Саморазвитие, Поиск книг Обсуждение прочитанных книг и статей, Консультации специалистов: Рэйки; Космоэнергетика; Биоэнергетика; Йога; Практическая Философия и Психология; Здоровое питание; В гостях у астролога; Осознанное существование; Фэн-Шуй; Вредные привычки Эзотерика

Валид Фарес Революция грядет. Борьба за свободу на Ближнем Востоке

Предисловие к русскому изданию

Книга Валида Фареса вышла в Соединенных Штатах осенью 2010 года, когда ничто еще не предвещало, что через три месяца Ближний Восток и Северная Африка взорвутся волной социально-политических протестов. Чем не подтверждение того, что «арабская весна» была спланирована в «вашингтонском обкоме»? Вероятно, именно так это и будет интерпретировано многочисленными российскими любителями конспирологии, убежденным, что просто так, помимо воли «мировой закулисы», на планете не происходит ни малейшего движения.

На самом деле автор, известный американский журналист и комментатор ливанского происхождения, чуть было не стал очередной Кассандрой, – в момент публикации на книгу не обратили особого внимания. И лишь следующей зимой выяснилось, насколько точно Фарес оценил состояние обществ в огромном Ближневосточном регионе, почувствовав критический рост внутреннего напряжения.

Автор совершает экскурс в историю, давая краткий очерк того, как формировалась, затухала и вновь разгоралась идея Халифата, размышляет о том, каким образом на национальную и религиозную идентичность народов повлияли перемены ХХ века. Специалисты найдут в этой части повествования немало упрощений и спорных утверждений, однако для читателей, интересующихся предысторией нынешних проблем, этот общий обзор весьма полезен. Цель книги – попытка нащупать, какие особенности отдаленной, новой и новейшей истории арабского мира предопределили многократные неудачи усилий по модернизации, что в конечном счете и привело к катаклизмам. Примечательно, что автор, хоть он принадлежит к американским правым кругам, довольно критически оценивает результаты «продвижения демократии» в том виде, как это практиковала администрация Джорджа Буша-младшего.

Ценность книги Валида Фареса не в предсказании революции – вероятнее всего, сам он не ожидал, что события развернутся так скоро. Главное – он составил своего рода «дорожную карту» того, что может и, очевидно, будет происходить на Ближнем Востоке, где перемены, раз начавшись, продолжатся теперь неопределенно долго. Глава за главой Фарес добросовестно и подробно описывает ситуацию в различных странах, анализируя силы, способные стать двигателями изменений, а также обстоятельства, которые им благоприятствуют или противодействуют – будь то состояние обществ в соответствующих странах или возможность привлечь поддержку из-за рубежа.

Можно поспорить с утверждением автора о том, что именно на Ближнем Востоке в конечном счете «будет определяться характер развития всего XXI века». Несмотря на все катаклизмы и потрясения, застающие врасплох внешних наблюдателей, регион остается скорее объектом, чем субъектом мировой политики. Однако тем объектом, на котором сходятся интересы слишком многих и слишком влиятельных субъектов. А это значит, что никто из ведущих игроков не сможет обойти его при формулировании собственных стратегий.

Федор Лукьянов,

главный редактор журнала «Россия в глобальной политике»

Людям, общества которых я был лишен потому, что выбрал свободу…

И в память о моем отце Халиме и матери Хинд, которые были и остаются для меня величайшими источниками вдохновения и героями. Прежде, чем уйти, они научили меня ценить свободу и справедливость.

Я, их сын, посвятил свою жизнь выступлениям в защиту слабых и угнетенных.

Благодарность автора

Круг лиц, которым я обязан идеей написания этой книги, складывался на протяжении тридцати лет, в течение которых я наблюдал за страданиями и борьбой угнетенных на Среднем Востоке. Я хотел бы поблагодарить каждого борца за свободу, каждого правозащитника, отважных мужчин и женщин, живущих в разных местах – от Бейрута до Вашингтона; всех, обратившихся ко мне и поведавших свои истории и истории своих народов.

Я родился и вырос в Бейруте, стал свидетелем трагедий многих людей. С 1990 г., когда перебрался в США, я постоянно слежу за событиями на Ближнем и Среднем Востоке, публикую статьи и книги, общаюсь с диссидентами, другими отважными людьми Востока, восхищаюсь их мужеством. Этих людей слишком много, чтобы перечислить всех поименно.

Хотел бы также поблагодарить руководство телеканала Fox News за доверие: в 2006 г. меня назначили экспертом по делам Среднего Востока. Выражаю признательность всем коллегам-журналистам за их поддержку. С 2004 по 2010 г. я был старшим научным сотрудником Фонда защиты демократий, работников которого я благодарю за помощь, которую они оказали мне в профессиональной адаптации в Вашингтоне.

На протяжении многих лет я сотрудничаю со многими журналистами, ведущими свои ток-шоу: на телевидении, радио, в США и других странах, в том числе из MSNBC, CNN, France 24, Russia Today, Canada CTV, пишу для ряда печатных изданий. Хочу поблагодарить всех за предоставленную мне возможность поделиться с общественностью результатами моих исследований. Особо хотелось бы выделить самых отважных бойцов «передовой линии» информационного фронта – ливанца Хамида Гхуриафи из газеты «Аль Сиясса», сирийца Нихада Гадри из «Аль Мурарер» и египетского комментатора Магди Халиля.

Кроме того, выражаю признательность за помощь, которую оказали мне в исследовательской работе, продолжавшейся более десятилетия, многим законодателям и их помощникам в конгрессе США, Европарламенте, национальных законодательных органах других стран, должностным лицам и дипломатам, сотрудникам ООН. Этих людей слишком много, чтобы можно было перечислить поименно. Особую благодарность приношу премьер-министру Испании Хосе Марии Аснару, губернатору штата Массачусетс Митту Ромни, американским сенаторам Джо Либерману и Рику Санторуму, члену Европарламента Хаиме Майору Орехе, члену палаты представителей конгресса США г-же Сью Мюрик, министру юстиции Канады и члену канадского парламента Ирвину Котлеру, члену иракского парламента Мтхалу Алуси, члену парламента Ливана Надиму Жмайелю, послу ООН по особым поручениям Тери Роду Ларсону.

Я благодарен лидерам неправительственных организаций, правозащитникам и активистам, с которыми сотрудничал и которые посвятили себя пропаганде борьбы за свободу на Ближнем и Среднем Востоке. Среди них я должен назвать прежде всего члена Европарламента от Португалии Поля Касака, Тома Харба и преподобного Кита Родерика.

Хотел бы поблагодарить моего неумолимого литературного агента Линн Рабинофф. Ее помощь и дружеская поддержка помогли в осуществлении данного проекта. Горячо благодарю и издательство Simon & Schuster в лице Энтони Дзиккарди, который оценил мое предложение и его достоинства, сотрудников издательства, в особенности Катарин Дресслер и всех, кто оказал помощь на технической, административной и юридической стадиях работы над книгой.

Глубоко признателен моему редактору Кевину Смиту за его терпение и преданность делу, а также моим рецензентам.

Работа над книгой была бы невозможной без поддержки друзей и близких. Благодарю «Командира» и «Ученого», охотно позволивших мне воспользоваться «нашим» мнением. Я обязан им за время, которое они потратили на редактирование моей книги. Наилучшие пожелания и моим наставникам – сестре Лилиан и брату Сами.

Эта книга (и вся писательская карьера) – знак признательности моим покойным родителям, Халиму и Хинд, ныне пребывающим в ином мире. Их жертвы и любовь стали главными составляющими моего образования и тяги к справедливости. Родители научили меня понимать страдания, которые претерпевали люди в прошлом и претерпевают ныне. Временами я с сожалением вспоминаю о годах, в течение которых мы жили вдали друг от друга: я добровольно ушел в изгнание для того, чтобы иметь возможность свободно выражать свои мысли, а они остались жить в обществе угнетения. Теперь мы свободны, хотя пока, до момента нашего воссоединения, пребываем в разных мирах.

Виргиния, 30 июля 2010 г

Предисловие
Революция против Халифата?

В первое десятилетие XXI века, по мере того как террористы расширяли сферу своих атак от Манхэттена до Мумбаи, а поля сражений охватывали все большую территорию – от Афганистана до Ирака, громче и громче звучали вопросы: «Есть ли в мусульманском мире «умеренные» и почему мы слышим только голоса «радикалов»? «Действительно ли Ближний и Средний Восток отвергают демократию»? «Неужели население этого региона предпочитает «Талибан», «Хезболлу», ХАМАС, «Братьев-мусульман» либеральным ценностям, равноправию женщин и возможности быть свободными от религиозных законов и норм»? Или наше восприятие происходящего в этом регионе – результат действий могущественных, влиятельных сил в арабском и мусульманском мире, которые хотят заставить нас поверить в то, что надежды на победу в войне против террористов нет, а демократия в этом регионе никогда не пустит прочных корней?

На самом деле реальность такова, что в этой тревожной и критически важной части мира идет сражение до победного конца между теми, кто желает навязать всем странам – от Марокко до Афганистана – Халифат, тоталитарную империю, и теми, кто стремится противостоять этому. Книга – о неизвестной многим истории региона, с которым мир связывает большие надежды и который в ближайшие десятилетия может определить будущее нашей планеты.

После падения в 1919 г. Османской империи Ближний и Средний Восток – от Северной Африки до Центральной Азии – стал ареной одной из самых драматичных схваток в истории человечества между силами, стремящимися к восстановлению теократического исламского Халифата, и силами прогресса, ориентированными на демократию. Глубокое влияние на эту борьбу оказали Вторая мировая война, последовавшее за ней многолетнее противостояние двух социальных систем, а также фактор наличия в этом регионе нефти.

Однако вместо либеральной революции, на которую многие надеялись, в результате coup d’?tats^[1] и воздействия ультранационалистических идеологий народы этого региона на десятилетия оказались под властью авторитарных и деспотических режимов. Сложилась некая пирамида: на вершине ее – абсолютная власть правителей; ниже – постоянные притязания различных исламистских движений; а в самом основании – демократические силы, пребывающие на «задворках» гражданского общества.

С распадом Советского Союза для демократических революций открылись новые исторические возможности. Освобождение Восточной и Центральной Европы, распространение демократии в Латинской Америке, преобразования в Южной Африке явились мощными сигналами, указывающими на глобальный сдвиг в сторону свободы. Но на Ближнем и Среднем Востоке все сложилось иначе. Здесь наблюдается распространение сил джихада, соперничество между салафизмом^[2] и хомейнизмом^[3], блокирование арабо-израильского процесса мирного урегулирования, дальнейшее отчуждение от государственной власти национальных и религиозных меньшинств, женщин и молодежи. В то время как мир все дальше уходил от тоталитаризма, а народы обретали права и свободы, народы Среднего Востока их утрачивали.

В результате теракта 11 сентября 2001 г. и последующих атак для сил, выступающих за демократические преобразования в регионе, резко и неожиданно открылось новое «историческое окно». Запад с помощью военной силы устранил два из наиболее жестоких режимов: «Талибан» в Афганистане и диктатуру Саддама Хусейна в Ираке. Последствия событий 11 сентября потрясли основы авторитарной региональной системы. США и западные державы не только развернули боевые действия против сил джихада, но и мощное идеологическое наступление. В этом противостоянии Вашингтон и его союзники ставят на успех электоральной демократии, когорты же салафитских и хомейнистских режимов надеются на тотальный джихад, способный, по их мнению, отразить вторжение Запада на «мусульманские земли». Это сражение продолжается по сей день.

Региональные режимы, политические партии, интеллектуалы и «улица» должны были примкнуть к одному из противоборствующих лагерей. Некоторые, например Саудовская Аравия, Турция, Египет и Пакистан, посчитали, что могут извлечь выгоду из «схватки титанов» путем консолидации собственной власти. Правящим элитам этих стран показалось, что они в состоянии самостоятельно справиться с местными экстремистскими группировками без помощи Запада.

В регионе развернулась борьба между силами, поддерживаемыми США и ориентированными на демократические изменения, и исламистами и сторонниками джихада, стремящимися к расширению своей политической и электоральной базы. За период с 2001 по 2010 г. на «войну с террором» были потрачены миллиарды долларов, сотни миллионов ушли на идеологическую войну; в ходе боевых действий и террористических атак погибли десятки тысяч людей; убиты сотни политических и общественных деятелей. Как итог: для населения региона, все еще крайне далекого от свободы, оказалось потерянным целое десятилетие. Неужели утрачены все надежды?

Некоторым из наиболее угнетенных гражданских обществ региона было дано достаточно пространства и свободы для построения демократии. Однако до сих пор остаются сомнения, смогут ли эти новорожденные демократии выжить? Им грозят серьезные опасности. Афганских женщин избавили от средневековых пережитков «Талибана», но страна по-прежнему подвергается постоянным атакам военизированных формирований яростных фундаменталистов. Сторонники светского государства в Пакистане тоже являются объектом нападений сторонников джихада. Иракские шииты спасены от репрессий режима Саддама, но поддерживаемые Ираном исламисты насаждают в стране законы шариата. Ливан избавился от сирийской оккупации, но законодателей, журналистов и простых граждан убивают по-прежнему, а власть в стране принадлежит «Хезболле». И последнее, но не менее значимое: международное сообщество признало геноцид в Дарфуре, на западе Судана, а между тем массовые убийства продолжаются там по сей день.

Действительно, после 11 сентября и интервенции США и союзников демократические силы и диссиденты в регионе почувствовали облегчение, хотя антизападная пропаганда на протяжении восьми лет яростно оспаривает этот факт. Представители «новой диссидентской волны» из Египта, Сирии, Саудовской Аравии, Объединенных Арабских Эмиратов, Алжира и Ирана обрели международную известность. По всему региону свободные блогеры, ведущие телевизионных ток-шоу, журналисты, борцы за права человека и даже избранные представители новой законодательной власти ведут непрекращающуюся войну против объединенных сил господствующих режимов и фашиствующего джихада (салафитов и хомейнистов). Молодежь, студенты, женщины, меньшинства, творческая интеллигенция все громче выражают желание видеть свои общества свободными. Но допустят ли джихадисты и тоталитарные режимы революций? Судя по событиям первого десятилетия XXI в. – нет, они отнюдь не намерены прощаться со своими привилегиями.

Несмотря на некоторые, зачастую непримиримые идеологические различия, в регионе возникло «братство противников демократии». Абсолютные монархии, ультрашовинистические баасисты^I, выступающие против плюрализма элиты, исламистские движения и джихадисты воздвигли одну из самых чудовищных стен в истории, которая изолирует народы региона от международного сообщества. Пользуясь полным контролем над Лигой арабских государств, Организацией Исламская конференция (ОИК), ОПЕК и большинством региональных СМИ, а также своим влиянием в ООН, Африканском союзе, связами в Европейском союзе и со значительным сегментом американской элиты, это «братство» наносит удары по робким проявлениям демократии во всем арабском мире. Во главе атакующих стоят джихадисты.

В 2009 г. Запад изменил характер своих действий в регионе. Складывается впечатление, что начинается повсеместное отступление. В Центральной Азии и на Индийском субконтиненте США и НАТО, несмотря на ряд успешных военных операций, сделали шаг назад и теперь стремятся установить партнерские отношения с так называемым умеренным крылом движения «Талибан». Британия признала в Ливане «Хезболлу», руководство США готовится сделать то же самое. В Ираке коалиция осуществляет перегруппировку, фактически предавая местные демократические силы ради прагматичного альянса с шиитскими и суннитскими исламистами. Администрация США рассчитывает на «договоренности» с президентом Сирии Башаром Асадом и делает это за счет сирийских демократов-реформаторов. Американцы раздумывают и о начале «диалога» с суданским режимом, обвиненным в геноциде против чернокожих африканцев на юге страны и в Дарфуре. И последнее, но весьма важное: после того как в Тегеране вспыхнули волнения как реакция на последние президентские «выборы», Вашингтон решил сесть за «стол переговоров» с местными муллами. Джихадисты одерживают психологические победы, авторитарные режимы сейчас сильны как никогда. Но потерпели ли поражение демократы? Неужели им снова придется вернуться «в катакомбы»?

Ответ один – нет, поражение они не потерпели. Сторонники демократии по-прежнему ведут борьбу. От Бейрута до Дарфура, от Атласских гор на севере Африки до ахвазских болот вблизи Персидского залива зреют революции. В июне 2009 г. столкновение демонстрантов с бойцами-басиджами^II изменило ход истории в Иране. Молодежь увидела в этом проблеск свободы, а старшее поколение – призрак фундаментальных прав человека. Фиолетовые отметки на указательных пальцах избирателей в Ираке, женщины – депутаты в Национальной Ассамблее Афганистана, многотысячные демонстрации в Ливане и Иране пробудили в воображении масс самые смелые мечты о свободе. На почве, взрастившей джихадизм, зреют самые яростные революции XXI века. «Кедровая» революция в Ливане, борьба чернокожего населения Судана за самоопределение, восставшие берберы, убежденные реформаторы в Сирии, мусульманские интеллектуалы, выступающие против фундаментализма, просвещенные сторонники светской власти в Турции, иракские неправительственные организации, иранские женщины и студенты, либералы Аравийского полуострова готовятся к последнему решительному бою с наиболее экстремистскими формами джихада и тоталитаризма. Отступление нынешних правительств стран Запада перед лицом террора и властью нефтяных режимов, зачастую прикрываемое поиском неких «договоренностей», толкает родину трех мировых религий в пучину нарастающей конфронтации.

Сумеют ли демократы Среднего Востока оказать успешное сопротивление силам джихада? Смогут ли они – невооруженные, непризнанные, лишенные средств и демонизируемые воинствующей пропагандой как «агенты Запада» – восстать против режимов и дать отпор исламистам? Борьба между возвышением Халифата и сторонниками демократической революции на Ближнем и Среднем Востоке продолжается.

Как должны относиться к этой борьбе США, Запад и остальное международное сообщество? Стоит ли вести переговоры с режимами, заключать с ними сделки, жертвуя свободой народов? Надо ли договариваться с джихадистами и бросать на произвол судьбы демократов? Следует ли поддерживать грядущие революции или надо позволить теократическим и тоталитарным режимам с легкостью расправиться с ними? Эта книга поможет найти ответы на тревожные вопросы и объяснит читателям историю борьбы, которая призвана определить, сможет ли Средний Восток в нынешнем столетии, наконец, обрести свободу, удастся ли нашей планете избежать войн, которые готовят сторонники салафизма, хомейнизма и прочих джихадов.

Введение
Как Запад не использовал свой шанс и может упустить его снова

В 2004 г. Комиссия по расследованию событий 11 сентября 2001 г. сделала вывод, что США оказались, сами того не осознавая, в состоянии войны с терроризмом. И предложила совершенно неубедительное объяснение, почему это произошло. На брифинге, в котором принимал участие и я, один из членов комиссии заявил, что «американцам не хватило воображения». Если верить четырехсотстраничному докладу комиссии, Америка не смогла осознать реальность, которая складывалась в годы, предшествовавшие атакам 2001 г. Иными словами, американцы просто не могли представить себе, что где-то существуют люди, которые до такой степени ненавидят их страну, что способны совершить такие ужасные злодеяния.

Я возразил, что американцы как нация не страдают недостатком воображения. Поразительные открытия и достижения, которыми США удивили и продолжают удивлять мир на протяжении современной истории, – это результат как раз их развитого воображения. Атомная энергетика, высадка на Луну, Интернет, – все это стало возможным благодаря их новаторскому мышлению. Я предложил иное объяснение: американцам не хватило глубоких знаний региона. Действительно, американская демократия (и западные демократии в целом) была лишена базовой информации, новейших сведений о реальных корнях нарастающего джихада, поэтому и не смогла разглядеть приближение террористической угрозы. И продолжает ошибаться, ведя борьбу с этой угрозой, распространяющейся по всему миру, своими методами.

Это страшно, но профессура не дает этих знаний в университетских аудиториях, а средства массовой информации только дезинформируют общественность. На протяжении 1990-х гг. я был свидетелем того, как большинство представителей ученых кругов не давали обществу возможности узнать правду и в своих анализах упускали из виду критически важные связи. В человеческой истории есть мало примеров, когда нации испытывали бы на себе столь губительное влияние собственной элиты.

Ведущие интеллектуальные круги по обеим сторонам Атлантики, глубоко проникнутые духом постколониального мышления и зачастую ведомые интересами нефтяного бизнеса, всячески уходили от исследования причин, в силу которых общества Среднего Востока не двигаются в сторону плюрализма и демократии. Вместо этого западные интеллектуалы проповедовали идею «наведения мостов» с радикальными режимами и движениями. И хотя из региона поступали внятные сигналы о том, что либералы, противники джихада, национальные и религиозные меньшинства, молодежные и женские движения противостоят фундаментализму, настойчиво требуют свобод и уважения светских ценностей, Запад оставался в стороне.

Западные элиты не понимали или, возможно, воздерживались от признания того, что увеличение числа политических партий и проведение выборов в Ираке и Афганистане дали волю мечтам женщин и молодежи по всему региону в первую очередь в Иране, что «кедровая» революция в Ливане захватила воображение реформаторов в Сирии. Они не осознавали, что геноцид на юге Судана воспламенил сопротивление джихадистам в Дарфуре, что дискуссии о проблемах и перспективах демократии в регионе дали толчок беспрецедентным дебатам в странах Персидского залива, странах Магриба и многого другого.

Сегодня многие аналитики, писатели и ученые пытаются разобраться в том, что вдохновляет сторонников джихада, обращают внимание на салафитов и хомейнистов, развенчивая их как врагов, которые представляют угрозу для свободы и международного права. Да, постепенное понимание в Вашингтоне, Нью-Йорке, Лондоне, Париже, Мадриде, Берлине, в Москве приходит из-за того, что сторонники джихада (по крайней мере, их наиболее решительная часть) регулярно обнародуют свои потаенные идеи и проекты. Идеологи и лидеры радикальных исламистов уже так много раскрыли на телеканалах Al Jazeera и Al Manar, в Youtube, что игнорировать их послания стало невозможно. Даже при том, что их апологеты на Западе пытаются избегать дебатов о корнях террора и самом существовании угрозы джихада, отголоски последнего слишком громкие, слишком много крови пролито, чтобы не замечать его, хотя наши демократии пока еще не до конца осознали всей глубины и серьезности проблемы.

Большинство государственных и академических элит западного мира пытаются рассеять озабоченность общества, формулируя собственные причины складывающейся конфронтации¹. «Войны с терроризмом не существует», «Это лишь мелкие группы экстремистов», «Настоящий джихад – это духовное понятие», «Если мы расширим экономические возможности мусульманского мира, все изменится». Эти и многие другие идеи вбрасываются в массы, чтобы убедить общество в отсутствии «угрозы глобального джихада», создать впечатление, что глобальных усилий по изменению ситуации не требуется. Небольшие группы активистов и писателей из стран либеральной демократии ведут дискуссию с другой позиции, информируя своих читателей о теологических основах, на которых исламисты строят свои идеологические и «мобилизационные» кампании. Странно, но современная схватка идей на Западе происходит между большим лагерем «апологетов», отрицающих существование угрозы джихада, и небольшим лагерем «антиисламистов», не без труда доводящих до сознания общества мысли об опасности «радикального ислама».

Все это лишь первые, «детские» шаги в грядущем, более серьезном столкновении доводов и аргументов. Важный момент в стратегическом выборе для Запада наступит тогда, когда лагерь антиисламских комментаторов сумеет привлечь на свою сторону большее число граждан и противопоставить лагерю апологетов политические контраргументы – в кабинках для голосования, в ходе уличных демонстраций, в ведущих средствах массовой информации.

Печально, но и через девять лет после атак 2001 г. политика США и Запада в целом капитулирует перед догмой, существовавшей до 11 сентября, согласно которой перспективы изменений на Ближнем и Среднем Востоке безнадежны, а единственные силы в регионе, с которыми можно устанавливать партнерские отношения, это, по иронии судьбы, движения, блокирующие развитие плюрализма: исламисты, салафиты, ваххабиты, «братья-мусульмане», хомейнисты, а также закоренелые баасисты и другие диктаторские режимы. Но те, кто в последние полвека взял на себя миссию нести независимую информацию свободному миру, не могут оставить своих попыток. Они пишут, выступают, маршируют, организуют, лоббируют, исследуют и распространяют объективную информацию.

Я в своей борьбе прошел несколько этапов, испробовал различные пути на разных континентах. Будучи родом из Восточного Средиземноморья, я двадцать лет занимался упорной работой – от рисования граффити на стенах Бейрута в юном возрасте до публикации книг, выступлений по радио и чтения лекций в тысячных аудиториях. Я утверждаю, что свободный мир может победить в конфликте с джихадистами, но, безусловно, не с помощью той политики, которую Запад приводил до сих пор. Я убеждаю политиков, принимающих решения по обе стороны Атлантики, в том, что если мы не определим противника, не оценим правильно исходящую от него угрозу, его идеологию и стратегию, мы не можем думать ни о каком продвижении вперед и уж тем более ни о какой победе.

Стремятся ли западные лидеры определить противника? За исключением нескольких робких выступлений лидеров США и некоторых европейских высших руководителей в годы, прошедшие после 11 сентября, однозначно – «нет, не стремятся». Необходимо приложить огромные усилия по просвещению общества, поскольку в условиях демократии стабильные действия на государственном уровне невозможны без устойчивой поддержки с его стороны. Необходимо организовать всемирную коалицию за изоляцию сторонников джихада. Однако для того чтобы повернуть процесс в регионе вспять, необходимо верить в возможность демократической революции на Ближнем и Среднем Востоке и всячески способствовать ее свершению.

В этой книге я постараюсь объяснить, почему Средний Восток не смог эволюционировать в сторону демократии, какой шанс был дан его аутсайдерам в процессе усилившегося столкновения между Западом и джихадистами. Я покажу, что в этом несчастном регионе в тяжелейших условиях шла и продолжается борьба между силами, нацеленными на установление деспотического фундаменталистского Халифата, и гражданским обществом, ориентированном на демократию и социальные свободы. Я назвал ее борьбой в сердце Земли – именно здесь в конечном счете будет определяться характер развития всего XXI века. Либо джихадисты захватят власть в двадцати одной арабской стране, Иране, Турции и в значительных регионах Африки и Южной Азии, либо победа будет за молодым, решительным поколением демократов и гуманистов.

Борьба продолжается.

Глава 1
Упущенное столетие: как в ХХ веке на Ближнем Востоке не состоялась демократическая революция

Ближний и Средний Восток – колыбель древнейших цивилизаций на Земле: египетской, персидской, ассирийской, финикийской и других. Многие интеллектуалы гордятся высоким уровнем развития культур этого региона – по сравнению с племенным строем, существовавшим в те времена в Европе, древние цивилизации Восточного Средиземноморья владели инженерным искусством, развивали науку, строили дороги, создавали юридические законы. Финикийцы дали миру алфавит, а их торговцы еще двадцать пять столетий назад объединялись в первые многонациональные корпорации. Более того, христианские, иудейские и мусульманские межконфессиональные ассамблеи неоднократно заявляли, что все три авраамические религии происходят именно из этого региона.

Вместе с тем противоречие между богатейшей историей региона и его нынешней слабостью в части соблюдения прав человека и фундаментальных свобод поразительно.

В прошлом континент варваров – Европа – и поселенцы отсюда прописали демократические хартии и воплотили их в жизнь. Народы Латинской Америки смогли освободиться от колониального гнета и встать на путь модернизации, за редким исключением, принять многопартийные системы, а государства арабского мира не смогли пойти этим путем. Аргентина и Чили, Бразилия и Колумбия, Мексика и Ямайка пережили военные режимы, постепенно восприняли идеи плюрализма, а Саудовская Аравия, Сирия, Иран, Ливия и Судан, несмотря на огромные различия в своем политическом устройстве, так и не продвинулись дальше однопартийной или вовсе беспартийной систем.

Еще больше впечатляет сопоставление с некоторыми африканскими странами: Сенегал и Гана, обладая меньшими ресурсами, чем государства Среднего Востока, в известном смысле продвинулись дальше в направлении плюрализма своего общества. Даже Южно-Африканская Республика смогла к концу ХХ в. освободиться от жесточайшего апартеида, а Судан погряз в рабстве и этнических чистках.

И последнее, но не менее важное, – поразительные примеры для сравнения дает отношение к женщинам в семьях и обществе. В «ваххабитском королевстве», где богатства неисчислимы, а строительные проекты грандиозны, саудовские женщины не могут водить машины и даже ходить по улицам без сопровождения. Женщины Мадагаскара и Тринидада живут беднее, но свободнее. В Исламской республике Иран женщин задерживают на улицах, если они выходят без платка-хиджаба¹. А в Шри-Ланке женщина – премьер-министр. Даже в пределах мусульманского мира бросаются в глаза странности репрессий по гендерному признаку. В Пакистане Беназир Бхутто была избрана главой правительства, а ее же соотечественницы в Вазиристане живут по законам средневековья. Неудивительно, что Бхутто погибла от рук «Талибана» – силы, практикующей жестокую дискриминацию по гендерному признаку именно в Вазиристане и соседних регионах страны.

Почему на юге и востоке Средиземноморья не восторжествовала демократия как политическая культура? Некоторые утверждают, что Восток по природе своей не может обойтись без авторитаризма. Другие заявляют, что отсутствие здесь светской демократии заложено каноническими исламскими текстами. Многие просто полагают, что эта часть света обречена на несчастную жизнь – и никакие объяснения здесь не помогут.

На фоне дебатов о способности или неспособности арабского мира и его соседей воспринять принципы демократии, множество «реалистов» на Западе заявляют, что сохранение власти «сильных личностей» в регионе – в интересах индустриального мира. Насаждение здесь нестабильной демократической культуры, как им кажется, может дестабилизировать остальной мир или, более точно, повредить тем представителям промышленно развитых государств, которые живут от торговли. Сколь бы прямолинейным ни показался этот довод, можно предположить, что финансовые интересы элит по обе стороны Средиземного моря играют не последнюю роль. Анализ, проведенный в этой книге, покажет, как они препятствуют развитию свободы и демократии в этом регионе.

Неспособность демократии укорениться на Среднем Востоке

На протяжении полувека ученые и политологи указывали, что колониализм, коррупция и внешняя политика Запада – истинные причины того, что на Среднем Востоке не смогли укорениться демократические свободы. Я с ними не согласен.

Классические диктатуры, которые препятствовали продвижению общества к свободе в других регионах, не смогли его остановить. Колониализм, постколониализм, империализм, внешняя политика Запада, многонациональные корпорации, – все это оказало влияние и на страны Латинской Америки, Океании, некоторых районов Азии и «черной» Африки. На всех этих огромных территориях планеты демократия пробивалась-таки сквозь многочисленные преграды и укоренялась на местных почвах. Бразилия и Уругвай, сбросив колониальную зависимость от Португалии и Испании, пережили диктатуру военных режимов, но постепенно пришли к многопартийной системе. Филиппины, Япония и Индия пережили оккупацию^III, но быстро продвинулись по пути демократизации. Неудачи в построении демократии не приводили к резким изменениям в вопросе равенства полов: права женщин сохранялись, даже когда урезались общие политические права. Даже в коммунистических Китае и Вьетнаме женщинам были гарантированы равные права. Но на Ближнем и Среднем Востоке некоммунистические режимы подавляют самые основные права женщин.

Практика показывает, что либеральные демократии формируются далеко не сразу. После падения советского режима в Центральной и Восточной Европе, в России, центральноазиатских и закавказских республиках возникли многопартийные системы^IV. Но и крах Османской империи в 1919 г., и окончание европейского колониализма в конце 1940-х гг., и конец «холодной войны», и распад СССР в 1991 г. так и не открыли путь к демократизации на Среднем Востоке, не привели к либерализации и утверждению прав человека в регионе. Более того, здесь все пошло совершенно противоположным путем.

Эти события высвободили еще более губительные деспотические силы. ХХ век дал региону много шансов, но почти все «окна перемен» оказывались наглухо захлопнутыми деспотичными элитами, а ваххабизм, салафизм, хомейнизм, баасизм продолжают свое губительное воздействие на гражданское общество.

Долгая история Халифата

Прежде чем стать средоточием конфликтов и вызовов ХХ века, регион Ближнего и Среднего Востока, раскинувшийся от Марокко до Афганистана, пережил множество правивших династий, войн, расколов, волн миграции и человеческих драм, сопутствующих подобным событиям. В этом он ничем не отличается от других густонаселенных регионов мира. Сходные процессы сотрясали христианскую Европу, Азию, Африку и обе Америки. Но в отличие от большинства других регионов Средняя Земля просуществовала как универсальная империя самый длительный период в истории цивилизаций – полных тринадцать столетий.

Исламский Халифат – одно из наиболее поразительных имперских образований в истории. Халифат (по-арабски – Khilafah) был не только источником вдохновения и теологическим авторитетом, но и центром огромной власти для миллионов людей – от западной оконечности африканского Сахеля до восточных отрогов Гималаев. И, что более важно для современной геополитики, идеологически пересмотренная концепция Халифата продолжает представлять собой долгосрочную цель для сотен тысяч воинствующих активистов, намеревающихся восстановить его и блокирующих любые формы правления или самоопределения, которые противоречат их raison d’?tre^V.

Читателям необходимо понять, откуда появилась эта концепция, каким образом она на протяжении веков оказывала влияние на гигантский регион и как ее стали использовать с начала ХХ в. в качестве основного принципа существования режимов и элит, стремящихся воспрепятствовать распространению в регионе демократических институтов и западных культурных ценностей или, по крайней мере, отдалить этот процесс. Если не уяснить себе идею Халифата в том виде, в каком ее продвигают современные джихадисты, нельзя до конца понять весь масштаб препятствий, которые стоят на пути возникновения многопартийных обществ и то, насколько сложен и опасен путь к основным демократическим свободам в странах этого региона. Для понимания происходящих сегодня процессов необходим хотя бы беглый исторический обзор этого института-империи.

В 632 г. н. э., после смерти мусульманского пророка Мухаммада бин Абдаллы, его последователям пришлось решать вопросы как будущего молодой религии, так и государства, которые он основал. Родившийся в 570 г. в Мекке Rassulal Allah (Посланник, Пророк Аллаха, по мусульманской теологии) посвятил свою сознательную жизнь пропаганде новой религии, которую он представил как ислам (al-Islaam). Мухаммад предложил ее арабскому обществу, в первую очередь в Мекке – экономической столице Аравии – как универсальную систему религии и государства (al Islaam deen was dawla). Согласно исламу, распространение религии (deen) должно быть организовано и санкционировано государством (dawla). В 622 г. Мухаммад и его последователи после столкновений с местной знатью покинули Мекку и нашли убежище на севере, в Медине. Там мусульмане создали собственные вооруженные силы и развернули боевые действия против мекканских племен, которые продолжались до тех пор, пока город им не покорился. С тех пор Мекка считается первоначальным «исламским государством». Когда Rassulal умер, новообразованным силам пришлось идти дальше уже без своего основателя. Старшие командиры и новая элита, правившая «Землей Ислама», решили определить порядок наследования своему пророку и выбрали наследника Мухаммада, который должен был возглавить умму (Umma)^VI и создать Совет для сохранения порядка наследования, а также дальнейшего распространения вероучения.

В арабском языке «наследник» – это khalifa, или халиф. Институт халифа – al Khilafah, или Халифат. Это понятие содержит в себе два аспекта. Первый – юридическая и теологическая структура высшего духовного органа уммы, что можно сопоставить с папской властью, «монархией» или «президентством»; второй – территория и ресурсы, находящиеся под властью халифа. В геополитическом смысле Халифат – это, по сути, «империя».

Наследником Пророка был избран Абу Бакр, отец самой любимой жены Мухаммада Айши. Он сразу решил продолжить миссию в геополитическом масштабе. Войско арабских мусульман быстро покорило другие племена Аравии. Одних приходилось подчинять силой, другие присоединялись к маршу победителей без боя. Самые легкие победы были одержаны над языческими племенами, иудейские и христианские кланы оказывали более серьезное сопротивление².

Важно заметить, что к 636 г. все обитатели арабской исторической родины были обращены в ислам или вынуждены были принять его под угрозой насилия. Арабские историки единодушны во мнении, что именно расцвет Халифата объединил все арабские племена – силой или мирным присоединением – и придал им общую историческую идентичность. Идеолог баасизма Мишель Афлак в середине ХХ в. писал, что «ислам для арабизма – это то же, что кость для плоти»³.

Спустя тринадцать с лишним столетий концепцию Халифата (или существования универсального государства – Umma) искоренить трудно. Это цемент, который создал арабскую, а затем исламскую умму, и она была легитимизирующей силой, которая стояла за многими достижениями, включая территориальную экспансию и возникновение главенствующих политических и финансовых элит, правящих сегодня на трех континентах.

Важно понять, что бросить вызов идее Халифата в настоящее время – это вопрос не только теологической реформации, но и легитимности некогда выдающейся державы. Это можно сравнить с вызовом Древнему Риму, вселенской политической роли папства или самой сущности традиционной империи. Для этого требуется революция в политическом мышлении. Халифат как политическое и военное образование был генератором и легитимным оправданием событий, которые на протяжении столетий формировали Средний Восток.

Арабские халифы, победив в 636 г. византийцев в важнейшем сражении при Ярмуке в Сирии и в 637 г. персов в сражении при Кадиссии в Ираке, впоследствии провели несколько наступательных кампаний за пределами Аравийского полуострова. С того момента ни одна империя, народ или царство были не в силах остановить вторжение Халифата. Менее чем за столетие значительная часть цивилизованного мира оказалась под властью новой империи: Сирия, Палестина (включая Иерусалим, который завоевал халиф Умар), Египет, Северная Африка, Испания, Персия, Нубия-Судан и другие. Вторжения (по-арабски Fatah) доходили до Франции, Сицилии и Сардинии на западе, до Армении, Ташкента и реки Инд на севере и востоке. Образовалась гигантская империя, раскинувшаяся от Атлантики до Индийского океана. Она концентрировалась вокруг Халифата, хотя сам институт халифата как высшего органа уммы пришел в упадок всего через несколько десятилетий после своего образования⁴.

Смена одного халифа другим зачастую не обходилась без крови; многие были убиты. Между сторонниками четвертого наследника Али, который был двоюродным братом и зятем пророка Мухаммада, и сторонниками претендента, губернатора Дамаска Муавийей, вспыхнула гражданская война. Приверженцы Али стали шиитами, их противники – суннитами. Первая гражданская война в Халифате породила глубокое размежевание, которое вскоре привело к расколу на две группировки. Властью в империи завладели сунниты. Арабский Khilafah сначала располагался в Дамаске, затем, в 750 г., после первого переворота в империи, перебазировался в Багдад. Новая арабская династия Аббасидов^VII уничтожила династию Омейядов^VIII, расширила Халифат еще дальше на территории Азии и Африки и правила почти до разрушения их столицы монголами в 1250 г.

Этот Халифат, в котором доминировали арабы, порождал политические, экономические и социальные элиты, сопоставимые с элитами феодальной Европы, которые ради абсолютной легитимности искали поддержки у папства. Они располагались в Дамаске, Каире, Багдаде и Триполи и были обязаны своим новым статусом исключительно верховной власти Халифата. Назначенные Властителем Верующих (титул халифа), султаны, вали (wali, духовные лидеры), эмиры становились национальными элитами в своих провинциях. Провинции позднее становились странами. Таким образом, провинциальные субдинастии являлись продолжением власти верховного лидера империи, своеобразными вице-королями.

Несмотря на то что могущественные региональные властители, военачальники зачастую выступали против тех или иных халифов, даже убивали их, внутренняя связь с идеей Халифата оставалась нерушимой. В ней берет свое начало легитимность джихада и возможность созывать «братьев» на помощь, когда неверные угрожают той или иной мусульманской территории (это называется Jihad al Fard и Jihad al Ayn). Санкционирование Fatah для продолжения завоевания земель неверных (Kuffar) тоже исходило от Халифата. В общем Халифат сделал гораздо больше, чем просто обеспечил теологическую преемственность учения Пророка. Он не только стал духовной и политической властью, которая санкционировала экспансию империи и ее провинций (ставших впоследствии самостоятельными государствами), но и, что самое важное, дал полномочия элитам устанавливать свою собственную власть в городах и вилайятах (провинциях). А поскольку суть Халифата основана на заветах Аллаха, как, по крайней мере, в это верили его основатели после смерти Пророка, то его реформирование, демонтаж или выступление против его изначальной миссии невозможны. Идея выкована из стали, она стала политическим фундаментом, на котором утверждались правящие элиты империи. Уберите фундаментальную легитимность Халифата – и вся система рухнет.

На самом деле Халифат напоминает христианские европейские, азиатские и до известной степени центральноамериканские империи. В основе власти – «божественное», сакральное, поэтому какой бы то ни было вызов властям почти невозможен, не говоря уж о радикальных революционных преобразованиях. Так же, как ни один католик не мог усомниться в полномочиях Папы, так ни один мусульманин не мог бросить вызов халифу. В выступлениях против халифов на протяжении многих лет единственной целью было смещение конкретного правителя, а не Халифата как института, действующего во имя Аллаха. На протяжении тринадцати столетий регион, подвластный Халифату, интеллектуально и идеологически формировался духовными лицами и правителями в верности наследнику Пророка как защитника исламских ценностей и земель – Hukkam уммы.

В других регионах мира, где существовали теократические империи, абсолютные монархии и колониальные режимы, на восстания поднимались их собственные народы. От революции к революции религиозное геополитическое пространство сжималось, на его месте возникали нации-государства. Развал религиозных империй не приводил к немедленному установлению демократии, завоеванию гражданских свобод, но создавал возможности для последующих вызовов. Глобальный исламский Халифат вплоть до начала ХХ в. вообще не переживал никаких революционных потрясений, хотя его авторитет и непосредственная власть приходили в упадок.

Необходимо видеть разницу между историей институтов Халифата и политической культурой, которую он прочно укоренил в регионе. Главные принципы этой политической культуры следующие: земли, захваченные халифами, должны оставаться «исламскими»; все, что географически входит в состав империи-халифата, является сутью «исламского мира». Эти пространства не могут изменять свою цивилизационную или, как кто-нибудь может возразить, религиозную идентичность.

1. Империя-халифат создала неизменяемое «политическое и юридическое пространство», которое может расти, но не может сжиматься. Оно стало частью планеты, и ее миссия – охватить весь земной шар. В случаях вторжений, оккупаций или смены некоторыми его частями цивилизационной идентичности все должно быть восстановлено.

2. Халифату суждено выживать во всех человеческих конфликтах и постепенно расширяться. Даже когда в начале ХХ века он начал рушиться, его базовые принципы, такие как закон шариата⁵ и идея джихада, сохранились. Ни одна социальная или идеологическая концепция не может отменить шариат и джихад, даже если физически империя перестанет существовать. Именно шариат и джихад помогут восстановить империю.

3. И последнее, но не менее важное. Религиозные меньшинства, живущие в пределах глобальных границ халифата, могут существовать при определенных юридических и политических ограничениях, но не имеют права восстанавливать суверенную идентичность на территории империи, даже если они проживают на некогда своих исторических землях⁶.

Крах Османской империи и исторический шанс

Арабские династии правили Халифатом с VII по начало XVI в. В 1517 г. произошло неожиданное: на арабоговорящих землях появилась неарабская этническая группа – турки, которые нанесли поражение династии мамелюков и заявили о своем главенстве над исламским миром.

Османский султан перехватил у арабов титул халифа и перенес столицу исламской империи в Стамбул. Чтобы утвердить свое лидерство в умме, султаны-халифы возобновили джихад по всем направлениям. Они продвинулись дальше в земли неверных (kuffar), покорили остатки Византийской империи, Грецию, славянские Балканы, Румынию, части Венгрии, Молдавии – вплоть до Крыма, большую часть Кавказа. Остановили их у ворот Вены. В качестве награды за мега-джихад по христианской Европе, османы хлынули в Сирию, Месопотамию, Северную Африку, захватили и важнейший трофей – Мекку и Медину.

Османский халифат-султанат просуществовал четыре столетия и рухнул лишь с окончанием Первой мировой войны. За несколько веков турецкого владычества на трех континентах (в Азии, Африке и Европе) основание пирамиды покоренных и подавляемых народов расширилось. К вершине пирамиды, но ниже правящего османского истеблишмента, взошли другие мусульманские элиты из арабских, балканских, курдских, берберских и кавказских этнических групп. Ниже их располагались немусульмане – христиане, иудеи, бахаисты^IX и представители других религиозных конфессий. Африканские мусульмане теоретически находились выше немусульман, но и они подвергались дискриминации. Вплоть до XIX в. в Судане, Восточной Африке и Мавритании захватывали черных рабов (Abeed по-арабски) и, несмотря на общность религии, отправляли их во дворцы и дома османских и арабских элит⁷.

Правители, располагавшиеся на вершине пирамиды, устанавливали свои привилегии, основываясь на моральных и теологических законах Халифата, и закрепляли их именем Османского султаната. Освобождение рабов, религиозные свободы, этническое и национальное самоопределение, равно как равенство женщин и основные политические права – все это пресекалось нормами неизменяемого порядка, который, по мнению правящей элиты, был установлен Аллахом и исполнялся халифом. Даже за пределами физических границ Османского халифата подавление человеческих свобод осуществлялось во имя божественной высшей воли, воплощенной в далеком султанате.

Удивительно, но концепция Халифата служила действенным контрреволюционным оружием, несмотря на то что реальная исламская Османская империя слабела и приходила в упадок. Идеология Халифата, основанная на доктринах шариата и джихада, объединяла властные социальные, экономические и политические интересы правящих кругов огромного региона. Невзирая на изначальные намерения прародителей Халифата, историческая эволюция трансформировала его в мегавласть, главную для сил, контролирующих огромные завоеванные территории. Это напоминает переход христианского мира от общин верующих к могучим империям, управляемым из Рима или Константинополя, а позднее – из европейских столиц. Конечно, существуют свои теологические различия. Право вести геополитические завоевания было предоставлено исламской умме на основании исключительно мощной идеи джихада, а крестовые походы проводились вопреки основному учению ранней Церкви. Но абстрагируясь от этих различий, можно увидеть, что и авраамические религиозные центры власти, и другие религиозные империи и династии шли сходными историческими путями.

Вопрос нового времени звучит так: способны ли реформы и революции трансформировать «религиозные империи», реальные или виртуальные, в светские плюралистические общества?

Не считая относительно слабых обновленческих движений, возникших на Ближнем и Среднем Востоке, многие из которых заимствовали европейские демократические и либеральные идеи, критическая масса для революционного изменения или фундаментальной реформы Халифата еще не возникла. В Европе и обеих Америках религиозные монархии были ликвидированы в конечном счете благодаря череде реформ, революций, секуляризации, было достигнуто разделение государственных и теологических институтов. Однако мусульманский мир не пошел по подобному пути. Несмотря на многочисленные попытки реформ, возникновение националистических, антиклерикальных движений в XIX веке, Османский султанат продолжал сохранять власть над исламским Халифатом вплоть до поражения Османской империи в Первой мировой войне в 1919 г. и упразднения султаната в 1924 г. Халифат дожил до образования Лиги Наций – предшественницы современной ООН.

Европейские мандаты и модернизация

В 1920 г. Лига Наций выдала Великобритании и Франции мандаты на управление бывшими османскими провинциями Леванта, чтобы подготовить их к принятию независимости. Под опеку Британии попали Трансиордания, Палестина, Ирак и Кувейт. Британия к тому времени уже правила (или установила колониальный режим) в Египте, Судане, Восточной Африке и на Индийском субконтиненте. Франции была поручена ответственность за Ливан и Сирию. Государства-мандатарии стали управлять существенными частями бывшего Халифата. За исключением кемалистской Турции, центральной Аравии и Персии, вся остальная умма оказалась под влиянием Запада. Ливию и Эритрею контролировала Италия, Индонезию – Голландия⁸.

В период современной европейской колонизации политическое развитие большинства этих стран с подавляющим мусульманским населением характеризовалось тремя важнейшими тенденциями. Первая: западные державы контролировали и использовали ресурсы этих стран, не слишком стремясь знакомить население с современными институтами гражданского общества, в том числе со светскими конституциями и различными формами электоральной демократии. Вторая: в большинстве этих стран сформировались местные национальные элиты, которые постепенно перехватывали власть у европейцев. Египет, Сирия, Ирак, Иордания и Алжир прошли путь от провинций в границах Халифата до колоний и, в итоге, до независимых государств. Крах Османского султаната и, как ни парадоксально, структурная модернизация, проведенная европейцами, способствовали созданию новых современных республик и конституционных монархий. Третьей тенденцией стало возникновение серьезного политического течения, которое можно рассматривать как «реакционное» в том смысле, что оно желало возрождения Халифата. Сторонники этого политического течения сегодня известны в мире как исламисты.

Действие европейских мандатов было направлено против Османского султаната. Исламские правители один за другим терпели поражения – в Северной Африке от Франции, в Египте, Судане и Индии – от Британии. Постепенно географические границы Халифата сократились до его последней твердыни – Стамбула. Но хотя границы «империи» в начале ХХ в. проходили по османской Анатолии и левантийским провинциям, высшие политические круги во всей умме (за исключением шиитской Персии) продолжали номинально придерживаться законности Халифата, сохраняемого турками. Несмотря на то что ваххабиты в Аравии и многие ханы, султаны и королевские династии мусульманского мира были не удовлетворены политическим правлением Османской империи, они никогда не ставили под сомнение идею мирового Халифата. Во время Первой мировой войны Центральные державы^X уговорили своего союзника, турецкого султана, объявить джихад против «неверных» членов Антанты. Берлин надеялся, что призыв верховного халифа Стамбула к джихаду поднимет огромные мусульманские массы против франко-британского правления. Этой теологически обоснованной стратегии британцы противопоставили свою, во многом сходную стратегию, при посредничестве секретного агента Т.Э. Лоуренса, который пообещал вождю арабских националистов Шарифу Хусейну, что Британия признает его в качестве короля арабов. И хашимитский правитель Мекки объявил свой собственный джихад против турок. Это не была революция против Халифата, а, скорее, попытка вернуть его из рук турок в руки арабов. Вскоре Первая мировая война завершилась, османцы оказались в числе проигравших.

Первая полностью светская революция на руинах Османского султаната произошла в 1924 г. Во главе ее встал турецкий генерал Мустафа Кемаль, получивший прозвище Ататюрк. Он перешел «запретную черту» и ликвидировал султанат-халифат. Впервые с VII в. мусульманский лидер упразднил институт Khilafa. Кемаль Ататюрк действовал быстро, в авторитарной манере, без существенного сопротивления со стороны арабских и мусульманских держав. Его светская, почти антиклерикальная республика возникла в результате войны с греками, которых вытеснили из Смирны на побережье Эгейского моря, и с армянами, которых изгнали из их древней столицы г. Ван и с большинства исторических земель на территории Малой Азии. Одновременно Ататюрк вытеснил из страны британцев и французов. Пронационалистическая политика и территориальные приобретения обеспечили ему прощение за святотатство над Халифатом. Большинство турок были слишком заняты обустройством новых территорий, чтобы беспокоиться о судьбе «глобальной империи».

Правящие классы арабов в Сирии, Ливане, Ираке, странах Персидского залива и всего остального региона в это время тоже не сосредотачивали свое внимание на глобальной картине. Основными приоритетами мусульманских правящих классов на Индийском субконтиненте, в Южной Азии и Африке были деколонизация и демаркация новых границ.

Силы, огорченные распадом «империи», появились на политической сцене слишком поздно: ваххабиты в Аравии и «братья-мусульмане» в Египте набрали политический вес лишь к середине 1920-х гг. Высшие классы, финансовые и интеллектуальные элиты некогда универсального исламского Khilafa, даже находясь под колониальным и мандатным давлением, постепенно создавали свои собственные маленькие «халифаты» в границах новых государств. Элиты, абсолютные и конституционные монархии, диктаторы, авторитарные правители, – все молча свернули на путь, который лежал перед ними, и приступили к созданию общественных институтов, отнюдь не демократических, но способных адаптироваться к требованиям современного международного порядка. Они не заходили настолько далеко, чтобы объявить Халифат «устаревшим режимом». Для этого требовалась бы интеллектуальная и идеологическая революция против законов Khalifa и как следствие – глобальные реформы, признание того, что большинство их государств в какой-то исторический момент возникли в результате завоеваний и поэтому этническим меньшинствам необходимо вернуть их права. Все это неминуемо привело к признанию того, что основные законы Халифата, в первую очередь шариат, несовместимы с современной светской демократией. Адаптация к демократической политической культуре с очевидностью означала бы признание принципа сменяемости власти. Поскольку большинство элит региона не имели намерения создавать демократические государства после распада Халифата, ХХ век так и не стал временем политических революций в этой части нашей планеты.

Европейские мандаты положили конец геополитическому существованию Халифата, сформировали на ряде территорий современные государственные институты, но не смогли сформировать демократические общества. Исторические дебаты по поводу этой неудачи продолжаются, но на деле на этих территориях были сформированы три силы: новые властные элиты, наследницы прошлого режима, не желающие продвижения вперед, силы, стремящиеся к возвращению в прошлое, и силы, ориентированные на дальнейший прогресс. Со временем правящая элита и фундаменталисты одержали над реформаторами верх.

Расцвет всех идеологий: подготовка к Дню «Д»^XI

Идеологии, которые оказали влияние на Средний Восток до конца ХХ столетия и далее, возникли в первые десятилетия прошлого века. Каждая из этих идеологий создавалась определенными элитами и претендовала на главенство на всем постосманском пространстве. Далее предлагается обзор основных идеологий, которые возникли почти одновременно.

1. Арабский национализм или al Qawmiya al Arabia

Это движение, известное также как «панарабизм», зародилось в умах светских и либеральных интеллектуалов в конце XIX столетия как реакция на слабость турецкого Халифата и вызовы ваххабитов-исламистов. Основатели этого движения заявили, что все арабоязычные народы региона принадлежат к одной нации, al Umma al Arabia (арабская нация).

Идеологи, провозгласившие «арабский» национализм, исторически были выходцами из христианских или прогрессивных мусульманских кругов. Они испытали влияние европейского национализма, в том числе немецкого и итальянского движений за объединение. Они хотели отказаться от идеи исламской религиозной власти и заменить ее светской идеей панарабской республики или конституционной монархии. По существу, «арабские националисты» предлагали сделку: исламский аспект Халифата останется во власти религиозных духовных лиц, а политический станет светским. Панарабисты рассчитывали поменять сущность правящих институтов, но не оболочку империи.

Идеологи панарабизма по-прежнему надеются восстановить «арабскую» умму от Атлантического океана до Персидского залива, отказывая в праве на существование внутри уммы другим, более мелким националистическим движениям, таким как египетское, ливанское, курдское или берберское. При этом арабский национализм утверждает, что персидский, турецкий, индостанский (особенно пакистанский) и индонезийский национализмы – его «двоюродные братья» в плане истории и религии. Арабские националисты ценят вклад ислама в формирование и распространение арабизма. Халифы были мусульманами, и до Аббасидов это были преимущественно арабские династии. Основная идея панарабистов – создание светского арабского «Халифата».

Не будучи исламистским по происхождению, панарабизм сохраняет ряд тоталитарных черт, унаследованных от предшествующего Халифата. Среди них – подавление этнических меньшинств, нетерпимость к идеям плюрализма, которые могут подорвать арабскую идентичность. Позже, после деколонизации, арабские националисты трансформировались в шовинистические элиты, в конце концов, скатившись на позиции откровенной ксенофобии. «Баас» в Сирии и Ираке, последователи Насера в Египте, доктрина Муаммара Каддафи и до некоторой степени те, кто способствовал возникновению Организации Освобождения Палестины (ООП), отбросили либерализм первых панарабистов-интеллектуалов и заменили его экстремальными формами национализма.

Арабский национализм середины ХХ в. превратился в силу, на которой лежит ответственность за массовые убийства меньшинств, подавление свобод и приведение к власти военных хунт, подавлявших демократию в регионе. Панарабизм раскололся на консервативное, прогрессивное и даже марксистское направления, но все они – авторитарные. Все ждали крушения турецкого правления, чтобы восстановить власть арабов⁹.

2. Исламский фундаментализм

В период Халифата, в том числе и османского, исламизм как идеология был государственной доктриной. Следовательно, движения, призывающие к «восстановлению» Халифата, не имели смысла, пока он существовал. Однако многие ультраджихадистские идеологи, такие как Мохаммед Абдель Вахаб в Аравии в XVIII в. и Хасан аль-Банна в Египте в начале XX в., выступали с нападками на Стамбул за излишний либерализм. Они резко критиковали турецких султанов за отступление от путей основателей Халифата, по-арабски – al salaf al salih (отсюда и возник термин «салафит»).

Во времена исламской империи салафиты были крайне правым крылом Халифата, теми, кто отвергал реформы, выступал против новых толкований Корана, боролся с любыми попытками модернизации общества. Они ратовали за строгое исполнение законов шариата, жестко противостояли всему, что исходило от Запада с его революциями и конституционными реформами. Любопытно, но современные исламисты, подхватившие идеологию древних салафитов, в Халифате были бы самым экстремистским крылом. Они унаследовали идеологию Ибн Таймийи, средневекового ученого, который предупреждал, что отклонение от строгих представлений салафа (основателей Халифата VII в.) приведет к падению Халифата и исламской уммы¹⁰.

Прежние исламисты активно сопротивлялись естественной эволюции мусульманского мира в сторону наук, объективного знания, освобождения женщин, толерантности и открытости внешнему миру. Это движение получило название Man’al Ijtihaad (блокирование юриспруденции). Даже в рамках исламского Халифата они придали силу закона своему сопротивлению прогрессу и свободе. Более глубокий исторический анализ дает право характеризовать их как клерикальных, так и политических противников любых изменений, которые могут бросить вызов правящим элитам. Так же как и панарабисты, исламисты ждали крушения слабого Османского султаната, но для того, чтобы восстановить мир исламского Халифата, и ради этого были готовы к возобновлению джихада и Fatah¹¹.

3. Национальные и этнические движения

Крушение «империи» открыло множеству национальных, этнических, религиозных групп и других сообществ возможности самоопределения и повышения статуса на своих исконных территориях. Все – от крупнейших до самых малочисленных народов, которые становились субъектами завоеваний (Fatah) арабских (начиная с VII в.) и османских (с XV в.) династий, – поднялись на борьбу за их обретение. Одни преуспели в этом, но большинство – нет. Некоторые создали подлинно демократические политические институты, но подавляющему большинству национальных и этнических групп повезло значительно меньше. Рассмотрим вначале три наиболее крупные этнонациональные группы.

В ХХ в. арабы получили государственность в двадцати одной независимой стране – нынешних членах Лиги арабских государств. Часть арабского населения из-за изменения территориальных границ оказалась за их пределами. Жители анклава Антиохия в Северной Сирии были присоединены к современной Турции; арабское население в районе г. Ахваз на восточном побережье Персидского залива – к Ирану. Арабы Палестины, бывшей подмандатной территории Британии, не имевшие возможности присоединиться к Трансиордании, из-за арабо-израильского конфликта не смогли образовать свое государство, хотя ООН и признала за ними такое право. Но 96 % всех арабов стали гражданами независимых государств, раскинувшихся от Марокко до Омана.

Турки, как мы отмечали ранее, сформировали свое государство в Малой Азии и на части Балкан, окружающих Стамбул. Турецкая республика возникла в результате двух этнических конфликтов: вытеснения греков из Смирны на Эгейском море, и армян из их исконных земель в Малой Азии. Другой тюркоязычный народ образовал государство Азербайджан, но при этом значительная часть азербайджанцев, проживавших на южных территориях, оказалась в Иране. Небольшая турецкая община осталась в Киркуке в Ираке.

Третьей национальной группой, которой пришлось перегруппировываться после падения Халифата, стали персы, которые после нескольких лет арабского колониализма смогли в XVI в. восстановить Древнюю Персию под новым названием Иран. Шииты по вероисповеданию, персы являются этническим большинством в своей стране, где имеются также небольшие вкрапления этнических меньшинств.

Итак, три крупнейшие национальные и этнические группы сумели продвинуться на пути к независимости, вернуть все или почти все свои исконные земли. Арабы, турки и персы перегруппировались. Но как обстояло дело у других этносов?

Евреи, на долгие века выключенные из активной жизни региона, поскольку были ограничены статусом Dhimmis (по закону шариата – граждане второго сорта), ставшие жертвами разгула антисемитизма в Европе, в XIX в. рьяно ухватились за идею национального возрождения. Они сформировали этнонациональное движение, объявив своей целью возвращение в Палестину, на «историческую родину». В этом смысле политический сионизм был в определенном смысле национальным восстанием евреев против Халифата, который запрещал появление самостоятельных неисламских территориальных образований в пределах своих границ.

Существовали также и мусульманские этнонациональные группы, которые испытывали притеснения со стороны других, более крупных мусульманских групп. Берберы в Алжире, Марокко и других частях Северной Африки; курды в Ираке, Сирии, Турции и персидском Иране; чернокожие африканцы в Судане, находящемся под арабским правлением; африканцы в Мавритании и Сахеле, противостоящие арабам-берберам на севере региона. И последнее, но не менее значимое: христианские этнонациональные группы, которые существовали в своих регионах еще до арабского исламского завоевания – копты в Египте, ассирийцы в Ираке, арамейцы в Сирии, Ливане и другие, рассеянные по всему региону. В Иране и Ираке проживали и прочие небольшие религиозные группы, такие как бахаисты, зейдиты и зороастрийцы.

Находясь под властью арабского и османского Халифатов, национальные меньшинства переживали взлеты и падения в своих попытках обрести свободу от «империи»¹². Все эти меньшинства стремились к отделению, независимости или автономии, организовывали свои собственные националистические движения. Оказываясь на одной территории, они зачастую конкурировали между собой, как, например, курды и ассирийцы в Ираке или марониты и друзы в Ливане. Но основные сражения за государственность происходили между ними и титульными нациями.

Первыми из Халифата на Балканах вырвались европейцы. Сербы, хорваты, румыны, болгары и греки обрели государственность в конце XIX в. Североафриканские арабы и берберы вышли из зоны влияния Турции, но попали под власть европейцев. Копты, берберы и африканцы оказались под властью арабов. По сути, сложился некий «слоеный пирог». Сходные сценарии развернулись после 1919 г. в Леванте: в Ираке и Сирии курды, арамейцы и прочие христиане оказались в самом низу национальной пирамиды, посередине – арабы-мусульмане, наверху – британцы и французы. В Палестине, находившейся под мандатом Британии, еврейское население спешно создавало этнические анклавы, в то время как палестинские арабы отрицали за новоприбывшим этническим сообществом любое право на государственность. Ожидая окончательной деколонизации, эти группы вступили в конфронтацию. Исключением стал лишь Ливан, где марониты и другие ливанские христиане поднялись до уровня граждан «первого сорта» наряду с арабами-мусульманами.

Короче, все обитатели бывшей Османской империи, объединенные в группы по национальному, этническому или религиозному признаку, пережидали европейскую колонизацию, действие мандатов и пребывали в предчувствии грядущих перемен. Арабские националисты лелеяли планы панарабизма. Турки рассчитывали на укрепление республики «только для турок». Персы – на дальнейшее возрождение Ирана и сохранение своих границ. Евреи и арабы в Палестине – на создание собственных государств. Берберы и копты – на обретение автономии. Африканцы – на создание самостоятельных территориально-политических образований. В Ливане христианская интеллигенция продвигала идею «плюралистического средиземноморского Ливана», а исламский истеблишмент готовился к «новой арабизации» страны.

4. Группы активных борцов за демократию и права человека

Либеральные и демократические силы были разбросаны по всему региону, приспосабливались к различным этнонационалистическим требованиям и не всегда были удовлетворены своими «поисками идей» в области прав человека. Регион был слишком перенасыщен идеями, идеологиями, борьбой за идентичность, наследственными конфликтами, чтобы реформаторы и гуманисты могли возглавить какое-либо из движений. Исламисты, панарабисты, этнонационалисты, сепаратисты и им подобные были настроены слишком шовинистически, чтобы оставить хоть какое-то политическое поле либералам и демократам. Лидеры таких крупных национальных движений, как арабское, турецкое и персидское, опасались, что демократизация может ослабить националистические завоевания последних лет и позволит различным сепаратистам отхватить куски «национальных» территорий.

Интересно, что политические лидеры меньшинств зачастую тоже действовали в авторитарной манере, бездоказательно заявляя: «Время для «демократических дискуссий» еще не настало, необходимо сосредоточиться на борьбе за «права» отдельных групп». Движения за демократию и права человека, рассеянные по всему региону, не могли объединиться для транснациональных действий. Среди всех сил, стремившихся во всеоружии встретить постколониальный день «Д», демократические силы, включая женщин, студентов, рабочих, творческую интеллигенцию, были слабейшими и наименее подготовленными. В авангарде находились уже сформировавшиеся элиты: наследники провинций бывшего Халифата, региональных и локальных династий и другие представители высшего класса, кооптированные во власть колониальными администрациями. В большинстве случаев они были теми же самыми властными группами, которые правили городами во времена Халифата и султаната, и зачастую основными партнерами европейских администраций. Интересно, что те же самые силы порой возглавляли антизападные восстания. Вторыми на новой политической арене были недавно образовавшиеся идеологические группировки – исламисты, панарабисты, а также военные хунты. Третьими – лидеры сепаратистских общин, прочно укоренившиеся в своих этнонациональных группах, также отнюдь не демократичные. И в последних рядах стояли немногие борцы за демократию и права человека.

В некоторых случаях политики, представлявшие меньшинства, имели либеральное воспитание и даже оставались либералами, но только до тех пор, пока, как в Ливане, кризисы не выталкивали их на обочину политических процессов. В других случаях, например в Турции и Иордании, правящие классы принимали некоторые элементы западных многопартийных систем. «Ишув» в Израиле оказался во многом уникальным, сумев после ухода британцев внедрить принципы плюралистической либеральной демократии в стране, объединяющей два национальных сообщества – евреев и арабов.

Сторонники либеральной демократии и светской революции находились в меньшинстве, к тому же в самом низу социальной лестницы. С концом эпохи европейского присутствия в регионе им грозило дальнейшее угнетение. Британцы и французы вводили на подмандатных территориях представительные институты – парламенты, конституционные суды и органы правосудия, выстраивали бюрократический аппарат, развивали светское общественное образование. Все это получало признание у этнических меньшинств, либералов, но высшие слои общества, националисты и исламисты видели в европейцах не только чужеродную власть, от которой нужно избавиться, но и проводников опасных идей, у которых не было иного будущего, кроме отмены.

Скрытая правда периода колониального правления заключается в том, что местные элиты, позиционируемые Европой как альтернативная власть, зачастую были гораздо большими угнетателями и жесткими врагами демократических институтов. Поэтому в десятилетия, последовавшие за деколонизацией, новые «хозяева земли» настойчиво перекладывали ответственность за несчастья на «империалистов» и бывшие колониальные власти, искусно маскируя собственную роль в подавлении свобод в своих обществах.

Деколонизация и поражение демократии

В большинстве регионов мира отмена колониальных режимов послужила сигналом к началу движения в сторону демократии или, по крайней мере, содействовала первым шагам в этом направлении. На Ближнем и Среднем Востоке так было не везде. Некоторые страны совершили резкий поворот к многопартийным системам и плюрализму, другие скатились назад, к абсолютизму.

Между Турцией и Саудовской Аравией, Ливаном и Ираном, Иорданией и Сирией огромные различия. Турция и Ливан, к примеру, больше других продвинулись в области прав женщин, политической оппозиции. Но главенствующая политическая культура в регионе сводится к активному сопротивлению продвижению гражданских обществ в сторону норм, принятых в свободном мире.

Первая характерная черта этой политической культуры – всеобщее мнение о том, что региональные дела превыше внутренних свобод. В арабском мире это «арабизм» (al Uruba), синоним транснациональной этнической идентичности, которую необходимо одновременно и защищать, и насаждать. Сторонники арабизма заявляли, что нет более высокой цели, и каждый, кто попытается подорвать его изнутри, – предатель. Региональная политическая культура постепенно, но твердо перешагнула государственные границы, на ее защите стоит Лига арабских государств и арабские лидеры вне зависимости от конкретных политических систем, принятых в их странах. Это объясняет, почему при почти единодушном одобрении со стороны всех арабских государств и панарабской элиты на протяжении десятилетий продолжается жестокое угнетение курдов, берберов, южных суданцев, африканцев Дарфура, ливанских арамейцев-христиан и всех остальных неарабских этносов.

Вторая черта – убеждение, что весь регион, а также намного большие территории Азии, Африки и часть Европы образуют так называемый исламский мир (Aalam Islamee). Он рассматривается как политический, культурный, религиозный и экономический блок, который необходимо оборонять и укреплять. Другая, более тревожащая идея была выдвинута в идеологизированной форме: это «исламские земли» (Aradee Islamiya), соответственно, им нельзя придать никакую иную идентичность. На постколониальном Ближнем и Среднем Востоке больше нет места «неисламским» землям, странам и отечествам. Коптам в Египте, ассирийцам в Ираке, христианам в Ливане, анимистам и африканцам-христианам в Судане, населению Биафры^XII отказано в любых надеждах на самоопределение. И наоборот, все «исламские земли», оказавшиеся под суверенитетом немусульманских наций-государств, должны получить независимость. В их число входят Эритрея, Кашмир, Северный Кипр, Сеута^XIII и Мелилья^XIV, Южные Филиппины и оккупированные Израилем палестинские территории.

Третья общая черта – всеобщее негативное отношение к так называемой западной демократии. За исключением Ливана, Турции, Израиля и в некоторой степени Иордании, элиты всех остальных стран резко критикуют то, что они называют «демократией в западном стиле». Суть претензий сводится к тому, что конституции, отражающие европейские либерально-демократические ценности, не свойственны этому региону и, следовательно, не отвечают его «идентичности». Реальный смысл этой идеи заключается в следующем: западная плюралистическая система представляет собой угрозу современной прочно обосновавшейся элите Среднего Востока. Во всем арабском мире и в меньшей степени в мусульманской Южной Азии как консервативные, так и прогрессивные элиты – по различным причинам – резко выступают против «импорта» «западных» государственных институтов, которые допускают политическую кончину этих элит в результате всеобщих выборов.

Но и в тех государствах региона, которые отличают относительно развитые демократические системы государственных институтов, успехи в одном сегменте уравновешиваются неудачами в других. Самый яркий пример – Израиль, чья в целом развитая демократическая система соседствует с «поражением в правах» этнических арабов. В Турции все граждане пользуются правом на голосование, правом собраний, но нет права на самоопределение, например для курдов. В Ливане люди всех национальностей могут голосовать за партии по своему выбору, но посты в правительстве распределяются в рамках договоренностей между религиозными общинами.

После того как колониальные державы покинули регион, народы Среднего Востока постепенно и по-разному перешли под власть арабского или исламского империализма, а в большинстве случаев – арабского авторитаризма. Давайте рассмотрим основные неудачи, которые потерпело движение к свободе, демократии и признанию этнических и религиозных меньшинств в регионе на протяжении ХХ столетия.

1. В начале 1920-х гг. ваххабиты захватили власть в Аравии и на основе идей салафизма^XV сформировали абсолютную монархию. Немусульманские религии оказались под запретом, мусульмане-шииты подверглись опале, основные права женщин были ограничены, а базовые политические свободы аннулированы. В стране законодательно запрещено существование политических партий.

2. В Египте после ухода британцев в 1954 г. в результате военного переворота была свергнута конституционная монархия и установлена диктатура во главе с панарабистским лидером Гамалем Абдель Насером. Политические свободы граждан были урезаны, права коптского меньшинства сведены к нулю.

3. В Ливии после ухода итальянцев и британцев 1970 г. в результате военного переворота была свергнута конституционная монархия. Муаммар Каддафи объявил себя лидером революции и с тех пор вырос до «исламского арабского» лидера целого региона. Политические свободы были серьезно урезаны.

4. В Сирии слабая многопартийная демократия, возникшая после ухода французов в 1945 г., была ликвидирована в результате серии военных переворотов. В начале 1960-х гг. к власти пришла партия Арабского социалистического возрождения («Баас»). После нескольких внутрипартийных дворцовых переворотов в 1970 г. к власти пришел Хафез Асад.

5. В Ираке после ухода британцев в результате заговора офицеров-панарабистов в 1958 г. был убит король. Партия Арабского социалистического возрождения («Баас») установила в 1960-х гг. однопартийную диктатуру, в 1979 г. власть узурпировал Саддам Хусейн, один из самых кровавых диктаторов. С тех пор курды, шииты и либерально настроенные сунниты пребывали в опале.

6. В Иране после ослабления влияния Британии и России в 1950-е гг. ХХ в. монархический авторитарный режим пережил свержение Моссадыка^XVI, но не пережил революцию, которую возглавил аятолла Рухолла Хомейни. В 1979 г. он сверг шаха Резу Пехлеви и основал репрессивную исламистскую «республику».

7. В Алжире после многих лет яростной борьбы против французского колониализма Фронт национального освобождения в 1962 г. добился независимости страны, но лишь для того, чтобы установить однопартийный режим, который ликвидировал политические свободы и лишил прав берберов-кабилов.

8. Ливан, получив в 1943 г. независимость от Франции, сформировал самую успешную в арабском мире мультирелигиозную демократию, однако внутренние и внешние силы подорвали его слабую политическую систему. Панарабисты региона, равно как и их сторонники в бывшей «Швейцарии Среднего Востока», опасались распространения «модели» этой небольшой страны на весь регион и спровоцировали кровавую гражданскую войну, в результате которой большинство гражданских прав были упразднены.

9. В 1954 г., когда британцы покинули Судан, арабская элита Севера отвергла призыв африканского населения Юга к созданию федерации и возможности самоопределения. На протяжении десятилетий здесь бушевала жестокая гражданская война, в ходе которой погибло более миллиона человек, преимущественно на юге. Практиковались этнические чистки.

На всей территории Ближнего и Среднего Востока, от Марокко и Мавритании до Персидского залива и Афганистана, дела шли не намного лучше. ХХ век так и не принес в этот регион ни мира, ни демократии, ни свободы.

Глава 2
1990-е: «темное время» диссиденства

К концу ХХ столетия, за девять месяцев до того, как Бен Ладен нанес удар в самое сердце Запада, на Ближнем и Среднем Востоке все еще процветали жесточайшие формы тирании, геноцид, кровавые бойни, этнические чистки, рабство, казни, пытки, политические тюрьмы. Более миллиона человек были арестованы по политическим мотивам – это сопоставимо со всем населением сектора Газа. В Судане и Мавритании около 750 тысяч африканцев находились в рабстве. В Ливане, на палестинских территориях и на Кипре продолжалась военная оккупация^XVII. Этнические меньшинства в алжирской Кабилии, на юге Судана, на курдских территориях Ирака, Турции и Ирана, в районе Ахваза противостояли государственным военным машинам.

Через одиннадцать лет после завершения «холодной войны» тирания в регионе ничуть не ослабила свою хватку. Режимы только укрепляли свои политические механизмы, радикальные идеологии получали все более широкое распространение и проникали все глубже и глубже. Запад явно расстался с надеждой на демократическую солидарность между народами этого региона. К последнему десятилетию ХХ в. отступление американцев и европейцев от политики продвижения свобод и борьбы за права человека на Среднем Востоке стало очевидным, особенно в сравнении с заинтересованностью Запада в поддержке диссидентства, плюрализма мнений и прав человека в этом же регионе в период «холодной войны».

Во многих реалиях 1990-х гг. можно разглядеть предпосылки будущей войны с опирающимся на идею джихада терроризмом, в которую с 2001 г. оказались втянутыми США, другие страны Запада, Россия, Индия^XVIII, умеренные арабские и мусульманские правительства. Непосредственно после атак 11 сентября и позже, после ударов террористов в Мадриде, Лондоне, Беслане, Мумбаи и других городах за пределами Среднего Востока, многие наблюдатели и ученые усмотрели связь между состоянием гражданских обществ в странах региона и подъемом сил джихада.

Вопреки предположениям некоторых экспертов, прямой причинно-следственной связи между социально-экономическими условиями жизни и терроризмом не существует^XIX. Скорее, есть связь между отсутствием демократической культуры в обществе и подъемом радикальных идеологий, особенно – воинствующих исламистских доктрин. Неизбежный вывод из этого следующий: все террористические акции джихадистов проистекают из идеологий, которые отрицают плюрализм в обществе и демократию. Официальный мотив насилия – идеологический. «Аль-Каида», «Талибан», «Джемаа Исламия», «Хезболла», «Пасдаран», «Хамас», группа «Абу Сайяф» – все радикальные группировки в различных районах мира недвусмысленно выступают за создание режимов, опирающихся исключительно на тоталитарную силу.

Подъем и успехи террора начала XXI в. непосредственно связаны с экспансией радикальных идеологий. А рост этих идеологий обратно пропорционален несостоятельности демократической культуры в гражданских обществах.

Четыре главных вопроса

Для понимания того, почему Средний Восток после «холодной войны» оказался в арьергарде, когда все международное сообщество пошло вперед, почему в регионе сейчас открылось «окно новых возможностей» и может ли оно снова захлопнуться, нужно ответить на четыре принципиальных, основополагающих вопроса.

1. Каким образом, несмотря на окончание «холодной войны», антидемократические силы выиграли сражение на Ближнем и Среднем Востоке, и как им удается в течение десятилетий удерживать народы этого региона в рамках жесткой авторитарной власти?

2. Почему Запад отказался от намерений принести народам региона свободу и демократию, но продолжает помогать другим?

3. Почему демократические ценности воспринимаются в арабском и мусульманском мире иначе, чем в других регионах?

4. Почему Запад не слышит голоса диссидентов со Среднего Востока?

Конец «холодной войны» и Средний Восток

Подавление Советским Союзом демократического восстания в Будапеште в 1956 г. продемонстрировало важную реалию: народы, угнетенные тоталитарными режимами, способны восстать, когда их терпению приходит конец. Пример, поданный венграми, дал основания предположить, что и в гражданских обществах панарабистских и других исламистских режимов Среднего Востока со временем назреет взрыв. «Пражская весна» 1968 г., забастовки польских рабочих в 1980 г. пробили новые бреши в этой стене. Если «Солидарность» оказалась возможна на берегах Балтики, так почему бы этому не повториться на берегах Средиземного моря? Александр Солженицын, Вацлав Гавел и другие показали, что личности в состоянии бросить вызов тоталитаризму, что идеи могут быть сильнее тайной полиции. То, что происходило в советском блоке на протяжении 1980-х гг., зародило надежду в умах и сердцах диссидентов и реформаторов на Среднем Востоке.

Однако стоит заметить: хотя Советский Союз и был намного мощнее, чем все диктаторские режимы арабского и мусульманского мира вместе взятые, способность деспотических режимов Ближнего и Среднего Востока к отражению демократических волн, приходящих сюда из Европы, оказалась чрезвычайно сильна. Сила тирании в мусульманском мире коренится в доктрине Халифата и имеет гораздо большее влияние на всю политическую культуру. Кроме того, наследие Халифата, эксплуатируемое доминирующими элитами региона, насчитывает тринадцать веков, что не идет ни в какое сравнение с шестьюдесятью годами коммунистического господства.

Несмотря на мощные забастовки на верфях Гданьска и демонстрации по всей Европе, на «поющую» революцию в Эстонии, «бархатную» революцию в Праге и, наконец, на падение Берлинской стены, трудно было представить, что сходные процессы могут начаться в Леванте. Режимы, как они это уже делали ранее, просто отправили бы танки давить демонстрантов. В Сирии Асад сравнял с землей город Хаму, где в 1982 г. радикально настроенные сунниты подняли восстание. В Ираке Саддам устроил газовую атаку на курдов в городе Халабдже. В Судане вооруженные формирования режима обращали в рабство чернокожее население юга страны. В Иране были убиты тысячи политических противников. В Алжире берберов окружали танками. Большинство региональных режимов, увидев, как развиваются события в Восточной Европе, не проявили ни малейшей склонности к реформам. На Среднем Востоке, скорее, происходило совершенно противоположное: по мере того как Советский Союз клонился к закату, наследники Халифата все выше поднимали головы.

Стремление режимов подавить демократию

В период «холодной войны» ваххабиты, хомейнисты, баасисты, панарабисты и прочие деспоты ощущали себя своего рода «третьим блоком», наряду с НАТО и Варшавским договором; в их руках находился и мировой «нефтяной вентиль», и «крышка», под которой кипели демократические чаянья их собственных народов. Запад был слишком поглощен конфронтацией с СССР, чтобы рисковать из-за проведения «демократизирующей» политики в этом регионе, а СССР вообще не заботила проблема политических прав и свобод на Среднем Востоке.

Между коммунистическими и радикальными ультранационалистическими режимами есть нечто общее: и те и другие недемократичны. Пока Вашингтон и Москва были заняты друг другом, «султаны» региона и будущие лидеры из среды исламистов могли заниматься укреплением своих режимов, используя в качестве «цемента» идеи панарабизма, панисламизма и тему вечного противостояния с «сионизмом». Пока две сверхдержавы боролись между собой на мировой арене, у диктаторских режимов в Багдаде, Дамаске, Триполи и Тегеране, равно как и у прочих авторитарных региональных режимов, оказались развязаны руки для подавления малейших признаков борьбы за политические права и свободы в своих странах.

Так называемая исламская альтернатива светскому панарабизму также воспользовалась периодом «холодной войны» для дальнейшего проникновения в мусульманские общества. Поскольку режимы подавляли любую деятельность в области свобод и прав человека, исламисты – при поддержке нефтяных баронов Саудовской Аравии и других стран Персидского залива, а позже и Судана с Ираном – заняли вакантное место в региональной политике.

Распространение диссидентства, продолжающиеся волнения в Центральной и Восточной Европе заставили правящие элиты Среднего Востока нервничать. «Социалистические» режимы Сирии, Ирака, Ливии больше всего беспокоило ослабление их советских союзников, исламистские режимы Ирана и Судана, ваххабиты и «братья-мусульмане» с настороженностью следили за подъемом демократии на соседнем континенте. Все это вынуждало диктаторов Среднего Востока срочно принимать превентивные меры. В 1987 г., после семи лет кровопролитных боев, Иран и Ирак согласились прекратить войну, после чего всю освободившуюся энергию направили на борьбу с внутренней оппозицией. Хомейнисты набросились на этнические меньшинства и покончили со светским и либеральным диссидентством внутри страны. Саддам Хусейн также завершил подавление своих национальных меньшинств, кульминацией чего стала газовая атака на северных курдов в 1988 г. и дальнейшее преследование шиитов на юге страны. Хафез Асад предпринял кампанию против мусульман-оппонентов в Ливане в тех зонах, которые к тому времени уже оккупировал, и начал уничтожать последние свободные христианские анклавы в Восточном Бейруте. Атаки предпринимались в Алжире против берберов и в Судане против населения юга. Одновременно с этим исламисты-джихадисты ускорили свое проникновение в арабские общества, занялись подготовкой к перехвату власти в Афганистане и мусульманских республиках, тогда еще остававшихся в составе СССР.

1989 г. имел символическое значение для всех авторитарных режимов Среднего Востока, как светских, так и исламистских. По всей Восточной Европе однопартийные системы рушились одна за другой, как костяшки домино. Людские массы, вырвавшиеся на свободу после десятилетий угнетения, буквально сминали коммунистические партии. Сирийские бомбы рвались в ходе яростной войны против свободных зон в Ливане, а восточные немцы, поляки, чехи, венгры, румыны, болгары выходили на улицы своих городов.

Осенью 1989 г. рухнула Берлинская стена, сигнализируя всему миру, и в том числе постхалифатскому Среднему Востоку, что народ, если возьмет дело в свои руки, способен довести его до конца. Багдад и Хартум наблюдали за тем, как прибалтийские республики покидают Советский Союз, и тряслись при мысли, что курды и африканцы на юге Судана могут сделать то же самое. Советские войска покидали Восточную Европу, и Хафез Асад опасался, что со временем и Ливан потребует того же самого.

Возможно, самым впечатляющим событием, которое посеяло шок и ужас в сердцах всех диктаторов Восточного и Южного Средиземноморья, стали арест и казнь румынского правителя Николае Чаушеску и его жены Елены 25 декабря того же года. Это произошло после кровавого подавления демонстрации в городе Тимишоара. В этом последнем трагическом эпизоде десятилетия диктаторы Среднего Востока, которые не раз устраивали свои «тимишоары» в Сирии, Иране, Ираке, Судане и других странах, увидели призрак будущего, которого они никак не желали допустить. Правители Среднего Востока хорошо понимали риски своего бизнеса: перевороты, убийства, смены режимов происходили в их регионе неоднократно, но не в результате демократических революций, или по крайней мере пока¹.

Резкая смена власти – привычное явление для этого региона, но она всегда заканчивалась возвышением новых авторитарных элит, но не усилением власти народа или освобождением меньшинств. Революции в Восточной Европе послали тревожный сигнал региональным лидерам арабского мира. Смысл был очевиден: если это произошло с СССР, то же самое может произойти и с баасистами, ваххабитами, хомейнистами, прочими авторитарными правителями Ближнего и Среднего Востока. В этот момент режимы Среднего Востока поняли: события 1989 г. служат дурным примером для гражданских обществ их стран.

Последующие два года оказались решающими. Тоталитарные силы арабского мира устроили ад на своей земле, чтобы удержать власть еще на десятилетие, после чего смертельно опасная демократия получила новый шанс грозно заявить о себе.

Реакция региона на крушение советской системы

1990-й год дал два существенных указания на то, как поведут себя радикалы, особенно баасисты, после развала СССР. 2 августа 1990 г. танковые дивизии Саддама вторглись в Кувейт с целью превратить его в семнадцатую провинцию Ирака. На самом деле это был ход (в череде ряда других), который позволил багдадской элите нанести упреждающий удар и не позволить курдам, шиитам, настроенным антисаддамовски суннитам поднять восстания, которые могли быть поддержаны внешними силами. Лишившись поддержки СССР, иракские баасисты почувствовали, что у Запада может появиться желание оказать помощь внутрииракской оппозиции.

Это может показаться неправдоподобным, но вторжение Саддама было переворотом, который имел далеко идущие последствия. Целью Хусейна была консолидация власти путем приобретения дополнительных нефтяных ресурсов, чтобы внешние силы не посмели тронуть «республику страха»¹. Просчет же Саддама объясняется событиями в Восточной Европе. Иракская элита опасалась восстания в Курдистане. Поэтому Хусейн решил направить свои войска против соседа.

13 октября того же года Хафез Асад ввел танки в Восточный Бейрут, последний свободный анклав Ливана. Умный как никакой другой лидер арабского мира, диктатор Дамаска рассчитал все почти идеально. Наблюдая закат своего советского союзника, он понял, что когда начнется полный развал, те, кого он подавлял не одно десятилетие в Сирии и соседнем Ливане, могут выступить против него.

После окончания «холодной войны» Асад и ряд других правителей опасались, что Запад может выступить против диктатур Среднего Востока. Полностью разыграв карту «угрозы, которая исходит от Саддама», президент Сирии в сентябре пообещал Государственному секретарю США Джеймсу Бейкеру, что присоединится к коалиции против Хусейна, если, среди всего прочего, Соединенные Штаты дадут Асаду карт-бланш в Ливане и позволят ему подавить последний очаг сопротивления. Под влиянием нефтяного лобби, заинтересованного в скорейшем восстановлении Кувейта, Вашингтон согласился принести маленькую Страну кедров в жертву на алтарь глобальных интересов. Сирийские баасисты праздновали две победы одновременно: с одной стороны, им удалось ослабить режим Саддама, с другой – они получили возможность покончить с потенциальным освободительным движением в Ливане. 13 октября 1990 г. сирийские дивизии смяли уступающую им в численности ливанскую армию и захватили президентский дворец, здание министерства обороны, другие правительственные учреждения. На последующие пятнадцать лет Ливан оказался под диктатом своего соседа. Для тех, кто верил в демократию и плюрализм, свобода казалась потерянной².

В августе 1991 г. просоветские режимы региона увидели последний лучик еще не до конца утраченной надежды. Саддам поспешил поздравить «красный Кремль» с отменой перестройки. Муаммар Каддафи выразил такое же удовлетворение. В Дамаске более осторожный Асад предпочел выждать несколько дней. Диктаторы, которые рассчитывали на советские поставки оружия и запчастей, торжествовали по всему региону. В Хартуме элита Башира тоже смогла вздохнуть с облегчением.

Но радость была недолгой. Заговор провалился, Горбачев вернулся к власти, путчисты оказались в тюрьме. Самый тревожный момент средневосточные диктаторы пережили, когда Борис Ельцин поднялся на танк и призвал армию и народ последовать за ним и свергнуть коммунистическую диктатуру. Тегеран, Багдад, Дамаск и Хартум увидели в этой сцене еще более зловещий смысл. Ельцин был членом коммунистической партии, но выступил против нее. А что если члены правящих партий Среднего Востока последуют его примеру? Ответ на этот вопрос отчасти прозвучал в 2005 г. в Сирии, когда некоторые высокопоставленные функционеры партии «Баас» бежали из страны, и в июне 2009 г. в Иране, где бывшие государственные лидеры во время тегеранских волнений выступили против Ахмадинежада.

