Электронная библиотека
Форум - Здоровый образ жизни
Саморазвитие, Поиск книг Обсуждение прочитанных книг и статей,
Консультации специалистов:
Рэйки; Космоэнергетика; Биоэнергетика; Йога; Практическая Философия и Психология; Здоровое питание; В гостях у астролога; Осознанное существование; Фэн-Шуй; Вредные привычки Эзотерика






«СЛОВО О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ» - ЗОЛОТОЕ СЛОВО РУСИ



1. В ЧЕМ ПРИЧИНА НЕИССЯКАЕМОГО ИНТЕРЕСА К «СЛОВУ О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ»?


«Слово о полку Игореве» было написано приблизительно 765 лет тому назад. Неужели недостаточно времени, чтобы потускнеть этому произведению, покрыться патиной времени, перейти в сухие, бездушные учебники древней словесности и отложиться где-то там, почти в подсознании, в том, что зовут «багажом культурного человека»?

Нет - поток переводов, исследований о «Слове» не ослабевает, а усиливается, литература о «Слове» на языках всех народов растет безостановочно.

Странна и трагична судьба этого замечательного произведения.

Созданное в конце XII века, имевшее несомненно громадный успех, породившее множество подражаний, оно было в конце концов забыто народом. Но оно сохранялось веками, неведомое никому, где-то в темных кельях монастырей, как огонек под пеплом. Скрывалось под грудами праха, созданного аскетами христианства, извратившими светлого, радостного бога христиан в грозную, сухую, карающую силу, и истребившими почти все светское, что оставила нам блестящая эпоха нашей Родины Х - XII веков.

В мрачные годы русского средневековья, что совпало с эпохой татарского нашествия, культура Руси оторвалась от культуры Запада, с которой она шла в Х - ХI веках плечом к плечу. Только через 350 лет она снова слилась с западной культурой, опередившей ее за это время, и вновь стала общеевропейской.

И вот, когда в 1795 году, т. е. более 150 лет тому назад, «Слово» было найдено и затем в 1800 г. обнародовано, оно было воспринято, как нечто совсем новое и идущее совершенно вразрез с духовными памятниками XII века, дошедшими до нас. Была открыта светская литература ХII века огромной ценности.

Успех «Слова» после его обнародования был необыкновенный и, хотя рукопись вскоре погибла в пламени пожарищ во время нашествия французов на Москву, этот огонек, тлевший столетиями, разгорелся и продолжает гореть ярким, неугасимым более пламенем.

Неужели же, спросит рядовой культурный читатель, мало 150 лет, чтобы разобрать, изучить и понять «слово»? Откуда этот волнующий интерес, почти энтузиазм, эта необыкновенная любовь, объединяющая всех исследователей «Слова»? В чем, в самом деле, секрет успеха, обаяния «Слова»?

«Слово о полку Игореве» является несравненным памятником Древней русской письменности, занимающим по красоте, глубине и разнообразию содержания совершенно исключительное и обособленное положение среди прочих памятников письменности соответствующей эпохи.

«Одинокой вершиной возвышается оно, - по удачному выражению Пушкина, - в пустыне древней русской словесности».

Все в нем пленительно и загадочно, с какой стороны к нему ни подойти, всюду интригующие неясности, темные места и загадки. И это после того, как исписаны тысячи страниц на языках чуть ли не всех народов!

Дошло ли до нас «Слово» полностью, или это только обрывки большой поэмы, сохраненные человеческой памятью только в отношении похода Игоря и записанные уже в неполном виде значительно позже? Или, может быть, «Слово» всегда существовало, как самостоятельное произведение?

Уцелел ли первоначальный распорядок частей «Слова», или он изменен в процессе многократного переписывания вольно или невольно? Дошел ли до нас текст в чистоте, полностью, или имеются пропуски, или вставки и изменения переписчиков и вместе с тем слишком рьяных Почитателей и комментаторов?

На каком, собственно говоря, языке было написано «Слово»; и не имеем ли мы дело, так сказать, уже с «переводом» на «язык» «первого записавшего «Слово»? Или, может быть, «Слово» было передано не изустно, а переписывалось с оригинала, и переписчики только несколько изменили орфографию «Слова», и оно в общем дошло до нас без особых искажений языка?

Что в «Слове» исторически верно, а что является поэтическим домыслом или даже ошибкой автора? Когда и где оно было написано?

Кто автор «Слова»? Известная ли отдельная личность, обладавшая огромным талантом, имя которой до нас почему-то не дошло? Или «Слово» является скорее результатом коллективного народного творчества, при котором основное, индивидуальное ядро творения уже погребено под добавлениями и исправлениями продолжателей?

Если это одиночная личность, то кто это? Певец ли, сказитель при князьях, собравший все сведения о походе из первых уст и претворивший все в единую, цельную картину? Не правы ли те, кто считает, что это был знаменитый галицкий поэт Митуса, упоминаемый в летописи? А может быть, это был какой - то образованный дружинник, участник похода, например, сын тысяцкого, также упоминаемый в истории и записавший свои яркие переживания в походе?

За долгие месяцы плена не раз, возможно, он задумывался над причинами поражения, и он выразил свои мысли и чувства как патриота в этой песне.

Может быть, это был, как думают некоторые, воевода Беловод Просович, спасшийся бегством с поля битвы? Или кто-нибудь другой, скажем, воспитатель молодых князей, хранитель княжеских традиций, глубокий патриот, болевший душой о судьбах своей родины?

Наконец, не является ли автором сам князь Игорь, несомненно много и тяжело размышлявший в плену о своем походе и всех сопутствующих обстоятельствах, как это было высказано сравнительно недавно?

Разве не в его уста влагает Ипатьевская летопись следующие слова его скорби:

«Все сметено пленом и скорбью, тогда бывшею; живии мертвым завидять, а мертвии радовахуся. Не достоин я жизни! Где ныне возлюбленный мой брат? Где ныне брата моего сын? Где чадо рождения моего? Где бояре думающеи? Где мужи храборьствующеи? Где ряд полчный? Где кони и оружия многоценная?»

Попутно, сами собой возникают вопросы: существовал ли легендарный певец Боян? Почему история не сохранила его имени?

Кто такой сугубо загадочный Троян, четыре раза упомянутый в «Слове»?

Какая река называлась в древности Каялой? Где же собственно произошла битва; недалеко от устья Оскола, как думают одни, или у Дона, как думают другие, ссылаясь на «Слово», или, наконец, в глубине половецких степей, как полагал еще Карамзин?

Почему и в какой логической связи упоминается «Тьмутороканский болван»? Как мог покланяться князь Игорь иконе Богородицы Пирогощей в 1186 г., когда она еще в 1155 г. была перевезена из Киева во Владимир?

Эти и десятки подобных вопросов смущают мысль исследователя и читателя и повергают их в растерянность. Мы часто видим наше почти полное бессилие перед этим, притягивающим к себе с неотразимой силой сфинксом.

Неудивительно, что некоторые разрубают одним ударом этот гордиев узел, - они усматривают в «Слове» позднейшую подделку под дух давно ушедшей эпохи - гипотеза людей после многих бесплодных усилий павших духом. Видным сторонником гипотезы фальсификации «Слова» является французский славист проф. Андрэ Мазон.

Авторы этой гипотезы не видят, что, отвергая подлинность «Слова», они становятся перед целым рядом гораздо более трудных и неразрешимых вопросов.

Кто был этот удивительный талант в конце XVIII столетия? Что заставило его скрыть свое имя? Почему он не написал ничего больше после столь шумного успеха? Как он мог скрыть свое авторство, ведь недостаточно было написать «Слово» в духе XII века, - надо было найти и переписчика, знакомого в совершенстве с древними почерками?

Мог ли никому неведомый автор соединить в себе столько исторических, филологических и, как увидим ниже, естественноисторических знаний, попутно с исчерпывающим знанием места действия быть еще таким замечательным поэтом? Такой гений не мог пройти незамеченным в эпоху Екатерины II.

Известно ли, далее, в мировой литературе, чтобы подражание было неизмеримо выше оригинала? А ведь «Сказание о битве на Куликовом поле» или «Задонщина», принимаемые некоторыми за прообраз «Слова», по сравнению с последним сухи и мертвенны, казенны. Автор «Сказания» так же похож на автора «Слова», как манекен Пушкина на него живого.

Итак, попытка отмахнуться от загадок «Слова» - это не решение вопроса. Вправе ли мы становиться на этот путь? Конечно, нет!

Прежде всего «Слово» далеко еще не проанализировано во всех его деталях, со всех его сторон (ниже мы это увидим). Более того, если мы подведем итоги нашим знаниям о «Слове» за 150 лет, то должны будем с горечью сказать (если мы отнесемся к делу с подобающей строгостью), что «Слово» изучалось с огромными погрешностями, часто даже методологическими.

На исследованиях многих авторов, даже специалистов- филологов, лежит отпечаток бессистемности, подчас жалкого любительства. Какие только порой невероятные предположения не высказывались! Какие только несуразности не преподносились, как последнее слово истины! Просеять зерна ее от мешков плевел (дикой фантазии) теперь дело далеко не легкое.

Чтобы отклонить упрек в голословности, приведем теперь же только один яркий пример, другие будут рассмотрены впоследствии.

Уже давно профессор московской духовной академии Е. Е. Голубинский бросил следующий упрек автору «Слова» по поводу плача Ярославны:

«… Тут вот какая странность: она лишилась не только мужа, но и сына, юноши в первой юности, и, однако, ее плач ограничивается только мужем, ни словам не касаясь сына, что совсем хороший поэт никак не забыл бы про мать и даже поставил бы ее впереди жены…».

Е. В. Барсов, которому мы обязаны самой крупной трехтомной монографией о «Слове», без которой мы до сих пор при исследовании и шагу ступить не можем, писал по этому поводу:

«Нельзя спрашивать, почему жена плачет о муже, забывая сына, так как одно горе подавляет другое: это обыкновенный психологический процесс».

Прежде, чем писать, приведенные отрывки, обоим почтенным исследователям следовало бы познакомиться с примечанием на первой странице «Слова» издания 1800 года и сделать соответствующие выводы. Оно гласит:

«Игорь Святославичь родился 15 апреля 1151 года… женился в 1184 г. На княжне Евфросинии, дочери князя Ярослава Володимировича Галичьскаго, а в 1201 году скончался, оставив после себя пять сыновей».

Следовательно, князь Игорь женился на Ярославне всего за год до похода, в походе же участвовал сын от первого его брака. Принимая это во внимание, совершенно ясным становится умолчание Ярославной в плаче пасынка, который, вероятно, был ее ровесником и вряд ли питал к ней особенно приязненные чувства (известно, что, как правило, пасынки недолюбливают мачех). Горе Ярославны естественно устремлял ось только к мужу, с которым она вероятно не прожила и года и с которым она была связана взаимной глубокой любовью.

Из «Истории» Татищева известно, что, когда Игорь бежал из плена, то конь его уже недалеко перед Новгород - Северским упал и повредил ногу Игоря. Один из крестьян, узнав Игоря, бросился бежать в город, чтобы известить княгиню.

Известие было столь неожиданно, что переполошило всех и все не знали, верить ему или не верить. Княгиня не в состоянии была ожидать подтверждения известия и сама бросилась навстречу. Когда Игорь и Ярославна увидали друг друга, то бросились в объятия и были так глубоко взволнованы, что не могли сказать ни слова, а только плакали. Естественно, что и в этом случае княгиня не думала о пасынке.

По поводу критического замечания проф. Голубинского позволительно сказать, что «совсем хороший» исследователь «Слова» должен его внимательно изучать, и не только читать примечания, но и понимать их, и тогда никаких подобных «странностей» в «Слове» он не встретит.

Естественно, что при таком подходе к изучению «Слова» особого прогресса не последовало, текст не только не прояснялся, но и загромождался несообразностями комментаторов. Только последние десятилетия ознаменовались заметным успехом.

Эти успехи ясно показывают, что загадки «Слова» - не задачи, которые не имеют правильного решения, а задачи в умелых руках, получающие надлежащее решение.

Большинство ошибок в понимании «Слова» основывалось на главной общей ошибке: «Слово» понимали, как «героическую» песнь, т. е. как песнь о героях, в которой нечего докапываться до соответствия с исторической действительностью, - все дело в красоте образов, в яркой передаче чувств на фоне родного патриотизма.

Исследование было перенесено исключительно в область поэтики, отчасти мистики, рассматривали «Слово» исключительно, как литературное произведение. Забыто было самое главное - обещание автора «Слова» петь «по былинам сего времени», т. е. воспеть действительность.

Вместо тщательного исследования исторических источников, восстанавливающих взаимоотношения действующих лиц «Слова» и т. д., ограничивались легкими ссылками на поколенную роспись русских князей, приложенную к изданию 1800 года, полную, кстати сказать, весьма существенных ошибок.

В результате оказалось, что автор «Слова» обращался с призывом встать на защиту родины к двум покойникам: к князьям Роману Смоленскому и к князю Мстиславу, умершим в 1180 году, т. е. за 5 лет до похода! И никого это не коробило!..

Далее, обращаясь к Роману, автор говорит: «ты, буй Романе!» а Роман, надо сказать, как раз был совсем не «буй», а получил в истории название «Кроткого». Это был удивительно незлобивый и покорный человек: куда бы ни сказали ему перейти на княжение, - он беспрекословно переходил. И князья, и весь народ очень любили его, смерть его была оплакиваема буквально всеми.

В действительности же автор обращался к Роману Великому Галицкому (умер в 1205 г.), прославившемуся своими победами над литвинами и половцами. Это он разгромил литовцев, взял огромное количество в плен и употреблял их в качестве рабочей силы при пахоте земли.

О нем-то и сложена была поговорка: «Романе, Романе, худым живеши, - литвином ореши!» (т. е. Литвином пашешь). Именно его именем пугали половцы своих непослушных детей.

Понятно, что такие подмены личностей совершенно искажают действительный смысл и ценность «Слова»; его полнокровность, жизненность исчезают, сменяясь худосочием и бледной туманностью. Историческую песнь превратили в фантастическую былину.

Эти исторические несообразности в комментариях устранялись только исподволь. Даже прекрасное издание «Слова» в 1934 г. (изд. Academia) не избавлено окончательно от этого недостатка.

Дело было не в трудности исследования, а в том, что исследователи стояли (а многие и до сих пор еще стоят) на неверной исходной точке зрения.

Они не представляют себе, насколько важно для правильного понимания «Слова» все точные исторические детали о лицах, местах и событиях. «Слово» - исторический документ, а не побасенка.

Еще в 1945 г. один из специалистов-исследователей, объясняя «темное место» о гибели Изяслава («дружину твою, княже, птици крилы приоде, а звери кровь полизаша») влагает это обращение в уста Бояна, которого он сам считает певцом времени Ярослава. Но не мог же Боян жить 150 лет и петь!

Не заметили, что «Слове» это не фантастическая песнь вроде «Песни о Роланде». Поэтика заслонила для них, может быть, основное, и уж, во всяком случае, очень важное значение «Слова» как исторического и политического произведения.

Отмахнувшись от «Слова», как от исторического источника, несмотря на уверение автора «Слова», что он будет петь правду, а не вымысел, комментаторы не придали, естественно, должного значении многим деталям похода и либо обошли их молчанием, видя в них только игру фантазии, либо старались отыскать в них несуществующую мистику.

Между тем, как мы увидим ниже, многое в «Слове» имеет почти протокольный характер, это последовательная запись того, что было. Эти подробности дают совершенно иное освещение не только событиям, но и всему «Слову».

Перед современным исследователем помимо старых проблем встает еще новая проблема: переоценки ценностей. Все, до сих пор найденное, следует рассматривать под иным углом зрения. В свете иных исходных точек зрения иными оказываются и старые, и новые загадки «Слова» и появляется надежда разгадать их.

Дело сводится теперь не только к тому, чтобы понять «Слово» как литературное произведение и в целом, и в деталях, а в том, чтобы воспринять его как яркое жизненное произведение, всесторонне отражающее XII век нашей родины.

Для этого нужно изучить язык того времени, ибо без этого нельзя расшифровать смысл многих слов и выражений. Изучение языка заставляет нас затронуть интереснейший вопрос о происхождении и взаимоотношениях русского, украинского и белорусского языков, отметить проделанную ими с XII века эволюцию и дальнейшую тенденцию развития. А это очень и очень нелегко.

Далее, восстановить смысл слов, фраз - это еще не значит понять весь контекст. Фраза может быть кристально ясна, но смысл ее в связи с другими фразами совершенно темен.

Для понимания нужно знание жизни, обычаев, даже жизненных мелочей той эпохи, надо знать верования, надо быть знакомым с образами и представлениями того времени, с поэтикой литературных и народных произведений и т. п.

Надо также знать и понимать экономические, политические и иные взаимоотношения различных слоев населения в XII веке, словом, надо, как рыба в воде, плавать среди фактов этой эпохи.

Но этого нет. Поэтому-то 150 лет и не хватило, чтобы понять как следует «Слово». Его можно понять, только изучив всесторонне.

В данном случае мы подошли к нему с методом изучения и навыками натуралиста. Поэтические образы «Слова», большей частью почерпнутые из сравнений с природой, были общим языком между нами и автором «Слова». Эти «образы предстают в нашем освещении в совершенно ином, но еще более глубоком и изумительном свете. Методы мышления натуралиста позволяют осветить очень часто по-иному все то, что найдено и «Слове» представителями гуманитарных наук. И это освещение является более верным; ибо автор «Слова», как будет доказано ниже, был отличным знатоком природы, отчего натуралист понимает его с полуслова, тогда как гуманитарий либо вовсе не понимает его, либо понимает превратно.

Вот эта-то обширность задач, необычайное разнообразие содержания, поразительная художественность, обилие темных мест и загадок и вызывают у многих исследователей часто почти чувства азарта при раскрытии малых и больших тайн «Слова» и составляют его почти неисчерпаемую прелесть.

Родятся десятки догадок и предположений, фантазия имеет перед собой огромное поле деятельности, фантазия творческая, реальная, ибо каждая из этих догадок должна быть проверена перекрестным огнем холодных исторических, филологических и т. д. фактов и железной логики.

Шаг за шагом, с большим трудом, дополняя, поправляя и поддерживая друг друга, мы, наконец, приблизимся к истинному пониманию «Слова». Но знать и понять «Слово» - это значит знать и понимать наш XII век, задача огромная и трудная, но благодарная, ибо «Слово» показывает каких высот достигла тогда культура Киевский Руси.

Многое уже сделано, но немало еще остается сделать, и это, еще недостигнутое, манит исследователя, как блуждающий огонек, - вот в этом-то и секрет обаяния «Слова».

Эти строки были уже давно написаны, как в газетах появилась взбудоражившая всех любителей «Слова» статья, сообщающая некоторые сведения о втором оригинальном списке «Слова», обнаруженном уже в 1923 году.

Ввиду интереса, приводим эту статью полностью («Русские новости», 1948, Париж, № 186, с. 5: «Поход за рукописями (Новое о «Слове о полку Игореве»«, подпись: А. Л-ский).

«Журнал «Вопросы истории» в свое время напечатал призыв А. К. Тихомирова о необходимости организовать сбор древнерусских рукописей, погибающих в глухих углах огромной советской страны. Журнал получил в ответ много письменных откликов и в последнем номере открыл кампанию за осуществление и проведение в жизнь «похода за рукописями» с пожеланием придать этой грандиозной экспедиции характер широкого существенного движения и привлечь к ней специалистов, учащихся и вообще все культурные силы страны.

Мы по своим личным воспоминаниям знаем, что почти в каждом русском доме, особенно в старинных городах, в имениях или монастырях где-нибудь на чердаках, в обитых железом сундуках, хранились пожелтевшие связки писем, грамоты, рукописи всякого рода, книги с медными застежками. Большие архивные собрания и библиотеки в первые годы революции были увезены в города, но целые охапки рукописного материала оставались на местах, и все это необходимо собрать, чтобы не сделались добычей пожаров драгоценные, может быть, памятники русской письменности».

(Какое милое непонимание русской действительности, когда нет уже ни имений, ни монастырей, ни сундуков, обитых железом, а чердаки заселены и превращены в «жилплощадь»! - с. П.).

«В ответ на письмо А. К. Тихомирова журнал приводит отклики ученых и архивоведов, особенно рекомендующих обследовать северные области, приволжскую глушь, Алтайский край, Прибалтику, Западную Украину.

Из этих писем выясняется, что немалое количество архивного материала можно отыскать и у городских букинистов. Так, собиратель старины Груздев сообщает, что он купил для своей личной коллекции около 200 древних рукописей у ленинградских старьевщиков.

Секретарь института литературы Малышев нашел в другой частной коллекции совершенно неизвестный памятник русского героического эпоса и 8 новгородских грамот, считавшихся погибшими.

Другие пишут, что в сундуках с. Мстеры еще хранятся сотни старообрядческих книг. В другом селе недавно был обнаружен рукописный список редчайшего «Сказания о разорение Соловецкой киновии».

Но самый волнующий отклик получен от работника псковского музея Л. А. Творогова, письмо которого о его поисках так называемого олонецкого экземпляра «Слова о полку Игореве» нельзя читать без волнения. Поиски эти были полны драматических подробностей.

Творогов сообщает, что проф. Троицкий в бытность свою воспитанником Олонецкой семинарии видел на занятиях в классе в руках у преподавателя рукопись, о которой этот преподаватель сказал: «вот здесь содержится другой список «Слова о полку Игореве», но гораздо более подробный, чем тот, который напечатан». Но учитель вскоре умер, а рукопись куда-то исчезла.

Однако следы таинственного сборника еще раз были обнаружены. Работая над текстом «Слова» Творогов очутился в 1923 г. в Петрозаводске и там познакомился с одним из преподавателей Олонецкой семинарии, который подтвердил существование и характеристику рукописи.

Оказывается, что после революции архивы Олонецкой семинарии были доставлены в городскую библиотеку, где и разбирались исследователем Олонецкого края Островским. Этот последний обнаружил исчезнувшую рукопись «Слова о полку Игореве» с вариантом, но на другой же день Островский заболел сыпным тифом и умер. Разбор архивов продолжался, но драгоценная рукопись не была найдена.

Конец этой истории печален для русской культуры. Проф. Перец (правильнее Перетц. - С. Л.) рассказывая, что один из его учеников видел в Астрахани воз со старыми бумагами, которые крестьянин продавал на базаре. Студент обнаружил на возу среди всякого хлама несколько рукописных сборников, в одном из которых был список «Слова о полку Игореве». Но у него не было при себе денег, чтобы купить рукописи, и какой-то киргиз купил воз целиком, свалил вещи и книги в свою арбу и уехал.

Был ли это олонецкий список «Слова» или еще другой, сказать трудно, однако этот случай доказывает, что Мусин - Пушкинский список не был единственным и что при систематических поисках советские ученые могут найти тот олонецкий вариант гениальной русской поэмы, драматическую историю которого сообщает ныне Творогов. Нечего и говорить, что это было бы величайшим литературным событием наших дней».

Таковы краткие данные об олонецком списке «Слова». Оставив в стороне совершенно апокрифический случай со «Словом» в Астрахани, отметим, что олонецкий список «Слова» действительно заслуживает внимания, и, возможно, он еще существует. Не лишено вероятия и предположение, что может найтись и третий список «Слова», но его надо искать!..



2. «СЛОВО - ЭТО ПОЭМА ИЛИ ПОЛИТИЧЕСКОЕ ВОЗЗВАНИЕ?


Долгое время, целую эпоху, на «Слово о полку Игореве» смотрели как на великолепный, чисто литературно-сказательный памятник.

«Любители российской словесности, - писал Мусин-Пушкин устами своего редактора Малиновского в предисловии к «Слову» 1800 г., - согласятся, что в сем оставшемся нам от минувших веков сочинении виден дух Оссианов: следовательно, и наши древние герои имели своих бардов, воспевавших им хвалу».

Еще раньше, в 1797 году. Н. М. Карамзин писал: «… года два тому назад в наших архивах открыли отрывок поэмы под названном: песнь Игоревых воинов, каковую можно сравнить с лучшими Оссиановыми поэмами и каковая написана в XII столетии неизвестным сочинителем. Слог, исполненный силы, чувства величайшего героизма, разительные изображения, почерпнутые из ужасов природы, составляют достоинство сего отрывка …»

Итак, в «Слове» увидали поэму, «ироическую песнь», как это стоит на обложке издания 1800 года. Весь центр тяжести этого произведения усмотрели в воспевании подвигов в чистой поэтике. Это было величайшей ошибкой, наложившей отпечаток на всю историю исследования «Слова» от 1795 г. и до наших дней.

Да, «Слово» - это поэма, но поэма в высшей степени своеобразная, поэма не фантастическая, не приблизительно, а строго-историческая и, самое главное, злободневно-политическая.

Не поняли того, что не столько поход Игоря как таковой стоит в центре поэмы, сколько беда русской земли и в прошлом (войны Олега), и в настоящем из-за раздоров среди князей.

Прошли мимо и не поняли «златого слова» Святослава - этого прямого обращения к действию, к единению сил, к спасению родины именно в тот бедственный и полный ужасов момент, когда:

«Се в Римове крычать под сабли половэцькыми, а Володимир под ранами!».

«Слово» поняли как сугубо придворное произведение, имевшее своей задачей воспеть доблесть князей и дружины; считали, что о народе нет ни одного слова, что автору «Слова» были безразличны бедствия и горести русского народа.

Историк Иловайский в 1859 году так оценивал «Слово»: «Везде они (князь и дружина) представляются понятиями неразрывными, и притом едва ли не олицетворяющими собой понятие о всей Русской Земле. Народ или, собственно, «черные люди» остаются у него в тени, на заднем плане …»

И вот с легкой руки Иловайского пошли писать под диктовку с некоторыми вариациями на ту же тему вплоть до… 1934 года, когда В. Невский, советский автор, в прекрасном сборнике о «Слове» (изд. Academia) писал:

«Автор «Слова» несомненно принадлежал к высшему привилегированному сословию, к дружинно-боярскому: он был боярином и дружинником… Прежде всего поражает «Слово» тем, что народ, смерды, их жизнь, их участие абсолютно в нем не отражается: получается впечатление, как будто бы народ не принимает в походе никакого участия …

«Автор даже, - продолжает Невский, образы свои черпает не из народной жизни, не из народных низов, а из жизни богатой и притом военной верхушки. Только 3 раза мы встречаем сравнение, взятое из жизни народа, именно из быта земледельца …

Больше картин из жизни пахаря-земледельца в «Слове» нет нигде. Зато высший, боярский, дружинный слой описываются яркими красками. Игорь, его товарищи и его дружина храбры и доблестны… И не только князья, дружина княжеская, - это дружина богатырей, закаленных в бою и отваге …»

Далее В. Невский, очевидно солидаризируясь с акад. Перетцем, приводит следующие его слова:

«Для автора, конечно, ближе всегда были интересы его класса, интересы княжеские, а не интересы народной массы, которая, по нашему мнению, считала своим родным делом хозяйственную деятельность …»

«Кажется, - продолжает В. Невский, - достаточно и тех доказательств, какие приведены выше, чтобы согласиться с мнением о боярском, привилегированном происхождении автора «Слова». С этой точки зрения можно сказать, что наше «Слово», как и западноевропейская средневековая рыцарская поэзия, носит аристократический характер.

Отсюда совершенно понятно, что автора совсем не интересует народ, смерды, его положение, его горести и страдания …»

Таково мнение о «Слове» от Иловайского и до Невского, мнение господствовавшее, но, к счастью, не единственное. Трудно найти в литературе мнение более несправедливое, тенденциозное, тупое, прямо вопиющее к небу. И мнение это высказывает советский автор, официальной обязанностью которого, казалось бы, было подробное и всестороннее освещение роли народа в «Слове»!

Ведь почти каждая строка «Слова» находится в кричащем противоречии с приведенным выше мнением. Ведь центральной фигурой «Слова», его стержнем является русский народ.

Советские ученые (Новиков, Орлов и другие) давно уже поняли это, и трудно понять, как могла подняться рука, чтобы написать такое фальшивое, инспирированное какими - то особыми соображениями мнение.

Да, «Слово» - это похвальная песнь князьям, их дружине, всему войску; в «Слове» отдается должное отваге, храбрости, трудам и ранам князей, но… вместе с тем «Слово» - это публичный суд, суд всей Русской земли не только над данными князьями Ольговичами, но над всей системой управления землей того времени.

Обвинительный акт начинается словами - упреком Святослава: «се ли створиста моей сребреней седине!»

Он любит их, героев «Слова», за смелость, бесстрашие, он ценит их труды и мучения, но упрекает в неблагоразумии: «Не во время вы затеяли поход, бесславно пролили кровь поганых», - говорит он.

И к этому приговору певец присоединяет (если следовать одному толкованию, принимаемому большинством) упреки и других народов, более того, проклятия их (немцев, венецианцев, греков и мораван). Если же принять наше толкование, то проклятия произносились русскими женщинами, потерявшими своих близких, это они «кають князя Игоря, иже погрузи жир во дне Каялы, рекы половецькыя, русского злата насыпаша» и так далее.

Примем ли мы первое или второе толкование, - это не изменяет сути дела: Игоря проклинают за его неудачу.

Что же тут общего, скажем мы, с фантастической песней о Роланде? Где аристократичность «Слова» и защита классовых интересов, если героев его, правда, любя, но публично, во всеуслышание, перед всей землей, певец с горечью отчитывает?

Это не похвала, а акт гражданского суда, суда строгого, но справедливого.

На чьей стороне стоит певец, на стороне князя-феодала, пустившегося в рискованную авантюру вместо того, чтобы основательно подготовить поход, или на стороне русского народа, жестоко пострадавшего в ней?

Нам кажется, что двух мнений здесь быть не может, что и гг. Иловайские, Невские и Мазоны должны согласиться с тем, что певец укоряет Ольговичей в неразумии.

Более того, - певец возвышается над событиями не только своего времени, он поднимается выше, он анализирует не только неудачный поход внуков Олега, он осуждает и его самого. Это он называет его «Гориславличем», т, е. человеком горестной славы, это он укоряет Олега, что тот «ковал крамолу и стрелы сеял по земле» …

Более того, певец бросает в лицо всем князьям перед всем народом тяжелый упрек, им и их системе управления: «Тогда при Ользе Гориславличи сеяшеться и растяшеть усобицями, погыбашеть жизнь Даждь-Божа внука»… И прямо указывает: «В княжих крамолах веди человеком скратишася» и т. д. Или: «Усобица князем на поганые погыбе, рекоста бо, брат братови: «се мое, а то мое же»; и начяша князи про малое: «се великое» говорити, а сами на себе крамолу ковати. А погани со всех стран приходжаху с победы на Землю Руськую» ….

Спрашивается, где же здесь панегирик, защита кастовых или классовых интересов? Если панегириком считают публичное шельмование: «Про малое стали говорить: о, се великое», то трудно понять, как понимают смысл слова «панегирик» сторонники мнения, что певец «Слова» защищал интересы класса феодалов и сам принадлежал к привилегированному сословию.

Напрасно некоторые толкуют «погыбашетъ жизнь Даждь-Божа внука» как гибель имения, добра князей, это неверно, - внуки Даждь-Бога это все русские, а не только князья.

Откройте «Апостол» 1307 года, и там на полях его вы найдете цитату, почти дословную из «Слова» (она только что приведена нами), но там вместо «Даждь-Божа» стоит - «наша жизнь», т. е. добро русских людей вообще.

Так понимали «Слово» в 1307 году, так и следует его понимать, ибо дальнейшая цитата полностью разъясняет смысл отрывка: «Тогда по Руськои земли редко ратаи покрикивали, но часто вороны граяли, деля себе трупы»… (и уж, конечно, трупы, о которых жалеет певец, были трупы народа, а не князей).

Здесь певец на стороне хозяина земли русской - пахаря, русского народа, и он громогласно упрекает князей, своих защитников от внешних врагов, в нерадивости.

Где же здесь, спрашивается, защита классовых интересов? Наоборот, певец, если он был даже дружинником или боярином, возвышается над интересами своего класса, а выше всего ставит благо всей родины!

Если этого не понимал проф. Иловайский, «проклятый буржуй», никогда не читавший Маркса и чуждый политике, то уж г. Невскому следовало бы все же более порядочно понимать то, что он читает и затем так развязно комментирует.

Далее, певец не ограничивается только примером Игоря, воспоминаниями об Олеге, Всеславе, который так-же причинил немало бед Руси своими исканиями «девици собе любой», т. е., хорошей волости, - он указывает, что это зло царит сейчас и в другом конце Русской Земли, - в Полоцкой земле.

Там тоже «Двина болотом течеть под кликом поганых», там одиноко погиб Изяслав в битве с врагами, покинутый братьями, и там беда.

И певец не ограничивается только общими местами, критикой вообще, но он называет громко, во всеуслышание и конкретных, живых виновников сегодняшних раздоров:

«Ярославе и вси внуци Воеславли, гневно восклицает он, склоните же свои знамена, вонзите в землю ваши опозоренные мечи, вы отошли от дедовской славы, - это вы своими крамолами начали наводить поганых на землю Русскую!»

Ну, и аналогию с средневековыми рыцарскими песнями нашли гг. Невские и Мазоны!!!

Где же здесь защита классовых интересов, своей феодальной верхушки? Ведь это речь народного прокурора и строгого судьи, а не речь защитника. Да такого «певца», восхвалителя мало услать в Соловки или Воркуту, ему и Колымы мало!

Итак, певец осуждает не только неудачный поход Игоря, совершенный тайком из-за эгоистичного интереса самому получить славу, а не делиться ею с другими, но осуждает и всех князей за их крамолы; он называет имена виновников раздоров, он напоминает, что это тянется уже не менее 100 лет, со времени Олега Тьмутораканского.

Откровенно говоря, хвала в «Слове» храбрости бледнеет перед столь тяжелыми обвинениями. И уж, конечно, «Слово» не имеет ничего общего с похвальной, аллилуйской придворной песнью, какой ее хочет изобразить г. Невский.

Переходим ко второму совершенно ошибочному, мы сказали бы, позорному утверждению, роняющим достоинство советской науки, что в «Слове» не защищаются интересы народа, что автор не живет его бедствиями.

Все «Слово» - это сплошное опровержение этого мнения, это стон сердечной боли за русский народ. Возьмите место: битва на Каяле проиграна, «кровавого вина не доста»… «жены русскыи всплакашася» …

Кто эти «жены», - русского народа или жены «феодалов», или «аристократов»?

«застонал Кыев тугою, а Чернигов напастьми, печаль жирна тече среди земли Руськыи»… Значит народ мучается, народ опечален, а не феодальная верхушка!

Откройте летопись: «Где бо бяше в нас радость, понеже воздыхание и плачь распространися… Возпиша вси и бысть. Плачь и стенание: овем бо брата избита и изъимана, а друтым отци и ближникы» …

Значит плакали все, кто по братьям, кто по отцам, кто по близким. О каком походе говорит это летопись? - именно о походе Игоря!

Понятен теперь и этот скорбный рефрен: «а Игорева храброго полку не кресити! (не воскресить). Заметьте: сказано «полку», т. е., войска, а не только дружины, составлявшейся из воинов-профессионалов. Да, храбрых русских воинов, народа русского, полегшего на поле брани, не воскресить!

Но ни Иловайский, ни Невский, ни тем более иностранец Мазон не понимают, о ком скорбит певец «Слова» (невероятно, но факт).

Говорит ли автор о том, что Игорь «погрузи жир во дне Каялы… Русского злата насыпаша», говорит ли он о дружине (вероятно, того же Игоря): «Дружину твою, княже, птици крилы приоде, а звери кровь полизаша», вспоминает ли он о стягах Рюрика и Давыда, в которых нет единения, говорит ли он о битве на Немиге («Немиги кровавые берега не благом (зерном) посеяны были, а костями русских сынов»), - всюду скорбь о русском народе, о Русской земле и меньше всего о феодалах и аристократах.

Наоборот, ни разу певец не отзывается сочувственно о князьях, как о таковых, но только, как о защитниках родины.

Только в отрывке: «О, стонати Руськыи земли, помянувше первую годину, первых князей»… Можно усмотреть сочувствие, уважение и любовь к князьям, к князьям древности, осуществлявшим идеал певца, но это было когда-то! Сегодняшних князей певец честит достаточно.

Далее автору «Слова» брошен упрек в том, что он много внимания уделил военщине, отчасти охоте, что в этом сказывается пренебрежение к народу, к смерду.

Но поймите, гг. Невские, что «Слово» - это песнь о походе, о войне, а не трактат о земледелии. Ведь не будем же мы упрекать автора книги о музыке, что он слишком мало внимания уделил индустриализации (г. В. Невский, конечно, не в счет!).

А что касается охоты, то она в XII веке не была развлечением, забавой, а одним из самых существенных промыслов, которым был занят и пахарь в свободное от полевых работ время, - шкуры зверей это были деньги.

Итак, подавляющее большинство исследователей, особенно в прошлом столетии, не понимали истинного значения «Слова». Не поняли нашей национальной гордости, что ни одна европейская культура не может выставить для соответствующего горизонта времени произведения, могущего стать в сравнение со «Словом».

«Слово» гораздо глубже, серьезнее, политически зрело, чем все фантастические повести или рыцарские песни вроде «Песни о Роланде». И недаром иностранцы подкапываются под «Слово»: никак не могут поверить, что культура русских в XII веке была не ниже, а, может быть, и выше их собственной. К чести исследователей «Слова» следует, однако, отметить, что не все пошли стопами Иловайского и иже с ним. Многие давно поняли и указывали на огромное политическое значение «Слова» и что героем «Слова» в сущности является русский народ.

Некоторые, напр., украинец Мондальский (1918), даже впали в другую крайность и видели в «Слове» только одного героя - пахаря, русский народ, забывая, что представителям защиты его, князьям и дружине, также отведено почетное место.

Другие исследователи, в частности Новиков (1938), достаточно правильно и объективно оценили основные идеи «Слова». Для них основная мысль, так сказать, квинтэссенция произведения заключена в «златом слове» Святослава, обращении к другим князьям.

И действительно: за великолепной декорацией описания похода Игоря скрыта основная цель произведения, - призыв ко всем русским князьям встать в настоящий момент на защиту родины, - это политическое воззвание, очень удачно использующее поэтическую канву для своих целей.

Чтобы не быть голословным, произведем арифметический подсчет, - подсчитаем, сколько строк посвящено собственно походу Игоря и «поэтике», а сколько обсуждению и «политике», т. е., обсуждению прошлого и причин бедствия русской земли в настоящем.

В центре стоит «златое слово» Святослава (417-542). Далее уже идут слова самого автора на ту же тему, но о беде от «поганых» в Полоцкой земле (542-568). Затем следует обвинительный акт по адресу Ярослава и внуков Всеслава (568-580).

Итого обсуждение главным образом современного политического положения занимает 165 строк.

Но это не все, - автор, вспомнив внуков Всеслава, не забывает и вреда от деяний самого Всеслава (в центре потрясающее сравнение битвы на Немиге с работой: молотьбой зерна на току). И затем певец переходит к упреку Рюрику и Давиду в их розни (580-635); прибавляется еще 55 строк.

Итого 220 строк подряд посвящены главным образом «политике» и прямого отношения к походу Игоря совершенно не имеют.

Однако, перед «златым словом» имеется еще крупный отрывок, где певец показывает на примере прошлого (войны Олега) всю пагубность раздоров между князьями (220-256), прибавляется еще 37 строк.

Далее следует упрек князьям вообще (298-307), добавляется 8 строк, тот же упрек повторяется на строках 327-330. Итого «политике» посвящено 261 строка.

Однако на самом деле «политическая» часть еще длиннее, ибо отрывок: «тии, бо храбрая Святославличя» (332-363) и объяснение боярами сна Святослава (381- 416), в сущности, в большей мере принадлежат этой части, а не поэтической, - эти отрывки только подготовка, фон для «златого слова».

В «Слове» всего 792 строки, 5 строк занимает заглавие, 526 занимает «поэтика» и 261 строку (по крайней мере!) Занимает «политика». Эти цифры показывают совершенно ясно и объективно, что «политической» части певец придавал огромное значение: по крайней мере, одна треть произведения занята ею.

Эта часть для тех, кто считает «Слово» только хвалебной песнью, безусловно страшно перегружена и растянута, как это неоднократно и высказывалось. На самом же деле это не так: «Слово» - это злободневное политическое воззвание, призыв к действию, к защите родины, совершенно живой, конкретный, поименный, - поэтому должны были быть перечислены все, кто мог помочь походу, отсюда уместность упоминания всех.

«Слово» - это обращение к чувству и разуму всех русских людей и в первую очередь русских князей, - отсюда подробное обоснование призыва фактами в прошлом и настоящем.

Весь поход, вся поэтика «Слова» - это только эмоциональная подготовка слушателя к тому, что будет в самом центре «Слова», - в «златом слове» Святослава, и недаром это место сам певец называет его «золотым», здесь центр тяжести всего произведения, его «summa summarum».

Приходится удивляться не тому, что «политика» занимает более трети произведения, а как искусно разместил певец материал «политический» среди поэтики, так что он оказался как бы замаскированным, почти незаметным; здесь талант певца сказался в совершенстве.

В уста Святослава вложено чрезвычайно умелое, дипломатически -громкое слово ко всем русским князьям (возможно, прямой отголосок действительно существовавшего).

Все в этой речи, что вносит рознь, неудовольствие, оставлено в стороне, все мелкое, личное забыто. Князья выставляются в самом лучшем свете, как богатыри, честные и храбрые, вспоминаются крупные деяния их.

Святослав обращается буквально ко всем русским князьям, не забывая ни средних, ни малых, и всюду отмечая доблесть их дружин и тем подготовляя благоприятную почву для положительного решения о походе, ибо с мнением дружин князья очень считались.

Начинает «злато слово» Святослав с упрека Игорю и Всеволоду; отдавая дань их смелости, благому намерению поразить врагов, сочувствуя их беде, он упрекает их в неосторожности, в самонадеянности.

Далее он переходит попутно к брату своему Ярославу. Он восхваляет его могущество, его воинов, но упрек в бездействии, в недостаточной помощи Игорю высказан чрезвычайно тонко: «Я уже не вижду власти брата моего …», как будто причина отсутствия поддержки со стороны Ярослава это только печальная случайность.

Такое обращение к Ярославу объясняется не только тем, что это обращение к брату, но и тем, что Святослав, видимо, не потерял еще надежды иметь Ярослава, владения которого были близки к половцам, участником задуманного похода. Он не решается порывать с братом, которого сам певец в дальнейшем считает главным виновником раздоров.

Далее он обращается к великому князю Всеволоду Большое Гнездо, действительному хозяину Руси в то время. Напоминая о его блестящем походе на волге против так называемых серебряных болгар и понимая, что Всеволоду трудно идти так далеко, - он подсказывает форму его помощи в общем деле: он может послать князей Глебовичей, своих вассалов и помощников, земли которых лежат ближе к половцам кстати, как бы мимоходом, он не упускает случая сказать приятное Глебовичам, назвав их живыми «шереширами» (метательными орудиями).

Затем он обращается к своим соседям Рюрику и Давиду в весьма хвалебной форме, не забывая и их дружину. Эти похвалы во всеуслышание, перед всем народом, приобретают особый оттенок и смысл, еслипринять во внимание отношения, существовавшие между Святославом и упомянутыми князьями. Узнав о пленении сына Всеволодом Большое Гнездо, он сказал: «отомстил бы я Всеволоду, да нельзя, - подле меня ростиславичи (Рюрик и Давыд). Эти мне во всем делают досады в русской земле; ну, да мне все равно: кто ко мне из Владимира племени ближе, тот и мой».

Так он говорил, охотясь по левому берегу Днепра. Гнев его, однако, был так велик, что, узнавши о том, что Давыд Ростиславович в это время также охотился в лодках по Днепру в этом же месте, приказал стрелять по нем. Давыд был осыпан стрелами, но ему удалось благополучно уйти.

Далее Святослав обращается с большой похвалой к галицкому князю Ярославу Осмомыслу, напоминая, что это он брал Киев (и мог владеть последним), что Ярослав настолько силен, что посылает войска за далекими землями против султанов (есть данные, что войска Ярослава участвовали в походе для завоевания гроба господня).

Тут деликатный намек, что Ярослав Осмомысл, завоевывающий за морями гроб господень, должен, естественно, позаботиться и о защите отцовского престола.

Высокая оценка Ярослава понятна еще и в том отношении, что еще в походе 1183-1184 гг. Ярослав оказал военную помощь Святославу в его походе на Кобяка. В том же духе составлено обращение Святослава и к прочим князьям.

Утилитарное, значение «золотого слова» настолько очевидно, что некоторые исследователи даже считали, что «Слово» написано по заказу самого Святослава, что это политический памфлет, но в художественной форме.

Хотя великий князь Киевский Святослав III сделан самой импозантной, центральной фигурой среди князей, которой он на самом деле не был, - мы все же считаем, что автор «Слова» не выполнял чьих-то специальных поручений, - слишком независимо он выступает по отношению ко всем князьям, косвенно достается в «Слове» и самому Святославу.

Автор, несомненно хранитель традиций, политически поддерживал великое княжество в Киеве, кто бы там ни сидел, ибо это был престол дедов, распоряжавшихся из Киева судьбами Руси.

Автор - образованный человек, большой патриот, спорее всего профессиональный певец, сам отлично понимал что нужно в данный момент его родине. Именно он был способен более всех других (в частности князей) подняться над мелкими личными интересами до понимания необходимости общегосударственного блага.

Наиболее подходящим князем для реализации мечтаний певца в данной ситуации был киевский князь Святослав, поэтому-то он его и поддерживал.

Его сравнительно независимое положение позволяло ему поднимать свой громкий и гневный голос против реальных носителей раздора, быть выше партийных и княжеских группировок.

А что он независим был, - видно из самой песни, из духа ее: это он, певец, поднимает свой голос против Ярослава черниговского и других, когда, казалось бы, он мог спрятаться за спину Святослава, вложив свои мысли в уста последнего.

Кроме того, история приводит нам примеры, что такие независимые певцы в те времена существовали.

В 1241 г. В Перемышле против князя Даниила поднялся мятеж, в числе мятежников оказался «словутный», т. е. знаменитый певец Митуса, который «древле из гордости не захотел служить князю Даниилу», Митусу привели в изодранной одежде на суд.

Такие певцы служили своим талантом не за деньги! И неудивительно, что некоторые исследователи в упомянутом певце Митусе видят не только аналогию, но настоящего певца «Слова о полку Игореве», его действительного автора.

Итак, «Слово» это поэма, но злободневная, остро политически направленная, и никакие песни о Роланде и т. д. не могут быть сравниваемы с ней, ибо они политически беззубы, побасенки, плоды только эстетики, но уж никак не политики.

И уж, если угодно искать аналогий для рыцарских средневековых песен на русской почве, то их можно найти в былинах, в песне, например, о Змее Горыныче, но никак уж не в «Слове о полку Игореве».

Какие же выводы, необходимые для правильного понимания «Слова», должны мы сделать из вышесказанного!

Во-первых, хотя 2/3 «Слова» посвящены походу Игоря, центр тяжести произведения в его «политической» трети. Поход Игоря использован, как удобная для слушателя форма для принятия им определенного решения - похода для защиты родины.

Во-вторых, «Слово», будучи целенаправленным, реалистическим, должно быть и есть произведением исторически точным, фантастике, мистике здесь нет места. По форме это поэма, но по сути это политическое воззвание, совершенно реальное, определенное и серьезное.

В-третьих, элементы исторической точности определяют собой неподдельность «Слова», а там, где неточности есть, они должны давать указания на лицо, эти неточности внесшее.

В-четвертых, если мы находим в «Слове» места, вызывающие у нас сомнение, - объяснения нужно искать не в творческом полете фантазии певца, а в чем-то другом, ибо фантазерству в подобном произведении нет места, тем более, что сам певец особо оговаривает, что он будет петь быль, а не рассказывать побасенки.



3. «СЛОВО» С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ НАТУРАЛИСТА


«Слово о полку Игореве» до сих пор почти не привлекало к себе внимания натуралиста: в «Слове» очень мало такого, что мог бы извлечь для себя интересного натуралист. Однако это еще не означает, что для исследователя «Слова» элементы природы, упоминаемые в нем, не имеют интереса, совсем наоборот.

Но, так как исследователи «Слова», в сущности, все гуманитарии, то все существенное, представляемое нам элементами природы в «Слове», остается без внимания исследователей.

Последние попросту не в состоянии оценить факты чужой специальности, а между тем они, как увидим ниже, дают много ценного и нового.

Единственный автор-натуралист, Н. В. Шарлемань, в ряде докладов, газетных статей, а также в небольшой работе, помещенной в малоизвестном журнале - «Вicti Украiиськоi Академii Наук», 1939, обратил внимание на то, что элементы природы в «Слове» могут дать много интересного. В самое последнее время он опубликовал новую статью на ту же тему и по-русски (Труды Отдела древнерусской лит. Института литературы акад. Наук, VI. 111-124).

К сожалению, все эти доклады и статьи стали известны только узкому кругу украинских любителей «Слова» и широкого оглашения в свое время не получили.

Имеются кроме того и иные причини, обусловившие недостаточную распространенность статей н. в. Шарлеманя. Основным недостатком его работ явилось то, что, будучи профессором-натуралистом, он обратил преимущественно свое внимание на сами естественно- исторические факты, комментировал их, но не сделал выводов и приложения этих фактов для решения многих проблем «Слова».

Там же, где он пытался сделать общие выводы, он оторвался от почвы фактов и перешел к весьма сомнительным дедукциями. Достаточно, например, указать, что он считал самого князи Игоря автором «Слова».

Этот сенсационный, но малообоснованный вывод набросил тень и на то здоровое, в высшей степени важное и интересное, на что Н. В. Шарлемань обратил внимание.

Мы поставили своей задачей внести некоторые фактические поправки в трактовку Шарлеманем некоторых деталей, а главное, сформулировать выводы и приложить их к разрешению загадок «Слова».

Обратимся прежде всего, к рассмотрению фактов. Элементы природы в «Слове» могут быть разделены на 3 группы. В «Слове» упоминается: 1) несколько растений, 2) значительное количество животных (часто с указанием их специфических привычек и природной обстановки), и, наконец, 3) ряд явлений природы: затмение солнца, гроза, туманы, росы, ветры и т. д. Все это дает материал для суждений. Из растений упоминается только: тисс, ковыль, тростник и дуб.

«На кровати тисовой» (368) говорит Святослав, рассказывая сон. На этом месте споткнулись почти все комментаторы не натуралисты, речь идет здесь не о «тесе», и не о сосне (тисие), как думают многие, а о тиссе (taxus). Тисс - это хвойное дерево, водящееся, главным образом, в западной Европе, а также в западной части б. России (т. е. в Польше, Белоруссии, Зап. Украине). В древности эта порода была более обыкновенной, но в последнее время она редка.

Дерево это отличается очень плотной, а не рыхлой, как у сосны, красивой древесиной, и употреблялась она издавна для дорогой мебели: шкафов, сундуков и т. д. Вполне понятно, что кровать князя Святослава была из дорогого материала, а не из сосны, и, вообще, не была «тёсаная», т. е. грубо обработана топором.

Следует принять во внимание, что уже во времена Ярослава, т. е. за 100 с лишним лет до похода Игоря, княжеский двор в Киеве отличался великолепием, Киев казался иностранцам соперником Цapьгpaдa. Летописец упрекал киевлян того времени в роскоши.

Неудивительно, что мебель князей того времени была изысканной. Тисовая кровать - указание совершенно точное (дополнительно см. комментарий к 368 строке).

Итак, автор «Слова» в противоположность большинству филологов и историков века Екатерины II и последующей эпохи, знал, что такое тисс (удивительным энциклопедистом был этот мнимый фальсификатор «Слова»!).

Дубу посвящены следующие строки (129-131): «уже, бо, беда пасеть птиць по дубию». Дуб приведен верно: в оврагах и долинах степной Украины, по которой пролегал путь Игоря, в «балках», как их теперь чаще зовут, преобладает сравнительно низкорослый «степной» дуб, местами он поднимается и на плато.

В предвидении сражения птицы, зная, что всегда большие скопления людей оставляют трупы лошадей, людей и т. д., заранее собирались для пиршества.

Автор «Слова» знал, какое дерево преобладает в степной Украине (удивительный всезнайка был этот фальсификaтop!).

«Чему, господине, мое веселие по ковылю развеял» (655-656), взывает к ветру Ярославна на забрале Путивля. Путивль - город на границе лесной и лесостепной зоны, в которой ковыль в те времена был несомненно одним из распространеннейших растений.

Указание это также совершенно точное, - это растение целинных, еще напаханых степей, которых тогда было достаточно, если они даже теперь, через 770 лет, уцелели клочками в этой местности.

Возможно, что самое упоминание вызвано зрительным впечатлением: с высокой городской стены Путивля Ярославна видела обширные пространства к югу волнуемого ветром ковыля - отсюда и обращение к ветру.

Ковыль - растение южных степей, указание совершенно точное (очевидно, фальсификатор понимал кое-что и в географии растений!).

«А Игорь князь горностаем поскочи к тростнику» (697-699). Известно, что Овлур ждал князя с конем за рекой. Летопись называет ее Тор. Речка эта маленькая, степная и, как все степные реки, у берега заросли камышом (тростником). Через этот камыш и бросился князь Игорь через речку к Овлуру.

Опять совершенно точная деталь: на берегах северных рек тростника нет, как нет его на берегах быстротекущих рек юга. Тростник именно характерен для степных рек с их сравнительно медленным течением (как умудрился все это сообразить мнимый фальсификатор, сидя на берегу Невы или Москвы-реки, - трудно догадаться!).

Этими четырьмя примерами все упоминания о растениях исчерпываются, но все они точны и подходят к месту действия. Слабое упоминание растений можно поставить прежде всего в связь с сюжетом «Слова»: поход далек от мирного земледелия.

Зато животные упоминаются очень часто, и как подробности действительности, и как образы для сравнения. Это вполне понятно: человек того времени много занимался охотой в мирное время, ибо это было не только развлечением, но и пробой физических и духовных сил, упражнением, своего рода боевой подготовкой, ибо одолеть тура, лося или медведя не так-то легко, просто и безопасно.

С другой стороны, охота была важным промыслом, ибо шкуры зверей играли роль денег, а добывание и заготовка запасов мяса часто бывали связаны с организацией походов, о чем мы имеем совершенно определенные данные.

Во время охот и походов человек того времени изучал природу точнейшим образом, так как часто успех охоты, а иногда и похода зависел от знания ее. Знаток ее по поведению зверей и птиц, по разным иным признакам мог узнавать о присутствии врага и быть оповещенным еще прежде, чем он его видел.

В «Слове» упоминаются прямо или косвенно следующие млекопитающие (звери и зверьки): тур (6 раз), волк (9 раз), далее по одному разу: лисица, бобр, горностай, пардус (рысь?). Сомнительно указание о белке (2 раза), а также, что понимать под «лютым зверем».

Обращает на себя внимание прежде всего тур. «Слово» употребляет его как эпитет силы и смелости; «буй тур Всеволод» (90,202,207,213,783), «скачють акы тури» (476). И действительно, тур, дикий бык, прародитель нашего домашнего быка, сохранивший наиболее чистую кровь в современной породе «серого украинского скота» и родич зубра, был мощным и диким животным.

Нельзя не упомянуть, что Малиновский и другие переводили тура, как «вол», что является ужасной профанацией: дикое, мощное, злобное, волевое животное отождествить с вялым, ленивым, бесхарактерным оскопленным быком!

Охота на тура была нелегка и опасна. Тур занимал видное положение в представлениях человека того времени, и в «Поучении» Мономаха детям мы не раз встречаемся с упоминанием о туре.

Вместе с тем тур является характерным животным именно той эпохи. Вскоре под влиянием культуры человека он резко уменьшается в числе и, наконец, и вовсе исчезает в диком состоянии, т. е. гораздо раньше своего родича, зубра.

Автор «Слова» не только исторически верно приводит тура, но и удачно использует его как сравнение: огромные быки, дикие, сильные, стремительно скачущие, неудержимые в своем беге, были очень образным сравнением для русичей в нападении.

Далее, самое сравнение: «скачють акы тури» - сравнение не шаблонное, а совершенно оригинальное. Если мнимый фальсификатор «Слова» еще мог кое-что вычитать о туре и верно применить его, то способ бега этого животного оставался несомненно для него скрытным.: ведь к началу XVIII столетия даже имя этого животного стерлось из памяти и его переводили, как «вол»!

