Саморазвитие, Поиск книг Обсуждение прочитанных книг и статей, Консультации специалистов: Рэйки; Космоэнергетика; Биоэнергетика; Йога; Практическая Философия и Психология; Здоровое питание; В гостях у астролога; Осознанное существование; Фэн-Шуй; Вредные привычки Эзотерика

НЮРНБЕРГСКИЙ ПРОЦЕСС СБОРНИК МАТЕРИАЛОВ

ТОМ II

Издание третье, исправленное и дополненное

Государственное Издательство ЮРИДИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

МОСКВА. 1955

Сборник материалов Нюрнбергского процесса над главными немецкими военными преступниками в двух томах подготовлен под редакцией К.П. Горшенина (главный редактор), Р.А. Руденко и И.Т. Никитченко.

ОТ ИЗДАТЕЛЯ ЭЛЕКТРОННОЙ ВЕРСИИ

Материал данного издания содержит большое количество цитат документов, поэтому по мере возможности цитаты были заменены полными или более полными версиями документов. Источники материала указаны в сносках.

ДОПРОСЫ ПОДСУДИМЫХ

ДОПРОС ПОДСУДИМОГО ГЕРИНГА

[Из стенограммы заседания Международного Военного Трибунала от 18 марта 1946 г.]

Джексон^[1]: Возможно, вы осознаёте то, что вы единственный оставшийся в живых человек, который может полностью рассказать нам о действительных целях нацистской партии и о работе руководства внутри партии?

Геринг: Да, я это ясно сознаю.

Джексон: Вы с самого начала вместе с теми, которые сотрудничали с вами, намеревались свергнуть и затем действительно свергли Веймарскую республику?

Геринг: Что касается лично меня, то это было моим твердым решением.

Джексон: А придя к власти, вы немедленно уничтожили парламентарное правительство в Германии?

Геринг: Оно больше не было нам нужно.

Джексон: После того как вы пришли к власти, вы, для того чтобы удержать власть, запретили все оппозиционные партии?

Геринг: Мы считали необходимым не допускать в дальнейшем существования оппозиций.

Джексон: Вы также проповедовали теорию о том, что вам следует уничтожать всех лиц, оппозиционно настроенных по отношению к нацистской партии, чтобы они не могли создать оппозиционной партии?

Геринг: Поскольку оппозиция в какой-либо форме серьезно препятствовала нашей работе, само собой разумеется, оппозиционность этих лиц не могла быть терпима.

Джексон: Вы сказали нам о том, как вы и другие сотрудничали для того, чтобы сосредоточить всю власть в германском государстве в руках фюрера, не так ли?

Геринг: Я говорил только о своей работе в этом направлении.

Джексон: Имеется ли здесь на скамье подсудимых кто-нибудь, кто бы не сотрудничал с вами для достижения этой цели, по мере возможности?

Геринг: Ясно, что никто из сидящих здесь подсудимых вначале не мог быть в оппозиции к фюреру. Но я хотел бы сказать, что всегда нужно различать определенные периоды. Те вопросы, которые мне ставят, имеют весьма общий характер и касаются целого периода, который охватывает 24—25 лет.

Джексон: Я хочу обратить внимание на плоды этой системы. Насколько я вас понял, в 1940 году вы были информированы о том, что германская армия готовится напасть на Советскую Россию?

Геринг: Да, я  говорил об этом.

Джексон: Вы считали, что в таком нападении не только нет необходимости, но что оно будет неразумным с точки зрения Германии?

Геринг: В тот момент я считал необходимым отложить его с тем, чтобы выполнить задачи более важные, с моей точки зрения.

Джексон: Насколько известно, германский народ был втянут в войну против Советского Союза. Вы были за этот шаг?

Геринг: Германский народ узнал об объявлении войны с Россией только тогда, когда война началась. Германский народ не имеет ничего общего со всем этим делом. Его не спрашивали ни о чем. Он только узнал о фактическом положении вещей и о той необходимости, которая привела к этому.

Джексон: Когда вы поняли, что война, с точки зрения той цели, которую вы преследовали, была проиграна?

Геринг: На это чрезвычайно трудно ответить. Во всяком случае, по моему убеждению, относительно поздно, то есть я имею в виду, что убеждение, что война проиграна, создалось у меня значительно позже. До этого я все еще думал и надеялся, что война кончится вничью.

Джексон: Далее, описывая приход партии к власти, вы опустили некоторые вещи, в частности пожар рейхстага 27 февраля 1933 г. После этого пожара — не так ли? — была большая чистка, во время которой многие были арестованы и многие — убиты.

Геринг: Мне не известно ни одного случая, чтобы хоть один человек был убит из-за пожара здания рейхстага, кроме осужденного имперским судом действительного поджигателя ван дер Люббе. Двое других подсудимых были- оправданы. По ошибке был привлечен к суду не г-н Тельман, как недавно думали, а депутат от коммунистов Торглер. Его оправдали, так же как и болгарина Димитрова.

В связи с пожаром рейхстага арестов было произведено относительно мало. Аресты, которые вы относите за счет пожара рейхстага, в действительности были направлены против коммунистических деятелей. Я часто об этом говорил и подчеркиваю еще раз, что аресты производились совершенно независимо от этого пожара. Пожар только ускорил их арест, сорвал так тщательно подготовлявшееся мероприятие, благодаря чему ряду функционеров удалось во-время скрыться.

Джексон: Другими словами, у вас уже были готовы списки коммунистов для последующих арестов до пожара рейхстага, не так ли?

Геринг: У нас были списки коммунистических деятелей, подлежащих аресту. Эти списки были составлены совершенно независимо от пожара германского рейхстага.

Джексон: Вы и фюрер встретились во время пожара, не так ли?

Геринг: Да.

Джексон: И здесь же на месте вы решили арестовать всех коммунистов, которые значились в составленных списках?

Геринг: Я еще раз подчеркиваю, что решение об этих арестах было принято задолго до этого. Однако решение о немедленном выполнении арестов последовало в эту ночь. Мне было бы выгодней подождать несколько дней, как было предусмотрено, и тогда от меня не ускользнули бы несколько важных партийных руководителей.

Джексон: На следующее утро президенту фон Гинденбургу был представлен проект закона об изменениях конституции, о которых мы говорили здесь, не так ли?

Геринг: Думаю, да.

Джексон: Кто был Карл Эрнст?

Геринг: Я не знаю, было ли его имя Карл, но знаю, что Эрнст был руководителем СА в Берлине.

Джексон: Кто такой Хелльдорф?

Геринг: Хелльдорф позднее стал руководителем СА в Берлине.

Джексон: А кто такой Хейнес?

Геринг: Хейнес был в это время начальником СА в Силезии.

Джексон: Вам известно — не так ли? — что Эрнст сделал заявление, сознаваясь, что эти трое подожгли рейхстаг и что вы и Геббельс планировали этот поджог и предоставили им воспламеняющиеся составы — жидкий фосфор и керосин, — которые положили для них в подземный ход, ведший из вашего дома в здание рейхстага. Вам известно о таком заявлении, не так ли?

Геринг: Я не знаю ни о каком заявлении руководителя СА Эрнста, но я знаю роман шофера г-на Рема, вышедший вскоре после этого и опубликованный в иностранной прессе после 1934 года.

Джексон: Но из вашего дома в рейхстаг вел специальный ход. Не правда ли?

Геринг: С одной стороны улицы стоит здание рейхстага, напротив — дворец имперского президента. Между обоими зданиями имеется ход, по которому доставлялся кокс для центрального отопления.

Джексон: Вы когда-нибудь хвалились тем, что подожгли здание рейхстага, хотя бы в шутку?

Геринг: Нет. Я употребил только одну шутку, если вы подразумеваете именно это. Я сказал, что я конкурирую с императором Нероном...

Джексон: Значит, вы никогда не заявляли, что подожгли здание рейхстага?

Геринг: Нет. Я знаю, что г-н Раушниг в своей книге, которая здесь неоднократно цитировалась, писал о том, будто бы я беседовал с ним об этом. Я г-на Раушнига видел в своей жизни два раза, и то мимоходом. Если бы я поджег рейхстаг, я бы признался в этом только в очень узком кругу лиц, — если бы я вообще собирался кому-нибудь говорить об этом. Однако человеку, которого я совершенно не знал и даже не могу сказать, как он выглядит, — я не мог бы этого сказать.

Джексон: Вы помните завтрак в день рождения Гитлера в 1942 году? Это было в ставке фюрера в Восточной Пруссии, в офицерском клубе. Это был офицерский завтрак?

Геринг: Нет.

Джексон: Вы не помните этого? Я попрошу, чтобы вам показали письменное показание генерала Франца Гальдера. Я обращаю ваше внимание на его заявление, которое может освежить вашу память. Я читаю:

«За общим завтраком в день рождения фюрера в 1942 году люди кругом разговаривали относительно здания рейхстага и его художественной ценности. Я слышал собственными ушами, как Геринг вмешался в разговор и крикнул: «Единственный человек, который действительно знает рейхстаг, — это я, потому что я поджег его!». Сказав это, он похлопал себя по ляжке».

Геринг: Этого разговора вообще не было. И я попрошу очной ставки с Гальдером...

Джексон: Вы знаете, кто такой Гальдер?

Геринг: Да, достаточно хорошо.

Джексон: Можете вы нам сказать, какой пост он занимал в германской армии?

Геринг: Он был начальником штаба сухопутных войск. Когда началась война, я беспрестанно указывал фюреру, что он должен взять себе такого начальника штаба, который что-то понимает в военных делах.

Джексон: Спрашивали ли вас и давали ли вы такой ответ американскому следователю в октябре 1945 года относительно Шахта: «Он предложил мне стать уполномоченным по вопросам иностранной валюты и военных материалов. Он полагал, что на таком посту я смогу оказать необходимую поддержку министру экономики и Рейхсбанку»? Давали ли вы ответ и правильна ли эта информация?

Геринг: Повторите, пожалуйста, еще раз.

Джексон: В протоколе говорится, что относительно Шахта вы сказали: он сделал предложение о том, чтобы я стал уполномоченным по вопросам военных материалов и иностранной валюты. Он полагал, что таким образом я смогу оказать министру экономики, а также президенту Рейхсбанка необходимую поддержку.

Геринг: Это абсолютно верно.

Джексон (читает): «Больше того, он был очень откровенен по поводу предложения, сделанного им и Бломбергом, о том, чтобы я был назначен уполномоченным по вопросам четырехлетнего плана. Однако Шахт считал, что я недостаточно сведущ в области экономики и что он сможет с легкостью прятаться за моей спиной».

Геринг: Об этом недавно я совершенно четко говорил.

Джексон: С того времени и впредь вы и Шахт сотрудничали в течение некоторого периода, подготовляя программу перевооружения? Разве не так?

Геринг: Я работал с этого времени в области экономики вместе с г-ном Шахтом над проблемой структуры всей германской экономики и, в частности, над вопросами военной промышленности, которая, само собой разумеется, была предпосылкой начавшегося укрепления германской армии и ее военной мощи.

Джексон: Между вами и им не было разногласий по вопросам о том, что должна была проводиться программа перевооружения. Вы спорили лишь о том, как ее провести?

Геринг: Я полагаю, что Шахт... был готов приложить все усилия к вооружению Германии и тем самым к ее укреплению. Расхождения с ним имелись только в отношении методов...

Джексон: После того как он перестал работать над программой вооружения, он остался в кабинете как министр без портфеля и в течение некоторого времени заседал в рейхстаге, не так ли?

Геринг: Это правильно. Фюрер хотел, чтобы это выглядело как его признательность по отношению к г-ну Шахту.

...Джексон: Я хочу, чтобы вам показали документ №3700-ПС. Я спрашиваю вас, получали вы от Шахта письмо, копией которого, написанной через копировальную бумагу, является этот документ?

(Геринг знакомится с документом.)

Геринг: Да, это письмо я получал. К сожалению, здесь, в копии, не указан год этого письма...

Джексон: Вы ответили на это письмо?

Геринг: Мне трудно ответить на этот вопрос сегодня. Может быть, да.

Джексон: Дайте, пожалуйста, если возможно, более точный ответ. Не говорили ли вы в письме к Шахту от 18 декабря 1936 г., что вы считаете своей задачей, по вашим собственным словам, в течение четырех лет привести всю экономику в состояние готовности к войне?

Сказали вы это или нет?

Геринг: Само собой разумеется, что я то говорил.

Джексон: Так. Вспоминаете вы отчет Бломберга в 1937 году, в котором (если вы хотите, вы можете посмотреть соответствующий документ, С-175) он говорит:

«Общее политическое положение вызывает предположение, что Германии не следует бояться нападения ни с какой стороны...»

Геринг: Для того момента это было вполне вероятным...

Джексон: Через месяц после этого вы создали концерн «Герман Геринг»?

Геринг: Правильно.

Джексон: Ваши заводы занимались тем, что приводили Германию в состояние готовности к войне? Не правда ли?

Геринг: Это неправильно. Предприятия «Герман Геринг» занимались исключительно вопросами разработки германских железных руд в районе Зальцгиттер в Верхнем Пфальце и после аншлюсса — разработкой железных руд в Австрии. Предприятия «Герман Геринг» первоначально занимались созданием различных сооружений и предприятий по добыче руды и подготовкой горных предприятий по обработке железной руды. Только значительно позднее появились сталелитейные и вальцовочные заводы, то есть промышленность.

Джексон: Предприятия «Герман Геринг» входили как составная часть в четырехлетний план? Разве не так?

Геринг: Правильно.

Джексон: Вы уже сказали, что четырехлетний план имел своей целью подготовить экономику Германии к войне, а заводы «Герман Геринг» были организованы для того, чтобы разрабатывать рудные запасы и запасы железа и доводить этот процесс разработки до подготовки готовых орудий и танков? Не так ли?

Геринг: Нет, это неправильно. Концерн «Герман Геринг» вначале не имел своих предприятий вооружения, он занимался, как я уже подчеркивал, добычей сырья и получением стали.

[Из стенограммы заседания Международного Военного Трибунала от 21—22 марта 1946 г].

Руденко^[2]: Правильно ли я понял вас, подсудимый Геринг, что все основные решения в области внешнеполитической, военно-стратегической в окончательном их виде принимались Гитлером самостоятельно?

Геринг: Да, правильно. Для этого он и был фюрером.

Руденко: Следует ли понимать это так, что Гитлер принимал решения без заслушивания мнения специалистов, без изучения вопроса, без анализа различных материалов, которые могли представить эти специалисты?

Геринг: Это происходило различным образом. В отдельных случаях он, естественно, распоряжался о предоставлении ему соответствующих материалов, но эксперты не могли точно угадывать, для чего это делается. В других случаях он высказывался по отношению к экспертам, что он намеревается совершить. В этих случаях он получал от них соответствующие материалы и заключения. Но решал как высший руководитель он сам.

Руденко: В этом случае, правильно ли я понимаю вас, что при решении серьезных вопросов Гитлер в той или иной степени опирался на материалы или анализы, представляемые ему его ближайшими сотрудниками, работавшими и консультировавшими его в соответствующих областях?

Геринг: Частично это были близкие его сотрудники. При представлении информации это были менее близкие сотрудники из соответствующих ведомств.

Руденко: Не скажете ли тогда вы, кто являлся таким ближайшим сотрудником Гитлера в области военно-воздушного флота?

Геринг: Само собой разумеется, я.

Руденко: В вопросах экономики?

Геринг: По вопросам экономики — это также был я.

Руденко: По внешнеполитическим вопросам?

Геринг: Здесь обстояло по-разному. Это зависело от того вопроса, который решался, и насколько фюрер намеревался привлечь кого-либо к обсуждению этого вопроса или его разъяснению.

Руденко: Кого вы можете назвать из таких ближайших сотрудников персонально?

Геринг: Ближайшим сотрудником фюрера был, как я уже сказал, в первую очередь я. Затем ближайшим сотрудником, это слово не совсем правильно, был доктор Геббельс; он просто больше говорил с ним, чем с другими. Вы также должны различать то время, к которому это относилось, потому что на протяжении двадцати лет картина менялась. В конце сильнее всего к нему был приближен Борман. Затем в 1933—1934 гг. и почти до самого конца — Гиммлер, но только по определенным; вопросам. Если фюрер стоял перед разрешением каких-либо специальных вопросов, которые касались какого-нибудь ведомства, то, само собой разумеется, что он привлекал того, кто лучше всего разбирался в этих вопросах, как принято и в других правительствах. От них он и требовал соответствующие материалы.

Руденко: Назовите, кто в области внешней политики являлся ближайшим сотрудником Гитлера?

Геринг: Что касается внешней политики, то о близком сотрудничестве с фюрером можно говорить только тогда, когда подразумевается техническая сторона вопроса. Самые же важные и значительные решения в области внешней политики он обычно обдумывал сам, после чего он сообщал о результатах этих размышлений своим ближайшим сотрудникам и доверенным лицам из его окружения. Только в редких случаях он разрешал обсуждать те или иные вопросы. Так, например, это имело место со мной. Но техническое выполнение его решений по вопросам внешней политики, которые находили свое выражение в нотах или в чем-либо другом, поручалось министерству иностранных дел и министру иностранных дел.

Руденко: Подсудимому Риббентропу?

Геринг: Конечно, он был именно этим министром. Однако он не делал внешней политики.

Руденко: По военно-стратегическим вопросам кто консультировал Гитлера?

Геринг: Это был ряд лиц. На основании чисто ведомственного порядка к обсуждению стратегических вопросов привлекались три главнокомандующих частями вооруженных сил и их начальники штабов. Частично — также штаб оперативного руководства, который находился непосредственно у фюрера.

Руденко: Кто из подсудимых может быть вами назван в качестве таких консультантов?

Геринг: В том случае, когда фюрер запрашивал, советником по вопросам стратегического порядка был генерал-полковник Иодль, начальник штаба оперативного руководства, по военно-организационным вопросам — три главнокомандующих, в числе которых были я и гросс-адмирал Редер, а впоследствии гросс-адмирал Дениц. Последние два — по морским вопросам.

Руденко: Все эти советчики не могли быть в стороне, они оказывали свое влияние своими советами и консультациями на решения Гитлера?

Геринг: Они не находились в стороне, но влияние они имели лишь в той степени, в какой их точка зрения совпадала с точкой зрения фюрера.

Руденко: Ясно. Перейдем к следующей группе вопросов.

Когда именно вы начали разработку плана действий германской авиации против Советского Союза в связи с вариантом «Барбаросса»?

Геринг: План стратегического сосредоточения и развертывания военно-воздушных сил в связи с вариантом «Барбаросса» был разработан моим генеральным штабом после первого указания фюрера относительно возможного возникновения конфликта, то есть после ноябрьского указания.

Руденко: 1940 года?

Геринг: В 1940 году. Но я в своей области уже до этого времени продумал приготовления на случай возможного конфликта со всеми теми государствами, которые не находились с нами в состоянии войны, в том числе и против России. В своей области я продумывал это, будучи совершенно независимым.

Руденко: Таким образом, еще в ноябре 1940 года, то есть более чем за полгода до нападения Германии на Советский Союз, уже был разработан план этого нападения при вашем участии?

Геринг: Я недавно очень подробно говорил о том, что к этому времени уже был разработан план на случай возможного изменения политического положения.

Руденко: Я прошу ответить коротко на этот вопрос: «да» или «нет». Я еще раз повторяю: в ноябре 1940 года, более чем за полгода до нападения на Советский Союз, был разработан план этого нападения при вашем участии? Вы можете коротко ответить на этот вопрос?

Геринг: Да, но не в том смысле, в каком вы это хотите представить.

Руденко: Мне кажется, я вам совершенно ясно поставил вопрос, и никакого двойного смысла в нем нет. Сколько времени разрабатывался план «Барбаросса»?

Геринг: О какой области вы говорите: области авиации, флота или сухопутных сил?

Руденко: Если вы осведомлены по всем областям: и авиации, и флота, и сухопутных войск, — я желал бы, чтобы вы ответили по всем областям.

Геринг: В общем и целом я могу сказать о ВВС, где дело шло относительно быстро.

Руденко: Пожалуйста. Сколько времени разрабатывался план «Барбаросса»?

Геринг: Я не могу назвать точной даты без каких-либо материалов, но в ВВС план стратегического сосредоточения и развертывания был разработан относительно быстро. В области сухопутных войск это заняло, очевидно, большее количество времени.

Руденко: Таким образом, вы признаете, что нападение на Советский Союз было предрешено за несколько месяцев до его осуществления и что вы как командующий германской авиацией и рейхсмаршал принимали непосредственное участие в подготовке этого нападения.

Геринг: Я позволю себе разделить то обилие вопросов, которые вы мне задали. Во-первых, не за несколько месяцев...

Руденко: Здесь нет обилия вопросов. Здесь один вопрос. Вы признали, что в ноябре вы разработали вариант «Барбаросса» по ВВС. В связи с этим я ставлю вам вопрос: вы признали тот факт, что это нападение было предрешено за несколько месяцев до осуществления?

Геринг: Это правильно.

Руденко: На первую часть вопроса вы ответили. Теперь последняя часть вопроса. Вы признаете как командующий ВВС и маршал авиации, что вы принимали участие в подготовке нападения на Советский Союз?

Геринг: Я еще раз подчеркиваю — я провел приготовления... Я хотел бы подчеркнуть, что мое положение как рейхсмаршала не играет в данном случае никакой роли. Это ведь лишь титул, ранг.

Руденко: Вы не отрицаете, что этот план был разработан еще в ноябре 1940 года?

Геринг: Да.

Руденко: Признаете ли вы, что целями войны против Советского Союза был захват советских территорий до Урала, присоединение к империи Прибалтики, Крыма, Кавказа, Волжских районов, подчинение Германии Украины, Белоруссии и других областей? Признаете вы это?

Геринг: Я этого ни в коей степени не признаю.

Руденко: Разве вы не помните, что на совещании у Гитлера 16 июля 1941 г., на котором присутствовали вы, Борман, Кейтель, Розенберг и другие, Гитлер именно так определил цели войны против СССР, как я изложил в предыдущем вопросе? Этот документ был предъявлен Трибуналу, он достаточно известен, и вы, очевидно, его помните. Вы помните это совещание?

Геринг: Я точно помню этот документ и примерно помню это совещание. Я сразу же сказал, что этот документ, составленный г-ном Борманом, мне кажется бесконечно преувеличенным в отношении данных требований. Во всяком случае, в начале войны и еще раньше этот вопрос не обсуждался.

Руденко: Но вы признаёте, что такая протокольная запись существует?

Геринг: Это я признаю, так как я видел ее. Этот документ был составлен Борманом.

Руденко: Вы признаете, что согласно этой протокольной записи вы также были участником этого совещания?

Геринг: Я присутствовал на этом совещании, и по этой причине я сомневался в правильности этой записи.

Руденко: Вы помните, что в протокольной записи совещания формулировались задачи, которые поставлены в связи со сложившейся обстановкой? Я напомню вам некоторые места из этого протокола.

Геринг: Можно ли мне получить копию этого протокола?

Руденко: Пожалуйста. На второй странице этого документа, второй абзац, пункт 2 относительно Крыма, говорится:

«Крым должен быть освобожден от всех чужаков и населен немцами. Точно так же австрийская Галиция должна стать областью Германской империи».

Вы находите это место?

Геринг: Да.

Руденко: Далее я обращаю ваше внимание на конец этого протокола, последнюю его часть.

«Фюрер подчеркивает, что вся Прибалтика должна стать областью империи. Точно так же должен стать областью империи Крым с прилегающими районами, вернее, области Крыма. Этих прилегающих районов должно быть как можно больше».

Далее сказано в отношении проживающих украинцев. Через один абзац сказано:

«Фюрер подчеркивает, что и волжские районы должны стать областью империи, точно так же, как и Бакинская область должна стать немецкой концессией, военной колонией.

Финны хотят получить Восточную Карелию. Однако ввиду большой добычи никеля Кольский полуостров должен отойти к Германии. Со всей осторожностью должно быть подготовлено присоединение Финляндии в качестве союзного государства. На Ленинградскую область претендуют финны. Фюрер хочет сравнять Ленинград с землей, с тем чтобы затем отдать его финнам».

Вы нашли это место?

Геринг: Да.

Руденко: Это запись совещания, на котором вы присутствовали 16 июля 1941 г., через три недели после нападения Германии на Советский Союз. Вы не отрицаете, что такая запись существует? Правильно, что такое совещание было?

Геринг: Это правильно. Я все время это подчеркивал. Но протокол неправильный.

Руденко: А кем этот протокол был записан?

Руденко: А какой же смысл Борману было вести неправильную запись этого совещания?

Геринг: Борман преувеличил кое-что в протоколе.

Руденко: Много?

Геринг: Например, об областях Волги вообще нигде не было речи. Что касается Крыма, то правильно, что фюрер... хотел иметь Крым.

Руденко: Раз фюрер хотел...

Геринг: Но это было поставлено целью еще до войны.

Руденко: Все же я хочу уточнить. Вы заявляете, что в отношении Крыма действительно шла речь о том, чтобы Крым сделать областью империи?

Геринг: Да, на этом совещании об этом говорилось.

Руденко: В отношении Прибалтики тоже речь шла об этом?

Геринг: Да, также, но никогда не говорилось о том, что Кавказ должен был стать немецким. В этой связи говорилось только о том, чтобы осуществить сильное экономическое влияние со стороны Германии.

Руденко: То есть, чтобы Кавказ стал германской концессией?

Геринг: В какой мере — это можно было бы определить только после победоносного заключения мира. Можно увидеть из протокола, что безумием-является говорить о таких вещах спустя несколько дней после начала войны. О таких вещах, которые излагает здесь Борман, вообще нельзя говорить, так как ведь еще неизвестно, каков будет исход войны, каковы перспективы.

Руденко: Итак, преувеличение сводится к тому, что о Волжских колониях не шла речь, — не так ли?

Геринг: Преувеличение заключается в том, что в тот момент обсуждались вещи, о которых практически вообще нельзя было говорить. В лучшем случае, можно было говорить о тех областях, которые были заняты, а также об их управлении.

Руденко: Мы сейчас устанавливаем факт, что об этих вещах шел разговор, эти вопросы ставились на совещании, причем ставились как задача, и этого вы не отрицаете?

Геринг: Частично они обсуждались, но не так, как это здесь описано.

Руденко: Я только хочу сделать один вывод, что это совещание подтверждает основной план захвата территорий Советского Союза Германией, правильно это?

Геринг: Это правильно. Но я должен еще раз подчеркнуть, разрешите мне это сделать, что я, как отмечено в протоколе, не разделял эти безграничные предположения. Дословно здесь сказано следующее: «В ответ на это, то есть в ответ на длительное обсуждение этих вопросов, рейхсмаршал подчеркнул важнейшие моменты, которые в настоящий момент могли быть для нас определяющими, а именно — обеспечение продовольствием в той мере, в какой это необходимо для экономики, а также обеспечение безопасности путей сообщения». Я хотел свести все эти речи к действительно практическим вещам.

Руденко: Вы, собственно, правильно говорите, что вы возражали, но по таким основаниям, что в первую очередь следует обеспечить себя продовольствием, а все остальное, как фиксируется, могло бы прийти гораздо позже. Так написано. Стало быть, вы не по существу возражали, а вопрос шел только о сроках; в первую очередь захватить продовольствие, а потом территорию.

Геринг: Нет, написано так, как я зачитывал. Дело не в сроках. Относительно этого никаких секретов нет.

Руденко: Прошу вас повторить, как вы зачитывали. В чем расхождения нашего перевода?

Геринг: «В ответ на длительное обсуждение относительно отдельных лиц и этих вопросов, то есть вопроса о присоединении, рейхсмаршал подчеркнул важнейшие моменты, которые могут быть для нас решающими факторами: обеспечение продовольствием, обеспечение в нужной степени хозяйства, а также обеспечение безопасности дорог и других путей сообщения». Я тогда говорил как раз о железных дорогах и т.д.; это значит, что я хотел свести эту безмерную дискуссию, имевшую место в первое время опьянения победой, к чисто практическим вопросам, которые должны были быть разрешены. Все это объясняется воздействием первых побед.

Руденко: Очевидно, воздействие здесь имело место, и огромное место, но, во всяком случае, из ваших объяснений совершенно не следует, что вы возражали против присоединения Крыма к империи. Это так?

Геринг: Если бы вы владели немецким языком, то вы поняли бы весь смысл этого выступления из предложения: «В ответ на это рейхсмаршал подчеркнул...», — это значит, что я тогда не сказал, что я протестую против аннексии Крыма или против аннексии Прибалтийских стран. Я не имел никаких оснований для этого. Если бы мы победили...

Руденко: То вы бы это осуществили?

Геринг: ...то после окончания войны это бы последовало так или иначе, независимо от того, использовали мы бы аннексию или нет. Но в тот момент мы еще не кончили войны и еще не победили. Вследствие этого я лично ограничился лишь практическими вещами.

Руденко: Вы признаете, что в качестве уполномоченного по четырехлетнему плану вы непосредственно руководили подготовкой и разработкой планов экономической эксплуатации всех оккупированных территорий, а также реализацией этих планов?

Геринг: Я уже признал, заявив, что я несу ответственность за экономику в оккупированных странах согласно тем директивам, которые я давал по использованию и управлению этими странами.

Руденко: Вы не можете сказать, сколько миллионов тонн зерна и других продуктов было вывезено из Советского Союза в Германию за время войны?

Геринг: Я не могу вам назвать общее количество.

Руденко: На совещании 6 августа 1942 г. всех рейхскомиссаров оккупированных областей и представителей военного командования вы выступали. Я хотел бы напомнить вам некоторые места из этих выступлений.

Геринг: Дайте мне, пожалуйста, протокол.

Руденко: Пожалуйста. Прошу обратить внимание на страницу 111 стенограммы. Вы говорили следующее:

«Господа, фюрер предоставил мне генеральные полномочия в таком размере, в каком он еще не предоставлял до сего времени в четырехлетнем плане...

Он дал мне дополнительные полномочия, которые касаются любой хозяйственной области нашей структуры, безразлично, внутри ли государства, партии или вооруженных сил... »

Я заканчиваю этим цитату. Я спрашиваю, действительно вам были предоставлены такие исключительные полномочия в этих вопросах?

Геринг: После разработки четырехлетнего плана мне были предоставлены чрезвычайные полномочия. Впервые в области экономики были предоставлены неограниченные полномочия давать директивы и указания всем высшим имперским инстанциям, всем партийным инстанциям, вооруженным силам. Эти полномочия после начала войны были распространены также на экономическую структуру оккупированных областей; они были не расширены, но распространены.

Руденко: Значит, правильно я цитировал ваше выступление?

Геринг: Совершенно правильно, хотя это было неправильно переведено на немецкий язык.

Руденко: Следующее в связи с этим. Учитывая ваши особые полномочия, которыми вы были облечены, — ваши указания, инструкции и требования являлись обязательными для участников совещания, на котором вы выступали?

Геринг: Да.

Руденко: Следовательно, если в ваших выступлениях встречаются такие выражения, как «выжать» и «вытряхнуть» из оккупированных территорий все, что только можно, то это была обязательная директива?

Геринг: Эти директивы были, конечно, приведены в соответствующую форму. В данном случае речь идет о высказывании в прямой речи, в устном выступлении. Конечно, эти слова не отличаются особенной салонной изысканностью, но позднее...

Руденко: Правильно, прямое высказывание — я с этим согласен.

Геринг: Вы имеете в виду то место (я позволю себе повторить), где говорится следующее: «Вы посланы сюда не за тем, чтобы работать на благо вверенных вам народов, а для того, чтобы...»?

Руденко: Правильно.

Я обращаю ваше внимание на следующую цитату. Вот, на странице 113, там так фиксируется ваше указание:

«Я сделаю одно, я заставлю выполнить поставки, которые я на вас возлагаю, и, если вы этого не можете сделать, тогда я поставлю на ноги органы, которые при всех обстоятельствах вытрясут это у вас, независимо от того, нравится вам это или нет». Правильно это? Есть такое место в вашем выступлении?

Геринг: Это место переведено переводчиком не так, как это сказано в подлиннике. Переводчик, который переводит ваши слова на немецкий язык, употребляет некоторые превосходные степени, которые здесь не наличествуют.

Руденко: Разве у вас имелись основания не доверять рейхскомиссарам оккупированных территорий, которым вы угрожаете специальными органами?

Геринг: Там присутствовали имперские комиссары не только восточных областей, но вообще всех областей. Речь шла о регулировании поставок продовольствия из отдельных областей, о регулировании всего продовольственного вопроса в занятых нами областях Европы. Незадолго до совещания мне было сказано, что, само собой разумеется, каждый старается удержать запасы продовольствия у себя для того, чтобы заставить другого больше давать поставки. Чтобы быть кратким, я заявляю: я не хотел давать себя обманывать этим господам. И после того, как я узнал, что они предлагали мне лишь половину, я потребовал 100 процентов, чтобы согласиться на половине.

Руденко: Я спрашиваю вас: эти установки, которые вы дали участникам совещания, не являлись ли эти установки не чем иным, как требованием беспощадно грабить оккупированные территории?

Геринг: Нет. В первую очередь на этом совещании речь шла о том, что необходимо иметь больше продовольствия.

Руденко: Я говорю о грабеже. Грабеж может заключаться и в том, чтобы грабить продовольствие в оккупированных территориях.

Геринг: Я только что сказал, что я был ответственен за снабжение продовольствием почти всех областей. Одна область имела слишком много продовольствия, другая — не имела его в достаточном количестве. Нужно было установить равновесие. Об этом шла речь в основном (на 90 процентов) на этом совещании; нужно было установить поставки, которые должен был давать тот или иной имперский комиссар. Я вовсе не оспариваю, что я при этих требованиях, выступая на совещании очень живо и темпераментно, был очень резок в своих выражениях. Впоследствии были установлены соответствующие количества того, что должно быть поставлено. Это явилось результатом данного совещания.

Руденко: Я обращаю ваше внимание на страницу 118 этой же стенограммы. Вы нашли это место?

Геринг: Да.

Руденко: Там говорится: «Раньше мне все же казалось дело сравнительно проще. Тогда это называли разбоем. Это соответствовало формуле отнимать то, что завоевано. Теперь формы стали гуманнее. Несмотря на это, я намереваюсь грабить и именно эффективно». Вы нашли эту цитату?

Геринг: Да, я нашел. Я точно так говорил на этом совещании, я еще раз это подчеркиваю.

Руденко: Я как раз хотел установить, что именно точно так вы говорили на этом совещании.

Я обращаю ваше внимание на страницу 118. Обращаясь к участникам совещания и развивая мысль, высказанную ранее, вы оказали: «Вы должны быть как легавые собаки. Там, где имеется еще кое-что, в чем может нуждаться немецкий народ, — это должно быть молниеносно извлечено из складов и доставлено сюда». Вы нашли это место?

Геринг: Да, я нашел.

Руденко: Это вы сказали?

Геринг: Я могу предположить, что я это сказал.

Руденко: Значит, вы не отрицаете, что приведенные выше цитаты из выступления 6 августа 1942 г. принадлежат именно вам?

Геринг: Я этого не отрицаю ни в коей мере.

Руденко: Перейдем к следующему вопросу. Вы признаете, что, как уполномоченный по четырехлетнему плану, вы руководили насильственным угоном в рабство многих миллионов граждан оккупированных стран и что подсудимый Заукель был в своей деятельности непосредственно подчинен вам?

Геринг: Формально он подчинялся мне, фактически — он подчинялся непосредственно фюреру. Но я уже говорил, что несу ответственность за это в такой степени, в какой я был осведомлен в этой области.

Руденко: Я обращаю ваше внимание на ваше выступление на этом же совещании. Это страница 141 и продолжение на странице 142.

Вы нашли это место?

Геринг: Я нашел.

Руденко: Там говорится следующее: «Я не хочу хвалить гаулейтера Заукеля — в этом он не нуждается, но то, что он сделал за этот короткий срок для того, чтобы быстро собрать рабочих со всей Европы и доставить их на наши предприятия, — это является единственным в своем роде достижением».

Далее вы говорите по адресу Коха:

«Кох, это все же не только украинцы. Ваши 500 тысяч просто смешны. Сколько он доставил? Почти два миллиона».

Вы нашли это место?

Геринг: Да. Но здесь не совсем так написано.

Руденко: Пожалуйста, уточните.

Геринг: Смысл заключается в том, что Кох собирался утверждать, что он сам дал всех этих людей Заукелю. На это я ему возразил, что вся программа Заукеля охватывала два миллиона рабочих и что он может делать такие утверждения только в отношении 500 тысяч. Кох. хотел представить дело таким образом, будто всех этих рабочих достал он.

Руденко: А вы считали, что 500 тысяч из Украины — это мало?

Геринг: Нет, это не так. Я уже пояснил сейчас, что из этих двух миллионов, которые в целом были поставлены Заукелем в течение прошедшего времени, на долю Украины падало всего 500 тысяч. Утверждение Коха, что он сам поставил всех этих рабочих, неправильно. В этом — смысл данной цитаты.

Руденко: Но вы не отрицаете и другого основного смысла, что речь идет о миллионах насильственно угнанных в Германию на рабский труд?

Геринг: Я не оспариваю, что здесь речь шла о двух миллионах призванных рабочих. Но я сейчас не могу сказать, были ли все они доставлены в Германию. Во всяком случае, они были использованы в интересах германской экономики.

Геринг: Рабство я отрицаю. Принудительный труд, само собой разумеется, частично использовался.

Руденко: Вы слышали, подсудимый Геринг, — здесь был оглашен ряд немецких документов, из которых явствует, что граждане оккупированных территорий отправлялись в Германию насильственно. Их собирали путем облавы на улицах, в кино, их отправляли в эшелонах под военной охраной. За отказ ехать в Германию, попытку уклониться от этой мобилизации мирное население расстреливалось и подвергалось всяким истязаниям. Вы слышали эти документы, которые оглашались здесь, в суде?

Геринг: Да, но я прошу, чтобы мне дали посмотреть на эти документы. Они показывают, что распоряжений о наборе не было, что учет для принудительного труда регулировался с помощью распоряжений и иным образом. Если бы мне могли дать абсолютную гарантию, в частности, на Востоке, что все эти люди совершенно мирные и не будут осуществлять никаких актов саботажа, то я использовал бы большую часть их на работах на местах. Это были интересы безопасности, которые как на Востоке, так и на Западе заставляли нас отправлять этих рабочих в Германию, в особенности же молодые контингенты бывших военнообязанных.

Руденко: Только в интересах безопасности они были увезены?

Геринг: Тут было две причины. Я недавно подробно говорил о них. Во-первых, по причине безопасности и, во-вторых, по причине необходимости в рабочей силе.

Руденко: И по этой причине... допустим, возьмем вторую причину — по причине необходимости насильственно угонялись люди из своих стран в Германию на рабский труд, правильно?

Геринг: Не в рабство, а для работы привозили их в Германию.

Руденко: ...В 1941 году ОКВ был разработан ряд директив и приказов о поведении войск на Востоке и об обращении с советским населением, в частности, директива о военной подсудности в районе «Барбаросса», которая предоставляла немецким офицерам право без суда и следствия расстреливать любое лицо, подозреваемое в неприязненном отношении к немцам. Эта директива объявляла безнаказанность немецкого солдата за преступления, совершенные против местного населения. Такого рода директива должна была вам докладываться?

Обратите внимание на дату — 13 мая 1941 г.

Геринг: Этот документ не был непосредственно послан мне. В распределении говорится: «Штаб оперативного руководства военно-воздушных сил, главный квартирмейстер». Я своим войскам давал очень. строгие указания в отношении поведения солдат. По этой причине я ходатайствовал о вызове в качестве свидетеля главного судьи военно-воздушных сил и послал ему опросный лист относительно этих людей.

Руденко: Вы это распоряжение знали?

Геринг: Я увидел это распоряжение здесь, после чего я ходатайствовал о вызове данного лица в качестве свидетеля, так как этот приказ был направлен не непосредственно главнокомандующему, а служебным инстанциям, о которых я здесь упомянул. Если эти инстанции действо -вали таким образом, то есть в соответствии с этим распоряжением, то я несу, конечно, формально ответственность за эти действия. В данном случае мы имеем дело с приказом фюрера и верховного главнокомандующего вооруженными силами, который войска не могли обсуждать.

Руденко: Но вы согласны с тем, что по значимости вы должны были знать этот документ?

Геринг: Нет, ибо в противном случае этот приказ был бы послан непосредственно мне, главнокомандующему, а не штабу оперативного руководства ВВС и генерал-квартирмейстеру. От этих инстанций зависело, считают ли они этот документ столь важным, что они должны по поводу этого документа получить еще от меня личные приказы и директивы. Но в данном случае этого не произошло, так как этот документ не касался нас в такой степени, как сухопутных войск.

Руденко: Но в аппарат ВВС этот документ был направлен?

Геринг: Я только что говорил об этом — он был направлен двум инстанциям.

Руденко: Вам должны были доложить об этом документе?

Геринг: Нет, мне не должны были доложить о нем. Я уже говорил, что если бы мне докладывали о каждом приказе и каждой директиве, которые проходили по отдельным инстанциям и не требовали моего вмешательства, то я бы потонул в этом море бумаг. Поэтому мне сообщали и докладывали только о самых важных вещах. Я сейчас не могу сказать под присягой, был этот документ упомянут в устной форме, во время доклада, или нет. Это возможно. Формально я и здесь несу ответственность за действия моих служебных инстанций.

Руденко: Я хотел бы это уточнить. Вы говорите, вам должны были докладываться самые важные вещи? Правильно?

Геринг: Это правильно.

Руденко: Я прошу обратить внимание — документ перед вами — на пункты 3 и 4 этого приказа или этого распоряжения. В пункте 3 говорится: «Всякие иные нападения враждебных гражданских лиц на вооруженные силы, входящих в их состав лиц и обслуживающий войска персонал также должны подавляться войсками на месте с применением самых крайних мер для уничтожения нападающих».

Геринг: Затем следует параграф 4. Если я вас правильно понял, то там говорится: «Там, где меры такого рода не были приняты или не могли быть приняты, заподозренные лица должны быть немедленно доставлены к какому-либо офицеру. Последний решает, следует их расстрелять или нет». Вы это имели в виду?

Руденко: Я именно это имел в виду. Как вы считаете, это важный документ с точки зрения того, что он должен был быть вам доложен вашими служебными инстанциями?

Геринг: Сам по себе это важный документ, но о нем не должны были обязательно докладывать, так как он уже достаточно ясно был сформулирован фюрером в приказе, так что помощник фюрера, даже главнокомандующий отдельной частью вооруженных сил, не может ничего изменить в этом столь ясном и точном приказе.

Руденко: Я обращаю ваше внимание на дату этого документа. В нем говорится: «Главная квартира фюрера, 13 мая 1941 г.».

Геринг: Да.

Руденко: Это, стало быть, больше чем за месяц до нападения Германии на Советский Союз? Уже тогда было разработано распоряжение о применении военной подсудности в районе «Барбаросса», и вы не знали об этом документе?

Геринг: Когда составляется план мобилизации, нужно определить, если к этому имеются особые основания, что следует предпринять. На основании опыта фюрер считал, что особая угроза возникнет тотчас же на Востоке. Поэтому здесь предписываются те меры, которые должны быть приняты, если будет оказываться сопротивление или если будет иметь место нападение с тыла. Речь идет о предварительном приказе на случай, если такие события наступят.

Руденко: И офицеру предоставлено право без суда и следствия расстреливать?

Геринг: Он мог созвать особый суд (штандгерихт) на месте. На основании этого параграфа он мог также, если он считал нужным и имел все доказательства того, что преступник участвовал в нападении с тыла, — расстрелять такого человека.

Руденко: Вы считаете, что офицер мог создать суд на месте?

Геринг: В военных условиях предусмотрено, что офицер, имеющий отдельную, самостоятельную войсковую часть, может в любое время создать особый суд (штандгерихт).

Руденко: Но вы согласны с тем, что здесь ни о каком суде не говорится, что здесь говорится о том, что офицер единолично решает вопрос?

Геринг: Он мог решить сам при помощи этого суда на месте. Он должен был призвать еще двух человек и за две-пять минут мог принять решение о составе преступления.

Геринг: Если я поймаю на месте преступления человека, который стрелял из дома в спину моим войскам, то особый суд (штандгерихт) может установить состав преступления в самый кратчайший срок.

Руденко: Следующий документ, который я хотел бы представить здесь и о котором хотел спросить вас по существу, — это документ от 16 сентября 1941 г.

Здесь указывается, что «за жизнь немецкого солдата, как правило, подлежат смертной казни пятьдесят-сто коммунистов. Способ казни должен увеличиваться в степени устрашающего воздействия». Об этом. документе вы тоже не знали?

Геринг: Этот документ не нравился мне. Этот документ был направлен в какую-то служебную инстанцию. ВВС вообще мало имели дела. с подобного рода вещами.

Руденко: И служебная инстанция не докладывала вам о такого рода документе?

Геринг: Я знаю об этом мероприятии, имевшем своей целью возмездие, лишь в общих чертах, но я не осведомлен о них в такой степени. Об этом я узнал позднее, но еще во время войны, то есть до процесса.

Я знал, что в этом приказе первоначально было указано пять-десять человек. Фюрер же лично сделал из этого количества пятьдесят-сто человек.

Руденко: Я вас спрашиваю: вам служебная инстанция об этом документе докладывала?

Геринг: Нет. Но я позднее слышал об этом документе.

Руденко: Когда позднее?

Геринг: Я сейчас не могу этого сказать. Во время войны я слышал о нем в связи с тем фактом, что лично фюрером было изменено число, первоначально означавшее пять-десять человек, на пятьдесят-сто человек. Об этом факте я слышал.

Руденко: За одного немца?

Геринг: Сначала там стояло пять-десять человек, а потом фюрер сам изменил это число путем прибавления нуля. Этот факт обсуждался, и в то время я узнал об этом документе.

Руденко: Известно ли вам о директивах ОКВ «Об обращении с советскими военнопленными»?

Геринг: Я должен был бы сначала просмотреть их.

Руденко: Пожалуйста. (Документ передается Герингу.) Обратите внимание на пункт «А», параграф 3, где указывается основное положение о том, что применение оружия против советских военнопленных, как правило, считается правомерным и освобождает караульных от всяких обязанностей разбираться в этом.

Я еще хочу вам напомнить одно место. Это из распоряжения об обращении с советскими военнопленными. Здесь говорится: «По совершающим побег военнопленным следует стрелять без предупредительного оклика». Это излагается и в памятке об охране советских военнопленных.

Геринг: Здесь указывается на трудности, которые заключаются в незнании и непонимании языка. Поэтому охрана должна немедленно применять оружие при попытках к бегству. Вот в чем приблизительно заключается смысл. Ясно, что при этом могут возникать недоразумения.

Руденко: Я спрашиваю: вы знали об этом документе?

Геринг: Здесь речь идет о документе, касающемся обращения с военнопленными. Он направлялся непосредственно моим инстанциям. Я не знал об этом документе.

Руденко: Вы не знали об этом документе? Хорошо. Еще один документ. Я имею в виду документ 854-ПС, который уже предъявлен, о безусловном уничтожении политруков и других политических работников.

Геринг: Я хотел бы подчеркнуть для разъяснения, что ВВС не имели никаких лагерей, в которых содержались бы советские военнопленные. Они имели только шесть лагерей, в которых содержались военнопленные других держав. Лагерей для советских военнопленных ВВС не имели.

Руденко: Я поставил этот вопрос и предъявил эти документы, потому что вы, по своему положению второго человека в Германии, не могли не знать таких принципиальных указаний.

Геринг: Как раз потому, что мое положение было таким высоким, я мало занимался приказами об обращении с военнопленными, которые были приказами чисто ведомственного порядка и не имели наиважнейшего политического или военного значения.

Руденко: Обратите внимание на дату этого документа: «Главная ставка фюрера, 12 мая 1941 г.».

Геринг: Да.

Руденко: Обратите внимание на параграф 3 этого документа:

«Политические руководители в войсках не считаются пленными и должны уничтожаться, самое позднее, в транзитных лагерях. В тыл не эвакуируются». Вы знали об этой директиве?

Геринг: Я позволю себе обратить ваше внимание на то, что в данном случае перед нами не какое-то указание, а «запись для доклада», подписанная Варлимонтом. В списке адресатов для рассылки документа не указывается никакая другая служебная инстанция, кроме отдела обороны страны. Таким образом, этот документ представляет собой запись для доклада.

Руденко: Значит вы не знали об этом документе?

Геринг: Эта запись для доклада является записью штаба оперативного руководства ОКВ. Это не директива и не приказ. Это — лишь запись для доклада.

Председатель: Это не ответ на вопрос. Знали ли вы об этой директиве или нет?

Геринг: Нет, я не знал о ней.

Руденко: Дальше. Директивы об обращении с советскими военнопленными должны были выполняться в частях авиации?

Геринг: Если они исходили от фюрера, то да. Если они исходили от меня, тогда тоже да.

Руденко: Вы припоминаете свои директивы по вопросу об обращении с советскими военнопленными?

Геринг: Нет.

Руденко: Большинство этих преступных приказов и директив ОКВ было издано еще до начала войны против Советским Союза, в порядке подготовки войны с Советским Союзом. Не оказывает ли это, что германское правительство и ОКВ имели заранее обдуманный план уничтожения советского населения?

Геринг: Нет, это ни в коем случае не доказывает этого. Этим доказывается только то, что мы рассматривали борьбу с Советским Союзом как чрезвычайно жестокую борьбу и что эта борьба велась на основании других принципов, так как не существовало никаких конвенций по этому поводу.

Руденко: Скажите, вам известно об установке Гиммлера, которую юн дал в 1941 году об уничтожении 30 миллионов славян? Вы об этом слышали также здесь, на суде, от свидетеля Бах-Зелевского. Вы помните эти показания?

Геринг: Да, но это был не приказ, а всего лишь речь.

Руденко: Скажите, ведь в германском тоталитарном государстве имелся единый руководящий центр — Гитлер и его ближайшее окружение, в том числе и вы как его заместитель?

Одни и те же установки должны были быть для Гиммлера и для Кейтеля. Мог ли Гиммлер от себя давать установки об уничтожении 30 миллионов славян, не имея по этому вопросу указаний Гитлера или ваших?

Геринг: Гиммлер не издавал никакого приказа в отношении истребления 30 миллионов славян. Гиммлер произнес речь в том духе, что 30 миллионов славян должны быть истреблены. Если бы Гиммлер действительно издал приказ подобного рода, то он должен был бы, если юн придерживался постановлений, спросить об этом фюрера, но не меня.

Руденко: Я не сказал о приказе, я сказал об установках Гиммлера. И вы допускаете, что эти установки Гиммлер мог давать без согласования с Гитлером?

Геринг: Мне ничего неизвестно о таком указании или распоряжении.

Руденко: Я еще раз повторяю вопрос: не являются ли аналогичными приказы и директивы ОКВ об обращении с населением и военнопленными на оккупированных советских территориях и о реализации общей директивы об истреблении славян?

Геринг: Никогда не существовало директивы, которая была бы дана фюрером или какой-нибудь другой известной стороной в отношении истребления славян.

Руденко: Вы должны были знать о массовом уничтожении советских граждан на оккупированной советской территории с помощью эйнзатцгрупп, полиции безопасности и СД. Не являлась ли деятельность эйнзатцгрупп результатом реализации заранее разработанного плана об уничтожении евреев, славян и других мирных граждан?

Геринг: Нет, деятельность эйнзатцгрупп была совершенно секретной.

Руденко: Подсудимый Геринг, в своих показаниях вы сообщали, что нападение на Польшу было осуществлено после кровавых событий в городе Быдгощь?

Геринг: Я показал, что срок выступления был ускорен вследствие тех кровавых событий, среди которых следует отметить также и кровавое воскресенье в Быдгоще.

Руденко: Вы знаете, что эти события произошли 3 сентября 1939 г.?

Геринг: Я, возможно, ошибся в отношении даты событий в Быдгоше, — у меня нет соответствующих материалов.

Руденко: Понятно. Нападение было осуществлено 1 сентября, а события в Быдгоще, о которых вы заявили Трибуналу, произошли 3 сентября 1939 г. Я представляю Трибуналу документ-свидетельство, исходящее из Главной комиссии по расследованию немецких злодеяний в Польше, соответствующим образом удостоверенное в порядке статьи 21 Устава.

Председатель: Генерал Руденко, не огласите ли вы сейчас этот документ?

Руденко: Да, пожалуйста.

«Свидетельство. На основании исследования, произведенного польскими судебными властями, Главная комиссия для исследования немецких злодеяний в Польше удостоверяет, что так называемое кровавое воскресенье в городе Быдгощь имело место 3 сентября 1939 г., то есть через три дня после того,как Польша подверглась немецкому нападению. 3 сентября 1939 г. в 10 ч. 15 м. утра немецкие диверсанты напали на отступающие от города Быдгощь польские войска. Во время оборонительного боя отступающих польских отрядов погибло 238 польских солдат и 23 человека немецкой «пятой колонны». В связи с происшествием после вступления немецких войск в город Быдгощь начались массовые экзекуции, аресты и ссылки в концентрационные лагери польских жителей, которые производились немецкими властями, ...СС и гестапо, вследствие чего 10 500 было убито и 13 000 уничтожено в лагере. Это удостоверение является официальным документом польского правительства, предложенным Международному Военному Трибуналу, согласно статье 21 Устава от 8 августа 1945 г.».

Я хотел этим документом удостоверить то обстоятельство, что события, о которых свидетельствовал здесь подсудимый Геринг, произошли после нападения Германии на Польшу.

Геринг: Я не знаю, говорим ли мы с вами сейчас об одних и тех же событиях.

Руденко: Я говорю о событиях в Быдгоще. Вы тоже говорили о них.

Геринг: Может быть, в Быдгоще имели место два различных события?

Руденко: Очень возможно.

Я перехожу к следующему вопросу. Известен ли вам приказ ОКВ о клеймении советских военнопленных?

Геринг: Этот приказ мне неизвестен. Как я вижу из документов на этом совещании не присутствовало ни одного представителя от ВВС.

Руденко: Я интересуюсь фактом, известен ли вам этот приказ?

Геринг: Нет.

Руденко: Известно ли вам, что германское командование предписывало использовать советских военнопленных и гражданских лиц на работах по разминированию и переноске невзорвавшихся снарядов и т.п.? Известно ли вам это?

Геринг: Мне известно то, что пленные русские саперы использовались для расчистки минных полей. В какой степени для этого использовалось. гражданское население, я не знаю, но возможно, что это было и так.

Руденко: Известен ли вам приказ об уничтожении Ленинграда, Москвы и других городов Советского Союза?

Геринг: В моем присутствии об уничтожении Ленинграда говорилось, лишь в упоминавшемся документе, причем в том смысле, что если финны получат Ленинград, то они не будут нуждаться в таком большом городе. Об уничтожении Москвы я ничего не знаю.

Руденко: Вы помните протокол совещания? Вам предъявляли документ — протокольную запись от 16 июля 1941 г. На этом совещании вы присутствовали.

Геринг: Я не получал приказа об уничтожении Москвы.

Руденко: Вам докладывали только «важные вещи». А об уничтожении городов, убийстве миллионов людей — все это проходило по так называемым «служебным инстанциям»?

Геринг: Если бы какой-либо город должен был быть уничтожен в результате налетов бомбардировщиков, такой приказ был бы непосредственно отдан мною.

Руденко: 8 марта здесь, в судебном заседании, ваш свидетель Боденшатц заявил, что вы сказали ему в марте 1945 года, что много евреев убито и что за это придется дорого заплатить. Вы помните это показание вашего свидетеля?

Геринг: Свидетель Боденшатц так не говорил.

Руденко: А как говорил свидетель Боденшатц, вы помните?

Геринг: Он говорил, что если война будет проиграна, это обойдется нам очень дорого.

Руденко: Почему? За убийства, которые вы совершали?

Геринг: Нет, вообще. И мы это сами увидели.

Руденко: Я имею к вам несколько заключительных вопросов. Прежде всего о так называемой теории «высшей» расы. В этой связи я ставлю один только вопрос перед вами и прошу прямо на него ответить. Согласны ли вы были с этой теорией «высшей» расы и воспитанием в ее духе немецкого народа или не согласны?

Геринг: Нет, я уже показывал, что никогда не использовал это. выражение ни в своих статьях, ни в своих речах. Различия между расами я, безусловно, признаю.

Руденко: Но вы не согласны с этой теорией? Я так вас понимаю?

Геринг: Я никогда не заявлял, что ставлю одну расу в качестве расы господ выше другой. Я указывал только на различия между расами.

Руденко: Но вы можете мне ответить на вопрос: вы не согласны с этой теорией?

Геринг: Я лично не считаю ее правильной.

Руденко: Следующий вопрос. Вы заявили на суде, что якобы расходились с Гитлером по вопросам о захвате Чехословакии, по еврейскому вопросу, по вопросу о войне с Советским Союзом, в оценке теории «высшей» расы, по вопросу расстрелов английских военнопленных летчиков. Чем объяснить, что при наличии столь серьезных расхождений вы считали возможным сотрудничать с Гитлером и проводить его политику?

Геринг: Здесь следует различать разные периоды времени. Во время наступления на Россию речь шла не о принципиальных расхождениях, а о расхождениях по вопросу о времени.

Руденко: Это вы уже говорили. Я прошу ответить на мой вопрос.

Геринг: Я могу расходиться в мнениях с моим верховным главнокомандующим, я могу ясно высказать ему свое мнение. Но если главнокомандующий будет настаивать на своем, а я ему дал присягу, — дискуссия тем самым будет окончена.

Руденко: Вы же не простой солдат, как вы говорили здесь; вы же представляли себя здесь и государственным деятелем?

Геринг: Я не только простой солдат и именно потому, что я не являюсь простым солдатом, а занимал такой крупный пост, — я должен был показывать пример простым солдатам с точки зрения выполнения присяги.

Руденко: Иначе говоря, вы считали возможным при наличии этих разногласий сотрудничать с Гитлером?

Геринг: Я это подчеркнул и считаю это правильным.

Руденко: Если вы считали возможным для себя сотрудничать с Гитлером, считаете ли вы себя, как второго человека в Германии, ответственным за организованные, в государственных масштабах убийства миллионов ни в чем не повинных людей, даже независимо от осведомленности об этих фактах? Ответьте коротко: «да» или «нет».

Геринг: Нет, так как я ничего не знал о них и не приказывал их проводить.

Руденко: Я еще раз подчеркиваю, — даже независимо от осведомленности об этих фактах?

Геринг: Если я действительно не знаю о них, я не могу за них отвечать.

Руденко: Вы обязаны были знать эти факты?

Геринг: В каком смысле обязан: либо я знаю факты, либо я их не знаю. Вы можете меня в лучшем случае спросить, был ли я легкомысленным, так как не попытался что-нибудь узнать о них.

Руденко: Вам лучше знать себя. Миллионы немцев знали о творившихся преступлениях, а вы не знали.

Вы заявили на суде, что гитлеровское правительство привело Германию к расцвету. Вы и сейчас уверены, что это так?

Геринг: Катастрофа наступила только после проигранной войны.

Руденко: В результате которой вы привели Германию к военному и политическому поражению. У меня больше нет вопросов.

Председатель: Желает ли французский обвинитель задать вопросы?

(К микрофону подходит представитель французского обвинения.)

Французский обвинитель: Я прошу Трибунал разрешить мне сделать весьма краткое заявление.

Чтобы ответить на желание, которое было выражено Трибуналоом, и чтобы, по мере возможности, сократить настоящее судебное разбирательство, французское обвинение согласовало с американским обвинителем - судьей Джексоном и с английским обвинителем - сэром Файфом вопрос о том, чтобы ими были заданы подсудимому Герингу вопросы, имеющие отношение к делу. Эти вопросы были заданы. Мы заслушали ответы подсудимого на эти вопросы. Я полагаю, что защита не может жаловаться на то, что ее права были ущемлены. Она в полной мере их использовала в продолжении двенадцати заседаний и не смогла ни в малейшей степени вызвать сомнения в бесспорных доказательствах обвинения, не убедив, в частности, никого в том, что второе лицо в германской империи не несет никакой ответственности за развязывание войны, и в том, что ему не было известно о зверства, совершенных людьми, которыми он с такой гордостью руководил.

Французское обвинение полагает, что ни в малейшей степени не были поколеблены те бесспорные обвинения, которые были нами выдвинуты. Поэтому у меня не имеется новых вопросов, которые я хотел бы задать подсудимому.

ПРЕДСТАВЛЕНИЕ АНГЛИЙСКИМ ОБВИНИТЕЛЕМ ДОКАЗАТЕЛЬСТВ ПО РАЗДЕЛУ «НАРУШЕНИЕ МЕЖДУНАРОДНЫХ ДОГОВОРОВ»

[Из стенограммы заседания Международного Военного Трибунала от 5 декабря 1945 г.]

Файф^[3]: Господа судьи! Перед тем как я начну говорить о первом договоре, я хотел бы привести три цитаты. Можно утверждать на основании удручающего перечня разорванных договоров и нарушенных заверений, о которых Трибунал уже слышал, что Гитлер и нацистское правительство даже не создавали видимости того, что необходимо и желательно сдержать данное слово. Однако с внешней стороны они уверяли в обратном. Что касается договоров, то 18 октября 1933 г. Гитлер заявил: «Мы сделали все, что в силах, чтобы выполнить то, что мы подписали». 21 мая 1935 г. Гитлер заявил: «Германское правительство будет тщательно выполнять каждый добровольно подписанный договор, даже если он был заключен до прихода правительства к власти».

В отношении заверений Гитлер говорил еще более, определенно. В той же речи в рейхстаге 21 мая 1935 г. Гитлер признал, что заверение является в равной мере обязательством. В то время мир еще не должен был знать, что на самом деле он не чувствовал себя ни в какой мере обязанным. Вот что он действительно сказал: «И когда теперь я слышу из уст английского политического деятеля, что такие заверения ничего не значат и что единственное доказательство искренности заключается в подписи, которой скреплены многочисленные пакты, то я должен просить г-на Идена помнить, что означает заверение. Иногда гораздо -легче подписать договор, зная, что ты пересмотришь свою позицию в решительный час, чем заявить всей стране о своем намерении придерживаться политики, которая служит делу мира и отвергает все, что ведет к войне».

Далее он приводит в качестве иллюстрации свое заверение Франции. Зная, как Гитлер хотел уверить мир в том, что он придает большое значение договорам, я прошу Трибунал рассмотреть лишь пятнадцать из тех договоров, которые он расторгнул.

Нужно еще коснуться вопроса о положении договора в германском праве. Опубликование текста договора в «Рейхсгезетцблатт» делает этот договор частью законодательства Германии. Это, как мне кажется, является довольно интересным в аспекте тех нарушений, о которых я буду говорить. Первый договор, которого я коснусь, — это Конвенция о мирном разрешении международных споров, подписанная в Гааге 29 июля 1899 г.

29 июля 1899 г. Германия, Греция, Сербия и двадцать пять других стран подписали эту Конвенцию. Германия ратифицировала ее 4 сентября 1900 г., Сербия — 11 мая 1901 г., Греция — 4 апреля 1901 г. Мне кажется достаточным зачитать лишь первые две статьи этой Конвенции.

Статья 1: «С целью избежать, поскольку это возможно, применения силы в отношениях между государствами, подписавшие державы соглашаются сделать все, что в их силах, чтобы обеспечить мирное решение международных споров».

Статья 2: «В случае серьезных расхождений или споров договаривающиеся державы соглашаются, прежде чем прибегнуть к оружию, использовать, поскольку обстоятельства это допускают, услуги или посредничество одной или нескольких дружественных держав».

Далее в Конвенции говорится о самом механизме посредничества. Мне кажется, что нет необходимости говорить об этом подробно.

Второй договор — это Конвенция о мирном решении международных споров, подписанная в Гааге 18 октября 1907 г.

Эта Конвенция была подписана сорока четырьмя государствами. При этом предусматривалось, что Конвенция войдет в силу, если из тридцати одного государства ее подпишут двадцать восемь и три государства присоединятся к ней. Мы считаем, что она действовала в отношении США, Бельгии, Чехословакии, Дании, Франции, Германии, Люксембурга, Японии, Голландии, Норвегии, России и Польши. Согласно статье 91 эта Конвенция заменяет Конвенцию 1899 года. Ввиду того что Греция и Югославия были сторонами Конвенции 1899, но не Конвенции 1907 года, в отношении этих двух стран остается в силе первоначальная конвенция.

Я вновь намереваюсь зачитать лишь статью 1. Статья 1: «С целью избежать, поскольку это возможно, применения силы в отношениях между государствами, договаривающиеся державы соглашаются делать максимальные усилия для того, чтобы обеспечить мирное урегулирование международных споров».

Третий договор — это Гаагская конвенция, касающаяся начала военных действий, подписанная в то же время. Эта Конвенция была в силе в отношении Германии, Польши, Дании, Норвегии, Бельгии, Нидерландов, Люксембурга и России. Она касается порядка сообщения противнику о начале военных действий. Она, по-видимому, явилась результатом русско-японской войны 1904 года, когда Япония напала на Россию без предварительного предупреждения.

Как вы заметили, в этой Конвенции не установлен никакой определенный срок между объявлением и началом военных действий, но в этой Конвенции указаны минимальные нормы международного поведения перед началом войны.

Если разрешите, я снова сошлюсь на параграф 1.

«Договаривающиеся державы признают, что военные действия между ними не должны начинаться без предварительного и ясного предупреждения в форме обоснованного объявления войны или ультиматума, обусловленного объявлением войны».

Четвертый договор — это пятая Гаагская конвенция относительно прав и обязанностей нейтральных держав и лиц в случае войны на суше, подписанная в то же время.

Германия подписала Конвенцию, и в результате ратификации этот договор остается в силе между Германией и Норвегией, Данией, Бельгией, Люксембургом, Нидерландами, СССР и Соединенными Штатами.

...Я продолжаю говорить о пятом договоре, о Мирном договоре между Союзными Державами, с одной стороны, и державами, сотрудничавшими с Германией, — с другой стороны, подписанном в Версале 28 июня 1919 г.

Перед тем как я коснусь отдельных, относящихся к делу частей этого договора, разрешите мне вкратце изложить общую схему договора.

Часть 1 содержит Устав Лиги наций; часть 2 — устанавливает границы Германии в Европе. Эти границы описаны подробно, но в части 2 нет положения, гарантирующего эти границы. Часть 3 (ст.cт. 31—117) содержит политические статьи для Европы. В этой части Германия гарантирует некоторые территориальные границы в Бельгии, Люксембурге, Австрии, Чехословакии, Франции, Польше, Мемеле, Данциге и т.д.

Может быть, Трибунал найдет удобным коснуться в настоящее время вопроса о связи этого договора со следующим, а именно — с договором о восстановлении дружественных отношений между Соединенными Штатами и Германией.

Части 1, 2 и 3 Версальокого договора не включены в договор с США. Части 4, 5, 6, 8, 9, 10, 11, 12, 14 и 15 слово в слово совпадают с текстом договора с США. Для Трибунала существенное значение имеет часть 5, которая содержит военные, морские и авиационные статьи. Части 7 и 13 не включены в договор с США.

Часть 1, которой должен коснуться Трибунал, — это статьи относительно Рейнской зоны. Они очень короткие и ввиду того, что они слово в слово повторяются в Локарнском договоре, их, может быть, следует огласить.

«Статья 42. Германии запрещается поддерживать или сооружать какие-либо укрепления, как на левом берегу Рейна, так и на правом его берегу, к западу от линии, проходящей в 50 километрах к востоку от Рейна.

Статья 43. В вышеуказанном районе также запрещается содержание и сосредоточение вооруженных сил как постоянно, так и временно, проведение любых военных маневров, а также содержание всех постоянных укреплений.

Статья 44. В случае, если Германия каким-либо путем нарушит положения статей 42 и 43, она будет считаться совершившей по отношению к державам, подписавшим настоящий договор, враждебный акт, ставящий своей целью нарушить всеобщий мир».

Я хочу обратить внимание Трибунала на документ, который был опубликован германским правительством, а именно на меморандум от 7 марта 1936 г., в котором нацисты излагают свою версию нарушения договора.

Вот часть договора относительно Австрии:

«Германия признает и будет строго уважать независимость Австрии в пределах тех границ, которые будут установлены договором между этими государствами и основными союзными и присоединившимися к ним державами; она соглашается, что эта независимость будет нерушимой, за исключением тех случаев, когда с согласия Совета Лиги наций будут приняты какие-либо изменения в этой связи».

Далее следует относительно Мемеля:

«Германия отказывается в пользу основных союзных и присоединившихся к ним держав от всех прав на территории, расположенные между Балтийским морем, Северо-Восточной границей Восточной Пруссии, в соответствии с частью 2 статьи 28 (границы Германии) настоящего договора, и бывшей границей между Германией и Россией.

Германия обязуется признать решения, вынесенные основными союзными и присоединившимися к ним державами в отношении этих территорий, особенно поскольку это касается гражданства жителей».

Ввиду того что здесь не говорилось о каком-либо официальном документе относительно присоединения Мемеля к Германии, я для удобства прилагаю копию заявления по этому вопросу. Это очень короткий документ. Поэтому разрешите мне его зачитать.

«Уполномоченный по передаче Мемельской территории гаулейтер и обер-президент Эрих Кох 3 апреля 1939 г. во время совещания в Meмеле произвел окончательное включение бывшей Мемельской территории в национал-социалистское гау Восточной Пруссии и в восточно-прусский административный округ Гумбинен».

Статья 100, касающаяся Данцига. Я зачитаю только первую фразу,. потому что остальное касается географических границ:

«Германия отказывается в пользу основных союзных и присоединившихся к ним держав от всех прав на территорию, ограниченную следующим». Далее границы этой территории указываются на немецкой карте, приложенной к договору.

...Статья 81, касающаяся Чехословацкого государства: «Германия, в соответствии с действиями, уже предпринятыми союзными и присоединившимися к ним державами, признает полную независимость Чехословацкого государства, которое будет включать автономную территорию славян к югу от Карпат. Настоящим Германия признает границы этого государства, как они установлены союзными и присоединившимися к ним державами и другими заинтересованными государствами».

А вот «текст» соглашения между фюрером и рейхсканцлером Адольфом Гитлером и президентом Чехословацкого государства д-ром Гаха и министром иностранных дел Чехословакии д-ром Хвалковским, которое было подписано в присутствии фон Риббентропа, имперского министра иностранных дел.

«Фюрер и рейхсканцлер принял сегодня в Берлине по их: просьбе президента Чехословацкого государства д-ра Гаха и чехословацкого-министра иностранных дел д-ра Хвалковского в присутствии господина фон Риббентропа, министра иностранных дел империи. На этом совещании было подвергнуто всестороннему рассмотрению серьезное положение, которое возникло на бывшей территории Чехословакии в результате событий последних недель. С обеих сторон было высказано единодушное мнение о том, что цель всех их усилий должна заключаться в том, чтобы обеспечить спокойствие, порядок и мир в этой части Центральной Европы. Президент Чехословацкого государства заявил, что для того, чтобы достичь этой цели и добиться окончательного умиротворения, он с уверенностью передает в руки фюрера германской империи судьбу чешского народа и страны. Фюрер приветствовал эту декларацию и высказал свое решение обеспечить чешскому народу под защитой германской империи автономное развитие его национальной жизни в соответствии с его специфическим характером».

Затем следует приказ фюрера германским вооруженным силам от того же числа. Этот приказ сводится к тому, что войска должны двинуться в Чехословакию для выполнения решения германского имперского правительства.

Теперь я перехожу к части 5 Версальского договора. Ввиду того-что это является одним из центральных вопросов, я зачитаю введение.

Часть 5: «Военные, морские и авиационные статьи.

Для того чтобы сделать возможным установление общего ограничения вооружений всех стран, Германия обязуется строго соблюдать, военные, морские и авиационные статьи, которые заключаются в следующем: Раздел I. Военные статьи. Глава I. «Численный состав и кадры германской армии». Статья 159. «Германские вооруженные силы будут демобилизованы и сокращены, как указано ниже. Статья 160. К сроку не позже 31 марта 1920 г. германская армия не должна состоять более чем из семи дивизий кавалерии.

После этой даты общее число войск государств, составляющих Германию, не должно превышать 100 тысяч человек, включая офицеров и обслуживающий персонал складов. Армия должна использоваться исключительно для поддержания порядка внутри территории и для контроля над границами.

Общее количество офицеров, включая офицеров штабов, каков бы ни был их состав, не должно превышать 4 тысяч.

Штабы дивизий и корпусов должны быть организованы в соответствии с таблицей 1, прилагаемой к этому разделу.

Количество и состав пехотных, артиллерийских, инженерных и технических частей, указанных в вышеупомянутой таблице, представляют собой максимум, который не должен быть превышен».

Затем идет описание частей, которые имеют собственные склады в дивизии, которые находятся под командованием штабов корпусов.

Имеют некоторое значение следующие два положения.

«Содержание или создание сил в ином составе или под контролем других организаций для командования войсками или для подготовки к войне запрещается.

Центральный германский генеральный штаб и все другие аналогичные организации должны быть распущены и не должны быть восстановлены в какой-либо иной форме».

...Теперь перехожу к шестому договору — к договору между США и Германией о восстановлении дружественных отношений. Я представляю экземпляр документа ТС-11 под номером ВБ-12. Трибунал найдет этот документ предпоследним в папке. Цель этого договора заключалась в том, чтобы официально закончить военные действия между США и Германией, и я уже объяснял Трибуналу, что этот договор включал некоторые положения Версальского договора. Я уже коснулся тех статей Версальского договора, которые дословно повторяются в этом втором договоре.

Далее я перейду к седьмому договору — договору о взаимной гарантии между Германией, Бельгией, Францией, Великобританией и Италией, заключенному в Локарно 16 октября 1925 г.

Я говорил о Локарнском договоре. Может быть, будет целесообразным напомнить Трибуналу о договорах, которые были заключены в Локарно, потому что все они более или менее зависят друг от друга.

В Локарно Германия заключила пять договоров:

а) договор о взаимной гарантии между Германией, Бельгией, Францией, Великобританией и Италией;

б) конвенцию об арбитраже между Германией и Францией;

с) конвенцию об арбитраже между Германией и Бельгией;

д) договор об арбитраже между Германией и Польшей;

е) договор об арбитраже между Германией и Чехословакией.

Статья 10 договора о взаимной гарантии предусматривала, что этот договор должен войти в силу, как только в Женеве, в архиве Лиги наций, будут получены ратификационные грамоты и как только Германия станет членом Лиги наций. Ратификационные грамоты были получены в Женеве 14 сентября 1926 г., и Германия стала членом Лиги наций.

Две конвенции об арбитраже и два договора об арбитраже, которые я назвал, предусматривают, что они войдут в силу на тех же условиях, что и договоры о взаимной гарантии. Это статья 21 конвенций об арбитраже и статья 22 договоров об арбитраже. Самое важное из пяти соглашений — это договор о взаимной гарантии. Одна из его целей — увековечить границы между Германией и Бельгией и Германией и Францией. Он не содержит какого-либо положения о денонсации договора или выхода из него и предусматривает, что он будет оставаться в силе до тех пор, пока Совет Лиги наций не решит, что Лига наций обеспечивает достаточную безопасность всем договаривающимся сторонам, чего никогда не произошло. В этом случае договор о взаимной гарантии должен потерять свою силу через год.

Общий план договора о взаимных гарантиях следующий.

Статья 1 предусматривает, что стороны гарантируют границы между Германией и Францией, между Германией и Бельгией и демилитаризацию Рейнской зоны.

Статья 2 говорит о том, что Германия и Франция и Германия и Бельгия согласны, что они не будут нападать или вторгаться на территорию друг друга.

Статья 3 предусматривает, что Германия и Франция и Германия и Бельгия согласны решать все возникающие между ними споры мирным путем.

Первым крупным нарушением этого договора о взаимной гарантии было вступление германских войск в Рейнскую зону 7 марта 1936 г.

Обращаю внимание Трибунала на статью 5, потому что в ней упоминаются положения Версальского договора, о которых я говорил. Статья 5 гласит: «Положения статьи 3 настоящего договора подлежат гарантии Высоких Договаривающихся Сторон, как это предусмотрено следующими условиями. Если одна из сторон, упомянутая в статье 3, отказывается передать спор на мирное урегулирование или подчиниться арбитражному или судебному решению и нарушит статью 2 настоящего договора или статьи 42 и 43 Версальского договора, то должны быть применены положения статьи 4 настоящего договора».

Следующий договор —  договор об арбитраже между Германией и Чехословакией. Это — один из группы Локарнских договоров. Я не намереваюсь возвращаться к этому документу, но мне кажется, что единственная статья, на которую следует указать, — это статья 1, которая является наиболее важной статьей и в которой говорится о порядке разрешения споров.

«Любые споры, вызывающие конфликт между Германией и Чехословакией по поводу их соответственных прав и которые не будет возможности решить дружественным путем, обычными методами дипломатии, будут передаваться на решение либо арбитражного трибунала, либо постоянной палаты международного правосудия, как установлено ниже. Стороны соглашаются, что среди споров, предъявленных таким образом, будут, в частности, те, которые указаны в статье 13 Устава Лиги наций».

Это положение не касается споров, возникающих из событий, состоявшихся до или во время подписания настоящего договора.

«Споры, порядок решения которых установлен другими соглашениями, действующими в отношении Высоких Договаривающихся Сторон, будут регулироваться в соответствии с положениями тех соглашений».

Статьи 2—21 касаются процедуры арбитража, а вторая фраза статьи 22 говорит о том, что этот договор войдет в силу и будет действовать на тех же условиях, что и договор о взаимной гарантии.

Это как будто бы все, что следует сказать об этом договоре.

Девятый договор, которого я должен коснуться, — это конвенция об арбитраже между Германией и Бельгией, заключенная в Локарно 16 октября 1925 г. Это в основном касается нападения на Бельгию, Нидерланды и Люксембург.

То же самое относится и к десятому договору, упомянутому в пункте 10 приложения «С» Обвинительного заключения, а именно договору, который я прошу Трибунал принять без доказательств под номером ВБ-16. Этот договор будет освещен более подробно полковником Гриффитом Джонсом, когда он будет говорить о Польше.

...Документ С-126 совершенно секретный приказ, подписанный Гитлером 31 августа 1939 г. и озаглавленный: «Директива № 1 по ведению войны».

...«1. Теперь, когда исчерпаны все- политические возможности, мирного урегулирования нетерпимого для Германии положения на восточной границе, я принял решение выйти из положения путем применения силы.

Нападение на Польшу должно быть осуществлено в соответствии с «планом Вейс», с теми изменениями для армии, которые были внесены в связи с завершением расстановки сил.

Задания и оперативные цели остаются без изменений.

Начало атаки — 1 сентября 1939 г. Время атаки — 4.45 утра. (Это вписано красным карандашом.)

Это время также относится к операциям под Гдыней, в Данцигском заливе и у моста Даршау...»

В 9 часов вечера того же дня германское радио передало текст предложений, которые немцы якобы были готовы обсуждать с польским правительством. В передаче были пространно изложены эти предложения. Но следует помнить, что в то время ни сэр Невилль Гендерсон, ни польское правительство, ни польский посол еще не получили письменного текста этих предложений.

Кроме того, германское правительство указало, что оно готово передать английскому правительству основные пункты предложений к моменту приезда польского представителя в Берлин.

Мы знаем, как оно это сделало...

Джонс^[4]: Рано утром 9 апреля 1940 г. нацистская Германия вторглась в Норвегию и Данию. С разрешения Трибунала, я, во-первых, хотел бы коснуться договоров, заверений и обязательств, которые были нарушены этим вторжением в Данию и Норвегию.

Во-первых, это было нарушением Гаагской конвенции и пакта Келлога—Бриана.

Я намереваюсь огласить лишь статью 1 этого договора, которая гласит:

...«Договаривающиеся стороны обязуются в соответствии с настоящим договором передавать на рассмотрение арбитражной или примирительной комиссии все споры любого характера, которые могут возникнуть между Германией и Данией и которые не окажется возможным решить в течение надлежащего периода времени дипломатическим путем или передать, с согласия обеих сторон, Постоянной палате международного правосудия. Споры, для разрешения которых была установлена специальная процедура на основании конвенций, ранее подписанных договаривающимися сторонами, должны разрешаться в соответствии с предписаниями этих конвенций»...

Далее я сошлюсь на договор о ненападении между Германией и Данией, подписанный Риббентропом 31 мая 1939 г.

...«Его величество король Дании и Исландии и канцлер германской империи, полные решимости поддержать мир между Данией и Германией при всех обстоятельствах, согласились подтвердить эту решимость путем договора и назначили в качестве уполномоченных...»

Статья 1. «Королевство Дании и германская империя ни в коем случае не будут прибегать к войне или к какому-либо другому использованию силы один против другого. В случае, если вышеупомянутые действия будут предприняты третьей державой против одной из договаривающихся сторон, то другая договаривающаяся сторона не будет никаким образом поддерживать эти действия.

...Настоящий договор вступит в силу после обмена ратификационными грамотами и остается в силе в течение десяти лет после этого срока»...

Это заверение дано Дании, Норвегии и Нидерландам 28 апреля 1939 г., то есть после того, как присоединение Чехословакии потрясло уверенность во всем мире. Это, по-видимому, была попытка, бесчестная попытка, как утверждает обвинение, успокоить скандинавские государства. Гитлер говорил: «Я дал связывающие обязательства большому количеству государств. Ни одно из этих государств не может утверждать, что какой-либо намек на требования, противоречащие этой декларации, был когда-либо сделан Германией. Например, никто из государственных деятелей Скандинавии не может утверждать, что германское правительство или германское общественное мнение выдвинули требования, которые не соответствовали бы суверенитету и целостности этого государства.

Я был рад, что ряд европейских государств по случаю этой декларации германского правительства высказал и подчеркнул свое желание соблюдать полный нейтралитет. Это относится к Голландии, Бельгии, Швейцарии, Дании и др....»

2 сентября 1939 г. германское правительство дало еще одно заверение. Это было через день после начала вторжения в Польшу.

Документ ТС-31, ВБ-79, памятная записка, врученная норвежскому министру иностранных дел германским посланником в Осло 2 сентября 1939 г.:

...«Германское правительство полно решимости, ввиду дружеских отношений, существующих между Норвегией и Германией, ни при каких обстоятельствах не нанести ущерба целостности и неприкосновенности Норвегии и уважать территорию норвежского государства. Делая это заявление, германское правительство, естественно, ожидает со своей стороны, что Норвегия будет соблюдать полный нейтралитет в отношении Германии и не потерпит нарушения норвежского нейтралитета какой-либо третьей стороной. Если позиция королевского норвежского правительства отличается от этого и такое нарушение нейтралитета третьей стороной будет осуществлено, то германское правительство тогда, очевидно, будет вынуждено обеспечить интересы империи в соответствии с требованиями возникшего в результате этого положения»...

Далее идет еще одно заверение со стороны Германии в отношении Норвегии. Оно идет под номером ТС-32. Это речь Гитлера 6 октября 1939 г. (документ ТС-32, ВБ-79).

...«Германия никогда не имела столкновений интересов или спорных вопросов с северными государствами. Она не имеет таковых и сегодня. Германия предложила пакты о ненападении как Швеции, так и Норвегии, которые отказались от этого потому, что они не считают себя под какой-либо угрозой»...

Эти договоры и заверения представляли собой дипломатический шаг, чтобы прикрыть грубую нацистскую агрессию против Дании и Норвегии. Доказательства, которые обвинение теперь представит Трибуналу, по моему мнению, установят без всякого сомнения, что эти заверения были сделаны для того, чтобы успокоить подозрение, и для того, чтобы жертвы нацистской агрессии были не подготовлены к нападению. Мы знаем, что еще в октябре 1939 года эти заговорщики и их сообщники планировали вторжение в Норвегию и что самыми активными участниками этого заговора были подсудимые Редер и Розенберг.

Редер — потому, что он считал Норвегию важной со стратегической точки зрения, и потому, что он хотел прославить свой флот. Розенберг — в силу политических связей в Норвегии, которые он хотел развить.

Как Трибунал вскоре узнает, подсудимый Розенберг нашел примерного агента «пятой колонны» в лице норвежца Квислинга, являвшегося олицетворением вероломства.

Что касается начальных стадий нацистского плана вторжения в Норвегию, то доказательства можно найти в письме Редера от 10 января 1944 г. адмиралу Асману, официальному историку германского флота.

...«Меморандум адмиралу Асману для его сведения и не для публикации».

На первой странице говорится о плане «Барбаросса». Но на следующей странице господа судьи найдут то, что нам сейчас надо. Здесь параграф «Б», озаглавленный «Маневр на Везер». Из последующих доказательств станет ясно, что это — наименование плана вторжения в Норвегию и Данию.

Пропускаю первую фразу. Как я уже сказал, это является письмом подсудимого Редера Асману. Оно гласит:

...«В течение недель, предшествующих докладу от 10 октября 1939 г., я вел переписку с адмиралом Карлсом. Он в подробном письме, во-первых, указал мне на значение оккупации норвежского побережья Германией. Я передал это письмо начальнику морского штаба для его сведения и подготовил некоторые записки, основанные на этом письме, для доклада фюреру, который я сделал 10 декабря 1939 г., ввиду того что мое мнение было аналогичным с мнением адмирала Карлса, в то время как начальник морского штаба имел некоторые сомнения по этому поводу. В этих записках я подчеркнул неблагоприятное положение, которое создастся, если англичане оккупируют Норвегию. Это даст им контроль над подступами к Балтике, наши фланги будут обойдены при проведении морских операций и воздушных налетов на Англию и будет сделан нажим на Швецию. Я также подчеркнул преимущества, которые мы получим в результате оккупации норвежского побережья: выход к Северной Атлантике, лишение англичан возможности установить мирный барьер, как в 1918—1919 гг. Конечно, в то время обсуждались только побережье и возможные базы; я включил Нарвик, хотя в ходе нашей переписки адмирал Карле заметил, что Нарвик следует исключить. Фюрер немедленно понял значение норвежской проблемы; он просил меня оставить у него мои записки и сказал, что сам желает рассмотреть этот вопрос»...

Я считаю, что письмо Редера показывает, что вся подготовка к нацистской кампании против Норвегии является ярким примером участия германского верховного командования в нацистском заговоре, направленном к нападению на беззащитных соседей. Это письмо показывает, что Редер сделал доклад Гитлеру 10 октября 1939 г.

...Использование нацистами предателей и стимулирование предательства как политического оружия, к сожалению, целиком оправдывается историческими фактами. Но если потребуется доказательство этого заявления, то его можно найти в замечательном документе, который я предлагаю суду. Я ссылаюсь на документ 007-ПС, ВБ-84.

«Краткий отчет о работе иностранного бюро партии от 1933 до 1943 года... Когда 1 апреля 1933 г. было организовано иностранное бюро партии, фюрер отдал приказ о том, что это бюро не должно расширяться и принимать форму большого бюрократического аппарата и что центр тяжести его работы должен заключаться в проявлении инициативы.

Учитывая неизменное исключительно враждебное отношение Советского правительства в Москве, вновь организованное бюро уделило особое внимание условиям внутренней организации в Советском Союзе и влиянию мирового большевизма, в первую очередь на другие европейские государства. Это бюро вошло в контакт с большинством разнообразных групп, которые объединились с нацизмом для того, чтобы бороться против большевизма, концентрируя все свое внимание на народах и государствах, граничащих с Советским Союзом. С одной стороны, эти народы и государства составляют изолированное кольцо, окружающее большевистского соседа; с другой стороны, — они были фланговыми соседями германского жизненного пространства и заняли охватывающую позицию в отношении западных держав, особенно Великобритании...»

Приложение №1 к документу под заглавием «Краткий доклад о действиях иностранного бюро нацистской партии от 1933 до 1943 гг.». Приложение озаглавлено: «Политическая подготовка военной оккупации Норвегии в военные годы 1939—1940». Этот документ гласит: «...Как было ранее упомянуто, из всех политических группировок в Скандинавии только руководимая в Норвегии бывшим военным министром и майором в запасе Квислингом заслужила серьезное политическое внимание. Это была боевая политическая группа, одержимая идеей велико-германской общности.

Само собой разумеется, все руководящие державы враждебно относились к нему и делали попытки во что бы то ни стало препятствовать его популярности среди населения. Бюро поддерживало постоянный контакт с Квислингом и внимательно следило за атаками, которые он упорно и энергично вел против среднего класса.

Сначала казалось, что нельзя было ожидать успеха «Национального собрания» без революционных событий, которые заставили бы население изменить свое прежнее отношение. Зимой 1938/39 года один член иностранного бюро частным образом посетил Квислинга.

Когда политическое положение в Европе стало особенно напряженным в 1939 году, Квислинг появился в июне в Любеке на конференции северного общества. Он высказывал свои мысли о существовавшем положении и свои мрачные предчувствия в отношении Норвегии. Он подчеркнуто привлекал внимание к важности Норвегии на скандинавской территории в геополитическом отношении и к занимаемым ею выгодным позициям, которые увеличат значение норвежского побережья в случае конфликта между великим германским рейхом и Великобританией.

Полагая, что его заявление будет представлять особый интерес для Геринга с точки зрения авиации, Квислинг был направлен иностранным отделом к государственному секретарю Корнеру. Директор отдела передал начальнику канцелярии рейха меморандум для передачи его фюреру»...

...Редер в докладе адмиралу Асману сообщил о своем сотрудничестве с Розенбергом. На странице, озаглавленной «Везерские маневры», доклад Редера гласит следующее:

«В дальнейшем меня поддерживал командир Шрейбер, морской атташе в Осло и лично начальник морского штаба вместе с организацией Розенберга. Таким образом мы вошли в контакт с Квислингом и Хагелином, которые приехали в Берлин в начале декабря и которых я привел к фюреру с одобрения рейхслейтера Розенберга».

Документ С-65, ВБ-85 — доклад Розенберга Редеру, в котором была целиком разоблачена готовность Квислинга к предательству и его потенциальная пригодность для нацистских агрессоров и в котором говорится:

...«Причины государственного переворота, о которых Квислинг делал доклад, видны из того, что стортинг, то есть норвежский парламент, как вызов по адресу конституции провел решение о продлении своих полномочий, которое должно было войти в силу 12 января.

Квислинг в качестве офицера с большим стажем и бывшего военного министра сохраняет очень тесную связь с норвежской армией. Он показал мне подлинник письма, которое он недавно получил от командующего офицера в Нарвике, полковника Сунло. В этом письме полковник Сунло откровенно подчеркивает свою мысль, что если дела будут идти так, как они шли до сих пор, то с Норвегией «все будет покончено».

Был предложен план государственного переворота, произведено распределение заданий и обеспечение их выполнения опытными нацистами, знакомыми с делами подобного рода.

Эти натренированные люди должны были очень быстро направиться в Норвегию, где все детали должны были подвергнуться обсуждению. Должны были быть немедленно захвачены некоторые важные центры в Осло, и в то же время германский флот вместе с соответствующим количеством германских войск начнет действовать, когда его призовет новое норвежское правительство, в определенной бухте, на подступах к Осло.

Квислинг не сомневается в том, что такой переворот, который будет успешно и быстро проведен, немедленно будет одобрен теми кругами армии, с которыми он связан в настоящее время...»

ДОПРОС ПОДСУДИМОГО РИББЕНТРОПА

[Из стенограммы заседания Международного Военного Трибунала от 1 апреля 1946 г.]

Файф^[5]: Были вы знакомы с пактом Бриана—Келлога?

Риббентроп: Да, я его хорошо знаю.

Файф: Были ли вы согласны с мнением, высказанным во вступительной части этого пакта, о том, что нужно отказаться от войны как от орудия национальной политики?

Риббентроп: Да.

Файф: Я хочу, чтобы вы рассказали, как вы это осуществляли. Возьмем первый пример. Вы заявляете Трибуналу, что, насколько вам известно, никакого давления, никаких угроз в отношении Шушнига применено не было?

Риббентроп: Вы говорите о беседе с Гитлером в Оберзальцберге?

Файф: Да, 12 февраля.

Риббентроп: Я думаю, что так, как вы это говорите, это неверно.

Файф: Разве вы не помните, что вы показывали Шушнигу отпечатанный на машинке проект требований, которые предъявлялись Шушнигу?

Риббентроп: Это вполне вероятно. Гитлер сам продиктовал протокол, и возможно, что я передал именно этот протокол Шушнигу. Подробностей этого я сейчас не помню.

Файф: Какова была тема этого меморандума?

Риббентроп: Я не знаю этого, и, для того чтобы подтвердить то, что я действительно был в неведении во время этой первой беседы, я хотел бы еще сказать, что Гитлер сам решал эту австрийскую проблему, а я лишь несколько дней был на посту министра иностранных дел.

Файф: Если вы передаете кому-то меморандум, выработанный, как вы ему говорите, на историческом собрании, вы, по-видимому, можете рассказать Трибуналу о содержании этого меморандума, хотя бы в общих чертах. Каковы были пункты этого меморандума?

Риббентроп: Нет, может быть, это странно, но я действительно не знаю подробностей. Встреча эта была встречей фюрера с Шушнигом, и все то, что там было достигнуто и сделано, либо было продиктовано самим фюрером, либо было предложено не нами, а другой стороной. Я не знаю деталей. Я знаю только, что тогда речь шла прежде всего о том, чтобы добиться умиротворения в отношениях между Германией и Австрией, так как в то время в Австрии было арестовано много национал-социалистов. Поэтому отношения между этими двумя государствами обострились.

Файф: Если я напомню вам, вы, может быть, восстановите это в памяти. Это были следующие три пункта: 1. Реорганизация австрийского кабинета с назначением подсудимого Зейсс-Инкварта на пост министра безопасности. 2. Общая политическая амнистия осужденных за преступления нацистов и 3. Провозглашение равноправия австрийских национал-социалистов и принятие их в «Отечественный фронт». Это те самые пункты, которые вы представили Шушнигу?

Риббентроп: Точно этого я сейчас не помню, но примерно это было так. Это соответствовало тому, что мне тогда было известно относительно Австрии.

Файф: Говорили ли вы Шушнигу, что Гитлер сообщил вам, что эти требования, которые вы ему предъявили, были окончательными требованиями фюрера, и что Гитлер не собирался обсуждать их?

Риббентроп: Я не помню, как это было, но вполне вероятно, что я что-либо подобное сказал Шушнигу.

Файф: Сказали ли вы ему такую фразу: «Вы должны эти требования в целом принять»?

Риббентроп: Нет, я не думаю, что я так сказал ему, и с моей стороны не было оказано никакого давления на Шушнига.

Файф: Но я хочу навести вас на следующую мысль: во время того разговора вы пытались заставить Шушнига подписать документ, содержащий эти требования. Помните ли вы, как Шушниг, обращаясь к подсудимому Папену, сказал: «Вы мне говорили, что если я поеду в Берхтесгаден, то мне не будут предъявлены никакие требования»? А Папен начал извиняться и сказал: «Это действительно так, я не знал, что вам предъявят эти требования». Вы этого не помните?

Риббентроп: Этого я не помню.

Файф: Вы помните, что Шушнига снова вызвали к Гитлеру, а Гвидо Шмидт тогда остался с вами, и вы стали вносить некоторые изменения в представленный вами документ?

Риббентроп: Да, возможно, что мы вносили некоторые изменения, но я не помню сейчас подробностей.

Файф: Слышали ли вы о том, что во время этого разговора с Гитлером Гитлер сказал Шушнигу, что он должен дать свое согласие на эти требования в течение трех дней?

Риббентроп: Этого я не знал.

Файф: Вы уверены в том, что не слышали, как Гитлер сказал Шушнигу, что он должен дать свое согласие в течение трех дней, иначе Гитлер даст распоряжение о вступлении войск в Австрию?

Риббентроп: Я считаю, что такая возможность совершенно исключена.

Файф: Если он действительно так сказал, то вы должны согласиться с тем, что это было бы самым сильным военным и политическим нажимом. Более сильного нажима, чем угроза вступить в Австрию, и не могло быть, не правда ли?

Риббентроп: Учитывая то, что отношения между этими двумя странами были крайне напряженными, это, конечно, было давлением.

Файф: Вернемся к той встрече, о которой я вам снова напоминаю и которая имела место 12 февраля. Разве вы не знаете, что Шушниг сказал: «Я всего только канцлер. Я должен обратиться к президенту Микласу, а я сам могу только подписать протокол в зависимости от решения президента Микласа».

Риббентроп: Нет, этого я сейчас не помню.

Файф: Разве вы не помните, как Гитлер открыл дверь и позвал Кейтеля?

Риббентроп: Нет, я узнал только здесь об этом.

Файф: Вы не помните, что Кейтель был вызван к Гитлеру для беседы с ним?

Риббентроп: Я уже сказал, что я ничего не слышал об этом.

Файф: Вы знали, что Шушниг подписал этот документ на условии, что эти требования будут выполнены в течение трех дней, иначе германские войска вступят в Австрию?

Риббентроп: Нет, этого я не знал.

Файф: Посмотрите прежде всего на дневник подсудимого Иодля, запись от 13 февраля. Там сделана следующая запись:

«Вечером генерал К.» — это Кейтель — «попросил адмирала К.» — это адмирал Канарис — «и меня самого прийти на его квартиру. Он сказал нам, что в приказе фюрера говорится, что военный нажим следует продолжать видимостью военных действий до 15-го числа. Предложения об этих маскировочных маневрах намечены и переданы фюреру по телефону для утверждения».

Вы говорили, что до подсудимого Иодля дошли какие-то слухи, ходившие в Бергхофе, что эти слухи явились результатом определенного приказа Кейтеля, это так?

Риббентроп: Я вообще ничего не знаю ни о каких военных мероприятиях, так что я не могу судить о значении этой записи. Фюрер не информировал меня о каких-либо военных мероприятиях в Австрии.

Файф: Вы хотите сказать Трибуналу, что хотя вы были там, принимали участие в выработке документа, Гитлер ни разу не сказал вам ни слова о том, о чем он договаривался с подсудимым Кейтелем, который также там присутствовал?

Риббентроп: Да, это правильно.

Файф: Тогда посмотрите на следующую запись от 14 февраля:

«В 2 часа 40 минут было получено согласие фюрера... Канарис отправился в Мюнхен, в отдел иностранной контрразведки, и принял необходимые меры. Результат был быстрым и эффективным. В Австрии создается впечатление, что Германия проводит серьезные военные приготовления».

Вы хотите сказать Трибуналу, что вы ничего не знали ни об этих военных мероприятиях, ни о влиянии их на Австрию?

Риббентроп: Относительно военных мероприятий я ничего не знаю, но я считаю вполне возможным, что фюрер для того, чтобы придать большее значение своим пожеланиям, отдал какие-либо распоряжения.

Файф: Именно поэтому я и говорю, что это способствовало решению вопроса, но ведь, несомненно, вы как министр иностранных дел империи, располагая всеми доступными вам как министру иностранных дел каналами информации, кое-что знали о результатах этого в Австрии, о которых Иодль говорил, что они были быстрыми и эффективными и что создалось впечатление, будто Германия ведет серьезную подготовку к войне. Вы хотите сказать Трибуналу под присягой, что вы ничего не знали о результатах этого в Австрии?

Риббентроп: Я хочу еще раз подчеркнуть, что я ничего не знал о военных мероприятиях. Перед встречей Гитлера с Шушнигом и после этой встречи я до такой степени был занят тем, что принимал дела в министерстве иностранных дел, что я вообще ознакомился с австрийской проблемой только в общих чертах.

Файф: И вы хотите, чтобы мы приняли вашу версию за истину, а не считали ее ложью, когда вы рассказываете о том, что, будучи министром иностранных дел, ничего не знали о результатах мероприятий в Австрии, предпринятых Кейтелем по приказу фюрера? Это ваш окончательный ответ?

Риббентроп: Я могу точно ответить на этот вопрос. Я слышал от фюрера, когда я несколько позже поехал в Лондон, что события в Австрии проходят примерно так, как об этом было договорено в Берхтесгадене. И это вообще первое упоминание об австрийском вопросе, которое осталось у меня в памяти. Каких-либо особых наблюдений в эти дни я не сделал. Возможно, что сегодня я не помню некоторых подробностей, так как прошло уже много лет.

Файф: Посмотрите на две следующие записи в дневнике Иодля - «15 февраля. Вечером опубликовано официальное коммюнике о положительных результатах конференции в Оберзальцберге. 16 февраля. Изменения в австрийском правительстве и общая политическая амнистия». Вы помните, я говорил вам, что Шушниг подписал документ и что было поставлено условие о том, чтобы разрешить эти вопросы в течение трех дней. В течение трех дней действительно было созвано совещание о результатах мероприятий и было объявлено об изменениях в Австрии в соответствии с вашим письмом Шушнигу. Вы видите, что это ясно, не правда ли?

Риббентроп: Как я вам сказал, о трех днях мне ничего неизвестно, но то, что эта встреча будет иметь умиротворяющие последствия, это было совершенно ясно.

Файф: Вы называете это «умиротворением»? Вы хотите, чтобы Трибунал принял ваше утверждение, предполагая, что подсудимый Иодль говорит правду, или предполагая, что подсудимый Кейтель сказал ему, как утверждает Иодль, что эта подготовка к военным действиям должна быть реализована, что все это не представляет собой наиболее сильного политического и военного нажима, какой мог быть сделан на канцлера иностранного государства?

Риббентроп: Если рассматривать эту проблему с моей точки зрения, то это не так. Здесь речь идет о проблеме, которая при определенных условиях могла бы привести к войне в Европе, и я считал и говорил в Лондоне Галифаксу, что эта проблема должна быть разрешена и это будет лучше, чем если в Европе будет существовать такой назревший нарыв.

Файф: Я не хочу подсказывать вам. Подразумеваете ли вы под вашим последним ответом, что было лучше всего оказывать политическое и военное давление на Шушнига до тех пор, пока эта проблема не будет разрешена? Это ваша точка зрения?

Риббентроп: Если бы таким путем мог быть предотвращен конфликт, то есть война, я считаю, что этот путь был бы наилучшим.

Файф: Скажите мне, почему вы и ваши друзья держали Шушнига в тюрьме в течение семи лет?

Риббентроп: Этого я не знаю. Мне кажется, что тогда Шушниг, очевидно, сделал что-либо такое, что нарушало интересы государства. Подробностей этого дела я не знаю. Но если вы говорите о тюрьме, то я должен сказать, что помню, как фюрер часто говорил и особо подчеркивал, что с Шушнигом следует обращаться особенно хорошо и вежливо и что он находится не в тюрьме, а в обыкновенном доме, что даже его жена находится вместе с ним и т.д. Больше я ничего не могу сказать.

Файф: Вы не хотите сказать «в тюрьме»? Я заменю это слово словами «Бухенвальд» и «Дахау». Он был и в Бухенвальде, и в Дахау. Вы думаете, что он наслаждался пребыванием там?

Риббентроп: О том, что Шушниг находился в одном из концентрационных лагерей, я впервые услышал здесь, — раньше я об этом не знал.

Файф: Сейчас переходим к другой теме. Я намереваюсь задать вам несколько вопросов относительно вашего участия в делах Чехословакии.

Согласитесь ли вы со мной в том, что в марте 1938 года министерство иностранных дел, то есть вы, через вашего посла в Праге взяло под свой контроль деятельность партии судетских немцев, возглавляемой Конрадом Генлейном?

Риббентроп: Это неправильно.

Файф: Слушайте, когда я буду зачитывать выдержки из письма к вам от вашего посла. Я хотел бы сослаться на первый абзац. «Линия германской иностранной политики, как она проводится германской миссией, исключительно решительна в отношении политики и тактики партии судетских немцев. Мои директивы», то есть вашего посла, «должны неуклонно выполняться». Параграф 2: «Публичные выступления и пресса также должны быть согласованы со мной. Состав издательства «Цейт» должен быть усилен». Параграф 3: «Партийное руководство должно проводить свою непримиримую линию, что в конечном итоге может привести к политическим осложнениям и к принятию линии постепенного продвижения интересов судетских немцев. Я должен принимать участие в решении всех поставленных вопросов, и они также не могут разрешаться без дипломатических мероприятий с моей стороны»...

После того как мы прочли это, согласны ли вы с тем, что деятельность партии судетских немцев должна была проводиться в соответствии с вашими директивами?

Риббентроп: Нет.

Файф: Почему?

Риббентроп: Между партией судетских немцев и многими учреждениями империи существовала связь. И это вполне естественно, так как среди судетских немцев было сильное движение, направленное к установлению более тесных связей с империей, особенно после того, как Гитлер пришел к власти. Эти устремления начали оказывать отрицательное влияние на отношения между Германией и Чехословакией. И это письмо как раз является доказательством того, что я стремился эти бесконтрольные связи между судетскими немцами и империей постепенно каким-то образом взять в свои руки.

Файф: Это не то, о чем я вас спросил. Я спрашиваю вас, как мне кажется, совершенно ясно, показывает ли это письмо, что партия судетских немцев с того времени действовала согласно вашим директивам? Вы еще отрицаете это?

Риббентроп: Да, я отрицаю это.

Файф: Если вы отрицаете то, что я вам говорю, то что же значит письмо вашего посла, который пишет министерству иностранных дел, что линия германской политики, как передает германское посольство, имеет решающее значение для политики и тактики партии судетских немцев? Что же это значит, если не то, что вы сказали, — что партия вела свою работу под вашим руководством? Что же это может быть иное, если это не так?

Риббентроп: Это как раз и означает то, что я сейчас сказал. Посольство хотело упорядочить руководство судетскими немцами так, чтобы эта их подпольная работа не вызывала бы затруднений в отношении между Германией и Чехословакией. Вот каков был смысл этих переговоров с посольством в Праге.

Файф: Давайте, посмотрим, в чем заключалась эта «разумная программа», которую вы предлагали.

На следующий день, 17 марта, Конрад Генлейн написал вам и предложил встретиться лично. Если вы посмотрите на страницу 26, вы найдете записи этой беседы, которую вы имели в министерстве иностранных дел 29 марта с Генлейном, Карлом Германом Франком и еще с двумя лицами.

Я хочу, чтобы вы посмотрели на четыре фразы.

«Имперский министр начал с того, что подчеркнул необходимость провести намечаемое совещание в полной тайне», а затем вы ссылаетесь на совещание фюрера с Конрадом Генлейном, которое имело место накануне днем.

«Очень важно предложить максимальную программу, конечной целью которой будет полная свобода для судетских немцев. Но опасно преждевременно удовлетвориться согласием чешского правительства это, с одной стороны создаст впечатление за границей, что найдено решение этого вопроса, и, с другой стороны, это лишь частично удовлетворит судетских немцев»...

Если вы посмотрите на следующую фразу, то там говорится:

«Целью этих переговоров партии судетских немцев с чехословацким правительством, в конце концов, является следующее: избежать вхождения в правительство», — обратите внимание на следующие слова: «расширением и постепенной конкретизацией требований».

«Имперский кабинет сам должен воздерживаться от выступлений перед правительством Праги или перед Лондоном и Парижем в качестве защитника», — обратите внимание на следующие слова: «или умиротворителя в отношении требований судетских немцев».

