с ее пытками и смертоубийством благим делом, ибо она выгодна Франции, выполняющей провиденциальную миссию, а значит, вполне согласна с Божьей волей.

Долг и самопожертвование – высокие соблазны, и соблазнившийся ими в своем поклонении государству и королю, то есть чему-то, что меньше Бога, впадает в грех идолопоклонства. Положенные на алтарь государства, эти добродетели оборачиваются злом. Нельзя путать государство с высшим благом, поскольку государство имеет узко ограниченные задачи и собственные цели, далеко не всегда совпадающие с интересами гражданина. Ослепленный своим желанием национализировать христианство, отец Жозеф подменил Бога государством, сочтя, что это одно и то же. Человек со всеми задатками святого стал одной из самых мрачных фигур французской истории: он инспирирует Тридцатилетнюю войну, которая «отрыгивается» Европе вплоть до Второй мировой, поддерживает протестантов в борьбе с католиками, вместо крестовых походов против мусульман (о которых мечтает) интригует против католического мира. Учиненный в Европе ад на земле оправдывается христианской религией, предполагающей неизбежность страданий, поскольку их принял Христос. Многие считают, что христианство – жестокая религия.

Роковая ошибка отца Жозефа состояла в уклонении с пути духовного совершенства в государственную политику. Став фактически министром иностранных дел у Ришелье, он тем самым лишил себя возможности осуществлять истинно духовную власть, обеспечиваемую ненасильственным авторитетом мистика, сопричастного высшей реальности. Самоослепление наступает, когда человек, пусть и отказавшись от себя, совершает действия от лица и на пользу какой-то социальной организации – будь то нация, церковь, политическая партия, религиозный орден или государство.

А чтобы изящно и логично подвести повествование к финалу, в заключение приведем любопытный эпизод: тело отца Жозефа захоронили рядом с могилой Анжа де Жуайеза – монаха-дворянина, принявшего его в орден. А через несколько дней на могильной плите появились две строчки, выведенные анонимной рукой:

Passant, n’est-ce pas chose etrange
Qu’un demon soit pres d’un ange?

Что в переводе означает:

Прохожий, не странно ли,
Что бес покоится рядом с ангелом?


КАСУГА НО-ЦУБОНЭ
(1579–1643)

Женщины никогда не идут к цели по главной дороге, а всегда по обходным.

Дзётё Ямамото. Хагакурэ (Сокрытое в листве)

– А цель у Овцы – она вообще гуманна?

– Гуманна… В понимании Овцы.

Харуки Мураками. Охота на овец

Как-то так сложилось, что услышав выражение «серый кардинал», мы представляем себе коварного, хитрого, лукавого или просто умного и влиятельного мужчину – всегда, как правило, мужчину. Но, если подумать, стратегия и тактика «серых кардиналов» как нельзя более подходит и слабому полу – управлять исподтишка, вершить неявную власть, дергать за ниточки из-за кулис.

И, действительно, хоть и не существует грамматической формы женского рода для словосочетания «серый кардинал», прекрасные дамы достигли больших успехов в области теневой политики, причем действовали настолько профессионально, что имена многих из них известны лишь узким специалистам по истории соответствующих периодов. В этой главе мы представим вам одну из тайных советчиц, секретных правительниц и даже главу теневого совещательного кабинета – прекрасную госпожу Касуга но-цубонэ.

Если в английской истории лорда Уорвика называли «делателем королей», то в японской – госпожу Касуга но-цубонэ можно назвать «делательницей сегунов» и это не будет большим преувеличением. Токугава Иэмицу стал третьим сегуном не без ее помощи. Ее называли «серым кардиналом» сёгуната Токугава. И она была, пожалуй, влиятельнейшей из женщин своей эпохи.

Ее жизненный путь привлекает внимание и заставляет задуматься о том, как ей удалось осуществить все, чего она достигла (и это в патриархальной Японии!) и какие загадки еще хранит биография этой незаурядной дамы.

Родившись в благородной семье (ее отец Сайто Тосимицу[6] был человек настолько неординарный, что заслуживает отдельного рассказа, а наша героиня была в полной мере «папиной дочкой», унаследовав и преумножив его качества) и выйдя замуж за представителя фамилии не менее благородной, Касуга но-цубонэ стала кормилицей Токугава Иэмицу – внука основателя сёгуната Токугава Иэясу и Хота Масатоси – приемного сына второго сегуна Токугава Хидэтада. При этом история ее появления возле особы основателя сёгуната Токугава Иэясу довольно темна и оставляет поле для размышлений.

В семействе сегуна она была более чем доверенным лицом. Ей был дарован второй из младших рангов в императорском дворце в Киото и придворное звание Касуга но-цубонэ (цубонэ – должность, что-то вроде фрейлины).

Она поддержала Иэмицу в его стремлении к должности сегуна и получила признание, так как играла ключевую роль в его назначении. Касуга но-цубонэ имела влияние на мнение двора, она уже приобрела авторитет, хотя и не имела высокой придворной должности.

Касуга но-цубонэ успешно провела ряд интриг против брата Иэмицу – Токугава Таданага.

В 1623 г. третьим сегуном Токугава стал Иэмицу, и Касуга но-цубонэ в полной мере проявила себя как истинный «серый кардинал». История сёгуната этого периода запомнилась потомкам двумя страницами: началом жестких преследований христиан и тем, что Япония практически полностью отгородилась от внешнего мира. Есть мнение, что такая политика проводилась с легкой руки Касуга но-цубонэ, которая поддерживала идеи изоляции страны и борьбу с христианством. Чем же ей так не угодили гайдзины?

Касуга но-цубонэ также принадлежит честь создания ооку (женских покоев, что-то вроде теневого совещательного кабинета) в замке Эдо еще при втором сегуне Токугава Хидэтада. В ооку жили женщины, связанные с правящим сегуном (этим термином иногда называли кварталы, где обитали женщины, связанные с сильным даймё) – матери, родственницы, фрейлины, жены и наложницы. Их количество доходило в общей сложности до нескольких тысяч в одном ооку. Ооку замка Эдо был координационным центром политических интриг для правительства Токугава. И Касуга но-цубонэ, будучи главой этого «серокардинальского» органа власти, и на самом деле имела полномочия, сравнимые с полномочиями даймё1 или родзю.

1 Даймё {букв. «большое имя») – крупнейшие военные феодалы средневековой Японии. Если считать, что класс самураев был элитой японского общества X–XIX веков, то даймё – это элита среди самураев. В переводе это понятие значит «большой землевладелец», возникло оно одновременно с появлением устойчивой военной прослойки «буси» в IX–XI веках.

На пике своей карьеры ее доход составлял 100 000 коку. В средневековой Японии рис был главным продуктом питания и мерилом богатства. Состояние человека измерялось в коку – единица дохода для самурая в период феодальной Японии, и составляло около 150 кг риса. Коку называли количество риса, необходимое для пропитания одного взрослого мужчины в течение года. При нынешней японской розничной цене на рис, 100 000 коку – доход примерно эквивалентный US $ 60 000 000.

Эта цифра говорит о многом. Можно представить, каким влиянием должна была обладать эта дама, если она обходилась государству (или сегуну?) в такую сумму, ведь на эти деньги можно было содержать огромную армию. Или услуги Касуга но-цубонэ способствовали укреплению власти сегуна ничуть не меньше, чем военная сила?

ИСТОРИЧЕСКИЙ ФОН

Если в ближнем соседе Японии Китае конфуцианское выражение «не дай вам Бог жить в эпоху перемен» являлось страшным проклятием, то в самой Японии время смены исторических периодов расценивалось как исключительно благоприятное для восхождения к высотам власти.

Имя Касуги но-цубонэ неразрывно связано с именами тех, кто стоял у истоков процесса смены эпох в средневековой Японии – с закатом Адзути-Момояма дзидай и блистательным восходом Эдо дзи-дай, с «тремя столпами», объединившими Японию после смуты «Эпохи воюющих провинций» (Сэнгоку) – Ода Нобунага, Тоётоми Хидэёси, Токугава Иэясу, сына и внука последнего – второго и третьего сегунов Токугава – Токугава Хидэтада и Токугава Иэмицу.

Итак, Страна восходящего солнца, конец эпохи Адзути-Момояма – начало эпохи Эдо. Период этот в японской истории длился с 1568 (1573) по 1600 (1603) год. Название эпохи происходит от названий замков Адзути (префектура Сига) и Момояма (Киото).

Характерной чертой Адзути-Момояма дзидай стало то, что прежнему политическому хаосу, разброду и шатанию в Японии был положен конец. После периода феодальной раздробленности и гражданских войн между различными княжествами, известного как период Сэнгоку – Сэнгоку дзидай («Эпоха воюющих провинций»), Япония была вновь объединена в единое государство.

Период Эдо (1603–1868) – это время правления клана Токугава, так называемого, сёгуната Токугава. Период начался с назначения Токугава Иэясу сегуном в 1603 г. и завершился снятием с себя полномочий сегуном Токугава Ёсинобу в 1868 году.

Особенности национальной политики по-японски, или кто царствовал, а кто правил. Прежде чем говорить о загадках Касуги но-цубонэ и ее теневой политике при сегунах Токугава, сделаем небольшое лирическое отступление на тему «кто такие сегуны, что такое сёгунат (и, в частности, сёгунат Токугава) и где при этом была правящая династия». Ведь еще со школьной скамьи известно, что в Японии правил император. Но дело в том, что правящая династия в Стране восходящего солнца – одна единственная (никогда не было никакой другой), она насчитывает 125 императоров – от легендарных потомков богини Аматэрасу до правящего сегодня Акихито – и никогда не прерывалась, это древнейший из существующих ныне правящих домов, ему около двух тысяч лет. Правда, читатель может задать вопрос: «А как, собственно, она именуется, эта династия, как фамилия японского императора?», ведь то, как мы называем представителей царствующего дома – Акихито, Хирохито – это их имена, а не фамилия.

И действительно, называя любую династию, мы тут же представляем себе то время, когда ей довелось править: Рюриковичи, Романовы, Габсбурги, Валуа, Тюдоры… Китайские династий Тан, Мин, Цин… Когда же мы говорим о Японии, то именуем исторические периоды по географическому месторасположению императорского двора или же ставки военного правителя – сегуна: периоды Нара, Хэйан, Камакура, Эдо… Ведь, Нара, Хэйан, Камакура, Эдо – это географические названия, а не человеческие имена и фамилии. Почему так?

Размышления на эту тему иллюстрируют действительно крайне важные особенности исторического пути этой загадочной страны. Начнем хотя бы с того, что сама фамилия японского императора – микадо, тэнно[7] – и императорской династии, как это ни парадоксально, нам неизвестна. На протяжении всей писаной японской истории императорский род всегда был «просто» императорским – с определенным артиклем, ибо он был одним-единственным. Других фамилий, которые бы претендовали на то, что они ведут свою родословную от богини Солнца синтоистского пантеона, верховной богини – Аматэрасу-Омиками, не находилось.

Даже когда все нити практического управления страной находились в руках всемогущих сегунов[8] – военных правителей, которые реально (в отличие от императорского двора в Киото) управляли Японией большую часть времени с 1192 г. до периода Мэйдзи, начавшегося в 1868 г., они не покушались на императорские регалии (священное зеркало, меч и яшмовую печать). Когда японские императоры, отстраненные от принятия любых важных решений, проживали в обветшалом дворце с протекавшей крышей, никому не приходило в голову занять их место на троне.

Правление сегуна называлось не воцарением, а сёгунатом, или бакуфу. Слово «сёгун» – это заимствованное из китайского языка слово «цзянцзюнь» (генерал). «Цзян» («сё») по-китайски означает «держать в руке», «руководить», а «цзюнь» («гун») – «войско», «армия». Таким образом, «сёгун» – это «полководец», «командующий». Согласно «Японской исторической энциклопедии» («Кокуси дай-дзитэн»), понятие «сёгун» определяется как «полководец, по приказу императора становящийся во главе войска, которое подавляет какой-либо бунт или усмиряет варваров».

Однако в более позднее время сёгун – это не просто титул полководца, временно поставленного во главе какой-либо армии, а сокращение от более пространного титула – сэйи-тайсёгун. Слово «тайсёгун» («главнокомандующий») первоначально означало полководца, командующего тремя армиями, каждая из которых управлялась простым сегуном, но впоследствии стало обозначать любого командира, стоящего во главе самостоятельно действующей армии. Что же касается определения «сэйи», то «сэй» означает «бить», «карать», а «и» – это «человек, вооруженный луком» (в этом иероглифе можно разглядеть человека с натянутым луком), то есть «дикарь», «варвар». Японцы обозначали этим иероглифом эдзо (они же эмиси, или эбису) – дикие племена, жившие на северо-востоке Японии.

Походы против северо-восточных варваров начались в Японии в глубокой древности, при императоре Кэйко (71—130 гг.). В VIII веке появилось официальное звание сэйи-тайсёгун. Оно присваивалось полководцу, которому поручалось возглавить поход против северо-восточных варваров. Впервые это звание было присвоено в 794 г. Отомо но-Отомаро. К началу X века эдзо были сильно ослаблены и перестали угрожать государству, походы против них прекратились, и назначать сэйи-тайсёгунов перестали. В течение некоторого времени это звание было как бы забыто и не использовалось, однако через некоторое время оно возникло снова, приобретя совершенно иной смысл.

Сегуны (и в какое-то время сиккэны[9]), взяв власть в свои руки, оставили императору почет и сакральное значение. Интересно, что когда «гражданские» императоры в 1868 г. свергли сегунов, они сами стали управлять военными и длительное время активно развязывали войны. После 1945 г., когда микадо вновь вернулись к той символической власти, которая у них была до 1868 г., Япония стала нейтральной гражданской страной. Хотя, кто знает, как оно снова будет в случае какого-нибудь кризиса…

Так что про Японию можно говорить: «При императоре таком-то», имея в виду определенный период, но сказать: «При правящей династии такой-то» – нельзя. Власть императора освящена легендой ее происхождения от Солнечной богини и правящая династия в Стране восходящего солнца также неизменна, как и тот факт, что солнце восходит на востоке.

Но почему не сёгун сидел на троне, если он фактически правил страной?

Япония – страна незыблемых традиций. И такая жесткая привязка к традициям делает попытку посягательства на императорский трон, с одной стороны, практически невозможной (для лиц неимператорской крови), а с другой стороны – из-за отсутствия твердого закона о престолонаследии – внутри императорской семьи (благодаря множеству принцев «законной крови», рожденных монархом от нескольких жен и многочисленных наложниц) появляется питательная почва для различных внутридинастических интриг, на которые японцы уже в те времена были большие мастера.

Несмотря на явный культурный прогресс, периоды Ямато и Асука[10] отмечены кровавой цепью усобиц и династических интриг. Нет необходимости излагать все их печальные подробности, но тем не менее следует составить общее представление об отношении народа или по крайней мере правящих классов (то есть древних патриархальных родов – военной аристократии) к монархии в это и последующее время. Это напрямую связано с вопросом о том, почему императорская династия в стране Ямато никогда не прерывалась.

Классическое мнение утверждает, что почитание императоров, доходящее почти до религиозного благоговения, – национальная черта японцев, уходящая корнями в предрассветную мглу истории, и это поверье поддерживается догмой, что преемственность была и будет «нерушимой на вечные времена». Авторитет правящего рода, глава которого – император – считался первосвященником синтоизма, «ответственным» за общение с богами, в Японии был велик настолько, что простым смертным невозможно было и помыслить посягнуть на его власть.

Что касается ранней истории Японии, то тут эта теория выдерживает проверку лишь в самом общем смысле. Если пренебречь очень сомнительными сведениями о первых четырех или пяти веках и полумифических первых императорах, и начать со вполне достоверного и хорошо освещенного источниками времени, то обнаружится, что и времена, считающиеся мирными, отмечены междоусобицами и борьбой за власть. И смерть на поле брани или прямое убийство наследников трона были в то время обычным делом.

Нужно сказать, что в раннее средневековье Япония была еще далека от политического единства. Скорее это была непрочно связанная группа кланов, в которой на первом месте стоял императорский клан.

Кланы (удзи), в зависимости от происхождения, делились на три категории: императорский клан, члены которого претендовали на происхождение от Солнечной огини; божественные кланы, предками которых были либо небесные боги из божественных соратников первого императора Дзимму, либо земные боги, под кем следует понимать местных вождей, правивших в Ямато; и кланы пришельцев-иммигрантов, прибывших в разное время из Китая и Кореи.

Императорский клан включал несколько семейств, в него входили не только правящий дом, но и некоторое число великих семей, глав которых именовали оми, «великие мужи». Кланы признавали верховенство императорского дома, но такое превосходство давало императору лишь очень ограниченную власть.

Государство, таким образом, состояло из клановых групп, находившихся в нестабильном равновесии. Равновесие поддерживалось скорее престижем, нежели силой императорского дома, и в таких условиях естественным было стремление одной из групп добиваться власти за счет других.

В этой борьбе императорский дом имел определенные преимущества. Во-первых, будучи потомком и наследником богов, глава императорского дома являлся высшим жрецом культа синтоизма не только для вышеуказанных могущественных кланов империи, но также и для всех других кланов, поскольку Солнечная богиня была верховным божеством всего народа, а синто – исконной японской национальной религией. Как было написано в японском историческом трактате «Секу нихонги» («Продолжение анналов Японии»): «Трон солнца небесной богини Аматэрасу должен наследоваться императорским домом. Неправедный же да будет изгнан!»

Вторым преимуществом императора было то, что он являлся представителем всех кланов в отношениях с иностранными государствами, особенно с враждующими государствами Корейского полуострова. Поскольку эти отношения часто сводились к военным действиям, он, по крайней мере теоретически, осуществлял верховное командование посланными за море военными силами. (Автономия кланов была настолько полной, что только такая задача, как военный поход, могла позволить императорскому дому надеяться собрать с них налоги.)

Третьим преимуществом императора было то, что он считался арбитром в спорах между кланами или их членами по вопросам права наследования и т. п. Заметим, что все эти преимущества основывались не на силе, а скорее на традиции. Правительство, таким образом, было правительством согласия, а могущественные кланы могли с легкостью отказаться считаться с ним, когда ставкой были их собственные интересы или когда их вожди оказывались достаточно амбициозны, чтобы бросить вызов императорской власти.

Императорский род занимал «хризантемовый трон», но представители прочих кланов тоже были не прочь повластвовать. Чаще всего это желание выливалось в выборе из многочисленных претендентов на престол «удобного» принца (потому что, как было сказано, императоры имели по несколько жен и множество детей, а твердого закона о престолонаследии не существовало) и формировании из сегунов правящего военного «кабинета министров». Было гораздо удобнее манипулировать марионеточным императором, чье положение освящено божественным статусом, нежели ввязываться в кровопролитную гражданскую войну с другими кланами.

Итак, исторически в клановом японском обществе верховная власть принадлежала императорскому клану, но чтобы удержать ее, императорский клан (род) был вынужден объединяться с каким-либо крупным родом. Таким образом, рядом с императорами всегда стоял еще один клан. В разное время императорскую власть контролировали несколько сёгунских семей: до 456 г. – Кацураги, до 498-го это был клан Хэгури, до 539 г. – Отомо, затем род Мононобэ, а во второй половине VI в. – клан Сога, в 645 г. власть захватил синтоистский клан Фудзивара, за ними Тайра, Минамото, Асикага и Токугава.

Впрочем, иногда желание получить власть в свои руки не ограничивалось поиском послушного принца императорского дома. Например, клан Сога – один из самых могущественных родов эпохи становления японского государства, о нем рассказывает историческая летопись «Нихонги», – некогда даже пожелал сам основать новую династию.

В период объединения японских племенных союзов (до V в. н. э.) в борьбу за власть вмешались все слои общества Ямато, в том числе и потомки различных родов, при этом преимущество получили представители фамилии Сога. Их род добился высокого положения, а к V–VI вв. еще более упрочил его: он был допущен к управлению «тремя царскими сокровищами» – мечом, зеркалом и яшмой. (Сога сохранили за собой эту должность до самого своего конца.)

Ко второй половине VI в. Сога столкнулись с сильным противодействием со стороны главной военной силы Ямато – рода Мононобэ. Между ними вспыхнула борьба, в которой Сога одержали победу, подчинив себе императорский род.

Сога, исповедовавшие буддизм, понимали, что, навязав его Японии в качестве государственной религии, они смогут добиться китайской формы правления, когда императором является не «потомок Небесной Богини», каким считался в соответствии с синтоистскими мифами император Японии, а всего лишь «праведнейший из земных» – как в Китае. Естественно, в качестве самой удачной кандидатуры на трон они видели представителей своего рода. Глава рода Сога Умако сделал верховной правительницей свою племянницу Суйко (592–622) – впервые японский трон заняла женщина, а регентом при ней назначил принца Умаядо, известного в японской истории как Сётоку-тайси (572–622), буквально «принц святые добродетели», но последний не согласился быть марионеткой Сога, а активно проводил собственную политику. И после смерти принца Сётоку-тайси Сога, разочаровавшись в «неудобном» принце-регенте, не ограничились выбором престолонаследником какого-нибудь другого принца, а попытались сами основать новую династию от потомков Суйко (бывшей по крови Сога, а не потомком императоров).

Это принципиально отличалось от сложившейся традиции, где наследник получал необходимые императорские гены от отца, принадлежавшего к «правильному» роду, а мать принца могла быть одной из жен или наложниц, принадлежавших к «просто» аристократической семье. Новая династия становилась императорской по женской линии, и к тому же женщины «нецарских кровей» (ее отец хоть и принадлежал к императорскому роду, считался просто принцем-консортом и не давал имя династии).

Но Сога потерпели неудачу, встретив мощный отпор не менее великого рода Накатоми (впоследствии известного как Фудзивара) в лице Накатомино Каматари Фудзивара (614–669). Эти событии получили название «переворот Тайка». Опальный, но законный принц Накано Оэ и Каматари осуществили реформы Тайка, укрепившие власть императора и центрального правительства. Накано Оэ, ставший в 661 г. императором Тэндзи, пожаловал Каматари новую фамилию – Фудзивара. Он стал первым из длинного ряда Фудзивара, оставивших яркий след в японской истории. К слову, в ходе переворота Тайка все представители Сога были убиты, а их замок сожжен. История рода Сога закончилась.

Но это не помешало возобновиться распрям по поводу престолонаследия. С тех пор как Каматари пришел к власти, Фудзивара процветали. Сегуны Фудзивара поступили очень мудро: они сами не стремились на трон, оставив его потомкам богини Аматэрасу, но заняли ключевые места в императорском совете. И к тому же начали «просачиваться» в императорскую фамилию. Фудзивара избрали весьма простой и изящный путь, выращивая и воспитывая прекрасных дочерей, которые выходили замуж за наследных принцев. В этом они так преуспели, что между 724-м и 1900 г. не менее пятидесяти пяти из семидесяти шести наследовавших друг другу императоров были рождены женщинами из клана Фудзивара. Фудзивара, укрепив свое положение посредством постоянных браков с императорской семьей, в результате получили всю полноту власти, кроме разве что внешних ее атрибутов, которые они благородно оставили законным императорам.

Вмешательство семьи Фудзивара спасло императорский дом также и в середине VIII века (Нара дзидай), когда обострилась борьба за власть между императором, аристократическими родами и буддийской церковью. Хотя формальным главой страны остался император, его реальное политическое влияние уменьшалось, а власть аристократов и буддийских монастырей росла. Последние в лице фаворита правящей императрицы Кокэн-Сётоку монаха Докё пытались даже организовать заговор и сместить правящую династию. Однако династический переворот был подавлен Фудзивара.

В XII в. императорская власть (и власть Фудзивара) в Японии сильно ослабела и в конце столетия ее оспаривали друг у друга два рода: Тайра и Минамото. С 1156-го по 1184 г. страной фактически правил род Тайра. В частности, большая часть министров была именно из этого рода.

В 1184 году решительный перевес оказался на стороне клана Минамото, один из представителей которого, Минамото Ёсинака, вступил во главе многочисленной армии в Киото, тогдашнюю столицу Японии, откуда клан Тайра бежал с остатками своих приверженцев на юг. Тогда фактическая власть над страной почти оказалась в руках рода Минамото и лично Минамото Ёсинака, у которого была собственная сильная армия. Де-факто Ёсинака был полным хозяином своего войска, но де-юре он все же был самозванцем, полномочия которого не были санкционированы императором. Поэтому в том же 1184 г. Ёсинака добился того, что император пожаловал ему титул сэйи-тайсёгун. К тому времени это звание имело лишь номинальное отношение к походам против эдзо, которых, между прочим, было немало в армии того же Ёсинака. Дело было в другом. Походы против эдзо были связаны с громадным напряжением ресурсов государства и зачастую требовали сбора всей наличной военной силы страны, собирателем и распорядителем которой и становился сэйи-тайсёгун. Став сэйи-тайсёгуном, Ёсинака монополизировал право собирать войска и распоряжаться ими и тем самым исключил возможность появления в стране равного ему по силе противника.

Тем не менее его двоюродный брат Минамото Ёритомо сумел собрать собственную, преданную ему армию, с помощью которой он уничтожил Ёсинака. Затем он покончил с остатками клана Тайра и предпринял поход против областей Муцу и Дэва, населенных уже замиренными эдзо, но еще пользующимися некоторой самостоятельностью. После этого Ёритомо стал единоличным фактическим правителем всей страны. Однако и ему, чтобы не выглядеть самозванцем, необходима была санкция императора, поэтому Ёритомо потребовал и в 1192 г. получил звание сэйи-тайсёгун, предлогом для чего и мог служить его поход против областей, населенных преимущественно эдзо. С этого времени звание сэйи-тайсёгуна (или просто сегуна) из временного военного звания превратилось в постоянный и притом передаваемый по наследству титул фактического военного правителя страны.

Таким образом, начиная с основания сёгуната в 1192 г. и до его падения в 1867 г. (то есть в течение почти семи столетий) титул сэйи-тайсёгун был наследственно-родовым, хотя формально и жаловался всегда императором. Четкого порядка наследования титула не существовало – обычно сёгун назначал преемника из числа своих сыновей, если же их не было, то усыновлял одного из представителей других ветвей рода. В поздний период многие сегуны начинали управлять страной, будучи еще детьми, их роль стала символической, схожей с ролью западно-европейских монархов. Принципиальным отличием сегуна от императора было отсутствие сакральной составляющей, сёгун считался главой администрации и хранителем государства, но не воплощением богов на земле. За семь веков существования титула сэйи-тайсёгун его носителями были несколько кланов:

Камакурский сёгунат – Камакура бакуфу (1192–1333)

Клан Минамото – 1192–1210 гг., 3 сегуна

Клан Фудзивара – 1226–1252 гг., 2 сегуна

Императорские принцы (синно) – 1252–1333 гг., 4 сегуна

Киотский сёгунат – Муромати бакуфу (1338–1573)

Клан Асикага – 1338–1573 гг., 16 сегунов

Эдоский сёгунат – Эдо бакуфу (1603–1867)

Клан Токугава – 1603–1867 г., 15 сегунов.

В период с 1573-го по 1603 г. (т. е. в течение тридцати лет) сегунов не было, а страной управляли Ода Нобунага и Тоётоми Хидэёси. Они были такими же полновластными властителями, как и бывшие до них сегуны, однако не получили титула сэйи-тайсёгун в силу сложившегося в то время представления, что сегуны могут быть исключительно из рода Минамото.

Итак, возвращаясь к вопросу об отношениях сегунов и императорского дома, можно сказать, что интриги по вопросу о престолонаследии обычно принимали форму споров между соперничающими кланами, требовавшими трона для разных принцев, «лоббирующих» их интересы.

Фигура императора была священной в том смысле, что он был божественным потомком, но не имел реальной власти в нашем понимании. С XI в. в Японии (когда начала возрастать сила самураев) власть императоров еще больше ослабела. С 1192-го по 1867 г. власть полностью сосредоточилась в руках сегунов.

При Токугава правящий император и его придворные были вынуждены жить практически в полной изоляции в Киото. Здесь за ними непрерывно наблюдали специально назначенные чиновники, и их финансовые дела строго регулировались таким образом, чтобы лишить их необходимых средств для объединения недовольных кланов под своим знаменем или субсидирования собственной независимой армии. Политическое значение императора и знати было равно нулю, что ни в коем случае не умаляло их заслуг в области культуры, которые всячески поощрялись и ценились. В целом, политика Токугава в отношении правящего дома сводилась к тому, чтобы вытащить императора и двор из той нищеты, в какую те скатились за последние годы, но при этом лишить их какого бы то ни было политического влияния.

Впервые попав в Японию, путешественники из Португалии и Испании сравнивали отношения между императором и сегунами с отношениями между Папой Римским и императором Священной Римской империи (у первого божественный статус, но мало реальной власти, второй – человек, но наделенный властью почти безграничной). Это был такой уникальный феномен японской истории, который существовал вплоть до недавнего времени: верховная власть de jure существовала долго и после того, как все, кроме внешних атрибутов, перешло к правительству de facto.

Так что власть японских императоров немного похожа на сегодняшний статус английской королевы: она – олицетворение традиций, царствует, но не правит, и никому не приходит в голову возводить на трон новую династию. Правящая династия Японии благополучно пережила все повороты истории, войны, заговоры, сегунов и дожила до того дня, когда в современной конституции Страны восходящего солнца император определяется как «символ японского народа».

ДОЧЬ СВОЕГО ОТЦА

Но вернемся к нашей героине. Касуга но-цубонэ, чье имя при рождении было Сайто О-Фуку, была одной из представительниц видных японских самурайских семей эпох Адзути-Момояма и Эдо. Эта в высшей степени незаурядная особа воспитывалась родней матери по причине обстоятельств драматичных и интригующих. А что же стало с ее отцом?

Сайто О-Фуку была дочерью человека благородного Сайто Тосимицу, видного военачальника и представителя знатного рода, но, с другой стороны, при всех своих самурайских добродетелях Тосимицу считался весьма хитроумной личностью, своего рода японским Одиссеем. Кроме того, Сайто Тосимицу был известен как человек, который принял «не ту сторону» в противостоянии Тоётоми Хидэёси и Акэти Мицухидэ.

Но прежде чем говорить о судьбе Сайто Тосимицу и причинах, по которым его дочь была лишена отцовского педагогического влияния, а также о проблемах его выбора, необходимо обрисовать историческую ситуацию, в которой осуществлялся этот выбор. Без этого нельзя понять драму ни самого Сайто Тосимицу, ни его дочери. Деятельность любого «серого кардинала» всегда является частью большой исторической мозаики, и его возвышение, как правило, непосредственно связано с возвышением «сильных мира сего». Поэтому повествование о возвышении Касуги но-цубонэ невозможно без рассказа о возвышении ее патрона Токугава Иэясу, фактически, ее история началась еще до ее рождения, когда начали свою борьбу за власть…

«Три объединителя» средневековой Японии: Ода Нобунага, Тоётоми Хидэёси, Токугава Иэясу. К XVI столетию в Японии сложилось несколько основных центров сил. На востоке это были Уэсуги Кэнсин, Такэда Сингэн и клан Ходзё. На западе и юго-западе властвовали Мори Мотонари и Тёсокабэ Мототика. На Кюсю – кланы Симадзу и Отомо. Всего можно выдедить четыре наиболее сильных феодальных дома:

– Мори из провинции Аки, которые владели тринадцатью провинциями (что составляло шестую часть страны);

– Ходзё из провинции Идзу, владевшие восемью провинциями (Идзу, Сагами, Мусаси, Ава, Кадзуса, Симоса, Хитати, Симоцукэ);

– Такэда из Каи, хозяева пяти провинций (Каи, Синано, Хида, Суруга, Кодзукэ);

– Уэсуги из Этиго, хозяева четырех провинций (Этиго, Эттю, Нота, Нога).

Мори мешало то, что их огромные владения были далеки от столицы. Армии Ходзё могли выйти к столице, лишь пройдя земли Уэсуги и Такэды. Кланы Такэда и Уэсуги воевали довольно долгое время, но после того как Такэда Сингэн захватил провинцию Синано, боевые действия прекратились. Пожалуй, больше всего шансов на захват столицы было у клана Такэда, но глава дома внезапно умер.

Все, кто хотел управлять страной, собирались сначала захватить столицу. Да это и понятно, ведь столица была не только экономическим, культурным и политическим центром страны, но и, что важнее всего, резиденцией императора. Император для простолюдинов был воплощенным богом на земле, все крупные феодалы, конечно же, выказывали почтение к императору, но о сути этого почтения мы уже сказали выше.

Именно поэтому даймё, контролирующий Киото, имеющий возможность прикоснуться к божественному, и становился избранником, отмеченным печатью Неба.

В первый день первой луны в деревне Накамура уезда Аити провинции Овари родился мальчик Киносита Хиёси. Его отцом был простой пехотинец – Киносита Яэмон, который служил в армии владельца Овари, даймё Ода Нобухидэ. Мать его была из деревни Гикосо того же уезда, но происходила из знатной семьи. Хиёси с детства был мал ростом, смугл, ловок, шустр и очень некрасив. То, что он родился в год Обезьяны, а также его внешнее сходство с обезьяной послужило поводом для разных прозвищ. В детстве его звали Кодзару (маленькая обезьянка), друзья называли его Сарусан (господин обезьяна), враги обзывали Сару-мадзуй (безобразная обезьяна), а позднее и Сарукан (коронованная обезьяна). В детстве Хиёси не отличался особенными способностями, усердием и прилежанием, но был известен чрезвычайной самоуверенностью и в пятнадцать лет, в 1551 г., ушел из дома. На дороге его повстречал и подобрал Мацусита Кохэй, владелец небольшого замка, вассал даймё Имагава Ёсимото. Мацусита многое сделал для Хиёси, за что тот вспоминал его с благодарностью в течение всей своей жизни.

Даймё Имагава готовил вторжение в Овари и заинтересовался новой моделью панциря, появившейся в армии Ода, поэтому Хиёси был отправлен в стан противника, чтобы этот панцирь добыть, но обратно он уже не вернулся, потому что нашел себе нового, гораздо более могущественного сюзерена – Ода Нобухидэ. Предательство? В историческом масштабе – стратегическое чутье того, кто станет одним из величайших японских полководцев и политиков. А его сотрудничество с сыном Ода Нобухидэ – Ода Нобунага – станет фундаментом объединения Японии.

Но кто же этот Хиёси? Тот, чье имя при рождении было Хиёси, впоследствии множество раз менял как имя, так и фамилию. В шестнадцать лет Хиёси взял имя Токити, а в двадцать шесть лет, женившись, назвался Хидэёси. От отца ему досталась фамилия Киносита, которую он впоследствии сменил на Хасиба, а затем император даровал ему знатную фамилию Тоётоми. Да, так начинался путь одного из «великой тройки» – прославленного Тоётоми Хидэёси. Мы же, чтобы не возникало путаницы, будем называть его Тоётоми Хидэёси на протяжении всего повествования, так как именно под этим именем он вошел в японскую историю.

В 1551 г. умирает сорокадвухлетний Ода Нобухидэ, представитель самурайского рода Ода (япон. Одаси), принадлежащего к клану Тайра (потомков императора Камму, непосредственно от Тайра Сигемори). Его сыну Ода Нобунага тогда едва было восемнадцать лет. Род Ода принадлежал к местной знати провинции Етидзен (в данный момент префектура Фукуи). Но война периода Онин (1467–1477) расколола род Ода на две враждующих группировки – так называемые роды Ода Исэ и Ода Ямасиро.

В XVI веке представитель последних, военный предводитель и фактически владелец провинции Овари Ода Нобухидэ, начал успешную борьбу за объединение рода и провинции Овари (это дело завершил его сын Ода Нобунага, который не только покорил всю Овари, но захватил столицу Киото и начал реализацию плана по объединению всей Японии, именно за правление Нобунага род Ода называли «повелителями мира»).

Ода Нобунага, один из наиболее выдающихся самураев в японской истории, посвятивших свою жизнь объединению страны, родился в 1534 г. (3-м году эры Тэмбун), он был третьим сыном у отца, но благодаря тому, что он был первенцем, рожденным от законной жены, его считали наследником рода Ода. Именно поэтому он был назначен хозяином замка Нагоя уже в два года. С детства Нобунага любил диковинные вещи и вел себя очень эксцентрично, за что получил кличку «большой дурак из Овари» (Овари но-оуцукэ). Но как же ошибались эти остроумцы!

В юности Ода Нобунага был среднего роста и хрупкого телосложения, голос у него был высоким. Тем не менее, он отличался ловкостью и выносливостью, купался в реке с сентября по март и дважды в день упражнялся в верховой езде, а также постоянно совершенствовался во владении различными видами оружия. Спал мало, в еде, вине и отношениях с прекрасным полом был скорее даже аскетичен, чем умерен. Ему были свойственны честолюбие, высокомерие, скрытность, вспыльчивость, резкость в гневе, но отходчивость. Оскорблений Нобунага не прощал никогда и никому. В обращении был прост, подчиненные его уважали и боялись. Ода презирал всех сильных мира сего: императоров, князей, жрецов, богов, духов, демонов и т. п. Он состоял в секте Нитирэн, но не верил ни в какие суеверия, пророчества и знамения.

В 1546 г. (15-м году эры Тэмбун) он прошел церемонию совершеннолетия в замке Фуруватари и получил имя Ода Сабуро Кадзу-саносукэ Нобунага. Через два года он женился на Но Химэ – дочери Сайто Досана (запомните эту фамилию, из рода Сайто происходит наша героиня О-Фуку, будущая Касуга но-цубонэ), предводителя соседней провинции Мино (в данный момент префектура Гифу). В 1549 г. Нобунага встретился со своим тестем в храме Сётоку-дзи, где скрепил с ним союз.

В 1551 г. (20-м году эры Тэмбун) отец Нобунага, Ода Нобухидэ, умер. Его сын унаследовал титул главы рода, но реального влияния на родственников Нобунага почти не имел. После смерти отца Нобунага спешно начал укреплять свои позиции и власть. Для этого он сначала без колебаний обвинил в измене и казнил своего брата Нобуюки, затем начал спокойно и методично уничтожать потенциальных противников в стане отца. В войне с родственниками за наследство Нобунага в конце концов победил, став к 1559 г. главой клана Ода. Такое поведение, становившееся правилом в те годы, было в духе Нобунага. Все его биографы отмечают крайнюю жестокость, с которой он пробивался к власти. «Империей правит сила» – этот девиз, выгравированный на печати Нобунага, стал девизом его жизни.

Сайто Тосимицу и его сюзерены, или слуга трех господ. Кровавая резня за главенство в роде Ода длилась семь лет и здорово перепугала северного соседа Ода Нобунага, владельца провинции Мино, феодала Сайто Досана, который интересен нам тем, что одним из его сыновей был Сайто Ёситацу (1527–1561) – один из сюзеренов небезызвестного Сайто Тосимицу (папы нашей загадочной дамы О-Фуку).

Самурай Сайто Ёситацу был военным деятелем средневековой Японии в период Сэнгоку и властителем провинции Мино (ныне префектура Гифу). Обстоятельства рождения самого Ёситацу толком неизвестны. Одни ученые считают его сыном Сайто Досана, в то время как другие – сыном Токи Ёринари, – изгнанного Досаном законного губернатора провинции.

Но так или иначе, а в 1555 г. Сайто Досан выбрал из трех своих сыновей будущего главу рода Сайто, обойдя при этом Ёситацу. Последний же настолько желал власти, что уничтожил обоих братьев, претендовавших на это место, и попытался убить отца. Первая попытка оказалась неудачной, однако уже в следующем 1556 г. во время битвы при реке Нагарагава Ёситацу все-таки убил Досана и провозгласил себя главой клана. В это время при нем служит и выполняет конфиденциальные поручения его вассал и родственник Сайто Тосимицу.

Кстати, до этого Тосимицу служил представителю другого клана Инаба Иттецу (известному как Инаба Йосимицу), который был тестем Сайто Тосимицу, то есть дедушкой Касуги но-цубонэ, тогда еще Сайто О-Фуку, которой, впрочем, еще и в проекте не было.

Род Инаба был весьма знатным и знаменитым. Инаба Йосимицу (1515–1589) был военачальником и одним из знаменитого «Триумвирата Мино»[11] эпох Сэнгоку и Адзути-Момояма. После того как он перешел на сторону клана Ода, Инаба внес весомый вклад в победу во многих боях.

Бытует версия, что хитроумный Сайто Тосимицу был шпионом и агентом влияния. Как бы то ни было, позднее Тосимицу переходит на сторону (или возвращается) к Сайто Ёситацу. И пока пребывает с ним.

Впрочем, все могло быть и совсем просто: Сайто Тосимицу женится на девице Хатсимэ Итецу – дочери Инаба Йосимицу. Потом переходит на службу к тестю, а затем вновь возвращается под патронат Сайто Ёситацу. Но тогда почему Сайто Тосимицу позже перебегает «под крыло» Акэти Мицухидэ, с которым его не связывали никакие родственно-семейные отношения? Тосимицу – не член клана Акэти. Может быть Сайто Тосимицу проник к Акэти Мицухидэ с целью выведать «военную тайну», да так и остался, рассудив, что на стороне Акэти сила?

Но мы забежали вперед. Пока еще Сайто Тосимицу служит как вассал у Сайто Ёситацу, который достиг своей мечты и провозгласил себя главой клана, переступив при этом через труп своего отца Досана. В общем, как писал классик: «А счастье было так возможно, так близко!» – если бы перед смертью Досан не успел отправить завещание своему союзнику Ода Нобунага, в котором передал ему права на владение провинцией Мино. Это завещание и стало поводом к войне между родами Сайто и Ода.

Войска под руководством Ёситацу некоторое время умело отбивали все нападения отрядов Нобунага, но в 1561 г. ситуация изменилась: Ёситацу, постепенно утрачивая военную и прочую удачу (говорили, что он навлек на себя проклятие, не зря все-таки отцеубийство по канонам синто – один из самых страшных грехов), внезапно умирает от тяжелой болезни. Главой рода стал его 14-летний сын Сайто Тацуоки, который за несколько лет из-за чрезмерного увлечения литературой, женщинами и играми утратил все достояние отца. Но это уже совсем другая история…

А Сайто Тосимицу как представитель клана Сайто находится в оппозиции к клану Ода. Что не мешает этому хитрецу присматриваться к ситуации. Потому что этот корабль уже дал серьезную течь…

Токугава Иэясу становится вассалом Ода Нобунага и третьим из «столпов». Однако другой сосед Нобунага, Имагава Ёсимото, владелец провинций Микава, Тотоми и Суруга, вовсе не был напуган внутрисемейными разборками в клане Ода. Он, напротив, был абсолютно уверен, что поступит с Овари, в которой кипят такие страсти, и явно понижена обороноспособность, также, как когда-то поступил с провинцией Микава. Микава была отобрана силой у молодого тогда Токугава Иэясу после того, как умер отец Иэясу, Мацудайра Хиротада. Действительно, зачем юному Нобунага такой большой даймё! Правда, сразу после смерти Ода Нобухидэ он (Имагава Ёсимото) напасть не смог, так как был на востоке атакован Ходзё Удзиясу. Спустя несколько лет при помощи Такэда, бывшего родственником Имагава, с Ходзё был заключен мир. Образовался тройственный союз Такэда, Имагава, Ходзё, скрепленный несколькими межклановыми браками.

Когда Ода Нобунага исполнилось двадцать шесть, Имагава вторгся в его провинцию с несколькими десятками тысяч воинов. Впрочем, расчеты агрессора на легкую победу себя не оправдали. В ход пошли различные тактические приемы, которые Нобунага с тем же успехом использовал и впоследствии. Его маленькая, но хорошо вооруженная и обученная армия проводила постоянные кавалерийские рейды в тыл и атаки малыми силами, использовала вражеские знамена для введения в заблуждение противника, нападала ночью и в непогоду (за пристрастие к атакам в дождливую погоду Нобунага был прозван «воином дождя»).

Победам над врагами Нобунага был обязан не только грубой военной силе, но и различного рода хитростям. Например, свою родную сестру Оити он выдал за Асаи Нагамаса, чтобы та шпионила за ним. Именно она подала сигнал к атаке на замок своего мужа. Ее история по-своему очень драматична, после смерти Асаи Нагамаса Оити была выдана за Сибата Кацуиэ и возможно, искупила грех предательства.

Также известно, что когда Нобунага было пятнадцать лет, то его женили на десятилетней дочери даймё из Мино. Каждую ночь Нобунага уходил куда-то, а на расспросы жены отвечал, что сговорился с вассалами ее отца, чтобы убить его. Естественно, жена Нобунага обо всем рассказала отцу, и тот казнил «предателей». Так Ода Нобунага заставил своего противника собственноручно убить двух его верных вассалов.

И теперь Ода Нобунага должен был сразиться с Имагава Ёсимото и его тройственным союзом. И он сделал это с присущим ему блеском.

Клан Ода долгое время был не самым сильным в Японии. Однако после того, как в 1560 г. Нобунага разгромил в завершающей битве при Окахэдзама армию Ёсимото наголову, убив и самого предводителя, о нем заговорили как об одном из самых талантливых полководцев страны.

Итак, Нобунага, подчинив всю провинцию Овари, в сражении при Окехадзама подчинил, наконец, своих на тот момент главных врагов: род Имагава. После этого на сторону клана Ода перешли многие союзники побежденного Имагава, в том числе и юный даймё Токугава Иэясу, ставший его первым достаточно серьезным союзником.

Основатель династии сегунов Токугава – Минамото Токугава но-Иэясу (1543–1616) принц Минамото – был третьим из «великих объединителей» Японии и одним из ближайших сподвижников и последователей Ода Нобунага и Тоётоми Хидэёси.

При рождении Токугава но-Иэясу получил имя Мацудайра Такэтиё. Иэясу любил заявлять, что в его жилах течет кровь Минамото, хотя эти претензии Токугава выглядят несколько безосновательными. Это подтверждает и тот факт, что у Токугава было, если так можно выразиться, альтернативное генеалогическое дерево, «подтверждающее» его происхождение от благородного рода Фудзивара.

Его отец Мацудайра Хиротада был главой рода Мацудайра и правителем провинции Микава, юность он провел в качестве заложника у князя Имагава в Сумпу. В его войске в конце 1550-х годов он впервые участвовал в сражениях и проявил себя достойно. Он был отличным дипломатом и военачальником, и кстати, именно военно-политические действия Иэясу привели к созданию централизованного феодального государства в Японии – то, чего Ода Нобунага так и не смог достичь при жизни.

Но вернемся в замок Киёсу, где встретились Иэясу и Нобунага. Они заключили военный союз, скрепив его браком своих детей – старший сын Иэясу взял в жены дочь Нобунага. На этой же встрече они выработали стратегию совместных действий, разделив между собой сферы проведения боевых операций. В течение следующих двадцати лет Токугава Иэясу расширил свои владения и создал мощную военную базу для объединения страны.

В период с 1560-го по 1564 г. были разбиты кланы Такэда, Сайто, Асакура, Асаи и др., а также полностью подчинен клан родственников жены Нобунага – клан Сайто. Ода Нобунага создает в их замке Инабаяма стратегическую базу.

Сайто Тосимицу, впрочем, там уже нет, он переметнулся на сторону Акэти Мицухидэ, незадолго до этого ставшего вассалом Ода Нобунага. Тосимицу как будто предчувствовал, кто одержит победу, а может быть и сам принимал непосредственное участие в ее приближении, ведь не зря ходили упорные слухи, что он был шпионом.

В 1564 г. умирает сёгун Асикага Ёситэру, а также канрё (вице-сёгун) Миёси Тёкэй. Весть о смерти Ёситэру вызвала у многих желание захватить власть, но быстрее всех на эту ситуацию отреагировал именно Ода Нобунага. С пятьюдесятью тысячами воинов он занимает столицу и провозглашает сегуном Асикага Ёсиаки, бывшего младшим братом Ёситэру.

Он построил для сегуна замок Нидзёдзё. Ведь для крупных военных феодалов (даймё) замок – это не только возможность обороны стратегически важных территорий (как и европейские замки), но он выполняет и представительскую функцию – демонстрирует силу и власть владельца замка. Значение замков выросло в «Эпоху воюющих провинций», поэтому Асикага Ёсиаки должен был в полной мере оценить старания верного вассала. На строительстве этого замка работало по двадцать пять тысяч человек в день, из-за нехватки камней ломали стены близлежащих домов, монастырей, алтари и статуи. Замок был построен в рекордный срок – за три месяца.

Сёгун Ёсиаки уже не имел реальной власти, но в то время у хитрого главы дома Ода не хватало сил для того, чтобы справиться со всеми врагами, поэтому он вынужден был выказывать преданность сегуну.

В 1573 г. собравшийся с силами Нобунага низложил Ёсиаки и вообще ликвидировал институт сегунов как таковой. Но и после этого у него оставались еще очень серьезные противники – Мори на западе, Такэда на востоке плюс буддийские монастыри по всей стране. Монастыри являлись государствами в государстве, владеющими крупными землями, имеющими собственные армии, множество обученных боевым исскуствам монахов, а также огромное влияние на народ. Именно монастыри нередко становились зачинщиками восстаний.

Но Нобунага не желал делить власть с кем бы то ни было, поэтому «спокойной» монастырской жизни скоро должен был прийти конец. Начал он с монастыря Энряку-дзи, что располагался на горе Хиэйдзан возле Киото. Основанный в VIII веке, этот оплот секты Тэндай был старейшим и наиболее влиятельным в стране. В Тэндай состояло множество членов императорской фамилии, дворцовой аристократии, поэтому Энряку-дзи фактически был проповедником и толкователем официальной религии. Поэтому даже наиболее преданные военачальники отказались выполнять приказ Нобунага и не стали штурмовать святыню. Нобунага пришел в ярость и произнес грозную речь перед войсками. В итоге кровопролитный штурм нескольких тысяч строений Энряку-дзи увенчался успехом, «оплот дьявола» был сровнен с землей, а все население, включая женщин и детей, вырезано.

После уничтожения монастыря Нобунага продолжил объединение запада Хонсю.

Тем временем на востоке Токугава Иэясу с трудом отбивался от Такэда Кацуёри, напавшего на провинцию Микава. Воинственность этого клана и его жадность до чужих земель нисколько не ослабела после смерти Такэда Сингэна. На этот раз камнем преткновения стал замок Нагасино, располагавшийся на границе их владений и являвшийся важным стратегическим плацдармом.

Токугава Иэясу решил нанести упредительный удар по противнику и осадил замок. Кацуёри с пятнадцатью тысячами воинов поспешил на помощь. После боя Токугава отступил и попросил помощи, которую без промедления и выслал Нобунага в количестве тридцати тысяч воинов.

Итогом битвы при Нагасино (1575) стал разгром Такэда Кацуёри союзными войсками Ода и Токугава. Парадоксально, но итог был именно таков, несмотря на превосходство армии Такэда в силе и обученности.

Причин поражения было несколько. Во-первых, Кацуёри хотя и был хорошим полководцем, но уступал умершему Сингэну. Во-вторых, противники Такэда имели численное превосходство. В-третьих, именно в этой битве Нобунага впервые широко применил огнестрельное оружие[12]. В-четвертых, союзные войска Ода и Токугава использовали широкую разведывательную сеть. По сохранившимся документам среди шпионов был и Сайто Тосимицу. Ведь мы помним, что он уже служит Акэти Мицухидэ – вассалу Ода Нобунага.

Падение Мори Тэрумото и предательство Акэти Мицухидэ. Покончив с Такэда, Ода Нобунага отдает Токугава Иэясу провинции Тотоми и Суруга и начинает готовиться к боям с самым крупным феодалом той эпохи – Мори Тэрумото. В 1582 г. Нобунага начинает военную кампанию против Мори Тэрумото, возглавившего клан после смерти Мори Мотонари. Владения Тэрумото занимали всю западную часть острова Хонсю, ему принадлежало десять провинций, что, как мы уже говорили, составляло одну шестую часть страны.

В кампании против Мори Тэрумото войсками в провинции Биттю командовал Тоётоми Хидэёси. Оценив обстановку и поняв, что Мори сильнее его, Хидэёси направил своему господину письмо, подробно обрисовав ситуацию на фронте, сообщил о соотношении сил, сложившемся не в пользу армии Нобунага, и просил прислать подкрепление в тридцать тысяч бойцов для нанесения решающего удара в районе города Такамацу, где были сосредоточены главные силы Мори.

Нобунага получил письмо от Хидэёси в тот момент, когда собирался из своего замка в Адзуги, бывшего главной резиденцией и опорной военной базой, отправиться в столицу – Киото. Ознакомившись с письмом, он приказал своему вассалу Акэти Мицухидэ немедленно собрать войско и выступить в поход на помощь Хидэёси.

Надо сказать, что самурай Акэти Мицухидэ – фигура весьма противоречивая и, можно сказать, даже роковая для даймё Ода Нобунага. Он был одним из ближайших его сподвижников, участвовал в завоевательных походах в провинцию Оми, осаде замка Сакамото, битве при Яками, битве на горе Хиэй, а позже коварно предал своего сюзерена.

В Японии существует поговорка: «Акэтино тэнка-микка» – «Царствование Акэти – три дня» (хотя вообще-то «Акэти – сёгун тринадцати дней», т. е. правил он ровно столько), аналог нашей поговорки «Халиф на час». Происхождение этой поговорки тесно связано с военной историей Японии и в частности с именами Акэти Мицухидэ, Ода Нобунага и Тоётоми Хидэёси.

Сперва Акэти был вассалом клана Сайто и присоединился к Нобунага примерно в 1566 г. после того, как последнему покорилась родная провинция Акэти, Мино. Акэти был не просто воин, но и известный поэт и мастер чайной церемонии. Кстати, не уступал последнему в стихосложении и Инаба Йосимицу (тот самый, первый сюзерен Сайто Тосимицу и дедушка его дочери Касуга но-цубонэ). Также он был мастером меча, равным самому Акэти Мицухидэ. Инаба Йосимицу вообще считался очень одаренным в боевых искусствах, великолепно владел различными видами оружия, был одним из самых титулованных фехтовальщиков копьем с дополнительным лезвием среди самых знаменитых самураев Японии.

В 1571 г. за верную службу Акэти Мицухидэ получил замок Сакамото в провинции Оми. Наряду с Сибатой Кацуиэ и Тоётоми Хидэёси он стал одним из доверенных лиц Нобунага. В 1569–1573 гг. он выполнял поручения Нобунага в качестве посредника между ним и последним сегуном из династии Асикага – Ёсиаки.

В 1579 г. Мицухидэ взял замок Яками, пообещав сохранить жизнь его владельцу, Хатано Хидэхара, однако Ода Нобунага нарушил обещание своего вассала и казнил Хидэхара. Это разгневало клан Хатано, и преемники Хидэхара отомстили Акэти Мицухидэ, убив его мать. Возможно тогда Акэти Мицухидэ и затаил обиду на своего сюзерена Ода Нобунага, посчитав себя преданным.

Но вернемся к посылке войск на помощь Хидэёси.

Сам Нобунага после посещения столицы также хотел прибыть к месту боевых действий (есть сведения, что он хотел поделить шестьдесят провинций между тремя сыновьями и отправиться завоевывать Китай, но его мечтам не суждено было сбыться). В Киото Нобунага, как обычно, остановился на ночлег в храме Хонно-дзи. Но если при прежних посещениях столицы его, как правило, сопровождали несколько тысяч самураев, то на этот раз телохранителей было почему-то не более ста.

И там случился так называемый «инцидент в храме Хонно-дзи».

Акэти Мицухидэ тем временем собрал войско в 10 000 человек, подобрал преданных лично ему людей из командного состава и обратился к ним с речью: «Мы не пойдем в Биттю. Ода Нобунага остановился на ночлег в храме Хонно-дзи на пятой улице. Я давно испытываю кровную обиду и теперь решил атаковать храм и убить его там. Таково мое решение и вам надлежит следовать ему».

И Акэти Мицухидэ двинулся в путь – только не на западный фронт, как ему было приказано, а в сторону столицы.

На рассвете 1 июня 1582 г. его войска вошли в столицу, окружили храм Хонно-дзи и бросились на штурм. Акэти приказал надеть на лошадей мягкие сапожки и вообще соблюдать полную тишину.

Пройдя к храму, его люди ворвались во внутренний двор, и завязали там бой.

Многократный перевес в силах предопределил исход битвы. Никто такого не ожидал – и храм запылал почти мгновенно. Ода Нобунага, правда, не сгорел: надев белое праздничное кимоно, он успел уложить изрядное количество нападавших, и чтобы не попасть в плен к предателю, покончил жизнь самоубийством, сделав сэппуку, как того требовал самурайский обычай. Огромный храмовый комплекс и по сей день не оправился от того пожара – японцы отреставрировали только основной павильон.

Так окончилось семнадцатилетнее правление Ода Нобунага. Человек, на чьей личной печати было выгравировано «Империей правит сила», погиб в результате предательства.

«Акэти – сёгун тринадцати дней» и роковая ошибка Сайте Тосимицу. Акэти Мицухидэ с войском поспешил в замок Адзути. Разрушив его, он вернулся в Киото, получил аудиенцию у императора и провозгласил себя сегуном. Узнав об этом, Хидэёси стремительно перебросил свою армию в Киото. Войска Акэти были разгромлены, а сам он убит. Все эти события совершились в течение тринадцати дней.

О мотивах этого, одного из самых известных в истории самураев, предательства у историков есть несколько версий. Наиболее аргументированным является предположение, что Акэти, будучи одним из выдающихся генералов Нобунага, постоянно терпел от него побои и притеснения. Ода не проникся японской стариной и традициями, которые уважал Акэти. Стремление Нобунага подчинить своей власти императора, ликвидация сёгуната и, главное, конфискация Ода всех земель Акэти вынудили его выступить против деспотичного сюзерена. Таким образом, считается, что Акэти убил Ода, руководствуясь личными мотивами.

Еще об одной версии мы уже упоминали – речь идет об обиде на Нобунага, который, вопреки уговорам Акэти, атаковал и убил даймё Хатано Хидэхара, после чего была казнена мать Мицухидэ, находившаяся в заложницах у этого феодала. Другой причиной смертельной обиды могло стать решение Нобунага передать провинцию Тамба и уезд Сига в провинции Оми, которыми владел Акэти, в собственность своего младшего сына – Нобутака. Взамен Акэти были обещаны две новые провинции – Идзумо и Ивами на северо-западе Хонсю, но их еще надо было завоевывать.

Нобунага также оскорбил Акэти, когда тот высказался против пышных приемов в честь Токугава Иэясу. К тому же сохранились упоминания о том, как Ода на одном из пиров своим веером отбивал такт на голове Акэти, называя его «плешивцем».

Еще одна версия гласит, что это был настоящий заговор с целью захвата власти, тщательно спланированный, точно и искусно выполненный. Однако Мицухидэ не смог заранее заручиться поддержкой противников Нобунага, а Хидэёси оказался слишком быстр и решителен, а возможно и более хитер – дал согласие на помощь в свержении Нобунага, а потом его нарушил. Возможно, Акэти выполнял заказ врагов Ода, которые давно хотели отправить его на тот свет. Среди врагов называют императора, бывшего сегуна Ёсиаки и преемников Нобунага – двух из «трех столпов» – Тоётоми Хидэёси и Токугава Иэясу.

Однако наиболее вероятным представляется, что Акэти Мицухидэ просто хотел устроить переворот с целью захвата власти. Он рассчитывал на то, что все сподвижники убитого далеко от столицы.

В заключение «рассказа об инциденте в Хонно-дзи» и последующих военных действиях заметим, что Инаба Йосимицу (дед нашей героини, до истории которой мы скоро дойдем) принимает сторону «верного» Тоётоми Хидэёси, а не «мятежного» Акэти Мицухидэ.

А Сайто Тосимицу, послужив и Инаба Йосимицу, и Сайто Йоситацу, и долгое время бывший верным вассалом Акэти Мицухидэ, в конечном счете в противостоянии кланов Хидэёси и Акэти Мицухидэ выбрал не того господина. Это лавирование между хозяевами и переход на сторону Мицухидэ стало его ошибкой, как говорится, «старый лис сам себя перехитрил».

Ода Нобунага, кстати, чрезвычайно разгневался, услышав о переходе Сайто Тосимицу от Инаба Йосимицу под покровительство Акэти Мицухидэ. Ода открыто обвинил Сайто Тосимицу в предательстве, и Тосимицу был бы казнен, если бы не вмешательство тогда еще не мятежника Акэти Мицухидэ. Вот уж воистину ирония судьбы!

Между прочим, Тосимицу считался весьма компетентным и храбрым солдатом, какую бы сторону он не принимал. Он играл очень важную роль в военных действиях Акэти Мицухидэ в Хонно-дзи и битве Ямадзаки. Согласно одной версии событий, Тосимицу был взят в плен после этой битвы Ямадзаки и казнен. Другая гласит, что он сделал сэппуку на следующий день после сражения.

В момент смерти Тосимицу его дочери Сайто О-Фуку не было еще и трех лет. Она воспитывалась родней матери – влиятельным родом Инаба, но пятно позорной репутации как дочери предателя еще долго не давало ей покоя. Кстати, девочка явно унаследовала многие черты характера и таланты своего отца, впоследствии развив их и приумножив.

ПРОТИВОСТОЯНИЕ «ДВУХ СТОЛПОВ». ТОЁТОМИ ХИДЭЁСИ И ТОКУГАВА ИЭЯСУ

Спустя две недели после победы, 27 июня 1582 г. в Киёсу, фамильном замке Ода Нобунага было собрано совещание. На нем присутствовали Тоётоми Хидэёси, Сибата Кацуиэ, Нива Нагахидэ и Икэда Цунэоки. Решался вопрос о преемнике Нобунага.

Сибата Кацуиэ хотел отдать власть Ода Нобутака, младшему сыну Нобунага, так как был с ним тесно связан. Это позволило бы укрепить позиции Сибата и ослабить Тоётоми. Здесь стоит заметить, что из трех сыновей своего господина (Нобутада, Нобукацу, Нобутака) Хидэёси больше всего любил старшего, Ода Нобутада, но тот погиб вскоре после смерти отца (Нобутада был окружен превосходящими силами Акэти Мицухидэ в замке, поэтому, отослав своего сына с верным вассалом Маэда Сэнъи, он сделал себе сэппуку).

Воспользовавшись тем, что между братьями разгорелась ссора, Тоётоми Хидэёси провозгласил преемником внука Ода Нобунага, сына Нобутада трехлетнего Самбоси. (Самбоси станет известен под именем Ода Хидэнобу.) Затем Хидэёси притворился больным и покинул зал. Чтобы не обострять отношений, другие вынуждены были согласиться.

На этом же совещании делили и землю: Нобукацу присоединил к своей провинции Исэ провинцию Овари, Нобутака досталась провинция Мино. Больше всех получил, разумеется, Хидэёси, который к своей Хариме добавил провинции Ямасиро, Кавати, Авадзи и Тамба. Впрочем, он уступил Сибата Кацуиэ замок Нагахама в Оми. Осака досталась Икэда Цунэоки, молочному брату Ода Нобунага.

В октябре 1582 г. в храме Дайтокудзи вместо сгоревших останков Ода Нобунага хоронят статую Будды, искусно выполненную из дорогих пород дерева и золота. Император Огимати посмертно присваивает Нобунага звание дайдзё-дайдзин (первый министр).

Возвышение Тоётоми Хидэёси. Тоётоми Хидэёси устраивает Ода Набунага очень пышные похороны, тем самым не только выказав почтение своему мертвому господину, но и заявив о себе как о продолжателе его дела.

Этот сын крестьянина оказался в Киото окруженный со всех сторон недругами, в числе которых были полководцы Ода Нобунага и двое его выживших сыновей. Опереться он мог только на свою армию. Этого ему оказалось достаточно: в течение двух следующих лет он подчинил себе все территории, которые раньше контролировал Нобунага.

Самым большим достоинством Тоётоми как полководца была его способность к стремительным действиям. Например, в 1583 г. он выиграл сражение при Сизугатаке, прибыв на поле боя на несколько дней раньше, чем ожидал его противник.

Кроме того, в отличие от Нобунага он прекрасно умел ладить с людьми. Рядовые бойцы его армии буквально боготворили Тоётоми, поскольку он выбился в генералы из простых солдат. Он не скупился на награды союзникам и в большинстве случаев щадил врагов, предпочитая переманивать их на свою сторону. Если Нобунага правил, опираясь на мечи и аркебузы своих воинов, то его преемник стремился управлять страной добрым словом и опорой на личный авторитет.

К 1583 г. Ода Нобунага, Сибата Кацуиэ, Такигава Кадзумасу, Тёсокабэ Мототика и Мори Тэрумото создают коалицию против Тоётоми Хидэёси. Их поддерживают мятежные крестьяне и монахи провинции Каи.

Но Хидэёси нанес упреждающий удар (он вообще любил опережать врага) по замку Нагахама, который он некогда отдал Сибата Кацуиэ, и взял его. Затем он предпринимает несколько сложных комбинаций и участвует во множестве стычек, в результате коалиция была разгромлена.

Земли Сибата достаются Нива Нагахидэ. Нобутака отправляют в монастырь, где он совершает сэппуку. Законного наследника Ода Нобунага Самбоси отправляют в Гифу, выделяют ему доход в триста тысяч коку и забывают про него.