В августе 1990 г. региональные режимы, наконец, осознали, что «холодная война» действительно закончилась, а советского «большого брата» не стало. Пришлось принимать срочные меры, чтобы воспрепятствовать любым попыткам своих гражданских обществ продвинуться по пути изменений, реформ и освобождения.

Борьба за подавление свободы

Может показаться невероятным, но в то самое десятилетие, когда в Европе и на большей части Азии рухнул «железный занавес», на Ближнем и Среднем Востоке он наоборот возник – вокруг гражданских обществ. Контраст между событиями в Восточной Европе и событиями в арабском и некоторых частях исламского мира поразителен.

После образования переходных демократий в европейских странах другие авторитарные правительства стали испытывать давление как изнутри, так и со стороны международного сообщества. Выступления западных официальных кругов и разговоры в ООН на тему антидемократических режимов и подавления свобод становились все громче. Международные конференции и законопроекты по вопросу прав женщин и меньшинств только подтверждали эту тенденцию. Однако на Ближнем и Среднем Востоке этот прорыв в будущее зафиксирован не был. Огромная часть планеты словно провалилась в черную дыру, множество стран оказались вне процесса развития демократии и соблюдения прав человека.

В Ираке Саддам Хусейн направил войска для подавления шиитского восстания на юге страны. Тысячи людей были убиты, их тела свалены в общие могилы. Тирания партии «Баас» в этой стране против собственного народа превратилась в одну из самых жестоких в мире. В Судане Национальный исламский фронт Хасана Тураби и исламистский режим полковника Омара Башира развернули масштабные этнические чистки в отношении чернокожего населения юга. Количество убитых африканцев исчислялось сотнями тысяч. Кроме того, южные провинции наводнили вооруженные формирования «Дифа Шааби», которые сеяли хаос и забирали тысячи людей в рабство. В Алжире стали объектом преследований берберы-кабилы, салафиты-исламисты творили злодеяния против остального гражданского общества. В Египте копты-христиане подвергались нападениям со стороны членов организации «Джемаа Исламия», но правительство оставалось глухо к их мольбам. В Ливане сирийские оккупанты подавляли гражданские свободы, тысячи диссидентов были брошены в тюрьмы или депортированы. В Иране, Сирии, Ливии реформаторов и оппозиционеров арестовывали, сажали в тюрьмы и казнили. В Афганистане «Талибан» установил настоящее царство террора.

По всему региону ликвидировались демократические права и основные свободы. Подъем фундаментализма и эскалация деспотизма создали из региона одну из величайших тюрем в истории человечества. В то время как вся остальная планета постепенно продвигалась в сторону расширения свобод или, по крайней мере, сохраняла статус-кво, Ближний и Средний Восток скатывался к жесточайшей тирании. Еще более усугубляло ситуацию то, что Запад, в отличие от своей политики в отношении стран бывшего советского блока, Латинской Америки и Азии, отказывался здесь поддерживать выступления в защиту прав и свобод.

Лоботомия Запада

В 1990-х гг., читая в американских и других западных газетах заголовки типа «Ближневосточный кризис» или «Ближневосточный конфликт», можно было с уверенностью сказать, что речь в материалах пойдет об арабо-израильском конфликте, преимущественно о разногласиях между Израилем и Палестиной. О страданиях сотен миллионов людей в других частях региона и отсутствии у них элементарных прав и свобод на Западе не сообщалось. Американской и европейской публике было отказано в праве на информацию о попрании прав человека в целом регионе, протянувшемся от Атлантики до Индийского океана.

Неведение западного общества о том, что происходит в арабском мире, нельзя объяснить отсутствием интереса, как утверждают некоторые. Скорее, многие вопросы, связанные с демократией и свободами на Ближнем и Среднем Востоке, в западных академических, информационных и внешнеполитических кругах «убивали» сознательно. В период «холодной войны» и в 1990-е гг. американские и европейские студенты, неправительственные организации, законодатели, творческая интеллигенция, равно как и большинство граждан, с огромным интересом следили за событиями, связанными с советскими диссидентами, демократическими активистами из Латинской Америки, повстанцами в Южно-Африканской Республике и многим другим. Порывшись на полках книжных магазинов и библиотек в США, можно было найти множество книг о героях и борьбе против тирании по всему миру – только не на Среднем Востоке. Множество художественных фильмов было снято о восстаниях и сопротивлении – от популярного Рэмбо, который вместе с моджахеддинами в Афганистане воевал против Советов, до драм, разыгравшихся в бывшей Югославии, и антидиктаторских фильмов о Латинской Америке. Но до сих пор не существует ни одного фильма, посвященного борьбе за свободу против диктаторских режимов на Среднем Востоке. Голливуд, главный культурный воспитатель американского и всего западного общества, за десять лет, прошедших после развала Советов, даже не прикоснулся к этой теме^XX.

Бросалось в глаза полное отсутствие сообщений о диссидентстве и сопротивлении авторитарным режимам на Среднем Востоке в западных средствах массовой информации. В то время как каждый инцидент на Западном берегу реки Иордан или в секторе Газа широко освещался в сетях кабельного вещания и газетах, о геноциде, имевшем место в Судане, в новостях почти не сообщалось. Газовую атаку на курдов в иракском городе Халабдже в конце 1980-х гг. почти не расследовали. Сирийское вторжение в Ливан и продолжающаяся оккупация представлялись как «стабилизация» ситуации. О студенческих протестах в Иране едва упоминалось. Публицистические статьи диссидентов почти никогда не появлялись ни в Washington Post, ни в New York Times. Знаменитый репортер телекомпании CNN Кристиан Аманпур, например, очень редко брала интервью у берберских, курдских, ливанских христианских, коптских или ассирийских лидеров. Британская газета Guardian игнорировала мольбы саудовских женщин и практически не освещала нападения салафитов на граждан в Алжире.

Нельзя не упомянуть один случай, имевший отношение к проблеме рабов в Судане. Доктор Чарльз Джейкобс, основатель находящейся в Бостоне Американской группы против рабства, выступал за освобождение южносуданских рабов. Он утверждал, что его статьи и выступления, «хотя и насквозь либеральные», систематически отвергались так называемой большой прессой мейнстрима. Кит Родерик, генеральный секретарь Коалиции за защиту прав человека в исламском мире, повторял то же самое: «С начала 1990-х гг. мы несколько раз пытались пригласить национальные СМИ на встречи, где давали показания жертвы преследований, коптские, суданские, ливанские, ассирийские, арабские диссиденты, а позже – и беженцы из Дарфура, но все тщетно. Ни одна телекомпания не появилась, ни один репортер из главных газет не написал ни строчки. Мы поднимали вопросы о наиболее тяжких со времен Холокоста преступлениях против человеческого достоинства. Но все это исчезало словно в черной дыре». Родерик добавляет: «Смешно, но единственной телекомпанией, которая появилась и настаивала на съемке, оказалось официальное государственное телевидение Исламской республики Иран».

Иранцев, конечно, интересовало не освещение встречи, они фиксировали ее участников, в особенности иранского происхождения. Как утверждали лидеры этнических групп, борцы за права человека, писатели, Запад систематически бойкотировал обращения диссидентов. О ливанском сопротивлении сирийской оккупации редко упоминалось в американских и европейских источниках. Том Харб, который был секретарем неправительственной Всемирной организации ливанцев, проживающих за рубежом, в 1998 г. задавался вопросом: «Критики израильской оккупации Палестины и представители оппозиции из Бирмы или Гаити получили бы час времени на C-SPAN^XXI, у них брали бы интервью на Национальном общественном радио, а критики сирийской оккупации Ливана и сирийские реформаторы никогда не получают такой возможности. Почему?»

«Табу», наложенное СМИ на обсуждение диссидентства на Среднем Востоке, распространяется не только на неправительственные организации или беженцев из этого региона, но даже и на общественных деятелей, включая законодателей. При Буше-старшем и Клинтоне исполнительная власть США практически не касалась этой темы. На множестве слушаний и брифингов лидеры Конгресса задавали официальным представителям Госдепартамента вопросы о ситуации с преследованиями меньшинств. Традиционным ответом были слова «ситуация отслеживается». Конгрессмен от штата Виргиния Франк Вольф потребовал конкретного объяснения, почему Соединенные Штаты не поднимают вопрос о религиозном преследовании коптов-христиан в Египте, на что высокопоставленный представитель Госдепартамента ответил, что американскому правительству следует подождать улучшения ситуации с гражданскими правами для всех египтян, а не фокусировать внимание на одной конкретной группе. На самом деле, исполнительная власть США достигла консенсуса по вопросу о том, что применительно к арабскому миру проблемы меньшинств и базовые проблемы демократии затрагивать не следует.

Даже смелые правоведы, которые в середине 1990-х гг. все-таки пробивали стену молчания и проводили слушания и брифинги по поводу лишенного голоса населения стран региона, не привлекали к себе внимания СМИ.

Сенатор от штата Канзас Сэм Браунбэк был одним из первых членов сената США, который организовал слушания о преследовании религиозных меньшинств в мусульманском мире в целом и на Среднем Востоке в частности. Член палаты представителей от штата Виргиния Фрэнк Вольф возложил вину за это на Белый дом. Член палаты представителей от штата Нью-Йорк Майкл Форбс сделал сообщение в конгрессе США. Американские СМИ игнорировали их акции. Даже после того, как эти инициативы привели к появлению таких важных законодательных документов, как Закон «О международной свободе вероисповедания», лидеры Конгресса, которые боролись за его принятие, очень редко оказывались в зоне внимания прессы.

Сходный феномен имеет место в Британии и других европейских странах. Баронесса Каролина Кокс в первое десятилетие после окончания «холодной войны» восемь раз посетила Судан и, по словам ее офиса, освободила более двух тысяч рабов. Она выступала за новую политику Великобритании в отношении Судана, однако британская пресса оставила это практически без внимания.

И это лишь несколько примеров. Если подводить итог, в Вашингтоне и большинстве европейских столиц ощущается явное нежелание признавать новый фронт борьбы за демократию. Его попросту игнорируют.

Почему?

Научное сообщество и нефть

За несколько десятилетий до событий 11 сентября авторитарные элиты арабского и мусульманского мира осознали: пора использовать возможность влияния на западных студентов. Из американских аудиторий выходят учителя следующих поколений. Если повлиять на эту группу, повлияешь на общество в целом, в том числе и на его внешнюю политику.

С конца 1970-х гг., когда еще ощущались последствия нефтяного шока 1973 г.³, а западные демократии всерьез опасались, что нефтедобывающие страны могут спровоцировать новый экономический кризис, в американские и западноевропейские университеты хлынул поток капиталов. На протяжении 1980-х гг. нефтедоллары из Персидского залива оседали в университетах США. Там создавались центры по изучению Среднего Востока. Программы, разработанные новыми «донорами», были направлены на обеспечение ситуации, при которой лица, которые в будущем будут принимать политические решения, журналисты, аналитики, выходящие из этих аудиторий, относились бы лояльно к сохранению статус-кво в этом регионе. Со временем на Западе образовалось невидимое лобби, поддерживаемое наиболее активными членами ОПЕК, Лиги арабских государств и Организации Исламская конференция. Это лобби сконцентрировалось на обеспечении «правильного преподавания» в университетах предмета под названием «Средний Восток»⁴. На создание в Вашингтоне, Париже, Лондоне и других центрах мировой политики «групп влияния» для защиты «арабского дела», особенно – «святого палестинского дела», были брошены значительные ресурсы. Естественно, цель инвесторов была более зловещей: авторитарные элиты Среднего Востока, антикоммунисты и так называемые прогрессисты прилагали совместные усилия к тому, чтобы их оставили в покое. Они не желали ни малейшего проявления интереса к состоянию демократии в своих странах.

Еще во время «холодной войны» региональные режимы стали тщательно планировать шаги по предупреждению любых действий Запада в области прав человека. Это имело глубокий стратегический смысл. Под прикрытием «холодной войны» авторитарные лагеря региона (консерваторы и прогрессисты, исламисты и баасисты) имели возможность неустанно проводить политику угнетения собственных и, по возможности, соседних народов. В джунглях при возникновении признаков пожара все хищники бегут в одном направлении. Чем сильнее чувствовалось приближение глобальных изменений на международной арене, тем острее у них возникала потребность действовать в унисон (хотя большинство из них продолжали ненавидеть друг друга) ради того, чтобы избежать худшего. Они не могли позволить Западу обратить внимание на кошмарную ситуацию с правами человека в регионе. Количество нефтедолларов, направляемых в западные академические круги, стало расти с головокружительной быстротой.

Осенью 1990 г. были приложены значительные усилия для блокирования рассмотрения в американских научных кругах вопроса о положении меньшинств на Среднем Востоке. Позже, в середине десятилетия, из рассмотрения исключались уже не только проблемы немусульманских «этнических меньшинств»; повсеместно игнорировались и вопросы о ситуации с меньшинствами мусульманскими, такими как курды, берберы, а позже и черные мусульмане Судана.

К концу десятилетия все дебаты относительно демократии на Среднем Востоке глушились силами лоббистов. Вопросы к любому региональному режиму, не говоря уж об основных нефтедобывающих странах, попросту не имели «законного» права возникать в научных кругах и становиться темой общественного обсуждения. Ни одно диссидентское исследование действий ваххабитов, Асада, Саддама, Каддафи или даже антиамериканцев-хомейнистов не освещалось, и, соответственно, не привлекало к себе внимания общественности.

Нет проблемы – нет и ее понимания. Проблемы меньшинств, прав человека и демократии при отсутствии общественной поддержки или просто осведомленности общества об их существовании не имели никакой возможности трансформироваться в дипломатические акции. Миллионы южных суданцев, берберов, курдов, ливанцев, иранцев, сирийцев, представителей других народов погибали, становились жертвами этнических чисток, подвергались преследованиям и пыткам, но ни одно западное правительство и пальцем не пошевелило – общественное мнение их стран не было осведомлено об этих проблемах.

Попросту говоря, сеть «джихадофилов» внедряла свои программы в научные круги, которые формируют представления американцев о международных отношениях, в первую очередь с арабским и мусульманским миром.

Медицинские, инженерные, другие исследования американских и европейских университетов не получали такой финансовой поддержки. Кто-то может подумать, что общественное здравоохранение и сельское хозяйство в нефтедобывающих странах тоже нуждаются в научной поддержке. Однако нет, у режимов Среднего Востока были более важные приоритеты для использования чудесным образом полученных долларов: создать гарантии того, чтобы Запад не осознал, насколько жестоко попираются права человека в этих странах. Гранты выделялись на исследования по Среднему Востоку и исламизму, частично финансировались программы курсов международных отношений. Инструкторы, материалы для работы, – все предоставлялось по милости «доноров». Адресованные Среднему Востоку программы, утвержденные и финансируемые этими «донорами», не касались вопросов прав человека и проблем демократизации. В исследованиях по Среднему Востоку, финансируемых или испытывающих на себе влияние денег Залива, запрещалось касаться таких тем, как освобождение женщин, меньшинств, плюрализма. Учебники и статьи, профинансированные Каддафи, Саддамом, Асадом и муллами, не ставили под сомнение существование тоталитарных режимов⁵. Конец веревочки предугадать просто. Из учебных аудиторий выходили журналисты, которые писали статьи про регион, продюсеры, которые создавали программы на ТВ, исследователи, телеведущие. И аналитики в области обороны и разведки, дипломаты, советники и многие другие. Все они в итоге и определяли, каким образом общество будет воспринимать информацию о кризисах на Среднем Востоке и реагировать на нее. Возникла настоящая фабрика, которая эффективно формировала представления американских и западноевропейских граждан о проблеме. Те же ученые и активисты, которые пытались поднять серьезные вопросы, упирались в глухую стену, препятствующую распространению информации. Как многоголовая гидра, армия «слушателей» «нефтедолларовых» программ по изучению Среднего Востока блокировала любые попытки повлиять на общественное мнение. На Западе развернулась идеологическая война с четко поставленной задачей: любой ценой не дать глашатаям свободы достучаться до народа. В Америке и в странах Западной Европы повсюду – от университетских аудиторий до издательских домов, от СМИ до индустрии развлечений происходил массовый бойкот проблемы прав и свобод граждан на Ближнем и Среднем Востоке. Делалось это на фоне их реального подавления. Один пример: в то время как на Западе лоббисты блокировали вопрос о Южном Судане, реальные страдания на земле этой страны только ширились. И так происходило с каждым ударом по правам человека в регионе.

Через год после того, как я покинул Ливан и оказался в новой, приютившей меня стране, я наблюдал из своего дома во Флориде за тем, как США освобождали Кувейт. Видел, с каким энтузиазмом реагировали простые граждане на это событие. Ко мне обращались представители СМИ с просьбой разъяснить общую ситуацию в регионе. Для сравнения я приводил в пример сирийскую оккупацию Ливана. Это произошло через два месяца после того, как Саддам захватил Кувейт. И очень часто видел круглые от удивления глаза. Оказывается, мои интервьюеры или аудитория понятия не имели, что этот баасистский режим осуществил вооруженное вторжение.

Я обратился к подшивкам ведущих газет, чтобы посмотреть, как освещалось вторжение в Ливан, и обнаружил, что описание тех событий сильно отличалось от описания событий в Кувейте. Сирию изображали как «стабилизирующую силу», а не как «завоевателя». Было очень мало упоминаний о том, что блицкриг Асада в Восточном Бейруте сопровождался сотнями, если не тысячами смертей и похищений людей.

В Ливане нет нефти и он, таким образом, не представлял экономического интереса для мультинациональных компаний, из чьих денежных сундуков финансируется американская экспертиза средневосточных проблем.

За первый год жизни в Америке я понял, что элитные программы по изучению проблем Среднего Востока эффективно «перекрывают» любую информацию о трагедиях. О массовых убийствах на юге Судана никто не упоминал, впрочем, как и о выступлениях иных меньшинств. Даже курдское сопротивление на севере Ирака, которое и возникло как реакция на призыв президента США Джорджа Буша-старшего, не рассматривалось как законное движение сопротивления, подобное Организации освобождения Палестины. В начале 1990-х гг. перечень незамеченных событий стал уже очень длинным. И на одной осенней конференции, посвященной наиболее значимым проблемам изучения Среднего Востока, я понял, что в системе образования в стране с наиболее развитой демократией происходит что-то очень нехорошее.

Мое первое столкновение с «войной», которая ведется в Америке против свободы на Среднем Востоке, произошло в октябре 1991 г. Я впервые принимал участие в ежегодной конференции, которую проводит Институт Среднего Востока в Вашингтоне, округ Колумбия. Когда я понял, что проблемам прав человека и меньшинств не посвящено ни одного мероприятия, я решил поднять вопрос на последней, центральной дискуссии с участием экспертов. В ней приняли участие известные специалисты по Среднему Востоку и бывшие американские дипломаты. Я задал вопрос: «Почему на такой значимой конференции победители в «холодной войне» и строители нового мирового порядка не освещают фундаментальные вопросы о судьбе этнических и национальных меньшинств, женщин в исламском мире, и в особенности прав населения Южного Судана, берберов, ассирийцев, курдов и ливанских христиан»? Ведущий зачитал мой вопрос и посмотрел на участников в ожидании ответа. Прошло немало времени, прежде чем кто-то из ученых смог выдавить хоть слово. В аудитории повисло гнетущее молчание. Наконец, модератор обратился к самому старшему участнику конференции. «Профессор, кто-то из аудитории ждет ответа на вопрос: «Почему мы не поднимаем вопроса о меньшинствах на Среднем Востоке?» Ученый ответил, что эти вопросы, безусловно, нуждаются в рассмотрении, но в данный момент центральным является только палестинский вопрос. Я был ошеломлен таким ответом. Он стал поворотным пунктом в моем отношении к тому, как поставлено изучение Среднего Востока в США. Имя этого пожилого ученого – Джон Эспозито. Позднее он стал профессором Центра «Христианско-мусульманского взаимопонимания» в Джорджтаунском университете, который интенсивно финансируется принцем Аль-Валидом ибн Талалом, основным саудовским «донором» ряда американских университетов.

Почти десять лет я добросовестно посещал ежегодные конференции американской Ассоциации по изучению Среднего Востока (MESA). Секции, посвященные обсуждению вопросов о необходимости противостояния панарабистским, исламистским или авторитарным режимам, устраивались на них очень редко. Я знаю десятки специалистов, чьи доклады систематически отклонялись только потому, что касались запретных тем и содержали критику доминирующих политических и религиозных элит арабского мира. Существовали две «красные черты», которые никому нельзя было переступать: разоблачение джихадизма и тема гражданских прав меньшинств и женщин.

В то время как исламистские восстания и террористические группы творили бесчинства по всему региону, жрецы науки из MESA вырабатывали странные концепции для объяснения этих явлений. В середине 1990-х гг. на вопрос о корнях массовых убийств в Алжире, устроенных салафитами, профессор Джон Энтелис (с которым я встречался и имел беседы несколько лет спустя) ответил, что существуют два типа исламистов: «ненасильственные» и «плохие парни», «разочарованные внешней политикой Запада». Таким образом, следует вывод: оба типа не представляют серьезной проблемы, поскольку насилие можно остановить, изменив внешнюю политику США.

То, до чего докатились американские и европейские научные круги (за редким исключением) в своем укрывательстве сущности идеологии джихадизма и его преступлений против прав человека, демонстрирует один факт. К концу 1990-х гг. апология достигла своего зенита: гарвардская группа направила приглашение делегации «Талибана» прочитать студентам лекции об их достижениях в Афганистане. Это случилось за месяц до событий 11 сентября.

Сообщество исследователей Среднего Востока в Америке и в западном мире в целом напоминает неприступную крепость. Если ты не являешься яростным сторонником их тезисов, ты – изгой, отринутый основным ученым сообществом.

Другой потрясающий случай (в дополнение к сотням аналогичных случаев с моими коллегами) произошел со мной в 1990-е гг., когда я занимался поиском профессора истории для нашего университета во Флориде. Мы просматривали резюме претендентов, и мне было поручено связаться с профессорами, на которых ссылался один из кандидатов, по чистой случайности – чернокожий с юга Судана. Вакансия была на кафедре истории Среднего Востока и Северной Африки. Один из профессоров из университета Лиги плюща, которого молодой кандидат назвал своим наставником, сказал мне по телефону: «Я бы не советовал брать его в преподаватели». Когда я спросил, почему, профессор сказал мне: «Потому что он с юга Судана. Он черный». Предположив, что из-за моего арабского имени я должен каким-то образом поддержать его позицию, он добавил: «Эти парни выступают против арабского правительства в Хартуме. Он критикует арабов»!

Профессор, родившийся в Америке, не араб и не африканец, говорит мне, что я не должен брать талантливого ученого с юга Судана, потому что он чернокожий и это может огорчить режим в Хартуме. Разумеется, он действовал в рамках консенсуса специалистов по Среднему Востоку, полностью лояльных к своим финансовым «донорам» – могущественным обладателям нефтедолларов. Сейчас я с глубоким сожалением понимаю, насколько проникновение нефтедолларов коррумпировало целые сегменты высшего образования в США, где, как считается, свободы и равные возможности доступны всем.

Чтобы проверить эту теорию, в середине 1990-х гг. я направил в Ассоциацию изучения Среднего Востока заявку на исследование, посвященное этнической идентичности ливанских христиан и состоянию современного ливанского общества. Как я и ожидал, заявка была немедленно отвергнута. В споре «верховные жрецы» попытались защитить свою позицию. На следующий год, продолжая проверять свою теорию, я направил другую заявку, на этот раз уже критически настроенную по отношению к ливанским христианам за их «изоляционизм». Адепты панарабизма лелеют эту идею. Как и ожидалось, Ассоциация охотно приняла эту заявку.

Моя теория подтвердилась. Чем более полно вы разделяете мнения доминирующего в академических кругах «режима» и позиции тех, кто их финансирует, тем активнее вас поощряют и возвышают. Чем сильнее вы выражаете озабоченность угнетением этнических групп или критикуете региональные режимы, тем сильнее вас подавляют.

Идеологическая война против демократии на Среднем Востоке

Дискриминация вышла за пределы академических кругов и теперь проявляется в СМИ, формирует общественное мнение. Поскольку то, что вы читаете, оказывает влияние на то, что вы думаете и каким видите мир, как реагируете или, наоборот, не реагируете на проблемы, «селекционный процесс» имеет огромное значение для авторитарных и радикальных сил Ближнего и Среднего Востока. Если вы можете повлиять на то, что читают или не читают американцы и европейцы, вы можете одержать феноменальную победу в этой идеологической войне. Финансисты изучения проблем Среднего Востока хорошо поняли правила этой игры, им удается одерживать верх над демократически настроенными оппонентами.

Параллельно созданию Ассоциации изучения Среднего Востока, обладающей правом разрешать или запрещать дискуссии по тем или иным темам, появились и «эксперты», обладающие правом решать, каким рукописям, имеющим отношение к проблемам арабского и мусульманского мира, будет дан ход. Выходцы из скомпрометировавших себя американских и европейских учебных аудиторий теперь оказывают влияние и на издательскую индустрию, блокируя любые проекты, которые не соответствуют их параметрам и не служат интересам доминирующих региональных элит. Все работы и исследования, критикующие исламистов или других панарабистов, «зарубаются» еще на стадии подготовки к печати. Небольшим исключением, вероятно, можно считать израильские работы на тему арабо-израильского конфликта. В целом же рукописи, посвященные борьбе женщин за свои права, рабству в Судане и Мавритании, положению неарабских и немусульманских меньшинств, работы, развивающие идею, что арабский мир нуждается в глубоких системных преобразованиях, выбрасываются в корзину.

На протяжении 1990-х гг. десятки авторов, как представителей Запада, так и выходцев из мусульманского и арабского мира, получили в академических изданиях отказы на публикацию своих трудов. Бат Йеор, уроженка Египта, ведущий специалист по изучению меньшинств в мусульманском мире; Ибн Варрак, урожденный мусульманин, выступающий с критикой Халифата; копт Шавки Карас и десятки других профессоров, докторов философии и независимых исследователей пытались убедить издательские советы принять их рукописи, но тщетно. Сами издатели не виноваты в этой обструкции; они сразу же отправляют рукописи ученым советникам. И эти «эксперты», члены Ассоциации изучения Среднего Востока, обученные с порога отвергать саму идею освободительного движения против доминирующих региональных элит, «хоронят» их. Круг замыкается.

Так «нефтедолларовое» финансирование оказывает влияние на издательскую систему. Редакторы зависят от своих «экспертов», которые, в свою очередь, защищают интересы тех, кто их финансирует, или свои убеждения, которые сформировались за годы учебы.

В 1990-е гг. было опубликовано огромное количество книг, посвященных войнам на Среднем Востоке, исламу как религии, колониализму, империализму и прочим темам, за исключением одной – борьбы за демократию в регионе. Разумеется, среди них есть книги со словом «демократия» на обложке, но в них все сводится к изложению эволюционного пути к построению в будущем демократических государств. Они не касаются сегодняшней ситуации, не направлены против баасизма и исламизма и уж точно отвечают пожеланиям нефтедобывающих элит.

В начале 1990-х гг. я отправил в несколько научных издательств рукопись, посвященную этническому конфликту в Ливане, в которой сделал акцент на подъемы и спады в истории националистического движения ливанских христиан. Это типичный пример этнических конфликтов на Среднем Востоке с участием религиозного меньшинства. На эту тему еще не существовало работ, так что я не боялся конкуренции. Действительно, рукопись без колебаний была принята, как только издатели признали ее новизну. Но после того как ее отправили на рассмотрение к так называемым экспертам, очевидно, членам Ассоциации изучения Среднего Востока, работу «завернули». Я вынужден был передать ее в неакадемическое издательство. Там тоже есть «сеть» рецензентов (все – профессора, занимающиеся Средним Востоком). Она поддержала «линию партии», продолжив обструкцию. Любопытно, но все отзывы, которые мне время от времени присылали, имели печать Ассоциации изучения Среднего Востока. В книге содержалась критика того, что они именовали «арабской идентичностью региона» и «стабилизационной ролью Сирии в Ливане». Некоторые рецензенты добавляли, что исследование вновь поднимает «вопрос о положении меньшинств в регионе, отвлекая внимание от главного, палестинского вопроса».

Культура подавления дискуссий о средневосточной демократии гнездится в самом священном принципе Америки – в свободе мысли. Дискуссий по поводу реальных событий в арабском мире здесь не существует: вас могут опубликовать, только если вы критикуете Запад, Израиль или призываете к революции против арабского национализма и джихадизма.

Антидиссидентская инквизиция

Помимо способности вставлять палки в колеса, которую антидемократическая «мафия» обрела на Западе, здесь развернуто систематическое и жестокое преследование сторонников демократии на Ближнем и Среднем Востоке. Курдские, берберские, южно-суданские, ливанские интеллектуалы, представители других стран региона, бросающие вызов арабистско-джихадистскому порядку, насаждаемому среди американской и западноевропейской интеллигенции, подвергаются всяческому очернению. Этой участи не избежали и активисты феминистского движения, и те, кто занимался исследованиями в области прав женщин.

На 1990-е гг. пришелся самый разгул атак на активистов со стороны джихадистских нефтяных лобби. Фанатики-джихадофилы в США и других странах Запада в течение многих лет ведут настоящую войну против писателей, ученых и журналистов, которые предупреждают общество об опасности экстремизма, в том числе джихадизма, против тех, кто осуждает массовые нарушения прав человека в Южном Судане, Ливии, Сирии, Иране и в других странах региона. Всех диссидентов огульно записывают либо в «агентов сионизма», либо в «посредников американской, западной и империалистической политики». Если вы заинтересуетесь судьбой ливанских заключенных в сирийских тюрьмах, преследованиями коптов в долине Нила, берберскими активистами, которые сгинули в Алжире, или избитыми до смерти иранскими студентами, вас немедленно назовут «агентом Израиля». Если вы проявите бульшую искушенность и зададите вопросы о положении женщин в исламистском режиме (например, в Саудовской Аравии или Иране, или при «Талибане», установившем самый жестокий режим сегрегации по гендерному признаку), вас все равно представят как «прозападного буржуа».

Хотя западные ученые и активисты борьбы за демократию на Среднем Востоке тоже подвергаются нападкам за свое «западничество» или «защиту интересов Израиля», самые жестокие атаки направлены против средневосточных интеллектуалов, как мусульман, так и немусульман.

Нефтедобывающие режимы Судана, Ирака, Ирана, Ливии и в известной степени Саудовской Аравии и Катара финансируют лобби и антидиссидентские организации с единственной целью: подорвать в либерально-демократических кругах доверие к своим оппонентам. Суданский режим финансирует лондонское лобби, которое жестко нападает на британских и американских правоведов за помощь чернокожему населению на юге Судана, развернуло клеветническую кампанию против южносуданских повстанцев⁸. Пропагандистские силы Тегерана, Дамаска и «Хезболлы» сосредоточены на беженцах, оппозиции, которых систематически стараются дискредитировать.

Агенты таких организаций, действуя под видом ученых, журналистов, ведущих расследования, консультантов, сеют смуту в рядах посланцев из арабского и мусульманского мира, которые пытаются информировать западное общество о происходящем в их странах. Многие из тех, кому удалось добраться до этих берегов, подверглись злобным нападкам со стороны специальных «групп поддержки» и джихадистских лобби.

Я, наряду со всеми моими коллегами из ученого сообщества, защитниками прав человека и сочувствующими представителями общественности, принимающими участие в активизации внимания к борьбе за свободу в странах арабского и мусульманского мира, тоже подвергался нападениям в прессе и Интернете. С середины 1990-х гг. я начал активно подталкивать американских законодателей к тому, чтобы США проявили интерес к положению меньшинств на Среднем Востоке. В это время уже получил широкое распространение Интернет. Воинственные группировки и тайные агенты обрушились с критикой на мою деятельность, зачастую перемежая ее откровенными угрозами. На меня навешивали те же ярлыки, что и на любого, кто осмеливался бросить вызов авторитарному порядку. Меня называли «сионистом», «агентом Израиля» и много как еще⁹. Если вы поднимаете тему Южного Судана или Южного Ливана, вас всегда представляют как «сиониста». Демонизация диссидентов и их сторонников была неотъемлемой частью повседневной жизни на протяжении всех 1990-х гг.

Например, в 1999 г. агент происламистского Совета по американо-исламским отношениям (CAIR) Исмаэль Ройер развернул кампанию против моей работы, опубликовав статью, в которой свел все мои исследовательские и преподавательские усилия к моей «принадлежности к ливанским силам, дружественным Израилю». Ройер наводнил Интернет нападками на меня и борцов за права человека, на всех средневосточных диссидентов. Любопытно, что Ройер, принявший ислам (его настоящее имя Рэндалл), вступил в CAIR, заявив, что область его интересов – гражданское право, в то время как сам являлся организатором едва ли не самых боеспособных джихадистских террористических групп в США. В 2002 г. ФБР разоблачило его. Он был арестован за создание вооруженной террористической группировки в Виргинии и отправлен в тюрьму. Тревожно сознавать, что люди, нацеленные на работу с учеными и интеллектуалами, на самом деле являются террористами, обученными убивать своих врагов.

Американское правительство после трагедии 11 сентября раскрыло немало ячеек, в том числе джихадистскую сеть Ройера, но не преследовало джихадофильские неправительственные организации, с которыми он был связан и которые позволяли ему действовать от их имени. Очевидно, что инакомыслящие, живущие в Америке и Европе, не чувствуют себя в безопасности, понимая, что джихадисты, обвиняющие их в «очернительстве», на самом деле прошли подготовку как террористы¹⁰.

Дело члена нижней палаты парламента Нидерландов, уроженки Сомали Айан Хирси Али, которой пришлось покинуть страну после жестокого убийства кинорежиссера Тео ван Гога, типично для «охоты на ведьм», ведущейся против посланников свободы из стран Ближнего и Среднего Востока. Али и ван Гог создали короткометражный фильм о судьбе женщин в исламских странах, который показался «оскорбительным» для джихадистов.

Несмотря на устные и письменные нападки, имевшие место в 1990-е гг., я и мои коллеги упорно продолжаем свою кампанию по доведению до американской и европейской общественности объективной информации о положении дел в наших странах.

Нет голосов – нет проблемы

Усилия лоббистов джихадизма и авторитарных режимов привели к прискорбным результатам. Американцы и европейцы оказались не только лишены доступа к информации о том, что происходит в глубинах арабских и мусульманских обществ, особенно в части массового попрания прав человека, преследований, дискриминации женщин и меньшинств. Им еще и перекрыли возможность увидеть нарастание террористической угрозы со стороны джихадизма.

Действительно, поскольку диссидентам, ученым, бывшим дипломатам и другим очевидцам событий на Среднем Востоке всячески мешают информировать общественность, граждане западного мира лишены возможности узнавать объективную информацию, понимать происходящее и поддерживать соответствующую политику. Представление американцев и европейцев о Ближнем и Среднем Востоке формировалось на основе того, что они видели вечером по телевизору, узнавали в учебных аудиториях, слушали за рулем по Национальному общественному радио или Би-Би-Си, читали в утренних газетах. И во всем этом постоянно отсутствовал большой информационный блок. Не было никаких сообщений о том, что в этой части мира граждане живут в условиях деспотизма, этнические и религиозные меньшинства угнетаются, происходит рост радикальных идеологий. В 1990-е гг. общественность не знала, что арабо-израильский конфликт – не единственный на Среднем Востоке, что в Судане происходит геноцид, а в Алжире и Ираке – насильственная ассимиляция, в Афганистане, Иране и Саудовской Аравии – сегрегация по гендерному признаку, что по всему региону применяются пытки, а количество политических заключенных превышает численность населения сектора Газа.

Миллионы бежали из стран Ближнего и Среднего Востока из-за религиозных и политических преследований, и лишь счастливчикам удалось устроить свою жизнь на Западе. Голоса беженцев со Среднего Востока, пытавшихся объяснить причины своего переселения, не были услышаны на их новых родинах. Невероятно, но жертвам угнетения, добравшимся до европейских и американских берегов, мешали донести свои сообщения, в отличие от диссидентов, бежавших от коммунистических режимов. В то же время множество «политических беженцев» из числа исламистов переселялись на Запад и становились «звездами» академических и журналистских дискуссий. Западная интеллигенция приветствовала как героев членов вооруженных формирований салафитов и панарабистов, которые подвергались репрессиям со стороны авторитарных режимов. Но христиане, либералы или женщины, преследуемые исламистами или любыми другими режимами, не получали микрофона и, хуже того, были демонизированы западной элитой.

В течение 1990-х гг. я много раз выступал как свидетель-эксперт в иммиграционных судах США от имени тех, кто искал политического убежища. Как профессор в области международных отношений, я представлял свое видение обстановки в странах, из которых бежали эти люди. Мне доводилось давать показания по делам людей самых разных религиозных взглядов и этнического происхождения. Во время этих тяжелых слушаний в иммиграционных судах я обнаружил, что у судей и представителей правительства недостаточно информации относительно положения дел с правами человека на Среднем Востоке. От некоторых вопросов, которые мне задавали, я просто терял дар речи. Ни судья, ни представители иммиграционной службы понятия не имели о сирийской оккупации Ливана, о подавлении баасистским режимом сирийской оппозиции, о положении меньшинств во многих арабских странах или о том, какие страны отказываются принимать политических беженцев. Доклады Государственного департамента не всегда помогали, даже если были написаны в очень суровом тоне. Вот почему политическим беженцам зачастую приходилось нанимать профессора для выступлений в роли свидетеля-эксперта.

По ходу некоторых из этих судебных слушаний я обнаружил и нечто более тревожное. Дела жертв преследований ставили под сомнение, каждое требовало своей системы доказательств. Но оказалось, что и джихадисты ухитрялись превращать свои идеологические программы в «дела о преследовании». В 1990-х гг. появлялось множество сюрреалистических заявлений и извращенных мнений. Например, в ходе одного заседания мне был задан вопрос о положении коптов-христиан в Египте. Это было связано с тем, что одна молодая женщина подала заявление о предоставлении ей политического убежища в США, поскольку опасалась, что ее похитят представители организации «Джемаа Исламия», террористической группы, которая позднее вошла в федерацию, возглавляемую «Аль-Каидой». Судья наклонился ко мне и сказал: «Очень странно, профессор Фарес, но после ваших показаний я понял, что принял неправильное решение по предыдущему делу». Я спросил, почему. Он ответил: «Я предоставил убежище члену этой группы, который заявил, что его преследовало египетское правительство по религиозным мотивам». Я объяснил судье, что Египет – мусульманское государство, а «Джемаа Исламия» хочет свергнуть режим и сформировать джихадистское государство. «Ваша честь, они хотят сменить авторитарное правительство, это верно, но на тоталитарный режим». Судья был просто ошеломлен тем, что он, из-за недостатка информации, предоставил политическое убежище человеку, чья группа принимала участие в преследованиях коптов и, в перспективе, могла переключиться и на египетских женщин.

Бог знает, сколько таких же «искателей убежища» оказалось в Соединенных Штатах и стало гражданами страны только потому, что люди, принимающие решения на юридическом и бюрократическом уровнях, а также юристы не представляли себе реалий региона¹¹, из которого они прибывали в Америку.

Голоса диссидентов глушились, информация об их деятельности не доходила до широкой аудитории. Услышать об их борьбе могли лишь участники внутренних конференций, проводимых защитниками демократии, некоторыми ассоциациями по защите прав человека, отдельными законодателями и этническими или религиозными организациями. А без признанных «дел» поборники свободы и плюрализма в арабском и мусульманском мире не могли развернуться на Западе. В результате западные правительства отдали вопросы политики, проводимой в этом регионе, на откуп своей внешнеполитической бюрократии. Это и привело к тому, что Запад отстранился от вопросов борьбы за права человека и демократию на Ближнем и Среднем Востоке.

Отстранение Запада

Когда проблема прав человека и демократии на Среднем Востоке исчезла из повесток дня дискуссий, а общественное мнение на Западе начало идентифицировать лишь «единственный» кризис – арабо-израильский конфликт, стало ясно, что региональным режимам и их сторонникам удалось повлиять на политику правительств западных стран в отношении арабского и мусульманского мира. Говоря кратко, несмотря на внутреннюю межарабскую борьбу и напряженные отношения между различными режимами, вокруг существенной части земного шара была выстроена виртуальная стена, за которой развитие демократии было запрещено.

Хотя Саддам вторгся в Кувейт, а Египет возмущался Суданом, Иран обменивался угрозами с Саудовской Аравией, а между Тунисом и Ливией существовали разногласия, Марокко и Алжир были не в ладах, а палестинские группировки вели нескончаемую гражданскую войну, региональная элита всегда выступала единым фронтом, если на горизонте возникала угроза какого-либо вмешательства извне. Я называю эту солидарность региональных элит «братством противников демократии». Правители Катара, суданский режим, «братья-мусульмане», ярые ваххабиты и ливанская «Хезболла» могли грызть глотки друг другу из-за фракционных разногласий или конфронтации интересов, но как только на одного из «братьев» нацеливался внешний мир, обвиняя его в преступлениях против свободы, дело становилось «вопросом уммы» (то есть всех мусульман). Лидеры и комментаторы немедленно изображали ситуацию как агрессию против регионального сообщества.

Очевидно, за этим стоит страх того, что удар по одному региональному режиму может привести к краху всей региональной политической системы. Этот механизм был запущен в действие с окончанием «холодной войны». Все вопросы свободы подавлялись на корню еще до того, как они получали возможность достичь умов и сердец международного сообщества. У США и Запада оказались связанными руки. Если исполнительная ветвь власти в этих странах и поднимала вопросы о нарушении прав человека авторитарными режимами Среднего Востока, нефтяные лобби имели возможность подавить «заразу» в зародыше, используя свое влияние в академических кругах и средствах массовой информации. Лидеры Запада воздерживались затрагивать вопросы демократии в арабском и мусульманском мире, чтобы не быть обвиненными во вмешательстве во внутренние дела и в проведении политики «постколониализма». Эта позиция существенно усилила власть групп, имеющих нефтяные интересы, в определении направлений допустимого вмешательства в дела стран региона. Победители в «холодной войне» не имели желания проводить политику, направленную на освобождение миллионов людей в этой части света. Их системы принятия решений в области внешней политики оказались под влиянием «братства против демократии».

Начало этого отступления пришлось на последнее десятилетие ХХ в. В августе 1990 г. Саддам вторгся в Кувейт. США, Европа и другие страны поспешили вмешаться, собрав полумиллионную военную группировку для проведения операции «Щит пустыни». Стратегические цели были ясны: остановить Саддама, защитить нефть Саудовской Аравии, загнать иракские войска обратно в Ирак и вернуть кувейтскую нефть на свободный рынок. По этим вопросам у стран ОПЕК и авторитарных региональных режимов разногласий не возникло. Единственное мощное противостояние Запада и «арабо-исламской» армии получило полное благословение со стороны лидеров уммы, региональной элиты, в том числе Ирана, Сирии и умеренных арабских государств. Саддаму пришлось уйти из Кувейта.

Поразительно, но спустя два месяца другой баасистский режим вторгся на территорию своего маленького соседа, но в ответ на это никто не стал собирать никакие коалиции. 13 октября 1990 г. Хафез Асад направил войска в последний свободный анклав Ливана, и через несколько часов сопротивления ливанская армия сложила оружие. Не было ни реакции Запада, ни мобилизации американских вооруженных сил, ни одного заседания Совета Безопасности ООН. И в Кувейте, и в Ливане гражданские общества подверглись военной оккупации, жестокому попранию прав человека, но только Кувейт удостоился вмешательства освободительных сил. В чем разница? В Ливане нет нефти.

Пока СССР препятствовал вмешательству НАТО в южную зону его традиционного влияния, угнетенное население этого региона не могло надеяться на получение существенной помощи. Но когда Борис Ельцин распорядился, чтобы советские ракеты больше не были нацелены на американские и европейские города, окно для новой западной политики в регионе широко распахнулось.

Невероятно, но после 1990 г. западное руководство, имея огромное преимущество перед авторитарными режимами Среднего Востока, оказалось полностью подчинено им. Советские ракеты и власть нефти десятилетиями блокировали западную помощь аутсайдерам арабского и мусульманского мира. Когда одна из противостоящих сил рухнула, свободный мир остался один на один с нарастающим влиянием другой силы – нефтедобывающих держав.

Рассмотрим, как Запад, или «международное сообщество», в последнее десятилетие ХХ в. настойчиво занимался правами человека и гражданскими свободами по всему миру, и почему это не коснулось человеческих трагедий, происходящих на Среднем Востоке. На протяжении четырех лет Запад и все остальное мировое сообщество оказывали систематическое давление на Южную Африку с целью прекращения апартеида, противоречащего международной декларации прав человека; в это же время другие режимы, практикующие апартеид, благополучно процветали на глазах международного сообщества без малейшей реакции с его стороны. Саудовскую Аравию не трогали за сегрегацию по половому признаку; дискриминация коптов в Египте и черного населения Судана никогда не становилась темой официальных дискуссий на Генеральной Ассамблее ООН. В Карибском бассейне Соединенные Штаты направили свой флот на Гаити ради свержения военной хунты, которая ранее свергла демократически избранного президента. Полковник Седрас со своими генералами покинули остров, а в то же время генералов и полковников из арабского мира встречали в канцеляриях со всеми почестями, полагающимися легитимным главам государств. Преступление против прав человека на Гаити было замечено, но аналогичные нарушения, происходившие в десятках стран Среднего Востока, никогда не пресекались.

Еще более значимый пример того, как Запад предает оказавшихся в опасности людей и при этом спасает других, повинуясь пожеланиям своих нефтяных и финансовых партнеров, – Югославия. В 1994 г. США и НАТО провели военную кампанию в Боснии, защищая правительство, в котором доминировали мусульмане. Запад нанес удары по боснийским сербам, вытеснив их из мусульманских (и хорватских) регионов раскалывающейся республики. В политическом смысле США и Европейский союз обеспечили независимость боснийским мусульманам от преимущественно сербской Югославии, но в то же время воспрепятствовали сербам отделиться от Боснии. Эту политику поддерживала Организация Исламская конференция и одобрили все нефтедобывающие режимы Среднего Востока.

Несмотря на установленное в итоге этническое равноправие, вывод очевиден: Запад обратил внимание на этнические чистки в Боснии и отреагировал соответствующим образом. Тем не менее в те же самые годы джихадистский режим Хартума направил исламистские вооруженные формирования, известные как «Дифаа Шааби», на подавление волнений на юге страны. В Судане уничтожены сотни тысяч человек, но ни один американский или европейский самолет не появился в небе этой африканской страны.

Двойной стандарт повторился в 1999 г., когда НАТО нанесло бомбовые удары по Сербии, вынудив ее войска покинуть провинцию Косово, которую населяют преимущественно этнические албанцы. Массовые убийства в Судане к тому моменту уже достигли масштаба геноцида, но никто не пришел на помощь.

Отстраненность Запада по отношению к ситуации с правами человека на Ближнем и Среднем Востоке приобрела систематический характер. Вашингтон и Брюссель с жаром обличают нарушения прав человека в Латинской Америке, Южной Африке, Азии, даже в Китае, но в отношении правительств арабского и мусульманского мира хранят молчание.

В 1990-е гг. я часто задумывался, почему американские и европейские бюрократы оперативно реагируют на нарушения прав человека во всех уголках планеты, но уходят от ответственности, когда дело касается Среднего Востока.

Первые наметки ответа дала мне книга Роберта Каплана The Arabists: The Romance of an American Elite («Арабисты: любовный роман американской элиты»)¹². В ней автор показывает, как Государственный департамент США обслуживает нефтедобывающие режимы, и демонстрирует, как внешнеполитический истеблишмент оказался чуть ли не «на службе» у арабских и средневосточных правителей. Дипломаты, согласно исследованию Каплана, ищут дружбы с могущественными принцами Востока, чтобы после завершения карьеры иметь возможность получать финансовые или карьерные возможности от этих режимов. Бывшие западные дипломаты – истинные защитники нефтяного истеблишмента и диктаторов, которым требуется влияние за океаном, чтобы не допустить никаких реальных изменений у себя дома.

Я расширил свое образование, давая показания законодателям по обе стороны Атлантики и посвящая официальных лиц в вопросы, связанные с региональными кризисами. На столах или стенах многих кабинетов внешнеполитических канцелярий, которые я посещал, гордо красуются портреты монархов и диктаторов. От Вашингтона до Лондона, от Стокгольма до Рима повторялась одна и та же история: высокопоставленные чиновники настойчиво твердили, что не должно быть никакого вмешательства во «внутренние дела» режимов. И слово «дела» зачастую имело буквальный смысл, как, например, в случае с президентом Франции Жаком Шираком, который, согласно ряду источников, оказался слишком вовлечен в деловые отношения с арабским миром, чтобы вступиться и защитить от сирийской агрессии ливанцев – традиционных друзей Франции. Франция не избежала судьбы других западных государств, элиты которых пропитаны нефтяными деньгами. Честно говоря, многие дипломаты, особенно те, кто занимается вопросами, связанными с соблюдением прав человека, очень разочарованы политикой своих правительств. Они понимают, что могут сделать не много, и осознают, насколько широки и могущественны интересы кругов, вовлеченных в формирование политического курса их стран.

Во время нескольких встреч с Томасом Фарром, который возглавлял Отдел свободы вероисповедания в Государственном департаменте США в конце 1990-х гг., я убедился, что не вся бюрократия лишена компетенции и знаний. Отсутствует политическая воля. Фарр, который позже опубликовал книгу о важности проблемы свободы вероисповедания в международной политике США, был в курсе всех ужасов, которые творились в Судане, Иране и остальных частях региона, но его действия блокировались могущественными ответственными лицами из других кабинетов¹³.

В середине 1990-х гг. многие американские и европейские законодатели начали усиливать давление и устраивать слушания, чтобы заставить свои правительства вмешаться в дела государств, где нарушаются права человека, особенно в Судане и, позже, в Афганистане. Конгрессмен Вольф и сенатор Браунбэк поддержали обвинение в конгрессе США; баронесса Кокс выступила за более активные действия в Палате лордов Великобритании. В 2000 г. Конгресс США принял Закон «О международной свободе вероисповедания».

В июне 2000 г. мне (вместе с другими правозащитниками) удалось организовать в сенате США форум на тему «Преследования меньшинств на Среднем Востоке». Кит Родерик, Чарльз Джейкобс, Нина Ши, ветераны борьбы за просвещение американской публики по этим вопросам, способствовали участию в нем и законодателей. Среди участников были ныне покойный сенатор от Иллинойса Джон Нимрод, который возглавлял Всемирный ассирийский альянс, Том Харб, генеральный секретарь Всемирной ливанской организации, делегаты от меньшинств Пакистана, Ирана, Сирии, Ирака и Судана, представители нескольких американских неправительственных организаций и другие. Главной темой обсуждений стал вопрос повышения информированности американского общества об этих проблемах до уровня, который соответствовал поддержке диссидентов во время «холодной войны». Мы надеялись, что конгресс США нас поддержит.

Форум посетил Эллиот Абрамс, бывший дипломат, позднее – заместитель председателя Совета национальной безопасности по Ближнему Востоку и проблемам демократии в администрации Буша-младшего в 2002–2005 гг. Спустя несколько лет после форума Абрамс вышел на первые роли, но время для поддержки активных демократических действий уже прошло^XXII.

Панарабистская пресса немедленно обрушилась на нас с критикой¹⁴.

Брошенные на произвол судьбы

На протяжении всех 1990-х годов, при администрации Буша-старшего и при администрации Клинтона я тщательно отслеживал судьбу брошенных мировым сообществом на произвол судьбы народов, сообществ, меньшинств, демократических движений на Ближнем и Среднем Востоке. Конечно, дело историков внешней политики США решать, было ли высшее руководство страны в курсе того каскада кошмаров, которые обрушились на регион, и была ли у него возможность сделать что-то для этих аутсайдеров. Но все-таки рассмотрим некоторые примеры.

Вероятно, самый страшный кризис случился в Судане. В то время как американская авиация бомбила сербские танки в Боснии и Косово, чтобы спасти жизнь мусульман, суданский исламистский режим посылал свои бомбардировщики «Ан-26»^XXIII советского производства на юг страны – заливать напалмом целые племена и нести гибель десяткам тысяч чернокожего населения. В Ираке курды на севере и шииты на юге после завершения операции «Щит пустыни» были брошены выживать в так называемых «зонах, закрытых для полетов». Но если курды сообразили, что должны защищать себя с оружием в руках, то шииты были просто вырезаны федаинами Саддама и другими вооруженными формированиями баасистов.

В 1990 г. Хафезу Асаду был сделан подарок: христианская община Ливана оказалось под сирийской оккупацией. Политические репрессии против ее жителей и других антисирийских сил продолжались пятнадцать лет. Ливан как страна была оставлена на растерзание «баасистской» Сирии, и это было серьезным ударом по ливанской демократии. Западные дипломаты же высоко оценили «стабилизирующую роль Сирии в Ливане».

В Алжире усиливалось угнетение берберов, особенно кабильских общин.

А интересы США и Европы фокусировались исключительно на судьбе палестинцев Западного берега реки Иордан и сектора Газа. Конечно, это был серьезный, но не единственный кризис, на который следовало обращать внимание. В Египте пятнадцать миллионов коптов испытывали постоянные преследования, но ни одно западное правительство не озаботилось, чтобы поддержать их требования. Только в одном районе Каира жило больше коптов, чем палестинцев во всем секторе Газа. И те и другие выступали со своими заявлениями, но внимания международного сообщества удостоилась лишь одна группа.

В Иране с меньшинствами обращались так же плохо, как и в других исламистских странах региона. Движение курдов на западе было подавлено, азербайджанцев на северо-западе лишили культурных прав; белуджей на востоке подвергли маргинализации; арабоязычное меньшинство Ахваза на побережье Персидского залива жестоко угнеталось. В отличие от реакции на события в Югославии, вопросы иранских меньшинств нигде не поднимались, хотя после исламской революции США и Иран разорвали дипломатические отношения.

В своих поисках в Вашингтоне и других столицах в 1990-е гг. я усиленно старался понять, почему дипломаты, сидящие за столами в министерствах иностранных дел по обе стороны Атлантики, не любят поднимать вопросы о преследованиях различных групп населения в странах Ближнего и Среднего Востока. Каплан в своей разоблачительной книге Arabists («Арабисты») цитирует молодого дипломата из Государственного департамента, который говорит, что дипломатической службе не нравятся меньшинства этого региона. Альберто Фернандес подробно рассказал о том, как его коллеги систематически «спускали на тормозах» заявления, поступавшие из региона от различных оппозиционных групп. Фернандеса позднее назначили представителем администрации Буша-младшего по арабскому миру. А позже – послом в Хартум, что выглядит уже абсолютной издевкой.

Помимо систематического подавления прав национальных меньшинств, «братство противников демократии», несмотря на периодически возникающие межгосударственные конфликты, согласованно наступает и на права своих «титульных» наций. Женщины Саудовской Аравии, Ирана и Афганистана, студенты и молодежь региона, выступающие за плюрализм мнений, либеральные интеллектуалы, – все они подвергаются репрессиям, ограничениям, запретам на присоединение к международному демократическому сообществу. Известны доклады западных групп по защите прав человека, петиции североамериканских и европейских дипломатических ведомств, но, опять же, ни в одном из серьезных официальных документов не прозвучали слова об общественной поддержке необходимости существенных политических изменений в этих странах, не говоря уже о целесообразности смены господствующих режимов.

В середине 1990-х гг. администрация Клинтона направила на Гаити авианосец с бывшим президентом Джимми Картером на борту, чтобы «убедить» генерала Седара покинуть остров и позволить вернуться на родину президенту Аристиду. Но ни один корабль не появился тогда у берегов Триполи, чтобы потребовать от Каддафи прекращения расправы над ливийской оппозицией. Запад не предпринял ни одной реальной акции – ни на земле, ни в стенах ООН – для спасения миллионов мужчин и женщин на Среднем Востоке, хотя «холодная война» к этому времени давно завершилась, и он вовсю бахвалился успехами в области соблюдения прав человека и развития демократии во всем мире.

На Ближнем и Среднем Востоке последнее десятилетие XX в. оказалось потерянным для борьбы за свободу. «Братство противников демократии» вышло победителем, и Бен Ладен нанес свой удар.

Глава 3
Свет в окне: Запад вмешался

Утром 11 сентября 2001 г. захваченные террористами пассажирские авиалайнеры врезались в башни-близнецы в Нью-Йорке, в здание Пентагона в Вашингтоне, а один из них упал на поле в Пенсильвании. Погибло более трех тысяч невинных граждан. Это событие стало очередным историческим поворотом для сотен миллионов жителей Большого Среднего Востока. Массовая трагедия, произошедшая по приказу лидера самого варварского в истории джихадистского движения, стала ударом по чувствам и представлениям многих граждан демократических стран и грозила вызвать волнения с непредсказуемыми последствиями для тех, кто жаждет свободы на Среднем Востоке. Подобно метеориту, врезавшемуся в поверхность океана, эти атаки вызвали такой волновой эффект, который не мог не коснуться судеб миллионов людей на другом полушарии.

Газават (Ghazwa)¹ Бен Ладена против «неверной» Америки, раскрывший неведомые и ужасные планы всемирного джихада против свободного мира, перевернул господствовавшее в обществе представление о том, что после «холодной войны» реальной угрозы международному сообществу больше не существует. Теория Френсиса Фукуямы о «конце истории» умерла². Американцы и жители других государств, наблюдая в режиме реального времени за тем, как рушились башни, погребая под обломками тысячи мужчин и женщин, задавались вопросом: во что они верили до сих пор или во что их заставляли верить? Многие полагали, что с падением Советского Союза демократические страны ожидает благополучие, они теперь смогут оказывать помощь народам всего мира, которые в ней нуждаются.

Однако свободному миру тем утром предстояло сделать шокирующее открытие: силы, появившиеся якобы ниоткуда, вознамерились начать глобальную войну, которую они называют «джихадом». Многие были уверены, что битвы такого рода закончились с падением Халифата еще в начале прошлого столетия, но оказалось все иначе. Нанеся тяжелые удары по политическим и финансовым столицам современного мира, «Аль-Каида» заставила Америку и некоторых ее союзников собраться с силами и нанести ответный удар.

Войска западных стран во главе с США атаковали и свергли диктаторские режимы талибов в Афганистане и баасистов в Ираке, однако войны, мятежи и террористические атаки не закончились. Освобождение этих стран не привело к расцвету демократии и безопасности, по крайней мере пока. Но были ли контрнаступления Запада и США против «Аль-Каиды», «Талибана» и их союзников на Ближнем и Среднем Востоке направлены на освобождение народов региона от угнетения? Действительно ли западные дипломаты планировали избавление Афганистана и Ирака от тоталитарных режимов, замену их электоральной демократией, а затем и оказание помощи другим народам в их стремлении перейти от тирании к свободе? Существовал ли такой ясный, четкий план и, что более важно, насколько он реализовался?

Через десять лет после 11 сентября 2001 г. и всех террористических атак, которые произошли позже в Европе и на Среднем Востоке, спустя годы после кровопролитных военных действий, прояснились лишь два момента. Первый: многие на Западе, особенно в США, верили, что установление свободы на родине террористических сил каким-то образом нанесет им поражение. На это делали ставку ответственные лица и их советники в Вашингтоне и в ряде других столиц, которым в начале осени 2001 г. показалось, что военное вмешательство и смена режимов в отдельных частях региона неизбежно будут способствовать повсеместному распространению демократии.

Ответ второй: миллионы людей на Ближнем и Среднем Востоке, мусульмане и немусульмане твердо поверили, что Запад пробуждается от летаргического сна, осознает размер угрозы и полномасштабное освобождение народов Среднего Востока может быть достигнуто. Через несколько десятилетий историкам будет лучше видно, что произошло на самом деле. На нынешней стадии конфронтации между коалицией во главе с США и различными формами джихадизма «присяжные» пока еще сомневаются в приверженности западных сил идее распространения демократии и в эффективности применяемых ими методов.

Более важным, чем анализ кампаний, проводимых США в данный период, является понимание позиции, которую занимают народы региона. Это остается решающим вопросом, требующим изучения. Действительно ли Ближний и Средний Восток, включая арабский мир и значительные сегменты мусульманских стран, готов к такому толчку? Многих это удивит – кто же не готов к свободе, когда она появляется? Критический элемент здесь – не потребность души, которая, бесспорно, всегда за б?льшую свободу, но урегулирование отношений между освободителями, освобождаемыми и противниками освобождения. Это было и остается сутью будущей революции в этой части мира.

Безнадежность до 11 сентября

Как я уже отмечал, между августом 1991 г., когда распался СССР, и августом 2001 г., когда антидемократические силы «прибрали к рукам» Конференцию ООН по борьбе с расизмом в Дурбане, пролегло десятилетие трагедий и кошмаров, унесшее жизни множества представителей гражданских обществ на Ближнем и Среднем Востоке. Освободительные движения внутри большинства арабских и мусульманских стран – с одной стороны, и диссиденты и группы активных борцов за права человека, живущие на Западе, – с другой, не верили в способность «международного сообщества» выступить в защиту прав человека и развития демократии в регионе. Если не считать бесконечных дебатов по поводу палестино-израильских разногласий и их последствий, западные правительства и ведущие неправительственные организации демонстрировали обескураживающее пренебрежение к страданиям десятков миллионов мужчин и женщин, детей и стариков на территориях, раскинувшихся от Северной Африки до Афганистана.

Неправительственные организации в Европе и США, защищающие интересы демократии и отдельных этнических сообществ, потеряли надежду. Среди правозащитных групп нарастало всеобщее разочарование: Запад не реагировал и даже не фиксировал возникавшие конфликты. «Сопротивление» этому глухому молчанию во всех столицах западного мира было слабым, непризнанным, безденежным и жестоко демонизируемым агентами региональных режимов. Критики гордо бродили по университетам, редакциям СМИ, внешнеполитическим канцеляриям и залам законодательных собраний. Изобилие денег, предоставляемых нефтедобывающими режимами, делало их исключительно могущественными. Еще более поразительным было вторжение авторитарных режимов на дискуссионные площадки Запада. Для обсуждения проблем Среднего Востока или арабского мира вам нужно было объявить себя либо сторонником тамошних режимов и восхвалять их достижения, либо присоединиться к их оппонентам, преимущественно исламистам. Действительно, даже в США подлинные жертвы деспотизма, стремившиеся донести до общественности правду об ужасах, творящихся в странах их происхождения, получали сокрушительные удары из обоих лагерей – от действующих диктаторских режимов и от тех, кто хотел бы заменить их еще более авторитарными режимами.

Отношение к исламистам, преимущественно к «братьям-мусульманам» и другим салафитам как жизнеспособной альтернативе светским и авторитарным режимам, просто поражает. Западные либералы критиковали президента Египта Хосни Мубарака и предлагали начать переговоры с «братьями-мусульманами» с целью его смещения. Интересно, что в планах «братьев-мусульман» значится полное искоренение демократии. Многие на Западе оценивали ливанскую «Хезболлу» как силу, способную на изменения. На деле же эти изменения должны были трансформировать Ливан в теократическое государство а la Иран Хомейни.

Суммируя сказанное, можно сделать вывод, что к весне 2001 г. состояние дел демократического движения на Ближнем и Среднем Востоке оказалось плачевным. На горизонте не виднелось ни малейшей надежды. Западноевропейцам и американцам в особенности систематически «промывали мозги» относительно обстановки в регионе. Способность общества предвидеть нарастающую угрозу джихадизма и угнетение миллионов, которое он практиковал, оказалась практически на нуле.

Всего за несколько месяцев до шока 11 сентября сотни тысяч афганских женщин испытывали на себе жесточайшие притеснения со стороны средневекового «Талибана», миллионы представительниц «слабого пола» лишились работы. В это же самое время в ряде «золотых» университетов США происходило нечто умопомрачительное: пропагандистская машина агитировала за общение с фашиствующими вооруженными формированиями, которые взрывали религиозные и культурные святыни, закрывали кинотеатры и казнили артистов. Несмотря на такое поведение, делегация «ученых»-талибов была приглашена в Гарвард для выступлений перед студентами и преподавателями в Бостоне и других городах. Кто-то может предположить, что эти идеологи в тюрбанах пожелали больше узнать о преимуществах либеральной демократии? Ничего подобного. «Талибан» собирался читать американскому и интернациональному студенчеству лекции о позитивных достижениях своего режима! Это равносильно приглашению в американские университеты делегации нацистских ученых осенью 1941 г., за несколько месяцев до вступления США в войну с ней, для лекций о великих достижениях нацизма в Германии и остальной Европе. Америка окончательно ослепла. Таким было состояние умов в Соединенных Штатах в год, когда prot?g?^[4] «Талибана», «Аль-Каида», готовилась устроить Америке «новый Перл-Харбор».

Ложь Дурбана

Незадолго до варварского удара джихадистов уже прослеживалось множество зловещих признаков дальнейшего подавления демократических движений на Среднем Востоке. В августе 2001 г. я следил за ходом конференции, посвященной расизму и дискриминации, которая проходила в Дурбане (ЮАР) под так называемой эгидой ООН. Многие западные неправительственные организации, представлявшие интересы диссидентов из стран Среднего Востока, были крайне обеспокоены тем, что структура ООН, имеющая отношение к правам меньшинств, фактически «захвачена» сторонниками нефтедобывающих режимов и групп, проповедующих джихадизм и другие тоталитарные доктрины. Вызывало тревогу уже то, что в Дурбане не оказалось представителей народов Южного Судана, Дарфура, курдов, берберов, коптов, ассирийцев, чернокожих из Мавритании, иранских арабов и других дискриминируемых групп из арабского и мусульманского мира. Как могли организаторы конференции, посвященной расизму и дискриминации, тем более конференции, проходящей на Африканском континенте, забыть пригласить на нее представителей беглых рабов из Судана и Мавритании? Ведь это были настоящие рабы, которых их «господа» из стран, входящих в Лигу арабских государств и Африканский союз, называли abeed («черные»).

Помимо возмутительного греха отстранения черных рабов от участия в конференции, направленной против расизма, существовали и другие заметные пробелы. Тема дискриминации этнических групп в арабском и мусульманском мире не была даже заявлена в программе. Организаторы уделили внимание историческому прошлому расизма (разумеется, западного), но не выдавили из себя ни единого слова о современных страданиях сотен миллионов бесправных людей от Атласских гор до Гималаев. О гендерной дискриминации разговор шел, но сегрегация по гендерному признаку в Афганистане, Иране и Саудовской Аравии тоже не затрагивалась.

Короче, Дурбанская конференция оказалась не чем иным, как абсурдом, призванным защитить деспотические идеократические режимы арабского и мусульманского мира, в особенности – нефтедобывающие элиты, яростных приверженцев дискриминационных идеологий. Как ожидалось, Дурбанская конференция обрушилась с истерическими нападками на сионизм как главного нарушителя прав человека. Во всех несчастьях палестинцев обвинили еврейский национализм, а не арабо-израильские войны. Израильтяне и палестинцы могут сколько угодно спорить об ответственности за войну, растянувшуюся на десятилетия но, скорее всего, рано или поздно придут к разрешению конфликта. Горячие же головы из среды джихадистов, салафитов и проиранских группировок заинтересованы исключительно в его продолжении, невзирая на страдания людей. И вместе с тем Дурбанская конференция ни слова не сказала о джихадизме, хомейнизме, баасизме и других сходных идеологиях. Сионизм утверждает, что вся Палестина должна стать еврейской, но большинство-то израильтян принимают территориальное деление по состоянию на 1993 год! В то же время баасизм, к примеру, желает, чтобы все территории между Испанией и Ираном стали единой арабской уммой без предоставления права на самоопределение и уж тем более на государственность ни одному неарабскому народу, который жил на этих землях еще за много веков до арабского завоевания.

Организаторы и участники конференции в Дурбане выпустили очередной залп ненависти и в США, представив эту страну как «мать всех мировых проблем». Странно, но эти нападки поддержали и некоторые американские ученые, сочувствующие региональным режимам. Все ужасы, творимые деспотическими режимами в Афганистане, Судане, Иране и других странах региона³ в Дурбане обошли стороной.

Первая Дурбанская конференция, состоявшаяся в августе 2001 г., стала оскорблением не только для традиционных объектов нападок со стороны джихадистов-тоталитаристов – Израиля и Америки, но и для реальных аутсайдеров арабского и мусульманского мира. Дурбан достоин осуждения не только за основные озвученные там идеи; он консолидировал контроль диктаторов – с помощью их радикальных субподрядчиков – над международными организациями, имеющими полномочия заниматься проблемами расизма и дискриминации. Захватив контроль над главным международным инструментом, который может поднимать вопросы о массовом попрании прав человека на Ближнем и Среднем Востоке, и направив его против Запада, «Братство против демократии» добилось максимума своего международного влияния. Оно получило возможность глушить голоса своих оппонентов. Крышка плотно захлопнулась.

Возможности, открывшиеся после 11 сентября

Утром 11 сентября 2001 г. я понял, что потрясение, постигшее мою новую родину, должно наконец пробить брешь в стене молчания, окружающей деспотизм на Среднем Востоке. Атаке, организованной верховным главнокомандующим современного джихадизма Усамой бен Ладеном, было предопределено произвести тектонический сдвиг, вне зависимости от ее успеха или провала.

Тем утром я присутствовал на собрании моего факультета политологии в Атлантическом университете Флориды. Студенты и преподаватели, не веря своим глазам, смотрели, как самолеты врезались в башни, а я пытался угадать их первоначальные реакции. Один коллега, младший преподаватель международных отношений, поспешил с неудовольствием заявить, что СМИ наверняка «представят это как международный терроризм». Мой уважаемый коллега, несмотря на то, что преподавал внешнюю политику США и конфликтологию, не смог увидеть в произошедшем реальную угрозу международного джихадизма, не говоря уж о том, чтобы связать этот акт с царящим на Среднем Востоке деспотизмом. Его реакция – характерный пример многолетнего влияния нефтяных лобби на преподавание в США международных отношений.

Все университеты страны, СМИ, Интернет выражали сходную позицию. Преподаватели международных отношений не могли идентифицировать агрессоров, объяснить их идеологию и во многих случаях даже сделать вывод, что США подверглись нападению международной террористической организации. Американские и до некоторой степени западноевропейские научные круги оказались настолько поглощены извращенными версиями событий на Среднем Востоке, что ученые были не в состоянии понять происходящее. Разумеется, со временем, когда появилось больше информации об «Аль-Каиде» и «Талибане», научная элита постепенно адаптировалась к реалиям ситуации после 11 сентября.

Тем не менее в самые ключевые минуты после атак студенты, собравшиеся вокруг меня быстрее, чем их профессора, пришли к заключению, что страна подверглась нападению и что война будет долгой. Один библиотекарь прошептал мне на ухо: «Я читал про этих исламских экстремистов (sic!), я знаю, что у них на уме». Он не был под влиянием «господствующего направления» в изучении проблем Среднего Востока и у него был доступ к оригинальным источникам информации. Ему удалось избежать «промывки мозгов», проводимой большинством современных преподавателей.

Шок, вызванный варварской атакой «Аль-Каиды», включил у многих американцев инстинкт самосохранения. Они задались простым вопросом: почему на нас совершено такое нападение? Первый логичный ответ, который мог прийти в голову, звучал так: существует внешний враг. Следом возникал другой вопрос: кто этот враг и что ему надо? Мало-помалу реакция стала напоминать выход из комы. Это подтолкнуло огромное число американцев, а позже и западноевропейцев к изучению своего нового смертельного врага, возникшего «из ниоткуда». В итоге главным следствием газавата «Аль-Каиды» стало улучшение понимания Западом событий, происходящих на Ближнем и Среднем Востоке, хотя бы в очень небольшой степени, несмотря на густой контрпропагандистский туман.

Авторитарные режимы и джихадистские организации (я не говорю про фанатиков-салафитов «Аль-Каиды») всерьез испугались, что американское общество постепенно узнает реалии, формирующие политическую и социальную жизнь во всем арабском и большей части мусульманском мире. Сторонники ваххабитов и «братьев-мусульман» заявили на телеканале Аl Jazeera, что действия Бен Ладена причинили больше вреда «братству противников демократии», чем западному миру. Его главный грех, по мнению традиционных исламистов (которые рассчитывают на обретение безграничного влияния в западном мире), состоял в том, что «неверных» разбудили слишком рано. «Пока они спали, мы добивались прогресса в их странах», – говорили сторонники долгосрочного джихада, обвиняя «Аль-Каиду» в том, что те «погорячились». На что сторонники «Аль-Каиды» заявляли, что «благословенные удары», наоборот, должны привести к сокрушению «неверных» (Kuffars) и их демократических систем.

Цепная реакция последовала быстро. Президент США объявил войну терроризму и поклялся сокрушить «Талибан» – покровителя «Аль-Каиды», ответственной за бойню 11 сентября. Колеса «машины возмездия» пришли в действие 7 октября 2001 г. Но пока военные готовились, в Америке зазвучали голоса и против других режимов, проявляющих толерантность к терроризму и экстремистским идеологиям. Соучастниками преступлений назывались саудиты, иракские и сирийские баасисты, иранские аятоллы. Однако ответная реакция оказалась расплывчатой, зачастую хаотичной.

Настроения против «Аль-Каиды» выплескивались подобно вулкану. Комментаторы и диссиденты порой «перегибали палку». Это американцам казалось подозрительным.

Отнюдь не все споры вокруг ислама концентрировались на самых важных темах, таких как идентификация идеологии джихадизма и ее связь с проблемой подавления прав человека. Я следил за ростом тоталитарных идеологий на Ближнем и Среднем Востоке с начала 1970-х гг. и своими глазами видя, что в регионе повсеместно подавляются свободы. Поэтому был очень расстроен первой массовой реакцией Запада. Она казалась мне непоследовательной и лишенной сколь-нибудь ясных стратегических целей. Но кого за это винить? Интеллектуалы в США и других демократических странах не подготовили свои государства к сопротивлению возникшей угрозе, не говоря уже об установлении разумного контакта с народами региона, которые являются настоящими союзниками Запада в этой нарастающей конфронтации. Но для тех, кто десятилетиями предупреждал об угрозе джихада и попрании им прав человека, сам факт, что осенью 2001 г. Америка «проснулась», уже мог считаться более чем достаточным прогрессом. Наконец-то самая мощная держава, которая уже несколько раз отправляла (пусть и весьма избирательно) свои силы для прекращения этнических чисток, открыла глаза.

Однако одного пробуждения Америки было явно недостаточно, чтобы одержать верх в противостоянии с тоталитаризмом и джихадизмом и расширить помощь доведенным до отчаяния гражданским обществам в этой части мира. Все зависело от того, как руководство США «посмотрит» на карту региона, какое влияние оно будет при этом испытывать со стороны сил, по-прежнему контролирующих Средний Восток, какие стратегические планы оно сформирует, какие задачи определит для себя в качестве первоочередных, и от много другого. К концу 2001 г. США и некоторые страны Запада начали менять вектор своей внешней политики, заронив надежду в души аутсайдеров по всему Среднему Востоку, но это было только самое начало пути, полного трудностей, препятствий и неизведанности.

Речи и видеозаписи выступлений Бен Ладена по телеканалу Аl Jazeera лишь усугубили стресс большинства американцев. Атаки 11 сентября не были актами отчаяния или поступками сумасшедшего. Шейх «Аль-Каиды» заявил, что мир отныне поделен на две территории – Dar al Islam и Dar al Harb, буквально – на «зону Ислама» и «зону Войны». Не очень хорошо представляя себе первоначальной смысл этой исторической концепции, многие американцы сделали вывод (и, пожалуй, были не далеки от истины), что человек, отдавший приказ о массовом убийстве, находится на линии фронта гигантской зоны боевых действий, которые могут распространиться на весь мир.

Бен Ладен своими постоянными «посланиями» не давал никому расслабиться. В течение нескольких недель он и его представители несколько раз выступали на Аl Jazeera и пугали американцев подготовкой приказа убить еще четыре миллиона граждан, включая женщин и детей⁴. Эти заявления вызвали волну вопросов, неизбежно направленных на более глубокое расследование проблем, существующих в регионе. Пока политики из администрации Буша проводили военные кампании в Афганистане и два года спустя – в Ираке, значительный сегмент американского общества оказался готов принять идею о том, что США могут и должны содействовать изменениям в арабском и мусульманском мире. Такая «подвижка в умах» вызвала бессильную ярость доминирующих элит Ближнего и Среднего Востока и радость активистов демократического движения. Две военные операции СШA пробили бреши в стене тоталитаризма в регионе.

Военные действия продолжаются и по сей день. Возможности, открывшиеся благодаря им, показались настоящим чудом для всех угнетенных жителей. По иронии судьбы, именно идеологии, которые отняли свободы у миллионов людей арабского и мусульманского мира, послужили причиной изменений и подвели «корабль свободы» ближе к берегам этого страдающего региона.

Свержение «Талибана»

Когда президент Джордж Буш-младший выступал перед конгрессом США впервые после нападения 11 сентября, в зале присутствовал британский премьер-министр Тони Блэр. Президент Жак Ширак, который два года спустя жестко выступит против военной кампании в Ираке, через несколько недель после атак нанес скоротечный и символический визит в Вашингтон. Французская ежедневная газета Le Monde после бойни вышла с редакторской статьей «Мы все – американцы»⁵. Мировые лидеры и общественные деятели, за исключением представителей «Талибана» и «Аль-Каиды», осудили этот кошмар как «терроризм». Американский ответ был повсеместно принят, санкционирован и узаконен.

Необходимость свержения «Талибана» не оспаривалась. США должны были отомстить за чудовищные потери своего народа и громкую пощечину международному сообществу. Масла в огонь подливали самоуверенные заявления Бен Ладена. Военный кабинет Вашингтона заработал на полную мощь и был готов начать полномасштабные боевые действия. Заодно получил бы поддержку и Северный альянс Афганистана. Бомбардировщики В-52 должны были стереть в порошок «средневековые» исламистские вооруженные формирования. Союзники НАТО с энтузиазмом поддержали операцию, соседние страны не собирались возражать. Такова была общая картина, но под поверхностью, во дворцах и штаб-квартирах авторитарных режимов нарастала нервозность. От Эр-Рияда до Тегерана, от Багдада до Хартума задавались вопросами. Следует ли позволить США свергнуть «Талибан» с помощью силы? Кто его заменит? Что будет означать для региона смена режима в Афганистане? У каждого участника этой «игры» были свои заботы.

Ваххабиты Саудовской Аравии и их союзники в Пакистане были недовольны свержением «Талибана». Убежденные салафиты из числа духовенства Аравийского полуострова десятилетиями поддерживали саудовскую политику финансовой помощи и поддержки исламистов в Афганистане. С помощью разведывательных служб Пакистана ваххабитская помощь поступала моджахедам на протяжении всей войны против советских войск, внутри Афганистана, особенно в южных провинциях была создана целая сеть убежденных сторонников ваххабизма. Сговор между «ваххабитской помощью» и адептами деобанди^XXIV при покровительстве сочувствующей пакистанской интеллигенции и привел к возникновению «Талибана». Члены последнего – убежденные ультраджихадисты, которым в середине 1990-х гг. удалось захватить власть в Кабуле и установить первый настоящий Imara (исламистский эмират) современности. «Исламистский эксперимент» в Афганистане, продукт совместных усилий ваххабизма и деобанди, стал первым «детищем» салафитов из серии «эмиратов», которые должны были возникнуть по всему миру.

Наиболее твердолобое духовенство и идеологи с Аравийского полуострова мечтали об экспансии в Кашмир, Чечню, бывшую Югославию, на Южные Филиппины и в Синьцзян, о возможном «эффекте домино» в бывших советских республиках Средней Азии. Афганистан под властью «Талибана» не был каким-то мелким «эмиратом», возникшим неизвестно откуда. Он был «первой звездочкой» в созвездии провинций грядущего Халифата.

Архитекторов развернувшегося после окончания «холодной войны» глобального джихада беспокоило, что действия США, предпринятые в ответ на опрометчивое нападение «Аль-Каиды», подвергнут риску будущее империи салафитов. После событий 11 сентября их недовольство вылилось в несколько публичных столкновений на Аl Jazeera и в Интернете – между всемирным исламистским «мейнстримом» и сторонниками «Аль-Каиды». Впрочем, рациональных исламистов больше беспокоило не будущее вооруженных формирований в тюрбанах и паколях^XXV, а то, кто и что придет на смену талибам. Если интервенция США закончится заменой муллы Омара и его приспешников на другого исламистского лидера, а законы шариата останутся в неприкосновенности, то все будет прекрасно. Всемирных «братьев-мусульман» и духовенство Саудовской Аравии беспокоило лишь то, что после свержения «Талибана» в Афганистан может прийти демократия.

Военная операция сил США и НАТО длилась несколько недель. «Талибан» был разгромлен и загнан в пещеры; остатки его вооруженных отрядов сосредоточились в районе Тора-Бора у границы с Пакистаном для последнего противостояния. Прежде чем вооруженные силы США нанесли очередные удары и поддержали поход сил Северного альянса на Кабул, определенные круги в Организации Исламская конференция (ОИК) предприняли последнюю попытку поторговаться. Суть сделки заключалась в том, чтобы избежать смены «исламистского режима» в обмен на выдворение «Аль-Каиды» из Афганистана. Переговорщики из ОИК, по указанию их генерального секретариата и при тайной поддержке Саудовской Аравии, Пакистана, Судана, Катара и «братьев-мусульман», предложили создать комитет, который бы выступил посредником между «Талибаном» и Вашингтоном.

Встреча министров иностранных дел ОИК «отвергала преследование любого исламского государства под предлогом борьбы с терроризмом»⁶. «Исламский» буфер между двумя врагами казался им удачным способом удовлетворить враждующие стороны, он позволил бы сохранить идеологию «Талибана» и одновременно избавить страну от Бен Ладена. Попытка спасти шкуру «Талибана» – очередное свидетельство существования «братства против демократии», которое стоит над государственными границами, правительствами и национальными интересами. Ни «Талибан», ни «Аль-Каида» не сомневались, что Аллах не покинет их в борьбе с неверными американцами и со временем подарит победу, как поступил во время их войны с СССР.

«Талибан» ошибся. Инициатива ОИК была отвергнута, в Афганистане распахнулись двери для политических изменений.

Дискуссии после Тора-Бора

В декабре 2001 г., когда остатки «Талибана» с трудом пробивались из Тора-Бора к спасительным анклавам в Пакистане, в Кабуле полным ходом шла смена режима. Спустя три месяца афганские женщины, гражданское общество, меньшинства всех религиозных конфессий, в том числе и исламские, получили свободы. Новая власть в Афганистане на первых этапах перестройки представляла собой смесь из представителей победившего Северного альянса и пуштунских лидеров, отколовшихся от «Талибана». Восхождение к власти Хамида Карзая, впоследствии ставшего президентом страны, оказалось возможным благодаря его политической проницательности и многолетней борьбе с вооруженными формированиями «твердолобых» исламистов. Однако путь к светской республике, пришедшей на смену режиму талибов, оказался непрост. Столь же трудной оказалась и политическая модернизация молодых государственных институтов. Американцы, европейцы и НАТО вложили немало средств в инфраструктуру и безопасность Афганистана, но потребуются еще годы реформ, чтобы окончательно победить доминирующую идеологию «ваххабизма-деобандизма», прочно укорененную в стране «Талибаном». Одна страна Среднего Востока получила возможность встать на путь либерализма и строительства свободного гражданского общества. Но только от США зависит, сумеет ли этот удаленный регион, окруженный могущественным пакистанским «Талибаном» с востока и хомейнистским Ираном с запада выжить и благополучно завершить свой демократический эксперимент.

После операции в районе Тора-Бора администрация США оказалась вовлечена в две кампании, связанные между собой, но имеющие разные цели. Цель основной кампании – преследовать террористов, где бы они ни были и под крылом какого бы режима ни находились. Президент Буш-младший сформулировал эту цель в своем знаменитом обращении «О положении в стране» в феврале 2002 г. В нем он упомянул «Хамас», исламистский джихад и «Хезболлу», которые находились в американском «террористическом» списке. Обращение президента было, скорее, официальным подтверждением принципа, что объявленная «война с терроризмом» выходит за рамки сражения с одной конкретной организацией. Затем президент огласил и другой список, который назвал «осью зла». В него он включил Иран, Ирак и Северную Корею.

Тогда это выступление мне показалось странным, но показательным в плане желания Буша-младшего перейти в наступление. Советники президента создавали новую американскую доктрину борьбы с глобальным терроризмом, и эта доктрина должна была базироваться на идентификации конкретной идеологии, утверждать, что именно эти силы угрожают правам человека, а следовательно, и демократии. Простого перечисления режимов, без идентификации идеологий и их целей, как это сделал президент Буш, было недостаточно. Спустя полгода после 11 сентября обращение президента было лишь первым шагом на долгом пути к интеллектуальной «перестройке» Америки.

В начале 2002 г. списки «плохих парней» были единственным, что можно было считать стратегической основой планов США. Странным в этих списках было то, что в них перечислялось всего несколько групп и стран. На деле же существовали десятки джихадистских организаций, которые вели войну против демократии; и не только три режима поддерживали террор и угнетали собственные народы. Самые очевидные среди «обойденных стороной» – Судан, Сирия и Ливия. Как администрация Буша собиралась приступать к войне с террором, для меня до сих пор остается загадкой. Продуманной глобальной стратегии у нее не было. Меня нередко спрашивали на NBC, Fox News и CNN о том, что я понимаю под «войной с террором». За эти годы я уяснил, чего хотят «Аль-Каида», «Талибан» и прочие «плохие парни», но мне далеко не все было ясно в планах команды Буша и американских чиновников. Короче, общее направление, как полагали многие из моих коллег, борющихся за свободу на Среднем Востоке, было выбрано правильно, но конкретные шаги не всегда были понятны.

В течение полутора лет, которые прошли со времени атак 11 сентября до вторжения в Ирак, активисты борьбы за свободные гражданские общества на Среднем Востоке (в основном те, кто базировался на Западе) все смелее и смелее призывали к активизации действий, но их все больше пугала американская недальновидность. В Америке сложились два лагеря, выступающие за свободу Среднего Востока. Так называемые неоконсерваторы начали разрабатывать тему всемирной борьбы с терроризмом и сосредоточились на «исламистской» угрозе, называя ее преимущественно «радикальным исламом» или «исламистским терроризмом». Давление неоконсерваторов-интеллектуалов оказывало влияние на риторику чиновников из администрации Буша, но преимущественно в части вопросов обороны, то есть на представителей Пентагона, Совета национальной безопасности, Государственного департамента. Это больше касалось вопросов безопасности, а не темы борьбы за свободу. Другой лагерь составили диссиденты из стран Среднего Востока, находившиеся в изгнании, и их сторонники-активисты борьбы за права человека. Они акцентировали внимание на том, что борьба с терроризмом снизит давление на гражданские общества в регионе, и наоборот, сворачивание этой борьбы напрямую скажется на них.

Две эти темы развивались одновременно. Враг был определен как джихадизм, или, в терминах того времени, «исламский фундаментализм», «радикальный ислам» и их производные. В своих статьях и интервью я определял эту угрозу как «идеологию джихада», другие коллеги и комментаторы пользовались иной терминологией. Я строил свой дискурс на литературе об идеологии и движении салафизма и хомейнизма, начиная с 1980-х гг. Потребовалось около пяти лет после 11 сентября, чтобы сообщество специалистов начало систематически употреблять термин «джихадисты».

В Вашингтоне шли споры о том, что делать дальше после свержения «Талибана». После 11 сентября я неоднократно выражал надежду на возникновение нового курса в политике США (а в идеале – в западноевропейской и в целом общей мировой политике), который пробил бы брешь в стенах, окружающих гражданские общества Ближнего и Среднего Востока. В своих неоднократных выступлениях, обращенных к форумам, посвященным Среднему Востоку, к десяткам неправительственных организаций, в средствах массовой информации, на встречах с законодателями я постоянно доказывал: поддерживая демократию в регионе, можно одержать историческую победу в борьбе с терроризмом. Я отстаивал идею, что после 11 сентября в мировой политике возник всеобщий консенсус, на волне которого США должны заняться тремя задачами: 1) привлечь внимание международного сообщества через его институты, включая ООН, к мобилизации усилий для противостояния джихадистам и развития демократии в регионе; 2) развернуть кампанию, направленную против вооруженных террористических формирований джихадистов, а не только против абстрактного «терроризма»; и 3) развернуть программы по установлению контактов и партнерских отношений с диссидентами, неправительственными организациями, женскими, студенческими движениями, с творческой интеллигенцией и всеми, кто выступает против авторитаризма.

Если бы администрация Буша-младшего вкупе с конгрессом в ближайшие недели после нападения «Аль-Каиды» выбрала эту триединую стратегию в качестве основной, вполне вероятно, в регионе уже происходили бы демократические революции или по крайней мере существенные реформы.