Политика, о которой я вам сейчас говорю, заключалась в руководстве деятельностью судетских немцев. Последние должны были избежать согласия с чехословацким правительством, избежать участия в чехословацком правительстве, а имперский кабинет, в свою очередь, должен был избегать положения, при котором он бы действовал как умиротворитель. Другими словами, благодаря вашему влиянию на судетских немцев вы предпринимали всяческие меры и делали все, что было в ваших силах, для того, чтобы никакое соглашение не было достигнуто ни в отношении этих трудностей, ни в отношении проблемы меньшинства. Разве это не так? Разве это не то, о чем вы говорили во время той беседы?

Риббентроп: Нет, это не соответствует действительности.

Файф: Дайте свое объяснение. Что же, по вашему, значили эти слова?

Риббентроп: Я пригласил Конрада Генлейна для того, чтобы сказать, что проблема судетских немцев должна назревать постепенно и без эксцессов. Требования судетских немцев уже тогда были большими. Они хотели присоединиться к империи. Это оставалось невысказанным или, в некоторых случаях, открыто высказывалось. Такое разрешение вопроса казалось мне опасным, и мне казалось, что надо это как-то взять в свои руки, ибо иначе это могло привести к войне.

Файф: Это было 29 марта, и вы говорили Трибуналу несколько минут назад о своем стремлении к миру. Вы узнали через очень короткое время о том, что нечего было рассчитывать на мероприятия мирного порядка, не правда ли? Вы помните об этом? Вы помните, когда Гитлер раскрыл вам, что он ведет военную подготовку к захвату Чехословакии той осенью?

Риббентроп: Гитлер очень мало говорил со мной о военных делах. Такого сообщения я не помню, но мне, конечно, было известно о том, что фюрер принял решение в определенные сроки решить эту проблему, и по опыту, полученному Германией в прошлом, ему было ясно, что, может быть, придется прибегнуть к каким-либо военным мероприятиям для того, чтобы подкрепить свои требования.

Файф: Обратитесь к странице 31 вашей документальной книги. Это цитата из речи Гитлера в январе 1939 года. Он говорил: «В связи с этой нетерпимой провокацией, которая приняла еще более определенные формы в поистине позорных преследованиях и терроре в отношении наших немцев, проживающих там, я пришел к решению окончательно и радикально разрешить судетскую проблему. 28 мая я дал приказ, это был первый приказ о подготовке военных мероприятий против этого государства — то есть Чехословакии, которые должны были быть закончены ко 2 октября. Я приказал решительно и быстро завершить подготовку нашего фронта обороны на Западе».

Я хочу вам напомнить об этом, так как 28 мая состоялось совещание, и об этом есть собственное замечание Гитлера. Он сказал: «Моим непреклонным желанием является стереть Чехословакию с карты мира». Вы теперь, быть может, вспомнили об этом совещании 28 мая?

Риббентроп: Мне кажется, что здесь я видел документ, относящийся к этому совещанию, но я не припоминаю этой встречи.

Файф: Кажется, капитан Фриц Видеманн был еще адъютантом фюрера в то время; это было до его отъезда за границу. Он говорил, что вы были там. Вы отрицаете это?

Риббентроп: Я видел это, но считаю, что это ошибка Видеманна.

Файф: Итак, вы думаете, что вы там не были?

Риббентроп: Я предполагаю, что это ошибка. Я не помню этой встречи. Точно я не могу сейчас сказать. Вообще меня Гитлер не привлекал к решению военных вопросов. Но я знал, что поговаривали о том, будто фюрер в течение 1938 года принял решение, как он сам говорил, о том, чтобы отстоять права судетских немцев, и о том, что он именно с этой целью проводил военную подготовку. Это мне было известно, но в какой форме и в каком объеме это проводилось, — этого я не знаю.

Файф: Другими словами, ваша точка зрения такова: вы знали, что военные приготовления производились, но вы не знали деталей того, что нам сейчас известно под названием «плана Грюн».

Риббентроп: Нет, подробности мне были неизвестны.

Файф: Во всяком случае, вы знали достаточно для того, чтобы обсуждать с представителями иностранных держав возможный ход развития возможной войны. Посмотрите на страницу 34 — это заметка о беседе с итальянским послом. Я не знаю, кто из ваших официальных лиц принимал участие в этой беседе, но я хочу, чтобы вы взглянули на этот документ. Это запись от руки с грифом: «Для рейхсминистра, лично»: «Аттолико затем заметил, что мы действительно безошибочно показали итальянцам наши намерения в отношении чехов».

Если вы взглянете на дату, то увидите, что это было 18 июля. Затем вы увидите, месяцем позднее, заметку, подписанную, кажется, лично вами 27 августа: «Аттолико нанес мне визит. Он получил новые письменные директивы от Муссолини с просьбой, чтобы Германия своевременно сообщила возможную дату нападения на Чехословакию. Муссолини просил о таком уведомлении, как Аттолико уверил меня, для того, чтобы иметь возможность своевременно принять необходимые меры на французской границе. Я ответил послу Аттолико, так же как это было однажды в прошлом, что я не могу назвать ему какую-либо дату, но что, во всяком случае, Муссолини будет первым, кого информируют о любом решении».

Так что вполне ясно — не правда ли? — что вам было известно о том, что общая подготовка Германии к нападению на Чехословакию началась, но дата конкретно еще не была указана, имелось лишь общее указание Гитлера о завершении подготовки к началу октября. Таково было положение в июле и августе, не правда ли?

Риббентроп: В августе в отношениях между Германией и Чехословакией в связи с этой проблемой уже возник кризис, и было ясно, что в это время уже задумывались над тем, чем окончится этот кризис, и этот документ свидетельствует о том, что я говорил с итальянским послом, что в случае, если этот кризис перерастет в военную операцию, безусловно, об этом заранее будет сообщено Муссолини.

Файф: И Муссолини должен был быть готов продемонстрировать на французской границе свою готовность помочь в осуществлении ваших военных планов. Это так?

Риббентроп: Это написано в документе. Об этом я ничего не знаю.  Может быть, это сказал Аттолико. Если здесь это записано, — значит, он это сказал.

Файф: Теперь обратитесь примерно к тому же самому времени (страницы 36—38). Это отчет о вашем совещании с венгерскими министрами Имреди и Каниа, и мне хотелось бы в интересах времени, чтобы вы попытались ответить на этот общий вопрос. Пытались ли вы во время этой беседы с Имреди и Каниа обеспечить готовность венгров к нападению на Чехословакию в случае, если война разразится?

Риббентроп: Я не помню точного содержания документа. Разрешите мне еще раз прочитать его. Может быть, я смогу ответить по памяти. Я не знаю точно, что написано в документе, но я помню, что тогда кризис уже начался и, вполне естественно, что ввиду возможности военного конфликта, в связи с судетской проблемой, Германия и устанавливала бы в какой-либо форме связь с пограничными государствами. Это само собой разумеется.

Файф: Но вы зашли несколько дальше установления связи с ними, не правда ли? Документ гласит в конце шестого абзаца: «Фон Риббентроп повторил, что все, стремящиеся к пересмотру данного вопроса, должны использовать удобный случай и принять в нем участие».

Риббентроп: Да, это как раз совпадает с тем, что сказал я. Я не знаю только, был ли таков ответ. Но совершенно очевидно, что в тот момент, когда я беседовал с этими господами, такая возможность конфликта была налицо. Это я помню. Совершенно очевидно также и то, что в таком случае было необходимо согласовать наши интересы. Я хотел бы упомянуть еще один момент, а именно, что Венгрия всегда самым тягостным для себя пунктом из условий мирного договора считала отторжение территорий на севере и была в них, конечно, очень заинтересована.

Файф: Вы были чрезвычайно заинтересованы в том, чтобы предложить пересмотр вопроса? Взгляните на два последних абзаца. Они озаглавлены: «29-го числа». В вашем документе — это страница 38. Они начинаются так: «В отношении военной готовности Венгрии в случае германско-чешского столкновения Каниа упомянул несколько дней назад, что его стране потребуется один-два года для того, чтобы развить соответствующим образом военную мощь Венгрии. Во время сегодняшнего разговора Каниа внес поправку в это замечание и сказал, что военное положение Венгрии значительно улучшилось и что в отношении вооружения его страна будет готова принять участие в столкновении к 1 октября текущего года». Понятно? Я хочу сказать вам, что ваша позиция была совершенно ясна. Прежде всего вы подчинили судетских немцев своему контролю. Затем вы узнали от Гитлера, что велись военные приготовления, затем вы привлекли к этому итальянцев, затем венгров. Вы привлекли всех, кто был готов к наступлению на Чехословакию. Вот о чем я сейчас вам говорю. Я хочу, чтоб вам это было совершенно ясно.

Риббентроп: Разрешите мне ответить на этот вопрос. Я уже говорил, что партия судетских немцев не находилась под моим контролем. А в общем я стоял и стою на той точке зрения, что судетские немцы на основании провозглашенного в 1919 году права народов на самоопределение пользовались основным правом решить, к кому они хотят присоединиться. Когда Гитлер пришел к власти, это стремление присоединиться к империи стало очень сильным, и Гитлер решил разрешить эту проблему либо дипломатическим, либо иным путем. Это было совершенно ясно. Я лично принял все меры к тому, чтобы эта проблема была разрешена дипломатическим путем, но, с другой стороны, я делал все для того, чтобы создать такую ситуацию, которая позднее и привела к Мюнхену.

Файф: Вы прекрасно знали о «плане Грюн», не правда ли? О том, что военные планы Гитлера охватывали покорение всей Чехословакии, не правда ли?

Риббентроп: Нет, этого я не знал, и что касается германо-судетской проблемы, то нужно сказать, что королевское британское правительство само заключило в Мюнхене это соглашение, и эта проблема была разрешена так, как я этого хотел с точки зрения немецкой дипломатии.

Файф: Я напоминаю вам о том, что «план Грюн» и гитлеровские планы в этом вопросе стали известны правительству Его Величества лишь только по окончании войны, после того, как этот документ был захвачен нами в качестве трофейного материала. Но я вас спрашиваю о следующем: вы говорите, что, будучи министром иностранных дел империи, вы не знали об этих военных планах, о том, что предполагался захват всей Чехословакии? Вы это утверждаете? И вы хотите, чтобы Трибунал вам поверил?

Риббентроп: Я еще раз повторяю, что само название «План грюн (зеленый)» я прочел впервые здесь, в документах, и этого термина до сих пор я не знал. Конечно, позднее мне стало ясно, что в ходе событий после создания протектората Богемии и Моравии фюрер хотел решить эту проблему на более широкой основе.

Файф: Я хочу, чтобы вы посмотрели на последний акт подготовки,. которую вы проводили, и я предлагаю назвать это явной агрессией; если вы посмотрите на страницу 45 книги, лежащей перед вами, то увидите следующее письмо министерства иностранных дел посольству в Праге: «Пожалуйста, уведомите заместителя Кундта о требовании Конрада Генлейна немедленно связаться со словаками побудить их начать завтра выступление за свои требования автономии». Такова была дальнейшая деятельность вашего министерства? Не правда ли? Затруднить положение правительства в Праге? Вы старались, чтобы ваши друзья побудили — употребляю ваши собственные слова — словаков начать выступление за автономию, это так? Этим занималось ваше министерство?

Риббентроп: Безусловно, эта телеграмма была послана министерством иностранных дел.

Файф: Вы понимаете, что я говорю о том, что ваше министерство сделало тогда один из своих последних шагов, так как это было в середине кризиса, 19 сентября, пытаясь ослабить чехословацкое правительство подстрекательством словаков к требованию автономии. Вы сказали, что вы лишь передавали желания Генлейна. Если вы настаиваете на такой формулировке, я не стану вас больше утруждать.

Я перехожу сейчас к тому, что произошло весной. Я задам вам один или два вопроса по этому поводу. Весной, следуя желаниям Гитлера, вы должны были добиться присоединения Богемии и Моравии к империи и заставить Словакию отделиться от Богемии и Моравии; Теперь взгляните на страницу 65 книги документов, лежащую перед вами. Это секретная зашифрованная телеграмма от министерства иностранных дел, то есть от вас, посольству в Праге.

«В отношении инструкций, переданных сегодня кодом по телефону: в случае, если вы получите какие-либо письменные сообщения от президента Гаха, пожалуйста, не предпринимайте никаких шагов и не делайте никаких, ни письменных, ни устных замечаний, а передавайте их сюда шифрованной телеграммой. Более того, я должен просить вас и других членов посольства, чтобы правительство Гаха, если оно захочет связаться с вами, не смогло вас застать в течение нескольких ближайших дней».

Почему вы были так заинтересованы в том, чтобы ваш посол не выполнял своих обычных функций и не устанавливал связи с чешским правительством?

Риббентроп: Это произошло следующим образом. Я это хорошо помню. Чехословацкий министр иностранных дел Хвалковский в один из этих дней — это, очевидно, было в тот же день — пришел к послу в Праге и заявил, что чехословацкий президент Гаха хочет иметь аудиенцию у фюрера. Я об этом сообщил фюреру, и фюрер заявил, что он согласен дать аудиенцию чехословацкому премьер-министру или президенту. Фюрер вместе с тем заявил, что он сам хочет вести эти переговоры и не хочет, чтобы кто-либо из посольства в этом принял участие. Это было основанием для указанной телеграммы, и послана она была для того, чтобы в Праге ничего не предпринимали, так как принять решение должен был фюрер. Предварительно я должен заметить, что в отношениях между нами и Прагой уже появились признаки кризиса.

Этим и следует объяснить посещение президента Гаха или, вернее, желание президента Гаха посетить фюрера.

Файф: Хорошо, теперь я хотел бы вам напомнить, что вы и фюрер делали в течение того дня. Вы это увидите, если посмотрите на страницу 66. У вас было совещание, у вас и фюрера с Мейснером и подсудимым Кейтелем, а также с Дитрихом и Кеплером, и у вас было совещание со словаками, с Тиссо. Вы помните об этом совещании?

Риббентроп: Да, я хорошо помню это совещание.

Файф: Хорошо, тогда я задам вам общий вопрос и, пожалуй, без деталей. На этом совещании Гитлер и вы говорили Словакам следующее:

«Если вы не объявите свою независимость от Праги, мы оставим вас на милость Венгрии». В одной этой фразе содержится неплохое резюме того, что говорили Гитлер ивы на этом совещании. Не правда ли?

Риббентроп: Это правильно только в некоторой степени.

Файф: Вы можете увидеть, как словаки стремились к независимости и что предпринимали Гитлер и вы сами, чтобы добиться ее, если вы попытаетесь найти на странице 67 следующее:

«Теперь он разрешил министру Тиссо приехать сюда...» И несколько ниже, в середине абзаца, говорится о том, что Гитлер сказал, что он не потерпит этого неустойчивого положения внутри страны и поэтому разрешил Тиссо приехать и выслушать его решение. Это был вопрос не дней, а часов. И он тогда констатировал следующее: если Словакия хочет стать независимой, он будет поддерживать эту попытку и даже гарантировать ее осуществление; он будет держать свое слово до тех пор, пока Словакия будет явно стоять за независимость. Если же она начнет колебаться или выражать нежелание порвать связь с Прагой, он оставит Словакию на волю судеб и снимет с себя ответственность за нее.

Затем он спрашивает вас, не хотели ли вы что-нибудь сказать, и вы, как указывается там, ответили:

«Министр иностранных дел империи также подчеркнул, со своей стороны, точку зрения о том, что в данном случае решение было вопросом часов, а не дней. Он показал Гитлеру донесение, которое он получил о том, что венгерские войска двигались к словацкой границе. Фюрер прочел этот доклад и упомянул о нем Тиссо».

Отрицаете ли вы, что Гитлер и вы сами оказывали сильнейшее давление, какое вы только могли, на словаков с тем, чтобы они порвали отношения с Прагой и таким образом оставили чехов одних встретить тот нажим, который должен был быть осуществлен через пару дней?

Риббентроп: Нет, это неправильно. Никакого сильного давления не было оказано.

Файф: Еще вопрос, затем я перейду к беседе с Гаха. Помните ли вы, что за два дня до того Варкель и другой австрийский национал-социалист, подсудимый Зейсс-Инкварт, и несколько немецких офицеров около 10 часов вечера в субботу 11 марта отправились на заседание кабинета в Братиславе и заявили так называемому словацкому правительству, что оно должно объявить независимость Словакии. Вы этого разве не знаете?

Риббентроп: Я не помню подробностей, однако мне кажется, что что-то в этом духе произошло, но подробностей я не помню.

Файф: Вы присутствовали во время беседы президента Гаха и Гитлера 15 марта 1939 г.?

Риббентроп: Да, я присутствовал.

Файф: Помните ли вы, что во время этой беседы Гитлер сказал, что он издал приказ германским войскам вступить в Чехословакию и что в 6 часов утра германская армия вторгнется в Чехословакию вдоль всей границы?

Риббентроп: Я уже не помню точно текста этого приказа, но я знаю, что Гитлер сказал Гаха, что он займет Богемию и Моравию.

Файф: Помните ли вы, что он сказал то, о чем я вас спрашивал, что он издал приказ германским войскам вступить в Чехословакию?

Риббентроп: Да, это как раз то, что я сейчас сказал.

Файф: Помните ли вы, что подсудимый Геринг, как он сам сказал Трибуналу, сообщил президенту Гаха, что он отдаст германским военно-воздушным силам приказ бомбить Прагу?

Риббентроп: Нет, этого я не знаю, при этом я не присутствовал.

Файф: Вы присутствовали все время при этой беседе, не правда ли?

Риббентроп: Нет, я не присутствовал, и если представитель британского обвинения даст мне возможность, то я расскажу, как обстояло дело.

Файф: Я хочу, чтобы вы сейчас ответили на вопрос. Вы говорите, что вы не помните об этом. Во всяком случае, если подсудимый Геринг сам заявил, что он это сказал, согласитесь ли вы с тем, что это произошло?

Риббентроп: Если Геринг это сказал, то это действительно было так. Я только заявил, что я не присутствовал на этом совещании между президентом Гаха и рейхсмаршалом Герингом.

Файф: Помните ли вы, как Гитлер заявил, что в течение двух дней чешская армия прекратит свое существование?

Риббентроп: В деталях я не помню этого; это была очень длинная беседа.

Файф: Помните ли вы, что Гитлер заявил, что в 6 часов войска вступят в пределы страны? Ему даже было почти стыдно говорить, что на каждый чешский батальон приходится германская дивизия.

Риббентроп: Очень возможно, что нечто подобное было сказано, но деталей я не помню.

Файф: Если это действительно было сказано, тогда согласитесь ли вы со мной, что на президента Гаха оказывалось самое недопустимое давление?

Риббентроп: Несомненно, Гитлер говорил очень ясно. Но я должен сказать, что президент Гаха со своей стороны прибыл в Берлин для того, чтобы найти решение вместе с Гитлером. Он был ошеломлен тем, что должно начаться вступление войск. Я точно это помню. Но затем он заявил о своем согласии и связался со своим правительством и начальником генерального штаба для того, чтобы германским войскам не оказывалось сопротивления, а затем подписал с Гитлером и министром иностранных дел Чехословакии составленное мной соглашение.

Файф: Согласитесь ли вы со мной, что этого соглашения вы добились с помощью угрозы агрессивными действиями германской армии и военно-воздушных сил?

Риббентроп: Верно то, что фюрер сказал президенту Гаха, — что германская армия вступит в Чехословакию, и что этот документ был подписан под впечатлением этого заявления.

Файф: Не думаете ли вы, что вы можете ответить прямо хотя бы на один из моих вопросов. Я вас снова спрашиваю, согласны ли вы со мной, что этого документа добились при помощи самого недопустимого давления и под угрозой агрессии? Это простой вопрос. Согласны ли вы?

Риббентроп: В такой формулировке — нет.

Файф: Какой же еще больший нажим можно было оказать на руководителя страны, если не тот, что ваша армия должна была вступить в его страну, имея большое превосходство сил, и что ваши военно-воздушные силы должны были бомбить его столицу?

Риббентроп: Например, война. (Смех в зале.)

Файф: А что же это, если это не война? Вы не считаете войной такое положение, при котором армия вступает в пределы другого государства с соотношением сил: дивизия против батальона — и при котором военно-воздушные силы должны бомбить Прагу?

Риббентроп: Президент Гаха заявил фюреру, что он вручает судьбу своей страны в руки фюрера.

Файф: Я хочу, чтобы вы ответили на мой вопрос. Мой вопрос совершенно простой, и я хочу, чтобы вы на него ответили. Вы заявили нам, что этого соглашения добились после того, как были высказаны эти угрозы?

Риббентроп: Нет, этого я не сказал.

Файф: Вы это сказали несколько минут назад.

Риббентроп: Нет.

Файф: Я говорю вам, что этого соглашения добились при помощи угрозы войны. Разве это не так?

Риббентроп: Я думаю, что эта угроза была несравненно меньшей, чем те угрозы, под влиянием которых Германия в течение десятка лет находилась из-за Версальского договора и его санкций.

Файф: Оставьте сравнения в стороне и ответьте теперь на мой вопрос. Вы согласны с тем, что это соглашение было достигнуто под угрозой войны?

Риббентроп: Оно было заключено под давлением, то есть под угрозой вступления войск в Прагу. Это не подлежит сомнению. Но решающим во всем этом деле было то, что фюрер объяснил президенту Гаха причины того, почему он должен это сделать и Гаха, в конце концов, заявил о своем согласии, после того как он связался со своим правительством и со своим генеральным штабом и узнал их точку зрения. Правда, совершенно верным является то, что фюрер решил при всех условиях разрешить этот вопрос. Причиной было то, что фюрер считал, что здесь, в оставшейся части Чехии, составляется заговор против германской империи. Итак, фюрер это сделал потому, что он думал, что он должен сделать это ради высших интересов и ради защиты Германии. Разрешите привести здесь сравнение: президент Рузвельт, например, заявил о своей сфере интересов в западном полушарии, — Англия распространила свои интересы на весь земной шар. Я думаю, что эта заинтересованность в пространстве, сама по себе проявленная фюрером в отношении Чехословакии, не является чем-то порочащим великую державу, — о методах можно говорить что угодно. Во всяком случае, верно одно, а именно то, что эти страны были заняты без пролития хотя бы одной капли крови.

Файф: Их заняли абсолютно без кровопролития, потому что вы угрожали ввести большое количество войск, бомбить Прагу, если они не согласятся. Так это или нет?

Риббентроп: Нет, не потому, что мы угрожали силой, а потому, что ранее было заключено соглашение о том, что германские войска беспрепятственно вступят в страну.

Файф: Я хотел бы, чтобы вы сейчас сообщили нам ваши взгляды на один-два общих вопроса в отношении Великобритании. Верно ли то, что, когда вы направились в Лондон в качестве германского посла, вы считали, что возможности достигнуть соглашения — минимальны, что фактически в пользу взаимного понимания с Англией существует один шанс против ста.

Риббентроп: Да, шансов было мало.

Файф: Это были ваши собственные слова, не правда ли? Что шансы выражались пропорцией один на сто? Вы помните, что вы это сказали?

Риббентроп: Сто к одному? Я не помню, чтобы я так сказал, но я хотел бы кое-что добавить к этому. Я сказал Гитлеру, что шансы невелики, и я также сказал Гитлеру, что я сделаю все, чтобы добиться, несмотря ни на что, взаимопонимания между Англией и Германией.

Файф: Итак, когда вы покидали Англию, считали ли вы, что война неизбежна? Когда вы выехали из Англии... когда вы перестали быть послом, вы считали, что война неизбежна?

Риббентроп: Нет, я не думал, что война неизбежна, но я был убежден в том, что существовала возможность возникновения войны при том положении, которое имело место в Англии.

Файф: Когда вы выехали из Англии, сказали ли вы, что вы не считаете, что война неизбежна?

Риббентроп: Я не могу сказать, была ли война неизбежна или ее можно было избежать; во всяком случае, мне было ясно, что при таком развитии политики Англии по отношению к Германии могли иметь место военные эксцессы.

Файф: Теперь взгляните на страницу 170, второй абзац. В нем сказано следующее: «Он, германский министр иностранных дел, был больше чем скептически настроен при приезде в Лондон и считал, что шансы против соглашения были сто против одного. В Англии преобладает мнение подстрекателей войны, — сказал он, когда он, имперский министр иностранных дел, покидал Англию, — и война неизбежна». Вы сказали это послу Осима?

Риббентроп: Я не помню, сказал ли я действительно так. Но это дипломатический язык, и очень возможно, что мы тогда, исходя из общего положения, считали целесообразным говорить так с послом Японии. То, что я, может быть, сказал, с течением лет не имеет значения для того, что я сказал, когда уезжал из Лондона. Я не думаю, что это является каким-либо доказательством. Может быть, я хотел втянуть его в войну с Англией и поэтому так резко говорил.

Файф: Вы, вероятно, сказали ему неправду?

Риббентроп: Я не знаю. Я также не знаю, было ли это точно записано.

Файф: Это ваш собственный протокол совещания, имеющийся в захваченном немецком документе.

Риббентроп: Вполне возможно. Но многие вещи говорятся по дипломатическим причинам, и не каждое слово взвешивается. Во всяком случае, справедливо то, что, когда я покидал Лондон, война не казалась неизбежной, но, несомненно, я, покидая Лондон, был настроен скептически, я не знал, куда все это приведет в будущем, и это прежде всего потому, что английская военная партия была очень сильной.

Файф: Когда вы покинули Англию, не считали ли вы, что германская политика должна внешне выражаться в дружбе с Англией, а на самом деле — проводиться по линии создания коалиции, направленной против нее?

Риббентроп: Это неверно. Мне было ясно, когда я стал министром иностранных дел, что осуществление германских устремлений в Европе было очень трудным делом и что прежде всего Англия мешала осуществлению этих желаний. В течение многих лет я, по поручению фюрера, пытался путем дружественного взаимоотношения с Англией осуществить эти планы.

Файф: Теперь я хочу, чтобы вы ответили на мой вопрос: говорили ли вы фюреру, что правильной политикой было внешне поддерживать дружеские отношения с Англией, а в действительности создавать коалицию против нее? Говорили вы это или нет?

Риббентроп: Нет, в такой формулировке это неверно.

Файф: Раз вы сказали «нет», взгляните на документ ТС-75, ВБ-28, а также на ваши выводы. Это внизу, параграф 5, конец страницы 3.

«Поэтому следует сделать такой вывод: внешне изображать дружбу и взаимопонимание с Англией, защищая интересы наших друзей, а более тайно, но неуклонно создавать коалицию против Англии, то есть на практике укреплять нашу дружбу с Италией и Японией, а также перетянуть на свою сторону страны, чьи интересы или косвенно совпадают с нашими, — по дипломатической линии осуществлять сотрудничество трех великих держав для достижения этой цели».

И последняя фраза: «Независимо от того, какие политические шаги будут предприняты для сближения с нами, — каждый день, когда наши политические решения не основываются главным образом на мысли о том, что Англия является нашим самым опасным противником, пойдет на пользу нашим врагам». Почему же вы минуту назад сказали Трибуналу, что вы не советовали фюреру поддерживать видимые дружеские отношения с Англией, а на самом деле создавать коалицию против нее?

Риббентроп: Я вообще не знаю, что это за документ. Можно мне взглянуть на него?

Файф: Этот документ подписан вами 2 января 1938 г. Это ваш собственный отчет фюреру.

Риббентроп: Да. Это верно само по себе. Это действительно является решающим. Только таким путем мы в один прекрасный день могли прийти к соглашению с Англией или к конфликту. Ситуация в то время была совершенно ясна: Англия выступала против желания Германии произвести ревизию. Это пожелание фюрер называл мирным, и казалось возможным мне лишь с помощью сильного дипломатического давления побудить Англию к тому, чтобы дипломатическим, а не военным путем она в конце концов дала на это свое согласие. Таково было, без сомнения, положение в то время.

Файф: Я хочу знать, почему пять минут назад вы сказали Трибуналу, будто не давали Гитлеру советов, содержащихся в выдержке, которую я зачитал вам?

Риббентроп: Какой совет, простите, я не понял?

Файф: Внешне изображать взаимопонимание с Англией, а втайне создавать коалицию против нее. Я два раза задавал вам этот вопрос? А вы отрицали. Я хочу знать: почему вы отрицали?

Риббентроп: Я совершенно ясно оказал, что Англия выступала против германских стремлений и что поэтому Германии, если она хотела отстоять свои требования, ничего не оставалось, как только искать себе друзей и с помощью этих друзей побудить Англию начать дипломатические переговоры, в результате которых Англия согласилась бы на выполнение пожеланий Германии, причем все это нужно было достичь дипломатическим путем. Вот в чем заключалась моя задача.

Файф: Теперь я хочу, чтобы вы коснулись вопроса об отношениях с Польшей. Согласны ли вы с тем, что до момента заключения Мюнхенского соглашения в речах всех германских государственных деятелей очень много говорилось о любви и уважении к Польше? Вы согласны с этим?

Риббентроп: Да.

Файф: Какова была цель того, что отражено в меморандуме министерства иностранных дел от 26 августа 1938 г.? Я вам назову номер страницы. Страница 107 вашей книги документов. Я хотел бы, чтобы вы взглянули на четвертый абзац, начинающийся со слов: «Этот метод подхода к вопросу о Чехословакии рекомендуется ввиду наших отношений с Польшей. Тот факт, что Германия переместила свои интересы с юго-восточной границы на восточную и северо-восточную границы, неизбежно заставит поляков серьезно призадуматься. После ликвидации чешского вопроса общее мнение будет таково, что наступила очередь Польши, но чем позднее мировая общественность это поймет, — тем лучше».

Это правильно отражает намерения германской внешней политики в то время?

Риббентроп: Без сомнения, нет, ибо, во-первых, я даже не знаю, о каком документе идет речь. Как кажется, этот документ был составлен каким-нибудь референтом министерства иностранных дел, где иногда писались такие теоретические работы. Поэтому я не помню, чтобы я его читал. Попал ли он ко мне, я также сейчас не помню, но возможно, что такие идеи обуревали некоторых из наших сотрудников. Это возможно.

Файф: Понятно. Итак, если вы не согласны, то взгляните на страницу 110, где вы найдете выдержку из речи Гитлера, произнесенной в «Спортпаласе» 26 сентября 1938 г. В конце этой выдержки говорится, что фюрер высказался в отношении Польши после того, как воздал должное Пилсудскому. «Мы все уверены в том, что это соглашение приведет к длительному умиротворению. Мы понимаем, что здесь речь идет о двух народах, которые должны существовать вместе, и ни один из них не должен покидать другого. Народ из 33 миллионов всегда будет стремиться найти выход к морю. Поэтому необходимо было найти путь к взаимопониманию. Этот путь найден, и он все время будет расширяться. Конечно, в этом отношении были трудности. Национальные меньшинства и национальные группы часто ссорились между собой. Но основное — это то, что оба правительства и все благоразумные и дальновидные люди этих двух стран обладают крепкой волей и решимостью улучшить свои взаимные отношения. Это действительно является более ценными усилиями для достижения мира, чем вся болтовня во дворце Лиги наций в Женеве».

Как вы думаете, это было честное высказывание?

Риббентроп: Да, думаю, что таково было личное мнение фюрера в то время.

Файф: Таким образом, в то время все вопросы об обращении с меньшинствами в Польше считались несущественными вопросами. Не так ли?

Риббентроп: Нет, они не были несущественными. Это был очень трудный пункт отношений между нами и Польшей, который постоянно существовал, и фюрер такими высказываниями пытался преодолеть это противоречие.

Файф: Во всяком случае, вы согласитесь со мной, что речи того времени были полны похвал И дружеских высказываний по отношению к Польше?

Риббентроп: Да, мы надеялись на то, что мы сумеем удовлетворительно и разумно решить таким образом вопрос о немецком национальном меньшинстве в Польше. Это было нашей политикой, начиная с 1934 года.

Файф: И немедленно после Мюнхена вы впервые поставили вопрос о Данциге в беседе с Липским в октябре?

Риббентроп: Да, правильно, 28 октября.

Файф: А поляки дали ответ 31-го числа через Липского. Вы, вероятно, получили этот ответ днем позже. В нем содержалось предложение о двустороннем соглашении между Германией и Польшей, но указывалось, что возвращение Данцига Германии приведет к конфликту.

Я изложил вам этот вопрос в общих чертах. Я только хотел напомнить вам об общем содержании ответа. Вы помните?

Риббентроп: Насколько я помню, это было не совсем так. Фюрер поручил мне — это было как раз 28 октября — вызвать посла Липского в Берхтесгаден. Это поручение было дано, так как фюрер, повидимому, продолжая придерживаться, может быть, этой своей речи во дворце спорта, — сейчас я уже не помню точно, желал теперь выяснить отношения со всеми своими соседями. И именно как раз с Польшей. Поэтому он поручил мне, чтобы я переговорил с Липским по вопросу о Данциге и по вопросу о воссоединении с Восточной Пруссией. Я пригласил к себе посла Липокого и в очень дружественной атмосфере представил ему эти положения. Посол Липский отнесся к ним очень сдержанно, сказав, что Данциг, во всяком случае, не является простой проблемой, но что он запросит об этом свое правительство. Я просил его это сделать в ближайшее время и сообщить мне об этом. Это было началом переговоров с Польшей.

Файф: Хорошо, а теперь перейдите, пожалуйста, к странице 114 там имеется запись беседы Бека с Гитлером 5 января. Я хочу обратить ваше внимание лишь на последний абзац, в котором речь идет о том, что после того, как Век сказал, что вопрос о Данциге очень сложный, «канцлер заявил в ответ на это, что для того, чтобы разрешить этот вопрос, будет необходимо найти что-то совершенно новое, новую форму, которая, с одной стороны, обеспечила бы интересы германского населения, а, с другой стороны, — польские интересы. В дополнение канцлер заявил, что министр может быть совершенно спокоен: он не будет поставлен перед свершившимся фактом в отношении Данцига, и ничего не будет сделано для того, чтобы усложнить положение польского правительства». Скажите, прочли ли вы это, а затем я задам вам вопрос.

Риббентроп: Да, я читал это.

Файф: Теперь взгляните на краткое изложение вашей беседы с Веком на следующий день. Это страница 115, в начале второго абзаца вы прочтете, что после того, как господин Век упомянул о Данциге, вы сказали: «В ответ Риббентроп вновь подчеркнул, что Германия не ищет никакого решения путем применения силы». Вот почти дословно то, что сказал Гитлер за день до этого. Вы видите это?

Риббентроп: Да.

Файф: Теперь возвратимся к странице 113. Это — распоряжения подсудимого Кейтеля, точнее, передача Кейтелем приказа фюрера о Данциге, датированного 24 ноября, изданного за шесть недель до этого. Он является дополнением к приказу от 21 октября. Там сказано:

«Помимо трех вариантов, упомянутых в инструкции от 21 октября, следует также проводить подготовку, которая дала бы возможность врасплох оккупировать немецкими войсками свободный город Данциг. Оккупирование Данцига. Подготовка будет проведена на следующей основе. Условия оккупации следующие: революционный порядок оккупации Данцига, использование политически благоприятной обстановки, но не война против Польши». Вам было известно об этих инструкциях?

Риббентроп: Нет, мне это было неизвестно. Этот приказ или что-то подобное я вижу в первый раз.

Файф: Гитлер должен был знать об этом приказе, не правда ли? Ведь это приказ фюрера?

Риббентроп: Безусловно, и я поэтому полагаю, и как раз хотел это добавить для того, чтобы представителям британского обвинения было ясно, что политика и военные дела — здесь две совершенно разные вещи. Нет сомнения в том, что фюрер, учитывая трудности, которые постоянно возникали в связи с Данцигом и коридором, отдавал какие-то военные приказы на всякий случай, и я полагаю, что здесь речь идет об одном из таких приказов. Я вижу его сегодня впервые.

Файф: Допустим, что вам было известно об этих приказах, и вы тем не менее утверждали бы 5 января, что Германия не стремится поставить поляков перед свершившимся фактом или перед решением, навязанным силой. Если бы вы знали об этом приказе, вы тем не менее, оказали бы это?

Риббентроп: Если бы я знал об этом приказе и рассматривал бы его так, как я и должен был его рассматривать, а именно как приказ генерального штаба, рассчитанный на возможные осложнения, то я бы все равно остался при своем мнении, так как я считаю, что задачей генеральных штабов является принципиальная подготовка к решению всех проблем, которые могут возникнуть. К политике это, в конце концов, не имеет никакого отношения.

Файф: К политике не имеет отношения тот факт, что имеется совершенно определенный план, предусматривающий, каким образом свободный город Данциг должен быть занят германскими войсками врасплох? Никакого отношения к политике не имеет то, что вы говорите полякам, что они не будут поставлены перед свершившимся фактом? По-видимому, так вы представляете себе, как надо вести дела? В таком случае, я оставлю этот вопрос.

Риббентроп: Нет, я должен добавить то, что я знаю, а именно то, что фюрер долгое время был озабочен, особенно в 1939 году, тем, что Польша может внезапно напасть на Данциг, так что хотя я человек и не военный, однако мне кажется естественным то, что решение таких проблем как-то подготавливается. О деталях этого приказа я, конечно, не могу судить.

Файф: Итак, когда вы узнали о том, что Гитлер решил напасть на Польшу?

Риббентроп: То, что Гитлер рассчитывал и на военные действия в Польше, я услышал в первый раз, насколько я помню, в августе 1939 года. То, что он уже до этого, безусловно, принял некоторые подготовительные меры какого-либо рода на всякий случай, — явствует из самого этого приказа в отношении Данцига. Но об этом приказе я, собственно, не узнал ничего, и я не помню, чтобы я в то время получал какие-либо сведения военного порядка. Я помню, что я ничего не знал об этом.

Файф: Утверждаете ли вы перед Трибуналом, что вам не было известно в мае, что истинные взгляды Гитлера заключались в том, что Даициг не является основным спорным вопросом, а основной целью являлся захват жизненного пространства на Востоке?..

Риббентроп: Нет, в этом смысле я не знал об этом. Фюрер, правда, говорил иногда о жизненном пространстве, это верно, но я не знал, что он намеревается напасть на Польшу.

Файф: Хорошо, тогда взгляните на страницу 117 вашей папки. Там имеется запись совещания от 23 мая 1939 г. в новой имперской канцелярии. Она начинается: «Данциг вовсе не является предметом опора. Вопрос заключается в том, чтобы расширить наше жизненное пространство на Востоке, обеспечить наши продовольственные ресурсы и решить проблему Балтики. Продовольственные ресурсы можно получить только в таких редко населенных районах, которые настолько плодородны, что после того, как Германия использует их, их плодородие все же сильно увеличится. Другой возможности в Европе нет».

Вы хотите сказать Трибуналу, что Гитлер никогда не высказывал вам подобной точки зрения?

Риббентроп: Может быть, это покажется странным, но я хотел бы прежде всего сказать, что я, очевидно, не был на этом совещании. Это военное совещание, а фюрер всегда проводил совещания по военным вопросам отдельно от политических совещаний. Правда, иногда фюрер, в общих чертах говорил о том, что мы должны иметь жизненное пространство, но о намерении напасть на Польшу в то время, то есть в мае 1939 года, я ничего не знал, и об этом он мне ничего не говорил.

Файф: Вы хотите сказать, что Гитлер намеренно держал вас в неведении о своих истинных намерениях, о том, что Данциг не являлся предметом спора, и о том, что он в действительности желал добиться жизненного пространства. Это вы хотите сказать?

Риббентроп: Да, я полагаю, что он делал это сознательно...

Файф: Тогда взгляните еще на один, очень краткий абзац, немного дальше. Гитлер говорит: «О том, чтобы пощадить Польшу, не может быть и речи, и перед нами нет другого выбора чем при первой возможности напасть на нее. Мы не можем ожидать повторения чешских событий. Война будет. Наша задача заключается в том, чтобы изолировать Польшу».

Вы хотите сказать Трибуналу, что он вам как министру иностранных дел никогда не говорил об этом?

Риббентроп: Нет, в то время он этого не говорил. Насколько я помню, лишь значительно позже, летом 1939 года, он говорил о том, что решил разрешить эту проблему — как он сам выразился — тем или иным путем.

Файф: И вы утверждаете, что вам не было известно в мае о том, что Гитлер хотел войны?

Риббентроп: Нет, в этом я вовсе не был уверен.

Файф: Из этого документа явствует, что он хотел войны, не так ли?

Риббентроп: Этот документ, без сомнения, говорит о том, что существовало намерение напасть на Польшу...

Файф: Теперь я хочу, чтобы вы имели в виду то, что, по словам Чиано, вы сказали ему, кажется, 11 или 12 августа, я полагаю, в Зальцбурге: там были вы и Гитлер. Помните, что согласно дневнику Чиано он спросил вас: «Что вы хотите — Польский коридор или Данциг»? А вы взглянули на него и сказали: «Нет, мы этого больше не хотим. Мы хотим войны». Вы помните это?

Риббентроп: Я тогда сказал Чиано: «Фюрер решил так или иначе разрешить польскую проблему». Вот установка, которую я получил от фюрера.

Файф: Я хотел бы, чтобы вы взглянули на запись более поздней беседы, которую вы имели с Муссолини и Чиано немного спустя, 10 марта 1940 г., то есть примерно через девять месяцев. Взгляните на документ 2835-ПС — беседа между вами, Муссолини и Чиано 10 марта 1940 г. Она начинается следующими словами:

«Германский министр иностранных дел напомнил, что в Зальцбурге он действительно сказал графу Чиано о том, что он не думает, что Англия и Франция помогут Польше, но что тем не менее надо всегда иметь в виду возможность вмешательства западных держав. Теперь он доволен ходом событий, так как, во-первых, всегда было ясно, что рано или поздно должны были возникнуть разногласия, так как они неизбежны».

Далее вы говорите, что хорошо было бы поскорее закончить с конфликтом, пока жив фюрер.

Риббентроп: Да, это было после того, как началась война, не правда ли?

Файф: Да. Я обращаю ваше внимание на следующие слова: «Он теперь доволен ходом событий, так как ему всегда было ясно, что рано или поздно должны были возникнуть разногласия, так как они неизбежны», а если вы посмотрите, где он говорит «во-вторых»...

Риббентроп: Разрешите мне ответить на это?

Файф: Да, но я заявляю вам, что это совершенно очевидно показывает, что Чиано прав и что вы были очень довольны, что дело дошло до войны, так как вы считали, что это своевременно.

Риббентроп: Я не могу найти это место. Напротив, здесь также сказано, что мы всегда считались с возможностью вмешательства западных держав. Это же здесь ясно сказано.

Файф: Но я обращаю ваше внимание на вторую часть. Я не говорю о вмешательстве англичан. Я говорю: «Он был теперь доволен ходом событий», и если вы посмотрите далее, во втором абзаце говорится: «Во-вторых, тогда, когда Англия ввела всеобщую воинскую повинность, стало ясно, что отношения между державами, в конце концов, не могли разрешиться благоприятно для Германии и Италии». Перед тем как вы ответите на мой вопрос, взгляните на следующую фразу: «Это, так же как и другое, имело решающее влияние на решение фюрера разрешить польский вопрос, даже несмотря на угрозу вмешательства западных держав. Однако решающим фактором является то, что великая держава не могла примириться с некоторыми существовавшими положениями».

Риббентроп: Это кажется мне правильным.

Файф: И такова была тогда ваша точка зрения и точка зрения, которую вы позже признали вашей, — Что вы были полны решимости разрешить польский вопрос, даже если это бы означало войну? Чиано был прав, когда сказал, что вы хотели войны. Вот что я утверждаю по поводу вас.

Риббентроп: Нет, это неверно. Я тогда сказал Чиано в Берхтесгадене, что фюрер решил разрешить эту проблему тем или иным путем. Это высказывание было нужно уже и потому, что фюрер был убежден, что, как и всегда, то, что становится известно в Риме, немедленно передается в Париж, Лондон и другие города. Поэтому он хотел, чтобы мы говорили ясно, чтобы Италия в дипломатическом отношении стояла на нашей стороне.

Файф: Вы не присутствовали на совещании фюрера со своими генералами 22 августа, но вы, наверное, неоднократно на этом процессе слышали оглашение протокола этого совещания. Вы помните, что, согласно протоколу, фюрер заявил: «Для того чтобы объяснить начало войны, я дам причину пропагандистского характера; неважно, — правдоподобна ли эта причина; победителя потом не будут спрашивать, сказал ли он правду. При развязывании войны имеет значение не право, а победа».

Вот что было оказано в Оберзальцбурге. Говорил ли вам Гитлер когда-нибудь что-либо подобное?

Риббентроп: На совещании 22 августа я не присутствовал.

Файф: Правильно ли я вас понял, что вам не было известно о контакте между Квислингом и подсудимым Розенбергом весной и летом 1939 года? Это было задолго до войны.

Риббентроп: Да. Это верно, я знал, что Розенберг имел друзей в Норвегии, и, конечно, при этом упоминался и Квислинг, но для меня эта фамилия в то время ничего не означала. По желанию фюрера я предоставил Розенбергу определенные суммы денег для его друзей в Норвегии, для газет, пропаганды и тому подобных вещей.

Файф: Насколько я понял ваши показания, вам не было известно о том, что некоторые люди Квислинга обучались в тренировочной школе в Германии в августе 1939 года, до войны?

Риббентроп: Я не помню этого. Я узнал об этом здесь, из одного документа. Но, насколько я помню, в то время я ничего не знал об этом, а если бы и знал, то не в подробностях.

Файф: Было ли вам известно, что немцы, проживающие в Норвегии, были использованы для того, чтобы расширить штат различных германских официальных органов, посольств и консульств вскоре после начала войны?

Риббентроп: Нет, сейчас я этого вообще не помню. Я в то время ничего конкретного не знал об этом, если это и было так.

Файф: В то время, в декабре 1939 года, было ли вам известно, что Квислинг два раз беседовал с Гитлером — 16 и 18 декабря?

Риббентроп: Нет, этого я тоже не знал.

Файф: Вспоминаете ли вы об одном письме от Кейтеля, в котором он писал: «Военная оккупация Дании и Норвегии в течение долгого времени подготовлялась по приказу фюрера верховным командованием вооруженных сил. Поэтому у верховного командования вооруженных сил было много времени для того, чтобы заниматься всеми вопросами, связанными с осуществлением этой операции».

Риббентроп: Я хочу лишь коротко пояснить следующее. Я не знаю почему, но я получил это письмо также несколькими днями позднее. Первое сообщение о намерении занять Норвегию ввиду предстоявшей там высадки англичан я получил от фюрера за тридцать шесть часов до выполнения этого плана. Следовательно, это письмо где-то задержалось. Я его увидел позднее.

Файф: Тогда перейдем к вопросу о Голландии.

Вы слышали, как я и, видимо, другие, неоднократно оглашали заявление Гитлера от 22 августа 1939 г., а именно:

«Другая возможность — это нарушение голландского, бельгийского и швейцарского нейтралитета. У меня нет сомнения в том, что все эти государства, а также Скандинавия, будут защищать свой нейтралитет всеми средствами. Англия и Франция не нарушат нейтралитета этих стран». Это сказал Гитлер 22 августа. Вас там не было, и я вновь вас спрашиваю: высказал ли он вам такое же мнение?

Риббентроп: Нет, он этого не сделал.

Файф: Но было ли вам известно, что 7 октября 1939 г. был издан приказ по армейской группе о том, что армейская группа «В» должна провести полную подготовку для немедленного вторжения на голландскую и бельгийскую территории, если политическое положение этого потребует. Вам было известно об этом приказе от 7 октября?

Риббентроп: Нет, я думаю, что я только здесь его увидел. Я ранее не знал о существовании такого приказа.

Файф: А было ли вам известно о том, что 9 октября Гитлер издал следующую директиву: «Продолжительный период ожидания может быть не только благоприятен для западных держав, Бельгии и, может быть, также для нейтралитета Голландии, но также укрепит в большой степени военную мощь наших врагов, уменьшит веру нейтральных стран в окончательную победу Германии. Следует проводить подготовку к нападению на северный фланг Западного фронта через территорию Люксембурга, Бельгию и Голландию. Это нападение должно быть совершено как можно скорее и с применением большой силы». Вам было известно, что Гитлер издал эту директиву 9 октября?

Риббентроп: Нет, я ничего не знал об этом.

Файф: Таким образом, что касается вас, то как вы утверждаете здесь, на суде, Гитлер делал многочисленные заверения в августе и октябре, не сообщив своему министру иностранных дел о том, что 7 и 9 октября он отдал директиву о нападении на Голландию и Бельгию? Вы говорите, что он не сказал вам об этом приказе или директиве о нападении на Голландию? Вы уверены в этом?

Риббентроп: Да, я почти что уверен в этом, так как я бы помнил это. Я знаю одно, а именно то, что после окончания войны с Польшей поговаривали о наступлении на Запад. Но я ничего не слышал о каких-либо приказах.

Файф: Понятно. Если вы так говорите, тогда перейдем к вопросам, в отношении которых вы были немного лучше осведомлены. Помните ли вы встречу, которую Гитлер и вы имели с Чиано в Оберзальцбурге 12 августа 1939 г.?

Риббентроп: Да, я видел здесь этот документ.

Файф: Я хотел бы, чтобы вы взглянули на этот документ. Это на странице 181. Я хочу, чтобы вы следили в то время, как я оглашу выдержку, которая начинается со следующего: «В общем и целом лучше будет ликвидировать псевдонейтралов одного за другим. Это можно довольно легко сделать, если один партнер оси будет прикрывать тыл другого, в то время как этот приканчивает одного из таких ненадежных нейтралов.

Во время посещения принца-регента Павла он, Гитлер, высказал пожелание, особенно имея в виду Италию, чтобы принц Павел каким-нибудь действием сделал ясной свою позицию в отношении оси. Он имел в виду более тесную связь с осью и то, чтобы Югославия вышла из Лиги наций. Принц Павел согласился на последнее. И недавно принц-регент посетил Лондон и стремился получить поддержку у западных держав... Произошло то же самое, что и в отношении Гафенку, который также вел себя очень понимающе, когда находился в Германии, и отрицал всякую заинтересованность в целях, преследуемых западными демократами».

Такова была гитлеровская формулировка его политики, и, как я понимаю, вы содействовали этой политике — ликвидировать псевдонейтралов одного за другим и включить Югославию в число этих нейтралов?

Риббентроп: Нет, это нельзя так понимать. Я должен по этому поводу сказать следующее: ситуация в то время была такова, что Гитлер хотел во что бы то ни стало держать Италию в повиновении. Италия всегда была неустойчивым партнером. Поэтому фюрер в то время и говорил в такой форме для того, чтобы сказать Италии, что в случае, если с Югославией возникнут трудности, он окажет Италии помощь. Это можно понять, только учитывая создавшееся положение, а положение было таково. Германия с помощью Италии уже добилась некоторых изменений в Европе мирным путем. Это касается Данцига и Коридора, причем Муссолини помогал Гитлеру. Я помню, какова была ситуация.

Файф: Вы отрицаете, что такова была ваша политика — ликвидировать неустойчивых нейтралов?

Риббентроп: Нет, дело обстояло иначе, это нельзя понимать дословно. В дипломатических разговорах часто называют вещи не своими именами.

Файф: Такова была постоянная точка зрения Муссолини, что на Балканы надо напасть при первой возможности?

Риббентроп: Этого я не знаю.

Файф: Взгляните на документ ПС-2818 — это дополнительный секретный протокол к союзному договору о дружбе между Германией и Италией, заключенному 22 мая 1939 г. Здесь имеются некоторые комментарии Муссолини от 30 мая 1939 г. Вы видите?

Риббентроп: Да, я нашел их.

Файф: В параграфе 1 говорится: «Война между плутократическими и поэтому консервативными и эгоистичными нациями и густонаселенными и бедными нациями — неминуема. Нужно быть готовым к такому положению». В седьмом абзаце: «Муссолини надеется, что войну можно отложить, но он говорит о том, что должно произойти, если наступит война. Он говорит, что война, которую подготавливают великие демократические державы, — это война на истощение. Поэтому нужно строить план, исходя из наихудших возможностей. Страны оси ничего не получат от остальной части мира. В этом предположении речь идет о трудной ситуации, но стратегическая позиция, достигнутая державами оси, в значительной мере уменьшает трудности и угрозу войны на истощение. С этой целью в первые часы войны надо захватить весь район Дуная и Балкан. Нельзя удовлетворяться декларациями о нейтралитете, но необходимо захватить территории и использовать их для обеспечения необходимого продовольствия и военных поставок промышленности». Вы видите это?

Риббентроп: Да.

Файф: Не согласны ли вы с тем, что Муссолини считал, что на Балканы надо напасть при первой возможности?

Риббентроп: Эти высказывания Муссолини я слышу здесь впервые. До сих пор они мне были неизвестны.

Файф: Теперь перейдем к замечаниям Гитлера, которые вы видели неоднократно. Вспоминаете ли вы, что после переворота Симовича, 26 марта, состоялось совещание у Гитлера, где он объявил о своей политике. «Фюрер полон решимости, не ожидая возможной декларации о лояльности нового правительства, подготовить все для того, чтобы уничтожить Югославию в военном отношении, а также уничтожить ее как национальную единицу. Никакие дипломатические запросы не будут сделаны, ультиматумы не будут представлены. Заверения югославского правительства, которым никак нельзя верить, в будущем будут игнорироваться. Нападение начнется, как только будут готовы необходимые средства и войска».

Вы помните, что Гитлер сказал это 27 марта?

Риббентроп: Я этого не помню.

Файф: Вы помните, что смысл был таков. Я прочел его слова. Такова была политика?

Риббентроп: Нет, дело обстояло совершенно иначе.

Файф: Почему вы решили или почему Гитлер с вашей помощью решил напасть на Югославию без каких-либо дипломатических запросов и не дал возможности новому правительству дать заверения. Почему вы это сделали?

Риббентроп: Потому что новое правительство было образовано в первую очередь Англией, как это в ходе переговоров признал один из видных английских представителей. Поэтому, когда был проведен путч Симовича, фюреру было совершенно ясно, что за правительством Симовича стоят враги Германии и что они мобилизовали армию для того, чтобы напасть с тыла на итальянские войска. Это была не моя политика; напротив, я даже думаю, что на это совещание, о котором вы только что говорили, я был вызван позднее. Гитлер тогда совершенно ясно заявил о том, какова его позиция, и никто не возражал ему.

Файф: Вы считали правильным напасть на страну без принятия каких-либо дипломатических мер — говоря словами Гитлера, «с беспощадной жестокостью» — и уничтожить столицу налетами бомбардировочных самолетов? Вы считаете, что это правильный порядок действий? Я задаю вам простой вопрос: вы считали правильным так поступать?

Риббентроп: Я не могу ответить на этот вопрос так, как вы этого хотите, я не могу сказать ни «да», ни «нет», не дав необходимого разъяснения.

Файф: Тогда не стоит отвечать. Если вы не можете ответить «да» или «нет», тогда лучше совсем не отвечайте. Теперь перейдем к следующему пункту — к вопросу о России.

Вам известно, что подсудимый Иодль говорил, что даже во время кампаний на Западе, то есть в мае—июне 1940 года, Гитлер сказал ему, что он принял основное решение принять меры против Советского Союза, «как только наше военное положение сделает это возможным». Вам это было известно?

Риббентроп: Я об этом только сейчас, в Нюрнберге, услышал.

Файф: Это документ под номером Л-172, США-34, лекция Иодля. Известно ли вам, что 14 августа 1940 г. генерал Томас был уведомлен во время беседы с Герингом о том, что фюрер желает, чтобы поставки в срок русским проводились только до весны 1941 года, что после этого «нас больше не будет интересовать полное удовлетворение требований русских». Вы знали об этом?

Риббентроп: Нет, я не знал.

Файф: А было ли вам известно, что в октябре 1940 года генерал Томас и статс-секретари Кернер, Нейман, Беккер и генерал фон Ханнекен были уведомлены Герингом о действиях, намечавшихся на Востоке?

Вы знали об этом?

Файф: Даже 18 декабря, когда Гитлер издал директиву №21 о плане «Барбаросса», он вам тоже ничего не сказал?

Риббентроп: Да, именно в декабре, как я случайно сейчас припомнил, я еще раз долго беседовал с фюрером, для того чтобы убедить его в том, что следует включить в пакт трех держав Советский Союз как союзника и сделать из пакта трех держав пакт четырех держав. Гитлер не совсем был согласен с этим, и я это заметил, но он сказал мне: «Мы вместе создали пакт, может быть, мы сделаем и это». Это были его слова.

Файф: Вы понимаете, что вы говорите? Вы говорите, что после того, как подсудимый Геринг сообщил об этом генералу Томасу и статс-секретарям, после того, как была издана директива «Барбаросса», Гитлер позволил вам попробовать втянуть Советский Союз в пакт трех держав, даже не сказав вам, что у него уже были приказы о нападении на Советский Союз? Неужели вы думаете, что кто-нибудь вам поверит?

Риббентроп: Да, это было именно так. Я еще раз сделал ему это предложение в декабре и получил разрешение вести дальнейшие переговоры. Я ничего не знал в декабре об агрессивной войне против России.

Файф: Что касается вашего министерства, то было совершенно очевидно, что вы получали самые благожелательные отчеты о Советском Союзе и о том — что было маловероятно, — что Советский Союз предпринимал какие-то действия политического характера, направленные против Германии. Правильно ли это, если судить по сообщениям от вашего собственного посла и от ваших людей из России?

Риббентроп: Сообщения такого рода поступали из посольства из Москвы; я их неоднократно, вернее говоря, всегда представлял фюреру, но фюрер считал, что дипломаты и военные атташе в Москве — вообще хуже всех информированные люди. Таков был его ответ...

Файф: Во всяком случае, весной 1941 года ваше министерство присоединилось к подготовке к нападению на Советский Союз, не так ли?

Риббентроп: Я не знаю точно, когда это было, но весной положение очень обострилось и, очевидно, имели место совещания, на которых обсуждался вопрос о возможности конфликта с Советским Союзом, но подробно я этого сейчас не помню.

Файф: Но ведь правильно то, что в апреле 1941 года вы сотрудничали с ведомством Розенберга в подготовке к захвату восточных территорий и что 18 мая вы издали меморандум относительно подготовки к морской кампании?

Риббентроп: Что касается подготовки с Розенбергом, то это ошибка. Насколько я помню, я не говорил в то время с Розенбергом на эту тему, я говорил с ним об этом уже после того, как началась война.

Что же касается этого меморандума ВМФ, то я могу сказать, что увидел этот документ только здесь, — до сего времени я не знал о существовании этого документа. Мне кажется, что это экспертное заключение по вопросам, связанным с международным правом, то есть по вопросам, которые могли бы возникнуть в связи с военными действиями в Балтийском море. Такое экспертное заключение, несомненно, было представлено.

Файф: Здесь сказано: «Министерство иностранных дел подготовило к использованию при проведении плана «Барбаросса» прилагаемый проект относительно зоны операций». Об этом вы что-нибудь помните?

Риббентроп: Нет, я думаю, что я и тогда не получил этого проекта. Решение принималось другой инстанцией. Конечно, я ответственен за все то, что происходило в моем министерстве.

Файф: А посол Риттер не осуществлял ли связь между вашим ведомством и германскими вооруженными силами?

Риббентроп: Да, это правильно.

Файф: Я хотел бы, чтобы вы также помогли мне разобраться в некоторых других вопросах. Вы сказали нам, что вели переговоры относительно антикоминтерновского пакта в 1936 году. И, конечно, в то время — кажется вы сами это сказали — антикоминтерновский пакт был направлен против Советского Союза. Так это?

Риббентроп: Да. Это был, конечно, пакт, построенный на противоположном мировоззрении и содержавший в себе некоторые политические моменты. Это правильно.

Файф: Он был расширен трехсторонним пактом 27 сентября 1940 г. Этот второй пакт был продолжением первого?

Риббентроп: Этот второй пакт сам по себе не имел никакого отношения к первому пакту. Этот второй пакт был чисто политическим и военно-экономическим союзом.

Файф: Это факт, что вы настаивали на том, чтобы Япония вступила в войну через довольно короткий срок, еще в марте 1941 года, не правда ли?

Риббентроп: Да. Это, очевидно, правильно.

Файф: Я остановлюсь на этом вопросе очень коротко, так как вы сказали, что воевали с Англией и поэтому имели право считать Японию союзником. Вы так считали, не правда ли?

Риббентроп: Я думаю, что я сделал то же самое, что пытались сделать, и другие дипломаты.

Файф: Но вы довольно скоро поняли, что если Япония вступит в войну, то будет возможно, что вскоре после этого Соединенные Штаты также можно будет включить в войну? И в апреле 1941 года вы договорились о том, что, если вступление Японии в войну приведет к конфликту между Японией и Соединенными Штатами, — вы готовы воевать также и с Соединенными Штатами. Не так ли?

Риббентроп: Нет, это неверно. Напротив, я думаю, что я делал все до самого последнего дня, до Пирл-Харбора, для того, чтобы Америка не вступала в войну.

Файф: Раз вы это сказали, я хотел бы, чтобы вы взглянули на документ 352 вашей книги.

Риббентроп: Да. Мне знаком этот документ. Я уже читал его здесь.

Файф: Так. Это было за неделю до событий в Пирл-Харборе, 29 ноября, и, по словам японского посла, вы сказали ему следующее: «Важно, чтобы Япония установила новый порядок в Восточной Азии, не пропустив этой возможности. Не было и, вероятно, никогда не будет такого момента, когда так важно более тесное сотрудничество держав при тройственном пакте. Если Япония будет колебаться в настоящий момент, а Германия будет продвигаться и устанавливать новый порядок в Европе, тогда вся мощь Британии и Соединенных Штатов будет направлена против Японии. Как оказал фюрер сегодня: «Между самим правом на существование Японии и Германии и Соединенных Штатов имеется существенная разница».

«Мы получили сведения о том, что фактически нет надежды на то, что переговоры между Японией и Соединенными Штатами могут закончиться успешно, так как Соединенные Штаты заняли твердую позицию. Если действительно так, и если Япония примет решение воевать с Великобританией и Соединенными Штатами, то я уверен, что это не только будет в обоюдных интересах Японии и Германии, но также приведет к благоприятным результатам для самой Японии».

Принимая во внимание этот документ и это заявление, которое вы сделали японскому послу, вы еще утверждаете, что пытались предотвратить войну с Соединенными Штатами? Я считаю, что вы делали все, чтобы подстрекать Японию к войне против Соединенных Штатов.

Риббентроп: Это неверно, и я должен возразить вам. Я не знаю этого документа и не знаю также, откуда он. Во всяком случае, я никогда не говорил так, и я сожалею о том, что все документы, которые доказывают, что я все время стремился к тому, чтобы США не вступили в войну, не были здесь еще оглашены. Я все время думал, каким образом попал сюда именно этот документ. Все остальные документы, имеющиеся здесь, а их, я думаю, дюжина или полторы, доказывают, что я все время старался добиться того, чтобы Америка не вступала в войну. И я могу доказать, что я в течение многих лет старался во всех областях ничего не предпринимать против США, несмотря, на то, что они занимали непримиримую позицию. Я могу себе объяснить это только следующим образом. Очевидно, японский посол хотел, чтобы его страна что-нибудь сделала, и я знаю, что он от своего имени посылал бесчисленное множество телеграмм в Токио, для того чтобы склонить Японию к войне, в первую очередь за Сингапур, и т.д. Я могу лишь предположить, что это, может быть, является неверной интерпретацией этого разговора.

Файф: Это официальный доклад японского посла своему правительству. Вы говорите, что он ошибается, когда передает ваши точные слова о том, что вы. уверены, что это не только в интересах Японии и Германии, но приведет к благоприятным результатам и для самой Японии. Если вы отрицаете этот документ, то взгляните на следующий документ, на странице 356. Это еще один доклад японского посла. В нем говорится: «Через день после нападения на Пирл-Харбор, в час дня, я посетил министра иностранных дел Риббентропа и сказал ему, что мы желаем, чтобы Германия и Италия официально и немедленно объявили войну Соединенным Штатам.

Риббентроп ответил, что Гитлер в данное время проводит совещание в главной ставке о том, как официально осуществить объявление войны, для того чтобы создать благоприятное впечатление у германского народа, что он передаст ваше пожелание тотчас же и что он сделает все возможное для оформления всего должным образом».

Теперь посмотрите на последние слова:

«В то время Риббентроп сообщил мне, что утром 8-го числа Гитлер издал приказы по всему германскому флоту нападать на американские суда, где и когда бы они их ни встретили».

Это было за три дня до объявления войны. Вы говорите, что этот доклад японского посла тоже неправилен?

Риббентроп: Я думаю, что это ошибка.

Файф: Что здесь неправильно?

Риббентроп: Я думаю, что это ошибка. Это было после нападения на Пирл-Харбор?

Файф: Правильно. Это было после нападения на Пирл-Харбор.

Риббентроп: Это был приказ Гитлера начать наступление на Америку, которая, как известно, уже в течение нескольких месяцев атаковала наши корабли.

Файф: Когда вы говорите о нападении на германские суда, вы имеете в виду защиту от германских подводных лодок?

Риббентроп: Нет, насколько мне известно, за несколько месяцев до Пирл-Харбора, точную дату я сейчас не помню, мы подали официальный протест США и указывали в этом протесте на то, что два судна — «Крир» и «Керне» — преследовали немецкие подводные лодки и сбрасывали на них глубинные бомбы. Мне кажется, что министр военно-морского флота Нокс на пресс-конференции открыто признал это. Я здесь вчера упомянул о том, что Гитлер в своей речи в Мюнхене сказал, что он не давал распоряжения стрелять по американским судам и нападать на них, но отдал приказ отвечать на залпы американских судов.

Файф: Я хочу у вас узнать следующее: вы одобряли политику, которая заключалась в том, чтобы за три дня до начала войны приказать всему германскому военно-морскому флоту нападать на американские суда, когда бы и где бы их ни встретили? Вы одобряли это?

Риббентроп: Я не могу сейчас высказать свою точку зрения по этому вопросу, так как я не помню этого сейчас.

Файф: Помните ли вы, что в июне 1944 года состоялось совещание, показания о котором мы слышали, — совещание по вопросу о расстреле так называемых «летчиков-террористов».

Послушайте мой вопрос и постарайтесь на него прямо ответить. Верно ли то, как это указано в докладе, что в категорию летчиков-террористов вы хотели включить летчиков, которые участвовали во всяких устрашающих налетах на германское гражданское население, то есть летчиков, которые бомбили города?

Правильно ли, что вы хотели включить летчиков, которые бомбили германские города, в категорию летчиков-террористов?

Риббентроп: Нет, это не соответствует действительности.

Файф: Тогда взгляните на страницу 391. Это доклад, подписанный генералом Варлимонтом, о совещании, состоявшемся 6 июня. Я его зачитаю.

«Обергруппенфюрер Кальтенбруннер сообщил заместителю начальника штаба в Клоссхельме днем 6-го числа о том, что незадолго до этого состоялось совещание по этому вопросу, на котором присутствовали Геринг, Риббентроп и Гиммлер. Вопреки первоначальному предложению Риббентропа, который хотел включить в эту категорию любое нападение на германское гражданское население, то есть также бомбардировку городов, — на этом совещании было решено, что лишь нападение с применением пушечно-пулеметного вооружения должно быть включено в эту категорию».

Вы говорите, что Кальтенбруннер был неправ, когда говорил, что вы хотели включить в эту категорию все виды нападения?

Риббентроп: Я уже говорил об этом.

Файф: Я хочу, чтобы вы ответили на мой вопрос. Вы говорите, что Кальтенбруннер был неправ, когда он сказал на этом совещании, что вы хотели включить в эту категорию тех летчиков, которые бомбили города?

Риббентроп: Это не соответствует действительности.

Файф: Теперь ответьте на следующий вопрос. Были ли вы согласны с тем, что тех, кого вы называли «летчиками-террористами», следовало оставить населению для линчевания или передавать в СС?

Риббентроп: Нет, такого мнения я не придерживался.

Файф: Теперь взгляните на страницу 393. Это, как вам известно, меморандум министерства иностранных дел. На странице 396 говорится: «Генерал Варлимонт сообщил, что посол Риттер передал нам по телефону о том, что министр иностранных дел одобрил этот проект». Проект касается двух мероприятий. В первом параграфе о линчевании говорится следующее: «Германские власти не несут прямой ответственности, гак как смерть происходит до вмешательства германских чиновников».

Вы согласны с этой точкой зрения? Такова ваша точка зрения на линчевание летчиков?

Риббентроп: Нет, это не моя точка зрения. Это экспертное заключение министерства иностранных дел. Я не помню сейчас, почему был составлен этот документ, по моему ли приказу или по ходатайству военных лиц. Я никогда не утверждал этого экспертного заключения, как это сказано здесь.

Файф: Таким образом, принимая во внимание тот факт, что Варлимонт говорит, что посол Риттер 29 июня сообщил германским вооруженным силам о том, что вы одобрили этот проект, значит, или Варлимонт, или Риттер говорит неправду?

Риббентроп: Во всяком случае, это не соответствует действительности.

Файф: Раз вы ссылаетесь на точку зрения фюрера, тогда посмотрим, в чем она заключалась, взгляните на документ 3780-ПС. Это запись беседы, на которой присутствовали вы, Гитлер и Осима 27 мая 1944 г.

Это страница 11. Вы помните, что в вашем присутствии Гитлер советовал Осиме, чтобы японцы вешали, а не расстреливали каждого американского летчика-террориста, и тогда американцы призадумаются прежде, чем совершать такие нападения. С этой точки зрения вы были согласны?

Риббентроп: Нет, я не был согласен с этим, и если это здесь написано, то это не моя точка зрения, не моя установка.

Файф: Теперь я хочу, чтобы вы сказали нам о своем отношении к СС. Вы на данной стадии процесса не хотите утверждать, что были лишь почетным членом СС. Ваш защитник утверждает на основании какого-то, видимо, недоразумения, что вы были лишь почетным членом СС. Это не соответствует действительности?

Риббентроп: Это не недоразумение, это действительно так и было. Я получил от Гитлера форму СС; я никогда никаких функций в организации СС не выполнял, но как посол и затем министр иностранных дел я, как это было принято, должен был получить определенный чин СС, я и получил чин фюрера СС.

Файф: Я утверждаю, что это совершенно неверно. Вы просили, чтобы вас приняли в СС еще до того, как вы стали чрезвычайным послом в мае 1933 года. Это правильно?

Риббентроп: Да, это мне известно, я всегда принадлежал к организации СС.

Файф: Вы только что сказали, что принадлежность к СС имела почетный характер, потому что Гитлер хотел, чтобы вы имели форму? Я вас спрашиваю: в мае 1933 года вы подали заявление о том, чтобы вас включили в ряды СС обычным путем? Не правда ли?

Риббентроп: Конечно, надо было подать заявление. Но дело обстояло так. Я несколько раз появлялся в своем огромном сером пальто, и после этого Гитлер оказал, что мне следует иметь форму. Когда это было, я сейчас не помню. Я думаю, что это было в 1933 году. Я и получил как посол соответствующий чин, а затем — как министр иностранных дел — я получил еще более высокий чин.

Файф: И в мае 1933 года, подав ходатайство, вы вступили в СС и получили не очень высокий ранг. Штандартенфюрера. Не так ли?

Риббентроп: Да, это правильно.

Файф: А оберфюрером вы стали лишь 20 апреля 1935 г., бригаденфюрером вы стали 14 июня 1935 г.; группенфюрером — 13 сентября 1936 г., обергруппенфюрером — 20 апреля 1940 г. До того как вы стали послом, вы состояли в СС в течение трех лет и получали повышение обычным путем, не правда ли?

Риббентроп: Да, но я никогда ничего не делал в СС и не выполнял никаких работ.

Файф: Вы просили, чтобы вас приняли в дивизию «Тотенкопф» — «Мертвая голова» СС?

Риббентроп: Нет, это неправильно.

Файф: Разве вы не помните, что получили от Гиммлера особое кольцо и кинжал дивизии «Мертвая голова»? Разве вы не помните этого?

Риббентроп: Нет, я не помню. Я никогда не принадлежал к дивизии «Мертвая голова».

Файф: Вы постоянно интересовались СС, начиная с 1933 года и во время войны, не правда ли? Кажется, ваша переписка с Гиммлером продолжалась, по крайней мере, до 1941 или до 1942 года.

Риббентроп: Да, это вполне возможно. Конечно, мы часто сталкивались с СС в самых различных областях. Это совершенно ясно.

Файф: И в особенности в области концентрационных лагерей, не правда ли? Вы хотите сказать, что вы не знали о том, что концентрационные лагери использовались в огромных масштабах?

Риббентроп: Я ничего об этом не знал.

Файф: Обернитесь. (Сзади свидетельского пульта — карта.) Это увеличение той карты, которая была представлена французским обвинением. Красные пятна — это концентрационные лагери. Я бы хотел, чтобы вы взглянули на нее. Теперь посмотрим, какое имеет значение различное местонахождение ваших резиденций. Одна резиденция, к северу от Берлина, — Зонненбург. Вы видите, где это приблизительно находится на карте?

Риббентроп: Да, из Берлина в Зонненбург на машине надо ехать примерно час.

Файф: К северу от Берлина?

Риббентроп: Нет, к востоку от Берлина.

Файф: Возьмем другую резиденцию. Вы сами недалеко от нее находитесь. Это ваш замок в Фушле. Это недалеко от границы и очень близко от группы лагерей, которые находились вокруг Маутхаузена. Смотрите вправо, вы видите группу лагерей Маутхаузена?

Риббентроп: Я под присягой утверждаю, что я впервые услышал о лагере Маутхаузен здесь, в Нюрнберге.

Файф: Теперь возьмем еще одно поместье. Вы говорите, что не часто там бывали, но обычно...

Риббентроп: Я могу ускорить дело, заявив вам, что я вообще слышал лишь о двух, нет, о трех концентрационных лагерях до того, как попал сюда. Это — Дахау, Ораниенбург и Терезиенштадт. Все другие названия я услышал здесь впервые. Терезиенштадт был лагерем, мне кажется, приютом для престарелых евреев, и представители Красного Креста несколько раз посещали этот лагерь. Другие названия лагерей я услышал здесь впервые, и это я хочу здесь совершенно точно установить.

Файф: Знаете ли вы, что вблизи Маутхаузена было тридцать три лагеря в различных местах, в сравнительно небольшом радиусе, и приблизительно сорок пять других лагерей, названий которых сам комендант не мог привести, потому что их было слишком много? И в этих тридцати трех лагерях было более чем 100 тысяч заключенных? И вы хотите оказать Трибуналу, что в течение всех ваших поездок в Фушле вы никогда не слышали об этих лагерях в Маутхаузене, где было заключено 100 тысяч человек?

Риббентроп: Это мне совершенно неизвестно.

Файф: Вы вновь посмотрите на эту карту. Вы были ответственным министром правительства этой страны с 4 февраля 1938 г. до поражения Германии в мае 1945 года — в течение семи с четвертью лет. И вы утверждаете перед этим Трибуналом, что министр этой страны, где существовали сотни концентрационных лагерей, мог знать только о двух лагерях?

Риббентроп: Это, может быть, удивительно, но это правда.

Файф: Я говорю, что это не только удивительно, но что это столь невероятно, что это должно быть неверно. Как могли вы не знать об этих лагерях? Вы с Гиммлером никогда не встречались?

Риббентроп: Нет, я никогда не разговаривал с ним о таких вещах. Все это держалось в строгом секрете, и мы только здесь услышали, что происходило там. Ни один человек не знал ничего об этом.

Файф: В своем письменном показании под присягой один германский чиновник из лагеря Освенцим показал, что в этом лагере было убито 4 миллиона человек. Вы хотите сказать Трибуналу, что вы об этом  ничего не знали?

Риббентроп: Мне об этом ничего не было известно.

Файф: Вы согласны с тем, что вы выступали за самое жестокое обращение с населением оккупированных стран?

Риббентроп: Я неправильно понял этот вопрос. Пожалуйста, повторите его. Я не помню, говорил ли я когда-нибудь что-либо об обращении с партизанами. Во всяком случае, я был против этого.

Файф: Тогда взгляните на документ Д-735. Это беседа между вами и Чиано в присутствии фельдмаршала Кейтеля и маршала 1Кавальеро в ставке фюрера после завтрака 19 декабря 1942 г. Если вы посмотрите на вторую страницу, то увидите место, где фельдмаршал Кейтель говорит итальянцу, что «район Хорватии должен быть очищен совместно действующими германскими и итальянскими войсками еще зимой, ввиду сильного английского влияния в этом районе. Фюрер заявил, что сербские заговорщики должны быть выжжены и что при совершении этого будут приняты жестокие меры. Фельдмаршал Кейтель после этого добавил, что все деревни, в которых будут обнаружены партизаны, должны быть сожжены. После этого министр иностранных дел заявил, что Роатта не должен покидать третьей зоны, но, наоборот, должен продвигаться, действуя в самом тесном сотрудничестве с германскими войсками. В этой связи фельдмаршал Кейтель попросил итальянца не считать использование хорватских войск в этой операции благоприятным для хорватов. Рейхсминистр иностранных дел заявил в связи с этим, что хорватский фюрер, с которым он побеседовал очень недвусмысленно, на 100 процентов готов договориться с Италией».

Такова была ваша точка зрения на то, что сербских повстанцев следовало выжечь?

Риббентроп: Я не понимаю вашего выражения «выжечь». Во всяком случае, их следовало держать под замком.

Файф: Это значит, что дотла надо сжечь их деревни.

Риббентроп: Где я это говорил? Я думаю, что я этого не говорил.

Файф: Это было точкой зрения фюрера. А было это также и вашей точкой зрения?

Риббентроп: Фюрер был очень строг в подобных делах, и я знаю, что время от времени соответствующие инстанции, также и военные инстанции, должны были издавать относительно этого строгие военные приказы. Борьба велась не на жизнь, а на смерть. Этого не следует забывать. Это ведь была война.

Файф: Вы говорите, что это не было вашей точкой зрения? Вашей точкой зрения не было, что так следовало обращаться с партизанами? Тогда посмотрите на этот документ, если вы отрицаете, что так обращались с женщинами и детьми. Это беседа с итальянским послом Альфиери 21 февраля 1943 г. В последнем абзаце говорится:

«Продолжая, министр иностранных дел Германии подчеркнул, что то, к чему привела политика Роатта в Хорватии, очень волнует фюрера. Со стороны Германии оценен тот факт, что Роатта хотел сберечь итальянскую кровь, но полагает, что он этой политикой как бы старался изгнать темные силы сатаны. Следовало уничтожить банды, включая мужчин, женщин, детей, чье существование угрожает жизням немцев и итальянцев — мужчинам, женщинам и детям».

И вы все еще утверждаете, что не хотели, чтобы с женщинами и детьми жестоко обращались?

Риббентроп: Если я это и сказал, то я сказал это, будучи, может быть, крайне взволнован.

Файф: Я покажу вам еще один документ. Это запись беседы германского министра иностранных дел со статс-секретарем Вастианини в присутствии послов фон Макензена и Альфиери 8 апреля 1943 г. в замке Клейсхейм. Взгляните на начало этого документа. Вы сказали: «Предположения германского министра иностранных дел о том, что эта забастовка была организована британскими агентами, были энергично опровергнуты Вастианини. Это были итальянские коммунисты. Имперский министр иностранных дел ответил, что в этом случае только самые безжалостные методы принесут хороший результат».

Далее говорится: «Он не хотел говорить об Италии, а предпочтительно об оккупированных территориях, где, как было доказано, мягкими методами ничего нельзя было добиться при попытке достичь соглашения. Тогда германский министр иностранных дел развил свою мысль, сравнив события в Дании и Норвегии. В Норвегии были приняты жестокие меры, которые вызвали, в особенности в Швеции, энергичные протесты. В Греции также нужно будет принять жестокие меры, если греки будут сопротивляться. Он придерживается такого мнения, что демобилизованные греческие войска должны быть немедленно вывезены из Греции и что грекам нужно показать с железной энергией, кто хозяин в стране. Жестокие меры такого рода необходимы, если ведешь войну против Сталина. Это не война джентльменов, а жестокая война на уничтожение».

Далее о Франции. После небольшого высказывания о французах вы говорите: «Возвратившись снова к вопросу о Греции, министр иностранных дел еще раз подчеркнул необходимость жестоких мер».

На третьей строчке следующего абзаца говорится: «Фюрер должен будет принять радикальные меры на оккупированных территориях, чтобы мобилизовать местные ресурсы рабочей силы для того, чтобы противодействовать потенциальной мощи американского вооружения равными силами».

Вы согласны? Это правильно отражает вашу точку зрения, что вы требовали самых строгих мер на оккупированных территориях для того, чтобы мобилизовать рабочую силу и увеличить военный потенциал Германии?

Риббентроп: Я могу сказать по поводу этого документа только следующее...

Файф: Хорошо, вы можете это сказать, но сначала ответьте на мой вопрос. Отражают ли эти взгляды вашу точку зрения?

Риббентроп: Нет, не отражают.

Файф: Почему же вы тогда это сказали?

Риббентроп: Потому, что я в то время по поручению фюрера должен был держать итальянцев в повиновении, так как во многих областях был полнейший хаос и итальянцы все время пытались изменить положение дел и, таким образом, создавали неразбериху в немецкой армии. Поэтому я должен был говорить с итальянцами очень строго. Я очень хорошо помню это. В то время велась борьба... Итальянцы объединились с четниками и частично вели борьбу против германских войск. Там царил полнейший хаос. Поэтому я должен был часто несколько строже говорить с дипломатами и, может быть, все преувеличивал.

Файф: Но ведь это не было преувеличением ни в Норвегии, ни в Греции? Вы принимали самые жестокие меры на оккупированных территориях?

Риббентроп: Это неверно. Мы в Норвегии вообще не имели права голоса, мы только пытались изменить положение дел. А в Дании мы также делали все для того, чтобы предотвратить и смягчить эти жестокие мероприятия, хотя отчасти они были и необходимыми, потому что было очень много парашютистов, и т.д. Думаю, что на основании многих документов можно доказать, что я и министерство иностранных дел делали все возможное в различных оккупированных областях, чтобы урегулировать отношения.

Фор^[6]: Подсудимый, в качестве министра иностранных дел вы руководили всеми дипломатическими работниками?

Риббентроп: Да.

Фор: И они руководствовались вашими инструкциями?

Риббентроп: Да.

Фор: Вчера вы заявили, что вы ответственны за действия, совершенные вашими подчиненными?

Риббентроп: Да, это так.

Фор: Можете ли вы мне сказать, Бест, полномочный представитель в Дании, также находился в вашем подчинении?

Риббентроп: Да.

Фор: Бест сообщил вам, что Гитлер отдал приказ убивать датчан в тех случаях, когда имели место акты саботажа?

Согласно документам, которые были предъявлены Трибуналу, Бест виделся с вами 30 декабря 1943 г. и сообщил вам, что Гитлер отдал приказ убивать датчан в случае, если в Дании будут производиться акты саботажа. Так ли это?

Риббентроп: Да. Против тех, кто участвовал в саботаже, нужно было принимать такие меры. Гитлер действительно издал такой приказ.

Фор: Разве «казнить без суда лиц, являющихся террористами или не являющихся таковыми», — это слова Беста в документе — не должно рассматриваться как призыв к убийству?

Риббентроп: Да, это так. Гитлер хотел этого. Отдельных деталей я не знаю.

Фор: Я вас не спрашиваю о деталях.

Риббентроп: Какие распоряжения последовали за этим, я не знаю. Насколько мне известно, они проходили через другие инстанции.

Фор: Я отмечаю, что вы были полностью в курсе этого приказа Гитлера, который был отдан в тот день относительно совершения этих убийств. Таким образом, вы считали нормальным входить в правительство, главой которого был убийца?

Риббентроп: Нет, здесь имели место обстоятельства совершенно противоположного характера. Фюрер был сам очень недоволен Бестом и приказал другой инстанции заниматься рассмотрением этого вопроса, так как Бест, так же как и я, были против.

Фор: Теперь о Дании. Здесь были осуществлены мероприятия в отношении депортации евреев из страны. Вы занимались этим?

Риббентроп: О том, что было с евреями в Дании, я ничего не знаю.

Фор: Вы об этом никогда не слышали?

Риббентроп: Я помню, что я как-то говорил с Бестом об этом. Бест сказал мне, что еврейский вопрос не имеет никакого значения в Дании. Поэтому он не хотел предпринимать ничего особенного в отношении евреев в Дании. Я согласился с ним в этом.

Фор: Я попрошу, чтобы вам дали документ 2375-ПС. Я хотел бы огласить второй абзац этого документа. Документ является письменным показанием под присягой Мильднера, который был полковником полиции в Дании.

«В качестве командующего я являлся подчиненным Беста. Будучи против преследования евреев из-за соображений практического и морального порядка, я запросил у Беста объяснения причины проведения этих мероприятий.

Бест заявил мне, что министру иностранных дел империи, безусловно, было известно о намерении Гитлера уничтожить евреев в Европе. Он представил Гитлеру доклад по еврейскому вопросу в Дании и ходатайствовал перед Гитлером о высылке евреев из Дании.

Бест также заявил мне, что Риббентроп выразил опасение, что он не сможет нести ответственность в том случае, если евреи останутся в Дании. Таким образом, Бест сам будет вынужден проводить в жизнь меры, предложенные Риббентропом Гитлеру. О своей беседе с Бестом я могу в заключение сказать, что он поддерживал с Риббентропом непосредственный контакт лично или по телефону».

Вы прочли это, не так ли?

Риббентроп: Все, что здесь написано, — неправильно.

Фор: Хорошо. Тогда я попрошу, чтобы вам передали документ 3688-ПС. Это — нота от 24 сентября 1942 г., подписанная Люттером, который был вашим сотрудником. Я хотел бы зачитать вам два первых абзаца этого документа:

«Господин министр иностранных дел отдал мне сегодня по телефону приказ по мере возможности ускорить эвакуацию евреев из различных стран Европы в связи с тем, что повсюду евреи настроены против нас, и должны рассматриваться как ответственные за акты саботажа и за покушения.

После общего доклада по вопросу об истреблении евреев, которое производится в настоящее время в Словакии, Хорватии, Румынии и на оккупированных территориях, министр иностранных дел отдал приказ провести теперь эвакуацию евреев из Болгарии, Венгрии и Дании и в связи с этим вступить в переговоры с датским, болгарским и венгерским правительствами».

Я считаю, что этот второй документ подтверждает указания первого о вашем участии в угоне евреев из Дании. Согласны ли вы с этим?

Риббентроп: Это правильно, фюрер тогда намеревался эвакуировать евреев из Европы в Северную Африку и на Мадагаскар. Он дал мне приказ обратиться к некоторым правительствам Европы и обсудить с ними вопрос об эвакуации евреев из Европы. Он также поручил мне вести с ними переговоры об удалении евреев с военных и правительственных должностей. Такие указания действительно были даны мною министерству иностранных дел. О них было также сообщено некоторым правительствам. Речь, как известно, шла об эвакуации евреев в одну из частей Северной Африки. Это правильно.

Фор: Таким образом, вы признаете, что документ, подписанный Люттером, полностью соответствует действительности и что вы отдали приказ начать эвакуацию евреев из Дании? Ведь в письме говорится именно об этом.

Риббентроп: Нет, это неправильно. Я не знаю этого документа Люттера.

Фор: Отвечайте прямо на мои вопросы, чтобы не тратить много времени. Вы придерживаетесь мнения, что оба эти документа не соответствуют действительности?

Риббентроп: Нет, этого я не сказал. Это не так. Я сказал, что я не знаю этого документа. Правильно то, что Гитлер дал мне указание сообщить министерству иностранных дел, чтобы оно обратилось к отдельным правительствам с предложением разрешить еврейский вопрос следующим образом: удалить евреев из важных правительственных учреждений и получить согласие на эвакуацию евреев из Европы.

Фор: Германское, посольство в Париже находилось в вашем подчинении, не так ли?

Риббентроп: Германское посольство в Париже — вы говорите о германском посольстве при правительстве Виши получало, конечно, указания от меня.

Фор: Перед Трибуналом уже был оглашен документ французского обвинения 1061, в котором вы определили задачи, возлагаемые на посла Абеца. Я напомню вам, что вы поручили Абецу взять под охрану все произведения искусства — государственные или частные, как, например, те, которые принадлежали евреям, в соответствии с особыми инструкциями, которые излагаются в этом документе. Абец выполнил эту миссию, разграбив произведения искусства во Франции.

Риббентроп: Нет, это неправильно.

Фор: Тогда я попрошу, чтобы вам передали документ 3766-ПС. Я хотел бы вместе с вами ознакомиться с несколькими строками из этого документа. Это — доклад военной администрации, который был распространен в семистах экземплярах. Он озаглавлен: «Доклад по вопросу об изъятии французских произведений искусства германским посольством и штабом Розенберга во Франции». Если вы обратитесь к странице 3, то увидите, что пометка на полях представляется весьма показательной: «Германское посольство — попытка изъять картины из Лувра».

«Посол Абец, нарушая, таким образом, запрещение военного руководства, предпринял меры для того, чтобы вывезти произведения искусства из Лувра, которые были взяты на сохранение». Вы были в курсе этого?

Риббентроп: Нет, я утверждаю, что это не так и что посол Абец не изъял ни одного предмета искусства из Лувра. Я хотел бы здесь упомянуть, что однажды французское правительство хотело подарить мне одну картину Буше, которая находилась в Лувре. Эта картина была послана ко мне в Берлин, но я отослал эту картину.

Вот все то, что мне известно о тех картинах и других предметах искусства, которые находились в Лувре. Я никогда не изымал ни одной картины из Лувра, так же как и министерство иностранных дел.

Фор: Вы утверждаете, что этот доклад не соответствует действительности?

Риббентроп: У Абеца не было никаких поручений на это.

Фор: Не правильно ли то, что в октябре 1940 года Абец связался с вами, чтобы решить вопрос о положении евреев германского и австрийского происхождения, которые находились во Франции?

Риббентроп: Этого я не знаю.

Фор: Я хочу показать вам документ ЕС-265. Это — телеграмма Абеца, датированная 1 октября 1940 г. Я хочу огласить для вас только первую и последнюю фразы:

«Решение еврейского вопроса на оккупированных территориях Франции требует, помимо прочих различных мер, как можно более скорого вынесения решения в отношении евреев германского происхождения, которые жили в империи перед началом войны».

Последняя фраза:

«Предложенные меры должны рассматриваться лишь как первый шаг к решению всего этого вопроса. Я оставляю за собой право делать дальнейшие предложения. Прошу сообщить ваше согласие по телефону».

Риббентроп: Если я не ошибаюсь, в этой телеграмме речь идет о том, чтобы австрийские и немецкие евреи были бы отправлены из Франции в Германию и Австрию. Я с этой телеграммой не был знаком. Я вижу ее здесь впервые и поэтому не могу дать никаких разъяснений.

Фор: Если вы посмотрите на левую часть телеграммы, то увидите список лиц, кому она предназначалась. Всего там указано девятнадцать адресатов, среди которых есть и вы сами. Не так ли? Ваша фамилия — на втором месте.

Риббентроп: Я позволю себе заметить, что каждый день около четырехсот, пятисот, шестисот, восьмисот таких телеграмм и писем прибывало в мое бюро, но лишь два процента из этого числа представлялись мне. Во всяком случае, эта телеграмма не была мне представлена.

Фор: Помимо вопроса о евреях германского и австрийского происхождения ваши сотрудники и подчиненные в посольстве занимались также и французскими евреями. До того как я вам задам вопрос, я хотел бы огласить вам две фразы из документа, который был предъявлен Трибуналу как французский документ №1207. Это — отчет Даннекера, который был уполномоченным по еврейскому вопросу во Франции. Вот что сообщает Даннекер в заключительной части отчета:

«В этом смысле я не могу говорить по этому вопросу, не упомянув о той, действительно дружественной поддержке, которая была нам оказана в нашей работе со стороны посла Абеца и его заместителя атташе Шлейера, а также со стороны штурмбаннфюрера советника посольства Цейтшеля. Я хочу уточнить, что германское посольство в Париже охотно пошло навстречу и предоставило значительную денежную сумму для финансирования антиеврейского института и будет продолжать направлять сюда свои вклады».

Из этого документа явствует достаточно четко, что Абец, Шлейер и Цейтшель оказывали достаточную помощь.

Риббентроп: На этот вопрос я должен ответить: «Само собой разумеется». Они, конечно, занимались во Франции еврейским вопросом, это совершенно ясно. Но я могу здесь также сказать, что французское обвинение, конечно, осведомлено о том, что посол Абец получал указания от меня, но что он также действовал и по собственной инициативе. Само собой разумеется, что посольство также участвовало во всем этом в какой-то степени, за что я и беру на себя ответственность. Но я хотел бы еще раз повторить, что деятельность посла Абеца протекала вразрез с моими указаниями. Если учесть антисемитскую позицию и политику германского правительства, то станет совершенно ясно, что это отражалось на деятельности всех германских учреждений и что каждое из них в какой-то степени занималось этим вопросом. Задачей министерства иностранных дел было — действовать в духе регулирования всех возникающих трудностей, после того как в министерство поступали соответствующие документы.

Мы часто должны были проводить мероприятия в духе антисемитской политики, но мы также часто пытались решать эти вопросы в компромиссном духе. Таким образом, за проведенные во Франции мероприятия против евреев германское, посольство фактически не ответственно.

Фор: Я хотел бы обратиться к другому документу №1210, который является вторым докладом Даннекера от 22 февраля 1942 г.

Риббентроп: Я хотел бы сказать, что я не знаю, кто такой Даннекер.

Фор: Я вам оказал, что Даннекер был уполномоченным по еврейскому вопросу во Франции. Итак, на странице 3 этого документа имеется выдержка под заголовком: «Мероприятия», — из которой я оглашаю лишь одну фразу:

«До настоящего времени были проведены три крупных мероприятия, направленных против парижских евреев».

Если вы обратитесь к последней странице документа, предпоследний абзац, там найдете следующее: «Начиная с половины 1941 года, каждую неделю по вторникам собирались совещания, в которых принимали участие следующие отделы: 1, 2 и 3 — это военное командование, 4 — германское посольство в Париже, 5 — специальный штаб рейхслейтера Розенберга.

В результате этих совещаний, учитывая, разумеется, некоторые, очень редкие исключения в отдельных случаях, была получена возможность осуществления единой политики в отношении евреев на оккупированных территориях».

Из этого документа со всей очевидностью явствует, что ваши сотрудники были согласны с политикой по еврейскому вопросу, проводимой на оккупированной территории, а эта политика заключалась в аресте евреев. Не так ли?

Риббентроп: Насколько мне известно, они выполняли те задания, которые получало германское посольство. И вполне понятно, что они включались в общую политику.

Фор: Я хочу далее представить французский документ №1220 — это письмо из германского посольства от 27 мая 1942 г., адресованное начальнику полиции безопасности и СД во Франции. Прежде чем задать вам вопрос, я оглашаю два первых абзаца из этого письма:

«Как следствие моей беседы с гауптштурмфюрером Даннекером от 27 июня, в ходе которой последний указал, что ему необходимо в возможно более короткий срок изолировать 50 тысяч евреев из неоккупированной зоны для отправки на восток и что, с другой стороны, нужно было поддержать мероприятие Даркье де Пельпуа, генерального уполномоченного по еврейскому вопросу, я тут же об этом деле сообщил послу Абецу и советнику Рану.

Советник Ран должен после полудня встретиться с президентом Лавалем. Он (Ран) обещал мне, что тут же переговорит с ним об отправке 50 тысяч евреев, а также о предоставлении специальных полномочий Даркье де Пельпуа, в соответствии с уже изданными законами о немедленном предоставлении ему обещанного доверия».

Был ли вам известен этот демарш относительно 50 тысяч евреев?

Риббентроп:. Нет, я об этом ничего не знал.

Фор: Если ваши сотрудники Абец, Ран и Шлейер предпринимали подобные шаги, не информируя вас о них, то не объясняется ли это тем. что они считали, что действуют в духе ваших общих инструкций?

Риббентроп: Они в Париже действовали весьма самостоятельно. Но я еще раз заявляю: за все то, что они сделали, я беру на себя полную ответственность.

Фор: Во время допроса вашего свидетеля Штейнграхта представитель английского обвинения предъявил документ №3319-ПС. Я обращаюсь к этому документу в связи с таким вопросом.

В этом документе имеется протокол заседания или совещания, на котором присутствовали все лица, связанные с решением еврейского вопроса, находившиеся в различных дипломатических миссиях в Европе. Это совещание состоялось 3—4 апреля 1944 г. в Крумухюбеле. Это совещание было созвано Шлейером. Об этом уже говорилось здесь. Я полагаю, вы знали об этом совещании?

Риббентроп: Я об этом слышу в первый раз.

Фор: Вы показали, что вам не было известно об этом совещании, на котором присутствовал тридцать один человек, причем почти все они принадлежали к дипломатическому корпусу. Я вам указываю, что в ходе этого совещания советник посольства фон Тадден сделал заявление, которое было записано в следующей форме:

«Оратор изложил, почему нужно отказаться от решения еврейского вопроса в связи с Палестиной и от других подобных решений и почему следует осуществить депортацию евреев на восточные территории».

Я утверждаю, что это заявление, которое было сделано советником посольства перед тридцатью одним человеком, которые находились в вашем министерстве, полностью освещает ваше отношение к этому вопросу.

Риббентроп: Я еще раз указываю на то, что я ничего не знаю о совещании, которое якобы состоялось по этому вопросу.

Фор: Было ли доведено до вашего сведения то, что итальянские власти во Франции оказывали поддержку евреям в связи с преследованиями их немцами?

Риббентроп: Да, я помню, что там действительно что-то такое было, но точно сейчас я сказать не могу.

Фор: Предприняли ли вы какие-либо шаги, обратившись к итальянскому правительству в связи с этим?

Риббентроп: Я помню, что я как-то раз говорил или с Муссолини, или с Чиано о том, что во Франции в последнее время имели место акты саботажа. Тогда же мы затронули еврейский вопрос.

Фор: Я прошу, чтобы вам показали документ Д-734. Эта нота озаглавлена: «Отчет о беседе между имперским министром иностранных дел и дуче в присутствии фон Макензена, Альфиери и Вастианини 25 февраля 1943 г.». Я хочу огласить второй абзац этого документа:

«Кроме того, министр иностранных дел высказался по еврейскому вопросу следующим образом: «Дуче знает, что в отношении обращения с евреями Германия заняла радикальную позицию. Это стало еще более наглядно вследствие размаха, который приняла война с Россией.

Германия вывезла с немецких территорий и с территорий, оккупированных немцами, всех евреев в резервации на Восток. Он, министр иностранных дел, знает, что эти меры рассматриваются как жестокие, а именно так они рассматриваются противником. Тем не менее их необходимо предпринимать для того, чтобы успешно вести войну».

Я оглашу теперь следующий, четвертый абзац:

«Франция также предприняла в отношении евреев исключительно полезные меры. Они носят временный характер. Окончательное решение вопроса будет заключаться в депортации евреев на Восток. Он, министр иностранных дел, знает, что в рядах итальянской армии, так же как иногда и среди немецких военных, еврейский вопрос не всегда бывает понят во всей его значимости. Только таким образом следует объяснить приказ высшего командования, в соответствии с которым меры, принятые французскими властями, побуждаемыми к этому немцами, в отношении евреев и направленные против них, не должны были проводиться в жизнь в итальянской зоне Франции.

Дуче возразил, что эти сведения не являются достоверными, и заявил, что это лишь особая тактика французов, которые стремятся вызвать разногласия между Германией и Италией».

Теперь я хочу вас спросить о следующем. Только что вы нам сказали, что вы хотели вывезти всех евреев на Мадагаскар. Что, разве Мадагаскар является резервацией на Востоке, о которой говорится в этом документе?

Риббентроп: Это был план фюрера.

Фор: Вы сказали также, что вы и с Хорти беседовали по еврейскому вопросу.

Риббентроп: Да, я должен был несколько раз говорить с венгерским правительством по этому вопросу, чтобы оно предприняло какие-либо меры против евреев. Фюрер настаивал на этом. Я часто говорил по этому вопросу с венгерским посланником. В этих беседах мы обсуждали следующее. Я предлагал ему сконцентрировать все еврейское население в одной части Будапешта, мне кажется, даже за Будапештом. Второй вопрос, который мы обсуждали, был следующий. Я просил его освободить с видных правительственных должностей евреев, поскольку последние использовали свое влияние для заключения сепаратного мира.

Фор: Здесь уже был предъявлен документ, касающийся этих переговоров, которые вы вели с Хорти. Это было 17 апреля 1943 г. Это документ Д-736.

Во время допроса вашего свидетеля Шмидта представитель английского обвинения спросил его, признает ли он, что он сам составлял этот протокол. Это было подтверждено Шмидтом. Здесь имеется следующее указание в конце первого абзаца.

«Министр иностранных дел заявил, что евреи должны быть либо уничтожены, либо направлены в концентрационный лагерь. Другого решения быть не может».

Вы действительно это сказали?

Риббентроп: Нет, в такой форме я этого не сказал. Эти записи были сделаны посланником Шмидтом несколько дней спустя после беседы Гитлера с Хорти. У меня действительно тогда было поручение поговорить с венгерским правительством относительно разрешения еврейского вопроса. Во время посещения Хорти фюрера Гитлер начал беседу на эту тему, причем в очень откровенных тонах. После этой беседы я разговаривал с посланником Шмидтом и сказал ему, что я не совсем понял фюрера. Таким образом, я не делал тогда высказываний в такой форме. Очевидно, Хорти сказал, что не может же он убить всех евреев. Возможно, что после этого я попытался воздействовать на Хорти в том направлении, чтобы он что-нибудь сделал с будапештскими евреями, чтобы он сконцентрировал, наконец, евреев в одной части Будапешта, о чем фюрер так давно мечтал. Может быть, в этот момент и я высказал свои возражения, сделал какое-нибудь замечание.

Фор: Помимо еврейского вопроса, вы также занимались арестами французов, не так ли?

Риббентроп: Очень возможно, что это было именно так.

Фор: Можете ли вы дать дополнительные объяснения?

Риббентроп: Нет. Я сейчас не могу припомнить никаких деталей, но я помню, что производились аресты французов. В какой степени это исходило от нас, я не знаю. В 1944 году, незадолго до вторжения, фюрер издал приказ арестовать большое число авторитетных лиц, участников движения сопротивления. Он знал, что мы также приняли участие в этих арестах. Но сейчас я не помню более подробных деталей этих событий.

Фор: Я хочу, чтобы вам показали сейчас документ под номером 1506. Это письменные показания д-ра Кдохена. (Документ предъявляется Риббентропу.) Я оглашу вам несколько выдержек из этого документа. «В конце 1943 года, — должно быть, в декабре,—в министерстве иностранных дел состоялось совещание по вопросу о том, какие мероприятия должны быть проведены во Франции. Так как я находился в Берлине, мне предложили участвовать в этом совещании. На совещании присутствовали: министр иностранных дел фон Риббентроп, государственный секретарь Штейнграхт, посол Абец, другой сотрудник министерства иностранных дел, фамилию которого я забыл, начальник Зипо и СД, по-видимому, Кальтенбруннер, представитель военного командования полковник Коссман, если я правильно помню. Министр сообщил следующее:

«Фюрер указывает, что отныне Франции следует уделять более внимания: надо, чтобы силы противника не увеличивались, поэтому все германские службы должны выполнять свои задачи более эффективно».

Он видит, что в случае вторжения возрастает угроза со стороны французских кругов, которые не хотят сотрудничать с немцами и ведут нелегальную борьбу с Германией. Эти круги могут представлять серьезную опасность для войск — такие опасные элементы должны быть обнаружены в сфере экономики, в научной сфере, в политической и в военной сферах, а также во всех общественных кругах, с которыми они могут поддерживать связь. Если надо приводить цифры, то можно было бы арестовать 2 тысячи человек или более. В момент, когда речь идет о защите Европы от врага, нет оснований пугаться проведения таких превентивных мер даже во Франции».

На вопрос о том, как надо действовать на практике, министр заявил, что посол Абец возьмет на себя лично эту задачу немедленно и соответственно со всеми требованиями, которые встают в связи с обстановкой».

На этом я прекращаю оглашение документа. Признаете ли вы, что он соответствует действительности?

Риббентроп: Да, я совершенно точно помню об этом документе. Это был приказ фюрера, в котором говорилось о том, что необходимо принять меры для устранения всех опасных элементов, которые могли бы оказывать сопротивление в тылу германской армии. После получения данного приказа было созвано это совещание. Фюрер хотел, чтобы были произведены аресты большого числа лиц.

Руденко^[7]: Подсудимый Риббентроп, в течение последних заседаний Трибунала вы в пространной форме изложили основы внешней политики Германии. Я задам вам несколько итоговых вопросов.

Считаете ли вы захват Чехословакии германской агрессией?

Риббентроп: Нет. Я рассматриваю это, как мне об этом говорил фюрер, и я считаю, что это правильно, что это необходимость, которая проистекала из географического положения Германии.

Руденко: Считаете ли вы нападение на Польшу германской агрессией?

Риббентроп: Нет. Я считаю, что нападение на Польшу было вызвано позицией других держав.

Руденко: Считаете ли вы нападение на Данию германской агрессией?

Риббентроп: Нет. Нападение на Данию, как это здесь определяется, означает всего лишь вмешательство в дела Дании, и это, после того, что говорил фюрер в отношении этой меры, означает всего лишь превентивную меру по отношению к той высадке английских войск, которая готовилась в то время.

Руденко: А захват Норвегии вы также не считаете агрессией?

Риббентроп: Сейчас мы говорили о Норвегии и Дании. Это было совместное мероприятие, которое касалось и Дании, и Норвегии.

Руденко: Считаете ли вы нападение на Бельгию, Голландию и Люксембург германской агрессией?

Риббентроп: Это тот же вопрос: Я должен опять ответить: «нет».

Руденко: Считаете ли вы нападение на Грецию германской агрессией?

Риббентроп: Я считаю, что нет.

Руденко: Считаете ли вы нападение на Советский Союз германской агрессией?

Риббентроп: Нет. В буквальном смысле этого слова это не была агрессия.

Руденко: Вы говорите, что в буквальном смысле слова это не была агрессия, а в каком смысле слова это была агрессия?

Риббентроп: Разрешите мне сделать пояснение по этому вопросу. Агрессия — это очень сложное понятие. Речь идет о превентивной войне, ибо то, что мы напали, — действительно нельзя оспаривать.

Руденко: В своих показаниях вы неоднократно делали заявление о том, что, преследуя мирные цели, вы считали необходимым ряд спорных вопросов решить дипломатическим путем. Повидимому, эти показания являются лицемерием?

Риббентроп: Нет. Я никогда не говорил, что вообще речь не идет ни о какой агрессии.

Руденко: Теперь я вас попрошу ответить вот на какой вопрос. Вы представили Трибуналу документ под номером 311. Это характеристика Гитлера, озаглавленная: «Личность фюрера». На странице 5 этого документа вы, характеризуя Гитлера, сообщаете о следующем: «После победы над Польшей, вследствие влияния, которое, по моему мнению, следует приписать Гиммлеру, пошли дальше, то есть в направлении установления гегемонии Германии в Европе». Вы помните такое место из этого документа, подсудимый Риббентроп? Этот документ написан вами?

