Саморазвитие, Поиск книг Обсуждение прочитанных книг и статей, Консультации специалистов: Рэйки; Космоэнергетика; Биоэнергетика; Йога; Практическая Философия и Психология; Здоровое питание; В гостях у астролога; Осознанное существование; Фэн-Шуй; Вредные привычки Эзотерика

Борис Старков

Охотники на шпионов
Контрразведка Российской империи 1903—1914 

Вместо вступления

В этой книге пойдет речь о рождении, организации и становлении одной из отечественных спецслужб — российской контрразведки. Более столетия она достаточно эффективно обеспечивает государственную безопасность Российского государства. Долгое время ее подлинная история находилась под плотной завесой строгой секретности.

Существенную роль в этом сыграли следующие обстоятельства. Во-первых, контрразведка создавалась в условиях повышенной секретности. Секретность была такой, что о деятельности ее зародыша — Разведочного отделения во главе с В. Н. Лавровым — не знали всего даже его преемники во главе с В. А. Ерандаковым. Во-вторых, во время Февральской революции 1917 г. были деморализованы и фактически уничтожены все спецслужбы, обеспечивавшие внутреннюю и внешнюю безопасность Российского государства. При этом были разгромлены и уничтожены архивы спецслужб. Очевидно, в этих разгромах принимали самое активное участие агенты иностранных разведок.

В-третьих, после Октябрьского переворота началось строительство нового социалистического государства советского типа, которое довершило разгром отечественных спецслужб старого режима, и в том числе контрразведки. Часть контрразведчиков оказалась в эмиграции и продолжала вести активную борьбу против советской власти, другие остались в России и перешли на положение «бывших людей». Многие из них, особенно выходцы из Отдельного корпуса жандармов и Департамента полиции, были репрессированы. В-четвертых, создание органов советской контрразведки трактовалось исключительно как творчество народных масс под руководством Коммунистической партии. Парадокс заключался в том, что контрразведчики Российской империи нередко вступали в незримые поединки со своими бывшими коллегами. Однако всякие упоминания о роли «бывших людей» в создании советской контрразведки были запрещены. Сохранившиеся документы и немногочисленные публикации, свидетельствующие об этом, оказались в фондах специального хранения в архивах и библиотеках.

Все это во многом вело к мифологизации исторического сознания и формированию искаженной, фальсифицированной концепции отечественной истории, которая долгое время была господствующей в российском обществознании. Восстановление исторической истины оказалось непростым и долговременным делом. Это в первую очередь касается деятельности российских спецслужб, и особенно отечественной контрразведки.

История учит не через аксиомы, а через аналогии. Она может объяснить последствия предпринятых шагов в аналогичных ситуациях. Однако, чтобы это сделать, нужно иметь достоверную информацию о реальных исторических событиях. Если такой информации нет или она скрывается, например, по политическим причинам, то опыт предыдущих поколений оказывается бесполезным. Искажение истории происходит по двум основным причинам. Во-первых, описывая события, историки допускают некоторые неточности, которые, постепенно накапливаясь, значительно искажают реальные факты. Во-вторых, по политическим и моральным причинам иногда просто невыгодно рассказывать правду. Тогда история переписывается заново в соответствии с пожеланиями заказчиков, и некрасивая правда превращается в красивую сказку, которая и заменяет реальные события.

Предлагаемая книга — одна из первых попыток рассказать правду о создании российской контрразведки, о ее делах и людях, обеспечивавших национальную безопасность России в начале XX в. Им противостояли высококвалифицированные, профессиональные разведчики Германии, Австро-Венгрии, Великобритании и Японии. Борьба с одними из них была продолжена на полях Русско-японской и Первой мировой войн. Другие, выступая в роли друзей России во время Первой мировой войны, оставались непримиримыми русофобами и использовали потенциал российских спецслужб в интересах своих стран.

Японский барон Мотодзиро Акаси, немецкий граф Гельмут фон Люциус, полковник Вальтер Николаи были опытнейшими разведчиками XX в. и вошли в мировую историю спецслужб. Они сумели найти источники информации во всех слоях российского общества, использовали в интересах противников России сепаратизм, оппозиционные настроения, наиболее радикальные направления в революционном движении, создали уникальные приемы и методы сбора, передачи и анализа информации, пользуясь при этом новейшими достижениями науки и техники начала XX в.

В поединке с асами мирового шпионажа российские контрразведчики Николай Батюшин, Владимир Лавров, Василий Ерандаков и др. доказали свой профессионализм, высокую квалификацию и умение отстаивать интересы национальной безопасности России. Главным движущим императивом их деятельности были служение Отечеству, патриотизм и защита национальных интересов России. К сожалению, именно эти высокие морально-нравственные качества обернулись трагедией их личных судеб. Многие из них в период коллапса российской государственности были оболганы, незаслуженно забыты и фактически преданы той бюрократической системой, которой они служили без страха и упрека. Изломанными судьбами, а порой и своими жизнями они обеспечили выживание и возрождение худших традиций российской бюрократии в условиях новой государственности. Восстановление честных имен, правдивый рассказ о делах и людях российской контрразведки начала XX в. составляют основное содержание этой книги.

В ее основе лежат документы и материалы, до недавнего времени находившиеся в фондах специального хранения в архивах и библиотеках России, а также исследования отечественных и зарубежных авторов. Прежде всего хочется отметить деятельность Общества по изучению истории российских спецслужб. Его руководители проводят большую работу по возвращению честных имен сотрудникам отечественных спецслужб — генералам Н. С. Батюшину и П. А. Игнатьеву, полковнику Б. В. Никитину, капитану 1 ранга А. Н. Щеглову, статскому советнику В. Г. Орлову, а также незаслуженно забытым первым историкам спецслужб — С. Г. Сватикову, В. К. Агафонову, С. С. Турло, К. К. Звонареву и др. Автор использовал фактический материал, содержащийся в исследованиях современных авторов: М. А. Алексеева, И. В. Деревянко, Н. В. Грекова, А. А. Здановича, В. О. Зверева, 3. И. Перегудовой, Дж. Дейли, Н. С. Кримеля А. М. Плеханова, А. С. Селищева, А. В. Шишова, А. Витковского, В. М. Гиленсена, В. Н. Хаустова, Д. Сейдаметова, Г. Л. Соболева, В. С. Измозика, С. Кудряшова, В. М. Мерзлякова, Л. С. Яковлева, А. Ю. Шелухина и др.

Автор приносит глубокую благодарность крупнейшим специалистам в области изучения российских спецслужб — кандидату исторических наук А. А. Здановичу, доктору исторических наук, профессору В. Н. Хаустову, доктору исторических наук, профессору А. М. Плеханову, доктору исторических наук, профессору В. С. Измозику, доктору исторических наук, профессору В. А. Иванову, заведующей отделом Государственного архива Российской Федерации доктору исторических наук, профессору З. И. Перегудовой, ведущим российским историкам — члену-корреспонденту РАН Р. Ш. Ганелину, доктору исторических наук В. Д. Поликарпову, доктору исторических наук А. В. Поликарпову за добрые советы, которыми пользовался автор при подготовке рукописи этой книги.

Особую благодарность автор приносит заместителю начальника отдела регистрации архивных фондов УФСБ по г. Санкт-Петербургу и Ленинградской области полковнику С. В. Чернову, его помощнику полковнику В. Ф. Пышкину за неоценимую помощь в поиске и подборе документальных материалов.

  

Часть 1. Российский орел против «Черного дракона»

Глава 1
Рождение контрразведки

Геополитика, геостратегия и спецслужбы России. Угрозы с Запада и Востока для безопасности Российской империи на заре нового века. Шпионы германского кайзера и австрийского императора. Неудачный «семейный подряд» статского советника Парунова. Дело первого шпиона-инициативника подполковника Гримма. Рождение российской контрразведки. Птенцы гнезда Лаврова. Первые итоги

В начале XX в. перед Россией встала проблема коренного обновления важнейших сфер жизни: от экономики до государственного строя. Как это обычно бывало в российской истории, идеи обновления получили практическое воплощение в обстановке экономического и социально-политического кризиса, когда реформаторов подстегивало прямое давление снизу или усиливающееся давление извне. Сложность заключалась в том, что ни одна из периодически осуществлявшихся реформ не была проведена комплексно и последовательно. На политической карте мира Российская империя выглядела внушительным монолитом. Но на самом деле в ее состав вошли самые различные земли — от регионов древнейших цивилизаций до пустующих пространств за Уралом. Народы России принадлежали к различным расам и языковым семьям, отличались по национальной психологии, исповедовали разные религии.

Россия была страной с суровыми климатическими условиями, занимавшей огромные территории от Дуная и Вислы на западе до Тихого океана на востоке, от евразийской тундры на севере до границ Ирана и Турции, Афганистана и Китая на юге. Поэтому народы, населявшие ее, принадлежали к различным хозяйственно-культурным типам и стояли на различных уровнях общественно-политического развития. Это был конгломерат народов и культур, чьи исторические судьбы оказались связанными с российской государственностью. Фактически это была своеобразная микромодель мира, отразившая сложные процессы развития и смены общественно-экономических формаций, государственных образований, культур и этносов.

Границы России окончательно оформились во второй половине XIX в. Их незыблемость обеспечивалась сильной армией и военно-морским флотом. Выход к Черному морю на юге и Балтийскому морю на северо-западе, Тихому океану на Дальнем Востоке способствовал ускоренному развитию торгово-экономических отношений со странами Европы и Азии и опирался на мощную систему военно-морских баз и крепостей. Система международных договоров и соглашений, казалось, надежно обеспечивала внешнюю безопасность Российской империи. В свое время великие европейские державы, прежде всего Англия и Австрия, охотно использовали российский военно-политический потенциал для сокрушения могущества Османской империи, а в начале XIX в. — для создания барьера имперским амбициям наполеоновской Франции.

Однако во второй половине XIX в. великие державы выступили против России единым фронтом. Это особенно проявилось в ходе Крымской войны, когда Англия и Франция в союзе с Сардинским королевством неожиданно выступили в поддержку Османской империи, Австрия же заявив о нейтралитете, выдвинула свои войска к западным границам России. Затем на Берлинском конгрессе в 1878 г. объединенная Германия выступила с инициативой пересмотра итогов последней русско-турецкой войны. Стало очевидным, что у России не было постоянных надежных союзников, как, впрочем, и постоянных врагов. Поэтому российский император Александр III с полным основанием говорил, что у России только два союзника — армия и флот. Именно они обеспечивали незыблемость внешних границ Российской империи.

В начале XX в. геополитическая и геостратегическая ситуация изменилась. Начался великий передел мира. Интересы Российской империи столкнулись на Дальнем Востоке с экспансионистскими устремлениями Японии и США, а в Европе все больше нарастали противоречия между Россией и Германией. Британская империя постепенно утрачивала свое былое могущество и пыталась компенсировать это за счет ослабления России и Германии. В «пороховом погребе Европы», на Балканах, тлели искры вселенского пожара Первой мировой войны. Система военно-политических блоков и временных союзов не укрепляла, а скорее еще больше расшатывала хрупкое равновесие в мире.

На протяжении всего XIX в. Англия традиционно негативно относилась к России. Восточная экспансия Российской империи усиливала подозрительность и агрессивность британского внешнеполитического ведомства. В конце XIX—начале XX в. их интересы особенно остро столкнулись на Дальнем Востоке. Франция, Англия, Германия и Россия решали вопрос о разделе сфер влияния в Китае. Англо-германское сотрудничество не задалось, а в 1898 г. едва не началась война Англии и Франции из-за африканских колоний. Поэтому Лондон обратил внимание на Токио. Англо-японский союз декларировал в качестве главной цели сохранение и гарантии территориальной целостности Китая и Кореи. Японское внешнеполитическое ведомство во главе с Комурой Дзитарой, ранее бывшим посланником в Китае, США и России, выдавало желаемое за действительное и тешило себя иллюзией возможного расширения торговли и эмиграции в колонии Британской империи.

30 января 1902 г. японский посланник в Лондоне барон Хаяси и министр иностранных дел Великобритании лорд Ленсдаун заключили соглашение, содержание которого вкратце было следующим. Стороны признавали независимость Китая и Кореи и собственные «специальные интересы» Великобритании в Китае, а Японии в обеих странах. Стороны признали вполне допустимым защиту этих интересов, если им будут угрожать либо агрессивные действия другой державы, либо беспорядки, возникшие в Китае или Корее. Стороны недвусмысленно заявили, что их договор направлен против России как главного потенциального агрессора. Особым пунктом договора определялась военная помощь в случае военных действий третьих держав против союзников. России ясно давали понять, чтобы она соизмеряла свои экспансионистские устремления на Дальнем Востоке с интересами Англии и Японии.

Российская дипломатия и разведка откровенно «прозевала» этот договор, не придав серьезного значения встречам Хаяси и Ленсдауна. Сам факт переговоров был известен, однако их содержание держалось в строжайшей тайне. Поэтому даже такой весьма информированный и прозорливый российский дипломат, как российский посланник в Токио Александр Петрович Извольский, вынужден был впоследствии активно оправдываться.

Российское военное ведомство явно недооценивало японские вооруженные силы. Военные агенты в Японии (полковник Б. П. Ванновский) и в Корее (полковник И. И. Стрельбицкий) явно не справились со своими задачами, поэтому были сняты с занимаемых должностей. По возвращении в Россию Ванновский писал в своем докладе: «Японская армия далеко еще не вышла из состояния внутреннего переустройства, которое должна неизбежно переживать всякая армия, организованная на совершенно чуждых ее народной культуре основаниях, усвоенных с чисто японской слепой аккуратностью и почти исключительно по форме, а отнюдь не по существу, как, впрочем, это замечается и во всех прочих отраслях современной японской жизни. Вот почему, если, с одной стороны, японская армия уже давно не азиатская орда, а аккуратно, педантично организованное по европейскому шаблону более или менее хорошо вооруженное войско, то с другой — это вовсе не настоящая европейская армия, создававшаяся исторически, согласно выработанным собственной культурой принципам.

Пройдут десятки, может быть сотни лет, пока японская армия усвоит себе нравственные основания, на которых зиждется устройство всякого европейского войска, и ей станет по плечу тягаться на равных основаниях хотя бы с одной из самых слабых европейских держав. И это, конечно, в том случае, если страна выдержит тот внутренний разлад, который происходит от слишком быстрого наплыва чуждых ее культуре, исторической жизни идей». Эту точку зрения на японскую армию разделял и военный министр Куропаткин.

В российском обществе в начале XX в. сложилось пренебрежительное отношение к японцам. Незнание традиций и культуры народа формировало искаженный образ японского солдата и офицера. Они изображались слабосильными и маловыносливыми, лишенными всяческой инициативы к активным самостоятельным действиям. Генерал Е. И. Мартынов писал, что, отправляясь на театр военных действий, он получил в главном штабе описание японской армии, «из коего явствовало, что японцы — совершенные невежды в военном деле».

Между тем союз с Англией усилил позиции Японии на Дальнем Востоке в отношении России. Однако он не решал проблем и не снимал существующих противоречий. В ответ на заключение англо-японского договора Россия в апреле 1902 г. отказалась эвакуировать из Маньчжурии вторую очередь своих вооруженных сил. Выполнения этой части соглашения настойчиво требовала Англия. В Японию с большой свитой прибыл с официальным визитом российский министр генерал Куропаткин. Его торжественно принимали император, военный министр Ямагита и начальник Генерального штаба маршал Ояма. Куропаткин передал императору личное устное послание русского царя, в котором выражалась надежда, что в связи с завершением строительства Транссибирской железной дороги отношения России и Японии будут особенно тесными. Кстати, в свите Куропаткина находился генерал-майор Константин Вогак, бывший военный агент в Китае и Японии. Этот хорошо информированный и опытный русский разведчик выступал за переориентацию российской геостратегии с Китая на Японию. В 1903 г. летом он находился на Дальнем Востоке с «особым поручением Николая II», содержание которого остается до сих пор неизвестным.

С начала 1903 г. в Петербурге все большую силу стали приобретать сторонники «твердой» экспансионистской политики на Дальнем Востоке. Первую скрипку среди них играли властолюбивый адмирал Евгений Алексеев, назначенный 12 августа наместником Дальнего Востока с резиденцией в Порт-Артуре, контр-адмирал Александр Абаза и статс-секретарь камергер Александр Безобразов. Именно на них русское общество свалит всю ответственность за развязывание русско-японской войны. Их поддерживали министр внутренних дел В. К. Плеве, отстаивающий идею «маленькой победоносной войны», и (правда, со значительными оговорками) военный министр Куропаткин. С. Ю. Витте активно лоббировал строительство южной ветки КВЖД от Харбина до Дальнего и Порт-Артура.

Это настораживало Японию куда больше лесных концессий Безобразова на корейской границе. Японский посланник в России Курино Синьитиро передал российскому министру иностранных дел В. Н. Ламсдорфу предложения о размежевании в Корее и Маньчжурии на основе «преимущественных прав». Японский премьер-министр Комура считал эти предложения реальной основой для переговоров. Сторонники «жесткой» линии думали иначе.

К этому времени руководители российской военной разведки в Корее и Японии были заменены. Вместо Б. П. Ванновского в Японии военным агентом стал подполковник В. К. Самойлов, а вместо А. И. Стрельбицкого в Корею был командирован подполковник Л. Р. фон Раабен. Они работали значительно активнее. Фон Раабен в предельно короткий срок с февраля по июнь 1903 г. создал негласную агентурную сеть из числа иностранцев. Его информаторами были высокопоставленные военнослужащие: начальник юнкерского училища, дворцовый адъютант, начальник военной канцелярии. Блестящий аналитик В. К. Самойлов установил широкий круг знакомств среди японцев и иностранных военных агентов, среди которых особо ценным источником был французский военный атташе барон Корвизар.

В их донесениях в Военное ведомство содержалась более взвешенная и трезвая оценка военно-политических усилий Японии. Так, Самойлов обращал внимание на такие качества японской армии, как выносливость и подвижность, а также способность учиться. В декабре 1903 г. он докладывал о размещении японских военных заказов в Германии. Речь шла об увеличении артиллерийского парка осадных и полевых орудий.

Военно-морским агентом Росси в Японии с 1899 г. был капитан 2 ранга Александр Иванович Русин. Это был кадровый морской офицер, который, в отличие от Б. П. Ванновского и А. И. Стрельбицкого, смог хорошо разобраться в ситуации и наладить достаточно эффективную разведывательную работу. Вместе с российским посланником бароном Розеном он систематически доносил о верных признаках подготовки Японии к войне. Так, они доносили своему руководству, что в Японии началась мобилизация, реквизиция и вооружение судов торгового флота, была организована Квартира верховного командования, закладывались новые корабли и производились служебные перемещения морских офицеров.

Они весьма скептически оценивали перспективы российско-японских переговоров. 20 августа 1903 г. А. И. Русин докладывал, что «переговоры (России и Японии. — Б. С.) едва ли приведут к соглашению: ненормально приподнятое самомнение японцев, при нравственной поддержке Англии и Америки, не позволит кабинету графа Кацура принять условия, сколько-нибудь допустимые для интересов государства Российского, разграничения сфер влияния на Дальнем Востоке. Враждебная против России агитация, производившаяся почти без перерыва в течение последних лет японскими политическими деятелями и прессой, вместе со льстивыми заискиваниями Англии, Америки и даже Германии не могли не создать в конце концов серьезного препятствия к прочному соглашению между Россией и Японией. Тем более что даже грандиозные уступки с нашей стороны, скажу для примера, создающие отношения Кореи и Японии вроде вассальных и предоставляющие японцам многие права на Маньчжурию, не обеспечат надолго мира на Дальнем Востоке, так как и эти условия покажутся японцам недостаточными и Япония начнет домогаться новых уступок. Отрезвит Японию лишь твердый отпор с нашей стороны, отпор, основанный на наличии такой русской военной силы на Дальнем Востоке, которая делала бы проблематичным даже в глазах японцев их успех, хотя бы на первое время, на поле военных действий. Японцы, зная наличие наших военных сил и их распределение на Дальнем Востоке, сильно рассчитывают и даже, можно сказать, уверены в своем успехе в первый период войны. Этими первыми успехами японцы ожидают утвердить свой политический и военный престиж, благодаря которому мечтают заключить скорый, выгодный и почетный для себя мир». Время подтвердило, что прогноз профессионального российского разведчика оказался верным.

Однако военное ведомство не приняло во внимание ни прогнозы, ни сведения российского разведчика. В итоговых штабных документах, основными из которых были «План стратегического развертывания войск Дальнего Востока» и «Сборник новейших сведений о вооруженных силах иностранных государств», не рассматривались возможности наращивания численности японской армии за счет последующих мобилизаций. В Главном штабе категорически утверждали, что Япония ни в коем случае не может выставить в Маньчжурии более 150 тыс. человек.

Между тем оценка мобилизационных возможностей Японии, сделанная А. И. Русиным, была гораздо ближе к истине, чем оценки других источников. В 1903 г. он сообщал в Главный морской штаб, что Япония будет иметь в своем составе 633 415 человек, когда «новые законы войдут в силу». В марте 1903 г. он передал в Главный морской штаб основные данные по японскому плану войны с Россией. Опытный разведчик указал, что Япония будет стремиться: «1) занять Корею; 2) не дать России окончательно утвердиться в Маньчжурии; 3) попытаться сделать демонстративную высадку близ Приамурской области; 4) такую же высадку осуществить на Квантуне и 5) при удаче этих двух операций попытаться овладеть вышеуказанными областями».

Однако не следует забывать, что донесения военно-морских агентов попадали в военное ведомство очень редко и только после предварительного отбора в Главном морском штабе. Это отрицательно сказывалось на осведомленности Военного министерства о военно-морских аспектах угрозы России. Российская военно-морская агентура в Японии была совершенно изолирована и поэтому для армии практического значения не имела. Однако война должна была начаться с морских операций и десантов, поэтому военно-морские сведения имели для сухопутных штабов на Дальнем Востоке самый живой интерес.

В конце XIX—начале XX в. не менее острыми для России оказались проблемы обеспечения внутренней стабильности. На политической карте мира Россия оставалась абсолютной монархией с самодержавной формой правления. Самодержавие и его институты были наследием феодальной эпохи. В России не было законодательных органов, а имелся только законосовещательный Государственный Совет. Исполнительную власть осуществляли 11 министерств. Каждый руководитель ведомства сохранял полную самостоятельность и докладывал о своих делах непосредственно царю. Административный аппарат постоянно увеличивался, и к началу XX в. в России насчитывалось 436 тыс. чиновников. По тем временам это была самая большая бюрократическая прослойка во всем мире. В государственном аппарате шло постоянное тайное и явное ведомственное соперничество бюрократических структур.

К началу XX в. в России сложилась система спецслужб, обеспечивающих внутреннюю государственную безопасность российской империи. Становым хребтом этой системы было Министерство внутренних дел, важнейшей функцией которого была борьба с революционным движением и либеральной оппозицией. Специально этим занимался Департамент полиции, являвшийся «наследником» III отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии. Пятьдесят девять штатских чиновников Особого отдела департамента осуществляли общее руководство политическим розыском. Непосредственными исполнителями их указаний были около 16 тыс. офицеров и нижних чинов Отдельного корпуса жандармов. Министр внутренних дел был шефом корпуса. Корпус жандармов делился на три части. Первая состояла из имевшихся в каждой губернии жандармских управлений, которые следили за политическим порядком на территории своих губерний, вели дознания и расследования.

Вторая часть корпуса была сведена в жандармские управления и несла службу в полосе железных дорог, выполняя функции общей и политической полиции. Третья часть, жандармские дивизионы, существовали во всех губерниях. Отдельному корпусу жандармов помогали Отделения по охране общественной безопасности и порядка — охранные отделения. В начале XX в. их было 3 — в Петербурге, Москве и Варшаве, но уже через несколько лет их число достигло 27.

Однако к концу XIX в. жандармские управления были совершенно не в состоянии противостоять нарастающей волне революционного и либерально-освободительного движения и обеспечить государственную безопасность Российской империи от внутреннего врага. Сказывалось, прежде всего, то, что во главе управлений, как правило, стояли заслуженные полковника и генералы, воспитанные в старинных традициях корпуса жандармов. Они были совершенно не знакомы с современными требованиями и методами политического розыска. Дело нередко доходило до курьезов. Л. П. Ратаев писал, например, что жандармские унтер-офицеры, осуществлявшие наружное наблюдение, переодеваясь в штатское платье, «иногда забывали снять шпоры».

Генерал А. И. Спиридович, проводивший ревизию Тифлисского жандармского управления, писал в своем отчете следующее: «В качественном отношении агентура не может быть названа хорошей. Действительно, помимо недостатков в доставляемых сведениях, на основании которых дан подобный отзыв, пришлось узнать следующие характерные факты, едва ли известные заведующему: один сотрудник, работая на управление, дает в то же время сведения железнодорожным жандармам. Другой ведет себя крайне неосторожно, одевается слишком хорошо для рабочего и считает возможным раскланиваться на гулянии в саду с жандармскими офицерами».

Вопросами обеспечения внешней безопасности Российской империи занималось военное ведомство. Среди спецслужб Военного министерства центральное место занимали органы военной разведки. Они были созданы в начале XIX в. военным министром России Барклаем де Толли и являлись необходимой частью управления каждого воинского штаба. Так, на стратегическом уровне зарубежная разведка велась Военно-ученым комитетом и Азиатской частью Главного штаба. Непосредственно ведением разведки вероятного противника занимались военные агенты, прикомандированные к российским дипломатическим миссиям в зарубежных странах, а также лица из состава военно-ученых экспедиций. В 1903 г. после реорганизации органов управления военного ведомства задачами военной разведки стало заниматься 7-е отделение (по военной статистике иностранных государств) 1-го отдела (Военно-статистического) Управления Второго генерал-квартирмейстера Главного штаба.

Главным компонентом зарубежной военной разведки были военные и морские агенты. Они официально представлялись как офицеры русской армии и флота органам внешних сношений иностранных государств. По состоянию на 1899 г. российские военные агенты были аккредитованы в 18 столицах мира, а морские агенты находились во Франции, Великобритании, Германии, Нидерландах, Дании, Швеции, Норвегии, Турции, Японии и США. Как правило, вся информация, в которой были заинтересованы военные и морские агенты, являлась секретной; получить ее можно было только тайными путями — через третьих лиц. Они назывались негласными (тайными) агентами. Разведка, осуществляемая с помощью таких агентов, стала называться негласной (тайной). Основным документом, регламентирующим деятельность военных агентов, являлась «Инструкция военным агентам (или лицам их заменяющим)». Она была специально разработана на основе многолетнего опыта деятельности агентурной разведки русской армии и утверждена военным министром 16 декабря 1880 г. Напомним, что первая соответствующая инструкция появилась 10 июня 1856 г. и была утверждена самим императором Александром II.

В конце XIX в. начал складываться новый постоянный институт негласных военных агентов. Это были офицеры, решавшие разведывательные задачи с позиций должностей прикрытия при российских представительствах в Азии и на Востоке. По согласованию с Министерством иностранных дел в начале XX в. негласные военные агенты появились в Европе. Серьезным препятствием на пути становления этой разведывательной структуры стали неслыханные бюрократические барьеры в виде бесконечных согласований, утверждений, докладов и прочих формальностей, сопровождаемые традиционной российской канцелярской волокитой. Такая переписка о назначении негласного агента длилась месяцами, а иногда годами. Она была испещрена пометками «Совершенно секретно», «Доверительно». В конечном итоге, запечатанная сургучными печатями с соответствующими надписями, она отправлялась обычной почтой. Естественно, она подвергалась соответствующей обработке в стране прибытия, и контрразведывательные органы вероятного противника нередко до мельчайших подробностей знали о секретных поручениях практически каждого российского представителя.

Негласные военные агенты зачастую занимали столь низкие посты в российских дипломатических представительствах, что внешне это представлялось оскорбительным для представителей дворянства, воспитанных на уважении и чинопочитании петровской Табели о рангах. Поэтому многие из них предпочитали фиктивный выход в отставку и ведение частного образа жизни за границей под предлогом лечения и т. п.

В составе Министерства финансов и промышленности Российской империи находился Отдельный корпус пограничной стражи. Его чины помимо охраны государственной границы выполняли также разведывательные и контрразведывательные задачи.

В конце XIX—начале XX в. в России не существовало специального контрразведывательного органа. Задачи борьбы с иностранным шпионажем частично выполняло III (охранное) отделение Департамента полиции Министерства внутренних дел. Основной задачей III отделения Департамента полиции являлась борьба с революционным движением в стране и наблюдение за русской эмиграцией за границей. Это была своеобразная функция внешней разведки. Борьба с иностранными разведками ограничивалась лишь периодическим направлением циркуляров, в которых рекомендовалось жандармским управлениям и охранным отделениям усилить наблюдение за подозрительными иностранцами. Однако никакой специальной инструкции выработано не было.

Военное ведомство вообще не имело никаких специальных органов по борьбе с иностранным шпионажем. Она велась от случая к случая и ограничивалась эпизодическими разоблачениями вражеских агентов. В большинстве это были случайные провалы зарвавшихся и утративших осторожность вражеских агентов. Во время военных действий к штабам армий прикомандировывались жандармские офицеры, которые выполняли военно-полицейские функции. Как правило, они действовали в составе соответствующих разведочных отделений, однако никаких четких нормативных документов, регламентирующих их деятельность, разработано не было. Поэтому они имели весьма смутное представление о том, какие сведения в действительности составляли военную и государственную тайну.

В XIX в. обострение тайной борьбы между государствами происходило в преддверии политических кризисов и начала военных действий. Как правило, с их окончанием наблюдался некоторый спад разведывательно-подрывной активности сторон. Однако на заре нового столетия, в условиях обострения соперничества великих держав за рынки сбыта и сферы влияния, потребность в разведывательной информации стала постоянный и все возрастающей. Изменился характер войн. Они становились глобальными, более маневренными, зависящими от военно-экономического состояния страны. Особую ценность приобрела информация о слабых и сильных сторонах вероятного противника, его мобилизационных возможностях и планах, научно-технических разработках, тактике и стратегии военных действий. Эти сведения составляли государственную тайну и хранились в сейфах военных штабов и кабинетах правительственных учреждений. Добыть их можно было только агентурным путем.

Именно тогда разведка начала постепенно превращаться в самостоятельный вид государственной деятельности. Одновременно с этим совершенствовался аппарат защиты. Контрразведка как государственный институт требовала разработки и принятия общегосударственных мер, а также профессионально подготовленных кадров. Огромные средства начали уходить на добывание и защиту государственных секретов и тайн, проведение тайных операций влияния и подрыва. Разведка и контрразведка постепенно приобретали тотальный характер, а политические лидеры и властные элиты, не осознавшие этих реалий и не уделявшие сфере тайного противоборства должного внимания, оказывались на обочине исторического процесса.

В начале XX в. Россия превратилась в объект пристального и постоянного внимания. В Санкт-Петербурге сосредоточилась едва ли не вся лучшая агентура великих держав. Разведку против России вели Великобритания, Австро-Венгрия, Германия, Италия, Франция, Швейцария, Румыния, Япония. Наиболее опытными и сильными из них были спецслужбы Великобритании, Австро-Венгрии и Германии. Британские спецслужбы были самыми старыми и опытными. Более трех столетий они являлись составной частью государственного аппарата Британской империи и неизменно обеспечивали ее внешнеполитические интересы. Продвижение России к границам Индии и Афганистана, присоединение к Российской империи среднеазиатских государственных и полугосударственных образований вызвало серьезную озабоченность британских разведывательных служб. Уже с середины XIX в. их антироссийская направленность не вызывала сомнений и не являлась секретом для российского внешнеполитического ведомства. В начале XX в. английским разведывательным службам удалось создать достаточно эффективную разведывательную сеть в Петербурге, Москве, Эстляндии и Финляндии. Особенно активно она действовала в столице Российской империи, а также в местах дислокации Балтийского флота, составлявшего основу военно-морской мощи России.

Германские и австрийские спецслужбы были также традиционно наиболее сильными в Европе. В XIX в. Германия фактически произвела революцию в развитии спецслужб на европейском континенте. Эта революция связана с именем уроженца Пруссии Вильгельма Штибера. Его называли «шефом ищеек» и «королем шпионов». Недоучившийся лютеранский священник, он блестяще реализовал свои недюжинные способности на поприще тайной войны. Во многом благодаря собранной им информации Пруссия легко разгромила Австрию в 1866 г. Позже он создал весьма эффективную шпионскую агентурную сеть во Франции, где провел полтора года. От имени прусского правительства он организовал Центральное разведывательное бюро и собственное информационное агентство. Штибер имел своих агентов повсюду, в том числе на железных дорогах и в гостиницах. Он скупил несколько влиятельных европейских газет в соседних странах и вел через них активную прогерманскую пропаганду. Штибер неизменно пользовался доверием и поддержкой канцлера объединенной Германии Отто фон Бисмарка. Исторический опыт свидетельствовал, что оккупации французских городов, вооруженной агрессии предшествовало «мирное завоевание» территорий противника, или военно-промышленный шпионаж. Его опыт лег в основу деятельности спецслужб Германии и Австро-Венгрии, работающих против России.

Они активно действовали в Петербурге, а также в Варшаве, Галиции и других пограничных областях России. Организацией шпионажа занимались генеральные штабы, военные и морские министерства, министерства иностранных дел и десятки других учреждений. Германия и Австро-Венгрия были особенно озабочены усиливающимся сближением России и Франции. Эта тенденция особенно усилилась в последней четверти XIX в. и нашла свое логическое завершение в создании военно-политического блока Антанта. В начале XX в. германские и австрийские спецслужбы возглавляли опытные разведчики полковники Вальтер Николаи, Август Урбанский, Макс Ронге. Их усилиями были созданы разведывательные организации, действующие в среде российской титулованной аристократии, в том числе и в непосредственном окружении последнего российского императора Николая П. Для достижения своих целей спецслужбы этих государств нередко прибегали даже к услугам коронованных особ. Это особенно было необходимо во время провала какой-либо подрывной акции, когда требовалось нивелировать или вовсе свести на нет возможные негативные последствия.

Общее руководство разведывательной работой на территории Российской империи в Германии осуществляло Центральное бюро по высшему руководству шпионажем в России, которое получало указания из Генерального штаба. Нити шпионажа со всех концов Российской империи сходились в германском посольстве в Петербурге и замыкались на советнике посольства Гельмуте фон Люциусе. Активную разведывательную деятельность вели военно-разведывательные бюро штабов корпусов германской армии, расквартированные на границах Российской империи.

Так, разведку на северо-западе России осуществляли военно-разведывательные бюро штабов I Гвардейского корпуса (Штеттин) и II корпуса (Кенигсберг). Одновременно немцы организовали большой разведывательный центр в Швеции. Стокгольмское военно-разведывательное бюро имело семь специализированных отделов. Один из них был ориентирован на работу в России.

Дипломатическое представительство Германии и его многочисленная агентура вели разведывательную работу под прикрытием коммерческой и журналистской деятельности. По сути это была центральная резидентура германской разведки в России. Перед началом Первой мировой войны в ее состав входило девять официальных лиц; в их числе были руководитель граф Ф. фон Пурталес, советник граф фон Люциус, секретари граф Берхем, граф фон Притвиц, граф Гоффрон, «стоящий при посольстве» граф фон Бюлов, «состоящий при Его Величестве Государе императоре Германии и короле Прусском» генерал-лейтенант граф фон Донна-Шлобинген, а также морские и военные агенты — капитан 1 ранга Фишер-Лоссайнен и майор В. фон Эггелинг. Немецкое посольство находилось в самом центре Санкт-Петербурга (ул. Большая Морская, д. 41). Помимо этого немецкие консулы разместились в крепостях Кронштадт (Э. Радау), Або (В. Гедеке), а также в Гельсингфорсе (Л. А. Гольдбек).

Общее руководство военным шпионажем в Санкт-Петербурге возглавлял Г. фон Люциус. Его деловые свидания с агентурой проходили недалеко от посольства, в гостинице «Астория». Здесь он встречался с журналистами, в обязанности которых входил сбор сведений о России. Кроме того, фон Люциус сам занимался сбором военно-промышленной информации. По свидетельству Б. А. Суворина, в 1913 г. он возглавлял группу немецких и австрийских дипломатов (Лерхенфельд, Миллер, Чернин), которая собирала информацию «о новых установках на заводах и фабриках, о состоянии железных дорог…». Крупным знатоком агентурного дела был опытный германский разведчик, морской агент, капитан 1 ранга Фишер-Лоссайнен, возглавивший после начала Первой мировой войны солидную шпионскую сеть в Стокгольме.

Собранные секретные сведения переправлялись в Германию двумя основными каналами. Первый, морской канал осуществлялся через штетинское разведывательное бюро. Для этого использовался пароход «Обербургомистр», капитаном которого являлся отставной офицер рейхсвера П. Кольбе. Пароход курсировал по маршруту Санкт-Петербург-Штетин. Сотрудники германского посольства часто навещали капитана в Санкт-Петербурге.

Другой канал был через прессу. Г. фон Люциус лично «надиктовывал статьи» германскому журналисту Ю.-А. Полли-Полячеку для их последующей публикации в столичных газетах. Немецкие агенты, получая секретный условный шифр, имели возможность под видом статьи невинного содержания осведомлять свое руководство о самых секретных мероприятиях государства, в пределах которого они обосновались.

Низшим звеном германской агентурной разведки в России были служащие торгово-промышленных, страховых и прочих предприятий. Эту категорию не следует отождествлять с немецкими переселенцами. Накануне войны в Петербурге было 93 тыс. немецких переселенцев, компактно проживавших в 8 колониях (Шуваловская, Гражданка, Ново-Саратовская, Среднерогатская, Колпинская, Эдиоп, Стрельнинская и Кипень). По данным российской контрразведки, они «почти не принимали участие» в разведке в пользу прусского Большого Генерального штаба. Однако переселенцы могли сыграть видную роль в случае войны.

Еще в мае 1902 г. на заседании Комиссии государственной обороны в берлинском рейхстаге представители Военного министерства Пруссии генералы К. фон Фок, Э. Г. фон Фалькенгайн, Г. Г. фон Безелер, А. фон Макензен и Р. фон Лунц представили «план обширной организации осведомления и агентуры для внесения замешательства в тылу врага». Согласно этому плану на правления отдельных немецких предприятий за рубежом возлагались обязанности принимать в число своих служащих официальных агентов германского военного ведомства, выполнять все поручения германского правительства по предписанию немецких тайных агентов, консулов, посланников или специальных эмиссаров, не опасаться финансовых убытков, сопутствующих их «осведомительной» службе. Через год специальными циркулярами № 2348 и 2348-бис за немецкими предпринимателями в России окончательно была закреплена обязанность включать в число своих служащих лиц, командированных германской агентурной разведкой. При этом все расходы на их содержание возлагались на Военное министерство Пруссии.

Экономическая экспансия немецкого предпринимательства в военно-промышленный сектор российской экономики сопровождалась сбором разведывательных сведений в пользу германского Генерального штаба. Внешне она проявлялась в организации на российской территории филиальных отделений крупных торгово-промышленных, справочных, страховых компаний, уже существовавших в Германии, либо самостоятельных предприятий, главными учредителями которых были этнические немцы. Некоторые из них фактически являлись резидентами разведывательных служб Германии. В целях конспирации компании получали русские названия, а в состав их правлений приглашались авторитетные представители частных кредитных учреждений, уволенные в запас генералы и адмиралы и чиновника государственного аппарата, располагавшие ценными связями в предпринимательских и властных структурах. Участие чиновников, занимавших высшие государственные посты, было незаконно. Еще в 1884 г. император Александр III запретил высшим государственным чиновникам и соответствующим им придворным чинам участвовать в торговых и промышленных предприятиях, кроме товариществ по обработке сельскохозяйственной продукции имений, принадлежащих им.

По утверждению отечественных специалистов, в России существовало 439 фирм и предприятий с австро-германским капиталом, которые были в той или иной степени привлечены к шпионской деятельности. В сфере особого внимания российской контрразведки находились предприятия электротехнической, металлургической, судостроительной и военной промышленности, по производству и продаже швейных машин, а также справочного и страхового дела. Именно там работала наиболее квалифицированная агентура германской и австрийской разведки.

Так, фактически монополистом в деле изготовления и установки электрооборудования на рынке военного кораблестроения в России был филиал немецкого электротехнического концерна «Русское акционерное общество Сименс-Шуккерт». Накануне войны в нем работал немецкий офицер Ф. Родэ, назначенный с ее началом в один из штабов полевой германской армии. Каждая установка электрооборудования, а также средств связи на военных кораблях сопровождалась предъявлением подробного чертежа военных кораблей. Детальные отчеты о всех принимаемых заказах посылались в Берлин, и германские власти располагали возможностью получения широкой информации о всех заказах, связанных с государственной обороной.

По сведениям российских разведчиков, осенью 1913 г. немецкая агентура сумела добыть секретные данные о «12 подводных лодках, 14 миноносцах, строящихся на частных верфях в Риге и Либаве».

Другой организацией, которая подозревалась в шпионаже в пользу Германии, было правление «Общества Путиловских заводов».

Оно было официальным представителем оружейного концерна «Ф. Крупп» и по его требованию было обязано информировать о всех секретах российской артиллерии. Уже в ноябре 1909 г. внутренней агентурой российской контрразведки была зафиксирована попытка члена правления Л. А. Бишлягера «достать секретные сведения через одного из служащих Главного артиллерийского управления».

По сведениям контрразведки, другой член правления «Общества Путиловских заводов», генерал-лейтенант в отставке А. Ф. Бринк, в прошлом занимавший посты начальника Главного управления кораблестроения и снабжения и главного инспектора морской артиллерии, был замечен в передаче военных сведений вероятному противнику. За несколько месяцев до начала войны он заказал в Австро-Венгрии отдельные части для пушек системы Дурлахера, изготовляемых на Путиловском заводе, а для выполнения заказа отправил в Австро-Венгрию чертежи всего проекта пушки. Контрразведывательная агентура сообщала, что окружение А. Ф. Бринка находилось «в конспиративных сношениях с какими-то немцами».

Другим членом правления «Общества Путиловских заводов» был прусский подданный К. К. Шпан. Накануне войны он являлся совладельцем 55 предприятий российского военно-промышленного комплекса. Он был тесно связан с высокопоставленными чинами Главного артиллерийского управления, которые являлись не столько деловыми партнерами при распределении военных заказов, сколько источниками секретной информации. К. К. Шпан находился в тесной связи с дипломатическими представителями Германии Ф. фон Пурталесом и Г. фон Люциусом. Он являлся активным членом общества «Пальма», которое под председательством фон Пурталеса занималось пропагандой идей пангерманизма.

По данным французской разведки, крупнейшим шпионом германского Генерального штаба был И. П. Манус. В числе подозреваемых в германском шпионаже назывались также сам А. И. Путилов и московский банкир Д. Л. Рубинштейн.

Дочерним предприятием «Общества Путиловских заводов» была «Путиловская верфь», построенная при техническом содействии гамбургской кораблестроительной фирмы «Блум и Фос» в рамках реализации правительственной «Программы усиленного судостроения». Однако, как позднее выяснилось, при проектировании и сдаче в эксплуатацию немцами были допущены серьезные технические ошибки. Среди русских инженеров бытовало мнение о сознательном вредительстве. Материалы Верховной морской следственной комиссии позволяют предполагать, что они были недалеки от истины, а «профессиональная несостоятельность» лидера на рынке мирового судостроения являлась реализацией части разведывательной программы германского Генерального штаба. После завершения строительства «Путиловской верфи» все должности ее руководителей были замещены германскими подданными, а бывший офицер немецкой армии К. А. Орбановский стал ее директором. Все служащие фирмы составляли, по мнению российских контрразведчиков, «организацию, в руках коей сосредоточивались все сведения о судостроении, изготовлении орудий и снарядов», а их передача за границу осуществлялась через «комитет добровольного флота».

Крупным предприятием, осуществлявшим шпионаж под прикрытием коммерческой деятельности, была фирма «Зингер и К°». Официально это было американское акционерное общество с правлением в Нью-Йорке. Однако, как установили российские контрразведчики, американское правление фирмы «Зингер и К0» «никакого влияния на дела фирмы в России не имеет». В действительности ее главные учредители проживали в Гамбурге. Ее акции не котировались ни на одной бирже, а сведения о главных акционерах и фактических директорах сохранялись в строгой тайне. По слухам одним из самых крупных акционеров был сам германский император. До 1912 г. ее правление по России находилось в Петрограде, а после того, как в июле 1912 г. в прессе заговорили о возможном военном столкновении России и Германии, оно было переведено в Москву.

Деятельность компании была хорошо продумана, обеспечивая фактически беспрепятственный сбор информации, секретных и несекретных сведений в масштабе всей Российской империи. Вся территория, обслуживаемая фирмой «Зингер», подразделялась на три-четыре района, во главе которых стояли инспектора (вице-директора). Районы обслуживания в свою очередь дробились на центральные отделения фирмы, которым подчинялось «депо», в распоряжении которых имелись отдельные агенты на местах. Инспекторами и управляющими Центральными отделениями были преимущественно немцы, отдельные из них были германскими подданными. Каждый агент компании «Зингер» обязан был изучить обслуживаемую им местность и несколько раз в течение года представлять особые списки населенных пунктов, вплоть до мелких поселков, с точным указанием числа дворов и жителей этих пунктов. В этом отчете указывались данные о расположении войск, складов, числе жителей, численности рабочих на фабриках и заводах. В распоряжении управляющих центральными отделениями находились карты Военно-топографического управления Генерального штаба, которые уточнялись три раза в год.

Существует версия, что компания «Зингер» впервые применила беспроволочный телеграф для регулярной передачи собранных сведений в германский Генеральный штаб. В 1915 г. сотрудники контрразведки получили агентурные данные о наличии в фирме «Зингер» искрового телеграфа. Результаты обследования, проведенного на крыше дома, в «глобусе», по адресу Невский проспект, д. 28/21, показали, что «ранее оно использовалось для беспроволочного телеграфирования». В пользу этой версии свидетельствует военно-техническая отсталость России от Германии в данной области. Следствием этого стала некомпетентность российских органов государственной безопасности в новых технических средствах ведения шпионажа. Активное выявление владельцев телеграфных станций началось лишь с 1913 г.

Активно добывали разведывательные данные также организации, которые ведали сбором информации о коммерческой кредитоспособности военно-промышленных предприятий. В частности, такой организацией была «Контора для выдачи справок о коммерческой кредитоспособности», организованная в 1905 г. германским подданным В. Шиммельпфенгом. В 1912 г. она получила разрешение от Министерства торговли и промышленности на переименование в «Институт Шиммельпфенга». Официально фирма собирала сведения о кредитоспособности частных и казенных торговых и промышленных предприятий города, а неофициально добывала сведения о лицах, состоящих на военной службе и занимающих высокое положение в главных управлениях Военного ведомства. Управление Институтом в Петербурге осуществляли российские подданные И. И. Герум и Б. Л. Гершунин. По данным российской контрразведки, Институт Шиммельпфенга являлся «скрытым военно-разведочным органом» прусского Генерального штаба. Все сведения, получаемые сотрудниками, немедленно переправлялись в политический отдел Института в Берлине через майора Ганна, старого и опытного сотрудника военно-разведочного бюро в Кенигсберге.

Наряду с этой организацией изучением военного потенциала Российской империи занимались немецкие и австрийские перестраховочные общества, имевшие своих деловых партнеров в Петербурге. Главным требованием немецких компаньонов при заключении контрактов было предоставление им «при полисах самых точных планов, чертежей, спецификаций и описаний имущества, построек, оборудования фабрик, пароходов и др.». В результате в распоряжении генеральных штабов Германии и Австрии накануне войны оказались сведения о стратегических объектах, производственных мощностях военно-промышленных предприятий, рейсах судов и характере их грузов.

Крупнейшими страховыми компаниями в столице Российской империи были «Жизнь», «Россия», «Русский Ллойд». Российские контрразведчики отмечали в 1914 г. усиление разведывательной деятельности страхового общества «Жизнь». Одной из услуг общества была организация «народного страхования» для фабрично-заводских рабочих. Это позволяло не только быть в курсе рабочего движения, но и снабжать рабочие организации деньгами для организации забастовок. Французский посол в России М. Палеолог не без оснований утверждал, ссылаясь на своих осведомителей, что забастовки на главнейших заводах Санкт-Петербурга летом 1914 г. «были вызваны немецкими агентами».

Компании «Россия» и «Русский Ллойд» осуществляли страхование практически всей судостроительной промышленности, морских, речных и сухопутных транспортных средств, а также физических лиц. Большой объем информации, составляющей военную и государственную тайну, публиковался в средствах массовой информации. В частности, «Русский инвалид» публиковал подробную информацию о кадровых изменениях в вооруженных силах страны, должностных перемещениях, дислокации войск по военным округам, корабельном составе флота и морском офицерском корпусе. Ежемесячник Главного артиллерийского управления «Артиллерийский журнал» публиковал циркуляры ГАУ, изменения в штатах и «различных отраслях артиллерийского дела».

Австрийская разведка широко практиковала негласную покупку целых издательств в Санкт-Петербурге. Так, газета «Вечерний голос» ежемесячно через австрийское посольство получала на свои нужды 1 тыс. руб. Сведения, составляющие военную и государственную тайну, попадали в руки журналистов через скупщиков бумажной макулатуры, которая нередко содержала черновики делопроизводства «весьма секретного содержания», букинистов, продающих после смерти военных чинов их библиотеки, содержащие секретные издания Главного управления Генерального штаба (ГУ ГШ).

Сотрудники иностранных разведок постоянно занимались вербовкой кадровых офицеров и чиновников структурных подразделений Военного и Морского ведомств. Как правило, они обращали внимание на склонность к легкомысленной, разгульной жизни, материальные затруднения. Одним из опытных немецких вербовщиков был офицер германского Генерального штаба Ф. К. Шифлер, работавший под прикрытием представительства германского оружейного завода «Браунинг». Им был завербован директор Сестрорецкого оружейного завода генерал-майор С. Н. Дмитриев-Бойцуров, совершивший крупную денежную растрату и занявший деньги на ее покрытие у Шифлера.

Небольшое денежное довольствие стало причиной государственной измены офицера для особых поручений при заведующем передвижением войск по железным дорогам и водным путям штаб-ротмистра К. К. фон Мейера. В 1912 г. он неоднократно посещал австрийское посольство, «принося с собой какие-то планы». Всякий раз во время его визитов в посольстве находился немецкий посол граф Ф. фон Пурталес. В качестве вознаграждения Мейер получал регулярные гонорары. На свое скромное жалованье он снимал две квартиры в Санкт-Петербурге и владел имением в Новгородской губернии.

Очевидно, осведомителем германской разведки являлся полковник С. Н. Мясоедов. Он занимал различные должности: начальника Вержболовского жандармского отделения, офицера для особых поручений при военном министре, командира батальона рабочего ополчения, переводчика разведотделения штаба X армии. Расследования по факту его причастности к германскому шпионажу в 1912 г. проводили три независимых органа: военно-судебное управление, контрразведка и МВД. Однако выявить какие-либо компрометирующие данные не удалось.

Безусловно, германская разведка была потенциально самым серьезным противником российских спецслужб. Оно имела квалифицированные кадры, достаточное финансирование, опиралась на многолетний опыт работы и четкую отлаженную структуру всех звеньев разведывательной работы — от осведомителей и системы передачи информации до аналитического аппарата. По мнению российских специалистов, германская разведка накануне войны находилась в расцвете своей деятельности.

«Разведывательный натиск» потребовал ответных мер. Офицеры, служившие в Военно-ученом комитете Главного штаба русской армии, обратили внимание на необходимость планомерного противодействия иностранному шпионажу. Российские аналитики, обобщив опыт войн, контрразведывательных операций охранного отделения Департамента полиции МВД и данные русской разведки, пришли к выводу о необходимости создания специального подразделения по борьбе с иностранным шпионажем. Факты свидетельствовали, что в начале XX в. обострился незримый фронт тайной войны и Россия вступала в век тотального шпионажа.

Так, 8 мая 1897 г. окружной интендант Петербургского военного округа информировал начальника Петербургского охранного отделения, что «к нему явился писарь Остроумов и доложил следующее: к нему обратился писарь Шеляпин и предложил за хорошее вознаграждение передавать одному отставному генералу данные о численности, расположении и вооружении войск. Остроумов уклонился от ответа и доложил об этом начальству».

Начальник охранного отделения лично встретился с Остроумовым и дал соответствующие инструкции, как вести себя. Ему было велено изъявить желание предоставлять тайную информацию генералу в отставке, но при условии личной встречи с ним. После этого Остроумов был взят под наружное наблюдение, и вскоре был зафиксирован его контакт с Шеляпиным. На следующий день он встретился в сквере у Исаакиевского собора с пожилым мужчиной в партикулярном платье. Они недолго разговаривали. После этой встречи мужчина зашел в дом. Оперативным путем было установлено, что отставным генералом оказался действительный статский советник в отставке Парунов. По Табели о рангах этот штатский чин приравнивался к армейскому генерал-майору. Через несколько дней деловые переговоры всей троицы были продолжены в доме Парунова, где их вела его дочь. Здесь были оговорены условия поставки военной информации, и в порядке аванса Шеляпин и Остроумов получили по 25 руб.

На следующей встрече Остроумов передал дочери Парунова подготовленную дезинформацию. Шеляпин такой информацией не располагал и выполнял лишь роль наводчика или вербовщика. Постепенно были установлены все связи Парунова, среди которых были: адъютант коменданта Санкт-Петербургской крепости капитан Турчанинов, начальник IV отделения главного интендантского управления Лохвицкий, секретарь помощника шефа жандармов Кормилин, чиновник Главного штаба армии поручик Шефгет, губернский секретарь Обидейко и др. Все они были информаторами Парунова, который фактически являлся резидентом австрийской разведки, а его дочь выполняла обязанности связника. Он и его дочь были завербованы во время очередного вояжа за границу. Задержания подозреваемых в шпионаже и проведенные обыски принесли положительные результаты. Все виновные были осуждены и понесли заслуженное наказание. Исключение составил лишь Турчанинов, который покончил жизнь самоубийством в тюремной камере.

Необходимость создания специального контрразведывательного органа особенно проявилась в ходе громкого уголовного процесса по делу старшего адъютанта штаба Варшавского военного округа подполковника А. Н. Гримма. Анатолий Николаевич Гримм происходил из потомственных дворян Нижегородской губернии. Окончил Нижегородскую военную гимназию и Казанское пехотное юнкерское училище по 2 разряду. На службе находился с 24 июня 1876 г. на правах вольноопределяющегося 3 разряда. Принимал участие в русско-турецкой кампании 1877-1878 гг., однако в боевых действиях с неприятелем не участвовал. В первый офицерский чин Гримм был произведен 12 ноября 1882 г., а в чине подполковника состоял с 26 февраля 1899 г. Ничем особенным от остальных офицеров русской армии конца XIX—начала XX в. А. Н. Гримм не отличался. Он очень любил красивую жизнь, однако балы, салоны и рестораны пожирали все офицерское жалованье, а его любовница Серафима Бергстрем требовала дорогих подарков. Поиск денег заставлял его играть в карты, делать ставки на скачках, участвовать в польской лотерее и в трех внутренних займах. Ему везло, однако к 1896 г. его финансовые дела были плохи. Он был в долгах и заложил в ломбарде все, что было можно. Гримм решил поправить свое финансовое положение весьма неординарным способом.

По своему служебному положению он имел доступ к секретным документам и знал, что иностранная разведка готова заплатить за них хорошие деньги. Подполковник Гримм стал предателем по собственной инициативе. Предательство среди русских офицеров в Российской империи всегда было редчайшим явлением. Однако этот человек был исключением. Он заранее заготовил письмо с предложением своих услуг и решил лично отвезти его в Берлин. Позднее на допросе Гримм заявил, что ему судьбой было предопределено стать шпионом.

Летом 1896 г. он отправился в Германию. В Берлине Гримм нашел здание Генерального штаба и долго объяснял швейцару, что желает встретиться с офицером, говорящим на русском языке. После длительных препирательств, так как Гримм не знал иностранных языков, его приняли представители германской разведывательной службы. Старший из них выслушал его предложение и сообщил, что германский Генштаб охотно воспользуется его услугами. Новоявленному шпиону вручили 10 тыс. марок и взяли обещание выслать по условленному адресу все, что он сможет достать в ближайшее время. Ему вручили перечень документов, которые необходимо добыть. В первую очередь немцев интересовали карты укрепленных районов, стратегические сведения, информация о крепостях и о русской агентуре в Германии. По занимаемой им должности старшего адъютанта инспекторского отделения Гримм попросту не имел доступа к подобной информации, однако разуверять своих новых хозяев он не стал. Копии документов ему готовили писари штаба, считавшие, что выполняют казенную работу. «Гонорары» за выполненные задания он получал через банкирские конторы Вавельберга в Варшаве и Петербурге.

Для германской разведки Гримм явился весьма ценным агентом. В секретных агентурных списках он значился под номером два. В 1899 г. хозяева потребовали от Гримма подлинники подробных отчетов по всем отраслям деятельности военного ведомства за год. Это были так называемые «Всеподданнейшие доклады по военному министерству» и «Расписание сухопутных войск». На этот раз шпион прихватил с собой для маскировки жену. 15 июля он прибыл в Берлин. История снова повторилась. Через швейцара вновь вызвали первого попавшегося офицера, который отвел его прямо к начальнику «русского отделения». Документы, доставленные Гриммом, произвели на немецких разведчиков сильное впечатление. За привезенную информацию предатель получил 6 тыс. марок и новое задание: немцам требовались топографические карты и фотоснимки ряда железнодорожных станций. Гримм тут же потребовал аванс в размере 2 тыс. марок.

Однако эти деньги очень быстро кончились, и Гримм решил пойти на очередную авантюру: выйти на связь с австрийской разведкой. В конце 1899 г. он составил письмо, аналогичное берлинскому, а затем, явившись в Варшаве домой к австрийскому консулу барону Геккингу-о-Карроль, попросил срочно переправить это письмо начальнику Генерального штаба. Дипломат сам был опытным шпионом и явно опешил от такого предложения. Однако после некоторых колебаний согласился — и через пять дней вручил Гримму конверт с приглашением лично приехать в Вену для переговоров. Через неделю, взяв недельный отпуск, Гримм выехал курьерским поездом в Вену, прихватив с собой документы, которые прошли апробацию в немецкой разведке.

Прибыв вечером следующего дня в Вену, Гримм не захотел ждать, а сразу же бросился на поиски Военного министерства. Позднее на допросах он подробно и красочно расскажет о своих «мытарствах» по вечерней Вене. Лишь поздно вечером он нашел сотрудника австрийской разведслужбы майора Носека, который сразу доставил его к офицеру, ведавшему нелегальной агентурой. Им оказался Юлиан Дзиковский, который был хорошим специалистом в области конспирации. Для начала он сделал новому агенту серьезный выговор, а затем, соблюдая все правила конспирации, отвез его в гостиницу. На следующий день на встрече с начальником разведывательного отделения выяснилось, что австрийцев больше всего интересуют вопросы стратегического характера, связанные с войсками Киевского военного округа, а также планы крепостей Ивангород и Дубно, «не исключая инструкций по обучению войск, приказов по округам, копий бумаг по изменению штатов, по увеличению войсковых частей, по изменениям в дислокации и т. д.». На следующий день условились о каналах связи: для телеграмм и писем дали адрес в Вене, а документы велели отправлять через консула. Шпиону передали средства для тайнописи, а также «гонорар» за услуги, которые оценили в 5 тыс. руб.

В начале 1901 г. в Вене получили первую посылку от нового агента. Гримм активно искал связи в Киевском военном округе. Особых успехов на этом поприще он не добился, однако после его ареста около мусорной ямы во дворе штаба Варшавского военного округа был обнаружен план позиций крепости Ивангород. По месту своей службы шпион стремился получить доступ к секретной информации вне своего отделения. Прежде всего он попытался найти доступ к материалам мобилизационного отделения. При этом шпион проявил большую изобретательность. Воспользовавшись тем, что в Варшавском военном округе сменилось руководство мобилизационного отделения, Гримм предложил свои услуги для оказания помощи по приему дел подполковнику Пустовойтенко и в его отсутствие взял секретные документы и передал их для переписки трем писарям. Не меньшую изобретательность проявил он при получении совершенно секретных сведений о дислокации и численности корпусов, входящих в состав военного округа. Гримм заставлял трудиться на себя штабных писарей Кречатовича, Куриловича и др. Курилович, получив очередное задание от Гримма, как-то в сердцах воскликнул: «Удивительно, зачем это адъютанту понадобился третий экземпляр "Всеподданнейшего отчета". Уже просто надоело!»

Одновременно Гримм усилил меры предосторожности, старался реже встречаться с австрийским консулом, предпочитал деньги получать лично сам в Вене. Он договорился с австрийцами, что вся корреспонденция будет отправляться в Вену под псевдонимами «Иван», «Софи», «Рубин», «Зарубин». Главным движущим мотивом предательства Гримма оставались деньги. Он постоянно набивал себе цену, сообщая австрийским разведчикам, что у него есть сообщники в Петербурге, через которых можно получить сверхсекретную информацию. Во время своего последнего визита в Вену он привез «Инструкцию командующему войсками по управлению Варшавским военным округом» и «Секретную часть всеподданнейшего отчета командующего войсками за 1899 г.». Очередной гонорар составил 12 тыс. руб. Однако начальник австрийской разведслужбы потребован съездить в Петербург. Гримм срочно выехал и попытался установить связи с офицерами Главного штаба.

На службе дела шли хорошо. Командующий войсками Варшавского военного округа представил его к награде за усердный труд, однако Главный штаб это ходатайство отклонил, и Гримм собирался выяснить причины в наградном отделении. К тому же он собирался приобрести доходное имение, которое продавалось по дешевой цене неким Гольдштейном. Гримм запросил со своих венских хозяев 30 тыс. руб., заверив их, что дела идут хорошо. Однако деньги на банкирскую контору Вавельберга не поступали. Хуже дела обстояли в личной жизни. Обострились отношения с женой и любовницей Серафимой Бергстрем, которая выполняла роль связной и уже несколько раз перевозила в Вену материалы, собранные Гриммом.

К этому времени русской разведке в Вене удалось завербовать одного из сотрудников австрийской разведки. Именно этот агент сообщил, что в штабе Варшавского военного округа действует австрийский шпион. Однако настоящей фамилии предателя он не знал. Гримм об этом не подозревал и продолжал собирать информацию для отправки в Вену. Неожиданно напомнили о себе сотрудники германской разведки. Ее сотрудники напомнили об авансе и предложили встретиться у германского вице-консула между 2 и 5 марта 1902 г. Для немцев Гримм специально отложил два документа, подготовленных для передачи австрийцам. Однако на этот раз передать документы не удалось.

Обстоятельства сложились так, что через Варшаву должен был проехать наследник австрийского престола эрцгерцог Франц Фердинанд, и поэтому австрийский МИД дал указание консулу воздержаться от сношений со своей секретной агентурой. Гримм ничего не знал об этом. Он подготовил документы и письмо, в котором просил 8 тыс. руб. за свои услуги. Однако барон Геккинг-о-Карроль принять пакет отказался. Гримм приходил к консулу семь раз и каждый раз получал вежливый отказ. В конце концов он оставил пакет у дворника. Только после этого консул согласился принять своего агента вечером 28 января. Визит эрцгерцога должен был к этому времени завершиться.

Однако тем временем русский агент из Вены сообщил, что шпион, разыскиваемый в России, отправил из Петербурга в конце ноября телеграмму в Вену. Началось расследование, которое возглавил сам начальник штаба Варшавского военного округа. Поскольку до 1906 г. специальных контрразведывательных отделений в штабах военных округов не было, то его проводили сотрудники отчетного отделения при участии полиции и жандармов. Начальник штаба округа срочно выехал в Петербург. В ходе расследования выяснилось, что в гостинице «Гранд-отель № 2» в день отправки 28 ноября останавливался Эмиль Рупп, прибывший из Варшавы с интендантским чиновником А. Фетисовым. Как выяснилось, они были привезены в гостиницу подполковником, приметы которого позволили опознать А. Н. Гримма. За ним было установлено тайное наблюдение.

Одновременно пришло сообщение от русского агента из Вены. Он информировал, что в Вену приезжала некая дама, которая доставила в Военное министерство подлинники русских секретных документов. Они были перефотографированы. Агенту удалось даже раздобыть фотографию неизвестной русской дамы, которая была переслана начальнику штаба Варшавского военного округа. Сотрудники департамента полиции установили, что это фотография Серафимы Бергстрем. Гримм об этом ничего не подозревал. 28 января он не пришел на встречу с австрийским дипломатом, поскольку был приглашен на охоту. Они встретились только 12 февраля. На этой встрече Гримм узнал, что ответа из Вены дипломат не получил, а 28 января у него был некий Мюллер, который мог доставить посылку. Майор Эрвин Мюллер являлся в это время австрийским военным агентом в России. Это был крупнейший австрийский разведчик, флигель-адъютант австрийского императора. Австрийский консул особо подчеркнул, что Мюллер ждал Гримма и очень хотел его видеть. В настоящее время он находится в Петербурге, и Гримм может передать ему письмо через консула.

Гримм очень быстро подготовил очередную посылку. В письме он жаловался на консула и просил денег за высланные ранее «Всеподданнейшие доклады по военному министерству» за 1899 и 1900 гг. К письму было приложено «Расписание о новобранцах последнего призыва». 17 февраля Гримм пришел в консульство за ответом, но получил только запечатанный пакет. В нем оказались 5 тыс. руб. и возвращенные доклады по военному министерству за 1899 и 1900 гг. Это было последнее, что удалось сделать Гримму. 20 февраля 1902 г. в 3 часа дня А. Н. Гримм был арестован. Практически одновременно были арестованы Серафима Бергстрем, Рупп, Фитисов и писари штаба округа. Все они были заключены под стражу в 10-й павильон Александровской крепости Варшавского военного округа.

Гримм сознался сразу же и стал давать показания. Впрочем, улик против него было достаточно. Во время допросов он каялся, плакал, делал заявления о своих патриотических чувствах. Он категорически отрицал соучастие Серафимы Бергстрем, ясно понимая, что чем шире круг сообщников, тем тяжелее наказание. Доказать виновность Бергстрем не удалось, и в конце концов дело против нее было прекращено. Во время следствия была полностью доказана невиновность Руппа, Фитисова и писарей штаба округа. Австрийский консул Геккинг-о-Карроль и военный агент майор Эрвин Мюллер были в ультимативном порядке высланы за пределы России. В последнем «мы потеряли энергичного и толкового работника», с горечью констатировал глава австрийских спецслужб. По свидетельству начальника Разведывательного бюро австрийского Генерального штаба Макса, Ронге, «в 1902 г. разведывательной деятельности против России был нанесен тяжелый удар». Разоблачение А.Н. Гримма совпало по времени с вербовкой сотрудника австрийского разведывательного отделения Альфреда Редля. Можно предположить, что именно он пресек губительную деятельность русского иуды.

Следствие проводилось под личным контролем военного министра А. Н. Куропаткина. Оно вскрыло серьезный ущерб, нанесенный деятельностью Гримма русской армии. Документы, переправленные в Вену и Берлин, содержали важную секретную информацию об организации, мобилизационных способностях русской армии. Успешной работе шпиона во многом способствовал плохой контроль за хранением документов секретного делопроизводства. Частным определением военного министра начальнику Штаба Варшавского военного округа предлагалось навести здесь порядок.

Вина Гримма была полностью доказана, и предателя ожидал суровый приговор. По существующему российскому законодательству смертный приговор мог быть вынесен только в случае, когда российский подданный «будет возбуждать какую-либо иностранную державу к войне или иным неприязненным действиям против России или с тем же намерением сообщать государственные тайны иностранному правительству». В действиях Гримма не было обнаружено намерения подтолкнуть Австрию к войне с Россией, и поэтому казнить его было нельзя. 30 мая 1902 г. состоялось заседание Варшавского военно-окружного суда. По его решению подполковник армейской пехоты, старший адъютант Штаба Варшавского военного округа А. Н. Гримм был приговорен к лишению воинского звания, дворянского достоинства, чинов, орденов и всех прав состояния, исключен из военной службы и сослан на каторжные работы сроком на 12 лет. Приказ об этом по войскам Варшавского округа был объявлен 27 июня 1902 г.

Последствия от ущерба, нанесенного деятельностью предателя, были ликвидированы. Тем не менее разразившийся скандал подтолкнул руководство Военного министерства Российской империи принять конкретные организационные меры. Речь идет о создании специальной службы военной контрразведки для противодействия иностранному военному шпионажу.

Военным министром России с 1898 г. был генерал от инфантерии, генерал-адъютант А. Н. Куропаткин, прошедший хорошую разведывательную подготовку. Он происходил из небогатой дворянской семьи, закончил Павловское военное училище и проходил воинскую службу в Туркестане. В составе 1-го Туркестанского стрелкового батальона А. Н. Куропаткин отличился при штурме Самарканда во время бухарского похода. После окончания Академии Генерального штаба по первому разряду был отправлен в командировку в Германию, Францию и Алжир, принимал участие в Алжирской экспедиции французских войск. После возвращения в Россию Куропаткин был переведен в Генштаб и направлен в Туркестанский военный округ, где принимал участие в подавлении Кокандского восстания. Во время русско-турецкой войны был начальником штаба 16 пехотной дивизии, которой командовал генерал М. Д. Скобелев. С 1878 г. заведовал Азиатской частью Главного штаба и одновременно был профессором кафедры военной статистики Академии Генштаба. В 1879-1883 гг. командовал Туркестанской бригадой в Средней Азии, был начальником Туркестанского отряда в Ахал-Текинской экспедиции. В составе войск под общим командованием М. Д. Скобелева особенно отличился при штурме крепости Геок-Тепе. Затем в течение восьми лет был начальником Закаспийского края, основал там несколько городов, содействовал развитию земледелия, промышленности и торговли. При его участии были открыты русские школы и проведена судебная реформа. Он был хорошим администратором, отличался большой личной храбростью, вдумчивостью и обстоятельностью при принятии решений — порой это граничило с нерешительностью. Хорошо знавший его прославленный русский полководец М. Д. Скобелев дал ему такой совет: «Помни, что ты хорош на вторые роли. Упаси тебя Бог когда-нибудь взять на себя роль главного начальника, тебе не хватает решительности и твердости воли… Какой бы великолепный план ты ни разработал, ты никогда его не сумеешь довести до конца».

В 1886 г. генерал-майор А. Н. Куропаткин был направлен в секретную командировку в Турцию для сбора сведений о турецких укреплениях на Босфоре. Впоследствии он вспоминал об этом: «Сведения о босфорских позициях в Главном штабе были недостаточны. Работа для пополнения их и определения, какими минимальными силами можно ограничиться при занятии нами Босфора, по воле государя была поручена мне, но она требовала большой тайны, поэтому пришлось принять на себя "для пользы службы" роль секретного агента, или попросту шпиона. Работы нужно было производить только переодетым, с фальшивым именем. Поимка такого лица с чертежами турецких укреплений привела бы в Турции к быстрой расправе — виселице. Заступничества нашего посла в Константинополе не следовало ожидать: он даже не должен был знать о моей командировке. Я мог надеяться (и то не на защиту в случае поимки, а на помощь при работах) на нашего военного агента в Константинополе генерала Филиппова и его помощника подполковника Чичагова, к тому же с первым можно было видеться только секретно».

Куропаткину был выдан паспорт на имя коллежского асессора Александра Николаевича Ялозо, подписанный генерал-губернатором Петербурга Д. Ф. Треповым. На Босфоре он должен был появиться в качестве скупщика скота. Прикрытие этой миссии осуществлял секретный агент Ахмет Заиров. Секретная миссия генерала Куропаткина завершилась успешно.

Его деятельность на посту военного министра была сопряжена с попытками реформирования русской армии, которые воспринимались в правящих кругах с большой настороженностью. Он хорошо понимал значение разведывательной и контрразведывательной деятельности в обеспечении главных задач укрепления национальной безопасности России. Угрозы для России с Запада ассоциировались в его представлении с деятельностью Германии, а с Востока — с усиленной милитаризацией Японии.

Создание российской контрразведки долгое время приписывалось и продолжает приписываться в зарубежной литературе деятельности германских спецслужб. Ее организатором нередко называли даже легендарного Вильгельма Штибера. Он на самом деле в 1858-1863 гг. работал одновременно на Пруссию и на Россию, уделяя особое внимание слежке за оппозиционными российскими политиками, которые выезжали из России за рубеж. Однако он никогда не являлся организатором российских спецслужб, а скорее наоборот, талантливо использовал их опыт. Факты свидетельствуют, что отечественная контрразведка создавалась усилиями наиболее талантливых сотрудников Военно-ученого комитета Главного штаба русской армии и Департамента полиции Министерства внутренних дел Российской империи.

20 января 1903 г. военный министр А. Н. Куропаткин направил на имя Николая II подготовленную в канцелярии Военно-ученого комитета докладную записку с обоснованием создания нового секретного подразделения военного ведомства. В ней говорилось, что «совершенствующаяся с каждым годом система боевой подготовки армии и предварительная разработка стратегических планов на первый период кампании приобретают действительное значение лишь в том случае, если они остаются тайной для предполагаемого противника. Поэтому делом первостепенной важности является сохранение этой тайны и обнаружение деятельности лиц, выдающих ее иностранным правительствам. Между тем раскрытие этих государственных преступлений являлось делом чистой случайности, результатом особой энергии отдельных личностей или стечением счастливых обстоятельств, ввиду чего является возможным предположить, что большая часть этих преступлений остается нераскрытыми и совокупность их грозит существенной опасностью государству в случае войны».

Как опытный военный разведчик, А. Н. Куропаткин считал, что возложить розыск лиц, занимающихся шпионажем, на Департамент полиции невозможно по следующим причинам: «во-первых, потому, что названное учреждение имеет свои собственные задачи и не может уделить на это ни достаточно сил, ни средств, во-вторых, потому, что в этом деле, касающемся исключительно военного ведомства, от исполнителей требуется полная и разносторонняя компетентность в военных вопросах».

Поэтому военный министр полагал целесообразным создать в составе Главного штаба Военного министерства специальную структуру, которая специально занималась бы розыском иностранных шпионов и изменников по двум направлениям: руководящему и исполнительному. Руководящее направление предполагало вскрытие вероятных путей разведки иностранных государств, а исполнительное — непосредственное наблюдение за этими путями. «Деятельность сего органа должна заключаться в установлении негласного надзора за обыкновенными путями тайной военной разведки, имеющими исходной точкой иностранных военных агентов, конечными пунктами — лиц, состоящих на нашей государственной службе и занимающихся преступною деятельностью, и связующими звеньями между ними — иногда целый ряд агентов, посредников в передаче сведений…»

В составе такого органа, по мнению Куропаткина, должны находиться военные специалисты, хорошо знающие организацию военных учреждений в России, а также специалисты по тайному розыску, попросту агенты-сыщики.