Не менее тонко сравнение движений Игоря во время бегства с ловким, невероятно гибким и быстрым горностаем: «горностаем поскочи к тростию» (698). Для не натуралиста «горностаем» - это только слово, не более, но для того, кто видел движения горностая, понятно какое образное сравнение употреблено.

И действительно, Игорю приходилось убегать и красться подобно горностаю, - ведь убегал он из-под стражи, из середины половецких веж, заметить его могли очень легко …

И здесь автор «Слова» не трафаретен, не повторяет уже избитых сравнений, а дает совершенно новые поэтические образы (удивительный знаток природы, о, проф. Мазон, был этот неведомый фальсификатор!).

«Лисици брешуть на червленые щиты» (134), - указание точное, ибо лисицы не лают, а «брешут» и для передачи этого звука имеется особое слово. Автор «Слова» в природе, как рыба в воде, - он знает отличие звука, издаваемого собаками и лисицами (и это знал паркетный кавалер, продукт екатерининской эпохи, по мнению проф. Мезона!).

Приводя и обычный эпитет «серый волк» или вообще упоминая волка (18, 108, 170, 594,607, 611, 703, 710), певец не может не указать характерной черты волка: «волки в овраге грозу (т. е. беду) возвещають» (131).

К сожалению, выражение «босым волком» осталось окончательно не расшифрованным, однако есть все основания думать, что и здесь кроется новое, не шаблонное сравнение. Возможно, что здесь подразумевается бесшумная поступь волка. Возможно, что в выражении «лютым зверем» (518) подразумевается также волк, однако, что означало выражение «лютый зверь», окончательно не установлено.

В «Поучении» Мономаха говорится: «… два тура метали меня на рогах с конем вместе; олень меня бодал; два лося - один ногами топтал, другой рогами бодал; вепрь оторвал у меня меч с бедра; медведь у колена прокусил подвьючный войлок; лютый зверь вскочил ко мне на бедpa и повалил коня со мною» …

В этом перечислении опасных зверей пропущен волк, возможно, что он-то и назван «лютым зверем». Однако в «Слове» все время повторяется слово «волк» и только раз «лютый зверь». Очевидно, что «лютый зверь» нечто другое, да и вряд ли волк мог повалить коня с всадником, и как понять это - «вскочил на бедра?»

Вероятно, что «лютый зверь» это росомаха или, может быть, рысь, последняя, действительно, является воплощением свирепости.

Оба эти зверя бросались с деревьев на оленей, диких лошадей и т. д. Будучи довольно тяжелыми и, прыгнув на бедра всадника, оба могли легко заставить лошадь потерять в испуге равновесие.

Если это толкование подтвердится, а это проверить легко, просмотрев внимательно древние источники, в особенности об охоте, - будет лишняя деталь, подтверждающая подлинность «Слова».

Но, конечно, «лютый зверь» не барс, как думают некоторые.

Ни теперь, «и прежде барс не водился в Европе. Из крупных хищных зверей кошачьей породы только лев водился в исторические времена в Болгарии и, кажется, доходил и до Бессарабии.

Упоминается в «Слове» также «пардуже гнездо» (401), т. е. выводок пардусов, Н. В. Шарлемань видит в этом упоминание о гепарде, охотничьем леопарде. Нам это предположение кажется весьма сомнительным.

Скорее всего под «пардусом» нам разуметь рысь, латинское название которой, кстати - «пардус». Слово же «пардус» явно не славянское.

О Святославе в летописях говорится, что он ходил легко, «акы пардус». Можно понимать, что это выражение заимствовано летописцем из восточных источников (как и автором «Слова») и видеть в этом упоминании барса или леопарда, но достаточно посмотреть в любом зоологическом саду, как ходит рысь, - легко и упруго, - чтобы убедиться, что прибегать к образу чужого животного не стоит, если свое ничуть не хуже. А рыси в XII веке были обычным зверем в лесах.

В другом месте летописи есть указание, что один князь подарил другому в знак дружбы «пардуса». Однако это краткое указание не дает основания для решения вопроса: возможно это было охотничье животное, возможно это было диковинкой и только. «Пардуса» надо искать в контексте древних источников об охоте.

Несомненно, впрочем, что в «Слове» речь идет безусловно не о гепарде. Гепард - животное по стати собака, но с головой и хвостом, как у кошачьих. На юге Руси оно могло употребляться во время охоты очень редко, ибо это животное крайнего юга: Персии, Афганистана, Индии. Если оно и было завозимо, то не могло быть обычным, ибо не способно переносить длительную и суровую зиму.

В «Слове» пардус приводится, как синоним свирепости, и это как раз совершенно не подходит к гепарду, это довольно тихого нрава животное, легко приручаемое и для человека безопасное.

Гепард, будучи животным, завозимым с юга, в неволе на Руси не размножался и выводков не давал. Поэтому певец не мог употребить для сравнения образ мало кому известный, сила образности именно в ее доступности. Что за сила сравнения с чем-то, чего не знают?

Скорее всего «пардуже гнездо» - выводок рыси, животного хорошо известного и крайне свирепого нрава, поддающееся хуже приручению, чем, например, лев или тигр. Сравнить безжалостных половцев с рысями - было удачным сравнением. Один раз упоминается в «Слове» бобр (640). Хотя Югов, ссылаясь на авторитет Даля, считает, что «бебр» («бебрян рукав») - это «бабр», т. е. тигр, - мы категорически отвергаем это и, считаем это объяснение натянутым и неверным.

С тиграми Русь никогда не имела ничего общего, и ни для какой одежды шкуры их не употреблялись (и не только на Руси!). Указание, что рукав Ярославны был бобровым, недвусмысленно говорит о том, что речь идет о чем-то, типичном для одежды («лисья шапка», «соболья шуба», «бобровый воротник» и т. д.), о чем-то обычном в быту и, мы добавим, практичном.

Вот этой-то практичности в тигровом мехе и нет, он не отличается ни крепостью, ни густотой или длиннотой шерсти, и уж, конечно, огромной величины шкуру не станут употреблять на мелкие поделки.

А вот бобровый рукав - дело другое. Шерсть бобра необыкновенно плотна, густа и, главное, водонепроницаема. Человек, прикасающийся во время работы к воде или мокрым предметам, рукава своего бобрового не замочит. Вот в этом-то и заключается смысл бобрового или другого водяного животного рукава, рукав же из шкуры сухопутного животного непрактичен.

О тигре на Руси тогда только слыхали, а область племени «севера» была полна бобрами, он всюду изобиловал. Об этом свидетельствуют и прямые исторические данные, и названия местностей до сих пор: Бобрик, Бобровицы, Бобровое и т. д.

В одежде русских того времени шкуры бобра играли немалую роль: мех его был практичен в носке и доступен для всех.

Наконец, текст «Слова» смыслом своим заставляет нас немедленно отбросить «тигровое» толкование: ведь Ярославна собиралась утереть омоченным в Каяле бобровым рукавам раны Игоря.

Совершенно ясно, что рану нужно вытереть чистым, плотным мехом бобра, который сыграет только роль переносчика воды, а мех тигра, смоченный, в воде, прежде всего отдаст ране всю грязь, набившуюся между волос.

Конечно, в XII веке в медицине особенно не разбирались, но лечить раны умели, ибо раны были обычным явлением.

И здесь упоминание бобра является поразительно точной, исторически верной деталью, ибо только тысячу раз про мытый к воде мех бобра, а не иного животного, был пригоден для вытирания раны (о, фальсификатор «Слова», - ты был гениален!).

Этот пример довольно ясно показывает, как глубоко различно понимают «Слово» натуралист и филолог. Для филолога бобровый рукав - это только аксессуар одежды и все, смысл речения для него остается книгой за семью печатями, для натуралиста - это жизненная деталь, сцепленная железной логикой с излагаемым. Автор «Слова» неспроста сказал «бебрян рукав», и, конечно, те, кто считает «Слово» хвалебной песнью, никогда не поймут его.

Оба упоминания о белке нам кажутся чрезвычайно сомнительными. Многие в «растекашеться мыслию по древу» (17) усмотрели упоминание о белке. Предполагалось, что «мыслию» - это испорченное во время переписки «мысию», а «мытью» в некоторых местах называют белку.

Это совершенно абсурдное предположение; с предположениями об описках можно доказать все, что угодно.

Трудно поверить, что критическая мысль современного исследователя может так легко поверить, что «мыслию» - это «мысию», а «мысию, - это «мышию» в Псковской губ. А ведь рядом упомянуто «мыслено древо», образ древней поэтики, существовавший и у скандинавов и разъясняющий «мыслию» самым исчерпывающим образом.

В другом месте упоминание о «белке» «более точно и определенно: «емляху дань по беле от двора» (331). Но и здесь еще вопрос является ли «бель» - белкой, сходство - это еще не доказательство, называют же в Москвe француженок с именем «Blanch» - «Белка». Если же мы обратимся к старинным источникам, то увидим, что нашу белку называли то векшей, то веверицей.

Но не только эти номенклатурные соображения заставляют нас отбросить белку, - против нее внутренний смысл фразы. Шкурка белки «по ценности почти ничто и теперь, а прежде, когда ее было больше, она изобиловала. Достаточно указать, что в гривне насчитывали 1000 белок.

Ясно, что певец, говоря о дани со двора «по беле», хотел указать на всю тяжесть ее, но белка - это буквально грош. В некоторых источниках мы находим, что «белью», по-видимому, называли зимнюю шкуру горностая. Но и цена горностая в те времена была невысока. Значит, «бель» - что-то другое, тем более, что горностай и сейчас на Украине не так уж редок.

Вернее всего, «бель» - это соболь. Могут возразить, что соболь на юге не водится. Однако, если принять во внимание, как быстро соболь был уничтожен в западной Сибири и на Урале, можно с достаточным вероятием принимать, что 800 лет тому назад он водился и в области племени «севера». Вероятно, он был редок и ценен, поэтому-то дань «белью» и была тяжка.

Переходим к птицам. В «Слове» упоминаются: сокол (16 раз), орел (2 раза), лебедь, соловей (по 5 раз), галка и ворон (по 4 раза), гоголь и сорока (по 2 раза), гусь, чернядь, дятел, чайка (до 1 разу), зегзица (ласточка? Кукушка?) - 1 раз, сомнительно указание о филине.

Упоминание орла (19, 133), что орел «шизый» и это «орли клектом до кости звери зовуть», интересно в том отношении, что автор знал какого цвета бывают орлы и что орлы «клекочуть» («звукоподражательный» глагол), наконец, слетание орлов со всех сторон перед боем - верная, характерная картина того времени. Автор «Слова» Верен природе, - это не кабинетный ученый или поэт гостиных.

Упоминание сокола (23,32, 79, 166, 308, 384, 389,477, 507, 705, 708, 751, 752, 755, 756, 762) довольно трафаретно, образ этот очень обычен в древней поэзии, однако певец раскрывает этот образ и с совсем другой стороны (477) - «коли сокол в мытех бываеть, высоко птиц взбиваеть, не дасть своего гнезда в обиду».

Прежде всего, что такое «в мытех»? Перелинявший, возмужавший, вошедший в полную силу и половозрелый сокол называется соколятниками «в мытех». Значение этого слова окончательно не выяснено. «Мить» - означало линьку. Сокол в момент линьки слабеет, теряет свою силу, сидит, нахохлившись. Из контекста ясно, что речь идет о соколе, наоборот, в полной мощи, перелинявшем.

Такой сокол защищает свое гнездо от всех врагов, отгоняя всех пролетающих птиц около гнезда, не исключая и орлов, нападает он и на человека, подбирающего к гнезду (что известно нам по личному опыту).

И здесь сравнение очень метко, и удачно: великий князь Святослав со своими серебряными сединами сравнивается с зрелым соколом, который «не даст своего гнезда в обиду». «гнездо» - это его любимые «сыновчя» - Игорь и Всеволод, его двоюродные братья, но значительно моложе его.

Святослав, готовясь стать на защиту их, к новому походу, и обращается к другим князьям со «златым словом».

Этот образ совершенно оригинален и неповторим, и уж, конечно, не мог он родиться в головах тех кандидатов в «фальсификаторы», которых перечисляет проф. Мазон, - все эти кандидаты ничего не смыслили в соколах и соколиной охоте, - ведь это ·был конец XVIII века! А соколиная охота в сущности умерла с царем Алексеем Михайловичем.

Не менее удачным является в руках певца и избитый образ лебедя (вернее, лебеди, ибо лебедь в древности был женского рода: «лебедь белая» и т. д.) (24, 33, 127, 295, 706). Пальцы Бояна сравниваются с десятью соколами, струны - со стадом лебедей. Сокол, настигающий лебедя и бьющий его, заставляет его петь («лебединая песня»), сравнение очень живо и картинно.

Вот Игорь вступил с войском в землю половецкую, - «половци неротовами дарогы побегоша к Дону великому, крычать телегы полуночи, рци, лебеди розпужени» …

Перед наступающими русскими половцы в ужасе бегут в разные стороны непроторенными дорогами, т. е. по бездорожью; скрип их телег в полночи, словно крики испуганных лебедей.

Тот, кто слышал крик испуганной стаи лебедей, поймет, какой яркий образ дан певцом, как схвачено сходство скрипа телег с скрипом лебедей. Не раз, подкрадываясь к лебедям и зная отлично их крик, мы в первое мгновение, слыша неожиданно крик, схватывали себя на мысли: «откуда здесь телеги», - так велико было сходство.

Такой образ (телеги скрипят точно лебеди) мог возникнуть только в голове человека, для которого природа - раскрытая книга. И уж, конечно, не поймет этот образ ни проф. Мазон, ни комментатор А. Югов, считающий, что кричат «раздираемые, терзаемые лебеди» (кем раздираемые? Почему терзаемые? Где, по какому поводу?). И уж если говорить о терзании, то терзается терпение читателей, вынужденных читать нелепицы.

Не менее картинно и плескание широкими лебедиными крыльями (295); к сожалению, понять это место исчерпывающим образом мы не можем, ибо оно, по-видимому, несколько испорчено при переписывании.

Наконец, точно и реалистично, что Игорь во время бегства, которое происходило долиной Донца, кормился лебедями и гусями (706), - эта птицы, ныне почти исчезнувшие на гнездовании на Украине (на пролетах обычные, еще в прошлом столетии часто встречались здесь, а во времена Игоря, конечно, изобиловали). Беглецам Игорю, и Овлуру не было времени заниматься охотой за мелочью, - они добывали гусей и лебедей.

Сравнение Бояна с соловьем (68, 70) ничего особенного не представляет, - это очень избитый, трафаретный образ в народной поэзии. Зато в двух следующих упоминан иях (141, 748) певец показывает свое превосходное знание природы и что он живет ее образами:

«Долга ночь, - описывает он, - меркнет заря (утренняя звезда), свет запылал, туман покрыл поля, щелк соловья уснул, говор галок пробудился …»

Только человек, переживавший не раз всю эту последовательную гамму изменений ранним весенним утром перед восходом солнца, может сказать это.

Действительно, весной соловьи, пропев всю ночь, к восходу солнца замолкают; в момент, когда солнце вот-вот взойдет, наступает самый холодный миг утра и ложится на короткое время утренний туман, восток пылает, шумные галки начинают свое перекликанье, день начался …

О, гениальный фальсификатор, кто бы ты ни был, а весной на юге ты бывал! И не с берегов туманной и холодной Невы ты заимствовал этот образ!

«Соловьи веселыми песни свет поведають» (748). Верно! Тысячу раз верно: соловьи к моменту, когда рассвет уже становится заметен, особенно усиленно поют, «о затем почти разом смолкают и продолжают свое пение уже часов с 10 утра, но поют днем недолго и с большими перерывами.

Указание о песне соловья дает совершенно точно понять, что поход состоялся весной (так это и было - весной, в начале мая 1185 г), а что соловьи пели и во время бегства Игоря, - это точное указание, что оно состоялось, либо до июля 1185 г., когда соловьи перестают петь, либо, вероятнее, весной 1186 года.

Итак, «Слово», данными о природе, дает указании не только о времени года, но и о часе событий.

Бегло и всего один раз упомянут кречет (167), птица соколиной породы, один из самых сильных и крепких соколов.

Прекрасно также схвачены галки (80, 142,254,743) и вороны с их криками, сборищами, привычками питаться падалью и стаями летать на «уедие», т. е. кормежку.

В упоминаниях о вороне (168 - несомненно о нем) можно усмотреть упоминание и о другой птице близкой вороньей породы - граче, - именно грачи «грают» стаями (742), настоящие же вороны держатся большей частью парами и никогда больших стай не образуют. По наружному виду они очень похожи друг на друга, хотя ворон заметно крупнее.

Кроме того, если будет точно установлено, что «босуви врани»[1] - это серые вороны, - это будет означать упоминание еще одной породы вороновых птиц - серой вороны (377). Кстати отметим, что на Украине водятся следующие вороновые птицы: ворон, серая ворона, грач, галка и сорока, по-видимому, все они нашли место себе в «Слове».

В сне Святослава есть указание, что серые вороны в эту ночь с вечера граяли. Действительно, иногда вороны, располагаясь на деревьях ко сну вместе с грачами и галками, почему-то удивительно долго кричат, даже в полной тьме, и этот беспокойный крик производит тягостное впечатление. Здесь в «Слове» это как бы зловещее предисловие к тяжелому сну. Подробность, возможно, исторически точная: Святослав засыпал под тревожное карканье и оно отразилось в его сновидениях.

Ново, совершенно свежо сравнение Игоря в момент переплывания реки с гоголем (700), породой нырковых уток, очень красивой, великолепно держащейся на воде и именно почти белой.

Ну, знали ли Карамзин, костров или подобный им кандидат в фальсификаторы, что гоголь белого цвета? Можно дать голову на отсечение, что не знает этого и проф. Мазон, а если знает, то из «Слова».

Также обстоит дело и со словом «чернядь»; даже охотники знают смысл этого термина весьма туманно, только орнитолог может дать об этом точные указания. Слово это редко и ни в каких древних исторических источниках не встречается за исключением узко охотничьей литературы.

Интересно указание, что гоголи (725), чайки (726) и черняди (727) своей сторожкостью помогали Игорю во время бегства: при приближении посторонних они взлетали с воды и своим шумом давали знать, что надо быть настороже, появился кто-то новый (а ведь была погоня!).

Название гоголя фальсификатор мог, допустим, еще вычитать, но знать повадки птиц мог только опытный охотник.

Очень тонко и специфично упоминание о сороках (739, 794), птицах необыкновенно зорких, сторожких, держащихся стайками и мгновенно извещающих друг друга громким стрекотанием о приближающейся опасности и, прежде всего, о приближении человека.

Каждый охотник знает что это за язва, если он к чему-нибудь подкрадывается и, наоборот, как легко, сидя в засаде, по приближающемуся или удаляющемуся стрекотанию сорок узнать, приближается ли или удаляется лиcицa, которую сороки терпеть не могут, а также в каком направлении она движется или остановилась.

То обстоятельство, что во время преследования Игоря кончаком и Гзой «галици помолкоша, а сорокы не троскоташа», показывает, что вся природа была на стороне Игоря, все помогало ему в бегстве: соловьи указывали приближение рассвета, гоголи и черняди предупреждали его об опасности вблизи воды, даже болтуньи сороки молчали и не выдавали своим криком Игоря врагу.

С другой стороны это место, быть может, отражает не один момент содрогания у беглецов при виде сорок и мысли, что они могут быть, благодаря стрекотанию сорок, открыты преследователями или вообще половцами. И здесь мы, вероятно, сталкиваемся с отголоском реальных событий.

Место: «А то не сороки, втроскоташа, на следу Игореве ездить Гза с Кончаком» (739-742), следует понимать так, что беседа Кончака и Гзы сравнивается со стрекотанием сорок, чем высказывается некоторое пренебрежение к ним, а с другой стороны слушатель подготовляется к восприятию отрывка: «Тогда врани не граяхуть, галици помолкоша, сорокы не троскоташа, по лозию подзоша только».

Здесь, чтобы не возвращаться, мы допустим некоторое отступление. Некоторые авторы, один из последних по времени Н. В. Шарлемань, читают «по лозию» не раздельно, а слитно: «полозию», и считают, что речь идет здесь о полозах, значительной длины (до 2 метров) змеях, водящихся в степной части Украины.

Другие авторы усматривают в полозах - «ползунчиков», т. е., по-видимому, поползней, небольших древесных птиц, ползающих, главным образом, по стволам и крупным ветвям деревьев.

Последнее толкование совершенно неприемлемо, так как ни народная, ни научная терминология никаких «ползунчиков» не знает, «ползунчики» - это развесистая клюква невежественных комментаторов.

Основным и единственным доказательством сторонников «полозового толкования является то, что сороки не ползают «по лозию», т. е. по лозе, а скачут, что совершенно верно.

Однако, не следует слепо верить слову, когда оно противоречит смыслу. Имеются весьма веские соображения, что дело идет здесь не о полозах-змеях, а о лозе.

Прежде всего, если речь идет о полозах, то в тексте должен быть соответствующий падеж, именно именительный: должно стоять: «полозие» или «полозия». В тексте же употреблен падеж в согласии с предлогом «по» - «по лозию». «Полозисты» должны предположить, что здесь описка, - метод, показавший себя с самой отрицательной стороны. Кучи нелепостей, написанных о «Слове», в подавляющем большинстве случаев связаны с «исправлением» текста. Исправляя, можно найти не только полозов, но и крокодилов.

Во- вторых, слово «полоз» термин очень узкий, специальный, малоупотребительный, не очень хорошо известный даже среди зоологов не систематиков и нигде в других источниках древней письменности не встречающийся. Не знает его и народ, это научный термин. И у нас нет решительно никаких оснований полагать, что он употреблялся в XII веке.

В-третьих, полозы являются немногочисленными, редкими, держащимися по одиночке животными, прячущимися в траве, поэтому упоминание их во множественном числе да еще рядом с такими обычными птицами, как вороны, или сороки (и вообще почему-то с птицами) ничем не оправдывается, кроме вероятного желания Н. В. Шарлеманя увеличить список животных, упоминаемых в «Слове».

Но лучшим опровержением «полозового» толкования является смысл всей фразы. Смысл тот, что в природе все молчит, будучи на стороне Игоря, он бежит, и вороны, галки, даже стрекотуньи сороки молчат, только скачут по лозе.

Слово «только» - является смысловым, ударным местом фразы. Если же мы примем, что «только полозы ползали», то смысловой стержень всей фразы теряется, - ведь полозы ползают бесшумно! Все птицы молчат - понятно, они будто хотят не выдавать Игоря. Полозы молчат - смысла никакого, они звуков не издают. Да и вообще, что общего у этих змей с птицами, с Игорем?

Если и имеется связь, то по известной украинской поговорке «в огороде бузина, а в Киеве дядько». «Только ползающие полозы» - бессмысленная деталь, но в «Слове» все сделано крепко, красиво и у места.

Пора уже сдать «полозов» в архив и не перегружать, плевелами и без того уже перегруженный комментарий «Слова». Если «полозистов» покоробило, что сороки в «Слове» ползают, а не скачут, то почему их не коробит, что соловей в «Слове» не поет, не щелкает, а «щекочет» (кого щекочет? Чем щекочет?). Разве «галици стады бежать»? Ведь галки не звери, что бегают стадами, они летают!

Разве «полозисты» не знают, что «живот» в древности обозначало не часть тела, а значило «жизнь», что тело Игоря могло быть «жестким», но не «жестоким», что, когда Игорь – «поскочи» - это значило не «поскакал», а «побежал» и так далее.

Приводить бездну примеров, доказывающих, как слова за 760 лет изменили смысл, значило бы злоупотреблять терпением читателя.

Если со всеми этими словами «полозисты» мирятся, то им следует примириться и с «ползанием» сорок, тем более, что путь бегства Игоря - долина Донца, изобилует прибрежными лозами, а любимым местопребыванием сорок являются не отдельные деревья или густой, старый лес, а именно лозняки.

Дважды повторяется в «Слове» загадочная «зегзица» (636, 639), одни видят в ней кукушку, другие ласточку, третьи горлицу и т. д. Решение этого вопроса пытались найти в словарном материале древних источников, в народных песнях, местных названиях птиц и т. д.

К сожалению, «зогза», «загоза», «зегза» и т. д. в одном месте применяют для обозначения кукушки, в других для обозначения ласточки. Окончательное решение не найдено, впрочем никто серьезно этим делим и не занимался.

Если «Слово» в большей мере отражает мотивы, уже существовавшие в поэзии XII века, та вероятно, что речь идет здесь о кукушке. Дело в том, что образ молодой женщины или сестры, омывающей раны мужчины водой и воплотившейся в кукушку, уже встречался в народной поэзии того времени. Ярославна, уподобляла себя невольно героине той народной песни. Призывный крик кукушки, звучащий меланхолически, мог быть ассоциирован с печальным сюжетом.

Однако, за ласточку говорит то, что «ластушки, серые загозочки» найдены в народном творчестве, и Ярославна, стоя у реки, невольно следила мыслью за легкокрылой ласточкой, летающей над водой. Ей хотелось также унестись, чтобы помочь израненному мужу.

В «Слове» есть, еще одно место (117), по-видимому, касающееся животного: «див кличеть верху дерева»… Мифологическое злое существо див отождествлялось с филином или другой крупной ночной совой, ночное «ухание» которых наводит ужас на суеверный народ.

Суеверное отношение к совам до сих пор еще не изжито. Даже сыч, сравнительно мелкая и негромко кричащая птица, до сих пор с трепетом прогоняется с крыши вечером. Одно название его на Украине «поховав», т. е. «похоронил», красноречиво говорит о тех представлениях, которые связывает с этой птицей народ.

«Щоб на тебе див прийшов», до сих пор еще кое-где можно услышать на Украине.

Самым интересным упоминанием в «Слове», вероятно, является упоминание дятла (746) - «дядлове тектом путь к реце кажуть» …

Для обычного читателя или исследователя филолога это место не говорит ничего, оно просто непонятно. Как может дятел своим «тектом» показывать путь к реке, ведь дятел лесная птица и в степи не водится?

Это место можно понять, только зная самым точным образом место действия. Выдумать такой образ никто не в состоянии (к сведению проф. Мазона).

Как известно, бегство Игоря совершалось сначала по направлению к Донцу по степной, безлесной и частично безводной местности. В степи его легко могли заметить (погоня или другие половцы, уже извещенные о бегстве), в степи часто ни капли воды.

Известно дальше, что беглецы 11 дней шли пешком, пока добрались до города Донца, ибо загнали коней. Овлур, конечно, отлично знал дорогу, но нет сомнения, что беглецы именно дорог-то и избегали: по дорогам, естественно, их искали, по дорогам их ждали всякие неприятности. Поэтому путь к Донцу несомненно совершался отчасти «на ощупь», опасные стыки дорог приходилось обходить далеко.

Вставал вопрос: как найти дорогу к воде, к реке в местности сухой и ровной, хотя и пересекаемой оврагами! Река означала питье, пищу, возможность прятаться в деревьях и кустах (и об этом мы находим указание в «Слове», 720-728) и надежную дорогу днем и ночью.

Придонецкие степи не являются совершенно ровными пространствами без рельефа, но прорезаны довольно глубокими долинами («балками»). Но найти такие долины, уклонившись от дороги, нелегко: местность кажется ровной или слегка волнистой, но долины скрыты от взоров.

Внизу, в долине, в таких балках бывают иногда родники или бегут небольшие ручьи, однако, многие из них совершенно сухи. Спускаться и подниматься в каждую балку нелегко, если идти поперек их общему направлению, - это означало потерю времени и сил, которыми беглецы, конечно, не очень-то располагали.

И вот тут-то помогал «текот», т. е. стук дятла. Стук дятла указывал совершенно ясно на наличие поблизости не только вообще балки, но и крупных деревьев (по кусту не постучишь!), так как деревья в балках не поднимаются в степи на плато, а растут по склонам, а, главным образом, на дне балок, где для произрастания их есть достаточно влаги.

Там, где есть крупные деревья, несомненно близко должна быть и вода. Чем крупнее долина, тем с более значительной долиной она сливается, пока не приведет к речке. Долиной же речки нетрудно добраться и до Донца. Поэтому, уклоняясь от обычных дорог, беглецы не раз пользовались стуком дятла для того, чтобы, идя долиной, вновь вернуться на должный путь.

Можно думать, кроме того, и это более вероятно, что речь идет здесь не об обычном стуке дятла, а об его, так называемой «брачной песне», выражаемой особым стуком.

Обычно дятел стучит не часто и не громко, так как удары его направлены, главным образом, по коре или в трухлявые, мягкие части древесины, где скрываются различные личинки - его пища.

Другое дело весной: в это время дятел выстукивает с необыкновенной быстротой уже по твердой древесине дробь, похожую на громкий звук - «дррр» или очень напоминающий громкое скрипение дерева.

Иногда этот звук настолько похож на скрип, что сразу и не сообразишь, почему это дерево скрипит при полном отсутствии ветра, и только потом догадываешься, что это «дробь» дятла. Этот звук слышен далеко и, вероятно, служит для отыскивания полами друг яруга. Услышав в степи эту «дробь», беглецы находили тотчас крупную долину, воду, дорогу и т. д.

Этот отрывок настолько глубоко связан с природой придонецких степей, что его одного вполне достаточно, чтобы отвергнуть гипотезу о фальсификации «Слова», вероятность, что сверхгениальный фальсификатор мог выдумать такую подробность равняется нулю.

Другое дело, если «Слово» - «быль сего веремени», - певец передавал то, что он слышал (и возможно не раз) из уст самого Игоря или Овлура.

Обратимся теперь к рассмотрению явлений неживой природы, - и здесь мы сталкиваемся с реализмом и точностью.

Возьмем солнечное затмение, - это не красивое измышление, а исторически верная подробность. Оно случилось в 3 ч. 22 м. 1 мая 1185 г. В тот момент, когда Игорь с войском приближался к Донцу около места впадения в него Оскола. Далее идет точное описание явлений, сопутствующих затмению: лица людей кажутся темными, птицы исчезают, звери всполошились и кричат, где-то вверху дерева, видя наступившую тьму, стал «ухать» филин, воплощение зловещего дива …

Эта деталь. - самый точный опорный пункт для суждений наших о том, где произошла в дальнейшем битва. Фантастике, волшебствам, всяким чудодействам, мистике здесь нет места, - описывается солнечное затмение и только.

Более того, там, где другой автор вложил бы аллегорию, злое предвещание, певец «Слова» совершенно молчит: в речи Игоря к войску несомненно по поводу затмения, нет ни одного слова о самом затмении!!

Исторически это неверно, но это умолчание автора «Слова» особо характерная черта самого певца, - он совершенно не суеверен.

Протокольная точность событий - характерная черта «Слова» - разве вы не слышите в походе в ночь с четверга на пятницу (т. е. с 9 на 10 мая) скрип телег, убегающих врассыпную половцев? Скрип напомнил певцу крики лебедей и автор фиксирует это, ведь включить в канву воображения такую тонкую деталь почти невероятно.

Мы слишком возвеличиваем автора «Слова», приписывая ему сверхгениальность, дело было проще: это был крупный талант, но писавший не под влиянием фантазии, бушевавшей в его мозгу, а под впечатлением действительно пережитых крупных событий.

Далее идет описание ночи и рассвета перед битвой, описание изумительно верное по точности, близости к природе. Мы спросим: почему? Да, потому что русичи всю эту ночь не спали, проведя ее в спешном походе, и к полудню бой уже начался.

А восклицание: «О, Руськая земле, уже за шеломянем еси!» - разве это не переживание автора, не одна из доминирующих мыслей в тревожной ночи?

И не кажется ли вам, что «мощение» болот и «грязивых мест» кожухами и «всякыми узорочьи половецькыми» - просто яркое воспоминание участника?

Мог ли худосочный кабинетный фальсификатор создать в своем мозгу картину кровавой зари второго дня! Нет, это не выдумка, - это действительность, такие восходы солнца, проглядывающего через грозовую тучу с необыкновенными оптическими явлениями, случалось видеть и нам, и именно в степи.

Яркость, жизненность «Слова» присущи ему потому, что это «былина», а не «ироическая песнь», как ее поняли в 1800 году и как до сих пор понимают Мазон и иже с ним.

В дальнейшем мы встретимся не раз и с другими примерами реальности событий, упомянутых в «Слове» и касающихся явлений природы, перейдем теперь к выводам:

1. Автор «Слова» был прекрасным знатоком природы, и притом того времени и места. Все его ссылки на природу реалистичны, точны и живы, ни разу он не погрешил против истины образы, почерпнутые им из природы, большей частью вовсе не обычный аксессуар сравнений профессионала-певца, - это в значительной степени воспоминания (возможно и пересказ) реальных событий и подробностей. И изложены они в формах не заимствованных, а оригинальных, самим найденных. Основным источников был арсенал воспоминаний.

2. Многие места в интерпретации натуралиста приобретают совершенно иной смысл и еще более поднимают художественную ценность «Слова». Автор «Слова» показал, что он жил природой и что ее образы являются для него столь же обычными и естественными, как пение для соловья. Это интимнейшее знание природы роднит его с натуралистами, ибо они говорят на одном языке с ним.

Читатель «Слова», надлежаще осведомленный об элементах природы в «Слове», может глубже понять и чувства, и мироощущение певца, т. е. культурного человека того времени. И не вина, конечно, филологов, что они прошли мимо многих красот «Слова», не будучи в состоянии открыть двери для их понимания.

3. Знание природы, времени и места певцом настолько глубоки, что заставляют поставить раз и навсегда крест над гипотезой проф. Мазона о фальсификации «Слова». Певец знал то, что в 1800 г. было никому неизвестно. Только дальнейшее развитие науки о природе позволило объединить те сведения о ней, которые певец свободно черпал в изобилии.

4. Личность певца представляется нам в совершенно ином свете: знаток природы, охотник, соколятник, одаренный живым умом, он был реалистом в жизни и в творчестве. Он не нуждается в побрякушках фантазии, если жизнь его полна волнующих событий, а природа для него чистый и постоянный источник лучших переживаний, это не житель города, позабывший уже тот день, когда он видал в последний раз восход солнца (если вообще он его видал).



4. БЫЛ ЛИ АВТОР «СЛОВА» ХРИСТИАНИНОМ ИЛИ ЯЗЫЧНИКОМ?


Этим вопросом никто серьезно не занимался, а между тем он имеет важнейшее значение для «Слова», не только как для произведения, как такового, но и для понимания скрытных пружин творчества автора.

Конечно, многие отмечали языческий дух «Слова», но анализа не совершили в силу, может быть, того, что неприятно или политически неудобно было подчеркивать язычество автора «слава». Это могло показаться как бы защитой последнего и недостатком уважения к христианству.

Такое отношение к «слову» не изжито и до сих пор. Между тем давно уже пора поставить точку над «i» и быть строго объективным, т. е. воздать «кесарево кесарю и Божие Богови». Язычество, затем двоеверие, на Руси были, и у нас нет никаких оснований для отрицания или замалчивания этого.

«Слово» безусловно яркое произведение, более близкое к язычеству, чем к христианству, элементы же христианства в «Слове» крайне немногочисленны, необыкновенно кратко изложены и носят характер вставок, сделанных переписчиками, чтобы как -то сдобрить, сделать более приемлемым для христианина это произведение. Как мы увидим ниже, все упоминания, связанный с христианством, чрезвычайно подозрительны в смысле их аутентичности.

Никто не может отрицать того (и вместе с тем никто не подчеркнул того), что дух христианства, более того дух вообще религиозности совершенно отсутствует в «Слове». Употребляются только отдельные слова, говорящие о христианстве или язычестве, но идеи религиозные игнорируются полностью.

Заметьте: русичи не молятся. Не молились они перед походом, хотя ясно было, что идут на большое и опасное дело - вглубь половецких степей. Не молятся они и ранним утром перед первой стычкой (допустим, не было времени, враг уже был в виду).

Когда ранним утром следующего дня русские увидели несметные силы половцев и «ужаснулись», тогда, естественно, должна была явиться мысль помолиться христу ли, перуну, все равно, - ясно было, что конец приходит. Но «Слово» о молитве даже не заикается.

Когда полки были построены к бою, Игорь сказал, согласно летописи: «Братьи, сего есмы искали, а потягнем!», т. е., «этого мы искали, так возьмемся!» о боге ни слова!

Но вот разгром произошел, беда свалилась на Русь, певец не скупится на слова, отражающие печаль Руси, но о том, что русичи молятся, хотя бы о душах погибших, о спасении раненых и плененных - ни слова! Более того: поражение Игоря открыло половцам ворота на Русь. Русь (особенно северщина) осталась без князей и войска, опасность нависла ужасная, половцы излетели. Молятся русичи о своем спасении? «Слово» упорно молчит, молчит многозначительно. Конечно, русичи молились, но автор «Слова» глух к подобного рода действиям, и он их игнорирует.

Вот Игорь в плену, израненный, униженный, жизнь его в опасности, кажется чего больше, остается только молиться и летопись влагает в его уста тягчайшие укоры его самому себе: «нет, недостоин я жизни» и т. д.

«Слово» же молчит, молчит упорно. Мог ли христианин автор обойти подобные моменты молчанием? Нет, конечно, нет!

Вот Ярославна получила ужасное известие: муж ранен, в плену и, может быть, никогда не вернется, муж, которого она любит всей душой, с которым она не пожилa и года. В неописуемой тоске, рано утром, она уходит от людей на уединенную стену Путивля и изливает всю свою душу в мольбе: к… солнцу, ветру и Днепру!

О Боге, христианском Боге, о Богородице, о святой Троице, о святых, о своей святой, святой Ёвфросинии - ни слова!..

Есть исследователи «Слова», до сих пор считающие, что оно христианское произведение, - трудно представить себе, что делает их глухими к железной логике. Если они религиозны, то не могут же они отрицать существования в прошлом и настоящем людей нерелигиозных.

Заметьте, далее, что ни разу и «Слове» христианский Бог, св. Троица, Богородица не являются органически вплетенными в канву событий и изложения, есть только крайне поверхностные и беглые упоминания (подробнее ниже) о них.

Не следует забывать также, что «Слово», излагая события, главным образом, вспоминая войны со времен еще Олега Тьмутороканского ни разу не говорит о борьбе за веру, за христианского Бога и т. д. Эта идея совершенно в «Слове» отсутствует, везде речь только о защите русской земли. Напрасно некоторые в слове «поганый» видят синоним слова «язычник», - это не так, - оно означает прежде всего «дурной, скверный». Когда «Слово» говорит: «Стреляй, о государь, Кончака, поганого кощея!» - это не значит, что «стреляй язычника раба», а «поганого раба»! И уж совершенно белыми нитками пришито в конце «Слова» «здрави князи и дружина, поборая за христьяны на поганые полки» (788-790): за веру русичи не боролись, об этой, нет ни слова, и приписка в конце носит явно привносимой характер.

Хоть раз сказал Игорь или кто-то другой - «умрем за веру»? Не сказал никто, ибо веры-то не было (в представлении автора «Слова»}.

Очень характерно также, что в идейной канве «Слова» совершенно отсутствует столь характерная для христианства идея, как грех и искупление. А события, как нарочно, подходили ко всему этому. Но «Слово» молчит, упорно молчит об этом.

Итак, в основе, в идейной канве «Слова» христианство целиком отсутствует. Зато язычество налицо.

О Христе ни слова - зато упоминается Даждь-Бог, о св. Троице ни слова - зато есть Стрибог, Велес, словом, язычество явно доминирует.

Обратимся, однако, к упоминанию христианского характера, имеющегося в «Слове»:

1. «Святополк полелея отця своего… К святей Софии в Кыеве» (242).

Это беглое замечание о храме святой Софии в Киеве является только исторической подробностью: храм, упомянут здесь не в религиозных целях, а как место действия (подробности в дальнейшем).

2. «Тому и Полоцке позвониша заутреннюю рано у святые Софеи в колоколы». (612-614). И здесь церковь и звон колоколов упоминаются не как атрибуты религии, а только для того, чтобы указать на волшебные способности Всеслава переноситься из одной местности в другую (Полоцк - Киев) с необыкновенной быстротой.

Связи с собственно религией тут никакой. Церковь и звон колоколов служат здесь как указатели места и скорости действия.

3. «Ни хытру, ни горазду, ни птицю горазду, суда божия не минути!» (620-622). Приведена поговорка тогдашнего времени, приписываемая автором «Слова» Бояну. Ууказание на Бога здесь в очень общей форме и только весьма косвенные данные позволяют думать, что речь идет о христианском боге, а не о боге в более общем понятии, применимом к каждой религии. Употребление ходячей христианской поговорки, не говорит еще о принадлежности автора к этой религии.

4. «Игореви князю Бог путь кажеть»… (682). И здесь бог может мыслиться в более общей форме без относительно к христианской религии. И кроме того место это весьма подозрительно по аутентичности. В самом деле: в самой основе произведения христианства нет вовсе, а в третьестепенных мелочах оно вдруг выплывает. Логики никакой, если мы примем, что эти мелочи писал певец, но если мы предположим, что писал монах, хотевший придать более христианский оттенок «Слову», - то все становится понятным.

На коренную переработку «Слова» переписчик не решался, но подкрасить «Слово» в христианский оттенок он счел нужным и возможным.

5. «Игорь едеть по Боричеву к святей Богородици Пирогощей» (779-181). И здесь опять-таки приводится голый факт, весьма вероятный и, должно быть, исторически верный. Однако и здесь чувствуется чужая рука. В устах певца эта фраза была бы уместна, если бы он описал беду Игоря, его молитву к Богородице и затем благодарственный молебен ей. А на самом деде получился благодарственный молебен Богородице, которую, согласно «Слову», Игорь и не просил о спасении! Кроме того было сказано, что «Бог путь кажеть» (не Богородица). Эта неувязка ясно показывает, что к «Слову» приложилась и чужая рука.

6. «3драви князи и дружина, поборая за христьяны на поганые полкы» (788-790). И эта короткая вставка весьма возможно, почти наверное, принадлежит не автору «Слова». Ведь здравица и слава князьям (и притом поименная) уже была провозглашена перед этим отрывком, а, затем еще повторяется за ним. Совершенно очевидно, что переписчик просто вписал фразу с христианской направленностью в конец произведения, чтобы кончить «Слово» соответствующим образом.

7. «Князем слава, а дружине. Аминь» (790-792). Этот заключительный «аминь» был в оригинале «Слова» настолько привносный, что даже издатели «Слова» в 1800 г. и русском переводе его опустили.

Ведь всякое окончание дела сопровождалось в устах духовного лица непременным «аминь». А уж переписчиком, конечно, был монах.

Итак, христианство в «Слове» отсутствует, а тот слабый поверхностный налет его, который имеется, принадлежит почти наверное переписчику.

Переходим теперь к рассмотрению языческого элемента в «Слове». Мы находим здесь прежде всего упоминание языческих богов: Даждь-Бога, Стрибога, Велеса, Хорса, Дива.

Русичи считаются внуками Даждь-Бога, Боян внуком пастушьего бога - Велеса, ветры - Стрибожьими внуками.

Находят себе отражение здесь также и языческие верования и обряды; плач и вопление по покойникам, метание жара из рога, надгробные причитания.

Особенно ярко выражено анимистическое миропонимание автора «Слова» в беседе Игоря с донцом и в плаче Ярославны. Вся природа в понимании автора «Слова» живет, река говорит, птицы понимают, как нужно помочь Игорю и т. д.

Можно сказать наверное, что если певец был формально, по обязанности, христианином, то в душе он оставался убежденным язычникам. Если бы беда неожиданно свалилась на голову, то он, конечно, взывал бы к солнцу и ветру, но не к св. Троице или Богородице.

Далее певец был явно не суеверен. Особенно ярко это выразилось в отношении Игоря к солнечному затмению во время похода. Согласно «Слову» он сказал: «Братие и дружино! Луце ж потяту быти меже полонену быти, а всядем на свои борзыи комони, да позрим синего Дону!» И дальше: «Хочю копие свое приломити» и т. д.

Замечательно, что о затмении ни слова. А ведь многим солнечное затмение в начале похода могло показаться грозным предостережением, и их следовало успокоить.

Интересно отметить, что даже такие высоко религиозные и тенденциозные источники, как летописи, влагают в уста Игоря следующие весьма разумные соображения: «Братья и дружино! Тайны божия никто же не весть, а знамению творець Бог и всему миру своему; а нам что створить Бог, или на добро, или на наше зло, - а то же нам видити. И тако рек, перебреде Донець» (Ипатьевская летопись).

Эта речь Игоря безусловно гораздо ближе к действительно произнесенной, чем сообщенная «Словом», не мог Игорь в действительности обойти молчанием предмет, по поводу которого он держал речь. Здесь «Слово» искажает действительность: не Игорь молчит о значении затмения, а автор «Слова» не придает ему никакого значения.

Татищев, пользовавшийся и другими, погибшими рукописями, излагает это еще более обстоятельно:

«Тайны Божия, сказал Игорь, неисповедимы, и никто знать его определения не может, он бо творец, есть мира и знамения сего, яко же и нас всех, что хочет, то и творит; добро или зло мы определения его применить не можем. Не весте ли, яко без знамения кого хочет наказует? И знамения такие многократно никакого зла не приносят, и кто ведает, для нас или для других кого сие, понеже оно видимо есть во всех землях и народах».

Удивительно толковое разъяснение, без тени суеверия, и это свидетельство летописей!

Итак, автор «Слова», и по всем свидетельствам сам Игорь, не были суеверны. Тем более странным является фраза в «Слове», что желание во что бы то ни стало увидеть Дон «заступило ему знамение».

Это место ясно показывает вставку суеверного переписчика, оценившего события так, что, мол, следовало возвратиться, увидавши солнечное затмение.

Этот пример показателен для того, чтобы уяснить, как важно, выяснив общие принципы, толковать детали. Из изложенного видно, что автор «Слова» ни в коем случае не был лицом духовного звания и уж, конечно, не был тем попом, которого себе выписал в плен из руси Игорь, как это было высказано одним из исследователей.

Наоборот, можно сказать наверное, что певец принадлежал к наименее христиански настроенному слою населения. Интересно, что и языческая стихия выявлена у него также слабо.

Кто он был: язычник, христианин, двоевер? Скорее всего, что он вообще не был внутренне религиозен, он вероятно под влиянием окружающих условий принял обрядность христианства (так надо полагать), но оставался язычником, не будучи в то же время рьяным защитником последнего (что несомненно сказалось бы). Он не был воинствующим язычником, отстаивающим с упорством старые обрядности, старые устои, не был врагом христианству - он попросту имел свою собственную религию, которую он предпочитал и формальному христиaнству, и формальному язычеству. Он обожествлял природу и жил ею.

Это замечательнейшая черта духовного развития в хн веке, на которую никто до сих пор не обращал внимания - он не был ни христианином, ни двоевером, ни даже язычником в строгом понимании этого слова, - он был сам по себе. Несомненно, что он не был одинок в таких представлениях и что он отражал суть и содержание того язычества, которое исповедывлии наши в достаточной мере уже культурные предки.

Несомненно, однако, что большинство русичей того времени уже твердо стояли на почве христианства (дурно ли или хорошо это - судить не здесь и не нам). Хотя отголоски язычества или, вернее, знаки не полного подчинения христианству и были налицо, примат христианства был бесспорен.

Таким отголоском являлись хотя бы имена: хотя Игорь в крещении был Георгий, для всех он был Игорем, сын его был крещен Петром, но знался всеми Владимиром, даже юная жена Владимира Игоревича, половчанка, была крещена и получила имя… Свободы! (в честь, очевидно, освобождения Владимира из плена).

Не подлежит никакому сомнению, однако, что Игорь и другие князья и русичи вообще были большими хриcтианами чем это изобразило «Слово».

Все, что мы знаем о князьях, и знаем достоверно, говорит за то, что они были людьми религиозными: строили церкви, монастыри, жертвовали на церковь, покровительствовали духовенству и т. д.

Поэтому разговор Игоря с рекой Донцом малоправдоподобен - это только преломление событий в голове язычески мыслящего автора «Слова». Исторически гораздо более верна деталь, что Игорь благодарил Бога за свое спасение в церкви Богородицы Пирогощей («Нерушимая стена»).

Характерно, что согласно «Слову» Игорь перед бегством не молится, тогда как летопись говорит, что, узнав о том, что Овлур уже ждет его, Игорь встал «ужасен и трепетен, и поклонился образу Божию и кресту честному… И возмя на ся крест, икону, и подойма стену и лезе вон»…

Конечно, эти данные летописи столь же малодостоверны, как и беседа Игоря с Донцом, но психологически летописный рассказ более правдоподобен.

Как-никак, а Игорь, убегая, рисковал своей головой, поэтому молитва, будь то языческая или христианская, более правдоподобна.

В этом отношении, как и вообще по отношению к христианству, нам кажется, автор «Слова» погрешил против истины: русичи были более христиански настроены. Зато его ошибка бросает яркий свет на его личность, кто он был по религиозным убеждениям, к какому слою населения он при надлежал. Наиболее язычески настроенным слоем населения могли быть только песенники, корнями сидевшие в преданиях, носители традиций, истории, наследия пращуров.

Их мировоззрение в корне расходилось с нарождающимся аскетизмом христианства, выродившегося, в конце концов, в религиозное изуверство (позднейшие моменты истории христианства московской Руси). Формально они, конечно, восприняли христианство, но, опираясь на весь багаж своей профессии (песни, былины), они, конечно, отражали язычество и старое миропонимание.

Все это, взятое вместе с высоким искусством творчества, говорит за то, что «Слово» создано было знатоком своего дела, профессионалом (недаром он вспоминает своего предшественника Бояна!), а· не просто образованным человеком.

Писал «Слово» мастер своего дела, и только среда певцов-профессионалов могла сохранить в такой чистоте дух языческого мировоззрения. Гипотеза, что «Слово» могло быть написано дружинником или кем-либо из военной свиты Игоря, должна окончательно отпасть.

В литературе уже отмечалась независимость автора «Слова» от религиозных источников: он ни разу не цитирует библейские книги, но к ходячим поговоркам прибегает охотно. Далее, он нигде не подражает церковным писателям, хотя, совершенно очевидно, он их знал, - он их просто игнорирует (зато во вставках переписчиков их стиль угадывается мгновенно).

Хотя в его речи и встречаются церковные выражения, следует помнить, что тогда церковно-славянский язык в значительной степени играл роль языка культурно-образованных людей.

Абстрактные понятия, философские представления и т. д., все это требовало выражений и слов, и певец заимствовал их из церковной книжности. Заимствовал, однако, только как лексический материал, христианские же поняtия' весь дух новой религии не был им воспринят.

Совершенно очевидно, что он знал о нем, но, отрицая его, считался с ним просто как с фактом.

Это обстоятельство объясняет, почему до нас ничего не дошло из творчества этого слоя населения, - произведения, подобные «Слову», были решительно противны духу христианства, если даже и не агрессивно настроены против последнего.

Это определило их судьбу: они были уничтожены, но их было много, - уже данные о песнях Бояна в «Слове» показывают нам их тематику, стиль и распространенность. Однако в борьбе против светской литературы духовенство одержало верх.

Подведем итоги:

1. «Слово» совершенно игнорирует христианство; если принимать во внимание основную структуру «Слова», оно проникнуто языческим мироощущением.

2. Упоминания об элементах христианства носят поверхностный, случайный характер и в некоторых случаях почти наверное являются вставками переписчиков. Обстоятельство, чрезвычайно важное для расшифровки загадок «Слова».

3. Певец изобразил русичей гораздо менее христианами, чем это было в действительности, он представил их действующими так, как если бы они разделяли его убеждения и представления.

4. Есть много оснований полагать, что автор ни в коем случае не был лицом духовного звания, образованным дружинником, он был профессионалом-певцом (об авторе «Слова» подробнее ниже).

5. Анализируя и расшифровывая «Слово», нельзя ни в коем случае выпускать из виду вышесказанного.



5. ИСТОРИЧЕСКАЯ ДОСТОВЕРНОСТЬ «СЛОВА»


Историческая достоверность «Слова» имеет два аспекта; правдивость, верность сообщаемого о походе собственно и, во- вторых, о других событиях, также трактуемых в «Слове».

Мы уже отмечали, чтo многие детали об описании похода носят часто протокольно-точный характер. Особенно ярким примером является описание бегства Игоря.

«Прысну море полуночи, идуть сморци мглы»… (680- 685), начинает «Слово» это описание. Все понимали это место так: «море взволновалось к полуночи» и т. д. и не заметили неувязки во времени: сначала речь идет о полночи, а затем идет: «погасла вечерняя заря».

Зная, в результате нашего анализа, что автор «Слова» не болтун, а чрезвычайно точный и реалистичный наблюдатель, мы поняли, что здесь надо искать ошибку в нашем понимании, эта ошибка была найдена. «Полуночь, полуночный» означало в древности не только время суток, но и понятие: «север, северный». Южный обозначалось словам «полуденный».

Не в полночь или к полночи море взволновалос, а к северу.

«Идуть сморци мглы»… (681), - если море взволновалось к северу и налетели ветры, перемежающиеся с туманами, значит, местность изменила свой обычный характер. В этом-то и заключен смысл той части фразы, где сказано, что «Игореви князю бог путь кажеть из земли половецькыи»… (682). Перемежающиеся туманы создали благоприятные условия для бегства.

Именно ночью, при ветре, заглушающем легкие шумы и при тумане, но не густом, как молоко, и не сплошном, создаются условия, наиболее благоприятные для бегства: туманы и мрак скрывают от преследователей и вообще врагов, а в момент прояснения можно проверить правильность взятого направления и установить точно местоположение. Такое состояние погоды было Божьим указанием.

Заметьте: речь идет о море и об Игоре, - значит, Игорь где-то у моря, во всяком случае, не очень далеко от него, и с этого пункта идет логическая цепь подробностей, точных и связанных друг с другом.

Сказано, что «сморци» идут «мглами». Большинство видели в «сморцях» - смерчи, но такое объяснение совершенно неприемлемо. Смерчи - это столбообразные пылевые вихри, встречающиеся в южных степях только в жаркое время года; бывают еще смерчи водяные, на море, но здесь они неуместны, ибо речь идет о суше и они отпадают. Кроме того настоящие смерчи, как правило, единичны. Однако, здесь нельзя принять и пылевых смерчей, во-первых, они бывают только в очень жаркие дни, в разгар лета, а Игорь бежал весной, во- вторых, они бывают в середине дня, а не вечером или ночью и уж, конечно, в темноте видимы быть не могут.

Следовательно, «сморци» - не смерчи, да и как могли идти смерчи - «туманам»? Сморци - это ветры с моря, теперь по местному их называют «морянами» и т. д.

Взволновавшееся в северном направлении, т. е. под южным ветром, море и «сморци» образуют одно логическое целое. Ветры приносили к вечеру туманы. «Мглы» - это туманы, множественное число ясно говорит о повторении явления, следовательно, туманы шли полосами, чередуясь.

Кто бывал в приазовских степях даже за десятки километров от побережья моря, тот отлично поймет, о чем вдет речь. Это обычно вечерние или утренние туманы, идущие с моря полосами: то застелет на 10--15 минут, то прояснится, то опять застилает; это не повисший туман, а туман с ветром.

«Погасла вечерняя заря, Игорь не спит, Игорь бдит, Игорь мыслью поля мерит от Дону великого до малого Донца».

Здесь намек о бегстве («путь бог кажет»), сделанный в предыдущей фразе, уже раскрывается полностью. Это, между прочим, очень характерный прием творчества в «Слове»: несколько забегать вперед, не договаривать и только несколько спустя открывать все полностью. С этим приемом мы встречаемся в «Слове» не раз.

Итак, логическая неувязка, сначала речь идет о полночи, а потом переходит к моменту - «погасла вечерняя заря», устраняется. Разбушевавшееся к северу море, ветры, туманы и Игорь связаны крепко внутренней логической цепью, эта цепь продолжается и дальше.

«Коли Игорь соколом полете, - гласит далее «Слово» (708-711), - тогда Овлур волкам потече, труся собою студеную росу».

Когда кони были подорваны, пришлось бежать пешком. Овлур, как проводник, естественно, оказался впереди, чтобы указывать дорогу и, пробиваясь среди густой и высокой травы этих степей (а здесь так называемая «разнотравная» степь с очень буйной растительностью), стряхивал на себя студеную росу.

А роса - это результат влажных туманов с моря - «идуть сморци мглами»! Таким образом, картина, начатая бушующим морем, находит свое завершение в студеной росе.