Риббентроп: Да.

Руденко: Кем, кроме Гитлера, был подписан указ о Судетской области от 21 ноября 1938 г.? Вы можете припомнить?

Риббентроп: Я не знаю, какой приказ вы имеете в виду. Разрешите мне прочесть его. (Риббентропу передают документ.)

Руденко: Вы припоминаете, что вы действительно подписывали этот закон?

Риббентроп: Да, безусловно. Если здесь есть моя подписи, то, очевидно, это было так. Однако в деталях я не помню об этом.

Руденко: Кем, кроме Гитлера, был подписан указ о протекторате Богемии и Моравии от 16 марта 1939 г., которым, по существу, был ликвидирован всякий намек на государственный суверенитет Чехословацкой республики?

Риббентроп: Мне кажется, что я также подписал этот указ.

Руденко: Вы также подписали указ от 12 октября 1939 г. об управлении оккупированными польскими областями. Вы помните это?

Риббентроп: 12 октября 1939 г.? Нет, не помню. Я подписал очень много документов в эти годы. Подробностей я уже не помню.

Руденко: Также значится ваша подпись под указом от 18 мая 1940 г. о присоединении к Германии бельгийских областей Эльжен и Мальмеди. Я поставил эти вопросы для того, чтобы заключить следующим вопросом. Правильно ли будет констатировать, что всякий раз, когда гитлеровское правительство пыталось указом создать видимость обоснования своих территориальных захватов, под таким указом появлялась подпись рейхсминистра Риббентропа?

Риббентроп: Мне кажется, что это не так. Если предпринимались какие-либо территориальные изменения, то в этом отношении приказы издавал фюрер, и, как видно из этих документов, министры, которых в какой-либо степени касались эти вопросы, подписывали также эти документы — само собой разумеется, что я тоже подписывал большинство этих документов.

Руденко: Я вас просил бы ознакомиться с документом, который уже представлен Трибуналу в качестве доказательства под номером СССР-120. Это — ваше соглашение с Гиммлером об организации разведывательной работы. Это — пространный документ, и я просил бы вас ознакомиться с пунктом 6 этого документа. В нем говорится:

«Министерство иностранных дел оказывает секретной разведывательной службе всякую возможную помощь. Имперский министр иностранных дел будет, поскольку это будет терпимо во внешнеполитическом отношении, включать определенных сотрудников разведывательной службы в состав заграничных представительств». Я опускаю еще один длинный абзац и читаю заключительный: «Ответственный сотрудник разведывательной службы регулярно информирует главу миссии обо всех существенных вопросах деятельности секретной разведывательной службы в данной стране». Вы подписали такое соглашение, не правда ли?

Риббентроп: Да.

Руденко: Таким образом, следует констатировать, что заграничный аппарат министерства иностранных дел Германии занимался шпионажем.

Риббентроп: Нет, в этом отношении этого нельзя утверждать и, собственно, по следующим причинам. Между Гиммлером и мной имелись противоречия в отношении разведывательной службы за границей. Затем благодаря усилиям Кальтенбруннера удалось подписать это соглашение. При этом предусматривалось сотрудничество, и я ни в коем случае не отрицаю, что при этом имелось намерение также использовать людей, которые относились к разведывательной службе, в нашем аппарате.

Руденко: Вспоминаете ли вы письмо подсудимого Кальтенбруннера, в котором он просит у вас миллион туманов для подкупов в Иране?

Риббентроп: Да, так точно, я вспоминаю об этом. Мне кажется, что тогда для этого, была выделена известная сумма.

Руденко: Деньги были предоставлены в распоряжение Кальтенбруннера?

Риббентроп: Я не помню точно. Но мне кажется, что я дал распоряжение министерству иностранных дел, чтобы была оказана финансовая помощь. Это верно.

Руденко: Вы показали, что уже в августе—сентябре 1940 года в замке Фушле вы встретились с подсудимым Кейтелем для обсуждения меморандума о возможном выступлении Германии против Советского Союза. Следовательно, почти за год до нападения на Советский Союз вы были осведомлены об этом нападении?

Риббентроп: Нет, это неправильно. Подсудимый Кейтель тогда действительно был у меня в Фушле, говорил со мной о том, что фюрер имеет некоторые сомнения в отношении России, что имеется возможность военного конфликта, что это нельзя оставить без внимания. Он, со своей стороны, написал меморандум и хотел переговорить об этом с фюрером. У него были опасения в отношении возможности конфликта на Востоке, и он просил меня подействовать в этом отношении на фюрера. Я обещал ему это.

Однако о каком-либо нападении или о планах нападения речи не было. Это было скорее, я бы сказал, совещание, носившее характер совещания в генеральном штабе. О конкретных вещах он ничего не говорил.

Руденко: Вы ответили Кейтелю во время этой беседы, что вы выскажете свои сомнения по поводу войны с СССР Гитлеру. Вы об этом сейчас тоже заявили. Вы имели на эту тему беседу с Гитлером?

Риббентроп: Я несколько раз говорил с Гитлером на эту тему, и в этом случае я ему говорил об опасности превентивной войны. Гитлер высказал мне свои сомнения, о которых я уже говорил.

Руденко: Вам было известно, что так называемая «Зеленая папка» подсудимого Геринга, содержавшая указания об ограблении и эксплуатации временно оккупированных областей Советского Союза, была подготовлена задолго до нападения на Советский Союз?

Риббентроп: Нет, я этого не знал. Название «Зеленая папка» я услышал в первый раз только здесь.

Руденко: Вам известно, что до войны были разработаны директивы об истреблении мирного советского населения?

Риббентроп: Нет. Об этом я также не знал.

Руденко: А когда вы узнали об этом?

Риббентроп: О таких планах я вообще ничего не знал.

Руденко: А о директивах о подсудности в районе «Барбаросса» вы, очевидно, знали?

Риббентроп: В отношении чего? Я не понял последнего вопроса.

Руденко: О подсудности в районе «Барбаросса». Это — приложение к плану «Барбаросса».

Риббентроп: Я должен сказать, что этой темой я лично никогда не занимался. Возможно, что какой-либо орган моего министерства и занимался этим, но я, насколько помню, не занимался вопросами подсудности, так как с момента начала военных действий с Советским Союзом министерство иностранных дел не занималось вопросами, связанными с этой областью.

Руденко: Я просил бы вас ознакомиться с телеграммой от 10 июля 1941 г., в 14 часов 51 минуту, германскому послу в Токио. Мы предъявляем этот документ под номером СССР-446. Вы должны помнить эту телеграмму. Я оглашаю ее: «Я прошу вас всеми находящимися в вашем распоряжении средствами повлиять на Мацуока, чтобы как можно быстрее Япония вступила в войну с Россией. Чем быстрее произойдет это, тем лучше. Конечной целью должно оставаться и в дальнейшем то, что  Япония и мы перед наступлением зимы протянем друг другу руки на Сибирской железной дороге. С крахом России позиции держав оси во всем мире будут настолько гигантскими, что вопрос краха Англии или полного уничтожения английских островов будет являться только вопросом времени».

Риббентроп: Да, я нашел это место.

Руденко: Это что, одно из ваших усилий по локализации войны?

Риббентроп: Война с Россией уже началась, и я тогда пытался — фюрер был того же мнения — втянуть Японию в войну против России, для того чтобы по возможности быстрее закончить войну с Россией. Таково было содержание телеграммы.

Руденко: Это не только позиция фюрера, но и ваша позиция, как министра иностранных дел в то время?

Риббентроп: Да.

Руденко: Вы подтверждаете, что никогда ничего не слышали о жестокостях, творившихся в концентрационных лагерях?

Риббентроп: Да, это правильно.

Руденко: Во время войны вы как министр иностранных дел знакомились с иностранной печатью, с иностранными газетами. Известно ли было вам, что сообщалось в заграничной прессе?

Риббентроп: Нет, это только в некоторой степени правильно.

Руденко: Известны ли вам были ноты министра иностранных дел Советского Союза Молотова о злодеяниях немецких фашистов на временно оккупированных территориях Советского Союза, об угоне в рабство советских людей, об ограблении?

Риббентроп: Эта нота, мне кажется, дошла до меня по дипломатическим каналам. Я уже не помню точно, но возможно, что это было мне передано через телеграфные агентства. Во всяком случае, я вспоминаю, что тогда (мне кажется, речь шла даже о нескольких нотах, а одну из них я очень хорошо помню) я показал ее фюреру.

Руденко: Меня прежде всего интересовал один основной факт — установить, что вы были осведомлены о нотах министерства иностранных дел Советского Союза.

Скажите, вам известно, что миллионы граждан угонялись в рабство в Германию?

Риббентроп: Нет, об этом я не знаю.

Руденко: А что в Германии эти граждане находились и использовались как рабы — это вам было известно?

Риббентроп: Нет.

Руденко: Я вас прошу ознакомиться с показаниями Нормана Пауля Ферстера. Этот документ представляется под номером СССР-445. Обратите внимание на страницу 3 показаний Ферстера. Там говорится:

«В августе 1941 года я прибыл по указанному адресу в город Берлин и узнал, что я назначен в зондеркоманду СС министерства иностранных дел. Прежде в команде было 80—100 человек, а потом 300—400 человек личного состава. Позднее зондеркоманда была переименована в батальон особого назначения министерства иностранных дел. Бароном фон Кюнстбергом я был принят в помещении, принадлежавшем министерству иностранных дел, где была размещена зондеркоманда. Он мне разъяснил, что зондеркоманда создана по указанию министра иностранных дел Германии фон Риббентропа. По указанию фон Риббентропа, — говорил Кюнстберг, — наша зондеркоманда должна следовать на оккупированные территории с передовыми частями, с таким расчетом, чтобы сохранить культурные ценности (музеи, библиотеки, научно -исследовательские институты, картинные галереи и т.д.) от разгрома и уничтожения немецких солдат, с тем, чтобы затем все эти ценности реквизировать и вывезти в Германию...

...5 августа 1941 г. вечером в присутствии Ницше, Паульзена, Либера, Кралена, Роша... и других фон Кюнстберг показал личный приказ фон Риббентропа основательно прочесывать в России все научные учреждения, институты, библиотеки, дворцы, перетрясти архивы, забирать все, что имеет определенную ценность»...

Вы нашли это место в показаниях?

Риббентроп: Да.

Руденко: Вы знаете, что существовал такой батальон министерства иностранных дел и что по вашему указанию он занимался, как говорилось здесь, в документе, «сохранением культурных ценностей»?

Риббентроп: Так, как написано в этом документе, — это неправильно. Правильным является следующее:

Фон Кюнстберг является человеком, который вместе с некоторыми сотрудниками уже задолго до русской кампании получил поручение (речь шла тогда о Франции) — собирать важные документы, .которые могут иметь значение для нас, реквизировать их. Я одновременно хотел бы сказать, что у него было поручение заботиться о том, чтобы здесь не проводилось ненужных разрушений памятников искусства и т.д. Но от меня он не получал задания направлять эти вещи в Германию или грабить их. Я не знаю, каким образом были даны эти показания, во всяком случае, они не соответствуют действительности.

Руденко: Я обращусь к документу — это письмо подсудимого Геринга на имя подсудимого Розенберга, — представленному уже Трибуналу под номером ПС-1985. Я оглашу это письмо подсудимого Геринга, адресованное подсудимому Розанбергу. Он пишет;

«После долгих поисков я особенно приветствовал, когда, наконец, было избрано место для коллекций, хотя я должен указать, что также и другие инстанции ссылаются на полномочия фюрера. Так, в первую очередь это относится к имперскому министру иностранных дел, направившему уже несколько месяцев назад циркуляр во все инстанции, которым он, между прочим, говорит, что ему переданы полномочия на сохранение культурных ценностей в оккупированных областях».

Вы не помните этого письма?

Риббентроп: Я не знаю, при каких обстоятельствах было написано это письмо Герингом. Этого я не знаю. Во всяком случае, если там говорилось о каких-либо полномочиях или о чем-либо другом, то речь могла идти только о том, чтобы эти произведения искусства сохранялись.

Руденко: Вы были министром иностранных дел фашистской Германии с 4 февраля 1938 г. Ваш приход на этот пост совпал с началом периода, когда Гитлер предпринял ряд внешнеполитических акций, приведших в конечном счете к мировой войне. Возникает вопрос, почему Гитлер назначил вас министром иностранных дел как раз перед началом осуществления широкой программы агрессии? Не находите ли вы, что он считал вас самым подходящим человеком для этого, с которым у него не может возникнуть разногласий?

Риббентроп: О мыслях Гитлера я ничего не могу сказать. Он ничего мне не рассказывал об этом. Он знал, что я был его верным сотрудником, и он знал, что я придерживался того же мнения, как и он, что необходимо создать сильную Германию. Больше я ничего не могу сказать.

ДОПРОС ПОДСУДИМОГО ПАПЕНА

[Из стенограммы заседания Международного Военного Трибунала от 18—19 июня 1946 г.]

Файф^[8]: Помните ли вы о том, что в своих показаниях от 19 сентября прошлого года вы высказали точку зрения, что Гитлер был самым большим мерзавцем, которого вы когда-либо видели в своей жизни?

Папен: Это вполне верно. Это мое мнение, которое у меня сложилось после того, как я узнал о всех этих преступлениях.

Файф: Это было 19 сентября 1945 г. Но меня больше интересует ваш следующий ответ. Не это ли вы ответили на вопрос о том, когда вы пришли к выводу, что Гитлер был самым большим мерзавцем, которого вы когда-либо видели в своей жизни: «Только после того как я узнал, какие факты послужили для него поводом начать войну», — вы помните, что вы так сказали?

Папен: Да.

Файф: Не потребовалось ли вам слишком много времени для того, чтобы разгадать эту довольно очевидную истину после вашего близкого сотрудничества с Гитлером?

Папен: Мое мнение о Гитлере, о его внутриполитическом значении создалось у меня после 30 июня 1934 г. Однако я мог полагать, как и все другие, что в области внешней политики он будет разумнее, и этого мнения я придерживался до Мюнхенского соглашения.

Файф: Давайте посмотрим, не было ли у вас возможности прийти к этой точке зрения значительно раньше. Когда вы в 1932 году были рейхсканцлером, вы должны были ознакомиться с людьми, целями и методами нацистской партии? Не так ли?

Папен: Да.

Файф: И вы это сделали, не так ли?

Папен: Да.

Файф: И вы помните, — я не хочу терять времени и ссылаться на соответствующий документ, но вы можете считать точной цитатой то, что 16 ноября 1932 г. в письме к вам Гитлер сказал: «Вы должны знать, каково мировоззрение мое и моей партии».

Папен: Да, конечно, я знал, какие цели преследовала его партия. Однако разрешите мне добавить, что если какая-либо партия вступает в коалицию с другой партией, то она должна многое вычеркнуть из своей программы и принять коалиционную программу. Это и сделал 30 января Гитлер.

Файф: Да, но прежде чем мы перейдем к 30 января, я хочу спросить вас, каково было ваше мнение в 1932 году? В 1932 году, когда вы занимали пост канцлера, вы очень мало сомневались в том, что, если бы Гитлер пришел к власти, Германии угрожала бы опасность подпасть под управление насильственными, неконституционными методами. Не так ли?

Папен: Без сомнения, программа национал-социалистов в этом отношении была «революционной». Однако я подробно изложил суду, что все эти вынужденные меры, к которым прибегли 30 января, явились результатом необходимости принятия общих мер безопасности. Была создана совместная коалиционная программа, которая, по нашему мнению, исключала некоторые упомянутые вами опасные пункты его программы.

Файф: В середине 1932 года президент Гинденбург решительно придерживался того мнения, что было бы весьма опасно передать власть в руки Гитлеру, не так ли?

Папен: Да, он действительно придерживался мнения, что Гитлера следовало контролировать путем ограничения его полномочий.

Файф: Я хочу только привести вам одну фразу из письменных показаний под присягой.

Это уже было позднее, в августе 1932 года. В заявлении Мейснера говорится:

«Гинденбург заявил, что в связи с напряженной обстановкой он но может с чистой совестью рисковать передачей государственной власти новой партии, каковой является национал-социалистская партия, которая не представляет собой большинства и которая нетерпима, шумлива и недисциплинированна».

Это довольно умеренное высказывание со стороны президента империи, принимая во внимание то время, когда это говорилось, не правда ли?

Папен: Да.

Файф: Я сейчас не говорю о коалиции. Я говорю сейчас о том, что случилось бы, если бы национал-социалисты сами взяли власть в свои руки... Вам было совершенно ясно, что в этом случае они, будучи не особенно щепетильными людьми, быстро бы разделались со своими политическими противниками, не правда ли?

Папен: Этого нельзя сказать. В политической жизни всегда положение таково, что радикальной партии и вообще любой партии, но в особенности радикальной партии, если она приходит к власти и становится ответственной партией, приходится очень многое вычеркнуть из своей программы. Это мы, скажем, можем наблюдать на примере социалистических партий всех стран.

Файф: Правда ли, что, как заявил под присягой подсудимый Геринг, в 1932 году он говорил вам, что независимо от того, как будут действовать нацисты, Гитлер не будет, во всяком случае, занимать второго места, не будет одним из «вице». По словам Геринга, Гитлер сокрушил бы всякое политическое устройство, которое бы не обеспечило ему первенства.

Папен: Да, об этом Гитлер мне сам неоднократно заявлял.

Файф: И поэтому вы поняли, что Гитлер и его сообщники хотели, чтобы им была предоставлена полная возможность претворять в жизнь свои цели и свою программу, не так ли?

Папен: Нет, об этом я не знал. Это вывод, который сделали вы здесь и который вовсе не соответствовал тогдашним условиям. Вам нужно лишь прочесть правительственную программу нашей коалиции от 1 февраля.

Файф: Я в свое время обращусь к периоду вашей коалиции. Но в настоящее время я хочу задать вам один-два вопроса о вашем мнении о Гитлере и о мнении Гинденбурга о Гитлере в 1932 году, так как я хочу очень кратко суммировать события этого периода и разбить их на несколько резко очерченных стадий.

Я все еще спрашиваю о 1932 годе. Мой вопрос к вам был таков: осознавали ли вы, что в том случае, если Гитлер и его соратники придут к власти, захватить которую они хотели, они удовлетворятся лишь в том случае, если им представится полная возможность претворить в жизнь свои намерения и свою программу?

Папен: Нет, об этом я не знал, иначе я не сделал бы попытки в 1933 году привлечь их к составлению общей коалиционной программы.

Файф: Но я хочу еще раз точно сформулировать, что, по вашему мнению, было прежде всего необходимо для Германии во второй половине 1932 года: ликвидация политических разногласий и внутренней борьбы и укрепление отношений с западными державами в целях ослабления Версальских требований? Таким образом, вашим первым шагом в осуществлении этих целей было обращение к Гитлеру в августе 1932 года с предложением стать вице-канцлером в вашем правительстве не так ли?

Папен: Совершенно верно.

Файф: Гитлер отказался от этого предложения и отказался от него вторично, когда вы возобновили его в ноябре 1932 года, это так?

Папен: Да.

Файф: Чтобы не тратить слишком много времени, я хочу лишь выяснить, правильно ли говорится об этом в параграфах 5 и 6 аффидевита^[9] Мейснера. Я кратко изложу вам содержание этого аффидевита. В аффидевите говорится, что в ноябре 1932 года вы думали, что общая ситуация и нацистская партия, в частности, могли бы находиться под контролем, если бы президент дал вам полномочия издавать декреты по статье 48 и обеспечил бы вам поддержку имперских вооруженных сил и полиции. Но в то время генерал фон Шлейхер возражал против этого, так как он считал, что имперские вооруженные силы были не в состоянии поддерживать порядок в Германии. Это правильно?

Папен: Это неверно в том отношении, что это событие не может быть согласовано с какой-либо статьей конституции, а просто являлось нарушением конституции. В остальном это верно.

Файф: Может быть, ему пришло бы в голову использовать внеконституционные методы для поддержания контроля, вы это имеете в виду?

Папен: Да. Как я здесь уже сказал, это поручение он дал мне 1 декабря.

Файф: Но ведь фактически Мейснер прав, говоря, что после неудачной попытки ввести Гитлера в свое правительство вы хотели продолжать управление страной, пользуясь правом издавать декреты и путем осуществления контроля над имперскими вооруженными силами; правильно, что генерал фон Шлейхер заявил, что это неосуществимо?

Папен: Нет, это неверно. После того как президент Гинденбург решил, что он не будет нарушать конституцию, он, как известно, назначил генерала Шлейхера рейхсканцлером. Фон Шлейхер хотел тогда путем раскола партии создать большинство, и я, конечно, поддерживал эту попытку фон Шлейхера.

Файф: Я хочу привести вам собственные слова Мейснера. Это параграф 5 показаний свидетеля.

...«Вторичное назначение президентом Гинденбургом Палена на пост канцлера, очевидно, было бы возможно, если бы он был готов начать открытую борьбу против национал-социалистов, что означало бы угрозу применения насилия или даже фактическое его применение. Почти до самого ухода со своего поста Папен и некоторые другие министры соглашались с необходимостью вести усиленную борьбу против нацистов путем использования всех имеющихся у государства средств, основываясь на параграфе 48 конституции, даже в том случае, если это могло привести к вооруженному конфликту. Однако другие министры придерживались того мнения, что этот путь приведет к гражданской войне.

Это решение было выдвинуто Шлейхером, который в первое время прилагал весьма энергичные меры против национал-социалистов, даже в том случае, если это повлекло бы за собой использование полиции и армии. Затем, на решающем заседании кабинета министров он отказался от этой мысли и объявил, что готов согласиться с Гитлером».

Это правильно?

Папен: Отчасти правильно, отчасти нет.

Файф: Скажите нам как можно короче, какую часть аффидевита вы считаете неправильной?

Папен: Мое повторное назначение на пост канцлера Гинденбургом было бы, по мнению Мейснера, возможно, если бы я изъявил готовность вести открытую борьбу против нацистов. Это исторически неверно, ибо 1 декабря я предложил Гинденбургу совершить нарушение конституции и тем самым начать открытую борьбу против нацистов. Фон Шлейхер не был согласен с этим.

Файф: В интересах последовательности я прошу вас обратиться к параграфу 6 этого же документа. Читаю выдержку, которая начинается словами:

«Когда стало ясно, что Гитлер не хочет войти в кабинет Шлейхера и что Шлейхер со своей стороны не может произвести раскол национал-социалистской партии, — что он надеялся сделать при помощи Грегора Штрассера, — политика, благодаря которой Шлейхер был назначен канцлером, потерпела крах. Шлейхер понимал, что Гитлер не может простить ему его попытку произвести раскол партии и поэтому никогда не согласится сотрудничать с ним. Поэтому он переменил свое решение и пришел к выводу, что нужно бороться с нацистами; это означало, что он хочет следовать политике, против которой он резко возражал за несколько не-цель до этого, когда ее предложил фон Папен».

Это правильно?

Файф: Теперь мне хотелось бы внести во все это окончательную ясность. Вы сказали нам, что вы впервые обратились к Гитлеру лишь в августе, но до этого времени вам уже удалось узаконить положение СА и СС—организаций, которые канцлер Брюнинг объявил нелегальными. Вы сделали это 14 июня, не так ли?

Папен: Да, я отменил запрет, однако лишь на четыре недели.

Файф: Вы считали, что правильно было отменить запрет в отношении СА, которая наводила ужас на улицы?

Папен: Я разъяснял суду, каким образом дело дошло до этого запрета. Целью отмены этого запрета было побудить Гитлера и его партию согласиться с существованием моего кабинета. Вторая причина заключалась в том, что роспуск этих боевых организаций являлся односторонним актом, так как одновременно не были распущены социалистические и коммунистические организации.

Файф: 20 июля вы силой избавились от правительства Брауна—Зеверинга и взяли в свои руки управление Пруссией и прусской полицией?

Папен: Это нельзя формулировать в таких выражениях.

Файф: Но фактически вы ведь избавились от правительства Брауна—Зеверинга и взяли в свои руки управление Пруссией и прусской полицией, не так ли?

Папен: Я не имел в своих руках прусской полиции. Прусская полиция находилась под руководством комиссара Пруссии, которого я назначил.

Файф: Согласно Веймарской конституции, вы как канцлер имели право диктовать линию общей политики, в то время как комиссар Пруссии и все остальные министры должны были следовать указанной вами общей политике, не так ли?

Папен: После того как я назначил комиссара, я имел право определять основную линию в политике Пруссии.

Файф: Сейчас я хотел бы, чтобы вы взглянули на речь, произнесенную вами в Эссене в ноябре 1933 года, где вы упоминаете о периоде, о котором сейчас идет речь. Вы видите первые слова:

«С тех пор как провидение призвало меня стать пионером воскресения нации и возрождения нашего отечества, я всеми силами пытался поддержать деятельность национал-социалистского движения и его руководителей».

Это правильно?

Папен: Безусловно, да.

Файф: Я лишь спросил вас, правильно ли это. Я, возможно, опять вернусь к этой цитате. «Подобно тому, как в то время, когда я принял канцлерство» (речь идет о вас, о том, что вы приняли канцлерство), «я выступал за то, чтобы открыть путь к власти молодому борющемуся освободительному движению».

Таким образом, ваша поддержка «молодого борющегося освободительного движения» в его стремлении к власти заключалась в том, что вы узаконили существование СА, выгнали из Пруссии умеренное правительство и централизовали контроль полиции?

Папен: Нет. Это очень плохая параллель.

Файф: Остановитесь на этом и скажите мне, действительно ли вы ничего этого не делали. Расскажите Трибуналу, как именно вы прокладывали путь к власти для «молодого борющегося освободительного движения», если вы делали это не так, как я вам только что указывал?

Папен: Да, об этом я скажу очень точно. Программа национал-социалистской партии предусматривала освобождение Германии от дискриминации, причиной которой был Версальский договор. Я об этом говорил здесь очень подробно. Я показал, какие усилия я сам предпринимал для того, чтобы в этом отношении добиться соглашения с великими державами. Мы хотели из второразрядной нации снова стать великой державой. Таков был смысл этих мероприятий.

Файф: Подсудимый, я не хочу вас останавливать, и Трибунал даст вам возможность повторить все, что вы говорили по этому поводу, но я хочу, чтобы вы ответили на мой вопрос. ЕСЛИ я сделал неправильное заключение, заявив, что два приведенных мною ранее примера вашей деятельности представляют собой иллюстрацию той поддержки, которую вы оказывали этому движению, я попрошу вас очень коротко рассказать здесь, что же еще вы делали для того, чтобы подготовить почву этому «борющемуся освободительному движению»? Вот в чем заключается мой вопрос. Что же вы делали?

Папен: Два раза я предлагал Гитлеру вступить в мое собственное правительство, и, когда в конце января 1933 года из создавшегося положения не было больше никакого иного выхода, я по просьбе Гинденбурга пошел на коалицию с национал-социалистской партией.

Файф: Скажите, вы в то время верили, что Гитлер был совершенно необходим для Германии?

Папен: Я считал, что человек» который в марте 1932 года, то есть прежде, чем я, пришел в правительство, получил на президентских выборах 36,8 процента всех голосов, — что этот человек и его партия должны быть включены в ответственную правительственную деятельность.

Файф: Но, помимо его успеха на выборах, считали ли вы, что Гитлер, принимая во внимание его личные качества, его цели и его программу, был в то время необходим для Германии?

Папен: Я не знал, каким образом можно справиться полицейским путем с партией, которая получила 36,8 процента всех голосов.

Файф: Посмотрите на ваши собственные слова в следующем параграфе этого письма. Здесь вы, очевидно, имеете в виду не только его успех на выборах:

«Милосердный господь благословил Германию, дав ей в очень тяжелые времена руководителя, который, уверенно полагаясь на свой инстинкт государственного деятеля, проведет ее через трудности и опасности к светлому и счастливому будущему».

Это было, не будем называть его экстравагантным, но, во всяком случае, весьма сильным выражением со стороны бывшего кавалерийского офицера для характеристики политического деятеля, если он действительно не думал или если он не хотел заставить других людей думать, что он твердо верил в него. Вы действительно имели в виду то, что вы там говорили?

Папен: Об этом я могу сказать следующее. После того как я вступил в коалицию с Гитлером, я был убежден, что он будет выполнять этот коалиционный пакт, и я часто неоднократно и не только в этой речи тогда говорил о своем доверии к Гитлеру и общей программе. Почему я именно в этой речи выступил за него, — это я уже сказал Суду. Здесь речь шла о том, чтобы констатировать, и притом перед всем миром, что торжественное заявление Гитлера о том, что он будет поддерживать мир, было серьезным заявлением.

Файф: Вы должны понять, подсудимый, что я вас спрашиваю о следующем: в течение первых месяцев вашего пребывания на посту канцлера вы предприняли шаги к тому и пытались, чтобы Гитлер пошел вместе с вами. Когда он во второй раз отказался от этого, вы, судя по показаниям Мейснера, готовы были применить силу против него. Когда при поддержке Шлейхера это оказалось для вас возможным, вы ушли в отставку. Когда Шлейхер занял ваше место и столкнулся с трудностями, вы снова обратились к Гитлеру. Вот о чем я вам говорю; и именно по вашей просьбе, не правда ли? — вы и Гитлер собрались для совещания в доме Курта фон Шредера 4 января 1933 г.

Папен: Нет, это совершенно неверное понимание. К сожалению, суд не разрешил, чтобы я рассказал об этой встрече 4 января.

Файф: Значит, вы не соглашаетесь с фон Шредером в том, что это совещание было созвано по вашему предложению?

Папен: Нет, я совершенно другого мнения. Эта встреча произошла по желанию Гитлера.

Файф: Перейдем к лицам, которые присутствовали на этом совещании. Там были Гитлер, подсудимый Гесс, Гиммлер и Кепплер, не так ли?

Папен: Да, это возможно.

Файф. Кепплер — это то самое лицо, которое, как известно Трибуналу, в марте 1938 года находилось в Вене? Да?

Папен: Это был человек, который всегда находился в ближайшем окружении Гитлера.

Файф: Таким образом, фактически это было совещание между вами и Гитлером в присутствии Шредера, не так ли?

Вы говорите, что Шредер не присутствовал на этом совещании?

Папен: Шредер, возможно, присутствовал во время части беседы. Но я помню, что главным образом я лично один говорил с Гитлером.

Файф: И первый вопрос, который был поднят вами, заключался в следующем: вы хотели объяснить Гитлеру, что хотя вам не удалось освободить двух нацистов, обвинявшихся в убийстве коммуниста, вы пытались уговорить президента фон Гинденбурга помиловать их. Это так?

Папен: Да. Я помню, что Гитлер резко упрекал меня по поводу смертного приговора, вынесенного этим национал-социалистам.

Файф: И во втором поднятом вами вопросе вы объяснили Гитлеру,. что президент фон Гинденбург отказался обсуждать с Гитлером вопрос о назначении его на пост канцлера совсем не вследствие каких-либо интриг или уловок с нашей стороны. Разве это не был второй вопрос, вопрос о том, что не вы были виной отказа фон Гинденбурга от участия в совещании?

Папен: Да, я заявил ему, что мое предложение от 13 августа 1932 г. было чистосердечным.

Файф: Объяснили ли вы Гитлеру, что не по вашей вине Гинденбург отказался от обсуждения вопроса о назначении Гитлера на пост канцлера в августе 1932 года?

Папен: Нет.

Файф: Я хочу выяснить, действительно ли 4 января вы заявили Гитлеру по поводу вашего разговора с фон Гинденбургом следующее: «Я хочу, чтобы вы поняли, что Гинденбург совсем не по моей вине отказался от обсуждения вопроса о вашем канцлерстве». Разве вы не уверяли Гитлера, в том, что это не ваша вина, что вы были уверены в его согласии заняться обсуждением этого вопроса?

Папен. Нет, господин обвинитель, так утверждает фон Шредер, но это неверно.

Файф: Ваши последние слова относятся к тому, что вы говорили о фон Гинденбурге и Гитлере? Если вы не согласны с тем, что я вам заявил, может быть вы сообщите, что вы имеете сказать по этому поводу?

Папен: Что именно сказал Гинденбург Гитлеру, написано во всех книгах, это исторический факт.

Файф: Нет, нет, мы хотим знать, что вы сказали Гитлеру 4 января. Что вы сказали ему, если вы вообще что-либо говорили по этому поводу, относительно взаимоотношений между ним и президентом фон Гинденбургом?

Папен: В ходе всей этой беседы я лишь указывал Гитлеру на то, как нужно убедить фон Шлейхера в необходимости вступления национал-социалистской партии в его правительство. Другими словами, я продолжал делать то, что начал в 1932 году, а именно старался привлечь национал-социалистскую партию к сотрудничеству.

Файф: Таким образом, вы серьезно утверждаете перед Трибуналом, что вы говорили Гитлеру о том, что он должен стать членом кабинета Шлейхера?

Папен: Да, я ему сказал, что он должен войти в кабинет Шлейхера.

Файф: Об этом и идет речь. Я утверждаю, что это совершенно неверно. Вы сказали Гитлеру, что наиболее благоразумным выходом для консерваторов и националистов, политические взгляды которых соответствовали нашим взглядам, является образовать новое правительство вместе с Гитлером. Вы говорили Гитлеру о том, что произошло потом 30 января. Вы предложили ему это на совещании, которое тогда имело место. Вы хотите сказать, что все это не соответствует действительности?

Папен: Непосредственно после беседы 4 января вечером я написал Шлейхеру письмо. Это письмо он получил, вероятно, 5 января утром. Но прежде чем фон Шлейхер получил это мое письмо, излагавшее действительное содержание этой беседы, утренние газеты 5 января открыли против меня травлю, утверждая, что в этом разговоре со Шредером я вел себя нелояльно по отношению к Шлейхеру.

Вернувшись в Берлин, я тотчас же отправился к фон Шлейхеру.

Я ему рассказал, каково в действительности было содержание нашей беседы. Фон Шлейхер опубликовал относительно этого коммюнике...

Файф: Да, но он ведь был не единственный человек, опубликовавший коммюнике. Вы и Гитлер опубликовали коммюнике. Я хочу напомнить вам, подсудимый, что ваше предложение заключалось в следующем: вы и Гитлер должны были образовать коалицию, причем вы должны были опираться на консерваторов, а за спиной Гитлера стояли силы национал-социализма. А теперь взгляните на коммюнике, которое вы опубликовали вместе с Гитлером.

Я передаю подсудимому документ №637. Взгляните на конец этого .документа, подсудимый. Читаю в самом конце:

«Адольф Гитлер и господин фон Папен опубликовывают следующую совместную декларацию. В ответ на неправильные выводы, которые неоднократно делались прессой относительно совещания Адольфа Гитлера с бывшим имперским канцлером фон Папеном, нижеподписавшиеся заявляют, что это совещание касалось исключительно возможности создания великого национального политического единого фронта и что в рамках этого совещания общего характера совершенно не затрагивалась позиция этих двух партий по отношению к рейхскабинету».

Теперь, подсудимый, после того как я напомнил вам о заявлении, опубликованном вами лично, вы согласитесь с достоверностью того, что я здесь говорил, то есть с тем, что вы предлагали Гитлеру создать коалицию, состоящую из подчиняющихся вашему влиянию националистских и консервативных элементов и руководимой Гитлером нацистской партии?

Папен: Нет. В этом коммюнике констатируются две вещи. Во-первых, я констатирую, что о кабинете Шлейхера (как это повсюду предполагалось в процессе), о его свержении или о его замене другим правительством вообще не шло речи. Затем я констатирую, что необходимо создать великий национальный единый политический фронт. Фон Шлейхер руководил тем же самым кабинетом, которым руководил я, с теми же самыми политическими силами. Следовательно, если я предлагал Гитлеру вступить в этот кабинет, то это была та же самая комбинация, как если бы я ему предложил вступить в мой кабинет.

Файф: Если вы утверждаете, что этим коммюнике вы хотели показать, что обратились к Гитлеру с предложением ввести нацистов в правительство Шлейхера и что вами не обсуждался с ним вопрос об образовании коалиции, если вы продолжаете утверждать, что все это действительно отражено в коммюнике, я не буду больше вам задавать вопросов по этому поводу.

Перейдем теперь к вашей последующей деятельности. Вы отрицаете, что в январе вы активно поддерживали связь с Гитлером и от имени Гитлера — с президентом фон Гинденбургом с целью введения Гитлера в правительство? Вы согласны с этим?

Папен: Это верно. И я скажу, почему это так. У меня было две официальных беседы с Гинденбургом. 9 января, когда я вернулся в Берлин, я от рейхсканцлера Шлейхера направился к рейхспрезиденту фон Гинденбургу. Рейхсканцлер Шлейхер, полагая, что в беседе со Шредером я действовал нелояльно по отношению к нему, просил Гинденбурга больше не принимать меня. Я рассказал фон Гинденбургу о действительном содержании беседы со Шредером, и, после того как я договорился со Шлейхером, Гинденбург был убежден, что все это в целом было большим недоразумением. В следующий раз, насколько я помню, с Гинденбургом я имел официальную беседу только 22 января, когда я говорил с ним вторично об этих правительственных делах.

Файф: Давайте посмотрим, что говорит по этому поводу начальник канцелярии президента. Может быть, ему удастся освежить вашу память. Обратитесь к аффидевиту Мейснера. Там сказано: «Шлейхер впервые обратился с этим предложением к Гинденбургу в середине января...». Далее в следующем предложении сказано: «Тем временем Папен вернулся в Берлин и благодаря договоренности с сыном Гинденбурга имел несколько бесед с президентом. Когда Шлейхер возобновил свое требование о получении чрезвычайных полномочий, Гинденбург заявил, что он не может дать ему такие полномочия и должен оставить за собой право принимать решения в каждом отдельном случае. Шлейхер со своей стороны заявил, что при подобных обстоятельствах он не может оставаться в правительстве, и 28 января 1933 г. подал в отставку...

В середине января, когда Шлейхер -впервые просил о предоставлении ему чрезвычайных полномочий, Гинденбург не знал еще о связи, существующей между Папеном и Гитлером, особенно о совещании, которое имело место в доме одного из банкиров Кельна, Курта фон Шредера. Со второй половины января Папен стал играть все большую роль в доме имперского президента, но, несмотря на уговоры Папена, Гинденбург до самого конца января сомневался, следует ли назначить Гитлера канцлером. Он хотел, чтобы Папен еще раз занял пост канцлера. В конце концов, Папену удалось привлечь Гинденбурга на сторону Гитлера аргументом о том, что представители других партий правого крыла, которые будут принадлежать к правительству, будут ограничивать свободу действий Гитлера. В дополнение к этому Папен высказал свои опасения в том смысле, что в случае, если снова будет пропущена данная возможность, может возникнуть угроза восстания национал-социалистов и гражданской войны». Это правильно?

Папен: Нет.

Файф: Подсудимый, вы сообщили нам, что у вас было два совещания с президентом фон Гинденбургом, и затем, кажется, после 18 января у вас состоялось несколько совещаний с Гитлером, а после 22 января у вас были совещания с подсудимым Герингом, как он заявил об этом в своих показаниях, не так ли?

Папен: Нет, с Гитлером я не встречался с 4 до 22 января.

Файф: Допустим, что это заняло четыре дня. Я не буду спорить с вами по поводу одного или двух дней, но по датам нацистской партии можно заключить, что вы начали переговоры 18-го числа. Таким образом, самым важным совещанием было совещание, которое Оскар фон Гинденбург созвал в доме подсудимого фон Риббентропа, не так ли?

Папен: Это была предварительная беседа. Во всяком случае, это был первый момент установления связи с национал-социалистами, с Гитлером и Герингом.

Файф: И Оскар фон Гинденбург во время этого совещания в доме фон Риббентропа имел личную беседу с Гитлером, которая продолжалась примерно около часа?

Папен: Это возможно, я уже не помню этого.

Файф: И после этого было принято решение о том, что Гитлер станет канцлером в новом правительстве и что он введет в правительство подсудимого Фрика в качестве министра внутренних дел и подсудимого Геринга в качестве министра без портфеля, причем сам Гитлер возглавит государство в роли канцлера?

Папен: Нет, 22-го числа мы вовсе не договаривались об этом.

Файф: Я имел в виду, что это соглашение было достигнуто в течение тех нескольких дней, о которых вы заранее договорились.

Папен: Да, но очень важно констатировать это. Мы начали эти переговоры лишь после того, как стало ясно, что фон Шлейхер не может сформировать правительство. Это очень важно.

Файф: Вы говорите сейчас Трибуналу, что в то время, — как вы это уже подтвердили, — вы действительно принимали меры к тому, чтобы привести Гитлера к власти просто из-за того, что он стал во главе самой большой партии в рейхстаге, или потому, что вы считали его наиболее подходящим человеком для поста канцлера в Германии в то время? Каковы были ваши мотивы?

Папен: Мои мотивы, господин обвинитель, были очень просты. При том положении, которое создалось после 23 января, имелось лишь две возможности: или нарушение конституции и начало гражданской войны, или правительство во главе с Гитлером.

Файф: Я хочу лишь установить, подсудимый, что в то время вы поддерживали эту связь с Гитлером. Вы ведь сами были тогда канцлером Германии. Думали ли вы, что Гитлер, как человек, что его цели и намерения и его индивидуальные качества соответствовали тем требованиям, которые предъявляются канцлеру Германии? Это очень простой вопрос. Я хочу, чтобы вы прямо ответили на него: считали ли вы, что Гитлер, поскольку вы его тогда знали, был подходящим человеком для занятия поста канцлера Германии?

Папен: На это я могу лишь сказать, что коалиция, которую я сформировал по поручению имперского президента, была неизбежной необходимостью. Тогда не возникало вопроса: было ли это хуже или лучше. Мы должны были принять ее.

Файф: Мне кажется, вы сказали, что вы не были уверены в том, что Гитлер расправится с оппозицией до того, как он пришел к власти. Сколько времени вам потребовалось с тех пор как Гитлер стал канцлером для того, чтобы убедиться в том, что его желанием было уничтожение всякой оппозиции?

Папен: Окончательно я это понял тогда, когда сделал последнюю попытку в своей речи в Марбурге разработать совместную программу и когда эта попытка не удалась.

Файф: Таким образом, это было через полтора года — 17 июня 1934 г.? Вы хотите сказать Трибуналу, что вам понадобилось полтора года для того, чтобы понять, что Гитлер хотел сломить всю оппозицию?

Папен: Нет.

Файф: Вы помните вождя социал-демократов в прусском ландтаге — Эрнста Хейлемана?

Папен: Да.

Файф: Мне кажется, что он в течение десяти лет был вместе с вами членом прусского ландтага. Но после этого его немедленно отправили в концентрационный лагерь, где с ним исключительно жестоко обращались, это верно?

Папен: Об этом я узнал только здесь. Тогда я этого не знал.

Файф: Вы хотите сказать Трибуналу, что в 1933 году вы не знали о том, что Эрнст Хейлеман был брошен в концентрационный лагерь?

Папен: Я лишь знал, что ряд политических деятелей из коммунистической и социалистической партий были заключены гестапо в концентрационные лагери. Это я знал.

Файф: Ответьте прежде на мой вопрос. Это был вождь социал-демократии в прусском сейме, человек, который в течение десяти лет сидел рядом с вами в парламенте. Вы хотите сказать, что он был отправлен в концентрационный лагерь, а вы ничего не знали об этом?

Папен: Я не помню. Мне кажется об этом я узнал только здесь

Файф: Теперь я хочу назвать вам одно широко известное имя; я говорю о Карле фон Осецком, лауреате Нобелевской премии мира, писателе и журналисте. Вы не знали о том, что он был заключен в концентрационный лагерь?

Папен: Осецкого я помню только как издателя периодического журнала. Больше о нем я ничего не знаю.

Файф: Вы не знали о том, что в 1936 году он получил Нобелевскую премию мира? Нет?

Папен: Я никак не мог знать об этом в 1933 году.

Файф: Но вы знали, что он впоследствии получил эту премию; Вы знали, что он был заключен в тюрьму?

Папен: Нет.

Файф: Я думаю, что могу связать это имя с вами. Давайте возьмем кого-нибудь другого. Возьмем доктора Эрнста Экштейна. Он был депутатом рейхстага и известным адвокатом в Бреслау. Вы не знали о том, что он также был отправлен в концентрационный лагерь?

Папен: Нет, я, к сожалению, не знал доктора Экштейна.

Файф: Может быть, вы припомните доктора Иоахима, представителя берлинской социал-демократической партии? Вы не знали о том, что он также был заключен в концентрационный лагерь?

Папен: Нет, я его не знал и не знаю, что с ним случилось.

Файф: Хорошо, оставим в покое отдельных лиц. Разве вы не знали о том, что в течение нескольких месяцев после того как Гитлер стал канцлером, сотни, если не тысячи, социал-демократов и коммунистов были отправлены в концентрационные лагери?

Папен: Тысячи?

Файф: Хорошо, я буду говорить сотни, если хотите. Это та цифра, с которой согласился подсудимый Геринг. Поэтому возьмем за основу эту цифру — сотни социал-демократов и коммунистов. Министр Зеверинг заявил, что в концентрационные лагери было заключено 1 500 социал-демократов и столько же коммунистов. Вы об этом не знали?

Папен: Я очень точно помню, как подсудимый Геринг однажды явился в кабинет после того, как он приказал полиции занять главный штаб коммунистической партии в доме Либкнехта и заявил правительству, что он нашел большое количество документов, из которых следует, в какой мере коммунисты и другие элементы пытались нарушить общественный порядок и свергнуть новое правительство.

Файф: Ответьте, пожалуйста, на мой вопрос. Вы не знали о том, что сотни социал-демократов и коммунистов были заключены в концентрационные лагери?

Папен: Нет, о сотнях я не знал. Я знал, что отдельные руководители были брошены в концентрационные лагери.

Файф: Давая свои показания на суде, вы упомянули о том, что декрет об амнистии от 21 марта представлял собой повторение того, что неоднократно имело место и ранее. Это ведь была амнистия совершенно одностороннего характера, не так ли? Это была амнистия для тех, которые принимали участие в нацистской революции, то есть, короче говоря, амнистия для нацистов. Это не была амнистия для коммунистов, социал-демократов или кого-нибудь из тех людей, которые боролись на противоположной стороне, не правда ли?

Папен: Да, совершенно верно. Амнистия была объявлена не в отношении тех людей, которые работали против сформирования этого правительства.

Файф: Таким образом, вы знали об этих вещах. Давайте еще раз обратимся к вашей речи, произнесенной в Эссене, то есть к вашему собственному отчету о том, что было вами сделано. Это страница 54 книги документов.

Вы только что сказали мне, что сказанное вами в этой речи — а это было в ноябре — соответствует действительности. Вы говорите о том, что вы всеми силами пытались поддерживать национал-социалистское движение и его руководителя. И далее, как вы видите, вы говорили, что вы «милостливой судьбой были избраны для того, чтобы соединить руки нашего канцлера и фюрера и нашего любимого фельдмаршала». К ноябрю 1933 года вы должны были уже прекрасно знать о том, каким образом Гитлер, ваш фюрер и канцлер, расправлялся с теми людьми, которые были его политическими противниками. Почему вы говорили, — вы ведь ужи высказали нам свою точку зрения, — что вы очень гордились тем, что всеми имеющимися у вас средствами оказывали поддержку национал-социалистской партии, если вы не соглашались с ее идеями?

Папен: Мы всеми силами боролись в кабинете против нарушения Гитлером и партией политики коалиции. Конечно, эти нарушения нам были известны. Я лично во многих речах, которые не представлены суду, указывал также на эти нарушения. Однако пока существовал этот пакт о коалиции, я должен был надеяться, что мы сумеем добиться своего, и поэтому, только по этой причине, я заверил Гитлера в своей лояльности, для того чтобы он со своей стороны относился лояльно к нам.

Файф: Я хочу привести вам последние слова вашей речи. Здесь вы обращаетесь с весьма осторожным и продуманным призывом к своим согражданам-католикам. Вы говорите: «Давайте в этот час заверим фюрера и новую Германию в том, что мы верим в него и в его деятельность». Почему вы говорили в подобных выражениях? Ведь в ноябре 1933 года вы должны были знать о том, что политика Гитлера заключалась в уничтожении оппозиции, в уничтожении его политических противников, в уничтожении профсоюзов, в приобретении полного контроля над Германией. Почему вы произносили подобные речи, если вы не верили в планы Гитлера и не соглашались со всем тем, что Гитлер хотел сделать?

Папен: Я скажу вам это совершенно точно. Вы знаете, что в июле того года я заключил конкордат и что я получил от Гитлера заверение о том, что он сделает мир в религии основой своей политики. Чем больше удавалось привлечь на сторону правительства консервативные элементы, тем больше это способствовало выполнению моей программы.

Файф: Если это все, что вы можете ответить, я хочу перейти к следующему вопросу.

Вы уже заявили сегодня о том, что ко времени произнесения своей речи в Марбурге, 17 июня, вы уже начали понимать, с какого рода компанией вам приходится иметь дело.

Подсудимый, вы сказали Трибуналу очень много относительно вашей марбургской речи. Был ли некий Юнг одним из тех, кто помогал вам?

Папен: Да, совершенно верно.

Файф: Юнг значительно помог вам в составлении этой марбургской речи, не правда ли?

Папен: Юнг очень часто делал наброски для моих речей, в частности, это относится и к моей марбургской речи.

Файф: После 30 июня он был расстрелян, не так ли?

Папен: Да.

Файф: Это был человек, который не очень нравился вам, но чьи политические взгляды (я полагаю, что вы назвали бы его прогрессивным консерватором) вы разделяли и весьма уважали? Так это?

Папен: Да, это так.

Файф: Вы сказали нам относительно фон Бозе. Он был расстрелян, фон Чирский был арестован — не так ли? — после этого случая?

Папен: Да.

Файф: Фон Савиньи был также арестован?

Папен: Я точно не могу вспомнить, но мне кажется, что нет.

Файф: Это неважно, имена здесь не играют роли. Но двое из вашего штата были расстреляны, а трое были арестованы. Разве не так?

Папен: Один из сотрудников моего штата был расстрелян, а двое арестованы. Юнг не принадлежал к моему штату.

Файф: Юнг не входил в ваш штат, но он был вашим ближайшим помощником.

Конечно, широко известно, что генерал фон Шлейхер и его жена также были расстреляны и, если мне не изменяет память, генерал фон Гренау был также расстрелян, да?

Папен: Да, правильно.

Файф: Вы были арестованы, как вы нам сказали, в течение трех дней, и я полагаю, что ваши досье с делами были отобраны у вас, да?

Папен: Да, правильно.

Файф: Скажите, пожалуйста, эти события потрясли вашу веру в режим?

Папен: Мою веру во что?

Файф: Эти события потрясли вашу веру в режим и в Гитлера?

Папен: Во всяком случае, я уже вчера показал суду, что этим актом пакт от 30 января был нарушен.

Файф: И вы подали заявление об отставке 2 июля, не так ли?

Папен: Нет, я подал в отставку еще раньше.

Файф: Вы уже подали заявление об отставке 18 или 19 июня и подтвердили его снова 2 июля?

Папен: Совершенно правильно.

Файф: Вы заявляете сейчас Трибуналу, что снова подали заявление об отставке потому, что вы потеряли веру в режим, или потому, что ваша гордость была уязвлена тем, что вы были арестованы, ваш секретарь расстрелян, а ваши документы захвачены?

Папен: Я просил отставку, во-первых, из-за невозможного отношения ко мне лично и к моим сотрудникам, во-вторых, потому, что этим актом Гитлер нарушил пакт от 30 января и всякое внутриполитическое сотрудничество мое с ним стало невозможно.

Файф: Хорошо. Попрошу вас сейчас посмотреть на документ №714.

Это ваше письмо Гитлеру, написанное 4 июля. Тут сказано:

«Вчера, в 10 часов утра, я имел честь информировать вас устно относительно моего отношения к событиям последних дней, после того как меня освободили из-под ареста в 9 часов вечера 2 июля. Я тогда заявил вам, что не могу более занимать своего поста в кабинете до тех пор, пока не будет реабилитирована моя честь и честь моих сотрудников.

30 июня пять моих сотрудников были арестованы, и один из них был расстрелян. Мои досье были конфискованы, моя канцелярия опечатана, а мой личный секретарь также арестован. Это положение продолжается и по сегодня.

Такого рода поведение в отношении второго в стране государственного чиновника может быть оправдано только в том случае, если он и его сотрудники виновны в соучастии в заговоре против фюрера и государства. В интересах защиты не только моей лично чести, но и в еще большей степени ради сохранения авторитета и доброго имени государства нужно или немедленно доказать мою виновность в этом деле, или же реабилитировать меня». И затем вы пишете: «Эти события стали известны за границей частично в извращенном виде... Поэтому нельзя терять ни часу времени». Вы обращаетесь к его солдатскому чувству чести и просите, чтобы это дело было передано генеральному прокурору или чтобы было опубликовано коммюнике, в котором бы говорилось..., «что проведенное расследование показало, что нет никаких доказательств какой-либо причастности к заговору, и тем самым была бы полностью восстановлена моя честь и честь моих сотрудников. Если вы не пожелаете принять этих мер, мое дальнейшее пребывание в кабинете станет невозможным». Теперь посмотрите, что далее говорится в письме. «Уже 18 и 19 июня я предоставил свою канцелярию в ваше распоряжение, канцлер. Теперь я с еще более легким сердцем могу просить вас об отставке, потому что работа, начатая нами вместе 30 января 1933 г., уже, по-видимому, находится вне опасности от дальнейших покушений. Одновременно я прошу освободить меня от исполнения обязанностей уполномоченного по Саарской области. Я надеюсь, что вы осуществите свое решение о реабилитации моей чести, что я вас прошу сделать в течение нескольких ближайших часов. Я остаюсь всецело преданным вам и вашей деятельности на благо нашей Германии».

Правильно ли, что вы почувствовали облегчение от того, что деятельность Гитлера была вне опасности, что ей не угрожали дальнейшие покушения?

Папен: Да, у меня сложилось впечатление, что это была революция, которую он подавил. Это письмо было написано мною через день после моего освобождения из-под ареста. У меня было такое ощущение, что это была революция и, наконец, с нею было покончено.

Файф: Так, следовательно, мы можем считать, что вы совершенно чистосердечно, в здравом уме, с полной верой в то, что вы говорите, с полной искренностью заявили 4 июля 1934 г.: «Я остаюсь всецело преданным вам и вашей деятельности на благо нашей Германии». Это верно?

Папен: Да, поскольку я должен был надеяться, что моя дальнейшая работа для Германии не окажется вредной, даже если он отойдет от меня в своем внутриполитическом сотрудничестве.

Файф: В результате этого вы встретились с Гитлером в тот же день, не так ли?

Папен: Я видел его раньше.

Файф: Да, но вы также виделись с ним после этого письма?

Папен: Я видел его за день до этого.

Файф. Но вы виделись с ним после того, как было написано это письмо, и разве вы не приняли предложение Гитлера остаться вице-канцлером до сентября с тем, чтобы после этого перейти на работу в министерство иностранных дел?

Папен: Нет, мне кажется, это не так.

Файф: Если вы не считаете это достоверным, посмотрите на следующее письмо. Оно датировано 10 июля и начинается следующими словами:

«Наше соглашение от 4 июля» — именно этим днем датировано письмо — «о том, что я останусь на своем посту вице-канцлера до сентября, а затем перейду на работу в министерство иностранных дел, основывалось на следующих условиях: немедленное и полное восстановление моего авторитета и чести таким образом, чтобы я мог остаться на службе в империи, на любой должности, на любом посту».

Заявляете ли вы сейчас Трибуналу, что 10 июля вы не знали, что генерал фон Шлейхер и его жена были убиты, что генерал фон Гренау был убит и что Юнг, так же как и Бозе, были уничтожены? Вы говорите, что вы не знали всего этого 10 июля?

Папен: Я вовсе не оспариваю того, что я знал это, но я ведь требовал, как я уже сказал Суду, чтобы немедленно было начато расследование, для того чтобы точно узнать причины этого. Общественное мнение утверждало, что Шлейхер был расстрелян в тот момент, когда он Отстреливался. Все эти вещи для меня были тогда совершенно неясны.

Файф: Но ведь, конечно, правильно то, как вы тут написали, что вы дали согласие Гитлеру остаться на посту вице-канцлера до сентября, а затем перейти на работу в министерство иностранных дел на тех условиях, которые здесь приведены? Не так ли?

Папен: Нет, это неправильно.

Файф: Но ведь это ваше собственное письмо.

Папен: Да, это письмо было написано в силу того, что Гитлер обещал мне начать расследование и то выяснение фактов, которое после восстановления моей чести и после выяснения всех преступлений обеспечило бы мне возможность оставаться на службе в империи. Но этого никогда не произошло.

Файф: Фон Бозе и Юнг работали с вами в самом тесном сотрудничестве, и вы лучше всех других знали, были ли они невиновны. Почему же вы, зная об этом, дали согласие Гитлеру оставаться на посту вице-канцлера, а затем — перейти на работу в министерство иностранных дел?

Папен: Я уже констатировал, что ушел в отставку, а то предложение, где говорится о том, что я, может быть, останусь на посту, — это просто предположение. В действительности я ушел с поста и с июня фактически не исполнял никакой правительственной должности.

Файф: Посмотрите на следующую строчку в этом письме: «С этой целью 5 июля я передал вам мои предложения относительно официального заявления, в котором должно быть сказано, почему произошли аресты некоторых чиновников из моего штата и каким образом фон Бозе лишился жизни. Кроме того, там должно было говориться о полной непричастности всех моих сотрудников к восстанию СА. Моя просьба сделать такого рода заявления была выполнена только частично — было объявлено лишь об освобождении и невиновности фон Чирского, фон Савиньи и моего личного секретаря — Штетзингена».

Вы передали Гитлеру свой проект и просили Гитлера издать официальное заявление, но он этого не сделал, он не восстановил честь людей, с которыми вы бок о бок работали, но тем не менее вы остались на своем посту, вы дали согласие Гитлеру принять его предложение остаться на посту вице-канцлера и затем перейти на работу в министерство иностранных дел.

Понимаете, что я хочу сказать? Я говорю совершенно ясно, что единственно о чем вы заботились, — это о вашем личном положении, восстановлении вашей личной чести. Вы готовы были служить этим убийцам, лишь бы была восстановлена ваша собственная честь.

Папен: Господин обвинитель, лучшим доказательством моих намерений отойти от режима, является тот факт, что я действительно ушел в отставку. Если бы было выяснено все, если бы была установлена невиновность моих чиновников и служащих, которые были арестованы и убиты, тогда для меня была бы возможность остаться на государственной службе, но не вице-канцлером — я ведь отказался от этого поста. Из этого письма вы видите, что Гитлер ничего не предпринял для того, чтобы выяснить причины этих арестов.

Файф: И так как Гитлер не сделал подобной попытки, вы написали еще более отвратительное письмо, в котором восхищались его действиями:

«Глубоко почитаемый имперский канцлер!

Я долго размышлял о нашем вчерашнем разговоре и о заявлении, которое вы сделали, и, в частности, о том, что вы сказали в связи с вашими намерениями, касающимися вашего выступления в рейхстаге. Я не перестаю думать об огромной важности этой речи и о ее особом влиянии на положение Германии также и в сфере внешней политики. И поэтому чувствую необходимость, фактически я считаю своим долгом сообщить вам мое мнение, как я часто делал это прежде в связи с другими случаями.

Вы объяснили мне вчера, что вы собираетесь публично признать ответственность за все, что случилось в связи с подавлением бунта СА, Разрешите мне сказать, что я считаю это намерение проявлением мужества и гуманности. Подавление бунта и ваше смелое и твердое вмешательство, конечно, будут встречены полным признанием всего мира. Однако в настоящее время бременем для Германии являются события, которые произошли помимо вашей собственной инициативы и без всякой непосредственной связи с этим бунтом. Вы сами приводили примеры этого. Об этом писали, в частности, в британской и американской прессе».

Вы пишете далее: «Разрешите мне уверить вас снова, что я лично и мое положение, за исключением восстановления моей личной чести, не играют более никакой роли и имеют значение лишь постольку, поскольку события в вице-канцлерстве от 30 июня рассматриваются общественностью как следствие разрыва между вами и мной».

Затем после дальнейших высказываний в том же роде вы заканчиваете письмо словами: «с неизменным восхищением и преданностью...»

Разве дело не сводилось к тому, подсудимый, что вам было безразлично, были ли расстреляны ваши сотрудники или нет и приняло ли правительство, членом которого вы являлись, убийство как орудие политики, лишь бы только была восстановлена ваша личная честь? Все это не имело для вас никакого значения, лишь бы только была восстановлена ваша честь и была бы вам обещана возможность дальнейшей работы в министерстве иностранных дел.

Папен: Нет, это не так.

Файф: Почему же вы писали такие вещи главарю банды убийц умертвившей ваших сотрудников? Почему вы писали этому человеку: «Подавление бунта и ваше смелое и твердое вмешательство будут встречены полным признанием всего мира»? Почему вы это писали?

Папен: Потому, что я тогда придерживался того мнения, что в действительности имела место революция и что Гитлер подавил ее. С другой стороны, было уничтожено много людей, в том числе и сотрудники моего бюро. По этому вопросу я желал получить от Гитлера разъяснение. Когда он мне сказал, что он согласен взять на себя ответственность за это, то я считал это очень хорошим поступком, но я понял его не так, как он фактически поступил впоследствии, заявив в рейхстаге, что эти события вполне оправданы. Я понял его заявление о том, что он хочет взять ответственность за все эти события, в том смысле, что он разъяснит всему миру эти события, а не объявит их правильными с точки зрения закона и не нуждающимися в расследовании.

Файф: Заявляете ли вы Трибуналу, что 12 июля вы думали, будто могут существовать какие-либо сомнения в том, виновен ли ваш друг Юнг, или возможность того, что он был виновен в измене родине и в заговоре против Гитлера? Вы что, верили в это, хотя бы одну минуту?

Папен: Нет, конечно, нет.

Файф: Так, вы очень хорошо знали, что Гитлер был обеспокоен общественным мнением за границей, поскольку он боялся, что там распространятся сведении относительно разрыва между вами и им, не правда ли? Вы знали, что после кровавой чистки была необходима поддержка бывшего канцлера Германской империи, как вы нам сказали, — католика из старинной семьи, пользовавшегося большим авторитетом среди католического населения, что поддержка человека подобного круга была бы очень ценной для него после этой кровавой чистки, которая вызвала беспокойство общественного мнения за рубежом. Вы ведь знали, что такая поддержка ему нужна, не так ли?

Папен: Нет, из этого письма следует, что я долгое время просил Гитлера установить, почему, по каким причинам отнеслись таким образом к моим сотрудникам и ко мне лично. Он должен был сказать это миру.

Файф: Если бы вы как бывший канцлер империи и, как вы сами говорили, один из руководящих католических деятелей в Германии, бывший офицер имперской армии, заявили бы в то время: «Я не хочу быть сообщником в убийстве, в хладнокровном убийстве, являющемся орудием политики», — вы могли бы, конечно, рискуя в известной степени собственной жизнью, свергнуть этот гнилой режим. Не так ли?

Папен: Это возможно, но если бы я сказал это публично, я, вероятно, исчез бы куда-нибудь, так же как и мои сотрудники. Мне кажется, что мир мог бы понять из самого факта моей отставки, что я не иду в ногу с этим режимом.

Файф: Тогда вы взгляните на то, что вы сами писали. Посмотрите на документ №717. Здесь вы подчеркивали то обстоятельство, что Гитлер придавал очень большое значение вашему сотрудничеству. Посмотрите на второй абзац. Я зачитаю его, вы говорите там: «Я надеюсь, что вы получили мое вчерашнее письмо и поняли его в правильном смысле. Сегодня я прошу вас, по личным причинам, разрешите мне отсутствовать на заседании рейхстага. Вчера вы придерживались того мнения, что мое отсутствие может создать впечатление, что между нами существуют разногласия. Но подобное впечатление не создастся, если вы в своей речи сошлетесь на случай в вице-канцлерстве в той форме, в какой вы это мне обещали. Я вел себя в течение всех этих дней по отношению к внешнему миру весьма замкнуто и старался показываться как можно реже. И вы, конечно, поймете, что я не хочу появляться в общественных местах до тех пор, пока с меня не будет снята даже тень подозрения. Я просил также председателя партийной фракции в рейхстаге извинить меня за мое отсутствие».

Кто был в это время председателем партийной фракции? Вы имеете в виду председателя фракции нацистской партии?

Папен: Мне кажется, что председателем фракции был Фрик.

Файф: Это была правящая партия, не так ли?

Папен: Да. Из этого письма ясно вытекает, что я просил Гитлера отчитаться перед рейхстагом за предпринятые против меня и моих сотрудников меры.

Файф: Вы хотели, чтобы он сделал заявление о том, что вы всегда были абсолютно лояльны по отношению к нему? Этого вы хотели? Да?

Папен: Нет.

Файф: Хорошо, если вы не согласны с этим, посмотрите на документ №718. Это ваши слова, сказанные на следующий день: «Глубокоуважаемый канцлер! После того как вы вчера сделали перед нацией и всем миром ваш великий отчет о внутреннем положении и о событиях, которые привели к 30 июня, я чувствую, что мне хочется пожать вам руку, как я это сделал 30 января 1933 г., и поблагодарить вас за все то, что вы дали германскому народу, подавив в зародыше вторую революцию, провозгласив непреложные принципы государственного мужа. Трагические и печальные обстоятельства помешали мне впервые, начиная с 30 января, быть рядом с вами. Вы сами разрешили мне отсутствовать и проявили понимание того, что вице-канцлер не может занять свое место на министерской скамье, если он подвергается особому обращению (досье, конфискованные у меня, все еще не возвращены мне, несмотря на указания Гервнга и ваши собственные). Ваши заявления ясно показали истории, что какое-либо подозрение в связях между мной и этим предательским заговором являлись преднамеренной клеветой и злословием. Я благодарю вас за это заявление». Затем, после того как вы пишете, что люди все еще верят этому, в предпоследнем абзаце вы заявляете: «Поэтому я был бы вам особенно' признателен, если бы вы с определенностью заявили при удобном случае, что до сегодняшнего дня», — то есть до 14 июля, — «я преданно стоял рядом с вами и сражался за вас, за ваше руководство, за вашу деятельность на благо Германии».

Что же, подсудимый, вы отрицаете то, что я предъявил вам несколько минут назад? Вы отрицаете, что все, чего вы хотели, — это, чтобы всему миру было заявлено о вашей лояльности по отношению к режиму? Вас совершенно не беспокоило то, что фон Шлейхер и его супруга, фон Бозе и Юнг, и многие другие были убиты правительством империи. Если это не так, то почему вы написали такое письмо?

Папен: Я написал это письмо, и это из самого письма ясно, потому, что меня в последующее время обвиняли в причастности к попыткам убийства Геринга, Геббельса и к другим заговорам. Поэтому для меня было очень важно констатировать, или для меня было важным, чтобы рейхсканцлер констатировал, что я не принимал участия ни в каком заговоре против него в течение всего этого восстания. Само собой разумеется, что в этом письме я сначала говорю о своем положении и о положении, в которое попали мои сотрудники. В мою задачу не входило заботиться о восстановлении чести господина фон Шлейхера — это должна была сделать армия.

Файф: Но сейчас я хочу сказать вам следующее: даже после того, как вы узнали, что ваши друзья были убиты, не говоря уже о ваших старых коллегах, ваши собственные друзья были убиты, вы снова и снова заявляете о вашей лояльности и о том, что вы всегда работали и сотрудничали с Гитлером во всем, что он делал. Вы честно заявляли об этом? Содержание этих писем является честным изложением ваших убеждений или вы утверждаете, что это ложь, которую вы писали для того, чтобы защитить себя?

Папен: Нет, я писал это потому, что в действительности все эти действия, направленные против меня, попытка Гиммлера убить меня и тот факт, что я был арестован, основывались только на том предположении, что я участвовал в каком-то заговоре против правительства Гитлера. Поэтому в самом начале я должен был ясно показать, что, пока я являюсь членом этого правительства, во всей своей деятельности я был всегда в высшей степени лояльным. Вот причина, в силу которой я просил констатировать эти факты.

Файф: Вы помните, что ваш защитник по вашим инструкциям послал опросный лист барону фон Лерснеру? Это вопрос №2. «Правильно ли, что подсудимый фон Папен, исповедуя консервативные идеи, надеялся изменить политику Гитлера и склонить его к своим собственным взглядам, но что после того, как 30 июня произошли убийства и Гитлер их оправдал, подсудимый убедился в том, что все надежды и стремления были напрасны».

И Лерснер весьма естественно отвечает на этот вопрос: «да».

Скажите, это правильно выражает ту точку зрения, которой вы придерживались до того времени, «до тех пор пока 30 июня 1934 г. произошли убийства, и одобрение этих убийств Гитлером убедило его», то есть вас, в том, что ваши надежды и стремления были напрасны? Вы согласны с этим? Это опросный лист, предъявленный вам вашим собственным ученым защитником?

Папен: Да, да, я согласен с этим.

Файф: Если таковы были ваши взгляды, почему вы писали такие письма, высказывая такое верноподданническое восхищение Гитлером?

Папен: То, что я хотел сказать этим опросным листом, или, вернее, то, что я хотел спросить у Лерснера, заключается в следующем: правильно ли...

Файф: Это один из наиболее ярких образцов наводящего вопроса, который я когда-либо видел. Вы заявляете, что ваш опросный лист является выражением вашей точки зрения, не так ли?

Папен: Это можно было бы, сказать, если принять во внимание, что я был того мнения, что после 30 июня стала очевидна невозможность дальнейшего сотрудничества с Гитлером и вследствие этого стало ясно, что программа коалиции, на которой мы согласились, потерпела крах...

Файф: Вы снова говорите о своей неизменной верности Гитлеру и восхищении им, и повторяете то, что вы всегда сотрудничали с ним. «Я остаюсь всецело преданным вам и вашей деятельности на благо нашей Германии». Если ваша точка зрения изложена в этом опросном листе и заключается в том, что основы вашей веры были поколеблены, почему вы пишете, что вы остаетесь всецело преданным деятельности Гитлера ради Германии?

Папен: И вам и Суду я уже заявлял, что надеялся, что, несмотря на этот крах Гитлера в области внутриполитической и в области внешне-политического курса, он будет вести благоразумную политику. Он был уже у власти, мы ведь не могли теперь отстранить его от власти, мы должны были считаться и с Гитлером и с его правительством.

Как известно, все остальные министры остались на своих постах. Я был единственным человеком, который ушел с поста. Все эти письма, с помощью которых вы хотите доказать, что я нечестен или говорил неправду, или, как вы это называете, что я лжец или обманщик, не могут скрыть от мира того факта, что я тогда ушел с поста.

Файф: И через одиннадцать дней вы приняли новый пост. Через одиннадцать дней после последнего письма вы взяли на себя представительство интересов — я не скажу банды убийц — вы представляли это правительство, сделавшее убийство орудием своей политик», на посту полномочного министра в Австрии, через одиннадцать дней после вашего последнего письма. Давайте посмотрим, играл ли здесь роль мотив убийства. Думали ли вы, что Гитлер фактически стоял за путчем в Австрии, который привел к убийству канцлера Дольфуса?

Папен: Я знал, что назначенный им руководителем австрийской партии Габихт был, во всяком случае, связан с этим делом, но что сам Гитлер дал свое согласие на этот акт, — это мне не было известно.

Файф: А вы думали о том, что министерство иностранных дел Германии фактически стояло за этим путчем?

Папен: Министерство иностранных дел?

Файф: Да.

Папен: По моему мнению, оно не имело ничего общего с этим.

Файф: Вы думали тогда, что Рит, посол Германии в Вене, фактически направлял этот путч?

Папен: Нет, мне только известно, что Рит вел переговоры с австрийским правительством.

Файф: И вы не знали о том, что Гитлер стоял за этим? Вы отрицаете, что министерство иностранных дел имело отношение к этому путчу? Вы не знали, что Рит был с этим связан? Посмотрите на страницу 98 книги документов. Это — ваш отчет, отчет, сделанный год спустя. Я рассматриваю его не в хронологическом порядке. Это, по-моему, последний параграф страницы 79 немецкого текста:

«Надежда на то, что личные переговоры между фюрером и рейхсканцлером, а также главою итальянского государства Штрезе приведут к урегулированию германо-итальянских разногласий, перешла в свою противоположность, поскольку Муссолини после убийства его друга Дольфуса занял угрожающую позицию и поскольку была проведена частичная мобилизация итальянских войск на Бреннере. Стало совершенно ясно, что попытки восстановить с Германией дружественные и нормальные отношения путем посылки меня в Вену были тогда невозможны после событий недавнего времени. Недоверие к насильственным методам австрийской национал-социалистской партии, — обратите внимание на следующие слова, — поскольку становилось все более и более ясным из прошедших судов, что она находится под влиянием руководящих германских деятелей, было слишком сильным. Впечатление, произведенное террористическими методами, а также смерть федерального канцлера все еще живы в памяти у широких слоев».

Теперь, подсудимый, скажите Трибуналу, каких руководящих германских деятелей вы имели в виду, утверждая, что они стояли за путчем 25 июля? Кто были эти люди, которые, как вы заявляете, стояли за убийством Дольфуса? Кто они?

Папен: Ни в коем случае этим лицом не был бывший германский посол в Вене фон Рит, а только Габихт и подчиненные ему лица, которые руководили политикой австрийских национал-социалистов.

Файф: Я хочу знать другое. Я спросил вас, кто были руководящие представители германского государства? Вы не собираетесь заявлять здесь Трибуналу, что Габихт, связной при национал-социалистской партии Австрии, был германским руководящим деятелем? Кто были эти люди? Вы ведь не собираетесь утверждать, что австрийские нацисты были руководящими германскими деятелями? Кто были люди, о которых вы говорите как о высокопоставленных представителях германской империи?

Папен: Руководящей личностью был, несомненно, Габихт. Это письмо написано еще для того, чтобы сказать Гитлеру: «Посмотри, это ты наделал!»

Файф: Вы хотите, чтобы Трибунал принял всерьез, как основание для вынесения суждения о вашей правдивости, ваше заявление о том, что под руководящими германскими деятелями вы подразумеваете Габихта и никого иного, хотя вы употребляете множественное число? Разве вы не помните, подсудимый, — подумайте, прежде чем ответить, что генерал Глейзе-Хорстенау не мог даже вспомнить имени Габихта, когда давал свои показания? Вы не можете серьезно здесь заявлять, что вы имели в виду под этими высокопоставленными, представителями связного австрийской НСДАП? От вас можно ожидать большего. Подумайте еще раз и скажите: кого вы на самом деле имели в виду?

Папен: Господин обвинитель, Габихт не был агентом, он был назначен Гитлером в качестве руководителя национал-социалистской партии Австрии, так что я с полным правом могу назвать его руководящей личностью. Поскольку Гитлер знал уже тогда о всех происходивших событиях, то при чтении моего письма ему должно было быть понятно, что я имею в виду.

Файф: Но даже если я приму ваше заявление о Габихте, чего я, конечно, никогда не сделаю, то это ведь только один человек. Кто были остальные? Вы здесь говорите о высокопоставленных руководителях германской империи? Кто были люди, руководившие этим путчем и убийством?

Папен: Я должен сказать вам откровенно, что с тех пор прошло уже двенадцать-пятнадцать лет, и я не могу уже вспомнить, кого именно я имел в виду, когда писал эти строки. Во всяком случае, целью этого письма было показать Гитлеру, что те методы, которыми там действовали, были много вреднее, много ненадежнее, чем мы тогда думали.

Файф: Мы будем исходить из того, что вы считали, что за убийством Дольфуоа стояли какие-то неопределенные высокопоставленные лица из Германской империи. Теперь, оставляя это, давайте рассмотрим, что вы говорите в отношении показаний Мессерсмита. Насколько я понимаю, вы отрицаете показания Мессерсмита в тех местах, которые касаются вас. Давайте посмотрим на его показания и увидим, в какой мере вы сможете серьезно доказать, что показания его неверны. Я хочу, чтобы вы посмотрели на этот отрывок из письменных показаний. Абзац начинается со слов: «Что политика аншлюсса осталась совершенно неизменной, подтвердил мне Франц фон Папен, когда он прибыл в Вену в качестве посла Германии».

Папен: Да.

Файф: Посмотрите на несколько строк ниже. Дальше Мессерсмит заявляет: «Когда я посетил фон Папена в германской миссии, он встретил меня словами: «Теперь вы у меня в миссии, и я могу направлять наш разговор». В самой наглой и циничной форме он затем заявил мне, что вся юго-западная Европа до границ Турции естественно представляет собой тыл Германии и что он облечен полномочиями облегчить экономический и политический контроль Германии над всей этой территорией. Он совершенно прямо и откровенно сказал мне, что контроль над Австрией будет первым шагом. Он определенно заявил, что находится в Австрии для того, чтобы ослабить и подорвать австрийское правительство и действовать из Вены таким образом, чтобы ослабить другие государства на юге и на юго-западе. Он сказал, что так как он пользуется репутацией хорошего католика, то он намеревается использовать ее для того, чтобы приобрести влияние на некоторых австрийцев, таких, как кардинал и другие. Он сказал, что он говорит мне это потому, что германское правительство с целью приобретения контроля над Западной, Европой хочет идти на все и что нет ничего, что могло бы остановить его на этом пути, а также что наша политика и политика Франции и Англии не строится на учете реального положения вещей». Затем господин Мессерсмит говорит, что сказал вам, как он был поражен, и что вы только улыбнулись и ответили, что этот разговор, конечно, останется между вами и? что ни вы, ни Мессерсмит не будете говорить так откровенно с другими. Затем он заявляет: «Я вхожу в эти детали потому, что очень характерно, как откровенно и прямо высокопоставленные нацистские чиновники говорили о своих целях». И теперь вы заявляете Трибуналу, что вы не говорили ничего подобного Мессерсмиту. Независимо от того, говорили вы Мессерсмиту или нет, скажите, отрицаете ли вы, что это были ваши намерения и цели?

Папен: Да, я отрицаю, что мои цели и намерения были такими, какими излагает их здесь Мессерсмит.

Файф: Я хочу рассмотреть еще один вопрос. Я прошу вас на одну минуту обратиться к документу, на который вы смотрели некоторое время назад. Это документ 2248-ПС. Это обзор, который вы сделали в 1935 году. Посмотрите на страницу 81.

«Великая историческая речь фюрера 21 мая этого года, а затем морское соглашение значительно ослабили напряжение во внешней политике в отношении Англии. Но ясно и окончательно определившееся отношение национал-социализма к советской доктрине государства, естественно, удвоили франко-русские попытки помешать нашему проникновению на восток и юго-восток, в то же. время не приведя к ослаблению напряжения и в других направлениях, путем явного отказа от включения или аннексии Австрии. Все попытки вновь образованной Третьей империи вести экономическое, в особенности политическое, наступление на юго-восточную Европу немедленно сталкивались с фронтом, образованным всей Европой».

Кто внушил вам идею экономического или политического наступления на юго-восток Европы? Вы говорили об этом с подсудимым Нейратом? Вы сами пришли к этому выводу?

Папен: Само собой разумеется, но я делаю здесь лишь негативное утверждение. Я констатирую, что наступление в направлении юго-восточной Европы должно столкнуться с фронтом, образованным всей остальной Европой. Итак, я предостерегаю от этого.

Файф: Вы понимаете г-н фон Папен, что я не могу сделать сейчас никаких комментариев. Я могу только обращать ваше внимание на отдельные моменты. Я спрашиваю вас, внушил ли вам эту идею, скажем, министр иностранных дел, или это были ваши собственные идеи? Вы говорите, что это ваши собственные идеи?

Папен: Да.

Файф: Посмотрите на страницу 82, где вы говорите: «Этот реалистический обзор европейского положения непосредственно показывает, что германо-австрийская проблема не может быть, по крайней мере в ближайшем будущем, успешно разрешена с точки зрения внешней политики. Мы должны в настоящее время довольствоваться тем, чтобы международное положение Австрии не ухудшилось, имея в виду разрешение проблемы в будущем. В этой связи опасность пакта о невмешательстве и двустороннего пакта может быть успешно предотвращена. Окончательное оформление этого решения зависело и зависит лишь от формы германо-австрийских отношений и ни от чего более».

Почему вы так боялись пактов о невмешательстве, если вы считали, что возможно только эволюционное решение австрийского вопроса, опирающееся на волю самой Австрии? Почему вы так боялись пакта о невмешательстве, который обязал бы Германию не вмешиваться во внутренние дела Австрии?

Папен: По очень простой причине. Все политические комбинации, которые в то время проводились противной стороной, имели лишь одну цель, а именно — запутать Австрию в такую комбинацию, независимо от того, подразумевать ли под этим дунайский пакт или пакт с Италией или Францией, создать для нее такую ситуацию, которая бы сделала невозможным развитие идеи, аншлюсса. Само собой разумеется, что вследствие этого целью нашей политики должно было быть и остаться не допустить ухудшения международного положения Австрии.

Файф: Да, я ожидал, что вы именно так ответите. Взгляните сейчас на страницу 83. Это следующий абзац: «Немецкий народ в течение веков шел по пути страданий для того, чтобы добиться единства. На заре национал-социализма и при создании Третьей империи путем окончательного уничтожения всякого государственного партикуляризма появилась единственная неповторимая возможность закончить работу Бисмарка и приблизить разрешение проблемы отношений между Германией и Австрией и сделать это в результате динамического развития событий внутри Германии». Разрешите мне кратко сформулировать то, что вы, по-моему, понимаете под завершением задачи этого человека, потому что, я надеюсь, у нас не будет разногласий в вопросах истории, каковы бы они ни были в другом. Насколько я понимаю, вы считаете, что Бисмарк в 1871 году, создав Германскую империю, сделал лишь попытку разрешить эту проблему, так как империя Габсбургов осталась отделенной от Германии, а завершением этой задачи было бы, по вашему мнению, включение старых владений Габсбургов в Германию вместе с другими государствами германской нации, входившими в священную Римскую империю. В общих чертах, это то, что вы хотели сказать?

Папен: Совершенно верно. Не все габсбургские государства, а только Австрию — часть Германской империи.

Файф: Вы имели в виду первоначальную империю Габсбургов?

Папен: Да.

Файф: Что вы хотели сказать, заявив, что разрешение вопроса об отношениях между Германией и Австрией должно было быть достигнуто в результате «динамического развития событий внутри Германии». Что вы имели в виду, говоря эту фразу?

Папен: Под этим я имел в виду следующее. Еще никогда в истории Германии не случалось, чтобы какая-нибудь большая партия, которая написала на своем знамени единство Германии, существовала в обоих государствах. Это было бы неповторимым историческим явлением, и этим я хотел сказать, что динамика этого движения в обеих странах, которая требует единства, обеспечивает перспективу разрешения этого вопроса.

Файф: Подсудимый, я хочу объяснить вам, в чем именно состоит трудность, с которой я сталкиваюсь. Как вы могли совместить существование централизованной Германии во главе с национал-социалистским правительством, чьи неразборчивые методы вы тогда уже знали после событий 30 июня 1934 г., как вы могли совмещать существование централизованной Германии, достигнутое весьма неразборчивыми методами, с эволюционным разрешением австрийской проблемы?

Видите ли, именно это говорится в данном абзаце. Мне кажется, что все это проще, чем вы говорите. Мне кажется, что вы стремились к аннексии Австрии при первой возможности национал-социалистской империей.

Папен: Само собой разумеется, что я должен был считаться с существовавшим тогда положением, и я считался с ним как каждый политик с реальным мышлением. Итак, я пытался с помощью имеющихся факторов национал-социалистской партии в обеих странах прийти к разрешению этого вопроса.

Файф: Видите ли, в настоящий момент я прошу вас объяснить, что вы имел» в виду под выражением: «динамическое развитие внутренних событий в Германии». Короче говоря, подсудимый, я хочу, чтобы вы ясно поняли, что Мессерсмит говорил прежде всего о ваших действиях в Юго-Западной Европе; во-вторых, он говорил о том, что Австрия была первым шагом, первым объектом.

Теперь я прошу вас обратиться к странице 102 того же документа. Это ваш собственный отчет от 18 октября 1935 г. Я хочу, чтобы вы рассмотрели третье утверждение Мессерсмита относительно вас, которое вы отрицаете, —  утверждение о том, что вы собирались работать в Австрии путем ослабления ее государственного строя. Я прочитаю первую фразу, чтобы вы поняли, о чем идет речь.

Документ начинается словами:

«Вчерашняя перетасовка кабинета напоминает бескровный бунт принца Штаремберга и хеймвера (австрийской организации внутренней безопасности). Становится совершенно ясно, что министр Фей уже ранее слышал о своей предполагавшейся отставке и что уже вчера днем по его указанию общественные здания в Вене были заняты преданными ему воинскими частями хеймвера. Правительство немедленно, в виде контрмеры, усилило охрану, приданием ей полицейских частей».

Далее вы рассматриваете создавшееся положение вещей. Это начало отчета. Затем, если вы посмотрите на следующую страницу, вы говорите:

«Несмотря на явную победу вице-канцлера и упорные попытки австрийской прессы доказать, что перемещения в кабинете были проведены для консолидации внутренних сил страны, австрийское общественное мнение, в том числе круги хеймвера, чувствуют, что страна вступает на очень шаткую почву. С нашей точки зрения, изменение положения вещей весьма желательно. Всякое новое ослабление системы является для нас преимуществом, даже в том случае, если сначала фактически положение кажется направленным против нас. Фронты начинают двигаться, и наша задача будет состоять в том, чтобы поддерживать их в этом состоянии движения».

Итак, подсудимый, из этого с определенностью вытекает, что вы полагали, что если только в австрийском государстве создается положение политической неустойчивости или беспорядка, то неважно, будет ли данный демарш антигерманским, лишь бы только росло недоверие и возрастало напряжение. Это было преимуществом для Германии, и именно этого вы желали.

Ведь именно таков смысл этих строк, не правда ли?

...Я продолжу чтение.

«Продолжение переговоров по поводу компенсации, которые были прекращены со времени Женевской декларации, кажется совершенно излишним в настоящее время. Было бы хорошо еще более возбудить уже взбудораженное общественное мнение против итальянской политики путем умной и тактичной обработки через прессу, однако без того, чтобы дать правительству всякий повод обратиться к новым отчаянным мерам и начать новую пропагандистскую кампанию против нас. Я был бы очень благодарен, если бы имперский министр пропаганды выделил на эту работу несколько опытных журналистов. В остальном он не может дать событиям развиваться самостоятельно в ближайшем будущем. Я уверен, что перемещение сил на европейской шахматной доске даст нам возможность в недалеком будущем активно перейти к вопросу об организации влияния на юго-западных территориях».

Необычайно — да позволено мне будет так сказать — необычайно, как Мессерсмит сумел изложить ваши мысли и идеи, если между вами никогда не было такого разговора, не правда ли?

Прежде чем закончить вопросы, связанные с показаниями Мессерсмита, подсудимый, я хочу задать вам три вопроса относительно других стран Юго-Восточной Европы, о которых упоминал Мессерсмит. Было ли вам известно, что министерство иностранных дел Германии руководило движением Генлейна среди судетских немцев и финансировало его?

Папен: Мне кажется, что я только теперь узнал об этом, так как в 1935 году, когда был составлен этот отчет, вопрос о судетских немцах вовсе не был актуальным.

Файф: Когда вы узнали об этом?

Папен: В основном я узнал об этом здесь, в зале суда.

Файф: Было ли вам известно, что империя поддерживала Кодриану и «железную гвардию» в Румынии?

Папен: Мне кажется, что это было в более поздний период.

Файф: Вы узнали об этом несколько позже 1935 года, не так ли? Когда вы узнали об этом?

Папен: Я не могу точно это сказать, но мне кажется, что эти события с «железной гвардией» в Румынии относятся приблизительно к 1937 году.

Файф: Было ли вам известно, что в 1944 году в имперской государственной газете, которую издавал подсудимый Кальтенбруннер, обсуждался вопрос о том, что вы являетесь подходящим канцлером для того, чтобы сделать то же самое в Венгрии и обеспечить приобретение империей Венгрии, то есть предполагалось, что вы можете быть использованы для проведения работы внутри Венгрии для того, чтобы включить ее в империю. Было известно вам об этом?

Папен: Нет. Во-первых, я этого не знал, а во-вторых, я позволю себе сказать, что сама эта мысль невероятна, так как я был очень дружен с регентом Венгрии Хорти, и в своем опросном листе адмиралу Хорти я поставил ему вопрос, на который он, к сожалению, не ответил, так как он уже не помнит этого. Там констатируется, что осенью 1943 года венгерский министр внутренних дел Керестсе-Фишер передал мне документ, из которого ясно вытекало, что германские или германо-венгерские силы хотели добиться аншлюсса Венгрии с Германией. Этот документ по желанию регента Хорти я тотчас же передал фон Риббентропу и попросил его принять необходимые меры для предотвращения этого. Это подтверждается документами, и венгерский министр внутренних дел может подтвердить это.

Файф: Видите ли, подсудимый, я хочу сказать о другом. Мне без различно, примете ли вы мою точку зрения или нет. Я хочу сказать, что выбор пал на вас. Разве вы этого не знаете? Вы ведь знаете, на какой документ я ссылаюсь сейчас. Это документ, на котором имеется множество пометок Кальтенбруннера. В этом документе о вас пишется как о лице, которое могло бы провести внутреннюю работу в Венгрии.

Папен: Да, с этими записями я познакомился после того, как вы предъявили их здесь.

Файф: Если вы узнали об этом только здесь, то единственно, что я хочу знать, — это было ли вам известно в 1944 году о том, что в правительственном документе, изданном в Германии, о вас говорилось как о подходящей кандидатуре для внутренней работы в Венгрии с целью присоединения ее к Германии? Если вы скажете, что вы об этом не знали, то мне нет необходимости больше беспокоить вас по этому поводу. Вы говорите, что узнали об этом лишь позавчера?

Папен: Во-первых, это так и было, во-вторых, известным из истории фактом является то, что я неоднократно возражал против этих стремлений, имевших место в Венгрии, поскольку они имели своей целью каким-либо путем, а позднее путем оккупации, сделать Венгрию составной частью Германской империи. Я считал это самой неправильной и самой невозможной политикой, которую можно было бы проводить.

Файф: Помните ли вы, подсудимый, гаулейтера Рейнера, с которым у вас был случайный и, я уверен, очень интересный разговор накануне аншлюсса? Вы помните свидетеля Рейнера? Я хочу, чтобы вы рассмотрели точку зрения, которую высказал Рейнер о положении вещей, когда вы начали работать, и чтобы вы сказали Трибуналу, согласны ли вы с ней. Этот документ начинается на странице 6, а выдержка, на которую я хочу сослаться, находится на странице 8. Вы нашли абзац, который начинается словами:

«Таким образом, началась первая стадия борьбы, которая окончилась восстанием в июле 1934 года. Решение провести это июльское восстание было правильным, но было допущено много ошибок при его проведении. В результате была полностью разгромлена организация, потеряны целые группы бойцов из-за их тюремного заключения или бегства в «старую империю», а что касается политических взаимоотношений между Германией и Австрией, то это восстание привело к формальному признанию австрийского государства германским правительством.

Телеграммой Папену, в которой давались инструкции восстановить нормальные отношения между двумя государствами, фюрер закончил первую стадию борьбы, и должен был начаться новый метод политического проникновения в Австрии».

Согласны ли вы с тем, что это является правильной характеристикой вашей работы — «новый метод политического проникновения»?

Папен: Нет, это совершенно неправильное описание моей деятельности.

Файф: Таким образом, если вы не согласны с Рейнером, то скажите, вы ведь хорошо знаете свидетеля, вы должны очень хорошо знали свидетеля Пауля Шмидта? Вы знаете его?

Папен: Да.

Файф: Очень хорошо. Я думаю, что вы согласитесь со мной, что это одно из тех лиц, против которых никто не сказал ни одного слова в течение суда. Вы согласны? Я не слышал ни одного слова критики по адресу Пауля Шмидта. Разве вы не согласны со мной?

Папен: Вы говорите о свидетеле-переводчике Шмидте или о министре иностранных дел Шмидте?

Файф: Я говорю о переводчике Пауле Шмидте.

Папен: О переводчике Пауле Шмидте. Я сейчас скажу вам свое мнение о нем.

Файф: Согласны ли вы с тем, что этому человеку можно доверять, или вы заявляете, что он не является человеком, заслуживающим доверия?

Папен: Я ничего не имею возразить в отношении личных качеств этого человека, но я очень резко возражаю против того, что Шмидт разрешает себе давать оценку моей политической деятельности в Австрии.

Файф: Перед тем как вы будете давать объяснения относительно этого, посмотрите на этот документ. Это письменные показания Пауля Шмидта. Я прошу вас заслушать, что говорил Пауль Шмидт:

«Планы аннексии Австрии являлись частью нацистской программы с самого начала. Оппозиция Италии после убийства Дольфуса временно вынуждала подходить к этой проблеме более осторожно, но применение санкций против Италии Лигой наций вместе с быстрым увеличением военной мощи Германии обеспечило завершение австрийской программы. Когда. Геринг посетил Рим в начале 1937 года, он объявил, что союз Австрии и Германии является неизбежным и что его нужно ожидать рано или поздно. Муссолини, услышав эти слова по-немецки, промолчал и выразил лишь очень слабый протест, когда я перевел эти слова на французский язык. Проведение аншлюсса являлось преимущественно делом партии, в котором роль Папена заключалась в том, чтобы внешне сохранить нормальные дипломатические отношения, в то время как партия. использовала гораздо более изощренные способы».

Затем свидетель — я скажу об этом, чтобы все было ясно, — делает ошибку: он говорит о речи Гитлера от 18 февраля, под которой, к сожалению, переводчик поставил ваше имя. Но я не основываюсь на этом. Я хочу лишь знать, согласны ли вы с тем, что ваша задача «заключалась в том, чтобы дипломатические отношения остались нормальными, в то время как партия использовала более изощренные методы». Согласны ли вы с тем, что это описание вашей программы и вашей миссии в Австрии является правильным?

Папен: Совсем напротив. Она абсолютно иная. Мою задачу, которую я должен был разрешить в Австрии, я весьма подробно и ясно изложил.

Эта задача состояла в умиротворении и нормализации положения и в дальнейшем проведении политики врастания друг в друга обоих государств.

Файф: Если такова была ваша точка зрения относительно ваше. миссии в Австрии, то почему для вас было необходимо получить сведения о местоположении камер со взрывчатыми веществами на австрийских стратегических дорогах? Это, пожалуй, возвращение назад, к развитию той идеи, против которой вы так решительно возражали. Не так ли? Что же, если вы не помните, разрешите вам напомнить. Документ №Д-689. Трибунал найдет это на странице 102.

Речь идет об открытии дороги Гроссглокнер. Это, как вам известно,. дорога из Зальцбурга в Каринтию, которая имеет некоторое стратегическое значение. Помните ли вы, что после вашего описания событий в Зальцбурге, где толпа пела все песни, кроме «Хорст Вессель», и немецкие шоферы устроили состязание, в параграфах 3 и следующем вы говорите: «Строительство этой дороги, несомненно, является первоклассным достижением культуры, в котором германские строительные фирмы приняли основное участие, имевшее решающее значение. Главный инженер имперской фирмы, которая строила туннель на самом высоком участке дороги, предложил информировать меня о местонахождении камер со взрывчатыми веществами в этом туннеле. Я направил его к военному атташе».

Вот как вы сочетали культуру и демонстрацию превосходства германского дорожного строительства с получением информации о местонахождении камер со взрывчатыми веществами в туннеле, который является одной из стратегически важных участков дороги. Почему вы считали это столь важным, что послали донесение об этом самому Гитлеру и три копии направили в министерство иностранных дел?

Папен: Я представлю совершенно, точный отчет о событиях, связанных с открытием этой автострады.

Файф: Я вас спрашиваю, почему вы направили Гитлеру сообщение о том, что вам доложил германский инженер, а именно, что камеры со взрывчатыми веществами находятся на важном участке дороги, где она могла бы быть преграждена? Почему вы считали нужным сообщить об этом Гитлеру? Я хочу, чтобы вы ответили Трибуналу именно на этот вопрос.

Папен: Потому, что мне казалось интересным, что этот человек без всякого вопроса с моей стороны подошел ко мне и сказал мне приблизительно следующее: «Там-то и там-то можно взорвать этот туннель»... Вы знаете, что в это время между Германией и Италией отношения были очень напряженными и что Италия на границе у Бреннера сконцентрировала войска. Поэтому мне казалось интересным, что этот новый путь, связывающий Германию с Италией, в подходящий момент может быть снова прерван. Впрочем, я передал это дело своему военному атташе, поскольку это меня лично не интересовало.

Файф: Нет, вы тогда уже занимали такое положение, что сами лично не могли заниматься такими вещами. Вы возглавляли миссию, а это было дело военного атташе. Подсудимый, намеревались ли вы, вводя германскую культуру, как, например, строя дороги, в то же время получать стратегическую информацию, которую вы могли передавать вашему правительству, подрывая тем самым стратегические планы австрийского правительства по использованию этой дороги?

Вы также сообщили, где будут находиться австрийские склады снаряжения и заводы боеприпасов, не так ли?

Папен: Я не помню.

Файф: Если вы не помните, то посмотрите сами на документ. Вы найдете его через несколько страниц. Это документ Д-694. Абзац, который: я зачитаю, находится на странице 111. Вы должны найти это на самом верху страницы 112 в немецкой книге документов. После того как вы говорите о влиянии Манделя, на чье еврейское происхождение вы ссылаетесь, вы затем переходите к принцу Штарембергу и говорите: «После того как производство боеприпасов для Италии должно было быть приостановлено в Хиртенберге в связи с пролетами Италии, он, Мандель, погрузил весь завод на железнодорожные платформы для того, чтобы продолжать работу в Италии». Обратите внимание на слова в скобках: «Между прочим, это очень интересное положение для австрийской промышленности боеприпасов».

Считали ли вы, согласно одному из положений вашей теории восстановления нормальных отношений, что вам следовало доносить об изменениях в промышленности боеприпасов в Австрии?

Папен: Нет, это не входило в мои задачи, но из этого отчета ясно вытекает, что я в этом отчете передаю мою беседу с польским послом Гавронским, который рассказывал мне, что этот единственный завод боеприпасов, который имелся в Австрии, перебазируется в Италию. И я писал по этому поводу, что мне в то время показалось очень странным, что одна страна должна получать военное снаряжение за границей, в другой стране. Вы должны согласиться со мной, что это очень странное явление, о котором стоило написать в своем отчете.

Файф: Теперь я хочу перейти к другому вопросу — и опять хочу лишь коротко остановиться на нем — а именно к вашей личной деятельности в Австрии. Помните, когда вы поехали на зальцбургский фестиваль в 1935 году, когда вы уже находились в Австрии около года? Вы помните об этом? Я не знаю, помните ли вы, что вы были там в этот год, — ведь вы ездили туда ежегодно? Я хочу напомнить вам о следующем. Помните ли вы, что в то время пятьсот национал-социалистов приветствовали вас музыкой и устроили такую демонстрацию, что некоторые другие гости в отеле хотели телефонировать или телеграфировать федеральному канцлеру о том, что приезд германского посла вызвал большую нацистскую демонстрацию? Вы помните этот факт?

Папен: Да.

Файф: Помните ли вы, подсудимый, митинг ветеранов первой мировой войны?

Папен: Да.

Файф: Если я не ошибаюсь, это было в 1937 году, не так ли?

Папен: Совершенно правильно.

Файф: И вся подготовительная работа была проделана для того, чтобы устроить встречу «не политического характера» и воссоединить австрийские полки с ветеранами из германских полков. После этого митинга должен был состояться какой-то обед или завтрак, и эта встреча должна была закончиться пением и весельем. Такова была программа? Не правда ли?

Папен: Да.

Файф: На этом митинге выступали генерал Глейзе-Хорстенау и вы?

Папен: Да, правильно.

Файф: Я полагаю, вы согласитесь с тем, что генерал Глейзе-Хорстенау произнес не очень блестящую речь. Это была не очень блестящая речь — таково было ваше впечатление, не так ли? Она была интересна, но не динамична. Я не хочу обидеть генерала, я просто хочу выяснить факт.

Папен: Это так.

Файф: Затем вы произнесли речь, которая была очень короткой, не так ли? Вы помните об этом?

Папен: Да.

Файф: После вашей речи на улицах Вельса начались драки и стрельба. Там имели место беспорядки, не правда ли?

Файф: Да, пожалуйста, если вы можете это сделать. Я хотел установить факты.

Папен: В Вельсе была назначена встреча организаций старой немецкой армии первой мировой войны, так называемого «военного союза» и союза ветеранов войны Австрии. Все это было вполне законно и в духе нашей совместной политики, — наши совместные переживания во время первой войны должны были быть обновлены этими союзами. Когда состоялась эта встреча, которая по моему желанию и по желанию австрийского правительства должна была носить совершенно аналогичный характер, выяснилось следующее. Место, где происходило собрание союзов ветеранов, когда я туда прибыл, было окружено пятью или десятью тысячами людей. Австрийское правительство для приема германских гостей выстроило почетный караул, численностью в одну роту, и когда при моем прибытии оркестр начал играть австрийский национальный гимн, эти десять тысяч человек, окружавшие площадь, стали одновременно петь немецкий национальный гимн, так как известно, что мелодия этих гимнов одна и та же. Когда я затем, в ходе этого торжества, произнес свою короткую речь, выяснилось, что меня неоднократно демонстративно прерывали эти тысячи людей. Конечно, я сразу же понял, что здесь со стороны австрийских национал-социалистов планировалась большая политическая демонстрация, поэтому я прервал свою речь и вскоре после этого покинул площадь и вообще оставил Вельс. Совершенно правильно, что когда началось торжество и когда австрийская полиция хотела выступить против австрийских демонстрантов, то дело дошло до очень неприятных инцидентов.

Файф: Вы так объясняете эти события? Я изложил факты. Я хочу теперь перейти к другому вопросу, потому что я могу только приводить примеры вашей деятельности в Австрии.

Помните ли вы, что до того как вы слышали показания Зейсс-Инкварта, термин «тактика троянского коня» употреблялся в применении к Австрии?

Папен: Да. Зейсс-Инкварт сам не хотел вести такого «троянского коня».

Файф: Но ведь до этого вы сами говорили о тактике «троянского коня».

Это страница 133 книги документов 11-А. Это ваш отчет Гитлеру от 21 августа 1936 г., где вы цитируете инструкцию секретной службы в Праге ее отделению в Вене, которая гласит: «К сожалению, следует отметить, что дикие эксцессы национал-социалистов, имевшие место 29 июля этого года, не привели к тем результатам, которых мы ожидали. Приближение Австрии к третьей империи в области внешней политики продолжает прогрессировать так же, как и процесс «культурного» сотрудничества двух братских наций. Можно только сделать вывод из наших последних отчетов, что «троянский конь» национал-социализма вносит все большее и большее смущение в ряды отечественного фронта и в особенности в ряды хайматшутце («внутренней гвардии»).

Оппозиция против нормализации германо-австрийских отношений, которая очень опасна для австрийской независимости, тем не менее является очень сильной. Дело, видимо, лишь в том, что не хватает хорошей организации».

Скажите, правильно ли этот чешский отчет излагает события? Поверхностная нормализация отношений, а по существу — применение методов «троянского коня» внутри страны?

Папен: Это точка зрения чешской секретной службы и, возможно, чешского правительства.

Файф: Разрешите вам напомнить, подсудимый, что эту точку зрения вы сами цитируете в своем отчете фюреру и не возражаете против нее.

В вашем отчете нет ни единого слова о том, что точка зрения является неправильной. Вы говорите, что приводите ее для того, чтобы «пролить свет на современное положение вещей в Австрии». Вы приводите эту цитату как правильную информацию для фюрера. Таким образом, я полагаю, что вы не можете скинуть ее со счета простой ссылкой на то, что это только чешский отчет.

Папен: Все же я обращаю ваше внимание на тот факт, что этот отчет написан 26 августа 1936 г., то есть месяц спустя после заключения нашего июльского соглашения, относительно которого вы утверждали, что это было фальшивым маневром, и в отношении которого мы вместе с австрийским министром иностранных дел констатировали, что это было очень серьезное соглашение.

Председатель: Что вы скажете относительно последнего абзаца?

Файф: Благодарю вас. Там говорится:

«Кроме того, кажется безнадежным и практически невозможным для нас стремиться оказать влияние на австрийский легитимизм и движение хеймвера. С одной стороны, среди австрийских католиков имеются сравнительно влиятельные элементы, которые могли бы, с известными ограничениями, быть названы демократическими. Эти элементы, которые постепенно группируются вокруг «Союза свободы» и которые склонны в основном работать для достижения соглашения с социал-демократами, представляют, по нашему мнению, ту группу, которая при известных обстоятельствах могла бы склониться к тому, чтобы вызвать революцию во внутренней политике Австрии».

Скажите, приводили ли вы эту точку зрения, как отражающую ваше мнение по данному вопросу?

Папен: Я весьма подробно и точно изложил Суду цели и характер данного «Союза свободы». Суд знает из отчетов, что чешское правительство старалось оказать известное влияние на этот «Союз свободы». Это совершенно ясно вытекает отсюда. Ведь этот отчет составлен чешским правительством.

Файф: Но вы ведь приводили его как вашу точку зрения в вашем отчете Гитлеру. Грубо говоря, вы хотели этим сказать, что католическая левая могла быть использована как средство для сближения. Фактически вы говорите именно об этом?

Папен: Но вы же не можете требовать от меня признания того, что я предъявил Гитлеру чешский отчет, для того, чтобы сказать, что мои взгляды тождественны тем, которые изложены в этом отчете?

Файф: Именно в этом я вас обвиняю. Если вы пишете главе государства, что «для того, чтобы пролить свет на современное положение вещей в Австрии, я прилагаю выдержку из этого отчета», значит, как я предполагаю, этот отчет правильно излагает с вашей точки зрения положение вещей, не так ли? Именно это я и говорю вам.

Папен: Нет. Я придерживаюсь совершенно другого мнения, ибо из другого отчета, который вы тоже предъявили Суду, вытекает, что я прошу Гитлера оказать противодействие стремлениям чешского правительства повлиять на «Союз свободы», усилив наше собственное влияние на него.

Файф: Подсудимый, вы просили, у Гитлера 100 000 рейхсмарок для поддержки «Союза свободы». Вы в точности следовали тому, что вы здесь высказали, а именно вашему утверждению, что католики могут быть той силой, которая может быть использована как точка опоры, для того чтобы приобрести влияние еще на одну группу общественного мнения Австрии. Я утверждаю, что обе эти вещи как раз совпадают. С одной стороны, вы говорите Гитлеру, что они полезны...

Папен: Да, это так.

Файф: И, с другой стороны, вы хотите поддержать их сотней тысяч имперских марок. Именно это я и говорю вам...

Папен: Я согласен с этим.

Файф: Что вы все время стремились к приобретению влияния на общественное мнение Австрии, выигрывая одну его группу за другой для работы в целях подавления свободы в Австрии. Именно это я хочу сказать, об этом я вас спрашиваю. Не думаю, что по этому поводу могут существовать какие-либо сомнения.