В соответствии с этим он предлагал учредить при Главном штабе особое Разведочное отделение, поставив во главе его начальника отделения в чине штаб-офицера, делопроизводителя в чине обер-офицера и писаря. «Для непосредственной сыскной работы сего отделения полагалось бы воспользоваться услугами частных лиц — сыщиков по вольному найму, постоянное число коих, впредь до выяснения его опытом, представлялось бы возможным ограничить шестью человеками».

Официальное учреждение такого органа представлялось невозможным, поскольку терялся главный шанс успешности его деятельности: тайна его существования. «Поэтому было бы желательно создать проектируемое отделение, не прибегая к официальному учреждению его…» По этим соображениям в официальной структуре ГУ ГШ Разведочное отделение отсутствовало, а для личного состава предполагались следующее официальное наименование должности: «стоящие в распоряжении начальника Главного штаба». Далее, предполагалось назначить содержание начальнику отделения «такое же, какое получают начальники прочих отделений Главного штаба». Совокупные расходы на содержание всего отделения должны были составить 27 600 руб. в год. Изложенные меры представлялось желательным привести в исполнение по возможности безотлагательно. Уже на следующий день, 21 января, на документе появилась резолюция Николая II: «Согласен». Начало российской контрразведывательной службе было положено.

Разведочное отделение создавалось в обстановке строгой секретности. Никто не знал даже адреса, по которому располагалось помещение управления первой российской контрразведки. Впервые адрес «Таврическая, д. 17» прозвучал в ходе работы Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства «по расследованию противозаконных действий бывших царских министров, главноуправляющих и других высших должностных лиц». Основным районом деятельности определялся Петербург и его окрестности. Ведь именно здесь находились главные объекты внимания иностранных разведок, были размещены посольства и военный атташат иностранных государств, а также многочисленные торговые, финансовые и прочие представительства иностранного капитала. Приоритетными становились задачи «охранения военной тайны и обнаружения лиц, выдающих ее иностранцам».

В отечественной историографии советского периода руководители отечественных спецслужб Российской империи изображались в отрицательном свете. Как правило, это были недалекие, малообразованные люди, не способные эффективно решать поставленные задачи. Однако подробное знакомство с биографиями этих людей позволяет серьезно усомниться в правильности такого утверждения. Первым руководителем Разведочного отделения стал ротмистр Отдельного корпуса жандармов, начальник Тифлисского охранного отделения Владимир Николаевич Лавров. Его хорошо знали в Военно-учетном комитете, поскольку его подразделение тесно взаимодействовало с офицерами-разведчиками штаба Кавказского военного округа и активно вело борьбу со шпионажем.

Он родился в 1860 г. в небогатой дворянской семье в Петербурге. В его личном деле значилась сухая канцелярская запись; «Не имеет недвижимого имущества, родового или благоприобретенного, ни он, ни его жена». В 1888 г. он поступил во 2-е Константиновское военное училище, которое закончил в августе 1890 г. и был направлен для дальнейшего прохождения службы во 2-й конный полк Забайкальского казачьего войска. В 1894 г. он сдает предварительные экзамены в Петербургскую военно-юридическую академию, однако в связи с отсутствием вакансий возвращается в полк и принимает решение перейти на службу в Отдельный корпус жандармов. Для этого необходимо было закончить специальные курсы.

Однако поступить на курсы жандармских офицеров было непросто. Для перевода в Отдельный корпус жандармов требовалось выполнение следующих условий: быть потомственным дворянином, окончить военное или юнкерское училище по первому разряду, иметь трезвое поведение, не быть католиком и даже женатым на католичке, не иметь долгов и пробыть в строю не менее 6 лет. Тот, кто удовлетворял этим требованиям, допускался к предварительным испытаниям (устным и письменным) в штабе корпуса для занесения в кандидатский список, а затем должен был прослушать четырехмесячные курсы и выдержать выпускной экзамен. Только после этого экзамена офицер высочайшим приказом переводился в Отдельный корпус жандармов.

Вместе с Лавровым на испытания прибыли 40 офицеров различных родов войск. Не без внутреннего трепета входили они в дом у Цепного моста, напротив церкви Святого Пантелеймона. Все казалось там таинственным и странным. Строгими экзаменаторами были старшие адъютанты штаба корпуса при участии представителя Департамента полиции. Председателем приемной комиссии был сам начальник штаба Отдельного корпуса жандармов. Наибольшей проверке подвергались политическая благонадежность и денежное состояние. На устном экзамене кандидатам задавали всевозможные вопросы о последних реформах, об общественных организациях, их функциях и взаимоотношениях, о государственном устройстве Российской империи. Современники рассказывали, что задавали и такие вопросы: «Вы курите? — Курю. — Сколько спичек помещается в коробке?» Или такие: «В винт играете? — Играю. — Что нарисовано на тузе бубен?» Если офицер затруднялся ответить на такие вопросы, ему говорили: «У вас нет наблюдательности». И экзамен был провален. После устного экзамена кандидату предлагали написать сочинение, как правило, на историческую или юридическую тему, звучавшую примерно так: «Значение судебной реформы императора Александра II». Так или иначе, но современники отмечали, что основными мотивами перевода были большее денежное содержание и большая самостоятельность.

В конечном итоге на курсы В. Н. Лавров поступил — и новый век встретил уже в должности помощника начальника Тифлисского губернского жандармского управления (ГЖУ). Подразделение Лаврова активно взаимодействовало с офицерами-разведчиками штаба Кавказского военного округа и вело активную борьбу со шпионажем. К лету 1902 г. он уже зарекомендовал себя как опытный оперативный работник, и на его мундире ротмистра красовались два ордена — российский Св. Станислава и персидский Льва и Солнца, в отношении которого действовала следующая резолюция вышестоящего начальства: «Высочайше разрешено принять и носить».

4 июня 1903 г. приказом № 63 по Отдельному корпусу жандармов Лавров был переведен в Петербург в распоряжение начальника Главного штаба русской армии. Одновременно с ним из Тифлисского охранного отделения в Петербург переводились два опытных наружных наблюдательных агента: запасные сверхсрочные унтер-офицеры Александр Зацаринский и Анисим Исаенко, а позднее старший наблюдательный агент губернский секретарь Перешивкин. Они прибыли в Петербург во второй половине июня и в конце того же месяца приступили к исполнению своих обязанностей по создании наружной агентуры Разведочного отделения.

С самого начала они столкнулись с серьезными трудностями, главная из которых заключалась в строгой конспирации как самой организации, так и характера ее работы. Первый набор сотрудников отделения был сделан из числа преданных и рекомендованных охранными отделениями людей. Из семи рекомендованных трое оказались несоответствующими и были уволены.

Однако вскоре выяснилось, что для выявления шпионов и предателей организации одного наружного наблюдения явно недостаточно. В помощь наружному наблюдению была необходима внутренняя агентура, в обязанности которой входили работа в квартирах подозреваемых лиц, правительственных учреждениях, а также контроль за перепиской подозреваемых лиц.

Начало XX в. ознаменовалось ростом политической активности различных социальных групп в России. Весной 1902 г. произошли крупные волнения крестьян в Полтавской и Харьковской губерниях, а в апреле членом Боевой организации эсеров Степаном Балмашевым был убит министр внутренних дел Д. С. Сипягин. Новым министром внутренних дел и шефом жандармов стал В. К. Плеве, имевший опыт работы в Департаменте полиции в 1880-е гг., когда под его руководством была разгромлена «Народная воля». Началась реорганизация секретной полиции.

Новый министр пригласил на должность директора Департамента полиции весьма популярного прокурора Харьковской судебной палаты А. А. Лопухина, а заведующим Особым отделом Департамента полиции стал С. В. Зубатов. Это была одна из самых крупных величин в русской секретной службе политического сыска. Именно он разработал проект создания в главных городах Российской империи специальных оперативно-розыскных органов секретной полиции, так называемых «розыскных отделений», переименованных впоследствии в «охранные отделения». По Положению, утвержденному В. К. Плеве, они прикомандировывались к местным ГЖУ, а в оперативном подчинении оставались за Департаментом полиции.

В Отдельном корпусе жандармов и особенно в штабе эту реформу приняли крайне недружелюбно. Появилась даже специальная кличка для части офицеров — «департаментские» или «охранники». В. Н. Лавров стал одним из первых «департаментских». Он был назначен первым начальником Тифлисского розыскного отделения.

С августа 1902 г. до конца мая 1903 г. он выполнял обязанности руководителя русской секретной полиции в Грузии.

Практически одновременно с этим шло организационное оформление российской военной контрразведки. После перевода В. Н. Лаврова в распоряжение начальника Главного штаба русской армии на должность начальника Разведочного отделения к августу 1903 г. окончательно был укомплектован штат и завершены организационные мероприятия. Состав первого органа российской контрразведки был сравнительно невелик. Начальник отделения, старший наблюдательный агент, 6 наблюдательных агентов, 1 агент-посыльный, 1 агент для собирания справок и сведений и для установок лиц, взятых под наблюдение, 9 внутренних агентов, 2 почтальона — последние проходили по делопроизводству исключительно под псевдонимами. Всего вместе с начальником насчитывалось 21 человек.

Сохранившиеся документы первого органа российской контрразведки свидетельствуют, что с 26 июня по 10 декабря 1903 г. под наблюдением Разведочного отделения находились военный агент Австро-Венгрии князь Зигфрид Гогенлое-Шиллингсфюрст, германский военный агент барон фон Лютвиц, японский военный агент Мотодзиро Акаши, служащий Департамента торговли и мануфактур коллежский секретарь Сергей Васильев, начальник 9-го отделения Главного интендантского управления действительный статский советник Петр Есипов.

Военный атташе Австро-Венгрии князь Готфрид Гогенлое-Шиллингсфюрст был взят под наблюдение 2 июля 1903 г. Это был опытный разведчик, и долгое время в отношении его «ничего подозрительного не наблюдалось». Руководство Разведочного отделения вполне резонно предполагало, что «для собирания секретных военных сведений князь имеет какого-либо посредника». Это предположение оказалось верным. В августе наружное наблюдение установило, что Гогенлое действовал через своего помощника Антона Лостера, поручика австрийской службы. 29 августа на квартире последнего был проведен негласный осмотр, который во многом подтвердил подозрения. В ходе наружного наблюдения была установлено место тайных встреч поручика Лостера с информаторами. Они проходили в здании костела по адресу Невский проспект, д. 32. Одним из них оказался начальник 9-го отделения Главного инспекторского управления Петр Никандрович Есипов. Сотрудники Лаврова установили, что он «продавал секретные военные сведения в Австрию и между прочим доставил в текущем году в Вену 440 листов одноверстной карты».

20 октября за Есиповым было установлено наблюдение. В ходе его было установлено, что Петр Никандрович Есипов был человек весьма зажиточный. Он являлся одним из самых крупных клиентов Северного банка, владел порядочным имением в Тамбовской губернии, а также недвижимостью в Петербурге и Воронеже. Наружное наблюдение установило, что в ходе поездки Есипова в Борисоглебск он встречался с подполковником Генерального штаба штабным офицером XVII корпуса Алексеем Ивановичем Черепенниковым. Сотрудников Лаврова насторожило, что по официальным данным Черепенников в это время числился в заграничном отпуске, и поэтому он также был взят под наблюдение.

Серьезной фигурой оказался германский военный агент барон фон Лютвиц. Судя по всему, это был опытный разведчик, который легко уходил от наблюдения. Он выбрал весьма удачное место жительства. Дом, где он квартировал, был расположен так, что наблюдающему за ним агенту наружного наблюдения негде было встать, чтобы оставаться незамеченным. Вдобавок Лютвиц содержал очень опытного извозчика, который также легко уходил от наблюдения.

Определенный интерес представляла фигура служащего в Департаменте торговли и мануфактур коллежского секретаря С. И. Васильева. Он находился под наблюдением сотрудников Разведочного отделения с 21 июня 1903 г. Основанием для этого послужили данные заграничных агентурных сведений о том, что именно он «продавал иностранным державам чертежи по секретной конструктивной части (конструкторского бюро. — Б. С.) Главного Артиллерийского управления». В 1901 г. он был уволен со службы за пьянство и жил случайными заработками. С этого времени он часто выезжал из Петербурга и получал большое количество писем, в том числе и заграничных. В октябре 1903 г. был произведен секретный осмотр записной книжки С. И. Васильева, в которой был обнаружен секретный шифр и запись некоторых центральных военных учреждений с проставленными против них крестиками. По мнению Лаврова, «названный Васильев не принадлежал к числу профессиональных шпионов, а скорее всего представлял тип людей, ничем не брезгующих для легкой наживы».

  

Глава 2
Рыцари плаща и кинжала Страны восходящего солнца

Национальные враги Японии. Тайные общества и спецслужбы Японии. Ронин клана «Черного Дракона». Зачем Рехай Утида стучался в российское посольство? «Доигрались-таки». Начало. Манифесты российского и японского императоров. Дело Ивкова и разгром петербургской резидентуры «Черного Дракона». В дело вступает Департамент полиции. Как Иван Федорович поссорился с Михаилом Степановичем. Революционеры, оппозиция и японские деньги. «Сириус» и «Джон Графтон». «Самурай» Конни Зиллиакус и грузинский дворянин Георгий Деканози. Чьи винтовки стреляли па Красной Пресне, в лесах Прибалтики и в горах Кавказа?

Особое внимание Лаврова было обращено на организацию наблюдения за деятельностью японского военного агента. К началу XX в. Япония являлась главным политическим противником России на Дальнем Востоке. В 1868 г. в Японии произошла «революция Мейдзи», и пришедшие к власти молодые реформаторы провозгласили реставрацию власти императора и создание современного государства. Япония стала развиваться ускоренными темпами, успешно реализуя свой военный и экономический потенциал, чтобы в скором времени составить конкуренцию западным странам.

Новая власть выступала за ускоренное развитие капиталистических отношений в стране, и соответственно этим установкам изменилась внешнеполитическая доктрина. Был положен конец феодально-конфуцианским концепциям изоляционизма страны от «растлевающего влияния Запада». На вооружение были приняты идеи социал-дарвинизма, согласно которым в системе международного соперничества выживает сильнейший. Санкционировалась война «всех против всех». Уже через месяц после революции министр правительства Ивакура Томоми направил памятную записку главному министру Сандзе Санатоми, в которой отмечалось: «Мы должны помнить, что зарубежные страны являются нашими национальными врагами. Кто наш национальный враг? Все государства, борющиеся за богатства и власть посредством постоянного развития своего мастерства и техники, все те, кто стремится превзойти остальных».

Ивакура развил активную деятельность по ревизии неравноправных договоров, навязанных Японии западноевропейскими державами. Он выдвинул лозунг: «Богатая страна — сильная армия». Ивакура писал: «Следует воспрепятствовать намерениям иностранных государств; для этого нужно собраться с силами, чтобы бить иностранцев даже за пределами нашей страны».

В апреле 1868 г. была опубликована декларация основных принципов императорского правительства из пяти пунктов, которая включала следующие положения:

1) свобода собраний и принятие решений посредством открытых дискуссий;

2) единство правительства и народа, укрепление экономики и финансов;

3) выражение правительством воли народа, единство интересов народа и правительства;

4) ликвидация абсурдных традиций, внедрение нововведений, основанных на международном опыте;

5) поиск знаний по всему миру для укрепления основ императорской власти.

«Поиск знаний» во многом инициировал и форсировал создание японских разведывательных служб.

Решительная ломка феодальных структур привела к радикальному изменению в военной организации. Наращивание японской военной мощи шло форсированными темпами. В 1873 г. была введена воинская повинность, а в 1878 г. был создан Генеральный императорский штаб. Начальники штабов армии и флота формально подчинялись непосредственно лишь императору и не несли ответственность перед правительственным кабинетом. Они обладали существенной возможностью оказывать влияние на правительственный кабинет посредством отставки военного министра из состава правительства. Руководство армии и флота в любой момент могло распустить кабинет и сформировать новое правительство. Однако правительственный кабинет и парламент в свою очередь могли также оказывать некоторое давление на руководство армии и флота посредством формирования военных расходов страны.

Большую роль в реорганизации армии сыграли выходцы из небогатых самурайских семей Ямагита Аритомо, Окубо Тисимити, Киди Коина и Сайго Такамори. Молодые люди выехали за границу для изучения военного дела. Они побывали во Франции, Англии, Бельгии, Голландии, Пруссии и России. Сильное впечатление произвели на них встречи с Бисмарком и особенно слова «железного канцлера» о том, что между Германией и Японией много общего и что им суждено стать мировыми державами.

В конце XIX в. Япония имела сильный военно-морской флот, большинство кораблей которого было построено на английских верфях. Вся флотская система была организована по английскому образцу, а армия — по французскому, хотя более проницательный Ямагита Аритомо настаивал на германском образце. После модернизации армии и флота Япония вступила в активную борьбу за передел мира. В 1881 г. идеолог японского империализма Фукудзава Юкити в своем очерке «Критика времен» обосновал необходимость войны с Китаем с целью аннексии Кореи.

«Поиск знаний» в военной области значительно активизировался и в конечном итоге привел к созданию мощной и весьма эффективной разведывательной службы. При подборе кадров профессиональных разведчиков во главу угла было положено чувство японского патриотизма, основой и высшим показателем которого считалось беспрекословное подчинение императорскому начальству и полная готовность отдать собственную жизнь ради обожествленного в стране микадо. В начале XX в. японская разведка считалась одной из лучших в мире. Ее основу наряду с государственными органами Японии — военным и морским ведомством, министерством иностранных дел — составляли также тайные общества. К началу XX в. они тесно переплелись между собой и составляли единое целое.

В 1881 г. в Японии была образована Кэмпэйтай — национальная тайная полиция. Она возникла как служба военной безопасности, однако вскоре превратилась в общенациональную, оставаясь в подчинении военного министерства. Ее сотрудники были выходцами из уважаемых, заслуженных семей и перед зачислением на службу проходили жесткий физический и психологический отбор. В каждой японской армии имелось специальное подразделение тайной полиции численностью около тысячи человек. Эти люди занимались решением контрразведывательных задач в вооруженных силах, допросами и решением участи военнопленных. Они действовали как в военной форме, так и в штатском. Кэмнэйтай производила аресты и имела полномочия на вынесения приговора без суда и следствия, при этом ее власть распространялась не только на граждан Японии, но и на иностранцев.

В этом же году появилась первая разведывательная служба Общества «Черный океан», «Геньеса». Оно возникло как тайное религиозно-политическое общество, основанное на догмах синтоизма, главной из которых было «поместить под единый кров святую особу своего императора и все народы на земле». Это тайное общество создавалось в целях расширения японского влияния в Азии и ведения разведки против Китая, Кореи и России.

При обществе были созданы школа подготовки агентов на острове Хоккайдо, центр подготовки в Ханькоу в Китае и школа по обучению японской борьбе во Владивостоке. Срок обучения был рассчитан на два года. Курсанты изучали иностранные языки, японскую борьбу джиу-джитсу, искусство гримирования, умение отвечать на допросах и тысячи всяких шпионских хитростей, в частности как нравиться женщинам и сохранять их привязанность.

Основателем этого общества был выходец из знатной и состоятельной самурайской семьи, проживающей на острове Кюсю, Котаро Хираока. Однако наиболее авторитетным руководителем общества «Геньеса» стал японец низкого происхождения, уроженец острова Кюсю Митсуру Тояма. Опоясанный двумя самурайскими мечами, он стал высшим авторитетом клана «странствующих самураев» ронинов, которых в Японии называют «стражами общества». Негласно действуя от имени правительства, они снабжали информацией японскую армию. Тояма лично создавал японскую агентуру в Китае со штаб-квартирой в Ханькоу. Его агенты селились под видом незаметных «маленьких людей» — мелких торговцев, парикмахеров, ремесленников, домашней прислуги — в Северо-Восточном Китае, Корее и Маньчжурии. В Инкоу и Цжиньчжоу были созданы специальные школы для подготовки агентуры из китайцев. Особенно много японской агентуры оказалось в районах дислокации войск царской России — в военно-морской крепости Порт-Артуре, городе Дайрене, в городах и селениях, где были расквартированы армейские подразделения и части Заамурской пограничной стражи, строились фортификационные сооружения, железнодорожные мосты и туннели.

Резидентами разведки были, как правило, кадровые офицеры японского Генерального штаба, которые выступали в роли содержателей публичных домов-, опиекурилен, фотографов, лавочников, приказчиков, поваров, кочегаров и официантов на пассажирских пароходах. Они обычно руководили небольшими шпионскими группами, рядовыми участниками которых являлись китайцы или корейцы, завербованные, как правило, из местных жителей, принадлежащих к беднейшим слоям населения. Резиденты обслуживались тремя или четырьмя связниками, через которых регулярно посылали собранные сведения своему командованию. Связники были бродячими торговцами или носильщиками-кули, которых было практически невозможно выделить в многочисленных толпах носильщиков, мелких розничных торговцев, погонщиков скота, нищих и бродяг, коими были заполнены города и дороги всего Китая. Как правило, это были совершенно неграмотные люди, не понимающие того, что они делают.

Доставка разведывательных донесений отличалась большой изобретательностью и осуществлялась с множеством уловок и различных ухищрений. Донесения помещались в подошвы обуви, складки одежды, вплетались в традиционные китайские косички, вставлялись в золотые коронки зубов, прятались в телегах, перевозивших домашнюю утварь, товары, продовольствие. Нередко курьеры проглатывали контейнер с донесением или применяли внутриполостное вложение. Именно эта агентура во многом сумела обеспечить победу Японии в японо-китайской войне в 1894 г.

Одним из лучших воспитанников тайного общества «Геньеса», «Черный океан» был Фуццо Хаттори. Он происходил из небогатой многодетной семьи. Его отец работал на военном складе в порту Иокосука. Мальчик обладал незаурядными способностями, и у него была феноменальная память. Он проявил такое прилежание к учебе, что им заинтересовался сам Митсуру Тояма. Хаттори принял идеи общества и принес присягу на верность «Черному океану». Она заканчивалась следующими словами: «Если я предам организацию, то пусть будут прокляты мои предки и меня ждет в аду геенна огненная!» Ему было 17 лет, когда он был принят в специальную разведывательную школу в Саппоро, в Южной Японии.

После ее окончания Хаттори в роли коммивояжера стал ездить в Шанхай и Монголию. Это был период Японо-китайской войны. Он выучил местные диалекты, часто посещал селения кочевников и заодно изучал расположение военных укреплений, состояние дорог, записывал мнения местных вождей по поводу политики и особенно то, что говорили в народе. Он многое запомнил и, вернувшись в Ханькоу, представил подробный отчет руководству спецслужбы.

В 1898 г. Хаттори поехал во Владивосток с целью организовать сеть японской разведывательной службы на территории российского Дальнего Востока. В это время начиналось активное строительство Транссибирской железнодорожной магистрали, и много японских разведчиков, прошедших подготовку в спецшколе в Саппоро, прибыли в этот регион России. Во Владивостоке существовала школа японской борьбы, которую весьма охотно посещали русские офицеры. Хаттори организовал для них интимный отдых, а гейши, ублажая офицеров, собирали у них нужную информацию. Несколько публичных домов с той же целью было создано им в Порт-Артуре.

Крупным русским административным и военным центром на Дальнем Востоке был Хабаровск. Здесь Хаттори также организовал глубоко законспирированную разведывательную сеть, агенты которой работали в штабе военного округа и высших органах гражданского управления российского Дальнего Востока. С этого времени Маньчжурия и Дальний Восток стали для японского Генерального штаба открытой книгой. Успехи Хаттори были настолько очевидны, что шеф «Черного океана» Тояма отозвал его в Японию и назначил своим помощником и секретарем. Он стал примером для подражания, национальным героем нескольких поколений японских разведчиков. Многие из них предпочитали самоубийство нарушению данной ими клятвы, которая звучала так: «Клянусь выполнять приказы моих командиров и, если того потребуют обстоятельства, скорее убью себя, чем выдам секреты организации».

Экономические и политические интересы Японии традиционно были тесно увязаны между собой и составляли основу государственной политики Японии. Это особенно проявилось в японской экспансии на юг (острова Рюкю и Тайвань), а также на север (Корея и Маньчжурия). В Маньчжурии и Корее они столкнулись с возрастающим российским влиянием. Экспансионистские замыслы японских представителей «наназиатизма» распространялись и на российскую территорию. Словами дипломата Оиси Масами они провозгласили идею оттеснения империи Романовых за Урал и превращения Сибири и русского Дальнего Востока в колонию для всех развитых наций. Как серьезная угроза интересам Японии рассматривалось строительство Транссибирской железной дороги, а также военное присутствие России в Китае и Корее. Премьер-министр Японии Ямагата Аритомо писал в 1893 г.: «Во всяком случае через десять лет, когда Транссиб будет завершен, Россия несомненно захватит Монголию и протянет руки к Китаю».

1 августа 1894 г. началась Японо-китайская война. Крупные японские формирования высадились на континенте и довольно быстро оккупировали Сеул и важнейшие порты Кореи. Ямагата исполнял обязанности командующего первой армии, однако заболел и вынужден был вернуться в Токио. Он не был выдающимся полководцем, но зато являлся великолепным дипломатом и политиком. Ямагата лучше работников Генерального штаба понимал, что Япония еще недостаточно мощная в военно-экономическом отношении страна и в скором времени подвергнется давлению великих держав. Поэтому неожиданно, в разгар победоносных военных действий в начале 1895 г., он заявил, что всякую победоносную войну надо уметь вовремя завершить.

Япония получила от побежденного Китая крупную контрибуцию, Формозу (Тайвань), Ляодунский полуостров и Пескадорские острова, а также признание независимости Кореи от Китая. Однако Россия при поддержке Германии и Франции заставила Японию пересмотреть итоги Японо-китайской войны и отказаться от притязаний на Маньчжурию. В ноте японскому правительству содержался «совет» не занимать Ляодунский полуостров. В Японии это вызвало бурю негодования у националистов. Доля военных расходов в бюджете возросла с 10 до 30%.

5 ноября 1896 г. Ямагата сформировал новый правительственный кабинет, целью которого стала подготовка к новой войне. Будущий противник не вызывал сомнений. На сей раз это была мощная Российская империя. В 1898 г. Россия взяла в аренду сроком на 25 лет Ляодунский полуостров с военно-морской крепостью Порт-Артур. Эти обстоятельства во многом инициировали разведывательную деятельность Японии против России.

Еще в январе 1892 г. в Японии открылись специальные школы по изучению России и русского языка. На подготовку тайной японской агентуры перед Русско-японской войной по некоторым данным было затрачено 12 млн. золотых руб. Величина этой суммы бросается в глаза, если учесть, что японцы имели громадное число почти даровых агентов, выполнявших различные разведывательные задачи из патриотических побуждений. Для пополнения своей агентуры японское правительство приняло следующие меры: все японцы, подлежащие призыву на воинскую службу, освобождались от нее, если они проживали в Сибири или Европейской части России. Они были обязаны Представить своему консулу лишь удостоверение о месте своего проживания. Таким образом, японское правительство получало возможность иметь внутри России кадры своих людей, хорошо осведомленных о том, что делается в России, знающих русский язык, фактически не неся для этого каких-то существенных затрат.

Японский шпионаж против России не ограничивался пределами Дальнего Востока. Его активно вели в европейской части страны. В первую очередь японскую разведку интересовало состояние Российского императорского флота. Известно, что кадровый морской офицер Ясуносуки Ямомото долгое время служил поваром в Одессе, собирая сведения о русской эскадре Черноморского флота. Активно велся японский шпионаж на Балтике. Военно-морским атташе посольства Японии в России до 1901 г. был опытный разведчик Хиросо. Он свободно владел русским языком и был высокопрофессиональным специалистом своего дела. Под его руководством в Петербурге действовала хорошо законспирированная организация японской военно-морской разведки. В конце 1901 г. Хиросо был отозван вице-адмиралом Хейкатиро Того обратно на японский военный флот и активно участвовал в его подготовке к войне.

Российское Морское министерство «посодействовало» японским шпионам в раскрытии военных секретов. Чтобы ошеломить японцев ускоренными темпами создания мощного флота на кораблестроительных верфях Санкт-Петербурга, руководство Адмиралтейства напустило на них японских дипломатов. Профессиональные морские разведчики моментально выяснили, в какой стадии находится строительство новейших русских броненосцев типа «Бородино». Они смогли даже точно рассчитать время приведения броненосцев в полную боевую готовность.

В японских вооруженных силах — армии и флоте — было много людей, хорошо знавших Россию. Начальник разведывательного отдела I императорской армии полковник Хагино прожил в России семь лет. Начальник главного штаба японских войск во время войны генерал Кадама долгое время жил в Амурской области. Он считался автором плана войны Японии с Россией. Коллеги по службе прозвали его «генерал-топор» за его высказывание о том, что в политике, как и в битве, острый топор лучше тупого кинжала.

Для массовой засылки японской агентуры на территорию Российской империи использовали всевозможные каналы. Особенно активно в конце XIX — начале XX в. использовалась трудовая миграция. Так, российским контрразведчикам было хорошо известно, что в 1891 г. японский министр иностранных дел официально обратился в российскую дипломатическую миссию с запросом о возможности найма японских артелей на предстоящие строительные работы в Сибири.

Японские шпионы собирали самую различную информацию о политическом и военном положении страны. Так, японскому Генеральному штабу были известны даже такие сведения, как, например, сколько солдат и продовольствия может поставить каждая российская губерния в случае войны, пропускная способность Транссибирской железнодорожной магистрали и КВЖД.

В марте 1904 г. начальник Енисейского ГЖУ полковник Глоба обратился к директору Департамента полиции Лопухину за указаниями о возможности привлечения к дознанию корейского подданного Акима. К этому времени негласным наблюдением было установлено, что владелец прачечной в г. Красноярске корейский подданный Кун-Чан-Сун, получивший при крещении имя Иоаким (на вывеске заведения значилось Аким), «постоянно посещает Красноярский вокзал Сибирской железной дороги и во время прибытия воинских поездов подходил к воинскому и продовольственному пункту, получал много писем из Харбина, Мукдена и других пунктов. Письма эти после прочтения сжигал в печке…».

2 апреля 1904 г. он помог скрыться резиденту японской разведки, который следовал с партией высылаемых с Дальнего Востока по подозрению в связях с японской разведкой. Аким был арестован. Следствие установило, что в его задачи входил сбор информации о воинских частях, направляемых в Маньчжурию. Дальнейшая судьба Акима неизвестна.

Предметом особого внимания японских разведчиков стала зона, примыкающая к Транссибирской железнодорожной магистрали. Для получения необходимой информации они прибегали порой к самым экстравагантным способам. Один из таких способов подробно описал в своих записках военный агент Великобритании в Германии Я. Гамильтон.

На одном из дипломатических приемов японский военный агент в Берлине майор Фукушима завел разговор, какое расстояние способна пройти лошадь под всадником при ежедневной работе и с определенной скоростью. Он заявил, что его лошадь в состоянии перевезти его из Берлина прямо во Владивосток. Возник спор, и его подняли на смех. Заключив пари, он пустился в путь и за 304 дня преодолел расстояние от Берлина до Владивостока, правда, на не одной и той же лошади. Естественно, в пути им были собраны самые широкие и весьма ценные сведения для японского Генерального штаба в преддверии войны с Россией. За этот «подвиг» Фукушима был объявлен национальным героем Японии и досрочно произведен в подполковники, а затем без задержек в полковники и генерал-майоры. Он возглавил 2-е отделение Генерального штаба (разведывательное), а позже был начальником штаба I японской армии барона Куроки.

Японские офицеры-разведчики проникали во все сферы российского общества. Художник и коллекционер князь Сергей Щербатов собрал уникальную коллекцию японских гравюр. В своих воспоминаниях впоследствии он писал: «Ко мне повадился торговец-японец, узнавший, что я собираю гравюры. Приносил их он в большом количестве, и плохие, и среднего качества, а также и самого лучшего, лубочные и ценные, видимо, плохо разбираясь столь же в их оценке, сколько и в их качестве. Носил он их и Грабарю, и мы изумлялись их дешевизне, позволившей значительно пополнить наши без того уже содержательные собрания. Такая оказия словно с неба свалилась! Когда японец не заставал меня дома, он подолгу ждал меня, терпеливо беседуя с моим старым словоохотливым слугой Федором, расхваливавшим мне его "обходительность". "Хоть и торговец, а такой деликатный и, видать, умный". Каково было наше изумление, когда мы впоследствии в иллюстрированном журнале признали в богато увешанном орденами адмирале японского флота нашего японца — торговца гравюрами, каждая черточка лица которого нам была так хорошо известна. Как оказалось, он под разными личинами шпионил в Петербурге. Он много со мной говорил, но от меня полезных тайн не узнал: это сознание было для меня успокоительно».

Японскую разведку интересовали не только мобилизационные возможности военных округов, находящихся в непосредственной близости от возможного театра военных действий. Особому анализу подвергались настроения различных слоев общества, внутриполитическая обстановка: рост революционных и оппозиционных настроений, сепаратистские выступления на Кавказе, в Финляндии, Польше, Северо-Западном регионе Российской империи. Военно-стратегические планы Японии предполагали накалить внутреннюю обстановку в стране с целью быстрого истощения государственных ресурсов. Таким образом, японская разведка все больше начинала преследовать помимо военных общеполитические цели. Заметим сразу, что Японии в немалой степени удалось реализовать эти планы.

В начале XX в. в составе разведывательных служб Японии окончательно оформилось отдельное подразделение, специализировавшееся исключительно на сборе информации и проведении подрывных акций в Российской империи. Конкретное решение по созданию специальной разведывательной организации, действовавшей непосредственно против России, принял один из лидеров «Черного океана» Рехай Утида, создавший в 1901 г. Общество «Черного Дракона».

Рехай Утида был одним из самых ревностных сторонников доктрины исключительности японской нации — паназиатизма и считал исторической и духовной миссией Японии освобождение народов Азии от гнета «белого империализма». Он призывал не ограничиваться теориями и декларациями, а переходить от слов к делу. Утида имел опыт конспиративной работы в Корее, где руководил организацией «Небесное спасение угнетенных», и на Филиппинах, где был связан с национально-освободительным движением сначала против испанцев, а затем против американцев. Он давно интересовался Россией, часто бывал в ней, специально изучив русский язык, несколько лет путешествовал по стране, собирая информацию военно-стратегического характера. Утида верил в то, что именно Россия способна серьезно угрожать интересам Японии на Дальнем Востоке, поэтому основной целью общества было вытеснение России из Маньчжурии.

Подобно большинству выходцев из националистических тайных обществ он был связан с военной разведкой. Основу этих обществ составляли самураи, недовольные реформами. Получив хорошее образование, они оказывались не у дел и становились журналистами и агитаторами, создавали школы, колледжи, политические клубы и кружки, а затем и политические партии. В конце 1880-х гг. они перенесли свою деятельность за границу. Эта работа считалась почетной, нелегкой и рассматривалась как патриотический долг. Молодые члены этих организаций направлялись в Китай, Маньчжурию, Корею или Россию, где изучали географию, языки, традиции, нравы, быт, собирали информацию и налаживали отношения с местными жителями.

Общество «Черного Дракона» занималось сбором разведывательной информации и помогало правительству в осуществлении антироссийского политического курса, продолжая влиять на официальную политику Японии вплоть до Второй мировой войны. Российский разведчик, морской агент Русин сообщал: «Назначение общества — знакомить японцев с восточноазиатскими областями России и странами, находящимися под русским влиянием, с целью не упустить каких-либо выгод и побудить японцев на всевозможные прибыльные предприятия в этом районе. В действительности же указанная выше цель сводилась до сих пор к правильно организованному шпионству под видом различных изысканий или изучения условий дел торговых и промышленных предприятий, к ряду печатных изданий статей враждебных, ничем не обоснованных, по адресу России, с намерением восстановить и неприязненно настроить японцев против русских и всего русского. Подобная деятельность Амурского общества достигла своего апогея в прошлом году изданием брошюры "Гибель России", стремившейся доказать, что Япония в случае столкновения с Россией имеет все шансы на успех и потому должна без промедления вызвать войну. Брошюра была написана в таких резких выражениях, что японское правительство, вообще крайне снисходительное к подобным образчикам гласности (в особенности по адресу России), сочло нужным запретить и конфисковать издание, почему достать таковую брошюру трудно, разве за большую цену».

Свое название Общество «Черного Дракона» получило от реки Амур, по которой проходила северная граница Маньчжурии. Река эта была известна среди китайцев как река Черного Дракона, а среди японцев как Кокюрю. Общество использовало изображение дракона в своей символике, однако никакого эзотерического значения этот образ не имел. В апреле 1902 г. в российское посольство в Японии обратился весьма странный посетитель. Это был японец, одетый в традиционный национальный костюм, который настоятельно требовал, чтобы его незамедлительно принял сам российский посланник.

Как выяснилось, это был Рехай Утида, который неожиданно явился в русскую миссию в Японии с оттиском своей новой статьи. В этой публикации он утверждал о необходимости организации общества русско-японского сближения. Переводчик русской миссии в Токио Траутшольд был растерян и пригласил для переговоров с ним морского агента А. И. Русина. В разговоре с Русиным Утида неожиданно заявил, что Общество «Черного Дракона» меняет свое отношение к России. Он мотивировал это тем, что времена переменились: заключен английско-японский договор и подписано соглашение России с Китаем о выводе российских войск из Маньчжурии. «Поэтому руководители Амурского общества полагают, что наступило время культивировать дружеские отношения с Россией». Опытный российский разведчик был немало удивлен, вспоминая прежнюю деятельность Утиды, и доложил начальству. В рапорте он подробно описал визит и высказал свое отношение к нему следующими словами: «Конечно, подобным заверениям верить нельзя». Российская военная разведка и дипломаты отмечали, что одновременно с Утидой переменил свое отношение к России такой же ярый русофоб принц Коноэ Ацумаро, распустивший в апреле 1902 г. созданную им «Национальную лигу». Все это вызывало недоумение и тревогу.

Однако вскоре все стало на свои места. Во время нового обострения русско-японских отношений в 1903 г. принц создал новое «Антирусское общество», деятельность которого вполне отвечало его названию. Клан «Черного Дракона» очень скоро стал самым влиятельным и агрессивным тайным обществом в Японии. В него входили генро (старейшие государственные мужи), члены кабинета министров, императорской фамилии и высокопоставленные военные. Быстро набрав влияние и власть, Общество стало диктовать правительству и военному министерству, каких именно людей назначать на должности военных атташе в зарубежные страны. Одним из лучших его воспитанников был военный атташе в Петербурге подполковник Мотодзиро Акаси.

Сорокалетний барон Мотодзиро Акаси к этому времени был уже опытным японским разведчиком. Он окончил военный колледж и академию в Токио, служил на Тайване и в Китае, занимал пост японского военного представителя во Франции. Во время Японо-китайской войны Акаси состоял при Генеральном императорском штабе японской армии. Он был незаурядной личностью. Художник и поэт, человек, обладавший большой силой, убеждения и даже некоторыми экстрасенсорными способностями, он блестяще справлялся со своими задачами. Поэтому Общество «Черного Дракона» лоббировало в 1902 г. назначение Акаси на должность военного агента в России и, более того, добилось, чтобы он получил статус «странствующего атташе», т. е. имел возможность разъезжать как официальное лицо по разным европейским странам, где проживало много эмигрировавших из России противников самодержавия. Он установил прочные связи с представителями российских либералов, эсеров, социал-демократов, бундовцев, финляндских, польских и кавказских националистических группировок. Акаси и его хозяева не испытывали ни малейших симпатий к сторонникам социалистической идеи и не являлись поборниками российского национально-освободительного движения, а преследовали весьма простую прагматическую цель: накалить внутриполитическую обстановку в России и заставить царизм вести войну на два фронта — с врагом внешним и внутренним.

Следуя инструкциям Общества «Черного Дракона», Акаси хорошо платил за предоставленную информацию, оказывал материальное содействие российским оппозиционерам и революционерам в организации и проведении активных действий внутри страны. Он хорошо знал аса мирового шпионажа Сиднея Рейли, поддерживал его антироссийские настроения и даже уговорил его выполнить ряд заданий в интересах Японии.

Мотодзиро Акаси успешно вербовал в японскую разведку политических советников страны-противника. Одним из них был Абдул Рашид Ибрагим, имперский советник по делам исламского Востока. Мотодзиро Акаси завербовал его и с его помощью организовал антирусские выступления в мусульманских провинциях России. Советник в течение многих лет активно работал на японскую разведку.

В отчете Разведочного отделения за 1903 г., датированном 11 декабря, сообщалось следующее: «Японский военный агент подполковник Мотодзиро Акаси стоит под наблюдением с 7 ноября. Подполковник Акаси работает усердно, собирая сведения, видимо, по мелочам и ничем не пренебрегая: его несколько раз видели забегавшим в английское посольство, расспрашивающим о чем-то на улице шведско-норвежского военного агента Карла Гейгера Лейенгювуда и наблюдали в сношениях, непосредственно или через секретаря японской миссии Самаро Акидзуки, с целым рядом различных японцев, из коих наиболее подозрительными являются: Яги Мотохачи и Санторо Уеда. …В интересах скорейшего освещения деятельности Акаси в настоящее время уже вполне подготовлена обстановка для заагентурения одного лица, могущего быть в этом отношении весьма полезным». Дальнейшее развитие событий доказало правильность и перспективность последнего предположения В. Н. Лаврова.

Перед войной японская разведка усиленно собирала по всей Европе и изучала все, что имело хоть какое-то отношение к российским вооруженным силам. Русская агентура сообщала, что в Японии издается много печатных работ о России и русской армии, что можно без особого труда собрать из них ценную библиотеку; в военных учебных заведениях Японии будущие офицеры изучали русский язык. Японцы создали разветвленную шпионскую сеть на русском Дальнем Востоке, в крепости Порт-Артур, в местах дислокации русских войск в Маньчжурии. Они умело пользовались беспечностью и продажностью российского чиновничества и смогли собрать важные сведения стратегического характера. Известно, что агенты японской разведки проникли даже в российский Генеральный штаб и овладели секретом производства бездымного пороха, добытый усилиями великого русского ученого Д. И. Менделеева.

Осуществляя контрразведывательные акции, Разведочное отделение Главного штаба столкнулось с острой проблемой начала XX в. — вопросом обеспечения защиты государственной тайны. Здесь наблюдалась полная беспечность и безответственность царских властей. Дело в том, что большинство санкт-петербургских заводов были ориентированы на исполнение заказов российского военно-морского флота и имели немало производственных секретов. Поэтому не только японские, но и разведчики других держав стремились получить информацию о деятельности Пугаловского, Балтийского, Франко-Русского, Невского и Канонерского заводов.

Высокий профессионализм сотрудников Лаврова принес свои первые плоды уже в конце 1903 г. В конце декабря 1903 г. оперативным путем было установлено, что 26 декабря 1903 г. Акаси получил по почте письмо следующего содержания: «Буду на другой день, то же время. Ваш И.». Однако никто из подозрительных лиц ранее квартиру Акаси не посещал. Внимание сотрудников наружного наблюдения переключилось на другого сотрудника японской миссии — капитана Тано, который часто встречался с Акаси. Было установлено, что его квартиру по субботам часто посещал неизвестный русский капитан в адъютантской форме. К этому моменту к Тано, как правило, приезжал и сам военный агент Акаси.

Утром в субботу 17 января Тано получил письмо на русском языке: «Завтра в 4 часа буду у Вас. Ваш предан. И.». Почерк и фактура бумаги, конверт были идентичны перехваченному у Акаси. В назначенное время сотрудники Лаврова зафиксировали появление у Тано русского офицера, личность которого была вскоре установлена. Это оказался штаб-офицер по особым поручениям при Главном интенданте ротмистр Николай Иванович Ивков. На следующий день 19 января он встретился с капитаном Тано, соблюдая все правила строжайшей конспирации: извозчика отпустил за несколько домов и, проверив, нет ли за ним наблюдения, вошел в подъезд. В ходе дальнейшей разработки было установлено, что Ивков встречался также с французским разведчиком полковником Мулэном и еще с неизвестным лицом, которого он дважды поджидал на Варшавском вокзале. Позднее выяснилось, что этим неизвестным был германский военный атташе фон Лютвиц.

Разведочное отделение начало усиленную разработку Ивкова и Акаси. Однако события приняли неожиданный оборот. Уже в начале января Главный штаб на основе разведданных пришел к выводу, что Япония приступила к непосредственной подготовке войны против России. 20 января на оперативном совещании высшего военного и морского командования в Порт-Артуре под председательством наместника царя на Дальнем Востоке адмирала Е. И. Алексеева все сошлись во мнении о неизбежности войны и необходимости нанесения упреждающего удара. 21 января Тихоокеанская эскадра продемонстрировала свою мощь, осуществив демонстративный поход всей эскадрой к корейскому порту Шантунгу. Именно здесь по плану японского Генерального штаба планировалась высадка части японских экспедиционных войск.

Японская разведка своевременно информировала свой Генеральный штаб и императора о намерениях адмирала Алексеева нанести упреждающий удар и выходе Тихоокеанской эскадры в неизвестном направлении. На чрезвычайном совещании японского правительства и Военного совета под председательством самого императора 22 января 1904 г. было принято решение безотлагательно начать войну, ибо «русская эскадра, свободная в своих действиях, могла расстроить все планы и расчеты японского правительства». В Петербург была послана телеграмма об отзыве японского посланника и всей дипломатической миссии. Одновременно с этим по армии и флоту был отдан приказ об открытии военных действий.

В этот же день 22 января 1904 г. по агентурным каналам В. Н. Лавров получил информацию, что принято решение о подготовке к отъезду из Петербурга не только японской дипломатической миссии, но и всего состава японского посольства. Это означало разрыв дипломатических отношений между Россией и Японией. Об этом Лавров срочно информировал императора Николая II. Однако, как показало дальнейшее развитие событий, никаких мер принято не было. Очевидно, император надеялся, что, учитывая совокупную военную мощь российской армии и флота, Япония ограничится лишь военной демонстрацией. Эти надежды оказались совершенно беспочвенными.

24 января 1904 г. были внезапно прерваны российско-японские переговоры, а секретарь японской миссии сообщил Российскому МИДу о разрыве дипломатических отношений. Практически одновременно министр иностранных дел Японии барон Комура уведомил русского посла в Токио барона Розена, что по решению японского правительства все сношения между Японией и Россией прерваны. В этот же день, в 9 часов утра, японский флот уже вышел из Сасебо и приступил к захвату в открытом море русских пароходов. 26 января вся японская дипломатическая миссия, включая военного атташе и его помощников, выехала в Стокгольм. В ночь на 27 января 1904 г. японский флот внезапно напал на русскую эскадру, находившуюся в Порт-Артуре. В 23:55 на внешнем рейде Порт-Артура появились миноносцы противника. Они были своевременно обнаружены и освещены прожекторами русских кораблей, однако поначалу их приняли за свои. Все ждали подхода русских миноносцев с моря, а силуэты японских кораблей очень напоминали русские. Японцы успешно провели торпедную атаку, в результате которой русские корабли «Цесаревич», «Ретвизан» и «Паллада» получили серьезные повреждения. Уже днем 27 января 1904 г. были атакованы крейсер «Варяг» и канонерская лодка «Кореец», находившиеся у порта Чемульпо (Корея).

Получив информацию об этих событиях, российское правительство приняло ответные меры. 27 января был обнародован Высочайший манифест Всероссийского монарха Николая II с официальным объявлением о начале Русско-японской войны. Он был зачитан во всех церквях во время богослужения и 28 января был опубликован во всех утренних, дневных и вечерних газетах. В нем говорилось, что «были приложены все усилия для упрочения спокойствия на Дальнем Востоке… Мы изъявили согласие на предложенный японским правительством пересмотр существовавших между обеими империями соглашений по корейским делам. Возбужденные по сему предмету переговоры не были, однако, приведены к окончанию, и Япония, не выждав даже получения последних ответных предложений правительства Нашего, известила о прекращении переговоров и разрыве дипломатических отношений с Россией.

Не предуведомив об этом, что перерыв таковых сношений знаменует собой открытие военных действий, японское правительство отдало приказ своим миноносцам внезапно атаковать Нашу эскадру на внешнем рейде Порт-Артура.

По получении о сем донесения Наместника Нашего на Дальнем Востоке, мы тотчас же повелели вооруженной силой ответить на вызов Японии.

Объявляя о таковом решении Нашем, Мы с непоколебимой верой в помощь Всевышнего и в твердом уповании на единодушную готовность всех верных Наших подданных встать вместе с Нами на защиту Отечества призываем благословение Божие на доблестные Наши войска армии и флота».

Днем 27 января в 16 часов в Зимнем дворце состоялась церемония объявления войны. После молебна в дворцовой церкви в зал, где собрались высшие сановники, офицеры гвардии и столичного гарнизона, вошел император Николай II. Он был одет в скромный пехотный мундир.

Присутствующие заметили, что он был необычно бледен и весьма возбужден. Повторив уже известное сообщение о ночном нападении японского флота на Тихоокеанскую эскадру в Порт-Артуре, император закончил бесстрастным голосом: «Мы объявляем войну Японии». Ответом было громкое «ура», прокатившееся эхом по парадным залам Зимнего дворца. Министерство иностранных дел в тот же день известило об этом решении другие государства. Известно, что министр иностранных дел России граф В. Н. Ламсдорф, разбуженный ночью с 26 на 27 января 1904 г. срочной телеграммой о событиях в Порт-Артуре, в сердцах бросил посланным единственную фразу, ставшую впоследствии крылатой: «Доигрались-таки».

Высочайший манифест императора Японии — микадо о начале войны с Россией вышел 28 января, на следующий день после опубликования российского. В нем говорилось:

«Мы объявляем войну России и приказываем нашим армиям и флоту всеми вооруженными силами начать враждебные действия против этого государства, а также Мы приказываем всем поставленным от нас властям употребить все силы при исполнении своих обязанностей во всем, согласно с полномочиями, для достижения народных стремлений при помощи всех средств, дозволенных международным правом.

В международных сношениях мы всегда стремились поощрять мирное преуспевание нашей Империи и цивилизации, укреплять дружественную связь с другими державами и поддерживать такой порядок вещей, который обеспечивал бы на Дальнем Востоке прочный мир и нашим владениям безопасность, не нарушая при этом права и интересы других государств. Поставленные от нас власти исполняли до сих пор обязанности, сообразуясь с нашим желанием, так что наши отношения к державам становились все более сердечными.

Таким образом, вопреки нашим желаниям нам, к несчастью, приходится начать враждебные действия против России.

Неприкосновенность Кореи служила всегда для нас предметом особой заботы, не только благодаря традиционным сношениям нашим с этой страной, но и потому, что самостоятельное существование Кореи важно для безопасности нашего государства. Тем не менее Россия, невзирая на торжественное обещание в договорах с Китаем и на неоднократные уверения, данные другим державам, продолжает занимать Маньчжурию, утвердилась и укрепилась в этих провинциях, стремясь к их окончательному присоединению. Ввиду того, что присоединение к России Маньчжурии сделало бы для нас невозможным поддерживать неприкосновенность Кореи и отняла бы всякую надежду на поддержание в будущем мира на Дальнем Востоке, мы решили ввиду этих обстоятельств начать переговоры по этим вопросам, чтобы таким путем обеспечить прочный мир. Имея в виду такую цель, поставленные от нас власти вошли по нашему приказанию в переговоры с Россией и в течение шести месяцев происходили частные совещания по затронутым вопросам.

Россия, однако, ни разу не пошла навстречу нашим предложениям в духе примирения и умышленными проволочками старалась затянуть улаживание этого вопроса. Заявляя о своем желании поддерживать мир, она, с другой стороны, усердно готовилась к войне на море и суше, стараясь таким образом выполнить свои эгоистические планы.

Мы никоим образом не можем поверить тому, что Россия с самого начала переговоров была воодушевлена серьезным и искренним желанием мира. Она отклонила предложения нашего правительства. Независимость Кореи в опасности. Это угрожает жизненным интересам нашей империи.

Нам не удалось обеспечить мир путем переговоров. Теперь нам остается обратиться к оружию.

Наше искреннее желание, чтобы преданностью и храбростью наших верных подданных был бы скоро восстановлен вечный мир и сохранена слава нашей Империи».

Официальная церемония объявления войны России в Японии проходила более скромно и сдержанно. 29 января в залах императорского дворца в Токио были совершены богослужения и зачитан в присутствии собравшихся императорский манифест об объявлении войны России. Одновременно обер-гофмаршал принц Инакура Томосада по поручению императора отправился в особо почитаемый храм Исе, где принял участие в богослужении и совершил поклонение гробницам, в которых покоились останки основателя правящей династии, а также императора Комея — отца нынешнего микадо. Так началась Русско-японская война.

Выдающийся российский общественный деятель начала XX в., редактор газеты «Новое время» Алексей Сергеевич Суворин так описывал день объявления войны: «Движение в Петербурге необыкновенное весь день. На площади перед Зимним дворцом масса народа. В окне увидели государя, проходившего по залам. Поднимается "ура" приветствующее его с той любовью, которая и надеется, и верит, и непоколебимо хочет верить, что жива Россия, жив русский народ. С той любовью, которая горяча не в дни только торжества, но и в дни печали, которую испытывает вместе с народом государь. Она, эта любовь, хочет утешить, хочет крикнуть, что силен русский народ, сильны и мужественны наша армия и флот. Эта любовь утешающая, готовая плакать и молиться, готовая и на все жертвы, как трогательна эта любовь и как много она заслужила!

Нужны люди большого таланта и энергии, испытанные, имеющие имя, внушающие веру в себя. Как это важно всегда, и как это важно в настоящее время. Такие люди были у нас, они есть у нас и будут. В них говорит крепкая душа. Та великая собирательная русская душа, которая создала Россию и которая никогда не теряла бодрости духа и разума.

Будем помнить, что за сегодняшним днем стоит более тысячи лет русской истории, в течение которой бывали не только дни, но и целые годы гораздо более ужасные, но Россия жила, живет и будет жить…» В этот день российский император заявил министру иностранных дел В. Н. Ламсдорфу, что война будет вестись до победного конца, «так, чтобы она (Япония. — Б. С.) не могла больше иметь ни армии, ни флота».

Нападение японского флота застало Россию врасплох. Однако, несмотря на серьезные потери, русский флот сохранил боеспособность и представлял грозную военную силу. Началась переброска воинских частей на Дальний Восток. Военные действия на суше начались 18 апреля. Командующим русскими войсками Маньчжурской армии на Дальнем Востоке с началом военных действий был назначен военный министр А. Н. Куропаткин. Командующим Тихоокеанской эскадрой русского военного флота стал талантливый флотоводец вице-адмирал С. О. Макаров. Главнокомандующим всеми вооруженными силами на Дальнем Востоке оставался наместник царя на Дальнем Востоке адмирал Е. А. Алексеев.

Япония с самого начала войны обеспечила стратегическую внезапность и сумела захватить инициативу в боевых действиях. В этих условиях резко обострилась тайная война спецслужб противоборствующих сторон. Полковник Акаси прочно обосновался в Швеции, в Стокгольме, и оттуда продолжал руководить подрывной деятельностью против России. В частности, ему удалось удачно разместить японские военные заказы в Швеции, Англии и Германии. Русская военная разведка своевременно информировала Главный штаб русской армии об этом. Так, в частности, военный агент в Стокгольме полковник А. М. Алексеев докладывал, что «для Японии спешно изготовляются гильзы для скорострельной артиллерии на Бофорском заводе в Швеции и что эти гильзы грузятся в Гетеборге». Военный агент в Германии полковник В. Н. Щебеко информировал о крупном артиллерийском заказе японского правительства на заводе Круппа в Эссене. 24 ноября он срочно телеграфировал из Берлина следующее: «Завтра пароходом гамбург-американской линии "Самбия" пойдет из Гамбурга японский груз в 326 полевых, 93 горных орудия и много стальных плит…» На основании этих сведений русское министерство иностранных дел выразило протест министерству иностранных дел Германии. Назревал большой политический скандал в отношениях между Германией и Россией. В дело пришлось вмешаться самому германскому императору Вильгельму II, который в письме Николаю II доказывал, что Германия помогает исключительно России, а инцидент с «Самбией» относил к разряду слухов, которые распространяли английские и французские агенты. «Я посоветовал бы поменьше верить им и сверх того дать им пинка, чтобы они слетели в Неву…» — заканчивал свое письмо германский император. Известно, что более протест Россией не возобновлялся.

В официальной переписке того времени военные грузы и стратегическое сырье, переправляемые из европейских стран в Японию, именовались «японской контрабандой». Главный Морской штаб своевременно получал информацию о выходе судов и предполагаемых маршрутах следования. Однако из-за недостаточности сил и средств была предпринята единственная попытка перехвата парохода «Симбия» с военно-стратегическими грузами для Японии. Дело в том, что практически весь военно-морской флот России в составе 2-й Тихоокеанской эскадры под командованием вице-адмирала 3. П. Рожественского и эскадры Черноморского флота под командованием вице-адмирала В. П. Безобразова находился у Западного побережья Африки. Это было хорошо известно за границей, и поэтому пароход «Самбия» пошел не Магеллановым проливом, как считали русские флотоводцы, а Суэцким каналом и не был перехвачен. В дальнейшем на все уведомления Главного штаба о выходивших судах с японской контрабандой начальник Главного Морского штаба сообщал, что ввиду отсутствия необходимых сил и средств «контрабанда эта может быть задержана лишь у берегов Японии по распоряжению командующего флота Тихого океана, если представится к тому возможность».

Летом 1904 г. операция по перехвату военной контрабанды была проведена Владивостокским отрядом крейсеров. Она проводилась на неприятельских коммуникациях, с целью на время прервать сообщение тихоокеанских портов противника с Желтым морем. По приказу Главнокомандующего вооруженными силами Российской империи адмирала Е. И. Алексеева в море вышли броненосные крейсера «Россия», «Громобой» и «Рюрик». 21 июня был задержан германский транспортный пароход «Аравия».

При досмотре выяснилось, что он вез военную «контрабанду» в японский порт Иокогаму из США. Через день 23 июня у входа в Токийский залив был остановлен английский пароход «Найт Ком-мандер», который шел из Нью-Йорка в Японию с военным грузом. Поскольку на британском транспорте была острая проблема с топливом, практически не оставалось угля, чтобы дойти до Владивостока, он был потоплен.

В ходе этой набеговой операции русские крейсера уничтожили несколько японских транспортных шхун, германский пароход «Tea» с военным грузом для Японии и захватили английский пароход «Калхас». В Японии поднялась тревога. Владивостокскому отряду крейсеров не удалось перерезать коммуникации, по которым шла перевозка войск и снаряжения на материк и под осажденный Порт-Артур. Однако сам факт появления русских крейсеров вблизи японской столицы всколыхнул морские державы. В американских и английских торговых кругах началась паника. Самые крупные пароходные компании мира немедленно прекратили рейсы в Японию и разорвали с ней уже подписанные контракты. В результате Япония, как воюющее государство, не получила вовремя многие военные грузы, заказанные в США и странах Западной Европы. Это особенно сказалось на завершающем этапе войны в 1905 г. и повлияло на позицию японского правительства при заключении Портсмутского мира.

К этому времени к активным действиям перешло и Разведочное отделение. В. Н. Лавров получил информацию о попытке Акаси восстановить связи со своей агентурой в Петербурге и принял решение о задержании ротмистра Ивкова. 26 февраля 1904 г. он был под благовидным предлогом приглашен в Санкт-Петербургское охранное отделение, где ему было предъявлено обвинение в государственной измене. После ареста на допросах под давлением неопровержимых улик Ивков признал себя виновным, показав при этом, что «он передавал Акаси и Тано сведения военного характера, частью из мобилизационного плана, частью составленные по случайным данным и собственному соображению…».

В ходе следствия подтвердились данные наружного наблюдения о контактах Ивкова с германским военным агентом фон Лютвицем. Во время конспиративной встречи с ним 2 февраля 1904 г. в Варваринской гостинице Ивков передал Лютвицу часть секретных военных сведений, получив за это 2 тыс. руб. Обыск на его квартире подтвердил эти показания. На квартире Ивкова были обнаружены не только деньги, но и копии частей мобилизационного плана русской армии и еще не переданные немцам выписки из секретных документов военного характера. «Впоследствии, — писал Лавров, — при формальном дознании Ивков, допрошенный по имевшимся заграничным агентурным сведениям, сознался и в том, что вел такие же преступные сношения с австрийским военным представителем». К моменту окончания предварительного следствия Ивков, находясь под арестом, покончил жизнь самоубийством. Зная систему охраны преступников, обвиняемых в государственной измене в российских тюрьмах, можно предположить, что в целях сохранения тайны деятельности Разведочного отделения по агентурной разработке целого ряда военных агентов иностранных государств не только противников, но и союзников России и ввиду нежелательности судебного процесса Ивкову помогли или вовремя не помешали уйти из жизни. К тому же заметим, что это был уже не первый случай смерти разоблаченного шпиона. В 1907 г. при весьма похожих обстоятельствах ушел из жизни завербованный австрийской разведкой поручик Турчанинов.

Дело ротмистра Ивкова совпало с началом Русско-японской войны. Оно стало своеобразным импульсом для активизации борьбы с японским шпионажем. Однако в полной мере противостоять наплыву японских шпионов в Россию не удалось. К контрразведывательной работе в срочном порядке стали подключаться разведывательные отделения штабов военных округов, а на флоте — иностранная часть Главного морского штаба. В сентябре 1904 г. в Санкт-Петербурге были арестованы два японца, мелкие служащие коммерческой пароходной кампании — Кензо Камакура и Сейко Акиоши. К этому времени они приняли православие, регулярно посещали православные богослужения, а один из них — Камакура в день своего ареста предполагал обвенчаться с русской невестой. В ходе следствия выяснилось, что под маской скромных служащих скрывались кадровые морские офицеры военно-морского флота Японии. Они длительное время собирали разведывательную информацию о русском Балтийском флоте.

В августе 1904 г. российская контрразведка раскрыла еще одну резидентуру японской разведки. Начиналось это так. В 1901 г. в контору чайного магазина «Васильев и Дементьев» явился японский подданный Хори Сан с лучшими рекомендациями своего посольства, прекрасно и всесторонне образованный, владеющий иностранными и отчасти русским языком. Он предложил свои услуги в качестве подручного приказчика и посредника в связях с китайскими и японскими чайными фирмами. В декабре того же года по рекомендации уже Хори Сан к Дементьеву поступил на тех же основаниях другой японский подданный, Миура Кен Забура, высокообразованный господин 30-35 лет, отлично знакомый с большими городами России, Сибирью, островом Сахалин. По его словам, он исколесил всю Сибирь и Сахалин вдоль и поперек и был хорошо знаком не только с местностью, но и с обычаями населения. Оба японца проживали в квартире служащих магазина по адресу: Морская улица, дом № 13.

1 апреля 1902 г. Хори Сан оставил службу в магазине и переехал в Москву, не прерывая связей с Миура-Кен-Забура, который в ноябре того же года перешел на службу в японское посольство. На свое место он рекомендовал японца Сиратори, который, как выяснилось впоследствии, был выпускником философского института в Токио. Сиратори, в свою очередь, устроил на службу в этот же магазин некоего Мамиури Токаки, окончившего морскую школу в Токио и прибывшего будто бы из Одессы. Эти японцы проживали сначала на Садовой улице, а потом в той же квартире на Морской улице, получая жалованье 30-40 руб. в месяц. Цель своего прибытия в Россию они объясняли тем, что при содействии японского посольства хотели открыть в Санкт-Петербурге японско-русский банк.

Наружное наблюдение установило их связи и круг знакомств в столице. Среди них был студент университета, с которым они занимались русским языком, сотрудники японского и китайского посольств и консульств, а также американские и английские представительства. Миура рассказал им об особенностях российской столицы и о ряде лиц, с которыми познакомился во время работы в посольстве. Среди них были морские офицеры лейтенант де Лаврон, капитан 2 ранга Катаев, курсистки Кажданская и Никольская, замеченные в политической неблагонадежности, и ученый-лесовод Марк Левин.

В начале 1903 г. Сиратори сделал предложение и женился на кассирше магазина, дочери полковника Е. П. Никуловой, для чего принял православие. После женитьбы Сиратори с женой и Токаки переехали в меблированные комнаты в доме № 15 на Итальянской улице. Здесь их частыми гостями были уже названные морские офицеры, а также сотрудник газеты «Русь» Шебуев, военный атташе китайского посольства и др. Департамент полиции установил за ними «самое строгое» наблюдение.

После начала войны японцы были уволены из магазина, но продолжали посещать американское, английское и китайское представительства. Они были замечены с пачками печатных изданий и почтовой корреспонденцией. Во время негласного осмотра комнаты на Итальянской улице в ней был обнаружен счет на имя лейтенанта де Лаврона, а также было установлено, что всю корреспонденцию японцы отправляли через американское консульство. При этом внешний конверт был адресован в Гамбург, а внутренний — в Токио. Свою корреспонденцию они также получали через американцев. Агентами наружного наблюдения было установлено, что всех своих знакомых они встречали в квартире всегда лично, «не допуская к открытию дверей на лестницу по звонку ни прислугу, ни хозяина».

В первых числах августа их посетил приехавший из Москвы Хори Сан. Сразу же после его отъезда негласным путем была получена информация, что Токаки 7 или 8 августа намеревается выехать за границу в Берлин. За японцами было установлено плотное наружное наблюдение, которое не позволило им скрыться. Днем в 2 часа японцы направились в американское консульство, где Токаки получил 400 руб. для поездки за границу.

В 10 часов вечера они вернулись домой, где их уже ждали сотрудники охранного отделения Департамента полиции штабс-ротмистр М. С. Комисаров, чиновник особых поручений И. Ф. Манасевич-Мануйлов, и. о. пристава 1-го участка Спасской части г. Санкт-Петербурга капитан Чеважевский, а также околоточные надзиратели Водопьянов и Грабовский. При обыске у японцев были обнаружены компрометирующие их бумаги, и они были арестованы. В ходе следствия было установлено, что Сиратори прекрасно владел русским языком и письмом и даже опубликовал в газете «Русь» серию статей под названием «Японские вечера». Токаки великолепно рисовал морские суда и замечательно знал технику сооружения и боевого оборудования кораблей. Арестовали также и Елену Сиратори, а на квартире была оставлена засада.

При обыске было обнаружено большое количество писем на японском языке, рисунки мин, минных заграждений и различного типа судов, а также заметки о состоянии воинских частей и составленная от руки морская карта с путем следования судов, обозначенным на ней пунктиром. Когда часть писем была переведена на русский язык, выяснилось, что в них содержались настойчивые требования усиленной осторожности. Все это давало основания для проведения дознания по обвинению их в шпионской деятельности.

Необходимость противодействия акциям японской разведки в начале XX в. заметно активизировала и другие спецслужбы Российской империи. В это же время наряду с Разведочным отделением Главного штаба русской армии автономно начала действовать агентура охранного отделения Департамента полиции Министерства внутренних дел Российской империи. В конце 1904 г. его руководство приняло решение об учреждении в структуре Особого отдела собственного специального подразделения — совершенно секретного отделения дипломатической агентуры. Его задачи определялись как «розыск международного шпионства» и наблюдение «за пребывающими в столице представителями некоторых держав, сочувствующих Японии». Однако Военное министерство и Главный штаб не были поставлены об этом в известность. Ведомственная разобщенность оставалась непреодолимым барьером на пути становления российской контрразведки.

Русско-японская война была первой войной за передел мира и сферы влияний. Именно поэтому и началась настоящая охота за секретами царских дворцов и тайнами придворной политики, которые во многом определяли механизм любой государственности. Военное противоборство России и Японии было, безусловно, выгодно Британии и США. За военными действиями Японии стояла сила Британской империи, стремившейся остановить продвижение русских в Тибет, Индию, Афганистан и Среднюю Азию. США стремились укрепить свое влияние на Дальнем Востоке и во всем Азиатско-Тихоокеанском регионе путем взаимного ослабления России и Японии.

Существует версия, что в 1903 г. английскому разведчику Сиднею Рейли удалось раздобыть коды военно-морского флота России и планы военно-морской крепости Порт-Артур. Некоторые зарубежные исследователи даже считают, что он действовал по заданию Акаси, поскольку коды и планы Порт-Артура были действительно проданы Японии и использовались в военных действиях против России. Рейли в самом деле в это время находился в Порт-Артуре, где официально занимался коммерческой деятельностью.

Российская контрразведка установила имя человека, который непосредственно похитил секретные чертежи крепости. Им оказался китаец Хо-линь-шунь, работавший под началом главного корабельного инженера Свирского. Хо-линь-шунь отлично знал весь порт, укрепления, детальное расположения минных полей и имел доступ к планам дока. Материалы российской контрразведки свидетельствуют, что он знал о начале японской бомбардировки еще 26 января 1904 г. 23 февраля и 8 марта на его банковский счет были переведены крупные суммы денег. 10 апреля он был задержан жандармом при попытке без разрешения выехать из Порт-Артура. Однако ему все-таки удалось бежать, и его дальнейшая судьба неизвестна.

В ходе следствия российской контрразведке не удалось установить имя заказчика этой акции. Однако через двадцать семь лет жена Рейли, Маргарет, вспоминая о жизни своего мужа, вскользь упомянула инженера, которого она знала по Порт-Артуру. Этого человека звали Хо-линь-шунь. Интересен и другой факт: оба, Рейли и Хо, исчезли из Порт-Артура в одно и то же время. В опубликованных документах Акаси имя Рейли не значится. Хотя вполне можно допустить, что тот работал под псевдонимом.

Английская военно-морская разведка контролировала продвижение 2-й Тихоокеанской эскадры российского флота и, очевидно, охотно делилась этими сведениями с японским Генеральным штабом. При этом следует учитывать тот факт, что абсолютное большинство международных телеграфных линий находились в собственности англичан.

С конца февраля 1904 г. Разведочное отделение вплотную занялось британским военным агентом полковником Нэпиром. Однако первые установки свидетельствовали, что английский офицер поддерживал лишь официальные контакты с представителями российского Главного штаба. С началом Русско-японской войны Нэпир резко ограничил все «неформальные» связи в военной среде. Однако опыт расследования «дела Ивкова» подсказывал необходимость проверки всех подозрительных связей контактирующих с ним иностранных подданных. Поэтому внутренняя агентура обратила внимание на преподавателя Санкт-Петербургского политехнического института Джона Маршалла, который мог быть потенциальным посредником британского военного агента. В мае 1904 г. он был взят под плотное наблюдение. Почти сразу же выяснилось, что сорокапятилетний преподаватель оказался хорошим знакомым военно-морского атташе Великобритании, капитана королевского флота Кальторна. С ним он встречался почти ежедневно.

Маршалла особенно интересовало все, что было связано «с судами, приготовлявшимися к отправке на театр войны». Это касалось его контактов со служащими Главного управления кораблестроения и ряда заводов, выполнявших военные заказы. Одним из его источников был сын его экономки Казимир Паликс, работавший в Кронштадте на ремонте броненосца «Орел». По заданию Кальторна Маршалл добыл ряд весьма ценных материалов по русскому флоту. В частности, это были подробности аварии подводной лодки «Дельфин» и состояние кораблей Балтийского флота, предназначенных в состав 2-й Тихоокеанской эскадры.

В ходе этой агентурной разработки Лавров и его сотрудники вышли на след особо ценного агента британской разведки. Им оказался скромный переплетчик морского ведомства Генрих Поваже. В течение многих лет он активно сотрудничал с британской разведкой и безнаказанно продавал военные секреты России. Однако в ходе успешно развивающейся агентурно-оперативной разработки у Лаврова неожиданно возникли непредвиденные осложнения. 6 мая агентура Лаврова, которая занималась разработкой графини Комаровской, подозреваемой в шпионаже, неожиданно зафиксировала организацию параллельного наружного наблюдения. Как выяснилось позднее, за Комаровской высокопрофессионально наблюдали агенты тайной полиции.

Лавров немедленно обратился за разъяснениями сложившейся ситуации в высшие инстанции. Директор Департамента полиции А. А. Лопухин объяснил ему, что по указанию министра внутренних дел в Департаменте полиции создана небольшая специальная организация для наблюдения за морским агентами в целях оказания помощи адмиралу 3. П. Рожественскому (в то время еще начальнику Главного морского штаба) и что в результате организованного наблюдения на Комаровскую «получены новые, весьма серьезные сведения».

21 мая Разведочное отделение было отстранено от наблюдения за «Коричневым» (под этой кличкой в Департаменте полиции проходил Джон Маршалл). Лавров и его сотрудники, весьма встревоженные складывающейся ситуацией, настояли на проведении межведомственного совещания. Представители Департамента полиции предлагали объединить усилия тайной полиции с контрразведкой. Однако при этом настаивали, чтобы Разведочное отделение вместе со всем делопроизводством и агентурными разработками было передано из Военного министерства в Департамент полиции. Лавров, ставший к этому времени подполковником, от этого категорически отказывался. На путях компромиссного решения было предложено разграничить сферу деятельности: Разведочное отделение должно было заниматься наблюдением за «сухопутными» военными агентами, а Департамент полиции — за морскими. Однако все эти разумные решения остались нереализованными. Более того, внутриведомственное соперничество обострилось.

Департамент полиции опирался на поддержку всесильной бюрократической машины Министерства внутренних дел в лице В. К. Плеве. Военное министерство попыталось тактическим маневром вывести Разведочное отделение из-под давления штаба корпуса жандармов, которому по административной линии формально подчинялся Лавров. 17 июля он был уволен в отставку приказом императора по армейской кавалерии. Одновременно были готовы документы о возвращении его на военную службу в распоряжение Главного штаба. Это было сделано высочайшим приказом 14 августа 1904 г.

12 августа 1904 г. Лаврова пригласили на Фонтанку, д. 16, в Департамент полиции, где его принял чиновник особых поручений И. Ф. Манасевич-Мануйлов. Впоследствии Лавров писал, что господин Мануйлов объяснил ему, что имеет поручение преобразовать организацию Департамента полиции по разведке шпионства на широких началах, используя опыт Парижского разведочного бюро. Мануйлов проинформировал Лаврова, что Департамент полиции уже имеет свою местную и заграничную агентуру и что уже назначен специальный жандармский обер-офицер — и поэтому объединение обеих организаций неизбежно. По словам Лаврова, Мануйлов предложил ему «частным образом соединить Разведочное отделение с их организацией». Лавров отказался от этого предложения и указал на его несоответствие «Высочайше утвержденному мнению по сему предмету военного министра», изложенному в докладной записке от 20 января 1903 г. Скоро началась массированная атака Департамента полиции на Разведочное отделение.