Все ясно, и реально, и мнqгозначительно: и морские влажные, перемежающиеся туманы этих степей, и высокая, по крайней мере, в пояс трава (будь это обычная низкая трава, Овлур только замочил бы ноги и автор о таком пустяке, конечно, не сказал бы ни слова), и загнанные кони, и положение Овлура как проводника впереди, и даже упоминание, что беглецы питались в пути гусями и лебедями.

Нарисовать подобную и столь подробную картину мог только, человек, слышавший рассказ из первых уст.

Нетрудно заметить, что такая деталь, как, например, студеная роса, имеет совершенно третьестепенное значение. Описывать ее фальсификатору не имело никакого смысла, да и вообще для «Слова» эта подробность совершенно излишня. Почему же она все же имеется? Ответ может быть только один: передававшему рассказ из первых уст психологически трудно устранить те детали, которые на него произвели впечатление. Выдумывать же их, как поймет читатель из этого примера, не было решительно никаких оснований.

Не развивая далее подробностей, ибо сказанного уже достаточно, и опираясь на весь текст «Слова», можно оказать, что детали похода переданы совершенно точно, с исключительными мелочами. Единственную неточность, которую нам удалось найти, это упоминание; «конь в полуночи». На самом деле Игорь бежал по заходе солнца, вечером, но· не в полночь.

Вот эту неточность мы считаем единственной поэтической вольностью в описании похода, вольность, согласится всякий, простительная.

Переходим к чисто историческим данным в «Слове». Они могут быть разделены на следующие категории; 1) общеизвестные исторические сведения (их мы не рассматриваем), 2) малоизвестные исторические сведения, правильность которых устанавливается только после дополнительных изысканий, 3) неверные исторические сведения (объяснения чему мы предлагаем), 4) исторические сведения, упоминаемые только в «Слове».

Обратимся к краткой фразе: «Игорь едет по Боричеву к святей Богородици Пирогощей» (779-781). Эту фразу мы считаем принадлежащей скорее не автору «Слова», а переписчику, но это сути дела не меняет, - нас интересует сейчас точность исторических сведений.

Только старожил Киева знает, что такое «Боричев взвоз» или «Боричев ток». Это узкая, извилистая, очень крутая, малопроезжая дорога, которая ведет от Днепра к старому городу, начинавшемуся на высотах у современной Андреевской церкви, т. е, почти рядом (через дорогу) от Десятинной церкви и терема великого князя.

Благодаря крутизне улицы, ею пользуются очень редко теперь, только жители этого района принуждены преодолевать ее крутизну, основная же дорога от Днепра идет сейчас через Крещатик. Пешеходы, например, молочницы из окрестных сел, и до сих пор, прибыв к Киеву в лодках, поднимаются через Боричев ток прямо вверх к Десятинной церкви (разобрана до основания до войны 1941-1945 п.).

Если вы спросите современного киевлянина, что такое «Боричев», то не всякий ответит вам, что это такое, ибо этот крутой взвоз малопроезжий.

Для автора же «Слова» (или переписчика) «Боричев» был настолько известен, что он даже не счел нужным добавить «взвоз». А между тем еще в 1800 г. редактор «Слова» считал (и некоторые исследователи считают до сих пор), что Боричев - это урочище. На самом деле, как мы указали, это крутой взвоз прямо от Днепра в Киев.

Интересно знать, сможет ли проф. Мазон доказать, что его фальсификатор «Слова» бывал в Киеве и знал столь мелкую, связанную с древней историей, деталь?

Однако, особую доказательность имеет указание о Богородице Пирогощей. Один из наших друзей, именно и. А. Рудичев обратил наше внимание на следующую неточность: не мог князь Игорь поклоняться в 1186 г. Иконе Богородице Пирогощей - ведь икона была увезена из Киева Андреем Боголюбским и об этом есть особое примечание в «Слове», составленное Малиновским. Последний сообщает, что икона Богородицы Пирогощей была перевезена во Владимир, а впоследствии в Москву, и что она находилась, под именем уже «Владимирской» в Успенском соборе в кремле.

Следует помнить, что издатель «Слова» был обер-прокурором св. Синода и что, следовательно, не только исторические, но и все церковно- исторические источники были в его распоряжении. Отсюда вывод, что данные, изложенные в примечании Малиновского, были данными официальной исторической науки в 1800 г.

Фальсификатор «Слова», пользовавшийся теми же источниками, приписал присутствие иконы Богородицы Пирогощей в Киеве в 1186 г., тогда как она 20 лет тому назад была перевезена во Владимир. Вот тут-то фальсификатор и попался!!! (не радуйтесь еще, проф. Мазон!)

Твердо стоя на установленных нами выше принципах понимании «Слова», мы немедленно начали поиски объяснения этого обстоятельства. Что представляла собой икона Богородицы Пирогощей или, иначе, «Нерушимая стена»? Это святыня Цapьrpaдa, находившаяся во Влахернском храме. Во время перестройки городских стен этот храм был включен в стенные сооружения, поэтому на иконе изображение богоматери имело на заднем фоне стены и башни. Мы оставляем здесь в стороне легенды о спасении этой иконой Цapьгpaдa, отметим только, что эта икона чрезвычайно почиталась в Цapьгpaдe и носилa название «Пирготиссы», - т. е. защитницы стен» (отсюда испорченное «Пирогоща»).

Был ли в Киеве оригинал этой иконы или только копия - этот вопрос мы также оставляем в стороне, чтобы не отвлекаться. Исторические сведения говорят, что икона «Богородицы Пирогощей» находилась в Киеве в одной из церквей, построенной и 1033 г. Мстиславом.

Из примечания Малиновского, видно, что Андрей Боголюбский вывез икону не из Киева, а из Вышгорода (из женского монастыря), находящегося всего в 18 км от Киева. И здесь не «Пирготисса».

Когда мы обратились к изображению «Владимирской» Богоматери, то заметили, что икона имеет совершенно ровный фон, никаких стен и башен «Владимирская» не имеет - и здесь некоторая неувязка.

Естественно, родилось предположение, что речь идет о двух иконах: одна, настоящая Пирготисса (Пирoгоща), все время была в Киеве и ей-то и поклонялся Игорь в 1186 г., а другая хранилась и Вышгороде, была затем перевезена во Владимир, стала называться «Владимирской» и ошибочно считалась «Пирогощей». Но как это доказать? Обратясь к лаврентьевской летописи, мы находим:

«Того же лета (1154-1156) иде Андрей от отца своего и принесе идя икону, святую Богородицю, юже принесоша в едономь корабли с Пирогощею из Цapьгpaдa».

Итак, «Владимирская» икона была первоначально в Цapьгpaдe, затем она была привезена вместе с Пирогощею на одном корабле и поставлена в Вышгороде, оттуда она попала во Владимир, и затем в Москву.

«Пирогоща» же была поставлена в Киеве, в 1186 г. Игорь поклонялся ей, дальнейшая ее судьба нам неизвестна. Предоставим решение этого вопроса другим.

Нас интересует здесь только то, что автор «Слова» знал настоящее положение с иконой «Пирогощей» лучше, чем историки и обер-прокурор св. Синода в 1800 году.

Каково будет ваше возражение, проф. Мазон? В «Слове» же мы находим самое древнее сообщение о Бояне; ни в одном историческом источнике нет ни слова о нем, зато «3адонщина» почти на 200 лет позже «Слова» говорит о Бояне как о «гораздом гудце в Киеве».

Поэтому одно из двух: либо сомневаться в достоверности и «Слова», и «3адонщины», либо признать, что оба источника говорят согласно о Бояне, а другие умалчивают потому, что певцам в прошлом не уделяли столько внимания, сколько в настоящем.

Следующим историческим отрывком является: «Бориса же Вячеславовича слава на суд приведе, и на Канину зелену па полому постла за обиду Ольгову, храбра и млада князя (288). В 1800 г. для записных историков того времени этот отрывок был совершенно темен. Только постепенно все в этом отрывке выяснилось и подтвердилось полностью. Действительно, молодой, пылкий и жаждавший славы Борис погиб в битве на Нежатиной ниве у ручья Канин, что протекает в этой местности и упоминается в летописи. Слово «Канин» пытались переводить то как «конский» то как «ковыльный», на самом деле не надо искажать того, что дано «Словом» - Канин - это совершенно точная географическая и историческая деталь.

Разъяснилось и значение выражения «на суд приведе»: дело шло о решении спора между племянником и дядьями силой оружия, - это был «Божий суд». Дядья (Изяслав и Всеволод с сыновьями одолели племянников Бориса Вячеславовича и Олега «Гориславовича»).

«Слово» сообщает здесь историческую деталь, которую никто уже проверить не может, что Борис, будучи сраженным, лежал на зеленом берегу ручья Канина. Однако мы знаем наверное, что битва была у Канина, и у нас нет никаких оснований не верить «Слову» в этой подробности.

Следующим отрывком является «Святополк полелея отца своего» (239-243), к этому месту Малиновский отнес следующее примечание: «Пять исчисляется Святополков, до которого же из них касается сие обстоятельство, ничем не объяснено.

И так, историк Малиновский в 1800 г. не располагал историческими материалами, которые могли бы объяснить, к которому из пяти Святополков это указание относилось, а «фальсификатор» знал!

Впоследствии было установлено, что речь шла о Святополке, увезшем тело своего «отца» Изяслава, а не половецкого хана Тугоркана, своего тестя, как полагали одно время, для погребения. Значит, и здесь автор «Слова» знал больше, чем записные историки в 1800 г.

Переходим теперь к неверным, ошибочным сообщениям «Слова», их всего два. Одно касается только·что упомянутого Святополка, что он «с тоя же Каялы полелея отца своего» и т. д. Таким образом, согласно «слову» Каяла Игоревой битвы была Каялой, на которой сражался и Святополк, что, безусловно, неверно.

Тугоркан был убит в районе Переяславля Южного, что у Сулы, на речке Трубеж, в районе которой имеется и речка Кагальник. Учитывая необыкновенную точность автора «Слова», совершенно очевидно, что такой ошибки он сделать не мог, ибо он все время твердит о Каяле «у Дону великого».

Зато два Кагальника (их на юге огромное количество), т. е. две Каялы, могли легко быть спутаны через 100-150 лет чересчур рьяным переписчиком, пытавшимся приложить и свою руку к «Слову».

Здесь имеется и вторая, внутренняя неувязка: хан Тугоркан был не христианином, а язычником. Трудно предположить, что Святополк положил тело Тугоркана, хотя бы до погребения, во храме. Известно совершенно точно, что Тугоркан был похоронен не на кладбище, как это было бы сделано с христианином, а на перепутье дорог между Лаврой и храмом на Берестове.

Совершенно ясно, что Святополк мог привезти тело тестя ради жены своей половчанки, чтобы дать ей возможность распрощаться с отцом. Недоразумение, однако, разъясняется просто, речь шла не о битве с Тугорканом под Переяславлем в 1196 году, а о той же битве на Нежатиной ниве, в которой, кроме племянника Бориса Вячеславовича, был убит и дядя его Изяслав.

Все делается кристально ясным, если мы примем поправку не «с тоя же Каялы», а «с тоя же Канины». Оба слова одинаковой величины, оба имеют одинаковое начало и одинаковый конец. Ошибка, вероятно, произошла потому, что один из переписчиков знал «Каялу», а «Канины» не знал, а поэтому «исправил» «Канины» на «Каялы».

Вторым неверным сведением является отрывок о Всеславе. В «Слове» события изложены в обратном порядкe к исторической действительности. Согласно «Слову» Всеслав сначала княжил в Киеве, а потом брал Новгород, в действительности же было иначе: взятие Новгорода с бою и грабеж его были началом смут и войн, связaнных с Всеславом.

Нам кажется, что это место объясняется гораздо проще, вся суть в том, что слова «утръ же воззни стрикусы» понимались неверно. Слово «утр» означает не «утром», а «раньше», «прежде». При таком толковании все приходит в надлежащий исторический порядок: излагается история овладения Киева Всеславом и вспоминается его предыдущая авантюра в Новгороде, битва на Немиге и т. д.

В «Слове» имеется еще место об Изяславе (548-568) Городенском, о котором в летописях мы не находим никаких сведений, в частности о битве его с литовцами, в которой он погиб; видное место, отведенное ему в «Слове», заставляет нас предполагать, что «Слово» и здесь исторически совершенно точно. Нам думается, что и русские, и иностранные источники еще могут принести подтверждение верности сведения в «Слове». Однако для этого нужна огромная работа и среди русских, и среди иностранных источников. Надо только искать, а не покоиться на ложе бездействия. Прошло уже 150 лет, а такой исторической подробности не удосужились доказать в достаточной степени.

Подведем теперь итоги: изложение событий, связанных с походом, отличается необыкновенной подробностью, точностью и соответствием с местом и временем действия, настолько все живо, точно и проникнуто духом реальности, что трудно отрешиться от мысли, что автор не был участником похода.

Другие исторические события отличаются также точностью, некоторые, чрезвычайно тонкие подробности, упоминаемые только в «Слове», нашли свое полное подтверждение в дополнительных исследованиях, о каковых в 1800 году издатели «Слова» не имели ни малейшего предcтавления - совершенно неопровержимое доказательство подлинности «Слова».



6. ПРИНЦИПЫ, ОПРЕДЕЛЯЮЩИЕ ВЕРНОЕ ПОНИМАНИЕ «СЛОВА»


В предыдущих разделах мы привели факты и соображения, дающие нам право сделать следующие выводы:

1. Основная цель «Слова», центр его тяжести, скрытая пружина, обусловившая создание самого произведения, это не эстетика, а политика. Автор «Слова» не ставил своей целью только развлечь слушателя, но, главным образом, призвать его к действию в данный исторический момент.

С течением времени это значение «Слова» стушевалось, его действительность отошла, но это не дает основания забывать его первоначальной цели. Она определяет форму, содержание и детали «Слова» и служит одной из руководящих нитей при расшифровке его.

2. Настоящим героем песни является не Игорь, князь Новгород Северский, а русский народ, бедствия которого, в первую очередь, волнуют автора «Слова». Игорь дорог певцу, как свой, как храбрец, как защитник родины, может быть, и просчитавшийся в оценке своих сил, но испытавший тягость ран, унижение плена и не бросивший войска на произвол судьбы в критический момент. Не забывает певец и его соратников, и тех князей, которые защищали Русь.

3. Не поняли нашей национальной гордости: в XII веке ни одно светское произведение запада не поднималось до высоты общественно-политической, в лучшем случае они имели моральное и эстетическое значение. Зрелости ума, государственной возмужалости руси XII века не заметили, а искали сравнения с фантастическими, полусказочными рыцарскими повестями вроде «Песни о Роланде». Это обстоятельство является совершенно непростительным, бесспорным доказательством низкого уровня критической мысли и уж, конечно, Иловайским, Невским, Мезонам не по плечу разрешать загадки «Слова», автор «Слова» на целую голову их выше.

4. Автор «Слова» был не только недюжинным поэтом, но и превосходным знатокам природы того времени и места. Он необыкновенно красочен, но в то же время и точен. Он знает природу, понимает ее и живет ею, для него язык природы его язык, каждое его душевное движение вызывает воспоминания о природе, и он щедpo пользуется ими, чтобы создать общий язык между собой и слушателями.

Проглядели и это. Если филологи в силу вполне понятных причин не поняли всего в «Слове», ибо оно было изложено не терминами и образами филологии, а естественной истории, то должно было прибегнуть давно к помощи натуралистов. Однако на пути к этому стояло ложное понимание «Слова» как риторического произведения только отчасти исторического характера.

Между тем певец, натуралист в душе, сам громогласно заявил, что будет петь быль, а не выдумки. Слово свое он сдержал. Он всюду точен и реалистичен. Мистика, волшeбcтво, всякая заумность совершенно далеки ему. В связи с этим находится и отношение его к религии.

5. Автор «Слова» не был глубоко религиозен. Христианство он воспринял поверхностно и в своем произведении обошел его. Не был он и пламенным язычником, он весьма поверхностно относился и к язычеству, ибо нигде он не противопоставляет его христианству, не предпочитает его. Он скорее всего атеист, воспринимающий природу анимистически, но не входящий с ней и какие-то религиозные обязательства. Кое-что он хранит по традиции от язычества, но основы христианства не тронули его души.

Поэтому все упоминания в «Слове» о христианстве чрезвычайно подозрительны в отношении их аутентичности.

И это обстоятельство - ключ к решению многих загадок «Слова».

6. Воспевая быль и будучи вообще человеком, склонным больше к реальности, чем к безудержной фантазии, певец изложил событяя похода очень точно и подробно. Точен он и в передаче других исторических деталей.

Все вышеизложенное дает в руки, в сущности, новый метод исследования: поскольку в «Слове» все точно и реально, постольку при расшифровке «Слова» следует исходить из понятия верности «Слова», а не видеть в непонятом какую-то вольность, ошибку или просто фантaзию певца.

Если нам в данной работе и удалось сделать что-то в решении загадок «Слова», то этому мы обязаны новому пониманию «Слова», в более же умелых и талантливых руках этот метод даст еще больше.

Пользуясь им, прежде всего, конечно, придется отрешиться от порочного метода: натолкнувшись на непонятное место в «Слове», тотчас же решать, что здесь в этом или ином слове описка. Изменив букву, начинают фантазировать на тысячу ладов и начинается то, что один из исследователей «Слова» удачно назвал вздыманием «Слова» на дыбу. Нам кажется, что «Слово» не только пытали обычными способами, но четвертовали и колесовали. Результаты общеизвестны.

Натолкнется, скажем, талантливый, не без критической мысли исследователь на выражение: «а мы и дружина жадни веселия». Слова «жадни» он не знает (от «жадати», - т. е. сильно хотеть, нуждаться); чтобы как-то понять, он переделывает слово в «задни» и переводит, как «позади веселия», т. е. без веселия. Смысл почти верно угадан, но мы нуждаемся не в догадках, а в знании. Надо рыться в древних источниках, в словарях славянских народов и… рано или поздно решение будет найдено. Это будет положительное знание - находка древнего слова, а не блестящая, но не доказанная догадка.

«Слово» гораздо более точно, чем думают, у него нужно учиться, а не втискивать в прокрустово ложе знаний современного русского языка.

Мы сознаем отлично, что и в нашей работе, возможно есть ошибки, - это не значит, однако, если они будут доказаны, что неверны, плохи установленные наши принципы, - это будет только значить, что мы их плохо приложили на деле.

Наконец, капитальное значение имеет факт, что «Слово» дошло с пропусками, перестановками, вставками и искажениями. Верить в непогрешимость текста «Слова» в издании 1800 г., значит намеренно закрывать путь для дальнейших исследований и успехов.



7. ПОДЛИННО ЛИ «СЛОВО О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ»?


Изложенные выше соображения и факты дают нам возможность ответить с исчерпывающей полнотой и достоверностью на вопрос: подлинно ли «Слово» или это подделка конца XVIII века?

Вопрос этот чрезвычайно важен и не только потому, что он касается самого, так сказать, существования «Слова», но и потому, что решение его затрагивает гораздо более серьезный вопрос: что представляла собой культура Руси в XII веке. Попутно решение этого вопроса покажет ложную методику исследования некоторых филологов, порочность методов их мышлении вообще. Тот, кто запутался со «Словом» и не смог отличить серебра от свинца и золота от меди, не может безукоризненно решать и другие аналогичные вопросы. Это замечание касается в равной мере как наших, так и иностранных ученых, поэтому мы остановимся подробнее на выяснении этого вопроса.

Уже почти с момента своего напечатания в 1800 году «Слово» вызвало подозрения в своей подлинности: слишком уж резко отличалось оно от всего остального наследия древней литературы, тогда известного.

А. С. Пушкин отметил это свойство «Слова» очень кратко и метко: «Слово о полку Игореве» возвышается уединенным памятником в пустыне нашей древней словесности».

И действительно, «Слово» занимает совершенно изолированное положение во всей древней словесности. Это единственное почти историческое светское произведение, носящее на себе только слабые следы христианства; «Слово» полно языческим мироощущением, все же остальные произведения проникнуты насквозь и (нечего греха таить) обесценены церковью. «3адонщина» и «Сказание о битве на Куликовом поле» : — жалкие подражания, они сухи и бесцветны, несмотря на подражание блестящему образцу.

«Слово» на фоне сухих, риторических церковных или полуцерковных произведений казалось чудом образности и красоты, - отсюда мысль о его позднейшей подделке. Эту мысль поддерживало некоторое количество авторов от Каченовского и Сенковского и до теперешнего известного французского слависта проф. Андрэ Мазона.

Скептицизм этих лиц фактическим ничем не обоснован, их утверждения базируются, главным образом, на «внутреннем убеждении», не поддающемся; как известно, логике, зато легко поддающемся национальным, политическим и прочим, еще менее почтенным влияниям.

Майков, занимавшийся специально «Словом» четыре года, приводит в своих замечаниях к «Слову» очень интересный отрывок о мнении одного из его приятелей:

«Не понимаю, говорил тот Майкову, чем могло так заинтересовать вас «Слово», чтобы там ни толковали филологи о его подлинности, все-таки против них есть аргумент посильнее всех их доказательств: это - то уединенное место, которое оно занимает во всей нашей древней литературе Киевской Руси. Ну, судите сами, с какой стати на поле, засеянном пшеницей, вдруг вырос бы розан?»

Приятелем Майкова был не кто иной, как И. А. Гончаров. Мнение его, высказанное в частной форме, конечно, не имеет полноценного значения, ибо мало ли чего говорим мы в виде предположений в частной беседе, но оно хорошо отражает основной опорный пункт сторонников поддельности «Слова».

Мнение Гончарова по нынешним временам может показаться наивным, почти детским, - ведь на его сравнение можно ответить другим сравнением: выкорчуйте поле, заросшее розами, и засейте его пшеницей, - весьма вероятно, что хоть один куст уцелеет и даст ростки,. И среди пшеницы зацветет роза.

Гончаров и другие не понимали, что «Слово» отделялось от печатного его издании сроком более 600 лет. Не приходится удивляться тому, что за этот огромный срок, когда книгохранилищ не было, произведения, подобные «Слову», погибли. Удивляться приходится другому: Татищев, писавший свою «Историю Российского государства», приводит в III томе такие подробности похода Игоря, которых вовсе нет в летописях. Где же эти источники, которыми он пользовался?

Ответом будет: они сгорели! Это случилось менее чем 200 лет тому назад, что же требовать от эпохи за 600 лет до этого?!

А. С. Пушкин это отлично понимал и подлинность «Слова» для него была несомненной.

«Подлинность же самой песни, - писал он, - доказывается духом древности, под который невозможно подделаться. Кто из наших писателей в 18 веке мог иметь на то довольно таланта? Карамзин не поэт. Державин? Но Державин не знал и русского языка, не только языка песни о полку Игореве. Прочие не имели все вместе столько поэзии, сколь находится оной в плаче Ярославны, в описании битвы и бегства».

«Кому пришло бы в голову взять в предмет песни темный поход неизвестного князя. Кто с таким искусством мог затмить некоторые места из своей песни словами, открытыми впоследствии в старых летописях или отысканными в других славянских наречиях, где еще сохранились они во всей свежести употребления».

Так думал Пушкин, с того времени накопилось огромное количество нового материала и, что самое главное, только в пользу подлинности «Слова». Против «Слова» нет ни единого серьезного факта.

Если во времена Гончарова были еще допустимы мнения, подобные им высказанному, то это понятно: тогда не было науки о «Слове», теперь же, если ополчаются против «Слова» всерьез, единственное допустимое объяснение - это тенденциозность, преднамеренное уничижение «Слова» на основании «доказательств», ничего общего с наукой не имеющих.

Мы не ставим своей задачей излагать полностью все доказательства и со всеми подробностями: многое найдет читатель и сам, как в предыдущих, так и в последующих главах. Мы отметим только значительное количество рубрик, каждая из которых суммирует известную группу наших знаний о «Слове».

Если отдельные детали, на которые опираются эти рубрики, еще могут быть оспариваемы, то каждая рубрика по сути своей не подлежит оспариванию, если только исследователь знает, о чем говорит, и не имеет предвзятого мнения.

I. По красоте, глубине, оригинальности «Слово» далеко превосходит все «3адонщины», «Сказания о Мамаевом побоище» и т. п.

Последние напичканы церковностью, своего рода церковным ложноклассицизмом. Сравнивать «Слово» и «3адонщину» нет никакой возможности, «Слово» на несколько голов выше ее и прочих подобных сказаний. Никогда и нигде копия не может так превосходить оригинал. Если бы было иначе, то не о «Слове», а о «3адонщине» составлялись бы библиографические справочники со многими сотнями названий.

II. «Слово» было опубликовано в 1800 г., сказание о победе Дмитрия Донского в 1829 году, а «3адонщина» только в 1852 году.

Следовательно, мнимый фальсификатор «Слова» должен был иметь в своем распоряжении редчайшие и никем не опубликованные рукописи и так воспламениться ими, что пуститься в подражание. Не проще ли было бы опубликовать указанные рукописи! Ведь он славы не искал (скрыл свое имя). Не проще ли было бы опубликовать «3адонщину», чем выдумывать «Слово»?

Вряд ли кто-нибудь усомнится в том, что для того, чтобы сфальсифицировать «Слово», нужна была побудительная причина. Но такие вопросы совершенно не интересуют проф. Мазона. Он не считает нужным объяснить: 1) кто мог иметь эти редчайшие рукописи, скрыв их буквально от всех, 2) почему он не опубликовал «3адонщину»? 3) зачем он скрыл свое имя? 4) зачем нужна была «подделка» вообще? На все эти вопросы ни он, ни другие сторонники поддельности «Слова» ответа не дают и не могут дать, ибо логика, истина их менее всего интересует.

III. Весь смысловой и композиционный стержень «3адонщины» является антитезой» к «Слову», а не наоборот. Автор «3адонщииы» говорит: «… взыдем на горы Киевския и посмотрим… на восточную страну, жребий Симов, сына Ноева, от него же родишася Хиновя, поганыи Татаровя, Бусурмановя. Те бо на Каяле одолеша род Афетов. И оттоле Русская земля седит не весела, а от Калоцкия рати до Мамаева побоища тоскою и печалью покрылася …

Снидемся, братья и други… возвеселим Русскую землю, возверзем печаль на восточную страну, в Симов жребий… помянем первых лет времена, восхвалим вещего Бояна, в городе Киеве горазда гудца. Той бо вещий Боян, воскладая свои златые персты на живые струны, пояше славу русским князем, первому князю Рюрику, Игорю Рюриковичу и Святославу, Ярополку, Владимиру Святославичу, Ярославу Владимировичу, похваляя их песньми и гуслеными буйными словесы. Аз же помяну рязанца Софонию» …

Из этой цитаты видно, что победа над Мамаем рассматривается, как отплата за поражение на Каяле.

Двести лет русские, слушая и читая «Слово», копили свой гнев и тоску по поводу Игорева поражения. «3адонщина» и «Сказание» - это выражение морального удовлетворения русского певца, повторявшего из поколения в поколение с болью в сердце песнь о поражении и, наконец, дождавшегося победы.

Это - 200 лет жданная отплата. Поэтому-то каждая подробность «Слова» перекликается с подробностями в «3адонщине». Автор последней не стесняется заимствованиями из «Слова», наоборот, он подчеркивает это, называя и Бояна, и Каялу. Чем больше напоминаний, тем лучше.

Там были два брата-героя, свои, не чужие герои, но было поражение, и здесь два брата, но зато победа, отечество отмщено.

Слеп тот, кто видит в «3адонщине» только пустое подражание «Слову», нет, - здесь описание возмездия! В этом центральный смысл «3адонщины», она интересует певца не как изолированное счастливое для русских событие, а как сведение старого счета с: врагами.

«Слово» - это теза, «3адонщина» - это антитеза «Слова», «Слово» - звук, «3адонщина» - эхо. Подобные соображения совершенно упущены Мазоном, они и не интересуют его, - ведь он решает все вопросы с поверхности, анализ же просто не его сфера.

IV. К. Ф. Калайдович нашел на пергаментном «Апостоле», написанном в Пскове в 1307 году, запись на полях, которая была занесена игуменом Пантелеймоновского монастыря Зосимой.

Зосима, описывая «бой на Русской земле» между князьями Михаилом Тверским и Георгием Даниловичем Московским, приводит в конце цитату, бесспорно взятую из «Слова» о полку Игореве».

В виду интереса, представляемого этим отрывком, приводим параллельно тексты «Слова» и записи Зосимы.

«Слово», 1186-1187 г.

«Тогда при Олзе Гориславличи сеяшется и растяшеть усобицами, погибашеть жизнь Даждь-Божа внука, в княжих крамолах веци человекомь скратишась»

«Апостол», 1307 г.

«При сих князех сеяшася и ростяше усобицами, ныняше жизнь наша, в князех которы и веци скоротишася человеком»…

Заимствование из «Слова» настолько несомненно, что, вероятно, и проф. Мазон не станет этого. отрицать.

Конечно, Зосима, будучи христианином и притом игуменом, не мог говорить о Даждь-боге, - он вместо «жизнь Даждь-Божа внука» написал «наша жизнь».

Если стоять на точке зрения проф. Мазона, то надо допустить, что фальсификатор «Слова» имел не только в своих руках «Задонщину», но и «Апостол» 1307 года, вещь совершенно невероятная.

Попутно укажем, что в «Слове», изданном в 1934 году издательством «Academia», это место из «Апостола» воспроизведено фотографически (с. 269, рис. 14).

V. «Слово», как исторический памятник, стоит на большой высоте. Оно не только оперирует с малоизвестными историческими фактами, но и приводит места, лица и события, в 1800 году совершенно неизвестные лучшим историкам того времени.

Дальнейшие изыскания подтвердили верность сведений, сообщенных в «Слове».

Насколько оно ценно как исторический документ, видно уже из того, что историк Карамзин делал специальные выписки из «Слова», пользуясь его рукописью еще до 1800 года.

Из таких мест, подтвержденных только впоследствии, приведем только несколько:

1) «C тоя же Каялы Святополк «лелея отця своего»… Малиновский в примечании писал: «Gять исчисляется Святополков, до которого же из них касается сие обстоятельство, ничем не объяснено».

В дальнейшем было установлено, что действительно в 1096 году князь Святополк увез с поля битвы тело в Киев, где и состоялось его погребение. В 1800 г. nакие записные историки, как Малиновский, Бантыш-Каменский и Мусин-Пушкин, ничего об этом не знали. Не знали и другие историки, иначе промах указанных лиц был бы немедленно отмечен.

2) «Бориса же Вячеславовича слава на суд приведе и на Канину зелену паполому постла» …

В 1800 г. Никто не понимал, что это за «суд» и что такое «Канин». В дальнейшем же, значительно позже, было установлено, что «суд» - это было решение спора оружием, а Канин - это ручей, около которого был убит Борис.

3) Нами выяснено в данной работе, что Малиновский и Мусин-Пушкин, бывший обер-прокурором св. Синода, которому были открыты все церковные архивы и источники, - неправильно толковали аутентичность иконы «Богородицы Пирогощей» («Нерушимая стена»), они считали ее «Владимирской» иконой богоматери.

Если верить этим авторитетам, то Игорь поклонялся после возвращения домой иконе (т. е. В 1186 г.), которая еще в 1155 году была увезена во Владимир. Нами выяснено, что «Владимирская» икона вовсе не «Пирогоща», что настоящая Пирогоща оставалась в Киеве, и ей Игорь и поклонялся. «Владимирская» икона это другая икона, о которой в летописи сказано: «юже привезоша в единомь корабли с Пирогощею из Цapьгpaдa».

Значит, «Слово» оказалось правым, а не историк Малиновский и обер-прокурор св. Синода Мусин-Пушкин. О фальсификации «Слова» не может быть и речи.

VI. Самым веским доказательством подлинности «Слова», вероятно, является язык «Слова». Его лексика, семантика, морфология, синтаксис, - все эти элементы речи являются древними.

Никто не привел ошибок автора «Слова» в этом отношении, наоборот, чем более мы изучаем «Слово», тем более выясняется его близость к языку других древних источников.

Филологическая наука в эпоху опубликования «Слова» была еще в пеленках, поэтому неудивительно, что высказывания некоторых исследователей в первой половине минувшего столетия поражают своей наивностью и беспочвенностью, не то теперь.

Язык «Слова» - это не надерганный из разных древних источников жаргон, каким его хочет изобразить проф. Мазон, а язык начитанного, культурного человека той эпохи, на фундаменте родной речи которого отложился слой старо-болгаризмов (церковно-славянского языка), принесшего с собой терминологию новых культурных понятий, чужеземных вещей и так далее.

Нам кажется, что никто, однако, в достаточной мере не отметил, что язык «Слова» наиболее близок к языку народа того времени. Обращаясь к народу, говоря о вещах, далеких от церковности, автор «Слова» имел возможность выражаться не «высоким штилем», а понятными всем словами.

Десятки лет в «Слове» находили «полонизмы», в последнее время «галичанизмы», а проф. Мазон даже «галлицизмы», но не заметили, что на самом деле эти слова являются коренными словами древней Руси и, если уж угодно снабдить их каким -то термином, то правильнее всего будет назвать их «украинизмами».

Древнеукраинский некий язык (что тоже древнерусский) с его лексикой, морфологией, синтаксисом был тем народным говором, на который наслоились старо-болгаризмы.

И, что замечательнее всего (говоры существовали и на древней Руси), «Слово» написано «северным» говором древне-украинского языка. Да это и понятно: «Слово» - произведение с ярко выраженным местным оттенком. Оно воспевало поход Новгород-Северского князя, имело свою местную целеустремленность, было написано либо черниговцем, либо курянином.

Возражения противников «Слова» основываются: 1) частично просто на недоразумениях, происходящих оттого, что русскую речь пытается осмыслить иностранец; 2) на незнании украинского и белорусского языков, т. е. того фундамента, который представлен и языке «Слова»;

Наконец, 3) на ложной методике.

Проф. Мазон, например, не учитывает того, что сходство некоторых оборотов речи древней Руси и французского языка еще вовсе не означают «галлицизмов» «Слова».

Он забывает, что одинаковая внутренняя логика вещей вызывает и одинаковые формы выражения. При сравнении французского и китайского языков несомненно будут найдены сходные обороты, речения, поговорки, но это отнюдь не значит, что в китайском языке есть «галлицизмы» или во французском «синизмы».

Конечно, для проф. Мазона будет странна и иная постановка вопроса: если действительно найдено сходство между древнерусским выражением и современным французским, то как это выражали французы не в ХХ веке, а в ХII?

Наконец, не является ли это сходство причиной обратного порядка: не французы ли заимствовали оборот от славян? Конечно, дело обстоит гораздо проще: оборот либо является недавней конвергенцией, либо лежит в основе того праязыка, от которого произошли и Романские, и славянские языки.

Чтобы доказать «галлицизм» «Слова», нужно доказать, что такого выражения до XVIII столетия в русском языке не существовало, что «галлицизм» - это следствие того, что русский времен екатерины II настолько был напичкан французским языком, что переводил свои мысли с французского на русский.

Конечно, всего этого проф. Мазон не делает, не думает делать и не в состоянии понять, что это надо сделать.

Не поверхностные сравнения, а глубокое изучение может дать желаемые результаты. Читая же аргументы проф. Мазона, нельзя не удивляться легковесности его доводов, они настолько неубедительны, что нельзя, читая их, отогнать от себя чувства досады. Здесь не место разбирать детали, но на выводах Мазона мы еще остановимся и читатель увидит всю их абсурдность, а, главное, тенденциозность.

Нельзя не удивляться, что человек, знающий русский язык, живавший в России, общающийся десятки лет с русскими, высказывает полное непонимание духа русского языка, русских оборотов, русских способов изложения мыслей; объяснения, даваемые проф. Мазоном, часто разрешаются в такой плоскости, которую понять нельзя, но назвать можно - чисто французской.

VII. В «Слове» имеется некоторое количество тюркизмов. Вот к какому заключению пришел совсем недавно один из видных русских тюркологов:

«Употребление вышеупомянутых тюркизмов в тонком и точном, по нашим теперешним научным данным, фонетическом звучании древнего времени и с их старыми значениями, может быть вполне отнесено ко времени XII века, - ко времени составления «Слова о полку Игореве».

«Я не могу себе представить, чтобы можно было впоследствии выдумать кому-либо эти слова или восстановить их давнюю природу, так как для этого понадобились бы громадные тюркологические знания, о которых ничего не известно в истории тюркологии. Невозможно было выдумать так правдоподобно и наукообразно, эти тюркские слова, над которыми столь много задумывались ученые востоковеды».

«Sapient sat …», но, очевидно, не для проф Мазона.

VIII. Нами было показано выше, что «Слово», в первую очередь, было злободневно-политическим произведением и только когда время ушло значительно вперед, - тогда «Слово» стало играть больше роль поэтическую, т. е. отошло для нового читателя от политики больше к эстетике.

Однако основное значение «Слова» в момент его провозглашении безусловно общественно- политическое. Треть «Слова» не менее посвящена анализу бед Руси в прошлом и настоящем и подготовке к определенной политической акции - к войне против половцев. «Слово»

не побасенка, а воззвание, призыв к действию. И уж, конечно, фальсификатор «Слова» не имел никаких оснований перегружать политикой свою песнь, политикой, которая касалась эпохи за 600 лет до него!

Конечно, от таких соображений проф. Мазон бесконечно далек. Излагая структуру «Слова», он говорит:

«Затем, в рамки исторического рассказа, неуклюже включились «массовые добавления»".

К этим «массовым добавлениям» Мазон относит: 1) воспоминания об усобицах Олега, 2) отрывок; «уже бо не веселая година настала», в котором заключается упрек князьям и осуждение существовавшей системы управления страной, 3) похвалу Святославу, после которой певец опять обращается с упреком к Игорю, 4) сон Святослава, - который затем толкуется боярами 5) истолкование сна - опять-таки повторение описания бед на Руси, 6) «злато слово» Святослава 7) призыв к князьям (два последних пункта, между прочим, являются центральным местом «Слова»), 8) картина бедствий в полоцкой земле - второй наглядный политический урок слушателям, 9) воспоминания о Всеславе - опять воспоминание о бывших неурядицах и… глухая угроза виновникам теперешних неурядиц: вам «суда Божий не минути», 10) бегство Игоря и 11) возвращение Игоря.

Все эти отрывки проф. Мазон считает «массовыми добавлениями», «пристройкой».

Из этого видно бесспорно, что ничего проф. Мазон в «Слове» не понял, - ведь «пристройка» -то и является «raison d'?tre» всего произведения! Отбросьте эти добавления и от «Слова» ничего не останется! Выбросьте бегство Игоря - основной стержень песни будет сломан. Выбросьте «политику», и что останется? - Романтическое описание одного из походов, трафаретная рыцарская повесть, - не больше.

Воспитанный на романтике, фантастике и чистой поэтике произведений 3апада, проф. Мазон упустил самое главное: историчность, реалистичность и общественнополитическое значение «Слова» («слона -то он и не приметил!..»).

Именно этого-то и нет в «3адонщине», которую проф. Мазон считает прототипом «Слова», которому автор последнего подражал. Как мог ходульный ложно-классицизм «3адонщины» породить художественный реализм «Слова» - над этим проф. Мазон не задумывается.

IX. В разделе «Слово» с точки зрения натуралиста мы показали, что «Слово» не погрешило против естественной истории. Не только названий животных (и среди них очень редкие), их свойства, повадки; обстaновка жизни переданы совершенно верно, но упомянуты уже более 500 лет тому назад исчезнувшие животные с их свойствами («скачють акы тури»), а ведь в 1800 г. уже вовсе не знали, что тур скачет, а не бежит. К тому времени даже название этого животного было утеряно и его перевели как «вол»!

С XIX столетия и по сей день «туром» зовут совсем другое животное - горного барана.

Попутно нами было показано интимнейшее знание автором «Слова» места действия.

Конечно, и мимо этих фактов проф. Мазон проходит, не обращая внимания (ну, скажите, что это за песня, если у героя нет волшебного меча, он не останавливает солнца и т. д.?).

Х. «Слово» по отношению к христианству, можно сказать, холодно, нейтрально, но… немного в нем и язычества:

Беглое упоминание Даждь-Бога, Велеса, Стрибога и все.

Уж поверьте, проф. Мазон, что если бы фальсификатор времен Екатерины II захотел дать языческое произведение, то он уж напихал бы его всеми языческими богами! А между тем в «Слове» нет упоминания даже о Перуне, верховном боге древних славян.

Этот относительный атеизм, это религиозное безразличие является одной из самых замечательных, непонятных и необъясненных черт «Слова». И в этом тоже заключается одно из солиднейших доказательств подлинности «Слова».

В XVIII - XIX веках, как и до сих пор, существовала только одна альтернатива для ХII века: христианство или язычество, в лучшем случае, двоеверие. На деле же «Слово» являет нам пример особого миропонимания. Оно существовало еще в XII веке, но стерлось временем и только «Слово» ставит перед нами еще одну проблему в истории развития наших предков.

Ну и фальсификацию нашел проф. Мазон!

На вышеизложенных десяти солидных и крепко поддерживающих друг друга столбах «Слово» держится незыблемо. Покушение поколебать их - покушение с негодными средствами. Чтобы поколебать это здание, необходимо солидный, упорный труд и, прежде всего, факты и факты, поверхностная же, развязная болтовня никого не убедит, она роняет достоинство не только самого ученого, но и науки, которую он представляет.

Критика проф. Мазона может убедить только незначительный кружок лиц, недостаточно осведомленных о положении дела со «Словом» и, главным образом, иностранцев, плохо знающих русский язык и неспособных самостоятельно и критически разобраться а этом вопросе.

Весьма характерно, что скептицизм противников подлинности «Слова» распространялся не только на самую рукопись, но и на лицо, ее опубликовавшее, и на обстоятельства, связанные с ее отысканием. В подделке подозревали самого Мусина-Пушкина. Для опровержения этого достаточно привести отрывок из исторических воспоминаний.

«Покойный Антон Иванович Бардин был мастер подписываться под древние почерки: подделал «Слово о полку Игореве» в двух экземплярах и продал их - один графу Мусину-Пушкину, другой Малиновскому. Граф приезжает в историческое общество».

«Драгоценность, господа!» - «Что такое?» - «Приезжаите ко мне».

Поехали после собрания. Граф выносит харатейную тетрадку пожелтелую, почернелую, все удивляются, радуются. Один Малиновский высказывает сомнение.

«Что же вы?» - «Да, ведь, и я, граф, купил вчера список подобный!» - «у кого?» - «У Бардина!» по сличении списки оказались одной работы.

Эта история ясно показывает, что сам Мусин-Пушкин попался на удочку. Конечно, подделаться под почерк известной эпохи это вещь не такая уж и трудная, но написать безукоризненно вещь, относящуюся к эпохе за 600 лет, - невозможная.

Высказывались сомнения также, что Мусин-Пушкин купил оригинал «Слова» у какого-то ловкого дельца. На самом деле оно было куплено им у духовного лица весьма почтенного возраста.

А. И. Мусин-Пушкин писал: «До обращения спасоярославского монастыря в архиерейский дом, управлял оным архимандрит Иоиль, муж с просвещением и любитель словесности; по уничтожении штата остался он в том монастыре до смерти своей. В последние годы находился он в недостатке, и по тому случаю комиссионер мой купил у него все русские книги, в числе коих в одной под № 324, под названием Хронограф, в конце найдено «Слово о полку Игореве».

Итак, источник получения рукописи безукоризнен: у старого монаха, любителя словесности. И уж, конечно, не посмел бы старый монах продавать подделку - кому? - Обер-прокурору св. Синода! Это было бы приблизительно равносильно тому, чтобы начальнику Prefecture de Police в Париже всучить фальшивую бумажку.

Сам Иоиль, конечно, мог в свое время купить поддельную рукопись, но то обстоятельство, что «Слово» найдeнo в сборнике, содержащем еще семь редких и известных по другим спискам рукописей, говорит за то, что иоиль имел дело с полноценным сборником. К тому же он был еще и любителем словесности, - уже один №324 показывает, что собрание книг у него было немалое.

Именно в руки заведующего монастырем и мог попасть из старых монастырских архивов сборник, не содержащий религиозных произведений.

Насколько тенденциозны скептики, уже можно судить по тому, что некоторые усматривали в пропаже рукописи «Слова» в 1812 году что-то намеренное. Странные люди, - конечно, если бы Мусин-Пушкин хотел «замести следы», то с 1800 года и до 1812 года он имел достаточно времени, чтобы что-то изобрести, а не ждать нашествия французов!

Подобные подозрения набрасывают нехорошую тень на моральный облик лиц, высказывающих подобные предположения. Таким образом, приходится установить, что и здесь скептицизму нет места.

Подводя итоги всему и вся, можно сказать, что подлинность «Слова» совершенно бесспорна, и можно уверить проф. Мазона, что если бы мало-мальски серьезные основания для скептицизма существовали, то это было бы сделано уже давно русскими учеными и в более основательной и солидной форме, чем это сделал проф. Мазон, ибо, что ни говори, а разрушать, - русские, - молодцы.

Не лишне будет указать, что наше мнение о подлинности «Слова» и о значении работ проф. Мазона не является одиноким. Против Мазона огромное большинство, но не все решаются поставить точку над «i».

Мы позволим себе привести мнение только академика А. С Орлова, исследователя, не пописывающего чтото о «Слове», а в течение нескольких десятков лет изучавшего «Слово». Мнение А. С Орлова высказано им в 1946 году:

«Не имея пока возможности охарактеризовать качественно силы, ныне выступающие против «Слова о полкy Игореве», приходится ограничиться сообщением об их количестве. Противниками «Слова» являются все наличные «fondateurs» и «directeurs», печатного органа института d'?tudes Slaves, а также еще кое-кто из участников этого Revues.

Сочувствующих отрицательному отношению к подлинности «Слова» А. Мазон перечислил уже в самом начале своего труда; остается лишь неясным, следует ли отнести к тому же фронту и тех сотрудников, кто так старательно подготовлял библиологический и текстуальный материал, на основе которого а. Мазон монтировал свое обличение подложности «Слова о полку Игореве».

Из этого отрывка видно, что академик Орлов многого не досказал в отношении деталей, но общее мнение о «Слове» и проф. Мазоне высказано им достаточно ясно.

. Оставим, однако, на время проф. Мазона. Выше мы уже указывали, что вопрос о подложности «Слова» связан с другим, гораздо более важным вопросом: что представляла собой культура Руси в XII веке.

Мы считаем необходимым напомнить русским, украинским и иностранным скептикам следующие общеизвестные, но почему-то позабытые ими факты.

Уже в ХI веке при Ярославе мудром Русь была одной из могущественнейших и культурнейших стран европы того времени. Она была связующим звеном между севером и югом, западом и востоком, - через нее шел путь «из варяг в греки», через ее просторы и реки пролегали пути, связывавшие Европу с Азией.

Русь была христианским государством, с развитой торговлей, письменностью, государством могущественным, с крепкими династическими связями с большинством государств Европы.

Сам Ярослав был женат на дочери шведского короля Олифа - Индигерде. Дочь его елизавета вышла замуж за норвежского короля Гаральда, который одно время находил убежище при дворе Ярослава и некоторое время служил ему. Именно этого Гаральда воспел граф Алексей Толстой в одной из своих баллад.

Другая дочь Ярослава - Анна была замужем за королем Франции Генрихом I и за малолетством своего сына, короля Филиппа, долго правила Францией. Пусть французы не забывают, что на их троне сидела русская и дала им сына в короли! .. Не спедует им забывать, что она была образованна и грамотна, славянская подпись ее - «Анна Рейна», т. е. «Анна Королева» до сих пор хранится в национальной библиотеке и Париже.

Третья дочь Ярослава - Анастасия была женой венгерского короля Андрея I. Сестра Ярослава - Доброгнева была замужем за польским королем.

Сын Ярослава - Изяслав был женат на сестре польского коропя Казимира. Двое других сыновей его были женаты на немецких графинях. Династические и культурные связи Руси с Византией и до, и после общеизвестны.

Из этого (далеко не полного) перечня видно, как шиpoкo и свободно смотрели на Руси на связи с заграницей, и, с другой стороны, что Западная Европа не имела оснований чуждаться «варваров».

Эти связи не были только формальными политическими связями, но и опирались на более солидные торговые и культурные отношения. Не спедует забывать, что многие западные государи и владетельные князья находили себе убежище при дворе Ярослава и подолгу живали тут.

Так, Олаф Святой, норвежский король, будучи лишен престола, одно время жил при Ярославе. Уехавши в Норвегию, он оставил в Киеве своего юного сына Магнуса. О Гаральде было уже упомянуто.

Далее, здесь проживали oдно время дети английского короля Эдмунда, изгнанного из Англии датским завоевателем Канутом Великим, именно Эдвин и Эдуард.

Находили себе здесь убежище и венгерские принцы - Андрей и Левента. Варяжский князь Синий, изгнанный из своего отечества своим дядей Якуном Слепым, был на службе у Ярослава и т. д.

Назовите другой иностранный двор, который блистал бы такими именами: Англия, Франция, Венгрия, Швеция, Норвегия, Византия, Польша, Германия и т. д., - все находились в ближайших родственных связях с Русью, представители их царских домов получали в Киеве не только гостеприимство, но и покровительство. И уж конечно, не к «дикарям», как это представляют себе французы, бежали эти государи и не с дикарями они роднились.

Конечно, в этих условиях влияние иностранцев было велико. Из истории известно, что северные скальды, например, 3игват, Гаральд и др., жили в ХI веке в Киеве и, следовательно, оказывали влияние и на русских певцов, не говоря уже о том, что находили подходящую почву для своей деятельности вообще.

Следует напомнить, что не русские, а иностранные источники того времени описывают Киев как крупнейший центр торговли со всеми странами, с многочисленными храмами, замечательными постройками и т. д.

Они, иностранцы, считали Киев соперником Царьграда. Торговля и ремесла процветали. Иностранцы имели целые кварталы, свои церкви. Были даже бунты на почве особого покровительства иностранцам. Богатство Киева изумляло арабских купцов, а русский летописец упрекает Киевлян в излишней роскоши.

Насколько влиятельны были иностранцы, видно хотя бы из того, что на почве покровительства иностранцам ремесленникам были еврейские погромы. Еврейский вопрос был настолько серьезным, что послужил особым пунктом совещания всех русских князей в 1113 году; постановлено было выселить их всех со всем их имуществом (факт, заслуживающий особого внимания немецких изуверов), - русские в начале XII века были куда гуманнее, чем немцы более чем 800 лет спустя).

Культура Руси тогда была выше, например, культуры поляков, о чем мы находим данные в иностранных источниках. У Шафарика или Богуславского можно найти указания, что скандинавские народы посылали подающих надежды молодых людей учиться на Русь.

Наука, литература, пение и музыка процветали. Достаточно взять русские летописи, чтобы убедиться, что Русь не была отсталой страной: не много народов может похвастать такими произведениями, как летописи, «Русская Правда» и· т. д.

Лучшие произведения Византии и других народов переводились и становились достоянием русской культуры. Литература была излюбленным занятием при дворе, а переписка книг считалась почетным занятием, каковым не гнушались высшие духовные лица, князья, княгини, посвящавшие этому занятию свои досуги.

Книги любили и собирали. Святослав, сын Ярослава собирал где только мог рукописные книги и заваливал ими свои покои. До сих пор еще хранится написанная по его приказанию книга, так называемый «Изборник Святослава», украшенная великолепными рисунками, по тогдашним временам, шедевр «печатания» .

К той же эпохе относится и написанное для Новгородcкoгo посадника Остромира «Остромирово Евангелие» с драгоценными украшениями и рисунками. Из этого видно, что не только князья, но и другие владетельные лица интересовались литературой.

Не без значения и то, что сами князья оставили нам неплохое литературное наследие. Владимир Мономах, оставляя свое «поучение детям», конечно, выходил из рамок поучения только детям.

В нем он, между прочим, говорит с гордостью, что отец его «Всеволод, никуда не уезжая, знал 5 иностранных языков». Факт красноречивый: не только как сам факт, но и тем, что Мономах гордился и ценил знания иностранных языков.

Не следует думать, что это было только при Ярославе, это было и при его сыновьях, внуках и правнуках. Владимир Мономах был женат на дочери английского короля Гиде, дочь была замужем за греческим царевичем Леоном. Сын Мстислав Новгородский был женат на шведской королеве Христине.

Внучки от этого брака вышли замуж: одна за норвежского короля Сигурда и была впоследствии женой датского короля Эрика Эдмунда; другая вышла замуж за Канута Святого, короля оботритского (сын от этого брака, т. е, правнук мономаха был назван в его честь Владимиром - это Вольдемар, король датский); третья дочь была замужем за греческим императором Иоанном и т. д.).

Да простит читатель перегрузку подобными фактами этой главы, приведена, конечно, только часть их, но и их достаточно, чтобы убедиться что Руси не чуждались не только ближайшие соседи, но и Франция, Англия и т. д., с варварами, совершенно очевидно, так охотно и часто не роднились бы.

На значительной высоте стояла на Руси архитектура и техника. Замечательные храмы той эпохи общеизвестны. Собор св. Софии в Киеве с замечательными старинными фресками до сих пор привлекает внимание всех (немало «sch?n pyramidal!» слышали стены Софии из уст немецких генералов во время оккупации в годы 1941-1943).

О «Софии» пишут монографии, и каждая из них подчеркивает, что храм этот далеко еще не изучен.

Как пример достижений техники, можно привести, что в 1115 году Владимир Мономах построил постоянный мост через Днепр выше Киева (и уж, конечно, не Сене равняться с Днепром), - задача чрезвычайно трудная ввиду ширины, полноводья реки и сильного ледохода весной.

Вот в этой-то атмосфере общеевропейской культуры, но переваренной в котле русской самобытности, и родилось «Слово о полку Игореве». Оно не было одиноким. Подобные ему произведения были и до, и после. Из летописей мы знаем, что «Словутные» певцы слагали песни своим князьям. История сохранила нам имена Митусы, Тимофея и др., но большинство их стерто временем.

Дошли до нас, однако, и безымянные сказания, например, о половецких ханах Сырчане и Отроке, помещенное в Галицко-Волынской летописи, и т. д.

Все эти песни, сказания почти нацело уничтожены: народная память не могла их сохранить, ибо многие из них были настоящими литературными произведениями, а вся письменность была, главным образом, в руках духовенства, исконного врага «бесовских игрищ, гудений» и т. д.

Не следует забывать, что религиозная эволюция того времени склонялась все больше к аскетизму и даже религиозному изуверству. В атмосфере «Никоновской ереси», Никиты Пустосвята, борьбы «двуперстников» с «триперстниками», когда церковь широко употребляла ссылку, кандалы, а то и похуже, - произведения, подобные «Слову», конечно, были совершенно недопустимы. «Слово» спасено счастливой случайностью, и, может быть, именно потому, что находилось в сборнике полуисторического, полуморального содержания.

Противники «Слова», как и иностранцы вообще, забывают еще один чрезвычайно важный фактор - нашествие татар. Историю Руси они видят в неверной перспективе.

Они упускают из виду, что Киев был разрушен и сожжен, население его частично истреблено, частично разбежалось. Культура Киевской Руси была уничтожена. Наступил вековой гнет татар.

Культура Руси рухнула вниз, только значительно позже она стала возрождаться уже в Суздале, Твери, Москвe, Новгороде, но уже в новой форме и с иным содержанием.

Вот эту-то «московскую культуру» иностранцы и принимают за исходную русскую, забывая, что культура Киевской Руси одно время была выше московской и создала крупнейшие произведения.

Тот, кто изучает «Слово» серьезно, не отрывая произведение от эпохи, его породившей, может привести огромное количество фактов, подтверждающих сказанное выше.

Останавливаться на этом подробно здесь не место, - следует только твердо помнить, что «Слово» не есть чтото удивительное, не соответствующее своей эпохе, не что-то вроде радиоаппарата среди орудий каменного века, а высокий образец культуры соответствующего высокого уровня.

До сих пор мы рассматривали доказательства подлинности «Слова», но вопрос имеет и другую сторону: недостаточно только предполагать, что оно подделано под дух древности, но необходимо и обосновать вероятность этого. Мы вправе узнать: кто был фальсификатор, какие причины побудили его это сделать, почему аноним его остался нераскрытым, прежде всего его современниками, наконец, почему за 150 лет исследователи не смогли хотя бы приблизительно ответить на указанные вопросы.

Нами было указано выше, что проблема «Слова» гораздо сложнее и важнее, чем это кажется. Медаль имеет и другую сторону: дело касается не только опорочивания известного литературного произведения, но и порочности научного метода, приводящего к подобным результатам.