Устарела ли ООН?

Как организацию, представляющую правительства, ООН не устраивало давление, которое оказывалось на авторитарные режимы Ближнего и Среднего Востока – просто из-за количества этих самых диктаторских режимов, представленных на ее Генеральной Ассамблее. Начиная с 1970-х гг. блок стран (в основном входящих в ОПЕК, ОИК и Лигу арабских государств) стал контролировать Генеральную Ассамблею как численно, так и при помощи нефтедолларов. Но после распада социалистического лагеря, и в особенности после 11 сентября, даже в ООН появилась возможность для образования новых коалиций⁷.

В 2004 г. я доказывал наиболее скептично настроенным умам в Вашингтоне, что есть возможность успешного проведения конкретных акций против тоталитарных режимов. Резолюции Совета Безопасности ООН по освобождению Ливана от сирийской оккупации и о помощи Дарфуру в его борьбе с Хартумом – примеры того, что могло быть сделано. С середины 1970-х гг., наблюдая за тем, как ведет себя международное сообщество, и в особенности ООН, я понял две вещи: эта международная организация нуждается в кардинальных реформах, чтобы соответствовать обязательствам, сформулированным в ее Уставе, и что страны либеральной демократии должны максимально использовать эту площадку для формирования коалиций. В битве за демократию и свободу на Среднем Востоке следует использовать все средства, доступные свободному миру.

ООН, даже при возросшем влиянии «нефтяных» режимов и их сторонников, захвативших ключевые посты, продолжает оставаться важным институтом, способным помочь освобождению угнетенных народов. К сожалению, Запад в целом и интеллектуалы-неоконсерваторы в частности были дезориентированы ошеломительным влиянием нефтедолларов в Генеральной Ассамблее и обструкционистской позицией, которую занимали в Совете Безопасности Советский Союз и Китай. Постоянные нападки на Израиль, периодическая демонизация США в различных комитетах и агентствах ООН сформировали в консервативных кругах Америки почти необратимую тенденцию: от организации, обслуживающей интересы диктаторов и коррумпированных режимов, ждать нечего.

Это обвинение недалеко от истины, хотя в ООН и оставалось пространство для действий. Постоянными членами Совета Безопасности являются три страны либеральной демократии (США, Великобритания и Франция), одна страна с переходной демократией (Россия) и коммунистический Китай. Критики ООН не обратили внимания, особенно после 11 сентября, на то, что все эти пять стран имели огромные проблемы с терроризмом, вдохновляемым джихадизмом, испытали на себе его воздействие. Это было первым «окном» возможностей. Другим «окном» могло стать следующее: если бы западные демократии установили партнерские отношения с аутсайдерами в странах региона, режимам было бы неловко не предпринять никаких действий, потому что начался бы подъем народных движений. ООН следовало гораздо эффективнее использовать для стимулирования демократических изменений на Ближнем и Среднем Востоке. Было бы разумнее начать борьбу против диктаторов и их джихадистских союзников в стенах ООН, нежели отдавать эту международную организацию под власть диктаторских режимов.

Вашингтон пока не готов

После 11 сентября по всей планете задул ветер перемен. Свободный мир во главе с США мог воспользоваться шансом и установить партнерские отношения с угнетенными народами арабского и мусульманского мира. Но для этого в Вашингтоне должны были быть великие провидцы, которые смогли бы понять природу угрозы джихада, оценить его стратегию, сформировать необходимые коалиции для его изоляции, мобилизовать общественное мнение и выиграть идеологическую войну. Для успеха им понадобилось бы одновременно провести ряд стратегических кампаний, максимально использовать влияние ООН, взаимодействовать с правительствами, напрямую не участвующими в «войне с террором», но которые могли стать партнерами в кампаниях против конкретных террористических сил, работать с умеренными правительствами региона, оказывая им помощь в ликвидации угроз, возникающих на территории их собственных стран.

К сожалению, действовавшая тогда администрация не была к этому готова. Советники Буша медленно продвигались в похожем направлении, но подавляющая часть вашингтонской бюрократии этому сопротивлялась. Ко времени, когда высшее руководство страны приняло решение о вторжении в Ирак, фундаментальная философия этого проекта заключалась не в борьбе с нарушениями прав человека или в необходимости демократических преобразований в регионе, а базировалась исключительно на соображениях национальной безопасности. Лица, принимавшие решения, до второй половины 2004 г. игнорировали изначальную стратегию на достижение свобод. Частичное объяснение произошедшему можно найти в том, что люди, формировавшие политику администрации, не были уверены в умонастроениях населения Среднего Востока. Некоторые из советников были ветеранами «холодной войны» и не слишком глубоко разбирались в ситуации на Среднем Востоке. Другие хорошо знали регион, но не обладали достаточной «верой» в способность арабско-мусульманской культуры воспринять демократические альтернативы.

На одном ужине с участием сенаторов осенью 2001 г. профессор Бернард Льюис, известный ученый, написавший много книг по истории Среднего Востока и уважаемый многими членами администрации Буша, особенно из неоконсервативных кругов, сказал, что не исключает возможности формирования некоей формы демократии в пределах исламской политической культуры. Он высоко оценил светские институты, созданные Кемалем в Турции, но выразил сомнение, что арабский мир и Иран способны на быстрый прогресс в этом направлении⁸.

С точки зрения диссидентов из стран Среднего Востока, неспособность Вашингтона выработать логичную и последовательную стратегию развития демократии можно было простить, пока администрация Буша наносила удары по джихадистам и вела войну против «всех террористов», хотя большинство террористических режимов и организаций не были внесены в американский список. Для отчаявшихся оппозиционных групп и аутсайдеров, придавленных многолетним гнетом, главным было то, что Америка просыпается и выступает против «плохих парней». Иранские, сирийские и саудовские реформаторы надеялись, что США больше узнают о региональных диктаторах. Ливанская оппозиция в изгнании рассчитывала, что Америка со временем исправит ошибки своей внешней политики и строго спросит с Сирии за оккупацию Ливана. Активисты юга Судана и Дарфура предполагали, что и их ситуация может измениться к лучшему. Страсть охватила оппозиционные движения и интеллектуалов всего региона. Задолго до того, как стратеги Буша разработали свои планы, по всем «закоулкам» региона (я говорю о невидимых диссидентских силах, в отличие от так называемой арабской улицы, движение по которой идет параллельно, а не против доминирующих идеологий) возникло ощущение, что сквозь маленькие окошки гигантской тюрьмы стал пробиваться свет. Они надеялись, что свобода уже в пути, несмотря на то что сила, испускавшая этот свет, не очень хорошо понимала, куда она движется.

В нескольких интервью того периода, отвечая на вопросы о следующих шагах в так называемой войне с террором, я твердо заявлял, что любой шаг, предпринятый США, будет полезен, потому что ситуация с правами человека плачевна во всем регионе. Такой взгляд отражал настроения всех неправительственных организаций, которые активировались после 11 сентября. В основе моего призыва к действиям лежала мысль о первоочередном освобождении народов с подключением к этому как можно большего числа союзников. Я уверен, что освобождение людей от деспотии – самый надежный способ победить террористов. Другой альтернативы нет. Ахиллесова пята джихадистов кроется в людях. Освободи население – и силы террора будут побеждены. Даже если Вашингтон не был готов к глобальному походу за освобождение Среднего Востока, не было иных вариантов, кроме как поддержать его усилия в противостоянии джихадистам и ослаблении сил тоталитаризма.

В дискуссиях того времени приводились некоторые не совсем точные аналогии со Второй мировой войной. Америка вступила в войну с фашизмом после того, как сама подверглась нападению. Военные усилия и титанические жертвы привели к освобождению миллионов людей. Не было иного способа выиграть войну, кроме разгрома нацистов и их союзников. Большинство регионов, освобожденных союзниками, развернулось в сторону демократии. Даже государства-противники в итоге трансформировались в демократические общества. Конечно, законность поражения сил терроризма, особенно тех, кто представляет непосредственную угрозу, не обусловлена непременным ростом демократии. Но если в результате конфронтации возникла бы такая возможность, даже самая отдаленная, то целые страны могли бы вырваться из-под влияния «Талибана» или «Баас». Какой демократически настроенный человек возражал бы против этого?

События, последовавшие за победой в Тора-Бора, развернулись не в том направлении, на которое я рассчитывал, просто потому, что США и их союзники не имели соответствующего плана действий в дополнение к огромным усилиям и ресурсам, задействованным в конфликте.

Борьба с террористическими режимами была законной, а оказание помощи народам, страдающим под гнетом террористических режимов, – один из принципов, сформулированных в Уставе ООН и подтвержденных во Всеобщей декларации прав человека. Этими принципами уже дважды за десятилетие руководствовались в Югославии и на Гаити. У США и сил коалиции в Афганистане была блестящая возможность исправить ошибки прошлого, обратиться к международному сообществу и развернуть международную кампанию не только «войны с террором», но и помощи народам, которым угрожает опасность геноцида, угнетения и попрания прав человека. Это могла быть компания «шаг за шагом» и оставалась бы она в рамках международного права. Короче, стратегия должна была предполагать те же самые усилия, те же самые финансовые затраты, ту же самую энергию, но в итоге принесла бы революционные результаты. В случаях с освобождением Ливана и, до некоторой степени, Дарфура, угнетенное население получило свободу без непосредственного военного вмешательства. Ближний и Средний Восток страдал дольше, чем Центральная и Восточная Европа, и больше любого другого региона мира нуждался в помощи. Единственным отличием было то, что силы угнетения здесь были старше, богаче и имели большее влияние на формирование политики самих стран Запада.

В итоге свет свободы в регионе появился, но «окна» оказались раскрытыми недостаточно широко.

«Иракское дело»

Очень много сказано и написано о войне в Ираке, о вторжении США, о предполагаемом наличии у Хусейна оружия массового поражения и о его свержении. Последовавший за этим хаос, движение к созданию демократических институтов, насилие и террористические атаки продолжаются по сей день. Существуют некоторые разногласия относительно значимости смены режима в Ираке, роли расширения демократии в этой стране и за ее пределами. Атаки «Аль-Каиды» вызвали ответные действия США и привели к поражению «Талибана» в Афганистане. «Лицензия», выданная мировым сообществом Америке на проведение военной акции в этой стране, не включала в себя санкцию на установление демократии, расширение прав женщин, национальных и религиозных меньшинств. «Талибан» мог как угодно жестоко обходиться с гражданами Афганистана еще и два, три десятилетия, и никто бы не задал ему ни одного вопроса. Мировой «нефтяной картель», испытывающий существенное влияние ваххабитов, хомейнистов и диктаторов в целом, ни при каких условиях не допустил бы смены режима в центральноазиатской мусульманской стране, даже если там происходит геноцид. Пример Судана перед глазами: в этой стране, члене Лиги арабских государств и Организации Исламская конференция, уничтожено более миллиона человек. И блок ОПЕК-ОИК не допустил никакого международного вмешательства в ее дела. Но Афганистан стал исключением. «Талибан» совершил серьезную ошибку, позволив «Аль-Каиде» нанести удар далеко на Западе, и жестоко его оскорбил. Это требовало расплаты. «Мировой исламский блок» с огромным сожалением признал, что на этот раз за последствия придется заплатить. «Талибан» принесли в жертву. Пришлось согласиться и на смену режима. Но «лицензия» была выдана только на Афганистан и только против «Талибана» и никого больше. Таким образом, было положено начало отношениям quid pro quo^[5] между администрацией Буша и «братством противников демократии».

Некоторые интеллектуалы и стратеги, близкие к команде Буша-Чейни, допускали, что после 11 сентября у Вашингтона оставалось достаточно воли, чтобы сокрушить режим еще одного регионального мерзавца. Это базовое, не слишком корректное с точки зрения общепринятой политической лексики предположение привело к развязыванию войны с Ираком. Для этой кампании было придумано множество оправданий. Ошибочным мнением было то, что силы, блокировавшие любую интервенцию США или международного сообщества в любую из «мусульманских стран», но сделавшие исключение для Афганистана, уже изменили свои взгляды. Как бы ни был плох и кровав режим Саддама, это само по себе не могло гарантировать одобрение ОИК-ОПЕК на отстранение его от власти и установление демократии в Ираке.

К сожалению, силовой истеблишмент США недооценил ситуацию. Им казалось, что после событий 11 сентября американцы еще сохраняют активность и что союзники США не будут против второй наступательной операции в регионе, тем более что Саддам сам напал на Кувейт. Действительно, американцы еще опасались джихадистской угрозы. Если к тому же учесть неоднократные появления на канале Аl Jazeera видеозаписей выступлений Бен Ладена с новыми угрозами и откровениями. Однако администрация Буша и его интеллектуальная элита не сумели разъяснить обществу наличие связи между джихадизмом, баасизмом и угнетением народов региона, не подготовили американцев к тому, что их ожидает. Другой ошибкой стала неспособность «архитекторов» вашингтонской политики сделать идею освобождения основной для своих антитеррористических действий в регионе. Да, режим Саддама Хусейна заслуживал свержения из-за массового попрания прав иракцев, убийства курдов и геноцида шиитов. Другие режимы подвергались бомбардировкам за гораздо меньшее зло. Военные кампании в Боснии и Косово, Восточном Тиморе – очевидные примеры ситуаций, в которых применение силы ради спасения человеческих жизней считалось оправданным.

Я настойчиво выступал за создание прочной, определенной и ясной платформы, основанной на принципах защиты прав человека, для любого вмешательства в регионе. Любое отступление от такой позиции крайне осложнило бы успех интервенции. По мере того как администрация выстраивала свои аргументы за начало войны с Ираком, меня охватывало все большее отчаяние. Передовицы газет, выступления комментаторов в СМИ, особенно из лагеря неоконсерваторов, в защиту действий против Саддама были точны в фактах описаний устраиваемых им кровопролитий, но крайне рискованны с точки зрения легитимности действий против его режима, поскольку базировались только на факторе возможной угрозы, которая может исходить от Хусейна. Моя же позиция строилась на том, что он уже совершил достаточно преступлений, чтобы оправдать кампанию по отстранению его от власти. Не было никакой необходимости разыгрывать «карту» оружия массового уничтожения (ОМУ). Еще в 1991 г. я утверждал, что США и коалиция совершили стратегическую ошибку, не организовав поход на Багдад и свержение Саддама Хусейна за его вторжение в другую страну и этнические чистки курдов⁹. В то время это был подходящий вариант, потому что в коалицию по освобождению Кувейта входили как европейцы, так и арабы. Саддама следовало свергнуть еще тогда и установить в стране демократическое правительство.

Проблема была не в нехватке аргументов за свержение баасистского режима или в способности генерала Шварцкопфа решить этот вопрос военным путем. Нет, противодействие свержению Саддама в 1991 г. исходило от наших союзников в регионе – сирийцев, египтян, а также от Исламской Республики Иран. И тогда, и сейчас от авторитарных правителей региона нельзя ожидать поддержки, если дело касается продвижения демократии. «Лицензия на убийство» режима могла быть выдана лишь в том случае, если правительство представляло непосредственную угрозу другому режиму, но не своему собственному народу. В 2004 г. политические стратеги и советники Буша полагали, что смогут убедить мир в необходимости акции против Саддама на основании того, что он разрабатывает оружие массового поражения.

Я тоже был уверен, что если есть серьезные свидетельства разработки и наличия ОМУ, которое представляет угрозу США или соседям по региону, Саддам обречен. Но если таких свидетельств нет, любое вмешательство, даже под предлогом защиты прав человека, будет осуждено. Зачем подвергать риску сложную миссию из-за замысловатого и недоказанного предположения? Но когда администрация все-таки сделала акцент на существовании такого оружия, я и многие сторонники вмешательства решили, что если интервенция, оправданная наличием ОМУ, может привести к свержению баасистского режима и созданию базы для построения плюралистической демократии, то, разумеется, мы должны ее поддержать.

Вашингтон склонялся к интервенции из соображений национальной безопасности. Лобби, поддерживавшее интервенцию, имело иные интересы, нежели обеспокоенность наличием ОМУ или защита гражданских и гуманитарных прав населения Ирака. Существовала очень активная группа противников Саддама в изгнании, например шиитский бизнесмен Ахмад Чалаби и другие, которые настаивали на быстрой военной операции против баасистского диктатора. Естественно, что шииты, которые бежали из Ирака, спасаясь от жестоких репрессий, активно лоббировали свержение кровавого лидера. Атаки 11 сентября и психологическая готовность американского общества дали им возможность надеяться на непосредственные военные действия США и против их врага. Однако планы оппозиционеров по постсаддамовскому переустройству страны были неясны. Было известно об их связях с иранскими муллами, многие оппозиционнеры из числа иракских шиитов осели в Иране.

Окончательный анализ показал, что администрация Буша полностью настроена начать вторжение в Ирак и свергнуть Саддама. Уделять внимание другим региональным кризисам в области прав человека – ни в Судане, ни в Ливане – она не планировала. Если стоит выбор между свержением диктатора, повинного в геноциде против собственного народа, и отсутствием каких-либо действий, то для каждого, кто занимается вопросами защиты прав человека, очевидно: свержение надо поддерживать. Представители угнетенных сообществ: курды, ассирийцы, другие жители севера страны, шииты на юге, и многие сунниты – противники «Баас», – все выступали за военные действия против Саддама. Поддерживать кампанию по его свержению было легко; оставалось лишь надеяться, что правительство США не ошибается в вопросе наличия ОМУ и готово помочь Ираку сделать шаг на пути к установлению переходной демократии.

Свержение Саддама

Когда Государственный секретарь США Колин Пауэлл выступал в ООН, он представил доказательства наличия у Ирака ОМУ. Собственно, о том, что у Саддама оно есть, было давно известно. В 1980-е гг. он приказал применить химическое оружие в войне с Хомейни, в 1988 г. провел газовые атаки на несколько курдских селений и город Халабжу. Во время войны в Персидском заливе в 1991 г. баасисты обстреливали ракетами Саудовскую Аравию и Израиль. Наличие ракет и химического ОМУ – это явная угроза, из-за которой Хуссейна следовало бы свергнуть уже много лет назад. Пауэлл сформулировал три фактора, оправдывающие действия США, в порядке по значимости: ОМУ, поддержка терроризма («Аль-Каиды») и, наконец, нарушения прав человека.

Я уверен, что США следовало поменять этот порядок: первыми должны были стать нарушения прав человека; вторым – наличие ОМУ, которое применялось в прошлом; и, наконец, причастность режима к терроризму. К сожалению, администрация главным назвала фактор ОМУ, вероятно, потому, что многих лоббистов не приводила в восторг тема демократии в Ираке, и в администрации не очень представляли себе, как к ней подступиться. А ОМУ действительно существовало, все ранее видели его в действии; очень вероятно, что часть его была передана Сирии, так же, как в 1991 г. иракские истребители – Ирану. Режим Асада пытался предотвратить вторжение в Ирак, организовав в 2002 г. в Бейруте саммит Лиги арабских государств. Опасения Сирии были понятны: если бы вторжения не удалось избежать, ее заполонили бы беглые баасисты, которые развязали бы террор против любого нового правительства, назначенного в Ираке¹⁰.

Вопрос о вторжении в Ирак представлял собой сложный лабиринт из фактов и оправданий, но освобождение Ирака от тирана стало реальностью. Морская пехота и сухопутные войска США высадились в пустыне, десантники и спецназ – на севере страны. Курды, другие этнические меньшинства, арабы шиитского и суннитского происхождения были освобождены от террора, пыток и угнетения¹¹. Падение баасистского режима Саддама Хусейна было неотвратимым.

«Окно» для ветра свободы в Ираке открылось. Завершились годы массовых убийств и репрессий. Курды и другие меньшинства на севере избавились от тирании панарабизма. Свержение режима позволило подняться с колен двенадцати миллионам шиитов от Багдада до Басры. В столице и в суннитских провинциях противники Саддама, в том числе и бывшие члены его партии «Баас», обрели свободу. Телевизионные кадры улыбающихся детей, бегущих перед марширующими морскими пехотинцами, говорили сами за себя. Будущее Ирака, его юное поколение, дети, которым нечего было скрывать, радовались от всей души. Это напоминало народные демонстрации в освобожденных столицах Европы во время Второй мировой войны.

Радость в Ираке длилась считанные часы, до тех пор, пока «взрослые дяди» из разных политических партий не взяли дело в свои руки и в стране не начались политические «разборки». Но итог был понятен: баасисты свергнуты, Саддама не стало, «окно» над страной распахнулось для нового будущего. Одержит ли свобода здесь окончательную победу, или американцам так и не удастся установить подлинную демократию в Ираке?

Сирия уходит из Ливана

После вторжения в Афганистан и Ирак США свернули активные военные действия на Ближнем и Среднем Востоке. В регионе началась битва за демократию. Если бы Афганистан и Ирак были подобием нацистской Германии и милитаристской Японии после Второй мировой войны, можно было бы ожидать пусть и медленного, но успешного продвижения в сторону стабилизации и демократизации. Политические стратеги из администрации Буша продолжали ссылаться на опыт бывших противников США по Второй мировой войне. Однако сравнение это было не идеальным – те потерпели полное, а не частичное поражение. В 1945 г. за границами бывшего рейха не оставалось нацистских режимов, равно как и не существовало других азиатских тоталитарных режимов, поддерживавших милитаристскую Японии.

После же падения «Талибана» и баасистов в Ираке в регионе осталось значительное число режимов и террористических организаций, продолжающих свою борьбу. Одной из таких сил был баасистский режим Башара Асада в Сирии. Алавитская элита взяла под контроль правительство, партию и армию после того, как в 1970 г. после военного переворота к власти пришел Хафез Асад, отец Башара. После вторжения в Ливан в июне 1976 г. и до прекращения оккупации в 1990-е гг. сирийский режим можно рассматривать как часть «оси», включающей в себя иранских исламистов, ливанскую «Хезболлу» и «Хамас» в секторе Газа. Группировка Асада развернула тотальный террор в Сирии, оккупировала Ливан. В течение десятилетия, предшествовавшего событиям 11 сентября, ливанские активисты в изгнании и внутри страны без устали пытались привлечь внимание мирового сообщества к преступлениям сирийского режима на оккупированных им территориях, но все было тщетно.

Ни одно западное правительство не пожелало и пальцем пошевелить, хотя законодатели США и Франции время от времени принимали декларации, резолюции, устраивали слушания и брифинги. Конгресс США постоянно требовал вывода сирийских войск из Ливана, но администрации ни Буша-старшего, ни Клинтона, ни Буша-младшего в первый год его правления не предпринимали никаких действий. Государственный департамент, другие структуры, имеющие влияние на принятие внешнеполитических решений, например ЦРУ, постоянно блокировали любые попытки вынудить Асада уйти из Ливана. «Нефтяное лобби» было заинтересовано в сохранении сирийского контроля над этой маленькой страной. А оппозиция сирийской экспансии в Ливане сводилась преимущественно к христианам, к тому же она была раздробленной. Звезды не благоприятствовали освобождению этой страны.

Однако с 2000 г. отдельные группы внутри ливанской эмиграции начали акцентировать внимание мирового сообщества на международном значении ливанского кризиса. После атак 11 сентября неправительственные организации развернули кампанию по вербовке «союзников», которые были готовы оказать давление на Сирию. Вторжение в Ирак и кровавая реакция Сирии на крушение режима Хусейна создали ситуацию, при которой стало возможным существенное давление за освобождение Ливана. Однако в отличие от ситуации в Афганистане и Ираке вооруженного вмешательства не потребовалось. США и их союзникам не пришлось потратить ни доллара для того, чтобы увидеть подъем демократии в «стране кедров». Гражданское общество Ливана было более чем готово к действиям, несмотря на разногласия в кругу ливанских политиков. Словно по мановению волшебной палочки к концу апреля 2005 г. танки, артиллерия и грузовики с солдатами двинулись с ливанской территории на свои базы в Сирии. После почти трех десятилетий жестокой оккупации ливанское население освободилось от военной баасистской диктатуры.

История прекращения сирийской оккупации заслуживает отдельной книги. Вывод сирийских войск оказался слишком скоротечным и пока не осмыслен должным образом многими ливанцами. Только те, кто следил за лоббистскими усилиями на Западе и кто координировал давление изнутри с помощью демонстраций в феврале 2005 г., представляли себе общую картину происходящего, но с трудом могли поверить в ее реальность. Эта история еще не окончена, поскольку остатки сирийского влияния, иранское проникновение и присутствие «Хезболлы» все еще не дают покоя Ливану.

Короче, именно события 11 сентября привели к свержению «Талибана» и открыли дорогу американской интервенции в Ирак. Сирийско-иранская реакция на падение режима Саддама привела к «кедровой» революции. Когда американские войска вошли в Багдад и Месопотамия оказалась свободной от иракской партии «Баас», правящую верхушку другой «Баас», сирийской, охватила паника. Клан Асада опасался двух моментов: что США и коалиционные силы найдут какой-нибудь повод перейти границу и сместить диктатора Дамаска и что сирийские реформаторские, оппозиционные группы вдохновятся событиями в Ираке и восстанут против режима.

Асад ошибался относительно возможности броска американцев из Ирака в Сирию. Вашингтон не имел таких планов. Но во втором случае сирийский диктатор был близок к реальности. Сирийские диссиденты и оппозиция, даже в рамках режима, пришли в движение, почувствовав ветер перемен. Вице-президент Сирии Абдель Халим Хаддам выступил с критикой режима и вскоре, после событий в Ливане, покинул страну. «Там все предвещало зловещее развитие ситуации», – сказал мне один бывший высокопоставленный член партии «Баас», который тоже эмигрировал из Сирии.

Нухад Гадри, издатель и редактор панарабского еженедельника Аl Muharer al Arabi, выходящего в Бейруте и Лондоне, был товарищем основателей сирийской «Баас» и хорошо знал Хафеза-отца. «Клика Башара дрожит от страха перед революцией в Сирии. Надо помнить, что большинство в этой стране – сунниты, а правит ей железной рукой алавитское меньшинство, не превышающее девяти процентов населения. Правит с помощью служб разведки и безопасности, – объяснял Гадри. – Когда они наблюдали крушение самой могущественной баасистской партии региона, то, потрясенные до ужаса американской военной мощью, инстинктивно воображали себе аналогичный сценарий в Сирии. Но катастрофа элите Асада не грозит, если сирийская оппозиция не получит поддержки со стороны внешних сил, в том числе от будущего иракского правительства и Запада».

Гадри, знаток дамасского режима, говорил мне, что «приспешники Асада собирались нанести упреждающий удар по миссии США в Ираке – до того, как Ирак трансформируется в страну с действующей демократией. Сирийский режим создан умами левантийских заговорщиков. Они развернули войну против США в Ираке еще до того, как Вашингтон нацелился на эту страну. Они накопили несметные богатства как в Сирии, так и в оккупированном Ливане. Эти сокровища надо защищать, и они готовы на все, чтобы сохранить контроль над властью и своими привилегиями». Действительно, в конце апреля – начале мая 2003 г. сирийские баасисты развернули войну против освобожденного Ирака и сил коалиции, открыв свои границы перед толпами джихадистов и иракских баасистов для проведения террористических операций. С подключением к боевым действиям ячеек «Аль-Каиды» Ирак захлестнули мятежи.

Вашингтон знал о причастности к этому Сирии, несколько раз предупреждал местный режим. В начале 2004 г. Асад развернул необъявленную войну против США в Ираке. Группы представителей ливанской эмиграции встретились с официальными представителями администрации Буша, лидерами конгресса от обеих партий. Аналогичные встречи состоялись и с французскими официальными лицами. Ливанцы хотели, чтобы США и Франция выступили против сирийской оккупации в Совете Безопасности ООН.

В сентябре 2004 г. была принята Резолюция ООН № 1559. Она призывала Сирию уйти из Ливана, а все нерегулярные формирования, включая «Хезболлу», разоружиться. Это был неожиданный успех администрации Буша при не менее неожиданной поддержке президента Франции Ширака, который ранее выступил с критикой американского вторжения в Ирак. Режим Башара Асада пошатнулся и отреагировал на случившееся слишком резко, устроив в Ливане серию террористических нападений в попытке предотвратить активизацию ливанской оппозиции, ощутившей международную поддержку. После неудачного покушения на бывшего министра ливанского правительства друза Марвана Хамада взрывом мощной бомбы были убиты бывший премьер-министр Ливана суннит Рафик Харири, член парламента, его помощники и телохранители.

В феврале-марте 2004 г. на улицы вышли десятки тысяч ливанцев. Кульминацией волнений стала «кедровая» революция (термин придумали в администрации Буша, а ливанская эмиграция его поддержала). Это стало самым мощным ненасильственным продемократическим выступлением на Среднем Востоке в современной истории. Полтора миллиона человек собрались в центре Бейрута. Уникальный случай: ни солдатских ботинок на улицах, ни зон, закрытых для полетов, ни бомбардировок с воздуха, ни миллионов потраченных долларов. Это была первая мирная революция в регионе в постсоветский период.

Гебран Туэни, издатель и редактор еженедельной газеты Аl Nahar и один из лидеров «кедровой» революции, писал: «Мы словно увидели свет через узкую щель, и тут внезапно широко распахнулось окно. Нас просто залило светом. Это превзошло все наши надежды». Слова Туэни оказались почти пророческими. В июне он и большинство антисирийских политиков были избраны в первый после ухода Сирии ливанский парламент. Но, вероятно, света оказалось слишком много, Сирия и «Хезболла» поспешили раздавить новоизбранную законодательную ассамблею.

В декабре 2005 г., после серии покушений на журналистов и активистов, Гебран Туэни погиб от взрыва заминированной машины, когда ехал из дома в свой офис в Бейруте.

Ливан стал третьим открывшимся «пространством свободы» после Афганистана и Ирака. Как и в первых двух случаях, ответом противников стал террор. Свобода Ливана оказалась неполной, оккупанты покинули страну не окончательно. Но свобода показала людям свое лицо. Она нашла способ подняться из бездны.

Дарфурская кампания

Из всех конфликтов на Среднем Востоке и в Северной Африке, а возможно, и во всем арабском и мусульманском мире, именно драма Судана по своим кошмарам и кровопролитию обрела поистине библейский масштаб. Если бы мне довелось решать, где США и международному сообществу следует начать кампанию по спасению людей от деспотии, я, несомненно, назвал бы Судан. Раздираемая внутренними войнами с середины 1950-х гг., эта наполовину африканская, наполовину арабская страна за всю свою недолгую историю не знала более или менее длительных периодов мира и процветания.

Двадцатилетние циклы деспотии Севера против анимистов и христиан Юга длились с 1956 по 1972 и с 1983 по 2005 г. Количество убитых африканцев на юге неизмеримо, оно превышает число жертв всех джихадистских сил, включая погибших в Алжире, Ливане и Афганистане вместе взятых. За три десятилетия было убито более полутора миллионов человек. Только геноцид в Биафре в 1960-е гг., возможно, сопоставим по масштабу с суданским кошмаром.

Не менее шокирующим, чем количество жертв и попрание элементарных прав человека, в том числе рабство «в исполнении» вооруженных формирований джихадистов, поддерживаемых Хартумом, было глухое и необъяснимое молчание западных либеральных демократий. Как говорил Джимми Мулла, представитель южных суданцев, самым болезненным была не политика США и европейских государств, а полное отсутствие этой политики как таковой. Мулла отмечал, что одной из главных забот Джона Гаранга, лидера Народной армии освобождения Судана, было противостояние действующему на Западе «нефтяному» лобби, блокировавшему помощь и поддержку африканскому восстанию на юге Судана.

Но страдал не только юг страны; довольно скоро к легионам угнетенных в Судане присоединились западные провинции Дарфура, населенные племенами чернокожих мусульман. В 2004 г. председатель Коалиции за свободу и демократию «Даманга» (дарфурское сообщество в США) Мохаммед Яхия заявлял, что его народ «недоумевал, почему американцы и европейцы выжидали так долго, прежде чем назвать происходящее в Судане геноцидом». Яхия подчеркивал, что ожидал от американцев «непосредственной реакции на страдания черных суданцев, как христиан и анимистов на юге, так и мусульман Дарфура».

Начиная с 2004 г. Запад принялся осуждать убийства в Дарфуре, определив их как «геноцид». Первым творившиеся здесь злодеяния признал папа Иоанн Павел II, за ним – многие западные законодатели, администрация США и наконец, Генеральный секретарь ООН Кофи Аннан. В течение нескольких месяцев геноцид в Дарфуре превратился в cause c?l?bre^[6]. К кампании «Спасти Дарфур» присоединился даже Голливуд. Почему же эта полностью игнорировавшаяся мировым сообществом борьба в арабском исламском мире внезапно оказалась в центре внимания?

Когда в Кабуле рухнул режим талибов, их идеологический «брат» в Судане задумался, продолжать ли ему войну с африканцами на юге страны. Прагматизм заставил режим Башира вступить в переговоры с южными повстанцами. Это привело к заключению мирного соглашения. Хартумская элита опасалась международного вмешательства. Но западные территории Судана не попали под действие соглашения. Проправительственное ополчение «Джанджавид», вооруженное и поддержанное джихадистским истеблишментом Судана, продолжало бесчинствовать в самых беднейших провинциях Дарфура. Принципы переговоров с освободительным движением Дарфура режим Башира принял в 2004 г.

Падение «Талибана» и Саддама эхом отозвалось в глубине Африканского континента. Еще один угнетаемый район планеты попал на экраны «международного радара». Тем не менее никто не уверен, восторжествует ли здесь реальная свобода. Суданский режим отступил на несколько шагов, международное давление на Хартум ослабло. Будущее этого региона пока неясно.

Самолеты, захваченные террористами Бен Ладена, в одночасье разрушили два здания, врезались в Пентагон и погубили невинных людей. В ответ международные силы во главе с Соединенными Штатами нанесли ответный удар по «Аль-Каиде», свергнув два бессмысленно жестоких режима в Афганистане и Ираке, освободили миллионы людей, посеяли семена демократии и открыли этим странам дорогу к свободе. Волновым эффектом этого удара стал вывод сирийских оккупационных сил из Ливана, приостановка суданским режимом геноцида чернокожего населения на юге страны и в Дарфуре. Схватка, развернувшаяся между сторонниками возрождения Халифата и поборниками демократических свобод, не имеет аналогов в современной истории региона. Смогут ли США и другие демократические силы разработать всеобъемлющую стратегию его движения к свободе и демократии? Сумеют ли местные демократические силы дать отпор джихадистам? И примет ли «братство против демократии» все это как fait accompli^[7], или развернет свое контрнаступление?

Глава 4
Саботаж демократизации

К 2004 г. администрация Буша почувствовала, что наступившие продвижение свободы должно стать одним из направлений внешней политики США на Ближнем и Среднем Востоке. Менее чем за год (и впервые за много десятилетий) была развернута очень активная деятельность в поддержку борьбы за демократию в регионе. Такой установки во внешней политике США не было с начала 1980-х гг., когда Америка открыто поддерживала советских и восточноевропейских диссидентов. «Повестка дня» администрации Буша оказалась чрезвычайно смелой, ведь затрагивала интересы могущественных режимов. Призыв к распространению демократии в арабском и мусульманском мире на деле был равносилен призыву к революции. Правящие элиты региона расценили этот шаг как открытый вызов, направленный против их интересов. В этом и крылась основная разница между идеологической войной, которую США вел с СССР, и противостоянием с джихадистами. В «холодной войне» администрации, сменявшие одна другую, четко представляли себе своего врага. Сейчас же в войне с терроризмом «архитекторы» вашингтонской внешней политики мало знали о джихадистах. Давайте рассмотрим, как правительство США вело свою идеологическую войну за демократию в регионе и как на это реагировали противостоящие ей силы.

«Доктрина Буша» и распространение демократии

В первые месяцы после атак 11 сентября я надеялся на быстрый стратегический ответ со стороны правительства США – на кампанию за демократию и права человека. Я прослеживаю четкую связь между подъемом джихадизма и борьбой за демократию. Это видели в предыдущее десятилетие и многие мои коллеги, выступавшие против угнетения и репрессий. Я верил в то, что быстрый поворот в политике США от игнорирования положения угнетенных народов и населения в регионе к полномасштабной кампании по их поддержке необходим. Но то, что мне виделось ясно и отчетливо, пока не видели политики в Вашингтоне и Европе.

Любопытно, но «идея» неограниченной поддержки борьбы гражданских обществ на Среднем Востоке занимала умы двух совершенно противоположных лагерей в арабском мире и мусульманских странах. С одной стороны, диссидентов, надеявшихся, что Америка, наконец, прозрела и теперь активно возьмется за реализацию единственно возможной стратегии, способной противостоять террористическим идеологиям, а с другой – авторитарные режимы и подконтрольные им международные организации, опасающиеся, что Соединенные Штаты действительно могут всерьез взяться за воплощение этой стратегии на практике. На Ближнем и Среднем Востоке угнетенные и угнетатели мгновенно поняли, что может произойти, если американский «колосс» проснется и начнет раскачивать чаши весов. Единственной стороной, которая не подозревала о существовании сложившегося за десятилетия хрупкого равновесия и о своей роли, как ни странно, были лица, принимавшие решения в исполнительной и законодательной власти США – как республиканцы, так и демократы.

Я уже объяснял ранее, что в результате систематической идеологической обработки, щедро финансируемой нефтедолларами, западные государства лишились способности осознавать реальную ситуацию, складывающуюся в жестко контролируемых обществах Среднего Востока. Когда «Аль-Каида» нанесла свой удар, Запад психологически не был готов среагировать иначе, чем просто нанести ответный удар. Им стали действия коалиции в Афганистане. Но достаточно скоро Вашингтон и его союзники на практике поняли необходимость изменений внутри самого афганского общества – для того чтобы наземные действия обрели смысл. Это было своего рода эмпирическим открытием: чтобы оправдать способы, избранные для установления здесь демократии, процесс необходимо довести до конца.

Действительно, после изгнания «Талибана» в Афганистане возникли вопросы: что делать дальше, какое правительство создавать? Поиск ответа на них между 2001 и 2003 гг. вылился в первое в постсоветскую эру сражение за демократию на Среднем Востоке. К ужасу джихадистов, после изгнания «Талибана» Вашингтон решил утвердить в регионе плюралистическую демократию. На самом деле у администрации Буша было мало возможностей для маневра: если в Афганистане не установить демократическую систему с выборами, к власти неизбежно вернулся бы «Талибан».

Первое «окно» в свободную политическую культуру на Среднем Востоке было распахнуто силой, по необходимости. Кое-кто в Соединенных Штатах начал поддерживать идею о том, что подобную политическую систему следовало бы распространить по всему региону. Многие из тех, кто ратовал за свободу и активно поддерживал диссидентские движение в эпоху Рейгана, пытались приложить старые методы к Среднему Востоку, хотя политическая и культурная идентичность народов, населяющих Центральную, Восточную Европу, Ближний и Средний Восток, резко отличается. В мусульманских регионах никогда не существовало демократических моделей, к которым можно было вернуться. После падения Султаната либеральная демократия нигде (за очень малым исключением) не смогла укорениться. Более того, джихадисты и авторитарные режимы никуда не делись ни после падения «Талибана», ни после свержения баасистов в Ираке. Поскольку чиновники из нынешних администраций США никогда не были движущей силой в идеологической войне, они не смогли быстро «перетащить» афганское и иракское общества в систему демократического плюрализма.

Несмотря на системные трудности, администрация Буша все же решила двинуться в беспрецедентном направлении – от традиционных идеологий региона в сторону утверждения в нем демократических институтов: политических и социальных свобод, плюрализма и выборов. В то время я считал, что курс, в принципе, выбран правильный, но осуществление задуманного столкнется с огромными трудностями, окажется долгим и малоприятным делом. Перед администрацией Буша возникали три проблемы: разработка концепции, самой «архитектуры» и практического претворения в жизнь кампании по продвижению демократии на обширной части земного шара.

Генеральная концепция, звучавшая в президентских речах и заявлениях высших должностных лиц администрации, выглядела чересчур упрощенной. Они полагали, что как только некий режим «плохих парней» усилиями США будет ликвидирован, свободолюбивый народ поднимется с колен и с готовностью ринется навстречу демократизации. Идея, которую защищали президент и многие из его советников, заключалась в том, что люди по природе своей склонны к свободе, и как только им представится возможность ее обретения, они с готовностью ею воспользуются.

По существу, идея верна. Люди по природе своей действительно склонны к свободе. Но свобода идет рука об руку с безопасностью. Допустим, у вас есть свобода летать, как вы сможете ею воспользоваться, если у вас нет крыльев, которые поднимут вас в воздух? Те из нас, кто жил в этом регионе и глубоко изучил его политическую культуру, слишком хорошо знают, что между способностью народа восстать и его решимостью поднять восстание пролегает глубокая долина страха, исторического опыта прошлых поражений, подозрительности. Но даже несмотря на эти препятствия, человеческая натура в конце концов возьмет свое, революционные взрывы неизбежны.

«Архитекторы» же политики США, которым президентская администрация поручила изучить возможности, не сумели понять, а затем и объяснить ей, конгрессу и обществу, чего будет стоить переход из пункта А (настоящего состояния Среднего Востока) в пункт Б (состояние свободы на Среднем Востоке). Американское военное вторжение в Афганистан не привело автоматически к полноценным многопартийным выборам и торжеству либеральной демократии, как было после Второй мировой войны, когда союзники вступали в Италию и Германию, не говоря уж о Франции и остальных странах оккупированной нацистами Европы. Там массы с энтузиазмом встречали американские войска; восстановление нормально функционирующей демократии происходило за считанные месяцы. Даже в оккупированных странах-противницах демократическая культура восстановилась за несколько лет. В целом подобную же ситуацию мы наблюдали в Восточной Европе после развала советского блока. В течение десяти лет, несмотря на трудности и недостатки, от Варшавы до Праги установилась нормальная демократия. Все это объясняется политической культурой и психологической готовностью европейцев встать на путь быстрой демократизации.

В освобожденных обществах арабского мира реализации аналогичных сценариев ожидать не приходится. Давление многих веков Халифата и десятилетий жестоких диктатур слишком тяжело, чтобы его можно было быстро сбросить с помощью одной вооруженной интервенции. Для этого требуются глубокие перемены в сознании общества. Западные войска могут справиться с материальными основами власти диктаторов, но общества Среднего Востока нуждаются в интеллектуальном, социальном и идеологическом изменениях. По сути, идея Вашингтона была верной, не было только ее четкого осмысления. Сторонники «продвижения демократии» не справились с брошенным ими же вызовом.

Одной из главных причин поражения «архитекторов» Буша в идеологической войне стала их слабая осведомленность о политике исламистов, недостаточная осведомленность в арабских делах, неспособность разобраться в лабиринте силовых структур Среднего Востока. Большинство ученых и комментаторов, занимающихся темой войны с террором, – смелые, мужественные люди, но мало кто из них тогда в полной мере воспринимал глубину исламистской угрозы или разбирался в реалиях жизни мусульман, ведущих борьбу за свои права.

Даже те немногие, кто был хорошо осведомлен об истории Среднего Востока и разбирался в исламе, имели слабое социологическое представление о потенциальных силах, готовых выступить за свободу в странах региона. Большинство исследовательских центров, образованных после событий 11 сентября и нацеленных на продвижение идей демократии в странах Ближнего и Среднего Востока, фокусировалось на теологии ислама или абстрактных представлениях о свободе как таковой. И лишь единицы действительно работали с теми, кто мог бы возглавить движение по их обретению. Идею установления демократии на Среднем Востоке вашингтонские круги поддерживали примерно до 2005 г. Они не скупились на расходы, однако мало что делали для налаживания контактов с демократически настроенными силами в странах региона и поддержки их народов. Ни одного реформатора-мусульманина не пригласили в Белый дом, в то время как поддерживаемое ваххабитскими движениями исламистско-американское лобби, например представители Совета по американо-исламским отношениям (CAIR), регулярно удостаивались аудиенций в самых известных вашингтонских кругах. Сирийские реформаторы, иранские диссиденты, активисты Дарфура не входили в «шорт-лист» выдвиженцев американского правительства, как это было прежде в отношении диссидентов советской эпохи.

Проще говоря, в первые два года, прошедшие после событий 11 сентября, гражданские «генералы» вели в средствах массовой информации и в правительстве кампанию за демократию без «солдат» – реальных людей, которым и предстояло отстаивать интересы этой демократии на Среднем Востоке.

Затем было принято решение о вторжении в Ирак. Как я указывал ранее, реальная возможность свергнуть режим Саддама была упущена еще за десять лет до этого, когда тот вторгся в Кувейт. На этот раз войска коалиции в ходе примерно месячной компании нанесли полное поражение иракской армии и вошли в Багдад. Ирак стал второй за два года страной на Среднем Востоке, оккупированной американцами. Но в отличие от афганского вторжение в Ирак не получило широкой международной поддержки. Большинство членов Лиги арабских государств (за исключением Кувейта), «ядро» Организации Исламская конференция, ряд традиционных европейских союзников США, включая Францию и Германию, выступили против военной операции в Ираке. Затем Сирия и Иран с помощью самых разномастных «союзников» – баасистов, салафитов, «Аль-Каиды» – поспособствовали развязыванию террористической кампании на территории этой страны. Более того, «братство противников демократии» мобилизовало арабское, мусульманское и международное общественное мнение против «оккупации Ирака». Многие экстремистские организации левого толка на Западе и в самой Америке объединились в общем антиамериканском порыве.

К началу 2004 г., года президентских выборов в США, «антивоенное» движение заявляло о себе все громче и тверже. С помощью нефтедолларов и крайне эффективной кампании против действий США, развернутой телеканалом Аl Jazeera, законность усилий по свержению Саддама оказалась под вопросом. Высшее политическое руководство в администрации и их сторонники в конгрессе стали активнее разворачивать программы поддержки и развития демократии на Ближнем и Среднем Востоке. Они затрагивали международную политику, общественную дипломатию, вопросы помощи, культурные консультации, социально-ориентированные аспекты. Белый дом сосредоточился на идеях «Доктрины Буша», и американские ведомства приступили к исполнению наказов своего президента. Идея обрела законченную форму и стала причиной серьезной головной боли режимов по всему региону. «Сначала Америка хотела бороться с тем, что называется терроризм, – говорил шейх Юсуф аль-Кардави, выступая на Аl Jazeera. – Теперь она объявляет войну за демократию»¹. Администрация Буша потратила десятки миллионов долларов на решительную кампанию по завоеванию умов и сердец арабов и мусульман. В течение года в системах национальной безопасности и обороны были организованы службы «стратегической коммуникации»; в Государственном департаменте образован «отдел социально-ориентированных программ». Правительство США готовилось стать моральной и материально-технической силой, способствующей демократическим изменениям в регионе.

Решение начать третью после Афганистана и Ирака войну, но на этот раз войну идеологическую, опиралось на два постулата. Во-первых, необходимо было противодействовать мощным усилиям, прилагаемым нефтяными режимами и их пропагандистскими организациями, направленным против военных кампаний США. Во-вторых, неоконсерваторы и классические либералы были глубоко уверены в том, что население региона поддерживает проведение преобразований. Бернард Льюис спустя несколько лет подвел итог этому интеллектуальному натиску, связав изменения на Среднем Востоке с безопасностью Запада². Интеллектуалы-неоконсерваторы, такие как Уильям Кристол, Джон Р. Болтон, бывший спикер палаты представителей Ньют Гингрич и другие, объединились с либералами: сенатором Джо Либерманом, политиком Донной Бразил, журналистом афроамериканцем Кларенсом Пейджем, чтобы осудить нарушения прав человека на Ближнем и Среднем Востоке и поддержать идею оказания помощи его аутсайдерам. В Европе авторитетные общественные фигуры, такие как премьер-министр Испании Хосе Мария Аснар и президент Чехии Вацлав Гавел, также поддержали новую политику Запада в отношении прав человека на Среднем Востоке.

Преференции влиятельных кругов Вашингтона и многих европейцев, имевших опыт борьбы с тоталитарными идеологиями, должны были помочь проломить стену диктатуры на юге и востоке Среднего Востока. К радости тысяч политических активистов и борцов за права человека в регионе (в отличие от их коллег на Западе), Буш-младший свернул с пути своего отца, казалось, начал рвать связи с нефтяными картелями. Или, по крайней мере, преодолевать политические ограничения, налагаемые джихадистским «нефтяным империализмом», когда объявил свой «крестовый поход» за демократию в наиболее враждебном по отношению к демократии регионе мира.

Наблюдая за происходящим разворотом (по крайней мере, в официальном дискурсе) американской внешней политики в сторону поддержки освободительной борьбы против угнетения на Ближнем и Среднем Востоке, я размышлял над двумя насущными реалиями. С одной стороны, действительно появилась историческая возможность: впервые после падения Османской империи возник шанс вызволить народы из ямы, в которую их загнали авторитарные режимы. Уязвленная Америка осознала опасность и благодаря редкому стечению обстоятельств ресурсы и нравственный авторитет самой могущественной демократии оказались направлены на помощь миллионам страдающих душ – от африканских саванн до Ливанских гор. По крайней мере, мы так думали, слушая весомые слова, сочиненные спичрайтерами Буша и читая статьи его сторонников в прессе. Я, как и многие из тех, кто принимал участие в осуществлении тяжелейшей задачи освобождения народов Среднего Востока, почувствовал надежду и воодушевление.

С другой стороны, среди активистов борьбы за права человека, ученых и политиков, которых сплотила бодрящая энергия открывшихся возможностей, появилась озабоченность долгосрочным эффектом от новой политики. Мы предвкушали свободу, которую может обрести регион, но очень опасались, что «окно» может оказаться сишком узким и благоприятная ситуация продлится недолго. Это было главным различием в отношении к происходящему между теми, кто знал, какие силы задействуют в складывающемся противостоянии арабский и мусульманский мир, а также каковы силы, представляющие их интересы на Западе, и теми энтузиастами в Америке и Европе, кто считал, что эта брешь в стене останется навечно. В этом аспекте я расходился с мнением неоконсерваторов и классических либералов, которые поддерживали провозглашенную Джорджем Бушем доктрину. Очень немногие их тех, кто занимался проблемой освобождения Среднего Востока, представляли себе, насколько глубоко укоренена связь между нефтяными державами и силами истеблишмента в Америке и Европе, препятствующими развитию демократии в регионе.

К сожалению, в последующие годы мои опасения стали брать верх над надеждами. Намерения США – от президента до ключевых политических фигур в конгрессе, – были ясны. Эти люди желали увидеть продвижение демократии. Надежды аутсайдеров региона росли. Однако движение к демократической революции затрудняли два серьезных обстоятельства. Одно из них – провал западных программ выстраивания стратегических взаимоотношений с региональными демократическими силами, другое – обструкционистские действия авторитарных сил. Тем не менее диссиденты и сторонники изменений активно включились в новую стадию борьбы. Увидев забрезживший свет свободы, они преисполнились решимости добиваться ее, невзирая на степень решимости Запада и сопротивление джихадистов.

Расцвет и упадок программ поддержки свободы

США и их союзникам необходимо было подать населению региона сигнал о том, что новая коалиция поддерживает демократические инициативы. В течение первых двух лет «войны с террором» многие активисты и неправительственные организации интенсивно продвигали идеи новой американской политики, направленной на расширение свобод и демократии в регионе. Среди них – «Коалиция в защиту прав человека в мусульманском мире», возглавляемая Кейтом Родериком, «Комитет христиан Среднего Востока» (MECHRIC), представляющий меньшинства Среднего Востока, «Центр свободы вероисповедания» организации Freedom House, базирующиеся в США и Европе христианские, иудейские, индуистские и мусульманские гуманитарные группы, а также «Американская группа противников рабства», возглавляемая Чарльзом Джейкобсом и ныне покойным афроамериканским активистом Сэмюэлом Коттоном, и другие. Количество слушаний в конгрессе, брифингов по вопросам соблюдения прав человека и терроризма в регионе значительно возросло. Пока Вашингтон сражался с «Талибаном» и пытался стабилизировать Ирак, звезды складывались в пользу интернационализации борьбы за права человека в этом регионе мира.

В какой-то момент можно было ожидать проявления связи между заинтересованностью США в распространении демократии как оружия борьбы с радикалами и стремлением США к военным победам над своими противниками. По крайней мере, враги США на Ближнем Востоке заявляли, что именно такая связь существует. Однако стратегические интересы США, продекларированные администрацией, совпадали с демократическими потребностями этих обществ, хотя американская интервенция сама по себе не способствовала их реализации. Многие пропагандистские кампании, развязанные против действий США в регионе, обвиняли Вашингтон в «экспорте свободы» – проведении так называемой политики «Свобода, вперед», рассматривая ее в качестве инструмента военной победы. Вполне возможно, что такие политики, как вице-президент Дик Чейни, и стратеги из Пентагона, как Пол Вулфовиц, Дуглас Фейт и Ричард Перл, исходили именно из этого. Но борьба за свободу занимала одно из первых мест в повестке дня освободительных движений региона за много лет до того, как Джордж Буш стал президентом США в 2000 г., и за десятилетия до нападения «Аль-Каиды» на Америку. Во время Второй мировой и «холодной войны» многие страны воспользовались борьбой США с фашизмом и тоталитаризмом для собственного освобождения. Американские кампании против террористических сил и режимов и американское стремление к демократии стало важнейшей новостью для угнетенных. К счастью для пострадавших народов, США развернули полномасштабную операцию как в государственном, так и в частном секторе, нацеленную на поддержку этих народов дипломатическим путем, через демократические программы и свободное вещание, а также оказывая давление на их угнетателей.

Как уже говорилось, на фоне яростной реакции режимов Среднего Востока, а также джихадистской пропагандистской кампании, которую вызвало свержение Саддама, администрация США изменила свою риторику. 6 ноября 2003 г. президент Буш выступил с речью на тему «глобальной демократической революции» на юбилейной церемонии, посвященной двадцатилетию Фонда «Национальный вклад в демократию». Он, в частности, сказал: «Это огромное и трудное предприятие, но оно стоит наших усилий, стоит наших жертв, потому что мы знаем, что поставлено на карту. Неудача иракской демократии ободрит террористов по всему миру, повысит опасность для американского народа и лишит надежд миллионы людей этого региона. Иракская демократия победит – и эта победа пошлет весть от Дамаска до Тегерана о том, что свобода может стать будущим каждой нации. Создание свободного Ирака в самом сердце Среднего Востока станет поворотным пунктом для глобальной демократической революции»³.

Выступление ясно дало понять, что изменения, коснувшиеся Ирака, не обойдут Иран и Сирию. Идея речи заключалась в том, что «демократическая революция» уже началась. Слушая выступление президента, я заметил некоторых лидеров неправительственных организаций, которые тоже слушали ее с некоторым недоверием: понимает ли Белый дом разрушающее значение произнесенных президентом слов. Разумеется, я это сказал в положительном смысле. На телекомпании MSNBC, где я работал экспертом по проблеме терроризма, я постарался донести до аудитории, насколько серьезно это изменение в политике.

Но ведущие американские СМИ восприняли новый дискурс не так, как я и мои единомышленники. Имея за спиной десятилетия аналитической работы и наблюдений, я сразу же обратил внимание на то, что администрация США объявляет войну гигантской силе, намного превосходящей Афганистан и Ирак. Понимали ли Буш и его советники всю титаническую мощь соперника, которому вознамерились противостоять, когда вписывали в текст президентской речи фразу о «глобальной демократической революции»? Не то чтобы я был против такой миссии, скорее наоборот. Я посвятил лучшие годы своей жизни тому, чтобы увидеть воплощение этой миссии. Но меня тревожило, что Америка не была готова справиться с этой задачей. Если США не проведут всеобъемлющие изменения на Ближнем Востоке, джихадисты рано или поздно расползутся по всему региону, единственным противовесом им станут старые добрые автократы, и народы будут и дальше страдать от деспотии. Если же Америка и либеральные демократии перейдут в наступление – не только в смысле победы на двух уже открытых фронтах боевых действий, но в смысле свержения всех авторитарных правителей и расширения пространства демократии, – то им придется иметь дело со всей коалицией «братства противников демократии», от нефтяных режимов до «Братьев-мусульман», «Баас», хомейнистского иранского режима, «Хезболлы», «Аль-Каиды» и салафитов всего мира. К этой компании следует добавить и их западных «друзей» – лоббистов, в первую очередь в Америке.

Понимала ли администрация Буша гигантский масштаб задекларированной задачи? И еще более тревожный вопрос: была ли американская бюрократическая машина заодно с президентом? На самом деле, как я уже неоднократно отмечал в этой книге, целые слои американских бюрократов либо саботировали начинания администрации, либо в некоторых случаях были откровенно заодно с «братством противников демократии». Дистанция между речью президента и чиновниками, дипломатами, которым предстояло осуществлять его политику на практике, была огромной.

Далее Буш в той же речи сказал: «Наступление свободы – это вызов нашего времени; это вызов нашей стране. От «Четырнадцати пунктов»^XXVI до «Четырех свобод»^XXVII и до речи в Вестминстере^XXVIII Америка ставит свою мощь на службу одного принципа. Мы уверены, что свобода – это проект природы; мы уверены, что свобода – это направление истории. Мы уверены, что человеческое предназначение и совершенство достигаются через свободу. И мы уверены, что свобода – та свобода, которую мы ценим, – существует не только для нас, свобода – это право и способность всего человечества». Мало кто может возразить этим словам, но реалисты могут сказать, что они слишком абстрактные и почти поэтические.

Еще Буш добавил следующее: «Наша страна сильна; мы сильны духом. И мы не одни. Свобода находит союзников в каждой стране; свобода находит союзников в каждой культуре. И пока мы имеем дело с террором и насилием в мире, мы можем быть уверены, что творец свободы не равнодушен к ее судьбе». Именно слова о «союзниках в каждой культуре» вызвали ярость авторитарных элит. Буш хотел стать вторым Рейганом для мусульманского мира, но режимы и диктаторы увидели в нем второго Ленина.

В том же ноябре 2003 г. Буш выступил в Уайтхолле, в Великобритании, где, в частности, сказал: «Женщины Афганистана, заключенные в своих домах, избиваемые на улицах, подвергающиеся публичным казням, не попрекали нас за искоренение режима талибов. Обитатели иракского баасистского ада с его роскошными дворцами и камерами пыток, с его массивными статуями и массовыми захоронениями не переживали о своем диктаторе; они бурно радовались его падению»⁴.

Где были западные феминистки, аплодирующие этой речи? Ни одной не было видно. Многие, хотя и не все, были слишком заняты осуждением «вторжения на иностранные территории». Американским и европейским радикальным феминисткам было почти нечего сказать в поддержку своих сестер, которые страдали от жестокого обращения и погибали в высоких горах Афганистана или в болотах Южного Ирака, не говоря уж об Иране.

В конце 1990-х гг. я организовал несколько встреч в университете Флориды, чтобы обратить внимание на преследования афганских женщин со стороны талибов. У многих из присутствовавших студенток я видел слезы на глазах после того, как мы показали кадры забивания женщин камнями, их казней и пыток членами джихадистских вооруженных формирований. Женский преподавательский состав тоже был возмущен, но всем им было мало что известно о событиях, происходящих на другой стороне земного шара. Наиболее распространенным вопросом был следующий: что по этому поводу делает наше правительство? Увы, делало оно в то время очень немногое, поскольку ОИК устроила бы адский скандал, если бы либеральные демократии посмели только поднять голос по поводу мусульманских женщин. Тем не менее во время этих университетских встреч, еще задолго до 11 сентября, я обратил внимание, что представительницы более старшего поколения профессорского состава испытывают колебания между «партийной линией» лидеров феминистского движения и тем, что они видели своими глазами. Однажды у нас выступала феминистка из объединения Лиги плюща. К удивлению аудитории, она, как специалист по Афганистану, заявила, что «Талибан» «защищает» женщин, предотвращая изнасилования на улицах, распространенные при военных режимах. Молодая преподавательница воскликнула: «Но талибы устроили холокост для женщин, они насильно лишили их прав и сущности. Они прогнали женщин с улиц и заточили в жилищах».

Этот обмен мнениями показал мне, что молодое поколение американок не равнодушно к ужасам, переживаемым их «сестрами» за джихадистским занавесом. Но тогда это еще не стало общепринятой позицией. 1990-е гг. были слишком эгоистичными. В 2003 г. я ждал, что лидеры феминистского движения в Америке яростно обрушатся на фундаменталистов в тюрбанах, которые устраивают кровавые расправы над женщинами на Среднем Востоке. Почему же эту проблему должен был поднять на международный уровень президент-консерватор, а не прогрессивные лидеры общественных движений?

В той же ноябрьской речи в Уайтхолле Буш добавил: «Третья «подушка безопасности» – наша приверженность глобальной экспансии демократии и надежда на прогресс, который она принесет как альтернативу нестабильности, ненависти и террору. Для обеспечения долгосрочной безопасности мы не можем полагаться исключительно на военную силу. Устойчивый мир достигается утверждением справедливости и демократии. Способствуя продвижению свободы на Ближнем и Среднем Востоке, мы помогаем положить конец периоду диктаторства и радикализма, который принес страдания миллионам и представляет опасность для нашего собственного народа».

Спичрайтеры Буша сочинили чудесные слова – по меркам тех, кто страдал от гнета и насилия на Ближнем Востоке. Разговоры о свободе непрестанно звучали в администрации президента; официальные лица в Пентагоне, Совете национальной безопасности и Государственном департаменте вторили Белому дому, подтверждая приверженность демократии в арабском и мусульманском мире. Достаточно скоро правительственные структуры «развития демократии», ранее не замеченные в заинтересованности проблемами насилия в регионе, поспешили заявить претензии на бюрократическое лидерство в этих вопросах и, разумеется, затребовали гигантские суммы, которые были выделены на их усилия. Фонд «Национальный вклад в демократию», разнообразные проекты Государственного департамента и целое созвездие подрядчиков и субподрядчиков поспешили отхватить свой кусок пирога.

Странно, но традиционные организации, ответственные за новую политику США в области продвижения свобод в регионе, приложили наименьшие усилия и скрытно противодействовали «революции», о которой говорил Буш. Президентская «освободительная кампания» вскоре была подхвачена в выступлениях ведущих конгрессменов, в статьях видных журналистов и заявлениях известных комментаторов. Дискурс либерализации и демократии оказался настолько силен, что политические противники администрации в то время редко выступали с его критикой, хотя и поругивали его между собой. На высшем уровне лидеры исполнительной власти поддерживали линию президента, но большинство государственных служащих среднего уровня норовили вставить палки в колеса.

Поведение научных кругов

Можно было предположить, что в первых рядах тех, кому следовало поддержать новую американскую политику по расширению программы «глобальной демократической революции», должны оказаться представители научных и преподавательских кругов. Историки, социологи, философы, политологи из стран либеральной демократии известны своим активным участием в защите прав и свобод во всем мире. Начиная с XIX в. именно профессорско-преподавательские круги оказывали давление на свои правительства в вопросах защиты угнетенных народов в разных уголках мира. После Второй мировой войны западное, и в особенности американское научное сообщество много сделало для того, чтобы общество узнало о несправедливостях, происходящих во многих регионах мира. Именно интеллектуальные элиты выступали против диктатур Латинской Америки, в защиту южноафриканского чернокожего большинства, против кровопролитий на Балканах, именно они высоко подняли планку уважения прав человека в мире. Можно было предположить, что когда политические лидеры решили оказать помощь слабым и лишенным гражданских прав слоям населения Среднего Востока (курдам, чернокожим суданцам, ливанцам, сирийским реформаторам, иракским демократам, коптам, берберам, женщинам, сторонникам секуляризма), научные сообщества Гарварда, Джорджтауна, Беркли и Йеля выступят в поддержку этого движения и потребуют от властей дальнейших, более решительных шагов. Однако в реальности все оказалось иначе.

Академическая элита, особенно большинство специалистов по Среднему Востоку из университетов Лиги плюща, обрушились с резкой критикой на выбор, сделанный администрацией Буша. На самом деле негативная реакция сообщества специалистов по Среднему Востоку на программу развития демократии для меня не стала сюрпризом. От членов этой группы, хорошо финансируемой деньгами ваххабитов и других авторитарных движений, не стоило ожидать, что они выступят против своих «доноров», рискуя своими привилегиями. Как я уже говорил ранее, режимы и исламистские организации до мозга костей пропитали американские научные круги своими нефтедолларами. Цель была поставлена четко: не дать возможности любой администрации США – демократической или республиканской – предпринять меры, направленные на поддержку освободительного движения в регионе. Атаки «Аль-Каиды» 11 сентября оказались сложнейшим вызовом, с которым пришлось столкнуться этим специалистам по Среднему Востоку.

Американское общество прозрело, администрация и конгресс уже были готовы к действиям. Мысль о том, что демократия на Среднем Востоке является реальным ответом на атаку террористов, задела политиков за живое. Для авторитаристов и джихадистов это оказалось кошмаром. Их академические «военизированные формирования» на Западе стали первой линией обороны от мощного движения США за демократизацию в регионе. Это объясняет, почему многие известные ученые (которые вроде бы должны были поддерживать свободу и аутсайдеров) оказались в рядах защитников режимов и исламистов вопреки интересам народных масс арабского и мусульманского мира. Научная элита специалистов по Среднему Востоку защищала свои фонды и привилегии. Если бы правительство США преуспело в расширении защиты диссидентов и прав человека в регионе, первыми гражданами Запада, оказавшимися в затруднительном положении, оказались бы именно эксперты по средневосточным делам. Неизбежно встал бы вопрос: почему они раньше не информировали общество о том, что в арабском мире сотни миллионов людей страдают от деспотических режимов и варварства террористов? Почему они представляли джихадизм как своего рода йогу и заявляли, что женщины счастливы своим положением при фундаменталистских системах правления?

На самом деле на Западе и в Соединенных Штатах преподавательская, публицистическая и экспертная деятельность специалистов по Среднему Востоку, поддерживаемых нефтедолларами, была направлена, в сущности, на введение в заблуждение студенчества, общественности и правительств. Революция во внешней политике обнажила бы этот конфликт интересов и создала интеллектуальный «бумеранг» в сфере образования. Успех демократических революций на Среднем Востоке неизбежно лишил бы проводимые в Америке исследования по проблемам Среднего Востока последних крупиц достоверности. Со временем проявилась бы связь между нефтедобывающими режимами и интеллигенцией в университетах и за их пределами. На это пришлось бы каким-то образом реагировать. Следовательно, «спонсируемые» должны были бороться против революции и спасать шкуру своих «спонсоров» ради сохранения status quo. Историки, возможно, увидят в этом неестественном сочетании одну из наиболее неэтичных ситуаций в истории: те, кого считали носителями научной истины, на самом деле занимались целенаправленным сокрытием этой самой истины.

Ученые, занимающиеся изучением проблем Среднего Востока, обладали огромным влиянием на своих коллег с ведущих кафедр политологии, международных отношений и других общественных наук, истории и литературы. К этим «экспертам» по региону обращались за советами относительно внешней политики США. Меня тоже как профессора по вопросам Среднего Востока неоднократно спрашивали, что я думаю о позиции правительства относительно регионального кризиса. Разумеется, мое мнение отражало точку зрения меньшинства, в то время как подавляющее большинство из тех, кто работал в этой же области, занимали апологетическую позицию.

После 11 сентября внезапно открылось большое «окно»: ученые в области общественных наук ринулись выяснять экспертное мнение своих коллег-специалистов по Среднему Востоку об «Аль-Каиде», «Талибане» и сути джихадистской доктрины. Арабистско-джихадофильскому лобби в нашей системе образования пришлось как минимум два года вести тяжелую войну. Апологетам из научных кругов было очень трудно выплывать против мощного течения американского гнева в отношении террористов. Не так-то просто оказалось обвинять США в нападениях и угрозах Бен Ладена, хотя некоторые радикально настроенные профессора заняли экстремистскую позицию, желая Америке еще худшего после всех кровавых преступлений «Аль-Каиды». Наиболее вопиющие и известные примеры – профессор Николас де Женова, в 2003 г. пожелавший американцам «миллион Могадишо», и профессор Уорд Черчилль, в 2001 г. сравнивший «жертв в башнях-близнецах с нацистами». Но они были далеко не единственными⁶. Чтобы укрепить свои прежние позиции, апологеты ухватились за войну в Ираке, которую «в одностороннем порядке» начали США. «Левые» марксисты и так называемые антивоенные крайние левые (троцкисты, маоисты, анархисты и им подобные) выступали против любой войны, развязанной из патриотических целей или ради национальной безопасности. Единственные военные столкновения, которые они обычно одобряли, были те, которые осуществлялись ради защиты, экспансии «марксистских революций» или, если такое возможно, против «капиталистических» держав. В университетах возникли искусно выстроенные коалиции джихадофилов, апологетов нефтяных держав и левых экстремистов. Этот блок, основа антивоенного движения, заявлял, что интервенция США в Ирак была неправомерной, незаконной и шла вразрез с интересами иракцев, арабов и народов мусульманского мира. С помощью Аl Jazeera и десятков сайтов, дублировавших аргументы Аl Jazeera, антивоенная оппозиция утверждала, что администрация Буша развязала «неоколониальную войну» за нефть и власть.

Как я заявлял ранее, у администрации не было реальных планов создания альянса с диссидентами, демократами и гражданскими силами ни в Ираке, ни в регионе в целом, по крайней мере до конца 2004 г., когда Белый дом решил всерьез заняться этим вопросом. Итак, пока у правительства Соединенных Штатов не было союзников в идеологической войне против антивоенного лагеря, состоящего из исламистов, нефтяных режимов и левых экстремистов, у западных здравомыслящих либералов складывалось впечатление, что для интервенции в Ирак действительно не было никаких оснований. Администрация США проигрывала информационную войну из-за отсутствия как поддержки извне, так и желания нанести ответный удар по джихадистам и авторитаристам.

В течение первых трех лет идеологической конфронтации, которую я называю «третьей идеологической войной»⁷, начавшейся после 11 сентября, я был свидетелем того, как доктрина «глобальной демократической революции» получала поддержку миллионов аутсайдеров региона, но американская администрация не вступала с ними в контакт. В то же время я наблюдал, как противоположный лагерь проводил контратаки и постепенно выигрывал схватку. Короче, наиболее твердолобые апологеты из числа ученых-специалистов по Среднему Востоку в союзе с антивоенно настроенными левыми смогли мобилизовать широкое либеральное большинство общественно-научной профессуры против целей, продекларированных президентом США. Администрация очень быстро проиграла войну в научных кругах, но продолжала сражения на других территориях, опаздывая и не получая поддержки со стороны чиновников.

Западные СМИ

В то время как американская бюрократия увиливала от выполнения программы администрации по продвижению демократической революции, большинство в научных кругах выступало против нее, частный сектор, похоже, лучше понимал, что защищает Белый дом. Порой даже лучше, чем сам Белый дом и американское правительство. Именно материалы, публиковавшиеся в неоконсервативных СМИ, таких как Washington Times, Wall Street Journal, Weekly Standard, National Review, Human Events, а также набиравший силу телеканал Fox News, раздували «ветер перемен». На кону стояла победа в идеологической войне дома, в странах либеральной демократии, о чем неоднократно говорил премьер-министр Великобритании Тони Блэр⁸.

Как аналитик в области борьбы с террором на канале NBC, а затем – на Fox News, я своими глазами наблюдал идеологическую войну в эфире и на страницах прессы, пока наши войска сражались с талибами в Афганистане и с джихадистами в Ираке. Поначалу я полагал, что большинство СМИ, за исключением джихадофильских веб-сайтов, должны были бы выступить в поддержку как минимум двух целей этой войны: поражения джихадистов где бы они ни были и освобождения угнетенных народов региона. Это был минимум, которого можно было ожидать от СМИ, ведь он зеркально отражал широкие цели Второй мировой войны: нанесение поражения фашистам и освобождение порабощенных народов.

Но я понял, что среди интеллектуальных элит и средств массовой информации Запада не существует консенсуса относительно этих основных целей. Премьер-министр Испании Хосе Мария Аснар говорил мне, что идеологическая война в странах либеральной демократии – лишь предварительный этап, который определит победителя в мировой идеологической войне. Аснар, ведущая фигура движения за всемирное распространение демократии, другие европейские лидеры, испытавшие на себе диктатуру социалистических режимов, в частности президент Чехии Вацлав Гавел, говорили мне, что СМИ левого толка более озабочены смещением правоцентристских правительств, чем расширением поддержки либералов на Среднем Востоке. Испанский лидер был точен в своем описании реалий идеологической войны. В известном смысле это была «домашняя» конфронтация на Западе между теми, кто хотел помочь угнетенному арабскому миру, и теми, кто не хотел этого делать.

До 11 сентября подавляющее большинство мировых СМИ, в том числе западноевропейских, североамериканских и австралийских, редко освещали тему преследований со стороны исламистских режимов или правительств арабских националистов. Мне казалось, что после того как террористы-джихадисты обнародовали свои планы, то есть с 2001 г., ведущие средства массовой информации должны были бы мобилизоваться для противостояния чуме, поразившей международное сообщество. Я полагал, что либеральные СМИ как минимум выступят на защиту беззащитных в регионе. Естественно, такой профессиональный корпус опытных журналистов, продюсеров и ведущих мог максимально широко осветить тему нарушений прав человека. К сожалению, некогда самое мощное оружие либеральной демократии – свободная пресса – не преуспело в исполнении своей профессиональной задачи: рассказать людям правду. Пресса не смогла выступить в защиту угнетенных, игнорировала трагедии, которые выпали на долю целых сообществ. Не информирование или, хуже того, плохое информирование, равносильно лжи.

С самого начала ведущие СМИ поразительным образом игнорировали доктрину джихадистской угрозы и призывы о помощи, доносившиеся с просторов Ближнего и Среднего Востока. Большинство сообщений касалось ошибок, неудач и трудностей, с которыми приходилось сталкиваться американским и коалиционным силам, действовавшим в Афганистане и Ираке. СМИ и Голливуд даже спустя шестьдесят лет продолжают поднимать тему нацизма, но так называемая либеральная пресса не обратила внимания на современных агрессоров и борьбу угнетенных ими народных масс. Широко известные издания, такие как New York Times, Washington Post, Newsweek, Los Angeles Times, Boston Herald и многие другие, равно как и общественные СМИ, например, PBS и NPR, демонстрируют яростную оппозицию стремлению США к установлению демократии на Ближнем и Среднем Востоке. Рассматривая как под микроскопом потенциально ошибочные шаги администрации США, огромное количество ведущих СМИ игнорируют массовые нарушения прав миллионов людей. Не только американские, но и европейские, канадские, австралийские ведущие издания служат своеобразным щитом для режимов ближневосточного региона, направляя свой огонь на собственные правительства. В идеологической войне нефтяные державы и авторитарные силы сумели использовать западные СМИ в своих интересах.

В то время как администрация Буша призывала к демократической революции на Среднем Востоке, делала публичные заявления примерно раз в три месяца, ведущие радиостанции NPR на протяжении нескольких лет войны с террором проклинали эту политику круглосуточно и без выходных. Никогда в истории правительство, ратующее за свободу для других, не подвергалось такому ниспровержению со стороны собственных общественных средств массовой информации, как администрация Буша со стороны NPR и PBS.

Слушая программы по общественному радио, телевидению и сравнивая их с политикой, декларируемой правительством, я сознавал, что Белый дом и его советники по информации, равно как и структуры конгресса, в задачу которых входит наблюдение за общественными СМИ, либо не обращали внимания, либо не понимали, что происходит. Их граждан оболванивали или, по крайней мере, кошмарно дезинформировали, в то время как лидеры страны призывали к поддержке своих усилий по борьбе с врагом. Можно было наслаждаться программами NPR, целыми часами обсуждающими «желтых цыплят в Алабаме», но не услышать ни одного комментария, анализирующего джихадистскую угрозу, нависшую над горизонтом. PBS выпускала в эфир апологетические материалы про баасистских и хомейнистских диктаторов, но не подпускала к микрофону людей, которые могли бы поговорить о продемократических переворотах на Среднем Востоке. Американской публике и другим демократическим обществам систематически отказывали в праве получения информации о преследованиях и борьбе в арабском и мусульманском мире.

Таким образом, совершенно неудивительно, что через десять лет западное общество заставили поверить в то, что все народы региона испытывают одинаковые чувства и чаяния, как один разделяют ненависть к Америке и Западу и не успокоятся до тех пор, пока Палестина не вытеснит «узурпатора» – Израиль. Ведущие СМИ вещали, показывали и печатали свои истории, из которых следовало, что население региона вполне удовлетворено своей судьбой, и их единственной «проблемой» являются действия США. В известном смысле западные СМИ выражали заботы и интересы диктаторских режимов и ложно представляли их как общественное мнение своих граждан.

К счастью, у американцев была возможность услышать и другие голоса, исходящие из альтернативного мира. Это – ток-шоу на радио и блогеры. Десятки радиожурналистов самостоятельно выходили в эфир, используя частные фонды и радиостудии для того, чтобы пролить свет на истинные проблемы Среднего Востока, поднимали темы терроризма, идеологической войны и антиджихадистской оппозиции в регионе.

В течение 1990-х гг. меня считанные разы приглашали для интервью на ток-шоу в США. После 11 сентября я получал десятки подобных приглашений. В отличие от жесткого неприятия проблемы демократизации на Среднем Востоке, которым отличалась радиостанция NPR, в «свободных» ток-шоу не существовало ограничений в освещении джихадистской угрозы и деспотии в регионе. NPR подавала публике «желтых цыплят», а десятки малых, но решительно настроенных радиостанций просвещали ту же самую публику по поводу глубоких конфликтов в арабском и мусульманском мире. В какой-то момент у меня возникла мысль о сходстве американского общественного радиовещания с советской пропагандистской машиной, которой в свое время бросило вызов диссидентское радиовещание. Однако потрясающее отличие заключалось в том, что правительство Соединенных Штатов само финансировало пропагандистское оружие, подрывавшее его действия и намерения, в то время как частные граждане оказывали помощь собственному правительству, занимаясь просвещением американского общества. Воистину сюрреалистичная картина хаоса.

Блогосфера

Помимо ток-шоу, у сторонников демократии на Среднем Востоке, бросавших вызов ведущим СМИ в освещении вопроса о деспотии на Среднем Востоке, существовал еще один канал распространения информации. Я говорю об армии блогеров. С распространением Интернета в 1990-е гг. блоги и новостные сайты заполонили киберпространство. Неконтролируемая «всемирная паутина» неожиданно открыла новые возможности перед электронными СМИ. Любопытно, но в первые годы развития Интернета, в середине 1990-х, этой возможностью очень быстро воспользовались джихадисты: сначала посредством массовых рассылок по электронной почте, а затем и благодаря возможности создания веб-страниц и сайтов. У их противников, особенно у тех, кто находился в регионе, доступа к сети почти не было. Несколько сайтов, принадлежащих диссидентам, перебравшимся на Запад, застенчиво появились только к концу десятилетия, но баланс «кибервласти» по-прежнему складывался в пользу джихадистов и их апологетов. Все изменили события 11 сентября. На ведущие позиции вышло множество веб-страниц и блогов, созданных противниками джихадистов и правозащитниками.

Блоги исламистов и апологетов тоже множились, но простое увеличение альтернативных блогов, посвященных преследованиям и реформам, изменило картину киберпространства. Онлайн – не только количество порталов и сайтов, что, конечно, важно, но и количество идей. Если появляется один диссидентский блог, пусть даже подвергающийся атакам с десяти апологетических страниц, диссидент выигрывает, потому что даже при соотношении блогов один к десяти на деле существует всего две идеи. Как и в реальной жизни, все, что требуется диссидентам – заявить о себе. Сколько у них появится последователей – об этом они будут думать позже. Сперва должна родиться новая идея; история со временем позаботится о том, чтобы она дошла до общественности. Именно так и происходит в продемократической блогосфере с начала XXI в. Этот феномен многие исследователи пока что не осознали.

Диссиденты и реформаторы со Среднего Востока разместили в Интернете значительное количество материалов о кошмарах, которые творят джихадисты и авторитарные режимы региона по отношению к своим народам. Эти материалы подхватывают западные блогеры, которых не удовлетворяет, как ведущие СМИ занимаются информированием общества. Что ни делается, все к лучшему. Пока хозяева прессы и аудиовизуальных средств массовой информации заискивали перед нефтяными державами, поток информации, поступающий из региона, лавиной нашел себе выход к международному сообществу по другому пути.

В течение нескольких лет, прошедших после 11 сентября, блогосфера стала главным источником информации о нарушении прав человека в регионе, вынуждая ведущие СМИ подхватывать истории по мере их появления в сети. Традиционная пресса утратила ведущие позиции и оказалась вынуждена плестись в хвосте. Блогосфера на всех языках стала новаторской территорией, на которой встречаются и взаимодействуют диссиденты и активисты освободительного движения. Именно здесь впервые появилась информация о геноциде в Судане – с фотографиями и комментариями. Здесь же появились ливанские протесты, которые привели к «кедровой» революции. Блогеры разоблачали пропагандистов джихада и отказ режимов признать наличие антиправительственных выступлений.

Подобно аналогичным общественным движениям, революция в блогосфере началась спорадически, но достаточно быстро превратилась в мощную, организованную и эффективную силу, выходящую на лидирующие позиции в продвижении идей демократии. Июньские демонстрации 2009 г. в Тегеране и других иранских городах против «украденных выборов» стали известны всему миру благодаря самому продвинутому и наиболее простому из всех киберинструментов – Twitter.

Для самовыражения блогерское сопротивление использует множество систем – от старейших до наисовременнейших; от интерактивных веб-сайтов и классических блогов до сайтов широчайшего доступа, таких как Youtube и Facebook. Разумеется, в неограниченной и неопределенной территории киберпространства возникают свои проблемы. Первый недостаток – это хаос, который может возникнуть после размещения диссидентских материалов, не всегда релевантных и серьезных. Другой недостаток – легкость, с которой режимы и апологеты могут дискредитировать диссидентов и поборников демократии.

Блогосфера – пространство, где произойдет последнее и решающее сражение идеологической войны. Региональные режимы и их западные союзники осознают это и наращивают усилия для серьезного наступления на «кибернетический Средний Восток».

Программы демократизации

Когда правительство желает проводить определенную политику, логично предположить, что оно использует для этого все имеющиеся в его распоряжении инструменты, преимущественно организации, которые уже финансируются и работают. Администрация Буша дала указание своим чиновникам активизировать усилия для продвижения демократии на Ближнем и Среднем Востоке. Со своими ресурсами правительство США могло организовать продвижение в глобальном масштабе и помочь миллионам людей в их борьбе за свободу.

В начале 2002 г. я убеждал своих единомышленников в Конгрессе США поработать с президентом над развертыванием широкой кампании общественной поддержки тех сегментов общества Среднего Востока, которые уже вовлечены в борьбу за демократию. Я говорил законодателям, что «вторжение» уже идет, все, что от нас требуется – начать взаимодействовать с борцами за демократию. Я говорил, что прежде чем завоевывать умы и сердца широких масс, нужно установить союз с теми, кто уже сделал выбор в пользу свободы и демократии. «Давайте установим связь с теми, кто десятилетия борется за свободу», – говорил я на многочисленных брифингах законодателям и лидерам неправительственных организаций. Моей идеей было установление стратегических связей с рядом передовых плацдармов в Ливане, Алжире, Сирии, Иране, Судане, Ираке, Египте, в странах Персидского залива и т. д. – в дополнение к мобилизации диссидентов, живущих в изгнании. Я выступал за создание ряда региональных центров для продвижения демократии, которые могли бы оказывать помощь и поддержку местным неправительственным организациям, диссидентам и группам борцов за права человека. Создание в США специальных групп по продвижению демократии – это идеологическая часть проекта, связь с активистами гражданских обществ – стратегическая. Нам нужно было воспринять опыт Восточной Европы и адаптировать его к реалиям Среднего Востока. И таким образом реализовать программу демократизации.

На самом деле, если бы администрация Буша организовала настоящий «военный кабинет» или иной центр, сотрудники которого осознавали бы всю сложность проблем, стратегический процесс мог бы пойти совершенно иначе. Активизация же уже существующих демократических программ, к сожалению, провалилась, информационная и идеологическая войны в первые годы конфронтации оказались практически проигранными. При этом сеть демократически ориентированных организаций, финансируемых правительством, была гигантской. Огромные организации с бюджетом в сотни миллионов долларов – от различных агентств в Государственном департаменте, продвигающих идеи демократии и прав человека, до кабинетов в Пентагоне и других ведомствах, фонда «Национальный вклад в демократию», «Национального демократического института международных отношений» (NDI), «Международного республиканского института» (IRI) – все занимались «продвижением демократии в глобальном масштабе». К этой группе можно добавить гигантские неправительственные организации, такие как «Институт мира», «Фонд Гуггенхайма», «Фонд Карнеги за международный мир», получающие огромное финансирование из общественных источников или частных пожертвований. Организационная и финансовая мощь для установления контактов с гражданскими обществами Большого Среднего Востока могла быть ошеломительной.

Существует огромное количество обеспечиваемых администрацией или одобренных конгрессом грантов, которыми пользуются университеты, неправительственные организации, ассоциации, общественные библиотеки и исследовательские центры, которые, по идее, тоже должны принимать участие в программе продвижения демократии. Я бы еще добавил огромные ресурсы, доступные благодаря «Агентству международного развития США» (USAID) и множеству его социально-ориентированных программ, поскольку гуманитарная помощь тоже является инструментом продвижения демократических ценностей. Кто-то может сказать, что это может быть наилучшим средством для налаживания взаимодействия со слабыми и нуждающимися народами, оказания им культурной и интеллектуальной поддержки. Кроме того, есть еще и европейские партнеры в национальных парламентах, Евросоюзе и Европарламенте. Запад аккумулировал серьезные средства для контактов и взаимодействия с аутсайдерами.

Но почему же на этот раз такое взаимодействие не возникло? Рациональное объяснение, которое я давал в предыдущих книгах, заключается в том, что в 1990-е гг. отсутствовала политическая воля для использования западных ресурсов по оказанию помощи угнетенным народам региона. Не было ясного представления о том, что демократизация – это стратегический ответ на подъем джихадизма и порождаемого им насилия. В президентских выступлениях после событий 11 сентября, в дискурсе администрации и конгресса, запуском программ продвижения демократии было продемонстрировано, что отныне такая стратегия появилась. Почему же события не стали развиваться в этом направлении? Усилия правительства США по продвижению демократии (не считая организации всенародных выборов в оккупированных Афганистане и Ираке) не вызвали массового демократического отклика на Среднем Востоке. Или, по крайней мере, граждане западных стран этого не увидели, не услышали, не ощутили. На своих брифингах с представителями законодательной и исполнительной власти в Америке и Европе я неоднократно утверждал, что политика Запада провалилась. Но усилия по освобождению Ближнего и Среднего Востока провалились не сами по себе. Они были обречены на провал самой сущностью западных общественных организаций.

Одними из основных структур, ставшими причиной этого провала – по невежеству или по политическому умыслу – явились организации, существующае за счет налогоплательщиков и призванные продвигать демократию в арабском и мусульманском мире. Воистину, это горькое, но важнейшее открытие. Группа агентств и учреждений – связанных с правительством или нет, национальных или международных, созданных до или после 11 сентября – скомпрометировали себя в этой конкретной миссии. Так называемые демократические программы США и Европы разочаровали ответственных лиц и общество тем, что их проводники отказались устанавливать контакты с реальными диссидентами, не сумели поддержать нужные неправительственные организации и заискивали перед режимами. Возможно, это слишком сильное обобщение: сотни сотрудников и официальных лиц из агентств, задействованных в программах, делали все ради развития демократии и соблюдения прав человека, но суть заключается в том, что принимающая решения элита блокировала все их усилия. Она сопротивлялись идее идеологической конфронтации с джихадистами и тоталитаристами, предпочитала действовать в рамках status quo, что означало: ничего не предпринимать, спокойно расходовать бюджеты и выжидать.

Разумеется, за теми, кто принимает решения, стоят советники и эксперты, имеющие огромное влияние. Таким образом, в то время как президент, высшие чиновники администрации и лидеры конгресса (зачастую из обеих партий) решали поддерживать демократические силы, эксперты и чиновники блокировали эту политику, ослабляли ее и постепенно загубили совсем. Многие мои коллеги из научных кругов и неправительственных организаций, оказывающие консультации правительствам по вопросам демократии, в том числе и представители диссидентских и реформаторских организаций, которые стремились получить необходимую поддержку, рассказывали, что их опыт общения с чиновниками, ответственными за «продвижение демократии», оказался неудачным.