А тем временем будущий первый сёгун Токугава Иэясу в 1590 г. вместе с Тоётоми совместными усилиями разбили клан Ходзё. Признав главенство Тоётоми Хидэёси, Иэясу признал себя его вассалом, за что получил земли Хидэёси в регионе Канто с центром в Эдо, на которых сейчас располагается Токио. В те времена там не было крупных городов. Поэтому Тоётоми пошутил, что, получив во владение сельский район, Токугава Иэясу сам, чего доброго, превратится в корову. Токугава тоже не страдал отсутствием чувства юмора и обыграл эту шутку, заказав себе доспехи, отделанные коровьей шерстью и с огромными рогами на шлеме.

В 1591 г. власть Тоётоми была признана всеми даймё. Одним из последних Тоётоми покорился глава клана Датэ, бывшего на тот момент третьим по богатству кланом в Японии. Признав себя вассалом Тоётоми, даймё Датэ Масамунэ сумел избежать ненужных потерь и сохранил свое состояние в два миллиона коку.

Тоётоми казнил всех монахов самурайского происхождения, а остальным даровал жизнь и свободу. Так Япония вновь стала единым государством.

Наполеоновские планы. Однако Тоётоми был слишком честолюбив, чтобы удовольствоваться властью над одной Японией. Он мечтал завоевать Китай. Для начала он потребовал от Кореи, чтобы та признала себя вассалом Японии и согласилась пропустить японские войска через свою территорию. Корейцы ответили отказом. В мае 1592 г., всего через год после объединения Японии, 140-тысячная японская армия высадилась на юге Корейского полуострова, около Пусана. Свои отряды в Корею направили многие даймё.

Однако самый сильный из союзников Тоётоми Токугава Иэясу счел за лучшее воздержаться от участия в походе, точно так же как несколькими годами ранее воздержался от участия в кампаниях по захвату Кюсю и Сикоку. Хитрый Токугава копил силы и выжидал удобного момента для захвата власти в стране.

Всего через двадцать дней после высадки японцы заняли столицу Кореи Сеул (две крупных японских армии двигались к городу наперегонки по труднопроходимой местности) и стали быстро продвигаться на север. В следующие несколько месяцев они захватили большую часть страны вместе с Пхеньяном. Корейская армия не оказывала серьезного сопротивления. Если корейцы все же отваживались дать японцам полевое сражение, то огонь японских аркебузиров выкашивал их целыми сотнями. Один из японских полководцев даже утверждал, что для войны с корейцами все виды оружия, кроме аркебузы, излишни.

Казалось, что Корея обречена. Но тут свое веское слово сказал корейский военный флот. Ведущий корейский флотоводец Ли Сун Син еще накануне войны приказал построить достаточное количество броненосных кораблей «кобуксон» («черепаха»). Это ноу-хау позволило Ли Сун Сину разбить японцев в четырех крупных морских сражениях. В сентябре 1592 г. корейцам удалось захватить господство на море и отрезать японскую армию вторжения от ее баз в Японии.

В войне наступил перелом. На помощь корейским войскам, отброшенным к северной границе страны, пришли китайцы. Уже в феврале 1593 г. японцы потеряли Пхеньян. На оккупированных ими территориях развернулось партизанское движение. Множество японцев умерло от тифа и холеры (участвовавший в походе Датэ Масамунэ писал по этому поводу, что в Корее вода не такая, как в Японии). В мае китайцы и корейцы заняли Сеул. Отступившие в район Пусана японцы запросили мира. Следующие четыре года войны не было, самураи из пусанского гарнизона развлекались охотой на тигров. Боевые действия возобновились в 1597 г. Однако новое наступление японцев не принесло им успеха. Снова прекрасно показал себя корейский флот. В одном из сражений Ли Сун Син сумел загнать вражеские корабли на железные цепи, которыми он перегородил узкий пролив, а затем уничтожить. Хотя Ли Сун Син вскоре погиб, японцы были вынуждены в 1598 г. оставить Корею.

Война в Корее считается единственной крупной ошибкой Тоётоми Хидэёси. Главной же причиной поражения часто называют то обстоятельство, что сам «японский Наполеон» остался на родине, доверив ведение корейской кампании своим генералам и союзникам. Все кланы, участвовавшие в войне с корейцами (то есть практически все, кроме Токугава), понесли огромные потери.

Битва при Секигахара. Токугава объявляет о претензиях на титул сегуна. Как сказал Говард Шульц, «неудача вполне может застигнуть вас неожиданно, но удача приходит лишь к тем, кто ее планирует». В 1597 г. сёгун Тоётоми Хидэёси тяжело заболел. Налицо были даже некоторые признаки сумасшествия. Предвидя скорую смерть, Тоётоми назначил пятерых регентов, которые должны были управлять страной до совершеннолетия его наследника.

Хидеёси скончался в 1598 г. Большинство даймё признало новым сегуном его сына, малолетнего Тоётоми Хидэёри. Большинство, но не все. И в первую очередь – не Токугава Иэясу.

Поняв, что лучшего момента ему не дождаться, Токугава объявил о своих притязаниях на титул сегуна. Заметим, что прав на сёгунство у Токугава Иэясу, дальнего родственника сегунов Минамото, и вправду было значительно больше, чем у крестьянского внука Хидэёри. Но в «Эпоху воюющих провинций» никакие права не значили ровным счетом ничего, если не были подкреплены силой оружия. А как мы помним, потери Токугава Иэясу в «корейском походе» были минимальны – сразу видно хорошего стратега.

Разгорелась новая гражданская война. Все японские даймё, которые сохранили хоть какие-нибудь силы, разделились на два лагеря. Образовались два новых союза, в которые вошли практически все феодальные кланы Японии. Хидэёри поддержало больше даймё, чем Иэясу. Однако сторонники юного сегуна потеряли слишком много воинов в Корее. В результате силы были равны.

Во главе армии Хидэёри (ее называли Западной армией) встал Исида Мицунари. Воинство Токугава Иэясу называлось Восточной армией. Токугава Иэясу считал, что у него достаточно сил для того, чтобы самостоятельно закончить объединение Японии.

В 1600 г. Западная и Восточная армии встретились у селения Секигахара.

Началась самая крупная битва периода Сэнгоку дзидай. С каждой из сторон в ней участвовало по восемьдесят тысяч воинов. Как и в большинстве битв этой эпохи, отряды каждого даймё действовали сами по себе, а не как единая сила.

Туманным утром 21 октября 1600 г. армия Токугава Иэясу атаковала вымотанную ночным маршем Западную армию. Наступление возглавлял отряд Ии Наомаса, одного из ближайших сподвижников Токугава. Бойцы Ии Наомаса всегда носили доспехи красного цвета, за что и были прозваны «красными дьяволами».

Поначалу в сражении наблюдался баланс сил, ни одна из сторон не могла добиться преимущества. Но неожиданно один из лидеров Западной армии Кобаякава Хидэаки, под началом которого находилось более двадцати тысяч воинов, перешел на сторону Токугава Иэясу и атаковал своих бывших союзников из Западной армии. Это был поворотный пункт сражения.

Главнокомандующий Западной армией Исида Мицунари попытался сдержать атаку Хидэаки и занять жесткую оборону, но войска клана Симадзу с острова Кюсю отступили с поля боя. За ними потянулись и другие. Западная армия начала отходить, ведя арьергардные бои.

Ии Наомаса начал преследование, за ним в наступление перешла вся Восточная армия. Токугава Иэясу до этого момента сидел на своем командном пункте, не надевая шлема. Приказав начать общее наступление, он воскликнул: «Затянем шнуры наших шлемов после победы», надел шлем и повел войска. Западная армия была разбита.

Исида Мицунари удалось взять живым, его замок Саваяма был сожжен дотла. После этой победы уже ничто не могло помешать Токугава Иэясу получить титул сегуна.

Токугава не был таким прекрасным полководцем, как Ода Нобунага или Тоётоми Хидэёси. Но он был осторожен и умел ждать. В итоге он пережил и Нобунага, и Тоётоми, и воспользовался плодами их побед.

Несомненно, Иэясу сопутствовала удача. Победой при Секигахара он обязан решению Кобаякава Хидэаки, перешедшему на его сторону. Случайность? Везение? С другой стороны, ему все же сопутствовал успех. И этот успех объяснялся способностью Иэясу определиться с тем, кто его друг, а кто враг. Он умел учиться на своих ошибках. К тому же Иэясу отличался терпением – добродетелью, которой могли похвастаться немногие из его современников. В отличие от Хидэёси Иэясу никогда не пытался прыгнуть выше головы. Словом, Токугава Иэясу обладал достаточными достоинствами, чтобы установить власть своего клана над Японией и эта власть продержалась на протяжении следующих двух с половиной столетий.

СЁГУН ТОКУГАВА ИЭЯСУ И ГОСПОЖА КАСУГА НО-ЦУБОНЭ

После многолетней борьбы Токугава Иэясу наконец стал сегуном. Формально он принял от императора этот титул в 1603 г., спустя два года после Секигахара. Он находился на этом посту всего 2 года, а затем передал официальную власть своему сыну Хидэтада, однако продолжал активно вмешиваться в политическую жизнь страны до самой своей смерти.

Последним препятствием на пути безраздельной власти Токугава был Тоётоми Хидэёри, укрывавшийся со своими сторонниками в хорошо укрепленном замке Осака. Это препятствие было устранено в ходе двух кампаний Осака (1614–1615), результатом которых стало самоубийство Хидэёри. Чтобы полностью искоренить род Тоётоми, Иэясу лично распорядился казнить малолетнего сына Хидэёри.

Захват Осаки положил конец периоду Сэнгоку дзидай. Япония наконец успокоилась. Токугава Иэясу строго контролировал всю страну. Он разделил общество на классы. Самураям, во избежание повторения народных волнений предыдущей эпохи, запрещалось иметь в собственности землю. А крестьянам выделили земельные наделы. Также были сформированы классы горожан и торговцев. Перемещение между районами строго отслеживалось. Семьи и даже целые деревни могли понести наказание за преступление соседа или родственника. Региональные наместники даймё были подчинены власти клана Токугава. Столицей официально оставался Киото, однако фактически центром стал Эдо (нынешний Токио).

В сражениях со своими противниками Иэясу неизменно побеждал, а их земли присваивал себе, так что к моменту прихода к власти он уже был крупнейшим феодалом страны. Кроме того, у многих крупных землевладельцев он отбирал еще и прииски по добыче драгоценных металлов, что обеспечило ему монополию в этой отрасли. Ему подчинялись также провинции, официально сохранившие статус независимых: Осака, Сакаи и Нагасаки.

Иэясу умер в 1617 г. В отличие от своего предшественника, Тоётоми Хидэёси, он был спокоен за будущее своего рода. Династия, которую он основал, была весьма крепкой, имела три ветви (Кии, Овари и Мито), призванные дополнять друг друга в случае отсутствия наследников в одной из них, и клан Токугава находился у власти более двух с половиной столетий, вплоть до революции Мэйдзи, устранившей самураев как класс.

Всего несколько лидеров в японской истории могут быть поставлены в один ряд с Токугава Иэясу. Безжалостный полководец, он, тем не менее, проявил сочувствие к поверженному Такэда Кацуёри и защищал многих бывших сторонников Такэда от гнева Нобунага. Его заботы о своей внучке (вдове Хидэёри) после падения замка Осака были очень трогательны, т. к. доподлинно известно, что не могли принести никаких политических дивидендов. Он также не забывал обид и однажды в зрелом возрасте казнил пленника, который оскорбил его в детстве. Он никогда не забывал друзей и никогда не оставлял без должного внимания верных вассалов. По-видимому, одним из таких преданных роду Токугава вассалов и стала Касуга но-цубонэ, которая затем служила его сыну и внуку. Как уже было сказано, Иэясу умел выбирать людей.

Появление Касуга но-цубонэ при дворе сёгуната Токугава. Итак, Касуга но-цубонэ (26 октября 1579 г., Инаба – 14 сентября 1643 г. Эдо), аристократка, девица «из хорошей семьи», даже из двух хороших семей – Сайто и Инаба, после смерти отца воспитывалась в замке семьи Инаба. Она была умна, вполне «политически грамотна» и красива – по сохранившимся изображениям Сайто О-Фуку была очень хороша собой. Этот тип японской красавицы-аристократки можно наблюдать на многих росписях по шелку, гравюрах и картинах: нежный правильный овал лица, черный шелк длинных волос, чуть раскосые большие миндалевидные глаза, руки скромно сложены на бледно-голубом шелковом косодэ… Так она выглядит на одном из двух дошедших до нас изображений, прнинадлежащем кисти художника XVII столетия Кано Таню. (Этот портрет является собственностью храма Ринсё в Бункио, Токио.)

На другом портрете работы Сигеру Сандзи госпожа Касуга но-цубонэ уже в летах; на нас смотрит дама, явно достигшая высокого положения, это видно по ее одежде, седым волосам в придворной прическе, окантованному полосатым шелком татами, на котором она восседает, по ее полной спокойного достоинства позе. В выражении лица сквозят в равной степени смешанные ум, хитрость, проницательность и самообладание, смягченные вежливой церемонной полуулыбкой. С первого взгляда бросается в глаза, то что это незаурядная личность. По-видимому, этот портрет был сделан незадолго до ее смерти.

Фортуна сурово обошлась с ее матерью и родственниками (родней предателя), но не особо задела саму О-Фуку. Об этом раннем периоде ее жизни фактически никаких сведений не сохранилось, но скорее всего она получила воспитание и образование, необходимое для девушки ее положения, ее учили каллиграфии, стихосложению, поминальным обрядам и прочим аристократическим дисциплинам.

Там же ее в 1595 г. выдали замуж за Инаба Масанари (1571–1628), представителя того же рода. Инаба Масанари (или Инаба Масасигэ) был ее родней по материнской линии (точнее по линии ее знаменитого деда Инаба Йосимицу). По-видимому, этот союз был заключен с целью привлечь на сторону клана Инаба ее отца Сайто Тосимицу с его воинами, хотя в то время он уже был вассалом Сайто Ёситацу. Это был обычный «политический брак» для установления связи между кланами. Такие вот высокие отношения!..

В средневековой Японии никто и не думал спрашивать девушку, выдаваемую замуж, питает ли он какие-либо чувства к своему супругу. Наиболее важной отличительной чертой японского средневековья стало развитие системы «иэ», при которой главенствующая роль в политике и обществе отдавалась мужчинам.

«Иэ» буквально означает «дом» в двояком значении – как жилое здание, постройка и как семья, сообщество людей, живущих вместе, а также их хозяйство. Уклад «иэ» предполагал семейную систему расширенного объема, охватывающую не только членов одной семьи, но и их слуг, наемных работников, помогающих по хозяйству и т. п. В такой системе старший мужчина (т. е. отец или дед) имел огромную власть, и другие члены семьи были обязаны исполнять все его распоряжения. Обычно от женщин, выходивших замуж за главу семьи, ждали рождения сына, так как в системе патриархального уклада первый сын получал права наследования и ему отводилась важная роль в поддержании и сохранении рода. Такая концентрация власти в семье помогала заботиться обо всех ее членах и отражала аналогичную структуру государственного правления.

Японское общество того времени характеризовала развитая сословно-классовая система, при которой самураи отводили женщинам в рамках «иэ» важную связующую роль: посредством породнения разных фамилий (кланов) достигалось и поддерживалось их политическое могущество. Женщинам надлежало не только повиноваться своим мужьям, но и быть сильными, как подобает женам воинов, чтобы стать опорой для мужей и вести дом, когда те уходят на войну. Ритуал сэппуку, обязательный для самураев-мужчин, чтобы избежать самого страшного – «потери лица», имел свой аналог и для жен самураев – они должны были перерезать себе горло.

Инаба Масанари был сыном Хаяси Масахидэ, его отец и мать принадлежали к клану Андо через родство с Инаба Сигемицу. О-Фуку стала его второй женой, на которой Инаба Масанари женился после смерти своей первой жены, тоже дочери Сайто Тосимицу и старшей сестры О-Фуку.

Инаба Масанари служил кланам Ода, Тоётоми и сегунам Токугава. После гибели Ода Нобунага Инаба Масанари был одним из вассалов Тоётоми Хидэёси, а после смерти последнего, когда к власти пришел его сын Хидэёри, он стал вассалом и советником его подчиненного Кобаякава Хидэаки, который перед битвой при Секигахара, делая «политически правильный» выбор, вместе с лидером Западной армии Хидэаки и двадцатью тысячами воинов переходит в Восточную армию, во главе которой стоит Токугава Иэясу.

В ночь перед битвой Инаба Йосимицу встретился с Масанари и Хидэаки, и тогда Кобаякава Хидэаки дал слово Йосимицу, что будет воевать на стороне Западной армии. Во время битвы Хидэаки действительно перешел на сторону Токугава, что возможно, стало последней каплей, склонившей чашу весов в пользу Иэясу, который выиграл битву.

А почему Инаба Масанари соглашается на такой поступок как измена долгу и сюзерену? Это сложный вопрос. Видимо, взвесив все «за» и «против», он принял это непростое решение, чтобы соблюсти приличия и не потерять лицо перед родственником (и дедом жены). Ведь нельзя сказать, что дело Хидэёси уже было полностью проигранным. Многие историки считают, что если бы полки Кобаякава Хидэаки не перешли на сторону Иэясу, то сёгунат Токугава сложился бы гораздо позже, если бы вообще сложился. Не забывают исследователи и того факта, что именно по воле Токугава Иэясу Масанари становится даймё.

Также вполне возможно, что такое развитие событий было первой широко известной «пробой пера» на поле теневой политики его жены О-Фуку. У этой дамы были и личные причины для того, чтобы желать поражения армиям Хидэёси, а внезапая потеря части войска, без сомнения, этому способствовала бы.

О-Фуку должна была ненавидеть Хидэёси за убийство (или приказ покончить жизнь самоубийством, что практически одно и то же) своего отца Сайто Тосимицу (каким бы он ни был). О-Фуку тщательно подготовила план мести и реализовала его руками мужа. Также у историков сложилось убеждение, что она убедила мужа «консультировать», в смысле «шпионить», в пользу Хидэаки в отношении информации о Восточной армии, которой командовал Хидэёси.

Незадолго до смерти Хидэаки в 1602 г., Масанари оставил службу у своего господина и удалился в провинцию Мино, возможно, чтобы избежать какой-либо «ответственности» за измену Хидэаки при Секигахара. Некоторые источники сообщают, что он был вынужден уйти в отставку после смерти своего господина. Нет сведений о том, сопровождала ли его в эту добровольную ссылку жена О-Фуку. Возможно, к этому времени они уже были в разводе. И она просто и элегантно разорвала все отношения с потерявшим ценность мужем, который уже сделал важное дело – представил ее ко двору сегуна. Да, она уж точно не жена-декабристка, ни в каком аспекте! В общем – история темная…

История появления О-Фуку при дворе сегуна тоже довольно таинственна. После замужества она вместе с супругом прибывает в Эдо, где мы помним, находится бафуку (военная ставка) Токугава, где ее представляют Иэясу. Сёгуната Токугава еще нет, но О-Фуку, по всей видимости, понимает, на чьей стороне сила. Иэясу Токугава – лидер и сильный властитель, за ним будущее, это очевидно для всех. О-Фуку, с ее тягой к интригам, манипуляциям и политике, стремящаяся вверх, не может этого не понимать.

По версии японского историка Итакура Кацусиге, она была рекомендована сегуну Токугава Иэясу на должность кормилицы для его внука Иэмицу (втрого сына Токугава Хидэтада). Но есть гипотеза, что Иэясу сам выбрал ее для этой работы и пригласил во дворец. Токугава Иэясу вовсе не мечтал обзавестись «серым кардиналом», да и нельзя было, глядя на эту прелестную аристократичную даму, предугадать все ее будущие достижения на поле теневого управления. Просто Токугава Иэясу нужны были сторонники – было необходимо, чтобы ее муж Инаба Масанари помог убедить Кобаякава Хидэаки присоединиться к Восточной армии в Секигахара.

Иэясу возвысил жену, чтобы сделать дипломатический аванс мужу. Впрочем, существует и другая версия о какой-то темной истории с долгами и их погашением. Вроде бы принятие О-Фуку на придворную вакансию было расплатой за некую сумму, которую Токугава Иэясу брал в долг у своего вассала, и подобным образом он и Инаба Масанари оказались в расчете. Но эта гипотеза вызывает серьезные сомнения у японских историков.

Но существует еще одна, альтернативная гипотеза, согласно которой в семью сегуна Касуга но-цубонэ вошла после довольно странной смерти супруга (Масанари умер 17 сентября 1628 г.) как вдова с младенцем, и тогда-то она и стала кормилицей наследников сёгуната. Но эта версия не выдерживает элементарной проверки временем: Касуга но-цубонэ не могла быть кормилицей Иэмицу, как уже сказано, родившегося в 1604 году, если ее муж умер на 24 года позже.

Но даже, отвергнув все сомнительные версии и остановившись на том, что Токугава Иэясу пригласил О-Фуку на должность кормилицы своего внука (имея в виду ее влияние на мужа и военный потенциал последнего, который позарез был нужен сегуну), все равно не совсем ясно, как это произошло.

Каким образом О-Фуку смогла появиться при дворе Токугава Иэясу как кормилица ребенка, родившегося в 1604 году, а битва при Секигахара (в которой Инаба Масанари перешел на сторону Токугава и склонил Хидэаки к переходу) случилась в 1600 году? Но в 1600 году у Иэясу еще некого было кормить!

Что касается детей и внуков Токугава Иэясу, то осведомленный читатель возразит, что у сегуна было 11 сыновей (и еще 5 дочерей, но они нас не интересуют) от двух законных жен (Имагава Сэна и Хасиба Асахи) и 18 наложниц. Из этих 11 сыновей скорее всего какой-то из внуков вполне мог родиться в нужный отрезок времени (до битвы при Секигахара) и кормить его была приглашена О-Фуку, чтобы привлечь ее мужа к союзничеству.

Но проблема в том, что ни Юкки Хидеяси, ни Мацудайра Нобуяси, ни кто-либо из прочих сыновей Токугава Иэясу (кроме Токугава Хидэтада!) не был отцом Токугава Иэмицу, которого точно вскормила О-Фуку. Весомое доказательство этого факта можно найти, например, в небольшом, уютном, старинном городе Кавагоэ – в префектуре Сайтама, в 40 километрах от Токио. Он возник в середине XV века. Основали его Ота Докан (он же основал и Эдо, нынешний Токио) и его сын, выбрав место у брода через текущую в Токийский залив реку Сингаси, и без затей назвав город своим именем (кавагоэ – речная переправа).

В 1603 г. Токугава Иэясу перенес столицу из Киото в Эдо, а в 40 километрах севернее своей резиденции, в Кавагоэ, поселил начальника охраны, чтобы таким образом защитить себя от угрозы с севера. Тот построил замок, который стали называть маленьким Эдо. Самое старое место в городе – храм Китаин, основанный монахом Эннином в 830 г., в 1300-м был объявлен главным храмом секты Тэндай. Расцвет храма пришелся на время правления третьего сегуна Токугава Иэмицу, который, помогая храму оправиться после очередного пожара, перевез в Китаин часть деревянных зданий из токийского замка. И правильно сделал. Потому что Токийский замок выгорел дотла во время Великого землетрясения Канто в 1923 году. Так что единственно сохранившиеся подлинные комнаты Токийского замка сейчас можно увидеть в Китаин.

В одной из этих комнат с прекрасно сохранившейся росписью на потолке родился сам сёгун Токугава Иэмицу. А остальные комнаты принадлежали его кормилице и няне, Касуга но-цубонэ, ставшей впоследствии главной распорядительницей женских покоев дворца. И это неоспоримый факт, запечатленный в многочисленных материальных свидетельствах.

У самой О-Фуку в браке с Инаба Масанари родились три сына: Инаба Масакацу (1591–1628), Инаба Масасаба (Масаеси) (1593–1678) и Инаба Масатоси (1603–1676), также у О-Фуку был приемный сын Хотта Масатоси (1634–1684). Их имена вошли в историю Японии.

Также точно известно, что в 1605–1606 гг. О-Фуку ухаживала за больным Токугава Иэмицу во время эпидемии оспы в Эдо. Она же нашла для его лечения талантливого врача Генъя Окамото (1587–1645), приведя его в Эдо из провинции. Окамото после успешного излечения Иэмицу стал «придворным» доктором сёгуната Токугава. Генъя Окамото приобрел славу гениального врача. Он основал династию, его потомки девять поколений были верны профессии деда. Но не всем так повезло, как Иэмицу. Эта эпидемия была очень тяжелой, умершие от оспы были даже в императорской семье, что же говорить о прочем люде. Так что выздоровление сегуна тоже было поставлено в заслугу О-Фуку.

Загадочный развод по-японски. По неизвестной причине Масанари развелся с О-Фуку, видимо, как раз после рождения третьего сына Масатоси. Но вряд ли причиной этого была ее любовная связь с Токугава Иэясу или кем-либо еще. Некоторые романтически настроенные писатели так и видят, как разгорается бурный и страстный роман между великим основателем сёгуната Токугава и красавицей аристократкой с романтической судьбой. Война, предательство, страсть, сомнения, обманутый муж, который видит в измене жены следствие его измены долгу самурая на поле битвы – в общем, гремучий коктейль. И у нее рождается дитя – Масатоси – плод запретной любви, и законный наследник сёгуната Токугава Иэмицу и его брат-бастард Инаба Масатоси становятся молочными братьями, а возлюбленная Токугава Иэясу входит во дворец на законных основаниях как кормилица внука своего любовника.

Хотя эта теория способна взбудоражить умы беллетристов, историки относятся к ней со скепсисом. У Иэясу кроме законной жены было еще 18 официальных наложниц, и к тому же Иэясу, исповедующий строгие принципы, регламентирующие все на свете, осуждал «свободную» любовь – вещь, несовместимую с требованиями традиционной конфуцианской морали, считавшей не освященное законом влечение проявлением неконтролируемой и разрушительной страсти, разновидностью безумия, которое разрушает общественный порядок. Место любви занимал семейный долг. Физическое наслаждение мужчин профессионально обеспечивали обитательницы лицензированных «веселых кварталов». А кормилица профессионально должна заниматься кормлением младенцев, в общем, каждый должен заниматься своим делом и не нарушать гармонию мира.

Но тем не менее, ко двору сегуна О-Фуку прибывает с младенцем (а как бы она иначе стала кормилицей), но без мужа, с которым, как пишут историки, она прошла процедуру развода. Здесь необходимо отступление. Дело в том, что в Японии времен Эдо не существовало развода в нашем понимании.

Средневековая Япония исключением из общечеловеческого правила не была: женскому полу отводилась вполне определенная ниша, из которой вырваться было практически невозможно. Брак заключался практически навсегда. Мужья в средневековой Японии вообще мало думали о разводах – не было необходимости. Во-первых, он мог просто отправить жену к родителям, опозорив на всю жизнь. Во-вторых, всегда к услугам была свекровь, гроза японских жен, их реальный повелитель и часто мучитель, которая устраивала несчастной такую «сладкую жизнь», что та или сама уходила к родителям, опять же с позором, или совершала самоубийство, что позором не считалось.

Но был и третий вариант. Единственно возможный способ развестись, имевшийся у японок в период с конца XIII по конец XIX века – храм Токэйдзи.

В 1285 г. вдова Ходзё Токимунэ (1251–1284) постриглась в монахини, приняв буддийское имя Какусанни, и основала на северной окраине города Камакура храм Токэйдзи. Она добилась у руководства сёгуната нестандартного разрешения сделать этот храм единственным местом в стране, где женщина могла получить развод с мужем (что в принципе запрещалось), при условии, что она проживет на его территории полных три года.

Храм мгновенно приобрел огромную популярность и известность, и к нему потянулись доведенные до отчаяния женщины, желавшие избавиться от постылых мужей, но не хотевшие лишаться жизни. Для супругов такая ситуация была чрезвычайно позорной, а потому они организовывали за своими благоверными погони. У храма устраивали засады, чтобы перехватить беглянок, но значительная их часть достигала цели, причем в основном при помощи окрестного населения, живо сочувствовавшего этим женщинам. До наших дней дошло много стихотворений в стиле сэнрю на тему «побега в Токэйдзи», одно из которых звучит так: «Любой спешащей женщине показывают направление к Токэйдзи, говоря: вон туда!»

Храму помогало то, что его настоятельницами становились, как правило, члены императорской фамилии (как, например, было с пятой главой храма Ёдони, дочерью императора Го-Дайго).

После того, как в 1615 г. был взят Осакский замок, а его хозяин Тоётоми Хидэёри покончил с собой, его дочь пришла в храм под именем Тэнсюни. Когда ее привели к Токугава Иэясу, фактическому убийце отца, и тот спросил, чего она желает, Тэнсюни попросила нового властителя Японии не отменять древнего обычая храма Токэйдзи, и тот был достаточно благороден, чтобы согласиться на это.

Обещание выполнялось неукоснительно – когда через некоторое время Като Акинари, повелитель замка Аидзу, силой изъял оттуда свою сбежавшую жену, Тэнсюни немедленно донесла об этом Иэясу, а последний лишил Като Акинари надела в 430 тысяч коку риса (1 коку – 180 литров), несмотря на его верную службу.

Поняв, что закон работает, к храму устремилось еще больше женщин. Рядом с его главными воротами пришлось выстроить три гостиницы-общежития, где временно проживали решившие развестись, а на территории комплекса поставили здание для судебных рассмотрений, где мужей заставляли подписывать бракоразводный документ по истечении трех положенных лет.

Судя по всему, мужей принуждали к разводу, беря их бюрократическим измором. Сперва прибывшую женщину опрашивали, после чего посылали вызов ее родителям (муж к тому времени уже, как правило, находился здесь же, у храма). Чиновники призывали супругов помириться, и бывали случаи, когда это приводило к положительному результату, после чего те, воссоединившись, отбывали прочь. Чаще же женщина упорствовала, а муж, несмотря на то, что развод покрывал его позором, был вынужден написать микударихан («три вертикальные строчки») – письмо, подтверждающее его согласие на свободу жены. Однако находились и упрямцы, никак не соглашавшиеся на мировую. Тогда храмовое начальство составляло специальное послание с объяснением положения (дэякуно тассигаки), которое рассьшалось самому мужу, его повелителю, управляющему селением или городом, где тот проживал, – в общем, всем официальным лицам, имеющим отношение к жизни мужа. В этом письме сообщался день, когда к месту его жительства должна была прибыть специальная комиссия из храма. Мужчине предстояло пережить очередную порцию позора, и многие сдавались на этом этапе, написав и отослав найсайриэн, согласие на разрыв брачных связей.

Но были и настоящие упрямцы, готовые терпеть скрытые и явные насмешки. Тогда в указанный день к нему прибывала храмовая комиссия, торжественно неся перед собой лакированную коробку с «Правилами храма Токэйдзи» (дзибосё). Собственно, это был уже финал, на который муж не мог никак повлиять, но, дотянув до такого момента, ему оставалось лишь попытаться сохранить лицо (а вернее, то, что от него осталось), и он вновь отказывался разводиться, подавая прошение в суд. Однако храмовый закон имел преимущество над обычным гражданским, и мужу в приказном порядке приказывали подписывать разводное письмо.

Далее женщина поступала «в собственность храма» на два года (вышеописанные процедуры занимали не менее года) для исполнения всевозможных хозяйственных работ, после чего, получив нечто вроде «справки об освобождении», становилась свободной (и могла вновь выходить замуж, или не выходить).

Токэйдзи потерял свое значение лишь в 1873 г., когда был принят закон, дававший женщинам право на развод. С 1902 г. этот храм перестал быть женским монастырем и был передан дзэнской школе Риндзай. Теперь в его музее можно увидеть много выполненных тушью картин (некоторые из них написал Хакуин) с изображением подвижников, ищущих просветления, и несколько великолепных деревянных статуй бодхисаттв, созданных в XIII–XIV вв.

Но вернемся к истории развода О-Фуку. Ее развод имел единственное отличие от вышеописанных – в храм Токэйдзи она пришла с ведома мужа, он не чинил никаких препятствий, так как имелся приказ Токугава Иэясу об этом.

Правда, остается открытым вопрос о трех годах, которые необходимо провести в храме. Едва ли она могла предвидеть желание Иэясу взять ее в кормилицы для еще не рожденного внука за три года до этого, и маловероятно, что она провела три года в храме Токэйдзи после прихода в сёгунский замок. Впрочем, и в то время могли существовать способы обойти бюрократические препоны. Но это лишь предположения. История же с разводом О-Фуку продолжает оставаться загадкой.

ОТ О-ФУКУ ДО КАСУГА НО-ЦУБОНЭ, ПРИДВОРНАЯ КАРЬЕРА ПРИ ВТОРОМ СЕГУНЕ ТОКУГАВА

В семействе сегуна эта дама была более чем доверенным лицом. Как мы уже установили, О-Фуку стала кормилицей и няней третьего сегуна из рода Токугава Иэмицу (хотя и непонятно, как это ей удалось), впрочем до сегуна ему было еще далеко, а пока его звали Такэсио. Страной в это время управляет второй сёгун из династии Токугава – Хидэтада (1579–1632), который правил в период с 1605-го по 1623 г. Он был третьим сыном основателя династии Токугава Иэясу. Если вы помните, отец хотя и передал ему в 1605 г. сёгунат, однако не выпускал из своих рук реальной власти вплоть до самой смерти в 1616 году.

Именно Хидэтада формально возглавлял осаду замка Осака, однако военное руководство осуществлял его отец, занимавший должность огосё. Целью этой военной операции было окончательное подчинение рода Тоётоми, занимавшего Осаку, и в результате гражданской войны Токугава утвердили свою власть, а последние Тоётоми были убиты.

Уйдя «в отставку», то есть передав титул сегуна своему сыну Токугава но-Хидэтада, Иэясу приказал подготовить и издать кодекс чести для самураев «Бусидо», который до этого не существовал в письменном виде, а передавался устно. И через два года после смерти Иэясу в 1616 году своды законов, регулировавших поведение и права самураев – букэ-сёхатто, и образование Императорской судебной палаты – кугэ-сёхатто, были изданы. Токугава Хидэтада приобрел известность как реформатор и законовед.

А что поделывала в это время наша героиня? Если О-Фуку участвовала в политических интригах во время правления второго сегуна Токугава, то делала это весьма завуалировано. В основном она, рьяно исповедующая национальную японскую религию синто, боролась притив чуждого и «неяпонского», поддерживала идеи изоляции страны и стремилась усилить борьбу с христианством.

Апофеоз этой борьбы пришелся на время правления третьего сегуна Токугава Иэмицу, ее молочного сына.

«Кукурэ кириситан» – христианский вопрос. Сёгунат Токугава периода правления второго, а особенно третьего сегуна Токугава – это начало преследований христиан. Япония практически полностью отгораживается от внешнего мира.

Но почему Токугава так невзлюбили последователей именно этой религии? Корни этой неприязни уходят в годы рождения сёгуната.

Токугава Иэясу, как и его предшественник и соперник Тоётоми Хидэёси, поддерживал торговлю с другими странами, но очень подозрительно относился к иностранцам. И дело было в том, что клан Тоётоми, хоть и ослабленный, не собирался сдаваться, а пополнить силы мог у тех самых иностранцев, раз уж на родной земле союзников не найти.

Несмотря на свое явное превосходство как в военном, так и в экономическом плане, Иэясу не расслаблялся. Его многочисленные противники объединились вокруг сына предыдущего правителя – Хидэёри, и при поддержке христианских стран готовили переворот. Однако Иэясу, как уже говорилось выше, опередил их: разгромил ставку претендента на верховный пост в Осаке, почти все заговорщики были убиты, а сам Хидэёри покончил жизнь самоубийством. После этой расправы в стране воцарились долгожданный мир и стабильность. А вот христиане и иностранцы были объявлены персонами нон грата. А нечего было финансировать и поддерживать проигравшую сторону!

С установлением власти Токугава в Японии широкое распространение получили конфуцианские идеи в интерпретации философа Чжу Си. Он провозглашал незыблемость существующего порядка, обязательное подчинение младших старшим и прочие идеалы, импонировавшие власти сёгуната, оправдывавшие его действия. Благодаря поддержке правящего режима чжусианство вскоре заняло позиции официального религиозного учения страны.

Еще одной тенденцией этой эпохи стало развитие идей националистического толка. Если первоначально изыскания в этой области носили мирный характер и были направлены лишь на поиски национальной самоидентификации, то позднее они переродились в агрессивные теории японского превосходства. Так, в трудах ярого националиста и синтоиста Ямага Соко открыто пропагандировалась исключительность японской нации, ее самодостаточность и независимость от континентальных культур, в частности Китая. Его рассуждения задали тон последующим «построениям» японских националистов.

С развитием городов и усилением влияния горожан на общественную жизнь страны возникла необходимость в формировании их собственной идеологии. Именно это способствовало возникновению учения сингаку, представляющего собой практическую этику. Согласно сингаку, достичь богатства и процветания можно было благодаря собственному интеллекту, бережливости и трудолюбию.

Еще одним течением общественной мысли того времени была школа коку-гаку, ратующая за поиски национальной японской идентичности. С этой целью была проделана работа по изучению памятников древней японской письменности, таким образом планировалось выявить особенности самобытного японского пути развития.

Одним из инициаторов этого движения был Хирата Ацутанэ, активно отстаивавший позиции синтоизма как исконно японской религии, наиболее соответствующей всем духовным потребностям японского народа. В своей работе «Драгоценные узы» он провозглашал родство всех японцев, их божественное происхождение, а следовательно, превосходство над другими расами.

Учение было популярно во всех слоях общества, за исключением правящего (не императора, который исполняет обязанности первосвященника синто, разумеется, мы же помним, что император не правит, а царствует). А как же, вы скажете, госпожа Касуга но-цубонэ и ее синтоистские привязанности? Но, во-первых, она была женщиной, а им «разрешалось» синто – как вариант религии «для дома», считалось, что дамы не имеют реального влияния на политику (наивный взгляд), и поэтому им можно сколько угодно заниматься ритуалами синто. А во-вторых, синтоистские умонастроения госпожи Касуга но-цубонэ с легкостью порождали у нее мысли о том, что «Япония – для японцев», а гайдзины могут убираться со своим чуждым христианством в свои христианские страны. А ведь она воспитывала будущего сегуна.

Проводимая Токугава Хидэтада политика привела к запрету христианства в Японии. В 1614 г. он издал закон о запрете пребывания чужестранцев в стране, что привело к массовым репрессиям против христиан.

Поначалу сёгун хотел сделать Эдо главным портом, но впоследствии, после того, как понял, что европейцы предпочитают порты на острове Кюсю, а Китай отверг его планы официальной торговли, он решил усилить контроль над существующей торговлей и разрешил торговать определенными товарами только через конкретные порты (политика сакоку).

«Христианская проблема» состояла, фактически, из проблемы управления христианскими даймё на острове Кюсю и торговли с иностранцами. В 1612 г. всем вассалам сегуна и жителям земель, принадлежавших Токугава, было приказано отречься от христианства. Известно, что Касуга но-цубонэ фактически лично нашептывала правителю, как именно нужно выживать этих гайдзинов.

И в последующие годы репрессии против христиан и ограничения на торговлю с иностранцами вс время усиливались: в 1616 г. число открытых для торговли с иностранцами портов уменьшилось до Нагасаки и Хирадо (порт на острове к северо-востоку от Кюсю), в 1622 г. сёгунат казнил 120 миссионеров и новообращенных, в 1624-м была запрещена торговля с Испанией, в 1629-м были казнены тысячи христиан. Наконец, в 1635 г. вышел указ о запрете японцам покидать пределы страны и о запрете уже выехавшим возвращаться. С 1636 г. иностранцы (португальцы, впоследствии голландцы) могли находиться только на искусственном островке Дэдзима в гавани Нагасаки.

Политика изоляционизма и ликвидации христианства еще более усилилась при следующем сегуне Токугава – Иэмицу.

После восстания в Симабаре в 1637–1638 гг., – ставшего реакцией на проводимую сёгунатом политику религиозной нетерпимости, централизации власти и увеличение налогов, – поднятого христианскими самураями и крестьянами, угнетаемыми экономически и притесняемыми религиозно, христианство в Японии было окончательно разгромлено. Выжили лишь незначительные, ушедшие в глубокое подполье группы верующих.

Вскоре после этого были разорваны отношения с Португалией, а члены португальской дипломатической миссии казнены. Всем подданным было приказано «зарегистрироваться» в буддийском либо в синтоистском храме. Христианство было официально запрещено, а тысячи его последователей были убиты.

Торговля с европейскими странами, объявленными «варварскими», была сведена к минимуму, за исключением незначительной торговли некоторых внешних даймё с Кореей и островами Рюкю к юго-западу от Японского архипелага, и осуществлялась только в порту Нагасаки в строго установленное время, причем цены на некоторые экспортные товары (например, шелк) были фиксированными.

Период Эдо еще называют «кукурэ кириситан» – периодом тайного христианства. Когда начались массовые гонения на христиан, появилось своеобразное христианское искусство: буддийские изображения с христианскими символами. Например, в музее Нью-Йорка хранится изваяние божества Тамонтэн, одного из Си Тэнно – четырех небесных царей, защищающего буддийскую страну на северном направлении, при этом характерно, что страж буддизма установлен на постаменте, имеющем золотой крест, что встречается чрезвычайно редко.

«СЕРЫЙ КАРДИНАЛ» ПРИ ИЭМИЦУ ТОКУГАВА

В 1623 г. Хидэтада уходит с поста сегуна, однако по примеру своего отца он остается фактическим правителем государства до своей смерти в 1632 году.

Бразды правления Хидэтада переходят к его сыну, Токугава Иэмицу. Девятнадцатилетний Иэмицу не был способен самостоятельно управлять страной и прибегал к советам наиболее влиятельных даймё, составлявших окружение его отца. Одним из самых близких и надежных советчиков стала его няня О-Фуку, госпожа Касуга но-цубонэ.

В целом Иэмицу продолжал политику предшественников, направленную на изоляцию страны от любого внешнего влияния и концентрацию власти и экономических ресурсов в руках правящего клана.

О-Фуку поддержала Иэмицу в его стремлении стать сегуном, и так как сыграла ключевую роль в его назначении, получила признание и широкие полномочия, став настоящим «серым кардиналом» при сегуне Иэмицу. Тем более что третьего сегуна Токугава нельзя было назвать сильным правителем, ни по сравнению с его знаменитым дедом, ни даже по сравнению с отцом.

Интриги О-Фуку и падение Таданага Токугава. Иэмицу стал сегуном не сразу. После смерти второго сегуна Хидетада политический режим стал еще более жестким. Детство Иэмицу прошло в атмосфере борьбы за власть между кланом Токугава и его противниками (которые были окончательно побеждены только в 1615 г.). Всеобщая подозрительность, недоверие и замкнутый образ жизни, вероятно, сильно повлияли на формирование личности Иэмицу. До совершеннолетия и объявления наследником титула Иэмицу боролся за расположение отца со своим братом Таданага.

О-Фуку провела ряд интриг против младшего брата Иэмицу – Таданага, тоже желавшего возглавлять сёгунат Токугава. Дело в том, что это противостояние – не просто противостояние двух «принцев». Это было противостояние двух женских группировок в «ооку» – женской половине дворца сегуна, координационном центре политических интриг сёгуната.

Иэмицу воспитывала его няня, О-Фуку, а его младшего брата Таданага воспитывала их собственная мать, жена сегуна Сатоко (известная еще как О-Эио или 0-Го). Это была по-своему интересная личность, связанная родственными узами со многими героями этой истории, пострадавшими от родственников О-Фуку. Ее мать, О-Ичи была младшей сестрой Ода Нобунага. Тоётоми Хидэёси стал ее приемным отцом и защитником в период до замужества. Старшая же сестра Сатоко, Йододоно была второй женой Хидэёси и матерью Тоётоми Хидэёри. Такой вот запутанный клубок. Понятно, что у этих дам было много поводов не любить друг друга, памятуя в каких сложных отношениях были их семьи между собой, и какая витиеватая цепь взаимных предательств и обид тянулась из прошлого.

Ведь отец О-Фуку Сайто Тосимицу, как мы помним, принимал непосредственое участие в мятеже Акэти Мицухидэ против Ода Нобунага, закончившимся убийством последнего. А ее муж Инаба Масанари был в составе Западной армии, предательски перешедшей на сторону Токугава Иэясу в битве при Секинахара, что привело к поражению и смерти Хидэёси и его сына Тоётоми Хидэёри. Конечно, Сатоко ненавидела О-Фуку.

Когда братья были маленькими мальчиками, мать и няня были, мягко говоря, в очень натянутых отношениях, так как кроме прошлых обид каждая также хотела, чтобы ее питомцу был обеспечен плацдарм для успеха в качестве следующего сегуна.

Как показала история, навыками тайной войны Касуга ноцу-бонэ владела лучше Сатоко. Ее воспитанник, старший сын Хидэтада, в 1623 г. провозглашается официальным наследником сёгуна-та. В 1624 г. Таданага назначен даймё провинций Суруга, Тотоми и Кай с доходом 550000 коку. Токугава Хидэтада через некоторое время меняет решение в пользу Таданага. Но вдруг умирает, не успев оставить официальные распоряжения. После смерти Хидэтада его вдова Сатоко уходит в монастырь.

После странной смерти второго сегуна династии Токугава его старший сын Иэмицу узнал, что отец умер вроде бы не своей смертью. Но поскольку Хидэтада собирался сделать своим наследником второго сына – Таданага, сёгун вроде бы был отравлен сторонниками Иэмицу, чтобы не допустить такого поворота событий. По наиболее распространенной версии, в этом конфликте также принимал участие клан князя Овари на стороне Таданага. Касуга но-цубонэ активно интриговала, пытаясь очернить Овари всеми доступными способами и разрушить альянс Овари – Таданага.

Подозрения в насильственной смерти сегуна усиливали борьбу за главенство. Таданага и его сторонники (в том числе и князь Овари) пытались доказать, что Иэмицу виновен в смерти отца. Но поскольку у них не было доказательств, то они со своими войсками в знак протеста оставили замок сегунов в Эдо.

Иэмицу должен быть объявлен сегуном указом императора.

Однако императорский двор, осмелевший после смерти сильного правителя Иэясу, начал собственную игру и попытался столкнуть сыновей покойного сегуна лбами в попытке прекратить правление сегунов и уничтожить сёгунат Токугава. С этой целью двор медлил с выдачей мандата на титул сегуна.

Чтобы дискредитировать Таданага и заставить императора выдать мандат на титул сегуна Иэмицу, О-Фуку устроила провокацию, введя в игру наемников, которые спровоцировали сторонников Таданага напасть на кортеж Иэмицу, а в нем как раз находился посланник императора. Самого Иэмицу в числе путников не оказалось, но посланник императора погиб в схватке. Ответственность за это легла на Таданага.

Опасаясь за свою власть, Иэмицу сразу же удалил от себя всех советников отца, арестовал брата (ранее бывшего одним из влиятельнейших даймё), лишил его всех полномочий и заставил совершить сэппуку.

В результате Иэмицу был объявлен третьим сегуном Токугава. В общем, О-Фуку удавались драматические конфликты почти шекспировского масштаба.

Тайны ооку – теневого кабинета. Как образчик «подковерной борьбы» в ооку нами был приведен пример борьбы за власть между наследниками сёгуната, братьями Таданага и Иэмицу, точнее, между дамами, лоббирующими их интересы. А что же такое «ооку», где разыгрывались такие страсти?

О-Фуку имела большое влияние на мнение двора, она уже приобрела авторитет, хотя и не имела высокой придворной должности, ее статус – бывшая.

Однако именно ей принадлежит честь создания любопытного феномена тайной власти – ооку или «внутреннего дворца» (женских покоев). Общество до Токугава, до эпохи Эдо существовало без такого явного разделения и изоляции. Помещение самураев и их семей было общим, ничуть не напоминая изнутри ни крепость, ни сераль. Границы, разделяющей жизнь по обе стороны, не существовало. Эта граница появилась в эпоху Эдо, в замке второго сегуна Токугава в 1618 г. Это так называемое «табу ооку».

Внутренний ооку был впервые построен в замке Эдо в 1607 г. по приказу Токугава Хидэтада. Он издал указ о специальном закрытом женском помещении, чтобы полностью отделить его от внешнего мира. В ооку жили женщины, связанные с правящим сегуном. «Внутренний дворец» разделялся на частные резиденции женщин из разных семей. О-Фуку стала главной распорядительницей этих женских покоев дворца, напоминающих по степени закрытости восточный гарем.

В ооку могли заходить только несовершеннолетние мальчики и сёгун. Взрослые мужчины туда не допускались без сегуна. Коридор, по которому сёгун вступал в покои «женского царства», открывался осузурока с колоколом (вроде привратницкой со звонком). Звон колокола объявлял «вход сегуна». Этот коридор был единственным путем, который связывал ооку и покои замка Эдо, и был, как правило, закрыт.

Позже был построен второй коридор – коридор Бедствия – для экстренных нужд, например для спасения во время пожара или землетрясения.

Таким образом, проживающие в ооку аристократки, их дети и служанки не могли оставить замок без разрешения сегуна, впрочем, Касуга но-цубонэ прекрасно могла получить такое разрешение, ведь ничто практически не ограничивало ее свободы.

Итак, ооку замка Эдо был координационным центром политических интриг для правительства Токугава. И Касуга но-цубонэ, будучи дамой-распорядительницей, держала в своих руках бразды правления, и ее влияние было эквивалентно власти министров в замке Эдо.

Награда за раскрытие мятежа Сатору Хироси. Как О-Фуку получила придворное звание Касуга но-цубонэ. В 1629 г. О-Фуку поспособствовала тому, чтобы мятеж генерала Сатору Хироси, желавшего захватить власть, провалился. Неуспех предприятия Сатору объяснялся тем, что к О-Фуку сходилась вся информация от «женского населения» сёгунского замка. Заговор генерала был обречен на провал именно из-за того, что некоторые заговорщики были невоздержанны на язык перед своими женщинами. А О-Фуку держала глаза и уши открытыми.

После успешно раскрытого и подавленного заговора О-Фуку была дозволена аудиенция у императора Го-Мидзуно (Котохито) в Киото. Ей был дарован второй из младших рангов в императорском дворце в Киото и придворное звание Касуга но-цубонэ.

Этот мятеж также сыграл роковую роль в усилении репрессий против христиан, потому что многие участники заговора исповедовали эту религию. Были казнены тысячи людей, в 1629 г. по стране прокатилась волна террора, направленного против христиан. Касуга но-цубонэ добилась исполнения своей мечты о «японской Японии».

При сегуне Иэмицу, считавшем идеалом государственного устройства конфуцианскую гармоничную иерархию, социальная структура общества была законсервирована. Самураям было запрещено переходить на службу к новому хозяину без согласия прежнего, у крестьян было изъято все оружие вплоть до кухонных ножей (их выдавали для бытовых нужд «под расписку»), всем жителям страны было предписано «зарегистрироваться» в том или ином синтоистском или буддийском храме. Тотальная регламентация жизни всех слоев населения окончательно сформировала тип менталитета, который мы называем японским.

Токугава Иэмицу умер в 1651 г. в возрасте сорока пяти лет. Титул сегуна перешел к его сыну. Но Касуга но-цубонэ уже не могла управлять четвертым сегуном Токугава, она умерла в 1643 г., когда ей было 64 года.

После смерти Касуга но-цубонэ получила как «старшая сестра монахиня» надлежащее буддийское имя – Сатору Ёси. Похоронена Касуга но-цубонэ в храме Ринсё около Токио, ее могила является архитектурной достопримечательностью, ее именем названа местность в Бункио, также в ее честь воздвигли памятник в Одавара, префектура Канагава. О ней пишут книги, снимают фильмы и сериалы, в общем, Касуга но-цубонэ живет в памяти поколений, она не просто персонаж древней истории, а вполне популярная героиня.

В Японии известно ее последнее стихотворение, которое она написала перед самой смертью:

Из сгоревшего дома,
сегодня я, получив приглашение,
следую с Луною на Запад.


ГЕНРИХ ИОГАНН ФРИДРИХ ОСТЕРМАН


(1686–1747)

Наша система должна состоять в том, чтобы убежать от всего, что могло бы нас в какие-то проблемы ввести.

А. И. Остерман

Граф Остерман, бесспорно, был одним из величайших министров своего времени. <…> Он умел проникать в суть вещей и обладал недюжинным умом. Он был чрезвычайно работоспособен, очень ловок и неподкупен… С другой стороны, он был сверх меры недоверчив и часто слишком давал волю своей подозрительности. <…> Он был мастером всевозможных перевоплощений, никогда не смотрел людям в лицо и часто бывал растроганным до слез, если считал необходимым расплакаться

X. Г. Манштейн. Записки о России, 1727—1744

Этот человек обладал поистине уникальной способностью притворяться. Он мог перехитрить любого человека, чем нажил немало врагов, которые просто жаждали его низвержения. Но на дипломатическом фронте его победы сравнивали с Полтавской битвой.

Его имя Генрих Иоганн Фридрих Остерман.

Кем же он был: гениальным политиком? Расчетливым интриганом и карьеристом? Безродным выскочкой? Или человеком, достигшим многого благодаря своему трудолюбию и недюжинным способностям?

Тонкий политический нюх, знание человеческих слабостей, самообладание, беспринципность и умение вовремя поставить на победителя, плести сложную интригу и при этом оставаться в тени – все эти качества позволили Остерману удержаться на плаву при пяти властителях. Остерман пришел на арену истории при Петре I, вершил судьбы людей при Екатерине I, Петре II, Анне Иоанновне, он «дергал за ниточки», интриговал и вершил тайную политику, он принимал участие в падении Бирона и – какая тонкая ирония судьбы – был низвержен Елизаветой, не самой дальновидной и проницательной монархиней.

Мальчик из вестфальского города Бохума Генрих Остерман отправляется или, вернее, вынужден бежать из родного края через границу, сквозь мглу и туман неизвестности – искать счастья на чужбине. Он проходит извилистыми путями, достигает величия и, в конечном счете, разделяет судьбу многих великих: его ждет падение, и притом падение сокрушительное.

Остерман – странник среди миров, и немец, и русский. Это знаковая фигура, пытавшаяся расставлять вехи на решающем для России и для Европы рубеже эпох. Как рационально действующий политик, он находился под влиянием идей и идеалов поднимающегося Просвещения.

Историки закрепили за ним репутацию «хитрого вестфальца». Герцог Лирийский, первый испанский посол в Петербурге, так его характеризовал: «Он имел все нужные способности, чтобы быть хорошим министром, и удивительную деятельность. Он истинно желал блага русской земле, но был коварен в высочайшей степени, и религии в нем было мало, или, лучше сказать, никакой, был очень скуп, но не любил взяток. В величайшей степени обладал искусством притворяться, с такою ловкостью умел придавать лоск истины самой явной лжи, что мог бы провести хитрейших людей. Словом, это был великий министр».

«СКЕЛЕТ В ШКАФУ» И ИЗВИЛИСТЫЙ ПУТЬ В РОССИЮ

Петр Великий гениально умел выбирать и приближать к себе одаренных людей. Петр Алексеевич увидел Остермана. Петр Алексеевич выделил Остермана. Петр Алексеевич способствовал социальному и профессиональному взлету Остермана, которого потом называли гением злодейства, гением интриги.

Но как Генрих Иоганн Фридрих Остерман попал в поле зрения российского императора? Благодаря каким хитросплетениям судьбы он попал в северную столицу и Россию вообще? Как сумел обратить на себя внимание Петра?

8 жизни Остермана, которая складывалась как увлекательный авантюрный роман XVIII в., можно найти основу сюжета для античной трагедии о взаимоотношениях фатума и человека или мрачной драмы о роли случая в человеческих судьбах. А можно – и сюжет классического детектива, который и стал отправной точкой для непростой дороги, в конце концов приведшей молодого Генриха на туманные берега Невы.

9 июля 1686 г. в Бохуме в семье пастора Иоганна Конрада Остермана и дочери стряпчего Урсулы Маргариты Виттгенштайн родился третий сын – Генрих Иоганн Фридрих. Его отец собственноручно делает запись в метрической книге лютеранской общины: «9 июля родился Генрих Иоганн Фридрих Остерман, 13-го же был крещен».

Семья Остермана принадлежала к узкому буржуазному кругу, и входила, как бы мы сейчас сказали, в верхушку городской элиты. Остерманы, выходцы из зажиточных крестьян соседней деревни Вимельхаузен, в 1593 г. получили в лице юриста Маттеуса Остермана бохумское гражданство и быстро вошли в имеющий академическое образование немногочисленный правящий слой. Из этого рода выходили священнослужители, юристы, бургомистры, высокопоставленные чиновники, адвокаты. Остерманы владели в Бохуме несколькими домами.

Дед Иоганн Остерман много лет служил в храме, нынешней церкви Апостола Павла. Лютеранский пастор, он возглавлял церковный округ, как и его сын, Иоганн Конрад, отец Генриха Остермана, 37 лет прослуживший пастором и также возглавлявший церковный округ.

Церковь, лютеранская община, пасторский дом – это был не просто рутинный круг как «три К» для немецкой фрау – «кирха, кюхен, киндер», это был воистину счастливый билет для молодого человека. В XVII и XVIII вв. в пасторских домах получали воспитание многие представители интеллектуальной элиты.

Родительский дом являл собой контраст с невообразимой провинциальной узостью и мелочностью городка Бохума, которые окружали молодого Генриха. Ведь во времена Остермана Бохум представляет собой захолустный городок, который очень медленно развивался с момента основания примерно в 800 г. из небольшого поселка рядом с дворцом Каролингов и католическим собором Св. Петра и Павла (позднее ставшим главным собором) в центре. Лишь в начале XIV в. Бохуму удалось приблизиться к городскому статусу по условиям жизни. Прочных городских стен у Бохума не было никогда: он был окружен лишь земляным валом и рвом, в городе было пять ворот.

Правда, этот небольшой городок в вестфальском графстве Марка в 1616 г. был присоединен к Бранденбургу-Пруссии, а с течением времени приобрел известное значение как центр развития торговли и хозяйства, а также религиозный, административный и судебный центр для всей сельской округи.

Несмотря на эту по-сельски ограниченную городскую идиллию, молодой Генрих получает хорошее образование. Он – способный мальчик. Сначала его обучает сам отец, который «держит в строгости» молодого человека, по отзывам «очень живого, пылкого, но и холерического темперамента» и стремится воспитать его «в страхе Божьем».

Затем он идет в школу в Бохуме, где изучает «латинский язык наряду с другими гуманитарными науками», и, наконец, в 12 лет переходит в очень престижную, дающую уже основы академических знаний гимназию в старинном ганзейском городе Зосте.

Молодой Генрих был хорошим, далеко превосходящим средний уровень студентом, чрезвычайно умным и прилежным, но «горячим» и эгоистичным. Впрочем, он уже в девять лет потерял мать и с трудом приспосабливался к школьным порядкам в Зосте, потому что был непокорен и точно знал, чего он хочет и что ему нравится в школе; он ни за что не пропустит занятия своего обожаемого учителя, поэтому он вместе с ним временно переходит в гимназию в Дортмунде и вынужден после этих «гастролей» раньше времени покинуть школу в Зосте, поскольку хочет получать индивидуальные уроки.

Как и полагалось юноше из хорошей семьи, он записывается 9 сентября 1702 г. в Йенский университет в Тюрингии. В матрикулы университета он занесен рядом со своим старшим братом Иоганном Адольфом. Что же он здесь изучал? Была ли это теология – в этом, имеющем строго ортодоксально-лютеранскую направленность, университете – или, как все предполагают, все-таки скорее юриспруденция – предмет, выбранный и его братом? Это нам доподлинно неизвестно. Известно, что Генрих Остерман слыл в Йене очень прилежным студентом, но время от времени из-за своей вспыльчивости он имел неприятности, а также активно участвовал в совершенно необузданном разгуле имевшего повсюду дурную славу йенского студенчества.

В Йене Генрих Остерман – красивый, но небольшого роста юноша – прилежный студент, но никак не домосед. Он наслаждается студенческой жизнью на всю катушку, вступает в организованную по принципу землячества корпорацию «вестфальцев» и участвует в диких студенческих попойках и драках.

Через год учебы из-за юношеского легкомыслия произошел случай, который изменил всю последующую жизнь Генриха Остермана: 4 мая 1703 г. во время веселой пирушки с обильными возлияниями Остерман, в ту пору еще не достигший 16 лет, в состоянии аффекта и, как явствует из регистра смертей г. Йены, «в сильном опьянении» в университетском студенческом трактире «У розы» в половине двенадцатого ночи насмерть заколол своего университетского приятеля и однокурсника. Студенческая драка вылилась в ужасную трагедию, в убийство.

Сохранился документ свидетельских показаний некоего И. Ф. Тиманна, очевидца трагического события: «4 мая 1703 г. В погребок вошел студент, который закончил учебу и получил известие возвращаться домой. Вместе с ним было двое сопровождавших его друзей. Перед отъездом они хотели поужинать и расположились в углу комнаты, где пировало сборище пьяных вестфальцев.

Среди них был «маленький Остерман», изрядно подвыпивший. Ему пришла фантазия потанцевать, и он столь диковинным образом претворил ее, что чужак, сидевший за столом на скамье, громко рассмеялся. Тогда один из буйной компании, заметивший это, сказал Остерману: «Братец, этот человек насмехается над тобой!» Ни слова не говоря, без всякой попытки формального предупреждения, Остерман обнажил шпагу и в мгновение ока проткнул невинного, несчастного и, кстати, безоружного юношу. Остерман обратился в бегство и ускользнул от правосудия». Его жертвой оказался Г. Ф. Борхердинг, сын ветеринара из Ганновера, студент университета с 1699 г. В книге усопших лютеранской церкви в Йене сохранилась следующая запись: «Погребен студент Борхердинг, которого 4 мая в половине двенадцатого ночи во время пирушки заколол студент по фамилии Остерман, бюргер из Вестфалии». Потом Генрих в оправдание придумает версию дуэли. Но это будет неправдой. Дуэли не было, имело место прозаическое убийство.

История эта за века успела обрасти преданиями. Например, рассказывают, что мать Борхердинга, убитая горем, в сердцах прокляла род убийцы, пожелав исчезнуть всей фамилии (и ведь действительно, мужская линия потомков Остермана пресеклась, все его сыновья остались бездетными). А могила несчастного студента на городском кладбище и сегодня украшена цветами. О ней в народе рассказывают легенды, на нее приходят и сегодня молодые люди. Существует предание о том, что в брачную ночь, проведенную 4 мая на могиле Борхердинга, возникнет новая жизнь, которой будут суждены долгие счастливые годы, непрожитые юношей.

Ничего не подозревающий отец Генриха Остермана упал без чувств, когда ему пришлось, в соответствии с тогдашним обычаем, зачитать с кафедры его церкви сообщение о розыске своего сына, объявленного вне закона. «Бюргеру из Вестфалии» удается избежать полицейского ареста, он скрывается и затем бежит в Амстердам.

И что же, это конец многообещающей карьеры? Жизнь непутевого студиозуса по глупости загублена?

Такое начало кажется немыслимо странным для человека, вся жизнь и деятельность которого – абсолютный рационализм, сама предусмотрительность, просчет вариантов, тонкая, продуманная интрига. И все же, зная о долгой жизни Остермана, мы не можем сказать, что событие в кабаке «У розы» было исключительно делом рук случая, неожиданным и нелогичным. В личности Остермана была тайна, которая порой приоткрывалась в неожиданной страстности его натуры. За внешним хладнокровием, хитростью, расчетливостью скрывался вулкан честолюбия, гордости, тщеславия, а порой авантюризма. И тогда этот умнейший аналитик не мог справиться со своими страстями, допускал нелепые промахи и оказывался в крайне затруднительном положении.

После своего необдуманного и имевшего тяжелые последствия проступка в Йене Остерман спасается от правосудия, не желая отвечать по закону за свое преступление. Современники позднее писали, что воспоминания об этом поступке преследовали его всю жизнь и отравляли ему «самые светлые минуты радости». По их словам, для Остермана это было «стимулом» «хорошими поступками загладить вопиющее беззаконие». По крайней мере, Генрих Остерман долгое время предпринимал попытки, вначале поддерживаемые отцом, уладить дело с матерью погибшего и с германским правосудием. Усилия остались напрасными.

Радикальный поворот в его жизни, вызванный случившимся в Йене, ускорил внутреннее развитие Остермана. Его юность закончилась, пришла пора показать себя мужчиной. Остерман бежал в Голландию. Там, в тесных улочках Амстердама, и укрылся беглый студент – без гроша в кармане, без будущего. Он решительно ухватился за шанс, подвернувшийся ему в Амстердаме, – шанс начать новую жизнь.

Следует сказать, что события в трактире «У розы» происходили как раз в те дни, когда Петр I основывал Петербург, ходил по Заячьему острову, где возводилась крепость, праздновал свою первую победу на море, когда во главе абордажной команды взял два шведских корабля. Россия с шумом выходила на берега Балтики. И ей были остро необходимы люди, специалисты. Петр послал в Амстердам недавно нанятого им адмирала Крюйса, который набирал людей для работы в Московии. И вот пути Остермана и Крюйса в какой-то момент пересеклись, и это стало вторым поворотным моментом в жизни Остермана.

И в 1703 г. Генрих Остерман нанялся на должность подштурмана к адмиралу петровского флота голландцу Корнелию Крюйсу, получившему от Петра Великого задание нанять на российский флот матросов и ремесленников-корабелов. Остерман поступает на российскую службу в качестве младшего рулевого, но скоро поднимается до должности секретаря вице-адмирала. Вот так он, собственно, и попал в Россию, этаким бродягой, беглым преступником, амбициозным, умным и готовым на все.