Одно из двух: либо ошибаются десятки исследователей, признающих подлинность «Слова», принимая фальшивую монету за настоящую (это ли не позор?!), либо ошибаются противники «Слова», считая золотую монету фальшивой (полная дегенерация критический мысли).

Поскольку метод первой группы был нами достаточно выяснен, обратимся к рассмотрению методов мышления другой.

Проф. Мазон в ряде своих статей, напечатанных в «Revue des Etudes Slaves» за 1938, 1939 и 1944 гг., ставит своей задачей «поставить «Слово» на его место».

Мы не собираемся критиковать все пункты указанных статей, это мы считаем бесцельным, бессмысленной тратой времени, но в основных чертах хотели бы поставить проф. Мазона «а sa place»: с теми доказательствами, с которыми он выступил, нельзя убедить никого, кто в достаточной мере осведомлен, - ему могут поверить только некоторые невежественные французы; его гипотеза в его освещении не только дискредитация его самого, как ученого, но и всей школы французских славистов.

Что утверждает проф. Мазон? - что «Слово» было написано каким-то литературно-образованным человеком екатерининского времени в подражание «3адонщине».

«Если этот литературно-образованный человек, - говорит Мазон, - сумел скрыть от нас свое имя, мы будем ему признательны, по крайней мере, за то, что он оставил столько признаков своей личности, столько свидетельств своей литературной опытности.

Он обладал поздней версией «3адонщины», он читал «Летопись», по крайней мере, «Лаврентьевскую», и «Историю» Татищева; он, может быть, даже имел перед глазами некоторые рукописи, нам неизвестные. Жанр былин и романсов во вкусе Чулкова был ему близок. Он знал одинаково и своих ложно-классиков, и вдохновителей романтиков:

Ломоносова, Державина и Макферсона.

Это был писатель, жаждавший служить политике своей императрицы согласно предписаниям, где мы узнаем сразу жанр «трубадуров», формулы ложно-классиков (часто в форме галлицизмов) и вялый материал, которым охотно удовлетворялись люди преромантической эпохи.

Писатель это был опытный, хотя часто неловкий в пользовании «древним языком». Его произведение местами блестящее, но в целом искусственное, бессвязное и посредственное. Историки учтут его, как один из наиболее любопытных эпизодов русской литературы XVIII века».

Рассмотрим этот отзыв безотносительно к тому, что было сказано выше. Итак, с одной стороны, автор был «литературно-образованным человеком», обладавшим необходимыми историческими источниками (возможно нам неизвестными), «писатель это был опытный»; он знал одинаково и ложно-классиков и романтиков», «его произведение местами блестящее», - а, с другой стороны, произведение «в целом искусственное, бессвязное и посредственное».

Такой отзыв может дать человек, не только лишенный литературного вкуса, но и потерявший чувство реальности.

Неужели «бессвязное и посредственное произведение» могло породить буквально необозримую литературу и не только на славянских языках, но и на французском, немецком, английском, итальянском и т. д.? Отдает себе отчет проф. Мазон в том, что он говорит, или нет?

«Слово» переводили, переводят и будут переводить стихами, мерной прозой, обычной прозой и т. д. «Слово» отражено в музыке великолепной оперой Бородина «Князь Игорь» (впрочем, это вряд ли известно проф. Мазону). «Слову» посвящают монографии, сборники, статьи на языках всех культурных народов. Библиография о «Слове» представляет собой порядочную книжку со многими сотнями названий.

Пусть проф. Мазон найдет в себе столько французского мужества, чтобы назвать другое подобное, неподдельное произведение, которое так увлекало бы, восхищало и интриговало, как «Слово». Отрицать успех «Слова» может только человек недобросовестный.

Заглянем в солидную книгу соотечественника Мазона Рамбо: «La Russie Epique», 1876, в которой около 30 страниц посвящено «Слову».

«Слово» для русских, - пишет Рамбо, - гораздо больше, чем для нас «Песнь о Роланде», так как оно единственное в своем роде. Оно то, чем были для греков поэмы Гомера, чем являются для немцев Нибелунги - драгоценность национальной культуры».

«… Монолог Ярославны, может быть, скорее не жалоба, а заклинание и самый прекрасный памятник такого жанра во всем европейском язычестве».

Если мы обратимся к другим романским курсам истории древнерусской словесности, то найдем почти в каждом высокую оценку «Слова». Так и хочется спросить проф. Мазона, - чем он объясняет этот интерес его коллег к «бессвязному и посредственному произведению»?

Обратимся к Италии. В 1928 г. Вышла многотомная «История русской литературы» проф. Ло Гатто.

«Слово о полку Игореве», - пишет он, - драгоценный памятник для изучения жизни русского народа той эпохи со всех сторон - с точки зрения внешней истории (обычаи, костюмы, война и т. д.) или его умственного развития (религиозные представления, мораль и т. д.), но оно, прежде всего, является художественным произведением (un' opera d'arte)». Где же здесь «бессвязность и посредственность» !

Эту «посредственность» Ло Гатто считает «созданием русского национального духа» и «чудесным доказательством умственного богатства русского народа на самой заре его государственной жизни». Это говорит итальянец.

А вот что писал немец Вильгельм Гримм. Он сравнивал его с «целительным и освежающим альпийским потоком, вырывающимся из недр земли, с неведомым ботанику и новооткрытым растением, чьи формы просты, но поражают законченностью и совершенством… Чья внешность производит необычайное впечатление и заставляет удивляться неистощимой творческой силе природы».

Правда, новейшие немецкие ученые, никак не могущие представить себе, что Untеrmеnsсh'и - славяне могут создать что-либо подобное, стараются найти в «Слове» германское влияние, но это не меняет дела: ценность «Слова» и для них несомненна. Несомненна настолько, что они не могут удержаться, чтобы не укрыться под тень славы этого произведения.

Насколько велико значение и влияние такой «посредственности», как «Слово», можно судить уже по тому, что политико-эконом Карл Маркс глубоко интересовался «Словом» и оживленно переписывался по этому поводу с Фр. Энгельсом. Значит, было что-то особо притягательное в «Слове», что им интересовались два политикоэконома.

Англичанин Л. Магнус (1915 г.) в работе о «Слове», изданной Оксфордским университетом, писал:

«Поэма абсолютно конкретна, точность ее объясняется близкой связью с современными летописями в стиле, грамматике и содержании… Рассказ о битве, как заметили многие комментаторы, столь резко очерчен и содержит такие подтверждающие и убедительные подробности, что все это заставляет предполагать, что поэт был либо очевидцем, либо участником сражения».

«Стиль произведения энергичен и полон силы… Точность и сжатость, соединенные с поэтическим представлением и изобилием поэтических образов, взятых из мира природы, - вот определительные черты стиля «Слова». Автор «Слова», по мнению Л. Магнуса, «искренний патриот, он обладает точным знанием истории своей страны и сожалеет о мелочном эгоизме многочисленных князей, между которыми раздроблены крупные территории.

Единая Русь - цель его стремлений, и, может быть, по этой причине он употребляет слово «русичи», т. е. сыновья Руси, ласковое отчество, никем не употребленное ни до, ни после него для обозначения русского народа».

Это говорил англичанин в 1915 г., как это несравнимо по глубине анализа с поверхностностью француза! Своим легкомысленным, претендующим на сенсационность мнением проф. Мазон уронил не только свое достоинство, но и достоинство французской науки.

В 1931 году американец Дж. Сэртон во «Введении в историю науки» писал о «Слове»: «Произведением, относящимся, вероятно, к тому же периоду, что и Киевская летопись, является знаменитая эпическая поэма, озаглавленная «Слово о полку Игореве» …

Согласно Мазону и американец настолько туп, что не может отличить «посредственность» от «знаменитости».

Из приведенного выше ясно, что мнение проф. Мазона о «посредственности» «Слова» совершенно не обосновано. Конечно, никто не запрещает проф. Мазону сомневаться в подлинности «Слова», но называть посредственностью произведение, вызывающее восхищение даже у иностранцев-авторитетов, это уже слишком.

Мы намеренно умолчали об отзывах славян о «Слове», но считаем нужным сказать несколько слов об отзывах о «Слове» польского поэта Адама Мицкевича, и не потому, что он поэт и знаменитость, а только потому, что он коллега проф. Мазона.

Мицкевич в 1841-1842 г. Прочитал в «College de France» курс «Славяне», в котором он посвятил целую лекцию «Слову». Следовательно, проф. Мазон имел все данные, чтобы воспринять верный взгляд на «Слово», если он, как француз, не совсем понял это произведение.

«Читая поэмы, говорил Мицкевич, каждый славянин испытывает ее очарование. Многие из выражений и образов «Слова о полку Игореве» постоянно встречаются у позднейших поэтов русских, польских, чешских, причем нередко эти писатели не изучали специально, даже не знали «Слова». Причиной этому славянская основа произведения. Пока не изменится натура славянина, эту поэму будут всегда считать национальным произведением, она сохранит даже характер современности».

Суть славянства в «Слове» Мицкевич видит в том, что - в отличие от эпоса греков и скандинавов «славянcкaя поэзия всегда естественная, земная», она лишена надуманного совершенства, изысканности греческих и резких, жестких контуров скандинавских поэм.

Итак, более 100 лет назад один из товарищей, предшественников проф. Мазона по тому же «College de France» совершенно точно и ясно указал, что представляет собой «Слово», - деградация современной французской науки налицо.

Обратимся, однако, к продолжению удивительного отзыва проф. Мазона о «Слове».

«Мы узнаем сразу жанр «трубадуров», говорит он о «Слове». Прежде всего, на это возразим мы, в «Слове» целиком отсутствует одна из характернейших черт трубадурщины - любовь к женщине, поклонение ей и т. д. Если в «Слове» и есть женщины - действующие лица, то это жены, матери, гражданки в первую очередь, а не любовницы.

Далее всякая фантастика исключена, «Слово» совершенно реально, - затмение солнца - исторический факт, даже беседа Игоря с рекой Донцом (отражение его мыслей) является реалией - так думали и чувствовали на Руси в XII веке.

Нет никакого колдовства, волшебства, мистики, сверхъестественности, - все просто, ясно и реально.

Мы уже указывали выше, что всенародное отчитывание героев никак уж не может быть сравниваемо с «рыцарской романтикой». Хороша романтика, когда героям говорят: «бесславно вы победили, бесславно пролили кровь поганых!»

Стиль «Слова» - это художественный реализм. Никакой Ломоносов, Державин или Чулков до этого стиля не доросли. К нему поднялся Пушкин только к концу своей жизни.

Достаточно взять Хераскова, Сумарокова и других писателей той эпохи с их ходульным, напыщенным языком, чтобы понять, что никто в конце XVIII века не мог написать «Слова» таким языком и в таком стиле.

Еслипроф. Мазон находит сходство между «Словом» и Чулковым, то спорить не приходится: ну, как убедить человека, что «Лунная соната» Бетховена прекраснее шарманочного «Чижик-пыжика»?

Ведь когда европейский оркестр играл для туземцев острова Четверга, то туземцы пришли в восторг… и преподнесли ананасы, попо и т. д. лучшему, по их мнению, музыканту - этим музыкантом был барабанщик. Проф. Мазон также расточает свои комплименты литературному барабанщику Чулкову.

Высказав общее мнение об авторе и характере произведения, проф. Мазон переходит затем к анализу его конструкции, т. е. из каких элементов «Слово» было составлено.

«Сюжет идет от летописей, - говорит он, - по крайней мере, Лаврентьевской и, без сомнения, через Историю русскую Татищева - от редакции типа Ипатьевской. «Задонщина» в позднем списке послужила автору основным образом для трактовки сюжета; некоторые детали были ему предоставлены древнерусским Дигенисом и, может быть, Акиром Премудрым, которые оба находились в том же сборнике, что и «Слово», может быть, также и другими старинными текстами. Первая часть произведения обязана этим рукописным источникам известной верностью выражения и наиболее ярким из своих достоинств.

Затем, в рамки исторического рассказа, неуклюже включились «массовые добавления», пристройка, которая искусственно продолжила его развертывание вместо существенного пополнения: вторая часть не имеет другого содержания.

Яркий контраст, - продолжает Мазон, - существует между тем, что идет от образца, и тем, что оказалось прибавленным, - между чужим добром, слабо измененным, и тем, на что автор был способен, будучи предоставлен своим силам.

Начало произведения может местами вызвать иллюзию, несмотря на свои модернизмы и темноты (неясности), обязанные неловкости подражатели выражаться древним языком (старыми словесы). Но, начиная с того момента, когда автор не имел более образца, чтобы опереться, его текст не что иное, как риторика, не связность и потемки, и читатель чистосердечно отказывается принять его всерьез».

С последними словами проф. Мазона нельзя не согласиться: подобный анализ «Слова» никто из читателей всерьез принять не может. Ибо у Мазона все выходит навыворот. Именно старыми-то «Словесы» певец и не собирается говорить, об этом он громогласно заявляет с самorо начала, - Мазон этого не понял.

Далее, именно квинтэссенция произведений, «массовые добавления», по терминологии Мазона, и является основной пружиной «Слова» - и этого Мазон не понял, - вот что значит воспитываться на образцах фантастики.

В одном можно согласиться с проф. Мазоном: «политическая» часть «Слова» бледнее повествовательной. Однако надо иметь хоть каплю понимания, что нельзя изложить «политику» так легко и красиво, как, скажем, плач Ярославны. Как ни старайся гениальнейший поэт, а стихи его о дифференциалах и интегралах никогда не будут прекраснее стихов о жизни.

Но и это, очевидно, выше понимания проф. Мазона. П ривыкший мерить литературные произведении своим трубадурным метром, он споткнулся, столкнувшись с поэзией, имеющей общественно-политическое значение.

В том-то и дело, г. Мазон, что русские еще в XII веке были глубже и серьезнее, чем французские слависты в ХХ.

Далее проф. Мазон пишет о стиле «Слова», и здесь он ничего не понял и не почувствовал. Во-первых, достаточно только сравнить стиль «Слова» в описании ночи перед битвой («Долга ночь. Меркнет заря. Свет запылал» …) и бегством Игоря («Конь в полуночи» …), чтобы утверждать, что стиль автора одинаков всюду, и в начале, и в конце.

Вдумайтесь, как это просто и красиво: «Конь в полуночи»… Сжатость и выразительность стиля здесь предельная. Писатели XVIII столетия даже не приближались к чему-нибудь похожему. Откройте любую страницу любого автора того времени, и вас поразит необыкновенная напыщенность, надуманность и неестественность стиля, автор не говорит, а возглашает, впрочем, это понятно - это была пора русского ложноклассицизма.

Что общего между «высоким штилем» («style soutenu») и необыкновенной простотой стиля «Слова»? Конечно, бывают гении, опережающие своих современников на 100 лет, но изъясняться даже гений может только языком своей эпохи.

Сходство между стилем «Слова» и писателей времен Екатерины II такое, как между стилем Корнеля и Расина, с одной стороны, и Флобера и Мопассана, с другой.

Проф. Мазон не понимает, что если в «Слове» имеются неясности, темные места, то причина их отчасти в ошибках переписчиков, а, главное, в темноте в наших головах, ибо восстановить эпоху за 700 лет, не имея достаточно исторических данных, не очень-то легко.

Проф. Мазон продолжает:

«Язычество, самое искусственное, распространенное на всем протяжении произведения, вплоть до неожиданнoгo предела весьма христианского заключения».

Проф. Мазон настолько силен в своем анализе, что не понимает, что почти все «христианство» «Слова» - это добавки монахов-переписчиков, которых не могло не шокировать полное умолчание христианства.

Вставки их шиты белыми нитками, в особенности в конце о «крестьянах», о которых в «Слове» до этого, кстати сказать, не было сказано ни одного слова.

Но проф. Мазон и здесь не понимает другого важного момента: язычество, как религия, как обрядность, как признание каких-то богов (Перун, Даждь-Бог и т. д.) почти целиком отсутствуют в «Слове» - автор его не был религиозным человеком: в момент, когда вся душа содрогается в бесконечной скорби, когда Ярославна взывает из самой глубины своей души, - она обращается не к Даждь-Богу, а к солнцу, не к Стрибогу, а к ветру, не к иному богу, а к Днепру.

Мировоззрение автора «Слова» - это пантеизм, обоготворение природы, а не язычество с его идолопоклонcтвом, жертвоприношениями и т. д. Конечно, все это далеко от понимания проф. Мазона.

Он продолжает: «Причитание московских вдов («3адонщины») здесь становится сетованием на утрату живого (плач Ярославны). Давний Ярослав, Святослав, князья Тьмуторокани, Полоцка, Ярослав Галицкий, крымские Готы появляются по очереди в поэтическом беспорядке, к чему не заметно иного повода, кроме политического вдохновения, неизвестного в XII веке, но «обычного в XVIII».

Вот если бы проф. Мазон жил в момент, когда все войско Игоря было уничтожено, Римов разграблен и сожжен, а жители перебиты или взяты в плен, когда Владимир переяславльский был «под ранами», а половцы свирепствовали по Роси и по Суле, - то он понял бы, что автором «Слова» руководило не «политическое вдохновение», а реальная беда, свалившаяся на Русь.

Все здесь в порядке и у места. А что мы не понимаем, почему упоминаются готы, Бус и т. д., то это не признак недостатка «Слова», а нашего незнания истории.

Все писания проф. Мазона о «Слове» - нуль, ибо они ничего положительного не дали, к сумме наших знаний о «Слове» они не прибавили ни миллиграмма, хотя на весы критики проф. Мазон положил весь свой авторитет.

Разве может утверждать проф. Мазон, что «Слово» перед нами в его полном тексте, а не изуродовано? Наконец, если «Слово» подражание «3адонщине», то где же образец Буса, Шароканя, Дива, крымских готов, тьмутороканского истукана в «3адонщине»?

Уж если где есть «бессвязности», то не в «Слове», а в представлениях проф. Мазона.

«На стилистическом фоне воинских повествований XVI-XVIII веков выделяются изумительные черты: формулы былин и романсов, куртуазные клише и символические образы рыцарских романов, клише псевдоклассические, речи и воззвания чувствительного стиля, оссиановские воспоминания, преромантический колорит, полонизмы, галлицизмы» …

Боже мой, какая классическая, типически французская, блестящая, безответственная болтовня! Болтовня развязная, человека, упивающегося бренчанием своих слов, нашедшего даже галлицизмы в «Слове»!

Нам кажется, что здесь уместно будет привести отрывок из исследования «Слова» акад. А. С Орлова (1946), который как раз касается разбираемого нами места.

Надо безотлагательно привести в ясность, говорит Орлов, и рассмотреть полную наличность данных самого памятника, - прежде всего со стороны языка в самом широком смысле. Язык - самое опасное, чем играют без понимания и дискредитируют памятник.

Тогда вся шелуха и корки, вроде модернизмов, галлицизмов, романтизмов, романсов, песенников и т. д. ссыплются сами собой, как ничем не оправданная выдумка, и кончится беспринципная, дилетантская игра».

К этому суровому, но справедливому отзыву нам позволяют присоединиться и результаты нашей работы. Мы подсчитали каждое слово в «Слове о полку Игореве», мы разбили их на группы по происхождению: болгаризмы, тюркизмы и т. д., мы исследовали морфологию и синтаксис «Слова», его лексику в сравнении с источниками того времени (чего проф. Мазон не сделал), и пришли к убеждению, что язык «Слова» безусловно подлинный язык, а не подделка. И это дает нам также право считать публикaции проф. Мазона о «Слове» дилетантскими.

Однако, чтобы дать полное представление о работе проф. Мазона, приведем последний, заключительный отрывок:

«В этом пестром целом нет единства, кроме эпохи и среды. Эпоха - это конец XVIII века в торжествующей России Екатерины II; среда - несколько образованных людей, группирующихся в кружок около графа Мусина-Пушкина, библиотечных работников и людей светских, вдохновленных историческими чтениями, льстецов не менее, чем патриотов, обративших «все вдохновение на службу своего национализма и политики императрицы».

В этом «глубоком» анализе эпохи и среды недостает только ссылки на зарождающийся капитализм, на начинающийсяупадок феодализма в связи с зарождением пролетариата и… цитаты из Карла Маркса, - тогда все будет в порядке.

Чтобы покончить с проф. Мазоном и более к нему не возвращаться, отметим, что критику эту мы пишем, конечно, не для того, чтобы разубедить проф. Мазона, - его методы мышления и пользования научным материалам показывают, что это совершенно безнадежное дело.

Критика наша адресована к другим французским славистам, которые не разделяют мнения проф. Мазона и не следуют методам исследования, дискредитирующим францyзcкyю науку.

Мы не запрещаем проф. Мазону и его единомышленникам высказывать сомнения в подлинности «Слова», ибо «из столкновения мнений рождается истина», но мы решительно протестуем против того, что проф. Мазон называет «Слово» «посредственным», «бессвязным», «вялым» и т. д.

Дело не· в снижении значения «Слова», а в том, что проф. Мазон отрицает совершенно очевидные факты: высокую художественность «Слова».

Свои сомнения он высказал уже в 1923 году и продолжает более чем 25 лет поносить «Слово», роняя не «Слово», а репутации французской науки. Пора найтись кому-то, кто указал бы, что оригинальничать можно до известной степени и не слишком долго. Дайте ему диплом, медаль, что хотите, но намекните, что дискредитированию французской науки пора положить конец.

Некоторые наши друзья сочли наши критические замeчaния слишком резкими по форме. Мы хотели бы указать им и всем, придерживающимся принципа непротивлению злу, что: 1) всякому терпению бывает конец и 2) и в науке должна быть ответственность, безнаказанности здесь нет места.

Наконец, пальму первенства в этом отношении мы охотно уступаем советской науке, которая после нескольких десятков лет флирта с проф. Мазоном вдруг заклеймила его названием «лжеученого».

Принимая во внимание лексикон критиков в советской науке, мы можем успокоить проф. Мазона, - это выpaжeние в устах тех критиков выражение весьма мягкое, почти из лексикона официальной вежливости.

Хуже то, что в вопросе о «Слове» объединились (единственная известная нам вещь) русские всех цветов: «белые», «красные» и «зеленые», - очевидно их единодушие имеет под собой более солидную почву, чем даже политические их разногласия.

Перейдем теперь к доказательствам «от противного»; метод приведения «ad absurdum» также практикуется в науке. Допустим, что «Слово о полку Игореве» подложно, значит:

1) Во второй половине XVIII века (при Петре I такого русского языка и стиля не могло быть) существовал человек, обладавший многочисленными литературными, тогда еще не опубликованными рукописями «Задонщины», «Сказания о Куликовом поле», имевший в своем распоряжении не только Лаврентьевскую, Ипатьевскую летописи, «Историю» Татищева, но и «Апостол» 1307 года, возможно, что допускает и проф. Мазон, он имел и другие, не дошедшие до нас источники. Кроме того, по мнению Мазона, он был «автор опытный».

Совершенно очевидно, что он должен был занимать виднейшее место в тогдашнем обществе. Значит, укрыться такому автору было необыкновенно трудно.

Если он фактически и ускользнул от общества, то уж наверное существовали лица «под подозрением». И вот что чрезвычайно важно: даже первые скептики вроде Каченовского или Сенковского, отделенные от момента предполагаемой фальсификации сроком максимально 25-40 лет, - не могут указать никого, кто мог бы быть под подозрением. Почему? Да потому; что фальсификации не было.

2) Этот увлеченный «3адонщиной» любитель словесности не опубликовывает ее, а прячет от всех, и, вдохновившись, пишет подлог. Это мог сделать только человек, позавидовавший автору «Слова» и решивший поразить мир своим искусством. И он совершает подлог анонимно! Впрочем, разные бывают логики.

3) «Автор» не только скрыл по совершенно непонятным причинам свое имя, не только спрятал на много десятков лет от общества «3адонщину», не опубликовывая ее, но и сумел скрыть лицо или лиц, помогавших ему совершить подлог.

Ведь недостаточно было написать текст «Слова», нужно было его подделать под старинный почерк, а это мог сделать только специалист-писец, значит, лишний соучастник подлога.

«Автор» настолько был заинтересован в совершенстве подделки, что включил в рукопись несколько десятков описок, неясностей и вообще «темных» мест. Но он этим не ограничился, - он включил «Слово» в целый сборник, в котором было еще 7 подобных произведений.

Хорошо, - все это сделано, но ведь надо рукопись сбыть. Нужно было удачно обмануть старого любителя словесности архимандрита Иоиля. Но это еще не означало, что рукопись будет опубликована. Надо было ждать, чтобы Иоиль состарился, наконец, какая гарантия, что рукопись будет продана такому любителю, как граф Мусин- Пушкин? Невероятности городятся на невероятности. Наконец, Иоиль всегда мог выдать, у кого он купил рукопись, не молчали, вероятно, переписчики и комиссионер по продаже …

4) «Автор», прочитав несколько беглых упоминаний в «3адонщине», где об Игоре ни слова, прочтя Лаврентьевскую летопись, чрезвычайно недоброжелательно относящуюся к Игорю и изобразившую поход как авантюру, прочитав Ипатьевскую летопись, осыпающую Игоря упреками, что он взял Переяславль «на щит», т. е. разграбил свой же русский город и т. д., наконец, ознакомившись с «Историей» Татищева, в которой единственной удачей Игоря был побег из плена, кстати, считающийся проф. Мазоном неудачной «массовой вставкой», так воспламенился, подогреваемый «национализмом и политикой императрицы», что воспел русское поражение, случившееся лет за 600 перед этим!

Французы славятся пылкостью воображения; нам кажется, что не только этим …

Мало того, что автор подлога воспел поражение, но, по крайней мере, 1/3 его он переполнил «политикой», воззванием к князьям и т. д. Спрашивается: кому это нужно - через 600 лет?

Наконец, неладно и со счетом времени, - ведь «история» Татищева вышла в 1774 г., а «Слово» попало к МусинуПушкину уже в 1795 г., т. е. Через 21 год. Не слишком ли быстро состарился Иоиль, ведь «Слово» надо было написать (да как написать!), подделать рукопись под древний почерк, всучить Иоилю и т. д.

Нет, решительно. «Слово» надо относить не к филологии, а к математике, - к теории невероятностей …

5) Автор подлога, пользуясь «3адонщиной» как образцом, перефразировал фразу из нее: «Русская еси земля, как еси была доселева под царем Соломоном» в - «о, Руськая земле, уже за шеломянем еси!»

Мало- мальски смыслящий человек скажет, что царь Соломон - сплошная бессмыслица. На Руси никаких Соломонов не было, если обратиться к библейской истории, то никаких символических, аналогических и т. д. связей между Русью и царем Соломоном найти нельзя.

С полной очевидностью ясно, что «шеломень» «Слова», забытое за 200 лет слово, было искажено автором «3адонщины» в «Соломона».

А что стоят «харалужные берега» 3адонщины? Ведь харалужными были мечи, сердца метафорически ковались в харалуге, причем тут харалужные берега?

А словечко 3адонщины «доселева»? Пусть Мазон и его сторонники найдут в источниках XII века слова вроде «доселева», «откелева» и т. д., - ведь это слово типично московского языка или, вернее, жаргона; на Руси так не говорили. Впрочем, если проф. Мазон до старости не успел научиться различию оттенков русской речи, то учиться теперь уже поздно. Однако, понятно насколько глубок может быть его анализ (и притом сравнительный!) Русской речи.

6) Фальсификатор «Слова» был не только поэтом, что безусловно верно, но и историком, первоклассным историком, ибо знал то, чего не знали записные историки в 1800 году, далее он был филологом, со знанием не только славянских (полонизмы!), но и тюркских языков, знал он и превосходно французский, настолько совершенно, что, делая подлог под древний русский язык, напихал галлицизмов в свое произведение; был он также превосходным знатоком природы и притом придонецких степей!

Не слишком ли много для одной анонимной личности? Дело гораздо проще: «он не был гением - это был даровитый поэт XII века, обладавший, естественно, знанием языка того времени, мест действия. Лица, события были его современниками.

Мы подошли к концу: «Слово о полку Игореве» есть и будет, а гипотезу проф. Мазона, перефразируя его отзыв, впоследствии учтут как один из любопытных эпизoдoв (но, увы, отрицательный) из истории французской славистики к концу первой половины ХХ века.



8. КОГДА, ГДЕ И КЕМ БЫЛО НАПИСАНО «СЛОВО»?


На вопрос, когда было написано «Слово», может быть дан довольно точный ответ, может быть, более точный, чем о некоторых современных произведениях. Объясняется это тем, что в «Слове» упоминаются события, раньше которых «Слово» не могло быть написано, и вместе с тем в «Слове» нет упоминаний о событиях, которые несомненно были бы упомянуты, если бы «Слово» было написано после них, наконец, «Слово» говорит о некоторых • лицах, как о живых, а даты их смерти относятся еще до конца 1187 года.

Этот промежуток «от» и «до», как мы увидим ниже, очень узок и дата создания «Слова» точна до полугода.

Наш анализ мы начнем, прежде всего, с того, что установим, цельно ли «Слово», писалось ли оно в разных местах, в разные времена или написано было целиком сразу.

Важно установить, что автор позднейших вставок не депал, что «Слово» создано цельным по единому плану.

Из изложенного выше мы знаем, что список «Слова», дошедший до нас, имеет вставки, перестановки и т. д., но все они относительно незначительны и являются вольными и невольными изменениями переписчиков, но не автора.

Чтобы ответить на поставленный вопрос, необходимо рассмотреть план, архитектонику «Слова».

Естественно будет предположить, что бегство Игоря было дописано впоследствии. Если это так, то «Слово» должно было закончиться плачем Ярославны, вернее, почти на полуслове: «тугою им тули заточе».

Совершенно очевидно, что это не могло быть концом песни. Если предположить, что и плач Ярославны был позднейшей вставкой, то «Слово» должно было кончаться сожалением о золотом веке Владимира, т. е. абзацем: «О, стонати Руськыи земли, помянувше первую годину», кончаясь «копия поють на дунаю» …

Опять явная неувязка: так кончиться «Слово» не могло, в такой форме это не конец. Расчленяя подобным образом «Слово», можно убедиться, что ни одна из естественных частей, на которые распадается «Слово», не могла быть его концом, к которому был добавлен впоследствии тот конец, который мы знаем.

Вообще без спасения Игоря «Слово» не было бы цельным, завершенным. Ясно, что певец, начиная «Слово», знал, чем он кончит. Все части «Слова» взаимно уравновешены, без побега Игоря стройность построения, самый внутренний смысл песни терял свой raison d'?tre. Стержень песни: неудача, но затем счастливое спасение, без спасения нет логики песни. Но, если это так, то песнь не могла писаться в плену, как думают некоторые. Не могла она писаться и потому там, что в плену не было известно многое из того, что совершилось в то время на Руси:

раны Владимира, взятие Римова, уничтожение его населения, судьба городов по Роси и Суле и т. д. Если до пленныx и доходили слухи о том, что творилось на Руси, то это были слухи, достоверность которых была совершенно очевидно под подозрением. А между тем на этих фактах автор ставит эмоциональный акцент.

Есть и прямые указания на ошибочность предположения, что «Слово» писалось в плену, что, мол, фраза «комони ржуть за сулой, звенить слава в Киеве, трубы трубять в Новеграде, стоять стязи в Путивле» есть доказательство этого.

Рассуждают так: «комони ржут за Сулой», - но ведь герои в начале похода находятся перед Сулой. А вот для лица, сидящего в плену и вспоминающего начало похода, это будет, действительно, за Сулой. Чрезвычайно тонкое и остроумное замечание, против которого, к сожалению, есть ряд доводов.

Прежде всего, Сула находится совершенно в стороне от места действия. Ссылка на данные Лаврентьевской летописи, что князья «сняшася у Переяславля» понимается всеми неверно. Речь идет не оприднепровском Переяславле, а о черниговском. Не могли Ольговичи совещаться или начинать поход из Переяславля Южного уже потому, что поход был тайным от Святослава Киевского, а в Переяславле Южном сидел князем Владимир Глебович, князь из другой группировки и герой только что кончившегося блестящего похода Святослава, с которым Игорь был в ссоре.

Ясно, что секрет похода в этом случае не мог быть соблюден, да и непонятно, почему в таком случае и Владимир Глебович не принял участия в походе, ведь это он сам в походе 1184 г. просил у Святослава Киевского послать его вперед, чтобы отомстить половцам за постоянныe опустошения именно его земель, бывших пограничными с половцами.

Наоборот, мы знаем, что в совместных действиях перед этим против половцев Игорь и Владимир перессорились из-за первенства, и уж если кому Игорь завидовал, то именно Владимиру, именно успех Владимира подтолкнул Игоря «преднюю славу самим похитить».

Наконец, достаточно взглянуть на карту, чтобы понять, что Переяславль Южный был совсем в стороне, так сказать, «сбоку припеку».

Далее, слова «звенит слава в Киеве», следующие за «комони ржуть», совершенно противоречат такому пониманию.

Это не могло относиться к походу Игоря уже потому, что Игорь совершал свой поход именно «отай» (т. е. тайком) от Киева, именно здесь ничего не знали о намерении Ольговичей. Наконец, нечего звенеть славе до похода («не хвались, идучи на рать …»).

Приведенные две фразы - это только образец запева на манер Бояна, автор же начинает песнь просто и деловито: «Трубы трубят в Новеграде» (сзывая дружину), «стоять отязи в Путявле» (собирая также к себе воинов).

Далее никто не обратил внимания на то, что Ярославна, взывая к солнцу, ветру и Днепру, ждет Игоря с Днепра и вспоминает, что войска Святослава, ходившие на половцев, ехали по Днепру - Игорь же возвратился с Донца.

Она знала о его ранении, о муках жажды во время боя, что он в плену, но ждет его с Днепра. В чем тут загадка?

Была ли она не слишком сильна в географии, или имела ложные сведения о местожительстве Игоря в тот момент, либо он переменил его, - это не важно! Важно то, что автор «Слова», если бы он сидел в плену и писал «Слово», не имел никаких оснований приписывать Ярославне эту ложную мысль.

Следовательно, эта ложная мысль была не выдумкой, а просто передачей реального факта. Автор знал все обстоятельства не только похода, но и того, что творилось дома. Не раз, вероятно, он слышал из уст Ярославны: «А я-то ждала Игоря с Днепра!»

Равным образом никто не обратил должного внимания на то, что сон Святослава не объяснен боярами. Святослав им одно, а они другое (он им про Фому, а они про Ерему).

Если бы сон был только приемом автора, искусственно введенным в канву повествования, что естественно ожидать, как это мы видим всюду и везде, начиная с библейской истории, что каждому пункту сна соответствует и объяснение. В этом весь смысл, raison d'?tre вставки подобных снов.

В «Слове» объяснения сну нет. Бояре объясняют тяжелый сон только общим дурным положением дел на Руси, что, мол, пленение Ольговичей, грабеж половцами Руси отразились на содержании сновидения. Но ни слова объяснения о «синем вине», о «черной паполоме», о «жемчуге» и т. д. Это едва ли не единственный пример во всей литературе, когда сон остается необъясненным. Зачем же его тогда вводить?

Нам кажется, что и сон Святослава - это совершенно реальный сон, не получивший объяснения. Бояре, которым Святослав сообщил содержание сновидения, не разъяснили его, но зато он послужил поводом к обсуждению дел на Руси боярами и Святославом. Они, воспользовавшись этим случаем, напомнили ему, что с них уже достаточно этих тяжелых известий, что они и дружина «жаждут веселия». Иначе говоря, они намекнули Святославу, что пора действовать, что-то надо сделать. На что он возразил им, что он -то готов, а вся беда в том, что «князья ему не пособие».

Автор «Слова», надо полагать, был с Игорем впоследствии в Киеве, присутствовал при рассказах той и другой стороны, а также при обсуждении будущего, т. е. о дальнейших действиях против половцев, и вот тут-то, вероятно, и зародилась мысль написать песнь-воззвание.

Чрезвычайно характерно, что в рефрене «златого слова» не раз повторяется: «за раны Игоря, буего Святославличя» - призыв имеет целью не освободить Игоря из плена, а отомстить за раны. Почему? - Потому что он уже спасен, - явное указание, что «Слово» создано после бегства Игоря.

Суммируя все, что нам известно, можно сказать с уверенностью, что автор «Слова» был человеком из окружения князя Игоря, возможно его придворным певцом. Есть соображения, говорящие в пользу того, что это мог быть и певец, живший на Курщине, т. е. подданный князя Всеволода. Как бы то ни было, он был человеком приближенным к Олеговичам, и знал интимнейшие подробности их жизни.

Живость рассказа, обилие деталей говорят в пользу того, что он принимал участие в походе. Надо полагать, что он был в плену и был выкуплен из плена еще до бегства Игоря. Действительно, из истории мы знаем, что Святослав и Ярославна выкупили или обменяли много русских пленных, Игоря же не удавалось выкупить не только потому, что за него половцы требовали «цену несносную», но и потому, что половцы ставили условием сначала выкупить всех князей и воевод, а потом уже Игоря.

Так как певец несомненно занимал привилегированное место (что подкрепляется и наличием у него такого таланта) и был несомненно не блестящим воином, то выкуп его можно рассматривать, как весьма вероятный.

Автор несомненно слышал рассказ и Игоря, и Овлура, и Ярославны и имел все нити в руках. Будучи певцомпрофессионалом, остро чувствуя беду народа, отзываясь, возможно, и на предложение Святослава, - он написал песнь-воззвание.

Итак, «Слово» написано не в плену, но, возможно, участником похода. Написано оно после бегства Игоря, причем были использованы все доступные из окружения Игоря источники. Сведения свои автор черпал из первых рук.

Итак, мы приближаемся постепенно к определению даты написания «Слова». Битва на Каяле произошла 10- 12 мая 1185 года, непосредственно после этого половцы, ободренные успехом, ринулись на Русь. Вероятно, это было в мае - июне 1185 г. Далее (к чему мы еще вернемся ниже гораздо подробнее), все данные говорят, что Игорь бежал весной следующего, т. е. 1186 г. (об его выкупе шел через посредство купцов длинный торг между русскими и половцами, он выписал себе из Руси священника и т. д.).

Таким образом, «Слово» могло быть создано не ранее апреля 1186 г.

С другой стороны, известно, что Ярослав Галицкий умер 1 октября 1187 г. «Слово» же, однако, обращается к нему с призывом стать на защиту родины, следовательно, он был еще жив в момент написания «Слова».

Далее известно, что Владимир Глебович умер 18 апреля 1187 г.; совершенно очевидно, что если бы «Слово» было написано после этого срока, то оно сказало бы не о его ранах, а именно о его смерти, как еще более тяжелой утрате для русских. Следовательно, «Слово» написано и до 18 апреля 1187 года. Итак, «Слово» написано в промежутке апрель 1186 г. - апрель 1187 г., вернее всего осенью 1186 г.

И. А. Новиков (1938) высказал мысль, что подобные отсчеты времени необоснованны, что, мол, любой автор через много лет, если он соблюдает точно историческую перспективу, может опубликовать подобные даты, но это не дает оснований для установления даты произведения.

Это верно, но и. а. Новиков забывает главное - содержание. Совершенно ясно, что если бы «Слово» писалось через, скажем, 200 лет после смерти Владимира Глебовича, то автор произведения взял бы этот факт, как более значащий, чем только ранение. Далее, если бы «Слово» Не было злободневным произведением, то автору его нечего было бы посвящать политическим текущим событиям одну треть всего произведения: если автор верно передает события за 200 лет, то это не значит, что он должен передавать частности, имеющее значение только тогда, - ведь он пишет для современного читателя.

В последнее время один из исследователей «Слова» пытался решить вопрос не только о времени написания, но и о времени его оглашения перед народом.

По одной его версии (1948) «Слово» было оглашено 25 сентября 1187 г. В день св. Евфросинии в Новгород-Северске по случаю венчания Владимира Игоревича с половецкой княжной и крещения их ребенка, по другой (1949) это случилось 5 октября 1187 г.

Довольно интересные его соображения, однако, не имеют силу убедительности. Это только предположения, которые доказать нельзя, зато есть факты и соображения, говорящие против.

Прежде всего, «Слово» говорит об «опутывании» Владимира Игоревича «красною девицею» не как о совершившемся факте, а как о предполагаемой возможности.

Когда Игорь бежал, Гза в отместку предложил расстрелять Владимира Игоревича; Кончак, зная об увлечении Владимира его дочерью, возразил на это, что лучшe будет связать его женитьбой. Следовательно, Кончак был сторонником этого брака, что и совершилось впоследствии.

Если бы, однако, фактический брак уже состоялся, то не мог Гза предлагать расстрелять зятя Кончака.

Весть о Романе Владимира с Кончаковной принес на Русь, возможно, сам Игорь (или Овлур), но в момент окончания «Слова» брак еще не состоялся не только по христианскому, но и по половецкому обряду.

Во-вторых, если бы «Слово» впервые было оглашено по поводу венчания и крещения, внука Игоря, то естественно было ожидать услышать хоть одно слово об этом внуке, в «Слове» же нет о нем абсолютно ничего. Можно было ожидать также что-то о Кончаковне - тоже ни слова, наконец, ни о самой свадьбе, ни о Владимире Игоревиче особо - также ни слова. А ведь естественно было бы пожелать новобрачным долгой жизни и счастья.

Наконец, и может быть самое главное, как видно из сказанного, «Слово» имело особое задание, особую цель и приурочивание его к свадьбе было нелогичным, а главное, запоздалым: его действенность приурочивалась к лету, когда еще можно идти в поход, но не к октябрю с его дождяmи и ненастьем.

Наконец, есть и чисто фактическая неувязка. В летописи сказано точно о браке второго сына Игоря, о Владимире же сказано глухо: «тогда же вернулся Владимир из плена» и т. д. Это не значит, что Владимир вернулся из плена в день свадьбы своего брата, а приблизительно в то же время, это могло быть и до свадьбы Святослава и после нее. Как известно, летописи записывали события не очень точно, как правило, события, случившиеся в этом году, излагались не в строго хронологическом порядке; часто событие, растянувшееся на значительный срок, записывалось под годом его начала или под годом его конца, а иногда просто упоминалось попутно.

Гораздо важнее вопрос: где было написано «Слово». Некоторые исследователи колеблются между Киевом и Черниговом, как местами, где оно было написано. Нам кажется, что «Слово» дает совершенно определенный ответ, что оно было написано в Черниговской области, например, Новгород-Северске, резиденции Игоря, или, еще вероятнее в Курске, резиденции Всеволода, брата Игоря.

Это видно из прославления Игоря в конце: «зло ти телу кроме головы, - Русъкый земли без Игоря». Игорь сравнивается здесь с головой Руси. Нет ни малейшего сомнения, что Игорь не играл подобной роли на Руси, он был «малым» князем и все. Если бы не «Слово», то имя его было бы в настоящее время безвестным.

Если бы «Слово» писал ось в Киеве, то это место было бы в кричащем противоречии с тем импозантным положением, которое предоставлено «Словом» Святославу Киевскому, именно его, великого князя, старейшего князя по положению и по летам, отчасти и по влиянию, можно было назвать головой Руси.

Столь преувеличенный комплимент по адресу Игоря в Киеве был бы неприличным. Совсем другое дело, если певец употребляет этот комплимент, воспевая своего князя. Каждому понятно, что, выставляя своего князя не в совсем выгодном свете, ибо поражение всегда остается поражением, певец к концу старался сгладить неприятное впечатление.

То же самое мог сделать из уважения к своему покровителю и певец, если он был вассалом князя Всеволода, - комплиментом он делал приятное князю Всеволоду. Чем больше мы приглядываемся к «Слову», тем все более находится доказательств того, что автором был курянин.

Бросается, прежде всего, в глаза длинная хвалебная тирада по адресу курян: «а мои ти куряне» и т. д., ни в походе, ни вообще куряне не занимали такого места, которое отведено им певцом. Это можно объяснить только тем, что автор хотел понравиться своей аудитории, расточая слушателям похвалу.

О собственно войске Игоря ни слова, а о курянах целый отрывок, - неспроста.

Далее Всеволод изображен самыми положительными чертами. Ведь Игорь тоже бился, был ранен, но о поведении его во время битвы ни слова. Центральной фигурой битвы сделан не Игорь, как старший и военачальник, а Всеволод.

Правда, Всеволод в битве отличился, но несомненно, что главные распоряжения отдавал Игорь. Комплименты без конца - «буй тур» - тоже неспроста.

Наконец, отрывок о том же Всеволоде, где говорится о его пренебрежении ранами, своим добром, покоем и т. д., также почему-то подчеркивает все только по отношению к Всеволоду. Если Всеволод, действительно, отличился в бою - ладно, но ведь и Игорь бросил дом, добро, покой, молодую жену и т. д., но об этом ни слова! Что-то неспроста.

Наконец, правда ли, или неправда ли, отчего не похвалить свою княгиню - Глебовну, назвав ее красавицей?

Но самым доказательным будет, конечно, язык «Слова». Действительно, есть данные, что в «Слове» имеются курские провинциализмы. Отметим, что автор «Слова» был из области севера[2] или курянином, т. е.·с севера современной Украины.

В последнее время некоторые исследователи: акад. Орлов, Югов и др. высказались за то, что автор «Слова» был галичанином. Югов видит доказательства этому в чрезмерных похвалах Ярославу Галицкому. Это неверно, достаточно сравнить обращение к нему с обращениями к другим князьям. Во-первых, певец упоминает Ярослава не на первом и не на втором, а на третьем месте, вовторых, гиперболы по отношению к Всеволоду Большое Гнездо («ты, бо, можеши Волгу роскропити») значительнее, чем по отношению к Ярославу, в-третьих, Ярослав, действительно, был могущественным князем (достаточно прочесть отзыв летописи по поводу его смерти), наконец, если подобно Югову каждую галку, упомянутую в «Слове», трактовать как галичанина, то… конечно, согласиться с Юговым придется.

Неубедительны также доводы Югова, что автор «Слова» был галичанином потому, что Ярославна была из Галиции. Во-первых, мать ее Ольга была из Суздаля, из «Большого Гнезда», следовательно, не галичанка, во-вторых, у нас нет решительно никаких данных за то, что автор «Слова» был выходцем из Галиции, пришедший на Черниговщину с Ярославной или братом ее, - это голое предположение Югова и только.

Главным доказательством того, что автор «Слова» был галичанин, упомянутые авторы видят в языке «Слова».

Это, действительно, верно - язык «Слова» близок к украинскому языку. Однако, утверждение сторонников «галицкой» гипотезы является бьющим мимо цели и основанным на том, что они не знают украинского языка.

В действительности язык «Слова» ближе не к Галицкому диалекту украинского языка, а к чернигово-новгородсеверскому, т. е. современному северно-украинскому говору. Нет ничего удивительного, что в руках поэта-черниговца (в широком понимания) были все нити похода Игоря, возможно, он сам принимал участие в походе, воспевал он своих князей и, конечно, на местном говоре.

Зачем искать «варягов» в галичанах, когда черниговцы и по сей день говорят говором более близким к «Слову», чем современные галичане. Надо это только знать. Счастливое совпадение дало нам возможность слышать и тот, и другой говор.

Итак, «Слово» было написано в промежутке между весной 1186 и 1187 г. Написано дома, а не в плену; написано сразу целиком, без крупных, позднейших вставок. Автор был певцом профессионалом. Судя по языку «Слова», он был из Черниговщины или Курщины (с севера Украины), возможно, он был участником похода Игоря, но одно несомненно - он был близок к окружению Игоря и знал самым подробным образом все обстоятельства похода из первых уст.

Некоторые, в частности Югов, пытаются отождествить автора «Слова» с «Словутным певцом Митусой», о котором есть сведения под 1241 годом, что он принимал участие в восстании против Галицкого князя Даниила.

Вероятность этого не исключена, но и не доказана. Тождественность этих двух лиц может быть доказана только открытием совершенно новых материалов.

Вряд ли, однако, голое имя автора что-то нам даст. Нам кажется, что «Слово» дает нам вполне достаточно данных о его авторе, чтобы понять, кто писал его, дело ведь не в имени.

Вот если бы мы имели произведения Митусы, то дело другое, - они своей лексикой помогли бы нам в понимании «Слова», но надеяться найти их, может быть, еще менее вероятно, чем найти второй список «Слова».



9. ПУТЬ И ВРЕМЯ ПОХОДА КНЯЗЯ ИГОРЯ


Несмотря на то, что дневник и маршрут похода князя Игоря имеют огромное значение для понимания «Слова», мы до сих пор не имеем точных данных о походе. К стыду историков, и они не могут помочь филологам в таком естественно возникающем вопросе: где же была Каяла река?

Исследовали, занимавшиеся специально этим вопросом, дают самые различные местоположения для Каялы.

Самой новой по времени попыткой решения этого вопроса является статья К. В. Кудряшова в сборнике «Слово о полку Игореве» (1947, Гослитмузей, стр. 43-94). К. В. Кудряшов рассмотрел критически все, высказанные до него предположения, опроверг их и предложил свое.

По его мнению, Каяла - это современная речка Макатиха, впадающая в Сухой Торец недалеко от Славянска. Эта попытка решения вопроса должна быть признана еще менее удачной, чем предыдущие.

Попытаемся ниже изложить в критическом освещении все основные вехи похода Игоря, основываясь на исторических источниках (а не искажая их), - попутно выяснятся и ошибочные толкования К. В. Кудряшова и других.

Мы отнюдь не собираемся решать вопрос до конца (этого не позволяют обстоятельства), но мы ставим себе задачей очистить от измышлений и ложных толкований то истинное, что нам известно. Это позволит приблизиться к действительному решению вопроса. Наконец, небесполезно показать, что задача далеко не решена и что напрасно некоторые легковерные исследователи сочли вопрос исчерпанным.

Как мы увидим ниже, есть все основания для того, чтобы решить вопрос довольно точно, но для этого надо еще поработать.

Когда начался поход!

Ипатьевская летопись сообщает совершенно определенно:

«Месяца апреля в 23 день, во вторник». Однако, в вариантах летописи встречается и «апреля 13». Тринадцатого апреля принимает и Татищев в своей «Истории».

Однако 13 апреля была суббота, а не вторник, очевидно, «13» является опиской вместо «23». Так как цифры в древнерусских источниках обозначались буквами, то описка в одной букве была причиной этой ошибки. Татищев же пользовался вариантом летописи именно с этой опиской.

Есть и другое соображение; 21 апреля была пасха, естественно было отпраздновать праздник два дня, а на третий выступить в поход.

Наконец, если Игорь начал исход 13-го, то, чтобы дойти до Донца, он должен был употребить 19 дней, ибо затмение солнца, как это точно установлено, было под вечер 1 мая и Игорь был в это время недалеко от места впадения Оскола в Донец.

Хотя по свидетельству летописи войско шло сначала «тихо», но 19 дней является чрезвычайно большим, совершенно невероятным сроком. Даже 9 дней до Донца - это срок слишком достаточный для похода.

Таким образом, начало похода было во вторник 23 апреля 1185 г., - с этим согласны все исследователи «Слова» без исключения.

Откуда начался поход?

Лаврентьевская летопись сообщает: «… И сняшася у Переяславля». Многих исследователей этот Переяславль сбил с толку и привел к неверным выводам.

Дело в том, что в древней Руси было, по крайней мере, три Переяславля: один, главный, южный, приДнепровский, другой - малый, в Черниговской земле, наконец, третий далеко на севере - Переяславль Залесский. Интересно отметить, что каждый из них стоял на реке Трубеж. Очевидно, основывая город, сообщали местной реке и привычное название трубеж.

Так как князь Всеволод был князем в Трубчевске, то понятно, что местом совещания князей перед походом был Переяславль черниговский, как промежуточное место для съезда всех 4 князей.

По окончании совещания трое князей отправились домой почти в одном направлении, что совпадало в значительной степени с направлением намеченного похода. Четвертый же, Всеволод, - пошел в Курск, чтобы захватить все свое войско, т. е. пошел кружным путем.

Этим устраняется кажущееся противоречие: «а мои та куряне… готови», а на самом деле он пришел к Осколу на два дня позже, чем остальные. Это обстоятельство тоже сбило некоторых и привело к кривотолкам.

На самом деле все ясно и просто: войска Всеволода были готовы, но на совещание он, естественно, явился в Переяславль один. Когда поход был окончательно решен, каждый князь направился к своему войску, однако путь Всеволода (достаточно взглянуть на карту) был гораздо длиннее, поэтому-то он и пришел к условленному месту, к Осколу, позже.

«Сняшася у Переяславля» некоторые поняли, как «снялись», т. е. начали поход. Это неверно, что доказывается другими местами летописей, где смысл этого выражения ясен вполне, напр., - «снястася думати на долобьске». Из таких мест ясно, что «снятися» означало «собираться». Следовательно, летопись говорит, что решение о походе было принято на совещании в Переяславле.

Что не Переяславль южный был местом совещания, а черниговский - ясно из того, что в южном Переяславле сидел Владимир Глебович, князь из группировки великого князя Всеволода, от которого Ольговичи как раз и скрывали поход.

Таким образом, можно принять, что действительным исходным пунктом похода был Новгород Северский. В нем жил главный инициатор и руководитель похода - князь Игорь. Войска же сына и племянника присоединились к Игореву войску по пути, ибо их области лежали к юry, на маршруте похода.

В каких условиях совершался поход?

«И тако идяхуть тихо, сбираюче дружину свою: бяхуть бо у них кони тучни велми» (Ипатьевская летопись).

Татищев говорит по этому поводу: «… Идучи тихо сжидаяся с войски, а паче видя, что кони были тучны, берег, чтобы не сделать оных без ног, и тако продолжал путь свой к Донцу».

Оба эти указания чрезвычайно важны, так как дают возможность судить о величине ежедневного перехода войск Игоря. Здесь ясно сказано, что медленность в начале похода объяснялась тучностью лошадей, Татищев даже подчеркивает это: «а пате видя, что кони были тучны».

Следовательно, поход был конный, а не пеший, как принимает Кудряшов и некоторые другие. Значит, переход Игоря совершался в 2-3 раза быстрее, чем пешим войском, что, как увидим ниже, совершенно меняет локализацию Каялы.

Так как этот пункт является основным, - остановимся на нем подробнее. Косвенным доказательством этого является хотя бы то, что: 1) все изображения войск в древних источниках в большинстве случаев изображают всадников.

Хотя пешая рать часто употреблялась в боях, но ее доставляли на лодках или употребляли для недальних походов, ибо военные доспехи: шл~м, нагрудники, щиты, копья, топоры. И т. д. Были слишком тяжелы, чтобы везти их сотни верст.

2) Так как поход Игоря рассчитывался на Дон, т. е. на много сотен верст, - совершенно ясно, что для этого нужны были кони.

3) В те времена война была не только следствием соперничества между народами, но и велась нередко просто для обогащения. Именно это обстоятельство, т. е. возможность пограбить, «ополониться» и привлекала в войска любителей славы и… наживы. Ясно, что без коня много не награбишь и на себе за сотни верст не унесешь.

4) Бесспорным подтверждением того, что поход был конный, является место в летописи, где разведчики, встретив князей на пути к Сальнице, сказали им: «Да или поедете борзо или возворотися домовь»… Сказано ясно: «Либо поезжайте быстро, либо возвращайтесь».

5) Ниже, что удобнее для изложения, мы увидим, что все данные летописей об Игоревом походе говорят согласно, что поход был конный.

Какова была цель похода?

Достигнуть самого сердца половецких степей - Дона. Об этом непосредственно говорит само «Слово»: «Спала ум князя по хоти испити синего Дону».

Татищев, объясняя причину похода, говорит: «Игорь, князь северский, завидуя чести, полученной Святославом» и т. д., ясно подчеркивает что намерением Игоря было упредить Святослава. Святослав задумал идти походом на все лето на Дон и пошел в землю вятичей в Корачев собирать больше войска.

Игорь же, надеясь на свои силы, решил тайком от Святослава идти на Дон. В этом-то и заключается смысл фразы в «Слове»: «Преднюю (т. е. предвидящуюся, будущую) славу сами похитим». Святослав еще собирал войска, а Игорь уже был в походе.

Цель похода раскрывает также и Лаврентьевская летопись - она влагает в уста русских после победы при ручье Суюрли следующие слова: «Братья наша ходили с Святославом великим князем, зря на Переяславль (т. е. с опаской, оглядываясь на Переяславль, где они всегда могли найти спасенье), «а они сами (т. е. говорившие) к ним (т. е. к половцам) пришли, а в землю их не смели по них идти» (т. е. Святослав разбил половцев на нейтральной полосе, и после победы в самую половецкую землю не осмелился пойти), «мы в земли их (т. е. половцев) есмы, и самих избили, а жены их полонен и и дети у нас».