Реформаторов Аравийского полуострова, Египта, Ливии, Саудовской Аравии, организаторов и участников «кедровой» революции в Ливане, сирийских диссидентов, гражданские группы Ирака, демократические группы Ирана – всех их подвели Соединенные Штаты. Благодаря агентствам и учреждениям, перед которыми стояла задача «развивать демократию». По словам Манды Занд Эрвин, лидера Союза иранских женщин, конгресс США проголосовал за выделение миллионов долларов на поддержку демократической активности женщин, но все деньги были потрачены университетами на «изучение проблем женщин в Иране». Том Харб, глава ливанской неправительственной организации «Всемирный совет «кедровой» революции», говорил, что «демократические лидеры в Государственном департаменте» несколько раз обещали ему «использовать фонды, предназначенные для ливанской демократии на поддержку активистов гражданского общества в их борьбе с «Хезболлой», но ни разу не сдержали свое обещание и в течение трех лет обманывали неправительственные организации Ливана». Закаленный в борьбе сириец Нухад Гадри, издатель и писатель, высланный в Бейрут, говорил мне, что его «неоднократно заслушивали официальные лица из Госдепартамента, Агентства международного развития США, Пентагона и прочих учреждений, финансируемых США и занимающихся продвижением демократии. У них не было планов устанавливать партнерские отношения с сирийским или каким-либо иным арабским движением гражданского сопротивления».

Я интересовался, куда уходят все «ассигнования на демократизацию». Если почитать доклады получателей грантов и чиновников, которые их распределяют, можно подумать, что усилия США и Запада творили чудеса. Однако никаких стратегических достижений не зафиксировано. Я не поднимаю вопрос о коррупции или о том, «кому это выгодно». Вопрос заключается в реализации выбранной политики. В конечном счете мы потратили сотни миллионов, если не миллиарды долларов на продвижение демократии, но не добились результатов. Смешно, но исследование, преимущественно финансируемое этими грантами, пришло к потрясающему выводу: США не преуспели в продвижении демократии. Следовательно, США не следует этим заниматься!

Эксперты, вводившие в заблуждение правительство, и чиновники, не осуществлявшие того, чего хотели идеологи этой политики и большинство граждан, на самом деле представляли собой сплоченную группу, которая подавила желание Америки способствовать изменениям на Ближнем и Среднем Востоке.

В это время на Западе и в США возникло несколько организаций, финансируемых из частных источников, выступающих за прямой контакт с диссидентами из арабского и мусульманского мира. Среди них – «Фонд защиты демократии» в Вашингтоне и его дочерняя организация в Брюсселе – «Европейский фонд демократии». Более старые частные организации, которые принимали участие в идеологической войне еще во времена существования СССР, тоже проявили интерес к поддержке демократии в регионе. Это Freedom House, «Институт Хадсона», «Американский институт предпринимательства» и Фонд «Наследие». Большинство этих неправительственных организаций принадлежит к консервативной части американского политического спектра, в то время как большинство прогрессивных учреждений, которым следовало бы быть в первых рядах защитников прав человека во всем мире, демонстрируют критическое и скептическое отношение к вопросу «освобождения гражданских обществ» в регионе.

С 2002 г. по всей Америке и Европе прокатилась волна относительно мелких частных инициатив, нацеленных на привлечение внимания к демократической битве в регионе. Пока гигантские правительственные организации США, осыпанные ошеломительным количеством денег, фактически саботировали кампанию за реальную демократизацию, группы добровольцев нащупывали контакты с диссидентами и реформаторами в регионе. Официальные демократические программы подвели и свое правительство, и демократические силы на Ближнем и Среднем Востоке, но «малая индустрия» освободительного движения вышла вперед, пытаясь спасти ситуацию.

Стратегическое взаимодействие

Одновременно с активизацией деятельности организаций, занимающихся продвижением демократии, администрация Буша не без труда пыталась наладить так называемое стратегическое взаимодействие. Так именовалась основная политическая задача – идеологическая война, главной целью которой было завоевание поддержки населения Среднего Востока. Идея борьбы за умы и сердца арабов и мусульман поселилась в кабинетах правительства сразу же после атак 11 сентября 2001 г., когда Усама бен Ладен в видеообращении обнародовал свою радикальную идеологию, заявив при этом, что в своей борьбе руководствуется исключительно идеями ислама. Вслед за направленными против Соединенных Штатов и «неверных» в целом декларациями «Аль-Каиды» канал Аl Jazeera выпустил в эфир дискуссии экспертов и отдельные комментарии, наполненные такой антиамериканской риторикой, какой западная публика еще никогда не слышала. Подстрекательства стали раздаваться еще чаще после вторжения в Ирак, а акты насилия, включая похищения людей, массовые убийства и нападения на гражданских лиц сигнализировали о растущей ненависти к Америке и ее западным партнерам.

Однако тема так называемой войны с террором была не способна повернуть умы и сердца арабов и мусульман от антиамериканизма к проамериканизму. Смысл ее, скорее, заключался в том, чтобы проинформировать Запад: джихадизм существует и должен рассматриваться как идеология, а не религия. Идеологическая война была обращена к активистам демократического движения в регионе, для поддержания их, чтобы они могли заниматься просвещением своих народов в плане ценностей плюрализма и прав человека.

Стратегия, которую я отстаивал, заключалась в поиске союзников и поддержке их стремления в проведении реформ, невзирая на их непосредственное отношение к США, в то время как стратегия администрации заключалась в поиске способов успокоить гнев и «убедить» население региона, что США не желают им зла. В первые годы после событий 11 сентября, особенно начиная с 2004 г., на брифингах в конгрессе и встречах с официальными лицами США я настойчиво повторял, что Вашингтон не должен занимать оборонительную позицию, к чему призывали многие советники. Мы должны вести наступление в борьбе за демократию, потому что угнетенные народы региона ведут за нее борьбу, сотни тысяч граждан уже убиты в Алжире, брошены в тюрьмы в Ливане и Сирии, подвергаются пыткам в Иране и стали жертвами кровавой бойни в Судане.

В беседах с представителями различных СМИ, в том числе и Аl Jazeera, в течение 2004–2005 гг. я говорил моим интервьюерам, что в арабских и средневосточных тюрьмах – от Атлантики до Индийского океана сидит миллион политических заключенных – это равно всему населению сектора Газа. Нужна ли нам пиар-кампания, чтобы убедить угнетенных, что мы протягиваем им руку помощи? Они нас поймут и без нее; разумеется, они ждут такой помощи. И ждут уже слишком долго. Я никогда не слышал убедительных контраргументов по этому поводу на Аl Jazeera, поскольку таковых не существовало. Вполне понятно, что приглашений от СМИ стало меньше. Что непонятно, так это «летаргический сон» тех, кто в правительствах США и европейских стран по долгу службы обязан был вести идеологическую войну. У меня были многочисленные встречи с разумными, стратегически мыслящими людьми из Белого дома (такими, как Эллиот Абрамс, помощник советника по национальной безопасности, и Хуан Зарате, заместитель главы Совета национальной безопасности по борьбе с терроризмом). У нас было полное взаимопонимание по этим вопросам. Но большинство чиновников в то же самое время выбрали иное направление: прочь от диссидентов и местных демократических сил.

На встречах в Совете национальной безопасности в период с 2005 по 2007 г. я поражался тому, что высший эшелон администрации не имел ясного представления о собственной стратегии. Среди участников этих встреч, в том числе и приглашенных экспертов, встречались советники, которые настаивали на том, что правительство США должно вступить в переговоры с исламистами и авторитарными режимами, чтобы постараться изменить их мировоззрение! Другие эксперты настаивали, что президент не должен заниматься продвижением демократии, а США вместо этого следует вести речь о гуманитарной помощи.

На одной из таких встреч один представитель ученого сообщества наивно резюмировал суть кризиса: «Все, что от нас требуется – направить помощь населению, как мы успешно это сделали после цунами. Это изменит образ Америки в глазах мусульманского мира». Я был поражен такой наивностью. Этот эксперт утверждал, что благодаря одной (или преимущественно одной) иностранной помощи Вашингтон способен выиграть идеологическую войну. Очевидно, он не изучал опыт гуманитарной операции США в Индонезии в 2005 г. и то, как пропагандистская машина джихадистов буквально в считанные дни сумела там все поставить с ног на голову. Пока американские вертолеты спасали оказавшихся в беде индонезийцев, салафитское духовенство утверждало, что «неверные своей помощью вызвали цунами и оказали давление на мусульман». Салафиты использовали СМИ и киберпространство, чтобы разнести свою мысль как можно шире.

На этой встрече в Белом доме я старался доказать, что важны не только действия. Важно и то, как вы преподносите свои идеи, как ваши союзники интерпретируют их. Любопытно, но большинство экспертов, советовавших администрации Буша не вступать в контакт с демократами региона, в 2009 г. быстро присоединились к администрации Обамы и стали советовать президенту установить контакт с исламистскими режимами. Инстинкт меня не подвел: на всех уровнях администрация Буша была переполнена «экспертами», которые фактически занимались подрывом политического курса президента.

В 2004 г. на встречу, организованную «Агентством международного развития» (USAID), были приглашены представители мусульманско-американских, арабо-американских, средневосточных американских неправительственных организаций и интеллектуалы. Целью встречи была выработка стратегии по улучшению имиджа США в арабском и мусульманском мире. Я с удивлением обнаружил среди ее участников людей, которые ранее появлялись на канале Аl Jazeera с проклятиями в адрес американской политики. Я не представляю, чем думал человек, ответственный за «стратегические взаимоотношения» в ведающем Средним Востоком подразделении программы «Инициатива ближневосточного партнерства». Чтобы успешно поддерживать демократическую кампанию, необходимо привлекать людей, которые в это верят и хотят, чтобы она успешно развивалась. Многие из гостей представляли демократические движения сопротивления на Среднем Востоке, но часть из них были либо агентами арабских режимов, либо апологетами нефтяных интересов. Стало ясно, что предстоит непростая борьба. Солдаты США и стран-союзников жертвовали жизнями на Среднем Востоке, население этих стран страдало и надеялось, что помощь уже близка, а американское чиновничество открыло свой «фронт», яростно сопротивляясь усилиям администрации по продвижению идей демократии. Я видел свидетельства такого сопротивления почти на каждой встрече, как в вашингтонских политических кругах, так и за их пределами.

Сражения в «Агентстве международного развития» были особо ожесточенными, поскольку именно там решалось, как будут потрачены сотни миллионов по всему региону. Разумно направленный, этот поток помощи мог бы наполнить энергией вены народного сопротивления и позволить гражданским обществам взвалить всю борьбу на свои плечи. Но механизмом американской помощи управлял «другой лагерь». В него входили чиновники, не желающие действовать согласно представлением высшего политического руководства, эксперты, которые подтасовывали факты, местные политические активисты, которые не позволяли достучаться до нужных региональных организаций. Когда помощь, в конце концов, оказывалась распределенной, во многих случаях ее получателями становились неправительственные организации, сформированные апологетами или контролируемые исламистами (салафитами или хомейнистами). Нельзя было и надеяться, что американская финансовая помощь обеспечит в регионе изменение в отношении к политике США. Этот путь был закрыт.

Дело было не в том, как многие думали, что администрация США не осознавала важности «стратегического взаимодействия» с арабским и мусульманским миром. По моему опыту наблюдений за действиями чиновников и процессом принятия решений скорее следует говорить о том, что политики-апологеты похитили или, по крайней мере, парализовали инструменты осуществления этих социально-ориентированных программ.

Одним из центральных органов по реализации программ помощи был Отдел стратегического взаимодействия и планирования при Государственном департаменте. В официальной справке сказано, что отдел «обеспечивает кратко– и долгосрочное стратегическое планирование, поддерживая усилия Госсекретаря в донесении вопросов внешней политики до американского народа. Отдел разрабатывает стратегию продвижения приоритетных направлений политики администрации, формулирует эффективные послания, разъясняющие политику США по новым и продолжающимся направлениям, и развивает взаимодействие с американским народом. Отдел координирует свои действия с управлениями через Государственный департамент, Белый дом и другие агентства, имеющие отношение к внешней политике, и сотрудничает со структурами общественной дипломатии Государственного департамента по координации стратегического планирования для внутренней и международной аудитории». Этот отдел возглавляет важная фигура – заместитель министра по общественной дипломатии и общественно-политическим вопросам. Он «осуществляет программу помощи американской общественной дипломатии, в которую входят взаимодействие с международной аудиторией, организация культурных программ, научные гранты, программы обмена в области образования и международные гостевые программы, а также усилия правительства США в противодействии идеологической поддержке терроризма. Заместитель министра контролирует работу Бюро по образованию и культуре, программы общественных отношений и международные информационные программы, принимает участие в развитии внешней политики»⁹. Короче, это эквивалент «царя идеологической войны», человека, отвечающего в «военном кабинете» за борьбу с идеологией и политической стратегией джихадизма во всем мире.

Можно предположить, что человек на такой должности и его команда способны дать отпор всей сети организаций, задействованных в антидемократическом движении в регионе. На самом деле этот «военный кабинет» стратегических коммуникаций по своей эффективности оказался не более чем кабинетом по связям с общественностью.

Вопрос не в квалификации ответственных лиц, которых всегда выбирают из числа профессионалов, добившихся наивысших достижений в своей деятельности, а, скорее, в избранной политике и экспертах. Например, после вторжения в Ирак главная персона американского стратегического взаимодействия, легенда американской рекламной индустрии Шарлотта Бирс распространила по всему Среднему Востоку серию видеоклипов под названием «Жизнь мусульман в Америке»¹⁰. Я неоднократно подвергал резкой критике эту стратегию, сомневаясь в том, что эти DVD хоть как-то связаны с конфронтацией с джихадистами. Более того, я сомневался в логическом обосновании выпуска материалов, в которых президент призывал к демократизации в регионе. Мусульмане в Соединенных Штатах живут хорошо. Но вопрос не в них, а в тех, кто испытывает угнетения в большинстве стран арабского и мусульманского мира.

Затем случился главный, на мой взгляд, просчет в американской политике стратегической помощи после 11 сентября. Его совершила команда, работавшая под началом заместителя министра Карен Хьюз, которая руководила этой деятельностью с 2005 по 2007 г. Хьюз, близкая приятельница президента Буша, была политически прозорлива, но, к сожалению, не преуспела в подборе правильной команды советников. При ее содействии финансирование общественной дипломатии увеличилось с 616 млн долларов в 2004 г. до 845 млн долларов в 2008 г. Потрясающие воображение суммы были израсходованы на создание пиаровских материалов и поездки по странам региона для встреч с официальными лицами и общественными группами. И главным достижением стала «отмена сокращения количества виз, выдаваемых иностранцам для обучения в США»¹¹.

Наблюдая за схваткой между пропагандистской машиной джихадистов и спорадическими усилиями США в области общественных отношений, я почувствовал, что американские чиновники вообще ведут какую-то другую войну. Когда сообщения о провалах в противостоянии доктрине джихадизма стали совсем тревожными, мы с коллегами с удивлением узнали, что советы Хьюз и Государственному департаменту давал профессор Джорджтаунского университета Джон Эспозито и его коллеги, которые на самом деле были ярыми противниками стратегических целей администрации в регионе. Профессор Эспозито, уважаемый своими коллегами специалист по Среднему Востоку, руководил существующим на саудовские деньги центром Мусульманско-христианского взаимопонимания и слыл последовательным поборником установления контактов с ваххабитами и другими режимами региона. Разумеется, Хьюз никто не советовал устанавливать контакты с региональными демократами; вместо этого ей предлагали общаться с угнетателями-авторитаристами. Через два года Хьюз оставила свой пост, причем сделала это в самый острый момент разгула джихадистской пропаганды по всему миру.

Пусть гражданские направления кампании стратегического взаимодействия оказались скомпрометированы своими собственными советниками, но можно было предположить, что структуры министерства обороны были свободны от недоброкачественной экспертизы. На самом деле это не так. Поразительно, но когда военное руководство рассчитывало на помощь экспертов в установлении контактов с гражданскими обществами в зонах боевых действий и на международной арене в целом, вместо помощи оно получало только новые проблемы. Медленно, но верно большинство постов, связанных с ведением идеологической войны, оказалось под контролем апологетов, а в некоторых случаях и исламистов. Даже когда рядовой состав крайне нуждался в налаживании контактов с умеренными и антитеррористическими элементами в странах, где велись боевые действия, аппарат стратегических коммуникаций был не в состоянии разработать для них эффективные предложения¹².

Коалиция нефтедобывающих режимов, авторитарных правящих элит арабского и мусульманского мира, исламистских движений, несмотря на собственные внутренние противоречия и конфликты, стремилась к тому, чтобы военные структуры стран Запада, и министерство обороны США в особенности, не могли объединить свои усилия в деле продвижения демократической революции на Ближнем и Среднем Востоке. Пентагон, даже при администрации Буша, никогда не планировал поддерживать демократические революции, восстания или политические реформы в регионе с помощью американской военной силы. Это было прерогативой Государственного департамента и Белого дома. Насколько нам известно, американская политика не была направлена на подстрекательство к восстаниям. Американцы готовы были поддерживать демократические движения, но их нескоординированные кампании быстро гасились апологетическим и исламистским лобби. В Министерстве обороны практически не рассматривались планы и стратегии по подавлению психологических атак «Аль-Каиды», а к идее контрпропаганды относились попросту несерьезно.

Реальность, как я мог видеть своими глазами, заключалась в том, что ни у высшего военного командования, ни у командиров боевых подразделений не было ясности относительно целей так называемого стратегического взаимодействия. Надо ли было бороться с радикальными идеологиями, в данном случае, разумеется, с джихадизмом?

Или следовало устанавливать контакты с диссидентами, которые, в свою очередь, будут бороться с экстремизмом? А может, просто сдерживать деятельность террористов, изыскивая, например, способы останавливать террористов-смертников? Бог знает, сколько было потрачено денег на конференции, исследования, гранты и консультации от имени подрядчиков министерства обороны, чтобы выяснить это. А на скольких подобных конференциях я побывал в 2002–2009 гг.!

Выступая с консультациями и лекциями в различных структурах ведомств, ведающих вопросами обороны и национальной безопасности, я сталкивался с десятками поразительных случаев. Например, в течение нескольких лет я принимал участие в семинарах, проводимых Объединенным центральным командованием (СENTCOM). Тогда я обратил внимание, что некоторые иностранные военные на самом деле фактически защищали джихадизм и отвергали призывы к демократическим изменениям в странах, которые они представляли. Любопытно, что их приглашали принимать участие в американских встречах, чтобы решить, как следует противостоять джихадистам в регионе. Разумеется, многие военные из Пакистана, Саудовской Аравии, Египта, стран Персидского залива, которые не были ни либералами, ни реформаторами, категорически не советовали оказывать поддержку гражданским обществам региона, выступающим против авторитаризма. Даже если они сами не были радикалами, легко предположить, что за ними пристально следили работники спецслужб их собственных режимов. Ливанские офицеры не могли и слова сказать о том, как противостоять идеологии «Хезболлы». Я слышал выступления военных лидеров из Пакистана, отстаивавших джихадизм в Тампе^[8] в то самое время, когда их солдаты сражались с «Талибаном» в Вазиристане. Наблюдал за офицерами из Саудовской Аравии и Египта, выступавшими против демократии, в то время как правительства их собственных стран вели войну против джихадистского террора.

Эта сюрреалистическая картина получила свое логичное завершение, когда меня пригласили принять участие в семинаре, организованном министерством обороны в Техасе, задачей которого было исследование джихадистской пропаганды на Среднем Востоке, направленной против США. Туда же были приглашены руководство Аl Jazeera и представители других СМИ, симпатизирующих джихадистам. Похоже, военные послушали своих экспертов, посоветовавших «установить контакт» с силами, имеющими влияние на население региона. В итоге получилось, что Аl Jazeera «помогала» американским военным придумывать, как противостоять джихадизму, одновременно выпуская в эфир программы, основанные на самой радикальной исламистской идеологии, проклинавшие активистов движения за права человека в регионе.

Надо честно сказать: подавляющее большинство сотрудников министерства обороны, занимающихся планированием стратегического взаимодействия, – умные, образованные, целеустремленные люди, понимающие роль гражданского общества в сопротивлении радикализму. Все, с кем я встречался и работал, были глубоко заинтересованы в победе. Их проблемой были советники, с которыми приходилось иметь дело. По моим оценкам, более 90 % экспертов, работающих по контрактам, перед которыми поставили задачу одержать победу в этой войне идей, категорически противились распространению демократии. Армию, советники которой не желают победы, очень легко сокрушить.

В 2005 г. меня пригласили в Вашингтон на конференцию, посвященную изучению проблемы террористов-смертников, организованную командующим CENTCOM генералом Джоном Абизаидом. Около ста лучших экспертов приняли участие в мероприятии, посвященном жизненно важному вопросу. Абизаида интересовала в первую очередь идеологическая платформа, на которой зиждется Istishaad (джихадистское мученичество). Из короткой беседы перед началом конференции я понял, насколько большое значение имеет идеологическая война с точки зрения долгосрочной конфронтации в регионе – в том числе и военной. Я предвкушал серьезную дискуссию на тему развития демократических сил в гражданских обществах в тех регионах, в которых проживают террористы-смертники.

Вместо этого я с удивлением обнаружил, что большинство ученых и консультантов на конференции обсуждают совершенно оторванные от жизни теории о психологии террористов-смертников. Истеблишмент вашингтонских консультантов, зачастую щедро финансируемый правительством, заранее исключил из обсуждения любое начинание в области поддержки демократии как средства защиты от террористов, даже из соображений национальной безопасности. Режимы региона глубоко проникли в «индустрию» по производству идей для американского руководства. Военные стратеги всегда удивлялись, когда им говорили, что диссиденты региона готовы действовать и продвигать в массы идеи плюрализма и прав человека. «Это не то, что мы слышали от эксперта такого-то и профессора такого-то», – так звучал наиболее распространенный ответ.

В конце 2008 г. официальные лица из Пентагона попросили меня организовать панельное заседание в Национальном университете обороны, в котором должны были принять участие мусульмане-диссиденты. Среди участников встречи были бывший исламист Тауфик Хамид, в настоящее время эксперт по вопросам реформирования ислама, проживающий в Вашингтоне, и Омран Салман, руководитель «Арабских реформаторов» – группы авторов, публикующихся в Интернете. Участники, представители различных военных ведомств, имеющих отношение к стратегическому взаимодействию, с трудом смогли поверить, что мусульманские интеллектуалы – противники джихадистов не только существуют, но и дают им серьезную информацию. Когда из аудитории был задан вопрос, почему американские военные и более широкая национальная аудитория никогда не слышали ничего подобного, ответ не заставил себя ждать: «Вы никогда нас не слышали, потому что никогда не приглашали».

В этом и заключается суть дела. Приходилось вести чуть ли не свою войну, убеждая ответственных лиц в Америке и на Западе, что битва за демократию возможна, но только при условии установления контактов с демократами региона. Другой лагерь понял это гораздо раньше. Они смогли занять намного более выгодную позицию, чтобы перекрыть американским организациям путь к диссидентам в регионе.

Зимой 2009 г. меня вместе с тремя другими экспертами по Среднему Востоку пригласили на ланч с Дэвидом Петреусом и несколькими его помощниками, чтобы обсудить, как можно повлиять на Иран и Сирию, чтобы эти страны умерили свой радикализм. В ходе беседы оказалось, что я единственный, кто выступает за установление стратегических контактов с диссидентами и реформаторами обеих стран. Мне показалось, что новый командующий CENTCOM, который сам является профессором политических наук, услышал мои слова. Но трое других ученых упорно выступали за диалог с Дамаском и Тегераном – в полном соответствии с заявленным президентом Обамой «новым направлением», к тому времени уже озвученным в ходе президентской кампании и подтвержденным позднее в обращении к мусульманскому миру, сделанном в июне того же года в Каире. Я рекомендовал устанавливать контакты с реформаторами Среднего Востока в целом и с сирийскими и иранскими оппозиционерами в особенности, потому что, как я убеждал генерала Петреуса, их день все равно придет, и мы должны быть готовы встретить их посередине пути. Я доказывал, что взаимодействие с реформаторами может избавить нас от будущих военных конфронтаций на Среднем Востоке.

В тот момент мне показалось, что Верховный главнокомандующий американскими силами на Среднем Востоке воспринял мои идеи, поскольку попросил развить их поподробнее. Однако из-за грубой риторики другой стороны, воспользовавшейся «перезагрузкой» президентской политики, продолжения не последовало. Любопытно, но всего через несколько месяцев в Тегеране и других иранских городах состоялись массовые демонстрации; миллионы людей вышли на улицы. Если бы США и международное сообщество были готовы вступить в контакт с иранскими реформаторами, эта страна уже была бы на пути к свободе.

Из десятилетних дискуссий с представителями военных кругов я сделал один общий вывод: эксперты, нанятые министерством обороны, которые должны были давать советы, как вести себя с гражданскими обществами в регионе, погубили продемократический вариант. Вооруженные силы США имели возможность наладить взаимодействие с теми сегментами гражданских обществ, которые были готовы проводить демократические изменения при поддержке Америки и ее союзников. Для «братства против демократии» было критически важным сделать так, чтобы пропагандистские проекты министерства обороны США провалились.

Глава 5
Свобода и ее противники

Правящие силы на Ближнем и Среднем Востоке оказали неистовое сопротивление кампании по продвижению демократии, которую администрация США начала проводить после событий 11 сентября 2001 г. Эта невероятно трудная борьба, которую не всегда осознавала и замечала общественность, разворачивалась в международной дипломатии и предусматривала привлечение диссидентов и СМИ.

Продемократическая дипломатия

До 11 сентября у США не было серьезной стратегии противостояния радикалам на Ближнем Востоке или их пособникам в Америке. Кроме того, американская внешняя политика не сосредотачивалась на продвижении свободы и демократии в регионе. Во время моих многочисленных встреч в конгрессе, Государственном департаменте, на брифингах для конгрессменов, сотрудников внешнеполитического ведомства в 1990-х гг. я был потрясен тем, какая непроницаемая стена была возведена вокруг проблем прав человека в арабском и исламском мире. Несмотря на некоторые шаги, предпринятые законодателями, в том числе проведение слушаний и принятие законов о религиозных преследованиях в регионе, к стратегическим переменам США не стремились.

Весной 1997 г. по предложению сената США администрация Клинтона развернула «проактивную» политику. На состоявшихся 1 мая 1997 г. беспрецедентных слушаниях в подкомиссии по Ближнему Востоку и Южной Азии комиссии Сената по международным отношениям из пяти человек, в том числе член палаты представителей Франк Вульф (республиканец от штата Виргиния), Бат Еор, Нина Ши и я, высказали свое мнение по проблеме религиозных преследований на Ближнем Востоке. Конгрессмен Вульф, которого я консультировал по ходу разработки закона «О международной свободе вероисповеданий», на слушаниях отстаивал мнение, что кардинальное изменение политики США в отношении угнетенных меньшинств и преследуемых групп населения будет иметь значительное влияние на мировое сообщество. Стивен Дж. Коффи, первый заместитель помощника госсекретаря в Бюро демократии, прав человека и труда Государственного департамента США был пятым, кто выступал перед подкомиссией. Коффи сделал решительное заявление о политике США: «В феврале мы созвали первое заседание совещательного комитета при Государственном секретаре по свободе вероисповеданий за рубежом. В новый комитет входят двадцать известных религиозных лидеров, активистов и мыслителей Америки, которые помогут нам сформировать новые политические директивы в области свободы вероисповеданий»¹. Я понял, что это исторический момент, Америка наконец готова оказаться на высоте положения.

Заявление Коффи, казалось, означало, что США будут вести политику, которой не было раньше. И действительно, многие десятилетия Вашингтон безучастно взирал на угнетение меньшинств в целом и на религиозные преследования в частности: на геноцид в Биафре и на юге Судана, преследования коптов, ассирийцев и бахаистов. Я наблюдал это равнодушие, еще когда жил на Ближнем Востоке, задолго до своей эмиграции. Почти десятилетие спустя после развала СССР и многих лет давления, которое оказывал конгресс, администрация Клинтона стала проявлять хоть какие-то признаки заинтересованности положением религиозных меньшинств. Я же чувствовал, что бюрократы теряют время. Преграды, которые возводила «длинная рука» нефтяных режимов в правительстве США, были непреодолимы. Успехи, о которых заявлял Госдепартамент (такие, как открытие новых ведомств и запуск новых программ), на самом деле не слишком помогли в противостоянии деспотам, режимам и сторонникам джихада. Заявление о том, что все будет прекрасно, как только разрешится арабо-израильской конфликт, все еще было главным в политической риторике американской дипломатии.

Коффи признал: «Я говорил, например, о том, как арабо-израильской конфликт спровоцировал появление на свет таких экстремистских группировок, как «Хамас», усугубил религиозную напряженность и нетерпимость в регионе. Я указал на то, что наша политика направлена в первую очередь на укрепление мирного процесса на Ближнем Востоке». Услышав это заключение, я понял, что и в 1990-х гг. угнетенным народам Ближнего Востока надеяться не на что. Я прошептал своей подруге Бат Еор, что пока в свободном мире не грянет гром, люди, за которых мы просим, помощи не дождутся. Она ответила: «Dhimmis, все они стали дхимми».

Это слово, производное от арабского Ahl al Dhimma, отсылает нас к временам арабского завоевания Ближнего Востока. Население региона, завоеванное в VII в. Халифатом, многие века после этого жило в оккупации. Халиф Омар, покоривший Иерусалим и Сирию, издал для их народов кодекс и «защитил людей». В соответствии с этими законами евреи и христиане, пожелавшие остаться в «земле ислама», платили особый налог и считались людьми второго сорта. Они были дхимми, жившими под властью Халифата. Вначале этим термином называли угнетенные народы, живущие под игом исламской империи. Но в последние несколько десятилетий, особенно после того, как ряд неисламских меньшинств выступил против современных сторонников джихада или панарабизма в Ливане, Судане, историки и интеллектуалы начали использовать этот термин в уничижительном смысле. Сегодня слово дхимми относится к тем представителям свободного мира, которые по материальным соображениям предпочли толерантность в отношении сторонников джихада. Бат Еор в Европе и я сам в США начали использовать этот термин по отношению к тем людям на Западе, которые уступали давлению ОПЕК и комиссии конгресса США по делам нефтяной промышленности, позволяли нарушать права человека в угоду интересам нефтяных государств.

Перед западными правительствами стоял следующий вопрос: будут ли их лидеры и бюрократы противостоять арабским и исламским режимам в вопросах прав человека как свободные люди или поступят как дхимми? В 1990-е гг., несмотря на поворот конгресса США к либерализации и предоставлению больших свобод национальным и религиозным меньшинствам в регионе, государственная машина оставалась оплотом политического воплощения неравноправия дхимми. Такое отношение укрепилось и в Западной Европе, оно превалировало в Канаде. На упомянутых выше показательных слушаниях в 1997 г. под председательством сенатора Сэма Браунбэка мы поняли, что стена, воздвигнутая нефтедолларами, слишком крепка. Ее невозможно разрушить. Количество комитетов и комиссий по правам и свободе религий росло, росли и их бюджеты. А в их руководстве заседали ученые и политики, которые под руководством Белого дома и Государственного департамента исследовали проблемы «толерантности», но реальная политика так и не была сформулирована.

Довольно скоро на этих заседаниях с легкой руки ближневосточных режимов стали присутствовать представители исламистских группировок. И им удалось полностью парализовать работу. Они не могли позволить, чтобы религиозные меньшинства получили свои права. Это привело бы к наделению еще большими правами других угнетенных народов и падению правящих элит. Ничто не изменилось со времен окончания «холодной войны». «Железный занавес» теперь окружал весь Ближний и Средний Восток, а американская и западная дипломатия не могли и в большинстве случаев не хотели бросать вызов нефтяным магнатам, в руках которых находилась власть.

Однако когда в 2001 г. под ударами «Аль-Каиды» рухнули башни-близнецы, внешняя политика США начала менять свой вектор. Как уже упоминалось, западные защитники прав человека на Ближнем Востоке, включая меня, с радостью восприняли рассуждения администрации Буша о важности распространения демократии. Мы с удовлетворением наблюдали, как все более широкая группа неоконсерваторов и либералов поддерживала новое направление во внешней политике страны. Но большинство из нас все еще ожидало, когда же США предпримут конкретные шаги.

Серия стратегических решений о поддержке борьбы в Дарфуре, Ливане и Иране стала «первой ласточкой» нового направления в политике, призванного помочь угнетенным народам в регионе. Помимо смены режимов в Афганистане и Ираке, американская дипломатия самого высокого уровня была подключена к продвижению и пропаганде идей демократии в других странах.

Еще в начале этого процесса мы поняли, что самые энергичные действия предпринимают президентские политические назначенцы, а не профессиональные дипломаты. Я был одним из первых, кто заметил это несоответствие. Когда в 2002 г. в составе делегации НПО я встретился с сотрудниками Государственного департамента, чтобы передать наши предложения по освобождении Ливана от сирийской оккупации, лица бюрократов были мрачны, а речи уклончивы. В целом они не собирались нас поддерживать. При встрече же с назначенцами Буша приветствия были теплыми, дискуссии – предметными, а результаты – многообещающими. На Совете Безопасности ООН в 2004 г. у нас было несколько встреч с послом США Джоном Негропонте, который сыграл одну из ключевых ролей в принятии резолюции ООН, призвавшей вывести сирийские войска из Ливана. Это был шаг, которого мы не могли добиться с начала сирийской оккупации в июне 1976 г.

В попытке получить поддержку нашей идеи мы встречались с послом Джоном Болтоном, который возглавлял в Государственном департаменте политическое бюро. Болтон также был настроен позитивно и передал наши рекомендации в Белый дом. Независимо от дебатов, развернувшихся вокруг оккупации Ирака, американская политика в Ливане демонстрировала революционные перемены. Это был шаг вперед, о котором можно было лишь мечтать.

Другим признаком отхода от традиционной американской политики было изменение отношения США к режиму в Судане. После многих лет, если не десятилетий дипломатического замалчивания того, что становилось самым крупномасштабным геноцидом со времен Холокоста, американцы оказали серьезное давление на Хартум и международные организации, призывая их обратить внимание на ужасы, творящиеся в Дарфуре. В 2004 г. мы также стали свидетелями попыток США через ООН и другие организации признать кровавые расправы в Дарфуре как геноцид и призвать другие государства к санкциям и юридическим действиям, направленным против суданского режима. Этот революционный шаг был сделан сторонниками президента в противовес своим дипломатам. По некому совпадению, два госсекретаря при Буше-младшем были афроамериканцами – Колин Пауэлл и Кондолиза Райс. Поэтому было понятно, что африканцы по этнической принадлежности, возглавляющие американскую дипломатию, поддерживают освобождение народов Африки. По какой-то иронии, военные кампании на Ближнем Востоке курировал американец ливанского происхождения, генерал Джон Абизайд. Мне это представлялось неким историческим возмездием – представители угнетенных народов вернулись, чтобы восстановить справедливость, или по крайней мере стать ее орудием. К 2005 г. «дипломатическая» революция была в самом разгаре, все больше диссидентов надеялись, что самая сильная демократия на Земле встала на путь спасения угнетенных народов мира и вступит в противостояние с авторитарными режимами.

Оживление дипломатической активности и поддержка демократии на Ближнем и Среднем Востоке вскоре столкнулись с сильным сопротивлением. Это были американские же бюрократы, противившиеся ослаблению региональных нефтяных элит, местные авторитарные режимы и их мощное лобби, действующее по всему миру. В 2006 г., после выборов, в конгрессе США сменилось партийное большинство. К началу 2007 г. дипломатическая инициатива, направленная на поддержку освободительных движений, сошла на «нет». Госсекретарь Райс все еще произносила речи о «глобальной демократической революции», но соответствующую политику США уже не проводили. В последние два года пребывания у власти администрация Буша выглядела в глазах реформаторов из стран Ближнего и Среднего Востока, по крайней мере, нелепо. Президент и его помощники все еще проповедовали свободу и демократию, а профессиональная американская дипломатия вообще перестала предпринимать какие-либо шаги в этом направлении.

Последним оплотом противодействия «внутренней оппозиции» была делегация США в Совете Безопасности ООН, которую возглавлял посол Болтон, и новые политические советники в Пентагоне. На встрече с Болтоном в 2006 г. я убедился в его глубокой убежденности в том, что поддержка демократических сил в регионе в конечном счете уменьшит влияние сторонников джихада и их союзников. Немудрено, что «братство противников демократии» ненавидело его. Болтон был настоящим кошмаром для прочно обосновавшихся в ООН тоталитарных режимов, стратегов и идеологов джихада. Он превратил делегацию США в Совете Безопасности в основную международную силу сопротивления терроризму².

Сначала при Негропонте, а затем при Болтоне Америка подняла ряд вопросов, которые прежде не затрагивала. Это геноцид в Дарфуре, «кедровая» революция в Ливане, положение оппозиции в Сирии и Иране, ситуация с правами человека в регионе, борьба с радикальными идеологиями. Поэтому приоритетом для «политического халифата» стала дискредитация сторонников свобод в ООН. Как только в ноябре 2006 г. правительство Буша потеряло большинство в конгрессе, Болтона убрали. Критики писали: «Буш теперь должен пересмотреть свой курс и назначить кого-нибудь менее жесткого, более тонкого дипломата, способного разрешать деликатные дипломатические проблемы». На самом деле это было требование ОПЕК и комиссии по делам нефтяной промышленности, стремившихся завязать «отношения» с новым руководством в конгрессе. «Есть много компетентных людей. Пошлите кого-нибудь нового, господин президент», – сказал тогда сенатор Джо Байден³.

Реальность была такова, что после Болтона американская дипломатия в ООН забуксовала. Посол Залмай Халилзад, с которым я также встречался в Совете Безопасности для обсуждения ситуации в Сирии, Ливане и готовившейся резолюции ООН № 1559, был проницательным и очень хорошо информированным американским дипломатом. Он знал, что происходит на Среднем Востоке, располагал там собственной сетью контактов. Но он был и в курсе того, что ветер перестал дуть в паруса «корабля демократии». Его задачей была защита «уже отвоеванных позиций». После встречи с основными игроками: французской, британской, русской и другими делегациями, имеющими свои приоритеты на Ближнем Востоке, я понял, что в январе 2007 г. международная поддержка демократии в регионе прекратилась. «Смена караула» в Совете Безопасности ООН означала, что свобода потеряла своих законных защитников. Но этого не поняли активисты освободительных движений, защитники прав человека, неправительственные организации и законодатели по обеим сторонам Атлантики.

В период с 2002 по 2006 г. почти каждый раз, когда я принимал участие в дебатах на арабском телевидении или радио, сторонники джихада бушевали по поводу «использования Совета Безопасности ООН для насаждения вашей воли». Я всегда возражал, доказывая, что авторитарные режимы и тоталитарные организации в регионе жестоко обращаются со своими народами, а благодаря «новому направлению» американской дипломатии, ООН, наконец, начинает служить принципам, на которых была основана, и Всеобщей декларации прав человека. Я был среди немногих (всего двух или трех) комментаторов в арабских средствах массовой информации, осуждавших деспотизм авторитарных режимов и сторонников джихада в регионе. Однако со временем мне стало казаться странным, что я, независимый аналитик и писатель, объясняю и продвигаю доктрину свободы в арабском мире, в то время как американские и западные средства массовой информации этого не делают. Хотя американская дипломатия боролась за права жертв несправедливости на Ближнем и Среднем Востоке, американские организации, существующие на средства налогоплательщиков, не желали предавать эти действия огласке, часто обманывали надежды своего правительства и борцов за свободу региона.

С избранием Барака Обамы президентом США в ноябре 2008 г. можно было предположить, что грядут разительные перемены, которые оправдают ожидания и защитят интересы демократических движений в регионе. Миллионы американцев голосовали за «кандидата перемен», и было трудно представить, что перемены будут направлены против демократии на Ближнем Востоке. Я был удивлен, что у большинства защитников свободы на Западе и тех, кто действовал в регионе, так много времени ушло на то, чтобы понять, что «новое направление», продвигаемое Обамой в ходе своей предвыборной кампании, было на самом деле возвратом к политике, превалировавшей в 1990-х гг. Обаму «определили» его же советники, бывшие в свое время среди самых ярых критиков политики Буша. Новая администрация отказалась от поддержки продвижения демократии в регионе, «вовлекла» в дискуссии местные режимы и исламистов. А в 2009 г. американская дипломатия совершила резкий поворот, фактически «свернув» демократическую повестку дня. Поворот, который, как я подробнее опишу в последующих главах, в настоящее время осуществляется с головокружительной скоростью, особенно в отношении Ирана и Судана. Такая же участь постигла и программу помощи диссидентам в регионе. Она полностью прекратилась.

Свободное вещание

Одно из самых важный решений, принятых Соединенными Штатами в рамках действий по продвижению демократии, касалось запуска вещания на арабский мир и другие регионы с мусульманским большинством. «Свободное вещание» включало в себя телевизионные каналы, радиосети, печатные СМИ, сайты и другие средства массовой информации, которые финансировались из бюджета и были нацелены на пропаганду плюрализма, свободы и борьбы с терроризмом на Ближнем и Среднем Востоке и за его пределами. Эта идея развивалась параллельно с концепцией «глобальной войны идей», в которой Америка и ее союзники сражались за сердца и умы арабов и мусульман.

Причин открыть этот «фронт» было множество. Во-первых, были умудренные опытом эксперты, которые занимались этим еще во времена «холодной войны» и заявляли, что успех «Радио Свободная Европа» и Плана Маршалла можно повторить в XXI в., воздействуя на живущее в страхе и угнетении население. Второй, вероятно, более прагматичной, была необходимость противостоять мощному противодействию Аl Jazeera, которое она оказывала в ответ на усилия США в борьбе против «Аль-Каиды» и «Талибана».

Синдром Аl Jazeera

С осени 2001 г. финансируемый из Катара телеканал Аl Jazeera систематически бросал вызов военным и пропагандистским усилиям США и их союзников на Среднем Востоке. Канал играл огромную роль в разжигании антиамериканских настроений в значительных сегментах арабского и исламского мира. Удивительно, но, несмотря на яростные нападки на США, Аl Jazeera так и не смог взять реванш в войне с Вашингтоном, хотя и изображал США как агрессора, развязавшего войну против ислама, а не как государство, защищающее свою безопасность. Я внимательно следил за работой Аl Jazeera и ясно видел, что его идеологическая и политическая линии (от передач, излагающих принципиальные взгляды канала, до ток-шоу) выражали интересы «братьев-мусульман». Делалось это практически неприкрыто. Канал полностью финансировали власти Катара, он поддерживал правительство и эмира, все управление и редакционный контроль находились в руках сторонников и членов организации «братьев-мусульман», многие из которых в свое время работали на BBC.

Огромному пропагандистскому успеху Аl Jazeera в освещении не только идеологии джихада, но и акций джихадистов во многих странах мира можно посвятить целые тома. То, каких взглядов придерживается этот телеканал, не является секретом в арабском мире. Аl Jazeera не делает из этого тайны, канал вполне откровенен и не считает нужным оправдываться. Высказываемые на нем мнения, например, в программах Al Sharia wal Hayat («Шариат и жизнь»), которые ведет ведущий идеолог ислама египетский шейх Юсуф аль-Кардави, или Al Ittijav al Muakess («Обратные направления») сирийца д-ра Фейсала аль-Кассема, открыто поддерживают программу сторонников джихада. Даже новостные передачи так или иначе направлены на поддержку панарабизма и исламизма. Канал, очевидно, работает в угоду взглядам миллионов зрителей, разделяющих идеологию салафизма, «братьев-мусульман» и даже хомейнистской «Хезболлы», хотя многие из этих движений в нюансах противоречат друг другу⁴.

Полемика относительно идеологии вещания Аl Jazeera возникает не в регионе, а скорее на Западе, в частности в США. Поразительно, что большинство ведущих средств массовой информации, многие представители академической среды считают этот телеканал чем-то вроде арабского CNN, а не тем, чем он на самом деле является – силой, мобилизующей массы против Запада. В 2003 г. я опубликовал статью в National Review, в которой отозвался о множестве ошибочных интерпретаций миссии Аl Jazeera. Я не собирался критиковать канал, поскольку знаю, что он и его сотрудники свято верят в то, что делают⁵. Скорее, я хотел осветить ошибочную позицию Запада в отношении него. Я часто высказывал свое мнение по поводу Аl Jazeera: восхищаюсь эффективностью, с какой на нем подается информация, но не разделяю мнений его комментаторов. Полемика продолжалась, кто-то утверждал, что канал занимает нейтральную позицию, кто-то заявлял, что он сеет зерна джихадизма⁶.

Лишь когда против Аl Jazeera подняли голос представители арабского мира, картина стала проясняться. Иракские официальные лица и НПО стали обвинять телеканал в поддержке радикалов, за ними последовала Палестинская автономия, убедившаяся, что Аl Jazeera ориентируется на «Хамас». В письмах на либеральном сайте Elaph.com и реформистском сайте Afaq.com диссиденты также критиковали телекомпанию, обвиняя ее в антидемократической позиции. Защитники Аl Jazeera отвечали, что канал независим от режимов. Критики также обвиняли Аl Jazeera в том, что он существует на «нефтяные» деньги Катара и поэтому подконтролен власти и защищает деспотичные режимы, в том числе в Ираке и Судане.

Независимо от дебатов о роли Аl Jazeera в идеологической войне, было очевидно, что дипломатия и пропаганда США несут серьезные «потери» в противостоянии с телеканалом. На него имели доступ комментаторы-джихадисты, поносившие все действия США – от военных и политических до гуманитарной помощи – и громили американцев, приглашенных высказать свое мнение перед телекамерой. Я помню, что наблюдал этот спектакль каждый раз, когда на канале выступали спикеры из Госдепартамента или других правительственных ведомств. Благодаря тонко поставленным вопросам и последующим редакционным комментариям слова американцев совершенно извращались.

Драма Al Hurra TV

После удара, нанесенного Аl Jazeera и другими воинствующими СМИ Среднего Востока, особенно после вторжения в Ирак, в администрации Буша возникла идея создать финансируемый американцами телеканал, который «уравновесил» бы пропагандистские усилия Аl Jazeera. В 2002 г. я информировал некоторых членов конгресса о необходимости «разговора» с арабской и мировой мусульманской общественностью, прямого обращения к единомышленникам на Ближнем Востоке. Тем самым я планировал достичь двух целей. Во-первых, необходимо было достучаться до угнетенных, в том числе этнических и религиозных меньшинств и таким образом заручиться поддержкой миллионов людей в арабском мире, которые ждали перемен в американской политике. Во-вторых, я хотел, чтобы их самих услышало большинство населения, знавшее только то, что сообщали им их авторитарные режимы и сторонники джихада.

Сначала, еще в 2000 г., я предложил членам сената и палаты представителей организовать арабскую вещательную сеть, включающую в себя телеканал, радиостанцию, печатные средства массовой информации и сайты, где работали бы носители языка, сторонники борьбы за демократию. Поскольку нефтедоллары поддерживают машину пропаганды джихада, американские доллары и, возможно, евро должны поддерживать демократические СМИ. Моим первоначальным планом была организация не официального канала на арабском языке, по типу «Голоса Америки», а независимого, полностью или частично финансируемого конгрессом, который выступал бы как «голос свободы» диссидентов, демократов и либералов, проживающих как в регионе, так и за его пределами.

В своих рекомендациях правительству я описывал войну идей как область, в которой необходимо закрепиться и добиваться успеха. Если США не будут поддерживать тех, кто выступает против джихада, демократов в регионе, противоположная сторона возьмет дело в свои руки. Я утверждал, что главное – действовать активно. Я надеялся, что администрация США будет способствовать быстрому запуску этого проекта. Однако идеи, которые мы продвигали в Вашингтоне, перехватили лоббисты режимов Среднего Востока, которые по-своему «переработали» наши предложения.

«Братству противников демократии» было очень важно, чтобы Америка не поддерживала в регионе диссидентов, а с реализацией нашего предложения у них появилась бы трибуна, с которой они могли обратиться ко всему миру. Вставлять палки в колеса, нейтрализовывать СМИ, поддерживаемые США, – таковы были основные приоритеты радикалов, авторитарных властей в регионе и их партнеров на Западе. Они не дали правительству США достичь своих целей в стратегической коммуникации. Вмешательство осуществлялось почти во все проекты, которые финансировало и которыми управляло американское правительство, потому их миссия оказалась невыполнимой. Я наблюдал взлет и печальное падение этого коммуникационного начинания, поскольку принимал в нем личное участие и знал о ситуации от тех, кто работал над этим этом проектом.

К лету 2003 г. мои собеседники из конгресса сообщили, что США будут финансировать новый телеканал под названием Аl Hurra TV («Свободное телевидение»), который скоро будет запущен, чтобы противостоять в эфире Аl Jazeera. Кроме того, конгресс одобрил запуск радиовещательной сети SAWA. Оба канала действовали под началом Вещательного совета попечителей, в чьем ведении находятся «Голос Америки» и «Радио Свобода». Поначалу я был доволен: Вашингтон наконец начал двигаться в правильном направлении. И все, кто ощущал разочарование от того, что США проигрывали в войне идей, также поддержали это начинание и с надеждой смотрели в будущее.

В конце 2003 г. арабские средства массовой информации сообщили о том, что новый канал скоро начнет вещание и что его руководителем станет Муаффак Харб, который в те времена был популярным колумнистом панарабской газеты Аl Hayat, финансируемой Саудовской Аравией. Американский гражданин, Харб – выходец из ливанских шиитов, мог сыграть большую роль в противостоянии пропаганде, которая велась в пользу Ирана. В интервью программе Аl Jazeera Min Washington, как раз перед запуском нового канала, Харба спросили, будет ли он называть «Хамас» террористической группой и продвигать «проамериканские идеи». Чтобы не вступать в конфликт, только что назначенный директор Аl Hurra заявил, что его канал будет «держать нейтралитет» в освещении фактов и не станет следовать никакому идеологическому направлению.

С этого момента я понял, что новый канал не намерен включаться в борьбу с пропагандой джихада, поддерживать диссидентов и демократов региона. Первые заявления его директора определили редакторское направление телеканала на годы вперед; Аl Hurra не вступит в борьбу за демократию, как это делало «Радио Свободная Европа» во времена «холодной войны». Канал озвучивал заявления американского правительства, президента, его секретарей, но на деле не стремился подтолкнуть массы к демократическим преобразованиям.

В феврале 2004 г. Аl Hurra начал вещание, и идеологи джихада почти сразу заклеймили его как «неверный» канал. Известный юрист из Саудовской Аравии поносил Аl Hurra, утверждая, что канал «навязывает войну против ислама и «американизирует» мир»⁷. Через год после начала вещания Аl Hurra жестко критиковали уже телеведущие и журналисты. Один из них, египетский интеллектуал Магди Халиль, выступавший со статьями в арабских средствах массовой информации и руководивший «Форумом за свободу Ближнего Востока» в Каире, публиковал едкие заметки, обвиняя телеканал в том, что он не выполняет своих обязательств. Халиль, сотрудничавший с Аl Hurra, утверждал, что канал не следует доктрине президента Буша о поддержке свободы и демократии в регионе.

В 2007 г. Том Харб, ливано-американский активист, выступил перед членами конгресса на тему, обозначенную как «захват Аl Hurra друзьями «Хезболлы». По мнению Харба и других ливано-американских активистов, а также журналистов, уволенных из Аl Hurra, среди руководства телеканала были сторонники «Хезболлы» и режима в Ливане. Они утверждали, что благодаря действиям этой группы телеканал не выступал с критикой Ирана, Сирии и «Хезболлы». Мне было трудно поверить, что средство массовой информации, которое финансировал конгресс, было нейтрализовано апологетами «Хезболлы» и их иранскими хозяевами. Но выходцы из Ливана были твердо в этом уверены.

Борьбу за Аl Hurra вели не только поборники демократии и их оппоненты, пособники авторитарных режимов. В этой борьбе участвовали и те, кто стремился монополизировать влияние в регионе и решать, кого стоит критиковать, а кого нет – Иран или «братьев-мусульман»? Какое из лобби «братства противников демократии» будет оказывать решающее влияние на канал – то, что ближе к Ирану, или апологеты Саудовской Аравии и Ikhwan^XXIX? Журналисты, работавшие на Аl Hurra, говорят, что атмосфера там была напряженная, за влияние на канал боролись различные группировки, и ситуация во многом напоминала ту, что складывалась на самом Ближнем Востоке. В ноябре 2006 г. Харб был отправлен в отставку, его место занял Ларри Реджистер, бывший журналист CNN, которого поддерживал Государственный департамент и которого (по сведениям инсайдеров) привечало ваххабитско-мусульманское лобби. Как говорили критики, Реджистер открыл эфир для заявлений «террористических организаций, таких как «Хамас», и свернул критику режимов в регионе»⁸. То, что происходило на Аl Hurra, было нереально: канал, который США финансировали для того, чтобы бороться в эфире за демократию, превратился в поле боя между двумя направлениями джихадизма и их апологетами в Вашингтоне.

Несколько месяцев спустя Ларри Реджистер также вышел в отставку, его место занял бывший заместитель Харба Даниэл Нассиф. Выходец из ливийских христиан, Нассиф искренне осуждал ваххабитов, в 1990-е гг. выступал против сирийской оккупации Ливана. Однако поскольку он поддерживал генерала Ауна, ливанского политика, связанного с «Хезболлой», оппоненты из «Коалиции 14 марта»^XXX обвинили Нассифа в том, что он находится под сирийско-иранским влиянием. Критики обвиняли его в том, что телеканал транслирует речи Хасана Насраллы, лидера «Хезболлы», на что Нассиф отвечал, что в своей работе он не придерживается «пропагандистских принципов»⁹. Единственный канал, изначально вещавший от лица обездоленных, был парализован распрями, которые раздирали ближневосточный регион. Это отняло надежду на создание альтернативной информационной площадки, которая могла бы помочь продвижению идей демократии.

У меня была возможность наблюдать эти мытарства, поскольку время от времени меня приглашали принять участие в дискуссиях на Аl Hurra. Тогда я впервые встретился со многими диссидентами и реформаторами из Ливии, стран Персидского залива, Ливана, Сирии, Ирака и других стран, которые сообща создавали первый панарабский демократический канал или по крайней мере пытались это сделать. На нем работали талантливые журналисты, продюсеры и обозреватели со всего арабского мира. Он сыграл и все еще может сыграть важную роль в развертывании дискуссии о фундаментальных проблемах в масштабе всего региона. Но правители Среднего Востока слишком хорошо понимали, что Аl Hurra гибельна для их интересов, и поэтому нанесли упреждающий удар, пытаясь оттеснить с передовых позиций части, которые Америка использовала в войне идей. Одним словом, проект был революционным, но интеллектуально его парализовали.

И телеканал Al Hurra был не единственным, кто стал целью враждебных усилий противной стороной.

Паралич американского и западного вещания

Радио SAWA также попало под «обстрел». Опытный журналист, работавший на радиостанции, сказал мне: «Мы многое делали для того, чтобы придерживаться продемократического и антитеррористического направления. Мы располагаемся в Вашингтоне, в двух кварталах от здания конгресса, но кажется, что сидим в центре Тегерана или Дамаска, – в такой политической атмосфере нам приходится работать». Читателям может показаться невероятным, что «рука джихада» может так далеко простираться вглубь западного мира, но, в действительности, иранское и ваххабитское влияние превалировало на всех уровнях в организациях, интересы которых хоть как-то были связаны с Ближним и Средним Востоком. Благодаря обильному потоку нефтедолларов виртуальная «рука Халифата» очень длинная.

Серьезно скомпрометированы были не только Аl Hurra и SAWA, влияние противников демократии прослеживалось и в программах американских СМИ, которые транслировались на мусульманский мир. По словам многих ирано-американских активистов, финансируемая конгрессом радиостанция «Голос Америки», начав вещание на фарси, с первых дней своей работы уже находилась под влиянием режима Хомейни. Многоязычная паутина «Голоса Америки», раскинувшая свои сети на всю Центральную Азию, Индонезию и африканский Сахель, также оказалась подверженной влиянию режимов и исламистских групп¹⁰. В передовице Washington Times было заявлено: «Голос Америки» становится «Голосом Исламской Республики Иран». Последние программы показали очевидный уклон в сторону противников демократического движения». Times цитировала интервью Хушанга Амир-Ахмади и Триты Парси, которые, по некоторым сведениям, были близки к иранскому режиму¹¹.

В Праге я посетил внушительное здание «Радио Свободная Европа», также финансируемого конгрессом и вещающего на десятках языков, в том числе на пушту, арабском и турецком. И там наблюдалась та же ситуация. «Американские силы бомбят террористов за морем, а мы бомбим эти народы антиамериканским и антизападным словом», – шептались журналисты в кафетерии. Многие годы я не мог избавиться от мысли, что американские налогоплательщики, сами того не зная, финансируют пропаганду, направленную на поражение США и демократии. Сторонники джихада и авторитарные режимы косвенно захватили контроль над нашими собственными СМИ и используют их против нас. Гораздо хуже то, что это невозможно было объяснить законодателям в Вашингтоне, потому что именно бюрократы, отвечавшие за процесс продвижения демократии, тормозили его. Я, мои коллеги и работники этих учреждений видели, что идет настоящая идеологическая война, но ничего не могли с этим поделать.

Со временем я также понял, что силы противника проникли во все средства массовой информации, которые финансировали западные страны и которые были ориентированы на арабоязычную и ближневосточную аудиторию. France 24 на арабском языке, BBC на арабском и даже Russia Today на арабском порой следовали редакционной политике, практически неотличимой от политики Аl Jazeera. Выступая на этих каналах, участвуя в дискуссиях, я быстро понял, что в отделах новостей там доминировали весьма изощренные методы «братьев-мусульман». «Все кончено, – отметила на одной из встреч Сью Майрик, сопредседатель закрытого собрания палаты представителей по борьбе с терроризмом. – Если сторонники джихада, режимы могут определять направление американского вещания на арабский и мусульманский мир, то как нам продвигать демократию»? Член конгресса и ее коллеги были правы: борьба за продвижение демократии была проиграна в самом начале. Недруги захватили самое мощное оружие Америки – информационное поле. В 2010 г. американские законодатели, наконец, собрали совещание для расследования провалов в коммуникации, но администрация Обамы сменила стратегический курс: теперь не будет поддержки демократии, будет лишь «привлечение» к сотрудничеству существующих режимов и исламистов.

Глава 6
Кошмар «Талибана»: женщины против своих угнетателей

В 1999 г. я пригласил в наш университетский городок во Флориде^XXXI одну женщину-профессора из Гарварда. В тот вечер она была очень взволнована. Ее выступление называлось: «Каковы достижения «Талибана» в Афганистане»? Лекция длилась целый час и была посвящена бородатым мужчинам в тюрбанах, которые держали страну в железном кулаке с 1996 г. в надежде сделать ее оплотом возрожденного Халифата.

«Неужели женщинам при талибах живется лучше»? – спросил один из моих студентов.

Лектор ответила: «Женщинам, безусловно, живется лучше, поскольку их больше не насилуют прямо на улицах. По крайней мере, военный порядок принес им какую-то стабильность».

Я знал, что эти аргументы в оправдание «Талибана» навеяны ваххабитами, но все равно не мог поверить своим ушам. Выступавшая сама была женщиной, ученым из серьезного университета. Я с трудом понимал ее логику. Как могло получиться, что эксперт по региону, продвигающая идеи феминизма у себя на родине, защищает заклятых врагов всех женщин? Этот случай стал для меня решающим. Он окончательно убедил в том, что одними дискуссиями о правах человека упрямых сторонников режимов, жаждущих приобщиться к их нефтедолларам, не одолеть. Ближневосточные исследования в Америке и на Западе слишком «пахнут» нефтью, чтобы воспринимать их всерьез. Истоки конфликта кроются в научной элите, которая поддерживает джихад и распространяет его ценности во всем научном сообществе. Это – война идей. Кто из образованной западной элиты может поддерживать «Талибан» – грубую, восставшую из темных веков силу, отрицающую права женщин в гражданском обществе? Защита талибов в глазах западного мира ясно показывает, как прочно укоренились в нем авторитарные силы и их сторонники.

По иронии судьбы, из всего региона, страдающего от варварских режимов и действий их боевых организаций, именно «Талибан» через «Аль-Каиду» прервал «летаргический сон», в котором пребывал Запад. В 1990-х гг. Средний Восток находился под тяжелым гнетом, за господство здесь боролись разные силы. Одна из них, расцветшая пышным цветом на окраине региона в раздираемой бесконечной гражданской войной бедной стране, лишенной нефти, взорвала существующий порядок вещей. Направив своих людей атаковать финансовый и политический центр Запада, Усама Бен Ладен, сам того не зная, в определенном смысле помог наиболее угнетенным обществам в мире. Он спровоцировал США начать кампанию за освобождение всего региона. «Талибан» был настоящим кошмаром для своего народа, и в архивах периода его расцвета сохранились очевидные доказательства того, как жесток был этот режим по отношению к женщинам.

Но выживет ли свобода, если Запад перестанет поддерживать демократию на Среднем Востоке? Это самый драматичный вопрос для Афганистана на ближайшие десятилетия¹.

Что предшествовало режиму «Талибана»

Я узнал о талибском кошмаре, занимаясь изучением исламских движений и джихадистских организаций, которые мигрировали в Афганистан для борьбы с CCCP. Еще в 1980-е гг., когда я жил в Бейруте, мы знали их как «арабских афганцев». Это были салафиты из разных уголков Среднего Востока и соседних стран, которые покинули свою родину, чтобы освободить Афганистан от советской оккупации. По сути, большинство моджахедов были афганцами, которым было суждено родиться мусульманами. Лишь часть из этих боевиков была постепенно обработана ваххабитами, высланными из Саудовской Аравии, и представителями других исламистских организаций. Делалось это при поддержке пакистанских спецслужб.

По мере того как я читал об их идеологии и стратегии, участвовал в полемике с их сторонниками из Бейрута, я пришел к выводу, что джихадистская сетевая организация, пронизавшая афганское движение сопротивления, имела более широкие цели, чем просто выбить русских из этой суровой страны. Судя по их литературе, джихадисты, продвигавшие идею исламизации борьбы в Афганистане, намеревались использовать конфликт, чтобы построить то, о чем они мечтали десятилетиями – фундамент Халифата, структуру под названием «имара», или эмират. Я писал, как отразилось это начинание на международной безопасности, свободе вероисповедания, правах меньшинств и статусе женщин. В разгар конфронтации Запада и СССР никого не интересовало будущее джихада – ни французских чиновников с Кэ Д’Орсе^XXXII, ни британский МИД, ни дипломатов из США и ряда других стран.

Сэр Джон Грей, бывший тогда английским послом в Ливане, с пониманием отнесся к моим опасениям по поводу хомейнистской и ваххабитской идеологической экспансии в 1980-е гг. На одной из наших встреч в Бейруте в 1987 г. он сказал мне: «Валид, мы, англичане, имеем в этом регионе очень богатый исторический опыт. Мы годами воевали с пуштунами и проиграли. Мы помогли клану Сауда и ваххабитам взять под контроль Аравийский полуостров. Мы хорошо знаем эти места, но сегодняшний приоритет – это победить СССР и обеспечить поток нефти. А после этого нам будет важно, чтобы этот поток оставался гарантированным. Пока моджахеды не создают угрозы нашим капиталам, зачем нам беспокоиться? А что уж они там творят со своим народом – это их дело».

Так Грей приоткрыл для меня мир реальной политики. Это было одно из первых моих знакомств с высшими приоритетами западных правительств. Беседы с американскими дипломатами отрезвили меня окончательно. В том же году я спросил одного из них, обеспокоен ли Вашингтон по поводу подъема исламизма в форме джихада, особенно среди моджахедов в Афганистане. Он ответил: «С какой стати?» – «Потому что это угрожает правам человека, положению женщин, немусульманских меньшинств и неортодоксальных мусульман», – объяснил я. Дипломат лишь улыбнулся: «Вы действительно думаете, что американская политика строится на ценностях, тем более на таких глобальных?» Я замолчал, обдумывая ответ. Но, честно говоря, возразить мне было нечего – я был просто поражен. В моем представлении, какая угодно демократическая страна могла отступиться от прав человека, но только не Америка! Я знал от французских, английских и других западных дипломатов, что нефть определяла внешнюю политику их стран, особенно с 1973 г. Но мне было сложно смириться с мыслью, что США стерпят бесчинства исламистских радикалов. Эта беседа состоялась за три года до того, как я «из первых рук» получил доказательства зависимости внешней политики США от нефтедолларов.

Подход США до 1990 г. казался мне странным, поскольку одна из форм джихадизма уже нанесла американцам серьезный удар. «Хезболла» дважды взрывала американское посольство в Ливане (в 1983 и 1984 гг.), стояла за захватом заложников, а иранский исламистский режим противостоял Америке. Тогда многим казалось, что конфликт касается не джихадизма как такового, а «шиитского экстремизма». Салафиты из Афганистана и окрестностей, которые в сущности были «суннитскими экстремистами», воспринимались в западном мире как союзники в борьбе против СССР. Поэтому подавление свобод режимом Хомейни было осуждено, а попрание прав человека салафитами – нет. Здесь и крылись причины нежелания Запада, в том числе и США, принимать во внимание антидемократический настрой группы моджахедов, которые в конце концов трансформировались в «Талибан» и «Аль-Каиду». Дипломаты и спецслужбы не знали – или не хотели знать – о фашистской сущности салафитского джихадизма.

Однако мои частые разговоры с французским послом Рене Ала проходили в другом ключе. Он придерживался социалистических взглядов, и похоже, осознавал растущую угрозу исламизма в этом регионе. От Алжира до Египта радикальные идеи набирали популярность, и мы оба это понимали. Но Ала не слишком рассчитывал на достойную реакцию Европы. «А ведь Европа еще услышит о них», – говорил он мне. Опасения французов были обоснованными, ведь террористы в Бейруте убили их дипломатов, теракты сотрясали Париж с 1980-х гг. Словом, они были настороже.

Представители других западных стран оказались более открытыми для обсуждения возможной угрозы. Я беседовал на ту же тему с испанским послом в Ливане Педро Мануэлем де Аристеги, который был женат на ливанке. Он очень хорошо представлял, чем чреват подъем джихадизма для всего региона. Но, к несчастью, де Аристеги был убит снарядом, выпущенным с территорий, находившихся под контролем то ли террористических организаций, то ли сирийцев². Его гибель стала недобрым предзнаменованием.

Я осознал всю важность идей «Талибана» для рядовых салафитов после того, как сам пообщался с ними. Силовая структура, возводимая в Афганистане, воплощала мечту убежденных джихадистов по всему миру о настоящем, истинном и чистом «исламском государстве». В 1980 гг. я полемизировал в прессе с экспертами, защищавшими исторические основы исламизма. Ближе к 1990-м гг. я общался с глазу на глаз с исламистами во время моих путешествий по Европе. Так вот, идеи, которые они выдвигали, были ранней версией того, что впоследствии трансформировалось в «Талибан» и в конце концов в «Аль-Каиду». Они называли афганский джихад «новым путем, ведущим к Халифату». С конца 1970-х и все 1980-е гг. я старался изучить почти все, что можно было узнать о джихадизме – его историю, стратегии, проекты будущего. И мне стала понятна судьба человечества в случае, если исламистская идеология одержит верх. В 1990 гг. я несколько раз сталкивался с глубокой решимостью людей, приверженных афганскому джихаду, читал протоколы Хартумских конференций 1993 г.³ и декларации «Талибана»^XXXIII, появившиеся после захвата афганской столицы в 1996 г., отслеживал литературу, распространявшуюся новым режимом в Кабуле.

Личные встречи незаменимы для изучения взглядов рядовых сторонников нового Халифата. Осенью 1998 г. я пригласил самопровозглашенного «имама» прочитать лекцию на семинаре по исламской политике в университете Флориды. Он попросил, чтобы лекция называлась «Истинное исламское государство». Как и «новообращенная» женщина-профессор, проповедовавшая идеи Халифата, лектор говорил о теологии, о геополитике с точки зрения ислама. Когда его спросили, какова лучшая модель исламского государства в настоящее время, он ответил: «Она существует лишь в одной стране». Студент уточнил: «Это Иран»? Лектор ответил: «Нет, что вы. Их даже нельзя назвать настоящими мусульманами». Другой студент спросил: «Значит, это Саудовская Аравия»? Салафитский имам усмехнулся: «Саудовская Аравия следует верному учению в своих законах, но ее правители нехороши». Тогда я задал ему вопрос: «Так что же это за страна»? Он тут же выпалил: «Это Афганистан. «Талибан» – настоящее воплощение ислама, образ будущего Халифата, иншаллах^XXXIV».

Тирания талибов

Постепенно мы все больше узнавали об идеологии международного джихадизма, который пропитал ряды моджахедов в конце 1980-х гг. и в 1996 г. трансформировался в могущественный режим талибов. Его тоталитарная сущность подтверждалась многочисленными жертвами, в первую очередь среди женщин. Сигналы бедствия шли от женских организаций задолго до теракта 11 сентября 2001 г. и вторжения США в Афганистан – они оповещали Запад о происходившем в стране гендерном угнетении. Я общался с множеством представительниц афганских женских групп в изгнании, подпольных движений в Афганистане, видел, насколько масштабна эта проблема. «Талибан» стал настоящим кошмаром для афганок. Работавших женщин уволили, фактически заперли по домам. Стали обычным делом аресты, оскорбления, пытки и смертные казни тех из них, кто не подчинялись – или обвинялись в неподчинении – законам шариата, принятым талибами.

Одна феминистская организация, не приверженная Западу и Америке, описала джихадистское правление в Афганистане следующим образом: «Когда в 1992 г. к власти в Кабуле и других областях пришли преступные фундаменталисты, людские надежды оказались полностью растоптаны. Наш народ осознал, что он стал жертвой еще более мучительного и гибельного вторжения под прикрытием религиозных лозунгов. След, оставленный фундаменталистами, настолько ужасен, что его не сравнить ни с каким военным разорением в мире. Убийства тысяч людей, разрушение Кабула и других городов, изнасилования и «исчезновения» женщин, девочек и мальчиков… Вот какими были страшные плоды прихода криминальных исламистов в наши земли. Появление «Талибана» стало еще одним ножом в сердце нашего народа. Они установили свою фундаменталистскую диктатуру, направленную против женщин, против демократии, против культуры и науки. В конечном счете талибы – это братья джихадистов по вере, растоптавшие права женщин и выступившие против свободы и демократии»⁴.

В 1977 г. в стране было основано первое независимое женское движение – Революционная ассоциация женщин Афганистана (RAWA), политическое и общественное объединение для борьбы за права женщин и против социальной несправедливости. Ее первый руководитель Мина Кешвар Камаль была убита в 1987 г. афганскими агентами КГБ^XXXV. При талибском режиме Революционная ассоциация женщин Афганистана и другие феминистские организации были запрещены и подвергались преследованию. Любые неисламистские движения, группы и немусульманские организации в стране методично уничтожались. Когда в марте 2001 г. взрывчаткой, танками и зенитной артиллерией были разрушены две гигантские статуи Будды в провинции Бамиан⁵, весь мир получил грозное предупреждение о тоталитарной сущности режима новых кабульских правителей. Их ненависть к «чужим» – «неверным» – обнажала глубоко антигуманное отношение «Талибана» к проблеме прав человека. В те годы, до теракта 11 сентября 2001 г. и американского вторжения, талибские лидеры не слишком заботились о международной репутации своего режима. Они постоянно хвастались чистотой своего джихада. Лишь спустя годы после поражения они, наконец, поняли, насколько далеки были их порядки от общепринятых международных норм. Увидев перемены в молодом поколении своего общества, талибское руководство развернуло контрпропагандистскую кампанию. Мулла Омар, глава и верховный эмир «Талибана», провозгласил: «Мы хотели бы заявить, что стали жертвами черной пропаганды вражеских средств массовой информации. Они неверно представили нас как противников образования и женских прав. А, кроме того, нас обвиняют в том, что мы представляем угрозу другим странам»⁶.

Побратимы «Талибана»

Борьба против талибского правящего режима обнажила признаки «братства» джихадистских групп в ряде мусульманских стран. И хотя сторонники «Талибана», например Саудовская Аравия и Пакистан, финансировали боевиков-варваров, они не были готовы перенять их методы и толкование шариата. Ваххабиты из Аравии и деобдандийцы из Пакистана рассматривали «Талибан» как некий исламистский эксперимент.

Насколько далеко мог зайти «Талибан» в реализации своей версии шариата, не провоцируя международной реакции? Власть в Пакистане была светской, но исламисты проникли в разведку, оборонное ведомство этой страны. Они были на стороне афганского режима и защищали его. В конечном счете мулла Омар и его союзники в светском Пакистане организовали бы масштабную исламизацию всего региона. И если бы «Аль-Каида» не атаковала США в 2001 г., режим в Кабуле перенес бы свою деятельность в Пакистан, объединившись с местными талибами и другими джихадистами. Что касается поддержки со стороны Саудовской Аравии, то изначально она была оказана для противостояния советским войскам, а уже потом стала частью всеобщей поддержки ваххабизма во многих уголках мира. Радикально настроенные круги этой страны стремились распространить салафитское учение от Центральной Азии до африканского Сахеля^XXXVI.

Режим талибов в Афганистане явился для ваххабитов идеологической победой. Даже когда в 1996 г. «Аль-Каида» объявила войну США и «неверным», а потом устроила два теракта в американских посольствах в Восточной Африке, Саудовская Аравия, Пакистан и их союзники в ОИК убедили администрацию Клинтона в том, что не стоит стремиться менять режим в Афганистане. «Братство» защищало «Талибан» вплоть до 11 сентября 2001 г. Первой причиной этого была исламская солидарность, а второй – то, что свержение «Талибана» привело бы к появлению островка демократии в океане джихадистской идеологии. Бен Ладен вдребезги разбил этот щит, убив тысячи американцев в Нью-Йорке и Вашингтоне 11 сентября 2001 г.

Любопытно, что в течение нескольких недель арабские СМИ наводняли слухи о том, что ОИК якобы инициирует посредническую акцию трех исламских стран. Их представители должны были убедить «Талибан» свернуть деятельность «Аль-Каиды» в Афганистане, схватить Бен Ладена, его сторонников, передать их ОИК или как минимум выдворить «Аль-Каиду» из страны. Но талибский «посол» в Пакистане Абдул Салам Заиф на пресс-конференциях после 11 сентября 2001 г. заявил, что исламистский режим в Кабуле никогда не выдаст Усаму бен Ладена и его организацию.

Включение «Талибана» в ОИК было тревожным сигналом. Как могла международная организация, имеющая наибольшее число голосов на Генеральной Ассамблее ООН, признать такой деспотичный режим боевиков? Доклад Революционной ассоциации женщин Афганистана, сделанный в 1990-х гг., показывает степень отчаяния афганских женщин: «Вот уже пять лет наш народ горит в усиливающемся пламени тирании фундаменталистов. И, несмотря на это, ни одна страна из ОИК не обратила внимания на нашу ситуацию, словно в Афганистане ничего и не происходит. Курс на сплочение различных фундаменталистских групп – не что иное, как выражение явной, наглой враждебности к афганцам. Неужели преступники от религии должны объединиться, чтобы все более свободно и жестоко уничтожать наших обездоленных людей – и физически, и морально? Настоящая причина нынешней катастрофы в Афганистане – это правление так называемых джихадистов и талибов. И пока эти злейшие враги демократии и человеческих прав стоят у руля, страдания нашего народа будут продолжаться… Присутствие талибских представителей на саммите ОИК – серьезный удар по ее достоинству и репутации, а, кроме того, насмешка над всеми афганцами»⁷.

В конечном счете резкая американская реакция на теракт 11 сентября разбила все попытки ОИК смягчить ситуацию и защитить «Талибан». На глазах у исламистских режимов их «братья»-экстремисты потеряли власть и бежали под натиском превосходящих сил США и стран коалиции. Зловещая солидарность с талибами, казалось, прежде всего была связана с их догматическими религиозными взглядами. Но и их противники в Афганистане тоже были мусульманами и тоже в свое время участвовали в движении моджахедского сопротивления. Можно было предположить, что переход Кабула в руки альтернативного мусульманского руководства – вполне приемлемое решение вопроса. Но на самом деле «братство противников демократии» беспокоила не религия, а политика – их волновало, что на смену исламистскому правлению придут демократические институты власти, пусть даже в них и будут избраны мусульмане.

После битвы в Тора-Бора «Аль-Каида» и «Талибан» покинули Афганистан и нашли убежище в северо-западных районах Пакистана. Джихадистская пропаганда тут же направила свой огонь на «неверных», объявивших «крестовый поход» во имя «захвата исламского Афганистана». Во главе пропагандистского наступления стояла финансируемая Катаром телекомпания Аl Jazeera. Она развернула международную кампанию по признанию незаконными постталибского правительства и выборов в Афганистане. Ее поддержали салафиты всего мира.

Джихад против любой альтернативы «Талибану»

Во время бесед на нескольких арабских телеканалах, в частности на Аl Jazeera, мои собеседники порой осуждали Америку за то, что она развязала «войну с исламом». Я спрашивал их, неужели новые руководители Афганистана – выборные чиновники – не были хорошими мусульманами? Ответы были разными: от «никаких выборов, пока страна оккупирована неверными» до «демократию невозможно насадить извне». Ответы были «политкорректными», но никто не мог сказать, что будет, когда НАТО выведет свои войска из страны. Сохранят ли женщины и меньшинства права, полученные в постталибский период? Этого никто не знал. Выглядело странным также то, что многие комментаторы не смогли ответить на мой контраргумент о ситуации в Боснии и Косово – местное исламское население голосовало в присутствии «неверных» войск НАТО, и никто в ОИК против этого не возражал. Сторонники джихадистов спорили, что мусульмане в Афганистане не звали США помочь им, как это было на Балканах. В общем, согласно комментаторам Аl Jazeera и других СМИ салафитского толка, женщины, меньшинства и молодежь были «счастливы» при бессменных правителях ровно до тех пор, пока не пришли «неверные» – что явно не соответствовало истине.

Даже если не принимать в расчет джихадистский террор, развязанный «Аль-Каидой» под покровительством «Талибана» по всему миру, идеология и система этого режима были вопиющим надругательством над основами международного права, правами человека и принципами гуманизма. Самый ортодоксальный джихадистский режим на Среднем Востоке был разрушительным для женщин и других бесправных слоев афганского общества.

Скандал начался еще до 11 сентября 2001 г., когда ОИК официально признала этих словно пришедших из средневековья боевиков, а демократические страны, глядя на бесчинства, которые те творили в своей стране, хранили молчание. Потребовалось кровопролитие на американской земле, чтобы свергнуть бандитский режим и заменить его демократически избранным правительством – единственно возможным с точки зрения международного сообщества. Разве ООН, НАТО, США стали бы смещать один преступный тоталитарный режим, чтобы поставить на его место другой, аналогичный? Как раз этого и не могли понять в ОИК, а сторонники джихадистов не могли с этим смириться. «Братство противников демократии» было недовольно тем, что мулла Омар позволил Бен Ладену нанести удар в сердце «неверных» и тем самым вызвать всемирный гнев. Многие идеологи современного исламизма – египетский шейх Юсуф аль-Кардави, саудовские шейхи Сафар аль-Хавали и Салман аль-Ауда – критиковали «Аль-Каиды» за теракт. И не потому, что это было варварство или идеологически ошибочно, а потому что привело к краху эксперимента по построению «истинного исламистского режима»⁸.

В отличие от консервативных богословов авторитарные режимы – исламистские и неисламистские – были больше озабочены тем, что придет на смену «Талибану», а не судьбой самого джихадистского движения. В течение последних девяти лет салафитские сети, джихадистскую пропаганду, радикальных священнослужителей и режимы, не желаюшие подъема демократии в Афганистане, объединяет общая цель – развалить «американский проект» в Центральной Азии, не допустить окончательного поражения талибов, остановить распространение демократии и свернуть процесс включения женщин в жизнь общества.

Антидемократическая идеология талибов

Как в Афганистане, так и в Пакистане талибские руководители четко выражали и выражают свое резко негативное отношение к демократии и правам женщин. Афганские джихадисты показали всему миру в кровавой манере, насколько широко они прибегают к насилию в отношении женщин⁹. С тех пор как талибы сгруппировались в Вазиристане и пакистанской долине Сват, они сделали немало новых заявлений. Лидер движения за введение шариата в Пакистане Суфи Мохаммед сказал своим последователям в Мингоре в феврале 2009 г.: «Мы ненавидим демократию, мы хотим, чтобы ислам охватил весь мир. Ислам не приемлет демократию и выборы. С самого начала я относился к демократии как к системе, насажденной среди нас неверными. Ислам не позволяет демократию и выборы. Я убежден, что талибское правительство создало совершенное исламистское государство, которое было идеальным примером для других мусульманских стран»¹⁰.

Развивая свои взгляды в отношении многопартийности, мулла Назир Ахмад, эмир моджахедов в Южном Вазиристане, заявил: «Нет, нет, мы не принимаем демократию. Это свод законов, написанный неверными. Это система, в которой люди просто подсчитаны, но не оценены. И этот подсчет может включать шиитов, христиан, прочее отребье… и они будут избирать для нас эмира! Достаточно того, что эта система – изобретение неверных, и мы никогда не примем ее. Я никогда не голосовал. И в нашем регионе я тоже ясно дал понять, что голосование недопустимо и останется недопустимым в будущем, независимо от того, будет ли кандидат богословом или кем-то еще. Мы категорически отвергаем демократию»¹¹.

В отношении прав женщин «Талибан» проявляет крайнюю враждебность. Например, Ахмад Мухтар, представитель пресс-службы афганских талибов, сделал следующее заявление: «Роль женщин в Афганистане – это растить новые поколения джихадистов и приносить их в жертву в борьбе против оккупации и вторжений. Мы не отлучаем афганскую женщину от образования, просто существуют некоторые ограничения – есть приоритеты, которые должны стоять выше образования и работы. Те, кто кричит о правах человека, убивают наших женщин, детей и стариков, а потом обвиняют нас в том, что мы запрещаем женщинам учиться… Все это ложь»¹².

Противоречивые результаты политики США

В военном отношении американская кампания по ликвидации режима «Талибана» была успешной. Несмотря на все заявления джихадистской пропаганды, страна не поднялась против полчищ «неверных», когда войска США и коалиции отстранили талибов от власти. Наоборот, северные районы выступили против «Талибана», в то время как южные провинции не смогли предоставить сотни тысяч солдат и террористов-смертников для спасения режима, на что так надеялись мулла Омар, Усама бен Ладен и Айман Заварихи.

К концу 2001 – началу 2002 г., по мере того как страна очищалась от джихадистов, США и их союзники получили историческую возможность способствовать началу культурной революции в Афганистане, чтобы новое поколение афганцев и миллионы женщин могли преобразовать архаичную социальную структуру страны в гражданское общество. Как бы то ни было, задача эта внушительная, а варианты ее решения ограничены. Усилия США и НАТО могли привести к подъему возрожденной страны, способной защититься от талибов и идти вперед подобно другим государствам, пережившим колониальный период и гражданскую войну. Либо она могла скатиться обратно к средневековому эмирату. Чтобы не допустить возвращения талибов, оставался лишь один путь – разбить силы джихадистов, и тогда развитию гражданского общества в Афганистане был бы дан зеленый свет. Формула успеха выглядела очевидной: добивать остатки «Талибана» и «Аль-Каиды», обучать афганские войска и устанавливать партнерские отношения с локальными и национальными группами, жаждущими перемен.

Прошло девять лет, а вокруг Афганистана по-прежнему бушуют споры – как быть с присутствием США в этом регионе? В последние годы вопрос стал еще более остро, особенно когда к власти пришла администрация Обамы. Следует ли Америке дальше вмешиваться в афганскую политику? Почему США со всем их финансовым потенциалом и кадровым участием в жизни страны так и не смогли выиграть войну идей?

Противодействие политике президента Буша

С 2001 по конец 2006 г. у администрации Буша была возможность развернуть масштабную кампанию, чтобы поддержать прогрессивные силы Афганистана и поставить у власти те слои общества, которые готовы бороться за свободу и демократию в своей стране. Конечно, задача была внушительной. Афганистан много лет страдал от опустошительных войн, десятилетнее угнетение «Талибана» оставило свою глубокую травму, в обществе сохранялись сильные племенная и клановая системы, либеральные идеи разделяли немногие, а коррупция пронизывала все сферы жизни. Все это было и остается огромными препятствиями для развития страны. Одно дело – низложить талибский режим, и совсем другое – построить на его месте демократическую систему. Тень «Талибана» по-прежнему довлела над страной.

Устранение деспотической власти было далеко не единственным условием грядущего успеха. Очистить пространство у власти на какое-то время было необходимо, но это был лишь первый шаг. В афганской войне жизненно важно было решить, что делать в первые ключевые годы. Защитники прав человека и демократии вместе с прогрессивными силами афганского общества слишком хорошо понимали, что устранение «Талибана» не означает окончательный уход джихадистов из страны. За годы радикализации и пропаганды сформировалась обширная исламистская сеть, переплетенная с племенными группами, главным образом на пуштунском юге. Предстояло распутать множество узлов.

Талибы оставались вездесущими как в самом Афганистане, так и за его пределами, в Пакистане. Войска НАТО сдерживали их боевые формирования, но не могли ослабить их до тех пор, пока в стране не возобладают демократические силы. А силы эти были слишком слабы, особенно учитывая, что США нужно было с их помощью контролировать талибов. Очевидно, что племенная и чиновничья верхушка не была в восторге от роста демократии и светских настроений в обществе. И Вашингтону пришлось сделать выбор в пользу традиционных сил за счет демократических групп. Таким образом, во многом коррумпированная политическая элита оставалась у руля еще восемь лет, противодействуя «Талибану», но при этом блокируя либеральные группы афганского общества.

C 2002 г. мне было ясно, что США необходимо сдвинуть сложившуюся ситуацию с мертвой точки и начать активно поддерживать афганских демократов, иначе талибы постепенно восстановят баланс сил в Афганистане и будут снова угрожать стране.

Я провел несколько брифингов для законодателей в Вашингтоне и Париже, посвященных активизации поддержки неправительственных организаций, в том числе масштабной кампании по набору учителей для Афганистана в США. К 2004 г. я начал участвовать в формировании коалиции американских общественных объединений, поддерживающих культурную революцию на Среднем Востоке и особенно в Афганистане. Я горячо отстаивал идею, что стратегическим ответом джихадизму может стать только демократическое движение. Администрация Буша была подкошена своими же собственными чиновниками, которые занимали иную позицию. В 2007 и 2008 гг. я был на двух встречах в Белом доме, организованных Советом национальной безопасности. И оказался на них в скромном меньшинстве, ратующем за активное вовлечение демократов стран Среднего Востока в дела региона. Большинство участников этих встреч придерживались противоположной точки зрения. Изначальным посылом президента было сотрудничество со сторонниками демократии в регионе, но мало кто из его администрации следовал или хотя бы до конца понимал эту стратегию. Советники, особенно из Государственного департамента, возражали против инициации демократических перемен. Они утверждали, что такая линия покажется всем американцам вмешательством в дела мусульман. Тот же самый довод использовали и талибы – он часто озвучивался Аl Jazeera. Тревожно было слышать из уст американских советников мнение талибов.

В Вашингтоне творилось что-то странное. По сути, настоящая война за афганскую демократию разворaчивалась здесь, в столице США, – между помощниками президента и его сторонниками и апологетами джихадизма (а их очень много в государственном аппарате). В итоге США не стали расширять поддержку антиталибских, демократических, прогрессивных элементов афганского общества. Вместо этого прислушались к советам нефтедобывающих режимов – и тем самым обеспечили победу талибов.

Было очевидно, что, несмотря на военное поражение «Талибана» и восьмилетний период свободы, в стратегическом плане для подъема демократии в Афганистане было сделано немного. Организации по защите свободы вероисповедания, такие как Центр религиозной свободы Freedom House¹³, осуждали постталибское правительство президента Хамида Карзая за то, что он не защищает светские права и позволил выжить судам шариата. Серьезным предупреждением стал случай с Абдулой Рахманом – афганцем, который перешел в христианство. Его обвинили в отвержении ислама и собирались казнить^XXXVII, если он снова не станет мусульманином¹⁴. Чтобы противостоять джихадизму, нужны были политические изменения, однако администрация Буша так и не взялась за них всерьез. В итоге демократическая культура в Афганистане развивалась недостаточными темпами, чтобы отразить натиск фундаменталистов.

Правозащитные группы в Афганистане

Способность Афганистана к политической эволюции была поставлена под сомнение тенденциозными лобби на Западе, которые активно критиковали усилия США. В сущности, это лобби представляло интересы исламистов и авторитарных режимов Среднего Востока, которые опасались, что успешная демократизация Афганистана подорвет их собственные позиции. Я своими глазами наблюдал рост демократически настроенных групп афганского общества и убедился не только теоретически, но и на практике, что развитие демократической культуры – это вопрос образования и битвы за людские умы. Если мы поддерживаем тех, кто хочет двигаться в этом направлении, движение будет расширяться. Но если этих людей лишить поддержки, если их игнорировать или, что еще хуже, сотрудничать с тоталитарными силами, Афганистан утратит возможность развивать гражданские и политические свободы. В стране продолжаются попытки отстаивания прав человека. Часть из них эффективна, часть – нет, но они существуют и нуждаются в поддержке. Еще более важна поддержка демократических активистов и движений. На них вся надежда в этом регионе, их нужно рассматривать как первых союзников свободного мира в Афганистане. Их миссия трудна, они ясно говорят всему миру: «Или мы, или «Талибан».