13 августа сотрудники Разведочного отделения установили, что новым спецподразделением Департамента полиции взят под наблюдение шведский военный агент барон Лейонхювуд. 19 августа сотрудники Департамента полиции предприняли попытку вербовки лакея барона, который уже давно был завербован Лавровым. 21 августа последовала новая попытка вербовочного подхода. На этот раз это был лакей полковника Нэпира. Он уже давно был на связи у одного из сотрудников Лаврова и доложил о случившемся в военную контрразведку. Подобная деятельность Департамента полиции подробно документировалась Разведочным отделением, а факты Лавров неоднократно докладывал начальнику военно-статистического отделения Главного управления Генерального штаба Виталию Платоновичу Целебровскому. Он неоднократно указывал, что «двойственная система, тяжелая во всяком деле, совершенно нетерпима розыском».

Официальный протест Лаврова действия не возымел, и ему пришлось свернуть работу наружной агентуры. Представители русской тайной полиции стали энергично приобретать внутреннюю агентуру в окружении иностранных военных дипломатов. В сентябре Лавров лишился своего внутреннего агента, разрабатывающего Джона Маршалла, который теперь выполнял задания контрразведки Департамента полиции. К 1 октября был перевербован и последний внутренний агент по делу Маршалла. В таких условиях работа Разведочного отделения становилась бесцельной и приходилось думать не о расширении дела, а в первую очередь «о возможном охранении уже ведущихся наблюдений и сбережений своих внутренних агентов», указывал в своем отчете Лавров. «Пробивные» способности и возможности руководства контрразведки Департамента полиции оказались гораздо сильнее и эффективнее, нежели руководства Разведочного отделения военного ведомства.

Однако определенный эффект докладные записки Лаврова все же возымели. В ходе одной из личных встреч с ним директор Департамента полиции А. А. Лопухин был вынужден признать, что его организация «немного зарвалась». Однако при этом он убеждал Лаврова, что «дело растет с каждым днем» и что особое внимание они хотят обратить на Австро-Венгерскую империю. В частности, Лопухин указывал, что планируется открыть резидентуру Департамента полиции в Вене и для этих целей ассигнуется 20 тыс. руб.

К этому времени из различных источников в Петербург поступали сведения, что центр японской разведывательной службы переместился в Вену. Об этом, в частности, сообщал генералу Целебровскому русский военный агент в Париже Лазарев. В письме от 24 марта 1904 г. он писал: «Японская миссия в Вене имеет секретных агентов в Кракове и Львове, которые получают надлежащие указания из Варшавы и Петербурга». Эта информация поступила к русскому военному агенту от Манасевича-Мануйлова.

Буквально через день 25 марта 1904 г. на имя начальника военно-статистического отдела Главного штаба генерала В. П. Целебровского поступило отношение от директора Департамента полиции Лопухина следующего содержания:

«Милостивый государь Виталий Платонович!

Из совершенно секретного источника мною получены сведения, что центром японской разведывательной службы является г. Вена. Так на днях к японскому посланнику в Париже явилось одно лицо… с предложением агентурных услуг. Посланник Мотоно заявил этому лицу, что ему надлежит обратиться в Венскую миссию, спросив проживающего ныне в Вене бывшего японского консула в Одессе. Японская миссия в Вене имеет секретных агентов в Кракове и Львове, агенты получают сведения о передвижении наших войск из Варшавы и Петербурга.

Из того же источника мною получены сведения, что подробный план Порт-Артура был приобретен японцами от какого-то русского военного инженера.

Об изложенном считаю долгом сообщить вашему превосходительству.

Прошу ваше превосходительство принять уверение в совершенном моем почтении и преданности.

Лопухин».

Лавров не знал всего этого, и фигура Мануйлова не вызывала у него уважения. Поэтому он отнесся к прожектам Лопухина с большим скепсисом и уклонился от обсуждения этого вопроса. Он продолжал считать, что главным препятствием на пути осуществления планов создания по-настоящему эффективной контрразведывательной службы является некомпетентность сотрудников Департамента полиции в военных вопросах. Еще тогда, когда Департамент полиции лишь только собирался решать поставленную перед ними задачу по разработке иностранных военно-морских атташе и обеспечения безопасности 2-й Тихоокеанской эскадры в пути на Дальний Восток, он указывал: «…организация Департамента полиции не имеет надлежащей связи с Морским министерством и некомпетентна в морском деле». Он считал, что выход из складывающейся ситуации заключался в том, чтобы создать в охранном отделении кадры специалистов в военной области как для контрразведывательной, так и для разведывательной деятельности. Время подтвердило прозорливость и правильность предложений и прогнозов Лаврова.

Противниками Лаврова в Департаменте полиции оказались люди, более искушенные в политическом интриганстве. Это были чиновник для особых поручений Департамента полиции Иван Федорович Манасевич-Мануйлов и жандармский ротмистр Михаил Степанович Комиссаров. По-своему это были очень талантливые, незаурядные личности. Они имели склонность к авантюризму, были достаточно честолюбивыми и даже тщеславными людьми, которые не чурались никаких средств ради достижения своих карьерных целей. Судьба уготовила им жизнь, полную стремительных взлетов к вершинам властных структур и таких же стремительных падений.

Так, начальником специального подразделения Департамента полиции — совершенно секретного Отделения дипломатической агентуры был жандармский ротмистр М. С. Комиссаров. Он родился в 1870 г. в казачьей семье, окончил Полоцкий кадетский корпус, а затем 3-е Александровское военное училище. Военную службу проходил в 1-м артиллерийском мортирном полку. В мае 1904 г. перешел на службу в Отдельный корпус жандармов, где отвечал за проведение «деликатных» мероприятий (контрразведка, перлюстрация, печатание погромных антисемитских прокламаций) Департамента полиции. Это был серьезный, зрелый офицер, знающий несколько иностранных языков и обладающий хорошими организаторскими способностями. У коллег по Отдельному корпусу жандармов он особым расположением не пользовался. Они считали, что это был «совершенно беспринципный человек, способный на что угодно, вплоть до убийства мешавшего ему по каким-либо причинам человека, пьяница, развратник, наглец и провокатор…». О нем распространялись слухи, что он увел жену своего начальника генерала А. В. Герасимова и женился на ней в бытность того начальником Санкт-Петербургского охранного отделения. «…Высокий, полный, с красным лицом и серыми глазами, бегающими под синеватыми очками», — такое, в общем, нелицеприятное описание внешности Комиссарова оставил в своих воспоминаниях служивший под его началом в Перми офицер Отдельного корпуса жандармов Н. А. Кравец. Однако Комиссаров очень быстро делал свою служебную карьеру и к 30 годам стал уже полковником, поэтому такая нелестная характеристика вполне могла быть всего лишь выражением зависти к более удачливому и талантливому коллеге. Добавим также, что никто не отказывал ему в храбрости и личном мужестве при проведении сложных операций по обезвреживанию террористов.

Чиновник для особых поручений Департамента полиции надворный советник И. Ф. Манасевич-Мануйлов был личностью весьма неординарной. По официальной версии он родился в 1869 г. в бедной еврейской семье Западного края. Его отец Тодрес Манасевич за мошенничество, выразившееся в подделке акцизных бандеролей, был сослан на поселение в Сибирь. Там его старший сын Иван, когда ему исполнилось 7 лет, был усыновлен богатым сибирским купцом Мануйловым и стал впредь именоваться Иваном Федоровичем Манасевичем-Мануйловым. По другой версии он был внебрачным сыном П. Л. Мещерского и еврейской девушки X. Маншон. По просьбе Мещерского он был усыновлен богатым сибирским купцом Ф. П. Манасевичем-Мануйловым. До 14 лет воспитывался в его доме и был крещен приемным отцом. В 1880-е гг. вместе семьей переехал в Петербург, где принял лютеранство, окончил реальное училище Гу-ревича и был записан в купеческое сословие. По завещанию своего приемного отца он унаследовал весьма приличное состояние 100 тыс. руб., получить которые мог, однако, лишь по достижении 35-летнего возраста. Но это не помешало ему вести широкий образ жизни, занимая деньги у ростовщиков под будущее наследство.

В 1890-е гг. Манасевич-Мануйлов начал подвизаться на ниве журналистики, активно сотрудничая в газетах «Новое время» и «Новости». Он становится известным как автор хлестких фельетонов и нескольких театральных пьес. Его любимым литературным псевдонимом с этих дней становится Маска. Вместе с Б. И. Бентовым он переделал для русской сцены полтора десятка французских пьес и фарсов. Одновременно при поддержке своего сводного брата по отцу В. П. Мещерского в 1892 г. был принят на государственную службу (по дворцовому управлению). Несколько позднее он стал чиновником Министерства внутренних дел Российской империи — сначала сотрудником Петербургского охранного отделения, находясь на связи у полковников Секеринского и Пирамидонова, а затем чиновником для особых поручений министра внутренних дел В. К. Плеве.

В 1894 г. он командируется в Париж для ознакомления с настроениями французского общества по поводу участия Франции в торжествах по случаю открытия Кильского канала и одновременно по поручению департамента полиции для сбора сведений о положении заграничной агентуры Департамента полиции. Официально Манулов был аккредитован как секретарь газеты «Новости». В 1899 г. Манасевич-Мануйлов был командирован в Рим, где с 1901 г. исполнял обязанности агента по римско-католическим делам. Ему было поручено организовать секретное наблюдение за прибывающими из России священнослужителями Римско-католической церкви, особенно за сношениями последних с кардиналом Ледоховским, который являлся в это время главным руководителем антирусской агитации среди католического духовенства. В своих донесениях он указывал следующее: «Мною были приняты меры к подысканию в известных сферах людей, которые за денежное вознаграждение могли бы держать меня в курсе всего того, что происходит. После тщательного ознакомления с отдельными кружками мне удалось заручиться сотрудничеством 2-х католических священников, пользующихся полным доверием в здешних посольских сферах. Кроме того, я имею возможность войти в сношения и пользоваться услугами двух лиц в Кракове и одного во Львове. Мне казалось возможным заручиться содействием итальянского правительства, что и было достигнуто путем дипломатических переговоров поверенного в делах и соглашением, происшедшим между директором политической полиции в Риме г. Леонарди и мною. С известными сотрудниками и содействием местных властей наблюдения за польскими происками могут дать полезные результаты».

Одновременно Манасевич-Мануйлов вел наблюдение за русскими революционными группами. В 1902 г. по приказанию В. К. Плеве он был командирован в Париж «для установления ближайших сношений с иностранными журналистами и представителями парижской прессы в целях противодействия распространению в сей прессе ложных сообщений о России с отпуском ему 1500 руб. жалованья и 300 руб. на расходы». В октябре 1903 г. он информировал руководство Департамента полиции, что установил связь с римским журналистом Белэном, который согласился снабжать его сведениями обо всем, что происходит в итальянских социалистических кружках и в редакции газеты «Аванти». Другим сотрудником стал польский журналист Домбровский, который давал сведения из сфер, близких к журналу «Европеец».

Во время Русско-японской войны Мануйлов начал активно заниматься контрразведывательной деятельностью. 24 марта 1904 г. русский военный агент в Париже Владимир Петрович Лазарев информировал начальника Военно-статистического отдела Главного штаба В. П. Целебровского, что чиновник Министерства внутренних дел Мануйлов сообщил ему, что «центром японской разведывательной службы является Вена».

В справке Департамента полиции его деятельность характеризовалась так: «…Мануйловым была учреждена непосредственная внутренняя агентура при японских миссиях в Гааге, Лондоне и Париже, с отпуском ему на сие 15 820 руб., благодаря сему представлялось возможным, наблюдая за корреспонденцией миссий, получить должное освещение настроений и намерений нашего врага; кроме того, Мануйлову удалось получить часть японского дипломатического шифра и осведомляться таким образом о содержании всех японских дипломатических сношений, этим путем были получены указания на замысел Японии причинить повреждения судам 2-й эскадры на пути следования на Восток. …Мануйлов получил от Департамента поручение организовать специальное отделение розыска по международному шпионству и наблюдению за прибывающими в столицу представителями некоторых держав, сочувствующих Японии. Энергичная деятельность Мануйлова дала вскоре же осведомленность в отношении английского и шведского представителей, причем Мануйлов даже сумел проникнуть в тайну их дипломатических сношений, а равно организовал агентуру при турецком посольстве». Мануйлов попытался реализовать свои возможности и способности на поприще научно-технической разведки. Он предложил Главному артиллерийскому управлению «доставлять специальные документы, т. е. чертежи орудий и т. п.». Он достаточно тесно взаимодействовал с французской тайной полицией, которая охотно безвозмездно передавала ему документы, относящиеся к Русско-японской войне, в первую очередь относительно японской агентуры, действующей в России. Поэтому, вернувшись в Петербург, он предложил директору Департамента полиции А. А. Лопухину проект создания организации для борьбы с международным шпионажем против России.

«Мой проект, — писал впоследствии сам Мануйлов, — был одобрен министром внутренних дел, и мне было поручено организовать особое отделение при департаменте». Таким образом, летом-осенью 1904 г. было создано специальное подразделение тайной полиции, которое начало выполнять контрразведывательные функции. В отличие от Разведочного отделения Военного министерства оно располагало значительными денежными средствами. На агентурно-розыскные мероприятия руководство тайной полиции ассигновало 23 тыс. руб., что в несколько раз превосходило расходы всего Разведочного отделения Главного штаба.

Манасевичу-Мануйлову пришлось также столкнуться с деятельностью эмиссара клана «Черного Дракона» Мотодзиро Акаси.

По сведениям Департамента полиции, к осени 1904 г. кроме Вены резидентуры японской военной разведки были созданы в Антверпене и Стокгольме. Они организовали разведывательное сопровождение 2-й Тихоокеанской эскадры в ее движении на Дальний Восток. Активная разведывательная деятельность, организация диверсий, поддержка террористической деятельности левоэкстремистских революционных организаций внутри России, организация и подготовка вооруженного восстания в национальных окраинах Российской империи — вот далеко не полный перечень деятельности клана «Черного Дракона». Везде чувствовалась уверенная рука опытного противника.

Согласно законам диалектики общественно-политического развития противники и оппозиция строю, режиму, вождю всегда есть в любой стране. Вопрос в том, насколько они дееспособны, влиятельны, организованны и готовы к решительным действиям. Задачей спецслужб в отношении их является выявление их признанных лидеров и отношения к ним в обществе, армии и органах государственной безопасности. Важным является выяснение таких вопросов: пользуются ли они поддержкой извне и как изменится политический и экономический климат в регионе в случае их прихода к власти? Особое значение эти вопросы приобретали, когда речь шла о стране, которая по своему геополитическому положению представляла значительный интерес.

В свое время при разработке планов на предстоящую военную кампанию японское командование принимало в расчет даже возможный рост революционного и национально-освободительного движения в России. Уже в середине 1903 г. в меморандуме императорского японского Генерального штаба было особо отмечено и указано на российское социалистическое движение как на возможного союзника при проведении подрывных операций в тылу противника. Японским дипломатам и разведчикам было рекомендовано обратить внимание на разработку как представителей либеральной оппозиции, так и радикальных революционных групп.

В марте 1904 г. начальник Выборгского охранного отделения доносил в Департамент полиции следующее: «Серьезного внимания в настоящее время заслуживает то обстоятельство, что японская миссия в Петербурге после разрыва дипломатических отношений с Россией избрала свое местожительство именно в Стокгольме. Есть основания полагать, что это сделано с той целью, чтобы удобнее следить за всем тем, что происходит теперь в России. …Ближайшими помощниками японцев для получения необходимых сведений из России могут быть высланные за границу финляндцы, проживающие ныне в Стокгольме; для последних же добывание этих сведений не может составить большого затруднения».

Поэтому руководство российской тайной полиции приняло решение организовать плотное агентурное наблюдение за деятельностью японских военных агентов и оппозицией за границей. С этим заданием И. Ф. Мануйлов в октябре 1904 г. срочно выехал в Западную Европу. Для решения поставленных задач ему была выделена солидная сумма в размере 45 тыс. руб. Она почти в два раза превосходила годовой бюджет всего Разведочного отделения Главного штаба. Довольно скоро Мануйлов установил, что ключевой фигурой японского шпионажа в Европе является военный атташе в Стокгольме полковник Мотодзиро Акаси.

Именно он сумел наладить контакты с лидерами финляндской оппозиции, которые к этому времени располагали весьма обширными связями в русских, польских и прибалтийских революционных и либеральных кругах. Самую широкую поддержку и взаимопонимание Акаси нашел у видного политического деятеля Финляндии, известного журналиста и литератора, создателя и руководителя Партии активного сопротивления Финляндии Конрада (Конни) Виктора Зиллиакуса. Последний родился в 1855 г. в семье сенатора X. Ю. В. Зиллиакуса, получил юридическое образование и с 1978 г. служил в Верховном суде, а с 1879 г. — в канцелярии генерал-губернатора Финляндии.

В 1881 г. Зиллиакус ушел с государственной службы и вел хозяйство в собственном поместье, однако скоро разорился и уехал в США, где проживал с 1889 по 1893 г. Затем он перебрался в Японию (1893-1897), а оттуда во Францию (1897-1898). Именно в это время он получил европейскую известность как журналист и писатель, автор книг об индейцах, путевых заметок, переводов японских сказок на шведский язык. Свои публикации в газетах и журналах Европы и Америки он частенько подписывал псевдонимом Самурай.

В 1898 г. Зиллиакус вернулся в Финляндию, где в 1899-1900 гг. являлся соредактором и одним из авторов либеральной газеты «Нюа прессен». После ее закрытия переехал в Швецию, где с 1901 г. стал редактором нелегальных финляндских газет «Фриа урд» (на шведском языке) и «Вапайта санойа» (на финском языке), издаваемых в Стокгольме. Он был одним из инициаторов и организаторов подачи адреса императору Николаю II от имени деятелей европейской науки и культуры с протестом против политики русификации Финляндии. В это же время он активно занимался революционной деятельностью, связанной с нелегальной транспортировкой в Россию революционной литературы и оружия. С этой целью он приобрел яхту и установил тесные контакты с российскими либеральными и революционными деятелями, особенно социал-демократами и социалистами-революционерами. В 1902 г. в Стокгольме вышла его книга «Революционная Россия» сначала на шведском, а в 1904 г. на финском языке, в которой рассматривалась история революционного движения в России за последние десятилетия XIX в. С 1903 г. активно сотрудничал в шведском журнале «Нордиск ревыо», в котором публиковались его статьи о положении в Финляндии.

Зиллиакус еще до начала Русско-японской войны установил прочные связи с кланом «Черного Дракона». Очевидно, его знакомство с Акаси относится к периоду Японо-китайской войны. Акаси в это время был прикомандирован к штабу японской армии в Китае, а Зиллиакус подвизался там же в качестве военного корреспондента. В 1904 г. это знакомство переросло в тесное сотрудничество. Как опытный разведчик, Акаси рассчитывал использовать в интересах Японии движение сепаратистов, русских революционеров и оппозиционеров. Вместе с Зиллиакусом они вынашивали идею оказания финансовой помощи сепаратистским кругам, прежде всего в Прибалтике, Закавказье и Финляндии, для ускорения их вооруженного выступления против царского режима. Эта инициатива получила поддержку японского посла в Лондоне Т. Хияси и японского Генерального штаба в лице одного из руководителей разведки генерала Я. Фукушимы.

Опираясь на материальную поддержку Акаси, Зиллиакус предпринял практические усилия организационного характера для консолидации радикально настроенных революционных и оппозиционных сил эмиграции. В ноябре 1904 г. он стал одним из создателей Партии активного сопротивления Финляндии. Эта партия во многом копировала эсеровскую тактику и осуществила ряд террористических актов. Так, 16 июня 1904 г. Э. Шауманом был убит генерал-губернатор Финляндии Г. И. Бобриков. 6 февраля 1905 г. студент Л. Хохенталь совершил покушение на прокурора Сената Сойсалона-Сойнинена. Партия активного сопротивления оказывала всемерную помощь революционному движению в России. В частности, организовывала закупки оружия в Бельгии и Англии и последующую транспортировку его в Финляндию и Россию. В это время Зиллиакус установил тесные связи с представителями Боевой организации партии социалистов-революционеров Е. Азефом, Н. В. Чайковским и др., а также с представителями Российской социал-демократической партии в лице Н. Е. Буренина и Л. Б. Красина. Зиллиакус выступил инициатором проведения межпартийных конференций и принимал участие в совместных конференциях российской оппозиции и революционных партий в Париже и Женеве.

Конспиративная связь японской разведки с финнами и радикально настроенными революционерами не сразу стала известна в Петербурге. Заграничная агентура Департамента полиции представляла в это время аппарат российской внешней разведки. Ее руководитель Л. А. Ратаев был, главным образом, сориентирован на работу в оппозиционной правительству среде эмигрантов из числа российских либералов и революционеров. В свою очередь русские военные агенты и их сотрудники занимались добыванием чисто военной информации в странах пребывания. В начале Русско-японской войны их усилия были сосредоточены на выявлении военных заказов Японии в европейских странах. Очевидно, поэтому диверсионная и разведывательно-подрывная деятельность японской разведки определенное время была вне поля зрения российских секретных служб. Заметим также, что Акаси и Зиллиакус были опытными конспираторами и выявить их тайные контакты было не просто.

К этому времени Департаменту полиции стало известно, что в середине марта один из членов Центрального революционного комитета Польской партии социалистов (ППС), Витольд Иодко-Наркевич, представил Акаси план вооруженного восстания в Польше. Заметим, что лидеры ППС еще с самого начала Русско-японской войны выступили с лозунгом поражения России в войне и взяли курс на организацию вооруженного восстания. Одним из его инициаторов был Юзеф Пилсудский. По его инициативе состоялись контакты между эмиссарами партии и японскими разведчиками.

Однако сама идея восстания в русской армии военнослужащих-поляков, разрушение мостов и железнодорожного полотна Транссибирской железнодорожной магистрали показалась фантастической даже такому авантюристу, как Акаси.

Поэтому для продолжения переговоров Пилсудского пригласили в Токио. Поездка полностью финансировалась японским Генеральным штабом. В июле 1904 г. через Лондон, Нью-Йорк и Сан-Франциско делегация ППС во главе с Пилсудским добралась до Токио. В привезенной делегацией памятной записке и проекте о сотрудничестве Пилсудский предложил, чтобы японская разведка финансировала антирусские повстанческие акции Польской партии социалистов, снабжала ее боевиков оружием, сформировала из военнопленных польского происхождения легион для борьбы на дальневосточном фронте. Взамен представители ППС обещали активно мешать проведению мобилизации в Царстве Польском, осуществлять разведку и саботаж и в конечном итоге поднять восстание вместе с другими народами Российской империи.

Эти заманчивые предложения основывались на том, что в Сибири и на Дальнем Востоке Российской империи проживало в это время значительное число этнических поляков. Это были участники польского восстания 1863 г. и их потомки, сосланные на поселение. Однако японцы мало верили в реальность этих планов. Их укрепил в этой убежденности лидер национальных демократов Царства Польского Роман Дмовский, который также находился в это время в Токио. Он доказывал, что локальные выступления нанесут Польше и Японии только вред, ибо к общенациональному восстанию поляки не готовы, а Россия держит на Висле большую армию и может утопить в крови любой бунт. Широкое вмешательство в европейские дела в это время не входило в намерения Японии. Поэтому предложения Пилсудского не были приняты и японская разведка ограничилась финансовой поддержкой ППС.

К этому времени в конце июня 1904 г. по заданию Акаси Зиллиакус установил связи с представителями основных политических оппозиционных партий и кавказскими сепаратистами. Одним из них был грузинский дворянин Георгий Деканози (Деканозов), издатель журнала «Сакартвело». Вокруг этого издания группировались лица, принадлежавшие к Грузинской партии социалистов-федералистов (революционеров), созданной в апреле 1904 г. Другим был представитель армянских националистов граф И. 3. Лорис-Меликов. Он представлял группу, возникшую вокруг газеты «Дрошак» («Знамя») и ставшую ядром политической партии «Дашнакцутюн». Первые два номера «Дрошак» были изданы в подпольной типографии в Тифлисе, а с 1894 по 1920 г. она регулярно издавалась в Женеве. Дашнаки, опираясь на поддержку западных держав, рассчитывали путем вооруженных выступлений и террористических актов добиться сначала создания автономного государства в границах Российской империи, а затем, после присоединения Турецкой Армении, воссоздать Великую Армению. Антироссийские настроения кавказских сепаратистов были хорошо известны Акаси и Зиллиакусу. Поэтому на совещании речь шла об организации беспорядков в России с целью ослабления ее политического влияния и авторитета в европейской политике. Акаси завербовал Деканозова, который стал одним из его самых доверенных и высокооплачиваемых агентов.

После этой акции Зиллиакус отправился в Лондон, где вел переговоры с Н. В. Чайковским о координации антиправительственных действий оппозиционеров, либералов и радикально настроенных революционеров из числа социал-демократов и социалистов-революционеров. Н. В. Чайковский был в это время одной из самых авторитетных фигур в российском демократическом и революционном движении. Потомственный дворянин, он окончил в 1872 г. физико-математический факультет Петербургского университета. В 1869 г. явился создателем народнического кружка, известного как кружок «чайковцев». С 1874 г. находился в эмиграции, проживал в Лондоне и Париже. В 1904 г. Чайковский стал членом партии социалистов-революционеров. С ним одинаково считались российские либералы-оппозиционеры и революционеры-радикалы. Он и организовал встречу Зиллиакуса с лидерами партии эсеров и руководством объединенной Боевой организации.

Она состоялась в августе 1904 г. в Амстердаме. На обеде в присутствии Е. Азефа, Е. К. Брешко-Брешковской, Ф. В. Волконского, И. А. Рубановича, В. М. Чернова, а также представителя Бунда Ц. М. Копельзона Зиллиакус изложил план действий, разработанный вместе с Акаси. Финский политический деятель предложил «срочно созвать конференцию делегатов от всех российских и инородческих революционных и оппозиционных групп». В ходе конференции Зиллиакус считал необходимым «обсудить текст манифеста против войны и выработать план общих совместных действий для понуждения всеми мерами, хотя бы самыми террористическими, прекратить войну. Такими мерами могут быть одновременные в разных местностях вооруженные демонстрации, крестьянские бунты и т. п. Если понадобится оружие, то финляндцы берутся снабдить оружием в каком угодно количестве». Участники обеда в общем согласились с этим планом. Об этом своему руководству подробно докладывал начальник Заграничной агентуры Департамента полиции действительный тайный советник Л. П. Ратаев в августе 1904 г. Информация о действиях руководителя финляндских радикалов, его контактах с Акаси и эсерами, идеях и намерениях поступила от весьма ценного источника Заграничной агентуры Евно Азефа, одного из руководителей объединенной Боевой организации. Она незамедлительно была доложена директору Департамента полиции А. А. Лопухину и министру внутренних дел В. К. Плеве. После этого было принято решение об углубленной агентурной разработке Зиллиакуса и его связей.

Вскоре стало известно, что, закончив переговоры с эсерами, Зиллиакус с рекомендацией Акаси на руках встретился в Лондоне же с представителем японского императорского Генерального штаба Утсономия, а затем повидался с послом Японии в Великобритании Хаяси. Японцы информировали Зиллиакуса, что заместитель начальника японского Генерального штаба официально объявил о материальной поддержке подрывных акций в России и рекомендовал обратить внимание на подготовку диверсий против русской эскадры, которая готовилась к совершению перехода с берегов Балтики на Дальний Восток. На очередной встрече Акаси обещал Зиллиакусу, что готов выплатить ему сумму в 3 тыс. иен «на печатание прокламаций».

Во исполнение решений совещания Зиллиакуса с представителями оппозиции и сепаратистов действительно с 30 сентября по 4 октября 1904 г. в Париже состоялась конференция отдельных революционных оппозиционных групп и партий. На конференции было решено, что «каждая партия может действовать своими методами: либералы должны атаковать правительство с помощью земства и газетных кампаний, эсерам и другим партиям следует специализироваться на крайних методах борьбы, кавказцам использовать свой навык в организации покушений, польским социалистам — опыт в проведении демонстраций». Обо всем этом, со слов Зиллиакуса, Акаси подробно писал своему руководству в Токио. Одновременно через Азефа информация о решениях конференции поступила в Департамент полиции. Было очевидно, что японская разведка сконцентрировала основное внимание на тех представителях революционных партий и групп, которые были готовы идти на крайние меры.

В конце марта — начале апреля 1905 г. революционные группировки эмигрантов развернули закупки оружия в Бельгии и Швейцарии. «Главным распорядителем кредитов» выступал Конрад Зиллиакус. Через него шли все суммы, отпускаемые Акаси. Зиллиакус установил жесткую дисциплину и порядок: деньги выдавались на руки только тогда, когда российские революционеры имели твердую договоренность с продавцами оружия. Пожалуй, только Польская партия социалистов получила деньги авансом, минуя Зиллиакуса.

Одновременно активизировал свои действия другой агент японского разведчика — Г. Г. Деканози. Через посредничество швейцарского анархиста Евгения Бо он начал вести переговоры со швейцарским военными властями о закупке крупной партии снятых с вооружения винтовок системы «Виттерли». Речь шла о 25 тыс. винтовок и свыше 4 млн. патронов к ним.

К тому времени Зиллиакус уже закупил оружие в Гамбурге. Это была большая партия револьверов системы «Веблей» и патроны к ним. Партия была внушительной — около 3 тыс. штук. Закупленные винтовки и револьверы, боеприпасы к ним, а также три тонны взрывчатки перевезли сначала на склады в голландский город Роттердам, а затем переправили в Лондон. Как опытный разведчик, Акаси хорошо понимал, что вряд ли удастся сохранить в тайне место хранения такого «товара» в Голландии, где активно действовала резидентура Заграничного отделения Департамента полиции во главе с опытным руководителем А. М. Гартингом. В письме, направленном руководству японской разведки в Токио, Акаси объяснял выбор нового места хранения «слабой работой здесь русской полиции». По предложению Акаси треть винтовок и более четверти боеприпасов предполагалось транспортировать в Россию через Черное море, а все остальное более коротким путем, через Балтийское море. Такой выбор маршрута строился в расчете на помощь и поддержку со стороны финляндских и кавказских националистов-сепаратистов.

Однако в это время агентуре Акаси пришлось напрямую столкнуться с противодействием молодой российской контрразведки. Опираясь на поддержку российского посланника в Париже А. И. Нелидова, И. Ф. Мануйлов энергично принялся задело и при поддержке представителей французских спецслужб добился определенных успехов. 30 ноября 1904 г. он уже направил в Департамент полиции донесение следующего содержания:

«Его Превосходительству Директору Департамента Полиции.

Считаю долгом почтительнейше доложить, что согласно приказанию Вашего Превосходительства мною учреждена агентура в Брюсселе и Антверпене в области разведочного дела.

При сем имею честь препроводить первое донесение нашего брюссельского агента.

Одному из посланных мною людей удалось войти в сношения со служащим в американской миссии в Брюсселе, и надеюсь, что в самом непродолжительном времени нам будут доставлены оттуда сведения, равно как и явится, вероятно, возможность получить шифр Северо-Американских Соединенных Штатов.

Равным образом мною командирован и в Стокгольм одинаково надежный и верный человек, также служивший во Французском Разведочном Бюро. За недавностью отъезда агента никаких предположительных сведений о его деятельности не имею.

Что же касается Парижа, то здесь завязаны сношения с итальянским посольством, и хотя добытые до сих пор препровождаемые при сем документы не имеют политического интереса, тем не менее я признал целесообразным войти в сношения с агентом, который со временем, несомненно, может давать нам весьма ценные указания и способствовать получению шифра итальянского правительства.

Считаю своим долгом почтительнейше доложить Вашему Превосходительству, что мне удалось приобрести дипломатический шифр сиамского правительства, фотографические снимки коего в скором времени будут мною препровождены.

Мануйлов».

Через некоторое время в Гааге ему удалось завербовать лакея японского посольства и с риском для жизни перефотографировать у него на квартире две объемные шифровальные книги. Одновременно с добыванием шифров Мануйлов взял в активную разработку -96- всех представителей Японии в Европе, и в первую очередь самого ведущего разведчика Мотодзиро Акаси. В Стокгольме за ним велось по возможности постоянное наблюдение. Очень скоро российская контрразведка установила истинный характер деятельности Георгия Деканози, который еженедельно получал на расходы и разъезды 2050 франков, или 750 руб. Эта сумма почти на треть превышала расходы Департамента полиции на содержание заграничной агентуры в Париже.

Мануйлов и его агентура установили пути транспортировки в Россию нелегальной литературы и попытались организовать ее перехват. Однако неожиданно в конце 1904 г. из Петербурга последовало распоряжение прекратить разработку Деканози на том основании, что якобы не была установлена его причастность к «военно-политической деятельности», а Мануйлову было рекомендовано сосредоточиться на организации безопасности российского флота, следующего с Балтики на Дальний Восток.

Однако случай помог Мануйлову убедить руководство Департамента полиции дать санкцию на установление наблюдения за парижскими связями Акаси. Уже давно было установлено, что японский странствующий атташе систематически наезжал из Стокгольма во французскую столицу. Как правило, он любил останавливаться в одной и той же гостинице «Интернациональ», расположенной по адресу Авеню Иен, д. 60. В феврале 1905 г. горничная этой гостиницы направила письмо российскому послу Нелидову с предложением своих услуг по негласному наблюдению за японским разведчиком за материальное вознаграждение.

Она помогла Мануйлову организовать слуховой контроль комнаты Акаси, а также проводить негласный досмотр багажа, просматривать его переписку и получать дополнительные сведения в отношении японской агентуры. В частности, это позволило установить роль Зиллиакуса, который активно занимался организацией доставки оружия в Россию. Весной 1905 г. внутриполитическая ситуация в Российской империи накалилась и радикально настроенные революционеры-эмигранты активизировали закупку оружия. При этом Акаси оставался в тени, а на политической сцене активно действовали только Деканози и Зиллиакус.

В 20-х числах апреля 1905 г. Мануйлов получил сообщение, что в конце месяца Акаси прибудет в Париж для встречи со своей агентурой. С этой целью в гостинице для него была забронирована комната № 20. Сразу же Мануйлов дал соответствующие распоряжения своей агентурной сети, и наблюдательные агенты заняли соответствующие места внутри гостиницы и снаружи. 30 апреля они заняли комнату № 19, которая примыкала к номеру 20, в которой 1 мая поселился Мотодзиро Акаси. Эти две комнаты были отделены друг от друга толстой стеной, в которой имелись две двойные двери. Каждая из двух дверей имела две дверцы, одну из которых, открывавшуюся в № 19, раскрыли. Таким образом, от комнаты Акаси российских контрразведчиков отделяла лишь простая дверь, из которой во избежание неожиданностей со стороны соседа предварительно был вынут ключ. Рабочий стол полковника Акаси, за которым он обычно беседовал со своим посетителем, стоял как раз у этой двери. Все это позволило Мануйлову во вторник 2 мая 1905 г. лично полностью прослушать трехчасовой разговор Мотодзиро Акаси с Георгием Деканозовым.

Уже 3 мая 1905 г. Мануйлов докладывал директору Департамента полиции следующее: «…Акаси встретил его как старого знакомого, и разговор сейчас же коснулся революционного движения в России. Акаси заметил, что его не удовлетворяет настоящая форма революционного движения, так как она совершенно расходится с теми планами, которые намечены были ими в предыдущих свиданиях как с Деканози, так и с другими единомышленниками. На это Деканози возразил, что местные условия весьма часто, в силу вещей, видоизменяют заранее намеченные планы и что с этим обстоятельством волей-неволей приходится считаться. Главной помехой, по словам Деканози, является войско, которое самым слепым образом исполняет приказы правительства. Акаси заметил на это, что по тем сведениям, которые были получены через посредство Деканози от офицера, в данное время в России всего от 400 до 500 тыс. войска, и, по его мнению, если бы суметь организовать стотысячную вооруженную толпу, то с уверенностью можно бы сказать, что при содействии общества эта вооруженная сила одержала бы победу над деморализованными солдатами».

«Мы готовы, как вы знаете, — сказал Акаси, — помогать вам материально на приобретение оружия, но самое главное, чтобы движению этому не давать остыть и вносить, таким образом, в русское общество элемент постоянного возбуждения и протеста против правительства».

Разговор вновь переходит на революционное брожение, и Деканози самым подробным образом рассказывает своему собеседнику о многих событиях, происходящих на Кавказе, утверждая при этом, что к осени можно ожидать весьма крупных беспорядков в Тифлисе, Баку и Батуме, куда уже доставлено весьма значительное количество оружия. Акаси развивает ту мысль, что во всем этом движении необходимо по возможности не трогать частной собственности, дабы не раздражать общество, но направить все против самодержавного правительства. «Нужно, — сказал Акаси, — чтобы движение это носило характер антицарский, а потому, по моему мнению, следовало бы громить имущество, принадлежащее Удельному ведомству. В этом направлении, — ответил Деканози, — кое-что уже начато в Таврической губернии».

Сотрудники Мануйлова сумели провести нелегальный досмотр багажа Акаси и просмотреть переписку. В середине мая 1905 г. из его чемодана была изъята и перефотографирована записка Зиллиакуса с полной калькуляцией расходов, произведенных для закупки оружия. В информационном письме руководству Департамента полиции Мануйлов так пояснял ее содержание: «Японское правительство при помощи своего агента Акаси дало на приобретение 14 500 ружей различным революционным группам 15 300 фунтов стерлингов, т. е. 382 300 франков. Кроме того, им было выдано 4000 фунтов (100 000 франков)». Кроме эсеров в качестве получателей крупных сумм в перехваченном документе значились Грузинская партия социалистов-федералистов (революционеров), Польская партия социалистов и Финляндская партия активного сопротивления.

Оружие было закуплено в столь большом количестве, что стала очевидной невозможность обеспечить его транспортировку ранее купленными яхтами «Сесил» и «Сизи». Революционеры начали переговоры о покупке целого парохода. Российские контрразведчики понимали, что операция по перехвату каналов транспортировки оружия в Россию потребует принятия масштабных мер. Мануйлов предложил руководству Департамента полиции учредить специальные резидентуры внешней контрразведки в семи крупнейших портовых городах Европы: Гамбурге, Кенигсберге, Лондоне, Ливерпуле, Гавре, Марселе и Шербуре. Эту идею активно поддерживал российский посол во Франции А. И. Нелидов, заручившийся в свою очередь поддержкой министра иностранных дел В. Н. Ламсдорфа. После доклада царю этот вопрос был направлен для выработки конкретных практических мероприятий новому министру внутренних дел А. Г. Булыгину. Однако руководство МВД и Департамента полиции подготовили успокоительный ответ, в котором фактически дезавуировали предложения Мануйлова и Нелидова.

В чем же была причина столь неожиданного решения руководства основного силового ведомства Российской империи? Так получилось, что в дело вмешалась сложная политическая и служебная интрига. После убийства членом Боевой эсеровской организации И. Каляевым московского генерал-губернатора и командующего военным округом великого князя Сергея Александровича произошла смена руководства спецслужб. 20 января 1905 г. вместо П. Д. Святополк-Мирского министром внутренних дел был назначен А. Г. Булыгин. Создатель Секретного отделения, командировавший в свое время И. Ф. Мануйлова в Париж, директор Департамента полиции А. А. Лопухин 4 марта 1905 г. получил новое назначение на пост Эстляндского губернатора, а 27 октября и вовсе был уволен в отставку. Новым директором Департамента полиции был назначен С. Г. Ковалевский. Одновременно петербургским генерал-губернатором был назначен Д. Ф. Трепов, получивший диктаторские полномочия для подавления революции. Фактически ему были переданы из ведения Булыгина все полицейские вопросы. Он настоял на возвращении в МВД и назначении на должность вице-директора Департамента полиции по политическим вопросам (с 4 июля 1905 по 11 января 1906 г.) действительного тайного советника П. И. Рачковского.

Петр Иванович Рачковский был ветераном российского политического розыска. Долгое время, с 1885 по 1902 г., он возглавлял Заграничную агентуру Департамента полиции и сумел добиться видного положения в аристократических кругах французского общества. Это был, безусловно, очень талантливый человек, усилиями которого была создана служба Заграничной агентуры Департамента полиции практически во всех европейских странах. Он сыграл большую роль при заключении франко-русского военного союза. Рачковский поддерживал дружеские отношения с крупными политическими деятелями Франции, в частности с президентом Э. Лубэ и наиболее влиятельными кардиналами католической церкви. В 1901 г. он получил аудиенцию у Папы Римского Льва XIII. «Это был прирожденный сыщик, комбинатор и авантюрист», — писал о нем один из первых историков российских спецслужб В. К. Агафонов. В начале XX в. П. И. Рачковский стал активно втягиваться во внешнюю политику и интриги, занимаясь вопросами, которые не входили в его компетенцию. Это стало отрицательно сказываться на его прямых обязанностях и в итоге привело его к отставке в 1902 г.

Отношения с Мануйловым у Рачковского не сложились еще в то время, когда тот прибыл по заданию охранного отделения в Париж в 1895 г. Желая произвести впечатление на служащих парижской префектуры, Мануйлов рекомендовал себя как представителя российского МВД, командированного якобы для негласной проверки деятельности заграничной агентуры, и предложил за вознаграждение помочь французским спецслужбам разоблачить Рачковского.

Однако об этой интриге узнал сам Рачковский и вызвал Мануйлова для выяснения отношений. Тот оказался основательно напуган и поспешил признаться, что действовал по заданию начальника Петербургского охранного отделения Секеринского и других, по мнению Рачковского, «охраненских тунеядцев». После беседы с Рачковским Мануйлов попросту бежал из Парижа и позднее появился уже в Риме. На этот раз он был аккредитован Святейшим Синодом в качестве сотрудника российского представительства при Ватикане.

Деятельность Мануйлова в Риме и особенно его конфиденциальная информация для деятелей святейшего Синода о ситуации в Ватикане во многом подорвали престиж Рачковского в Санкт-Петербурге и за границей. Это в известной степени способствовало его увольнению в отставку 15 октября 1902 г. Поэтому, вернувшись в Департамент полиции в качестве вице-директора по политической части, Рачковский не без внутреннего злорадства дезавуировал все предложения восходящей звезды политического сыска России. Большую роль в дискредитации И. Ф. Мануйлова сыграл протеже Рачковского А. М. Гартинг, возглавлявший при Ратаеве берлинскую агентуру Департамента полиции. Именно его Рачковский в августе 1905 г. назначил руководителем Заграничной агентуры Департамента полиции. «Подхалимство, интриги, подкупы и провокации, царившие в министерствах и департаментах, приводили к тому, что против министров, директоров департаментов и других крупных чиновников создавались группы недовольных, старавшихся всякими путями навредить своим противникам», — писал о нравах, царивших в правящих кругах Российской империи, и в частности в Министерстве внутренних дел того времени, видный общественно-политический деятель, профессор права Петербургского университета С. Г. Сватиков.

Убийство Плеве и генерал-губернатора Москвы великого князя Сергея Александровича, отставка Лопухина изменили соотношение сил в Департаменте полиции, и дни пребывания Мануйлова в Париже были сочтены. Успехи, достигнутые его агентурой, вскружили ему голову и пробудили жажду сделать карьеру любой ценой. Постепенно он растерял такие качества, необходимые сотруднику спецслужбы, как скромность, самокритичность, порядочность.

Его обвинили в растрате на собственные нужды казенных денег и срочно отзывали в Петербург. Другое обвинение касалось несоразмерности качества представленной информации с размером выплаченного содержания. С октября 1904 по июль 1905 г. ему выплатили 52,6 тыс. руб. Осенью 1905 г. И. Ф. Манасевич-Мануйлов был прикомандирован к Председателю совета министров С. Ю. Витте. По его поручению он установил связь последнего с Георгием Гапоном. В это время Мануйлов уже располагал информацией, что японцы дали деньги на восстание в Москве, а революционеры снаряжают целый пароход с оружием в Финляндию. Очевидно, он сумел разгадать планы Акаси и японского Генштаба об организации «взрыва Российской империи изнутри».

Шло лето 1905 г. Пароход «Джон Графтон» водоизмещением 315 тонн, построенный в 1881 г., был куплен организаторами акции летом 1905 г. через посредника, а затем, чтобы окончательно запутать следы и сбить со следа Заграничную агентуру Департамента полиции, перепродан английскому виноторговцу Ричарду Дикенсону, который переименовал его в «Луну» и передал в аренду американцу Мортону. Старая команда была списана на берег в голландском порту Флиссенгене и заменена новой, состоящей в основном из финнов и латышей. Во главе ее стал член ЦК Латышской социал-демократической рабочей партии Янис Страутманис. Груз, по различным данным, содержал около 16 тыс. винтовок «Веттерли», 3 млн. патронов к ним, около 3 тыс. револьверов, 3 тонны взрывчатых веществ. Все это было загружено на борт «Джона Графтона» с парохода «Фульхам» («Ункай мару») у острова Герней в открытом море, и в конце августа 1905 г. корабль взял курс на Балтийское море. 18 августа часть оружия была выгружена на берег к северу от Виндавы. Однако главный прием оружия, запланированный на острове близ Выборга, не состоялся. «Джон Граф-тон» вернулся за новыми инструкциями в Копенгаген, где новым капитаном был назначен бывший старший помощник, финский морской офицер Эрик Саксен.

К этому времени стало ясно, что прием оружия вблизи Петербурга невозможен, и поэтому было предписано двигаться в Ботнический залив. Вторая часть оружия была выгружена 4 сентября в районе города Кеми группой финнов во главе с Джоном Нюландером, который взял на себя командование судном. Вечером 6 сентября началась разгрузка очередной партии груза около г. Якобстадт, однако на рассвете следующего дня, 7 сентября, корабль налетел на риф в районе г. Пиетарсаари. В течение всего дня 7 сентября и части 8 сентября команда безуспешно пыталась сначала снять корабль с каменистой отмели, а затем перегрузить часть опасного груза на соседний остров. Сделать это в полной мере не удалось, поскольку корабль был обнаружен властями. 8 сентября его посетили российские таможенники, которых задержали, превратив в заложников. 8 сентября в 4 часа дня корабль с поднятым красным флагом на мачте был взорван. Команда во главе с Нюландером бежала в Швецию на яхтах, предоставленных местными жителями.

21 октября 1905 г. начальник Финляндского жандармского управления генерал Фрейберг доносил командиру Отдельного корпуса жандармов об окончании «разгрузки» полузатопленного остова парохода, а также тайников, наспех оборудованных на близлежащих островах и побережье Финляндии. Всего было найдено 9670 винтовок системы «Веттерлей», около 4 тыс. штыков к ним, 720 револьверов «Веблей», 400 тыс. винтовочных и 122 тыс. револьверных патронов, около 192 пудов (3 тонн) взрывчатки, 2 тыс. детонаторов и 13 фунтов бикфордова шнура.

Фактически при участии российских контрразведчиков была сорвана попытка японской разведки организовать крупномасштабное восстание в европейской части Российской империи. Финляндская партия активного сопротивления получила всего лишь 300 винтовок. Они использовались еще в 1917-1918 гг. для вооружения отрядов финляндской Белой гвардии.

Эту попытку ввоза оружия один из сообщников Зиллиакуса Герман Гуммерус назовет впоследствии «глупейшей и фантастической». Так или иначе, но эти действия заметно снизили потенциал терроризма в отношении государственной власти и правопорядка. По воспоминаниям С. Гопнер, «весть о том, что пароход "Джон Графтон", шедший с оружием, взорвался и затонул в Ботническом заливе, разрушила надежды боевой группы на получение большого количества оружия». Это сорвало план вооруженного восстания в Санкт-Петербурге. Позднее было отмечено, что в ходе декабрьского вооруженного восстания в Москве защитники баррикад на Пресне были вооружены винтовками «Веттерлей», бывшими на вооружении в швейцарской армии. После этого Министерство иностранных дел Российской империи предписало послам в ряде стран «войти в сношения с соответствующими правительствами на предмет принятия сими последних мер для предупреждения вывоза оружия в империю».

Следствием этого стало усиление морской пограничной стражи. Теперь государственную границу на Балтике стала охранять пограничная флотилия из одиннадцати больших и двух малых кораблей под командованием жандармского подполковника Н. И. Балабина. Ее главной задачей была борьба с контрабандой оружия и взрывчатых веществ через Прибалтийское побережье и Финляндию. Информация о выходе судов из иностранных портов с оружием для революционных организаций шла от заведующего Заграничной агентурой Департамента полиции.

Одновременно с организацией транспорта с оружием на Балтике Мотодзиро Акаси и Зиллиакус предприняли попытку ввоза большой партии оружия через Черное море на Кавказ. Эта акция была более тщательно продумана и детально спланирована. Здесь основная ставка делалась на революционную деятельность грузинских и армянских националистов. К этому времени в Грузии на фоне крестьянских волнений были созданы боевые дружины и «красные сотни». В значительной степени обострились межнациональные отношения между азербайджанской и армянской диаспорами в Нагорном Карабахе и городе Баку. Однако главным противником всех кавказских революционеров неизменно оставался царизм. Поэтому Кавказ неизменно оставался «горячей точкой» Российской империи и был готов получать большие партии оружия.

Для этой цели на японские деньги был закуплен пароход «Сириус» общим водоизмещением 597 тонн. Его формальным хозяином и капитаном числился голландский анархист Корнелиссен. В начале сентября он принял на борт 8,5 тыс. винтовок «Веттерлей» и 2 млн. патронов к ним и в конце сентября взял курс к черноморским берегам России из Амстердама, якобы по своим торговым делам. Длинный путь в Черное море через Атлантику и Средиземное море экипаж проделал беспрепятственно.

Российский посланник в Голландии Чарыков получил информацию о грузе и маршруте грузового парохода «Сириус» и незамедлительно проинформировал об этом Петербург. Однако перехватить его кораблям черноморской пограничной охраны на подходе не удалось. 24 ноября неподалеку от портового города Поти команда «Сириуса» перегрузила оружие и боеприпасы на четыре баркаса. Первый из них разгрузился в Потийском порту, но был атакован русскими пограничниками. Однако захватить всю партию контрабандного оружия не удалось. Шестьсот винтовок и 10 тыс. патронов социал-демократы, отвечавшие за приемку груза, переправили в город.

Второй баркас был задержан пограничной стражей в море вблизи местечка Анаклия. Здесь находилось 1200 винтовок и 229 тыс. патронов. Однако часть груза была уже выгружена ранее на берег у городка Редут-Кале. Третий баркас сумел обойти пограничников и разгрузиться полностью у абхазского города Гагры. Часть винтовок, в количестве 900 штук, была спрятана для надежности в имении князя Инал-Ипа. Другая же часть швейцарских винтовок была перевезена в Сухуми. Винтовки с четвертого баркаса выгрузили на берег вблизи Батума, а затем они оказались в Кутаисской губернии. Таким образом, большая часть груза парохода «Сириус» дошла до мест назначения и получателей.

Позднее властям удалось перехватить и конфисковать в общей сложности 7 тыс. винтовок «Веттерлей» и полмиллиона патронов к ним. Значительное количество оружия оставалось на руках. Прибытие «Сириуса» совпало с началом вооруженных выступлений в Закавказье. Самая ожесточенная борьба шла в местах, куда поступило оружие, — в Поти, Зугдиди, Озургетах, Сухуми. Официальные источники сообщали, что «красные сотни» в Зугдидском уезде в декабре 1905 г. оказались частично вооружены швейцарскими винтовками. Оружие это якобы доставлялось арабскими торговцами из Редут-Кале и местечка Анаклия.

Японская финансовая поддержка российских революционеров касалась не только проблем закупки и транспортировки оружия, но также и печатания и распространения нелегальной литературы. Японская разведка не испытывала никаких симпатий к социалистическим идеям, а преследовала свои прагматические цели — максимально ослабить Россию и побыстрее закончить победоносную для Японии войну. Поэтому неслучайно, что все поступления в партийные кассы революционеров моментально прекратились сразу же после начала русско-японских переговоров еще до заключения Портсмутского мирного договора.

Глава 3
Диверсанты и разведчики на море и в сопках Маньчжурии 

Крестный путь к Цусимской трагедии, Гулльский инцидент и другие злоключения «эскадры бешеной собаки». «Охотники» за шифрами и кодами. Неудавшаяся атака японских брандеров на порт-артурский рейд. Кто был главным ассенизатором в Порт-Артуре? Диверсия или случайность? Флоту не рисковать. Российские контрразведчики на сопках Маньчжурии. Сотрудники коллежского советника Лаптева и полковника Огородникова. Двойной агент португалец Гидис. Диверсанты полковника Юкоко и капитана Оки. Китайские хунхузы на службе российской контрразведки. Контрразведчики полковника Шершова. Рассказы писателя Вересаева

Одной из самых трагических страниц Русско-японской войны стал поход 2-й Тихоокеанской эскадры на Дальний Восток и последующий ее разгром в Цусимском сражении. Сама подготовка эскадры к походу на театр Русско-японской войны проходила без должного соблюдения военной тайны. Поэтому японская разведка заблаговременно узнала о целях и маршруте плавания, боевых возможностях русских кораблей, составе сил и т. д. Активное противодействие британского правительства сильно осложнило снабжение эскадры топливом и продовольствием в иностранных портах и значительно ограничивало возможность стоянки для отдыха команд на берегу.

Эскадра под командованием 3. П. Рожественского снаряжалась одновременно в трех портах Балтийского флота — Кронштадте, Ревеле и Либаве. В день выхода эскадры была осенняя балтийская погода, небо закрывали серые тучи, у воды стоял плотный туман, временами шел мелкий дождь. Адмирал Рожественский не был спокоен: он думал о возможном нападении далекого противника и опасался прозевать это нападение. Эти мысли были отчасти спровоцированы людьми, которые обязаны были обеспечить охрану эскадры в пути следования. В частности, инициатором таких слухов был известный сотрудник Заграничного отделения Департамента полиции А. Гартинг, осевший в Копенгагене под вымышленной фамилией. Ему была отпущена большая сумма для создания агентуры, которая обеспечивала бы охрану эскадры от японских диверсантов, и он старался оправдать свои расходы. Слухи о возможном нападении на эскадру в пути распространялись и самой японской разведкой.

Департамент полиции сумел организовать охрану 2-й Тихоокеанской эскадры в Балтийском море и северной части Немецкого моря. В частности, удалось своевременно выяснить, что военно-морской агент при японской дипломатической миссии в Берлине капитан Такикава через своего агента, бывшего штурмана пассажирских пароходов германского подданного Цигера, учредил на морском побережье Дании секретное наблюдение за прохождением российских судов. По слухам, распространяемым газетами, прохождение эскадры адмирала Рожественского через пролив Большой Бельт ожидалось 3-16 сентября 1904 г. Наблюдением сотрудников Департамента полиции было установлено, что за два дня до этого Цигер ночью подавал красным фонарем сигналы какому-то судну, находящемуся в море. 3 сентября датскими полицейскими была перехвачена следующая телеграмма капитана Такикава, отправленная из порта Корсер и адресованная секретарю японского посольства в Берлине барону Ода: «В Корсере и Ньюсборге неудобно. Еду в Скаген, чтобы встретиться». По распоряжению датских властей Такикава и Цигер были арестованы и высланы из пределов Датского королевства.

К этому времени российские спецслужбы располагали сведениями, что на пути следования российской эскадры через европейские моря в распоряжении японских представителей находились суда. Это подтверждалась косвенными данными. Так, рыбаки в Скагене рано утром видели миноноску без флага, входившую в Каттегат и вскоре скрывшуюся из вида. Эту же миноноску видели смотритель маяка и капитан Нильсен, доверенное лицо русской секретной службы. Аналогичные сведения поступили от капитана парохода «Флинтреннан» и шведского парусника «Адель». Все эти данные незамедлительно были переданы в распоряжение Главного морского штаба.

Департамент полиции специально зафрахтовал катер «Эллен», крейсировавший в той же местности с целью обнаружения подозрительных судов. Сведения Департамента полиции немедленно сообщались адмиралу Рожественскому и служили достаточным основанием ожидать нападения японских судов из засады. Директор Департамента полиции Лопухин выехал в Париж, где встретился с президентом Франции и заручился его поддержкой. Директор общественной безопасности сделал все возможное, и были установлены два очень важных обстоятельства. Во-первых, лоцман, сопровождавший английский пароход «Титания», видел в 25 милях от Ньюпарского плавучего маяка два миноносца без флага и опознавательных огней. При попытке сблизиться с ними они быстро удалились. Во-вторых, капитан французского судна «Святой Андрей» Жан-Батист Эсноль видел стоявший без движения в море миноносец. Причем команды на миноносце видно не было.

Помимо этого, французская служба безопасности через своих секретных агентов в Лондоне получила информацию о приобретении японцами миноносцев на английских верфях. В перехваченном французскими спецслужбами письме японца Муто к находящемуся в российском плену доктору Коно говорилось, что о цели его визита в английский портовый город Гуль сообщить пока невозможно.

По пути следования Балтийским проливом адмирал 3. П. Рожественский получил предупреждение одного из руководителей Заграничной агентуры Департамента полиции А. М. Гартинга о возможных диверсиях японцев и отдал на первый взгляд бессмысленный приказ тралить весь фарватер в проливе Большой Бельт. Одновременно он приказал усилить бдительность. Затемненные корабли шли с заряженными орудиями. Настороженность командующего естественно передавалась всему личному составу эскадры. В конечном итоге такая нервозность привела к печальному Гулльскому инциденту. История его такова.

8 октября около 20 часов 40 минут на флагмане была получена радиограмма с транспорта «Камчатка», что они атакованы японскими миноносцами. Мнимый бой продолжался 2 часа. В действительности «Камчатка» безрезультатно обстреляла норвежские рыболовные суда, шведский пароход «Альдебаран» и столкнулась с французским парусным судном. Достоверно установлено, что японских миноносцев в октябре 1904 г. в европейских водах не было.

Радиограмма с «Камчатки» вызвала понятную тревогу на флагманском броненосце «Князь Суворов», который уже подходил к Доггер-банке — традиционному району рыбной ловли в Северном море. В 00 часов 55 минут, обнаружив силуэты небольших кораблей, флагман включил боевую тревогу и открыл по ним огонь. По приказу Рожественского его поддержали огнем все броненосцы первого эшелона. Вскоре выяснилось, что под обстрел попали простые рыболовецкие траулеры, и по приказу командующего огонь был прекращен. Однако к этому времени за 10 минут четыре броненосца выпустили «по врагу» более чем по 500 снарядов. Из них пять попали в свой крейсер «Аврора». Кроме «Авроры» пострадали рыболовные суда, одно из которых было потоплено, а пять повреждены. Среди рыбаков имелись жертвы — двое убитых и шестеро раненых. На «Авроре» был тяжело ранен корабельный священник отец Анастасий, которому оторвало руку. Траулеры были приписаны к английскому порту Гулль, поэтому эта печальная история получила название «Гулльский инцидент». Он обстоятельно разбирался комиссией адмиралов в Гааге в феврале 1905 г., и Россия выплатила гулльским морякам в качестве компенсации 65 тыс. фунтов стерлингов.

Адмирал приказал продолжить путь, отказавшись сообщать властям Англии или Франции о происшествии в Северном море. В русофобской печати этих стран эскадру назвали «эскадрой бешеной собаки» и требовали ее задержания или даже уничтожения. Великобритания повысила боевую готовность флота, начала частичную мобилизацию и послала отряд крейсеров отслеживать движение эскадры Рожественского. Сам адмирал считал, что «англичане либо подстроили инцидент, либо вовлечены японцами в положение, из которого нет легкого исхода… Без всякого сомнения союз англо-японский предусматривает вооруженную помощь, когда в ней явится потребность… она очевидно наступила».

Такие настроения во многом подогревались многочисленными «признаниями» очевидцев и агентурными данными, которые, возможно, являлись хорошо подготовленной дезинформацией японских спецслужб. Среди них фигурировало признание «японского офицера», шедшего якобы на своем миноносце из Англии в Японию прямо за русской эскадрой, рассказы английских рыбаков о «миноносце», оставшемся на месте расстрела траулеров, рассказ германского офицера на Циндао офицерам русских кораблей о германском «миноносце» и т. п. Ни одна из этих версий так и не получила сколько-нибудь серьезного документального подтверждения. С высокой степенью достоверности можно только утверждать, что инициативы и красноречие «свидетелей» оплачивались наличными из специальных фондов японской разведки.

Российской Заграничной агентурой Департамента полиции за деньги был получен документ, в котором британский моряк Восточной (Китайской) эскадры подробно описывал, как перед Цусимским сражением на японские корабли перешли командиры британских броненосцев, включая самого вице-адмирала Ноэля. Однако показания этого «очевидца» опровергаются последующими британскими публикациями, основанными на донесениях капитана 1 ранга Пэкингхима, действительно бывшего в Цусимском сражении наблюдателем на японском броненосце «Асахи».

Как бы то ни было, но японцы к маю 1905 г. действительно хорошо знали сильные и слабые стороны своего противника. Они учитывали превосходство русской эскадры в тяжелой артиллерии и держались с большой осторожностью. Японский морской флот был хорошо профессионально подготовлен, и его командование вряд ли нуждалась в помощи британских инструкторов. Российские спецслужбы не полностью выполнили поставленные перед ними задачи обеспечения безопасности русской эскадры в пути следования, сбора сведений о силах противника в Цусимском проливе, сохранения военной тайны.

К их чести заметим, что были предприняты меры по координации усилий с союзниками. Так, директор Департамента полиции Лопухин лично прибыл во Францию, где в Париже вел переговоры с директором общественной безопасности Каваром, а также имел встречу частного характера с Президентом Франции Лубе, чтобы получить официальное разрешение об оказании необходимого содействия. Лопухину пришлось через посредничество министра иностранных дел Франции Делькассе заниматься улаживанием Гулльского инцидента. Сам же Лопухин был совершенно уверен в причастности японских спецслужб к трагедии в Северном море.

Одной из главных задач разведки и контрразведки в начале XX в. становится добывание дипломатических шифров и кодов. Совершенно секретное отделение дипломатической агентуры Департамента полиции во главе с ротмистром М. С. Комисаровым также активно действовало в этом направлении. Оно создавалось в строжайшей тайне, и от его сотрудников требовалась глубочайшая конспирация. Непродуманность действий, малейшая оплошность и случайность грозили обернуться международным скандалом. М. С. Комиссаров перешел на нелегальное положение и проживал на частной квартире под видом иностранца. Агенты из числа служащих иностранных посольств не предполагали, что работают на представителя русского правительства. Секретные документы, шифры и коды приносились к нему прямо на специально оборудованную конспиративную квартиру, где по ночам перефотографировались, а затем направлялись для практического использования в Департамент полиции или Министерство иностранных дел.

По собственному признанию М. С. Комиссарова, все иностранные сношения контролировались русской тайной полицией. В распоряжении российских контрразведчиков оказались американский, бельгийский, китайский и другие шифры. В общей сложности русские контрразведчики располагали шифрами двенадцати государств. Они были различны не только по сложности, но и по объему. Так, китайский шифр представлял шесть томов, а американский — толстую книгу, которую невозможно было переписать от руки. Работать приходилось очень быстро и ответственно, ведь из-за пропущенной или плохо переснятой страницы мог сорваться весь процесс последующей дешифровки перехваченного текста. Опасность провала была очень велика: в случае, если посольство выявит пропажу, оно могло легко установить его адрес, а Комиссаров должен был до конца играть свою роль.

Полученные шифры и коды использовались при перлюстрации дипломатической корреспонденции и перехваченных телеграфных сообщений. Для вскрытия дипломатических баулов и пакетов использовали копии ключей, а с наиболее важных документов делались фотографические снимки. С этим был связан следующий курьезный случай. Как-то чиновник, производивший перлюстрацию, случайно уронил в вализу (дипломатический баул) золотую запонку, не заметив этого. Почта была запечатана и отправлена по назначению. Через некоторое время, вскрыв тот же баул, следовавший в обратном направлении, чиновник обнаружил свою запонку в целости и сохранности. Возможно, дипломаты, получавшие почту, решили, что запонку потерял один из отправителей.

На телеграфе сотрудники тайной полиции стремились быстро расшифровать и перевести дипломатические послания. Для этого в специальном подразделении М. С. Комиссарова работали гражданские лица, высокопрофессиональные лингвисты, профессора Санкт-Петербургского университета. Ежедневно на основании перехваченной шифропереписки МВД пересылал на имя императора один-два доклада. Если информация представляла срочный оперативный интерес, то прочитанные документы задерживались. «…О ситуациях, аналогичных сложившимся перед Цусимой и во время Портсмутского мира, нашему государству нужно было знать немного раньше, и потому их задерживали, на сколько возможно — часов на 8-12», — впоследствии рассказывал Комиссаров.

Это особенно проявилось на переговорах в Портсмуте летом 1905 г., когда С. Ю. Витте вел нелегкий дипломатический поединок с министром иностранных дел Японии бароном Дзютаро Комурой. Вторыми лицами в составе делегаций были чрезвычайные и полномочные послы договаривающихся государств в США барон Роман Розен и кавалер Императорского ордена Священного Сокровища 1-й степени Тахагира Когоро.

Переговоры продолжались две недели. Посредничество американской стороны объяснялось отнюдь не миролюбием или особыми симпатиями к Японии и России. США были озабочены усилением влияния Японии в Тихоокеанском регионе. Великобритания тоже не желала дальнейшего усиления Страны восходящего солнца и постепенно закрывала перед ней «свой денежный мешок».

Российская делегация была очень хорошо информирована не только о японских предложениях, но и о позиции американского президента, за которым стояли деловые круги США. Условия Портсмутского мирного договора во многом обеспечивались работой российских спецслужб.

Эта деятельность сотрудников молодой российской контрразведки была отмечена царским правительством. Так, в 1904 г. И. Ф. Манасевич-Мануйлов был награжден орденом Святого Владимира 4-й степени. Позднее, когда над ним сгустились тучи, он так писал руководству МВД: «За мои труды в области борьбы с международным шпионством по докладу князя Святополк-Мирского мне была дана награда: я получил Владимира 4-й степени… Когда министр пригласил меня и вручил мне орден, князь сказал мне, что Его Величество приказал ему передать его особую благодарность за мою деятельность».

В. Н. Лавров был произведен в полковники. 15 августа 1910 г. он также был награжден орденом Святого Владимира 4-й степени. В указе Капитулу императорских и царских орденов, подписанном лично рукой императора Николая II, говорилось следующее:

«В воздаяние отлично усердной и ревностной службы, состоящего в распоряжении Начальника Главного Штаба и числящегося по армейской кавалерии полковника Владимира Лаврова Всемилостивейше пожаловали Мы его кавалером Императорского ордена нашего Святого равноапостольного князя Владимира четвертой степени.

Вследствие чего повелеваем Капитулу выдать сему кавалеру орденский знак и грамоту на оный.

Николай».

С началом военных действий в Маньчжурии японцы заметно активизировали разведывательно-диверсионную деятельность. Сначала они предприняли попытку блокировать русскую эскадру во внутренней гавани Порт-Артура с помощью пароходов-брандеров, которые намечалось затопить на входе в нее. Трюмы пароходов были заполнены камнями, и в случае удачи перекрытия фарватера русские броненосцы и крейсера оказались бы в ловушке. Однако ночная диверсия японцев не удалась. Они были замечены, и со стороны стоящего у берега поврежденного броненосца «Ретвизан» по ним открыли огонь из корабельных орудий. Один из пароходов-брандеров был потоплен, другой был сильно поврежден и выбросился на прибрежные камни. В дальнейшем японцы дважды предпринимали такие же безуспешные попытки, но каждый раз натыкались на бдительность русской дозорной службы, огонь корабельной артиллерии и береговых батарей.

Одновременно с этим японцы предприняли попытку массовой заброски своей агентуры в Порт-Артур. Это были шпионы, работавшие на японскую военно-морскую разведывательную службу. Жандармский ротмистр Загоровский, обеспечивавший безопасность в крепости, доносил в Харбин начальнику Заамурского корпуса пограничной стражи генералу Чичагову следующее:

«Из потопленного у Голубиной бухты брандера удалось высадиться и проникнуть в крепость переодетым японским шпионам, скрывшимся в городе, а по ночам с окрестных высот устраивавшим сигнализацию с неприятельской эскадрой. Две ночи это замечалось. Сигналы подавались фонарем с разных мест и даже между домом коменданта крепости и интендантскими складами. Приняты энергичные меры к задержанию виновных. Сообщается о задержании 20 человек, которые были пойманы при передаче неприятелю сигналов. Населению разъяснялась ответственность за шпионаж в военное время, и было дано поручение гражданскому комиссару объявить об этом и расклеить объявления на русском, китайском и английском языках».

Японская разведка уделяла особое внимание порт-артурским укреплениям еще до начала войны. Так, в феврале 1899 г. японский шпион был пойман прямо во время съемки порт-артурских укреплений. Особую опасность японский шпионаж приобрел в Порт-Артуре после того, как крепость блокировала японская армия. Позднее выяснилось, что наиболее важные секретные документы, как правило, добывали те вражеские агенты, которые находились на службе у российских чиновников, в семьях старших офицеров в качестве прислуги и домашних парикмахеров. Японских разведчиков было нелегко разоблачить, ибо они брались за любую работу, чтобы получить возможность собирать нужные сведения для Генерального штаба и морского ведомства. Так, известно, что подрядчиком по очистке нечистот в Порт-Артуре был не кто иной, как сам помощник начальника штаба осадной 3-й японской армии. Ежедневно «подрядчик», восседая на ассенизационной бочке, совершал многочасовые поездки по городу, не забывая посетить самые укромные уголки крепости. Поэтому японский командующий генерал-полковник Маресуке Ноги был прекрасно осведомлен обо всех изменениях в системе русской обороны.

Резидентом японской разведки в Порт-Артуре был профессиональный наемник, называющий себя Рафаэлем де Ногалесом. Он утверждал, что еще подростком участвовал в испано-американской войне. Официально этот авантюрист представлялся как совладелец фирмы, торгующей швейцарскими часами. Это позволяло ему контактировать со всеми слоями порт-артурского общества. Одним он предлагал великолепные швейцарские хронометры по весьма умеренным ценам, другим охотно давал под небольшой процент взаймы деньги, третьи были распространителями его товара. Его клиентами были офицеры порт-артурского гарнизона и эскадры. Ногалеса охотно принимали в домах военных руководителей и высшего гражданского чиновничества Порт-Артура. Особо доверительные отношения у него сложились со штабными и интендантскими офицерами и чиновниками. Все они являлись его невольными информаторами, а кроме того, ему подчинялась широкая сеть японских шпионов из китайцев и корейцев, проживающих в Порт-Артуре.

Самой значительной фигурой среди японских шпионов был старый китаец Лин. Он долгое время успешно работал на японскую разведку. Контейнером для переноски шпионских сведений ему служили золотые зубы. Как правило, Лин записывал добытую информацию и рисовал схемы местности с помощью лупы на маленьких кусочках пергамента, а затем скатывал их в шарики размером с булавочную головку и вкладывал в один из зубов, который потом заделывал воском. Он был пойман во время неожиданной облавы в осажденном городе. Содержимое его вставных зубов было обнаружено совершенно случайно. Лин понес наказание по законам военного времени.

Много японских шпионов оказалось среди переводчиков — китайцев и корейцев, работавших в порт-артурской администрации и вольнонаемными в гарнизоне. 18 сентября 1904 г. российский министр внутренних дел князь Святополк-Мирский доверительно информировал наместника на Дальнем Востоке адмирала Алексеева о следующем: «Пребывающий в Санкт-Петербурге корейский посланник уведомил, что ему доподлинно известно, будто бы подкупленные Японией корейцы и переодетые в корейские платья японцы занимаются разведками в пределах империи и в местах расположения наших войск на Дальнем Востоке; при этом названный посланник высказал, что, в видах предупреждения злонамеренных замыслов означенных лиц, было бы, быть может, целесообразным направлять для определения их личности подозрительных корейцев во Владивосток к начальству корейской общины в этом городе, заслуживающему, по мнению посланника, полного доверия».

Порт-артурская контрразведка проделала определенную работу по повышению бдительности среди гражданского населения, солдат, офицеров, матросов и особенно пограничных стражников. Это во многом ослабило разведывательный потенциал противника. Однако все же следует признать, что эффективность деятельности японских шпионов и кадровых разведчиков в Порт-Артуре и Маньчжурии оказалась достаточно высокой. Во время войны на российском Дальнем Востоке, и в частности в Порт-Артуре, оказалось большое число авантюристов, спекулянтов, жуликов и просто проходимцев, которые слетелись сюда в расчете на легкое обогащение. «Тут были и бывшие сахалинцы, отбывшие свои сроки наказания, беглые каторжники, проживавшие по чужим или поддельным документам, тут были и евреи, кавказцы, греки, турки, армяне, немцы, французы, англичане и другие народности, которые занялись всевозможными делами и не брезговали никакими средствами для своей наживы… Из Шанхая, Тяньцзиня через Инкоу и Синминтин к нам легко проникал контингент людей самых неблагонадежных, и неудивительно, что среди этих иностранцев-авантюристов было и немало японских шпионов», — писал заведующий жандармско-полицейским надзором Маньчжурской армии Отдельного корпуса жандармов подполковник Шершов. Из этого криминального и полукриминального элемента японская разведка вербовала кадры шпионов и диверсантов.

Высшее японское командование понимало, что без уничтожения русского Тихоокеанского флота невозможно решить исход Русско-японской войны. Наличие боеспособной русской эскадры было серьезным препятствием для развертывания сухопутной японской армии, массовой высадки японского десанта и перенесения активных военных действий на материк, в Маньчжурию. Между тем попытка блокировать на внутреннем рейде порт-артурскую эскадру с помощью брандеров и минных постановок не удалась. После того как командование эскадрой принял энергичный и талантливый флотоводец С. О. Макаров, задача разгромить и уничтожить ее в морском сражении представлялась весьма проблематичной. Оставался чисто самурайский путь, не требующий большого напряжения сил и средств. Было решено убрать командующего русским Тихоокеанским флотом. Однако С. О. Макаров проводил практически все время на кораблях эскадры, и совершить террористический акт силами многочисленной японской агентуры во время короткого пребывания его в Порт-Артуре было практически невозможным. Оставался единственный путь — уничтожить командующего русским флотом вместе с флагманским кораблем. Физическое устранение наиболее талантливых полководцев и офицеров противника входило в стратегию и тактику войны японского Генерального штаба.

Гибель броненосца «Петропавловск» и адмирала Макарова до сих пор остается загадкой Русско-японской войны. Любая спецслужба стремится не оставлять следов своей деятельности. Особенно если речь идет о террористических актах, физическом устранении того или иного лица. Однако есть все основания полагать, что японским спецслужбам удалось решить эту задачу. Безусловно, агентурные данные о постоянных курсах русской эскадры во время выхода ее из порт-артурской гавани и возвращении обратно, эволюциях, совершаемых при крейсерстве, расположении заградительных минных полей, береговых батарей и прожекторных установок позволили японским штабным специалистам достаточно точно рассчитать место постановки минной банки на пути русского флагмана. Разведывательные данные не вызывали сомнения у японского военного командования, ведь их готовили профессионально подготовленные разведчики из числа офицеров японского флота и Генерального штаба. Не было сомнений и в том, что вице-адмирал Макаров будет находиться на флагманском броненосце и лично вести эскадру.