Папен: Если что и вытекает достаточно ясно из этого отчета, то это именно тот факт, что помимо национал-социалистов в Австрии существовали и другие группы, в частности, это были христианские профсоюзы и «Союз свободы», которые тоже стояли за политику объединения обоих государств. И вы, пожалуй, можете упрекать меня в том, что я, будучи дипломатом, который хотел добиться этой цели эволюционным путем, присоединяюсь к политическим интересам этик групп.

Файф: В политике «троянского коня» не содержится никаких элементов эволюции. Ну, что же, однако, об этом можно говорить. Перейдем к другому вопросу. Скажите, вы знали барона Гуденуса?

Папен: Нет, я его не знал.

Файф: Знали ли вы, что он был самым близким доверенным лицом эрцгерцога Отто? Вы это помните?

Папен: Да, это следует из моего отчета.

Файф: Давайте посмотрим, что говорил барон Гуденус. Это вы найдете на странице 93. Это документ 687, в котором говорится:

«Барон Гуденус, ...самое близкое доверенное лицо эрцгерцога Отто, пишет одному моему знакомому 30 марта: «Я увез из Австрии самые приятные впечатления относительно прогресса нашего движения, но я не могу отрицать, что в некотором отношении политика нашего правительства меня очень беспокоит.

Какая польза в том, что зачинщики тех событий, которые имели место в феврале и июле 1934 года, или те из них, которые были пойманы, осуждаются судом, если правительство слишком слабо, слишком небрежно или намеренно слишком терпимо для того, чтобы препятствовать проведению «коричневой» и «красной» пропаганды в кино, через прессу, по радио и главным образом государственными чиновниками или органами отечественного фронта, которые поддерживаются и оплачиваются как деньгами, так и другими способами из Германии за счет тех средств, которые в большом количестве поступают, и т.д.

Что в действительности делает этот ученый-идеалист Шушниг? Разве он не замечает, что Папен и другие «коричневые» агенты в его собственной стране все время плюют в руку, которую он так чистосердечно предлагает им? Он не должен воображать, что он таким образом может поддержать порядок в Австрии и спасти ее, в то время как Гитлер правит Германией, которая окрашена в коричневый цвет изнутри и снаружи. Методы, которыми пользуется Германия, — об этом нельзя спорить, становятся все более умными и осторожными, но это делает их еще более опасными».

Это было примерно через семь месяцев после вашего приезда. «Довольно серьезными также были постоянные разногласия между Шушнигом и Штарембергом»... и т.д.

Разве неправильно, подсудимый, что все, даже приезжавшие в качестве гостей монархические агенты, знали о том, что проводилась такая политика, причем знали, что вы стояли во главе этой проводившейся политики и использовали для нее австрийских национал-социалистов, работавших исподволь? До того как вы мне ответите, подсудимый, посмотрите на ваши собственные комментарии по этому поводу:

«Трудности внутреннего положения в Австрии вряд ли можно описать лучше, чем это сделано в данном письме».

Почему вы не сказали Гитлеру, если налицо имелись факты: «Барон Гуденус пишет чепуху. Я честно и добросовестно выполняю задание, ставящее своей целью нормализацию германо-австрийских отношений»? Почему вы этого не отрицали, если это было неправильно?

Папен: Мне кажется, что из этого отчета прежде всего видно, что я с полной откровенностью предлагал Гитлеру те отчеты, которые я получал, в том числе и отчет приверженца реставрации Габсбургской монархии.

Файф: А я думаю, подсудимый, что вы передали эти отчеты потому что они соответствовали действительности. Вы приняли их и переслали Гитлеру, потому что считали, что они правильны и что изображенная в них картина совершенно правильно отражает положение вещей. Вот что я утверждаю. Скажите Трибуналу, правильны эти отчеты или нет? Если они не правильны, то почему вы их передали Гитлеру без комментариев о том, что они неправильны?

Вот о чем я вас спрашиваю.

Папен: Если вы прочтете отчет барона Гуденуса, то вы установите, что он описывает внутреннее положение Австрии и заявляет, что имеющиеся разногласия между Шушнигом и Штарембергом, конкуренция их гвардий и продолжающий существовать нелегально республиканизм...

Файф: Ведь вы указываете только на три строчки из двадцати. Там написано еще очень много до этого. Я спрашиваю вас относительно других семнадцати строчек этого отчета.

Папен: Упомянутые мною пункты показывают внутреннюю слабость австрийского правительства, относительно которой я сообщаю в этом отчете. Если вы хотите сказать, что я должен был объяснить Гитлеру, что я не был коричневым агентом, то несомненно, 26 июля мы точно договорились, на каких условиях я должен проводить свою деятельность в Австрии. Мне не следовало писать об этом Гитлеру в своем отчете, я послал ему этот отчет только для принятия его к сведению.

Файф: Если вы даете такое объяснение, то посмотрите на следующий абзац вашего письма. Оно иначе показывает, как вы работали. Параграф 3: «Фильм «Старый и молодой король». Трибунал может не помнить, но вы мне напомните, если я опущу что-либо. Если я не ошибаюсь, это фильм о взаимоотношениях Фридриха-Вильгельма и Фридриха Великого. Это правильно?

Папен: Да.

Файф: «Фильм «Старый и молодой король» был впервые продемонстрирован здесь несколько дней назад в присутствии Яннингса». Имеется в виду актер Эмиль Яннингс. «Фильм вызвал прилив энтузиазма. Сцена, где король подчеркивает тот факт, что «французский хлам и римские книги ничего не означают для Пруссии», была встречена особенно бурными аплодисментами. Полиция хотела снять с экрана этот фильм. Вместе с Яннингсом мы объяснили, что если этот фильм будет запрещен, то мы вынуждены будем прибегнуть к запрещению демонстрации всех австрийских фильмов в Германии. Это оказало свое действие. Фильм, за исключением вышеупомянутой сцены, которая была вырезана, демонстрируется и будет демонстрироваться на экранах в Клагенфурте и в Граце в течение последующих нескольких дней.

Вчера я принял Яннингса вместе с группой актеров из городского театра в качестве моих гостей. Он сказал, что он очень доволен своим успехом, и мы обсуждали в подробностях план фильма о Бисмарке, для производства которого я рекомендовал ему использовать в качестве автора сценария Бомельбурга».

Другими словами, вы насильственно внедряли фильмы, содержавшие прусскую пропаганду, для того, чтобы показать их Австрии, при этом угрожая, что в противном случае вы снимете с экранов Германии «Фрейлейн Вессли», «Маскарад» и все другие австрийские фильмы того времени. Вы внедряли свою пропаганду под угрозой снятия с экранов австрийских фильмов. Разве не так?

Папен: Так, и я скажу, почему это так было. Я должен несколько расширить ваше знание этих исторических событий. Как вы знаете, Фридрих Великий сыграл очень большую роль в отношениях между Австрией и Германией, и мы тогда старались в- отношениях между этими двумя государствами устранить те исторические неправильности, которые относились еще ко времени Фридриха Великого. С этой целью знаменитый австрийский историк профессор Шубек написал большой труд. Целью этого фильма, о котором здесь говорится, было показать, что история великой Германии охватывает одинаково оба народа. Поэтому, другими словами, для культурного сближения обоих государств я настоял на том, чтобы этот фильм оставался на экранах Австрии. Это и было сделано.

Файф: Я нисколько не сомневаюсь в том, каковы были ваши мотивы, по которым вы настаивали на демонстрации этого фильма. Подсудимый, я спрашиваю вас о том, почему вы действовали против воли австрийских властей, угрожая им тем, что вы снимете все австрийские фильмы с германского рынка? Почему вы именно этим угрожали австрийским властям?

Папен: Очень часто случалось, что австрийская полиция боялась, что некоторые фильмы могут стать поводом для демонстраций. Но после того как мы обсудили с полицией этот фильм, многие кадры из него должны были быть-удалены, после чего полиция согласилась допустить демонстрацию этого фильма. Само собой разумеется, что я сказал полиции, что если мы не договоримся, то следствием этого будет то, что Германия вообще не будет больше посылать фильмы в Австрию.

Файф: Я снова повторяю. Помните, вы заявили Трибуналу, что вы не поддерживали контакта с национал-социалистской партией Австрии?' Это правильно?

Папен: Нет, это неправильно.

Файф: То есть вы хотите сказать, что вы поддерживали такой контакт?

Папен: Да.

Файф: Тесный контакт?

Папен: Нет.

Файф: Если нет, тогда возвратитесь к предыдущей странице, — это,. вероятно, страница 72 вашего отчета.

Это тот же самый отчет. Вы начинаете этот отчет следующим образом:

«Я должен прежде всего сообщить о действиях местной национал-социалистской партии. 23 марта было достигнуто полное соглашение в Кремце между отставным капитаном Леопольдом и генерал-директором Нейбахером. В результате этого генерал Нейбахер признал себя подчиненным Леопольда во всех вопросах и признал его фюрером Австрии. Как только Шаттенфрех будет освобожден из концентрационного лагеря, он станет заместителем фюрера в Австрии, а Нейбахер как ближайший доверенный Леопольда будет использоваться для консультации по всем важным вопросам.

Далее, Леопольд наметил кого-то еще в качестве своего заместителя, а генерал-лейтенант Крупп, находящийся в отставке, будет привлекаться под строгим секретом также для консультации».

Я хочу зачитать последние строчки: «Леопольд выразил желание о том, чтобы постоянные интриги против него со стороны эмигрантов,. живущих в империи, — Фраунфельда и других — были, наконец, приостановлены».

Это очень полная картина положения национал-социалистской партии в Австрии, не правда ли?

Папен: Я хотел бы обратить ваше внимание на то, что этот отчет датирован 5 апреля 1936 г., то есть он был составлен во время, которое предшествовало польскому договору, то есть тогда, когда мой интерес ко всем этим политическим вопросам был еще легко объяснимым.

Файф: Если вы придаете значение дате, посмотрите на ваш отчет от 1 сентября 1936 г. Он находится на странице 33. Как вы помните, — это отчет, о котором вы упоминали, и вы сказали в нем, что «в качестве руководящего принципа с точки зрения тактической я рекомендую постоянное и терпеливое психологическое воздействие с медленным увеличением давления, направленным к изменению режима».

Вы заявили Трибуналу, что этим вы хотели сказать о необходимости изменить состав министерства внутренних дел. Но давайте продолжим чтение:

«Конференция по вопросу об экономических отношениях, намеченная на конец октября, будет очень полезна для реализации некоторых наших проектов. В беседах как с правительственными чиновниками, так и с руководителями нелегальной партии (Леопольдом и Шаттенфрехом), которые действуют полностью в духе нашего соглашения от 11 июля, я пытаюсь направлять следующие шаги таким образом, чтобы добиться корпоративного представительства движения в отечественном фронте».

Совершенно ясно, что 1 сентября 1936 г., после соглашения, вы имели беседы с руководителями нелегальной партии — Леопольдом и Шаттенфрехом. Таким образом, мы можем считать признанным — и я не хочу более тратить времени на это, — что в течение всего времени вашего пребывания в Австрии вы находились в постоянном и тесном контакте с руководителями национал-социалистской партии в Австрии?

Папен: Нет. Упомянутая вами беседа относится к июльскому соглашению и вполне оправдывается. Я достаточно подробно изложил вчера это обстоятельство Суду. В июльском соглашении канцлер Шушниг обещал привлечь к сотрудничеству членов национальной оппозиции. Вследствие этого моим естественным долгом было интересоваться тем, в какой степени Шушниг действительно стремился к сотрудничеству с этими силами. Это и было содержанием моей беседы с фюрером.

Я позволю себе совершенно четко констатировать, что мой контакт с австрийской партией после июльского соглашения осуществлялся только в этом направлении.

Файф: Я прошу вас перейти теперь к ноябрю 1937 года. Не можете ли вы как можно более точно назвать дату вашей встречи с подсудимым Зейсс-Инквартом в Гармише?

Папен: Да, подсудимого Зейсс-Инкварта я случайно, то есть без всякой договоренности, встретил в Гармиш-Патернкирхене во время олимпийских зимних игр в январе 1938 года.

Файф: В январе 1938 года?

Папен: Совершенно верно.

Файф: Я хочу проверить эти даты и уточнить их. Вы стали близкими друзьями с министром иностранных дел Гвидо Шмидтом, который здесь давал показания, не так ли?

Папен: Да, с министром иностранных дел я был в очень дружественных отношениях.

Файф: Я хочу сказать, что вы говорили ему «ты», будучи на двадцать лет старше его. Вы называли его в течение некоторого времени на «ты»? Вы были в очень близких отношениях с ним, не правда ли?

Папен: Я считаю, что наша разница в возрасте на двадцать лет не может быть мерилом дружбы. Я ценил Шмидта, как я уже говорил, как искреннего человека.

Файф: Надеюсь, что вы согласитесь со мной, что необычно и странно для посла находиться в таких отношениях с министром иностранных дел другого государства, в особенности, если тот на двадцать лет моложе его, а не его сверстник, — находиться в таких отношениях, чтобы фамильярно называть его на «ты». Разве вы не согласны со мной, что это совершенно необычайная форма отношений между министром иностранных дел и послом?

Папен: Если бы вы в своей жизни побывали в Австрии, вы бы знали, что в Австрии почти все обращаются друг к другу на «ты», а для объяснения этого инцидента я позволю себе сказать следующее. Министру иностранных дел Шмидту, которого я очень ценил, за день до нашего прощания я сказал: «Дорогой друг, мы так много вместе работали, теперь мы можем говорить друг другу «ты».

Файф: Я интересуюсь вот каким вопросом: в ноябре 1937 года вы с Гвидо Шмидтом впервые обсуждали вопрос о встрече Шушнига с Гитлером, не так ли?

Папен: Мне кажется, что я обсуждал этот вопрос в то, время не только с министром иностранных дел Шмидтом, но и лично с Шушнигом.

Файф: Как вы слышали, Шмидт говорит в своих показаниях, что он добивался союза Германии и Австрии любыми средствами и любой ценой. Как вы слышали, Шмидт сказал здесь, что Геринг сказал ему, что такова была точка зрения его, Геринга, и я должен со всей справедливостью заявить, что это полностью соответствует действительности. Эту точку зрения он высказывал здесь и, очевидно, высказывал ее также многим другим лицам. Вы помните, что Шмидт говорил это?

Папен: Да.

Файф: Мы слышали, что Геринг сказал это не только Шмидту, но и Муссолини, и Трибуналу и, как я полагаю, нескольким другим лицам. Разве он никогда не говорил вам об этом?

Папен: Нет.

Файф: Вы не знали, что это была точка зрения Геринга?

Папен: Позвольте мне высказаться. Само собой разумеется, я знал, что желанием Геринга было объединить оба эти государства. Я присутствовал на беседе с Муссолини. Но вы, пожалуйста, учтите тот момент, что Геринг не был тогда ответственным за внешнюю политику. Вопрос о том, какая политика должна проводиться в Австрии, обсуждался исключительно мной и Гитлером, и я не помню, чтобы в эти годы, а именно в 1936—1938 гг., я говорил по этому поводу с Герингом.

Файф: Мы сейчас рассматриваем вопрос о событиях, имевших место в ноябре 1937 года. Через три месяца после этого подсудимый Геринг стал весьма компетентен в вопросах внешней политики, касающихся Австрии, и вы, поскольку вы поддерживали с ним по этому поводу телефонную связь, должны знать об этом. Я хочу только привести вам даты, как они у нас установлены. Геринг сказал Шмидту о своих взглядах; вы и Шмидт обсуждали вопрос о встрече между Шушнигом и Гитлером. В январе вы беседовали на политические темы в Гармише с Зейсс-Инквартом. Теперь я привожу одну дату вне хронологического порядка. 11 ноября Зейсс-Инкварт написал письмо д-ру Юри, в котором заявил: «Я не думаю, что что-либо произойдет в этом году, но, очевидно, события произойдут весной». Затем после этого письма он встретился с вами в Гармише в январе, а в феврале вам удалось, наконец, организовать эту встречу между Шушнигом и Гитлером.

Папен: Да.

Файф: Разве вы не знали, что цель встречи Шушнига с Гитлером заключалась в том, чтобы заставить Шушнига согласиться с желанием империи, а именно с назначением Зейсс-Инкварта, с проведением общей политической амнистии, согласно которой все члены нацистской партии Австрии должны были быть освобождены и предоставлены в распоряжение их руководителей, а также с требованием равных прав для национал-социалистской партии в Австрии?

Разве вы не знали, что целью совещания было заставить Шушнига согласиться на все эти требования с тем, чтобы национал-социалистская партия Австрии могла свободно и беспрепятственно работать в интересах Германии в Австрии?

Папен: В моей беседе с Зейсс-Инквартом в Гармише-Пагернкирхене говорилось о необходимости сделать австрийскую национал-социалистскую партию самостоятельной. Это значит — во что бы то ни стало избавить ее от влияния империи, так как это было условлено в июльском соглашении, преследуя при этом цель, чтобы объединение наших двух государств произошло во внешнеполитическом отношении по инициативе Австрии, а не империи.

Когда я встретил Зейсс-Инкварта в Гармише, между нами не было и речи об этой встрече Гитлера с Шушнигом, так как мы не могли, а я лично вообще не мог знать в тот момент, состоится ли вообще когда-либо такая беседа. Это было решено ведь уже 5 февраля. Следовательно, нами обсуждался лишь один вопрос принципиального значения, а именно, как нам следует поступать в будущем.

Далее я прошу разрешения напомнить, что Зейсс-Инкварт имел официальное поручение канцлера исследовать все возможные пути для того, чтобы включить национальную оппозицию, то есть национал-социалистскую партию Австрии, в политическую деятельность Шушнига. В этом состояла его официальная миссия. Таким образом, я был вправе говорить с ним об этих вещах.

Файф: Разве неправильно, что Рейнер — свидетель, который выступал перед Трибуналом, — также присутствовал на совещании в Гармише?

Папен: Кажется, это было так. Я уже не помню точно. Зейсс-Инкварт сказал мне, что, возможно, Рейнер присоединится к нам во время прогулки, но я лично не помню этого. Я не вел никакой беседы на политические темы с Рейнером.

...Файф: Я уверен, что вы понимаете, насколько это важно. Генерал фон Фрич был с вами в одной военной академии, не правда ли'?

Папен: Совершенно правильно.

Файф: Он был вашим старым другом, и вы знали, как, я думаю, знал, каждый, кто упоминал его имя здесь, в Суде, что генерал фон Фрич был человек очень сильного характера и что обвинение, выдвинутое против него, рассматривалось бы всеми теми, кто его знал, как смешное и нелепое, если бы оно не было таким трагичным, и что все бы отнеслись к нему с презрением. Вы тоже так думали?

Папен: Абсолютно верно...

Файф: Вы хорошо знали, оставив в стороне отношение к фельдмаршалу фон Бломбергу, что фон Фрич был жертвой подстроенного обвинения, имевшего целью не дать ему стать во главе вооруженных сил Германии. Вы знали это, не правда ли?

Папен: Во всяком случае, позже, когда я узнал обстоятельства дела, мне это тоже стало ясно.

Файф: Нет, нет. Не это важно, подсудимый. Речь идет не о ваших взглядах 5 февраля 1938 г. Вы знали к этому времени, что нацистская клика в правительстве выдвинула подстроенное обвинение против человека, которого вы считали олицетворением честности, не правда ли?

Папен: Да.

Файф: Теперь, зная это, 5 февраля, после того как вы увиделись с Гитлером, вы сказали ему о том, что Шушниг может прибыть. Гитлер ухватился за это предложение. Он сказал: «Отправляйтесь и привезите Шушнига». Не так ли? Его лишь утомляли, если я могу так сказать, все ваши остальные сообщения. Но как только вы сказали о возможности встречи с Шушнигом, Гитлер сразу набросился на эту идею, как форель на майского жука или, скорее, как лев на жертву. Ведь это правильно, не так ли?

Папен: Да. Я уже показал Суду, какое впечатление произвели на меня события в Берлине и мое отстранение от должности 4 января. Ничего удивительного нет в том, что я попытался именно потому, что я боялся, что будет взят другой курс, — я попытался устроить эту давно желанную беседу между главами обоих государств, поскольку я надеялся таким путем устранить разногласия и избежать радикального курса. Это я сказал министру иностранных дел Шмидту и канцлеру Шушнигу, когда я обоих их просил принять участие в этих переговорах с тем, чтобы по мере их возможности внести ясность в этот вопрос.

Файф: Подсудимый, я не собираюсь рассматривать обстоятельства встречи 12 февраля, потому что я уже касался их при допросе подсудимого Риббентропа и Суду уже совершенно ясны эти обстоятельства. Я хочу здесь задать вам один единственный вопрос, и я прошу выслушать его внимательно, потому что вопрос о вашей собственной виновности может зависеть от него. Утверждаете ли вы сейчас, что на Шушнига не оказывалось никакого давления во время этой встречи?

Папен: Я этого никогда не утверждал. Вы сами это знаете, это сказано и в моих отчетах. Я сам констатировал, что давление было оказано.

Файф: Я хочу, чтобы вы поняли абсолютно ясно, о чем я вас спрашиваю, потому что Суд заслушал уже показания вашего друга Шмидта и целый ряд других показаний. Я хочу вам задать один единственный вопрос, и прошу вас точно его понять. Утверждаете ли вы сегодня, что на канцлера Шушнига не было оказано давления для того, чтобы заставить его согласиться на условия, выдвинутые 12 февраля? Это единственный вопрос, который я хочу вам задать, и я даю вам возможность ответить на него. Что вы скажете на этот вопрос сегодня? Было или не было оказано давление на Шушнига?

Папен: Да, я никогда не отрицал этого.

Файф: Еще один вопрос, и на нем я окончу выяснение вопроса об Австрии. Организовали ли вы встречу между Гитлером и кардиналом Иннитцером?

Папен: Да, я это сделал.

Файф: Организовали ли вы дело таким образом, чтобы отцы церкви и руководители дипломатического корпуса, за исключением французских и английских представителей, присутствовали при въезде Гитлера в Вену?

Папен: Что касается высших церковных сановников, то не принято, чтобы они присутствовали на парадах, и я не требовал этого.

Файф: Устроили ли вы это таким образом, чтобы дипломатический корпус присутствовал при въезде?

Папен: Были случаи, когда некоторые дипломаты спрашивали меня, могут ли они присутствовать на этом торжестве, и я отвечал им, что, конечно, они могут присутствовать на этой церемонии. Почему бы им и не присутствовать там?

Файф: Я хочу задать вам пару вопросов относительно католической церкви. Помните^Лли вы Фульденскую декларацию епископов?

Папен: Да.

Файф: Эта декларация основывалась на гарантиях и заверениях в добрых намерениях, которые сделал Гитлер церкви 23 марта 1933 г., не правда ли? Вы помните, что Гитлер сделал тогда такое заявление?

Папен: Не только 23 марта, но и в заявлении правительства Гитлер неоднократно категорически защищал ту точку зрения, что оба вероисповедания должны быть основой всякой политики.

Файф: Так. Это в свою очередь было, по крайней мере частично, результатом заявления, сделанного вами на заседании кабинета 15 марта 1933 г., когда вы подчеркнули большое значение включения политического католицизма в деятельность нового государства. Это правильное и основанное на фактах утверждение, не так ли? Таким образом обстояло дело?

Папен: Именно так.

Файф: Разве вы не сказали при допросе, что часть затруднений, которые вы испытывали летом 1934 года, до того как вы произнесли речь в Марбурге, объяснялась невыполнением конкордата, ибо после того, как он был подписан с согласия Гитлера, «он обращался с этим конкордатом, как с пустой бумажкой, и я ничего не мог с этим поделать». Затем были затруднения в связи с преследованием церкви и евреев. Это было в конце 1933—начале 1934 гг. Действительно ли, что вы в 1934 году считали, что не только с конкордатом обращаются, как с пустой бумажкой, но, кроме того, проводится преследование церкви и евреев?

Папен: Да, конечно, когда я произносил свою речь в Марбурге, то я был того мнения, что государство виновно во всем этом.

Файф: Подсудимый, вы слышали показания многих других подсудимых, которые заявляли, что они не знали об ужасных репрессиях, которые имели место в Германии. Вы очень хорошо знали об этих репрессиях, не так ли? Вы знали о действиях гестапо, о концентрационных лагерях, а позднее вы также знали об уничтожении евреев, не правда ли?

Папен: Об этом я знал лишь только то, что в концентрационных лагерях в 1933 и 1934 гг. содержались политические противники. Я весьма часто выступал против методов, которые применялись в концентрационных лагерях. В целом ряде случаев я освобождал людей из этих лагерей. Однако в то время мне не было известно, что в этих лагерях имели место также и убийства.

Файф: Разрешите мне разобраться в этом. Полезно обратиться к конкретному примеру. Помните ли вы, что вначале 1935 года ваш секретарь фон Чирский получил указание вернуться из Вены в Берлин для допроса в гестапо? Вы помните об этом?

Папен: Да.

Файф: Помните ли вы также, что он отказался поехать и послал очень подробный отчет о том, почему он не хочет ехать? Вы помните это?

Папен: Да.

Файф: Давайте вместе бегло просмотрим этот отчет. Это документ Д-635. На странице 67 имеется письмо фон Чирского, адресованное вам,. в котором он в конце второго абзаца говорит следующее: «Я не собираюсь выполнять указание гестапо о выезде в Берлин для допроса».

Затем он говорит — я цитирую его собственные слова, — что это объясняется лишь «вполне понятным и человеческим желанием жить». Он далее прилагает к этому письму отчет для вас о том, что с ним случилось 30 июня, в результате чего он был внесен в черный список гестапо. Вы помните об этом?

Папен: Конечно.

Файф: Далее, — я суммирую начало этого отчета, который был бы комичным, если бы в нем не описывалось такое ужасное положение вещей, — ваш секретарь фон Чирский был арестован одновременно двумя конкурировавшими группами полицейских, кажется, представителями гестапо и уголовной полиции, и была серьезная опасность, что фон Чирский и кое-кто из представителей полиции будут расстреляны до того, как они решат, кто же, собственно, должен его арестовать. Но я хочу обратить ваше внимание на то, что произошло после того, как он был арестован. Мне кажется, что это произошло после того, как гестапо вышло победителем в этой междоусобной борьбе и захватило фон Чирского. Он далее говорит, почти уже в самом конце:

...ему сказали, что полиция следует за гестапо, и далее он говорит: «Мы подошли к зданию гестапо на Принц-Альбрехтштрассе, а затем через. двор пришли к черному ходу. Затем между двумя группами представителей уголовной полиции произошел новый обмен мнениями. Я снова вмешался в этот разговор и предложил для выяснения недоразумения послать представителя каждой группы внутрь здания с тем, чтобы вышестоящие чиновники решили, как следовало поступить. Оставалось еще три офицера уголовной полиции и четыре члена СС, которые должны' были охранять меня и двух других господ. Мое предложение было принято. Вскоре они вернулись обратно и сказали, что теперь недоразумение выяснилось и что нас можно увести, после чего мы были уведены тремя представителями СС и без сопровождения представителей уголовной полиции. Мы совершили длинное путешествие через здание в подвал. Там мы были переданы без всяких комментариев членам СС, которые там находились на посту, и получили от них распоряжение пройти вперед в сесть на скамейку, которая стояла у стены в проходе. Нам затем запретили разговаривать между собой. Там я провел несколько часов, сидя на этой скамейке. Было бы излишним приводить дальнейшие подробности событий, которые произошли в течение этого времени.

Поэтому я ограничусь тем, что расскажу о расстреле хорошо известного лица, о котором официально заявили, что он совершил самоубийство. Этого человека вели под эскортом трех эсэсовцев и провели мимо нас в камеру, параллельную нашему коридору. Командовал гауптштурмфюрер СС, человек небольшого роста, темноволосый, с пистолетом в руке. Я услышал команду: «Стража — к дверям!» Дверь в наш коридор закрылась. Мы услышали пять выстрелов, и сразу же после этих выстрелов гауптштурмфюрер вышел из двери со все еще дымившимся от только что произведенных выстрелов пистолетом в руке. Он сказал, задыхаясь: «С этой свиньей покончено».

Кругом царило лихорадочное возбуждение, крики испуга и вопли слышались из всех камер. Один из стоявших на посту эсэсовцев, довольно молодой парень, был так возбужден, что, очевидно, потеряв сознание и забыв, каково было положение вещей, сообщил мне, жестикулируя при этом пальцами, что человек, о котором шла речь, был убит тремя выстрелами в висок и двумя — в затылок».

Вы получили весьма ясное представление о методах СС и гестапо после того, как фон Чирский прислал вам это описание, не правда ли?

Папен: Да.

Файф: Скажите нам, прежде чем мы кончим рассмотрение этой волнующей выдержки, которую я только что зачитал, кто был этот хорошо известный человек, о котором сказали, что он совершил самоубийство, и который был застрелен тремя выстрелами в висок и двумя — в затылок? Кто он был?

Папен: Я этого не могу сказать, я не знаю этого.

Файф: Вы хотите сказать, что фон Чирский никогда не говорил вам, кто был этот человек, проработав с вами после этого несколько месяцев?

Папен: Я не могу вспомнить, чтобы он говорил со мной об этом. Может быть, я забыл. Это был, очевидно, один из тех людей, которые были убиты 30 июня.

Файф: Вы говорите, что может случиться, что вы забыли. Хотите ли вы сказать, что такие ужасные факты были столь обычны для вас, что вы не можете помнить о фактическом убийстве такого видного человека, которое выдавалось за самоубийство. Подумайте еще. Не можете ли вы сказать Трибуналу точно, кто был этот несчастный человек?

Папен: Если бы я это вспомнил, то охотно бы сказал. У меня нет оснований скрывать это.

Файф: Хорошо, Трибунал сейчас рассмотрит вопрос о том, в какой форме вы сообщили об этом Гитлеру. Вы считали, что фон Чирский говорил вам правду, не так ли? Вы это сами сказали. Вы верили в то, что он говорит правду, не так ли?

Папен: Да.

Файф: Подсудимый, до того как мы перейдем к тому, что случилось, когда он послал этот отчет, мне кажется, его послали в концентрационный лагерь, где ему обрили голову, но через некоторое время он был освобожден и снова вернулся к вам на службу и работал у вас до февраля 1935 года? Это правильно, подсудимый?

Папен: Да, это совершенно верно.

Файф: Это все, что известно о событиях, имевших место до февраля 1935 года. Затем его попросили явиться в гестапо и представить отчет. После этого имела место эта переписка. Вы говорите: «Как я уже вчера сообщил по телеграфу, я передал фон Чирскому указание от 2-го числа этого месяца, в котором повторялось требование о том, чтобы он явился в указанный гестапо день, а именно 5 февраля. Затем он заявил мне официально, что он не может выполнить этого указания, поскольку он убежден, что он будет убит тем или иным путем, если он это сделает. Он сказал, что изложил причины, по которым не хочет ехать, в отчете, который я перешлю, как только получу его. Я вчера, наконец, освободил г-на фон Чирского, которого я уже отстранил от занимаемого им поста на время судебного разбирательства. Само собой разумеется, что я порву с ним все связи официального характера сразу же после того, как завтра будут сданы все дела».

Затем вы говорите, что вы телеграфировали подсудимому фон Нейрату, что фон Чирскому дали отпуск по болезни.

Посмотрите на последний абзац:

«После того как я несколько раз просил, чтобы фон Чирский получил возможность оправдаться перед обычным судом в обвинениях, которые выдвинуты против него, то естественно, я искренне сожалею, что дело кончается таким образом. Я сделал все, что было возможно, чтобы убедить фон Чирского действовать, как ему было указано, а именно дать возможность гестапо допросить его».

Правильно ли, .подсудимый, что вы сделали все, что было в ваших силах, для того, чтобы ваш работник был отправлен на смерть в гестапо и убит там?

Папен: Я считаю, что будет правильным указать Суду на другие письма, из которых вытекает, что я не только однажды, но неоднократно просил Гитлера рассмотреть дело фон Чирского в суде согласно существовавшим законам.

Файф: Совершенно правильно. В этом письме об этом говорится.

Папен: После того как мне в этом было отказано и фюрер не согласился с тем, чтобы возбудить процесс согласно существовавшим законам, Гитлер известил меня, что он лично вмешается в это дело и берет на себя личную ответственность за то, что с фон Чирским ничего не случится, если он будет допрошен гестапо. Это вы найдете в этих письмах. Фюрер обещал ему полную безопасность, если он явится для допроса в гестапо. Вследствие этого, после того как было отказано в рассмотрении его дела в суде и Гитлер обещал, что с фон Чирским ничего не произойдет, я попросил фон Чирского, чтобы он согласился подвергнуть себя допросу, так как обвинение, которое было выдвинуто против него, должно было быть как-то выяснено.

Файф: Вы уже 31 января считали, что слухи о том, что гестапо хочет нейтрализовать фон Чирского, являются достоверными. 5 февраля в отрывке, который Трибунал только что просил меня зачитать, вы заявляете, что это означало бы гибель и разорение для него самого и для его семьи. Но вашим единственным желанием было сделать все, чтобы избежать скандала.

Папен: Мое желание вначале состояло в том, чтобы были предприняты все усилия для того, чтобы рассмотреть это дело в суде на основе существовавших законов.

Файф: Таково было ваше желание сначала, но скоро вы оставили его?

Папен: После того как Гитлер не согласился с этим желанием и после того как я установил, что фон Чирский во время допроса со стороны гестапо будет пользоваться личной защитой со стороны Гитлера, то есть если глава государства говорит мне, что «я ручаюсь за то, что с фон Чирским ничего не произойдет», то вы должны со мной согласиться, что я не мог поступить иначе, как сказать фон Чирскому: «Пойди по пути допроса, так как ты должен опровергнуть те подозрения, которые имеются в отношении тебя».

Файф: Подсудимый, разрешите мне напомнить вам, что в вашем письме от 5 февраля нет ни одного слова об обещании Гитлера оправдать фон Чирского. Единственно, о чем вы здесь говорите, это относительно того, что он исчезнет и будет скомпрометирован. В ваших других письмах также ничего не говорится об этом.

Папен: Однако об этом факте имеется указание в одном из отчетов фон Чирского.

Файф: Почему вы после этой серии убийств, которые происходили одно за другим в течение четырех лет, не порвали с этими людьми и не встали, подобно генералу Йорку или другим деятелям, имена которых вы можете припомнить из истории, на защиту своих собственных взглядов и не противодействовали этим убийствам? Почему вы не сделали этого?

Папен: Да. Но вы видите, что этот отчет г-на фон Чирского об убийствах я передал Гитлеру со всеми деталями, указанными в нем, и вы не знаете, что я часто говорил лично Гитлеру, что такой режим не может существовать в течение длительного периода. Если вы спрашиваете меня, почему я, вопреки всему этому, остался на службе у империи, то я на это могу лишь ответить, что 30 июня я лично порвал с Гитлером, а вместе с тем и с соглашением, которое мы заключили 30 января. С этого времени я выполнял лишь свой долг на благо Германии.

Я делал это для того, чтобы служить моей родине.

Файф: Я утверждаю, что единственная причина, по которой вы продолжали оставаться на службе у нацистского правительства в то время, когда вы знали обо всех этих преступлениях, заключалась в том, что вы сочувствовали нацистам и хотели продолжать работать вместе с ними.

Я утверждаю, что вы прекрасно об этом знали. Вы видели, что ваши друзья и сотрудники падают жертвами убийц, вы хорошо знали об этом, и единственная причина, которая могла заставить вас продолжать работать и брать от нацистов одно поручение за другим, заключалась в том, что вы сочувствовали и содействовали деятельности нацистов. Вот в чем я обвиняю вас.

ДОПРОС ПОДСУДИМОГО НЕЙРАТА

[Из стенограммы заседания Международного Военного Трибунала от 25-26 июня 1946 г.]

Файф^[10]; Понимали ли вы, что ваше участие в правительстве будет восприниматься всей Европой как знак того, что вы одобряете проводимую правительством политику и разделяете ответственность за все действия этого правительства? Ведь вы были министром иностранных дел и хорошо известным политическим деятелем в правящих кругах Европы?

Нейрат: Я очень сомневаюсь в этом. Может быть, на это надеялись.

Файф: Вплоть до ноября 1937 года вы были вполне удовлетворены миролюбивыми намерениями правительства и его респектабельностью?

Нейрат: Я был уверен в мирных намерениях правительства, об этом я уже говорил.

Файф: А что вы скажете о респектабельности правительства? Под этим словом я подразумеваю те общепринятые нормы благопристойности и порядочности, которых должно придерживаться любое правительство, если оно желает, чтобы его народ был счастлив и доволен. Были ли вы удовлетворены правительством в этом отношении?

Нейрат: Я ни коим образом не был согласен с методами, в особенности с методами, применяемыми в области внутренней политики.

Файф: Сейчас я хочу остановиться на данном вопросе. Знали ли вы о «коричневом терроре», который имел место в марте 1933 года, через шесть недель после того, как было сформировано правительство?

Нейрат: Я знал только о бойкоте по отношению к евреям, больше я ничего не знал.

Файф: Помните ли вы письменное показание, данное под присягой американским консулом Гейстом?

Нейрат: Я хотел бы посмотреть на этот документ.

Файф: Я вам сейчас напомню об этом документе. Гейст подробно повествует о жестоком обращении, избиениях, оскорблениях евреев, что имело место уже в марте 1933 года. Вы знали об этом?

Нейрат: Я знаю об этих фактах. Я неоднократно обращался по этому поводу к Гитлеру и просил его позаботиться о том, чтобы это прекратилось, но деталей всего этого я не знаю.

Файф: Сейчас, не обращаясь к этому письменному показанию, скажите следующее: получали ли вы как министр иностранных дел краткие обзоры или отчеты о том, что печатали в иностранной прессе?

Нейрат: Да, конечно, но я не знаю, получал ли я все сообщения по этому вопросу.

Файф: Вы были послом в Англии с 1930 по 1932 гг., если мне не изменяет память, не так ли? И вы знали, что лондонский «Таймс» и «Манчестер Гардиан» были очень влиятельными газетами в Англии. Не правда ли? Независимо от этого, были ли вы согласны с тем, что в них печаталось, или нет?

Нейрат: Да, да.

Файф: Знали ли вы, что в апреле 1933 года обе эти газеты были полны самых ужасных историй о жестоком обращении с евреями, социал-демократами и коммунистами в Германии?

Нейрат: Да, это вполне возможно. Я теперь не припоминаю этого.  Но именно на подобные случаи я указывал Гитлеру, обращая его внимание на то, как реагирует на эти события заграница.

Файф: Я хочу показать вам, как эти газеты отзывались об этих событиях. В «Манчестер Гардиан» от 12 апреля 1933 г. говорится: «Стоит только немного внимательнее присмотреться к жизни, которая случайному наблюдателю может показаться вполне нормальной и спокойной, как вы обнаружите в любом городе и в любой деревне следы варварства и зверств, совершенных коричневорубашечниками, причем таких зверств, подобных которым нет в наше время».

Эта газета описывает их как «орудие бессмысленного, но систематически проводимого террора, бессмысленность которого заключается в том, что он не вызывается явной необходимостью, что и отличает их террор от революционного террора, а систематичность — в том, что он является органической частью гитлеровского режима».

Знали ли вы, что подобные отзывы печатались в ответственных английских газетах?

Знали ли вы, что эта взятая ими линия в политике проводилась систематически, ибо это являлось органической частью гитлеровского режима?

Нейрат: Нет, в таком смысле я этого не знал.

Файф: Знали ли вы, что в английской газете «Манчестер Гардиан», писали следующее: «Один видный немецкий консерватор, который был тесно связан с национал-социалистами — членами германского правительства, и, без сомнения, сочувствовал в большей степени правым, чем левым, указал, что число жертв в апреле составило 20 тысяч человек»?

Нейрат: Нет.

Файф: Давайте посмотрим, что печаталось в германской прессе. 24 апреля 1938 г. в «Таймс» было перепечатано заявление из гамбургской газеты «Фремденблатт», в котором говорится о том, что согласно данным, полученным из официальных источников, в тюрьмах германской :империи находится 18 000 коммунистов, а в Пруссии имеется 10 000 заключенных, в том числе много социал-демократов и интеллигентов. Могла ли бы гамбургская газета «Фремденблатт» долго пользоваться успехом как газета, если бы она неправильно печатала данные, полученные из официальных источников при вашем правительстве в апреле 1933 года, и неправильно бы излагала положение вещей? Конечно, нет, не правда ли?

Нейрат: Этого я не знаю.

Файф: Подсудимый, эти цифры, насколько я знаю, процитированы гамбургской газетой как официальные данные, и затем они были вновь процитированы лондонской газетой «Таймс», которая является основной газетой Англии. Не являлись ли сообщения газет для вас достаточно серьезными данными, чтобы поднять этот вопрос в правительстве?

Нейрат: Я очень сожалею, но при всем моем уважении к этим газетам, в том числе и к лондонской газете, я все-таки должен сказать, что они не всегда говорят правду.

Файф: Это вполне разумное замечание. Газеты, так же как и люди, могут быть неправильно информированы. Но после того как эти сведения об ужасных условиях получили широкое распространение — и при этом приводились такие громадные цифры — разве вы, будучи одним из влиятельных лиц в данном правительстве, не считали, что следовало бы поднять этот вопрос в кабинете и выяснить, насколько эти сведения соответствуют действительности?

Нейрат: Я уже ранее сказал, что докладывал об этом Гитлеру.

Файф: Я вас не об этом спрашиваю. Послушайте, подсудимый, мой вопрос заключается в следующем: почему вы не подняли этого вопроса на заседании кабинета? Был учрежден кабинет, в который входили консервативные элементы, для того, чтобы он вызывал уважение. Почему вы не подняли этого вопроса в кабинете и не попытались добиться поддержки Папена, Гугенберга и всех других представителей консервативных элементов, входящих в кабинет, о которых мы уже слышали? Почему вы не подняли этого вопроса?

Нейрат: По очень простой причине — потому, что мне казалось, что будет гораздо более действенным, если я скажу это Гитлеру.

Файф: Вы заявляете Трибуналу, что в апреле 1933 года, спустя приблизительно два месяца после создания правительства, вы уже считали бесполезным ставить какие-либо вопросы на обсуждение в имперском кабинете? Разве через два месяца после прихода Гитлера к власти принцип фюрерства стал настолько доминирующим, что вы не могли ставить этот вопрос на обсуждение в кабинете?

Нейрат: Я повторяю, что один лишь я мог судить об этом, а я находил, что гораздо большее действие будет иметь, если я информирую об этом Гитлера лично.

Файф: Как я полагаю, вы не интересовались этим, но знали ли вы о заключении в концентрационные лагери кого-либо из лиц, которых я назвал Папену, а именно фон Осецкого, Мюнзама, Германа Дюнкера или кого-либо из других писателей, адвокатов и политических деятелей левого крыла? Знали ли вы, что они были посланы в концентрационный лагерь, откуда они никогда не возвратились?

Нейрат: Нет.

Файф: Во всяком случае, из ваших документов видно, что когда вы отправились в Лондон, в июне, вы очень хорошо знали о том, как было настроено общественное мнение за границей против Германии из-за обращения с евреями и членами оппозиционных партий. Разве вы этого не знали, когда поехали на международную экономическую конференцию в июне?

Нейрат: Да. Я это показывал в моем докладе, который здесь оглашался.

Файф: Сейчас вы говорите, что ваша реакция заключалась в том, что вы собирались пойти к Гитлеру и выразить ему свой протест. Сейчас я хочу, чтобы вы обратили свое внимание на имеющиеся у нас документы, которые показывают, как вы в действительности поступили. Прежде всего разберем документ, датированный апрелем. Это ваше письмо Гитлеру, датированное 2 апреля 1933 г.: «Вчера вечером итальянский посол позвонил по телефону и сообщил мне о том, что Муссолини заявил, что он готов отрицать через итальянскую организацию за границей все сведения относительно преследования евреев в Германии, которые были искажены пропагандой, если мы считаем, что это будет для нас полезным. Я поблагодарил г-на Геррати от вашего имени и сказал ему, что мы будем рады принять его предложение. Я считаю этот дружеский жест со стороны Муссолини достаточно важным, чтобы уведомить вас об этом».

Что, по вашему мнению, было искажено пропагандой?

Нейрат: Здесь сказано: «Сведения, искаженные пропагандой», — о них и идет речь.

Файф: Именно это меня и интересует, подсудимый. Что, по вашему мнению, было искажено, и каков был объем тех сведений, которыми вы располагали, с тем, чтобы решить, были ли эти сообщения искажены или нет?

Нейрат: Право, сейчас я уже не могу этого сказать.

Файф: Вам было известно о том, что евреев избивали, убивали, отрывали от семей, бросали в концентрационные лагери, что их собственность уничтожали и распродавали ниже стоимости? Вы знали обо всем этом, не так ли?

Нейрат: Нет, в то время, конечно, не знал. Я слышал, что их там избивают, но тогда евреев не убивали, хотя, может быть, какой-либо единичный случай имел место.

Файф: Итак, вы говорите, что «Таймс» и «Манчестер Гардиан» в то время писали только о случайных примерах типичных убийств евреев. Вы должны были видеть это, вы должны были знать, о чем писала иностранная пресса. Почему вы думаете, что эти сведения были искажены? Что вы предприняли для того, чтобы выяснить, действительно ли они были искажены?

Нейрат: Кто сообщал мне об убийствах? Кто?

Файф: Я говорю вам, что об этом писали в иностранной прессе. Я привел два примера, взятые из прессы моей страны, и, очевидно, на основании слов Муссолини, об этом писала и пресса других стран. Вы же должны были знать об этом. Что вы предприняли для того, чтобы выяснить, соответствовало ли все это действительности или нет?

Нейрат: Да, я сделал это тем путем, который был мне доступен, а именно через соответствующие полицейские учреждения.

Файф: Спрашивали ли вы Гиммлера или подсудимого Геринга об этом?

Нейрат: Нет.

Файф: Почему же нет? Ведь Геринг был главой, который как раз в то время создал гестапо и концентрационные лагери. Он был именно тем человеком, которого следовало спросить об этом, не так ли?

Нейрат: Человек, который мог дать мне такую информацию, был начальником и высшим представителем полиции.

Файф: Спрашивали ли вы подсудимого Фрика?

Нейрат: Во всяком случае, я не спрашивал его лично. Это совершенно точно.

Файф: Почему вы не попытались спросить Геринга или Фрика, или кого-либо другого, кто мог бы вам дать соответствующую информацию по этому вопросу? Обратите внимание на документ ПС-3893. Это газета «Фелькишер беобахтер» от 17 сентября 1933 г. Я цитирую выдержку ив статьи по еврейскому вопросу: «Министр не сомневался в том, что эта глупая болтовня за границей относительно событий внутри Германии. как, например, разговоры по еврейскому вопросу, скоро будет прекращена, если будет осознано, что необходимая чистка общественной жизни должна временно повлечь за собой некоторые лишения для отдельных лиц, но это тем не менее послужит укреплению правосудия и закона в Германии».

Действительно ли, в сентябре 1933 года вы рассматривали действия, направленные против евреев и против всех, кто все еще оставался в рядах приверженцев левого крыла, как «необходимую чистку общественной жизни», которая, без сомнения, повлечет за собой «отдельные случаи лишений», и как необходимое мероприятие для более прочного установления авторитета «правосудия и закона в Германии»? Такова была ваша точка зрения?

Нейрат: Я уже говорил о том, что, поскольку после первой мировой войны Германия была наводнена евреями, которые господствовали в общественной жизни, я считал абсолютно правильным их устранение или введение для них ограничений.

Файф: Итак, это правильно — я имею в виду, что вы не отказываетесь от того, что сказали 17 сентября 1933 г., а именно от того, что вы думали, что обращение с евреями в 1933 году было вызвано «необходимостью очистить общественную жизнь» в Германии? Должны ли мы считать, что вы сейчас придерживаетесь того же мнения и нисколько не изменили своей точки зрения?

Нейрат: Нет, моя точка зрения и сегодня совершенно такая же, но я считаю, что это следовало проводить другими методами.

Файф: Следует ли понимать вас так, что вы знали о разгроме политической оппозиции и одобряли это?

Нейрат: Нет.

Файф: Считали ли вы правильным то, что коммунистическая партия была объявлена вне закона?

Нейрат: Да, в то время я верил в правильность этого, потому что, как вы слышали, мы стояли перед угрозой гражданской войны.

Файф: Были ли вы согласны с разгромом профсоюзов и объявлением их вне закона?

Нейрат: Нет.

Файф: Что вы сделали для того, чтобы протестовать против разгрома профсоюзов?

Нейрат: Это совершенно не входило в мою компетенцию. Я же был министром иностранных дел, а не министром внутренних дел.

Файф: Хорошо, я не намереваюсь спорить с вами по этому вопросу. Вы считали совершенно правильным оставаться на посту министра иностранных дел, оказывать поддержку правительству и давать ему возможность использовать ваш авторитет при проведении такого мероприятия, .которое вы не одобряли, как разгром профсоюзов. Так вас следует понимать?

Нейрат: Да, так точно. Я хочу здесь сказать. Вы когда-либо слышали, чтобы министр уходил из правительственного кабинета потому, что он не согласен с каким-либо отдельным мероприятием?

Файф: Любой министр правительства, пользующийся моим уважением, вышел бы из состава правительства, если бы оно проводило такое мероприятие, которое он в нравственном отношении не одобрял. Насколько я понимаю, вы морально не одобряли разгрома профсоюзного движения. А если вы одобряли эти мероприятия, то заявите об этом нам прямо.

Нейрат: Я не считаю это аморальным. Это было политической мерой.

Файф: И, наконец, возьмем третий момент. Это — социал-демократическая партия, партия, которая принимала большое участие в работе правительства Германии и Пруссии в течение ряда лет после первой мировой войны. Считали ли вы правильным, с моральной точки зрения, объявить эту партию вне закона и лишить ее возможности дальнейшего участия в управлении страной?

Нейрат: Нет, конечно.

Файф: Считали ли вы, что это было правильным, или нет?

Нейрат: Я сказал, что нет.

Файф: Что вы сделали для того, чтобы протестовать против этого? Что вы сделали для того, чтобы протестовать против роспуска социал-демократической партии?

Нейрат: По поводу этого роспуска я мог лишь высказать свои возражения.

Файф: Кому вы высказывали свои возражения против роспуска социал-демократической партии?

Нейрат: Опять-таки Гитлеру.

Файф: И вы несколько раз высказывали свои возражения против роспуска оппозиционных партий? И вы никогда не поднимали этого вопроса на заседании кабинета, не так ли?

Нейрат: Я не припоминаю, обсуждался ли этот вопрос кабинетом.

Файф: Я хочу, чтобы вы сейчас припомнили, что произошло в 1933 году. Знали ли вы, что приказы о военной подготовке, где предусматривалась возможность ведения войны, составлялись только после того, как вы объявили, что Германия оставляет конференцию по разоружению и выходит из Лиги наций.

Нейрат: Нет, в 1932—1933 гг. я ничего не слышал об этом.

Файф: Это документ С-140, США-51, где речь идет о 25 октября 1933 г.

Подсудимый, тогда вы были министром иностранных дел. Заявляете ли вы сейчас Трибуналу о том, что ни Гитлер, ни фельдмаршал Бломберг, который был тогда военным министром, не сказали вам о том, что в результате этих действий «нам следует закончить приготовления на случай, если будут применены санкции, включая и военные санкции, против Германии». Разве никто из них вам не говорил, что это будет являться результатом вашей внешней политики?

Нейрат: Нет. Мы не опасались никаких активных действий.

Файф: Хорошо, но вы согласитесь со мной, что весьма странно не информировать министра иностранных дел о возможных последствиях его политики в то время, когда уже велись военные приготовления, для противодействия этим последствиям. Не правда ли, весьма странно при любой системе управления государством: тоталитарной, демократической или какой-либо другой, — чтобы министру иностранных дел не сообщали о военных приготовлениях, предпринимаемых для противодействия возможным последствиям его политики, не так ли?

Нейрат: Решать вопрос о том, грозит ли опасностью выход из Лиги наций, то есть решать вопрос о том, будет ли это иметь последствия, должен был я сам.

Военные круги имели свое собственное мнение, и, повидимому, хотя я этого точно не знаю, в генеральном штабе происходило какое-то обсуждение.

Файф: Правильно ли я вас понял, что до конца 1933 года, за исключением тех событий, о которых я спрашивал вас, вы были вполне удовлетворены мирными намерениями вашего правительства, это правильно?

Нейрат: Так точно.

Файф: Сейчас перейдем к 1934 году. Вы помните свою беседу с Доддом, американским послом, беседу, о которой вы упоминали в вашей книге документов №1 на странице 54? Это было 21 мая 1934 г. Додд, очевидно, сообщил вам о том, что он сказал Гитлеру относительно того, как американцы пытаются контролировать накопление больших прибылей крупными финансовыми объединениями.

Он сказал, что вы заявили, что были рады, когда он информировал Гитлера, и затем Додд добавил, что «канцлер со мной не согласился». Далее он сказал: «фон Нейрат молчал в течение нескольких минут после моего замечания, и было ясно, что он разделял мое мнение. Он просил меня сообщить в Вашингтон, что происходящие события совершенно противоречат целям германского правительства. Но он не мог поручиться за Гитлера».

Что вы имели в виду, говоря, «что происходящие события совершенно противоречат целям германского правительства»?

Нейрат: Этим я хотел сказать, что члены кабинета в подавляющем большинстве были против этих методов. Кроме того, я могу добавить, что я сам просил Додда поехать лично к Гитлеру для того, чтобы он убедился, что я высказывал Гитлеру свои доводы. Я сам его привел к Гитлеру.

Файф: Разве вы не знали, что в мае 1934 года германское правительство проводило систематическую политику воинствующего антисемитизма? Разве вы этого не знали?

Нейрат: Об антисемитской пропаганде я знал главным образом из речей Геббельса.

Файф: Давайте сейчас перейдем к более конкретному вопросу.

Были ли у вас какие-либо причины для того, чтобы относиться с неприязнью к генералу фон Шлейхеру и генералу фон Бредау?

Нейрат: Нет.

Файф: Какое впечатление на вас произвело убийство этих двух господ и фрау фон Шлейхер во время кровавой чистки 30 июня 1934 г.?

Нейрат: Вряд ли нужно даже отвечать на этот вопрос. Само собой разумеется, что я крайне отрицательно относился к этому. Я уже говорил, что, к сожалению, при таких восстаниях всегда страдают также и невинные.

Файф: Но давайте выясним этот вопрос. На днях вы заявили Трибуналу, что вы считаете — и у вас есть основания для этого, — что в СА существовало движение, руководимое Ремом Эрнстом и, как я полагаю, другими лицами, которых вы считали нежелательным элементом. Какие-есть у вас основания предполагать, что генерал фон Шлейхер и генерал фон Бредау участвовали в каком-либо заговоре?

Нейрат: У меня не было никаких причин. Я даже и сейчас не верю,. что они составляли какой-то заговор.

Файф: Слышали ли вы о том, каким трагичным образом фон Папен терял, своих секретарей в то время. Вы помните об этом, не правда ли?'

Нейрат: Да, я слышал об этом.

Файф: Знаете ли вы о том, что фон Бозе и Юнг были убиты, а фон Чирский вместе с двумя другими господами был арестован? Вы слышали об этом?

Нейрат: Да, я об этом услышал от фон Папена.

Файф: Рассматривали ли вы кровавую чистку 30 июня лишь как дополнительный элемент в этой необходимой чистке общественной жизни?

Нейрат: Нет, в таких масштабах, в каких производилась эта чистка, со всеми эксцессами и убийствами невинных людей, конечно нет.

Файф: Почему же вы оставались членом правительства, которое прибегало к убийству в качестве орудия политического воздействия?

Нейрат: Я здесь уже дважды говорил, что, к сожалению, при таких .революциях всегда бывают перегибы.

Файф: Давайте сейчас перейдем к другой области вашей деятельности в 1934 году. Вы знали о террористических актах, имевших место в Австрии в мае и июне 1934 года, не так ли? Я хочу, чтобы вам было совершенно ясно, что я подразумеваю под террористическими актами. Я имею в виду взрывы на австрийских общественных предприятиях, железных дорогах и т.д. Я говорю о динамите, а не о чем-либо отвлеченном. Вы знали, что такие действия имели место в Австрии в мае и июне 1934 года, не так ли?

Нейрат: Да, я знал об этом и всегда выступал против этого, потому что я знал, что эти террористические акты — это я хочу еще раз подчеркнуть — в большинстве случаев проводились австрийскими нацистами.

Файф: Какую должность занимал фон Кепке в вашем министерстве 31 мая 1934 г.?

Нейрат: Он был министериаль-директором.

Файф: Это весьма ответственная должность, не так ли?

Нейрат: Да.

Файф: Помните ли вы, что фон Кепке докладывал вам 31 мая 1934 г. о посещении им барона фон Вехтера?

Нейрат: Нет, я не припоминаю этого.

Файф: Барон фон Вехтер был одним из руководителей путча против Дольфуса, который имел место шесть недель спустя, то есть 25 июля. Разве вы не помните, что фон Кепке представил вам отчет, который вы затем передали Гитлеру.

Нейрат: Нет, я не припоминаю этого.

Файф: Хорошо, давайте освежим вашу память, если вы забыли. Посмотрите на документ Д-868, который я представляю в качестве доказательства под номером ВБ-515. Посмотрите, пожалуйста, на этот документ и обратите особое внимание на подписи. И если вы внимательно посмотрите на верхнюю часть документа, то я думаю, что вы найдете в самом подлиннике ваши собственные инициалы. И в тот же день этот меморандум был возвращен рейхсканцлером в министерство иностранных дел. Сейчас посмотрим, что за отчеты вы получали из Австрии и передавали Гитлеру. Если вы особенно не возражаете, то мы опустим параграф 1, где дается описание внешности барона фон Вехтера. Но далее говорится, что «его заявления были, очевидно, даны в полном сознании громадной ответственности, лежащей на нем. Его оценка всего происходящего и тех лиц, о которых он упоминал, являлась ясной и определенной. Фон Вехтер также нарисовал мне картину положения в Австрии, которое по его описанию было даже более мрачным и более серьезным, чем это нам казалось до сих пор. Повстанческие тенденции национал-социалистов в Австрии неуклонно возрастают. Число террористических актов также растет. Независимо от того, кто действительно производит эти разрушения и совершает террористические акты в отдельных случаях, каждый такой акт вызывает новую волну повстанческих действий. Фон Вехтер неоднократно с сожалением подчеркивал, что в действиях не хватало единого руководства. СА делала все, что хотела, и все, что она считала необходимым. Политическое руководство в это время стало проводить такие мероприятия, которые в некоторых случаях приводили к противоположным результатам. Таким образом, крупный террористический акт, в результате которого были взорваны все железнодорожные линии, ведущие в Вену, был, несомненно, совершен не марксистами, а. членами австрийской организации СА, против желания политического руководства, которое, как он считал, не принимало никакого участия ни в самом совершении этого акта, ни в приготовлении к нему. Такова картина, описанная в целом. Если говорить несколько подробнее, то следует указать, что в отдельных провинциях, округах царит еще большая неразбериха». Далее он говорит о том, что главным очагом беспорядков является Каринтия, где в этом отношении дела обстоят хуже всего. И далее: «фон Вехтер считает необходимым навести полный порядок в самые кратчайшие сроки, а именно — объединить под единым руководством всех действующих в интересах национал-социализма в самой Австрии и вне ее. Личные вопросы не должны играть здесь никакой роли. Решающее слово в этой связи будет иметь, конечно, только сам фюрер. Он же, Вех-тер, полностью согласен с Габихтом по всем этим вопросам. Насколько он знает, Габихту уже удалось иметь сегодня короткую беседу с имперским канцлером».

Остановимся ненадолго на этом факте. Примерно в то время Габихт был назначен пресс-атташе при германском посольстве в Вене. Это назначение Габихта на пост пресс-атташе должно было исходить от вас или было произведено с вашего одобрения, не так ли? Это входило в ведение вашего министерства?

Нейрат: В данный момент я не знаю этого точно, но я припоминаю, что Габихт был ландеслейтером в Мюнхене, и не знаю ничего о том, был ли он вообще назначен в Вену в качестве пресс-атташе.

Файф: Вы можете поверить мне, что он действительно поехал в Вену в качестве пресс-атташе в мае 1934 года, а сейчас я хочу вас спросить лишь о том, по вашему ли приказу или с вашего согласия он был назначен на пост, который дал ему дипломатический иммунитет в разгар его заговорщической деятельности?

Нейрат: Если Габихт и был в Вене, так без моего ведома и без моего утверждения. Очевидно, он был назначен туда министерством пропаганды, которому подчинялись работники прессы.

Файф: Вы, подсудимый, конечно, согласитесь со мной в том, что это не весьма приятный документ. Разрешите напомнить вам о том, что этот документ Поступил к вам от вашего министериаль-директора и был передан фюреру, а затем этот документ был возвращен Ламмерсом с примечанием: «Габихт зайдет сегодня».

Нейрат: К фюреру?

Файф: Да.

Нейрат: Господин обвинитель, я обращаю ваше внимание на то, что здесь все время речь ведется об австрийских нацистах. К австрийским нацистам я не имел никакого отношения.

Файф: Я хочу указать вам лишь на то, что этот документ, документ министерства иностранных дел, был переслан рейхсканцлеру, а возвращен он был 6 июня со следующим примечанием Ламмерса: «Габихт зайдет сегодня». Вы должны были знать о Габихте 6 июня. Об этом упоминается в данном отчете.

Нейрат: Об этом там не говорится. Я получил от Ламмерса записку, показывающую, что Габихт был у рейхсканцлера. Я послал этот отчет моего министериаль-директора рейхсканцлеру для того, чтобы он убедился в том, каково положение в Австрии. Вот какова была причина.

Файф: Вы помните, что несколько дней назад фон Папен давал свои показания, и когда я спросил его о том, кто были эти видные деятели империи, которые оказали влияние на путч в Австрии в июне 1934 года, то он после долгого раздумья смог припомнить только одного из них, который оказывал влияние на путч, а именно Габихта?

Нейрат: Нет.

Файф: Хорошо, я заявляю вам о том и хочу, чтобы вы подтвердили это, что вы прекрасно знали, что 6 июня 1934 г. Габихт, этот видный деятель империи, согласно показаниям фон Папена, организовал путча Австрии. Вы это подтверждаете?

Нейрат: Но как вы приходите к такому выводу? Габихт вообще никогда не был у меня, а был у рейхсканцлера.

Файф: Вы видели этот отчет вашего министериаль-директора, Я только что зачитал высказывания фон Вехтера.

Нейрат: Но там ни слова не сказано о г-не Габихте.

Файф: Да, я только что зачитал вам это. Разрешите напомнить вам: «Решающее слово в этой связи будет иметь, конечно, только сам фюрер. Он же, Вехтер, полностью согласен с Габихтом по всем этим вопросам». Другими словами, в сообщениях, которые Вехтер передавал министерству иностранных дел, он высказывал не только собственное мнение, но и мнение Габихта.

Нейрат: Да, там сказано об этом. Так вот, обо всех этих террористических актах и беспорядках, которые здесь описываются, я довел до сведения рейхсканцлера.

Файф: Обратите внимание на то, что написано в этом отчете в конце страницы: «Но так как тем временем ничего не последовало и с другой стороны, меры австрийской администрации с каждым днем становились все более и более жестокими, то вновь выступили радикальные элементы с заявлением о том, что канцлер издал свой приказ, исходя только из тактических соображений, в то время как внутренне он одобрял любое мужественное действие со стороны оппозиции, и что он своей истинной политической целью считал лишь ослабление ненавистной системы Дольфуса, но таким путем, чтобы другие страны, по возможности, не смогли говорить о каком-либо постороннем вмешательстве. Сейчас они руководствуются в своей работе этим принципом».

Послушайте следующую выдержку, его совет вам — наиболее близкое к истине предупреждение об опасности, которым когда-либо располагал любой министр иностранных дел: «В ходе обсуждений приходится постоянно сталкиваться с этой идеей, которая тайно распространяется. В ближайшее время должны быть сделаны соответствующие изменения и установлено единое руководство... иначе, — как фон Вехтер заканчивает свое выразительное описание, — каждый день может произойти такая катастрофа, которая приведет к самым худшим последствиям с точки зрения внешней политики не только для Австрии, но прежде всего и для Германии». Затем разговор прерывается, фон Вехтеру вручают телефонограмму, в которой говорится, что для него будет лучше если он не возвратится в Вену, в противном случае он будет арестован по приезде, а через шесть недель он начал путч, и канцлер Дольфус бы расстрелян. Вы помните об этом? Разве в начале июня 1934 года не знали о том, что существовала очень серьезная угроза восстания и больших бедствий для Австрии?

Нейрат: Совершенно очевидно. По этой причине я и послал отчет канцлеру. Я не мог вмешиваться в дела Австрии.

Файф: Может быть, вы ответите на тот вопрос, на который не смог ответить подсудимый фон Папен. Кто, по вашему мнению, были эти другие видные деятели Германской империи, которые стояли за путч, направленный против правительства Дольфуса в Австрии? Вы заявляете, что вы не принадлежали к числу этих деятелей. Кто же, по вашему мнению, были эти личности, о которых упомянул фон Папен как о лицах, стоящих за путч, направленный против Дольфуса?

Нейрат: Я вообще никого не знаю. Я знал только Габихта как личность, против которой я все время протестовал перед Гитлером, так как он занимался натравливанием. Какого-либо другого немца из Германии я не знал. Все остальные — это австрийские национал-социалисты, которые здесь очень часто упоминаются, но которых я не знал.

Файф: Я о них не говорю. Я говорю о тех видных деятелях Германской империи, о которых говорил подсудимый фон Папен, а сейчас я пытаюсь выяснить, кто были эти деятели. И вы продолжаете утверждать, что единственное лицо, которое вы помните, это пресс-атташе Габихт?

Это все, что вы можете оказать Трибуналу в выяснение этого вопроса?

Нейрат: Я уже сказал, я никого не знаю.

Файф: Придерживаетесь ли вы того мнения, что ваш сотрудник министерства Рит ничего не знал об этом, несмотря на то, что сказал Мессерсмит по этому поводу? Вы думаете, что Рит ничего не знал об этом путче?

Нейрат: Я не знаю, насколько был осведомлен Рит, но вы знаете, что я тотчас же отозвал его, когда он вмешался в это дело. Вообще я всегда запрещал послам и посланникам вмешиваться в такие дела.

Файф: Вы все-таки не сомневаетесь в том, что Рит знал о готовившемся путче?

Нейрат: Нет, я очень сомневаюсь в том, что он точно знал о нем.

Я не думаю этого, потому что он не был таким человеком.

Файф: Во всяком случае, вы знали о том, что 25 июля австрийские нацисты провели этот путч и убили Дольфуса?

Нейрат: Но это же не было тайной.

Файф: Нет, я это знаю. Многие из этих событий не были тайной. Меня интересует ваша осведомленность, а именно — когда вы об этом узнали?

Нейрат: После этого, да.

Файф: Но разве после этого вы не колебались, следует ли вам дальше оставаться в правительстве, которое распространяло свою политику убийства из своей страны за границу через посредство своих агентов в Австрии?

Нейрат: Если бы я был ответственен за каждого отдельного убийцу, за каждого отдельного немецкого убийцу, действовавшего за границей, то у меня, вероятно, было бы слишком много дела.

Файф: Вы знали, и я вам напомню сейчас о том, что австрийская нацистская партия была в тесном контакте с Гитлером и все время действовала согласно приказам Гитлера, когда Гитлер стоял во главе вашего правительства? Вы это отлично знали, не так ли?

Нейрат: Но он же был главой НСДАП, руководителем этой партии, и то, что они с ним сотрудничали, — это вполне естественно.

Файф: Подсудимый, я хочу выяснить некоторые факты, относящиеся к 1935 году.

10 марта Германия заявила о создании военно-воздушного флота, а 16 марта вы, по-моему, в числе других подписали закон об обязательной воинской повинности. Вы уже говорили об этом, и я не хочу снова в возвращаться к этому вопросу. Я лишь хочу спросить вас относительно, секретного закона об обороне империи от 21 мая 1935 г. Посмотрите на замечания генерала Томаса, касающиеся этого вопроса.

Он пишет: «Общая централизация верховной власти в империи, которая была декретом установлена на случай войны, повлияла на развитие и организацию военной экономики в такой степени, что необходимо обсудить этот вопрос подробно. Основа для организации централизованной верховной власти в империи на случай войны была заложена еще до 1933 года в большом числе декретов и резолюций совещаний, но она радикальным образом была изменена, когда национал-социалисты пришли к власти, и в особенности после смерти президента Гинденбурга. Новые положения были сформулированы в законе об обороне империи от 21 мая 1935 г. Он должен был быть объявлен только в случае войны, но был введен в действие уже во время проведения подготовки к войне. Поскольку этот закон определял обязанности вооруженных сил и других имперских властей на случай войны, он также являлся основным распоряжением, на основе которого должна была развиваться деятельность организаций, ведающих военной экономикой».

Помните ли вы, что в тот же день подсудимый Шахт был назначен уполномоченным по вопросам военной экономики? Вы понимали в то время, подсудимый, что этот закон являлся основой для развития деятельности организации, ведавшей военной экономикой?

Нейрат: Да, но только на тот случай, если начнется война, то есть на случай мобилизации.

Файф: Видите ли, я пытаюсь вам пояснить то, что этот закон был введен в действие для проведения подготовки к войне. Разве вы не понимали тогда, что это был большой шаг вперед в деле военной подготовки?

Нейрат: Ни в коей мере. Это вовсе не было большим шагом вперед. Это была лишь констатация необходимости, которая могла возникнуть в случае войны. Как и в любой другой стране, необходимо было гарантировать сотрудничество всех учреждений на случай нападения. Как раз в данном законе это и устанавливается.

Файф: Такова ваша точка зрения? Правильно ли будет сказать, что в то время, до мая 1935 года, министерство иностранных дел Германии все еще было укомплектовано дипломатами старой школы и поэтому еще не было наводнено людьми из бюро Риббентропа? Так ли это?

Нейрат: Да, это так.

Файф: Вы получали какое-либо предупреждение от вашего собственного персонала относительно событий в Австрии или о вооружении, о введении воинской повинности и создании военно-воздушного флота?

Нейрат: Как вы можете судить об этом на основании отчета, который был предъявлен ранее, я был информирован относительно событий в Австрии. Что касается вооружения, то решение о нем было принято-кабинетом. Я, конечно, знал об этом.

Файф: Посмотрите на документ ПС-3308. Это письменное показание, -данное под присягой переводчиком Паулем Шмидтом. Вот что говорит Пауль Шмидт:

«Параграф 4. Попытка провести путч в Австрии и убийство Дольфуса 25 июля 1934 г. серьезно обеспокоили сотрудников министерства иностранных дел, потому что эти события дискредитировали Германию в глазах всего мира. Было общеизвестно, что путч проводился партией, и фактически эта попытка провести путч так непосредственно следовала за кровавой чисткой в Германии, что приходилось думать об однотипности нацистских методов как внутри страны, так и вне ее».

Подсудимый, я попрошу вас сказать, правильно ли говорит Шмидт о том, что попытки совершить путч и убийство Дольфуса серьезно обеспокоили сотрудников министерства иностранных дел?

Нейрат: Это обеспокоило не только сотрудников моего министерства, но и меня самого.

Файф: Правильно ли, что беспокойство среди ваших сотрудников усилилось в результате признания того обстоятельства, что кровавая чистка и путч обеспокоили Францию и Советский Союз в отношении позиции, занимаемой Германией?

Нейрат: Нет, это частное мнение переводчика Шмидта.

Файф: Утверждаете ли вы, что Шмидт, который, в конце концов, был вашим штатным сотрудником, хотя он в течение долгого времени и был переводчиком, пишет неправильно, когда заявляет, что ваши сотрудники высказывали свои опасения вам?

Нейрат: Да, утверждаю самым решительным образом. Откуда Шмидт, будучи совсем незначительным чиновником, мог знать о том, что говорят мне высшие чиновники министерства? Кроме того, как может Шмидт судить об этом?

Файф: Мы прочитаем шестой абзац, я хочу спросить вас о последней его части.

«Ремилитаризации германскими вооруженными силами Рейнской области предшествовала дипломатическая подготовка нацистов, проведенная в феврале.

Гитлер в одной из своих бесед утверждал, что не существует действительных оснований для конфликта между Германией и Францией. Если сравнить эти высказывания с некоторыми высказываниями в «Майн кампф», которые были направлены против Франции, обстоятельства были таковы, что можно было предположить, что готовилась почва для оправдания каких-то действий в будущем.

Я не знаю, когда именно было принято решение о вступления войск в Рейнскую область. Я лично знал об этом и обсуждал этот вопрос примерно за две или три недели до этих событий. Высказывались серьезные опасения, в особенности в военных кругах, относительно риска, связанного с проведением этого мероприятия. Подобные же опасения испытывали многие сотрудники министерства иностранных дел. В министерстве-иностранных дел было, однако, известно, что Нейрат в тех правительственных кругах, с которыми консультировался Гитлер, был единственными человеком, который был уверен в том, что Рейнская область может быть ремилитаризована без вооруженного противодействия со стороны Великобритании и Франции. Позиция Нейрата в течение всего этого времени была такова, что она должна была вызвать у Гитлера больше доверия к нему (Нейрату), чем ко всем остальным дипломатам старой школы, которыми Гитлер обычно пренебрегал».

Итак, если этот мелкий чиновник, о котором вы только что говорили, знал о вступлении войск в Рейнскую область и обсуждал этот вопрос за две или три недели до того, как оно произошло, то когда именно до вступления вы обсуждали этот вопрос?

Нейрат: Шмидт оказался, очевидно, ясновидцем, так как я сам не знал об этом за две или три недели. Я узнал об этом лишь за неделю до того, как Гитлер вынес решение. И если здесь написано, что в министерстве иностранных дел было общеизвестно, что единственным советником Гитлера в правительственных кругах был я и что я был уверен в том, что Рейнская зона может быть занята войсками без вооруженного сопротивления со стороны Британии или Франции, — так ведь я, в конце концов, был прав!

Файф: Вы были правы... Но действительно ли вы были единственным человеком в правительственных кругах, который считал, что можно было оккупировать Рейнскую область без вмешательства Великобритании и Франции? Это правильно?

Нейрат: Я не могу сказать, был ли я единственным человеком. Во всяком случае, я был убежден в этом на основании того, что я знал о международных отношениях.

Файф: Таким образом, каково бы ни было положение переводчика Пауля Шмидта, он по крайней мере, знал, какое положение вы занимали в то время. Разве он был неправ, говоря в последней фразе о том, что занимаемое вами положение в тот период было таково, что Гитлер прислушивался к вашему мнению скорее, чем к мнению всех других пронацистских дипломатических кругов из министерства иностранных дел, потому что вы были человеком, который одобрял его. Разве не таково положение вещей?

Нейрат: Я его вовсе не одобрял. Правда, я ему изложил свое мнение об общей ситуации. То, что я был тогда прав, впоследствии подтвердилось.

Файф: Я хочу рассмотреть еще один вопрос, правда, он относится к 1936 году, но, поскольку мы уже затронули вопрос об Австрии, рассмотрим сейчас и этот вопрос. Вы оказали раз или два, что вы очень серьезно возражали против того, что договор между Австрией и Германией, заключенный 11 июля, называли маскировкой или ширмой. Вы очень серьезно возражали против такой точки зрения. Ведь это правильно?

Нейрат: Да.

Файф: Известно ли вам, что Гитлер дал инструкции гаулейтерам австрийской национал-социалистской партии продолжать борьбу в то же самое время, когда подписывался этот договор?

Нейрат: Нет, это мне неизвестно.

Файф: Разрешите вам напомнить отчет Райнера, которого Трибунал имел возможность допросить. Прошу посмотреть на конец первого абзаца. Он гласит:

«На соглашение от 11 июля 1936 г. сильное влияние оказала деятельность этих двух лиц (то есть подсудимого Зейсс-Инкварта и полковника Глейзе-Хорстенау). Папен упомянул фюреру о Глейзе-Хорстенау как о человеке, которому можно доверять.

В это время фюрер хотел увидеться с руководителями партии в Австрии для того, чтобы сообщить им свое мнение относительно того, что должны делать австрийские национал-социалисты. В то же самое время Хинтерлейтер был арестован, а Райнер стал его преемником (обратите внимание, это — тот самый человек, который дает эти показания) — преемником и руководителем австрийской партии.

16 июля 1936 г. Райнер и Глобочник посетили фюрера в Оберзальцберге, где им было весьма ясно объяснено положение вещей, а также были сообщены желания фюрера. 17 июля 1936 г. все гаулейтеры, находившиеся на нелегальном положении, встретились вблизи Зальцбурга, где они получили полнейший отчет от Райнера относительно заявления фюрера и его политические инструкции о ведении борьбы. На этом же самом совещании гаулейтеры получили также организационные инструкций от Глобочника и Хидлера».

Разве Гитлер не говорил своему министру иностранных дел, который наблюдал за заключением этого договора, что он собирался дать гаулейтерам, находившимся на нелегальном положении, инструкции о дальнейшем ведении борьбы? Разве он не говорил вам об этом?

Нейрат: Нет, об этом он мне не сообщал.

Файф: Я хочу обратить ваше внимание на заявление Мессерсмита, сделанное им в конце 1935 года. Вы помните это заявление? В нем говорится следующее:

«Европа не сможет избавиться от мифа о том, что фон Нейрат, Папен и Макензен являются дипломатами старой школы, а не опасными людьми. На самом деле, они являются лишь послушным орудием режима, и именно потому, что внешний мир смотрит на них как на безвредных людей, они могут работать более эффективно. Они могут сеять раздор просто потому, что они распространяют миф о том, что они не поддерживают режим».

Можете ли вы указать нам на какую-либо инструкцию Гитлера, которая была издана до того времени, когда Мессерсмит сделал это заявление, то есть до 10 октября 1935 г., и которую вы не выполнили?

Скажите Трибуналу, какое поручение, данное вам Гитлером до 10 октября 1935 г., вы отказались выполнить. Какое было самое серьезное поручение, от которого вы отказались?

Нейрат: Это вопрос, на который я так просто не могу дать ответа. Как я могу сейчас знать, какой вопрос из тех, против которых я возражал, был самым серьезным?

Файф: Я хочу спросить вас относительно отчета Буллита, с которым, как мне кажется, вы согласны.

Заявив, что он беседовал с вами, он пишет дальше: «Фон Нейрат сказал, что политика германского правительства заключалась в том, чтобы не предпринимать активных мер в области внешней политики до тех пор, пока не примирятся с присоединением Рейнской области». Далее он объясняет, что этим он хотел сказать, что до тех пор, пока не будут построены укрепления на бельгийской и французской границах, германское правительство будет делать все возможное для того, чтобы наоборот, предотвратить, а не поощрять всякий бунт нацистов в Австрии, и будет вести умеренную политику в отношении Чехословакии. Как только наши укрепления будут построены и страны Центральной Европы поймут, чти Франция не может вступить на территорию Германии, когда она этого захочет, все эти страны будут иначе проводить свою внешнюю политику, и создастся новая группировка сил».

Вы согласны с тем, что вы говорили это?

Нейрат: Да, конечно.

Файф: Я хочу спросить, согласны ли вы с моим пониманием этого высказывания. Вы хотели сказать, что как только ваши фортификации на западной границе будут приведены в должный порядок, вы постараетесь добиться аншлюсса Австрии и получить от Чехословакии обратно Судетскую область. Разве не это означают ваши слова?

Нейрат: Я хотел сказать и сказал, что эти страны, в частности Чехословакия и Франция, изменят свою политику по отношению к Германии, так как они уже не могут больше так легко пройти через ее границы...

Файф: Я хочу, чтобы вы оказали мне в нескольких словах относительно тайного совета, в который вы были назначены после того, как покинули министерство иностранных дел. Я попрошу, подсудимый, посмотреть только на первые две фразы:

«Фюрер вначале заявил, что вопрос, который будет разбираться на сегодняшнем совещании, является настолько важным, что детальное его обсуждение, безусловно, потребовало бы в другом государстве обсуждения на совещании кабинета в полном составе. Однако он, фюрер, решил не обсуждать этот вопрос в широком кругу имперского кабинета именно потому, что он является столь важным».

Затем, если вы посмотрите на список присутствовавших, вы увидите, что там был фюрер, военный министр, три главнокомандующих, а также министр иностранных дел. Подсудимый, предположим, что в феврале или марте 1938 года Гитлер захотел бы обсудить вопрос об Австрии на совещании кабинета в таком же узком кругу лиц. Давайте посмотрим, кто бы занял места тех, кто присутствовал на этом совещании. Вместо Бломберга и фон Фрича присутствовали бы подсудимый Кейтель как начальник ОКВ и фон Браухич как командующий сухопутными силами, не так ли?

Нейрат: Да, я полагаю, что так.

Фпйф: В действительности Геринг и Редер сохраняли свои посты. Подсудимый фон Риббентроп занял ваш пост, а вы являлись председателем тайного совета. Ламмерс был секретарем совета, а Геббельс занял более важный пост — министра пропаганды. Я хочу, чтобы вы посмотрели сейчас, кто были люди, которые образовали тайный совет. Вы видите, кто сюда входят: подсудимый Риббентроп, подсудимый Геринг, заместитель фюрера подсудимый Гесс, Геббельс, начальник имперской канцелярии Ламмерс, фон Браухич, Редер и Кейтель. Вы говорите, насколько я вас понял, что этот тайный совет фактически не существовал и в действительности вообще не собирался. Это правильно?

Нейрат: Да.

Файф: Почему тогда вы как председатель тайного совета имели специальные фонды на получение дипломатической информации?

Нейрат. Я не получал никаких фондов.

Файф: Тогда я попрошу вас посмотреть на документ ПС-3945. Это письмо от 28 августа 1939 г. от Ламмерса вам лично.

«В соответствии с вашим требованием я передал советнику Кэппену сумму в 10 000 имперских марок, которая предоставлена в ваше распоряжение для специальных расходов на получение дипломатической и политической информации».

Вы подписали расписку, которая гласила: «Я получил 10 000 имперских марок из имперской канцелярии для специальных расходов на получение дипломатической информации».

Скажите нам теперь, почему вам выдавались специальные суммы на получение дипломатической информации?

Нейрат: Да, это я вам могу сказать. Это выражение я употребил по просьбе Ламмерса, руководившего кассой имперской канцелярии, для того, чтобы получить деньги на содержание моего бюро, а именно для оплаты машинистки и секретаря. Я не помню, как называлось это учреждение, перед которым я должен был отчитаться. Да, это было министерство финансов. У меня не было особого бюджета. Ламмерс потребовал, чтобы я употребил это выражение.

Файф: Я сошлюсь еще на другие письма. Но я хочу только знать, почему было необходимо, чтобы расходы на машинистку и секретаря не подвергались проверке.

На странице 143 вы найдете ваше письмо, адресованное Ламмерсу. Вы пишете: «Для моего бюро нужны специальные дотации на расходы, которые, как мне кажется, не следует подвергать контролю».

Почему вы считали, что не следует контролировать расходы на секретаря и машинистку?

Нейрат: Я в настоящий момент не могу этого сказать. Но я не расходовал никаких средств на получение дипломатической информации. Это лишь расходы на бюро, которые здесь изложены.

Файф: Я прошу вас посмотреть на документ ПС-3958. Это письмо от 8 апреля 1942 г., адресованное вам.

В этом письме, адресованном вам, говорится: «Имперский министр финансов дал свое согласие на то, чтобы ваши запросы на бюджет на 1942 год были предусмотрены в плане №1. Поэтому я не возражаю против того, чтобы ваши необходимые запросы были удовлетворены даже до того, как будет утвержден этот план, в пределах следующих сумм: на личные административные расходы до 28 500 марок, на официальные административные расходы до 25 500 марок, итого 54 000 рейхс-марок». Суммы на личные расходы и расходы по содержанию аппарата вы получили в тот же самый период, когда вы получили эти дополнительные суммы.

Таким образом, если эта сумма в 10 000 марок, которую вы получали время от времени, не предназначалась на содержание аппарата, то я хочу, чтобы вы оказали Трибуналу, для чего же в действительности она предназначалась?

Нейрат: Я не знаю, для чего она предназначалась.

Файф: Это ваши письма, и вы получали деньги. Разве вы не можете сказать Трибуналу, для чего вы их получали?

Нейрат: Нет. В настоящий момент я этого не могу вспомнить.

Файф: Может быть, для получения дипломатической информации, как об этом говорится в письмах?

Посмотрите, пожалуйста, подсудимый, на документ ПС-3945. Это письмо от 14 июля 1943 г. Оно подписано буквой «К». В нем говорится: «Когда я разбирал вопрос о специальных фондах, компетентные лица в имперской канцелярии проявили полнейшее понимание этого вопроса и попросили вас представить письменное ходатайство, Ваша светлость. Когда я ответил, что я не хочу представлять такого ходатайства до тех пор, пока успех не будет гарантирован, они попросили предоставить им еще некоторое время для дальнейшего обмена мнениями. Через несколько дней я получил указание, что я могу без всяких колебаний представить ваше ходатайство, после чего я передал письмо, которое я ранее придержал. Требуемая сумма была вручена мне сегодня, и я внес эту сумму на свой специальный счет».

Помогает ли это вам вспомнить сейчас факты? Можете ли вы сказать Трибуналу, каковы были специальные расходы для получения дипломатической информации, на которые вы получили эти суммы?

Нейрат: Я очень сожалею, однако я не могу вспомнить о всей этой истории.

Файф: Знаете ли, это очень странно, еще в одном письме, документ ПС-3958 от 8 января 1943 г., а также и в последующих письмах — от 4 марта и 20 апреля — объясняется ваш отъезд из дома №23 по Рейнбабен Аллее и прекращение ваших расходов, когда вы уехали из города. Я хочу задать вам несколько вопросов по поводу этого дома. Посмотрите на письменное показание американского консула Гейста.

Выдержка, о которой я хочу вас спросить, находится в середине абзаца.

После того как он говорит, что хозяин его квартиры должен был отдать свой дом СС, он заявляет: «Я знаю, что во многих случаях, когда считали необходимым увеличить давление, будущих покупателей или их агентов обычно сопровождали одетые в форму бойцы СС или СА. Я знаю об этом потому, что жил по соседству, и знаю лиц, которых это касалось. Я знаю, что фон Нейрат, одно время бывший министром иностранных дел Германии, таким образом получил дом одного еврея. Он был моим соседом в Далеме. Дом Нейрата стоил примерно 250 000 долларов».

Скажите, этот дом находился на Рейнбабен Аллее, 23?

Нейрат: Да, да.

Файф: Скажите, пожалуйста, кто приобрел его для вас с тем, чтобы председатель несуществующего тайного совета мог пользоваться этим домом как своей официальной резиденцией? Кто приобрел этот дом?

Нейрат: В 1937 году, когда Гитлер строил здание для своей новой имперской канцелярии, он мне однажды заявил, что я должен переселиться из моего старого дома, который находился за зданием министерства иностранных дел, так как он хочет включить сад при этом доме в. участок своей имперской канцелярии, а дом будет снесен. Он дал указание имперскому строительному управлению предоставить мне новый дом. Имперское строительное управление предложило мне несколько домов, причем это были конфискованные еврейские виллы. Однако я от этого отказался.

Я должен был сам искать себе дом. Мой домашний врач, которому. я об этом сообщил, сказал, что он знает один дом в Далеме. Это и есть как раз дом №23 на Рейнбабен Аллее. Мой врач был также домашним врачом в семье владельца этого дома. Дом принадлежал подполковнику Глотцу, брату моего близкого друга. Я сообщил об этом имперскому строительному управлению и просил вступить в переговоры. В результате переговоров было достигнуто соглашение, причем цена была установлена не в долларах, а в марках.

Эта сумма по просьбе подполковника Глотца была выплачена наличными, а впоследствии по его желанию — я добился этого у министра финансов — была переведена в Швейцарию.

Я хочу отметить, что тогда я еще был министром иностранных дел. После этого я остался в этом доме по той причине, что я не получил другого дома, и мой преемник Риббентроп поселился в старом президентском дворце. В 1943 году этот дом был разрушен. Я и до сих пор не могу объяснить, что это была за сумма, о которой вы говорите. Может быть, это была сумма, предоставленная имперской кассой. Этого я сказать не могу при всем своем желании. Однако эти показания Гейста совершенно неправильны. Я этот дом купил не у еврея, а купил его у христианина, подполковника Глотца.

Файф: Вы говорите нам, что перевели деньги на его текущий счет в Швейцарию?

Нейрат: Да, так как Глотц уехал в Швейцарию; мне кажется, между прочим, что его жена была не арийка.

Файф: Очень хорошо. Я хотел бы прочитать еще следующую фразу, после чего я закончу рассмотрение этого документа:

«Я знаю также, что Альфред Розенберг, который жил со мной на одной улице, получил дом от еврея точно таким же образом».

Вам известно что-нибудь по этому поводу?

Нейрат: Я вообще не знаю, каким образом получил Розенберг свой дом.

Файф: Вам известно, что Обвинение ссылалось на ваш ответ британскому послу относительно аншлюсса? Насколько я вас понял, вы, теперь не утверждаете, что данный вами тогда ответ являлся правильным, а заявляете, что это было все то, что вы могли тогда сказать на основании имевшейся у вас информации, это правильно?

Файф: Вы сказали, что вы не слышали ни от Гитлера, ни от Геринга ни единого слова относительно ультиматума, предъявленного сначала Шушнигу, а потом президенту Микласу. Вам ничего об этом не говорили. Вы об этом заявляете здесь?

Нейрат: Нет, тогда я об этом не знал. Я узнал об этом позже.

Файф: Когда вы узнали о действительном положении вещей относительно предполагавшегося аншлюсса?

Нейрат: Подробности вообще я узнал здесь, когда мне был предъявлен доклад советника миссии Гевеля. Я уже раньше слышал, что на Шушнига было оказано давление. Но точные подробности всего этого я узнал только здесь, в Нюрнберге.

Файф: Вы говорите, что в период между 11 марта и вашим приездом в Нюрнберг вы ничего никогда не слышали относительно угрозы вступления немецких войск в Австрию, которая содержалась в высказываниях подсудимого Геринга, Кепплера или генерала Муффа от его имени? Вы никогда не слышали об этом?

Нейрат: Нет, тогда я ничего не знал.

Файф: Тогда я хочу спросить вас относительно заверений, которые вы дали чешскому министру Мастни в Берлине.

Я хочу, чтобы вы посмотрели на документ №122.

Выдержка, о которой я хочу спросить вас, находится в параграфе 6, После того как вы рассматриваете вопрос о беседе с подсудимым Герингом относительно мобилизации в Чехословакии, вы далее говорите:

«Мастны собирался дать ему определенные и весьма связывающие заверения по этому вопросу», то есть по поводу мобилизации в Чехословакии, «и сегодня», то есть 12 марта, «он говорил с фон Нейратом, который, между прочим, заверил его от имени Гитлера в том, что Германия все еще считает себя связанной германо-чехословацкой конвенцией об арбитраже, заключенной в Локарно в октябре 1925 года».

Вы оказали Трибуналу, и мы, кроме того, слышали показания баронессы фон Риттер о том, что совещание 5 ноября обеспокоило вас, даже вызвало у вас тяжелый сердечный припадок. Один из вопросов, которые обсуждались на этом совещании, касался нападения не только на Австрию, но и на Чехословакию, для того чтобы обеспечить немецкие фланги.

Почему вы думали 12 марта, что Гитлер будет считать себя связанным германо-чехословацкой конвенцией об арбитраже, которая предусматривала, что всякие разногласия между Германией и Чехословакией должны были передаваться на рассмотрение Совета Лиги наций или Международного суда? Почему же вы тогда считали возможным, что Гитлер будет передавать свои разногласия с Чехословакией на рассмотрение одной из этих организаций?

Нейрат: Это я могу вам сказать совершенно точно. Я вчера уже показывал, что Гитлер 11-го числа вечером вызвал меня к себе по причинам, которые я еще и сегодня не могу объяснить, и заявил мне, что вступление войск в Австрию должно произойти ночью. На мой вопрос или на мое замечание о том, что это вызовет в Чехословакии большое беспокойство, он заявил, что он не имеет в настоящий момент никаких намерений в отношении Чехословакии и что он даже надеется, что после вступления войск в Австрию или занятия Австрии отношения с Чехословакией значительно улучшатся.

Из этой фразы, из этого заверения о том, что ничего не произойдет, я сделал вывод, что все останется так, как есть, и что мы считаем себя связанными договором 1925 года.

Файф: Верили ли вы хоть одному слову из того, что сказал Гитлер 12 марта 1938 г.?

Нейрат: Да, тогда еще верил.

Файф: Вы помните, что в период Мюнхена, когда вы на некоторое время снова вернулись к делам, президент Бенеш написал меморандум, в котором напоминал о конвенции, об арбитраже, а Гитлер просто отложил его в сторону. Вы помните, что 12 сентября он отказался рассматривать этот меморандум?

Нейрат: Нет, я этого не помню.

Файф: Вы не знаете? Но ведь об этом писали и в германской прессе и во всех прочих газетах мира; везде писали, что он написал меморандум, напоминая об этой конвенции, а Гитлер отказался даже взглянуть на этот меморандум.

Однако вы утверждаете, что 12 марта вы искренне верили в то, что Гитлер будет действительно придерживаться этой конвенции. Вы действительно это утверждаете?

Нейрат: Да, тогда у меня не было никаких сомнений.

Файф: Подсудимый, вы говорили относительно меморандума генерал-лейтенанта Фредериче, и вы помните, что в этом меморандуме Фредериче ссылался на ваш меморандум, в котором вы говорите о том, как следует поступить с Чехословакией?

Теперь я хотел бы, чтобы вы обратились к документу №3859 с тем, чтобы Трибунал на основании ваших собственных слов мог заключить о вашем отношении к чехам.

Я вначале зачитаю ваше письмо к Ламмерсу от 31 августа 1940 г.

В вашем письме сказано: «Дорогой Ламмерс! К настоящему письму я прилагаю меморандум, о котором я уже упоминал в своем письме от 13 июля 1940 г.; меморандум касается вопроса о будущем статуте Богемии и Моравии. Я прилагаю к письму еще один меморандум по тому же вопросу, который был составлен моим статс-секретарем К.Г. Франком независимо от меня; выраженные в этом меморандуме идеи приводят к тем же выводам, которые я изложил в своем меморандуме». Прошу вас обратить внимание на следующие слова: «и я с ним полностью согласен». «Будьте добры представить оба эти меморандума фюреру и договоритесь, пожалуйста, о дне, когда фюрер может лично принять меня и моего статс-секретаря Франка. Как я слышал из неофициальных источников, ряд этих отделов партии и прочих ведомств намеревается представить фюреру предложения относительно разделения территории вверенного мне протектората, не сообщив мне подробностей этих проектов. Я был бы вам очень благодарен, если бы вы назначили дату моей беседы с фюрером, пока еще не поздно для меня; я как имперский протектор, компетентный в этих вопросах, и как человек, хорошо разбирающийся в проблемах Чехословакии, а также мой статс-секретарь должны получить возможность представить фюреру свои соображения по этому поводу до того, как ему будут представлены всевозможные планы и проекты со стороны других лиц.

Все соображения по поводу будущей организации Богемии и Моравии с национально-политической (штатсполитиш) и этническо-политической (фольксполитиш) точки зрения должны основываться на одной цели, которую мы должны поставить перед собой.

С точки зрения национально-политической может существовать только одна цель — окончательное объединение этих территорий с великой Германской империей. С этническо-политической точки зрения эту территорию следует заселить немцами».

Затем вы говорите, что указываете на путь к достижению этих целей. Прошу вас перейти к разделу II вашего меморандума; в середине второго абзаца вы найдете дополнительный параграф, который начинается словами:

«Эти 7 200 тысяч человек, из которых 3 400 тысяч живут в городах и поселениях с численностью населения более 2 000 человек в каждом и 3 800 тысяч живут в поселениях с численностью населения менее 2 000 человек в каждом, находятся под руководством и влиянием интеллигенции, которая в этой стране составляет слишком большую прослойку по отношению к размерам страны. Эта часть населения, то есть интеллигенция, также пыталась после изменения конституции в этих районах более или менее открыто саботировать или, во всяком случае, добиться отсрочки в проведении необходимых мер, которые были намечены для того, чтобы приспособить существующие в стране условия к новому положению вещей. Остальная часть населения, мелкие ремесленники, крестьяне и рабочие, лучше приспособились к новым условиям жизни...

Однако, если бы на основании этого мы пришли к заключению, что правительство и население вели себя лояльно потому, что они в душе примирились с потерей независимости своего государства и включением его в состав великой Германии, мы совершили бы фатальную ошибку. На немцев продолжали смотреть как на непрошенных захватчиков, и среди народа было широко распространено стремление вернуть прежнее положение вещей, хотя народ и не решался открыто выражать подобные чувства.

Постепенно население начинало признавать новый порядок, но это объясняется лишь тем, что люди либо обладали необходимой рациональной дальновидностью, либо боялись последствий, которые могли повлечь за собой неповиновение. Они, безусловно, поступали так, не исходя из своих убеждений. Такое положение вещей будет иметь место в течение некоторого времени, однако пока дело обстоит таким образом, что следует прийти к решению, как нужно поступить с чешским народом, чтобы достичь нашей цели — присоединения их страны к Германии и заселения ее немцами как можно скорее и по возможности в больших масштабах.

Наиболее радикальное и окончательное разрешение этой проблемы в теоретическом отношении заключается в том, что из этой страны следует совершенно выселить всех чехов и на их место расселить немцев».

Далее вы говорите, что это неосуществимо, так как нет достаточного количества немцев, чтобы немедленно заселить всю страну.

«Разрешение этой проблемы в отношении чехов будет выражаться в том, что, с одной стороны, следует путем отбора выделить тех чехов, которые могут быть подвергнуты германизации, и оставить их в стране и, с другой стороны, — выселить тех чехов, которые с расовой точки зрения не могут быть использованы или являются врагами империи последнее касается интеллигенции, которая за последние двадцать лет сильно продвинулась в своем развитии. Если мы будем применять такие методы, германизация может быть проведена успешно».

Подсудимый, вы знаете, что в обвинительном заключении настоящего процесса вы и остальные подсудимые среди других преступлений обвиняетесь в геноциде, который мы определяем как истребление наций и рас и который профессор Лемкин в своей широко известной книге называет «координированной атакой на основы жизни национальностей и рас с окончательной целью уничтожения расовых групп и наций». Вы хотели избавиться от учителей, писателей и певцов Чехословакии, людей, которых вы называете интеллигенцией, людей, которые должны были бы передать последующим поколениям историю и традиции чешского народа. Это были те люди, которых вы, исходя из того, что сказано в вашем меморандуме, хотели уничтожить, не так ли?

Нейрат: Это не совсем так.

Файф: Одну минуту. Перед тем как отвечать на этот вопрос, скажите, предусматривалось ли «...выселить тех чехов, которые с расовой точки зрения не могут быть использованы или являются врагами империи; последнее касается интеллигенции, которая за последние двадцать лет сильно продвинулась в своем развитии», — вы действительно имели в виду то, что тогда говорили? Говорили ли вы правду, заявляя, что необходимо уничтожить интеллигенцию?

Нейрат: На это я могу сказать только одно: и «да» и «нет», — но предварительно я должен заявить о том, что из этого отчета следует, что меморандум был составлен Франком, я же согласился с тем, что там было написано. Это было 31 августа 1940 г. Меморандум, который упомянут в отчете Фредериче, относится к более позднему периоду времени. Сейчас я точно этого не знаю.

Файф: Я сейчас передам вам письмо, в котором излагаются взгляды Гитлера. Я думаю, вы сейчас обнаружите, что Гитлер основывался именно на этом меморандуме. Сейчас я покажу вам меморандум Франка. Я утверждаю, что, как вы заявили Ламмерсу, вы приложили к письму свой меморандум, а также и другой меморандум, наиболее важные части которого я вам сейчас оглашу, — меморандум Карла Германа Франка.

Я вам их сейчас покажу... Но я хотел бы, чтобы вы вначале обратились к своему письму от 31 августа, где вы говорите: «К настоящему письму я прилагаю меморандум», — и далее вы продолжаете: «Я прилагаю к письму еще один меморандум..., который был составлен моим государственным секретарем К.Г. Франком независимо от меня, ...и я с ним полностью согласен».

Я утверждаю, что вам известно о том, что это именно ваш меморандум, на который имеется ссылка в документе Фредериче... и в котором Фредериче говорит: «После продолжительных обсуждений имперский протектор изложил в этом меморандуме свою точку зрения на различные проекты и планы».

Я утверждаю, что вы послали Ламмерсу для передачи фюреру именно свой меморандум. Вы действительно хотите заявить Трибуналу, что это не ваш меморандум?

Нейрат: Нет, я этого не хочу утверждать. Сейчас я действительно не помню об этом. Этот меморандум был составлен не мною, но я был согласен с содержанием этого меморандума. Об этом как раз и говорится в письме к Ламмерсу.

Файф: Однако, если вы были согласны с содержанием этого меморандума, что же вы в таком случае имели в виду, говоря, что интеллигенцию нужно изгнать из Чехословакии, если вы не намеревались сломить Чехословакию как национальное единство и изгнать из нее людей, которые могли сохранить историю страны, ее традиции и язык? Разве вы не этим руководствовались, намереваясь изгнать интеллигенцию из пределов страны?

Нейрат: Я никогда не говорил об «уничтожении».

Интеллигенция представляла собой самое большое препятствие для осуществления сотрудничества между немцами и чехами. Для достижения этого сотрудничества мы должны были в какой-то степени уменьшить эту прослойку и главным образом уменьшить влияние интеллигенции.

Файф: Вы сказали, что это необходимо для проведения в жизнь вашей политики, но под проведением в жизнь вашей политики вы имеете в виду уничтожение чешского народа как национальной единицы, со своим языком, историей и традициями, и присоединение его к Германской империи. Такова была ваша политика, не так ли?

Нейрат: Моя политика заключалась в том, чтобы ассимилировать чехов в такой степени, в какой это окажется возможным. Но окончательных результатов такой политики можно было ожидать еще очень не скоро. Поколения прошли бы, пока такая цель была бы достигнута, Вначале же было необходимо добиться сотрудничества, чтобы воцарилось спокойствие и порядок.

Файф: Сейчас, перед тем как я представлю вам меморандум Франка, с которым вы были полностью согласны, я хочу чтобы вы обратились к параграфу 7 вашего собственного меморандума.

В разделе VII вы говорите:

«Если заняться рассмотрением тех колоссальных задач, которые встанут перед германской нацией после завершения победоносной войны, совершенно ясной станет необходимость тщательного и рационального использования немцев. Имеется так много задач, за разрешение которых необходимо взяться одновременно и самым тщательным образом, не откладывая их в долгий ящик, что перед нами встает необходимость привлечения к проведению этих задач в жизнь всех немцев, способных принять в этом участие. Великая Германская империя должна будет в очень большой степени использовать помощь иностранцев во всех областях и сферах жизни. Однако совершенно необходимо будет придерживаться того правила, чтобы на ответственные должности назначались немцы и чтобы немцы взяли в свои руки бразды народного правления во всех случаях, когда затрагиваются интересы империи».

В этом меморандуме вы вчерне составляли планы того, каким образом следует поступить с чехами после войны, исходя из того, что победу одержит Германия. Вы считаете, что чехи должны исчезнуть как нация и войти в состав Германской империи? Разве вы не намеревались осуществить это?

Нейрат: Заставить исчезнуть чехов как нацию вообще не было возможно. Они должны были лишь установить еще более тесные связи с империей. Вот что я подразумевал под словом «ассимилироваться».

Файф: Обратитесь к следующей странице и посмотрите на меморандум вашего статс-секретаря, с которым вы полностью согласны. Рассмотрим содержание этого документа.

Здесь статс-секретарь излагает эту проблему.

«Вопрос о том, в состоянии ли протекторат во главе с имперским протектором разрешить чешскую проблему и следует ли его в этих целях сохранить или он должен уступить место какой-либо иной форме правления, поднимается уже очень многими людьми и составляет содержание этого меморандума. Этот документ ставит себе целью кратко:

а) изложить характер всей чешской проблемы,

б) проанализировать те пути, при помощи которых она разрешается в данное время,

в) изучить предлагаемые в этой связи изменения с точки зрения их приемлемости и, наконец,

г) выразить независимое мнение по всему этому вопросу.

От принятия правильного решения по этому вопросу зависит разрешение чешской проблемы. Мы, таким образом, несем на себе всю ответственность на протяжении будущих веков».

Теперь я обращусь к странице 121, с которой начинается изложение личного мнения Франка и которая начинается словами: «Цели имперской политики в Богемии и Моравии должны сводиться к окончательной германизации как территории, так и людей. Для достижения этого имеются две возможности.

I. Полная эвакуация чехов из Богемии и Моравии на территорию, расположенную вне империи, и заселение немцами освобожденных от чехов территорий, или

II. Если оставить в Богемии и Моравии большинство чехов, то по отношению к ним следует применять целый ряд самых разнообразных методов в целях их германизации в соответствии с намеченным планом.

Подобная германизация обеспечит:

1) Изменение национальности чехов, отвечающих расовым требованиям;

2) Изгнание непригодных в расовом отношении чехов и интеллигенции, которая является врагом империи, или применение к этим и прочим подрывным элементам «специального обращения»;

3) Колонизацию освобожденной таким образом территории представителями свежей германской крови».

Теперь я хочу, чтобы вы обратились к тому месту, где ваш статс-секретарь переходит к конкретным предложениям в отношении политики германизации. Не забывайте, что в письме к Ламмерсу вы выражаете полное согласие с этими предложениями.

Прошу вас обратиться к странице 123 этого меморандума, где имеется заголовок «Молодежь», «Проведение фундаментальных изменений в области образования — уничтожение чешского исторического мифа. Таково первое положение. Разрушать всякое представление, которое имеется у чехов в отношении истории их страны, начиная со времени святого Ванцеслауса, то есть около тысячи лет назад». Это ваше первое положение. «Необходимо внести изменения в характер образования в соответствии с теориями империи. Нельзя разрешать чехам получать работу и жить, если они не владеют безупречно немецким языком. Нужно прежде всего закрыть средние школы, а впоследствии распустить также и начальные школы. Следует навсегда прекратить существование каких-либо чешских университетов; можно допустить лишь временную деятельность «Коллегиум Богеминус» при германском университете в Праге. Нужно использовать метод применения насильственного труда, сроком на два года».

«Проведение земельной политики должно принять широкие масштабы, охватывая создание германских островков и перешейков, особое внимание обращая на продвижение германских национальных земель с севера до окрестностей Праги».

«Кампания против чешского языка ставит своей целью превращение чешского языка в диалект, подобно тому, как это имело место в XVII и XVIII столетиях, и полнейшее его исчезновение как языка официального».

«Браки могут разрешаться лишь после предварительного исследования обоих сторон с расовой точки зрения».

«В целях окончательного включения Чехословакии в состав империи следует уничтожить границу между гаулейтунгами».