Здесь подчеркивается осуществление намерения проникнуть в глубь половецких земель для нанесения половцам смертельного удара. Это свидетельство летописи доказывает бесспорно, что победа при Суюрли произошла не в пограничной полосе, как это изображает Кудряшов и другие, а в глубине степей.

Недаром и «Слово» говорит: «Дремлет в поле храброе Олегов о гнездо, далече залетело!»

Но этим желания участников похода не ограничивались - Лаврентьевская летопись продолжает: «А ноне пойдем по них за Дон и до конця избьем их».

Это место показывает, что Дон был где-то близко, и что после первой победы Игоревы войска хотели идти и за Дон, - это было их следующей целью.

Та же летопись продолжает: «Оже ны будет ту победа (т. е. если и тут будет победа), - идем по них и луку моря (т. е. в Лукоморье), где же не ходили ни деды наши» …

Этот отрывок, упоминающий о Лукоморье, как пределе мечтаний русичей, находит себе подтверждение в «Слове», где бояре по поводу сна Святослава говорят об Игоре и Всеволоде: «Два сокола слетеста поискати града Тьмутороканя» (последний был столицей Лукоморья).

Таким образом, поход был задуман, как смертельный удар по половцам в самое сердце их земель. Отсюда совершенно ясно вытекает, что поход был конный, ибо не пешему войску совершать тысячеверстный поход, да еще через безводные степи.

Приходится только удивляться поразительной нереальности, беспочвенности соображений некоторых исследователей «Слова». Ведь ясно, что многотысячное войско должно есть и пить, где же достать воды в достаточном количестве для тысяч людей в солончаковых степях Задонья? Игорь отлично знал, с какими трудностями он встретится, как же он мог решиться идти пешком?

Перейдем к рассмотрению маршрута похода. Первым этапом было достижение Северского Донца у места впадения в него Оскола, что было условленным местом встречи с Всеволодом. Ипатьевская летопись гласит: «Идущим же им Донцю рекы в год вечерний»… (далее идет описание затмения солнца и изложение речи Игоря войску).

Астрономические данные указывают, что затмение произошло в среду 1 мая 1185 г. (см.: Степанов. Н. В. Единицы счета времени до XII века, стр. 9) и далее летопись продолжает: «И тако рек, перебреде Донець, и тако прииде ко Осколу, и жда два дни брата своего Всеволода, тот бяше шел иным путем ис Курська, и оттуда поидоша к Салнице».

Итак, 1 мая Игорь был на берегу Донца в 3 ч. 22 м. во время затмения, которое его не остановило. Успокоив свое войско, он перебрел Донец и пришел к Осколу.

Заметьте, сказано не «поиде», а «прииде», т. е. не «пошел» дальше к Осколу, а «пришел» к Осколу, - действие окончено. Сказано очень ясно и точно: «и таким образом пришел к Осколу».

Перейдя Донец, Игорь очутился на правом берегу у Оскола и стал ждать Всеволода.

Татищев («История»), очевидно, слово в слово пересказывая летопись, говорит, что Игорь «перешел Донец, пошел к реке Осколу, и тут ожидал брата Всеволода 2 дня, который шел из Курска другим путем, и, совокупясь, пришли к реке Сальнице».

В этом пересказе Татищева есть неточности, - в летописи сказано не «пошел к реке Осколу», а «пришел к реке Осколу, далее не «пришли к реке Сальнице», а «пошли на Сальницу».

Эти же неточности допустили и Кудряшов и другие. На самом деле в летописи нет указания, что русские пришли к Сальнице, указано только направление: пошли на Сальницу. В действительности они Ссальницы не достигли, этим-то и объясняется, что ни в «Слове», ни в летописях о Сальнице более ни слова…

Начиная с этого пункта, у Кудряшова имеется решительное расхождение как с данными летописи, так и с мнением прочих исследователей, равно как и со здравым смыслом.

Объясняется все это очень просто: Кудряшов нашел в книге большого чертежа речку Сальницу, ныне исчезнувшую, и стал подгонять все данные и толкования так, чтобы оправдать именно это положение Сальницы. На самом деле Сальница летописей находилась на Дону, а не на Донце в районе Изюма или Славянска.

Этот прием К. В. Кудряшова заслуживает самого сурового осуждения: если исследователь становится на путь подтасовки фактов, то лучше, если он отойдет от науки, а займется, скажем, политикой.

К. В. Кудряшов предполагает, что 1 мая Игорь перешел Донец не вблизи устья у Оскола, как сказано в летописи, а значительно севернее, - в районе истоков реки Псла, т. е. километров 200 к северу. Это ошибочно, и совершенно произвольное предположение приводит, естественно, к ошибочному выводу и лишает его статью всякого значения.

Карта пути, приложенная Кудряшовым к стр. 73, носит в значительной степени совершенно фантастический характер. К разбору ее мы и переходим.

I. Будучи правильной в начале, т. е. прямой от Новгород-Северска и до Путивля и несколько далее, красная черта, означающая путь, делает резкий изгиб к востоку и образует огромную, почти полукруглую дугу до самого устья Оскола.

Путь обходит верховья и Сулы, и Псла, и Ворсклы и пересекает Донец в его самом верхнем течении. Для начертания такого пути нет решительно никаких разумных оснований.

Вместо того, чтобы показать, хотя бы приблизительно, пролегание давних путей (чему имелась полная возможность), К. В. Кудряшов не изобразил их на карте, а ограничился словесными, ничему не обязывающими объяснениями, причем изобразил реку Семь и Донец, сливающимися в своих верховьях.

Достаточно одного взгляда на карту Кудряшова, чтобы утверждать, что такими полукружными путями никто никогда не ходил и не мог ходить.

Путь Игоря несомненно был более прямым и пересекал (а не обходил) верховья Псла, Ворсклы и Донца. Весьма вероятно, что он проходил через город Донец на Уде (Удай), т. к., убегая из плена, Игорь, как известно, добрался, прежде всего, до города Донца. Естественно, что и совершать поход туда и убегать обратно стараются по наикратчайшей дороге. Кудряшов был, вероятно, смущен, что при прямом пути Игорю пришлось пересекать много рек. Но реки эти, да будет ему известно, совершенно незначительны и не заслуживают упоминания. Ведь даже о Донце в его более нижнем, следовательно, полноводном течении, сказано «перебреде». Так же перебрести он мог и более мелкие речки в их верхнем течении.

Наконец, не следует забывать, что путь Игоря пролегал по русской земле и что в те времена на основных путях были и мосты. Ведь еще в 1115 г. Около Вышгорода, т. е. несколько выше Киева, был построен через Днепр постоянный мост. Поэтому, если намечать путь Игоря, то его нужно пролагать в основном по линии Новгород-Северск - Путивль, далее к Донцу где-нибудь выше слияния его с Удаем, а затем к устью Оскола.

Конечно, уклонения от этой прямой линии были в связи с направлением дорог и местоположением поселений, где участники похода получали питье, пищу, а возможно и дополнительные силы.

Что путь пролегал через Путивль, говорит местоположение его и то обстоятельство, что в нем княжил сын Игоря Владимир, наконец, то обстоятельство, что… Ярославна плакала не дома, в Новгород-Северске, а на забрале Путивля.

Никто не обратил на это должного внимания (и уж, конечно, не проф. Мазон). А между тем совершенно естественно, что она провожала мужа в поход до Путивля, где княжил пасынок, и осталась там, ожидая в тревоге решения судьбы похода (до чего, однако, гениален был «фальсификатор» «Слова», - ведь всякий другой ввернул бы спроста здесь Новгород-Северск!).

II. К. В.Кудряшов совершенно произвольно искажает исторические данные, говоря (с. 66), что: «в действительности встреча братьев произошла южнее, между Осколом и Северским Донцом».

Прежде всего, точность нужна не только в математике - не «южнее», а «севернее»!

К. В. Кудряшов изображает пункт их мнимой встречи приблизительно на половине расстояния между Донцом и Осколом, почти на уровне верхней 1/3 течения Оскола.

Такое предположение К. В. Кудряшова является совершенной фантазией и в полном противоречии с летописными данными. Трудно поверить, чтобы в наше время фальсифицировали факты, а затем на фальсификации строили гипотезу. Кудряшов этим приемом уронил не только себя, но и советскую науку.

III. Дальнейшим искажением фактов является следующее утверждение Кудряшова: «с переходом войск Игоря на левый берег Донца для него открывался единственный удобный путь - Изюмская сакма, пролегавшая по ровной местности, не затруднявшей движения переправами через реки (вот где собака зарыта! - с. Л.).

«Чтобы достичь водораздельной линии между бассейнами Оскола и· Северского Донца, необходимо было пройти от Донца около 50 верст. Если 2 и 3 мая протекли в ожидании Всеволода, то невозможно допустить, чтобы Игорь простоял все это время на одном месте, потому что именно, для встречи с Всеволодом ему необходимо было выйти на сакму. Таким образом, остаток дня 1 мая и почти весь следующий день должны были уйти на переход к сакме. Затем 3 мая могло пройти и в отдыхе и ожидании Всеволода» (?!).

Просто не верится, что, взяв в основу исторические данные, можно так беспардонно искажать их, предписывая Игорю встречаться там, где он не встречался, отдыхать тогда, когда это хочется Кудряшову, ходить тем путем, который противоречит здравому смыслу и истории.

А главное в своих хитросплетениях, чтобы спасти свою ложную Сальницу, Кудряшов не замечает элементарно очевидной неувязки в своих построениях, которая в корне рубит всю его гипотезу.

В самом деле, если Игорь встретился с Всеволодом не у устья Оскола, а в верхней его трети 3 мая, то совместный поход, надо считать, начался 4 мая, но не от Оскола, а от пункта, отдаленного от устья Оскола при близи - тельно 200 верст.

Так как дневной переход войск Игоря, по расчетам Кудряшова (с. 52), равнялся 25-30 верстам, то к устью Оскола соединившиеся войска должны были прийти, по крайней мере, на неделю позже (200:25-30), следовательно, если пользоваться данными самого Кудряшова, войcкa должны были быть у Оскола числа 10 мая. Оттуда они должны были еще пойти на Сальницу, затем бой окончился на 3-й день. Между тем, по утверждению Кудряшова, бой кончился уже 5 мая!

Но если придерживаться расчетов Кудряшова, бой должен был окончиться 14 мая!

Если уж Кудряшов не постеснялся искажать историю и принял иной пункт встречи Ольговичей, то хоть врал бы дальше складно, а то и на это не хватило сметки.

На самом деле все было иначе и проще. Стык Донца и Оскола был неизбежной точкой похода. Здесь Ольговичи поэтому сговорились встретиться. Кто раньше придет, тот будет ожидать. Игорь, шедший более кратким путем, а не дугой Кудряшова, пришел первым вечером 1-го числа и 2 дня ожидал брата. Началом совместного похода от устья Оскола надо считать 4 мая. С этим согласны все исследователи, в том числе и Кудряшов, - достаточно взглянуть на его карту.

IV. «На следующий день, т. е. 4 мая (в субботу, добавим от себя), соединившиеся дружины, говорит Кудряшов, пошли к реке Сальнице».

Сальницу Кудряшов усматривает в небольшой речке с тем же именем (в «Книге большого чертежа»), в настоящее время не сохранившейся и которая находилась в районе современного города Изюма.

Достаточно обратиться к карте Кудряшова (особенно ее детали в левом углу), чтобы убедиться в полной нелепости предположений Кудряшова: перейдя Донец у устья Оскола (см. карту Кудряшова), войско Игоря пошло не на восток и юг, а на север и запад!

Зачем! Один Аллах и Кудряшов про то ведают. Ведь, если Игорь хотел встретиться с разведчиками, то естественно было встретиться именно у устья Оскола, а не идти полтора дня в совершенно обратном направлении (см. Карту Кудряшова).

Все это объясняется очень просто: Кудряшов ухватился за Сальницу, но не за Сальницу «Слова» и летописей, а за другую.

Сальница «Слова» - это та Сальница, на которую ходил Мономах и его воеводы (отдельно) на Дону. На Дон шел и Игорь, следовательно, Сальница Игоря и Мономаха одна и та же Сальница. Это Сальница в глубине половецких степей, а не Сальница у их преддверия (см. летописи о походах Мономаха).

Наконец, не могла быть Сальница Кудряшова Сальницей Мономаха уже и потому, что Сальница летописей несомненно солидная река, имеющая значение, а не ручей, который даже не сохранился в настоящее время.

Кудряшов совсем не считается с логикой. Ведь не может быть Сальница у Изюма быть Сальницей «Слова» уже и потому, что находилась на расстоянии всего полуторадневного переход а (по расчетам Кудряшова) от места первого сражения. Прийти почти во вражеский стан и ждать 2 дня Всеволода было бы величайшей глупостью. Напрасно Кудряшов так низко ценит умственные способности князя Игоря. Последний был опытным воином и не раз до этого похода разбивал половцев. Совершенно очевидно, что присутствие войска в течение двух дней не могло быть незамеченным половцами. Все же искусство войны в прошлом заключалось именно во внезапном появлении. Этому русских учили, прежде всего, сами половцы.

Это обстоятельство, однако, не ускользнуло от внимания Кудряшова, нужно сказать правду, поэтому-то он, вопреки истории, и относит встречу братьев не к устью Оскола, а почти на 200 верст севернее.

Ч то внезапность играла и в этом случае роль, видно из того, что разведчики, увидав половцев, ездивших в полном вооружении, и, следовательно, уже извещенных о походе русских, прямо советовали возвращаться. Однако вернуться без боя было «срамом хуже смерти», и поход продолжался ускоренным темпом, даже ночью.

Совершенно ясно, что ожидание Всеволода 2 дня под носом у половцев - полная нелепица. На самом деле Игорь ожидал брата в нейтральной зоне, верст за 300- 350 от первых основных половецких веж. Его присутствие было замечено уже тогда, когда он в течение целой недели углублялся в половецкие степи. Весть о нем разнесли отдельные кочевники, телеги которых скрипели ночью, когда они убегали «неготовыми дорогами», т. е. через степь напрямик, без дорог.

V. Кудряшов совершенно не замечает неувязки в отношении дней недели, чисел и расстояний. Если 4-го, т. е. в субботу, Игорь выступил на Сальницу, то он должен был ее достичь (т. е. Сальницу Кудряшова) в тот же день или 5-го, в воскресенье утром (на самом же деле расстояние от устья Оскола до Сальницы, по карте Кудряшова, самое большее полдня хода) исходя опять-таки из расчетов самого Кудряшова.

Между тем, из летописи известно, что разведчиков они встретили на пути к Сальнице (или у самой Сальницы, что сказать трудно) в четверг, т. е. 9 мая. Спрашивается - что же делали войска 5,6, 7, 8-го и 9-го, т. е. 5 дней до начала фактического похода!

Ответ может быть только один: они шли в глубь степей к Сальнице у Дона, отстоявшей от Оскола не на растоянии полуторадневного пешего перехода (по Кудряшову), а на расстоянии конного пути 4, 5, 6, 7, 8, 9-го и ночи под 10 мая.

Первые половецкие войска и много веж были усмотрены только около 10-11 часов утра в пятницу 10 мая и первый бой начался почти тотчас же.

Из вышеизложенного ясно, что все дальнейшие рассуждения Кудряшова о местоположении Суюрли, Кайлы и т. д. совершенно неверны, если основные предпосылки неверны. Каяла Кудряшова отстоит не менее чем на 300- 400 верст от Каялы «Слова».

На этом мы оставим Кудряшова, а перейдем к рассмотрению действительной картины похода, каковой она рисуется на основании первоисточников. Начавши поход 4 мая, в субботу, от устья Оскола, русское войско углублялось в степи в течение 6 дней.

Девятого мая, в четверг, разведчики их известили о необходимости ускорить поход - войска шли всю ночь (вернее ехали) и к 10-11 часов утра в пятницу, наконец, столкнулись с половцами. Следовательно, ручей Суюрли, место первой битвы, находилось по крайней мере на расстоянии шести с половиной дней езды от устья Оскола.

По расчетам Афанасьева, девятидневный путь из Новгород -Северска и до Изюма равняется 360 верстам, следовательно, ежедневное передвижение равнялось 40 верстам.

По расчетам Кудряшова (заставляющего людей передвигаться по дуге), путь этот около 500 верст, следовательно, русские делали по 55 верст в день.

Очевидно, 60 верст является средним для конного похода, исходя из возможности передвигаться на лошадях, несомненно тяжело груженных (кроме людей, оружие, пища и т. д.).

Таким образом, от Оскола и до половецких веж было не менее 400 верст (шесть с половиной умножить на 60), иначе говоря расстояние, почти доводящее до Дона. Несомненно, однако, что русские последнего не достигли, а только бились «у Дону великого».

Кудряшова и других сбило одно место в Ипатьевской летописи, которое они толкуют как указание, что хотя бы часть войск Игоря была пешая. Оно гласит:

«И тако угадавше, вси соседоша с коний; хотяхутъ до бьющеся доити рекы Донця, молвять бо: «Оже побегнем, утечем сами, а черные люди оставим, то от бога ны будет грех, сих выдавше, поидем. Но или умрем, или живи будем на едином месте». И така рекше, вси соседоша с коней и поидоша бьючеся».

Объясняют это место так, - князья не считали возможным пробиться с воеводами и конницей, бросив пехоту (черных людей) на произвол судьбы. Отсюда и ведутся расчеты о пешем движении и локализируют Каялу гораздо ближе ее действительного положения.

Подобное толкование ошибочно. Прежде всего, «черные люди» - это не пехота, а рядовые воины. В источниках нет ни малейшего намека на пехоту, всюду только речь о конях. Летопись начинает с состояния коней перед походом и все время до конца твердит о них и ни разу о пехоте.

Это видно из следующих отрывков летописи непосредственно перед только что приведенным:

«И рече Игорь… Се же видехом полкы половецькыи, оже мнози суть… Ныне же поедем через ночь, а кто поедет завтра по нас, то ти вси поедуть, но лучьшими коньници переберуться, а самеми как ны бог даст».

Итак, увидав к концу дня пятницы огромные силы половцев, собирающиеся со всех сторон, и поняв угрожающую опасность, Игорь предложил немедленно ночью же отступать. Причем в первую очередь отправятся на худших конях, а другая часть войск с лучшими лошадьми догонит первую часть завтра.

Речь все время идет исключительно о «поедем», о качестве коней, но ни слова о пехоте, а ведь именно здесь она была бы упомянута, ибо являлась бременем для конницы, и нужно было решать, что с ней делать. Но о пехоте ни слова, ибо ее не было.

На приведенные выше слова князя Игоря его племянник Святослав Олегович возразил: «Далече есмь гонил по половцех, а кони мои не могуть, аже ми будеть ныне поехати, то толико ми будеть по дорозе остати» …

Мы знаем из летописи, что Святослав Олегович руководил одним из 6 полков войска Игоря и что он и Владимир Игоревич гнались за половцами, будучи впереди. Игорь же шел сзади, «не распуская полку», боясь ослабления и распорошенности сил на случай внезапного удара неприятеля.

Святослав возражал Игорю, что его кони настолько устали, что не могут идти, а если и пойдут, то сейчас же по дороге и отстанут. Всеволод поддержал Святослава, и решили ночевать эту ночь все вместе.

Утром, когда они увидали сколько полков половцев, то «изумешася князи рускии, кому и к которому поехати, бысть бо их бещисленное множество».

И здесь опять-таки стоит не «броситься», «напасть» и т. д., а «поехати», т. е. броситься в конный бой.

Из всего этого следует, что все войско Игоря было конное. Очевидно, возможность пробиться с лучшими воинами на лучших лошадях была, но это означало бросить остальных без руководства, т. е. предать врагу, на это князья пойти не могли.

Татищев влагает в уста Игоря по этому поводу: «Я не могу разлучиться, но со всеми обще добро или зло мне приключится; ибо есть ли я уйду с воеводы, то простых войнов предам в руки иноплеменников» и т. д.

Сказано опять совершению ясно: не «брошу пехоту», а «простых воином, т. е. обычных воинов на коне. Без руководства они были обречены гибели.

Ввиду служившихся обстоятельств, русские рано утром в субботу 11 мая стали отступать. Здесь мы сталкиваемся с интересной и важной деталью: отступали не на лошадях, а пешком.

У Татищева сказано: «… И рассудя, что в конех биться не можно, спешась шли»… В Ипатьевской летописи сказано: «и тако рекши, вси сседоша с коней и поидоша бьючеся» …

Опять-таки - все сошли с коней, значит, все были на конях. Имея такой обильный материал и прямой, и косвенный, говорящий все время согласно о конном походе, трудно понять, как исследователи, подобно Кудряшову, могли пойти наперекор всем свидетельствам летописей. Объяснение одно: исследователи создавали гипотезу не из фактов истории, а приняв какую-то гипотезу, подтасовывали или замалчивали их. Результат - очевиден.

Вернемся к походу. Трудно в настоящее время установить почему предпочтительнее было спешиться всем. Очевидно, это играло не только ту роль, что подымало дух в войске подчеркиванием солидарности всех, но вероятно способ пешего боя имел какие-то преимущества.

Мы слишком мало знаем о приемах боя того времени, но знаем из летописей, что пеший способ почему-то некоторыми предпочитался. Прямое указание на это мы находим в летописи в описании Липецкой битвы (1216 г.), т. е. почти в ту же эпоху. В этом бою впереди конного полка Ивора новгородцы с криком «не хочим измерети на коних, но яко отчи наши билися …», сбросив с себя порты и сапоги, бросились на врага.

В результате конный полк Ивора пришел позже пеших воинов, а князья и воеводы еще позже. Воины не хотели умереть на конях, но биться пешим строем, как бились их отцы.

Эта подробность, что русские с утра 11 спешились и затем все время день и ночь шли, а не ехали, причем шли непрестанно отбиваясь, дает нам возможность хотя бы приблизительно определить расстояние, отделявшее место первого столкновения с половцами у Суюрли от места окончательного разгрома русских у Каялы.

Первый бой произошел около 11 часов утра после перехода Суюрли. Сколько можно судить, битва продолжалась недолго и скоро превратилась в преследование. Основные силы Игоря «помалу идяста». Затем начался грабеж полoвецких веж. Таким образом, для продвижения вперед оставалось менее полдня, время за которое можно было покрыть максимально 25-30 верст.

На самом деле, конечно, основные силы русских отошли от Суюрли всего несколько верст. Игорь стоял на месте и к вечеру принудил Святослава явиться в, основную ставку для совещания.

Следовательно, Святослав должен был вернуться с погони, его местопребывание стало известным Игорю, Игорь послал за Святославом. Все это требует времени. Принимая же во внимание, что предыдущая ночь прошла в походе, можно сказать наверное, что русские ночевали ночь на 11 мая очень недалеко от Суюрли, самое большее, вероятно, 10-12 верст, а то и того меньше.

Еще ночью решено было отступать, именно пробиваться к Донцу. Это означает, что: 1) Донец был недалеко или что надежда пробиться к нему все же была. Если бы Дон был ближе, то прорывались бы к нему, ибо река обеспечивала тыл или фланг, давала воду и т. д.; 2) Каялу нельзя искать вдоль побережья Азовского моря или в самом нижнем течении Дона, а где-то в стыке Дона и Донца, по-видимому, ближе к Донцу. Итак, 11 мая рано утром войско Игоря стало пробиваться к Донцу. От Суюрли, вероятно, расстояние было 10-15 верст.

Шли с боями весь день и всю ночь. Надо полагать, что в этих условиях могли пройти максимально 50 верст. К полудню 12 произошел разгром войска Игоря. Таким образом, место трагедии отделяется от ручья Суюрли (или Суугли по иной версии) расстоянием максимально 60- 65 верстами, а возможно и много меньше… Далее разгром произошел на берегу какого-то соленого озера и вблизи реки Каялы, вероятно, какого-то кагальника (их на юге десятки). Ни Дона, ни Донца русские не достигли.

Есть еще чрезвычайно важное указание летописей, которое не учтено в должной степени никем из исследователей, именно, что ковуи дрогнули и побежали утром 12 мая, а Игорь бросился их заворачивать.

Это означает, что ковуи побежали в обратном направлении по отношению к намеченному Игорем пути. Это дает основание судить, куда же направлялся Игорь. Если бы взятое им направление было направлением домой, т. е. на северо-запад, то ковуи не побежали бы. Очевидно, это было направление не на запад и север, а на восток и север или даже прямо на восток. Вот это-то и определило решение ковуев. Видя себя в беде, отступая, ковуи, естественно, стремились домой напрямик, не отдавая себе отчета, что их спасением было прежде всего пробиться к реке. Это-то и расщепило войско Игоря на две части и привело немедленно к разгрому.

Эти соображения позволяют определить приблизительно направление движения и местоположение войск Игоря утром 12 мая. Если бы Игорь пробивался к участку Донца западнее, т. е. между Калитвой и Каменкой, т. е. в почти северном направлении, то ковуи не побежали бы, ибо направление на север в значительной степени было направлением домой и к воде. Бежать же прямо на запад означало потеряться в степях. Этого ковуи не могли не понимать. Очевидно, что в момент бегства ковуев Игорь шел на северо-восток, а те бросились на северо-запад.

Увидав, что ковуев ему не вернуть, Игорь бросился к войску обратно, но был перехвачен половцами и взят в плен на расстоянии полета стрелы от его войска.

«Держим же Игорь, виде брата своего Всеволода, крепко борющася, и проси души своей смерти, яко да бы не видел падения брата своего. Всеволод же толма бившеся, яко и оружья в руку его не доста; и бьяху бо ся идуще вкруг при езере. И тако во день святого воскресения наведе на ны господь гнев свой, в радости место наведе на ны плачь и во веселия место желю на реце Каяле».

В этом отрывке важно указание, что в последней фазе боя русские бились при «езере», т. е. при озере, идучи вокруг него.

Наконец, последний отрывок говорит о спасшихся: «Русь с 15 мужа утекши (по Татищеву 215), а ковуем мнее, а прочии в море истопоша».

О море говорит и «Слово», и Татищев. Конечно, речь идет здесь не об Азовском море, а о соленом озере. В этом понимании «море» употребляется в народе и по сей день, - в районе нижнего течения Волги мелкие соленые озера называют «морцо».

Отголоском этого является место в плаче Ярославны о том, что воины Игоря страдали от жажды. Лаврентьевская же летопись излагает это место подробно, именно так:

«Изнемогли бо ся бяху безводьем, и кони, и сами, и в зное и в тузе, и поступиша мало к воде; по 3 дни бо не пустили бяху их к воде. Видевше ратнии устремишася на нь и пристиснуша и (их) к воде, и биша ся с ними крепко, и бысть сеча зла велми, друзии коне пустиша к ним, соседше, и кони бо бяху под ними изнемогли …»

Этот отрывок значительно изменяет картину боя. По Ипатьевской летописи конечный бой был вокруг озера, в котором многие потонули, но остается неясно при чем тут Каяла.

Лаврентьевская летопись излагает это иначе. Половцы все время ограничивались наскоками, выбивая из строя воинов одного за другим, ослабляя и утомляя русских, а главное не пускали их к воде.

Значит, продвижение шло вдоль какой-то реки (конечно, не Донца, ибо об этом было бы сказано), скорее всего, вдоль Каялы. Русские, хотя и изнемогали от жажды, но не осмеливались пробиться к воде сквозь строй превосходящего противника. Наконец, настал момент, когда условия местности, а вероятно и хитрость половцев, позволили русским пробиться к воде.

Но тут половцы начали общее решительное наступление, притиснули русских к воде и многих сбросили в Каялу, где они и потонули («Русского злата насыпаша на дне Каялы, рекы половецькыя»). Около этого места, должно быть, и располагалось соленое озеро, в котором во время разгрома также потонули многие.

Что же представляет собой Каяла, и где она находилась? По-видимому, это приток Донца, впадающий с правого берега и изменивший в настоящее время свое название.

Некоторые исследователи, не найдя на картах названия Каялы, объявили имя ее не географическим названием, а прозвищем, что, мол, название ее происходит от «Каяти», т. е. окаянная, проклятая.

Трудно понять, как эта малообоснованная и вовсе устарелая гипотеза могла дотянуть свое существование почти до настоящего времени. Прежде всего, все исторические источники знают эту реку как Каялу. Князь Курбский также называет ее Куялой. Далее в трагедии похода она не сыграла, как таковая, роковой роли. Хотя в ней многие и утонули, - это было не причиной, а следствии разгрома, поэтому проклинать ее нет особенных оснований. И, действительно, ни «Слово», ни летописи не дают решительно никаких оснований думать, что в древности ее считали «проклятой».

Каяла или Куяла - слово не русского корня и мы находим это имя в применении к другой современной речке, притока Урала у Орска, наконец, известна железнодорожная станция на Сев. Кавказе с именем «Каяла». Неужели сторонники «Каяльной» гипотезы думают, что эта станция есть «проклятая» станция?

Наконец, сказано: «на дне Каялы, рекы Половецькыи …» если бы «Каяла» означала - «проклятая», - то в этом (и в других случаях) не было бы добавления «реки Половецкой». Забывают также, что Каялой эта река названа еще до битвы, следовательно, если логически рассуждать, до битвы мы должны были бы услыхать ее настоящее имя, а после битвы - прозвище, но всюду мы знаем только одно: Каяла.

Если переводить слово «kajalu» с тюркского, - это означает «скалистая», что, сопоставив с эпитетом в «Слове» - «быстрая», дает возможность представить себе Каялу небольшой, но быстрой речкой с скалистыми берегами. Такого типа речки гораздо более долговечны, чем типичные степные с медленным течением и плоскими берегами.

Есть все основания полагать, что Каяла дошла до современности слегка видоизменив свое название, именно можно предполагать, что ее называют теперь «Кагальник» или «Куяльник», или что-то в этом роде.

Данные для этого мы видим в следующем. Что «Каяла» легко превращается в «Кагальник» видно из того, что недалеко от устья Дона, несколько южнее его, в Азовское море впадает река Кагальник. На этой речке стоит упомянутая выше железнодорожная станция «Каяла». Не нужно особенно глубоких знаний, чтобы понять, что и «Кагальник», и «Каяла» (Кагала) - это одно и то же, но только в различных звуковых формах. Одна форма более примитивна (Каяла), другая изменена и русифицирована. Кагальников или Куяльников десятки (вспомните Куяльницкий лиман под Одессой).

Наконец, если бы Каяла значила «проклятая», то певец не сказал бы: «тут братья разлучились на берегу быстрой проклятой реки» …

Один из новейших исследователей этого вопроса (Афанасьев, 1939) считает, что битва разыгралась между Калитвой и устьем Донца на реке Быстрой, которую он и считает Каялой «Слова».

Действительно, подавляющее большинство названий рек идет из глубокой древности и обязаны именем народам неславянского корня. Поэтому совершенно очевидно, что «быстрая» - это недавнее, славянское имя, настоящее же либо вовсе утеряно, либо вышло из употребления. Однако с мнением Афанасьева нельзя согласиться потому, что быстрая впадает в Донец по левому берегу последнего.

Следовательно, Игорь должен был переправляться через Донец не только у Оскола, но еще раз, о чем в летописях ни слова. Да и зачем ему переправляться, если он шел на Дон?

Если же он переправился отступая, то опять-таки источники хранят об этом гробовое молчание, тогда как переправа через Донец в этом месте, да еще в условиях сражения, не могла быть обойдена молчанием. Наконец, достаточно взглянуть на карту, чтобы увидеть, что Быстрая слишком далеко расположена к северу и к востоку, чтобы быть на пути к низовьям Дона, где сосредоточивались главные кочевья половцев и, уж конечно, вовсе в стороне от пути в Тьмуторокань.

Таким образом, от быстрой Афанасьева приходится отказаться, однако интересно отметить известное совпадение между взглядом Афанасьева и нашим в отношении локализации Каялы, именно приблизительного ее района.

Большинство исследователей ищет Каялу в Приазовье, по северному побережью Азовского моря, либо в степях, в отдалении от побережья, мы предполагаем, что Каяла одна из рек в стыке Донца с Доном.

За наше представление говорит общее направление пути Игоря от Оскола - «и оттуда поидоша к Сальнице», т. е., как мы можем судить (подробнее ниже), к месту впадения реки Сал в Дон. Сальницы Игорь не достиг, но, столкнувшись с половцами, отступил к северу от линии Оскол - Сал и, так как отрезок Донца, находившийся ближе всего, был к северо-востоку, то Игорь и направился к нему.

Не имея возможности исследовать подробные, а в особенности старые землемерные карты того района, мы от окончательного решения пока воздерживаемся. Думается, что решение вопроса не слишком трудно, нужны только старые источники, и в указанном нами районе Суюрли, Суугли, Суук-ли, равно как Каяла, Кагала, Куяла и т. п. найдутся.

Таким образом, из всего вышесказанного вытекает, что мы решительно отвергаем предположение Кудряшова, что Каяла - это речка Макатаха недалеко от г. Изюма. В таком решении мы видим регресс наших знаний, ибо исследование направляется по ложному пути.

Этот путь определился пренебрежением К. В. Кудряшова летописными данными, могущими оказать чрезвычaйнo существенную помощь в вопросе о Каяле. Возможности к использованию этих данных Кудряшов имел, но этого не сделал.

Прежде всего, что такое Сальница - этот основной пункт построений Кудряшова, и где она? Что о ней мы знаем?

На Сальницу в 1111 году ходил Владимир Мономах. Летопись оставила нам довольно полное описание его похода. Из этого описания совершенно ясно, что Сальница была у Дона. Если Кудряшов нашел другую Сальницу, то прежде всего, следовало подробно обосновать, что его Сальница и есть Сальница «Слова» и летописей.

Этого он не сделал, и в результате вся его работа - работа впустую. И уж конечно, он совершенно оторвался от почвы диалектического материализма, пытаясь изучать «Слово» в изоляции от других аналогичных походов. Изучая процесс, нужно знать среду, в которой он происходит.

Мы попытаемся вкратце показать, что напрасно Кудряшов отказался от использования похода Мономаха, он дает много полезного для «Слова».

Поход Мономаха начался, по-видимому, 26 февраля в воскресенье, во вторую неделю великого поста. «восьмого марта в среду на крестопоклонной неделе войска достигли Ворсклы.

По дороге они «пометаша сани», очевидно, снег растаял (значит, опять-таки ехали, а не шли). На реке Голте «пождаша вои» (но не сказано, как долго ждали воинов).

Отсюда, должно быть, и начался настоящий поход. Дон был достигнут 21 марта, т. е. на 14-й день от Ворсклы.

Если взглянуть на карту и сравнить расстояние от Ворсклы и до Дона (13 дней Мономаха), а, с другой стороны, расстояние от устья Оскола и почти до Дона (шесть с половиной дней Игоря), то в глаза бросится их пропорциональность. И Мономах, и Игорь шли приблизительно с одинаковой быстротой. Конечно, промеры приходится делать по прямой линии, действительное же количество пройденных в день верст было, конечно, большим.

Несомненно, что в летописях найдется еще немало материалов для суждения о быстроте передвижения войск в те времена, о местоположении Сальницы и т. д. Все это Кудряшов оставил без внимания, ухватившись за «Сальницу» большого чертежа.

Не заметил Кудряшов и другой своей логической ошибки: если только ночь отделяла войско Игоря от веж половцев, то половцы совершенно не имели времени для извещения своих об опасности, для сосредоточения сил и т. д.

По Кудряшову, следует не забывать, встреча братьев произошла не у Оскола, а значительно, почти на 200 верст, севернее. Здесь, конечно, половцев не было. Когда войско Игоря было замечено половцами, то оно уже ехало походным маршем без остановок, хотя и не слишком быстро. Конечно, весть об опасности была передана с максимальной быстротой, опережающей Игоря.

Но не следует забывать, что половцы жили отдельными кочевьями, их всех нужно было навестить, им нужно было приготовиться, сорганизоваться, назначить место сбора для отпора Игорю и т. д. Все это требовало времени, а между тем мы знаем, что Игорь собрал против себя «всю землю их».

Половцы должны были быть извещены все, собраться, сорганизоваться и выехать навстречу Игорю, по Кудряшову, в районе устья Тора. Этого не могло быть уже потому, что главные кочевья половцев были значительно южнее. Совершенно очевидно, что такая быстрота была физически невозможна.

Но, если принять, что Игорь шесть с половиной дней углублялся в половецкие степи, то все станет понятным и уместным, - за несколько дней половцы могли сосредоточить превосходящие силы, ибо. Игорь сам шел к ним. Узнать об этом и попросту окружить стан Игоря не требовало ни особенного времени, ни особенных распоряжений - Игорь был среди половцев.

Наконец, мы знаем, что половцы все же запоздали: главное их войско не поспело к бою у Суюрли, только к ночи в пятницу они стали окружать Игоря, и он понял, что попал в окружение.

Так как мы пишем это исследование не для того, чтобы во что бы то ни стало доказать свою правоту, а для разъяснения вопроса вообще, нелишне будет остановиться на одном пункте, говорящем в пользу Кудряшова и других.

Ни одна из летописей не приводит даты битвы на Каяле, говорят о воскресенье, но какое это было воскресенье: 5 или 12 мая? Татищев также не называет числа, но говорит: «так кончился сей нещастный бой во вторую неделю Пасхи», т. е. во второе воскресенье по Пасхе. Пасха была 21 апреля, следовательно·, бой кончился 5 мая, как и утверждают некоторые, основываясь на данных Татищева.

И здесь типическая ошибка всех исследователей «Слова» - принимать все на веру, не рассматривая источник критически. А между тем у того же Татищева мы находим разъяснение этой ошибки. У него сказано, что в среду 1 мая вечером Игорь перешел Донец и стал у устья Оскола и ждал 2 дня Всеволода. Следовательно, соединившиеся войска выступили в поход в субботу и бой произошел в пятницу, но на следующей неделе.

Каким же образом Татищев мог ошибиться? Прежде всего, Татищев в отношении точности далеко не достоверен. Он не заметил своей ошибки о начале похода: не 13 апреля, а 23 апреля. Плохо разбирал он и летописный почерк и потому наделал множество ошибок в начертании неизвестных ему слов. Так, напр., Ипатьевская летопись гласит: «Игоря же бяхуть яли тарголове, мужь именемь Чилбук, а Всеволода брата его ял Роман Кзичь, а Святослова Олговича Елдечюк в Вобурцевичех, а Володимера Копти в Улашевичих».

Здесь совершенно очевидна последовательность: имя взявшего кого-нибудь из князей и род, к которому принадлежал взявший.

У Татищева соответствующее место гласит: «Игоря взяли Торков воевода Гилбук («несоответствие в числе: «яли» (множ.) и воевода (един.), Чилбук превращен в Гилбука), «Всеволода Роман князь» (Кзичь, от Кза или Гза превращен в князь), «Святослава Олговича Елдучок Барчевичь» (Елдечюк, превратился в расшифрованного «Елдучок»;

вместо в Вобурчевичех Татищев написал «Барчевич»), «Владимира Копшивул Шекшевич» (вместо Копти в Улашевичех, т. е. Копти из Улашевичей - у Татищева - Копшивул Шекшевич).

Не внушает доверия и цифра 215 спасшихся русских, - в Ипатьевской летописи указано только 15, а не 215, а Лаврентьевская гласит: «А о наших не бысть кто и весть принеса».

Следовательно, спасшихся почти не было или их спаслись единицы, а не 215 человек.

Хуже всего, что Татищев не разбирал даже старых русских слов. Там же сказано: «Святослав же Олгович по принуждению к полкам возвратяся, говорил с Трыем своим»… Полная нелепица! Между тем существовало (и до сих пор существует у украинцев) слово «стрый», означающий дядю (по мужской линии). В Ипатьевской летописи это место гласит так: «и рече Святослав Олговичь строема своима» (двойств. число), т. е. стрыям своим, иначе дядьям своим Игорю и Всеволоду.

При таком отношении к тексту при пересказе летописи ошибки могли случиться очень легко. Тем более, что не следует забывать того, что Татищев не был ученым, историком, а историком-любителем и занимал должность астраханского губернатора. В этих условиях трудно сказать, что принадлежит самому Татищеву, а что его писцу.

Вообще в пересказе о походе Игоря есть много сомнительных мест. Особенно возбуждает сомнение некоторые очень интимные места, обычно совершенно отсутствующие в летописях, напр.: «тысяцкого сын, уведав от жены князя Туглия, с которой любовь имел» и т. д. Как правило, летописи о любовных интригах умалчивают. Также то, что Игорь, по Татищеву, ушел «сам пят», бросает тень на точность источника и заставляет предполагать, что он носил апокрифический характер.

Вообще же «История» Татищева заслуживает особого и серьезного критического исследования, ибо оно несомненно покажет, как «делают историю».

Как бы то ни было, а опираться на это единственное и противоречивое указание Татищева не приходится, все говорит против этого.

Кто виноват в указанной ошибке - сам ли Татищев или источник, которым он пользовался, сказать трудОскoлa, в четверг войска встретили своих разведчиков, высланных вперед, в пятницу же произошло сражение. Но пересказчик забыл, что Игорь ждал в четверг и пятницу Всеволода, что поход начался только в субботу.

Приняв же, что бой произошел 5 мая, Кудряшов и другие, естественно, принуждены искать Каялу где-то на самой границе Руси, а не в глубине половецких степей, на самом же деле настоящая Каяла лежит на расстоянии почти недели пути конного войска.

Здесь уместно будет еще сказать несколько слов о пути Игоря во время бегства из плена. Откуда он бежал - неизвестно. Татищев указывает прямо, что с берегов Донца.

«На заходе солнца послал конюшего по Лавора, а как оной пришел, сказал ему, чтоб он на заходе солнца за Донцoм приготовился».

Ипатьевская летопись говорит иное: «и посла Игорь к Лаврови конюшего своего, река ему: «Перееди на ону сторону Тора с конем поводным». Здесь, между прочим, прямое указание, что бежали только Игорь и Овлур.

Итак, по Татищеву, Игорь бежал с берегов Донца, по летописи - с берегов Тора. Оба утверждения имеют свои «за» и «против».

За то, что Игорь бежал с берегов Тора, говорят следующие соображения: 1) прямое указание летописи, источника несомненно более точного, чем «История» Татищева, 2) в летописи же сказано: «сии же пришед ко реце и перебред и вседе на конь», «перебред» - выражение, гораздо более применимое к степной речке вреде Тора, но не к Донцу, который можно «перебрести» только на конях, 3) в «Слове» сказано, что Игорь бросился горностаем к тростнику, который рос, конечно, по течению Тора, тихой степной речки, но не рос на Донце, в среднем его и довольно полноводном течении, наконец, 4) «Слово» говорит: «И потече к лугу Донца» - следовательно, Игорь только направлялся к Донцу, а не был на Донце. В отношении передачи Татищева нельзя не отметить, прежде всего, маловероятности того, что Игорь вызывал Овлура к себе, чтобы только отдать приказ, отдать приказ мог и конюший, который, согласно Татищеву, был осведомлен о готовящемся побеге (сам убеждал Игоря бежать). Летопись, согласно логике, так и передает это место, но Татищев пересказом искажает действительность.

«Против» Тора говорят следующие соображения: 1) Тор слишком близок был к Руси, держать Игоря в плену в зоне, в которой каждую минуту могли появиться русские, - было неблагоразумно; однако, если Игорь был в руках кочевника, обычно кочевавшего тут, то это возражение устраняется, 2) в летописи сказано: «и иде пешь 11 ден до города Донця».

Принимая во внимание, что Игорь имел проводника, да и сам, несомненно, отчасти знал эти места, затруднений в смысле дороги особенных не было. Беглецы замедляли ход из осторожности, но в общем стремились пройтtи как можно больше. Пройти налегке в день 40 верст ничего не значит. По собственной практике нам известно, что с грузом в 15 фунтов можно пройти около 56 верст в день. Русские мастеровые, как нам доподлинно известно, делали в день нормально 70 верст. Поэтому не будет преувеличением считать, что беглецы могли делать в среднем 50 верст в день. Не следует упускать из виду, что первую часть пути они сделали верхом, пока не загнали коней, а это означает не один десяток верст.

Таким образом, до города Донца на Уде беглецы могли сделать 550 верст, - расстояние, совершенно не соответствующее расстоянию от Тора.

Впрочем, эти соображения могут отпасть потому, что мы не знаем условий бегства, - может быть, беглецы передвигались только ночью, а днем были заняты добыванием пищи и сном.

За Донец, как местопребывание князя Игоря, говорят следующие соображении. Если Игорь брел через Донец, т. е. пересекал его, то, значит, он был на левом его берегу, ибо он еще раз пересек его через два дня.

У Татищева сказано: «И ту ночь, миновав все их обиталища, поехали через степь, и ехали два дни до русского брода, оттуда пошел в свой Новгород».

Из этого отрывка ясно, что беглецы ехали до брода, т. е. до места второй переправы через реку. Очевидно, Игорь сперва переехал на южный, правый берег Донцa, представлявший степь, а затем у русского брода опять перешел на северный, левый берег Донца, общий же путь был вдоль долины Донца, где беглецы находили воду и пищу (водяную птицу).

Если данные Татищева верны, местоположение русского брода может отчасти помочь решению вопроса, где был Игорь в плену. Если же будет выяснено, что это место значительно удалено к востоку от Тора, - это увеличит достоверность того, что Каяла была значительно более к востоку, и что Игорь был взят в плен половцем, жившим большей частью в восточных степях.

Где был «Русский брод», с достоверностью неизвестно, - любителям «Слова» поискать его в летописях и вообще в древних источниках далеко не бесполезно. Если верить Татищеву, беглецы употребили ночь и два дня для езды на лошадях, затем 11 дней шли пешком, очевидно, бросив у брода измученных лошадей. Все это говорит скорее в пользу того, что Игорь находился в плену где-то далеко.

«Русский брод» может пролить значительный свет на то, каким был обратный путь Игоря.

Здесь мы подошли к весьма важному факту, вытекшему из наших исследований над «Словом» и других исторических вопросов.

Хотя мы имеем академическое издание русских летописей со всеми вариантами, критической сводки содержания этих летописей, так сказать, перевода их нет. Комментарии также отсутствуют.

Каждый историк выдергивает из контекста летописей интересующий его материал, но общей «толковой» истории наших предков мы не имеем.

Если бы такая критическая сводка летописей имелась, то такие вопросы, как: где была Сальница, Каяла, русский брод и т. д. были бы давно решены помимо «Слова».

В настоящий же момент мы наблюдаем обратное явление: «Слово» заставляет нас делать в истории то, что сама история еще не удосужилась, т. е. привести в порядок и осветить полностью летописное наследие наших предков.

И в этом отношении «Слово» играет и будет еще играть свою роль, - роль катализатора в развитии наших исторических знаний.



10. ПРИЛОЖЕНИЕ



«Природа в «Слове о полку Игореве». (Критический разбор статей Н. В. Шарлеманя)


О природе в «Слове о полку Игореве» писал до сих пор, в сущности, только проф. Н. В. Шарлемань. Какое важное значение имеют элементы природы для познания «Слова», об этом мы уже достаточно говорили выше и показали на примерах, как многое предстает перед нами в совсем ином свете, если мы опираемся на правильно е понимание их.

Так как данные, сообщаемые Н. В. Шарлеманем, не всегда точны, а подчас трактуются, исходя из ошибочных исторических позиций, необходимо остановиться на них, чтобы дать возможность любителям «Слова» - не натуралистам, видеть элементы природы «Слова» не через очки единственного автора-натуралиста - Н. В. Шарлеманя, а с более объективных позиций.

Сколько нам известно, Н. В. Шарлемань опубликовал на русском языке только две работы, посвященные природе и в особенности животным, упоминаемым в «Слове»: первая в 1948 году напечатана в трудах отдела древнерусской литературы, VI, 111-124, вторая в 1950 г., по-видимому, в VIII томе тех же трудов, стр. 212-217. Первая из них, за исключением 2-3 промахов, отмеченных ниже, очень содержательная и дельная статья, вторая же вызывает самые решительные возражения, ибо Н. В. Шарлемань, пытаясь в своем пересказе еще больше опоэтизиpoвать «Слово», в некоторых местах совершенно исказил его.

Начнем с мелких деталей. Шарлемань (1950, с. 215) называет гепарда «самым быстроногим в мире зверем». Это безусловная ошибка. С гепардом охотятся из засады: стараются елико возможно ближе подкрасться к добыче: джейранам, сайгакам и т. д. И выпускают тут гепарда. На коротком расстоянии, до 400-500 метров, гепард может развивать очень большую скорость, а затем мгновенно выдыxaeтcя.

Главный успех лежит в неожиданности нападения и в том, что на коротком расстоянии антилопа не успевает развить скорость. Вообще же антилопы бегают гораздо быстрее гепардов. Поэтому признание гепарда «самым быстроногим зверем» несомненно сделано сгоряча.

Далее Шарлемань считает, что «пардус» «Слова» и гепард - это одно и то же, и приписывает гепардам «свирепый нрав». Насколько легкомысленно это утверждение, можно судить уже по оценке поведения гепарда. Гепарда везут в клетке в глубь пустыни, где еще есть джейраны, сайгаки и т. д., гепарда выпускают на полную свободу, он бросается на добычу, допустим, ловит ее и терпеливо ждет, пока не приедет хозяин и не возьмет добычу.

Что же тогда говорить о свирепости тигров? Попробуйте выпустить тигра в пустыню из клетки, пусть он поймает антилопу и испробуйте приблизиться к нему и отнять от него его добычу. Ни читателю, ни самому проф. Шарлеманю мы этого не рекомендовали бы.

На самом деле гепард добродушного нрава, легко приручаемое животное, телом и складом характера совершенно напоминающее домашнюю собаку. Держат его на цепи или в клетке на охоте только потому, что он может броситься на добычу раньше времени или не на ту, которую хочет добыть его хозяин.

Из летописи мы знаем, что «пардусы» бывали на Руси, но что это за зверь, и, главное, охотились ли с ним у нас, - нет решительно никаких данных, - обстоятельство, говорящее, что это была редкость, диковинка и только. Гепарда следует изъять из обращения в дискуссиях о «Слове».

Неточен Шарлемань и в другом месте. «облачная погода и буря, гнавшая смерчи с моря, благоприятствовали бегству», - говорит он. Никогда смерчей не бывает в бурю, они характерны только для очень жарких дней лета в послеполуденные часы и при отсутствии ветра. Наконец, буря не могла гнать «смерчи с моря». Морские смерчи, образованные из воды, бывают только на море и при прикосновении с берегом немедленно рушатся на землю. Дело же происходило не на берегу моря.

Странное впечатление производит фраза: «Беглецы направились к заросшей уремой, «лугом», долине Донца». Как это могла долина Донца зарасти лугом или уремой - ведает, очевидно, только Аллах и проф. Шарлемань. К сведению последнего, однако, можно сообщить, что слово «урема» означает не то, что он думает. Это и не порода деревьев вроде «дуб», «сосна», «ива» и т. д., это и не тип растительности вроде «кустарник», «кочкарник», «омшаник» и т. д., - это экологическая стация в долине реки с характерными деревьями, кустарниками, травами и pacпределением сухих и мокрых мест. На юге урему называют «плавней», на востоке «тугаем», в средней России, главным образом за Волгой, предпочитают употреблять слово «урема», а вообще это «пойма».

Оценивая в общем верно значение поведения гоголей, чаек и чернядей, Шарлемань не точен в передаче «Слова»: черняди не «беспечно плавали на реке», а были «на ветрех». В этом месте в «Слове» небольшая неясность, проф. Шарлеманю, как орнитологу, полагалось бы особенно разобрать и осветить это место, но он от этого уклонился.

Однако дело обстоит хуже, когда проф. Шарлемань начинает искажать текст «Слова», тут уж его комментарии теряют всякий смысл, ибо применены не к «Слову», а к его «замышлениям». Бегство Игоря он излагает так: «К счастью, не было в данной местности ворон… Не было и сорок… Молчали в ту пору и галки». «Слово» говорит совершенно противоположное: и вороны, и сороки, и галки - все они были, но молчали. В этом основной смысловой стержень отрывка. Н. В. Шарлемань этого не уловил, все это место исказил и поэтому споткнулся на «бесшумно скользящих в траве» полозах.

Такое небрежное обращение с текстом «Слова» приводит к тому, что отрывок о стугне Шарлемань излагает следующим образом: «В часы отдыха на реке поэт вспомнил далекую речку Стугну под Киевом, в «худой» струе которой утонул юный князь Ростислав. Автор противопоставил маловодной - «худой» стугне «ласковый Донец».

Прежде всего, откуда Шарлемань взял, что воспоминание о Стугне пришло «в часы отдыха на реке»! Такая безудержная фантазия, да еще в устах ученого, совершенно недопустима. К чему эти пустые выдумки, чтобы засорять только и без того засоренную литературу о «Слове»!

«Слово» нам говорит о совершенно другом. Донец начинает беседу с Игорем, Игорь ему отвечает и в этой беседе, а не «в часы отдыха» Игорь вспоминает о Стугне и говорит в благодарность комплимент Донцу. Все это Шарлеманем смазано, картина искажена.

К чему эта игра словами, что, мол, мне известно даже, в каком месте автору «Слова» пришла в голову та или иная мысль!

Наконец, никто еще не доказал и, вероятно, не докажет, что автор «Слова», как утверждает Шарлемань, бежал вместе с Овлуром и Игорем. Правда, Татищев говорит, что Игорь бежал «сам-пят». Но «Слово» и все летописи говорят в один голос, что бежало только двое: Игорь и Овлур. Наконец, где же здравый смысл? Неужели непонятно, что бежать целой оравой не только опасно, но и невозможно. Если Игорь, сказавшись усталым и ушедшим спать, еще мог обмануть бдительность сторожей, то не могли это сделать незамеченными еще трое, несомненно из самых приближенных к Игорю лиц. Наоборот, их роль была остаться на месте и елико возможно дальше продолжать пирушку, содействовать веселью и всячески отвлекать внимание сторожей.

Стремление Шарлеманя найти в «Слове» образы еще более поэтические, чем они есть на самом деле, приводит его к другому срыву.

«Здесь в его памяти, - пишет он, - возникла когда-то виденная картина: берег речки Немиги, усеянный костями русских, павших в междоусобном бою. Автор привык мыслить образами, взятыми из природы: он сравнил побелевшие от времени кости воинов с белыми цветами богульника -бологоми».

Трудно, прежде всего, понять, как могла возникнуть в памяти автора «Слова» картина берега речки Немиги. Баталистов типа Верещагина тогда еще не было. Очевидно, речь идет о том, что автор «Слова» видел своими глазами.

Но ведь битва на Каяле произошла в 1185 году, Игорь, по-видимому, бежал весной 1186 года, а битва на Немиге была в 1067 г., т. е. 119 лет тому назад! Не слишком ли уж долговечен, по Шарлеманю, автор «Слова», видавший кости на Немиге в 1067 году и даже участвовавший в походе в 1185 году? Не мог видать костей автор «Слова» и потому, что Немига, речка, пересекающая один из пригородов Минска, т. е. вроде Лыбеди в Киеве. А оставлять людей не похороненными, да еще своих же русских, никто в те времена не посмел бы. Не понимает Н. В. Шарлемань и образа, примененного в отношении к Немиге. И здесь, как и рядом, образ из жизни хлебопашца: не добром (т. е. зерном), говорит «Слово», были посеяны берега Немиги, а костями русских сынов. Кто и когда сеял семена багульника (кстати, не «богульника»)? Как можно сравнивать кости русских с цветами багульника, ведь они (кости) были посеяны, т. е. похоронены?

Очевидно, все эти соображения и в голову не приходят проф. Шарлеманю.

Не улавливает Шарлемань и других тонкостей «Слова». Когда «порохы» начали покрывать поля, реки мутно потекли, - случилось это не оттого, что «тучи пыли погнал ветер» перед надвигавшейся грозой, а потому, что войска половцев передвигались, это они многотысячными своими табунами подняли «порохы» (пороси), это они переправами через реки замутили воду в них. Надвигавшаяся черная туча тут ни при чем. «на костях павших животных, как бы созывая зверей, клекотали орлы», - пишет Н. В. Шарлемань. «Орли клектом на кости звери зовуть», - пишет «Слово». На деле нет ни павших животных, ни сидящих на трупах орлов, ни тем более нет клекота, ибо, как это прекрасно известно орнитологу Н. В. Шарлеманю, орлы клекочут, главным образом, в полете, реже сидя на отдыхе, на трупах же во время еды они никогда не клекочут, ибо еда обычно проходит всегда в драке с другими хищными или трупоядными птицами и тут уж не до клекота. В «Слове» только сказано: орлы сзывают зверей. Но картина, нарисованная Шарлеманем, принадлежит ему лично, а не автору «Слова».