Накануне трагического дня 12 апреля с наступлением темноты специальный отряд японских кораблей и минный крейсер «Кориомару» подошли к Ляодунскому полуострову. Они бродили в течение ночи по одному и тому же участку внешнего порт-артурского рейда с одной целью — точно поставить минную банку. И им это удалось. Русские разведчики-прожектористы засекли появление «подозрительных» судов, однако погодные условия не позволяли достоверно утверждать, что это японские миноносцы. Поэтому было принято решение артиллерийский огонь по ним не открывать. Когда об этом доложили адмиралу Макарову, он приказал утром проверить это место: «…не набросали бы какой дряни нам японцы». Взрыв произошел на внешнем рейде, когда русская эскадра выходила, чтобы дать бой адмиралу Хейхатиро Того.

В 9 часов 43 минуты у правого борта флагмана, которым был эскадренный броненосец «Петропавловск», раздался взрыв. Над броненосцем вырос столб черно-бурого дыма и пламени, полностью окутавший корабль. Затем раздался другой взрыв под мостиком. Он был более сильным. Из «Петропавловска» вылетела масса огня с желто-зеленым и бурым дымом. Позднее водолазы установят, что взрыв разломил броненосец на две части. Эта трагедия произошла на глазах всей эскадры и артиллеристов береговых батарей в течение всего двух минут.

Деморализующий эффект был огромен. Кроме командующего флотом погибли начальник штаба флота контр-адмирал М. П. Молас, знаменитый художник В. В. Верещагин, 27 офицеров и 630 матросов. Спасти удалось лишь контуженого командира «Петропавловска» капитана 1-го ранга Яковлева, будущего претендента на российский престол в эмиграции великого князя Кирилла Владимировича, 5 младших офицеров и 73 матроса. По заключению морского технического комитета, броненосец коснулся мины или минной банки, а затем, после ее взрыва, в результате детонации взорвался боезапас корабля. Некоторое время спустя водолазы обнаружили возле места гибели «Петропавловска» «минный букет» — целую связку японских мин.

В России и за границей ясно понимали, что С. О. Макаров был единственным флотоводцем, способным изменить ход Русско-японской войны на море в пользу России. В официальных военных кругах единогласно признавалось, что главной потерей для России была гибель адмирала Макарова, а не сильнейшего в составе Тихоокеанского флота эскадренного броненосца «Петропавловск».

Редактор газеты «Новое время» Алексей Суворин 13 апреля писал: «…Он сделал чрезвычайно много уже тем, что дал два месяца для передвижения русской армии. Он заслужил и перед родиной и перед нашей армией, и его имя не только на флоте, но и в армии будет почитаться, как имя одного из талантливейших и благороднейших русских людей… перед домом морского министерства когда-нибудь поставят обелиск с надписью: "Помни Макарова!"». Эти слова оказались пророческими. Сегодня на Якорной площади г. Кронштадта стоит памятник С. О. Макарову с надписью «Помни войну!».

Даже в Японии было выражено официальное сожаление по поводу гибели «лучшего в мире адмирала». В японскую поэзию великий флотоводец России вошел как «враг доблестный».

С. О. Макаров командовал Тихоокеанским флотом всего 36 дней. Он произвел кадровые перестановки в командовании флотом, поставив во главе боевых кораблей решительных, квалифицированных морских офицеров. За это время эскадра под его руководством шесть раз выходила в море на поиск врага. За все остальное время Русско-японской войны таких выходов будет всего три. Новое морское командование во главе с адмиралом Е. И. Алексеевым, по донесениям японской разведки, за три недели практически свело на нет все то, что успел сделать вице-адмирал С. О. Макаров. После этого инициатива в Желтом море окончательно перешла к японскому Соединенному флоту.

После гибели Макарова в Порт-Артур прибыл адмирал Е. И. Алексеев для личного руководства флотом. Однако, оценив обстановку, он заявил о бесперспективности борьбы с японцами на море, ибо «она приведет к окончательной гибели эскадры». Поэтому 22 апреля он уехал в Мукден, оставив за себя своего начальника штаба контр-адмирала В. К. Витгефта. Как начальник штаба тот безусловно был на месте, являясь талантливым администратором и безукоризненно выполняя приказ наместника «флоту не рисковать».

Однако В. К. Витгефт не был флотоводцем и отменил все выходы в море крупных судов, кроме легких крейсеров, канонерских лодок и миноносцев для поддержки отступающей армии. Даже 2 мая, когда были потоплены два первоклассных японских броненосца «Хатсусе» и «Ясима», Витгефт продолжал бездействовать и упустил возможность закрепить успех. Это бездействие дорого обошлось российскому флоту. 25 июля японцы оборудовали осадные батареи и начали обстрел порт-артурского рейда. Выполняя приказ наместника «прорываться во Владивосток», во время второй попытки 28 июля Витгефт был разорван на куски прямым попаданием крупнокалиберного снаряда в командную рубку броненосца «Цесаревич». Его тело не было найдено. После этого руководство российским флотом было дезорганизовано и расстроено. Только отдельным кораблям удалось прорваться во Владивосток, а остатки эскадры вернулись в Порт-Артур. Таким образом, российский флот не выполнил главную задачу — воспрепятствовать высадке японского десанта на материке. Японская разведка сумела установить планы русского морского командования и его местонахождение в составе кораблей Тихоокеанской эскадры. Поэтому огонь японских кораблей был сосредоточен на «Цесаревиче», где находился В. К. Витгефт. Российская же контрразведка оказалась явно не на высоте положения и не смогла квалифицированно обеспечить охрану Командующего флотом.

С началом военных действий в Маньчжурии выяснилось, что большое число китайцев и переодетых китайцами японцев занимаются шпионажем, следя с сопок за передвижением русских войск, расположением батарей, сигнализируя с помощью флагов, зеркал и т. д. Во время военных действий к разведывательной деятельности стали активно подключаться нижние чины и офицеры японской армии. Чаще всего они переодевались в китайские костюмы и с привязанными косами пробирались в места дислокации русских войск под видом местных жителей. В частности, так поступил поручик 13-го кавалерийского полка Комаяси. 12 марта 1905 г. он был послан из Кайюаня на разведку к Гирину. После первой попытки он доложил командиру полка, что дальше деревни Шеншену пробраться нет возможности. Командир полка ответил по-японски кратко: «Данная вам задача должна быть выполнена». Тогда Комаяси и унтер-офицер Кого переоделись китайцами и в сопровождении нанятого проводника прошли через русскую сторожевую цепь и добрались до деревни Тайсухе, в 20 верстах южнее Гирина. Там один из русских солдат в шутку дернул Кого за косу, которая осталась у него в руках. Так случайно были разоблачены японские шпионы, действовавшие в ближнем тылу русской армии. По приговору военно-полевого суда поручик Комаяси, унтер-офицер Кого и проводник китаец были расстреляны в Гунчжулине.

К началу Русско-японской войны в русской армии не было специальной службы, которая занималась контрразведкой и, прежде всего, борьбой со шпионажем. Борьба с ним должна была осуществляться за счет организации жандармско-полицейского надзора. Это было поручено штаб-офицеру Отдельного корпуса жандармов подполковнику Шершову. В его распоряжении имелась жандармская команда, состоявшая из 25 унтер-офицеров. Однако малочисленность личного состава и отсутствие опытных сыскных агентов делали борьбу с японским шпионажем во фронтовых условиях малоэффективной. Особенно отрицательно сказывалось незнание японского и китайского, корейского и монгольского языков, а также отсутствие специальных навыков сыскной работы.

С самого начала войны Командующий Маньчжурской армией генерал Линевич возбудил ходатайство перед адмиралом Алексеевым о привлечении в армию в качестве переводчиков студентов и слушателей-офицеров Восточного института. Переводчиков с восточных языков, в особенности с японского, не хватало даже в малочисленной Маньчжурской армии. В конце мая 1904 г. на театр военных действий были командированы Главным штабом пятеро корейцев — учеников Казанской учительской семинарии. Из них к 1905 г. в армии остался только один. В качестве официального переводчика при разведотделении штаба Маньчжурской армии состоял служащий Пекинского отделения Русско-китайского банка Р. И. Барбье, который занимался переводом статей из английских и французских газет.

В самый разгар военных действий, летом и осенью 1905 г., на всю армию имелось всего 11 переводчиков с японского языка. Из них только двое могли разбирать японскую рукопись и разбирать письма, дневники и другие документы. Несколько проще обстояло дело с переводчиками с китайского языка, поскольку офицеры-выпускники Восточного института хорошо знали этот язык. В строевых частях переводчиками выступали простые китайцы, которые, как правило, были очень малонадежным элементом и нередко передавали японцам сведения о русских войсках. Лучше всего дело обстояло с переводчиками с корейского языка. Этому способствовало два обстоятельства. Первое, в Корее действовало небольшое число русских войск. Второе, в Уссурийском крае проживало много корейцев, которые являлись русскими подданными и охотно поступали в войска переводчиками. Переводчиков с монгольского языка было всего двое: студент Санкт-Петербургского университета В. Шангин и выпускник Восточного института Хиония. Они могли разбирать монгольскую письменность. Этот недостаток особенно не ощущался в войсках, поскольку иметь дело с монголами приходилось мало. Серьезным недостатком оказалось также плохое качество словарей.

По мере развития военных действий Разведывательное отделение Маньчжурской армии оказалось явно перегруженным контрразведывательной работой. Сюда стали доставляться лица различных национальностей, преимущественно китайцы и корейцы, подозреваемые в шпионаже, воровстве, сигнализации, порче телеграфов, мостов и т. п. Как правило, эти лица доставлялись без сопроводительных записок, где, когда и кем они арестованы, и приходилось непроизводительно тратить ежедневно массу времени на опрос этих лиц в целях установления их личности и выяснения виновности. Это было явно ненормальное положение, и сотрудники Разведывательного отделения отвлекались от прямых обязанностей и занимались несвойственной им деятельностью военно-полицейского характера. Командование войсками Маньчжурской армии пыталось исправить положение дел, и приказом по армии от 6 сентября 1904 г. всех задержанных лиц предлагалось доставлять в органы военно-полицейского надзора, а «в разведывательное же отделение препровождать вместе с протоколами опросов лишь тех лиц, кои могут дать сведения о противнике».

После Мукденского сражения к розыску неприятельских агентов был привлечен рядовой 4-го Заамурского железнодорожного батальона Исаак (Иван) Федорович Персиц. До войны он служил в сыскной полиции и знал несколько иностранных языков и поэтому представлялся фигурой вполне подготовленной для выполнения контрразведывательных задач. Одной из его основных функций стала слежка за лицами, подозреваемыми в шпионаже. В частности, именно И. Ф. Персиц осуществлял наблюдение за деятельностью капитана австрийской армии Станислава Шептицкого, прикомандированного к кавалерийскому корпусу генерала Ренненкампфа. По свидетельству начальника австрийской разведки генерала Макса Ронге, «граф Шептицкий… хорошо ознакомился с русской конницей. Попутно с этим обогатились наши сведения о разведывательной службе во время войны, причем оказалось, что японская разведка далеко обогнала русскую».

Центром международного шпионажа на Дальнем Востоке был в это время город Харбин. Здесь находились консульства Англии, Франции, США, а также размещалось правление КВЖД. Это была своеобразная столица Северной Маньчжурии. И. Ф. Персиц был командирован именно в этот город, и на организацию работы ему ежемесячно выделялась 1 тыс. руб. Однако, как указывал подполковник Шершов, «Персиц оказался нравственно несостоятельным и не сумел подыскать хороших сыскных агентов». «Нравственная несостоятельность» Исаака Персица в полной мере проявилась в 1906 г., когда он предложил Разведывательному бюро Австрийского Генштаба приобрести документы одного офицера русского Главного штаба. В 1909-1910 гг. он появился в Галиции, однако был опознан органами австрийской контрразведки как русский шпион и выслан в Италию.

Во время Русско-японской войны он сыграл решающую роль в разоблачении двойного агента Хосе Мария Гидаса. Португальский подданный, сын владельца газеты «Шанхай дейли пресс», по профессии коммивояжер и торговый агент фирмы «Мостарг Эннинг», Хосе Мария Гидас уже в самом начале Русско-японской войны предложил свои услуги японской разведке. В начале февраля 1904 г. он был задержан опытным российским разведчиком капитаном А. Н. Едрихиным в Порт-Артуре, когда собирал информацию под видом корреспондента американской газеты. После высылки из Порт-Артура он распространял слухи о том, что русские контрразведчики морили его голодом.

Далее Гидас обосновался в Шанхае, где занимался подделкой телеграмм агентства «Рейтер» о гибели русских судов. Через некоторое время он предложил свои услуги русской военной разведке. Его непосредственными руководителями являлись консул в Тянь-цзине коллежский советник Н. Лаптев и военный атташе полковник Ф. Е. Огородников.

Однако опытный разведчик Огородников очень скоро заподозрил Гидаса в двойной игре и легко разоблачил его. Справедливости ради заметим, что благодаря его информации русские крейсеры перехватили и потопили в открытом море несколько японских транспортов с солдатами и оружием, направлявшихся из Японии в Маньчжурию, а полковник Огородников получил возможность ознакомиться с корреспонденцией японского консула в Тяньцзине. Как японский агент Гиддас путешествовал по тылам японской армии и общался с японскими офицерами. Его донесения отличались полнотой и высокой степенью достоверности. Поэтому в списках агентуры полковника Огородникова он значился под первым номером. Тем не менее 25 апреля 1904 г. у Огородникова возникли сомнения в достоверности информации о высадке 2-й и 3-й японских армий в районе Бицзыво. Об этом он информировал генерал-квартирмейстера штаба наместника В. Е. Флуга. 28 апреля 1904 г. генерал-квартимейстер штаба Маньчжурской армии генерал-майор В. Н. Харкевич отдал приказ выследить и арестовать Гидаса. Однако 30 апреля В. Е. Флуг приказал не арестовывать Гидаса, а только установить за ним наблюдение. 18 мая ночью Гидас неожиданно явился к Огородникову и сообщил ему, что по поручению Командующего 2-й японской армией передал японскому посланнику в Пекине условную фразу: «Теперь пора действовать». Ее смысл стал известен только 22 мая. Фраза означала, что пора начать покушения на жизнь генерал-адъютанта Куропаткина и членов штаба.

Однако жажда наживы заставила Гидаса не порывать своих связей с японской разведкой. Он постоянно требовал от русских и японцев денег и запутался в своих многочисленных махинациях. Неожиданно для резидентов российской разведки японцы арестовали и казнили одного из лучших русских агентов Детко Коллинза. Лаптев и Огородников серьезно подозревали, что к его провалу имел прямое отношение Гидас. Прямых доказательств у них не было, тем не менее было принято решение об аресте Гидаса. 12 декабря 1904 г. русский консул в Тяньцзине Н. Лаптев направил русскому командованию письмо, в котором обвинял Гидаса в двойной игре, шантаже, мошенничестве и присвоении крупной суммы денег, предназначенных для агентурной работы. Одновременно с Гидасом Лаптев предлагал арестовать связанных с ним китайцев, а также американских граждан, связанных с японской разведкой. Официально Ф. Е. Огородников поручил Гидасу съездить в Мукден с конфиденциальным поручением в штаб-квартиру действующей российской армии. Операция была блестяще подготовлена. Всю дорогу португальца сопровождал господин в штатском, отрекомендовавшийся как «доктор философии Иван Федорович Персиц».

По прибытии в Мукден Гидас был арестован, и началось длительное следствие. Однако убедительных доказательств предательства или двурушничества собрать не удалось. Гидаса отправили в харбинскую тюрьму, а затем этапным порядком выслали в Варшаву. Далее эта история приняла характер детектива. Неожиданно Хосе Гидас заявил, что на самом деле является английским подданным Иосифом Годдесом. Посольство Великобритании обратилось с запросом в Российский МИД. 5 ноября 1905 г. Гидас был освобожден. Однако неуемный авантюрист сразу же вступил в длительную переписку по поводу денежной компенсации за причиненные ему насилия и притеснения в местах заключения. Он обращался с прошением на высочайшее имя, однако все было безрезультатно. Дипломатическая переписка тянулась не один год. По сохранившимся документам так и не понятно, получил ли вожделенную компенсацию этот британско-португальский подданный. Многое в этой истории остается неясным. Как португальский подданный стал неожиданно британцем? Почему британское дипломатическое ведомство так рьяно взялось отстаивать интересы своего нового гражданина? Постепенно он вернулся к своей профессии коммивояжера, а его дальнейшая судьба неизвестна.

Достаточно успешно велась борьба с японскими агентами из китайцев. Как отмечалось в отчете разведывательного отделения, «лучшим приемом было признано ведение ее посредством китайцев же». Это дело было поручено китайскому купцу, проживающему в Хабаровске, Тифонтаю. В отряде, который сформировал он для борьбы с японскими диверсантами, оказались опытные китайские полицейские, которые «действительно раскрыли несколько шпионских гнезд». Кроме этого, розыском неприятельских лазутчиков занимались также сотрудники начальника транспортов Маньчжурских армий Генерального штаба генерал-майора Ухач-Огоровича.

Для координации ведения всех дел о шпионаже было принято решение о прикомандировании в Управление генерал-квартирмейстера при Главнокомандующем специального военного следователя, проходившего службу в 4-м армейском корпусе, полковника Огиевского, «который был уже знаком с организацией шпионажа в Японии». Полковником Огиевским было рассмотрено 18 дел о неприятельских шпионах, при этом вина 16 человек была доказана. В ходе следствия выяснилось, что японская разведка в инструкции своим агентам из числа китайцев рекомендовала обращать внимание на цвет и шифровку на погонах военнослужащих русской армии. Это позволяло установить принадлежность к войсковым частям, дислоцирующимся в этом районе. Огиевский предложил поднять вопрос о снятии погон, как делалось это в японской армии, однако такая мера была признана излишне радикальной, поскольку могла бы отрицательно сказаться на состоянии дисциплины.

В начале войны были приняты меры по предупреждению шпионской деятельности. В частности, последовало распоряжение о выселении японцев с территории возможного театра военных действий, Контрразведчики установили, что японцы активно пользовались услугами лиц, работавших под видом корреспондентов, содержателей кафе-шантанов и меблированных комнат. Однако соответствующий полицейско-жандармский надзор за ними был установлен не сразу. Система японской разведывательной службы в войсках строилась следующим образом. В тыловые учреждения русской армии засылались небольшие группы из 3-4 человек, которые самостоятельно нанимали агентов-связных, занимавшихся доставкой донесений в японское разведывательной бюро. Такая группа либо выполняла какую-то определенную задачу, либо отслеживала передвижение войск. В качестве основной базы такой группы использовалась мелочная лавка или хлебопекарня. Способы доставки сведений варьировались от самых примитивных, когда они зашивались в одежду, прятались в подошвы обуви, заплетались в китайские косички, до более изощренных, когда кусочки навощенной бумаги зашивались в хомуты лошадей или вкладывались в специально выдолбленные пустоты повозок.

В начальный период войны большую помощь японской разведке оказывали китайские власти. Так, незадолго до отступления русских войск от Мукдена один из японских генералов под видом китайского сановника в сопровождении пышной свиты свободно разъезжал по улицам города. Мукденское купечество активно поддерживало отношения с японским разведывательным бюро. В глубоком тылу русской армии были случаи разоблачения шпионов, наблюдавших за ходом мобилизации и передвижением русских войск. Так, в Екатеринославе были задержаны два австрийских подданных, которые при помощи подкупа писарей воинского начальника получали сведения о ходе мобилизации и пересылали их через Австрию в Японию. На станциях Сибирской железной дороги японские агенты отслеживали передвижение воинских частей, число вагонов в составах, название частей и т. д. К своим заданиям японские разведчики подходили очень ответственно и тщательно фиксировали каждый малозначительный факт. В одном из перехваченных контрразведкой донесений говорилось: «Офицеры очень молоды, к делу относятся легкомысленно. Очевидно, многие из них назначены по протекции». В документах были зафиксированы факты задержания японских шпионов в госпиталях. Японцы были хорошо осведомлены как о числе больных, так и об уходе за ними.

Одной из главных задач японской военной разведывательной службы в Маньчжурии была дезорганизация тыла русской армии. Наряду с выполнением чисто разведывательных заданий японцы особое внимание уделяли организации диверсий, распространению слухов, инициировали деятельность в зоне военных действий мародеров и искателей легкой наживы. Здесь зоной особого внимания японских спецслужб стала линия КВЖД. Диверсионные отряды, действовавшие по линии железной дороги, главной мишенью выбирали, как правило, охраняемые железнодорожные мосты. Многие из них, особенно деревянные, намечалось просто сжечь, а более основательные — взорвать. Таких попыток было предпринято немало, и русским пограничным стражникам, сторожевым командам и казачьим дозорам приходилось быть в состоянии постоянной боевой готовности, проявлять повышенную бдительность и храбрость в вооруженных стычках у охраняемых объектов. Нередко в составе диверсионных групп оказывались высокопоставленные японские офицеры, которые выполняли роли инструкторов и руководителей таких групп.

Так, 30 марта 1904 г. в 20 верстах к юго-западу от станции Турчиха Китайско-Восточной железной дороги конный разъезд 26-й сотни Заамурского округа отдельного корпуса пограничной стражи в составе Павла Чежина, Ивана Прокопова и еще трех казаков обнаружил стоянку группы всадников. При них было еще пять лошадей с тяжело навьюченными мулами. При попытке их задержать завязалась перестрелка, и удалось захватить только двух человек в монгольских халатах, а остальные четыре человека скрылись. Во время обыска груза было обнаружено 24 килограмма пироксилина, бикфордовы шнуры с запалами к ним, оружие, палка с искусно вмонтированным кинжалом, литографированная инструкция подрывного дела, записные книжки, топографические карты местности, приспособления для порчи телеграфа, привязные китайские косы и другое стандартное имущество японских разведчиков и диверсантов. Один из задержанных, говоривший по-английски, объяснил, что они офицеры японской службы.

Пленные были доставлены в Харбин, где на допросе выяснилось, что задержанные оказались руководителями диверсионной группы. Это были высокопоставленные японские офицеры — полковник из японской Высшей военной школы в Пекине Шязо Юкоко и пехотный капитан Тейско Оки. Кроме этого, в составе группы находились четыре студента, изучавшие в Пекине китайский язык. Старший группы полковник Юкоко был одет в костюм тибетского ламы. Их группе были поставлены следующие задачи: проникнуть через территорию Монголии на линию КВЖД, взорвать там железнодорожный мост и вывести из строя телеграфную линию. Генерал, инструктировавший подполковника Юкоку перед отправкой в русский тыл, особо подчеркнул, что его подчиненный может вернуться на родину только в том случае, если выполнит возложенное на него задание. 7 апреля 1904 г. диверсанты были переданы Временному военному суду в г. Харбине и по законам военного времени приговорены к смертной казни. 12 апреля четыре японца из этой группы были убиты монголами в деревне Уланан в 80 ли южнее ставки сторонника Японии Джалайд вана.

Японские спецслужбы активно использовали для диверсий в русском тылу отряды местных, маньчжурских разбойников-хунхузов, предводители которых получали солидное материальное вознаграждение. Главными объектами хунхузов становились русские тыловые транспорты с продовольствием, военным снаряжением и амуницией. Нередко они нападали на небольшие гарнизоны, портили железнодорожное полотно и выводили из строя телеграфные линии. Одной из таких банд в это время командовал Чжан Цзолин, который впоследствии стал маньчжурским правителем.

Большим авторитетом среди китайского населения пользовался в это время последний главарь независимой Дьяпигоуской вольницы, сыгравшей заметную роль еще во время боксерского восстания в Китае, Хандэнгю. Он был в состоянии выставить до 10 тыс. человек собственного войска и вызывал вполне обоснованные опасения русского командования в силу того, что контролируемая им территория находилась на левом фланге российских войск. По сведениям русской разведки, японцы начали с ним переговоры по поводу перехода к ним на службу. Поэтому военному комиссару Гиринской провинции Генерального штаба полковнику Соковнину в мае 1905 г. было поручено принять «всевозможные меры», чтобы «склонить на нашу сторону китайца Хандэнгю, предложив ему и его людям щедрое денежное вознаграждение, так как имелись сведения, что Хандэнгю и его люди поступают на службу к японцам».

Опытный российский разведчик встретился с Хандэнгю в июне и предложил ему пойти на сотрудничество на следующих условиях:

«1) его люди не должны оказывать содействия японцам;

2) они не должны поступать на японскую службу;

3) они должны вести непрерывную разведку и сообщать нам все сведения об японцах;

4) на организацию разведки мы дадим сумму по его назначению и примем меры, дабы населению не чинилось никаких притеснений».

Хунхузы были в основном из местного населения. Они хорошо ориентировались на местности, знали условия жизни и обычаи населения. Для борьбы с теми из них, кто перешел на службу к японцам, русское командование сформировало специальный отряд из китайцев Пинтуй («Все сбивающий перед собой»), который был создан хабаровским купцом 1-й гильдии Тифонтаем при участии китайского офицера полковника Чжан Чженюаня. Тифонтай создал отряд на собственные деньги, желая «послужить на пользу русских». Чжан Чженюань хорошо знал военное дело и был энергичным человеком. Он ненавидел японцев и безвозмездно руководил действиями отряда, поддерживая в нем железную дисциплину.

Главной целью отряда было ведение разведки, контрразведывательных и партизанских действий в японском тылу. В его составе числилось 500 человек, навербованных из числа бывших китайских солдат, полицейских и хунхузов. Командирами были бывшие офицеры и унтер-офицеры китайской армии. Вооружение состояло из русских винтовок кавалерийского образца. С русской стороны в отряд был назначен штабс-капитан Блонский, а затем поручик Суслов, в обязанности которых входило руководить действиями отряда. 10 июня 1905 г. отряд Пинтуй занял позиции на левом фланге русских армий. Отряд успешно боролся с отрядами хунхузов и выявил и уничтожил несколько диверсионных групп во главе с японскими инструкторами. Однако в полной мере использовать этот потенциал не удалось. Здесь в первую очередь сказалось отсутствие опыта руководства национальными формированиями. Китайские полицейские, входившие в его состав, занимались такими же грабежами мирного населения, как и хунхузы, с которыми они боролись. Поэтому в дальнейшем пришлось отказаться от формирования таких отрядов, а созданные распустить.

Деятельность японских диверсионных групп, слухи, распространяемые японскими агентами, об угрозе КВЖД со стороны Монголии заставили российское командование дополнительно выделить для охраны тыловых коммуникаций бригаду 41-й дивизии, казачий полк и 15 тыс. человек из прибывшего пополнения. Это ослабило русские войска под Мукденом на 25 тыс. человек и 36 орудий. Эти силы стали дополнением к тем 25 тыс., которые уже находились на охране армейского тыла. Основания для этого были, потому что в середине февраля 1905 г. по каналам военной разведки поступили сведения о движении значительного воинского отряда через Монголию на Цицикар.

В действительности японский командующий маршал Ивао Ояима приказал отправить в русский тыл для совершения диверсионных действий два кавалерийских эскадрона. Одному из них, под командованием офицера Наганумы, удалось в ночном бою в пяти километрах от станции Фуецзятунь успешно атаковать команду из 42 пограничных стражников, охранявших железнодорожный мост. Японским диверсантам удалось оттеснить пограничную охрану от моста и на время захватить его. Однако японские подрывники не справились с поставленной задачей и сумели взорвать только мостовой настил. Русские специалисты отремонтировали его через 17 часов, и движение войсковых эшелонов было восстановлено.

Контрразведывательным органам русской армии приходилось уделять много внимания пресечению появления и деятельности в расположении армейских частей всевозможных «нежелательных» гражданских лиц. Как правило, это были искатели легкой наживы или просто приключений. Жандармско-полицейский надзор в Маньчжурской армии, возглавляемый подполковником Шершовым, уделял вопросам очистки тыла повышенное внимание. В годовом отчете о его деятельности среди вопросов по пресечению шпионско-диверсионной деятельности японской разведки говорилось следующее: «…Ежедневно удалялись из района армии десятками лица, не могущие доказать своей полезности или причастности к армии.

Особенно много хлопот доставляли кавказцы, большую часть которых (около 150 человек) привез с собой подрядчик Громов, от которого они по прибытии в Маньчжурию вскоре все разбежались и занялись по китайским деревням и поселкам грабежами: большей частью грабили скот, арбы, лошадей и мулов.

Скот продавали подрядчикам и даже прямо в разные части, а арбы, мулов и лошадей доставляли в Управление транспортов. Затем была введена регистрация всех частных лиц, проживающих в районе армии, стеснен допуск непричастных к армии лиц, и приезд таковых разрешался только тем, которые для нее могли быть чем-нибудь полезны. Лица, заподозренные в неблагонадежности или не исполняющие требования военно-полицейского начальства, немедленно удалялись из армии…»

Одновременно русские контрразведчики проводили большую работу по пресечению распространения слухов в тылу войск. Особое внимание было уделено территории соседней Монголии, где активно действовала японская агентура. В конце 1904 г. штабом Заамурского округа отдельного корпуса пограничной стражи в Монголию была направлена специальная экспедиция подполковника Хитрово. Центром ее пребывания была выбрана ставка монгольского князя хошуна Джаспу Ван Удая, откуда посылались разведчики и разъезды во всех направлениях. Они собирали сведения о противнике, заводили дружеские отношения с монгольскими чиновниками и местным населением, составляли топографические карты местности и собирали статистические данные о крае. В общении с местным населением русские разведчики неизменно подчеркивали агрессивный характер японской армии, ее жестокость в отношении мирного населения Монголии и Китая.

Тогда же в ходе Русско-японской войны русское командование помимо организации работы разведки и контрразведки стало активно проводить мероприятия по усилению русского влияния в Китае, Маньчжурии и Монголии. Японцы еще до начала войны и особенно с ее началом прибегали к негласной финансовой поддержке иностранной печати для привлечения на свою сторону в целях распространения своего влияния, сообщения благоприятных для них сведений и освещения текущих событий в выгодном для них виде, не говоря уже о распространении ложных слухов в целях демонстративных.

Приказом наместника императора на Дальнем Востоке адмирала Е. И. Алексеева с 10 сентября 1904 г. начала издаваться за счет России газета «Китайское обозрение». Она издавалась под руководством военного агента в Китае полковника Ф. Е. Огородникова и обходилась около 1200 долларов в месяц. Главная цель этого издания заключалась в том, чтобы на основании сведений, получаемых от штаба Главнокомандующего, русского посольства в Пекине, консулов и других источников, передавать события войны «в правдивом виде, так как англо-японская пресса на Дальнем Востоке была всегда склонна изображать наши неудачи в преувеличенных размерах и в самых мрачных тонах, при этом с большим отклонением от истины».

Одновременно с этим в Маньчжурии, в городе Мукден на китайском языке в частной типографии начала издаваться газета «Шенцзинбао». Ее негласным руководителем был полковник Генерального штаба М. Ф. Квецинский, а личный состав редакции был из китайцев. Газета была единственным печатным органом на китайском языке и поэтому приобрела большую популярность и получила широкое распространение среди местного населения. Это вызвало соответствующую реакцию со стороны японской агентуры. В редакцию газеты и ее сотрудникам из числа китайцев начали поступать угрожающие письма. Это не помогало, тогда японцы прибегли к более действенным мерам: подкупу и шантажу местной китайской администрации. Китайские чиновники, озабоченные утратой своих рычагов влияния и давления на настроение общества, приняли все меры для прекращения выпуска газеты. В конце 1904 г. издание «Шенцзинбао» было прекращено. Личный состав редакции был разогнан, а хозяин типографии отказался печатать газету.

В начале 1905 г. генерал Куропаткин приказал возобновить издание «Шенцзинбао» и даже приобрести собственную типографию, чтобы не зависеть от частных предпринимателей. С этой целью в Шанхае была куплена типография и укомплектован штат редакции. Однако события на Маньчжурском фронте, в частности занятие японцами города Синминтина в феврале 1905 г., задержали монтаж оборудования и переезд персонала. После Мукденского сражения новый Главнокомандующий генерал Линевич тоже нашел необходимым безотлагательное издание китайской газеты. Им было принято решение перевезти оборудование и личный состав редакции через Монголию в Харбин. Для этого были выделены необходимые средства, однако до конца войны планируемый переезд и возобновление издания газеты не состоялись. В мае 1905 г. редактор газеты попытался создать на ее базе школу для подготовки русских разведчиков. Однако из-за некомпетентности ее руководителя она не оправдала надежд командования и была через два месяца закрыта.

Главными проводниками русского влияния в Маньчжурии были представители русской администрации — военные комиссары Мукденской, Гиринской и Цицикарской провинций. В их задачу входило урегулирование отношений между войсками и местным населением, защита от обид и притеснений со стороны войск, всемерное укрепление авторитета русской власти перед китайцами. В отчете о деятельности Разведывательного отделения Маньчжурчской армии так говорилось об этом: «Что касается настроения последних по отношению к нам, то нельзя не отметить, что китайцы относились к воюющим странам в общем безразлично, осторожно выжидая результатов борьбы и на чью сторону склонится успех, перед которым китайцы, как все азиаты, преклоняются беспрекословно.

Так как в течение войны счастье неизменно оставалось за японским оружием, то большинство китайцев, в особенности чиновничество под давлением Пекина, а местное население скорее от страха, чем из-за симпатий, были на стороне японцев».

В Монголии настроения населения отличались ярко выраженной полярностью. Южные хошуны, в значительной степени находившиеся под влиянием Пекина, тяготели к Японии. Северные хошуны, отстоявшие свою независимость от Китая, искали поддержку у России. Так, князь хошуна Чжаспу Ван Удай в мае 1904 г. сам прибыл в ставку Главнокомандующего, чтобы лично представиться ему. Российской администрации удалось заключить договор с князем Южного Горлоса об охране монголами КВЖД на протяжении от станции Шитодчензы до станции Гунчжулин. За это князь получал ежемесячную субсидию в размере 5 тыс. руб. Этим договором российская сторона решала две проблемы. Во-первых, было достигнуто расположение в пользу России князя Южного Горлоса, временно исполнявшего должность председателя Чжеримского сейма; во-вторых, решалась проблема охраны железной дороги. В перспективе предполагалось воспользоваться этим для установления более тесного контакта с монголами и для усиления нашего авторитета в их глазах.

Противоборство с японской разведывательной службой в значительной степени затруднялось тем, что японцы могли использовать своих соотечественников. Хорошо профессионально подготовленные, великолепно владеющие русским языком, знающие места дислокации русских воинских частей и соединений, преимущественно японские офицеры и нижние чины кавалерии, «по наружности похожие на китайцев, переодевались в китайское платье, привязывали косу и в среде настоящих китайцев делались неузнаваемыми для неопытного глаза наших войск». Они умели вызывать симпатии населения и пользовались этим. «Местное население их не только не выдавало, но даже часто скрывало». Случаи поимки разведчиков такого высокого класса были весьма редки, за всю военную кампанию их насчитывалась всего четыре, и всегда они были случайными.

Участник Русско-японской войны известный русский писатель В. В. Вересаев описывает случай разоблачения такого шпиона. Казачий разъезд доставил задержанного старика-китайца в расположение части. Старик совершенно не говорил по-русски и производил весьма жалкое впечатление. Офицер долго колебался, что с ним делать, а затем, отдавая приказ этапировать задержанного в штаб корпуса, перепутал название населенного пункта и фамилию начальника разведывательного отделения. Тогда мнимый китаец неожиданно заговорил на чистейшем русском языке и назвал не только точное название поселка, где дислоцировался штаб корпуса, но и имена всех вышестоящих начальников. Как выяснилось впоследствии, кадровый японский разведчик полковник Н. испугался, что неграмотные казаки могут просто застрелить его, не желая обременять себя лишними заботами.

Согласно показаниям пойманных шпионов, японская разведка особенно активизировалась накануне больших наступательных операций. Японцы всегда высылали вперед густую цепь профессиональных разведчиков, переодетых китайцами.

1 сентября 1905 г. в отчете о деятельности разведывательных отделений Маньчжурских армий и Главнокомандующего были сделаны первые выводы и определены пути дальнейшего развития российских спецслужб. В частности, в разделе «Борьба с неприятельскими шпионами» говорилось следующее:

«Вопрос этот имеет то отношение к работе разведывательного отделения, что разбирает одно из средств затруднить противнику его разведку о нас.

1. Поимка шпионов не должна быть предоставлена случаю. Даже это нуждается в прочной организации.

2. Орган, которому поручается это дело, имеет специальных агентов (в данном случае на Востоке, из туземцев) для поимки шпионов.

3. Войска получают указания на приметы, по которым можно узнать шпиона и их приемы разведывания и должны быть заинтересованы в поимке шпионов.

4. В районе армий необходим полицейский надзор за всеми подозрительными лицами. В эту войну полевых жандармов было мало и притом многие из них не занимались своими прямыми обязанностями.

5. Суд над шпионами должен быть скорым».

Среди недостатков, обусловивших неблагоприятные условия, в которых действовали российские спецслужбы, перечислялись следующие: отсутствие специальной подготовки в мирное время, незнание местного и неприятельского языков нашими войсками, почти полное отсутствие мер по затруднению разведки противника; население страны склонялось скорее в сторону противника; отступательный характер действий, которого держалась русская армия в течение всей войны. Низкая эффективность контрразведывательной работы вела к шпиономании и псевдобдительности. Писатель Вересаев приводит такой пример: «Казак доставил в штаб русского офицера, заявляя, что это переодетый японский шпион, и никак не соглашается с неоднократными указаниями, что приведенный им самый неподдельный русский офицер. На вопрос, почему он его считает японским шпионом, казак доложил, что тот, во-первых, хорошо говорит по-русски, а во-вторых, прекрасно знает расположение русских войск».

Глава 4
Конец японского ронина и русского Рокамболя 

Японский след российских террористов. Доклады полковника Акаси. Тандем Алексея Суворина и Ивана Манасевича-Мануйлова. Отставка японского ронина. Метаморфозы Манасевича-Мануйлова. Друг «старца» Распутина. «Смесь Панурга… и Видока». Страницы дневника французского посла. Несостоявшийся губернатор Тайваня. Тайна гибели русского Рокамболя. Последние подарки Акаси и Зиллиакуса. Бюстгальтер хохотушки Тоси. Динамитные пояса русских камикадзе

В декабре 1904 г. пал Порт-Артур. Японский флот приобрел безраздельное господство на море. Главные силы русской Тихоокеанской эскадры были уничтожены, и теперь утрачивалась опорная база прибывшей из Европы 2-й Тихоокеанской эскадры. В феврале 1905 г. поражением закончилось сражение под Мукденом. 13-14 мая русская эскадра вошла в Корейский пролив, где ее поджидал японский флот. Вице-адмирал Рожественский не верил в возможность победы над японским флотом. Он заранее уступил инициативу противнику. Планы японцев разгадать не удалось, и японский адмирал Того сумел навязать русской эскадре бой на выгодных для себя условиях. Мужество русских моряков не спасло положение. Разгром был ужасным, и это нанесло сильнейший удар по престижу царизма. Портсмутский мир зафиксировал перераспределение сфер влияния на Дальнем Востоке в пользу Японии.

Русско-японская война закончилась бесславным поражением России. Однако тайное противоборство российских и японских спецслужб не завершилось. Оно продолжалось, и нередко представители спецслужб находили следы деятельности своих противников даже через несколько лет после окончания военных действий. В России это было связано с деятельностью революционных политических партий и сепаратистских националистических движений, избравших основой своей деятельности вооруженную борьбу против властей. В ходе декабрьского вооруженного восстания в Москве защитники баррикад на Пресне были вооружены револьверами и винтовками, приобретенными в Бельгии и Швейцарии на японские деньги. Через Финляндию продолжал осуществляться транзит взрывчатки для изготовления бомб и адских машин, конструируемых по чертежам японских специалистов по диверсиям. В лесах Прибалтики и в горах Кавказа действовали отряды маузеристов, сформированные из националистов на японские деньги. Японские офицеры-разведчики и диверсанты капитан Тано и майор Уеда выступали в роли авторов наставлений и инструкций по изготовлению адских машин, а также их практическому применению. Мотодзиро Акаси встречался и вел переговоры с руководителем Боевой организации ЦК партии эсеров Евно Азефом, а также с руководителями Боевой технической группы Львом Красиным и Николаем Бурениным.

В частности, они серьезно обсуждали вопрос о возможных диверсиях на Транссибирской железной дороге, чтобы помешать переброске войск из Маньчжурии в Россию для подавления революционных выступлений в Чите, Иркутске, Красноярске, Омске и других городах. Однако попытка организовать взрывы тоннелей на Кругобайкальской железной дороге оказалась неудачной. Также неудачей завершилась транспортировка большой партии оружия для боевых дружин Читы, Иркутска и Красноярска. 1 января 1906 г. на станции Мысовая транспорт с оружием, доставку которого осуществлял видный революционер И. В. Бабушкин, был захвачен карательным отрядом Меллера-Закомельского, и организаторы транспорта были расстреляны. Так провалилась еще одна подрывная акция японского русофоба.

Вполне возможно, что именно по этим причинам примерно в это же время российские спецслужбы предприняли меры по дискредитации активной подрывной деятельности воспитанника клана «Черного Дракона». После увольнения из Департамента полиции И. Ф. Мануйлов все же сумел преподнести последний «сюрприз» своему японскому визави. В 1906 г. издательство А. С. Суворина неожиданно опубликовало подборку секретных документов в книге под названием «Изнанка революции. Вооруженное восстание в России на японские средства». В нее вошла часть "материалов Мотодзиро Акаси, которые были перехвачены Заграничной агентурой Департамента полиции. Это были фотокопии, сделанные агентами Мануйлова с оригиналов, а отчасти их подлинники. За этой публикацией стоял И. Ф. Манасевич-Мануйлов, который по праву считался крупным специалистом по «активным мероприятиям» в печати.

Книга наделала много шума. Разоблачения одинаково беспокоили не только зарубежных дипломатов и революционеров, но и представителей либеральной оппозиции. К ним относились с недоверием: слишком очевидным было предательство национальных интересов России. Однако в печати никто не стал публично оспаривать их подлинность. По-видимому, ни спецслужбы противников России, ни представители либеральной оппозиции, ни лидеры националистических партий и движений в Закавказье и Финляндии не были заинтересованы в публичной полемике. Поэтому вокруг этой публикации возник своеобразный «заговор умолчания». Он продолжал существовать и в советский период отечественной истории. Документы из отечественных архивов, которыми располагают современные исследователи, свидетельствуют в пользу их достоверности.

Европейская карьера «странствующего атташе» полковника Мотодзиро Акаси также закончилась. Он не долго пребывал на посту военного атташе со штаб-квартирой в Стокгольме и Париже. После опубликования его скандальной переписки с Деканозовым и Зиллиакусом он был отозван на родину. Впоследствии Акаси получил назначение на высокую должность начальника полиции в Корее. За заслуги перед Страной восходящего солнца он получил генеральское звание, а в годы Первой мировой войны стал заместителем начальника Генерального штаба Японии. В 1919 г. его назначили губернатором острова Тайвань (Формоза). Он скоропостижно скончался по пути к месту назначения. Обстоятельства его смерти почему-то не заинтересовали историков. Однако интерес к его личности вновь возродился после открытия ранее секретных архивов российских спецслужб. В Японии были опубликованы его доклады в Генеральный штаб.

По иронии судьбы за год до его смерти в 1918 г. оборвалась жизнь его главного противника И. Ф. Манасевича-Мануйлова. Он был уволен в отставку по распоряжению министра внутренних дел генерала Д. Ф. Трепова в 1906 г. С конца 1906 г. он активно сотрудничал с газетами «Новое время» и «Вечернее время», установил и поддерживал дружеские отношения и Г. Е. Распутиным. Пользуясь близостью к придворным и правительственным кругам, Мануйлов активно занимался шантажом и мошенничеством. Он попросту вымогал у обращающихся к нему за протекцией различных лиц значительные суммы денег. В 1908-1909 гг. Петербургское охранное отделение предприняло расследование и провело предварительное следствие по обвинению Манасевича-Мануйлова в шантаже и вымогательстве. В марте 1910 г. Петербургская судебная палата возбудила против него уголовное дело. Однако все это было прекращено по настоянию министра внутренних дел, опасавшегося разоблачения на суде его секретной деятельности. Благодаря своей дружбе с Г. Е. Распутиным Мануйлов с 1914 г. начал играть заметную роль в деятельности ближайшего окружения последнего императора и всей придворной камарильи.

В конце 1915 г. он был вновь причислен к Министерству внутренних дел и выполнял секретные поручения министра внутренних дел Штюрмера, банкира Д. Л. Рубинштейна, митрополита Питирима и других лиц, одновременно являясь личным информатором директора Департамента полиции С. П. Белецкого. Французский посол в России Морис Палеолог оставил в своем дневнике 7 февраля 1916 г., пожалуй, самую яркую характеристику личности этого незаурядного человека. Вот она:

«Понедельник, 7 февраля.

Штюрмер назначил управляющим своей канцелярией Манасевича-Мануйлова. Назначение скандальное и знаменательное.

Я немного знаком с Мануйловым, что приводит в отчаяние честного Сазонова. Но могу ли я не знаться с главным информатором "Нового времени", этой самой влиятельной газеты. Но я его знал и до моего назначения посланником. Я с ним виделся около 1900 г. в Париже, где он работал как агент охранного отделения под руководством Рачковского, известного начальника русской полиции во Франции.

Мануйлов — субъект интересный. Он еврей по происхождению: ум у него быстрый и изворотливый, он любитель широко пожить, жуир и ценитель художественных вещей, совести у него ни следа. Он в одно время и шпион, и сыщик, и подделыватель, и развратник — странная смесь Панурга, Жиль Блаза, Казановы, Робера Макэра и Видока. "А вообще — милейший человек".

В последнее время он принимал участие в подвигах охранного отделения: у этого прирожденного пирата есть страсть к приключениям и нет недостатка в мужестве…»

«Вторник, 8 февраля.

Мануйлов сегодня явился ко мне с визитом. Затянут в прекрасно сшитый сюртук, голова напомажена, осанка внушительна. Лицо этого прохвоста светится ликованием и важностью… Окончив свои излияния, он встает. Провожаю его до двери, и тут передо мной воскресает тот Мануйлов, которого я знал раньше. Он останавливается и говорит мне вполголоса: "Если вам что-нибудь только понадобится, дайте мне знать. У Штюрмера ко мне доверие полное, никогда он ни в чем мне не откажет. Итак, я к вашим услугам".

Долго я не забуду выражение его глаз в эту минуту, его взгляда, в то же время и увертливого, и жестокого, и циничного, и хитрого. Я видел перед собою олицетворение всей мерзости охранного отделения».

В августе 1916 г. Манасевич-Мануйлов попытался шантажировать заместителя директора Московского соединенного банка И. С. Хвостова, вымогая у него 25 тыс. руб., и был арестован с поличным. 18 февраля 1917 г. Петроградский окружной суд приговорил его к 1,5 годам тюрьмы. Однако 27 февраля он был освобожден из Дома предварительного заключения восставшими рабочими и солдатами. 2 марта он был вновь арестован, однако благодаря хлопотам В. Л. Бурцева его снова освободили. Затем он непродолжительное время сотрудничал в газете «Общее дело». После Октябрьского переворота Мануйлов вновь попытался заниматься шантажом, выдавая себя за сотрудника ВЧК. Однако дело зашло слишком далеко, и наступила неожиданная развязка. Осенью 1918 г. И. Ф. Манасевич-Мануйлов узнал, что принято решение о его аресте, и попытался нелегально выехать в Финляндию. Однако на границе в Белоострове он был опознан и расстрелян на месте без суда и следствия. Загадка «Русского Рокамболя» осталась до сих пор неразгаданной.

Тогда же, в 1906 г., прекратило свое существование Секретное отделение дипломатической агентуры Департамента полиции. Летом 1906 г. в английской печати появились сообщения о существовании специального подразделения Департамента полиции. Вспоминая об этом, М. С. Комиссаров 4 мая 1917 г. давал такие показания председателю Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства: «В конце концов, в 1906 г. кто-то, видимо, нас продал, потому что английский посол — тогда был, кажется, Бенкендорф — получил запрос о том, что в Петрограде работает бюро, которое контролирует и хозяйничает во всех посольствах. Между прочим, называли и мою фамилию. В силу этого бюро было раскассировано». Перехваченные шифры были переданы в российское Министерство иностранных дел. Секретный архив, как было положено по инструкции, был частично уничтожен, а частично передан для практического использования в Министерство внутренних дел. В сентябре М. С. Комиссаров был командирован в охранное отделение, а несколько позже занял должность помощника начальника Петербургского охранного отделения. Здесь ему также пришлось вплотную столкнуться с очередным «подарком» Акаси, Зиллиакуса и русских революционеров.

Шел 1907 г. Внутренняя ситуация в России постепенно стабилизировалась, революционные выступления заканчивались, и в этом была определенная заслуга русской тайной полиции. Однако террористические акты оставались и были направлены в первую очередь на высших чиновников из числа представителей правоохранительных органов и судебного ведомства. После разгрома Департаментом полиции объединенной Боевой организации партии эсеров убийства видных представителей царской администрации продолжал осуществлять Летучий боевой отряд Северной области. Он заявил о себе 13 августа 1906 г. Во главе отряда стоял латыш Карл Трауберг, о котором Аргунов писал: «Скромная фигура Карла Трауберга, выросшая к славному концу своей жизни в самую крупную фигуру руководителя террористической борьбы за последнее время». Поэтому не случайно в историю Первой российской революции Летучий боевой отряд Северной области вошел под названием «отряд Карла». Отряд состоял из идеалистически настроенных фанатиков, в среде которых господствовал принцип коллективного принятия решений. Основные вопросы решались на коллективном собрании. Так, они планировали осуществить убийство дяди царя, Николая Николаевича Романова, министра внутренних дел П. А. Столыпина, министра юстиции И. Щегловитова, петербургского градоначальника Д. Драчевского и начальника Главного тюремного управления А. Максимовского, а также произвести взрыв во время заседания Государственного Совета в Мариинском дворце. Костяк отряда составляли высокообразованные молодые люди — А. Распутина, Л. Стуре, Е. Рогозникова, В. Лебединцев, С. Баранов.

Так, основную роль в террористическом акте против Главного тюремного управления Максимовского сыграла Евлампия Рогозникова. Она обучалась в Петербургской консерватории по классу рояля, а затем перешла в класс пения. У нее был прекрасный голос, и все прочили ей блестящее будущее певицы. Однако она выбрала другой путь. В 1906 г. Рогозникова была арестована за хранение бомбы, которой намеревалась взорвать здание охранного отделения. В тюрьме она удачно имитировала сумасшедшую и была переведена в психиатрическую больницу, из которой при помощи больных совершила фантастический побег.

Друзья помогли ей перебраться в Финляндию и предложили переехать в Милан, для того чтобы в Италии продолжать учиться пению. Однако она решительно отказалась и предложила свои услуги на поприще террора. На совещании в Финляндии был разработан план масштабного террористического акта в столице Российской империи, в котором Рогозниковой предстояло играть главную роль. Он включал три действия. Во время первого она должна была убить начальника Главного тюремного управления А. Максимовского и по плану тут же выбросить револьвер из окна. Это был сигнал, что покушение удалось. Группа боевиков должна была занять места у квартир министра юстиции Щегловитова, Петербургского градоначальника Драчевского и вице-директора Департамента полиции генерала Курлова, так как не было сомнений в том, что они сразу же выедут на место преступления. Третьим действием предполагалось взорвать здание охранного отделения на Фонтанке, д. 16, куда для личного обыска, по расчетам террористов, должна быть доставлена Рогозникова. В случае неудачи предполагалось взорвать дом, где размещалось Главное тюремное управление. Террористов не останавливало даже наличие в здании частных квартир и неизбежность большого числа невинных жертв.

В понедельник 15 октября 1907 г. в 2 часа дня Рогозникова вошла в здание, где размещалось Главное тюремное управление. По словам сотрудников управления и посетителей, она не вызывала никаких подозрений. Вела себя очень спокойно, кокетничала и непринужденно разговаривала. Правда, многих удивил сильный запах духов, от которых становилось нехорошо и у некоторых присутствующих в приемной начала болеть и кружиться голова.

Когда Максимовский принял ее, Рогозникова подошла к нему и в упор выстрелила в сонную артерию. От тяжелого ранения Максимовский скончался в больнице, не приходя в сознание. Сразу после выстрела террористка бросилась к окну в большой приемной, чтобы выбросить в окно револьвер. Это был условный сигнал, что первое действие закончилось удачно и можно начинать второе. Однако Рогозникова была остановлена посетителями и чиновниками тюремного ведомства. У нее был отобран револьвер, а из кармана изъят еще один, с полной обоймой.

Она была совершенно спокойна и даже, смеясь, говорила: «Не бойтесь, милые, вы маленькие исполнители, вас я не трону». Однако, когда ее попытались обыскать жены служителей, она закричала: «Осторожнее! Вы взорвете себя! Пожалейте живущих здесь». Стало ясно, что террористка вся обвешана динамитом, который может взорваться при неосторожном обращении. По приказу вице-директора Департамента полиции генерала Курлова был вызван помощник начальника охранного отделения М. С. Комиссаров. В прошлом офицер-артиллерист, он хорошо знал подрывное дело. Увидев его, Рогозникова утратила свою веселую невозмутимость и попыталась протестовать против личного обыска Комиссаровым. Она начала настаивать, чтобы личный обыск был произведен в охранном отделении женщинами. По воспоминаниям Курлова, «Комиссаров предупредил державших ее городовых, что при осмотре может последовать взрыв, и спросил, готовы ли они ему помочь. Городовые без колебания согласились. Рогозникова была положена на пол, и они держали ее руки и ноги».

Комисаров блестяще провел самый опасный в своей жизни обыск. Террористка была просто начинена взрывчаткой. В протоколе обыска, который был тут же составлен, говорилось следующее: «По снятии кофты, лифа и корсета на ней оказался бюстгальтер величиной от шеи до талии, причем спереди представлял из себя мешок из двусторонней плотной клеенки, который был набит по всей площади груди 13 фунтами экстрадинамита. Посередине груди был помещен детонатор, от которого отходил черный шнурок, настолько длинный, что охватывал талию на корсете с лифом и наружную кофту. Взрывчатка начала разлагаться, и поэтому в приемной Главного тюремного управления стоял запах крепких духов, от которого у многих болела голова».

В записке, отправленной на волю из охранного отделения, Рогозникова так объясняла неудачу террористического акта. «Снаряд взорвать не могла, когда была возможность, потому что погибла бы совершенно непричастная публика. Когда же слетелось воронье, ничего сделать не могла. Я берегла снаряд для них и напугала их с целью, чтобы не трогали шнурка, который я могла достать зубами (меня за руки все время крепко держали). Но когда нужно было, сбили меня, и, как я ни билась, меня крепко держали. Передайте — все, что могла, сделала, и не удалось. Вот единственное, что больно». На следствии и суде она держалась героически, отказалась от подписи протокола, от защиты и от последнего слова. 17 октября 1907 г. Рогозникова была казнена.

В феврале 1908 г. Петербургское охранное отделение по приказу генерала Герасимова ликвидировало отряд Карла Трауберга. 20 февраля прямо на улице недалеко от домов, где проживали видные царские сановники, были арестованы 9 человек. Все оказались с оружием, а у троих были бомбы. Один из них, Лебединцев, был так же обложен взрывчаткой, как и Рогозникова. В том случае, если брошенные бомбы не взорвутся, он должен был броситься под колеса кареты великого князя или министра. По иронии судьбы обезвреживать этого террориста пришлось тому же М. С. Комисарову.

В ходе следствия выяснилось, что взрывчатка была доставлена из Финляндии, а инструкция изготовления «живой бомбы» — разработана и переведена на русский язык капитаном японской разведки Тано еще в 1904 г. (японский след еще долго проглядывал в деятельности российских революционеров). Это были знаменитые «динамитные пояса», которые размещались на теле террористов-смертников, предшественников ныне существующих «поясов ша-хидов». Сама же идея самопожертвования во имя некой великой цели очень близка по своему характеру и духу морально-нравственному кодексу японских самураев — бусидо.

Глава 5
Грустные, но необходимые уроки 

Тяжелые уроки локальной войны. Реформы в армии и на флоте. А.В. Колчак и создание Главного морского штаба. Судьба полковника Лаврова. Во главе Разведывательной организации № 30. «Болезнь сделала его до крайности нервным и самолюбивым». Момент истины: необходимость организации контрразведки. Ведомственное соперничество и внутриведомственные склоки. Заложники политической системы

Поражение в русско-японской войне и события Первой российской революции подвели своеобразный итог развития российского общества и его государственных институтов. Они высветили наиболее уязвимые места в обеспечении государственной безопасности Российской империи. Это, прежде всего, коснулось военного ведомства. Оно всерьез занялось организацией системы добывания информации о противнике, ее оценки и выработке адекватных мер противодействия. Здесь приходилось рассчитывать только на собственные силы. Выдающийся российский разведчик и контрразведчик генерал-майор Н. С. Батюшин писал в своих воспоминаниях, что разведка создавалась «исключительно русским умом и без всякого указания или давления нашей союзницы Франции… Своим тяжелым опытом, учась на собственных ошибках, мы творили это новое, далеко не легкое и очень деликатное дело».

Другим немаловажным уроком явилось насущная необходимость создания специального органа противодействия разведывательным службам вероятного противника. Работа по организации отечественной контрразведывательной службы во многом осложнялась межведомственным соперничеством и внутриведомственными интригами российских бюрократических структур. Уроки Русско-японской войны были тяжелыми и болезненными для России.

Поражение России в Русско-японской войне поставило вопрос о реформах высшего управления военно-морского флота. 5 июня 1905 г. из состава Главного морского штаба была выделена стратегическая часть, которая образовала отдельное учреждение — Морской генеральный штаб (Генмор). Инициатором создания этого подразделения был капитан 1 ранга А. В. Колчак. 8 мая 1914 г. при Морском генеральном штабе появилось Особое делопроизводство. Во главе его стал капитан 2 ранга М. И. Дунин-Барковский.

Условия Портсмутского мира вызвали недовольство влиятельных кругов как в России, так и в Японии. В августе-сентябре 1905 г. в Японии начались серьезные волнения, которые едва не переросли в вооруженный мятеж против существующей власти. Русские националисты воспринимали Портсмутский мир как унижение России, а либералы с издевкой окрестили главу российской делегации на переговорах С. Ю. Витте «графом Полусахалинским». Все же 1 октября 1905 г. Портсмутский договор был ратифицирован монархами обеих государств и вступил в силу. 17 октября представители командования русской и японской армий подписали соглашения, конкретизировавшие порядок эвакуации из Маньчжурии и передачи Японии Южно-Маньчжурской железной дороги. В начале 1906 г. официальные дипломатические отношения между недавними противниками были восстановлены.

Однако угроза «желтой опасности» долго витала над дальневосточными границами России. По условиям Портсмутского мира Япония добилась доступа на материк и совместного протектората России и Японии над Кореей. Такое положение привело к тому, что тайное противоборство спецслужб не прекратилось, а приняло другие, более острые формы. К ним теперь относился не только правильно организованный сбор всевозможных сведений, но и воздействие на различные социальные слои населения. Прежде всего была предпринята попытка японских спецслужб полностью подавить русофильскую и патриотическую печать в Корее. С этой целью закрывались корейские газеты, а также ликвидировались корейские общества, которые придерживались патриотической ориентации или выступали за экономическое и культурное сотрудничество с Россией.

Одним из авторитетных корейских обществ было «Общество развития труда», во главе которого стоял известный скотопромышленник Лев Цой. Русская контрразведка не без оснований подозревала его в симпатиях к японцам. Во время Русско-японской войны он был лишен права поставки мяса в русские войсковые части. Работа общества проводилась под патронажем корейской полиции, начальником которой был не кто иной, как хорошо известный российским контрразведчикам барон Мотодзиро Акаси. Поэтому контрразведчики Хабаровского военного округа уделяли повышенное внимание проблемам противодействия японофильской пропаганде. В частности, этим вопросом основательно занимался помощник начальника контрразведывательного отделения штаба округа, выпускник Восточного института штабс-капитан Лехмусар.

Другим, более действенным средством прояпонской пропаганды было распространение среди корейцев учебников для начального образования, изданных специально японским генерал-губернатором. В этих учебниках не было ничего особенного, кроме восхваления добродетелей японского императора. Однако они распространялись бесплатно не только в Корее, но и в пределах Российской империи. В частности, отмечалась массовая раздача их среди корейцев, проживающих во Владивостоке. Одновременно российские контрразведчики отмечали, что японцы для закрепления своего положения на территории Кореи и Китая строят порты и железные дороги «для того, чтобы перевоспитать народ в Корее и даже на наших территориях». Опытные сотрудники российских спецслужб обратили внимание на постепенное увеличение в составе кадров японской разведки числа шпионов-корейцев. «Нам остается организовать против такой японской деятельности специальную борьбу и парализовать их стремления в этом направлении», — писал помощник начальника Хабаровского контрразведывательного отделения генерал-квартирмейстеру Главного управления Генерального штаба.

2 июня 1913 г. органами российской контрразведки на станции Чита был задержан помощник японского военного атташе в России майор Садао Араки. Он обвинялся в том, что, «возвращаясь в Японию и проезжая по Сибирской и Забайкальской железным дорогам, он собирал сведения, касающиеся безопасности России. Кроме того, составил схематические профили новостроящейся второй колеи Сибирской и Забайкальской железных дорог».

В марте 1913 г. в Туркестанском крае был задержан японский подданный Тайтчи Вейхара, который собирал сведения военно-стратегического характера о состоянии и пропускной способности тракта Джаркент-Кабузсай, а также о количестве и дислокации войск в городах Джаркенте, Чимкенте, Верном, Пишпеке и др. 8 июня он был осужден Верненским окружным судом.

В 1912-1914 гг. в России наблюдался массовый наплыв китайцев. Они прибывали в пределы империи в качестве мелких торговцев в разнос. Рассеиваясь и проживая без всякого надзора по всей стране, китайцы представляли потенциальный элемент для вербовки военных разведчиков в пользу иностранных держав. Об этом свидетельствовали следующие факты. В 1913-1914 гг. в пределах Варшавского военного округа было задержано несколько китайцев-торговцев, уличенных в военном шпионаже в пользу Германии. Агентурным наблюдением по Санкт-Петербургу и Москве было установлено, что китайцы-торговцы, проживающие в двух столицах, подразделялись на группы, каждая из которых представляла собой правильную, тесно сплоченную и отлично дисциплинированную организацию. В специальном циркуляре Департамента полиции от 28 июля 1914 г. на эти факты обращалось самое серьезное внимание всех должностных лиц, ведающих розыском. При этом в циркуляре специально оговаривалось, что «по сообщению Главного управления Генерального штаба японцы пользуются китайцами для организации в России шпионажа на самых широких началах». Все эти факты свидетельствовали, что Российская империя продолжала серьезно отставать в организации спецслужб.

Опыт Русско-японской войны настоятельно требовал создания эффективной спецслужбы для борьбы со шпионажем, а наличных кадров явно не хватало. Было очевидно, что события Первой российской революции серьезно затормозили процессы становления отечественной контрразведывательной службы. Лучшие силы Департамента полиции и других российских спецслужб были брошены на борьбу с революционным движением, которое реально угрожало национальной безопасности Российской империи. Особую опасность представляла связь революционеров, оппозиции и спецслужб противников России.

После упразднения секретного отдела Департамента полиции была восстановлена (правда, в неполном объеме) деятельность контрразведывательного подразделения Генерального штаба — Разведочного отделения. Сотрудники полковника В. Н. Лаврова сумели добиться существенных результатов в борьбе с военным шпионажем в столице Российской империи. Венцом его работы явилось разоблачение широко разветвленной агентуры австрийской разведки. В частности, сотрудниками Лаврова был разоблачен ее резидент барон Унгерн фон Штернберг, который передавал представителям германских и австрийских спецслужб материалы об обсуждении на закрытом заседании Государственной думы проекта закона о контингенте новобранцев. Его «куратор», военный атташе граф Спанноки, был объявлен персоной нон грата и выдворен из Санкт-Петербурга.

В августе 1910 г. В. Н. Лавров перешел на службу в военную разведку и сдал дела своему преемнику, полковнику Отдельного корпуса жандармов В. А. Ерандакову. Официально причиной отставки явилось состояние здоровья Лаврова. При медицинском обследовании у него был обнаружен начинающийся туберкулез, и он был вынужден выехать для лечения на юг Франции. Однако и там он не оставался без дела. В 1911 г. Лавров возглавил одну из самых эффективных агентурных разведывательных организаций, которая вошла в историю разведки как организация № 30. Это была первая агентурная организация в Западной Европе, созданная непосредственно ГУ ГШ для ведения негласной разведки в Германии. Сам полковник В. Н. Лавров значился в ней под псевдонимом «Иванов» и проживал во Франции как частное лицо. Связь с ГУ ГШ Лавров поддерживал через российских военных агентов во Франции — сначала барона Ностица, а затем графа А. Игнатьева. Непосредственным начальником Лаврова был талантливый российский контрразведчик и разведчик Н. А. Монкевиц.

Перед началом Первой мировой войны организация № 30 вела с территории Франции разведку в Германии и включала в себя сеть негласных агентов, в том числе в Дрездене, Франкфурте-на-Майне, Лейпциге, Мюнхене и Саксонии. Особо ценным среди них был писарь 19-го германского корпуса, добывший мобилизационные планы корпуса на 1913-1914 гг. Агентурная организация № 30 быстро разрасталась и увеличивалась количественно. Так, в проекте бюджета ГУ ГШ на содержание негласной агентуры на 1914 г. говорилось, что увеличен кредит на содержание агентурной организации полковника Лаврова в Западной Германии «ввиду выяснившейся необходимости включить в штат этой организации наблюдательного агента, который должен, с одной стороны, сопровождать начальника организации или его помощника на периодические их свидания с агентами-резидентами для выяснения и пресечения возможного за ними наблюдения со стороны германской контрразведки, а с другой — производить надлежащее обследование лиц, предлагаемых агентом-вербовщиком организации на должности агентов-резидентов».

Работа требовала от Лаврова постоянного напряжения моральных и физических сил и вызывала обострение болезни. Это приводило к частым нервным срывам, и он неоднократно обращался к руководству ГУ ГШ с заявлениями об отставке. Военный агент во Франции граф А. А. Игнатьев пытался успокоить его, предлагал отдохнуть, взяв отпуск, и подготовить себе замену. «Болезнь (чахотка), сделала его до крайности нервным и мучительно самолюбивым, хорошо, что он остается, так как для дела трудно найти более ценного человека», — писал в ноябре 1913 г. Игнатьев руководителю 5-го делопроизводства ГУ ГШ полковнику Энкелю. Через месяц Игнатьев вновь обратился к Энкелю с письмом, в котором писал следующее: «Нахожу необходимым посоветовать тебе оставить его на некоторое время в покое, не посылать запросов и т. п. Мне очень становится тяжело иметь дело с этим несчастным больным, но таким честным и хорошим человеком».

После Октябрьского переворота, в ноябре 1917 г., новое руководство ГУ ГШ обратилось со специальным запросом о Лаврове и его организации к тому же Игнатьеву. В ответ 14 ноября 1917 г. Игнатьев сообщал следующее: «Полковник Лавров имел собственную организацию и был мне представлен моим предшественником графом Ностицем на предмет передачи ему через меня денежных сумм и секретных донесений в запечатанных конвертах. В подчинении ни моем, ни Ностица Лавров не состоял, и потому никаких документов о его организации в моем управлении не имеется. Ввиду работы Лаврова под непосредственным руководством Энкеля передал Ваш запрос ему». Однако никаких документов, что Лавров работал под руководством Энкеля, в архивах не имеется. Можно предположить, что он подчинялся непосредственно руководству ГУ ГШ в лице генерала Монкевица.

Дальнейшая судьба талантливого контрразведчика В. Н. Лаврова нам не известна. Среди разведчиков и контрразведчиков Белой армии он не зафиксирован. Нам известно, что в спецслужбах стран Антантовского блока после революций и гражданской войны российский полковник Лавров также не значился. Вполне возможно, что, подобно многим представителям российских спецслужб, оказавшись в эмиграции, он занял нейтральную позицию, отказался воевать против своего народа и в то же время не перешел на службу новой российской государственности.

Таким образом, события Русско-японской войны и Первой российской революции подвели своеобразный итог развитию российских спецслужб в XIX - начале XX в. Они подтвердили необходимость реформирования военной разведки и целесообразность создания специальной контрразведывательной службы. В существенной реорганизации нуждался аппарат МВД — и прежде всего Департамент полиции, охранные отделения и Заграничная агентура. Стало очевидным, что решение задач государственной безопасности требовало не только солидного материального, но и нормативно-правового и кадрового обеспечения. Внешние противники Российской империи все больше начинали делать ставку на антигосударственные силы внутри страны, национально-освободительное движение, революционные партии и либеральную оппозицию. Опыт борьбы с японским шпионажем показал, что российские революционеры готовы идти на сотрудничество с явными антироссийскими силами, пользоваться их материальной и моральной поддержкой для достижения своих эфемерных целей. Выступая в Государственной думе, российский премьер-министр Петр Столыпин просил 20 лет внутреннего покоя для осуществления своих реформаторских начинаний, но не получил даже года.

Еще один, не менее опасный враг гнездился внутри самого аппарата государственных учреждений Российской империи. Это был бюрократизм, который, подобно раковой опухоли, уничтожал все здоровое и живое в дряхлеющем организме Российской империи. Ведомственное соперничество бюрократических структур дополнялось внутриведомственным, склоками и взаимным подсиживанием, завистью к удачливому или наиболее талантливому коллеге, подхалимством и низкопоклонством перед вышестоящим начальством и высокомерием и пренебрежением к подчиненным. Каждый руководитель ведомства или государственной структуры считал своим долгом провозгласить «новый курс», в отличие от своего предшественника, назначить на ключевые места в аппарате удобных и лично преданных ему людей. Поэтому все реформаторские усилия российских государственников неизменно вязли и тонули в болоте бюрократии. Так или иначе, но именно она осуществляла политический суицид Российской империи в конце XIX — начале XX в.

В этой ситуации российские спецслужбы оказывались заложниками политической системы. С одной стороны, они делали все возможное для обеспечения ее безопасности, с другой — выступали в роли «козлов отпущения», принимая на себя все провалы существующего режима во внутренней и внешней политике, вызывая праведный, а также, по большей степени, неправедный гнев народа и неприятие обществом. Это было еще одним свидетельством отчуждения общества и власти, которое стало едва ли не главной причиной скорого краха Российской империи.

Часть 2. Российские орлы кануна Великой войны

Глава 1
Военная реформа и организация контрразведки 

Военная реформа и Балканский кризис. Проект Инструкции по контрразведке. Письмо Столыпина в Генштаб. Циркуляр Департамента полиции «Об усилении борьбы со шпионством». П. П. Заварзин и дело Германа-Розова. Дело благотворительницы Фишман. 1-я Межведомственная комиссия по контрразведке. Генерал Курлов и работа 2-й Межведомственной комиссии по контрразведке. Создание окружных КРО. Первые нормативные документы российской контрразведки. Первая Инструкция Окружным контрразведывательным отделениям. Полковник В. А. Ерандаков и ротмистр А. А. Немысский. Порядок приема на службу в контрразведку. Требования к сотрудникам контрразведки. Создание Центрального регистрационного бюро. Полковник В. М. Якубов и его команда. Знаменитая картотека. Дело барона Унгерна фон Штернберга и капитана Постникова. Деятельность консульской агентуры. Создание морской контрразведки. Проблемы взаимодействия спецслужб. Механизм правового обеспечения контрразведки

После завершения Русско-японской войны и бурных событий Первой российской революции в Российской империи начался противоречивый период ломки старой государственной системы, потерпевшей тяжелое военно-политическое поражение от Японии. Следствием этого поражения явилось умаление роли России, подрыв ее престижа на мировой арене, потеря части территории и резкое снижение военного потенциала. Основным геополитическим итогом явилось нарушение равновесия в мире, главным компонентом и гарантом которого в конце XIX в. являлась русская военная мощь. Восстановление утраченного престижа и военного потенциала потребовало от российских правящих кругов в первую очередь перестройки военной системы путем проведения военной реформы.

Однако времени на это отпущено не было. В 1908 г. на западных рубежах Российской империи замерцали всполохи новой войны. К этому времени окончательно завершилась перегруппировка сил вокруг двух извечных противников — Англии и Германии. Российское внешнеполитическое ведомство во главе с опытным и осторожным дипломатом В. Н. Ламсдорфом придерживалось принципа «ни Германия, ни Англия». Первый в истории России премьер-министр граф С. Ю. Витте считал, что «России необходим мир и внешний покой по меньшей мере на 20-25 лет, в течение которых она сконцентрировала бы усилия на внешнем устроении и восстановлении военного потенциала». Но уже осенью 1908 г. обострилось положение на Балканах, где Россия столкнулась с империей Габсбургов. Аннексия Боснии и Герцеговины Австро-Венгрией привела к резкому ухудшению отношений между двумя монархиями. Попытки дипломатов нивелировать сложившиеся положение оказались безрезультатными.

В этих условиях вновь обострилось тайное противоборство спецслужб. В частности, заметно активизировался германский и австрийский шпионаж. Количество судебных шпионских процессов, по свидетельству руководителя австрийских спецслужб М. Ронге, в это время «увеличилось до небывалых размеров». В разведывательную деятельность активно вовлекались не только разведчики-профессионалы, но и различного рода авантюристы, мошенники, искатели легкой наживы. Заметно активизировали свою деятельность контрразведывательные органы стран Тройственного союза. Так, был объявлен персоной нон грата российский военный агент в Вене полковник М. К. Марченко, а за прибывшим ему на смену полковником М. И. Занкевичем было установлено весьма плотное неприкрытое наблюдение. В этой обстановке руководство российского военного ведомства пришло к мнению, что разведка и контрразведка — вещи взаимосвязанные и должны находиться в одних руках.

В августе 1908 г. начальник Генерального штаба Ф. Ф. Палицын направил на имя Председателя Совета министров Петра Аркадьевича Столыпина письмо, в котором содержался подготовленный проект «Инструкции по контрразведке». В этом проекте предлагался определенный порядок координации деятельности всех заинтересованных ведомств. Военное ведомство считало, что руководящая роль в контрразведывательной деятельности должна принадлежать штабам военных округов, а исполнение должно быть возложено на жандармские и полицейские учреждения.