В 2007 г. в Праге состоялась Всемирная конференция диссидентов, посвященная проблемам демократии, правам человека и терроризму. Я слышал на ней выступления афганских представителей, которые призывали международное сообщество поторопиться с поддержкой их неправительственных организаций. Среди присутствовавших было много женщин. Они находятся в самом сердце движения за свободу в Афганистане – и именно на них в первую очередь направлен огонь «Талибана». В марте 2002 г. Резолюцией Совета Безопасности ООН № 1401 была создана Миссия ООН по оказанию помощи Афганистану (UNAMA). Решение было принято в продолжение Боннского соглашения 2001 г., которое предусматривало координацию международных усилий по поддержке выборов в Афганистане. Тогда талибы постарались помешать участию людей в президентских и местных выборах. То же повторилось и в августе 2009 г. Законность выборов ставилась под сомнение в многочисленных публикациях, звучали угрозы физической расправы – джихадисты нанесли ракетные удары по нескольким избирательным участкам, обстреливали их из минометов¹⁵.

Еще одним участником войны идей стала Афганская независимая комиссия по правам человека (AIHRC). Она ставит перед собой задачи повышения в обществе уважения к правам человека, предотвращения их систематического нарушения. Комиссия поддерживала активистов гражданского общества, правозащитников, побуждала афганские правоохранительные органы к применению стандартов международного права¹⁶. В отчете Amnesty International, выпущенном в 2009 г., утверждалось, что «талибский террор затронул миллионы жителей, в основном на юге». Организация Human Rights Watch в 2008 г. опубликовала данные о том, что «правозащитники, женщины, дети, журналисты и все гражданское население в Афганистане подвергаются угрозе». Организации по защите прав женщин, которые борются с талибской угрозой – например, «Революционная ассоциация женщин Афганистана», «Сообщество афганских женщин «(AWN) и неправительственная организация «Права на деле» – боятся не только возвращения исламистских боевиков, но и глубоко укоренившихся варварских традиций в афганском обществе, направленных против женщин. Лидеры правозащитных движений, такие как Сима Самар, ведут борьбу, чтобы у женщин и девочек были школы и больницы – это ответ на талибский закон, запрещавший образование для девочек в течение более восьми лет.

Обама отворачивается от афганской демократии

После выборов Барака Обамы в 2008 г. Америка стала по-новому относиться к ситуации в Афганистане. И это изменение может повлечь за собой спад усилий по демократизации страны и как следствие – серьезные проблемы для местных женских движений.

Администрация Буша поддерживала «поход за глобальную демократию», но ее инициативы загибались по вине чиновников. При Обаме стратегии были заметно скорректированы. К 2009 г. Америка отошла от установки на партнерство и поддержку демократических сил в их борьбе против джихадистов и авторитарных режимов. Официальное объяснение смены курса гласило, что необходимо «проводить различие между «Талибаном» и «Аль-Каидой» – то есть война против «террористов» под предводительством Бен Ладена остается важным направлением внешней политики США, а вот «тема» противостояния с талибами может быть пересмотрена¹⁷. Первого декабря 2009 г. президент Обама выступил в военной академии Вест-Пойнт и рассказал о новом подходе США к ситуации в Афганистане. Он отверг идею «десятилетнего строительства нации» и предложил рассмотреть вариант сотрудничества с теми талибами, которые «признают права человека»¹⁸. Но джихадисты, которые согласны с идеей равноправия женщин и меньшинств, – уже не талибы. Администрация Обамы стремится найти сторонников в среде «Талибана», чтобы справиться с кризисом в стране, и верит в возможность привлечения боевиков к переговорам о присоединении к правительству или даже о создании нового правительства. Смещение генерала Стенли Маккристала и назначение на его место генерала Дэвида Петреуса не изменит решимости кабинета Обамы сотрудничать с исламистами, в том числе талибами.

При нынешней администрации США сложилась реальная угроза стратегического поражения демократических сил в Афганистане. Такое отношение американских властей может привести к беспрецедентному подавлению гражданского общества в стране, если талибы снова наберут силу. И хотя общий отход Обамы от поддержки демократии на Среднем Востоке затрагивает не только Афганистан, именно здесь он приобретает ключевое значение. Борьба с угрозой, нависшей над головами женщин, детей, интеллигенции, национальных и религиозных меньшинств и либералов, определит всю дальнейшую судьбу страны.

«Талибан» – угроза демократии на всем Среднем Востоке

Хотя сегодня талибы отстранены от власти, они все еще представляют угрозу для Афганистана и его соседей, в первую очередь для Пакистана. Если радикальные исламистские боевики захватят хотя бы частичный контроль над Афганистаном, это будет означать конец зарождающегося демократического движения. Зверскому обращению подвергнутся не только афганские женщины и дети – их пакистанские сестры и братья тоже почувствуют на себе весь ужас террора и угнетения. Как я говорил на брифингах в Европейском парламенте в декабре 2009 г. и подтвердил это перед конгрессом США в ноябре 2009 и марте 2010 гг., талибский кошмар Среднего Востока находится сегодня на перепутье. Либо международное сообщество поддержит демократическое сопротивление в Афганистане и даст отпор джихадистской угрозе, либо эту часть мира снова поглотит темное средневековье.

Война между свободой и Халифатом разворачивается во многих странах, но афганская битва станет одной из решающих.

Глава 7
Пробуждение Месопотамии

В ходе яростных дебатов, разыгрывавшихся на телеканалах NBC, Fox News, CNN и арабском телевидении вокруг американского вторжения в Ирак и свержения Саддама Хусейна, я утверждал, что США и международное сообщество не только имеют право на ликвидацию баасистского режима в Багдаде, но и обязаны сделать это. Моя позиция определенно отличалась от позиции большинства комментаторов. Я энергично доказывал, что согласно принципам международного гуманитарного права отказ Запада от вмешательства был бы ошибкой: Запад слишком поздно признал свою обязанность вмешаться в то, что происходит в Ираке. Очевидно, что такая позиция не находила отклика у участников дискуссий. Главным оправданием действий администрации Буша было предположение о том, что режим Саддама Хусейна имеет оружие массового уничтожения (ОМУ), которое представляет угрозу национальной безопасности США. Критики Буша (а их было очень много и в США, и в Европе, и в арабском мире) отвечали, что у Америки нет права в одностороннем порядке вести войну против суверенной страны и свергать ее законное правительство в условиях, не представлявших прямой угрозы для США.

Я отвергал оба довода, один как слишком слабый, другой – как слишком безответственный. Режим Саддама Хусейна надо было ликвидировать потому, что он совершал массовые нарушения прав человека, проводил этнические чистки и устроил геноцид. У демократий был моральный долг помочь гражданскому обществу Ирака. Оно должно было вмешаться уже после того, как режим этой страны применил химическое оружие против своих собственных граждан – курдов в Халабже, вырезал шиитов на юге, вторгся в соседнюю страну и подверг пыткам ее граждан. По моему мнению, Саддама надо бы свергнуть еще в 1991 г. или, по крайней мере, в 1990-х гг. ХХ в. Люди, выступившие за смену режима в 2003 г., опоздали, а те, кто критиковал сторонников вмешательства, совершают нравственную ошибку. Битва за Ирак была битвой за базовые свободы и ценности, а будущее Ирака должны были определить успех или неудача иракских демократических преобразований.

Я вырос в Бейруте, с ранних лет знал о жестокости бааасистского режима в Ираке и осознавал необходимость освобождения иракцев от тирании Саддама Хусейна. Угнетение в Ираке – не уникальное явление на Среднем Востоке, но оно отличалось особой изощренностью, применением насилия против миллионов людей. Ассирийцы – потомки древнейшего населения Месопотамии, на сегодняшний день старейшая этническая группа населения Ирака. Эти христиане, проживающие по большей части в горных районах на севере Курдистана и в некоторых районах Багдада, веками подвергались угнетению со стороны Халифата, пока в 1919 г. в Ирак не пришли англичане.

После ухода колонизаторов иракские христиане вплоть до установления в середине 1960-х гг. баасистского режима подвергались жестоким репрессиям со стороны панарабистов. После ряда этнических чисток они были загнаны в несколько селений и городских кварталов. В ХХ в. правящий класс Ирака лишил ассирийцев даже их собственной истории. «Партия «Баас», претендующая на арабскую идентичность, имеет дерзость утверждать, что именно арабы – потомки ниневитян, вавилонян, царей Ашурбанипала, Хаммурапи и великой цивилизации, которая была разрушена тем самым арабским завоеванием, которым хвастаются арабы», – заявили беженцы из ассирийских этнических общин, рассеянных сегодня по всему миру. Многие из них живут в Чикаго и Детройте¹.

Я встречал иракских политических беженцев еще в конце 1960-х гг., когда жил на родине. Арабы, сунниты и шииты (многие из них были писателями, журналистами) бежали в Бейрут, этот «Париж Среднего Востока», бывший в те времена раем для всех оппозиционеров арабского и не только арабского мира. Многие из тех иракских беженцев стали предтечей иракских эмигрантов, которые спустя десятилетия бежали на Запад, чтобы поведать там о «республике страха»². Рассказы иракских беженцев о пережитых ими ужасах, услышанные мной в Бейруте, предшествовали тому, что спустя много лет узнали американцы и европейцы. Правдивость их рассказов подтверждало множество сообщений о нарушениях прав человека в Египте, Сирии, на Аравийском полуострове, в Ливии и других частях Ближнего и Среднего Востока.

В 1980-х гг. я узнал подробности о созданной Саддамом Хусейном машине массовых убийств из двух независимых друг от друга источников. Некоторые ливанские журналисты работали в иракских государственных СМИ или на эти СМИ в Багдаде и в других столицах. Они хорошо знали, как спецслужбы Ирака охотятся на противников режима. Журналистам, оказавшимся в положении «между Ираком и свободным Западом», предоставлялась определенная свобода передвижения, что спасло жизнь несколькими людям, которых преследовала иракская тайная полиция. Но самое точное представление о внутреннем механизме машины террора Саддама Хусейна помогли мне составить немногочисленные ливанские политики и дипломаты, которые посещали дворцы Саддама и проводили время в обществе диктатора и его подручных, прежде чем вернуться в Бейрут и поведать истории, в которые никому не хотелось верить.

Несостоявшаяся симфония

Когда я покидал Бейрут осенью 1990 г., полным ходом разворачивалась операция «Щит пустыни». США и войска международных сил полным ходом наращивали свою группировку для последующего изгнания иракских войск из Кувейта. В Европе к этому времени прекратил свое существование социалистический лагерь, но на Среднем Востоке авторитаризм только усиливался. Марш танков Саддама через Кувейт вызвал одну из крупнейших мобилизаций военной силы в новейшей истории. А в то же время танки Асада вошли в последний свободный анклав Ливана, и международное сообщество не только не попыталось остановить сирийское вторжение или хотя бы осудить его, но американские дипломаты одобрительно отзывались о нем! Было странно видеть, как пренебрегают Ливаном, зато всем миром спасают Кувейт. Просто в Кувейте речь шла о нефти, разве не так? Позднее я наблюдал по каналу CNN за тем, как разворачивается операция «Буря в пустыне». Это было беспрецедентное событие: война в прямом эфире, самая мощная диктатура региона разваливалась под ударами коалиционных сил.

В историческом плане более важным было молчание Москвы, смотревшей, как ее некогда верный союзник терпит поражение. Во время прежних конфликтов, в 1967, 1972 и 1982 гг., СССР всегда выступал с осуждениями «агрессоров» и быстро восстанавливал арсеналы Египта, Сирии или Организации освобождения Палестины. К весне 1991 г. времена изменились, диктатуры Среднего Востока уже не могли рассчитывать на безоговорочную поддержку СССР. Это было тем самым «окном» возможностей, которого так долго ждали миллионы жителей региона.

Первые аккорды симфонии освобождения могли зазвучать в Ираке и распространиться на весь регион. Увертюрой могло стать падение баасистского режима в Багдаде и торжество демократии на месте свергнутого режима. Пока войска коалиции под командованием Нормана Шварцкопфа с боями преодолевали пустыню на юге Ирака, воображение рисовало картину чего-то похожего на освобождение Европы в конце Второй мировой войны. Один из самых страшных диктаторов Среднего Востока, нарушавший международное право, спровоцировал собственное свержение. Могло ли это открыть врата демократическим переменам для угнетенных народов Ирака и других стран Среднего Востока? Пережив ужасы нацизма, Германия в конце концов пришла к демократии. В агрессивной милитаристской Японии установилась плюралистическая система. Демократия восторжествовала в некогда фашистской Италии. Разве кровавый баасистский режим Багдада не побуждал свободный мир учредить демократию в сердце арабского мира? Если бы США и мировое сообщество отреагировало на страшные нарушения прав человека в Ираке и помогло демократии укорениться на берегах Тигра и Евфрата, коалиционные силы еще в 1991 г. двинулись бы на север, на Багдад, и свергли режим.

Неожиданно вторгшись в Кувейт и подвергнув пыткам граждан этой страны, Саддам поколебал основы международного права уже после того, как в течение многих лет угнетал и мучил народ Ирака. Режим Саддама следовало ликвидировать хотя бы потому, что он применил химическое оружие против населения Халабджи и совершал массовые убийства шиитов. Вторжение Саддама в Кувейт дало либеральным демократиям неожиданную возможность спасти народ Ирака, мечтавший о свободе. Международная ситуация как нельзя лучше благоприятствовала осуществлению такой миссии. В наземной операции приняли участие Франция, Великобритания, многие другие западные союзники. Саудовская Аравия и другие арабские страны обратились к Вашингтону с просьбой помочь в изгнании Саддама из Кувейта, ООН одобрила проведение операции. Москва была занята собственными реформами, а Израиль подчинился требованиям США не отвечать возмездием на ракетные удары по Тель-Авиву. Президент Сирии Асад обещал оказать помощь в операции против Саддама, а Тегеран, спустя всего несколько лет после того, как в войне с Ираком было уничтожено полмиллиона иранцев, не стал бы помогать соседу.

История не могла бы предложить более благоприятного стечения обстоятельств для укоренения демократии в Ираке, одном из самых мрачных уголков Среднего Востока. Для этого надо было сделать две вещи: двинуть войска коалиции по шоссе через южный и центральный Ирак к Багдаду и от имени свободного мира призвать народы Ирака к восстанию.

Наступление на бункер Саддама весной 1991 г. невозможно было бы остановить. Однако надежда на то, что США и их союзники закончат дело за несколько недель и покончат с иракским средневековьем, быстро были поколеблены. Если бы коалиция ликвидировала режим Саддама, представив это как естественное и законное возмездие за вторжение иракских войск в Кувейт и массовые убийства иракцев, демократия, возможно, началась бы свое шествие по региону за десять лет до событий 11 сентября 2001 г. Возможность, которая может представиться раз в сто лет, была упущена. Почему?

В результате заговора против демократии. Хотя остальные арабские режимы призывали США вмешаться и освободить Кувейт, Лига арабских государств не была готова к смене режима в одной из арабских столиц. Причиной, по которой арабские государства выступили против устранения агрессивного диктатора, был страх перед демократией. Мысль о свержении Саддама и замене его другим авторитарным правителем Запад отвергал. Поразительно, что и лидеры арабов-суннитов (за исключением кувейтских), и их оппоненты-шииты, в том числе шииты Сирии и Ирана, объединенными усилиями разубедили Вашингтон преследовать Саддама в его логове. После того как иракские войска были вытеснены из Кувейта, Саддам остался одним из арабских лидеров. Он действительно жестоко обращался с собственным народом, но точно так же поступали на Среднем Востоке и многие его коллеги. Если быть справедливым, то следует признать, что Хусейн в отличие от многих других был по крайней мере откровенен в своих устремлениях. Если Саддам был львом, то другие лидеры региона – гиенами.

Ирак: 1990-е годы

Для брошенного на растерзание Саддама населения Ирака наступила продлившаяся более десятилетия последняя стадия угнетения. Президент Буш и премьер-министр Великобритании Джон Мейджор решили установить в Ираке две зоны, закрытые для полетов: на севере, над территорией, населенной курдами, и на юге, над территорией, населенной шиитами. Обе эти группы прислушались к призыву коалиции и во время операции по вытеснению иракских войск из Кувейта восстали против режима Хусейна. Курды и шииты поверили в то, что это – начало их освобождения. Большинство иракцев, в том числе и многие сунниты, находившиеся в оппозиции к баасистскому режиму, тоже готовилось встретить новую зарю, однако подписание в 1991 г. соглашения о прекращении огня³ лишило этих людей надежды.

К счастью, курды создали собственные вооруженные силы и смогли выжить под прикрытием зоны, закрытой для полетов. Конечно, курдские районы не стали «демократическим раем», но их обитатели получили главное – свободу от тоталитарной панарабистской власти Багдада. Шиитам на юге не повезло. Под ударами вертолетов Саддама они быстро сдались.

Иран: подготовка к вмешательству в дела Ирака

Стратегическая ошибка, совершенная в 1991 г. под давлением нефтяных компаний, привела к тому, что угнетение иракского народа продлилось еще 10 лет. Игра на выживание, которую повел Саддам, вылилась в то, что он обрушил репрессии на шиитов на юге Ирака. За годы, последовавшие после кувейтской войны, баасистские спецслужбы вырезали десятки тысяч шиитов. Еще тысячи бежали из страны, многие в Иран. Иранский режим приютил беженцев, организовал и подготовил их к возвращению в Ирак в момент, когда обстоятельства позволят сделать это. Теперь эти люди подготовлены к установлению в Ираке исламской республики наподобие той, что существует в Иране. Иранское проникновение в Ирак продолжается и поныне, поскольку угнетение шиитов продолжилось и после свержения баасистского режима в 2003 г.

Одна из основных политических партий, представленных в нынешнем иракском парламенте, была создана в 1982 г. в Тегеране фетвой аятоллы Хомейни. В 2008 г. «Высший совет исламской революции» (ВСИР) в Ираке был переименован и стал именоваться «Высшим исламским иракским советом» (ВИИС). Поначалу эта организация, подобно «Хезболле» в Ливане, была органически связана с иранским режимом. «Боевое крыло» ВСИР/ВИИС стало так называемой Девятой бригадой «Бадр» и впоследствии вернулось в Ирак в качестве шиитского ополчения, а затем трансформировалось в отдельную политическую силу, представленную в парламенте Ирака. Формирование «Бадр» было создано иранским режимом в рамках «Корпуса стражей исламской революции» как вооруженное крыло ВСИР и партии «Дауа», одной из старейших и наиболее радикальных шиитских исламистских организаций. Действительно, идеологической силой, стоящей за всеми сетями джихадистов-шиитов, была партия «Дауа», шиитский эквивалент суннитских «Братьев-мусульман», «Хизб-уль-Тахрир» и ваххабитов. Из района своего возникновения в Южном Иране «Дауа» распространилась по всему Ирану и в Ливан. После хомейнистской революции 1979 г. в Тегеране иранский режим стал центром шиитского джихадизма, но аятоллы, естественно, стремились создать плацдарм для проповеди своих взглядов и в Месопотамии. Планы подчинения Ирака в Иране вынашивают по меньшей мере со времен иранской революции, которую вдохновляли идеологи, находившиеся на территории Южного Ирака.

С момента своего возникновения иранский режим стремится захватить населенные шиитским меньшинством районы Ирака. В сущности, эти планы и были одной из причин, побудивших Саддама в 1980 г. совершить вторжение в Иран. Хомейни хотел устранить Саддама и установить в Ираке шиитский джихадистский режим. Несчастные иракцы, при Саддаме подчинявшиеся баасистскому авторитарному режиму, стали объектом действий салафитов в районах, населенных суннитами, и хомейнистов в шиитских районах. Мировоззрение и салафитов, и хомейнистов тоталитарно. У демократических групп иракского гражданского общества после 1991 г. не было возможности освободиться от этих драконов.

В 1990-х гг. иранский режим продолжал готовить ВСИР, «Бадр» и другие группы в провинции Хузестан, населенной преимущественно арабами, к «возвращению» в Ирак. С 1980-х гг. иранский режим предоставляет убежище членам иракских и ливанских шиитских исламистских групп и оснащает для «возвращения» в Ирак и Ливан, где им предстоит захватить власть. «Хезболла» и ВСИР прошли «проверку»: их террористы-самоубийцы совершили нападения на военнослужащих западных стран в 1982 г. в Ливане и в 1983 г. в Кувейте. Согласно планам международной террористической деятельности, иранский «Корпус стражей исламской революции» возлагает проведение военных операций в Ираке и странах Персидского залива на ВСИР, а террористы из «Хезболлы» совершают операции по всему миру, поскольку ливанцы разбросаны по нему намного сильнее, чем иракцы.

Решение Буша о вторжении в Ирак

Устранение репрессивного режима было главным условием освобождения иракского народа. Его ликвидация открывала путь к свободе и реформам в регионе. Но участники заговора против демократии – правители Катара, суданский режим, «братья-мусульмане», убежденные ваххабиты и действующая в Ливане «Хезболла», – все еще защищают свой «виртуальный Халифат» и свои огромные материальные интересы. Нанеся поражения «Аль-Каиде» в Тора-Бора, США и их союзники должны продолжать борьбу с джихадизмом и за демократизацию. Как я уже говорил, битва за свободу в сердце Среднего Востока не сводится к ликвидации одного конкретного режима. Это борьба принципиальная. После теракта 11 сентября 2001 г. и ликвидации режима талибов свободному миру необходимо разработать Доктрину свободы и действовать в соответствии с ее принципами.

Я проводил брифинги для законодателей, на которых говорил, что сначала необходимо одержать победу в борьбе идей или по меньшей мере выигрывать эту борьбу до тех пор, пока идет борьба с терроризмом. Крайне важно, чтобы общественность свободных стран представляла себе общую картину и поддерживала эту борьбу. Прежде чем Вашингтон сможет начать действия в других странах Среднего Востока, необходимо установить эффективные партнерские отношения с местными силами, выступающими за демократию. Я советовал после ликвидации режима талибов уделять больше времени и ресурсов массовой кампании, направленной против «Аль-Каиды», джихадистов любого происхождения, салафитов, хомейнистов, и массированной пропаганистской поддержке демократических сил в регионе, в том числе в Ираке, до начала там боевых действий.

Поддержка движений сопротивления репрессивным режимом – это план, который лучше полномасштабного вторжения в Ирак или ликвидации любого другого режима. Движение «по горизонтали» было бы более законным и стратегически оправданным, чем движение «по вертикали». Вовлечение в борьбу населения, которое оказывает сопротивление и готово его наращивать, его поддержка лучше, чем военное вторжение. Я призывал к оказанию поддержки силам сопротивления в Дарфуре, ливанцам, выступающим против сирийской оккупации, иранским реформаторам и меньшинствам и, не в последнюю очередь, курдам и шиитам в Ираке. Такую помощь местным силам сопротивления следует оказывать до тех пор, пока они нуждаются в ней. Стать на сторону движений сопротивления было бы намного более эффективной политикой, чем вступать в схватку и бороться за радикальную смену режима на основании смутных утверждений о наличии у Саддама оружия массового уничтожения и в отсутствии четко выстроенного союза с демократическими силами Ирака.

Как показывают многие статьи и дебаты, советники администрации Буша по Ираку хотели вторжения по многим причинам, одной из которых было укрепление демократии в этой стране. Привлеченные обещаниями, которые раздавал иракский изгнанник Ахмад Чалаби, Иракский национальный конгресс и другие, стратеги, работавшие на Буша, надеялись, что свержение Саддама приведет к становлению здесь демократической альтернативы, даже если поначалу она будет слабой и робкой. Разработчики стратегии США в отношении Ирака не смогли понять, что Чалаби и другие изгнанники-шииты выступают заодно с иракскими беженцами в Иране и что альтернатива баасистскому режиму в районах с шиитским большинством будет дружественна Ирану, а не новой плюралистической демократии в Багдаде.

Для того чтобы избежать вступления в неудачные союзы, которые приведут к усилению влияния в Ираке Ирана и Сирии после устранения Саддама, я предлагал поначалу ограничить действия США и международных сил зонами, закрытыми для полетов, и оказать помощь силам демократии в районах, населенных курдами на севере и шиитами на юге Ирака. Но предлагавшаяся мной «архитектура» показалась слишком сложной и не могла удовлетворить требованиям глобальных геополитических планов, которые разрабатывали в Вашингтоне. Мои предложения предполагали существование в США какого-то единого командного центра, в котором есть нюансы левантийского лабиринта: во что Америка собирается ввязаться, и с кем предстоит иметь дело. Спустя годы специалисты осознали, насколько неготовой оказалась администрация к войне – не только в части разработки стратегического плана, но и в плане идеологической борьбы с джихадистами и сторонниками авторитаризма. Неудивительно, что и через 8 лет после вторжения в Ирак большинство американцев по-прежнему не осознают грозящих угроз и всей глубины столкновения, в котором США участвуют с 2001 г.

В конце концов американские и британские войска, пройдя как нож сквозь масло, вошли в Багдад. К концу апреля 2003 г. власть баасистов в Ираке перестала существовать, но тут неожиданно для многих на горизонте возник новый враг возможной иракской демократии. Он упорно сопротивляется, нанося удары и по войскам коалиции, и по иракскому гражданскому обществу.

«Теневое» иранское вторжение

Убедительное изложение истории иранских приготовлений к «вторжению» в Ирак представил Пауло Касака, португальский социалист, член Европарламента в книге The Hidden Invasion of Iraq («Скрытое вторжение в Ирак»)⁴. Касака, поборник демократии в Ираке и на Среднем Востоке, был главой делегации Европарламента в НАТО. В результате проведенного расследования Касака пришел к выводу о том, что главная оппозиционная организация Ирана, PMOI («Организация народных муджахединов Ирана», известная также под названием «Муджахидин Халк»), предоставила властям США всеобъемлющую и исчерпывающую информацию о проиранских организациях в Ираке, в том числе список более чем 30 тысяч иракцев, состоящих на жаловании у Ирана. Тегеран смог осуществить широкое проникновение в шиитские районы и при поддержке курдских ополченцев оккупировать сопредельную с Ираном территорию, что обеспечило Ирану ограниченное влияние на севере Ирака.

Режимы Тегерана и Дамаска, опасавшиеся, что на разделяющей их территории возникнет успешная демократия, с самого начала американского вторжения в Ирак были готовы уничтожить политические последствия отхода от однопартийной системы и возможного становления там многопартийности. Башар Асад и его баасистская команда инстинктивно боялись того, что коалиция продолжит наступление и вторгнется в Сирию. Хотя люди, разрабатывавшие политику в Вашингтоне, не собирались переходить восточную границу Ирака, в Дамаске и Тегеране господствовало ощущение, что американское вторжение возможно, особенно если в Сирии и Иране вспыхнут восстания. Диктатуры в соседних с Ираком странах нервничали в ожидании дальнейшего развития событий и быстро предприняли упреждающие действия, которые не могли себе вообразить ни американцы, ни европейцы.

С конца 2003 г. сирийско-иранская ось повела полномасштабную террористическую войну. Хотя опытные специалисты по Среднему Востоку понимали общую картину, ни администрация Буша, ни правительство Великобритании, по-видимому, не осознавали, что им предстоит столкнуться с яростным контрнаступлением, которое развернет сирийско-иранская ось совместно с «Аль-Каидой», хотя их действия и не были скоординированными. Армия экспертов, на знания которых полагались западные демократии, снова предала политиков, принимающих решения.

Тем летом я принимал участие в нескольких конференциях, созванных военными и дипломатами в Вашингтоне для обсуждения способов оказания иракцам помощи в усвоении демократических изменений, произошедших в их стране. Меня удивила расслабленная атмосфера конференций, неспешность, с которой участники относились к обсуждаемым проблемам. Вспомнив басню о черепахе и зайце, я назвал их отношение к проблеме une cuture de lievre^{XXXVIII 5}. Вашингтон, очевидно, находился в положении зайца, а все его враги – в роли черепахи. Но анализируя стремительные ходы исламистов и джихадистов, о которых часто сообщала Аl Jazeera, решение сирийского режима и хомейнистских кругов Тегерана разрушить встающую на ноги демократию до того, как она сможет уйти в самостоятельный полет, я стал подумывать о том, что это США превратились в черепаху, тогда как их враги стали действовать со скоростью зайца. Все остальное было нетрудно предугадать. Америка предпримет огромные усилия в Ираке, потеряет многих солдат и миллиарды долларов, но ее враги, в первую очередь ирано-сирийская «ось», замедлят скорость перемен. Между американским Гулливером и множеством лилипутов-джихадистов началась яростная гонка.

Контрнаступление, предпринятое Сирией и Ираном, развивается по нескольким направлениям. С сирийской стороны в Ирак проникают десятки иракских баасистов и боевиков-джихадистов, которые наносят удары по войскам коалиции и только что обученным иракским силам, убивают гражданское население. Благодаря проницаемым границам «Аль-Каида» создала в Ираке эмират, который поначалу возглавлял Абу Масааб аль-Заркави. Терроризм приходил по большей части из Сирии, но самые неожиданные удары, в том числе убийства и взрывы, устраивают иранские сети. Тегеран проник в различные слои шиитской политики быстрее и раньше, чем это сделала Сирия. Хомейнистская сеть охватила весь Ирак, подчинив своему влиянию и контролю священнослужителей, политические партии и министерства быстрее, чем это удалось сделать какой-либо из американских программ поддержки. В течение пяти лет Сирия снабжала суннитские группы и баасистов, а Иран энергично проникал в шиитские районы. Интенсивность предпринятых Сирией и Ираном усилий по разрушению демократии в Ираке объясняет тот факт, что они, несмотря на свою нелюбовь к «Аль-Каиде», разрешили аль-Заркави, руководителю «Аль-Каиды» в Ираке, обучать боевиков и оказывали им поддержку.

В книге «Скрытое вторжение в Ирак» Касака описал закулисные маневры по дезориентации американских оккупационных сил в Ираке. Эта дезориентация предусматривала ряд очень изощренных действий. Иранские манипуляции включали в себя информирование о ядерных планах Ирака, двурушническую деятельность Чалаби, который работал и на Вашингтон, и на Тегеран, создание проиранских ополчений в городах, откуда выводились американские войска, и десятки других действий. Короче говоря, в период прямого правления, которое осуществлял посол США по особым поручениям Пол Бремер, и позднее, при иракских премьер-министрах Ияде Аллави, Ибрагиме аль-Джаафари и Нури аль-Малики, иранская машина продолжала захватывать страну. Встает вопрос: пустила ли демократия вообще хотя бы слабые корни в Ираке после падения Саддама Хусейна?

Пробуждение демократических сил в Ираке

В настоящий момент иракская война определенно породила фермент демократической культуры и сформировала некоторые элементы, которые оказывают влияние на общую расстановку сил в Месопотамии. Ученые и исследователи скорее всего сделают вывод о том, что для укоренения демократического поколения потребуется времени больше, чем продлится американская оккупация Ирака. Я думаю, что это вопрос времени и международной поддержки. Если бы в 1991 г. коалиция свергла Саддама и начала работать над продвижением демократии и плюрализма, иракское гражданское общество опередило бы свое нынешнее состояние на 12 лет. К 2003 г. иракцы уже провели бы несколько всеобщих выборов, влияние Ирана ослабло, «Аль-Каида» столкнулась со светской молодежью, а пропаганда Аl Jazeera пользовалась бы меньшим влиянием. Но в начале 1990-х гг. на США оказали давление те, кто требовал невмешательства во внутренние дела Ирака. Поэтому американцы приступили к действиям только через 13 лет. За эти годы влияние Ирана на Ирак усилилось, иракская молодежь не получила образования, позволяющего усвоить демократическую культуру, а Аl Jazeera все эти годы вела свою пропаганду.

Становление демократии как общественного феномена, как в Ираке, так и на всем Среднем Востоке, ограничено во времени и зависит от предоставленной помощи. Обама, который возглавил оппозицию политике, проводившейся его предшественником, убежден, что такие движения развиваются сами по себе, спонтанно. Хотя утверждение, что люди сами определяют свое будущее, справедливо, но существование этих людей в ситуации с Ираком зависит от полученной ими помощи. На протяжении многих лет я доказываю, что демократические революции рано или поздно произойдут. Это – вопрос времени. Если обстоятельства или другие общества помогут демократическим силам, революции победят быстрее. Если такой помощи не будет, этот процесс может растянуться на несколько поколений. Силы, препятствующие демократизации, стремятся отсрочить приход революции, но сторонники демократии в свободном мире, оказав поддержку делу свободы, могут его ускорить.

В 2004 г. меня пригласили присоединиться к группе, созданной вашингтонским Фондом защиты демократий. Это – новая неправительственная организация, через несколько недель после событий 11 сентября учрежденная бывшими должностными лицами и общественными деятелями из республиканской и демократической партий и независимыми политиками. Они решили бороться с терроризмом и поддерживать силы, выступающие за демократию, по всему миру, особенно на Ближнем и Среднем Востоке. Они стремятся установить контакты с иракскими демократами и как можно скорее включить их в процесс демократизации страны. Будучи маленькой частной организаций, Фонд защиты демократий развернул программы для иракских женщин, молодежи и журналистов. Именно в этот период я встретился с очень многими иракскими активистами и интеллектуалами, занимающимися долгосрочным просвещением гражданского общества в Ираке. Непосредственной целью этих встреч было установление связей с либеральными и прогрессивными элементами иракского общества в пределах пространства, освобожденного от влияния баасистов и охраняемого американцами и их союзниками от джихадистов.

Правительство США использовало огромные ресурсы (военные, финансовые и административные) для поддержания инфраструктуры Ирака в наилучшем из возможных состояний и одновременно пыталось добиться консенсуса среди существующих политических сил, которые, увы, не были до конца преданы идее плюралистической демократии. Для Ирака необходима новая волна молодых людей, преданных демократии, способных постепенно подниматься по социально-политической лестнице и становиться государственными служащими, политиками и интеллектуалами. Однако в пределах Вашингтона нет ни одного центра, который бы занялся этой проблемой. На проведение выборов и управление политической жизнью Ирака в периоды между ними, на разные проекты конституции были потрачены миллиарды долларов, но на взращивание новой политической культуры в стране – ни цента.

Иракцы работают над созданием новой демократической культуры и в самом Ираке, и в эмиграции при поддержке небольших неправительственных организаций. Эти организации – лишь малая часть сложного конгломерата активистов-правозащитников, демократических просветителей и журналистов, рассеянных от Курдистана до Басры и от Брюсселя до Нью-Йорка, занимающихся распространением литературы, поддерживающих тех, кто стремится разъяснить жителям страны идеалы демократии. БУльшая часть деятельности США (можно сказать, деятельности Запада), направленной на построение демократии и борьбу с джихадистскими силами по всему миру, хорошо финансируется, но преследует неверные цели. Инициативы частного сектора в общем лучше сориентированы, но крайне ограничены в средствах. Например, в Вашингтоне наш фонд и другие подобные организации рассчитывают на частных лиц, помогающих финансировать программу издания литературы по проблемам свободы в Ираке. Нам иногда удается получить гранты, предоставляемые Государственным департаментом США на содействие демократии, но глобальной стратегии поддержки демократических революций не существует.

Таким образом, битву за распространение демократии в Ираке ведут, причем разрозненно, несколько действующих в Ираке неправительственных организаций, немногочисленные организации на Западе, некоторые должностные лица в Вашингтоне и Брюсселе, подписывающие решения о предоставлении грантов и утверждающие отчеты об их использовании. Но никто никогда не планировал в этой сфере усилий, равносильных военной, экономической и дипломатической кампаниям. В будущем об этой, последовавшей за свержением Саддама стадии эры борьбы за демократию многое напишут, но сегодня трудно составить общую картину и определить людей, которые являются настоящими активистами и политическими лидерами, стремящимися к подлинной демократии в этой стране.

Справедливости ради должен сказать, что некоторые должностные лица в Государственном департаменте, в том числе Лиз Чини, покойный Питер Родман, а также Мэри Бет Лонг из Пентагона и Элиот Абрамс и Хуан Сарате в Совете национальной безопасности понимают важность массового демократического движения как долговременной гарантии успеха в Ираке и на всем Среднем Востоке. В числе многих активистов, работающих над продвижением демократии в Ираке, с которыми я встречался, – Зейнаб Суэйдж, лидер иракских шиитских женщин, впоследствии баллотировавшаяся на выборах в парламент и завоевавшая мандат; Тания Джилли, американка курдского происхождения, победившая на выборах 2005 г. в первое законодательное собрание Ирака; Катрин Михал, ассирийка, участвовавшая в вооруженном сопротивлении баасистам, активно занимающаяся правозащитной деятельностью; д-р Наджмалдин Карим, президент Курдского института в Вашингтоне, в 2010 г. избранный членом иракского парламента от г. Киркук. Взаимодействие с десятками активистов-ветеранов, молодыми политиками и изгнанниками помогло мне составить более точное представление о реальном социально-политическом будущем Ирака.

За освобождением от репрессивного режима отнюдь не следует автоматическое установление демократии западного образца. Очень мощные антидемократические силы стремятся сорвать политический процесс в Ираке или поставить его под свой контроль. В отличие от Афганистана в этой стране есть различные группы, готовые собственными силами устанавливать демократические институты и строить свободное гражданское общество. Разницу между Афганистаном и Ираком составляет наличие в Ираке более многочисленного, более образованного и более светского населения.

Политический ландшафт Ирака сложен. На севере в курдских общинах существует определенная представительная демократия, основанная на консенсусе фракций Барзани и Талебани. Курдские политические силы пытаются построить собственную «этническую демократию», что сопряжено с немалыми проблемами, в том числе с проблемой вытеснения на периферию политической жизни Курдистана таких меньшинств, как ассирийцы, турки, зейдиты и езиды. Впрочем, курды хотят участвовать в более широкой иракской демократии, которую поощряют и пестуют США. На юге Ирака шиитские политические силы также стремятся участвовать в общенациональном процессе построения демократии. По большей части шиитские группы, в том числе возвратившиеся из Ирана, быстро сформировали политические партии, получили места в законодательном собрании и захватили настолько большую силу в органах исполнительной власти, насколько это было возможно. Шиитские политические силы очень разнообразны. Некоторые мелкие шиитские группы действительно стремятся к установлению светской системы, тогда как другие рассчитывают использовать существующую структуру для проведения исламистской политики. На флангах находятся такие группировки, как «Армия Махди». Они выдвигают кандидатов и завоевывают места в парламенте, но дали клятву после ухода «оккупантов» превратить страну в республику хомейнистского толка. В центральных районах Ирака суннитские общины пытаются адаптироваться к потере власти, которой они обладали при Саддаме. Мелкие фракции присоединились к баасистским и джихадистским повстанцам; крупные группы сформировали исламистские партии, а другие традиционные панарабисты присоединились к политическому процессу, хотя и недовольны тем, что многие шиитские группировки получают поддержку Ирана. Наконец (и это немаловажно) началось формирование значительного количества либеральных суннитских групп, которые, однако, слишком слабы для того, чтобы оказывать влияние на политическую жизнь Ирака. Наряду с этими тремя мощными силами, свои многочисленные партии сформировали ассирийцы и другие христиане. То же самое сделали мусульмане-туркмены и представители общин зороастрицев.

После нескольких лет мониторинга и участия в «круглых столах», прошедших после вторжения в Ирак, я делаю следующие очевидные выводы. В Ираке существует разнообразное отношение к демократии, но большинство политических игроков, включая тех, кто в дальнейшем может выступить против демократии, выбрало многопартийную систему. Если Ирак сохранит целостность, возврат к однопартийной системе будет невозможен.

Кроме того, среди сил, соперничающих в демократических рамках за власть, есть убежденные либералы и люди, принимающие минимальный вариант демократии. Примером убежденного политика-демократа является избранный в парламент Михал Аллуси, который подвергался и продолжает подвергаться гонениям за неприятие любых форм авторитаризма и за призывы к миру с Израилем. Аллуси жестоко пострадал за свои убеждения; двоих его сыновей убили во время их поездки с отцом по Ираку. Аллуси – либерал будущего Ирака. Среди светских лидеров шиитской общины следует назвать бывшего премьер-министра Ирака Ияда Аллави и Саида Аяда Джамала аль-Дина. Премьер министр Нури аль-Малики, несмотря на все давление со стороны Ирана, сформировал политическую общность иракских шиитов и сформулировал политическую линию, пролегающую между строгой идеологией Ирана и подлинной либеральной демократией. В суннитской политике либералы расширяют свое влияние, но еще очень далеки от того, чтобы склонить чашу весов в пользу плюрализма. Впрочем, некоторые политики, в том числе вице-президент Тарик аль-Хашеми, защищают статус-кво, сложившееся в Ираке после свержения Саддама. Этноконфессиональные меньшинства вроде христиан и зороастрийцев очень заинтересованы в продвижении как можно более широкой демократии, которая позволит им стать частью демократического общества. Хотя электоральный вес этих меньшинств мал, это лучше, чем ничего⁶.

Демократические силы в Ираке сталкиваются с несколькими взаимосвязанными вызовами. Во-первых, арабам, как шиитам, так и суннитам, необходимо принять мысль о том, что курды – это другая этническая группа, имеющая право на создание автономии и на управление ресурсами на своей территории. Во-вторых, курдам необходимо принять ту же мысль и применить ее в отношении меньшинств, проживающих среди них – ассирийцев, туркменов, езидов. Этим меньшинствам курды должны предоставить такую же автономию, какую курды сами получили для Курдистана. Шииты (а они составляют около 60 % населения Ирака) должны признать основные права нешиитского населения, тогда как сунниты – этническое и религиозное разнообразие страны, которое не может быть поглощено вдохновляемым суннизмом панарабизмом и салафизмом. И это лишь немногие уступки, которые иракцы должны сделать в пользу друг друга для того, чтобы демократия в их стране победила авторитаризм. Некоторые уступки весьма существенны, но их необходимо сделать, поскольку враги иракской демократической революции многочисленны и все еще очень сильны.

Силы, выступающие против демократизации Ирака

Для необратимой победы демократии в Месопотамии необходимо одолеть множество сил, препятствующих демократизации. Первой и главной из таких сил является иранский режим. Пауло Касака, главный специалист Европарламента по стратегии Тегерана в Ираке, утверждает, что «хомейнисты делают ставку на захват Ирака после того, как оттуда уйдут американские войска. Хомейнисты активно реорганизуют своих шиитских сторонников и пытаются убедить их объединиться в один союз». Касака полагает, что премьер-министр Ирака Малики хочет, чтобы Ирак примкнул к Ирану, но «обладал бы в рамках такого союза определенной автономией и был не вполне исламистским государством, а своеобразным «вариантом» Сирии. Иран наверняка попытается достичь рабочей договоренности с наиболее важной суннитской конфессиональной организацией, Исламской партией, и приложит все силы к сокрушению и независимых, ориентированных на демократию курдов, и демократических светских прозападных сил, группирующихся вокруг коалиции, которую возглавляет Ияд Аллави»⁷. В суннитских районах наиболее ожесточенными противниками любых демократических институтов по идеологическим причинам остаются боевые ячейки «Аль-Каиды» и салафитов. Приверженцы Саддама – баасисты – мутировали в политиков двух типов: одни остаются принципиальными противниками демократии, другие медленно признают плюралистическое общество.

За пределами Ирака, помимо иранского режима, недовольство политическим процессом в Месопотамии выражают правящие элиты других стран Среднего Востока. Баасистская Сирия поклялась сорвать процесс демократизации с помощью террора, и правительство в Багдаде обвиняет режим Асада в том, что оно помогает переброске через границу террористов-самоубийц⁸.

Удивительно, но многие на Западе находятся под влиянием авторитарных элит региона и оказывают помощь противникам плюрализма в Ираке. Как подтверждают некоторые иранские диссиденты и по словам Касака, «организации вроде Human Rights Watch последовательно и стратегически склоняются на сторону Ирана и выступают против демократических сил Среднего Востока – Израиля и курдов, таким образом, принципиально оправдывая позицию властей Ирана».

Что ожидает Ирак после вывода американских войск?

После того как в 2010 г. из Ирака были выведены боевые части американской армии, «Аль-Каида» и иранский режим возобновили кампанию террора против иракского правительства и гражданского общества. Иракские военные, верные идее независимого государства, и выступающие против джихадизма политические силы ныне составляют основу «сопротивления».

Как помочь иракской демократии?

Кошмарный режим Саддама Хусейна остался в прошлом, но нынешнему и следующему поколениям угрожают другие страшные опасности. Иранский режим и его союзники (сирийские власти, «Аль-Каида», остатки непримиримых иракских баасистов) продолжают оставаться непосредственной угрозой. Генерал Петреус проводит правильную стратегию, но она запоздала на четыре года и теперь не приносит того результата, который могла бы принести в прошлом. Для того чтобы помочь иракской демократии выстоять, международное сообщество должно стать щитом, ограждающим новый демократический режим в Ираке от двух серьезных угроз – иранской с востока и сирийской с запада. В июне 2006 г. я представил на закрытом Совещании по вопросам борьбы с терроризмом план под названием «Границы свободы». В этом плане я предложил передислоцировать американские войска и войска коалиции из городов в сельскую местность на восточные и западные границы Ирака, чтобы блокировать иранское и сирийское вмешательство.

Кроме того, международное сообщество должно оказывать поддержку политическому процессу в Ираке, несмотря на его неудачи, до тех пор, пока не придет новое, более молодое поколение иракцев, которое двинет страну из нынешнего переходного состояния в состояние функционирующей либеральной демократии. До тех пор, пока в Ираке, в каждой его общине не возобладают демократические идеи. Ирак освободился лишь от одного из слоев кошмарной диктатуры, но ему по-прежнему грозит стать жертвой двух не менее жутких сценариев – появления хомейнистской провинции на юге и режима, подобного режиму талибов, в центре страны. Достичь свободы будет трудно, в будущем придется принести немалые жертвы. Во время выборов в законодательное собрание в 2010 г. центристская, более светская коалиция, возглавляемая Иядом Аллави, получила наибольшее число голосов. Независимо от того, кто возглавит страну в следующем десятилетии, силы демократических перемен в Ираке пробуждаются и набирают силу. Дверь в будущее пока распахнута настежь.

Глава 8
«Кедровая» революция: битва за свободный Ливан

Пока Запад наблюдал за афганцами и иракцами, идущими к избирательным урнам после падения «Талибана» и «Баас», многие американские и европейские критики политики доктрины «глобальной демократии», очевидно, не без влияния антиосвободительного регионального картеля, заявляли, что администрация Буша принуждает к демократии народы, которые этого не желают. Набросившись со всей силой на плюралистический политический процесс, «братство противников демократии» выдвинуло идею, что Америка и ее союзники насаждают политическую культуру, которую не приемлют афганцы и иракцы. Разумеется, они опустили тот момент, что подъему либеральной демократии противодействовали доминирующие элиты, а не большинство населения. «Картель» и его союзники на Западе утверждали, что без военной интервенции выборы в Ираке и Афганистане не могли бы состояться.

Ясно, что без насильственного свержения режимов «Баас» и «Талибана» два общества, находившиеся под их властью, не смогли бы добиться свободы. Но рано или поздно они все равно восстали бы против ужасов, творимых тоталитарными режимами панарабистов и джихадистов. Впрочем, другие общества уже продемонстрировали готовность подняться на борьбу за свободу без присутствия чужеземных солдат на своей территории. Все, что для этого требовалось, – ясная, однозначная, твердая позиция Запада относительно права этих народов на собственное освобождение и его моральная готовность оказать помощь в момент, когда этого потребуют обстоятельства. Одно это обещание способно стимулировать глубинные силы угнетенного народа, привести к неожиданному проявлению смелости. Реальность этого подтверждает пример Ливана, страны, с которой связаны годы моей молодости.

Воздействие ливанской «кедровой» революции на души многих американцев и европейцев само по себе стало важнейшим поворотным пунктом в восприятии США и Западом политической культуры региона. Я лично наблюдал этот психологический шок, мотаясь в 2003–2005 гг. между Вашингтоном и Брюсселем, выступая за освобождение этой маленькой страны от оккупантов.

Случай, который я никогда не забуду, произошел в штаб-квартире MSHNC в Секаукусе, штат Нью-Джерси. Я работал у них аналитиком по терроризму и проблемам Среднего Востока. 15 февраля 2005 г., на следующий день после убийства бывшего премьер-министра Ливана Рафика Харири, американские и западные СМИ обратили внимание на необычные кадры, поступающие со спутников в отделы новостей по обе стороны Атлантики. Тысячи, затем десятки тысяч, а затем сотни тысяч ливанских граждан, преимущественно молодых юношей и девушек, вышли на улицы, скандируя с невиданной доселе страстью лозунги против сирийской оккупации. «Кто эти люди, кто эти молодые мужчины и женщины? Тысячи скандируют лозунги против сирийской армии и «Хезболлы». Они такие молодые, такие энергичные. Откуда они взялись?» Отставной полковник Кен Аллард, бывший декан одного из военных колледжей, не мог поверить своим глазам. Он, и бывшие рядом с ним отставной полковник Джек Джейкобс и отставной подполковник Рик Франкона, специалисты по международным конфликтам и корреспонденты NBC, специализирующиеся на вопросах терроризма и вооруженных конфликтах, в изумлении наблюдали за тем, как полтора миллиона человек шли по центру Бейрута с плакатами, требуя прекращения оккупации и угнетения, выступая за демократию и свободу. Джейкобс восторгался красотой и энергией молодых участниц демонстрации. «Клянусь, эти девушки революции – кошмар «Талибана» и реальные конкурентки «Хезболлы», – говорил кавалер медали Почета^[9].

Отделы новостей Fox News, CNN, BBC и прочих СМИ были, похоже, немало удивлены. Медийная элита Запада, особенно после 11 сентября и тем более после войны в Ираке, была уверена, что народы региона испытывают неприязнь к западной демократии или к демократии вообще. На протяжении ряда лет наш внешнеполитический истеблишмент заявлял, что в Ливане все хорошо и нет необходимости выводить сирийские войска, поскольку гражданское общество страны этого не требует. Затем наступил 2005-й год. И события стали разворачиваться в реальном времени. В Бейруте более трети населения вышли на улицы, сообщая всему миру, что больше не могут терпеть угнетения. На самом деле это была революция. Одинокий и забытый более чем на четверть века ливанский народ восстал. Без закрытой для полетов зоны, способной защитить их, как иракских курдов, без иностранного военного присутствия, как в Афганистане и Ираке, небольшая, но энергичная нация продемонстрировала всему международному сообществу, что на Ближнем и Среднем Востоке назрел взрыв. Это произошло 14 марта 2005 г.

Из всех средневосточных стран Ливан – наиболее сложная в плане социально-этнической и политической структуры страна. До войны 1975 г. в Ливане действовала демократическая политическая система, сопоставимая с израильской и до некоторой степени с турецкой. Его гражданское общество в различные времена и при различных обстоятельствах пробовало и проверяло на себе демократическую культуру. Потребуются целые тома, чтобы описать и проанализировать ливанский опыт взаимодействия с феноменом демократии, но очевидно, что среди всех членов Лиги арабских государств в этой стране произошла одна из самых первых демократических революций, хотя исход восстания до сих пор окончательно не ясен. Получившая широчайшее освещение «кедровая» революция 2005 г., удивившая мир и обратившая на себя внимание мировой общественности в целом и ООН в частности, с 2008 г. ведет борьбу за выживание.

Феномен мирного переворота в регионе, пережившим одну из самых жестоких и продолжительных войн, заслуживает называться наивысшим достижением освободительного движения на Среднем Востоке – даже при том, что в настоящее время этот свободный анклав демократической культуры окружают объединенные силы джихадизма и авторитаризма. Ливан не первый раз в своей истории сопротивляется оккупантам и угнетателям. Вторжения и мятежи преследуют эту многострадальную страну с античных времен.

Исторические предпосылки

Я рос в Бейруте, поэтому острый интерес к ливанской истории у меня не случаен. Нескончаемая война, которая опустошала страну, заставила меня попытаться понять, что же такое есть в геноме этой страны, что продуцировало такой ошеломительный уровень насилия и нетерпимости между воюющими фракциями. Но сначала недоумение у меня вызывал отказ Сирии признать возникшую в 1943 г. независимую Ливанскую республику.

Для арабского мира, преимущественно управляемого диктаторскими и авторитарными режимами, особая ливанская демократия уникальна. В отличие от большинства арабских стран Ливан знал политические кампании, выборы, парламентские переговоры, правительственные коалиции и энергичную свободную прессу. Все это беспрецедентные явления для Ближнего и Среднего Востока. Под давлением регионального авторитарного «Халифата» ливанский эксперимент с плюрализмом и свободами рухнул. Однако он бросил серьезный вызов «братству против демократии». Убитый в результате покушения ливанский президент Башир Жмайель однажды сказал в своем выступлении: «Ливанцы одновременно ангелы и дьяволы Востока». Может быть, точнее было сказать, что Ливан – земля, где столкнулись и ведут борьбу ад и рай, угнетение и свобода. Здесь проходит линия раскола между ними.

Ливанские националисты всегда считали своими предками финикийцев – первый народ, оставивший след в письменной истории цивилизации на побережье Восточного Средиземноморья, преимущественно в античных городах Библос, Тир, Сидон и Угарит. Историки страны с гордостью заявляют о финикийском наследии, которому мы обязаны созданием алфавита, первых законов мореплавания и, до некоторой степени, первой консультативной демократией, возникшей в городах-государствах на ливанских берегах раньше греческой. Несмотря на исторические дискуссии, свидетельства говорят о том, что на протяжении тысячелетий ранние обитатели Финикии, преимущественно амореи, арамеи и ханаане, осваивали различные формы протодемократических институтов. Там очень рано распространилось христианство, и уже к V в. христиане жили на всей территории современного Ливана.

В течение следующих столетий мозаика восточнохристианских народов, включая маронитов и мелькитов, заполонила прибрежные и горные районы. В VII в. на эти земли с юга вторглись войска Халифата, захватив приморские города и долину Бекаа. Так здесь появилось арабское население. Начиная с VIII в., конфигурация Ливана оставалась почти неизменной и состояла преимущественно из христиан в Горном Ливане и мусульман на равнинах. На протяжении семи столетий марада, вооруженные формирования маронитов, противостояли армиям Халифата, сохраняя свободный анклав на окраине обширной империи¹.

После падения христианского государства в Горном Ливане в XIV в. и оккупации Османской империей, начавшейся в XVI в., автономное княжество продолжало существование в горах и долинах Ливана вплоть до европейской интервенции, которая в XIX в. формально установила протекторат над государством Горный Ливан. Новое образование получило наименование Petit Liban, или Малый Ливан. Большинство его населения составили христиане, меньшинство – друзы. Во время Первой мировой войны жители этой маленькой автономной страны испытали жестокие притеснения со стороны турок. Треть населения Горного Ливана погибла, другая эмигрировала, оставшиеся образовали ядро современной республики.

После краха Османской империи в 1919 г. Франция получила мандат на управление регионом и намеревалась постепенно наделить Le Petit Liban полной независимостью. Христианские политики попросили прибавить территории к Горному Ливану, и в сентябре 1920 г. возник Большой Ливан. Он стал мультиэтническим и в определенной степени биконфессиональным государством с христианами-ливанцами, ориентированными на Средиземноморье, и мусульманами-ливанцами, аффилированные в арабский мир. В 1943 г. правление французов закончилось, для новой республики настал «золотой век», однако на почве национальной идентичности страну охватил серьезный кризис. В 1975 г. грянула война.

Специфика ливанской демократии

К 1943 г. большая часть региона находилась под властью Османского халифата, и только в автономии Горный Ливан существовало хрупкое равновесие между христианами и мусульманами, и квазидемократическая система, сформировавшая конституционную демократию с религиозным представительством. Президент был маронитом, премьер-министр суннитом, спикер парламента шиитом; места в парламенте и все должностные посты распределялись между религиозными общинами. Эта необъявленная «федеральная система» была уникальной для арабского мусульманского Среднего Востока, в странах которого правили либо панарабисты, либо авторитарные исламисты.

В 1945 г. арабские националисты вынудили страну присоединиться к Лиге арабских государств, поставив ее международные отношения под контроль организации, тон в которой задавали авторитарные режимы. В 1948 г. Лига арабских государств втянула Ливан в совершенно ненужную, растянувшуюся на десятилетия войну с Израилем, вынудив последнего принять сотни тысяч палестинских беженцев и дав указание Бейруту содержать их все эти десятилетия в бедственном состоянии неопределенности. «У нас нет причин ввязываться в войну между арабскими режимами и Израилем», – говорил мне в 1982 г. основатель Ливанского университета, эрудированный мыслитель Фуад Афрам Бустани². Бывший президент Чарльз Хелоу говорил мне, что в 1974 г. большинство ливанцев не хотело вступать в Лигу арабских государств или вмешиваться в арабо-израильский конфликт. «Это показало бы режимам региона, как мы управляем нашей демократией в Ливане», – сказал бывший президент, которому в 1968 г. пришлось иметь дело с первым вооруженным восстанием палестинцев³.

В Ливане конца 1960 – начала 1970-х гг. многие критиковали «конфессиональный режим» за то, что он дает привилегии маронитам и христианам в ущерб нарастающему количеству мусульман. На самом деле республика управлялась группой политических и экономических элит из всех сообществ, получавших огромные прибыли от ливанского свободного рынка и процветающей экономики. Несмотря на споры о ее уникальности, фактом оставалось то, что граждане свободно голосовали за своих представителей в муниципальной и законодательной власти, а свобода слова более или менее защищалась. Если бы не длившаяся десятилетия кампания панарабистских и исламистских движений по подрыву этой неустойчивой демократии, Ливан мог бы постепенно присоединиться к клубу демократических государств Средиземноморья и стал бы исключением для всего арабоязычного мира. Вместо того чтобы превратиться в полухомейнистскую страну, маленькая республика могла бы намного раньше выпестовать демократическую революцию. Но «братство противников демократии» уже с конца 1940-х гг. стало нервничать по поводу появления «Швейцарии на Среднем Востоке». Вскоре авторитарные режимы Египта, Ирака и в особенности Сирии вместе с шайкой радикальных организаций региона ополчились на бейрутскую модель плюрализма. И после иранской революции хомейнизм раздавил ливанскую демократию.

В 1958 г. египетский президент-диктатор Гамаль Абдель Насер поддержал военный мятеж против прозападного ливанского правительства Камиля Шамуна, спровоцировав первую гражданскую войну. Ливанская демократия выжила, но возможности страны обратиться за международной помощью сократились, а влияние соседних авторитарных режимов на Ливан возросло многократно. Нападения палестинских организаций, позже вооруженных сирийской партией «Баас» и другими режимами, в том числе ливийским и иракским, на ливанскую армию и обычных граждан нарастали на протяжении всех 1960-х и в начале 1970-х гг. Целые районы были выхвачены из-под власти закона, граждан похищали, ливанская демократия постепенно оказалась парализована. В результате нескольких схваток с вооруженными террористическими группировками, финансируемыми радикальными арабскими режимами, рухнули все демократические институты, оказалась разрушенной демократическая культура страны. Распад власти вызвал появление в христианских и мусульманских районах гражданских военизированных формирований, что, в свою очередь, привело страну ко второй, более продолжительной и разрушительной гражданской войне и иностранной интервенции.

13 апреля 1975 г. уникальный демократический эксперимент республики Большой Ливан рухнул. Страна оказалась поделена между военными диктаторами и гражданскими вооруженными формированиями, раскололась на две крупные зоны. Одна оказалась под контролем Организации освобождения Палестины (ООП) и группы исламистских, марксистских и панарабистских сил. В этой части страны о демократии и свободах пришлось забыть. Верх взяли военизированные формирования, целью которых была ликвидация либеральной ливанской системы. В другой части страны, разорванной войной, христианские силы теоретически держались за многопартийную демократию, но на самом деле военизированные формирования установили авторитарную власть и там. Либеральные и умеренные мусульмане оказались погребены под наслоениями исламистских и панарабистских сил, их коллеги в христианских зонах попали под власть военных диктаторов правого толка. Таким образом, возникла идеально подготовленная сцена для действий сирийского диктатора Хафеза Асада⁴.

Сирийское вторжение: 1976–1990 гг

После того как многочисленные военизированные формирования захватили ливанское государство и раздавили конституционные институты, в июне 1976 г. сирийский диктатор направил в страну регулярные войска. В выступлении, которое прозвучало через несколько недель, Асад открыто признал, что его режим поддерживает радикальные силы и он считает сирийцев и ливанцев «одним народом в двух государствах»⁵. Ни одна международная коалиция не выступила против вторжения – в отличие от ситуации, сложившейся двадцать лет спустя, когда другой баасистский диктатор Саддам Хусейн вторгся в Кувейт.

Я своими глазами видел сирийские танки, расползающиеся по моей родной стране, и пропускные пункты, устанавливаемые на перекрестках. Уникальную ливанскую демократию развалила не только гражданская война. Возможность возрождения свободы раздавила сирийская армия. Так продолжалось тридцать пять лет – до «кедровой» революции. Баасисты установили контроль над преимущественно мусульманскими территориями и рядом захваченных христианских районов, создав слоеный пирог диктатуры, которую возглавляли сирийцы в компании с разного рода радикальными силами – палестинскими, ливанскими и, с начала 1980-х гг., движением «Хезболла», поддерживаемым Ираном. У демократии в Ливане, оказавшейся под контролем Сирии, практически не было шансов выжить.

Впрочем, в риторике о так называемом Восточном Бейруте сохранялась надежда: обещание возвращения свободы после того, как будут выдворены сирийские и прочие оккупанты. Христианские силы объединились под командованием главы вооруженных формирований партии «Катаиб» («Ливанские фаланги») Башира Жмайеля, получив наименование «Ливанские силы». В этом «христианском сопротивлении» были свои авторитаристы, в основном среди фалангистов, свои либералы, в том числе сторонники президента Шамуна, и некоторое количество интеллектуалов, в частности, бывший председатель Генеральной ассамблеи ООН Чарлз Малик и Фуад Бустани. Эти силы имели поддержку коалиции политических партий, в задачи которой входило образование федеративного и плюралистического Ливана. Короче, Восточным Бейрутом правили авторитаристы, но их официальный нарратив оставался привержен либеральным демократическим принципам, в то время как баасисты, панарабисты и джихадисты, доминировавшие в Западном Бейруте, не оставляли ни малейшей лазейки для плюрализма.

В период сирийской частичной оккупации Ливана между 1976 и 1990-м гг. у меня была возможность работать со многими политиками и интеллектуалами, а затем и сформировать собственную философскую позицию в рамках тех границ свободы, которые были в моем распоряжении. Во время ливанской войны встал вопрос, к какому лагерю примкнуть. Многие утверждали, что демократия разрушена, поэтому, если ты выбираешь свободу на любой стороне, то оказываешься в изоляции. Действительно, господствующие силы в Западном и Восточном Бейруте препятствовали подъему демократии, но отдельные лица и группы в пределах своих сообществ неустанно ратовали за расширение освободительной борьбы. Различие было в одном: если в Восточном Бейруте долгосрочной целью большинства политических сил было освобождение Ливана от сирийских, иранских и палестинских (ООП) сил и возвращение к плюралистической демократии, то долгосрочной целью господствующих сил в Западном Бейруте – замена республиканского либерализма образца 1943 г. зловещей идеологией баасизма, панарабизма, коммунизма или, позднее, джихадистского исламизма.

В самые мрачные дни ливанского конфликта перед защитниками демократии стояла трудная задача: оказывать из Восточного Бейрута сопротивление силам, подконтрольным Сирии и поддерживаемым Ираном, и бороться в пределах «свободных зон» против тоталитаризма и фашизма. Именно такой выбор сделали многие демократически настроенные группы, находившиеся в христианских районах, в то время как либералы, оказавшиеся под властью ООП и сирийцев на остальной территории Ливана, вынуждены были ждать многие годы, прежде чем национальная революция против сирийской оккупации дала им возможность поднять головы.

В 1977 г. ряд поселений на юге Ливана сформировали местные вооруженные группы для противодействия палестинским и просирийским силам. Изолированный от свободных зон и всего остального мира, южный анклав не имел иного пути, кроме как искать помощи от приграничного Израиля. В результате Освободительная армия Ливана под командованием майора Саада Хаддада, позже переименованная в «Армию Южного Ливана» (АЮЛ), была заклеймена просирийскими силами и «Хезболлой» как «агенты Израиля». С 1978 по 1982 г. между сирийскими силами и их союзниками и ливанскими силами под командованием Башира Жмайеля шли нескончаемые ожесточенные бои. Жмайель был прозападным политиком и мечтал об альянсе с Израилем, который в 1982 г. вторгся с юга на территорию страны и дошел до Бейрута. В какой-то момент сирийцы были на грани изгнания из Ливана, но президент Асад, проницательный стратег, сумел нанести поражение противнику.

В сентябре 1982 г., спустя несколько дней после избрания президентом, Жмайель был убит, новым президентом стал его брат Амин, у которого была более примиренческая позиция по отношению к Сирии. Через год «Хезболла» организовала взрывы в казармах американских морских пехотинцев и французов, заставляя многонациональные силы покинуть страну. Наступление возглавили сирийцы, постепенно выдавившие христианские силы из Восточного Бейрута и загнавшие их в небольшой анклав. Невероятно, но последний очаг сопротивления раскололся в 1990 г., началась гражданская война между христианскими вооруженными отрядами во главе с Самиром Гиги и ливанской армией под командованием Мишеля Ауна.

Пока свободный анклав вел внутреннюю борьбу, а Запад беспокоился по поводу вторжения Саддама в Кувейт, Асад предложил Вашингтону маккиавелиевскую сделку: я поддержу вас в изгнании Ирака из Кувейта, но моя добыча – Ливан. Он изложил свои условия в сентябре 1990 г. Государственному секретарю США Джеймсу Бейкеру. Соединенные Штаты под нажимом нефтедобывающих региональных режимов согласились, и 13 октября того же года танки Асада прогрохотали по улицам свободного анклава Ливана, завершая пятнадцатилетнюю войну. Вторжение Асада положило конец надеждам на демократическое возрождение как Восточного, так и Западного Бейрута. Вся страна оказалась под игом баасистов. Я покинул Ливан 24 октября 1990 г., через несколько дней после убийства либерального политика Дани Шамуна и его жены. В Ливане открылся путь террору, который продлится пятнадцать лет.

Сирийская оккупация: 1990–2005 гг

В считанные недели сирийский «Мухабарат» установил контроль над всей страной, за исключением южного анклава АЮЛ, оставшегося под контролем Израиля. Настойчивому Асаду и его иранским союзникам понадобилось десять лет, чтобы вынудить Израиль отойти за государственную границу, разоружить АЮЛ и установить полную власть над Ливаном. Первые десять лет сирийской оккупации Ливана (1990–2000) получили известность как самая мрачная эпоха в современной ливанской истории. Все руководство республики – от президента до чиновников и служащих – контролировалось Дамаском. В Бейруте установился режим наподобие режима Виши в оккупированной фашистами Франции, под жестким контролем сирийского «гестапо», которым много лет руководил генерал Гази Канаан. В это мрачное десятилетие происходило тотальное уничтожение всех противников сирийской оккупации. В христианских районах, захваченных в 1990 г., масштабы репрессий были наивысшими. Сотни активистов и обычных граждан подверглись арестам, избиениям и пыткам. Многие оказались в сирийских тюрьмах⁶. Молодые мужчины и женщины зачастую бесследно исчезали из своих домов. За всеми СМИ велось тщательное наблюдение. Все демократическое движение в стране было подавлено. Тем не менее сопротивление оккупации никогда не прекращалось.

В 1990-е гг. последователи генерала ливанской армии Мишеля Ауна и сторонники различных групп бывшего «Ливанского фронта», таких как «Стражи кедров», были вынуждены уйти в подполье или эмигрировать. В 1991 г. сирийский режим заключил с Бейрутом «договор о братстве и сотрудничестве», который давал сирийским разведслужбам и «Хезболле» полную свободу действий на ливанской территории. В этот год были разоружены все вооруженные формирования, за исключением поддерживаемых Ираном сил и радикальных палестинских организаций. Вся страна оказалась под властью сирийско-иранского режима. В 1994 г. Самира Гиги обвинили в нескольких преступлениях и посадили в тюрьму, его движение «Партия ливанских сил» было распущено.

К середине десятилетия практически вся оппозиция сирийскому режиму была ликвидирована. Спорадически происходили лишь студенческие демонстрации, но они почти не имели народной поддержки. Сторонники бежавшего из страны Мишеля Ауна, сидевшего в тюрьме командующего Самира Гиги, а также независимые активисты сформировали в эмиграции действующую оппозицию, но она не имела существенного влияния на международное сообщество. На юге Ливана израильтяне совместно с армией Южного Ливана под командованием генерала Антуана Лахада удерживали так называемую зону безопасности. АЮЛ контролировала 10 % ливанских территорий и противостояла всей мощи «Хезболлы» и ее союзников.

Постепенно сирийско-иранский альянс стал оказывать давление на южный анклав, и в результате премьер-министр Израиля Эхуд Барак в 2000 г. решил уйти из зоны безопасности, а армию Южного Ливана распустить. 23 мая того же года отряды «Хезболлы» вышли к государственной границе, и Сирия установила полный и неоспоримый контроль над Ливаном. Сил, оказывающих сопротивление оккупантам, не осталось, и притеснения ливанцев возросли многократно. Но под глубочайшим гнетом в стране зарождалось движение протеста, которое переросло в восстание.

Путь к восстанию: 2000–2005 гг

Со смертью диктатора Хафеза Асада в июне 2000 г. Сирия не утратила господства над Ливаном. Баасистская машина немедленно подобрала замену: его сына Башара. Смена отца на сына дала антисирийским голосам в Ливане небольшой просвет для робкой критики сирийской оккупации. Среди первых, кто начал публиковать в стране оппозиционные статьи, был Гебран Туэни, издатель ежедневной газеты Al Nahar. 20 сентября Епископальный совет маронитов сделал заявление, призывающее к выводу сирийских войск и освобождению заключенных. Постепенно патриарх маронитов и ряд его сторонников подняли голос против баасистской диктатуры в стране. Стало нарастать количество студенческих демонстраций, в университетские городки были направлены силы безопасности. Эмигрантские группы, активизировавшиеся с конца 1990-х гг., принялись лоббировать западных законодателей и ООН. Череда официальных ливанских правительств, действовавших в интересах Сирии, тщетно пыталась подавить активность эмигрантов. В мае 2000 г. лидеры эмиграции собрались на конференции в Мехико и решили обратиться в ООН и попросить ее поддержать призыв к выводу сирийских войск из Ливана. На тот момент это казалось весьма маловероятным.

Однако сколь бы энергичными ни были все эти действия, если бы не теракт 11 сентября, события в Ливане могли бы развернуться иначе. После атак «Аль-Каиды» в сентябре 2001 г. США объявили войну террору, Иран и «Хезболла» объявлены членами «оси зла». Лидеры ливанской диаспоры, преимущественно из США, быстро выступили с заявлением о поддержке американских антитеррористических действий и вышли с инициативой передать дело о выводе сирийских войск на рассмотрение в ООН. Состоялось несколько встреч в конгрессе, Государственном департаменте и Белом доме. Ливанская делегация настоятельно требовала активизации действий США в Совете Безопасности ООН. На одной из таких встреч в марте 2004 г. Эллиот Абрамс, который был главным по Среднему Востоку в Государственном департаменте, спросил лидеров неправительственных организаций: «Если мы усилим давление извне, поддержит ли ливанский народ нашу инициативу»?

Американские лидеры не были уверены, что народные массы Ливана готовы к демократическому восстанию. Вдоволь нахлебавшись джихадистской и апологетической пропаганды в связи с вторжением в Ирак, администрация Буша-младшего с опаской относилась к развязыванию новой кампании, которая могла вызвать ответный огонь. Критики и так без устали нападали на Вашингтон за политику «поддержки демократических революций». New York Times и американские научные круги утверждали, что народы Среднего Востока не готовы к демократии и по своей воле не сделают выбор в ее пользу.

Я считал, что если Америка и другие демократические страны помогут Ливану освободиться от сирийской оккупации, ливанское гражданское общество пойдет вам навстречу. У меня не было данных, подтверждавших эту мысль; в своем утверждении я опирался на собственную веру в человеческую натуру и на основные инстинкты человека, находящегося в опасности. Если ливанцы не перестали надеяться на свободу, они воспользуются возможностью и восстанут. Спустя несколько месяцев мои слова подтвердились: вспыхнула «кедровая» революция. Администрация Буша была наготове, и перед нами открылся путь в Совет Безопасности ООН.

Встреча с послом США в ООН Джоном Негропонте в марте 2004 г. стала первым шагом. Неправительственная делегация объяснила свой план, цели и передала записку послу и его помощникам. Так было положено официальное начало битве за освобождение Ливана. Мы проинформировали главу американской делегации, что ливанская миссия в ООН, подконтрольная сирийскому режиму, называет ливийско-американскую команду «ренегатами». Негропонте только отмахнулся. Затем мы встретились с французской и британской делегациями, которые положительно отнеслись к нашему проекту. Состоялись также встречи в Совете Безопасности с послом России и китайскими дипломатами. Проведя переговоры с пятью постоянными членами Совбеза, мы пообщались и с временными членами, и с представителями Лиги арабских государств.

Следующим шагом стала перегруппировка политических сил. Правители Бейрута и Дамаска получили информацию, что в Нью-Йорке что-то происходит, но не придали этому значения. К середине лета тысячи бумажных и электронных писем, написанных американскими гражданами ливанского происхождения, поступили в конгресс США и администрацию президента, а также во французские посольства по всему миру. Ливанская диаспора всячески подталкивала Совет Безопасности к рассмотрению резолюции. Башар Асад занервничал, его разведка выступила с обвинениями ООН в нечестном поведении по отношению к ряду ливанских политиков, в том числе к бывшему премьер-министру сунниту Рафику Харири и бывшему министру друзу Марвану Хамаде. Дамаск полагал, что Харири оказал влияние на президента Франции Ширака, чтобы тот поддержал Буша по ливанскому вопросу, но на самом деле ливанские политики не имели к этому никакого отношения.

Инициатива ООН была проектом, выдвинутым исключительно ливанскими неправительственными организациями в изгнании. Харири вызвали в Сирию, где, как сообщали американские СМИ⁷, Асад обрушился на него с угрозами. 18 сентября 2004 г. Совет Безопасности ООН принял Резолюцию № 1559, призывающую Сирию вывести войска, а «Хезболлу» и прочие вооруженные формирования – сложить оружие. После июня 1976 г., когда Хафез Асад отдал приказ о вторжении в Ливан, и после террористических атак «Хезболлы» в 1982 г. на многонациональные миротворческие силы в Бейруте это стало первой акцией ООН, направленной на прекращение баасистско-хомейнистского господства в Ливане. Яростной реакцией Дамаска стала попытка убийства либерального политика друза Марвана Хамаде осенью 2004 г.⁸ В январе 2005 года лидеры ливанской эмиграции призвали ливанское гражданское общество к восстанию против сирийского террора⁹. 14 февраля 2005 г. в результате мощного взрыва в центре Бейрута были убиты Рафик Харири, несколько других политиков и их охранники. Друзья погибших обвинили в заказном убийстве Башара Асада, но спустя несколько лет появились сообщения о том, что за этим террористическим нападением стояла «Хезболла»¹⁰. Через несколько месяцев в ООН был создан специальный трибунал для расследования действий террористов. Жестокое убийство Харири вызвало серию массовых демонстраций в центре Бейрута. Впервые после 1990 г. десятки тысяч граждан, преимущественно христиан, суннитов и друзов, выступили с маршами и лозунгами против сирийской оккупации. Гражданское общество действовало согласно своим свободолюбивым инстинктам. Мои предсказания оправдались: инициатива в ООН вызвала встречное движение народных масс в Бейруте.

8 марта 2005 г. «Хезболла» и просирийские силы собрали около трехсот тысяч сторонников для выступления против назревающей революции. В тот день ведущий телекомпании Fox News спросил у меня, правда ли, что большинство ливанцев хотят демократии, ведь организованный «Хезболлой» гигантский марш «в поддержку Сирии» собрал четверть миллиона людей. Я объяснил ему, что это – максимальная сила трех режимов, иранского, сирийского и ливанского, которую они могут мобилизовать для сохранения власти господствующей элиты, и что это – решающий момент для молчаливого большинства, готового поднять свой голос в защиту свободы. Действительно, через неделю полтора миллиона мужчин, женщин, молодежи прошли маршем по столице, призывая «Свободе – звенеть, Сирии – уходить, «Хезболлу» – разоружить». 14 марта 2005 г. началась «кедровая» революция.

«Кедровая» революция: 2005–2008 гг

Международное сообщество не могло не отреагировать на появившиеся в СМИ фотографии и видеокадры, демонстрирующие народные массы, высыпавшие на улицы Бейрута. «Кедровая» революция (термин, придуманный в Вашингтоне, но не чуждый истории ливанского сопротивления сирийской оккупации) была немедленно признана всеми странами западной демократии, включая США, Францию, многих членов Европейского союза, и поддержана арабскими правительствами таких стран, как Саудовская Аравия, Иордания и Египет. Успех демократической революции, обеспеченный не вооруженным насилием, а исключительно мирными массовыми демонстрациями, поразил многих. Все обратили внимание на резкий контраст между демократическим движением в Ливане, созревшим до такой степени, чтобы объединить различные сообщества, и сирийскими, иранскими и представляющими движение «Хезболла» силами, господствовавшими в регионе. В Афганистане и Ираке выборы, формирование политических партий, свободные дискуссии появились благодаря военным кампаниям США и союзников. В Ливане авторитарное правительство, поддерживаемое баасистами и джихадистами, рухнуло от песен безоружных граждан и давления эмигрантских неправительственных организаций.

Вскоре после полуторамиллионной демонстрации в Бейруте Вашингтон и Париж попросили Башара Асада немедленно вывести войска из Ливана. Сирийский диктатор оказался перед выбором: либо направлять дополнительные войска для подавления революции, либо уходить. При наличии американских вооруженных сил на востоке, в Ираке, и на западе, в Средиземноморье, военное командование Сирии быстро сообразило, что в случае международных действий у них нет ни единого шанса.

Оказавшись перед лицом мощной народной революции «снизу» и стратегически зажатым между военными группировками Запада, Асад выбрал третий вариант: вывести свои регулярные войска, но сохранить на ливанской территории «вторую армию». В ее состав вошли «Хезболла», сирийские разведслужбы и радикальные палестинские группировки. К концу апреля план Асада был приведен в действие: армия стала быстро покидать Ливан, оставляя за собой лишь несколько позиций вдоль протяженной границы между двумя государствами.

Политики, которые появились, чтобы возглавить народное восстание, окрестили свою коалицию «Движение 14 марта». К ядру антисирийской оппозиции, которая вела освободительную борьбу с 1990-х гг., присоединились политические деятели из числа суннитов и друзов. Движение объединило сторонников из многих различных ливанских сообществ. «Кедровая» революция показала, что большинство ливанского народа лелеяло глубокие надежды на свободу и демократию и было готово вести борьбу с иностранной оккупацией, тоталитарными идеологиями и терроризмом. Они справились со сложнейшей задачей: после пятнадцати лет оккупации, которую апологетическая пропаганда во всех средствах массовой информации подавала как «стабилизирующую силу», продемонстрировали окружающему миру подлинную волю народа.

«Кедровая» революция сохраняла свою девственную чистоту до тех пор, пока за дело не взялись политики. Вместо того чтобы довершить начатое дело и полностью сокрушить просирийский режим и отстранить от власти символы периода оккупации – президента Эмиля Лахуда и спикера парламента Наби Берри, оппозиционные политики предпочли провести выборы в законодательные органы, а некоторые из них вступили в альянс с «Хезболлой». «Кедровая» революция завоевала огромное большинство в парламенте, но ее политики пригласили в кабинет террористическую группировку.

Первые революционные недели оказались сопоставимы с теми днями, когда иракцы и афганцы шли к избирательным урнам, реализуя свои демократические права. Единственным отличием было то, что избиратели в Месопотамии и Афганистане шли на выборы под защитой американских солдат. В Бейруте треть населения, выступая против двух наиболее деспотичных режимов региона, вышла на улицы без присутствия иностранных сил, которые могли бы их защитить.

К июлю 2005 г. наиболее искренние дни демократической революции закончились. В правительство вошли политики движения «14 марта» и, как это ни странно звучит, просирийски и проирански настроенные деятели, хотя и в меньшинстве. Революционные «политики» остановились на полпути. Они не могли просить большей международной поддержки из страха перед «Хезболлой» и не могли распустить правительство «национального единства», в которое вошли вместе с террористами. К полному смятению населения стратегическое преимущество быстро перехватили политики, пользующиеся поддержкой Сирии и Ирана. До конца года трое выдающихся лидеров «кедровой» революции были убиты. Погибли политики левого толка Джордж Хави и Самир Кассир, а также недавно избранный в парламент либеральный издатель Гебран Туени. На следующий год «Хезболла» втянула политиков движения «14 марта» в бесплодный процесс так называемого диалога. В июле лидер «Хезболлы» Насралла дал команду на начало обстрелов Израиля. Но главной его целью было слабое правительство Фуада Сениоры. После военных действий лета 2006 г. «Хезболла» отомстила кабинету министров, организовав городские волнения в Бейруте и парализовав центр столицы.

Расчет Асада и шиитских аятолл был безупречным: со сменой большинства в конгрессе США администрация Буша оказалась беспомощна в вопросах международной политики. С 2007 г. Америка больше не могла оказывать стратегическое давление на «Хезболлу» и Сирию. Контрреволюционное движение против демократии набирало в Ливане ход. Росло количество террористических атак и покушений на законодателей, членов правительства, военнослужащих, политиков, лидеров неправительственных организаций и рядовых граждан. 7 мая вооруженные отряды «Хезболлы» вторглись в суннитские районы Восточного Бейрута и напали на населенные друзами районы Горного Ливана. Его жители с оружием в руках оказали яростное сопротивление отрядам «Хезболлы», однако политики движения «14 марта» вынуждены были сдать парламент и признать «легитимность» проиранских вооруженных формирований.

«Хезболла», государственный переворот: 2008–2010 гг

После захвата основных правительственных территорий Бейрута «Хезболла» стала главным игроком на политической карте страны. Любопытно, что новые выборы в законодательные органы власти, состоявшиеся в июне 2009 г., опять обеспечили политикам движения «14 марта» парламентское большинство. Старшие лидеры коалиции, опасаясь новых вооруженных действий «Хезболлы», уступили политическое большинство силам, тесно связанным с Дамаском и Тегераном. За два года «кедровая» революция оказалась вытеснена из правительственных институтов и выдавлена назад на улицы, в мир беспомощных неправительственных организаций. Новый президент республики Мишель Слейман признал власть «Хезболлы» и возобновил старые сирийско-ливанские «переговоры». В 2010 г. новый премьер-министр Саад Харири, сын убитого суннитского лидера Рафика Харири, тоже подчинился влиянию Сирии и «Хезболлы». Просирийский альянс сил «Хезболлы» быстро установил контроль над рядом министерств, в том числе министерством иностранных дел, формируя политический курс посольств по всему миру и в ООН, членом Совета Безопасности которого Ливан стал в 2010 г. С помощью чиновничества сирийско-иранская «ось» начала активные действия против сторонников «кедровой» революции, вычищая кабинеты и службы безопасности от сочувствующих движению «14 марта». К началу 2010 г. политическое руководство «кедровой» революции в Ливане практически отказалось от борьбы. Лидер друзов Валид Джумблат встречался с лидером «Хезболлы» Насраллой; премьер-министр суннит Саад Харири посещал Башара Асада в Дамаске; христианские лидеры неохотно, но признали «Хезболлу» как легитимное «движение сопротивления».

Возврат к власти «Хезболлы» и сирийских союзников, хотя и не полный, означает конец первой «кедровой» революции или, по крайней мере, первой ее фазы. Противники подконтрольного хомейнистам и попавшего под влияние баасистов государства втайне у себя на родине и открыто в эмиграции собирают силы для второй «кедровой» революции.

Демократические силы Ливана

Я встречался с лидерами Ливана, которые появлялись и исчезали, которые были убиты, оказались в изгнании или в тюрьмах. И понял, что демократические идеалы в этой маленькой стране переходят от поколения к поколению, от сообщества к сообществу и возрождаются как феникс. Непрестанное стремление к свободе столь же древнее, как и народы, населяющие горные и приморские районы Ливана.

Жители глубоких ливанских долин относятся к числу очень немногих народов, которые веками боролись против Омейядов, Аббасидов, мамелюков и османов. Эта борьба запечатлена в истории и будет продолжена. Причина многих неудач и поражений от сил Халифата всегда крылась во внутренних разногласиях между лидерами сопротивления.

В настоящее время демократические силы рассредоточены по многим сообществам, образующим современный Ливан. Единомышленникам по освободительному движению из разных этнических групп не всегда удается координировать свои действия. Христианское сообщество с 1975 г. ступило на путь борьбы с сирийской оккупацией и вело ее пятнадцать лет, прежде чем развалиться в ходе христианской гражданской войны 1990 г. В годы войны либерально мыслящие представители мусульманских сообществ жестоко преследовались вооруженными формированиями и сирийскими разведслужбами. Примеров героизма активистов и писателей в избытке. Например, литератор либерального толка мусульманин Мустафа Джиха, который был убит джихадистами 15 января 1992 г. Джиха выступал против аятоллы Хомейни, «Хезболлы» и сирийской оккупации¹¹. В 1985 г. я спрашивал его, почему он, шиит, выступающий против иранских хомейнистов, не боится преследований со стороны террористов. Он ответил: «Мусульманские интеллектуалы, которые, подобно нам, бросают вызов господствующим исламистским силам в арабском мире, и в особенности в Ливане, очень хорошо понимают, что все мы – живые мученики за свободу. Некоторые из нас увидят наши общества свободными отсюда. Другие увидят это оттуда». В начале 2010 г. другой Мустафа Джиха направил электронное письмо ливанской эмиграции, заявив о возобновлении борьбы путем переиздания книг убитого литератора. Это его сын, который решил подхватить знамя и продолжить борьбу.

Начали подниматься демократы суннитских и друзских общин, особенно после 2005 г., когда Сирия вывела свои войска из Ливана. В этот решающий для выступлений год было убито несколько либеральных деятелей из числа суннитов.

В Восточном Бейруте за демократию и права человека выступали многие знаменитые личности. Среди них – д-р Чарлз Малик, бывший президент Генеральной Ассамблеи ООН и один из авторов Всеобщей декларации прав человека; ректор Ливанского национального университета Фуад Афрам Бустани; бывший президент университета cв. Джозефа Селим Абу; либеральный юрист Муса Принс, активисты и профсоюзные лидеры. Защитники демократии поддерживали борьбу, одновременно продолжая оказывать давление на политиков, заставляя их придерживаться принципов плюрализма мнений и основных демократических свобод. В 1990-е г., в период сирийской оккупации, либеральные авторы и комментаторы находились под особым прицелом. Но драма достигла своего апогея в 2005 г., когда началась революция. Было совершено покушение на журналистку Мэй Чидиак. В ее машину была заложена бомба, Мэй лишилась руки и ноги. Объектами нападений становились и журналисты левого толка, такие как Самир Кассир, автор ежедневной газеты Orient Lejour. И последнее, но не менее важное: взрыв автомобиля в декабре 2005 г. унес жизнь члена парламента либерала Гебрана Туэни. Это – высокая цена, которую приходится платить за демократию в Ливане.

Тем не менее демократические силы в Ливане набирают силу. Те голоса звучали в разгар «кедровой» революции. Либеральные силы мусульманских сообществ прилагали все усилия, чтобы сбросить ярмо тоталитарных идеологий. Революция дала исторический шанс демократам суннитского сообщества. Как говорил мне один из их молодых лидеров, «сунниты еще удивят ливанцев, поскольку они являются реальным противовесом джихадистским экстремистам». Член парламента Мисбах аль Абдах – один из многообещающих суннитских лидеров. Абдах представляет Триполи, один из крупнейших суннитских городов Леванта. Он согласен с мыслью о том, что в мультиэтническом Ливане каждое сообщество живет по своему ритму и времени, «но в итоге демократы всех религиозных конфессий станут силой, которая способна произвести изменения».

Восходящий молодой лидер шиитов Ахмад Асад говорил в 2007 г. на брифинге в Вашингтоне, организованном среди прочих и Фондом в защиту демократии, что «даже в среде шиитского сообщества реформаторы и демократы полны энергии и готовы к восстанию, несмотря на силу «Хезболлы». Эти слова, произнесенные за три года до того, как в Иране вспыхнула «зеленая» революция, говорят о многом. Асад, который выступал против сирийской интервенции в Ливан еще до «кедровой» революции, говорил мне, что дух демократии распространен повсеместно даже среди шиитов долины Бекаа и Южного Ливана – традиционных опорных пунктов поддерживаемой Ираном «Хезболлы».