«Помимо постоянной пропаганды германизации и раздачи некоторых милостей в качестве приманки, следует применять всевозможные политические методы, включая ссылку и «специальное обращение» для всех саботажников, следуя политике «кнута и пряника».

«Применение всех этих методов может быть успешным только в том случае, если всем планированием, руководством и подготовкой этой политики будет ведать один представитель империи, в руках которого будет сконцентрировано все управление. Непосредственное подчинение «хозяина Богемии» фюреру разъясняет политический характер этой задачи и предотвращает возможность превращения политической проблемы в проблему административную». Другими словами, весьма значительным фактором этой политики является необходимость того, чтобы вы сохранили свой пост имперского протектора, а Франк — должность вашего статс-секретаря, а также чтобы гаулейтер Нижне-Дунайской области не имел возможности вмешаться в эту политику и забрать себе Брно в качестве столицы своего гаулейтунга.

Итак, подсудимый, можете ли вы подтвердить Трибуналу, что вы говорили Ламмерсу, а именно что вы полностью согласны с этими, как я утверждаю, ужасными, бессердечными предложениями? Скажите, вы согласны с этими предложениями?

Нейрат: Нет, я не согласен.

Файф: Почему же вы в таком случае заявили Ламмерсу, что вы с ними. согласны? Почему, когда все шло гладко, вы сказали Ламмерсу, что согласны с этими предложениями?

Нейрат: После этого я делал фюреру доклад по этому вопросу. Впрочем, из того, что вы сейчас зачитали, ясно вытекает, что этот первый меморандум был составлен Франком, который составил затем и второй меморандум. Если вы в конце говорили, что цель, которую я преследовал, заключалась в том, чтобы остаться на посту протектора, то в ответ на это я могу вам сказать, что если и существовала вообще какая-нибудь цель в этом отношении, то лишь следующая: Франк хотел стать имперским протектором. Что же касается содержания, то я сегодня не могу согласиться с ним. Я не был согласен с ним и в то время, когда делал доклад фюреру.

Файф: Я в данную минуту говорю о том, что вы писали в 1940 году. Вы тогда писали — я вновь зачитаю ваши слова, я оглашал их здесь уже три раза.

«Я прилагаю еще один меморандум по тому же вопросу, который был составлен моим статс-секретарем Франком независимо от меня выраженные в этом меморандуме идеи приводят к тем же выводам, которые я изложил в своем меморандуме, и я с ним полностью согласен».

Нейрат: Я сейчас сказал вам, что я сегодня не присоединяюсь к его мнению и высказываниям. В то время, когда я выступал с докладом у фюрера по поводу содержания этого меморандума, я также не поддерживал его.

Файф: Вы упомянули здесь о том, подсудимый, что вы передали эти документы также на рассмотрение фюреру. Я утверждаю, что это ложь; ложью является и то, что вы передавали их на рассмотрение фюреру. Я самым решительным образом заявляю, что это ложь.

Нейрат: Мне лучше знать, говорил я с фюрером или нет. Я лично делал ему доклад, причем Франк при этом не присутствовал.

Файф: Хорошо, давайте обратимся к отчету, к вашему собственному отчету, и мы увидим, правда ли это.

Документ представляет собой секретный меморандум представителя министерства иностранных дел при имперском протекторе, датированный 5 октября.

Вы припомните, что ваше письмо было от 31 августа. Там сказано: «В связи с приемом имперского протектора и статс-секретаря Франка у фюрера я из достоверных источников узнал следующее:

Министр юстиции Гюртнер вначале составил отчет по поводу движения сопротивления чехов, и в этом отчете он упомянул о том, что дело четырех главарей чешского движения сопротивления будет слушаться в народном суде.

Фюрер возражал против этого и заявил, что для чешских повстанцев и мятежников вполне достаточны будут карательные отряды. Привлечение к ответственности невиновных в результате вынесения судебных приговоров было бы ошибкой, как это уже было доказано делом Андрэаса Гофера и Шлагетера. Чехи так или иначе любой приговор будут рассматривать как несправедливость. Однако, ввиду того что рассмотрение этого дела уже началось в рамках законного судопроизводства, оно должно далее вестись тем же путем. Процесс должен был быть отложен до конца войны, когда во время торжеств по случаю победы он прошел бы незамеченным. Могут быть вынесены только смертные приговоры, но впоследствии их можно заменять пожизненным заключением или высылкой.

В связи с вопросом о судьбе протектората в будущем фюрер коснулся следующих трех возможностей разрешения этого вопроса:

1. Продолжить существование автономии Чехословакии, при которой немцы будут жить в протекторате в качестве сограждан чехов, пользуясь равными с ними правами. Эта возможность, однако, исключается, так как нам приходится принимать во внимание возможность интриг со стороны чехов.

2. Вывоз чехов из страны и германизация территории Богемии и Моравии путем заселения ее немцами. Эта возможность также исключается, так как на осуществление этого потребовалось бы сто лет.

3. Германизация Богемии и Моравии путем германизации чехов, то есть путем включения их в Германскую империю. В отношении большей части чешского народа последнее возможно. Из этих мероприятий по ассимиляции придется исключить тех чехов, против которых имеются возражения с расовой точки зрения, или тех, у которых замечаются антигерманские настроения. Эту категорию лиц придется удалить.

Фюрер принял решение в пользу третьего варианта. Он через имперского министра Ламмерса отдал приказ о прекращении принятия проектов о разделе протектората. Фюрер далее решил, что в целях проведения однородной политики по отношению к чехам центральное имперское управление всей Богемией и Моравией должно находиться в Праге.

Таким образом, настоящее положение в протекторате остается неизменным».

Посмотрим теперь на последнюю фразу:

«Решения фюрера основывались на идеях и принципах, которые были изложены в меморандумах, предложенных ему протектором и статс-секретарем Франком».

Подсудимый, из этого документа все же явствует, что после приема имперского протектора и статс-секретаря представитель министерства иностранных дел в вашем отделе заявил, что решение фюрера основывалось на тех идеях и принципах, которые были изложены в меморандумах, представленных ему вами и вашим статс-секретарем Франком. Почему вы утверждаете, что фюрер следовал иным принципам? Ведь все это изложено в данном документе.

Нейрат: ...Поводом для этой беседы с фюрером явилось разрешение совершенно другого вопроса, чем вопроса о протекторате. На беседе присутствовал министр юстиции. Во время этой беседы был поднят вначале вопрос чисто юридического порядка, а именно вопрос об обращении с участниками движения сопротивления. Вот, что послужило поводом. Для этого в Берлин прибыл и Франк. Я, будучи в то время также в Берлине, сделал фюреру доклад, но не относительно того меморандума, который был у меня в руках, а относительно будущей политики в протекторате.

Файф: Я хочу напомнить вам, подсудимый, что в том отрывке из вашего меморандума, на который я сослался, вы выдвигали на первое место создание великой Германской империи. Я понимаю это таким образом. Вы представили себе, что после победы Германии в войне чешская территория Чехословакии останется частью великой Германской империи.

Нейрат: Но она была уже расчленена. Здесь совершенно точно сказано, что протекторат должен оставаться протекторатом, то есть иметь особое государственное устройство.

Рагинский^[11]: Вчера вы здесь утверждали, что еще в 1936 году у вас были серьезные расхождения с Гитлером в в связи с этим 27 июля 1936 г. вы просили освободить вас от поста министра. Но вы разве не писали тогда Гитлеру: «И даже в том случае, если я не буду больше министром, — я всегда к вашим услугам, если вы этого пожелаете, со своим советом и со своим многолетним опытом в области внешней политики»?

Вы писали так в своем письме Гитлеру?

Нейрат: Да.

Рагинский: И обещания, которые давали Гитлеру, вы выполнили? Всегда, когда нужно было дипломатическими манипуляциями прикрыть агрессивные действия Гитлера, как это имело место при захвате Судетской области, вторжении в Чехословакию и т.д., вы приходили к Гитлеру на помощь своим опытом, не так ли?

Нейрат: Наоборот, как я уже говорил здесь, Гитлер лишь один раз призвал меня к себе. Это было в последние дни перед присоединением Австрии. На этом моя деятельность закончилась.

Рагинский: Я хочу вам задать еще один вопрос по меморандуму Фредериче, не повторяя здесь того, что уже здесь говорилось по поводу этого меморандума. В этом меморандуме, в заключительной части, указывается:

«Если управление протектората будет находиться в твердых и надежных руках и руководствоваться только приказом фюрера от 16 марта 1939 г., — территория Богемии и Моравии станет постепенно неотъемлемой частью Германии».

Скажите, для этой цели Гитлер именно вас назначил протектором?

Нейрат: Об этом не может быть и речи, это вовсе не было причиной.

Рагинский: Значит, вы отрицательно отвечаете на этот вопрос, что вы были именно тем человеком, который должен был завершить захват Чехословакии?

Нейрат: На это я могу ответить только «нет».

Рагинский: Вы признаете, что вы являлись в протекторате единственным представителем фюрера и имперского правительства и непосредственно подчинялись Гитлеру?

Нейрат: Да, это правильно.

Рагинский: Вы признаете, что все органы власти и учреждения империи, за исключением вооруженных сил, подчинялись вам?

Нейрат: К сожалению, я должен сказать, что это — ошибка. В том же самом декрете от 1 сентября 1939 г. об этом также сказано. Кроме того, имелся целый ряд органов и имперских инстанций, которые мне не подчинялись.

Рагинский: Что вы считаете ошибкой: то, что вы сейчас говорите, или то, как вы толкуете декрет? Я тогда зачитаю параграф 1 декрета от 1 сентября 1939 г. Там говорится: «Все органы власти и учреждения империи в протекторате Богемия и Моравия, за исключением вооруженных сил, подчиняются имперскому протектору». А в параграфе 3 сказано: «Ведомству имперского протектора подчиняются все органы администрации, за исключением вооруженных сил».

Как видите, здесь совершенно четко и определенно указывается, что все имперские органы власти подчинялись вам, а вы, в свою очередь, были подчинены непосредственно Гитлеру.

Нейрат: Я должен еще раз сказать: административные органы — да, но кроме них существовал и целый ряд имперских инстанций, которые мне не подчинялись, как, например, управление по четырехлетнему плану.

Рагинский: Теперь перейдем к вопросу о подчиненности полиции. На вопросы вашего защитника вы сообщили Трибуналу, что параграф 13 декрета от 1 сентября, подписанного Герингом, Фриком и Ламмерсом, вам был непонятен.

Обратимся к другим параграфам этого раздела, устанавливающего подведомственность полиции.

Параграф 11 гласит: «Органы германской полиции безопасности в протекторате Богемии и Моравии обязаны расследовать все враждебные государству и народу настроения на территории протектората, бороться с ними, собирать результаты этих расследований и делать из них соответствующий вывод, осведомлять имперского протектора, а также и подчиненные учреждения и держать их в курсе важных для них событий и давать советы».

В параграфе 14 этого же декрета говорится: «Имперский министр внутренних дел, рейхсфюрер СС и начальник германской полиции с ведома имперского протектора Богемии и Моравии издают правовые и административные положения».

Таким образом, из этого декрета полностью устанавливается, что полиция и СС обязаны были вас осведомлять о всех своих мероприятиях, и, более того, все административные и правовые акты и мероприятия проводились с вашего ведома. Вы это признаете?

Нейрат: Нет, это неправильно. Вначале следует сказать, что в этом декрете говорится о том, что они должны меня осведомлять, но это не проводилось в жизнь, и Гиммлер просто запретил это делать.

Наконец, второй момент, а именно, что административные мероприятия должны были проводиться после того, как я давал свое согласие, или после того, как я был осведомлен. Такой метод никогда не применялся.

Рагинский: Вы это отрицаете?

Нейрат: Да, отрицаю.

Рагинский: Я предъявляю показания Карла Германа Франка от 7 марта 1946 г. по вопросу о подчиненности полиции.

Карл Герман Франк при допросе показал: «После издания приказа о структуре германской администрации в протекторате и германской полиции безопасности все германские власти и учреждения, за исключением вооруженных сил в протекторате, а также вся полиция формально были подчинены имперскому протектору и были обязаны выполнять его директивы. Вследствие этого полиция безопасности должна была выполнять принципиальные политические установки, даваемые имперским протектором. Приказ о проведении государственно-политических мероприятий в основном давался главным имперским управлением безопасности в Берлине через командующего полицией безопасности. Если имперский протектор хотел самостоятельно провести какое-нибудь государственно-полицейское мероприятие, то он должен был получить на это согласие главного имперского управления безопасности в Берлине.

То же самое относилось и к директиве по проведению государственно-полицейских мер, данных высшим руководителям СС и полиции и командующим полиции безопасности».

Я прошу обратить внимание на абзац, который я сейчас зачитаю: «Такой порядок служебного подчинения и дачи директив имел силу во все время существования протектората и применялся в таком виде Нейратом в протекторате. В общем имперский протектор имел возможность по своей собственной инициативе давать директивы государственной полиции через командующего полицией безопасности. Что касается службы безопасности, которая не имела исполнительной власти, то права имперского протектора в отношении дачи директив для СД были значительно шире и не зависели ни при каких обстоятельствах от согласия главного имперского управления безопасности».

Вы подтверждаете эти показания Франка?

Нейрат: Нет.

Рагинский: Чтобы не тратить времени, я сейчас оглашу следующий документ:

Начальник полиции безопасности 21 июля 1939 г. обратился к вашему статс-секретарю и высшему руководителю СС и полиции Карлу Герману Франку с письмом следующего содержания: «Своим приказом от 5 мая 1939 г. господин рейхспротектор Богемии в Моравии назначил фюрера СД и командующего полиции безопасности своим политическим референтом. Как мною установлено, приказ этот до настоящего времени еще не опубликован и не проведен в жизнь. Прошу обеспечить проведение этого приказа в жизнь. Подпись: д-р Бест». Вы вспомнили сейчас свой приказ?

Нейрат: В настоящий момент я не могу вспомнить об этом приказе. Я могу вспомнить лишь о том, что он никогда не был проведен в жизнь, так как я не хотел иметь у себя на должности политического референта — фюрера СД.

Рагинский: Я вас спрашиваю: признаете ли вы, что своим приказом от августа 1939 года вы установили систему заложников?

В этом приказе сказано: «Ответственность за все акты саботажа несут не только отдельные лица, но и все чешское население. Это значит, что персонально наказываются не только виновные, а наказания распространяются и на невиновных». Этот ваш приказ послужил началом массового террора против чехословацкого народа.

Нейрат: Никоим образом. Это лишь означало, что моральная ответственность за эти деяния должна была возлагаться на чешский народ.

Рагинский: А разве в Лидице не был приманен на практике этот ваш приказ? Разве речь шла только о моральной ответственности?

Нейрат: Да.

Рагинский: В этом приказе вы указываете: «Кто не учтет важности этих мероприятий, будет признан врагом рейха». Вы разве с врагами рейха расправлялись, возлагая на них лишь моральную ответственность?

Нейрат: Да. Если кто-либо не подчинялся приказу, то его, естественно, наказывали.

Рагинский: Итак, этим своим приказом от августа 1939 года вы положили начало массовому террору и наказанию невиновных лиц. Вот и все, что я хотел установить.

А теперь я оглашу выдержку из показаний бывшего чехословацкого министра финансов Иосифа Кальфуса от 8 ноября 1945 г. Кальфус показал:

«Экономическая система, введенная Нейратом и вслед за ним другими органами немецкой администрации, была не чем иным, как систематически организованным грабежом. Что касается занятия важнейших постов в чешской промышленности и в области финансовой, нужно отметить, что вместе с Нейратом в стране начала действовать мощная экономическая машина, которая немедленно захватила главные посты в производстве. Заводы Шкода, военные заводы в Брно, сталелитейные заводы в Витковицах, важнейшие банки — Богемский дисконтовый банк, Богемский объединенный банк — были также захвачены».

Вы подтверждаете эти показания?

Нейрат: Никоим образом.

Рагинский: Бывший президент Чехии Рихард Бинерт на допросе 8 ноября 1945 г. показал: «Когда мы познакомились с ним ближе, мы заметили, что он, Нейрат, немилосерден к чехам. Как чешский областной президент, я знал, что это Нейрат подчинил политическую администрацию Чехии и Моравии немецкому контролю, как администрацию государственную, так и местные управления. Я помню также, что Нейрат распустил школьные областные советы и вместо них назначил немецких школьных инспекторов. Он приказал распустить институт областных представителей: по его инициативе чешские рабочие посылались в Германию в апреле 1939 года на работу для повышения военного потенциала Германии. Он приказал закрыть университеты и многие средние и начальные школы. Он распустил чешские гимнастические объединения и организации «Сокол» и «Орел», приказал конфисковать все имущество этих обществ, он закрыл чешские дома отдыха и санатории для молодых рабочих и распорядился конфисковать их имущество. Гестапо производило аресты, но только по распоряжению рейхспротектора. Лично же я тоже был арестован 1 сентября 1939 г.». Вы эти показания тоже не подтверждаете?

Нейрат: Нет.

Рагинский: Хорошо. Посмотрим другие показания: бывший премьер так называемого «правительства» протектората Крейчи на допросе 8 ноября 1945 г. показал: «Я знаю, что гимнастические организации были распущены, их имущество конфисковано по распоряжению рейхспротектора и их денежные фонды и оборудование были переданы немецким организациям СС, СА, «Гитлерюгенд» и т.д... 1 сентября 1939 г., когда немецкая армия напала на Польшу, были произведены аресты в широком масштабе, главным образом были арестованы офицеры, интеллигенция и высшие политические деятели. Аресты производило гестапо, но они не могли быть произведены без одобрения рейхспротектора.

...Что касается евреев, то рейхспротектор принуждал правительство протектората к действиям против евреев, но, так как это не имело успеха, немцы из канцелярии рейхспротектора стали преследовать евреев согласно немецким законам. Результатом явилось то, что десятки тысяч евреев были казнены и их имущество было конфисковано».

Вы будете отрицать и эти показания?

Нейрат: Относительно упомянутых вами вначале приказов о гимнастических обществах я хочу сказать следующее. Это было мероприятием, проведенным полицией и не по моей инициативе; и затем я еще раз повторяю, что аресты в начале войны проводились гестапо по прямым приказам из Берлина, причем я о них вообще ничего не знал. Я узнавал об этом впоследствии. Наконец, что касается упомянутой вами еврейской проблемы, то содержащееся в обвинительном заключении утверждение относительно того, будто я просил правительство протектората ввести германские законы против евреев, является неправильным. Я или мой статс-секретарь, насколько я помню, не говорили с Элиасом, я никогда не говорил с ним. Я говорил потом лишь с Гаха по другому поводу, а именно тогда, когда пытались ввести расовые законы и законы против чехов. Гаха противился этому, и я ему заявил, что я беру на себя ответственность за это и ему не нужно этого делать. Введение законов против евреев было, однако, проведено согласно моим указаниям, так как я уже в начале апреля 1939 года получил распоряжение ввести эти законы в присоединенном к империи протекторате. Я все время оттягивал введение этих законов путем различных запросов в Берлине, чтобы дать евреям время как-нибудь устроиться за этот период. Вот таковы факты.

Рагинский: Скажите, вам известен д-р Гавелка?

Нейрат: Да, я знаю Гавелка.

Рагинский: Он был в курсе ваших переговоров с Гаха?

Нейрат: В какой степени он был осведомлен обо всем этом, я не знаю. Гавелка был у меня раза. два или три. Он был, кажется, министром транспорта.

Рагинский: Совершенно правильно, он был министром транспорта, но до этого он был начальником канцелярии Гаха.

Нейрат: Да.

Рагинский: Гавелка на допросе 9 ноября прошлого года дал следующие показания: «Он, Нейрат, не был заинтересован в чешском народе, а потому все ходатайства кабинета министров и Гаха, касающиеся чешских требований, были в общем безрезультатными. Известны следующие факты: арест чешских офицеров, интеллигенции, чешских легионеров первой мировой войны и политических деятелей. Во время нападения Германии на Польшу было арестовано от 6 до 8 тысяч человек, — они являлись заложниками. Затем немцы назвали их «почетными заключенными». Большинство из этих заложников вовсе не были допрошены, и все шаги, предпринятые в канцелярии рейхспротектората в пользу этих несчастных людей, не имели результатов. Нейрат, как единственный представитель германского правительства на территории протектората Чехии и Моравии, несет ответственность за казнь девяти студентов 17 ноября 1933 г.».

Вы подтверждаете эту часть показаний, которую я огласил, относительно ареста заложников?

Нейрат: Я сказал и повторяю еще раз, что эти аресты производились гестапо без моего ведома. Утверждение Гавелка о том, что в отношении большинства этих заложников с моей стороны не было принято никаких шагов в их пользу, — неправильно.

Рагинский: Хорошо, перейдем к следующему вопросу. Здесь, на суде, неоднократно приводился документ под номером СССР-223. Это дневник подсудимого Франка. В этом дневнике указывалось следующее: «Во время интервью с корреспондентом «Фелькишер беобахтер» 6 февраля 1940 г. подсудимый Франк заявил: «в Праге были, например, вывешены красные плакаты о том, что сегодня расстреляно семь чехов». Тогда я сказал себе: «Если бы я захотел отдать приказ о том, чтобы вывешивали плакаты о каждых семи расстрелянных полках, то в Польше не хватило бы лесов, чтобы заготовить бумагу для этих плакатов».

Скажите, в Праге действительно вывешивались эти красные плакаты?

Нейрат: Я вчера сказал, что на этом плакате злоумышленно была поставлена моя подпись, я его предварительно даже не видел.

Рагинский: Если вы не видели, то посмотрите. Вам сейчас передадут этот плакат.

Нейрат: Я хорошо знаю этот плакат.

Ригинский: Я хотел бы огласить это сообщение. Текст его следующий: «Несмотря на неоднократные серьезные предупреждения, с некоторых пор группа чешской интеллигенции в сотрудничестве с эмигрантскими кругами за границей делает попытку путем небольших и крупных актов сопротивления нарушить покой и порядок в протекторате Богемии и Моравии. При этом удалось установить, что зачинщики этих актов сопротивления находятся, в частности, в чешских высших школах. Ввиду того что 28 октября и 15 ноября эти элементы позволили увлечь себя на активную борьбу против отдельных немцев, были на три года закрыты чешские высшие школы, расстреляны девять виновников и арестовано большое количество участников. Подпись: имперский протектор Богемии и Моравии барон фон Нейрат, Прага, 17 ноября 1939 г.».

Вы утверждаете, что не подписывали этого сообщения?

Нейрат: Я рассказал, при каких обстоятельствах было издано это сообщение, а именно: оно было издано во время моего отсутствия.

Рагинский: Я оглашу показания вашего ближайшего помощника Карла Германа Франка от 26 ноября 1945 г. по этому вопросу.

Карл Герман Франк, давая показания об этом сообщении, текст которого я только что зачитывал, заявил: «Этот документ был датирован 17 ноября 1939 г., и подписан фон Нейратом, который не протестовал ни против расстрела девяти студентов, ни против числа студентов, которые должны были быть отправлены в концентрационные лагери, а также требовал никаких других изменений».

Вы слышали эти показания?

Нейрат: Да, я читал их.

Рагинский: Вы отрицаете их?

Нейрат: Да.

Рагинский: Вы продолжаете утверждать, что полиция никогда информировала вас о проводимых арестах и других полицейских мерах. Вы это утверждаете?

Нейрат: Я не сказал, что полиция никогда не осведомляла меня о них. Я хочу сказать, что я узнавал об этом впоследствии, причем эти сведения поступали ко мне из чешских источников.

Рагинский: А не было ли такого положения, чтобы полиция регулярно вам докладывала о важнейших событиях?

Нейрат: Нет, ни в коем случае. В частности, я никогда не узнавал о том, что она задумала или намеревалась сделать. Если я и узнав об этом, то только позже или в том случае, если я узнавал об этом чешских кругов, а затем уже сам наводил справки в полиции об этом.

Рагинский: Я зачитаю вам выдержку из показаний Карла Германа Франка от 7 марта 1946 г. «Имперский протектор фон Нейрат, — показывает Франк, — регулярно заслушивал доклады относительно важнейших событий в протекторате, имевших отношение к полиции безопасности, как от меня, так и от статс-секретаря, а также и от командующего полицией безопасности. Так, например, Нейрат получил информацию об инциденте с демонстрацией в Судетской области в ноябре 1939 года от меня и от командующего полицией безопасности. В этом случае Гитлер дал прямой приказ, который требовал расстрела всех зачинщиков. количество зачинщиков было установлено пражским гестапо и сообщено имперскому протектору. В данном случае определение зачинщиков было представлено государственной полицией, причем окончательное решение принимал имперский протектор. Имперский протектор фон Нейрат своей подписью, которую он поставил под официальным сообщением о расстреле студентов, утвердил эту акцию. Я точно проинформировал Нейрата о ходе расследования, и он подписал сообщение. Если бы он не был с этим согласен и потребовал бы изменения, например, смягчения меры наказания, на что он имел право, — я бы должен был присоединиться к его мнению».

Вы и эти показания отрицаете?

Нейрат: ...Меня тогда вообще не было в Праге.

Рагинский: В феврале 1943 года в связи с вашим юбилеем в очень многих газетах были опубликованы специальные статьи, посвященные вам. Я не собираюсь предъявлять суду все эти газеты и зачитывать их, я только хочу процитировать две выдержки из газеты «Френкишер Курир» от 2 февраля 1943 г. Вот что там писалось: «После прихода к власти самыми яркими политическими событиями, в которых барон фон Нейрат как имперский министр иностранных дел играл решающую роль и с которыми вечно будет связано его имя, являются: уход с конференции по разоружению в Женеве, возвращение Саарской области, денонсирование Локарнского договора». И далее: «Имперский протектор барон фон Нейрат за его выдающуюся работу был неоднократно награжден фюрером, он получил золотой почетный партийный значок, получил звание группенфюрера СС, является кавалером германского ордена «Орел» и золотого значка «За верную службу»; признавая его особые заслуги в деле осуществления военных задач, фюрер наградил его, имперского протектора Богемии и Моравии, крестом за военные заслуги первого класса».

Скажите, подсудимый Нейрат, правильно ли освещены в этой статье факты?

Нейрат: То, что оказано о наградах, — правильно, все остальное — неправильно.

О ЗАКРЫТИИ ЧЕШСКИХ ВЫСШИХ ШКОЛ И РАССТРЕЛЕ ДЕВЯТИ СТУДЕНТОВ

[Документ СССР-489]

СООБЩЕНИЕ

Несмотря на неоднократные серьезные предупреждения, с некоторых пор группа чешской интеллигенции в сотрудничестве с эмигрантскими кругами за границей делает попытки путем небольших и более крупных актов сопротивления нарушить покой и порядок в протекторате Богемия в Моравия.

При этом удалось установить, что зачинщики этих актов сопротивления находятся, в частности, в чешских высших школах.

Ввиду того что 28 октября и 15 ноября эти элементы позволили увлечь себя на активную борьбу против отдельных немцев, были НА ТРИ ГОДА ЗАКРЫТЫ ЧЕШСКИЕ ВЫСШИЕ ШКОЛЫ, РАССТРЕЛЯНЫ ДЕВЯТЬ ВИНОВНИКОВ И АРЕСТОВАНО БОЛЬШОЕ КОЛИЧЕСТВО УЧАСТНИКОВ.

Прага, 17 ноября 1939 г.

Имперский протектор Богемии и Моравии барон фон Нейрат

ПРЕДСТАВЛЕНИЕ СОВЕТСКИМ ОБВИНИТЕЛЕМ ДОКАЗАТЕЛЬСТВ ПО РАЗДЕЛУ «АГРЕССИВНАЯ ВОЙНА ПРОТИВ СССР»

[Из стенограммы заседания Международного Военного Трибунала от 11—13 февраля 1946 г.]

Обязанностью советского обвинения является представление документальных доказательств агрессии против Союза Советских Социалистических Республик, организованной фашистскими военными преступниками.

Среди множества преступных войн, которые вел германский фашизм, в своих грабительских целях против свободолюбивых народов, нападение на Союз Советских Социалистических Республик занимает особое место.

Можно с уверенностью сказать, что захватническая война против Советского Союза являлась ключевым вопросом всего фашистского заговора против мира. Агрессивные действия германского фашизма до нападения на Союз Советских Социалистических Республик, и в частности, германская агрессия против Чехословакии, Польши, Югославии были лишь этапами на пути к нападению на Советский Союз.

Украинская пшеница и уголь Донбасса, никель Кольского полуострова и кавказская нефть, плодородные приволжские степи и белорусские леса — все это играло решающую роль в преступных замыслах фашистских захватчиков.

Война против Союза Советских Социалистических Республик велась фашистской Германией также в целях порабощения и эксплуатации советских народов.

В войне фашистской Германии против Советского Союза с ужасающей полнотой нашла свое выражение зоологическая ненависть гитлеровцев к славянским народам.

И, наконец, германский империализм, выступавший в его фашистском издании, видел в захвате богатств Советского Союза и его неисчислимых продовольственных и сырьевых ресурсов базу для достижения своих далеко идущих агрессивных целей завоевания сначала европейской, а затем и мировой гегемонии.

Известная формула германского империализма «Дранг нах остен» в разные периоды трактовалась фашистскими преступниками в самых разнообразных аспектах, но всегда в их агрессивных планах нападение на Советский Союз занимало доминирующее положение.

«Если желать новой территории, — писал Гитлер в книге «Моя борьба», — то в общем и целом ее можно было бы достигнуть за счет России. Новая империя должна была бы двинуться по пути прежних рыцарских орденов».

Гитлер 23 мая 1939 г., инструктируя своих сообщников относительно современного положения и целей политики, говорил:

«Если судьба нас толкнет на конфликт с Западом, то будет хорошо, если мы к этому времени будем владеть более обширным пространством на Востоке».

Обширные пространства на Востоке должны были, по мысли гитлеровских заговорщиков, сыграть решающую роль в конфликте с Западом.

И поэтому, когда фашистские полчища оказались не в состоянии форсировать Ла-Манш, остановились на его берегах и надо было искать путей дальнейшей агрессии, заговорщики немедленно стали готовиться к нападению на Советский Союз. Это нападение было основной частью всех их агрессивных планов, которые без него не могли быть реализованы.

Советское обвинение намеревается представить Трибуналу ряд документов, подтверждающих агрессию фашистской Германий против Союза Советских Социалистических Республик.

Среди этих документов — материалы различных архивов, взятых частями Красной Армии при наступлении, высказывания в печати фашистских вожаков, в том числе и некоторых подсудимых, и показания лиц, располагающих достоверными сведениями, о том, как в действительности протекала подготовка к нападению на Советский Союз.

Высказывания Гитлера и его сообщников показывают, что замысел преступного нападения на Союз Советских Социалистических Республик политически созрел в умах фашистских заговорщиков давно.

Однако, помимо этого факта, нас интересует также вопрос о том, когда этот замысел стал облекаться в конкретные формы непосредственно военных приготовлений к грабительской войне против Советского Союза.

18 декабря 1940 г. получила официальное оформление известная директива №21 — вариант «Барбаросса».

Когда подпись командования появляется на такого рода документе, то это является моментом, завершающим длительную и напряженную работу всех звеньев аппарата военного управления.

Эта работа может не быть регламентирована письменными приказами. Тайна, которая окутывает эту работу, заставляет часто прибегать к приказам устным. И, наоборот, многие приказы текущего порядка, в силу уже существующего стратегического замысла, приобретают соответствующую направленность, хотя внешне они как будто бы и не имеют с этим стратегическим замыслом ничего общего.

...Представляется целесообразным для установления реального момента начала военных приготовлений к нападению на Советский Союз использовать не только документы, ибо не всегда и не все фиксируется на бумаге, но и прибегнуть к показаниям людей, которые принимали непосредственное участие в осуществлении этих приготовлений.

Вальтер Варлимонт, как известно, был начальником отдела обороны ОКВ, а затем заместителем начальника оперативного штаба руководства.

Его показания в этой части, в которой они затрагивают интересующий нас в данный момент вопрос, я и оглашаю. На вопросы обвинения Варлимонт показал:

«...Я лично впервые услышал об этом плане (имеется в виду план «Барбаросса») 29 июля 1940 г.

...В этот день генерал-полковник Иодль прибыл в специальном поезде на ст. Райхенгалле, где находился отдел «Л» штаба оперативного руководства. Это сразу же бросилось в глаза потому, что до этого генерал Иодль к нам, пожалуй, не приезжал. Кроме меня, он приказал явиться также трем другим старшим офицерам...

...Я не могу дословно повторить его выражений, но смысл был следующим...

Иодль заявил, что фюрер решил подготовить войну против России. Фюрер обосновал это тем, что война должна произойти так или иначе, так лучше будет, если эту войну провести в связи с уже происходящей войной и, во всяком случае, начать необходимые приготовления к ней»...

«При этом, или несколько позднее, Иодль заявил, что Гитлер намеревался начать войну против Советского Союза уже осенью 1940 года. Однако он отказался затем от этого плана. Причиной этому явилось то, что стратегическое сосредоточение армии к этому времени не могло быть выполнено. Для этого отсутствовали необходимые предпосылки в Польше: железные дороги, помещения для войска, мосты не были подготовлены... Поэтому был издан приказ, который должен был обеспечить все предпосылки для того, чтобы такой поход подготовить и чтобы он состоялся».

На вопрос обвинения о том, является ли этот приказ приказом от 9 августа 1940 г., называвшимся «Ауфбау Ост»?  Варлимонт ответил: «Да, этот приказ был составлен в штабе руководства по приказанию генерала Иодля... По мнению генерала Иодля, концентрация могла состояться только после того, как все приготовления, указанные в этом приказе, будут выполнены».

Далее Варлимонт в своем показании сообщает, что проект плана «Барбаросса», носивший первоначально название «Фриц», докладывался Гитлеру 5 декабря 1940 г. и 18 декабря увидел свет.

Я представляю Трибуналу под номером СССР-228 показания бывшего начальника первого отдела германской военной разведки и контрразведки генерал-лейтенанта бывшей германской армии Ганса Пиккенброка, бывшего начальника и сослуживца Лахузена. Пиккенброк дал эти показания в установленном законами Советского Союза порядке 12 декабря 1945 г. в Москве.

Пока я хотел бы огласить лишь следующие строки из показаний Пиккенброка, относящиеся к тому вопросу, который мы сейчас разбираем; эти строки находятся на первой странице русского текста показаний и они отчеркнуты красным карандашом. Это соответствует странице 34 папки документов.

«...я должен сказать, — показал Пиккенброк, — что уже с августа—сентября 1940 г. со стороны отдела иностранных армий генштаба стали значительно увеличиваться разведывательные задания «Абверу» по. СССР. Эти задания, безусловно, были связаны с подготовкой войны против России.

О более точных сроках нападения Германии на Советский Союз мне стало известно в январе 1941 года от Канариса. Какими источниками пользовался Канарис, я не знаю, однако он сообщил мне, что нападение на Советский Союз назначено на 15 мая».

В распоряжении Советского обвинения есть также показания начальника III отдела германской военной разведки и контрразведки — генерал-лейтенанта бывшей германской армия Франца фон Бентивеньи, данные им 28 декабря 1945 г.

Я также оглашу лишь те места показаний Бентивеньи, которые имеют непосредственное отношение к вопросу о начале военных приготовлений против Советского Союза

«О подготовке Германией военного нападения на Советский Союз впервые я узнал в августе 1940 года от руководителя германской разведки и контрразведки адмирала Канариса. В неофициальной беседе, происходившей в служебном кабинете Канариса, он сообщил мне, что Гитлер приступил к проведению мероприятий для осуществления похода на Восток, о котором он объявил еще в 1938 году в своем выступлении на Берлинском совещании гаулейтеров.

...Канарис сказал мне, что теперь эти замыслы Гитлера начали принимать реальные формы. Видно это хотя бы из того, что дивизии германской армии в большом количестве перебрасываются с запада к восточным границам и согласно специальному приказу Гитлера размещаются на исходных позициях предстоящего вторжения в Россию».

И, наконец, для того чтобы закончить с вопросом о действительном сроке военных приготовлений фашистской Германии к предательскому нападению на Советский Союз, я хотел бы остановиться на заявлении генерала Мюллера. Это заявление датировано 8 января 1946 г. и написано в лагере для военнопленных.

...Генерал Мюллер принадлежит, если можно так выразиться, к среднему звену германского генералитета. Ом был начальником штаба армии, командовал армейским корпусом. Его заявление отражает ряд моментов, которые могут быть признаны заслуживающими внимания с точки зрения выяснения обстоятельств, сопутствующих подготовке, которую Германия вела против Советского Союза.

«Подготовка к нападению на Советский Союз началась еще в июле 1940 г. В то время я был первым офицером штаба армейской группировки «Ц» в Дижоне (Франция). Командующим был генерал-фельдмаршал фон Лееб. В состав этой армейской группировки входили 1, 2 и 7-я армии, являющиеся оккупационными войсками во Франции. Кроме того, во Франции находилась армейская группировка «Морского льва» (десанта против Англии) и армейская группировка «Б» (фон Бок). В течение июля штаб армейской группировки «Б» был переведен на Восток (Познань). Штабу армейской группировки «Б» были приданы переброшенные из Франции (из состава оккупационных войск): 12 армия, 4 армия, 48 армия и еще несколько корпусов и около 30 дивизий. Из этого числа несколько дивизий взяты были из армейской группировки «Ц».

Непосредственно после кампании на западе ОКХ отдало приказ о демобилизации 20 дивизий. Этот приказ был отменен и 20 дивизий не были демобилизованы. Вместо этого они по возвращении в Германию были уволены в отпуск и таким образом держались наготове на случай срочной мобилизации.

Оба эти мероприятия — перевод около 500 тысяч человек на границу с Россией и отмена приказа о роспуске около 300 тысяч человек — доказывают, что уже в июле 1940 года существовали планы военных действий на Востоке.

Следующим приказом, свидетельствующим о подготовке Германии к-нападению на Советский Союз, явилось изданное в сентябре 1940 года письменное распоряжение ОКХ о формировании в Лейпциге новой армии (11-й), нескольких корпусов и около 40 пехотных и танковых дивизий. Формирование этих соединений производилось с сентября 1940 года командующим резервной армией генерал-полковником Фроммом, частично это формирование производилось во Франции, главным же образом в Германии. К концу сентября 1940 года ОКХ вызвало меня в Фонтенбло. Оберквартирмейстер I генерального штаба сухопутных сил генерал-лейтенант (впоследствии фельдмаршал) Паулюс передал мне, пока что в устной форме, приказ о том, что мой штаб (армейской группировки «Г») должен быть к 1 ноября переведен в Дрезден, а штаб 2-й армии (генерал-полковник Вейхс), входившей в состав этой армейской группировки, — в Мюнхен (также к 1 ноября)».

«Задача, — продолжает генерал Мюллер, — заключалась в руководстве военной подготовкой вновь формируемых вышеуказанных 40 дивизий. Согласно этому приказу, подтвержденному впоследствии письменным приказом за подписью начальника генерального штаба Гальдера, перевод частей был проведен в установленный срок. При нападении на Советский Союз эти 40 дивизий были введены в действие».

«Поскольку, — сообщает Мюллер, — действительно задачей армии являлась подготовка к нападению на Советскую Россию, то на первом плане стоял вопрос об обучении офицеров генерального штаба в соответствии с этим планом.

В конце января 1941 года я был командирован телеграфным приказом начальника генерального штаба Гальдера на военные игры в Сен-Жермен (около Парижа) в армейскую группировку Рундштедта. Задачей военной игры было наступление из Румынии и Южной Польши в направлении на Киев и к югу от него. В основном военная игра соответствовала условиям будущего приказа о стратегическом развертывании сил, к чему я еще вернусь ниже. Руководителем военной игры был начальник штаба армейской группировки Рундштедт. Присутствовали: Рундштедт, Гальдер, начальники штабов: 6-й армии — полковник Гейм, 11-й армии — полковник Велер, танковой группы Клейста — полковник Цвиглер и несколько генералов танковых войск. Военная игра происходила в месте расположения армейской группировки Рундштедта, примерно с 31 января по 2 февраля 1941 г. Игра показала необходимость сильной концентрации танковых сил».

Представленные мною до настоящего момента документы характеризуют мероприятия военного командования германских вооруженных сил по подготовке стратегического развертывания германских войск для нападения на Союз Советских Социалистических Республик.

По времени эти мероприятия охватили значительную часть 1940 года и начались по крайней мере за шесть месяцев до появления на свет директивы №21 «Барбаросса».

Направление и задачи разведывательной работы в связи с вариантом «Барбаросса», как известно, определялись директивой верховного командования германскими вооруженными силами, которая была адресована контрразведке 6 ноября 1940 г. и подписана подсудимым Иодлем.

...Я не собираюсь цитировать этот документ, но считаю необходимым напомнить, что в нем от разведывательных органов требовалось, чтобы перегруппировки войск на восточной границе Германии всячески маскировались и чтобы у Советского Союза создалось впечатление, что готовится какая-то акция на Балканах.

Деятельность разведывательных органов строго регламентировалась. Эта деятельность должна была обеспечить, чтобы численность германских войск на Востоке осталась бы скрытой насколько это возможно, чтобы было создано впечатление незначительной концентрации войск на севере восточных провинций и, наоборот, весьма значительной концентрации в южной их части, в протекторате и в Австрии.

Указывалось также на необходимость создания преувеличенных представлений о количестве частей противовоздушной обороны и о незначительном размахе дорожных работ.

Здесь я позволю себе сделать два замечания по существу. Активизация работы разведывательных органов против Советского Союза, по показаниям Пикккенброка, началась до появления этой директивы в августе 1940 года. И уж, конечно, дело заключалось не только в работе по дезинформации в связи с проводившейся перегруппировкой сил с Запада на Восток.

Я прошу обратиться к показаниям бывшего начальника III отдела разведки и контрразведки германской армии фон Бентивеньи.

«...Я еще в ноябре 1940 года получил от Канариса указание активизировать контрразведывательную работу в местах сосредоточения германских войск на советско-германской границе».

«Согласно этому указанию, мною тогда же было дано задание органам германской военной разведки и контрразведки «Абверштелле», «Кенигсберг», «Краков», «Бреслау», «Вена», «Данциг» и «Познань» усилить контрразведывательную работу... »

«...в марте 1941 года я получил от Канариса следующие установки по подготовке к проведению плана «Барбаросса»:

а) подготовка всех звеньев «Абвер-3» к ведению активной контрразведывательной работы против Советского Союза, как то: создание необходимых «Абвергрупп», расписание их по боевым соединениям, намеченным к действиям на Восточном фронте, парализация деятельности советских разведывательных и контрразведывательных органов;

б) дезинформация через свою агентуру иностранных разведок в части создания видимости улучшения отношений с Советским Союзом и подготовки удара по Великобритании;

в) контрразведывательные мероприятия по сохранению в тайне ведущейся подготовки к войне с Советским Союзом, обеспечение скрытности перебросок войск на Востоке».

«...В марте 1941 года я был свидетелем разговора Канариса с начальником отдела диверсии и саботажа «Абвер-2» полковником Лахузен о мероприятиях по плану «Барбаросса». При этом Лахузен и Канарис все время ссылались на имеющийся у Лахузена по этому поводу письменный приказ.

Я лично, как начальник «Абвер-1», начиная с февраля 1941 года и вплоть до 22 июня 1941 г., неоднократно вел деловые переговоры по плану «Барбаросса» с начальником отдела иностранных армий генерального штаба генерал-лейтенантом Типельскирх и начальником отдела «Восток» полковником Кинцель. Эти переговоры касались уточнения различных заданий «Абверу» по Советскому Союзу и, в частности, о перепроверке старых разведывательных данных о Красной Армии, а также по уточнению дислокации советских войск в период подготовки нападения на Советский Союз».

«...периферийным отделам разведки «Абверштелле», которые вели работу против России, было дано задание увеличить засылку агентов в СССР. Такое же задание об усилении агентурной работы против СССР было дано всем разведывательным органам, которые имелись в армиях и армейских группировках. Для более успешного руководства всеми этими органами «Абвера» в мае 1941 года был создан специальный разведывательный штаб, носивший условное название «Валли-1».

Руководителем «Валли-1» был назначен как лучший специалист по работе против России майор Баун. Позднее, когда по нашему примеру «Абвер-2» и «Абвер-3» также создали штабы «Валли-2» и «Валли-3», этот орган в целом именовался штабом «Валли» и руководил всей разведывательной, контрразведывательной и диверсионной работой против Советского Союза. Во главе штаба «Валли» стоял полковник Шмальшлегер.

Из неоднократных докладов полковника Лахузена Канарису, на которых я также присутствовал, мне известно, что по линии этого отдела проводилась большая подготовительная работа к войне с Советским Союзом. За период февраль—май 1941 года происходили неоднократные совещания руководящих работников «Абвер-2» у заместителя Иодля генерала Варлимонта. Эти совещания проводились в кавалерийской школе в местечке Крампниц. В частности, на этих совещаниях, в соответствии с требованиями войны против России, был решен вопрос об увеличении частей особого назначения, носивших название «Бранденбург-800», и о распределении контингента этих частей по отдельным войсковым соединениям».

В этом отношении вносят ясность показания заместителя Лахузена по II отделу германской военной разведки и контрразведки при верховном командовании германскими вооруженными силами полковника бывшей германской армии Эрвина Штольца, который был взят в плен Красной Армией. Штольц показывает:

«...Я получил указание от Лахузена организовать и возглавить специальную группу под условным наименованием «А», которая должна была заниматься подготовкой диверсионных актов и работой по разложению в советском тылу в связи с намечавшимся нападением на Советский Союз.

В то же время Лахузен дал мне для ознакомления и руководства приказ, поступивший из оперативного штаба вооруженных сил, подписанный фельдмаршалом Кейтелем и генералом Иодлем (или генералом Варлимонтом по поручению Кейтеля, точно не помню). Этот приказ содержал основные директивные указания по проведению подрывной деятельности на территории Союза Советских Социалистических Республик после нападения Германии на Советский Союз.

Данный приказ был впервые помечен условным шифром «Барбаросса»...

«В приказе указывалось о том, что в целях нанесения молниеносного удара против Советского Союза «Абвер-2» при проведении подрывной работы против России должен использовать свою агентуру для разжигания национальной вражды между народами Советского Союза».

«Выполняя упомянутые выше указания Кейтеля и Иодля, я связался с находившимися на службе в германской разведке украинскими националистами и другими участниками националистических фашистских группировок, которых привлек для выполнения поставленных выше задач.

В частности, мною лично было дано указание руководителям украинских националистов германским агентам Мельнику (кличка «Консул-1») и Бандере организовать сразу же после нападения Германии на Советский Союз провокационные выступления на Украине с целью подрыва ближайшего тыла советских войск, а также для того, чтобы убедить международное общественное мнение в происходящем якобы разложении советского тыла.

Нами были подготовлены также специальные диверсионные группы для подрывной деятельности в Прибалтийских Советских Республиках».

«...Кроме того, была подготовлена для подрывной деятельности на советской территории специальная воинская часть — учебный полк особого назначения «Бранденбург-800», подчиненный непосредственно начальнику «Абвер-2» Лахузену.

В задачу этого созданного в 1940 году специального соединения входил захват оперативно важных объектов — мостов, туннелей, оборонных предприятий и удержание их до подхода авангардных частей германской армии. При этом, вопреки международным правилам ведения войны, личный состав этого полка, укомплектованный главным образом за счет зарубежных немцев, широко использовал применение обмундирования и вооружения армии противника для маскировки своих операций.

В процессе подготовки нападения Германии на СССР командование полка «Бранденбург-800» также запасало предметы обмундирования и вооружения Красной Армии и организовало отдельные отряды из числа немцев, знающих русский язык...»

...прежде чем перейти к дальнейшему изложению, мне хотелось бы -отметить, что разведывательной работой в Германии занималось также и ведомство подсудимого Кальтенбруннера. Я ограничусь представлением одного документа, характеризующего, каким образом гитлеровцы, используя свои связи, создавали затруднения в Иране, через который, как известно, шли пути доставки в СССР автомашин и самых разнообразных военных материалов.

...Документ этот представляет письмо подсудимого Кальтенбруннера на имя подсудимого Риббентропа. Напечатано письмо на бланке начальника полиции безопасности и СД.

«28 июля 1943 г.

Секретно

ГОСПОДИНУ МИНИСТРУ ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ ФОН РИББЕНТРОПУ

Берлин

Выборы в иранский парламент.

Глубокоуважаемый господин министр!

Мы непосредственно связались с Ираном и получили... сообщение о возможности немецкого влияния на ход выборов в иранский парламент.

Для того чтобы оказать решающее влияние на выборы, нужен подкуп.

Для Тегерана необходимо 400 тысяч туманов, а для всего остального Ирана, по крайней мере, 600 тысяч туманов.

Следует заметить, что националистически настроенные иранские круги ожидают вмешательства Германии.

Прошу вас сообщить мне, возможно ли получение одного миллиона туманов от министерства иностранных дел. Переслать эти деньги можно будет с людьми, отправляемыми нами туда самолетом.

Хайль Гитлер.

Преданный вам Кальтенбруннер — СС обергруппенфюрер».

Этот документ может составить представление о том круге вопросов, который интересовал имперского министра иностранных дел.

Столь своеобразная деятельность министерства иностранных дел «Третьего рейха» не была эпизодической.

С течением времени сотрудничество министерства иностранных дел фашистской Германии и рейхсфюрера СС крепло и получало все большее и большее развитие. В результате этого на свет появился весьма любопытный документ, который может быть озаглавлен, как соглашение между Гиммлером и Риббентропом об организации разведывательной работы.

Текст соглашения гласит:

«Приказом от 12 февраля 1944 г. фюрер поручил имперскому руководителю СС создать единую немецкую секретную разведывательную службу. Секретная разведывательная служба имеет целью, поскольку речь идет о загранице, добывание для империи сведений в политической, военной, экономической и технической областях. При этом фюрер установил, что руководство разведывательной службой, поскольку речь будет идти о загранице, должно осуществляться по согласованию с министром иностранных дел. В связи с этим, между имперским министром иностранных дел и имперским руководителем СС было заключено следующее соглашение:

1) Секретная разведывательная служба имперского руководителя СС является важным инструментом для добывания сведений во внешне -политической области, который предоставляется в распоряжение министра иностранных дел. Первым условием этого является тесное товарищеское и лояльное сотрудничество между министерством иностранных дел и главным имперским управлением безопасности. Добывание внешнеполитических сведений дипломатической службой этим самым не затрагивается.

2) Министерство иностранных дел предоставляет в распоряжение главного имперского управления безопасности необходимую для ведения разведывательной службы информацию о внешнеполитическом положении и установки немецкой внешней политики и передает главному имперскому управлению безопасности свои разведывательные и прочие задания в области внешней политики, которые должны выполняться органами секретной разведывательной службы.

3) Поступающий в секретную разведывательную службу разведывательный материал в области внешней политики предоставляется...»

Это соглашение, подписанное Гиммлером и Риббентропом, создавало такое положение, когда весьма трудно было разобраться в условиях фашистской Германии, где кончалось гестаповское ведомство Гиммлера и где начиналось иностранное ведомство подсудимого Риббентропа.

Непосредственные мероприятия фашистских заговорщиков по включению Румынии, Финляндии и Венгрии в подготовку разбойничьего нападения на Советский Союз начались, по крайней мере, с сентября 1940 года, когда была направлена военная миссия в Румынию.

Переговоры, сопровождавшие военную подготовку к агрессии против Советского Союза в каждой из этих стран, были в основном закончены в период сентябрь—декабрь 1940 года. Переговоры эти велись между генеральными штабами германской армии и армий стран сателлитов. Предметом переговоров во всех случаях были вопросы чисто военного характера, подготовка войск, транспортировка воинских частей, согласование стратегических планов, установление количества дивизий, предназначенных для нападения на Советский Союз, и т.д.

Такой характер переговоров свидетельствует о том, что предварительное согласие об агрессии против Советского Союза между фашистским правительством Германии и правительствами Румынии, Финляндии и Венгрии, существовало еще раньше, чем начались эти переговоры.

И, наконец, представленными документами устанавливается, что каждой из этих стран в той или иной форме фашистскими заговорщиками были обещаны территории, принадлежащие Советскому Союзу.

Для того чтобы получить полное представление о последствиях грабительской агрессии фашистов против Союза Советских Социалистических Республик, нельзя ограничиваться одним планом «Барбаросса».

Это план стратегический. План военного нападения. План начала агрессии.

Вслед за этим нападением следовало, как известно, так называемое «освоение» и «организация» оккупированных территорий. План этого «освоения» и «организации», являющийся планом уничтожения мирных граждан и ограбления оккупированных областей Советского Союза, был подготовлен так же, как и план «Барбаросса», заранее.

Еще не напав на Советский Союз, гитлеровцы установили и расписали по соответствующим параграфам своих инструкций, указаний, распоряжений методы расправы с гражданским населением, порядок и способы ограбления Советской страны и превращение ее в колониальную область «Третьего рейха».

Когда же война началась и тайное стало явным, фашисты не постеснялись перенести все эти вопросы на страницы своей печати.

...В «Дасшварцекор» газетке охранных отрядов фашистской партии, являвшейся органом рейхсфюрера СС, в статье, озаглавленной «Германизировать ли?!», открыто писалось:

«Для одного из номеров газеты «Дейче арбайт», посвященного задачам переселения на Восток, рейхсфюрер СС дал следующий лозунг:

Нашей задачей является не германизировать Восток в старом смысле этого слова, то есть привить населению немецкий язык и немецкие законы, а добиться, чтобы на Востоке жили только люди действительно немецкой крови».

Отрицание германизации не ново. Однако в устах рейхсфюрера СС как государственного комиссара по укреплению немецкой нации, оно становится приказом. В этом заключается весь смысл этих слов.

Отказ от германизации населения оккупированных стран и утверждение, что на Востоке «должны быть только люди действительно немецкой, германской крови», на практике означали массовое истребление советских граждан, их ограбление, угон в рабство, уничтожение многовековой русской культуры, разрушение наших городов и сел.

22 июня 1941 г. после длительной подготовки немецко-фашистские полчища обрушились на Советский Союз. 170 дивизий, сконцентрированных на границах Советского Союза от Ледовитого океана до Черного моря, начали вторжение.

Военные задачи нападения были сформулированы в плане «Барбаросса».

«Германские вооруженные силы должны быть готовы к тому, чтобы еще до окончания войны с Англией победить путем быстротечной операции Советскую Россию...

Для этого армия должна будет представить все состоящие в ее распоряжении соединения, с тем лишь ограничением, что оккупированные области должны быть защищены от всяких неожиданностей».

Вариант «Барбаросса» предусматривал необходимость уничтожения Красной Армии, устранения возможности отступления ее боеспособных частей в глубь страны и быстрое достижение немецко-фашистскими захватчиками линии, с которой советская авиация не смогла бы подвёргать воздействию германские области.

В качестве конечной цели по варианту «Барбаросса» намечалось закрепление на линии Астрахань—Архангельск уничтожение авиацией уральской промышленности, захват Ленинграда и Кронштадта и, как решающий финал, овладение Москвой.

Политические цели, определившие военные планы, были сформулированы гитлеровцами во многих документах, которые были оглашены в суде. Но особенно ясно об этих целях говорилось на совещании в главной квартире Гитлера 16 июля 1941 г. На этом совещании Гитлер, Геринг, Розенберг, Кейтель и другие фашистские заговорщики решали, как им казалось, дальнейшие судьбы Советского Союза.

Крым, с прилегающими районами Украины, Прибалтика, белостокские леса и Кольский полуостров объявлялись присоединенными к Германии. «Волжские колонии» должны были стать также областью империи. Бакинская область мыслилась как немецкая военная колония. Румынии отдавалась Бессарабия и Одесса, Финляндии — Восточная Карелия, Ленинград и Ленинградская область.

Как известно, гитлеровцы всегда стремились к тому, чтобы их действительные разбойничьи цели не получали огласки. На том же совещании в главной квартире 16 июля 1941 г. Гитлер, например, говорил, что является весьма важным не раскрывать своих установок перед всем миром, не осложнять своего пути излишними объяснениями и при мотивировке своих действий исходить из тактических намерений.

Подсудимый Розенберг 20 июня 1941 г. на совещании по вопросу о Востоке заявил, что большое значение имеет тактика, а политические установки будут определяться от случаю к случаю, когда тот или иной лозунг сможет быть предан гласности.

Учитывая это обстоятельство, представляется полезным для нашего исследования обратиться к некоторым высказываниям фашистских военных преступников, относящимся к тому периоду, когда они считали возможным обнародовать некоторые свои политические установки.

В 1941 ив 1942 гг. фашистские орды прорвались на значительные территории Советского Союза, подходили к Москве, бой шел на берегах Волги.

«Призрак «Великой Германии», господствующей над миром, маячил перед гитлеровскими заговорщиками. Наступил, казалось, тот самый случай, о котором говорил подсудимый Розенберг, когда можно было, с точки зрения фашистских преступников, «некоторые политические лозунги предать гласности».

...Розенберг 27 июля 1942 г. так решил восточную проблему:

«Проблема Востока состоит в том, чтобы перевести балтийские народы на почву немецкой культуры и подготовить широко задуманные военные границы Германии. Задача Украины состоит в том, чтобы обеспечить продуктами питания Германию и Европу, а континент — сырьем.

Задача Кавказа, прежде всего, является политической задачей и означает расширение континентальной Европы, руководимой Германией, от кавказского перешейка на Ближний Восток».

27 ноября 1941 г. подсудимый Риббентроп делал доклад о международном положении. Текст этого доклада опубликован в №329-а газеты «Гамбургер фремденблатт».

Риббентроп говорил в этом докладе:

«Я хотел бы следующим образом резюмировать последствия этого поражения Советской России и оккупации большой части Европейской России в 1941 году.

1. В военном отношении, этим самым, последний союзник Англии на континенте перестал быть фактором, имеющим значение. Германия и Италия с их союзниками становятся, таким образом, в Европе неприступными. Кроме того, освободились колоссальные силы.

2. В экономическом отношении державы оси вместе с их друзьями и, тем самым вся Европа, приобрели независимость от заокеанских стран. Европа раз и навсегда освободилась от угрозы блокады. Зерно и сырье Европейской России могут полностью удовлетворить потребности Европы. Ее военная промышленность будет служить военному хозяйству Германии и ее союзников, в результате чего еще больше возрастет военный потенциал Европы. Организация этого огромного пространства уже в полном разгаре. Таким образом, созданы все решающие предпосылки для конечной победы оси и ее союзников над Англией».

Я позволю себе представить еще один документ на ту же тему. Это выступление Геббельса в Мюнхене, опубликованное 19 октября 1942 г. в центральном органе нацистской партии «Фелькишер беобахтер» («Южно-германское издание).

...В этом своем выступлении Геббельс говорил:

«Мы завоевали важнейшие хлебные, угольные и металлургические районы Советского Союза. Нам принадлежит сегодня то, что потерял враг. А так как то, чего недостает противнику, прибавилось нам, то это ценится вдвое. В прошлом мы были народом без пространства, но сегодня это уже не так. Сегодня мы должны только придать определенную форму тому пространству, которое завоевали наши солдаты, сделать его полезным для нас, а это требует определенного времени. Но если англичане утверждают, что мы проиграли войну из-за того, что потеряли время, то это утверждение только доказывает их полное непонимание обстановки. Время работает только против того, кто не имеет пространства и сырья. Если мы используем время для того, чтобы организовать завоеванные пространства, то оно будет работать we против нас, а на нас... »

...То, что Геббельс, подсудимый Риббентроп и Розенберг говорили об использовании завоеванного солдатами пространства, в ОКВ это принимало более определенную форму планов дальнейшей агрессии.

В этом отношении представляет интерес следующий документ, который представляет собой письмо германского военно-морского штаба, направленное в адрес главнокомандующих групп Запад, Север и Юг. Этот документ был обнаружен в германских архивах союзными войсками.

Письмо имеет заголовок: «Задачи дальнейшего ведения войны после окончания восточной кампании», №1385/41 и дату 8 августа 1941 г.

В эти дни фашистские заговорщики считали, что победа над Советским Союзом — всего лишь вопрос времени, и поэтому планировали дальнейшую агрессию.

Письмо, которое я собираюсь здесь процитировать, начинается словами:

«Штабом морского руководства получен проект указаний фюрера о дальнейших намерениях по окончании восточного похода.

Нижеследующие пожелания дают в общих чертах картину этих намерений и предназначены для личной ориентировки главнокомандующих и начальников их штабов.

Усиление вооруженных сил в Северной Африке в объеме, достаточном для овладения Тобруком. Для планомерной проводки потребного транспорта необходимо возобновление налетов германских воздушных сил на Мальту.

При планомерном обороте транспорта можно рассчитывать на поход на Тобрук с середины сентября, если только условия погоды не обусловят отсрочки.

В случае, если после очевидного окончании восточной кампании удастся перетянуть на нашу сторону Турцию, предусматривается, после минимального 85-дневного срока подготовки необходимых сил, после предварительного обеспечения перевала через Кавказ и улучшения анатолийских транспортных условий в Турции с немецкой помощью, — нападение на Сирию и Палестину в направлении на Египет.

В случае, если Турция, — пишется там, — не перейдет на нашу сторону, даже после поражения Советской России, удар на юг через Анатолию будет осуществлен против ее воли.

Удар на Египет и Киренаику (после падения Тобрука). Предположительно, этот удар не может осуществиться ранее конца 1941 — начала 1942 гг.

Если крушение Советской Россия создаст для этого необходимые предпосылки, предусматривается продвижение моторизованного экспедиционного корпуса через Закавказье, в направлении Персидский залив—Иран—Сирия—Египет.

Этот удар, по условиям погоды, будет возможен только в начале 1942 г.».

...Этот документ свидетельствует о том, какой оборот событиям предполагали дать фашистские заговорщики, если бы Красная Армия не остановила их агрессии.

Фашистские агрессоры надеялись в молниеносной войне разгромить Советский Союз, захватить его богатства, покорить советский народ и открыть тем самым себе путь к мировому господству.

...Заканчивая представление документов об агрессии фашистских преступников против Советского Союза, позвольте кратко сформулировать следующие основные выводы:

1. Преступный замысел против Союза Советских Социалистических Республик, имевший целью ограбление Советского Союза и использование его богатств для дальнейшей германской агрессии, созрел у фашистских заговорщиков задолго до того, как это нападение было осуществлено.

2. Непосредственные военные приготовления к нападению на Советский Союз велись фашистскими преступниками по меньшей мере в течение года и охватывали не только Германию, но и страны-сателлиты, в первую очередь Румынию, Финляндию, Венгрию.

3. Реализация преступных целей фашистской агрессии, заключавшихся в уничтожении мирного населения, ограблении Советского Союза и отторжении принадлежавших ему территорий, была запланирована заранее, до нападения на Советский Союз.

К счастью для всех свободолюбивых народов, Союз Советских Социалистических Республик, советский народ и его Красная Армия полностью опрокинули все человеконенавистнические планы фашистских захватчиков.

Красная Армия не только выстояла и остановила фашистскую агрессию, но вместе с союзными армиями привела гитлеровскую Германию к полной катастрофе, а фашистских военных преступников — на скамью подсудимых.

ПРЕДСТАВЛЕНИЕ АНГЛИЙСКИМ ОБВИНИТЕЛЕМ РОБЕРТСОМ ДОКАЗАТЕЛЬСТВ В ОТНОШЕНИИ ПОДСУДИМЫХ КЕИТЕЛЯ И ИОДЛЯ

[Из стенограммы заседания Международного Военного Трибунала от 9 января 1946 г.]

Господа Судьи, моим долгом является.представление доказательств против Кейтеля, а также против подсудимого Иодля.

Дело, касающееся Кейтеля и Иодля, идет по параллельным линиям. В большинстве документов говорится о них обоих вместе.

Подсудимый Кейтель в феврале 1939 года стал начальником ОКВ, а Иодль стал начальником оперативного штаба. Это точно доказывается стенографическими записями и документами.

Кейтель руководил отделом «Вермахт» в имперском военном министерстве.

Иодль в 1936 году имел звание подполковника и занимал пост начальника оперативного отдела обороны страны — Ландсфертейдинунг. Я хочу сослаться на период до 1938 года — до организации ОКВ. Первый документ, который я хотел бы упомянуть, — ЕС-177 (доказательство США-390).

Это протокол заседания комитета имперского совета обороны, которое имело место вскоре после прихода нацистов к власти. Протокол датирован 22 мая 1933 г.

Кейтель председательствовал на этом совещании. Имело место продолжительное обсуждение предварительной подготовки Германии к войне. Подсудимый Кейтель рассматривал эту задачу как неотложную; он считал, что в предыдущие годы было сделано очень мало. Кейтель подчеркнул необходимость сохранения документа втайне, а также то, что документ не должен быть потерян и что устные заявления должны отрицаться в Женеве. И я отмечаю, что уже в ранние дни 1933 года начальник штаба вооруженных сил Германии рассматривал ложь как оружие.

Следующий документ — это протокол комитета имперского совета обороны, датированный 26 июня 1935 г., под номером ЕС-405 (доказательство ВБ-160). Он устанавливает тот факт, что Иодлю были известны планы ремилитаризации Рейнской области и что он сам замешан в этом событии. Трибунал увидит, что в начале страницы, абзац «ф», отмечено, что полковник Иодль делает сообщение о подготовке к мобилизации и говорит:

«Демилитаризованная зона требует особого управления. В своей речи от 21 мая и в других своих выступлениях фюрер утверждал, что положения Версальского договора и Локарнского пакта касательно демилитаризованной зоны должны быть пересмотрены. На вопрос французского поверенного в делах касательно призывного пункта в демилитаризованной зоне имперское правительство ответило, что никакие гражданские власти и никакие другие учреждения в демилитаризованной зоне не уполномочиваются на выполнение задач по мобилизации, например таких, как организация, обмундирование и вооружение каких-либо соединений в случае войны или для приготовления к ней.

Поскольку в настоящее время следует избегать политических трений с иностранными державами, я подчеркиваю — в настоящее время, — должны быть проведены только такие подготовительные меры, которые являются совершенно необходимыми. Наличие таких приготовлений или намерений провести их должно содержаться в строжайшем секрет в самой этой зоне так же, как и во всей остальной империи».

Это ясно показывает, что Иодлю было известно подготавливаемо нарушение Версальского договора.

Перед тем днем, когда Рейнская область была ремилитаризована, 7 марта 1936 г., подсудимый Кейтель издал директиву — документ С-194 (доказательство США-55), в которой предусматривалась воздушная разведка и передвижение подводных лодок в случае, если какая-либо нация сделает попытку помешать ремилитаризации.

Я перехожу к 4 февраля 1938 г., когда было сформировано OKB. Вскоре после этого 19 апреля 1938 г. было издано руководство (доказательство США-211) «совершенно секретно, только для командующих».

«Руководство войной, как проблема организации».

Я прочту только из приложения, которое называется «Что такое война будущего?»

«Неожиданность, которая должна быть предпосылкой для быстрого военного успеха, часто требует, чтобы военные действия начались прежде, чем закончена мобилизаций, и прежде, чем армии будут приведены в полную готовность.

Объявление войны больше не является необходимым первым шагом для начала войны.

Обычные правила войны, касающиеся нейтральных государств, могут учитываться только с той точки зрения, насколько проведение этих правил создаст большие преимущества или, наоборот, ущерб для воюющих народов».

Можно, конечно, сказать, что это только теоретические рассуждения и что они могут относиться к любому другому государству, которое может иметь намерение начать войну против Германии. Суд учтет положение в Европе в 1938 году и решит вопрос о том, имела ли тогда Германия какого-либо потенциального агрессора против нее.

Этот отрывок показывает тот метод, которым Германия действительно начинала войны в 1939 году и в последующие годы.

Сейчас я перейду к тому пути, о котором уже много раз говорилось и будет еще говориться. Это путь от 1938 до 1941 года до окончательного акта агрессии. Документы достаточно ясно демонстрируют, что Кейтель, будучи начальником ОКВ, и Иодль, будучи начальником оперативного штаба, были неразрывно связаны с каждым отдельным актом агрессии, которые проводились против различных жертв нацистской агрессии.

Я начну с агрессии против Австрии. Вы помните дневник Иодля, запись от 12 февраля 1938 г., о том, как Кейтель применил нажим на Шушнига (документ ПС-1780) и как на следующий день Кейтель писал Гитлеру (документ ПС-1775, доказательство США-73), предлагая инсценировку военных действий и распространение ложных слухов.

Затем следует отметить оперативные приказы ОКВ от 11 марта 1938 г. по операции «ОТТО», за которые ответственен Кейтель.

Председатель: Какие номера приказов?

Робертс: С-102, С-103, С-182. Один из них имеет подпись Кейтеля или его инициалы и два имеют инициалы Иодля. Это были оперативные приказы о вторжении в Австрию. Приказ о том, если Трибунал помнит, что с чешскими солдатами следует обращаться, как с врагами, а с итальянцами, как с друзьями. Это первая веха на этом пути — оккупации Австрии.

Далее я остановлюсь на вопросе агрессии против Чехословакии. Я обращаю внимание Трибунала на документ ПС-388 — досье, представленное под номером США-26.

Из протокола совещания от 21 апреля 1938 г. видно, что на этом совещании были разработаны и подвергнуты обсуждению предварительные планы, включая возможность инцидента, а именно убийства германского посла в Праге.

Документ 5 в этом досье, датированный 20 мая 1938 г., показывает, что планы политической и военной кампании против Чехословакии были разработаны Кейтелем.

Документ 11, датированный 30 мая 1938 г., представляет собой директиву, подписанную Кейтелем, относительно вторжения на территорию Чехословакии, причем там указывалась дата 1 октября 1938 г.

Затем идет ряд документов, на которых имеются инициалы Иодля, а именно: документы 14 и 17.

Затем идет директива (документы 31 и 32) от 27 сентября 1938 г., подписанная Кейтелем, о тайной мобилизации.

Дневник Иодля, документ ПС-1780, содержит много записей о предстоящей агрессии, в особенности записи от 18 мая и 8 сентября 1938 г. В дневнике Иодля, документ ПС-1780, имеется весьма обличительная запись от 11 сентября, где говорится:

«Днем состоялось совещание с государственным секретарем».

Председатель: Не назовете ли вы нам дату?

Робертс: Эта запись от 11 сентября 1938 г. «Совещание, имевшее место днем, с государственным секретарем Янке из министерства народного просвещения и пропаганды. Там обсуждались важные общие задачи. Всесторонняя подготовка для того, чтобы опровергать нарушения международного права с нашей стороны и использовать нарушения международного права противником, рассматривалась как особенно важный вопрос на этом совещании». Я подчеркиваю слова «нарушения международного права с нашей стороны».

В результате этого совещания был подготовлен документ, в котором перечислялись возможные нарушения международного права и объяснения для этих нарушений.

После подписания Мюнхенского пакта, как об этом говорилось уже много раз, нацистские заговорщики сразу стали подготавливать захват остальной части Чехословакии.

В этот момент Иодль временно исчезает со сцены, он проходил службу в строевой части, в качестве генерала от артиллерии 44-й дивизии в Австрии. После подписания Мюнхенского пакта, 26 августа 1939 г. накануне вторжения в Польшу, он был вновь вызван для того, чтобы занять свой прежний пост начальника оперативного штаба верховного командования германских вооруженных сил.

Что касается Кейтеля, то 21 октября 1938 г., менее чем через месяц после подписания Мюнхенского пакта, он поставил свою подпись на приказе фюрера о ликвидации остальной части Чехословакии и об оккупации Мемеля (документ С-136, доказательство США-104).

24 ноября 1938 г. (документ С-137, ВБ-33) Кейтель издал меморандум относительно внезапной оккупации Данцига.

17 декабря 1938 г. (документ С-138, США-105) Кейтель подписал приказ о «Подготовке к ликвидации Чехословакии». Эти подготовительные мероприятия были проведены.

15 марта 1939 г. Кейтель присутствовал при встрече фюрера с Гаха — президентом Чехословацкой республики, когда под угрозой бомбардировки Праги Гаха капитулировал и принял ультимативные требования Германии.

Теперь я перехожу к агрессии против Польши. Кейтель присутствовал на совещании в имперской канцелярии 23 мая 1939 г. (документ Л-79, США-27), когда было сказано в такой открытой форме, что «вопрос о Данциге не является предметом обсуждения. На Польшу следует напасть при первой благоприятной возможности. Голландские и бельгийские авиабазы должны быть оккупированы. Нейтралитет следует игнорировать».

Директива о вторжении в Польшу, план «Вейс» (документ С-120А, ВБ-41), была подписана 3 апреля 1939 г. Трибунал вспомнит, что 1 мая эти планы были переданы ОКВ и к 1 сентября вооруженные силы должны были быть в состоянии готовности для нападения. Эта директива была подписана Кейтелем.

Приказ от 22 июля 1939 г. (документ С-126, ВБ-45) был дополнением к первоначальной директиве. В этом приказе подчеркивалась необходимость маскировки и говорилось, что «не следует возбуждать беспокойства среди населения». Этот документ подписан Кейтелем.

17 августа 1939 г. (документ ПС-795, ВБ-54) Кейтель присутствовал на совещании с адмиралом Канарисом относительно предоставления польской военной формы Гейдриху.

«11.00—13.30 — совещание с начальником штаба верховного командования вооруженных сил. Днем «икс» было объявлено 26 августа. Время «игрек» было назначено на 4.30».

Я перехожу к Норвегии и Дании. Мы располагаем относящимся к обеим странам документом С-54, ВБ-86 о том, что 12 декабря 1939 г. Кейтель и Иодль оба присутствовали на совещании у Гитлера, где присутствовал также Редер, когда обсуждалось вторжение в Норвегию. И тот факт, что на Кейтеля была возложена прямая ответственность за эти операции, свидетельствует документ С-63, доказательство ВБ-87, в котором Кейтель писал, что «операции против Норвегии будут проведены под моим прямым и личным руководством». Он руководил работой отдела планирования верховного командования по проведению этих операций.

Я утверждаю, что осведомленность Иодля ясно доказывается также записями в его собственном дневнике (документ ПС-1809). Трибунал вспомнит запись от 13 марта 1940 г., в которой Иодль писал о том, что фюрер все еще подыскивал предлог для проведения операции «Везер». Это было 13 марта.

Там говорится: «Фюрер не отдает приказа относительно операций «Везер», он все еще подыскивает предлог».

И затем в записи от 14 марта написано: «Фюрер еще не решил, какой предлог следует избрать для операции «Везер». С разрешения Трибунала, я хотел бы указать на то, что эта фраза — «еще подыскивает предлог» — показывает в отталкивающем виде понятие о чести, существовавшее у германских военных руководителей.

Норвегия подверглась неожиданному нападению, и только затем были выдвинуты фальсифицированные предлоги.

Я утверждаю, что вторжение в Нидерланды и Люксембург в равной степени, как это ясно доказывает документ, происходило под контролем и руководством Кейтеля, действовавшего с помощью Иодля. Трибуналу уже представлялся протокол совещания, состоявшегося в мае, это — директива, подписанная Кейтелем 15 октября.

Председатель: Какая это серия?

Робертс: Это номер — С-62.

Здесь имеются два документа: от 9 октября и 15 октября. Это две директивы: одна, подписанная Гитлером, другая, подписанная Кейтелем. В них содержатся приказы об оккупации Голландии и Бельгии.

Документ С-10, ВБ-108 от 8 ноября — это оперативный приказ Кейтеля 7-й парашютной дивизии совершить высадку в центре Гааги.

Документ ПС-44, 107-ВБ от 20 ноября, подписанный Кейтелем, представляет собой последующую директиву относительно вторжения в Голландию и Бельгию.

Документ С-72, ВБ-109 от 7 ноября 1939 г. и 10 мая 1940 г. включает в себя восемнадцать- писем, из которых одиннадцать подписано Кейтелем, а 7 — Иодлем, в которых говорилось, что фюрер приказал отложить день вторжения ввиду неблагоприятной погоды.

В дневнике Иодля также имеются записи об этих событиях (документ ПС-1809). Здесь имеется несколько записей относительно предстоящих операций, достигших своего кульминационного пункта 8 мая. Я хочу напомнить Трибуналу одну запись, когда Иодль сказал, что «поступают тревожные информации из Голландии». И далее он выражает негодование по поводу того, что безнравственные голландцы собираются исправлять дорогу и проводить подготовку к мобилизации.

Затем, господа Судьи, состоялось вероломное вторжение в эти три нейтральных государства.

Теперь я перехожу к планированию агрессии против Греции я Югославии. Документ ПС-1541, ВБ-117 от 13 декабря 1940 г. представляет собой приказ Гитлера об операциях против Греции, — зашифрованный под названием «Марита». Этот приказ был подписан Гитлером, копия была направлена Кейтелю в ОКВ.

Документ ПС-448, ВБ-118 представляет собой приказ, который был подписан Гитлером и на котором имеются инициалы Кейтеля. Это приказ от 11 января 1941 г. об операциях против Греции.

Документ С-134, ВБ-119, датированный 20 января 1941 г., показывает, что Кейтель и Иодль оба присутствовали на совещании с Гитлером, Муссолини и другими лицами, когда обсуждались операции против Греции и Югославии.

В документе С-59, ВБ-121 от 19 февраля 1941 г. даты операций «Марита» были проставлены Кейтелем.

Документ ПС-146, ВБ-120. Это протокол совещания у Гитлера от 27 марта 1941 г., на котором присутствовал Кейтель и Иодль и на котором было объявлено решение подвергнуть нападению и разгромить Югославию. Фюрер тогда заявил: «Я решил уничтожить Югославию и я применю безжалостную жестокость для того, чтобы устрашить других нейтралов».

Я перехожу к плану нападения на Советский Союз. Кодовое название плана —«Барбаросса» (документ ПС-446, США-131), датировано 18 декабря 1940 г., который представляет собой приказ Гитлера об операциях «Барбаросса», на нем имеются инициалы Кейтеля и Иодля. Гитлер сказал, как вспомнит Трибунал, что «он намеревается сокрушить Россию в одной стремительной кампании».

Следующий документ ПС-872, США-134 от 3 февраля 1941 г. представляет собой протокол совещания между Гитлером, Кейтелем и Иодлем, на котором обсуждался план «Барбаросса» и операция в Северной Африке. Гитлер заявил тогда: «Когда начнется операция «Барбаросса», то мир затаит дыхание и не сделает никаких замечаний».

Документ ПС-447, США-135 от 13 марта 1941 г. представляет собой оперативный приказ, подписанный Кейтелем, относительно администрации областей, которые должны быть оккупированы.

Документ С-39, США-138 датирован 6 июля 1941 г. Там излагалось расписание проведения операции «Барбаросса». Этот документ был подписан Кейтелем и направлен Иодлю. Документ С-78, США-139 от 9 июня 1941 г. — это приказ Гитлера Кейтелю и Иодлю присутствовать на совещании по осуществлению плана «Барбаросса» 14 июня 1941 г., то есть за 8 дней до начала кампании.

Теперь я перехожу к последнему вопросу — о провокационном подстрекательстве Японии к агрессии против США. Здесь имеются два основных документа, в издании которых участвовали и Кейтель и Иодль. Документ С-75, США-151, датированный 5 марта 1941 г. Это директива ОКВ, подписанная Кейтелем, копия которой была направлена Иодлю. Там говорилось о том, что «Следует добиться активного участия Японии в войне».

Документ С-152, ВБ-122 датирован 18 марта 1941 г. Это протокол совещания у Гитлера, с участием Редера, Кейтеля и Иодля, где говорилось, что «Япония должна захватить Сингапур».

Я перехожу к вопросу военных преступлений и преступлений против. человечности. Уже доказано, что Кейтель подписал приказ «Мрак и туман», документ Л-90, США-503, о том, что лица с оккупированных территорий должны были перевозиться в тюрьму, в Германию, где все следы о них пропадали.

Документ С-50 — это приказ от 13 мая 1941 г. о безжалостных действиях при проведении кампании «Барбаросса». Документ С-51 — приказ. Кейтеля, датированный 27 июня 1941 г. Там говорится: «В соответствии с приказами относительно работы с тематическими материалами, нижеследующие управления должны уничтожить все копии приказа фюрера от 13 мая 1941 г.»:

а) всем инстанциям до «штаба корпуса включительно». Это означает, что командиры, от командира корпуса и ниже, были обязаны уничтожить копии приказа;

б) «командования групп танковых войск». Это также означает, что командующие танковых частей ниже командира корпуса должны были уничтожить копии приказа;

с) «командования армиями и управления равного ранга, — в случае, если существует опасность, что они могут попасть в руки посторонних лиц», — то есть эти документы должны были уничтожить даже высшие генералы, если линия фронта приближалась к ним, и в случаях, если существовала опасность, что эти документы могли быть захвачены.

«Однако приказ остается в силе, независимо от уничтожения его копий. В соответствии с §3 командующие несут личную ответственность за то, чтобы управления, а также юридические советники получили во-время инструкции, и только те пункты приказа подтверждаются, которые соответствуют политическим целям высшего командования».

Это касалось немецких солдат, которые не привлекались к ответственности военно-полевыми судами за действия, направленные против советских войск. «Этот приказ также следует уничтожить вместе с копиями приказа фюрера».

Я указываю на тот факт, что ОКВ во главе с Кейтелем стремилось уничтожить этот приказ, который, как я утверждаю, является беззаконным и варварским приказом, что является весьма показательным.

Документ ЮК-20. Он издан в ставке фюрера 6 мая 1943 г., я зачитаю третий абзац этого документа: «В подобных случаях следует проводить тщательное расследование и принимать соответствующие меры против родственников тех французов, которые сражаются за русских, если эти родственники проживают на оккупированной территории Франции. Если расследование покажет, что родственники оказали помощь в целях облегчения бегства из Франции, то в таких случаях следует принимать самые строгие меры».

Документ ЮК-57, ВБ-164, он издан Отделом иностранной контрразведки («Аусланд абвер») и адресован ОКВ. Он датирован 4 января 1944 г. Я хочу огласить только второй абзац:

«Документы относительно «командос» были подобраны и тщательно изучены штабом РСХА. В пяти случаях английские военнослужащие были арестованы как соучастники. В соответствии с приказом фюрера они были расстреляны. Имеется возможность приписать им нарушение международного права и на суде посмертно вынести им смертный приговор. До сих пор не доказано ни одного нарушения международного права со стороны «командос».

Пометки Кейтеля здесь можно найти в левом верхнем углу этого документа. Там говорится: «Нам нужны документы, на основании которых мы сможем произвести такую же процедуру. Это — репрессии, не имеющие ничего общего с военными действиями».

Следующий протокол на ту же тему датирован 6 января 1944 г. В начале этого письма имеются инициалы Кейтеля, которые сделаны красным карандашом и которые показывают, что он получил этот меморандум.

Второй абзац озаглавлен: «Попытка произвести нападение на линкор «Тирпиц».

«В конце октября 1942 г. британские «командос», которые прибыли в Норвегию на катере, имели задание произвести атаку на линкор «Тирпиц» в Тронхейм-фиорде при помощи торпеды с двумя людьми. Эта операция провалилась, так как обе торпеды, которые были прикреплены к катеру, были потеряны в море во время шторма. Из членов команды, насчитывающей шесть англичан и четыре норвежца, группа из трех англичан и двух норвежцев была замечена на норвежской границе. Однако удалось арестовать только одного английского моряка Роберта П. Эванса. Остальные скрылись в Швецию.

Эванс имел при себе пистолетный кабур, какой обычной используют для того, чтобы носить оружие подмышкой, и кастет. Нельзя было доказать совершение насилия, представляющее собой нарушение международного права в этом случае. Он дал обширное показание относительно этой операции. В соответствии с приказом фюрера он был расстрелян 19 января 1943 г.»

Я вновь утверждаю, что это было убийство. Нельзя было доказать насилия, представлявшего собой нарушение международного права.

Затем, в третьем абзаце говорилось:

«Взрыв электростанции в Глом-фиорде.

16 сентября 1942 г. десять англичан и два норвежца высадились на норвежском побережье. Они были одеты в форму английской горнострелковой дивизии. Они имели при себе тяжелое оружие и взрывчатые вещества всякого рода. После того как они пересекли трудно доступную гористую местность, они взорвали важные сооружения на электростанции на Глом-фиорде 21 сентября 1942 г. При этом был застрелен германский часовой. Норвежским рабочим угрожали, что их усыпят хлороформом, если они будут сопротивляться. Для этой цели англичане имели при себе шприцы для морфия. Несколько преступников было арестовано, тогда как другие скрылись в Швеции».

Семь человек были арестованы и расстреляны 30 октября 1942 г.

Здесь также не имеется никаких указаний на то, что имело место какое-нибудь нарушение международного права. Это были английские моряки и они были одеты в военную форму.

Затем я перехожу к абзацу четвертому.

«Диверсионные акты против германских кораблей, находящихся в Бордо».

«12 декабря 1942 г. целый ряд ценных германских судов, находившихся в Бордо, был серьезно поврежден в результате взрывов ниже ватерлинии. Подвесные мины были прикреплены пятью английскими группами, действовавшими с лодок. Из десяти участников через несколько дней были арестованы...» (перечисляются имена шести англичан).

«Эти участники по два человека высаживались с подводной лодки и на шлюпках плыли к устью реки Жирондо. Они были одеты в особую серо-зеленую форму. После того, как совершили взрыв, они потопили свои шлюпки и пытались скрыться в Испанию. При своем бегстве они не совершили никаких уголовных преступлений. Все были арестованы и в соответствии с приказом расстреляны 23 марта 1943 г.». На этом документе имеются инициалы Кейтеля. Этот документ ПС-735 содержит следующее замечание Кейтеля: «Я против юридической процедуры, она не оправдывает себя».

Председатель: Не огласите ли Вы следующую страницу 5?

Роберте: С разрешения Трибунала я это сделаю.

«Ставка фюрера, 9 января 1944 г.». Начальник Штаба верховного командования передал заместителю начальника, то есть Иодлю, прилагаемое письмо со следующими замечаниями: «Я знаю, что нет необходимости доказывать нарушения международного права в документальной форме, но, однако, является весьма важным подбирать весь материал, который может быть использован для показательного процесса в пропагандистских целях. Провести этот показательный процесс как таковой, означает продемонстрировать с пропагандистской целью нарушение международного права неприятельскими солдатами, которые будут перечислены по имени и которые уже были казнены или должны ожидать приведения в исполнение смертного приговора. Начальник ОКВ попросил начальника отдела внешней разведки адмирала Канариса принести соответствующие документы при следующем посещении ставки фюрера».

Слова Кейтеля соответствовали действительности, если прочесть отчет о тех актах, которые, как я утверждаю, являются хладнокровным убийством мужественных людей — солдат и моряков. Здесь было приведено лишь несколько примеров многочисленных убийств, о которых говорится в документах, на которые я только что ссылался.

На этом я заканчиваю представление документов по обвинению против Кейтеля и Иодля.

Я утверждаю, что документальные доказательства против этих подсудимых являются полными и их осуждения требует весь цивилизованный мир.

ПРЕДСТАВЛЕНИЕ АНГЛИЙСКИМ ОБВИНИТЕЛЕМ ЭЛВИНОМ ДЖОНСОМ ДОКАЗАТЕЛЬСТВ В ОТНОШЕНИИ ПОДСУДИМОГО РЕДЕРА

[Из стенограммы заседания Международного Военного Трибунала от 15 января 1946 г.]

Господа Судьи, моим долгом является представить Трибуналу доказательства, устанавливающие виновность создателя нацистского военно-морского флота, подсудимого Редера. Обвинения против него изложены в приложении «А» обвинительного заключения. Подсудимый Редер обвиняется в том, что он действительно содействовал и принимал участие в планировании нацистских агрессивных войн, в проведении этих планов и в руководстве, направлении и участии в нацистских военных преступлениях, особенно в военных преступлениях, совершенных при ведении морской войны.

Редер родился в 1876 году, с 1896 года он начал служить в германском военно-морском флоте, а в 1915 году он стал командиром крейсера «Кельн», в 1928 году он стал адмиралом, главой германского военно-морского флота. В 1935 году он стал главнокомандующим военно-морского флота. В 1936 году он стал генерал-адмиралом. Этот чин дал ему Гитлер в день своего 47-летия. В 1937 году ему была оказана высокая честь для нациста — он получил золотой значок нацистской партии. В 1938 году он стал членом тайного совета в в 1939 году — гросс-адмиралом — это ранг, который был введен Гитлером, вручившим Редеру маршальский жезл. В 1943 году он стал адмиралом-инспектором германского военно-морского флота, что было своего рода понижением, поскольку с января 1943 года Дениц стал командующим германским военно-морским флотом.

Я обращаю внимание суда на документ С-156, который уже был представлен в качестве доказательства за номером США-41. Этот документ, как помнит Трибунал, представляет собой «Историю борьбы германского военно-морского флота против Версальского договора в период 1919—1935 гг.»; он был секретно опубликован германским адмиралтейством в 1937 году. Секретные меры вооружения распространялись от строительства опытной подводной лодки и эсминца до создания тайных разведывательных и финансовых организаций.

В документе С-156 говорится: «Главнокомандующий военно-морским флотом адмирал Редер добился полной независимости в построении и развитии военно-морского флота. Но строительству военно-морского флота препятствовал тот факт, что перевооружение должно было проводиться тайно для того, чтобы формально это не нарушало условий Версальского договора».

В документе С-141, США-47 Редер утверждает, что «Имея в виду обязательства, которые взяла на себя Германия согласно договору и конференции по разоружению, следует предпринять шаги для того, чтобы не показывать открыто появление первой полуфлотилии миноносцев, как соединения миноносцев, поскольку число этих миноносцев не должно входить в число, предусмотренное договором».

Следующий документ С-135 представляется в качестве доказательства ВБ-213. Из него вытекает, что еще в 1930 году вопрос о нападении на Польшу уже обсуждался в германских военных кругах. Этот документ представляет выдержку из истории подготовки войны и плана мобилизации. Этот документ был написан в 1938 году, в нем говорится:

«Поскольку по Версальскому договору все приготовления к мобилизации запрещаются, эти приготовления вначале должны проводиться ограниченным числом сотрудников и, кроме того, вначале они должны носить только теоретический характер. Тем не менее, в то время уже существовал «Приказ по организации», инструкция, явившаяся предшественницей теперешних мобилизационных планов.

Порядок организации и соответствующие инструкции были намечены на каждый А-год — кодовое наименование года проведения мобилизации.

Как уже было сказано, эту организацию того времени следовало воспринимать как чисто теоретическую организацию, поскольку она не имела положительной базы в виде людей и материальной части. Тем не менее она создавала ценную базу для создания военных организаций, что было нашей конечной целью».

Во втором абзаце говорится, что «кризис между Германией и Польшей, который постепенно обостряется, вынудил нас вместо того, чтобы делать теоретические приготовления к войне, готовиться уже практически к совершенно неизбежному германо-польскому конфликту.

Стратегическая идея быстрого захвата польской базы Гдыни была положена в основу, и действующий флот должен был быть подкреплен дополнительными силами для достижения этих стратегических целей. Все важные береговые и зенитные батареи, особенно в Пиллау и Свинемюнде должны были быть захвачены». Так в 1930 году разрабатывался план увеличения вооруженных сил. Второй абзац гласит, что «Гитлер выразил совершенно ясное политическое требование о том, чтобы в течение 5 лет — к 1 апреля 1938 г. для него были созданы вооруженные силы, которые должны стать оружием политической власти».

В документе С-189, США-44 Редер сообщает Гитлеру в июне 1934 года, что германский флот должен увеличиваться с тем, чтобы противостоять Англии и что поэтому, начиная с 1936 года и впредь, большие суда должны быть вооружены тяжелыми орудиями, чтобы превзойти боевую технику британского корабля «Король Георг». Дальше, в последнем абзаце, имеется ссылка на требование Гитлера о том, чтобы строительство подводных лодок держалось в абсолютном секрете, особенно имея в виду Саарский плебисцит.

В ноябре 1934 года Редер имел дальнейшее совещание с Гитлером относительно финансирования военно-морских вооружений и в связи с этим Гитлер сказал ему, что в случае необходимости он попросит доктора Лея дать от 120 до 150 миллионов германских марок из «Трудового фронта» в распоряжение военно-морского флота.

Следующий документ, на который я хочу обратить внимание Трибунала, — это документ С-23, США-49, где сказано, что истинное водоизмещение некоторых германских линкоров превышает на 20 процентов водоизмещение, о котором сообщалось англичанам, и я утверждаю, что это является характерным для обманных методов, применявшихся Редером.

В документе С-166, США-48 содержится приказ о том, чтобы вспомогательные крейсеры, строящиеся секретно, назывались «транспортными судами».

Затем идет документ С-29, США-46, подписанный Редером. В нем говорится о том содействии, которое оказывалось со стороны германского флота германской промышленности вооружения, и показывается тесная связь нацистских политиканов, германского командного состава и германских военных промышленников. Документ С-156, представлявшийся под номером ВБ-214, является письмом Редера, адресованным командованию германского флота 11 июня 1940 г. Я процитирую некоторые выдержки:

«Основным предметом обсуждения среди офицеров является вопрос о торпедных действиях и проблема о том, предусматривалась ли в строительной программе до осени 1939 г. возможность начала войны еще в 1939 г. или следовало ли основные усилия направлять с самого начала на строительство подводных лодок.

Если в офицерских кругах высказывается мнение о том, что вся программа морского строительства была неправильной и что с самого начала следовало строить в основном подводные лодки, а лишь после этого перейти к строительству в основном крупных кораблей, то я должен подчеркнуть следующее:

Строительство флота проводилось на основании политических требований, установленных фюрером. До последнего момента фюрер надеялся избежать угрожавшего столкновения с Англией до 1944—1945 гг. В это время флот имел бы значительное превосходство в подводных лодках и гораздо более благоприятное положение в отношении всех других кораблей, в особенности тех, которые сконструированы для боев в открытом море.

Несмотря на политические ограничения периода Веймарской республики, была блестяще проведена далеко идущая подготовка к строительству подводных лодок, которая сделала возможным чрезвычайно быстрое развитие подводного флота как в отношении личного состава, так и в отношении материальной части, немедленно после прихода к власти».

Трибунал видит, что в этом письме Редера нет и признака нежелания содействовать программе нацистов. Наоборот, доказательства показывают, что Редер приветствовал приход нацистов к власти и стал одним из основоположников их режима.

Обвинение утверждает, что Редер больше чем кто-либо другой несет ответственность за безусловную преданность немецкого флота нацистскому движению, преданность, которую Дениц еще более сделал прочной и фанатичной.

Это довольно ценное подитоживание заслуг Редера перед нацистским движением.

В предоставленном документе говорится:

«Следует отдать должное Редеру в том, что к тому времени флот уже стал мощной боевой силой, несмотря на ограничения Версаля. После прихода национал-социализма к власти начался самый плодотворный период строительства германского флота. Фюрер открыто выразил признательность Редеру за его преданную службу и полное сотрудничество тем, что 20 апреля 1936 г. назначил его генерал-адмиралом».

Редер действительно был членом узкого круга заговорщиков и должен разделять с другими заговорщиками ответственность за действия, которые привели к вторжению Германии в Польшу в 1939 году и к началу войны.

Я обращаю внимание Трибунала на документ ПС-386, за номером США-25 — это протокол совещания в кабинете Гитлера, в имперской канцелярии, 5 ноября 1937 г. относительно вопросов, которые, как было сказано, являлись слишком важными, чтобы их обсуждать в более широком составе имперского кабинета.

Второе совещание у Гитлера состоялось 23 мая 1939 г. Протокол этого совещания имеется в документе Л-79, идущем под номером США-27. Это было совещание, на котором Гитлер подтвердил свое намерение совершить при первой возможности нападение на Польшу, хорошо зная, что это приведет к всеобщей войне в Европе.

Это были два основных совещания. Редер также присутствовал на очень многих других совещаниях.

Трибунал уже хорошо знает об активном участии Редера в военном планировании и подготовке к польской кампании и я не намереваюсь вновь повторять эти доказательства.

...После начала войны Редер показал, что он полностью овладел самым типичным приемом заговорщиков — обманом в широких масштабах. Трудно найти лучший пример для подтверждения этого, чем случай с пароходом «Атения».

Как Трибуналу известно, «Атения» была пассажирским пароходом, затопленным вечером 3 сентября 1939 г. на пути в Америку. При этом погибло около 100 человек.

23 октября 1939 г. газета нацистской партии «Фелькишер беобахтер» опубликовала под огромным заголовком сообщение о том, что «Черчилль потопил «Атению». Ссылаюсь на документ ПС-3260.

Ввиду предумышленности этого сообщения «Фелькишер беобахтер» и для того, чтобы отдать должное морякам английского торгового флота, следует сказать, что вопреки утверждению этой нацистской газетенки, «Атения» несколько раз посылала по радио сигналы о помощи, которые были перехвачены в на которые ответил английский корабль «Электра», а также норвежский пароход «Кнут Нельсон» и яхта «Южный крест».

Я представляю Трибуналу доказательства о том, что капитан подводной лодки «У-30» старший лейтенант Лемм позднее погиб в бою, но некоторые другие члены команды «У-30», которые остались в живых и были взяты в плен, рассказали правду.

Я ссылаюсь на документ С-654, ВБ-219. Письменное показание гласит:

«Я, Адольф Швидт, торжественно заявляю следующее:

В первый день войны, 3 сентября 1939 г., пароход водоизмещением около 10 000 тонн был торпедирован поздно вечером подводной лодкой «У-30».

После того как этот пароход был торпедирован, и мы поднялись на поверхность, примерно через полчаса после взрыва, командир вызвал меня на мостик, чтобы показать торпедированный пароход. Я видел этот пароход своими глазами, но не думаю, чтобы наша лодка была в то время видна с парохода, учитывая свет луны. Только несколько членов команды имели возможность подняться на мостик и увидеть торпедированный пароход. Когда я увидел судно после торпедирования, помимо меня на мостике был старший лейтенант Гинш. Я видел, что судно погружалось в воду. До пуска торпеды не было сделано предупредительного выстрела. Я заметил, что на борту торпедированного судна было большое оживление. Мне кажется, что пароход имел лишь одну трубу. Сначала были выпущены одна или две торпеды, которые не взорвались, но после этого я слышал взрыв торпеды, которая попала в пароход. Старший лейтенант Лемм выждал наступления темноты перед тем, как подняться на поверхность.

14 сентября 1939 г. я был тяжело ранен во время налета авиации. Незадолго до того как 19 сентября 1939 г. я сошел на берег в Рейкьявике, старший лейтенант Лемм утром посетил меня в каюте для унтер-офицеров, где я лежал тяжело раненный. Старший лейтенант Лемм потребовал, чтобы из комнаты все вышли, для того, чтобы остаться со мной наедине. После этого старший лейтенант Лемм показал мне письменное заявление о том, что я клянусь ничего не говорить относительно событий 3 сентября 1939 г., касающихся подводной лодки «У-30». До сегодняшнего дня я ни с кем не говорил об этих событиях. Ввиду окончания войны я считаю себя более не связанным клятвой».

Роль Деница в эпизоде с «Атенией» описывается в его письменном показании — документ Д-638, идущий под номером ВБ-220.

Подсудимый Дениц показал:

«Подводная лодка «У-30» вернулась на базу в середине сентября. Я встретился с командиром — старшим лейтенантом Леммом в Вильтельмшейне, когда лодка входила в порт и он попросил разрешения поговорить со мной наедине. Я сразу заметил, что он выглядел очень огорченным. Он сразу сказал мне, что считает себя ответственным за потопление «Атении» в северном районе Ла-Манша.

Я приказал, чтобы в качестве предварительной меры этот инцидент остался втайне. Позднее, в тот же день или утром следующего дня, я получил устный приказ от капитана Фрика — начальника оперативного отдела военно-морского штаба о том: 1) чтобы этот инцидент держался в полном секрете, 2) верховное командование флота считает, что военный суд не необходим, так как оно уверено, что командир действовал с благими намерениями, 3) политическое объяснение инцидента берет на себя верховное командование флота.

Я не имел никакого отношения к политическим событиям, в ходе которых фюрер утверждал, что ни одна немецкая подводная лодка не потопила «Атению».

Редер в качестве главнокомандующего флотом должен считаться соучастником фальшивки, опубликованной в газете «Фелькишер беобахтер» 23 октября 1939 г.

Маскировка Редера, повидимому, не ограничивалась перекрашиванием кораблей и поднятием на них английского флага, как он это делал при нападении на Норвегию и Данию.

Участие Редера в обсуждении плана войны против России показано в документе С-170, США-136. Этот документ состоит из выдержек из официальных записей германского военно-морского штаба. Первая выдержка от 26 сентября 1940 г. показывает, что Редер убеждал Гитлера начать агрессию не на суше, а вести агрессивную политику на Средиземном море, при этом, конечно, флот играл бы первостепенную роль.

В выдержке сказано:

«Главнокомандующий флотом на беседе у фюрера. Главнокомандующий флотом представляет фюреру свои соображения относительно существующего положения: Суэцкий канал должен быть захвачен с немецкой помощью. Через Суэц — наступление на Палестину и Сирию, затем Турция — в наших руках. Тогда русская проблема будет выглядеть по-иному. Россия в основном боится Германии. Вопрос о том, потребуются ли в таком случае действия против России с севера, является сомнительным».

Затем в записи от 14 ноября сказано:

«Главнокомандующий флотом на беседе у фюрера. Фюрер все еще склонен начать войну против России. Главнокомандующий флотом предлагает отложить это до того, пока не будет разгромлена Англия, ибо силы Германии сильно напряжены и конца войны не видно».

Затем в записи от 27 декабря 1940 г. сказано:

«Главнокомандующий военно-морским флотом серьезно возражает против проведения русской кампании до поражения Англии». Имеется запись от 18 февраля 1941 г.

«Начальник морского оперативного штаба настаивает на оккупации Мальты даже до проведения плана «Барбаросса». Имеется следующая любопытная запись от 23 февраля:

«Указание верховного командования вооруженных сил о том, что захват Мальты предполагается провести осенью 1941 г. после проведения плана «Барбаросса».

Следующая запись от 19 марта 1941 г. указывает, что к марту 1941 г. Редер начал рассматривать вопрос о том, какие перспективы для флота представляла агрессия против России. Там говорится:

«В случае проведения плана «Барбаросса», главнокомандующий флотом считает, что оккупация Мурманска совершенно необходима для флота. Начальник верховного командования вооруженных сил считает, что с этим трудно согласиться».

А затем в записи от 6 июня говорится:

«Главнокомандующий флота на беседе у фюрера. Меморандум начальника военно-морского оперативного штаба. Замечания относительно стратегического положения в восточной част» Средиземного моря после балканской кампании и оккупации Крита и дальнейшего ведения войны».

Несколькими фразами ниже говорится:

«Меморандум с внушительной ясностью указывает на решающие цели войны на Ближнем Востоке. Эти цели стали более осуществимы, благодаря успехам в районе Эгейского моря. В меморандуме подчеркивается, что данное благоприятное положение в наступательных целях должно быть использовано с максимальной быстротой и энергией до того, как Англия с помощью Соединенных Штатов вновь укрепит свои позиции на Ближнем Востоке. В меморандуме отмечается тот факт, что вскоре будет начата кампания против России, но содержится требование о том, что план «Барбаросса», который ввиду его огромных масштабов играет первоочередную роль в оперативных планах руководства вооруженных сил, не должен ни при каких обстоятельствах привести к прекращению или уменьшению военных действий в восточной части Средиземного моря».

После того как Гитлер принял решение напасть на Россию, Редер добивался того, чтобы флот принял активное участие в этой кампании. Первый морской оперативный план был против России особенно коварным. В записи от 15 июня 1941 г. говорится:

«По предложению начальника военно-морского оперативного штаба, немедленно разрешается использовать оружие против русских подводных лодок к югу от северной границы польского запрещенного района следует стремиться к безжалостному уничтожению».

Подсудимый Кейтель дал характерный для него бесчестный повод к этим действиям. Это имеется в его письме (документ С-38, который представляется под номером ВБ-223). Это письмо Кейтеля датировано 15 июня 1941 г.

«Тема: Наступательные действия против подводных лодок противника в Балтийском море.

Верховному командованию военно-морских сил.

Дается разрешение на наступательные действия против подводных лодок к югу от линии Мемель — южная оконечность Эйланда, если при приближении германских военно-морских сил эти лодки не могут быть определены как шведские.

Если эти действия будут предприняты до начала военных действий, то следует сослаться на то, что наши морские силы считали, что они имели дело с проникшими в этот район английскими подводными лодками».

Этот документ был составлен 15 июня 1941 г., а вторжение в Россию началось лишь 22 июня 1941 г. Тем временем еще 16 марта 1941 г., Редер настаивал на том, чтобы Гитлер расширил масштабы мировой войны, убедив Японию захватить Сингапур. Это имеется в документе С-152, ВБ-122.

20 апреля 1941 г. Гитлер согласился с предложением Редера о том, чтобы побудить Японию предпринять наступательные действия против Сингапура.

В документе С-66, ВБ-81 говорится о том, что в то время фюрер был полон решимости произвести неожиданное нападение на Россию независимо от того, какова будет позиция России в отношении Германии.

В течение всей своей карьеры Редер полностью пренебрегал любыми международными правилами или обычаями ведения войны.

Сам Редер чрезвычайно ясно определил свою позицию в документе РОК-65 под номером ВБ-224. Этот документ представляет собой пространный меморандум, составленный Редером и германским морским штабом 15 октября 1939 г., то есть лишь через несколько недель после начала войны. Это меморандум по вопросу об усилении войны на море.

«В своей морской стратегии мы должны будем как можно быстрее использовать все военные средства, находящиеся в нашем распоряжении. Можно с уверенностью ожидать военных успехов в том случае, если мы будем нападать на английские морские коммуникации с полной безжалостностью. Конечная цель этих нападений заключается в том, чтобы прекратить всякий импорт и экспорт Великобритании. Интересы нейтральных стран следует учитывать постольку, поскольку это возможно без нанесения ущерба военным целям. Желательно проводить все принятые военные меры на базе существующего международного права. Однако меры, которые представляются необходимыми с военной точки зрения, должны быть проведены, при условии, что они принесут желательный успех, даже если они не предусмотрены существующими нормами международного права».

И далее на следующей странице:

«Поэтому в принципе любые средства морской войны, которые будут способствовать тому, чтобы сломить сопротивление врага, должны быть использованы под любыми правовыми предлогами (какими именно, не указано), даже если это потребует создания нового кодекса морской войны».

«Верховный военный совет должен будет решить, какие меры военного и правового характера должны быть приняты. После того, как из-военных соображений решено вести экономическую войну в самой безжалостной форме, это решение должно проводиться при всех обстоятельствах и ни при каких обстоятельствах такое решение о ведении самой безжалостной формы морской войны не может быть отвергнуто или отменено в силу политического нажима со стороны нейтральных держав. Это произошло во время первой мировой войны и нанесло нам ущерб. Все протесты нейтральных держав должны отклоняться. Далее угроза того, что другие страны, включая Соединенные Штаты, вступят в войну (чего с уверенностью можно ожидать, если война затянется), не должна привести к ослаблению установленных форм экономической войны. Чем более безжалостно будет вестись экономическая война, тем скорее мы добьемся результатов и тем скорее закончится война. Экономические последствия таких военных мер в отношении нашей собственной военной экономики должны быть учтены и компенсированы путем реорганизаций германской военной экономики и изменения соглашений с нейтральными государствами. Если необходимо, с этой целью должен быть применен сильный политический и экономический нажим».