П. А. Столыпин великолепно понимал государственную важность профессиональной постановки контрразведывательного дела. В своем письме в Генеральный штаб он согласился с необходимостью ликвидации «пустот» в сфере обеспечения государственной безопасности. Однако вместе с тем решительно отверг предложение военного ведомства о возложении «исполнительских функций всецело на жандармские и полицейские учреждения» при руководящей роли командования военных округов. По его мнению, контрразведка являлась, «в сущности лишь одной из отраслей политического розыска». С полным основанием Столыпин считал, что в штабах военных округов в то время не было квалифицированных кадров, знающих достаточно хорошо «техническую сторону розыска». Эффективное взаимодействие со штабами военных округов могли бы, по его мысли, осуществлять региональные («районные», по терминологии того времени) охранные отделения. Сложным и противоречивым оставался вопрос о финансировании.

Российский премьер в то время обладал значительным административным ресурсом. Он являлся одновременно министром внутренних дел и шефом жандармов. Поэтому он отдал распоряжение структурам, ведающим политическим розыском, предоставить ему соответствующие справки по организации борьбы с иностранным шпионажем.

Как известно, вопросы государственной безопасности в системе Министерства внутренних дел императорской России находились в компетенции Департамента полиции. С 13 июля 1906 г. обязанности директора Департамента полиции исполнял Максимилиан Иванович Трусевич. Он происходил из дворян Черниговской губернии. После окончания Императорского училища правоведения в 1885 г. поступил на службу кандидатом на судебные должности при прокуроре Петербургской окружной палаты, где вскоре получил должность секретаря. Затем в течение длительного времени занимал различные должности в органах суда и прокуратуры. Он осуществлял прокурорский надзор за следствием об убийстве уфимского губернатора Богдановича. 1 января 1905 г. с формулировкой «за отличие» произведен в действительные статские советники.

Последний начальник Московского охранного отделения полковник Мартынов давал следующую характеристику своего начальника: «Выше среднего роста, худощавый, исключительно элегантный шатен с тонкими чертами лица, чуть коротковатым тонким носом, щетинистыми усиками, умными, пронизывающими и несколько насмешливыми глазами и большим открытым лбом. Трусевич являл собой тип европейского светского человека. Он был живой, даже порывистый в движениях, без типично русских манер. Даже многочисленные недруги его никогда не отказывали ему в остроте мышления, знании дела и трудоспособности; докладывать ему дела, самые запутанные и сложные, было просто удовольствием — он понимал все с полуслова. Трусевичу нельзя было подавать сущность дела с размазыванием подробностей, с подготовкой и разъяснением, как это часто приходилось делать с менее способными администраторами. Он схватывал сущность дела сразу и давал ясные указания. Он был по своему характеру замечательным мастером розыска, тонким психологом, легко разбиравшимся в людях. Политическая карьера его окончилась с выяснением роли Азефа и переменами в министерстве… С его уходом правительство потеряло исключительно человека "на своем месте". Я совершенно уверен, что ни до него, ни, тем более, после него такого директора Департамента полиции российское правительство не имело».

Совсем противоположное мнение о М. И. Трусевиче сложилось у первого российского премьера графа С. Ю. Витте. В своих воспоминаниях он писал: «С этим Трусевичем я довольно близко познакомился в тот день, когда у меня была в доме обнаружена адская машина. Тогда он приезжал и очень интересовался этим делом, у меня завтракал, и я сразу понял, что Трусевич — человек, которому доверять нельзя. Это тип полицейского сыщика-провокатора». Оценивая это свидетельство, не следует, однако, забывать, что в российском обществе упорно циркулировали слухи, что покушение на жизнь Витте было инсценировано им самим. Очевидно, опытный следователь-профессионал, которым был новый директор Департамента полиции, весьма быстро раскусил эту инсценировку и недвусмысленно дал понять об этом премьер-министру. К тому же не следует забывать, что М. И. Трусевич был человеком из команды П. А. Столыпина, соперника и противника Витте. Этим и объясняется сильная антипатия к нему автора мемуаров.

Новый умный и энергичный руководитель органов государственной безопасности сразу же начал приводить этот институт в соответствие с требованиями времени. Уже 1 июля 1906 г. он рассылает своим подчиненным секретные циркуляры о необходимости оперативно пресекать и подавлять любые призывы к новым восстаниям. Период с декабря 1906 по февраль 1907 г. оказался поворотным и самым насыщенным в деле проведения внутренней реорганизации как в системе Департамента полиции, так и в политическом розыске. Именно в это время были созданы новые учреждения политического розыска — районные охранные отделения, усилена сеть охранных отделений, создана специальная комиссия по пересмотру структуры и функций полиции, внесены необходимые коррективы в деятельность делопроизводств и Особого отдела. Изучив особенности новой сферы своей деятельности, М. И. Трусевич подготовил на имя министра внутренних дел докладную записку «О реорганизации политического розыска в связи с усилением революционного движения в России». Он предлагал «существенно изменить постановку политического расследования сообразно революционных фракций», создать несколько центральных розыскных органов и провести изменения в организации Особого отдела. Был поставлен вопрос о кадрах, внутренней агентуре и наружном наблюдении и намечена программа, которая начала проводиться в жизнь при поддержке П. А. Столыпина.

За многообразием антиправительственных сил руководитель государственной безопасности видел единый руководящий центр и в письме к варшавскому генерал-губернатору поклялся, что приложит все силы, дабы не допустить на территории Российской империи распространения международного масонского заговора с целью свержения монархии. Так или иначе, но в своей работе М. И. Трусевичу приходилось все чаше сталкиваться с подрывной антигосударственной деятельностью спецслужб иностранных государств.

Поэтому во исполнение распоряжения П. А. Столыпина он направил в подведомственные ему органы политического розыска специальный циркуляр «Об усилении борьбы со шпионажем». В нем М. И. Трусевич требовал от своих подчиненных отчитаться за три года о проделанной работе по борьбе со шпионажем, а также обобщить практику оперативного розыска. Особое внимание он обращал на выявление и обобщение наиболее характерных способов ведения военного шпионажа иностранными государствами в России.

Однако представленные материалы свидетельствовали, что особых успехов на этом поприще достигнуто не было. Пожалуй, лучше всего дело обстояло на территории бывшего Царства Польского. Здесь Привислинское районное охранное отделение возглавлял весьма опытный агентурист подполковник Отдельного корпуса жандармов Павел Павлович Заварзин. Он прислал в Департамент полиции самый обстоятельный отчет. Его успехи в борьбе со шпионажем были во многом обусловлены тем, что он работал в тесном контакте с руководителем военно-разведочного бюро Штаба Варшавского военного округа Генерального штаба, полковником Николаем Степановичем Батюшиным, который в то время уже являлся признанным авторитетом в вопросах борьбы со шпионажем.

П. П. Заварзин родился 13 февраля 1868 г. в семье дворян Херсонской губернии. После окончания Одесского реального училища учился в Одесском пехотном училище, которое окончил в 1888 г. по первому разряду и поступил на службу в 16-й Стрелковый батальон его величества, где прослужил 10 лет. В составе батальона он находился в Ливадии во время последнего пребывания там Александра III, а затем охранял будущую императрицу Александру Федоровну. В 1898 г. в чине поручика он перешел на службу в Отдельный корпус жандармов. Службу проходил сначала в Бессарабском ГЖУ, а затем в Таврическом ГЖУ, где в августе 1899 г. получил чин штаб-ротмистра. В мае 1900 г. его перевели на должность помощника начальника Волочисского отделения Киевского жандармско-полицейского управления железной дороги. В декабре 1900 г. он получает чин ротмистра, а в июне 1901 г. его переводят на должность начальника Лубенского отделения Киевского жандармско-полицейского управления. Через два года Заварзин был снова прикомандирован к Бессарабскому ГЖУ и назначен на должность начальника вновь созданного Бессарабского охранного отделения. Революционные события на Юге России застали его на должности помощника начальника Могилевского ГЖУ в Гомельском уезде. Драматическая ситуация в Одессе потребовала укрепления этого района опытными кадрами, и его переводят сначала на должность начальника Одесского охранного отделения, а затем, с 7 июля 1905 г., он становится начальником Донского областного охранного отделения. 11 августа 1906 г. его переводят начальником отделения по охране общественной безопасности в г. Варшаву.

Здесь Заварзин прослужил почти три с половиной года. Это был, пожалуй, самый сложный период его деятельности. В Варшаве традиционно были очень сильные революционные организации. У них была хорошо поставлена конспирация, отлажены нелегальные каналы связи с заграничными эмигрантскими революционными организациями. Здесь активно работали разведывательные организации германского и австрийского Генеральных штабов. Опираясь на свой уже достаточно большой опыт, Заварзин смог эффективно организовать работу секретных сотрудников по противодействию революционерам и шпионам. Одним из самых ярких примеров по делам немецкого шпионажа был следующий.

В Варшаве еще до революции проживал некий молодой человек по фамилии Розов, служивший на складе фотографических материалов. В 1906 г. он начал постоянно бывать в мелких ресторанах и пивных, которые находились вблизи штаба округа и охотно посещались нижними чинами. Это был веселый, бойкий, разговорчивый человек. Розов не был скуп на угощение, небогатые завсегдатаи не отказывались от приглашения распить с ним бутылочку пива. Его внимание всегда было обращено на штабных писарей. Именно с ними охотнее всего он сходился в застольях, выясняя место службы, т. е. тот или иной отдел управления штаба Варшавского военного округа.

Среди знакомых чаще всего Розов встречался с писарем Федотовым, который служил в военно-разведывательном отделе штаба. Федотов был очень осторожным и наблюдательным человеком. Из разговоров с Розовым он вынес впечатление, что тот неспроста ведет кампанию, а делает это в целях шпионажа. Эти соображения он высказал своему непосредственному начальнику Н. С. Батюшину. Тот немедленно сообщил об этом в Варшавское охранное отделение. С этого момента за Розовым учредили неослабное наблюдение. Федотову были даны указания не прекращать знакомства и встреч с «приятелем». Выражаясь современной терминологией, Федотов сдался секретным сотрудником в контрразведывательной операции.

Розов, ничего не замечая, стал упорно напрашиваться в гости к Федотову, который проживал в квартире, расположенной в казенном здании военного ведомства. Даже после отказа Федотова под предлогом запрещения начальства принимать гостей Розов продолжал напрашиваться в гости, и тогда Федотов пригласил его в квартиру «двоюродной сестры», которая в действительности была сотрудницей Варшавского охранного отделения Маховой. Молодая, веселая, интересная женщина произвела впечатление на гостя, который весь вечер рассыпался в любезностях, а перед уходом просил позволения чаще бывать в ее обществе.

Махова в свою очередь ответила, что давно не встречала такого интеллигентного и воспитанного человека и что после занятий в дактилотехнической конторе все вечера проводит в одиночестве дома, а потому с особым удовольствием просит бывать у нее. Уже через несколько дней умелыми разговорами Махова внушила Розову доверие к себе настолько, что он подарил своей новой знакомой золотые часы и браслет. Правда, за это Розов предложил ей добыть при посредстве Федотова совершенно секретный приказ по Варшавскому военному округу № 74. Этот приказ касался дислокации войск округа и незадолго до этого был отменен. Поэтому по согласованию с командованием округа было решено передать Розову просимый документ. Махова нарочно долго оттягивала передачу ему приказа, а затем с большой таинственностью вручила ему интересовавшую его служебную бумагу.

С этого момента Розов стал считать Махову своим агентом, но посвящать ее в свою деятельность не торопился. Правда, он периодически обращался к ней просьбой добыть через Федотова тот или иной секретный военный документ. По соображениям контрразведывательной деятельности кое-какие бумаги приходилось выдавать Розову, но получение важных документов под благовидными предлогами оттягивалось.

Однажды Розов сообщил Маховой, что в Варшаву из Сосновиц приехали два знакомых коммивояжера, и пригласил ее поехать в театр, а затем поужинать в их компании в ресторане. Во время ужина ей удалось вытащить из кармана одного из компаньонов бумагу, которая оказалась зашифрованной. При расшифровке выяснилось, что текст содержал вопросы военного характера, поставленные этой группе шпионов германским Генеральным штабом.

Вместе с этим наблюдательные агенты выяснили, что Розов проживал вместе с отцом и сестрой, причем его настоящая фамилия была Герман. За ними было установлено наблюдение. Старик Герман оказался очень общительным человеком. В кругу его знакомых были исключительно офицеры, среди которых оказались лица, занимавшие высокое служебное положение. Негласное наблюдение установило, что все эти военные были лютеранами, а встречи с Германом маскировались сбором денежных пожертвований на расширение лютеранской церковной школы, в которой Герман был казначеем. Во время этих встреч он представлялся российским патриотом, как правило, переводил разговор на состояние современной российской армии и порой даже получал ценную информацию по стратегическим вопросам.

Весьма серьезные результаты дало наблюдение за сестрой Германа. Неожиданно эта девица выехала в Санкт-Петербург. Там слежкой было установлено несколько лиц, группировавшихся около отставного военного, который в то время служил в мобилизационном отделе железной дороги и имел связи с таким же отделом Министерства путей сообщения. Результаты негласного наблюдения вызывали серьезные опасения у Заварзина, что честные российские офицеры бессознательно для себя могли быть излишне откровенными. К тому же появилось опасение, что опытный противник мог заметить наблюдение. Поэтому он принял решение о ликвидации шпионской группы Розова-Германа.

Ликвидация была произведена днем, когда Герман-старший возвращался домой с портфелем в руках. В квартире во время обыска были обнаружены тайники. В частности, основные бумаги для его изобличения были найдены под привинченной мраморной доской умывальника. На страницах каталогов, лежавших на письменном столе Германа, оказались конспиративные записи, сделанные химическими чернилами, невидимыми для глаза. В двух банках на кухне вместо соды и соли оказались химические реактивы, необходимые для воспроизводства скрытых текстов.

Все участники шпионской группы были арестованы. Герман и его дочь дали чистосердечные показания. Старший Герман состоял в двойном подданстве — германском и российском. Ему удалось получить весьма ценную информацию о местах перевода кавалерийских полков, точное расположение в Привислинском крае 46 воинских частей, точные адреса офицеров, служивших в крепостных укреплениях Привислинского края. Склад фотографических материалов, где служил молодой Герман, был главной явкой для приезжающих шпионов. При обыске оказалось, что в пачках фотобумаги, импортированных из Германии, находились инструкции резидентам германской разведки в России из берлинского Главного штаба. Вскоре полицейская засада задержала несколько настоящих шпионов. Среди них оказался лесопромышленник, немец по национальности, который доставлял германским военным властям обширные статистические сведения по Западному и Северо-Западному краю, представляющие определенный стратегический интерес.

Дочь Германа созналась в том, что успела сообщить в Германию сведения о передвижении российских войск за последний месяц перед арестом. Из допроса Розова-Германа выяснилось, что тот прошел специальную подготовку по технике добывания военных секретов в иностранных государствах. Среди особо ценных документов, обнаруженных у него, оказался полный список адресов офицеров разведывательного отдела штаба Варшавского военного округа. На допросе он показал, что этот список составил сам на основе памятной книжки, похищенной у знакомого штабного писаря, которого предварительно напоил до потери сознания. Финалом этого нашумевшего дела был суровый судебный приговор.

Эта и другие операции обеспечили Заварзину репутацию специалиста высокого класса, и в конце 1909 г. он был назначен начальником Московского охранного отделения. Он явился инициатором создания Инструкции Московского охранного отделения по ведению внутренней агентуры. В отличие от аналогичной инструкции Департамента полиции, изданной в 1907 г., она была интересней, написана более доступным языком и давала конкретные ответы и рекомендации по приобретению агентуры, общению и работе с агентурой, конкретизировала различные категории секретных сотрудников. Однако она не была согласована с начальством, и это привело в негодование начальника Особого отдела Департамента полиции А. И. Еремина и директора Департамента Н. П. Зуева. Дружеские отношения Заварзина с московскими властями резко контрастировали с все более напряженными отношениями с руководством Департамента полиции. В июле 1912 г. П. П. Заварзин был неожиданно назначен начальником Одесского жандармского управления. Хотя формально это не являлось понижением, но в действительности означало, что пик карьеры прошел. Его сменил молодой и честолюбивый полковник А. П. Мартынов. Он характеризовал своего предшественника как примитивного человека, малокультурного, с недостаточным общим развитием. Однако Мартынов вынужден был отдать должное его профессионализму, считая, что «после четырнадцатилетней службы в жандармском корпусе (Заварзин) обладал практикой розыскного дела», а смещен с должности начальника Московского охранного отделения «просто по несоответствию этой сложной должности». Современные исследователи истории российского политического розыска отмечают, что Завар-зин «был трудолюбив и исполнителен, не конфликтовал с коллегами, хорошо знал свое дело и оставил свое отделение Мартынову в отличном состоянии».

В июне 1914 г. Заварзин четко организовал встречу семьи Николая II в Одессе, когда она возвращалась из частной поездки в Румынию. Наследника румынского престола в эти годы прочили в мужья старшей дочери российского императора княжне Ольге Николаевне. За отличный порядок во время пребывания императора в Одессе Заварзину было объявлено «Высочайшее благоволение». В начале Первой мировой войны под его руководством и при прямом участии была ликвидирована шпионская группа из 17 человек, доставлявшая в Германию сведения о передвижении российских войск, а также о снабжении артиллерийских частей снарядами. При негласном осмотре вещей в комнате гостиницы, в которой остановился подозреваемый Ковальский, было установлено наличие зашифрованной рукописи с данными о производстве в Одессе артиллерийских снарядов. Российскими контрразведчиками были установлены все участники шпионской организации, во главе которой стояла обрусевшая немка, некая Фишман, активно посещавшая военные госпитали в качестве дамы-благотворительницы. При обыске во время ареста у членов группы были обнаружены специальные шифровальные книги, а также подготовленные сведения о передвижении российских войск.

3 июня 1916 г. П. П. Заварзин был назначен начальником Варшавского ГЖУ. Однако в связи с наступлением германских войск и эвакуацией Варшавского ГЖУ он переехал в Петроград и поступил в распоряжение Министерства внутренних дел. В феврале 1917 г. он был командирован в Архангельск для расследования обстоятельств взрыва огромного количества артиллерийских снарядов, нехватка которых на фронте оборачивалась катастрофой для русской армии. Факты свидетельствовали о возможной диверсии германских спецслужб. Заварзин вернулся в Петроград уже после Февральской революции. Служить новой власти он отказался, а в заявлении указал на свое служебное положение и твердые монархические убеждения. После этого он был арестован и около месяца находился в заключении. Затем по ходатайству генерала Сапожникова, который возглавлял комиссию по расследованию взрыва в Архангельске, был освобожден и смог выехать за границу.

Однако вернемся к драматическим событиям 1908 г., когда на высшем уровне решались вопросы организации контрразведывательной службы Российской империи. Наряду с Заварзиным обстоятельный материал об организации борьбы с японским шпионажем прислал начальник жандармско-полицейского управления Уссурийской железной дороги полковник Р. П. Щербаков. Однако это были, пожалуй, единственные примеры целенаправленной борьбы со шпионажем. В большинстве ответов значилось следующее: «Особой агентуры с целью борьбы с военным шпионством не имеется, и этого рода деятельность не велась».

Так, в Одесском охранном отделении основное внимание было сосредоточено на деятельности японского консульства. Видимо, сказывались печальные итоги Русско-японской войны, и на южных верфях шло строительство новых кораблей военно-морского флота. Кроме этого, по заявке Одесского военного округа было организовано систематическое наблюдение за приезжими иностранцами. Стратегически важное Киевское охранное отделение вело работу достаточно пассивно, выполняя аналогичные поручения военного командования Киевского военного округа. Возглавляющий его подполковник Н. Н. Кулябко докладывал: «…Специально же дела военной разведки и контрразведки отделение не вело и с приемами иностранных государств по делу военной разведки… не знакомо». Как показывала практика, попытки противодействия разведорганам вероятного противника со стороны начальников жандармских управлений и охранных отделений не были скоординированы с соответствующими подразделениями других заинтересованных министерств — пограничной и корчемной стражи. Слабой была координация с отделами военной разведки.

М. И. Трусевичу предстояло лично возглавить специальную межведомственную комиссию по контрразведке и организовать ее работу. Поэтому он внимательно знакомился с докладами и наиболее интересные места в них отмечал резолюцией «Подлежит обсуждению в комиссии по контрразведке». К этому времени он уже реформировал структуру политического розыска и развил активную организационную деятельность по подбору способных кадров, сосредоточивая в Департаменте полиции всех, кто имел склонность к работе по политическому розыску или мог руководить его учреждениями. Он смело выдвигал на руководящие посты молодых офицеров. «Существеннейшие интересы России вызывают необходимость принимать к руководству указания служебного опыта лиц, хотя и ниже стоящих в чинах, но специально подготовленных в данном деле. Рутина и споры из-за формальных условий дела ныне неуместны и должны уступить место живой работе, простору для способностей и энергии», — писал он в записке П. А. Столыпину.

В декабре 1908 г. 1-я Межведомственная комиссия по контрразведке была, наконец, созвана. Председателем ее, как и предполагалось, был назначен М. И. Трусевич. В нее вошли вице-директор Департамента полиции коллежский советник С. В. Виссарионов, заведующий Особым отделом Департамента полиции полковник Е. К. Климович, состоящий при Особом отделе подполковник В. А. Беклемишев. От военного ведомства были представлены делопроизводитель разведывательного отделения Генерального штаба полковник Н. А. Монкевиц, его помощник капитан С. Л. Марков, старший адъютант разведывательного отделения, отвечающий за разведывательную работу в штабе Киевского военного округа, Генерального штаба полковник А. А. Самойло, а также начальник Иностранной части Морского генерального штаба капитан 2 ранга Б. И. Доливо-Добровольский.

Материалы, находившиеся в распоряжении комиссии М. И. Трусевича, свидетельствовали о необходимости создания новой специальной службы в виде особых контрразведывательных органов, специализирующихся на борьбе с разведкой иностранных государств. Разрозненные действия различных ведомств в силовых структурах Российской империи не могли надежно обеспечить государственную безопасность от разведывательного натиска и были далеко не адекватны масштабам военного шпионажа противостоящих России государств. Отрицательным образом сказывалось фактически полное отсутствие денежных средств, недостаток знания и опыта у случайно назначаемых и постоянно меняющихся руководителей контрразведки, отсутствие инструкций и правил, а также пригодных агентов всех степеней. Все это не способствовало успешной деятельности контрразведки.

По мнению комиссии, заметно активизировалась деятельность иностранных военных атташе. Практически за всеми из них «необходимо периодическое наружное наблюдение». В материалах комиссии особо подчеркивалось, что «агентов же германских, австрийских, английских, японских, шведских, турецких, североамериканских, итальянских и специального германского офицера, состоящего при особе его величества, необходимо обеспечивать также и внутренним наблюдением».

Предполагалось, что при получении оперативных данных надлежало брать под наблюдение дипломатический и консульский персонал, иностранных граждан и выявлять их связи среди русских подданных. Важное значение имел вывод в отношении особых мер по обеспечению сохранения государственной и военной тайны. Особое внимание предлагалось обратить на военных секретоносителей, живущих не по средствам. Кроме чиновников секретного делопроизводства к этой категории также относились подрядчики военного ведомства, комиссионеры, служащие и мастеровые военных и морских заводов, мастерских и т. д.

Особое внимание в итоговом протоколе комиссии было уделено наиболее рациональным мероприятиям в организации контрразведки. В частности, речь шла об организации правильной и широко поставленной секретной агентурной службы, которая имела бы «достаточно сильные оперативные позиции в зарубежных центрах шпионажа, а также среди иностранных разведчиков, действующих в России». На основе этих выводов впоследствии была разработана первая специальная инструкция по ведению негласного расследования дел по шпионажу.

Межведомственная комиссия одобрила разработанный Главным управлением Генерального штаба понятийный аппарат контрразведывательной деятельности. Так, военным шпионством назывался «сбор всякого рода сведений о вооруженных силах (сухопутных и морских) и об укрепленных пунктах государства, а также имеющих военное значение географических, топографических и статистических данных о стране и путях сообщения, проводимый с целью передачи их иностранной державе». Контрразведкой называлась деятельность, заключавшаяся «в своевременном обнаружении лиц, занимающихся разведкой для иностранных государств, и в принятии мер по воспрепятствованию разведывательной работе этих государств в России». Конечной целью являлось привлечение к судебной ответственности лиц, уличенных в военном шпионаже, на основании ст. 108-119 Уголовного уложения 1903 г. или прекращение «вредной деятельности» названных лиц хотя бы административными мерами.

Особое внимание в работе комиссии занимали вопросы организации структуры контрразведывательных органов. Разногласия возникли по вопросам подчиненности контрразведки — Главному управлению Генерального штаба Военного министерства или Департаменту полиции Министерства внутренних дел. Здесь мнения представителей различных ведомств разделились, но в конечном итоге все пришли к выводу о необходимости учреждения в структуре тайной полиции специальных контрразведочных органов, так называемых «военно-розыскных бюро», входящих в соответствующие районные охранные отделения. Для этого необходимо было использовать как сотрудников охранных отделений, обладавших опытом в розыске преступников, так и сотрудников разведывательных отделений военных округов, ввиду их компетентности в военных вопросах и сосредоточения у них данных по разведке за рубежом. Руководство ими предлагалось возложить на офицеров-жандармов. По мнению членов комиссии, полагалось возможным направлять на должности помощников начальников военно-розыскных бюро, строевых обер-офицеров по распоряжению начальников штабов военных округов, но с предварительного согласия директора Департамента полиции.

Такая структура органов контрразведки позволяла Департаменту полиции осуществлять маневр наличными силами и средствами розыскных учреждений. По сути, это являлось реальным воплощением идеи Столыпина о неразрывности борьбы со шпионажем с деятельностью подразделений, обеспечивающих внутреннюю безопасность государства. Оперативный опыт являлся важнейшей составляющей для успешного решения задач по пресечению иностранного шпионажа в общегосударственном масштабе, а недостаток штатного личного состава Отдельного корпуса жандармов восполнялся кадрами армейских офицеров.

Первые военно-розыскные бюро предполагалось сформировать в семи крупнейших стратегически важных центрах империи — в Санкт-Петербурге, Варшаве, Киеве, Вильно, Одессе, Иркутске и Владивостоке. Общая численность в каждом предполагалась до 25 человек, включая офицеров-агентуристов, агентов наружного наблюдения и чиновников канцелярии. На эти расходы предполагалось затратить денежные средства в сумме 251 тыс. 520 руб. Предполагаемые расходы значительно превысили аналогичные затраты предыдущих лет. Однако по сравнению с растущим финансированием разведки: в 1908 г. – 585 130 руб., 1909 г. – 675 130 руб., 1910 г. – 875 130 руб., ассигнования на борьбу со шпионажем были явно недостаточными и носили остаточный характер. Создание контрразведывательных органов предполагалось завершить к 1 июля 1909 г.

Однако это не получилось. Многие идеи «комиссии Трусевича» оказались нереализованными. Ко времени подписания итогового протокола 25 марта 1909 г. он уже подал в отставку с должности директора Департамента полиции. 29 марта 1909 г. его место занял Нил Петрович Зуев, бывший до этого вице-директором Департамента полиции. В его компетенции находились организационные и хозяйственные вопросы, поэтому он особо не разбирался в проблемах государственной безопасности. Н. П. Зуев сосредоточился на упорядочивании кадровых и хозяйственно-финансовых вопросов, ведении делопроизводства. При нем была создана секретарская часть, в которой сосредоточилась вся переписка, производство дел, носивших «особый характер», контроль за ведением документации. Это был типичный бюрократ.

Вся оперативно-розыскная работа по обеспечению государственной безопасности оказалась в руках товарища (заместителя) министра внутренних дел, генерала Павла Григорьевича Курлова. По авторитетному мнению современного историка спецслужб 3. И. Перегудовой, истиной причиной отставки Трусевича явились его амбиции. Он почувствовал себя оскорбленным, когда его подчиненный П. Г. Курлов (вице-директор Департамента полиции) был в январе 1909 г. неожиданно назначен на высокую должность товарища министра внутренних дел, которую хотел получить сам руководитель государственной безопасности Российской империи. В марте 1909 г. Курлов стал шефом Отдельного корпуса жандармов, а бывший директор Департамента полиции М. И. Трусевич был назначен сенатором.

За всем этим крылась очередная политическая интрига, которыми так богата отечественная история. П. Г. Курлов был наиболее приемлемой фигурой на этой должности для ближайшего окружения последнего российского монарха. Премьер-министр П. А. Столыпин долгое время противился его назначению. Однако он уступил после того, как императрица по окончании одной из аудиенций бросила фразу: «Только тогда, когда во главе политической полиции станет Курлов, я перестану бояться за жизнь государя». Вновь назначенный товарищ министра и командир Отдельного корпуса жандармов был достаточно опытным администратором, имевшим представление о специфике политического розыска.

Он происходил из дворянского рода, принадлежащего к богатым землевладельцам Новгородской и Тверской губерний. В 1880 г. закончил по первому разряду Николаевское кавалерийское училище, проходил военную службу сначала в конно-гренадерском полку, а затем в корпусе пограничной стражи. В 1888 г. закончил по первому разряду Александровскую военно-юридическую академию и работал на прокурорских должностях в Костроме, Твери, Вологде, Москве. В 1903 г. Курлов перешел на службу в Министерство внутренних дел с назначением курским вице-губернатором. С мая 1905 г. занимал должность минского губернатора. По приказу Курлова 18 октября 1905 г. войска без предупреждения открыли огонь по участникам многотысячного митинга в Минске. Это событие, вошедшее в историю под названием «Курловский расстрел», явилось основанием для его отстранения от губернаторской должности и последующего сенатского расследования, которое, впрочем, было быстро прекращено. 7 октября 1906 г. Курлов был назначен членом Совета министра внутренних дел, а с декабря 1906 по февраль 1907 г. временно управлял Киевской губернией. В апреле 1907 г. назначен вице-директором Департамента полиции и куратором Особого отдела Департамента полиции. С сентября 1907 г. стал начальником Главного тюремного управления вместо убитого А. М. Максимовского.

Став товарищем министра внутренних дел, Курлов заведовал делами полиции и фактически, ввиду большой загруженности Столыпина, руководил работой министерства. Кроме того, он был куратором Департамента духовных дел иностранного исповедания и председателем Особого совещания с оставлением в должности шталмейстера Двора Его Императорского Величества. По Табели о рангах последняя должность соответствовала чину генерала от инфантерии российской армии. Курлов пользовался определенным влиянием при дворе и действительно много занимался организацией охраны царской семьи, сопровождая императора и его семью во время поездок по стране во время юбилейных торжеств: в честь 200-летия Полтавской битвы, в честь 200-летия присоединения Лифляндии к России. В ходе этих поездок впервые была апробирована деятельность Временного регистрационного бюро, специально созданного для проверки благонадежности населения. Безусловно, «лоббистские возможности» Курлова были достаточно высокими для решения вопроса об организации специальной контрразведывательной службы.

К этому времени могущественный премьер-министр России П. А. Столыпин утратил свое влияние на решение важнейших государственных дел. У него сложились непростые отношения с ловким царедворцем и опытным интриганом военным министром В. А. Сухомлиновым. Теперь от его поддержки во многом зависела практическая реализация решений 1-й Межведомственной комиссии по организации контрразведывательной службы. Однако сам Курлов полагал, что решение вопроса об организации специальных контрразведывательных органов является далеко не первоочередной задачей для российских спецслужб. Для начала он считал необходимым навести порядок в собственном ведомстве. В зоне особого внимания Курлова оказались проблемы оперативной деятельности охранных отделений. В частности, весьма острое значение приобрел вопрос о провокаторстве как методе борьбы с антиправительственными партиями и группировками.

В начале 1909 г. эта проблема широко дебатировалась на страницах газет и журналов, вызывала острые споры и различных кругах российского общества и даже рассматривалась в Государственной думе. Причиной скандала явилось разоблачение знаменитого руководителя Боевой организации, члена ЦК партии эсеров Евно Азефа. По странному стечению обстоятельств «дело Азефа» достигло своего апогея как раз во время работы «комиссии Трусевича». Оно не только серьезно подорвало престиж российской тайной полиции, но и вызвало определенную растерянность среди ее сотрудников. Утечка информации из стен всесильного Департамента полиции и «предательство» бывшего директора А. А. Лопухина, подтвердившего В. Л. Бурцеву информацию о связях главы террористов с полицией, деморализовало сотрудников.

Дело дошло до того, что 11 февраля 1909 г. по этому вопросу на заседании Государственной думы вынужден был выступить сам П. А. Столыпин, который не только отверг обвинения Азефа в провокаторстве, но и фактически защитил его, охарактеризовав как «агента правительства», работавшего против террористов. В его выступлении впервые была публично обоснована необходимость политического розыска на основе использования внутренней агентуры в качестве наиболее эффективного средства борьбы против террора. Публичное раскрытие методов работы тайной полиции не имело аналогов в мировой практике работы спецслужб, и поэтому оно вызвало эффект разорвавшийся бомбы. Фактически вся мировая печать перепечатывала и комментировала выступление российского премьера.

Несмотря на все достижения Департамента полиции в обеспечении безопасности российской государственности, Курлов начал серьезно реформировать практику работы политического розыска. Это коснулось структурных и кадровых изменений в организации охранных отделений Департамента полиции. Так, была упразднена центральная агентура, отменены поощрения за конкретные результаты в оперативной деятельности, проведена «чистка» сотрудников охранных отделений. Основное внимание Курлов сосредоточил на усилении режимных охранных мероприятий, наружного наблюдения, совершенствовании регистрации неблагонадежных лиц и их выселения из мест пребывания или проезда императора. Упор был сделан на работу осведомителей, не являвшихся активными членами подпольных организаций. Бывший начальник Петербургского охранного отделения А. П. Герасимов впоследствии писал: «Вся деятельность в тот период вообще была не чем иным, как работой по разложению аппарата политического розыска». В этих условиях вопросы создания специальной службы борьбы с иностранным шпионажем были отложены практически на год.

Лишь 26 декабря 1909 г. Курлов ответил на письмо из Генерального штаба, пролежавшее в его канцелярии более четырех месяцев, что препятствий для реализации ранее принятых решений со стороны МВД нет. Единственным условием является ассигнование Военным министерством необходимых денежных средств. Однако с выделением необходимых сумм Военное ведомство явно не торопилось. К этому времени выявились принципиальные разногласия по весьма деликатному вопросу: кто будет руководить и давать задания контрразведывательным органам? Не решена была и такая важная проблема, как создание секретной агентуры тайной полиции в армии и флоте. В своих воспоминаниях на этот счет Курлов свидетельствовал: «Государь воспретил секретную агентуру в войсковых частях, считая совершенно достаточным наблюдение со стороны надлежащего военного начальства, поскольку, в действительности, такое наблюдение не достигало цели. При таких условиях от секретной агентуры среди нижних чинов нужно было отказаться, а ее предстояло искать в кругу лиц, так или иначе, с войсками соприкасающихся». Еще 17 ноября 1909 г. Курлов дал указание начальникам охранных отделений, чтобы все агентурные сведения о Выявленных военно-революционных организациях в войсках и на флоте лично сообщались военному начальству. Для всех профессионалов политического розыска было очевидным, что налаживание сети контрразведывательной агентуры среди секретоносителей, выявление шпионажа является весьма непростым и хлопотным занятием. Однако обострение международной ситуации заставило представителей МВД и Военного ведомства решительнее взяться за это дело.

Летом 1910 г. Люблинское жандармское управление сообщило, что по агентурным данным австрийская разведка приступила к организации складов оружия и подготовке специальных кадров для диверсионных акций на российской территории в военное время. Одновременно из Киева пришла информация об активизации деятельности представителей австрийского консульства в среде украинских националистов. Эти материалы были направлены в Военное министерство. Военный министр В. А. Сухомлинов сразу же направил письмо П. А. Столыпину с предложением провести особое совещание по выработке мероприятий по противодействию подрывным акциям австрийской стороны.

29 июля 1910 г. в 8 часов 30 минут' вечера в здании штаба Отдельного корпуса жандармов по адресу Фурштатская, д. 40 под председательством товарища министра внутренних дел генерала Курлова начала свою работу 2-я Межведомственная комиссия по борьбе со шпионажем в России. На этом заседании присутствовали «исполняющий должность директора Департамента полиции статский советник С. П. Белецкий, помощник начальника штаба Отдельного корпуса жандармов генерал-майор Залесский, исполняющий обязанности вице-директоpa Департамента полиции статский советник С. Е. Виссарионов, делопроизводитель разведывательного отделения Главного управления Генерального штаба полковник Н. А. Монкевиц, заведующий Особым отделом Департамента полиции полковник А. М. Еремин, начальник жандармского полицейского управления Уссурийской железной дороги полковник Ю. А. Савицкий, начальник Киевского охранного отделения подполковник Н. Н. Кулябко, начальник иностранной части Морского генерального штаба старший лейтенант М. И. Дунин-Барковский, помощник делопроизводителя разведывательного отделения Главного управления Генерального штаба капитан П. Л. Ассанович и чиновник особых поручений VI класса при Департаменте полиции коллежский секретарь Сенько-Потовский.

Уже на первом заседании Комиссия констатировала, что «департамент полиции не обладает специальными знаниями военной организации русской и иностранных армий и, вследствие этого, не может руководить контрразведочной службой», поэтому последняя должна состоять «в ведении военного начальства». Курлов предложил для решения этой проблемы откомандировать в распоряжение военных опытных в розыскном деле жандармских офицеров. Они, по его мысли, должны были стать «основной исполнительной силой» в формирующихся при штабах военных округов контрразведывательных отделениях. Обосновывая свое предложение, он говорил: «Исходя из положения, что Департамент полиции не обладает специальными знаниями военной организацией русской и иностранных армий и вследствие этого не может руководить контрразведывательной службой… органы Департамента полиции могут оказывать лишь содействие и помощь». Курлов считал, что «офицеры-жандармы могли бы быть в отделении лишь вспомогательной силой и вести контрразведку по указаниям стоящего во главе отделения офицера Генерального штаба». Члены комиссии поддержали точку зрения Курлова, а полковник Монкевиц обязался представить военному министру подробный доклад о результатах совещания.

4 августа 1910 г. состоялось второе заседание 2-й Межведомственной комиссии, где уже были обговорены детали организации и финансирования новой российской спецслужбы. На следующий день, 5 августа 1910 г., Курлов направил Сухомлинову специальное письмо с информацией по этому вопросу. Очевидно, Сухомлинов был уже подготовлен к тому, что военное ведомство будет заниматься новыми функциями. Генерал Курлов так определил круг обязанностей и полномочий командируемых и знающих дело розыска жандармских офицеров: «…для технической работы и производства необходимых следственных действий». Руководство российской тайной полиции отдавало себе отчет, что разрывать оперативно-розыскную и следственную деятельность нецелесообразно.

Результаты работы 2-й Межведомственной комиссии оказались более результативными. Так, по сравнению с 1-й Комиссией изменилось финансирование и организационно-штатное построение контрразведывательной деятельности. Денежные отчисления должны были составить уже 845 тыс. руб. в год. Комиссия Курлова признала весьма желательным, «чтобы Военное министерство вошло с представлением в Совет министров об ассигновании в текущем году еще 200 тыс. руб.». Претерпело некоторые изменения предполагаемое число военно-окружных центров контрразведки. Так, в последнюю очередь было принято решение о создании контрразведывательного отделения (КРО) Петербургского военного округа. Это связано с тем, что штаб войск гвардии в лице начальника фон Бринкена отказался принимать участие в работе 2-й Межведомственной комиссии. Потребовалось время, чтобы убедить штаб гвардии в целесообразности создания контрразведывательных отделений.

Согласно обновленным штатам численность личного состава семи отделений армейской контрразведки определялась в 108 единиц, из которых 23 передавались штабу войск гвардии и Петербургского военного округа, 19 — Варшавского, 17 — Киевского, и по 13 — штабам Хабаровского и Виленского военных округов; по 11 и 12 единиц получали Иркутский и Одесский округа соответственно. В предполагаемой структуре столичному контрразведывательному отделению отводились две должности помощников начальника отделения, одна из вакансий замещалась офицером морского ведомства. Финансирование разведывательной и контрразведывательной деятельности проводилось по графе «Секретные расходы» Военного министерства.

В согласованиях и переписке бюрократических структур прошел еще почти целый год, прежде чем 8 июня 1911 г. военный министр Сухомлинов утвердил подготовленный Генеральным штабом пакет совершенно секретных документов. Это были: «Положение о контрразведывательных отделениях», «Инструкция начальникам контрразведывательных отделений», «Правила регистрации лиц контрразведывательными отделениями» и «Инструкция начальникам контрразведывательных отделений по расходованию ассигнуемых им сумм и ведению отчетности по ним». Именно эти документы легли в основу организации российской контрразведки перед войной.

Так молодая российская контрразведка приобрела официальный статус спецслужбы Российской империи. Теперь к небольшому оперативному подразделению ГУ ГШ — Разведочному отделению, существовавшему с 1903 г. только в столице Российской империи, добавилось еще одиннадцать отделений при штабах военных округов. Одновременно при Особом делопроизводстве в отделе генерал-квартирмейстера Генерального штаба начал действовать Центральный регистрационный орган, в котором сосредоточивались материалы по вопросам борьбы с военным шпионажем.

Согласно Положению «контрразведывательные отделения создавались для борьбы с военным шпионством, и вообще для воспрепятствования тем мерам иностранных государств, которые могут вредить интересам империи». Военное шпионство квалифицировалось как «всякая деятельность по добыванию сведений о вооруженных силах, военно-материальных и военно-технических средствах». К нему было отнесено следующее: «сбор всякого рода сведений о вооруженных силах (сухопутных и морских), об укрепленных пунктах государства, а также имеющих военное значение географических, топографических и статистических данных о стране и путях сообщения, производимый с целью передачи их иностранной державе».

Все контрразведывательные отделения были учреждены в крупных городах и состояли при штабах военных округов. Петербургское городское отделение находилось на особом положении и состояло при Отделе генерал-квартирмейстера ГУ ГШ. Во главе каждого контрразведывательного отделения стоял офицер Отдельного корпуса жандармов. Он был непосредственно подчинен генерал-квартирмейстеру ГУ ГШ (как это было в Петербурге) или генерал-квартирмейстеру штаба соответствующего Военного округа. Вся делопроизводственная переписка, доклады и соображения на имя генерал-квартирмейстера шли через делопроизводителя Особого делопроизводства Отдела генерал-квартирмейстера (Огенквар) ГУ ГШ в Петербургском городском отделении и соответственно старших адъютантов разведывательных или отчетных отделений окружных штабов. Все делопроизводство по контрразведывательному отделению и переписка по вопросам борьбы с военным шпионством возлагались на помощника делопроизводителя из числа прикомандированных офицеров Отдельного корпуса жандармов.

Инструкция начальникам контрразведывательных отделений определяла задачи борьбы как с военным шпионством, так и с прочими видами деятельности иностранных государств, угрожающей внешней безопасности Российской империи. Она состояла из 22 статей и регламентировала деятельность вновь созданных органов государственной безопасности. В частности, ставила задачу выявления заграничных разведывательных центров, которые, с одной стороны, являлись первоисточниками организованного шпионства в России, а с другой — средоточием добываемых иностранными шпионами сведений. В дальнейшем было признано необходимым заведение «в означенных центрах постоянной агентуры, а равно путем устройства на службу к ним в качестве агентов-разведчиков возможно большего числа подставных лиц» для всестороннего выяснения «всей организации иностранного шпионства и преследуемых последним задач». Инструкция особо предостерегала, что использование двойных агентов для контрразведывательных целей «должно быть крайне осторожно и лишь в исключительных случаях».

В условиях мирного времени вся агентура подразделялась на категории: консульскую и штабную. В ведении первой находились иностранные консульства и агентства, находящиеся на территории Российской империи. Вторая агентура занималась высшими учреждениями военного и морского ведомств, которые являлись главными секретоносителями и соответственно сферой деятельности шпионов по добыванию секретных документов.

Инструкция четко определяла 22 категории лиц, подлежащих особенному вниманию контрразведывательных отделений. Кроме граждан иностранных государств здесь значились как реальные, так и потенциальные секретоносители из числа подданных Российской империи. В инструкции подробно определялась техника контрразведывательной деятельности: места деятельности внутренней агентуры, способы контактов и конспирации с лицами, могущими оказать услуги. Большое внимание уделялось вопросам координации деятельности внутренней и наружной агентуры, а также вопросам участия контрразведывательных органов в предварительном следствии и судебном разбирательстве.

Специальный раздел инструкции был посвящен борьбе с деятельностью иностранных государств по следующим направлениям:

а) создание внутренних осложнений в империи, способных нарушить успешное осуществление мобилизации в случае войны с упомянутым государством;

б) приращение вооруженных сил иностранных государств за счет инородного населения Российской империи.

Особое внимание инструкция уделяла таким подрывным мероприятиям, как подготовка в России вооруженного восстания, подготовка вооруженных формирований из числа инородческого населения (личного состава, складов оружия, взрывчатых средств), подготовка к осуществлению возможной диверсионно-подрывной деятельности, сбор денежных средств в пользу потенциального противника среди инородческого и неблагонадежного населения, подготовка забастовок и стачек на государственных и частных заводах, изготовляющих предметы сухопутного и морского вооружения и снабжения, порча оборудования и сооружений на заводах, железных дорогах и судах морского флота, устройство и несанкционированное содержание частными лицами средств связи — голубиных станций, радиотелеграфного и телефонного сообщения, а также дрессировка голубей и собак для связи.

Конечно, эта инструкция была далека от совершенства. Так, оставалась неизменной ситуация с деятельностью штабной агентуры. Кадровое российское офицерство в массе своей всегда негативно относилось к любым попыткам оперативного поиска шпионов и вредителей в своей среде. Инструкцией строго запрещалось вербовать агентуру среди военнослужащих, а устанавливать наблюдение за офицерами разрешалось лишь с санкции генерал-квартирмейстера, да и то лишь в исключительных случаях. Все это в значительной степени осложняло работу молодой российской контрразведки. Однако в ее деятельности за сравнительно короткий срок обозначились явные успехи.

Материальное положение сотрудников контрразведки зависело от занимаемой должности. Так, жалованье начальника отделения включало выплаты по чину, квартирные деньги, деньги на наем прислуги, а также установленное «добавочное содержание» 3600 руб. В общей сумме это достигало 5800 руб. в год. Его доход можно сравнить с зарплатой начальника сыскной полиции Санкт-Петербурга (4 тыс. руб. в год) или генерал-квартирмейстера ГУ ГШ (6 тыс. руб. год). Помощник начальника получал все льготы, распространяемые на жандармов, и «добавочное содержание» в сумме 1500 руб. Остальные служащие согласно положению имели фиксированное годовое содержание: чины для поручений - 1800 руб., старшие и младшие наблюдательные агенты - по 1200 и 780 руб. каждый. Доход последних из них, составляющий 65 руб. в месяц, считался крайне низким. Розничные цены на продукты питания и одежду в Санкт-Петербурге накануне Первой мировой войны были следующими: овощи - от 10 до 70 коп. за кг, водка - 1 руб. 65 коп., коньяк - 10 руб. за бутылку, ботинки мужские - от 2 руб. 50 коп. до 6 руб., брюки - от 4 до 18 руб., пальто мужское демисезонное - от 10 до 55 руб. При этом заметим, что средняя заработная плата рабочих на Адмиралтейском судостроительном заводе равнялась к тому времени 55 руб.

На особом положении находилось городское контрразведывательное отделение столицы. Его начальник подчинялся непосредственно генерал-квартирмейстеру ГУ ГШ либо его ближайшему помощнику. Он оставался в списках офицеров Отдельного корпуса жандармов и числился в командировке.

Первым начальником столичной контрразведки после ее организации стал полковник В. А. Ерандаков, прибывший из Нижегородского ГЖУ. Выбор на него пал не случайно, ибо он был личностью весьма незаурядной. Василий Андреевич происходил из потомственных казаков. В 1894 г. закончил Новочеркасское юнкерское училище по первому разряду и был произведен в подхорунжие 8-го Донского казачьего полка. Через три года назначен командиром конно-саперного взвода 2-го Семиреченского полка. В составе русских казачьих частей принимал участие в подавлении восстания ихетуаней в Китае.

В 1901 г. сотник В. А. Ерандаков был прикомандирован к штабу Отдельного корпуса жандармов «для испытания по службе и перевода впоследствии в корпус». 13 января 1902 г. высочайшим приказом переведен в Отдельный корпус жандармов «с переименованием в поручики». Он проходил службу на руководящих должностях в Тульском, Киевском, Нижегородском и Петербургском ГЖУ. В 1911 г. за отличия по службе Ерандаков был произведен в чин подполковника и откомандирован в распоряжение начальника Главного штаба «с зачислением по армейской кавалерии». С одной стороны, он был высококвалифицированным «розыскником» с большим практическим опытом. К моменту назначения на должность начальника столичного КРО он имел десятилетний стаж службы на руководящих должностях. С другой стороны, являясь потомственным военным, В. А. Ерандаков обладал лучшими профессиональными и личностными качествами русского армейского офицера, приобретенными во время девятилетней службы в казачьих частях: незаурядный человек, добропорядочный семьянин, требовательный и энергичный офицер, государственник по своим убеждениям.

Помощником В. А. Ерандакова был назначен ротмистр Альвиан Александрович Немыский, занимавший до этого должность помощника начальника Финляндского жандармского управления по Улеаборгскому пограничному району. Он происходил из потомственного дворянского рода Полтавской губернии. После окончания Петровского Полтавского кадетского корпуса поступил в Павловское военное училище, которое окончил в 1897 г. по первому разряду и в звании подпоручика был назначен для прохождения воинской службы адъютантом 1-го батальона 350-го Брянского полка.

В 1901 г. поручик А. А. Немыский был прикомандирован к штабу Отдельного корпуса жандармов «для испытания по службе и перевода впоследствии в корпус». С 1902 г. проходил службу в различных командно-жандармских должностях в Отдельном корпусе пограничной стражи. В июле 1911 г. прикомандирован в столичное КРО.

Становление и развитие российских контрразведывательных органов проходило в условиях абсолютной тайны. Так, заведующий Особым отделом Департамента полиции А. М. Еремин в официальном ответе В. А. Ерандакову по результатам проверки лица, поступающего на службу в КРО, писал следующее: «Департамент полиции просит Вас на будущее указывать, для какой именно надобности требуются запрашиваемые Вами сведения, так как таковые могут быть сообщены лишь в целях помощи контрразведке».

Формы приема на работу в контрразведку были предельно ограничены, чтобы не утратить превентивного характера будущей работы и не допустить проникновения в штат новой спецслужбы вражеской агентуры. Первоначально подбор кадров осуществлялся путем личных контактов и рекомендаций, а также через газетные объявления о поиске работы. Сотрудниками отделения были бывшие служащие Департамента полиции, мигрировавшие из отделения в отделение, гражданские лица с прошениями на имя В. А. Ерандакова и даже перевербованные соотечественники, использованные в интересах иностранных разведывательных органов.

Специальная проверка, осуществлявшаяся по местам проживания и службы административно-полицейскими и военными властями, предоставляла исчерпывающую характеристику нравственных качеств, политической благонадежности, криминального прошлого кандидата. В случае отсутствия компрометирующих сведений кандидат мог рассчитывать на зачисление в штат отделения. Однако ввиду острого недостатка в личном составе в первые годы существования контрразведке приходилось закрывать глаза на такие недостатки, как факты злоупотребления спиртными напитками, зафиксированные на прежних местах службы кандидатов. К концу 1911 г. столичная контрразведка была полностью укомплектована и официально располагалась по адресу: Каменный остров, Набережная реки Малой Невки, д. 13. Через год появилась еще одна дополнительная квартира для получения «казенной корреспонденции» — ул. Петровская, д. 10. По своему социальному составу в основном контрразведчиками были выходцы из крестьянской и мещанской среды (70-75%), и лишь 25% были дворяне. Почти все были отставными военными, имевшими элементарное представление об организации иностранных армий и военной разведки.

Особое положение столичной контрразведки вытекало из необходимости решения задач государственной важности. Требовалось организовать негласное наблюдение за представителями дипломатических миссий иностранных государств, осуществлявших военную разведку против России. Накануне войны в столице насчитывалось 29 зарубежных посольств. Особое внимание требовалось обратить на сотрудников посольства Австро-Венгрии, расположенного по адресу Сергиевская, д. 10, и посольства Германии. Из состава последнего городскую контрразведку интересовали девять должностных лиц, занимавших в нем ответственное положение. Требовалось также принять предупредительные меры для пресечения контактов потенциальных секретоносителей из высших учреждений Военного и Морского ведомств с лицами, подозреваемыми в шпионаже. Особое внимание сотрудникам контрразведки предлагалось обратить на служащих с отрицательными качествами (слабохарактерность, склонность к картам, спиртным напиткам, увлечение женщинами), а также ведущих образ жизни, не соответствующий их материальным средствам. В зоне особого внимания находился инженерно-технический персонал, занимающийся конструкторскими разработками новейшего вооружения, а также «представители заграничных заводов» на оборонных производствах столицы.

По ходатайству Ерандакова в штат столичного КРО были добавлены не рядовые агенты, а интеллигентные работники, владеющие иностранными языками. Отделение располагало телефонными аппаратами и «фотографическим павильоном», десятью велосипедами и «казенным авто». До Первой мировой войны только двум отделениям контрразведки — столичному и варшавскому — были отпущены денежные средства на приобретение транспортных средств.

Для быстрого обмена информацией и для взаимодействия контрразведывательных подразделений военных округов с 1 ноября 1911 г. при Особом делопроизводстве Огенквара ГУ ГШ, которое возглавлял профессиональный разведчик Н. А. Монкевиц, начало работу Центральное регистрационное бюро. Оно располагалось по адресу: Саперный переулок, д. 13/6. Его руководителем был назначен жандармский подполковник Владимир Михайлович Якубов. Он родился 17 февраля 1868 г. в семье потомственного дворянина. После окончания 3-го военного Александровского училища по первому разряду в 1887 г. был назначен в звании унтер-офицера в 3-й Кубанский пластунский батальон. В 1894 г., дослужившись до сотника, он был прикомандирован к штабу Отдельного корпуса жандармов «для испытания по службе и дальнейшего перевода в корпус». Спустя год поручик Якубов был назначен адъютантом Рязанского ГЖУ, а в дальнейшем проходил службу в должностях помощника начальника Подольского, Полтавского и Петербургского ГЖУ.

В. М. Якубов особо отличился, когда вместе с начальником Санкт-Петербургского охранного отделения М. Ф. фон Коттеном оказал «Военному министерству весьма ценное содействие по ликвидации военно-шпионских дел барона Унгерна фон Штернберга и капитана Постникова».

Суть дела состояла в следующем. В 1910 г. по подозрению в шпионаже в пользу Австро-Венгрии и Германии был арестован отставной корнет 8-го Драгунского Смоленского полка барон Э. П. Унгерн фон Штернберг. В результате обыска, проведенного на его квартире, были изъяты финансовые документы и «Секретный доклад Комиссии по обороне о величине новобранцев в призыв 1910 г.». Эти документы полностью изобличали задержанного в разведывательной деятельности. В ходе предварительного следствия было установлено, что Э. П. Унгерн фон Штернберг состоял в связи с Ф. фон Пурталесом и другими немецкими дипломатами. Эти факты позволили следователю по важнейшим делам П. А. Александрову предъявить ему обвинение по статье 111 Уголовного Уложения 1903 г. за продажу агентам Австро-Венгрии и Германии секретных сведений, касающихся внешней обороны России.

В 1911 г. контрразведка зафиксировала попытку вступления в контакт с Г. фон Люциусом жителя Санкт-Петербурга Е. С. Полисадова с предложением услуг по военно-промышленному шпионажу. При обыске у задержанного было изъято «Пояснение к чертежу снаряда для стрельбы по дирижаблям и аэропланам».

В том же году на пограничной станции Белоостров был задержан капитан артиллерии А. А. Постников, следовавший в Швецию. В письме начальника Петербургского контрразведывательного отделения В. А. Ерандакова начальнику Особого отдела Департамента полиции А. М. Еремину говорилось, что арест этого офицера был произведен жандармами по агентурным сведениям городского КРО, а наблюдением до пограничной станции руководил сам начальник. Операция по задержанию была хорошо продумана и организована. Сложность положения состояла в том, что русская полиция и жандармские чиновники были полностью бесправны. Население Финляндии, ее власти и в особенности полиция испытывали «сильную ненависть ко всему русскому». Как указывал старший адъютант разведывательного отделения штаба войск гвардии и ПВО полковник А. А. Свечин, они «прилагали все усилия, чтобы помешать разведке в наблюдении за иностранцами, состоящими на учете, как занимающиеся военным шпионажем».

После окончания предварительного следствия артиллерийскому капитану было предъявлено обвинение в том, что в течение 1910-1911 гг. он сообщал военному агенту германского правительства сведения об «упразднении крепостей, о предполагаемом изменении крепостных гарнизонов, о развитии укреплений в Николаевской крепости… каковые заведомо должны в видах внешней безопасности России храниться в тайне от иностранных государств».

Картотеки Якубова содержали сведения регистрационно-статистического значения по военному шпионажу, полученные от всех отделений контрразведки. Всего существовало пять форм карточек учета:

а) на лиц, причастных к военному шпионажу;

б) на лиц, подозревавшихся в нем;

в) на лиц, уволенных из контрразведки;

г) на лиц, предлагавших ей свои услуги, но по каким-либо причинам отвергнутых;

д) на лиц, чьи имена появлялись в газетах в связи с данными о шпионаже.

Карточки учета должны были храниться в архивах КРО в течение 50 лет. Кроме этого, Центральное регистрационное отделение осуществляло наружное наблюдение, имело в своем составе не только группу филеров и переводчика, но и резерв конспиративных квартир.

Параллельно с созданием городской (столичной) организации началось оформление контрразведывательного отделения штаба войск гвардии и Петербургского военного округа, в ведение которого передавалась охрана военных и военно-промышленных секретов в пределах военного округа. 12 июля 1911 г. его возглавил старший чиновник для поручений при Петербургском охранном отделении Департамента полиции ротмистр В. В Сосновский. Он родился 17 октября 1880 г. в дворянской семье. После окончания Михайловского Воронежского кадетского корпуса и Михайловского артиллерийского училища по первому разряду в 1901 г. Сосновский служил в 3-й гренадерской артиллерийской бригаде, а затем во 2-м Сибирском резервном артиллерийском парке. С 1907 г. перешел на службу в Отдельный корпус жандармов, где служил на различных должностях. За время службы зарекомендовал себя с положительной стороны, неоднократно отмечался наградами. По службе он находился в непосредственном подчинении начальника разведотделения и генерал- квартирмейстера штаба округа полковника Микулина, прямым же его начальником был определен генерал-квартирмейстер ГУПТТ.

Во второй половине 1911 г. завершилось формирование штатов контрразведывательных отделений на местах. Они сумели достаточно быстро обеспечить себя необходимым количеством агентуры и направить ее на выявление германских, австрийских, японских, английских и иных шпионов. «Удачно приобретенная агентура в Эйдкунене и Кенигсберге на первых же порах дала ценные указания относительно существования и местонахождения лица, ведущего военную разведку в России, и о некоторых его агентах», — говорилось в отчете генерал-квартирмейстера штаба Виленского военного округа Белова о работе контрразведывательного отделения за 1912 г.

Подбор личного состава контрразведывательных отделений проходил в обстановке повышенной секретности. Руководители Особого делопроизводства Огенквара ГУ ГШ не без основания полагали, что сведения об организации контрразведывательных отделений в России рано или поздно проникнут за границу и вызовут со стороны разведывательных организаций иностранных государств энергичные попытки к их обнаружению «и проведению в число сотрудников своих доверенных лиц». Поэтому полковник Н. А. Монкевиц настоятельно рекомендовал практиковать принцип избирательности при подборе сотрудников контрразведки, «состояние дел которой должно быть обставлено должной тайной». Однако полное соблюдение директивных указаний вышестоящего руководства в вопросах подбора кадров новой спецслужбы было невозможно в силу причин субъективного характера. Частая смена, «текучесть кадров» происходила из-за недостаточного оклада содержания и частично из-за несоответствия кадров службе в контрразведке. Комментируя факт увольнения почти половины сотрудников контрразведывательного отделения штаба войск гвардии и Петербургского военного округа, его руководитель ротмистр В. В. Сосновский писал Н. А. Монкевицу: «Трудно предположить, что они не предали хотя бы весьма ограниченной огласке прежнюю свою деятельность». Поэтому он предложил ввести специальную расписку увольняющемуся из КРО, в которой говорилось, что увольняющийся «не имеет права разглашать (путем печати, разговоров, частных писем и т. д.) под страхом наказания, предусмотренного ст. 111 Уголовного уложения, все то, что стало известно по роду службы».

Контрразведывательные отделения при окружных штабах достаточно быстро создали необходимое количество агентуры и даже наладили ее обучение. Начальник контрразведывательного отделения Виленского военного округа ротмистр Беловодский, например, сообщал, что, «набирая людей для наблюдательного состава, пришлось вести с ними занятия, знакомя их в общих чертах с устройством войск, расквартированием и тому подобными сведениями, необходимыми для ведения розыска». Новые сотрудники контрразведки знакомились также с приемами ведения наружного наблюдения, выработанными Главным управлением Генерального штаба, и указаниями, принятыми чинами Отдельного корпуса жандармов.

Результат такой подготовки наблюдательной агентуры сказался практически незамедлительно. Контрразведывательная агентура очень скоро выяснила наличие целой преступной организации сети военного шпионажа в городе Ковно. В связи с этим уже в начале декабря 1911 г. возникла необходимость направить в Ковно специальную группу сотрудников контрразведывательного отделения (по терминологии того времени — «наблюдательный отряд»). 19 января 1912 г. «при совместном агентурном освещении и непрерывном наружном наблюдении были задержаны во Владиславе Захарий Кауфман и Гирш Сагалович, которые везли для продажи за границу важные мобилизационные документы штаба Виленского военного округа. Одновременно с этим в городе Ковно был арестован писарь 28-й артиллерийской бригады Иван Греблов и его соучастники — Рабинович и Шеин…».

Петербургское окружное контрразведывательное отделение имело свою агентурную сеть не только на территории России, но и за ее пределами, решая при этом не только контрразведывательные, но и разведывательные задачи. Под контролем контрразведки в короткий срок оказались дипломатические представительства главных европейских стран. В частности, в посольстве Великобритании через агентуру контрразведки снимались копии с материалов, отправляемых в Лондон послом Джорджем Бьюканеном и военным агентом подполковником Альфредом Ноксом. Добываемые агентурным путем сведения и копии отправляемых материалов позволили вскрыть источники информации англичан, поскольку значительная часть материалов была секретной, а также выяснить отношение посольства Великобритании к вопросам внутриполитической жизни России. Так, оказалось, что англичан особо заинтересовали проекты железнодорожного строительства в Средней Азии и их возможное значение при мобилизации, изменения в организации и структуре русской армии, происходившие перед Первой мировой войной, а также темы выпускных работ, разрабатываемые выпускниками Академии Генерального штаба.

Наряду с организацией территориальных подразделений армейской контрразведки официальный статус получило отделение морской контрразведки. Оно было создано в структуре Особого делопроизводства Морского генерального штаба. Его возглавил капитан 2 ранга М. И. Дунин-Барковский. Михаил Иосифович родился в 1878 г. в потомственной дворянской семье. В 1898 г. был произведен в мичманы 18-го флотского экипажа, а в 1899 г. с отличием закончил Морской кадетский корпус. В знак высшего отличия его имя было «записано в белую Мраморную доску». М. И. Дунин-Барковский начал проходить военно-морскую службу в Главном гидрографическом управлении, а затем, после окончания минных офицерских классов, продолжал службу минным офицером на транспорте «Камчатка». 23 декабря 1904 г. был назначен преподавателем в минную школу. 26 июня 1906 г. был зачислен в Морской генеральный штаб (МГШ) обер-офицером. 14 апреля 1913 г. произведен в капитаны 2 ранга, с перемещением на должность штаб-офицера высшего оклада МГШ.

На Морской генеральный штаб была возложена работа по вопросам борьбы с иностранным морским шпионажем в России, а также контрразведывательное обеспечение заводов и учреждений Морского ведомства. К этому времени галопирующая гонка морских вооружений охватила почти все крупные государства. Строительство новейших типов военных кораблей и подводных лодок, разработка артиллерийского вооружения, новейших образцов мин и торпед, создание мощных непреступных крепостей находились в ведении управлений МГШ. В его компетенции находились также и вопросы создания военно-экспериментальных и судостроительных баз. Однако властные структуры императорской России не сочли нужным обеспечить их контрразведывательную защиту. С опозданием, лишь к середине 1914 г., когда европейские государства уже втягивались в схватку за передел мира, Особое делопроизводство Морского генерального штаба предусмотрело в «Секретной инструкции» ведение морской контрразведки. Задания по контрразведке и ее результаты отныне должны были фиксироваться в специальном журнале Особого делопроизводства. В состав контрразведывательного отделения вошли: заведующий М. И. Дунин-Барковский и три делопроизводителя — капитан 2 ранга А. А. Нищенков, ст. лейтенант В. А. Виноградов и лейтенант Н. Гойнинген-Гюне.

Организация эффективного противостояния разведывательному натиску иностранных государств настоятельно требовала консолидации усилий всех специальных подразделений Военного министерства и взаимодействия с органами политического розыска Министерства внутренних дел. Так, между отделениями окружной и городской контрразведки в столице был организован систематический взаимообмен сведениями агентурного характера. Ротмистр В. В. Сосновский не реже двух раз в месяц был обязан информировать В. А. Ерандакова обо всех объектах, попавших в сферу его наблюдения. Необходимые сведения о следовавших в Санкт-Петербург лицах, подозреваемых в шпионаже или перехваченных на границах России в пределах Варшавского и Виленского и других военных округов, руководители столичных отделений контрразведки получали из внутрислужебной переписки со своими коллегами.

Однако не столь однозначно складывались отношения между службами разведки и контрразведки, объединенными единой территорией, руководством и взаимодополняющим родом деятельности. Офицеры, возглавлявшие их, как правило, располагали собственными агентурными возможностями и нередко действовали независимо друг от друга. Это объяснялось не только чрезмерной конспиративностью, но и соображениями военно-политической конъюнктуры. Представители военной разведки в большинстве своем были выпускниками Академии Генерального штаба. Они находились в состоянии постоянной конкуренции с «розыскными» чинами контрразведки и оспаривали право первого доклада вышестоящему начальству по вопросам безопасности государства. Документы свидетельствуют, что контакты руководителей разведывательных отделений штаба войск Гвардии и Петербургского военного округа с соответствующими отделениями контрразведки не носили характера непосредственного сотрудничества, а происходили лишь при посредничестве Особого делопроизводства Огенквар ГУ ГШ. Механизм персонального партнерства отсутствовал даже внутри самого Военного ведомства, и его не удалось наладить даже накануне войны.

Не менее сложный и противоречивый характер имели взаимоотношения розыскных учреждений МВД с контрразведкой. В 1911—1912 гг. руководство Департамента полиции не торопилось с оказанием реальной помощи контрразведке, поскольку не видело своей роли и места в борьбе со шпионажем. Оно сосредоточило все свои лучшие силы и средства на решении первоочередной задачи — борьбы с инакомыслием внутри страны. Так, новый директор Департамента полиции С. П. Белецкий в одном из своих первых циркуляров начальникам губернских жандармских управлений, жандармских пограничных управлений, охранных отделений в 1912 г. прямо указывал, что содействие контрразведке не должно отражаться на успешном выполнении ими своих прямых обязанностей по ведению политического розыска. Даже наружное наблюдение должно было устанавливаться «лишь в случае экстренной надобности, до прибытия на место чинов контрразведывательных отделений, и причем в местах постоянного квартирования филеров».

Опыт межведомственного взаимодействия носил характер переписки по общим вопросам динамики иностранного шпионажа и состояния борьбы с ним. По договоренности с Департаментом полиции его руководство снабжало контрразведывательные отделения военных округов нормативно-аналитическими материалами, касающимися борьбы с иностранным шпионажем.

Работа столичных отделений контрразведки в значительной степени обременялась бумажно-канцелярской волокитой, перепиской с представителями городских властей. Еще в конце 1911 г. петербургский градоначальник В. В. Лысогорский подписал «Секретное дополнение к приказу по Санкт-Петербургскому градоначальству и столичной полиции», согласно которому все требования руководителей столичной контрразведки подлежали исполнению. Однако на практике полицейские приставы оказались не способны в установленной форме даже уведомить руководителей столичной контрразведки о прибывающих и выбывающих из столицы Российской империи иностранцах, сведения о которых в обязательном порядке предоставлялись им домовладельцами, дворниками и швейцарами гостиниц. На излишнюю переписку с ними тратились время и человеческие ресурсы.

Тактика «невмешательства» розыскных органов Департамента полиции и Отдельного корпуса жандармов в борьбу со шпионажем могла обернуться весьма пагубными последствиями. Поэтому помощник 1-го обер-квартирмейстера генерал-майор Н. А. Монкевиц 14 февраля 1912 г. обратился с письмом к вице-директору Департамента полиции С. Е. Виссарионову, в котором обозначил три основных требования содействия контрразведке:

а) своевременное уведомление отделений о прибытии или выбытии из данного пункта лиц, проходящих по наблюдению;

б) учреждение по просьбе отделений в случаях экстренной надобности наружного наблюдения, впредь до прибытия чинов контрразведки;

в) сообщение по просьбе отделений справок о нравственной и политической благонадежности, судимости, роде занятий и семейном положении.

Такая минимизация отношений с Министерством внутренних дел было серьезной тактической ошибкой руководства ГУ ГШ. Она во многом проистекала из-за появившийся тенденции к скрытой конфронтации между главными службами по борьбе со шпионажем. Очевидно, это можно объяснить лишь разным пониманием собственных прерогатив в обеспечении внешней безопасности государства. Однако именно эта конфронтация грозила в корне изменить положение дел на местах. Следствием этого уже становилось все усиливавшееся соперничество начальников отделений контрразведки с офицерами губернских жандармских управлений и охранных отделений в вопросах вербовки секретных сотрудников, «переманивание» в КРО внештатных осведомителей розыскных органов Департамента полиции и Отдельного корпуса жандармов.

Слабой стороной имперской контрразведки являлся неотлаженный механизм задержания лиц, подозреваемых в шпионаже, и последующие процессуальные действия. Существующее российское законодательство ограничивало специальные обязанности должностных лиц контрразведки только «выявлением и негласным наблюдением». В кульминационной стадии, во время ареста, они полностью утрачивали свои полномочия.

В соответствии с должностной инструкцией начальник контрразведки, собравший полные данные на объект разработки, должен был «испросить разрешение» Особого делопроизводства Огенквар ГУ ГШ на передачу их жандармским властям для производства ареста (по терминологии того времени — «ликвидации»). При этом для обыска и задержания военного офицера иностранного государства, находившегося в России с частным визитом, требовалась дополнительная санкция командующего военным округом. Арест подозреваемых проводился контрразведчиками под руководством чинов полиции.

Требовалось изменение существующего законодательства по борьбе со шпионажем. В 1911 г. Военное ведомство и Министерство юстиции приступили к пересмотру действующего в России законодательства о государственной измене путем шпионажа. До этого в Уголовном Уложении Российской империи существовала статья 111, по которой преступными признавались такие деяния, когда сообщаемые иностранному государству сведения составляли тайну и тайный характер этих сведений был заведомо известен обвиняемому. По смыслу этой статьи многие секретные и другие важные государственные документы, в том числе приказы по военному ведомству, не являлись секретными, и поэтому их передача иностранным агентам признавалась ненаказуемой. Дело доходило до курьезов.

Так, разведывательным отделением Варшавского военного округа, где велась наиболее интенсивная борьба со шпионажем, за периоде 1901 по 1911 г. была раскрыта деятельность 150 иностранных шпионов. До суда удалось довести только 17 дел, по которым было привлечено к ответственности всего 33 шпиона, из коих четверо были оправданы.

Понадобилась длительная процедура бесконечных согласований и уточнений, прежде чем министр юстиции Щегловитов и военный министр Сухомлинов представили на рассмотрение Государственной думы законопроект об изменении Закона о государственной измене путем шпионства. Только летом 1912 г. этот закон был утвержден Николаем И. Закон от 5 июля 1912 г. не просто ликвидировал отсталость российского законодательства в области борьбы с иностранным шпионажем, но и давал серьезное оружие судебным и контрразведывательным органам для борьбы со шпионажем. С его принятием шпионаж против России стал являться тягчайшим видом государственной измены, а наказание за шпионские деяния увеличилось с 8 до 15 лет каторжных работ.

В период перед Первой мировой войной были разработаны мероприятия по подготовке контрразведывательных органов к действиям в случае объявления мобилизации. В основу деятельности контрразведки в этот период было положено «стремление, во-первых, создать подвижную агентуру в виде личного состава, подготовленного к предстоящей деятельности еще в мирное время, во-вторых — сеть агентов, распределенных в наиболее важных в военном отношении пунктах. Предполагалось, что эта сеть должна быть подготовлена в мирное время путем подбора энергичных и надежных агентов среди мирного населения». Однако практических шагов по осуществлению этих мероприятий сделано не было.

  

Глава 2
Партизаны и диверсанты полковника Корнилова и капитана Лехмусара против «соколов» Юзефа Пилсудского

Российские специалисты по партизанской борьбе и диверсиям. «Самые энергичные меры к недоставке оружия из-за границы». Террорист Овсей Таратута и ученики капитана Уеда. Контрразведчики Отдельного корпуса пограничной стражи. Гибель генералов Вестенрика и Цукатто. «Соколы» Юзефа Пилсудского и диверсанты австрийского и германского генеральных штабов. Борьба со шпионажем на границах Российской империи. Последний полет «Эльбы»

Опыт русско-японской кампании подтвердил важность подготовки диверсионных и партизанских отрядов в тылу противника. Эти мероприятия получили название «активная разведка». Практическая разработка таких мероприятий была связана в предвоенный период с именем военного атташе в Китае полковника Л. Г. Корнилова.

В ноябре 1907 г. к его помощнику полковнику Р.-К. Ф. Вальтеру обратился проживающий в Шанхае бывший адъютант корейского императора Хион-Сан-Гиен. К этому времени Корея имела около 40 тыс. винтовок и 8 млн. патронов, складированных в Гонконге. Они в любую минуту могли быть захвачены японцами. Суть предложения состояла в фиктивном приобретении их от лица подставной французской фирмы и последующей транспортировке во Владивосток. Корея, по словам бывшего адъютанта, — это целая страна в тылу будущих японских операций, «схваченная самой искренней ненавистью к своему притеснителю… На эту силу можно рассчитывать, если Япония сделает нам вторичный вызов». Он предложил свою кандидатуру в качестве руководителя будущего восстания против японцев.