Мы не можем останавливаться здесь на ошибочных толкованиях Шарлеманя о животных и их поведении в течение «двух ночей и двух утр». На деле было послеполуденное время с солнечным затмением, затем перерыв в 7 дней, затем описаны ночь и утро перед первым боем.

Совершенно неправильно толкование Шарлеманя, что и «золото слово» Святослава, и плач Ярославны, все это написано в плену.

Неужели Шарлемань полагает, что автор «Слова» убегал с манускриптом за пазухой? И почему ученый орнитолог обходит молчанием чрезвычайно важное гневное восклицание певца: «Ярославе и вси внуце Всеславли!»

Оно есть органическая, неотъемлемая часть «Слова», «Слово» говорит о беде Руси не только на юге, но и на северо- западе. А знать, что делается на Руси, Игорь или автор «Слова», сидя в плену, не могли, - подслушивать вечернее радио тогда еще не было возможности.

Не останавливаясь более подробно на разборе последней работы Шарлеманя, отметим, что она чрезвычайно спорна, тогда как первая его работа, за исключением полозов, шестикрилцев и гепарда, написана очень дельно.



Об академическом издании «Слова» в 1950 г.


С понятым нетерпением ожидали любители «Слова» появления в свет академического издания его в 1950 г. Как-никак, а основания на это были: «Слово» - единственное в своем роде произведение, 150-летние юбилеи бывают не часто, академия наук является высшим научным учреждением, наконец, огромные силы и средства государства, для которого «Слово» является предметом национальной гордости.

Перед нами книга в почти 500 страниц, хорошо иллюcтрированная, неплохо технически изданная, в переплете; скромное, но вполне академическое издание. Приятно иметь «Слово» на приличной бумаге, с иллюстрациями, комментариями и так далее.

Ознакомившись же с содержанием, любитель «Слова» не сможет не отметить одного, - в этом издании нет ничего нового, т. е. того, чего с нетерпением ожидали.

Там, где существуют академии (и не одна!), многочисленные институты, университеты; где «Словом» занимаются десятки ученых специалистов, где сосредоточены колоссальные библиотеки, архивы, где имеется еще множество неизданных рукописей, там, можно было ожидать, что к 150-летнему юбилею выйдет книга, которая прольет много света, всестороннего света, на «Слово».

Что же мы имеем? Фототипически воспроизведено издание 1800 года. Конечно, спасибо! Но мы имеем еще 2 таких же издания (1903 и 1920 гг.), воспроизведена екатерининская копия, - тоже спасибо! Но мы имеем еще 2 таких же издания, равно как и целый ряд отмечавших расхождения этой копии с изданием 1800 г.

Имеем, далее, в самом начале книги третий текст «Слова», разбитый на стихи. Этот текст почему-то исправлен самым слабым образом в отношении орфографии XII века, но сохранил явственные грубейшие ошибки переписчиков. Если в «Слове» мы встречаем «бяшетъ» и «бяшеть», то, казалось бы, здесь уместно исправить хотя бы такой разнобой.

Оставив в стороне крайнюю проблематичность такого деления «Слова» на стихи, мы считаем, что помещение третьего текста, вероятно, объясняется необходимостью внесения цифровых значков для примечаний, и только.

Итак, мы имеем три текста. Кроме них мы имеем два перевода Лихачева: один ритмический, другой «объяснительный», т. е. тот же перевод, но с добавлением пояснительных слов или фраз в квадратных скобках (это при наличии особого комментария!).

Затем идут шестьпереводов разных поэтов. Действительно «embarrass de richesse»!

Далее идут «приложения». Первое - историко-литературный очерк Лихачева, заключающий в себе мало нового, если сравнить его с соответствующей статьей в «Слове» в серии «Малая библиотека поэта». Второе - «Слово» и устная народная поэзия» - Адриновой-Перетц - сжатая, чрезвычайно короткая статья. Третье приложение: «Слово» и русское искусство ХII-ХIII веков» - статья Воронина, имеющая довольно отдаленное отношение к «Слову».

Следующим приложением является довольно интересный археологический комментарий, написанный Лихачевым.

Наиболее важным приложением является исторический и географический комментарий, составленный также Лихачевым, но содержащий мало нового по сравнению с его комментарием к «Слову» в серии «Малая библиотека поэта».

В конце книги имеются указатели, схематическая карта древней Руси и «родословная русских князей, упоминaeмыx в «Слове», составленные также Лихачевым.

Не входя в критическое рассмотрение карты, отметим только, что Лихачев настолько «схематизировал» карту, что не счел нужным даже отметить, где была Каяла река!

Ч то же касается родословной, то и она настолько «схематизирована», что напрасно читатель будет искать в ней Мстислава: буй Роман есть, а Мстислав вовсе отсутствует!

Таков план юбилейного сборника, изданного академией наук.

Напрасно читатель будет вопрошать: а как же «Задонщина»? Кто написал «Слово»? Когда оно написано? Где оно написано? На каком языке оно написано? Оригинально оно или произведение подражательное? Произведение ли это устной поэзии, записанное позже, или это настоящая «литература»? «Ироическая» ли это песнь, или смысл «Слова» не в воспевании подвигов князей (кстати сказать, разгромленных)? Почему нет дополнительной библиографии за период 1940-1950? Главнейшие библиографические источники?

Почему нет обзора исследований «Слова» за 150 лет? Значение «Слова», влияние «Слова»? Образы «Слова», стиль его, план его?

На все эти естественные вопросы мы ответа не находим, потому что данное издание «Слова» - сухое, казенное издание. Советская наука испытания не выдержала и провалилась на 150-летнем юбилее «Слова».


«ВЛЕСОВА КНИГА» - ЯЗЫЧЕСКАЯ ЛЕТОПИСЬ ДООЛЕГОВОЙ РУСИ

Русинам Закарпатья, сумевшим удержать имя, язык и народность от 650 г. до нашей эры и до наших дней, посвящает автор свой труд, склоняя голову перед столь тяжелым подвигом.



1. ИСТОРИЯ НАХОДКИ «ДОЩЕЧЕК И3ЕНБЕКА» И ИХ СУДЬБА



Название.

«Влесовой книгой» пишущий эти строки назвал языческую летопись, охватывающую историю Руси, по-видимому, от 1500 лет «до Дира», т. е., приблизительно от 650 г. до нашей эры и доведенную до последней четверти IX века. Она упоминает Рюрика и главным образом Аскольда для этого участка времени, но ни слова не говорит об Олеге; этим самым время ее написания устанавливается сравнительно очень точно, именно ее последних страниц. Первые же страницы идут, вероятно, значительно глубже во времени.

Летопись была написана на деревянных, очень древних, значительно разрушенных временем и червем дощечках, найдена была полк. Изенбеком и получила название «дощечек Изенбека».

Однако, дощечки являются дощечками, а произведение, написанное на них, естественно, должно иметь свое собственное название. Так как в самом тексте произведение названо «книгой», а влес упомянут в какой-то связи с ней, - название «Влесова книга» является вполне обоснованным.


История находки.

Смутные сведения о существовании дощечек со старинными русскими письменами дошли до сведения ученого этимолога А. А. Кура (фамилия в эмиграции сокращена) и он обратился к читателям журнала «Жар-Птица» (сентябрь 1953 г.), издававшегося в Сан-Франциско тогда еще на ротаторе, с просьбой, не знает ли кто-нибудь подробностей о них.

В ответ он получил от Ю. П. Миролюбова из Бельгии следующее письмо:

«Уважаемый госп. Ал. Кур!

К сожалению, не знаю Вас, как только под этим, несомненно, сокращенным именем. Дощьки библиотеки А. Изенбека (не Изембек, как вы пишете ошибочно), русского художника, скончавшегося 13 августа 1941 г. в Брюсселе, видел я, наследовавший имущество покойного, еще задолго до его смерти.

Эти дощьки мы старались разобрать сами, несмотря на любезное предложение Брюссельского университета (византийский отдел факультета русской истории и словесности, проф. Экк, русского ассистента, кажется, Пфейфера) изучить их по вполне понятным причинам. К сожалению, после смерти Изенбека, благодаря небрежности хранения имущества последнего куратором, дощечки исчезли.

Изенбек нашел их в разграбленной усадьбе не то князей Задонских, не то Донских или Донцовых, точно не помню, т. к. сам Изенбек точно не знал их имени, это было на Курском или Орловском направлении. Хозяева были перебиты красными бандитами, их многочисленная библиотека разграблена, изорвана, и на полу валялись разбросанные дощьки, по которым ходили невежественные солдаты и красногвардейцы до прихода батареи Изенбека.

Дощьки были побиты, поломаны, а уцелели только некоторые, и тут Изенбек увидел, что на них что-то написано. Он подобрал их и все время возил с собой, полагая, что это какая-либо старина, но, конечно, никогда не думал, что старина эта была чуть ли не до нашей эры. Да и кому могло прийти в голову!

Дощьки благополучно доехали до Брюсселя, и лишь случайно я их обнаружил, стал приводить в порядок, склеивать, а некоторые из них, побитые червем, склеивать при помощи химического силикатного состава, впрыснутого в трухлявую древесину. Дощьки окрепли.

Надписи на них были странными для нас, так как никогда не приходилось слышать, чтобы на Руси была грамота до христианства.

Это были греческо-готские буквы, вперемешку, слитно написанные, среди коих были и буквы санскритские.

Частично мне удалось переписать текст. О подлинности я не берусь судить, т. к. я не археолог. Об этих дощьках я писал лет пять тому назад в Русский музей-архив Сан-Франциско, где, вероятно, сохранился документ об этом.

Так как дощьки были разрознены, да и сам Изенбек спас лишь часть их, то и текст оказался тоже разрозненным; но он, вероятно, представляет из себя хроники, записи родовых дел, молитвы Перуну, Велесу, Дажьбогу и т. д.

Настоящее рассматриваю, ввиду неожиданного интереса с вашей стороны к записям этим, как показание, данное под присягой, и готов принести· присягу по этому поводу дополнительно.

Искренне уважающий вас Юрий Миролюбов.

26 сентября 1953 г., Брюссель.

P. S. Прошу это письмо напечатать в журнале «Жар-Птица». Фотостатов мы не могли с них сделать, хотя где-то среди моих бумаг находится один или несколько снимков. Если найду, то я их с удовольствием пришлю. Подчеркиваю, что о подлинности дощек судить не могу».

После этого письма Миролюбов переслал все материалы, бывшие в его распоряжении, для обработки А. А. Куру.

Некоторые дальнейшие подробности находки мы узнаем из письма Ю. П. Миролюбова от 26 февраля 1956 г., к автору этой работы: «… Скажу о «дощьках Изенбека», что во время гражданской войны, в 1919 году, полковник Изенбек, командир Марковской батареи, попал в имение, кажется, Куракиных, где нашел хозяев зверски убитыми, дом разграбленным, а библиотеку разорванной (т. е. книги, конечно), все валялось на полу.

Он прошелся по этому слою бумаги, и услышал треск, нагнувшись, увидел «дощьки», часть которых была раздавлена матросскими сапогами. Он приказал вестовому всё собрать в мешок и хранить пуще зеницы ока. С этим мешком он приехал в Брюссель, где я 15 лет разбирал «сплошняк» архаического текста, где все слова, имевшие «ч», имели «щ».

Это оказалось рукописью либо 8[3], либо частями еще более ранней. К сожалению, подлинники были украдены после смерти Изенбека, художника, из его ателье, и кроме 3 фотокопий у меня есть лишь текст, переписанный мной и разделенный на слова тоже мной.

У меня рукопись не вызывает сомнений в ее подлинности. Другое дело - отношение к тексту «авторитетов». Эти люди всегда подозревают всё. Поэтому я не хотел публикации до моей собственной смерти, но г. Кур опубликовал. Остальное вы узнаете от него. Чтобы текст «дощек» не пропал, я отослал его копию и имевшиеся у меня фотокопии в Русский Музей-архив в Сан-Франциско, а там как раз работал А. А. Кур. Он стал настаивать на публикации текстов.

Из текстов мы узнаем, что была «Русколань, Годь (Готы) и Суренжська Русь». Там же говорится о «седьмом веци Трояни», относящихся к до-Аскольдову периоду, а также о том, как Русь была «Карпенська». Есть там посвящение в языческие мистерии, призывы к благочестию и к борьбе за «Руську 3еме» и др. Есть и формы глагола: «бенде, бендешеть», и если бы не слова «асклд и дирос», то можно было бы всё отнести к VII веку.

Впечатление общее: разные тексты, по крайней мере два из разных периодов. Ну вот, пока главное …»

Полностью мы писем Миролюбива не приводим, ибо они содержат много о побочных обстоятельствах, не имеющих непосредственного отношения к предмету (письма сохраняются).

Итак, «дощечки Изенбека», которые Миролюбов называет «дощьками», взявши очевидно это слово из летописей, были найдены в 1919 г. Полковником Изенбеком, командиром Марковской батареи, в каком-то разгромленном имении где-то «в Курском или Орловском направлении». Кто были владельцы имения - неизвестно.

Прежде всего, очевидно, еще не поздно узнать маршрут Марковской батареи в 1919 году, - несомненно, есть еще товарищи Изенбека, которые смогут восстановить по памяти или по документам путь этой батареи. Это чрезвычайно облегчило бы установление, кто был владельцем имения, в котором дощечки были найдeны это дало бы возможность сообразить, из каких родственных архивов могли владельцы получить эти дощечки.

Изенбек помнит каких-то князей Задонских, Донских или Донцовых, каковых, сколько нам известно, не существовало. Миролюбов упоминает, наверное со слов того же Изенбека, Куракиных. Наведенные справки нами у одной из Куракиных не дали никаких результатов.

Первое, что бросается в глаза узнающему эту историю, это то, что в 1919 г. существовала какая-то несомненно состоятельная и образованная семья, владетельница большой и, вероятно, старой библиотеки, которая была так безразлична к истории и культуре своей родины, что не удосужилась сообщить какому-нибудь ученому или университету о существовании загадочных дощечек: поистине глубину культуры этих людей трудно измерить.

Второе, что бросается в глаза, что Изенбек (полковник, участник археологических экспедиций!), понимая значение дощечек (иначе он не стал бы таскать мешок с ними по всей Европе), не отметил точно где, когда и из чьей библиотеки он взял эти дощечки. Это ли не русская халатность!

Далее, пытаясь разобрать письмена сам, он отклонил помощь Брюссельского университета, надеясь, очевидно, на свои силы, но не догадался сделать то, что нужно было сделать немедленно: 1) сфотографировать дощечки, тем более, что современная фотография умеет открывать подробности, недоступные человеческому глазу; 2) разослать копии в наиболее важные библиотеки: в Британский музей, Национальную библиотеку в Париже, в Вашингтоне, в библиотеку Ватикана в Риме и т. д.; 3) широко оповестить русскую общественность о находке; 4) дать хотя бы краткие сведения о ней в иностранную прессу; 5) обеспечить хранение дощечек.

В результате дощечки украдены, имеется всего 3 фото и о находке мы узнаем только в 1954 г., т. е. через 35 лет! Это ли не варварство. Мы конечно благодарны Изенбеку от всей души за находку, но сделано всё не по-людски, и если бы не Миролюбов, - мы вообще ничего не имели бы. Впрочем, существовали обстоятельства, объяснявшие многое в поведении Изенбека, для этого необходимо ознакомиться кратко с его биографией.


Биографические данные oб Изенбеке.

Данные о жизни Изенбека сообщены нам чрезвычайно любезно Ю. П.

Миролюбовым в ответ на вопросник, направленный нами к нему. Мы несколько сократили его ответ и иначе расположили сведения, оставив почти везде собственные слова Ю. П. Миролюбова.

Федор Артурович Изенбек (себя он называл Али, считая, что он мусульманин) родился в 1890 г. в С-Петербурге (точная дата не установлена, ибо не все материалы об Изенбеке распакованы). Отец его был морским офицером, а дед был настоящим беком из Туркестана (бек повосточному - дворянин).

Ф. Изенбек (или Али Изенбек, как все его звали в Брюсселе) окончил морской корпус и ушел в академию художеств. Служил в туркестанской артиллерии, откуда был выпущен прапорщиком запаса. После этого он участвовал в качестве художника-зарисовщика в экспедиции проф. Фетисова в Туркестане. Его рисунки в количестве нескольких сот были переданы в Академию наук, а сам он имел звание корреспондента академии.

Археология Туркестана была ему близка, и сам он был любителем старины, хотя никаких коллекций в Брюсселе не собирал.

Его картины сплошь полны туркестанских орнаментов, самый характер рисунков восточный, и типы полотен - тоже восточные. Всё, что удалось спасти после смерти Изенбека, т. е., около 60 картин и рисунков, находится в руках Ю. П. Миролюбова. Стоимость их определена в 50 000 долларов.

В гражданской войне Изенбек был уже в чине капитана в добровольческой армии. Закончил войну в качестве командира марковского артиллерийского дивизиона, и был в чине полковника.

Попал в Бельгию из Франции, где и обосновался. Был приглашен на фабрику ковров общества «Тапи», где создал около 15 000 рисунков самых различных ковров, как персидских, так и иных восточных стран.

Скончался 13 августа 1941 г. В Брюсселе.

«Думаю, - говорит Ю. П. Миролюбов в письме к автору от 16 июня 1956 г., - что сам Изенбек не понимал истинного значения «дощек», но считал, что они представляют известный интерес. Как участник археологических экспедиций, он не мог не знать их значения, но ближе ими не интересовался, хотя и был до крайности ревнив к ним, и никому их не показывал. Даже мне он их показал года через 3 нашего знакомства! ..

Он очень подозрительно относился ко всяким поползновениям насчет «дощек». Даже и мне он не давал их на дом! Я должен был сидеть у него в ателье, на рю Беем, в Юккле, и там он меня запирал на ключ, и раз я у него просидел в таком заключении двое суток! Когда он пришел, то был крайне удивлен. Он совершенно забыл, что я у него в ателье, и если бы не какая-то бумага, за которой он пришел, он бы и не вернулся домой раньше недели …

Не думаю, что он показывал многим «дощьки», а если показывал, то бельгийцам, ибо русским не особенно доверял, да они и не интересовались такими вещами …

По натуре он был очень лаконичным, скрытным и недоверчивым. Добиться от него малейших подробностей было невозможно… Обрабатывать «дощьки» сам Изенбек не мог, ибо со славянским языком, а тем более с диалектами славянского языка, не был знаком совсем. Он говорил по-татарски, туркменски и, кажется, еще на одном из среднеазиатских языков. По-русски он говорил плохо, как это ни странно. Недостаток его речи, вероятно, происходил от вечно полупьяного состояния. Будучи весьма пьян, он в то же время был очень вежлив с окружающими.

Ничего он не думал предпринимать с «дощьками», а тем более их продавать. Родственников, как мне известно, у него не было, а о друзьях он ничего не говорил. Автором их он, конечно, не мог быть. Я сам, разбирая тексты, еле понимаю кое-что в них …»

Итак, Ф. А. Изенбек плохо знал русский язык, славянскими древностями вовсе не занимался, все его интересы сосредотачивались на Туркестане, художественной деятельности и… вине.

Перед нами типичный любитель, в руки которого случайно попал ценнейший материал, но не сумевший его использовать и даже понять, какой ценности данные находятся в его руках. Он ревниво оберегал находку для себя, а до науки и общества ему дела было мало.

Дальнейшая судьба дощечек удивлять нас не может: умер Изенбек в августе 1941 г., т. е. во время войны и оккупации Бельгии немцами. Родных у него не было, а друзья, если они и были, не были в состоянии распоряжаться имуществом покойного. Для этого надо было проделать много длительных формальностей. Ясно, что имущество Изенбека оказалось бесхозяйственным, а друзьям было не до дощечек и не до чужого имущества, ибо большинство русских тогда только и заботилось, что о спасении собственной жизни, ибо оккупация немцев была очень тяжелой.

В этих условиях дощечки исчезли, У Ю. П. Миролюбова есть основания думать, что они украдены; если это так, не утрачена еще надежда, что они когда-нибудь найдyтся. Как бы то ни было, а пока мы имеем всего лишь часть текста, переписанную Миролюбивым, но запись его до сих пор полностью не опубликована.

Потеря дощечек - невозвратимая утрата: не весь текст был переписан, а то, что было переписано, научно не описано. Следовало описать каждую дощечку: ее величину, особенности, цела ли или склеена, величину пространства где утрачены буквы или целые строки; известно, наконец, что некоторые были снабжены знаками животных и т. д., обозначавшими очевидно какие-то разделы, этого не сделано. В этих условиях расшифровка текста становится особенно тяжелой, и точное восстановление текста почти невозможным.



2. ПЕРВЫЕ ПУБЛИКАЦИИ ТЕКСТОВ И ИССЛЕДОВАНИЯ



Терминология.

Во избежание путаницы понятий мы предложили следующую терминологию: 1) «Влесовой книгой» мы назвали всю летопись, какой она была в действительности, т. е. самое литературное произведение, 2) «дощечками Изенбека» мы называем самые дощечки, на которых летопись была написана; от термина «дощьки» мы отказываемся ввиду труднопроизносимости, а также потому, что слово это применялось к долговым книгам, написанным на дереве, 3) «текстом Миролюбова» мы называем то, что сохранил нам Миролюбов в своих записях.

Отличаются эти три понятия также и объемом: «Влесова книга» была полнее «дощечек Изенбека», ибо Изенбек не всё собрал с полу, ибо были и растоптанные части дощечек; «дощечки Изенбека» полнее «текста Миролюбова», так как Миролюбов, по неуказанным причинам, некоторые стороны дощечек не переписал (а может быть, и целые дощечки). Во всяком случае, в отношении некоторых было указано: «обратная сторона дощечки не была переписана».


Судьба «текста Миролюбова».

Первым настоящим исследователем дощечек был Ю. П. Миролюбов, в сущности, ему мы обязаны всем. Если бы не он, «Влесова книга» была бы потеряна навеки. Он проделал самую трудную черную работу над дощечками: он транскрибировал текст с алфавита дощечек на наш алфавит.

Трудно сказать, не имея оригинала, насколько безупречно была проделана работа, одно ясно - она огромна и основной костяк текста передан, по-видимому, правильно.

Отдельные буквы были, возможно, прочитаны неверно из-за испорченности записи, но текст, как таковой, должно быть близок к оригиналу.

Очень жаль, что Миролюбов не смог довести своего дела до конца; условия жизни эмигранта, война, когда уже было не до дощечек, переезд из Бельгии в США и т. д. заставили его бросить работу и сделать то, что следовало: передать все материалы в музей. Там они попали в руки А. А. Кура, который и начал их обрабатывать.

Конечно, значительную роль сыграло и разочарование: Миролюбов не нашел того, чего искал; для его предполагаемой поэмы там материалу не было вовсе. Однако он правильно понял, что источник очень ценен, и сделал много, чтобы его сохранить. Но он допустил и большую ошибку: не обратился к русским ученым за границей за помощью, а они были. Несомненно и то, что те, кто знал о дощечках, не доверял их аутентичности, подозревали подделку. В этих условиях у Миролюбова, конечно, опускались руки. Кончилось дело тем, что он отказался от дощечек в пользу музея.


Работа А. А. Кура.

А. А. Кур, будучи ассирологoм и т. д., был более подготовлен к исследовательской работе, чем Миролюбов, но в то же время не имел необходимых условий для серьезной научной работы, требующей, прежде всего, времени и средств, а именно этого эмигрантам всегда недостает. Наконец, его узкоспециальная подготовка скорее пошла на вред, чем на пользу в исследовании «Влесовой книги»: он повсюду (это мы увидим ниже) искал связей с Индией, Вавилоном и т. д., а на самом деле летопись была исключительно древнерусской.

Первая статья о «дощечках» появилась в январском номере журнала «Жар-Птица», 1954 г., издававшегося в Сан-Франциско (с. 11-16). Она состояла из сообщения от редакции, чисто информативного характера, под заглавием «дощьки» и сообщения А. А. Кура - «о дощьках». А. А. Кур сообщал вкратце о содержании некоторых дощечек, которые ему удалось прочитать. Там же была помещена копия оригинальной строчки из «Влесовой книги».

Вторая статья появилась в февральском номере под тем же названием «дощьки» (с. 33-35), в ней был дан небольшой отрывок, его перевод и комментарии, о содержании которых мы здесь говорить не будем.

Третья статья появилась в том же журнале, по- видимому в сентябре (оттиск, находящийся в нашем распоряжении, датирован и августом, и сентябрем). На страницах 29-34 дано несколько отрывков, перевод и довольно обширные комментарии исторического содержания. Эта статья носила название: «дощечки Изенбека».

Четвертая статья под названием «дощечки» (о готах) была напечатана в декабре 1954 г. (с. 33-36), в ней говорилось преимущественно о готах и были опубликованы дальнейшие отрывки и комментарии.

Пятая статья появилась в январском номере за 1955 г. под названием «дощечки Изенбека» (религия пращуровпредков) (с. 21-28), в ней было приведено несколько отрывков из «Влескниги», дан перевод их и значительный и интересный комментарий в отношении религии наших предков.

Шестая статья, в февральском номере (с. 23-26, 32), представляла собой окончание статьи из предыдущего номера. В этой статье было впервые опубликовано фото одной из дощечек (впоследствии занумерована №16).

Все эти статьи были опубликованы в журнале, издававшемся на ротаторе, и не могут быть рассматриваемы как настоящие публикации, а как издания «на правах рукописи».

С 1956 г. Журнал «Жар-Птица» перешел на типографское печатание, но в силу неизвестных причин за целый год не было напечатано ни одной статьи о «Влесовой книге».

С 1957 г. Начались первые настоящие публикации текста «Влескниги», хотя они вовсе не удовлетворяли точности, необходимой в научном обиходе, они все же дали гораздо более с чисто формальной стороны, чем публикации на ротаторе.

В мартовском номере (с. 13 -14) Миролюбов (в сотрудничестве с Куром) напечатал текст дощечки №9 с разбивкой на слова и некоторыми небезынтересными примечаниями.

В апрельском номере был опубликован Куром (с примечаниями Миролюбова) текст дощечки № 10 сначала сплошняком, а затем с разбивкой на слова, а также небольшой комментарий Кура. Кроме того, дан текст незанумерованного отрывка в три строки сплошняком и с разбивкой.

В июльском номере Кур напечатал (с. 9 -10) без разбивки на слова текст двух дощечек № 24а и 24б, без комментариев.

В августовском номере Кур напечатал (с. 8 - 9) текст дощечки № 8 с разбивкой на слова, но почему-то без нумерации строк и без указания, соответствуют ли строки печатного издания строкам оригинала. Количество текста говорит за то, что мы имеем здесь дело более чем с одной дощечкой.

В сентябрьском номере (с. 8-9) были напечатаны 4 осколка дощечки № 4 без разделения на слова и текст целой дощечки № 5 сплошняком с комментариями Кура и примечанием Миролюбова вообще о дощечках. В тексте № 5 было допущено на 20 строк более 40 опечаток, поэтому текст был в дальнейшем переиздан.

В октябре текст был переиздан (с. 8-9), но с разделением на слова и всё же с некоторыми опечатками, там же было добавлено большое примечание Миролюбова по поводу текстов дощечек.

В ноябрьском номере (с. 5-7) А. А. Кур в статье «Отрывочная, но истинная история наших предков» привел несколько отрывков разных дощечек и дал им толкования. В этой же статье косвенно отмечено, что дощечек имелось не менее 35.

В декабрьском номере Кур (с. 12-13) опубликовал текст дощечки № 6 (из связки их) с разбивкой на слова и некоторыми комментариями.

В январском номере журнала за 1958 г. был напечатан текст по-видимому второй дощечки № 6, с разбивкой на слова и несколькими строчками примечаний А. А. Кура, а также редакционное примечание Миролюбова о «дощьках».

В февральском номере была помещена статья «об историческом значении «дощек Изенбека» (с. 9-10), принадлежащая, по всей видимости, перу Миролюбова.

В мартовском номере (без указания автора) помещено извещение, что обе редакции дощечки № 5 испорчены в печатании, обещано в будущем напечатать текст верно. Затем дан текст дощечки № 1 с разделением на слова, почему-то начинающийся с 17-й строки, затем отрывок из 18 строк, неизвестно куда относящийся, далее отрывок в 2 строки, якобы относящийся к дощечке № 1 и, наконец, одна сторона дощечки № 2, всё разделенное на слова. По всей видимости, с нумерацией произошла большая путаница.

В апрельском номере А. Кур поместил текст дощечки № 17, разбитый на слова и только текст одной стороны дощечки 17а (вторая не была переписана).

К тексту приложены исторические примечания, прямого отношения к дощечке не имеющие.

В майском номере А. Кур поместил текст дощечки № 15 с разбивкой на слова, а также историческими примечаниями (с. 11-12).

В июньском номере помещен текст дощечки № 7а (с. 8-9) с разбивкой на слова, сделанной А. А. Куром, а также статья Миролюбова: «Историческое значение «дощек Изенбека» (с. 9-10).

В июльском номере был помещен Куром текст дощечки № 7б, с разделением на слова (ст. 7 -8).

В августовском номере был помещен А. Куром текст дощечки № 17в, с разделением на слова.

В сентябрьском номере (с. 16-18) А. Кур поместил текст дощечки № 7г, с разделением на слова, а также текст одной стороны дощечки № 7д; что было на обратной стороне дощечки, неизвестно, но, судя по тексту, тут был конец.

В октябрьском номере А. Кур напечатал текст дощечки № 27, которую он назвал «готской» (с. 17); это, в сущности, не дощечка, а подбор осколков, соединенных тем, что в них упоминаются готы. Текст разбит на слова.

В ноябрьском номере А. Кур поместил текёт дощечки № 16 (с. 16-18), раз6итый на слова и значительный комментарий к нему, а также статью: «несколько слов о текстах дощечек Изенбека» с историческим комментарием.

205 в декабрьском номере был опубликован А. Куром текст дощечки № 20 (с. 20), которая представляет собой только подбор Осколков; слова разделены, имеется краткий комментарий; там же (с. 20-22) помещено продолжение статьи из предыдущего номера.

В январском номере за 1959 г. Кур (с. 25-17) напечатал текст дощечки № 18, разбитый на слова, а также окончahиe статьи из предыдущих двух номеров .

В февральском номере А. Кур опубликовал тексты дощечек № 11 (цельная), № 12 (отрывок) и № 13 (отрывок) (с. 15-17). Все разбито на слова и снабжено примечаниями.

В мартовском номере был опубликован А. Куром текст дощечки № 6 (третья по счету) (с. 14-15), а также отрывок, который А. Кур почему-то считает принадлежащим к этой же дощечке. Текст разбит на слова и снабжен примечаниями исторического характера.

В майском номере (с. 14-16) А. Кур напечатал без разделения на слова отрывок дощечки № 2, три отрывка дощечки № 3 и две дощечки № 4, без комментариев.

В июльском номере (с. 11-15) Ю. П. Миролюбов опубликовал статью «Дощьки Изенбека и источники», в которой полемизировал с Аакадемией наук СССР по поводу подлинности «дощечек Изенбека», ни словом не упомянув, что фото было послано и ответ получен только стараниями пишущего эти строки.

В августовском номере (с. 14-16) была помещена статья «Материалы к изучению «дощек Изенбека», подписанная «д-р К. Прокопов» (по-видимому, псевдоним), направленная против отзыва Академии наук по поводу «Влесовой книги».

Наконец в декабрьском номере была опубликована статья Ю. П. Миролюбова (с. 14), имеющая некоторое отношение к «дощечкам Изенбека». На этом публикация текстов «Влесовой книги» остановилась и журнал «Жар-Птица» прекратил свое существование.

С того времени, сколько нам известно, ни А. А. Кур, ни Ю. П. Миролюбов ничего больше на эту тему не опубликовывали. Были в прессе и иные статьи, но они имели большей частью чисто информативный характер и ничего не добавили к оригинальному исследованию.


Работа Сергея Лесного.

Кроме А. А. Кура анализом «Влесовой книги» занимался автор этих строк. В 1957 г. в выпуске 6-м «Истории русов в неизвращенном виде» на стр. 607-630 рассказано всё существенное, что мы знаем о «дощечках»; «Влесова книга» признана подлинной, обсуждено значение ее для истории и истории культуры и где она написана. Далее приведено фото начала «Влесовой книги» (дощ. Nq 16) и сделан перевод и разбор текста.

В 1958 г. в выпуске 7-м упомянутого труда (с. 752- 765) разобраны два отрывка о «Кие, Щеке и Хореве» и о Богумире.

В 1959 г. В 8-м выпуске своего труда (с. 860-864) разобрана 2-я дощечка о Богумире.

Наконец, в 1960 г. В 10-м выпуске (с. 1115-1116) опубликован отзыв Академии наук о 16-й дощечке, текст которой был послан для экспертизы. На стр. 1162- 1166 обсуждается вопрос о положении дел с печатанием дощечек.

В 1964 г. С. Лесной опубликовал книгy: «Откуда ты, Рycь?»[4], в которой страницы 227-294 посвящены целиком «Влесовой книге».

Дощечки опубликованы в порядке номера следующим образом:

N2 1 - 1958, март

№ 2а - 1958, март

№ 2б - 1959, май

№ 3 - 1959, май

№ 4а - 1959, май

№ 4б - 1957, сентябрь

№ 5 - 1957, сентябрь

№ 5а - 1957, октябрь

№ 6а - 1957, декабрь

№ 6б - 1958, январь

№ 6г - 1959, март

№ 7а - 1958, июнь

№ 7б - 1958, июнь

№ 7г - 1958, сентябрь

№ 7д - 1958, август

№ 8а - 1957, август

№ 8б - 1957, август

№ 9 - 1957, март

№ 10 - 1957, апрель

№ 11 - 1959, февраль

№ 12 - 1959, февраль

№ 13 - 1959, февраль

№ 14 - не опубликована

№ 15 - 1959, май

№ 16 - 1958, ноябрь

№ 17а - 1958, апрель

№ 17б - 1958, апрель

№ 18 - 1959, январь

№ 19 - не опубликована

№ 20 - 1958, декабрь

№ 21 - не опубликована

№ 22 - не опубликована

№ 23 - не опубликована

№ 24а - 1957, июль

№ 24б - 1957, июль

№ 25 - не опубликована

№ 26 - не опубликована

№ 27 - 1958, октябрь.

Дальнейшие дощечки после № 27 и, по крайней мере, до 35-й не опубликованы.



3. ЧТО ПРЕДСТАВЛЯЛИ СОБОЙ «ДОЩЕЧКИ И3ЕНБЕКА»


На вопрос автора этих строк Ю. П. Миролюбов в письме от 11 ноября 1957 г. Ответил следующее (дается в извлечении): «Первые «дощьки» я видел вот при каких обстоятельствах в двадцать пятом году. Встретились мы с Изенбеком у церкви на рю Шевалье в Брюсселе, и он пригласил меня к себе в ателье посмотреть картины… я заговорил о том, что мы живем за границей, и что нет у нас под рукой никаких источников, а что мне нужен «язык эпохи», что я хотел бы писать эпическую поэму о «Святославе хоробре», но ничего нигде не могу о нем даже приблизительно похожего на упоминание найти! ..

— А зачем тебе язык эпохи? - спросил он.

— Как же? Ты пишешь, тебе нужны мотивы орнаментов Туркестана, а мне не нужен язык эпохи?

— А что тебе именно нужно?

— Ну хотя бы какие-либо хроники того времени или близко того… Здесь даже летописей нет!

— Вон там, в углу, видишь мешок? Морской мешок? Там что-то есть …

Так началась моя работа. В мешке я нашел «дощьки», связанные ремнем, пропущенным в отверстия (два, как на фотоснимке «Влескниги»), посмотрел на них и онемел!.. Однако Изенбек не разрешил их выносить даже по частям. Я должен был работать в его присутствии …

Дощьки были приблизительно (подчеркнуто Миролюбовым, как и все другие подчеркивания ниже. – С. Л.) одинакового размера, тридцать восемь сантиметров на двадцать два, толщиной в полсантиметра. Поверхность была исцарапана от долгого хранения. Местами они были совсем испорчены какими-то пятнами, местами покоробились, надулись, точно отсырели. Лак, их покрывавший, или же масло, поотстало, сошло. Под ним была древесина темного дерева, Изенбек думал, что «дощьки» березового дерева. Я этого не знаю, так как не специалист по дереву.

Края были отрезаны неровно. Похоже, что их резали ножом, а никак не пилой. Размер одних был больше, других меньше, так что «дощьки» прилегали друг к другу неровно.

Поверхность, вероятно, была тоже скоблена перед писанием, была неровна, с углублениями.

Текст был написан, или нацарапан шилом, а затем натерт чем-то бурым, потемневшим от времени, после чего покрыт лаком или маслом. Может текст царапали ножом, этого я сказать не могу с уверенностью.

Каждый раз для строки была проведена линия, довольно неровная, а текст был писан под ней так, как это на фотоснимке, который вы воспроизвели на страницах Вашей книги.

На другой стороне текст был как бы продолжением предыдущего, так, что надо было переворачивать связку «дощек» (очевидно, как в листках отрывного календаря. – С. Л.). В иных местах, наоборот, это было, как если бы каждая сторона была страница в книге. Сразу было видно, что это многосотлетняя давность.

На полях некоторых «дощек» были изображения головы быка, на других солнца, на третьих разных животных, может быть, лисы или собаки, или же овцы, трудно было разбирать эти фигуры. По-моему, это были символы месяцев года. О них я напишу отдельно, в самом конце публикации текстов.

Буквы были не все одинаковой величины, были строки мелкие, а были (и) крупные. Видно, что не один человек их писал. Некоторые из «дощею>потрескались от времени, другие потрухлявились, и я их склеивал при помощи силикатного лака. Об этом я уже писал.

Однако, первые из «дощек» были мною читаны еще в двадцать пятом году, и я уже о них забыл подробности. Римские цифры, поставленные на некоторых из них, были сделаны мной. Надо же было их как-то пронумеровать.

Я посылал в музей (Русский музей-архив в Сан-Франциско. – С. Л.), по мере расшифровки текстов, то, что мог послать, а Кур их нумеровал «документ № 13», т. е., по порядку получения, а после подбирал по смыслу и номеровал «дощька № 33», так что слово «документ» относится к получению текстов по почте, а не по содержанию. Разумеется, мне кажется, что в связке «дощьки» были перепутаны, а номерация Кура близка к истине. Вот пока всё, что могу сообщить о «дощьках».

(в этом сообщении Миролюбива есть явная неточность. Получается так, что Миролюбов расшифровывал дощечки и посылал их по мере готовности Куру. Но ведь дощечки пропали в 1941 г., а Кур приступил к расшифровке не ранее 1953 года. На самом деле Миролюбов посылал материалы в таком виде, что и Куру они могли быть понятны, т. е. чисто переписаны и т. д. К сожалению, о черновой стороне работы ни Миролюбов, ни Кур почти ничего не говорят, даже такие элементарные вещи: сколько же было дощечек и их обломков, не сказано ими ни слова). Продолжаем цитировать письмо Миролюбова.

«Первые «дощьки» я читал с огромными трудностями, а дальше привык к ним и стал читать быстрее. Прочитанное я записывал. Буква за буквой. Труд этот адский!! Надо не ошибиться, надо правильно прочесть, правильно записать… Одна дощечка брала у меня месяц! Да и после я еще сверял текст, что тоже брало много дней …

… Роль моя в «дощьках» маленькая; я их случайно нашел у нашедшего их прежде Изенбека, а затем я их переписывал в течение 15 лет… Почему я взялся за эту перепискy? Потому что я смутно предчувствовал, что я их как-то лишусь, больше не увижу, что тексты могут потеряться, а это будет урон для истории… Я ждал не того! Я ждал более или менее точной хронологии, описание точных событий, имен, совпадающих со смежной эпохой других народов, описания династий князей, и всякого такого исторического материала, какого в них не оказалось. Зато оказалось другое, чего я не предполагал; описание событий, о которых мы ничего не знали, обращение к патриотизму русов, потому что деды переживали такие же времена, и так далее …»

Вышеприведенным письмом, в сущности, исчерпывается почти всё, что мы знаем о дощечках как таковых. Само собою разумеется, что Ю. П. Миролюбов о глифах, т. е., о фигурах на полях дощечек, ничего не опубликовал. Впрочем, вряд ли он мог сообщить о них что-то существенное после более чем 35 лет. Главное было упущено (и этого Миролюбов не понимает до сих пор): при переписывании текста нигде не было отмечено, что такая-то дощечка имела такой-то глиф. Глиф давал какую-то дополнительную характеристику дощечке, пропуск глифа эту характеристику утрачивал. Миролюбов не понял исключительного значения «дощечек», необходимости полной документации каждой, а это давалось только фотографированием.

Отметим, кстати, что Миролюбов в своем письме напрасно драматизировал обстоятельства и приобщал элемент мистики, - переписывал он дощечки не потому, что предчувствовал их пропажу, а потому что нуждался в образчиках древнерусского языка, к сожалению, язык оказался гораздо древнее той эпохи, которая его интересовала. Отсюда и утрата интереса к дощечкам.

Однако напрасно Миролюбов говорит, что его роль маленькая, работа его огромна и неоценима. Беда только в том, что он не понял истинного значения дощечек, вовремя не забил в набат перед русским общественным мнением, не убедил Изенбека хоть бы сфотографировать дощечки. За 15 лет это, казалось бы, можно было сделать. Эгоистические личные интересы одолели научные и общественные. Впрочем, «снявши голову, по волосам не плачут», а все-таки досадно.


Как технически писалась «Влесова книга».

Сначала проводилась через всю дощечку, по возможности ровно, горизонтальная черта, т. е., строчная черта. Затем начинали слева направо писать буквы, которые все были заглавными; никакого разделения букв на заглавные и строчные не существовало, буквы, однако, были ближе по форме к современным заглавным.

Все буквы касались верхними своими частями строчной черты. Буква «Пп» сливалась верхней своей горизонтальной частью со строчной чертой; буква «И» писалась в виде вертикальной палочки вниз от строчной черты; буква «Т», чтобы отличаться от «И», имела верхнюю горизонтальную черту проведенной чуть ниже строчной черты и т. д.

Все пространство строчки заполнялось буквами сплошь, без промежутков и без переносов. Если слово не было окончено, конец переносился в другую строку, хотя это была бы всего одна буква. Абзацы отсутствовали. Не было никаких знаков препинания, ударений или титл, хотя многие слова были сокращены на однудве буквы. Когда строчка кончалась, проводилась вторая строчная черта и текст продолжался. Он переходил с одной стороны дощечки на другую без каких-либо отметок. Если текст оканчивался еще до конца строчки, конец ничем не отмечался.

Порядок текста сохранялся тем, что дощечки были скрепляемы: в верхней части их было две дыры, через которые продевался ремешок. Нумерация дощечек отсутствовала.

Возможно, что бывали и некоторые отступления от этих правил, но это могло быть редко, так например, на одной дощечке в первой строчке стоит всего три буквы, возможно, что это было повторением трех букв предыдущей дощечки. Подобная практика встречалась нередко в типографском обиходе еще в начале прошлого столетия.



4. ПОДЛИННОСТЬ «ДОЩЕЧЕК ИЗЕНБЕКА»


Когда открывают какой-нибудь новый исторический источник, всегда появляется вопрос: не подделка ли он? В прошлом подделки встречались. Поэтому сомнение является неотъемлемой частью каждого научного исследования. Рассмотрим все допустимые возможности. Подделывателем мог быть либо Изенбек, либо в его руки уже попала подделка.

Всякая подделка может иметь следующие побуждения: 1) либо подделыватель ищет денег, 2) либо он ищет славы, 3) либо, наконец, всё это шутка, чтобы над кемто посмеяться. Допустимо также, что всё это - результат помрачения ума, но вероятность последнего предположения столь мала, а логичность «подделки» столь велика, что это предположение должно немедленно отпасть.

Из того, что мы знаем, видно, что Изенбек не пытался никому продавать дощечек, - значит, соображения материального порядка отпадают и дощечки Изенбека к деньгам не имеют никакого отношения.

Не искал Изенбек со своими дощечками и славы, наоборот, мы только можем упрекнуть его, что он держал их почти втайне и так мало способствовал тому, чтобы ученые заинтересовались ими. Кроме того, ни археологом, ни собирателем древностей он не был. Вообще о дощечках узнали только через 13 лет после его смерти: отпадает и второе предположение.

Наконец, дощечки не могли быть и предметов шутки, ибо на изготовление их нужно было много месяцев, если даже не лет, упорного труда, что, конечно, совершенно не оправдывает шутку. Если мы добавим, что Изенбек не знал хорошо славянских языков и вообще славянской древности, что дощечки от старости были частично испорчены и трачены шашелем, что, наконец, Изенбек ни над кем не подшутил, - становится понятным, что о поддeлке дощечек Изенбеком не может быть и речи.

Но, может быть, они попали в библиотеку настоящих владельцев, будучи подделкой? Такая огромная по величине труда подделка (до 40 двухсторонних дощечек, вероятно около 3 печатных листов) могла попасть в библиотеку только путем покупки (и за весьма значительную сумму). Значит, какой-то из владельцев был заинтересован подобными вещами и купил подделку. А если это так, то не мог он не показать дощечек другим, и до 1919 года они не могли скрыться от всеобщего сведения.

Остается одно наиболее правдоподобное объяснение: дощечки сохранялись в родовом архиве от поколения к поколению, но никто не понимал их истинного значения и фактически никто о них ничего не знал, только разгром библиотеки выбросил их на пол и они были замечены Изенбеком. Достаточно было знающему что-то о дощечках владельцу умереть очень рано, до того как подросли сыновья, и традиция утрачивалась.

Самыми основательными доводами в пользу подлинности дощечек являются, однако, они сами, их письмена и, главное, содержание. Как известно, всякая подделка имеет своей основной чертой стремление «подделаться» под что-то уже известное, уподобиться ему, имитировать его. Подделыватель употребляет все свои знания и силы, чтобы его произведение было похожим на что-то, уже известное.

В дощечках Изенбека всё оригинально и непохоже на нам уже известное:

1) Хотя мы знаем, что в древности иногда писали и на дереве, - это первые дощечки, которые стали известными в нашей истории (другие не так давно были найдены в пустыне Такламакан). Значит надо было изобрести технику письма на дереве, которая фактически никому не известна в подробностях. Недостаточно взять дощечку и начать писать, - надо знать, чем писать, чтобы написанное сохранилось не только десятки, а наверное, сотни лет, ибо шашель заводится через очень долгое время.

Каждый фальсификатор, идя по этому пути, понимал, что он может попасться моментально, ибо не было уверенности, что его способ писания на дереве настоящий и что эксперты не обнаружат его подделки немедленно. Не проще ли было взять обычный пергамент и пиcaть в уверенности, что с этой стороны подделка не будет обнаружена?

2) Алфавит, употребленный автором «Влесовой книги», совершенно своеобразный, хотя в основном и очень близкий к нашей кириллице. Ни один исторический документ не написан на этом алфавите, - опять-таки факт, чрезвычайно опасный для подделывателя: подозрение вызывалось немедленно, а коль скоро оно появилось, могли найти легко и другие его промахи.

Можно было бы, скорее всего, ожидать изобретения особого алфавита, а между тем - это примитивная, несовершенная кириллица, с разнобоем в ней, и без грецизмов, достаточно хорошо выявленных в настоящей кириллице.

3) Язык книги совершенно своеобразный, неповторимый, объединяющий в себе наряду с архаизмами и языковые формы, которые кажутся новыми (см. ниже). Значит, и здесь подделывателю грозила опасность попасться немедленно. Казалось, уж чего проще: пиши по церковнославянски, так нет! Фальсификатор изобрел совершенно неизвестный славянский язык.

4) Количество «поддельного» материала огромно, тратить такую уйму труда подделывателю не имело никакого смысла, было бы достаточно и десятой доли его, а между тем мы знаем, что не всё Изенбеку удалось подобрать и не всё было переписано. С нашей точки зрения, всё это объясняется просто: по крайней мере три автора писали «Влескнигу»; в течение очень долгого времени к старым дощечкам прибавлялись новые, что в сумме и дало действительно книгу.

5) Некоторые детали текста указывают на то, что автор «Влескниги» дает версию, отличную от общепризнанной, вразрез с традицией, следовательно, не следует линии «подделывания», он оригинален.

6) Имеются подробности, которые могут быть подтверждены только малоизвестными или почти забытыми древними источниками, следовательно, фальсификатор должен был иметь тончайшее знание древней истории. При таких знаниях проще было быть известным исследователем, чем зачем-то неизвестным фальсификатором.

7) Подделыватель должен был написать целую историю народа в его отношениях с добрым десятком иных народов: греками, римлянами, готами (годью), гуннами, аланами, костобоками, берендеями, ягами, осами, хазарами, дасунами, варягами и т. д.

Он также описал взаимоотношения между рядом славянскихплемен: русами, хорватами, борусами, карпами, киянами, ильмерами, антами, русколунами и т. д. Он должен был создать особую хронологию и описать множество событий, о которых мы либо совершенно ничего не знаем, либо знаем только краем уха.

8) Предполагаемый фальсификатор изложил мифологию древних русов, показал их миропонимание и религиозную обрядность, включая даже рецепт изготовления сырного напитка. Попутно он объяснил значение и смысл древних обычаев, ныне совершенно утерянных и, главное, показал борьбу язычества с христианством.

Кому могло прийти в голову даже косвенно заняться апологетикой язычества и нападками на христианство? это только могло оттолкнуть покупателя дощечек от сделки, ибо пахло чернокнижничеством.

Наконец, он изобрел религиозные личности вроде Матерь Сва, о которой нет ни малейших намеков в исторической литературе.

Совершенно очевидно, что подобная колоссальная работа была не под силу одному человеку, а главное, не имела ни смысла, ни цели. Неужели, наконец, подделыватель был так тонок, что сделал фальсификацию по крайней мере тремя разными стилями и орфографиями?

9) Нельзя также не обратить внимания на то, что всё в летописи сосредоточено на юге Руси, а о средней и северной нет, в сущности, ни слова. Почему? Ведь вполне естественно, что читателя фальсификатора будут особенно интересовать именно эти страницы. Исключая среднюю и северную Русь, «фальсификатор» не только уменьшал интерес к «подделке», но и делал ее гораздо менее·интересной политически. Почему? Ведь фальсификация делается всегда с какими -то целями и в соответствии со временем.

А просто потому, что летопись касалась исключительно южной Руси, которая была политически изолирована от других частей будущей Руси, поэтому о них и нет ни слова.

Далее не Киевская Русь, не Днепр были в центре внимания, а главным образом степи от Карпат и до Дона, включая Крым. Летопись переполнена готами и гуннами. Она касается отрезка нашей истории, о которой мы ровно ничего не знаем.

10) Если автор был какой-то маньяк, решивший написать величественную историю доОлеговской Руси, почему о славных деяниях он говорит так мало, наоборот, - вся «Влесова книга» переполнена жалобами на раздоры, неурядицы между русскими племенами, а множество страниц прямо отягощены непомерно призывами к единству Руси. Это не панегирик, которого можно было ожидать, а скорее, увещевание и даже отчитка.

Никто, далее, не выдвинут на первый план, всё время идет только изложение событий: бесконечная борьба Руси с врагами, в одних случаях Русь побеждала, в других терпела жестокие поражения, в одном месте прямо сказано, что Русь трижды погибала, но восстанавливалась; и всё это изложено в такой скупой, безличной форме, что о какой-то тенденциозности не может быть и речи; вся книга посвящена памяти предков и судьбам своего народа, нет ни малейшего намека на связь этого прошлого с известной нам историей, и всё это на фоне языческих религиозных представлений.

* * *

Итак, если мы представим, что «Влесова книга» - фальсификация, мы не можем найти ни малейшего объяснения для создания ее в наши времена, даже если это время будем рассматривать очень широко, хотя бы в пределах двух столетий. Очевидно «Влесова книга» была просто реликвией, значение которой было, в конце концов, утеряно; она передавалась из рода в род, постепенно теряя всё реальное, что было с ней связано, превращаясь из книги в какие-то старинные деревянные дощечки.

Возможно, что кое-кто из владельцев и знал до известной степени, что она собой представляет, но не решался пробить толстую броню духовной лени, боясь стать посмешищем, наконец, не многие осмелились бы выступать с документами против христианства.

Возьмем, кстати, настоящий момент, вот уже около 10 лет, как открытие дощечек оглашено, скажите: многие знают об этом, многие заинтересовались ими! А ведь дощечки должны были произвести сенсацию во всём культурном мире вроде атомной бомбы или искусственного спутника: не шутка найти историю неизвестной эпохи длительностью в 1500 лет!

Но, могут сказать, допустим, что «Влесова книга» подлинна, почему о событиях, изложенных в ней, нет ничего в летописи Нестора! Почему до нас не дошли некоторые предания о праотцах Богумире, Оре и т. д.!

Объясняется всё очень просто: во-первых, Нестор писал не столько историю Руси или южной Руси, сколько историю династии Рюрика. Как показывает сравнение с Иоакимовской и 3-й Новгородской летописями, Нестор намеренно сузил свою историю: историю северной, т. е. Новгородской Руси, он почти совершенно обошел молчанием. Об Аскольде и Дире он знал, наверное, больше, чем сказано в «Повести временных лет», но он опустил намеренно некоторые сведения, например, о смерти сына Аскольда и т. д., которые всё же проскользнули в другие летописи. Он был летописцем Рюриковой династии, и в его задачи вовсе не входило описание других династий, поэтому он мог опустить историю южной Руси, никакого отношения к Рюриков ой династии не имеющей.

Во-вторых, и это самое главное, сведения о доОлеговской Руси были сохранены языческими жрецами или лицaми, явно враждебно настроенными против христианства. Пользование такими источниками было «грехом», чернокнижием, еретичеством и для богобоязненного монаха не могло не быть предосудительным; именно монахи, подобные Нестору, уничтожали малейшие следы всего, что могло напомнить о язычестве.

Наконец, у нас нет данных, что содержание «Влесовой книги» было широко известно всем, а не только известному кругу лиц, близких к язычеству. Поэтому требовать всезнайства от Нестора мы не можем. Не следует также забывать, что «Влесова книга» писалась где-то около 880 года (ее последние дощечки), а «Повесть временных лет» около 1113-ro, т, е. почти 250 лет позже, а за такой срок многое было утрачено и в писаной форме, и в народной памяти.

Что же касается народных преданий, то они не совсем улетучились из народной памяти, отзвуки их сохрапились в некоторых источниках апокрифического характера, совершенно не исследованных и в обиход научной истории не вошедших. Кое-что имеется и в народных сказах. Невозможность найти их за границей заставляет нас пока этого вопроса не касаться, но есть надежда, что кое-какие из них попадут в наши руки для обстоятельного исследования.

До сих пор мы приводили только логические доказательства в пользу подлинности «Влесовой книги», нами найдено, однако, и одно фактическое. Дело в том, что все источники утверждают, что в древней Руси существовали человеческие жертвоприношения во все языческие времена. «Влесова книга» категорически отрицает существование человеческих жертвоприношений, называя это ложью и наговорами греков, кроме того, и о кумирах она не говорит ни слова.

Протест «Влесовой книги» был настолько силен, что заставил нас обратиться к летописям и внимательно перечитать всё, что там есть о кумирах, жертвоприношениях и т. д. Выяснилось, что «Влесова книга» права: в летописи ясно сказано, что кумиры и человеческие жертвоприношения были новинкой, ввезенной Владимиром Великим вместе с варягами в 980 году, и кумиры, и жертвоприношения людьми просуществовали на Руси не более 10 лет. Во время написания «Влесовой книги» их не было, они существовали у варягов, о чем книга говорит точно и определенно (к подробностям мы вернемся позже).

Таким образом «Влесова книга» доказала свою правоту и вместе с тем и свою подлинность. Надо полагать, что по мере изучения «Влесовой книги» найдутся и другие фактические доказательства, ибо истину упрятать нельзя.



ОТЗЫВ АКАДЕМИИ НАУК СССР О «ДОЩЕЧКАХ ИЗЕНБЕКА»


Отдавая себе полный отчет в важности открытия и необходимости всестороннего изучения нового исторического источника, мы обратились через посредство Мельбурнского университета к Академии наук с просьбой дать отзыв. Была послана фотография единственной имевшейся в нашем распоряжении дощечки с 10 строчками на ней.