Документ С-27, БВ-225. Это протокол совещания Гитлера с Редером от 30 декабря 1939 г.

Во втором абзаце говорится:

«Начальник военно-морского штаба просит, чтобы морской штаб получил полную власть в деле принятия любых мер, требуемых положением и необходимых для ведения войны. Фюрер в принципе согласен с тем, чтобы без предупреждения топить греческие суда и суда нейтральных стран в тех частях американской запрещенной зоны, в отношении которых можно создать фикцию о минной опасности, как, например, в Бристольском заливе».

В то время греческие корабли были нейтральными, и это еще раз подтверждает тот факт, что Редер был человеком, лишенным всяких принципов. Это подстрекательство к преступлениям является типичным примером.

Директива от 30 декабря 1939 г. была издана верховным командованием вооруженных сил за подписью подсудимого Иодля — документ С-12, ВБ-226. Он гласит:

«30 декабря 1939 г., в соответствии с докладом главнокомандующего флотом, фюрер и верховный главнокомандующий вооруженными силам» приняли следующее решение:

1) Греческие торговые суда в районе Англии, который объявлен запретной зоной, должны рассматриваться как суда противника.

2) В Бристольском заливе все судоходство может быть подвергнуто нападениям без предупреждения, когда можно создать впечатление, что произошел инцидент с минами.

Оба мероприятия вступают в силу немедленно».

Другой пример позиции германского флота под командованием Редера в отношении нейтрального судоходства можно найти в записи из дневника Иодля.

Председатель: Может быть вам следует зачитать пометку карандашом?

Джонс: Пометка карандашом на документе С-12 гласит: «Добавить к пункту (1) — следует производить нападение, не будучи видимым.

В случае заявления протестов, следует опровергать утверждения о потоплении этих судов».

Запись Иодля от 16 июня 1942 г., документ ПС-1807, под номером ВБ-227. Эта выдержка из дневника Иодля, датированная 16 июня 1942 г., гласит:

«29 мая оперативный штаб флота просил разрешения совершать нападения на бразильские морские и военно-воздушные силы. Морской штаб считает, что в настоящий момент внезапный удар по бразильским военным и торговым судам является целесообразным:

а) потому, что меры по обороне все еще не закончены;

б) потому, что имеется возможность совершать нападения внезапно;

в) потому, что Бразилия фактически ведет морскую войну против Германии».

Война же между Германией и Бразилией началась лишь 22 августа 1942 г.

28 октября 1942 г., как показывает документ С-179, США-543, начальник оперативного отдела морского штаба передал морским офицерам приказ Гитлера от 18 октября 1942 г. относительно расстрела десантников. Этот документ датирован 28 октября 1942 г. и гласит:

«Прилагается приказ фюрера относительно уничтожения террористических и диверсионных частей. Этот приказ не должен распространяться в письменном виде командирами флотилий, частей и другими офицерами подобного ранга. После устной передачи младшим командирам, вышеуказанные офицеры должны передать этот приказ вышестоящему офицеру, который будет нести ответственность за уничтожение документа».

Ничто не показывает так ясно, как эти указания, что морское командование понимало, что это были преступные приказы.

ДОПРОС ПОДСУДИМОГО ВИЛЬГЕЛЬМА КЕИТЕЛЯ

[Из стенограммы заседания Международного Военного Трибунала от 5-6 апреля 1946 г.]

Руденко^[12]: Подсудимый Кейтель, уточните, когда вы получили первый офицерский чин?

Кейтель: 18 августа 1902 г.

Руденко: Какое вы получили военное образование?

Кейтель: Я вступил в армию в качестве кандидата в офицеры и служил сначала в качестве простого солдата и, пройдя затем все последующие чины — ефрейтора, унтер-офицера — стал лейтенантом.

Руденко: Я спросил вас о вашем военном образовании.

Кейтель: Я был армейским офицером до 1909 г., затем около шести лет полковым адъютантом, во время первой мировой войны я был командиром батареи, а с весны 1915 г. находился на службе в генеральном штабе.

Руденко: Вы окончили военную или другую академию?

Кейтель: Я никогда не учился в военной академии. Два раза я в качестве полкового адъютанта принимал участие в так называемых больших командировках генерального штаба, летом 1914 г, был откомандирован в генеральный штаб и в начале войны 1914 г. возвратился в свой полк.

Руденко: Какую военную подготовку и военный чин имел Гитлер?

Кейтель: Лишь немного лет назад я узнал от самого Гитлера, что он после окончания первой мировой войны якобы был лейтенантом в одном из баварских пехотных полков. Во время войны он был простым солдатом, затем он получил чин ефрейтора, очень может быть, что в последнее время он получил чин унтер-офицера.

Руденко: Не следует ли сделать вывод, что вы, обладая солидной военной подготовкой и большим опытом, имели возможность оказывать существенное влияние на Гитлера при решении военно-стратегических и других вопросов, касающихся вооруженных сил? Вы не станете отрицать, что в силу своего опыта и военной подготовки вы являлись советником Гитлера в ряде важнейших вопросов?

Кейтель: Я относился к его ближайшему военному окружению.

Руденко: С какого времени, вы считаете, началось ваше сотрудничество с Гитлером?

Кейтель: Как раз в тот день, когда я был призван на эту должность, 4 февраля 1938 г.

Руденко: Итак, вы работали в контакте с Гитлером весь период, подготовки и осуществления агрессивной войны?

Кейтель: Да, мне кажется, что я уже дал все нужные разъяснения относительно того, как для меня, оказавшегося в этой ситуации, развивались события, уготовившие мне много неожиданностей.

Руденко: Кто, кроме вас, из руководящих военных работников ОКВ и ОКХ был приравнен к рангу министра рейха?

Кейтель: Ранг имперского министра имели три главнокомандующих составными частями вооруженных сил, причем главнокомандующий военно-воздушным флотом рейхсмаршал Геринг был, кроме того, имперским министром авиации, точно так же и я, как я уже показал вчера, приравнивался по рангу к рейхсминистру, но я не имел полномочий министра и не назывался министром.

Руденко: Какой орган, начиная с февраля 1938 года, выполнял функции военного министерства?

Кейтель: До последних дней января или первых дней февраля тогдашний имперский военный министр фон Бломберг. После 4 февраля, как известно, не существовало больше ни военного министерства, ни военного министра.

Руденко: Я поэтому вас и спрашиваю, какой орган заменял и выполнял функции военного министерства, зная, что этого министерства не было?

Кейтель: Я вместе с управлением вооруженных сил, тогдашним штабом военного министерства, во главе которого я стоял, вел дела дальше, распределив их, как я указал, то есть передав все высшие полномочия главнокомандующим составными частями вооруженных сил. Но это был не мой приказ, а приказ Гитлера.

Руденко: Из представленной вами суду схемы видно, что ОКВ являлось центральным объединяющим и высшим военным звеном в рейхе, непосредственно подчиненным Гитлеру. Правильно сделать такой вывод?

Кейтель: Да. Это был штаб, военный штаб Гитлера.

Руденко: Кто непосредственно в ОКВ руководил разработкой военно-стратегических планов? Я имею в виду планы нападения на Австрию, Чехословакию, Польшу, Бельгию, Голландию, Францию, Норвегию, Югославию и Советский Союз.

Кейтель: Все оперативные, стратегические планы разрабатывались по поручению Гитлера главнокомандующими составных частей вооруженных сил, например, в сухопутных войсках — ОКХ и генеральным штабом сухопутных сил. После чего об этих планах докладывалось Гитлеру и затем принимались соответствующие решения.

Руденко: Я хочу вас спросить в связи с Югославией о следующем. Признаете ли вы, что изданная за вашей подписью директива о предварительном разделении Югославии является документом большого политического и международного значения, которым предусмотрено фактическое уничтожение Югославии как государства?

Кейтель: Я не сделал ничего, помимо оформления письменного распоряжения Гитлера, и препроводил его в инстанции, которых это интересовало и касалось. Я не мог оказать ни личного, ни политического влияния на решение этого вопроса.

Руденко: Согласны ли вы, что при прямом участии ОКВ организовывались провокационные акции для создания повода к германской агрессии и для оправдания этой агрессии в глазах общественного мнения?

Кейтель: Я не принимал участия в подготовке каких-либо инцидентов, и военные инстанции по желанию Гитлера никогда не принимали участия в обсуждении, подготовке, разработке или проведении такого рода инцидентов. Под инцидентом подразумевается провокация.

Руденко: Какое участие принимало ОКВ в обеспечении вооружения «фрайкора» в Судетах?

Кейтель: Я не осведомлен о том, что какая-либо военная инстанция, если можно так выразиться, поставляла или направляла туда тайным Образом оружие. Я об этом не знаю.

Руденко: Кто и почему издал приказ об оккупации Моравской Остравы и Витковиц германскими военными частями 14 марта 1939 г., после полудня, когда президент Гаха еще находился в пути в Берлин с целью переговоров с Гитлером?

Кейтель: Под конец фюрер решил издать этот приказ. Были сделаны приготовления с тем, чтобы внезапно, до планировавшегося ранее вступления в Чехословакию, занять этот район, где находился известный крупный современный сталелитейный завод, расположенный в Моравской Остраве, я не могу сейчас вспомнить, как он называется.

Гитлер мне оказал, что причина такого решения заключается в том, чтобы воспрепятствовать тому, чтобы поляки внезапно напали с севера и чтобы, кроме того, на всякий случай завладеть наиболее модернизированным прокатным заводом. Все это он привел мне в качестве причины операции.

Руденко: Но в это же время президент Гаха ехал в Берлин, чтобы вести переговоры с Гитлером?

Кейтель: Да, это правильно.

Руденко: Это вероломство!

Кейтель: Мне не кажется, что я должен давать свою оценку этих событий. Правильно то, что эта оккупация состоялась в указанный вечер. Причем я уже указал, что президент Гаха узнал об этом лишь тогда, когда он приехал в Берлин.

Руденко: Я имею к вам несколько вопросов в связи с агрессией против Советского Союза. Вы вчера давали уже Трибуналу по этому поводу показания. Вы изложили свою позицию по поводу нападения на Советский Союз. Но вы заявили Трибуналу, что распоряжение о подготовке варианта «Барбаросса» последовало в начале декабря 1940 года?

Кейтель: Я не знаю, как точнее сказать, я не вспоминаю о каком-то определенном приказе главного командования вооруженных сил, которое издало бы соответствующие распоряжения о плане, названном просто «Барбаросса». Правда, в сентябре было издано указание, в котором говорилось о транспорте и железных дорогах и тому подобных вещах. Подписал ли я такое указание — я сейчас не помню. Тогда действительно было издано такое подготовительное указание, которое ставило своей целью улучшение средств сообщения между Западом и Востоком.

Руденко: Впервые вы узнали о замыслах Гитлера о нападении на Советский Союз летом 1940 года?

Кейтель: Нет. Записанный в дневнике Иодля разговор относится к лету 1940 года. Вы, очевидно, имеете сейчас в виду тот разговор, который записан в дневнике Иодля, но я не присутствовал на этой, очевидно, очень краткой и беглой беседе. Размышления, которые у меня были в то время, подтверждают то обстоятельство, что я не слышал этого разговора, потому что я в то время постоянно находился в разъездах, летал на самолете и не присутствовал на совещаниях, где обсуждалось военное положение.

Руденко: А когда у вас происходила беседа с Риббентропом?

Кейтель: Это было, очевидно, в последние дни августа или в начале сентября. Точной даты я, однако, сообщить не могу. Я восстанавливаю этот период в моей памяти, исходя из того, что приблизительно 10 августа я вновь прибыл в Берхтесгаден и в последующее время составил гот меморандум, о котором я говорил.

Руденко: Итак, вы утверждаете, что впервые о замыслах Гитлера напасть на Советский Союз вы узнали из беседы с Риббентропом?

Кейтель: Нет, дело в том, что после того, как я 14 дней отсутствовал в Берхтесгадене, находясь частично в отпуску, частично при исполнении служебных обязанностей в Берлине, я возвратился в главную ставку и затем в один из следующих за моим прибытием дней, приблизительно в середине августа, я услышал впервые об этих планах Гитлера. После этого мной был составлен меморандум.

Руденко: Таким образом, правильно я вам ставлю вопрос, что вы летом 1940 года узнали о замыслах Гитлера?

Кейтель: Да.

Руденко: Я хотел бы напомнить вам показания свидетеля Паулюса, которые он дал здесь, перед Трибуналом, 11 февраля сего года. Паулюс. как вы припоминаете, сообщил Трибуналу, что при поступлении на службу в ОКХ 3 сентября 1940 г. он среди прочих планировок застал там еще незаконченный предварительный оперативный план нападения на Советский Союз, известный под названием «Барбаросса». Вы припоминаете это свидетельство Паулюса?

Кейтель: Я помню лишь то, что он сказал, что там имелся план проведения маневров, что, когда он был переведен на должность в ОКХ в генеральный штаб, он обнаружил там соответствующий документ. Этот документ мне неизвестен и не мог быть известным, так как документы и материалы генерального штаба никогда не находились в моем распоряжении, и я никогда не видел их.

Руденко: Стало быть, я хочу установить одно обстоятельство: вы отрицаете, что в сентябре 1940 года в ОКХ уже велись разработки в связи с вариантом «Барбаросса»?

Кейтель: Если имеется свидетельство генерал-фельдмаршала Паулюса, то я не могу сказать, что оно неправильно, потому что я не могу знать, было ли это так в действительности. Я не могу этого ни оспаривать, ни утверждать.

Руденко: Вы заявили Трибуналу, что вы были противником войны с Советским Союзом?

Кейтель: Да.

Руденко: Вы заявили, что вы специально входили с предложением к Гитлеру, чтобы он изменил свои замыслы в отношении Советского Союза?

Кейтель: Да, не только изменить этот план, но вообще отказаться от этого плана и не вести войны против Советского Союза. В этом заключался смысл моего меморандума.

Руденко: Сейчас я хочу вас спросить об известном вам, очевидно, совещании, которое произошло через три недели после нападения Германии на Советский Союз, о совещании 16 июля 1941 г. Вы припоминаете это совещание, которое было посвящено вопросу о задачах войны против Советского Союза?

Кейтель: Нет, я сейчас не помню.

Руденко: Я не намерен вам сейчас предъявлять этот документ. Если вспоминаете, я его предъявлял подсудимому Герингу, когда речь шла о расчленении Советского Союза, вспоминаете?

Кейтель: Да, этот документ я знаю. Я уже здесь, во время моего допроса охарактеризовал этот документ как запись рейхслейтера Бормана.

Руденко: Правильно.

Кейтель: Я тогда также показал, что меня пригласили участвовать лишь во второй половине этого совещания, я не присутствовал на первой половине совещания. Я также показал, что этот документ не является протоколом, а свободной продиктованной записью рейхслейтера Бормана.

Руденко: Но вы припоминаете, что уже тогда — 16 июля ставился вопрос о присоединении к Германии Крыма, Прибалтики, волжских районов, Украины, Белоруссии и других территорий.

Кейтель: Нет, мне кажется, что об этом говорилось на первой половине совещания. Я помню о той части совещания, когда обсуждался вопрос о кадрах, об определенных лицах, которые должны были быть назначены. Это я припоминаю. Эту запись я увидел только здесь, раньше я не знал о ней, на первой половине этого совещания я не присутствовал.

Руденко: Тогда позвольте спросить вас иначе. Какие конечные цели ставил Гитлер и его окружение в войне против Советского Союза?

Кейтель: Я считал, основываясь на тех заявлениях, которые мне сделал Гитлер, что более глубокие причины этой войны заключались в том, что он был убежден, что в течение ближайших лет между великой славянской коммунистической империей и великой германской империей национал-социализма так или иначе вспыхнет война и если столкновение между этими двумя народами неизбежно, то гораздо лучше, чтобы оно произошло сейчас, а не позже. Вот, как я могу приблизительно все это сформулировать.

Руденко: И вы утверждаете под присягой, что вам было неизвестно о гитлеровских планах захватить территории Советского Союза и колонизировать их?

Кейтель: Нет, в такой форме это не говорилось. Я, конечно, сознавал, что предполагалось сделать прибалтийские провинции зависимыми от Германии, установить между Украиной и Германией тесные экономические отношения в области снабжения продуктами питания, но мне не были известны конкретные объекты, которые должны были быть завоеваны, и если эти вопросы когда-нибудь и затрагивались, то я к ним не относился серьезно.

Руденко: Известно ли вам было, что на этом совещании 16 июля Гитлер заявил о необходимости стереть с лица земли Ленинград?

Кейтель: Я действительно знаю документ, изданный военно-морскими силами. Мне также известен 2-й документ, который содержал краткую директиву, мне кажется, по поручению Иодля, относительно Ленинграда. Меня уже допрашивали по этим двум документам. Я могу по этому поводу лишь констатировать, что ни действия германской авиации, ни обстрел осадной артиллерией не произвели тех разрушений, какие имели место позже в других местах. До этого дело не дошло, этого в действительности не было. Насколько мне известно, систематического обстрела Ленинграда не было. Поэтому можно констатировать лишь то, что я сказал тогда под присягой представителям советской делегации.

Руденко: Вы утверждаете, что Ленинград никогда не обстреливался?

Кейтель: Конечно, артиллерия действовала в районе Ленинграда. Но обстрел не ставил своей целью разрушение города, до этого дело не дошло.

Руденко: И вам известно, что в приказе за подписью подсудимого Иодля говорится также о разрушении города Москвы?

Кейтель: Сейчас я этого точно не знаю, так как тогда, как я сам видел, речь шла только о Ленинграде. Если это имеется в протоколе, то я не хочу оспаривать.

Руденко: Я вас спрашиваю: приказы по линии ОКВ издаются для того, чтобы их исполняли?

Кейтель: Во-первых, директива или указание, изданное военно-морскими силами, не является приказом, исходящим от ОКВ, и его происхождение мне неизвестно, а короткий приказ Иодля, исходящий от ОКВ, был составлен, когда я отсутствовал, как я уже говорил. Если бы я в тот момент находился там, то я, вероятно, подписал бы его, но меня тогда не было и я не знаю предпосылок и обсуждений, обусловивших это указание.

Руденко: Вы не ответили на мой вопрос. Я спрашиваю: приказы издаются для того, чтобы их исполняли?

Кейтель: То, о чем мы сейчас говорим, указание, а не приказ. Приказ может быть издан только руководящей на данном участке инстанцией сухопутных сил. Это была директива, где излагалась цель и намерение.

Руденко: А указания, исходящие из ОКВ, подлежат исполнению?

Кейтель: Конечно, они должны выполняться.

Руденко: Что касается вашего заявления по поводу того, что никто не обстреливал Ленинград, то оно не нуждается в опровержении, ибо разрушения Ленинграда — общеизвестный факт.

Кейтель: Я разрешу себе заметить, что я не издавал этого приказа. Поэтому я и не знаю этого.

Руденко: Вам известно, что до начала войны с Советским Союзом подсудимым Герингом была издана так называемая «Зеленая папка», содержащая директивы по руководству экономикой подлежащих оккупации районов СССР?

Кейтель: Да, это мне известно.

Руденко: Вы подтверждаете, что своим распоряжением от 16 июня 1941 г. вы дали указание всем германским вооруженным силам о неуклонном выполнении этих директив?

Кейтель: Да, имеется указание, которое доводит до сведения всех войсковых частей, какие организации используются для осуществления больших задач и какого рода ответственность при этом существует. Далее говорилось, что все военные инстанции сухопутных сил должны действовать в полном соответствии с указанием. Я препроводил это указание всем соответствующим инстанциям, не издал его, а препроводил другим инстанциям.

Руденко: Это было ваше указание или вы только исполняли указание фюрера?

Кейтель: Я лишь передавал данные мне фюрером поручения. Я вообще не мог давать приказов рейхсмаршалу Герингу в этом направлении.

Руденко: Вы дали приказ не рейхсмаршалу Герингу, а приказ вооруженным силам?

Кейтель: Я ему и не мог давать приказов, я мог лишь повеление фюрера довести до сведения главнокомандующего сухопутными силами, который в свою очередь должен был сообщить о нем дальше своим войскам.

Руденко: Вы не расходились с этим желанием фюрера?

Кейтель: Я не возражал, поскольку здесь речь шла о задачах ОКВ.

Руденко: Вы подтверждаете, что в этом распоряжении вами была поставлена задача немедленной и полной эксплуатации оккупированных областей Советского Союза в интересах военной экономики Германии?

Кейтель: Такого рода приказ, где говорилось о целях и задачах, которые должны были осуществляться экономической организацией «Ольденбург», я не издавал. Я передал лишь основное содержание «Зеленой папки» ОКХ, чтобы потом были даны дальнейшие распоряжения.

Руденко: Вы признаете, что директивы, содержащиеся в «Зеленой папке» Геринга были направлены на разграбление материальных ценностей Советского Союза и имущества его граждан?

Кейтель: Нет, по моему мнению, об уничтожении в «Зеленой папке» ничего не говорилось. Вместо уничтожения следует сказать использование лишних продуктов, главным образом в области питания, а сырье должно было использоваться для военной экономики Германии, а не уничтожаться.

Руденко: Это вы не считаете грабежом?

Кейтель: Слова: военные трофеи, использование запасов, обнаруженных во время военных действий, грабеж и тому подобное являются понятиями, которые, как мне кажется, не должны здесь дефинироваться.

Руденко: Хорошо, не будем спорить.

Я имею к вам последний вопрос в связи с нападением на Советский Союз. Согласны ли вы с тем, что способы ведения германской армией войны на Востоке самым резким образом расходились с элементарным представлением о воинской чести армии и с понятием военной необходимости и целесообразности?

Кейтель: Нет, я не могу признать этого в такой форме.

Руденко: Какие задачи ставились немецким верховным главнокомандованием перед германскими вооруженными силами в случае успешного для Германии окончания войны против Советского Союза?

Вы очевидно, знакомы с документом «Руководство морской войной», который был уже запроектирован 8 августа 1941 г. по вопросу задач дальнейшего ведения войны после окончания восточной кампании. Речь идет о разработке планов вторжения в Иран, Сирию, Египет. Вы знаете этот документ?

Кейтель: Этот документ я вижу в первый раз, здесь на процессе. Он начинается предложением: «У штаба военно-морских сил имеется проект директивы относительно дальнейших планов после окончания восточной кампании». Этого указания или этого приказа военно-морских сил я никогда не видел и не мог его видеть. Этот проект директивы должен был, очевидно, исходить из ОКВ, в штабе оперативного руководства имелись офицеры армии, флота и авиации. Очень может быть, что здесь в форме проектов директивы изложены мысли, которые в свое время были доведены до сведения офицеров штаба оперативного руководства. Я сейчас не помню такой директивы штаба оперативного руководства. Может быть Иодль даст сведения об этом.

Руденко: Но вы видели, что этот документ планирует захват Гибралтара при активном участии Испании, он планирует нападение на Сирию, Палестину в направлении на Египет и т.д. Вы говорите, что об этом документе вы не имеете представления?

Кейтель: Я охотно дам объяснение по этому поводу, а именно: захват Гибралтара, который является входом в Средиземное море, был запланирован на предыдущую зиму 1939/40 года, но этот план не был реализован. Мне кажется, что и в том не было ничего нового. Но остальное, о чем упоминалось в проекте, было лишь выражением идей, которые возникали в связи с той обстановкой, которая создалась в ходе операции севернее Кавказа. Я отнюдь не собираюсь утверждать, что это были идеи, которые не занимали умы. Но я просто этого не помню, я не читал всех документов и бумажек, которые исходили из оперативного штаба в виде проектов.

Руденко: Если такие документы, как вопрос о захвате стран, считаются бумажками, тогда что же у вас считается важными документами?

Кейтель: Я могу сказать лишь следующее, что является вполне искренним и соответствует действительности. Во время войны составляются некоторые планы, обдумываются различные возможности, которые не реализуются в суровой действительности, да и подчас не могут быть реализованы и поэтому уже потом с исторической точки зрения нельзя рассматривать эти бумажки как выражение воли всего оперативного и стратегического военного командования.

Руденко: Согласен, что с исторической точки зрения этот документ сейчас значения не имеет. Но в плане германского генерального штаба, который полагал, что он победит Советский Союз, этот документ тогда приобретал другое значение.

Перехожу к вопросам зверств и вашего отношения к этим преступлениям. Ваш защитник Нельте предъявил вам основные документы обвинения по вопросам злодеяний. Поэтому я не намерен их предъявлять и подробно останавливаться на них. Я только спрошу об основных документах, которые были представлены во время допроса вашим защитником.

Прежде всего, я обращаюсь к документу: «Распоряжение о применении военной подсудности в районе «Барбаросса» и об особых мероприятиях войск». Вы помните этот документ? Он был составлен 13 мая 1941 г. Это больше чем за месяц до начала войны с Советским Союзом. Вы помните, в этом документе, составленном до начала войны, указывалось, что заподозренные элементы должны быть немедленно доставлены к офицеру и последний решает вопрос, должны ли они быть расстреляны. Вы помните это положение? Вы подписывали этот документ?

Кейтель: Да. Я никогда не оспаривал этого.

Руденко: Вы заявляете сейчас, что право офицера расстреливать людей без суда и следствия недопустимо?

Кейтель: В германской армии уже издавна как для своих солдат, так и для солдат противника имелись военно-полевые суды (штандгерихте), состоявшие всегда из одного офицера и одного-двух солдат, которые втроем выступали в качестве судей. Это мы называем военно-полевым судом (штандгерихт). В этом суде должен всегда присутствовать в качестве старшего офицер.

Руденко: Но этим документом устранялось судебное разбирательство дел в отношении заподозренных лиц и право расстрела предоставлялось офицеру германской армии? Правильно это?

Кейтель: Да. В случае, если были заподозрены германские солдаты, это было так и это допускалось. Имеется военный суд, который состоит из судейских чиновников и имеется военно-полевой суд, который состоит из солдат. Последние имеют право в результате слушания дела в военно-полевом суде выносить приговор в отношении любого солдата германской армии и приводить его в исполнение.

Председатель: Вы не отвечаете на вопрос. Вопрос был задан: какое право дает этот документ, а не каковы вообще приказы в германской армии.

Руденко: Вы можете ответить мне на этот вопрос? Этот документ устранял судебное разбирательство и предоставлял право расстреливать заподозренных, как здесь говорится, офицеру германской армии?

Кейтель: Это был приказ, который был дан мне Гитлером. Гитлер отдал этот приказ мне, и я поставил свою подпись.

Руденко: Вы, фельдмаршал, считали этот приказ неправильным и все же подписали его?

Кейтель: Я не могу вам сказать больше того, что я подписал этот приказ и что тем самым я взял на себя определенную долю ответственности.

Руденко: Этот приказ датирован 13 мая 1941 г., то есть издан больше чем за месяц до войны. Таким образом, вами заранее планировалось убийство людей?

Кейтель: Правильно то, что этот приказ действительно был издан за четыре недели до начала похода по плану «Барбаросса» и что за четыре недели до этого о нем сообщили генералам. Они знали об этом уже за несколько недель до начала войны.

Руденко: Этим распоряжением фактически устанавливалась обстановка безнаказанности для германских солдат и офицеров за произвол и беззакония?

Кейтель: В определенных границах, а граница устанавливалась в устных приказах, предназначенных для генералов и требовавших от своих собственных частей самой строгой дисциплины.

Руденко: Я думаю, вы, подсудимый Кейтель, эти «определенные границы» видели из представленных документов здесь на суде и из кинодокументов. Я ставлю следующий вопрос. 12 мая 1941 г. был разработан вопрос об обращении с пленными русскими политическими и военными работниками. Вы помните этот документ?

Кейтель: Я в настоящий момент не могу знать, какой документ вы имеете в виду.

Руденко: Я имею в виду документ от 12 мая 1941 г., которым устанавливалось, чтобы политических руководителей Красной Армии не признавать военнопленными, а уничтожать.

Кейтель: Я видел лишь предварительные замечания по этому поводу. Я не помню сейчас документа. Обстоятельства дела мне неизвестны. О содержании документа я не могу в данный момент вспомнить.

Руденко: Это документ от 12 мая 1941 г. Он озаглавлен «По вопросу обращения с пленными русскими политическими и военными работниками».

Кейтель: Это не приказ. Это — просто докладная записка из отдела обороны страны с замечанием о том, что не достает еще соответствующих решений фюрера. Докладная записка основана на предложении, сделанном в одном приказе. Я сейчас вспоминаю об этом. Я тогда видел эту докладную записку, но результаты доклада не зафиксированы, здесь только говорится о предложении относительно урегулирования данного вопроса в духе упомянутого предложения, о чем сообщили затем сухопутным силам, когда фюрер одобрил его, или, обсудив с главнокомандующим сухопутными силами, разрешил этот вопрос.

Руденко: Значит, вы не отрицаете, что еще в мае, более чем за месяц до войны, уже был запроектирован документ об уничтожении русских политических и военных работников? Вы не отрицаете этого?

Кейтель: Нет, я не отрицаю этого, это было результатом тех распоряжений, которые были доведены до сведения и письменно разработаны, генералами в данном документе.

Руденко: Подсудимый Кейтель, я вас спрашиваю о приказе, изданном для подавления освободительного движения в оккупированных областях. Это приказ от 16 сентября 1941 г. (номер СССР-98). Вам вчера ваш защитник показал этот приказ. Я вам напомню одно место из этого приказа. Там говорится:

«Чтобы в корне задушить недовольство, необходимо по первому поводу, незамедлительно принять наиболее жесткие меры, чтобы утвердить авторитет оккупационных властей и предотвратить дальнейшее распространение... » И — дальше: «При этом следует иметь в виду, что человеческая жизнь в странах, которых это касается, абсолютно ничего не стоит и что устрашающее воздействие возможно лишь путем применения необычайной жестокости».

Вы помните это положение, основное положение приказа, что «человеческая жизнь абсолютно ничего не стоит». Помните вы эту фразу?

Кейтель: Да.

Руденко: Вы подписывали этот приказ с этим утверждением?

Кейтель: Да... Эти слова в приказе не стоят, но фактом является то, что на юго-востоке и частично на территориях советских областей человеческая жизнь не принималась в расчет в том объеме, в котором это следовало. Это мнение было известно из фактов, которые относятся ко многим годам.

Руденко: Вы говорите, что эти слова не стоят в приказе?

Кейтель: Насколько я знаю, там так не написано. Там написано, что «человеческая жизнь мало стоит». Это по моим воспоминаниям.

Руденко: Я вам напомню. Когда вас допрашивал генерал Александров 9 января 1946 г., на вопрос по существу этой фразы вы ответили: «эту фразу я должен признать подлинной, но ее фюрер сам лично сюда включил». Теперь вы вспомнили? Вы так ответили?

Кейтель: Это соответствует действительности.

Я вчера не прочитал всех пунктов этого приказа, я признал только то, что он действительно существовал.

Руденко: Господин председатель, я сейчас предъявлю подсудимому этот приказ.

Подсудимый Кейтель, вы ознакомились?

Кейтель: Да, текст на немецком языке следующий:

«В соответствующих странах человеческая жизнь часто ничего не стоит».

Руденко: И дальше.

Кейтель: Так точно, сейчас. «И устрашающие действия могут быть достигнуты путем необычайной жестокости, как искупление за жизнь немецких солдат».

Руденко: Ясно. В этом же приказе в пункте «Б» говорится: «Искуплением за жизнь немецкого солдата в этих случаях, как правило, должна служить смертная казнь 50—100 коммунистов. Способ казни должен увеличивать степень устрашающего воздействия». Правильно?

Кейтель: Немецкий текст несколько другой. «В этих случаях необходимо вообще устанавливать смертную казнь для 50—100 человек». Это — немецкий текст.

Руденко: За одного немецкого солдата?

Кейтель: Это я знаю, и это я видел здесь.

Руденко: Я вас спрашиваю: подписывая этот приказ, вы этим самым высказали и свое мнение об этих жестоких мероприятиях, то есть. были согласны с Гитлером?

Кейтель: Я этот приказ подписал, однако, те числа, которые там указаны, являются личными изменениями в приказе, именно личными изменениями Гитлера.

Руденко: А какие числа вы представили Гитлеру?

Кейтель: Пять-десять человек. Это та цифра, которую я указал в оригинале.

Руденко: Значит, у вас расхождение с Гитлером было только в числах, а не по существу?

Кейтель: Смысл был таков, что для достижения устрашающего воздействия за жизнь одного немецкого солдата необходимо было потребовать несколько человеческих жизней.

Председатель: Это не ответ на вопрос. Вопрос был таков: действительно ли расхождение между вами и Гитлером при составлении этого документа заключалось в цифрах, и на этот вопрос вполне можно ответить «да» или «нет». Действительно ли вы расходились во взглядах только по вопросу о цифрах?

Кейтель: Тогда я должен сказать, что существовало принципиальное разногласие, которое, однако, в последнем счете не может быть оправдано, так как я подписал этот приказ, этого требовала занимаемая мною должность. Имелась принципиальная разница в отношении решения всего вопроса.

Руденко: Я хочу напомнить еще об одном приказе. Это приказ от 16 декабря 1942 г. Документ предъявлен суду под номером СССР-16.

Я также не буду подробно вас спрашивать об этом приказе. Этот приказ вам вчера предъявлялся вашей защитой здесь.

Кейтель: Я не помню этого документа. Я не помню о том, что он был предъявлен вчера.

Руденко: Хорошо. Я предъявлю этот документ, чтобы освежить вашу память.

Я буду вас спрашивать, подсудимый Кейтель, по одному только вопросу в связи с этим приказом. В пункте первом этого приказа (третий абзац) обратите внимание на следующую фразу:

«Войска поэтому имеют право и обязаны применять в этой борьбе любые средства без ограничения также против женщин и детей, если это только способствует успеху».

Вы нашли это место?

Кейтель: Да.

Руденко: Вы нашли место, в котором дается указание применять любые средства без ограничения против женщин и детей?

Кейтель: «Без ограничения по отношению к женщинам и детям применять любые средства, если это необходимо». Я нашел это место.

Руденко: Я именно об этом и спрашиваю вас. Я спрашиваю вас, подсудимый Кейтель, фельдмаршал бывшей германской армии, вы считаете правильным этот приказ — применять любые средства в отношении женщин и детей?

Кейтель: Мероприятия применялись постольку, поскольку нужно было женщин и детей удалить из района боевых действий или района действий партизанских банд, однако никогда не имелись в виду жестокости или убийства женщин и детей. Никогда.

Руденко: Устранить (термин германский) — это значит убить?

Кейтель: Нет. Мне кажется, что никогда не было необходимости говорить немецким солдатам, чтобы они не убивали женщин и детей.

Руденко: Вы не ответили на мой вопрос. Вы считаете правильным этот приказ в отношении мер против женщин и детей или неправильным? Вы ответьте — да или нет? Правильно или неправильно?

Кейтель: Я считал правильными эти мероприятия и признаю, что они проводились, но это ни в коей степени не были мероприятия по убийству людей. Это было бы преступлением.

Руденко: Любые средства включают убийство?

Кейтель: Да, но не по отношению к женщинам и детям.

Руденко: Но в приказе сказано: любые средства в отношении женщин и детей?

Кейтель: Нет, там написано «...не останавливаться перед мероприятиями против женщин и детей». Никогда немецкому солдату и немецкому офицеру не могла прийти в голову мысль убивать женщин и детей.

Руденко: А в действительности?

Кейтель: Я не могу в каждом отдельном случае подтвердить это, так как я этого не знаю и так как я не мог быть во всех местах и не получал донесений об этом.

Руденко: Но таких случаев были миллионы.

Кейтель: Это мне неизвестно, но я не верю, что это происходило в миллионах случаев.

Руденко: Сейчас я хочу обратиться к вопросу об обращении с советскими военнопленными. Я не намерен вас допрашивать по вопросу о клеймении советских военнопленных и других фактах, они достаточно известны Трибуналу. Я вас хочу спросить по поводу одного документа — доклада Канариса от 15 сентября 1941 г. Он зарегистрирован под номером ЕС-338. Как вы помните, даже германский офицер обратил внимание на исключительный произвол и беззаконие, допускаемые в отношении советских военнопленных. В этом докладе Канарис указывал на массовые убийства советских военнопленных и говорил о необходимости решительного устранения этого произвола.

Вы были согласны с положениями, которые выдвинул Канарис в своем докладе на ваше имя?

Кейтель: Я вчера уже ответил моему защитнику...

Руденко: Вы можете ответить кратко на мой вопрос — вы были согласны?

Кейтель: Я коротко отвечу, что по получении этого письма я немедленно доложил о нем фюреру, в особенности в связи с двумя нотами народного комиссара по иностранным делам от начала июля, и просил снова принять решение по этому вопросу. Я разделял в общем сомнения Канариса...

Руденко: Разделяли? Очень хорошо. Я вам предъявлю сейчас подлинник доклада Канариса, на котором есть ваша резолюция.

Г-н председатель, я сейчас предъявляю подсудимому документ с его резолюцией.

Председатель: У вас имеется оригинал этого документа?

Руденко: Да, я дал его подсудимому. Итак, следите, подсудимый Кейтель.

Кейтель: Я знаю этот документ с пометками на полях.

Руденко: Вы следите за резолюцией. Это документ Канариса, который вы считаете правильным. Ваша резолюция следующего содержания:

«Эти положения соответствуют представлениям солдата о рыцарском способе ведения войны. Здесь речь идет об уничтожении целого мировоззрения, поэтому я одобряю эти мероприятия и покрываю их Кейтель».

Кейтель: Да, это я написал в качестве решения после доклада фюреру... Я это написал.

Руденко: Там не написано, что это фюрер так сказал, там написано:

«я... покрываю» — Кейтель, стало быть.

Кейтель: Это я признаю здесь под присягой, и я уже ранее говорил это, до того, когда я это прочел.

Руденко: Значит, вы признаете эту резолюцию? Еще на одно место в этом документе я обращаю внимание, на страницу 2. В докладе Канариса говорится:

«Выявление гражданских лиц и политически нежелательных военнопленных, а равно принятие решения об их судьбе, производится оперативными командами полиции безопасности и СД, согласно инструкциям, которые незнакомы органам вооруженных сил и исполнение которых они не в состоянии проверить».

Это пишет Канарис, а на полях документа против этого текста ваша, подсудимый Кейтель, резолюция: «Вполне целесообразно». Правильно? Вы нашли эту резолюцию?

Кейтель: Да, именно это «целесообразно» относится к тому, что части вооруженных сил не имеют ничего общего с оперативными командами и ничего не знают о них. Там стоит, что они им незнакомы.

Руденко: И к тому, что полиция безопасности и СД расправляются с этими гражданскими лицами и военнопленными?

Вы считаете это целесообразным?

Кейтель: Нет, я считал целесообразным то, чтобы части вооруженных сил не знали ничего о деятельности этих команд. Это я хотел сказать этой пометкой. В тексте я подчеркнул слово «неизвестно».

Руденко: Я спрашиваю вас, в связи с этой резолюцией, вы, подсудимый Кейтель, именуемый фельдмаршалом, неоднократно здесь, перед Трибуналом, называвший себя солдатом, вы своей кровавой резолюцией в сентябре 1941 года подтвердили и санкционировали убийство безоружных солдат, попавших к вам в плен? Это правильно?

Кейтель: Я подписал оба приказа и тем самым несу ответственность в связи с занимаемой мною должностью. Я беру на себя эту ответственность.

Руденко: Вы здесь неоднократно говорили о солдатском долге.

Я хочу вас спросить, совместимо ли с понятиями «солдатский долг» и «честь офицера» издание таких приказов о репрессиях в отношении военнопленных и мирных граждан?

Кейтель: В той степени, в которой это касается репрессий в августе и сентябре.

Руденко: Подсудимый Кейтель, мы же вчера установили, что, еще в мае 1941 года, до начала войны, вы подписали директиву о расстреле политических и военных работников Красной Армии.

Кейтель: Да, эти приказы перед началом войны я подписал, но в них не содержится слово «убийство».

Руденко: Я не намерен спорить, так как это значит спорить против документов, а документы говорят сами за себя. Я имею к вам несколько последних вопросов. Вы заявили Трибуналу, что генералы германской армии только слепо выполняли приказы Гитлера?

Кейтель: Я заявил, что не знаю, какие генералы и заявляли ли генералы вообще протесты. Насколько я помню, это не происходило в моем присутствии, когда Гитлер прокламировал основные положения о борьбе мировоззрений.

Руденко: А известно ли вам, чтобы генералы по своей инициативе издавали приказы о зверствах, о нарушениях законов и обычаев войну и эти приказы одобрялись Гитлером?

Кейтель: О том, что высшие инстанции армии, например, в связи с вопросом о подсудности издали в марте приказ и проводили другие мероприятия, а также издавали приказы, смягчающие и отменяющие эти мероприятия, я знаю, так как они обсуждались со мной.

Руденко: Вы делаете вид, что меня не поняли, и хотите уклониться от ответа. Я спрашивал, издавали ли генералы приказы о нарушениях законов и обычаев ведения войны по своей инициативе?

Кейтель: Это мне неизвестно. Я не знаю, о каких приказах идет речь, г-н генерал.

Руденко: Это вам неизвестно?

Кейтель: Я не знаю, о каких приказах вы говорите, г-н генерал. Но возможно, что это было так.

Руденко: Я только сошлюсь на один приказ. Я имею в виду приказ генерал-фельдмаршала фон Рейхенау о поведении войск на Востоке, Этот документ, г-н председатель, предъявлен советским обвинением под номером СССР-12. Из этого приказа я оглашу только одну цитату: «снабжение питанием местных жителей и военнопленных является ненужной гуманностью».

Кейтель: Я знаю этот приказ. Он был мне предъявлен во время предварительного следствия.

Руденко: Этот приказ издан по инициативе Рейхенау и одобрен Гитлером и, как образцовый, разослан всем командующим фронтов?

Кейтель: Это я узнал только здесь. Этот приказ я, по-моему, ранее не читал.

Руденко: Конечно, такие приказы у вас, очевидно, считались малозначащими, ибо разве могла интересовать начальника ОКВ судьба советских военнопленных или советских граждан? Жизнь их ничего не стоила?

Кейтель: Я не имел никакого соприкосновения по служебным вопросам с командующими на фронте. С ними имел дело только, командующий сухопутными силами.

Руденко: Вы здесь, давая показания Трибуналу, очень часто, а до вас это делали ваши сообщники, подсудимые Геринг и Риббентроп, говорили о Версальском договоре. Я вас спрашиваю: разве Вена, Прага, Белград, Крым до Версальского договора принадлежали Германии?

Кейтель: Нет.

Руденко: Вы заявили здесь, что в 1944 году, после изменения закона, вы получили предложение вступить в члены нацистской партии. Вы приняли это предложение, передали личные данные руководству партии и внесли вступительный взнос. Скажите, не следует ли рассматривать принятие вами предложения вступить в нацистскую партию как ваше согласие с программой партии, с ее целями и методами?

Кейтель: Я считал требование прислать мои личные данные после того, как я три с половиной года носил золотой значок партии, только формальной регистрацией и выполнил требование уплатить партийные взносы. Я сделал то и другое.

Руденко: То есть до этого формального предложения, по существу, вы себя считали нацистом?

Кейтель: Я всегда смотрел на себя как на солдата, а не как на политического деятеля.

Руденко: Не следует ли заключить после всего того, что здесь сказано, что вы были гитлеровским генералом не по долгу, а по убеждению?

Кейтель: Я здесь уже показал, что я был лояльным, верным и покорным солдатом своего фюрера...

Додд^[13]: У меня есть только один вопрос.

Утром 3 апреля, когда вы были подвергнуты прямому допросу, мы поняли из ваших слов, что вы считаете, что должны принять на себя ответственность за приказы, издававшиеся от вашего имени, — за приказы, которые вы издавали, но которые исходили от Гитлера. Когда вас допрашивали, вы сказали, как мы поняли вас, что вы, как старый профессиональный солдат, конечно, понимали традиции и даже принципы этой профессии, которые обязывают солдата не проводить в жизнь любой приказ, который, как он считает, носит преступный характер.

Правильно ли мы вас поняли?

Кейтель: Да.

Додд: Итак, будет справедливым признать, что согласно обязательствам, возложенным на вас присягой, вы признаете, что вы проводил» в жизнь преступные приказы?

Кейтель: В такой форме этого нельзя сказать. Надо сказать, что государственная форма и полномочия главы государства, которыми он обладал тогда, объединяли в себе законодательные полномочия, которые придавали исполнительным органам сознание того, что эти действия не являются противозаконными, если их проводила инстанция, которая обладала такими полномочиями. Я, конечно, сознавал, что совершались и такие действия, которые нельзя было согласовать с правовыми понятиями.

Додд: Итак, я понял вас, что вы, зная об этом, проводили в жизнь и издавали преступные или противозаконные приказы. Это правильно?

Кейтель: Разрешите сказать, что у меня не было внутреннего убеждения, что эти приказы были преступными, так как глава правительства сам объединял в себе функции законодательства, и вследствие этого я сам не был убежден, что совершал преступные действия.

Додд: Я не хочу более тратить время на ваш допрос, но я считаю необходимым заметить, что ваш ответ не является ответом на мой вопрос.

Вы сказали нам, что некоторые из этих приказов являлись нарушением существующего международного права. Приказ, изданный в такой форме и на такой основе, является преступным приказом, противозаконным приказом, не так ли?

Кейтель: Да, это правильно.

Додд: Итак, когда вы проводили эти приказы в жизнь, вы проводили в жизнь преступные приказы, вне зависимости от того, кем они издавались?

Кейтель: Да, это правильно.

ДОПРОС ПОДСУДИМОГО РЕДЕРА

[Из стенограммы заседания Международного Военного Трибунала 20—21 мая 1946 г.]

Файф^[14]: Подсудимый, вы читали книгу капитана Шустера «Борьба военно-морского флота против условий Версаля» в то время, когда она была опубликована, не так ли?

Редер: Так точно.

Файф: Эта книга распространялась среди старших офицеров военно-морского флота, не так ли?

Редер: Так точно.

Файф: Обратитесь, пожалуйста, к странице 27 английской книги документов, где имеется предисловие. Как вы увидите, в конце первого абзаца говорится, что книга имеет своей целью дать достоверную картину борьбы военно-морского флота против невыносимых условий Версальского мирного договора.

Редер: Так точно.

Файф: И в третьем абзаце говорится: «Этот меморандум должен также подчеркнуть заслуги тех людей, которые, не будучи известными в широких кругах, готовы были взять на себя ответственность и отдать все свои силы на борьбу против условий мирного договора».

Редер: Так точно.

Файф: Согласитесь ли вы с тем, подсудимый, что это предисловие хотя и в общих выражениях, но довольно точно передает отношение военно-морского флота к нарушению условий Версальского договора?

Редер: Да, относительно обхода положений Версальского договора.

Файф: С 1922 по 1924 гг. вы были инспектором по боевой подготовке военно-морского флота в Киле, не так ли?

Редер: Я был инспектором боевой подготовки, то есть в мое ведение входили школы, курсы усовершенствования для кандидатов в офицеры, подготовка штабных офицеров, а также офицеров для штабов соединений и т.д.

Файф: Заявляете ли вы Трибуналу, что, будучи инспектором боевой подготовки, вы не располагали полными данными о вооружении, которое было предоставлено вам в целях проведения этой подготовки?

Редер: Нет, здесь как раз речь шла не о доступных всеобщему обозрению огневых средствах, а, как я недавно сказал, об установке орудийных платформ, о переброске орудий с Северного моря на Балтику. Это делала специальная команда, работавшая под непосредственным руководством начальника штаба военно-морского флота.

Файф: Обратимся к следующему периоду: 1923—1927 гг. С 1925 до 1928 гг. вы были начальником военно-морской базы на Балтийском море, не так ли?

Редер: Да.

Файф: Второй раздел, связанный с экономическим вооружением и составленный капитаном Шустером, озаглавлен: «Тяжелые условия для работы». Это относится к периоду с 1923 по 1927 гг., то есть до того, как вы стали главой военно-морского флота.

«У нас всегда было много трудностей внешнего характера, помимо трудностей, связанных с Тебегом, — трудности, связанные с маскировкой нашей задачи и работы, отдаленность отдельных помещений, где производилась работа, невозможность разрешения даже незначительных вопросов по телефону и необходимость избегать, по мере возможности, письменной корреспонденции или, во всяком случае, проводить ее под видом переписки личного характера, употребляя вымышленные имена и коды».

Разве вы не знали о применении этих методов при осуществлении вышеупомянутой программы?..

Прошу вас, далее, обратиться вновь к странице 126 — страница 28 английской книги документов — и просмотреть резюме капитана Шустера, относящееся к четвертому периоду. «Вооружение проводилось под руководством имперского кабинета в замаскированной форме. (Это период, начиная с 1933 года и кончая 1935 годом, когда вновь была введена всеобщая воинская повинность.)». Согласны ли вы с тем, что капитан Шустер дает правильное описание методов, применявшихся вами с 1933 по 1935 гг.? Вы соглашаетесь с тем, что это правильная характеристика вашей деятельности в период с 1933 по 1935 гг.?

Редер: Безусловно. Я делал это так, как мне приказывал глава государства, а глава государства был чрезвычайно заинтересован в том, чтобы не допускать никаких перегибов, так как он не хотел, чтобы это помешало его намерениям достичь соглашения с Англией. Он считал, что не следует производить впечатление, будто бы мы осуществляем вооружение в больших масштабах.

Файф: Вы уже разъяснили это. Обратите внимание на следующее, подсудимый. Речь идет о той форме маскировки, которую вы применяли во время переговоров о военно-морском соглашении. Вы хотели, чтобы никто не знал о тех шагах, которые вы предпринимали в нарушение соглашения, и насколько далёко вы в этом зашли! Нет никакого сомнения в том, что вы хотели добиться морского соглашения, не разглашая того, что вы делали, не так ли?

Редер: Мы не хотели путем разглашения этих мероприятий без всякой нужды нарушать хорошие отношения с Англией.

Файф: Я лишь хочу, прежде чем мы покончим с этими трудами по военно-морским вопросам, задать вам вопрос относительно другой книга. Вы знаете, что полковник Шерф предполагал написать книгу по истории германского военно-морского флота. Вы разрешили полковнику Шерфу иметь доступ к архивам военно-морского флота. Но, помимо этого, вам ничего неизвестно о его работе, не так ли?

Редер: Я не отдавал никаких приказов в этом направлении. Он получил приказ от фюрера, и поэтому я разрешил начальнику архивов морского флота помогать этому полковнику.

Файф: Вам был задан вопрос об эсминцах, о вашем обзоре за сентябрь 1933 года. Это был длинный документ — по вопросу о маскировке вспомогательных крейсеров под транспортные суда типа «О». Правильно ли резюмирую ваш ответ? Вы признали, что эти нарушения договоров действительно имели место, но в каждом случае вы заявляли, что эти нарушения были незначительные. Это правильно передает содержание вашего ответа, не так ли?

Редер: Нет.

Файф: Вы помните, что в составленном вами документе был большой список?

Редер: Да, конечно.

Файф: Быть может, я ошибаюсь, но, насколько я понял, вы признали, что все это имело место, однако вы сказали, что это были лишь «незначительные нарушения».

Редер: Да, конечно, это были маловажные действия.

Файф: Я хочу спросить вас об одном вашем офицере — вице-адмирале Асмане. Вы доверяли этому офицеру?

Редер: Он был очень способным историографом.

Файф: Может быть, вы ответите на мой вопрос. Являлся ли он офицером, к которому вы питали доверие?

Редер: Я доверял ему в том отношении, что полагал, что он будет правильно описывать исторические факты.

Файф: Это все, что я хотел узнать.

Ваш офицер говорит: «Как уже указывалось, почти по всем отраслям вооружения, которые были связаны с военно-морским флотом, Версальский договор нарушался как по букве, так и в еще большей степени по своему духу еще задолго до 16 марта 1935 г., по крайней мере, в смысле подготовки к его нарушениям».

Таким образом, ваши адмиралы говорят неправду, делая подобные заявления? Вы это хотите сказать Трибуналу?

Редер: Нет, неправильно. Мы совсем не строили столько кораблей, сколько могли бы построить. Мы, я повторяю, должны были...

Файф: Мы знаем, какое в действительности положение было у вас на судостроительных верфях.

Хорошо, этот вопрос будет рассмотрен Трибуналом. Перейдем теперь к заявлению адмирала Асмана. Оно гласит:

«Быть может, ни в одной сфере это не началось, с одной стороны, так рано, а с другой, — при таких особых обстоятельствах, как при строительстве нового подводного вооружения. Версальский договор находился в силе лишь в течение нескольких месяцев (начиная с 10 января 1920 г.), когда в этом пункте он был уже нарушен».

Вы согласны с адмиралом Асманом в этом вопросе?

Редер: Нет, он неправ, так как Версальский договор в этом отношении вообще не был нарушен.

Файф: Хорошо, давайте посмотрим, в какой мере он был неправ.

«В 1922 году три германских судостроительных верфи основан германское бюро по строительству подводных лодок в Голландии, прикрывшись голландским назначением, со штатом около 30 инженеров и строителей. В 1925 году голландские верфи построили две подводных лодки для Турции, водоизмещением по 500 тонн, в соответствии с проектами этого бюро, которое пользовалось финансовой и личной поддержкой военно-морского командования. Капитан Леман также имел отношение к разрешению этого вопроса, причем он имел решающий голос». Это правильно?

Редер: Это мы признавали. Но все, что было сделано, не нарушало Версальского договора.

Файф: Адмирал Асман прав в этом вопросе. Далее он говорит:

«Осенью 1927 года конструкторский отдел военно-морского флота был уполномочен начальником штаба военно-морского флота адмиралом Зенкером провести строительство кораблей в Испании. Адмирал Зенкер принял на себя ответственность, несмотря на все затруднения внутриполитического характера. Разработка проектов и составление конструкторских чертежей производились в голландском бюро. После того как в 1931 году эти работы были закончены, подводная лодка прошла несколько испытательных рейсов под руководством немцев на участке от Кадикса до Картагены...»

Редер: Да.

Файф: «...с немецкой командой, состоявшей из офицеров, инженеров, студентов судостроительных институтов и мастеров». Это все правильно, не так ли?

Редер: Правильно.

Файф: Обратитесь теперь к последнему предложению: «Это судно, которое теперь является турецкой подводной лодкой «Гуэр», стало прототипом подводных лодок «У-25», «У-26».

Редер: Да.

Файф: Обратимся теперь к подводным лодкам водоизмещением в 200 тонн, которые выпускались в Финляндии. Посмотрите на последнюю фразу в следующем абзаце.

«Строительство подводных лодок в Финляндии являлось частью первого плана строительства подводных лодок, который должен был разрабатываться в Германии и который был успешно проведен в жизнь. Голландское бюро было привлечено к этой работе исключительно для разработки деталей. Финская лодка водоизмещением в 250 тонн послужила прототипом для «У-1», «У-24».

Редер: Да.

Файф: Далее идет следующий абзац: «Строительство и испытание опытных экземпляров этого судна сделали возможным получить части для подводных лодок, начиная с «У-1» и кончая «У-24», в 1933—1935 гг., задолго до приказа о монтаже этих судов; этот приказ был подготовлен заранее, насколько это возможно было сделать, не нарушая секретности этого вопроса».

Редер: Так точно.

Файф: Обратитесь теперь к странице 156. Вы видите, откуда взята следующая цитата:

«В начале 1935 года, то есть за шесть месяцев до заключения англо-германского соглашения, возможно, имелось шесть лодок водоизмещением в 250 тонн, готовых для монтажа, шесть 275-тонных и две 750-тонных лодки, работа по строительству которых была закончена. Потребовалось около четырех месяцев для монтажа небольших судов и около десяти — для монтажа крупных судов, начиная с 1 февраля 1934 г. В отношении остальных вопросов положение было неопределенным».

Посмотрите теперь на следующие слова:

«Быть может, в этой области строительства подводных лодок Германия меньше всего придерживается ограничений англо-германского соглашения.

Принимая во внимание количество подводных лодок, приказ о строительстве которых был уже издан, до 1938 года могло быть построено около 55 подводных лодок. Фактически, 118 лодок были уже готовы или должны были быть выпущены в соответствии с имеющимися приказами.

Подготовка нового подводного вооружения начала производиться так рано, так тщательно и так секретно, что уже через одиннадцать дней после заключения англо-германского морского соглашения, которое допускало строительство подводных лодок, 29 июня 1935 г., была сдана в эксплуатацию первая немецкая подводная лодка».

Возьмем теперь эту фразу, которая была написана адмиралом Асманом. На основании рассмотрения около ста документов мы уже видели, каково было ваше отношение к Асману.

Он писал:

«Очевидно, именно в этой области строительства подводных лодок Германия менее всего придерживается ограничений англо-германского соглашения».

Итак, в течение нескольких часов вашего допроса вы говорили настоящему Трибуналу, что это соглашение являлось результатом свободных переговоров, что вы им очень гордились и готовы были его поддерживать. Вы заявляете Трибуналу, что ваши адмиралы были неправы, утверждая, что в области строительства подводных лодок Германия менее всего придерживалась ограничений этого соглашения, заключенного в результате свободных переговоров.

Я спрашиваю вас сейчас о заявлении адмирала Асмана по поводу того, что вы в 1935 году не придерживались ограничений англо-германского соглашения. То, что вы делали в Финляндии в 20-х годах, не имеет к этому никакого отношения. Я закончил. Вы можете привести свои объяснения.

Редер: Это совершенно неверно. В отношении строительства подводных лодок мы были особенно умеренны. И в 1938 году мы не имели еще тех 45 процентов, которые мы могли бы иметь по этому соглашению. Поэтому-то мы тогда и поставили вопрос о разрешении выполнить программу строительства на 100 процентов, и это было согласовано и выполнено в соответствии с соглашением после дружественных переговоров с английским адмиралтейством в конце 1938 года. К началу войны мы и не располагали этими 100 процентами. Мы всегда отставали по строительству подводных лодок.

Следовательно, это совершенно неверное представление адмирала Асмана, который, видимо, недостаточно внимательно изучил этот вопрос.

Файф: Обратитесь теперь к следующему предложению:

«Принимая во внимание водоизмещение подводных лодок, приказ о строительстве которых был уже издан, до 1938 года могло быть построено около 55 подводных лодок».

Это было сказано до того, как был поднят вопрос о переходе от 45 к 100 процентам.

«Фактически 118 подводных лодок было уже готово или находилось в процессе производства».

Вы утверждаете, что адмирал Асман неправильно приводит эти цифры?

Редер: Совершенно определенно, он неправ, так как к началу войны в 1939 году мы имели, я не знаю точно, но примерно лишь сорок подводных лодок.

Файф: Во всяком случае, подсудимый, вы должны согласиться с тем, что цифры, приведенные адмиралом Асманом, совершенно не соответствуют тому, что вы сообщили Трибуналу в отношении количества подводных лодок, с которыми вы начали войну.

Перейдем сейчас к другому офицеру вашего штаба. Вы довольно много говорили нам о бюджете военно-морского флота. Помните ли вы интенданта флота Тиле из отдела «Е» ОКМ, бюджетного отдела германского адмиралтейства? Вы помните его?

Я хотел бы, чтобы вы обратились к документу Д-855, который предъявляется под номером ВБ-461. Это выдержка из лекции, прочитанной человеком, о котором я только что говорил, г-ном Тиле, на курсах усовершенствования офицеров административной службы ВМФ в Праге 12 июля 1944 г.

Выдержка, которую я хочу сейчас огласить, озаглавлена: «План строительства судов». Вы видите абзац, который начинается словами:

«Эра мощного развития военно-морского флота наступила поэтому с момента захвата власти. Уже в первый год после этого, в марте 1935 года, началось строительство линкоров водоизмещением в 27 тысяч тонн. Одно из таких судов было начато строительством. Таким образом, один из пунктов Версальского договора, которые были особенно важны для нас, был тотчас же нарушен в области военно-морского флота, причем в такой форме, что через некоторое время стало невозможно скрывать это нарушение».

Был ли прав интендант флота Тиле, говоря об этом в своей лекции?

Редер: Конечно, это было нарушением, но я уже говорил здесь довольно подробно о том, что здесь имеется в виду не строительство новых линейных кораблей, а ввод в действие обоих «карманных» линкоров, на которые мы получили соответствующее разрешение, и что Гитлер в 1934 году дал мне разрешение несколько увеличить мощность этих кораблей, несколько усилить их броню. Из этого я делаю вывод, что только в марте 1935 года, когда заключение соглашения стало совершенно очевидным, то есть была полная уверенность в том, что несколько месяцев спустя Англия разрешит нам строить такие корабли в соответствии с договором, фюрер утвердил планы строительства 26 500-тонных кораблей, и мы приступили к постройке судов, которые по новой программе должны были стать первыми линейными кораблями. Только в этот период мы начали снаряжение кораблей орудиями 328 мм калибра, то есть орудиями наступательного характера, на что он не давал своего согласия в 1934 году.

Файф: Очевидно, этот человек в большей степени согласен с вами, чем другие. Он заявляет: «Подводные лодки строились по частям, поскольку факт их строительства ни в коем случае не должен был стать известным внешнему миру. Эти части до поры до времени хранились, и их оставалось лишь собрать после того, когда будет объявлена отмена военных условий Версальского договора».

Разве интендант флота Тиле неправ, говоря об этом?

Редер: Да, он был прав, мы это тоже признавали.

Мы строили части для подводных лодок за границей и получили их лишь в начале 1935 года. Мы приступили к строительству подводных лодок только в тот момент, когда с уверенностью знали, что добьемся морского соглашения с Англией.

Файф: Хорошо. Вы говорите, что вы с уверенностью ожидали заключения договора. Посмотрите, пожалуйста, на то, что он говорит дальше: «Третий пункт Версальского договора из числа тех, которые были для нас наиболее неблагоприятны, касающийся ограничения личного состава 15 000 человек, был нарушен нами немедленно после захвата власти. Весь личный состав военно-морского флота уже в 1934 году равнялся 25 000 человек, а в 1935 — в год заключения Лондонского соглашения — достигал 34 000 человек».

Редер: Так точно.

Файф: Разве интендант флота Тиле неправ в этом вопросе? Это правильно?

Редер: Так точно. Конечно, мы должны были своевременно подготовить необходимое нам количество персонала для того, чтобы можно было увеличить военно-морской флот.

Файф: Я хочу, чтобы вы сейчас на несколько минут обратились к документу, на который вы ссылались во время вашего прямого допроса. Это документ С-23 о тоннаже «Шарнхорста», «Гнейзенау», «Тирпица», «Бисмарка» и других судов.

Редер: Так точно. Я знаком с этим документом. Этот документ датирован 18 февраля 1938 г. Германия не денонсировала англо-германского военно-морского договора до тех пор, пока Британия не дала Польше гарантий в апреле 1939 года, то есть на четырнадцать месяцев позже.

Файф: Почему вы просто не послали уведомления Великобритании о том, что водоизмещение судов на 20 процентов превысило норму, установленную договором, в связи с оборонительным характером строительства? Почему вы не сделали этого?

Редер: Я теперь уже не могу этого сказать.

Файф: «По мнению IV управления, было бы совершенно неправильным представить сведения о тоннаже, который будет превышать те данные о состоянии тоннажа, которые вскоре могут быть опубликованы Англией, Россией или Японией, с тем, чтобы нас не упрекали в том, что мы проводим лихорадочное вооружение». Разве не в этом заключается причина?

Редер: Так точно. Это было предусмотрено для будущего. Мы ни в коем случае не должны были создавать впечатление, что мы увеличиваем наступательную мощь наших судов.

Файф: Подсудимый, в течение двадцати лет, с 1918 по 1938 гг., вы и германский военно-морской флот были заняты всеобъемлющим хладнокровным и преднамеренным нарушением ваших обязательств, включенных в договоры. Не так ли?

Редер: Это не было каким-то хладнокровным мероприятием. Речь шла о разрешении строительства относительно малого количества судов, и мы поэтому по возможности стремились усилить нашу способность оказывать сопротивление, следовательно, усилить безопасность морских границ и боевые качества кораблей. Мы никогда чрезмерно не увеличивали свою наступательную мощь, а придерживались рамок допущенного.

Файф: Я сейчас хочу указать вам на то, что эти нарушения договора и ваши военно-морские планы предусматривали сначала возможность, а впоследствии — вероятность войны. Меморандум датирован сентябрем 1938 года и является совершенно секретной рецензией на труд, посвященный вопросам морской стратегии. Как вы видите, в пункте «а» сказано:

«Я полностью согласен с основными соображениями этого труда».

Обратитесь теперь к первому абзацу.

«Если согласно решению фюрера Германия должна достичь положения мировой державы, она нуждается не только в достаточном количестве колониальных владений, но также и в безопасности военно-морских коммуникаций и в безопасном доступе к океану».

Вы согласны с этим, подсудимый?

Редер: Да, это так, я знаю весь этот документ.

Файф: Обратитесь теперь к пункту «д».

«Оба эти требования идут вразрез с интересами Англии и Франции и в случае их удовлетворения ограничат положение этих стран как мировых держав. Мало вероятно, что это может быть достигнуто мирным путем. Поэтому решение превратить Германию в мировую державу накладывает на нас необходимость вести соответствующие приготовления к войне».

Вы согласны с этим?

Редер: Да, это все верно.

Файф: Давайте обратимся теперь к пункту «з».

«Война против Англии означает в то же время войну против империи, против Франции и, возможно, против России, так же как и против большого количества стран за океаном, то есть фактически против половины или даже двух третей всего мира».

Мне нет необходимости спрашивать вас по этому поводу, так как факты подтвердили это.

Посмотрим дальше.

Начнем с того, поскольку вы выдвигаете это как первый пункт, что ваша общая политика заключалась в том, чтобы германские фирмы, производившие вооружение, расширяли свою внешнюю торговлю с тем, чтобы они имели возможность выполнять повышенные требования германского военно-морского флота в как можно более сжатые сроки. Это правильно? Я верно передаю сущность вашей политики, или вы хотите, чтобы я повторил то, что сказал?

Редер: Да, но по этому поводу необходимо сказать — и я это говорил в двух местах, — что в тот период мы надеялись на ослабление условий Версальского договора, так как во время переговоров о разоружении для этого был самый благоприятный момент. Кроме того, у нас уже были тогда кабинеты Папена и Шлейхера, которые, хорошо понимая потребности вооруженных сил, боролись за наши интересы на конференции по разоружению. Ожидавшийся поворот в политике носил совершенно законный характер, и, с другой стороны, вся наша промышленность очень мало занималась производством вооружения. Поэтому ее нужно было развить.

Файф: Вы утверждали, что германская промышленность вооружения должна немедленно расширить свои операции по экспорту, для того, чтобы иметь возможность удовлетворять увеличивающиеся требования внутри страны, когда эти требования возникнут. Разве это неправильно?

Редер: Да, это правильно. Да, мы хотели добиться, чтобы наша промышленность могла конкурировать с промышленностью других стран, чтобы она имела преимущества и могла укрепиться. Это совершенно очевидно.

Файф: Было ли это упомянуто в каком-нибудь из документов Веймарской республики? Я попрошу вас обратиться к предпоследнему абзацу. Это на странице 74, на странице 21 английского документа. Это середина параграфа 3. «...Рейхсканцлер Адольф Гитлер предъявил совершенно ясные политические требования о необходимости построить в течение пяти лет, то есть к 1 апреля 1938 г., вооруженные силы, которые он «сможет бросать на весы как орудие своей политической власти». Правильно ли, что Гитлер предъявлял совершенно ясные политические требования?

Редер: Да, я припоминаю, что в 1933 году он потребовал составления какого-то пятилетнего плана и что здесь имело место просто случайное совпадение, так как в 1938 году также был составлен план строительства кораблей. Эту директиву он, очевидно, составил для всех вооруженных сил, так как в 1935 году уже вступило в действие морское соглашение, согласно которому в отношении военно-морского флота мы должны были проводить вооружение по соотношению 1 : 3, а не по каким-то особым планам.

Файф: Вопрос, который я хочу у вас выяснить, заключается в следующем: говорил ли вам Гитлер, что он хочет бросить эти силы на весы как орудие своей политической власти? Говорил он вам об этом?

Редер: Сейчас я уже не могу припомнить, но мне кажется, что это чрезвычайно употребительное выражение. Обычно принято говорить, что вооруженные силы — это оружие, которое бросается на чашу весов во время политических переговоров, и мы нуждались в этом оружии, чтобы не быть больше мячом в руках других наций, каким мы были до сих пор. По-моему, — это выражение, не вызывающее никаких подозрений.

Файф: То есть, если говорить прямо, Гитлер заявил вам: «В 1938 году я хочу располагать такими вооруженными силами, которые я сумею использовать во время войны в случае, если последняя станет необходимостью». Вот что это означало, не правда ли? И именно таким образом вы это тогда понимали, не так ли?

Редер: Нет, о войне вообще не было и речи.

Файф: Если бы кто-нибудь попытался столкнуть вас с пути, вы вступили бы с ним в борьбу, не правда ли?

Редер: Совершенно верно.

Файф: Давайте в качестве первого примера рассмотрим вопрос о том, когда, по вашему предположению, должна была начаться борьба. Попрошу вас обратиться к директиве фельдмаршала фон Бломберга относительно ухода Германии с конференции по разоружению и выходе из Лиги наций. И тут содержатся весьма полные общие директивы о том, какие военные меры вы должны были предпринять, если бы члены Лиги наций применили против вас санкции. Другими словами, вы были полностью готовы...

Редер: Да.

Файф: ...к ведению войны, которая могла возникнуть в результате этой мирной политики. Ведь это так, не правда ли? Именно об этом говорится в директиве. Она содержит указание на все подготовительные меры для ведения борьбы?

Редер: Насколько мне помнится, эта подготовка была проведена одиннадцать дней спустя после нашего ухода из Лиги наций, и поэтому совершенно ясно, что фюрер считал, что если в ответ на этот выход из Лиги наций, являвшийся совершенно мирным актом, последуют мероприятия или санкции военного характера, то мы должны будем обороняться, а так как это нападение было возможно, мы должны были провести соответствующую подготовку.

Файф: Таким образом, подсудимый, вы сознавали, что уже в октябре 1933 года внешняя политика Гитлера могла немедленно привести к войне, не так ли?

Редер: ...мы считались с возможностью начала такой войны.

Файф: Этого для меня совершенно достаточно. Теперь давайте снова обратимся к той же директиве.

В пунктах «а» и «б» параграфа 3 вы излагаете общие основы ваших мероприятий. Пункт «а» содержит основные положения для командующих по руководству операциями. Пункт «б» содержит ясную картину того, что может быть достигнуто военными средствами, которыми в данный момент располагает Германия. Он предназначен для политических руководителей.

Редер: Совершенно ясно, что такой план должен преследовать эту цель.

Файф: Там также говорится, что политические руководители должны планировать свою деятельность в соответствии с тем, какими вооруженными силами будет располагать Германия на случай войны. Вы тогда предусматривали именно это, не правда ли?

Редер: Это же само собой разумеется. Я доложил фюреру, что в этом году я могу привести в боевую готовность определенное количество боевых единиц, и это необходимо было знать главе государства, так как он должен знать, на что он может рассчитывать. Однако это не имеет никакого отношения к планам агрессивной войны. Это происходит во всех государствах. С другой стороны, я не могу говорить политическому руководителю о том, сколько мы должны иметь, я ему могу докладывать лишь о том, сколько я могу обеспечить. Я делаю только то, что необходимо и что делается в каждом государстве.

Файф: Прошу вас посмотреть на параграф 7.

Я не собираюсь спорить с вами по вопросу о том, строит ли государство свою внешнюю политику на каких-либо других основаниях, кроме войны, и не собираюсь подвергать это обсуждению. Попрошу вас обратиться к параграфу 7.

«Все теоретические и практические подготовительные мероприятия варианта «Б» должны производиться таким образом, чтобы прежде всего имелась в виду готовность к войне без установления предварительного срока нападения». Это означало, что вы в той степени, в какой это касалось военно-морского флота, должны были быть готовы к немедленному переходу на военное положение, то есть суметь немедленно перевести военно-морской флот на военное положение. Разве это неправильно?

Редер: Нет. Здесь речь идет о той последовательности, в которой должны были проводиться эти дозволенные мероприятия. Этот план вооружения предусматривал все то, что было крайне необходимо для военно-морского флота, и надо было создать такое вооружение, которое можно было бы сейчас же применить, то есть нужно было создать такой флот, который был бы спущен на воду и все время находился бы в боевой готовности. Этот флот, эти боевые единицы должны были обеспечиваться в первую очередь, а затем можно было обсуждать вопрос о размещении и о том, что не имело непосредственного отношения к боевым операциям.

Файф: Мне казалось, что именно это я вам и говорил, то есть что флот должен был быть готов, должен был находиться в состоянии готовности к войне. Однако вы изложили вашу точку зрения на этот вопрос.

Теперь я хочу поднять вопрос, которого вы касались во время вашего прямого допроса и постановку которого я должен оспаривать. Вы говорите во втором абзаце:

«Главнокомандующий английским военно-морским флотом выражает мнение, что впоследствии» — я прошу вас обратить внимание на слово «впоследствии» — «флот, начиная с 1936 года и впредь необходимо вооружать 350-мм пушками».

Теперь вы заявляете Трибуналу, что слова «геген Энгланд» («против Англии») не употребляются в смысле «с враждебными намерениями» или в смысле «направлены против», или «в борьбе против», а означают лишь «в сравнении с чем-то». Вы серьезно заявляете об этом, не так ли?

Редер: Я уже говорил здесь, что в отношении вооружения нашего флота мы должны были по кому-то равняться; до сих пор мы равнялись по французскому военно-морскому флоту, который был вооружен 330-мм орудиями. Позднее Англия увеличила калибр своих орудий до 355 мм.. Затем Франция вооружила свой флот орудиями калибром 380 мм. Тогда я сказал фюреру, что нашими 280-мм орудиями, с которыми мы думали противостоять Франции, противостоять кораблям типа «Дюнбек» мы можем, мы должны взять на вооружение орудия следующего калибра, то есть 356-мм орудия, так как французы увеличили калибр своих орудий до 380 мм, и мы со своими кораблями типа «Бисмарк» едва успевали за Францией. Такие сравнения калибров и типов кораблей были обычным явлением в повседневной работе.

Файф: Вы все это говорили нам прежде. Мой вопрос чрезвычайно прост. Этот документ является немецким подлинником, и слова «против Англии» означают совершенно то же, что они означают в вашей песне «Вир фарен геген Энгланд» («Мы уходим в плавание против Англии»). Это значит «против» — «с враждебными намерениями», «направлено против», а не «по сравнению с». Вот что я хочу вам сказать. Это очень короткая и ясная мысль.

Вы заявляете Трибуналу, что «геген Энгланд» («против Англии») значит: «по сравнению с Англией»?

Редер: Об этом я скажу, ведь там говорится: «планировать операции против Англии», но в тот момент мы еще не заключали морского соглашения, и я, конечно, не намеревался вести враждебную по отношению, к Англии политику.

Файф: Обратитесь к вашей беседе с Гитлером 2 ноября 1934 г., во время которой вы обсуждали вопрос об увеличении сметы военно-морского флота и о необходимости крупных денежных средств.

Гитлер заявил:

«Он считал жизненно необходимым, чтобы военно-морской флот был увеличен согласно предусмотренному плану» — теперь внимательно смотрите, — «поскольку никакая война не будет возможна, если военно-морской флот не будет в состоянии обеспечить наши коммуникации для безопасности транспортировки импортной руды из Скандинавии».

Вы все еще заявляете Трибуналу, что, начиная с 1934 года, вы не замышляли войны? Если это так, то почему Гитлер говорил таким образом? Ведь это являлось одним из самых важных моментов германской военно-морской стратегии.

Разве вы не замышляли войны уже в ноябре? Разве это не так?

Редер: Гитлер сказал: «Военно-морской флот строится для того, чтобы в случае, если война будет необходима, если надо будет, этот военно-морской флот мог выступить со своим оружием». Он только для этого и строился, и эта идея была одним из общих оснований, которые оправдывали существование военно-морского флота в Германии.

Файф: Вы заявили Трибуналу, что военно-морской флот имел перед собой исключительно оборонительные задачи, что ваши подготовительные мероприятия носили исключительно оборонительный характер. Я утверждаю, что Гитлер в данном высказывании замышлял войну и намечал задачи военно-морского флота во время этой войны за несколько месяцев до того, как он собирался денонсировать военные пункты Версальского договора.

Вы все были готовы к войне, если бы она явилась необходимостью, и вы это знали. Разве не таково было положение вещей?

Редер: Безусловно, в мирное время необходимо обдумывать всевозможные случаи, когда придется прибегать к вооруженным силам для того, чтобы обороняться, так как в то время никто не думал об агрессивных войнах, а следовало уяснить себе отдельные задачи. Несомненно, задачей военно-морского флота во время войны было обеспечение подвоза железной руды из Швеции и Норвегии. В соответствии с этим и следовало строить наш флот.

Файф: Прошу вас посмотреть на следующую фразу во втором абзаце: «Затем я указал, что желательно будет закончить сборку шести подводных лодок к тому времени, когда возникнет критическая политическая ситуация в первом квартале 1935 года».

Таким образом, вы готовились к критической политической ситуации?

Редер: Да.

Файф: Давайте посмотрим, что вы делали в 1936 году. ...После первого абзаца, во втором абзаце, вы говорите следующее:

«Военная и политическая ситуация настоятельно требуют, чтобы мы немедленно приступили к увеличению нашего подводного флота и закончили это мероприятие как можно скорее, затратив на его выполнение всю энергию, поскольку подводный флот является особенно ценной частью нашего вооружения на море и обладает специфическими возможностями как ударная сила».

Заявляете ли вы, что то, к чему вы тогда призывали, имело исключительно оборонительный характер и что у вас даже и в мыслях не было использовать специфические возможности той ударной силы, которая могла потребоваться во время войны?

Редер: Насколько мне помнится, в то время из общей политической ситуации я делал вывод о необходимости поставить строительство подводного флота на первый план. Но я никогда не считался с возможностью того, что мы начнем войну по своей инициативе. Мне всегда об этом говорил Гитлер, но он проводил свои политические мероприятия, и, конечно, эти политические мероприятия могли привести к войне, если бы другие державы не выступили против них. Между прочим, меня упрекали тогда в том, что я слишком медленно производил строительство подводных лодок и не ускорял его.

Файф: Вы достаточно ясно подчеркиваете это здесь: в связи с «военной и политической ситуацией», не правда ли? Вас полностью информировали о политической ситуации, и вы соответствующим образом приспосабливали свое военно-морское вооружение. Разве не так?

Редер: Я в то время не только ничего не знал о том, что случится позднее, но я узнал о том, что мы заняли Рейнскую область, только в год ее занятия. Тогда же я узнал также и о том, что Гитлер ввиду занятия Рейнской области видел на горизонте скопление черных туч, которые угрожали нам, и поэтому приказал нам проявлять чрезвычайную осторожность. Он заявил, что надо быть готовым к осложнениям. Поэтому-то в 1936 году и был издан специальный указ. Этими соображениями обусловливалась моя осторожность. Я считал своим долгом вести самое детальное наблюдение, и соответственно этому наблюдению и своим выводам я укреплял свой флот. Под этим углом зрения следует рассматривать данный документ, по которому вы мне не задали ни одного вопроса. Если я запрашивал разрешение на постройку шести подводных лодок на случай политических осложнений в начале 1935 года, когда еще не было заключено морское соглашение (оно было подписано в июне), то это тоже относилось к возможным осложнениям, а я уже знал тогда о готовившемся объявлении восстановления военного суверенитета в 1935 году.

Файф: Вы заявили нам о том, что вам было известно в 1936 году. Давайте теперь перейдем к 1937 году. Я хочу точно знать, что вы говорите по этому поводу. Это, конечно, как вы помните, вернет нас к документу Госсбаха ПС-386...

Прежде всего я хочу спросить вас по поводу последнего предложения в третьем абзаце. Здесь приводится следующее заявление Гитлера:

«Будущее Германии зависит поэтому исключительно от разрешения вопроса о необходимости жизненного пространства...

Единственным выходом из создавшегося положения, и даже этот выход может показаться мнимым, является обеспечение большего жизненного пространства».

Далее он говорит: «История всех времен показала, что всякая территориальная экспансия возможна лишь путем преодоления сопротивления».

Затем в отдельном параграфе записано, что он говорит:

«Вопрос для Германии заключается в том, где можно захватить наибольшие пространства при наименьших затратах».

Редер: Нет, в английской книге документов сказано «захватить», а в немецком документе этого нет. В немецком документе говорится:

«Нужно добиться наибольших результатов с наименьшей, затратой сил». Здесь вообще нет речи о каких-либо захватах.

Файф: Я готов согласиться с тем, что это следует за выдержкой, которую я только что привел вам весьма подробно, потому что я не хочу ничего вырывать из контекста. Оценили ли вы должным образом следующее заявление Гитлера: «Единственной возможностью для Германии является добыть для себя дополнительные жизненные пространства» и что этого необходимо было добиться за счет других наций? Он говорил это, не правда ли?

Редер: Да, он сказал так, и я уже недавно говорил здесь, как это следует понимать. Он говорил вообще об Австрии, Чехословакии и Судетской области. Мы считали, что он не намеревается менять свою политику, и действительно эта политика не была изменена, то есть мы не выступили с войной ни против Чехословакии, ни против Австрии. Мы были убеждены, что он сумеет разрешить эти вопросы, так же как и все другие сложные политические проблемы, мирным путем. Я подробно говорил об этом.

Файф: Именно об этом я и собирался вас спросить. Вы сами перешли к рассмотрению второго вопроса, на котором я хотел остановиться. В остальной своей части этот документ касается операций против Австрии и Чехословакии.

Я полагаю, вы согласитесь со мной, что фельдмаршал фон Бломберг и генерал фон Фрич несколько охладили пыл Гитлера в отношении этих его планов. Разве я неправильно освещаю эти факты?

Редер: Да, правильно.

Файф: Этим они, скорее, показали свое отрицательное отношение к этим планам?

Редер: Да.

Файф: Таким образом, это имело место в ноябре 1937 года?

Редер: Мы всегда говорили ему, что он ни в коем случае не должен доводить дело до войны с Англией и Францией, причем он всегда соглашался с нами. Однако я уже говорил, что, произнося эту речь, он преследовал определенные цели и поэтому во многих случаях допускал большие преувеличения; затем он сразу отказался от таких преувеличений, когда ему было указано на опасность войны с Францией и Англией.

Файф: Именно об этом я и хотел спросить вас. Это было в ноябре. К январю фельдмаршал фон Бломберг уже вступил в свой неудачный брак, не так ли?

Редер: Пожалуй, это было в январе, однако я не могу этого утверждать точно.

Файф: И вы - придерживались той точки зрения (не так ли?), что подсудимый Геринг побуждал его поступить таким образом?

Редер: Нет, этого я никогда не говорил.

Файф: Разве вы этого не говорили?

Редер: Нет, я не говорил, что знаю об этом; да я и не был в этом убежден.

Файф: Вы помните, что вы по этому поводу сделали заявление в Москве? Разрешите, я зачитаю вам его.

«В 1938 году, в самом его начале, у меня были переживания личного характера, которые, несмотря на то, что они не касались военно-морского флота, непосредственно вызвали у меня потерю доверия не только к Герингу, но и к искренности фюрера. Положение, в котором оказался фельдмаршал фон Бломберг в результате своего несчастного брака, сделало невозможным его дальнейшее пребывание на посту главнокомандующего вооруженными силами. Слишком поздно я пришел к заключению, что Геринг всеми силами стремился добиться поста главнокомандующего вооруженными силами вместо Бломберга.

Он поощрял этот брак, поскольку он делал Бломберга неподходящим человеком для занятия этой должности, в то время как Бломберг полагал и даже неоднократно высказывался в том смысле, что подобный брак возможен при существовавшей системе. Геринг еще ранее установил за ним слежку, о чем я узнал из более поздних высказываний».

Разве вы этого не говорили?

Редер: В Москве непосредственно после поражения я написал свои соображения о причинах этого поражения. Этот документ я писал в таких условиях — со мной обходились истинно по-рыцарски, — что я без всяких колебаний сообщил об этом высшему генералу комиссариата внутренних дел, когда меня об этом попросили.

Файф: Я хочу только знать, правильно ли, что вы это заявили?

Редер: Да. Я сделал эту запись. И совершенно верно, что впоследствии мне пришла в голову мысль, что Геринг способствовал этой женитьбе. Мне кажется, что он сказал мне здесь об этом сам. Он помог Бломбергу, так как он, очевидно, не знал, насколько все это усложнит общую обстановку.

Файф: Видите ли, в то время вы придерживались той точки зрения, что Геринг поощрял этот брак потому, что он знал, что в результате его фон Бломберг будет вынужден как главнокомандующий сойти со сцены, и что он это делал потому, что он, Геринг, хотел занять этот пост. Этой ли точки зрения вы придерживались прошлым летом?

Редер: Да, прошлым летом я думал таким образом, и, несомненно, Геринг очень хотел стать главнокомандующим вооруженными силами, но фюрер сам расстроил его планы.

Файф: Хорошо, все это касалось фон Бломберга. Нам известно, что с ним случилось. Вашим вторым кандидатом на этот пост после фон Бломберга, лучшим его преемником на посту главнокомандующего явился фон Фрич, не так ли?

Редер: Так точно.

Редер: Да, он спросил меня, и я сказал ему, что предложил бы барона фон Фрича, но фюрер сказал, что эта кандидатура неприемлема.

Файф: Да, но против фон Фрича было выдвинуто обвинение в гомосексуализме. Разве это не так? Именно по этой причине он не мог быть назначен на этот пост?

Редер: Да, фюрер сказал, что он нарушил законы морали.

Файф: Вы входили в состав суда, разбиравшего это обвинение, не правда ли? Геринг был председателем суда, а вы и фон Браухич — его членами?

Редер: Так точно.

Файф: И вы пришли к выводу, что обвинение в гомосексуализме, выдвинутое против фон Фрича, является ложным и подстроено гестапо, не так ли? Вы понимаете, что я хочу сказать? Я боюсь, что слова «фреймап» (подстроить) довольно трудно перевести точно.

Редер: Да, такое впечатление у меня создалось.

Файф: Все это объяснялось тем, что донос исходил от какой-то темной личности, которая, как вы считали, являлась одним из «прихвостней» гестапо. На суде были выявлены факты сотрудничества гестапо с обвинителем, не так ли? Это ведь правильно? Вы пришли к этому выводу в ходе судебного процесса?

Редер: Да.

Файф: И вы согласны с тем, что не произошло никакой путаницы и что виновным оказался капитан кавалерии ротмистр фон Фрич, а совсем не этот генерал. Это ведь правильно, не так ли?

Редер: Да, я с этим согласен. Мы доказали невиновность фон Фрича и оправдали его, так что не осталось никаких подозрений в его честности.

Файф: Вы оправдали его, однако он не был восстановлен в должности? За его оправданием не последовало его восстановления на занимаемом им военном посту?

Редер: Нет. Я пошел к нему, так как я был с ним в дружественных отношениях, и спросил его, согласится ли он на то, чтобы я пошел к Гитлеру и попросил его восстановить барона фон Фрича в должности. Однако фон Фрич ответил, что он считает это совершенно невозможным, так как авторитет его настолько поколебался, что ему не хотелось бы снова брать на себя должность и обязанности главнокомандующего. После этого, к сожалению, я ничего не мог поделать. Я доложил об этом фюреру, но это осталось без последствий. Фюрер со своей стороны на собрании генералов и адмиралов заявил о полной невиновности барона фон Фрича.

Файф: Сделали ли вы следующее заявление в связи с инцидентом, который произошел с фон Фричем:

«Я был убежден, что Геринг приложил руку к этому хорошо подстроенному делу, поскольку для того, чтобы добиться своей цели, ему необходимо было устранить любого возможного преемника фон Бломберга»?

Вы помните, что вы говорили это?

Редер: Я не припоминаю этого, но, очевидно, это так.

Файф: Через шесть недель после того как Бломберг был обесчещен и фон Фрич смещен с должности, произошел аншлюсе Австрии.

Заявляете ли вы Трибуналу, что вам было неизвестно, что демонстративно производились подготовительные мероприятия военного характера к аншлюссу Австрии, мероприятия, которые описывал в своем дневнике генерал Иодль и о которых также говорил фельдмаршал Кейтель? Было ли вам известно, что Австрии будут угрожать военным нападением?

Редер: Мне кажется, что я никогда не участвовал в совещании по вопросу об аншлюссе Австрии, так как я действительно не имел к этому ни малейшего отношения. Но мне хотелось бы раз и навсегда разъяснить здесь, что о таких мероприятиях, как, например, аншлюсе Австрии, я узнавал значительно позже, только после того, как фюрер издавал соответствующий приказ и одна копия этого приказа, независимо от того, участвовал военно-морской флот в этих операциях или нет, направлялась мне, как главнокомандующему военно-морским флотом. Видимо, в этом случае я тоже получил копию такого приказа, который я должен был принять к сведению. Я не могу точно указать даты, но я подтверждаю, что такой приказ доводился до моего сведения.

Файф: Видите ли, я говорю о следующем, и я не хотел бы напрасно тратить на это время. Я говорю, что 5 ноября Гитлер заявил, что он собирается получить Австрию не позднее чем в 1943—1945 гг. или даже раньше, если представится благоприятная возможность. Через четыре месяца после этого, в марте 1938 года, он захватил Австрию после того, как избавился от людей, которые охлаждали тот пыл, с которым он проводил свои планы. Но если вам об этом неизвестно, мы не будем тратить на это время и обратимся к Чехословакии, потому что по этому поводу вами был получена директива.

Эта директива ссылается на другую директиву, от 24 июня, и вы увидите, что в ней говорится о необходимости обеспечить ее проведение не позднее 1 октября 1938 г. Вам как главнокомандующему военно-морским флотом была направлена вторая копия этой директивы. Первая фраза первого абзаца, озаглавленного «Политические предпосылки», гласит:

«Моим непреклонным решением является в самом ближайшем будущем разбить Чехословакию путем проведения военных операций. Задачей политических руководителей является выбрать или подготовить для этого подходящий момент как с точки зрения политической, так и с точки зрения военной».

Это было 28 мая 1938 г., то есть примерно через шесть месяцев после совещания, на котором вы присутствовали и на котором Гитлер заявил, что он нападет на Чехословакию при первой же возможности, которая ему представится. Разве это не заставило вас думать, что речь Гитлера в ноябре не была попросту пустословием, а являлась изложением его планов?

Редер: 10 сентября началась концентрация войск, и в тот же день начались переговоры. 1 октября началось мирное вступление войск в Судетскую область, после того как другие державы в Мюнхене одобрили этот шаг. После Мюнхенских переговоров...

Файф: Все мы знаем об этом. Вопрос совершенно ясен.

Редер: Разрешите мне закончить.

Файф: В мае уже были составлены планы, и фюрер упоминал об этом в своих речах. Он говорил, что принял решение разгромить Чехословакию в конце мая путем проведения военных мероприятий. Заявляете ли вы Трибуналу, что, прочтя эту директиву, вы все еще придерживались той точки зрения, что Гитлер не имеет агрессивных намерений? Вот мой вопрос.

Редер: Да, в конце мая.

Файф: Какие еще доказательства могли быть вам нужны, помимо высказанного им самим намерения разгромить Чехословакию? Какие еще более явные доказательства были вам нужны? 15 марта 1939 г. Гитлер вступил в Прагу. Не показалось ли вам тогда, что был какой-то смысл в том, что он говорил в своем интервью 5 ноября 1937 г., когда он оккупировал славянскую часть Богемии и Моравии и нарушил свое собственное правило: «Германия для немцев». Не пришло ли вам тогда в голову, что, может быть, в ноябре он не просто шутил и занимался пустословием? Не так ли?

Редер: Он издал директиву, в которой говорилось, что на текущий год следует предусмотреть:

1) вопрос о готовности Германии к обороне на случай нападения извне;

2) вопрос о ликвидации остальной части Чехословакии в случае, если она поведет враждебную Германии политику. Я знал, что он согласно этой директиве хочет выступить против Чехословакии в том случае, если сама Чехословакия встанет на путь враждебной по отношению к Германии политики; позже из пропаганды мы узнали, что это так и прошло. К вступлению войск в Чехословакию и Судетскую область я не имел никакого отношения, так как единственное, что мы могли выставить на этот случай, это была Дунайская флотилия, но и она для этой операции была подчинена командованию сухопутными силами, следовательно, я вообще не занимался этим вопросом. Никаких других военных приказов не было.

Файф: Таким образом, ваш ответ сводится к тому, что, когда Гитлер вступил в Прагу 15 марта 1939 г., вы все еще продолжали думать, что у него не было агрессивных намерений? Вы хотите, чтобы Трибунал поверил именно этому заявлению с вашей стороны? Не так ли?

Редер: Да, я настаиваю на этом, так как я считаю, что Гитлер не хотел вести войну с Чехословакией. Путем своих политических переговоров с Гаха и проведенных вслед за тем мероприятий он действительно разрешил вопрос таким образом, что никакой войны вообще не было.

Файф: Хорошо. Вы слышали, что подсудимый Геринг показал, что он заявил президенту Гаха о том, что его вооруженные силы будут бомбить Прагу, если Гаха не даст своего согласия. Если это не война, то, во всяком случае, нечто весьма близкое к войне, не так ли?

Редер: Да, это угроза.

Файф: Хорошо, давайте рассмотрим следующий период протяжением в два месяца. Если вы в марте все еще не сознавали этого, ...23 мая, когда вы прибыли в имперскую канцелярию, там собралось шесть офицеров в высоких чинах, включая вас. Гитлер сказал вам, что он собирается дать вам разъяснение по поводу политической обстановки. Это разъяснение заключалось в следующем: «Мы приняли решение напасть на Польшу при первой благоприятной возможности». Когда вы услышали от него это заявление 23 мая, вы все еще продолжали думать, что у него не было агрессивных намерений?

Редер: Я верил в это очень долгое время, точно так же как генерал-полковник Иодль, который заявил об этом: после того как он уладил чешский вопрос путем чисто политических мероприятий, следует надеяться, что и вопрос относительно Польши он разрешит без кровопролития. Я верил в это до последнего момента, до 22 августа.

Файф: Трибунал об этом уже слышал. Я попрошу вас посмотреть на список присутствовавших там лиц.

Редер: Да, я помню, кто присутствовал.

Файф: Давайте посмотрим. Подполковник Шмундт, впоследствии генерал, главный адъютант Гитлера, был убит 20 июля 1944 г. Это так? Затем подсудимый Геринг, главнокомандующий военно-воздушными силами; вы в качестве главнокомандующего военно-морского флота; генерал-полковник фон Браухич, главнокомандующий сухопутными силами генерал Кейтель, начальник ОКБ; генерал Мильх, заместитель Геринга; Гальдер, начальник штаба; Шнивинд, начальник вашего штаба, и, наконец, Иешонек, который был, как мне кажется, начальником штаба или высшим...

Редер: Начальником штаба военно-воздушных сил.

Файф: Да. Затем полковник Варлимонт, который был помощником генерала Иодля. Как вы думаете, для чего Гитлер собрал этих генералов, занимавших высшие командные посты, и заявил им: «Мы приняли решение напасть на Польшу при первой благоприятной возможности», если у него не было никаких агрессивных намерений? Зачем там собрались эти люди, если не для того, чтобы развязать войну?

Редер: Я уже разъяснил, что они собрались главным образом для того, чтобы сделать чисто академические доклады о ведении войны и на основании этих докладов создать штаб для изучения вопросов, связанных с ведением войны.

Файф: Вы заявляете Трибуналу, что, когда он сказал: «Мы не можем ожидать, что дело обернется таким же образом, как в Чехословакии; дальнейшие успехи не могут быть достигнуты без кровопролития», — вы не обратили на это никакого внимания? Вы серьезно заявляете Трибуналу, что вы не обратили на это внимания?

Редер: Нет, я действительно не обратил на это внимания. Я постепенно все больше узнавал Гитлера, и мне была известна его привычка преувеличивать в речах все события.

Файф: К этому времени вы уже получили директиву о неожиданном нападении на Данциг в ноябре 1938 года. Вы уже получили директиву от 3 апреля о проведении варианта «Вейсс», и вы знали, что весь этот вариант уже готовился. Подсудимый, заявляете ли вы серьезно Трибуналу, что после 23 мая у вас оставались какие-либо сомнения в том, что Гитлер намеревался вести войну против Польши? Я хочу дать вам возможность ответить на это до объявления перерыва. Заявляете ли вы, что у вас были какие-либо сомнения в этой связи?

Редер: Когда 22 августа нам было сообщено о заключении договора с Россией, я был убежден, что и эта проблема может быть решена мирным путем.

Файф: Как я понял, вы заявляете, что даже 22 августа вы не думали, что у Гитлера есть какие-нибудь агрессивные намерения. Вы действительно хотите это сказать?

Редер: Да.

Файф: ...Подсудимый, я хотел бы, чтобы вы взглянули на документ, который имеется на странице 261 книги документов 10-А и на страницах с 438 по 440 этой книги документов на немецком языке.

Это протокол совещания от 23 ноября 1939 г. с Гитлером, на котором было приказано присутствовать всем главнокомандующим.

Редер: Да, это совещание происходило 23 ноября 1939 г., когда война уже началась.

Файф: Вы присутствовали на этом совещании?

Файф: ...Теперь я хотел бы, чтобы вы взглянули на один абзац. Он начинается так:

«Через год началась кампания в Австрии. Этот шаг также считали рискованным».

Далее говорится:

«Это привело к значительному укреплению империи. Следующим шагом были Богемия, Моравия и Польша. Но этот шаг было невозможно совершить за один раз. Прежде всего нужно было закончить западный вал. Это было только частичное разрешение вопроса. Одним прыжком невозможно было достичь цели. Мне с первого момента было ясно, что я не мог удовлетвориться Судетской областью. Это было лишь частичное разрешение вопроса. Было принято решение вступить в Богемию. Затем последовало создание протектората, и тем самым была положена основа для завоевания Польши. Но в то время я еще не был уверен, должен ли я сначала выступить против Востока, а затем против Запада или наоборот. В свое время Мольтке задумывался над тем же самым. В силу необходимости первой произошла война с Польшей. Моя цель заключалась в том, чтобы создать логическое соотношение между численностью населения и пространством, которое это население занимает».

Что бы вы до того времени ни думали, вы тогда отдавали себе отчет в том, что Гитлер преследовал логическую и ясную цель, заключавшуюся в агрессии? Это видно из всех материалов, которые я предъявил вам сегодня утром, не правда ли?

Редер: Да, но в тот период мы уже вели войну, и он делал своего рода обзор происшедших событий. Кроме того, он хотел доказать генералам, с которыми он в это время находился в конфликте, что его политические соображения всегда правильны. Поэтому он еще раз остановился на всех этих отдельных моментах.

Файф: Далее абзац начинается следующим образом: «У нас имеется «Ахиллесова пята» — Рур. Англия не может жить без своего импорта. А мы можем пропитать себя сами. Систематическое минирование моря у английского побережья поставит Англию на колени».

Вы нашли это место?

Редер: Да.

Файф: Слушайте: «Однако это может быть достигнуто тогда, когда мы оккупируем Бельгию и Голландию... Мое решение неизменно. Я нападу на Францию и на Англию в самый благоприятный момент, в ближайшее время. Нарушение нейтралитета Бельгии и Голландии не имеет значения. Никто не будет нас спрашивать об этом, когда мы победим. Мы не будем обосновывать нарушения этого нейтралитета такими идиотскими причинами, какие были выставлены в 1914 году. Если не мы нарушим нейтралитет, тогда это сделают Англия и Франция. Не начав наступления, нельзя закончить войну победоносно».

Подсудимый, вы помните, что это было точно через три недели после того как 10 ноября был издан план «Гельб», то есть план нападения на Голландию и Бельгию? Вы это помните?

Редер: Мне известно, что этот вопрос обсуждался. Я знаю также, что мы уже воевали с Англией, и поэтому не было необходимости обсуждать вопрос нападения на Англию и Францию...

Файф: Вы ведь не были в состоянии войны с Голландией и Бельгией, не правда ли?

Редер: Здесь говорится: «...если французская армия вступит в Бельгию, чтобы напасть на нее, то для нас будет слишком поздно. Мы должны ее опередить». В тот период Гитлер заявил, что у него имеются точные сведения о том, что Бельгия не сохранит нейтралитета, что уже предприняты меры к принятию французских и английских войск, и на этом основании он хотел опередить нападение на нас со стороны Бельгии. Впрочем, в речи от 22 августа 1939 г. он выразил диаметрально противоположную мысль, сказав, что Бельгия и Нидерланды никогда не нарушат своего нейтралитета.

Файф: Вы были согласны с его заявлением: «Факт нарушения нейтралитета Бельгии и Голландии не имеет значения. Ни один человек не спросит об этом, когда мы победим»? Вы были согласны с этим?

Редер: Нет, я не совсем разделяю подобное мнение, но в тот момент у меня не было повода заявить о своем протесте против этих притязаний.

Файф: Точка зрения командования военно-морского флота по вопросу о подводной войне была изложена ему месяц спустя. Вы помните, что 30 декабря у вас с Гитлером состоялась беседа, на которой присутствовали генерал-полковник Кейтель и капитан второго ранга Путкамер?

Редер: Да, 30 декабря я был у Гитлера.

Файф: «Что касается формы и времени начала дальнейшего усиления войны на море, то решение высшего военного командования начать общее усиление войны наступлением на Западе имеет решающее значение».

«Первая возможность:

Решение фюрера в пользу наступления на Западе, которое должно начаться в очень скором времени... путем нарушения нейтралитета других государств.

В данном случае усиление войны на море с политической точки зрения будет представлять лишь небольшую часть общего усиления войны. Постепенно переход к усилению форм ведения войны на море, имея в виду в конечном счете беспощадное применение всех средств ведения войны, предлагается поэтому вместе с началом наступления.

Немедленно предусматривать отдельные меры усиления войны ка море не является необходимым, — оно может быть отложено до начала общего усиления войны. Благоприятно настроенные нейтральные страны: Италию, Испанию, Японию, так же как и Америку, следует, насколько возможно, щадить».

Правильно ли то, что вы рассчитывали нарушением Гитлером нейтралитета Нидерландов затмить благодаря своему большому значению то, что вы примете жесточайшие методы войны на море? Это так?

Редер: Гитлер хотел, чтобы с началом наступления на Западе мы проявили известную активность на море. Он потребовал, чтобы я применил более суровые средства ведения морской войны только в этот момент, хотя поведение английских вооруженных сил давало мне право применять эти радикальные средства значительно раньше. Такие более жестокие методы борьбы были подробно изложены в докладной записке и начали последовательно применяться в ответ на различные мероприятия Англии.

Файф: Вы не только одобрили нарушение нейтралитета Голландии и Бельгии, но со своей стороны, то есть со стороны военно-морского флота, вы были готовы помогать этому путем усиления подводной войны. Это правильно?

Редер: Я вообще не имел ничего общего с нарушением нейтралитета этих стран, так как военно-морской флот даже не входил в эти страны вместе с армией. Я был только заинтересован в том, чтобы постепенно усиливать подводную войну для того, чтобы ответить контрмерами на мероприятия англичан, которые также шли вразрез с нормами международного права.

Файф: Я перейду к вопросу о подводной войне позже, но сейчас я постараюсь рассмотреть вопрос в последовательном порядке. Имеются еще только два пункта, касающиеся агрессивной войны. Я прошу вас помочь мне в одном или двух пунктах, касающихся Норвегии. Вас удовлетворяло то положение, что Норвегия оставалась нейтральной, неоккупированной до тех пор, пока у вас существовал защищенный путь вдоль. норвежского побережья в нейтральных водах. Правильно это? Для вас было важно иметь свободный доступ в нейтральные воды, чтобы не только ваши суда, но также и ваши подводные лодки могли заходить. в нейтральные воды и начинать оттуда свои операции. Правильно это?

Редер: Нет, вопрос о возникновении и проведении в жизнь плана кампании против Норвегии я подробно изложил в документах. В то время существовала опасность занятия Норвегии англичанами, о чем мы узнали из различных источников.

Файф: Заявляете ли вы Трибуналу, будто военно-морское командование серьезно думало, что англичане намерены занять Норвегию?

Редер: Да, совершенно определенно, я думал именно так, потому что у меня было много сведений, и я не мог в этом сомневаться; позже это подтвердилось на деле.

Файф: Вы помните, что 13 марта 1940 г. генерал Иодль в своем дневнике сделал запись относительно того, что фюрер все еще ищет оправдания. Вы помните это, не правда ли?

Редер: Я уже говорил, что выражение «оправдание» неправильно, оно неверно переведено. Иодль написал «основание».

Файф: Понимаю. Это смысл, который вы придали этой записи. Теперь взгляните на ваш собственный документ №81, который имеется в книге документов №5, страница 376.

В этом документе речь идет в первом пункте, о том, что англичане вторглись в норвежские территориальные воды. В нем творится:

«В результате расследования вопроса о том, является ли массовое вторжение англичан в норвежские территориальные воды возможным в таком близком будущем, что оно может представить собой угрозу для плавающих германских судов, в настоящее время создалось мнение, что этого можно не ожидать. Транспорт руды можно продолжать ввиду того, что потерь еще не было».

Итак, у вас имелись сведения о том, что 22 марта не ожидалось массового вторжения в норвежские территориальные воды?

Редер: Нет. Я располагал такими точными сведениями, поступившими как раз в этот период от Квислинга и Хагелина, что не оставалось никаких сомнений в том, что англичане в скором времени поведут маскированное наступление в этом районе.

Файф: Вы говорите, что такова была точка зрения адмирала Фрике, а вы на нее не обратили внимания.

Вы знаете, что генерал Асман вел краткий дневник и на следующий день он записал о встрече между вами и Гитлером.

...Он коснулся вашего предложения об использовании подводных лодок близ Галифакса. Это было в тот же день 23 февраля. Он пишет, что вы сказали в тот день, что для того, чтобы обеспечить доставку руды из Нарвика, было бы предпочтительно сохранять нейтралитет Норвегии.

Затем 26 марта адмирал Асман в своем отчете о встрече между вами и Гитлером записал ваши ответы таким образом:

«Высадка англичан в Норвегии не рассматривается как возможная в ближайшем будущем. Редер предлагает начать наши действуя в следующем месяце, 7 апреля, и Гитлер с этим согласен».

Вы помните это?

Редер: Нет. Однако совершенно невероятно, чтобы я в тот момент не был полностью убежден в предстоящем десанте.