С мая 2008 г. «Хезболла» постепенно начала повторное проникновение в страну. В 2010 г. ее вооруженные формирования блокировали все попытки восстановления плюралистической демократии. Международный суд предъявил ей обвинения в совершении террористических актов, но «Хезболла» продолжает угрожать возобновлением насилия, чтобы не допустить повторения «кедровой» революции.

Перспективы на будущее

Сражение за демократию в Ливане имеет решающее значение для Среднего Востока. В статье, опубликованной в 2004 г. и основанной на записке, которая была направлена в Администрацию президента и конгресс США, я доказывал, что Ливан является «нервным центром» всего региона. При наличии пяти крупных университетов, множества СМИ, традиции демократических выборов до 1975 г. и мультиэтнического сообщества на перекрестке между Востоком и Западом любой прорыв к демократии в Бейруте окажет влияние на весь регион. «Кедровая» революция была первым шагом в этом направлении.

Члены «братства противников демократии», несмотря на внутренние разногласия, сплотились, чтобы остановить возникновение передового свободного общества в Ливане. Авторитарные режимы и джихадистские движения Среднего Востока увидели для себя огромную опасность в ливанской демократической революции, успех которой мог дать толчок глубоким изменениям в политической культуре региона. Изменения на «земле кедров» более чем в любой другой недемократической стране региона способны стереть в порошок «идеологический Халифат», который мечтают установить джихадисты и прочие тоталитаристы.

Глава 9
Сирийские реформаторы: сопротивление «Баас»

Голос из Хамы

«Танки проламывают стены зданий, крушат все – дома, школы, даже мечети. Спецназ стреляет в мужчин, женщин и детей. На улицах рвутся артиллерийские снаряды, авиация бомбит главные автомагистрали. Это бойня, это геноцид»! Гортанный крик доносился по плохой линии телефонной связи, но его транслировали впрямую по радио. Группа западных журналистов, оказавшихся у радиоприемника, пыталась понять, что происходит на севере Сирии, в городе Хама. Иностранные корреспонденты из Европы и Северной Америки, собравшиеся на посту прослушивания в Восточном Бейруте, стремились получить информацию о кошмарных событиях, происходивших в закрытой стране. Представители зарубежных средств массовой информации, услышав о восстании суннитского населения против баасистского режима Хафеза Асада, поспешили в Ливан. Я в то время возглавлял неправительственную организацию этнических меньшинств, которая помогала представителям прессы понять сообщения из этого города, которые передавала радиостанция Voice of Lebanon (VOL).

Это было в феврале 1982 г., в разгар народных волнений, охвативших страну от Алеппо до Хамы. Сирийский диктатор отдал приказ о полномасштабном наступлении против преимущественно исламской оппозиции. «Этот мясник бросил всю свою армию и спецназ против беззащитного города, – говорил представитель оппозиции по радио Voice of Lebanon. – Сухопутные войска, артиллерию, авиацию, все, что мог собрать против собственного народа. Если бы наш город стоял на берегу, он бы направил и флот». Человек отчаянно призывал мир вмешаться и остановить бойню. Я хорошо понимал, что значит оказаться в окруженном городе, когда ракетами бьют по жилым кварталам. Я пережил такой ад в Бейруте в 1978 и 1981 гг., когда войска Асада громили улицы и укрытия реактивными «катюшами» и жуткими 240-миллиметровыми снарядами. Но Хама – сирийский город, и его уничтожало собственное правительство. Голос в телефонной трубке сообщил, что в здание ворвался спецназ и что все кончено. Последними словами были: «Справедливость когда-нибудь восторжествует, Аллах Акбар». Голос прервался, и ведущий радиостанции произнес: «Последняя связь с Хамой оборвана».

Позже стало известно, что в тот месяц и в последующие годы в результате жестокого подавления волнений в Хаме погибло более восемнадцати тысяч человек, значительную часть города сровняли с землей. Сопоставимый по жестокости с режимом Саддама, баасистский режим Дамаска не ведал о толерантности. Не только соседний Ливан находился под сирийской оккупацией с 1976 г. Десятилетиями, начиная с coup d’?tat^[10] клана Асада в 1970 г., насилие в эпических масштабах творилось и против сирийского народа.

Безжалостное угнетение

В отличие от соседнего Ливана, политические репрессии в современной Сирии начались почти с первых дней провозглашения республики в 1945 г. и не прекращаются до сих пор. Ребенком я видел семьи беженцев из Сирии, которые селились в восточных пригородах Бейрута. Известные как сирияне^[11], они говорят на одном из наречий арамейского языка – языка Иисуса. Им пришлось покинуть земли своих предков, где сирияне обитали с незапамятных времен, за много веков до арабского завоевания и установления Халифата. Баасистская власть вытеснила их культуру, мотивируя это тем, что сирияне не «влились» в арабское националистическое движение. Но это равносильно требованию, чтобы североамериканские индейцы «влились» в европейцев. Тысячи этих христиан бежали в Ливан, многие рассеялись в эмиграции, найдя пристанище в Швеции, США, Австралии. Другие представители национального меньшинства, бежавшие из Сирии и нашедшие убежище в Ливане – курды. Мусульмане, но не арабы, они тоже испытывали культурные и этнические притеснения. Наше представление о правящей элите Дамаска формировалось беженцами, хлынувшими в наши города, и рассказами, которые они принесли с собой. Из Бейрута мы смотрели на границу с баасистской Сирией как на «железный занавес», отделяющий относительно демократическую культуру от мрачного царства социалистического панарабизма. Многие политики, журналисты и студенты, преимущественно арабы-сунниты, часто бывшие баасисты, ощутили на себе кошмарную тиранию режима, установленного в Дамаске с начала 1960-х гг.

В 1974 г. я совершил поездку в Сирию и имел возможность побеседовать с простыми гражданами, разумеется, подальше от глаз «Мухабарат»^XXXIX. Их рассказы подтверждали многочисленные свидетельства о «свободе» в одном из древнейших обществ Среднего Востока. Я увидел полностью милитаризованную страну, в которой даже дети вступали в идеологические организации, а лозунгом режима было объединение всех арабов в единую умму – с одной партией и одним вождем. Страна находилась под властью «социалистического Халифата». Спустя несколько месяцев солдаты «баасистского джихада» перешли границу Ливана в районе долины Бекаа и приступили к постепенной оккупации Ливана, которая продлится более трех десятилетий.

Тяжелая история Сирии

История Сирии такая же богатая, как и ливанская, а ее географическое положение сыграло важнейшую роль в формировании многих этнических обществ. Пережив вторжения почти всех классических империй античности, коренным народам Сирии удавалось, тем не менее, создавать независимые царства. Север и запад Сирии населяли в основном арамейцы, восток и прежде всего Пальмиру (Тадмур) – арабские племена. Древние приморские города были финикийскими. Дамаск считается одним из древнейших городских центров ранних цивилизаций. В первые два века после Христа религией Сирии было христианство. В 636 г. н. э. армия Халифата под командованием Халида ибн аль Валида нанесла поражение византийцам при Ярмуке на крайнем юге Сирии и быстро завоевала Дамаск и большинство равнинных территорий страны. Постепенно большинство населения обратилось в ислам. По всей стране расселились крупные бедуинские племена, что привело и к смене этнического состава населения на этой територии. «Арабизация» сказалась на многовековой истории Сирии и, естественно, позже повлияла на возникновение ряда политических движений, одним из которых стала партия «Баас».

Одним из наиболее значительных достижений арабской истории Сирии стало образование первой столицы Халифата в Дамаске. Столицей этот город выбрала династия первых халифов – Омейядов, отсюда они вели Fatah, или завоевание земель неверных на Среднем Востоке и в Северной Африке, вплоть до Испании. «Золотой век» арабской исламской империи оставил последующим элитам, приходившим к власти в стране, внушительное наследство величия и уверенности в себе. Впоследствии оно было использовано как дополнительная идеологическая мотивация в программе партии «Баас». В 750 г. н. э. Омейядов свергли Аббасиды и перенесли столицу в Багдад. Сирия осталась провинцией Халифата, хотя и могущественной. Во время «крестовых» походов исламские правители, включая великого Саладина, базировавшиеся в Алеппо и Дамаске, вели бесконечные войны с латинскими^[12] государствами Леванта. Позднее Сирией правили египетские мамлюки. В 1516 г. их свергли наступающие армии Османской империи. При всех династиях Халифата Дамаск оставался столицей Сирийской провинции. В 1918 г. город занял британский генерал Алленби, преследовавший отступающие турецкие войска. На следующий год по соглашению между Парижем и Лондоном¹ Сирия и Ливан были переданы Франции, которая позднее получила мандат Лиги Наций на управление этими территориями.

Современная Сирия, построенная по французскому «проекту», стала многонациональным и мультирелигиозным государством, но ее путь к плюрализму оказался непрост. Большинство населения составляли арабы-сунниты, но и меньшинства тоже играли значительную роль в жизни страны. На северо-востоке это были курды, на юго-западе – друзы, на северо-западе – алавиты, в столице и на севере – христиане. Попытки французов в 1920-1930-х гг. создать самостоятельные алавитское, друзское и курдское государства, а сирийских христиан присоединить к их сообществу в Ливане наткнулись на сопротивление арабских националистов. Элита Дамаска, в основном сунниты-панарабисты, хотела видеть все сирийские меньшинства в пределах одного арабского государства, а, кроме того, была против создания самостоятельного государства Ливан на западных границах Сирии. Арабские националисты правили страной до 1970 г., когда в результате переворота к власти пришел Хафез Асад. Правящая элита, как сунниты, так и алавиты, использовала в своей пропаганде выражение «Дамаск – столица Омейядов» в качестве катализатора националистических чувств.

Радикальное укрепление и ужесточение крайнего арабского национализма произошло в 1950-е гг. Оно было обусловлено зарождением баасистского движения. Не имея возможности помешать полному отделению Ливана от Сирии в 1943 г., когда обе страны получили независимость от Франции, правящие элиты Дамаска на многие десятилетия избрали политику давления и бойкота своего маленького соседа. Сирийские правительства с 1945 г. не назначали посла в Бейрут, нередко перекрывали границы, стремясь экономически задушить Ливан. После прихода к власти в 1963 г. партии «Баас» у Сирии, помимо проблем с Ливаном, стали возникать напряженные отношения и с большинством других соседних государств.

Хафез Асад

Идеологи и активисты, основавшие в 1950-х гг. партию «Баас», в своей борьбе за создание могущественной социалистической арабской уммы были твердо убеждены в необходимости стирания «созданных колониализмом» границ между всеми современными арабскими странами. Этих целей следовало добиваться двумя в равной степени насильственными способами. Первый – препятствовать самоопределению любых неарабских региональных меньшинств, таких как курды, арамейцы, копты, южные суданцы и берберы. Второй – осуществлять жесткий контроль над внутренней политикой с помощью однопартийной системы и урезания основных гражданских свобод². Идеологами-основателями движения были Мишель Афлак и Салах Битар, оба панарабисты и социалисты. Они выработали платформу антиколониального арабского националистического движения, основными пунктами которой были следующие: крушение постосманской системы государств в регионе, уничтожение Израиля и слияние в единое Большое арабское государство³. На самом деле баасисты – это светские джихадисты, под республиканскими и прогрессивными лозунгами мечтающие о восстановлении Халифата.

Партия «Баас» пришла к власти в Сирии в начале 1960-х гг. Она запретила все либеральные и демократические партии, вынудив толпы сирийцев ринуться в эмиграцию. Первый баасистский режим контролировали городские элиты суннитов. Все свободы были ликвидированы, в стране началась гипермилитаризация. В 1967 г. Сирия вступила в войну с Израилем на стороне египетского панарабиста Гамаля Абдель Насера.

Сокрушительное поражение Сирии в ходе «Шестидневной войны» и оккупация Израилем Голанских высот вызвали депрессию в сирийской армии, что привело к перевороту, который возглавил генерал-майор Хафез Асад, командующий военно-воздушными силами в войне 1967 г. Асад по происхождению представитель небольшого сирийского этнорелигиозного меньшинства алавитов. Алавизм – религиозное направление, своеобразное ответвление шиизма. Ортодоксальные сунниты считают алавитов еретиками, поскольку те соединяют учение Корана с собственными теологическими верованиями. Их сообщество, опасаясь репрессий, существовало тесно сплоченной группой на северо-западе страны в горном регионе вдоль средиземноморского побережья и исторически дистанцировалось от политики и интриг Дамаска.

Асад пришел к власти, опираясь на армию и партию. В арабском национализме он занимал весьма экстремистскую позицию, к большому удовлетворению многих членов движения «Баас». Послав в столицу танки и спецназ, он отправил действующего президента Нуреддина Атасси и многих других суннитов-баасистов либо в тюрьму, либо в изгнание, и установил собственный алавитский баасистский режим. Хафез Асад быстро удалил потенциальных противников из вооруженных сил, партии и бюрократического аппарата, назначив на их места алавитов и создав де-факто алавитский режим с суннитским лицом⁴.

Первые годы его правления отмечены систематическим подавлением оппозиции, войной 1973 г. с Израилем и вооружением партизан на территории Ливана. В 1976 г. он направил войска в долину Бекаа и ливанские города. Асад последовательно и с исключительной жестокостью занимался укреплением своего режима. Типичные примеры – кровавая бойня в Хаме 1982 г., военное подавление антисирийских выступлений в Ливане в 1978, 1981 и в 1986 гг., завершившееся вторжением в последний анклав в 1990 г.

«Режим Асада был смесью режимов Чаушеску, папы Дока^XL и Сталина», – говорил мне в 2006 г. Нухад Гадри, редактор Al Muharer al Arabi⁵. Гадри, суннит, ветеран сирийской партии «Баас» и бывший крупный чиновник, хорошо знал весь аппарат алавитской элиты Асада, равно как и многих партийных чиновников-суннитов, например, вице-президента Сирии Хаддама, который порвал с режимом и бежал в Париж. «Партия «Баас» оплела своей сетью всю бюрократию, всю общественную жизнь – от муниципалитетов до религиозных учреждений, – подводит итог Нухад Гадри. – Ничто не было оставлено на волю случая. Все пристально и безгранично контролируется, отслеживается и подавляется».

Это замечание очень опытного наблюдателя совпадает с мнением почти всех аналитиков, не находившихся на службе у режима. Безжалостное подавление прав человека в Сирии и Ливане на протяжении трех десятилетий хорошо подтверждено документами неправительственных организаций и международных наблюдательных органов⁶. Во время «холодной войны» режим Асада открыто действовал в жестокой манере, чувствуя поддержку Советского Союза. Период между 1970 и 1990 гг. – двадцатилетие самой тяжелой деспотии в современной истории страны. В последующее десятилетие больной Асад сосредоточился на Ливане, приказав своему аппарату во главе с генералом Гази Канааном подавлять любое сопротивление власти Сирии и ее «доверенным лицам». Для Ливана наступило тяжелейшее десятилетие тирании; в это время происходили похищения людей, аресты, заключения в сирийские тюрьмы – и все при полном молчании международного сообщества. Печально, но многие западные СМИ скрывали жестокости режима Асада, зато восхваляли его за «мудрость» и изображали как «необходимого лидера» для поддержания мира⁷.

Тем не менее даже в зените своей жестокой власти Хафез Асад, «сирийский сфинкс», как называли его многие критики, сталкивался с решительным сопротивлением. В начале 1980-х гг. брат Хафеза Рифат, его верная тень и командир «преторианской гвардии» – отрядов спецназа, был изгнан из страны, скорее всего, из-за вопроса о наследовании власти. Хафез хотел оставить свой пост сыну, а не рисковать переворотом, который мог устроить его могущественный брат. Рифат положил начало парижской оппозиции. Ливанские «Братья-мусульмане» – суннитская салафитская организация, тоже ушла в подполье, некоторые ее лидеры бежали. Либеральные элементы организовывались тайно, часть из них оказалась в эмиграции.

Член сирийского парламента Мамун аль-Хомси, который позже выступил против Башара Асада, объяснял мне, что в 1990-е гг. «те, кто осмеливался критиковать Асада, не говоря уж об открытом сопротивлении, сами подписывали себе смертный приговор. Он на дух не переносил диссидентов». В 2007 г. Мамун говорил: «За пределами структур правящей «Баас» создавать организации было слишком рискованно, поскольку партия могла вас вычислить и уничтожить. Если вы были либералом-суннитом, курдом или сириянином-христианином, партийная машина раздавила бы вас прежде, чем вы успели бы развернуться. Но если вы находились внутри партийных рядов и пытались сформировать организованную оппозицию указам или политике каида (верховного вождя), вас незамедлительно бы уничтожили. Власть была беспощадна».

Суннитская либеральная оппозиция всегда пыталась действовать в рамках существующих институтов, но имела чрезвычайно ограниченные возможности из-за мощи баасистской машины. В 2005 г. Фарид Гадри, президент Реформистской партии Сирии, говорил мне, что после прихода к власти в 1970 г. Асад «автоматически столкнулся с противостоянием суннитского большинства, но у суннитов не было способов выразить свою позицию. Когда «Братья-мусульмане» в конце 1970-х – начале 1980-х гг. спровоцировали насильственные действия против режима, машина Асада раздавила их. То же самое произошло в Хаме. С тех пор сунниты отказались от насильственных мер, предпочитая действовать в рамках гражданского общества, что сближает их с курдами, христианами и друзами».

У христиан долгая история сопротивления «Баас», несмотря на официальный дискурс, подхваченный некоторыми западными журналистами: алавиты гораздо больше симпатизируют христианским меньшинствам, чем сунниты. Этот миф был выдуман сторонниками Асада для консолидации меньшинств в поддержку режима, что позволяло им выдержать давление со стороны суннитского большинства. В 1997 г. Джозеф Саук, выходец из Северо-Восточной Сирии, специалист по арамейцам и сириянам, преподающий в университете в г. Упсала (Швеция), говорил мне, что бУльшая часть христиан-сирийцев испытывает такие же притеснения, как и прочее население. «Но режим сумел найти себе сторонников среди православных семейств в Дамаске и других городах; то же самое он делал и в других сообществах. Надо иметь в виду, что некоторая часть христианской буржуазии в Сирии и Леванте избрала путь Dhimmi – сотрудничества с панарабистскими режимами, чтобы сохранить финансовое благополучие своих семейств». В 1999 г. Абгар Малул, один из лидеров «Атурай» – движения за национальную идентичность, распространенного среди христиан-арамейцев Северной Сирии⁸, – говорил, что «даже при режиме Асада в провинции Джазира действовали наиболее активные организации христиан-арамейцев». Малул, который перебрался в Соединенные Штаты, говорил мне позже, в сентябре 2004 г., что «даже на пике режима Асада, в 1970-1980-е гг., меньшинства, преимущественно сирияне-христиане и курды, не прекращали движение против Асада. Но после смерти отца другие оппозиционные организации пошли дальше, движение расширилось и стало межрелигиозным». Действительно, как утверждал Нухад Гадри после 2005 г. в некоторых своих статьях и на брифингах в Конгрессе США, «силы сирийского гражданского общества, от либералов и умеренных суннитов до курдов, христиан и даже меньшинства алавитов – были недовольны жестокими методами партии Асада».

Жажда реформ и демократической революции сохранялась и усиливалась даже на пике власти Хафеза Асада, когда его войска оккупировали Ливан, а его режим оказывал поддержку «Хезболле» и «ХАМАС» на удаленных территориях. И скоро обстоятельства изменились в пользу реформаторов.

Башар Асад

После смерти Хафеза Асада в июне 2000 г. в Сирии наступила новая эра. Диссидентов притесняли по-прежнему, но у них теперь было больше воли и мужества для самоорганизации и стремления заявить о себе. При любом тоталитарном режиме, когда диктатор достигает вершины террора против собственного народа, гражданское общество приспосабливается к тирании, и таким образом любое ослабление системы становится шансом. Асад-отец скончался вскоре после того, как достиг своих целей: ухода Израиля из Южного Ливана, роспуска Армии юга Ливана – последнего вооруженного формирования в Ливане, дружественного Израилю, и распространения влияния «Хезболлы» и их союзников вплоть до границ еврейского государства. Перед тем как уйти в мир иной, «сфинкс» одержал несколько побед. Первая: он выстроил перед своим заклятым врагом Израилем еще сотню километров линии фронта на юге Ливана. Вторая: он помог одержать окончательную победу своему стратегическому союзнику, иранскому режиму, обеспечив «Хезболле» власть на значительной территории Ливана. И наконец, он оставил своему сыну Башару в наследство не одну, а две республики – Сирию и Ливан.

Элита «Баас» быстро утвердила Башара главой партии и президентом страны, не проводя свободных выборов. На пике власти Башар Асад в полной мере воспользовался выгодами славы своего отца, хотя и в Сирии, и в Ливане усиливалась критика в его адрес. Западные апологетические СМИ рисовали нового лидера склонным к реформам, а некоторые представители ученых кругов поспешили представить его как «льва»⁹. Но реальность была весьма далека от льстящего младшему Асаду портрета. «После Хафеза Асада режим оказался в руках пяти служб безопасности и разведки, каждая из которых имела свои финансовые и иные интересы, как в Сирии, так и в Ливане», – говорил Нухад Гадри в своем выступлении перед членами конгресса Сирии¹⁰. «Режим Башара – клон режима его отца, – говорил мне высланный из страны член парламента Мамун аль Хомси. – Страной правит та же самая жестокая элита. Отличие одно: она извлекает выгоду из голосов международных СМИ и научных кругов, твердящих, что этот человек – всего лишь врач-офтальмолог, которому пришлось заменить отца, поскольку его старший брат погиб в автомобильной аварии в 1990-х гг. Башара изображают реформатором, хотя его режим не менее жесток, чем отцовский»¹¹.

То, что наблюдатели в Сирии и Ливане до назначения Башара летом 2000 г. называли «дамасской весной», на самом деле оказалось краткой передышкой, которая быстро закончилась. В первые месяцы реорганизации режима пропагандистская машина партии «Баас» рисовала розовую картинку, а не суровую политическую реальность. Сирийский парламент ослабил ряд политических и экономических ограничений и снял запрет на некоторые виды общественной деятельности, преимущественно в научной и административной областях. Эти меры были направлены на усмирение распространявшегося недовольства, пока различные «крылья» режима занимались дележом сфер влияния. Властям нужно было успокоить мир, чтобы правительство завершило свои дела. Хотя «дамасскую весну» и нельзя сравнивать с горбачевскими гласностью и перестройкой, позиция «Хафеза больше нет» вдохновила часть диссидентов на публичные действия. «Дамасская весна» открыла путь для краткого подъема диссидентского движения, но все быстро кончилось, как только баасистская машина вновь обрушилась полной мощью на тех, кто осмелился призывать к свободе.

Сирийские диссиденты

В 2003 г. при участии Амара Абдельхамида была создана неправительственная организация под названием «Дар Эмар», чтобы повысить уровень информированности гражданского общества в арабском мире. Затем он стал инициатором проекта «Тхарва», программы, направленной на исследование проблем этнонациональных различий в регионе. Сторонник пацифизма и градуализма, Абдельхамид считал, что изменения необходимы, но они должны быть мирными и свободными от насилия¹². В 2005 г. он и его семья были высланы из Сирии.

Другой диссидент – Мишель Кило к 2003 г. стал одним из самых известных борцов за демократию в Сирии. В 2005 г. Кило собрал представителей различных социальных групп, в том числе предпринимателей, коммунистов, секуляристов и фундаменталистов, для подписания документа, призывающего к демократическим реформам. Это заявление, известное как Дамасская декларация, привело к созданию квазиофициального совета лидеров оппозиции – Национального совета Дамасской декларации (NCDD), который должен был стать центром объединения и планирования действий оппозиции. Кило занимался изучением роли режима Асада в подавлении деятельности демократических активистов в Ливане. В конце 2005 г. ливанские активисты в ходе «кедровой» революции установили в Бейруте продемократическое правительство и заставили сирийский режим вывести войска из Ливана. Воодушевившись, Кило и ряд его единомышленников решили объединиться с ливанскими демократическими силами, чтобы добиться сходных, инициированных народом реформ в Сирии.

Кило помогал составлять и другую декларацию сирийских и ливанских активистов, призывающую положить конец империалистической политике Асада в Ливане и создать в обеих странах действующую демократию. 11 мая 2006 г. три сотни сирийских и ливанских интеллектуалов подписали Бейрутско-Дамасскую декларацию. Через три дня сирийские власти арестовали Кило и еще тринадцать человек, подписавших ее. До марта 2007 г. ему не предъявляли никаких официальных обвинений. Затем обвинили в «ослаблении национального духа», «распространении ложной информации» и в возбуждении «религиозной и расовой розни». Сходные обвинения были предъявлены юристу Анвару аль-Бунни и активисту Махмуду Исса. В марте 2007 г. Кило предстал перед военным прокурором в Дамаске. В дополнение ко всему его обвинили еще в подстрекательстве сокамерников по тюрьме «Адра» к восстанию и 13 мая 2007 г., почти через год после ареста, Кило был приговорен к трем годам лишения свободы.

Кило является категорическим противником применения силы для политических изменений. Он хочет отстранения Асада от власти, но не таким способом, как румыны поступили с Чаушеску. Для привлечения сторонников и критики своих оппонентов он использует действенные, логические аргументы¹³. Один журналист, хорошо знакомый с деятельностью Кило, сказал: «Чем яростнее режим пытается заткнуть ему рот, тем б?льшим героем становится он в глазах угнетенных либералов арабского мира, и cause c?l?bre^[13] на панарабских спутниковых телевизионных каналах. Некоторые уже называют его писателем, который может стать вторым Вацлавом Гавелом или Александром Солженицыным в своей стране, прорвав завесу молчания, с помощью которой режим надеется сохранить свою власть».

В настоящее время Мишель Кило остается в тюрьме – жертвой сирийской тирании и примером для борцов за демократию во всем мире. Для друзей и родных Кило – спокойный и жизнелюбивый человек. Он давно распростился с марксистскими взглядами своей юности и сосредоточен на проблемах свободы и демократии¹⁴.

В первый год прихода к власти Башара другой видный диссидент Риад Сеиф основал партию Движение за социальный мир. К тому времени он уже был одним из лидеров сирийской оппозиции, выступающим за конституционные реформы в пользу парламентской демократии. Сеиф был арестован и приговорен к пяти годам тюрьмы, где страдает из-за проблем со здоровьем. Но Сеиф продолжил политическую деятельность и за решеткой. Ему регулярно удавалось тайком передавать статьи своим сторонникам, в том числе и из группы «Дамасская декларация». Сеиф вышел на свободу за семь месяцев до окончания пятилетнего срока и возобновил политическую деятельность.

Через два месяца сирийские власти вновь задержали Сеифа за участие в демонстрации в поддержку прав курдов. В августе 2007 г. правительство сделало его «невыездным», запретив покидать страну даже для лечения. В январе 2008 г. его снова арестовали, на этот раз – за собрания группы «Дамасская декларация», в которых он принимал участие годом ранее. С ним плохо обращались в тюрьме; обрили наголо, он был вынужден спать в холодной камере. Сеиф болен раком простаты, но, несмотря на давление иностранных правительств, Сирия отказывает ему в получении необходимого лечения в зарубежных медицинских учреждениях¹⁵.

Режим и реформаторы

Движение сирийских реформаторов в эпоху, начавшуюся после Хафеза Асада, прошло несколько этапов. Первым можно считать короткую «дамасскую весну» 2000–2001 гг. В этот период диссиденты «проверяли» Башара на его готовность к реформам. Через год сын «сирийского сфинкса» положил конец всем их надеждам, но сирийские диссиденты продолжили борьбу с уверенностью в том, что им удастся мобилизовать гражданское общество. Государство и реформаторы столкнулись на встречных курсах. После Хафеза повсеместная оппозиция баасистскому режиму уже стала реальностью и в Сирии, стране-оккупанте, и в оккупированном Ливане. За пределами Бейрута либеральные журналисты публиковали материалы, требующие от Сирии изменения политики в отношении как Ливана, так и сирийского народа. Реформаторы в Дамаске поддержали эти требования. Сформировавшийся альянс продемократических сил стал представлять беспрецедентную угрозу для правящей партии «Баас».

После терактов 11 сентября планы режима Башара в отношении диссидентских и демократических движений были противоречивыми и непоследовательными. С одной стороны, кое-кто в коридорах власти хотел, чтобы после объявленной США «войны с террором» Сирия заняла более сдержанную позицию. Как объяснял мой коллега профессор Роберт Рабил, специалист по ближневосточной политике, идея заключалась в том, что если сирийское правительство погрязнет в конфронтации с собственным народом и населением Ливана, то Вашингтон пойдет на Дамаск в лобовую атаку. Часть дамасской элиты советовала Башару смягчить отношение режима к оппозиции, поскольку Вашингтон всерьез занялся борьбой с террором и поддержкой демократии в регионе. «После 2001 г. башаровские реалисты не хотели столкновения с американской мощью и предпочли бы до поры до времени изображать из себя умеренных», – пояснял Рабил.

По мнению Фарида Гадри, другие советники считали критический период после 11 сентября «опасным и рискованным». На брифингах, которые проводил Гадри для американских и европейских законодателей после вторжения в Ирак, он говорил, что «многие помощники из разведслужб убеждали Асада Второго, что любое ослабление внутреннего давления на диссидентство приведет к расширению демократического движения»¹⁶. В результате после 11 сентября политика режима в отношении реформ стала шизофренической. Дамаск делал публичные заявления о «сотрудничестве с США в войне с терроризмом и о своей открытости гражданскому обществу»; их повторяли западные апологетические СМИ. Тем временем преследования, аресты, пытки и высылка диссидентов из страны продолжались.

Между 2001 и 2003 гг. сирийские реформаторы переносили борьбу из одной сферы в другую, но большинству диссидентов казалось, что, несмотря на двойственную политику Асада, «время режима подошло к концу», как говорил Фарид Гадри. «Реформаторы в сирийском обществе чувствовали, что изменения уже происходят». На самом деле сирийские диссиденты на инстинктивном уровне понимали, что новая позиция Вашингтона при администрации Буша – невзирая на степень ее эффективности – оказалась толчком в нужном направлении. «В Вашингтоне происходили заметные изменения, – говорил бывший член парламента Хомси. – Нам, реформистам, приходилось скрываться, нас преследовали, изолировали, но у нас появилась надежда – просто потому, что народ свободного мира выступил против терроризма».

Разумеется, сирийские аутсайдеры постарались воспользоваться изменениями в расстановке сил. Режим Асада попал в американский список режимов, поддерживающих терроризм. Коалиция во главе с США активизировала действия против пособников террористов, и постепенно целью должен был стать сирийский режим. Любопытно, но после 11 сентября и демократическое движение, и режим пришли к одинаковому заключению – надо попытаться приспособиться к новым обстоятельствам. Диссиденты хотели кричать как можно громче о том, что их угнетает террористический режим, а правительство хотело заткнуть им рот, чтобы международное сообщество не начало оказывать давления на Дамаск.

С 2001 и до конца 2002 г. я провел несколько брифингов в конгрессе США и для неправительственных организаций. На них обсуждались события в регионе после американского военного вторжения в Афганистан. Как я указывал ранее, идея заключалась в том, что после 11 сентября усилия США и международных организаций должны были быть направлены на неуклонное и систематическое проведение кампании поддержки угнетенного населения региона. Альтернативой военной кампании в Ираке могла стать массированная помощь диссидентам в сочетании с конкретными антитеррористическими акциями. Сирия должна была стать первым адресатом такой продемократической политики. На Ирак были израсходованы миллиарды долларов, но он продолжал сопротивление. На международной конференции в поддержку диссидентов, проходившей в Праге, реформаторы региона саркастически замечали, что если бы Вашингтон помог сирийской демократической оппозиции одним-двумя миллиардами долларов, Сирия гораздо быстрее Ирака продвинулась бы в сторону свободы.

«Присяжные» до сих пор не пришли к единому мнению. Контраргумент звучал так: если не свергать режим Саддама, он бы продолжал выступать единым фронтом с Асадом и аятоллами против всех шагов, предпринятых США по демократизации региона. Несмотря на стратегический выбор, сделанный в тот момент, после вторжения в Ирак началась эскалация противоборства между режимом Асада и реформаторами. Пока американские войска двигались по Месопотамии, сирийский режим занервничал и начал подготовку к следующей стадии наступления на инакомыслящих.

Когда американские морские пехотинцы вошли в столицу Саддама, наступил напряженный момент. По прямому кабелю, проложенному в штаб-квартиру MSNBC, я наблюдал картину того, как жители, ликуя, высыпали на улицы Багдада, и понимал, что я много еще не знаю о Среднем Востоке. Большинство из демонстрантов и танцующих людей на улицах были не взрослыми мужчинами и женщинами и не пожилыми людьми. Это была молодежь! Самые первые минуты, прошедшие после свержения режима, содержали в себе тот геном революции, который мог появиться не только в Ираке, но и в Сирии и в других странах. Я сказал своему коллеге, военному аналитику, отставному подполковнику Рику Франконе: «Вы видите то, что лежит в глубине сознания этих обществ. Поведение детей говорит обо всем. Они заявляют, что ненавидят диктатуру «Баас» и хотят свободы и счастья. Они хотят жить». Разумеется, как только на горизонте появились политики-взрослые, этот дух испарился. Но этот краткий момент сказал мне обо всем. Как и тем, кто наблюдал за происходившим в Багдаде из Дамаска, из штаб-квартиры партии «Баас».

Сирийские баасисты поняли, что падение их «двойников» в Ираке и ликование, с которым встретили это событие большинство иракцев, – дурной знак. С этого момента режим Асада развернул джихад по трем направлениям. Первое – восточное: удар по грядущему демократическому процессу в Ираке путем развязывания рук террористам на всем протяжении границы между двумя странами. Второе – западное: превентивный удар по гнезду потенциального восстания Ливану. Третье – центральное: удар по сирийскому диссидентству.

Нападение на Ирак привело еще к шести годам кровопролития. Репрессии в Ливане – к убийству Рафика Харири, что стало толчком для «кедровой» революции. Репрессии внутри страны ликвидировали тот небольшой прогресс, которого достигли сирийские диссиденты. В 2005 г. Башар взялся за людей, подписавших Дамасскую декларацию, и укрепил союзнические отношения с иранским режимом.

Режиму в кошмарных снах видится день, когда молодежь, вышедшая на улицы Дамаска, снесет статуи диктаторов – отца и сына. Это будет конец. После вывода войск из Ливана в апреле 2005 г. Асад постоянно опасается худшего. Международное расследование убийства Харири может со временем привести его или его помощников на судебный процесс в Гаагу. Это наверняка будет означать крушение режима¹⁷. Кроме того, «кедровая» революция в Бейруте способствовала распространению демократических идей во всем Ливане и вполне могла стать плацдармом для начала революции в Сирии. Асад с негодованием наблюдал за чередой выборов у своего восточного соседа и внедрением в Ираке многопартийной системы, антипода его однопартийной системы.

Сирийская партия «Баас» оказалась в осаде: извне на нее оказывали давление демократические силы, изнутри – диссидентское движение. В какой-то момент антисирийские ливанские средства массовой информации и часть арабской прессы стали предсказывать коллапс режима Дамаска. В Вашингтоне либеральные сирийские неправительственные организации запустили свои образовательные программы: после десятилетий тоталитаризма сирийцев надо было готовить к восприятию демократии. Реформистская партия Сирии Фарида Гадри обратилась к администрации США и Европейскому союзу с призывом приложить больше усилий для ускорения свержения режима Асада. В Вашингтоне Майкл Ледин, специалист по Среднему Востоку из Американского института предпринимательства, уже в 2003 г. писал о необходимости усиления давления на Иран и Сирию после вторжения в Ирак¹⁸. В Париже бывший сирийский вице-президент Абдель Халим Хаддам, имеющий авторитет человека, который многие годы был видной фигурой баасистского режима, активно выступал против партии Асада. Он говорил прессе: «Власть контролируют секретные службы. У них свои интересы, у их руководства – свои. Следовательно, роль секретных служб сокращается, когда народу помогают поверить в его способность исправить совершенные ошибки»¹⁹.

В состав «коалиционных сил» оппозиции в Европе, помимо Хаддама, входило еще несколько антисаадовских групп, включая сирийское отделение «Братьев-мусульман». Их участие в коалиции вызывало сомнения в демократическом характере правительства, которое должно прийти на смену Асаду. В 2009 г. «Братство» вышло из коалиции и вступило в «диалог» с режимом.

В течение 2005–2008 гг. долгая «бейрутская весна» дала возможность сирийским реформаторам перевести дух, не очень удаляясь от родной страны. В сознании диссидентов Ливан для Сирии был тем же, чем Польша для СССР в конце 1980-х гг. Бейрут обрел толику свободы раньше Дамаска. Сирия не сможет слишком долго противостоять давлению демократии, считали демократы. «Кедровая» революция стимулирует аналогичное восстание в Сирии, это лишь вопрос времени. Сторонники реформ ждали ветра перемен. Однако, как гласит арабская пословица, «не дуют ветры, как этого хотят корабли».

Серия неудач заставила диссидентское движение опять перейти к обороне. Неспособность «кедровой» революции мобилизовать международное сообщество на разоружение «Хезболлы» и просирийских вооруженных формирований привела к постепенному развалу прозападного правительства Фуада Сениоры. Поражение «кедровой» революции в Ливане ознаменовало победу режима Асада, который сумел постепенно снять международное давление на Дамаск. Смена большинства в конгрессе США после 2007 г. привела к свертыванию программы поддержки демократии в регионе, и сирийский режим смог вернуться в международную политическую жизнь. Чем больше элементов в вашингтонских кругах, поощряемых просирийски настроенными учеными, выступало за «общение» с Асадом, тем менее изолированным он себя чувствовал²⁰.

В мае 2008 г. сирийские союзники захватили ливанский парламент, парализовав «кедровую» революцию и лишив сирийское диссидентское сообщество Бейрута помощи со стороны их единомышленников в Дамаске. На иракском фронте Багдад обвинил режим Башара в тайных планах бомбардировок Ирака с целью приостановления наступления демократии и ослабления ее потенциального влияния на сирийских реформаторов²¹. Естественно, что иранские аятоллы заинтересованы в откате демократии в регионе, и агенты Тегерана активно сотрудничают с сирийскими спецслужбами в подавлении демократического движения.

К 2008 г. ливанские борцы за свободу потерпели поражение. Диссидентское движение в Сирии оказалось в гораздо более суровых условиях. С приходом в Белый дом администрации Обамы надежда на какую бы то ни было американскую поддержку демократии в Сирии растаяла. Вместо этого внешняя политика США развернулась на «общение» с режимом Асада. Слово «общение» в отношении жестокого диктатора означало «разобщение» новой администрации с демократическими силами Сирии. Позиция президента Обамы в связи с протестами в Иране 2009 г. все объяснила Асаду. Америка отказалась от своих обязательств перед реформистами. В последние два года на тех, кто в 2005 г. подписал Дамасскую декларацию, обрушились новые преследования. В 2010 г. сирийских реформаторов снова накрыло темной волной тирании.

Неужели все потеряно?

Будущее диссидентского движения

Фарид Гадри, наиболее радикально настроенный противник режима Асада, считает иначе: «Это, конечно, неудача для реформаторов. Соединенные Штаты уступили давлению сирийско-иранской оси. В результате рухнула ливанская демократия, страдания сирийских диссидентов усилились. Но нам нужно понять одно: сирийский народ зол на режим как никогда. Реформаторы в тяжелом положении. Но диктатура Асада утратила легитимность, не говоря уж о доверии к себе как правящей власти»²².

Мнение Гадри о готовности большинства сирийцев к серьезным переменам противоречит взглядам некоторых американских ученых, которые считают иначе. Например, профессор Ландис пишет о неготовности сирийцев воспринять демократию²³. Впрочем, другие ученые, как, например, профессор Рабил, с ним не согласны. «Готовность к демократии в Сирии – это одно, а способность бороться за нее – нечто другое», – говорил он на конференции по изучению Среднего Востока в январе 2008 г.²⁴ Главный вопрос заключается в том, способны ли сирийские реформаторы в ближайшие годы организоваться и возглавить движение. Не может быть сомнения в том, что большинство сирийцев хотят перемен, подлинно радикальных перемен в сторону демократии и свободы. Не может быть сомнений в том, что общество, пережившее столько жестокости, сколько сирийское при баасистской диктатуре, более чем готово к переменам. На самом деле, как мы уже знаем по опыту восточноевропейских стран, оно лишь ждет сигнала как извне, так и снаружи. Остается увидеть, смогут ли реформаторы объединиться и скоординировать свои действия».

В речи, произнесенной в апреле 2008 г. на Сирийском американском конгрессе, проходившем в Лос-Анджелесе, Чикаго и Детройте, высланный из страны борец за права человека Хайтам Манна сказал: «Прошедший век в Сирии был полон переворотов и социально-политической дезинтеграции. Колониализм, национализм и исламизм – все они сыграли свою роль в этой дезинтеграции, когда закон силы постоянно превалировал над силой закона. Дезинтеграция оставила политический вакуум. Борьба за права человека и жизнеспособное гражданское общество – единственный путь, если мы хотим восстановить в Сирии политическую жизнь и вызволить ее из этого мрачного исторического периода»²⁵.

Задача ясна: уничтожение полицейского государства, отказ от амбиций Халифата, установление свободы, многопартийных выборов и социальной справедливости. Сирийские реформаторы могут это сделать, если выступят единым фронтом, и нет сомнения, что как только это произойдет, сирийский народ выступит за грядущие перемены. В этот момент демократы всего мира должны поддержать сирийское гражданское общество.

Глава 10
«Зеленая» революция: иранская молодежь, женщины и меньшинства

В июне 2009 г., после фальсификации результатов президентских выборов, десятки тысяч молодых мужчин и женщин вышли на улицы Тегерана. Это было волнующее зрелище. Самые молодые слои общества собрались, воздевая к небу кулаки и проклиная самый могущественный джихадистский режим в мире. Картина казалась нереальной, хотя я ожидал такого развития событий еще с середины 1980-х гг., когда хомейнистская элита встала у руля страны и захватила власть над иранским народом.

Я всегда верил, что новое поколение сбросит тиранию аятолл, угнетавшую страну. Это незыблемый принцип истории всех народов. Противоядие от деспотизма всегда приходит из глубины общества, которое страдает от него. Разница лишь в историческом контексте, участниках и, самое главное, во времени, необходимом для созревания перемен. Но все репрессивные режимы рано или поздно приходят к одному финалу: их свергают.

Тегеранская верхушка – часть движения хомейнистов, одна из двух мировых джихадистских сетей. Они контролируют нефтяные ресурсы, поддерживают в военном плане террористические организации во многих странах региона, включая Ирак, Ливан, Йемен и Палестинские территории. Иранское правительство создало стратегическую ось с деспотическим режимом в Сирии.

Возможно, ключевая битва между тоталитаризмом и демократией разворачивается именно в Иране, на родине хомейнизма. После тридцатилетнего правления Исламской Республики здесь понемногу появляется оппозиция. Национальные меньшинства – курды, азербайджанцы, белуджи и арабы – уже начинают конфронтацию с тегеранскими муллами. Даже среди персидского национального большинства против режима поднимаются студенты, женщины, творческая интеллигенция. Ядро властной группировки в Иране составляет «Пасдаран» – самые богатые и влиятельные исламистские боевики, которые являются опорой режима. Однако все отчетливее видны признаки грядущих крутых перемен. Итоги выборов 2009 г. стали всего лишь одним из звеньев в длинной цепи. Из-за огромных последствий потенциальной антиджихадистской революции в Иране ставки здесь высоки, как нигде во всем арабском исламском мире.

Последствия народных выступлений, прокатившихся по стране в 2009 г., определят исход борьбы за свободу регионе в целом. Поэтому удручающе прозвучали слова президента Барака Обамы, переданные в прямом эфире несколько дней спустя после начала кровавого подавления демонстраций. При виде миллионов людей на улицах иранской столицы многие сердца наполнялись надеждой, однако реакция американского лидера была прохладной: «Вмешательство в иранские выборы нельзя назвать благоприятным шагом, учитывая историю американо-иранских отношений». Примечательно, что совсем в другом ключе высказался президент Рональд Рейган в 1989 г. – он тогда поддержал выступления в Восточной Европе против диктатуры коммунистов. Даже сторонники Обамы назвали его заявление «осторожным». Оно явно означало сокращение поддержки борьбы за свободу на Среднем Востоке.

Но хотя Обама и не захотел вставать на сторону иранской молодежи, к счастью, это не охладило пыл сторонников реформ. Через год после июньского взрыва «зеленая» революция еще жива, а возможно, даже набирает силу. Среди всех грядущих на Среднем Востоке демократических переворотов революция в Иране будет решающей. Если, а точнее, когда она достигнет своей цели и аятоллы канут в лету, весь регион, наконец, встанет на путь демократии.

Иран в зеркале истории

Современный Иран представляет собой сочетание древней Персии и наследия исламского Халифата. Персидская империя была одной из самых могущественных на востоке Средиземноморья, завоевала обширнейшие территории – от Индии до Греции. Персы, принадлежащие к индоевропейским нациям, хорошо разбирались в науках и градостроительстве и управляли провинциями на трех континентах – в Европе, Азии и Африке. Им удалось создать классическую мировую цивилизацию. Персия была завоевана Александром Македонским в 331 г. до н. э. После греческого господства Персидская империя вновь переживала подъемы и спады, до тех пор, пока арабские исламские войска не захватили центральные земли древней Персии. Это завоевание стало переломным моментом в истории персидского народа. После поражения персидской армии в Месопотамии в битвах при Кадисии и Нехавенде в 637 г., войска Халифата прошли по стране, захватывая один город за другим, и в итоге подчинили себе всю империю, сделав из нее исламскую провинцию¹.

Арабское завоевание Персии привело к важным переменам, особенно в религиозном плане. Большинство персов, исторически проповедовавших зороастризм и маздеизм, были обращены в ислам, причем в основном шиитского толка. Сделано это было в знак протеста против Халифата, основной формы суннитского государственного устройства. В последующие века большинство персидских провинций оставались шиитскими посреди огромных владений суннитского Халифата. Персидскими провинциями непосредственно управляли арабы до тех пор, пока в отдельных районах страны не пришли к власти местные династии, говорившие на фарси – Тахириды, Алавиды и Сефевиды.

Независимые персидские династии, начиная с Сефевидов, стали править страной с 1501 г. вплоть до шахиншаха Пехлеви, который взошел на трон в 1925 г. При нем Персия стала современным государством под новым названием – Иран. Это была монархическая страна, основную часть населения которой составляли персы, но на окраинах которой проживали и представители других национальностей.

Таким образом, Иран как многонациональное государство появился уже в наше время. Он представляет собой слияние древней доисламской Персии и шиитского ислама. Персидское национальное самосознание смогло противостоять арабизации своей культуры и позволило сохранить идентичность. Остальным коренным народам Леванта этого сделать не удалось. Исламизация поставила бывшую империю в любопытную ситуацию. При Халифате персы вошли в мусульманскую умму, но при этом не влились в арабский мир. Кроме того, от суннитского большинства в исламском мире их отдалял шиизм. Вдобавок освободиться от власти халифов персидским династиям удалось уже на ранней стадии, в период «крестовых» походов. И к тому времени, как Османская империя захватила арабские провинции на Ближнем Востоке, персы обеспечили себе территориальную независимость от Халифата. Турки не смогли распространить свой контроль на восток от Месопотамии, и Персия избежала господства суннитского Халифата.

С 1920-х гг. шахиншах Реза Пехлеви, несмотря на авторитарный характер своей власти, стал двигаться в сторону секуляризации Ирана, сохраняя шиизм в качестве государственной религии. В прошлом столетии страна пережила влияние нескольких идеологических направлений. Благодаря соседству Советского Союза, здесь сформировалась сильная коммунистическая Народная партия Ирана «Туде»^XLI. Среди образованных слоев населения были распространены либеральные взгляды. В то же время бизнес-сообщество, умеренные шиитские священнослужители поддерживали шахский режим. При Резе Пехлеви Иран пережил Вторую мировую войну, во время которой на его территории располагались вооруженные силы СССР и Великобритании.

Во время «холодной войны» новый шах Мохаммед Реза Пехлеви твердо придерживался проамериканского курса, за что подвергался жесткой критике со стороны как иранских «левых», так и либералов, призывавших к быстрой демократизации страны. В 1951 г. премьер-министр – реформатор Мохаммед Мосаддык национализировал нефтяную отрасль, которая до этого полностью контролировалась английскими компаниями. Борьба между Мосаддыком и шахом привела к краткому изгнанию последнего, после чего при поддержке ЦРУ в стране был организован военный переворот против премьер-министра. Сторонники шаха заявили, что они проведут в Иране либеральные реформы, оппоненты в ответ обвинили их в авторитарном популизме. В 1953 г. шах снова пришел к власти и держал Иран под жестким контролем, больше всего опасаясь нового удара со стороны иранских коммунистов. Чтобы справиться с влиянием в стране «левых», ему пришлось провести земельную реформу.^XLII Шах пытался порвать со многими исламскими традициями, даже ввел ненадолго летосчисление не от хиджры, а от начала династии Ахеменидов, но вскоре был вынужден отменить это нововведение. При этом от него отдалилась значительная часть духовенства, которое уже находилось под влиянием новых идей шиизма.

Революция Хомейни

Вечером 11 февраля 1979 г. я был в Бейруте и слушал радио. Вдруг город загудел, отовсюду стали раздаваться выстрелы в небо. Люди ликовали: в Тегеране пал шахский режим. Празднования прокатились от Западного Бейрута, бывшего под контролем сирийских боевиков, по всей Сирии, через юг Ирака и вплоть до иранских городов, в которых теперь властвовала Исламская Революция, возглавляемая аятоллой Рухоллой Хомейни, главным лидером шиитского джихадизма. На свет явилась новая империя, но это была не возрожденная Персидская империя. В полный голос о себе заявила шиитская форма джихадизма, которая теперь начала составлять серьезную конкуренцию уже укоренившемуся в арабском и мусульманском мире cалафизму.

В тот вечер на моих глазах рождалась сила, которой суждено будет доминировать в политической жизни Среднего Востока на протяжении последних 30 лет. Появился новый дракон джихадизма, готовый биться за сердца и умы мусульман и арабов. Противоборствующие стороны тянули исламский мир к возрождению Халифата (по версии суннитских джихадистов) или к образованию имамата^XLIII (по версии джихадистов шиитских). Исламская революция в Иране стала победой хомейнистских джихадистов и утвердила их исключительную власть над шиитским населением исламского мира. Салафиты же ринулись по всему миру укреплять свое влияние в суннитской среде.

30-летняя история хомейнистской республики отличалась тремя основными моментами. Во-первых, ради сохранения контроля над страной подавлялась демократия. Во-вторых, расширялось влияние на другие шиитские общины за границей, включая Ливан, Ирак и Аравию. В-третьих, хомейнистский режим стремился вывести страну на уровень великой мировой державы, среди прочего стремясь овладеть ядерным оружием².

Как только шах сложил полномочия и удалился в изгнание вместе со своей семьей, хомейнисты поступили, как большевики в России в 1917 г., – они узурпировали всю власть в стране, устранив своих бывших соратников. Либералы, марксисты и другие политические группы быстро оказались отрезанными от власти, по мере того как исламисты закладывали фундамент новой политической системы, которую они определили как Исламскую Республику. Иранская коммунистическая партия, бывшая главной оппозицией шахскому режиму в годы «холодной войны», была под запретом, многих ее членов казнили. Союзником хомейнистов в борьбе против шаха была исламская леворадикальная организация «Муджахедин-э Халк» («Организация муджахидинов иранского народа»). Ее члены так истово боролись с прежним режимом, что в США даже отнесли их к террористам. Тем не менее и они подверглись репрессиям со стороны хомейнистских боевиков и были изгнаны из страны. В конце 1979 г. последователи аятоллы Хомейни организовали «референдум», на основе результатов которого и была провозглашена Исламская Республика Иран.

Исламская Республика

Так сложилось с начала XX в., что мировые исламистские идеологии в лице ваххабитов, «Братьев-мусульман» и других салафитов отвергают западную республиканскую, демократическую форму государственного устройства по двум причинам. Первая – это ее светская направленность, в то время как исламисты считают, что законы должны происходить из шариата и лишь непосредственно сами органы государственного правления могут быть созданы путем голосования. Другая причина состоит в том, что салафиты считают духовенство единственным проводником воли Аллаха для народов (в данном случае – для мусульманской общины, уммы), выбранные же чиновники представляют лишь волю людей. Однако хомейнисты не подписываются под всеми исламистскими постулатами. Поскольку они ведут свое начало из шиитской среды и подвергались гонениям со стороны суннитских халифов, им совсем не по душе идея возрождения Халифата. Поэтому, с богословской точки зрения, их вера уповает на «возвращение исчезнувшего имама Махди», который принесет в умму справедливость. В общем, шиитские джихадисты разработали особую концепцию, адаптированную под современные законы, но встроенную в недемократическое мировоззрение религиозного фундаментализма.

Государство, созданное хомейнистами, называется «республикой», но его законность восходит к верховному лидеру, а он, в свою очередь, наделяется властью от Аллаха. Поэтому джумхурия^XLIV отражает волю не народа, а самого Хомейни и его окружения, которые заявляют, что наделены этим правом свыше. Этот мандат, так называемый Велаят, дарован им Аллахом и признан соратниками по вере. Мудрейший и самый знающий из священнослужителей имеет непререкаемый авторитет и ведет за собой остальных. Таким образом, Факих становится главным правителем, а его неприкасаемая должность называется Велаят-э-Факих – «мандат мудрейшего». Коротко говоря, это идеологическая концепция, позволяющая сконцентрировать власть в руках хомейнистской элиты. Так на политической карте мира появился новый тоталитарный режим с экспансионистскии амбициями³.

«Революция», поднятая радикально настроенными аятоллами, отнюдь не воплощает в себе традиционные взгляды шиитского большинства, скорее, она противоречит им. Изначальная позиция шиитов, известная как самита, или «квиетизм», не пропагандирует «джихад», не требует, чтобы тоталитарная республика готовилась к концу света и к возвращению исчезнувшего имама. Шиитские джихадисты, последователи Хомейни, «обновили» (а некоторые считают, что исказили) веру, добавив в нее необходимость джихада и подавление демократических форм правления. В результате c подъемом нового иранского режима школа квиетистов^XLV была задавлена в самом Иране, в Ливане и в священных для шиитов городах Ирака.

Верховный глава государства отслеживает любую возможность упрочить свою власть в стране. Ему помогает парламент – меджлис, состоящий из его соратников и советников. Кабинет контролирует крупнейшее войсковое формирование в Иране – «Пасдаран», известное как «Стражи Исламской революции». «Пасдаран» держит под контролем все стороны общественной жизни в стране, постепенно расширяет свое влияние на финансовый и экономический секторы. Мозговой центр режима, Корпус «Стражей Исламской революции», управляет своими отрядами народного ополчения «Басидж», которые, в свою очередь, жестко контролируют определенные районы и местное население. Боевые организации и спецслужбы подчиняются верховному главе страны и следят за армией, полицией, судебной системой и остальными сферами жизни Ирана. Исламское государственное устройство «позволяет» проводить выборы в законодательные органы власти, но кандидаты предварительно утверждаются министерством внутренних дел, которое контролирует сам Хомейни. Всем заправляет верхушка, состоящая из мулл и начальников спецслужб.

Всеми своими щупальцами режим душит слои населения, которым он наиболее враждебен – это женщины, молодежь и рабочие. Иранских женщин жестоко подавляют. Многие годы студентам затыкали рот при малейшей попытке поднять вопросы о политических свободах. Рабочих, творческую интеллигенцию и другие сегменты общества обложили строжайшими правилами, ограничивающими деятельность объединений. С помощью нефтяных доходов режим умело создал фронт своих сторонников и поддерживает разветвленную сеть своих людей в провинциях – большинство ополченцев набирается из деревенской малообразованной среды.

Исламская Республика держала в железном кулаке большинство иранцев с помощью контроля и подавления, и лишь сотрудничавшее с режимом меньшинство получало некоторые привилегии. Взяв под контроль Министерство образования и школьную систему, режим смог внедрить учебные программы, основанные на пропаганде исламистских идей. Тем самым было положено начало одному из крупнейших «промываний мозгов» в этом регионе. Подрастающему поколению многие годы внушалось хомейнистское мировоззрение, а потом эти юноши и девушки становились послушными винтиками в государственной машине.

Хотя подавляющее большинство иранского общества было не в восторге от тоталитарных методов руководства, в стране всегда присутствовало сильное радикально настроенное меньшинство, которое и составляло «электорат», поддерживающий режим. Из его среды выходили мужчины и порой женщины, горящие желанием работать в боевых отрядах, госаппарате и спецслужбах. Как и коммунистические власти, иранские правители всегда были готовы продемонстрировать «поддержку масс», когда это было необходимо в целях политической пропаганды. Сотни тысяч людей выходили на демонстрации, громко скандируя лозунги «Смерть Америке! Смерть Израилю!». Эти митинги, организованные хомейнистами, служили катализатором мобилизации народа, подпитывали внешнюю пропаганду и были средством устрашения возможной оппозиции.

К началу 1980-х гг. власть Хомейни в стране была абсолютно непререкаемой. Путь к «империи» был свободен. Следующим стратегическим шагом мулл стало распространение своих идей среди шиитских общин по всему региону. География распространения хомейнистского учения была очевидна еще с начала революции. Главными целями стали центральные и южные области Ирака, а также шиитские районы Ливана и Аравийского полуострова.

Было очевидно, что Хомейни стремился «захватить» как можно больше шиитских территорий, чтобы сначала установить свое влияние там, а затем начать освоение и суннитского пространства. Логично, что Иран в период Исламской Республики хотел свергнуть баасистский режим Саддама Хусейна, чтобы установить связь с алавитским правительством Асада в Сирии, а оттуда соединиться с «Хезболлой» в Ливане. Идя по стопам других тоталитарных режимов XX в., иранские руководители планировали использовать внешние конфликты для ужесточения контроля над собственным народом. Чем больше Хомейни участвовал в войнах за пределами Ирана, тем активнее мог подавлять оппозицию внутри страны. Естественно, аятоллы использовали мнимую внешнюю угрозу как главный аргумент для искоренения инакомыслия. Заграничные военные кампании стали инструментом, который позволил Хомейни пресекать любые намеки на необходимость демократических преобразований.

Ирано-иракская война и внутреннее угнетение

Толчком к началу ирано-иракской войны в 1980 г. изначально послужила смена режима в Тегеране, хотя первый приказ войскам о наступлении был отдан из Багдада. При шахском режиме между двумя странами сохранялся баланс сил: Ирак пользовался поддержкой СССР, за Ираном стояли США. Однако идеи Хомейни об «экспорте революции»⁴ нарушили расстановку сил и разожгли конфронтацию между иранскими исламистами и партией «Баас», стоявшей у руля в Ираке. Саддам Хусейн понимал, что иранцы взбудоражат шиитское большинство в его стране, и поэтому нанес превентивный удар, первым напав на Исламскую Республику.

Опустошительная война между двумя тоталитарными режимами, исламистским и баасистским, унесла миллион жизней. Поводом для нее послужили исторические разногласия между шиитами и суннитами. Смертельная схватка двух «титанов» разорила мирное население по обе стороны границы и развязала руки обоим режимам в отношении их внутренней оппозиции. Иранский «Пасдаран» и отряды «Басидж» неистово разрушали сохранившиеся в стране светские стороны жизни, обрушились на интеллигенцию, студентов, военнослужащих, другие слои населения⁵. В период с 1980 по 1987 г. режим Хомейни избавился от большинства оппозиционных групп – от сторонников шахского режима до коммунистов, от умеренных исламистов до либералов. Репрессиям подверглась и «Муджахедин-э Халк» – левая исламская группировка, которая во время революции боролась за свержение шаха, но выступала против установления теократического режима в Иране. В итоге она была изгнана из страны, часть ее членов обосновались в Ираке, чтобы продолжать оттуда свою деятельность против режима Хомейни.

Война с Ираком позволила муллам усилить свою власть до такой степени, которая была бы невозможна в мирное время. Сотни тысяч иранцев были убиты, арестованы и подвергнуты пыткам членами «Пасдарана» и отрядов «Басидж». Миллионы людей заставили сражаться в тяжелых боях против армии Хусейна. Двенадцатилетних детей посылали на фронт с «ключом от Рая» на шее – в самые горячие места, чтобы разминировать минные поля.

Иранский режим безжалостно набросился почти на все национальные меньшинства. Одной из наиболее пострадавших народностей стали курды в провинции Махабад на западе страны. Они были ориентированы на светский образ жизни, стремились к автономии, и когда победила Исламская Революция, потребовали для себе культурных и политических свобод. Но уже в 1980 г. столкнулись с жестокими репрессиями – новая власть послала боевиков в курдские города и деревни, чтобы подавить их недовольство⁶. А к югу от курдов, в провинции Хузестан с центром в Ахвазе подвергалось геноциду местное арабское население, поскольку власть отказывалась признавать их арабскую культурную идентичность.

Эта провинция очень богата нефтью. Хомейнисты использовали войну с Ираком, чтобы обвинить арабов Хузестана в сотрудничестве с режимом Хусейна. Те, в свою очередь, заявили, что Тегеран хочет отнять у них земли их предков ради нефти. В итоге сопротивление вылилось в появление арабского сепаратистского движения, развернувшегося на территории провинции⁷.

На востоке от Тегерана гонениям подверглись белуджи, в основном бывшие суннитами. В первые годы «революции» сотни активистов и простых белуджей были арестованы, замучены и казнены⁸. Кроме того, нельзя обойти вниманием и огромную тюркоговорящую общину азербайджанцев, живущую на северо-западе Ирана и традиционно ориентированную на персидскую власть в Тегеране. Они также испытали притеснения. Несмотря на то что целый ряд иранских лидеров, в том числе и руководители Исламской Республики, бывшие родом из Южного Азербайджана, требовали от Тегерана предоставления автономии, азербайджанцы так ее и не получили. Махмуд Али Черегани, активист из Тебриза, добивался отделения азербайджанских областей от Ирана и объединения с «Северным Азербайджаном». Реакция Тегерана была быстрой и суровой – в 1999 г. его арестовали. В том году выступления за демократию в Тебризе по своему размаху уступали лишь волнениям в самом Тегеране, основным требованием было расширение свободы печати⁹.

Параллельно с войной, развязанной против национальных меньшинств, Хомейни продолжал подавлять и персидское большинство. Выстраивался четкий баланс: если центр получит больше свободы, окраины захотят того же, а если национальности получат автономию, тогда и демократическая оппозиция почувствует себя увереннее. Словом, внутренняя политика в Иране сводилось к простому принципу: не давать свободы никому.

Реформа и реформаторы

По окончании войны с Ираком в 1988 г. хомейнистский режим сосредоточился на закреплении достигнутого успеха внутри своей страны. Репрессии против инакомыслящих и возможных оппозиционеров стали систематическими. Тегеран, считавший себя победителем в схватке с Хусейном, с большой тревогой следил за реформами Горбачева в Советском Союзе. Преобразования, начинавшиеся в Москве, становились опасным прецедентом. Когда тоталитарный режим либерализуется, деспотические правители по соседству начинают беспокоиться и за свою судьбу. Сама идея «реформ» в Исламской Республике, чьи законы пишет Велаят-э-Факих, расшатывает божественную основу власти. Хомейнистская республика берет свой исток в воле Аллаха, которая исполняется через великих аятолл. Нарушать это положение, предлагая реформировать систему, все равно, что реформировать волю Аллаха – такое попросту невозможно. Хомейни отвергал любые попытки поменять структуру идеологической базы республики. Таким образом, аятолла-основатель своей нерушимой печатью воскресил сталинскую эру. Она закончилась со смертью Хомейни в 1989 г., но его место быстро занял верный последователь аятолла Хаменеи.

Распад Советского Союза сделал США единственной мировой сверхдержавой. Конец «холодной войны» стал сигналом для тегеранской элиты – они поняли, что «Большой шайтан» теперь мог направить свою мощь против Исламской Республики. В ходе операций «Щит пустыни» и «Буря в пустыне» к Персидскому заливу были переброшены значительные американские военные силы и авиация.

Иранский режим надеялся с помощью новой атаки на Ирак рано или поздно выйти «на связь» с Сирией в районе Средиземноморья, однако оказался косвенно заблокирован присутствием США в регионе. Планы застопорились. Но Иран не отказался от них. Экономика страны, несмотря на доходы от продажи нефти, из-за введенных США санкций отнюдь не процветала. С 1990-х гг. в Иране стали прослеживаться две тенденции. Во-первых, Хаменеи продолжал угнетение внутри страны и расширял зарубежное влияние Ирана. Во-вторых, отдельные чиновники пытались запустить реформы, в чем-то напоминавшие горбачевскую «перестройку».

Новый подъем настроений в стране, особенно после смерти Хомейни и возвышения США в качестве единственной сверхдержавы, обусловили именно эти так называемые реформаторы. Пользуясь поддержкой религиозных деятелей, не связанных хомейнистским учением, таких как аятолла Монтазери и премьер-министр Мир-Хосейн Мусави, они вымостили дорогу к выборам Мохаммада Хатами в качестве президента республики в 1997 г. Ученый и богослов, Хатами пользовался огромной поддержкой женщин и молодежи и воплощал в себе реальную энергию, которая спустя годы могла привести к демократической революции. Хатами создавал впечатление человека, который желал, чтобы Иран влился в международное сообщество, привлекал финансовые вложения, проводил экономическую экспансию. Тех, кто его поддерживал, в правительстве называли «реформаторами», но противники режима отвергали такую формулировку¹⁰. Миссис Манда Занд Эрвин, основательница и президент «Союза иранских женщин», рассказала мне в 2007 г., спустя два года после ухода Хатами с поста президента: «Последователи Хатами хотели такую же республику, что и Хомейни, но при этом экономически жизнеспособную. А сторонники Хаменеи были готовы обанкротить страну во имя сохранения исламистской идеологии». Такую оценку президентства Хатами, кажется, разделяют все иранские изгнанники, от сына бывшего шаха Резы Кира Пехлеви, живущего в Америке, до Марьям Раджави, главы левой «Организации муджахидинов», действующей во Франции.

К концу 1990-х гг. на иранском «политическом поле» наблюдалось два типа реформаторов: те, кто поддерживал Хатами внутри системы, сложившейся в стране, и те, кто действовал вне этой системы, в изгнании за границей.

Студенческая революция

Реформаторы имели широкую поддержку среди студентов, женщин и национальных меньшинств. Так как студенты жили в кампусах, они были самыми легкими на подъем. В 1999 г. тысячи учащихся иранских вузов провели масштабные демонстрации против режима в своих университетах. Первые с 1979 г. открытые массовые выступления прокатились по Тегерану и другим крупным городам. Примечательно, что в этом движении большую роль сыграли женщины. Впервые после хомейнистской революции молодые пары шли, держась за руки, вместе выражая свое стремление к личным свободам. Иранская молодежь хотела жить, не опасаясь туч, сгущавшихся над их головами. Подавление романтических отношений, сексуальной свободы и прав женщин при хомейнистском режиме были так сильны, что протесты порой выглядели, как сексуальная революция, которая разворачивалась на улицах и в Интернете¹¹. В 2004 г. я разговаривал с иранской активисткой в Нью-Йорке Банафшех Занд-Бонацци, редактором Planet Iran, и она объяснила: «Молодежь в Иране считает врагом своей личой жизни режим аятолл в целом, а не того или иного президента». По ее словам, выступления в студенческих городках в 1999 г. «были началом революции, которая еще развернется, и ее будет не остановить до тех пор, пока хомейнистов окончательно не выгонят из власти».

Когда я наблюдал за студенческой борьбой в Иране в 1999 г. и сравнивал ее с демонстрациями в последующие годы, я видел, что их движущие силы были глубокими и передавались от одного поколения к другому. Что еще более важно, менялись лидеры, которые старались идти в ногу с мировыми событиями. Как и польские рабочие в 1980-х гг., иранские студенты 1990-х осознали, что им нужно стараться поддерживать жизнь в своем движении до тех пор, пока на международном политическом небосклоне «не сойдутся звезды».

Иранские диссиденты, живущие на Западе, едины во мнении, что демократическая революция в Иране не сможет произойти так же быстро, как революции 1989 г. в Центральной и Восточной Европе. Она пойдет постепенно, со множеством откатов назад. На революции в Европе повлияли изменения в мировой политике. Иранские студенческие бунты выльются в более широкие волнения лишь тогда, когда внешний мир будет достаточно чуток, чтобы заметить и признать их. Мне было понятно, что теракт 11 сентября 2001 г. стал важной вехой в развитии демократического движения в Иране. Причина тому была проста – после этого бесчеловечного удара общественное мнение на Западе обратило серьезное внимание на судьбы стран, породивших террористическое движение. Представители иранской реформаторской интеллигенции и студенты увидели это и усилили свое давление на власть.

В июле 1999 г. студенты начали выступления в разных университетах. В течение недели между молодежью и силами режима продолжалась жестокая конфронтация. Она началась с полицейского рейда в студенческое общежитие – так власти отреагировали на демонстрацию группы студентов Тегеранского университета, которые выступали против закрытия одной из газет. Волнения продолжались несколько дней без какой-либо внешней поддержки, но затем «Пасдаран» все же захватил студенческие городки и посадил в тюрьму десятки участников протеста¹². Один из студентов, Акбар Мохаммади, был даже приговорен к смертной казни, однако позже ее заменили 15 годами лишения свободы. В 2006 г. он умер в тюрьме «Эвин» после голодовки – Мохаммади перестал принимать пищу, потому что ему отказывали в медицинской помощи, несмотря на то, что он страдал от телесных повреждений, причиненных пытками.

В период «реформаторского» правления Хатами государственные боевые отряды по-прежнему занимались политическим сыском и искоренением любых форм несогласия. Но студенческое движение не угасло. Многие его участники уехали из страны и сформировали в эмиграции молодое поколение диссидентов. Иранская демократия обзаводилась сторонниками за границей, чтобы опереться на их поддержку во время будущих выступлений.

Удары Бен Ладена по Нью-Йорку и Вашингтону 11 сентября 2001 г. запустили волну перемен, начиная со смены режима в Афганистане. «Талибан» пал, на смену ему пришла постепенно крепнущая афганская демократия. Пусть она далека от совершенства, пусть все еще находится под угрозой – но тем не менее она внушила трепет тегеранскому режиму и подхлестнула революционные настроения среди молодежи и женщин. Многие участники иранских подпольных движений задавались вопросом: если джихадистский режим в Афганистане удалось свергнуть, то почему нельзя уничтожить такой же фашистский, по сути, режим в Иране? Разумеется, «Пасдаран» тоже быстро осознал последствия теракта 11 сентября и падения талибов – активисты, которые могли снова взбудоражить студенческую среду, отслеживались и устранялись.

Демонстрации возобновились к концу 2002 г., когда студенты массово встали на защиту преподавателя Хашема Агаджари – власти обвинили его в богохульстве и приговорили к казни. Более 10 тыс. студентов собрались в Тегеранском университете, чтобы поддержать профессора Агаджари, который осмелился «поставить под вопрос власть духовенства в Исламской Республике». А в июне 2003 г. тысячи студентов вышли на улицы Тегерана с антиправительственными лозунгами¹³. Они проводили параллель между террористическими группами и иранским деспотическим режимом. Толпы собравшихся скандировали: «Нет, нет «Талибану» – от Кабула до Тегерана»! Иранские студенты хотели показать всему миру, что аятоллы и их «Пасдаран» представляют собой хомейнистскую разновидность салафитского «Талибана». Талибов прогнали из Афганистана, «Пасдаран» ожидала та же участь. Революционное движение в стране жаждало полной политической трансформации системы, а не просто отдельных реформ. Люди хотели дышать свободно, а не биться в темном подземелье за каждый глоток воздуха.

Вдохновленные падением двух тоталитарных режимов к востоку и западу от Ирана, студенты начали координировать действия с помощью современных средств – мобильных телефонов, Интернета и спутниковой связи. Тем временем студенты, высланные из страны в 1999–2005 гг., взаимодействовали с чиновниками, прессой и представителями общественного мнения, формируя у тех реальное представление о демократическом движении на их родине. В среде иранских активистов-эмигрантов появилось много новых имен, и среди них Амир Фаршад Эбрахими, который покинул лагерь защитников режима и примкнул к зарубежным диссидентам. Еще мальчиком он был послан воевать, потом отсидел в тюрьме из-за своих политических взглядов. Амир Фаршад заявил, что кровавый разгром противников режима подтолкнул его к разоблачению своих бывших коллег по «Ансар э-Хезболле»^XLVI, которые участвовали в побоище¹⁴. Заметным активистом из университетской среды был и Амир Фахравар, в прошлом президент Национального студенческого союза. Сбежав от преследований «Пасдарана», он рассказал о страшной системе тотального угнетения свобод в Иране¹⁵.

Подъем гражданского общества

В 2003–2005 гг. спецслужбы Хаменеи изо всех сил старались сдержать нарастающие волнения в стране, которые могли вылиться в масштабный бунт среди молодежи и других слоев общества. Иранские женщины – самая опасная часть населения с точки зрения авторитарной элиты – были настоящей мишенью для режима. Ряд феминистских мероприятий привлек к ним внимание международных наблюдателей. 8 Марта 2003 г., в Международный женский день, в тегеранском парке Лалех прошла большая демонстрация женщин. Это было первое женское выступление с 1980 г. – тогда иранки пытались протестовать против принудительного ношения хиджаба, введенного хомейнистами. В том же году в Культурном центре «Шафах» было организовано женское собрание в стиле Гайд-парка. Затем состоялась первая онлайн-конференция иранских феминисток, посвященная гендерным стереотипам «хорошей матери», «хорошей дочери» и «хорошей жены». В 2004 г. около 60 % иранских студенток присоединилось к «Женской интеллектуальной коалиции». 12 июня 2005 г. две тысячи женщин вышли на демонстрацию перед Тегеранским университетом, требуя равенства перед законом.

Протестное движение рабочих Ирана не так бросалось в глаза, хотя начиная с 1979 г. они были среди самых активных противников режима. Чтобы контролировать рабочих, над ними были поставлены «Исламские трудовые советы», которые в законодательстве назывались идеологически ориентированными ячейками. Взаимодействуя с социалистическими организациями и независимыми светскими силами, иранские трудовые объединения никогда не подчинялись хомейнистам. Они критиковали Трудовой совет при правительстве за то, что он не старался расширять права рабочих, за то, что противостоял идее создания независимых рабочих объединений. Рабочие Ирана, хотя и лишенные политического голоса, оставались самым сплоченным и широким блоком гражданского общества и сопротивлялись контролю со стороны исламистов. Как ни странно, западные СМИ либерального и левого толка долго игнорировали оппозиционные настроения рабочих. А ведь учителя, таксисты, водители автобусов, рабочие-нефтяники участвовали в забастовках¹⁶. И несмотря на огромные нефтяные барыши, в целом иранская экономика не демонстрировала блестящих успехов в том числе и потому, что нижний сегмент среднего класса и рабочие не поддерживали Исламскую Республику.

Однако в стране был небольшой слой безработной провинциальной молодежи, который и питал боевые отряды «Пасдарана». Малообразованных и далеких от политики сельских жителей увозили прямо из деревень, и они пополняли ряды военного ополчения, которое режим посылал на подавление народных восстаний. Тем не менее среди жителей провинции эти сторонники хомейнистов были в меньшинстве. Большинство же молчаливо осуждало духовенство, которое свернуло земельную реформу, в свое время начатую свергнутым шахом.

Тем временем на периферии среди национальных меньшинств зрели центробежные настроения, направленные против курса тегеранских властей. Неперсидская часть населения раньше хранила верность трону Пехлеви в форме символической «иранской федерации», и восстание в этой среде было бы самым опасным для власти мулл. После того как в 1980-х гг. «Пасдаран» жестко подавил выступления курдов, арабов, белуджей и азербайджанцев, те всеми силами стремились восстановить свои культурные и политические права. Сотни активистов, вынужденных покинуть страну, организовали неправительственные общественные организации и создали веб-сайты, чтобы донести до международного сообщества информацию о притеснении своих народов. Если собрать вместе всех недовольных властью Хаменеи, то получалось, что его не поддерживало большинство иранцев. На одни только этнические меньшинства приходится около 35 % населения страны. Среди персов, особенно проживающих в городах, львиная доля женщин, молодежи и рабочих также были против правящей исламистской элиты. Но, несмотря на то что большинство населения Ирана отвергало джихадистский режим, внешний мир игнорировал эту ситуацию – или его заставляли делать это. Вдобавок в Иране, как и в Советском Союзе и странах Восточной Европы, было невозможно точно выяснить истинное отношение народа к власти. Иранским студентам и другим оппозиционным группам потребовались годы на то, чтобы Запад узнал о негативном отношении к правительству страны огромной части ее населения.

Война СМИ

Тегеранский режим, разумеется, не хотел, чтобы информация о реальном положении дел просочилась в международные средства массовой информации. О том, что «Пасдаран» боролся с антеннами спутниковой связи, стало известно лишь благодаря оппозиции. «Они сбивали «тарелки» с военных вертолетов», – сообщил мне лидер иранских оппозиционеров в эмиграции Саид Ганджи. «Тегеран упорно обвинял заграничные СМИ в том, что они пляшут под дудку американских агрессоров», – говорит Алиреза Джафарзадех, иранский эксперт Fox News, который раскрыл местонахождения ядерных объектов в стране. Медийная война между властью и оппозицией разгоралась все сильнее, особенно после 2003 г., когда был свергнут Саддам Хусейн. Тегеран усилил свою пропаганду, особенно через свой арабский канал Аl Aalam TV, английский спутниковый канал Press TV, а также высококлассный пресс-отдел ливанской «Хезболлы».

С чем не справлялась иранская власть в борьбе против своего демократического движения, с тем могли справиться пропагандисты «Хезболлы». Боевики, финансируемые Ираном, организовали через Бейрут целую сеть медиаресурсов, включая Аl Manar TV и ряд газет. Для поддержки хомейнистской элиты в войне с диссидентами перед «Хезболлой» стояла главная задача – создать разветвленную пропагандистскую сеть из западных репортеров, блогеров, веб-сайтов и научных коллективов, работающих в Бейруте и других столицах мира. Журналист Марвин Калб утверждает, что «Хезболла» «полностью контролировала освещение в СМИ своей деятельности в ходе ливанской войны 2006 г.»¹⁷. В 2007 г. от военного обозревателя Томаса Смита стало известно о целой сети западных репортеров и блогеров, которых «Хезболла» специально задабривала, чтобы они разносили в пух и прах любую критику иранского курса на Среднем Востоке. В онлайн-пространстве была развернута виртуальная армия, которая атаковала иранских диссидентов по всему миру, и при этом формально никак не была связана с Тегераном. Однако бывшие политические изгнанники, бежавшие от преследований властей, а также их многочисленные сторонники из запрещенных в Иране организаций создали свою собственную сеть телеканалов, интернет-порталов и блогов, в первую очередь, в американском штате Калифорния. Медленно, но верно контратака вынужденных эмигрантов ломала защиту правящего режима и достигала умов гражданского общества.

В 2003 г. администрация Буша-младшего запустила радио Farda на фарси для иранцев, живущих у себя на родине. В следующем году США и Франция вынудили Сирию, главного иранского союзника, уйти из Ливана и потребовали разоружения «Хезболлы». А в Вашингтоне, чтобы обеспечить постоянную поддержку демократическому движению в этом регионе¹⁸, была создана коалиция средневосточных диссидентов, в которую вошли и выходцы из Ирана. Американские чиновники и эксперты настаивали на сотрудничестве с иранскими реформаторами и оппозиционерами¹⁹.

В течение лета 2004 г. я провел несколько встреч с ирано-американскими активистами, чтобы оценить состояние демократического движения в стране и найти оптимальные способы, какими можно было бы донести до жителей США информацию о стремлениях и чаяниях иранского общества. Однако мы обнаружили, что в американском правительстве по этому вопросу наблюдается раскол. С одной стороны, был президент и высокопоставленные чиновники, которые постоянно выступали с пылкими речами о свободе иранского народа, а с другой – консервативно настроенный бюрократический аппарат Госдепартамента, который сопротивлялся любым серьезным действиям в этом направлении. Словом, весь период после теракта 11 сентября 2001 г. был омрачен саботажем внутри политической верхушки США по всем вопросам, касавшимся свободы на Среднем Востоке. Иранские демократы обнадеживали себя тем, что Вашингтон на всех парусах идет навстречу их движению, в то время как ангажированные группы в правительстве США изворачивались, чтобы задавить любое начинание, способное принести победу демократической революции в Иране²⁰.

Контрреволюция Ахмадинежада

Пока кабинет президента Хатами укреплял экономическую жизнеспособность режима, настоящие правители страны готовились к крупнейшей комбинации со времен прихода к власти Хомейни в 1979 г. В регионе разворачивались драматические события – свержение талибов, разгром Хусейна, движение против Асада в Ливане. Это усиливало общий настрой на свободу, которую продвигали США и их союзники: британский премьер-министр Тони Блэр и испанский премьер-министр Хосе Мария Аснар (до ухода с этого поста в марте 2004 г.). Перемены были недобрым знаком для правящих групп Ирана – как для военачальников, так и для духовенства.

Последней каплей, переполнившей чашу их терпения, стало переизбрание Джорджа Буша-младшего на пост президента США 4 ноября 2004 г. Живущий за счет нефтяных доходов режим осознал, что пережить еще 4 года американского давления по вопросам демократии и реформ он уже не сможет. Поэтому «Стражи Исламской Революции» и консервативно настроенные муллы и их сторонники занялись «возвращением» президента республики в русло радикального хомейнизма. Как назло, к концу срока правления Хатами в августе 2005 г., в регионе произошли новые катастрофы, предвещающие приближение бури к Тегерану. В Ливане, оккупированном сирийскими войсками, был убит Рафик Харири, что повлекло за собой ряд серьезных проблем для союзников Ирана. На улицы выплеснулось народное восстание, дружественное Сирии ливанское правительство премьер-министра Омара Карами ушло в отставку, а президента Асада обвинили в организации убийства Харири и занялись расследованием террористических преступлений его режима. В конце концов сирийские войска покинули Ливан.

В ответ на эти события сторонники жесткого курса в иранской верхушке сфабриковали в мае президентские выборы и привели к власти Махмуда Ахмадинежада. Надо понимать, что в Иране процесс выборов нужного президента включает устранение с дороги его оппонентов. Хаменеи и послушный ему «Пасдаран» контролируют Министерство внутренних дел и судебную систему. Никому из кандидатов-реформаторов не удается пройти через эту глухую стену – выборный процесс «схвачен» на всех уровнях, от одобрения кандидатур до подсчета голосов. Таким образом, уже в июне Ахмадинежад был избран президентом Ирана, и началась контрреволюция.

Смена режима в Багдаде, демократические выборы в Афганистане и Ираке, призыв к выводу сирийских войск из Ливана, разоружение «Хезболлы», а также включение ее и Ирана в «ось зла» – все эти перемены показывали Тегерану, что на регион надвигается буря, прилетевшая из Соединенных Штатов. Группировка Хаменеи, 5 лет смотревшая сквозь пальцы на сравнительно мягкое правление кабинета Хатами, оказалась в критической ситуации. Даже непоследовательное, плохо организованное наступление демократии, проводимое США, могло бы тогда решить судьбу иранского режима.

Иранские правительственные эксперты предполагали, что у администрации Буша уже есть продуманная и эффективная стратегия действий в отношении Ирана. Когда я в 2004 г. защищал идею о необходимости усилий по продвижению демократии в этом регионе, то заметил важную вещь – все были охвачены добрыми намерениями и стремились укрепить позиции демократии в Иране, но людям явно не хватало перспективного взгляда на воплощение этой идеи. Приближенные же Хаменеи рассудили, что усилия США в Афганистане скоро увенчаются успехом, там воцарится демократическое руководство, а это, в свою очередь, придаст сил мятежникам на востоке Ирана. Тегеран также представил себе, что Америка вот-вот приведет к власти в Ираке правительство, которое обратит свою военную силу против Исламской Республики. Поэтому атака иранского режима на демократию развернулась быстро и по всем фронтам.

«Пасдаран» решительно очистил меджлис (парламент) от депутатов, которые были наиболее близки к Хатами – таким образом, реформаторское движение внутри государственного аппарата было зарублено на корню. Кроме того, иранский режим приложил много усилий, чтобы разрушить фундамент юной демократии в Ираке. Депутат Европарламента и глава Европейской делегации в НАТО Пауло Касака рассказал мне: «Западные страны знали о масштабном вмешательстве иранских спецслужб в дела неокрепшей демократии Ирака. Муллы позволяли «Талибану» получать боеприпасы для подавления молодого демократического движения в Афганистане. Вдобавок они всеми средствами поддерживали «Хезболлу», чтобы сломить «кедровую» революцию». «Пасдаран» и службы безопасности под руководством Ахмадинежада стали главной противодействующей силой на Среднем Востоке, которая уничтожала ростки демократических движений в Афганистане, Иране, Ираке и Ливане.

Ядерное оружие против демократии

В это же время на передний план вышла иранская ядерная программа. Она была предназначена для устрашения потенциальных агрессоров. Выступая в СМИ и на брифингах в конгрессе, я утверждал, что приоритетной стратегической целью ускорения иранской ядерной программы, без сомнения, было стремление показать США и их союзникам, что любая поддержка демократии в Иране приведет к развитию уже «ядерной» конфронтации. Сценарий казался мне очевидным – ядерное оружие разрабатывается против демократии²¹. Хаменеи боялся подъема демократических движений в Ливане, Сирии, Ираке и Афганистане, поскольку это неминуемо привело бы к аналогичным событиям в Иране. А Тегеран, как никто другой, знал, что ситуация внутри иранского общества накалилась до предела.

Оказавшись однажды в ходе одной из дискуссий один на один с Аль-Хосейни, главным пропагандистом иранского режима, ответственным за науськивание арабских народов на Запад, я дважды обрушивался с критикой на его позицию. Пока Аль-Хосейни вел пространные рассуждения об «империализме, сионизме и Америке», я использовал отведенное мне время, чтобы донести свои идеи до миллионов слушателей в Ираке и арабских районах Ирана. И когда я во всеуслышание рассказал об угнетении иранцев и предположил, что скоро начнется революция, мой оппонент забеспокоился. Аль-Хосейни заявил, что никто не сможет сокрушить иранскую армию и никому не удастся свернуть ядерную программу. К его удивлению, я ответил, что в итоге остановить ядерное вооружение страны могут не западные страны, не США и даже не Израиль, а сам иранский народ. Я также добавил, что деспотический режим Ахмадинежада спровоцирует социальный взрыв, и миллионы людей выйдут на улицы, протестуя против подавления.

Как это часто случается на арабских каналах, критики возмущенно обругали меня, но спустя 5 лет мои прогнозы оправдались – в один прекрасный июньский день Иран взорвался «зеленой» революцией. И весь мир увидел ту самую картину, которую я предсказал.

Путь к «зеленой» революции

В мае 2005 г., во время президентских выборов в Иране, крупнейшая студенческая организация страны – «Бюро укрепления единства» – призвала людей к бойкоту голосования. После избрания президента Махмуда Ахмадинежада студенческие протесты против власти продолжились.

Мартин Уолкер написал в 2005 г., что «у иранских аятолл, возможно, есть силы намертво остановить «арабскую весну», как называют это движение на Среднем Востоке. Если они пожелают, Ирак и Ливан снова окажутся в хаосе, а Израиль сотрясут новые теракты смертников, которые пустят под откос любые попытки мирного урегулирования конфликта с Палестиной»²². Хомейнистские лидеры рассчитывали, что справятся с реформаторами и диссидентами, если усилят свою внешнеполитическую позицию и развяжут террористическую кампанию против западных интересов в регионе. При поддержки «Аль-Муманы» (союза Ирана, Сирии, «Хезболлы» и Судана против демократических движений) Тегеран мог выйти из изоляции и разгромить свое собственное реформаторское движение.

В 2005 г. власти арестовали редактора одной студенческой газеты – это произошло после публикации материала, который показался им оскорбляющим исламскую веру. Материал был опубликован в четырех газетах престижного Тегеранского университета²³. Ахмад Гассабан, редактор издания Sahar («Рассвет») – студенческой газеты в университете Амир Кабир, был арестован после публикации карикатур и статей, якобы «оскорбляющих веру». В мае 2006 г. сорок полицейских были ранены в столкновениях со студентами-демонстрантами в Тегеране. Вместе с тем руководство Ирана призывало юношей и девушек участвовать в государственных мероприятиях. Ахмадинежад заставлял студентов инициировать кампании против либеральных и светских преподавателей с целью удалить их из университетов. Собственно, так и был заложен фундамент революции 2009 г.