В письме от 15 апреля 1959 г. проф. Л. Виноградов сообщил о результатах экспертизы следующее: «… Там (т. е., в Академии наук. - С. Л.) внимательно рассмотрели их и сообщили нам, что графика и палеография начертаний «дощечки», изображенной на фотографии, позволяют допустить, что указанный текст написан каким-то неизвестным до сего времени науке до-кирилловским письмом, представляющим собою приспособление для передачи звуков славянских языков греческого и латинского алфавитов, а также, видимо, и каких-то других древних азбук».

(Таким образом источник, с точки зрения палеографии, особых возражений не вызывает. - С. Л).

«Но факты языка, - продолжает эксперт, - отразившиеся в тексте, не позволяют признать рассматриваемый памятник подлинным. В нем не отразились последовательные черты, характерные для славянских языков до Х и IX веков, наоборот, в нем имеются особенности, возникшие в славянских языках позднее».

(Никто и не настаивает, что дошедшие до нас дощечки являются оригиналом, они (более вероятно) только более поздняя копия с оригинала, написанного до 2-й половины IX века; вполне естественно, что во время переписывания могли появиться неологизмы вольно или невольно. - С. Л)

«Выявляющееся на материале «дощечки» произношение звуков, - продолжает отзыв, - соответствующих общеславянским носовым гласным, звуке «?» (?) и отдельные морфологические черты не только не характеризуют какой-либо период истории определенного славянского языка или диалекта, но даже свидетельствуют о явлениях, сосуществование которых, с точки зрения современного славянского языкознания, абсурдно.

Есть основания предполагать, что «дощечка Изенбека» представляет собой одну из подделок А. И. Сулукадзева (начало XIX века)».

Таким образом, Академия наук признала одну из дощечек поддельной. Признаемся, что отзыв академии нас совершенно не убедил и по многим причинам, во-первых, отзыв дан весьма общо, обо всем сказано весьма расплывчато и неконкретно. На такой отзыв нельзя даже ничего возразить, настолько он по сути бессодержателен.

Это только чье-то мнение и притом даже безымянное. Надо помнить, что и эксперты ошибаются; напомним, что, по мнению экспертов, «Слово о полку Игореве» - подделка, Тьмутороканский камень князя Глеба - подделка, знаменитые Кумранские свитки в пещерах на берегу Мертвого моря - подделка и т. д. Оказывается, что упомянутые свитки еще в 80-х годах минувшего столетия частично уже были известны в США, но… признаны подделкой. Поэтому необходимо не только осторожно относиться к разным «находкам», но и к «экспертизам», в особенности безымянным.

Поэтому мы и переходим к анализу вещей, исходя из следующих фактов:

1) В руках эксперта была всего одна фотография, 10 строк! «Влесова книга», по крайней мере, в 100 раз больше. Эксперт должен был бы призадуматься, имея перед собой не 10 строк, а целую книгу. Имея всё это, он увидел бы, что дело не так просто, речь идет не о подделкe старинной дощечки, а о создании совершенно особого славянского языка и притом в вековом его развитии, что представлено не только разными (по крайней мере тремя) этапами развития языка, но и орфографии.

В этих условиях вполне естественно, что соображения эксперта не имеют основания уже потому, что он этого языка не знает.

2) Создавшиеся представления о развитии славянских языков основаны только на обрывках исторических источников не ранее IX века, причем нет ни одного образца старинной речи Киевской Руси. Язык древней Руси филoлoги только реконструируют, исходя из сравнения с другими славянскими языками, и притом опять-таки из документов сравнительно позднего происхождения.

Язык «Влескниги», вероятно, на 2-3 века старше самого древнего известного нам славянского источника.

3) Заключения эксперта нам кажутся весьма неосторожными (не отсюда ли и его безымянность?). Мы изучали и упомянутую дощечку, и другие дощечки годами, но, несмотря на это, понять всего текста экспертированной дощечки не можем, вероятно четверть текста остается для нас совершенно темной. Что же касается эксперта, то мы наверное можем сказать, что он понял текст гораздо хуже нас, ибо не имел несколько лет практики в чтении текста на этом языке. Следовательно, отзыв вынесен на основании только немногих слов, значение которых эксперту удалось открыть, но достаточно ли нескольких слов, чтобы объявить всё подделкой? Вот в дощечке имеется слово «менж» (очень походит на немецкое «менш» и значит почти то же самое), но на других дощечках мы находим вместо него «меж» и даже «муж».

Это эксперту осталось неизвестно потому, что он располагал всего 10 строчками. А мы видим, что разные формы одного и того же слова «муж» сочетаются с совершенно разными глагольными формами, тоже отражающими эволюцию древнерусского языка.

Кроме того, эти глагольные формы совершенно вышли из употребления в нынешних славянских языках. Нам удалось установить, что некоторые из них встречаются в говоре гуцулов в Прикарпатье, т. е. в славянской горной области, имевшей больше всего шансов сохранить архаические формы. Неужели эксперт думает, что Сулукадзев или ему подобный знал гуцульское наречие? Кроме того, язык «Влескниги» содержит много украинизмов, например: дбати, вира (в смысле вера) и т. д. Значит Сулукадзев знал и украинский язык? Встречаем мы и формы:

«му» вместо «ему», «го» вместо «его», значит Сулукадзев знал и другие славянские языки, которые эти формы употребляют?

Знал ли Сулукадзев, что наш «зуб», согласно «Влескниге», - «зомб», наш «голубь» - «голомб», наша «рука» - «ренка», или что «возвратиться» говорилось «вендеврентитися» и т. д.

Таких вопросов можно поставить не десятки, а сотни и на все может быть только один ответ: никакой фальсификатор такими филологическими, историческими, религиозными и т. д. сведениями не обладал и не мог обладать.

Общий вывод: Академия наук должна взяться за изучение всей «Влесовой книги», а не 10 строчек. А что «Влескнига» содержит ценные сведения, видно уже потому, что правда об отсутствии человеческих жертвоприношений открылась только благодаря ей.



ПРЕДИСЛОВИЕ К ТЕКСТУ


При публикации текста перед нами встает огромное затруднение: в каком порядке публиковать тексты дощечек? А. А. Кур и Ю. П. Миролюбов печатали тексты в совершенном беспорядке, иногда только, если была связка дощечек, получался частичный порядок, но системы не было никакой, пускали в печать то, что было прочитано и снабжено комментариями. Нас это, конечно, удовлетворить не может. Нужна какая-то система.

Дощечки могут быть систематизированы по трем принципам: по состоянию дощечек, по стилю и орфографии дощечек и, наконец, по содержанию их.

Совершенно очевидно, что относительный порядок может быть установлен только с целыми дощечками, в которых текст переходит с одной стороны на другую, обычно это дощечки с самое малое от 10 строчек до 20 или немного более. Естественно приходит в голову мысль обозначать их: Д 1, Д 2 и т. д. Известный порядок завести среди них можно, хотя между ними и будут огромные пропуски, лакуны.

Хуже дело обстоит с фрагментами, т. е. с частями дощечек менее одной страницы, и содержащими от 6 и более строк. Их можно обозначать: Ф 1, Ф 2 и т. д. И, наконец, мы можем встретить осколки, содержащие самое большее 5 строк, их можно обозначать: О 1, О 2 и т. д.

Как показало исследование, некоторые опубликованные дощечки не являются цельными, в силу тех или иных причин текст их оказался слепленным вместе случайно или по ошибке. Совершенно ясно, что такие дощечки надо разделить на естественные составные части, тогда будет шанс и правильно понять текст составных частей, и найти им более соответствующее место.

Поэтому мы разъединили все так называемые «сборные» дощечки и разъединили текст тех, где тексты соединены случайно.

Второй принцип систематизации дощечек - это стиль языка и орфография их. Мы установили, что дощечки делятся на две группы по стилю. Одна из них, повидимому, наиболее древняя, характеризуется тем, что союз «и» передается исключительно словом «а», как в некоторых современных славянских языках. Эту группу мы предлагаем назвать «А-группа». Она в свою очередь распадается на две подгруппы. Одна, должно быть более древняя, характеризуется тем, что очень часто употребляются частички: «сме», «смехом», «ста», «стахом», которые, в сущности, непереводимы, они представляют собой части сложных глагольных форм, которые ныне уже отмерли.

Другая подгруппа характеризуется отсутствием этих словечек-архаизмов. Вместе с тем существуют и особенности орфографии, присущие каждой группе или подгруппе. Некоторые особенности будут несомненно найдены в дальнейшем. Эти подгруппы можно обозначить:

«А 1» и «А 2»

Вторая группа характеризуется тем, что союзом служит слово «и», отсюда, естественно, и обозначение: «И-группа». Эта группа отличается также частым употреблением выражения: «и се бо» или «се бо», а также начертанием: «имяхомь» с мягким знаком на конце.

Эти три, довольно значительные, группы показывают, что в писании «Влесовой книги» принимали участие, по крайней мере, три автора отделенных, вероятно, значитeльнo временем, в течение которого изменился и язык, и орфография. Следует отметить, что в «И-группе» очень много говорится о хозарах, а в «А-группе» нет о них никаких упоминаний.

По-видимому летопись представляла собой постепенное накопление дощечек, писанных разными авторами, но не непременно в хронологическом порядке. Надо иметь в виду, что это не летопись в нашем понимании слова, а собрание религиозных, бытовых и исторических данных, отражавших жизнь древней Руси. Поэтому нередко разные авторы возвращались к тем же темам и историческим событиям (и в разное время), ибо они ссылались на прошлое в свете для них современного. Отсюда и некоторые расхождения.

Наконец, третьим принципом систематизации дощечек является их смысл. В группах и подгруппах дощечки можно расположить до известной степени хронологически; сначала те, где речь идет о временах легендарных, в которых забыты даже имена действующих лиц, затем о полулегендарных, например о праотце Богумире и отце Аре, затем об эпохе готов и гуннов, наконец об эпохе Аскольда, Дира и Ерека (очевидно, Рюрика).

Наконец, одна дощечка и несколько фрагментов целиком посвящены религии, естественно, что их можно выделить, чтобы упростить работу с оставшимся текстом.

Следует отметить, что начало, по-видимому, сохранилось (дощ. 16): «Влес сю книгу птщемо …». Конец повествования останавливается на Рюрике, но не доходит до появления Олега в Киеве (890 г.), так как Рюрик княжил всего 17 лет, то конец книги укладывается в этот период, т. е., в среднем и округло, падает на 880 г.

В данном тексте мы рассмотрим 8 дощечек, относящихся к группе «И»; среди них 3 нигде еще не опубликованных. По языку это самые поздние, т. е. наиболее близкие к современности; надо полагать, что они написаны одним автором.

Нумерация дощечек будет: Д 1, Д 2, Д 3 и т. д., поэтому путаницы с нумерацией Миролюбова и Кура не будет. Каждая из сторон дощечки имеет особую нумерацию строк, так как нет уверенности, что именно данная сторона является аверсом, а не наоборот, кроме того, есть основания подозревать, что некоторые дощечки были наверно склеены или вообще с текстом их произошла какая-то путаница, поэтому каждая строчка должна быть индивидуализирована. В тех случаях, когда речь идет о строчках с одинаковым номером на обеих сторонах, это отмечается, например - 7а и 7р, это значит 7 -я строчка аверса и 7-я строчка реверса.

Принять нумерацию дощечек Миролюбова - Кура нельзя уже потому, что все дощечки полностью еще не опубликованы (и, вероятно, не будут опубликованы ими), многие дощечки, занумерованные ими, являются сборными, т. е.хаотическим объединением осколков дощечек, наконец, их нумерация совершенно бессистемна. Мы же делаем попытку классификации дощечек.

В переводе своем мы не стремились к грамматической правильности современной речи, так как это только исказило бы то немногое, что нам понятно в языке древних русов. Время для такого перевода еще не настало: сначала надо освоиться со словарем, оборотами и грамматикой старинной речи и только после можно будет приступить к настоящему переводу.

Задача нашего перевода: в первую очередь хоть сколько-нибудь понять, о чем идет речь, отразить все трудности, которые встают перед читающим, и лжетолкованиями не убеждать, что всё прочтено и понятно как следует, а наоборот, подталкивать читающего самостоятельно искать (и, может быть, найти) то, что нам не удалось.

Во многих случаях некоторые места возможно толковать на несколько ладов; мы не приводили всех вариантов, чтобы не запутывать дела, а предпочли дать тот вариант, который нам показался более вероятным. Уделять внимание всем деталям сразу вряд ли стоит: сперва надо охватить всё в целом, тогда и детали предстанут в ином свете. Кроме того, то, что неясно при публикации этих восьми дощечек, станет яснее, когда будут опубликованы и другие: слова или трудные выражения могут быть лучше поняты в ином контексте или при сравнении разных текстов, приводя в комментарии текст, мы для лучшего понимания расставили и знаки препинания, вовсе отсутствовавшие в оригинале. Разбирая по строкам оригинал, в том случае, если слово было прервано в конце строки, мы приводили слово полностью, чтобы облегчить понимание смысла сразу.



ДОЩЕЧКА Д 1 (Попытка праотца Оря объединить два племени русов)


Публикуется впервые. Начало аверса, в котором 17 строк, утрачено, конец реверса, в котором 14 строк также утрачен. Разбивка на слова является предварительной; как бы она ни была несовершенна, но с чего-то начинать надо; имея основу, детали будет уже гораздо легче исправлять. Мы не задавались целью полной реконструкции текста, считая, что это будет уже дальнейшей ступенью в изучении. Предлагаемое, так сказать, - предварительная разведка.


1-я строка аверса, (начало, по-видимому, 2-3 слова, утрачено): «… Се субосовьство наше nрещиноу бя якове сва словесы.».

Перевод: «… Это субосовство (непонятно) наше было причиной, которые свои слова …».

Слово «субосовьство» непонятно, но из контекста можно догадываться, что оно означает нечто близкое к «себялюбию» или «эгоизму»; оно, несомненно, выражает какой-то упрек, смысл которого раскроется тогда, когда объяснятся и другие темные. места.


2-я строчка: «облицена д?яе, и тамо рьцехом во истину бл(а)гая о родем нашем, да не лждехомо …»

Перевод: «облицена деяе (непонятно) и там рцем во истину благое о родах наших, да не лжем …»

Обращает на себя внимание употребление буквы «?» в слове «д?яе», встретится она еще раз в 14-й строке; вместе с тем она отсутствует во многих местах, где ей, согласно современным правилам, полагается быть.


3-я строка: «тоя, uстову рцехом оня, о n(е)рве бане наше(м) nовяждехомо, а кuезu uзбряоем …»

Перевод: «тех, истину скажем о них, о первом бане (пане) нашем поведаем и князьях избираемых …»


4-я строка: «енатен (непонятный набор букв), бо кuська тое отейвенде родuце о стуnех со скутя ева до полудене и тамо …».

Перевод; «ибо Киевское (племя) то отвело роды в степях со скотом своим до полдня и там …»


5-я строка: «идеже суре сящешете nребы; и nрuшедь о не оцо ерей и то до не рще …».

Перевод: «где солнце садится (или сияет? пребывали; и пришел к ним отец Орь и то к ним сказал …»

Слово «сящешете» может быть прочитано и «сиящешете», в первом случае речь идет о западе, во втором случае - об юге; какому из вариантов отдать предпочтение - решить трудно. Имя праотца Оря имеет и похожие начертания в разных дощечках и разных местах их; мы приняли наиболее часто употребляемое и, кроме того, имеющее смысловое значение (от «орати», т. е. пахать).


6-я строка: «обаевы uмяхом децкы, и меже, и жена, а старше, uмяхом борнuте од врзем, u такво».

Перевод: (речь праотца Оря) «оба (племени) имеем детей, и мужей, и жен, и стариков; имеем (нужду) оборонять (их) от врагов и так».

Обращает на себя внимание форма «меж»: не «менж», как в других местах, и не «муж», как тоже встречаем, а промежуточная форма. Фонетика менялась: менж-меж - муж, что мы встретим и в других случаях.


7-я строка: «рещехом: ижь nлемены еи дахомь овна сва и скутя до нь и будяхомь племено» …

Перевод: «и рек: если же племенам этим дадим овец и скот свой к ним (вместе) и будем племенем …»

Обращает на себя внимание форма «будяхомь» - это, несомненно, показатель, что дощечка принадлежит более новому времени: в более старых мы имеем в подобных случаях - «бендехомо».


8-я строка: «едино, се бозе натщуть нам и, зряхомь добли, а дондежь вецы о вецы околище».

Перевод: «единым, то боги натщут (неясно) нам, и видя (нас) достойными, и доколе веки с веками круг (завершат?).

Здесь, по-видимому, что-то утеряно, связывавшее всю фразу в одно целое. Общий смысл, однако, ясен: если племена (упомянутые) объединятся, - это будет угодно богам и это обеспечит добро для племен во веки веков.


9-я строка: «яхуть. Поща, бо, теи рещашете: хибо едине, такожье и ино решеть; и то оц ареи одвежде».

Перевод: «берут (здесь речь Оря заканчивается). Начали те говорить: «плохо (быть) едиными, и другие тоже сказали. И так (потому) отвел отец Орь»…

Корень «хибо» удержался до сих пор у украинцев: они, например, говорят - «хыбна рич», что значит - «плохое, неудачное, ошибочное дело».


10-я строка: «стады сва и люды од оне, а венде овыя nодалежъ, и рще: тамо уздыехомъ градь» …

Перевод: «стада свои и людей- (своих) от тех, и повел их (своих) далее, и сказал: там создадим город».

Обращают на себя внимание два варианта одного и того же слова: один, более старый - «одвенде», другой, более новый - «одвежде».

11-я строка: «и тое голыне 6ендешетъ, яква (далее идет набор из 18 нерасшифрованных букв) и кисько иде проще и».

Перевод: «и то будет (была?) Голынь, и Киевское (племя) пошло прочь»…

Здесь упомянут город Голынь, с которым мы встретимся и в других дощечках.


12-я строка: «се бо ть венде людь сва до ини да не смешаете со людва оц оре, а се теи старшче и» …

Перевод: «и вот те повели люд свой до иной (земли), чтобы не смешаться с людьми отца Оря, и вот те старшие» …


13-я строка: «тако сотврящь о земе тые и осели я, и тако киська одишедъ со людь а уторяи»".

Перевод: «так сделали с землей той и оселили ее; и так Киевское (племя) отошло со своими людьми и утворили»."


14-я строка: «земе иноу и тамо седешеть ы, и таково одцелu одомзешеть оте обаве u тако ряхомь».

Перевод: «землю иную, и там сели на ней, и так отселе одомились (т. е. осели на землю) те оба (племени), и так «ряхомь» (слово часто встречающееся, точного смысла его, однако, установить не удалось).


15-я строка: «бендеще цюже онь, uню вшете жытьва u сылы uмяе, не nрце» …

Перевод: «были (стали) они чужими, иную имели жизнь и силы, не противились» …

Слово «вшете» очевидно одинакового корня с украинским «вживати», т. е. «употреблять», здесь полонизированная форма, должно быть более архаичная.


16-я строка: «онь друзей u бящь кисько теи славень u людьва оре оце сл(а)вна, якожде сл(а)ва».

Перевод: «одно другому; и был Киевский (народ) тот славен, и люд Оря отца также, слава ..»


17-я строка: «претеще ихьма а nолезнаще ихъва, яко стреле а меще знать ..»

Перевод: «текла к ним и' польза их, как стрелу и меч знает ..»

Очевидно конец строки немного утрачен: она короче других и связь с реверсом отсутствует. В строке 11-й Миролюбов в конце слова «бендешеть» поставил вопросительный знак, вероятно последняя буква была неясна и он поставил ее по догадке.

1-я строка реверса: «собъ те nреиде u зве до края его; u nоща скутя оберещете, u се кисъко налезе на»… Перевод: «(слово «собь», очевидно, конец какого-то предшествующего, но утраченного слова)… Те пришли и звали до края его; начали собирать скот; и вот Киевское (племя) напало на …»

Слово «налезе» всюду в дальнейшем означает «напади», в данном месте оно не совсем подходит. Из дальнейшего видно, что не Киевское, племя напало, а само подверглось нападению, что ивызвало помощь Оря.


2-я строка: «не о nрве ождене u одва бящь ождене нь самы лудьва бяшеmь гряхомь nокръместа» …

Эту строку мы предпочитаем не переводить: смысл ее темен. Отдельные слова понятны, но смысла уловить нельзя. Кроме того и разделение на слова может быть иным (что, должно быть, и обусловило то, что смысл нами не уловлен).


3-я строка: «теи ядьща мнозu а ощесы, а людьве nоврзете од мещ».

Смысл и этой строки в первой части темен, вторая половина переводится: «а людей повергли мечем». Очень интересно словообразование - «кисько». Слово происходит от «кий», что означает «палку», но длинную, отсюда и биллиардный «кий». Мы на вопрос «чей?», говорим: «Киевский». Иначе говоря, употребляем суффикс, обозначающий принадлежность к чему-либо, дважды; древние русы употребляли иное производство слова: «киський», т. е. суффикс принадлежности однажды, что, безусловно, правильнее. Для сравнения возьмем слово «рай»: мы производим «райский», а если бы мы придерживались того же словопроизводства, что и в слове «Киевский», то должны были бы говорить: раевский.


4-я строка: «и се глаголящь оре оце: яко жертве ущерне нагряхом а u mые nогряхоуmь» …

Перевод: «и вот сказал отец Орь, как мертвые (далее текст непонятен). Затруднение в том, что неизвестен смысл слов: «гряхом», «нагряхом», «погряхоуть», все, безусловно, одного корня. С раскрытием смысла этого корня все станет понятным.


5-я строка: «радощема сеема и ядь nдерзееи себь то омрзещесе серьце ореово, а nеще» …

Перевод: «своими радостями и ядь (пищу) (далее непонятно), то есть (омрзещесе - непонятно) сердце Оря и». Возможно слово «пеще» надо читать, как «реще», что очень подходит к дальнейшему. Корень «мрзете» встречается во «Влескниге» не раз, значение его темно, но когда установлено будет больше случаев, - сравнение контекстов, вероятно, позволит догадаться об его настоящем значении.

6-я строка: «родицема nодержвтв киська и людеу, и та комоня седьлашете, взи (вози) а се врзеще».

Перевод: «родичам: «поддержите кисько и людь, и те кони седлали, возы (приготовили) и бросились».


7-я строка: «на езе и биаща по ней, якожъ растрщени соуте, и томяхомь ведете до исьва».

Перевод; «на язы и били по ней (по ним), так что разбиты были, и в плен вели до своих».

Очень интересное место, говорящее о нападении егов (ягов) или в ином звучании язов на Киевское племя. С этими ягами мы еще встретимся в дальнейшем. Из текста видно, что призыв Оря к своему племени поддержать Киевское племя дал хорошие результаты: язы были разбиты (до сих пор в украинском языке бытует глагол - «розтрощити», т. е. разбить, разгромить вдребезги), «томяхом» мы понимаем, как «томить» (в плену).


8-я строка: «имяхомь сылоу до коуnи, а не инь не можащете одерзете ны, ты бо ты стенnе не».

Перевод: «имея силу вместе, никто не может одолеть нас, те степи не».

До купы - выражение чисто украинское, бытующее до сих пор. Смысл отрывка понятен: никто не может победить киян и орьцев, если они объединяют свои силы.


9-я строка: «одевзящехомъ обова якожде руште соуте, а себе сл(а)ву uмяхомо изрещеноу од врзе» …

Перевод: «отнимут у обоих (племен), так как русы суть, и себе славу имеем изрещену (непонятно) от врагов».

Интересно употребление слова «руште», т. е. русские, - оно является общим для племен киян и орьцев, объединяющим их национально.


10-я строка: «якове горляшоуть до ны, а видяее жuдьбо наше искусете uмyтb до братенъ».

Перевод: «которые гoрляшоуть(?) к нам, и видючи жизнь нашу, искусете(?) имуть до братень». Смысл строки темен.


11-я строка: «нашех о србре намещены u одь гоньщарсти горьщке уедано про сыны ове».

Перевод: «(братьев) наших о серебре на мечи нам и о гончарских горшках уедано (непонятно), для сынов тех»… Смысл темен, кажется, что что-то в тексте перепутано.


12-я строка: «ны жытьбо наше о суnех есе до конце наше а u нюждьены».

Перевод: «нам жизнь наша в степях есть до конца нашего и вынуждены»…

Строка почему-то заметно короче других. Слово «супех» очевидно следует читать «ступех», что мы встречаем на других дощечках.


13-я строка: «до светамь не uмяшуть намо рещешете ынь животь, се бо словесы нашя».

Перевод: «до светамь (не ясно) не имеют нам говорит иную жизнь, ибо слова наши»…


14-я строка: «истьве соуте и uxова леждена, се бо лузь рещашуть и нея имуты>(строка на конце обрывается).

Перевод: «истинны суть, а их лживы, ибо ложь говорят и ее имеют» …

Интересна форма слова «ложь» - «лузь», далее: не сказано - «их», а «ихова». С этой формой придется еще не раз встретиться.



КОММЕНТАРИИ К ДОЩЕЧКЕ Д 1


Эта дощечка принадлежит к малопонятным дощечкам, но всё же общий смысл ее улавливается. Несмотря на то, что она относится, судя по стилю и орфографии, к сравнительно новым дощечкам, содержание ее касается очень древних времен, именно времен праотца Оря.

Это объясняется тем, что «Влесова книга» не есть летопись в нашем понимании слова, не последовательная хроника событий, а собрание религиозных, моральных и бытовых высказываний, опирающихся на предыдущую историю. Поскольку древние русы обожествляли своих предков, воспоминания о них, история их были связаны с религиозным культом: примерами из истории предков восхищались, опытом их научались, уже самое внимание, им оказываемое, являлось частью культа.

Отсюда и хаотичность изложения истории даже тогда, когда «Влесова книга» была еще совершенно цела. История во «Влесовой книге» не самоцель. Поэтому неудивительно, что писавший эту дощечку, обратился к очень древним временам и взял оттуда пример, чтобы наглядно показать пагубность разъединения сил на Руси.

Главное, о чем в ней говорится, это о попытке праотца Оря, когда он столкнулся с другим русским племенем, именно Кия, объединиться с ним. Но племя Кия отказалось от объединения и оба племени пошли в разные стороны и осели в разных областях.

Орь создал город Голынь неизвестно где; возможно, что здесь описка, что следует читать «Волынь», но слово «Голынь» встречается и в других местах. Можно думать, что город «Гелон» будинов, упоминаемый еще Геродотом, и является Голынью Оря. Так как Геродот жил в общем за 450 лет до нашей эры, то и Гелон (и Орь разумеется) должны быть отнесены к эпохе по крайней мере за 500 лет до нашей эры. Имеются, однако, данные других мест «Влескниги», заставляющие думать, что Орь жил вероятно уже в первые века нашей эры.

Мы не будем принимать никакого окончательного решения (и в других случаях тоже), пока не исследуем всех дощечек, но, по мере обработки их, будем постепенно уточнять хронологию событий и выдвигать разные возможные предположения, взвешивая их достоверность и пытаясь найти такое решение, которое подходило бы ко всем местам текста, не вызывая противоречий. В этом отношении установление эпохи праотца Оря чрезвычайно важно, как одной из основных вех доолеговской истории.

Во всяком случае, племя Оря и племя Кия сосуществовали. Интересно, однако, что в переговорах между Орем и племенем Кия сам Кий не участвовал, к этому времени он уже, вероятно, умер.

Возникает вопрос: названо ли племя Кия по исторически известному основателю города Киева Кию или сам Кий только принадлежал к племени другого Кия, т. е. не он дал имя племени, а племя ему. Этой возможности нельзя упускать из виду, хотя в другом месте «Влескниги» сказано» что Кий в тот момент строил город (очевидно названный затем Киевом). Могло быть, далее, и 2-3 исторических Кия, ведь существовали в глубокой древности несколько Ксерксов, Дариев и т. д., ибо часто отец давал сыну свое имя.

* * *

Замечательной особенностью всех «дощечек Изенбека», и дощечки Д 1 в частности, является то, что повествование ведется не от имени постоянного, совершенно оседлого, а от кочующего племени русов; центр внимания всюду занимают стада различного рода скота (но, повидимому, не лошадей), изобилие трав и т. д. Когда Орь получил отказ в объединении от племени Кия, он, сказано, отвел подальше свои стада и… людей. Заметьте: скот поставлен на первом месте.

В дальнейшем мы не раз встретимся с подробностями, подчеркивающими особое значение скота в жизни племени Оря, из всего этого вытекает, что древние русы были прежде всего скотоводы.

Это чрезвычайно важный факт, изменяющий совершенно наши представления о жизни предков; он подчеркивает особую фазу в истории культуры восточных славян, он объясняет и их широкое распространение на юге, именно в северном Причерноморьи: номады, естественно, занимают значительно более обширные земли, чем земледельцы, и мы увидим ниже, они жили не только в северном Причерноморьи, но и в Крыму.

Однако не следует слишком переоценивать новые данные: и во «Влесовой книге» есть много солидных указаний на важную роль земледелия у древних руссов. Скотоводство вовсе не исключает и значительной роли земледелия. Древние русы были, по-видимому, полуномадами: в летний сезон они занимались культурой проса и хлебов, а с наступлением осени откочевывали к югу или вообще в области, где имелись травы или остатки их, дававшие возможность скоту просуществовать до весны. Весной же они снова возвращались к своим землям, годным для земледелия: долинам рек, лесостепи и т. д.

Поэтому мы должны принять для эпохи праотца Оря большую мобильность населения, но всё же в известных, твердо установленных пределах кочевок.

С такой системой народного хозяйства мы встречаемся и до сих пор на Кавказе, в Туркестане и т. д., именно в долинах имеются постоянные дома, усадьбы, участки возделываемой под разные культуры земли, которые в самое жаркое время года совершенно покидаются жителями, переселяющимися в горные области, где еще сохранились в изобилии травы. С наступлением же зимы все возвращаются в низины и зимуют в домах.

Нам лично приходилось сталкиваться с этим в долине Аракса, где в 1933 году мы натолкнулись недалеко от станции Араздаян, у песков, которые мы назвали «песками Шелковникова», поселение в несколько десятков домов, но без единого жителя: все ушли временно в горы, оставив только голые стены.

Такая комбинация земледелия со скотоводством, вероятно, осуществлялась в древности у славян и в области северного Причерноморья, о чем говорят и некоторые писатели древности, с той только разницей, что они говорят о «скифах».

Надо полагать, что в древности в степях Причерноморья господствовало скотоводство с откочевкой зимой к югу и земледелием, занимавшим меньшее положение в хозяйстве. В лесостепной же полосе господствовало земледелие, в зависимости от местных условий преобладал то тот, то иной тип народного хозяйства.

Заметим, что еще до эпохи битвы на Калке в степях юга существовапо славянское племя «бродников», вождь которых Плоскиня предал русов татарам. Имеются исторические данные, указывающие на то, что «бродники» были племенем, с которым считались, надо думать, что они были отголоском этого древнего типа хозяйства, преимущественно скотоводческого.

«Влесова книга», безусловно, принадлежит по авторам к одному из таких скотоводческих племен, русских племен, которые все же отличали себя от «Киевского» племени.

В северном Причерноморьи, однако, существовали и племена чистых номадов, неславян, специализировавшихся исключительно на скотоводстве. Время от времени к ним присоединялись и орды азиатов-номадов, выталкиваемых разными причинами из Азии в Европу.

Поэтому вся история северного Причерноморья определяется двумя основными течениями народных масс: с запада на восток (а также с севера на юг) медленно продвигались земледельцы и скотоводы славяне, с востока на запад нерегулярно прилив али волны кочевников разных этнических корней, оттиравших славян к лесостепи и лесной области. Только к середине ХIII столетия инвазии азиатов прекратились и славяне заняли всё северное Причерноморье, постепенно, из столетия в столетие, превращая степи в области сельскохозяйственных культур.

Совершенно очевидно, что земледелие дает гораздо большую выгоду, чем скотоводство, постепенно вытесняя последнее с земель, пригодных для земледелия. В настоящее время скотоводство преобладает только в солончаковых степях, где земледелие либо невозможно, либо нерентабельно из-за засоленности почв. Племя Оря, очевидно, было в фазе развития, когда главный упор в хозяйстве был еще на скотоводстве.



ДОЩЕЧКА Д 2 (Об антах и князьях после Кия)


Публикуется впервые. По-видимому, целая, не разломанная. Аверс имеет 17, реверс 18 строк. По содержанию своему исключительно интересна и важна, ибо связывает руссов с антами и дает перечисление князей после Кия. К сожалению, значительная часть ее не поддается расшифровке.


1-я строка аверса: «пред рещено есь од старь щасе, якожде uмяхомь со сполете со ини, творяше».

Перевод: «прежде сказано есть в старые времена, что если соединимся с другими, творяще».


2-я строка: «… (ряд букв прочесть невозможно) велкоу одродете uмяхомь рускень нашу».

Перевод: «великую возродить имеем Русь нашу», ..

Мы встречаем во «Влескниге» два рода звука «у»; короткое и длинное (оу). Последний звук был дифтонгом, поэтому в разных словах были выделены, то «о», то «у», и в настоящее время это дифтонговое «у» в русском языке утрачено. Писали в древности не «рог», а «роуг», с чем мы встретимся дальше. В названии племени «ругов» было очевидно дифтонговое «у»: Йордан пишет не «руги», а «роги», что в действительности одно и то же. Вместе с тем ясно, что это название могло произойти от слова «рог» (предводитель назывался рогом, может быть потому, что имел рог и отдавал приказы, пользуясь им).

Интересно, что слово «Русь» не употреблялось, корень был тот же, а суффикс иной: рускень; дальше встретим и борускень.

3-я строка: «о голуне а три сенте граде и селя огниц дубнех дыме сь тамо и nероунь е наш».

Перевод: «с(?) Голунью и три ста городов, сел (далее идет непонятное: «огниц дубнех дыме см; очевидно: «огнища», «дымы», т. е. перечисление разных родов жилищ), там и Перун наш и земля».

Здесь «Русь» и «Голунь» упомянуты, как две разных, но своих, области с тремя сотнями городов и поселений.


4-я строка: «земе; се бо nтыця матр сва сnевашеmь о дне тые и ждехом она на щасе со инее».

Перевод: «и земля; и вот птица Матрсва поет о дне том и ждем оного во времени с другими» …

Здесь мы встречаемся с особой фигурой в мифологии, неизвестной совершенно из других источников, но встречающейся очень часто во «Влескниге» там, где речь идет о битве. Птица Матрсва или Матрсва Слава - посланница Перуна, поэтому она называется и «Перуница»;

Она передает веления богов русам в отношении битвы с врагами. Смысл этой и следующей строки темен не только потому, что слова малопонятны, но нам неизвестна точно и функция «Перуницы».


5-я строка: «якове врщатесе имать колы свражье до ны и щасе тые засве идошуть до ны рещехомь».

Перевод: «которые имеют вращать круги сварога к нам, и времени том, доколе идут к нам, скажем».


6-я строка: «матр све якожде бендехомь брантете земь нашю леnе венды, якове идьша».

Перевод; «матрсве, что будем защищать землю нашу лучше вендов, которые ушли». Здесь, по-видимому, упоминается славянское племя вендов, о котором в славянских источниках до сих пор не было ничего известно.


7-я строка: «до заnадь суре и тамо пред врзе земе раяшуть и хыбеню виру имуть одержетеся».

Перевод: «на запад солнца и там перед врагами землю возделывают и ложную веру имеют» …

Здесь очевиден упрек вендам, ушедшим на запад, где они возделывают землю для врагов и имеют ложную веру. Очевидно, речь идет о племени, подпавшем влиянию соседей, оставившим свою землю и предпочившем служить другим. С вендами мы еще раз в дальнейшем встретимся.


8-я строка: «на не боро вынь (или: воинъ?) Бореще, яко есь сылень а людъ та виру имяшетъ ословесы».

Перевод: (первая часть фразы темна) «так как есть силен и люд тот имеет веру словам».


9-я строка: «ты а u не съми глупене, uзумлене а веретв не имохмь, доrnе узрете еще».

Перевод: «тем, и мы не глупы, лишены ума, и верить не имеем, пока не узрим еще» …

Особенностью орфографии «Влескниги» является то, что часто (если слово оканчивается на ту же букву, с которой начинается следующее слово) буква пишется один раз, а читается дважды, напр., написано: «несьмы», а читается: «не есьмы».


10-я строка: «вендеврентетесе до земь нашех о ступы древля а глендете ещье пощаре».

Перевод: «возвратиться к землям нашим, в степи прежние и глядеть еще (далее непонятно»).

Интересна форма: вендеврентетесе - возвратиться. Речь идет, очевидно, о вендах, о желательности возвращения их в старые степи, но точно смысл раскрыть трудно.


11-я строка: «яко бедне о ходу о до пентырещеце u семереше, кuльбова одесунь одщена».

Перевод: «яко бенде (очевидно следует читать «бенде», а не «бедне»; последнее ошибка наборщика, привыкшего к иному сочетанию), т. е., что было с исходу от пятиречья и семиречья, которая направо отщеплена».

Ч то за Пятиречье и Семиречье - неизвестно, с Пятиречьем еще встретимся.


12-я стропа: «од ны и та све птыця рещешеть, яко огнь смарь понестще до ны u голоупо рущешеть».

Перевод: «от нас и та све птица говорит: что огонь понес смарь (пепел!) К нам и (два следующие слова непонятны»).

Несколько предыдущих строк передавали слова, обращенные к Матырсве, данная содержит слова ее. Интересно, что в ней есть оборот: не Матырсва, а «све птыця», т. е. слово «сва» или· «све», то следует, то предшествует слову «матырь» (или что тоже «птиця»). Замечательна фонетика: «птьщя», - совершенно по-украински.


13-я строка: «да то е гореньбень е а бозе коуnалu те а, дажде даждuте; ев бо те земе бедье».

Перевод: «и то есть гореньбень (сожженное?) и боги Купало и Даждь (в глагольных формах); то ведь земля была». Смысл весьма темен.


14-я строка: «розврзены u комоня поглцена, яко звяшуть сынов в тые комоне nротще боземu».

Перевод: «розвержена и кони поглощены, которые зовут сыны те кони протще (неясно) богами». Смысл темен.


15-я строка: «то базы о ступе овеи дасуне даяшуть осеньдбе иех се имяхомь соушете а».

Перевод: «то боги в степях тех дасуны дают усадьбу их, это имеем сушете(?) и». По-видимому, речь идет о каком-то племени дасунов, с которым мы еще встретимся.


16-я строка: «не за щас антевь и ты штыре одерезещь мещем многалежедь погребещь домь твеи».

Перевод: «не во времена антов и тое антыри (анты) получали мечем многое, погребли дом твой».

Здесь снова дважды упоминаются анты; очевидно, это был термин, принятый и древними русами. Интересна форма множественного числа: антыри, попутно вспомним, что в старинных сказах встречается царь антырь, - вероятно реминисценция антов.


17-я строка: «якождь домовев цужде не строяшуть ини».

Перевод: «так как домов чужих не строят иные». Смысл темен.

Эта строчка короче других, по-видимому, текст оканчивается на последнем слове. Нет никаких указаний, что строчка оборвана. Как видно из вышеизложенного, изложение не представляет собой чего-то цельного в последних строках; создается впечатление, что здесь произошла какая-то путаница; в текст внесен по каким-то причинам несоответствующий отрывок.

Интересна форма «домовев». Особенностью языка «Влескниги», говорящей в пользу ее глубокой древности, является то, что склонение существительных и прилагательных является весьма зачаточным, примитивным, подобным тому, что мы встречаем в языках иностранных. Склонение основывается не столько на изменении флексий, сколько на изменении предлогов, стоящих перед словами. В форме «домовев» уже чувствуется настоящее склонение, возможно именно потому, что дощечка сравнительно новая, когда формы «ста», «стахом» уже умерли.


1-я строка реверса: «се бо оре отець иде пренд ны, а кие венде за рушь и шеко венде nлемы».

Перевод: «и вот Орь отец идет перед нами, а Кий ведет за Русь, и Шеко ведет племена» …

Одно из самых интересных мест «Влесовой книги», к сожалению не совсем ясное. Трудно понять, что означает «отец Орь идет перед нами», т. е. идет ли он во главе своего племени подобно Кию, Шеку и Хореву, или он предшествует во времени перед перечисленными вождями славянских племен.

Когда вся «Влескнига» будет разобрана и время Оря будет установлено, вопрос этот будет решен гораздо легче. Странным является также оборот: «Кий ведет за Русь», почему употреблен он, - сказать трудно.


2-я строка: «сев а хоревъ хорвы све а и земь бо граденць на то а якве се мы внушате б(о)гве».

Перевод: «свои, а Хоревь хорвов (хорватов) своих и (иземь - непонятно) ведь, городок на то, поскольку мы внучата богов».

До сих пор в истории существовало представление, что Кий, Щек и Хорев были братьями, так сказать, узко местного, в частности, Киевского значения. Они, мол, построили Киев, там жили и всё. Так толкует, по крайней мере, наша летопись; на самом деле летопись передает только обедненное воспоминание бывших давно событий.

В Хореве и Щеке согласно «Влескниге» мы должны видеть вождей двух славянских племен (Хорев - хорватов, Щек - по-видимому, чехов). Они не члены одной семьи, братья, а вожди братских племен. Возможно, что когда-то и была семья с такими тремя братьями, но это только отдаленное воспоминание. На деле это три ветви славян.


3-я строка: «одейде хоревь и шех одо ине, а сехомъ до карnансьте горя и тамо 6яхомь ини граде».

Перевод: «отошел Хорев и Шех от остальных и сели до Карпатских гор и там иные города» …

Очень интересное указание: по-видимому, был момент, когда два славянских племени отошли из области Киева на запад и осели до Карпатских гор, где создали города. Значит, речь идет о чем-то постоянном, а не о передвижении кочевников.


4-я строка: «творяеам ину имяхомъ соплемены, иняи богентсве имяхомъ велк».

Перевод: «создали, иных имели соплеменников, иное имели великое богатство». Таким образом, судьба двух племен устанавливается; осели у Карпатских гор.


5-я строка: «се бо вр(а)ви нелезеще на ны, и то тещахомь до кие градо, а до голуне а тахомъ оселещетесе».

Перевод: «и вот враги напали на нас и потому побежали до города Киева и до Голуня, и там поселились».

Здесь речь идет, очевидно, о племени или племенах, тяготевших к Киеву и Голуню. Кто напал, какие враги, - неизвестно, по-видимому, это не был набег врагов, заставивший в городах искать спасения, а постоянный натиск, принудивший переселиться под защиту городов и других племен.


6-я строка: «огне свеа nалюще до сврзе, а жьртвы творяце благодарчете б(о) земь и такове».

Перевод: «огни свои паляще до неба (сварга) и жертвы творя благодарственные богам и так». Очевидно, переселение дало свои результаты: враги более не нападали.


7-я строка: «оны, и се кые умре за триденсете ляты владыщет ны; и по семе бящ лебедян».

Перевод: «далее; и вот Кий умер, тридцать лет владея нами и за ним был Лебедян» …

Чрезвычайно интересное сообщение, что Кий княжил 30 лет, очевидно, что он и сделал немало, и что княжение было установленным порядком правления. После Кия княжил Лебедян. Лебедян - лицо неизвестное в истории, но греческие источники сохранили нам имя «воеводы Лебедя» в северном Причерноморье и название его государства «Лбедия». Был ли Лебедян сыном «воеводы Лебедя» или Лебедян и Лебедь одно и то же лицо - неизвестно, нужны дополнительные исследования.


8-я строка: «ижь се реще славере, и тое жuве дваденсете ляты, а поте бясть верен».

Перевод: «который назывался Славер, и тот жил 20 лет, а потом был Верен». Таким образом, Лебедян, он же Славер, княжил 20 лет после Кия, а за ним был Верен.


9-я строка: «зь вликограде, текожьде дваденсете, и тому сережень десенте и о стеле одержяху».

Перевод: «из Великограда, тоже (княжил) двадцать (лет), и потом Сережень десять (лет), и на престоле».

Князь Верен был из Великограда, что это за город - неизвестно, но возможно, что это был город в Моравии. Наконец, 10 лет княжил Сережень. Итого после Кия мы имеем сведения о трех князьях, княживших в сумме 50 лет.

Имя князя Сереженя вероятно происходит от слова «Серьга», т. е. носивший серьги. Итак, трое славянских князей были после Кия; если эпоха Лебедяна будет установлена точно, то тем самым установится и эпоха Кия, и мы будем иметь совершенно твердую точку для хронологии древней Руси.


10-я строка: «оне витензество о врзех и тьмы лuхы нестша о со uнь и се грендещеть на не».

Перевод: «одержали они победы на врагами, неся тьмы лиха и с другими, и вот грядет на них и». Здесь начинается похвала упомянутым князьям, претерпевшим много лиха в борьбе с врагами.


11-я строка: «и на мы; и то годе прuедща до стуnен нашех, злы творяu и се добледенбу uмать nраоце».

Перевод: «на нас; и вот готы пришли к границам нашим, зло творя; и вот доблесть имеют праотцы».

Речь заходит о столкновении с готами, но вряд ли это было первое столкновение. В дальнейшем мы увидим столкновения с готами на протяжении не менее 400 лет, перемежавшиеся периодами относительного покоя.


12-я строка: «нашя прятисе о жидьбу, се бо сехомъ слвне, якожде слвихомь бозе и се мы».

Перевод: «наши борются за жизнь; ибо (сехомь?) славны, поскольку славим богов, и вот мы». Интересна форма: «житьба» - «жизнь».


13-я строка: «о бозех внуще сьвра наше а дажбо и такоже трnехомь о зле а nоеджде сылу» .

Перевод: «о богах, внуки Сварга нашего и Дажба, и также терпим от зла и (поеджде?) силу».


14-я строка: «имяхомь влку отеи браньехомсе влице оденатенщене годе борзи е одышенсеть».

Перевод: «велику (далее непонятно, речь идет о готах).


15-я строка: «пяте и ту илмри ны подржашють и такве имияхомь вентезества о врзе, се боть».

Перевод: «лет, и тут илмры нас поддержали и так имели победу над врагами, и вот те», ..

В борьбе с готами русы получили поддержку илмров, которые в других местах названы ильмерцами (от Ильмень). Ильменью назывался Днепровско-Бугский лиман. Из других мест видно, что ильмерцы, по-видимому, были славянами.


16-я строка: «е десенте рехы имаи и ты влице беньде nрящет леивое хорбере осе на не налезв».

Перевод: (текст темен, понятен только конец) «храбрые осы на них напали».

Кто такие были осы - догадаться трудно, возможно, что это только иная огласовка имени «ясов», о которых уже говорилось.


17-я строка: «те nоща сихря творяе инемые брани иню якожде меще хряжденъсте».

Перевод: «те начали (далее до конца смысл темен)».


18-я строка: «омене ны од овни и овще и (далее набор букв) твре во сврзе само».

Перевод: «минуло нас, от овен и овец (далее непонятно) творя в самом небе». Последняя строчка, по-видимому, короче других.



ДОЩЕЧКА Д 3 (О границе с готами)


Публикуется впервые. На аверсе 15, на реверсе 12 строк. Содержит довольно точные данные о границе, отделявшей русов от готов. Реверс кончается 12-й строчкой, на ней только несколько слов, показывающих, что мы имеем дело с концом изложения. Это показывает, что дощечки имели свою индивидуальность, представляя собой как бы отдельные главы, написанные, к тому же, разными авторами.


1-я строка аверса: «се биеть крыдлема матр сва nтыця якожде брманове идяшуть на не и те розеде».

Перевод: «и вот бьет крылами Матр сва птица, что брманы идут на них и те разошлись».

Как мы уже указывали, упоминание о птице матрсве всегда связано с началом войны. Здесь речь идет о каком -то племени брманов (сколько нам помнится, встречалось в источниках), положение которых, по-видимому, удастся установить.

Интересно употребление двойственного числа «крыдлема», т, е. Крылами.


2-я строка: «щель даяшуть u такове тецоутще нелезоуть на не, а се теще туга влка о крае».

Перевод: «щель(?) Дали и так, убегая, напали на них; и вот течет туга великая в крае».

Отметим, что слово «нелезоуть» употребляется и в иной форме в других дощечках, именно - «налезоуть», что означает - «нападать». Почему имеется такая вариация - сказать трудно, пока следует просто принять это во внимание при чтении текста.


3-я строка: «наше яко дымове ступнепnовжденu яхутесе до сврзе, такожде жале nлащетьсе».

Перевод: «нашем, так как дымы (шалаши) степные сожженные поднимаются к небу, также жаль плачет».

Очевидно, в результате нападения врагов, много жилищ было сожжено. Интересно упоминание жали, воплощения скорби, с которой мы встречаемся чуть ли не 1000 лет позже в «Слове о полку Игореве».


4-я строка: «о ны u клuщеmь маmр сва до вшнего, яковье дая лесе огнь до огницы наше, u теи».

Перевод: «о нас и кличет Матрсва до вышнего, который дает лес для огней наших, и тот».

Здесь явно звучит обожествление огня, как особого дара бога, в лесе видят средство для получения огня, отсюда, вывод: лес - дар богов. Матрсва взывает к всевышнему о помощи против напавших врагов (очевидно готов).


5-я строка: «пребендеть о помоще и сем оце вржещеть на врзе, и се гематьрех уступисе а годе».

Перевод: «прибыл на помощь и вот отцы ударили на врагов, и вот Гематърех отступил и готы» …

Очевидно, вождем готов был Гематьрех, который под ударами русов отступил.


6-я строка; «уседеще на калuцю малоу u теще до брезu м(о)рштu, u такве земе одержешать до доне».

Перевод: «уселись на Калку малую и бежали до берега моря, и так получили землю до Дона» …


7-я строка: «и по тоу Дону реце, е се палка влuка е кромь межде ны и nревщая племы и тамо».

Перевод: «и по ту сторону Дона реки, есть Калка великая границей между нами и прежде сказанным племенем и там» …

Таким образом, после столкновения граница с готами установилась по Дону и великой Калке, - указание чрезвычайно важное, показывающее, что границы кочевых русов распространялись далеко на восток в Причерноморьи, именно до Дона.


8-я строка: «годе се бе чтвары сент ляmы о све врзем, и тому яхомь се мы земе нашю и раяхомъ».

Перевод; «готы были четыре ста лет со своими врагами и поэтому мы имели землю нашу и пахали» …

Очень важное указание, что русы имели соседями готов 400 лет, что готы все это время были заняты врагами и поэтому русы· были оставлены в покое.


9-я строка: «клоудне земе еланштем, а трзехомь омены скуте скери и туще о србрены и».

Перевод: «богатые земли аланам, и на торжищах обменивали скот, шкуры и жиры на серебренные».

Трудно понять, почему русы пахали богатые земли аланам, во всяком случае, упоминание аланов здесь несомненно. Интересна форма: не «аланы», а «елавы», также как и далее: не «гунны», а «егуны». Слово «клуд» - тоже что и «клад», т. е. богатство. На торжищах русы обменивали свои продукты: скот, шкуры и «жиры», т. е., очевидно, масло, на продукты соседей, именно на серебряные и золотые кольца (см. далее).


10-я строка: «златвены колы и пивты ядеве скера; и животьба нашя бендете о те поре клудна».

Перевод: «и золотые кольца, напитки и пищу, шкуры, и жизнь наша была о ту пору богатой» …


11-я строка: «и мирна, и се годе налезе на ны ещежье, и бясте пря десенте ляты и се удржехомь».

Перевод: «и мирний но вот готы напали на нас еще, и была борьба 10 лет, и удержали».


12-я строка: «земе наше, такожьде имяхомь брантесе од врзех, яки идяшуть отреконче (непонятно)».

Перевод: «землю нашу; также имеем защищать от врагов».

Далее следует несколько строчек с совершенно иным содержанием, именно религиозного характера, они вклиниваются в изложение без всякого перехода. Вероятно, произошла какая -то путаница при переписке, либо конец дощечки был неверно подклеен.


18-я строка: «святы окуде святы идоутъ до ны, и ты святы первено колядь, и друзе ярь».

Перевод: «святы, откуда святы идут к нам; и те свята - первое Колядь, и другие Ярь».

Перечисляются большие праздники (свята): первое Колядь; т. е. теперешнее рождество, затем Ярь, праздник теплого времени.


14-я строка; «и красня гуре, иовсена влика и мала, и идяшуть те святы, якожьде мужь идяшеть».

Перевод: «и Красная Горка, и Овсень великая и малая; и идут те свята как муж, идучи».

Далее перечислены праздники Красной Горки (весенний) и два праздника великого и малого Овсеня. Очевидно слово «осень» есть сокращение от «овсень». Шествие праздников сравнивается с шествием мужа по поселениям, сравнение темное по смыслу.


15-я строка: «о градоу до селы огнещенсьти, и кием земем ире грендеть од ны до иняи и од иня до ны».

Перевод: «от городов к селам родственным (огнищaнин - сидящий у общего огня), и которыми землями идет, ире (непонятно, может быть рай?) От нас к иным, от иных к нам».


На этом аверс дощечки оканчивается. Бросается в глаза особенность фонетики: не «наша», а «нашя» и т. д. Употреблена позднейшая форма: не менж или меж, а мужь (опять-таки, со смягчением).


1-я строка реверса: «тецете брате наше племено о пленено, роди о роди быетесе о себе на земе наше».

Перевод: «бегите, братья наши, племя к племени, род к роду, и бейтесь за себя на земле нашей» …

Содержание этой стороны дощечки не связано с предыдущим, причина неясна, но факт налицо.


2-я строка: «яква надежде ны и николижде инамо, се ба съме русище славце бзе нашя, спевы».

Перевод: «которая принадлежит нам и никому иному, ибо мы русичи, прославители богов наших, песни».

В дальнейших строках что-то пропущено, и смысл теряется, хотя группы слов вполне понятны.


3-я строка: «наше и пленсы, играща а позориштя о славу ех, се бо сехомь на земе и яхомь».

Перевод: «наши и пляски, игры и позориштя (непонятно) о славе их; ибо сели на земле и взяли».

Слово «позориштя», возможно, следует понимать не от слова «позор», а от «зрети», т. е. в полную противоположность, - в положительном смысле[5].


4-я строка: «прсте до ране своа а тлцем до нье, абыхомь по смрте семь стах преды марморя».

Перевод: «персты к своим ранам и прижимаем к ним, чтобы по смерти сей стать перед марморя (непонятно).

Здесь какой-то образ, смысл которого неясен, т. е. что означает прижимать персты к своим ранам.


5-я строка; «и рекла бях не имать венете тоегу, якы есе плнен земе и не могощу его оделете».

Перевод: «и сказала: не имеем винить того, кто есть полон земли и не могущему его отъять». Смысл темен.


6-я строка: «од ене, и бзе бящи тамо, дорещуть отесы есе русишть а пребудеши тоемь».

Перевод: «от ее, и боги бывшие тамо скажут: такова есть Русь, и пребудешь той».


7 -я строка: «яко яле се земе до ране сва и несещеше ю до навя о те щасе покы а кнезе избряшутще».

Перевод: «которые прижали землю до своих ран и несли ее до нави; в то время пока князей избирают».

Изложение образа закончено, что значило прижимание земли к ранам своим до нави - неизвестно. О нави скажем после подробнее, скажем теперь только, что древние русы представляли вселенную разделенной на три части: явь - это мир видимый, реальный, навь - мир потусторонний, нереальный, посмертный, и правь - мир законов, управляющих всем в мире.

В конце этой строки имеется опять какой -то логический перескок: речь идет о чем-то совсем другом, именно об княжеском управлении когда-то и теперь.


8-я строка: «многиа вутце и кнезя о себя и всъакые, якове тые покнезждене увеще» …

Перевод: «многая вутце (отцы? воины? вожди?) и князей от себя, и всяких, которые те вокняжившиеся выше» …


9-я строка: «рещени прости мужи и тало стаяще земе раяшуте и се бь то кнезе бендет».

Перевод: «названные простые мужи, и так стало, землю пахали и вот те князья были от сказанных».

Очень путаное место, но можно догадываться, что идет о старых временах, когда в князья выбирали даже простых мужей.


10-я строка: «о рщены дбате людье а хляби и ядь и всенку пожите одо люде сва; днесе имяхомь».

Перевод: «заботиться о людях, и хлебы и ядь, и всяческое прожиточное (получали) от людей своих. Теперь имеем».


11-я отрока: «идяи кнезе полюде брящуть и о сьши владьбу дяшутъ од оце до сыне».