Как известно, адмирал Асман использовал для своих записей всевозможные журналы боевых действий и протоколы. Я совершенно определенно не высказывался таким образом, так как в тот период я неоднократно докладывал Гитлеру, что свои приготовления, начатые задолго до этого, мы закончим в последних числах января, и это и был тот момент, когда следовало провести десант — по причинам, которые я всегда защищал. Совершенно ошибочно предполагать, как это делается здесь, что у меня к этому времени оставалось хоть малейшее сомнение в предстоящей операции. Впоследствии мои предположения подтвердились...

Файф: Хорошо, но вторая часть, второе предложение является правильным, не правда ли? «Редер предлагает, чтобы мы начали действия в следующее новолуние (7 апреля)». Это правильно; вы действительно тогда начали вторжение. Тогда именно ваша армада вышла в море и прибыла на место 9 апреля, не так ли?

Редер: Конечно, я настаивал на высадке десанта в Норвегии в самое ближайшее время, то есть как только наступят благоприятные метеорологические условия. Так мы раньше решили, и так распорядился Гитлер. За это я принимаю на себя полную ответственность, и это было вполне обоснованно.

Файф: Вы видите запись от 26 марта, где говорится:

«Высадка англичан в Норвегии не рассматривается как возможная в ближайшем будущем. Редер предложил начать наши действия в следующем месяце (7 апреля), и Гитлер с этим согласен». Затем следует обсуждение установления мин у Скапа перед вторжением немцев в Норвегию. Гитлер согласен с Редером и издает соответствующие инструкции?

Редер: Да. Угроза оккупации Норвегии англичанами стала непосредственной ко времени заключения русско-финского мира.

Именно эта русско-финская война заставила нас подумать о срочной высадке десанта, так как имелись опасения, что под предлогом оказания помощи финнам англичане предпримут оккупацию Норвегии. Следовательно, на вопрос о том, являлась ли в тот момент, то есть после заключения мира, высадка англичан актуальной проблемой, я ответил отрицательно...

Файф: Прочтите запись от 26 марта.

Редер: «Угроза оккупации Норвегии англичанами стала непосредственной ко времени заключения русско-финского мира. Ввиду заключения мира они, видимо, отложили эту операцию. На вопрос фюрера о том, является ли в настоящий момент английский десант актуальной проблемой, главнокомандующий военно-морскими силами дает отрицательный ответ», — да, ситуация не изменилась настолько, чтобы мы были вынуждены немедленно выступать. «Главнокомандующий военно-морскими силами предлагает провести свою операцию в следующем месяце. Основания для нашей высадки остались прежними, только эта история с Финляндией не могла быть больше использована англичанами».

Файф: Мирный договор и окончание войны с Финляндией имели место в середине марта. Это тогда не входило в планы?

Редер: Да, это не играло больше для нас никакой роли, но другие наши причины оставались теми же.

Файф: Хорошо. Взгляните на отчет вашего дипломатического представителя в Норвегии от 29 марта, где в конце параграфа 1 вы увидите следующее:

«Англичане, очевидно, не хотели взять на себя ответственность за открытое нарушение неприкосновенности норвежской территории и норвежских территориальных вод без причин и за проведение там операций военного характера». Это цитата министра иностранных дел Норвегии. Затем ваш дипломатический представитель высказывается следующим образом:

«Твердое намерение Норвегии сохранить свой нейтралитет и обеспечить соблюдение правил норвежского нейтралитета можно принять как факт».

Вам сообщили, что ваш дипломатический представитель в Осло докладывал, что англичане не намеревались произвести высадку?

Редер: Да, д-р Бройер, посланник в Норвегии, стоял на совершенно неверной позиции, так как он верил этим заверениям министра иностранных дел Кота, о которых наш военный атташе неоднократно сообщал, что Кот пляшет под дудку англичан и что поэтому нельзя принимать эти заверения как достоверные. Одновременно мы получили известие от Хагелина, что хотя норвежцы и дают гарантии на бумаге, но сами сказали, что они делают это для видимости и будут продолжать сотрудничать с англичанами. Это имеется в представленных нами документах.

Файф: Взгляните на другой документ, на документ Д-444. Это — то, что сообщал в то же время ваш дипломатический представитель в Швеции. Вы заметите, что он цитирует слова министра иностранных дел Швеции Гюнтера:

«Шведское правительство не имеет никаких оснований для того, чтобы поверить в то, что западные державы намереваются проводить в ближайшее время какие-то угрожающие меры против Скандинавии. Наоборот, на основании всех официальных отчетов и прочих сведений оно считает ситуацию за последнее время гораздо более спокойной. Затем он говорит, что нападения на шведскую руду не предполагается. Далее он касается Норвегии. Не будучи англофилом, Понтер также не думал, что Великобритания начнет военные действия против Норвегии, но он, конечно, не мог об этом говорить с такой же уверенностью, как в отношении Швеции. Во всяком случае, норвежское правительство, с которым он был тесно связан, придерживалось того же мнения».

Затем, если вы взглянете двумя абзацами ниже, вы увидите, что здесь говорится следующее:

«В заключение Гюнтер попросил меня сообщить его заявления моему правительству и повторил, что шведское правительство придает большое значение тому, чтобы у германского правительства не сложилось ложного впечатления о существовании обстоятельств, которые могли бы создать возможность — он совсем не употреблял слова «необходимость» — применения особых мероприятий со стороны Германии в отношении Скандинавии».

Затем он говорит в последнем абзаце, что шведский министр иностранных дел, возможно, слышал о подготовке Германии.

Взгляните теперь на документ Д-845. Это сообщение вашего дипломатического представителя из Стокгольма на следующий день.

«В шведских военных и правительственных кругах существует опасение касательно возможных германских военных превентивных мер в Скандинавии против объявленного усиления военных мероприятий западных держав. Шведские и норвежские военные и правительственные власти считают маловероятным, чтобы западные державы предприняли против Скандинавии меры военного характера». Вы были информированы об этих сообщениях из Стокгольма, да?

Редер: Допускаю, что фюрер сказал мне это. Но у нас не было повода полагаться на эти заверения, так как совершенно очевидно, что Швеция была сильно заинтересована в том, чтобы мы не выступили против Норвегии, потому что благодаря этому мы были бы в состоянии оказывать на Швецию некоторое давление. По полученным нами впоследствии сведениям, это было то, к чему так стремились англичане. Позднее выяснилось, что английский приказ о высадке в Норвегии в Тронхейме, Ставангере и, кажется, в Христианзанде был отдан 5 апреля. Следовательно, не имеет смысла спорить по этому вопросу. 7 апреля, в ночь с 7 на 8 апреля, как сообщили англичане в ноте, переданной по радио, они произвели закладку мин в Норвегии, и 7 апреля войска были погружены на крейсера, названий которых я не могу припомнить. Итак, этот факт действительно имел место, и моя точка зрения была самой правильной, в то время как генерал Бройер в корне ошибался.

Файф: Я не намереваюсь с вами спорить, хотя вы должны знать, — и я думаю, что вы это знаете, — что в Англии не существовало никакого приказа о вторжении. Был приказ о том, чтобы установить мины.

Вы помните, что вы сказали Трибуналу сегодня, что использование неприятельского флага на своих военных судах является разрешаемой «военной хитростью», если она прекращается до начала операции. Вы помните, что вы это говорили?

Редер: Конечно, я это помню. Одним из принципов ведения морской войны является правило поднятия своего флага в момент открытия огня.

Файф: Вы заявляете Трибуналу, что в морской войне является признанным метод использования флага другой страны при нападении на нейтральную страну без предупреждения? Между вами и Норвегией войны не было, и поэтому не было причин прибегать к какой-либо хитрости. Вы были с Норвегией в состоянии мира. Что вы скажете?

Редер: Тогда было важно при встречах с англичанами спускать флаг, который был на судне, и вывешивать немецкий. Мы не хотели вести войны с норвежцами. Где-то говорится, что в первую очередь мы должны стремиться к мирной оккупации.

Файф: Можете ли вы указать мне хотя бы один прецедент до этой операции, когда бы германский флот напал на нейтральную страну, с которой Британия находилась в состоянии мира, используя флаг противника? Скажите, разве вы это когда-нибудь применяли ранее?

Редер: Я не знаю, случалось ли это во время действий военно-морского флота других стран, я не хочу этого утверждать.

Файф: Я даже не спрашиваю о флоте других стран. Ну, а вы когда-нибудь поступали так?

Редер: Нет. Мы этого не делали. 8 апреля мы отдали приказ по радио, чтобы этого не делали. Вам это известно из нашего журнала боевых сил. Таким образом, здесь совершенно бесполезно говорить о том, что должно было произойти, поскольку этого не произошло.

Файф: Я хотел бы выяснить, что вы считали допустимым при ведении морской войны. Я хочу теперь перейти к другому пункту, и тогда я закончу с этой частью дела. Что касается нападения на Советский Союз, я не намереваюсь расспрашивать о всех ваших собственных взглядах и о том, что вы говорили Гитлеру.

«По предложению командования военно-морского флота (ОКМ) использование оружия против русских подводных лодок к югу от северной границы предупредительной Эйландской зоны... разрешается немедленно с целью беспощадного уничтожения».

«Наступательные действия против подводных лодок к югу от линии Мемель до южного пункта Эйланда разрешаются, если по приближении германских военных судов подводные лодки не могут быть точно опознаны как шведские. Причиной, которую следует указать по поводу дня «Б» (то есть «Барбаросса»), является то, что, как предполагается, наши военно-морские силы имеют дело с проникающими английскими подводными лодками».

Почему вы предложили нападать на советские подводные лодки за шесть дней до вашего вторжения, когда они не ожидали такого нападения и когда не было и речи о войне?

Редер: Как здесь уже говорилось, случилось так, что незадолго до 15 июня одна подводная лодка прорвалась в этот район, близ Борнхольма, на довольно большое расстояние в западном направлении, и при встрече с судами сторожевого охранения у Борнхольма был дан ложный опознавательный знак, что означало, что это была не германская, а какая-то чужая подводная лодка. В данном случае из курса этой лодки и места ее нахождения можно было сделать вывод, что это была русская лодка. Кроме того, уже в это время мы неоднократно обнаруживали русские подводные лодки вблизи германских портов, например, у Мемеля. Вследствие этого у нас создалось впечатление, что русские подводные лодки уже занимают позиции перед германскими портами либо для того, чтобы закладывать там мины, либо для того, чтобы подготовиться к атаке на торговые или военные корабли. Следовательно, я должен был сообщить об этом и ради предосторожности предложить проводить атаки немецким подводным лодкам в этом районе, то есть перед германскими портами. В тот же день мое предложение было одобрено, и было сделано это добавление, которое, по-моему, не было необходимым, но которое предотвращало возможные конфликты.

Файф: Считали ли вы правильным нападение и призыв к безжалостному уничтожению советских подводных лодок за шесть дней до вашего нападения на Советский Союз? Вы считаете это правильным? А затем взваливать вину на проникающие английские подводные лодки — это предложение Кейтеля. Таковы ваши взгляды на правильное ведение войны?

Редер: Итак, первое положение я считаю верным, так как главное — это опередить противника, и этого мы могли добиться при известных условиях. Второе же приказал фюрер.

Файф: Оставим это на усмотрение Трибунала.

Таким образом, следует ли считать, что вы полностью одобряли нападение и безжалостное уничтожение советских подводных лодок за шесть дней до начала войны? Так Трибунал должен вас понять, не правда ли?

Редер: Если эти подводные лодки появились в наших территориальных водах для того, чтобы вести разведку, или для других военных действий, то я считаю, что это было правильным.

Файф (Оглашает документ.):

«Точка зрения, основанная на внешней политике, дает нам преимущество в использовании метода неограниченной подводной войны только в том случае, если мы сможем в свое оправдание сослаться на то, что метод ведения войны Англии вынудил нас отдать приказание о таком ведении войны в качестве репрессии».

Таково ваше мнение? Таково было ваше мнение 3 сентября?

Редер: Да, это было моей точкой зрения.

Файф: Отвечайте на мой вопрос. Если в документе сказано, что «командование военно-морского флота пришло к такому заключению», правильно ли, что командование военно-морского флота пришло к такому заключению?

Редер: Да. Я уже однажды сказал, что международное право не должно было нарушаться, но оно должно было быть ограниченным и измененным, и это ведь также проводилось и другой стороной.

Файф (Цитирует меморандум Редера.):

«Поэтому в принципе всякие средства ведения войны, которые эффективны для того, чтобы сломить сопротивление противника, должны быть основаны на каком-либо правовом понятии, даже если это повлечет за собой создание нового кодекса ведения морской войны.

Высший военный совет, после того как он рассмотрит политические, военные и экономические последствия в рамках общего ведения войны, должен будет решить, какие мероприятия военного характера должны быть приняты и каково должно быть наше отношение к войне. Если будет решено вести экономическую войну самым беспощадным образом в соответствии с военными потребностями, то это решение должно выполняться при всех обстоятельствах. Если же оно будет принято, то это решение о самом беспощадном ведении экономической войны не должно быть оставлено или же ослаблено под действием политического давления со стороны нейтральных государств, как это произошло в первую мировую войну, с ущербом для нас. Все протесты со стороны нейтральных государств должны быть отвергнуты. Даже угрозы со стороны других стран, например, Соединенных Штатов, вступить в войну — этого можно определенно ожидать, если война будет продолжаться, — не должны приводить к ослаблению характера экономической войны, раз уже она начата. Чем безжалостнее ведется экономическая война, тем скорее это приведет к необходимым результатам и тем скорее закончится война».

Редер: Да.

Файф: Согласны ли вы теперь с таким утверждением и с мнением,. выраженным в абзаце, который я вам только что огласил?

Редер: Здесь говорится о том, что из опыта мировой войны мы сделали вывод, что как только после выхода в свет и объявления приказа о проведении радикальных мер нейтральные страны проявляли малейшее недовольство и заявляли свой протест против этого, такие мероприятия немедленно отменялись, в особенности если в протесте участвовали США. Здесь же я говорю, что при любых обстоятельствах необходимо избегать немедленной отмены наших мероприятий, и я делаю предупреждение в том смысле, что до принятия мер надо тщательно обдумывать наши решения и согласовывать с министерством иностранных дел и т.д. во избежание их позднейшей отмены и, вследствие этого, потери престижа и эффективности наших мероприятий. Вот в чем причина. Англии также предъявлялся ряд протестов, и в большинстве случаев на них не поступало никакого ответа. Например, категорическая нота протеста русских от 20 октября 1939 г. против применения Англией блокады во время войны.

Файф: Правильно ли было поступать таким образом?

Редер: Я должен сделать заявление по этому вопросу. Я как раз говорю о резких выступлениях против английской блокады, которая нарушала нормы международного права, — этот протест был выражен г-ном Молотовым. Следовательно, протесты заявлялись и в то время и были отклонены.

Файф: Вы потребовали для себя права потопления без предупреждения всех кораблей нейтральных государств в зонах по выбору высшего командования.

Расскажите мне о приказе относительно «командос» от 18 октября 1942 г. Вы получили этот приказ Гитлера о «командос» и направили его в различные подразделения военно-морского флота, не правда ли?

Редер: Да, я это передал через командование военно-морского флота.

Файф: Вы одобрили этот приказ?

Редер: Я не санкционировал его, я просто передал его по инстанции. Я должен в этой связи сделать разъяснение, если вы хотите.

Файф: Это не то, что я прошу вас сделать. Я вначале прошу ответить на мой вопрос: одобряли ли вы приказ о расстреле «командос» или же о том, что их следовало передать СД для расстрела? Одобряли вы этот приказ?

Редер: Я не санкционировал этого приказа. Я его передал в том виде, в каком его составил фюрер и в каком он попал в мои руки, в соответствии с этим приказом, на котором была пометка о передаче его по инстанции и о пути его возвращения. В этом отношении все указания дал сам Гитлер.

Файф: Но все же ответьте на мой вопрос: одобряли ли вы этот приказ? Вы еще на него не ответили. Одобряли ли вы этот приказ?

Редер: Я не видел повода для того, чтобы опротестовывать перед фюрером приказ, который я считал вполне обоснованным.

Файф: Знаете ли вы, что в то время, когда вы были генеральным инспектором, или адмиралом-инспектором германского военно-морского флота, были основаны «командо дер клайнкампффербанде» («малые соединения») под руководством вице-адмирала Гельмута Хеера, включавшие в свою систему торпеды и подводные лодки с экипажем из одного человека, моторные катеры с взрывчатыми веществами; кажется, численный состав этих соединений составлял от 5 000 до 16 000 человек? Вы знали, что были такие соединения в военно-морском флоте, «команде дер клайнкампффербанде»? Вам это было известно?

Редер: Я знал об этом, а также и о том, что такие соединения совершенно открыто действовали в районе побережья Франции, а затем в районе северного побережья.

Файф: И вы отнеслись бы одобрительно, если бы союзники расстреляли кого-либо из нескольких тысяч членов этих соединений, которые составляли экипаж в один-два человека? Вы одобрили бы, если бы мы просто расстреливали их?

Редер: Во-первых, я не могу сказать, что бы я сделал в определенном случае, когда мне вообще ничего не оставалось делать.

Файф: Ну, хорошо. Если вы не желаете отвечать, с меня этого достаточно. Я своевременно обращу внимание Трибунала...

Редер: Вы снова прервали меня. Я ведь хотел остановиться на двух документах. Во-вторых, эти соединения действовали совершенно открыто в районе побережья. На борту у них не было никаких гражданских лиц и никаких средств для актов диверсий, это были совершенно такие же бойцы подводных лодок. Я знаю...

Файф: Вот именно это я и утверждаю о наших «командос». Поэтому я не буду обсуждать этого вопроса.

Перехожу к другому. По вашему ли приказу был подделан судовой журнал на «Атении»? Было ли это сделано по вашему непосредственному приказанию?

Редер: Нет, дело обстояло совершенно иначе. Я уже говорил, что мой приказ состоял в том, чтобы, во-первых, по приказу фюрера держать все это дело в тайне. Во-вторых, политическое рассмотрение этого вопроса и в дальнейшем остается за командованием военно-морского флота. В-третьих, я зачитаю этот пункт: «Я не подвергаю командира дисциплинарному взысканию, так как он действовал по заблуждению». Вот все, что я приказал. Другого приказа я не отдавал.

Файф: Тогда знаете ли вы, по чьему приказу был подделан судовой журнал? Мне необходимо это узнать. Судовой журнал был подделан. Я спрашивал подсудимого Деница, но он не смог мне ответить. В одном письменном показании под присягой он написал, что этот вопрос должен был быть оставлен для вас. Теперь я вас спрашиваю, можете ли вы мне рассказать об этом. Мне кажется, что командир умер, насколько я помню, так что он рассказать мне об этом не может. Теперь вы утверждаете, что вы не можете сказать мне, по чьему приказу был подделан судовой журнал подводной лодки «У-30», которая потопила «Атению».

Редер: Я уже говорил, что я с этим делом ничего общего не имел, так как я вообще не занимался такими деталями. Я не давал распоряжений по поводу таких мелких событий. И затем, мне кажется, адмирал Вагнер уже подробно показал о том, кто это сделал. Думаю, что это произошло во флотилии.

Файф: Скажите мне только следующее относительно «Атении». Вы показали на днях, что вы дали эти приказы и затем умыли руки? Почти месяц спустя...

Редер: Я уже сказал, что я не имел ничего общего с этим делом...

Файф: Вы не имели ничего общего с этим... Почти месяц спустя, кажется, вы сказали, что это было сделано по приказу Гитлера?..

Теперь перейдем к другому вопросу относительно фон Бломберга и фон Фрича.

Вы ничего не сделали, когда узнали о том, что против фон Бломберга и фон Фрича, которые были вашими старыми друзьями и товарищами, нацистскими заговорщиками были выдвинуты обвинения. Вы ничего не сделали по этому поводу? Вы ничего не сделали для того, чтобы протестовать против обращения, которому были подвергнуты фон Бломберг и фон Фрич? Вы совершенно ничего не сделали, не правда ли?

Редер: Нет. Однако я в то время ничего не знал о тех закулисных причинах, о которых вы сами сообщили сегодня утром. Я ничего не знал об этих причинах. Позже, когда я узнал о деталях, у меня создалась определенная картина, но в то время я не мог предположить, что такие методы возможны.

Файф: В марте 1945 года вы сняли золотой партийный значок, когда увидали следы пыток на руках вашего друга Гесслера. Это правильно?

Редер: Когда я получил это известие, первое, что я сделал, — я пошел с женой на озеро за своим домом и бросил в воду свой золотой партийный значок. Я сообщил об этом адмиралу Фоссу, но, к сожалению, я не мог уже сообщить этого фюреру.

Покровский^[15]: 18 мая, на утреннем заседании суда, вы показали, что за время своей службы в качестве главнокомандующего военно-морским флотом вы два раза подавали в отставку. В первый раз это было в ноябре 1938 года, когда речь шла о строительстве флота и Гитлер был недоволен этим планом. Второй раз — когда Гитлер без вашего ведома разрешил своему адъютанту, являвшемуся морским офицером, жениться на какой-то девушке. Не так ли?

Редер: Да это так.

Покровский: В первом случае из этих двух Гитлер вас уговаривал не подавать в отставку?

Редер: Да.

Покровский: Во втором случае он уступил вам, но запомнил это навсегда?

Редер: Да, это так.

Покровский: Фактически в отставку вы ушли в январе 1943 года? Это правильно?

Редер: Фактически да.

Покровский: Утром 18 мая вы сказали здесь, в суде, по поводу вашей отставки, что вам казалось, что Гитлер в тот момент хотел от вас отделаться. Это правильно?

Редер: В тот период у меня сложилось впечатление... В связи с тяжестью обвинения, которое он предъявлял мне и которое противоречило его прежним суждениям, у меня создалось впечатление, что он хочет освободиться от меня и что поэтому сейчас самый благоприятный момент уйти в отставку.

Покровский: Вопрос о преемниках был разрешен таким образом, что вы назвали Гитлеру несколько фамилий?

Редер: Да.

Покровский: И среди них был подсудимый Дениц? Вы назвали его фамилию?

Редер: Да, я назвал его фамилию в письменной форме. Я сообщил фюреру: во-первых. Карле; во-вторых, — на тот случай, если он хочет перенести центр тяжести на подводную войну, — чтобы он назначил адмирала Деница, который пользовался в этой области наибольшим авторитетом.

Покровский: Не кажется ли вам после ваших ответов на мой вопрос, что тот ответ, который вы дали адвокату Латернзеру^[16] 18 мая об абсолютной невозможности уйти в отставку из генерального штаба, не является верным? Ведь можно было выходить в отставку?

Редер: Да.

Покровский: Вы утверждали, что за время своей службы вы всегда стремились к нормализации отношений Германии и Советского Союза. Это правильно?

Редер: Да, я всегда выступал за политику Бисмарка, которая заключалась в том, чтобы мы шли в ногу с Россией.

Покровский: Если я правильно понял ваше показание позавчера и в пятницу, то вам было известно уже в 1940 году о том, что Гитлер хотел напасть на Советский Союз?

Редер: В сентябре 1940 года я в первый раз услышал лично от Гитлера несколько высказываний о том, что он при определенных предпосылках предполагает вести войну с Россией. Он еще в своих директивах говорил об условиях для этого. Тогда таким образом он не говорил мне о том, что он, безусловно, хочет вести войну, а указывал, что мы должны считаться с возможностью войны. Это стоит в первом абзаце, а именно, что мы должны были выступить с оружием в руках против России еще до поражения Англии, и уже в сентябре я начал делать ему представления по этому поводу.

Покровский: Не было ли такого случая, когда бы вы утверждали, что те объяснения, которые давали официальные германские органы о причинах нападения на Советский Союз, производили на вас и на других лиц впечатление целеустремленной пропаганды и действовали отталкивающе?

Редер: Да, вы, очевидно, имеете в виду то, что в начале войны было сообщено по радио от имени министерства иностранных дел? Да, это была пропаганда Гитлера для того, чтобы объяснить немецкому народу эту войну. Это правильно.

Покровский: Я хочу, чтобы вы взглянули на один документ. Этот документ написан вами, и я хочу, чтобы вы сказали, написано ли в этом документе то, о чем я сейчас вас спрашиваю.

Редер: Где это? «В начале войны» — это место? Разрешите прочитать? «Изданные в начале войны пропагандистские, политические и военные статьи министерства иностранных дел и командования вооруженных сил, которые должны были оправдать разрыв договора нарушениями со стороны Советского Союза, пользовались как в народе, так и в вооруженных силах очень небольшим доверием. Они носили слишком большой отпечаток определенно направленной пропаганды и производили отталкивающее впечатление».

Мне кажется, что в то время сам Гитлер вместе с Геббельсом составлял эти документы.

Покровский: Вместе с этим вопросом у меня к вам следующий вопрос. Следует ли вас понять таким образом, что ваши расхождения с Гитлером по вопросам внешней политики и в части агрессивной войны были менее остры, чем в вопросе, ну, скажем, о женитьбе морского офицера на какой-то девушке?

Редер: Нет. Все это проходило в совершенно другой плоскости. Это были военные вопросы, где, в конце концов, политическое решение принималось фюрером. Я очень резко выступал против его взглядов, когда речь шла о вопросах морали; так же резко я выступал и по поводу пакта.

Покровский: Вы говорите, что это вопросы морали. Не кажется ли вам, что нападение на страну, с которой Германия имела договор о ненападении, также связано с вопросами морали?

Редер: Да, само собой разумеется, я сказал, что и здесь главное внимание я обратил на моральную сторону вопроса.

Покровский: Переходим к следующему вопросу. 29 сентября 1941 г. ваш начальник штаба, адмирал Фрике...

Редер: Да, Фрике был начальником штаба командования военно-морских сил.

Покровский: Вот этот, самый Фрике издал директиву о будущей судьбе Ленинграда. Вы знаете, о каком документе идет речь, или вам нужно его показать?

Редер: Нет, я знаю этот документ совершенно точно.

Покровский: Эта директива была издана с вашего согласия?

Редер: Я не отдавал об этом приказа... Я не помню, по какому поводу, но совершенно незадолго до того времени, о котором вы говорили, адмирал Фрике был в главной ставке и беседовал там с фюрером. Я не присутствовал при этой беседе. Фюрер изложил перед ним этот проект обстрела Петербурга с самолетов, причем в тех весьма преувеличенных выражениях, которые затем были включены в этот документ.

Покровский: У советского обвинения больше нет вопросов к подсудимому Редеру.

Зимерс^[17]: Сэр Дэвид^[18] огласил вам на странице 158 следующее предложение, которое я хочу повторить, так как оно нуждается в объяснении.

«Возможно, что именно в области строительства подводных лодок Германия меньше всего придерживалась границ германо-английского договора. С учетом количества тех подводных лодок, строительство которых уже началось, на 1938 год можно было запланировать строительство примерно 55 подводных лодок. В действительности было построено и начато строительством 118 подводных лодок».

Я напоминаю вам о том, что в подлиннике — это примечание 6, записка начальника бюджетного отдела штаба военно-морского флота...

Редер: Да.

Замерс: ...относящаяся к 1942 году, в которой предположительно начальник бюджетного отдела ВМФ сообщил, насколько в течение года был увеличен подводный флот. Я думаю, что эти цифры требуют разъяснения.

По моим сведениям, эти 55 подводных лодок соответствуют условиям Лондонского соглашения, а именно соответствуют тем 45 процентам, которые были установлены по договору 1935 года.

Вы не можете по памяти назвать точные цифры, но приблизительно это правильно?

Редер: Да, это может быть правильным.

Замерс: Число 118, по моим данным, также хорошо обосновано.

Это число, соответствующее стопроцентному, по тоннажу, отношению подводных флотов. Если бы у нас было 118 подводных лодок, то наш подводный флот был бы таким же, каким располагала в то время Англия. Это правильно?

Редер: Да, это верно. И верно также то, что эти остальные подводные лодки мы включили в бюджет и начали постройкой после того, как 30 декабря в Берлине мы с адмиралом Кэннинхэмом и сопровождавшими его лицами достигли дружественного соглашения о том, что в соответствии с договором мы можем строить все 100 процентов.

Зимерс: Я хочу напомнить Высокому Трибуналу о том, что в морском соглашении 1935 года с самого начала было предусмотрено 100 процентов и что Германия добровольно отказалась от этого, но получила право в любое время перейти к 100 процентам с обязательством известить об этом Англию.

Таким извещением явилось то, что вы нам сейчас описали — переговоры с адмиралом Кэннинхэмом. Правильно ли я вас понимаю?

Редер: Да, это было 30 декабря 1938 г., 30 или 31 декабрям

Председатель: Утверждает ли подсудимый, что было уведомление адмиралу Кэннинхэму 30 декабря 1938 г.? Вы это сказали? Утверждает ли он, что такое извещение было послано адмиралу Кэннинхэму 30 декабря?

Редер: Г-н адмирал Кэннинхэм приехал в Берлин для этих дружественных переговоров, предусмотренных по договору, и 30 декабря мы с ним достигли соглашения о том, что отныне вместо 45 процентов можно будет строить 100 процентов.

Председатель: Это была устная или письменная договоренность?

Редер: Это были переговоры между начальником штаба военно-морского флота и адмиралом Кэннинхэмом и отдельными лицами, я сейчас не могу их назвать. Я считаю, что, вероятно, был составлен протокол.

Председатель: Продолжайте.

Редер: Я могу добавить, что, помимо этого вопроса о подводных лодках, был также урегулирован вопрос о двух тяжелых крейсерах, от которых мы также временно отказались. Мы хотели в тот период построить только три и просили согласия на то, чтобы мы могли теперь построить и полагающиеся нам еще два крейсера. Об этом также было достигнуто соглашение в соответствии с договором.

ДОПРОС ПОДСУДИМОГО ДЕНИЦА

[Из стенограммы заседания Международного Военного Трибунала от 9—10 мая 1946 г.]

Файф^[19]: Подсудимый, я хочу, чтобы прежде всего вы ответили мне на несколько вопросов по поводу вашего назначения главнокомандующим военно-морским флотом 30 января 1943 г. Скажите, как главнокомандующий военно-морским флотом, вы имели ранг, который приравнивался к рангу имперского министра, разве это не так?

Дениц: Да, это верно.

Файф: Вы также имели право принимать участие в заседаниях имперского кабинета, если такие совещания имели место?

Дениц: У меня имелись полномочия принимать участие в заседаниях в тех случаях, когда фюрер отдавал распоряжение о том, чтобы я присутствовал на том или ином совещании.

Файф: С того времени как вы стали главнокомандующим военно-морским флотом, имперское правительство, в известной степени, было представлено в штабе Гитлера, не так ли?

Дениц: Правильно.

Файф: Это была военная диктатура, когда диктатор выдвигал нужных ему людей в своих военных штабах. Так или нет?

Дениц: Нельзя сказать, что это была военная диктатура, это вообще не была диктатура.

Файф: Понимаю. Вы видели его (Гитлера) 119 раз в течение двух лет. Вы согласны с этим?

Дениц: Да, причем следует сказать, что с 30 января 1943 г., то есть после того как я стал главнокомандующим военно-морским флотом, до конца января 1945 года, то есть приблизительно за два последних года, число моих посещений равнялось, кажется, 57. Это число было таким большим потому, что в последние месяцы войны я принимал участие в ежедневных обсуждениях военной обстановки, которые имели место на Фоссештрассе в Берлине.

Файф: Я хочу спросить вас относительно некоторых из этих совещаний. На некоторых из них присутствовал подсудимый Шпеер, не так ли?

Дениц: Я не помню, чтобы он присутствовал на обсуждении военной обстановки. Министру Шпееру как лицу гражданскому, собственно, нечего было делать на обсуждении военной обстановки. Но, может быть, он и присутствовал время от времени, тогда, когда речь шла, например, о производстве танков, то есть о вещах, которые находились в непосредственной связи с какими-либо военными соображениями фюрера.

Файф: Это как раз то, о чем я хотел вас спросить. Подсудимый Шпеер присутствовал на тех совещаниях, когда обсуждался вопрос о снабжении различных родов войск, включая вопрос о снабжении флота?

Дениц: Вопросы снабжения флота никогда не обсуждались на больших военных совещаниях. Эти вопросы, как я уже сказал, обсуждал только фюрер лично, обычно в присутствии Кейтеля и Иодля. Обычно я докладывал фюреру, заранее переговорив с министром Шпеером, которому я, когда я стал главнокомандующим военно-морским флотом, передоверил все снабжение военно-морских сил. Таково было положение в общих чертах.

Файф: Занимая положение главнокомандующего флотом, вы, очевидно, должны были интересоваться вопросами очередности распределения материалов и использования рабочей силы. Вы хотели, очевидно, знать, как должна была быть распределена рабочая сила на ближайший период времени. Не так ли?

Дениц: Я пытался добиться того, чтобы на основании решения фюрера министру Шпееру было поручено строить как можно больше, например, новых подводных лодок, которые были в то время для меня необходимы; однако существовали пределы производственной мощности, поскольку министр Шпеер должен был удовлетворять запросы всех частей вооруженных сил.

Файф: И поэтому вы должны были быть очень заинтересованы в том, чтобы узнать данные о рабочей силе, необходимой для снабжения военно-морского флота и другого снабжения, с тем, чтобы убедиться, что вы получаете вашу справедливую долю?

Дениц: Я никогда не знал и не знаю до сих пор, какое количество рабочих Шпеер использовал на производстве вооружения для военно-морского флота. О том, какое количество их работало на военно-морской флот, я не имею ни малейшего представления.

Файф: Вы помните, что вы говорили о Шпеере как о человеке, который держит в своих руках производство Европы? Это было 17 декабря 1943 г. Несколько позже я вам покажу этот документ. Но вы помните, что вы о нем так говорили?

Дениц: Да, я это очень хорошо помню.

Файф: Разве вы не знали о том, что Шпеер получал свою рабочую силу из числа иностранных рабочих, которые доставлялись в империю?

Дениц: Само собой разумеется, я знал, что в Германии были иностранные рабочие.

Файф: Разве гаулейтер Заукель не рассказывал вам по поводу своей поездки, что он доставил 5 000 000 иностранных рабочих в империю, из которых лишь 200 000 прибыли добровольно?

Дениц: Я ни одного раза не имел переговоров с гаулейтером Заукелем. Я вообще ни с кем не говорил по вопросу о рабочей силе.

Файф: И вы заявляете Трибуналу, что после совещания с Гитлером и Шпеером вы не знали, что рабочая сила доставлялась путем насильственного угона иностранных рабочих в империю?

Дениц: Во время моих совещаний с Гитлером и Шпеером методы набора рабочей силы вообще не обсуждались. Методы меня вообще не интересовали.

Файф: Вы хотите сказать Трибуналу, что вы обсуждали эти вопросы со Шпеером и что он вам никогда не говорил, откуда он получал рабочую силу? Это ваш ответ на этот вопрос?

Дениц: Да, я это утверждаю.

Файф: Я хочу задать еще один вопрос. Согласно тому, что заявил д-р Латернзер, 29 июня 1944 г., помимо подсудимых Кейтеля, Иодля и Геринга, также присутствовали на этом совещании и маршал фон Рундштед и маршал Роммель. Я хочу напомнить вам, что это было через три недели после того, как союзники начали вторжение в Западную Европу. Вам дана была полная возможность — не так ли? — ознакомиться со стратегическим положением после вторжения союзников в Норвегию. Разве это не так?

Дениц: Да, я тогда на основании этого получил представление о положении в Нормандии после высадки там противника и был в состоянии доложить фюреру, какие из моих небольших новых средств борьбы я могу использовать в этом районе.

Файф: Теперь давайте рассмотрим деятельность другой части правительства в общих чертах. Рейхсфюрер СС Гиммлер также присутствовал на ряде таких конференций. Так это было или нет?

Дениц: Да, когда там присутствовал рейхсфюрер СС Гиммлер, — насколько я помню, это было раз или два, — он там представлял интересы своих войск СС.

Файф: Гиммлер, согласно имеющимся данным, присутствовал, по крайней мере, на семи таких совещаниях, а его представитель в штабе фюрера — Фегелейн присутствовал, по имеющимся данным, по крайней мере, на пяти таких совещаниях. Что Гиммлер говорил там о войсках СС, о подвигах дивизии «Мертвая голова»?

Дениц: Фегелейн присутствовал на обсуждении обстановки всегда, постоянно, так как он был постоянным представителем. Когда рейхсфюрер СС присутствовал на обсуждении, он говорил только о войсках СС и притом только о тех дивизиях СС, которые использовались где-нибудь в составе сухопутных сил.

Файф: Войска СС использовались в большом количестве в концентрационных лагерях, и вы говорите, что Гиммлер никогда не говорил об этом?

Дениц: О том, что дивизия «Мертвая голова» использовалась в концентрационных лагерях, я узнал лишь здесь, в Нюрнберге.

Файф: Я хочу, чтобы вы рассказали Трибуналу о том, какой вопрос обсуждался на совещании, когда на нем присутствовали не только Кальтенбруннер, но и обергруппенфюрер СС Штайнер, ваш адъютант и генерал-лейтенант Винтер. Для чего эти господа присутствовали на этом совещании и что они вам сообщили?

Дениц: Этого я уже не помню, но я помню, что Штайнер получил приказ относительно использования армейской группы, которая в Померании должна была нанести удар с севера на юг, чтобы помочь Берлину. Я думаю, возможно, что, когда присутствовал Штайнер, обсуждался этот вопрос, который меня не касался.

Файф: Я хочу, чтобы вы перешли к вопросу, который вам был хорошо известен, — вопросу относительно приказа о расстреле «командос», изданного фюрером 18 октября 1942 г. Вы сообщили нам, что узнали об этих приказах в период, когда были командующим подводным флотом. Помните ли вы документ, согласно которому штаб военно-морского флота распространял этот приказ? Вы помните, что там говорилось следующее: «Этот приказ не должен распространяться в письменном виде командующими флотилий, командующими соединений или офицерами этого ранга. После распространения этих приказов в устной форме низшим инстанциям вышеозначенные офицеры должны передать этот приказ высшим властям, которые несут ответственность за изъятие и уничтожение этого приказа».

Вы помните это?

Дениц: Да, я читал его здесь снова, когда видел здесь приказ. На обратной странице, однако, также сказано, что об этом мероприятии было сообщено в приказе по вооруженным силам.

Файф: Одобрили вы этот приказ или нет?

Дениц: Сегодня, после того как я узнал, что основания для этого приказа не были столь несомненными, я не согласен с этим приказом.

Файф: Вы одобрили этот приказ, когда были главнокомандующим военно-морским флотом Германии в начале 1943 года? Вы одобрили этот приказ тогда?

Дениц: Я, будучи главнокомандующим военно-морским флотом, не занимался этим приказом. Как я отнесся к этому приказу, когда я был главнокомандующим подводным флотом, я уже объяснил. Я отнесся к этому приказу как к приказу возмездия... Я отрицательно отношусь к этому приказу сейчас, после того как узнал, что данные, которые привели к изданию этого приказа, не были обоснованными.

...Файф: Мы можем принять за факт то, что вам было известно о существовании концентрационных лагерей?

Дениц: Этого я никогда не отрицал.

Файф: И я полагаю, что вы пошли еще дальше — не правда ли? — когда вас спросили об этом 28 сентября. Тогда вы сказали: «Я вообще знал о том, что у нас имелись концентрационные лагери. Это ясно.

Вопрос: От кого вы узнали об этом?

Ответ: Весь немецкий народ знал об этом».

Вы помните, что вы именно так сказали?

Дениц: Да. Немецкий народ знал, что существовали концентрационные лагери, но он ничего не знал о положении в них и применявшихся там методах.

Файф: Я только хочу, чтобы вы мне ответили на следующее: после того как вы выдвинули предложение о том, чтобы вам предоставили 12 000 рабочих из концентрационных лагерей, — получили вы их или нет?

Дениц: Я этого не знаю. Об этом я больше не беспокоился.

Файф: Пожалуйста, придерживайтесь прямого ответа. Ответ ваш заключается в том, что вы не знаете, получили вы их или нет, если допустить, что вы их действительно получили.

Дениц: Я вообще не получал людей, поскольку я не имел никакого отношения к верфям. Поэтому я не знаю, каким образом лица, ответственные за работу на верфях, получали рабочее пополнение. Этого я не знаю.

Файф: Подсудимый, было ли вам известно, что в первый день войны командование военно-морского флота обратилось к министерству иностранных дел с заявлением о том, что максимальный ущерб Англии может быть нанесен, принимая во внимание наличие военно-морских сил, только в том случае, если подводным лодкам будет разрешено неограниченное использование оружия без предупреждения против союзных и нейтральных судов на обширных водных пространствах? Знали ли вы. о том, что с самого первого дня войны командование военно-морского флота заявило об этом германскому министерству иностранных дел?

Дениц: Я не думаю, что штаб ВМФ передал мне в свое время такой текст, даже если я так и сказал, чего я не помню.

Файф: В таком случае, возможно, вам будет легче вспомнить об этом, если вы взглянете на это письмо.

Я буду останавливаться на отдельных частях этого документа, потому что вы, может быть, не знаете первой его части. Я вам ее прочитаю, и затем мы вместе обратимся к меморандуму.

«С почтением доводится до сведения государственного секретаря», то есть барона фон Вайцзекера, с приложением меморандума.

Начальник оперативного отдела военно-морского командования капитан Фрике информировал меня по телефону о том, что фюрер уже рассматривал этот вопрос. Однако здесь создалось такое впечатление, что надо вновь заняться этим вопросом, с политической точки зрения, и вновь представить его на рассмотрение фюреру. Капитан Фрике в связи с этим послал капитана второго ранга Нойбауэра в министерство иностранных дел для того, чтобы подвергнуть этот вопрос дальнейшему обсуждению». Это подписано: «Альбрехтан, 3 сентября 1939 г.».

Затем идет текст меморандума.

«Вопрос о неограниченной подводной войне против Англии обсуждается в прилагаемом документе, представленном высшим военно-морским командованием.

Командование военно-морского флота пришло к тому заключению, что максимальный ущерб Англии может быть нанесен, принимая во> внимание наличие сил, только в том случае, если подводным лодкам разрешат неограниченное использование оружия без предупреждения против неприятельских и нейтральных судов в запретной зоне, указанной на прилагаемой карте.

Военно-морское командование при этом учитывает, что:

а) тем самым Германия открыто откажется от соглашения 1936 года относительно ведения экономической войны;

б) военные операции такого рода не смогут быть оправданы на основании общепринятых до настоящего времени принципов международного права».

И затем продолжается рассмотрение этого вопроса.

Заявляете ли вы данному Трибуналу, что подсудимый Редер никогда не консультировался с вами по этому вопросу и никогда не сообщал вам об этом до тех пор, пока эти документы не были переданы в министерство иностранных дел?

Дениц: Нет, этого он не делал.

...Файф: Скажите, было ли сделано какое-либо предупреждение перед потоплением «Атении»?

Дениц: Нет, я уже сказал, что в этом случае имела место ошибка...

Файф: Приходило ли вам когда-либо в голову, что случаи потопления торгового судна без предупреждения означали смерть или ужасные страдания для команды и моряков торгового флота?

Дениц: Само собой разумеется. Но если торговое судно потоплено законно, то ничего не поделаешь, война.

Файф: Рассматриваете ли вы с гордостью тот факт, что 35 000 британских моряков торгового флота погибли в течение войны?

Дениц: Люди гибнут во время войны, и этим никто не гордится.

Файф: Теперь скажите, знали ли вы о том, что судовой журнал подводной лодки, потопившей «Атению», был подделан после этого происшествия?

Дениц: Нет, он не был мошеннически подделан. Был издан совершенно четкий приказ о том, что случай с «Атенией» необходимо сохранить в тайне по политическим соображениям, и поэтому должны были быть изменены записи в судовых журналах.

Файф: Понятно. Вам не нравится слово «подделан». Хорошо, я буду употреблять слово «изменен» для определения того, что одна страница журнала была вырезана и заменена фальшивой. Вы об этом знали?

Дениц: Сейчас я не могу сказать этого. Возможно, что капитан Лемм получил от меня или моего штаба указание: «Этот случай сохранить в тайне». И поэтому он или командир флотилии вел дневник военных действий, который направлялся в десять различных отделов военно-морского штаба, и изменил его.

Файф: Я хочу знать, по вашему ли приказу и с вашего ли ведома тот корабельный журнал был изменен? Вы можете ответить?

Дениц: Да, это произошло либо по моему приказу, либо, если бы этого не было сделано, я должен был отдать такой приказ, так как существовало политическое указание: «Этот случай сохранять в тайне».

Файф: Хорошо. Теперь остается еще один вопрос, который я хотел бы у вас выяснить, причем очень коротко. Вы были убежденным приверженцем идеологического воспитания ваших военнослужащих, не правда ли?

...И вы хотели, чтобы ваши командиры внедряли в военно-морской флот доктрины нацистской идеологии, не так ли?

...Взгляните на страницу 7 английской книги документов. Мне кажется, что там написано почти в. точности то, что я спросил. Последнее предложение гласит: «Весь офицерский состав должен быть настолько пропитан доктринами, чтобы он чувствовал себя полностью ответственным за национал-социалистское государство в целом. Офицер является представителем государства; пустая болтовня о том, что офицер должен быть совершенно аполитичен, является полнейшим абсурдом». Ваша точка зрения такова, не правда ли?

Дениц: Я сказал это... Но следует прочитать с самого начала, где написано, что наша дисциплина и наша энергия сейчас неизмеримо выше, чем в 1918 году, и именно потому, что нас поддерживает единство народа. А если бы этого не было, то наши войска давно были бы разбиты. По этой причине я так и сказал.

Файф: Теперь я хотел бы, чтобы вы обратили внимание на страницу 8 английской книги документов, где приводятся выдержки из вашего выступления в «день героев», 12 марта 1944 г. Вы сказали следующее:

«Что стало бы с нашей родиной, если бы фюрер не объединил нас под знаменем национал-социализма. Разбитые на различные партии, осаждаемые распространяющимся ядом еврейства и не имея никаких средств защиты, мы бы давно уже надломились под тяжестью этой войны и предали бы себя врагу, который бы нас безжалостно уничтожил».

Я спрашиваю вас, что вы имели в виду под «распространяющимся ядом еврейства»? Это ваша фраза, и вы объясните нам, что вы под ней подразумевали.

Дениц: Я могу представить себе, что населению городов очень трудно было бы выдержать последствия бомбардировок, если бы оказывалось такое влияние. Это я и хотел сказать здесь.

Файф: Подобное высказывание относительно «распространяющегося яда еврейства» создавало мировоззрение, которое привело к умерщвлению от 5 до 6 миллионов евреев за последние несколько лет. И вы хотите сказать, что ничего не знали относительно действий и намерений, направленных к тому, чтобы покончить с евреями и истребить их?

Дениц: Да, само собой разумеется, я утверждаю это. Я ровно ничего не знал об этом...

Покровский^[20]: У советского обвинения есть несколько вопросов к подсудимому Деницу.

Скажите, подсудимый Дениц, обращение к германскому народу и приказ войскам в связи со смертью Гитлера были составлены вами 30 апреля 1945 г., не так ли?

Дениц: Да.

Покровский: В этих документах вы сообщали, что преемником Гитлера, которого он назначил сам, являетесь именно вы. Это правильно?

Дениц: Да.

Покровский: Задавали ли вы себе вопрос, почему именно на вас пал выбор Гитлера?

Дениц: Да. Этот вопрос я задал себе, когда получил эту телеграмму, и я пришел к заключению, что, после того как рейхсмаршал сошел со сцены, я был старшим солдатом самостоятельной части вооруженных.

Покровский: В обращении к армии и народу вы требовали проведения военных действий и всех желавших прекратить сопротивление называли трусами и предателями. Не так ли?

Дениц: Да.

Покровский: 30 апреля, то есть в тот день, когда вы издали оба документа, о которых мы сейчас говорим, была абсолютно ясна бесперспективность и бесцельность дальнейшего сопротивления со стороны гитлеровской Германии. Вы поняли мой вопрос, согласны вы с этим?

Дениц: Да, я понял вопрос. Я могу сказать следующее: на Востоке я должен был продолжать бороться для того, чтобы спасти беженцев, двигавшихся на Запад...

Покровский: Вы не ответили на мой вопрос, подсудимый Дениц, хотя он был поставлен абсолютно ясно.

Согласны ли вы с тем, что уже 30 апреля была абсолютно ясна бесперспективность и бесцельность дальнейшего сопротивления со стороны гитлеровской армии? Да или нет, ответьте мне на вопрос.

Дениц: Нет, нет, это не было ясно...

Покровский: Но будете ли вы отрицать, что ваш приказ продолжать войну привел к дополнительному кровопролитию?

Дениц: Очень незначительному в сравнении с одним-двумя миллионами, которые погибли бы в противном случае.

Покровский: Я хочу, чтобы вы окончательно уточнили вопрос о том, рассматриваете ли вы себя прежде всего как политика или как солдата, который только выполнял приказы своего высшего начальства без всякого анализа политического смысла и содержания этих приказов?

Дениц: Как глава государства после 1 мая я был политиком.

Покровский: А до этого?

Дениц: Чисто солдатом.

Покровский: 8 мая 1946 г. в этом зале вы сказали: «Как солдат я не имел в виду тех политических соображений, которые могли существовать». 10 мая, когда речь шла о подводной войне, вы сказали: «Я не как солдат занимался военными задачами». Это правильно?

Дениц: Совершенно правильно. Я и говорю, что до 1 мая 1945 г. я был только солдатом.

Покровский: Сэр Дэвид Максуэлл Файф минут пятнадцать назад обращался к двум документам, в частности к документу ВБ-186 и Д-640. Он привел вам одну фразу, которая находится в очень резком противоречии с тем, что вы сказали сейчас. Вы помните эту фразу? «Бессмысленная болтовня... »

Дениц: Да, я помню ее очень хорошо.

Покровский: Я прошу вас сказать, как можно примирить эти крайне противоречивые высказывания. Высказывания как о болтовне, что офицер — не политик, имели место 15 февраля 1944 г., тогда как вы не были еще главой государства. Правильно?

Дениц: Если солдат во время войны стоит за свою нацию и за свое правительство, то он тем самым не становится политиком. Так сказано в этой фразе, и это имелось в виду.

Покровский: ...Не считаете ли вы, что именно потому, что вы проявляли себя фанатичным последователем фашизма, фашистской идеологии, на вас как на своем преемнике и остановился Гитлер, которому вы были известны как его фанатический последователь, способный призывать армию к любому преступлению в духе гитлеровских заговорщиков и называть эти преступления чистым идеализмом? Вы поняли мой вопрос?

Дениц: Да, на это я могу лишь ответить, что я этого не знаю. Я уже объяснил вам, что законным преемником был рейхсмаршал, но что в результате прискорбного недоразумения, возникшего за несколько дней до моего назначения, он был исключен из игры, и я после него был следующим старшим по чину солдатом из самостоятельной части вооруженных сил. Я думаю, что этот момент был решающим. То, что фюрер доверял мне, возможно, тоже играло при этом некоторую роль.

Покровский: У советского обвинения, г-н председатель, больше нет вопросов к подсудимому.

ДОПРОС ПОДСУДИМОГО ИОДЛЯ

[Из стенограммы заседания Международного Военного Трибунала от 6 июня 1946 г.]

Робертс^[21]: Подсудимый, вы сказали Трибуналу два дня назад, что вы солдат по крови, не правда ли?

Иодль: Да, это верно.

Робертс: Очень хорошо, и вы сказали вчера, что вы находитесь здесь для того, чтобы защитить честь германского солдата, это правильно?

Иодль: Да, я прилагаю к этому все усилия.

Робертс: Очень хорошо. И вы считаете себя честным солдатом?

Иодль: Да, сделал это вполне  сознательно.

Робертс: И вы заявили также, что вы являетесь правдивым человеком?

Иодль: Да, я охарактеризовал себя таким, и я таким и являюсь.

Робертс: Очень хорошо. Не считаете ли вы, что вы запятнали свою честь действиями, которые, как вы говорите, вы должны были совершать в течение последних шести-семи лет?

Иодль: Моя честь, конечно, не была запятнана, ибо ее я оберегал лично.

Робертс: Очень хорошо. Итак, вы говорите, что ваша честь не запятнана? Действительно ли в течение последних шести-семи лет, когда, как вы сказали, вы должны были предпринять различные действия, ваша правдивость оставалась на том же высоком уровне?

Иодль: (Ответа нет.)

Роберте: Можете ли вы ответить на этот вопрос?

Иодль: Я думаю, что я слишком глуп для этого вопроса.

(Смех в зале.)

Робертс: Если вы считаете себя слишком глупым, то я не настаиваю на ответе. Я оставлю этот вопрос и перейду к следующему.

В 1935 году вы были подполковником и возглавляли отдел имперской обороны вооруженных сил Германии. Это правильно?

Иодль: Совершенно верно.

Робертс: Это отдел «Л» — отдел имперской обороны. Это правильно?

Иодль: Да, это верно.

Робертс: Фельдмаршал фон Бломберг был вашим начальником?

Иодль: Фельдмаршал фон Бломберг не был моим прямым начальником.

Робертс: Приходилось ли вам работать с фельдмаршалом фон Бломбергом?

Иодль: Я неоднократно делал ему лично доклады, но, естественно, не так часто, как начальник общего управления вооруженных сил.

Робертс: Присутствовали ли вы вместе с ним на совещаниях штаба?

Иодль: Совещаний в большом кругу при фон Бломберге я не посещал. Я думаю, что редко был там кто-либо, кроме генерала Кейтеля, меня и, возможно, еще начальника другого отдела.

Робертс: Можно ли их было назвать совещаниями штаба?

Иодль: Нет, те совещания состоялись у начальника общего управления вооруженных сил.

Робертс: Посещали ли вы совещания штаба?

Иодль: Да, конечно, я ведь принадлежал к штабу,

Робертс: Очень хорошо, я так и думал. Сейчас, пожалуйста, обратите внимание на документ С-139, представленный в качестве доказательства под номером США-53. Прежде всего посмотрите на подпись. Там имеется подпись фон Бломберга, не так ли?

Иодль: Да. Это подписано фон Бломбергом.

Робертс: Хорошо. Здесь идет речь об операции «Шулунг». Помните ли вы, что означала операция «Шулунг»?

Иодль: (Ответа нет.)

Робертс: Это означает ремилитаризацию Рейнской области, не так ли?

Иодль: (Ответа нет.)

Робертс: Вы можете ответить на мой вопрос?

Иодль: Я смогу ответить, как только прочту это.

Председатель: Подсудимый, вопрос был следующий:

Помните ли вы, что означала операция «Шулунг»? Мне кажется, нет необходимости читать документ для того, чтобы ответить на этот вопрос.

Иодль: По моим воспоминаниям, которые, возможно, зародились в процессе изучения документов здесь, в Нюрнберге, понятие «Шулунг» означало подготовку для занятия линии Рейна после эвакуации немецкими войсками западного побережья Рейна в случае французских санкций...

Робертс: Очень хорошо, я согласен.

В таком случае идет речь о реоккупации Рейнской области. Вы с этим согласны?

Иодль: Нет, здесь речь идет не о реоккупации Рейнской области. Это совершенно неверно, здесь...

Робертс: Давайте в таком случае вместе посмотрим на этот документ и познакомимся с его содержанием. Прежде всего этот документ датирован 2 мая 1935 г.: «Для операции». Этот документ был, очевидно, настолько секретным, что его не могли даже доверить стенографистке. Весь документ полностью написан от руки и представляет собой рукопись. Не так ли?

Робертс: Вы можете ответить на этот вопрос? Разве вы не видите, написан этот документ от руки или нет?

Иодль: Да, он написан от руки.

Робертс: Почему же вы сразу не сказали этого? Сейчас посмотрим на этот документ. Он исходит от имперского министра обороны, то есть от фон Бломберга, не так ли? Это второй экземпляр — «Для личной передачи». Он предназначается для верховного главнокомандующего армией, верховного командующего военно-морским флотом и имперского министра германских военно-воздушных сил. «Для операции вооруженных сил, которая была разработана на последнем заседании штаба», — вот поэтому-то я вас и спрашивал о том, посещали ли вы совещания штаба, — я и установил кодовое слово «Шулунг». Затем я очень кратко коснусь содержания: «Эта операция представляет собой совместное действие трех родов войск. Она должна быть выполнена...» И затем несколько ниже идет фраза, с которой мы очень хорошо знакомы: «Нанесение внезапного и молниеносного удара. Необходимо это держать в строжайшей тайне... численность армии мирного времени...» И далее: «Всякое улучшение нашего вооружения даст возможность расширить и улучшить подготовку». Затем; «Я спросил главнокомандующего армией: «Сколько дивизий готовы к этим действиям?» — не батальонов, как вы сказали вчера. — «Подкрепление недостаточно сильных частей, находящихся там...», — это значит на западе..., — «должно идти за счет дивизий, находящихся в Восточной Пруссии, которые могут быть немедленно переброшены туда по железной дороге или морем. Верховное командование военно-морским флотом должно обеспечить безопасность доставки этих частей из Восточной Пруссии морем, в случае если не будет возможности использовать железнодорожный транспорт». К чему бы еще могли относиться эти секретные инструкции и причем секретные настолько, что они должны были содержаться только в рукописном виде, если не к реоккупации Рейнской области?

Иодль: Если вы мне разрешите дать хотя бы краткое объяснение, то суд сэкономит много времени.

Робертс: Пожалуйста, подсудимый, сначала отвечайте на мой вопрос, а затем давайте свои объяснения, конечно, если они будут краткими. Мой вопрос заключается в следующем: к чему еще могло» это относиться, если не к реоккупации Рейнской области?

Иодль: Я не ясновидец. Я не знаю этого документа. Я его никогда не читал. Я в это время не находился в управлении вооруженных сил, здесь совсем другие подписи, — я был в оперативном управлении сухопутных сил. Я никогда не видел этой бумаги и никогда о ней не слышал. Если вы посмотрите на дату 2 мая 1935 г., то вы документально убедитесь в этом, так как я поступил в управление вооруженных сил лишь. в середине июня 1935 года. Таким образом, я могу на основании моего. образования, полученного в генеральном штабе, представить лишь несколько своих предположений, но Суд ведь не желает слышать предположения.

Роберте: Очень хорошо. В том именно и заключается ваш ответ, что вы, присутствуя на заседаниях штаба и слушая заявления фельдмаршала фон Бломберга, не можете сказать Трибуналу, что означает этот секретный приказ?

Иодль: Это было до меня, в это время я не был при фон Бломберге.

Робертс: Хорошо. Сейчас обратитесь, пожалуйста, к документу ЕС-405.

Председатель: Подсудимый, вы сказали, что помните о том, что операция «Шулунг» означала подготовку к операции в Рейнской области, не так ли?

Иодль: Нет, сказал обратное. Я сказал, что слово «Шулунг» («Обучение») я услышал в первый раз здесь, на суде, и долго думал над тем, что это могло быть.

Председатель: Хорошо. Трибунал будет иметь возможность точно установить, что вы сказали, по стенографическим записям. Итак, вы сейчас утверждаете, что вы не говорили о том, что слово «Шулунг» означало подготовку к реоккупации Рейнской области? Не правда ли?

Иодль: Я хочу сказать, что я как офицер оперативного отделения генерального штаба должен был знать, какие военные приготовления производились тогда.

Председатель: Но это не то, о чем я вас спрашиваю. Сейчас я хотел бы знать, как вы только что ответили на поставленный вам вопрос относительно того, помните ли вы, что означала операция «Шулунг». Что вы ответили на этот вопрос? Возможно, что ваш ответ был неправильно переведен? Что вы сказали?

Иодль: Я сказал, что я, кажется, припоминаю, но не знаю, возникло ли это представление в процессе изучения документов здесь или это представление о «Шулунг» относится к прошлому времени и означает те приготовления, которые были предусмотрены для реоккупацин немецкими войсками западного побережья Рейна и для занятия линии на Рейне в случае французских санкций, ибо это было единственное, чем мы тогда занимались. К этому относились все эти операции по отводу войск, о которых затем так или иначе упоминалось в документе ЕС-405.

Робертс: Очень хорошо. Сейчас я ссылаюсь на документ ЕС-405.

В этом документе говорится о совещании...

Иодль: Да.

Роберте: Очень хорошо. Вы видите, что это протокол совещания ;рабочего комитета имперского совета обороны. Этот документ датирован 26 июня 1935 г. В разделе под буквой «Ф» написано, что полковник Иодль говорит об участии в подготовке к мобилизации, а первые три абзаца посвящены вопросу общей мобилизации, и я не хочу их зачитывать, но четвертый абзац зачитаю. Он гласит следующее: «Демилитаризованная зона требует особого отношения. В своей речи от 21 мая 1935 г. и в других высказываниях фюрер заявил, что условия Версальского договора и Локарнского пакта относительно демилитаризованной зоны сейчас выполняются. В ответ на заметку французского поверенного в делах от 17 июня 1935 г. касательно вопроса о «Военном ведомстве по набору» в демилитаризованной зоне германское имперское правительство заявило, что ни гражданские власти по набору, ни другие учреждения в демилитаризованной зоне не получали права проводить какие бы то ни было мероприятия по мобилизации, а именно формирование, обмундирование и вооружение любого воинского соединения, в случае войны или подготовки к войне».

Итак, если бы письмо фон Бломберга, написанное им от руки 2 мая 1935 г., касалось подготовки к внезапной реоккупации Рейнской «области, то было бы нечестно со стороны фюрера заявить через девятнадцать дней, а именно 21 мая, что условия Локарнского пакта и Версальского договора выполняются. Не правда ли?

...Я продолжу оглашение:

«Поскольку в настоящее время следует избегнуть политических осложнений за границей при всех обстоятельствах, то поэтому в демилитаризованных зонах могут проводиться только те подготовительные меры, которые являются срочно необходимыми. Проведение таких приготовлений или намерения о их проведении должны содержаться в строжайшей тайне как в самой зоне, так и в остальной части империи».

«Оружие, обмундирование, знаки различия, форма защитного цвета и другие предметы, связанные с мобилизацией, должны храниться спрятанными».

Сейчас я хочу сослаться на последний абзац, где говорится:

«Изложение директив о мобилизации в письменном виде разрешается только в тех случаях, когда это является абсолютно необходимым для благополучного проведения этих мероприятий в демилитаризованной зоне. Без всякого исключения все подобные материалы должны храниться в сейфах».

Вы собирали оружие и военную форменную одежду в демилитаризованной зоне, не правда ли?

Иодль: Это было оружие и предметы вооружения полиции федеральных земель, охранной полиции федеральных земель, охранной полиции и жандармерии. Там не было войск, и поэтому для них там не было и оружия.

Робертс: Разве полиция носила серую полевую военную форму?

Иодль: Полиция, насколько я знаю, носила серо-зеленую или зеленую форму.

Роберте: В таком случае зачем требовалось держать все это в строжайшем секрете, если речь шла только об обмундировании полиции?

Иодль: Это было снаряжение, предназначенное, кроме того, для усиления таможенной службы, о которой я уже говорил, что намеревались...

Робертс: Подсудимый, вопрос заключается в следующем: зачем требовалась такая секретность, если вы не нарушали Версальского договора? Вы можете ответить на этот вопрос?

Иодль: О необходимости и причинах содержания в секрете всех этих мероприятий я уже подробно говорил в своих показаниях. Я констатирую, что во всей этой предварительной работе речь шла о том, что в случае оккупации левобережья Рейнской области Францией с помощью полиции, жандармерии и усиленной таможенной охраны построить заградительную линию у самого Рейна. Это было намерением в то время, и лишь на этот случай. Я уже показал под присягой, что о реоккупации Рейнской области я узнал лишь за шесть или восемь дней до нее.

Робертс: Я знаю, что вы это показали, и я хочу вам сказать, что ваши показания относительно данного вопроса являются совершенно неправильными, как, очевидно, и по многим другим вопросам. Вернемся сейчас к первому абзацу, который я зачитывал...

В статье 43 Версальского договора говорится: «В области, которая установлена выше, содержание и набор вооруженных сил, как постоянных, так и временных, а также различные военные маневры и выполнение работы, необходимой для мобилизации, также запрещаются».

Я заявляю вам, что мероприятия, предпринимаемые вами, явно нарушали статьи Версальского договора. Вы согласны с этим?

Иодль: Нет, с этим я не согласен.

Робертс: Очень хорошо. Теперь я хочу обратить ваше внимание на документ, который, как считают, является вашей речью, это документ Л-172.

Некоторые места в этом документе написаны вашей рукой, не правда ли?

Иодль: В нем содержится много, очень много перечеркиваний и замечаний, сделанных моей рукой. Но я...

Робертс: Итак, является ли это речью или, вернее, заметками к вашей речи, которую вы произнесли перед гаулейтерами в Мюнхене в 1943 году?

Иодль: Я уже ясно сказал, что это лишь черновые наброски, а не та речь, которая была произнесена мною.

Я вычеркнул там целые страницы и отослал эти черновики обратно, и только потом я произнес свою речь.

Робертс: Признаете ли вы, что первые двадцать девять страниц представляют собой лекцию, которую вы прочитали?

Иодль (просмотрев документ): Да, это моя лекция.

Робертс: Хорошо. Разрешите мне прочитать сейчас протокол второго допроса от 16 ноября 1945 г., за четыре дня до начала процесса.

Этот документ был представлен под номером Л-172. Я показываю вам фотостат документа, с тем, чтобы освежить этот вопрос в вашей памяти.

«Действительно ли документ, который находится перед вами, представляет собою в общем ту речь, которую вы произносили в Мюнхене в ноябре 1943 года?».

Вот ответ: «Да, без сомнения, это примерно одно и то же. Все приложения в отношении различных театров военных действий и другие приложения я не использовал в своей речи. Я их возвратил».

Вы сейчас согласны с вашими ответами на том допросе?

Иодль: В общем и целом вы только подтвердили то, что я сказал.

Робертс: Я хочу знать, представляет ли этот документ в основном то, о чем вы говорили в своей речи? Это ведь не такой материал, который следует просто выбросить в корзинку?

Иодль: Введение и заключение, которые находятся здесь, в первом проекте, конечно, в основных чертах, в конечном счете были так произнесены.

Робертс: Сказали ли вам о том, что Гитлер заявил, что германское перевооружение фактически закончено?

Иодль: Нет.

Робертс: Наконец, последний вопрос, который я вам задам: сообщили ли вам о том, что Гитлер заявил, что первой целью в случае войны явятся Австрия и Чехословакия?

Иодль: Это сообщение об усиленной подготовке выступления против Чехословакии имело место. Мне кажется, там говорилось об этом, но я могу сказать лишь, что те детали, которые мне сообщил фельдмаршал Кейтель, теперь я уже не помню, и я знаю только одно, что это не было для меня неожиданностью или сенсацией. Потребовалось лишь внести небольшие исправления уже изданных директив.

Робертс: Вы не присутствовали в Оберзальцберге, когда там находился фельдмаршал Кейтель вместе с Шушнигом?

Иодль: Нет, я не присутствовал там.

Робертс: Но Кейтель позднее вам сообщил, что там происходило?

Иодль: Он сделал несколько очень кратких замечаний по этому поводу в виде рассказа, так как меня это в большей степени не касалось.

Робертс: Делали ли вы в своем дневнике такую запись — это следующая запись после той, на которую я только что ссылался. Это запись от 11 февраля 1938 г.

«Вечером 12 февраля Кейтель, Рейхенау и Шперле прибыли в Оберзальцберг. Шушниг и Шмидт опять подверглись самому тяжелому военному давлению». Кейтель вам говорил об этом?

Иодль: Да, вы только вставили слово «опять», в моем дневнике этого нет. Я лично делал эту запись, в частности, потому, что Кейтель рассказал мне о том, что Рейхенау и Шперле за обедом произносили воинственные речи, в которых они рассказывали о новом вооружении Германии.

Робертс: Очень хорошо. Затем, в марте, — я думаю, что это общеизвестно, — вы подписали или завизировали один или два приказа, касающиеся операции «Отто»?

Иодль: Да, но эта операция называлась тогда не «Отто», а вступлением в Австрию.

Робертс: Когда Гитлер узнал, что Шушниг собирался выяснить мнение народа путем плебисцита, он решил немедленно вторгнуться в страну, не так ли?

Иодль: Да. Мне рассказывали, когда он услышал, что здесь будет оказано необычное давление на общественное мнение путем плебисцита, то сказал: «Этого я ни за что не потерплю». Так мне рассказывали.

Робертс: Он бы не потерпел, чтобы об этом спрашивали общественное мнение?

Иодль: Нет, он не потерпел бы, чтобы с помощью этой хитрости было совершено какое-нибудь насильственное действие по отношению к общественному мнению. Так мне рассказывали.

Робертс: Таким образом, вооруженные силы Германии вторглись затем в Австрию? Это правильно?

Иодль: Это правильно, вооруженные силы вошли в Австрию.

Робертс: И Австрия с этого дня получила все «блага» национал-социализма, это правильно?

Иодль: Это политический вопрос.

Роберте: Я спрашиваю, что она получила? Она получила СС, гестапо, концентрационные лагери, подавление противников и преследование евреев. Не правда ли?

Иодль: Это вопросы, которыми я не занимался. Об этом вы должны спросить тех, кто был уполномочен заниматься этим.

Робертс: Вы знали, — не правда ли? — когда вы подписывали этот приказ о вторжении в Австрию, что в мае 1935 года Германия дала заверение относительно того, что она будет соблюдать территориальную целостность государства Австрии, что 11 июля 1936 г. ваше правительство и правительство Австрии заключили соглашение о том, что Германия признает полный суверенитет федерального государства Австрии. Вы знали об этих вещах?

Иодль: Я не знал этого в то время; меня как полковника генерального штаба это совершенно не касалось.

Робертс: Имеется ли в вашем дневнике запись — эта выдержка есть в документе Л-172, представляющая проект вашей речи относительно того, что Чехословакия после аншлюсса была заключена в клещи и должна была пасть жертвой?

Иодль: В первом проекте, который я составил, в процессе подготовки к моей речи для гаулейтеров, точно сказано, какие стратегические улучшения наступили в результате отдельных политических мероприятий фюрера. Я имел в виду только прошлое и только эти стратегические последствия.

Робертс: В том, что Чехословакия была заключена в клещи и была обречена на то, чтобы пасть жертвой?

Иодль: В первом проекте я написал, что в результате занятия (аншлюсса) Австрии, стратегическое положение Чехословакии стало совершенно бесперспективным, потому что Чехословакия в любой момент может стать жертвой наступления со взятием ее в клещи. Эта оценка ее стратегического положения является неоспоримым фактом.

Робертс: Я принимаю этот ответ. Теперь я очень коротко коснусь вопроса о Чехословакии. Но ведь вы согласны с тем, как вы вчера сказали, что вопрос заключался в следующем: прежде всего нападение должно быть неожиданным; если вы вообще собирались напасть, то ваше нападение должно было быть внезапным?

Иодль: Да. На основании тех требований, которые поставил фюрер.

Робертс: Прежде всего вы должны были внезапно напасть, а затем войскам понадобилось бы четыре дня для того, чтобы занять боевое положение?

Иодль: Так точно.

Робертс: И поэтому вы должны знать о времени и инциденте, который должен послужить причиной этого нападения; вы должны знать, когда именно произойдет этот инцидент?

Иодль: Да. Я сказал, что следует заблаговременно назначить срок, надо знать его заранее, иначе эти требования будут невыполнимы.

Робертс: Поэтому вы должны сами спровоцировать этот инцидент?

Иодль: Я вчера уже давал подробные показания по этому поводу. Следовало или использовать один из многих инцидентов, или, может быть, оказать некоторую помощь тому, чтобы вызвать такой инцидент, но, как я уже говорил, все это — соображения генерального штаба, которым мы не придали бы никакого значения, если бы обнаружили их у французов.

Робертс: В конце документа говорится о том, что либо вооруженные силы, либо контрразведка будут обвинены в организации этого инцидента. Это последний абзац.

Иодль: Да. Я писал: «...организация этого инцидента может быть поручена отделу контрразведки только в том случае, если...» Все это лишь теоретические разработки генерального штаба, сделанные им при ситуации, которую я вчера подробно изложил и которая состояла в том, что ежедневно происходили какие-то инциденты.

Робертс: Я знаю. Затем, если бы это произошло, миру было бы заявлено, что именно этот инцидент заставил Германию вступить в войну?

Иодль: Я не думаю, что это было бы сообщено всему миру.

Робертс: Если вы собирались сказать миру правду, какой же тогда был смысл организовать этот инцидент?

Иодль: Я могу только повторить то, что я подробно рассказал вчера.

Робертс: Вопрос заключается в следующем: если было достаточно правды для того, чтобы оправдать ваше вступление в войну, то зачем же вы тогда хотели организовать инцидент? Если вы не сможете ответить на этот вопрос, то так и скажите.

Иодль: Да. Но совсем не доказано, что я хотел вызвать подобный инцидент.

Робертс: Теперь я хочу по поводу другого вопроса сослаться на последний параграф документа:

«Даже предупреждение дипломатических представителей в Праге невозможно до первого воздушного налета, хотя последствия могут быть серьезными в случае, если они сами станут жертвами такого нападения».

Прочтите этот абзац, который уже известен Трибуналу:

«...имеется в виду смерть представителей дружественных или нейтральных держав».

Здесь речь идет о воздушном налете до какого-либо объявления или какого-либо предупреждения гражданского населения. Это так?

Иодль: Это означает, что этим письмом я указывал фюреру на то, что на основании его приказа, возможно, будут иметь место такие последствия.

Робертс: Я позднее покажу вам, как проводились в жизнь подобные указания в отношении других стран. На этом мы полностью закончим рассмотрение этого документа, и я оставлю вопрос о Чехословакии.

Итак, 23 августа 1939 г. вы были отозваны в ОКВ с вашего прежнего поста в артиллерии. Это мы знаем, не так ли?

Иодль: Да, это так.

Робертс: Хорошо, теперь о польской кампании. Правильно ли я вас понял, когда вы сказали, что Варшаву бомбардировали только после того, как были сброшены листовки?

Иодль: Да, это имело место во время осады Варшавы. Я хочу сказать, что террористический налет, который выразился в артиллерийском обстреле всего города, был произведен только после вторичного предупреждения.

Робертс: Это ведь исторический факт, что рано утром 1 сентября 1939 г. Варшава и целый ряд других польских городов подверглись бомбардировке до объявления войны? Разве это не является историческим фактом?

Иодль: Об этом историческом факте очень подробно говорил фельдмаршал Кессельринг, который хорошо его знает.

Робертс: Я сейчас заканчиваю этот вопрос и перехожу к различным кампаниям на Западе. Что касается Норвегии, то, конечно, вам было известно, что ваша страна неоднократно давала свое торжественное слово соблюдать целостность Норвегии и Дании, не так ли?

Иодль: Да, тогда я, кажется, знал о них. Я полагаю, определенно, да.

Робертс: Очень хорошо. Мы знаем, что в начале войны было дано заверение с тем, чтобы успокоить все западные нейтральные державы. И затем было дано другое заверение, 6 октября, а вы говорите, что в ноябре Гитлер решил вторгнуться в Данию и Норвегию?

Иодль: Да, я уже подробно говорил об этом вчера.

Робертс: Я это знаю.

«Тем временем мы стояли перед проблемой оккупации Норвегии и Дании. Прежде всего грозила опасность, что Англия захватит Скандинавию и тем самым, кроме стратегического окружения с Севера, она приостановит ввоз железа и никеля, что является таким важным для нас с точки зрения военных целей. Во-вторых, это было связано с удовлетворением наших собственных нужд на море, ...что сделало необходимым для нас обеспечить свободный доступ к Атлантике благодаря некоторому количеству воздушных и военно-морских баз». Вам нужны были воздушные базы и базы для подводных лодок, не так ли?

Иодль: Эти базы в военном отношении для нас представляли очень большую ценность, в этом нет никакого сомнения.

Робертс: Вторжение без какого-либо предупреждения или объявления войны?

Иодль: Это политический вопрос.

Робертс: Не было ли величайшим бесчестьем для Германии неоднократно нарушать данное ею слово? Или вы предпочтете не отвечать на этот вопрос?

Иодль: Нет, этот вопрос лучше было бы задать ...лицам, ответственным за политику Германии.

Робертс: Сейчас я перехожу к вопросу о вторжении в Нидерланды, Бельгию и Люксембург.

У вас нет никаких сомнений по поводу документов относительно того, что в случае войны на Западе намерением Гитлера всегда было нарушить нейтралитет этих трех малых стран?

Иодль: Гитлер с самого начала издания своих приказов о наступлении на Западе намеревался пойти через Бельгию, но в отношении Голландии он долгое время делал оговорки, которые были отброшены лишь много позднее, кажется, в середине ноября. Итак, в отношении Голландии эти намерения не были твердыми. В отношении Бельгии они возникли довольно рано, в середине или в начале октября.

Робертс: ...Я хочу сказать, что Германия, естественно, хотела вести наступательную войну и причем наступательную войну на территории другой страны. Такова была цель Германии, не так ли?

Иодль: Тогда целью Германии было победить в этой войне.

Робертс: Вы не смогли бы напасть на Запад, если бы не напали на Бельгию и не прошли бы через нее, не правда ли?

Иодль: Во всяком случае, наступление в другом месте было бы чрезмерно трудным и его осуществление находилось бы под большим вопросом. Об этом я уже говорил.

Робертс: Если бы вы обеспечили захват побережья Бельгии и Голландии, то вы тем самым обеспечили бы приобретение воздушных баз, с которых могли бы разбить Англию? Вы на это надеялись, не правда ли?

Иодль: Не подлежит никакому сомнению, что с занятием этого побережья стратегическое положение Германии в борьбе против Англии значительно бы улучшилось. Это верно.

Робертс: Документ ПС-375, США-84, датированный 25 августа 1938 г., относится ко времени осуществления плана «Грюн». В нем говорится: «Бельгия и Нидерланды, находясь в руках Германии, будут представлять собой исключительное преимущество в воздушной войне против Великобритании».

И армия должна была сказать, сколько времени займет эта операция.

Это было во время чехословацкого кризиса, не правда ли?

Иодль: Да, но мне кажется, этот документ здесь был уже назван смехотворным. Это труд какого-то капитана.

Робертс: Да, но, во всяком случае, его мнение оказалось очень правильным, если судить по тому, что случилось позднее.

Сейчас перейдем к следующему документу. Это документ о совещании, которое состоялось 23 мая 1939 г. в канцелярии фюрера. Документ Л-79, где сказано следующее:

«Воздушные базы Бельгии и Голландии должны быть оккупированы. Заявления о нейтралитете следует игнорировать. В данном случае рассуждения о том, правильны или неправильны договоры, не имеют никакого значения. Армия должна будет занять те позиции, которые важны для военно-воздушного и военно-морского флота. Если Бельгия и Нидерланды будут успешно оккупированы и оккупация эта будет закреплена, если Франция будет также побеждена, то основные условия для успешной войны против Англии будут обеспечены. Ежедневные атаки германского военно-воздушного флота и военно-морского флота перережут ее жизненно-важные коммуникации».

Не было никакого сомнения относительно политики Гитлера в мае 1939 года. Не так ли?

Иодль: В суде я впервые услышал об этом совещании и о том, что там якобы говорилось.

Робертс: Слышали ли вы о речи, произнесенной фюрером 22 августа 1939 г.? Я не знаю, имеется ли этот документ у Трибунала. Это документ ПС-798.

«...Голландия, Бельгия... и Скандинавия будут защищать свой нейтралитет всеми возможными средствами. Англия и Франция не будут нарушать их нейтралитет».

Иодль: Но этого я также не знаю.

Робертс: Очень хорошо. Я хочу перейти к документу, который вы представили вчера.

Председатель: Подождите минутку. Подсудимый, что вы имеете в виду, говоря, что вы этого не знаете? Вы хотите сказать, что вам неизвестен этот документ? Вы сказали: «Я не знаю этого».

Иодль: Я не знаю того, что в действительности говорил фюрер на совещании 22 августа.

Робертс: Я хочу представить документ Л-52.

Документ Л-52 представляет собой меморандум Гитлера от 9 октября 1939 г. Я хотел бы указать, что за три дня до 9 октября 1939 г. Германия вновь повторила свои заверения западным нейтральным государствам.

«Германское нападение должно быть проведено с основной целью разбить французскую армию, но, во всяком случае, оно должно создать благоприятное исходное положение как предпосылку для успешного продолжения войны. При этих обстоятельствах единственно возможной областью для нападения является сектор между Люксембургом на юге и Неймагеном — на севере, исключая крепость Льеж. Задача заключается в том, чтобы проникнуть в район Люксембурга, Бельгию и в Голландию в возможно короткое время, вступить в сражение с сопротивляющимися бельгийскими, французскими и английскими войсками и разбить их».

Я полагаю, что не могу спросить вас, каково ваше мнение о том, было ли честным дать этим западным нейтральным странам гарантию 6 октября, а в этом меморандуме от 9 октября заявить, что это является единственно возможным способом для нападения. Я считаю, что это вопрос политики, не правда ли?

Иодль: Это вопрос политический.

Робертс: 10 мая без всякого объявления войны эти три небольшие страны подверглись вторжению; им была противопоставлена вся военная мощь Германии, не правда ли?

Иодль: 10 мая началось наступление по всему фронту.

Робертс: Скажите, что вообще сделали эти страны, чтобы заслужить ужасы вторжения и несчастья, являющиеся следствием германской оккупации?

Иодль: Я здесь вновь могу сказать, что это вопрос исторического порядка. Я уже здесь изложил свою субъективную точку зрения по этому вопросу, которая состоит в том, что Англия и Франция вынудили эти страны отказаться от своего строго нейтрального поведения. Таково было мое субъективное впечатление.

Робертс: Их единственная вина заключалась в том, что они являлись препятствием для деятельности ваших военно-воздушных баз и баз подводных лодок.

Я хотел бы задать один вопрос относительно Норвегии. Если те разрешат вернуться к этому вопросу, то я хотел бы спросить вас относительно записей в вашем дневнике, документ ПС-1809.

«13 марта. Фюрер еще не отдал приказа о проведении операции «Везер». Он все еще ищет предлога», — или, говоря вашими собственными словами, — «оправдания». На следующий день, 14 марта: «Фюрер еще не решил, какие причины выдвинуть в отношении операции «Везер».

Если у вас были достаточные основания для нарушения норвежского нейтралитета, почему же фюрер был не в состоянии найти эти основания?

Иодль: Потому что фюрер для этой операции считал необходимым иметь какое-нибудь документальное доказательство.

Робертс: Я перехожу к вопросам о Югославии.

Я прошу взглянуть на документ ПС-1746.

До того как мы перейдем к документу, подсудимый, скажите, Югославия ведь также получила от Гитлера заверения. Это ведь так, не правда ли? Или вы об этом не знаете?

Иодль: Не только Югославия со стороны Гитлера, но и мы получили такие заверения со стороны югославского правительства, которое за один день до того заключило с нами договор.

Робертс: Теперь найдите, пожалуйста, этот документ, на который я собираюсь сослаться. Там должен быть листок бумаги, озаглавленный: «Переговоры». Он датирован 27 марта 1941 г.

Иодль: Да, нашел.

Робертс: Теперь переверните страницу, мне кажется, это страница 2:

«Фюрер полон решимости, не ожидая заявлений о лояльности со стороны нового правительства, провести все подготовительные мероприятия для того, чтобы уничтожить Югославию как в военном отношении, так и как национальное единство. Не будет сделано никаких дипломатических запросов и не будет представлено никаких ультиматумов. Будут приняты к сведению заверения, которым нельзя доверять. Нападение начнется, как только будут готовы все необходимые для этого средства и войска. Важно приступить к действию возможно быстрее.

...В политическом отношении особенно важно, чтобы новый удар против Югославии был нанесен с безжалостной жестокостью и чтобы военные разрушения проводились с быстротой молнии.

...Главная задача военно-воздушных сил заключается в том, чтобы начать возможно быстрее разрушение наземных сооружений военно-воздушных сил Югославии и разрушить столицу — Белград путем налетов с воздуха».

Фюрер не намеревался предупредить гражданское население хотя бы за полчаса до атаки, не так ли?

Иодль: Я не знаю, какие мероприятия по подготовке к отражению налетов провело югославское правительство.

Робертс: Могу задать вам следующий вопрос: одобряете ли вы как честный солдат нападение на город с многочисленным гражданским населением без объявления войны и даже без предупреждения хотя бы за полчаса?

Иодль: Я не придерживаюсь этого мнения.

Робертс: Теперь я перехожу к агрессии против Союза Советских Социалистических Республик, о которой здесь шла речь.

Гитлер решил произвести нападение на Советскую республику в июле 1940 года, не так ли?

Иодль: В июле 1940 года он еще не принял этого решения.

Робертс: Я не хочу даром тратить время; так или иначе, мы знаем, что 22 июня 1941 г. Германия вторглась в Советский Союз, нарушив свой пакт о ненападении.

Это исторический факт, не так ли?

Иодль: Да, неожиданное нападение 22 июня 1941 г. является историческим фактом, основой которого явилось мнение политических деятелей, которое выражается в том, что Советский Союз не придерживался этого пакта.

Робертс: Не думаете ли вы, что этот факт нарушения взятых на себя обязательств на много веков обесчестит имя Германии?

Иодль: Это могло бы быть, если бы историки после точного исследования русских документов представили точные доказательства того, что Россия не пыталась напасть на нас.

Робертс: Вы помните, очевидно, приказ о плане «Барбаросса». Это документ С-50. Этот приказ распространялся вашим отделом, штабом оперативного руководства «Л», не так ли?

Иодль: Он был разработан в отделе квартирмейстера штаба оперативного руководства.

Робертс: Однако вы ведь согласитесь с тем, что само издание этого приказа явилось позором?

Иодль: Я признаю это.

Робертс: Теперь я перехожу к документу С-52.

Это еще один приказ Кейтеля. Он исходит из штаба оперативного руководства «Л». Затем в скобках стоит «1-оп». Скажите, это ваш отдел?.

Иодль: Это отдел, совместно с которым я разрабатывал все оперативные вопросы.

Робертс: Вы помните этот приказ?

Иодль: Да, об этом приказе я помню.

Робертс: Полагаю, что вы принимали участие в его составлении, не так ли?

Иодль: Да, конечно, поскольку это оперативный приказ, это дополнение к директиве.

Робертс: Хорошо. Взгляните, пожалуйста, на параграфы 6 и 7. В параграфе 6 говорится:

«Ввиду обширности оккупированных территорий на Востоке имеющиеся в наличии силы для установления безопасности на этих территориях будут достаточны только в том случае, если всякое сопротивление будет пресекаться не путем судебного преследования виновных, а путем распространения такого террора, который единственно будет в состоянии искоренить всякое стремление к сопротивлению.

...Соответствующие командующие должны нести ответственность за сохранение порядка? Командующие должны найти средства к тому, чтобы поддерживать порядок в районах, где охрана безопасности лежит на их ответственности, не путем посылки запросов на получение дополнительных сил, а путем применения драконовских мер».

Это ужасный приказ, не правда ли?

Иодль: Нет, это вовсе не ужасный приказ, поскольку в нормах международного права предусмотрено, что население занятых областей должно выполнять приказы оккупационных властей.

Робертс: Очень хорошо. Теперь я хочу перейти к совершенно другому вопросу. Я хочу заняться приказом о «командос» и хочу предъявить два еще не предъявлявшихся документа.

Первый документ датирован 8 октября. Это меморандум из отдела «К» (квартирмейстера) штаба оперативного руководства; это правильно, не так ли?

Иодль: Да.

Робертс: ...Это и есть тот приказ по радио, о котором вы упоминали?

Иодль: Да.

Робертс: Там приводится заявление, сделанное по радио 7 октября 1942 г., в котором говорится следующее:

«Подобно приказу «Барбаросса», изданному в свое время, этот приказ также должен быть составлен в сотрудничестве с правовым отделом вооруженных сил и отделом контрразведки после того, как он будет тщательно продуман. Распространять его следует только среди командующих армий, и далее его можно передавать только устно. После ознакомления подлежит уничтожению».

Скажите, каков был характер этого приказа, который со столь большой тщательностью был составлен вашим отделом в сотрудничестве с правовым отделом и контрразведкой?

Иодль: Мне кажется, что вы вначале упомянули документ №50. Для меня не совсем ясно это выражение: «Приказ «Барбаросса».

Робертс: «В отношении содержания приказа следует иметь в виду следующее:

«...В тех случаях, когда пленные временно заключаются под стражу в наших собственных интересах, лиц, о которых идет речь, следует передавать в руки СД через посредство контрразведки после тщательного допроса, в котором также должна принимать участие СД».

«Их не следует ни при каких обстоятельствах размещать в лагерях для военнопленных».

«...Этот приказ должен иметь обратную силу в отношении лиц, прибывших из Норвегии».

Эти лица, прибывшие из Норвегии, были английские «командос», которые взорвали в Норвегии электростанцию, не так ли?

Иодль: Это возможно, но я этого просто не знаю. Этого документа я никогда не видел здесь.

Робертс: Мне кажется, что я смогу напомнить вам об этом позднее.

Следующий документ датирован 9 октября и подписан: «Варлимонт».

Иодль: Да, здесь подпись Варлимонта.

Робертс: В двух первых абзацах изложены факты, которые нам известны.

«Фюрер желает, чтобы был издан приказ о соответствующем поведении военнослужащих.

По настоянию штаба оперативного руководства правовым отделом вооруженных сил был составлен проект приказа.

Вы должны совместно тщательно с ним ознакомиться и, если понадобится, привлечь к этому вопросу рейхсфюрера СС».

Здесь речь идет о беседе между начальником контрразведки и заместителем начальника штаба оперативного руководства.

Затем в следующем документе содержится проект приказа, составленный правовым отделом:

«Члены террористических и диверсионных отрядов британских вооруженных сил, которые явно нарушают правила честного ведения войны, будут рассматриваться как бандиты и подвергаться соответствующему обращению. Их следует беспощадно уничтожать как в бою, так и при побеге. Их следует временно арестовывать или, если они будут захвачены немцами не во время военных действий, их следует немедленно препроводить к офицеру для допроса, после чего передать в руки СД.

Содержать их в заключении в лагере для военнопленных запрещается. Этот приказ должен получить распространение только среди командующих армий. Ниже его следует передавать только устно».

Скажите, вы помните, что вы разговаривали по телефону с начальником правового отдела относительно этого приказа?

Иодль: Нет, я не помню этого.

Робертс: Хорошо. Взгляните, пожалуйста, на следующий документ. Он датирован 14 октября. Первоначально заголовок гласил: «Репрессивные мероприятия — военнопленные». Кто-то зачеркнул это и вместо этого написал: «Борьба против вражеских диверсионных отрядов». «Меморандум (беседа по телефону с начальником правового отдела вооруженных сил). Начальник правового отдела вооруженных сил беседовал с начальником штаба оперативного руководства вооруженных сил по телефону». Речь идет о вас, не так ли?

Иодль: Да, это был я.

Робертс: Согласитесь ли вы с тем, что когда СД убивает, расстреливает действующего таким образом парашютиста, одетого в военную форму, а не в гражданское платье, согласитесь ли вы с тем, что это является простым убийством? Или же вы предпочли бы вообще не отвечать на этот вопрос?

Иодль: Я уже сказал, что если какой-либо солдат в полной военной форме проводит какую-либо операцию по взрыву или разрушению, я не считаю такое действие нарушением международного права. И поэтому я оказывал сопротивление приказу о «командос» в таком виде, в каком он был издан, почти до последнего момента...

Робертс: Я слышал ваш ответ и не буду более задерживаться на этом вопросе.

Иодль: Ни одного из этих документов я не видел прежде. Я их впервые вижу здесь.

Робертс: Теперь я перехожу к следующему документу. Обратитесь, пожалуйста, к документу, который озаглавлен: «Разговор по телефону. Содержание: письмо отдела иностранной разведки от 13 октября 1942 г. Особое внимание обращается на массовое использование парашютистов в диверсионных целях. Всякий, кто, будучи солдатом, совершает диверсионные акты с намерением сдаться в плен без боя, после того как он совершит диверсию, не поступает как честный солдат. Он неправильным образом использует права, предоставленные ему статьей 23-ц, во время создания которой не предполагалось подобных методов ведения войны. Неправильное использование заключается в злоупотреблении сдачей в плен без боя после успешного совершения акта диверсии. Это мнение о неприемлемости диверсионных отрядов можно, безусловно, поддерживать при условии, что мы также применим к себе эти условия». На этом документе, наверху, имеются ваши инициалы, не так ли?

Иодль: Я читал этот документ. Он содержит точку зрения правового отдела ОКВ, которая по этому вопросу совпадает с точкой зрения фюрера. Она, в частности, подтверждает вполне соответствующую международному праву возможность нарушения международного права при известном условии, которое выражается в немедленной сдаче после боя в плен и тем самым в избавлении себя от опасностей войны.

Эту точку зрения можно оспаривать. Я не совсем разделяю ее, но это была точка зрения высшего правового отдела в то время.

Робертс: Очень многие храбрые солдаты сдаются, когда их окружают превосходящие силы противника, не правда ли? Многие германские солдаты тысячами сдавались в Бизерте и Тунисе. Каким образом это ставило их вне рамок международного права или ставило их под защиту этого права?

Иодль: Да. Но это были солдаты, которые сдавались в плен в обычных условиях войны, которые всегда признавал и фюрер. Это очень спорный случай, и с точки зрения международного права здесь возможны колебания. Но, как я уже сказал, эта мысль не принадлежит мне, она не имела ко мне никакого отношения. Я только принял ее к сведению.

Робертс: Является ли это причиной для составления... приказа такого рода в целях того, чтобы попытаться лишить англичан намерения использовать диверсионные отряды?

Иодль: Нет, это вовсе не было причиной. Мы сами в сильной степени развили этот метод войны.

Робертс: Я хотел бы привести вам еще один пример. Это документ ПС-2610.

Этот документ является отчетом из отдела военного прокурора армии США. Здесь говорится о пятнадцати американских военнослужащих, расстрелянных согласно этому приказу.

Иодль: Я никогда ничего не слышал об этом случае. По крайней мере, я не помню о нем.

Робертс: Я хотел бы задать вам несколько вопросов относительно угона евреев из Дания.

Этот документ был адресован в оперативный штаб вооруженных сил командующего армией в Дании и датирован 20 сентября 1943 г.

«Фюрер в принципе согласился с телеграммой Веста о том, что еврейская проблема в Дании будет в скором времени разрешена путем депортации.

Осуществление этого мероприятия следует провести в то время, пока применяются еще военно-полевые суды. Нельзя точно установить, имеются ли достаточные полицейские силы для ареста евреев и их семей. Общее число евреев достигает примерно 6 000 человек, из которых большинство проживает в Копенгагене. Для армии проведение этого мероприятия явилось бы тяжелой нагрузкой.

Я полагаю, что результаты депортации будут весьма чувствительны. Выпуску военной промышленности будет нанесен ущерб. Необходимо будет примириться со значительными неполадками». Здесь на обороте имеется ваше замечание: «Мне ничего об этом неизвестно. Если командующим армией в Дании должно было быть проведено какое-либо политическое мероприятие, то высшее командование вооруженных сил должно получить об этом сведения через министерство иностранных дел».

Соответствует ли это действительности?

Иодль: Да. Я сейчас не могу вспомнить об этом документе, однако это замечание действительно было сделано мной, и это доказывает то, что я до сих пор не знал, что, очевидно, этот вопрос обсуждался в Дании несколькими днями раньше и командующий войсками в Дании возражал против этого. После этого я написал: «Я ничего об этом не знаю, это политическое мероприятие. Если политическое мероприятие должно проводиться в Дании, то министерству иностранных дел следует сообщить нам об этом».

Робертс: Прошу вас обратиться к документу, датированному 1 октября 1943 г.

Этот документ адресован из Дании высшему командованию германских вооруженных сил. Я цитирую:

«Имперский уполномоченный в Дании сделал следующий доклад имперскому министру иностранных дел: 1. Арест евреев будет проведен 8 ночь с 1 на 2 октября. Из Зееланда их вывезут на пароходах. 2. Если я не получу указаний противоположного характера, я не намерен сообщать об этом мероприятии против евреев ни по радио, ни в печати. 3. Я намереваюсь оставить собственность эвакуированных евреев нетронутой для того, чтобы захват этой собственности не мог быть вменен нам в вину в качестве причины или одной из причин, вызвавших подобные действия».

Далее вы, то есть автор, говорите об обратной стороне этих действий, и затем ставится один вопрос: «Известно ли рейхсфюреру СС?» Ответ гласит: «Рейхсфюрер СС об этом осведомлен и выражает свое согласие». Затем идет приписка, сделанная от руки почерком Иодля: «фюрер согласен». Это ваш почерк?

Иодль: Да, это мой почерк, но это замечание относится лишь к освобождению интернированных датских солдат.

Робертс: Хорошо, я понимаю.

Иодль: И затем в этом документе важно еще и то, что командующий войсками в Дании пишет, что он намерен «оставить нетронутым имущество эвакуированных евреев». Он в то время имел исполнительную власть.

Робертс: Следующий документ, датированный 2 октября 1943 г. и адресованный оперативному штабу руководства вооруженных сил в Дании. Я цитирую:

«Мероприятие в отношении евреев было проведено германской полицией в ночь с 1 на 2 октября без всяких инцидентов».

Затем идет приписка, сделанная вашей рукой: «Это нам совершенно безразлично». Вам было совершенно безразлично, сколько евреев было вывезено; это вас совершенно не интересовало?

Иодль: Я не хотел этого сказать. Однако это доказывает, что это было политическое мероприятие, с которым я не имел ничего общего.

Робертс: Я хотел бы теперь перейти к другой теме — к вопросу насильственного труда. Говорили ли вы в своей речи: «Эта проблема недостатка рабочей силы привела к мысли о более тщательном использовании рабочей силы, имеющейся на оккупированных нами территориях. Понятия о правильном или неправильном смешались. Я считаю, что в отношении рабочей силы было сделано все, что могло быть сделано. И там, где этого еще не было сделано, по всей вероятности, в политическом отношении казалось более выгодным не прибегать к насильственным мерам для того, чтобы такой ценой установить порядок и добиться экономических успехов. Однако, по моему мнению, уже пришло время предпринять подобные шаги в Дании, Голландии, Франции и Бельгии со всей энергией и решительностью, не останавливаясь ни перед чем, делая это также и для того, чтобы заставить тысячи бездельников работать по возведению укреплений, то есть на работе, являющейся сейчас более важной, чем что бы то ни было. Необходимые в этой связи приказы уже были отданы». Вы об этом помните?

Иодль: То, что я составил однажды такой проект, в этом не может быть сомнений.

Робертс: И что же?

Иодль: Однако это не является доказательством того, что я это сказал.

Робертс: Но были ли отданы необходимые приказы о том, чтобы гражданское население оккупированных территорий работало по возведению немецких укреплений?

Иодль: В большинстве стран был издан закон о трудовой повинности. Вы, возможно, этого не знаете, но в Дании, Голландии, а также в Бельгии местные фирмы, которые сами доставали себе рабочих, которые им были положены по закону, сами производили работы на строительстве этих укреплений...

Робертс: Но ведь были же отданы необходимые приказы — об этом идет речь в последнем предложении — заставлять этих людей, насильно-заставлять их, если они не хотели, работать на строительстве оборонительных укреплений. Я не говорю о людях, которые соглашались, а о тех, которые отказывались.

Иодль: Я понял. Я не знаю деталей этих событий, поскольку я не занимался этими вопросами. Однако я знал, что в оккупированных странах были введены законы о трудовой повинности.

Робертс: Теперь взгляните, пожалуйста, на новый документ — ПС-1383. Это отчет об обсуждении текущей военной обстановки от 12 декабря 1942 г. Слова Иодля:

«Главнокомандующий войсками во Франции докладывает; число французских рабочих, вывезенных в империю, начиная с 1 июня, превысило сейчас 220 тысяч. По грубому подсчету, в Берлине сейчас имеется 100 тысяч рабочих-специалистов».

Скажите, установили ли вы, сколько человек из этих 220 тысяч прибыли добровольно?

Иодль: Я не могу это сказать. Здесь я лишь прочитал выдержку из донесения, которое было приложено к отчету об обстановке во Франции.

Робертс: Я перейду к следующему вопросу. Я хочу задать вам всего два вопроса относительно Шталага Луфт-III в Сагане.

Вы вчера показали, что после случая расстрела, происшедшего в Сагане, вы больше не считали Гитлера «гуманным». Вы говорили это?

Иодль: Я уже сказал вчера, что в тот момент у меня было впечатление, что он отступает от всех человеческих понятий права.

Робертс: Согласитесь ли вы со мной — я не употребляю слишком сильного выражения, — что расстрел этих пятидесяти летчиков являлся типичным убийством?

Иодль: Я вполне с вами согласен, я считаю это явным убийством.

Робертс: Теперь я перехожу к другому вопросу, к вопросу о разрушениях, произведенных в Норвегии. Это документ ПС-754. Этот документ подписан вами, не так ли?

Иодль: Этот документ давно известен мне, и он подписан мною.

Робертс: Хорошо. Он датирован 28 октября 1944 г. и исходит из вашего штаба. Этот документ был направлен верховному командованию армии, главнокомандующему войсками в Норвегии, имперскому комиссару в Норвегии, а также командованию военно-морского флота.

«Ввиду того что население Северной Норвегии не желало эвакуироваться добровольно, фюрер согласился с предложениями, выдвинутыми уполномоченным, и приказал, чтобы все норвежское население к востоку от фиорда Линген было эвакуировано силой в интересах их собственной безопасности и что все их жилища должны быть сожжены дотла.

Верховный главнокомандующий войск в Северной Финляндии несет ответственность за безусловное выполнение приказа фюрера. Только таким путем можно предотвратить то, чтобы русские со своими сильными войсками не использовали эти жилища, а также при помощи людей, знакомых с местностью, не преследовали нас во время наших отступательных операций зимой, через значительный промежуток времени не появились бы неподалеку от наших позиций в Лингене. В данном случае не должно иметь места никакого сочувствия к гражданскому населению».

Линген находится на крайнем севере Норвегии, на западном побережье, не так ли?

Иодль: Нет, на северном побережье. Этот город расположен там, где Финляндия ближе всего соприкасается с полярным побережьем и до Норвегии остается совсем небольшое пространство.

Робертс: Этот приказ был выполнен, о чем можно судить на основании норвежского отчета, документ ЮК-79.

«В результате продвижения русских войск и отступления германской армии немцы в октябре—ноябре 1944 года стали впервые в Норвегии применять политику «выжженной земли». Были изданы приказы о том, что гражданское население должно эвакуироваться, а все жилища, транспортные средства и другие сооружения должны быть уничтожены. В результате этого было разрушено 30 тысяч домов, помимо того нанесен ущерб 12 тысячам мелких строений, выразившийся в сумме 176 миллионов крон».

Это был жестокий приказ, не так ли?

Иодль: Мы выполнили этот приказ лишь в той части, в которой это было необходимо с военной точки зрения.

Робертс: Вы сказали относительно предложения Гитлера отменить Женевскую конвенцию. Вы сказали, что вы способствовали тому, чтобы воспрепятствовать ему отказаться от этой Конвенции?

Иодль: Да.

Робертс: Не взглянете ли вы на документ С-158, ВБ-209. Он был представлен Обвинением по делу Деница и озаглавлен: «Выдержки из протокола совещания у Гитлера 19 февраля 1945 г.». «19 февраля 1945 г. на совещании присутствовал главнокомандующий военно-морским флотом».

«Фюрер рассматривает вопрос о том, следует ли Германии отказаться от Женевской конвенции.

Затем главнокомандующий военно-морским флотом на совещании у Гитлера 20 февраля говорит следующее: «Главнокомандующий военно-морским флотом сообщил генералу Иодлю и представителю министра иностранных дел — послу Гевелю о своих взглядах относительно возможного отказа Германии от Женевской конвенции. С военной точки зрения нет никаких оснований для совершения этого шага в отношении ведения войны на море. Напротив, отрицательные стороны берут перевес над преимуществами; даже с общей точки зрения командующему военно-морским флотом кажется, что это мероприятие не принесет никаких преимуществ. Было бы лучше, если бы мероприятия, которые мы считаем необходимыми, были проведены без предупреждения и любой ценой была соблюдена видимость для внешнего мира. Начальник штаба оперативного руководства вооруженных сил и посол Гевель пришли к полному соглашению».

Вы сказали, что согласились со словами Редера: «Нарушайте Женевскую конвенцию, но не говорите миру о том, что вы так поступаете».

Это так?

Иодль: Гросс-адмирал Дениц...

Робертс: Совершенно верно, Дениц. Прошу прощения. Это то, что вы говорили, не так ли?

Иодль: Я не нахожу объяснения этому замечанию, и в моих письменных разработках, которые я предложил фюреру и которые излагают также позицию военно-морского флота, этого предложения не было; там было лишь сопоставление преимуществ и недостатков, и недостатков было значительно больше, все это было неосуществимым и поэтому исключено. Так и было на деле. Больше я ничего не могу сказать по этому вопросу.

Робертс: Я сейчас представлю вам ваш собственный документ Д-606. Этот документ подписан вами, не так ли? Здесь речь идет о нарушении Женевской конвенции. Я хотел бы, чтобы вы прежде всего сказали, подписан ли вами этот документ? Он подписан вами? Пожалуйста, ответьте на мой вопрос: он вами подписан?

(Подсудимый Иодль совещается со своим адвокатом.)

Иодль: Да, здесь, в конце документа имеется моя подпись.

Робертс: Хорошо. Теперь я хотел бы огласить последний абзац.

«В настоящий момент отрицательные стороны отмены тех линий поведения, которых мы до сих пор придерживались, во всяком случае, намного превышают преимущества. Так же как мы в 1914 году совершили ошибку, когда мы торжественно объявили войну всем государствам, которые в течение длительного времени хотели вести войну против нас, и таким образом возложили на свои плечи всю вину за войну перед всем внешним миром; так же как было неверным признать, что необходимость — отметьте слово «необходимость» — прохода через Бельгию в 1914 году была нашей собственной виной, в той же степени сейчас было бы неверным открыто отказаться от обязательств, налагаемых международным правом, которые мы приняли на себя, и, таким образом, вновь выступить перед внешним миром в качестве виновных».

«Соблюдение принятых на себя обязательств ни в коей мере не требует, чтобы мы налагали на себя ограничения, которые мешали бы нам вести войну. Например, если англичане потопят госпитальное судно, то это должно быть использовано в целях пропаганды, как это и делалось до настоящего времени. Это, конечно, нисколько не мешает нам тотчас же потопить английское госпитальное судно в качестве репрессалии, а затем выразить свое сожаление, сославшись на то, что это было ошибкой, так же как это делают англичане».

Это звучит не очень благородно, не правда ли?

Иодль: Я могу по этому поводу лишь сказать, что это был метод, при помощи которого только и можно было добиться успеха у фюрера.

[Из стенограммы заседания Международного Военного Трибунала от 7 июня 1946 г.]

Покровский^[22]: Вы показали, что были начальником оперативного отдела ОКБ. Это был центральный отдел ОКВ, не так ли?

Иодль: При учете значения деятельности этого отдела можно с уверенностью сказать, что штаб оперативного руководства был одним из важнейших отделов ОКВ.

Покровский: Не по этой ли причине вы замещали Кейтеля в его отсутствие?