Об этом было доложено по инстанции начальнику Генерального штаба Ф. Ф. Палицыну. Проведение операции было возложено на штаб Приамурского военного округа. Однако в силу различных причин прямой контакт не состоялся, а в 1912 г. бывший адъютант был включен в состав негласной агентуры ГУ ГШ.

12 мая 1912 г. помощник начальника Хабаровского контрразведывательного отделения штабс-капитан Лехмусар, минуя свое непосредственное начальство, обратился прямо к генерал-квартирмейстеру Главного управления Генерального штаба с предложением организовать подготовку корейских повстанцев с целью нападения на японских жандармов, на маленькие войсковые гарнизоны, разрушения железных дорог, телеграфных линий, а также опытных японских ферм, чтобы расстроить японскую экономику.

Лехмусар закончил корейское отделение Восточного института во Владивостоке. Он хорошо знал культуру и особенности духовной жизни корейцев и являлся убежденным противником агрессивных устремлений японцев. Для того чтобы воспрепятствовать духовной экспансии Японии на Дальнем Востоке, опытный контрразведчик предлагал поддержать издающуюся во Владивостоке корейскую газету и следить за ее направлением, издавать серию книг и брошюр в желательном для интересов России направлении. Он предлагал установить контроль за корейским «Обществом развития труда», чтобы в его правление не проводились преданные японцам люди, и как можно полнее освещать тайную подрывную работу японской разведки среди корейского населения Дальнего Востока. Особую озабоченность вызывал тот факт, что японцы «в каждом нашем городе организуются в нелегальные общества, где они дружно работают во всех направлениях».

Военное ведомство всерьез заинтересовалось предложениями Лехмусара. Однако оно не получило поддержки МВД и МИД Российской империи, а самое главное, российского премьер-министра П. А. Столыпина, который был серьезно озабочен наплывом в дальневосточные владения России «желтой расы». Между тем 1 сентября 1911г. трагический выстрел в Киевском оперном театре оборвал жизнь последнего реформатора Российской империи. Тайна убийства Столыпина осталась нераскрытой и по сей день.

Одной из главных задач российских спецслужб перед Первой мировой войной явилась организация операций по пресечению контрабандного ввоза оружия в Россию. Контрабандный промысел оружием получил широкое распространение в связи с увеличением масштабов терроризма и развитием политической нестабильности. К концу XIX — началу XX в. он принял угрожающие размеры и настоятельно требовал от правительства выработки системы мер по усилению охраны границ Российской империи. Несмотря на усиление пограничной службы дополнительными постами, контрабанда оружия продолжалась. Противодействие этому требовало от пограничной стражи профессионального мастерства, бдительности и отваги. Так, пограничный наряд Редикульского отряда Санкт-Петербургской пограничной бригады во главе со старшим урядником А. Феличкиным задержал у пограничной станции Белоостров рабочего Путиловского завода Макарова с 6 револьверами и 300 патронами. Он шел из Финляндии. Стражник Озерский задержал троих нарушителей с 36 револьверами системы браунинг с запасными частями к ним и 1508 боевыми патронами.

В годы Первой российской революции резко возросло число задержаний контрабандного оружия на пограничных железнодорожных станциях. Так, 14 января 1905 г. на станции Линдварово ротмистр Степанов арестовал террориста Овсея Таратуту. Задержание было не совсем обычным. Его уже долго искали, и на всех пограничных пунктах имелись фотографии Таратуты. Виленское охранное отделение своевременно информировало о его прибытии поездом № 342 и организовало сопровождение. Таратута шел по перрону с двумя корзинами. Террористу дали возможность войти в здание вокзала и провели задержание. Сопротивления он не оказывал и в ответ на требование сдать оружие «молча снял с пояса револьвер в кобуре и передал его Степанову вместе с 30 патронами». Во время обыска у него нашли пироксилин и три паспорта на имена австрийских подданных. На допросе он первоначально назвался Михаилом Столяровым и только после опознания его наблюдательным агентом назвал свое настоящее имя. Именно он и являлся одним из главных организаторов легальной и нелегальной транспортировки оружия в Россию, пользуясь при этом поддержкой разведывательной службы Австро-Венгрии.

Леворадикальные политические партии — эсеры и социал-демократы (большевики) — создали в своих структурах специальные боевые и технические группы, одной из задач которых была нелегальная транспортировка оружия в Россию. На северо-западной границе транспорты с оружием шли через территорию Финляндии при содействии националистической Партии активного сопротивления Финляндии.

Один из организаторов таких транспортов — Н. Е. Буренин впоследствии вспоминал: «Наши товарищи возили запалы с гремучей ртутью на себе в особых самодельных лифчиках-патронташах, куда входило три ряда запалов по пятьдесят штук». Бикфордов шнур наматывался на ноги и тело. «Человек превращался в хорошо снаряженную бомбу. Ехать было очень трудно, всю дорогу от Парижа до Гельсингфорса надо было бодрствовать, сидеть в вагоне, не прикасаясь к спинке скамьи, во избежание толчков, которые могли привести к взрыву». Тайные базы и склады с оружием были созданы в непосредственной близости от столицы Российской империи Санкт-Петербурга — на станциях Финляндской железной дороги Разлив, Тарховка, Сестрорецк.

На границе с Австрией оружие проносили люди, имевшие так называемые «легитимационные билеты», и российские таможенники не имели право подвергать их личному досмотру. За месяц таких лиц набиралось до 90 тыс. человек. Кроме того, оружие и взрывчатка перевозились в Россию в вагонах с силезским углем. Их досматривали только «на выдержку», и поэтому вероятность обнаружения контрабанды оружия была минимальная. По информации австрийского подданного А. Машека, контрабандистам удалось даже зафрахтовать два парохода (датский и нидерландский) для доставки ружей и патронов в Россию.

24 ноября 1905 г. Совет министров вообще запретил перевоз оружия через Великое княжество Финляндское, как для личного пользования, так и для организаций. Исключение составляли лишь те лица или торговые фирмы, которые представляли в таможенные учреждения особое разрешение от МВД. Шеф Отдельного корпуса пограничной стражи, министр финансов А. И. Шипов информировал Совет министров, что им предложено Департаменту таможенных сборов и командиру Отдельного корпуса пограничной стражи «принять самые энергичные меры к недоставке контрабандного оружия и огнестрельных припасов». Однако различные оговорки в постановлении Совета министров сводили на нет усилия пограничников по борьбе с контрабандой оружия. Таможенные учреждения по разрешению МВД пропустили на внутренний рынок империи 3214 ружей различных систем, 26 878 патронов, 907 пистолетов.

Поэтому усилия пограничников пресечь контрабанду оружия не прекращались. В ночь с 23 на 24 декабря часовой Мервенской заставы Василий Чернобровенко заметил четырех человек, переходивших р. Судиловку из Австро-Венгрии в Россию. При попытке задержания они бросились бежать, но часовой все-таки смог задержать жителя Варшавы Шлома Урбану и 6 мешков контрабандного товара, среди которого было обнаружено 50 револьверов. По данным Отдельного корпуса пограничной стражи с 21 августа по 1 января 1907 г. чины стражи изъяли у контрабандистов 1984 винтовоки, 67 охотничьих ружей, 612 револьверов, 456 250 штук боевых патронов, 14 кинжалов и даже одно орудие.

Контрабанда оружия не прекратилась и после поражения революции 1905-1907 гг. Наоборот, в 1912 г. было замечено усиление его ввоза в Россию. В частности, отмечалось увеличение ввоза пистолетов системы браунинг и патронов к ним. Такой канал доставки был обнаружен на участке Калишской бригады. Контрабандисты тщательно упаковывали пистолеты в деревянные ящики размером 0,5 х 0,25 х 0,25 м и доставляли в деревню Скальмержище Островского округа Познанской провинции. Это была первая от г. Калиша железнодорожная станция в Германии. Затем через деревни Бочков, Собудки, Кухары и Богуслав оружие транспортировалось в Россию. Большое количество браунингов перевозили севернее деревни Шипиорно Калишского уезда.

Попытки нелегального ввоза оружия на территорию России нередко приводили к боевым столкновениям пограничной стражи с контрабандистами. Так, 15 июля 1906 г. в бою с контрабандистами были убиты начальник III округа пограничной стражи генерал-лейтенант А. И. Вестенрик и командир Ченстоховской бригады генерал-майор граф Н. М. Цукатто. Преступники захватили большую сумму денег, оружие и скрылись. Несмотря на тщательные поиски, они не были обнаружены.

Все-таки в целом ситуация на западной границе России контролировалась. Значительно хуже было в Закавказье. В конце 1906 г. здесь начались столкновения различных этнических групп местного населения на национальной почве. Контрабандный ввоз оружия приобрел в Закавказье такие масштабы, что наместник генерал-адъютант Н. Н. Воронцов-Дашков обратился к командиру Отдельного корпуса пограничной стражи с просьбой усилить контроль за границей с Персией «в целях предупреждения контрабандного ввоза оружия в Кавказский край через границу».

Мероприятия по усилению агентурной работы по выявлению лиц, занимавшихся контрабандой оружия, привели к заметным результатам. Благодаря этой работе были успешно пресечены многие попытки контрабандистов по распространению оружия на Кавказе. Так, в документах особо отмечались отличные результаты работы в этом направлении командира Шахтахлинского отряда Эриванской бригады штаб-ротмистра Н. В. Гокке.

Тщательные расследования, проводимые после задержания, нередко выводили в самые отдаленные от границы точки страны, откуда приходило оружие, в том числе в Москву. В частности, 26 октября 1906 г. в г. Шуше была задержана группа лиц, занимавшаяся сбытом на Кавказе оружия, которое приобреталось в Туле.

Однако вскоре ситуация на Кавказе полностью изменилась. После покушения на персидского шаха в 1908 г. обнаружилось, что оружие в довольно больших количествах стали переправлять из Закавказья в Персию. Это имело политические последствия. Гофмейстер Гартвиг телеграфировал из Тегерана 10 февраля 1908 г., что следствие обнаружило «бомбы, коими было совершено покушение, русского происхождения… Шах обратил мое внимание на то, что на Кавказе продолжается усиленный подвоз снарядов и оружия. Его Величество усердно просит о принятии возможно строгих мер…». Тайный вывоз оружия в Персию вел к ухудшению отношений с Россией. 21 февраля 1908 г. российский министр иностранных дел А. П. Извольский обратился с письмами к наместнику на Кавказе и министру финансов В. Н. Коковцеву об установлении более строгого надзора на границе. Шеф Отдельного корпуса пограничной стражи признавал, что, действительно, «границы ныне слабо охраняются, и препятствовать контрабанде фактически невозможно. Таможне следует, однако, тщательно проверять все вывозимое»

Во исполнение этого распоряжения командир Отдельного корпуса пограничной стражи (ОКПС) дал указания командиру 27-й Эриванской пограничной бригады установить надзор за всеми подозрительными лицами, выяснить через агентуру всех подозреваемых в хранении оружия и гранат и установить за ними негласный надзор, сообщая каждый раз полиции о фактах нарушения пограничного режима. Командир бригады, в свою очередь, предпринял шаги к улучшению взаимодействия с уездными начальниками. К концу мая 1908 г. отряды на персидской границе были усилены опытными пограничниками. В числе других на кавказскую границу прибыл известный пограничник ротмистр У. И. Степанов, отличившийся на западной границе. Была значительно расширена агентурная сеть и улучшена ее деятельность, укрепились связи с местными таможенными и полицейскими властями для координации совместных усилий в отношении «занимающихся или способствующих водворению оружия». Однако 27 октября 1908 г. Извольский снова сообщал шефу ОКПС о непрекращающихся прорывах через кавказскую границу в Иранский Азербайджан вооруженных формирований из русских подданных, которые шли для поддержки революционеров в Тавриз группами по 40 человек.

Заместитель начальника штаба ОКПС генерал-майор И. И. Веймарн сообщал о принятых мерах: установлено взаимодействие между погранохраной, таможенным ведомством и полицией, налажена тайная агентура. 30 октября шеф ОКПС В. Н. Коковцев также подтвердил эти мероприятия, закончив письмо словами: «К сему считаю долгом присовокупить, что я затрудняюсь что-либо добавить к тем мероприятиям по установлению надежной границы». Российские пограничники в силу своих возможностей старались пресекать контрабанду оружия. Однако этого было недостаточно. По-прежнему не хватало денежных средств и личного состава, и здесь не помогали даже самые грозные приказы и хорошие должностные инструкции. В целом и в 1909 г. отмечалось, что «наша сухопутная граница с Персией остается по-прежнему почти открытой для перевозки контрабанды и перехода нежелательных элементов».

Наиболее верным и эффективным способом розыска и задержания транспортов оружия как на границе, так и внутри края являлась секретная агентура. 30 марта 1908 г. Департамент полиции разослал в адрес начальников районных охранных отделений, губернских и жандармско-полицейских железных дорог в приграничных губерниях и на пограничные пункты специальный циркуляр «Об использовании секретных сотрудников для наблюдения за снабжением революционеров оружием». В нем признавалось необходимым применение секретной агентуры для «преследования тайного водворения оружия в Россию в самых широких масштабах». В зоне особого внимания были главные склады с оружием в местах отправления и складские пункты, в которых сосредоточивалось оружие, уже водворенное в Россию. Все сведения предлагалось заносить в специальные дневники, в которых должны делаться отметки об использовании полученной информации.

К работе по пресечению нелегальной транспортировки оружия в Россию были привлечены практически все спецслужбы. Требовалось создать единый координационный центр, который позволил бы избежать ведомственной разобщенности. Для этого была учреждена Особая комиссия для обсуждения мер против водворения в Россию оружия под председательством действительного советника А. А. Макарова. Она основательно проанализировала сложившееся положение и высказала свои рекомендации практически всем спецслужбам: разведке и контрразведке, пограничной службе, соответствующим подразделениям Министерства внутренних дел.

Так, российским военным агентам в Швейцарии, Нидерландах, Бельгии, Швеции, Дании и Норвегии была поставлена задача через свои связи определить возможные каналы, по которым в Россию могла поступать эта контрабанда. Кроме того, эти задачи решали органы контрразведки, пограничной охраны, охранные отделения и Заграничная агентура Департамента полиции. Оружие предназначалось, как правило, для вооружения незаконных вооруженных формирований леворадикальных политических партий — от анархистов до социал-демократов. Поэтому Департаменту полиции предлагалось усилить разработку этих партий.

Отдельному корпусу пограничной стражи предлагалось расширить район действия чинов пограничной стражи по преследованию тайного водворения политической контрабанды и оружия до 50 верст от западной сухопутной границы. Учитывая, что большое количество оружия доставлялось морским путем, предлагалось усилить морской надзор в Финском заливе, особенно в местах прохода финляндских каботажных судов на протяжении от Санкт-Петербурга до Ревеля. Кроме того, рекомендовалось расширить нашу морскую таможенную полосу с 3 до 12 миль.

В конечном итоге совместными усилиями различных ведомств — МВД, Военного ведомства, Министерства финансов удалось в значительной степени перекрыть многие каналы контрабандной доставки оружия на западных и южных границах России. Однако полностью справиться с поставленной задачей российским спецслужбам не удалось.

В 1913 г. от Заграничной агентуры Департамента полиции начали поступать сведения об активизации деятельности польского националистического движения. В частности, шла речь об организации военизированных формирований Польской социалистической партии типа «Сокол» и «Стрелковые дружины» на территории Галиции. Во главе их стоял Ю. Пилсудский. Особое делопроизводство Огенквар ГУ ГШ было весьма озабочено возможным участием этих формирований в военных действиях на стороне Австро-Венгрии. Российским контрразведчикам удалось установить, что в середине 1908 г. видный деятель ППС Александр Малиновский по заданию Ю. Пилсудского установил тесные контакты с начальником политико-разведывательного отдела Львовского корпуса, майором австрийского Генерального штаба Густавом Ишковским. Вместе с ним Малиновский проводил работу, направленную на воспитание кадров, которые в подходящий момент должны были стать костяком повстанческой армии.

Военизированные формирования Пилсудский пытался подкрепить соответствующими политическими структурами. Он ясно понимал, что без такой опоры ему не удастся развернуть военные действия. Начало этому положило создание «Союза активной борьбы». Однако конспиративный характер этого союза не позволял развернуть массовую деятельность. Этот барьер был устранен лишь в 1910г., когда в соответствии с австрийским законодательством были созданы легальные военизированные организации «Стрелок» в Кракове и «Союз стрелков» во Львове. При этом «Союз активной борьбы» не был распущен, а сохранился и продолжал свою деятельность как тайный руководящий центр.

По инициативе Пилсудского летом 1912 г. возникло Польское военное казначейство, имевшее своей целью решение постоянных финансовых проблем. Пилсудский был назначен Главным комендантом всех польских военных сил. К началу Первой мировой войны он превратился из политического деятеля в военачальника и погрузился в изучение различных военных дисциплин. Согласно отдельным донесениям российской контрразведки, планировалось «вооруженное выступление польского населения Юго-Западного края, Австрийской Галиции против России в случае крайнего обострения взаимоотношений между Россией и Австро-Венгрией». В 1914 г., незадолго до начала военных действий, разведывательное отделение Варшавского военного округа доносило о концентрации «польских банд» на границе с Россией.

Военно-политическая обстановка в мире в период 1908-1914 гг. характеризовалась для России нарастанием угрозы войны, обострением отношений с вероятным противником. Постоянному жесткому давлению подвергались военные агенты в Германии и Австро-Венгрии. Контрразведка потенциальных противников применяла активные и превентивные меры. Это была слежка за русскими разведчиками, насаждение собственной агентуры в представительствах России, использование осведомителей, попытки компрометации военных агентов в прессе, перлюстрация и контроль за почтово-телеграфными отправлениями, а также внедрение провокаторов в агентурную сеть разведки и попытки перевербовки негласной агентуры из числа иностранцев.

Борьба со шпионажем являлась одной из важнейших задач чинов Отдельного корпуса пограничной стражи. Основные силы и средства были сосредоточены на западном, южном и среднеазиатском рубежах. На западном участке российской границы наибольшую активность проявляли немецкая и австрийская разведки. Они не только непрерывно наращивали агентурные сети, но и постоянно совершенствовали технику нелегального перехода границы, а также установления новых каналов связи. С 1910 г. участились случаи вербовки жителей приграничной полосы и чинов Отдельного корпуса пограничной связи. Так, в Велюнской пограничной бригаде Варшавского пограничного округа к унтер-офицеру Л. Сергиевскому обратился мещанин X. Ружевич с предложением сотрудничать с немецкой разведкой. Сергиевский служил писарем бригады и имел допуск к секретным документам. Унтер-офицер сразу же доложил по команде в жандармское отделение. Командир бригады разрешил ему встречу с Ружевичем, чтобы узнать его намерения и условия возможного сотрудничества. Встреча состоялась. При встрече выяснилось, что Ружевича интересовали мобилизационные планы бригады. Вознаграждение за такие «услуги» было установлено в сумме 10 руб. Ружевича полностью разоблачили, арестовали и вскоре осудили.

В конце XIX в. между многими населенными пунктами России и Германии немцы установили голубиную связь. В числе этих городов значились Торн, Кенигсберг, Варшава, Новогеоргиевск, Пиллау, Мемель, Либава, Двинск. Голубиная почта использовалась для передачи разведывательной информации. Поэтому еще в феврале 1888 г. в Высочайше утвержденном мнении Государственного Совета пропуск голубей из-за границы допускался с особого разрешения по согласованию с министром финансов. До 1906 г. руководство корпуса неоднократно поднимало вопрос о пресечении полетов почтовых голубей. Вопрос был решен, в 1906 г. было дано указание стрелять по голубям при их перелете через границу и обратно. Всех задержанных голубей осматривать и обнаруженные у них депеши, а «также и перья, если на них окажутся какие-либо знаки или клейма», передавать в штаб военного округа.

Западная граница часто нарушалась воздушными шарами. После появления иностранных шаров «с целью сбора разведывательных данных» по докладу военного министра 19 ноября 1891 г. император отдал распоряжение, чтобы при повторении подобных случаев воздушные шары конфисковывались, а сами воздухоплаватели задерживались и направлялись в Варшаву, Киев и Вильно генерал-губернаторам «для точного разъяснения причины появления шаров в наших пределах».

В 1897 г. между Россией и Германией было заключено соглашение, регламентирующее режим полетов воздушных шаров. Однако Германия продолжала нарушать границу и одновременно с этим предприняла дипломатическое наступление, мобилизовав усилия прессы. Особенно ярко это проявилось в случае с воздушным шаром «Эльба». 20 марта 1912 г. германское правительство довело до сведения МИД Российской империи данные о неправомерных действиях пограничников против воздушного шара «Эльба». Расследование установило, что 15 марта воздушный шар «Эльба» пролетел от посада Болеславец к деревням Хрусцин и Голя вдоль границы. Часовые поста Хрусцин рядовые 3. Помогаев и С. Простко, несшие службу у Гольской таможенной заставы, объявили тревогу, но стреляли не в шар, а в противоположную сторону, так как «нижние чины твердо знают, что по воздушным шарам стрелять нельзя».

Чины Отдельного корпуса пограничной стражи вели разведывательную работу в приграничных районах империи. Эта работа приносила большие результаты в борьбе с нарушителями границы. Так, ротмистр Хотинской бригады Ф. А. Максимович, узнав агентурным путем, что в приграничных селах под видом шарманщиков, фокусников, монахов и др. за последнее время появилось много подозрительных лиц, приказал всех их препровождать к нему. 27 мая 1910 г. рядовой Безуглый, совершая обход своего участка, заметил двух музыкантов. Он их обыскал и обнаружил географическую карту Европейской России, Бессарабии и компас, после чего задержал «музыкантов» и отправил к Максимовичу. Задержанные имели при себе паспорта на имя жителей города Вильно В. Кондрашевича и И. Русецкого. При более тщательном обыске в складках пиджака у одного из них была найдена записная книжка, в которой оказалась схема всех постов Хотинской бригады с указанием количества людей на каждом посту. Был найден также шифр. Задержанных препроводили в жандармское управление г. Кишинева. Стражник Кузьма Беловецкий проходил службу в Дружковском отряде Волынской пограничной бригады. Находясь в дозоре на границе, 11 декабря 1912 г. он заметил на австрийской стороне трех жандармов с лопатами и топорами, которые вели работу у пограничной черты. Беловецкий попытался скрытно проследить за действиями австрийцев, однако ничего подозрительного не увидел. На другой день бдительный пограничник осмотрел внимательно этот же участок и обнаружил тонкую проволоку, которая была спущена с большого дерева у телефонного столба и соединена с нашей телефонной линией. Проволока шла по дереву к земле и соединялась с проводом, протянутым с австрийской территории примерно в 200 метрах от будки пограничника. Австрийские пограничники таким образом перехватывали телефонные переговоры русской стороны.

Часовой, действуя, как предписывалось инструкцией, несколько раз выстрелил. Прибывший по тревоге командир отряда ротмистр Архипов обнаружил, что проволока соединялась с подземным телефонным проводом, проложенным на австрийской территории в направлении к будке, находившейся в двухстах метрах от пограничной черты. Так была предотвращена попытка перехвата наших телефонограмм. ч На представлении к награде император Николай II написал: «С такими молодцами не страшны русской армии ни враги, ни шпионы. Еще раз спасибо рядовому Беловецкому, а начальствующим лицам, воспитавшим столь преданного и верного слугу Отечества, объявляю мою искреннюю благодарность за "надзор"… и именными часами с именной гравировкой "За отличную пограничную службу"».

Бдительному пограничнику Кузьме Беловецкому был вручен пограничный знак отличия № 162.

В Заамурском пограничном округе контрразведывательная служба пограничной стражи была особенно результативной. Как правило, ею занимались офицеры, снабженные инструкциями и материалами для изучения сопредельных стран. Кроме того, все начальники разъездов, даже из солдат, непрерывно объезжающих в целях охраны прилегавшую к железной дороге 25-верстую полосу, были обязаны представлять как своему непосредственному начальнику, так и в отчетное отделение штаба округа рапорты о виденном и услышанном. В Мукдене и Куанченцзы были созданы небольшие разведывательные бюро, во главе которых поставлены офицеры, зарекомендовавшие себя способными к ведению разведки и контрразведки, знающие китайский и японский языки.

1 февраля 1912 г. была введена новая «Инструкция чинам Отдельного корпуса пограничной стражи по разведке в пограничных иностранных государствах». Чины пограничной стражи должны были оказывать содействие чинам военного ведомства по получению негласным путем необходимых сведений, касающихся соседних армий (разведка), а также по борьбе со шпионажем соседних государств (контрразведка).

Содействие выражалось «в немедленном сообщении по команде случайно полученных сведений, касающихся жизни войск иностранных государств в пограничной полосе, а равно признаков усиления деятельности их войск, в доставлении сведений по определенно каждый раз предложенным отдельным задачам, в проверке сведений, имеющихся уже в распоряжении военного ведомства, в подыскании для военного ведомства агентов».

  

Глава 3
«Кротоловы», или Как охранялись государственная и военная тайны Российской империи 

Основные направления деятельности контрразведки в преддверии Великой войны. За что германский кайзер наградил русского банкира. Коррупция в высших эшелонах власти как угроза национальной безопасности России. Институт Шиммельпфенга. Немецкая радиоразведка. Радиопередатчик -6- на Невском проспекте. Шпионы фирмы «Зингер». Дело К. А. Орбановского и В. П. Глазова. Германский след А. И. Гучкова. Журналисты и предприниматели на службе кайзера. «Кроты» в российских посольствах и представительствах. Дезинформация и первый российский фабрикант фальшивок. Изменение нормативно-правовой базы в сохранении государственной и военной тайн. Первый перечень сведений, составляющих государственную и военную тайны. Циркуляр германского Генерального штаба

К 1913 г. удалось наладить конструктивные взаимоотношения розыскных учреждений МВД с местными отделениями контрразведки. Это проявилось в совместной деятельности по выявлению лиц, оказывавших услуги иностранным разведкам. Департамент полиции в срок осуществлял специальную проверку не только тех лиц, кто устраивался на работу в КРО, но и значительного количества подозреваемых в связях с германской агентурой. Так, реальная помощь была оказана при установке 19 иностранных подданных, проживавших в зданиях Военного и Морского ведомств. Как правило, это были женщины, нанимавшиеся в семьи военнослужащих гувернантками, боннами и т. д. Большинство из них было немецкого происхождения. Статус «члена семьи» позволял им не только подслушивать разговоры офицеров, но и получать некоторый доступ к официальной корреспонденции и служебным документам. Некоторые из них, по данным контрразведки, находились в контактах с зарубежными военно-разведывательными организациями. Наружная полиция представила также списки администраций частных военно-промышленных предприятий Санкт-Петербурга и ПВО, подозреваемых в связях с германской и австрийской агентурной разведкой.

Контрразведывательные разработки иностранных шпионов велись по трем основным направлениям. Первое заключалось в организации негласного наблюдения за руководителями шпионажа и аналитическими центрами в дипломатических представительствах в столице и военных округах. Второе — в сборе компрометирующего материала о разведывательной деятельности служащих торгово-промышленных и страховых обществ. Третье состояло в предотвращении утечки сведений военно-промышленного характера путем установления контроля над деятельностью столичных корреспондентов и немецких журналистов, аккредитованных в городе.

В конце 1912 г. в поле зрения контрразведки попал директор Особенной канцелярии по кредитной части Министерства финансов Л. Ф. Давыдов. Внешним наблюдением были установлены его интенсивные контакты с опытным резидентом германской разведки Г. фон Люциусом. Встречи проходили как на нейтральной территории — в ресторанах «Медведь», «Кюба», так и в квартире Давыдова. Перлюстрация дипломатической переписки позволила окончательно убедиться в причастности высокопоставленного чиновника к военно-шпионской деятельности в пользу Германии. В письме послу Германии в России графу Ф. Пурталесу Люциус рекомендовал представить Давыдова к награде и указывал на целесообразность использования его в интересах агентурной разведки. Он писал следующее: «Вашему превосходительству известно, какие ценные сведения мы имеем благодаря этому, обыкновенно такому замкнутому человеку. Вероятно, Давыдов будет назначен директором русского для внешней торговли банка и таким образом уйдет на некоторое время с государственной службы, — но все же он останется влиятельным лицом и когда-нибудь будет министром финансов…» В 1913 г. Л. Ф. Давыдов был награжден германским орденом Королевской короны 1-го класса, вручавшимся за заслуги в общественной жизни, просвещении и благотворительности.

За несколько месяцев до начала Первой мировой войны контрразведка установила факт передачи Давыдовым Г. фон Люциусу в помещении германского посольства служебного секретного издания «К вопросу о русском золотом запасе за границей». Оно было издано Особенной канцелярией по кредитной части Министерства финансов и отпечатано в типографии штаба Отдельного корпуса пограничной стражи. Этот документ имел исключительное значение для наращивания военно-экономической мощи Германии. За несколько месяцев до начала войны германский император Вильгельм II отдал приказ о «стягивании максимума золотой наличности в страну», в реализации которого активно участвовали немецкие банкиры в России, а также представители русского финансового капитала.

Несмотря на столь веские компрометирующие факты, контрразведка не смогла предъявить Л. Ф. Давыдову обвинения в государственной измене ни накануне войны, ни в ее начале. В его неприкосновенности были очень заинтересованы представители крупной финансово-промышленной буржуазии. Они считали выгодным «заплатить миллионное жалованье… директору кредитной канцелярии Давыдову, чтобы перетянуть к себе его осведомленность и связи».

27 июля 1914 г. В. А. Ерандаков получил сообщение от начальника столичного жандармского управления, что в гостинице «Астория» разместился нелегально прибывший в город бывший германский консул в Ковно, ротмистр прусской гвардии Г. М. фон Лерхенфельд. Данные о его шпионской деятельности, полученные в этой связи от КРО Виленского военного округа, свидетельствовали, что этот визит был также связан с военно-разведывательными задачами. Через три дня фон Лерхенфельд и его заместитель по дипломатической работе в Ковно Р. А. фон Бюлов были арестованы на Финляндском вокзале в Санкт-Петербурге. Однако большинству руководителей различных немецких представительств в Петербурге, а также военным и военно-морским атташе удалось беспрепятственно и на Легальных основаниях покинуть пределы Российской империи до войны и даже после ее объявления.

Важным направлением борьбы со шпионажем стало раскрытие преступной роли представителей немецкого торгово-промышленного сословия, которые осуществляли сбор информации оборонного значения путем разведки в частном и казенном секторах военной экономики. Прежде всего, речь шла о предприятиях военно-промышленного комплекса и страховых обществах. Особое внимание российских контрразведчиков привлекла деятельность справочной конторы «Институт Шиммельпфенга». В марте 1912 г. разведка и контрразведка Киевского военного округа докладывала руководству Особого делопроизводства ГУ ГШ, что Германия осуществляет целенаправленную шпионскую деятельность под видом коммерческой деятельности пяти отделений этой фирмы. Комплекс розыскных мероприятий по линии контрразведки позволил выяснить, что общее руководство разведывательной деятельностью российских филиалов «Института Шиммельпфенга» осуществлялось главным управлением в Берлине, штат которого состоял более чем из 500 служащих.

Усилиями городской и окружной контрразведки была установлена оргструктура этой организации. Российские контрразведчики доказали, что столичная справочная контора является центральной резидентурой, в подчинении которой находятся отделения в Москве, Одессе, Риге и Варшаве. Отделения располагали большой сетью осведомителей из числа работников артиллерийских, оружейных, судостроительных заводов и страховых обществ, а также почтово-телеграфных отделений. Контора внимательно изучала оборонные объекты столицы, получая от германского правительства регулярные субсидии. Собранный материал позволил инкриминировать администрации «Института Шиммельпфенга» участие в военно-промышленном шпионаже. 21 июля 1914 г. Особое делопроизводство Отдела генерал-квартирмейстера Главного управления Генерального штаба разослало письменный приказ о закрытии всех филиалов конторы, а ротмистр В. В. Сосновский передал градоначальнику столицы распоряжение о ее безотлагательном закрытии.

Наряду с администрацией компании «Институт Шеммельпфенга» под наблюдение контрразведки попали правления других военно-промышленных объединений России, руководящие позиции в которых занимали подданные Германии. Это были такие компании, как «Тильманс и К», «Герц Карл», «Русское общество для изготовления снарядов и военных припасов», «Общество Тульских меднопрокатных и патронных заводов» и др. Материалы контрразведки указывали, что наряду с этническими немцами в составе правления находились известные представители российского делового мира. Агентурный материал подтверждал связь некоторых из них с германской разведкой.

Однако в силу ряда причин результаты расследования не были доведены до логического конца. Прежде всего, в условиях предвоенного времени аресты могли инициировать шовинистические антинемецкие настроения определенных слоев общества. Результатом неосторожной политики правительства вполне мог стать экономический кризис. Наконец, следовало учитывать, что отдельные предприниматели занимали привилегированное положение в структурах государственной власти и пользовались особым расположением членов императорской фамилии.

Эта «неприкосновенность» компенсировалась успешной работой по разоблачению шпионов среднего звена и их соучастников из числа русского населения. Так, если в 1910 г. контрразведкой округа по подозрению в шпионаже было зарегистрировано 5 германских подданных, то к сентябрю 1912 г. на оперативном учете контрразведки состояло 59 немцев, «подлежащих личному обыску, обыску квартиры, где проживает, и административной высылке». В январе 1913 г. количество подозреваемых в шпионаже в пользу Германии составило 111 человек, из которых 20 проживало за пределами Российской империи. Кроме того, велась разработка 12 шведских, 8 австро-венгерских и 7 японских разведчиков.

7 июля 1914 г. в окружную контрразведку поступило срочное сообщение из Особого делопроизводства Огенквар ГУ ГШ о том, что служащие торговой кампании «Зингер и К°» получают из бременского бюро «Поставщик международных известий» письма с предложениями сообщать сведения, касающиеся вооруженных сил России. В результате целого комплекса розыскных мероприятий была раскрыта широкая шпионская сеть, состоявшая из коммерческих представителей фирмы в уездах Петербургской губернии, и установлена методика ее деятельности. Однако к началу войны русская контрразведка не располагала всеми сведениями о шпионаже служащих фирмы «Зингер» для привлечения их к судебной ответственности. Только спустя год после начала военных действий удалось перехватить циркуляр помощника директора компании О. О. Кельвина на имя всех заведующих ее магазинами в Петрограде с предписанием собирать сведения военно-технического характера на оборонных предприятиях города. Этот документ стал неопровержимой уликой.

В результате были арестованы резиденты германской агентурной разведки О. О. Кельвин и Т. Р. Грасгоф, служивший управляющим гельсингфорским отделением компании. На предварительном следствии им инкриминировалось участие «в сообществе… для содействия Германии и ее военным против России планам всеми средствами, в том числе и путем шпионажа».

Любопытно, что в предвоенные годы при отсутствии достаточной фактической базы о причастности к шпионажу российская контрразведка практически не пользовалась такой превентивной мерой, как административная высылка подозреваемых немцев и их пособников. Очевидно, причины отказа от этой меры крылись в экономической нецелесообразности, недостатке бюджетных средств и дипломатическом прикрытии обрусевших немцев. Первая явилась закономерным итогом долговременной протекционистской политики царского правительства в отношении немецких предпринимателей и колонистов. Налоговые льготы, права на развитие промыслов и приобретение недвижимости настолько расширили долю участия Германии в частном секторе российской экономики, что в 1914 г. П. Н. Дурново прямо заявлял «об абсолютной беспомощности и бесперспективности российского производства и сельского хозяйства без участия в них немецкого торгово-промышленного сословия».

В России отсутствовала система целевого кредитования принудительного выезда иностранцев. Выдворяемые за пределы страны получали только свидетельство на беспрепятственный проезд, а покидать страну должны были самостоятельно. В результате разоблаченные разведчики имели возможность не только не доезжать до государственной границы, но и возвращаться к прежнему роду занятий.

Наконец, серьезным препятствием для высылки являлась сама специфика двойного подданства подозреваемых в шпионаже немцев. Согласно немецкому законодательству с 1913 г. все немцы, проживавшие за пределами своей страны, и их потомки автоматически приобретали германское подданство. Поэтому каждый из них мог рассчитывать на поддержку дипломатических представителей Германии, и во избежание международных осложнений высылка становилась крайней и весьма нежелательной мерой воздействия.

Только после начала боевых действий в июле-сентябре 1914 г. прошла депортация подозреваемых в военном шпионаже членов акционерных компаний во внутренние губернии России. Так, из 25 членов акционерного общества «Артур Коппель» 23 германских подданных были высланы во внутренние губернии России и за границу.

Столица Российской империи — г. Санкт-Петербург по праву считался морской столицей России. Здесь были сосредоточены не только все центральные учреждения Морского ведомства, но и предприятия, связанные с ним. Поэтому охрана военно-морских секретов России перед войной становилась одной из приоритетных задач российской контрразведки. После хищения «Малой судостроительной программы» 1907 г. особое внимание контрразведки было сосредоточено на постановке внутренней агентуры на кораблях Балтийского флота, а также в учреждениях и предприятиях Морского ведомства.

В конце 1913 г. по каналам российской военной разведки была получена информация из Вены о состоявшемся 16 ноября в Вене совещании высших представителей Военного ведомства Австро-Венгрии. На этом совещании была заслушана аналитическая записка с кратким описанием характерных приемов германской и австрийской разведки. В ней отмечалось, что все усилия добыть секретные данные о состоянии русского Балтийского флота «остались пока почти безрезультатными, вследствие невозможности завязать необходимые связи в соответствующих военно-морских сферах…».

Свидетельством вклада российских контрразведчиков в сохранение государственной и военной тайны в Морском ведомстве может служить оперативная комбинация столичных и владивостокских контрразведчиков по разоблачению и задержанию директора «Путиловских верфей» К. А. Орбановского. Еще перед началом войны российские разведчики в Германии добыли сведения б том, что К. А. Орбановский намеревается вывезти через Приморье за границу секретные документы. Эта информация была срочно передана во Владивосток. Операцией по ликвидации немецкого агента руководил бывший помощник начальника петербургского КРО ротмистр А. А. Немыский. 16 сентября 1914 г. Орбановский был задержан в гостинице «Версаль». Его задержали «с поличным». При аресте в качестве компрометирующего материала у него были изъяты следующие документы: судостроительная программа от 1912 до 1930 г., технические условия на поставку предметов из стали, выдержки технических условий русского морского министерства за 1913 г., перечень материалов, необходимых для Ижорского завода, технические условия на поставку изделий из кованной стали, технические условия для поставки металлического сплава — антимона на Санкт-Петербургский патронный завод. Эти документы были предназначены для передачи руководству крупнейшей в Приморском регионе германской резидентуры торговой фирме «Кунст и Альберс».

Наряду с частными и казенными предприятиями военно-промышленного комплекса в сфере особого внимания российских контрразведчиков оказались крупные страховые общества. В результате «внутреннего освещения» деятельности крупнейшего российского страхового общества «Жизнь» были получены косвенные улики о причастности ее служащих к шпионажу. Так, сын директора общества В. П. Глазов являлся бывшим артиллеристом германской армии и состоял членом пангерманского общества «Главный союз немецкого флотского общества за границей». Ф. К. Адам состоял в аналогичной организации «Пальма», О. Г. Зейме находился в близких отношениях с германским военно-морским агентом Позадовским-Вернером. Шпионская деятельность членов общества была хорошо законспирирована. Они внимательно следили за новыми сотрудниками и в случае малейшего подозрения принимали все меры, чтобы избавиться от них. Так, внедренный в страховое общество агент контрразведки Яновский уличил их в шпионстве, но они разоблачили его и обвинили в мошенничестве. В результате разоблаченный агент был осужден и отправлен в арестантские роты. Шпионскую деятельность служащих общества «Русь» удалось локализовать лишь после объявления мобилизации в Германии, когда циркуляром В. Ф. Джунковского все немецкие подданные — мужчины в возрасте от 18 до 45 лет объявлялись военнопленными и подлежали аресту и высылке. В частности, был арестован и выслан в Вятскую губернию помощник управляющего В. П. Глазов.

Другим предприятием, которое подозревалось КРО в принадлежности к шпионажу в пользу Германии, было страховое общество «Россия». Накануне войны агентурным путем была установлена связь председателя общества с немецкой дипломатической миссией. Секретные сотрудники столичной контрразведки установили, что в квартире, принадлежавшей директору страхового общества, на 12-й линии Васильевского острова проживает офицер германского рейхсвера, вице-консул германского посольства Э. Ферстер. Деятельность страхового общества «Россия» была приостановлена только после начала предварительного следствия в отношении председателя общества А. И. Гучкова, который обвинялся «в содействии противнику через перестраховочные конторы».

Не менее важным направлением работы контрразведки в предвоенный период явилось наблюдение за деятельностью корреспондентов столичных печатных изданий, а также журналистов иностранных газет, аккредитованных в Санкт-Петербурге. В контрразведывательных подразделениях столицы и военных округов специалистов в области журналистики попросту не было. Здесь особую активность проявляли сотрудники охранного отделения Департамента полиции. Основное внимание было сосредоточено на газетной продукции радикального толка. Однако нормы административно-правового воздействия на нарушителей — штрафы, изъятие номеров и даже временное закрытие газет — были неэффективными. Главный цензор Российской империи А. В. Бельгорд вспоминал впоследствии: «…Арестовать газету можно было лишь после выпуска ее из типографии… Даже если в статьях содержались признаки преступлений, мы были лишены возможности помешать частичному распространению этих газет». Явно недостаточный контрразведывательный контроль за сохранением государственной и военной тайны в печати во многом обусловил такое положение, когда в периодической печати появлялись статьи, содержащие информацию государственной важности.

Отсутствие системного агентурного освещения деятельности издательских домов столицы не позволяло реализовать мероприятия по установлению поставщиков сведений, составляющих государственную и военную тайну, а также их покупателей, которые действовали от имени редакции. Лишь в конце 1913 г. директор Департамента полиции С. П. Белецкий обратился к градоначальнику Петербурга с предложением отдать распоряжение начальнику Отделения по охране общественной безопасности и порядка о создании «газетной агентуры» в редакциях городских газет, «возбуждающих наибольшие подозрения в смысле противозаконного добывания и разглашения официальных документов…».

Более квалифицированно контрразведывательное наблюдение велось за представителями иностранной прессы. Так, из аккредитованных в столице германских журналистов в активной разработке находились Анна фон Аурих, Ю.-А. Полли-Полячек и 3. Гей.

Российские контрразведчики установили, что их основная работа заключалась в вербовке негласных информаторов в издательствах столицы, центральных органах законодательной и исполнительной власти, Государственной думе Российской империи и городской думе столицы, а также в сборе сведений оборонного характера, опубликованных в городских газетах. 2 января 1912 г. начальник окружной контрразведки ротмистр В. В. Сосновский информировал начальника городской контрразведки подполковника В. А. Ерандакова, что «госпожа фон Аурих, весьма осведомленная в военных делах, получила не так давно награду от императора Вильгельма, приуроченную к периодическим сообщениям сведений о России».

Ранее, в сентябре 1910 г., в поле зрения политической полиции попал некий «доктор Поль», который по сведениям, поступившим в Департамент полиции, «состоит агентом иностранной державы и в целях военного шпионажа входит в тайные сношения с чинами различных ведомств». Проверка личности подозреваемого установила, что «доктор Поль» в действительности являлся подданным Германии Юлиусом-Адрианом Полли-Полячеком. Он действительно имел свободный доступ на заседания Государственной думы и Госсовета в качестве иностранного корреспондента. В целях сохранения в тайне законотворческих инициатив депутатов, касающихся внешней безопасности государства, начальник столичного охранного отделения М. Ф. фон Коттен наложил запрет на посещение им законодательных органов власти. Полли-Полячек обратился с жалобой на имя П. А. Столыпина, который распорядился о немедленном снятии всех ограничений с его журналистской деятельности, наложив резолюцию: «Я его знаю, — что это за история?» Несмотря на то, что к этому времени Департамент полиции располагал сведениями о тесных контактах Ю. А. Полли-Полячека с уже упомянутым германским шпионом Э. П. Унгерном фон Штернбергом, товарищ министра внутренних дел П. Г. Курлов был вынужден отдать приказ о допуске его к освещению работы российского парламента.

В 1913 г. было аннулировано право беспрепятственного посещения заседаний Государственного Совета представителем немецкого телеграфного агентства 3. Геем. Контрразведывательные органы смогли лишь воспрепятствовать осуществляемому им сбору информации государственного значения, а вот привлечь его к судебной ответственности за шпионскую деятельность не удалось. В июле 1914 г. 3. Гей, как запасной офицер немецкой армии, получил официальный отзыв из Генерального штаба и беспрепятственно покинул пределы России.

Разведка и контрразведка иностранных государств стремилась проникнуть в государственные тайны России, используя своих агентов — «кротов» в посольствах и зарубежных представительствах Российской империи. Они в полной мере использовали неудовлетворительное состояние охраны в российских посольствах, а также порядки, царившие в них. Борьба с «кротами» также постепенно становилась важной составной частью контрразведывательной деятельности. В ней активно участвовали российские военные разведчики. Прежде всего, это были военные и военно-морские атташе, аккредитованные в Германии, Австро-Венгрии и Турции.

Так, в феврале 1911 г. в Берлинском посольстве усилиями российских разведчиков, военного агента в Швейцарии Д. И. Ромейко-Гурко и военного агента в Германии А. А. Михельсона, был разоблачен многолетний немецкий агент Юлиус Рехак, работавший старшим канцелярским служителем. «На его обязанности, — докладывал полковник Михельсон, — лежала уборка в помещении канцелярии посольства, покупка и выдача письменных канцелярских принадлежностей, отправка почты, заделка курьерской почты, сдача и получение этой почты на вокзалах. Юлиус является комиссионером в каких угодно делах. Его осведомленность поразительна. Практически во всех учреждениях и заведениях у него были свои доверенные лица. Он мог достать билеты на железную дорогу или в театр, когда они были уже распроданы, получить беспошлинно с таможни вещи или переслать их». Немецкие власти, и в особенности полиция помогали своему агенту во всем, и это позволило ему создать блестящий имидж у чинов посольства и высоких российских путешественников. У него на руках находились все ключи от помещения канцелярии посольства. Во время уборки, и особенно ночью они находились полностью в его распоряжении. Очевидно, Юлиус работал не один, поскольку вся прислуга была из немцев. Однако уволить его и, тем более, арестовать оснований не было, поскольку информация была получена от российского военного агента в Швейцарии.

Попытки внедрить своего человека в состав обслуживающего персонала российского посольства в Турции, по свидетельству военного агента А. Н. Щеглова, неоднократно предпринимали спецслужбы младотурецкого правительства. Однако эти попытки успешно парировались действиями одного из самых опытных российских разведчиков. В конечном итоге была предпринята попытка отравления Щеглова, которая не удалась только благодаря своевременному вмешательству российских врачей.

Общей бедой в работе российских заграничных представительств была халатность. Военный агент в Париже граф А. Игнатьев вспоминал: «В Париже опасность раскрытия военной тайны начиналась с момента отправки бумаг дипкурьером. По издавна установленному порядку переписка, упаковка и отправка на вокзал дипломатической почты производилась не русскими людьми, а французами. Во время моей службы этим занимался некий Шлаттери, говоривший немного по-русски. По счастливой случайности К. М. Нарышкин, исполняющий когда-то должность советника посольства, обратил мое внимание на слишком долгий срок, который требовался Шлаттери для переезда от здания посольства до вокзала». По мнению Нарышкина, это время использовалось Шлаттери для перлюстрации нашей дипломатической почты французскими властями. Для пресечения этого были приняты весьма эффективные меры: почта привозилась и вручалась Шлаттери собственноручно военным агентом лишь за несколько минут до отхода поезда.

Для борьбы с «кротами» Главное управление Генерального штаба приняло следующие меры. Был изменен порядок хранения секретной документации. Военным агентам за границей был разослан специальный циркуляр, в котором подробно разъяснялось, что их квартиры не пользуются правом экстерриториальности, и поэтому шифры, коды и секретные дела военной агентуры строго предписывалось «хранить в соответствующих помещениях посольств, миссий и генеральных консульств, и отнюдь не в своей квартире, хотя бы и в секретных несгораемых хранилищах». Одновременно военным агентам было предложено заменить всех вольнонаемных слуг русскими подданными, военнослужащими, лучше всего из состава нижних чинов полевой жандармерии. При этом все расходы на командировку и содержание оплачивались совместно Генеральным штабом и военными агентами. Кроме этого, было разослано уведомление военным агентам о конкретных примерах ненадежности частной прислуги, которое включало, в частности, нижеследующее.

«1. Стремление прислуги точно выяснить, кто посещает военного агента и с какой целью, хотя это не вызывалось требованием службы.

2. Рытье в бумагах, брошенных черновиках и т. д.

3. Вхождение более частое, чем это нужно при шифровке бумаг.

4. Пропажа ключей от секретных шкафов».

Все изложенное сообщалось для сведения и принятия мер предосторожности даже от прислуги, вывезенной из России и уже давно состоящей на службе.

Однако на деле это предупреждение оказалось малодейственным, и некоторые представительства России за рубежом крайне неохотно предоставляли необходимые помещения для хранения секретных документов и сопротивлялись принятию необходимых мер предосторожности. Нижние чины из состава полевой жандармерии появились далеко не у всех агентов, поскольку не каждому было по карману содержание их за свой счет.

Одним из средств нейтрализации деятельности разведки противника являлась его дезинформация. Это составная часть общей военной стратегии любого государства. Идея о необходимости наладить в ГУ ГШ фабрикацию фальшивых документов была высказана в 1905 г. ротмистром В. П. Никольским. «Значительным подспорьем для ведения негласной разведки, — писал он, — является порядок, принятый в некоторых государствах, где особо назначенные лица предлагают и выдают иностранцам сфабрикованные сведения и документы, получая за них деньги, которые расходуются на содержание личного состава. Кроме материальных выгод подобная организация направляет деятельность иностранных агентов в желательном для нас направлении и тем самым как бы несколько гарантирует от посягательства на наши тайны и в то же время показывает, что именно иностранцы не знают про нас».

По мнению опытных аналитиков ГУ ГШ, этим достигалось следующее.

«1. Введение в заблуждение вероятного противника и во всяком случае внесение элемента некоторой неуверенности в его работу по подготовке к войне, могущего внести нерешительности путаницу в его решения в критическую минуту.

2. Ослабление разведки вероятных противников путем оттяжки части средств на негодные цели.

3. Возможность усиления разведки продавцам фальшивых документов за счет покупателя».

Особое делопроизводство ГУ ГШ считало, что столь «существенные выгоды, достигаемые таким путем, являются причиной того, что наши западные соседи стремятся широко использовать его против России». Вопрос о применении этого приема российскими спецслужбами поднимался неоднократно. Однако всякий раз это дело сталкивалось с серьезными трудностями, главная из которых заключалась в составлении самих фальшивых документов. Нужны были специалисты, которые могли бы придать им правдоподобие. От них требовалась тщательная продуманность и систематичность, устранение из них элементов явной недостоверности и фантастичности. Возложить эту задачу предполагалось на учреждение, которое ведало оперативной частью ГУ ГШ. Однако трудность заключалась в том, что соответствующее оперативное подразделение ГУ ГШ не имело для осуществления этой задачи «ни времени, ни рабочих рук», отсутствовали необходимые специалисты и в органах контрразведки. Российские контрразведчики считали наипростейшим решением вопроса сбывание за границу устаревших документов с изменением в них лишь дат и подписей, а также неосуществленных проектов.

Перед Первой мировой войной лучшими специалистами по дезинформации противника считались спецслужбы Германии и Франции. В конце октября 1912 г. руководство Особого делопроизводства ГУ ГШ запросило военного агента во Франции А. А. Игнатьева об аналогичных мероприятиях, проводимых французами в данном направлении. 20 ноября 1912 г. Игнатьев доносил своему руководству, ссылаясь на «самый достоверный источник», следующее:

«1. Продажу фальшивых документов провокационным путем французы практикуют так: крупных работ и печатных документов французы не фабрикуют, а продают фальшивые письма, официальные бумаги, описание материальной части, словом, по мелочам. 2. Подлинные документы составляет разведывательное отделение Генерального штаба, привлекая артиллерийское и инженерное управления. Все сбываемые сведения носят отрывочный случайный характер».

По мнению российских аналитиков, у французов отсутствовал серьезный подход к фабрикации фальшивых документов. Получить же аналогичную информацию из Германии не удалось. Очевидно, эти обстоятельства не привели руководство ГУ ГШ к принятию практических решений по данному вопросу. Дезинформация вероятного противника не стала в предвоенный период составной частью деятельности контрразведывательных органов Российской империи. К этому они вернулись во время Первой мировой войны, а в 1920-е гг. один из самых опытных российских контрразведчиков В. Г. Орлов станет самым известным «фабрикантом» антисоветских фальшивок.

Обеспечение национальной безопасности Российской империи настоятельно требовало изменения правовой базы борьбы со шпионажем. Этот процесс нашел свое практическое выражение в принятии серии нормативно-правовых актов, первым из которых стал Закон от 5 июля 1912 г. История его принятия такова. Уже в начале 1911 г. по инициативе начальника разведочного отделения штаба Варшавского военного округа Н. С. Батюшина и подполковника А. С. Резанова был разработан законопроект о борьбе с военным шпионажем. Объяснительная записка к документу свидетельствовала о серьезном отставании Уголовного Уложения от зарубежных аналогов, значительно облегчавших борьбу со шпионажем. Итогом этой законотворческой деятельности явилось принятие 5 июля 1912 г. «Закона об изменении действующих законов о государственной измене путем шпионства». Новый закон предусматривал ответственность виновного не только за опубликование или сообщение правительству или агенту иностранного государства секретных сведений, но и за «способствование» в сборе как секретной, так и несекретной информации о национальной безопасности России. Статья 111 Уголовного Уложения предусматривала ответственность за продажу иностранной державе «долженствующих сохраняться в тайне изобретений, касающихся военной обороны» и наказание каторгой на срок не свыше восьми лет.

Однако отдельные категории иностранных подданных не подпадали под новые нормы закона. Прежде всего, к ним относились представители генеральных штабов иностранных государств, пожелавшие ознакомиться с состоянием боеспособности сухопутных и военно-морских сил, военно-промышленными объектами, прибывшие с официальными визитами в Россию, а также военные и военно-морские атташе, осуществлявшие «легитимную» разведывательную деятельность.

Практически одновременно с этим были приняты меры к сохранению государственной тайны в печати. С этой целью 26 октября 1912 г. на заседании Совета министров был рассмотрен «Перечень сведений по военной и военно-морским частям, оглашение коих в печати запрещалось». Этот нормативный акт был утвержден 29 ноября и содержал восемь ограничений в военной, военно-морской и военно-промышленной областях. Он должен был обеспечить сохранение государственных секретов, касающихся обороны. В частности, запрещалось опубликование сведений:

а) о боевой готовности армии и флота;

б) о ходе ремонтных работ на судах флота, а также о вооружении, боевых и морских качествах строящихся и намеченных к постройке судов;

в) об усилении работ на заводах по изготовлению заказов Военного и Морского ведомств.

Через год Совет министров признал необходимым продление срока действия перечня до конца 1914 г. и пересмотра некоторых его статей. Во исполнении распоряжения Совета министров под руководством начальника Главного управления по делам печати МВД было проведено специальное совещание, принявшее несколько видоизмененный «Перечень», в котором принципиальные позиции были изложены в более точной редакции. 13 января император Николай II утвердил этот обновленный документ. За месяц до начала войны были опубликованы еще два перечня, которые предназначались к введению в действие в условиях предмобилизационного периода.

Одновременно с этим была ужесточена ответственность военнослужащих за совершение преступлений, связанных с государственной изменой и военным шпионажем. Так, за преступления, связанные с разглашением государственных тайн, вместо определенного законом наказания каторгой на срок не свыше восьми лет для гражданских лиц военным полагалась бессрочная каторга.

Однако модернизация нормативно-правовой базы борьбы со шпионажем, как, впрочем, и сама организация контрразведывательных органов, проводилась с опозданием. Она сильно отставала от требований времени. Органы государственной власти оказалась не в состоянии надёжно обеспечить национальную безопасность Российской империи. В России отсутствовала разработанная и утвержденная государственная доктрина борьбы со шпионажем. Число возбужденных дел по обвинению в шпионаже было сравнительно невысоким. Еще меньше было осужденных. Для сравнения заметим, что в Германии за период 1910-1914 гг. было арестовано 943 человека, в Австро-Венгрии же только в 1913 г. было арестовано 500 человек.

Доминантой политического розыска в Российской империи оставалась борьба с революционным терроризмом и ростом политической оппозиции к существовавшей власти. Однако сотрудники Департамента полиции продолжали игнорировать информацию о связях российских революционеров и представителей оппозиции с агентурой иностранных государств.

Военно-политическое руководство страны не сумело извлечь уроков из печального опыта Русско-японской войны, когда японская разведка сумела во многом обеспечить победу своей страны над более сильным северным соседом. Военное ведомство продолжало делать ставку на отработанный аппарат внешней разведки. Представители крупного торгово-промышленного и финансового капитала не были заинтересованы в создании еще одной сильной спецслужбы, которая могла бы стать реальной опорой самодержавия. Малочисленность опытных кадров, отсутствие достаточного профессионального опыта и крайне малое лимитированное финансирование приводили к тому, что многие мероприятия оказывались ограниченными, несвоевременными и малоэффективными. Военно-морская контрразведка была самым молодым подразделением российских спецслужб, однако именно она сумела эффективно обеспечить тайную разработку и строительство сверхдредноутов Балтийского флота. Российская контрразведка сумела в короткий срок перенять все лучшее из тактических приемов полиции и выработать свои методы борьбы с иностранным шпионажем, апробировать которые пришлось на фронтах будущей войны. Накануне большой войны российские контрразведчики сумели организовать противодействие шпионажу, нейтрализуя деятельность иностранной агентуры в силу своих возможностей.

Поражение России в Русско-японской войне нарушило геополитический баланс сил в Европе в пользу центральных держав. Воспользовавшись этим, Австро-Венгрия провела аннексию Боснии и Герцеговины. Русский Генштаб и Военное министерство тревожили сведения разведки об увеличении численности армий основных будущих противников — Германии и Австро-Венгрии. В конце 1913 г. резко обострились российско-германские отношения. В германской прессе началась активная антироссийская кампания, которая получила название «газетной войны». Российские аналитики расценивали это как психологическую подготовку к грядущей войне.

Российские контрразведчики в это время отмечали установку германских и австрийских спецслужб на выполнение задач разведывательно-диверсионного характера. 9 июня 1914 г. генеральный советник германской армии доктор Фишер подписал циркуляр Генерального штаба, предписывающий немецким военным агентам организовать уничтожение «неприятельских фабрик, заводов, важнейших военных и гражданских сооружений». Циркуляр предлагал озаботиться возбуждением забастовок, «истреблением судов, зажиганием запасов сырья, лишением больших городов электрической энергии, запасов топлива и провианта». Для этого предусматривались специальные военные кредиты, размещенные в банках Швеции, Норвегии, Швейцарии и США. Необходимое техническое обеспечение военные агенты должны были получить контрабандным путем. Однако свое реальное практическое применение циркуляр получил лишь с началом Первой мировой войны. Российской контрразведке предстояло пройти сложный период становления на полях сражений и в тылу.

  

Глава 4
Тайные общества, масоны и русская контрразведка  

Тайные общества на Балканах. «Черная рука», «Млада Босна» и спецслужбы Сербии. «Здесь в меня бросают бомбы». Хронология Сараевского убийства. Масонский фактор в политической истории России. Материалы Департамента полиции и меморандум графа В. Н. Ламсдорфа. Полковник фон Мец и Л. П. Ратаев. Миссия асессора Алексеева и П. А. Столыпин. Масоны в МВД. Масонство и сепаратизм в Финляндии и Украине. Барон Г. И. Ностиц. «Медовая ловушка» для русского разведчика. Масоны на Балканах. В. А. Артамонов и Н. М. Потапов. Младотурецкая революция и масоны. Проблемы национальной безопасности России. Краткая историческая справка «Масоны и Коминтерн»

В конце июня 1914 г. разгорелся очередной австро-сербский конфликт. Австрийский император доживал свои последние годы. В политической жизни Австро-Венгрии все большее значение приобретал его племянник, наследник престола эрцгерцог Франц Фердинанд. Его планы были направлены на укрепление былого могущества Габсбургской империи. В 1913 г. император Австро-Венгрии назначил наследника престола генеральным инспектором вооруженных сил. На Франце Фердинанде лежала ответственность за боеготовность армии и флота, поэтому он периодически проводил смотры и маневры сухопутных войск и флота.

Летом 1914 г. местом проведения очередных маневров армии стала Босния. Обстановка в этой провинции Австро-Венгрии была сложной. Аннексия Боснии и Герцеговины спровоцировала резкий рост радикально-националистических настроений среди местных сербов и части мусульман. Они создали националистическую организацию «Млада Босна», которая стояла на радикальных националистических позициях. Боснийских радикалов поддерживали ультранационалистические круги в Белграде. Центром и движущей силой этих кругов являлась тайная организация сербских офицеров «Черная рука» во главе с руководителем сербских спецслужб полковником Драгутином Дмитриевичем.

«Черная Рука» была создана в 1911 г. группой радикально настроенных молодых сербских офицеров, большинство из которых ранее состояли в других националистических организациях «Народна одбрана» и «Омладина». Главной целью этой организации было объединение всех сербов в рамках единого государства и создания Великой Сербии. «Черная рука», или другое название — «Объединение или смерть», являлась тайным обществом и была очень хорошо законспирирована. Ее члены были приверженцами методов революционной борьбы, под которыми подразумевался, прежде всего, террор по отношению к «противникам сербской идеи». К последним относились высокопоставленные представители австро-венгерской монархии. В период с 1911 по 1914 г. руководителями «Черной руки» было организовано шесть покушений на видных сановников Австро-Венгрии.

В свою очередь власти Австро-Венгрии через свою агентуру внутри сербских националистических организаций были хорошо осведомлены о террористических планах последних. Венгерские спецслужбы знали немало «секретов» сербских националистов, поэтому для них не было новостью, что против эрцгерцога что-то замышляется. В марте 1914 г. стало известно, что в июне Франц Фердинанд прибудет на маневры двух военных корпусов в Боснию. Сербская разведка считала, что эти маневры явятся подготовкой к нападению на Сербию. «Млада Босна» вынесла эрцгерцогу смертный приговор как врагу славянства и приступила к подготовке покушения. Исполнителями были назначены гимназист Гаврила Принцип и Неделко Чабринович. Оружием и необходимой информацией их снабдила «Черная рука».

План покушения не был тайной в Сербии. Об этом часто и охотно говорили в кафе боснийские эмигранты, а сербский посланник в Вене даже предупредил австрийского министра Билинского, в ведении которого находились территории Боснии и Герцеговины. Однако это предостережение было оставлено без внимания. Разведывательное бюро австрийского Генерального штаба было также информировано о подготовке покушения на Франца Фердинанда. Об этом знали начальник Генерального штаба Конрад фон Гетцен-дорф и сам император Франц-Иосиф.

Сербское правительство знало о заговоре и не одобряло его. Оно опасалось его последствий, потому что сербская армия не оправилась от балканских войн, а в России не была завершена реорганизация армии. 3 июня русский военный агент в Сербии полковник В. А. Артамонов докладывал в Главное управление Генерального штаба: «После трех кампаний Сербия истощена материально и в финансовом отношении, поэтому всякого рода осложнения, и тем более военные действия для нее крайне нежелательны…»

Существует версия, что российская военная разведка и дипломатическая служба были не просто осведомлены о готовящимся покушении, но и своими действиями подталкивали к его совершению. Основанием для этого предположения являются показания Драгутина Дмитриевича в суде, что «двое русских знали о подготовлявшемся заговоре». На самом же деле после свидания германского кайзера Вильгельма II и эрцгерцога Франца Фердинанда в Конопиште начальник сербской разведки полковник Дмитриевич получил секретное сообщение от российского Генерального штаба, что русское правительство имеет точные сведения о характере и цели этого свидания. Германия одобрила план нападения Австро-Венгрии на Сербию и ее оккупации, обещая ей свою помощь и поддержку. В действительности российские дипломаты доносили, что в Конопиште обсуждался вопрос об отношении Румынии к Четвертному союзу.

В конце июня 1914 г. эрцгерцог Франц Фердинанд и его супруга отправились в Сараево, где их ждали готовые к маневрам части императорской армии и высшие чины местной бюрократии. Жена эрцгерцога Карла, будущая императрица Зита, вспоминала, как, находясь у них в гостях в 1913 г., Франц Фердинанд в разговоре с ними без всякого повода неожиданно произнес: «Должен вам кое-что сказать. Меня… меня скоро убьют». Маневры 15-го и 16-го корпусов, размещенных в Боснии и Герцеговине, прошли благополучно, и 28 июня Франц Фердинанд намеревался прибыть в Сараево. Дата была выбрана очень неудачно. В этот день сербы отмечали Виндован — годовщину битвы на Косовом поле, где сербское войско было разбито турками. Эта была национальная трагедия Сербии.

Генерал-губернатор Боснии и Герцеговины Оскар Потиорек не испытывал никаких опасений за жизнь наследника австрийского престола. Он был убежден, что в его провинции все спокойно, и жизни наследника ничего не угрожает. Утром 28 июня, осмотрев казармы местного гарнизона, наследник престола с супругой в сопровождении генерал-губернатора Потиорека, мэра Сараево Чурчича и небольшой свиты направились в муниципалитет, где должен был состояться прием в честь высоких гостей. Программа визита не была секретной, поэтому члены группы «Млада Босна» успели подготовиться и занять места на улице вдоль пути следования кортежа. Первый боевик Мухаммед Мехмедбашич оробел и не бросил бомбу, которая лежала у него в кармане. Другой террорист, Неделко Чабринович оказался решительнее. Он метнул гранату в машину эрцгерцога, которая двигалась в составе кортежа со скоростью 20 км/час. По одним сведениям, она отскочила от крыши автомобиля, сложенной «гармошкой»: из-за жаркой и солнечной погоды эрцгерцог ехал в открытом автомобиле. По другим сведениям, Франц Фердинанд рукой отбил бомбу, после чего та взорвалась, срикошетив от крыши. Несколько человек, ехавших на задних машинах, получили ранения. Чабринович был тут же арестован, а кортеж продолжал свой путь.

Наследник престола был не напуган, а просто взбешен. Прибыв в муниципалитет, он обрушился с гневом на мэра Сараево: «Господин бургомистр! Я приехал в Сараево с визитом — а здесь в меня бросают бомбы! Это возмутительно! Ладно, теперь можете говорить». Чурчич, с трудом собравшись, дрожащим голосом произнес заготовленную приветственную речь. Эрцгерцог понемногу успокоился, и казалось, что самое страшное позади и опасность миновала. Затем наследник решил, что дальнейший маршрут будет изменен. Вместо посещения местного музея он решил навестить раненного бомбой Чабриновича.

Однако водителя автомобиля забыли предупредить, и тот, в соответствии с прежним маршрутом, повернул на набережной направо. Потиорек закричал шоферу, чтобы тот остановился и вернулся на набережную. Автомобиль затормозил и оказался в метрах двух от места, где стоял другой член «Млада Босны» — 19-летний Гаврила Принцип. Он еще не знал, чем закончилось покушение Чабриновича, и совершенно случайно оказался лицом к лицу со своими жертвами. Офицер свиты, находившийся в машине, которая ехала за автомобилем эрцгерцога, вспоминал: «Я увидел, как молодой человек, стоявший справа от машины, поднял руку и с расстояния 5-6 шагов выстрелил в наследника».

Сам террорист находился в таком состоянии, что, как он позднее признался на допросе, стрелял, почти не целясь. Тем не менее одна из пуль Принципа разорвала аорту Софии фон Гогенберг, другая перебила шейную артерию Франца Фердинанда. Герцогиня скончалась практически моментально, воскликнув: «Боже, что случилось?!» Наследник жил несколько минут. По показаниям графа Гарраха, стоящего на подножке машины наследника, Франц Фердинанд успел крикнуть: «Соферль, Соферль! Не умирай! Живи, ради детей!» Все было кончено, и 29-го супруги отправились в свой последний путь в Вену.

На другой день после убийства в Вене царила полная растерянность. Начальник Генерального штаба Конрад фон Гетцендорф требовал немедленного объявления войны против Сербии. Его поддерживал министр иностранных дел Бертхольд. Сараевское убийство было удобным поводом для Австро-Венгрии, чтобы, разгромив Сербию, восстановить господствующее положение на Балканах. Однако премьер Венгрии Тиса выступил против, а сам император казался равнодушным. Российские разведчики сообщали из Вены, что в городе «нет никакого траурного настроения. В Пратере… повсюду играет музыка».

Убийство наследника австрийского престола обострило обстановку в мире. Австрия, заручившись поддержкой Германии, усилила нажим на Сербию. Россия выступала в поддержку сербов. Усилилось противостояние спецслужб. Контрразведывательные органы Петербургского военного округа отметили рост антинемецких настроений среди населения столицы. Одновременно активизировалась деятельность германской и австрийской разведывательных служб. По данным руководителя столичной контрразведки полковника Якубова из Генерального штаба Германии последовало указание негласной агентуре готовиться к осуществлению диверсионных актов, возбуждать антивоенные настроения среди рабочих. В сводках Отдельного корпуса пограничной охраны отмечалась активизация деятельности контрабандистов на западных границах Российской империи. Так, в Прибалтике чины пограничной стражи обнаружили несколько складов с взрывчаткой и огнестрельным оружием, предназначенных для диверсионных групп из числа немецких колонистов. Значительно увеличился поток политической контрабанды в виде антироссийских изданий националистического характера еврейского, финского и кавказского происхождения.

Российская разведка докладывала о разжигании антирусской пропаганды за границей, особенно в странах Тройственного союза.

В Турции была предпринята попытка отравления морского агента России в Константинополе капитана 1 ранга А. Н. Щеглова. На Кавказе были задержаны турецкие эмиссары, призывавшие мусульман «к новой войне против неверных под зеленым знаменем пророка». Любопытно, что двое из задержанных оказались офицерами германского Генерального штаба.

В политической истории России масонский фактор стал играть заметную роль со второй половины XVIII в. Масоны приняли активное участие в возведении на престол Екатерины II, а затем активно участвовали в выработке и практическом осуществлении политики «просвещенного абсолютизма». Его влияние заметно усилилось во время Великой французской революции. В начале XIX в. политическое масонство стало одним из действенных тайных механизмов власти в Европе. Сведения о деятельности масонских лож всегда были покрыты некой завесой секретности. Как правило, основное внимание отечественных и зарубежных исследователей обращалось на религиозно-философскую, эзотерическую и мистическую сторону их деятельности. Однако реалии политической жизни поставили вопрос о влиянии масонов на все сферы политической, экономической и духовной жизни, внутренней и внешней политики.

Проблемы обеспечения национальной безопасности включают в себя обеспечение внутренней стабильности и устойчивого развития. Участие масонов в революционном, национально-освободительном и демократическом движении не являлось секретом для правительственных кругов. Они были самыми активными и наиболее последовательными противниками последних европейских монархий.

В конце XIX—начале XX в. деятельность масонских лож становится предметом специального внимания российских спецслужб, и прежде всего, органов политического сыска, контрразведки и внешней разведки. В Особом отделе Департамента полиции МВД Российской империи масонская тема была выделена в особое производство под названием «Переписка о последователях различных сект и религиозных учений, деятельность коих носит противоправительственный характер. О масонах» и составила более 3 тыс. листов машинописных и рукописных документов. Они свидетельствовали, что российские спецслужбы серьезно стали заниматься российским политическим масонством в начале XX в., особенно после бурных событий Первой российской революции и организационного оформления либеральной оппозиции. Материалы собирались агентурным путем в заграничных командировках, посредством наружного наблюдения, а также с применением аналитических методов изучения масонской литературы и документов.

Российские органы государственной безопасности регулярно информировали руководство страны о преступной деятельности масонов, о конспиративном, заговорщическом характере организации, о связи масонства с деятелями российского революционного и либерального движения, с представителями спецслужб противников России. Российские специалисты по борьбе с масонской конспирацией вполне обоснованно отмечали недостаточность мер чисто полицейского характера для противодействия масонству. Они совершенно справедливо считали, что с масонством можно было покончить только объединенными усилиями церкви, правоохранительных органов и государственного аппарата, создав для их существования невыносимые условия и постоянно разоблачая их преступную деятельность.

29 сентября 1905 г. в Департамент полиции для расследования поступила копия письма за подписями Магистра и секретаря общества «Ложи Мезори ордена Розенкрейцеров», адресованного Николаю И. В нем говорилось, что Великий магистр «Ложи Мезори» провел собрание для обмена мнений по текущим вопросам внутренней и внешней политики Российской империи. Далее подробно излагались основные выводы и положения, содержащиеся в Заключении (Итоговом документе) этого собрания. Первым и главным было следующее: «Необходимость поддержать во что бы то ни стало начал, по коим до сих пор строилось и зиждилось благополучие и процветание империи, а именно господство православия, самодержавия и народности». «Между тем, — говорилось далее в письме, — еврейско-масонской партией, насчитывающей многих сочленов среди правящих сфер, в том числе даже особ императорской фамилии, и в тайне преследующей цель ниспровержения начал монархического и христианского, для водворения повсеместно самодержавного иудейства, были измышлены, а затем Вами утверждены некоторые законоположения и мероприятия, коими нарушается изъясненный выше исторический уклад Российской империи».

Далее назывались указ о веротерпимости, наносящий удар по государственной религии — православию, «течение дел» в Государственной думе, которое, по прогнозу авторов письма, должно перейти в руки «если не самих евреев», то «либеральной плутократии, поддерживаемой жидовскими капиталами, несмотря на кажущееся численное превосходство русского элемента, и особенно крестьянства, в Думе». По мнению авторов письма, не только Русско-японская война, но и «внутренняя смута» поддерживается «извне тем же масонством…». Обвинялись в тяжких грехах высокопоставленные сановники, среди которых назывались великий князь Алексей Александрович, «его пособник» Авелан, тут же осуждалась «трусливая и вредная политика в Финляндии князя Оболенского», Варшавского генерал-губернатора генерала Максимовича и наместника Кавказа графа Воронцова-Дашкова. Нарушенное царем обещание не заключать мира с Японией в момент, когда та полностью «изнурена», делало его в глазах народа «потворщиком лихих людей». Письмо требовало проявить больше твердости в связи с предстоящим созывом Государственной думы. Собрание предлагало провести переориентировку российской внешней политики с Германии, которая всегда являлась «исконным врагом России и всего славянства», на Англию. В отношении Австро-Венгрии высказывалось твердое убеждение, что «альфа и омега русской политики заключается в удачных действиях среди австрийских славян и на Балканском полуострове». Заканчивалось письмо кратким экскурсом-предупреждением в историю Франции, когда в XVIII в. «слепота правительства оказалась роковой как для страны, так и для царствующей династии».