Первые признаки восстания Вашингтон просто просмотрел, несмотря на то что президентом в то время был Буш. Студенческое движение не считалось серьезной преобразующей силой, такой как, скажем, польская «Солидарность в 1980-е гг.²⁴ Майкл Ледин, главный эксперт по Ирану из Американского института предпринимательства (AEI) в Вашингтоне, критиковал правительство США за то, что оно не смогло дать нужный толчок студенческому движению в те решающие годы²⁵. В 2009 г., выступая в вашингтонском «Фонде защиты демократий», Ледин заявил, что «Белый дом мог – и должен был – оказывать серьезную поддержку движению иранских студентов еще с 2001 г., и уж конечно после прихода к власти Ахмадинежада. Мы бы многое выиграли, наблюдая, как реформаторское движение отстранило этот режим демократическим путем году в 2005-м».

Ледин, как и многие ирано-американские эксперты из разных слоев общества, – например, сторонник шаха Саид Ганджи, либеральная феминистка Банафшех Занд-Бонацци, защитник «Организации муджахидинов» Алиреза Джафарзадех, – доказывает, что администрация Буша упустила шанс наладить сотрудничество с оппозиционными студентами из-за интриг проиранского лобби, в центре которого находится «Национальный иранский американский совет» (НИАС) под руководством Триты Парси²⁶. Противники хомейнистов обвиняют НИАС и других апологетов Тегерана в США и на Западе в том, что их лояльность куплена за нефтедоллары.

Во время первого срока Ахмадинежада не прекращались выступления женщин. В 2005 г. по приказу властей был закрыт «Президентский центр женского участия», уничтожены сотни книг и брошюр. 8 Марта 2006 г., в Международный женский день, в тегеранском парке «Данешджо» был организован митинг, но женщин избила полиция. 12 июня женщины снова собрались на площади Хафте Тир и снова были разогнаны. 27 августа началась кампания в защиту женских прав «Миллион подписей», а 31 августа – еще одна кампания «Навсегда отменим побивание камнями». Иранские женщины, отстаивающие свое равноправие, стали главной движущей силой, которая спустя несколько лет привела к «зеленой» революции²⁷.

Причинами роста протестных настроений стало недовольство иранских рабочих политикой Ахмадинежада и хомейнистов, а также отчаянное положение женщин. Согласно исследованию «ценностей и настроений», проведенному в 2004 г. Министерством исламской ориентации, около 71 % иранцев были не удовлетворены «экономической ситуацией в стране», около 71 % мужчин, 70 % женщин, 72 % наемных работников и 79 % выпускников вузов отнесли себя к недовольным²⁸. Режим, опираясь на насилие, подавлял любые выступления рабочих²⁹. Уже после бунта в июне 2009 г. активисты из рабочей среды написали: «Ключевая социальная сила, обладающая огромным потенциалом, которая еще ждет своего часа, это 22-миллионный иранский рабочий класс, которому нечего ожидать ни от одной из двух мусульманских партий. Десятки лет этот слой населения подвергался жесткому давлению. Как было указано выше, движение фабрично-заводских комитетов (шуры) было сломлено в 1980–1981 гг. Боевики «Пасдарана» хватали активистов прямо на фабриках и публично пороли их перед остальными рабочими, либо просто тащили в тюрьму «Эвин» и казнили. Понадобилась жизнь целого поколения, чтобы снова обрести веру в себя»³⁰.

«Зеленая» революция

12 июня 2009 г. стало ключевым днем в современной истории Ирана. Глядя, как на улицах Тегерана толпы людей протестуют против сфальсифицированных итогов выборов (как утверждала оппозиция), я понял, что в Иране поменялась некая фундаментальная идея – и эта трансформация неизбежно повлияет на будущее хомейнистского режима и всей страны. Иранское общество разбило стену страха. И если демонстрации 2003 г. ограничивались лишь студентами, то нынешняя волна стала общенациональной.

В определенном смысле «зеленая» революция была сестрой ливанской «кедровой» революции. Они как две ветви одного дерева демократии на Среднем Востоке. Сотни тысяч иранцев всех профессий и возрастов скандировали на главной улице Тегерана: «Где наши голоса? Ахмадинежад – захватчик власти!» Звучал даже отчаянный призыв: «Смерть диктатору!» – ровно 30 лет назад с таким же лозунгом на устах тогдашние студенты свергали шахский режим. Шокирующие события становились еще более невероятными по мере того, как на протяжении недели демонстрации все набирали и набирали силу. Вскоре протестующие оделись в зеленое и объявили «зеленую» революцию.

Это были уже не локальные всплески гнева в университетских городках – движение захватило все население, выступления продолжались несколько месяцев. Главные кандидаты на пост президента Мир-Хосейн Мусави и Мехди Карруби, проигравшие выборы из-за подтасовки результатов, раньше возглавляли правительство, и этот факт, очевидно, позволял организаторам выборов установить вполне устраивающий политический баланс сил. Но протестующие намерены были использовать нечестные выборы, чтобы инициировать смену всей власти. Как сказала Манда Занд Эрвин на брифинге в конгрессе США в июле 2010 г., «эта революция должна была случиться. Мошенничество с подсчетом голосов просто стало последней каплей».

Как и предсказывали независимые эксперты, президентские выборы в Иране закончились победой Махмуда Ахмадинежада, «истинного сына» «Стражей Исламской Революции», причем с огромным отрывом от остальных кандидатов. Для тех, кто был знаком с хомейнистской политикой, этот итог был вполне предсказуем с самого начала. Результат просто не мог противоречить принципам, на которых строится Исламская Республика. Никто ни на секунду не сомневался, что верховный руководитель Али Хаменеи имеет полный контроль над процессом выборов.

Как рассказывают многие специалисты по внутреннему устройству иранского госаппарата, выборы «нового» президента «республики» содержат множество защитных механизмов, которые гарантируют, что «избранный» лидер страны соответствует хомейнистской идеологии, системе в целом и долгосрочным целям религиозных лидеров страны. Во-первых, до выборов отсеиваются кандидаты, не разделяющие исламистские взгляды. Органы, регулирующие выборы, находятся в руках аятолл. Даже речи не идет о многопартийности. Голосующим приходится выбирать между теми, кого заранее одобрил режим. То есть демократией здесь не пахнет уже на самом первом этапе. Граждане выбирают из маленькой кучки тщательно отобранных кандидатов, которые, в свою очередь, могут обсуждать лишь то, что дозволено. Короче говоря, иранские выборы – это фарс, шумное красочное представление, но ничего более. Тем не менее международное сообщество, особенно на Западе, видело «разных» кандидатов (среди которых один ему казался «умереннее» другого), а также толпы людей на избирательных участках.

С появлением многопартийности в соседних странах иранская молодежь, женщины, профсоюзы, интеллигенция и многие другие все активнее борются за демократию. Они видят, как в Афганистане после падения «Талибана» женщины избираются во властные органы. Как в многонациональном Ираке после свержения Саддама Хусейна появляется добрая сотня политических партий. Как в Ливане «кедровая» революция побеждает на выборах иранскую протеже «Хезболлу». Эти перемены были настоящим озарением для простых иранцев, привыкших жить под гнетом мулл. Они жаждали свободных обсуждений и честности в выборном процессе, и правящей элите Ирана становилось все труднее справляться с ними. Даже Кувейт и Пакистан понемногу двигаются в сторону демократии. «Если не дать им хотя бы глоток свободы, они взорвутся», – рассудили основатели иранского режима, глядя на свой народ. К тому же вопрос национальных меньшинств в Иране к тому времени был уже на грани пожара: арабы в Хузестане, белужди на востоке, азербайджанцы на северо-западе и курды все активнее выступают за обретение автономии.

Поэтому режим и организовал шоу с президентскими «выборами». Отчасти для того, чтобы отвлечь народное внимание от настоящих этнических бунтов, разгорающихся во многих точках республики. По горькой иронии судьбы, главной целью президентских выборов в Иране было не стимулирование, а замедление демократии. Как может настоящая внутренняя оппозиция, чьих лидеров убивают, преследуют, изгоняют, пытают и бросают за решетку, заявлять об отсутствии свободы, если миллионы иранцев «приняли участие» в выборах? Чтобы перекрыть путь к реальной демократии и истинным переменам, власть задобрила иранцев фальшивыми выборами. Но на этот раз у оппозиционных сил появилась беспрецедентная возможность заявить о себе.

13 июня 2009 г. море мужчин, женщин и молодежи наводнило центральные улицы Тегерана и начало растекаться по другим городам. Как сказал Амир Тахери, иранский писатель в изгнании, «студенты, женщины, рабочие и представители национальных меньшинств стали сердцем сопротивления хомейнизму»³¹. Технически продвинутая молодежь «запустила» революцию на онлайн-порталы YouTube и Twitter. Впервые с 1979 года благодаря Интернету мир смог увидеть, как бьется сердце иранского народа в борьбе за демократию. Когда я увидел старшеклассников – ребят и девушек, поющих и скандирующих лозунги, я убедился, что после этого восстания уже нет пути назад³². Неделю за неделей «зеленая» революция заполоняла улицы и снова исчезала. Ответные репрессии, разумеется, не прекращались, и она обретала все новых и новых «мучеников».

22 июня боевики «Басидж» убили студентку Неду Султани, и революционная молодежь вспыхнула с новой силой. Рассказ ее друга звучал очень сильно и трогательно: «Я понял, что не могу отговорить ее идти туда… она думала только об одном – о демократии и свободе для всех иранцев»³³. Когда власти позвали для усмирения людей отряды боевиков из соседних стран, демонстранты преисполнились еще большей решимостью. Бойцы из «Хезболлы» ездили по Тегерану на тех же мотоциклах, которые они использовали при подавления бейрутской «кедровой» революции.

Профессор Бахман Бактиари, директор Ближневосточного центра Университета штата Юты, описал людскую решимость довести начатое до конца:

«Последние акции протеста покачнули иранское руководство и ввергли его в худший политический кризис за всю историю. Стало очевидно, что хомейнистский режим столкнулся не просто с усилением партийной борьбы внутри иранской политической системы. Он скрестил мечи с исключительно мощным и широким оппозиционным движением. Хотя Мир-Хосейн Мусави и другие лидеры-реформаторы (бывший президент Махаммад Хатами и Мехди Карруби, второй кандидат в президенты) остаются символами оппозиции и их отказ утихомирить население весьма раздражает власти, однако если их схватят и казнят – это не положит конец волнениям. Радикально настроенные хомейнисты и «стражи революции» изо всех сил пытаются подавить народное недовольство. Они начали вторую «культурную революцию» в университетах и пытаются пересмотреть всю систему образования. Власти таже собираются открыть 6000 баз для юных участников отрядов «Басидж» в начальных школах, предоставив им «учителей по политической тренировке» и лояльных священников. Был даже создан новый полицейский департамент для преследования инакомыслящих в Интернете, а «Стражи Исламской Революции» планируют открыть новостное агентство с печатными, фото– и телеотделами³⁴».

Удивительная смена курса бывших сторонников режима, таких как Мусави и Карруби, открывала реальные возможности для революционеров³⁵. В нескольких радиоинтервью я сравнил этих лидеров с Михаилом Горбачевым и Борисом Ельциным, которые спровоцировали развал Советского Союза.

Так или иначе, схватка началась и закончится лишь с падением одного из противников. Хешмат Табарзади, лидер Иранского демократического фронта, сообщил: «Боевики из «Басиджей», одетые в гражданскую одежду, нападали на студентов и других людей. На площади Энгелаб я видел, как они ударили в спину женщину около 30 лет так сильно, что она буквально отлетела в сторону. На улице Годс, возле Тегеранского университета, я видел другую молодую женщину, которую молодчик из «Басиджа» бил головой об машину. При этом они кричали: «Шлюха!» и другие, еще более мерзкие оскорбления». Однако это лишь прибавляло движению решимости. Более 50 университетов по всей стране, частные и государственные, объединились в этот исторический момент сопротивления тирании»³⁶.

Противостояние между джихадистским режимом и восставшими делит страну на два мира – мир угнетателей и мир угнетенных. Активист Араш Собхи, находясь в Тегеране, в самом центре «зеленой» революции, писал: «Главари исламистской верхушки с Сейедом Али Хаменеи во главе должны хорошо понимать, что их жизнь и жизнь всего этого чудовищного режима приближается к закату»³⁷.

Действительно, когда из сердец революционеров уходит страх, их движение уже на пути к победе.

Америка отступается от «зеленой» революции

По мере того как в Иране разворачивались демонстрации, в Вашингтоне наступал момент истины. Будь главой Белого дома Рональд Рейган или Джордж Буш-младший, можно было бы почти не сомневаться в их реакции – при разработке стратегий и выстраивании международных отношений американские демократические ценности стояли бы превыше всего. Но я знал, что президент Барак Обама поступит иначе. В своей каирской речи в 2009 г. он пообещал «уважать» арабский и мусульманский мир, что на деле означало уважать неприкосновенность их авторитарных режимов, в полном согласии с новоявленными защитниками средневосточных диктатур. Поэтому попытка свернуть с курса на поддержку демократических преобразований была неизбежной. Я ожидал, какие же слова выберет американский президент, который до этого уже признал, что позволит региону катиться прямо в лапы диктаторов.

В первые несколько дней царило молчание, возможно, в расчете на то, что аятоллы быстро отвоюют улицы городов и вмешательство Америки будет необязательно. Но протесты продолжались, давление на Белый дом росло. Французский президент Николя Саркози осудил «зверскую» реакцию иранского правительства по отношению к демонстрантам, протестующим против сомнительных выборов. «Германия – на стороне иранского народа, который хочет реализовать свои права на свободу самовыражения и свободу собраний», – заявила канцлер Ангела Меркель. Чехия как страна, председательствовавшая в то время в Европейском союзе, попросила своих соседей рассмотреть возможность созыва глав иранских эмигрантских миссий в Европе, чтобы выразить им «глубокое отвращение» к агрессии, развернувшейся в стране после выборов. Многие члены конгресса США и Европейского союза заявили в прессе, что осуждают иранский режим.

В конце концов президент США нарушил молчание, и его слова ознаменовали смену курса в отношениях со средневосточными демократами и тиранами. «Мы отказываемся вмешиваться»³⁸. Такое заявление было предсказуемо, но тем не менее оно очень разочаровало меня. Реформаторские и демократические группы региона отреагировали на эти слова тревожно. По словам специалиста по Среднему Востоку Фуада Аджами, Америка «предпочла правящий режим простому народу на улицах»³⁹.

Отказ президента Обамы поддержать иранскую демократическую революцию стал ударом для демонстрантов на улицах Тегерана. Протестующие, хорошо зная о политических дебатах в США, начали скандировать: «Обама, Обама, или ты с ними, или ты с нами»! Тем труднее было президенту США повернуться спиной к миллионам юношей и девушек, которые надеялись на него как на прогрессивного лидера свободного мира. Увы, они были глубоко разочарованы⁴⁰. Поняв, что иранские мятежи не собираются угасать, администрация Обамы постаралась скорректировать свою позицию – она стала увещевать Иран, чтобы тот проявил гуманность по отношению к своим гражданам. Последовали несколько символических жестов, включая дипломатические⁴¹.

В те критические дни все друзья свободного Ирана в международном сообществе внесли свой вклад в поддержание огня революции⁴². Во время тегеранских демонстраций я первым заметил и донес до зарубежных СМИ, что транспаранты, которые готовила иранская молодежь, были написаны по-английски – значит, они хотели, чтобы остальной мир прочитал их и вступился. Многие законодатели и комментаторы живо подхватили тему, особенно когда это отметил и бывший кандидат в президенты и популярный комментатор Fox News Майк Хакаби. Тем не менее деспотические режимы по всему миру под флагом «братства против демократии» горой встали за аятолл и даже думать не желали о простых иранцах. Сирия, Судан, «Хамас», «Хезболла» и Катар оказывали поддержку иранским властям. Сирийский министр иностранных дел Валид Муаллем заявил: «Кто ставит на поражение иранского режима, тот проиграет» и предупредил евопейцев, чтобы те не ввязывались во внутренние дела Ирана⁴³. «Хезболла» обвинила Запад в «разжигании беспорядков в Иране»⁴⁴. Партия справедливости и развития (AKP), возглавляющая исламистское правительство в Турции, также высказалась в защиту Ахмадинежада и против иранских демократов, несмотря на то, что сама позиционирует себя как «мусульманско-демократическую»⁴⁵.

В США и других западных странах апологеты иранского режима приводили тезис, что аятоллы больше отвечают американским интересам, чем непредсказуемые движения, идущие на смену хомейнизму⁴⁶. Демократически настроенные активисты Ирана обвинили власти США в сотрудничестве с проиранским лобби. Они выразили также озабоченность, что союзники режима, действуя втихую, могут разрушить реальное восприятие иранской революции в сознании американцев^XLVII. Бывший аналитик ЦРУ Клэр Лопес была уверена, что за решением кабинета Обамы «не вмешиваться» в поддержку иранской демократии стоят политические интересы⁴⁸. Среди экспертов по международным отношениям бытует следующее предположение относительно причин странной позиции США, занятой в отношении «зеленой» революции. По логике, Америка должна была всеми силами поддерживать это крупнейшее за несколько десятилетий демократическое движение в регионе. Но она этого не делает, потому что, возможно, связана с иранским режимом некой сделкой, заключенной заранее – США не включаются в демократическое движение Ирана, а тот сотрудничает с ними в Ираке, Афганистане и по ядерным вопросам. Разумеется, это предположение не нашло своего подтверждения, однако кажется вполне рациональным. Сын последнего иранского шаха Реза Кир Пехлеви сказал летом 2010 г., что сегодняшняя молодежь на улицах Тегерана – это завтрашние ответственные граждане. «С Западом или без него, иранский народ поднимется с колен. А до этого дня нам нужно избегать вреда, который может причинить режим».

Что ж, время покажет, а историки рассудят.

Будущее

В долгосрочном плане будущее иранской демократической революции видится достаточно ясным, однако на ближайшую перспективу все зависит от множества факторов. В моем представлении, это движение будет неумолимо развиваться, несмотря на поражения, отступления и препятствия, пока не достигнет своей цели. Скорость, охват и успехи будут зависеть от уровня поддержки со стороны международного сообщества и особенно от США. Как и революционные движения в других странах, иранцы хотят слышать реакцию международных лидеров. И если они будут чувствовать, что окружающий мир готов при необходимости протянуть руку, это придаст им новые силы.

Прежде всего, демократии мира должны признать «зеленую» революцию такой, какая она есть в реальности: это демократическое движение, направленнное на смену режима⁴⁹. Во-вторых, международное сообщество должно оказать достаточное давление на хомейнистский режим, чтобы люди смогли добиться перемен в стране бескровными методами. В-третьих, когда свободный мир будет твердо поддерживать иранцев, они изберут новую форму правления взамен свергнутого тоталитарного режима. В-четвертых, иранская борьба за демократию должна сплотить самые широкие слои как внутри страны, так и за ее пределами, в эмиграции, даже те из них, которые ранее считались несовместимыми: «зеленое движение», женщин, студентов, левое крыло, консерваторов, этнические меньшинства и интеллигенцию. Запад должен быть в контакте со всеми антихомейнистскими силами, от конституционных монархистов до «Организации муджахидинов». Все иранцы, отстаивающие свободу и выступающие против тегеранского террористического режима, должны быть замечены и поддержаны.

Ставки в этой революции очень высоки. Правящая элита Тегерана стремится заполучить ядерное оружие, чтобы устрашать не только международное сообщество, но и свой собственный народ. Хомейнистская верхушка пытается построить Имамат на баснословные нефтяные доходы ценой мира и спокойствия в регионе. Ее могут остановить только люди, которые готовы идти на жертвы ради свободы своей страны и безопасности мира.

Их нельзя бросить на произвол судьбы.

Глава 11
Ад в Судане: геноцид против африканцев и конец последнего апартеида

Май 1995 г., конференц-зал Колумбийского университета был переполнен. Темой конференции был аболиционизм, хотя и проходила она через сто пятьдесят лет после отмены рабства в США. Почему же тогда все приехавшие на конференцию афроамериканские активисты, защитники прав человека и интеллектуалы так взволнованно призывают положить конец рабству? Как описал тот день покойный Сэмуэль Коттон, «чернокожих все еще хватают и продают в рабство, они все еще служат своим господам на плантациях и фермах, их женщин и детей все еще эксплуатируют. Но это происходит не здесь, на американской земле, а в Судане, в ХХ веке, на глазах у Америки и остального человечества».

Коттон, чьими предками были африканские рабы, работавшие на хлопковых плантациях, и Чарльз Джекобс, основатель бостонской Американской группы борьбы против рабства, – организовали в Нью-Йорке конференцию, посвященную проблеме рабства в Судане. Афроамериканская аболиционистская конференция в Колумбийском университете, на которой присутствовали беженцы из Судана, независимые активисты, занимающиеся вопросами защиты прав человека и их афроамериканские сторонники, была «первой ласточкой», положившей начало всемирной борьбе за свободу в Судане. Это было первое открытое публичное собрание, где разоблачили ужасы рабства, царящего в Судане, стране, находящейся под гнетом хартумских сторонников джихада¹.

Свидетельства убийств, изнасилований и этнических чисток потрясли аудиторию. Я наблюдал за выходцами из Судана, которые, часто в слезах, делились со своими «африканскими братьями» тем, как их племена и братья по крови подвергались геноциду из-за цвета кожи и африканской культуры. Я смотрел на реакцию чернокожих мужчин и женщин, переживших эти испытания и страдания. Рядом со мной сидела афроамериканка, подбадривавшая тех, кто боялся говорить. «Мы понимаем вас. Говори, брат, не молчи», – увещевала она. По мере того как беженцы из Судана рассказывали, как были рабами, прислуживавшими арабам-хозяевам, в аудитории росло напряжение, кого-то из участников захлестнули эмоции. У большинства на глазах были слезы, не удержался и я, когда выходец из Южного Судана поведал об ужасах, которые вооруженная военщина творила во время набегов на южные деревни – жгла хижины, убивала стариков и уводила в рабство целые семьи.

«Это не может происходить в наши дни!» – воскликнул Сэмуэль Коттон, делом жизни которого стало изучение проблемы современного рабства, в том числе в Мавритании и Судане². Коттон, скончавшийся несколько лет спустя, стал совестью афроамериканского сообщества, восставшего против невыносимой идеи о том, что рабство чернокожих африканцев не ушло в прошлое, и сегодня им заправляют силы джихада.

Представители «Братства против демократии» пришли на конференцию для того, чтобы дискредитировать это собрание. Дипломаты из суданского, мавританского, египетского посольств, представители местных исламистских групп, в том числе «Нации ислама», были там лишь для того, чтобы опровергнуть заявления о рабстве и репрессиях, процветающих в Судане. Мужчины и женщины с юга Судана, которых возглавили Сабит Али и Доминик Мохаммед, заклеймили их как «представителей арабского и исламского империализма и марионеток своих хозяев». Суданцев поддержали афроамериканцы, среди которых были несколько пасторов и представители мирских, либеральных и других групп. Были там и Джон Эйбнер из «Международной христианской солидарности», старейшей неправительственной организации, когда-либо поднимавшей вопрос Южного Судана на Западе, и Кейт Родерик, генеральный секретарь Коалиции за защиту прав человека. Эти организации первыми после окончания «холодной войны» выступили в защиту прав и свобод меньшинств в мусульманских странах.

Агенты «Братства против демократии» ощутили гнев африканцев и быстро ретировались. Но тем не менее стали свидетелями рождения того, что со временем превратится в американское движение поддержки освобождения Судана. Оно будет шириться, постепенно дойдет до конгресса, администраций президентов Клинтона и Буша, выльется в законы, резолюции ООН в поддержку не только Южного Судана, но и Дарфура, Нубы и Беджи, других, по большей части мусульманских районов, населенных чернокожими африканцами, которые подвергаются угнетению со стороны хартумской элиты.

Кровавая история

Многочисленные конфликты в Судане принципиально ничем не выделяются на фоне других социальных и религиозно-этнических схваток в регионе. В центре политической структуры страны находится класс элиты, угнетающий народное большинство. Доминирующие силы хартумских арабских националистов и исламистов-салафитов стояли у истоков войн за власть на юге, западе и востоке страны, в то время как большинство африканцев отвергало насаждавшиеся властями программы арабизации и исламизации.

Судан – зона самой продолжительной гражданской войны в регионе и величайшего геноцида со времен Холокоста. Около двух миллионов человек, по большей части африканцев, были убиты или проданы в рабство. Статистика по убитым и пропавшим без вести вызывает трепет. Количество погибших в Судане в два раза превышает численность населения сектора Газа. Африканские земли, оккупированные хартумской военщиной против воли их населения, по площади равны Ливану и Палестине, вместе взятым. Количество чернокожих беженцев из Судана сопоставимо с населением Ливии. Вдобавок с 1956 г. арабские военизированные формирования захватили в Судане больше чернокожих рабов, чем все работорговцы мира.

Война в Судане между мусульманским Севером и христианским и анимистским Югом началась в 1956 г. и уже более сорока лет периодически разгорается вновь и вновь. В прошедшем десятилетии количество погибших от геноцида в Дарфуре составило от 2,1 до 2,5 млн человек, что делает этот конфликт одним из самых кровавых после Второй мировой войны³.

Несмотря на ужасающие цифры, все годы об этой войне почти никто в мире не знал. Лишь после событий 11 сентября международное сообщество начало обращать внимание на конфликт в Судане. Этому способствовало нескольких факторов. Группы, выступавшие в защиту прав человека, смогли представить доказательства этнических чисток и рабства; режим в Судане оказался причастен к террористическим актам за рубежом, в том числе к взрыву во Всемирном торговом центре в Нью-Йорке в 1993 г. Наконец, нефтяные месторождения в Судане стали привлекать интерес международных компаний. Так что, помимо гуманитарной катастрофы, война в Судане привлекла внимание и своим геополитическим «интересом». Страна владеет доказанными запасами нефти в размере 300 млн баррелей и 86 млрд куб. метров доказанных запасов природного газа. И это при том, что б?льшая часть нефтяных районов в прибрежной зоне Красного моря и южной части страны еще не разведана⁴. Страна также обладает потенциально богатыми сельскохозяйственными ресурсами. Судан – единственный поставщик аравийской камеди, использующейся в производстве разнообразных продуктов питания: выпечке, напитках, молочных, обезжиренных, замороженных продуктах, сладостях, в производстве лекарств.

Следует добавить, что, помимо стремления контролировать эти богатые природные ресурсы, хартумский режим в 1990-х гг. участвовал в террористических актах в Эритрее и других, направленных против своих арабских соседей. Так, в июне 1995 г. убийцы из Хартума почти преуспели в попытке уничтожения египетского президента Хосни Мубарака. В последние годы, пока Международный уголовный суд выдвигал обвинение против главы режима Омара Башира за геноцид в Дарфуре, тот активно развивал связи с «Хезболлой» и Ираном.

Историческая справка

Судан по-арабски означает «чернокожие». Несмотря на это, самый главный кризис в стране связан с ее идентичностью: это страна чернокожих или арабов? Арабы доминируют в центральном правительстве в Хартуме, а чернокожее население борется за свою автономию от этого центрального правительства. В древности на землях, которые сегодня составляют Судан, было расположено несколько королевств, в том числе и Нубия, основной конкурент Древнего Египта. С VII в. Верхнюю Нубию накрыли несколько волн арабских завоеваний, вытеснивших африканские народы на юг. В последующие столетия все больше арабских и арабизированных поселенцев теснили африканцев все дальше и дальше на юг. В течение двенадцати веков север Судана постепенно становился арабским, но субтропической части страны удавалось избегать исламизации⁵. В 1899 г. лорд Китченер возглавил англо-египетские войска в походе на северные и южные районы Судана и подчинил их британцам. В 1946 г. британцы создали на юге Судана отдельное губернаторство. Как отметил один ученый, «британцы считали, что в интересах идеологически и культурно различных народов Судана, на севере и юге должны быть разные администрации»⁶. В частности, в 1930 г. Британия заявила о проведении в отношении Южного Судана политики, которая помогла бы сдержать исламизацию юга.

Однако против такого разделения выступала арабская националистическая элита на севере Судана, новые независимые арабские государства и Лига арабских государств, которые поддерживали идею единого и независимого «арабского» Судана. Многочисленные волнения в Хартуме в 1945 г., участники которых призывали к объединению Судана, заставили британцев год спустя отказаться от политики защиты Южного Судана и объявить, что «Север и Юг неразрывно связаны»⁷. С самого начала юг был недостаточно представлен в правительства в Хартуме. По мере того как становилось все более очевидным, что признание независимости Судана становится неизбежным, британцы еще раз подтвердили свою позицию, заявив в 1952 г., что «будущее Юга – в объединенном Судане»⁸.

В 1954 г. предшественником полного суверенитета Судана стало учреждение на севере страны временного правительства. Юг, напротив, не был готов к объявлению собственного государства. Более того, большая часть колониальной инфраструктуры располагалась на севере. Юг был недостаточно экономически развит, его социальная структура была племенной. Суданские арабы, получившие власть из рук британских и египетских колонизаторов, таким образом, контролировали как свои территории, так и африканские земли на юге, где жили люди, никогда не разделявшие ни их религиозных убеждений, ни ценностей, ни цели.

Восстания и репрессии: 1955–1972 гг

На заре независимости, в 1955 г., дислоцированные на юге Судана войска восстали против Хартума, положив начало вооруженному противостоянию, продолжавшемуся до февраля 1972 г. В январе 1956 г. была провозглашена независимость юга Судана, и спустя полгода, после нескольких вооруженных инцидентов, вспыхнула гражданская война. Только что освободившаяся от британского господства, арабская элита Судана начала безжалостную программу арабизации юга. В этом ее поддержало панарабское движение, возглавляемое египетским лидером Гамалем Абдель Насером. Символично, что на государственном уровне пятница была объявлена в Судане днем отдыха, а воскресенье – рабочим днем.

В 1963 г. в Джубе на юге страны началось восстание с участием военных. В том же году против дислоцированных на юге Судана войск хартумского правительства поднялось освободительное движение «Анания». Столкновения продолжались в течение двух лет и достигли пика в июле 1965 г., когда правительственные войска устроили резню мирных жителей в крупнейших городах юга: Джубе и Вау, и в 1967 г., когда массированные воздушные удары с севера накрыли район Тройт⁹.

В период с 1963 по 1972 г. большая часть южных районов перешла под контроль движения «Анания» и его сторонников: Освободительного движения Южного Судана под руководством Джозефа Лагу (SSLM) и Национального африканского союза Судана под руководством Агри Джадена и Уильяма Денга (SANU). Мятежники требовали от Хартума полного суверенитета, заявляя, что при провозглашении независимости с чернокожими даже не посоветовались. Сменяющие одно за другим северные правительства откликнулись на эти требования жестокими репрессиями и дальнейшей арабизацией. Члены Лиги арабских государств – Египет, Ирак и Сирия – поддержали Хартум. Правительство же Эфиопии оказало поддержку повстанцем¹⁰.

В 1969 г. удачный рейд генерала Джафара Нимейри на Хартум привел к поспешному предложению югу Судана статуса автономии, но бои и переговоры продолжались еще три года, пока в 1972 г. стороны не подписали в Аддис-Абебе соглашение. Оно давало югу страны частичную автономию и гарантировало южанам большее представительство в правительстве Судана. Семнадцатилетняя война собрала ужасную жатву. Более полумиллиона южан погибли, сам регион был значительно разрушен. Север за участие в войне также заплатил высокую цену¹¹.

Восстания и репрессии: 1983–1996 гг

Причинами провала соглашения, подписанного в Аддис-Абебе, и возобновления спустя одиннадцать лет гражданской войны послужили несколько факторов. Одним из важнейших было решение хартумского правительства разделить юг на три провинции и тем самым не допустить образования на этой территории единого государства. Однако самым серьезным фактором было усиление влияния салафизма в регионе.

В 1983 г. правительство Нимейри инициировало кампанию исламизации, распространив законы шариата на неисламский юг. Новая политика требовала использования арабского языка в школах, обучения Корану для приобщения к исламской культуре, сегрегации женщин и мужчин и насаждения исламского дресс-кода и привела к экспроприации христианских школ и разрыву финансовых связей с зарубежными христианскими донорами¹².

Новая попытка исламизации нарушила шаткое мирное соглашение 1972 г. На юге страны вновь вспыхнули военные действия. По оценке южносуданского ученого, «соглашение в Аддис-Абебе было последним шансом мира в Судане во времена «холодной войны». Арабскому северу дали шанс продемонстрировать свою способность управлять африканским югом, справедливо и с соблюдением фундаментальных прав. Однако арабский националистический режим позволил джихадизму разрушить африкано-арабский мир. Попытавшись лишить наш народ основных свобод, они заставили нас потребовать обратно нашу землю, поскольку она была единственной гарантией независимости»¹³.

Новое восстание возглавила Народная освободительная армия Судана (SPLA), военное крыло Народного освободительного движения Судана (SPLM). В SPLA под командованием полковника Джона Гаранга влилось много ветеранов первой войны, армия был хорошо организована. SPLA достигла значительных успехов на полях сражений и в 1980-х гг. установила контроль над большей частью провинции Экватория. Гаранг, профессиональный военный, получивший образование в США, заручился поддержкой лидеров Эфиопии и воспринял левый курс, утверждая, что его борьба направлена против империализма. Если повстанцы предыдущего поколения призывали к отделению юга, то SPLM стремилось захватить власть в Хартуме¹⁴. Как объяснил представитель SPLM в Вашингтоне, Гаранг верил, что «все демократические и прогрессивные силы в Судане должны присоединиться к SPLM в его борьбе за лучшее будущее страны»¹⁵.

Эта стратегия на протяжении нескольких лет имела военный и политический успех. Однако ситуация полностью изменилась в 1989 г., когда генерал Омар Башир сверг избранное правительство в Хартуме и установил военный режим, получивший поддержку джихадистов под руководством Хасана Тураби и Национального исламского фронта (NIF). Этот государственный переворот сделал Тураби настоящим политическим лидером этнически разобщенной страны. Тогда исламистско-джихадистский режим впервые в истории пришел к власти в арабской стране, если не считать Саудовской Аравии, которая внесла идеологический вклад, но не вела военных действий «за веру».

Исламистский переворот стал предпосылкой нового витка гражданской войны. Правительственные силы, вооруженные современным оружием и исламистской идеологией, начали непримиримый джихад против «атеистов и неверных» бунтовщиков юга. К 1991 г. исламистский север перешел в наступление, и скоро силы освободительного движения Юга Судана были практически разгромлены. К концу 1992 г. «освобожденные районы» юга распались, между ними развернулась изнурительная война. К концу 1993 г. военным подразделениям юга Судана был нанесен непоправимый урон, в регионе воцарилась разруха¹⁶.

Тураби, который, как говорят, в 1990-х гг. был лидером суданских суннитских идеологов, снискал поддержку зарубежных исламистских сил. Арабско-исламский конгресс, который он собрал в Хартуме в 1992 г., привлек в Судан лидеров влиятельных исламистских и джихадистских движений Ирана, Ливана, Палестины и Алжира. Поддержка Тураби из-за рубежа усугубила положение внутри страны¹⁷, позволила солдатам Хартума захватить важные стратегические пункты и войти во многие внутренние районы юга Судана¹⁸. К 1996 г. суданская армия и ее приспешники-ополченцы из Национального исламского фронта заняли большую часть провинции Экватория и оттеснили силы южан к границам.

Контрнаступление Юга

Хотя партизанское движение на юге раз за разом терпело поражения, оно так и не было уничтожено. «Арабская армия контролировала города и основные деревни; мы контролировали джунгли и буш», – сказал Стивен Вонду, представитель Армии освобождения вСША²⁰. В январе и феврале 1997 г. SPLA организовала крупное контрнаступление, отвоевав потерянные территории и переломив ход военной кампании. Успех стал возможен благодаря нескольким факторам.

Во-первых, SPLA удалось объединиться с другими оппозиционными силами Судана, в том числе со сторонниками бывшего министра Садика аль-Махди, другими светскими и умеренными мусульманскими группами в рамках Национального демократического альянса (NDA). Во-вторых, в 1996 г. после встречи в Асмаре они договорились о совместных действиях для свержения режима Башира и о создании «нового Судана». Гаранг объявил о поддержке «переходного правительства и последующем проведении референдума о самоопределении»²¹.

Настойчивое требование о самоопределении – важная перемена в риторике Гаранга. Многие годы он заявлял, что цель SPLA – замена режима в Хартуме объединенной суданской коалицией, которая сохранит территориальную целостность страны; обращение Гаранга к теме самоопределения отражает наметившуюся в то время среди южан все более заметную тенденцию к полному отделению от арабского севера.

Третьим фактором, способствовавшим изменению позиции SPLA, было решение Хартума и дальше проводить последовательную политику арабизации и исламизации юга, которое вызвало резкую реакцию в этой части страны. Арабизация изолировала немусульманские районы или районы, где жили чернокожие мусульмане, не говорящие по-арабски, в частности Нубию, от внешнего мира²². Школы и церкви были основной мишенью властей Хартума. Одних христиан, отказывавшихся принимать ислам, лишали продуктов питания, других похищали и продавали в рабство²³. На севере, в особенности вокруг Хартума, в «мирных лагерях», организованных Национальным исламским фронтом, сотни тысяч южан насильственно заставили принимать мусульманство²⁴.

Жестокость репрессий, направленных против жителей юга, была на руку SPLA и другим оппозиционным силам; в ряды движения сторонников отделения влились тысячи молодых мужчин и женщин. Жестокость властей Хартума заставила Бутроса Бутроса-Гали, занимавшего тогда пост Генерального секретаря ООН, выразить глубокую озабоченность «серьезным ухудшением гуманитарной ситуации в Судане в результате чинимого правительством Судана одностороннего и неоправданного препятствования передаче срочно требующейся гуманитарной помощи страдающей части населения на юге Судана»²⁵.

Варварство, чинимое северным режимом, усиливало отвращение южных суданцев к фундаменталистам из Хартума. Правительственные силы, по большей части военизированные формирования Национального исламского фонта и «Народные силы защиты», творили на Юге ужасающие зверства²⁶. Политика постоянного джихада, которую проводил режим, вылилась в мобилизацию тысяч крестьян и горожан, многих из них привлекла перспектива получения в руки оружия, захвата земель и трофеев. «Народные силы защиты» участвовали в жестоких наступлениях, часто с применением воздушных ударов, в ходе которых уничтожались целые деревни²⁷.

Возможно, самым характерным и самым страшным аспектом гражданской войны было то, что Хартум порабощал чернокожее население юга Судана и Нубийских гор. Это носило настолько массовый характер, что рабство можно назвать символом страданий Южного Судана. Вооруженные формирования, в первую очередь ополченцы Национального исламского фронта, нападали на деревни, убивали стариков и тех, кто пытался сопротивляться, и забирали в плен взрослых, в основном женщин и детей. «Поезда рабов» увозили несчастных на север, где их продавали работорговцам, которые, в свою очередь, перепродавали их для работы на плантациях и в качестве домашней прислуги. Некоторых увозили в другие страны Ближнего Востока, в том числе в Саудовскую Аравию, Ливию и страны Персидского залива²⁸.

Пропагандистская кампания Севера

Столкнувшись с растущими симпатиями к Югу со стороны мирового общества, правительство Судана обратилось к услугам служб, специализирующихся на связях с общественностью, и дипломатии. Конечно же оно отрицало обвинения в преследованиях и через свои посольства проводило широкомасштабную пропагандистскую кампанию. В этом суданским властям оказывали поддержку местные арабистское и исламистское лобби. Правительство пыталось доказать, что на самом деле оно противостоит террористам, рабства в Судане не существует, а Эфиопия, Эритрея и Уганда вмешиваются во внутренние дела Судана²⁹. Специально нанятые суданским правительством коммуникационные фирмы и лоббисты должны были сгладить впечатление, которое разорение Юга произвело на Западную Европу и Северную Америку. Эти фирмы приложили немало усилий, чтобы обелить действия режима Тураби. Например, Шон Гэбб, директор обосновавшегося в Лондоне Суданского фонда, признавал, что «в Судане имеют место религиозные преследования», но позиционировал их в контексте гражданской войны. Гэбб даже оправдывает рабство: «Было бы удивительно, если бы военные и представители племен, берущие пленных, не заставляли их работать на себя»³⁰.

Для того чтобы изолировать окрепшую SPLA и Гаранга, правительство привлекло к переговорам соперничавшие с ней южные вооруженные формирования и подписало с несколькими из них мирный договор, заявив, что «SPLA противится заключению мира»³¹.

Хартум полагался на то, что мировое сообщество согласится на необходимость сохранения статус-кво, поскольку разделение Судана подвергнет опасности стабильность в регионе и вызовет эффект «домино» в других странах. Представители режима утверждали, что в противном случае население Юга окажется в еще более затруднительном положении: «Все мы знаем, что происходит в африканских странах, когда центральная власть прекращает свою деятельность:…убийства и пожары, голод, испуганные беженцы»³².

На словах Хартум призывал к примирению между исламистами и африканцами, побуждая Иран и Катар отреагировать на эти призывы. Хартум разослал эмиссаров по исламскому миру. В Тегеране власти поддержали усилия по «прекращению африканской агрессии в Судане» и призвали к панисламистскому джихаду в защиту Судана, предложив себя в роли посредника в заключении мира. В Бейруте – настоящем барометре арабских политических настроений – несколько организаций³³ сформировали Комитет в поддержку арабского народа Судана. Он осудил «трусливые наступления африканцев на братьев в Судане, и США, которые поддерживают африканцев»³⁴. Несколько правительств (Сирии, Ирака, и Ливии) и Организация освобождения Палестины заявили, что поддерживают Хартум. Саудовская Аравия выразила озабоченность опасностью, грозившей единству и суверенитету Судана. Лига арабских государств заявила: «Под угрозой оказалась арабская национальная безопасность». Риторика все больше нагнеталась вокруг Эритреи, Эфиопии и Уганды. Эти страны обвинялись арабскими режимами в «преступном сговоре против целостности Судана»³⁵. Неудивительно, что несколько арабских правительств увидели в происходящем «руку Израиля»³⁶, натравливающую африканские народы на арабский мир³⁷.

Даже правительство Египта, вступившее с режимом Башира в конфликт по поводу территориального спора в Халаибе, сурово критиковавшее Хартум за фундаменталистскую направленность и все еще возмущавшееся попыткой убийства Мубарака в Аддис-Абебе, за которой стоял Судан, поддержало «арабизм» Судана. Оно заявило, что поддерживает «стабильность и статус-кво»³⁸.

Бизнес и «Нация ислама» (NOI) – вот две основные силы, которые лоббировали интересы Хартума в США. Несмотря на законы, запрещавшие торговлю с Суданом из-за его террористической деятельности, Госдепартамент с января по март 1997 г. разрешил двум американским компаниям провести переговоры с Хартумом³⁹. Лидер радикальной организации «Нация ислама» Луис Фаррахан убеждал всех в «невиновности» Хартума, утверждая, что обвинения против него не только лживы, но и являются частью продуманного сионистского сговора.

Поддержка, оказанная Южному Судану

Силы сопротивления Южного Судана также активно продвигали себя на международной арене. Они добились поддержки африканских государств – соседей Судана, чьи правительства отрицали обвинения в том, что «посягают на земли Судана»⁴⁰. Президент Эритреи Исайяс Афеверки заявил, что «сегодня мы, африканцы, видим, как в Судане продолжается борьба с колониализмом»⁴¹.

Агрессивность Хартума в поддержке исламистских движений в регионе обернулась против него. Правительства Уганды и Эфиопии представили доказательства вмешательства Национального исламского фронта во внутренние дела их стран. Лидер ЮАР Нельсон Мандела, хотя и был традиционно близок к арабским режимам, выразил свое отношение к происходящему тем, что принял Джона Гарангу и позволил SPLA открыть представительство в Претории. Может быть, у Манделы и числился среди его союзников, к примеру, Муаммар Каддафи, но, столкнувшись с ситуацией, в которой арабы выступали против чернокожих, он проявил солидарность со своими «братьями».

Южный Судан сегодня побеждает и в битве за общественное мнение в США. Как заметил один эксперт, южные суданцы, копируя другие национальные движения, «учились у евреев и палестинцев»⁴². Движение в защиту юга Судана создало целый ряд коалиций, которые получили поддержку у различных групп.

Группы защиты прав христиан. «Ближневосточный христианский комитет» (MECHRIC), созданный в 1992 г., представляет собой коалицию четырех этнических организаций⁴³ и был первым международным христианским объединением, подписавшимся под требованием Юга Судана о самоопределении. В 1993 г. обосновавшаяся в Женеве группа «Международная христианская солидарность» (CSI) первой из правозащитных организаций организовала выезды в Судан, где расследовала случаи преследования населения и задокументировала случаи применения рабского труда. Помимо этого, она мобилизовала британские и американские законодательные органы. В 1994 г. возник альянс 60 североамериканских организаций – «Коалиция за защиту прав человека в условиях ислама» (CDHRUI) со штаб-квартирой в Иллинойсе. Эта коалиция подняла вопрос Южного Судана в контексте защиты прав меньшинств в мусульманском мире. CDHRUI освещала этот вопрос в группах по защите прав человека, церквях и в конгрессе США⁴⁴.

Христиане-евангелисты. Американская озабоченность «преследованием христиан в исламских странах»⁴⁵ мобилизовала правых христиан под флагом идеи поддержки южного Судана. Так, начиная с 1997 г., «Христианская вещательная сеть» (CBN) Пэта Робинсона стала все чаще освещать положение на юге Судана⁴⁶.

Правозащитные группы. Злодеяния в Южном Судане привлекли внимание авторитетных групп по защите прав человека. Такие организации, как Human Rights Watch и Amnesty International, возглавили работу по мобилизации международного общественного мнения⁴⁷. Активисты – правозащитники критиковали Arakis, канадскую нефтяную компанию, занимавшуюся разведкой месторождений в Судане, за то, что она стремится заключить соглашение с хартумским правительством.

Группы противников рабства. Рабство в Судане, в которое почти невозможно было поверить, в начале 1990-х гг. вызвало возрождение движения против него. «Бостонская Американская группа противников рабства» (AASG), возглавляемая Чарльзом Джейкобсом, была первой организацией, систематически осуждавшей рабство чернокожих в странах, расположенных к югу от Сахары⁴⁸. Не осталась в стороне и группа «Интернационал аболиционистов». Первый Конвент аболиционистов против рабства в Судане состоялся в Колумбийском университете в мае 1995 г., на нем был создан совет лидеров, намеревавшийся повлиять на правительство США и мобилизовать на борьбу американское чернокожее население⁴⁹.

Афроамериканцы. Изгнанный из Судана католический епископ Макрам Гассис полагает, что «христиане в Америке, особенно чернокожие христиане, повлияют на чувства американцев, и, надеюсь, на умы международных политиков в том, что связано с Южным Суданом»⁵⁰. И действительно, с 1995 г. афроамериканские активисты, объединили усилия с находившимися в эмиграции южносуданскими лидерами, бросили вызов тому, что считали «предательством американских чернокожих лидеров своих африканских корней»⁵¹. Писатели и активисты инициировали движение в поддержку борьбы в Южном Судане. Пылкий обмен мнениями происходил между «аболиционистами» и «Нацией ислама» Фаррахана⁵². Аболиционисты обвиняли «Нацию ислама» в том, что она защищает интересы фундаменталистского исламского режима в Судане, скрывая правду от народа США⁵³.

Левые. На проблему обратили внимание и некоторые либералы. «Американский комитет друзей на службе обществу» поднял проблему рабства, журналист Нэт Хентофф осветил ее в прессе⁵⁴, а конгрессмен-демократ от штата Массачусетс Барни Франк вынес проблему на обсуждение в конгрессе США. Активно поддерживали аболиционистов небольшие социалистические группы в Нью-Йорке. Даже несколько марксистских групп, таких как «Суданский марксистский фронт в изгнании», выразили поддержку SPLM.

Антитеррористические группы. Радикальный исламизм Хартума, его связи с международным терроризмом вызвали озабоченность в США. Это способствовало повышению осведомленности американских властей о проблемах юга Судана. Сабит Алей, южносуданский лидер в США, отмечает, что «после взрывов в Нью-Йорке (в 1993 г.⁴⁷) к нам стали прислушиваться и законодательная, и исполнительная власть»⁵⁵.

Конгресс США. Конгрессмен-республиканец от штата Нью-Джерси Крис Смит был первым членом палаты представителей, настоявшим на жесткой реакции США на «массовые убийства, которые на юге Судана вершит режим Национального исламского фронта»⁵⁶. Конгрессмен-демократ от штата Нью-Джерси Дональд Пейн был первым конгрессменом-афроамериканцем, выступившим с открытой критикой рабства на юге Судана. Сенатор-республиканец от штата Канзас Сэм Браунбэк, председатель подкомитета по делам Ближнего Востока Комитета по международным отношениям, заявил: «Конгресс намерен продолжить давление на Судан до тех пор, пока условия для южных суданцев не улучшатся»⁵⁷. Сенатор-демократ от штата Висконсин Расс Фейнгольд отметил, что «Судан продолжает служить убежищем, связующим звеном и центром обучения для ряда международных террористических организаций… Этот режим не следует включать в сообщество наций»⁵⁸.

В конгресс были представлены двадцать законопроектов, затрагивающих проблему Судана, они касались как терроризма, так и прав человека. Самый известный из них, представленный членом палаты представителей республиканцем от штата Виргиния Франком Вульфом и сенатором-республиканцем от штата Пенсильвания Арленом Спектером (в 2009 г. перешедшим в демократическую партию), призывает к экономическим санкциям против режима в Хартуме и других режимов, замешанных в религиозных преследованиях.

Как отметил сенатор Браунбэк в своем вступительном слове на слушаниях, посвященных преследованию религиозных меньшинств, конгресс намерен вступить в борьбу «за все преследуемые группы на Ближнем Востоке»⁵⁹.

Американская политика

До середины 1997 г. Белый дом и Государственный департамент почти не обращали внимания на ситуацию на юге Судана. В мае 1997 г. после встречи с официальными лицами Стивен Вонду посчитал, что «администрация США втайне дала добро американским компаниям на подписание контрактов на добычу нефти в Судане». Нина Ши из Freedom House добавляет: «Несмотря на американский закон, запрещающий торговые связи со странами, поддерживающими терроризм (их список установлен Госдепартаментом), компании Occidental позволили вести переговоры с «мясниками» из Хартума»⁶⁰.

Однако со временем Хартум превратился для американского правительства в настоящего противника. Нажим американских общественных групп и конгресса, а также государств черной Африки подтолкнули президента Клинтона выпустить распоряжение от 3 ноября 1997 г., запрещавшее практически любые экономические связи с Суданом. Как было сказано в распоряжении, политика и действия правительства Судана, в том числе постоянная поддержка международного терроризма, непрекращающиеся усилия по дестабилизации правительств соседних стран и нарушение прав человека, в том числе поощрение рабства и отрицание свободы религии, составляют исключительную и чрезвычайную угрозу национальной безопасности и внешней политике США, и в связи с вышеизложенным для борьбы с этой угрозой объявляется чрезвычайное положение… Вся собственность Судана в США будет заблокирована⁶¹.

Госсекретарь Мадлен Олбрайт заявила: «Судан поддерживает терроризм с 1993 г. Новое распоряжение сворачивает торговлю [с Суданом], независимо от интересов компаний, занимающихся разработкой нефтяных месторождений»⁶².

Южный Судан и эра, наступившая после 11 сентября

С наступлением нового тысячелетия военные действия в Южном Судане продолжились, несмотря на попытки администрации Клинтона наладить мирный процесс между севером и югом страны. Столкновения между войсками хартумского режима и SPLA, продолжавшиеся с 2000 по 2005 г., не принесли победы ни одной стороне, хотя борьба становилась все ожесточеннее. При администрации Буша-младшего, также призывавшей Хартум и восставших к мирным переговорам, 13 июня 2001 г. палата представителей приняла резолюцию о предоставлении Южному Судану помощи в размере 10 млн дол.

Правительство США, в 1994 и 1999 гг. поспешно предложившее начать военные действия против Сербии, чтобы помочь находящемуся в опасности мирному населению, противилось применению силы против режима в Судане. «Братство противников демократии» всегда имело большое влияние в Вашингтоне, независимо от того, какая из партий находилась у власти. Однако теракты 11 сентября изменили политический климат в Америке и в мире в целом. В 2002 г. я утверждал, что решительная американская инициатива по оказанию помощи угнетенным Судана (на юге и в других областях этой страны) будет законной и выгодной политикой. Я с радостью стал свидетелем того, как в предложенном членом палаты представителей конгресса США Томом Танкредо Законе «О мире в Судане» осуждался творившийся там геноцид. 21 октября 2002 г. президент Буш подписал этот Закон, благодаря чему содействие прекращению второй гражданской войны в Судане было закреплено законодательно, а нарушение прав человека, работорговля, использование ополчения и других сил для порабощения, а также бомбардировки районов, населенных мирными жителями, были решительно осуждены. Закон уполномочил американское правительство в 2003, 2004 и 2005 гг. выделить 100 млн дол. на помощь населению, проживающему в областях Судана, не находящихся под контролем правительства этой страны.

Режим в Хартуме наблюдал за тем, как в 2001 г. американские силы нанесли поражение «Талибану» в Афганистане, а в 2003 г. войска коалиции свергли баасистский режим Саддама. Власти в Хартуме видели, как в 2004 г. ливийский диктатор вынужден был отказаться от своих ядерных амбиций, а американо-французская дипломатия добилась принятия Резолюции СБ ООН № 1559 по Ливану. После нескольких десятилетий войны против африканских районов на юге Судана элита Омара Башира решила пойти на переговоры с силами сопротивления южан. 9 января 2005 г. в Найроби вице-президент Судана Али Омар Таха и лидер Освободительного движения суданского народа (SPLA) Джон Гаранг подписали мирный договор. Президент ЮАР Табо Мбеки взял на себя обязательство по оказанию помощи Судану от имени своей страны и от стран Африканского союза. Хартумский режим и силы сопротивления на юге Судана договорились о разделе политической власти, нефтяных богатств, объединении армий и о созыве через шесть лет референдума, в ходе которого должно быть принято решение о том, хочет ли население юга отделиться от остального Судана.

3 августа 2005 г. произошло трагическое событие: при крушении вертолета Гаранг погиб. Его заместителя по SPLM Салву Киира быстро и единодушно избрали в качестве преемника. Киир был фигурой популярной и представлял крупнейшую этническую группу – племя динка, к которому принадлежал и Гаранг.

Геноцид в Дарфуре

За несколько лет до событий 11 сентября во время своего визита в Вашингтон представитель Джона Гаранга сказал мне, что война в Судане велась не только между югом и севером: «Скорее, это было сопротивление африканского большинства меньшинству, правящему в Хартуме». Ветеран освободительного движения Южного Судана в США Доминик Мухаммед в июне 2000 г. на конференции в сенате, посвященной положению меньшинств в регионе, объяснил: «Считают, что конфликт существует лишь между чернокожими христианами и анимистами на юге и арабским меньшинством на севере. Но это не так. На самом деле это конфликт между чернокожими юга, африканцами западной и восточной частей Судана и Нубийских гор и десятью процентами арабских националистов и исламистской элиты. Африканцы христианского, мусульманского и анимистского исповеданий, выступают против Национального исламского фронта. Конфликт также существует между арабской мусульманской демократической оппозицией и военным режимом. Те, кто правит Суданом, составляют менее 4 % населения, однако оппозиция расколота. Договорившись с одной, Хартум выступает против других».

Мохаммед был совершенно прав. Режим Башира, договорившись об урегулировании с югом, тут же направил вооруженные силы против другой этнической группы, в западной части страны, Дарфуре. Жители Дарфура – мусульмане. С востока их окружила иррегулярная милиция Хартума, называемая «Джанджавид» (в дословном переводе – джинны, злые духи на лошадях) и набранная из вооруженных хартумским режимом представителей местных арабских племен. Хартум послал «Джанджавид» терроризировать деревни Дарфура и оттеснять их население к краям провинции, намереваясь заселить освободившиеся земли племенами, связанными с правящей исламистской элитой центра.

Геноцид начался в феврале 2003 г., сотни тысяч чернокожих мирных жителей стали уходить в окружающие район пустыни. Довольно скоро дарфурцы создали местные группы сопротивления, в том числе «Освободительное движение Судана» (SLM) и «Движение за справедливость и равенство» (JEM). Самая большая этническая группа африканского происхождения в регионе – фуры. Вторая по размеру – масалиты, за ней следуют народ загава и дарфурцы арабского происхождения. Абдул Вахид Мохамед эль-Нур, этнический фур, Минни Миннави, загава по происхождению, и Халил Ибрагим – лидеры движения сопротивления Дарфура⁶³. Поддерживающее режим ополчение, возглавляемое Мусой Хилялем, сформировано из жителей местных арабских поселений. Ему оказывают помощь вооруженные силы и служба безопасности хартумского режима.

После 11 сентября Совет Безопасности ООН в спешном порядке ввел санкции против хартумского режима. Резолюция № 1502 от 26 августа 2003 г. и последующая Резолюция № 1547 от 11 июня 2004 г. позволили развернуть в Судане группу миротворцев численностью почти 20 тыс. военнослужащих и свыше 6 тыс. полицейских. Поначалу продолжительность операции планировалась на год и осуществляться она должна была силами миссии Африканского союза, которая была развернута в Дарфуре в 2004 г. Резолюция № 1769 от 2 августа 2007 г. сделала ее крупнейшей миротворческой операцией в мире. Но, несмотря на это, исламистский режим в Хартуме, игнорируя решения ООН, продолжил натравливать «Джанджавид» на африканские деревни Дарфура.

Летом 2004 г. Мохаммед Яхия, возглавляющий сообщество массалитов в Соединенных Штатах Америки, рассказал мне, что режим в Хартуме открывал то один, то другой фронт против чернокожего населения в Судане. «Они многие десятилетия проводили геноцид южных народов, но им не удалось их уничтожить. Хасан Тураби, идеолог хартумской элиты, хотел внедриться в черную Африку, разжечь беспорядки в Уганде, Эфиопии, Кении и дальше на юг. Но когда международное сообщество и США не позволили им продвигаться на юг, они повернули на запад, занявшись этническими чистками в Дарфуре. В этой огромной провинции их целью стало уничтожение африканского населения и заселение освободившихся территорий арабскими племенами, которые находятся под контролем режима. Из Дарфура они пойдут дальше в Сахель через Чад».

Африканские активисты Дарфура получили поддержку церквей и НПО, таких как «Национальный совет церквей» и «Международная сеть против геноцида». Из их деятельности выросла «Кампания в поддержку Дарфура в США», которую поддержала либеральная элита и голливудские звезды⁶⁴.

Было странно наблюдать за тем, как спустя десятилетия с начала гражданской войны международное сообщество реагирует на геноцид в Судане и Дарфуре. С 1956 и до конца 1990-х гг. Запад и международное сообщество делали вид, что не замечают массовых убийств в Южном Судане. После трагедии 11 сентября (а к этому времени в Судане было убито уже полтора миллиона человек) Вашингтон и другие правительства стали требовать принятия решений. Проблема жителей Южного Судана, как ее сформулировал один государственный чиновник в 1990-х гг., состояла в том, что «южане – чернокожие и не мусульмане». Когда я попросил его прояснить свою мысль, он ответил: «Интересы США – на стороне нефтяных арабских режимов, а не чернокожего большинства, это факт. Кроме того, южные суданцы – христиане и анимисты. Из-за этих племен мы не собираемся провоцировать ОИК, которая имеет большое влияние в OПЕК».

«Братство противников демократии», контролировавшее ОИК и ОПЕК, систематически объединялось с «исламским режимом» Судана в борьбе против отделения «христиан и анимистов» Юга. События в Дарфуре развивались по другому сценарию. Угнетенное население было мусульманским, а режим угнетателей – исламистским. Поэтому другими были и разногласия. Арабские государства автоматически объединились с Хартумом, а ряд африканских мусульманских государств отказались поддержать геноцид своих братьев по расе.

Как только единство Организация Исламская конференция и Лиги арабских государств в вопросе отношения к суданскому режиму было разрушено, последовала реакция западных политиков. Папа Иоанн Павел II стал первой фигурой мирового масштаба, кто поднял проблему Дарфура в своем Рождественском послании 2004 г. Сразу после этого Генеральный секретарь ООН Кофи Аннан и другие лидеры стали называть геноцид в регионе международной драмой.

Тогда я понял, что мировые лидеры боятся называть «геноцидом» массовые убийства чернокожих христиан на юге Судана, потому что не хотят раздражать ОИК. Те же самые лидеры поспешно озвучили свои обвинения, когда жертвами стали мусульмане, и риск обидеть нефтяные режимы был меньше. Лишь после того как африканские мусульманские страны, такие как Чад, Мали и Эритрея, поддержали сопротивление в Дарфуре, стало возможным объявить кризис в этой части Судана международным. Обвинение в «исламофобии», которое могла выдвинуть джихадистская пропаганда, было бы настоящим кошмаром для мировых лидеров. В результате массовых убийств Южный Судан потерял полтора миллиона человек, но никто не называл это геноцидом, а потери Дарфура – около 250 тысяч человек – были охарактеризованы как геноцид просто потому, что жертвы были чернокожими мусульманами, и ОИК не могла разыграть карту «войны за ислам». Несмотря на это, я считаю, что обвинение хартумского режима в серьезных нарушениях международного права было важнейшим достижением новой американской политики.

Дарфур стал для мирового сообщества сигналом, справедливость требовала введения санкций против замешанных в геноциде членов «Братства противников демократии».

Обвинения Баширу и региональное «братство»

После многолетнего расследования хартумский режим, наконец, признали виновным в массовых нарушениях прав человека. В понедельник 14 июля 2009 г. Международный уголовный суд предъявил президенту Судана Омару Баширу обвинение в преступлениях против человечества за геноцид в Дарфуре, который осуществлялся по его приказу и при его попустительстве. Обвинители Международного уголовного суда, возглавляемые аргентинцем Луи Морено-Окампо, бросили прямой вызов порядку в регионе. Хотя обвинение и имело под собой прочную юридическую основу, «региональный халифат» все равно подверг его яростной критике.

Я предупреждал, что выдвинутое Морено-Окампо обвинение будет подвергнуто обструкции сборищем региональных правящих элит, которые посчитают его прелюдией к атаке на собственные режимы. Если одного лидера привлекут к ответственности за геноцид, массовые или политические убийства, это вызовет эффект «домино», другие режимы также рухнут.

Этот прогноз подтвердили события 2009 и 2010 гг. Международный уголовный суд потребовал ареста Омара Башира и его выдачи, как это было в свое время с югославским лидером Слободаном Милошевичем. Чернокожие жертвы хартумского режима надеялись, что арест, расследование и сам процесс по делу диктатора станут сигналом к началу новой эры в истории Судана. Угнетенные были полны надежд, но они недооценили поддержку, которую суданские джихадисты получили от «братьев» с Ближнего и Среднего Востока⁶⁵.

Обвинение, выдвинутое Международным уголовным судом, можно отчасти приписать атмосфере, воцарившейся в мире после событий 11 сентября, и тому факту, что американские и европейские политики стали более требовательно относиться к террористическим режимам региона. Режим Асада почти обвинили в убийстве Харири в Бейруте, против Ирана действовали санкции, введенные в связи с его ядерной программой. Международный уголовный суд, равно как и иные системы международного правосудия, не работали бы, если бы их приговоры не приводились в исполнение. Но новый курс в американской внешней политике, избранный Обамой и озвученный в январе 2009 г., вступил в противоречие с курсом его предшественника. Новый президент говорил о сотрудничестве с «мусульманским миром», что на самом деле означало сотрудничество с «исламистскими режимами». После заявления Обамы о том, что США не будут «вмешиваться» во «внутренние дела» других стран, восприятие суданского режима и отношение к нему Запада быстро поменялось. Ценность обвинения, предъявленного Международным уголовным судом, снизилась. Обвинение Международного уголовного суда было оглашено как раз тогда, когда американская политика круто меняла свое направление, перейдя от поддержки демократии и прав человека к «уважению» интересов угнетателей.

Новый курс в политике США привел к перегруппировке членов Лиги арабских государств и режимов в регионе. Все арабские правительства бесстыдно встали на сторону Омара Башира, объединившись против Международного уголовного суда. Одни, как Сирия и Ливия, поддерживали его с энтузиазмом, другие сплотились под давлением джихадистской пропаганды. Иранский режим твердо поддержал президента Судана. СМИ, финансируемые из «нефтяных» доходов, ополчились на международное правосудие, которое, по их мнению, «повело еще одну войну против ислама»⁶⁶.

Шокировало то, что и член НАТО – Турция, управляемая исламистским правительством, бросилась на защиту «брата» Башира. Премьер-министр Турции Реджеп Эрдоган продолжал отрицать геноцид в Дарфуре, подвергал сомнению справедливость обвинений против президента Судана Омара Башира, выдвинутых Международным уголовным судом, мотивируя это тем, что «ни один мусульманин не может творить геноцид»⁶⁷. Играя в «хороших» и «плохих» полицейских, государства региона поручили Катару взять на себя миссию по примирению хартумского режима с «повстанцами» Дарфура.

На первый взгляд, то, что Катар занялся примирением, могло показаться позитивным шагом. Однако после детального изучения становилось понятно, что «региональный картель» выдвинул свой план только для того, чтобы исключить международное вмешательство в суданские дела. Режим в Катаре, владеющий телеканалом Аl Jazeera, находится под влиянием «Братьев-мусульман», и его нефтяная промышленность финансирует наиболее радикальные программы сторонников джихада на этом телеканале. «Братство» авторитарных режимов и организаций сторонников джихада должно было поступить именно так, чтобы исключить вмешательство ООН и мирового сообщества в вопрос самоопределения Дарфура. Приглашая конфликтующие стороны сесть за стол переговоров, Катар имел возможность торпедировать всю международную кампанию по спасению Дарфура. Демонстрируя, что стороны достигли определенного прогресса и переговоры проходят под наблюдением международного сообщества, Хартум мог выиграть время, «пережить» обвинение Международного уголовного суда и, вполне возможно, продолжать притеснения. Большая часть лидеров Дарфура понимала, какие мотивы стоят за этим маневром, и Абдул Вахид Мохамед эль-Нур отказывался от них, заявляя, что из изгнания в Париже он будет требовать международного вмешательства в конфликт в Дарфуре, а не «примирения» с помощью Катара или Лиги арабских государств.

Угнетение беджа

Народ беджа живет в восточной части Судана на побережье Красного моря. Это еще одна африканская этническая группа, которую угнетает джихадистский режим Хартума. По информации их ведущей организации, «Конгресса беджа», чернокожие Восточного Судана лишены культурных, социальных и экономических прав.

В январе 2005 г. тысячи ввергнутых в нищету беджа провели публичные акции протеста в Порт-Судане, требуя того же, к чему призывало и население Дарфура: большего политического представительства, совместного пользования материальными благами, работы, услуг, и т. д. Протесты были жестоко подавлены местными силами безопасности и регулярными войсками. По крайней мере двадцать человек были убиты, более 150 арестованы, тысячи лишились крова в ходе налетов на районы трущоб на побережье.

По словам некоторых лидеров беджа, это утвердило их во мнении, что Хартум понимает лишь язык вооруженной борьбы, и они призвали сотни молодых людей вступить в вооруженное подразделение «Конгресса беджа». Когда в марте 2006 г. правительство арестовало ключевых лидеров «Конгресса», это лишь подлило масла в огонь. Именно в этот момент Эритрея выступила с инициативой и предложила себя в качестве посредника в мирных переговорах⁶⁸.

По словам Ибрагима Ахмеда, представителя народа беджа в США, возглавляющего «Организацию беджа за права человека и развитие», восточная часть Судана с главным городом Порт-Суданом подверглась этническим чисткам. Их целью было избавление от коренного населения и заселение территории представителями арабских племен. Акция финансировалась режимом и правительствами нефтяных стран региона. «Ливия и страны Персидского залива предлагают режиму деньги за то, чтобы коренное африканское население было заменено арабскими поселенцами, – сказал мне Ибрагим Ахмед. – Хартум утверждает, что народ беджа и его присутствие на побережье Судана мешают Красному морю стать полностью арабским водоемом».

Помимо этнических чисток, суданский режим использовал территории беджа для организации в этой части страны военных джихадистских лагерей и подготовки террористических групп, которые впоследствии направлялись в Сомали, Эфиопию и другие страны мира.

Угнетение нубийцев

Если отрешиться от ссылок на историю Древнего мира, название «Нубия» сегодня относится к землям и этнической группе, которая борется в Судане за свою свободу. Современные Нубийские горы лежат к югу от Кордофана, провинции (теперь штата) в географическом центре Судана, по большей части населенной местными коренными народами. Это чернокожие африканцы, среди которых есть и последователи ислама, и христиане, и приверженцы традиционных религий, но их родина находится в границах Северного Судана.

В начале 1990-х гг. исламистский режим развязал среди нубийцев кампанию этнических чисток с тем, чтобы «арабизировать» их земли. Как писал исследователь Алекс де Вааль, «это было первым шагом в беспрецедентном военном насилии, сопровождавшемся радикальным планом перемещения населения. Идея запланированного переселения и концепция «мирных лагерей» для перемещенных лиц существовали уже несколько лет, но на этот раз правительство впервые собралось опробовать ее на целом регионе. Кроме того, одним из инструментов политики в регионе стали массовые изнасилования. Власти намеревались полностью очистить Нубийские горы от нубийского населения. Концепция находила оправдание в недвусмысленном обращении к джихаду»⁶⁹.

Территория Нубии гораздо больше, чем весь Западный берег р. Иордан, сектор Газа или Ливан. Просто представьте себе, какое возмущение поднялось бы, если бы Израиль попытался вытеснить все население Палестины на восток, за реку Иордан. Попытка очистить земли Нубии имеет те же масштабы, но Лига арабских государств, ОИК, Африканский союз и ООН замалчивают разразившееся там кровопролитие. На встрече с делегацией из Нубы, посетившей Вашингтон, мне сказали, что после Дарфура эти горные африканцы также потребуют для себя свободы.

Заключение

В 2011 г. жители Южного Судана пойдут на референдум^XLVIII, чтобы решить свое будущее. Если они поддержат идею самоопределения, то восемь миллионов африканцев встанут на путь создания собственного государства. Джихадистский режим в Хартуме может не принять отделение Юга Судана, ведь в результате этого режим лишится большей части территории с богатыми месторождениями полезных ископаемых, а также части водного бассейна Нила. Кроме того, когда юг обретет независимость, другие регионы Судана, населенные африканскими народами, – жители Дарфура, беджа и население Нубийских гор – также потребуют для себя права на самоопределение.

Идеологически режим в Хартуме контролирует отвергающая любые компромиссы панарабистская и исламистская элита, которая не может позволить, чтобы территории, когда-то контролировавшиеся Халифатом, были возвращены их коренным жителям. Режим сторонников джихада, контролирующий Судан, не в состоянии жить в мире с народами, населяющими страну. Лишь когда в арабском центре страны демократическая альтернатива придет на смену существующему правительству, национальности на периферии смогут достойно сосуществовать в новом конфедеративном Судане или как отдельные государства. Исламистский же режим в Хартуме будет и дальше угнетать населения Дарфура, Беджи, Нуба.

Арабская либеральная и демократическая оппозиции партии «Национальный конгресс» Башира и исламистам шейха Хасана Тураби должны объединиться. Лишь демократическая победа в Хартуме остановит будущие войны и этнические чистки среди африканского населения Судана. Альянс между арабской мусульманской демократической оппозицией на севере и африканским этническим движением на юге, востоке и западе страны – единственная коалиция, которая сможет вернуть свободу и демократию в Судан и остановить тоталитарные фантазии «нового» Халифата, стремящегося завоевать черную Африку⁷⁰.

Глава 12
Большой Магриб: самые последовательные сторонники джихада и их заклятый враг

Коренное население стран Магриба – народы и племена, которые до завоевания их земель армиями Халифата в VII в. н. э. населяли Северную Африку от Египта до Атлантического океана, через пустыни Ливии, Туниса, Алжира и Марокко до самой Мавритании – имеют три общие черты. Во-первых, это исконные жители Северной Африки; во-вторых, все они многие века подчинялись правилам единой исламской империи; и, в-третьих, они подвергались и продолжают подвергаться угнетению со стороны арабских националистических режимов и современных сторонников джихада. Это население включает (в порядке убывания по численности) берберов Магриба (в основном живущих в Марокко, Алжире и районах Сахеля), коптов Египта и чернокожих жителей Южной Мавритании. Арабское мусульманское большинство в этих странах также лишено многих свобод и постоянно сталкивается с нарушениями прав человека, подвергается политическому давлению, но угнетение этнических меньшинств имеет свои особенности. Во многих регионах Ближнего, Среднего Востока и исламского мира в целом культурные, языковые и религиозные меньшинства стараются заставить отказаться от своей «идентичности». Этнические группы Северной Африки запугивали веками, но сейчас на них идет особенно агрессивное давление.

На арабское мусульманское большинство давление оказывают по политическим мотивам, неарабские мусульманские сообщества угнетают по причине самого их существования и идентичности. По всему региону развернулась борьба между силами авторитаризма и джихада (несмотря на то что джихадисты часто конфликтуют друг с другом), с одной стороны, и гражданским обществом, в частности, национальными меньшинствами – с другой.

С местными различиями, культурными и историческими особенностями, этот сценарий повторяется во многих странах Северной Африки. Большинство правительств региона в той или иной степени авторитарны. Ливия – единственная полноценная диктатура, где в тюрьмах держат тысячи политических заключенных. Режим Муаммара Каддафи, вдохновляемый экстремальным арабским национализмом, социализмом и политическим исламизмом, находится у власти с 1970 г. В Египте, Тунисе, Алжире и в некотором роде в Марокко, существуют многопартийные система, но, несмотря на это, правительства там все равно находятся под контролем авторитарных элит.

Дебаты по поводу продвижения демократии в этих странах продолжаются, и при определении закономерностей этого процесса эксперты опираются на несколько обстоятельств. Во-первых, они рассматривают тот факт, что правящие элиты оказывают давление и контролируют оппозицию и гражданское общество в целом. Уровень демократии в североафриканских арабских странах еще не поднялся до уровня своих средиземноморских соседей – Турции, Израиля или Кипра. Однако более пристальный взгляд, брошенный на эволюцию политических систем в этих странах, показывает огромную разницу между четырьмя многопартийными конституциями в Марокко, Алжире, Тунисе и Египте и жестокой диктатурой в Ливии, которая, скорее, напоминает режимы в Сирии, Иране и Судане, а не своих ближайших соседей. В четырех странах Северной Африки правят не диктаторские, а авторитарные режимы. Оппозиционные движения имеют доступ к средствам массовой информации и могут критиковать правительства (до определенного предела), а их представители – быть избранными в законодательные органы. В Марокко оппозиция постоянно критикует конституционную монархию, но в критике есть лишь доля свободы. В Алжире, Тунисе и Египте оппозиционные партии способны к самоорганизации и выдвижению кандидатов на различные выборы. Несмотря на то что «Братья-мусульмане» в Египте стремятся изменить режим и создать вместо республики эмират, эта партия контролирует значительную часть мест в египетском Законодательном собрании.

Многие исследования, проведенные в последние десять лет, показали, что демократические движения в Северной Африке лучше организованы и более решительны, стремятся к обретению бУльших гражданских прав. Хотя эти страны все еще далеки от достижения полной либерализации, которая позволит гражданским обществам получить уровень свобод, уже обретенный на другом берегу Средиземного моря. Процесс освобождения сталкивается с двумя основными трудностями: угрозой джихадизма и жестоким угнетением этнических и религиозных меньшинств.

Вопрос демократии в различных районах Северной Африки непрост. Схематично его можно представить в виде пирамиды. Вверху у власти стоят режимы; в центре – светская оппозиция и силы джихада; затем, ближе к основанию, – угнетаемое гражданское общество; и, наконец, в основании пирамиды – угнетаемые неарабские и немусульманские меньшинства. Режимы пытаются сохранить равновесие, удерживая исламистов, борясь с джихадистами – с одной стороны, и стремясь отдалить осуществление серьезных демократических реформ – с другой. По крайней мере в двух странах государственная идеология продолжает отрицать возможность полного освобождения меньшинств. Это можно проиллюстрировать на положении этнических меньшинств в Алжире и Египте и проблеме рабства в Мавритании.

Берберы

Наряду с коптами в Египте берберы – одни из старейших жителей севера Африканского континента. Их исторический опыт подобен опыту коренных американцев в Северной Америке. Как и во многих подобных случаях этнической идентификации, в проблеме происхождения и самоопределения берберов у историков нет единого мнения, равно как у политиков и идеологов.

Арабские националисты, исламистские историки, идеологи и политики подобного толка не признают, что это население имеет законное право на самоопределение, независимость, даже на автономию и самоуправление, подобно коренным американцам. Исламисты, и, конечно, сторонники джихада, утверждают, что поскольку весь регион был справедливо завоеван Халифатом тринадцать столетий назад, он не только должен вернуться в границы «исламской империи», но и противостоять возникновению небольших независимых государств, даже если это государства мусульманские. Исламисты, поддерживающие возврат к Халифату, полагают, что и такие большие страны, как Марокко и Алжир, в перспективе должны исчезнуть, чтобы можно было возродить Халифат, поэтому невозможно даже предположить возникновение страны берберов в Магрибе, на западной части североафриканского плато. Однако поскольку берберы исповедуют ислам, исламисты призывают их присоединиться к движению салафизма и стать равными арабам в джихаде во имя восстановления Халифата.

Для того чтобы отказать берберам в праве на самоопределение, арабские националисты региона, по большей части социалисты и сторонники авторитаризма, используют различные аргументы. Ливийский лидер Каддафи часто заявляет, что берберы – тоже арабы, потому что «они пришли с арабского полуострова около четырех тысяч лет назад», задолго до арабского завоевания континента. Каддафи и его арабские националистические приспешники пытаются утверждать, что берберы – те же арабы, даже несмотря на то, что сами берберы это отрицают. Так, англосаксы в Северной Америке могли бы сказать индейцам: вы тоже европейцы, прибыли из Евразии на континент десять тысяч лет назад, поэтому не более коренные жители, чем мы, и ваши земли – наши».

Краткая история борьбы берберов

Древние берберские национальности, мазих или амазих, имеют афро-хамитские корни. Они населяли области между Марокко и Западным Египтом, их земли простирались на юг до самого Сахеля. Когда сюда пришли финикийские поселенцы, основавшие Карфаген, берберы составили большую часть населения Карфагенской империи. После окончания Пунических войн берберов завоевывали поочередно римляне, византийцы, вандалы, однако им на протяжении многих столетий удавалось сохранять свою культуру. Среди регионов расселения берберов были Нумидия, Мавритания, и ряд других. Христианство просочилось в Северную Африку уже в первые столетия своего существования, Карфаген стал штаб-квартирой североафриканского христианства подобно тому, как Александрия – патриархатом коптов. В первом веке н. э на берберских территориях поселились крупные еврейские сообщества. После завоевания Египта войсками под командованием Амр Ибн аль-Ааса армия Халифата двинулась через Сахару в берберские земли, расположенные на территориях современного Туниса и Алжира.

Арабское завоевание берберских территорий было важнейшим этапом в их истории, подобным англо-иберийскому завоеванию Америк. Оно означало тотальное изменение доминирующей культуры, приход нового этнического большинства и смену религии.

После нескольких сражений в Киренаике (сегодняшняя Ливия) и продвижения на запад Северной Африки силы Халифата, руководимые эмирами и командующими, назначенными на Аравийском полуострове, подавили сопротивление берберов и присоединили эти огромные территории к империи. Изначально берберские земли попали под власть Fatah Северной Африки. Позднее северное побережье было использовано для броска в Испанию.

В отличие от предыдущих завоевателей арабские правители настаивали на полной ассимиляции берберов. С начала VII в. процессы арабизации и исламизации привели значительную часть берберского населения в круг новой идентичности. Важно отметить, что, несмотря на сопротивление, несколько исконных берберских племен присоединились к завоевателям, как это уже происходило ранее в Сирии и Месопотамии.

Одним из самых известных берберов, вставших под знамя Халифата, был не кто иной, как Тарик Бин Зиад, блистательный командир, обосновавшийся в Испании и нанесший поражение армиям христиан около 715 г. н. э. В его честь гора, возвышающаяся над проходом на Пиренейский полуостров, получила имя «Джебел Тарик». Позднее этот топоним в европейских языках трансформировался в «Гибралтар». Тарик провел армии Халифата в Иберию и преподнес сначала Омейядам, а затем Аббасидам то, о чем они не могли даже мечтать: часть христианской Европы. Эти земли были богаты водой и плодородны, завоеватели назвали их Андалусией – землей вандалов. Однако генерал, который стал для Халифата тем же, чем Кортес для испанской империи многие века спустя, не получил заслуженных почестей. Когда победы в Андалусии были закреплены, арабская элита Дамаска приказала Тарику передать власть в руки арабской династии Омейядов, известных своим пренебрежительным отношением к другим национальностям, в первую очередь к выходцам из Африки, даже если те были мусульманами.

С самым знаменитым бербером в арабской истории обошлись как с человеком «второго сорта», несмотря на то что он принес несметные богатства арабскому Халифату в Леванте¹. «Этнически он просто не был гражданином «первого сорта», – говорит Ферхат Мехенни, лидер современного движения сторонников автономии берберов в Алжире, – поскольку не происходил из правящего класса – арабов».

История Тарика символична как для минувших столетий, так и для нашего времени. Берберы разделились на две группы. В первую вошли те, кто арабизировались и слились с арабскими поселенцами, пришедшими из Аравии и Леванта. Арабо-берберы, принявшие ислам, как считают некоторые, сегодня могут составлять демографическое большинство в регионе, охватывающем Марокко и Алжир. Второй группой были берберы, которые не пожелали вливаться в ряды арабов и поддерживали доарабское культурное наследие в анклавах, разбросанных по всему Магрибу.

С потерей Андалусии западные границы Халифата сместились на север Марокко. Арабские правители Магриба, опасаясь дальнейшего вторжения европейцев, ослабили процесс арабизации берберов. В XVI в. Оттоманский султанат заявлял права на всю Северную Африку, назначая своих бюрократов в Магрибе как Walis. Это дало краткую передышку берберам, позволило их культуре просуществовать еще пару столетий. Хотя они и находились под гнетом султаната, турецкое правление постепенно ослабевало, и в 1830 г. Магриб начали колонизировать европейские страны. Франция оккупировала Марокко, Алжир и Тунис, Испания закрепилась на севере Марокко, а Италия получила контроль над Ливией. Арабы и берберы оказались под западным владычеством.

В середине XIX в., с появлением в Алжире европейских поселенцев, французские власти попытались заручиться поддержкой берберов против ширящегося влияния арабского национализма и ваххабизма, распространявшегося среди арабского населения. Многие десятилетия в сообществах берберов-амазих конкурировали две силы. Одна продвигала идею солидарности с исламской идентичностью Магриба в противовес французскому колониальному правлению, другая стояла на том, что истинную угрозу для берберов представляет именно арабский национализм.

Историки берберских народов разделяются на два лагеря, соответствующие эволюции политических взглядов самих берберов. В то время как часть из них присоединилась к борьбе за независимость стран Магриба против французов, другие стремились к обретению берберской автономии и независимости. Выбор для коренной «нации» в Магрибе был невелик: либо присоединиться к арабскому националистскому движению, в частности в Алжире – против французов и сформировать постколониальные светские государства, либо бороться за создание одного или нескольких берберских государств. Дилемма была непростой. Будучи по большей части мусульманами или исламизированными, берберы не были апологетами джихада против неверных колонизаторов. Для того чтобы мобилизовать племена амазих на сопротивление, светские арабские националисты часто использовали религиозный призыв к Grande Jihad contre la France (большому джихаду против Франции). Алжирцы французского происхождения и местные власти играли на идее берберской автономии, противопоставляя ее арабскому доминированию.

В конце концов в борьбе против французского господства большинство берберских политических лидеров присоединились к этническим арабам, и в Магрибе возникли три арабских государства: Марокко, Тунис и Алжир, все бывшие провинции оттоманского Халифата.

В Марокко, получившем независимость в 1956 г., коренные берберы составляют около 40 % населения, в современном Алжире, получившем независимость в 1962 г., – около 30 %. Однако если учитывать «арабо-берберское» население, уходящее своими корнями в народ амазих, берберы могут составлять около 70 % всего населения Магриба. Как и в Судане, поселенцев-арабов меньше, чем коренных африканцев. Однако несмотря на то, что в обычной культурной жизни смешанное население Магриба имеет связи с обоими корнями (арабскими и берберскими), на его политический выбор по большей части влияют доминирующие правящие круги арабских националистов и исламистов. Гораздо более многочисленные берберы Марокко, особенно живущие в Атласских горах, при конституционной монархии, установившей кровные связи со многими из племен, чувствуют себя комфортнее, чем их алжирские собратья. Но даже в умеренном Марокко некоторые берберы считают, что подъем джихадизма представляет угрозу их образу жизни и робкому стремлению к выборной демократии.

В отличие от Марокко в Алжире берберский вопрос более актуален. Здесь берберы борются за получение автономии региона Кабилия. Этот вопрос стоит так остро, как еще не бывало ни в одной стране Магриба.

Кабильский вопрос

Берберское население распространено по всему региону, от небольших поселений в Ливии, Тунисе и Египте до больших этнических групп в Сахеле, таких как туареги в Мавритании, Мали и Нигере, и дальше, вплоть до Буркина Фасо. Крупнейшие берберские «нации» находятся в Магрибе. Среди них шильх, ташелхит на юге Марокко, где их численность достигает примерно 8 млн, и шауйя в Алжире. Особенно стремятся к автономии кабилы на севере Алжира, народ, который в большей степени сохранил свой родной язык и культуру.

Географически Кабилия расположена к востоку от столицы Алжира. Этот преимущественно горный регион является родным домом для около 5 млн берберов-кабилов. Большинство из них сконцентрировано в трех берберских провинциях: Тизи-Узу, Беджая и Буира. Около 50 % населения провинций Сетиф, Бордж-Бу-Арреридж и Бумердес также говорят на кабильском языке. Кроме того, кабилы составляют половину 3-миллионного населения столицы Алжира. Из-за бедности и высокой плотности населения Кабилия стала местом исхода половины алжирских иммигрантов, обосновавшихся во Франции. Будучи старейшим очагом берберского сопротивления, за последние несколько десятилетий Кабилия несколько раз взрывалась восстаниями и требовала культурной автономии, в том числе права на получение образования на языке амазих.

Фехрат Мехенни, президент «Движения за автономию кабилов» (MAK), говорил со мной во время встречи в конгрессе США осенью 2009 г., на которой он информировал присутствовавших о ситуации у себя на родине:

«Кабилы осознают свое наследие и знают свою историю. Наши предки отказались арабизироваться, мы сохранили наш язык, амазих. Многие века, в полной изоляции от внешнего мира, наш народ боролся за сохранение своей идентичности на своей горной родине, в то время как Омейяды, Аббасиды и оттоманы со своими вассалами управляли всем регионом. При французах наше население требовало автономии, кабилы приняли участие в Движении сопротивления, выступавшем за создание независимого, светского и плюралистического Алжира, где арабы, берберы, кабилы, мусульмане и немусульмане будут жить в справедливости и мире. Однако после освобождения алжирцами стали управлять арабские националисты, они отказали кабилам в автономии. С тех пор мы боремся за право быть самими собой и право быть другими, несмотря на то, что живем мы вместе».

Мехенни, как многие другие лидеры кабилов, живет в изгнании во Франции и является для мира странствующим послом своего этнического сообщества. В Вашингтоне интерес к кабилам возник с потрясающе простого вопроса. «А кто такие кабилы? Кто такие берберы? Вы – арабы? Какую религию вы исповедуете?» – спрашивали законодатели, советники и даже журналисты. Такие вопросы никогда не задали бы о палестинцах, не говоря уже об израильтянах или курдах. Почему же никто не знает об этих людях, численность которых достигает 5 млн, в то время как Запад переполнен информацией о жителях, например Косово?

Кабилы выступали за свои культурные и политические права с 1970-х гг., но их подавлял правящий алжирский Фронт национального освобождения (FLN), североафриканский вариант партии «Баас». Требования кабилов ввести обучение на языке амазих систематически отвергаются режимом, занятым «процессом арабизации»².

Как сообщает Алекс Медуни, представитель кабилов в Вашингтоне, насаждение Фронтом национального освобождения арабского языка и культуры среди берберов в целом и кабилов в частности воспринимается этими меньшинствами как «этническая чистка». «Кабилы уже три десятка лет, с первых дней независимости, подвергаются постоянному давлению, в первую очередь со стороны панарабистов и социалистический элиты Алжира. Когда после «холодной войны» военный режим сменили другие арабские националисты, а также исламисты-салафиты, которых поддерживала армия, давление продолжилось. У кабилов не было ни одной передышки с момента ухода французов, несмотря на то что во время освободительной войны они были в первых рядах»³. Первое поколение иммигрировавших кабилов покинуло страну давным-давно, чтобы продолжить борьбу из-за рубежа. Интеллектуалы в изгнании лелеяли идею берберской родины, или по крайней мере автономии Кабилии»⁴.