ОСТЕРМАН ПРИ ПЕТРЕ I

В этот период жизни Генриха Остермана еще нельзя говорить о нем как о «сером кардинале». Во-первых, в силу возраста – он еще молод, его таланты не совсем определены, он имеет большой потенциал, но этому потенциалу только предстоит развиться.

А во-вторых, «серые кардиналы» вершат закулисную политику при слабых государях, к коим отнести Петра I ну никак нельзя. Быть может, и такими правителями можно манипулировать, но для этого их нужно превосходить по многим параметрам, с чем вряд ли бы справился шестнадцатилетний молодой человек.

На заре его жизни в нем, гуляке-студенте, с трудом угадывается тот пожилой господин, обремененный болезнями, тонкий и коварный интриган, которым его обычно изображают в художественной и популярной литературе.

Поступление на российскую службу – серьезный шаг для всего лишь шестнадцатилетнего молодого человека из Бохума. Но, может быть, и без трагического события в Йене он когда-нибудь направил бы свои стопы в Россию, потому что царь Петр Великий значительно активизировал начатую еще его предшественниками политику привлечения западных специалистов к процессу модернизации своей страны и строительству боеспособного флота. Он обещает устремившимся в его империю иностранцам многочисленные привилегии, в том числе религиозные, перспективу получения высоких государственных должностей и достижения высокого положения в обществе по принципу «одаренным открыта карьера». И многие приезжают – как коммерсанты, техники, архитекторы, врачи, аптекари, офицеры, дипломаты, ученые, ремесленники, так и авантюристы, политические интриганы и мечтатели.

Например и старший брат Остермана, Йоханн Христоф Дитрих, по протекции Генриха Гюйсена из Эссена, находящегося на российской службе дальнего родственника Остерманов, уже с 1702 г. находится при царском дворе. Здесь он – учитель и воспитатель великих княжон – Анны, будущей императрицы, и Екатерины – дочерей сводного брата Петра царя Ивана, Ивана Алексеевича. Позднее брат Остермана станет бароном и будет назначен посланником герцога Мекленбург-Шверинского в России.

Когда именно прибыл в Санкт-Петербург Генрих Остерман, мы не знаем. Достоверно известно, что Остерман не находился в Петербурге ранее 1705 г. О раннем периоде его деятельности в новой российской столице сведений почти нет. Точно известно только, что уже в конце 1705 г. его имя внесено в церковную книгу местной лютеранской общины первой лютеранской кирхи Святого апостола Петра (что ныне радует глаз на Невском), общины, которую он постоянно поддерживал и которой он, как и своей протестантской вере, сохранял преданность на протяжении всей жизни.

Остерман быстро делает карьеру в Санкт-Петербурге: он довольно скоро поступает в Посольский приказ (Министерство иностранных дел). А затем становится тайным писарем царя при его походной канцелярии. Петр Великий познакомился с Остерманом по рекомендации Крюйса. Как пишет Ключевский, «Петр Великий, находясь однажды на корабле вице-адмирала Крюйса, попросил найти толкового чиновника, который мог бы грамотно написать письмо. Вице-адмирал представил царю Остермана. Государь остался очень доволен им, и с тех пор Андрей Иванович неотлучно находился при монархе».

С этой поры Петр I неизменно прибегал к услугам Остермана во многих вопросах. Он доверяет ему «сверхсекретные государственные дела» и вскоре тот становится его незаменимым помощником и советчиком царя во внешнеполитических делах. Петр I высоко ценит Остермана: «Ни разу и ни в одном деле этот человек не допустил ошибку, – говорил о нем Петр I впоследствии. – Я поручал ему писать к иностранным дворам и к моим министрам, состоявшим при чужих дворах, отношения по-немецки, по-французски, по-латыни. Он всегда подавал мне черновые записи по-русски, чтоб я мог видеть, хорошо ли понял он мои мысли. Я никогда не заметил в его работах хотя бы малейшего недостатка». Так Остерман становится личным секретарем Петра I.

Не имея в России ни связей, ни друзей, ни денег, он начал службу с должности писаря и переводчика и добился совершенно блестящих результатов за поразительно короткий срок.

Гибкий ум, исполнительность, немецкая точность – все было по нраву Петру. У Остермана было и еще одно качество, поражавшее всех в России. Его отличала просто фантастическая работоспособность. По отзывам современников, он работал всегда: днем и ночью, в будни и праздники, чем заметно выделялся среди своих коллег – и русских, и иностранцев.

Итак, Генрих Остерман умен, невероятно прилежен и целеустремлен, дипломатичен, конфидециален и лоялен. И прежде всего он очень способен к языкам. Он работал переводчиком в Посольском Приказе, потому что Петру I нужны были образованные квалифицированные люди, которые знали латынь, немецкий, голландский. Помимо своего родного немецкого языка Остерман знал латынь, французский, итальянский, очень быстро, за год, овладел русским языком. И в отличие, скажем, от императрицы Екатерины II, послания которой нужно было редактировать, Остерман писал и по-русски очень грамотно.

А что касается того, что Остерман был разыскиваемым преступником, то нужно вспомнить, что, во-первых, в окружении Петра было очень много иностранных специалистов, царь вполне поначалу мог и не знать подробностей биографии нового сотрудника, а потом, когда этот молодой человек проявил себя в качестве секретаря, ему это было уже не важно.

Да и самого Петра «уголовным прошлым» было не удивить, известно, что он сам был грешен. Не зря Лев Толстой называл его, быть может с излишней страстностью, «осатанелым зверем», вспоминая ситуацию 1718 г., когда царь Петр I фактически приказал негласно казнить сына царевича Алексея. Да и что царевич – почти четверть населения потеряла Россия за время петровского правления! И если бы это были только военные жертвы, среди них была значительная часть и гражданского населения.

Нравы тогда были соответствующие, эпоха, мягко говоря, была «не вегетарианская». Историю, увы, не делают в белых перчатках. В первом томе «Истории России», вышедшей в 1935 г. в Париже под редакцией П. Н. Милюкова, глава о петровских преобразованиях имеет многозначительный заголовок: «Результаты реформ: хаос». По образному выражению историков, «Петр I, словно отчаянный хирург, взялся лечить больного, безжалостно кромсая все его жизненно важные органы и не спасший тому ничего, кроме жизни». «Ценой разорения страны Россия возведена в ранг европейской державы… Политический рост государства, опять опередил его экономическое развитие».

А во-вторых, в России в этот момент, когда начинается масштабная война и серьезные реформы, нужны люди. А Остерман работает со знаменитым немецким усердием. И вообще, говоря об А. И. Остермане, следует помнить, что он был одним из первых немцев, которые вслед за Лефортом оказались на самом верху российской государственной иерархической лестницы, кто в бурные и переломные времена российской истории сыграл значительную роль в судьбе страны. Известно, что вопрос о роли иностранцев, и в частности немцев, в судьбе России в том или ином контексте, неоднократно поднимался и в литературе, и в науке, и в обществе в целом. Исследуя историю «европеизации» России, мы будем постоянно встречать немецкие фамилии среди тех, кто вносил в том или ином качестве свою лепту в развитие и совершенствование государства. Поэтому здесь уместно напомнить слова выдающегося русского историка и философа XIX в. Н.И. Костомарова, который писал об Остермане: «Вестфалец родом, чуждый России по происхождению, по воспитанию и по симпатиям, которые привлекали его как немца в немецкой народности, этот иноземец более всех других иноземцев, привлеченных в Россию Петром Великим, понял, что, поселившись в чужой стране, надобно посвятить себя совершенно новому отечеству и сжиться с духом, нравами, особенностями того общества, среди которого будет течь новая жизнь… Это был человек редчайшей для России честности, его ничем нельзя было подкупить – и в этом отношении он был истинным кладом между государственными людьми тогдашней России, которые все вообще, как природные русские, так и внедрившиеся в России иноземцы были падки на житейские выгоды, и многие были обличаемы в похищении казны. Для Остермана пользы государству, которому он служил, были выше всего на свете».

Пока он еще полный сил молодой человек, он удачно избег суда, попал в Россию, попал на службу, хорошую и перспективную службу, и поэтому он исполняет поручения, какие дают («пойди туда, сбегай сюда, уладь то, разбери это»). И этим, а также оценкой обстановки и расклада сил, он и занимается. Пока.

Остерман хорошо осознает, что малейшая остановка на пути вверх, для него, иноземца, может стать полнейшим крахом. Для него в его шахматной партии очень важен дебют, он следит за всей доской и не дает противнику ни одного шанса.

Во всяком случае, проходит около пяти-шести лет с момента приезда Остермана в Россию, он трудится, зарабатывая репутацию и «политический капитал» как лицо, на которое царь может положиться в конфиденциальных делах, фактически выполняет роль тайного секретаря при Петре I.

Во время Северной войны Остерман находился при походной канцелярии Петра I. Уже в первые годы службы ему давали важные дипломатические поручения. Так, в 1710 г. он был послан к польскому королю Августу II с извещением о взятии Риги, а также к прусскому и датскому дворам, которые Петр Великий старался привлечь к более активному участию в войне против Швеции после Полтавской победы. По возвращении из поездки Остерман за успехи своих миссий в тот же год получил звание тайного секретаря посольской канцелярии.

С 1710-го по 1716 г. Остерман, будучи иногда в свите царя, иногда самостоятельно, участвует в посольствах к важнейшим дворам Европы – в Дрезден, Копенгаген, Париж. В качестве тайного секретаря он находился с дипломатическими миссиями в Берлине (1713) и в звании канцелярии советника – в Гааге (1715). При этом он учится, оттачивает навыки, постигает дипломатическое искусство на практике.

Остерман участвует вместе с Петром I в Прутском походе, бывшем основной кампанией в русско-турецкой войне в 1710–1713 гг., плохо подготовленном и неудачно проведенном военном предприятии. Это одна из печальных страниц русской истории. Тем летом стояла невероятная засуха. Люди и лошади десятками гибли от болезней, жажды, голода. Остерман вместе с другими выносил невзгоды этого злосчастного предприятия, он вместе со всеми оказался в окружении, которое грозило обернуться катастрофой для русской армии. Петр не забывал таких проявлений преданности.

После тяжелого поражения в Прутском походе, которое Россия потерпела от Турции, Остерман принимает участие в переговорах с великим турецким визирем и вместе с вице-канцлером Шафировым способствует тому, чтобы сделать условия заключения мира более или менее сносными для России. Остерман сумел добиться приемлемых условий для русской армии: Петр I не попал в плен и армия смогла вернуться в Россию – неожиданный и считавшийся едва ли возможным успех.

Вскоре после этого (12 июля 1711 г.) Остермана назначают тайным секретарем, т. е. он получает звание, ранее принадлежавшее Шафирову, что впервые дает ему возможность заниматься самостоятельной работой.

Переговоры по итогам Прутского похода были первым уроком серьезной дипломатической работы. С этого времени и начинается блестящая служебная карьера Остермана.

В феврале 1713 г. он был послан в Берлин «с нужными изустными делами». В июне 1715 г., когда начал проявляться антагонизм в отношениях России с Англией, он побывал в Голландии, где в то время в руках князя Б.И. Куракина сосредотачивались нити русской внешней политики.

Загадки мирных переговоров Остермана. «Конфиденции» Аландского конгресса. Однако по-настоящему великий час для Остермана как государственного деятеля, как дипломата и «переговорщика» пробил спустя 7–8 лет, когда он в качестве полномочного представителя России ведет дипломатические переговоры России со Швецией по окончании 20-летней Северной войны. Как известно, шведы вели переговоры о мире дважды – в 1718 г. на Аландских островах (Аландский конгресс 1718–1719 гг., не принесший, правда, долгожданного мира со Швецией) и в 1721 г. в финском городке Нюстард (Ништад).

Если в наше время Швеция – это небольшое благоустроенное европейское государство, то Швеция в начале XVIII века – великая европейская держава. И с этой великой европейской державой России пришлось воевать 20 лет. И русские победили, создав армию, флот, реорганизовав экономику фактически на манер «военного коммунизма». Но Швеция признавать поражение не хотела, она – великая держава, она не так легко признает роковой проигрыш. Швеция дралась до последнего, поэтому переговоры были кропотливыми и шли очень тяжело. Приходилось применять даже совершенно недипломатические методы. Вот один пример, чтобы понять, о чем идет речь: дипломаты ведут каждый свою игру со всем дипломатическим искусством, переговоры идут, но шведы упираются, как могут, и не идут ни на какие уступки, поэтому приходится высаживать российский «десант» в Швецию, чтобы немножечко там «побезобразничать» – сжечь один-другой заводик, разграбить пару городов, – а иначе не получается никак. Если «на войне как на войне», то в деле заключения мира – даже больше чем на войне. Все средства идут в ход. Сохранились сведения, что подобные методы стимулирования хода переговоров осуществлялись не только с молчаливого попустительства Андрея Ивановича, но им же и в подробностях царю и расписывались: какой пункт лучше задействовать, назывались уязвимые места, потребное количество «десантников» и т. д. То есть «одной рукой» этот интриган вершил официальную дипломатию, а «другой рукой» – ее неофициально подкреплял.

Канцелярии советник Остерман как один из двух российских уполномоченных (вместе с другой крупной фигурой петровской эпохи, Яковом Виллимовичем Брюсом) вел эти переговоры. Как распределялся их вклад, их заслуги в это нелегкое дело – вопрос щекотливый и сложный.

Брюс – шотландец по происхождению, астроном, математик, о котором не без оснований говорили, что он занимается черной магией и проводит в Сухаревой башне какие-то тайные колдовские опыты (так это или нет, но до сих пор ходят легенды, что в стенах этой башни была замурована некая «черная книга» Брюса). Однако переговоры на Аландских островах были не менее таинственны и загадочны, судя по последующим спорам историков.

Начать следует с того, что в голове ближайшего и самого доверенного министра шведского короля Карла XII Герца родился некий грандиозный замысел. Герц добился от своего сюзерена согласия на мир с Петром I, да еще на условиях отказа в пользу России от восточных прибалтийских территорий. Как могло случиться, что этот помешанный на войне король, не признававший иного смысла существования, кроме военных баталий, согласился на мирные переговоры со своим обидчиком, русским царем?

Дело в том, что Герц внушил ему, что мир с Петром I – верный путь к возрождению военного могущества Швеции. Союз с русским царем сделает Карла XII величайшим полководцем всех времен и народов! Фантастический проект Герца предполагал объединение под властью короля всей Скандинавии, возвращение его владений в Германии, а затем нанесение удара по Англии, где он передаст корону шотландской династии Стюартов. Но для этого нужна сильная армия, и она есть, тут, рядом, под боком: союз с Петром предоставит в распоряжение Карла победоносное русское войско! Только в голове сумасшедшего могла родиться такая бредовая идея, но она увлекла Карла, который и сам был всегда склонен к авантюрным предприятиям (вспомним его приключения в Турции).

Вначале переговоры начались со взаимных требований. Русские представители сразу заявили, что «его царское величество желает удержать все им завоеванное». Герц, покуда не раскрывая всех карт, ответил, что «король желает возвращения всего у него взятого». И каждый пытался аргументировать свои утверждения.

Несмотря на то что он числился вторым после генерала Я. В. Брюса, Остерман в действительности был душой всего дела. Инструкции Петра русским уполномоченным требовали от них максимальной гибкости, им давались полномочия даже обещать русское содействие в получении возмещения за территориальные потери «другой стороне». Вместе с тем надлежало заявить шведам, что «мы с ними миру желаем, но и войны не боимся». Остерману в специальном письме Петр I давал поручение особого рода, основанное на глубоком понимании того, что представляла собой шведская дипломатия и сам Герц. Остерману нужно было частным образом войти с Герцем «в дружбу и конфиденцию», обещать ему награду и прочее.

Так два немца, один на службе русского царя, другой на службе короля шведского, слились друг с другом в дипломатических объятиях, ведя смертельно опасную игру. Обоим она могла стоить головы, если бы был сделан один неверный шаг – слишком высока была цена и ставка в этой аландской партии.

Остерману удалось выведать у Герца, что положение Швеции катастрофическое, население уменьшилось до 700 тысяч человек, в стране голод, нищета, эпидемии, что короля уже мало кто поддерживает, и поэтому нужна дипломатическая победа. Наконец, он открыл перед Остерманом свои основные карты: Россия в обмен на отвоеванные прибалтийские земли должна выставить 150-тысячную армию и в союзе со Швецией обрушиться на Польшу, Данию, Англию, Голландию, Германскую империю, словом, фактически на всю Европу. Что же все-таки это было – безумие шведского министра или западня?

Остерман прекрасно понимал, что предлагаемые Герцем условия заключения мира самоубийственны для России. Но он не спешил отвергать их. Он вел свою игру, выполняя данные ему Петром I инструкции: входить с Герцем «в конфиденцию как можно глубже» и ни в коем случае не останавливать переговоры. В это время он вел тайную шифрованную переписку с Шафировым, поверяя ему ход переговоров.

Старый Яков Брюс практически был уже отстранен от дела. Остерман полагал, что если не добиться сейчас мира, то война продолжится, и неизвестно, когда и как она закончится. Но и план Герца был конечно же неприемлем. Хотя реальным было и другое: союзники, возбуждаемые Англией, в скором времени, несомненно, выступят против России, поэтому возможен упреждающий удар против них. А Петр слал все новые послания, призывая не отвергать даже совершенно неприемлемые предложения Герца.

Остерман, сознавая в глубине души, каким чудовищным риском является вся эта затея, надеялся в конце концов на счастливый случай, благодаря которому вообще удастся уклониться от продолжения столь опасных переговоров и выполнения обязательств по ним. «Надобно и то принять в соображение, – писал он Шафирову, – что король шведский по его отважным поступкам когда-нибудь или убит будет, или, скача верхом, шею сломит. Если это случится по заключении с нами мира, то смерть королевская освободит нас от дальнейшего исполнения обязательств, в которые входим». Заканчивая свое письмо, он добавлял: «Богу известно, как я утомлен, я не могу собрать мысли». Что ж, в такой ситуации, находясь на самом острие сложнейших международных противоречий, готовых взорваться и ввести Европу в новые смертельные потрясения, можно было надеяться лишь на чудо. И оно случилось. Шальная пуля при осаде норвежской крепости оборвала жизнь Карла XII. Неизвестно, кем она была выпущена, но Аландский конгресс «благополучно» прервался, похоронив все безумные планы Герца.

В хитрой дипломатической игре А.И. Остерман проявил огромную выдержку, терпение и настойчивость. Так он показал царю свою заботу о сохранении казны: Петр I приказал выдать ему 100 тыс. червонцев для подкупа шведских уполномоченных, но Остерман успел употребить лишь 10 тыс., а девяносто возвратил обратно. Это было очень по сердцу царю, который всегда берег государственное достояние и строго наказывал казнокрадов.

Баронство за Ништадтский мир. А через два года Остерман, ставший к тому времени уже тайным советником канцелярии, вместе с Яковом Брюсом принял участие в подготовке и подписании Ништадтского договора, согласно которому между Россией и Швецией устанавливался «вечный, истинный и ненарушимый мир на земле и воде».

30 августа 1721 г. в Ништадте был наконец подписан мирный договор, завершивший длительную Северную войну. Труднейшие переговоры велись с перерывами три с лишним года. За это время в Швеции, по сути, сменилось три политических режима, не меньше перемен произошло и в других странах Северной Европы.

Фактически, Остерман на переговорах со шведами действовал самостоятельно, с минимальной оглядкой на формального начальника – он, в частности, имел собственный канал связи с Петербургом, а в какой-то момент даже – собственный шифр, недоступный Брюсу. Разумеется, Брюсу все это не нравилось – он делал соответствующие заявления, его утешали, на этом, собственно, все и кончалось: слава Богу, среди достоинств Якова Брюса была еще и редкая в тот век пониженная склочность. Остерман же проявил себя тонким, настойчивым и умным переговорщиком. Да и не только – в своем служении России он в какой-то момент перещеголял самого Петра I. Дело было на последней стадии Ништадтского конгресса.

Желая закончить дело во что бы то ни стало, Петр I принял решение пойти на дополнительную уступку шведам – вернуть им захваченный еще в 1710 г. Выборг. С официальным изложением новой русской пропозиции в Ништадт был послан Ягужинский. Остерман получил обо всем этом сведения по своим каналам, однако счел петровскую уступку излишней. Не осмеливаясь спорить с монархом, он написал письмо коменданту Выборга с просьбой задержать проезжающего через город Ягужинского самым характерным для того способом. В результате Ягужинский пропьянствовал в Выборге неделю. Когда же он все-таки приехал в Ништадт, мирный договор был уже подписан. Выборг остался за Россией.

Остерману и Брюсу при подписании Ништадтского мира удается выторговать блестящие условия: Россия получила Эстляндию, Лифляндию, Ингерманландию, города Выборг и Кексгольм и обеспечила свое господство на Балтийском море, а также закрепила свой статус новой великой державы. Империя «вошла» в Европу и получила важную партию в ансамбле европейских держав. Швеция довольствовалась компенсацией в 2 млн ефимков и правом беспошлинно покупать хлеб в Риге и Ревеле. Это был выдающийся успех петровской внешней политики и дипломатии, долгожданный исход войны, которую царь назвал «троекратной школой».

Это был не только большой успех России, правитель которой Петр I теперь принимает титул императора и прозвище Великий, но и успех Остермана, получившего признание как творца этого договора. Лица, проводившие такие переговоры, разумеется становились известными в дипломатических кругах Европы, следовательно, и Остерман попал в элиту дипломатии.

Петр I находился на вершине счастья и не скрывал своего торжества. Он писал, что никогда «наша Россия такого полезного мира не получала». Петр был очень доволен – закончилась тяжелейшая война, мир был заключен на тех условиях, на которых Россия настаивала (современники в мемуарах писали, что Петр три дня праздновал этот договор, от радости даже плясал на столе – конец 20 годам тяжелейшей войны).

Царь щедро наградил причастных к переговорам. Тем же числом, что и подписание мирного договора, датирован указ о пожаловании А. И. Остерману титула барона. После Шафирова это был второй баронский титул в России.

8 сентября в Петербурге началось празднование Ништадтского мира. Почти месяц устраивались маскарады, танцы, фейерверки. В октябре в Сенате от имени его членов состоялась торжественная церемония поднесения царю титула «Отца Отечества, Петра Великого, Императора Всероссийского». Зимой празднования перенесли в Москву.

Петр I был столь доволен мастерством Остермана, его дипломатическими успехами, что даже… женил его на одной из первых русских красавиц – Марфе Ивановне Стрешневой, связанной родственными узами с царствующим домом, которая, впрочем, по мнению современников, «была одно из самых злых созданий, существовавших на земле». Но тут уж ничего не поделаешь, в этих случаях, как говорится, дипломатия бессильна. Сам Петр почтил молодоженов своим присутствием. В «Походном журнале» царя есть запись от 22–23 января 1721 г., что «их величества были на свадьбе у Андрея Остермана».

Переговоры со Швецией это не только победа России, но и личная победа для Остермана. В день заключения мира бывший бохумский беглец Генрих Остерман становится титулованным дворянином, бароном, он получает ценные подарки, имение и входит в то, что мы сейчас называем государственной элитой. Однако он так никогда и не стал светским человеком, придворным, которого могли занимать экстравагантные праздники, маскарады, бурлески, балы и охоты, определявшие лицо петербургской придворной жизни. Остерман был и оставался придворным «карьеристом», который, благодаря своему уму и знаниям, действовал за кулисами и держал в руках нити управления государством.

Показательный словесный портрет А. И. Остермана оставил один из современников: «Остерман обладал представительной внешностью и хорошим сложением, но и не менее одаренным разумом. Свой ум он доказал главным образом в трех вещах. Первая – он никогда не покровительствовал никому из друзей. Вторая – он почти всегда притворялся больным, благодаря чему избегал многих подозрений и преследований, да и легко мог скрывать свои мысли и намерения. Третье – то, что он женился на природной русской знатной даме. Благодаря этому последнему большинство русских видели в нем соотечественника».

Но все же Андрей Иванович, живя в России десятилетиями, так и не приобрел друзей и всегда оставался одинок. Да это и понятно – общение с ним было не очень-то приятно. Его скрытность и лицемерие были притчей во языцех, как и не слишком искусное притворство. В самые ответственные или щекотливые моменты своей политической карьеры он внезапно заболевал. У него открывалась то подагра правой руки (чтобы не подписывать опасные бумаги), то ревматизм (чтобы не ходить во дворец), то мигрень (чтобы не отвечать на вопросы). Случалось, что у него начиналась рвота в ходе переговоров, когда хитрец хотел прервать разговор. Английский посланник Финч писал, что в этом случае нужно сидеть, не меняясь в лице, и ждать: «Знающие его предоставляют ему продолжать дрянную игру, доводимую подчас до крайностей, и ведут свою речь далее; граф же, видя, что выдворить собеседника не удается, немедленно выздоравливает как ни в чем не бывало». В общем мольеровский «Мнимый больной» был явно воспринят Остерманом как методическое руководство!

Но это незамысловатое лицедейство отнюдь не свидетельствовало о наивности или, упаси боже, простодушии! Пусть прочие пребывают в заблуждении и считают его шутом, ведь того, кто держит соперника за кривляющегося глупца и считает, что видит насквозь его уловки, так легко обмануть. Остерман при всем своем «дилетантском актерстве» в делах дилетантом не был. И уж кто-кто, а Петр I это прекрасно понимал.

Коллегия иностранных дел. Дипломатия Остермана и «шпионские тайны». В декабре 1712 г. Петр I сделал первые предварительные распоряжения об учреждении коллегий, и в том числе Коллегии иностранных дел. В 1716 г. в Посольской канцелярии был установлен коллегиальный порядок решения дел. Дело в том, что в начале XVIII в. Посольская канцелярия не имела права рассматривать важнейшие политические дела, поскольку это право принадлежало Сенату. Члены Сената – «господа тайные советники» – обычно на своих заседаниях слушали изготовленные в Посольской канцелярии рескрипты русским представителям за границей. Тайные советники собирались иногда в присутствии царя в доме канцлера «на конференцию» о наиболее серьезных вопросах иностранной политики.

Окончательное устройство Коллегии иностранных дел завершилось в 1720 г. 13 февраля царь прислал канцлеру графу Головкину подписанное и скрепленное резолюцией «быть по сему» «Определение Коллегии иностранных дел». Это «Определение» преследовало две цели: установить личный состав Коллегии с распределением между ним подлежащих ее ведению дел и указать обязанности ее главных должностных лиц. На первом месте поставлены президент и вице-президент: канцлер граф Головкин и вице-канцлер барон Шафиров. Далее в «Определении» рукой Петра I написано: «Когда важные дела, то призывать всех или несколько, по качеству дела, тайных советников действительных, и от всех надлежит быть совету на письме, и потом докладывать о решении».

После президента и вице-президента «Определение» касается канцелярии советников. На эту должность назначены были два лица: Андрей Остерман (со званием тайного канцелярии советника) и Василий Степанов. Обязанности их заключались в составлении наиболее важных грамот к иностранным государям, рескриптов к русским министрам за границей, деклараций и резолюций, в надзоре за исполнением дел, поручаемых секретарям. Секретари по «Определению» ведали отделами или, как их называли, «экспедициями» Коллегии.

Особый интерес представляет Первая экспедиция (в чьем ведении – иностранные дела на русском языке), секретари которой заведовали приемом и отправкой иностранных представителей в России и русских за границей, всей перепиской с последними. А это уже та сфера, где основной задачей было то, что сегодня называют «теорией защиты информации». Каждое государство стремится тщательно хранить свои секреты. Документы свидетельствуют, что в петровскую эпоху центром, где создавались шифры, где они вручались или откуда они рассылались корреспондентам, был вначале Посольский приказ, затем Посольская походная канцелярия, а в дальнейшем Первая экспедиция Коллегии иностранных дел.

Из документов следует, что Андрей Иванович Остерман был отцом-основателем русской криптографии и широкого введения шифровых систем в практику российской дипломатии и внешней политики. На этой ниве он трудился как в петровские времена, так и при его преемниках, фактически до конца своей жизни.

Петр I по сути был первым из российских государей, кто предельно ясно осознал важность шифрования депеш и развития шифровального дела для обеспечения безопасности государства. Секретная переписка в до– и раннепетровскую эпоху велась довольно хаотично, появлялись простые шифрованные тексты и шифры, так называемые «цифирные азбуки» или «ключи» к тайному письму. Наиболее полно шифрованная переписка петровской эпохи представлена в многотомном издании «Письма и бумаги императора Петра Великого» (1956 г.), под ред. А. Ф. и И. А. Бычковых. В ней приводится интересный блокнот с шифрами, которыми переписывался Петр I. Он представляет собой тетрадь, на каждой странице которой записано по одному шифру, всего их шесть. Известно, что в разработке этих шифров с немецкой педантичностью принимал активное участие Остерман как советник Коллегии иностранных дел.

Вся деятельность по изготовлению шифров проводилась под непосредственным руководством самого императора, канцлера, вице-канцлера и советника Остермана. На одном из шифров есть надпись: «Азбука цифирная, написанная и присланная по приказу его сиятельства графа Андрея Ивановича [Остермана] и отослана к его сиятельству на двор секретарем фон Келлерманом апреля 11 дня 1734 года».

В Коллегии иностранных дел существовал специальный штат, которому поручалось зашифровывать и расшифровывать переписку. Текст, подлежащий шифровке, переписывали надлежащим образом переводчики и секретари Коллегии иностранных дел. Они же производили расшифровку писем. При Остермане криптографы Коллегии иностранных дел работали как никогда. Научная мысль не стояла на месте, постоянно велись поиски новых видов шифров.

В 1723 г. Андрей Иванович стал сенатором и заменил Шафирова на посту второго лица в дипломатическом ведомстве. Петр назначает Остермана вице-президентом Коллегии иностранных дел, тем самым дав соответствующее его талантам поручение, которое Остерман выполняет в течение почти двух десятилетий с величайшим знанием дела, осмотрительностью, ловкостью и с великой страстью – руководство российской внешней политикой.

В 1724 г. Петр I поручил Остерману «дать приличнейшее образование Коллегии иностранных дел». Остерман много работает, придумывает целую систему реорганизации министерства иностранных дел. Он составил проект нового штата канцелярии и обновил регламент Коллегии. Его проект-записка, названная «К сочинению и определению канцелярии Коллегии иностранных дел предложение», – один из лучших составленных Остерманом документов и вообще один из лучших документов того времени, который изучался и использовался на протяжении всего XVIII века.

Начинался проект-записка с характеристики самой Коллегии: «Дела в Коллегии иностранных дел, или, просто сказать, в тайном совете суть наиважнейшие»; все эти дела исполняются служителями коллежской канцелярии, которая есть «вечный государственный архив и всем старинным и прошедшим в государстве делам, поступкам, поведениям и взятым мерам вечное известие», отсюда следует, «что необходимо установить в ней [канцелярии] вечный и основательный порядок». По мнению Остермана, служители Коллегии должны быть «умными и в делах уже обученными, и вследствие малолюдства их принуждены будут работать день и ночь, то необходимо им учинить хороший порядок и честное и довольное пропитание». Вместе с тем служителей предлагалось освободить от постоев, так как они занимались секретными делами, ибо «излишняя компания дома к излишним разговорам часто ведет».

Но проекту реорганизации канцелярии Коллегии иностранных дел не суждено было сбыться. 28 января 1725 года Петр I умирает. Однако «Предложения» Остермана изучались и использовались при составлении штатов на протяжении всего XVIII столетия.

«Сильный при сильном». В чем же была сила Остермана как дипломата? Сохранившиеся документы позволяют хорошо понять его логику, его принципы. Основу русской политики Остерман видел в трезвом расчете, прагматизме, умении завязывать союзнические отношения только с теми державами, которые могут быть полезны России. Остерман тщательно, педантично, «по-бухгалтерски» анализировал, сопоставлял соотношение «польз», «опасностей», «генеральных интересов» России и ее возможных партнеров.

Петр I отдавал должное уму и прозорливости барона Остермана, отмечая, что «он лучше других министров знает истинную пользу Российского государства, и был для оного необходим».

А вот свидетельство генерала Манштейна, показывающее «осторожную премудрость» барона: «Он никогда не принимал ни малейшего подарка от иностранных дворов, не получив прежде на то позволения от своего двора. С другой стороны, имел чрезвычайную недоверчивость и простирал часто слишком далеко свои подозрения».

Дипломатические бумаги Остермана показывают его изощренный ум, умение учесть, взвесить все обстоятельства дела, предусмотреть все негативные последствия политических поступков.

Также любопытно и то, что он никогда не подписывался титулом барона и графа, а всегда просто: «Андрей Остерман». Как для руководителя внешней политики, для него было характерно развитое чувство равновесия, расчетливость и, главное, стремление оставить России поле для дипломатического маневра, а соответственно – для самостоятельной политики.

Своеобразным итогом размышлений над внешнеполитической доктриной Петра I является составленная Остерманом в 1726 году записка «Генеральное состояние дел и интересов Всероссийских со всеми соседними и другими иностранными государствами», имевшая важные последствия для России. В ней были сформулированы новые принципы русской внешней политики с учетом реальных возможностей и интересов государства.

Основная деятельность Остермана в петровское время сосредотачивалась во внешнеполитической сфере, но не замыкалась на ней. Он принимал участие в становлении новых государственных учреждений (коллегий), в организации Академии наук. Он также считается основным автором петровской «Табели о рангах».

ПОСЛЕ СМЕРТИ ПЕТРА ПЕРВОГО. КУКЛОВОД СОБИРАЕТ НИТИ

Расцвет карьеры Остермана пришелся на время после смерти Петра I. Петр был человеком предельно рациональным, но рационализм не всегда полезная вещь в политике. Так Петр посчитал, что сын его предал. История о том, как сына Петра осудили, сама по себе довольно таинственна. Известно, что царевич Алексей умер, не дождавшись эшафота. Помогли ли ему умереть или нет, мы никогда не узнаем.

Но речь о другом. Петр решил, что раз сын «плохой», то государь, передавая престол, должен передать его в надежные руки. Какие? А какие сам посчитает нужным. Как следствие 5 февраля 1722 г. появляется закон о престолонаследии, который говорит, что царь может отдать престол любому человеку, не обязательно своему сыну. Легенда гласит: «Отдать все…» – только и успел написать перед смертью Петр I, а кому отдать – неизвестно. Сложилась очень сложная ситуация: все члены правящей династии имели право на престол. А раз так – неизбежна борьба. И началась в России лихорадочная череда заговоров, смена правителей – «веселое» время после смерти Петра I называют «эпохой дворцовых переворотов». «Редко самовластие наказывало себя так жестоко, как в лице Петра этим законом от 5 февраля», – написал знаменитый историк В. О. Ключевский.

Многие историки оценивали 1720–1750 гг. как время ослабления русского абсолютизма. Очень часто в литературе говорят о «ничтожности» преемников Петра I. По словам, например, Н. П. Ерошкина, автора учебника по истории государственных учреждений дореволюционной России, «преемниками Петра I оказались слабовольные и малообразованные люди, проявлявшие подчас больше заботы о личных удовольствиях, чем о делах государства». «Дело Петра эти люди не имели ни сил, ни охоты ни продолжать, ни разрушить; они могли его только портить», – писал об этом времени историк В. О. Ключевский.

Именно после смерти Петра I можно говорить об Остермане уже не просто как о советнике у трона, а о «сером кардинале» в полном смысле. Теперь было кем управлять.

Екатерина – Остерман – Меншиков. Pro и contra. После смерти Петра Великого, хотя и сделавшего возможным престолонаследие по женской линии, но не оставившего четкого завещания, позиции Остермана были уже достаточно прочны, и он, взвесив все «за» и «против», пошел в этой ситуации за наиболее влиятельной фигурой того времени – Меншиковым (и гвардией, которая вообще была главной действующей силой во всей эпохе дворцовых переворотов). А Меншиков держался за кандидатуру второй жены Петра I, Екатерины (будущей Екатерины I), которую считал для себя наиболее приемлемой.

Каковы же были предпосылки воцарения Екатерины Алексеевны? Почему именно на нее ставили «полудержавный властелин» и хитрый «вестфальский лис»?

Первая русская императрица сама была довольно загадочной личностью. Родилась она католичкой 5 апреля 1684 г. (хотя эта дата ставится многими историками под сомнение) и до принятия православия, по одним данным, ее имя было Марта, по другим – Елена, фамилия по некоторым источникам Сковрощанко или Скавронская, по другим – Рабе. Происхождение Екатерины тоже точно неизвестно. Предположительно, она не принадлежала к знатному роду и была дочерью прибалтийского крестьянина – «дочь литвина Самуила Сковрощанко и жены его, именуемой в разных известиях различно». Впрочем национальность ее четко установить трудно, разные версии называли ее литовкой, шведкой, полькой, украинкой. Родители Марты умерли от чумы в 1684 г., и она воспитывалась в доме лютеранского пастора Глюка (известного своим переводом Библии на латышский язык) в Мариенбурге (в настоящее время это город Алуксне в Латвии). Марта была в доме скорее служанкой, поэтому грамоте ее не учили. По версии, изложенной в словаре Брокгауза и Ефрона, мать Марты, овдовев, отдала дочь в услужение в семью пастора Глюка, где ее будто бы учили грамоте и рукоделию. Семейное ее положение до встречи с Петром I тоже было весьма неопределенным, была она то ли вдовой, то ли неразведенной женой шведского солдата, якобы убитого во время сражения.

Ее захватили в плен русские в 1702 г. Пленницу взял поначалу в прачки «Шереметьев благородный», потом ее у него выпросил «счастья баловень безродный», то бишь Меншиков, а у того ее отобрал Петр I, и в 1703 г. она стала его фавориткой.

При крещении в православие Марте было дано имя Екатерины Алексеевны. И все бы хорошо, если бы не одно «но»: ее крестный отец – сын Петра царевич Алексей (1690–1718), который был младше Марты на 6 лет и который стал крестным отцом собственной мачехи. Поэтому в глазах православных россиян ситуация с женитьбой царя выглядела крайне неестественно. Получилось, что Петр I женился на своей внучке (отчество Екатерины – Алексеевна – дано по крестному отцу), а Екатерина стала мачехой своего отца (пусть даже и крестного).

Но как бы там ни было, в ноябре 1707 г. она была тайно обвенчана с Петром в петербургской Троицкой церкви. В феврале 1708 г. родила царю дочь Анну (впоследствии герцогиню Голштинскую), в декабре 1709 г. Елизавету (впоследствии императрица и самодержица всероссийская). Всего Екатерина Алексеевна родила мужу 11 детей, но большинство из них умерло в детстве, кроме Анны и Елизаветы. Маленький Петр Петрович считался официальным наследным принцем, законным преемником великого отца на троне, но его ранняя смерть нарушила прямую передачу короны от отца к сыну и явилась одним из побудительных мотивов знаменитого Указа о престолонаследии.

6 марта 1711 г. было «всенародно объявлено всем о государыне царице Екатерине Алексеевне, что она есть истинная и законная государыня». 19 февраля 1712 г. Петр I торжественно еще раз обвенчался с Екатериной в петербургском Исаакиевском соборе, и их дочери получили официальный статус цесаревен. А 7 мая 1724 г. Петр I короновал свою любимую жену в главном храме России – Успенском соборе Московского кремля. Французский посол Ж.-Ж. Кампредон сообщал в Париж: «Весьма и особенно примечательно то, что над царицей совершен был, против обыкновения, обряд помазания так, что этим она признана правительницей и государыней после смерти царя, своего супруга». Примечательно, что все русские царицы (кроме Марины Мнишек) титуловались царицами по мужу. А Петр I короновал Екатерину как самостоятельную императрицу, лично возложив на нее корону.

За два года до коронации Екатерины происходит знаменательное событие – то самое издание знаменитого указа Петра о престолонаследии, где он из-за смерти сына Петра и измены царевича Алексея отменяет устоявшийся порядок наследования от отца к сыну, и устанавливает новый: отныне все решает воля монарха, кого он посчитает нужным, того и назначит. Но Екатерина сама подложила мину под свое будущее императорство.

Жена цезаря и подозрения. В силу своего низкого происхождения Екатерина I была неграмотной, неученой и неспособной управлять великой империей. Однако императрицу любили за веселый и ласковый характер, за доброту и заступничество. Не раз она спасала светлейшего князя Меншикова от страшного гнева Петра. Только она и была способна успокоить разгневанного, разбушевавшегося Петра, что случалось довольно часто. Между супругами царило исключительное взаимопонимание и гармония, если бы не «Монсова история», омрачившая (да еще как!) последние дни императора…

Дело связано было с его «сердешненькой» Катеринушкой. Девятого ноября последовал неожиданный арест тридцатилетнего Вилима Монса, брата бывшей фаворитки царя Анны Монс – Монсихи, как ее называли недоброжелатели, молодого и щеголеватого камергера Екатерины. Берхгольц, как и многие другие, был удивлен таким поворотом событий: «Это арестование тем более поразило всех своею неожиданностью, что он еще накануне вечером ужинал при дворе и долго имел честь разговаривать с императором, не подозревал и тени какой-нибудь немилости».

Вот как описывает «Монсову историю» Соловьев: «Коронация Екатерины совершилась в Москве с великим торжеством 7 мая 1724 года. Но через полгода Екатерина испытала страшную неприятность: был схвачен и казнен любимец и правитель ее Вотчинной канцелярии камергер Монс, брат известной Анны Монс. Вышний суд 14 ноября 1724 года приговорил Монса к смерти за следующие вины: 1) взял у царевны Прасковьи Ивановны село Оршу с деревнями в ведение Вотчинной канцелярии императрицы и оброк брал себе. 2) Для отказу той деревни посылал бывшего прокурора воронежского надворного суда Кутузова и потом его же отправил в вотчины нижегородские императрицы для розыску, не требуя его из Сената. 3) Взял с крестьянина села Тонинского Соленикова 400 рублей за то, что сделал его стремянным конюхом в деревне ее величества. Вместе с Монсом попались сестра его, Матрена Балк, которую били кнутом и сослали в Тобольск; секретарь Монса Столетов, который после кнута сослан в Рогервик в каторжную работу на 10 лет; известный шут камер-лакей Иван Балакирев, которого били батогами и сослали в Рогервик на три года. Балакиреву читали такой приговор: “Понеже ты, отбывая от службы и от инженерного учения, принял на себя шутовство и чрез то Вилимом Монсом добился ко двору его императорского величества, и в ту бытность при дворе во взятках служил Вилиму Монсу и Егору Столетову”».

Описание очень детальное, сухое и сдержанное. Из него выходит, что был казнен некий придворный взяточник Монс. Причем вина этого Монса явно не заслуживает смертной казни, хватило бы и тюрьмы. Да и никого из подельников Монса не казнили. Но у Соловьева есть одно слово, которое намекает на действительную причину казни Монса – любимец жены Петра. Но если заменить слово «любимец» словом «любовник», открывается настоящая причина казни. Об этом можно узнать в других исторических свидетельствах, а они гласят, что Петр I незадолго до кончины заподозрил в неверности свою жену Екатерину, в которой до этого души не чаял и которой намеревался в случае своей смерти передать престол. Когда Петр I собрал достаточные, на его взгляд, улики о неверности жены, он приказал казнить Монса. А чтобы не выставлять себя в смешном и унизительном положении «рогоносца» перед иностранными дворами и собственными подданными, вменил в вину Монсу экономические преступления, которые при желании нетрудно было отыскать почти у каждого чиновника тех времен (да и не только тех).

Имя Екатерины в связи с арестом, следствием и казнью, естественно, не упоминалось – жена Цезаря вне подозрений! Она сохраняла спокойствие и невозмутимость, но пыталась, правда, как делала довольно часто, ходатайствовать перед Петром I за арестованного. Император в припадке гнева разбил зеркало, очень красивое и дорогое, бросив многозначительную фразу:

– Вот прекраснейшее украшение моего дворца. Хочу и уничтожу его!

Екатерина сдержанно, как всегда в таких случаях, ответила:

– Разве от этого твой дворец стал лучше?

Однако намек, более чем прозрачный, поняла, знала крутой нрав супруга. Беспрекословно поехала с ним, по его приказанию, поглядеть на отрубленную голову своего фаворита. Инцидент был исчерпан, но доверие к Екатерине у Петра было основательно подорвано. И скорее всего, от планов передать престол императрице Петр отказался.

События, связанные с казнью Монса и утратой Екатериной доверия Петра произошли всего за два месяца до смерти царя. В бумагах Монса нашли также факты, компрометирующие ближайших соратников Петра. В Петербурге ждали новых казней. Назывались имена Меншикова (которого Петр отдалил от себя и снял с поста руководителя военного ведомства), царского кабинет-секретаря Макарова и других сподвижников.

А вот имени Остермана не называли. Даже наоборот – именно в эти дни к Андрею Ивановичу особенно благоволил царь – Петр помногу говорил с ним и советовался как поступить с неверной дальше. Говорили, что Петр I собирается обойтись с Екатериной так же, как английский король Генрих VIII с Анной Болейн. Царедворец Остерман потом ставил себе в заслугу то, что именно он уговорил Петра не рубить голову супруге. Аргумент был таков – после этого ни один порядочный европейский принц не возьмет замуж дочерей Екатерины. А в планах царя сближение с Европой было на перврм месте.

Но и при таком – самом удачном – исходе уделом Екатерины в ближайшее время оставался монастырь с тюремными условиями заключения. Здесь показателен пример первой супруги Петра – Евдокии Лопухиной. Когда царь начал «от живой жены» роман с Анной Монс, Евдокия устроила сцену ревности и отлучила царя от ложа. Петру только это и надо было – он быстренько развелся с царицей и заточил ее в монастырь. Так что после открытия факта ее измены, и зная вспыльчивый нрав Петра, Екатерина должна была ждать не самой радужной для себя будущности.

Претенденты. Когда стала очевидным неверность Екатерины, взгляд императора должен был неизбежно обратиться в сторону внука – Петра Алексеевича, как единственно возможного наследника престола, хотя Петр I и издал знаменитый указ о престолонаследии (после казни в 1718 г. мятежного наследника престола Алексея), который начинается так: «Понеже всем ведомо есть, какою авессаломскою злостию надмен был сын наш Алексей…» Исходя из этой самой «авессаломской злости» своего сына, Петр фактически отменил права на престол сына Алексея и своего внука – Петра. Таким образом отменялся старый, освещенный традицией порядок передачи царской власти от отца к старшему сыну, а в случае смерти старшего сына – к внуку (если отсутствовал внук, престол переходил к младшему сыну и т. д.). Теперь престол мог достаться Петру Алексеевичу только в том случае, если он сумеет понравиться своему дедушке. И хотя в глазах всей страны он был единственным легитимным наследником, в церквях царскую фамилию поминали так: «Благочестивейшего государя нашего Петра Великого, императора и самодержца всероссийского, благочестивейшую великую государыню нашу императрицу Екатерину Алексеевну. И благоверные государыни цесаревны. Благоверную царицу и великую княгиню Параскеву Феодоровну. И благоверного великого князя Петра Алексеевича. И благоверные царевны великия княжны». То есть Петр Алексеевич стоял ниже своих теток-царевен.

Но времена идут, царский гнев утихает, тем более что история измены Алексея давняя, а у императора появился новый повод, чтобы гневаться на изменника, точнее изменницу. Значит, Екатерину после того, что случилось, своей наследницей он назначить не мог. Во-первых, Петр был очень ревнив и не прощал измен. Во-вторых, в соответствии с традиционными монархическими представлениями измена жены монарха приравнивалась к государственной измене. В-третьих, в бумагах Монса нашли много документов, которые вскрывали огромные злоупотребления царицы и ее приближенных, то есть запахло не только амурной, но и прямой государственной изменой.

Дочери Анне престол передать Петр не мог потому, что она была обручена с голштинским герцогом, и к тому же Анна официально отказалась от права на российский трон. Другую дочь – Елизавету – Петр воспринимал как особу легкомысленную и к правлению не готовую. К тому же ее планировали выдать замуж за короля Франции Людовика XV, да и не могла младшая дочь стать в шестнадцать лет императрицей, обойдя свою мать и старшую сестру. Это сильно осложнило бы ей правление, и реальную власть захватил бы все тот же Меншиков, которого Петр от власти «отодвинул». Также нельзя было забывать, что обе дочери считались в глазах народа незаконнорожденными (официальное венчание родителей произошло уже после их рождения), да к тому же немками и не имели священного права на трон. И самое главное – они были очень близки к Екатерине, и измена матери резко уронила и их престиж в глазах отца.

Итак, оставался единственный претендент. Тот самый, который через несколько лет станет Петром II. В пользу такого решения было несколько моментов. Во-первых, десятилетний мальчик еще ничего не сделал, чтобы заслужить неприязнь деда. Да, он был сыном изменника Алексея, но рана, нанесенная Алексеем Петру Великому, уже успела зарубцеваться, к тому же Петр-внук не знал ни отца, ни матери, он рос сиротой, и в этом было его преимущество перед цесаревнами. Во-вторых, Петр-младший вырос в новой России, его с детства окружали сподвижники деда, и тот мог видеть во внуке продолжателя своего дела и продолжателя уж точно ничем не худшего, чем Екатерина и принцессы. В-третьих, вся Россия считала мальчика естественным и законным наследником престола.

Современники указывают, что Петр Великий все время колебался в отношении внука и время от времени выказывал ему расположение. Естественно, в 1724 г. колебания должны были закончиться, и Петр скорее всего остановился на кандидатуре внука в качестве наследника.

Но Петр-внук жил отдельно от деда, у него было свое окружение, поэтому люди из окружения Петра Великого могли опасаться, что с приходом к власти Петра II и возвращением к активной деятельности первой жены Петра Великого Евдокии, они потеряют свое влияние. А некоторые из них (участники убийства царевича Алексея – отца наследника и сына Евдокии) опасались лишиться жизни. Поэтому противников Петра II в окружении Петра I было более чем достаточно.

После смерти Петра I отсутствие завещания создавало драматическую ситуацию, судьба императорского престола должна была решиться в столкновении придворных «партий» – группировок знати, высшего чиновничества и генералов.

Президент Тайного совета и министр герцога Карла Фридриха Голштейн-Готторпского (1700–1739) – мужа дочери Петра Великого Анны (и фактически основателя династии, которая правила Россией до 1917 г.) – граф Г. Ф. Бассевич (лицо крайне заинтересованное в возведении на освободившийся русский престол тещи герцога Екатерины или жены герцога Анны) в своих дневниках оставил записки, в которых указывал в том числе и на то, что рука Петра I закостенела, когда он хотел написать имя своего преемника, а голос онемел, когда он хотел сказать это имя своей дочери Анне Петровне, жене упомянутого герцога. Записки Бассевича служили одним из главных источников по вопросу о смерти Петра Великого для последующих историков. Так же излагает события и «официальный» историк государства Российского Соловьев.

Чье имя могло быть поставлено после слов «Отдайте все…»? Бассевич пишет, что кроме слов «отдайте все…» были и другие, но их не смогли разобрать. Безусловно, не «смогли разобрать» имя «Петр Алексеевич», будь там имя Екатерины или Анны, герцогини Голштинской, разобрали бы без труда, и не пришлось бы им тогда прибегать к столь экстраординарным мерам, как государственный переворот.

Екатерина находилась при Петре безотлучно, и она же закрыла ему глаза после смерти. Продиктовать Екатерине Петр ничего не мог при всем желании – есть все основания полагать, что писать она толком так и не научилась. Но если бы его последняя воля была выражена в пользу Екатерины, не потребовалось бы чертить слабеющей рукой ее имя или звать Анну. Указ бы написали, подписали и огласили без промедления. Есть, конечно, небольшая вероятность того, что Петр все же решил передать трон Анне, но ее имя тоже не нужно было скрывать. Правление Анны ничем плохим Екатерине и Меншикову не грозило. Екатерина в любом случае оставалась бы вдовствующей императрицей, а Меншиков, имея под рукой гвардию, стал бы реально править от имени обеих государынь. Но Петр не стал бы передавать престол жене чужеземного герцога, ведь отречься Анну он заставил, когда уже знал о деле Монса. С чего бы это ему вдруг передумать? А вот внука своего Петра Алексеевича от престола отдалил, когда еще не знал о «Монсовой истории», то есть надеялся на Екатерину как на достойную преемницу.

Но почему же тогда не было изготовлено фальшивое завещание Петра в пользу Екатерины? Вряд ли в окружении Меншикова не было ни одного умельца подделывать почерк, или заинтересованные лица были отягощены высокими моральными принципами. Но в тех условиях, когда все знали о разрыве императора с женой, такой бумаге никто бы не поверил, могли бы обвинить в подлоге – да и не нужна была такая бумага после того, как царь официально короновал Екатерину как императрицу. Главное – не допустить появления другого указа. Царская власть имела такой характер, что самодержец мог одним росчерком пера отменить все законы империи, в том числе и свои прошлые указы. А имя Петра Алексеевича противоречило воле самой многочисленной, влиятельной и, что важно, ближайшей Петру I группировки, к которой принадлежал и Остерман.

Различные исторические источники смутно намекают на наличие какого-то таинственного документа, они говорят, что Петр писал что-то, а что – не ясно. К тому же по сей день жива легенда о неком сокрытом завещании Петра I. Таким документом мог быть только акт о передаче власти Петру II. Любой иной сокрытию бы не подлежал.

Итак, если остановиться на том, что завещание Петра I было не написано или уничтожено, т. е. так или иначе – не оглашено, то претендентов на трон после смерти Петра I оставалось трое:

Екатерина Алексеевна, ее младшая дочь Елизавета Петровна и внук Петра I, сын царевича Алексея, 10-летний Петр Алексеевич. Старшая дочь Петра Анна в 1724 г. под присягой отказалась от русского престола за себя и свое потомство. Но по иронии судьбы случилось так, что именно ее потомки и занимали русский престол до самого конца династии. Несмотря на то, что Анна, обручившись с герцогом Голштинским, отреклась от престола для себя и своего потомства, именно ее потомство закрепилось на российском троне. Акт отречения нужен был Петру I для того, чтобы иноземный герцог не стал править Россией. Петр I понимал, что герцогу Россия нужна лишь для решения проблем своей маленькой Голштинии. Но несмотря на этот акт, была попытка передать российский престол Анне и герцогу после смерти Екатерины I[13].

Решить вопрос, кто займет место на престоле, должно было ближайшее окружение императора, высшее чиновничество и высшие военные чины.

Права великого князя Петра Алексеевича, внука Петра I, сына царевича Алексея (будущего Петра II) отстаивали представители родовой аристократии (в первую очередь, князья Голицыны и Долгорукие), считавшие его единственным законным наследником, рожденным от достойного царской крови брака. Народное большинство также было за единственного мужского представителя династии (только раскольники не признавали его потомком царя, так как он родился от брака с иностранкой).

Однако «новая» служивая знать, «птенцы гнезда Петрова» во главе с самым влиятельным лицом петровской эпохи А. Д. Меншиковым и вступившим в союз с Меншиковым дипломатом и сподвижником Петра I Андреем Ивановичем Остерманом, желала воцарения Екатерины. За нее также были граф Толстой, генерал-прокурор Ягужинский, канцлер граф Головкин и многие другие, ибо они не могли надеяться на сохранение полученной от Петра I власти при Петре Алексеевиче. К тому же на их стороне выступала гвардия, которая была предана до обожания императору; эту привязанность она переносила и на императрицу Екатерину I.

Но в противовес альянсу Меншикова – Остермана в России существовала еще одна – третья – группировка, которая сплотилась вокруг герцога Голштинского, мужа старшей цесаревны Анны Петровны. Герцог Голштинский также пытался повлиять на исход событий, хотя по брачному контракту 1724 г. эта чета лишалась права наследования российского престола. Однако даже введение в состав Верховного тайного совета не помогло герцогу сколько-нибудь повлиять на события (он не говорил по-русски и вообще имел весьма слабое представление о жизни в России).

В результате именно Екатерина I стала российской императрицей. Ключевский суммирует сведения первоисточников: «28 января 1725 года, когда преобразователь умирал, не оставив последней воли, собрались члены Сената, чтобы обсудить вопрос о преемнике. Правительственный класс разделился; старая знать, во главе которой стояли князья Голицыны, Репнин, высказывалась за малолетнего внука преобразователя – Петра II. Новые неродовитые дельцы, ближайшие сотрудники преобразователя, члены комиссии, осудившей на смерть отца этого наследника, царевича Алексея, с князем Меншиковым во главе, стояли за императрицу-вдову.

Пока сенаторы совещались во дворце по вопросу о престолонаследии, в углу залы совещаний как-то появились офицеры гвардии, неизвестно кем сюда призванные. Они не принимали прямого участия в прениях сенаторов, но, подобно хору в античной драме, с резкой откровенностью высказывали об них свое суждение, грозя разбить головы старым боярам, которые будут противиться воцарению Екатерины. Вдруг под окнами дворца раздался барабанный бой. Оказалось, что там стояли два гвардейских полка под ружьем, призванные своими командирами – князем Меншиковым и Бутурлиным. Президент Военной коллегии (военный министр) фельдмаршал князь Репнин с сердцем спросил: «Кто смел без моего ведома привести полки? Разве я не фельдмаршал?» Бутурлин возразил, что полки призвал он по воле императрицы, которой все подданные обязаны повиноваться, «не исключая и тебя», – добавил он».

Это появление гвардии и решило вопрос в пользу императрицы, благодаря «силовой» поддержке удалось убедить всех противников Екатерины отдать ей свой голос. Сенат «единодушно» возвел ее на престол, назвав «всепресветлейшей, державнейшей великой государыней императрицей Екатериной Алексеевной, самодержицей всероссийской» и в оправдание объявив об истолкованной Сенатом воле покойного государя. Народ был очень удивлен восшествием в первый раз в российской истории на престол женщины, однако волнений не было.

Итак, Остерману удается вместе с Меншиковым добиться, вопреки интересам старого боярства, выбора Екатерины царицей. И 28 января (8 февраля) 1725 г. Екатерина I взошла на престол Российской империи благодаря поддержке гвардии и вельмож, возвысившихся при Петре Великом.

Остерман становится важной опорой этого далеко не бесспорного правления, но чувствует перманентную угрозу своему политическому развитию из-за притязаний на власть со стороны Меншикова, поднявшегося из низов и ставшего самым богатым и могущественным человеком в России. Забегая вперед, скажем, что лишить этого политического противника власти и выслать его Остерман таки смог – на этот раз сыграв вместе с теми, «против кого дружил» в избрании Екатерины – боярством во главе с князьями Голицыным и Долгоруким, но свержение Меншикова произошло только после смерти царицы, при Петре II.

Итак, со смертью Петра I в России начался нескончаемый передел власти, продолжавшийся почти весь XVIII в. По словам Ключевского, «все наиболее влиятельные люди, в руках которых очутились судьбы России… начали дурачиться над Россией тотчас по смерти преобразователя». Генерал-прокурор Ягужинский у гроба императора громко жаловался на своего обидчика князя Меншикова. Сама Екатерина всего через несколько недель после похорон вдруг устроила в Петербурге громкий салют – подшутила над столицей в честь 1 апреля. А барон Остерман сцепился с тем же Меншиковым в придворной интриге, по-всячески обзывая друг друга. Меншиков пригрозил барону Сибирью, а тот, разгорячившись, ответил, что сослать его князю не под силу, а вот он вполне доведет его до четвертования, чего он, князь, вполне и заслуживает…

Но за ссорами и интригами Остерман все же не забывал и о деле. Да и не выходил он осмотрительно на первый план, он всегда где-то за кулисами, и так будет всегда. Когда обостряется политическая борьба, его никогда не видно, он за ширмой, держит в руках все тайные нити.

Императрица Екатерина I государством управлять не может, во-первых, потому что она неграмотная, а во-вторых, потому что с 5–6 часов вечера она, как говорится «в некондиции», т. е. не совсем трезва. Но государством управлять кто-то все-таки должен.

Для этой цели создается Верховный тайный совет (т. е. правительство), который был учрежден в 1726 г. по предложению П. А. Толстого, и стал высшим учреждением в государстве. Совет получил право назначать высших чиновников, ведать финансами. Совету подчинялись Военная, Адмиралтейская коллегии, коллегия Иностранных дел и даже Сенат, который стал именоваться «Высоким» (а не «Правительствующим»). Роль Сената резко упала.

Членами Верховного тайного совета были назначены генерал-фельдмаршал светлейший князь Меншиков, генерал-адмирал граф Апраксин, государственный канцлер граф Головкин, граф Толстой, князь Димитрий Голицын и барон Остерман. Через месяц в число членов Совета включен был и зять императрицы, герцог Голштинский, на радение которого, как официально заявлено императрицей, «мы вполне положиться можем». Таким образом, Верховный тайный совет первоначально был составлен почти исключительно из «птенцов гнезда Петрова». Но уже совсем скоро, еще при недолгом правлении Екатерины I один из верховников, граф Толстой, был вытеснен Меншиковым, а при Петре II сам Меншиков очутился в ссылке, граф Апраксин умер, герцог Голштинский давно перестал бывать в Совете. И из первоначальных членов Совета остались трое – Голицын, Головкин и Остерман. Но, все это будет позже, а пока вернемся во времена Екатерины I, в которые барон Остерман все более сосредотачивает в своих руках власть.

Внешняя политика. В 1725 г. Остерман становится вице-канцлером, тем самым получая официальную должность по руководству Коллегией иностранных дел, должность, которую он де-факто занимает уже на протяжении двух лет.

Превратившись в одну из ключевых фигур российской внешней политики, Остерман, по отзывам современников, трудился денно и нощно, в будни и праздники, отличаясь фантастической работоспособностью. Его, кажется, и интересовали-то на свете лишь две вещи: работа и власть. Причем, власть он понимал не как власть публичную, а как власть тайную – незаметное снаружи, но эффективное влияние. Власть интриги, несравненным мастером которой он являлся.

Это благодаря его усилиям Россия в 1726 г. заключила союзный договор с Австрией, согласно которому в жизнь была проведена идея Остермана – расчленение Польши, укрощение Пруссии и изгнание турок из Европы. Хотя все это осуществится уже позже, в ином столетии. Он оказывал непосредственное влияние на формирование внешней политики России, сформулировав внешнеполитическую программу России и высказав ее в 1727 г. в письмах Куракину и Головкину.

«Мнения не в указ» (какое стилистически точное название для документа, составленного вершителем теневой политики!), написанные Остерманом, получили значение правительственной резолюции. На основании его записок были составлены рескрипты и инструкции российским дипломатическим представителям за границей. Внешнеполитическая система Остермана была изложена им в мемориях «Генеральное состояние дел и интересов Всероссийских со всеми соседними и другими иностранными государствами в 1726 году» и в «Рассуждении о персидских делах», где проводилась мысль в пользу союза России со Священной Римской империей, но против союза с Францией, высказывались рекомендации к продолжению прежней политики на Балтике, а также к более сбалансированной политике России в восточном направлении.

Основные принципы программы Остермана были таковы: избегать любых военных столкновений; «освободиться добрым порядком» от имевшихся обязательств в отношении голштинского и мекленбургского дворов, а добившись этого, «возобновить прежнее согласие с дацким»; восстановить прежние дружеские отношения с Англией; короля прусского содержать на своей стороне, ибо, «хотя и вспоможения великого от него ожидать невозможно, однако ж для других соседей сгодится»; с Австрией «оставаться в союзе для решения турецких и иранских дел, а с другими соседями искать дружбу и союз».

Это была дальновидная программа постепенного сближения с Англией и Данией, дальнейшего укрепления русско-австрийского союза. Ее реализация позволила бы России укрепить свои позиции на Балтике и в целом в Европе, а также приступить к решению восточных проблем.

Екатерина награждает его в 1727 г. высшим российским орденом св. Андрея Первозванного и поручает как обергофмейстеру воспитание великого князя Петра Алексеевича (1715–1730) – внука Петра I, сына царевича Алексея Петровича и принцессы Шарлотты Софии Христины Брауншвейг-Вольфенбюттельской, будущего царя Петра II.

Остерман и увлекательная игра «выбери наследника трона». Вопрос о наследнике престола продолжал висеть дамокловым мечом над монархией. Екатерина I медлила точно обозначить свои намерения и закрепить их указом. В придворных кругах тоже наблюдалось несогласие. Одни стояли за возведение на престол внука Петра I, сына царевича Алексея – Петра II, другие ратовали за Елизавету, дочь императора от второго брака.

Хитроумный выход для примирения интересов родовитой и новой служивой знати предложил опять же Остерман: женить двенадцатилетнего Петра II на его же тетке, семнадцатилетней цесаревне Елизавете Петровне, дочери Екатерины. При этом он ссылался на библейские соображения о первоначальном размножении рода человеческого.

Во избежание возможного в будущем развода Остерман предлагал при заключении брака строже определить порядок престолонаследия. Несмотря на то, что противниками этого брака были Меншиков и сама церковь (не допускавшая брака тетки с племянником), он вполне мог бы осуществиться. Под влиянием Остермана Петр влюбился в свою прекрасную тетку, и от нее зависело направить это весьма горячее чувство к цели, указанной честолюбию будущей императрицы тонким немецким политиком. Но в 17 лет это честолюбие еще недостаточно окрепло. Елизавета в жизни Петра II имела гораздо большее значение, чем он в ее. Петр был еще ребенком – ему шел тринадцатый год, и в глазах гораздо более зрелой Елизаветы, он едва ли мог казаться привлекательным. Тем не менее в 1727 г. дружба их была очень тесной. Не обольщая своего племянника, Елизавета оторвала его от серьезных занятий и учебников. Будучи бесстрашной наездницей и неутомимой охотницей, она увлекала его с собой на далекие прогулки верхом и на охоту. Но первую любовь она познала не с ним. В том же году она серьезно увлеклась Александром Бутурлиным. Свидания с императором стали после этого нерегулярными, и вскоре их пути разошлись.