Иодль: Я в большинстве случаев замещал его лишь по оперативным вопросам. По вопросам военного министерства его замешал высший начальник, как правило, адмирал Канарис.

Покровский: Вы отрицаете, что вы были заместителем Кейтеля?

Иодль: Да. Но, когда Кейтеля не было в главной ставке, фюрер все, что хотел передать ОКВ, передавал мне, так как я был старшим по чину офицером после Кейтеля.

Покровский: Вы помните показания свидетеля Вагнера о том, что либо Кейтель, либо вы представляли ОКВ на всех ответственных совещаниях, на которых присутствовал этот свидетель — адмирал Вагнер? Вы помните эти показания?

Иодль: Да, я помню свидетеля Вагнера. Он заявил, что фельдмаршал Кейтель и я присутствовали при всех обсуждениях обстановки. Это неоспоримый факт.

Покровский: Он сказал: либо фельдмаршал Кейтель, либо генерал-полковник Иодль. Не так ли? Вы улавливаете разницу в постановке вопроса?

Иодль: Нет, в 90 процентах всех случаев мы оба присутствовали при обсуждении обстановки.

Покровский: Я представляю суду еще один наш документ, СССР-263. Это выдержки из показаний другого офицера, работавшего с вами, генерала Варлимонта.

Вопрос, который был задан Варлимонту:

«Когда впервые штаб ОКВ получил задание подготовить план нападения на Советский Союз?»

Ответ Варлимонта: «Лично я впервые услышал об этом плане 29 июля 1940 г. В тот день генерал-полковник Иодль прибыл в специальном поезде на станцию Рейхенгалле, где находился отдел «Л» штаба оперативного руководства».

Вы нашли это?

Иодль: Да.

Покровский: У меня нет необходимости зачитывать значительную часть показаний Варлимонта, потому что речь идет об известном факте — о созыве того совещания, где Иодль дал директиву своим оперативным работникам готовить план нападения на Советский Союз.

Варлимонт говорит: «Иодль ошеломил нас этим сообщением, к которому мы не были подготовлены». И потом несколько ниже: «Иодль заявил, что фюрер решил подготовить войну против России. Фюрер это обосновал тем, что война с Россией должна произойти так или иначе, так лучше будет, если эту войну провести в связи с уже происходящей войной» и т.д. Вы нашли это место?

Иодль: Да, я нашел его.

Покровский: Правильно ли сказал Кейтель, что вы не докладывали об этом совещании, это так или нет?

Иодль: О самом совещании я, безусловно, ничего не говорил ему, да это и не играет никакой роли. Однако о том, что сказал мне фюрер, мне кажется, я хорошо помню, что доложил ему об этом, так как это был весьма важный вопрос, и он позже в связи с этим вопросом составил меморандум. Так что он, безусловно, узнал об этом. Однако это лишь предположение, которое я могу сделать с довольно большой уверенностью.

Покровский: Вполне удовлетворен вашим ответом.

Правильно ли будет сказать, что вы были первым или одним из первых руководящих штабных работников гитлеровской Германии, занявшихся подготовкой мероприятий по нападению на СССР еще летом 1940 года? Вот тут я хочу услышать ваш ответ. Вам понятен вопрос?

Иодль: Да, вопрос понятен. Я, однако, не был первым, который занялся подготовкой к нападению на Советский Союз. Я, к моему большому удивлению, узнал здесь от свидетеля Паулюса, что задолго до того, как мы вообще согласно приказу начали заниматься этим вопросом в генеральном штабе сухопутных сил составлялись проекты наступления. Я не могу совершенно точно заявить, каким образом это произошло. Может быть, об этом знает генерал-полковник Гальдер. Я могу высказать лишь предположения по этому вопросу.

Покровский: Предположения нас интересуют очень мало, мы больше занимаемся фактами.

Вчера, 6 июня, вы заявили, что нападение на СССР, которым Германия нарушила свой договор об отношениях с Советским Союзом, носило характер превентивной войны. Не так ли вы сказали?

Иодль: Да, это я сказал. Это была превентивная война.

Покровский: Да, по вашему мнению. Вы помните из показаний Мильха, из показаний Редера, из показаний Геринга, из показаний Паулюса, из показаний Кейтеля, что они были против войны с СССР. Я оглашу вам одну фразу из показаний Кейтеля здесь, на суде, чтобы вам легче было вспомнить.

Кейтеля допрашивал генерал Руденко, Главный обвинитель от СССР.

«Вопрос: Вы заявили, что вы специально входили с предложением к Гитлеру, чтобы он изменил свои замыслы в отношении Советского Союза?

Ответ: Да, не только изменить этот план, но вообще оставить эти планы, то есть не вести войну».

Вы помните это показание Кейтеля?

Иодль: Да, я помню его. Я знаю также и меморандум.

Покровский: Очень хорошо. Не находите ли вы странным, что человек, в данном случае вы, который всячески пытается откреститься оттого факта, что он был заместителем Кейтеля, утверждает перед Гитлером и здесь, на суде, что он лучше Кейтеля был проинформирован о положении дел и поэтому брал на себя смелость выступать с утверждениями, идущими вразрез с позицией Кейтеля, Паулюса, Редера, Геринга и Мильха?

Отвечая на вопросы защитников, вы сказали, что Ламмерс чисто случайно назвал вас сотрудником Розенберга. В наших руках очень короткий документ, который я сейчас зачитаю вслух, — документ, подписанный Кейтелем. Это совершенно секретное письмо от 25 апреля 1941 г, Оно адресовано Розенбергу в собственные руки. Там сказано:

«Начальник канцелярии направил мне копию указа фюрера, которым он назначил вас своим уполномоченным по разработке основных-вопросов восточноевропейского пространства. От верховного командования вооруженными силами я поручаю участие в разработке этих вопросов начальнику штаба оперативного руководства вооруженных сил — генералу от артиллерии Иодлю и в качестве его заместителя генерал-майору Варлимонту. Прошу, чтобы ваше учреждение сносилось только лично с ними. Преданный вам Кейтель».

Что вы скажете по поводу этого документа на вопрос о том, не вспоминаете ли вы, что и по линии аппарата Розенберга вы и Варлимонт, как ваш заместитель, были уполномочены ОКВ еще в апреле 1941 года разрабатывать практические вопросы, связанные с гитлеровской экспансией на Восток? Вы поняли мой вопрос?

Иодль: Я понял ваш вопрос. Министр Ламмерс направил всем министерствам вместе с этим отношением письмо точно такого же содержания. Он просил каждое министерство назначить своего уполномоченного и заместителя, и, таким образом, генерал-фельдмаршал Кейтель назвал тех двух офицеров, которые были в ставке.

Покровский: Помните ли вы, что в германской армии существовала 4-я горная дивизия? Вы, кажется, одно время имели к ней прямое отношение. Была такая дивизия или нет?

Иодль: Да, об этом я знал точно и должен был стать ее командиром.

Покровский: Я попрошу вас взять документ СССР-132. Это указание по 118-й истребительной дивизии. Вы взяли этот документ?

Иодль: Да, 118-я истребительная дивизия.

Покровский: Там сказано так: «Указание о поведении войск при наступлении №2. Пленные. Тот, кто открыто участвовал в боях против вооруженных сил Германии и попал в плен, подлежит после допроса расстрелу». Не так ли? Там сказано именно таким образом? (Молчание.) Вы слышите меня?

Иодль: Да, что-то подобное говорится в этом предложении. Но я хотел бы иметь весь документ. Я ничего не могу заключить на основании одного предложения. Решающим является то, что предшествует этому. Об этом здесь не говорится.

Покровский: Выше этого стоит: «Указания о поведении войск при наступлении».

Теперь второй документ. Он имеет штамп 4-го горного полка. Он издан 6 октября 1943 г., и в нем помещено указание Кейтеля, сделанное собственноручно, о том, как поступать с пленными. Я попрошу вас обратиться к пункту 3. Там сказано (во второй части этого пункта): «Командиры, имеющие военный чин по меньшей мере начальников дивизии, могут отдать приказ, чтобы никого не брали в плен, то есть пленные и гражданское население в районе боя могут быть расстреливаемы. Начальник ОКВ Кейтель. Собственноручно».

Иодль: Да, это приказ по 118-й горно-стрелковой дивизии.

Покровский: У вас не возникает никаких сомнений в подлинности этого документа?

Иодль: Нет. Это приказ по 118-й горно-стрелковой дивизии. В этом нет сомнения...

Покровский: Я перехожу к следующей группе вопросов. Если я не ошибаюсь, вы подтвердили подлинность ваших так называемых «заметок» к плану «Грюн», где идет речь об организации инцидента на границе Чехословакии. Там, кажется, сказано прямо, что организация инцидента будет поручена отделу «Абвер», это правильно? Я правильно передаю смысл фразы?

Правильно ли я понял вас, что вы не оспариваете подлинность документа «Иодль-14»?

Иодль: Если речь идет о моей записке майору Шмундту, то это, без сомнения, подлинный документ, написанный мною.

Покровский: Вас допрашивали 8 ноября представители советского обвинения, и вам был задан вопрос, преследовала ли Германия захватнические цели, нападая на Советский Союз. Вы помните, что вам был поставлен такой вопрос?

Иодль: Да, совершенно точно.

Покровский: Вам сейчас дадут выписку из ваших показаний. Вы ответили таким образом: «Допускаю, что мысль о расширении жизненного пространства и об использовании хозяйства России для нужд Германии играла какую-то роль, но не являлась основной причиной нападения на Советский Союз». Вы помните, что вы дали такой ответ?

Иодль: Возможно. Я не подписывал этого. Во всяком случае, я сказал: «Это не было основной причиной».

Покровский: В этом же ответе сказано: «В наши намерения не входило все время расширять жизненное пространство и тем самым получать себе новых врагов». Так, кажется. Вы это помните?

Иодль: Да, я помню.

Покровский: Хорошо. Но теперь, может быть, вы припомните, что свидетель Олендорф здесь, на суде, удостоверил, что еще до начала войны, до нападения на Советский Союз, Гиммлер в своей речи наметил программу уничтожения на Востоке 10 миллионов славян и евреев. Вы помните эти показания?

Иодль: Да, я помню эти показания, я их слышал.

Покровский: В этом свете, в свете этих показаний Олендорфа, не хотели бы вы сейчас несколько уточнить свой ответ на вопрос о том, преследовала ли война с Советским Союзом именно захватнические цели, цели захватить территорию, уничтожить население и освободившиеся таким образом земли превратить, как говорил Гитлер, «в райские сады для немцев». Вы не думаете, что это было именно так?

Иодль: Что фюрер намеревался сделать позже, я не знаю, но военно-стратегические причины, которые он изложил нам и которые были подтверждены количеством сообщений, я вчера уже разъяснил во всех подробностях. Основной причиной было чувство огромной угрозы русского наступления. Вот это обстоятельство было решающим.

Покровский: Вы ничего не знаете о предполагавшейся отправке экспедиционного корпуса через Закавказье в направлении Персидского залива и в направлении Ирака, Сирии и Египта, если бы состоялось падение Советского Союза, как здесь говорится? Об этом вы тоже ничего не знаете?

Иодль: До таких серьезных мыслей дело никогда не доходило. Наоборот, у меня была очень большая ссора с фюрером, потому что я отказывался вести атаку через Кавказ на Баку.

Но офицеры генерального штаба, будучи оптимистически настроенными под влиянием первых побед летом, выражали подобные мысли. Они и назначены для того, чтобы строить планы. То, что было решающим, делали старшие, более спокойные люди.

Покровский: Таким образом, вы утверждаете, что успехи Красной Армии сорвали эту далеко идущую, смелую, как вы выразились, мысль гитлеровской Германии о посылке экспедиционного корпуса в Ирак, Сирию и Египет? Это правильно?

Иодль: Да... Но не могло существовать плана, например, вооруженного нападения на Турцию. Она бы и без этого добровольно перешла на нашу сторону. Это было мнение фюрера.

Покровский: Откуда вам это известно?

Иодль: Откуда я это знаю? Это даже есть в документе, в дневниках штаба оперативного руководства, которые имеются здесь, в суде. Там написано: «Турция при больших успехах Германии без всяких условий выступит на нашей стороне. И я приказываю особенно хорошо снабжать ее оружием, боеприпасами, танками и т.д.». Турция выразила такое желание и была очень благодарна нам за оснащенные прекрасным оружием танки. Этого фюрер никогда бы не сделал, если бы он допускал возможность выступления Турции на стороне противника.

Покровский: Вы сделали признание в том, что воины Красной Армии в 1941 году под Вязьмой оказывали стойкое сопротивление фашистским захватчикам. Многие попадали в немецкий плен только потому, что, обессилев от лишений и усталости, не могли двигаться. Вы именно этим обстоятельством объяснили огромную смертность советских военнопленных, не так ли?

Иодль: Это так в отношении пленных из вяземского котла.

Покровский: Не припоминаете ли вы других причин, которые вам известны и которые вызвали массовую смертность советских военнопленных?

Иодль: Мне ничего не было известно о других причинах.

Покровский: Чтобы несколько освежить вашу память, я оглашу небольшой отрывок из документа СССР-353. Это письмо Розенберга главнокомандующему вооруженными силами, то есть непосредственно в ОКВ. Документ составлен 28 февраля 1942 г. У вас отмечены эти фразы: «Судьба советских военнопленных в Германии — трагедия огромного масштаба. Большая часть умерла от голода или вследствие неблагоприятной погоды. Тысячи умерли от сыпного тифа».

Я пропускаю несколько фраз и перехожу несколько дальше.

«Было бы наивным думать, что положение в лагерях для военнопленных могло остаться скрытым от Советского правительства. Как видно из циркулярной ноты Молотова, Советам были прекрасно известны описанные выше обстоятельства».

Иодль: Об этом письме я впервые услышал лишь здесь, на суде.

Покровский: Я спрашиваю вас не о письме, подсудимый Иодль. Я спрашиваю вас о причинах массовой гибели советских военнопленных. Вы не знали, что такие причины вызвали массовую гибель?

Иодль: Я ничего не знал об этих причинах массовой смертности.

Покровский: Знакома ли вам фамилия Гревеница?

Иодль: Если я не ошибаюсь, он работал в подчинении у генерала Рейнеке.

Покровский: Знали ли вы генерала Эстеррейха?

Покровский: Ну, хорошо. Тогда мы перейдем к последней группе вопросов, их всего несколько.

Подсудимый Кейтель, когда его допрашивали здесь и на предварительном следствии, сказал, что более подробные показания относительно директив уничтожить Ленинград и Москву дадите вы.

Не припоминаете ли вы, когда Гитлер в первый раз сказал о том. что он намерен стереть с лица земли Ленинград?

Иодль: Приказ фюрера датирован 7 октября.

Покровский: Вам сейчас дадут документ Л-221 и покажут то место, где на совещании у фюрера 16 июля 1941 г. сказано: «На Ленинградскую область претендуют финны. Фюрер хочет сравнять Ленинград с землей с тем, чтобы затем отдать его финнам». Вы нашли это место?

Иодль: Да, я нашел это место.

Покровский: Это было 16 июля 1941 г., не так ли?

Иодль: Документ составлен 16 июля 1941 г.

Мое замечание о том, что фюрер вновь принял решение, относится к его устному приказу, который он отдал незадолго до того (за два или три дня) главнокомандующему сухопутными силами. Тот факт, что об этом уже шла речь, вытекает из того, что в этом приказе я ссылаюсь на письмо главного командования сухопутными силами от 18 сентября. Вот как надо понимать слова: «Фюрер вновь принял решение». Но этот факт мне не был известен. О том, что такое совещание состоялось, я впервые узнал только здесь.

Покровский: Суд, вероятно, сумеет разобраться в вопросе, когда Гитлером было сделано первое заявление.

Вы утверждали, что вам ничего не было известно о репрессиях против евреев?

Иодль: Да, ничего.

Покровский: Вы только что сейчас сами сослались на документ ПС-053. Это донесение Коха, подписанное лично им. Может быть, вы подтвердите, что там совершенно ясно сказано, что во время пожаров в Киеве, в которых Кох обвиняет местное население, уничтожено все еврейское население города, свыше 35 тысяч человек, из них больше половины женщин. Там так написано, это верно?

Иодль: Это мне хорошо известно. Но я этот документ обнаружил впервые здесь, в документальной комнате.

Покровский: И вообще, уничтожены евреи или нет, вы тоже не знаете? Это верно?

Иодль: Я полностью верю этому в настоящее время. В этом не приходится сомневаться, это доказано.

ПРЕДСТАВЛЕНИЕ АМЕРИКАНСКИМ ОБВИНИТЕЛЕМ ДОДДОМ ДОКАЗАТЕЛЬСТВ ПО РАЗДЕЛУ «ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ПОДГОТОВКА К АГРЕССИВНЫМ ВОЙНАМ»

[Из стенограммы заседания Международного Военного Трибунала от 23 ноября 1945 г.]

На мне лежит обязанность от имени Главного обвинителя Соединенных Штатов Америки предъявлять доказательства по разделу IV «Е» обвинительного заключения (страница 6 английского текста), начиная с параграфа 2, раздела «Е» — «Приобретение тоталитарного контроля над Германией, экономика, экономическая подготовка и мобилизация к агрессивной войне».

Этот параграф гласит:

«2) Они использовали всю систему германской экономики для экономической мобилизации к войне.

3) Они направили экономику Германии для подготовки и оснащения военной машины. Для этой же цели ими использовались финансы, капиталовложения и внешняя торговля Германии.

4) С этой целью нацистские заговорщики, в особенности заговорщики-промышленники, начали огромную программу перевооружения и приступили к выпуску колоссального количества военных материалов и созданию мощного военного потенциала».

Перехожу к параграфу 5 того же раздела — последнему параграфу, предусмотренному моей следующей темой.

Этот параграф гласит:

«С целью проведения подготовки к войне нацистские заговорщики создали целую сеть административных агентов и организаций.

Например, в 1936 году они создали для этой цели комитет по проведению четырехлетнего плана во главе с уполномоченным — подсудимым Герингом, получившим полный контроль над германской экономикой. Больше того, 28 августа 1939 г., перед самым началом своей агрессии против Польши, они назначили подсудимого Функа уполномоченным по вопросам экономики, а 30 августа 1939 г. они учредили совет министров по обороне империи, который должен был действовать в качестве военного кабинета».

Я не буду отнимать время у Трибунала, чтобы доказывать то, что всему миру уже известно, а именно, что нацистские заговорщики перевооружили Германию в самых широких масштабах.

Я предполагаю представить в качестве доказательства секретные записи планов и вопросов, обсуждавшихся на внутренних совещаниях нацистов, которые доказывают, что реорганизация германского правительства, финансовая изощренность подсудимого Шахта и тотальная мобилизация германской экономики, производившаяся главным образом под руководством подсудимых Шахта, Геринга и Функа, были направлены к единой цели — к агрессивной войне.

Значение экономических мероприятий, которые были приняты и применялись заговорщиками, может быть, конечно, правильно оценено только, если рассматривать эти мероприятия в связи со всей политической и социальной обстановкой нацистской Германии. Эти экономические мероприятия проводились тогда, когда заговорщики, как это было установлено, широко пропагандировали войну. Они проводились в то время, когда заговорщики извратили сущность физической тренировки, превратив ее в тренировку для войны. Они проводились в то время, когда, как покажут мои коллеги, для достижения своих материальных и политических целей заговорщики угрожали применить вооруженные силы. Короче говоря, эти мероприятия составляют в области экономики и правительственной администрации такую же подготовку к ведению агрессивной войны, какая преобладала в каждой области нацистского государства.

В 1939—1940 гг., после нацистской агрессии против Польши, Голландии, Бельгии и Франции, всему миру стало совершенно ясно, что нацистские заговорщики создали, невидимому, величайшее в истории орудие для агрессии.

Эта гитлеровская военная машина была создана в течение менее одного десятилетия. В мае 1939 года генерал-майор Георг Томас, бывший начальник военно-экономического штаба имперского военного министерства, заявил, что количество дивизий в германской армии возросло с 7 пехотных в 1933 году до 39 пехотных дивизий, из которых 4 полностью моторизованных, 3 горно-альпийских дивизии, 18 корпусов, 5 танковых дивизий, 22 пулеметных батальона. Кроме того, генерал Томас сказал, что германский военный флот значительно вырос. Среди других спущенных на воду судов имеются два линкора водоизмещением в 35 тысяч тонн, четыре тяжелых крейсера водоизмещением 10 тысяч тонн каждый и другие военные корабли. Численный состав военно-воздушных сил увеличился до 260 тысяч человек, 21 эскадрильи, состоявшей из 240 отрядов и 33 противовоздушных зенитных батарей.

Цитирую документ под номером ЕС-28, США-23, который состоит из доклада генерал-майора Томаса от 24 мая 1939 г. в министерстве иностранных дел, где он говорит: «Из немногих заводов, разрешенных Версальским договором, выросла самая мощная из существующих сейчас в мире военная промышленность. Она достигла уровня производства, который был частично равен германскому производству военного времени и частично даже превышал его. На сегодняшний день Германия занимает второе место в мире по производству стали после Америки. Производство алюминия значительно превышает производство Америки и других стран мира.

Выпуск винтовок, пулеметов и артиллерийского вооружения превышает в настоящее время производство любой другой страны».

Результаты, о которых говорил в своем докладе генерал Томас 24 мая 1939 г., были достигнуты путем подготовки к войне основных отраслей германской экономики. Генерал Томас заявил: «История знает только несколько примеров, когда страна даже в мирное время направляла все свои экономические ресурсы на удовлетворение нужд войны так целеустремленно и систематически, как это вынуждена была делать. Германия в период между двумя войнами».

Мобилизация германской экономики для агрессивной войны началась немедленно после того, как нацистские заговорщики захватили власть. Это было поручено главным образом Шахту, Герингу и Функу.

В марте 1933 года Шахт был назначен председателем Рейхсбанка, а в августе 1934 года — министром экономики. Ответственность за осуществление этой программы была возложена на комитет по проведению четырехлетнего плана, возглавляемый Герингом.

Благодаря финансовым махинациям Шахта были приняты меры к полному восстановлению германской промышленности, а с установлением контроля над импортом и экспортом, который предусматривался планом 1934 года, германское производство стало удовлетворять требования германской военной машины.

В 1936 году, учитывая опыт первой мировой войны, нацистские заговорщики приступили к выполнению честолюбивого плана, направленного на то, чтобы в течение четырех лет Германия могла стать полностью независимой в области стратегических военных материалов, как, например, сталь, каучук, бензин, с тем, чтобы нацистские заговорщики были полностью подготовлены для ведения агрессивной войны. Ответственность за осуществление этой программы была возложена на комитет по проведению четырехлетнего плана, во главе которого стоял Геринг.

В лекции, прочитанной на курсах штабных инструкторов 28 февраля 1939 г., генерал-майор Томас заявил: «Вскоре после захвата власти национал-социалистское государство реорганизовало все области германской экономики и обратило ее к военным целям, чего армия требовала в течение многих лет. Благодаря этой реорганизации сельское хозяйство, торговля и ремесла стали теми мощными орудиями, которые нужны фюреру для выполнения его обширных планов.

Мы можем сказать сегодня, что гибкая политика Гитлера, а также огромные усилия армии и усилия в области экономики не были бы возможны без необходимой реорганизации, проведенной национал-социалистским правительством. Мы не можем сейчас заявить, что организация экономики в целом отвечает нуждам; еще потребуется внести некоторые небольшие поправки. Проведенная реорганизация сделала возможным создание новой системы экономики, которая была необходима, принимая во внимание наше внутреннее и внешнее политическое положение, а также стоящие перед нами финансовые проблемы.

Направляемая экономика, которую мы имеем сейчас в области сельского хозяйства, торговли и промышленности, является не только осуществлением принципов настоящего государства, но в то же время является экономикой защиты страны».

Эта программа не проводилась без всякой цели. Она была тщательно разработана и проведена с целью обеспечения необходимого орудия для осуществления плана заговорщиков по ведению агрессивной войны.

В сентябре 1934 года Шахт открыто признал в разговоре с американским послом в Берлине, что партия Гитлера полностью посвятила себя вопросам войны. Это подтверждается выдержкой из дневника посла Додда, страница 176.

В то же время подсудимый Шахт обнародовал свой новый план контроля над импортом и экспортом, подчиняя их интересам перевооружения.

Через год совершенно секретным декретом Шахт был назначен уполномоченным по вопросам военной экономики.

В сентябре 1936 года на совещании, на котором присутствовали Шахт и другие, Геринг заявил, что Гитлер на основании того, что столкновение с Россией неизбежно, дал имперскому министру соответствующие указания, а затем Геринг добавил, что необходимо предпринять все меры, точно такие же, какие должны были бы быть предприняты, если бы мы на самом деле стояли сейчас перед непосредственной угрозой войны.

Я обращаю внимание Суда на документ ЕС-416. Перед тем как цитировать этот документ, я хочу указать, что это протокол совещания кабинета, состоявшегося в 12 часов дня 4 сентября 1936 г., где указано, что на совещании присутствовали подсудимые Геринг и Шахт, фон Бломберг и другие и что на этом совещании разбирался секретный вопрос, касающийся империи. На странице 2 этого документа приводятся слова Геринга: «Столкновение с Россией неизбежно... Необходимо предпринять точно такие же меры, какие должны быть предприняты, если бы мы на самом деле стояли сейчас перед фактом немедленной угрозы войны».

В том же месяце был создан комитет четырехлетнего плана, целью которого было сделать Германию в течение четырех лет способной вести войну. Члены нацистского правительства обеспечили руководство подготовкой Германии к войне. Они получили всемерную поддержку германских промышленников.

Роль, которую играли промышленники в переводе германской экономики на военные рельсы, была решающей, и я вкратце остановлюсь на этом.

По приглашению Геринга около двадцати виднейших промышленников Германии и Шахт присутствовали 20 февраля 1933 г. на совещании, в Берлине, которое состоялось накануне выборов, назначенных на 5 марта 1933 г. На этом совещании Гитлер заявил, что целью заговорщиков является установление тоталитарного контроля над Германией, разрушение. парламентской системы, насильственное уничтожение всякой оппозиции и восстановление вооруженных сил Германии.

Среди присутствовавших на совещании в феврале 1933 года в Берлине были: Густав Крупп — глава огромной фирмы по производству вооружения, Альфред Крупп, четыре видных руководителя заводов «ИГ Фарбениндустри» — одного из величайших мировых химических концернов, а также Шахт. Там был также Альберт Феглер — глава объединения сталелитейных заводов Германии. Присутствовали также другие ведущие промышленники.

Чтобы подтвердить свое утверждение о том, что это совещание имело место именно в то время и в том месте, как я указал, я предлагаю вашему вниманию документ ЕС-439 — письменные показания фон Шницлера, данные под присягой, которые гласят:

«Я Георг фон Шницлер, член правления «ИГ Фарбениндустри», даю под присягой следующие показания:

В конце февраля 1933 года четыре члена правления «ИГ Фарбениндустри», в том числе и председатель правления д-р Бош, были приглашены секретариатом президента рейхстага на совещание, происходившее у него на дому, причем в уведомлении не было указано, по какому именно вопросу. Я не помню двух других коллег, которые также были приглашены. Я думаю, что я получил это приглашение во время одной яз моих деловых поездок в Берлин. Я пошел на это совещание. На этом заседании присутствовало около двадцати человек, большинство из которых, я думаю, были ведущие промышленники Рура. Среди присутствовавших на этом совещании я помню д-ра Шахта, который тогда еще не был председателем Рейхсбанка и министром экономики, Круппа фон Болен, который в начале 1933 года был председателем имперского объединения, ставшего потом полуофициальной организацией «Рейхс группениндустри», доктора Альберта Феглера, одного из руководителей объединенных сталелитейных предприятий, фон Левенфельда — представителя промышленного предприятия в Эссене, д-ра Штейна — главу профессионального союза на шахте «Августа Виктория», которая тоже принадлежала к «ИГ Фарбениндустри». В то время Штейн был активным членом германской народной партии.

Я помню, что д-р Шахт вел себя как хозяин. В то время как я ожидал появления Геринга, в комнату вошел Гитлер, пожал всем руки и сел за стол. В своей длинной речи он говорил главным образом об опасности коммунизма и утверждал, что он одержал над ним решительную победу. Затем он говорил относительно союза, в который вошла его партия с народной партией Германии. Эта партия была реорганизована фон Папеном. В конце речи он перешел к вопросу, который, как мне казалось, был целью этого совещания. Гитлер подчеркнул, насколько важно, чтобы две вышеупомянутые партии завоевали большинство на предстоящих выборах в рейхстаг. После того как Гитлер покинул комнату, Крупп фон Болен поблагодарил Гитлера за произнесенную им речь, д-р Шахт внес предложение о создании фонда, если я не ошибаюсь, в 3 миллиона рейхсмарок для проведения избирательной кампании. Эта сумма должна была быть распределена между двумя «союзниками» в соответствии с их значимостью в тот период».

В меморандуме от 22 февраля 1933 г. Густав Крупп вкратце описал это совещание и отметил, что он выразил Гитлеру признательность промышленников, которые присутствовали на совещании.

В апреле 1933 года, после того как Гитлер укрепил за собой власть, Густав Крупп в качестве председателя имперской ассоциации германских промышленников, которая являлась крупнейшей ассоциацией германских промышленников, предложил Гитлеру план этой ассоциации,. предусматривавший реорганизацию германской промышленности, и в связи с этим он принялся за то, чтобы поставить ассоциацию на службу заговорщикам и превратить ее в действенное орудие для проведения в жизнь их политики.

В сопроводительном письме Крупп писал, что план реорганизации, который он представляет от имени ассоциации промышленников, характеризуется желанием координировать экономические мероприятия с политической необходимостью, принимая принцип «фюрерства» в новом германском государстве.

В самом плане реорганизации Крупп заявил:

«Ход политических событий полностью соответствует желаниям, которые лично я и члены правления вынашивали в течение долгого времени. В реорганизации имперской ассоциации германской промышленности я буду руководствоваться идеей согласования деятельности новой организации с политическими целями имперского правительства».

Мысли, высказанные Крупном от имени членов имперской ассоциации германской промышленности о введении принципа «фюрерства» в промышленность, впоследствии были приняты.

Согласно декрету, вводившему принцип «фюрерства» в промышленность, каждая промышленная группа должна была иметь своего руководителя, работающего без вознаграждения. Эти руководители назначались и могли быть смещены министром экономики. Руководитель каждой группы должен был составить ее устав, и он был обязан руководить своей группой в соответствии с принципами национал-социалистского государства.

Я думаю, что здесь уместно упомянуть о том, что введение принципа «фюрерства» в экономическую организацию позволило сосредоточить власть и гарантировало эффективное выполнение приказов правительства промышленниками и в интересах развития военной экономики.

О том, какую огромную поддержку германские промышленники. оказали нацистской военной программе, можно судить по речи, подготовленной Густавом Круппом в январе 1944 года для выступления в Берлинском университете.

Я не хочу утомлять суд оглашением всего документа, но я желал бы зачитать из него некоторые выдержки, не отрывая их, однако, от контекста. Эти выдержки начинаются в третьем и четвертом абзацах, то есть, в первом длинном абзаце на странице 1:

«Военные материалы жизненно необходимы для нашего народа, и тот, кто занят в этой области, может гордиться этим. В данном случае предприятие полностью оправдывает свое существование. Это оправдывание себя, я могу указать здесь, выразилось особенно ясно в период «междуцарствия» в 1919—1933 гг., когда Германия лежала поверженная и обезоруженная»...

«Большая заслуга всей германской военной экономики заключается в том, что она не оставалась бездеятельной в течение этих тяжелых лет, даже когда эта деятельность не могла быть открытой по вполне понятным причинам. В результате многих лет тайной работы был заложен научный и массивный фундамент для того, чтобы снова начать работать для германских вооруженных сил в назначенный час без потери времени или утраты опыта»...

«Только благодаря тайной деятельности германских предприятий и опыту, приобретенному при производстве товаров мирного времени, стало возможным после 1933 года идти в ногу с новыми очередными задачами при восстановлении военной мощи Германии. Только благодаря этому было возможно разрешать совершенно новые и разнообразные задачи, поставленные четырехлетним планом фюрера перед германской промышленностью. Необходимо было доставлять новые сырьевые материалы, производить исследования и опыты, вкладывать капитал для того, чтобы сделать германскую экономику независимой и сильной, — короче говоря, сделать ее соответствующей требованиям войны»...

«Я считаю, что могу здесь сказать, что германские промышленники с энтузиазмом шли по этому новому пути, что они рассматривали великие намерения фюрера, как свои собственные, путем честной конкуренции и сознательной благодарности и стали его верными последователями. Как же иначе могли быть разрешены задачи, стоявшие перед нами между 1933 и 1939 гг. и особенно после 1939 года?».

Упорство, с которым нацистские заговорщики следовали одной дели — переводу германской экономики на военные рельсы, еще в большей степени явствует из протокола заседания рабочего комитета так называемого имперского совета обороны, состоявшегося 7 февраля 1934 г. На этом совещании генерал-лейтенант Бек указал, что «целью настоящего заседания является обсуждение нынешнего состояния подготовки».

Мимоходом я могу сказать, что на этом заседании, кроме генерал-лейтенанта Бека, присутствовали: подсудимый Иодль, тогда бывший подполковник, капитан Шмундт, полковник Гудериан, генерал-майор фон Рейхенау, майор Варлимонт. Все эти имена вы еще услышите неоднократно при дальнейшем представлении доказательств по этому вопросу.

Детально обсуждались мероприятия по финансированию будущей войны, и было договорено, что финансовая сторона вопроса военной экономики будет регулироваться имперским министром финансов и райхсбанком, который находился под руководством Шахта.

Как об этом уже говорилось сегодня утром. Шахт был назначен главным уполномоченным по вопросам военной экономики со специальной и неотложной задачей — перевести все экономические силы страны на военные рельсы. Секретный закон об обороне от 21 мая 1935 г., которым Шахт получил это секретное назначение, фактически возложил на Шахта руководство всей военной экономикой. В случае войны он должен был фактически стать экономическим диктатором Германии. Его задачей было подчинить все экономические силы интересам ведения войны и экономически обеспечить жизнь германского народа. Министры экономики, продовольствия, сельского хозяйства, труда, лесного хозяйства, так же как и все имперские учреждения, непосредственно подчиненные фюреру, были подчинены ему. Он должен был отвечать за финансирование войны; он был даже уполномочен издавать распоряжения в сфере своей деятельности, даже если они отклонялись от существовавших законов.

Перевооружение Германии проводилось необычно быстрыми темпами. К лету 1935 года нацистские заговорщики осмелели до того, что начали планировать оккупацию Рейнской области. На десятом заседании рабочего комитета совета обсуждался вопрос о мероприятиях, которые надо было проводить в связи с предполагаемой оккупацией Рейнской области. Я ссылаюсь на документ ЕС-405. На этом заседании 26 июня 1935 г. было заявлено, что вопрос о Рейнской области требует, специального подхода, потому что Гитлер дал заверение Франции, что никакие военные мероприятия не будут проводиться в демилитаризованной зоне. В число вопросов, требующих особого подхода, включена подготовка к экономической мобилизации. Эта задача была специально возложена на Шахта как на уполномоченного по вопросам военной экономики.

От этого документа я перехожу к освещению вопроса о быстром росте германского вооружения, который происходил главным образом в результате деятельности Шахта. Осенью 1934 года нацистские заговорщики объявили так называемый «новый план», имевший целью контроль над ввозом и вывозом для получения сырья, необходимого для вооружения, и иностранной валюты, которая требовалась для выполнения программы вооружения. «Новый план» был детищем Шахта. Согласно этому плану Шахт контролировал импорт путем расширения системы управления по контролю над импортом, который вначале распространялся только лишь на основные группы сырьевых материалов и на те товары, импортируемые в Германию, в которые входили эти сырьевые материалы, будь то полуфабрикаты или готовые изделия. Установление лицензий на импортируемые товары дало возможность нацистским заговорщикам ограничить импорт лишь теми товарами, которые были необходимы для их военных нужд. Затем в феврале 1935 года был принят так называемый закон «Девизен». Согласно этому закону все сделки, включающие операции с иностранной валютой, подлежали утверждению со стороны «Девизенштеллен» (учреждение по контролю над операциями с иностранной валютой). Таким образом, контролируя использование иностранной валюты, заговорщики были в состоянии управлять внешней торговлей в соответствии с их нуждами и желаниями.

Таким образом, все области германской экономики переводились на военные рельсы под руководством нацистских заговорщиков, особенно Шахта. В обзоре хода экономической мобилизации для войны от 30 сентября 1934 г. говорилось, что уже были предприняты меры для создания обширных запасов, организации производства дефицитных товаров, перебазирование промышленности в безопасные районы и для установления контроля над финансовой и торговой политикой. Уже были сделаны ссылки на тот факт, что задача производства запасов затруднялась тем, что это надо было делать тайно и в замаскированной форме. Производилось накопление горючего для автомашин и запасов угля. Было ускорено производство синтетического горючего. Снабжение гражданского населения было преднамеренно организовано таким образом, чтобы большинство предприятий работало для германских вооруженных сил. Производилось изучение возможности взаимной торговли с «предположительно» нейтральными странами в случае войны.

Вопрос финансирования программы вооружения был трудной проблемой для заговорщиков. В 1934—1935 гг. германская экономика не могла никоим образом создать денежные фонды для обширной программы вооружения путем налогов и государственных займов. Поэтому программа вооружения с самого начала влекла за собой «использование последних резервов». Кроме проблемы создания больших денежных фондов, требуемых для финансирования этой программы, заговорщики особенно были озабочены на ранних стадиях тем, чтобы скрыть размеры проводившегося ими бешеными темпами вооружения.

Шахт предложил ввести так называемые счета «МЕФО». Одним из наибольших преимуществ этого метода был тот факт, что цифры, показывающие размеры вооружения, которые могли бы стать известными, если бы проводился другой метод финансирования, могли сохраняться в тайне путем применения счетов «МЕФО». Счета «МЕФО» применялись исключительно при финансировании вооружения.

Денежные операции по системе счетов «МЕФО» производились следующим образом.

Счета «МЕФО» выписывались заказчиками, размещавшими заказы на вооружение, и акцептовались компанией с ограниченной ответственностью, называемой «Металлургише форшунгсгезельшафт». откуда и происходит сокращенное название «МЕФО». Эта компания имела номинальный капитал в 1 миллион марок и поэтому была попросту фиктивной-организацией. Эти счета принимались к оплате всеми германскими банками с возможным редисконтированием их Рейхсбанком. Счета гарантировались государством. Их секретность обеспечивалась тем фактом, что они никогда не фигурировали ни в публиковавшихся отчетах Рейхсбанка, ни в цифрах бюджета.

Система счетов «МЕФО» применялась до 1 апреля 1938 г. К этому времени для финансирования вооружения было выдано счетов «МЕФО» на 12 миллиардов райхсмарок. Ввиду того что больше не было необходимости продолжать скрывать быстрый рост германского вооружения, система финансирования путем счетов «МЕФО» была прекращена с того момента.

Следующим источником средств, используемым Шахтом для финансирования секретной программы вооружения, была конфискация денежных средств политических противников фашистского режима, а также денежных сумм в марках, помещенных иностранцами на текущий счет в рейхсбанке. Как заявил Шахт, «наше вооружение частично финансировалось за счет кредитов наших политических противников». Это заявление было сделано в меморандуме Шахта Гитлеру от 3 мая 1935 г., документ ПС-1168. Непогашенные счета «МЕФО» во все времена представляли собой угрозу стабильности валюты, потому что они могли предъявляться для дисконта и в рейхсбанк, причем количество бумажной валюты, находящейся в обращении, должно было автоматически возрастать.

Таким образом, существовала постоянная угроза инфляции. Но Шахт тем не менее продолжал эту политику потому, что «он был непоколебимо верен фюреру, потому, что он полностью признавал основную идею национал-социализма, и потому, что, в конце концов, все затруднения, по сравнению с великой задачей могли рассматриваться как малозначащие».

Высшие военные офицеры отдавали должное от имени нацистской военной машины Шахту за его изобретательность. В написанной статье для «Военной еженедельной газеты» в январе 1937 года было сказано: «Оборонные силы Германии сегодня с благодарностью произносят имя д-ра Шахта как одного из тех, кто совершал незабываемые подвиги для развития германских вооруженных сил в соответствии с указаниями фюрера и рейхсканцлера. Оборонные силы обязаны величайшим способностям и мастерству д-ра Шахта тем, что, несмотря на все финансовые трудности, они в соответствии с планом сумели из армии численностью в 100 000 человек вырасти до нынешних размеров».

После оккупации Рейнской области нацистские заговорщики удвоили свои усилия с целью подготовить Германию к войне более крупных масштабов. 9 сентября 1936 г. Гитлер на партийном съезде в Нюрнберге объявил в своей речи о создании четырехлетнего плана. Это заявление получило легальную основу путем издания декрета, касающегося выполнения четырехлетнего плана, от 18 октября 1936 г. Этим декретом Геринг был назначен ответственным за осуществление этого плана. Ему были предоставлены права проводить любые юридические и административные мероприятия, которые он считал необходимыми для выполнения своей задачи, и издавать приказы и инструкции всем правительственным учреждениям, включая самые высокие имперские власти. Задача плана заключалась в том, чтобы добиться для Германии полной самостоятельности в области важных сырьевых материалов, особенно таких, как горючее, каучук, текстиль, цветные металлы, и тем самым ускорить подготовку к войне. Развитие производства синтетических продуктов было в значительной степени ускорено, несмотря на большие издержки.

Для осуществления своей программы нацистские заговорщики нуждались также в иностранной валюте для того, чтобы финансировать свою пропагандистскую и шпионскую деятельность за границей. Так, в речи, произнесенной 1 ноября 1937 г. в академии вооруженных сил Германии, генерал Томас заявил:

«Если принять во внимание то, что во время войны потребуются значительные средства для того, чтобы организовать необходимую пропаганду, и для того, чтобы оплачивать шпионаж и подобного рода услуги, то должно быть ясно, что наша внутренняя марка будет бесполезна и понадобится иностранная валюта».

Эта особая необходимость в иностранной валюте была частично снижена потому, что нацистское государство бесплатно получало от ведущих германских концернов необходимые шпионские сведения и помощь в области пропаганды.

У меня в руках документ Д-206, составленный в Эссене и датированный 12 октября 1935 г. Он был найден в архиве компании Круппа. Он озаглавлен: «Меморандум». Подзаголовок гласит: «Концерны — распространение за границей официальной пропагандистской литературы при помощи наших иностранных связей». Далее указано, что утром  11 октября районный представитель личного иностранного бюро Риббентропа назначил по телефону на определенный час свидание с г-ном Лахманом. «На мой вопрос, с кем я имею дело и с каким официальным бюро, представитель мне ответил, что он лично не является районным представителем бюро Риббентропа, но что таковым является г-н Лахман. представитель Бормана, который сказал, что он приехал по приказу Бормана».

«Я информировал г-на Лахмана о том, что много лет назад наша фирма предоставила себя в распоряжение официальных учреждений в вопросах внешней пропаганды и что мы полностью выполняли все требования, которые нам предъявлялись».

...Теперь я перехожу к обсуждению программы заговорщиков, которая, как я уже неоднократно замечал, проводилась в жизнь с поразительной быстротой.

По опубликованным, Например, некоторым официальным немецким данным, производство стали возросло следующим образом:

Производство стали

1933 год - 74 тысячи тонн

1934 год - 105 -"-

1935 год - 145 -"-

1936 год - 186 -"-

1937 год - 217 -"-

1938 год - 477 -"-

Производство бензина росло еще более быстрыми темпами: от 370 тысяч тонн в 1934 году до 1494 тысяч тонн в 1938 году. Нацистские заговорщики настолько спешили закончить программу вооружения, что это ясно выдавало их уверенность в неизбежности войны.

В совершенно секретном письме от 21 августа 1936 г., адресованном Шахту, говорилось, что по приказу Гитлера все соединения военно-воздушного флота должны быть готовы к 1 апреля 1937 г. Это характеризует срочность мероприятий в нацистской экономике, обусловливаемых внешними факторами. Таким образом закладывался фундамент для дальнейших агрессивных действий.

«Имеющиеся резервы должны будут использоваться при преодолении этого препятствия до тех пор, пока цель, поставленная фюрером, не будет достигнута; в случае войны на них, при всех обстоятельствах, нельзя будет рассчитывать».

«Если бы война разразилась завтра, то мы были бы вынуждены принять меры, которых мы, возможно, могли бы избежать в настоящее время. Поэтому эти меры должны быть приняты».

После захвата Австрии и Судетской области заговорщики удвоили свои усилия по вооружению для ведения агрессивной войны. На совещании 14 октября 1938 г., незадолго до того как заговорщики выдвинули свои первые требования к Польше, Геринг сказал, что «фюрер поручил ему провести в жизнь гигантскую программу, по сравнению с которой меркнет все то, что было до сих пор. Имеются трудности, которые должны быть преодолены с величайшей энергией и безжалостностью».

Шахт особенно гордился тем, что мог благодаря своим обширным навыкам в финансовой и экономической областях быть полезным фашистской военной машине. В документе ЕС-257, который является копией письма Шахта генералу Томасу, в первом абзаце говорится: «Я с величайшим удовлетворением вспоминаю о работе по перевооружению германского народа как о непременном условии для создания новой германской нации».

В документе ЕС-252, письме, адресованном генералу фон Бломбергу 8 июля 1937 г., Шахт писал: «Руководство военной экономикой уполномоченным в этом случае не могло бы осуществляться независимо от всего остального военного механизма, но должно было бы быть направлено на то, чтобы привлечь все экономические силы для достижения политической цели войны. Поэтому я преисполнен желания участвовать таким путем в подготовке грядущего нового порядка путем издания акта об обороне».

Весной 1937 года Шахт вместе с представителями армии, флота и военно-воздушных сил принял участие в военной игре по военной экономике. Эта военная игра явилась чем-то новым.

Военная игра происходила в Годесберге, в Германии. Я ссылаюсь на документ ЕС-174. Там говорится следующее:

«До того как я начну обсуждать итоги военной игры по вопросам военной экономики, я хочу высказать нашу глубокую признательность вам, д-р Шахт, за то, что вы приняли непосредственное и личное участие в нашем сегодняшнем итоговом обсуждении, несмотря на то. что вы так заняты. Это свидетельствует о вашем постоянном и глубоком интересе к задачам военной экономики, и ваше присутствие здесь является новым доказательством того, что вы стремились облегчить для нас трудности военно-экономической подготовки и укрепить гармоническое сотрудничество с вашими учреждениями».

В меморандуме от 7 января 1939 г., составленном Шахтом и другими директорами Рейхсбанка для Гитлера, указывалось на срочную необходимость сбалансировать бюджет ввиду опасности инфляции. Там говорилось (я ссылаюсь на документ ЕС-369, на абзац в конце страницы 1 этого документа): «С самого начала рейхсбанк сознавал, что успех в области внешней политики может быть достигнут лишь путем реконструкции германских вооруженных сил. Он (рейхсбанк) принял на себя в значительной степени ответственность за финансирование вооружения, несмотря на вытекавшие отсюда опасности для стабильности валюты. Это оправдывалось необходимостью, которая отодвигала на задний план все прочие соображения, необходимостью вооружиться немедленно и из ничего и, кроме того, в замаскированной форме, так, чтобы это делало возможным проведение внушающей доверие внешней политики». Директора Рейхсбанка, будучи экспертами в области денежного обращения, считали, что достигнуто такое положение, при котором дальнейшее производство становилось невозможным.

Это было всего лишь оценкой положения, а не принципом морали, гак как при этом не было никакой оппозиции гитлеровской политике агрессии. Сомнения существовали лишь относительно того, сумеет ли он финансировать эту политику.

Гитлер в своем письме Шахту по поводу ухода последнего из рейхсбанка (документ ЕС-397) воздал высокую дань усилиям Шахта в выполнении программы нацистских заговорщиков. К тому времени вооруженные силы дали Гитлеру возможность захватить Австрию и Судетскую область. Мы считаем, что до того момента Шахт хорошо выполнял свою задачу. В документе ЕС-397, в письме, адресованном Шахту, Гитлер писал: «Ваше имя прежде всего будет всегда связано с первым этапом национального перевооружения».

Подсудимый Функ занял пост Шахта и стал председателем рейхсбанка.

Подсудимый Функ был совершенно не подвержен опасениям инфляции, так как, подобно Герингу, которому он был подчинен по работе в управлении четырехлетнего плана, не признавал никаких препятствий для осуществления планов нападения на Польшу.

В документе ПС-699, в письме подсудимого Функа Гитлеру, написанном 25 августа 1939 г., всего за несколько дней до нападения на Польшу, подсудимый Функ докладывал Гитлеру, что Рейхсбанк готов выдержать любое потрясение в области международной кредитной системы и валюты, которое будет вызвано большой войной. Он сообщил, что тайно перевел все фонды Рейхсбанка, находящиеся за границей в золоте, и что Германия готова встретить все финансовые и экономические проблемы, которые предстанут в будущем.

Таким образом, становится совершенно ясно из письменных документов, действий и речей самих нацистских заговорщиков, что они действительно нацеливали всю германскую экономику на подготовку к агрессивной войне. Говоря словами самого подсудимого Геринга, они дали германскому народу «пушки вместо масла». И мы заявляем, что они также дали истории самый потрясающий пример нации, стремившейся в мирное время к единственной цели — агрессивной войне.

Их экономическая подготовка, запланированная и проводившаяся с безжалостной энергией Герингом, циничные финансовые махинации Шахта и преисполненное готовности соучастие Функа и других были первым неизбежным актом в душераздирающей трагедии, которую их агрессия принесла миру.

ПРЕДСТАВЛЕНИЕ АМЕРИКАНСКИМ ОБВИНИТЕЛЕМ БРАЙСОНОМ ДОКАЗАТЕЛЬСТВ В ОТНОШЕНИИ ПОДСУДИМОГО ШАХТА

[Из стенограммы заседания Международного Военного Трибунала от 10 и 11 января 1945 г.]

Наши доказательства по делу подсудимого Шахта ограничивается вопросом о планировании и подготовке агрессивной войны и участии а заговоре, направленном к развязыванию и ведению агрессивной войны.

Наши доказательства покажут, что до конца 1937 года Шахт был основной фигурой в деле вооружения Германии, экономического планирования и подготовки войны, что без его работы нацисты не смогли бы выжать из своей экономики те огромные материальные предпосылки, которые были необходимы для вооруженной агрессии, что Шахт, полностью зная об агрессивных целях, посвятил свои усилия достижению этих целей, которым он служил.

Мы вкратце покажем, что Шахт разделял нацистскую философию еще до 1933 года и содействовал приходу Гитлера к власти.

Мы обращаемся к нашим доказательствам о том, что Шахт помог Гитлеру прийти к власти. Шахт впервые встретился с Герингом в декабре 1930 года, а с Гитлером — в доме Геринга в начале января 1931 года. Гитлер произвел на него благоприятное впечатление.

После этой встречи Шахт стал союзником Гитлера, и в критический политический момент в ноябре 1932 года он посвятил свой престиж, который он имел в финансовых, банковских и деловых кругах всего мира, делу Гитлера.

Я хочу обратить внимание Трибунала на заявление Геббельса, которое имеется в документе 2409-А-ПС. Я хотел бы огласить запись от 21 ноября 1932 г.

«В беседе с доктором Шахтом я убедился, что он полностью отражает нашу точку зрения. Он — один из немногих, кто полностью согласен с позицией фюрера».

Считается, что Шахт вступил в партию только в том смысле, что он присоединился к делу нацистов. Доктор Франц Рейтер, написавший биографию Шахта, которая была официально опубликована в Германии в 1937 году, заявил, что Шахт избегал формального членства в партии для того, чтобы оказывать ей большую помощь. Я представляю в качестве доказательства документ ЕС-460 под номером США-617. Это выдержки из биографии, написанной Рейтером.

Цитирую последнюю фразу этой выдержки:

«Не сделав этого, во всяком случае, до того как была одержана окончательная победа партией, он смог помогать ей (то есть партии) гораздо лучше, чем если бы он был официальным членом партии».

Именно Шахт на встрече Гитлера с группой германских промышленников в Берлине организовал финансовую помощь, необходимую для решающих выборов в марте 1933 года. Шахт выступал в качестве хозяина на этой встрече, когда был собран выборный фонд из нескольких миллионов марок.

Шахт оказал помощь Гитлеру потому, что он разделял идеологические принципы Гитлера. Это можно увидеть, помимо записей из дневника Геббельса, в письме самого Шахта Гитлеру от 29 августа 1932 г., в котором Шахт клянется, что он будет продолжать поддерживать Гитлера после того, как последний получил плохие результаты на выборах в июле 1932 года. Я представляю это письмо в качестве доказательства под номером США-619. Я цитирую:

«В эти дни вам могут помочь несколько слов самой искренней симпатии. Ваше движение руководствуется такой внутренней правдой и необходимостью, что победа в той или иной форме надолго не сможет от вас ускользнуть».

«Куда бы моя деятельность ни привела меня в ближайшем будущем, Даже если вы меня когда-нибудь увидите в крепости, вы всегда можете надеяться на меня, как на надежного помощника».

Теперь обращаюсь ко второй части представляемых доказательств, к вопросу о вкладе Шахта в дело подготовки к войне. Может быть, будет полезным в самом начале напомнить Трибуналу, что 17 марта 1933 г. Гитлер назначил Шахта президентом Рейхсбанка и что Шахт занимал этот пост до 20 января 1939 г., что с августа 1934 по ноябрь 1937 года он был исполняющим обязанности министра, а затем министром экономики и что в мае 1935 года он был назначен генеральным уполномоченным по вопросам военной экономики. В ноябре 1937 года он покинул пост министра экономики и генерального уполномоченного по вопросам военной экономики и принял пост министра без портфеля, который он занимал до января 1943 года. Собственно говоря, общеизвестным фактом является то, что фактически он был экономическим диктатором Германии в течение четырех наиболее критических лет — с начала 1933 до конца 1936 года.

Шахт был вдохновителем нацистской программы расширения германской кредитной системы в целях вооружения. С самого начала он понял, что план установления германского военного господства требовал больших средств. С этой целью был проведен целый ряд мероприятий, при помощи которых все кредитные учреждения Германии были приспособлены для финансового обеспечения военной машины.

Я, вкратце упомяну о некоторых из этих мероприятий. Декретом правительства от 27 октября 1933 г. был навсегда отменен постоянный сорокапроцентный резервный фонд из золотой и иностранной валюты для обеспечения банкнотов Рейхсбанка. Законом 1934 года правительство установило контроль над всеми кредитными учреждениями, и контроль над всей банковской системой был передан в руки Шахта, являвшегося председателем бюро по наблюдению над кредитной системой и президентом Рейхсбанка. Этот закон дал возможность Шахту не только контролировать размеры кредитов, но и их использование.

29 марта 1934 г. германской деловой жизни была навязана система принудительного предоставления кредитов, 19 февраля 1935 г. казначейство получило право брать в долг любые суммы по утверждению рейхсканцлера, то есть Гитлера.

Эти мероприятия дали Шахту возможность начать проведение того, что он сам называл «смелой кредитной политикой», включая тайное финансирование широкой программы вооружения посредством так называемых счетов «МЕФО».

Представляю в качестве доказательства документ ЕС-436 под номером США-620. Это заявление от 2 ноября 1945 г. Эмиля Пуля, который был директором Рейхсбанка в то время, когда Шахт был президентом. Я цитирую второй абзац этого заявления.

«В начале 1935 года возникла необходимость финансирования ускоренной программы вооружения. Доктор Шахт, президент Рейхсбанка, обсудив различные методы финансирования, предложил использовать счета «МЕФО» для того, чтобы предоставить значительную часть фондов, необходимых для проведения программы вооружения. Этот метод имел то основное преимущество, что в течение первых лет финансирования программы вооружения можно было сохранять секретность. Данные, указывающие на размеры вооружения, которые были бы опубликованы в случае использования других методов, могли держаться в секрете посредством использования счетов «МЕФО».

Размеры кредитов и значение метода «МЕФО» можно видеть из документа ЕС-419, который я представляю в качестве доказательства под номером США-621. Это письмо министра финансов фон Крозика Гитлеру от 1 сентября 1938 г. Цитирую следующие данные:

«Развитие имперского долга следующее: к 31 декабря 1932 г. — консолидированный текущий государственный долг — 10,4 миллиарда рейхсмарок, текущий долг — 2,1 миллиарда рейхсмарок. Долг, неподписанный государством (то есть посредством торговли и счетов «МЕФО») — 0.

К 30 июня 1938 г. консолидированный текущий государственный долг — 19 миллиардов рейхсмарок; текущий долг — 5 миллиардов рейхсмарок; долг, не подписанный государством (то есть посредством торговли и счетов «МЕФО») — 13,3 миллиарда рейхсмарок. Всего к 31 декабря 1932 г. — 12,5 миллиарда рейхсмарок; к 30 июня 1938 г. — 35,8 миллиарда рейхсмарок».

Германский долг, таким образом, увеличился втрое под руководством Шахта. Более чем одна треть общей суммы обеспечивалась посредством «МЕФО» и торговых векселей. Совершенно ясно, что такие масштабы финансирования, помимо обычных государственных эмиссий, следует отнести за счет вооружений.

Я далее читаю из документа ЕС-436, начиная с последнего абзаца:

«Эти счета «МЕФО» были использованы исключительно для финансирования вооружения, и когда в марте 1938 года доктор Шахт объявил о новой финансовой программе без использования «МЕФО», оставалось 12 миллиардов марок непогашенных счетов «МЕФО», которые были выпущены для финансирования программы вооружения».

Характер кредитной политики Шахта и тот факт, что она была направлена к созданию вооружений, видны из его собственной речи от 29 ноября 1938 г. Я представляю эту речь в качестве доказательства ЕС-611, США-622. Цитирую со страницы 6, начиная с последнего абзаца:

«Может быть, в мирное время ни один эмиссионный банк не проводил такой смелой кредитной политики, как рейхсбанк после захвата власти национал-социализмом. Однако при помощи этой кредитной политики Германия создала непревзойденную военную машину, а эта военная машина в свою очередь сделала возможным достижение целей нашей политики».

Помимо финансовой области, Шахт установил тоталитарный контроль над всей германской экономикой для того, чтобы приспособить ее к программе вооружения.

Он приобрел большую власть над промышленностью в результате нацистской реорганизации германской промышленности на военных основах и в соответствии с так называемым принципом «фюрерства».

Шахт также пользовался большой властью в качестве члена имперского совета по обороне, который был тайно учрежден 4 апреля 1938 г. и задачей которого являлась подготовка к войне. Я также представляю в качестве доказательства под номером США-623 документ ЕС-128. Это доклад от 30 сентября 1934 г., в котором указываются соответствующие функции министерства экономики. В докладе показано сосредоточение внимания на обычных экономических проблемах военного времени, как то: накопление фондов, производство дефицитных товаров, перевод промышленности в безопасные районы, обеспечение военной промышленности топливом и энергией, производство станков, рационирование в военное время, контроль над ценами, обеспечение гражданского населения продуктами и т.д. Я хотел бы огласить лишь выдержки, которые показывают компетенцию министерства экономики, начиная со страницы 2 сверху. Это документ ПС-128.

«После того как был учрежден имперский совет по обороне и его постоянный комитет, имперское министерство экономики получило задание повести экономическую подготовку к войне. Нет надобности объяснять огромное значение этой задачи. Все помнят, какие ужасные последствия имела недостаточная экономическая подготовленность в первую мировую войну».

Наконец, в 1934 году Шахт приобрел огромную власть по закону, который давал ему право в качестве министра экономики принимать любые меры, необходимые для развития германской экономики.

Осенью 1934 года, вскоре после того как Шахт стал министром экономики, он объявил так называемый «новый план».

Этот «новый план» представлял собой основу программы, разработанной Шахтом по приобретению необходимого сырья за границей и иностранной валюты, требуемой для проведения программы вооружения.

Шахт пошел даже на то, что он вкладывал в немецкие банки рейхсмарки, принадлежавшие иностранцам. Таким образом, как он сам утверждал, он финансировал вооружение за счет своих политических противников. Кроме того, Шахт даже использовал смертную казнь для того, чтобы предотвратить потерю иностранной валюты, когда началась утечка капиталов из Германии.

Шахт был чрезвычайно горд теми результатами, которые были достигнуты при помощи строгого контроля, установленного в соответствии с его «новым планом». Я обращаю внимание Трибунала на документ ЕС-611, представленный под номером США-622. Это речь Шахта в Берлине 29 ноября 1938 г. Я хотел бы огласить выдержку:

«Если в «новом плане» есть что-либо замечательное, то это тот факт, что германская организация под руководством национал-социализма смогла в течение очень короткого времени установить целый аппарат наблюдения за импортом, руководства экспортом и содействия экспорту. Несколькими данными можно доказать успех «нового плана». Количественно импорт продуктов производства был сокращен на 63 процента в период с 1934 по 1937 гг. С другой стороны, импорт руды увеличился на 132 процента, нефти — на 116 процентов, зерна — на 102 процента и резины — на 71 процент».

Будучи президентом Рейхсбанка и министром экономики, Шахт занял еще один важный пост, а именно — пост генерального уполномоченного по вопросам военной экономики. Он получил это назначение от Гитлера в соответствии с неопубликованным законом об обороне, который был тайным образом принят 21 мая 1935 г.

...В силу этого назначения в руки Шахта было передано все экономическое планирование и подготовка к войне в мирное время, за исключением некоторых областей производства вооружения, находящихся под контролем военного министерства. Когда началась война, он был экономическим диктатором Германии и имел полный контроль над деятельностью ряда основных имперских министерств.

...До ухода в отставку Шахт с удивительной подробностью разработал план руководства экономикой в период предстоящей войны. Например, было обследовано 180 000 промышленных предприятий и 300 областей промышленности с точки зрения их полезности для военных целей. Были разработаны экономические планы производства 200 видов основных материалов. Была разработана система военных контрактов. Было установлено распределение угля, горючего и электроэнергии. 248 миллионов рейхсмарок было уже затрачено на постройку одних только складов. Были разработаны планы вывоза военных материалов и эвакуации квалифицированных рабочих из зоны военных действий. Уже было напечатано и распределено по районам 80 миллионов продуктовых карточек на время войны. Была составлена картотека о квалификациях около 22 миллионов рабочих.

Я хотел бы представить еще один документ по этому вопросу. Это документ ЕС-451, США-626. Он представляет собой заявление Джорджа С. Мессерсмита, генерального консула Соединенных Штатов в Берлине с 1930 по 1934 год. Я цитирую:

«Его (то есть Шахта) финансовые способности дали возможность нацистскому режиму в первый период создать финансовые основы для огромной программы вооружения и провести ее. Если бы не его усилия, — это не мое личное мнение, а точка зрения, которую, как мне кажется, разделяли и разделяют все обозреватели того времени, — нацистский режим не смог бы сохранить власть и установить контроль над Германией, а тем более не мог бы создать огромную военную машину, которая была необходима для достижения его целей в Европе, а позднее и во всем мире.

Усилившаяся промышленная деятельность Германии, связанная с вооружением, сделала необходимым значительное увеличение импорта сырья и понижение экспорта. Однако Шахту, со всей его ловкостью, полной финансовой бессовестностью и абсолютным цинизмом удалось создать и поддерживать благоприятное для нацистов положение. Несомненно, что если бы он не предоставил в распоряжение нацистского правительства свои способности, Гитлер и нацисты, не могли бы создать вооруженные силы, достаточные для того, чтобы Германия могла развязать агрессивную войну».

...«Доктор Шахт всегда пытался вести двойную игру. Он сказал мне, — и я знаю, что он говорил это другим американским представителям в Берлине, а также различным английским представителям, — что он не согласен почти со всем тем, что делают нацисты. Я вспоминаю, как после прихода нацистской партии к власти он несколько раз говорил, что если нацисты не будут остановлены, они приведут Германию и весь мир к гибели. Я точно вспоминаю, что он подчеркивал, что нацисты неминуемо вовлекут Европу в пучину войны».

«По моему мнению. Шахт никоим образом не был пленником нацистов. Его не принуждали посвящать свое время и свои способности их интересам. Его положение было таковым, что, вероятнее всего, он мог бы ограничить свою деятельность или вообще отказаться от работы. Однако он продолжал предоставлять свои способности в распоряжение нацистов».

Доказательства ясно показывают, что Шахт с готовностью посвящал свои усилия содействию нацистскому заговору, хорошо зная о его агрессивных целях. Шахт присоединился к нацистской философии в 1931 году и способствовал приходу Гитлера к власти в 1933 году.

Теперь мы докажем, во-первых, что Шахт лично выступал за агрессию, а во-вторых, что он, во всяком случае, знал об агрессивных намерениях Гитлера. Имеющиеся доказательства дают основание полагать, что Шахт вооружал Германию для того, чтобы добиться осуществления своей веры в агрессивную экспансию как орудие германской национальной политики. В течение долгого времени Шахт был германским националистом и стоял за экспансию.

Общеизвестно, что Шахт энергично выступал за приобретение колоний Германией. Однако он также выступал за приобретение соседних территорий в Европе.

16 апреля 1929 г. на Парижской конференции, связанной с репарациями, он заявил:

«В общем и целом Германия может платить только в том случае, если Польский коридор и Верхняя Силезия будут возвращены Германии и если где-нибудь на земле будут найдены колонии для Германии».

Я хотел бы указать, что в сентябре 1939 года акт агрессии был совершен именно в отношении этой территории, то есть «коридора» и Верхней Силезии. В 1935 году Шахт решительно заявил, что Германия, если необходимо, приобретет колонии силой. Я представляю в качестве доказательства документ ЕС-450, США-629. Этот документ представляет собой письменное показание С.Р. Фуллера, а также запись его беседы с Шахтом в американском посольстве в Берлине 23 сентября 1936 г.

Я хотел бы процитировать этот документ.

Председатель: Каким числом датирована эта беседа?

Брайсон: Беседа состоялась 23 сентября 1936 г.

«Шахт: Колонии необходимы Германии. Если возможно, мы приобретем их путем переговоров, если нет, — мы захватим их».

Позднее в том же году Шахт публично выступал за доктрину «жизненного пространства» германского народа. Я вновь цитирую из документа ЕС-415, США-627. Это выдержка из речи Шахта во Франкфурте 9 декабря 1936 г.

«Германия не имеет достаточно жизненного пространства для своего населения. Она предприняла максимальные усилия, во всяком случае, большие усилия, чем какая-либо другая нация для того, чтобы выжать из этого жизненного пространства все, что необходимо для обеспечения ее существования. Однако, несмотря на все усилия, это пространство недостаточно».

В январе 1937 года Шахт в беседе с послом Дэвисом, выдвигая требования о колониях, угрожал нарушить мир. Я представляю в качестве доказательства документ Л-111, США-630, который является выдержкой из доклада от 20 января 1937 г. посла Дэвиса государственному секретарю США.

«Он [то есть Шахт] заявил, что нынешнее положение германского народа невыносимое и отчаянное, и что германское правительство уполномочило его представить предложения Франции и Англии, которые:

1) будут гарантировать европейский мир; 2) обеспечат нынешние международные границы в Европе; 3) сократят вооружение; 4) создадут новую форму действенной Лиги наций; 5) устранят санкции и создадут новый механизм для совместной администрации.

Все это должно быть основано на передаче колоний, которые обеспечат Германию пространством для ее населения, источниками продовольствия, жиров и сырья».

В декабре 1937 года посол Додд отметил в своем дневнике, что Шахт готов пойти на войну ради приобретения новых территорий в Европе. Я обращаю внимание Трибунала на документ ЕС-461, содержащий выдержки из дневника посла Додда.

В нем говорится:

«Шахт имеет в виду то же самое, что имели в виду руководители армий в 1914 году, когда они вторглись в Бельгию, надеясь разбить Францию в шесть недель, а именно — господство и аннексию соседних малых стран, особенно на севере и востоке. Несмотря на то, что ему не нравится диктатура Гитлера, он, как и большинство других видных немцев, желает аннексии, если возможно, без войны или с войной, если США будут держаться в стороне».

«После этого он признал, что гитлеровская партия связала себя обязательством начать войну и сам народ готов к этому. Только небольшое количество правительственных чиновников понимает опасность и выступает против. В конце он сказал: «Но если мы отложим это на десять лет, тогда, может быть, можно будет совсем избежать войны».

Я напомнил ему о его речи в Бад Эйльсен несколько недель тому назад и сказал: «Я в основном согласен с вами по торговым и финансовым вопросам, но когда вы выступаете публично, почему вы не говорите немецкому народу, что он должен отвергнуть воинственную позицию?» — Он ответил: «Я не смею этого сказать. Я могу высказываться только по тем вопросам, которые меня касаются».

«Как же тогда германский народ может узнать об опасности войны, если никто не излагает ему эту сторону вопроса? Он вновь подтвердил свои возражения против войны и сказал, что он использовал свое влияние на Гитлера, «очень великого человека», для того, чтобы избежать войны. Немецкие газеты опубликовали то, что я сказал в Бремене... ...относительно торговых отношений между нашими странами, но ни одного слова об ужасных последствиях и варварстве войны. Он согласился с этим и говорил в очень недовольных тонах о министерстве пропаганды, которое исключает все, что ему не нравится. Когда я уходил, он добавил: Вы знаете, партия приходит к власти с помощью пропаганды, а потом она не может ни отказаться, ни прекратить эту пропаганду».

Эта беседа состоялась в сентябре 1934 года.

Известно, что Шахт использовал все ресурсы Германии для того, чтобы создать вооруженные силы, которые бы дали Гитлеру возможность осуществить его желание — получить «жизненное пространство». В этой связи я предъявляю документ ЕС-369, США-631, который представляет собой меморандум от 7 января 1939 г. правления Рейхсбанка, подписанный Шахтом и адресованный Гитлеру.

«С самого начала Рейхсбанк отдавал себе отчет в том, что успешная внешняя политика может быть проведена только путем перестройки германских вооруженных сил. Он (то есть Рейхсбанк) поэтому в значительной мере взял на себя ответственность за финансирование программы вооружения, несмотря на то, что это угрожало стабильности валюты. Этого требовала необходимость, которая заслоняла собой все другие соображения немедленного и тайного проведения программы вооружения для того, чтобы делать возможным проведение внешней политики, которая вызывала бы уважение».

Совершенно ясно, что слова «успешная внешняя политика», которая, по мнению Шахта, могла быть проведена путем вооружения, включали присоединение Австрии и Чехословакии. Представляю в качестве доказательства документ ЕС-297-А, США-632. Это речь Шахта в Вене после аншлюсса в марте 1939 года.

«Слава богу, это не могло помешать великому германскому народу продолжать свой путь, потому что Адольф Гитлер объединил германскую волю и германскую мысль. Он подкрепил это вновь усиленными вооруженными силами, и, в конце концов, он придал внешнюю форму внутреннему единству между Германией и Австрией».

Что касается Судетской области, то я обращаю внимание Трибунала на документ ЕС-611, который уже был представлен под номером США-622

Это речь, произнесенная Шахтом 29 ноября 1938 г., вскоре после заключения Мюнхенского соглашения. Я уже цитировал замечания о том, что успех Гитлера на этой конференции объясняется вооружением, которое было осуществлено при помощи финансовых и экономических мероприятий Шахта.

Эти доказательства показывают, что Шахт придерживался агрессивной философии в отношении территориальной экспансии, и дают основание заявить, что он присоединился к Гитлеру в силу общности их взглядов.

Теперь мы обращаемся к доказательствам того, что Шахт независимо от того, хотел он войны или нет, во всяком случае, знал о том, что Гитлер планировал военную агрессию, для которой создавались соответствующие предпосылки. В период с 1933 по 1937 гг. он имел многочисленные беседы с Гитлером. Он знал, что Гитлер был полон решимости провести экспансию на Восток, которая должна была привести к войне, и что Гитлер считал, что он должен подарить германскому народу военную победу.

После совещания совета министров 27 мая 1936 г. в Берлине Шахт должен был знать, что Гитлер предполагал развязать войну. Как господа судьи помнят, мы уже указывали на то, что на этом совещании подсудимый Геринг, который был очень близок к Гитлеру, заявил, что меры должны быть рассмотрены с точки зрения победоносного ведения войны и что ожидание новых методов более не является подходящим.

31 августа 1936 г. военный министр фон Бломберг послал Шахту копию письма подсудимого Геринга. Я вновь обращаю внимание Трибунала на документ ПС-1301 и цитирую:

«Согласно приказу фюрера создание всех авиационных частей должно быть завершено к 1 апреля 1937 г. Поэтому в 1936 году должны быть сделаны значительные затраты, которые при составлении бюджета 1936 года были намечены лишь на последующие годы».

Это увеличение темпов проведения авиационной программы должно было указать Шахту на близость войны, которую подготавливал Гитлер. Я также представляю в качестве доказательства документ ЕС-416, США-635. Это протокол совещания совета министров от 4 сентября 1936 г., на котором присутствовал Шахт. Цитирую заявление Геринга:

«Фюрер и рейхсканцлер передал генерал-полковнику и имперскому военному министру меморандум, который представляет собой общие инструкции. Эти инструкции основаны на том, что столкновение с Россией неминуемо должно произойти».

Таким образом, Шахт знал, что Гитлер готовил войну с Россией. Он также знал о целях Гитлера на Востоке. Для него поэтому должно было быть ясным, что русское сопротивление германской военной экспансии в этом направлении должно было привести к войне, то есть Шахт знал, что Германия начнет агрессивную войну.

Как Трибунал помнит, в январе 1937 года Шахт заявил послу Дэвису, находившемуся в Берлине, что он «был уполномочен правительством» представить некоторые предложения Франции и Англии, которые фактически являлись требованиями о предоставлении колоний под угрозой войны. Если Шахт действовал по указаниям Гитлера, он должен был знать об агрессивных целях Гитлера в то время.

В ноябре 1937 года Шахт знал, что Гитлер был полон решимости приобрести Австрию и добиться, по крайней мере, автономии для немцев в Богемии, а также что у Гитлера были намерения в отношении Польского коридора.

Обращаю внимание Трибунала на документ Л-151, который уже был представлен в качестве доказательства под номером США-70. Это письмо, содержащее запись беседы Шахта с послом Буллитом 23 ноября 1937 г.

«Гитлер был полон решимости в конечном счете присоединить Австрию к Германии и добиться по крайней мере автономии для немцев в Богемии. В настоящее время он не очень интересуется Польским коридором, а по его (то есть Шахта) мнению, может быть, будет возможным сохранить коридор при условии, что Данциг будет присоединен к Восточной Пруссии и будет создан какой-нибудь мост через коридор» соединяя Данциг и Восточную Пруссию с Германией».

В тот момент Шахт говорил не только за Гитлера, но и за себя. Как мы знаем, в речи от 29 марта 1938 г. в Вене он проявил большой энтузиазм по поводу аншлюсса. Даже тогда он настойчиво содействовал его осуществлению.

Помимо вышеизложенных прямых доказательств, мы просим Трибунал учесть тот факт, что для такого человека, как Шахт, сами события этого периода должны были раскрыть намерения Гитлера. Шахт был близким сподвижником Гитлера и членом кабинета в период введения воинской повинности, ремилитаризации Рейнской области, свержения республиканского правительства в Испании, захвата Австрии и Судетской области путем насилия. В течение этого периода немецкий государственный долг утроился в результате роста вооружения, расходы на которое возросли с 750 миллионов рейхсмарок в 1932 году до 11 миллиардов рейхсмарок в 1937 году и 14 миллиардов в 1938 году. В течение всего этого периода на вооружение затрачено 35 миллиардов рейхсмарок.

В этот период основным вопросом европейской внешней политики было удовлетворение притязаний Германии на дополнительные территории. Гитлер, проводивший политику экспансии, шел на риск во внешней политике и подчеркивал необходимость усиления темпов подготовки к войне.

Конечно, в такой обстановке Шахт не мог не знать, что он помогал Гитлеру и Германии двигаться по пути вооруженной агрессии.

ДОПРОС ПОДСУДИМОГО ШАХТА

[Из стенограммы заседания Международного Военного Трибунала от 2—3 мая 1946 г.]

Джексон^[23]; Подсудимый Шахт, в то время, когда нацисты захватили власть, у вас ведь были связи во всем мире и вы занимали высокое положение одного из первых банкиров не только Германии, но и всего мира, не так ли?

Шахт: Я не знаю, так ли это. Но если вы придерживаетесь такого-мнения, то я не буду вам противоречить.

Джексон: Тем не менее, насколько нам известно, вы открыто выступали в Германии перед германским народом с поддержкой нацистского режима, причем в этих выступлениях вы шли бок о бок с такими лицами, как Штрейхер и Борман?

Шахт: Господин Судья, я разрешу себе разъяснить здесь, что до июля 1932 года я никоим образом не выступал публично в пользу Гитлера или партии, что, напротив, например, в Америке я предостерегал от Гитлера.

Джексон: Я говорю о ваших открытых выступлениях вместе со Штрейхером и Борманом перед германским народом, целью которых была поддержка нацистской программы после захвата власти.

Шахт: Меня никогда не видели вместе с Борманом и Штрейхером.

Во всяком случае, в то время. Возможно, что они были на том же пар тайном съезде, где был и я, что они сидели недалеко от меня и т.п., но, во всяком случае, в 1933 году меня в обществе не видели вместе ни с Борманом, ни со Штрейхером.

Джексон: Я попрошу, чтобы вам показали фотографию коллекции Гофмана №10 (Шахту предъявляют фотографию.) Вы без труда узнаете себя на этой фотографии, не так ли?

Шахт: Да.

Джексон: По правую руку от вас сидит Борман?

Шахт: Да.

Джексон: Рядом с Борманом сидит министр труда?

Шахт: Да.

Джексон: По другую сторону от вас находится Гитлер?

Шахт: Да.

Джексон: А за ним Штрейхер?

Шахт: Я не узнаю его, я не знаю, Штрейхер ли это, может быть, и он.

Джексон: Возможно, вполне достаточно будет того факта, что вы их опознали.

Шахт: Господин Судья, вы сказали, что в 1933 году я якобы появлялся публично как представитель национал-социалистской партии вместе со Штрейхером и Борманом. Я очень хотел был знать, как была снята эта фотография и когда. Я не могу вспомнить этого.

Джексон: Вы отрицаете, Шахт, что эта фотография...

Шахт: Нет, нет, ни в коем случае. Я только спрашиваю, когда это было. Мне кажется, что эта фотография относится не к периоду 1933—1934 гг.

Джексон: Может быть, вы нам скажете, к какому периоду это относится?

Шахт: Я не знаю, я не могу этого установить.

Джексон: Я покажу вам другую фотографию. На фотографии вы маршируете вместе с Леем и рядом других лиц?

Шахт: Да.

Джексон: На другой фотографии вы входите в зал и отдаете нацистское приветствие?

Шахт: Да, да.

Джексон: Лей был тем человеком, который преследовал рабочие союзы в Германии?

Шахт: Да.

Джексон: И вы признаете аутентичность этих фотографий?

Шахт: Конечно.

Джексон: Вы показали здесь, что вы не стали членом партии по принципиальным соображениям, что членство в партии не соответствовало вашим принципам?

Шахт: Это верно.

Джексон: Вы также заявили, что с 1932 года по 30 января 1933 года, — я цитирую ваши слова: «В течение всего этого времени, я не написал и не произнес публично ни одного слова в пользу Гитлера».

Шахт: Я думаю, что это верно, если вы делаете ударение на слове «публично».

Джексон: Я хочу задать вам следующий вопрос. Вы также сказали: «Я никогда и никоим образом не способствовал росту влияния Гитлера в своих разговорах с компетентными людьми, как с Гинденбургом, Мейснером и др. Я также ни в коей мере не содействовал назначению Гитлера рейхсканцлером». Это правильно?

Шахт: Это правильно.

Джексон: Сейчас я хочу процитировать заявление фон Папена.

«Когда я был канцлером в Германии в 1932 году, ко мне зашел Шахт; это было в июле или в августе, я был дома. Он сказал мне: «Вот исключительно способный человек». Это было сказано в присутствии моей жены, и я никогда не мог забыть об этом. Он сказал мне: «Отдайте ему вашу должность. Отдайте вашу должность Гитлеру, это единственный человек, который может спасти Германию».

Вы это говорили или нет?

Шахт: Я не помню, чтобы я сказал, что он — единственный человек, который может спасти Германию. Но я сказал ему, что Гитлер должен стать и станет канцлером. Это было в июле или августе после июльских выборов, но это не имеет никакого отношения к назначению Гитлера, о котором стали говорить лишь после отставки кабинета Шлейхера.

Джексон: В ответ на мой вопрос вы только что заявили, что вы не имели никакого отношения к его назначению на должность канцлера.

Шахт: Это правда.

Джексон: А здесь сказано, что вы просили фон Папена передать свой пост Гитлеру?

Шахт: Да.

Джексон: И вы утверждаете — я хочу, чтобы вы сообщили по этому поводу все, что хотите, — вы утверждаете, что вы не способствовали приходу Гитлера на пост канцлера?

Шахт: Я не знаю, было ли это помощью Гитлеру. Во время допроса в качестве свидетеля меня спросили, оказывал ли я какое-либо влияние на выборы Гитлера и на назначение его канцлером в январе 1933 года. Я назвал имена Гинденбурга, Меиснера, то есть тот круг, который существовал вокруг Гинденбурга. С начала ноября 1932 года Папен уже не был канцлером, то есть не оказывал на эти дела никакого влияния. И в эти недели я ни разу не говорил с ним. После выборов 1932 года я, напротив, сказал Папену, что человек, получивший столько голосов в рейхстаге, неизбежно должен взять на себя политическое руководство.

Джексон: Я хочу правильно понять вас. Когда вы увидели, что Гитлер должен победить, вы к нему присоединились?

Шахт: Нет.

Джексон: Я сейчас разъясню то, что вы только что сказали. Вы не помогали ему до тех пор, пока он не захватил в рейхстаге большее количество голосов, чем какая-либо другая партия?

Шахт: Я присоединился к Гитлеру не тогда, когда я увидел, что он победит, а тогда, когда я констатировал, что он уже победил.

Джексон: Ну, хорошо, я принимаю эту поправку. Вы ссылались на ваше письмо к Гитлеру от 20 августа 1932 г....

Шахт: Да.

Джексон: ...в котором вы советовали ему не выдвигать никакой детализированной экономической программы?

Шахт: Да.

Джексон: Вы заявили ему в этом письме, что нет такой экономической программы, с которой бы согласилось 40 млн. человек?

Шахт: Да.

Джексон: И вы сказали ему, что экономическая политика не может являться фактором при построении партии?

Шахт: Да.

Джексон: И вы добавили: «Вы всегда можете полагаться на меня как на заслуживающего доверия помощника». Вы так сказали?

Шахт: Да.

Джексон: Таким образом, это было уже после того, как он победил?

Шахт: Да.

Джексон: И затем 12...

Шахт: Ноября.

Джексон: Совершенно верно. Таким образом, 12 ноября 1932 г. вы написали ему письмо, в котором вы, помимо прочего, писали: «Я не сомневаюсь в том, что настоящее развитие событий может привести только к назначению вас канцлером».

Шахт: Да.

Джексон: «По всей вероятности, наши попытки собрать для этой цели целый ряд подписей со стороны промышленных кругов не оказались бесплодными». Вы так писали?

Шахт: Да.

Джексон: Значит, вы собирали подписи для этой цели?

Шахт: Нет, не я, но я участвовал в этом.

Джексон: Значит, вы содействовали его назначению?

Шахт: Да.

Джексон: В ноябре 1932 года был подготовлен документ, который должно было подписать значительное число промышленников и в котором содержался призыв избрать Гитлера рейхсканцлером. Таково было основное содержание этого документа? Не так ли?

Шахт: Я уже не помню этого документа, но я полагаю, что это тот документ.

Джексон: И этот документ подписали такие люди, как Шахт, Шредер, Крупп и еще большое число промышленников, не так ли?

Шахт: Да, возможно.

Джексон: Этот документ был послан фон Гинденбургу?

Шахт: Я этого не знаю.

Джексон: Этот документ был составлен с целью содействовать назначению Гитлера на пост канцлера?

Шахт: Возможно.

Джексон: Этот документ адресован рейхспрезиденту, не так ли?

Шахт: Я не видел этого документа, но, наверное, это так.

Джексон: Таким образом, вы не отрицаете факта существования этого документа?

Шахт: Я полагаю, что это так, я его не видел, но я не сомневаюсь, что это так.

Джексон: Зятем в ноябре 1932 года вы сообщили Гитлеру о результатах вашей кампании по созданию денежных фондов, не так ли?

Шахт: Об этом я ничего не знаю.

Джексон: Я сейчас напомню вам то, что вы говорили на вашем допросе. Прежде всего я приведу вам ваши показания, в которых вы говорили, что, по-видимому, вы не посылали запроса о денежных фондах, но что о них запрашивал Геринг. Я хочу спросить вас, давали ли вы следующие ответы на вопросы, которые были заданы вам во время допроса 9 октября 1945 г. Эти вопросы относились к событиям февраля 1933 года?

Шахт: Когда это было?

Джексон: События, имевшие место в феврале 1933 года?

Возвратимся к 1933 году. Вам был задан следующий вопрос: «Вы припоминаете совещание в доме Геринга, имевшее место до того времени, когда вы были назначены Гитлером на пост президента Рейхсбанка?

Ответ: Да. Это было совещание финансового характера. Меня уже несколько раз допрашивали по этому поводу.

Вопрос: Расскажите об этом.

Ответ: Хорошо, с удовольствием. Выборы Гитлера должны были иметь место 5 марта, и для этой избирательной кампании он нуждался в деньгах. Он попросил меня обеспечить его деньгами, и я это сделал. Геринг созвал всех этих людей, и я произнес речь. Пожалуй, это нельзя назвать речью, так как Гитлер произнес речь. Я просил их сказать, на какие денежные суммы они могут подписываться и произвести подписку в пользу выборов. Они подписались на общую сумму в три миллиона и распределили ее между собой.

Вопрос: Скажите, кто были те люди, которые составили этот подписной лист?

Ответ: Мне кажется, что все это были банкиры и промышленники. Они представляли химическую, металлургическую и текстильную промышленность, фактически все отрасли промышленности.

Вопрос: Таким образом, там были представители всех отраслей промышленности?

Ответ: Да, представители всех видов промышленности, всех наиболее значительных видов промышленности.

Вопрос: Вы можете припомнить имена некоторых из этих людей?

Ответ: Да, конечно.

Вопрос: Там был Крупп?

Ответ: Старый Густав Крупп. Он поднялся со своего места, благодарил Гитлера и говорил тогда о нем с большим энтузиазмом. Затем там был Шницлер, мне кажется, это был именно он, а также Фоглер, из концерна сталелитейных заводов».

Вы давали эти показания?

Шахт: Конечно.

Джексон: Вы ссылались на протокол одного совещания. На этом совещании Геринг кратко изложил содержание этого протокола, не правда ли? «Жертвы, которые требуются от промышленности, гораздо легче будет перенести, если промышленники смогут быть уверены в том, что выборы 5 марта будут последними на протяжении следующих десяти лет и, может быть, даже на протяжении следующих ста лет».

Вы слышали, когда он говорил это, не правда ли?

Шахт: Да.

Джексон: Вчера или позавчера вас допрашивали по поводу той поддержки, которую вы оказали, и тех почестей, которые вы оказали Геббельсу. Вы заявили Суду: «Если господин Геббельс совершил ошибку, то это не моя вина». Вы припоминаете эти слова?

Шахт: Да.

Джексон: Я спрашиваю вас, дали ли вы следующие показании следователю, представлявшему Соединенные Штаты, когда вас допрашивали о Геббельсе 17 октября 1945 г.?

«Вопрос: Когда вас заинтересовало сотрудничество с Гитлером?

Ответ: Я бы сказал, с 1931, 1932 гг.

Вопрос: И именно тогда вы увидели, что он возглавляет массовое движение, которое может прийти к власти?

Ответ: Да. Это движение безостановочно росло.

Вопрос: И в те годы вы открыто заявляли о своей поддержке Гитлера?

Ответ: Кажется, в декабре 1930 года я по возвращении из Америки сделал заявление перед членами Баварской народной партии. Я тогда сказал, что любое будущее правительство должно будет выбрать, бороться ли ему против 25 процентов социалистов в составе правительства или против 20 процентов национал-социалистов.

Вопрос: Но я хотел спросить вас о том — я изложу это более кратким образом — отдали ли вы ваш престиж и ваше имя, чтобы помочь Гитлеру придти к власти?

Ответ: Я открыто заявлял, что я ожидал прихода Гитлера к власти. Насколько я помню, первый раз я сделал подобное заявление в ноябре 1932 года.

Вопрос: И вы знаете, а может быть, и не знаете, что Геббельс в своем дневнике с большой благодарностью вспоминал вас?

Ответ: Да.

Вопрос: О той помощи, которую вы ему оказали в то время?

Ответ: Да, я это знаю.

Вопрос: Это был ноябрь 1932 года?

Ответ: Вы говорите, эта книга называется «От двора кайзера до имперской канцелярии».

Вопрос: Совершенно верно. Вы читали это?

Ответ: Да.

Вопрос: И вы не отрицаете, что Геббельс был прав?

Ответ: Я считаю, что в его представлении он в то время был прав».

Вы давали эти показания?

Шахт: Я никогда не сомневался, что Геббельс находился под таким впечатлением...

...Джексон: И вы также заявили, что вам никогда не было известно о размерах перевооружения, о типах оружия, о той быстроте, с которой проводилось перевооружение. Вы припоминаете это заявление?

Шахт: Да.

Джексон: Однако, хотя вы не располагали подобными сведениями, вы говорили о том, что оно идет слишком интенсивно?

Шахт: Я чувствовал, что нужно действовать медленно.

Джексон: Разрешите мне напомнить вам об одном показании, данном генералом фон Бломбергом по поводу событий 1937 года.

«Ответ: В то время создание вермахта было почти закончено в соответствии с предусмотренным планом.

Вопрос: Когда? В 1937 году?

Ответ: Да, я думаю, что это было в 1937 году.

Вопрос: Это был именно тот план, который обсуждался с Шахтом, относительно его финансирования и по вопросу о том, каких размеров должен был достичь вермахт?

Ответ: Да. Шахт очень хорошо знал план формирования вермахта, так как мы ежегодно сообщали ему о создании новых соединений, на которые мы расходовали деньги. Я помню, что в 1937 году мы обсуждали вопрос о том, какие денежные суммы будут необходимы вермахту для текущих расходов после того, как на его создание будет истрачена весьма значительная сумма.

Вопрос: Это означает, что вы давали Шахту ясное представление о том, какие денежные суммы ежегодно уходили на создание новых боевых частей, новых сооружений и т.д., а также о том, сколько средств тратилось на покрытие текущих расходов вермахта?

Ответ: Совершенно верно.

Вопрос: Когда вы говорите, что в 1937 году этот план был выполнен, вы имеете в виду, что он был выполнен в основных чертах?

Ответ: Да, в основных чертах.

Вопрос: Вы говорите о том, что Шахт был знаком с этими цифрами. Каким образом они доводились до его сведения?

Ответ: Запросы на представление необходимых денежных средств передавались Шахту в письменной форме.

Вопрос: Это означает, что в связи с теми средствами, которые Шахт выделял на проведение программы перевооружения, ему сообщалось о том, сколько дивизий, танков и прочих видов вооружения создавалось этим путем?

Ответ: Я не думаю, чтобы мы в отдельности указывали, какое количество средств необходимо для строительства танков и других видов вооружения, но мы обычно сообщали, каких средств требовало развитие отдельных отраслей вермахта, как, например, военно-морского флота или военно-воздушных сил, причем обычно отдельно указывалось, какие денежные суммы были необходимы для приведения этих отраслей в боевую готовность и какие шли на текущие расходы.

Таким образом, доктор Шахт мог ежегодно следить за тем, каким образом увеличивались размеры вооруженных сил на те денежные средства, которые он поставлял».

Я спрашиваю вас, отрицаете ли вы правильность показаний, данных фон Бломбергом в том виде, в каком я их сейчас огласил?

Шахт: Да, к сожалению, я должен сказать, что мне это совершенно неизвестно.

Джексон: Вы отрицаете, что фон Бломберг говорил правду, когда заявил, что он в письменной форме докладывал вам об этих фактах?

Шахт: Да, к сожалению, я должен это отрицать. Очевидно, он не помнит этого.

Джексон: Хорошо. Вчера или позавчера вы дали показания по поводу того, что так называемый «новый план» не имел никакого отношения к программе вооружения, не так ли?

Шахт: Именно к вооружению никакого отношения.

Джексон: Значит, он не имел никакого отношения к этой программе?

Шахт: Конечно, нет.

Джексон: Я хочу спросить вас о следующем: разве вы не сказали о чудесах финансовой системы в вашей речи, произнесенной 29 ноября 1938 г., следующее — до этого вами был приведен целый ряд цифр: «Эти цифры показывают, насколько «новый план» способствует проведению в жизнь программы вооружения, а также свидетельствуют о том, насколько этот план гарантирует обеспечение нас продуктами питания». Говорили вы это или нет?

Шахт: Да, говорил.

Джексон: Насколько я вас понял, вы в ваших показаниях заявили, что не имели совершенно ничего общего с Гитлером и с другими нацистами с социальной точки зрения. Вы отклонили их приглашение на завтрак, который должен был состояться в имперской канцелярии, и сделали это главным образом потому, что все присутствующие слишком явно унижались в присутствии Гитлера. Вы говорили об этом?

Шахт: Да.

Джексон: Я хочу сейчас огласить вам выдержку из вашей речи; это была ваша торжественная речь по случаю дня рождения фюрера. Между прочим, эта речь ведь была произнесена перед широкой публикой, не правда ли?

Шахт: Я не знаю, я не помню.

Джексон: Вы произнесли речь по случаю дня рождения фюрера 21 апреля 1937 г., и она была напечатана в газетах?

Шахт: Может быть.

Джексон: «Мы здесь собрались для того, чтобы с любовью и уважением вспомнить того человека, которому германский народ более четырех лет тому назад вручил свою судьбу».

Затем после ряда других замечаний вы говорите: «С безграничной страстью сердца, горящего ярким пламенем, и с безошибочным инстинктом прирожденного государственного деятеля Гитлер в борьбе, которую он со спокойной логикой вел в течение четырнадцати лет, завоевал себе душу германского народа».

Это является выдержкой из вашей речи, которая была произнесена перед широкой аудиторией и опубликована в печати?

Шахт: Я полагаю, что вы цитируете совершенно правильно, и я не думаю, чтобы кто-либо в день рождения главы государства мог сказать что-нибудь другое.

Джексон: Вы сегодня цитировали письмо Гитлера от 19 января 1939 г., в котором он сообщал о том, что вы смещаетесь с поста президента Рейхсбанка. Но вы не огласили заключительного предложения; насколько я помню, оно гласит: «Я счастлив буду пользоваться вашими услугами при разрешении тех новых задач, которые встанут перед вами на посту имперского министра». Эта цитата приведена правильно, не правда ли?

Шахт: Я ссылаюсь на показания свидетеля Гизевиуса, который показал, что внешне Гитлер никогда не показывал тех разногласий, которые существовали у него с его бывшими сотрудниками. И что он, напротив, всегда старался показать миру иную картину, чем это было в действительности.

После января 1939 года Гитлер ни разу не интересовался моим мнением, деятельностью и т.д.

Джексон: Вас еще кто-нибудь спрашивал об этом?

Шахт: Нет, те случаи, когда меня спрашивали, я перечислит сегодня утром, то есть в отношении Бельгии, в отношении журнала «Дас рейх», и это все, я думаю.

Джексон: И вы не выполняли никаких задач в связи с Бельгией?

Шахт: Нет.

Джексон: Сейчас я буду цитировать ваше письмо от 17 октября 1940 г., адресованное имперскому министру экономики. В это время вы уже перестали быть президентом Рейхсбанка, не так ли?

Шахт: Да, я был лишь министром без портфеля.

Джексон: «С целью избежания параллельной деятельности у германских банков в оккупированных восточных территориях, то есть деятельности, направленной друг против друга, вы поручили «Дейче банк» пробить дорогу к более тесному экономическому сотрудничеству с Голландией и доверили Дрезденскому банку ту же задачу в отношении Бельгии».

Далее вы описывали создавшееся положение и говорили:

«Для того чтобы устранить эти трудности, вы, господин имперский министр, согласились с запросами этих двух банкирских домов относительно объективного выражения точек зрения по этому вопросу. Я впоследствии обсудил этот вопрос как с тем, так и с другим банком, и в процессе этого обсуждения мы пришли к заключению, что со стороны датских и бельгийских финансовых учреждений не замечается тенденции входить в тесные связи с германскими предприятиями».

Вы припоминаете это высказывание?

Шахт: Да, после того как вы мне зачитали, я припоминаю.

Джексон: Цель вашего вмешательства заключалась в том, чтобы избежать на оккупированных территориях неправильного соотношения банковских интересов оккупированных территорий и германских банков, не так ли?

Шахт: Конечно, они должны были мирно сотрудничать.

Джексон: Да. Однако вы заявили данному Трибуналу, что вы принципиально возражали против того, чтобы немецкие банки вообще входили в экономику оккупированных территорий, не так ли?

Шахт: Конечно. Но после того как они туда проникли, я призывал к миру.

Джексон: К вам обратился также Крупп фон Болен по поводу создания фонда, который был известен под названием «фонд расходов Гитлера», не так ли?

Шахт: Нет.

Джексон: И он к вам никогда не обращался по этому поводу?

Шахт: Никогда.

Джексон: Создавали ли вы в мае 1933 года вместе с Крупном фон Болен фонды в помощь организации займа — я говорю о фондах расходов Гитлера?

Шахт: Нет.

Джексон: Что вы ответили на письмо Крупна фон Болен, в котором последний просил вас помочь созданию этих фондов?

Шахт: Напомните мне, пожалуйста, что мне писал тогда господин Крупп фон Болен.

Джексон: У вас имеется письмо от 29 мая?

Шахт: Да, минуточку. Я прочту это письмо или просмотрю его. Можно ли мне ответить на это?

Джексон: Прежде всего скажите, получали ли вы это письмо?

Шахт: Да, я получил это письмо.

Джексон: Хорошо. Теперь расскажите, что тогда произошло.

Шахт: В этом письме господин Крупп фон Болен сообщал мне, что промышленники и другие представители экономики, например из области сельского хозяйства и т.д., намерены организовать общественный сбор пожертвований в фонд Гитлера. Вот об этом он и сообщал в этом письме, в котором он далее говорил, что необходимо создать наблюдательный совет по этому фонду Гитлера. Я подчеркиваю, что я никогда не присоединялся к этому совету и никогда не работал в нем. Затем он сообщил о том, что представители банков, а именно доктор Фишер и доктор Мослер установят со мной связь по этому вопросу и будут информировать меня о положении вещей. Это все, что написано в этом письме.

...Джексон: Вы привели Трибуналу целый ряд доводов, которые, по вашим словам, носили принципиальный характер, по поводу того, почему вы не стали членом партии. Вы помните их?

Шахт: Да.

Джексон: Разве не соответствует действительности тот факт, что вы сообщили членам американского обвинения о том, что вы спросили Гитлера, должны ли вы вступать в партию, и что, к вашему великому облегчению, Гитлер сказал, что вы можете не вступать?

Шахт: Да, прежде чем начать какое-либо сотрудничество с ним, я хотел установить, потребует ли он от меня, чтобы я стал членом партии. Он ответил отрицательно. Это меня успокоило.

Джексон: Таким образом, вы оставались вне рядов партии, с согласия и одобрения Гитлера?

Шахт: Да, конечно. Мне кажется, что это лишнее доказательство того, что я никогда не был членом партии.

Джексон: Когда вы получили золотой значок партии с изображением свастики, вы говорили, что это величайшая честь, которая может быть оказана Третьей империей. Вы помните об этом?

Шахт: Да, я сказал это.

Джексон: Вы не носили этого значка ежедневно, по вашим собственным словам, вы одевали его в официальных случаях, не так ли?

Шахт: Да, это приносило большие удобства при поездках по железной дороге, при вызове автомобиля и т.п.

Джексон: С 1933 по 1942 год вы ежегодно вносили в фонд партии тысячу рейхсмарок?

Шахт: Нет, да, простите; с 1937 до 1942 года.

Джексон: Разве вы во время допроса не заявили, что речь шла о периоде с 1933 по 1942 год?

Шахт: Нет, это ошибка. С 1937 года, после того как я получил свастику.

Джексон: В течение более десяти или в период немногим менее десяти лет вы принимали на себя и выполняли обязанности самого различного характера, действуя в условиях этого режима, не так ли?

Шахт: С 17 марта 1933 г. по 21 января 1943 г.

Джексон: Насколько я вас понимаю, на протяжении всего этого времени или, по крайней мере, части этого времени Гитлер вас обманывал, и в течение всего этого времени вы обманывали Гитлера.

Шахт: О, нет, нет.

Джексон: Что касается программы перевооружения, то вы принимали в ней участие, работая в трех различных управлениях, не так ли?

Шахт: Я не знаю, что вы имеете в виду.

Джексон: Во-первых, вы были уполномоченным по военным вопросам?

Шахт: Да.

Джексон: В первое время эта должность носила секретный характер?

Шахт: Да.

Джексон: Вы были президентом Рейхсбанка. Это было финансовое управление?

Шахт: Да.

Джексон: И, наконец, вы были министром экономики; занимая этот пост, вы имели контроль над всеми министерствами по вопросам общего экономического положения?

Шахт: Да, это слово «контроль» имеет слишком общее значение, я не хотел бы подчеркивать его, но я был министром хозяйства.

Джексон: Давайте прежде всего остановимся на вашей должности уполномоченного по военным вопросам. Вы показали здесь, что эта должность была создана с двойной целью:

а) подготовки к войне, б) контроля над экономикой в случае войны.

Это правильно?

Шахт: Это значит: разработка предварительных планов на случай войны и руководство экономикой на тот же случай. Это значит: настоящая подготовительная эра и будущая эра в случае возникновения войны.

Джексон: На вопрос относительно ваших обязанностей вы дали следующий ответ:

«Подобно тому, как начальник штаба обеспечивает мобилизацию с военной точки зрения, мы занимались теми же вопросами в экономической области»?

Шахт: Да.

Джексон: Вы ответили — «конечно». Будучи уполномоченным по военным вопросам, вы занимали положение, равное положению военного министра, не так ли?

Шахт: Да.

Джексон: И, таким образом, в случае войны ответственность в первую очередь возлагалась на военного министра и начальника генерального штаба вооруженных сил, и во вторую — на равных основаниях она возлагалась на доктора Шахта как на уполномоченного по экономическим вопросам. Это правильно?

Шахт: Я полагаю, что правильно.

Джексон: В январе 1937 года вы писали следующее:

«Мне доверена подготовка военной экономики в соответствии с тем принципом, что наша военная экономика должна быть организована в мирное время таким образом, чтобы в случае необходимости она могла быть немедленно переведена с продукции мирного времени на военные нужды, с тем, чтобы не было необходимости создавать эту экономику в начале войны».

Шахт: Я думаю, что это правильно.

Джексон: Кто был вашим заместителем на этом посту? Вольтат?

Шахт: Я думаю, что Боденшатц Вольтат.

Джексон: Таким образом, мы говорили о ваших обязанностях как уполномоченного по вопросам военной экономики. Перейдем теперь к вашим обязанностям как президента имперского банка.

Вы заявили, что проведение программы вооружения было основной задачей германской политики в 1936 году, не так ли?

Шахт: Без сомнения.

Джексон: Нет сомнения в том, что вы добровольно приняли на себя ответственность за отыскание финансовых и экономических методов для осуществления этой задачи?

Шахт: Несомненно.

Джексон: И вы руководили развитием промышленности вооружения Германии, причем в вашем ведении находились финансовые и экономические вопросы?

Шахт: Нет.

Джексон: Вы этого не делали?

Шахт: Нет, никоим образом.

Джексон: Может быть, я вас неправильно понял?

Теперь в связи с настоящим развитием — я ссылаюсь на ваш допрос от 16 октября 1945 г. — «...вы взяли на себя ведение экономических и финансовых дел, связанных с этой промышленностью?».

Следующий вопрос гласит: «В этой связи вами были предприняты самые различные меры. Может быть, вы будете достаточно любезны разъяснить нам, какие самые значительные меры были вами приняты с целью добиться перевооружения; в первую очередь, расскажите нам о мерах, проведенных внутри Германии, и, во-вторых, о мерах, принятых по отношению к иностранным государствам.

Ответ: Внутри страны я стремился собрать все возможные денежные средства для финансирования счетов «МЕФО». В отношении иностранных государств я стремился в возможно большей степени контролировать их коммерческие обороты».

Скажите, давали ли вы эти ответы и отвечают ли они действительности?

Шахт: Очевидно, вы правы.

Джексон: Вы стремились добиться контроля над торговыми оборотами иностранных государств с той целью, чтобы получить достаточное количество иностранной валюты, которое дало бы вам возможность импортировать сырьевые материалы, то есть материалы, не подвергавшиеся обработке, необходимые для проведения в жизнь программы перевооружения. Разве это неправильно?

Что вы сейчас ответите на это?

Шахт: Я отвечу сегодня, что это было не единственной целью.

Джексон: Хорошо. Что же представляли собой другие цели?

Шахт: Сохранить существование Германии, обеспечить производство в Германии, получить достаточно продовольствия для Германии.

Джексон: Что же являлось вашей доминирующей целью?

Шахт: Обеспечение Германии продовольствием и обеспечение ее промышленности, работающей на экспорт.

Джексон: Я хотел бы рассмотреть с вами один-два документа, касающихся ваших целей.

Один озаглавлен: «Финансирование вооружения».

«Следующие замечания основаны на утверждении о том, что осуществление программы вооружения в отношении быстроты ее проведения и ее масштабов является задачей германской политики; исходя из этого, все остальные задачи должны быть подчинены одной этой цели в той мере, в какой стремление к этой первостепенной цели не грозит пренебрежительным отношением к другим вопросам». Вы писали это?

Шахт: Я не только написал это, но я лично передал написанное Гитлеру.

Джексон: Таким образом, вы разрабатывали различные планы — план контроля над операциями с иностранной валютой, наложение запрета на вклады иностранных банков, и векселя «МЕФО», являлись одним из ваших основных изобретений, при помощи которых вы обеспечивали финансирование, не так ли?

Шахт: Конечно.

Джексон: Меня не интересуют подробности операций : векселями «МЕФО», но я хочу задать вам следующий вопрос. Отвечают ли действительности те показания, которые вы дали во время допроса 16 октября 1945 г.?

«Вопрос: Разрешите мне задать вам вопрос, касающийся некоторых фактов. В то время, например, когда вы создали систему векселей «МЕФО», у вас не было под рукой других средств для финансирования системы перевооружения?

Ответ: Нет, не было.

Вопрос: Я имею в виду обычные бюджетные финансовые операции.

Ответ: Их было недостаточно.

Вопрос: Вы были также ограничены статутом Рейхсбанка, который не давал вам возможности давать в кредит денежные суммы, необходимые для финансирования перевооружения?

Ответ: Совершенно верно.