Вполне возможно, что этот документ был всего лишь мистификацией ультраправых сил. «Ложа Мезори» по делопроизводству Департамента полиции не числилась. Однако ее след мелькнул еще раз в политической истории уже Советской России. В личном фонде председателя Петросовета Г. Е. Зиновьева среди писем, поступивших в его адрес осенью 1918 г., было письмо-обращение Великого магистра и секретаря «Ложи Мезори ордена Розенкрейцеров», в котором содержался призыв остановить ужасы «красного террора», захлестнувшего бывшую столицу Российской империи. Однако в опубликованных ныне материалах архивно-следственных дел российских розенкрейцеров, арестованных органами ОГПУ в Москве и Ленинграде в конце 1920-х гг., подобная ложа также не числилась.

Тем не менее заметим, что Департамент полиции оставил это письмо без всяких последствий. 3 января 1906 г. министр иностранных дел Российской империи граф В. Н. Ламсдорф направил на имя императора «Записку об анархистах». Она была навеяна событиями революции 1905 г., и в частности декабрьским вооруженным восстанием в Москве. Речь шла о материальной поддержке русских революционеров со стороны заграничных капиталистических организаций. Его информация носила сугубо служебный, государственный характер. Основываясь на информации дипломатических агентов, сведениях, поступавших по каналам российской военной разведки и контрразведки, Ламсдорф писал об особой роли, которую играло мировое масонство в дестабилизации Российской империи. Он писал, что заслуживает самого серьезного внимания международная сторона революционного движения в Российской империи, которая «выражается, прежде всего, в том факте, что оно в значительной степени поддерживается из-за границы».

Вместе с тем Ламсдорф с полным основанием считал, что поддержка российского революционного движения из-за границы оружием и деньгами «едва ли может быть отнесена за счет иностранных правительств, за исключением точно определенных, частичных случаев, как, например, поддержка финляндского движения из Швеции и, может быть, отчасти польского из Австрии». В его представлении революционное движение в России являлось проявлением общего революционного плана, сущность которого состояла «в водворении в политическом строе — республики, в экономическом — социализма и в религиозном — атеизма». Он предлагал выработать систему совместных мероприятий в организации бдительного надзора и совместной борьбы «с общим врагом христианского и монархического строя в Европе». В качестве первого шага предлагалось немедленно начать переговоры по этим проблемам с германским правительством. Ознакомившись с этим документом, Николай II наложил резолюцию следующего содержания: «Следует приступить к переговорам безотлагательно. Вполне разделяю высказанные мысли. Царское Село, 3 января 1906 г.». Однако весной 1906 г. российское правительство сменилось, и Ламсдорф ушел в отставку. Сменивший его А. И. Извольский придерживался французской ориентации и явно сочувствовал масонам, которые к 1906 г. активизировали свою деятельность.

Департамент полиции установил систематическое наблюдение за деятельностью масонских лож в Москве и Петербурге. В частности, в активной разработке негласной агентуры находился депутат Государственной думы Е. И. Кедрин. Наблюдение, установленное за ним, со временем дало весьма ощутимые результаты. Полицейские власти по своим каналам зафиксировали прибытие в Россию масонских эмиссаров ложи «Великий Восток Франции» Гастона Буле и Бертрана Сеншоля. Российская контрразведка установила их встречи с рядом лиц, подозреваемых в шпионаже.

2 апреля 1908 г. Министерство иностранных дел препроводило в Департамент полиции копию телеграммы российского посла в Париже о принадлежности к масонству гласного и князя Бебутова, которые, находясь в Париже, встречались с главарями масонства и получили от них указания о расширении пропаганды в пределах Российской империи. 29 апреля 1908 г. по этому поводу был разослан специальный циркуляр начальникам районных охранных отделений о принятии безотлагательных мер к выяснению степени распространения масонства в Российской империи.

В Департаменте полиции разработка масонов была поручена жандармскому подполковнику Генриху Генриховичу фон Мецу. К 1908 г. он завершил обширное исследование «О существе и целях Всемирного общества франкмасонов». Его результаты подполковник обобщил в подробной аналитической записке на имя директора Департамента полиции 8 октября 1908 г. Внимательно прочитав ее, М. И. Трусевич наложил резолюцию: «Прошу С. Е. Виссарионова обработать записку в более краткую форму (но достаточно полно) для доклада Его Величеству». Однако вскоре после этого решения М. И. Трусевич был смещен с поста директора Департамента полиции, а подполковник Г. Г. Мец — откомандирован в распоряжение Дворцового коменданта.

К этому времени российская разведка и контрразведка сумели проникнуть в самые сокровенные тайны масонских лож. В 1908 г. руководителю Зарубежной агентуры Департамента полиции в Европе А. М. Гартингу удалось внедрить во французскую ложу «Жюстис», входившую в «Великий Восток Франции», своего агента. Это был некий Биттар-Моненан, продержавшийся в этой ложе около пяти лет, пока не был разоблачен в 1912 г. знаменитым «охотником за провокаторами» В. Л. Бурцевым. Его донесения позволили Департаменту полиции установить подлинную цель приезда в Россию двух масонских эмиссаров Лаффера и Вадекара, открывших в Петербурге и Москве ложи «Полярная звезда» и «Возрождение» под эгидой «Великого Востока Франции».

В августе 1909 г., во время пребывания в Крыму, Николай II неожиданно пожелал ознакомиться с разработками по масонству. Подполковник Г. Г. Мец подготовил новый вариант записки с приложениями и передал их дворцовому коменданту, у которого они хранились до весны 1910 г.

Подрывная деятельность масонства сильно тревожила российские власти, и особенно императора Николая П. Свои соображения и опасения по этому поводу он высказал министру внутренних дел П. А. Столыпину. Тот, в свою очередь, также считал, что следствие Департамента полиции о подрывной деятельности масонов ведется неудовлетворительно. По его приказанию Департамент полиции усилил деятельность по сбору сведений о масонстве. В частности, был назначен специальный эксперт по этой проблеме. Им стал старший помощник делопроизводителя, коллежский асессор Борис Кирович Алексеев. Для сбора необходимой информации он был командирован в Париж. Здесь его соратником стал бывший заведующей Заграничной агентурой Департамента полиции, весьма опытный оперативник Леонид Александрович Ратаев.

Он служил в Министерстве внутренних дел с 1880-х гг. В 1902-1906 гг. был заведующим Заграничной агентурой в Париже. В 1906 г. вышел в отставку и остался жить в Париже под фамилией Рихтер. Здесь он и занялся сбором информации о подрывной деятельности масонов в России. В Государственном архиве Российской Федерации хранится его переписка с руководством российского Министерства внутренних дел. В 1911—1916 гг. он специально собирал за границей сведения о международной деятельности масонства. Уже в марте 1911 г. им был представлен первый доклад на эту тему. Всего в делопроизводстве представлено более десятка различных документов.

Б. П. Алексеев через посредничество Л. А. Ратаева вошел в контакт с руководством Антимасонской лиги и, в частности, с аббатом Турмантеном. Материал, собранный Алексеевым, позволял ему сделать выводы о том, что пропаганда масонства в России исходит не только из Франции и что французское масонство прямо зависит от еврейского капитала.

Сводка докладов Алексеева была представлена Столыпину, который внимательно ознакомился с планом совместной с Антимасонской лигой борьбы и требуемой для этого суммой денег, а затем выразил желание, чтобы этот проект получил непосредственную санкцию императора, лично интересующегося масонским вопросом. В декабре 1910 г. товарищ министра внутренних дел генерал Курлов представил на имя императора доклад, в котором указывалось на неотложную необходимость полного освещения масонского вопроса в России. По словам дворцового коменданта генерала Дедюлина, этот доклад «сильно заинтересовал Его Величество, причем Государь несколько раз говорил, что по этому вопросу необходимо назначить отдельную аудиенцию». Департамент полиции для подготовки этого вопроса запросил сведения от Л. А. Ратаева. Он подготовил в марте 1911 г. подробную записку о масонстве, в которой особо отмечал «серьезное противогосударственное значение возрождения масонства в России и указывал на необходимость серьезной борьбы с ним».

Предстоящая аудиенция (совещание с присутствием императора) по масонскому вопросу для обсуждения программы борьбы намечалась Столыпиным после киевских торжеств или после возвращения царя из Крыма осенью 1911 г. Уже в середине 1911 г. П. Г. Курлов представил «в высшие сферы» подробную докладную записку о деятельности масонов. Очевидно, к этому времени Столыпин осознал всю серьезность и реальную угрозу национальной безопасности России со стороны внешне безобидных масонских лож и теперь планировал предпринять решительные меры против них.

Борьба российских спецслужб против преступной антигосударственной деятельности масонских лож оказывалась малоэффективной и во многом парализовалась из-за засоренности самого Министерства внутренних дел и других правительственных учреждений империи. В масонских ложах состояли самые высокопоставленные государственные чиновники, среди которых были В. Ф. Джунковский, С. Д. Урусов, А. А. Мосолов, призванные защищать интересы национальной безопасности Российской империи. Они тормозили проведение антимасонских мероприятий. Многие сведения, добытые нередко, с риском для жизни, сразу же становились известны вольным каменщикам. Так, глава «Союза русского народа» А. И. Дубровин 10 октября 1910 г. по этому поводу писал: «…Департаменту полиции он больше никаких сведений по масонству давать не будет, потому что сообщения его, переданные конфиденциально… были известны в масонских кругах на следующий же день».

Очевидно, убийство П. А Столыпина в Киевском оперном театре 1 сентября 1911 г. не без оснований связывалось с деятельностью вольных каменщиков. В пользу такого предположения свидетельствует донесение известного агента Департамента полиции Б. К. Алексеева, полученное после убийства премьер-министра. В этом документе, найденном после Февральской революции в материалах Департамента полиции, он писал: «Покушение на жизнь Председателя Совета Министров находится в некоторой связи с планами масонских руководителей».

Однако в материалах «Делопроизводства сенаторов М. И. Трусевича и Н. 3. Шульгина по расследованию действий должностных лиц, принимавших участие в осуществлении мер охраны во время пребывания Николая II в Киеве в 1911 г., по делу убийства министра внутренних дел П. А. Столыпина в сентябре 1911 г. в Киеве» масонский след не был обнаружен. После Февральской революции обстоятельства гибели Столыпина были предметом особого разбирательства членов Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства. Однако и тогда возможная причастность масонства к этому не рассматривалась. В 2003 г. эти документы были опубликованы, и читатель может составить об этом свое мнение.

Убийство Столыпина резко изменило политический климат страны. Оно привело к отставке его ближайших сотрудников по Министерству внутренних дел. Одним из первых ушел в отставку П. Г. Курлов. Поэтому выработка программы борьбы с масонством была отложена на неопределенный срок, а фактически так никогда и не была осуществлена. Новый председатель Совета Министров В. Н. Коковцев в своей программной речи заявил: «Довольно националистической реакции, теперь нужно примирение». По данным О. А. Платонова, сам Коковцев состоял в масонском обществе «Маяк». Это привело к усилению влияния в российском обществе либеральных и левых кругов. В декабре 1912 г. министром внутренних дел был назначен черниговский губернатор Н. А. Маклаков, родной брат известного масона, одного из лидеров кадетской партии В. А. Маклакова. Пост товарища министра занял генерал В. Ф. Джунковский, ставший шефом Отдельного корпуса жандармов. При нем началась перестройка российских спецслужб.

В частности, в июне 1913 г. были упразднены все районные охранные отделения. При этом все их дела были переданы в ведение местных ГЖУ. Одновременно с этим жандармским офицерам было запрещено просить о переводе из корпуса жандармов в армию. Тогда же были уничтожены органы секретного наблюдения в войсках. Военное руководство традиционно негативно относилось к жандармам в армии. Сталкиваясь с подрывной работой в войсках, оно стремилось «не выносить сор из избы», а поскорее замять дело во избежание скандала. Джунковский приложил немало сил и энергии, чтобы убедить военного министра Сухомлинова и командующего войсками Николая Николаевича в необходимости ликвидировать «омерзительную агентуру в войсках». Это во многом осложнило контрразведывательную работу в армии.

В январе 1914 г. С. П. Белецкий по поручению В. Ф. Джунковского обратился к Л. А. Ратаеву с предложением продолжить сбор и передачу информации о деятельности масонских организаций и взаимоотношениях их с Россией. В первом письме директору Департамента полиции А. В. Брюи де Сент-Ипполиту 23 августа 1914 г. Ратаев обращал внимание руководства российских спецслужб на тесную связь масонства с пацифизмом. По словам Ратаева, масонская пропаганда пацифизма являлась одним из наиболее могущественных средств дезорганизации современного общественного строя в России. В письме подробно излагалась история антивоенного движения и его связь с масонскими организациями. Главная цель, которую ставили противники России в преддверии грядущей войны, заключалась в деморализации российской армии, которая, по их выражению, являлась «главным оплотом реакции». Кроме того, они активно поддерживали финских националистов и сторонников «мазепинского движения» на Украине.

В добавление к этому письму Ратаев обращал внимание на деятельность масонских лож в Турции и Македонии. В другом письме содержалась подробная информация о деятелях российского масонства. Однако его записки остались невостребованными. Последний документ Ратаева о масонах относился к февралю-марту 1916 г. Однако тогдашний директор Департамента Е. К. Климович, прочитав его, какого-либо хода документу не дал.

Документы и материалы Л. А. Ратаева хорошо согласуются с деловой перепиской российских военных атташе (по терминологии того времени — военных агентов) с руководством российского Генерального штаба. В частности, речь идет о донесениях русского военного атташе во Франции графа Г. И. Ностица военному министру Российской империи В. А. Сухомлинову.

Генерального штаба полковник граф Григорий Иванович Ностиц был высококвалифицированным, талантливым российским разведчиком. Он родился 23 января 1862 г. в аристократической, весьма состоятельной дворянской семье. Закончил Московский университет, 2-е Константиновское училище и Николаевскую академию Генерального штаба по первому разряду. Службу проходил на строевых и штабных должностях в гвардейской кавалерии. С 5 марта 1898 г. по 3 апреля 1900 г. исполнял обязанности военного агента в Берлине, затем продолжал службу делопроизводителем в Военно-учетном комитете Главного штаба. Это был главный аналитический орган российской разведки и контрразведки. В 1901-1908 гг. занимал должность штаб-офицера для поручений при штабе генерал-инспектора кавалерии. С 3 августа 1908 по 1 марта 1912 г. — российский военный агент в Париже. После возвращения из заграничной командировки до 1915 г. был начальником штаба гвардейского корпуса, а затем состоял в распоряжении начальника Генерального штаба.

Предшественником Ностица на посту военного агента в Париже был Владимир Петрович Лазарев. Это был очень сильный, глубокий, всесторонний аналитик. В военных кругах французского общества он был весьма непопулярен. Причиной этого было скептическое отношение российского разведчика к боеспособности французской армии. Именно он предложил французскому Генеральному штабу план действий против возможного наступления германских армий по левому берегу Мааса через территорию Бельгии. Он много потрудился над этим планом, однако французские военные аналитики оставили его без внимания. Прогнозы В. П. Лазарева подтвердились во время Первой, а затем и Второй мировой войны, когда германские войска действительно вторглись на территорию Франции вдоль левого берега Мааса.

В отличие от В. П. Лазарева Григорий Иванович Ностиц быстро и легко вошел во французские военные круги. Поток информации в ГУ ГШ резко возрос. Количество документов, отправляемых им в Санкт-Петербург, указывал впоследствии его преемник граф Алексей Игнатьев, производило сильное впечатление астрономическими цифрами исходящих номеров. Ностиц был весьма богатым человеком и даже затмил российского посла роскошными приемами. Это позволило ему получить весьма ценные источники информации во всех слоях французского общества. Он также весьма критически относился к демократизации французской армии и сообщал в Петербург: «Дрейфусовское дело, дав возможность этим людям произвести разлад в военной среде, разбило прежнее единство, и с тех пор под влиянием жидовствующих и масонских правящих кругов целый ряд мер был направлен к низвержению лучших французских военных элементов и к уничтожению принципов, на которых основана военная дисциплина».

Особую озабоченность у него вызывал подрыв принципов офицерской корпоративности, когда «чувство товарищества и принадлежности к одному целому было среди офицеров в корне потрясено». Большой блок информационных материалов русского военного агента касался внутриполитических проблем Франции. Основными препятствиями на пути укрепления обороноспособности страны перед лицом германской угрозы он считал «пацифистов, социалистов, масонов и представителей еврейского капитала, а также тайных германофилов из числа перечисленных выше недоброжелателей России».

Информируя руководство ГУ ГШ о масонах и финансовых кругах, проникнутых русофобией, в марте 1909 г. Ностиц сообщал о сочувственном восприятии сербского дела широкими кругами французской общественности, не исключая, кстати, и масонов, многие из которых были настроены антиавстрийски. Однако тут же он делал оговорку, что «довольно влиятельная группа политических и в особенности финансовых деятелей предпочла бы заключение соглашения с Германией для обоюдного провозглашения в случае австро-русского конфликта». Содержание служебных записок, рапортов Ностица носило ярко выраженный антимасонский характер. Членам масонских лож он отводил роль «пятой колонны» прогермански настроенных элементов французского общества, выступавших с критикой императорской России. В 1909 г. эта тема становится доминирующей в его информационных материалах, направляемых в Штаб-квартиру российской разведки. Негативная оценка места и роли масонства в общественно-политической жизни западноевропейских стран заметно усиливалась. В распоряжении Ностица оказывались документы и материалы, которые свидетельствовали о серьезных нападках масонов на франко-русский военный союз. «При том влиянии, которым масоны пользуются во Франции, — писал он, — и при их недружелюбии к России они отныне будут в состоянии придать новую силу стремлениям тех, которые стремятся поколебать существующее во французском народе верование в необходимость франко-русского союза».

Поиск внутреннего врага был весьма характерен для оборонного сознания представителей военной элиты многих стран, в том числе и Российской империи. Это так или иначе заставляло их внимательно относиться к деятельности тайных политических обществ и видеть в них серьезную деструктивную силу. Очевидно, именно это обстоятельство побудило Ностица направить военному министру В. А. Сухомлинову специальное сообщение о завершении совместного «съезда» французских и германских масонов в Баден-Бадене, на котором представители французских лож публично отказались от всякой мысли о возвращении Эльзаса и Лотарингии. «Почин в этом принадлежит масонской ложе г. Венсана, близ Парижа, — сообщал Ностиц, — резолюция была принята единогласно всеми ложами Франции. В Эльзасе и Лотарингии это возбудило сильное негодование, члены масонских лож, по заявлениям французских газет, решили выйти из масонской секты». Антимасонская и антисемитская тональность сообщений Ностица отчасти являлась проявлением настроений российского высшего офицерства накануне мировой войны.

Особую тревогу у российского военного агента вызывали французские анархо-синдикалисты, движение которых достигло значительного размаха. Особую опасность вызывала синдикалистская пропаганда в армии. В целом, в картине общественно-политической жизни Франции, представленной Ностицем, преобладали негативные тона. Озабоченность вызывала политизация армии, право участвовать в политической борьбе и в выборах парламента. Восприятие идеологических и политических установок масонства проходило у представителей российских спецслужб через призму военной угрозы и государственной безопасности. Как прямое следствие «всемирного масонского заговора» против Российской империи российский военный агент рассматривал открытую русофобскую кампанию в печати накануне визита Николая II в Шербур.

Антимасонская и антигерманская деятельность российского военного агента не являлась секретом как для руководства масонских лож, так и для руководителей германских спецслужб. Когда она начала реально угрожать их безопасности, были приняты радикальные меры, чтобы остановить не в меру ретивого российского военного агента. 1 марта 1912 г. Ностиц неожиданно подает прошение на увольнение. Причиной этого оказалась неудачная женитьба.

На одном из дипломатических приемов старый холостяк потерял голову при встрече с эффектной американкой, которая была женой видного берлинского банкира. Ностиц долгое время добивался ее развода с мужем, а потом женился на ней. О том, что произошло после женитьбы, писал преемник Ностица граф А. А. Игнатьев. «Для вящего блеска своего парижского "двора" он (Ностиц. — Б. С.) взял себе в адъютанты красивого гусара… Этому молодчику… удалось иметь успех у супруги своего начальника. Дело ограничилось бы "семейными обстоятельствами", если бы французский Генеральный штаб неожиданно не довел до сведения министра иностранных дел о подозрениях, падающих на этого гусара за преступную связь его с Берлином. Высоко метили на этот раз германские вербовщики». Очевидно, это, на языке спецслужб, была типичная «медовая ловушка», подготовленная германской разведкой и контрразведкой совместно с французскими масонами. Российские контрразведчики пытались по своим каналам предупредить Ностица. Однако военный агент высокомерно отказался принять их помощь.

После его отставки временно исполняющим обязанности военного атташе был назначен Генерального штаба полковник М. А. Адабаш, а 10 марта 1912 г. должность военного агента во Франции принял А. А. Игнатьев. Выпускник Пажеского корпуса и Николаевской академии Генерального штаба, он планировался Генеральным штабом на аналогичную должность в Вену. Однако австрийское правительство отказалось принимать военного дипломата, который носил слишком славянскую фамилию.

Интересная информация о подрывной деятельности масонских лож в странах Юго-Восточной Европы содержалась в материалах, поступавших в ГУ ГШ от российских военных агентов в балканских странах. Так, в сообщениях и рапортах российского военного агента в Сербии полковника В. А. Артамонова содержалась ценная информация об удачной попытке масонов взять под свой контроль деятельность тайной организации «Объединение или смерть», более известной как «Черная рука». 9 ноября 1911 г. он докладывал в Генеральный штаб следующее: «Разочарование армии в правительстве, которое оказалось неспособным противостоять экспансии Австро-Венгрии, стремление военных создать сильную власть, намерение офицерства вести более решительную внешнюю политику, направленную на присоединение к Сербии единоплеменных народов… К сожалению, за идею воссоединения югославских земель вокруг Сербии взялись люди совершенно неподходящие и вместо партии создали тайную организацию, напугавшую многих, а привлечение в нее нескольких молодых людей бросило тень на репутацию сербского офицерства».

В другом сообщении содержалась подробная информация о составе, структуре и отделениях организации в Словении, Македонии, Боснии и Герцеговине. Подробно сообщалось о символике и ритуале вступления в союз, которые во многом копировали масонские. Организация выступала с тактикой индивидуального террора. Полковник В. А. Артамонов сообщал, что в проскрипционных списках тайной организации значились болгарский царь Фердинанд, король Греции Константин, черногорский монарх Николай и австрийский престолонаследник Франц Фердинанд. Все славянские организации бойскаутов, гимнастические общества «соколов» и даже антиалкогольные братства — все эти легальные союзы на самом деле были хорошо законспирированными ответвлениями «Черной руки».

17 января 1912 г. Артамонов информировал руководство русской военной разведки о следующем: «"Черная рука" сделала через одного офицера попытку войти в сношение со мною. Конечно, я немедленно и решительно отклонил приглашение переговорить с членами этой тайной организации, чтобы не дать им возможность примешивать при агитации имя России». Опытный российский разведчик вполне обоснованно считал это возможной провокацией австрийских спецслужб.

Одновременно в российский Генеральный штаб поступили сообщения от русского военного агента из Черногории Генерального штаба полковника Н. М. Потапова, в которых делался упор на освещение попыток неких деструктивных сил в Черногории «расколоть сложившийся союз "народ-войско-население" на две враждебные половины». Причина усматривалась в поспешно принятой конституции и очевидном, постоянно углублявшемся конфликте между князем Николаем, обладавшим неограниченной властью, и представителями влиятельного слоя черногорских старейшин Й. Пилетичем и П. Павличем, которые даже вынуждены были эмигрировать из-за преследования со стороны властей. Такая деятельность деструктивных сил обусловливалась особым, военным менталитетом черногорского народа. В одном из своих донесений русский военный агент писал: «Черногория имеет замечательный, хороший материал для создания действительно серьезной боевой силы, так как каждый черногорец — воин в душе и с любовью несет военную службу, быстро к ней применяясь».

Большую озабоченность российского военного агента вызывала итальянская ориентация черногорского князя Николая. Он справедливо указывал, что важность Черногории для России определяется ее положением на Балканском полуострове. В плане необходимых мероприятий на укрепление позиций России в Черногории, представленном в российский Генеральный штаб, Потапов предлагал ограничить денежные субсидии князю Николаю, усилить давление черногорского общества на власть и нейтрализовать деятельность деструктивных сил.

По единому мнению русских военных агентов и дипломатов, главной деструктивной силой на Балканах выступали масонские организации. Информация об этом поступала из различных источников. В начале XX в. повышенное внимание к проблемам масонства отмечается и по линии официальных дипломатических представителей Российской империи. После Первой мировой войны и создания объединенного королевства сербов, хорватов и словенцев масонство не только окончательно внедрилось в Сербию, но и в значительной степени упрочило свое положение. В 1923 г., выступая на конвенте «Великой ложи Франции», сербский масон Тумич с гордостью заявил: «Вы можете считать "Великую ложу Югославии" приемной дочерью "Великой ложи Франции"».

Краткая архивная справка

До недавнего времени эти материалы и документы были недоступны российским исследователям. Однако именно они позволяют по-новому переосмыслить и понять политическую историю Юго-Восточной Европы и Российской империи в конце XIX — начале XX в. Известно, что повышенное внимание к масонским организациям проявляли спецслужбы нацистской Германии и ее союзников. Достаточно сказать, что масоны занимали первое место в списке организаций, подлежащих уничтожению в оккупированных странах. Специальные подразделения германской службы безопасности, контрразведки и разведки проводили аресты членов масонских лож и осуществляли конфискацию их архивов. После Второй мировой войны эти документы оказались в СССР и США в качестве трофеев. Примечательно, что вместе с архивными материалами спецслужб фашистской Германии и ее союзников оказались также и соответствующие делопроизводственные документы спецслужб оккупированных стран. Среди этих материалов особое место занимали документы о деятельности масонских лож в Болгарии, Югославии, Чехословакии, Австрии, Франции, Германии и других странах. Российская архивная служба в это время была соответствующим структурным подразделением НКВД-МВД. В 1955 г. при широкомасштабной передаче трофейных документов и культурных ценностей странам народной демократии Югославии, Болгарии и Чехословакии были возвращены трофейные архивы, связанные с их историей. Однако материалы о деятельности масонских лож оставались на секретном хранении в Особом архиве Главного Архивного управления. В 1994-1996 гг. по распоряжению президента Российской Федерации Б. Н. Ельцина соответствующие документы были возвращены в Германию, Францию и Австрию. Заметим, что российские исследователи все это время были лишены возможности работать с данными источниками по причинам строгой секретности этих документов.

В материалах российских спецслужб, прежде всего разведки и контрразведки, отложились сведения о подрывной деятельности масонских лож в Османской империи. В свое время она, подобно другим империям, создавалась «железом и кровью». Однако экспансия османов в Юго-Восточную Европу столкнулась не только с силами одряхлевшей Византийской империи. Основной удар на Балканах пришелся на славянские государства Южной Европы: Болгарию, Сербию и другие. Они сыграли практически ту же роль, какую сыграли русские княжества в XIII в., ставшие щитом на пути монгольской экспансии в страны Западной Европы. В течение XV-XVIII вв. государства Западной Европы испытывали перманентную угрозу османского вторжения, oic которой ее в значительной степени спасал опрокинутый тыл из славянских народов Османской империи.

Процессы распада Оттоманской империи, начавшиеся в XVIII в., оказали большое влияние на политическую историю стран Юго-Восточной Европы. Принято считать, что ведущую роль в сокрушении самой могущественной империи Востока сыграли великие державы и русско-турецкие войны XVIII в. Однако еще в начале XIX в. путешествовавший по странам Востока французский ориенталист Жеpap де Нерваль обратил внимание на масонский фактор в сокрушении могущества Оттоманской Порты. В своих путевых заметках о путешествии по Востоку он подробно описал миссию эмира Ливана Фахр ад-Дина при дворе Медичи. Ливанский эмир заявлял о своей поддержке борьбы государств Священной Лиги против турок. Он во многом связывал успех этой борьбы с деятельностью масонских лож Востока. Османская империя, или, как она именовалась, Великолепная Порта, являлась государством с неограниченной властью монарха, которую по всем масонским канонам следовало сокрушить. Великие державы Европы использовали освободительное движение народов Юго-Восточной Европы, чтобы затем укрепить свое господство на Балканах.

Особое место в этих процессах принадлежало Англии, Франции, Австрии и России. Эскадры британского и французского военно-морского флота в XVIII в. обозначили свое присутствие в Средиземном море и по мере сокрушения могущества Турции пытались занять лидирующее положение в этом регионе. Однако серьезным соперником на их пути к гегемонии в Средиземноморье стал Черноморский флот Российской империи. В борьбе за наследие Османской империи уже в первой половине XIX в. Англия становится главным тайным политическим противником Российской империи.

В середине XIX в. Англия и Франция выступили в качестве союзников Турции в Восточной войне против России. Этому предшествовали революционные события 1848-1949 гг. в Европе, когда российская армия приняла активное участие в подавлении революционного движения в Австрийской империи. Русские войска разгромили венгерскую армию генерала Гергея и спасли Габсбургскую империю от неминуемого распада. Известно, что революционным выступлением венгров руководили масонские ложи Вены и Будапешта.

Поводом для Восточной войны явилась хорошо продуманная и спланированная провокация — передача католикам христианских реликвий, ключей от Вифлеемского храма в Иерусалиме. Начало войны ознаменовалось блестящей победой российского Черноморского флота, разгромившего турецкий флот в Синопской бухте. После этого в войну вступили Англия, Франция и Сардинское королевство. Высадка десанта союзников в Крыму и аналогичные попытки на Дальнем Востоке и Российском Севере, героическая оборона главной военно-морской базы российского Черноморского флота — города Севастополя и успешные военные действия на Кавказе составили основное содержание военных действий. Подписание Парижского мирного договора продемонстрировало, что у России нет надежных союзников в Европе.

Это особенно проявилось в конце 1870-х гг., когда в ходе Берлинского конгресса были пересмотрены итоги русско-турецкой войны. Великие державы использовали победу России над Турцией, чтобы укрепить свое положение на Балканах, и завязали узел сложнейших противоречий в Юго-Восточной Европе. Эти противоречия фактически привели в XX столетии к двум мировым войнам. Весьма активную роль в этих процессах на протяжении всего времени играли тайные масонские организации Франции и Англии, которые, несмотря на противоречия между ними, нередко объединяли свои усилия в борьбе со всем славянским миром и прежде всего с Российской империей.

В начале XX в. внимание масонских лож к наследию Блистательной Порты на Балканах возросло. По сообщениям российской внешней разведки и контрразведки, усилиями пяти масонских лож Италии и Франции в Турции было создано организационное ядро политической партии «Единение и прогресс». При этом руководство масонских лож оставалось в тени, а всю черновую работу выполняли за них рядовые члены лож — профаны, большинство из которых составляли государственные чиновники и молодые турецкие офицеры. Они явились организаторами и основной движущей силой так называемой младотурецкой революции.

Уже после младотурецкой революции усилиями тех же масонских лож Франции и Италии в Константинополе создается самостоятельная турецкая масонская ложа «Великий Восток Турции». Великим мастером этой ложи стал один из лидеров младотурецкого движения Талаат-паша, который одновременно являлся председателем комитета партии «Единение и прогресс». Именно он весной 1914 г. возглавлял дипломатическую миссию в России и вел переговоры от имени турецкого правительства с официальными лицами Российской империи. По данным российского военно-морского атташе А. Н. Щеглова, он был в большей степени занят партийными, а не государственными делами.

Заметную роль в политической жизни Турции того времени играл министр финансов младотурецкого правительства Джавид-бей. По сведениям русского военного атташе генерала М. Н. Леонтьева, Джавид-бей принадлежал к французскому и турецкому масонству. Он осуществлял связь турецкого правительства с финансовыми кругами Франции через своего советника Анри Лорана, который представлял отделение масонской ложи «Великий Восток Франции» в Стамбуле. Именно ему удалось 15 февраля 1914 г. примирить французских держателей пакета акций Оттоманского банка с «Дойче Банком» относительно зон деятельности германских и французских железнодорожных компаний. В это время в активное обсуждение этих вопросов включились финансовые круги США, во главе которых стояли масоны.

В начале XX в. масонские ложи Франции обратили особое внимание на славянские страны Юго-Восточной Европы. Многие из участников переворота 1903 г. в Сербии принадлежали к масонским ложам. За различными масонскими национальными ложами Сербии и Хорватии стояли их руководители за рубежом, которые через них проводили свою политику. Известно, что многие сербские ложи находились под покровительством французской ложи «Великий Восток Франции». Активные участники дворцового переворота 1903 г. принадлежали к масонской ложе «Объединение», основанной в 1903 г. французскими и сербскими «вольными каменщиками».

Масонские организации исподволь инициировали напряжение на Балканах. Особенно активизировалась деятельность тайных организаций после 1908 г. Французские масоны способствовали перевооружению сербской армии новейшими французскими винтовками и размещению во Франции сербского заказа на производство пушек. В 1911 г. Франция предоставила Сербии заем в размере 94,5 млн. франков. Усилиями тайных организаций была создана мощная антитурецкая коалиция Балканских стран. Руками этой коалиции масоны стремились окончательно разрушить остатки Османской империи. С другой стороны, они тут же пытались разжечь разногласия между славянскими странами на Балканах и всемерно ослабить их. В любом случае при этом укреплялись позиции великих держав в регионе. Именно эти факты стали предметом особого внимания российской военной разведки и контрразведки накануне Первой мировой войны.

В 1912 г. два высокопоставленных турецких масона Ниязи Фахретдин-бей и Хюсейн Хильми-паша получили высокие назначения на дипломатическую работу. Хюсейн Хильми отправился турецким послом в Вену, а Ниязи Фахретдин стал послом Турции в Петербурге. Они были дружны со времени учебы в Стамбульском военном училище. Вместе служили в военных частях, расквартированных в Македонии, и носили прозвище «фракийские львы», поскольку первыми вошли в масонскую организацию «Единение и прогресс». Они активно участвовали в революции 1908 г., а затем входили в руководство младотурецкой партии. Они поддерживали активную переписку. Черновики писем Ниязи Фахретдина и некоторые письма его корреспондента неизменно становились достоянием сотрудников российской контрразведки, служивших во 2-м (Черноморском) отделении Морского генерального штаба Российской империи.

Обратить внимание на переписку двух послов российским контрразведчикам рекомендовал военно-морской агент в Турции А. Н. Щеглов. Перлюстрация переписки опытными контрразведчиками дала весьма ощутимые результаты. Так, становилось очевидным, что Берлин и Вена настойчиво пытаются нацелить прогермански настроенных офицеров ориентироваться не на Балканы, а на Арабский Восток, на Среднюю Азию и Кавказ и создавать там нелегальные опорные базы.

Большая группа писем была посвящена итогам Балканских войн 1912-1913 гг. Турецкий посол в Вене обращал внимание на проблему беженцев как возможную основу будущих конфликтов. Это была проблема балканских турок, бежавших в Малую Азию. «Турецкие беженцы — это символ и провозвестник крушения самой Турецкой империи, — писал Хюсейн Хильми-паша. — Турецкие беженцы — это часть национального горя. Однако если появятся на дорогах Европы и России миллионы славянских беженцев, то рухнут многие кабинеты», — предсказывал дипломат. Он считал, что пожар на Балканах уничтожит сразу три империи: Османскую, Австро-Венгерскую и Российскую.

Оба турецких дипломата считали возможным создание Юго-Восточного блока. В основу должен был быть положен союз России, Турции и славянских балканских стран. Большие опасения вызывала панисламистская и пантюркистская политика младотурецкого руководства, воспитывающая среди мусульман ненависть ко всем христианам. Турецкий дипломат в Петербурге писал венскому коллеге о своих информаторах из российского Генерального штаба и Министерства иностранных дел, которые доверительно информировали его, что программа перевооружения российских сухопутных и военно-морских сил завершится только к лету 1917 г. «Воевать раньше этого срока не входит в планы русских», — писал он.

Из переписки турецких дипломатов можно было извлечь не только массу интересных деталей о политике России и Турции на Балканах, но и о стратегии масонских лож в Турции. В частности, предполагалось до середины 1920-х гг. вести выжидательную политику, активизировать ее в 1930-е гг. и к середине 1940-х — середине 1950-х гг. позволить Турции занять прочное лидирующее положение среди Балканских и Ближневосточных стран.

Ниязи Фахретдин-бей был всесторонне образованным человеком. Он стажировался в Европе, знал русский язык и свободно говорил на нескольких европейских языках. Он был самым последовательным сторонником укрепления российско-турецких отношений. Однако с горечью вынужден был констатировать в письме своему другу: «Русские не доверяют болгарам; к румынам их доверие также сильно поубавилось, как, впрочем, и к грекам. Нам верят менее всего». Основания для такого отношения в российском Генштабе и МИДе были. Дело в том, что позиция посла резко контрастировала с устными и письменными высказываниями военно-морского атташе Турции в Санкт-Петербурге Али Мухтар-бея. Посол и атташе диаметрально расходились по принципиальным вопросам русской политики.

Али Мухтар-бей был совершенно иным и по характеру, и по воспитанию. Это был малообразованный, чрезвычайно ограниченный и подчеркнуто правоверный турецкий офицер. Долгое время он служил адъютантом военного министра Турции Энвер-паши, бывшего одним из лидеров младотурецкой революции. По данным наружного наблюдения российской контрразведки, Мухтар-бей был желчным и неуравновешенным человеком; в обществе своих коллег, турецких военных и дипломатов, держался скованно и заносчиво. Его весьма недолюбливали и избегали. Каждый свой шаг он сверял с австрийским посланником в Петербурге, которому, по словам наблюдателя, доверял больше, чем собственной супруге. В переписке с Энвер-пашой он поносил Россию и постоянно негодовал по поводу массы приемов и празднеств в русской столице. По данным современных российских исследователей, он навредил русско-турецким связям накануне Первой мировой войны куда больше, чем сделал доброго его непосредственный начальник — посол Фахретдин-бей.

Посол весьма трезво оценивал положение не только России, но и Турции. Он категорически отвергал возможность поднять народы Кавказа против России и весьма трезво оценивал финансовые возможности Турции: «Франция не сможет дать нам новых сумм. Тех же денег, что нам даст Германия, не хватит на расходы войны. Необдуманное выступление может оказаться гибельным для государства. Надлежит принять необходимые меры и произвести частичную мобилизацию, сохраняя при этом нейтралитет». Это было последнее письмо Фахретдин-бея его венскому другу. Оно так и не дошло до адресата. Хильми-паша не получил это письмо. После перлюстрации по неизвестным причинам оно не было отправлено адресату, а осело в архиве российского МИДа.

Российские контрразведчики установили, что Фахретдин-бей имел формуляр в Императорской Публичной библиотеке. Они внимательно изучили его и установили, какие газеты регулярно читал турецкий посол. Анализ прочитанных газет и его переписки с Хильми-пашой позволил контрразведчикам сделать вывод об антигерманских настроениях турецкого посла.

Первая мировая война явилась следствием сложных переплетений геополитических интересов и противоречий. Одной из главных причин было столкновение интересов России и Австро-Венгрии на Балканах. По сути дела, это была борьба за наследство Османской империи. При этом Россия традиционно выступала в роли покровительницы славян, поддерживая борьбу южнославянских народов за свободу и национальную независимость. Российское правительство стремилось упрочить свое влияние на Балканах и создать под своей эгидой Всеславянскую федерацию. Сложная военно-политическая ситуация на Балканах потребовала точной информации и трезвых аналитических расчетов российского Генерального штаба. Поэтому пристальное внимание русской военной разведки к внутриполитическим процессам распространялось на все страны Балканского полуострова, а также и на великие державы. Нередко ключ к малообъяснимым зигзагам во внешней политике находился в перипетиях внутриполитической борьбы, деятельности тайных обществ и организаций.

Характерной чертой российской военной аналитики в начале XX в. явилось вполне оправданное перенесение главного акцента стратегических прогнозов и оценок на Центральную и Юго-Восточную Европу. В связи с этим в материалах российских спецслужб, и, прежде всего, — органов военной разведки, уделялось повышенное внимание деятельности тайных обществ и организаций; особенно это касалось деятельности масонских лож Франции и Германии, отдельных этнических сообществ. В Генеральный штаб поступала стратегическая и военная информация, рассчитанная на выработку стратегических решений. Отличительной чертой этого периода было относительно точное прогнозирование возможного хода событий в целом в Юго-Восточной Европе. Однако наибольших успехов русские разведчики достигли в оценках и анализе внутриполитической ситуации и военной политики стран пребывания. Так, российские разведчики-аналитики установили следующую особенность. Если в государствах Западной, Центральной и Северной Европы расстановка внутриполитических сил скорее определялась социально-классовой, чем этнической и уж тем более религиозной составляющей (хотя отмеченные тенденции, конечно, тоже имели место), то для стран Юго-Восточной Европы этнический и конфессиональный аспекты играли в определенных моментах доминирующую роль.

Военно-политическая ситуация в странах Юго-Восточной Европы была предметом особого внимания русских спецслужб: военной разведки и контрразведки. В конце XIX — начале XX в. Балканы действительно превратились в пороховой погреб Европы, и здесь работали высококвалифицированные агенты российского Генерального штаба, австрийская и германская разведка, спецслужбы Англии и Франции. Наиболее тесно связанной с Россией в военно-политическом отношении была Черногория. Деятельность в этой стране военного агента генерал-майора Н. М. Потапова была весьма специфична. Он осуществлял руководство боевой подготовкой черногорской армии в строевом, хозяйственном и административном отношениях. Эта деятельность регламентировалась специальной инструкцией начальника Главного штаба, утвержденной 22 декабря 1903 г. Главными положениями инструкции были следующие: «…сообщения о состоянии черногорской армии и ее наиболее настоятельных нуждах», «наблюдения за правильностью расходования Черногорией отпускаемых военных субсидий», «посильное содействие проведению необходимых военных реформ и вообще усовершенствование боевой готовности армии, имея в виду возможность участия последней в войне нашей на Балканах или с Тройственным союзом…»

Сербия традиционно рассматривалась российским Генеральным штабом как самое сильное в военном отношении государство среди суверенных славянских стран на Балканах. Она традиционно являлась союзником России на Балканах. Военными агентами в Сербии были опытные разведчики Генерального штаба: генерал-майор И. Н. Сысоев (до 1906), Генерального штаба полковник В. П. Агапов (1906-1909), Генерального штаба полковник В. А. Артамонов (с октября 1909). В сфере их особого внимания кроме чисто военных вопросов находилось отслеживание общей тенденции межгосударственных отношений на Балканах. Военные атташе в этом регионе во многом выполняли задачи внешнеполитической разведки. Особенно оживилась деятельность российской военной разведки в период Боснийского кризиса и Балканских войн. Именно в это время в сфере внимания российских военных агентов оказалась деятельность тайных масонских организаций.

Балканское масонство в значительной степени инициировало славянский вопрос. Бывший заведующий Заграничной агентурой Департамента полиции Л. П. Ратаев в письме директору Департамента полиции сообщал, что организационный центр всех интриг и заговоров на Юго-Востоке Европы находится в г. Салоники, где в начале XX в. сосредоточили свою деятельность пять масонских лож: «Истина», «Возрожденная Македония», «Труд и Свет», «Постоянство» и «Филиппополь». Особым влиянием, по его словам, пользовалась ложа «Возрожденная Македония». Ее деятельность в значительной степени инициировала революционное движение на Балканах и не только способствовала крушению Османской империи, но и во многом создавала и поддерживала политическую нестабильность в этом регионе.

Для Балканских стран было характерным создание тайных конспиративных организаций в среде военных и политиков. Руководители масонских лож делали особую ставку на проникновение в военную среду и создание там своих отделений. Так, в июле 1909 г. русский военный агент в Греции полковник В. А. Артамонов докладывал начальнику Генерального штаба, что в Салониках произошло объединение трех подпольных групп в одну конспиративную офицерскую организацию во главе с полковником Н. Зорбасом, получившую название «Военная лига». По сути, это была военная секция балканского отделения «Великого Востока Франции».

Краткая историческая справка

Масоны и Коминтерн

Первая мировая война привела к изменению геополитической карты мира. Ее итогом явился распад мировых империй — Российской, Германской, Австро-Венгерской и Османской, а также возникновение новых государств в Восточной и Юго-Восточной Европе и формирование новой социалистической государственности советского типа в России. В 1920-е гг. отношения Советской России и Балканских стран — Королевства сербов, хорватов и словенцев (СХС), Болгарии, Греции и Румынии характеризовались крайней враждебностью. Балканы рассматривались Советским правительством как слабое звено в Версальской системе, прежде всего, в силу многочисленных противоречий территориального характера между странами региона. В Турции, Болгарии и Югославии сосредоточился основной контингент российской военно-политической эмиграции. Эти страны рассматривались в Москве как источник постоянной опасности. Поэтому советские спецслужбы — внешняя и военная разведка, Отдел международных связей Коминтерна — неизменно проявляли повышенный интерес к этому региону.

Основные усилия Коминтерна и коммунистических партий Балканского региона были направлены на подготовку и осуществление мировой социалистической революции. В январе 1920 г. в Софии была создана Балканская коммунистическая федерация, которая ставила своей задачей осуществлять координацию выступлений компартий Балканских стран и оказывать «всевозможное содействие Российской Советской Социалистической Федеративной Республике и предстоящей пролетарской социалистической революции в Европе, парализуя все действия контрреволюционных сил, направленные против них со стороны Балкан или через Балканы». Решением Бюро Исполнительного комитета Коминтерна (ИККИ) от 2 февраля 1920 г. было учреждено Балканское бюро ИККИ в Софии.

Всей нелегальной работой на Балканах в начале 1920-х гг. руководил Венский пункт связи Отдела международных связей (ОМС) Коминтерна. Он был организован летом 1921 г. и включал в сферу своей деятельности Австрию, Венгрию, Румынию, Югославию, Грецию. Турцию и Болгарию. Он занимался переправкой людей и грузов нелегальным путем в СССР и обратно, внедрением «нелегалов» в эти страны для проведения работы в компартиях под «крышей» торговцев, представителей фирм и т. д. Законспирированность деятельности ОМС, его тайные действия в Балканских странах способствовали укреплению связей отдела ИККИ с Иностранным отделом ОГПУ и Разведывательным управлением РККА. 19 декабря 1922 г. по решению Оргбюро ИККИ была создана специальная Нелегальная комиссия, которая рассматривала вопросы о конспиративной работе компартий. Это была специфическая работа по подготовке нелегальных явок и нелегальных типографий, наблюдению за фашистскими и белогвардейскими организациями, подготовке рекомендаций по пользованию шифрами, созданию боевых организаций и ведению работы в армии и на флоте.

В сфере особого внимания советских разведывательных служб и Коминтерна стали тайные организации государств Юго-Восточной Европы. Так, уже в первой половине 1920-х гг. Иностранный отдел ОГПУ стал активно следить за деятельностью Военной македонской революционной организации (ВМРО), присылая в Москву сообщения с предложениями об установлении контроля за этим движением. Однако уже тогда, в 1922-1924 гг., советская разведка столкнулась с сильнейшим противодействием неких сверхсекретных организаций. Это были масонские ложи, которые уже давно установили контроль за деятельностью ВМРО. Идея добиться автономии Македонии революционным путем во многом обеспечивала Военной македонской революционной организации сравнительно массовую поддержку. Ее отделения существовали практически во всех Балканских странах и фактически представляли готовый материал для различного рода революционно-экстремистских выступлений. Результатом политики, проводимой руководством ВМРО, было постоянное нагнетание напряженности в болгаро-югославских отношениях. Это во многом отвечало интересам Коминтерна, рассматривавшего возможный вооруженный конфликт Болгарии и Югославии как начало социалистической революции на Балканах.

Коммунистическому влиянию на Балканах масонские ложи противопоставили деятельность националистических и профашистских организаций. Они использовали фашистов для борьбы против коммунистов. 20 декабря 1922 г. от советского резидента внешней разведки в Иностранный отдел ОГПУ поступило сообщение, в котором говорилось: «При македонской неразберихе более чем возможна угроза захвата руководства революционным движением фашистами. Москва должна сделать все, чтобы захватить это руководство в свои руки. Болгарским коммунистам это сейчас не под силу. Они ждут, когда националистические пережитки будут изжиты македонцами, но этого придется ждать довольно долго.

Сейчас македонское революционное движение ярко националистическое. Несомненно, что в случае выступления против нас Сербии лучшим средством оттянуть часть ее военных сил было бы восстание в Македонии с перспективой его перенесения в Черногорию, Албанию и Хорватию. Необходимо срочно пригласить в Москву македонскую делегацию. Если в Москве будет признана невозможной поддержка широкого восстания, то, во всяком случае, тесная связь с македонским центром и умеренное его субсидирование будут чрезвычайно полезны в будущем. О возможности приема македонской делегации просим срочно ответить».

Очевидно, столкновение Коминтерна и масонов на Балканах обусловило тактику взаимоотношений между ними. В декабре 1922 г. Коминтерн категорически высказался о невозможности пребывания коммунистов в масонских ложах. На IV Конгрессе, проходившем в ноябре-декабре 1922 г., было объявлено, что большинство членов французской радикал-социалистической партии принадлежит к различным ложам «Великого Востока Франции». Этот факт обсуждался после доклада Троцкого, который несколько раз упомянул о необходимости железной метлой вымести масонство, «как мост, соединяющий в мирном сожительстве классовых врагов». «Масонство, — говорил он, — орудие обхода революции, буржуазное орудие, усыпляющее сознание пролетариата, и рычаг буржуазного механизма». В резолюции по его докладу было единогласно принято решение исключить масонов из Коммунистического Интернационала. С этого времени в борьбу с масонством активно включились советские спецслужбы: контрразведка, органы политического сыска, внешняя и военная разведка. Из архивов были затребованы все разработки по масонам, которые велись спецслужбами императорской России. В качестве консультантов спецслужб Советской России выступали бывшие чины Отдельного корпуса жандармов, контрразведчики и разведчики, находящиеся как в России, так и за рубежом.

Как показали последующие события, это было сделано весьма своевременно. В советской России начался процесс восстановления масонских лож, которые быстро установили связи со своим руководством в Западной Европе и США. Они действовали на нелегальной и полулегальной основе и активно пытались внедриться в партийный и советский аппарат, включая ЦК ВКП(б), Совнарком, НКИД, РККА и ОГПУ. В Москве и Ленинграде была восстановлена деятельность орденов розенкрейцеров и тамплиеров, создано «Единое трудовое братство» и другие организации. Во второй половине 1920-х гг. они представляли реальную угрозу еще неокрепшей российской государственности советского типа.

В 1928 г. органы государственной безопасности в лице ОГПУ нанесли серьезный удар по масонским ложам в СССР. Многие активные масоны в Ленинграде, Москве, Харькове и других городах были арестованы, и ложи фактически прекратили свое полулегальное существование. В руках у сотрудников ОГПУ оказались документы и материалы, которые свидетельствовали о связях и планах международного масонства, о его истинном отношении к новой российской государственности.

Однако советским чекистам удалось лишь частично решить поставленные задачи. Под удар спецслужб были подставлены лишь масонские организации религиозно-мистического, философского плана. Глубоко законспирированное политическое масонство пережило серьезное потрясение, но избежало полного разгрома. Очевидно, советским спецслужбам не хватало квалифицированных сотрудников, специальных знаний и масштабности в оценках деятельности политического масонства. Репрессии второй половины 1920-х гг., направленные против религиозно-мистических организаций, надолго затушевали подлинную опасность международного политического масонства.

Документы и материалы, изъятые во время обысков, лишь частично были приобщены к архивно-следственным делам,. В массе они были либо уничтожены, либо погребены в строго засекреченных ведомственных архивах. Наиболее ценные материалы оказались в распоряжении Специального отдела ОГПУ, во главе которого стоял чекист Г. И. Бокий, еще до революции бывший членом масонской ложи. После революции Г. И. Бокий являлся одним из организаторов «Единого трудового братства». Во время большого террора в 1937 г. он и его сотрудники были . репрессированы «за попытку создания масонской организации в НКВД».

В 1930-е гг. масонам удалось в значительной степени укрепить свое положение в Юго-Восточной Европе. Это было достигнуто в значительной степени за счет усиления конфронтации националистических сил и Коминтерна. Большую роль в этом процессе сыграла массовая чистка руководства коммунистических партий этого региона и коминтерновских организаций, осуществленная сталинским режимом.

Деятельность политического масонства в Балканском регионе еще раз проявилась после Второй мировой войны. Сталинский план советизации Балканских стран столкнулся с сильным противодействием масонских лож. Особенно сильным их влияние было в Болгарии. По оценке руководителя болгарских коммунистов Г. М. Димитрова, «масонские ложи являются иностранными шпионскими и предательскими агентурами. Поэтому они опасны для свободы и независимости нашего народа и нашей страны. Мы бьем тревогу против этих антинародных гнезд. Народ требует проявить особую бдительность по отношению к масонским ложам у нас. Органам народной власти требуется принять меры против них, как зловредных тайных организаций. Каждый должен понять, что несовместимо быть болгарским государственным и общественным деятелем — министром, депутатом, руководителем политической партии и общественной организации — и в то же время масоном, быть зависимым от иностранной воли и от иностранной дисциплины. Масонские ложи — национальная опасность для нашей Родины, и она требует их ликвидации».

Масонский фактор в политической жизни Юго-Восточной Европы в полной мере заявил о себе в конце XX в., после ликвидации коммунистических режимов в Балканских странах. Все они стали объектом экспансии международного политического масонства, которому в значительной степени удалось реализовать свои планы. Впрочем, это специальная тема для отдельного исследования.

  

Глава 5
Спецслужбы противников России в мировой войне  

Предмобилизационный период в сводках российских спецслужб. Война объявлена. Генерал Спиридович о разгроме германского посольства. Состояние российской контрразведки в начале войны. Генерал Н. А. Монкевиц — первый генерал от спецслужб. Его биография и судьба. «Союз верных» и РОВС. Таинственное исчезновение русского генерала. Спецслужбы Германии, Австро-Венгрии и Турции в годы войны. Контрразведка на чужой территории. Дания и Румыния. Дезинформация в системе контрразведывательной службы. Анализ политических настроений населения оккупированных регионов. Вальтер Николаи и Максимилиан Ронге в интерьере мировой войны. Разные судьбы асов мирового шпионажа. Человеческая трагедия Вальтера Николаи

К началу Первой мировой войны российским спецслужбам так и не удалось добыть планы стратегического развертывания германских войск и ведения первых военных операций. Предложения такого рода неоднократно поступали, но они отклонялись по причине сомнений в достоверности этих документов. Личность самого «продавца» зачастую вызывала подозрения. Русский Генеральный штаб ошибочно считал, что первый удар Германия нанесет по России. Обе страны усилили подготовку к войне.

12 июля 1914 г. были получены сведения, что в Австро-Венгрии и Италии началась подготовка к мобилизации. На срочно созванное заседании Совета министров было решено объявить в России предмобилизационный период. Специальным повелением царя предлагалось незамедлительно осуществить следующие мероприятия:

«1) вернуть все войска на зимние квартиры;

2) потребовать от соответствующих министерств выполнения мероприятий, предусмотренных Положением о подготовительном к войне периоде;

3) сделать распоряжение по Кронштадтской, Ревельской и Свеаборгской крепостям об окончании вооружения батарей и постановке минных заграждений;

4) крепость Кронштадт… объявить на осадном положении без призыва нижних чинов запаса;

5) остальные крепости Петербургского округа, а равно и пограничные крепости Западного фронта и крепость Михайловскую объявить на военном положении…

8) всех офицеров, причисленных к Генеральному штабу и отбывающих цензы, перевести в Генеральный штаб теперь же;

9) возвратить из отпусков всех офицеров, за исключением тяжело больных;

10) офицеров переменного состава офицерских школ откомандировать в свои части».

Всем командующим военными округами в Европейской России была отправлена телеграмма следующего содержания:

«Петербург — начальнику штаба округа, Новочеркасск — войсковому наказному атаману,

Варшава, Вильна, Киев, Одесса, Москва, Казань — командующему войсками округа.

Высочайше повелено 13 сего июля считать началом подготовительного к войне периода на всей территории Европейской России. Вам надлежит принять все меры по первому и второму перечням положения об этом периоде и выполняемые распоряжением окружных штабов, довольствующих управлений комендантов крепостей и войсковых частей и управлений. Положение было препровождено 12 июля 1914 г.

Генерал-лейтенант Янушкевич.»

В Германии приготовления к войне начались раньше других стран. Еще 5 июля 1914 г. Вильгельм II провел в Потсдаме совещание с участием представителей военного и морского ведомств для выяснения вопроса о готовности германской армии и флота к войне. 25 июля все немецкие офицеры, находившиеся в отпусках и командировках, были вызваны в свои части. 27 июля военный министр отдал приказ о возвращении войск из лагерей в пункты расквартирования. Была усилена охрана железных дорог, в районах сосредоточения создавались запасы продовольствия.

Всего германская армия насчитывала 2 млн. человек. Число обученных германских резервистов приближалось к 3,8 млн. человек. Германия располагала восемнадцатью дирижаблями, тридцатью тремя авиационными подразделениями, четырьмя тысячами автомобилей и грузовиков. Число человек, формально годных для службы в армии, достигало 12 млн., из которых 8,4 млн. в случае крайней необходимости могли быть призваны в армию.

Такие же предмобилизационные мероприятия были произведены и в вооруженных силах Австро-Венгрии. 13 июля военный агент в Австро-Венгрии полковник Винекен срочно телеграфировал в ГУ ГШ следующее: «Официально объявлены частная мобилизация, частный призыв ополчения. Дунайская флотилия сосредоточивается к Зееману. Из Будапешта отправляются воинские поезда к юго-западу, юго-востоку, кажется, на северо-восток. Из источников, заслуживающих доверия, узнал: Против Сербии мобилизуются корпуса XVI, XV, XIII, IV, VII, части II и III, против Румынии XII, общей численностью предположительно четыреста двадцать пять тысяч человек. Главнокомандующим называют эрцгерцога Фридриха. Начальником штаба — генерала Конрада, командующими тремя армиями — генералов Потиорека, Франка и Ауфенберга. Последние сведения нуждаются в проверке». В тот же день Винекен сообщал, что первым днем мобилизации назначено 15 июля.»

15 июля в часть 1-го обер-квартирмейстера ГУ ГШ по линии контрразведывательного отделения поступило донесение о том, что «15 июля в канцелярии градоначальника взяты заграничные паспорта восемнадцатью иностранными подданными; 15 германских и 3 австрийских, причем германские подданные в разговоре между собой в канцелярии говорили, что двое из них вызваны экстренно по случаю войны».

15 июля в полдень Австро-Венгрия объявила войну Сербии. Это создало принципиально новую международную ситуацию. 16 июля генерал-майор Монкевиц особо отметил в сводке сведений, поступивших в Главное управление Генерального штаба в этот день, что из Киева вызваны в Австро-Венгрию все живущие там австрийские подданные.

Германские дипломаты пытались оттянуть проведение российских военных приготовлений. В час ночи 17 июля посол Германии граф Пурталес позвонил министру иностранных дел Сазонову и попросил срочно принять его. Пурталес запросил, не может ли Россия удовлетвориться обещанием Австрии не нарушать целостности Сербии. В ответ Сазонов сформулировал условия, на которых Россия была бы согласна остановить вооружение. Германский посол сразу же информировал о русских условиях Берлин. Практически в это же время из Петергофа Николай II отправил телеграмму германскому кайзеру, в которой объяснял приготовления России как меру защиты против военных приготовлений Австрии. Николай II просил усилить давление на Австрию, чтобы она пришла к соглашению с Россией.

Эта телеграмма вызвала негодование Вильгельма П. Проведение Россией частичной мобилизации ухудшало стратегическое положение Германии и затрудняло реализацию плана Шлаффена, предусматривавшего разгром противника по частям. Все дипломатические демарши Германии, включая переписку Вильгельма и Николая, были направлены на то, чтобы отсрочить проведение мобилизации в России. Перехваченная российскими контрразведчиками информация агентов германской военной разведки свидетельствовала, что германская разведка не считала мобилизацию преддверием войны. Так, 17 июля военный агент Германии майор фон Эвелинг телеграфировал следующее: «Мне кажется, что здесь мобилизовались из страха пред грядущими событиями, без агрессивных намерений».

По сведениям российской военной разведки, Австро-Венгрия начала сосредоточение армейских корпусов на русско-австрийской границе. На русской границе в Галиции, против Сандомира, обнаружена австрийская кавалерия, а также прибывшие пехота и артиллерия. По донесению штаба Киевского военного округа, на границе начали усиливаться посты австрийской пограничной стражи. По сведениям российских контрразведывательных органов, 16 июля все запасные австрийские офицеры, проживающие в Москве, получили приказ выехать на родину в 24 часа. В ночь с 15 на 16 июля австрийцы начали бомбардировку Белграда. Немецкий генерал Хелиус, состоящий при Николае И, телеграфировал в Берлин, что «существует надежда на соглашение Германии с Россией… Касательно мобилизации высшие офицеры говорили в клубе, что, имея в виду огромные расстояния, нет возможности задержать ее. К тому же в России от начала мобилизации до начала войны еще очень далеко. Поэтому еще есть время для мирного разрешения спора». Поэтому Пурталес впоследствии писал, что Хелиус сообщал в своей телеграмме в Берлин: «За исключением нескольких демонстраций, в Петербурге все спокойно».

18 июля Россия объявила всеобщую мобилизацию. Встревоженный германский посол добился аудиенции у российского императора. 19 июля российские контрразведчики расшифровали телеграмму австрийского посла в Петербурге Сапари министру иностранных дел Бертхольду.

В телеграмме, в частности, говорилось, что во время аудиенции «император якобы высказал живейшее сожаление, что отмена мобилизации невозможна по техническим условиям, и дал слово, что его армия не нападет первая. Его величество отнесся якобы к сообщению германского посла с видом человека, отнюдь не отдающего себе отчета в серьезности положения и важных последствиях его мероприятия… Императору Николаю, по-видимому, внушили, что наподобие русской, и германская контрмобилизация ничего не значит — взгляд, разделяемый, по-видимому, и Сазоновым. Подстрекатели к войне, среди которых министр внутренних дел играет первую роль, по-видимому, повлияли на императора указаниями на воинственное настроение, опасное в настоящее время даже для престола, из чего вытекает безусловная необходимость, чтобы "что-нибудь произошло"».

По воспоминаниям Пурталеса, имена «подстрекателей к войне» ему стали известны из беседы с министром двора Фредериксом, который дал понять, что «приказ о мобилизации был проведен под давлением военного министра Сухомлинова и министра внутренних дел Маклакова. Из них первый находился под страхом внезапного нападения, а последний сумел убедить императора Николая в том, что внутреннее положение России настоятельно требует какого-нибудь исхода».

Обмен телеграммами между Николаем и Вильгельмом продолжался, но исход переговоров был уже очевиден. Ранним утром 18 июля австрийский император Франц-Иосиф после докладов Конрада и Бертхольда дал согласие издать указ о всеобщей мобилизации. В тот же день русская контрразведка перехватила и дешифровала телеграмму Бертхольда австрийскому послу в Берлин: «Согласно приказаний императора решено войну против Сербии продолжать. Оставшаяся часть армии мобилизуется и сосредоточивается в Галиции. Первый день мобилизации 4 августа. Приказ о мобилизации будет объявлен сегодня 31 июля. Просьба сообщить предполагаемый в Берлине первый день мобилизации».

В сводке сведений, поступивших в ГУ ГШ, отмечалась активизация вооруженных сил Австро-Венгрии в приграничных районах. Под войсковую охрану были приняты галицийские и буковинские железнодорожные сооружения. На совещании в штабе XI корпуса во Львове присутствовали представители польских националистических организаций. На нем «было намечено осуществление следующих задач в пределах России: прервать телеграфные сообщения, попытаться испортить железнодорожные мосты, организовать покушения на отдельных лиц, усилить агитацию в пользу польского восстания». На железных дорогах Германии была выставлена военная охрана. На станциях между Берлином и Кенигсбергом на запасных путях стояли оборудованные вагоны. 17 июля было прекращено движение товарных поездов.

19 июля (1 августа) посол Германии в России граф Пурталес после отказа министра иностранных дел России Сазонова дать благоприятный ответ вручил два варианта ноты с объявлением войны. В сводке сведений, поступивших в этот день в ГУ ГШ, значилось следующее: «Штаб Киевского военного округа сообщает, что в Галиции призываются все военнообязанные всех возрастных классов». В дневнике Николая II записано в этот день было следующее:

«19 июля. Суббота.

Утром были обычные доклады. После завтрака вызвал Николашу и объявил ему о его назначении верховным главнокомандующим впредь до моего приезда в армию…

Погулял с детьми. В 61/2 поехали ко всенощной. По возвращении оттуда узнали, что Германия объявила нам войну…»

В этот день вечером части 5-го германского корпуса вошли в Калиш и устроили там резню мирного населения. Первая мировая война началась. Однако, объявив войну, Германия поспешила взвалить ответственность за этот шаг на Россию. Российские контрразведчики перехватили телеграмму итальянского министра иностранных дел Сан-Джулиано послу Италии в Санкт-Петербурге Р. Карлотти. В ней говорилось: «Германский посол только что сообщил мне, что император Вильгельм издал сегодня около пяти часов приказ о мобилизации вследствие внезапного нападения, произведенного русскими войсками на германскую территорию. Таким образом, Германия находится в состоянии войны с Россией и, следовательно, Франция также нападет на Германию». Николай II, прочитав телеграмму, поставил пометку: «И тут ложь».

Россия ответила на объявление войны взрывом патриотизма. «Толпы народа всякого звания и положения ходили по улицам с царскими портретами и флагами и пели "Спаси, Господи, люди Твоя". Кричали бесконечное "ура"», — писал в своих воспоминаниях жандармский генерал А. И. Спиридович. Пресса нагнетала обстановку, сообщая, что немцы задержали на границе поезд с императрицей Марией Федоровной, которой пришлось вернуться в Данию. Муссировалось известие о том, что великий князь Константин Константинович должен был пешком перейти границу.

В Петербурге было разгромлено германское посольство. Впоследствии А. И. Спиридович вспоминал: «Погода была дивная. Невский полон народу… По Морской бежал народ, скакали извозчики, неслись автомобили. Громадная толпа с царским портретом впереди шла к посольству (германскому. — Б. С). Слышались ругательства, угрозы в адрес Германии, императора Вильгельма… Толпы народа вперемешку с извозчиками и автомобилями запрудили всю площадь и тротуары около посольства. Напротив здания, к стороне Исакия, горел громадный костер.

Это жгут вильгельмовские портреты, — сказал подбежавший ко мне юркий молодой человек и, прибавив, что скоро будет еще лучше, убежал… Кипы бумаг полетели из окон верхнего этажа и полетели как снег, посыпались листами на толпу. Летели столы, стулья, комоды, кресла. Все с грохотом падало на тротуары и разбивалось вдребезги. Публика улюлюкала и кричала "ура". А на крыше здания какая-то группа, стуча и звеня молотками, старалась сбить две колоссальные конные статуи.

Голые тевтоны, что держали лошадей, уже были сбиты. Их стянули с крыши под восторженное "ура", стащили волоком к Мойке и сбросили в воду. Рядом на тротуаре стоял городовой. Кругом меня все галдело. Галдела интеллигенция. А из окон посольства все летели, летели разные предметы. Раздававшиеся при этом треск и грохот вызывали "ура". Чем сильнее был треск, тем громче было "ура" и улюлюканье. Полиция только просила не ходить на тротуар перед посольством. Эскадрон был наготове. На площади был сам министр внутренних дел Маклаков и только что назначенный новый градоначальник князь Оболенский.

Вдруг пронеслось, что на крыше громилы нашли труп убитого человека. Это был русский, долго служивший в посольстве. В группе начальства заволновались. Со стороны эскадрона жандармов послышалась команда. Публику стали просить расходиться. Никто не слушался. Появилась пожарная машина, в толпу направили струю воды, и все с хохотом стали разбегаться. Я сел в экипаж и поехал телефонировать своему начальнику. По дороге обогнал большую толпу. Шли громить австрийское посольство, но полиция не допустила погрома. Я доложил обо всем генералу Воейкову. Он просил меня остаться до утра. Утром, по дороге на вокзал, я заехал посмотреть на посольство. Жуткая картина. Колоссальное здание зияло разбитыми окнами. На крыше покосившиеся лошади, их не сумели сбить. Тротуары завалены грудами обломков и осколков. Полиция не позволяет приближаться. Публика смотрит молча. Все ходят посмотреть на Мойку, на сброшенные статуи».

С началом войны в западных пограничных округах приступили к осуществлению мобилизационного плана. В Санкт-Петербургском, Виленском, Варшавском и Киевском западных пограничных округах были приняты меры для прикрытия государственной границы и обеспечения развертывания российской армии и флота. Пограничные части были переданы в подчинение армейским соединениям, дислоцированным в приграничной зоне. За их счет были пополнены гарнизоны Ковенской, Осовецкой, Новогеоргиевской и Козельской крепостей. Рано утром 20 июля 1914 г. военные и пограничные округа получили срочную телеграмму за подписью военного министра Сухомлинова, в которой сообщалось об объявлении Германией войны России. Командующие округами получали право самостоятельно начать военные действия против Германии. Вместе с тем в телеграмме содержалось предупреждение не предпринимать никаких действий против Австро-Венгрии, потому что она' войны не объявила, но «надлежит зорко следить и при первых враждебных действиях на таковые отвечать».

На долю войск прикрытия и российских пограничников выпали первые выстрелы и первая кровь. Первыми жертвами в русской армии стали штабс-ротмистр Рамбиди и вахмистр Пристыжнюк 6-й Таурогенской пограничной бригады.

С 20 июля пограничники на Западном фронте приступили к выполнению боевых задач по пресечению проникновения на территорию России разведывательных и диверсионных групп противника. Для этого в каждой бригаде было создано по три-четыре летучих разъезда от 20 до 70 человек в каждом для действий на сопредельной стороне. Они переходили государственную границу с Пруссией, уничтожали объекты противника и вели разведку. В приграничных районах силами пограничников были взяты под охрану железные дороги, мосты, банковские учреждения, почтово-телеграфные конторы. Они же обеспечивали связь между полевыми войсками. В Привислинском крае пограничникам приходилось выполнять конвойные и полицейские функции.

Через два дня после объявления войны германские передовые отряды заняли наши пограничные пункты Вержболово, Калиш, Влоцлавск, Ченстохов, Беидин, Почаев, Заложцы и Каменец-Подольск. Однако большинство из них были отбиты отрядами русской кавалерии, которые сами вступили в пределы Восточной Пруссии.

Австро-Венгрия готовилась к войне давно: по данным российской разведки, первые планы совместных операций императорской армии и германских войск против России разрабатывались еще в конце 1880-х гг. Сотрудничество двух генеральных штабов стало особенно тесным после 1906 г., когда начальником германского Генштаба был назначен Гельмут фон Мольтке, племянник героя франко-прусской войны фельдмаршала Мольтке. Начальники австрийского и германского генеральных штабов Конрад фон Гетцендорф и Гельмут фон Мольтке тесно сотрудничали, и более того, их отношения можно назвать дружескими. Оба пытались влиять на принятие ключевых решений монархами и политиками центральных держав, причем Конрад был гораздо более активным, чем его германский коллега.

Австро-Венгрии пришлось вести войну, как и Германии, на два, фронта — воевать на Балканах и в Галиции. Уже 25 июля, за день до официального объявления войны России, австрийская кавалерия при поддержке ландштурма в нескольких местах перешла российскую границу и была встречена ружейным огнем пограничников и чинов жандармского корпуса. В этот день Австро-Венгрия окончательно определила свою позицию.

26 июля Австро-Венгрия официально объявила войну России. В официальной ноте австрийского посла в Петербурге, врученной министру иностранных дел России, говорилось: «Ввиду угрожающего положения, занятого Россией в конфликте между Австро-Венгерской монархией и Сербией, и при наличии того обстоятельства, что вследствие этого конфликта Россия, как это явствует из сообщения берлинского кабинета, сочла необходимым открыть военные действия против Германии, и что последняя, таким образом, находится в состоянии войны с вышеозначенной державой, Австро-Венгрия равным образом считает себя с настоящего момента в состоянии войны с Россией».

Активные боевые действия развернулись в Галиции, куда в 20-х числах августа вторглись российские дивизии. Они во встречных боях разгромили противника и заняли Львов. Армия Австро-Венгрии потерпела сокрушительное поражение: она потеряла половину своего наличного состава, а потери офицерского корпуса были настолько значительными, что от них она уже не смогла оправиться.

В начале войны в России было нарушено важнейшее условие достижения победы над врагом: обеспечение единства фронта и тыла, т. е. единство действий высшего военного командования и государственных органов власти в России. Дело в том, что в июле 1914 г. было утверждено «Положение о полевом управлении войск в военное время». В документе закладывалось организационное противоречие, которое выражалось в расчленении управления Россией на две части: фронт и тыл. Это были Верховный главнокомандующий и его штаб в лице великого князя Николая Николаевича и в тыловых районах — Военное министерство с входящим в его состав Главным управлением Генерального штаба.

Это повлияло на строительство российских спецслужб, и прежде всего, органов разведки и контрразведки. В частности, задачи последней необоснованно сужались до защиты чисто армейских секретов. На территории, не входящей в район театра военных действий, продолжали функционировать контрразведывательные отделения штабов военных округов, созданные на основании Положения от 1911 г. После начала войны они не подверглись какой-либо трансформации, а главный насущный вопрос об увеличении числа контрразведывательных органов в стратегически важных пунктах страны не был продуман и спланирован. Так, настоятельно требовалось организовать контрразведывательное отделение Казанского военного округа, на территории которого находились многочисленные пороховые и оружейные заводы, крупнейшие армейские склады, требовавшие соответствующих мер по их контрразведывательному обеспечению. Эти задачи возлагались на контрразведывательный отдел Московского округа. Однако при ограниченном штате решение таких задач было практически невозможно.

В действующей армии процесс создания и становления органов контрразведки растянулся на несколько месяцев, поскольку никаких мобилизационных планов по линии КРО не существовало. Правда, еще в начале 1913 г. штабам Варшавского, Киевского и Виленского военных округов по заданию Главного управления Генерального штаба было поручено подготовить предложения по созданию новых КРО на случай войны. Их создание планировалось при штабах армий, которые разворачивались лишь с объявлением мобилизации. Эти указания оказались практически невыполнимыми — прежде всего по причине отсутствия необходимых кадров: пополнение обычно рекрутировалось из сотрудников Министерства внутренних дел.