Екатерина, желая назначить наследницей дочь Елизавету (по другим источникам – Анну), не решилась принять проект Остермана и продолжала настаивать на своем праве назначить себе преемника, надеясь, что со временем вопрос разрешится.

Партия во главе с Толстым, которая более всего содействовала возведению на престол Екатерины, могла надеяться, что Екатерина проживет еще долго и обстоятельства могут измениться в их пользу. Остерман грозил восстаниями народа за Петра как единственного законного наследника. Ему отвечали, что войско на стороне Екатерины, что оно будет и на стороне ее дочерей. Екатерина, со своей стороны, старалась поддерживать эти симпатии войска.

Тем временем главный сторонник Екатерины Меншиков был очень озабочен будущим. Что будет с ним, если после смерти Екатерины на престол вступит великий князь Петр, дорогу которому к престолу в 1725 г. преградил именно он, Меншиков? Оценив перспективу царевича Петра Алексеевича стать российским императором, Меншиков начал опекать следующего претендента на императорскую корону. Князю стало ясно, что не нужно бороться с судьбой – пусть Петр II будет на престоле деда. Но нужно сделать так, чтобы он попал туда при содействии Меншикова, будучи уже его зятем или, по крайней мере, женихом одной из его дочерей. У князя Меншикова было две дочери, Александра и Мария. Младшая – Мария, была помолвлена с польским аристократом Петром Сапегой. Но императрица Екатерина как-то высмотрела в толпе придворных миловидного Сапегу и благосклонно ему кивнула. Этого было достаточно, чтобы Меншиков вступил в торг: в обмен на свободу помолвленного с Марией Сапеги он просил дать дочери замену – разрешить помолвить ее с двенадцатилетним великим князем Петром. Именно о таком гешефте и писал осведомленный датский посланник Вестфален: «Государыня прямо отняла Сапегу у князя и сделала его своим фаворитом. Это дало Меншикову право заговорить с государыней о другой приличной паре для своей дочери – с молодым царевичем. Царица была во многом обязана Меншикову – он был старым другом ее сердца. Это он представил ее – простую служанку – Петру, затем немало содействовал решению государя признать ее супругой». Екатерина не могла отказать «старому другу»!

Хитрый план Меншикова очень не понравился ветеранам переворота 28 января 1725 г. Светлейший князь, добиваясь брака своей дочери с Петром, которого он одновременно делал и наследником престола, бросал на произвол судьбы тех, кто в 1725 г. помог ему возвести на престол Екатерину. Особенно обеспокоился граф Толстой. В руках начальника Тайной канцелярии были многие потайные нити власти, и вот одна из них задергалась и натянулась – Толстой почувствовал опасность: приход к власти Петра II означал бы конец для него, виновного в смерти отца будущего монарха (Толстой был впрямую причастен к гибели царевича Алексея). Тревожились за свое будущее и прочие сановники: генерал Иван Бутурлин, приведший в ночь смерти Петра ко дворцу гвардейцев, генерал-полицмейстер Антон Девиер и другие. Они ясно видели, что Меншиков перебегает во враждебный лагерь сторонников великого князя Петра и тем самым предает их. Толстой и дочери Екатерины, Анна и Елизавета, умоляли императрицу не слушать Меншикова, оформить завещание в пользу Елизаветы, но императрица, увлеченная Сапегой, была непреклонна. Да и сам Меншиков не сидел сложа руки. Он действовал, и притом очень решительно. Как-то в разговоре с Кампредоном он сказал о Толстом: «Петр Андреевич Толстой во всех отношениях человек очень ловкий, во всяком случае, имея дело с ним, не мешает держать добрый камень в кармане, чтобы разбить ему зубы, если бы он вздумал кусаться».

И вот настал час, когда Меншиков достал «из широких штанин», точнее скроеных по последней моде панталон свой камень – доклад императрице о раскрытом заговоре. Толстой, Девиер, Бутурлин и другие недовольные его поступками были арестованы, их обвинили в подготовке мятежа против императрицы. Меншиков отчаянно спешил: «заговорщики» были допрошены 26 апреля 1727 г., а уже 6 мая Меншиков доложил Екатерине об успешном раскрытии «заговора». Меншикову удалось воспользоваться болезнью императрицы, и она, по его требованию, подписала 6 мая 1727 г., за несколько часов до кончины, обвинительный указ против врагов Меншикова. И в тот же день граф Толстой и другие высокопоставленные враги Меншикова были отправлены в ссылку.

Это происходило всего за несколько часов до смерти императрицы. Меншиков торжествовал. Но тогда, в мае 1727 г., он не знал, что это была пиррова победа, что судьба Толстого вскоре станет его, Меншикова, судьбой, и оба они умрут в один год – 1729-й: Толстой в каземате Соловецкого монастыря, а Меншиков – в глухом сибирском городке Березове.

ПРИ ПЕТРЕ ВТОРОМ. НАСТАВНИК И ПОЛИТИЧЕСКИЙ МЫСЛИТЕЛЬ

Завещание Екатерины I, по свидетельству историков, было публично подписано за императрицу ее старшей дочерью Анной. Однако В. А. Нащокин в своих «Записках» указывает: «… а о принятии всероссийского престола подписанною духовную ее величество собственною рукою утвердить изволила вселюбезнейшему внуку, государю великому князю, о чем 7 дня мая от его императорского величества выданным манифестом в народ опубликовано». Трон был передан двенадцатилетнему царевичу Петру Алексеевичу, вошедшему в историю под именем императора Петра П. Этого назначения требовали члены Верховного тайного совета, Синода, президенты коллегий, гвардейцы. Последующие статьи относились к опеке над несовершеннолетним императором; определяли власть Верховного тайного совета и порядок наследия престола в случае кончины Петра II Алексеевича. Согласно завещанию, в случае бездетной кончины Петра его преемницей становилась Анна Петровна и ее потомки («десценденты»), затем ее младшая сестра Елизавета Петровна и её потомки и лишь затем родная сестра Петра II Наталья Алексеевна. При этом те претенденты на престол, которые были бы не православного вероисповедания или уже царствовали за рубежом, из порядка наследования исключались. Именно на завещание Екатерины I 14 лет спустя ссылалась Елизавета Петровна в манифесте, излагавшим ее права на престол после дворцового переворота 1741 г. Позже императрица Анна Иоанновна приказала канцлеру Головкину сжечь духовную Екатерины I. Он исполнил приказание, но сохранил копию завещания.

Шестого мая 1727 г. в девять часов вечера Екатерина I умерла. Правление Екатерины I – волшебная сказка о Золушке из Лифляндии – закончилось.

Гольштейнский заговор. В противовес альянсу Меншикова – Остермана существовали и другие группировки, стоявшие за идею коронации одной из цесаревен. Группа, которая сплотилась вокруг герцога Голштинского, мужа Анны Петровны, старшей цесаревны, который также пытался повлиять на исход событий (хотя, как уже упоминалось, по брачному контракту 1724 г. они лишались права наследования российского престола) сделала неудачную попытку заговора против Меншикова – Остермана, и, в конечном счете, против воцарения малолетнего Петра (кстати, антирусский акцент в наименовании этой группировки не совсем верен – в этом заговоре приняли участие не только голштинские немцы, но и вполне русские вельможи, в частности и генерал Бутурлин). Однако переворот не удался. Голштинский герцог постарался договориться с Меншиковым через своего министра Бассевича. Со стороны Меншикова переговоры вел Остерман.

Герцогу было поставлено условие, что если дочери Петра I, Анна и Елизавета, не станут препятствовать вступлению на престол Петра Алексеевича, то Меншиков соглашался выдать каждой цесаревне по миллиону рублей. Герцог и Анна Петровна были высланы в Голынтейн, где в г. Киль она скончалась, произведя на свет сына Карла Петера Ульриха (впоследствии императора Российского Петра III).

В итоге большинство влиятельных особ высказалось за кандидатуру Петра Алексеевича, который должен был до 16 лет находиться под опекой Верховного тайного совета и обязаться под присягой не мстить никому из подписавших смертный приговор его отцу, Алексею Петровичу. Петр II был коронован 6 (17) мая 1727 года.

Кстати, следует отметить, что в июле 1727 г. (то есть спустя полтора месяца после смерти Екатерины) Указом Верховного тайного совета был изъят «Устав о наследии престола».

При Петре II состав Верховного тайного совета поменялся: из первоначальных членов Совета остались трое – Голицын, Головкин и Остерман, в совет также были включены братья Долгорукие (князья Василий Лукич, Иван Алексеевич, Василий Владимирович и Алексей Григорьевич).

Остерман против Долгоруких и Меншикова, кто кого? Петр II – мальчишка, который вступил на престол, когда ему было одиннадцать с половиной лет, и умер, когда ему не исполнилось и пятнадцати. Как он мог управлять государством? Естественно, не мог. Это делали совсем другие люди.

Петр, как и всякий мальчишка его возраста, любил увеселения, охоту, чем и пользовались окружавшие его люди, особенно это касалось князей Долгоруких.

Остерман был воспитателем Петра II, назначенным еще Екатериной I. И каким воспитателем! Трудности, которые ему приходилось преодолевать, не ограничивались юным возрастом и буйным темпераментом воспитанника. Остерману нужно было конкурировать с Долгорукими. И он это проделывал успешно, хотя история, география и геометрия не идут ни в какое сравнение с охотой с борзыми, чаркой венгерского и кутежами.

А. И. Остерман, наделенный значительным природным умом, был начитан и высокообразован. И он, безусловно, благоприятно влиял на молодого наследника престола. Он создал весьма обширную программу обучения Петра Алексеевича, которая состояла из 11 параграфов и была рассчитана на четыре года.

Основываясь на собственном опыте, А. И. Остерман понимал необходимость изучения иностранных языков, при этом первенство отдавалось латыни – основе европейских языков. Благодаря его усилиям молодой русский наследник умел говорить по-французски и по-немецки. Из других наук Остерман выделял, как наиболее важные для будущего государя, историю, которую он называл «наукой государственного благоразумия», различные виды управления государством, права и обязанности верховного и земского начальства, учение о союзах, о посольском праве, о войне и мире, о военном искусстве. «История, – писал граф Генрих Остерман в своей предназначенной для царя Петра II «Инструкции по образованию», – это зеркало мира. Одна часть служит лишь увеселению и удовлетворению любопытства… Другая часть служит примером как для подражания хорошему, так и во избежание пагубного. И это ее основная цель…»

В остермановскую систему входило изучение литературы, математики, географии, физики, архитектуры, а также геральдики и генеалогии. Для удобства преподавания предполагалось составить извлечения из разных ученых сочинений для обучения царя. Время учебы не должно было длиться больше часа, затем следовали отдых и забавы. Уроки нужно было излагать в виде разговоров и бесед, а не утомлять учащегося множеством писанины и чтения.

По мнению Остермана, Петру Алексеевичу нужно было вести дневник и отмечать в нем важные места из прочитанных книг. Особое внимание уделялось опыту правления при Петре Великом. Учебных дней предполагалось пять в неделю, а в конце недели уделялось время забавам – стрельбе, музыке, игре в бильярд, поездкам в летний дом и «в огород».

Однако несмотря на усилия наставника, его воспитанник тратил гораздо больше времени не на ученье, а на забавы. Петр Алексеевич пристрастился к охоте и большую часть времени предавался этому занятию; особенно часто он охотился в окрестностях Москвы, куда двор вернулся после воцарения Петра II в 1727 году.

Долгорукие – лучшие друзья царя, его ближайшее окружение, они развлекают царя, льстят, забавляют, соблазняют доступными удовольствиями. Остерман не спорит. Он просто остается вершить государственные дела. Его никто не убирает, потому что государством нужно управлять каждый день. А Остерман это может.

Если Долгорукие желают получить побольше благ для себя, манипулируя юным царем, обольщая его, завлекая охотой и прочим, стараясь женить на княжне и тем самым пробраться в царские родственники, чтобы таким образом застраховать свое будущее у трона, то Остерман занимается политикой, верша государственные дела, по сути, просто брошенные и забытые всеми в пылу увлекательного действа «кто больше завоюет для себя благосклонность юного царя». Меншиков и Долгорукие, как канат, перетягивают мальчишку Петра П. Остерман играет во взрослые игры, делая крупные ставки с дальним прицелом. Он мыслит стратегически. И поэтому выигрывает.

Почти тотчас же после коронации Петра II начались очередные склоки, вызванные недовольством знати поведением Меншикова. Меншиков – «полудержавный властелин», который фактически оттеснил царя и стал первой фигурой в государстве, говоря современным языком, зарвался. В монархическом государстве первый – всегда монарх (даже слабый и марионеточный), но создается видимость, что он – главный, пусть он даже царствует, но не правит. А Меншиков посягнул именно на эту видимость, стал для всех очевидно помыкать царем, повелевать им, отчитывать как мальчишку на глазах у свиты, держать чуть ли не в заточении у себя во дворце на Васильевском. Естественно, что когда кто-то начинает демонстрировать свою силу столь показательно – его уничтожают.

С Меншиковым так именно и произошло. При этом Остерман как настоящий «серый кардинал» сначала помог Меншикову возвыситься, а потом помог его убрать. И сделал это чужими руками. Осенью 1727 г. Остерман перешел на сторону враждебного Меншикову клана князей Долгоруких и стал одним из инициаторов свержения и ссылки светлейшего в Сибирь. Остерман был вынужден «поставить» на Долгоруких: иноземец в России (пусть и увенчанный славой искусного дипломата) может вершить свою политику лишь в тесном союзе с русскими вельможами.

Любой человек, который стремится управлять государством, должен на что-то опираться. Иначе нельзя. У человека должны быть «силовые возможности» в лице войска, армии (гвардии в данном случае), у этого человека должны быть надежные люди на ключевых государственных постах, а Меншиков стал этими правилами политика пренебрегать. Он считал, что достиг такой высоты, что ему теперь это не обязательно: он без пяти минут царский зять, богатейший человек России и может играть без правил. Ему уже ничего не надо. И Меншиков перестает являться в Верховный тайный совет, а в Верховном тайном совете сидит Остерман. И он тихо решает эти важные вопросы за спиной Меншикова.

Когда Меншиков спохватился, было поздно. И ему никто не помог, он оттолкнул всех союзников. Остерман опять встал на сторону более сильного – и любимца Петра, его неизменного фаворита сослали в Сибирь. В Березов.

Остерману надо бы хорошо запомнить это название. Роковое, судьбоносное название. Остерман подписывает ссылку Меншикова с неведением героя античной трагедии, который повернул колесо судьбы. Через много лет это колесо, раздавившее Меншикова, раздавит и Остермана, который тоже окончит там же свои дни в ссылке и опале.

Треугольник Петр II – Остерман – Долгорукие не так однозначен, как кажется на первый взгляд. Существует ряд гипотез, по-другому расставляющих акценты в этой интриге. Долгорукие, желая полной власти над императором, хотели отправить в политическое небытие не только Меншикова, которого Петр не жаловал, но и Елизавету, которую император жаловал и даже очень еще с тех пор, когда Остерман предложил заключить между ними династический брак. Возможно, между ними и не было любовного романа (все-таки разница в возрасте накладывает отпечаток на отношения), но они были очень дружны, и это факт. А по воле Долгоруких Елизавете уже полгода отказывали в праве присутствовать на охотах и балах, а также получать денежное содержание, достойное ее высокого положения.

Остерман пытался отстаивать интересы дочери Петра Великого. Подавленное состояние духа императора, которого мучила совесть за то, как поступали с Елизаветой, после его тайной встречи с Остерманом только усугубилось. Предчувствуя неизбежные перемены с возвышением хитрых, деспотичных Долгоруких, вице-канцлер приехал на Рождество в Москву, надеясь отговорить Петра от бракосочетания. Император слушал, только иногда задавая вопросы о конкретных фактах взяточничества и казнокрадства новых родственников. Можно лишь гадать, что он имел в виду, сказав на прощание Остерману: «Я скоро найду средство порвать мои цепи».

Андрей Иванович уже считал (прямо-таки как Меншиков немного раньше), что позиции укреплены, новый государь послушен его руке. Но и с новым государем дело не заладилось. Петр II неожиданно тяжело заболел.

6 января 1730 г., несмотря на сильный мороз, император неожиданно появился на параде московских полков и принимал его с фельдмаршалом Минихом и Остерманом. Возвращался он в толпе придворных невесты Екатерины Долгорукой, следуя за ее санями. Что замышлял коронованный подросток, обманутый в лучших чувствах опытными интриганами Долгорукими, почему не сел в карету Екатерины – остается загадкой. Дома у Петра начался жар. Врачи обнаружили у него черную оспу и стали ждать кризиса, рассчитывая, что молодой организм справится с болезнью. Но император скоропостижно скончался.

ПРИ АННЕ ИОАННОВНЕ. ВЕРХОВНИК

Бесспорно, Остерман был дипломатическим гением. Но быть дипломатом и не быть политиком невозможно, особенно в переменчивой придворной обстановке тех времен. Удержаться в седле на крутых поворотах истории было трудно! Много раз Остерман повисал над бездной, но благополучно выкарабкивался наверх. При Анне Иоанновне он ближе всего подошел к вершине власти. Он стал важнейшим сановником и уже не ограничивался только внешней политикой, а вел и внутренние дела.

Хитрости Остермана. После кончины Петра II, возведенного на трон с помощью Остермана, но ускользавшего от его политического влияния, Остерман становится настоящим «царедворцем»: хотя он, проявляя тактическую ловкость, держится в тени и в критических ситуациях сказывается больным, все же в значительной мере благодаря ему удается добиться того, что первой «в очереди» на трон оказалась племянница Петра Великого Анна Иоанновна, а не Елизавета, его младшая дочь, которая, как казалось Остерману, из-за своей склонности к Франции уклонялась от его политической линии.

Анне Иоанновне оказывает предпочтение и партия «старой» родовитой знати (в противовес служилому дворянству петровского взлета), которая видит возможность ограничить царский абсолютизм олигархическим правлением, заставив царицу принять их условия избрания на царство.

Анну Иоанновну возводят на престол, но при этом ограничивают ее юридически – специальными условиями, так называемыми Кондициями. Подразумевалось, что она будет во всем слушаться членов Верховного тайного совета и править лишь номинально.

Интересно, что в то время как верховники (Долгорукие и Голицыны) пытались навязать Анне Иоанновне Кондиции, ограничивающие самодержавие, Остерман снова держался в тени. Уклонившись в 1730 г. (он ссылался на свое иностранное происхождение и болезнь ног) от участия в замыслах верховников и даже не подписавшись под Кондициями, Остерман примкнул к дворянству и стал вместе с Феофаном Прокоповичем во главе партии, враждебной верховникам. Возможно, он даже переписывался с Анной Иоанновной. Но никаких документальных свидетельств не сохранилось.

Удивительный поворот истории – Россия целый месяц была ограниченной монархией! Анна Иоанновна сначала 25 января 1730 г. Кондиции подписала. Но в России такие номера с бесправным управлением не проходят. И 25 февраля она эти условия и все прежние договоренности разорвала. И многих членов Тайного совета подвергла опале. Избежал этой участи лишь Остерман. Ну кто бы мог сомневаться!

Кабинет министров вместо Верховного тайного совета. Один вместо многих. Более того, в 1731 г. Остерман сумел изменить структуру государственного управления и создать трехчленный Кабинет министров, который стоял выше Сената. Сам же Остерман стал в этом кабинете сначала вторым, а потом (в 1734 г.) и первым министром. В любом случае он там был полновластным хозяином.

Многие решения кабинета современники приписывали Остерману: сокращение срока дворянской службы, уменьшение податей, меры к развитию торговли, промышленности, грамотности, улучшение судебной и финансовой частей и др. С 1736 г. по болезни Остерман не выезжал из своего дома, однако ни одно крупное государственное дело не обходилось без его участия. Также Остерман фактически руководил всей внешней политикой Российского государства того времени.

Царица Анна Иоанновна вознаграждает его, возведя в наследственное графское достоинство (27 апреля 1730 г.) и дает ему чин сенатора за большие заслуги в государственной и дипломатической деятельности.

Императрица Анна весьма уважала Остермана за солидность, огромные знания и обстоятельность. Без Остермана было не обойтись – надо только набраться терпения, пропуская мимо ушей все его многочисленные оговорки, отступления и туманные намеки, и дождаться-таки дельного совета.

Педер фон Хавен, посетивший Россию во времена Анны Иоанновны, отмечал: «Остерман сохранял при дворе неизменное к себе доверие, хотя лишь немногие из других сановников умерли естественной смертью, большинство впало в немилость. По этой причине я однажды предложил ему такую анаграмму его фамилии Ostermann Nam Resto, которую он с удовольствием воспринял». Имелась в виду остроумная игра слов: по латыни «nam» – «действительно, поистине», а «resto» – «уцелеть, спастись, сохранять, длиться».

В 1734 г. Остерман заключил в Санкт-Петербурге договор с английским резидентом о дружбе и взаимной торговле на 15 лет. В 1736 г. началась война с Турцией, против которой Остерман активно возражал. Он доказывал новой императрице, что Россия не может извлечь из этого выгод, война приведет к большим военным потерям и значительным финансовым издержкам. Предположения Остермана оправдались. Россия, помимо некоторого расширения своих границ и блистательных успехов своего войска, никаких существенных выгод от войны с Турцией не получила. В 1740 г. был издан манифест, сочиненный Остерманом, о заключении с турками мира. Он получил в награду от императрицы серебряный сервиз, бриллиантовый перстень и пенсию в 5 тысяч рублей.

Миних. Бирон. Остерман. Итак, Остерман достиг вершины своей политической власти, власти, которую ему, однако, приходилось делить с еще двумя немцами: Иоганном Бироном, герцогом Курляндским, политиком скорее средним, но зато любовником царицы, обладавшим огромным влиянием; и честолюбивым генерал-фельдмаршалом графом Буркхардом Христофом Минихом, удачливым военным и президентом Военной коллегии. Этот немецкий триумвират – впрочем, редко выступавший единым фронтом, но достаточно часто действовавший и плевший интриги друг против друга, – будет править Россией на протяжении последующих десяти лет.

Стоит напомнить, что в сознании прилежного выпускника советской школы, в винегрете из исторических фактов, фамилия Остерман воспринимается не иначе как часть триады Миних – Вирой – Остерман – визитной карточки немецкого засилья, терзавшего матушку-Русь в зловещие времена Анны Иоанновны. Понятно, что все это – не совсем объективная точка зрения – пристрастная и конъюнктурная, по вполне рациональным причинам введенная в оборот деятелями режима, сменившего режим царицы Анны Иоанновны. Хотя при Анне Иоанновне влияние немцев на российскую политику было огромным, представляется недопустимым говорить о немецком засилье или особенной «немецкой» партии. Соперничество и альянсы при дворе пронизывают все партии и национальности. Большинство немцев на российской службе, и прежде всего Остерман, были приверженцами исключительно интересов монархии и соответствующего правителя.

Что касается триады Миних – Бирон – Остерман, то скорее это было все же Миних. Бирон. Остерман. Три независимых друг от друга деятеля, никогда не составлявшие единой партии. Все трое – неглупые и, по меньшей мере, небездарные. Отличающиеся друг от друга практически во всем. Кроме, пожалуй, одного: для новой царицы, более интересовавшейся роскошной и расточительной придворной жизнью, чем государственными делами, эти три выдающихся немца (а вскоре и другие специалисты из Германии и Прибалтики) станут главной опорой ее господства, поскольку она не доверяет русской аристократии и живет в постоянном страхе перед заговорами.

Императрица Анна ценила Андрея Ивановича и как человека, целиком зависящего от ее милостей. Он так и не обрусел, хотя и взял жену из русского старинного рода, и оставался для русской знати чужаком, «немцем». Поэтому он так льнул к сильнейшему, причем всегда делал это безошибочно. Сначала таким человеком был для Остермана вице-канцлер П. П. Шафиров, потом А. Д. Меншиков, которого Остерман предал ради Петра II и Долгоруких, затем, при Анне, он заигрывал сначала с Минихом, а потом долго добивался расположения Бирона, став со временем его незаменимым помощником и консультантом.

Бирон понимал, что особая сила Остермана как политика состояла в его феноменальном умении действовать скрытно, из-за кулис. Впрочем, в этой его черте мы не видим какой-то особой злокозненности характера Андрея Ивановича – таков был мир дипломатии XVIII века.

Зачем Остерману власть? Во время правления (точнее сидения на троне) Анны Иоанновны, которая не имела ни желания, ни способностей заниматься делами монархов – просто идеальный правитель для расцвета феномена «серых кардиналов» – Остерман реально управлял государством. Он – российский государственный деятель и европейский политик. Как использовал Остерман всю полноту власти?

Во внутренней политике он, насколько это вообще возможно, пытался осуществить консолидацию реформ, которые Петром I часто начинал слишком стремительно и импульсивно, совершенно не считаясь со средствами и людьми, и направить их по более спокойному пути.

На посту премьер-министра он, как и ранее, будучи генерал-почтмейстером, председателем Комиссии по коммерции и Военно-морской комиссии, прежде всего заботился об организации почтовой связи и транспорта, строительстве дорог и расширении их сети на восток: необходима была не только ориентация экономики и торговли на Запад, но и их экспансия в Сибирь и Китай. Он пытался создать лучшие условия для частной инициативы, укрепить купечество и внешнюю торговлю, снизить таможенные пошлины и эффективнее использовать залежи полезных ископаемых. Он также обращал внимание на тяжелое положение крестьян и пытался облегчить социально-правовые условия их существования. Он предпринял усилия по модернизации флота, любимого детища Петра Великого, и оживлению торгового судоходства. Он продолжал оказывать интенсивную поддержку наукам и образованию в петровском духе и в целом старался выстроить более эффективную государственную машину для управления этой огромной империей.

Но прежде всего Остерману важно было обеспечить достижение своих долгосрочных внешнеполитических целей и одновременно расставить новые вехи. Доминантами этой внешней политики являются: упрочение политической, экономической и культурной открытости по отношению к Западу – завещание Петра Великого, защищать которое он старается всеми средствами; стабилизация достигнутой новой роли России как европейской великой державы, и прежде всего – оттеснение Османской империи. На флангах этой политики – обеспечение российского влияния в странах, являющихся ее непосредственными соседями – Польше и Швеции. Этим Остерман надеялся успокоить ситуацию на подступах к России, погасить исламскую экспансию и одновременно добиться на южных границах империи того, что когда-то удалось достичь в итоге Северной войны на Балтийском море: получить новый выход к морю, что означает – открыть для России Черное море.

Для реализации этих целей Остерман делает ставку на абсолютную царскую власть, на династическое обеспечение своей «системы» через хитроумную и проводимую в строгой тайне матримониальную политику царской семьи с германскими княжескими домами, а также на прочный союз с Австрией при его дополнительных гарантиях благодаря альянсам с Пруссией и Англией.

Новую систему союзов Остерман, по-видимому, и здесь продолжавший развивать идеи Лейбница о соперничестве обеих стран с турками и их общей задаче спасти христианскую Европу от ислама, выстроил в общих чертах уже в 1725 г. в памятной записке. Эти соображения в конечном итоге вылились в смену дипломатических ориентиров России и отход от политики союзов Петра Великого, в последние годы жизни повернувшегося к Франции.

Эта новая система – «оборонительная политика равновесия», направленная против всяческих гегемонистских устремлений Франции, порождает значительные внутриполитические трудности, поскольку отношение к его политике при царском дворе далеко не однозначно. Но эта система, в комбинации с дипломатическими мерами по обеспечению мира на Севере, хорошо проявила себя как в войне за польское наследство 1733–1735 гг., так и в, хотя и не столь успешных, походах против турок (1737–1739). Система Остермана с ее принципиальной ориентацией на союз с Австрией выдерживает и потрясения, испытанные европейской государственностью в 1740 г., и тяжелые последствия смен правительств в Берлине, Вене и Санкт-Петербурге, пусть Остерману и не удается, несмотря на все усилия, предотвратить военные столкновения между Пруссией и Австрией.

Система Остермана даже переживает его собственное падение, поскольку – ирония судьбы! – сохраняется без каких-либо изменений при новой царице Елизавете Петровне. Эта «система союзов Остермана» представляет собой его самое оригинальное и важное достижение в области внешней политики и на многие годы остается главнейшей константой европейской политики.

Следует признать: в условиях крайней нестабильности отношений власти в тогдашней России, при соривших деньгами на содержание дворов, но малопригодных для государственных дел преемницах и преемниках Петра Великого, многое в государственной политике носило лишь эпизодический характер. Остерману не всегда везло во внутриполитических делах, и в целом ему негде было развернуться. Но тем не менее, Андрей Иванович Остерман (как он уже давно именует себя) – единственный при российском дворе имеет ясные цели и пытается добиваться их, проявляя при этом немалую ловкость. Будучи компетентным, творческим, трудолюбивым и к тому же, как постоянно подчеркивают современники, неподкупным специалистом, Остерман заботился о бесперебойном ведении правительственных дел.

По крайней мере, таково мнение многих иностранных послов, например, саксонского временного поверенного Иоганна Лефорта: «К Остерману я испытываю большое доверие; огромная российская государственная машина в основном держится на нем, и он единственный неподкупен». Аналогичного суждения придерживается его важнейший политический противник на европейской сцене – французский министр иностранных дел кардинал Флери: «Остерман единственный министр в Петербурге, который действительно в состоянии работать и вести дела».

А прусский король Фридрих Великий с уважением подчеркивал, что в «школе опыта» Остерман сформировался в человека, способного нести «бремя государственных дел»: «Как опытный рулевой, он неизменно уверенной рукой вел корабль государства сквозь бури революций. Он был уроженцем графства Марка в Вестфалии и имел невысокое происхождение. Но природа раздает таланты невзирая на генеалогическое дерево… Он был осторожен и дерзок, смотря по обстоятельствам, и отказывался от участия в придворных интригах, чтобы сохранить в своих руках государственные бразды правления».

Хотя многие действия и решения Остермана могут быть расценены по-разному, в том числе и критически, одно бесспорно: граф Генрих Остерман с 1725-го по 1740 г. принадлежит к числу самых значительных государственных деятелей Европы. Он просвещенный, рационально мыслящий и действующий политик, для которого существует один приоритет – «государственные интересы».

Уже из-за одного этого он неизбежно должен был войти в противоречие со многими интересами при дворе. Но, несмотря на все противодействие вельмож, на всю вражду и непостоянство придворных союзов, он сохранил рациональную часть реформ Петра I и сохранил для будущего России европейские идеи Просвещения и Прогресса. Тем самым он обеспечил не только европейский статус России, но и на длительное время – свое политическое выживание. Ведь, без сомнения, его политическое существование тесно связано с сохранением, защитой и развитием петровских идей и реформ.

Как удалось Остерману всего достичь? Он был гениальным мастером политической тактики и стратегии. Это стало возможным только благодаря тактической ловкости, тонкому психологическому чутью и способности приспосабливаться к людям и обстоятельствам, одновременно влияя на них в своих интересах.

Современник, наблюдавший Остермана вблизи, характеризует его следующим образом: «Граф Остерман, бесспорно, был одним из величайших министров своего времени. Он обладал глубокими знаниями преимуществ всех европейских дворов. Он умел проникать в суть вещей и обладал недюжинным умом. Он был чрезвычайно работоспособен, очень ловок и неподкупен… С другой стороны, он был сверх меры недоверчив и часто слишком давал волю своей подозрительности. Он не выносил, чтобы кто-то был равен ему или выше его по положению… Он хотел решать все дела, прочие должны были только поддакивать и подписывать. Благодаря своей государственной мудрости, подсказывавшей ему, когда имеет смысл притвориться больным, он возглавлял 6 правительств подряд… У него была особая манера говорить так, что лишь очень немногие могли похвалиться тем, что поняли его… Все, что он говорил и писал, можно было понимать по-разному. Он был мастером всевозможных перевоплощений, никогда не смотрел людям в лицо и часто бывал растроганным до слез, если считал необходимым расплакаться».

Остерман всегда избегал света гласности и блеска двора. Он культивировал тайную дипломатию внутри и вовне. Но он перегибал палку, в чем позднее его будет обвинять императрица Елизавета: он не проводил совещаний с министрами и предназначенными для этого инстанциями, он принимал все решения «исключительно по своему усмотрению» и вскоре прибрал к рукам «все управление империей». Дела и отчеты попадали не в коллегии и ведомства, а по его указанию «все приносятся к нему домой». И на самом деле, Остерман, действительно часто прихварывающий и больной подагрой, под предлогом того, что у него ноги не ходят, старался решать как можно больше государственных дел за своим домашним письменным столом. Здесь он мог защитить себя от предательства и огласки, здесь он мог держать в руках тайные нити увереннее, чем в коллегиях или при дворе, неумеренные удовольствия, развлечения и поверхностность которого мало импонировали ему.

Впрочем, можно сомневаться в том, что из-за этого он, как иногда предполагают, считался «инородным телом» в придворном обществе. Скорее, его держали на расстоянии самозащита и сознательный расчет – следует отказаться от придворных интриг, чтобы сохранить управление страной. Ведь А. Остерман не чудак и не аутсайдер. Ведь он и его жена Марфа вели в своем великолепном дворце, «одном из самых богатых в Санкт-Петербурге», вполне княжеский, пусть и не совсем уж расточительный образ жизни и выполняли все свои представительские и общественные обязанности. В своем дворце, ограниченном с западной стороны Петровской площадью, а с севера – берегом Невы, Остерман давал официальные приемы, устраивал балы, принимал членов правительства, иностранных дипломатов, ученых и художников. Он жил открытым домом – открытым и для искусств, музыки и философских бесед, которые он особенно любил. Его коллекция живописи и богатая библиотека были столь же знамениты, как и позднее пресловутая запущенность его дома и его собственная неряшливость.

ПРИ БИРОНЕ И АННЕ ЛЕОПОЛЬДОВНЕ. КОЛЕБАНИЕ ВЕСОВ

Как известно, после смерти Анны Иоанновны регентом стал Бирон, а императором провозгласили новорожденного брауншвейгского принца Ивана Антоновича, которому предписывалось по мере взросления крепко держаться «регламентов, уставов и прочих определений» Петра Великого (так его называли, как мы видим, уже ближайшие наследники).

Иван Антонович был правнуком царя Ивана Алексеевича (сводного брата и соправителя Петра), внуком царевны Екатерины Ивановны, внучатым племянником покойной императрицы Анны, сыном Анны Леопольдовны и Антона Брауншвейгского. Не умея ходить и говорить, он на другой день после смерти двоюродной бабки уже прислал в Сенат и Синод указ, чтобы Бирона именовали «его высочеством, регентом Российской империи, герцогом курляндским, лифляндским и семигальским».

Но настоящим правителем Российской империи, пусть и на короткое время, но «некоронованным императором» России, становится Андрей Иванович Остерман. Кабинетный министр, граф, вице-канцлер, вице-президент Коллегии иностранных дел, в 1742 г. он получил свой странный для многих чин генерал-адмирала – высший морской чин, хотя был человеком совершенно невоенным. Звание это скорее почетное, нежели «боевое», но факт показателен.

Из превратностей борьбы за провозглашение царем Иваном VI младенца Иоанна Антоновича, родившегося от созданного руками Остермана брачного союза герцога Антона Ульриха Брауншвейгского и Анны Леопольдовны, урожденной принцессы Мекленбург-Шверинской, племянницы императрицы Анны Иоанновны, Остерман в конце концов вышел единственным победителем. Прочие немцы – недолго пробывший регентом Бирон и неудачно действовавший, слишком самоуверенный первый министр Миних – лишились власти или лишали власти друг друга.

После свержения временщика Бирона явилась на непродолжительное время новая государыня – Анна Леопольдовна. При этом Остерман на всякий случай по старой привычке вновь «сделался больным». Сам Бирон, надеявшийся удержаться у власти, не без сарказма писал русскому посланнику в Варшаву: «Остерман лежит и во все время один только раз брился, жалуется на боль в ушах, обвязал себе лицо и голову…» Но болезнь эта продлилась недолго. Как только Бирона отправили в ссылку, Остерман «выздоровел» и опять стал фактически главой правительства. После падение Бирона роль Остермана только возросла.

С марта 1741 г. официальное положение Остермана хотя и несколько поколебалось (он председательствовал во втором департаменте Кабинета, где сосредоточивались дела иностранные и морские, но звание вице-канцлера за ним не было сохранено), однако неофициальный его статус остался прежним. Снова именно Остерман, временно оттесненный на незначительную должность генерал-адмирала (незначительную только внешне), играет первую роль в империи. И притом один он и только он.

Это положение перенапрягает не только силы болезненного человека, но и выходит за рамки его личностного потенциала: блестящий, знающий, тактически искушенный политик и специалист не в состоянии долго играть роль регента государства и удерживать вкупе расходящиеся интересы армии, церкви и администрации.

В 1741 г. он принимал персидское посольство, которое намеревалось встретиться и с цесаревной Елизаветой. Остерман помешал этой встрече. Тогда-то дочь Петра в ярости велела передать влиятельному министру: «Он забывает, кто я и кто он сам – писец, ставший министром благодаря милости моего отца. Он может быть уверен, что ему ничего не будет прощено». У Елизаветы была хорошая память.

Возможно, в этом эпизоде Остерман и совершил свою главную роковую ошибку, а так – кто знает? – правил бы он и при Елизавете…

Через шпионов он знал о заговоре сторонников Елизаветы Петровны, но его предостережения были оставлены правительницей Анной Леопольдовной без внимания.

ПРИ ЕЛИЗАВЕТЕ. ПОРАЖЕНИЕ И НИЗВЕРЖЕНИЕ

К концу правления Анны Леопольдовны влияние Остермана на ход государственных дел снова начинает восстанавливаться. Но падение Брауншвейгской фамилии прервало его служебную карьеру. Без опоры при дворе господство Остермана и нового царя-младенца, немца по рождению, длится недолго.

Старый лис попался! Привыкший действовать в политических потемках, умевший загребать жар чужими руками, он оказался несостоятелен на свету как публичный политик, как лидер, не имея необходимых в этой роли качеств – воли, решительности, авторитета, того, что называют харизмой. Да и врагов у него хватало. Один из них только ждал момента, чтобы вцепиться в Остермана.

Этим главным врагом Остермана была красавица-цесаревна Елизавета Петровна. В правление императрицы Анны Остерман интриговал с целью устранить Елизавету от престолонаследия, сбыв ее с рук за границу в жены какому-нибудь захудалому принцу. И цесаревна знала о кознях Андрея Ивановича, поэтому неудивительно, что переворот 25 ноября 1741 года, приведя к власти Елизавету Петровну, унес Остермана в небытие.

В ночь на 25 ноября 1741 г. Елизавета, обойденная в престолонаследии дочь Петра Великого, облачилась в кирасу поверх платья, только без шлема, и с крестом в руке вместо копья явилась в казармы Преображенского полка, где ее уже ждали верные гвардейцы. Она произнесла всего лишь несколько фраз: «Клянусь умереть за вас, клянетесь ли и вы умереть за меня?» Получив утвердительный ответ, она повела их в Зимний дворец, без сопротивления проникла в спальню правительницы Анны Леопольдовны и со словами: «Пора вставать, сестрица!» – собственноручно арестовала ее.

В ту же ночь был взят под стражу и граф Остерман, сильно помятый солдатами при аресте. Его лишили всех почестей, должностей и состояния, а под конец своей карьеры он владел весьма значительным, пусть и не чрезмерным, состоянием, в том числе несколькими домами в Санкт-Петербурге и Москве, а также деревнями под Москвой и в Лифляндии.

Остерман как глава ненавистной немецкой «правящей клики» (Елизавета сознательно делает акцент на противоречии между «прирожденными русскими» и «чужими людьми») подвергается аресту и заточению в Петропавловскую крепость вместе со своими сторонниками.

Следственная комиссия возвела на него множество обвинений:

– подписав духовное завещание Екатерины I и присягнув исполнить его, он изменил присяге;

– после смерти Петра II и Анны Иоанновны устранил Елизавету Петровну от престола;

– сочинил манифест о назначении наследником престола принца Иоанна Брауншвейгского;

– советовал Анне Леопольдовне выдать Елизавету Петровну замуж за иностранного «убогого» принца;

– раздавал государственные места чужестранцам и преследовал русских;

– делал Елизавете Петровне «разные оскорбления» и т. п.

За все это он как «государственный преступник» вместе с прочими обвиняемыми был приговорен к смерти, и в последний момент его, уже ожидающего казни на эшафоте, новая царица помиловала, заменив казнь на пожизненную ссылку (1742).

Историк Д. Бантыш-Каменский писал: «Солдаты, стащив тогда графа с носилок, положили его на плаху, к которой приблизился палач и, расстегнув воротник рубашки и шлафрока его, оголил шею. Все сие не более минуты продолжалось, как объявили графу Остерману, что императрица переменила смертную казнь его на вечное в Березов заточение. Солдаты подняли тогда графа и посадили снова на носилки. В то время потребовал он, чтобы ему подали парик его и колпак; надел их на голову и застегнул воротник у рубашки и шлафрока, не показав ни малейшей в лице перемены. Великий человек всегда, даже и в несчастье, является великим! В следующий день граф Остерман, мучимый сильной подагрой, отправлен был из Петропавловской крепости в Сибирь. Последние его слова состояли в покорнейшей просьбе, чтобы императрица не оставила милостивым и великодушным покровительством его детей».

Следует заметить, что дети его действительно не были «оставлены милостью»: старший сын, Федор Андреевич, дослужился до генерал-поручика, стал тайным советником, сенатором, а младший, граф Иван Андреевич, поднялся еще выше, он занимал пост канцлера России.

Угасание в далекой сибирской ссылке в те годы было едва ли не нормой завершения яркой политической карьеры в России – в том же Берёзове восемнадцатью годами ранее умер сосланный туда не без помощи Остермана Александр Меншиков, а в тридцатые годы туда ссылали князей Долгоруких, к чему Андрей Иванович также приложил свою незаметную руку. Сам же граф Остерман протянул на берегах неприветливой Сосьвы свыше пяти лет, больше, чем «полудержавный властелин», но меньше, чем даже более старый Бурхард Кристоф Миних, который отбыл в своей пелымской ссылке все двадцатилетнее царствование Елизаветы и вернулся затем в Петербург после реабилитации Петром III. Нет сомнения, впрочем, что, доживи Остерман до 1762 г. – и его бы тоже простили.

Справедливости ради надо сказать, что репрессии Елизаветы коснулись лично Остермана, но не его семьи и состояния. О детях Остермана мы уже писали, теперь несколько слов о его жене – Марфе Ивановне Стрешневой (родственнице бабки Петра Первого), статс-даме двора Анны Иоанновны. Она была вольна остаться в столице и пользоваться его имуществом и деньгами. Однако предпочла разделить с опальным мужем ссылку – так что отнюдь не жены декабристов завели на Руси этот обычай.

Итак, Андрей Иванович Остерман, один из искуснейших дипломатов Российского государства, прожил последние пять лет своей жизни в Сибири. О чем он думал в долгие зимние ночи в Березове, мы не знаем. Вспоминал ли он родной патриархальный Бохум и ту страшную ночь, когда в трактире «У Розы» он убил приятеля и искалечил свою жизнь. А может быть, вовсе не искалечил?! Если бы он не устроил этой драки, то кончил бы университет, стал пастором, профессором, задушил бы в себе честолюбивые стремления, мечты, не вошел бы в историю и умер бы безвестным.

И наконец, 21 мая 1747 г. в 4-м часу пополудни Генрих Иоганн Остерман окончил жизнь в том же самом Березове, где когда-то скончался Александр Меншиков.

Круг замкнулся. Случайность, мрачная ирония судьбы или воздаяние?

ПРИ ЕКАТЕРИНЕ II. ВОЗВЫШЕНИЕ ПОСЛЕ СМЕРТИ

Судьба Остермана – горький конец одной немецкой карьеры в России? Или лишь временный «откат» перед началом истории успеха русского рода Остерманов, корнем которого был Генрих Остерман – немец, ставший крупным российским государственным деятелем, мысли и чувства которого, возможно, были все еще мыслями и чувствами немца, но жизнь и поступки были жизнью и поступками русского и служили России.

Остерман и его семья полностью были реабилитированы императрицей Екатериной II, графский титул подтвержден и, чего ранее не было, теперь уже официально был выдан графский патент «в знак высокой оценки заслуг графа Остермана» и его особой верности царскому дому – впечатляющий документ. Семейный герб заносится в геральдическую книгу российских дворянских родов.

Судьба распорядилась таким образом, что после смерти Андрея Ивановича род Остерманов не имел продолжения по мужской линии. Как уже говорилось выше, А. И. Остерман женился довольно поздно, в возрасте тридцати трех лет, на Марфе Ивановне Стрешневой. От этого брака родились три сына и дочь Анна (1724–1769).

Старший ребенок, названный в честь царя Петром (1722–1723), умер, не прожив и года.

Средний, Федор (1723–1804), сделал блестящую карьеру. В восемнадцать лет он уже имел чин капитана гвардии и орден Александра Невского. Однако из-за опалы отца в 1742 г. был лишен ордена и переведен в пехотный полк, расположенный в далеких башкирских степях. Во время Семилетней войны Федор Остерман отличился как офицер, он участвовал во всех крупных сражениях с Пруссией, проявив удивительные отвагу и храбрость. В 1758 г. получил чин полковника, а в 1762 г. – генерал-майора. После восшествия на престол Екатерины II был награжден орденом Св. Анны и назначен командиром Московской дивизии. В 1768 г. Ф. А. Остерман вновь стал кавалером ордена Александра Невского. С 1773 г. служил генерал-губернатором Москвы. В 1782 г. получил высший орден Российской империи – орден Андрея Первозванного. Последние годы жизни провел в Москве. Был женат на Анне Васильевне Толстой, но детей не имел. Екатерина II разрешила передать фамилию и титул внучатому племяннику.

Младший сын Остермана Иван (1725–1811) также был записан в гвардию и уже имел чин капитана. В связи с опалой отца был переведен в армию без чина. После ухода в отставку объехал всю Европу, занимался своим образованием, изучил несколько языков. С ослаблением при дворе влияния врагов А. И. Остермана Ивану удалось поступить на дипломатическую службу. С 1757 г. он работал в посольстве в Париже, затем в Стокгольме, где пользовался большим авторитетом.

С 1783 г. И. А. Остерман также становится вице-канцлером, а на короткое время даже канцлером Российской империи, возглавив Коллегию иностранных дел. За время его дипломатической службы Россией было заключено немало выгодных договоров. По отзывам современников, он не был способен к самостоятельной деятельности, но умел пользоваться инициативой талантливых помощников. В 1797 г. граф Остерман, кавалер многих российских орденов, вышел в отставку. Последние годы жизни провел в Москве, поселившись в Божедомском переулке. Хлебосольство и открытый дом Остермана были известны на всю «первопрестольную». Иван Андреевич был женат на А. И. Талызиной, но детей у него не было.

Поскольку все сыновья А. И. Остермана остались бездетными, с их смертью угасла мужская линия Остерманов в России.

Фамилия и наследственный графский титул были переданы потомкам дочери Анны, которая вышла замуж за представителя дворянского рода Толстых. Первым фамилию Остерман-Толстой стал носить внук Анны – Александр Иванович Толстой, который наряду с титулом унаследовал также и большое состояние. Соответствующая ветвь с тех пор стала носить имя Остерманов. Заслуженный генерал, он принимал участие в освободительных войнах с Наполеоном и в битве при Кульме. Он, как и его сестра Наталья, связал себя брачными узами с родом Голицыных. Так возникла связь Остерманов с одним из самых богатых и влиятельных российских княжеских родов. Их потомки получили право именоваться князьями Голицыными графами Остерманами.


ГЕРСОН ФОН БЛЕЙХРЕДЕР
(1822–1893)

Биржевой еврей вообще отвратительное изобретение человеческого рода.

Ф. Ницше

Жизнь Блейхредера весьма характерна для XIX в. – жизненный путь богатого буржуа во всем его блеске и тщете.

Ф. Штерн

В мае 1984 г. в «Нью-Йорк Тайме» появилось объявление о помолвке Готфрида фон Бисмарк-Шенхаузена и Эллы фон Блейхредер. И что же тут удивительного, спросите вы? Неужто потомку знаменитого «железного канцлера», а именно об этом родстве говорит фамилия Бисмарк-Шенхаузен, нельзя обручиться с достойной особой из хорошей семьи? Или ее семья не так уж хороша, как следует из светской хроники? Скелеты в шкафу? Ромео и Джульетта конца прошлого века? В чем подвох?

История, поистине, проделывает невероятные кульбиты. Потому что оценить в полной мере иронию судьбы этой удивительной помолвки сможет лишь тот, кто сквозь почти столетнюю пропасть увидит ее истоки, судьбы людей, союзников и противников, сплетенные в невероятный узор. Как гласит мудрость жителей Туманного Альбиона, «у старых грехов – длинные тени». А как писал один мудрец[14], возможно даже состоящий с невестой в дальнем родстве, «корни дерева всегда скрыты от глаз, но достают до воды».

Итак, кто же были эти таинственные влюбленные и что за загадки обещает раскрыть их повесть? И что она собой представляет – авантюрный роман или политический детектив?

Готфрид фон Бисмарк-Шенхаузен, как легко догадаться, действительно принадлежал к знаменитой немецкой дворянской семье, давшей миру многих исторических деятелей, самым значительным из которых был великий «железный канцлер» Отто фон Бисмарк-Шенхаузен, которому жених приходился правнуком.

А кто же невеста? Элла фон Блейхредер – правнучка другого незаурядного человека, который, правда, всегда оставался в тени – Герсона фон Блейхредера. Как у айсберга на поверхности видна лишь малая часть, а все остальное скрыто, так и в биографии Герсона фон Блейхредера самые важные моменты затемнены фигурой Отто фон Бисмарка, с которым Блейхредер был тесно связан многие годы. Его называли «личным евреем» Бисмарка, его финансовым гением, «рукой в перчатке», которой канцлер делал многие дела, не желая связывать с ними свое имя напрямую. Про Бисмарка знают все, а про его «собственного министра финансов», главу Блейхредер-банка Герсона Блейхредера – лишь немногие. Тем не менее это был влиятельнейший человек.

Итак, кто же он, скрытный, но не второстепенный герой этой истории? Трудно представить себе «серого кардинала» при «железном канцлере». Но именно таковым являлся Герсон фон Блейхредер.

Чего о нем только не говорили! Кем только не считали! Его называли «личным евреем» самого Отто фон Бисмарка, а также близким другом императора Вильгельма I, агентом банкирского дома Ротшильдов при Бисмарке и резидентом «железного канцлера» в берлинским отделении Ротшильдовского банка, впрочем, в этой истории одно не исключает другого. Его удивительная история – одна из многих удивительных повестей в ряду историй о придворных евреях (начиная с библейского Иосифа Прекрасного при царе Потифаре).

Подобно тому, как династия Ротшильдов почти безраздельно царила в финансовом мире Англии и Франции, Герсон фон Блейхредер был финансовым королем немецкого капитала. Будучи не только некоронованным финансовым королем, он, еврей (!), по просьбе Бисмарка получает от германского кайзера Вильгельма I в награду за свои заслуги родовое прусское дворянство. Причем некоторые исследователи делают акцент на том, что награду получил крещеный еврей (то есть выкрест, как бы уже и не иудей, что выглядит не так вызывающе), а иная точка зрения гласит, что наследуемый родовой титул Блейхредер получил, оставаясь верен своей вере, то есть имело место беспрецедентное событие! Впрочем, эрудированный читатель воскликнет: «А как же бароны Ротшильды! Ведь известно, что уж в их случае ни о каких выкрестах речь не идет». Впрочем, ответ на этот вопрос будет дан в свое время.

Для оценки масштаба этой личности небезынтересно отметить, что в 1871 г., после того как Пруссия разгромила Францию во Франко-прусской войне, Бисмарк вызывал Блейхредера в качестве облеченного высоким доверием дипломата в Версаль для консультаций относительно оптимальной величины контрибуции, которую целесообразно было бы истребовать у поверженного противника.

И все же при всех несомненных талантах как Герсон фон Блейхредер мог играть роль «серого кардинала» при личности такого масштаба, как Бисмарк? Почему Блейхредер пользовался таким большим авторитетом не только в финансовых кругах, но и среди дипломатов, высказывая им свои «мнения» и давая «советы», которые не без основания принимались последними, как идущие непосредственно от самого Бисмарка. Действительно ли он так сильно влиял на политику Бисмарка? Неужели канцлер Германии был марионеткой еврейского банкира Блейхредера?

Насколько тесными были отношения банкирских домов Блейхредера и Ротшильда, и как это влияло на финансовые и прочие интересы Бисмарка? «Кто против кого дружил» в этом драматическом треугольнике?

После Великой французской революции абсолютизм в Европе пошел на убыль, и начался процесс постепенной демократизации государственного управления. Монархи уже не могли позволить себе передавать власть в руки непрофессионалов, пусть даже лояльных, к тому же они теряли контроль над финансовыми ресурсами страны. Очевидно поэтому по-настоящему влиятельные фавориты теперь появлялись не в королевской свите, а среди приближенных главы правительства. Одним из таких очень влиятельных людей и стал Герсон фон Блейхредер – советник, личный банкир и друг немецкого канцлера Отто фон Бисмарка. С 1859 г. и до смерти Блейхредера в 1893 г. эти два человека написали друг другу тысячи писем и провели множество часов за обсуждением политических и экономических вопросов. Впрочем, они не тратили это время зря – Блейхредер и Бисмарк вели взаимовыгодное сотрудничество.

НАЧАЛО ПУТИ

Будущий банкир Гершон (или Герсон) Блейхредер появился на свет 22 декабря 1822 г. в Берлине и скончался 19 февраля 1893 г. там же. Между этими двумя датами пролегла жизнь, подобная захватывающему роману, достойному пера Т. Драйзера и братьев Манн, а иногда впрочем, О’Генри или Марка Твена.

Его отцом был Самуэль Блейхредер (родившийся 15 июля 1779 г. во Врицене и умерший 30 декабря 1855 г. в Берлине), немецко-еврейский банкир и основатель Блейхредер-банка, который позже был переименован в компанию «С. Блейхредер». Начинал Самуэль Блейхредер с семейного дела по производству обувной фурнитуры, которое он успешно развивал. Кроме того, в 1793 г. он становится личным поставщиком парфюмерных товаров для прусской королевы. А в 1803 г. начинает также заниматься и лотереей в Берлине, а также открывает на Розенталерштрассе небольшую меняльную лавку – прообраз будущего финансового колосса. В 1809 г. он с несколькими присоединившимися друзьями – представителями богатых еврейских семей – организует Блейхредер-банк, который вскоре приобретает солидный вес, так как в 1828 г. ему начинает покровительствовать банкирский дом Ротшильдов, в то время самых богатых и влиятельных банкиров в мире. С 30-х годов XIX столетия Самуэль Блейхредер стал работать как агент Ротшильдов. А с 1847 г. почти все операции Блейхредер-банка осуществляются при участии Ротшильдов. Но взаимоотношения Блейхредеров и Ротшильдов – такая тема, которая требует более пристального взгляда и отдельного рассказа.

Вскоре Самуэль Блейхредер как агент Ротшильдов вступил в контакт с прусским королевским домом уже не как знаток парфюмов и помад для ее величества, а как лицо, облеченное высоким финансовым доверием.

Надо сказать, что наличие придворного еврея около трона – «придворного фактора»[15] – это не нонсенс и не исключение из правил. Фактор еще со средневековых времен поставлял европейским дворам все, что необходимо от колыбели до могилы, от крещения до погребения. При дворе архиепископа в Бонне даже принадлежности для религиозных торжеств и церемоний должен был доставать придворный еврей. Но больше всего они поставляли ювелирных изделий, их приобретали в свое время первый король Пруссии, Август Сильный из Саксонии, Макс Эмануэль Баварский, Эбергард Людвиг и Карл Александр из Вюртемберга, Клеменс Август из Кельна.

Придворные банкиры также всегда были кредиторами князей, их родственников, знати и придворных чиновников. Например, 25 августа 1722 г., когда Макс Эмануэль Баварский заключил со своим придворным банкиром Исааком первый крупный договор на заем 950 тыс. флоринов, он заложил ему все свои доходы и прибыли. Вольф Вертгеймер, сын крупного финансиста Габсбургов, 25 августа 1722 г. дал курфюрсту взаймы 1 млн 200 тыс. флоринов, и ему были заложены все внутренние и внешние ренты и доходы. Самому крупному придворному финансисту Баварии Арону Элиасу Зелигману были заложены доходы от налогов и доходы от таможенной пошлины на несколько лет вперед. А крупнейшему придворному финансисту Вены Самуэлю Оппенгейму были заложены все доходы Австрии. Так что Самуэль Блейхредер, а затем и его сын Герсон шли путем, проторенным многими предшественниками при Гогенцоллернах, да и не только при них.

В 1842 г. С. Блейхредер обеспечил средства для поездок прусского короля в Англию, с 1845-го был банкиром Рейнской и Кельн-Минденской железнодорожных компаний.

Герсон Блейхредер в Берлине был не только государственным банкиром, придворным банкиром Гогенцоллернов, но и собственным банкиром министра Бисмарка. Нет сомнения в том, что придворные факторы приумножали состояние своих клиентов, получая за это приличное вознаграждение. Племянник Герсона Блейхредера, Пауль фон Швабах, оставался финансистом придворной знати Берлина до 1918 года, как и Ротшильды в Вене при последнем из Габсбургов на императорском троне.

Так что в XIX в. прусские аристократы традиционно пользовались услугами евреев, как «более или менее тайным инструментом», как изящно выразился Бисмарк. Кстати, это несомненно было комплиментом для инвестора – «денежного мешка».

Помимо того, что Блейхредер был «тайным инструментом» Бисмарка, он был еще и талантливым инвестиционным советником, аналитиком финансовых рынков и важным источником информации. Он был в полной мере «серым кардиналом» правительства Бисмарка и особенно это не скрывал. Он использовал свое положение для достижения коммерческих (получение доли в самых выгодных проектах) и социальных (удачного брака своих дочерей) целей и, организовав за эти годы крупную компанию, стал самым богатым человеком в Германии.

На его счастье Комиссии по ценным бумагам и биржам в те годы еще не существовало, поэтому Блейхредер запросто мог использовать свои капиталы и деньги своего прославленного клиента для биржевой торговли, основываясь на весьма ценной внутренней информации. Все возникающие конфликты интересов и происходящие в мире события он рассматривал с той точки зрения, как будут на них реагировать финансовые рынки. И это приносило Блейхредеру стабильную прибыль. Например, в один критический момент портфель немецкого канцлера был на 70 % заполнен российскими ценными бумагами, поскольку его инвестиционный советник решил, что шаги, которые канцлер собирался предпринять в отношении России, принесут пользу российским акциям железных дорог. Иногда они заранее покупали дешевые акции хороших компаний, а затем Бисмарк становился инициатором неких событий, которые весьма способствовали повышению цены этих бумаг. Впрочем не будем торопить события и вернемся к началу деятельности Блейхредер-банка и биографии его основателя. В 1815 г. Самуэль Блейхредер женится на Иоанне Арон (она умерла в 1847 г). У них родилось два сына: в 1822 г. герой нашего повествования Герсон, который возглавил фирму отца, и в 1828-м – Юлий (умер в 1907 г.), который стал главой дочернего отделения банка.

В 1839 г. в возрасте 16 лет Герсон стал работать в банке, созданном отцом, быстро получил генеральную торговую доверенность и после смерти Самуэля в 1855 г. взял в собственные руки ведение всех дел. Именно благодаря его большому опыту и практическим возможностям, финансовая компания Блейхредеров приобрела мировую известность. Герсон стал весьма состоятельным и авторитетным частным банкиром. В 1860 г. в Блейхредер-банке работало 22 служащих (для того времени это было очень солидно), а их хозяин платил налог с годового дохода, равного 23 333 талерам. В возрасте 39 лет он получил первый орден – «Roter Adler» четвертой степени. Герсон всячески поддерживал связи с Ротшильдами, установленные еще его отцом, и именно благодаря этому сумел войти в контакт с Отто Бисмарком.

Но прежде чем говорить о возвышении самого Герсона Блейхредера, нужно сказать о становлении его высокого покровителя, без которого Герсон Блейхредер не стал бы тем, кем его знает история, личности мирового масштаба, Reichsmaher'e (но если это перевести на русский, звучит как-то по-фашистски и очень режет слух – «создатель рейха», поэтому его обычно называют «создателем империи», или «создателем нации»), первом рейхсканцлере Германской империи Отто фон Бисмарке.

Памятники Бисмарку стоят во всех крупных городах Германии, его именем названы сотни улиц и площадей. Его называли объединителем Германии и создателем германской нации. «Бисмарк – счастье для Германии, хоть он и не благодетель человечества, – писал историк Брандес. – Для немцев он то же, что для близорукого – пара превосходных, необыкновенно сильных очков: счастье для больного, но большое несчастье, что они ему нужны».

БИСМАРК И БЛЕЙХРЕДЕР. СБЛИЖЕНИЕ

Казалось бы трудно представить себе как могли сойтись в одной точке две столь разные жизни: юнкер и еврей, государственный деятель и банкир. Интересно проследить, как в Германии столкнулись два мира: старинный мир с его древним феодальным духом и новый мир капитализма с его постепенно поднимающейся элитой. Бисмарк и Блейхредер стали воплощением этого столкновения и трансформации прежних законов жизни общества во что-то совсем новое.

В тот год когда Самуэль Блейхредер и Иоанна Арон стояли под хупой[16] в родовом поместье мелкопоместных дворян в Шенхаузене (в бранденбургской провинции к северо-западу от Берлина) у прусского землевладельца Фердинанда фон Бисмарка-Шенхаузена и его супруги Вильгельмины Менкен 1 апреля 1815 г. родился третий сын – Отто Эдуард Леопольд фон Бисмарк фон Шенхаузен (Херсону Блейхредеру предстоит увидеть этот мир только через 7 лет).

Поместье Шенхаузен (ныне – земля Саксония-Анхальт) находилось в самом сердце провинции Бранденбург, занимавшей особое место в истории ранней Германии, и пребывало в руках семьи Бисмарков с 1562 г. Все поколения этой семьи служили правителям Бранденбурга на мирном и военном поприщах, однако ничем особенным себя не проявляли. Проще говоря, Бисмарки были юнкерами, потомками рыцарей-завоевателей, которые основали поселения на землях к востоку от Эльбы. Юнкеры относились к знати, но в том, что касалось богатств, влияния и социального статуса, они не шли ни в какое сравнение с аристократами Западной Европы и габсбургских владений. Бисмарки не принадлежали к числу земельных магнатов, не могли похвастаться обширными землями, богатством или роскошью, они были довольны и тем, что могли похвастаться благородным происхождением – их родословная прослеживалась вплоть до правления Карла Великого.

Вильгельмина, мать Отто, была из семьи государственных служащих и принадлежала к среднему классу. Подобных браков в ХГХ столетии становилось все больше, когда образованные средние классы и старая аристократия начала соединяться в новую элиту. Юнкеров и буржуазию объединяли общие интересы, которые нашли выражение в идее сильной единой Германии.

Отто фон Бисмарк посвятил себя воплощению этой идеи в жизнь. Но это, конечно, произошло не сразу. В юности его прозвали «бешеным юнкером» за всякие безумные поступки, он, по его же словам, в юности «не чурался никакого греха, водя дружбу с дурной компанией любого рода».

Учась, Отто не особо отягощал себя лишней сухой премудростью, но при этом выучил французский и английский, увлекшись чтением иностранной литературы. Больше всего он интересовался политикой прошлых лет, историей военного и мирного соперничества различных стран. По традиции он должен был стать военным, но матушка видела в нем дипломата, и он начал изучать юриспруденцию в Геттингене, а позже продолжил в Берлине. Предполагалось, что юный Бисмарк в дальнейшем поступит на дипломатическую службу.

Войдя в переходный возраст, он развлекался, как мог. Главными занятиями его в «геттингенский» период была вовсе не учеба, а лихие выходки, буйное пьянство, азартные игры, дамы, кутежи. В биографии Бисмарка есть такой занятный эпизод: за неполный год учебы в Геттингене он участвовал в 27 студенческих дуэлях, побив неофициальный рекорд драчливости и задора. Но деньги закончились, он уехал в Берлин, где кутить было дешевле. Там и закончил свое университетское образование.

В целом, Отто фон Бисмарк в ту пору мало чем отличался от «золотой» немецкой молодежи. Хотя, показательно, что при всей этой внешней бесшабашности он умел себя контролировать – Отто вполне мог прогулять целый семестр, а потом легко, без всяких проблем защитить диссертацию по философии в области политической экономии. Он свободно говорил на французском и английском, а позднее добавил к ним и русский. Не слишком типично для юнкерской среды прусских дворян, не отягчавших себя излишним образованием.

Потом Бисмарк подался сначала на дипломатическую службу, но там не заладилось, позже работал в судебном ведомстве – и там не получилось, даже поступил в гвардейский батальон егерей, хотя терпеть не мог военную службу. Удивительно, ярый милитарист, политик, положивший всю свою энергию на поддержку военной партии, он при этом сделал все возможное, чтобы в армии не служить, так что к 47 годам был всего лишь лейтенантом ландвера.