Перевод: «иное: князья полюдье берут и сынам власть дают, от отца до сына».


12-я строка: «а ажь дедо правнуча».

Перевод: «и даже от деда до правнука».


На этом изложение кончается, хотя строчка только начата. Очевидно, изложение какой -то главы окончено.

Конец очень интересен даже только в той части, которую можно понять. Раньше, оказывается, князья избирались, они получали от своих людей хлеб, всякую пищу и пожить; теперь, т. е. во времена писания дощечки, князья передают власть по наследству и берут с людей полюдье, т. е. вероятно поголовную подать.



ДОЩЕЧКА Д 4 (Об антах и Мезенмире)


Текст этой дощечки был опубликован А. А. Куром в журнале «Жар-Птица» за июль 1957 г. без разбивки на слова, без перевода и комментариев. Ниже мы приводим текст с исправлением некоторых бесспорных опечаток, с разбивкой на слова, переводом и примечаниями.

Дощечка интересна тем, что связывает, вне всяких сомнений, антов с русами, - это не только догадка ученых, но историческое свидетельство.


1-я строка аверса: (щ се грядетъ сь сылы многая дажбо о помоще модем свеим, и тако страхы не».

Перевод: «и вот грядет с силами многими Даждьбог на помощь людям своим, и так страха не».

Из других дощечек увидим, что у русов было предcтавление, что боги во время битвы русов с врагами выступают им на помощь со своими силами. Отсюда вытекала уверенность в победе.


2-я строка: «имь понежды древлы, яко новы, оны пецыисте ты е ряхомонем якожде».

Перевод: «имейте, поскольку, как в древности, так и теперь, оные (т. е., боги) заботятся (далее текст непонятен), как».


3-я строка: «хощеть и се ждехом по све дне отыем, яко имяхом (несколько слов прочесть нельзя)».

Перевод: «хочет, и вот ждем во все дни о том, что имели». Дальше разрыв текста.


4-я строка: «се бо воронзенць бя место, о якове усилисеше годе а».

Перевод: «и вот был воронзенц, город, в котором уселись готы и».

С городом Воронзенцем мы встретимся еще не раз в других дощечках. Имел ли он какое-то отношение к современному Воронежу, - неизвестно. Возможность этого не исключена.


5-я строка: «русе се биете, и то градо бя мало, а такожъде поприе тое сожегненто и прах и пупелы».

Перевод: «русы бились, и тот город был мал, и также окрестности того были сожжены (очевидно пригороды), и прах и пепел».

Очень интересна форма: «градо… мало… сожегненто …». Выражение: «в прах и пепел», по-видимому, идет из глубочайшей древности.


6-я строка: «тыя ветрема рострещены абасва полы и место сые оставлено не Божь».

Перевод: «тех развеян ветрами на обе стороны, и место это оставлено, не Божь (непонятно)».

Это событие, т. е., оставление русами Вороненжца, будет вспомянуто и на других дощечках.


7-я строка: «земе тая руска е и се не озерещетесе о не, а не забудещете ю, там бо крв оцы».

Перевод: «земля та русская и вот не (точный смысл слова «озерещетесе» непонятен) о ней и не забудьте ее» - там ведь кровь отцов».

Замечательное место, показывающее, что религия древних руссов, поскольку она включала в себе поклонение предкам, играла патриотическую роль: она не позволяла забыть ни подвигов отцов, ни земель, на которых она проливалась. Исторические традиции входили в состав религии.


8-я строка: «нашех сен лиляще и такмо се мы оправе грондехомь ото се о ворензенце»…

Перевод: «наших проливалась, и так мы (несколько слов точно непонимаемых), и о Воронзенце» …


9-я строка: «слава, текошеть по русем и тые сварозе иму ты ящете о семи сылы имате».

Перевод: «слава течет по русским (землям) (далее непонятно)».


10-я строка: «на конещы ева одерзете я о русе (е)го е бо се оренгы и руга имяшутъ дате о».

Перевод: «(начало точно непонятно) ведь оренги и ругу имеют дать».

Здесь опять перескок в тексте, интересно, что этот отрывок по смыслу связан с отрывком, где говорилось об избрании князей и содержании их народом.


11-я строка: «конензы о свей огненьчы слузы отоя имяхом држете сеще ругу особю даимутъ».

Перевод: «князьям за свою (далее непонятно) имеем держать сечь, ругу особую дают».


12-я строка: «ядь и пытву за щасе свои до смрте и слождехуть ны; се бо многя сленжеще».

Перевод: «пищу и питье за (все) время свое до смерти и служат нам; так как многие сложили» …

Продолжается объяснение роли князей, служащих народу и слагающих за него свои кости.


13-я строка: «косте своя оболоне, якожде за щасе мезенмиру тако анте (е) сьме имяхомь».

Перевод: «кости свои долу, как во времена Мезенмира, так анты есьме, имеем». Здесь неожиданный переход ко временам антов и Мезенмира.


14-я строка: «ушту и славу поюще бозем и такьвы славе рщене николижде просяще ниже».

Перевод: «честь и славу, поюще богам и так сказанной славе, никогда просяще, ни».


15-я строка: «слвоу рцехомь; се бо молынъ твряще омыехомь се телесы нашя и рцезеомь».

Перевод: «славу произносим, и так, моление творяще, омоем тела наши».

Интересно, что не только здесь, но и в других местах говорится о том, что русы, молясь богy, мылись перед этим, - глубоко культурная черта, показывающая ее глубину.


16-я строка: «слву такожьде».

Перевод: «славу также».

Эта строка кончается двумя с половиной словами, далее до конца строки ничего не было написано. Должно быть, был конец фразы и главы, хотя смысл вяжется с текстом на обратной стороне дощечки.


1-я строка peвеpca: «пиимо суре пытву о славоу ту пенте краты дены огницы» …

Перевод: «пьем сырное питье во славу ту, пять раз дни огни (непонятно).


2-я строка: «узгнехомъ о доу6ы и тако снопа влецемо, а рацемо хвлу оне исьме дажьбовы».

Перевод: «возжем с дубы, и так сноп влечем, и говорим хвалу им, даждь-боговы».

Темное место, так как упоминается «дуб» и «сноп», два ритуальных предмета, значение которых неизвестно. До сих пор в обрядах украинцев играет роль сноп, но значение его утрачено, поэтому понять это место трудно. Так как мы еще встретимся с этими же предметами, есть надежда, что значение их в обряде откроется, а отсюда станет понятен и образ, употребленный «Влесом».


3-я строка: «внуще не смехом нехате слвы наше, а завецы се бо анте бяхом по русколани».

Перевод: «внуки, не смеем пренебрегать славой нашей и (завецы - непонятно); ибо анты были по Русколани» …

Здесь мы встречаемся со словом Русколань, обозначавшим какую-то географическую (и этнографическую) часть древней Руси. С ней мы встретимся еще не раз. Есть основание предполагать, что Русколань - слово чисто русское, вернее древнеславянское, в устах других народов- соседей оно превратилось в Роксолань, а отсюда произошло название племени роксоланов.

Интересно слово «нехате» - по-украински это значит «пренебрегать».


4-я строка: «и древле бяхом русе пребендехомо ны (дальше текст испорчен)… се о волынь».

Перевод: «и в прошлом были русы (далее непонятно), вот о Волыни». Изложение касается теперь Волыни, связанной в прошлом с антами.


5-я строка: «иде о предех, и бе врзе яко хоробря все и та волынь е первыще родо все и се о».

Перевод: «(начало строки неясно) и та Волынь есть первейший род, и это об». Можно только уловить, что Волынь является древнейшим родом.


6-я строка: «осереньцесе овы и анте мезенмиру одержещеть победы о годе и рострщшетъ».

Перевод: «(начало непонятно) тех, и анты Мезенмира одержали победу над готами, разбивши». Начинается очень интересное и важное место об объединенном нападении готов и гуннов на русов.


7-я строка: «на обы и се по нех текоста егуны о крве слвнех жадящесе и та борьба зурива».

Перевод: «на две (стороны), и вот после них явились гунны, крови славных (отцов) желая, и та борьба суровая». После того, как готы были разбиты, они, очевидно, заключили союз с гуннами и снова напали на Русь.


8-я строка: «бя и се годь сообратишя со егуны и снема на оце наше налезв и бысте розбиена».

Перевод: «была, и вот готы, заключивши союз с гуннами, вместе напали на отцов наших и были разбиты».

Речь идет о событии, до сих пар не отмеченном в истории, о совместном нападении готов и гуннов на антов, это очевидно было в последней четверти IV века. Интересно выражение «снема», - это очень старое слово, встречающееся и в летописях, означающее действие вместе, например - князья собрались на «снем», т. е., на съезд, совместную встречу.


9-я строка: «и озницени, а себь те идьща обри на кнензе и забы его, и се сыне моря».

Перевод: «и уничтожены; и потом пришли обры (авары) на князя и убили его, и вот сыны моря».

Объединенные силы готов и гуннов были, однако, разбиты русами, но затем явились авары, убили князя русов. Далее врывается фраза о том, что «сыны моря» (варяги?) ушли с руси.


10-я строка: «одыде од русе; бзе русы не брящешуть жертвы людсъке ани животина едине».

Перевод: «отошли от Руси; боги руссов не берут жертв людских и ни животными, единственно».

Здесь в тексте снова необъяснимый перескок к религиозным темам, очевидно обусловленный ошибками переписчиков или разрушением текста дощечек. Снова подчеркивается отсутствие у русов человеческих жертвоприношений и даже животными, что стоит в прямом противоречии (именно о приношении жертв животными с другими указаниями во «Влесовой книге»). Очевидно, расхождения объясняются тем, что говорится о разных эпохах истории Руси.


11-я строка: «плодя, овощте кветы, а зрна, млеко, суре питноу о травех озбрадженоу».

Перевод: «плоды, овощи, цветы, зерна, молоко, сырное питье (сыворотку), на травах настоянную».


12-я строка: «и мед, никодижде живю птыцю, а не ренбы, и се врязе и еланште бзем даяшутъ».

Перевод: «и мед, никогда живую птицу и не рыбу, а вот варяги и аланы богам дают».


13-я строка: «жртве иню страшноу чоловещноу и то не имяхом диите, яко сьме дажбове».

Перевод: «жертву иную, страшную, человеческую, этого мы не должны делать, ибо мы даждьбоговы» …


14-я строка: «внуще и не имяхом кращете за ине стопы чюзема» (далее текст испорчен).

Перевод: «внуки, и не можем идти за чужими стопами».

Таким образом, и здесь приношение человеческих жертв у древних русов не только отрицается, но и указывается на их несовместимость с обычаями русов: ведь они даждь-боговы внуки и им не подобает идти следами других народов. Варяги и аланы приносили людей в жертву. Этот обычай кажется русам отвратительным, страшным. Здесь сказалась глубокая гуманность древних русов.

Интересна форма: не «рыба», а «ренба».


Примечание: в строке 12-й реверса в оригинале А. А. Кура была явная опечатка: «николiжде»; так как во «Влесовице» буквы «и» вовсе не было, несомненно, она употреблена по ошибке.

В строке 14-й реверса было напечатано у А. А. Кура: «внущеiнiемiахом», совершенно ясно, что произошла случайно перестановка букв, мы поэтому исправили: «внущеи и не имиахом».



ДОЩЕЧКА Д 5 (О восхищении отца Оря на небо)


Текст этой дощечки был опубликован А. А. Куром в журнале «Жар-Птица» за июль 1957 г. без разбивки на слова, без перевода и комментариев. Отмечено только, что она принадлежит «серии дощечек». В других местах сказано о дощечках: «связка дощечек». Такое обозначение дает хотя бы надежду думать, что связанность дощечек первичная, что мы имеем дело с первоначальным порядком текста. Что дало основание А. А. Куру отнести эту дощечку к «серии дощечек» и сколько дощечек было в «серии», осталось неизвестным.

Мы приводим текст с разбивкой на слова, переводом и примечаниями. Она интересна легендой о восхищении отца Оря на небо и об разговоре его с Перуном.


1-я строка аверса: «се жертьва нашя е мед, суре о девенте сылы ищалеудяня и на сури ставена».

Перевод: «это жертва наша есть мед, сурица на девясиле (далее непонятно) и на солнце ставлена».

Трудное место. По-видимому, речь идет о сыворотке, названной в другом месте «сурицей», в нее клали разные травы для брожения и выставляли на солнце. В прошлом столетии делали настойки на девясиле и называли настойкy «девятисильной». Очевидно, слово «девясил» осмысливали, как «девятисил», а может быть, судя по «Влесовой книге», растение давно называлось «девятисилом», но в дальнейшем сократилось до «девясила».


2-я строка: «трие дни по тех скренз вовну циждена и та бендешеть наше жртва бзем праве».

Перевод: «три дня потом (т. е. через три дня) через вовну (шерсть) процежена и та будет наша жертва правильная богам».

Через три дня суровица, выставленная на солнце, бродила из-за растений, в нее положенных, а затем цедилась сквозь шерсть. Получившийся напиток шел в жертву богам.


3-я строка: «якове соуте наше праоще ибо се одеидехомь ото дажьба и стахомъ славны, ославенте».

Перевод: «которые суть наши праотцы, ибо происходим от Даждь-бога и стали славны о славенте (?»).


4-я строка: «бозе наше, николижды просяхомь, ни молихомь о благы сва се бо бозе рекохуть».

Перевод: «боги наши, никогда (не) просим, нимолим о благах своих, так как боги говорят»…


5-я строка: «намо ходите до русе а николижде о вразе» (дальше текст испорчен).

Перевод: «нам: ходите к Руси и никогда к врагам».


6-я строка: «матерсва слва поящеть ны, спивате вытежнстве на врзи и тому верихомь яко».

Перевод: «Матерсва славу поет нам, петь на одоление врагов, а потому верим, что» …


7-я строка: «слвые о птыце вышне о сварзе по росте летяшете од оны» (далее текст испорчен).

Перевод: «славы о птице вышней в небе (далее непонятно) летая от нас (далее текст испорчен).


8-я строка: «се бо конензе наше избрящехомь, да бендетьех о ны пецитесе и».

Перевод: «и вот князя нашего избираем, чтобы о нас заботился и».


9-я строка: «да преииде враг за кромы нашя, кроме тьщете не бендеть, яко зоврате и само».

Перевод: «если придет враг за границы наши, граница пустой не будет, как с воротами и само».


10-я строка: «кы(й)то сноп знаяе, яко сме молихомь славу и николижде просяще о и ныколе».

Перевод: «кто сноп (непонятно) знает, как молим славу и никогда (не) просяще о и никогда» …


11-я строка: «не потребовахомь о животе нао хибъна, се бо зрящете оце нашии оре а до облакы».

Перевод: «не нуждаемся о животе (жизненных благах) нао (вероятно испорчено) ошибочно; и вот видели отцы наши Оря и до облаков» …


12-я строка: «ходяшете всхицена бяще и всхицена сылоу до перунькове ко (буква испорчена)».

Перевод: «ходящих поднятого и поднятого силой до Перунька (ласкательное в отношении Перуна)».


18-я строка: «щтенства и зряи тамо аре, яко перунъко коваще мещы на вргы и коваце».

Перевод: «(первое слово испорчено) и видел там Орь, как Перунко ковал мечи на врагов, и куя».


14-я строка: «реще тому: се стрелы а меще имяхомь на вое тыя и не смещеще сен быяте ех».

Перевод: «сказал ему: эти стрелы и мечи имеем для воинов тех и не смеют бояться их (врагов)».


15-я строка: «яко зницу ех до пуде и кмота ех бенд~ умешаня до персте ближе яко земе».

Перевод: «так как уничтожу их до пуде (смысл: вдребезги) и кмота (неизвестно) их будет смешана (далее непонятно), как земля».


16-я строка: «о багны звереми бендяшуть оны, яко прасеты умазаяе от бреня и смраде».

Перевод: «в болото зверями будут они, как поросята обмазаны в грязь, смрад».


17-я строка: «свои понесящутъ о следе сва, и тамо рецеио обенде о оны и яко смрадны прасеты».

Перевод: «свой понесут по следам своим и там (далее непонятно), они как смердящие поросята».


18-я строка: «и свине, се ба рекша перунъко ковашеть мещы и аре уто реще и тое аре повенде».

Перевод: «и свиньи, это сказал Перунько, куя мечи, и Орь это рассказал».


19-я строка: «отец нашем и такова бяше наше борба за житвоу и витеженства многаи векы».

Перевод: «отцам нашим, и такова была наша борьба за жизнь и доблесть многие века».


20-я строка: «назады а днесе верихомь то не бе тако».

Перевод: «назад, а теперь не верим, что было таю>.


На этом строчка 20-я оканчивается, не дойдя до конца. Очевидно, и отрывок окончен. Обращает на себя внимание то, что, как только речь заходит об отвлеченных предметах, наше понимание текста почти вовсе утрачивается, когда же речь идет о вещах конкретных, значительную часть мы понимаем.

Замечательно, что, излагая легенду о восхищении Оря за облака, автор кончает явным упреком, что, мол, теперь этому не верят. Чувствуется обычное брюзжание старика на молодежь и вместе с тем, что и тогда голова русов работала критически.

Отрывок интересен тем, что персонифицирует Перуна: Перун разговаривает с Орем, как человек с человеком. Он объясняет тому, что стрелы и мечи он кует для русов.


1-я строка реверса: «идяхо дети версеи до сыне море а суренже до вы и и рекохь вамо якоже».

Перевод: «пошли дети вражеские до синего моря и Сурожа к вам и сказали вам, что».

Другая сторона дощечки говорит о чем-то совершенно другом, продолжая какой -то рассказ. В чем причина путаницы - сказать трудно.


2-я строка: «ведехомь само отызе старя реме нашя споленства антева и такоже».

Перевод: «видим (далее смысл исчезает)… Нашего сообщества антского и также».


3-я строка: «есте за многы а крве лите, а по не руса будешеть, яко руду лиахомь а тако вжыженью».

Перевод: «есть за многие и кровавые лития, а по ней Русь будет, как руду лили, и тако (далее слово непонятно)».


4-я строка: «до конце и будеmъ ото земе нашя славены племены и роды се бо славихомь».

Перевод: «до конца и будет та земля наша, славные племена и роды; так как славим».


5-я строка: бозе николиже просящее, леже, славища сылу ех и такоже вличахомь пращуря».

Перевод: «богов, никогда не просим, только славим силу их, а также величаем пращура». Здесь повторяется интересная, но не совсем понятная мысль, что русы никогда не просили богов, только славили и величали их, и те сами давали необходимое.


6-я строка: «нашего сврга кие бя, бе а пребенде вожды о ны о веку до конця».

Перевод: «нашего Сварога, который был и пребудет нашим вождем от начала и до конца».


На этом текст дощечки оканчивается, оканчивается и смысл отрывка. Очевидно, дощечки были независимы одна от другой по содержанию.



ДОЩЕЧКА Д 6 (О братьях-князьях - Славне и Скифе)


Текст этой дощечки был опубликован А. А. Куром в журнале «Жар-Птица» за апрель 1958 г., с разделением на слова и довольно обширным коментарием исторического содержания, к которому мы вернемся ниже.

Дощечка находилась в связке двух дощечек (наши Д 6 и Д 7), была ли эта связь первоначальной или случайной, - сказать трудно. А. А. Кур, начиная свой комментарий, говорит: «эта дощечка не имеет начала». Что дало ему повод к этому - неизвестно, во всяком случае, при тексте об этом нет ни слова. Возможно, что это только догадка, ибо текст несомненно не является началом повествования, а продолжением; сама же дощечка, по- видимому, была цела, т. е. имела ненарушенное начало.


1-я строка аверса: «и се бящете кньзве сл(а)вну со братаре му скивью, а се пре весте вълкие».

Перевод: «и вот был князь Славн с братом ему Скивом, и вот борьба восстала великая». Интересна архаическая форма слова «брат» - «братар» или в другом месте - «братр»; конечное «р» еще удерживалось. Также вместо «ему» мы встречаем здесь: «му».


2-я строка: «на востенце; и се а ты рещете: идемо до земе илъмерсте, а тако иецвте».

Перевод: «на востоке, и вот те сказали: идем в землю Ильмерскую, и так пошли».

Так как буквы: «т» и «i» писались очень сходно, то мы предполагаем, что в оригинале было не «иецете», а «тецете». Последнее слово очень часто употребляется в значении «идти».

Земля Ильмерская, по-видимому, окрестности Днепро-Бугского лимана, носившего в средние века название Ильменя или Илмеря, отсюда название жителей «ильмры», название, часто упоминаемое во «Влескниге». Во всяком случае, это не Ильмень новгородцев, - всё действие во «Влесовой книге» происходит исключительно на юге, в Причерноморье.


3-я строка: «а бъстарсна еве ост аве староце иломере о се теце на полуноще а тамо еве».

Перевод: «а бастарна своего оставили старцы и ушли на север и там свой».

По-видимому речь идет о личности из племени бастарнов, племени, о котором в истории сохранилось довольно много. Бастарны жили на карпатах и восточнее их, поэтому упоминание Ильменя вполне логично.


4-я строка: «гърд славень утврже а се брате го скфе у може бящете и се бъстаре име».

Перевод: «город Славень построил, и его брат Скиф был у моря, и этот Бастарн имел».


5-я строка: «сна еве венде, а по не ситце бяще внущец киже владец бящ ступе полудене».

Перевод: «сына своего вел, а за ним (ситце - неясно) был внучек, который был владельцем южной степи». Точный смысл неясен, но дело идет, безусловно, о юге.


6-я строка: «а крве многа а тамо есы а отва бяще пре вълка засете азурете».

Перевод: «и коров многих, и там (далее непонятно)… была пря (т. е. борьба) великая (далее непонятно».

Текст темен, но совершенно ясно, что достаточно будет понять одно неясное слово и текст сразу обретет полный смысл.


7-я строка: «на обаполе оде даню до горе русище а до хопе карпенсте а тамо рящете».

Перевод: «по обе стороны Дона и до русской горы и до хопе(?) Карпатской, и там рящете(?)». Можно было бы думать, что «хопа» - это неверно прочтенная «гора», но в дальнейшем встречаем загадочное «хорпе», «хорпете»; очевидно все эти три непонятных слова происходят от одного корня.

Интересно то, что размах борьбы территориально был велик: от Дона и до Карпат во всяком случае, причем Дон означал область и к востоку от него.

Смысл слова «рящете» в точности неизвестен, но оно встречается очень часто и несомненно смысл его будет вскрыт скоро.


8-я строка: «се во утвре коле а бендешете онрец за не а такожде врзем упоре творяе».

Перевод: «и вот утворили круг (коло) и были онрец(?) за ним и также врагам чинили отпор».


9-я строка: «о се уразе оне а одстрще од се и се родем о томо рещете а веще созве едино».

Перевод: «и вот поразили их и отбросили от себя и вот родственникам об этом сказали и созвали общее вече (веще)».


10-я строка: «творяще земе нашю, а тако стояте земе тее пенте сты лете, и се за».

Перевод: «создавая землю нашу, и так стояла та земля 500 лет и затем».


11-я строка: «се от воре межде русище усобице а върждящете сен ове сылоу стратете».

Перевод: «открылась между русичами усобица и враждуя, силу истратили».


12-я строка: «имящете ове соубое а бъзълаждение све, а такожде придете врзе на оце наше».

Перевод: «имели они столкновения и беспорядки, а также враги пришли на отцов наших».


13-я строка: «о полудене и се стрщете с Киева земе о побреже морженсте а ступы».

Перевод; «с юга и вот стрщете (неясно) с Киевской земли, с морского побережья и степи». Значение падежа, связанного с предлогом «о» неясно, отсюда и вся фраза темна.


14-я строка: «и се тещаху ове на полунеце а срящете с фряце о тожде идяху помоцена».

Перевод: «и вот те бежали на полночь и встретились с фраками, что тоже шли помочь».


15-я строка: «врзе и се скуфя оцентщесе а сразете со вързе о сылоу а птолце оны а».

Перевод: «врагам, и вот скуфы оцентщете (неясно: остановились?) и сразились с врагами с силой, и побили их, а».


16-я строка: «се овы бяще егуны поправе до русе ступице а тые крате одестрщене».

Перевод: «вот те были гунны поправе (?) до русской степи и тот раз были отброшены».


17-я отрока: «то имяхам за знаце, якожде имяхам а ныне творите и се бя имате».

Перевод: «то имеем за знак, как имеем и теперь делать, и вот».

Изложение чрезвычайно сбивчивое: с одной стороны неизвестно точное значение предлогов в управлении ими падежами, с другой - встречаемся с племенами (фраки, гунны), место обитание которых в те времена для нас неизвестно и т. д.


1-я строка реверса: «от е врце себ то ступны хорпе хранеme имяхам яко оце наше а праце иже».

Перевод: «оте врце (одно или два слова - неясно) те есть хорпы хранить имеем, как отцы наши и праотцы, которые».


2-я строка: «хърнящете имаше о све ступе и се траве сев а кветень хранете умеша, якожде».

Перевод: (корень слова «хорпа» - неизвестен в его значении) имея в своих степях, и вот травы свои и кветень (цветы?) хранить умели, как».

Кветень - возможно, травы, дающие цветы. Хорпы - вероятно склады сена в степях, где на зиму сохранялась сухая трава для скота; значение слова не установлено.


3-я строка: «крьв све лиаху о се ба колуне нашю остове врзем, и та галуне колем».

Перевод: «кровь свою лили об этом, и колунь(?) Нашу оставили врагам, и та Голунь(?) Была кругом».

Одно из очень важных и непонятных мест. Во-первых, неясно означали ли «колунь» и «голунь» одно и то же, во-вторых, значение слов непонятно. Из других мест вытекает понимание «колуни», как «области». В-третьих, если «колунь» и «голунь» означали одно и тоже, то понимание облегчается: это было нечто образующее круг (коло), так как сказано, что «колунь колем бяще». Остается пока только теряться в догадках.


4-я строка: «о та вързем тижцше о просте ста и се грде наше клоум ставете имяхом».

Перевод: «(почти вся строка неясна, хотя отдельные слова понятны)… Клум(!) Ставить имели».


5-я строка: «якожде оце наше, якове о стрце прящесе о земе на всек отрокы а до».

Перевод: «когда отцы наши, которые… (далее непонятно) бились за землю (далее непонятно) отроки а до».


6-я строка: «поуде спаднеще а либате ю, а тамо земржете имяе а на споте не идеще вое».

Перевод: «до пода (низа) упавших, и любить ее (землю), и там земржете (непонятно) имея, и на споте е) не идяще воины».


7-я строка: «жде камо грендете сен ты дене идежде не имахомь онекде утулоу и се рщяюмъ».

Перевод: «ждут, когда придет тот день, что не (будем) иметь нигде притулка (убежища), и вот говорим».


8-я строка: «ото яко оце наше се борехомъ, а колибва порждене бяхомь се перунец».

Перевод: «о том, как отцы наши об этом боролись, а если бы были поражены, то перунец».


9-я строка: «приде до ны а тые повенде ны и се колико е прахоу на земе а такожде».

Перевод: «прийдет к нам и тот поведет нас: и сколько есть пыли на земле, то столько».


10-я строка: «е ото вое сварзенце оны помождене бендешете рате идящете од облакы».

Перевод: «есть тех воинов свароговых к нам в помощь рати, идущей от облаков».


11-я строка: «до земе, и се диде наше дажбо ощеле ихъва, а колижде тые не оборящете».

Перевод: «к земле, и вот дед наш Даждь-бог возглавляет их, и когда те не оборящете(?)». Слово «ощеле» - производное от «чело»; по-украински «очолюваты» - значит стоять на «челе», т. е. возглавлять. Замечательна форма «ихьва», означающая - «их».


12-я строка: «отць а мы не осоме а то до цле не можащете быте и се рцехомь молытву о».

Перевод: «отцов и мы не осоме (?), а то до цле (?) Не может быть и вот говорим молитву к».


13-я строка: «бзем нашем абы овы намо поспещете допомождене а дате витеждене на врзе».

Перевод: «богам нашим, чтобы они нам поспешили помочь и дать победу над врагами».


14-я отрока: «могоще ищо сьме о тем якожде земе нашя утлщена е спатнема ногы».

Перевод: «(начало непонятно) о том, что земля наша утоптана и запятнана ногами».


15-я строка: «вражденсте а тако зрщехомь на тыя бендещехомь кы колы а тецщехомь».

Перевод: «врагов, и так смотрим на тех, будучи у кол своих, а ударим».


16-я строка: «на оны а птецемо акыноу до дресте ех а не вертехомъ е о ранех».

Перевод: «на них и птецемо (?) Акинаки до дресте (груди?) их, и не вертех их в ранах».


17-я строка: «вражденстех а не уобиехомь оне ежде на не налезще ото рцехомь на вы».

Перевод: «вражеских, и не убьем оных ежде (?) На нас напавших о том скажем на вас».

Чрезвычайно интересно слово «акыне», - это акинаки, короткие кинжалы, слово исключительно редкое, ставшее нам известным всего несколько лет тому назад, хотя в чтении старинных источников у нас имеется довольно большой опыт. Слово это показывает, что автор данной дощечки был отлично знаком с терминологией оружия в древности.


На этом дощечка оканчивается, следующая дощечка, по- видимому, не является продолжением ее. Возможно, однако, поскольку Д 7 имела переписанной только одну сторону, именно эта сторона непереписанная была продолжением Д 6; за это говорит вторичное упоминание акинаков на Д 7.

Интересно отметить, что характерное написание «имяхомь», т. е., с мягким знаком на конце, ни разу не встречается на аверсе Д 6, но имеется на ее реверсе и Д 7.



КОММЕНТАРИИ К ДОЩЕЧКЕ Д 6


Прежде чем перейти к комментариям, мы считаем нужным воспроизвести комментарий А. А. Кура. Хотя этот автор принимает Иильмерь «Влескниги» за Ильмень новгородцев и тем самым переносит географически события совсем в иную область, данные его представляют общий интерес. Вот что он пишет:

«Эта дощечка не имеет начала, но, тем не менее, она подтверждает правдивость так называемой «Летописи попа Ивана», считавшейся у последователей норманской теории происхождения Руси и ее государства от варягoв, ложной.

«Летопись попа Ивана» была включена в т. н. «Софийскую 1-ю Летопись Новгородского Свода Старшего извода» и так называлась во времена Ломоносова.

Эта летопись повествовала, что два брата (понимай - два племени) Русь и Славень пришли со стороны реки Дуная из Скифии (из района Добруджи, что в древности называлась Малой Скифией) и осели у озера Ильмера (теперь Ильменское озеро). Старший брат построил городище Русово (теперь Старая Руса) на берегу Ильмера у устья реки, а брат Славнь построил свое городище на полуночъ у восхода, также на берегу Ильмера. Большие разливы озерной воды по весне и осени заставили жителей городища Славень перенести его выше, на полуночь на реку. На этом сообщении «Летописи попа Ивана» кончается.

Археолог Передольский, желая проверить данные «Летописи попа Ивана», в продолжении нескольких лет разыскивал древнее городище Славень и нашел его у поселка Коптяки, в северо-восточном направлении от нынешнего побережья Ильменского озера, приблизительно в шести верстах от Новгорода.

Поп Иван, как летопись зовет этогo священника, состоял священником при Софийском соборе и собирал древние записи, включая исторические данные в летописный свод этого собора. Там же хранилась и древняя летопись, известная как первая христианская летопись епископа Акима Корсунянина. Она исчезла во времена немецкого засилья в нашей Академии, приблизительно в первой половине XVIII столетия, когда немцы составляли для нас нашу начальную историю. Все, что осталось от летописи епископа Акима Корсунянина (она также называется «Акимовской летописью»), - это ее заглавие на 24-м листе Первой Новгородской летописи старшего извода, которое записано так: «Летопись Акима епископа новгородского откуду пошла Русская земля, и кто в ней нача княжити и откуду Рузкая земля пошла есть именем о сем начнем повесть сию из великого летописания».

Следующие листы, пронумерованные 25, 26 и 27, как и лист с заглавием 24-й, оставлены были чистыми. Кто-то собирался переписывать Акимовскую летопись и не переписал. Акимовская летопись была изъята из Свода, отправлена в Академию наук и там исчезла. Исчезла она, видимо, потому, что противоречила немецкой теории (теперь норманнская теория) о происхождении Руси и ее государства от варягов, т. е. иностранцев.

Ценность этой первой христианской летописи Акима Корсунянина для нашей исторической науки была бы огромной, ибо она рассказывала, откуда появилась Русь, как она создавалась, какая у нее была начальная история, кто были первые ее князья и многое другое.

Но и самое заглавие этой летописи, сохранившееся в летописном своде софийского собора, также указывает, что весьма важно, что до христианских летописей существовало какое-то «Великое летописание», из которого епископ Аким Корсунянин черпал исторические данные о прошлом русской земли. Нам известно, что это «Великое летописание» было захвачено королем Болеславом Храбрым при захвате Киева поляками в 1018 году. Тогда же была увезена вся библиотека десятинной церкви Киева, греческие договоры и другие ценнейшие документы Руси до Владимира Святого, включая и первую русскую библию, переведенную на русский язык с самаритской торы (пятикнижие Моисея) еще в первые годы христианства на Руси».

Этим весь комментарий А. А. Кура закончился.

Вряд ли прав А. А. Кур в своих подозрениях, что Акимовская летопись исчезла в результате злокозненной деятельности ученых немцев, для таких подозрений у нас нет оснований. А вот что с уникальными историческими источниками поступали небрежно, - с этим нельзя не согласиться, хотя современная практика показывает, что и в ХХ (а не только в XVIII веке) поступают точно так же: дощечек Изенбека не сберегли, дощечек Изенбека не сфотографировали, целиком их не переписали и даже до сих пор целиком не опубликовали. «Неча на других пенять, коли своя рожа крива» - недаром говорит пословица.

К счастью, дело обстоит не так плохо, как описывает это А. А. Кур: «Иоакимовскую летопись» нашел Татищев и перепечатал ее в своей «Истории». Имеются и другие списки новгородского происхождения, близкие к «Иоакимовской летописи» (в разных редакциях: сокращенных и пространных), к сожалению, до сих пор самая пространная редакция еще не опубликована. Думается, что злокозненные немцы тут ни при чем. Причина в нашей халатности, а не в немцах. Вряд ли перенесение упрека с больной головы на здоровую усилит доказательность славянской теории происхождения Руси. Правдивость ее доказывается и без таких искусственных средств.



ДОЩЕЧКА Д 7 (С упоминанием харалужных акинаков)


Текст этой дощечки был опубликован А. А. Куром в журнале «Жар-Птица» за апрель 1958 г. с разделением на слова, как вторая дощечка в связке с Д 6; вторая сторона ее не была переписана Ю. П. Миролюбовым. Она интересна, между прочим, тем, что текст ее на середине дощечки оканчивается почти в начале строки и вместе с тем оканчивается и отрывок, со следующей строки начинается совсем иное повествование. Таким образом, были и дощечки, где, так сказать, главы были слиты, а не ограничивались непременно одной стороной дощечки.


1-я строка: «кисек на люде све за щасе напднесте на ове а тые омързещесе о враз е а».

Перевод; «Киевск на люди свои и это время напали на них, а те оморзещесе(?) От врагов и».


2-я строка: «токьще на оны а потлцще е, се имяхомь знак тые а мощьеносте и не мъгощехом».

Перевод: «ударили на них и разбили их, это имеем знаком той мощности, и не можем».


3-я строка: «до яве дате овы себ(то)бы слабостще и се имяхомь сылоу исьме мнозе».

Перевод: «представить себе (далее непонятно), и вот имеем силу, нас много».


4-я строка: «а врзе не соуте толкbl мнозе, яко сьме исьме русице, а вразе не соуте».

Перевод: «а враги не суть так мнorи, как мы русичи». В этой строке произошла какая -то путаница, по- видимому при переписке два раза были повторены слова: «исьме» и «а вразе не соуте».


5-я строка: «о ны а камо е врждена кревь наше, тамо е земе наше, и се врази в?яшуте».

Перевод: «о нас, и где наша кровь пролита, там земля наша, и это враги знают». Интересно неожиданное употребление буквы «ять».


6-я строка: «и се оны сен старащутесе и се староще е марна будете якожде ове бяща».

Перевод: «и вот они стараются, и эти старания будут напрасными, как они (старания) были».

Интересно употребление слова «марный», уцелевшего до сих пор в украинском языке. Марный означает «напрасный». Замечательно, что частица «ся», т. е. сокращенное «себя», всегда употребляется в форме «се», и никогда в форме «ся».


7-я строка: «о старе щасе оцех нашех».

Перевод: «в старые времена отцов наших». Здесь на нескольких словах строчка заканчивается и вместе с тем, так сказать, и глава. Со следующей строки идет новое повествование.


8-я строка: «рещехомь еще словы тые назпементе абыхомь не едины одо те слове не».

Перевод; «скажем еще слова те назпаменте (напамять? наизусть?), чтобы не единого из тех слов не».


9-я строка: «сутратете а рцехомь братрем. Нашем о такожде се шла божсте бендешете».

Перевод: «утратить, и скажем братьям нашим о том, что сила божья будет».


10-я строка: «на вы и ту овинтезете врзе ваше до конце, иже хщешете земе ваш, такожде».

Перевод: «на вас, и тут победите врагов ваших до концa, что хотят земли вашей, также».


11-я строка: «врзете моу до оусте пьлне а те полока оноу до дрсте све а не рще просте».

Перевод: «бросите ему до уст полных и те полока (?) ону до дрсте (груди?) своей, и не говорите простые». Маловразумительная строка.


12-я строка: «Словы све будете сыне све бгоуве а сыла ихьваперебендешете не вы».

Перевод: «Слова свои будете сыны богов и сила их пребудет на вас» …

Несомненно в тексте либо ошибка, либо опечатка типoгpaфии:

Следует - на вы, а не «не вы». Интересно сочетание «будете» (несомненно новейшая форма) с «перебендешете» (архаическая форма).


13-я строка: «до конце не имяхомь а не щерве наше насыте хлебем себ то пожден на огнь».

Перевод: «до конца; не имеем ни чрева нашего насытить хлебом, так как сожжен на огне». Здесь какой-то перескок мысли, возможно, дощечка была повреждена и неправильно восстановлена.


14-я строка: «а краве наше скуте трпящете тугу такожде и се якожде мы».

Перевод: «и коровы наши, скот терпит тугу также и вот как мы».


15-я строка: «и се акыне наше харалужне одерждехомь оде полоудене борзе а бедехомъ».

Перевод: «и вот акинаки наши харалужные получим с юга скоро и будем».


16-я строка: «сылны вище врзе наше».

Перевод: «сильными, выше наших врагов». На этом строка и дощечка оканчиваются.


Интересно загадочное слово «харалужный», доставившее исследователям «Слова о полку Игореве» очень много хлопот. Оно встречается только в «Слове» и «Влесовой книге», вероятно, это старый термин, отмерший вместе с устаревшим способом изготовления оружия. В свое время этот род оружия, вероятно, очень ценился, но впоследствии был превзойден и поэтому забыт. Не относится ли оно к изготовлению бронзового оружия? Эта дощечка особенно замечательна мыслями, изложенными в 8-й и 9-й строке.

Подчеркивается необходимость не пропустить ни одного слова из того, что сказано. Это открывает нам совсем иной аспект «Влесовой книги»: это была не летопись, не хроника в нашем понимании, а сборник проповедей, которые читались народу очевидно во время богослужений.

Их слушали и запоминали наизусть, ибо почитание предков было частью религиозного культа. Деяния предков, т. е. история, становились таким образом всеобщим народным достоянием, традицией, передававшейся из поколения в поколение.

В разные эпохи к старым дощечкам прибавлялись новые, освещавшие либо старые времена, но в ином аспекте, либо отражавшие и новые времена, но по сравнению со старыми. Отсюда многочисленные повторения исторического содержания, перемешанные с призывами к чести, храбрости, взывания к небу о ниспослании благ и т. д. Таким образом, религия, история и быт сливались в одно неразрывное целое. Характер «Влесовой книги» становится понятным: это не курс истории, это сборник религиозных поучений.



ДОЩЕЧКА Д 8 (О князе Бравлине и eгo правнуке)


Текст этой дощечки был опубликован А. А. Куром в журнале «Жар-Птица» за январь месяц 1959 г. С разделением на слова, без подстрочных примечаний, но с комментарием по поводу князя Бравлина.

Эта дощечка значительно отличается своим стилем от других дощечек группы «И»: нет характерных окончаний вроде «имяхомь», нет «и се», сравнительно часто встречается соединительное «а». Однако, предлог «и» преобладает, что и дало основание нам зачислить эту дощечкy в группу «И».

По языку она сравнительно новая, встречается «ять», слово «Руська», «межде» и т. п., что говорит за сравнительно позднее ее происхождение.

По сообщаемым фактам она исключительно интересна, ибо косвенно сообщает о времени, когда она была написана, именно сказано, что ныне княжит правнук князя Бравлина, а время этого князя устанавливается, хоть и очень приблизительно, по «Житию св. Стефана Сурожского».

Замечание А. А. Кура, что «дощечка не имеет начала», надо понимать так, что она является продолжением какой-то другой, а не поврежденной и потому не имеющей начала; наоборот плавный переход смысла от низа аверса к верху реверса говорит за то что она была цельной, неповрежденной. В аверсе и реверсе по 18 строк.


1-я строка аверса: «себ то зрящете обесва до имете птыцу тую на челе вашем а та венде вы».

Перевод; «то есть видите оба до (вероятно правильно будет «да») имеете птицу ту на челе вашем (т. е. во главе), и та ведет вас».


2-я строка: «до вытеженсте надо врзе, се ба… (пропуск) ины ава а таможде сен одержещет и ту».

Перевод: «до победы над врагами, и вот (пропуск) иные ова(?) и тамже получит и тут». Смысл темен.


3-я строка: «красоущесе пред ны а влеце светаме до сене и таква бящете во инь щас».

Перевод: «красуясь перед нами и (далее смысл непонятен), и так было в иные времена».


4-я строка: «о яко руште идяще со вендема и тые хотяе унесте бозе сва до море и».

Перевод: «о как русы идяще с вендами и те хотели унести своих богов к морю и». Первое упоминание вендов и что венды были идолопоклонники. О каком море идет речь, неизвестно.


5-я строка: «тамо угнездесеша и се гради а пмолиа а бястще таможде многа зодьща и».

Перевод: «там угнездились и вот города и храмы, и были там много строивши и».


6-я строка: «яко соуте богансте и та пмолиа украсены соуте злтем и србрем и мнгая о».

Перевод: «так как были богаты, храмы украшены были золотом и серебром и много из» …

«Пмолиа» - «помолия» очевидно не храмы в нашем понимании слова, а места молитв, где были и статуи богов и проч. Здесь имеем первое ясное упоминание языческих божеств и мольбищ, но это относится не к русам, а к вендам.


7-я строка: «се дрвены бзе поцтяще удьщете ус кус и и та ведома иным такожде».

Перевод: «вот деревянные боги (далее несколько непонятных слов) и та известна иным также». Из этой строки можно извлечь только то, что боги вендов были деревянными.


8-я строка: «тыя зрящеше а задеща на тоа и перещешя овы и таможде не кмящи родице».

Перевод: «тех видя и задеща (?) На тех и перещещя (?) Тех и тамже не имея родичей». Смысл темен.


9-я строка: «наше покоетесе ора6и ходящеше до те а трзящеше на трезещех о богьствы».

Перевод: «наших (два слова непонятны) ходя до тех и торгуя на торжищах о богатстве».


10-я строка: «та и таможде оуседше отрце одерене дащетсе и та земе поведа есще».

Перевод: «тех и тамже усевшись, отроки даючи в рабство и та земля поведала еще».


11-я строка: «мрзъсте пре и злы я оуживе се6 то мы одендеща о горех карпеньстех».

Перевод: «(первое слово непонятно) борьбы и зло применяя мы же отошли от гор Карпатских». Очень интересное место: после невразумительных слов, из которых можно уловить только описание бед, которым подверглись русы, видно, что они вынуждены были отойти от Карпатских гор до Киева.


12-я строка: «до кыя и тамо 6яхом такожде вряждене о злех язецех се 60 пояхом яко».

Перевод: «до Киева и там также страдали от злых народов, это ведь поем, так».


13-я строка: «сьмы русе о славнех днех сех а имемо спевы тыя од оце наше о».

Перевод: «как мы - русы о славных днях сих и имеем песни те от отцов наших о».


14-я строка: «краснем житьбе во ступях а о славе оцев, се бо воиводо бобреце ведштеи».

Перевод: «счастливой жизни в степях и о славе отцов; и вот воевода Бобрец, ведший».

15-я строка: «русе до голыне по смрте обрятщь чин перунъ хрябре гординстве то».

Перевод: «русов до Голыни, после смерти получивший чин Перунов, свидетельство храбрости, то».


16-я строка: «не запомыньмо овежде а якожде есьме сын и оцев нашех, да имемо любве до».

Перевод: «не забудем никогда то, что мы сыны отцов наших и да имеем любовь к».


17-я строка: «памяте ех а рцехом о не якожде бяще оны сылоу нашею а сыа»

Перевод: «памяти их, и скажем о них, что они были силой нашей, а сила».


18-я строка: «та иде до ны од ех, жню лев1ъниемо а леве ну тягнехом, рцехом есьме».

Перевод: «та идет к нам от них, жню (жатву) левением (непонятно), а левену (непонятно) тянем, говоря: есьмы». Интересно, что в слове «левениемо» употреблена буква «ять», а рядом в слове «левену» вместо ять стоит «ие». Это показывает на произношение буквы ять.


1-я строка реверса: «от иех, якови гобзяхуть о ны, се не имяхом мольбитсе и ряхом отва».

Перевод: «от них, которые заботятся о нас; и не имеем мольбища и (два слова непонятны)».


2-я строка: «опре студне а родници идеже вода живя теце и тамо волба е и влци хицне».

Перевод: «(два слова непонятны) и родники, где вода живая течет и там волба (?) есть и волки хищные».


3-я строка: «не ходящеть о те, а се олдореху щасе воспоминьемо и тые се зва жрвець».

Перевод: «не ходили о тех; и вот вспомним время Олдорехово, тот назывался жрвец (?)».


4-я строка: «яква не име радехом обзтепен есь а словеса не држешеть икрасене».

Перевод: «который не (два слова непонятны) и слова не держит и красавиц».


5-я строка: «нашя бере нагло а хитща, я и та овездева межде ны распре загодю и то».

Перевод: «наших берет неожиданно и похищая их и та (слово непонятно) между нами распри загодя и то».


6-я строка: «нжежихом а бысте по годи а тblя веце правихомьсе од роды и князе и».

Перевод: «(первое слово непонятно) и было после годи (готов) и в те века управлялись родами и князьями и».


7-я строка: «се княз бя брьвленъ, яковы жде обере елане у бренгы морсти опре идьмо».

Перевод; «вот князь был бравлень, который (два слова непонятны) аланов у морских берегов опре(?) идем».


8-я строка: «на заженть тоу и тамо ряхом скотя и скуфе деахом, попасете скотя».

Перевод: «на заженть (?) ту, и там выводим скот и делаем скуфе(?), пасем скот».


9-я строка: «во стенпех себ то беде оны и таква грецьколне седнешя по нове и грендища».

Перевод: «в степях, то есть беде(? - возможно испорченное слово) оные и так грецьколань (очевидно аналогично русколань) сели на новом (месте) и грендища (?»).


10-я строка: «г(о)рды и злобясе на ны, о тем щасе идяхом проще до полноще а тамо».

Перевод: «горды и злобились на нас; в это время пошли прочь на полночь и тамо».


11-я строка: «быхом двасты лента и тамо сьме и все соуте од щас теех до нынь а».

Перевод: «были двести лет и там есть и были от тех времен до ныне, а».


12-я строка: «и днесе имяохом ина князе 6рьвленя правнуце о дядо свео и тое реще».

Перевод: «и днесь имеем иного князя Бравлиня правнука от деда своего и тот сказал».


13-я строка: «идящете до полудне на грецъколне, грець 60 междоу еланеоу племе се6етно».

Перевод: «идемте на полдень на грецколунь, греки, ведь, между аланских племен отдельно».


14-я строка: «а трзе а трзе имяи оны во степнех о скоть нашоу а хоща 6ерате она».

Перевод: «и торжища (возможно ошибочное повторение двух слов) имеют оные в степях скотом нашим и хотят брать оный».


15-я строка: «задаре и то имяхом она стрщете оные до моря а гонете до сва крае».

Перевод: «задаром и вот имеем оных уничтожить оные, до моря и гнать до своего края».


16-я строки: «якождв Русь ка земе и все а Руська крев о та земе сен лиащешете до поде».

Перевод: «так как (это) русская земля есть и за ту землю русская кровь проливалась до пода».


17-я строка: «и та пияще кревь нашю на ны надежете има бенте и ту браняхом о вся дне».

Перевод: «и та (земля) пила кровь нашу на нас (два слова непонятны) быть и ту обороняем во все дни».


18-я строка: «яковоу трмемхом».

Перевод: «которую держим». Очевидно, конец фразы пришелся на начало строки. Этим кончается строка и вся дощечка.



КОММЕНТАРИИ К ДОЩЕЧКЕ Д 8


Дощечка сохранилась хорошо, значительная часть текста понимается без затруднений и есть надежда, что дальнейший анализ позволит прочитать всю дощечку. Особенно интересен реверс с упоминанием князя бравлина.

Прежде всего, здесь имеется дополнительное указание о князе, имя которого в летописях не упоминается, но упоминается в «Житии св. Стефана Сурожского». По нашим вычислениям около 775 года князь Бравлин из Новгорода (не того, что на Волхове, а крымского) напал на южные берега Крыма и подверг их разграблению. «Житие» описывает, что за разграбление могилы св. Стефана князь был наказан болезнью, но когда он дал слово возвратить награбленное, болезнь прошла, он и его приближенные, пораженные силой христианской веры, крестились иудалились. Повидимому «Влескнига» и говорит об этом князе.

Интересно, что норманисты связывали совершенно нелогично имя Бравлина с битвой при Бравалле в Швеции, на деле было найдено, и довольно насильственно, простое созвучие слов. В действительности князь Бравлин ничего общего не только со Швецией, но даже с севером Древней Руси не имел.

Написание его имени во «Влескниге», именно «Бравлень», показывает, что оно происходит из славянских корней и сам носитель его был славянин: «барвленный» - значит «расцвеченный», «окрашенный», что до сих пор удержалось в украинском местном, а не скандинавском, языке.

Отрывок интересен тем, что он говорит о правнуке князя Бравлина, который княжит в настоящее время. Таким образом, время написания дощечки устанавливается довольно точно: третье поколение после Бравлина.

Можно принять, что поколение от поколения отделяется приблизительно и округло в 25 лет. Следовательно, между Бравлином и его правну ком пролегло лет 75, а так как правнук Бравлина (имя точно не названо) уже княжит, то следует добавить по крайней мере еще 25 лет. Иначе говоря, дощечка написана около 885 года, т. е. в доолеговские времена, непосредственно перед его появлением в Киеве.

Надо помнить, однако, что централизованного вполне государства на юге тогда еще не было и вся «Влескнига» является летописью не киевского, а близкородственного племени, поэтому Бравлин, наверное, не принадлежал к киевским князьям, «Житие» прямо называет его «новгородским», но Неаполис в Крыму несомненно по-русски назывался тогда «Новгородом». Отрывок устанавливает, что во времена Бравлина русы отошли на север, но правнук его вновь призвал отвоевать свою землю, т. е. напасть на греков в Приморье.

«Влескнига» далее прямо указывает, что после отхода Бравлина на север прошло 200 лет. Цифра, несомненно, дана округло и в нее безусловно должна быть включена и значительная часть жизни Бравлина. Время князя «Барвленя» (вариантов имени много и мы на этом вопросе здесь специально не останавливаемся) падает на 875 год, т. е. почти начало времени Владимира Великого, он, вероятно, княжил в одном из самых южных княжеств на Руси, где-нибудь поблизости северного берега Черного моря.


Примечания


1

Если «босуви врани» - это серые вороны, то «босым волком» может означать «серым волком». - ред.

(обратно)


2

севера - племя северян, жившее к «северу» от Киева (откуда и произошло название стороны света, которая вообще-то у славян называлась «полуночь»). Соответственно, от кочевавших «к югу» от Киева угров (югров, югоров, югов) появилось слово «юг», заменившее со временем славянское наименование стороны света «полдень». - ред.

(обратно)


3

Подразумевается - «века».

(обратно)


4

См.: Лесной С. Откуда ты, Русь? М.: Алгоритм, 2007

(обратно)


5

1 Позорище - по-славянски зрелище. Таким образом, логично перевести данное место следующим образом: «наши пляски, игры и зрелища», тем более что «зрелища», т. е. театрализированные представления, имели у древних народов сакральное значение (например, комедия у древцих греков). - ред.

(обратно)

Оглавление

  • «СЛОВО О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ» - ЗОЛОТОЕ СЛОВО РУСИ
  •   1. В ЧЕМ ПРИЧИНА НЕИССЯКАЕМОГО ИНТЕРЕСА К «СЛОВУ О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ»?
  •   2. «СЛОВО - ЭТО ПОЭМА ИЛИ ПОЛИТИЧЕСКОЕ ВОЗЗВАНИЕ?
  •   3. «СЛОВО» С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ НАТУРАЛИСТА
  •   4. БЫЛ ЛИ АВТОР «СЛОВА» ХРИСТИАНИНОМ ИЛИ ЯЗЫЧНИКОМ?
  •   5. ИСТОРИЧЕСКАЯ ДОСТОВЕРНОСТЬ «СЛОВА»
  •   6. ПРИНЦИПЫ, ОПРЕДЕЛЯЮЩИЕ ВЕРНОЕ ПОНИМАНИЕ «СЛОВА»
  •   7. ПОДЛИННО ЛИ «СЛОВО О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ»?
  •   8. КОГДА, ГДЕ И КЕМ БЫЛО НАПИСАНО «СЛОВО»?
  •   9. ПУТЬ И ВРЕМЯ ПОХОДА КНЯЗЯ ИГОРЯ
  •   10. ПРИЛОЖЕНИЕ
  •     «Природа в «Слове о полку Игореве». (Критический разбор статей Н. В. Шарлеманя)
  •     Об академическом издании «Слова» в 1950 г.
  • «ВЛЕСОВА КНИГА» - ЯЗЫЧЕСКАЯ ЛЕТОПИСЬ ДООЛЕГОВОЙ РУСИ
  •   1. ИСТОРИЯ НАХОДКИ «ДОЩЕЧЕК И3ЕНБЕКА» И ИХ СУДЬБА
  •     Название.
  •     История находки.
  •     Биографические данные oб Изенбеке.
  •   2. ПЕРВЫЕ ПУБЛИКАЦИИ ТЕКСТОВ И ИССЛЕДОВАНИЯ
  •     Терминология.
  •     Судьба «текста Миролюбова».
  •     Работа А. А. Кура.
  •     Работа Сергея Лесного.
  •   3. ЧТО ПРЕДСТАВЛЯЛИ СОБОЙ «ДОЩЕЧКИ И3ЕНБЕКА»
  •     Как технически писалась «Влесова книга».
  •   4. ПОДЛИННОСТЬ «ДОЩЕЧЕК ИЗЕНБЕКА»
  •   ОТЗЫВ АКАДЕМИИ НАУК СССР О «ДОЩЕЧКАХ ИЗЕНБЕКА»
  •   ПРЕДИСЛОВИЕ К ТЕКСТУ
  •   ДОЩЕЧКА Д 1 (Попытка праотца Оря объединить два племени русов)
  •     КОММЕНТАРИИ К ДОЩЕЧКЕ Д 1
  •   ДОЩЕЧКА Д 2 (Об антах и князьях после Кия)
  •   ДОЩЕЧКА Д 3 (О границе с готами)
  •   ДОЩЕЧКА Д 4 (Об антах и Мезенмире)
  •   ДОЩЕЧКА Д 5 (О восхищении отца Оря на небо)
  •   ДОЩЕЧКА Д 6 (О братьях-князьях - Славне и Скифе)
  •     КОММЕНТАРИИ К ДОЩЕЧКЕ Д 6
  •   ДОЩЕЧКА Д 7 (С упоминанием харалужных акинаков)
  •   ДОЩЕЧКА Д 8 (О князе Бравлине и eгo правнуке)
  •     КОММЕНТАРИИ К ДОЩЕЧКЕ Д 8
  • Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

    Copyright © UniversalInternetLibrary.ru - электронные книги бесплатно