В более выгодном положении оказались штабы Виленского и Варшавского военных округов, которым рекомендовали увеличить штат еще до начала мобилизации либо прикомандировать к ним необходимое число сотрудников для изучения обстановки на территории предстоящих боевых действий. Однако многие из предложений остались на бумаге й не смогли оказать существенного влияния на процессы организации контрразведки в предвоенные годы.

Пожалуй, самыми яркими фигурами в среде сотрудников российских спецслужб, разведчиков и контрразведчиков в начале XX в., безусловно, были Николай Августович Монкевиц и Николай Степанович Батюшин. Оба были выходцами из Варшавского военного округа и первыми в российской армии получили генеральские звания за заслуги перед Отечеством на поприще контрразведывательной службы…

Николай Августович Монкевиц родился 22 ноября 1869 г. в небогатой дворянской семье. Закончил Второй кадетский корпус, Первое военное Павловское училище, Николаевскую академию Генерального штаба по первому разряду. Военную службу начал проходить с 11 марта 1899 г. в должности помощника старшего адъютанта Варшавского военного округа. На этой должности проявил незаурядные аналитические способности. Затем продолжил военную службу в качестве помощника редактора Варшавского военного журнала. 10 апреля 1901 г. был прикомандирован к лейб-гвардии Литовскому полку для командования ротой, а затем был исполняющим должность штаб-офицера для особых поручений при штабе 1-го кавалерийского корпуса. 16 июля 1904 г. был назначен старшим адъютантом штаба Варшавского военного округа.

1 мая 1906 г. Н. А. Монкевиц стал редактором Варшавского военного журнала, а затем был вновь откомандирован в лейб-гвардии Литовский полк для командования батальоном. После командировки был назначен начальником штаба 1-го округа Отдельного корпуса пограничной стражи в Санкт-Петербурге. Затем он проходил службу на Дальнем Востоке в качестве правителя канцелярии Управления начальника военных сообщений 3-й Маньчжурской армии. С началом военной реформы в российской армии Н. А. Монкевиц был назначен в 7-е отделение Главного управления Генерального штаба, а 5 марта 1908 г. он становится делопроизводителем управления генерал-квартирмейстера Генерального штаба с зачислением в часть второго обер-квартирмейстера. 22 октября 1910 г. назначен делопроизводителем 5-го делопроизводства части первого обер-квартирмейстера Главного управления Генерального штаба, а затем назначается помощником первого обер-квартирмейстера Главного управления Генерального штаба. С 31 октября 1910 г. на него были возложены обязанности заведования военно-статистическим делопроизводством части первого обер-квартирмейстера и с 1 июня 1914 г. — особым делопроизводством Главного управления Генерального штаба. С этого времени в его руках фактически сосредоточилась вся разведывательная и контрразведывательная работа в российской армии. В напряженные дни июня-июля 1914 г. Н. А. Монкевиц был назначен первым обер-квартирмейстером Генерального штаба, а с 21 июня по 2 июля — исполняющим обязанности генерал-квартирмейстера Главного управления Генерального штаба Российской армии. В июле 1914 г. он подал рапорт об откомандировании в действующую армию.

В годы Первой мировой войны Монкевиц служил в действующей армии начальником штаба 30-го армейского корпуса, а затем командиром 71-й пехотной дивизии. Он принимал личное участие в военных действиях и проявил храбрость и героизм. Именно на фронте он стал георгиевским кавалером. С 21 сентября 1916 по май 1917 г. исполнял должность начальника штаба 47-го отдельного корпуса, а с мая 1917 г. — начальника штаба 4-й армии.

В ноябре 1917 г. Совет солдатских депутатов предложил ему возглавить 4-ю армию. Генерал-лейтенант российской армии Н. А. Монкевиц отказался от этого предложения и поэтому 1 декабря 1917 г. был освобожден от занимаемой должности. С декабря 1917 по июнь 1918 г. он находился в распоряжении бывшего командующего Румынским фронтом генерала Щербачева. Он всеми силами и возможностями пытался воспрепятствовать разграблению имущества Румынского фронта провозглашенным украинским правительством Центральной Рады, а затем Директории и германскими войсками. По своим убеждениям Н. А. Монкевиц был сторонником восстановления законной монархии в России. В июне 1918 г. после неудачной попытки его убийства самостийники отдали приказ о его аресте, и Н. А. Монкевиц эмигрировал в Западную Европу.

Тогда же он вступил в монархическую тайную организацию «Союз верных», которую возглавлял бывший депутат Государственной думы Н. Е. Марков. Это была строго законспирированная организация, члены которой приносили присягу. Первоначально вступившие в Союз именовались «латниками», а после прохождения обязательного испытательного срока принимались в «воины», обязанные беспрекословно подчиняться приказам своих начальников. Формально «Союз верных» должен был возглавлять «Местоблюститель царского престола». Непосредственное руководство всеми делами осуществлял «Тайный верх». Формально в него входили Н. Е. Марков, князь А. А. Ширвинский-Шахматов, сенатор Римский-Корсаков, В. П. Баранский, генералы П. Н. Краснов и В. И. Гурко. Неформально на строго конспиративной основе его работой руководили наиболее опытные руководители разведки и контрразведки императорской России. В их числе были генерал-лейтенант Н. А. Монкевиц и генерал-лейтенант А. Е. Едрихин, принявший еще в 1913 г. фамилию Вандам. Союз не выступал открыто, а влиял на политические события тайно, через своих многочисленных членов. Так, при содействии Союза гетманом Украины стал П. П. Скоропадский, а затем была организована борьба последнего с С. В. Петлюрой. К началу 1919 г. «Союз верных» организовал объединение всех антибольшевистских воинских сил для похода на Москву, который возглавил А. И. Деникин. В марте 1919 г. Н. А. Монкевиц вступил в Вооруженные силы Юга России.

Другой крупной акцией «Союза верных» стало создание Северо-Западной армии. Ее основу первоначально составляли части Псковского корпуса Северной армии, командование которыми осенью 1918 г. временно осуществлял генерал А. Е. Едрихин (Вандам). Эти части формировались на строго добровольной основе. На их сторону перешел ряд частей Красной Армии и корабли Чудской военной флотилии. После капитуляции Германии 11 ноября 1918 г. начались призывы к проведению мобилизации в Северную армию и назначению ее командующим генерала от кавалерии графа Ф. А. Келлера. Группа офицеров, открыто интригуя против Вандама, выразила ему недоверие. В результате в ноябре он заявил о своем уходе с поста Командующего Псковским добровольческим корпусом по болезни, а его пост занял полковник А. П. Родзянко. Граф Ф. А. Геллер стал Главнокомандующим всеми силами на территории Украины в гетманской армии и был убит петлюровцами 21 декабря 1918 г.

Н. А. Монкевиц стал начальником Русской миссии в Париже от Вооруженных сил Юга России, т. е. фактически представителем генерала Деникина. Он занимался вопросами материальной поддержки офицерства и эвакуацией офицеров из Латвии. Находясь в эмиграции, издал книгу «Крушение русской армии», в которой описал крах старой русской армии. Начиная с февраля 1917 г. Н. А. Монкевиц входил в ряд разведывательных белоэмигрантских организаций. В частности, в материалах советских спецслужб указывалось на его связи со службой военно-морской разведки, созданной в мае 1919 г. старшим лейтенантом А. А. Абазой. Она была создана на основе разведывательной сети, сформировавшейся еще в царское время, и работала в тесном контакте с английской разведкой.

После поражения белых армий в Гражданской войне в политике «Союза верных» и во взглядах Н. А. Монкевица произошли изменения. Он был против прямой интервенции стран Антанты в советскую Россию, полагая, что эта акция «будет направлена исключительно для выгоды их, а не для восстановления Великой России». Поэтому главную ставку в захвате власти в России делал на работу в Красной Армии, которая должна была осуществить военный переворот, возглавляемый внедренными в нее членами «Союза верных». После образования «Русского общевоинского союза» Н. А. Монкевиц стал по рекомендации великого князя Николая Николаевича ближайшим помощником генерала А. П. Кутепова. По его заданию он вместе с генералом И. А, Хольмсеном встречался с представителями «Монархической организации центральной России» А. А. Якушевым и Генерального штаба генерал-майором Н. М. Потаповым, не подозревая об их связях с ОГПУ. Лишь впоследствии стало известно, что Потапов и Якушев были главными фигурантами агентурно-оперативной разработки «Трест».

Н. А. Монкевиц вместе с дочерью и сыном проживал в Фонтенбло. Там же в это время проживал с семьей генерал А. И. Деникин. По вечерам они часто встречались. Неожиданно с 1925 г. в белоэмигрантской печати появились публикации о связях Н. А. Монкевица с советскими спецслужбами. В тот ноябрьский вечер 1926 г. Монкевиц, как обычно, пришел в гости к Деникиным и засиделся. Он выглядел очень озабоченным, одет был кое-как, рукава пиджака были коротковаты, и он силился натянуть их до должной длины. Монкевиц задержался на этот раз дольше обычного. Антон Иванович уже не раз переглядывался с Ксенией Васильевной, недоумевая, когда же удалится гость. Наконец во втором часу ночи Монкевиц попрощался с Деникиными, вышел на улицу и бесследно исчез.

Утром к Деникиным прибежала встревоженная дочь Монкевица и спросила, где ее отец. Деникины ответили, что он был у них допоздна, но куда ушел, сказать не могли. Дочь позвонила в полицию и просила помочь разыскать отца. Деникин знал, что у Монкевица дома могли быть важные бумаги, и попросил дочь Монкевица принести их к нему до прихода полиции. Бумаги были доставлены к Деникиным, но по ним нельзя было установить причину исчезновения Монкевица.

Деникин совещался с Кутеповым, пытаясь разгадать загадку. Но Кутепов не смог объяснить причину пропажи своего помощника. В записке, оставленной Монкевицем, значилось: «Во избежание лишних расходов на погребение, прошу моего тела не разыскивать».

15 ноября 1926 г. генерал Врангель писал своему другу генералу Барбовичу: «…в области "работы" генерала Кутепова — крупный скандал. За последнее время целым рядом лиц получены сведения…» весьма неблагоприятные для ближайшего помощника генерала Кутепова — генерала Монкевица. Недавно в управлении генерала Хольмсена были получены документы, подтверждающие преступную связь этого генерала с большевиками. Предупрежденный сам генерал Кутепов, однако, этому отказался верить. На днях Монкевиц исчез, оставив записку, что, запутавшись в деньгах, кончает жизнь самоубийством. Однако есть все основания думать, что это — симуляция. Трупа нигде не найдено, а следы генерала Монкевица следует, видимо, искать в России…»

В эмиграции еще долгое время циркулировали слухи, что Монкевиц, являясь агентом ОГПУ, инсценировал самоубийство, чтобы скрыть бегство в Советский Союз. Однако никаких документальных подтверждений этого заявления до сих пор не найдено.

С начала боевых действий спецслужбы Германии и Австро-Венгрии объединили свои усилия с целью пресечения деятельности разведок России и стран Антанты как на своей территории, так и на территории нейтральных государств. К проведению контрразведывательных операций широко привлекались военная разведка и полиция обоих государств.

Такое сотрудничество двух стран с течением времени вылилось в доминирующее положение Германии во всех вопросах. Руководитель германской военной разведки Вальтер Николаи позднее писал: «Общая работа привела к установлению теснейшей связи между германской и австрийской разведками. Чем больше высшее стратегическое руководство переходило к немцам, тем более сильным становилось и влияние на разведки и контрразведки. При всех австрийских штабах… были… офицеры германского верховного командования, старавшиеся использовать на Востоке опыт, приобретенный разведкой на западном театре военных действий».

Германское руководство не обошло своим вниманием и спецслужбы Турции. Тот же Николаи далее отмечал: «…Благодаря ознакомлению турецких руководителей разведки с германскою разведкой и посылке германских офицеров в Турцию удалось все же достигнуть удовлетворительного согласования». Причем масштаб координации мероприятий спецслужб нарастал по мере продолжения войны.

Так, руководитель австрийских спецслужб Макс Ронге в своих воспоминаниях писал: «С 1912 г. велась регистрация всех подозревавшихся в шпионаже или во враждебных антигосударственных действиях. Теперь их арестовывали, интернировали или высылали. Всех иностранцев из враждебных нам государств нужно было проверить, чтобы помешать выехать военнообязанным. Кроме военных врачей, все прочие иностранцы могли выехать. Но не через районы сосредоточения армии. Был только задержан ряд богатых и знатных русских для обмена их на задержанных в России австрийцев». -273-

Судебным преследованиям подвергались потенциальные «шпионы», известные русофилы. 4 августа был арестован член австрийского рейхсрата С. Марков. 21 июля 1915 г. в Вене начался процесс против группы «русин», обвиненных в «подрывной деятельности». Термин «русин» употреблялся поляками и немцами в отношении всех русских, проживающих в Австро-Венгрии. Среди тех, кто предстал перед судом, были «депутат рейхсрата Марков, судебный советник Кириллович, русский писатель Дмитрий Янчевецкий, адвокаты Кирилл Черлунчакевич и Риттер, крестьянин Дьяков и слесарь Мулькевич». В качестве основной улики на суде фигурировала брошюра «Современная Галиция», добытая агентурной разведкой Германии и Австро-Венгрии. Она была выпущена в 1914 г. Отделом военной цензуры при генерал-квартирмейстере штаба Юго-Западного фронта. В ней содержался подробный анализ политических партий Галиции и оценка их отношения к России. По замыслу составителей брошюры она должна была служить справочным материалом для командного состава русских армий этого фронта. Брошюра действительно носила характер справочника. В ней были поименно указаны все члены русофильских организаций, на которых могли рассчитывать российские военные власти. После двухмесячного судебного процесса всем обвиняемым был вынесен смертный приговор, замененный впоследствии длительным тюремным заключением. По делу второй партии «русин», обвиненных в шпионаже, австрийский суд в феврале 1917 г. вынес 17 смертных приговоров. Эти меры находили полную поддержку у руководителей германских спецслужб.

Так, Вальтер Николаи писал: «В Восточной Галиции русскому шпионажу охотно оказывали услуги родственные по племени русины. Ему помогали духовные лица, депутаты, адвокаты и судьи. Русинские школы и союзы являлись центрами панславистской и великосербской пропаганды и давали приют агентам… В течение первых двух лет войны пришлось вынести 140 смертных приговоров одним лишь русским агентам внутри страны. Были приговорены к смертной казни и политические вожди, как Крамарж и Рошин, но затем были по амнистии помилованы».

Буквально в первые дни власти Австро-Венгрии начали широко использовать апробированную в Боснии систему захвата заложников, «главным образом волостных старост и православных священников». До начала 1916 г. «125 священников были интернированы, 128 расстреляны и 25 подверглись судебным преследованиям». С начала войны до конца 1915 г. органами полицейской дирекции Вены были произведены обыски у 1479 человек, находящихся под политическим подозрением, арестовано 1069 человек, подозревавшихся в антигосударственной деятельности, из них 185 подозревалось в шпионаже. Много хлопот доставляли германским и австрийским спецслужбам слухи о готовящихся террористических актах в отношении руководящих деятелей стран Тройственного союза. Под особым постоянным наблюдением находились аккредитованные в Вене и Берлине военные агенты нейтральных стран.

Венгерская пограничная полиция уже в течение первого года войны взяла под подозрение в шпионаже 2 тыс. человек; из них 1506 было арестовано, 65 интернировано и 20 выслано. Для борьбы со шпионажем германские и австрийские власти ввели жесткий пограничный и паспортный контроль, чтобы следить за передвижениями отдельных лиц как внутри стран Тройственного союза, так и при пересечении границ государств, входящих в него. Все подданные Германии и Австро-Венгрии, а также иностранцы, желавшие выехать из страны, должны были лично получить разрешение соответствующего военного управления. В штабе предстояло дать «определенный ответ, для какой надобности лицо выезжает из страны или с какой целью прибывает в монархию». Разрешения на выезд или пребывание в монархии выдавались в очень ограниченном количестве. Подозрительные лица, прибывшие в Австро-Венгрию или в Германию, немедленно возвращались обратно.

Особенно строгий контроль был установлен за военнослужащими. Так, только в Берлине за первые три года войны были задержаны 1785 человек за незаконное ношение формы, в том числе оказалось 384 самозванных офицера.

«В целях пресечения шпионажа, — писал Макс Ронге, — было введено обязательное предъявление паспорта при пересечении границы. Вскоре было введено дальнейшее ограничение передвижения внутри страны. Гражданские пассажиры, ехавшие по железным дорогам северного театра военных действий, должны были иметь удостоверение личности. На железнодорожной линии Бухе-Вена, идущей с запада, и на ее продолжении через Будапешт, Предел в Румынию был организован до конца года железнодорожный контроль, проконтролировавший более 2300 поездов, перевезших около 400 тыс. пассажиров, из коих около 300 было задержано».

Как утверждал В. Николаи, «каждый проезжавший с запада через Англию или через Францию подвергался самому тщательному наблюдению». Для ограждения мест дислокации частей от проникновения иностранных разведчиков въезд в эти районы и выезд из них для гражданских лиц разрешались только «в исключительных случаях». Особенно старательно оцеплялись тыловые районы частей германской и австрийской армий во время подготовки к наступательным операциям и их проведения.

Российские разведчики сообщали, что поезда, прибывавшие в Германию и Австро-Венгрию, обезлюдели. В них обычно находилось всего 2-3 пассажира. «Въезд и выезд как в Германию, так и в Австро-Венгрию чрезвычайно затруднен… Приезжающих и отъезжающих не только тщательно обыскивают, но иногда и купают». Провозить сведения в каблуках, в чемоданах с двойным дном уже никто не пытался, поскольку пограничники в Австро-Венгрии зачастую отнимали буквально все — «белье, костюмы, туалетные принадлежности», заменяя их другими. Всех подозреваемых задерживали на границе. Был случай, что одну женщину держали шесть недель в пограничном пункте, опасаясь сохранения сведений в памяти. Допрос на границе производился очень квалифицированно, и поэтому скрыть настоящую цель приезда было очень трудно. За лицами, прибывшими из-за границы, особенно строго следили знали о каждом их передвижении. С 1916 г. было введено правило проверять подлинность виз. Для этого пассажиры задерживались до тех пор, пока не получали ответ от консулов, поставивших визы.

По воспоминаниям Вальтера Николаи, при осмотре подозреваемых применяли даже рентгеновские лучи. «Мы просвечивали рентгеновскими лучами тела подозреваемых, особенно сапожные подошвы, также белье, карандаши и авторучки… Однажды… у одного агента-женщины, которая работала на жаловании, были извлечены из-под золотой коронки зуба миниатюрные письма».

Каждый подозрительный иностранец обязательно фотографировался на границе, а его фотографии пересылались в пограничный пункт места назначения по маршруту следования. Если он не появлялся, то в управление полиции поступали соответствующие сведения. Каждый иностранец, как только появлялся на границе, подозревался в шпионской деятельности на чужую страну. «Каждый швед, каждый швейцарец, который въезжал в Германию в качестве купца и импортировал продукты питания, мог многое увидеть, что для властей противника имело большое значение».

Пограничная полоса была оборудована тремя рядами проволочных заграждений, к которой на ночь подключался электрический ток. К активным мероприятиям германской и австрийской контрразведки относилась также перлюстрация и военная цензура. Особо тщательной цензуре подвергались письма военнопленных. Под постоянным наблюдением находилась аристократия и ее переписка. Под особый контроль попала практически вся переписка в прифронтовой полосе. В австро-венгерском цензурном отделе было занято 572 человека, из них 470 профессиональных цензоров.

«Разговоры и переписка в кругах аристократии велась по большей части на темы большой политики, — писал Макс Ронге. — Наступившая война порвала нити и воздвигла препятствия, в которых некоторые из них не отдавали себе должного отчета. То, что могло быть сказано в мирное время, легко вступало во время войны в противоречие с интересами отечества. Многие как будто бы не сознавали, что разговоры в нейтральных странах и обмен письмами могут во время войны граничить с государственной изменой. Особенно важно было то обстоятельство, что тайны часто выбалтывались перед лицами, близко стоявшими к неприятельским правительствам». До 15 января 1915 г. в Австро-Венгрии был просмотрен миллион писем.

Отдельная цензурная группа просматривала книги и печатные материалы, которые получали военнопленные. Другая группа занималась исправлением корреспонденции, которая не запрещалась цензурой, а исправлялись лишь отдельные места. В руках Генерального штаба Германии были сосредоточены наблюдение за почтой и телеграфом, выдача и проверка паспортов в паспортных бюро. Для обнаружения путей передачи информации, использовавшихся противником, при III отделении Генерального штаба было создано специальное научное отделение, а также отделение для постоянного испытания и обеспечения надежности применявшихся систем шифровки. Здесь на службу были призваны ученые химики, физики и математики. По свидетельству Вальтера Николаи, русская разведка меньше других занималась проблемами усовершенствования химических чернил для тайнописи.

Постоянно совершенствовались средства передачи сведений. Информация маскировалась под почтовыми марками, между склеенными открытками, в оболочке пакетов. Активно использовались игольчатые уколы в отдельные буквы газеты или письма, напечатанного на машинке. Коллекция германской контрразведки содержала чудеса изобретательности и упорной работы разведки противника.

При отправке телеграмм требовалось предъявление паспорта. Поэтому контрразведывательные службы Австро-Венгрии и Германии легко проверяли отправителей телеграмм. С началом войны в целях сохранения тайны для обозначения штабов был введен код, который применялся в телеграфных сообщениях. В отдельных случаях накануне крупных наступательных операций в Австро-Венгрии и Германии полностью прекращалась почтово-телеграфная связь.

Во время войны была введена цензура на все газетные публикации. По мнению руководства разведки Германии и Австро-Венгрии, особую опасность представляли газетные объявления, в которых родственники пытались выяснить судьбу без вести пропавших. В них указывались не только войсковая часть, в которой служило разыскиваемое лицо, но и номер полевой почты. Большое внимание германская и австрийская контрразведка уделяли выявлению фальшивых паспортов, удостоверений личности и других документов. Вспоминая об этом, В. Николаи писал, что «размер шпионажа против Германии привел к тому, что к концу войны при каждом военном округе были созданы химические бюро, руководившие по своей специальности всеми учреждениями, наблюдавшими за почтовым, телеграфным и пограничном сообщением».

Австрийские спецслужбы поднимали вопрос об изъятии объявлений из газет, направляемых за границу. Однако германская сторона не поддержала это предложение. Газеты лишь выборочно проверялись на наличие в них тайнописных сообщений.

Большое внимание в контрразведывательных мероприятиях спецслужб Германии и Австро-Венгрии отводилось проблемам, связанным с организацией сохранения военной тайны. Прежде всего, это касалось вопросов, связанных с переброской воинских частей с Западного на Восточный фронт. Мобильный характер войны требовал перемещения огромных человеческих масс, техники, лошадей. «Для хранения военной тайны, — вспоминал Николаи, — требовалась колоссальная работа и прилежание. Но во время мировой войны, благодаря прекрасной организации и образцовому выполнению обязанностей специальными органами, все же удалось скрыть подготовку целого ряда больших операций».

По данным Макса Ронге, с конца 1914 г. в Австро-Венгрии по подозрению в шпионаже было задержано 800-900 человек. Гражданскими и военно-полевыми судами было вынесено 97 приговоров. «Обстановка требовала строгих наказаний. Поэтому неудивительно, что три четверти подозреваемых были присуждены к смерти», — вспоминал австрийский контрразведчик.

На территории Германии «за преступления против законов о государственной измене» был осужден 401 человек. Среди них было 225 немцев, 22 русских, 46 французов, 31 голландец, 25 швейцарцев, 20 бельгийцев, 13 люксембуржцев, 5 датчан, 4 подданных Австро-Венгрии, по 3 итальянца, англичанина и шведа и 1 перуанец. Германской разведке удалось раскрыть 55 человек, работавших на разведку России. В 14 случаях арестованные агенты, как выяснялось в ходе допросов, работали на несколько спецслужб одновременно. Германская разведка (отделение III В Большого Генерального штаба) насчитывала к концу войны 1139 штатных сотрудников, не считая обширной сети осведомителей. По данным Макса Ронге, состав разведывательной и контрразведывательной службы Австро-Венгрии насчитывал около 300 офицеров, 400 полицейских агентов и 600 солдат. При этом он указывал, что максимальное число австрийских агентов в годы войны достигало цифры 2 тыс. человек. Часть из них была отстранена от работы из-за непригодности и ненадежности. Некоторые подозревавшиеся в шпионаже на обе стороны были отданы под суд или интернированы. К концу войны число агентов сократилось примерно до 600 человек.

Расходы на разведку и контрразведку в Австро-Венгрии, включая премии за успешную работу по подслушиванию и цензуре, оплату печатных изданий и т. п., составили за время войны около 20 млн. крон. В эту сумму не входили расходы на денежное довольствие сотрудников войсковых разведывательных органов.

В Турции борьба с разведками стран Антанты осуществлялась под руководством германских специалистов. Отмечая сильные и слабые стороны работы турецких спецслужб, Вальтер Николаи писал: «Сильной помехой в борьбе со шпионажем было то, что "Сюрте женераль" и полицейский префект Константинополя были разными учреждениями и что в них добросовестно соблюдалось служебное время и вне его работы не велось. Сама по себе турецкая полицая была ловкой и энергичной. Она была научена политическими интригами и поэтому внушала страх».

Далее руководитель германской разведки писал: «Удалось обезвредить большое количество органов вражеской разведки. Оно было так велико, что проведение процессов застаивалось. Наказания были суровыми, закон о шпионаже соответствовал проекту, который был представлен германскому рейхстагу и не был утвержден последним, но принят Турцией. Состояние переполненных шпионами турецких тюрем было очень плачевно, часто в них царил сыпной тиф. Массовый характер шпионажа и вызванная этим затяжка быстрого судебного решения повлекли за собой, без сомнения, и гибель многих невинных».

Австрийский военный атташе в Константинополе также позаботился о совместной работе с начальником разведывательного отдела турецкого генштаба майором Зейфибеем. Австрийское разведывательное отделение использовало объявление Турцией «священной войны» против русских. С одобрения турецкого посла в Вене летчики и агенты распространяли воззвания среди мусульман русской армии. По свидетельству Макса Ронге, эта пропаганда, которой особенно занимался ротмистр Вальцель, «имела некоторый успех».

С 1915 г. в Австро-Венгрии начала издаваться газета контрразведывательной направленности, публиковавшая сведения о разыскиваемых шпионах, предостережения относительно шпионов-мошенников и лиц сомнительного происхождения и прочую информации). Было специально издано пособие «Разведчик», составленное разведывательным бюро штаба Главного командования и предназначенное для унтер-офицеров и солдат. В нем освещалась деятельность шпионов и вытекавшая отсюда опасность для армии. С целью втянуть население в борьбу со шпионажем широко использовались средства наглядной агитации. В частности, повсюду распространялись плакаты «Предостережение от шпионов».

18 сентября 1916 г. Особым делопроизводством ГУ ГШ был составлен специальный доклад об отношении нейтральных стран к деятельности спецслужб воюющих стран на их территории. В нем отмечалось, что в Швейцарии и в Греции «австро-германцы опираются на сочувствие правительств и общественных кругов, а в северо-восточной Швейцарии и в Америке, кроме того, и на широкую поддержку и симпатии родственного населения.

…Настроение политических и общественных кругов Дании и Норвегии характеризуется большими симпатиями к державам Согласия, однако германское влияние в этих странах все же является значительным и в то время, как Дания предоставляет почти полную свободу деятельности разведывательным организациям всех воюющих держав, правительство Норвегии стремится пресечь разведывательную деятельность одинаково всех воюющих государств, за исключением, по-видимому, лишь Англии.

…Обстановка работы в Голландии, по-видимому, приближается к таковой в Дании, однако с несколько большей свободой в деятельности германцев…».

Свобода деятельности немецких спецслужб в Швейцарии и симпатии к Германии со стороны федеральных органов власти приводили к тому, что после раскрытия Германией разведывательных организаций России и Франции на территории Швейцарии все материалы по этим фактам передавались в швейцарские суды, что завершалось в худшем случае арестами, а в лучшем — высылкой из страны обвиненных в шпионаже.

По свидетельству В. Николаи, «еще до войны русская разведка эффективно работала в Румынии» против срединных держав, — в особенности против Австрии при поддержке румынской полиции. Пока Румыния сохраняла нейтралитет, такие условия оставались и во время войны.

Одной из задач спецслужб любой страны во время войны является «введение противника в стратегическое или тактическое заблуждение», т. е. дезинформация. В германской армии эти задачи определялись специальным документом под названием «Инструкция офицерам разведывательной службы». Из анализа этого документа видно, что дезинформация противника была введена в систему. В частности, в инструкции говорилось: «…Могут быть случаи, когда тенденциозными известиями военного характера желательно ввести противника в стратегическое или тактическое заблуждение. Разрешение на составление и распространение соответствующих материалов в таких случаях зависит от командования армией, а в особо важных случаях — от верховного командования. Введение противника в заблуждение выдуманными разговорами в окопах допускается лишь при очень небольшом расстоянии от противника. Если при штабах армий находятся офицеры по борьбе с нарушением военной тайны, то упомянутое возлагается на них…»

Руководитель германской разведки во время Первой мировой войны Вальтер Николаи в своей книге «Тайные силы» так писал о контрразведывательной задаче дезинформации: «…Германская разведка не была заинтересована в ограничении массового характера разведки противника. Наоборот, она старалась еще больше усилить этот избыток разведки и даже допускала поступление к неприятелю по установленным уже путям таких сведений, которые, очевидно, не должны были быть правильными, но которые иногда, а именно в тех случаях, когда имелись основания предполагать, что противник этим соображениям не поверит, бывали и верными. Ввиду громадного количества попавших в немецкие руки шпионов найти подходящее орудие для этого обмана не было трудно. Будучи выбраны без разбора, неприятельские шпионы не относились серьезно к своей задаче и охотно соглашались работать в качестве двойников».

Для того чтобы агенты, не известные контрразведке, автоматически получали ложные сведения, надо было, чтобы такие же сведения давали военнопленные в войсковых частях, в оккупированных областях, внутри Германии и в нейтральных странах. В особо важных случаях намеренно распространялись ложные сведения, которые должны были поступать к противнику. «Такое введение неприятеля в заблуждение, — по признанию Николаи, — было трудной и важной отраслью работы. Оно было строго сконцентрировано в руках разведывательного отдела верховного командования; всем же подчиненным учреждениям самостоятельное распространение ложных сведений было запрещено, ибо беспорядочное пользование таковыми могло повлечь за собой непоправимые последствия. Взяв в руки систематический обман неприятельской разведки, германская разведка одновременно, по возможности, защищала себя от подобных же попыток противника…»

Ранее в аналитической записке «Германская разведка и контрразведка в мировой войне» он писал, что при распространении среди населения ложных сведений, которые автоматически должны были быть подхвачены агентами разведки противника, эти сведения по своему оперативному содержанию должны были конкретно отвечать на вопросы: где, когда и как? Он утверждал, что для германского военного командования дезинформация была не только одним из средств контрразведки, но и средством, способствовавшим ведению войны.

Большое значение дезинформации придавал германский генерал Людендорф. Рассказывая о сражении под Танненбергом в ходе восточно-прусской операции германских войск в августе 1914 г., он писал: «…Наши разведывательные органы здесь хорошо поработали над распространением ложных слухов и по контрразведке. Ни русским, ни Антанте не удалось получить сведений об означенных движениях».

Описывая в своих воспоминаниях отход германских войск в марте 1917 г. на линию «Зигфрида» на Западном фронте, он отмечал: «…Одновременно подполковник Николаи получил указания ввести неприятеля в заблуждение сообщением ему ложных данных. Подполковник Николаи и полковник фон Гефтен должны были соответственно повлиять на германскую и нейтральную прессу, чтобы произведенное впечатление не нарушалось… Неприятель стремился раздуть наше отступление в крупный успех. Но в печати нами была произведена столь действительная и искусная подготовка, что это ему не удалось… Благодаря слухам, которые мы распространили, противник не сумел помешать нашим работам по эвакуации и разрушению…»

Документы свидетельствуют, что систематическая дезинформационная работа велась немцами из Дании. Здесь для этого была очень подходящая почва. Дело в том, что с началом войны Копенгаген сделался ареной деятельности очень многих разведывательных организаций, работавших против Германии. Здесь активно работали русская, английская и французская разведывательные службы. Однако наспех сколоченные, возглавлявшиеся в ряде случаев лицами совершенно некомпетентными и недостаточно подготовленными или же попросту авантюристами, эти организации очень скоро становились известными германской контрразведке. Тогда по требованию немецких дипломатов происходила высылка. К такому способу борьбы с разведкой противника прибегали всегда в нейтральных странах. Причем лишь тогда, когда организации или агенты становились для них опасными и не поддавались обработке в желательном направлении. Однако следует отметить, что зачастую такая обработка применялась немцами с успехом и вела к нейтрализации агентов и даже целых разведывательных организаций.

В силу этих обстоятельств действия немецкой разведки в Дании носили контрразведывательный характер. Направленность немецкой разведки сводилась к тому, чтобы перевербовать агентов союзников, с тем чтобы контролировать те сведения, которые они передавали своему руководству. Как правило, немцы не только допускали это, но и сами снабжали перевербованных агентов своей информацией, зачастую даже достоверной, для того чтобы они могли войти в доверие к своим руководителям.

Одной из важных задач контрразведки является выявление настроений различных слоев населения. Представление о настроении населения Галиции, оккупированной русскими войсками в 1914 г., можно получить из докладной записки вице-директора дипломатической канцелярии при Ставке Базили Верховному главнокомандующему великому князю Николаю Николаевичу от 28 сентября 1914 г.

Настроение населения в оккупированных русскими войсками областях Галиции в общем характеризовалось как сдержанное и выжидательное. «Сочувствующие нам элементы, — писал Базили, — боятся пока явно высказывать свои симпатии, опасаясь возвращения австрийцев и возмездия с их стороны. "Москвофильская" интеллигенция, вообще малочисленная, сильно поредела вследствие преследования со стороны австро-венгерской власти». По данным чиновника Лабенского, русских было арестовано свыше 8 тыс., из них около 800 были священниками. Многие были казнены. Остальных отступающие австрийцы увезли с собой. Вожди «москвофилов» Дудыкевич, Лабенский и Глушкевич избежали ареста австрийскими властями лишь благодаря тому, что находились случайно в России.

Русская крестьянская масса, составлявшая 65% населения Восточной Галиции, симпатизировала российским войскам. Однако автор докладной записки осторожно указывал, что «нельзя, впрочем, не считаться с долголетней работой против нас украинцев. Для-.;, искоренения их влияния и вообще в целях сразу привлечь доверие населения, необходимо ныне же на деле доказать благожелательность и заботливость русской власти по отношению к Галитчине, так долго ожидавшей воссоединения с Россией». Базили считал, что лояльность может быть достигнута широкими мерами помощи населению, очень сильно пострадавшему от военных действий. В частности, в местах, где шли бои, жители испытывали острую нужду: они были лишены пищи и крова, одежды и санитарной помощи.

Меры в этом отношении неотложны еще и потому, что вследствие нужды есть опасность эпидемии в тылу войск.

Он считал необходимым обеспечить крестьян семенами и всем необходимым для восстановления хозяйства. По его мнению, преданность русского крестьянства будет обеспечена мерами расширения русского крестьянского землевладения за счет крупного еврейского и польского. В Галиции 35% помещичьей собственности принадлежало евреям и три четверти всех земель находились в их руках вследствие развития так называемого еврейского «посессорства». Подорвать еврейское засилье можно было с помощью доступного низшим классам кредита.

В записке указывалось, что с приходом русской армии вожди украинофильства бежали с австрийцами, а их идейный предводитель, униатский митрополит граф Шептицкий, был выслан в Нижний Новгород. После закрытия украинских школ, газет и обществ открытая антирусская деятельность прекратилась. Главный антирусский орган «Просвит» был закрыт. При поддержке австрийского правительства и поляков украинство насаждалось на экономической почве. С этой целью были специально созданы страховое общество «Днестр» и кооперативное общество «Господарь».

Настроение польского населения в Галиции характеризовалось как «скрытно-враждебное». Однако держались поляки корректно, не допуская открытых выступлений. В Западной Галиции настроения поляков были более радикальными и характеризовались как «явно против нас враждебные». По сведениям одного из руководителей русофильской партии Дудыкевича, «вожди польских "народовцев" в Галиции Гломбинский и граф Скарбек» выехали в Краков, чтобы содействовать выступлениям населения Западной Галиции против российских войск. Все чиновничество в Восточной Галиции безусловно «симпатизирует Австрии. В их руках до сих пор магистрат и полиция города Львова. Заменяющий бежавшего президента магистрата (руководство местного самоуправления на территории Восточной Галиции. — Б. С.) его заместитель Рутовский в начале войны поддержал предложение о пожертвовании городом Львовом полутора миллионов крон на содержание польских легионов против России».

В записке отмечалось, что «еврейское население относится к нам крайне враждебно. …Они стараются нам вредить насколько возможно. Изымая из обращения мелкую монету, они пытаются создать денежный голод. Они спекулируют на подорожании продуктов и скрывают запасы их». Трезво оценивая сложившуюся ситуацию, автор докладной записки указывал: «Вообще можно думать, что безопасность лишь внешняя». Когда во время напряженных боев казалось, что взятие Львова австрийскими войсками неминуемо, «польское и еврейское население города не скрывало своей радости. Есть сведения, что на юге Галиции готовятся террористические акты против наших властей. Бывали неоднократные случаи умышленной порчи наших телеграфных линий. Если наша власть в крае не будет располагать достаточной силой, то в случае каких-либо наших неуспехов нельзя быть уверенным в спокойствии и нашим сообщениям может угрожать опасность. Организация же русской полиции, тайной или явной и при том достаточно многочисленной, совершенно неотложна».

В области межконфессиональных отношений автор считал желательным не спешить с обращением униатов в православие. Он справедливо полагал, что это лишь поможет нашим противникам и станет предлогом для развития недоверия к нам в народных массах, не разбирающихся в религиозных вопросах. При умелой и осторожной политике, по его мнению, «униатство исчезнет само собой».

Перед новой российской администрацией в Галиции стояли весьма трудные задачи. Обстановка, в которой приходилось работать, была сложной. Старая австрийская администрация представляла собой очень совершенную и эффективную машину, поэтому русская власть не должна была уступать ей качественно. В связи с этим главной становится задача с самого начала поднять на должную высоту управление краем. При этом автор записки вполне справедливо большое значение придавал низовому звену управления — уездным начальникам. «Было бы чрезвычайно желательно, — писал он, — чтобы на эти должности привлекались просвещенные, независимые по своему положению лица, вроде наших предводителей дворянства и лучших местных деятелей. Уездным начальникам должен быть дан в помощь достаточный персонал».

Потеря большей части Галиции лишила Австро-Венгрию важного источника продовольствия. Поэтому австрийские и германские спецслужбы также не менее внимательно изучали настроения населения и вырабатывали адекватные мероприятия, способствовавшие нейтрализации российского влияния. Руководителям российских спецслужб приходилось иметь дело с сильным, высокопрофессиональным противником. Ими были руководители германской разведки и контрразведки Вальтер Николаи и австро-венгерской спецслужбы Макс Ронге.

Это были действительно высокие профессионалы своего дела, чей талант в полной мере раскрылся только в период Первой мировой войны. С 1913 г. до конца Первой мировой войны разведывательное бюро австрийского Генерального штаба возглавлял офицер Максимилиан Ронге. До этого назначения он уже имел солидный опыт работы в спецслужбах Габсбургской империи. Начиналось все это так.

После окончания военного училища молодой офицер 6 лет проходил службу в воинских частях армии Австро-Венгрии, затем 3 года работал в Генеральном штабе и 11 лет — на итальянской и русской границе, а также внутри монархии. Неожиданно осенью 1907 г. его вызвали в Вену. Его принял сам начальник разведывательного бюро, полковник Евгений Гордличка. До него разведывательное бюро австрийского Генерального штаба возглавляли полковник Адольф Леддин (1876-1879), полковник Карл фон Рипп (до 1882), Гуго фон Биллимек (до 1886) и Эджунд Майер фон Мариетт (1892). Майор Евгений Гордличка работал в Белграде и сумел добиться такого расположение короля Сербии, что ему не повредил даже разразившийся скандал, когда консульский агент в Негетине Радованов заявил, что майор Гордличка занимается разведкой. Он стал новым начальником разведывательного бюро в 1903 г. после разоблачения одного из лучших австро-германских агентов в России, русского полковника Гримма.

Гордличка спросил Ронге, какими языками тот владеет. Хотя за время учебы и службы в качестве офицера в разных государствах он изучил или начал изучать 8 языков, Ронге отважился сослаться на знание лишь французского, английского и итальянского. Этого было вполне достаточно, и Ронге поступил на службу в разведывательное бюро.

12 ноября 1907 г. он приступил к исполнению обязанностей в качестве руководителя разведывательной группы, личный состав которой состоял вместе с ним из двух человек. Именно майор Дзиковский стал первым наставником своего начальника и посвятил его в детали службы. Он также обучил его пользованию тайными письменными средствами, простым шифром и т. п. Кроме этой группы в разведывательном бюро работало еще 6 групп, занимавшихся разведкой в отношении иностранных армий: русская, итальянская, германская, французская, английская и балканская. Личный состав всех перечисленных групп состоял из 9 офицеров генштаба и 5 прочих офицеров. Все они занимались аналитической работой, изучая и обобщая полученную информацию.

Непосредственная разведка была возложена на главные разведывательные пункты в Граце и Инсбруке — против Италии; в Темешваре, Аграме, Сараеве и Заре — против Сербии и Черногории; во Львове, Кракове и Перемышле — против России. Всего работало 15 офицеров. Работа заключалась в вербовке, обучении и отсылке агентов, в приемке их донесений, в использовании доверенных лиц, находившихся постоянно за границей, в установлении связи с этими лицами.

В январе 1908 г. Макс Ронге получил первое крупное задание, которое заключалось в подготовке «усиленной» разведки в связи со слухами о возможном вторжении итальянцев на территорию Австро-Венгрии в случае смерти Франца-Иосифа. Речь шла об отправке офицеров для проведения всевозможных мероприятий, о посылке большего числа агентов в районы сосредоточения итальянских войск. Во вторую очередь дело касалось подготовки контрразведывательных мероприятий: закрытия границ; составления и дополнения списков подозрительных и политически неблагонадежных лиц; выявления опасных иностранцев, предназначенных к высылке; подготовки к подавлению всякого опасного для государства оппозиционного движения; установления контроля за гражданским изготовлением взрывчатых веществ, за почтово-телеграфной связью и за всеми но-литическими событиями и политическими настроениями всех слоев населения. Ряд контрразведывательных мероприятий был успешно осуществлен во время аннексионного кризиса. Так, при участии Ронге были нейтрализованы российские разведчики, во главе которых стоял многоопытный военный агент полковник Марченко. Была раскрыта и взята в активную разработку группа сербских разведчиков во главе с полковником Лисяниным.

В октябре 1909 г. полковник Евгений Гордличка получил новое назначение — на должность командира бригады, а его место занял полковник Август Урбанский. Это был опытный офицер спецслужбы. Он добился значительного увеличения финансирования разведывательной и контрразведывательной работы. Число штатных сотрудников разведывательного бюро также значительно увеличилось. Так, отдел, которым руководил Макс Ронге, был переструктурирован, и в его составе теперь было три подотдела. В практику работы вошли периодические совещания руководителей разведывательных пунктов с оперативными работниками и аналитиками разведбюро Генерального штаба.

В числе других сотрудников разведывательного бюро Ронге принимал активное участие в разработке нормативных документов австрийской контрразведывательной и разведывательной службы. Так, под руководством Августа Урбанского, при активном участии Ронге были выработаны предложения об изменении ответственности за шпионаж. Это был период, когда мир постепенно втягивался в подготовку мировой войны. Это привело к усилению противоборства спецслужб стран Антанты и Тройственного союза. Число разоблаченных агентов стран антантовского блока в Австро-Венгрии неуклонно росло. Среди них было немало известных политических деятелей, журналистов, военных агентов. Макс Ронге неизменно принимал в контрразведывательных акциях самое активное участие. Так, он непосредственно участвовал в оперативной разработке операции по разоблачению российского суперагента — полковника Альфреда Редля. Позднее в своих воспоминаниях он изложил свою версию «дела Редля», пытаясь преуменьшить масштабы вреда для Австро-Венгрии от его деятельности. Он писал: «Редль несомненно принес вред. Однако представление, что он являлся могильщиком Австрии, преувеличено. Самое большое предательство — выдача плана развертывания против России — не принесло русским пользы. А наоборот, ввело их в заблуждение».

Представляется, что Ронге явно лукавил. Разоблачение Редля сыграло заметную роль в судьбах многих офицеров австрийского Генерального штаба. В апреле 1913 г. полковнику Августу Урбанскому дали понять, что по желанию генерального инспектора всех вооруженных сил эрцгерцога Франца Фердинанда он не получит дальнейшего движения по службе. Он был освобожден от должности начальника разведывательного бюро австрийского Генштаба, а на его место был назначен Макс Ронге.

Шла подготовка к войне, и Ронге первым делом установил более тесные связи с германскими спецслужбами. С началом войны с германской разведкой был установлен тесный контакт. Штабс-капитан фон Флейшман был прикомандирован к отделу IIIВ германского Генерального штаба, который возглавлял в это время полковник Брозе. Майор Вальтер Николаи, о котором речь пойдет ниже, находился в это время в распоряжении главного командования германской армии.

С началом мобилизации под непосредственным руководством Ронге начались активные мероприятия по линии контрразведки и разведки. Всех подозреваемых в шпионаже арестовали, интернировали и выслали. Среди арестованных оказался сербский начальник Генерального штаба воевода Путник, находившийся на курорте в Глейхенберге, но по приказу императора он был освобожден. За короткий срок Ронге удалось создать в австрийской армии достаточно эффективную службу радиоперехвата. Безусловно, в его работе были серьезные провалы. Так, не удалось организовать диверсионную деятельность на железной дороге в районе Архангельска. Это было поручено полковнику Штраубу. Однако диверсионные акты против ледоколов и железной дороги провалились. Не удалась попытка организации агентурной разведки на территории Ирана.

В апреле 1915 г. обер-лейтенант Генштаба Вольфганг Геллер прибыл в Тегеран в качестве военного атташе. Его главной задачей была подготовка спецоперации по освобождению 40 тыс. австрийских военнопленных, размещенных в Туркестане. Однако эта операция провалилась. Сам Геллер во время охоты был окружен и взят в плен сотрудниками российских спецслужб. Кстати, почти одновременно с этим российские контрразведчики сорвали планы германского военного атташе ротмистра графа Каница использовать против России конные отряды участников восстания 1916 г. в Туркестане. Эта попытка завершилась гибелью Каница в феврале 1916 г.

Ронге одним из первых поддержал предложение ротмистра фон Вальцеля об организации широкой пропаганды по разложению войск противника. С этой целью были изданы брошюра о русских зверствах и воззвание от имени «Русской народной организации» в Женеве, приуроченное к годовщине событий 9 января 1905 г. Воззвание было издано тиражом 50 тыс. экземпляров и доставлялось агентами, а также при помощи детских воздушных шаров. По свидетельству Ронге, этим воззванием очень возмущалась русская ставка, «расценившая его как низкий маневр».

Ронге был, безусловно, талантливым аналитиком и организатором деятельности спецслужб. Даже во время войны он специально изучал опыт работы российских, итальянских, французских и английских разведчиков и контрразведчиков, а также постоянно обменивался оперативной информацией с представителями германских и турецких спецслужб. Даже неудачи на фронте не подорвали его авторитета в глазах верховного главнокомандования Австро-Венгрии. Об этом лучше всего свидетельствовали его награды, полученные в годы войны.

Крушение Габсбургской империи привело к возникновению новых государств в Европе. Воспоминания Макса Ронге позволяют сделать вывод, что ликвидация спецслужб Австро-Венгрии — разведки и контрразведки — прошла организованно и спокойно. Их архивы были частично уничтожены в большой печи отеля «Герцогенгоф». Личный состав бюро тем временем разъехался в разные стороны.

В 1920-1930-е гг. Ронге вел частный образ жизни. В 1930 г. он опубликовал свои воспоминания «Война и индустрия шпионажа», которые были переизданы в СССР накануне войны Государственным военным издательством Наркомата обороны под названием «Разведка и контрразведка». Его коллега и наставник, бывший руководитель германской разведки и контрразведки Вальтер Николаи весьма критически отнесся к воспоминаниям Ронге, потому что тот позволил себя раскрыть многие тайны спецслужб. По некоторым сведениям Ронге занимал большой пост в Австрийском министерстве внутренних дел. В 1934 г. он вновь занял пост начальника разведки и контрразведки австрийской армии.

В январе 1924 г. состоялась встреча «трех китов» руководства спецслужб начала XX в. — Макса Ронге, Вальтера Николаи и Николая Батюшина. Она не протоколировалась, ведь разведки умеют хранить свои тайны. Однако в дневниковой записи Вальтера Николаи сохранилось краткое описание этой встречи. Она проходила по просьбе Н. С. Батюшина. «Встреча была назначена на середину января 1926 г. в Вене, — пишет Николаи. — На второй день на нее прибыл также бывший шеф австрийской службы разведки Макс Ронге, в настоящее время он работает на важном посту в Министерстве внутренних дел, это назначение он получил в качестве награды за свои заслуге в войне». Это была встреча и беседа трех знаковых фигур в истории спецслужб. Судя по дневниковым записям, она касалась в основном вопросов истории разведки.

Таким же высоким профессионалом своего дела являлся руководитель германских спецслужб Вальтер Николаи. По мнению историков спецслужб, «Николаи был крупнейшим разведчиком XX в., одним из влиятельнейших людей Германии того периода, гордостью кайзеровской армии. Такой известности не было тогда и долгое время спустя ни у одного начальника разведки ни одной страны мира. По умению наладить работу "тайного ведомства" и его эффективности Вальтеру Николаи не было равных». Исследование его профессиональной деятельности позволяет согласиться с мнением специалистов. Обратимся же к фактам его политической биографии.

Его предками были протестантские священники. Первый из них, носивший фамилию Николаи, был современником Мартина Лютера, изгнанным в период Реформации из Унна (Вестфалия) в Гамбург, где он поселился и проживал под фамилией Николаи. Среди его сородичей один был ученым-естественником, двое других — юристами. Отец Вальтера, Герман Николаи, был офицером, а мать происходила из крестьянской среды Магдебургской провинции. Вальтер Николаи родился в Брауншвейге 1 августа 1873 г. Отец служил сначала адъютантом в полку, а затем командиром роты. Он умер, когда сыну исполнилось всего три года. Семья жила на средства матери, получавшей вдовью пенсию в размере 800 марок. В 14 лет Вальтер стал кадетом и, как сын офицера, платил за обучение всего 90 марок. Он был большим поклонником Прусской военной школы и с гордостью называл себя «прусским кадетом».

После экзаменов 18-летний юноша был зачислен в категорию унтер-офицеров, которых еще на год оставляли в училище, а затем уже офицерами отправляли в армию. В марте 1893 г. он был произведен в лейтенанты в городе Геттингене, который славился своим университетом. Его оклад составлял 75 марок в месяц. Он не имел ни отца, ни протекции, ни дворянства, ни состояния.

В 1900 г. он женился на Марии Кольгоф, дочери командира полка, в котором тогда служил. Как лейтенант, он получал уже ежемесячно 250 марок. Жена была очень зажиточной женщиной; среди ее родных по линии матери были дворяне, состоявшие на высоких государственных постах в Германской империи. Ее старшая сестра была замужем за гвардейским офицером, изгнанным из Франции за свои религиозные убеждения. В 1901 г. Николаи послали на учебу в военную академию в Берлине.

В 1904 г. после окончания военной академии и успешной сдачи экзаменов он, старший лейтенант, получил назначение в Генеральный штаб Германии. Этот небольшого роста, неразговорчивый офицер избегал шумных офицерских вечеринок с выпивками, предпочитая размеренную жизнь добропорядочного немецкого бюргера в своей семье. Он пылко включался в диспут, но особенно оживлялся, когда заходил разговор о Германии. Выдержав экзамен переводчика русского языка, Николаи был причислен к первому русскому отделу Генерального штаба. Шла Русско-японская война, и Николаи обязали изучать японский язык. В Берлине тогда было много японцев, возвращавшихся из русского плена на родину. Победители России были в то время очень популярны в Европе, их называли «пруссаками Дальнего Востока».

В 1906 г. Николаи сдал экзамен на знание японского языка и неожиданно получил предложение от начальника своего отдела майора фон Лаценштейна перейти на службу в разведку против России, которая начинала военную реформу и перевооружение. Это было расценено Германским генеральным штабом как подготовка войны против Германии. После глубокой внутренней борьбы Николаи решил, что как солдат он не может отказаться, и принял это предложение.

Он начал свою новую работу в Кенигсберге под руководством опытного и дальновидного генерала Рюдтгера фон дер Гольца. Ему и начальнику Генерального штаба Николаи до конца жизни будет благодарен за то, что они оказали молодому генштабисту необходимую помощь и поддержку. Он привлек внимание руководства Генерального штаба Германии своим докладом о современных средствах ведения разведки. Николаи произвел впечатление на старых, заслуженных генералов рейхсвера и продемонстрировал глубокие, точные, умные суждения и высокую профессиональную культуру. По его собственному признанию, он «способствовал устранению с постов непригодных к делу офицеров разведки, очищая, таким образом, ряды "агентов" от всех обманных элементов».

В 1910 г. Николаи оказался в Эрфурте в должности командира роты. В 1911 г. его рота принимала участие в четырнадцатидневных маневрах и на заключительном смотре была признана лучшей. Выступивший на нем фельдфебель в присутствии высокого начальства преподнес ему от лица подчиненных шпагу с гравировкой «Рота ополчения своему капитану».

В 1912 г. Вальтер Николаи был произведен в ранг майора Генерального штаба, а в начале 1913 г. назначен начальником службы разведки. Он радикально изменил методы работы: первым делом приступил к набору агентов, которые должны были работать на территории противника. Они были внедрены во все сферы, включая политические партии и окружение российского императора. Николаи очень хорошо был осведомлен о решениях Генерального штаба России и российских секретных служб. Для засылки шпионов он использовал все источники, вербуя в свою агентурную сеть светских дам и театральных актеров, предпринимателей и профессоров, революционеров и представителей оппозиции. В одном из своих докладов военному руководству Германии он писал: «Правительство, чей Генштаб может предвидеть минимальные колебания акций на медь, сталь, хлопок, шерсть на бирже, а также следить за производством бензина и пищевых продуктов, нужных для армии, — такое правительство выигрывает сражение, еще не начав войны». Безусловно, этот разведчик-аналитик, талантливый организатор германской спецслужбы, был не чужд позы и бравады, заявляя своему начальству: «Я держу русских в кулаке».

Сам кайзер Вильгельм II высоко ценил Николаи, считая его гением секретной службы. Опыт организации разведывательной службы на Востоке Николаи успешно переносил в Западную Европу. Он лично поехал во Францию и увидел там много неприятного. Французы ненавидели немцев. Они были настроены воинственно и полны подозрений. Французы терпеть не могли прусскую военную форму. За Николаи сразу же установили слежку французские спецслужбы, поэтому он сократил свою поездку и поехал инспектировать филиалы секретной службы в Мельце и Страсбурге.

Своей заслугой как начальника разведки в мировую войну он считал тот факт, что эту войну уже в момент ее объявления он рассматривал как тотальную и мировую и определял свое место рядом с военным командованием. Оценивая свою роль, он писал: «Я создал организацию самостоятельного действия — способный, строгий и наблюдательный орган. Я руководил этой организацией, как шеф разведки управлял этим важнейшим участком работы, а не только приказывал и критиковал».

Для работы в отделе IIIВ Николаи привлек ученых, промышленников, экономистов, создавая копилку знаний, своеобразную энциклопедию по всем вопросам, прибегая в случае необходимости к помощи этих советников. В его лабораториях работали химики и физики. Они разрабатывали для разведки новые симпатические чернила. Другие специалисты работали в области новейших средств связи. Немецкая аристократия имела большие родственные связи с коронованными семьями Европы, а потому должна была также служить Германии, сообщая секреты, которые ей становились известны. Лучшие математики были привлечены к работе криптографической службы и занимались созданием шифров и кодов, равно как и дешифровкой перехваченной корреспонденции противника.

Начальник секретной службы отдал приказ использовать полицию в работе спецслужб. По неписаным законам разведки при необходимости допускалось применять умеренный шантаж. Николаи вдохнул новую жизнь в разведку. При нем ее работа окрасилась в романтические тона и постепенно становилась точной наукой. Николаи ввел в практику стратегическое планирование и использование технических средств.

Высокую оценку его деятельности в годы мировой войны дал генерал Людендорф. В книге «Воспоминания о войне» он писал: «Подполковнику Николаи было поручено руководить средствами печати, следить за настроениями в армии, укрепляя дух солдат. Кроме того, он должен был контролировать работу почты, телеграфа, телефонной сети. Принимать меры против экономического шпионажа. Николаи справился со всеми поставленными задачами, послужив своему отечеству».

Руководитель германской спецслужбы старался следить за всем и немедленно устранял ошибки и недочеты в работе разведывательной службы. Он довел до совершенства службу разведки и контрразведки за границей и внутри страны. В августе 1914 г. немецкие войска форсированным маршем подошли к промышленным городам Франции. Николаи немедленно затребовал техников и специалистов для перевозки конфискованных и демонтированных машин и станков в Германию. Эта работа проводилась методично, по плану, являясь составной частью экономической войны. Кстати говоря, в этих операциях отличился будущий германский дипломат, разведчик и политический деятель Франц фон Папен, которому в 1914 г. было 35 лет.

Агентура Вальтера Николаи не только активно действовала в Европе, но и пыталась проникнуть в страны Азии и Америки, внедриться в африканские колонии Англии и Франции. Так, германской разведке удалось создать сильную резидентуру в Индии и Иране. Однако попытка использовать исламский фактор для ослабления Антанты провалилась. Два знаменитых сотрудника Николаи, Васмус и Нидермайер, столкнулись с противодействием российской и английской контрразведки и потерпели поражение в этом поединке. Через Индию и Непал германская агентура прокладывала пути в Тибет, а через афганскую границу она вышла на территорию российского Туркестана.

Сотрудники Николаи активно работали в Китае и Японии. В частности, в Северной Маньчжурии им удалось создать сильную разведывательную организацию, раскрыть и нейтрализовать которую удалось только советской контрразведке в 1920-1930-е гг. В Харбине и Шанхае, в Пекине и Кантоне — всюду находились следы германской агентуры.

Николаи привлек к активной разведывательной работе женщин. Его агентами были Маргарет Зеле, вошедшая в историю под именем Мата Хари, и Элизабет Шрагмюллер, более всего известная как «фрейлейн Доктор». Маргарет Зеле была по национальности голландкой. Ее внедрение в германскую разведку произошло, когда она была уже известной танцовщицей и имела множество богатых любовников. Видные деятели политики и литературы, военные и титулованные аристократы искали ее общества. Перед войной она поселилась в Берлине. Мата Хари свободно передвигалась по Европе. Во время пребывания в Париже она была завербована французской разведкой. Однако начальник французской контрразведки был уверен, что она работала на германскую сторону. Она была арестована 12 февраля 1917 г. по обвинению в шпионаже. Провести две контрразведки ей не удалось. 15 октября 1917 г. она была расстреляна.

Элизабет Шрагмюллер родилась в Мюнстере в буржуазной семье. В 16 лет она влюбилась в Карла фон Винански, молодого офицера гусарского полка. Винански сотрудничал с германской разведкой и во время командировки в Париж взял Элизабет с собой. Во время выполнения задания они едва не были арестованы французской полицией, однако сумели скрыться и пересечь границу. После неожиданной смерти Карла Элизабет предложили самой работать в разведке. Она была способнейшим агентом. Ей удалось добыть схемы расположения бельгийских военных укреплений и воинских подразделений. Затем последовала командировка в Англию. С началом войны она побывала в Италии, а затем занималась отбором агентов для работы во французском тылу. Она великолепно разбиралась в психологии, обладала хорошими организаторскими способностями. В 1916 г. фрейлейн Доктор возглавила разведывательную школу в Ганновере, имевшую филиалы в Швейцарии и Франции. Энергия этой разведчицы казалась неистощимой. В конце войны ей удалось уничтожить все архивы разведшколы.

После войны она вела частный образ жизни, написала и опубликовала свои воспоминания. Однако никаких секретов не выдала, а писала только о хорошо известных фактах. Она часто встречалась со своим начальником Вальтером Николаи, выступала на международных конференциях. По мнению современных историков спецслужб, она была самой гениальной разведчицей всех времен.

Германия шла к катастрофе, а талантливый организатор и аналитик разведки и контрразведки Вальтер Николаи все больше задумывался над причинами неминуемого поражения. Именно тогда, в 1917 г., по его инициативе создается специальная служба внутренней разведки, фактически полиции. Она не входила в структуру военной разведки. Ее главной задачей были — сбор и анализ информации о внутриполитическом положении в стране в интерпретации германской прессы, а также сведений экономического, политического и военного характера из зарубежной прессы. В пропагандистскую задачу военного управления печатью входила обязанность «снабжения населения страны известиями о военном положении, которые должны были поднимать настроение немцев в Германии».

Николаи и его подчиненные зачастую вынуждены были идти на фабрикацию заведомо ложных данных о ситуации в стране и на фронтах. Это противоречило главным задачам разведывательной службы. «Успокаивающая информация», рассчитанная на массовое психологическое восприятие, рано или поздно начинает сбивать с толку политическое руководство и способствует принятию ошибочных политических решений. Более того, сам аппарат начинает искать только такую информацию, которая отвечает пожеланиям или видениям «верхов». Такая селекция поступающих данных свидетельствует о том, что подобная информация становится в конечном итоге объективным следствием непонимания самим политическим руководством неизбежности катастрофы. Сознательный и целенаправленный обман «низов» оборачивается иллюзорностью практической политики «верхов».

Вальтер Николаи явно заблуждался в оценке политических процессов, происходящих за границами Германии. Так, он не смог правильно и своевременно оценить информацию о том, что в России назревает революция. Упоминание о Февральской революции в России появляется в его дневнике лишь в связи с приемом турецкой делегации во главе с военным министром Энвер-пашой. Позже его будут обвинять в том, что он организовал переезд Ленина в Россию через территорию Германии. Какую роль сыграла германская разведка и лично Вальтер Николаи в «германо-большевистском заговоре» — это тема для отдельного исследования. Заметим только, что тогда Николаи больше всего волновали более важные проблемы: в войну на стороне Антанты вступили США, на Западном фронте появилось новое грозное оружие — танки. Это во многом предрешало исход мировой войны в пользу стран Антанты.

Октябрьский переворот, установление большевистской диктатуры и заключение Брестского мира, казалось, возродили иллюзии достойного выхода Германии из мировой войны. Тем более что в Брест-Литовске армейское командование праздновало победу. Российская империя была разрушена, а ее сила и гордость — российская армия полностью прекратила свое существование. Однако агенты Николаи докладывали, что искры Октябрьского переворота в России уже тлеют в Германии и грозят реальным пожаром мировой социалистической революции. Следы вели в дипломатические и торговые представительства советской России в Германии. Германская контрразведка установила каналы проникновения в страну пропагандистской литературы и оружия. В результате советско-германские отношения были разорваны, а полпредству было предложено в течение 24 часов покинуть Берлин.

Однако эта превентивная мера запоздала. В ноябре 1918г. начались восстание моряков в Киле и уличные бои с полицией в Берлине. В стране стали создаваться Советы солдатских и рабочих депутатов. Монархия рухнула, а кайзер Вильгельм II отрекся от престола. Германская армия была деморализована и постепенно разваливалась. В Германии начались сложные политические процессы, и победительница «русского медведя» в конечном итоге сама оказалась побежденной «британским львом» и «французским петухом». В начале 1920 г. подполковник Вальтер Николаи получает свой последний приказ об увольнении из армии. Правда, он увольнялся с присвоением очередного звания полковника и с правом ношения формы. Это было все, что могла сделать поверженная страна для своего верного рыцаря.

Мировую известность Вальтер Николаи получил благодаря публикации своей книги «Тайные силы», которая была издана в Германии в 1923 г. и переведена на английский, французский, шведский, турецкий, болгарский и русский языки, а также благодаря многочисленным публикациям, появлявшимся о нем в Англии, Франции, Германии и США.

О его послевоенной деятельности ходило много мифов и легенд. Многие из них настолько прочно закрепились в сознании, что стали составной частью учебников истории и научных исследований. Более того, они отразились на практически-политической деятельности спецслужб не только Германии, но и других стран. Всего лишь несколько лет назад западные исследователи даже заявляли, что в 1937-1941 гг. Вальтер Николаи являлся «резидентом Главного разведывательного управления Наркомата обороны СССР».

На самом же деле факты свидетельствуют, что он без восторга, а с большим скепсисом отнесся к появлению на политической арене Германии национал-социалистической рабочей партии. Хотя отставной полковник постоянно предлагал свои услуги спецслужбам Германии, новая политическая элита с большим подозрением относилась к опытному разведчику и всякий раз отвечала отказом на его предложения о сотрудничестве. Очевидно, эти попытки, во многом приукрашенные журналистами, выдававшими желаемое за действительное, позднее становились основой этой мифологии.

С другой стороны, следует признать, что Николаи действительно удалось в начале XX в. создать самую мощную спецслужбу в мире. После крушения ее осколки продолжали существовать автономно, а со временем начали даже претендовать на роль реаниматора и создателя такой же сильной спецслужбы новой Германии, прикрываясь при этом именем и авторитетом своего создателя. Любая империя подчиняется одинаковым законам возникновения и гибели.

Талант и способности Вальтера Николаи оказались не востребованными новой германской государственностью. Они были не нужны в Веймарской республике, не понадобились и партийным бонзам Третьего рейха. Ему пришлось довольствоваться лишь третьестепенной ролью эксперта в Институте истории новой Германии. Он уже не участвовал в выработке, а уж тем более в принятии каких-либо важных решений.

После капитуляции Третьего рейха город Нордхаузен, где проживал бывший руководитель германской императорской разведки, сначала отошел к американской зоне оккупации, но вскоре оказался в советской. Такая метаморфоза объясняется просто: еще с довоенных лет в этих местах действовал советский разведчик, установивший, что там имелись залежи урановой руды. Об этом было доложено Сталину, и в ходе работы Потсдамской конференции тот предложил «выровнять» линию соприкосновения союзных войск в районе Тюрингии. В результате город Нордхаузен перешел в ведение советской администрации.

Вальтер Николаи был арестован 7 сентября 1945 г. Распоряжение о его аресте отдал генерал-полковник И. А. Серов, заместитель народного комиссара внутренних дел СССР, назначенный руководить советскими спецслужбами в Германии. Причиной его ареста стала книга американского журналиста Курта Рисса «Тотальный шпионаж», опубликованная в октябре 1941 г. в Нью-Йорке. В ней фактически на каждой странице полковник Николаи упоминался как руководитель немецких спецслужб, принимавший участие во многих тайных операциях в Европе и Америке накануне и в ходе Второй мировой войны. В книге особо подчеркивалась его близость к главарям Третьего рейха. В апреле 1945 г. ее перевод неожиданно появился на московских книжных прилавках. Выдержки из этой книги были предъявлены Николаи в качестве доказательства его деятельности в нацистских спецслужбах. К этому времени из архивов Лубянки было извлечено досье «Оберет», заведенное на главу германского шпионажа советской внешней разведкой после Первой мировой войны. Советская контрразведка оказалась втянутой в сложную политическую интригу, в центре которой оказался 82-летний отставной шеф кайзеровской военной разведки. На него было заведено оперативное дело № 21152, озаглавленное « Материалы по делу Николаи Вальтера Германовича, бывшего начальника разведки германского Генштаба».

После ряда допросов в Веймаре, где обосновалась оперативная группа НКВД в Тюрингии, судьба Вальтера Николаи решилась. В октябре 1945 г. он вместе с изъятым при аресте архивом был этапирован в Москву. Далее началась череда долгих утомительных допросов, в которых принимали участие наиболее опытные следователи НКВД И. И. Болховитинов, Л. А. Влодзимирский, Л. А. Шварцман, В. И. Масленников и др. Однако получить интересующую информацию оперативного характера от престарелого разведчика не удалось. Очевидно, руководители советской контрразведки осознали свою ошибку, и поэтому Николаи перевели на спецобъект, где он занимался написанием истории разведки и контрразведки Германии накануне и в годы Первой мировой войны. 4 мая 1947 г. он скончался от инсульта в Бутырской тюремной больнице. Тело бывшего руководителя германской разведывательной службы кремировали на московском Донском кладбище. Так трагически завершилась жизнь еще одного аса мирового шпионажа.

Вместо заключения

Итак, мировая война началась. Каждая воюющая держава продвигала свою официальную версию участия в войне, носящую патриотический характер. Либерально-демократические государства Запада заявляли, что война ведется в защиту Отечества, идеалов свободы и демократии, против агрессивного германского экспансионизма и гегемонизма монархических режимов Гогенцоллернов и Габсбургов. В Германии и Австро-Венгрии заявляли, что разгром России освободит рабочий класс от реакционного царского самодержавия. В России содержанием официальной пропаганды была идея государственного патриотизма. Официальным царским манифестом война объявлялась «Второй Отечественной войной 1914 г.».

Из великих держав только Россия имела боевой (правда, неудачный) опыт войны — с Японией. Мобилизованная русская армия насчитывала 1816 батальонов, 1110 эскадронов и 7088 орудий. По размеру авиации Россия, имея 216 самолетов, занимала второе место, следуя за Германией. Начавшаяся военная реформа уже давала ощутимые результаты, но завершиться она должна была только в 1917 г. Поэтому Россия не была готова к затяжной войне и заметно уступала Германии в тяжелом артиллерийском вооружении. Профессиональная подготовка офицеров и индивидуальная подготовка рядового состава кадровой армии была на достаточно высоком уровне. Однако командование, особенно высший генералитет, заметно уступало германскому командному составу.

Война поставила перед отечественными секретными службами новые масштабные задачи и вскрыла их неподготовленность к добыванию военной и военно-политической информации, неспособность эффективно противодействовать спецслужбам противника. «Весь почти первый год войны контрразведкой никто из высших военных органов не интересовался совсем, и она поэтому велась бессистемно, чтобы не сказать, спустя рукава», — с горечью писал полковник Н. С. Батюшин.

Российские спецслужбы были не готовы действовать в условиях затяжного военного конфликта, когда резко увеличилась сфера тайного противоборства. Необходимо было перестраиваться, принимать неординарные меры, изыскивать новые пути, способы, силы и средства для решения задач в непредвиденных условиях, уже в ходе начавшихся боевых действий. Все эти проблемы легли на плечи российских офицеров и сотрудников контрразведки, которые не имели специального образования, опирались лишь на свой профессиональный опыт, приобретенный на практике в предвоенное время, и основывались исключительно на осознании своего долга перед Отечеством, высшим императивом которого было: «Служить России».

Незавершенность военной реформы, общее игнорирование высшим генералитетом армии проблем безопасности армии и тыла наглядно проявились уже в первые месяцы войны. Так, русское командование не учло опасности перехвата и расшифровки российских штабных радиограмм станциями германской радиоразведки. Печальным итогом этого явились тяжелые, невосполнимые потери на полях сражений в Польше и Восточной Пруссии. Война не прощала беспечности, дилетантства и посредственности, как в сфере общего руководства войсками, так и особенно в сфере постоянно расширяющегося тайного противоборства сторон. Подавляющее большинство штабных генералов, призванных по долгу службы руководить начальниками контрразведывательных отделений, были загружены повседневной работой и не могли квалифицированно заниматься, как им казалось, «второстепенной» деятельностью.

Роль контрразведывательных органов накануне и в начале войны сводилась в основном к защите секретных планов мобилизации, охране стратегических и тактических замыслов командования, сохранению секретных сведений о новых образцах военной техники. Полагаясь на высокие чувства патриотизма солдат и офицеров, высокий морально-боевой дух войск в условиях ведения исключительно наступательных операций органы государственной безопасности, проблемы обеспечения государственной безопасности в войсках вообще не ставили. Никто не принимал в расчет возможное массовое дезертирство, уклонение от призыва, пацифистскую, националистическую и революционную пропаганду в войсках, как со стороны противника, так и со стороны оппозиционных сил внутри страны.

Официальный статус контрразведывательных органов в штабной иерархии был низким. Они в течение всей войны продолжали находиться в структуре разведывательного отделения и не имели прямого доступа к начальнику штаба. Их существование не было легализировано даже для офицерского корпуса. Как правило, большинство начальников контрразведывательных органов являлись офицерами Отдельного корпуса жандармов и занимали должности не выше помощников начальника ГЖУ. Более того, они продолжали оставаться в списках чинов Отдельного корпуса жандармов. Это не позволяло представлять их к назначению на более высокие должности, награждать за отличия в оперативной работе и боевые подвиги.

В начале войны руководители отечественных спецслужб для обеспечения преемственности в работе были назначены на высокие должности в штабе Верховного главнокомандующего. Однако бессменный руководитель разведки и контрразведки генерал. Н. А. Монкевиц, возглавляющий долгое время Особое делопроизводство ГУ ГШ, оказался в действующей армии в должности начальника штаба корпуса и более к работе по линии спецслужб в течение войны не привлекался. Это также отрицательно сказалось на эффективности деятельности отечественных спецслужб в течение всей войны. Трудное время, тяжелые испытания выпали на долю российских охотников за шпионами, но об этом разговор пойдет в следующей книге.

Оглавление

Вместо вступления

Часть 1. Российский орел против «Черного дракона»

  Глава 1 Рождение контрразведки

  Глава 2 Рыцари плаща и кинжала Страны восходящего солнца

  Глава 3 Диверсанты и разведчики на море и в сопках Маньчжурии 

  Глава 4 Конец японского ронина и русского Рокамболя 

  Глава 5 Грустные, но необходимые уроки 

Часть 2. Российские орлы кануна Великой войны

  Глава 1 Военная реформа и организация контрразведки 

  Глава 2 Партизаны и диверсанты полковника Корнилова и капитана Лехмусара против «соколов» Юзефа Пилсудского

  Глава 3 «Кротоловы», или Как охранялись государственная и военная тайны Российской империи 

  Глава 4 Тайные общества, масоны и русская контрразведка  

  Глава 5 Спецслужбы противников России в мировой войне  

Вместо заключения

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © UniversalInternetLibrary.ru - электронные книги бесплатно