Но тут умерла матушка, и Отто пришлось ехать помогать брату с померанскими поместьями. Потом он взял семейные поместья в свои руки и так все здорово наладил, что прослыл очень даже преуспевающим помещиком. И в поместье он продолжал упорно учиться! Сам изучил бухгалтерию, химию, сельское хозяйство, потом взялся за труды Гегеля, Канта, Спинозы, Давида Фридриха Штрауса и Фейербаха. Отто также прекрасно изучил английскую литературу, так как Англия и ее дела занимали Бисмарка больше, чем какая-либо другая страна. Жизнь в поместье очень дисциплинировала Бисмарка, особенно если сравнивать со студенческими годами. Итак, Бисмарк оказался сметливым и практичным землевладельцем, завоевав уважение соседей как своими теоретическими знаниями сельского хозяйства, так и практическими успехами. Ценность поместий возросла более чем на треть за девять лет, в течение которых Отто ими управлял, причем на три года из девяти пришелся сельскохозяйственный кризис.

В 1845 г. умирает Фердинанд фон Бисмарк. Наследство было поделено между братьями, и Отто достались два поместья: Книпгоф в Померании и Шенгаузен. Он быстро привел в порядок хозяйство и стал более активно участвовать в общественной жизни. Не без удовольствия он заменял своего брата при исполнении обязанностей ландрата, а позднее сам стал заседать в крейстаге (уездном собрании).

Говорят, Бисмарк был необычайно волевым и физически выносливым человеком, с громовым голосом, он презирал человеческие слабости – уже тогда показывал себя «железным». Что касается его политических взглядов, то кто-то из его сподвижников потом сформулировал его кредо: «Сила преобладает над правом!» И уже можно предугадать, кто в XIX веке скажет о том, что «великие вопросы времени будут решаться не речами и резолюциями большинства, но железом и кровью».

Политическая карьера Бисмарка началась с поста посланника Пруссии при союзном сейме во Франкфурте, а далее из «бешеного юнкера» он превратился в «бешеного депутата» Соединенного ландтага прусского королевства. Бисмарк иногда вел себя непредсказуемо – например, он начал свою политическую деятельность, хотя его никак нельзя было назвать «защитником народных вольностей» – как депутат парламента, избранный туда от своего округа. Но это был шанс попасть в большую политику. Он решил этот шанс не терять и 11 мая 1847 года занял своё депутатское место, даже отложив на полгода собственную свадьбу с Иоганной фон Путткамер.

Это было время острейшего противостояния либералов и консервативных прокоролевских сил: либералы требовали от Фридриха Вильгельма IV утверждения конституции и больших гражданских свобод, но король не торопился их даровать. Больше всего его волновали финансовые проблемы – ему нужны были деньги на строительство железной дороги из Берлина в Восточную Пруссию. Именно с этой целью Фридрих Вильгельм и созвал в апреле 1847 года Соединенный ландтаг, состоящий из восьми провинциальных ландтагов. После первой же своей речи в ландтаге Бисмарк стал человеком известным.

Мы помним, кто занимался железнодорожными финансами и был банкиром железнодорожных компаний (Рейнской и Кельн-Минденской), кто мог с выгодой субсидировать строительство в этой области – Блейхредер-банк. Нет, нет, в то время ни о каких дружеских отношениях между депутатом ландтага и «денежным мешком» речь не шла. Король Фридрих Вильгельм и «бешеный» Бисмарк хотели денег «на дорожку», а Блейхредер тянул с выдачей необходимой суммы как мог. Не потому что ему было жалко денег, деньги в этой ситуации должны были дать весомую прибыль – просто, как мы знаем, патронами Блейхредера были всесильные в финансовом мире Ротшильды. Их деньги, как сейчас говорят, «крутились» в Блейхредер-банке, и без ведома Ротшильдов Блейхредер не мог выделить такую крупную сумму. Поддерживая столь тесные контакты с династией Ротшильдов, банкирский дом Блейхредера стал, по существу, берлинским отделением Ротшильдовского. Это давало огромные преимущества, но и накладывало определенные обязательства.

Впрочем, консенсус был достигнут. На банкира, как он сам потом признавал, произвел впечатление Бисмарк. Блейхредер его запомнил. Как оказалось, его самого тоже запомнили. Позже Бисмарк, когда будет вести переписку с одним из баронов Ротшильдов, обсудит кандидатуру Блейхредера в качестве своего помощника по финансовой части.

Но не будем забегать вперед. На время пути Бисмарка и Блейхредера разошлись. Первого ждали государственные дела, второго – финансовые. Статус Блейхредер-банка начал активно расти, так как Герсон Блейхредер участвовал почти во всех операциях с немецкими облигациями Ротшильдов. Он расширил сеть сотрудничающих с ним финансовых представителей во многих банках, открыл филиал в Кельне. По сути Блейхредер-банк стал банковским центром Берлина, он был одним из лучших на рынке государственных облигаций, а вместе с Кельнским банкирским домом Соломона Оппенгейма, стал одним из лидеров в подъеме железнодорожного дела и промышленного финансирования.

Пока Блейхредер делал деньги, чтобы ссужать их потом Бисмарку, последний окунулся с головой в политику, чтобы дать возможность Блейхредеру их выгодно вложить.

В стране постепенно зрели революционные настроения, особенно среди городских низов и рабочих, недовольных ростом цен на продовольствие. 1848 г. принес волну революций – во Франции, Италии, Австрии. В Пруссии революция также вспыхнула под давлением патриотически настроенных либералов, которые требовали объединения Германии и создания конституции. Король был вынужден принять эти требования. Бисмарк поначалу испугался революции и даже собирался помогать вести армию на Берлин, но вскоре его пыл остыл, остались только уныние и разочарование в монархе, который пошел на уступки.

Из-за репутации неисправимого консерватора у Бисмарка не было шансов пройти в новое Прусское национальное собрание, избранное путем всеобщего голосования мужской части населения. Ему ничего не оставалось, кроме как вернуться в свои поместья. Отто боялся за традиционные права юнкеров, но вскоре успокоился и признал, что революция оказалась менее радикальной, чем казалась.

В это время происходит постепенное усиление так называемой камарильи – блока консервативно настроенных политиков, в который входил и Отто фон Бисмарк. Логичным итогом этого процесса стал контрреволюционный переворот 1848 г., когда король прервал заседание парламента и ввел войска в Берлин. Несмотря на все заслуги Бисмарка в подготовке этого переворота, король отказал ему в министерском посту, назвав «заядлым реакционером». Король совершенно не был настроен развязывать руки реакционерам, вскоре после переворота он опубликовал конституцию, которая совмещала принцип монархии с созданием двухпалатного парламента. Монарх также оставлял за собой право абсолютного вето и право управлять при помощи чрезвычайных указов. Эта конституция не оправдала чаяния либералов, но Бисмарку все равно казалась слишком прогрессивной.

Однако он вынужден был смириться и решил попробовать выдвинуть свою кандидатуру в нижнюю палату парламента. С большими трудностями Бисмарку удалось пройти оба тура выборов. Свое место депутата он занял 26 февраля 1849 г. Однако негативное отношение Бисмарка к германскому объединению и Франкфуртскому парламенту сильно ударила по его репутации. После роспуска парламента королем Бисмарк практически потерял шансы быть переизбранным. Но ему на этот раз повезло, ибо король изменил избирательную систему, что избавило Бисмарка от необходимости вести предвыборную борьбу. 7 августа Отто фон Бисмарк вновь занял свое депутатское место.

Прошло немного времени, и между Австрией и Пруссией возник серьезный конфликт, который мог перерасти в полномасштабную войну. Оба государства считали себя лидерами германского мира и старались втянуть в орбиту своего влияния мелкие немецкие княжества. На этот раз камнем преткновения стал Эрфурт, и Пруссии пришлось уступить, заключив Ольмюцкое соглашение. Следует сказать, что Бисмарк активно поддерживал это соглашение, так как считал, что Пруссия не смогла бы выиграть в этой войне. В своей Ольмюцской речи Бисмарк выступил в защиту короля Фридриха Вильгельма IV, капитулировавшего перед Австрией и Россией. Довольный монарх написал о Бисмарке: «Ярый реакционер. Использовать позже».

В мае 1851 г. король назначил Бисмарка представителем Пруссии в Союзном сейме во Франкфурте-на-Майне. Там Бисмарк практически сразу же пришел к заключению, что целью Пруссии не может быть германская конфедерация при господствующем положении Австрии и что война с Австрией неизбежна, если господствующие позиции в объединенной Германии займет Пруссия. В первую очередь было необходимо установить контакт с Францией, для чего Бисмарк отбыл в Париж 4 апреля 1857 года, где встретился с императором Наполеоном III, который не произвел на него особого впечатления.

И тогда же в Париже будет возобновлено знакомство с человеком, который уже когда-то произвел, в отличие от Наполеона III, на Бисмарка впечатление – с Герсоном Блейхредером. И теперь это уже можно считать полноценной исторической встречей.

Впрочем существует и альтернативная версия о том, как Бисмарк свел знакомство со знаменитыми Ротшильдами и своим будущим «собственным евреем». Произошло это несколько позже. Будущий рейхсканцлер познакомился во Франкфурте-на-Майне с бароном Мейером Карлом Ротшильдом, еще занимая пост прусского посланника в Германском союзе, и сразу же по достоинству оценил этого человека. Когда в 1862 г. в Берлине король Вильгельм I назначил Бисмарка главой прусского правительства, он начал поиски способного и преданного банкира, которому он мог бы доверить свои личные денежные дела. Поэтому он обратился за советом к франкфуртскому Ротшильду, и Мейер Карл порекомендовал ему перспективного Герсона Блейхредера.

На наш взгляд, скорее ближе к истине те историки, что настаивают на первом сценарии развития событий. И вот почему. Известно, что еще в 1860 г., при короле Фридрихе Вильгельме, Бисмарк осуществлял финансовые операции через банк Блейхредера для приобретения земли с целью увеличения поместья Шенхаузен, а такие действия требовали резолюции короля. А поскольку известно, что Фридрих Вильгельм IV скончался в январе 1861 г., то его подпись на документах четко ограничивает время, в которое произошло знаменательное знакомство Бисмарка и его финансиста. А посредниками в нем были конечно Ротшильды.

РОТШИЛЬДЫ

О семье Ротшильдов стоит сказать особо. Человеку, далекому от финансов, но любознательному будет интересно узнать, как они зарабатывали свои миллионы и как их тратили. Но, пожалуй, самое любопытное – характеры персонажей, объединенных легендарной фамилией, верой и нравами. Столетиями они привлекали к себе внимание. Не всегда, увы, благосклонное. То оказываясь на авансцене истории, то отступая на время в тень, активно вмешиваясь в политику или погружаясь в частную жизнь, эти люди всегда оставались очень влиятельными, их сравнивали с властителями эпохи Ренессанса – семейством Медичи и изображали на карикатурах в виде пауков, опутавших земной шар паутиной.

Нам же это интересно потому, что в нашей истории закулисная деятельность Герсона Блейхредера происходила за двумя, если так можно выразиться, «кулисами», одной из которых был Бисмарк, а второй – как раз Ротшильды.

Все началось с вывески. С конца XVI века дом торговцев в еврейском гетто Франкфурта-на-Майне украшала табличка: «Рот шильд» («Красный щит»).

Основатель банкирского дома Майер Амшель Ротшильд (1744, Франкфурт-на-Майне, – 1812, там же) вначале ни по статусу, ни по роду занятий не отличался от своего предка, мелкого торговца старинными монетами и медалями Ицхака Элханана в еврейском квартале Франкфурта-на-Майне. Знакомство с немецким аристократом, страстным коллекционером старинных монет генералом фон Эсторфом открыло Майеру Амшелю Ротшильду доступ во дворец одного из богатейших европейских монархов того времени – ландграфа Гессен-Кассельского Вильгельма IX.

Майер Амшель Ротшильд так распорядился многомиллионным состоянием, доверенным ему в момент поспешного бегства ландграфа в Прагу от наполеоновских войск (главным образом путем предоставления крупных займов датскому и другим европейским монархам), что не только сохранил его, но и заметно преумножил, заложив одновременно основы собственного состояния.

Вряд ли Майер Амшель заглядывал так далеко, собирая первые коллекции ценных монет для своих высокородных клиентов. Строго следуя заветам предков, он соблюдал предписания иудаизма. А как человек Просвещения, носил парик. Однако и во второй половине XVIII века немецкие евреи не имели права пудрить свои парики, а на груди обязаны были носить желтую эмблему. Проходя через мост, Майер, как и все его сородичи, должен был уплатить еврейский налог. На городских улицах любой немецкий мальчуган мог пристать к нему, выкрикивая: «Еврей, исполняй свой долг!» В ответ он снимал шляпу и любезно кланялся. Немецким языком ему овладеть не удалось, он разговаривал только на идише. Но при заключении сделок контрагенты его понимали.

На фоне такого события, как Французская революция, в 1789 году прошло незамеченным, что ландграф Кассельский поручил учет векселей новоиспеченному банкиру. Но деньги быстро пошли к деньгам.

Пятеро сыновей Майера Амшеля, подобно отцу, не проявляли интереса к наукам, зато с двенадцати лет входили в семейное дело под девизом: «Покупай дешевле, продавай дороже». Старший, Амшель, унаследовал место во Франкфурте, Соломон перебрался в Вену, Натан утвердился в Лондоне, Карл – в Неаполе, а Джеймс (Якоб) – в Париже. Все вместе они составляли банкирский дом Ротшильдов.

Разбогатевший Амшель переселился в большой дом в центре Франкфурта, но его овдовевшая мать, Гитл, отказалась покинуть гетто – из-за боязни навлечь злосчастье на потомков. Родственники со всей Европы являлись к ней выразить свое почтение. Эта необразованная и лишенная светского лоска старуха осознавала роль своих сыновей в обществе. Когда один из соседей поделился с ней опасениями, что два немецких государства затеют междоусобную войну, Гитл решительно возразила: «Пустяки! Мои мальчики не дадут им денег».

Конечно, прежде всего «мальчиков» интересовала прибыль. Но они действительно предпочитали вести финансовые операции в условиях мира, потому что война разоряла и должников, и кредиторов. Впрочем, они только предоставляли государственные займы, а на что будут потом потрачены деньги, зависело от многих причин.

Практическая деятельность Ротшильдов полностью опровергает утверждения о том, что они не занимались политикой и их интересовали только деньги. Известно, например, что заемная политика Ротшильдов во время кризисов 1830-го и 1840 г. предотвратила войну, а в 1866 г. они не дали денег ни Пруссии, ни Австрии, что также остановило военные приготовления и начавшийся было конфликт. Их финансовые операции после 1815 г. были далеки от всяких войн, но полностью прекратить войны в мире не под силу было даже финансовому могуществу дома Ротшильдов.

Предложив в 1824 г. заем Бразилии, Ротшильды вышли за пределы Европы. До конца века Бразильская империя оставалась в финансовом отношении доменом Ротшильдов. Заем, предоставленный Греции в 1832 г. под гарантии Англии, Франции и России, дал Афинам возможность образовать независимую монархию.

Ключ к влиянию Ротшильдов заключался не столько в их осведомленности о происходящем в «горячих точках», сколько в том, что они получали важнейшую информацию первыми. Еще стараниями «отца-основателя» они обзавелись такой эффективной сетью агентов и почтовых курьеров, какой не располагало ни одно государство. Натан в Лондоне в 1815 г. первым узнал, что Наполеон покинул место своего изгнания на острове Эльба и высадился на французской земле. И ему же первому поступило известие о том, что герцог Веллингтон, которого обеспечили золотом на ведение войны с Наполеоном те же Ротшильды, выиграл 18 июня 1815 г. битву при Ватерлоо. За сорок часов до того, как пришло официальное сообщение о решающей победе от самого герцога, английское правительство уже было извещено об этом своим банкиром. Правда, оно встретило новость скептически. Но тут уже вопрос не в правдивости информации, а об адекватности ее оценки получателем. После доклада правительству Натан не упустил возможности скупить на бирже английские ценные бумаги, упавшие в цене из-за упорных слухов о поражении Веллингтона, которым поддался деловой мир столицы.

Семья учитывала специфику каждой страны, с которой она вела дело. С Австрией у Ротшильдов сложились на редкость деликатные отношения. Собственно, успешное разрешение одного «дельца» и привело Ротшильдов к баронству.

В начале XIX века Мария Луиза, дочь австрийского императора Франца I, была выдана замуж за Наполеона Бонапарта. Все шло своим порядком, пока корсиканец не потерял престол и не оказался навечно в изгнании на острове Св. Елены. Молодая женщина последовала за супругом на остров и нашла там для себя утешение во внебрачной связи, возымевшей ощутимые последствия: она прибавила австрийскому императору двух незаконнорожденных внуков. Венский двор просто не понял бы Франца I, если бы тот оставил этих бастардов без средств к достойному существованию. Банкир Соломон, которому препоручили обеспечить деток бедной Марии Луизы, нашел решение этой задачи обходными путями – и так ловко, что никакие следы не вели в Вену. В награду за услугу император пожаловал наследственный титул барона как Соломону, так и четырем его братьям.

Итак, отношения складывались прекрасно, пока их не осложнил экспромт австрийского правительства. В 1853 г. оно внезапно приняло закон, вновь запретивший евреям приобретать собственность. Хотя для венского Соломона сделано было исключение, банкирский дом забил тревогу. Финансовый синдикат, специально образованный под главенством парижского барона Джеймса, провел кампанию, направленную на обесценивание австрийских ценных бумаг. Когда этот факт зарегистрировали европейские биржи, австрийский посол дал знать из Парижа: за крупной неприятностью стоит барон Джеймс, который откровенно советует «утешить детей Израиля». Совету последовали – закон отозвали.

Конец 1850-х – 1860-е годы принесли Ротшильдам – следующему их поколению – новые заботы. Здесь влияние всесильного Бисмарка могло оказаться как нельзя кстати. Когда они встретились, обе стороны обнаружили интерес друг к другу – Ротшильдам хотелось и дальше поддерживать связь с человеком, который явно мог сильно вырасти в политическом мире Пруссии, а Бисмарк хотел бы продолжить знакомство, которое при случае могло оказаться полезным для его планов.

В итоге, уезжая, Бисмарк попросил рекомендовать ему какого-нибудь берлинского банкира, оговорив, как гласит легенда, что банкир непременно должен быть евреем.

Ему, естественно, назвали имя Блейхредера, который вел операции Ротшильдов в Берлине. Бисмарк вспомнил «дорожную историю» и ушлого финансиста.

Кстати, не следует думать, что слова «вел операции Ротшильдов» предполагают некое равноправие. Отнюдь нет. Блейхредер в переписке называл барона Джеймса Ротшильда своим «патроном и покровителем». Ответы ему были далеко не столь почтительны, но корректны как повеления от вышестоящих нижестоящему, и требовалось от него немало. Герсон Блейхредер, например, был просто обязан покупать для Ротшильдов ценные бумаги дешевле их рыночной оценки, а продавать – дороже. Тем не менее Блейхредер так ценил свои связи с «королевским домом страны финансов», что в случае ошибки предпочитал отказаться от своей законной комиссии, чем допустить, чтобы его «патроны и покровители» понесли по его вине хотя бы небольшой убыток. А ведь коммерц-советник герр Блейхредер зарабатывал от 20 до 25 тысяч талеров – отнюдь не те миллионы, которые делали Ротшильды – и, казалось бы, не должен был делать подобных жестов в отношении людей много богаче себя. Блейхредер, однако, был банкиром. Следовательно, человеком расчетливым. Он знал, что делает. Благодаря Ротшильдам, его банк получал важных клиентов в Берлине – выдающихся людей, располагавших талантом, или деньгами, или высоким статусом.

Одним из них и был герр Отто фон Бисмарк.

СОТРУДНИЧЕСТВО

Об умении Бисмарка разбираться в людях говорит тот факт, что он сумел разглядеть положительные качества в вечно выглядевшем несколько неуклюже Герсоне Блейхредере, который нанес ему свой первый визит. Немолодой, наполовину ослепший Блейхредер сближался с решительным, архиконсервативным прусским юнкером, как говорится, с «раболепной угодливостью», хотя в то время он уже принадлежал к числу наиболее влиятельных банкиров Берлина.

За год до назначения Бисмарка представителем в сейм Блейхредер приобрел в Берлине на Беренштрассе, 63, внушительное здание, в котором разместились и банк, и отделанная с блеском и роскошью частная квартира. Банк Блейхредера находился недалеко от биржи, а также в двух минутах ходьбы от замка и будущей резиденции Бисмарка на Вильгельмштрассе. Благодаря отличным отношениям с Ротшильдами и умелому осуществлению операций еще до начала работы у Бисмарка среди клиентов быстро росшего банкира числились многие высокопоставленные сановники двора, представители дипломатической службы, промышленники и люди искусства, такие как Рихард Вагнер и его будущая супруга Козима фон Бюлов.

В то время новоиспеченный премьер-министр Пруссии хотя и не был бедным человеком, но и состоятельным его тоже нельзя было назвать. В 1855 г. он унаследовал от отца обремененные крупными долгами поместья Шенхаузен и Книпхоф, которые он сдал в аренду, едва начав заниматься политикой. Доходы от этой аренды не превышали 3,5 тыс. талеров в год. Его жалованье как посланника в Петербурге составляло 30 тыс. талеров в год. Но Бисмарку приходилось здесь нести большие расходы на представительство. С переездом в Берлин доходы Бисмарка сократились наполовину – премьер-министр Пруссии получал ежегодно всего 15 тыс. талеров и имел весьма скромную служебную квартиру. Расходы же юнкера были какими угодно, только не скромными, так что у Бисмарка было больше долгов, чем поступлений.

Отношение Бисмарка к денежным делам было характерным: «Как любой человек, который когда-либо пережил тревоги, связанные с безденежьем, Бисмарк так и не смог заставить себя жить легко и свободно и в глубине души верить в то, что он мультимиллионер, которому не страшны потери, налоги и последствия бесхозяйственности. В своем отношении к деньгам, также как к власти или дипломатии, Бисмарк был в высшей степени реалистом. Он считал также, что собственность – это лучшее полномочие, позволяющее заниматься политикой, и что способ обращения с деньгами позволяет судить о характере человека» (Фриц Штерн «Золото и железо»).

Итак, по собственному признанию, у юнкера в молодые годы был довольно плохой характер. Порядок в его имущественном состоянии был наведен только тогда, когда им занялся Блейхредер. И будучи не в состоянии умерить страсть Бисмарка тратить деньги, он проявлял тем большую заботу о его доходах: иногда он предоставлял далеко не наивному в денежных делах премьер-министру ссуду для совершения особенно выгодной покупки, а иногда от его имени спекулировал акциями. Если потери оказывались неизбежными, то заботливый банкир брал их на себя, в то время как прибыли он записывал на им же самим управляемый счет Бисмарка.

Вообще деятельность самого Бисмарка изучена и известна, или считается, что изучена и известна. Он был героем для многих поколений немцев, деятелем, описанным во многих трудах и растащенным на цитаты (чего стоит, например, его «Никогда не воюйте с русскими. На каждую вашу военную хитрость они ответят непредсказуемой глупостью»), поэтому наследие Бисмарка изучали много и многие, но его отношения с Блейхредером до недавнего времени были просто как бы вынесены за скобки. Хотя имя последнего стало нарицательным для его современников и обозначало огромные богатства, власть и таинственное влияние на судьбы мира. Но Блейхредер исчез из истории с момента смерти Бисмарка, хотя его карьера имела решающее значение и для жизни Бисмарка, и для хода немецкой истории.

Единственным большим трудом, раскрывающим биографию Блейхредера стала процитированная выше написанная известным американо-немецким историком Фрицем Штерном в 1977 г. фундаментальная «двойная биография» Блейхредера – Бисмарка «Золото и Железо», построенная на материалах, взятых из деловой переписки Бисмарка и Блейхредера, в которой история деловых и чисто дружеских отношений между этими персонажами прослеживается на фоне сложного и порой принимавшего трагический характер развития в Германии немецко-еврейских отношений.

Карьера Блейхредера отражала рост влияния капитала, его воздействие на политику и общественное мнение. Поскольку банкир становится доверенным лицом Бисмарка, он имел непосредственный доступ к нему. Его влияние росло, его благосклонность искали те, кто вчера презрительно фыркал в его сторону и цедили что-то о чесночной вони.

Блейхредер отвечает за финансовое состояние канцлера, и ему была предоставлена свобода действий и большие полномочия. Он выполнял и политические задания, требующих его уникального опыта и чутья. Европа знала его как тайного агента Бисмарка, а различные дела, искусно им выполненные, позволяют по-новому взглянуть на правление Бисмарка и правящий класс Германии в период, когда Второй рейх стал доминирующей силой на континенте. Деятельность Блейхредера бросает свет и на те аспекты политики Бисмарка, которыми ранее пренебрегали или которые игнорировали.

Этот более пристальный взгляд показывает, что Бисмарк, будучи сильным политиком, в общественной и частной сфере далеко не полностью понимал силы и масштаба влияния денег. Но Бисмарк рано понял: ему просто нужно много денег – нужны средства, чтобы вести первые две войны за объединение Германии, нужны фонды, чтобы диктовать условия парламенту. И его не волновали тайные механизмы, тонкая игра, в общем все эти «еврейские штучки», с помощью которых его личный финансовый гений обеспечит необходимое количество этих самых денег, чтобы о них не думать.

А тем временем Фридрих Вильгельм IV совсем сдал. Из-за болезни короля и резкого разворота внешней политики Пруссии планам Бисмарка по поводу сближения с Францией не суждено было осуществиться. По мере того как Бисмарк совершенствовался в изучении дипломатии и искусстве государственного управления, он все больше отдалялся от взглядов короля и его камарильи. Со своей стороны и король начал терять доверие к Бисмарку. В 1859 г. брат короля Вильгельм, бывший в то время регентом, освободил Бисмарка от его обязанностей и направил посланником в Россию – в Санкт-Петербург.

Там Бисмарк сблизился с российским министром иностранных дел князем А. М. Горчаковым, который содействовал Бисмарку в его усилиях, направленных на дипломатическую изоляцию сначала Австрии, а затем и Франции. Общение с русским вице-канцлером Горчаковым во время пребывания в России оказало огромное влияние на формирование Бисмарка как дипломата. Впоследствии это нашло отражение в их дальнейших отношениях, очень ярко представленных в романе В. С. Пикуля «Битва железных канцлеров». В России Бисмарк изучил русский язык и изъяснялся на нем очень прилично. И лишь единственное слово из русского языка никак не давалось пониманию Бисмарка. Это слово «ничего». Как ни пытался он понять, что это значит, все было тщетно. Это было выше его понимания. На своем перстне Бисмарк выгравировал это слово.

В январе 1861 г. король Фридрих Вильгельм IV скончался, и его место занял бывший регент Вильгельм I, после чего Бисмарка перевели послом в Париж.

КРОВЬЮ И ЖЕЛЕЗОМ

1862 год в Пруссии протекал бурно. В то время король и парламент находились в напряженных отношениях, поскольку последний не желал выделять деньги на перевооружение армии. Парламент – в очередной раз – не утвердил предлагаемый правительством бюджет – и 6 мая был распущен королем. Новые выборы, однако, принесли ему еще одно горькое разочарование: оппозиция не только получила больше голосов, но и бюджет правительства после пятидневных дебатов был отвергнут, и при этом подавляющим большинством – 273 против 62.

Суть разногласий состояла в том, что правительство намеревалось провести военную реформу, а парламент упорно отказывал ему в фондах. Однако сместить правительство парламент не мог – согласно прусской конституции, дарованной стране королем после волнений 1848 г. (и за которую он получил нагоняй от своего шурина, самодержца всероссийского Николая I) правительство назначалось именно королем и было ответственно перед ним, а не перед парламентом.

Так что император Николай негодовал на «разгул демократии» в Пруссии не совсем справедливо – прусская конституция отличалась от неписаной британской очень сильно. Армия, например, присягала в верности не Пруссии как державе, а непосредственно королю и династии.

И генералы не подвели короля Вильгельма – военный министр Альбрехт фон Роон предложил ему попросту разогнать парламент, раз уж договориться с ним никак не удается. Он ручался за своих офицеров. Король, однако, не согласился. Он, будучи младшим сыном в семье Гогенцоллернов, собственно, и не предназначался в короли, а готовился исключительно к военной карьере. Трон он унаследовал от умершего бездетным старшего брата, поэтому нехватку собственных политических знаний и умений ощущал и понимал, что сам уладить конституционный кризис просто не сможет.

Вместо предлагаемого ему военного переворота он составил – и даже заранее подписал – документ о своем отречении. Пусть с парламентом договаривается наследный принц, его сын Фридрих – а он, раз уж ничего не смог сделать для блага Пруссии, удалится на покой. И тогда фон Роон предложил ему попробовать последнее средство – есть человек, который сумеет сладить с буйным парламентом, и его величество знает этого человека – это Отто фон Бисмарк.

Король действительно знал этого человека. Признавал и лояльность, и дарования. Но очень и очень не любил, а действий не одобрял – до такой степени, что, назначив его послом в Петербург, не дал Бисмарку обычного для прусского посла в России чина генерал-майора, а так и оставил лейтенантом ландвера – случай совершенно беспрецедентный.

Однако, взвесив все, между отречением от престола и назначением Бисмарка – выбрал все-таки второе, и 22 сентября 1862 г. между королем Вильгельмом и будущим министром-президентом – так называлась должность главы прусского правительства – состоялся серьезный разговор.

Отто фон Бисмарк заверил короля, что он готов править и без бюджета, и с враждебным парламентом и что он найдет способ провести военную реформу в жизнь – и получил указ о своем назначении. 23 сентября 1862 г. Вильгельм I назначил Бисмарка министром-президентом Пруссии, наделив его самыми широкими полномочиями. Как написал впоследствии один историк, «и король, и Германия в этот день обрели своего хозяина».

Бисмарк сформировал свой кабинет из консервативных министров, среди которых практически не было ярких личностей, кроме Роона, возглавлявшего военное ведомство. Свою деятельность на посту главы прусского правительства Бисмарк начал не совсем обычно. Всего через несколько дней после вступления в должность и после утверждения кабинета он произнес перед комитетом ландтага свою первую речь – и не скрыл, что от умственных способностей депутатов он далеко не в восторге. В этой речи Бисмарк произнес знаменитую фразу про «кровь и железо». Великий вопрос объединения Германии, заявил глава правительства, который так сильно занимает мысли депутатов, «будет решен не разговорами, и не голосованием с достижением поддержки большинства – это была огромная ошибка 1848 года – а железом и кровью…»

Сказать, что речь имела значительный резонанс, означало бы сильно преуменьшить ее эффект. Вспыхнул грандиозный скандал, и не только в Пруссии, но и по всей Германии, к чему Бисмарк отнесся с олимпийским спокойствием. Пока не узнал, что общее недовольство разделяет и король. Ни парламент, ни общественное мнение сместить Бисмарка не могли. А вот король Пруссии – человек достойный, славный и несколько ограниченный – мог.

Ситуацию следовало немедленно исправить – и Бисмарк принял срочные меры. С королем надо было переговорить как можно скорее, и при этом успеть перехватить его до прибытия в Берлин с отдыха в Бадене – в Берлине ему могли наговорить лишнее. Бисмарк встретил своего суверена на маленьком полустанке, где поезд должен был сделать остановку.

В Пруссии слугам государства – офицерам и чиновникам – платили мало, и король подавал пример истинно прусской непоказной бережливости, путешествуя не специальным поездом, и даже не специальным вагоном, а поездом вполне обычным, в котором ему было заказано частное купе в первом классе. Король был в плохом настроении и прервал речь своего министра, который уверял его, что «решение великих вопросов кровью и железом» вовсе не означало призыв к войне, следующими словами: «Я знаю совершенно точно, как это окончится. Сначала они отрубят вам голову, а вслед за вами и мне – на Опернплатц, под моими окнами. Вы окончите свои дни, как казненный лорд Стаффорд, а я – как его король, Карл Первый».

Бисмарк спорить не стал. Он просто перешел на французский и спросил: «И что потом, сир?» – «Что потом? – ответил король тоже на французском. – Потом мы будем мертвы». – «Да, – согласился Бисмарк. – Мы будем мертвы. Мы все должны умереть – так или иначе, раньше или позже. Но можем ли мы умереть более славной смертью? Я – сражаясь за правое дело моего короля. Вы – скрепляя своей кровью божественное право королей. Пролитой на эшафоте, или на поле сражения – все равно… Вы умрете, стяжав бессмертную славу, потому что поставили на карту свою жизнь, защищая права, врученные вам милостью Божьей…»

Король Вильгельм I был не политик, а «первый солдат Пруссии», и для него, человека храброго и благородного, готовность умереть за дело, которое он считал правильным, была безоговорочной. Он сказал: «Да. Вы правы». Так что Бисмарк выиграл спор с королем. Но это было больше, чем спор. Король отвечал своему министру, «вытянувшись, как офицер в присутствии старшего по чину».

РИСКОВЫЙ БИСМАРК, СЕКРЕТЫ РОТШИЛЬДОВ И ОСВЕДОМЛЕННОСТЬ БЛЕЙХРЕДЕРА

Из-за чего, собственно, в прусском парламенте ломались копья? Бисмарк был уверен, что настало удачное время для соперничества Пруссии и Австрии за немецкие земли. Тем более что банкирские дома Ротшильдов, банк Блейхредера, Оппенгейма и другие готовы были финансировать это предприятие.

Сама по себе необходимость реформы была совершенно очевидна даже самым далеким от военных вопросов депутатам ландтага. Крымская война закончилась совсем недавно, в 1856 г. В ней участвовало 4 из 5 великих держав Европы, то есть все, кроме Пруссии. Англия, Франция и примкнувшая к ним Австрия заставили Россию отступить. Главная стратегическая союзница Пруссии – могущественная Российская империя – оказалась сильно ослабленной. Не успел стихнуть гром пушек в Крыму, как новый честолюбивый государь Франции, Наполеон III, примкнув к войскам сардинской династии, в 1859 г. напал на Австрию, бывшую свою союзницу. Австрийцы потерпели поражение, были вынуждены отдать Милан, и в 1860-м на свет появилось новое образование – Итальянское королевство. Германия получила предметный урок: объединение Италии произошло в точности по формуле Бисмарка – «железом и кровью».

Объединение Германии, о котором грезили патриоты со времени неудавшейся революции 1848–1849 гг., явно могло быть осуществлено по такому же образцу. Было также совершенно понятно, что, имея Наполеона III непосредственным соседом рейнских провинций Пруссии (доставшихся ей по решению Венского конгресса в 1815 г.), ее правительству и в самом деле следовало подумать об укреплении армии.

Так что спор был не о реформе как таковой, парламент был готов выделить фонды на увеличение армии. Однако дело было в том, что король настаивал на призыве на 3 года вместо прежних двух и желал теснее инкорпорировать ландвер, прусский эквивалент национальной гвардии, в регулярную армию. Парламент не соглашался ни на то, ни на другое. Депутаты парламента были готовы стоять до конца, для них это было делом принципа. А для прусской короны точно также делом принципа было полное недопущение никакого вмешательства в отношения между королем и его армией. Отсюда и возник конституционный тупик.

Бисмарк разрешил его вполне бесцеремонно – он начал править «без бюджета», как и обещал своему королю. Но как умный политик Бисмарк мог сказать столь опрометчивые слова? Даже не будучи гениальным финансистом, он не мог не понимать, насколько опасно для балансирующей на краю страны такое решение. При малейшем изменении ситуации это бы привело к кризису и падению прусского государства как такового. Как говорил один известный литературный персонаж: «Не советую – съедят».

Но как показала история (а точнее опубликованное эпистолярное наследие Ротшильдов, а именно переписка барона Амшеля и барона Джеймса), такой ход был не самоубийственным, а вполне даже предусмотрительным, у Бисмарка была страховка – гарантии финансовых вливаний ротшильдовских капиталов через посредничество Герсона Блейхредера. Это означало, что, если срочно потребуются деньги на нужды государства, они будут, конечно, под заранее оговоренный процент.

Это было, кроме прочего, и явным нарушением конституции, но альтернативой для депутатов парламента было бы открытое неподчинение и призыв к революции. Что, как было совершенно очевидно, могло вызвать военный переворот «в пользу законного государя» – прямо-таки мечта военного министра Альбрехта фон Роона.

В итоге депутаты ограничились призывами к королю сменить министерство. Король на это не согласился – Бисмарк уцелел. Судьба его, однако, висела на волоске. Как сообщал в Париж барону Джеймсу де Ротшильду его берлинский корреспондент, человек очень осведомленный, «правительство его превосходительства, герра Бисмарка, может пасть в любую минуту». Звали этого осведомленного человека Герсон Блейхредер. Он, как мы знаем, был банкиром его превосходительства.

Вышеприведенный пассаж нуждается в некоторых комментариях. Можно предположить, что Блейхредер, приближенный к особе канцлера, пошло шпионил за патроном в пользу единоверных (и единокровных) коварных Ротшильдов!

Но это абсолютно не так. Блейхредер не играл в подковерные игры за спиной Бисмарка, не обманывал его доверия подлым образом, не выдавал барону Ротшильду никакого государственного секрета и не предавал своего клиента. Он был рекомендован Бисмарку в качестве банкира именно Ротшильдами, агентом которых в Берлине он и был. Мы же помним, они «вывели в люди» его папу Самуэля. А Герсон Блейхредер был верным и преданным сыном и партнером. Блейхредер – официальный «человек Ротшильдов» при Бисмарке.

Герсон Блейхредер, сразу же ставший самым высоким по рангу евреем Германии, сосредоточил свою деятельность на приватных банковских трансакциях (в том числе самых конфиденциальных) Отто фон Бисмарка, а также на курировании государственных займов и кредитов. Достоверно известно, что через банкирский дом Блейхредера были заключены в 1860-х годах почти все прусские железнодорожные займы. Будучи личным банкиром Бисмарка, Блейхредер стал его неофициальным советником в финансовых делах и посредником в различных спекулятивных махинациях, не допускавшими огласки.

Их отношения к 1862 г. не были пока еще особо близкими. Бисмарк переводил на счет, открытый ему Блейхредером в своем банке, свое жалованье и деньги, получаемые с имения, а банкир за небольшую плату вел его счета, например – платил поставщикам Бисмарка за купленные им товары. Суммы были невелики – жалованье министра-президента, как уже говорилось, составляло 15 тысяч талеров в год. Обычное счетоводство. «Ничего личного – просто бизнес», как говорил герой другой истории.

Кстати, неоднократно возникал вопрос, почему у дома Ротшильдов, имеющих свои отделения по всему миру, не было своих филиалов в Берлине?

В досье банкирского дома с красным щитом собралось немало любопытного об отношениях с Пруссией и ее «железным канцлером». Франкфуртский барон Амшель, который бесспорно, был не самым хитроумным, но, как говорили, самым благочестивым из второго поколения Ротшильдов, по семейному обычаю сделал ставку на «человека будущего», а таковым в начале 1850-х выглядел Отто фон Бисмарк. Последний и получил от Амшеля приглашение на обед, но с таким опережением во времени (его пригласили больше чем за месяц), что дал озорной ответ: «Приду, если буду жив». – «С какой стати ему не быть живым? – недоумевал барон. – Такой молодой и сильный парень!»

Приглашенного позабавил этот отзыв. «Мне все же нравится барон, – писал Бисмарк жене, – он настоящий старый еврейский торгаш и не строит из себя кого-то другого; он строгий ортодокс и во время обеда отказывается трогать иную пищу, кроме кошерной». Естественно, что, в отличие от хозяина, гость ел все, что хотел. Во время прогулки в саду Ротшильд показал Бисмарку растение, за которое он заплатил 2 тысячи гульденов. «Вы можете иметь его за тысячу, – добавил хозяин. – А если вы хотите получить его в подарок, мой слуга просто так отнесет его вам домой».

В таком духе проходил визит, по окончании которого Бисмарк сделал сочувственную запись: «Живет, бедняга, богачом в своем дворце, оставшись бездетным». С потомством Амшелю не везло, он усыновил племянника – Мейера Карла. Прусский король получил совет от приближенных – назначить молодого Ротшильда придворным банкиром, а также вручить ему орден Красного Орла третьей степени, чтобы склонить банкирский дом к более активному привлечению инвестиций в Пруссию.

Советниками короля был допущен забавный просчет. В обычном варианте этого ордена Красный Орел восседал на кресте. Но тут посчитали неудобным, чтобы еврей носил нечто, напоминающее распятие. Посему орел, преподнесенный Мейеру Карлу, стал как бы «еврейским»: основанием ему служил просто овал. Приняв награду, банкир спрятал ее в шкатулку и ни разу не прицепил к груди. Через три года правительство поручило Бисмарку представить подробный отчет об отношении Мейера Карла к наградам вообще, и к ордену Красного Орла в особенности.

Задание было исполнено с немецкой добросовестностью. Бисмарк сообщил, что, по его наблюдениям, прусский Орел так и не украсил грудь фон Ротшильда, предпочитающего ему греческий орден Спасителя и испанский – Изабеллы Католички. По объяснению придворного банкира, «слабое здоровье» не позволяет ему прицеплять Красного Орла, изготовленного специально для лиц нехристианского вероисповедания. Впрочем, являясь на званые обеды, Мейер Карл каждый раз «просовывает в петлицу ленту от нашего ордена».

Инцидент так и не был забыт банкирским домом. Берлин стал одним из крупнейших городов Европы, но на предложение открыть там филиал своего банка Ротшильды неизменно отвечали отказом. Но все держали под контролем, просто не напрямую.

Это наглядно иллюстрирует их подход к решению проблем. Зачем биться головой о стену? Нужно просто найти правильного человека с молотком. Ротшильды приняли решение не конкурировать с местными банкирами, а сделать последних своими союзниками.

В Берлине утвердились банки Мендельсона и Блейхредера, не считая многочисленных мелких банков. Именно банк Блейхредера установил тесные отношения с прусским государством, с Гогенцоллернами и с Бисмарком. Поэтому Ротшильды избрали путь сотрудничества с банком Блейхредера, сделав его своим представителем в Пруссии.

Ситуация, когда Блейхредер просто и без изысков вел счета Бисмарка, будучи «евреем Ротшильдов», однако вскоре изменилась. Канцлеру понадобился «собственный еврей». Бисмарк сказал однажды, что путь политика – дорога через лес. Путник знает общее направление к цели, куда ему желательно попасть, а вот конкретный способ добраться до места – дело случая. В 1863 г. подходящий случай подвернулся. Среди множества вопросов, связанных с ним, возникли и финансовые. Для разработки правильного курса в этой деликатной области Бисмарку понадобился консультант – толковый и неболтливый. Блейхредер на эту роль очень подходил. Дипломатией же премьер-министр занялся сам. А дипломатическая карьера самого Блейхредера была еще впереди.

ДАТСКИЙ ВОПРОС

В лучших дипломатических традициях премьер-министр затеял войну. Война предполагалась против соседней Дании. Согласно решениям Венского конгресса, к Дании на основе личной унии отошли два «неразрывно связанные в единое целое» герцогства:

Шлезвиг и Голынтейн. Личная уния означала, что король Дании одновременно является государем и в Дании, и в обоих герцогствах. А что значит «…неразрывная связь, соединяющая их в единое целое…» – толком не знал никто. Шлезвиг и Голынтейн были южной частью Дании, но в них преобладали этнические немцы. Конфликт тлел уже давно, но в 1863 г. обострился с новой силой под давлением националистов с обеих сторон.

Английский премьер-министр, лорд Пальмерстон, утверждал, что в датском вопросе разбиралось три человека: Альберт, принц-консорт королевы Виктории, некий датчанин и он сам. Но, добавлял лорд, принц Альберт умер, датчанин сошел с ума, а сам он совершенно забыл, в чем там дело. И в том, что Генри Темпл, 3-й виконт Пальмерстон, забыл, в чем там дело, не было ничего удивительного: во-первых, у него были дела поважнее, во-вторых, он подходил уже к своему восьмидесятому году, и с памятью у него и в самом деле возникали проблемы.

Бисмарк никак не претендовал на то, что станет «четвертым человеком, разбирающемся в датском вопросе», но так уж сложились обстоятельства. Подвернувшийся ему «случай» произошел именно в Дании – и заключался он в кризисе престолонаследия. Король Дании умер, а новый вознамерился скрепить связи с герцогствами чем-то попрочнее, чем преходящая личность их общего с Данией государя, т. е. сделать их окончательно частью датских земель без всяких «униатских тонкостей». Его идею горячо поддержали в самой Дании. Не менее горячо ее отвергли в герцогствах, где большинство населения были не датчане, а, как уже говорилось, этнические немцы. А поскольку южное герцогство – Голынтейн – было частью Германской конфедерации (в Германии часто именовавшейся «Bund» – «Союз»), то эхо волнений отозвалось по всей Германии.

Назрел военный конфликт между Датским королевством и прусско-австрийской коалицией за отделение приэльбских герцогств Шлезвига и Голыдтейна от владений датской короны. Вмешательство в датский кризис имело для Пруссии огромный внутриполитический смысл – шатающийся непопулярный кабинет сразу получал массовую поддержку общественного мнения, уже не говоря о территориальных приобретениях. В военном смысле беспокоиться было не о чем – прусская армия была заведомо сильнее датской. Но главным компонентом успеха Бисмарк считал не войска, а дипломатию. Формула Меттерниха, гласящая, что «крупный успех любой из пяти великих европейских держав неизбежно ведет к образованию враждебной коалиции ее соперниц», была хорошо известна.

Чего следовало ожидать от держав в случае смелого хода Пруссии? Россию по ряду причин из «расчета опасностей» можно было исключить. Российская империя вышла из Крымской войны глубоко потрясенной. Александр II начал огромные политические и военные реформы, России в 1862–1863 гг. было не до мелких проблем на прусско-датской границе.

Однако интересы и Франции, и Англии, и Австрии, несомненно, были бы задеты. Франция получала усилившуюся соседку на своей восточной границе, Англия не одобрила бы переход береговой линии в районе Киля от безобидной Дании к куда более сильной Пруссии. А что касается Австрии, то тут следовало ожидать любых неприятностей. Общие отношения с ней были глубоко неприязненными – и никто сильнее, чем Бисмарк, этому не способствовал. Он, например, отказался от участия Пруссии в конгрессе германских государей, который австрийцы попытались собрать именно для разрешения датского вопроса.

Однажды, объясняя недовольному королю, почему необходимо общаться с Францией Наполеона III – наследственным врагом Пруссии еще со времен Наполеона I, его великого дядюшки, Бисмарк заметил, что «нельзя успешно играть в шахматы, если игнорировать 16 клеток из 64». Он вообще любил шахматные аналогии (кстати, как и Блейхредер). Однако сейчас, в попытке решить датскую проблему в свою пользу, ему надо было играть одновременно на трех дипломатических «досках» – австрийской, английской и французской, преодолевая сопротивление на каждой из них. И тогда он придумал блестящую комбинацию.

Дипломатическое наступление, целью своей имевшее подрыв международно признанного суверенитета Дании, началось парадоксальным ходом. Бисмарк сделал публичное заявление, в котором поддержал так называемое Лондонское соглашение 1852 г., выработанное великими державами и признававшее датский суверенитет в Шлезвиг-Гольштейне.

Он получил за это одобрение со стороны всех великих держав, поскольку Пруссия «обнаружила свою умеренность и благоразумие», и шквал поношений, прокатившийся по всей Германии, что нимало его не обеспокоило. Когда же в Дании был принят проект новой конституции, включающей герцогства в датское государство, он заявил, что этим шагом Дания подорвала Лондонское соглашение. И что Пруссия этого не допустит.

Тем временем Австрии было сделано щедрое предложение – присоединиться к Пруссии в ее интервенции и разделить с ней добычу. Предложение было из тех, которые нельзя отклонить: имея общую границу с герцогствами, Пруссия могла бы действовать и в одиночку, а вместо этого предлагала совместные действия и совместное управление завоеванной территорией. Отказ же присоединиться к этому предприятию обрушил бы на Австрию негодование всех прочих германских государств.

Австрийский император Франц-Иосиф согласился. Дания получила совместный ультиматум от обеих великих германских держав. Теперь положение полностью поменялось. За рубежом началось бурное негодование, Англия, например, заявила, что действия Пруссии и Австрии – полное попрание международного права. Однако сделать что-то осязаемое было мудрено.

Расчет Бисмарка оказался совершенно точным – участие Австрии в интервенции, абсолютно ненужное с военной точки зрения, сыграло свою роль, парализовав возможные действия и Англии, и Франции – они просто не имели времени договориться о совместных действиях, действовать же поодиночке никак не могли. В Германии общественное мнение было целиком на стороне Пруссии и Австрии, «спасающих германских братьев от иностранного ига».

А перед датчанами встал невеселый выбор. Принять ультиматум означало принять полный подрыв их суверенитета, что с математической неизбежностью вызывало восстание немецких граждан в герцогствах. А отказ принять ультиматум означал безнадежную войну против двух великих держав. Датчане выбрали войну. В январе 1864 г. ультиматум был отвергнут.

Война для Пруссии прошла не так гладко, как предполагалось. Датчане защищались отчаянно, а прусский фельдмаршал Врангель посчитал, что «нечего смотреть на планы, понаписанные проклятыми клерками» из недавно учрежденного Генерального штаба, и доблестно, без дальнейших размышлений, пошел вперед.

В результате противник успел отступить и укрыться в укреплениях, которые пришлось брать, затратив на это немало времени и усилий. Так что кампания шла не недели, как предполагалось, а добрых три месяца. Однако в конце концов дело было сделано, и к октябрю 1864 г. страны подписали соглашение, по которому Дания передавала свои права в герцогствах Шлезвиг-Гольштейн в совместное владение Австрии и Пруссии, определенное как «кондоминиум».

БЛЕЙХРЕДЕР СПОНСИРУЕТ ЛОВУШКУ ДЛЯ АВСТРИИ?

Впоследствии мемуаристы – а вслед за ними и историки – исписали тысячи страниц в надежде найти ответ на простой вопрос: когда именно Бисмарк замыслил разрыв с Австрией? Высказывалась, например, такая точка зрения: это было спонтанное решение. Великий оппортунист увидел возможность «сорвать банк» и решился на огромную ставку – поставил на карту будущее Пруссии, а впридачу – собственную жизнь и карьеру.

Прямо противоположное мнение заключалось в том, что «замысел был глубоко обдуман им заранее, и вся комбинация с австрийским союзом против Дании с самого начала строилась как ловушка для Австрии», причем автор комбинации «не поколебался рискнуть и будущим своей страны, и собственной жизнью».

Таким образом неопределенность ситуации и огромный риск, на который пошел Бисмарк, признаются всеми. Разногласия начинаются тогда, когда пытаются выяснить, делалось ли это по заранее обдуманному замыслу или по воле обстоятельств?

Возможно, наиболее объективно смотрел на вещи британский историк Тейлор, который полагал, что Бисмарк любил держать вещи в незаконченном, взвешенном состоянии, допускающем самые разные варианты – вплоть до какого-то момента, когда добавка нужного «катализатора» производила желательный ему эффект.

Как бы то ни было, дипломатическая кампания против Австрии началась немедленно. Бесконечные придирки следовали одна за другой, при этом всякая попытка со стороны Австрии пресечь такое поведение партнера подавалась – главным образом королю Вильгельму – как «покушение на самые священные и неотъемлемые права прусской Короны». Не были забыты и иностранные дворы. Особенное внимание было уделено Франции. Бисмарк даже съездил в Биарриц, теоретически – отдохнуть. Но дело оставалось делом. Главной целью визита было желание прозондировать почву. Бисмарк встречался с послами Франции и в Берлине, и в Вене, и не упустил случая повидать императора Франции Наполеона III.

Подробности этих бесед неизвестны – разговоры шли с глазу на глаз и не протоколировались. По-видимому, Франции предлагались самые широкие обещания в обмен на ее нейтралитет – в том случае, «если, к несчастью, разногласия с Австрией поведут к войне». Конкретно: франкоговорящие кантоны Швейцарии и французская часть Бельгии. Бисмарк был очень щедр в отношении чужого добра, но, по-видимому, не поколебался завести речь и о германских провинциях на левом берегу Рейна, отнятых у Франции Венским конгрессом после крушения «100 дней» Наполеона. Во всяком случае очевидец сообщает, что за обедом с императором, отведав тюрбо под соусом по-генуэзски, Бисмарк воскликнул, что «за такой соус не жаль отдать и 20 берегов [Рейна]». Ну, при всем неоспоримом мастерстве французских поваров надо признать, что на своей «кухне» Отто фон Бисмарк тоже умел готовить довольно острые блюда.

На проведение мобилизации армии требовалось около 20 миллионов талеров. Но после военных столкновений с Данией и Австрией в 1864-м и 1866 г. Пруссия испытывала острый недостаток средств, и пополнить казну за счет повышения налогов было невозможно из-за сопротивления парламента. У парламента деньги можно было не просить, отказ был делом предрешенным и автоматическим.

Тогда Блейхредер предложил провести эмиссию ценных бумаг железнодорожной компании Кельн-Минден, с которой у банковского дома Блейхредеров были давние связи. Он аргументировал эту идею тем, что после войны прусское правительство имеет право на имущество компании. Выпуск акций помог Пруссии получить необходимые средства, часть которых перешла к автору идеи.

Продажа акций железных дорог, принадлежащих Пруссии как государству, должна была дать нужную сумму. Однако без одобрения парламента сделка была бы «не вполне законной» или даже «совсем незаконной». Вопрос мнений. Бисмарк стоял на первой точке зрения, министр финансов Пруссии – на второй. Потенциальные покупатели, в общем, соглашались с финансистом и требовали в качестве гарантии подписи не только короля, но и наследного принца Фридриха, который был категорически против самой идеи такой сделки.

Однако Блейхредер, теперь неофициальный финансовый советник Бисмарка, сумел найти консорциум покупателей. Деньги ожидались к июлю 1865-го. Фон Роон, военный министр, собирался начинать военные действия немедленно по получению денег.

Бисмарк не согласился. Блейхредер снабдил его дополнительной информацией, представив подробный отчет о печальном состоянии австрийских финансов, не зря же он переписывался с австрийским филиалом дома Ротшильдов – с самим бароном Ансельмом. Кто владеет информацией – тот владеет ситуацией. Блейхредер еще не раз окажет услуги подобного рода Бисмарку.

И Бисмарк решил попробовать выжать из австрийцев дополнительные уступки дипломатическим путем, не прибегая к войне. Комбинация удалась. При встрече короля Пруссии и императора Австрии на австрийском курорте Бад-Гаштейн 22 августа 1865 г. была подписана конвенция, по которой управление герцогствами разделялось – с полным нарушением принципа их «неделимости» – на две части. Примыкающий к Пруссии Голыптейн передавался в управление Австрии, примыкающий к Дании Шлезвиг – Пруссии.

Таким образом, австрийская зона оказывалась полностью окруженной. Кроме того, глубоководный порт Киль, расположенный в австрийской зоне, был занят прусскими войсками с правом строить там укрепления, а маленькое герцогство Лауенберг было попросту продано Пруссии за два миллиона талеров.

Австрийцы согласились на все. Они уже начинали понимать, с кем имеют дело, и стремились избежать столкновения – императору Францу-Иосифу его генералы сообщали, что армия оснащена не лучшим образом, денег же на перевооружение катастрофически не хватало.

Все эти подробности прошли мимо сознания короля Вильгельма. Но вот приобретением Лауенберга – первым в его царствование приращением прусской территории – король был так доволен, что пожаловал своему министру графский титул. Теперь – по названию его старого поместья в Померании – он именовался граф фон Бисмарк-Шенхаузен.

ИНВЕСТИЦИОННЫЕ ПРОЗРЕНИЯ БЛЕЙХРЕДЕРА

Поместье требовало новой финансовой политики, и на этой почве Блейхредер же упрочил еще больше свое положение инвестиционного советника. Он указал покровителю важное стратегическое направление для финансовых потоков, оказавшееся весьма рациональным: деньги – в землю. Точнее – в лесные угодья. Медленно, но верно – вот девиз и Бисмарка, и Блейхредера. Бисмарку эта идея пришлась по душе.

Блейхредер честно использовал информацию, которую предоставлял ему Бисмарк, чтобы достичь богатства для себя самого и своего патрона. Но одновременно ему была свойственна такая черта, которую Бисмарк однажды охарактеризовал как «некоторую инвестиционную робость». Блейхредер говорил своим клиентам, что он будет стремиться к тому, чтобы обеспечить им долгосрочную реальную доходность (с поправкой на инфляцию) на уровне 4 % в год, которая подразумевала, что покупательная способность их капитала будет удваиваться каждые 17 или 18 лет. Его робость не позволяла ему войти в рынок новых эмиссий 1870-х годов или заразиться манией колониальных инвестиций, которая позже погубила столько инвесторов и немецких банков. Другими словами, он стал очень богатым благодаря своему терпению.

По современным расчетам, доходность инвестиционного счета Бисмарка составляла приблизительно 10 % в год на протяжении более чем 25 лет, при том что средний уровень инфляции в то время не превышал одного процента. Бисмарк был полностью удовлетворен этой доходностью, но всегда забирал свою прибыль и инвестировал ее в земельные и лесные угодья. Он был убежден, что инвестиции в бумажные активы были прекрасным и быстрым способом стать богаче, но истинное богатство должно выражаться во владении землей, на которой можно выращивать деревья.

Бисмарк по совету, как мы помним, Блейхредера при любой возможности приобретал лесные угодья. Его идея заключалась в том, что земля будет повышаться в цене пропорционально приросту населения, или приблизительно на два процента ежегодно. Он даже провел расчеты, которые убедили его в том, что немецкие леса будут расти в цене на 2,75 % в год, так что его реальная доходность от лесных богатств составит приблизительно 4,75 % в год, поскольку инфляция в те времена была фактически нулевой (около 1 %). Он считал это практически безрисковым способом сохранения и преумножения богатства.

История, кстати, подтвердила абсолютную правоту Бисмарка. В период войн, инфляции, поражений и депрессии, разразившихся в Германии в следующей половине столетия, стоимость лесных угодий выросла как ничто другое.

Бисмарка волновало и то, что его потомки не будут знать, что делать с унаследованным портфелем ценных бумаг, составленным из акций и облигаций, для управления которыми требовался определенный уровень осведомленности. Он не доверял инвестиционным советникам и считал очень маловероятным, что его потомки смогут найти себе другого Блейхредера. Поэтому он предпочитал неизменные, стабильные характеристики, присущие такой собственности, как леса. Земля и древесина не требовали, чтобы его потомки искали инвестиционных гениев для управления их деньгами. Все, что они должны были сделать, это держать лесные угодья в своей собственности и получать доход от контролируемой вырубки леса. Кроме того, у них был бы повод радоваться дождю, поскольку тот способствует росту деревьев.

Похоже, что оба этих человека, должно быть, имели некое «всевидящее око», чутье, которое давало им возможность просчитать цепочку возможных событий, которые будут вызваны тем или иным действием в настоящем. А именно это и нужно, чтобы инвестиции были успешными. В периоды, когда время замирало в состоянии неопределенности и сомнений, они умели сохранять равновесие и собственное представление о мире и никогда не проявляли нетерпение и не выражали раздражения и желания поторопить события.

ИНТРИГИ. АВСТРО-ПРУССКО-ИТАЛЬЯНСКАЯ ВОЙНА

Но леса – лесами, инвестиции – инвестициями, а Пруссия готовилась к войне. Эта ситуация заставила Герсона Блейхредера с головой уйти в банковские дела. Прелюдией к этой войне стал конфликт из-за Шлезвиг-Гольштейна, разделенного, как мы помним, между Австрией и Пруссией по итогам датской войны 1864 г. По мнению Пруссии, Австрия нарушала условия Гаштейнской конвенции, не пресекая антипрусской агитации в Голыитейне. После того как Австрия поставила этот вопрос перед Союзным сеймом, Бисмарк, обеспечив нейтралитет Франции и России и заключив союз с Италией, аннулировал конвенцию и представил в Союзный сейм предложение по преобразованию Германского союза и исключению из него Австрии. Это предложение было отвергнуто, и Бисмарк объявил Германский союз недействительным. Пруссия спровоцировала Австрию на всеобщую мобилизацию, подкинув на стол австрийского императора Франца Иосифа I схему предстоящего прусского вторжения, составленную выдающимся военным стратегом X. Мольтке Старшим. В результате, по предложению Австрии, поддержанному большинством малых германских государств, сейм Германского союза принял решение мобилизовать союзную армию против Пруссии, выступив в качестве агрессора.

Все началось с того, что 28 февраля 1866 г. в Берлине собрался на заседание коронный совет. Помимо короля Вильгельма, кронпринца Фридриха и главных министров и военных на нем присутствовало и новое лицо.

Пруссия славилась добросовестной «работой над ошибками», и одной из таких ошибок, допущенных в датской войне, было признано слишком лихое поведение командовавшего прусскими войсками фельдмаршала Врангеля. «Проклятые клерки из Генштаба» были все-таки правы и дали ему дельные советы, которыми он напрасно пренебрег. Поэтому сейчас на совете присутствовал самый главный «клерк» – начальник Генштаба, генерал Хельмут фон Мольтке.

Главный доклад делал Бисмарк. Он испрашивал полномочий на заключение союза с Италией – в случае настоятельной необходимости – при возможной войне против австрийцев. Генералы были единодушны в поддержке этого предложения, король колебался. Против выступил только кронпринц Фридрих, который оспаривал не столько необходимость союза с Италией, сколько саму возможность «братоубийственной войны» между двумя великими германскими державами.

Интересная деталь: ни один человек не возразил против союза с итальянцами, в то время как имелось специальное соглашение, запрещавшее членам Германской конфедерации заключать военные союзы с иностранными державами, направленные против кого бы то ни было из членов Конфедерации. Бисмарк кронпринцу не возражал, а просто сказал, что «всякое может случиться», что австрийцы могут повести себя неблагоразумно, и что «надо заранее подготовиться к возможным неприятностям».

Тем временем Вена отвергла предложение Италии уступить ей провинцию Венеция за 500 миллионов золотых франков.

8 апреля 1866 г. договор Пруссии с Италией был подписан. Стороны обещали помощь друг другу в случае войны, с оговоркой, что если в течение трех месяцев Пруссия не вступит в войну с Австрией, Италия будет свободна от своих обязательств.

Результаты последовали уже 20 апреля – в Вене заключили, что итальянские войска двигаются в сторону австрийской границы, и объявили частичную мобилизацию. Бисмарк тут же обвинил Австрию в нарушении конвенции, подписанной в Бад-Гаштейне. Общегерманский сейм, заседающий во Франкфурте, выразил свое негодование агрессивной политикой Пруссии – резолюция с ее осуждением прошла с перевесом 2 к 1. В последний день мая Австрия уже и формально нарушила свое соглашение с Пруссией, предложив Сейму решить судьбу Шлезвига и Голынтейна. Прусские войска немедленно вторглись в австрийскую зону, но австрийцы, не принимая боя, отступили через границу Голынтейна в Ганновер.

Бисмарк, увы, не получил войны, к которой он стремился, но он немедленно поправил положение: Франкфуртскому сейму было предложено исключить Австрию из Германской конфедерации. Перед лицом такой неслыханной провокации Австрия призвала всех членов Конфедерации к немедленной мобилизации.

15 июня Пруссия уведомила Саксонию, Ганновер и Гессен-Кассель, что в силу военной необходимости двинет войска через их территорию, а сопротивление будет означать войну. 17 июня император Австрии Франц-Иосиф выступил с «Обращением к своим верным подданным». «Война Бисмарка» к этому времени уже началась – прусские войска перешли границу.

Шансы сторон оценивались так: это будет долгая и трудная война, в которой в конце концов победит Австрия. Это было мнение не только досужих газетчиков – примерно в этом же направлении шли мысли людей весьма компетентных, например, императора Франции Наполеона III. Утверждалось даже, что его полное молчание по поводу предположений Бисмарка о возможных «компенсациях в уплату за нейтралитет», было не безразличием, а ловким приемом – он надеялся выторговать у побежденной и истощенной Пруссии уступки покрупнее.

Русские военные эксперты тоже считали, что победит Австрия. Поэтому, с одной стороны, было заявлено о том, что «Россия соблюдает строгий нейтралитет», а с другой – на границу был выдвинут «наблюдательный корпус» в количестве 100 тысяч человек, в надежде, что это испортит австрийцам настроение – и хоть немного, но поможет Пруссии продержаться.

Со времен Крымской войны Австрию в России ненавидели, и это чувство разделялось представителями всех цветов политического спектра – от разночинцев и до императорского двора. В прусскую победу и звезду Бисмарка верили только прусские генералы. И вездесущие Ротшильды. Ну и конечно верный Блейхредер. Но вера верой, а блеск звезды надо подпитывать звонкими монетами! А золото – это как всегда евреи…

Кузены Ансельм и Альфонс Ротшильды (первый возглавлял банк в Вене, второй – в Париже) прилагали усилия, чтобы избежать австро-прусской войны. Но никак не удавалось убедить влиятельного австрийского князя Меттерниха, а с ним вместе и имперские верхи, что у Австрии нет шансов на победу. Когда князю напомнили, что казна страны пуста, последовал ответ: «Она наполнится в результате нашей победы». Чтобы привлечь внимание к критическому состоянию австрийских финансов, Альфонс решился на экстравагантный поступок. По его указанию Парижский банк в 1865 г. отказался оплатить чек Меттерниха на пустячную сумму в 5 тысяч франков с выразительной мотивировкой: на княжеском счете нет даже такой суммы. Оскорбленный сановник бойкотировал бал-маскарад у Ротшильдов – только и всего. А через несколько недель вспыхнула война, в которой прусская армия наголову разбила австрийскую.

Стоит указать на одну немаловажную подробность: Бисмарк не разделял оптимизма ни прусских генералов, ни умных Ротшильдов (хотя позицию последних канцлеру аргументированно и обстоятельно освещал Блейхредер). Он считал шансы достаточными для того, чтобы рискнуть, но в исходе был вовсе не уверен. Разумеется, свои сомнения он держал при себе, а в разговорах с иностранными послами демонстрировал веру в победу и несокрушимый боевой дух. Например, он сказал британскому послу в Берлине, что Пруссия, несомненно, победит, а если нет – «он сам пойдет в последнюю атаку, и падет в ней, сражаясь за Пруссию».

Мы, однако, можем вполне обоснованно предположить – размышляя о том, что делать в случае неудачи, он планировал для себя не «героическую смерть в последней атаке». Отнюдь нет. У нас есть на этот счет надежный свидетель – его превосходительство, министр-президент Пруссии, граф Отто фон Бисмарк собственной персоной. Отправляясь на войну, он оставил своему банкиру, Герсону Блейхредеру, два распоряжения.

Согласно первому, банкир должен был перевести ликвидные фонды, находящиеся на его счету, в нейтральный Франкфурт. Согласно второму, Блейхредер срочно выслал Бисмарку крупную сумму наличными (тысячу талеров), что было ненамного меньше его министерского месячного содержания – и непременно золотом. Было специально оговорено, что требуется 50 фридрихдоров (старой прусской чеканки), 50 французских наполеондоров и 50 австрийских дукатов, всего примерно на 850 талеров, а остаток суммы – серебром. Из этого с полной очевидностью вытекало, что граф фон Бисмарк в случае беды думал не о героической гибели на поле боя, а о бегстве. Скорее всего куда-нибудь за границу.

Бисмарк вспоминал впоследствии, что июнь 1866 г. был для него временем «между троном и виселицей». Надо сказать, что, если слово «трон» было, так сказать, фигурой речи, то вот «виселицу» нужно было понимать не фигурально.

Бисмарк буквально сконструировал войну с Австрией, просто «продавил» этот проект, не столько логическими аргументами, сколько силой своей личности и авторитетом. Против него был и парламент, и едва ли не все население Пруссии, и все королевское семейство, кроме разве что самого короля, который колебался, но, как всегда, уступил своему министру.

Таким образом, вся ответственность за австрийскую войну ложилась на Бисмарка. В случае неудачи он, несомненно, был бы уволен и после этого мог ожидать суда, а потом действительно – чего угодно: заключения, конфискаций, изгнания или даже казни.

Оставалось ждать результатов военной кампании. В распоряжения генералов Бисмарк не вмешивался – мешать специалистам делать свое дело в Пруссии было не в обычае. Генералы свое дело знали. План австрийской кампании, разработанный Мольтке, оказался истинным шедевром. Мобилизация сработала как часы – полки формировались на местах и сливались в дивизии в центрах своих военных округов, без долгих маршей и лишних перевозок.

Одна из четырех прусских армий вошла в Ганновер. Сопротивление быстро развалилось – с точки зрения военной подготовки прусские войска были ганноверским не чета. В результате уже на 5-й день войны прусские войска вторглись в Богемию. Операции австрийской стороны были далеко не так удачны.

В результате «итальянский гамбит» Бисмарка принес неожиданные и значительные дивиденды. Пруссия победила, и ее победа превосходила самые смелые ее ожидания. Однако на следующий день в ставке прусской армии разыгралось «сражение», вызвавшее, пожалуй, не меньший накал страстей. Обсуждался вопрос: а что же следует делать дальше?

Мнения совета разделились. Генералы требовали продолжения похода – дорога на Вену была открыта. Король был совершенно согласен со своими военными экспертами. Поддержку выразил даже кронпринц Фридрих, прекрасный генерал, но человек обычно миролюбивый. Против этого предложения выступил только один человек – политический глава «военной» партии, непоколебимый милитарист, человек, который организовал саму эту войну – граф Отто фон Бисмарк. Он настаивал на немедленном заключении мира и предлагал дать Австрии самые щедрые условия, лишь бы она на мир согласилась.

Хельмут фон Мольтке, стяжавший себе в эти дни военную славу, человек стоического темперамента, несмотря на свой стоицизм был вне себя – у него собирались украсть победу! Аргумент Бисмарка о возможном выступлении Франции он отклонил, сказав просто: «Мы их разобьем». И теперь, после Кёнигграца, в его устах это не звучало похвальбой.

Друг и единомышленник Бисмарка, его политический союзник, которому Бисмарк был обязан своим назначением на пост главы правительства Пруссии, генерал Альбрехт фон Роон просто потерял дар речи. Он привык к неожиданным выходкам своего бывшего протеже, но это переходило все границы разумного.

Что за помешательство накатило на министра-президента? Зачем выпускать из рук разгромленного и побежденного врага? Совершенно такой же была реакция короля Вильгельма – он потребовал продолжения похода, вплоть до победного парада по улицам Вены. Если генералов Бисмарк мог игнорировать, то в споре с королем нельзя было поставить точку, попросту «отдав ясные распоряжения».

Надо сказать, что вообще-то к 1866 г. у короля и его главного министра сложились определенные деловые отношения. Их, пожалуй, лучше всего мог бы проиллюстрировать эпизод, случившийся как раз совсем незадолго до рассматриваемых событий, во время австро-прусской войны.

Король Вильгельм со свитой выехал на холмик, прямо под артиллерийский огонь противника. Свитские генералы просили его отъехать и «не рисковать драгоценной жизнью монарха». Король, «первый солдат Пруссии», уперся – мысль укрыться была ему невыносима: он обязан подвергать себя такому же риску, как и простые солдаты.

Бисмарк, склонив голову в знак подчинения «гранитно-незыблемой воле своего короля», подъехал к Вильгельму – и пнул его лошадь каблуком. Лошадь дернулась в сторону и пошла с холмика вниз. Король ее не остановил – он намек уловил. Этот хороший пример, по мнению видного английского историка Тейлора, «исчерпывающе показывал отношения короля с его канцлером – показное полное повиновение, а в нужную минуту – пинок». Но сейчас, на коронном совете, король Вильгельм заупрямился – как минимум, он настаивал на победном параде по улицам Вены.

Бисмарк не привыкший к тому, чтобы ему противоречили – даже если это делал король – был в таком состоянии, что от душившей его ярости не мог говорить. В итоге участники совещания разошлись по своим комнатам, так ничего и не решив. Король и Бисмарк в течение нескольких дней отказывались обменяться хотя бы словом.

Положение, как ни странно, спас враг министра-президента, противник всех его начинаний – кронпринц Фридрих. Он сказал отцу: «Война была начата по совету Бисмарка, против мнения очень и очень многих, включая и мое. Он оказался прав. Поэтому было бы справедливо предоставить Бисмарку и окончить эту войну так, как он считает правильным». Король подумал – и, скрепя сердце, согласился.

Правда, он сказал, что «заключает мир на пороге Вены только по настоянию графа фон Бисмарка, и пусть их рассудит потомство». 23 августа 1866 г. в Праге был подписан мир.

Если взять всю необъятную литературу, посвященную Бисмарку как политическому деятелю, то, наверное, невозможно найти в ней более стертого клише, чем утверждение, что «Бисмарка преследовал кошмар коалиций». Как и многие клише, это утверждение было правдой. Позиции Франции, России и Англии после неслыханной прусской победы еще не определились. Но так долго продолжаться не могло. В итоге он настоял на своем.

Австрии не пришлось отдавать победоносной Пруссии ни единой деревни – дело ограничилось очень умеренной контрибуцией в 20 миллионов талеров, достаточной только на то, чтобы покрыть расходы Пруссии на проведение мобилизации.

Стоит сказать, что здесь таится одна из загадок, связанная с именем Герсона Блейхредера. Поначалу Бисмарк хотел отправить на совет по поводу установления суммы контрибуций в качестве полномочного посланника своего «верного еврея». Но король Вильгельм был категорически против, и Блейхредер на переговоры не поехал. Как потом саркастически замечал Бисмарк – антисемитская брезгливость его величества дорого обошлась Пруссии, намекая на то, что сумма контрибуций так ничтожна, потому что переговоры вел дилетант. А о том, как Блейхредер мог прекрасно торговаться, свидетельствовала небезынтересная история, когда в 1871 году, после того как Пруссия разгромила Францию во Франко-прусской войне, Бисмарк вызывал Блейхредера в Версаль для консультаций относительно оптимальной величины контрибуции, которую целесообразно было бы истребовать у поверженного противника. И суммы эти были более чем удовлетворительны.

Впрочем Пруссия щедро вознаградила себя в другом месте. Германский союз, который был создан в 1815 г. и включал все земли Германии, где главную роль играла Австрия, распался. Шлезвиг, Голыитейн, Ганновер, Гессен-Кассель, Гессен-Гомбург, Франкфурт-на-Майне и Нассау были попросту аннексированы. «Старая Пруссия» и ее западные провинции территориально соединились – мысль канцлера Гарденберга, высказанная им по поводу границ Пруссии, начертанных Венским конгрессом в 1815 г.: «Следующая война все поправит» – теперь, через 51 год, наконец-то стала реальностью.

Княжества и ганзейские города севернее реки Майн объединились в новый Северогерманский союз. Королевство Саксония, бывшее союзником Австрии, формально не потеряв в территории, тоже оказалось включенным в Северогерманский союз. Управление Союзом отдавалось прусскому королю, как «президенту Союза», канцлеру и двум палатам, нижняя из которых избиралась на основе всеобщего избирательного права.

Из грома пушек в самом центре Европы всего за несколько недель родился новый мир – и канцлер этого нового мира энергично взялся за его переустройство. Канцлером, конечно, стал Бисмарк. А Блейхредер – коммерческим тайным советником. Дать ему эту должность Бисмарк «настоятельно попросил» у Вильгельма в пику истории с проваленными переговорами по репарациям.

СОБЫТИЯ ВО ФРАНЦИИ И «ШПИОНСКИЕ ИГРЫ»

Хотя стало очевидным, что доминирующей силой на континенте становится Пруссия, в Париже еще делали ставку на силовое решение споров с ней. При этом подтвердилась не только точность прогнозирования в политике, но и обнаружилось сужение реального влияния Ротшильдов на правительства. Альфонс Ротшильд поставил целью довести до сведения императора Наполеона III, что война противоречит интересам Франции и будет пагубной. Два надежных источника обеспечивали полноту осведомленности Альфонса Ротшильда о намерениях Берлина.

Первым был главный «немецкий еврей», точнее «еврей Бисмарка» Герсон фон Блейхредер, который изначально был «человеком Ротшильдов» (как все запутано!). И что совсем любопытно, впоследствии (уже после победы), ротшильдовский ставленник Блейхредер вместе с Бисмарком – с немецкой стороны – улаживал неизбежный и тяжелый вопрос о французских контрибуциях с Альфонсом Ротшильдом – с французской. Канцлер-победитель держался грубовато, не преминув напомнить, что дед банкира Альфонса в свое время был у немцев «придворным евреем». Блейхредер же, представляя победившую сторону, понятно, не язвил над поверженным, но и, что удивительно, не вызывал никакой неприязни у этой самой поверженной стороны, т. е. у Альфонса Ротшильда.

Второй источник выглядел вообще экзотически: сведения поступали от одной из парижских куртизанок, Ла Паивы. По другой версии (а может быть, и так и эдак) от некой графини Кастильоне.

А что же это была за особа и откуда она взялась? Ла Паива, или Эстер Ланцман (позднее Полин-Тереза Ленчменн, затем мадам Вилльенг, еще позднее мадам маркиза де Паива и, наконец, графиня Хенкель фон Доннерсмарк) – знаменитая «дама полусвета», финансовый гений и примечательный персонаж в этой истории.

Ла Паива, граф фон Доннерсмарк и Блейхредер. Кто кого переиграет? Ла Паива была одной из самых успешных французских куртизанок XIX века. Она начала как польская еврейка из московских трущоб, дочь ткача Мартина Ланцмана и его жены Анны Амалии Кляйн. В 17 лет стала женой Антуана Вилльенга, портного. Но Эстер презрела свои супружеские обязанности и поселилась в трущобах Парижа, возле церкви Святого Павла, взяв имя Терезы и пытаясь найти богатого воздыхателя. Она нашла оного в лице Генри Герца, пианиста, и стала его любовницей, получив допуск в художественные, но все же не в аристократические круги. Ее салон посещали Рихард Вагнер, Ханс фон Бюлов, Теофиль Готье и Эмиль де Жирарден. Далее ее путь очень извилист – Америка, Британия, снова Париж… В Бадене, найдя там более широкое поле для применения своих способностей, она встретила португальского маркиза Альбино-Франческо де Паива-Араухно. Так как ее первый муж умер, она была свободна и 5 июня 1851 г. вышла замуж за маркиза, получив титул и громкое имя. Потом маркиза сменил сказочно богатый немец граф Гвидо Хенкель фон Доннерсмарк, близкий приятель как банкира Блейхредера, так и прусского канцлера Бисмарка.

В то время, по свидетельствам историков, она носила жемчуга, бриллианты и другие драгоценные камни на сумму около двух миллионов франков. Выстроенный для содержанки графа роскошный особняк на Елисейских полях, спроектированный Пьером Можином, был самым элегантным в Париже. Дворец Паивы приобрел в Париже практически такую же известность, как позднее Эйфелева башня. Говорят, что когда автор комедий Эмиль Ожье впервые увидел бесценную лестницу из оникса, ведшую в покои Паивы, он воскликнул: «Как добродетель, так и порок имеют свои ступени».

И однажды Гвидо фон Доннерсмарк, этот прожигатель жизни, вопреки предостережениям друзей повел свою возлюбленную под венец. Неравный, практически пользовавшийся дурной славой брак молодого человека, обремененного большими долгами, должен был (в этом мнении силезские магнаты были едины) означать крах некогда процветавшего дома Хенкелей фон Доннерсмарк. Конкуренты уже присматривали себе куски пожирнее из богатой добычи, которая неизбежно должна была попасть к ним в руки. Но редко кто так глубоко ошибаются. Едва его брачные узы были официально оформлены, как Гвидо из «графа-шалопая» превратился в ловкого бизнесмена.

Впрочем, это произошло не совсем по доброй воле, так как за теми решениями и приказами, с которыми прибывали в Силезию срочные курьеры из далекого Парижа, стоял не кто иной, как Паива, та самая распутница, которая, как все думали, должна была привести графа к банкротству.

Феликс Пиннер, специалист по экономическим вопросам того времени, отмечал: «Паива была прямо-таки гением в деловых вопросах. Чуткий инстинкт подсказал ей, что в наполовину промотавшемся немецком графе-гуляке дремлет талант умело вести дела, а его германские владения представляют собой прекрасный материал для того, чтобы начать ворочать большими делами. Граф Гвидо стал мастером своего дела, из объекта денежных операций, которым он был во время партизанской войны со своими кредиторами, он превратился в субъект финансовых операций. На новые кредиты, взятые во Франции и Германии, Гвидо приобретает хозяйственные комплексы, угольные шахты, рудники и металлургические предприятия. Унаследованный от отца металлургический завод «Лаурахютте» он слил с государственным заводом «Кенигсхютте»; опираясь на поддержку банкира Герсона Блейхредера, он создал на их основе акционерное общество и нажил огромное состояние. Блейхредер тоже разумеется не остался внакладе».

Салон графини охотно посещал и Альфонс Ротшильд. Здесь, в кругу ценителей Ла Паивы, он получал ту конфиденциальную информацию, в которой нуждался. В общем, эта особа вполне могла претендовать на роль Маты Хари своего времени.

Но как и у знаменитой шпионки дела у Ла Паивы в конце концов пошли неважно: ее и графа Доннерсмарка впоследствии выслали из Франции по подозрению в шпионаже.

Зато Блейхредер, при том что он приятельствовал с обоими, принимал участие во многих их делах, финансировал львиную долю их предприятий, ничуть не пострадал! Сыграло роль как покровительство самого Бисмарка, так и собственные таланты обеспечить себе «алиби». Считается, что он, «выжав досуха» их тандем как финансово, так и информационно, элегантно «сдал» графа и графиню.

Весной 1870 г., обнаружив, что граф вместе с дамой срочно покинули Париж, Альфонс Ротшильд сообщил при личной встрече Наполеону III, что конфликт с Пруссией явно обостряется. Французский император обратился к нему с просьбой переслать в Лондон по «семейным каналам связи» шифрованную депешу с запросом, окажет ли Британия помощь Франции в случае войны? Депешу получил и расшифровал лондонский кузен, Натаниэл Ротшильд, и он же переслал ответ британского правительства: «Нет, помощь оказана не будет».

А вторая претендентка на роль королевы шпионажа в этой истории – графиня де Кастильоне, или просто Ла Кастильоне (урожденная Вирджиния Ольдоини), знаменитая итальянская куртизанка, по общему признанию современников, самая красивая женщина своего времени. В 16 лет она вышла замуж за графа Франческо де Кастильоне, вскоре переехала в Париж, где стала возлюбленной Наполеона III. Так она, среди прочего, выполняла поручение своего кузена, графа Кавура, убедить Наполеона не препятствовать объединению Италии. Их связь длилась лишь два года, но она открыла красавице двери в гостиные германской императрицы Августы, Отто фон Бисмарка, Адольфа Тьера. Ла Кастильоне также вовсю шпионила в пользу Франции и как могла лоббировала ее интересы. После разрыва с Наполеоном III и нескольких лет пребывания в Италии графиня вернулась во Францию и поселилась в Пасси. Примечательно, что в ходе франко-прусской войны она выполнила важное секретное поручение – отговорила Бисмарка от оккупации Парижа (столица не была оккупирована).

КАПИТУЛЯЦИЯ

Несмотря на достовернейшие сведения, получаемые Альфонсом Ротшильдом, да и не только им, Наполеон III дал себя втянуть в войну с Пруссией, в которой потерпел сокрушительное поражение и был взят в плен.

Как говорил Хельмут фон Мольтке: «Ни один план не переживает встречи с противником». Кампания 1870 г. не стала исключением из этого правила. Правда, ошибся на этот раз сам Мольтке – он ожидал быстрой мобилизации французской армии, с последующим вторжением на территорию Германии, и его расчет состоял в глубоком охвате флангов наступающей армии с целью ее окружения. Расчет был сделан не на пустом месте – военная доктрина Франции, тщательно изученная прусским Генштабом, делала упор на наступление. Руководящим принципом служило выражение: «on se debrouille» – в приблизительном переводе: «мы прорвемся». Офицеры в шутку называли это «системой D».

Однако война для Франции с самого начала пошла крайне неудачно. Французы терпели поражение за поражением. И как эпилог – «Катастрофа под Седаном», вошедшая во французскую историю как несмываемое позорное пятно: 1 сентября 1870 г. армия, окруженная со всех сторон, под непрерывным обстрелом, от которого невозможно было укрыться, не имея никакой возможности ни вырваться, ни держаться, капитулировала. Армия погибла целиком – в плен попало больше 100 тысяч человек, 17 тысяч были убиты или ранены.

Основную вину за случившееся французские историки возлагают на Наполеона III. Не обошли его вниманием и противники – известно высказывание Бисмарка, который назвал французского императора «непризнанным, но крупным ничтожеством».

Но, пожалуй, это несправедливо. Как раз под Седаном Наполеон III повел себя очень достойно – пока его генералы спорили о том, кому принадлежит печальная честь подписания капитуляции, император решил вопрос, приказав поднять белый флаг и написав личное письмо Вильгельму I, начинавшееся словами: «Государь, брат мой», в котором сообщил, что сдается и отдает королю Пруссии свою шпагу. На вопрос, заданный ему Бисмарком – отдает ли он шпагу в качестве главы государства или в качестве частного лица, ответом было: «…в плен попал человек – об остальном следует договариваться с правительством в Париже».

Оставался, конечно, вопрос – с каким правительством? Официальное известие о капитуляции под Седаном было получено в Париже 3 сентября. На другой же день там совершился переворот: Наполеона объявили низложенным и организовали правительство национальной обороны под председательством генерала Трошю, военного коменданта Парижа. Императрица Евгения после нескольких громких заявлений «о необходимости проявления стойкости в беде» бежала из столицы самым неромантичным способом – с помощью своего американского дантиста.

Германская ставка в конце октября была передвинута из шато барона Джеймса Ротшильда в Версаль. Бисмарк хотел скорейшего окончания войны. Прусские войска занимали город за городом и крепость за крепостью – Верден, Туль, Страсбург, Бурже, Орлеан, Амьен, Руан, но мира все не было. Так продолжалось до января 1871 года.

ИМПЕРАТОР, РЕЙХСКАНЦЛЕР И «ЛИЧНЫЙ ЕВРЕЙ»

Франко-прусская война 1870–1871 гг. была разгромной для французов, особенно сокрушительным было поражение под Седаном. Тем временем к Пруссии присоединились Эльзас и Лотарингия, королевства Саксония, Бавария и Вюртемберг. И 18 января 1871 г. Бисмарк провозгласил создание Второго рейха, а Вильгельм I принял титул императора (кайзера) Германии. «Рождение империи прошло трудно, – написал Бисмарк в письме к своей жене, отправленным в конце января 1871 г., – у королей в такие минуты бывают такие же невозможные прихоти, какие бывают у беременных женщин. В своей роли повивальной бабки я не раз сожалел, что я не бомба, и, следовательно, не могу взорваться».

«Рождение империи», о котором он говорил, произошло в Зеркальной галерее Версальского дворца, а «королем с невозможными прихотями», о котором канцлер говорил столь непочтительно, был его суверен, король Пруссии Вильгельм I, абсолютно не желавший становиться императором. Он был бы вполне удовлетворен простым соглашением об объединении Северо-Германского союза с южнонемецкими государствами. Но, как он однажды меланхолично заметил, «нелегко быть королем, царствующим под управлением такого канцлера».

Слова «царствующим под управлением» были не преувеличением, а отражением самой точной реальности – несмотря на все свои возражения, Вильгельму I пришлось согласиться с предложениям Бисмарка. Что было делать, если они подкреплялись просьбами всех государей Германии?

В числе просьб о принятии им императорского достоинства было и личное, собственноручно написанное письмо короля Баварии, Людвига Второго, отпрыска старинной династии Виттельсбахов – династии куда более старинной, чем Гогенцоллерны. Король Пруссии, Вильгельм, был бы сильно удивлен, узнав, что письмо, написанное собственной рукой короля Баварии Людвига, было написано им буквально под диктовку Бисмарка (скопировано с посланного королю Людвигу образца).

Сын короля Вильгельма, кронпринц Фридрих, в общем, знал о «влиянии», оказанном канцлером его отца и на создание этого документа, но и он был не в курсе всех сопутствующих делу обстоятельств. Полностью в курсе был банкир Бисмарка Блейхредер, потому что именно через него молодому баварскому королю, сильно нуждавшемуся в деньгах, была выплачена взятка в размере 100 тыс. талеров, с обязательством выплачивать эту сумму каждый год, и с отчислением 10 % от всей суммы графу Максимилиану фон Холнштейну, конюшему короля Людвига, через посредство которого вся сделка и была устроена.

Так что когда ровно в полдень 18 января 1871 г. король Вильгельм вошел в Зеркальный зал Версаля, сопровождаемый германскими государями и принцами, Бисмарком, генералами и дипломатами, для участия в церемонии провозглашения Германской империи, Второго рейха, он и не знал, насколько хорошо эта церемония была подготовлена его канцлером.

После короткой молитвы граф Бисмарк, совсем недавно произведенный в генерал-лейтенанты, одетый в белый мундир кирасиров с оранжевой лентой ордена Черного Орла, вышел вперед и без признаков какой-либо торжественности прочел следующий текст: «Мы, Вильгельм, по воле Божьей король Пруссии! На единодушное обращение к нам принцев и свободных городов Германии с просьбой восстановить империю и императорское достоинство, остававшиеся вакантными более шестидесяти лет, считаем своим долгом ответить… принятием императорского венка. В дальнейшем мы и наши преемники будем носить императорский титул во имя благополучия Германского рейха. Пусть Бог нам поможет быть всегда творцами величия Германии не благодаря военным завоеваниям, но благодаря мирным делам, национальному процветанию, свободе и цивилизации!»

Император Священной Римской империи германской нации Франц Второй в 1804 г. по требованию Наполеона I отказался от этого титула, и его страна стала называться просто Австрийской империей, но Бисмарк имел в виду воссоздание вовсе не шаткой монархии Габсбургов, не имевших в Германии настоящей власти.

С одной стороны, центральная власть была сосредоточена в Берлине. Главой империи был император, он же – король Пруссии. С другой стороны, входящие в империю политические единицы: великие герцогства, вольные города и даже целых четыре королевства – Пруссия, Саксония, Вюртемберг и Бавария – в большой степени сохраняли свою автономию. В мирное время они иногда даже сохраняли свои собственные, отдельные армии – объединение вооруженных сил происходило только в случае войны. Имелась также единая имперская валюта и единая почтовая система, однако отсутствовало такое учреждение, как имперский Генеральный штаб. Это парадоксальное решение закрепляло доминирующее положение прусского Генштаба – все военное планирование империи, все военное обучение силою вещей стали его прерогативой.

Наконец, был создан пост главы исполнительной власти Германской империи – рейхсканцлера, ответственного только перед императором. Кроме рейхсканцлера, в Германской империи больше не существовало никаких министров. Их функции осуществляли государственные секретари, подчиненные ему и председательствовавшие в имперских ведомствах. Рейхсканцлером, разумеется, был назначен Отто фон Бисмарк.

А как же его «личный еврей», спросите вы? Без него никак невозможно. Блейхредер принимал участие в определении внешней политики Пруссии, сыграв определенную роль в объединении Германии в 1871 г. Ему, к примеру, кроме финансовых консультаций было поручено провести тайные переговоры с баварским королем Людвигом, от которого требовалась поддержка в продвижении прусского монарха на место императора объединенного государства.

В начале февраля в германскую военную ставку прибыл гость из Берлина – Герсон Блейхредер. Он приехал в Версаль поездом, что само по себе было делом не тривиальным – всем железнодорожным сообщением в оккупированной части Франции заведовали военные, и штатских пассажиров они не жаловали.

Однако банкир располагал бумагой, в которой военным властям Пруссии сообщалось, что «герр Блейхредер путешествует по официальному поручению, и ему и его спутникам следует оказывать всяческое содействие». Вызвал же его в Версаль сам канцлер – ему был нужен квалифицированный консультант-финансист.

Дело было в том, что 28 января Париж наконец капитулировал. Было подписано перемирие на три недели, и с прусской стороны было обещано открыть доступ подвозу продовольствия в обмен на выплату Парижем контрибуции.

Для консультаций относительно финансовой стороны дела в ставку уже прибыл эксперт, граф Гвидо Хенкель фон Доннерсмарк (после истории с Ла Паивой он сумел вернуть себе благосклонность Бисмарка, хоть это и было не просто), но Бисмарк хотел бы иметь и «второе мнение».

Надо сказать, что прибытие Блейхредера в ставку военным не понравилось. Совершенно также, как и их начальник, генерал фон Мольтке, они и самого-то канцлера не жаловали, а уж его доверенный ассистент – не дворянин, а бюргер, да к тому же еще и еврей – раздражал их просто несказанно. Генерал-лейтенант фон Стош в письме главному интенданту армии отзывался о нем очень неодобрительно. Он полагал, что «еврей Бисмарка всюду сует свой нос» и вообще «невыносим со своими сладкими речами и со своей колодкой орденов».

После того как Бисмарк выхлопотал Блейхредеру у короля прусский орден Красного Орла, банкир – по обычаю, принятому у дружественных друг другу государей – был награжден и несколькими иностранными орденами, включая русский орден Св. Станислава. Его последним по времени приобретением был орден от короля Баварии за оказание Баварии экстренной помощи – в период перед войной государственных фондов на срочную мобилизацию не хватило, и баварское казначейство запросило Пруссию о срочном займе. В течение двух дней Блейхредер раздобыл – под поручительство Бисмарка – нужную сумму наличными. Деньги были доставлены в Мюнхен специальным, тщательно охраняемым поездом. Таким образом, сердились генштабисты зря – орден был дан по заслугам. Просто они были не в курсе дела – вся сделка с займом была проведена в условиях полной конфиденциальности, а банкиры в таких случаях люди очень неразговорчивые.

В общем, благоволения военных Блейхредер не удостоился, что они и продемонстрировали, отняв у него привилегию пользоваться военным телеграфом для получения биржевых индексов из своего банка. Они даже выражали сомнения в самой необходимости его профессиональных услуг. Добрый друг Мольтке, Бронсарт фон Шеллендорф, записал в дневнике, что ему вообще непонятно, зачем надо было использовать этого «личного еврея» канцлера для официальной государственной надобности? Неужто в Прусском банке не нашлось достаточно хорошего специалиста?

Бисмарк никогда не сомневался в компетентности своего близкого друга и позволил ему провести важнейшие переговоры о получении от Франции контрибуций после войны 1870–1871 г. Речь шла о гигантской сумме. Блейхредер с успехом завершил переговоры, получив в награду Железный крест второй степени и, разумеется, часть контрибуции.

Но, как бы то ни было и какие бы мысли ни посещали прусских генералов, дипломатов и экспертов, занятых в деятельности ставки, всем им надо было делать дело. 8 февраля 1871 г. оба прусских специалиста по финансам – Блейхредер и граф фон Доннерсмарк – встретились в Версале с экспертами французского правительства.

26 февраля правительство Тьера приняло тяжелые для Франции условия, подписав Версальский прелиминарный договор о мире. Мир был тяжелым. В территориальном плане Франция признала суверенитет Германии над Эльзасом. К Германии отошел также север Лотарингии, т. е. большая часть департамента Мозель и два округа департамента Мерт: Страсбург и Шато-Селен. Мец стал германским.

В финансовом отношении Франция должна была передать Германии в счет возмещения убытков 5 миллиардов золотых франков в виде регулярных выплат в течение трех лет. Вывод германских оккупационных отрядов ставился в зависимость от своевременности выплат, к которым надо добавить расходы по содержанию этих отрядов, составляющие дополнительно 840 миллионов франков. Предусматривался и определенный порядок выплат, окончание которых было намечено на 1875 год.

Французские эксперты, как оказалось, полностью разделяли мнение прусских генштабистов о Блейхредере – они находили его речи «медовыми», а его участие в переговорах – отвратительным. Было только два отличия – во-первых, отвратительным они его считали не вообще, а ввиду его слишком детального знания состояния французской экономики и банковской системы, во-вторых, тот факт, что Блейхредер еврей, оставлял их вполне равнодушными. К его аристократическому коллеге, графу Гвидо фон Доннерсмарку они отнеслись столь же плохо. Граф был очень вежлив и очень умен, совершенно под стать банкиру Блейхредеру. В своем равно негативном отношении французы к обоим прусским экспертам ошибались – Блейхредер стоял за снижение суммы контрибуции до трех миллиардов, в то время как граф фон Доннерсмарк настаивал на восьми, но, конечно, они об этом не знали.

Бисмарк решил, что пяти миллиардов будет достаточно. 7 марта император Вильгельм I, Бисмарк и Генеральный штаб, возглавляемый Мольтке, покинули Версаль. На прощание Вильгельм пожаловал Блейхредеру орден. 20 марта 1871 г. Национальная Ассамблея Франции, переехавшая из Бордо в Версаль, собралась в Версальской королевской опере. Война была окончена.

А кайзер Вильгельм I пожаловал Бисмарку титул князя. В русской исторической – или даже литературной – традиции, князь может быть всякий. Может быть несметно богат и могущественен, как князь Потемкин-Таврический. А может быть беден, как придуманный Достоевским князь Мышкин. В иерархии западноевропейского дворянства дело обстоит не так. Даже немецкое слово «фюрст» не передает должным образом уровень ранга обладателя этого титула, французское «принц» в этом смысле куда лучше. Особенно в Пруссии, где титул князя мог принадлежать исторической знати – скажем, князьям Радзивиллам. (В княжну Элизу Радзивилл в молодые годы был влюблен Вильгельм I и хотел жениться на ней. Родители не позволили – в отсутствии детей у его старшего брата он считался наследным принцем и мог жениться только на особе королевской крови.) Так что в Пруссии престиж титула князя был исключительно высок, и, скажем, Блейхредер теперь обращался к Бисмарку в письмах уже не «Ваше Превосходительство», а «Ваше Высочество».

Сам его высочество, князь Отто фон Бисмарк, отнесся к своему возвышению без всякого восторга. Английских премьеров по традиции – при отставке или, иногда, по какому-то уж очень специальному поводу – тоже награждали титулом. Но Бенджамен Дизраэли, которого можно назвать почти что современником Бисмарка, согласно легенде на предложение возвести его в сан герцога ответил: «Мне? Стать герцогом? Да я их делаю…» В итоге он стал лордом Биконсфилдом, с официальным титулом «1-st Earl of Beaconsfield». По-видимому, Бисмарк понял бы коллегу. Во всяком случае, получив извещение об императорской милости, он сказал, что «в одну минуту из богатого графа он становится бедным князем». Впрочем, последнее обстоятельство было поправлено – в придачу к княжескому титулу добавлялось огромное имение Фридрихсру в герцогстве Лауенберг, неподалеку от Гамбурга.

Вторым вводящим в заблуждение обстоятельством может оказаться впечатление, что столь значительная награда служила свидетельством признательности и расположения кайзера по отношению к канцлеру. Впечатление это совершенно ложно. Вильгельм I принял императорский титул крайне неохотно, он полагал, что новый титул роняет его достоинство как короля Пруссии. Во всяком случае, он дал грандиозный нагоняй принцам дома Гогенцоллернов, подавших запрос о том, не следует ли и им последовать примеру кронпринца Фридриха и добавить к своему титулу слово «имперский»? Кайзер был вне себя и сообщил родственникам, что нет титула выше, чем член рода Гогенцоллернов, прусских королей. На церемонии в Версале, провозгласившей новую империю, он был скован этикетом, но все-таки нашел способ показать канцлеру свое отношение и к нему, и к церемонии. Бисмарк был единственным из присутствующих высоких особ, кому кайзер Вильгельм не пожал руку.

С рукопожатием – или без него – положению Бисмарка ничего не угрожало. Обойтись без него кайзер не мог. Однако к январю 1871 года Вильгельму I уже исполнилось 73 года. Он мог отойти от дел в любую минуту. А его сын и наследник кронпринц Фридрих имел достаточно ума и характера для того, чтобы отстранить канцлера своего отца от управления государством – он очень его не одобрял. В самом конце декабря 1870 года Фридрих записал в своем дневнике: «Бисмарк дал нам величие и могущество, но лишил нас друзей, симпатий – и совести».

Канцлеру приходилось принимать во внимание все вышеперечисленное. Он сделал из них определенные выводы. Исследователи высказывают мнение, что роль рейхстага была бы уменьшена, если бы Бисмарк совершенно сознательно не опирался на парламент в своих спорах с короной – в точности так же, как в 1862–1866 гг. он опирался на корону в борьбе против парламента.

Кронпринцесса Виктория была права, говоря о цинизме канцлера. Если у него и были какие-то «незыблемые принципы», то они заключались в отсутствии оных. Это же кстати, в полной мере можно применить и к его «личному еврею».

Помимо парламента, у него, Бисмарка, была и другая опора: после неслыханных побед во франко-прусской войне на его стороне была огромная, нерассуждающая масса германского населения, охваченного патриотическим восторгом.

ГРЮНДЕРСТВО И БЛЕЙХРЕДЕР

Над Германией пролился золотой дождь громадной французской контрибуции. Это породило бурный оптимизм – все казалось возможным. Это дивное время называли эпохой грюндерства – периодом в экономическом развитии Германии и Австрии XIX века до экономического кризиса 1873 года.

Экономический подъем этого периода достиг своей вершины в невиданном до этого буме, и эти последние годы считаются «грюндерством» в узком смысле слова. Это было массовое лихорадочное учредительство акционерных обществ, банков и страховых компаний, сопровождающееся широкой эмиссией ценных бумаг, биржевыми спекуляциями, созданием дутых предприятий.

Итак, перспектива легкого получения денег вызывала никогда не виданный до того рост деловой активности, но все это было мимолетным успехом: огонь, ярко вспыхнув, моментально гас. Никто не брал на себя труд вести хозяйство на солидной основе, все должно было происходить как можно быстрее и приносить как можно большую прибыль. Даже самые серьезные промышленные фирмы попадали в водоворот опасного бума и превращались в игрушку в руках тех, кто стремился к наживе. Одним из таких предприятий был «Ферайнигге Кенигсунд Лаурахютте», крупнейший горно-металлургический концерн Верхней Силезии. В то время он принадлежал графу Гвидо Хенкелю фон Доннерсмарку. Предприятие одного из самых богатых и крупных землевладельцев включало в себя многочисленные цеха, металлургические и прокатные заводы и требовало осуществления больших капиталовложений, если только его владелец действительно намеревался превратить его в единый концерн.

Проект показался графу слишком грандиозным, и он обратился к банкиру Герсону Блейхредеру, своему компаньону по переговорам с французским премьер-министром. Оба магната решили объединить все верхнесилезские горнодобывающие и металлургические заводы графа и преобразовать их в акционерное общество. Если бы они сделали только это и ничего иного, то затея с «Лаурахютте» наверняка не стала бы одним из крупнейших грюндерских фиаско тех лет. Однако Блейхредер и Хенкель в духе лучших «традиций» грюндерства увеличили акционерный капитал вдвое против реальной стоимости предприятия, причем оба на этом хорошо заработали и манипулировали курсом акций на бирже по всем правилам искусства.

Доверяя доброй славе учредителей металлургического предприятия, подписчики на акции валили валом. Курс акций неуклонно повышался и достиг рекордной отметки – 270. «Если бы они на этом остановились и перестали бы использовать в корыстных целях публику за счет биржевой игры, то против создания нового концерна нечего было бы возразить», – писали критики в газете «Нойе берзенцайтунг».

Но разница между реальной стоимостью предприятия и стоимостью распространявшихся на бирже акций составляла 100 %. После краха на бирже в Вене курс акций упал до 80, и не одной сотне акционеров пришлось поплатиться двумя третями своих сбережений. То же самое имело место с другими фирмами, учреждавшимися Блейхредером, рурскими угольными трестами «Шамрок» и «Иберния».

Финансовый оптимизм имел и негативные стороны – перегретая экономика вскоре породила кризис и нуждалась в присмотре имперской администрации. Значительный процент среди грюндеров составляли предприниматели еврейского происхождения, стоит упомянуть банкирский дом Ротшильдов, финансировавших строительство железных дорог, и банк Блейхредера, инвестировавшего в разные области (как говорится, не предусмотрительно помещать все яйца в одну корзину).

Кредитование промышленности и торговли до этого времени осуществляли частные банкирские дома (Шредера, Ротшильда, Оппенгейма, Мендельсона, Блейхредера). Но в период грюндерства частные банкирские фирмы не могли закрыть все потребности в кредите. В этот период начался активный процесс создания частных акционерных банков, способных мобилизовать средства и обратить их на потребности развивавшейся экономики.

В организации крупнейших акционерных банков принимали участие крупные банкирские дома и промышленные фирмы. Деятельность частных акционерных банков носила специализированный характер – по отраслям экономики и отдельным территориям. Блейхредеру нужно было привлечь свое стратегическое чутье и избрать перспективную нишу на этом празднике жизни. И он сделал это красиво.

Блейхредер, как считал Бисмарк, был «верный и консервативный». При всех его успехах в бизнесе и обслуживании правительственных нужд, он был не в фаворе у кайзера Вильгельма. Поэтому, оставив инвестиции в немецкую промышленность немцам Круппам (при этом не забывая их потихоньку кредитовать)[17] и Штраусбергам (которым он тоже «давал немножко денежек»)[18], Блейхредер сам обратил взгляд на перспективный восток.

До 80-х годов XIX в. Герсон Блейхредер вместе с баварским финансистом Морисом де Гиршем были двумя еврейскими банкирами – одними из самых важных немецких инвесторов в тогдашней Оттоманской империи. Но после начала империалистической государственной политики немецкой империи «Сименс» и «Дойче банк» на Востоке, особенно в связи с проектом Багдадской железной дороги, банк Блейхредера начал сдавать позиции. Но это были временные трудности. Как кошка, которая падает на 4 лапы, инвестор перескочил в новую прибыльную область. С 1908 г. Блейхредер-банк – один из главных финансистов вновь образованной в Стамбуле газеты «Османский Ллойд».

Впрочем, Блейхредер не забывал учитывать свои интересы (как и интересы своего патрона) и в Германии. Одним из таких ловких дел стало дело вышеназванного Штраусберга.

Румынская железнодорожная компания Штраусберга хотела мобилизовать средства, необходимые для строительства, путем продажи 7,5 % облигаций на общую сумму 254 млн франков. С самого начала с этим предприятием у Штраусберга не сложилось. Поскольку он одновременно прокладывал железнодорожные пути во многих местах Европы, его лучшие инженеры, техники и рабочие были привязаны к этим объектам. Для стройки в Румынии оставались лишь специалисты второго сорта. В это же время его крупный конкурент Офенхайм приступал к сооружению другой, правда значительно более короткой, линии железной дороги.

А у Штраусберга трудностей становилось все больше. Сроки строительства полностью нарушились. В конце 1869 г. Штраусберг был все еще весьма далек от своей цели, в то время как конкурент (Офенхайм) с большой помпой открыл свою линию. У железнодорожного короля все более и более сдавали нервы, из Бухареста в Берлин докладывали о растущих антинемецких настроениях. В августе 1870 г. биржевой курс румынских облигаций на берлинской бирже упал до 43 пунктов, т. е. до уровня, который прежде едва ли считался возможным.

Империя Штраусберга зашаталась. Перед ним маячил мрачный призрак банкротства. Штраусберг мнил себя жертвой международного заговора, в котором известную роль якобы сыграли берлинские банкиры (а самым коварным конечно же был «отвратительный еврей» Блейхредер). Поскольку они отказали ему в дальнейшем предоставлении кредитов, он обратился наконец за помощью к государству. Он хотел получить от прусского правительства 2,5 млн талеров наличными под залог акций его многочисленных предприятий на сумму 5 млн талеров.

В поддержку этой операции выступил прежде всего Бисмарк, потому что он знал, что в сделках Штраусберга замешан ряд его, Бисмарка, ближайших друзей. Кроме того, он опасался катастрофических последствий развала одной из крупнейших немецких промышленных групп. Однако либерально настроенные министры отказались транжирить государственные деньги на нужды частного предпринимателя. 1 января 1871 г. Штраусберг был вынужден признать свою неплатежеспособность. Румынское правительство категорически отказалось признать выданные им гарантии по уплате процентов. Свой отказ оно аргументировало тем, что данные обязательства вступают в силу лишь с окончанием сооружения дороги. Речь шла о колоссальных суммах. Поддержанный Бисмарком, считавшим румын «пришедшим в упадок народом», который следовало бы призвать к порядку с помощью «пары сильных батальонов», Штраусберг со всей решительностью потребовал права на эмиссию новых облигаций от имени румынского правительства, с тем чтобы иметь возможность выполнить свои текущие обязательства.

Запутанную проблему оказалось невозможным решить с помощью политических и даже военных средств. В далеком от Румынии Берлине это признал в конечном счете даже Отто фон Бисмарк. Поэтому осенью 1871 г. он поручил двум своим умнейшим банкирам взяться за это дело.

Герсону Блейхредеру и второму после него банкиру в Пруссии Адольфу Ханземану потребовалось почти 11 лет на окончательное решение этой проблемы. В качестве первого шага они учредили новое акционерное общество, которое приняло на себя права и обязательства потерпевшего крах предприятия Штраусберга. А сам он все быстрее катился ко дну. В конце 1875 г. человек, который прежде мог похвастаться тем, что зарабатывает в месяц более 1 млн талеров, был арестован в Петербурге из-за опротестованного векселя на сумму в 2 млн талеров. Штраусберга заключили в долговую тюрьму. Лишенный свободы, бывший «железнодорожный король»

не имел больше никаких возможностей удержать в своих руках нити своего распавшегося концерна. Когда после семилетнего заключения он был выпущен на свободу, этот человек, прежде самый богатый в Германии, оказался бедняком. Он умер в 1884 г. в бедности, покинутый своими друзьями, в возрасте 61 года. А что же Блейхредер и компаньоны? За них можно не переживать – их состояние возросло и преумножилось.

Даже богатейшие из богатых не гнушались тем, чтобы тут или там урвать «шальной талер». Даже самому канцлеру князю Отто фон Бисмарку приходилось терпеть упреки в том, что, управляя государством, он чересчур много уделял внимания своей личной шкатулке. Близкий родственник его жены Иоганны, урожденной фон Путткамер, открыто заявлял, что рейхсканцлер изменил закон только для того, чтобы Иоганна смогла наследовать состояние Путткамеров, а его банкир Герсон Блейхредер, который уже с середины 1860-х годов управлял личным состоянием князя, подозрительно часто был чересчур хорошо осведомлен о предстоящих решениях правительства, которые приносили ему и его видному клиенту изрядные доходы.

Правда, капиталы Блейхредера были не настолько велики, чтобы в одиночку спасти предприятия «оружейного короля» Круппа. Похожая история «слияния и поглощения», но без такого мрачного финала как в деле Штраусберга, произошла с крупповскими миллионами. Как известно, грюндерство породило цепочку экономических проблем внутри Германии, вызванных, как ни странно, изобилием денег. Множество людей кинулись в спекуляции на денежном рынке, о котором они имели самое смутное представление – и, конечно, прогорели. В их числе были и влиятельные аристократы. Некоторых из них – по персональной просьбе кайзера, переданной через Бисмарка – сумел вытащить из беды Блейхредер. Но спасать фирму Круппа, владелец которой оказался вынужденным заложить свое имущество, включая даже его роскошный дворец-особняк, пришлось уже военному ведомству. Сумма – 30 миллионов талеров – для частного банка Блейхредера была неподъемной.

Конец грюндерского бума «эпидемии разнузданной жажды денег», наступил 7 февраля 1873 г. В этот день Эдуард Ласкер, глава фракции Национал-либеральной партии в палате депутатов прусского рейхстага, разоблачил несколько типичных мошеннических операций, в которые были втянуты высокопоставленные политические деятели.

Разоблачения произвели в Берлине эффект разорвавшейся бомбы, хотя некоторые посвященные лица уже давно были в курсе дела. Президент ведомства рейхсканцлера Рудольф Дельбрюк цинично комментировал растущее недовольство проделками грюндеров: «Никакое законодательство не в силах помешать людям избавиться от своих денег, если они задались такой целью».

Однако лавину, вызванную разоблачительной речью Ласкера, остановить было уже невозможно. Наступил полный крах, и голубые мечты были развеяны в одну ночь. Обанкротились 61 банк, 116 промышленных предприятий и 4 железнодорожных общества. Курс акций на бирже падал в бездонную пропасть, и еще в 1876 г. он находился на 50 % ниже котировок периода грюндерского бума до февраля 1873 года.

Банкир Блейхредер, благополучно переживший кризис, считал, что во время биржевого краха была потеряна треть национального богатства страны. Германия, которая, казалось, совсем недавно уверенно шла по пути к богатству, была на грани экономической катастрофы. Бисмарк был уверен, что если бы Блейхредер был министром финансов Пруссии, то ни о каком кризисе не было бы и речи. Так высоко он ценил финансовый гений «своего еврея». Действительно, состояние Бисмарка росло прямо-таки неприличными темпами, и нередко частные сделки государственного деятеля самым тесным образом переплетались с его политическими маневрами.

Когда королевство Пруссия решило расстаться со своей долей акций Кельн-Минденской железнодорожной компании, одним из первых частных лиц об этом узнал банкир Бисмарка Блейхредер, который незамедлительно приобрел значительное количество этих акций для своего самого знатного клиента.

В ситуации противоположного характера Бисмарк также наживался. Когда прусское правительство решило национализировать частные железные дороги, премьер-министр, разумеется, прекрасно знал, какую цену государство было готово платить за это. А так как она была выше тогдашнего биржевого курса, Блейхредер по поручению Бисмарка опять-таки приобрел большое количество железнодорожных акций.

Изрядные прибыли от таких сделок банкир в большинстве случаев вкладывал в надежные ценные бумаги с твердым процентом. Впрочем, процентных поступлений от этих вложений никогда не хватало бы для обеспечения ежегодных доходов в размере 18 %, которые Блейхредер записывал на счет своему видному клиенту.

Следовательно, должны были существовать какие-то другие, негласные и спекулятивные вложения.

Бисмарк редко вникал в операции, которые осуществлял за него его банкир. Только в одном случае он четко высказывал свое мнение – при покупке новых земель. Юнкер, у которого когда-то были большие долги, оказался ненасытным покупателем недвижимости. С помощью Блейхредера он добавил к полученным в наследство землям вначале громадное поместье Варцин с кирпичным заводом и фабрикой, производящей известь, а потом две соседние латифундии, площадь земельных угодий которых была в полтора раза больше. Еще более значительными были земельные приобретения Бисмарка после победы над Францией. Вильгельм I, в то время ставший императором Германии и знавший о «земельном» голоде своего канцлера, подарил ему 21 марта 1871 г. Заксенвальд близ Гамбурга, уже тогда бывший крупнейшим лесным массивом Пруссии. Столетие спустя эта земля, которая и сегодня делает потомков князя богатейшими людьми Германии, оценивалась в 2 млрд марок.

Насколько неразборчивым был «железный канцлер», когда речь шла об извлечении личной выгоды из политических маневров, настолько мелочным он становился, когда его «звала к ответу» казна. В 1870 г. он был определен в 18-й разряд налогообложения. Это означало, что чиновники налогового управления оценивали его годовой доход, с которого предстояло взимать налог, в 32–40 тыс. талеров. На такие деньги можно было существовать вполне прилично, так как в те годы среднегодовой доход на душу населения Пруссии составлял всего 116 талеров. Несмотря на это, скупой премьер-министр заявил протест и не успокоился до тех пор, пока финансовые чиновники не согласились брать в расчет его собственные данные, а именно 24,5 тыс. талеров.

Неприступный олимпиец, каким воспринимали его современники, слишком хорошо знал, зачем ему нужны доверительные отношения с презираемым многими его коллегами по сословию «биржевым евреем». Союз с Блейхредером имел не только финансовую сторону. Бисмарк, которому было прекрасно известно, какие тесные связи поддерживает Блейхредер с Ротшильдами, нередко использовал его в политических целях. Банкир снабжал его информацией, которую не в состоянии были получить ни прусская секретная служба, ни дипломатический корпус. Вместе с тем через Блейхредера, а следовательно, Ротшильдов, Бисмарк распространял слухи, предназначавшиеся для правительств в Лондоне или Париже. И в других вопросах эти столь неравные люди оказывали друг другу значительные услуги. Когда Эдуард Ласкер разоблачил грюндерские махинации в палате депутатов рейхстага и обвинил в коррупции тайного коммерции советника Германа Вагенера, в дело вмешался Блейхредер и кредитами помог другу Бисмарка, оказавшемуся в тяжелом финансовом положении.

Другому протеже канцлера графу Хатцфельдту-Вильденбургу, погрязшему в долгах, он устроил хорошо оплачиваемую должность в наблюдательном совете металлургической компании «Ферайнигге Кенигсунд Лаурахютте». Но несравненно более ценной была дружеская услуга, оказанная Блейхредером государственному деятелю, когда он приобрел известное «Вольфше телеграфен-бюро» и преобразовал его в акционерное общество «Континенталь-телеграфен-компани», капитал которого был установлен в размере 333 тыс. талеров. Отныне это предприятие заняло монопольные позиции в системе связи Германии и благодаря финансовой поддержке Блейхредера успешно отражало все попытки иностранных конкурентов, агентств «Рейтер» и «Гавас», проникнуть в эту сферу.

По настоянию Блейхредера «Телеграфен-компани» заключило с прусским государством договор сроком на 10 лет, по которому правительству предоставлялось право просматривать все телеграммы еще до того, как они поступали на телеграфную станцию. Кроме того, правительство могло настаивать на увольнении «ненадежных» корреспондентов и назначать одного представителя в наблюдательный совет предприятия. Вместе с телеграфной сетью Вольфа Бисмарк, по мнению многих историков, располагал решающим средством воздействия на прессу, а также надежным каналом распространения пропагандистских материалов.

Блейхредер со своей стороны был обязан Бисмарку колоссальным ростом своего престижа. Его беспрепятственный доступ к средоточию власти – банкир бывал у канцлера на Вильгельмштрассе три или четыре раза в неделю – сделал его наиболее осведомленным частным лицом в Берлине и ярчайшей звездой на финансовом небосклоне. Благодаря поддержке Бисмарка Блейхредер стал не только самым видным буржуа еврейской национальности в Германской империи, но и прототипом социальной выскочки или, как говорили в те времена, парвеню.

Историк Фриц Штерн очень тонко заметил: «Жизнь Блейхредера весьма характерна для XIX в. – жизненный путь богатого буржуа во всем его блеске и тщете» – жизнь дисциплинированного и мудрого в делах человека, так и не пожелавшего смириться с тем, что он при всей своей добропорядочности никогда не считался одним из своих теми, кто держал в своих руках реальную власть в империи, в том числе и самим Бисмарком.

БИТВА ЖЕЛЕЗНЫХ КАНЦЛЕРОВ

Пока Блейхредер делал деньги, канцлер продолжал вершить внешнюю политику. В итоге к 1875 г. имперский канцлер решил, что по Франции хорошо бы ударить еще разок. Но Франция сумела преподнести ему сюрприз. Французская Республика не оказалась столь «несоюзоспособной», как он рассчитывал. На эту тему совершенно недвусмысленно высказалась Российская империя.

Сделано это было во время «семейного визита» императора Александра II в Берлин к своему дяде, Вильгельму I. Кайзер был братом матушки самодержца всероссийского, Александры Федоровны – урожденной Фридерики Шарлотты, принцессы Прусской. Императора Александра сопровождал его канцлер, князь А. М. Горчаков. Российский государь побеседовал с германским, их канцлеры тоже обменялись мнениями – и все они пришли к согласному мнению «о желательности сохранения всеевропейского спокойствия». Так это выглядело на поверхности – картина полного семейного согласия.

Горчаков начал свою беседу с Бисмарком с мягкого вопроса: «Соответствуют ли действительности слухи о каких-то якобы имеющих место трениях между Германией и Францией?» Бисмарк, однако, с жаром опроверг эти «необоснованные слухи» – причиной которых, по его мнению, послужила «излишняя нервозность Франции», в то время как «руководящая мысль германской политики – хранить общеевропейский мир».

Это было полной ложью – и оба собеседника прекрасно об этом знали. Способность лгать в глаза – необходимое профессиональное умение дипломата. Так что российский канцлер слова Бисмарка принял как должное – и заметил, что, разумеется, он так и думал. А потом добавил, что ему «незачем просить его старого друга, князя Бисмарка, выразить сказанное на бумаге – он верит ему на слово». Поскольку после этого Горчаков сделал содержание их беседы известным прессе, он связал этим Бисмарка, может быть, даже больше, чем договором – не мог же князь Бисмарк нарушить слово чести, данное им другу и коллеге?

Поскольку и Британия выразила чувства, весьма похожие на российские – предлагалось даже, в обмен на возвращение Франции ее потерянных провинций – Эльзаса и Лотарингии, гарантировать франко-германскую границу особым договором – прусских генералов Бисмарку пришлось осадить. Делать было нечего – война отменялась.

В дипломатии он никогда не проигрывал – вплоть до «дружеской беседы» с Горчаковым. Российский канцлер обнаружил, по мнению Бисмарка, «полную беспринципность». Российская империя, друг и партнер Германии, заступилась за Францию – и тот факт, что страна эта была республикой, с «Марсельезой» в качестве гимна, ее ничуть не обеспокоил. Собственно, именно так и действовал сам Бисмарк, но совершенно искренне полагал, что все остальные должны играть по правилам. Горчакова он с тех пор возненавидел.

Бисмарк тяжело переживал неудачу. Он уехал в свое поместье и практически заперся в нем. В течение трех месяцев он никого не принимал и ни в какие дела не входил. Отпуск канцлера был столь продолжительным, что начал всерьез влиять на ход дел в государстве – какие-то вещи должны были как-то решаться, что было мудрено сделать без участия фактического главы исполнительной власти Германии.

Разумеется, возникали вопросы. Например, почему Бисмарк, настоявший на предельно мягком мире с Австрией, с Францией поступил с точностью до наоборот? Ведь было вполне очевидно, что Франция не забудет Эльзас и Лотарингию и не простит Германии их аннексию.

До сих пор имеет хождение следующая теория – мудрый канцлер Германии, князь Отто фон Бисмарк, понимал, что не следует отнимать французские территории, но был вынужден подчиниться стратегическим соображениям военных и непобедимому давлению общественного мнения. Что интересно – Бисмарк очень способствовал формированию такого суждения. Он говорил каждому, кто соглашался его слушать, что просто ничего не мог поделать – волна энтузиазма была слишком велика, и военные в своих суровых требованиях были совершенно непоколебимы. Но в это верится с трудом. Ибо в 1866 г., после победы над Австрией, он предложил австрийцам самые мягкие условия – и сумел настоять на своем. Это было сделано против мнения всего, без единого исключения, прусского генералитета, и против мнения короля. В 1871 году Бисмарк был уже не просто министр-президент Пруссии. Он был национальным героем всей Германии и политическим деятелем, который вызывал искреннее восхищение даже у людей, близко знавших и его, и его недостатки. Если он собирался предложить Франции более мягкие условия – почему он подчинился давлению генералов?

Наиболее вероятным объяснением этого странного факта – «подчинения канцлера суровой воле прусских генералов» – было бы отсутствие этого факта. Скорее всего, «суровая воля генералов» – такой же изобретенный Бисмарком миф, как и «гранитная воля короля Вильгельма». В 1866 г. он настаивал на скорейшем мире – до того, как другие великие державы успеют вмешаться. В 1870-м он делал то же самое – и буквально топал ногами на Мольтке, требуя артиллерийской бомбардировки Парижа. Обстрел жилых городских районов по тем временам был мерой, неслыханной по жестокости – и в военном смысле, по компетентному мнению Мольтке, абсолютно бесполезной. Но Бисмарк настоял на своем. Ему был нужен мир – как можно скорее, и если для этого потребовалось сжечь Париж, его бы это, по всей вероятности, не остановило.

Когда после окончания австрийской войны Вене были предложены самые необременительные условия мира – это было сделано не из милосердия, а из дальновидного расчета.

При полном поражении Австрии главные преимущества получила бы не Пруссия, а Россия. Австрийцы не давали русским прорваться на Балканы – так не лучше ли оставить им достаточно сил для выполнения этой полезной для Германии функции?

Все эти соображения в случае Франции не имели силы. Ее нельзя было «переключить» на другой фронт, и если Австрия могла забыть Кёнигграц, то Франция Седана не забыла бы никогда. Если так, ее следовало максимально ослабить – отсюда требование колоссальной контрибуции. А поскольку следующая война неизбежна, следовало подготовить «поле боя» – отсюда аннексация пограничных провинций и захват крепостей вроде Меца.

Что же до неприятных следствий этого решения, то почему бы не переложить ответственность за это на военных, с которыми «не сумел справиться мудрый, но не всесильный» канцлер Германской империи, Отто фон Бисмарк?

Пятерка великих держав Европы считалась не совсем однородной – она делилась на две подгруппы: «центральных» держав – Франции, Австрии и Пруссии – и «периферийных» держав – России и Англии. «Периферийные» государства имели существенное преимущество – они были крайне трудным объектом для нападения. Англию защищало море и ее флот, Россию – огромное пространство и армия, опирающаяся на неисчерпаемые человеческие ресурсы.

Пруссия, став Германской империей, как военная сила заняла бесспорное первое место на континенте Европы. Тем опаснее стали для нее «периферийные» державы. То, что даже намек на согласие между Россией и Англией заставил Бисмарка немедленно отказаться от войны, было далеко не случайно. Германии был нужен дипломатический маневр – и вскоре для него подвернулся подходящий случай.

БАЛКАНСКИЕ СОБЫТИЯ И «ЧЕСТНЫЙ МАКЛЕР» БИСМАРК

В апреле 1877 г. вспыхнула Русско-турецкая война. Ну, сказать, что она «вспыхнула» – это не совсем верно. Официально предлогом к русскому наступлению послужило жестокое подавление турками восстания в Болгарии – настолько жестокое, что его осудили европейские державы. Но, понятное дело, войну не готовят за несколько дней. Просто решено было воспользоваться моментом и начать военные действия тогда, когда это было максимально удобно с точки зрения общественного мнения – и европейского, и российского. С австрийцами предварительно сторговались, пообещав им «не создавать на Балканах большого славянского государства» и посулив им Боснию в качестве доли в добыче. Военная реформа, проведенная Милютиным в 1874 г., уже дала определенные плоды – турки были разбиты, в предместье Константинополя, местечке Сан-Стефано, был подписан победоносный мир.

Однако с ним не согласились ни Англия, посчитавшая, что русские слишком близко подошли к Константинополю, ни Австрия, не ожидавшая таких крупных успехов России и посчитавшая свою долю недостаточной.

Для России возникла ситуация, весьма похожая на ту, в которой она оказалась перед Крымской войной. В этот момент в дело вмешался Бисмарк – он предложил собрать в Берлине Общеевропейский конгресс с целью уладить кризис. В речи, произнесенной в рейхстаге 19 февраля 1878 г., он сказал, что Германия не станет третейским судьей державам Европы. «Наша роль скромнее – я мыслю ее как посредничество честного маклера».

Это вызвало немедленную реакцию чуткого к юмору Блейхредера. Герсон Блейхредер заметил своему патрону, что выражение «честный маклер» содержит в себе логическое противоречие. Даже если это легенда, она соответствует характерам обоих героев.

Результаты работы Берлинского конгресса принесли России мало хорошего. Территории на Балканах, освобожденные от турок, по большей части вернулись в состав Оттоманской империи, пусть и в виде автономных провинций. «Большая Болгария», созданная по договору с Турцией в Сан-Стефано, оказалась разделенной на три части, ни одна из которых не получила полной независимости.

После нелегкой войны, после трудной осады Плевны, после преодоления всех препятствий оказаться вынужденными отдать обратно почти все плоды победы – это оказалось для национального самолюбия России делом крайне болезненным. Князя Горчакова, еще три года назад воспеваемого Тютчевым в стихах, сейчас ругали – правда, не за «измену», как Нессельроде после Крымской войны, а всего лишь за «слабость». Доставалось и российским дипломатам, «отдавшим то, за что воины платили кровью», и европейским державам – и уж конечно, «честному маклеру», князю фон Бисмарку, которого поносили просто неистово.

Конгресс в Берлине, собранный в надежде найти какое-то общее решение балканской проблемы, открылся 13 июня 1878 года. Россию представляли граф Шувалов и старый канцлер, князь Горчаков. Князь был уже так плох, что в зал заседаний его вносили на руках, но он настоял на своем присутствии. Англия тоже придавала такое значение Конгрессу, что в Берлин прибыли и премьер-министр Великобритании Дизраэли, и министр иностранных дел лорд Солсбери.

Дело двигалось довольно быстро – Бисмарк, как председатель, настаивал на твердом расписании. Он собирался закончить Конгресс в 20 рабочих сессий. Кризис возник только раз, 20–21 июня, во время обсуждения вопроса о статусе Болгарии – столкнулись позиции Англии и России. Страсти накалились настолько, что Дизраэли через секретаря заказал себе поезд. Он покидал Конгресс без достижения договоренности – своего рода непрямой ультиматум. В итоге был достигнут компромисс, весьма близкий к английской позиции. Конгресс закончился ровно через месяц, 13 июля.

Война не началась – Англия выиграла ее без единого выстрела. Дизраэли в письме королеве Виктории, написанном во время Берлинского конгресса, сообщал ей, что на торжественном обеде у канцлера Германской империи князя Бисмарка ему было отведено почетное место, справа от хозяина дома. Князь, по воспоминаниям Дизраэли, был фигурой «раблезианской» – он очень много ел, очень много пил, а уж говорил и вовсе без остановки, и, по мнению английского премьера, наговорил много лишнего. Например, он сказал, что «нездоровье, приключившееся с ним сразу после франко-прусской войны, было вызвано вовсе не тяжким бременем государственных забот, как полагали, а невозможным поведением его суверена, Вильгельма I».

Что думал Бисмарк по поводу манер своего крайне воздержанного в еде и питье гостя – сказать трудно. Тем не менее, они явно понравились друг другу. Бисмарк (совершенно не страдающий юдофобией), в свойственной ему манере сказал после Конгресса: «Старый жид – это человек!» Особенно большое впечатление на него произвел тот факт, что Дизраэли не только выручил Турцию из большой беды, но и получил от нее в качестве «компенсации за защиту» остров Кипр.

ЕВРЕЙ ВО ДВОРЯНСТВЕ, НО НЕ ЕВРЕЙ «ИЗ ХОРОШЕЙ СЕМЬИ»

Заботы канцлера Рейха, конечно, не исчерпывались внешнеполитическими делами. Ему хватало и внутренних проблем. И надо сказать, что с ними он справлялся не так удачно, как с внешними.

Программа «frее trade», принятая в первые три года единства Германии, за которую канцлер упорно держался, оказалась неверной, и ее пришлось заменить на осторожный протекционизм. Зато потом германская экономика начала расти как на дрожжах. К 1890 г. Германия по производству стали обгоняла Францию в два раза, Россию – вчетверо, правда, при этом все еще вдвое уступая Великобритании. Но Германский рейх, усердно копируя английские методы в производстве, банковском деле и в управлении, Англией отнюдь не являлся.

Пример этой разницы можно было бы продемонстрировать на примере банкира Бисмарка – герра Герсона фон Блейхредера (который за свои многочисленные заслуги по оказанию финансовой помощи был вознагражден возведением в дворянство, очень редким отличием, а уж для некрещеного еврея и вовсе уникальным), первого прусского еврея ставшего дворянином и фон Блейхредером. Конечно же сразу приходят на ум приснопамятные бароны Ротшильды, но говоря о том, что Блейхредер стал первым прусским евреем, возведенным во дворянское достоинство, нужно помнить, что Ротшильдам баронство было даровано все-таки в Вене, австрийским королевским домом. Так что никакого противоречия нет.

Пожалование Блейхредеру дворянского титула, которое произошло по настоятельной просьбе Бисмарка, было воспринято в Берлине как сенсация. Блейхредер сразу стал самым высоким по рангу евреем в Германии, и его радость от этой мысли была омрачена только тем, что его крупнейший конкурент, «второй банкир» Прусии и тоже еврей Адольф Ханземан, глава «Дисконтогезель-шафт», получил дворянство одновременно с ним.

Причина присвоения дворянского титула обоим банкирам была типичной для отношений, господствовавших в Германии XIX в.: Блейхредер и Ханземан спасли от оскорблений и позора нескольких представителей господствующего класса. Высокопоставленные лица, о которых идет речь, были близкими друзьями Вильгельма I и Бисмарка. Это были князь Путбус (по прозвищу Капутбус), герцоги фон Ратибор и Уйест, граф Лендорф, флигель-адъютант императора, вложивший деньги в проекты железнодорожного короля Штраусберга. Кроме того в актив Блейхредера вошли и сами «спасательные операции» предприятий Штраусберга и Круппа и др., вернувшие деньги в казну (ну и комиссионные на счета самого Блейхредера и компаньонов). По просьбе императора Блейхредер взял на себя улаживание румынских дел и оздоровил финансы неопытных в деловом отношении друзей Бисмарка.

Хотя Блейхредер и не был грюндером в собственном смысле этого слова, он, пожалуй, как никто другой, воплощал в своей фигуре все возможности и противоречия грюндерских лет. Проявляя инициативу и ум, он финансировал строительство железных дорог и промышленных предприятий, учреждал акционерные общества и организовывал государственные займы. И все же своим взлетом он был обязан прежде всего своему умению приспосабливаться к существующим условиям. Хотя он лучше, чем его коллеги, понимал особенности индустриальной эпохи, ему все равно недоставало признания со стороны вечно вчерашних: мелких помещиков и героев войны. Он удивительно походил на карикатуру «мерзкого еврея», черты которого Людвиг Бамбергер, один из основателей «Дойче банк» и виднейший, наряду с Эдуардом Ласкером, член парламента еврейской национальности, описывал так: «Настойчивость и бестактность, жадность, бесцеремонность, тщеславие и отсутствие понятия о чести, духовное убожество и раболепие».

Блейхредер, начав карьеру в услужении у могущественных Ротшильдов, продолжил ее у еще более могущественного Бисмарка. Он жаждал орденов и титулов. Его кельнский коллега, банкир Авраам Оппенгейм писал по этому поводу: «Ваша грудь, по-видимому, может не вместить всех высоких наград, полученных при поддержке различных влиятельных особ».

Когда полуслепой банкир наряжался в свой парадный костюм, то на отворотах его фрака сверкали баварские, австрийские, российские, французские и бразильские ордена. Вечерние приемы в его дворце на Беренштрассе считались самыми богатыми в Берлине. «Все должно было быть только самого высокого качества: гости, угощения и развлечения, – писал один из современников. – Заморские яства и напитки поставлялись из самых удаленных уголков Европы. У ворот дома выставляли двух полицейских для регулирования движения». На торжествах у Блейхредера во время танцев играли самые дорогие музыканты тех лет, например скрипач-виртуоз Пабло де Сарасате или придворная пианистка Есипова. Икру в его доме ели ложками, поскольку банкир имел собственную службу курьеров, ежедневно доставлявшую ему это лакомство с берегов Каспийского моря. Так что он всегда мог побаловать вкусы столь престижных гостей, как Бисмарк, или таких деловых партнеров, как Ротшильды, свежей спаржей, экзотическими фруктами или фуа-гра. Поскольку холодильников тогда еще не было, то можно себе представить, что приобретение таких скоропортящихся деликатесов было делом весьма и весьма дорогостоящим.

Хорошо и дорого поесть было в эпоху грюндерства излюбленным символом положения растущего класса, а разбогатевших евреев никто не мог в этом перещеголять. Еще одним престижным объектом было искусство, и Блейхредер пытался преуспеть и здесь, хотя, по свидетельству современников, нисколько в нем не разбирался. Для своего городского дома финансист дал указание использовать тонны ценнейшего каррарского мрамора, а самый дорогой художник того времени Франц фон Ленбах сначала написал по его заказу портрет Бисмарка, а затем и его собственный. Бисмарк, которому это, очевидно, пришлось не очень по нраву, блистал сарказмом в адрес банкира, рассказывая всем и каждому, что Ленбах запросил за портрет Блейхредера вдвое больше, чем за портрет Бисмарка – художник якобы объяснял это тем, что писал канцлера «с любовью». Во всяком случае, Блейхредеру пришлось заплатить за свой портрет 30 тыс. марок. Известному скульптору Райнольду Бегасу он заказал проект надгробного памятника, который должен был обойтись ему в 75 тыс. марок.

Банкир, для которого в центре зала Берлинской биржи была зарезервирована постоянная ниша (точно так же Натан Мейер Ротшильд имел на Лондонской бирже свою привычную стойку), считал себя уже на вершине социального подъема, когда 8 марта 1872 г. император Вильгельм I возвел его в дворянское достоинство. «Биржевой еврей», по словам Фридриха Ницше «вообще отвратительное изобретение человеческого рода», достиг того, что не удавалось до него никому из не обращенных в другую веру иудеев Пруссии.

В романе Томаса Манна «Bekenntnisse des Hochstaplers Felix Krull» – в русском переводе он называется «Признания авантюриста Феликса Круля» – есть презабавное рассуждение о разнице между понятием «хорошая семья» и просто «семья». С точки зрения аристократа, сказать о ком-то, что он или она из «хорошей семьи» – снисходительное определение, которое истинный дворянин может дать зажиточному бюргеру, или, скажем, девице, дочери профессора университета. А указать, что такой-то из «семьи», означает, в принципе, признание некоего социального равенства.

Оказывается, это рассуждение было – как и многое другое у Манна – скрытой цитатой. В Пруссии, при возведении бюргера в дворянство, в выдаваемом ему королевском патенте непременно значилось, что обладатель патента, свершивший то-то и то-то, известный своим истинно доблестным поведением и характером, и «происходящий из хорошей семьи», включается в благородное сословие.

Так вот, в грамоте на дворянство, выданной в 1872 г. Герсону Блейхредеру, личному банкиру Бисмарка, эта формула – «происходящий из хорошей семьи» – была опущена. Еврею – даже кавалеру прусских и иностранных орденов, самому богатому человеку в Берлине – она не полагалась, и даже королевская милость изменить этого печального обстоятельства не могла.

В жизни банкира имел место и такой эпизод: баварскому королю Людвигу (тому самому, который был патроном Вагнера) срочно понадобились 7 миллионов марок. Имперская золотая марка в обмене стоила 1/3 старого «союзного талера», то есть требовалось 2,33 миллиона талеров – сумма примерно в 6 раз больше, чем та, которой благодарный ландтаг наградил Бисмарка после великой победы над Австрией в 1866 г. Бисмарк просил Блейхредера помочь, и тот постарался, но дело не выгорело – баварцы не смогли предложить никакого разумного обеспечения займа. Видимо, понадеялись, что банкир-нувориш удовлетворится каким-нибудь титулом или орденом. Блейхредер им в займе вежливо отказал. Все, разумеется, делалось в глубокой тайне и никакой огласке не подлежало. После того, как все улеглось, сын канцлера, Герберт, написал в письме приятелю, который был в курсе дела: «Поистине несчастен тот, кто должен зависеть от доброй воли грязного еврея».

Блейхредер был важной персоной – в его доме, например, был устроен «частный» обед, на который были приглашены как послы иностранных держав, так и прусские дипломаты. При этом хозяина дома по вопросам протокола консультировали чиновники МИДа. Обед – случай редчайший – был почтен присутствием самого Бисмарка. После получения дворянского титула желание миллионера как-то проявить себя приобрело прямо-таки уродливые черты. Это событие ему хотелось отметить самым грандиозным торжеством, какое когда-либо видел Берлин. И все еще отрезанный от истинного «высшего света» парвеню наконец-то получил надежду принять у себя самую отборную часть сливок общества.

Придворный чиновник, которого он попросил составить список приглашаемых офицеров, рассказывал позднее, что новоиспеченный дворянин посоветовал: «Не включайте, пожалуйста, лиц буржуазного происхождения, хотелось бы быть только среди своих». А когда капитан гвардейского полка все же привел с собой своего коллегу-буржуа, на торжестве разразился скандал. Блейхредер отвел офицера в сторону и сделал ему выговор: «Мой дорогой, нельзя же опускаться так низко».

По знаку капитана все присутствовавшие офицеры поднялись со своих мест и покинули дом. Баронесса Хильдегард фон Шпитцемберг записала в своем дневнике: «Самые лучшие полки объявили бойкот дому Блейхредера». Вот почему на протяжении нескольких последующих месяцев банкир не мог давать «официальных» балов. А еще шесть лет спустя светская львица Мария фон Бунзен отмечала: «Блестящий праздник устроил также Блейхредер… Общественное положение Блейхредера было, если хотите, превосходным, но все же поучительным. Почти весь аристократический и официальный Берлин прибыл к нему в гости с тем, чтобы, извинившись, вскоре уйти». Даже Вильгельм Кардорф, еще один друг Бисмарка, которому Блейхредер не раз помогал выпутываться из неприятностей, оплачивая его долги, подшучивал над банкиром в письмах к жене: «Вчера вечером был на большом концерте и балу у Блейхредера. После концерта состоялся торжественный ужин, а затем бал, на котором, как мне кажется, было слишком мало мужчин, особенно офицеров…»

Представители самого аристократического общества с благодарностью принимали приглашения на балы Блейхредера, музыка и угощение были поистине изысканными. При этом единственной барышней, не получившей за весь вечер ни единого приглашения на танец, была дочь хозяина дома. Почему так получалось?

Бисмарк объединил Германию, как и обещал, «железом и кровью», инструментом же ему послужило военное сословие прусских дворян. Разумеется, престиж военных взлетел до небес. В их среде не любили ни говорунов-депутатов, ни адвокатов, ни бюргеров вообще. А уж Блейхредер, еврей – и в силу этого сомнительный даже и как бюргер, вдруг возведенный в дворянство и получивший право именоваться Freiherr, с аристократической прибавкой к фамилии «фон» – вызывал у них просто конвульсии.

В Англии было совершенно не так. Там большие деньги или большие дарования давали и очень большие возможности – вне зависимости от «случайностей рождения». По поводу могущества больших денег можно привести совершенно конкретный пример – примерно в то самое время, когда Герберт фон Бисмарк сообщал своему приятелю, как неприятно истинному джентльмену «зависеть от грязного еврея», в Англии прошла шумная светская церемония. Лорд Розбери женился на одной из наследниц лондонских Ротшильдов. Лорд – Арчибальд Филипп Примроз, 5-й эрл Розбери – был отпрыском одного из самых аристократических семейств Великобритании. На свадьбе присутствовал наследник престола, принц Уэльский.

Что же касается «дарований» – пример может быть еще более красноречивым. Родившийся в Пруссии Карл Маркс – внук раввина и сын еврея-юриста, крестившегося для того, чтобы иметь возможность занимать государственную должность – эмигрировал в Англию и стал радикальным публицистом. Родившийся в Англии Бенджамен Дизраэли – сын литературного критика и историка, крестившегося из-за ссоры со своей общиной – стал английским премьер-министром.

Наилучшее определение Берлину, возможно, дал Вальтер Ратенау, которому в 1871-м, в год образования Второго рейха, было всего четыре года. Он называл Берлин «Чикаго на Шпрее», т. е. нечто кипящее, направленное сугубо на практическое дело, и совершенно пренебрегающее хорошим вкусом. В 80-е годы ХГХ века этот «Чикаго» бурно строился. Первый преждевременный рывок, перешедший в кризис, уже миновал, теперь рост экономики стал стабильным. Новые предприятия, новые банки, новые деловые конторы во множестве возникали чуть ли не каждый день. Вместе с городом на волне деловой активности и процветания росли «новые люди» – германские дельцы и промышленники.

Разумеется, рос и богател Блейхредер – его иногда уже называли «бароном». В Пруссии такого титула не было – фокус состоял в том, что таким титулованием делался намек на другого барона, Джеймса Ротшильда. Ну, до размеров ротшильдовских капиталов банкир Блейхредер не дорос, но он упорно карабкался наверх. Например, купил имение у военного министра Пруссии, переплатив при этом по крайней мере вдвое. Видимо, тот факт, что он будет жить в доме, который до него принадлежал фельдмаршалу, графу фон Роону, грел его сердце. Тем самым он как бы вступал в социальную среду прусской знати, которая совершенно явно его презирала и отталкивала.

Зачем он это делал? Наиболее простым ответом на этот вопрос был бы самый короткий – для дела. Репутация человека, близкого к Бисмарку, придавала ему некий ореол: считалось, что он всегда в курсе и государственных дел, и отношений Германии с иностранными государствами. Кстати, часто так и было. И хотя канцлер вряд ли обсуждал с Блейхредером политические вопросы, банкир так хорошо знал своего патрона и ведал таким количеством его частных дел – например, он вел все счета по его имениям, – что угадывал зреющие события намного лучше, чем те, кто вынужден был полагаться на слухи и сплетни.

Но самым тесным было сотрудничество Блейхредера и Бисмарка в сфере личных финансов. На протяжении 34 лет банкир давал канцлеру налоговые и инвестиционные консультации, а также распоряжался ценными бумагами Бисмарка. В дополнение к этому Блейхредер управлял огромными землями канцлера, к расширению которых тот питал особенную страсть. Он старательно помогал Бисмарку увеличивать доходы, следя за тем, чтобы его земли приносили прибыль, предприятия лесной промышленности имели рынок сбыта, а ценные бумаги увеличивались в стоимости.

Бисмарк платил своему доверенному той же монетой – при его правлении инвестиционный банк, принадлежавший Блейхредеру, стал крупнейшим в Германской империи, а его владелец превратился в одного из самых богатых людей страны. Он оставил состояние оценивающееся от 70 млн до 100 млн марок.

К тому же Бисмарк, как уже говорилось выше, добился от кайзера наследуемого дворянского чина, причем Блейхредер не изменил вероисповедания, что носило беспрецедентный характер.

Таким образом, своим богатством и высоким положением Блейхредер во многом был обязан Бисмарку, однако в то же время прекрасно понимал, что за долгие годы дружбы он помог канцлеру не меньше. Такая репутация, естественно, способствовала притоку вкладов в его банк – иметь счет у Блейхредера становилось знаком высокого социального статуса. К тому же это было и выгодно – банкир знал свое дело, вкладчики получали хорошие проценты, выше среднерыночных.

Но стремление «лезть наверх в интересах дела» личности банкира Блейхредера не исчерпывало. Положение личного, персонального банкира канцлера Германской империи, просто обязывало его участвовать в благотворительности – в теории именно за это он и получил свое дворянство. А необходимость культивировать связи с Бисмарком прямо-таки диктовала участие в тех благотворительных мероприятиях, в которых участвовала супруга канцлера. Она его сильно недолюбливала, но как источник денег и замечательный организатор он был незаменим. К тому же он снабжал ее батюшку редкими, поистине раритетными сигарами. Тесть Бисмарка входил в число людей, которым Блейхредер старался угодить.

Что до неприязни госпожи фон Бисмарк, то Блейхредер старался ничего не замечать и уж во всяком случае никак ее не раздражать. Однако в 1870 г., по собственной инициативе, он взялся за очень хлопотное дело – организовал службу помощи французским военнопленным. Хлопотность заключалась в том, что на его попечении оказалось 300 000 человек. Средств даже очень богатого человека на это было недостаточно, и Блейхредер немедленно попытался связаться сперва с французским правительством, потом – с парижскими Ротшильдами, а когда и это не удалось, добился гарантий возмещения его трат у Ротшильдов лондонских.

В Пруссии его почти немедленно обвинили сразу в двух вещах: во-первых, в стремлении «сделать одолжение ненавистному врагу», во-вторых, в попытке «заработать на милосердии». Что именно он заработал – сказать трудно. Ибо взвалить на свой банк огромные усилия по помощи сотням тысяч пленных – заработок вовсе не очевидный, были куда более простые способы сделать деньги.

Надо также отметить, что летом 1870 г. по всей Пруссии бушевала волна национализма. Госпожа Бисмарк, например, выражала свое бурное негодование по поводу того факта, что прусские врачи лечили французских раненых. Однако Блейхредер, обычно весьма предупредительный по отношению к семье Бисмарка, а уж к его супруге особенно, в этот раз ее мнением пренебрег. Взяв пример с прусских медиков, он повел себя столь же «предосудительно». Нет, стремлением к успеху мотивы действий банкира Блейхредера не исчерпывались. И хотя его часто старались выставить эдаким Шейлоком с векселем вместо сердца и золотом вместо крови, это был человек значительно более сложный, нежели представлялось завистникам-антисемитам.

Идея «во всем виноваты евреи» была популярной, но далекой от истины. Годы лишений и нужды в период Великой депрессии, длившейся до 1896 г., способствовали формированию в Германии ряда тенденций, чреватых тяжелыми последствиями. Одной из самых роковых был зародившийся после грюндерского краха антисемитизм. Как это нередко случалось в германской истории, евреи в тяжелые для народа годы становились настоящими козлами отпущения. Вот и на этот раз была поднята антисемитская возня. Причина тому – значительные успехи, достигнутые гражданами еврейского происхождения в годы грюндерства. С повышением конъюнктуры начался активный приток евреев из Восточной Европы в Германию, и многие из них осели в центрах экономической жизни страны. После большого грюндерского краха в Германской империи насчитывалось около 700 тыс. евреев, причем 500 тыс. человек проживало в одной Пруссии. В 1876 г. только в Берлине насчитывалось около 50 тыс. евреев, т. е. столько же, сколько во всей Великобритании.

Гораздо больше, чем сама численность граждан еврейского происхождения, немцев пугала их сноровистость в обращении с деньгами и капиталами. После биржевого краха берлинские газеты печатали казавшиеся достоверными сообщения о том, что почти 90 % грюндеров были евреями. И действительно, в биржевых проспектах акционерных обществ было полным-полно еврейских фамилий, а бизнесмены-«арийцы» на берлинской бирже представляли собой скорее исключение. Самые роскошные виллы в Тиргартене принадлежали евреям, самые известные фамилии финансовой аристократии звучали по-еврейски, большинство газет империи издавалось евреями, а о богатстве таких еврейских магнатов, как Ротшильды, Герсон Блейхредер, Людвиг Бамбергер или Авраам Оппенгейм, в народе ходили легенды.

Критики Бисмарка саркастически рекомендовали в будущем печатать на банкнотах не голову императора, а изображения еврейских банкиров, таких как Блейхредер или Ротшильд: «Тогда каждому станет ясно, кто правит современным обществом». – «Кто же, собственно говоря, правит в новой империи? И чему же служили победы под Кенигграцем и Седаном, ради чего захватили миллиарды в качестве трофея, ради чего Бисмарк боролся с католической церковью, если не ради установления еврейского господства?»

Ненависть к евреям олицетворял собой бывший ландграф, кавалер ордена Pour le merite Отто фон Дист-Дабер, который уже в 1870 г. начал открыто критиковать связи Бисмарка с его банкиром Герсоном Блейхредером. Необходимую информацию ему поставлял Герман фон Тиле, в прошлом секретарь Бисмарка. Дист-Дабер считал Блейхредера душой заговора евреев, которые захватили рейхсканцлера в свои сети и превратили его в послушное орудие осуществления своих коварных намерений. Тогда речь шла о сомнительных сделках с прусским «Централь-боденкредит АГ», на которых канцлер, следуя советам своего банкира, заработал более 100 тыс. талеров. Блейхредер управлял не только личным состоянием канцлера, но и так называемым Гвельфским фондом в 16 млн талеров, из которого Бисмарк мог черпать средства для осуществления политических маневров по своему усмотрению, не испрашивая на то разрешения парламента. Депутаты от оппозиции в берлинском рейхстаге окрестили финансовые резервы канцлера «фондом пресмыкающихся», потому что он служил для вскармливания «рептилий», как Бисмарк однажды обозвал некоторых ганноверских журналистов.

НОВЫЕ КОРОЛИ И СТАРЫЙ ЕВРЕЙ

Свое 70-летие в 1885 г. Бисмарк встретил не в Берлине, а у себя в имении. Событие это праздновалось в Германии широко – можно сказать, всенародно. Ему не просто присылали тысячами торжественные адреса и телеграммы – в духе доброй старой германской традиции устраивались факельные шествия. В городах в его честь устанавливали памятные стелы и монументы. Был образован специальный фонд для сбора средств на «национальный подарок чести» основателю Рейха – и собрано оказалось 2 миллиона марок. Половина собранной суммы была вручена Бисмарку, он мог использовать ее на любое общественное дело, которое он изберет. Деньги по его желанию пошли на стипендии студентам. На вторую половину были приобретены земли, утраченные за последние 50 лет его старым родовым поместьем Шенхаузен, с тем чтобы оно могло быть восстановлено в своей прежней славе. Но самым главным подарком, пожалуй, было собственноручное письмо от кайзера Вильгельма I. К письму была приложена уменьшенная копия огромной картины Антона фон Вернера «Провозглашение Германской империи в Зеркальном зале Версаля в январе 1871 года». Подписано послание было так:

«Ваш благодарный и истинно преданный

Император и Король,

Вильгельм».

8 марта 1888 г. князь Бисмарк навестил своего монарха – тот был нездоров. Они немного поговорили, кайзер подписал принесенные ему на подпись документы, и попрощался с канцлером, сказав ему, что они увидятся позднее. Но они так и не увидались – на следующий день Вильгельм I умер, как раз в 91-й день своего рождения. В Берлин из Сан-Ремо был срочно вызван кронпринц Фридрих, который и вступил на престол под именем кайзера Фридриха III. У Фридриха был рак горла и из Италии он прибыл уже в безнадежном положении, он не мог даже говорить. 15 июня 1888 г. умер и он.

Летом 1888 г., известного в Германии как «год трех императоров», кайзером стал его 29-летний сын Вильгельм, короновавшийся как Вильгельм П. Между кайзером и его канцлером стали слишком часто возникать конфликты. В конце концов Бисмарк бросил на стол свой обычный козырь, сказав: «Если Ваше Величество не придает веса моим советам, я не знаю, смогу ли я и дальше продолжать оставаться в своей должности». Кайзер стушевался и пошел на попятный.

В результате у обоих – и у кайзера, и у Бисмарка – осталось чувство поражения: ни один из прочих членов Коронного совета не поддержал ни того, ни другого. С одной стороны, консервативные министры были согласны с Бисмарком, но не хотели перечить суверену. В конце концов, Бисмарку должно было вскоре исполниться 75 лет, будущее было явно за молодым императором. С другой стороны – стиль работы кайзера этим высокопоставленным людям был известен: он был не способен провести больше пяти минут ни над одним документом.

В марте произошло новое столкновение, на этот раз из-за принятого в 1852 г. закона, по которому министры могли обращаться к королю Пруссии только через его министра-президента. На закон уже особо не обращали внимания, но сейчас Бисмарк напомнил министрам, что общаться с сувереном они могут только через него. Кайзер был в ярости и потребовал отмены закона. Бисмарк отказался.

В конце концов, услыхав, что Бисмарк принял в своем имении лидера католической оппозиции, кайзер явился к своему канцлеру с неожиданным визитом и потребовал объяснений. Канцлер ответил, что его долг – принять любого члена рейхстага, который попросил об аудиенции должным образом. «Даже если это запретил вам ваш суверен?» – спросил кайзер. «Власть суверена заканчивается на пороге гостиной моей жены», – ответил ему Бисмарк.

Тогда кайзер осведомился, не была ли встреча устроена через посредство Герсона Блейхредера, ибо «жиды и иезуиты всегда заодно». Бисмарк сообщил своему императору, что Блейхредер – его банкир и поверенный, которому у него есть основания полностью доверять, и что германские евреи – полезный элемент общества. Кайзер ушел, не прощаясь.

Странный альянс между самым могущественным человеком Европы и «грязным евреем», как его называл старший сын Бисмарка Герберт, не могли понять даже многие друзья «железного канцлера», не говоря уже о неприятелях.

Отставка князя Бисмарка была обставлена чрезвычайно торжественно. Разумеется, речи не шло о том, что в отставку он ушел по требованию Вильгельма П. Бисмарк поиграл на нервах кайзера, предлагая ему попросту уволить его, но в конце концов все-таки написал прошение об отставке. На прощание Бисмарку был дарован военный чин фельдмаршала и титул герцога Лауенбергского, по названию Лауенберга, первого земельного владения, присоединенного им к Пруссии.

В России людям генеральского ранга отставка полагалась «с полным жалованьем и с ношением мундира», но в Пруссии дело, по-видимому, обстояло иначе – потому что напоследок Бисмарк получил официальную бумагу с требованием вернуть в казначейство разницу между своим полным жалованьем и той третью, которая полагалась ему в отставке, за дни последнего месяца, которые он не отслужил. (Поскольку жалованье чиновникам выдавалось за месяц вперед, в его случае произошла переплата.)

Была ли эта бумага следствием аккуратности прусской бюрократической машины или инициативой какого-нибудь столоначальника, «уловившего ветер перемен», а может быть, просто обычным идиотизмом?

Бисмарк, уйдя в отставку, ушел из политической жизни. Из своих поместий не выезжал, посетителей принимал крайне редко. Писал мемуары и длинные письма к Герсону Блейхредеру, который из финансового советника стал за 30 лет другом, насколько вообще «железный» Бисмарк был способен испытывать чувство дружбы. Долгие часы гулял по лесу в обществе своих двух догов. На них его мизантропия не распространялась. Видимо, от скуки затеял аудиторскую проверку своих поместий – в письме к Блейхредеру он высказал предположение, что теперь, когда он потерял две трети своего канцлерского жалованья, может оказаться, что ему положена скидка с общей суммы налогов.

Проверка, разумеется, была поручена сотрудникам банка Блейхредера и показала, что помещик Отто фон Бисмарк систематически обсчитывает казну, занижая свои доходы. Сумма недоплат налога была невелика – пара тысяч марок в год, при том что одно только поместье Фридрихсру приносило своему владельцу 125 тысяч марок, но составляла добрую треть того, что с него причиталось. Бисмарк был доволен, велел ничего не менять, а Блейхредеру сообщил, что «вот так померанские помещики и богатеют». Сомнительно. В Пруссии законы чтили даже «померанские помещики», но для себя князь Отто фон Бисмарк охотно допускал исключение.

С осени 1897 г. Бисмарк уже не мог ходить. Он скончался 31 июня 1898 г., сказав уже в предсмертном бреду: «Я умираю. Исходя из общих государственных интересов, это невозможно…»

Кайзер предложил похоронить Бисмарка в Потсдаме, но Герберт фон Бисмарк отказал ему наотрез. Он сослался на волю отца – быть похороненным в своем поместье. На могиле Бисмарка в Фридрихсру выгравирована надпись, придуманная им самим: «Князь Отто фон Бисмарк, верный немецкий слуга императора Вильгельма I». Кроме имени и прилагательного «немецкий» в эпитафии нет ни слова правды. Какой уж там «слуга», да еще и «верный»? К тому же текст содержит политическую шпильку – Вильгельм II в нем даже не упомянут.

После смерти Бисмарка жизнь Герсона Блейхредера становится «неинтересной историкам», о нем в этот период известно действительно очень мало. Он по-прежнему ведал финансами наследников Бисмарка. По последней проверке его портфеля ценных бумаг в банке Блейхредера, состоявшейся 31 декабря 1890 г., активы составили 1,216 млн марок. В действительности же канцлер был еще богаче, так как около 300 тыс. марок он перевел на имя своей жены Иоганны и ровно столько же на имя старшего сына Герберта. В целом состояние Бисмарка, по-видимому, составляло тогда около 8 млн марок.

По старой памяти Блейхредер пытается вести активную светскую жизнь, реализуя свою мечту – стать своим среди знати. Но как парвеню ни старался, аристократия Берлина ни на минуту не желала признавать его за своего. Почти в отчаянии этот выскочка пытался подражать образу жизни своих идолов, значительно уступавших ему в деловом отношении. Он постоянно устраивал концерты, балы, обеды. Но собственных родственников и почти всех остальных евреев Блейхредер принципиально не включал в число приглашенных. Баронесса Шпитцемберг язвительно заметила: «Аристократ гордится своими предками, парвеню стыдится их». Из-за разрыва с соплеменниками имя Блейхредера в 1874 г. даже попало в полицейские протоколы. На берлинской Зигесаллее возникла сумятица, когда один еврей во время прогулки спросил банкира, почему тот не ходит по западной стороне улицы, как все остальные сыновья Израиля. На это Блейхредер ответил: «Там слишком сильно пахнет чесноком». При этом Блейхредер проявлял большой интерес к судьбе своих единоверцев так сказать в «мировом масштабе», его высокое положение в финансовом и политическом мире давало ему возможность участвовать в «еврейской большой политике». Он поддерживал представителей, делегированных во Всемирный еврейский союз для поддержки интересов преследуемых евреев в Восточной Европе. На него были возложены многие полномочия в различных европейских странах, и почти четверть века он исполнял обязанности британского генерального консула в Берлине. Возможно, дело было опять-таки в славе, к которой он так тянулся, будучи снобом.

ПОСЛЕДНЯЯ ЛЮБОВЬ, ИЛИ НЕПРИЯТНОЕ ДЕЛО С НЕВЗРАЧНОЙ ЖЕНЩИНОЙ

Но последние годы жизни банкира омрачила афера совсем не политического рода. На первый взгляд речь шла о коротком романе стареющего денежного короля, в действительности же ставший чересчур богатым и слишком могущественным еврей вновь оказался у позорного столба.

Скандальная история началась еще в 1868 г., и причиной ее было просительное письмо некоей Доротеи Кронер. По словам современников, у этой далеко не красивой и не особенно умной вдовы закройщика несколько лет назад была короткая связь с Блейхредером. Теперь она требовала у него денег под тем предлогом, что ее брак распался якобы после того, как ее супруг застал банкира в их доме. Правда, позже выяснилось, что все это не соответствовало действительности, так как брак закройщика был расторгнут из-за его же собственных ошибок.

Блейхредер обратился за помощью к своему другу Гвидо фон Мадай, полицай-президенту Берлина. Тот поручил начальнику управления полиции фон Дригальски начать переговоры с вдовой Кронер. Была достигнута первая договоренность: Блейхредер выплатил своей бывшей «даме сердца» отступные, и она заявила о своем согласии переехать в Копенгаген и никогда больше не досаждать своими требованиями банкиру. К несчастью для Блейхредера, в поездке ее должен был сопровождать подчиненный Дригальски некто Хуго фон Шверин. Позднее за служебные проступки этот полицейский чин был уволен со службы и в досаде попытался отомстить своему бывшему начальнику, предложив свою помощь Кронер, которая спустя два года опять вернулась в Берлин.

Скоро на Беренштрассе, 63, стали приходить новые вымогательские письма, и, хотя начальник полиции неоднократно делал предупреждения Доротее Кронер, она продолжала свою кампанию против банкира. В апреле 1880 г. она предъявила Блейхредеру иск на выплату ей 18 тыс. талеров. Банкир был вызван в суд, где он под присягой дал следующее показание: «Я клянусь, что тот факт, будто бы я подписал документ, в котором взял на себя обязательство пожизненно выплачивать истице ежемесячно по 30 талеров, а также по 25 талеров к каждому из четырех еврейских праздников и, кроме того, выделить отступные ее детям, не соответствует действительности». Клятва, произнесенная публично, превратила частное дело в скандал. Наставляемая фон Шверином, которому она пообещала 10 % от тех денег, которые ей удастся выжать из Блейхредера, Кронер теперь уже обвиняла банкира в даче ложных показаний. Тут Блейхредер забеспокоился, потому что в этом случае вынесение приговора грозило ему тюремным заключением.

Наконец, через посредника он предложил своей бывшей возлюбленной громадную сумму – 75 тыс. марок. Доротея Кронер приняла ее и забрала свой иск назад. Своему сообщнику Хуго фон Шверину она не заплатила обещанных 10 %, из-за чего Блейхредеру пришлось еще раз взяться за кошелек. Однако 6 тыс. марок, которые он передал обиженному экс-полицейскому, по всей видимости, не хватило для успокоения самолюбия последнего. Шверин принялся бомбардировать прусское министерство юстиции петициями, в которых обвинял прокуроров, судей и даже самого министра в коррупции. Дело постепенно приобрело политическую окраску, и в конечном счете о нем вынуждены были проинформировать даже самого императора. Но по-настоящему Шверин развернулся только тогда, когда вошел в контакт с депутатом Германом Альвардтом, которого историк Фриц Штерн относил к числу «мастеров грязных махинаций». Альвардт, выразитель антисемитских настроений в парламенте, понял, что он может с политической выгодой использовать дело Блейхредер – Кронер. Вскоре появился памфлет под названием «Клятва еврея», в котором Блейхредер был представлен мрачным злодеем, Доротея Кронер – невинной жертвой, а государственные органы – продажными правонарушителями. Опус заканчивался призывом: «Долой евреев из нашей юстиции!..»

Пресса заинтересовалась этим делом, и «Форвертс», ведущий орган социал-демократов, написал: «В данном случае нас волнуют не частные любовные похождения барона фон Блейхредера, этого биржевого царька, этой примадонны в хороводе вокруг золотого тельца. Но Альвардт в своем опусе выдвигает обвинения против берлинской полиции, которой Блейхредер, пытаясь замять дело, позолотил ручку. Здесь под вопросом стоят уже общественные интересы».

Этот случай дал материал для многочисленных статей, его открыто обсуждали на публичных сборищах антисемитов. В конце концов, прокурору пришлось вновь заняться им, поскольку прусский министр юстиции потребовал перепроверки обстоятельств дела, хотя даже мнимая дача ложных показаний Блейхредером подпала под действие закона о сроке давности. Поток намеков и клеветы не иссякал до тех пор, пока банкир не отошел в мир иной. Но даже на его похоронах начальник полиции счел нужным скрыто выставить полицейскую охрану, поскольку можно было ожидать выступлений со стороны антисемитски настроенных дебоширов.

Герсон фон Блейхредер скончался от отека легких 19 февраля 1893 г. в возрасте 71 года. Он оставил после себя состояние как минимум в 40 млн марок – в конце жизни он оценивал свой годовой доход в 3,34 млн марок, т. е. он считался самым богатым человеком Берлина.

ИСТОРИЯ НЕ ЗАКАНЧИВАЕТСЯ

В августе 1914 г. в Европе вспыхнула Первая мировая война, в которой Германия противостояла Франции, России и Англии – той самой коалиции, которой так опасался Бисмарк. Война была Германией проиграна – Второй рейх перестал существовать.

В трех войнах объединения Германии «железом и кровью» было убито 80 тысяч человек. В Первой мировой – около 10 миллионов. Из этого огромного количества «железа и крови» – с изрядной добавкой ядовитых газов – родилось новое массовое движение, национал-социализм.

В конце января 1933 г. рейхсканцлером Германии стал Адольф Гитлер. В феврале этого же года был опубликован закон «О защите немецкого народа», ограничивший свободу собраний и прессы.

Неделя перед выборами в рейхстаг в марте 1933 г. в прессе называлась не иначе как «неделей пробудившегося народа», а сами выборы – «днем пробудившейся нации». Самая популярная предвыборная открытка того времени: четыре профиля – Фридриха Великого, Бисмарка, Гинденбурга и Гитлера. Подпись: «Покорил король, объединил граф, защитил фельдмаршал, спас солдат». Слово «солдат» выглядело эффектнее, чем «ефрейтор».

В 1938 г. в процессе «программы ариизации» банк Блейхредера перестал существовать. Но филиалы фирмы открылись сначала в Лондоне, а потом в Нью-Йорке – под именем «Арнольд энд Блейхредер». Дело подняли братья Арнольд.

Драматична судьба внуков Блейхредера. 7 января 1942 г. один из внуков основателя банка, Курт фон Блейхредер (он сохранил фамилию матери, чтобы не угас род, т. к. у Герсона сыновей не было), подал прошение министру внутренних дел Третьего рейха Фрику с просьбой освободить его от ношения «желтой звезды». Он ссылался на то, что его брат был убит на фронте во время Первой мировой войны, а сам он, сражаясь за Германию, был трижды ранен. Курт фон Блейхредер был одним из участников капповского путча, членом «Стального шлема», за него просили два члена партии, и прошение он подписал «Хайль Гитлер!».

Не помогло.

Прошение было передано в ведомство оберштурмбанфюрера СС Адольфа Эйхмана. Им в просьбе Курту фон Блейхредеру было отказано, однако «из снисхождения к его службе и ранам» его было предписано выслать не в лагеря уничтожения в Польше, а в специальное «гетто для стариков» – «Altersgetto» – на территории Чехии. Так назывался Терезиенштадт – концентрационный лагерь, располагавшийся на территории бывшего гарнизонного города Терезин. Его сестру, баронессу фон Кампе, выслали в лагерь под Ригой.

Хотя сам Герсон Блейхредер умер, сохранив веру предков, дети приняли протестантство и крестились, следовательно, внуки еврея Блейхредера были уже как бы «обычными» немцами. Но нет – ни офицерский чин, ни три ранения, ни даже титул баронессы фон Кампе – ничего не помогло. «Мы сами будем определять, кто еврей, а кто нет», – отвечали нацисты.

В 1945 г. Третий рейх перестал существовать. 80-летняя племянница Бисмарка Сибилла в его родовом имении Шенхаузене, перед тем, как его взяли русские, покончила с собой. Впрочем другие потомки Бисмарка не так драматично восприняли конец Германской империи. Ныне они занимаются вполне мирной дипломатией, политикой, один из Бисмарков работает в ООН.

Внук банкира Бисмарка Курт фон Блейхредер уцелел – он сумел бежать в Швейцарию. Там Красный Крест снабдил его пальто – у него не было ни гроша. Баронесса фон Кампе не дожила до этого.

И судьбе было угодно чтобы потомки этих двух незаурядных семей встретились снова. С их помолвки мы и начали наше повествование. Как говорится – история движется по спирали… Правда в итоге стороны все-таки передумали. Этот брак не состоялся.

И постскриптум. Что до невероятных совпадений, то в Нью-Йорке в фирме «Арнольд энд Блейхредер», выросшей из предприятия банкира Герсона, начинал свою карьеру один молодой толковый аналитик по имени Джордж Сорос. Удивительное все-таки дело – прямая цепочка от Герсона фон Блейхредера, личного банкира Бисмарка, до Джорджа Сороса, со всеми его экзотическими «фондами» в бывших соцстранах…


ЛИ ЛЯНЬИН


(1848–1911)

Никогда не допускайте женщину к верховной власти. Никогда не позволяйте евнухам вмешиваться в управление государственными делами.

Предсмертные слова, приписываемые императрице Цыси

Запретный город, обитель императоров в столице Поднебесной империи, кажется спокойным и величавым. Его роскошь и гармония должны были сообщать – «Тут живут полубоги, далекие от нечистых помыслов». Однако, все эти роскошные сады и павильоны, а особенно затянутые шелком стены комнат гаремов хранят эхо сплетен и наговоров, тень паутины интриг и доносов, немало портретов молча созерцали, как совершались хитроумные приготовления, следствием которых были необъяснимые смерти.

За место под солнцем и близость к Сыну Неба враждовали между собой великие кланы – различные семьи и роды, принадлежавшие к императорскому дому. Ненавидели и пытались устранить с политической арены друг друга любыми способами сановники и главы ведущих ведомств императорского дворца Запретного города. В эту тайную борьбу вовлекались императрицы и наложницы Запретного города, принцы и принцессы, придворные и сановники из Дворцового управления, служанки и евнухи.

Между женами и наложницами постоянно шла скрытая война за благосклонность Сына Неба и влияние. Кому могла довериться амбициозная женщина, желающая власти для себя и своего сына?! Только личному прислужнику – евнуху, ведь его возвышение напрямую зависело от статуса его госпожи. Правда, заключая союз с собственным слугой, госпожа и сама попадала в зависимость от него, была вынуждена учитывать его мнение и выполнять его просьбы. Так низший мог добиться такой власти, о которой высокородные князья могли лишь мечтать.

ТАЙНЫ ЛИЧНОГО ЕВНУХА ИМПЕРАТРИЦЫ ЦЫСИ

Один из героев этой истории – глава евнухов Ли Ляньин, державший в руках фактически все нити тайной политики, как внешней, так и внутренней, был фактическим правителем Китая сорок лет – с 1869 по 1909 год. Он стал настоящим «серым кардиналом» во время правления вдовствующей императрицы Цыси, последней правительницы слабеющей династии Цин.

Ли Ляньин обладал огромной властью, он являлся не только фаворитом императрицы, но и советником, ее правой рукой. Он был начальником евнухов до уничтожения этой должности в 1908 году.

Утверждали, что с его помощью императрица расхищала императорскую казну в невиданных масштабах. Он играл важную роль в реализации идеи Цыси построить Летний дворец, реогранизовать военные расходы несмотря на несогласие всех должностных лиц государства (многие из которых вскоре после этого ушли из жизни при странных обстоятельствах), при этом в войне Китай потерпел сокрушительное поражение.

Ли Ляньин контролировал все – от действий других евнухов до поступков должностных лиц, надзирал за аудиенциями вдовствующей императрицы, судебными делами. Суммы его взяток имели поистине астрономические размеры, он имел огромное влияние на тайную полицию и приложил руку ко многим таинственным смертям недругов императрицы. Как утверждали современники, Ли Ляньин был в Китае на втором месте после вдовствующей императрицы, фактически занимая должность, равную должности первого министра.

ОРГАНЫ ВЛАСТИ

Почему же Ли Ляньин смог достичь таких высот? Для того, чтобы это понять, обратимся к истории Китая.

Более пяти тысяч лет при дворах китайских властителей жили евнухи. Какая бы династия ни правила в стране – своя ли, чужеземная, – при императоре содержался целый штат мужчин, лишенных страстей. В истории Срединной империи они бытуют под разными именами: стражи храма, привратники, чиновники внутренних покоев, церемониймейстеры.

Кастрация во все времена считалась самым страшным наказанием, которое только может постичь мужчину. Сперва евнухами становились именно в наказание. Оскопление в Китае входило в число шести тяжких кар…

Однако скопцы не изгонялись из общества, напротив, спрос на них был столь велик, что честные граждане добровольно шли на эту опасную для жизни операцию. Императоры любили своих самоотверженных слуг, равнодушных к красоте их жен, и доверяли им не только своих супруг и наложниц, но и важнейшие государственные посты. К примеру, евнух Тайцзиян планировал всю систему орошения земель в Китае.

Кастрат Гуо Шоуцзин построил для своего великого патрона, великого хана Хубилая, большой канал близ Пекина.

Скопец Лю Чин даже правил всей Срединной империей – с 1505-го по 1510 г. – при малолетнем императоре Ви-Цу. Этот временщик развязал настоящий террор против аристократов, казня неугодных ему сотнями. Отбирая жизни вместе с должностями, бесполый опекун императора замещал вакансии своими собратьями по несчастью. Но самым знаменитым китайским евнухом был адмирал Чэнг Хо. Он совершал в XV в. морские путешествия в Индию, Шри-Ланку, Аравию, плавал вдоль берегов Восточной Африки. Был близок к открытию Америки. Он командовал огромным флотом, насчитывавшим триста кораблей и тридцать тысяч матросов.

Однако входным билетом в императорские чертоги была весьма болезненная и опасная операция. В Китае существовало три разновидности этой операции. Первая заключалась в полной кастрации: мужчина лишался и полового члена, и яичек. Вторая состояла в удалении только полового члена, третья – в лишении яичек. При любой кастрации, когда рана по краям заживала, в образовавшуюся полость вставляли обработанную металлическую или бамбуковую трубочку для мочеиспускания. Позже придумали искусственный член из каучука.

О том, какие страдания испытывали при операции евнухи, подробно рассказал в конце XIX века специалист по Китаю английский ученый Картер Стент. Он писал в 1877 году: «Операцию выполняют следующим образом. Нижнюю часть живота и верхнюю часть бедер туго перебинтовывают, чтобы предупредить излишне обильное кровотечение. Затем удаляемые части тела трижды промывают горячей перечной водой и отрезают под самое основание небольшим изогнутым ножом, напоминающим серп. По завершении дела рану накрывают бумагой, намоченной в холодной воде, и тщательно забинтовывают. Пациента, поддерживаемого двумя хирургами, заставляют ходить по комнате 2–3 часа, после чего позволяют лечь, но запрещают что-либо пить в течение трех суток. Многие умирали от болевого шока и обезвоживания. На четвертый день повязку снимают и страдалец наконец-то может облегчиться. Если ему это удалось, значит, он вне опасности, если нет – прооперированный обречен на мучительную смерть, так как проходы его уже распухли и ничто его уже не спасет».

Существовали целые семьи специалистов, занимающихся кастрацией. Кастрацию мальчиков, которых брали в услужение императору, обычно производили до достижения половой зрелости, но не у всех отцов были деньги на нее, и детей оскопляли домашним, частным образом, во время которого оскопляемые нередко гибли. О выживших оскопленных сообщалось в уездное правительство, чтобы имя мальчика внесли в список кандидатов в императорскую челядь. Честолюбивые замыслы отцов касались не только судьбы их сыновей, но и всей семьи и клана, ибо, попав на высокую должность, кастрат был обязан помогать всем их членам. Утвердившись во дворце, евнух обычно заводил жену, которая ухаживала за ним, и усыновлял мальчика (чаще всего родственника) для продолжения своего рода.

Если в Персии и Турции евнухи могли поступить на службу ко всякому, кто мог им платить, то в Китае только император и члены его семьи имели право пользоваться их услугами. Евнухи делились на две категории. Принадлежавшие к первой категории пользовались особыми привилегиями и обслуживали императора, императрицу, мать императора и императорских наложниц. Принадлежавшие ко второй категории обслуживали всех. И если подавляющая масса евнухов влачила жалкое существование, то верхушка евнухов жила в полном довольстве. О своем приближенном евнухе Юань Цзиныноу последний маньчжурский император Пу И в своей книге «Первая половина моей жизни» писал: «С наступлением зимы он каждый день менял шубу. Он никогда не надевал дважды одну и ту же соболью куртку. Одной только шубы из морской выдры, которую он однажды надел на Новый год, было достаточно для того, чтобы мелкому чиновнику прокормиться всю жизнь». Почти все управляющие придворными евнухами и некоторые начальники отделений имели в своем распоряжении собственную кухню и младших евнухов, обслуживавших их. Некоторые из них имели даже свой штат горничных и служанок. Жизнь же евнухов низших рангов была горька. Они всегда недоедали, терпели побои и наказания, а в старости им не на кого и не на что было опереться. Жить им приходилось лишь на крайне ограниченные подачки, и если их выгоняли за какой-нибудь проступок, то их ждало нищенство и голодная смерть.

Обязанности евнухов были чрезвычайно разнообразны – от бытовых до государственных и жреческих. Они должны были присутствовать во время сна и при пробуждении Сына Неба и его домочадцев, принимать участие в трапезе императора и членов его семьи, постоянно сопровождать императора и его свиту.

Евнухам вменялось также в обязанность следить за хранением книг в библиотеках, сохранностью мебели и утвари, императорская сокровищница тоже находилась в ведении скопцов. Был евнух, занимающийся ежедневным ритуалом почитания предков императора: в его обязанности входило сжигание ароматных свечей перед табличками духов императоров-предков. Евнух-мажордом отвечал за уборку дворцовых палат, глава канцелярии аккуратно регистрировал все визиты правительственных чиновников.

В книге Пу И о роли евнухов в императорском дворце говорилось: «Описывая мое детство, нельзя не упомянуть евнухов. Они присутствовали, когда я ел, одевался и спал, сопровождали меня в играх и на занятиях, рассказывали мне истории, получали от меня награды и наказания. Если другим запрещалось находиться при мне, то евнухам это вменялось в обязанность. Они были моими главными компаньонами в детстве, моими рабами и моими первыми учителями».

По некоторым источникам, император мог иметь до трех тысяч евнухов, принцы и принцессы – до 30 евнухов каждый, младшие дети императора и племянники – до 20, их двоюродные братья – до 10. Во времена китайской династии Мин при императоре находилось около 10 тысяч евнухов. После установления в Китае в 1644 г. власти маньчжуров влияние евнухов значительно ослабло. Однако при царствовании вдовствующей императрицы Цыси институт евнухов при дворе вновь стал играть большую роль. Когда Цыси переступила порог императорских дворцов, в них насчитывалось 4 тысячи евнухов. Они объединялись в особые кланы, порой очень могущественные, и правители были вынуждены с ними считаться.

Господство евнухов в Китае явилось следствием уединенной жизни императора, которую он должен был вести согласно этикету. Сын Неба редко покидал свой дворец, в путешествиях министры видели своего повелителя только на аудиенциях, где они обращались не непосредственно к нему, а к чиновникам (чаще всего евнухам), окружавшим трон.

Именно евнухи доносили мнение и советы сановников императору, и верность сообщений целиком и полностью лежала на совести передающих. Они являлись единственным каналом связи императора с внешним миром. Неуемное властолюбие евнухов доходило до того, что, если повелитель мешал им, его могли устранить физически. Так жертвами скопцов нередко становились даже императоры и члены их семей. Например, евнухи скрыли смерть императора Цинь Шихуанди, и пока процессия с его телом (император скончался в путешествии) следовала по стране, евнухи делали вид, что кормят его, зачитывали какие-то указы, якобы подписанные Сыном Неба, и скрыли завещание, по которому назначался наследником неугодный им принц. Вместо этого они сфабриковали послание, приказывающее принцу и преданному ему военачальнику покончить с собой, и возвели на трон принца, удобного для воплощения их замыслов.

Власть евнухов неоднократно пытались ограничить, и некоторые императоры завещали своим потомкам держать евнухов в узде. «Сделаешь их своими доверенными, – предупреждал император Тайцзу (Чжу Юаньчжан, 1368–1398), – душа заболит, сделаешь своими глазами и ушами – глаза и уши испортятся». Этот император считал, что евнухи и родственники императора по женской линии наносят вред делу политического управления страной. Они нужны во дворцах, но там они должны быть только рабами и слугами и прислуживать императору, подавая вино или подметая пол. Опасения императора оказались не напрасны. Следующий император, Ченцзу (1403–1424), захватил трон с помощью евнухов, и они узурпировали власть. Во второй половине правления династии Мин евнухов было несколько десятков тысяч, а к концу периода Мин их насчитывалось несколько сотен тысяч. При дворе евнухи захватили 24 присутственных места, 12 департаментов и 8 управлений. Их грозная камарилья назначала сановников, казнила министров, обирала народ, и империей от имени императора фактически управлял евнух Вэй Чжунсянь.

Подобно евнухам дворца Топокапи китайские евнухи полностью контролировали сексуальную жизнь повелителя. Только от них зависело, возвысится ли наложница или напротив, умрет в забвении, прислуживая более удачливым товаркам. Отсутствие гениталий отнюдь не мешало евнухам ласкать красавиц, и, пока правители были заняты своими делами, евнухи отнюдь не скучали в обществе их жен. Тем более что среди кастратов ходила легенда – в результате постоянных сексуальных контактов утраченные органы вырастают снова. Китайский евнух Ли Го был слишком пылок, и на теле наложниц оставались укусы и синяки. Император обнаружил эти следы страсти и, поскольку вход в гарем был запрещен всем, кроме императора и евнуха, то вычислить виновника не составило особого труда. Страшная кара обрушилась на Ли Го: он был приговорен к разрезанию на мелкие куски. Однако большинство высокопоставленных евнухов были более осмотрительны и использовали для эротических забав наложниц низшего ранга, разочаровавших императора. Нередко первая ночь любви становилась единственной для юной наложницы, не сумевшей угодить императору.

ИМПЕРАТРИЦА ЦЫСИ

В таком положении оказалась и Лань Кэ – наложница самого низшего пятого ранга, будущая всесильна императрица Цыси, последняя великая правительница из династии Цин.

История жизни той, что возвысила евнуха Ли Ляньина и на протяжении почти полувека железной рукой правила гигантским Китаем, напоминает скорее миф, чем реальную биографию. К концу жизни ее полный официальный титул звучал так: Милосердная, Счастливая, Благодетельная, Милостивая, Главная, Охраняемая, Здоровая, Глубокомысленная, Ясная, Спокойная, Величавая, Верная, Долголетняя, Чтимая, Высочайшая, Мудрая, Возвышенная, Лучезарная.

А в самом начале жизненного пути ее звали Лань Кэ (Нефритовая Орхидея), она происходила из достойной, но обедневшей семьи. Ее отец Хой Чжэн вел полную превратностей жизнь государственного чиновника: он впадал в немилость, возносился высоко благодаря удачному стечению обстоятельств, сидел в тюрьме за растрату, потом нашел новых покровителей…. В конце концов он умер, оставив вдову с дочерью практически без средств к существованию. Лань Кэ слыла красавицей, ее типично маньчжурскую внешность дополнял живой характер. В детские годы она была помолвлена с блестящим молодым человеком, сыном высокопоставленного офицера. Но разорение семьи положило конец этой помолвке, несмотря на то, что Жун Лу продолжал обожать свою избранницу, да и она отвечала ему взаимностью. Пылкая и самолюбивая Лань Кэ приняла решение – взойти на самый верх и облагодетельствовать свою семью, в первую очередь мать. «Когда она отправилась к подругам, ее заметил евнух, – сообщается в «Сказании о тринадцати маньчжурских императорах». – Лань Кэ нарочно постаралась попасться на глаза императорским посланцам…»

Между тем даже попасть в соискательницы являлось непростым делом. В Китае существовало 9 чиновничьих рангов, среди которых 9-й считался самым низшим. Как можно узнать из «Заметок о цинском дворе», вышедших в Пекине, в конкурсе могли принять участие только дочери чиновников выше третьего ранга. Но и они просеивались сквозь мелкое сито – из знатных девушек отбирались лишь те, у которых восемь иероглифов, обозначающих даты рождения, считались благоприятными. 14 июня 1852 года 60 маньчжурских девушек достойного происхождения предстали перед взором вдовы покойного императора Даогуана. После смотрин гарем пополнили 28 наиболее достойных, среди них оказались младшая сестра покойной жены императора Сяньфэна по имени Нюхулу (будущая Цыань) и шестнадцатилетняя Лань Кэ (будущая Цыси).

В императорском гареме существовала неизменная табель о рангах: помимо законной жены, одна хуангуйфэй – Императорская Драгоценная Наложница, две гуйфэй – Драгоценные Наложницы, а дальше – от четырех до 72 обычных наложниц третьего класса – фэй, 84 наложницы четвертого класса – бинь, и остальные – 120 наложниц пятого класса – гуйжэнь… Не обладая особым статусом, Лань Кэ пополнила самую низшую категорию женщин, которые обитали в маленьких домиках в самой дальней части императорского сада. Эти женщины жили скромно: у них было мало прислуги, большую часть времени они занимались рукоделием, изготавливая одежду, обувь и косметику для более удачливых товарок. Впрочем, девственницы имели шанс подняться выше, их имена были написаны на нефритовых жетонах, которые лежали на специальном блюде в покоях императора. Когда правителю хотелось чего-нибудь новенького, он наугад брал жетон с блюда и отдавал евнуху, а чаще просто отдавал приказ привести к нему новую девушку, оставляя евнуху право на выбор кандидатки. Вероятно Лань Кэ смогла заручиться симпатией этой курии, хотя как ей это удалось – история умалчивает. Однако известно, что девушка была бедна, как церковная мышь, так что о подкупе речь не шла.

Орхидею принялись готовить к августейшей ночи. Ее раздели, омыли, умастили благовониями, а потом, не одевая, завернули в покрывало из пуха цапли (цапля издревле считалась символом чистых намерений, ведь к императору с другими нельзя). Обнажали наложниц также и с целью безопасности: в таком виде она не могла прихватить с собой холодное оружие. Затем наложницу, следуя дворцовому регламенту, доставляли в опочивальню императора. Здесь евнух снимал с нее покрывало и сам удалялся. По правилам имя наложницы записывали в специальную книгу, а также отмечался день и час пребывания наложницы в императорских покоях: таким путем определялась законность рождения ребенка от императора.

Лань Кэ попала в императорскую постель, но не произвела впечатление на императора. Все закончилось очень быстро – так быстро, что главноуправляющий Палаты важных дел, который ожидал окончания постельной церемонии в соседней комнате, даже не успел крикнуть: «Время пришло!»

Существовал такой обычай: если наложница задерживалась в опочивальне надолго, главный евнух, заботясь о том, чтобы император не перетрудился, обязан был прокричать: «Время пришло!»

Не откликнется Сын Неба в первый раз – кричи еще. Не откликнется снова – кричи в третий раз. Ну а на третий раз государь просто обязан был отозваться, как бы ни был увлечен «прогулкой меж золотистых лилий».

Услышав отклик императора, главноуправляющий и евнух входили. Главноуправляющий вставал на колени возле постели и спрашивал: «Оставить или нет?» Вопрос означал, оставить ли в лоне женщины драгоценное семя государя, достойна ли она такого счастья, как понести от Сына Неба. Если ответ был отрицательным, главноуправляющий нажимал на живот женщины так, что все семя драконов выливалось из нее. Если же император велел семя в даме оставить, то в специальный журнал заносилось, что такого-то числа государь осчастливил такую-то, т. е. если зачатие происходило, оно фиксировалось с точностью до часа, что позволяло составить астрологический прогноз.

Ночь с императором не принесла Лань Кэ ничего, кроме простеньких жемчужных сережек – традиционного подарка. Ее поселили на отшибе Запретного двора, в домике, который назывался Тень платанов. Однако Лань Кэ не сдалась и начала кропотливую подготовку ко второй попытке завоевания императора. Каждой императорской наложнице в год полагалось 150 лянов (около 400 долларов по современным меркам) – на украшения и маленькие удовольствия. Лань Кэ делила свои монеты на три горсти: первая уходила на оплату уроков пения, благодаря второй девушка оттачивала каллиграфию и брала уроки живописи, ну а третью (самую увесистую горсть) она отдавала евнуху. По версии некоторых исследователей, этим евнухом мог быть молодой Ли Ляньин, но скорее всего в то время будущий всесильный скопец только начинал свою карьеру во дворце и не был допущен в личные покои императора. Скорее всего деньги орхидеи попадали в кошель одному из младших евнухов, Ши Цину, который был пристрастен к опиуму и которому, конечно, никогда не хватало денег на тайные посещения опиекурильни. Ши Цин не только просвещал юную деву насчет вкусов и предпочтений императора, но даже тайком выводил ее из дворца – Лань Кэ посещала знаменитую городскую куртизанку Сун по прозвищу Слива Мэйхуа. Искушенная женщина обучала ее эротическим приемам. Через два года Лань Кэ была во всеоружии: она безупречно подбирала себе наряды, ее скромный домик был собственноручно расписан изысканными рисунками в традиционном жанре «цветы и птицы», вокруг были разбиты роскошные клумбы. Теперь в дело вновь вступили евнухи: частенько император прогуливался по своему саду, сидя в паланкине. Обычно двое носильщиков выбирали маршрут в центральной части сада, где журчали фонтаны и цвели цветы. Однако евнухи-носильщики вдруг свернули в узкую аллейку между платанами.

Император изумился, обнаружив этот изящный домик-шкатулку на пороге которого стояла красавица в изысканном наряде и негромко, как бы в задумчивости, напевала любовную балладу. Сцена эта была срежиссирована евнухом Ань Дэхаем, предшественником Ляньина, будущим главным евнухом.

Заинтригованный правитель велел опустить носилки и второе знакомство с повелителем прошло как нельзя более удачно. На сей раз амбициозная дева была во всеоружии: она знала все о вкусах и привычках императора благодаря поддержке евнухов. Ее карьера быстро пошла в гору: практически сразу она была переведена в разряд бинь. Лань Кэ с невероятной скоростью прошла оставшиеся стадии возвышения – фэй, гуйфэй. Она сумела стать отрадой пресыщенного владыки: устраивала маленькие театральные постановки на пьесы собственного сочинения, дарила образчики каллиграфии льстивого содержания и составляла компанию в курении опиума. Лань Кэ была знакома с этим пороком с детства – ее отец был завзятым курильщиком. Однажды она подсмотрела, как наложница подавала ему раскуренную трубку: она положила в нее шарики опиума, потом раскурила и выпускала дым так, что он принимал форму различных животных. Лань Кэ и сама решила научиться этому фокусу. Это ей удалось.

И вот однажды император Сяньфэн, проводя с Орхидеей ночь, предложил ей покурить опиума. Императорская фаворитка сделала это с большим искусством, пуская замысловатые фигуры из дыма. Сын Неба от этого зрелища был в восторге – ничего подобного он ранее не видел.

Она достаточно быстро стала любимой наложницей Сяньфэна и, используя ловкость и ум, обрела значительное влияние на него. Но, увы, ее положение не было устойчивым, в любую минуту император мог предпочесть ей другую. Нужен был план как стать особенной. В дело вновь вступает евнух, Ань Дэхай сделал ставку на Лань Кэ, да по-другому и быть не могло. Дело в том, что благородная императрица Цыань терпеть не могла заносчивых развращенных евнухов и не скрывала своей неприязни. Так вот, именно Цыань стала частью хитроумного плана возвышения Лань Кэ. Бездетная и вечно печальная Цыань нуждалась если не в заботе, то уж точно в участии, в сочувствии, хотя бы в беседе. По закону императрица должна была в течение пяти лет обеспечить Сына Неба наследником, но жена Сяньфэна не беременела. Сяньфэн решил, что Цыань бесплодна, хотя возможно дело было в нем: с юных лет он бражничал, вел разгульный образ жизни и скорее всего болел венерическими заболеваниями. Однако в отсутствии детей всегда винят женщину, и Сяньфэн перестал посещать опочивальню супруги.

В покоях императрицы стояло множество драгоценных фарфоровых ваз. В одну из них подкинули порошок ядовитого корня сыдун. Императрица почувствовала недомогание: глаза слезились, она постоянно чихала. В саду ей стало легче и женщина поняла, что в ее комнатах спрятан яд. Но как его обнаружить? И вот тут-то в дело вступила Лань Кэ. Через евнуха она передала, что происходит из рода знахарей и сможет по запаху определить, где спрятана отрава. Цыань немедленно послала евнуха за наложницей Лань Кэ.

Девушка несколько раз втянула воздух и подвела Цыань к одной из девяти напольных ваз. Императрица расчихалась еще пуще, а Лань Кэ не преминула заметить, что точно такой же запах три недели назад она слышала у дверей в комнаты Императорской Драгоценной Наложницы. Так Цыань заполучила, как она думала, любезную подругу-спасительницу, а Лань Кэ – долгожданный титул. Теперь она была хуангуйфэй.

ЛИ ЛЯНЬИН. ПЕРВЫЕ ШАГИ НА ПУТИ К ВЕРШИНЕ

Примерно в то же время юный Ли Ляньин пришел в Пекин. Он происходил из бедной крестьянской семьи, рано остался сиротой и в полной мере познал нужду и голод. В своей деревне ему пришлось некоторое время отсидеть под стражей за контрабанду, в Пекине он устроился учеником сапожника. На углу одной из пекинских улиц, недалеко от ворот Запретного города, он день-деньской чинил туфли. На его счастье мимо проходил его бывший односельчанин, дворцовый евнух по имени Шэнь. Он дружески приветствовал Ли и даже обещал подыскать ему более подходящую работу. Через несколько дней Ли Ляньин при содействии друга оказался в императорском дворце в качестве рядового евнуха.

В это время во дворце разворачивалась одна из самых дерзких авантюр. Лань Кэ прекрасно понимала, что у императора обязательно должен появиться наследник и обязательно от нее, и вот уже два года он регулярно призывал ее на ложе, но Прочие счастливицы, разделявшие ложе с императором, тоже оставались бездетными, лишь одной женщине удалось произвести на свет дочь – хилую болезненную девочку. Вот тут-то и начинается интрига, следы которой можно обнаружить в записках тех времен. Неистовая Лань Кэ безжалостно избавлялась от юных красавиц, регулярно пополнявших гарем. Ань Дэхай и его шпионы сообщали ей о каждом слове и взгляде императора. Но в один прекрасный момент своеволие наложницы было доведено до сведения императора. Несмотря на привязанность к Орхидее Сяньфэн не собирался спускать ее выходок, да и возможно, она уже прискучила ему. Он велел своему секретарю без проволочек приготовить приказ о казни главной наложницы, как некогда поступил с ее предшественницей из-за наговора все той же Лань Кэ Но еще не принесли тушечницу, как один из доверенных евнухов сообщил Ань Дэхаю о гневном распоряжении Сына Неба. Узнав о грозящей беде, Лань Кэ сыграла ва-банк – она объявила о своей беременности и обвинила ближайших сподвижников императора в том, что они хотят заставить императора казнить мать его будущего наследника.

Лань Кэ выиграла. Гордый своим будущим отцовством император осыпал ее милостями, Цыань нежно называла ее «сестрой». Однако оставалась одна проблема – ребенок. У Лань Кэ было два способа решить ее: во-первых, с помощью тех же евнухов она могла покинуть дворец и соблазнить какого-нибудь молодого крепкого парня или же выдать за своего ребенка другой женщины… Всеведущий Ань Дэхай сообщает ей, что одна из молоденьких горничных беременна. Девушку тотчас препроводили в дальние покои и заперли. Двое доверенных евнухов были при ней день и ночь, а в это время Лань Кэ с упоением изображала женщину в счастливом ожидании.

Весной 1856 г. служанка родила здорового мальчика. Евнухи тут же умертвили несчастную, а во дворце было объявлено о рождении наследника – принца Тунчжи. Укрепив свои позиции, Лань Кэ не проводила свое время у колыбели, за мальчиком ухаживали преданные ей евнухи. Она же стала кем-то вроде доверенного референта при императоре. Ее феноменальная память, способность быстро уловить суть дела и сопоставить факты и события не раз выручала императора. Но Сяньфэн старел: его мучили многочисленные хвори, его характер испортился окончательно, теперь его уже не развлекали спектакли и прочие дворцовые забавы, он вновь стал предпочитать общество императрицы и много времени проводил в обществе Цыань.

Оказавшись во дворце, деревенский парень Ли Ляньин старательно учился правилам дворцового этикета, чтоб ненароком не оскорбить кого-нибудь. Высокий рост и физическая сила, а главное – покровительство Шэня, одного из сподвижников Ань Дэхая, позволило ему войти в элитный круг обслуги Драгоценной Императорской Наложницы Матери Наследника. Ли Ляньина определили в команду носильщиков паланкина.

Лань Кэ умела разбираться в людях, ей понравился почтительный слуга, не обремененный родственниками. Так же она знала, что тот, кто познал крайнюю нужду, может должным образом оценить ее милости и будет ими дорожить.

Через вездесущего Ань Дэхая Ли Ляньина назначают помощником личного эскулапа Сына Неба. Теперь в его обязанности входит несколько раз в день делать массаж отекающих ног императора, и он практически неотлучно находится в его покоях.

ОПИУМНАЯ ВОЙНА И ДВОРЦОВЫЙ ПЕРЕВОРОТ ЦЫСИ

Между тем жизнь в Поднебесной была далеко не безоблачной: в Китае шла Вторая опиумная война, начавшаяся в 1856 г. Еще с конца XVIII в., когда иностранная, в частности английская, торговля с Китаем сосредоточилась в руках Ост-Индской компании, широкое распространение получила британская контрабандная торговля опиумом. Ост-Индская компания взяла в свои руки производство этого наркотика в Бенгалии. Наркоторговля быстро стала основной и наиболее доходной статьей английской торговли с Китаем, поэтому Ост-Индская компания хотела узаконить сбыт опиума.

Тогдашний китайский император Даогуан осознавал всю пагубность опиекурения для своих подданных – оно приводило к разложению нравов, разорению ремесленников, упадку дисциплины в армии. Император потребовал от британских и американских торговцев прекращения опиумной торговли. У них были конфискованы и уничтожены наличные запасы опиума (свыше 20 тысяч ящиков). Правительство Британии тотчас объявило его действия незаконными и послало к китайским берегам эскадру. И в апреле 1840 г. правительство Британии официально объявило Китаю войну, получившую название Первой опиумной войны. Китайское правительство, боясь разгрома, пошло на уступки. Однако британцам так и не удалось добиться формальной легализации ввоза опиума в Китай, хотя контрабандная торговля фактически не запрещалась. Чтобы легализовать ее, британцы и американцы развязали Вторую опиумную войну, которая развернулась на фоне гражданской войны в Китае.

Положение в стране стало настолько тяжелым, что император начал беспокоиться о своей жизни, о своей семье. Британцы, да и его собственный брат Кун, который пытался наладить отношения с проклятыми белыми дьяволами и верил, что они сильнее детей драконов, вполне могли подослать к Сяньфэну наемных убийц. Во всем мире император безоговорочно верил теперь только трем людям: прежде всего сыну (однако тот был еще младенец, от него помощи никакой) и своей жене, императрице Цыань, Лань Кэ.

Китай терпел постоянные поражения от превосходящих в техническом отношении европейцев, так 22 сентября 1860 г., когда вражеские войска стали угрожать Пекину император со своим окружением (включая и Орхидею) переезжает в Мулань, чтобы не попасть в плен к британцам.

Поселившись в уединенном дворце, Сяньфэн впервые смог как следует рассмотреть свою любимую наложницу. Искусная притворщица Лань Кэ много лет водила его за нос, притворяясь покорной голубкой, а на самом деле будучи хитрой и властной. Он велел поселить Орхидею в дальних покоях, а сам проводил время в обществе Цыань, государственными делами уже давно заправлял Дуаньхуа (князь Чэн), младший брат императора. Лань Кэ не на шутку забеспокоилась, ведь Сяньфэн охладел к ней, более того – она его раздражала. Он любил сына, но ничего не мешало ему избавиться от его матери. Она удвоила свою любезность по отношению к Цыань и старалась больше времени проводить с сыном. В уме она хладнокровно просчитывала варианты развития событий: император слабеет с каждым днем, допустим, он умрет. Она, вместе с Цыань, разумеется, может рассчитывать на регентство. А регентом при малолетнем императоре может стать только императрица, значит, она получит титул. Она заручилась поддержкой Цыань, объяснив последней, что если они не станут регентшами, то клика Чэна уничтожит их. Слабеющий император прислушался к супруге, и Лань Кэ получила вожделенный титул. Но при этом он передал императрице Цыань секретный указ, который давал ей право в любой момент умертвить Орхидею. Отныне ее звали Западная императрица Цыси (Милосердная и Ниспосылающая Счастье).

Казалось бы, Цыси так набила руку на изготовлении хитрых ядов, что запросто могла бы избавиться от Цыань. Однако в Поднебесной существовал старинный обычай: если Сын Неба называл императрицей не только жену, но и возвысившуюся наложницу (такие случаи бывали в истории), то в случае смерти императрицы наложница должна быть убита рукой самого Сына Неба и уложена в могилу госпожи. Ведь она считалась как бы тенью императрицы, а тень не может жить самостоятельно… Поэтому – хочешь не хочешь! – а Цыси приходилось даже беречь Цыань.

Укрепление позиций матери наследника не на шутку встревожило правящую клику, это было равнозначно потере власти, а для императорского фаворита Сушуня – смертной казни. Сушунь воспользовался своим влиянием на императора и заставил его передумать. Составили новый документ: наследника будет опекать Регентский совет, в который вошли Сушунь, князья Цзайюань и Дуаньхуа, а также еще пять высших сановников (наибольшую роль в управлении страной играл Сушунь и двое князей). В дополнение к этому предполагалось после смерти императора умертвить и Императорскую Драгоценную Наложницу – Орхидею. И по этому поводу уже был подготовлен императорский указ.

Ляньин сообщил об этом Ань Дэхаю, тот приказал ему выкрасть императорскую печать, а сам без промедления сообщил новости новоиспеченной императрице. Цыси понимает, что земля горит у нее под ногами. На ночь император принимает травяной отвар, который помогает ему заснуть. Сегодня он особенно ему нужен, ведь Сын Неба в гневе, случилось небывалое – пропала императорская печать! На этот раз Цыси добавила в него особые ингредиенты. Утром император чувствовал себя совсем слабым, он еле говорил, у него кружилась голова, но отъезд откладывать нельзя – с часу на час здесь могли появиться британцы, проклятые белые дьяволы. Император разместился в лодке вместе с Цыань и наследником, Цыси же с комфортом расположилась в другой лодке, объявив, что ей как-то нездоровится. Меж тем императору действительно становилось все хуже, Ли Ляньин, сопровождавший его, скорее всего подал какой-то знак, и Цыси вдруг охнула и опрокинулась на спину. «Западная императрица Цы умирает!» – загомонили служанки. Тунчжи услышал это и принялся громко плакать. Сяньфэн приказал направить его лодку к лодке Цыси. И увидел, что она лежит недвижимо, что она смертельно бледна… Император поднялся и начал перебираться из своей лодки в лодку Цыси. Вдруг голова у него закружилась, он покачнулся – и упал в воду. Тяжелые шелковые одежды мигом потянули его в глубину.

Если это дерзкое преступление действительно имело место, то оно навеки связало молодого евнуха Ляньина и императрицу Цыси.

Но оставались еще опасные бумаги, милостиво дарующие ей смерть. Пусть не заверенные печатью, они давали основание оспаривать ее регентство. О бумагах позаботился верный Ань Дэхай, он велел Ли Ляньину выкрасть и уничтожить два документа: тот, что касался назначения Регентского совета, и тот, который велел Орхидее отправляться в загробный мир следом за своим повелителем, а вот указ о назначении наследником малолетнего Тунчжи вдруг нашелся под подушкой на ложе императора.

Исчезновение указов привело Регентский совет в замешательство: назначение Сушуня не было подтверждено императорской печатью и, следовательно, не имело силы. Этим и воспользовалась Орхидея, которая подтвердила для себя титулы вдовствующей императрицы и императрицы-матери, после чего перед ней был открыт путь к регентству совместно с императрицей Цыань, которая сохранила формальное первенство.

Ввиду того, что по конфуцианской политической традиции переход власти к женщинам был недопустим, Цыси пришлось обосновать его, вызвав ко двору авторитетного ученого Ли Цымина, который составил перечень исторических прецедентов мудрого правления императриц (всего 8) с глубокой древности. Затем цензор Дун Юань-чунь почтительно попросил Цыань и Цыси стать регентшами и взять на себя тяготы правления. Но так как это противоречило воле умершего императора, традициям и точке зрения Регентского совета, завязались жесткие споры. Понимая слабость своих позиций, Цыси следует совету Ань Дэхая и назначает командующим императорской гвардией Жунь Лу, своего бывшего жениха и дальнего родственника. Основной повесткой дня для новоиспеченных регентов оставался вопрос о возвращении в Запретный город Пекина. Также планировался перенос туда гроба императора.

В свою очередь, задачей Сушуня и его группировки с августа по ноябрь 1861 г. стало недопущение каких-либо связей между императрицами и князьями. Тайным посланником от Орхидеи к князю Гуну, умному и энергичному брату императора, стал лично Ань Дэхай, он переоделся бродячим торговцем и смог отдать послание лично в руки Гуну. В нем содержалась просьба прибыть в Мулинь для обсуждения плана действий против Сушуня. Князь Гун понимал, что установление власти Регентского совета означало конец его карьеры и вместе с князем Чунем спешно прибыл в Мулинь. Но группировка Сушуня не допустила его встречи с императрицами. Однако ночью в покои гостей наведался Ань Дэхай и тайно проводил Гуна и Чуня на встречу с императрицами.

После обсуждения четверка заговорщиков выработала стратегический план: они условились вести себя спокойно (чтобы не распугать змей), а решающий удар нанести неожиданно и внезапно. Гун для отвлечения внимания Сушуня и его группировки вскоре вернулся в Пекин, чем успокоил все подозрения в свой адрес.

Императрицы также усыпляли внимание совета, как будто признав свое фактическое поражение, потворствуя выдаче различных званий и наград его членам и вместе с тем скрывая тот факт, что маньчжурский военачальник Шэнбао в любой момент готов выступить против совета, а Гун стягивает войска к Пекину.

После гибели Сяньфэна было достигнуто перемирие с британцами. И 23 сентября 1861 г. противники совета добились издания императорского указа о переносе тела покойного императора в Запретный город. Сушуню было поручено охранять его гроб и семью молодого императора, этим самым он оказался прочно прикован к процессии и потерял свободу маневра.

26 октября процессия выступила из Мулани, в ее составе были как заготовщики (включая Цыси, Гуна и др.), так и члены Регентского совета (вместе с Сушунем), а также молодой император. Цыси была осведомлена о том, что Сушунь планирует ее устранение во время этого скорбного хода, поэтому при ней неотлучно находились два ее доверенных евнуха Ань Дэхай и Ли Ляньин, а гвардейцы Жунь Лу постоянно держались поблизости. Вторым важным тактическим ходом была изоляция главного противника – Сушуня. Она была успешно реализована благодаря древней традиции, согласно которой императора, умирающего вдали от места ритуального отпевания и молитв, должны были встречать сын и жена в месте отпевания (соответственно, они должны были там всё подготовить). С опорой на эту традицию был издан императорский указ, который предписывал всем срочно ехать вперед, в Пекин, а Сушуню – остаться у гроба с телом императора. Вероятно, Сушунь, рассчитывал, что Дуаньхуа, Цзайюань и другие его союзники возьмут власть в столице в свои руки и блокируют Гуна, который представлялся ему самым опасным противником. С этим и связано согласие Сушуня остаться во главе траурной процессии.

1 ноября императорский кортеж прибыл в Пекин и тут же был окружен войсками Гуна. Когда члены кортежа вошли в тронную залу, Гун зачитал приказ, скрепленный императорской печатью (Ли Ляньин к тому времени уже конечно же отыскал печать), в котором говорилось о том, что все члены Регентского совета лишены своих постов и должны быть взяты под стражу. Дуаньхуа, Цзайюань встретили указ покорно, но затем начали ругаться друг с другом из-за столь явного провала попытки захвата власти.

Также были зачитаны другие указы, которые содержали подтверждение воцарения Цзайчуня и закрепление за Цыань и Цыси титула вдовствующих императриц. Императрицы должны были править совместно вплоть до совершеннолетия императора, а Гун был назначен князем-регентом. Затем было покончено с Сушунем, который был во главе траурной процессии: он был схвачен Чунем во время того, как занимался любовью с двумя наложницами (что считалось вопиющим нарушением морали). После того, как с советом было покончено, установилась власть двух императриц и князя-регента.

ХИТРОСТИ ЛИ ЛЯНЬИНА И ПАДЕНИЕ АНЬ ДЭХАЯ

Ань Дэхай стал главой дворцовых евнухов, а Ли Ляньин все больше времени проводил в покоях императрицы Цыси. Ему удалось потрафить императрице в одном весьма важном для нее вопросе. Дело в том, что традиционная маньчжурская прическа, украшенная атласной наколкой с цветами и драгоценными камнями, причиняла немало неудобств энергичной молодой женщине – стоило подуть ветру или просто резко повернуть голову, как наколка съезжала и пряди волос выбивались. Ли Ляньин, как уже упоминалось, в юности был башмачником и умел орудовать иглой. Он придумал и изготовил специальный каркас, который надежно поддерживал прическу. Цыси оценила нововведение и повелела всем придворным дамам пользоваться такими наколками.

Кроме того, он не уставал развлекать императрицу и льстить ей, например, говорил ей, что даже твари земные ждут от нее благодати. В доказательство попросил ее подойти к пруду с декоративными карпами. Цыси подошла, и, о чудо, вода прямо вскипела, множество карпов подплыли к ней и нетерпеливо высовывали морды из воды. Потом она разузнала через Ань Дэхая, что Ляньин просто кормил карпов именно в этот час. Однако ей было по душе рвение этого евнуха. Вспомнив, что он был массажистом покойного императора, Цыси поручила ему делать ей легкий массаж. Несмотря на то, что главным ее любимцем и правой рукой оставался Ань Дэхай, она все более нуждалась в Ляньине.

Кто знает, не уничтожил ли бы всеведущий Ань Дехай своего молодого конкурента, но судьба распорядилась иначе. Глава евнухов Ань Дэхай был неимоверно наглым и заносчивым, считая себя неуязвимым под крылом Цыси. Его манеры раздражали кроткую Цыань, но он не придавал этому значения и даже дерзил ей. Практически все придворные аристократы ненавидели Ань Дэхая. Например, он сыграл злую шутку с губернатором провинции Шаньдун Дин Баочжэнем. Получив столь высокий пост, чиновник отправился в Пекин, чтобы отблагодарить вдовствующую императрицу Цыси. Перед входом в Тронный зал он нечаянно обронил головной убор-шапочку. Поблизости находился главный евнух Ань Дэхай, он быстро поднял шапочку, но отказался возвращать ее владельцу, требуя за нее десять тысяч лянов. Шапочка являлась атрибутом убора чиновника: появление во дворце без головного убора рассматривалось как грубое нарушение установленных правил. Поэтому Дин Ба-очжэнь с помощью посредника вынужден был выкупить шапочку за 3 тысячи лянов. Такой наглой и оскорбительной выходки главного евнуха губернатор провинции Шаньдун не мог забыть и поклялся при случае отомстить ему.

Дерзкий евнух осмелился обратиться к самому великому князю Гуну с требованием подарка! Князь Гун очень любил свой перстень с огромным нефритовым камнем и как бы невзначай хвастливо демонстрировал его при дворе. Ань Дэхай фамильярно предложил подарить ему драгоценность. Великий князь резко отказал ему, но наглый евнух не успокоился. Он пришел к Цыси и начал упрашивать ее добыть этот перстень, труда ей это не составит – ведь никто не откажет в просьбе сиятельной императрице. Цыси не желала обострять и без того напряженные отношения с великим князем Гуном, однако не хотела огорчать и своего самого надежного слугу. В конце концов уговорились так – Цыси попросит перстень у князя, а Ань Дэхай не станет носить его при дворе, чтобы не гневить вельможу. Но получив вожделенную безделушку, Ань Дэхай не смог отказать себе в удовольствии унизить великого князя, он стал хвастаться перстнем, потому что все знали, кому он принадлежал ранее. Гнев Гуна был столь сильным, что он прилюдно поклялся расправиться с главным евнухом.

Угрозы Гуна очень обеспокоили Цыси. Желая унять тревогу, она пошла к прорицателю, и – о ужас! – он предрек скорую смерть ее верному соратнику. Но привыкшая бросать вызов судьбе женщина решила действовать. Самое простое, по ее мнению, было бы удалить на время Ань Дэхая из Пекина, пока великий князь поостынет. Конечно, евнухам запрещено покидать столицу под страхом смертной казни, но Ань Дэхай может путешествовать инкогнито, под видом одного из доверенных чиновников. Благо, и повод подходящий нашелся: с юга прислали образцы шелка для обновления интерьеров дворца, и не один не устроил требовательную императрицу. Хорошо знающий вкусы императрицы Ань Дэхай должен был отправиться на юг и выбрать более подходящие. Поездка должна быть тайной, однако привыкший к роскоши и раболепному почтению к своей персоне Ань Дэхай не пожелал путешествовать скромно. Он разместился в огромной, богато украшенной лодке вместе с музыкантами, на другой лодке размещалась его обслуга. Этот кортеж привлек внимание губернатора, того самого Дин Баочжэня, который не забыл своего унижения во время первой аудиенции. Не решаясь самостоятельно решать судьбу евнуха, губернатор отправил депешу другому заклятому врагу Ань Дэхая – князю Гуну. Получив это сообщение, князь Гун отправился прямиком к сорегентше Цы-ань, которая тоже была сыта по горло высокомерием безродного евнуха. Вместе они составили предписание для губернатора Баочжэня, в нем повелевалось поступить согласно закону: без промедления казнить главного евнуха Ань Дэхая. Предписание было выполнено, Ань Дэхай был сразу же казнен.

После того, как Цыси узнала об этом, она поклялась избавиться и от Гуна, и от Цыань, но жизнь продолжалась, и место Ань Дэхая занял ее второй любимец Ли Ляньин.

«СЕРЫЙ КАРДИНАЛ» ПО-КИТАЙСКИ

Итак, Ли Ляньин пришел к власти в 1869 г., чтобы фактически негласно властвовать над Китаем целых сорок лет. Вплоть до своей смерти (по некоторым источникам, его отравили) Ли Ляньин с помощью интриг, вероломства, лести и подкупа преданно служил своей повелительнице, извлекая из этого огромные выгоды.

Его в шутку называли девятитысячелетним господином (в отличие от императора, называемого десятитысячелетним господином). Это был высокий, крупного телосложения человек. Сильные челюсти, крупный нос, колючие глаза, толстые губы и рельефный подбородок придавали его лицу особую выразительность. В отличие от покойного Ань Дэхая Ли Ляньин не кичился своим возвышением, напротив, приложил все силы дабы приобрести репутацию человека степенного, доброжелательного и весьма осведомленного в дворцовых делах, что способствовало росту его собственного авторитета среди придворных чиновников.

Ли Ляньин, выражаясь современным языком, создал себе имидж благочестивого ученого человека и имел в своем кабинете «четыре драгоценности»: библиотеку с конфуцианскими канонами, тушь, кисточку и тушечницу.

Но разумеется определяющим фактором успешной карьеры Ли было благоволение императрицы. Долгое пребывание среди ближайшего окружения Цыси позволило ему изучить ее характер и привычки. По выражению ее лица он безошибочно определял настроение своенравной повелительницы и знал, как в том или ином случае повлиять на нее. Ли Ляньин настолько сблизился с императрицей, что ему было позволена неслыханная честь разговаривать с ней сидя, в то время как всем остальным разрешалось разговаривать только стоя. Ему дозволялось первому обращаться к Цыси, если она не вызывала его на разговор, а иногда разрешала ему даже разделять с ней трапезу.

Главный евнух прежде всего отвечал за охрану личных покоев Цыси, и никто не мог войти в ее апартаменты без его разрешения. Ему было нелегко заслужить полное доверие Цыси, она постоянно подвергала его новым испытаниям. Например, однажды она стала жаловаться на постоянный упадок сил, который наверняка станет причиной ее преждевременной кончины. По древнекитайским религиозным воззрениям, больной человек мог восстановить свое здоровье, принимая лекарство, состоявшее из кусочка человеческого мяса от сына больного, его близкого родственника или преданного друга. Такое суеверие основывалось на убеждении, что божества, тронутые самопожертвованием, позволят больному вылечиться. Ли Ляньин сразу понял, на что она намекала – на мясо живого человека, и без колебаний отрезал кусочек мяса от своего бедра. Оно было сварено и подано императрице. Действительно, сиятельной императрице полегчало, а Ли Ляньин был осыпан всевозможными почестями и привилегиями.

Итак, наложница сомнительного происхождения получила то, что хотела – титул Великой императрицы и стала зваться Цыси Тайхоу – вдовствующая императрица Цыси. И традиционным кличем «Ваньсуй!» (что означало пожелание десяти тысяч лет жизни) приветствовали теперь ее. Конечно, Цыси понимала, что ее безграничная власть – лишь до поры до времени, пока не повзрослеет сын, однако пользовалась ею как могла.

Единственным препятствием стал ее пол – она была женщиной, которая по строгим законам Китайской империи должна уступить трон мужчине. Правила этикета создавали для нее серьезные препятствия. И тем не менее Цыси постепенно отбросила некоторые традиционные установления, сковывавшие ее действия.

СМЕРТЬ ИМПЕРАТОРА ТУНЧЖИ

Регентство Цыси должно было продолжаться вплоть до 17-летия наследника, которого при рождении назвали Цзайчунь – Императора Тунчжи (27 апреля 1856 – 12 января 1875) девятого императора маньжурской династии Цин, управлявшего Китаем с 1861-го по 1875 год.

Его правление, продолжавшееся в период его детства и юности, проходило в тени его матери, вдовствующей императрицы Цыси. Но сразу же после своего совершеннолетия и торжественной передачи ему власти Тунчжи умер. Причем, умер не только он – к предкам вместе с ним чуть было не отошел и евнух Ли Ляньин. Роковая случайность или коварный план Цыси, не прощающей предательства?

Взаимоотношения Цыси с собственным (?) сыном трудно было назвать теплыми. При жизни Сяньфэна малыш больше времени проводил с Цыань, которая обожала ребенка, но как только Цыси стала регентшей, мальчик был передан под опеку евнухов, душой и телом преданных Ли Ляньину.

С юных лет евнухи развращали наследника Тунчжи эротическими рассказами и порнографическими картинками. Его преданный евнух по имени Чжоу «тайком» выводил подростка из дворца через калитку для обслуги и водил на представления в театр для простолюдинов, где ставились вульгарные пьесы. Юноша любил посещать знаменитый книжный базар, однако его не интересовали ученые трактаты, он выискивал порнографические романы.

Следующим шагом в его «образовании» стало посещение домов терпимости, где «цветочные девушки» ввели его в мир чувственных удовольствий. Юный наследник трона практически забросил учебу и скорее всего подхватил сифилис задолго до своего семнадцатилетия. Однако это нисколько не тревожило его мать, всесильную Цыси, а добродетельная Цыань понятия не имела, что происходит с юношей. По распоряжению Ли Ляньина Чжоу свел своего господина с компанией светских молодых людей, которые день-деньской бражничали в ресторанах, а ночи проводили со знаменитыми пекинскими куртизанками.

В 1869 г. Тунчжи исполнилось 17 лет, и, несмотря на пренебрежительное отношение к многим традициям, Цыси не осмелилась откладывать его женитьбу. Вместе с Цыань они подобрали юноше невесту – красивую девушку по имени Алутэ из знатного рода, дочь известного историка Чун И. Выбор невесты нельзя было назвать мудрым: девушка была не только красивой, но и великолепно образованной, а главное обладала твердым характером.

Как такое могло произойти? Судя по всему женитьба Тунчжи совпала с первым охлаждением между Цыси и ее верным слугой и наперсником Ли Ляньинем. Цыси подозревала его в том, что он решил сделать ставку на молодого императора. Кроме того, она узнала что Ли Ляньин проводит много времени с одной из обитательниц гарема и вроде как собирается просить у императора милостивого разрешения выкупить ее. Это вполне укладывалось в дворцовый этикет, но Цыси не желала делить его ласки ни с кем.

Да, именно так. Начав с разогревающего массажа, который так любил покойный император Сяньфэн, Ли Ляньин перешел к расслабляющему, после чего начал пользоваться широко известными в Поднебесной фаллоимитаторами из полированного нефрита или яшмы. Теперь императрица не могла обойтись без верного слуги, ее пробужденное сладострастие требовало ежедневного удовлетворения. Она не могла удалить от себя Ли Ляньина, однако раздражение постепенно накапливалась в ней.

Кроме того через неделю после свадьбы Алутэ показала характер, в присутствии придворных насмешливо отозвавшись о Цыси, которая вошла во дворец в качестве наложницы. Но наиболее неприятным сюрпризом стало то, что пьяница и развратник Тунчжи по уши влюбился в жену и практически все дни и ночи проводил в ее обществе.

И Цыси вскоре переходит в наступление. То, что мы знаем о ее характере, заставляет предположить, что это было именно так. После достижения наследником совершеннолетия. Цыси издает декрет, в котором сообщает, что ее регентство окончено и она передала власть наследнику. Пусть правит.

А Ли Ляньин? Пусть он теперь был не так уж и нужен Цыси, но она не могла отпустить свою собственность просто так. Отдать другой? Ну нет! Ли Ляньин был обречен. Как и наследник Тунчжи. Цыси решила одним ударом разделаться не только с императором, но и с тем, кого подозревала в предательстве. Они оба должны умереть, но так чтобы в смерти не заподозрили саму Цыси. Имя Цыси Тайхоу должно было остаться белее белого снега! Она помнила о том, что любила больше всего… Нет, это не был Ли Ляньин – больше всего и всех Цыси любила власть. И ради власти она должна была остаться вне подозрений. Месть следовало осуществить так, чтобы императрицу в ней никто даже не мог заподозрить.

Цыси сделала все возможное, чтобы породить раздор между супругами. Она распускала слухи, что император теряет здоровье в постели ненасытной жены и прилюдно умоляла его посещать благонравных наложниц, а именно юную Хуэй Фэй, душой и телом преданную императрице. У входа в покои Алутэ дежурили евнухи, которые умоляли императора не огорчать мать и ночевать в другой постели. А император был слабохарактерным и не желал вступать в открытый конфликт с матерью. Но не желал он и проводить время с ее шпионкой, поэтому вернулся к привычным походам по злачным местам.

Очень скоро о его похождениях стало известно при дворе. Цыси регулярно выслушивала отчеты лично от великого князя Гуна, но не предпринимала ничего, чтобы урезонить сына. Напротив, она всячески поощряла его похождения и с садистским удовольствием докладывала о них Алутэ. Однако невестка была по-настоящему крепким орешком, она не опустила руки, напротив, хитростью и лаской она все крепче привязывала к себе императора.

Официально после свадьбы Тунчжи приобрел высшую власть, но на деле клика Цыси старалась не допускать его к государственным делам, в ведении молодого императора были лишь церемониальные обязанности. Однако ласковая настойчивость жены сделала свое дело: он начал самолично рассматривать государственные бумаги и принимать послов.

Цыси поняла – ее время на исходе, если она не сделает решительного шага. Она была на такое способна, рискнуть, поставить все на карту, но на этот раз рядом с ней не было верного помощника. Так пусть поплатится за свою неверность!

Итак, императорская семья обедает, вкушая блюда, недоступные простым смертным. Обязательным блюдом были пельмени, мелкие цзяоцзы, которые обожала Цыси, и крупные жирные баоцзы, которыми всегда лакомился император. Тунчжи ел жадно, отчего его руки и лицо вечно были забрызганы их жирным соком, поэтому он то и дело подзывал стоящего рядом евнуха, который подавал ему столовые полотенца.

Надо сказать, что за обедом в Китае салфетками не пользовались. Вместо них обедающим подавали маленькие квадратные полотенца, обработанные паром. Ими вытирали лицо и губы после каждого блюда. Китайцы считали, что они более гигиеничны, чем сухие столовые салфетки, принятые у европейцев.

В этот день Тунчжи прислуживал Ли Ляньин. Так приказала Цыси.

На другой день оба занемогли, евнух и принц. У них открылась какая-то странная сыпь, начался жар. Придворный врач с ужасом узнал оспу. Да такую стремительную!

В декабре 1878 г. Цзайчунь, правивший под девизом Тунчжи, опубликовал обращение: «Мне повезло в этом месяце заразиться оспой». (Согласно распространенному тогда поверью, человек, переболевший оспой, отмечен богами.) Пока врачи пытались всяческими эликсирами поддержать жизнь в измученном сифилисом теле императора, Цыси собрала Совет и без обиняков заявила, что император не может исполнять свои обязанности. Никто не смел пойти против Цыси, и Совет смиренно предложил возобновить регентство Цыси и Цыань, разумеется, до выздоровления императора.

Вообще-то в Пекине было отмечено несколько случаев оспы. Но не во дворце, а в самых дальних, самых бедных кварталах. Как же оспа попала во дворец? Конечно, судачили люди, он ее подцепил в каком-нибудь притоне! Наверняка именно Тунчжи принес заразу во дворец. Правда, странно, что одновременно заразился и Ли Ляньин. А также очень странно, что все произошло после обеда, на котором императрица почему-то заставила именно этого евнуха прислуживать сыну…

Известно, что, если горячим пропаренным полотенцем провести по лицу больного, покрытому инфекционной сыпью, а потом приложить к лицу намеченной жертвы, то заболеет и тот, чье лицо было вытерто, и тот, кто брал салфетку в руки… Те, кто умел складывать два и два, чтобы получить четыре, получил нужную сумму. Однако предпочитали помалкивать. Вообще делали вид, что не умеют считать даже до двух, не то чтобы еще складывать какие-то числа!

Ослабленный венерическими заболеваниями организм императора не был способен долго сопротивляться болезни, и менее чем через две недели он умер. А вот Ли Ляньин смог оправиться от страшной болезни и вернуть благоволение Цыси. И неудивительно – их слишком многое связывало кроме страсти, они нуждались друг в друге. И кто кроме Ли Ляньина мог так эффективно выполнять самые коварные планы Цыси? В общем, Ли Ляньину было суждено прожить еще 36 лет и даже пережить свою императрицу.

А императорский ли сын был орудием убийства евнуха, или евнух-предатель искупил предательство смертью путающегося под ногами и мешающего править императора – мы, вероятно, уже не узнаем. Однако Цыси придерживалась той точки зрения, что во имя желанной цели хороши любые средства.

Оставалась одна проблема – строптивая невестка Алутэ, которая объявила о своей беременности. Если бы невестка Цыси родила наследника, он бы со временем получил право занять трон. Это не устраивало Цыси. Однако еще одна смерть в императорской семье была бы вызовом знатным фамилиям. Поэтому Цыси создала совершенно невыносимую жизнь для невестки, практически арестовав ее в собственных покоях, разумеется ее верный евнух проследил за всем.

В это же время Цыси приняла беспрецедентное решение и смогла провести его в жизнь с помощью лести и угроз. Она настояла на избрании наследником престола четырехлетнего Цзай Тяня, сына великого князя Чуня, брата покойного императора Сяньфэна и родной сестры Цыси Дафэн. Племянник был наилучшим вариантом для нее, однако оставалась проблема Алутэ, которая могла разрешиться от бремени мальчиком и претендовать на регентство. Цыси откровенно намекнула отцу невестки, что в интересах империи его дочь должна умереть. На тот момент молодая вдова была сломлена постоянными унижениями, евнухи Ли Ляньина лишили ее всех нарядов, ее служанки куда-то исчезли, даже еду не приносили вовремя. Поговорив с отцом, она полностью отказалась от еды, но так как она, возможно, была уже отравлена ртутью, то умерла быстро и мучительно.

ЛИ ЛЯНЬИН «ВО ВЛАСТИ»

Цзай Тяню дали императорское имя Гуансюй, что означает «бриллиантовый наследник». Цыси вновь стала регентшей и всецело отдалась власти, предвкушая несколько лет полного, не разделенного ни с кем блаженства.

Во время болезни главного евнуха безвестная наложница, ставшая камнем преткновения, исчезла, и ничего не мешало возрождению полной близости между Цыси и Ли Ляньинем. Добившись полного доверия вдовствующей императрицы, евнух, по существу, стал ее личным менеджером. Он имел ничем не ограниченный доступ к дворцовой казне и смог возвести коррупцию в систему. Даже мелким чиновникам было известно: любое продвижение по должности имело фиксированную стоимость, за определенную сумму можно было перепрыгнуть через несколько ступенек карьерной лестницы и даже отменить смертный приговор. За должность дао-тая (начальника области) платил 70 тысяч лянов; маньчжуры, чтобы приобрести должность чиновника третьего класса в императорском дворе, должны были уплатить 130 тысяч лянов. Один высокопоставленный чиновник был освобожден от тюремного заключения и восстановлен в прежней должности за взятку в 100 тысяч лянов. Цыси и Ляньина объединяла и ненасытная жадность: оба они познали бедность и нужду, поэтому умели ценить деньги. Полученные с чиновников и аристократов деньги Ли Ляньин вкладывал в разнообразные торговые предприятия. Через подставных лиц двор активно сотрудничал с иностранцами, хоть Цыси оставалась приверженцем крайней ксенофобии.

Несмотря на исключительную оборотистость главного евнуха, денег все равно не хватало. У Цыси были поистине императорские прихоти, ей было мало драгоценностей и шелков, она желала получить прекраснейший в мире дворец и парк. Для реконструкции была избрана пришедшая в упадок летняя резиденция и парк Ихэюань, располагающиеся на берегах искусственного озера Куньмин. Это был парковый ансамбль с жилыми зданиями, храмами и павильонами, образец классического искусства пейзажной архитектуры. Во время Второй опиумной войны с англо-французской интервенцией в 1860 г. Летний дворец был полностью разрушен англичанами, когда объединенные англо-французские силы захватили Пекин. Восстановление его великолепия было бы сопоставимо со строительством Версаля, но Цыси страстно желала отстроить его с немыслимым даже для императорского Китая размахом. Увы, средств добытых Ли Ляньинем, не хватило, и по его совету императрица перевела в строительный фонд деньги выделенные на создание современного флота. 30 миллионов лян серебра (а это почти тонна) были потрачены в течении 10 лет, и вместо новых боевых судов, способных защищать страну от агрессии, Китай получил десятки дворцов. К чему суда, бороздящие океан? Императрица предпочла огромную мраморную ладью Цинъяньфан («Лодка чистой трапезы») – в императорском парке Ихэюань был построен дворец в виде корабля с загнутым вверх носом и кормой. А как следствие, в 1895 г. японская флотилия практически полностью уничтожила неподготовленный и устаревший военно-морской флот Поднебесной империи.

Цыси была готова на все для того, чтобы удовлетворить свои желания и безжалостно расправлялась с теми, кто стояли у нее на пути. Жестокость сочеталась в ней с хитростью, а хитрость со скрытностью. Цыси приступила к укреплению своей вертикали власти, в 1865 г. покончив с регентством Гуна. Ею была создана собственная шпионская сеть во главе с Ли Ляньином, опутавшая двор. Никакой заговор просто не мог осуществиться, поскольку Цыси так боялись, что иногда сами участники заговора сообщали ей о нем.

Впрочем, Ли Ляньин преуспел не только на почве создания разведсети во дворце, но и потворствуя сладострастию императрицы. В сексе Цыси была ненасытна, у нее было множество любовников, а о чудовищных нравах во дворце ходили легенды. Через спальню императрицы прошли тысячи мужчин, и не было бы таких извращений, которые остались бы неизведанными этой женщиной. Ляньин, по дворцовым слухам, привязывал к своему телу молодого мужчину и совершал с его помощью сексуальные действия, услаждая таким образом свою повелительницу. Однако Ли Ляньин вовремя понял, что Цыси нужна полноценная интимная жизнь и самолично нашел подходящего мужчину. Это был молодой красавец по имени Я о Баошэн, провалившийся на государственных экзаменах в Пекине. Юноша не пожелал возвращаться в провинцию, он шатался по ресторанам, зарабатывая на плошку риса пением непристойных песенок. Главный евнух тайком привел юношу во дворец и поселил в закрытых покоях. Здесь Яо Баошэна одели в красивый халат, научили изысканным манерам и элементарным медицинским знаниям. Судя по всему главный евнух без обиняков посвятил молодого авантюриста в суть интриги: Баошэна представят императрице как врача. Так и вышло. Императрица терпеть не могла главного лекаря Фан Шоу синя, медлительного рассеянного старика и с удовольствием допустила к себе обходительного красавца. Узнав о появлении во дворце неизвестного врача Яо Баошэна, Палата императорских лекарей выразила коллективный протест, но дело уже было сделано, Цыси назначила его главным врачом. Теперь Яо Баошэн много времени проводил в ее личных апартаментах: рассказывал многочисленные скабрезные истории из своего неиссякаемого репертуара, приносил непристойные картинки и любовные романы. Это возбуждало горячую натуру Цыси и дело зашло слишком далеко – вдовствующая императрица забеременела!

Когда стало неудобно показываться на виду, Цыси удалилась на время в личные покои. А чтобы не муссировались слухи, был издан императорский указ: ввиду серьезной болезни она не может присутствовать на Верховном императорском совете и все вопросы до ее выздоровления будет решать императрица Цыань. Под предлогом серьезной болезни Цыси длительное время находилась в уединении, пытаясь скрыть свою беременность и рождение младенца. Врачи якобы рекомендовали Цыси принимать женское молоко. С этой целью во дворец пригласили нескольких здоровых китаянок. Но имелось и другое мнение: Цыси никогда не пила женского молока, оно предназначалось не ей, а ее младенцу. Цыси родила мальчика, и его нужно было во что бы то ни стало удалить из дворца. На сей раз, как говорили, все обошлось благополучно: его отца, Яо Баошэна, снабдив большими деньгами, отправили вместе с сыном в родную провинцию и пригрозили, чтобы он держал язык за зубами. Ибо если бы раскрылось, что Цыси смешала свою благородную маньчжурскую кровь с китайской, ей бы этого не простили.

Возможно, боясь разоблачения, она и решила устранить опасного свидетеля – свою сорегентшу. По другой версии, Цыань сама спровоцировала свою опасную подельницу, по доброте душевной отдав ей завещание покойного Сяньфэна. Этот в высшей степени любопытный документ давал Цыань право умертвить Цыси от имени покойного императора. В нем сообщалось что возвысившая наложница лживая опасная смутьянка и если Цыань решит, что ее действия несут вред государству, то она должна обнародовать этот документ. Бумага была уничтожена, но Цыси пылала гневом от осознания того, что ее жизнь и смерть столько лет были в слабых руках недалекой Цыань.

Этим воспользовался Ли Ляньин, Цыань открыто обвиняла его в воровстве и неподобающем поведении. Он умело подлил масла в огонь гнева Цыси, после чего во дворец Цыань были отправлены пирожные с личной кухни Цыси. Цыань была сладкоежкой и пирожные съела, а на следующее утро внезапно отошла в мир иной.

РОКОВАЯ СУДЬБА ГУАНСЮЯ

Цыси осталась единственной и полновластной хозяйкой Поднебесной, однако юный Гуансюй, ее племянник, бывший в детстве ее любимчиком, возмужал и решил выйти из-под опеки могущественной тети. Избрав когда-то наследником Гуансюя, Цыси сильно разгневала как аристократические круги, так и простонародье. Ведь по всем правилам наследником должен был стать Пу Лунь – совершеннолетний молодой человек, слывший образованным и благочестивым. К тому же дурное предзнаменование отметило восхождение Гуансюя на трон: от молнии сгорел алтарь Храма неба, где происходило традиционное вознесение молитв о дожде.

Однако Цыси была выше этих суеверий, она окружила племянника всесторонней заботой: за его хрупким здоровьем следили лучшие врачи, учителям не дозволялось переутомлять или наказывать его, а евнухи удовлетворяли малейшие прихоти Сына Неба. Желающий угодить императору Ли Ляньин постоянно доставлял во дворец европейские игрушки. Запросы подрастающего Гуансюя постоянно росли: он желал иметь все европейские диковины. В его покоях стоял телефон, телеграфная установка, фонограф. Все эти приспособления восхищали Гуансюя, он начал преклоняться перед западной наукой. Желая показать придворным, что у «белых варваров» есть немало полезного, он велел проложить в Запретном городе узкоколейку, по которой курсировал маленький паровозик с двумя вагончиками. Мальчик сам управлял ими и с удовольствием катал придворных, тихие воды озера Куньмин в Летнем дворце он бороздил на новенькой моторной лодке, вызывая неудовольствие Цыси, которая считала такое поведение неподобающим. Детские игры сформировали из Гуансюя либерального правителя, желающего взять у Запада лучшее и таким образом укрепить свое государство. Именно это и стало причиной раздора с фанатично консервативной регентшей Цыси и ее кликой.

Но вот истек положенный срок, и молодой наследник должен был вступить в брак и принять власть. В марте 1889 г. начались «поиски невесты». На самом деле она была давно найдена. Наученная неудачей с Алутэ, императрица Цыси по совету Ли Ляньина остановила свой выбор на своей племяннице Лун Юй, дочери ее родного брата генерала Гуй Сяна. Лун Юй не блистала ни умом, ни красотой, зато была искренне предана своей тете. На традиционных смотринах маньчжурских девушек брачного возраста Гуансюй сам предложил Цыси сделать выбор, рассчитывая подобрать наложниц по своему вкусу. Однако и это ему дозволено не было, увидев, что внимание Гуансюя привлекла красивая девушка из знатного рода, держащаяся скромно, но с достоинством, Цыси тут же вспомнила о ненавистной Алутэ…

В конце концов наложницы были избраны, и жизнь пошла своим чередом. Молодой император получил номинальную власть, но на самом деле не мог принять ни одного решения без согласия Цыси, которая жила в роскоши Летнего дворца. Для этих «совещаний» император был вынужден совершать частые утомительные поездки из Запретного города, где обитал со своей семьей в окружении евнухов-шпионов, всецело преданных Ли Ляньину. Его семейная жизнь была номинальной, он не желал делить ложе с нелюбимой женой и проводил ночи в компании наложниц. Евнухи от имени Цыси передали ему приказ примириться с женой и жить с ней в добром согласии. Однако в этом вопросе уступчивый Гуансюй проявил неожиданную твердость и конфликт между ним и императрицей Цыси начал выходить на новый уровень. Гуансюй был отнюдь не глупым и не пугливым, просто он отлично осознавал, что его окружают ставленники императрицы Цыси.

Он желал вернуть себе полноту власти и начал разрабатывать план. Это было неспокойное время: все больше людей из разных сословий осознавали необходимость реформ. Например, традиционные экзамены для китайских чиновников казались абсурдными: для того, чтобы собирать налоги с крестьян, нужно было написать пространное сочинение о добродетелях в строго заданном стиле, а не продемонстрировать знание основ экономики.

С 11 июня по 21 сентября 1898 г. император Гуансюй, тесно сотрудничавший с элитой реформаторов, зарезервировал большое количество указов, в частности это была отмена сочинений стилем багу на государственных экзаменах, реорганизация начального образования по европейскому образцу, обязательное перевооружение армии и модернизация сельского хозяйства. Этот период, когда были изданы эти указы, в китайской истории получил наименование «сто дней реформ».

Если реформаторы имели возможность подготавливать амбициозные проекты, то консерваторы во главе с Цыси обладали реальной военно-политической властью. Призывы Гуансюя к скромности в быту напугали чиновничью элиту, привыкшую к раболепному почитанию. Настроения в армии были разными, но фактический главнокомандующий Жунь Лу был не только одним из самых верных и давних сподвижников Цыси, но и убежденным консерватором.

Цыси не решалась выступить открытой противницей реформ императора, напротив, она даже прибыла в Пекин на поезде, желая продемонстрировать свою лояльность. Но Гуансюй ей не доверял и был согласен со своими сподвижниками: Цыси нужно отстранить от власти. Однако воспитанный в почитании к традициям Гуансюй и помыслить не мог о том, чтоб физически устранить Цыси. Заговорщики решили, что самое важное – уничтожить Жунь Лу, а Цыси можно просто изолировать в одном из дворцов и продержать ее в изоляции до оглашения указов о реформах. Однако кто поведет войска? Кроме Жунь Лу авторитетом пользовались Ли Хунчжан и Юань Шикай. На последнего Гуансюй решил сделать ставку. Этот выходец из влиятельной феодально-бюрократической семьи вел свой бизнес по европейским стандартам и вложил большие деньги в милое сердцу императора предприятие – строительство железной дороги в Северном Китае. Кроме того Юань Шикай принимал участие в деятельности реформаторской организации «Союз усиления государства» и открыто высказывался за идею перевооружения армии.

Итак, Юань Шикай был приглашен во дворец для беседы, нет, не о заговоре, а о перспективах реформ. И разумеется, преданные Ли Ляньину евнухи тут же сообщили об этом визите. Вскорости Юань Шикай был вызван на аудиенцию к императрице Цыси. Но при всем своем желании он не мог сообщить ничего конкретного, чем прогневал великую императрицу. Однако Ли Ляньин, провожавший Юань Шикая, весьма доходчиво объяснил последнему, что любой заговор императора обречен на провал, а вот тот, кто сообщит о нем, получит все надлежащие почести и награды. Юань Шикай по всей видимости был реалистом, взвесив все «за» и «против», он решил держаться более сильной стороны. Император же остался весьма доволен встречей с Юань Шикаем и решился открыть перед ним все карты. Он велел Юань Шикаю самолично убить Жунь Лу, возглавить армию и арестовать Цыси в Летнем дворце. Юань Шикай поклялся отправиться немедленно и получил от императора два указа: первый – о казни Жунь Лу, второй – о взятии под стражу Цыси.

Юань Шикай действительно отправился к Жунь Лу и отдал ему компрометирующие императора бумаги. Когда Цыси прочитала эти приказы, она была очень разгневана и велела Жунь Лу немедля сменить всю стражу в Запретном городе на верных ему гвардейцев. Ли Ляньин распорядился чтобы верные императору евнухи были схвачены и изолированы. Императрица Цыси вместе со свитой отправилась в Запретный город. Гуансюй понял, что заговор провалился, он дрожал как осиновый лист, совершая челобитье перед Цыси. Императрица обвинила его в преступном намерении убить мать и потребовала передать ей регентство. Гуансюй всегда боялся Цыси и теперь, совершенно деморализованный провалом заговора, покорно составил требуемый документ и отдал императорскую печать. Все распоряжения императора по поводу реформ были аннулированы, например, вновь были восстановлены официальные государственные экзамены с применением стиля багу.

21 сентября 1898 г. евнухи под предводительством Ли Ляньина схватили императора Гуансюя и доставили в небольшой дворец Иньтай, расположенный на крохотном острове посреди озера Наньхай внутри Запретного города. Все преданные ему евнухи были казнены, теперь к нему допускались лишь лично отобранные Ли Ляньинем слуги.

Не была забыта и его любимая наложница Чжэньфэй, вдохновлявшая императора в его начинаниях, она по приказу Цыси оказалась под замком в тереме Цзинцигэ. Ее жизнь оказалась недолгой и закончилась трагически.

Цыси снова становится полноправной регентшей и на долгие годы полностью подчиняет себе Китай. Результатами полувекового правления Цыси, наполненного нескончаемой кровопролитной борьбой за власть, были несколько подавленных восстаний (тайпинов и ихэтуаней), несколько проигранных войн, ослабление авторитета власти и отсталость страны в технике и экономике.

Итак, Гуансюй находился в заточении, но Цыси продолжала опасаться нового витка смуты. Она оказалась в сложном положении: устранение больного императора могло ей стоить слишком дорого, ведь сразу же встал бы вопрос о приемнике. Вместе с Ли Ляньинем они приняли решение: сохранить Гуансюю жизнь и позволить участвовать в формальных церемониях.

Впереди у императора были годы унизительного заточения, полные лишений. Он медленно угасал, но и Цыси стала терять привычную бодрость. Ее сторонники всполошились: вдруг она умрет и Гуансюй вернет себе власть?! Известно, что в заключении он развлекался тем, что рисовал портреты своих врагов и расстреливал их из лука.

РОКОВЫЕ ТАЙНЫ ЗАКАТА ИМПЕРИИ

А в 1908 г. внимание большинства китайцев, иностранцев, находящихся в Китае и глав ведущих держав привлекли странные события. Многие не могли дать этому логичного и правдоподобного объяснения.

Менее чем за тридцать часов с 14-го по 15 ноября 1908 г. в жизни Запретного города, Пекине, всего Китая произошло три довольно значительных события.

Во-первых, назначение вдовствующей императрицей Цыси двухлетнего Пу И наследником трона.

Во-вторых, неожиданная смерть тридцатишестилетнего императора Гуансюя.

И, в-третьих, довольно странная кончина (вроде бы как от дизентерии или от инсульта) на 74-м году жизни самой императрицы Цыси, правившей единолично Китаем 43 года (1865–1908). Императрица Цыси пережила своего племянника Гуансюя всего на 24 часа.

Что скрывалось за такими стремительными роковыми переменами (мы ведь знаем, что нет хуже пожелания для китайца, чем жить в эпоху перемен)?

Перенесшая легкий паралич (видимо, это был микроинсульт) Цыси собрала совет и настояла, чтобы наследником трона стал двухлетний Пу И. Родословная этого последнего императора весьма примечательна и приподнимает завесу над еще одной тайной императрицы Цыси.

Дед Пу И был отцом Гуансюя, сына от сестры Цыси по имени Дафэн. От другой его жены были рождены три сына: Цзай Фэн, Цзай Сюнь и Цзай Тао. Старший сын Цзай Фэн унаследовал титул отца и стал называться «великий князь Чун». По приказу императрицы Цыси он женился на приемной дочери главнокомандующего Жунь Лу. Девочка эта была принесена в дом Жунь Лу Ли Ляньинем, стало быть, она появилась на свет во дворце. Напрашивается предположение, что давняя сексуальная связь Цыси с Жунь Лу привела к рождению этой девочки.

От этого брака у великого князя Чуня было два сына: старший Пу И, родившийся в феврале 1906 г., и младший – Пу Цзе. Если принять эту версию, то Пу И доводился Цыси внуком. И в случае выздоровления она легко могла контролировать привыкшего подчиняться великого князя Чуня, малолетнего императора и всю страну.

Однако Цыси не становилось легче, напротив, она поняла, что слабеет с каждым днем. Единственным ее желанием было не допустить до власти Гуансюя, ведь если он переживет ее, то его сторонники могут отстранить от власти маленького Пу И. Гуансюй, задвинутый в глухую опалу, не правил, но пользовался большим уважением у народа, чем вызывал ненависть тетки.

Последний маньчжурский император Пу И, позднее в своих воспоминаниях, разбирая несколько версий смерти императора, писал: «Когда вдовствующая императрица Цыси поняла, что уже больше не встает с постели, она не захотела умереть раньше Гуансюя и поэтому убила его». Однако он был склонен все же верить иной версии, по которой Цыси не собиралась умирать. Так, в день объявления двухлетнего Пу И наследником престола Цыси еще не думала о своей скорой смерти. Спустя два часа после кончины императора Гуансюя она сказала отцу маленького Пу И, князю-регенту Чуню, родному брату Гуансюя: «Ты будешь управлять всеми государственными делами, как я тебе велю». На следующий день императрица сказала: «Мое состояние критическое, и я чувствую, что больше не встану. После моей смерти все государственные дела должны решаться регентом. В случае особо важных дел необходима предварительная санкция императрицы» (жена Гуансюя была племянницей Цыси). Однако эти заявления вовсе не говорили, что Цыси в скором времени планировала отойти в мир иной.

Но существует и иная версия смерти императора Гуансюя – его смерть была насильственной и виновницей ее была престарелая Цыси. Утром 14 ноября 1908 г. главный евнух Ли Ляньин в сопровождении двух преданных людей явился во дворец Иньтай, где находился в заточении Гуансюй, он положил перед Сыном Неба три варианта орудий самоубийства: пилюли опиума, тонкий золотой лист (который кладется на губы и при дыхании плотно закрывает дыхательное горло, вследствие чего наступает удушение) и тонкий шелковый шнур. После этого он ушел, напомнив императору, что вернется к часу дня, и если один из этих трех предметов не будет употреблен, то евнухи получат приказ задушить его. Когда главный евнух вернулся после полудня, пилюль на столе не оказалось, а Гуансюй лежал с едва заметными признаками жизни. Ли Ляньин понял, что его помощь уже не нужна, приказ Цыси выполнен – все кончено.

В 2008 году китайские исследователи опубликовали материалы исследования останков, согласно которым Гуансюя действительно отравили мышьяком (а что касается следов опиума, то по прошествии стольких лет их обнаружить практически невозможно). Видимо это было последнее злодеяние, которое успела совершить на этом свете императрица Цыси и ее преданный евнух.

Императрица Цыси ушла за Гуансюем ровно через сутки. Известно, что под конец жизни она пристрастилась к опиуму, пытаясь изгнать с помощью наркотических видений из своей памяти все кровавые ужасы своего прошлого.

Соблюдая древние обычаи, родственники попросили ее сказать последнее напутственное слово. Умирающая тихо произнесла: «Никогда не допускайте женщину к верховной власти. Никогда не позволяйте евнухам вмешиваться в управление государственными делами». Затем Цыси вытянулась и повернула лицо в южную сторону, как это положено правителю, ждущему наступления смерти. Ей назвали ее посмертное имя – Сяоцинь Сянь Хуанхоу. Потом она подняла бессильную руку и коснулась уха. В уши были вдеты те самые крохотные жемчужные серьги, которые когда-то подарил ей император Сяньфэн и которые она почти никогда не снимала. Цыси хотела быть похороненной в них.

А что же ее верный евнух? После смерти своей покровительницы он был низложен с должности главного евнуха. Накопленные им несметные богатства были разграблены чиновниками и приближенными нового регента. А 4 марта 1911 года он умер при странных обстоятельствах – возможно был отравлен, нельзя сказать, что наблюдался недостаток людей, которые желали бы свести с ним счеты. Во всяком случае его смерть можно рассматривать как символичную – ненадолго пережив свою повелительницу, он не пережил китайскую монархию – в том же году династия Цин была низложена после Синьхайской революции.


Примечания


1

Ахмед Осман (род. 1934) – историк, религиовед и египтолог. Имеет степень магистра в области египтологии. Выдвинул несколько оригинальных теорий о взаимосвязи библейской истории и египетской, которые вызывают неоднозначную оценку у классических египтологов.

(обратно)


2

Неизвестно, как закончила дни сама Нефертити. Ее мумия не найдена. Один из археологов, ряд лет возглавлявший раскопки в Ахетатоне, пишет, что среди местных жителей бытует рассказ о том, что в конце XIX века группа людей спустилась с гор, неся золотой гроб; вскоре после этого у антикваров появилось несколько золотых вещей с именем Нефертити. Проверить эти сведения не удалось. По-прежнему неизвестно, действительно ли было найдено погребение великой царицы древности.

Хотя новые исследования, возможно, уже разгадали эту загадку. Британский египтолог Джоан Флетчер, специалист по мумификации из университета Йорка, сообщила, что команде ученых под ее руководством удалось идентифицировать мумию Нефертити. Как утверждает Флетчер, предполагаемая мумия Нефертити была найдена в секретном склепе в захоронении KV35 в египетской Долине царей еще в 1898 году. Она была замурована в боковой камере гробницы фараона Аменхотепа IV. Тело довольно плохо сохранилось, а потому почти не привлекло к себе внимания. Его сфотографировали единственный раз в 1907 году, прежде чем снова замуровать. «После 12 лет поисков Нефертити, это, вероятно, самое чудесное открытие в моей жизни. Хотя пока мы можем лишь с большой вероятностью предположить то, что мумия идентифицирована верно, находки, очевидно, в любом случае будут иметь большое значение для египтологии», – сообщила Флетчер. После обследования она смогла представить довольно весомые доказательства. Рентген показал сходство анатомии мумии с известными описаниями Нефертити, которая известна своей лебединой шеей. Другое доказательство – следы от плотно впивавшегося в кожу лобного ремешка. Помимо этого, Флетчер указывает, что голова ее была обрита, а в одной из ушных мочек сделано два отверстия для сережек, как и на дошедших до нас портретах царицы. Позднее ученые обнаружили отделенную от мумии правую руку, в ссохшихся пальцах которой был королевский скипетр. Она была согнута в жесте, позволенном только монархам. Кроме того, в одной из ниш гробницы были найдены драгоценности, которые подкрепили уверенность Флетчер в том, что найдена действительно мумия Нефертити.

(обратно)


3

Синдром (болезнь) Клиппель-Фейля относится к редким врожденным заболеваниям позвоночника, по клиническим проявлениям характеризуется деформацией шеи, это обусловлено сращением между собой шейных и верхнегрудных позвонков.

(обратно)


4

Тенеброзо-Кавернозо: tenebroso – темный, cavernoso – пещерный (итал.).

(обратно)


5

Галликанство (от лат. gallicanus – галльский, т. е. французский – Франция = Галлия) – религиозно-политическое движение среди французских католиков (с XIII в.), сторонники которого добивались автономии, большей независимости французской католической церкви от папства.

(обратно)


6

В японских именах фамилия (напр., Сайто, Токугава) всегда стоит перед личным именем. Такой формы мы будем придерживаться при написании всех японских имен и фамилий.

(обратно)


7

Микадо (япон. «ми» – достопочтенный, высший и «кадо» – врата), древний титул японского императора. Термин нашел широкое распространение, потому что у японцев не принято называть императора по имени. Современное японское название императора – тэнно (Сын Неба). Согласно синтоистским представлениям, распространенным в Японии до конца Второй мировой войны, персона императора является священной и неприкосновенной, и право на трон передавалось от одного властителя к другому «в течение бессчетных веков». После Второй мировой войны Хирохито (правивший в 1926–1989 гг.), 124-й император Японии, под давлением американцев издал императорский рескрипт, в котором говорилось, что божественность императора – ложное понятие, основанное исключительно на легендах и мифах.

(обратно)


8

Сёгун – верховный главнокомандующий и военный диктатор, правящий от лица императора (обычно, но необязательно, малолетнего), даже при вполне совершеннолетних императорах часто реальной властью обладали именно сегуны.

(обратно)


9

Титул фактических правителей-регентов сегунов в Японии в период с 1199 по 1333 год, в период Камакура. Слово сиккэн означает «держатель власти» или «правитель». Сиккэны принадлежали к клану Ходзё, который с 1199 года захватил власть в стране.

(обратно)


10

Примерно в 300 г. н. э. страна объединилась под властью племени Ямато с политическим центром в провинции Ямато (ныне – префектура Нара). Этот период также называют периодом Кофун, так как в течение этой эры для правителей строились большие курганы (яп. «кофун»). Правящий император жил в столице, которая часто перемещалась из одного города в другой. 592–710 гг. – период Асука, названный по местонахождению резиденций царей Ямато в районе Асука (недалеко от совр. Нара и Киото).

(обратно)


11

«Триумвират Мино» (Ниси-Мино Саннинсу) включал трех японских самураев-генералов, поддерживающих клан Сайто в течение периода Сэнгоку: Юдзи Наотомо (также известен как Юдзи Бокузен), Андо Моринари (также известен как Андо Мидзитари), Инаба Йосимицу (также известен как Инаба Иттецу). Они служили под началом Сайто Досан, Сайто Ёситацу, Сайто Тацуоку, а затем – под командованием Ода Нобунага.

(обратно)


12

Многие японские историки, кстати говоря, считают использование огнестрельного оружия на земле Японии и сожжение храмов Энрякудзи исторической виной Ода Нобунага, перечеркивающей все его заслуги. За сожжение храма Энряку-дзи, который был одним из древнейших буддийских центров страны, его называли «Демон-повелитель Шестого Неба» (япон. Дайроку Тэмма-о, в буддизме хозяин Шестого Неба в Мире Желаний, одно из воплощений зла).

(обратно)


13

Цену подобных актов можно видеть на примере самой Анны Петровны. Екатерина I, умирая, завещала престол Петру II, но указала, что если тот умрет бездетным – престол должен перейти к Анне либо ее наследникам. Петр II умер бездетным и акт Екатерины I не отменял, однако члены Верховного тайного совета нарушили волю императрицы и самочинно пригласили на трон другую Анну – Иоанновну – дочь брата Петра I. А наследник Анны Петровны (она умерла сразу же после его рождения, еще до смерти Петра II) стал императором Петром III в 1761 г. только благодаря перевороту 1741 г., когда сестра Анны – Елизавета – захватила власть.

(обратно)


14

Йефан Бен Гошайя (Хошеа) (ок. 1005—975 гг. до н. э.) – еврейский мудрец, комментатор Священного Писания, автор апокрифических мидрашей.

(обратно)


15

Фактор (нем. Faktor от лат. factor) – должность банкира, обслуживающего интересы двора и придворных кругов.

(обратно)


16

Свадебный балдахин – обязательная принадлежность брачной церемонии в иудаизме.

(обратно)


17

То есть Блейхредер вкладывал деньги в Круппа, а тот – в пушечный металл! 1860-е годы принесли фирме Круппа беспрецедентный бум в производстве вооружений, поскольку Пруссия вела одну за другой сразу три войны: против Дании, затем против Австрии и, наконец, против Франции. По меньшей мере в войне с Австрией пушки Круппа стреляли друг в друга с обеих сторон, потому что в то время «пушечный король» Альфред поставлял пушки всякому, кто мог платить. Это не освобождало его, однако, от денежных забот, потому что он расходовал на строительство новых заводских объектов суммы значительно больше тех, что возвращались к нему в виде доходов. И хотя благодаря этому фирма росла захватывающими дух темпами, ее обеспеченность собственным капиталом постоянно оставалась слабой. Вновь и вновь Крупп вынужден был занимать огромные суммы у банкиров – у Блейхредера в Берлине или у Оппенгейма и Дайхмана в Кельне.

(обратно)


18

Блейхредер финансировал сталеплавильный и прокатный завод «Дортмундерхютте» в Руре (изготавливал железнодорожные рельсы, локомотивы). По тому времени идея вертикального концерна, который производил бы все – от стали и необходимого в ее производстве угля до локомотивов, – т. е. все то, что было нужно для строительства и эксплуатации железной дороги, была новой и неслыханно смелой. Однако Штраусберг чересчур поздно осознал, что этот замысел таил в себе также и большие риски – он должен был думать одновременно о самых различных сделках, а функционирующего аппарата управления концерном еще не существовало, поэтому неудачи стали частым явлением. Уже тогда весьма осмотрительный Герсон Блейхредер давал всему этому такую оценку: «Это толковый и рассудительный человек, однако его манера раздувать сделки, чтобы залатать старые дыры, является опасной. При возникновении трудностей все построенное им здание может рухнуть, и под его развалинами окажутся погребенными миллионы доверчивых акционеров». Безусловно, сам Блейхредер к последним не относился.

(обратно)

Оглавление

  • ОТ АВТОРОВ
  • ЖРЕЦ ЭЙЕ (примерно 1243–4319 гг. до н. э.)
  • ЖОЗЕФ ДЮ ТРАМБЛЕ (1577–1638)
  • КАСУГА НО-ЦУБОНЭ (1579–1643)
  • ГЕНРИХ ИОГАНН ФРИДРИХ ОСТЕРМАН
  •   (1686–1747)
  • ГЕРСОН ФОН БЛЕЙХРЕДЕР (1822–1893)
  • ЛИ ЛЯНЬИН
  •   (1848–1911)
  • Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

    Copyright © UniversalInternetLibrary.ru - электронные книги бесплатно