В 1980-е гг. в арабских националистических кругах Леванта или Магриба было немыслимо предположить, что мировое сообщество может признать бедственное положение неарабских меньшинств. От курдов в Ираке до берберов в Алжире тема самоопределения была под запретом. В эти годы, в самый разгар «холодной войны», я поднимал этот вопрос в ежемесячной газете, которую издавал в Бейруте. В среде, невероятно враждебной по отношению к любому, кто поднимал проблему меньшинств в арабском мире. Тогда на мои статьи нападали за то, что они якобы призывают «к разделению региона, выдвигают предположение, что в арабском мире существуют недовольные меньшинства»⁵.

Кабилы и сторонники джихада в гражданской войне в Алжире

В 1991 г. Фронт исламского спасения (FIS) с небольшим преимуществом выиграл первые многопартийные выборы в Алжире. Хотя активные сторонники исламистов в стране были в меньшинстве, большая часть населения, в том числе многие берберы, голосовали против старых авторитарных кандидатов, которых поддерживал Фронт национального освобождения. Но Фронт исламского спасения недвусмысленно заявил, что, придя к власти, установит в Алжире исламистский режим, в котором не будет места светской многопартийной системе. В ответ светское правительство, которое поддерживала армия, запретило Фронт исламского спасения и отменило результаты выборов. С тех пор многие исламисты-салафиты обратились к жестоким методам джихада и развязали в стране террористическую войну.

Гражданскую войну в Алжире на протяжении целых десяти лет вела по большей части салафитская «Группа призыва и борьбы» (GIA), которая не только боролась против правительства, но и нападала на светские круги гражданского общества⁶. Мирные жители Алжира, как арабы, так и берберы, страдали от рук джихадистов и становились жертвами ответных ударов правительства. Более 140 000 мирных жителей были убиты, многих подвергли пыткам террористы-салафиты⁷. Террор салафитов был слеп, от него страдали, вне зависимости от этнической принадлежности, арабы и кабилы. Женщин, детей, художников, служащих и музыкантов убивали или калечили.

Джихадисты казнили мирных жителей для того, чтобы распространить террор на светские и умеренные круги⁸. В частности, убийство известного кабильского певца Луна Матуба стало для джихадистов, по большей части арабского происхождения, сигналом к эскалации насилия по отношению к кабилам-амазих. Матуб, убитый в районе Тизи-Узу, столице Калибии, был гордостью берберов⁹. В итоге, кроме гражданской войны между салафитами, правительством и джихадистами, чьей целью было все мирное население страны без разбора, в Алжире началась конфронтация между сторонниками джихада и кабилами.

Столкновение между террористами и умеренным светским сообществом берберов имело глубокие идеологические корни. На первый взгляд, исламисты-салафиты из «Группы призыва и борьбы» были экстремальной формой джихадизма, в своем фундаментализме подобной «Талибану». Их призыв к созданию радикального исламистского государства, естественно, претил светским и либеральным кабилам. Помимо сугубо идеологических разногласий, по мнению говорящих на амазих кабилов, современные приверженцы джихада были для них еще и олицетворением старого Халифата, чьи завоевания в свое время привели к распаду берберской нации.

Борьба между джихадистами и кабилами была битвой возрождающегося тоталитарного Халифата и либеральной демократией, между прошлым и будущим. Конфронтация в Кабилии и других берберских областях вылилась в настоящий террор и заставила страдать миллионы мирных жителей, которые остались в Алжире, и миллионы тех, кто был вынужден покинуть страну¹⁰.

Кабилы и будущее

Теракты 11 сентября и война 2003 г. в Ираке «открыли» борьбу кабилов для мирового сообщества. Прежде всего, в свете всемирной борьбы с джихадистами противостояние кабилов стало считаться, благодаря алжирским джихадистам-салафитам, движением сопротивления тоталитарным террористам¹¹. Хотя «Аль-Каида» в Магрибе (AQIM), новая организация алжирских и марокканских джихадистов, действующая с 2006 г., раньше набирала в свои ряды и кабилов, верно и то, что берберское сообщество на севере Алжира и во всем регионе энергичнее других противостояло и сопротивлялось салафитским планам. Светские кабилы на сегодня являются самыми жесткими интеллектуальными противниками идеологии «Аль-Каиды».

Вдохновляли кабилов и другие события, происходившие в регионе. «Мы видели, как курды в Ираке добились признания своих основных прав от членов Лиги арабских государств, через несколько лет после падения баасистской диктатуры», – сказал мне Ферхат Мехенни. Он проводил логическую параллель. Почему к кабилам и берберам не относятся так же, как к иракским курдам, почему кабилы не могут получить автономию, местное правительство, создать собственные культурные и образовательные институты? Курды и кабилы, этнически не принадлежащие к арабам, застряли в «арабской» государственности. В конце концов они должны получить свои права.

Мехенни также упомянул Дарфур и чернокожее население Юга Судана, еще одной арабской страны, которая отказывалась предоставить права своим меньшинствам. В отличие от Курдистана или Дарфура, в Кабилии не было массовых убийств такого масштаба, как в Ираке или Судане. «Все зависит от того, кто находится у власти в Алжире, – справедливо отмечает Медуни, кабильский лидер в США. – Если джихадисты придут к власти в Алжире, кабилы заплатят за все».

Основная проблема в Алжире состоит в том, что в стране идет трехсторонняя борьба: между правительством, джихадистами и кабилами. Кабилы обвиняют алжирскую элиту в отказе признавать идентичность берберов, говорящих на языке амазих. Признание Алжиром кабилов критически важно для народа, жившего в этих местах задолго до арабов. «Наше правительство обращается к международному сообществу о поддержке палестинцев, которые находятся за тысячи миль, но не признает права своего собственного народа в Кабилии», – говорит Мехенни. Однажды, выступая на канале Аl Jazeera, я спросил, почему Лига арабских государств ищет справедливости для сектора Газа и требует вывода вооруженных сил с Западного берега реки Иордан, но не делает того же для Тизи-Узу? Этнические требования кабилов законны, на них должно обратить внимание международное сообщество и правительство Алжира.

Другим фактом является то, что правительство Алжира ведет тяжелую борьбу с «Аль-Каидой» и местными террористическими группами. Многие алжирские арабы – светские люди и гуманисты, они жестко сопротивляются натиску салафитов. Международное сообщество должно помочь правительству Алжира противостоять джихадистам и в то же время поддержать диалог между Алжиром и Тизи-Узу. Я предлагал это членам конгресса США, Европейскому парламенту и НПО, борющимся за права человека в регионе.

Лучшим решением была бы поддержка формирования коалиции либеральных алжирцев, кабилов и других берберов. Без сомнения, она составит в Алжире демократическое большинство. Коалиция и светское правительство Алжира создадут единый фронт, «Аль-Каида» останется в изоляции. Как только это будет достигнуто, демократическая культура начнет свое продвижение по стране, и в конце концов, центр признает периферию. К лету 2010 г. кабилы создали правительство в изгнании. Мехенни сказал мне: «Свобода не может ждать – мы идем вперед».

Арабы и кабилы – если и те и другие захотят демократии – могут совершить настоящую революцию и смести тоталитарные доктрины джихадистов. Проблема состоит в том, чтобы сформировать смелое меньшинство, которое постепенно начнет менять мнение большинства с тем, чтобы в Алжире и постепенно во всем Магрибе установилась демократия.

На берегах Северной Африки веют два ветра: ветер джихадистского кошмара и ветер надежды на демократию.

Глава 13
Копты и либералы: возвышение египетских демократов

Почему мировое сообщество слепнет на один глаз, когда речь заходит об этнических и религиозных меньшинствах на Среднем Востоке? Этот вопрос десятилетиями задают участники конференций, посвященных правам человека, демократии и диссидентского движения на Среднем Востоке. Мне часто приходилось рассуждать на эту тему, особенно, когда вопрос касался одного из наиболее маргинализированных меньшинств региона – египетских коптов. Существует неоспоримый факт, от которого невозможно уйти: копты сталкиваются с несправедливостью не только в самом Египте. Коптов дискриминируют режимы всего Среднего Востока, господствующая политическая культура и ООН. Делается это по одной простой причине: копты не признаны народом, имеющим собственную идентичность, собственную историю, собственную религию и собственные устремления. В отличие от берберов, кудров, палестинцев или евреев коптов даже не считают «народом», заслуживающим прав. Хотя копты происходят от древних цивилизаций, строивших пирамиды, обладавших передовой наукой и создававших предметы, которые с гордостью выставляют в своих экспозициях музеи всего мира как убедительные свидетельства высокоразвитой культуры прошлого, борьба этого народа за свои права остается сугубо их личным делом.

«Почему к нам не относятся так, как относятся к мусульманам Косова, Боснии, Газы, хотя наша численность превышает численность всех этих групп, вместе взятых? – спрашивал д-р Шавки Карас. Скончавшийся в 2003 г. Карас был основателем Американской коптской ассоциации, штаб-квартира которой находится в Нью-Хейвене, штат Коннектикут. Карас никогда не упускал возможности ни в США, ни в других странах, чтобы выступить от имени коптской общины, которую сам Карас считал «самой дискриминируемой из всех народов Среднего Востока».

На форуме, организованном в 2002 г. Коалицией в защиту прав человека в исламском мире (форум состоялся в Вашингтоне), выступали и я, и Карас, который в своем докладе остановился на моральном аспекте коптской проблемы. «Мы – народ, который насчитывает 14 млн человек, проживающих в самой населенной арабской стране – Египте. Копты – одни из старейших христиан мира, один из беднейших народов мира. С VII в. н. э. коптам постоянно отказывают в основных правах. Даже народы, подвергшиеся оккупации, жестокому обращению, массовым уничтожениям, были, по меньшей мере, в какие-то моменты признаны народами и в течение своей бурной истории временами вкушали свободу и наслаждались своей самобытностью. С коптами такого не случалось никогда. Копты – самые презренные из презреннейших псов».

Карас, уехавший из родного Египта в начале 1960-х гг., бежал от угнетения арабского националистического и социалистического режима Гамаля Абдель Насера. Поселился в Америке и занялся проблемами социального поведения, стал успешным профессором в университете штата Коннектикут. С начала 1970-х гг. занялся организацией коптских беженцев, проживающих в США. Он создал ассоциацию, отстаивающую права коптов в Египте. Я познакомился с Карасом в 1991 г. в Вашингтоне, на конференции, которая стала первой своеобразной «встречей в верхах» представителей египетских коптов, иракских ассирийцев, ливанских христиан. На конференции обсуждали общую участь и будущее христианских меньшинств Среднего Востока в свете постоянных гонений, осуществляемых джихадистами. Карас был гласом, взывавшим к справедливости, гласом, к которому я прислушивался на протяжении десятилетий. И хотя его уже нет с нами, я храню память о нем.

Впервые я столкнулся с проблемой коптов через несколько месяцев после того, как написал ряд статей для ежедневной бейрутской газеты Аl Ahrar («Свободные люди») в 1980 г., когда в Египте произошли драматические события. Коптские кварталы Каира и коптские деревни в Верхнем Египте подверглись рейдам вооруженного ополчения «Джемаа Исламия», ответвления «Братьев-мусульман», предшественника современных воинствующих салафитов. Во время этих кровавых событий коптов убивали, насиловали, похищали, пытали. Многие люди в Ливане и на Западе тогда впервые услышали о том, что в Египте есть христианское меньшинство, численность которого исчисляется миллионами.

Изучая историю коптов, я узнал, что в Каире есть целый район, населенный христианами-коптами. Район называется Шубра. Уже одна многочисленность этого христианского народа, с древних времен проживающего в долине Нила, ошеломляет. В одном районе Каира коптов больше, чем палестинцев в Газе. Численность коптов превышает численность всего населения греческой части острова Кипр или Восточного Тимора. Коптов больше, чем граждан Кувейта, Бахрейна или Ливана. Копты – это не население нескольких улиц нескольких рассеянных по пустыне селений. Копты были и остаются крупнейшей исповедующей христианство группой на Среднем Востоке, они почти так же многочисленны, как курды или берберы, проживающие в трех или четырех странах. Через несколько лет после того, как президент Садат подписал мирный договор с Израилем в 1979 г., по Египту прокатилась кампания, направленная против коптов. «Как могло такое случиться в стране, получавшей огромную помощь от США?» – спрашивал я себя в то время.

Когда произошли эти события, президент Садат, которого я уважал за его отвагу (он лично поехал в Израиль с намерением заключить мир), действовал очень странно: приказал заключить в тюрьму и нападавших, и жертв нападений. Тысячи джихадистов и коптов были арестованы и посажены в тюрьмы за «подстрекательство к конфессиональным инцидентам и участие в них». Уравнивать вооруженных исламистских ополченцев и коптов было нелогично, особенно для президента, которого критиковали все радикалы Среднего Востока.

Через год после этого, во время государственного праздника Анвар Садат был убит джихадистами.

Копты в истории

Копты – прямые потомки древних египтян, живших при фараонах. В древнеегипетской цивилизации этот народ был тем же, чем майя и инки для доколумбовых цивилизаций Центральной Америки. Хамиты-копты приходятся отдаленными родственниками берберов Северной Африки. Слово копт, или гипт, ассоциируется со словом Египет (Eh Gypt, что буквально означает «страна коптов»). Копты приняли христианство от св. Марка, проповедовавшего в Александрии. До арабского завоевания долины Нила египетская коптская культура существовала при Византийской империи. Как и для других древних народов Среднего Востока, экспансия Халифата в Египет имела исторические последствия для идентичности и суверенитета коптов. Хотя нынешний кризис, переживаемый коптами, связан с отсутствием демократии и подавлением свобод в Египте, копты считают, что в основе проблем, связанных с их идентичностью, лежат события середины VII в. Такая позиция удивительным образом соответствует позиции других национально-освободительных движений на Среднем Востоке.

В 639 г. н. э. войска Халифата под предводительством Амра ибн аль-Аса вторглись в Египет. Разгромив византийцев в нескольких сражениях, арабы брали один египетский город за другим. Христиане-копты получили статус дхимми. Постепенно многие копты перешли в ислам и подверглись арабизации, но значительная часть коптов сохранила свою изначальную культуру. В конце VII в. местное население поднимало разрозненные восстания против арабских правителей Египта.

В отличие от ливанских христиан, живших в горном анклаве, который они и превратили в родину, где ожидали падения Османской империи, коптам, живущим на равнинах Египта, не оставалось ничего другого, как подчиняться всем, кто бы ни правил долиной Нила. Со временем произошло разрушение культуры, коптским языком стали пользоваться только в церкви.

В XIX в. две интервенции европейских держав оживили сокращавшуюся коптскую общину и вернули ее на национальную арену. Первым был поход Наполеона против мамлюков, господствовавших в Египте от имени турок-османов. Кампания продолжалась с 1798 по 1801 г. Французы заново «открыли» египетских коптов и использовали их как переводчиков. После ухода французов копты снова подверглись гонениям, продолжавшимся до оккупации Египта англичанами в 1882 г. Арабские националисты и исламисты рассматривают эпоху британского колониализма как период западной оккупации, хотя доарабские местные этнические группы воспринимали его как время облегчения гнета.

С конца XIX в. до середины ХХ в. египетские копты восстанавливали свои социальные, экономические и политические позиции. Впервые с VII в. копт-христианин Бутрос Гали, дед Бутроса Бутроса Гали, бывшего Генерального секретаря ООН, занял пост главного управляющего страны и занимал эту должность с 1908 по 1910 г., когда его убили.

После окончания Первой мировой войны копты стали свидетелями возникновения в своей среде двух тенденций. Ключевая группа коптов-националистов видела в крушении Османского султаната историческую возможность для восстановления родины коптов, основываясь на «Четырнадцати принципах» президента США Вудро Вильсона, которые дали право на самоопределение многим народам Европы. Движение коптов-националистов стремилось к созданию коптского государства в Верхнем Египте. Другое коптское движение, возглавляемое преимущественно растущим деловым сообществом и представителями высшего класса, предпочитало в союзе с умеренными и патриотическими элементами арабского мусульманского большинства строить в Египте современное государство, пусть и в форме конституционной монархии. Партия «Вафд», крупнейшая политическая партия Египта в то время, во главе которой стоял Саад Заглул, выступала и против монархии, и против британского владычества. «Вафд», которую многие коптские интеллектуалы считали либеральной партией, была самой мощной альтернативой «Братьям-мусульманам», представлявшим реальную угрозу для египетских христиан. Коптская элита, которая в 1920–1930 гг. находилась под защитой британцев, понимала, что коптское государство – это недостижимая мечта, и отдала предпочтение возможному демократическому Египту как альтернативе Халифату, который в случае своего прихода к власти намерены были возродить «Братья-мусульмане».

Усилившиеся в начале ХХ в. благодаря светскому и религиозному образованию, египетские копты увеличились численно, британский колониальный режим и конституционная монархия стали привлекать их на государственную службу. Тем временем Египет в целом претерпевал глубокие политические и социальные изменения. С уходом британских колонизаторов в 1922 г. арабские националисты и «братья-мусульмане» возобновили давление на коптов и вообще на египетских либералов, особенно на тех, кто работал в государственных учреждениях. Коррупция, господствовавшая там, вызвала антиправительственные выступления. Арабские националисты и исламисты, используя поражение египетской армии в первой арабо-израильской войне 1948 г., развязали беспощадную борьбу с правительством короля Фарука. В 1952 г. в результате государственного переворота «свободных офицеров», представлявших служивших в вооруженных силах националистов и исламистов (их лидером был Мохаммед Нагиб), король был свергнут.

Участь коптов при Республике

На протяжении двух лет после «революционного переворота» в Египте сохранялась двойственная ситуация. С одной стороны, в стране действовало несколько политических партий (это было «иллюстрацией» того, что падение монархии принесло стране свободу, и в ней происходит становление либеральной системы), а с другой – убежденные арабские националисты под руководством полковника Гамаля Абдель Насера вовсю готовили заговор с целью свержения Нагиба и ликвидации зачатков либерализма.

В это время коптское движение, возглавляемое юристом Ибрагимом Хилялем, провозгласило создание первой коптской политической партии, «Хизб аль-Умма аль-Кубтийя» (Партия коптского народа»), которая начала открыто вербовать сторонников. Хиляль стал политическим лидером крупнейшего этнического меньшинства в регионе. По численности его партия обошла партию «Катаиб» ливанских христиан¹.

В 1954 г. Насер и его сторонники осуществили государственный переворот, свергли Нагиба и провозгласили в Египте Арабскую социалистическую республику. Все партии и движения, не присягнувшие на верность панарабской идее и лидерам панарабизма (в число таких движений попали и «Братья-мусульмане»), были запрещены. По стране проходили облавы на монархистов, либералов, демократов, настроенных против Насера консерваторов и, несмотря на дружбу Насера с СССР, даже на коммунистов. Противники Насера либо попадали в тюрьму, либо вынуждены были бежать из страны. Коптская партия была распущена, а ее руководители – арестованы. Позднее Хиляля выпустили из заточения, но он никогда больше не принимал активного участия в политике. Из Египта в США и другие страны Запада эмигрировало много молодых коптов. Среди них были Селим Нагуиб, который позднее возглавил движение коптов Канады, Шавки Карас, поселившийся в США, а позднее и Луис Руфайль, перебравшийся в Ливан.

После смерти Насера в 1970 г. Египет возглавил Анвар Садат, начавший подготовку к Октябрьской войне 1973 г. По словам Халиля Каллада, который в 1970-е гг. возглавлял одну из коптских групп, находившихся в изгнании в Ливане, в период с 1967 по 1973 г. ряд коптских диссидентов-националистов выступали с предложениями создать коптскую автономную провинцию на Синайском полуострове после того, как оттуда уйдут израильтяне. Она, как говорил Келлада, «представляла бы автохтонное население, жившее в Египте с доарабских времен. Все, что следовало сделать коптам, – переселиться в национальный очаг на Синае, где они смогли бы вести светский образ жизни и пользоваться свободами вдали от угрозы экстремизма. С Каиром коптская провинция могла быть связана федеративными отношениями». Но, как сообщают проживающие в изгнании копты, египетские арабские националисты и националисты всего региона сочли эти планы опасными, а израильтяне, контролировавшие Синайский полуостров, даже не рассматривали предложения о создании коптской автономной провинции.

Вскоре Октябрьская война 1973 г. (война Судного дня) уничтожила мечты меньшинства коптских националистов. Египет и Израиль урегулировали конфликт, сначала заключив перемирие, а затем, после того как Садат совершил свой исторический визит в Иерусалим, страны подписали Кэмп-Дэвидское соглашение. После окончания войны Синайский полуостров был возвращен Египту. «Мир», достигнутый правительствами Египта и Израиля, не принес Египту демократию, а коптам – основные права и свободы. При Насере службы безопасности подавили все политические партии, в том числе «Братьев-мусульман». Панарабистский социалистический режим, подобно родственным ему баасистским режимам в Ираке и Сирии, был однопартийным. Все прочие силы – монархисты, либералы, консерваторы, исламисты, копты и даже коммунисты – были сокрушены. При Садате деловым сообществам предоставили большую свободу, но радикальные арабские националисты и исламисты выступили против подписавшего соглашение «с сионистами» режима Садата. Копты поддержали мирный договор с Израилем – во-первых, потому что они не участвовали в глобальном арабо-израильском конфликте из-за Палестины, и, во-вторых, потому что считали: с окончанием состояния войны в Египте начнется процесс демократизация. Но этого не произошло.

«Братья-мусульмане», и в первую очередь ее ответвление «Джемаа Исламия», другие джихадистские группировки развернули борьбу с режимом Садата для того, чтобы наказать его за подписание мирного договора с кафирами (неверными). Одновременно радикальные исламисты начали нападать на коптов-христиан по всему Египту, объявив их «объективными союзниками евреев и Израиля». В 1979 г. джихадисты развернули кампанию насилия против коптских селений, кварталов и отдельных коптов. Удары наносились и по египетским либералам. Египетские мусульмане-антиисламисты, получившие при Садате больше свободы, выступали с требованиями дальнейшей либерализации страны. Ведущие либеральные интеллектуалы вроде Фараджа Фода и Наваля Саадави считали, что теперь, когда Египет стал ориентироваться не на СССР, а на США, они могут оказать давление на правительство и добиться смягчения законов и правил, регулировавших основные свободы.

По иронии судьбы египетское правительство, которым по-прежнему руководили все те же ведомства безопасности и бюрократические элиты, ответило насилием на насилие исламистов, но для поддержания равновесия обрушило репрессии и на коптов. Сэмюэль Шихата, один из оказавшихся в изгнании коптских лидеров, в беседе, состоявшейся в Бейруте в начале 1981 г., сказал мне: «Садат создавал баланс террора, обрушивая его и на террористов из «Джемаа Исламия», и на безоружных египетских граждан «второго сорта», для того чтобы выдерживать огромное давление, которому подвергал его весь арабский мир, включая Сирию, Иран, ваххабитов за подписание Кэмп-Дэвидского соглашения». Говоря иначе, копты расплачивались за подписание договора с Израилем потому, что остальные арабские режимы выступали против мира с Израилем.

17 июня 1981 г. в беднейшем и самом многонаселенном районе Каира – Эль-Завия эль-Хамра, произошло несколько инцидентов. Объектами нападений стали дома и церкви коптов, которые были сожжены². В сообщениях СМИ и свидетелей говорилось о масштабных нападениях боевиков из «Джемаа Исламия» на коптские кварталы, в которых проживал миллион человек. Нападения на коптов были отмечены и в Верхнем Египте. По коптским источникам, во время беспорядков в Эль-Завия эль-Хамра 22 человека были заживо сожжены в своих жилищах. Министр внутренних дел Египта генерал Хасан Абу-Баша заявил о том, что погиб 81 копт-христианин, свыше 100 коптов получили серьезные ранения, 80 домов коптов были разграблены и разрушены. Коптские ассоциации за рубежами Египта сообщили, что ни один джихадист не был арестован и не подвергся преследованиям за эти преступления.

Садат распорядился провести аресты и джихадистов, и коптов, и нападавших, и подвергшихся нападениям. Тысячи джихадистов и коптов были брошены в тюрьмы. Это было таким же абсурдом, каким были бы аресты в 1930-е г. нацистов и евреев за нарушение порядка в Германии. Более того, египетское правительство поместило под домашний арест в аббатстве Вади Натрун главу Коптской православной церкви папу Шенуду III. За этими невероятными мерами, направленными против безоружной древнейшей общины Египта, последовало несколько речей, произнесенных Садатом в Национальной ассамблее Египта. К моему изумлению (тем большему, что я до этого хвалил египетского президента за смелость, проявленную им при мирных переговорах с Израилем, и за милосердие, проявленное при предоставлении убежища больному раком шаху Ирана), я услышал, как Садат резко обрушился на пожилого и миролюбивого папу Шенуду, объявив его ответственным за насилие, совершенное против коптов. Когда Садат обрушился на лидеров проживающих за рубежом коптов, в том числе на жившего в США Шавки Караса, я был в шоке. «Да я тебя в котлету превращу!» – кричал Садат, говоря о Карасе. Затем Садат обратил свою ярость на Бейрут и обрушился на тех, кто «подстрекал коптов к мятежу». Поначалу я не понимал, о чем говорит Садат, поскольку ливанские политики никогда не обсуждали коптскую проблему, а затем понял, что Садат, возможно, имеет в виду мои статьи, опубликованные в газете Аl Ahrar годом ранее.

Годы спустя при встречах с египетскими дипломатами и учеными я спрашивал их о причинах странного поведения Садата в то время, и мне отвечали, что Садат подвергался сильнейшему давлению со стороны других арабских режимов и исламистов, действовавших в самом Египте. «Садат должен был продемонстрировать, что не выступает против ислама в союзе с «неверными», – объяснял умудренный бывший дипломат. – Копты – христиане, но никто на Западе не выступал в их защиту. Кроме того, в отличие от ливанских христиан или христиан южного Судана копты не были вооружены и не могли организовать сопротивление. Копты были идеальными «козлами отпущения». Нанося удар по коптам, Садат пытался выиграть время и удовлетворить могущественные исламистские круги Египта, особенно «братьев-мусульман», чтобы иметь право утверждать, что он – праведный исламский лидер».

Не уверен, что это – единственное объяснение, но очевидно одно: президент Садат сталкивался с угрозой со стороны джихадистов. 6 октября 1981 г. на военном параде в честь Октябрьской войны с Израилем Садат был убит членами группировки «Египетский исламский джихад» (через много лет после убийства Садата эта группировка слилась с «Аль-Каидой»). Садат хотел показать исламистам, что не предает дело уммы, но джихадисты все равно его убили.

Этот драматический эпизод еще более убедил меня, еще за 9 лет до окончания «холодной войны», что когда речь заходит о принципах тоталитарных доктрин, вести переговоры с тоталитарными идеологиями невозможно. Несмотря на то что президент Египта был убит теми же самыми джихадистами, что совершили нападения на коптов, Шенуда и многие его последователи провели еще какое-то время под домашним арестом или в тюрьме, позднее они были выпущены на свободу. Последнее десятилетие ХХ в. продолжало оставаться опасным временем для коптов и египетских либералов, но основная ярость джихадистов обратилась на СССР и Афганистан, страну, где развернулась «священная борьба».

Копты в период после окончания холодной войны

Когда рухнул Советский Союз, многие этнические группы на Ближнем и Среднем Востоке почувствовали: пришло время борьбы за самоопределение и демократию. Зрелище «развода» республик бывшего СССР, мирного разделения прежней единой Чехословакии и особенно международной защиты, предоставленной оказавшимся под угрозой этническим группам в бывшей Югославии и Северном Ираке, дало меньшинствам региона надежду на то, что в наступившую новую эпоху права угнетенных получат, в конце концов, должное признание.

Это предположение не учитывало мощь, которой обладает «братство противников демократии». В бывшей Югославии у ОИК не было иного варианта: она обязана была выступить в защиту мусульманских меньшинств. В Ираке ОИК не могла вмешаться и выступить в защиту курдского меньшинства или против него, поскольку обе стороны конфликта исповедуют ислам. В Египте у коптов не было ни малейшего шанса добиться того, чтобы Лига арабских государств или ОИК оказали давление на арабское и исламское правительство и заставили его предоставить немусульманскому меньшинству какие-то дополнительные права. Копты – не арабы и не мусульмане, поэтому находятся на самой нижней ступени общественной лестницы. У них нет никаких «геополитических активов», которыми обладают ливанские христиане, или военной силы, которой располагают жители Южного Судана. Поэтому они, несмотря на свою многочисленность, обречены на изоляцию. И последнее, но отнюдь не самое маловажное обстоятельство: в своей собственной стране копты слишком рассеяны. В отличие от большинства других национальных или религиозных меньшинств, вроде кабилов, курдов и маронитов, у коптов нет общего территориального национального очага или анклава.

Хотя на Западе правительство Мубарака считали дружественным, готовым к сотрудничеству и крайне важным в свете Кэмп-Дэвидского соглашения, многие копты критиковали правительство за то, что оно недостаточно делает для прекращения постоянных нападений на коптские общины в Египте.

12 мая 1990 г. в городе Александрии группа боевиков «Джемаа Исламия» внезапно напала на коптов и убила коптского священника и еще шестерых коптов-христиан. За это преступление ни один джихадист не был привлечен к ответственности. 4 мая 1992 г. в деревне Маншиет эль-Наср группа джихадистов убила 12 коптов, работавших на полях. В 1994 г. джихадисты совершили нападение на монастырь св. Марии в селениях Эль-Мухарак и Эль-Кусия; в 1996 г. сотни вооруженных членов «Джемаа Исламия» напали на коптскую деревню Эль-Бадари; в 1997 г. джихадисты убили 12 учащихся коптской воскресной школы в деревне Абу-Куркас. И снова правительство не приняло никаких мер против «Джемаа Исламия». Потом последовали новые убийства коптов в районе Наги-Хаммади г. Бахгура, а в 1998 г., спустя всего лишь несколько месяцев после того, как Усама бен Ладен объявил войну «неверным» по всему миру, копты были убиты в деревне Эль-Кошех. В ответ на развязанный террор египетские власти арестовали тысячу коптов и нескольких исламистов. Нападения на коптов, происходившие на протяжении всех 1990-х гг., не вызвали у международного сообщества никакого отклика, хотя в других странах, например в Боснии и на Восточном Тиморе, оно активно помогало группам населения, ставшим объектами нападений.

В декабре 1999 г. было совершенно новое нападение на Эль-Кошех, в результате которого погиб 21 копт и было разрушено 260 домов и предприятий христиан. Во время совершения этого насилия местные полицейские или пассивно наблюдали за происходящим кошмаром, или, того хуже, активно помогали нападавшим. Египетские трибуналы судили 96 подозреваемых, но все эти люди были оправданы Египетским судом по делам государственной безопасности.

По данным коптских ассоциаций, в феврале 2001 г. силы безопасности взяли штурмом коптскую церковь св. Болы в Шубра Эль-Хайме и разрушили ее бульдозерами после того, как местный епископ попросил разрешения провести богослужение.

После 11 сентября 2001 г.: насилие продолжается

После событий 2001 г. международное сообщество сосредоточило внимание на участи гонимых меньшинств в большинстве районов Среднего Востока и в целом на борьбе за демократию в регионе, однако копты по-прежнему оставались «в тени». Они сообщали о продолжающихся нападениях джихадистов и попустительстве правительства. В феврале 2002 г. вооруженные джихадисты сожгли коптскую церковь и 35 коптских домов. В апреле 2003 г. подразделение сил безопасности Египта по непонятной причине с помощью бульдозеров разрушило коптский христианский центр «Остров благотворительности Патмос» (центр занимался лечением и социальной адаптацией сирот, умственно отсталых и страдающих физическими недостатками детей). В августе того же года местный губернатор отдал силам безопасности приказ уничтожить ограду вокруг исторического, возведенного еще в IV в., монастыря св. Антония в Эль-Заафране. Проживавшие в этом монастыре монахи встали «живым щитом», чтобы помешать атаке на монастырь. В октябре были арестованы десятки коптов (многие из них были новообращенными, перешедшими из ислама в христианство). В пятницу 7 ноября 500 джихадистов напали на деревню Герза-Айят-Гиза.

Атаки джихадистов в Египте и по всему Среднему Востоку – части общей борьбы с «кафирами», управляемой «Аль-Каидой» через Интернет. Соответствующие послания транслирует и телеканал Аl Jazeera. Эта тенденция заметна в Ираке, Нигерии, Индонезии, где джихадисты регулярно совершают нападения на немусульман и светских мусульман. В 2005 г. нападениям подверглось несколько коптских церквей, домов и лавок в Кфар-Саламе, Церковь Двух мечей. Юрист-христианин Сабри Заки был убит прямо в своем офисе³.

Следующий год ознаменовался резкой эскалацией нападений джихадистов на коптов. Сначала были совершены налеты на церкви в Александрии, а затем – на селения Аль-Хамам в провинции Ассиют, Хиджа-Кабали в провинции Кена и Кафар-Салама в провинции Шаркия. Кульминационной точкой этой волны насилия стало обезглавливание копта в Асуане. В 2006 г., после новых нападений джихадистов, началось бегство коптских семей. В 2007 г. нападения участились: «Джемаа Исламия» и ее сторонники совершили нападения на деревни Бехма эд-Ильят, Сафат-Мидум, Кум Умбо, на Луксор, на церковь Св. Марии в Дахиле, на десятки других селений. В 2008 г. кампания террора продолжилась: джихадисты вновь напали на несколько селений. В 2009 г. джихадисты нанесли удар по Луксору. Преступления против коптов продолжались и в начале 2010 г. Особенно часто инциденты происходили в Наг-Хаммади в провинции Кена.

Джихадистское насилие направлено не только на кварталы, города и деревни, но и против отдельных коптов, проживающих в городах, в том числе против представителей интеллигенции, женщин, учащихся. Потомок коптов, лингвист, специалист по исламу д-р Джейкоб Кириакес сказал мне в 2005 г., что «качественно и количественно антикоптские кампании достигли, критической массы, которая приводит к этническим чисткам, поскольку многие семьи стремятся либо переселиться в другие районы Египта, либо найти убежище за рубежом».

«Знак времени» проявился на международной Коптской конференции, которая состоялась летом 2010 г. в Вашингтоне. Я был одним из ее участников. Молодые участники конференции, приехавшие со всех концов света, были полны решимости исполнить устремления своего народа. Один из них заявил: «Это продолжается слишком долго. В нашей собственной стране, в Египте, мы живем в рабстве. Настало время восстать во имя свободы».

Египетские либералы как объекты нападений

Хотя копты – самая угнетаемая община в Египте и одна из наиболее угнетенных общин Среднего Востока, важно отметить, что джихадисты и сторонники авторитарного правления считают своими врагами и арабов, представителей либеральных взглядов. В 1990-х гг., продолжая отслеживать факты насилия над коптами, я начал внимательно прислушиваться и к сигналам, исходившим от различных либеральных группировок и египетских интеллектуалов. Я понимал, что успех этих сил означает расширение демократической культуры в самом многонаселенном и влиятельном арабском государстве, одной из ведущих суннитских стран мира.

Для того чтобы пребывающее в осаде коптское меньшинство смогло достичь равенства в своей собственной стране, необходимо пришествие к власти демократов и либералов, которые должны завоевать сердца и умы большинства египтян. Ситуация в Египте сложна. С одной стороны, с момента революционного переворота 1954 г. в Египте правили только авторитарные режимы, и элита не горит желанием открывать систему для реальной плюралистической демократии. С другой стороны, в Египте существуют опасные и влиятельные джихадисты, «Братья-мусульмане» и еще более экстремистские «Джемаа Исламия» и «Исламский джихад». Эти силы не имеют в Египте других планов, кроме учреждения в стране эмирата, наподобие того, что «Талибан» установил в Афганистане. Арабские националисты и коммунисты, представься им возможность осуществить свои планы, тоже установили бы тоталитарный режим.

Дело демократии и свободы в стране продвигают два меньшинства – копты и либералы. Если бы египетские либералы образовали коалицию с коптами, она могла бы составить количественное большинство, но это возможно только в том случае, если египетские демократы обретут достаточную силу для того, чтобы обратиться к общественным группам, составляющим в стране большинство: к женщинам, молодежи и трудящимся. К сожалению, новейшая политическая история Египта не давала либералам настоящей возможности мобилизовать общество. Как и в других арабских странах, в Египте переход от Османского султаната к европейскому колониализму и последующему становлению республики был крайне тяжелым для демократов.

Развитие плюралистической культуры в Египте, по иронии судьбы, началось с установления британского владычества в конце XIX в. До этого времени страной управляли династии или правители, ответственные перед Халифатом – Омейяды, Аббасиды, Фатимиды, мамлюки, османы. На короткое время в начале XIX в. эту традицию нарушил реформатор Мухаґммед Алиґ-паша. В годы британского владычества, с распространением образования и принятием светской конституции в египетских городах стала возникать современная элита, средний класс. Даже восстания против англичан, вдохновленные идеями патриотизма и в определенной степени арабизмом, были ориентированы на создание в стране либеральной республики.

Рост влияния партии «Вафд» в начале ХХ в. стал для общества сигналом о возросших возможностях египетского либерализма. К концу 1950-х гг., после ухода англичан, «Вафд» добилась от короля Фарука ограничения власти монархии и расширения сферы действия конституционных норм. До революции 1954 г. Египет был на пути к демократии средиземноморского типа. Парламентские дебаты о вытеснении военных из политики и создании подлинной республики при недолговечном режиме Негиба чем-то напоминали ситуацию, сложившуюся в России накануне Октября 1917 года. Переворот Насера покончил с многопартийностью. В Египте воцарился однопартийный режим, в котором был один вождь и одна идеология панарабизма. Египетский диктатор-социалист и панарабист подавил все остальные силы, сначала либеральных демократов, потом социалистов, коммунистов и, наконец, «Братьев-мусульман». С 1954 г. и до смерти Насера в сентябре 1970 г. либеральная политическая элита была «вне закона». Активисты были брошены в тюрьмы, уничтожены или изгнаны из страны. Некоторые пытались организовать оппозицию за рубежом, но не добились сколько-нибудь значимого успеха. Одной из таких попыток была организация радиостанции Mist al hurra («Свободный Египет»), вещавшей на юге Франции в 1960-х гг.

При президенте Садате репрессивный механизм в Египте несколько ослаб, но государством по-прежнему управляли полиция и службы безопасности. Готовясь к войне Судного дня, режим стремился заручиться общественной поддержкой и минимизировать внутренние противоречия. Ирония состояла в том, что как только война закончилась и Садат вступил в переговоры, окончившиеся подписанием договора с Израилем, государство обратило острие репрессий на выступивших против него исламистов и арабских националистов, тогда как репрессии против ориентированных на Запад либералов стали слабее.

После того как Египет и Израиль в 1978 г. подписали Кэмп-Дэвидское соглашение, а затем, в 1979 г., и мирный договор, джихадисты при поддержке крайних арабских националистов и левых начали полномасштабную войну с режимом Садата. Деловое сообщество и либеральные группировки воспользовались смещением центра тяжести борьбы и снова вышли на политическую арену.

Избранный в 1981 г. на пост президента Хосни Мубарак сохранил курс Садата, но не был отягчен «наследием мирного соглашения». На протяжении 40 лет политическое уравнение в Египте оставалось неизменным: джихадисты восставали против режима, «Братья-мусульмане» проводили мобилизацию сил на борьбу за Халифат. Коммунисты находились в оппозиции, предпринимательское сообщество и бюрократия процветали, либералы становились все увереннее и заметнее, хотя и не пользовались той свободой, которая существует в странах с развитой демократией, а копты по-прежнему оставались объектами нападений джихадистов и критически относились к правительству.

Либералы после 1990 г

Когда после развала СССР Запад сосредоточил внимание на нарушения прав человека в Египте и других странах мира, либералы стали острее осознавать последствия своих действий. Каир получал большую помощь из Вашингтона. Значительную финансовую поддержку египетскому режиму оказывал и Европейский Союз. Эта помощь дала правительствам западных стран определенный рычаг, позволявший осуществлять вмешательство, пусть и небольшое, в пользу диссидентов. В начале 1990-х г. египетские диссиденты стали смелее выдвигать свои требования, вопреки твердой, но осторожной реакции правительства. Следует отметить, что при Мубараке после 1990 г. либеральная оппозиция могла говорить и делать гораздо больше, чем при Садате. По сравнению со временами Насера, ситуация в Египте кардинально изменилась. Происходило движение к демократии, хотя и очень медленное.

Помехой более быстрому движению к либерализации было не правительство, соглашавшееся на мелкие уступки, а исламистские движения, которые стали более радикальными и идеологически более нетерпимыми. Действительно, как могут либералы бороться за демократию и добиваться крупных уступок от авторитарных правителей, когда «другая оппозиция», «Братья-мусульмане» ведут крупномасштабную компанию за ношение хиджабов, разделение по гендерному принципу и дискриминацию коптов? «Братья-мусульмане» перехватывают любую уступку, полученную либералами у режима Мубарака, для того, чтобы утвердить свою реакционную идеологию. Если студенты добиваются большей власти для своих объединений, исламисты устанавливают в студенческих городках гендерный апартеид. Режим, либералы и исламисты ведут между собой игру с нулевым результатом, которая напоминает игру, происходившую в Веймарской республике между правительством, либералами и национал-социалистами.

Впервые я познакомился с настоящим египетским либералом международного масштаба во флоридском кампусе в 1995 г., когда нас по приглашению факультета исследований проблем женщин посетила выдающаяся писательница Наваль Саадави. Зная о нарастающей в Египте джихадистской угрозе и об огромном влиянии, которым пользуются в Египте «Братья-мусульмане», я очень хотел послушать выступление Саадави и узнать о проблемах Египта, что называется, из первых уст. Мои надежды были вознаграждены. Суть выступления Саадави перед студентами была ясна. Саадави выступала как феминистка, либерал и поборница прогресса. Хотя, как и следовало ожидать, она критиковала внешнюю политику США, Израиль, наиболее острой критике она подвергла исламистскую программу и режим Мубарака. Саадави – живой пример бесстрашной борьбы, которую ведут женщины в самом сердце арабского мира. Позднее она сказала мне: «Зерна, которые я сею сейчас, расцветут в следующем поколении женщин, и вы увидите, что эти женщины победят фашизм». Годы спустя я увидел первые плоды работы Саадави в различных местах Среднего Востока. Другой известный египетский либерал, Саад аль-Дин Ибрагим, выдающийся специалист в области социальных наук и директор каирского Центра «Ибн Хальдун», получил международную известность как активист, боровшийся за права человека, демократию и права религиозных меньшинств Египта в трудное десятилетие, прошедшее со времени окончания «холодной войны» до начала войны с террористами-джихадистами. Ибрагим заплатил за свою смелость годами тюремного заключения и претерпел гонения.

Египетские либералы после 11 сентября 2001 г

Террористические акты 11 сентября 2001 г. породили новые международные условия, благоприятствующие программам демократических преобразований в регионе. В годы с последовавшими усилиями США и мирового сообщества, направленными на борьбу с «Аль-Каидой» и на продвижение демократии, в Египте набирали силу два движения. Одно из них, «Кефайя», было светским и популистским, другое, «Аль-Корайюн», – реформистско-исламским. Движение «Кефайя» («Хватит!») первоначально было создано в целях противодействия переизбранию президента Мубарака на новый срок после 26 лет правления Египтом⁴. Начавшееся в 2005 г. в самых «низах» как коалиция движений, оно достигло пика во время демонстраций, охвативших Египет в том же году. Новым представителем и главой египетских либералов стал Айман Нур, политик, бросивший вызов президенту Мубараку на выборах. До того, как его посадили в тюрьму, Нур занимался также организацией движения. Хотя Нур, создавший партию «Эль-Гад» («Партию завтрашнего дня») выступал с резкой критикой вторжения в Ирак, и США, и Великобритания оказали на Мубарака давление, требуя освободить Нура. В 2006 г. президент Буш призвал к освобождению Нура на конференции, посвященной инакомыслию.

Наряду со светскими либералами, после событий 11 сентября начали усиливаться и исламские «реформисты». Хотя «коранисты», или участники движения «Аль-Корайюн», утверждают, что существуют с 1979 г., но их движение расцвело в начале XXI в., когда они начали пропагандировать свои антиджихадистские взгляды. Лидеры «коранистов», прежде всего д-р Ахмад Субхи Мансур, ныне живущий в Северной Америке и его последователи называют себя «мусульманские интеллектуалы, верящие в то, что ислам – религия свободы, демократии, терпимости, справедливости, мира и прав человека». По словам Мансура, участники его движения «ведут борьбу с культурой террора в рамках ислама, используя Коран как единственный источник законодательства». Международный центр изучения Корана, идеологический центр движения, выпускает литературу, направленную против салафитского отношения к джихаду. Египетские «коранисты», как говорят их лидеры, являются «жертвами и «Братьев-мусульман», и режима». Критика исламистов исходит также от суфийского мусульманского движения, участники которого истово верят в духовность ислама и противопоставляют его джихадистским целям «Джемаа Исламия» и ее проапагандистам-салафитам.

В Египте быстро растет популярность бывшего исламиста Тафика Хамида, который был членом «Джемаа Исламия», но порвал с ней и стал убежденным светским мыслителем и правозащитником⁵. В 2009 и 2010 гг. у меня было несколько встреч с Хамидом в Вашингтоне, в ходе которых он утверждал, что «единственный путь к разгрому джихадистов – разумное использование Корана и иное толкование сур». Интересно отметить, что Хамид убежден: правительство Египта может «оказать помощь в идеологической борьбе с салафитами и остановить экспансию джихадизма прежде, чем они захватят власть». Тафик Хамид считает, что правительство даже при Мубараке может мобилизовать Аl Azhar^XLIX, направить энергию людей в нужном направлении, на противодействие «Братьям-мусульманам». «Все силы должны объединиться ради сдерживания и отбрасывания исламистов, – утверждает этот доктор медицинских наук, читающий лекции по всему миру. – Демократия сможет с боем пробиться к жизни только таким образом».

Будущее демократии и свободы в Египте

Прежде чем демократия и плюрализм смогут укорениться в Египте, придется преодолевать серьезные препятствия и трудности. Разочарования коптских лидеров в изгнании и либеральных активистов в самом Египте очевидны. На трех подряд конгрессах коптской диаспоры, состоявшихся в 2004 г. в Цюрихе, в 2005 г. в Вашингтоне и в 2006 г. в Нью-Джерси, коптские лидеры заявляли о том, что отвергают нынешнее положение дел в Египте, и призывали к международному вмешательству, которое должно положить конец этническим чисткам, направленным против коптов. Впервые в новейшей истории египетские копты после нападений на свои дома и селения проводят акции протеста на улицах. В 2009 г., после ряда нападений на коптские церкви, они провели многотысячные уличные демонстрации.

В известном смысле ненасильственное восстание коптов уже началось. Я ожидаю, что их протесты будут усиливаться, особенно по мере того, как СМИ других стран и общин Среднего Востока станут уделять движению коптов больше внимания, а в мире будет нарастать их поддержка.

Ожидается также подъем светских и либеральных сил египетского общества. Выступая на нескольких форумах, Хайри Абаза, старший научный сотрудник вашингтонского Фонда защиты демократий и специалист по Египту, сказал: «В египетском обществе зреет ощущение того, что изменения должны произойти, но существует также ощущение того, что эти изменения не приведут движение вспять». Когда я спросил Абазу, каким образом изменения могут вызвать возврат к прошлому, он ответил просто: «Посмотрите на Иран. В 1979 г. в Иране произошли изменения, но они увели эту страну назад. Египетское общество в целом жаждет изменений, но все зависит от того, кто их осуществит, от того, какие силы будут способствовать прогрессу, социальному и политическому развитию, и от того, какие силы присвоят достижения предшествующих поколений».

Паулу Касака: «Если успеха добьются «Братья-мусульмане», даже за счет обрушения нынешнего авторитарного режима, эра, которая наступит после ухода Мубарака, станет эрой тоталитаризма. Но если изменения будут достигнуты постепенно, демократическим путем, светские силы, Египет смогут пользоваться влиянием во всем арабском мире и суннитских странах в целом».

Как наблюдатель, следящий за борьбой, за измененими в Египте, я вижу, что в схватке за будущее страны сойдутся четыре армии. Одну из них составляют «Братья-мусульмане» и их союзники из числа ультранационалистов-панарабистов. Эта армия стремится к свержению режима и созданию антизападного, недемократического государства. Ее цель – строительство одного из «блоков», из которых позднее сложится Халифат. Другая армия представляет нынешний режим, колеблющийся между сохранением статус-кво и небольшими изменениями, слишком незначительными для того, чтобы их могло принять большинство египтян. В этой силе реальным защитником от джихадистского зверя являются вооруженные силы, но они будут выполнять функцию защитника только до тех пор, пока пользуются поддержкой общества. Третья армия – выступающие против режима популисты и диссиденты. В идеологическом отношении бойцы третьей армии не исламисты, но они испытывают мощное влияние антизападной пропаганды и культуры. «Братья-мусульмане» могут использовать популистов для свержения правительства. Последнюю армию составляют диссиденты, желающие двинуть страну к либеральной демократии. Однако эти люди слишком слабы для того, чтобы одержать победу, и слишком изолированы для того, чтобы идти вперед. Где-то рядом с этой группой стоят копты, изолированные и подвергающиеся нападениям и справа, и слева.

Единственный вывод, к которому приходишь при изучении этой политической расстановки, таков: заключительная битва в войне произойдет между джихадистами и их союзниками и демократами и их союзниками-коптами. В Египте либо будет установлен режим, подобный режиму талибов, либо страна двинется к жизни, в которой будет место плюрализму, терпимости и демократии.

Глава 14
Аравийские либералы: как Аравийский полуостров генерирует джихадизм и противоядие от него

Из 19 террористов, убивших тысячи людей во время событий 11 сентября 2001 г., 14 были уроженцами Саудовской Аравии, с которой «возникла проблема». После террористических ударов по Нью-Йорку и Вашингтону эту мысль повторяли в эфире неделями, месяцами, годами.

Такое мягкое обвинение в адрес этой страны хоть и кажется кое-кому крайностью, многим другим представляется вполне оправданным. Тот факт, что примерно десяток джихадистов-смертников, совершивших теракты в США, оказались выходцами из Саудовской Аравии, не должен быть причиной обвинения всего населения страны или правительства Саудовского королевства. Такое обвинение будет неточно, несправедливо и неэффективно. Кроме того, власти Саудовской Аравии сами ведут войну с «Аль-Каидой» и ее приверженцами. Бен Ладен и Завахири часто обрушиваются на власти Саудовской Аравии и правительства большинства других стран Аравийского полуострова, в том числе и Йемена.

В то же время нет ни малейшего сомнения в том, что в Аравии существует проблема и что именно в этой проблеме коренятся корни террора, нанесшего удар в сердце Америки. Еще до событий 11 сентября 2011 г. я считал, что зародившееся в Аравии движение несет ответственность за массовые убийства, войны и бедствия, обрушивающиеся на регион и международное сообщество. Это движение порождено тоталитарной идеологией салафитов-джихадистов в ее различных формах и вариантах. Джихадисты исповедуют доктрину фатализма, возникшую на Аравийском полуострове. Но в других странах, в том числе в Катаре, хорошо финансируемые СМИ, телеканал Аl Jazeera и проджихадистская дипломатия переформатировали ее и придали новое оформление. 14 участников терактов 11 сентября – всего лишь продукты фабрики, десятками тысяч штампующей клоны по всему миру и выпустившей уже миллионы им подобных.

В естественных условиях, порождающих любую болезнь, находится и противоядие от нее. Это наблюдение касается и джихадизма, родиной которого является Аравийский полуостров. Действительно, подъем салафизма, крайнего пуританизма и ваххабизма на Среднем Востоке наблюдался в самых пустынных странах, тогда как признаки усиления демократии и реформизма в этих странах были минимальны. Как бы робки и слабы ни были аравийские либералы, они тем не менее существуют. Время и признание принесут им значимость и, наконец, инструменты, которые помогут распространить культуру терпимости и плюрализма в крайне важном районе Среднего Востока¹.

Историческая задача, стоящая перед этими диссидентами, не сводится к одному лишь продвижению демократических ценностей. Прогресс гуманизма и интернационализация демократической культуры – процесс постепенный, возникающий в результате развития общей политической культуры региона или страны, о которых идет речь. Для либералов Аравийского полуострова (или, по меньшей мере, для гуманистов этого региона) реальная и непосредственная задача заключается в противодействии и сдерживании убежденных джихадистов, пользующихся широкой поддержкой господствующей интеллектуальной элиты. Либералам предстоит вступить в идеологическую конфронтацию с джихадистами. Для салафитов Аравия в целом и Саудовское королевство в особенности – это центр земли, место, где генерируются законность и материальная поддержка.

В Аравии джихадисты черпают силу из трех источников. Один из них джихадисты уже контролируют, а к господству над двумя другими пока стремятся. Прежде всего это простирающаяся вдоль побережья Красного моря аравийская провинция Хиджаз, на территории которой находятся самые важные мусульманские святилища – Мекка и Медина. Кто бы ни управлял этими городами, этот человек пользуется огромным влиянием в исламском мире и является лидером этого мира. Установление контроля над этой провинцией – цель, которой джихадистам еще предстоит добиться. В сущности, Саудовская Аравия – религиозная страна, но «Аль-Каида», салафиты-экстремисты хотят превратить ее в государство, подобное Афганистану времен талибов. Второй источник могущества – гигантские запасы нефти на территории Саудовского королевства. Это богатство исторических масштабов, никогда прежде не бывшее доступным в таких объемах ни одному региону мира, оказало драматическое влияние на экспансию салафизма вообще и ваххабизма в особенности. Третий источник силы – финансирование жителями Саудовской Аравии кампании проповеди и пропаганды, охватывающей весь Средний Восток и весь мир. На протяжении десятилетий это финансирование является самым важным фактором стремительного международного подъема джихадизма.

Только поняв мощь джихадизма на Аравийском полуострове и могущество поддерживающих джихадизм сил, мы можем понять титанические трудности, с которыми сталкиваются сторонники демократии в этих пустынных странах. Продвижение демократии связано не только с выдвижением демократических принципов (что происходит в других освободившихся от колониализма странах мира – в Латинской Америке, Африке, многих частях Азии), но и с утверждением политического и культурного плюрализма, идея которого идет вразрез с салафитским джихадизмом. Мои наблюдения и исследования позволяют предположить, что битва за свободы на Аравийском полуострове – самая тяжелая из битв, происходящих на земле. Но и ставки в Аравии намного выше, чем где бы то ни было. Если, вопреки неизмеримым трудностям, удастся добиться демократизации на Аравийском полуострове, это скажется на всем исламском мире и за его пределами. Вот почему малые усилия реформистов, сколь бы незначительными они ни были, необходимо рассматривать в контексте помощи и поддержки, которые джихадисты получают от политической, экономической и теологической элиты Аравийского полуострова.

История Аравии: от счастья к напряженности

Древние римляне называли Аравийский полуостров Arabia Felix («Счастливой Аравией»). В течение тысячелетий до пришествия Христа, вплоть до возникновения исламской империи, пустынные просторы полуострова его собственные жители называли Jazeera («Островом»), поскольку с трех сторон эту сушу окружает вода – Персидский залив, Индийский океан и Красное море. Обособленность кочевых племен, обитавших на этом «острове», привела к изоляции Аравии от Леванта.

До эпохи Халифата ни один великий завоеватель Среднего Востока никогда не вторгался на «Остров». Египтяне, хетты, ассирийцы и вавилоняне, персы, греки и римляне совершали походы на восток, запад и север от Аравийского полуострова, но никогда не захватывали территорий на нем самом. Можно утверждать, что в пустыне было нечего захватывать. Впрочем, на юге Аравийского полуострова существовали городские культуры, в том числе в королевствах Йемен и в южной части Хиджаза. В частности, я имею в виду город Мекку. Невероятная цена, которую пришлось бы заплатить за предпринятый ради захвата этих городов переход через огромную пустыню, была вопиюще несуразна. Этот географический рубеж на протяжении веков обеспечивал семитским арабоязычным племенам обособленность и изолированность, но в то же время удерживал эти племена в кочевом состоянии, что позволило Мекке стать федеральной торговой столицей, пользовавшейся политическим влиянием во всем регионе. Римские и другие историки рассматривали стабильность этой паутины отношений, сложившихся между кочующими по пустыне бедуинами и буржуазией Мекки как источник счастья, под которым имели в виду, что никакие иностранные вторжения не мешали исконному образу жизни аравийцев. В VII в. положение дел резко изменилось в связи со становлением исламского государства².

Когда мы изучаем историю Аравии (или любого другого района мира, имеющего отношение к современной политике), то не ссылаемся на религиозное предание, поскольку оно имеет собственное непререкаемое измерение. Социальную историю Аравии можно разделить на доисламский и исламский периоды – или, говоря точнее, до возникновения организованной панарабской державы, воплощенной в Халифате и в местной королевской семье и племенных элитах, и после возникновения Халифата.

Эра, предшествовавшая возникновению единого государства, которое сплотило все племена под одним знаменем, мусульманские историки обычно называют A’ssr al Jahilyya, «Веком невежества». Это название утверждает, что до пришествия ислама народы Аравийского полуострова не ведали спасения. В социологической истории этот период называют доисламским периодом или историей Аравии до возникновения Халифата. Население полуострова составляли в основном языческие племена, христиане и евреи. Возникновение исламского государства не сказалось на этническом составе населения полуострова, но оказало влияние на более ранние религии, главным образом на христианство, иудаизм и политеизм. Армии первых мусульман установили на полуострове теологическое правление, которое после смерти военного вождя мусульман и пророка Мохаммеда бин Абдаллы превратилось в Khalifa или Халифат.

С момента этой радикальной трансформации родины арабов в VII в. и ухода армий Fatah (завоевания) в поход для овладения землями «неверных», территория, бывшая колыбелью арабских племен, на века стала одним из районов Халифата. Ирония истории состояла в том, что хотя Джазира была местом зарождения Халифата, несколькими годами позднее, в 667 г., Омейяды, первая династия арабских халифов, перенесли столицу в Дамаск, а халифы династии Абассидов в 750 г. – в Багдад. Центр арабских завоеваний и строительства империи был вынесен за пределы Аравийского полуострова, но Хиджаз остался святой землей империи. Мекка и Медина навсегда стали местами паломничества. И хотя политические и экономические центры арабской империи оказались далеко за пределами родины арабов, Аравийский полуостров остался своего рода священной или почитаемой территорией для всех арабов, расселившихся от Испании до Персии³.

Османская империя перенесла столицу халифата в Стамбул, лидерство арабов сменилось лидерством турок. Но Мекка по-прежнему осталась главным святилищем, что давало арабам Зиджаза и правителям святого города выдающееся положение, которого лишились арабские поселенцы и арабские общины на севере Среднего Востока, где они заняли второстепенное положение по сравнению с турками.

На протяжении четырех столетий, предшествовавших развалу турецкого султаната, на Аравийском полуострове существовали три типа арабских правителей. Наиболее важное положение занимали правители Мекки, особенно хашимиты, ближайшие потомки семьи пророка. За ними шли эмиры и правители других аравийских провинций в составе Османской империи – Йемена, Кувейта, Катара и Омана. Последнюю группу правителей составляли вожди племен, избегших подчинения туркам. В эту группу входили вожди племени эль-Сауд, господствовавшего в оазисе Рияд и в южной части Аравийской пустыни, в пустыне Руб эль-Хали.

Единственными арабами, никогда не подчинявшимися османскому господству, были возглавляемые Саудидами племена Центральной Аравии. С конца XIX в. последователи Мохаммеда Ибн Абдель Ваххаба, араба, проповедовавшего учение крайнего салафизма, объединились с племенами центрального Раджа в попытке освободить Аравийский полуостров от османского господства. Движение, получившее название «ваххабизм», стало первым исламистским движением современности. С тех пор ваххабитское и саудовское движения воспринимают как единое целое, хотя интересы конфедерации племен заключались в захвате власти над полуостровом, возврате арабских земель, покоренных турками, тогда как ваххабиты преследовали, в принципе, идеологические цели, включавшие восстановление Халифата.

На облик и судьбы Аравии и на будущее аравийской демократии глубокое влияние оказала Первая мировая война. Великобритания стала союзницей Шарифа Хиджаза Хусейна в борьбе с Османской империей. Хашимиты лелеляли надежды на создание Большого Арабского королевства, включающего Аравийский полуостров, Ирак, Сирию и Палестину. Возглавляемые Шарифом Хусейном, правящие круги Мекки стремились к восстановлению независимой арабской монархии, которая, скорее всего, стала бы умеренной (как современная иорданская монархия, единственная сохранившаяся часть владений хашимитов). В 1924 г. племена Неджда под руководством Абель Азиза аль-Сауда вторглись в Хиджаз, свергли правителей Мекки и создали ваххабитское королевство со столицей в Эр-Рияде. Это событие на десятилетия вперед определило будущее Аравии и всего региона⁴.

Современный Аравийский полуостров и ваххабизм

В постколониальный период на Аравийском полуострове возникло главное государство и ряд периферийных стран, имеющих разную величину, разную численность населения и разные политические системы. В центре находилось Саудовское королевство – самое могущественное и влиятельное государство, сложившееся на полуострове после ухода турок. Королевство контролирует Мекку и Медину, священные города ислама. Довольно скоро после основания королевства его элита была осчастливлена огромными доходами от нефти, добываемой западными компаниями из, казалось бы, нескончаемых запасов полуострова. К югу от Саудовской Аравии находились два бедных государства – Северный Йемен, в котором правили племена, и подвергшийся мощному влиянию идей марксизма Южный Йемен. На востоке полуострова существуют монархии, прежде находившиеся под управлением Великобритании, – Кувейт, Бахрейн, Катар, Оман и Объединенные Арабские Эмираты. За исключением Южного Йемена, находившегося под советским влиянием, остальная часть Аравийского полуострова пользовалась защитой Запада – либо Великобритания, либо США.

Во время «холодной войны» Саудовская Аравия и остальные аравийские монархии примкнули к антикоммунистическому лагерю, но это никак не сказалось на их политических системах. Правительства и режимы, правившие на полуострове (как и в остальном арабском мире), противились плюрализму и в большинстве случаев не соблюдали прописанные Всеобщей декларацией основные права человека.

Ваххабитский режим Саудовской Аравии был и остается политической системой, весьма непохожей на либеральную демократию. Открыто провозглашая свою приверженность ортодоксальному салафизму, политический истэблишмент Эр-Рияда усилил соблюдение догматов ваххабизма во всех аспектах жизни Саудовского королевства. В стране твердо следуют законам шариата, там создана и действует религиозная полиция «Мутавва», проводится полная сегрегация женщин. Система признает только одну религию, ислам, и единственную форму ислама – суннитский салафизм ваххабитского толка. Все прочие религии объявлены незаконными. Режим не разрешает создавать политические партии и не допускает выборного представительства. Никакого избирательного процесса не существует. Страной правят абсолютная монархия и элита, состоящая из нескольких тысяч эмиров. В последнюю очередь упомяну следующее немаловажное обстоятельство: женщинам, проживающим в королевстве, отказано во всех основных (по международным стандартам) правах на участие в политической, общественной и экономической жизни страны. Приведу лишь один ошеломляющий пример: женщины не могут не только общаться с мужчинами, но даже водить машину. Королевство основано на принципах ваххабистского исламизма, которые строго проводятся в жизнь.

В роли стражей салафизма выступают круги радикальных духовных лиц, которые отвечают за соблюдение религиозных догматов. В число наделенных такими полномочиями организаций входят Совет высших улемов и Высший совет правосудия (кади). Управление политической и религиозной властью на протяжении десятилетий остается жестким, прочным и незыблемым. Ведущие теологи и исламские ученые издавна составляют хребет доктрины, из которой режим черпает свою легитимность. Страна, в которой нет ни выборов, ни политических партий или каких-либо иных форм социально-политического представительства, в моральном и идеологическом отношениях держится на благословении, которое дает правителям исламское духовенство⁵.

Таким образом, власть, которой пользуются ваххабиты в саудовском государстве, можно сравнить с властью ядра коммунистической партии в СССР. Не все жители Саудовской Аравии и даже не все представители бюрократии и правительства – ваххабиты, но ваххабитский исламизм является государственной идеологией страны, и попытки избежать его были бы равносильны мятежу против ортодоксального коммунизма в советскую эпоху. Многие мужчины, служащие на разных уровнях государственной машины Саудовской Аравии, критически относятся к ваххабизму. И все же режим слишком укоренен в теологию для того, чтобы в рамках системы могло естественным образом возникнуть какое-нибудь реформаторское течение⁶.

Клерикальный режим не только сохраняет твердую хватку во внутренних делах, но и контролирует внешнюю политику Саудовской Аравии. Под руководством ваххабитов Эр-Рияд на региональном и международном уровнях проводит политику и постоянные кампании, направленные на выполнение программы, которую выдвинули салафиты. Во времена «холодной войны» Саудовская Аравия вкладывала огромные средства в финансирование учреждений, ассоциаций и правительственных ведомств по всему Большому Среднему Востоку и за его пределами, внедряя тем самым салафитскую доктрину. Миллионы нефтедолларов были потрачены на поддержку образования, социальных, медицинских и экономических проектов в арабском мире с целью создания массовой поддержки исламистов. «Ваххабитская программа», благоприятствующая ужесточению норм шариата, гендерной сегрегации и джихадистскому подходу к международным отношениям, образует, наряду с хомейнизмом и баасизмом, самую мощную силу, выступающую против подъема либеральной демократии и плюрализма в регионе.

Ирония состоит в том, что хотя политические лидеры Саудовского королевства проявляют признаки прагматизма и инициируют мирные проекты, направленные на разрешение арабо-израильского конфликта, другое крыло режима, ваххабитское духовенство, стоит на непримиримых позициях. Продвигаемая ваххабитами идеология породила движения, которые яростно выступают против демократии, равенства женщин, равные права немусульманских общин и решения, предусматривающего создание двух государств в Палестине. Неразрывная связь между истэблишментом Саудовской Аравии и ваххабитским клерикальным блоком принуждает монархию отстаивать строгие правила, пресекать реформы, а в некоторых случаях – и простую модернизацию общества. В Саудовской Аравии существует самая закрытая общественно-политическая система на Среднем Востоке (за исключением режима талибов), но эта система сталкивается с вызовами, которые бросают ей общественные и интеллектуальные движения, стремящиеся к либерализации. Даже ваххабиты порой могут выступать как оппозиция в своем же собственном логове.

Оппозиция ваххабитам

Внутри Саудовского королевства с центральной властью Эр-Рияда вступают в конфликт два важных региона, которые продолжают настаивать на своей «обособленности» от господствующих в стране выходцев из Неджда. Любопытно, что крупнейшей провинцией, проявляющей несколько критическое отношение к саудидам, является Хиджаз, в котором находятся святые города ислама, Мекка и Медина. Жители Хиджаза, в целом более умеренные и открытые, чем находящаяся под ваххабитским влиянием правящая элита Эр-Рияда, сохраняют обиду за произошедшее в 1920-х гг. вторжение саудидов в их «страну». После Первой мировой войны в течение короткого времени, когда шли мирные конференции, Хиджаз был независимым государством. До того, как Хиджаз был захвачен силами ваххабитов и присоединен к Неджду, чиновники и делегации Хиджаза участвовали в переговорах о будущем Среднего Востока. Остаточное чувство того, что Хиджаз – это особая страна, все еще преобладает во многих частях провинции, простирающейся от современной Иордании до северных границ Йемена. Напряженные отношения между Хиджазом и Недждом хотя и не имеют геополитических последствий, но указывает на тренд к выдвижению в будущем требований децентрализации, которые могут возникнуть в политической элите Саудовской Аравии.

Вполне вероятно, что возможная будущая автономия Хиджаза в рамках объединенной Аравии – хорошая новость для Аравийского полуострова и всего региона. Развитие тенденций к либерализации в самом чувствительном районе арабского и исламского мира и наиболее яркое проявление этих тенденций в городах Мекка и Медина будут равносильны интеллектуальной революции. «Только представьте себе ситуацию, при которой важнейшие святилища исламского мира станут постепенно превращаться в генераторы терпимости, плюрализма и, наконец, идей либерализма», – говорили мне некоторые активисты движения за права человека из Хиджаза во время одной из конференций, проходивших в конце 1990-х г. в Вашингтоне.

Репрессии, обрушивающиеся на женщин главного портового города Саудовской Аравии Джидда за то, что их одежда не в полной мере соответстовала требованиям ислама, происходят намного реже, чем на остальной территории страны, особенно в Эр-Рияде. На многих панельных дискуссиях, которые я проводил в СМИ, из Хиджаза, в том числе из Мекки, поступали звонки людей, выражавших недовольство жестокостями религиозной полиции «Мутавва» и радикальных священнослужителей. Разумеется, эти звонки – всего лишь легкие признаки того, что большинству населения Хиджаза хотелось бы жить в условиях менее жестких мер, а не явные, неопровержимые свидетельства стремления к либерализации. У истэблишмента Хиджаза поначалу были исторические связи с Хашимитской династией, которая в начале ХХ в. была изгнана из Хиджаза и ныне правит в Иордании. «Представьте себе, что родиной ислама будут править в том же духе, в каком правит иорданская монархия», – говорят активисты из Хиджаза.

Можно сделать вывод о том, что идеологическая хватка, которой ваххабиты держат духовный центр ислама, не так уж и крепка. Это весьма рискованное утверждение, но есть надежда, что новое, молодое поколение реформаторов в Хиджазе будет добиваться открытости политической системы и не в таком уж отдаленном будущем добьется свободы и демократии.

Наиболее сложны отношения, складывающиеся между шиитским населением восточной части Саудовской Аравии и суннитами – закоренелыми священнослужителями режима. Большинство населения провинции Эш-Шакрийя, где находится большая часть запасов нефти, составляют не сунниты. Представители шиитской оппозиции утверждают, что в этих районах ваххабитский режим прибегает к систематическим репрессиям в отношении шиитского религиозного меньшинства.

Али аль-Ямми, директор находящегося в Вашингтоне Саудовского совета по правам человека, на брифинге в конгрессе, который состоялся в июле 2010 г. (я был участником этого брифинга), заявил, что «режим Саудовской Аравии держит шиитское население в состоянии экономической неразвитости с целью ослабить политическое участие шиитов в системе». Ямми, которого принудили к эмиграции, один из тех, кого считают убежденным либералом, выступающим против системы в целом.

Али аль-Ахмад, директор Института Персидского залива в Вашингтоне, в своих докладах для правительства США утверждал, что «ваххабитский режим – главная, коренная причин экспансии исламистской и джихадистской идеологии не только в Саудовской Аравии, но и во всем регионе». Ахмад, выходец из восточной части Саудовской Аравии, где преобладают шииты, сказал мне: «Салафиты-экстремисты, оказывающие влияние на режим, негодуют по поводу существования шиитской общины в королевстве. В районах проживания шиитов усиливается страх перед революцией».

Саудовские должностные лица, напротив, сказали мне, что напряженность в населенных шиитами районах – «результат происков Ирана, который подстрекает шиитов к мятежу». Саудовское правительство убеждено в том, что тегеранский режим финансирует организацию, подобную «Хезболле» в районе г. Дхахран и управляет нападениями на представителей властей Эр-Рияда. Аль Ямми сказал мне: «У арабов-шиитов Саудовской Аравии есть собственное дело и им не нужны иранские муллы».

Возможно, правы обе стороны. С одной стороны, шиитская община в восточной части Аравийского полуострова фактически является объектом репрессий ваххабитского режима, который подавляет не только умеренных суннитов и либералов, но и шиитов. С другой стороны, иранский режим пытается проникнуть в шиитскую общину Саудовской Аравии и создать проиранское движение на полуострове. Короче говоря, население этого района зажато в клещи между ваххабитами и последователями Хомейни.

Саудовскую Аравию часто называют монолитной и нечувствительной к модернизации и либерализации. Такое описание было бы правильным, если бы в стране проживали только ваххабиты. На самом деле недовольство господством салафитов выражают не только в Хиджазе и восточной части страны. В обществе Саудовской Аравии есть группы, скептически относящиеся к ваххабитам. Среди таких людей на удивление много высокопоставленных эмиров и даже членов королевской семьи. Некоторые интерпретируют недавно предпринятые королем шаги по некоторому ослаблению религиозного контроля над судьбами женщин как шаги в правильном направлении и известное противодействие «несгибаемым» ваххабитам. В бюрократическом аппарате существует оппозиция крайнему ваххабизму. Назвать эти силы реформистскими пока нельзя, поскольку они не выдвигают полноценной программы, как это делает «зеленое» движение в Иране. Важно отметить, что в Саудовской Аравии ваххабиты сталкиваются с разрозненным сопротивлением более умеренных исламистов.

С точки зрения демократизации Саудовской Аравии наиболее важны настоящие либералы-диссиденты. По большей части такими либералами становятся обычные граждане, осознавшие, насколько важны плюрализм и права человека в их собственной жизни. Сегодня в ваххабитском королевстве начинается то, что может превратиться в не имеющую прецедентов и параллелей контрджихадистскую силу, которая не будет существенно отличаться от продемократических групп, появившихся в Афганистане, Иране и других странах Среднего Востока. На современной стадии истории региона отдельные диссиденты и интеллектуалы, действующие в условиях тоталитарных режимов, столь же ценны, как и массовые движения сторонников демократизации. В Саудовской Аравии можно отчетливо видеть признаки усиления реформистских настроений. Все больше писателей этой страны, молодых и пожилых, отвергают крайний салафизм, идеи джихада и призывают к равноправию женщин. Работы этих авторов публикуют не только в западных СМИ. Они появляются и в арабских СМИ, прежде всего, на сайтах Elph.com и Aafaq.com. Молодые люди из Саудовской Аравии участвуют в художественных шоу на региональных телеканалах, в том числе в ливанских эквивалентах шоу American Idol, Star Academy. Появления подданных королевства в этих передачах вызвало в Саудовской Аравии нападки радикальных священнослужителей и угрозы в адрес LBCI (Ливанской международной вещательной корпорации), но желаемого результата ваххабиты не добились.

Кроме того, молодые женщины упорно отстаивают свое право тайно, не выходя из дома, следовать тенденциям мировой моды. Вспоминаю, как мне довелось стать свидетелем мятежа женщин из Саудовской Аравии против репрессий в 1980-х гг., когда я обслуживал авиарейсы в Средиземноморье. Как только самолеты, на которых они летели в Европу, поднимались в воздух, многие женщины меняли никабы и хиджабы на более открытую европейскую одежду. В последние годы в Саудовской Аравии развернулась борьба за право праздновать день св. Валентина. Вопреки призывам ваххабитских лидеров запретить «кафирский праздник», молодые женщины по всей Саудовской Аравии находят способы покупать подарки и праздновать этот день. В Саудовской Аравии, как и в Иране, мало-помалу ширится интеллектуальное и социальное подпольное сопротивление.

По моему мнению, для продолжения борьбы в Саудовской Аравии важны следующие составляющие. Во-первых, усиливающаяся глобализация и расширяющийся доступ молодежи к внешнему миру. Во-вторых, увеличение числа молодых жителей Саудовской Аравии, посещающих чаты и сайты социальных сетей. Это ведет к формированию контркультуры, которая со временем станет тяготеть к плюрализму, а затем и к демократическому процессу. Наконец, молодые женщины, воспитывающие своих детей, заложат основы образования, альтернативного ваххабизму⁷.

Разговаривая с образованными гражданами Саудовской Аравии из разных слоев общества, я пришел к выводу: движение к более открытому и плюралистическому обществу возникнет неизбежно. Вопрос в том, когда это произойдет и после какого социального кризиса. Ваххабитское ядро режима – одна из самых устойчивых, способных к восстановлению систем в мире. Ваххабитские элиты либо управляют всеми аспектами общественной жизни Саудовской Аравии, либо контролируют их. Строгое применение законов шариата в их салафитской трактовке не оставляют места либеральным трактовкам тех же норм. Короче говоря, развитие оппозиции ваххабитам в классической форме маловероятно, хотя и возможно.

Между членами гражданского общества, стремящихся к либерализации, людьми в правительстве (а среди них есть и весьма высокопоставленные лица), медленно «продавливающими» реформы, и открыто выступающими в роли оппозиции диссидентами нет координации усилий. Диссиденты энергично соперничают с правительством вообще, в том числе с прагматиками в правительстве. Отдельные граждане ведут свою маленькую борьбу в повседневной жизни, но они изолированы от диссидентского дискурса и от симпатизирующих им людей в правительстве. В отличие от Ирана, где оппозиция сплотилась и изолировала радикалов, в Саудовской Аравии ваххабиты – самый мощный элемент, занимающий прочные позиции в центре режима и удушающий своих оппонентов поодиночке⁸.

Другая проблема для подъема сил, желающих изменений в королевстве, заключается в снисходительном отношении США и Запада к режиму Саудовской Аравии. Центры власти по обе стороны Атлантики находятся под подавляющим влиянием нефтяного лобби, в которое входят и ваххабитские группы давления. Западные партнеры нефтедобывающих стран Аравийского полуострова, в том числе американские и европейские, создали мощное препятствие на пути политике демократизации полуострова, какую могли бы проводить США или другие либеральные демократии. «Eсли Вашингтон и Брюссель бросаются на поддержку диссидентов Восточной Европы, Латинской Америки, Мьянмы и других стран, то на Саудовское королевство никакого нажима в пользу инакомыслящих открыто не оказывают», – говорит Али аль-Ямми.

Однако более важную роль в битве за демократию в Аравии играют действующие на Западе и в США проваххабитские группы давления. Рассмотрите следующий момент: для того чтобы реформаторы в Саудовской Аравии получили поддержку международного сообщества в целом и США в частности, им необходимо убедить американских политиков как в правительстве, так и в неправительственных организациях в праведности своего дела. Могущественное ваххабитское лобби в США смогло делигитимизировать идею американской поддержки демократии на Аравийском полуострове, не говоря уж о поддержке демократии на всем Среднем Востоке, сделав задачу реформистов почти неразрешимой. Реформисты сталкиваются с систематическими ваххабитскими репрессиями, их усилия разрознены и они полностью лишены поддержки Запада.

Реформисты на периферии Аравийского полуострова

За пределами Саудовской Аравии поборники свободы и демократии в разных странах добиваются разной степени прогресса. В Йемене возможности либерализации и демократии предопределены геополитикой. Со времени обретения независимости в 1960-х гг. страна, ставшая большим Йеменом, претерпела драматические перемены и столкнулась с несколькими кризисами, в том числе связанным с объединением Южного и Северного Йемена. Эти кризисы повлияли на движение страны к демократии. До объединения страны в начале 1990-х гг. в Южном Йемене правил коммунистический режим, который подавлял любые альтернативы, а Северным Йеменом управляли консервативные племенные элиты, которые тоже не благоволили политическому плюрализму. По обе стороны границы у либералов не было пространства для маневра. В объединенном Йемене политические партии и выборы были разрешены, но действовали и проводились под жестким контролем президента Али Абдаллы Салеха, с 1990-х гг. установившего в стране авторитарное правление.

«Активисты-либералы в Йемене все еще испытывают трудности, пытаясь политически организоваться в рамках гражданского общества», – утверждает Мунир аль-Мавари, йеменский активист и журналист. На встречах, произошедших в 2005 г. в Фонде защиты демократий в Вашингтоне, Мавари сказал мне, что «на более светском и прогрессивном юге хотят выкупить независимость. Народ Южного Йемена сожалеет о союзе с Северным Йеменом, в результате которого они оказались в классической авторитарной стране». Мавари также высказал предположение о возможности восстания на самом севере Йемена (восстание может быть поднято шиитским движением, известным под названием «Хаутис»). Прошло несколько лет, и оба прогноза оправдались.

В 2008 г. на юге Йемена развернулось движение протеста. Участники движения требуют местной автономии. В 2009 г. на севере Йемена против правительства Салеха началось восстание подстрекаемого Ираном движения «Хаутис». Одновременно на правительственные учреждения и силы безопасности Йемена начали нападать члены салафитского джихадистского движения, которое имеет глубокие корни в Йемене и давно активно участвует в деятельности «Аль-Каиды».

Сложный, имеющий много аспектов конфликт в Йемене не облегчает положение йеменских либералов. При авторитарном правлении, не желавшем предоставлять б?льшую свободу, сторонники демократии, зажатые между двумя джихадистскими движениями, хомейнистским на севере и салафитским в центре, испытывали давление и со стороны правительства. По мере того как страна сползала в состояние квазигражданской войны, имеющей много измерений, йеменские правозащитники, интеллектуалы и светские демократы обретали новых сторонников и усиливали свое влияние на молодежь, хотя одновременно с ними сторонников вербуют и джихадисты.

В этой прекрасной стране, как и в других арабских странах, идет соревнование между исламистами, упорно ведущими проповедь и подстрекающими к джихаду, и решительными поборниками демократии, постепенно ведущими дело к становлению гражданского общества. Йемен – беднейшая из стран Аравийского полуострова, но йеменская светская интеллигенция наиболее перспективна, если дать ей шанс на развитие и самовыражение.

Демократические тенденции в других монархиях Персидского залива имеют общие черты. Во всех этих странах – Кувейте, Катаре, Объединенных Арабских Эмиратах, Бахрейне и Омане – открыто пространство для многопартийности, в большинстве этих монархий можно критиковать правительства. Династическое правление там находится где-то посередине между конституционной монархией и жестким семейным правлением. Анализ общей эволюции политических систем арабских стран Персидского залива не оставляет особых сомнений: во всех существенных вопросах политической власти в этих государствах господствует авторитаризм, но в экономических и деловых вопросах преобладает открытость.

Исламисты по-прежнему оказывают мощное влияние на жизнь общества. Поборники демократии в целом добиваются свободы обсуждений и могут публиковать критические материалы в Интернете и прессе, а во многих случаях даже проводить демонстрации. «Это ограниченная и порой управляемая свобода», – говорит Омран Салман, председатель находящейся в США неправительственной организации «Арабские реформаторы» (эта организация ведет второй по влиятельности либеральный сайт Aafaq). «Правящая элита, по большей части поддерживаемая доходами от добычи нефти и защищаемая от внешних угроз США и Западом, понимает, что должна предоставлять некоторое пространство для политической деятельности оппозиции для того, чтобы не пятнать свой образ в глазах международного сообщества, но политическая терпимость имеет свои пределы. «В сущности, речь идет не о сомнении в легитимности этих режимов или даже семейств, правящих в этих монархиях, – сказал Салман на брифингах американскому конгрессу в 2009 г. (Салман, уроженец Бехрейна, продвигает либеральную демократию во всех арабских странах Персидского залива.) – Мы призываем к полному равноправию женщин, обеспечению основных прав меньшинств, к прекращению войн, к прогрессу арабского мира и, разумеется, стран Персидского залива».

В Кувейте салафиты оказывают сильное давление на правящую семью аль-Саббахов, препятствуя проведению светских реформ и предоставлению равноправия женщинам. Политический истэблишмент Кувейта опасается также внешних угроз, в том числе иракского вмешательства. Во время вторжения, совершенного в 1990 г. Саддамом Хусейном, маленькая, богатая нефтью монархия уже была оккупирована другим тоталитарным режимом. Некоторые кувейтские СМИ (например ежедневная газета Аs Siyassa и ее отважный редактор Ахмад Джаралла) весьма энергично критикуют и хомейнистов, и салафитов. Некоторые кувейтские ученые, в том числе бывший ректор Кувейтского университета, также выступают в СМИ, например на телеканале Аl Jazeera, c отповедями джихадистским планам. Кувейтские реформаторы, демократическое и женское движение страны и непредвзято мыслящие эмиры в будущем могут составить движущую силу изменений.

В Бахрейне, Объединенных Арабских Эмиратах, Омане повторяется тот же сценарий, с местными вариациями, которые связаны с этнической и конфессиональной структурой населения этих стран. Иранский режим использует крупные шиитские общины в Бахрейне и Объединенных Арабских Эмиратах для свержения существующих в этих странах режимов и вымогательства у них уступок. В Омане иранцы попытались создать напряженность в отношениях между суннитами и мусульманской общиной «Абдийя». Во всем регионе Персидского залива поборники демократии действуют в условиях давления со стороны воинствующих салафитов и хомейнистской угрозы, тогда как правительства очень осторожно относятся к реформам, которые могут позволить джихадистам захватить еще больше власти.

Джихад Катара против демократии?

Катарский режим на протяжении последних двух десятилетий выработал собственный необычный подход к демократизации, отличающийся от подхода, которого придерживаются в большинстве умеренных монархий Персидского залива. Хотя на первый взгляд Катар кажется умеренной в экономическом и политическом отношении страной, катарский режим осуществляет два политических курса, которые наносят ущерб демократической культуре и поддерживают репрессивные режимы стран Персидского залива. Правящая в Дохе семья, хотя и предоставила США крупную военную базу и создает себе репутацию сторонницы Запада, в 1996 г. запустила джихадистский телеканал Аl Jazeera, начав новую эру в регионе, где идеология салафизма получила мощный стимул к развитию во время гонений на светские силы и либеральных демократов. Телеканал Аl Jazeera полностью финансируется за счет Государственной нефтяной компании Катара – Qatar General Petroleum Corporation, других государственных компаний и поддерживает джихадизм в его борьбе со сторонниками демократии и либерализма. Канал оказывает значительное влияние на политическую культуру региона⁹.

В своих эффектных передачах Аl Jazeera одобряет действия исламистов и подчиненное положение женщин, меньшинств и молодежи в арабском мире. Многие работающие на Среднем Востоке комментаторы утверждают, что правящая элита Катара, от личного окружения эмира до его министра иностранных дел, находится под влиянием «Братьев-мусульман».

На встречах, состоявшихся в Вашингтоне в 2006 г., египетский политолог Магди Халиль сказал: «Влияние, которое оказывают «Братья-мусульмане» на процесс принятия решений в Катаре, очевидно, и оно усиливается. Министр иностранных дел Катара, премьер-министр и эмир этой страны твердо поддерживают джихадистский курс Аl Jazeera и официально одобряют деятельность ведущего идеолога джихадизма шейха Юсуфа аль-Кардави». Халиль добавил: «Тексты передач Аl Jazeera, финансируемого и защищаемого катарским режимом, открыто поддерживают исламистов, джихадистов и салафитов, превращаясь в проповеди, направленные против демократии, плюрализма и меньшинств».

Хамид Гхуриафи, старший аналитик и автор кувейтской газеты Аs Siyassa, сказал мне: «Катарский режим представляет собой утонченную версию традиционного исламизма. Хотя правители Катара претендуют на современность, они являются союзниками иранского режима, «Хезболлы» и режима Асада, которые угнетают народы Ирана, Сирии и Ливана». Выражая мнение многих арабских либеральных публицистов, Гуриафи сказал: «Правители Катара насаждают в регионе авторитаризм и джихадизм, но действуют дипломатическими и пропагандистскими методами. Посмотрите, как они дали «Братьям-мусульманам» самый мощный инструмент пропаганды и как они обеспечивают легитимность антидемократическим силам Среднего Востока. Они помогли «Хезболле» захватить власть в Ливане, разрушили изоляцию, в которой находился режим Асада, подписали стратегические соглашения с иранским режимом и помогли президенту Судана Омару Баширу избежать Международного уголовного суда».

Либеральные журналисты, в том числе работающие на сайте Elaph, и ведущие аналитики вроде Надима Котейша с бейрутского телеканала Mustaqbal TV, в общем солидаризуются с этим мнением. Котейш сказал мне: «Мы не видим, чтобы Катар финансировал СМИ и проекты, помогающие угнетенным Среднего Востока. К сожалению, Катар финансирует угнетателей».

Угнетенная Аравия?

Совершив путешествие в мир, в котором на Аравийском полуострове существуют и ведут борьбу диссиденты, сторонники демократии и женщины, приходишь к двум открытиям. С одной стороны, большинство населения стран Аравийского полуострова определенно не живет в счастье, которое древние римляне приписывали жителям Аравии. Салафизм – идеология, по сути своей крайне репрессивная, что проявляется либо непосредственно (как в ваххабитском королевстве), либо через влияние, которое эта идеология оказывает на другие страны Аравийского полуострова. Путь к демократическим реформам будет долгим и трудным. На этом пути будет много неудач и временных компромиссов. Прежде чем аравийские страны смогут двинуться к демократии, древней родине арабов, возможно, придется подождать времен, когда другие страны бывшего Халифата за пределами Аравийского полуострова добьются успехов в деле демократизации.

Но, с другой стороны, я считаю, что над этими пустынными странами все сильнее брезжит надежда. Как я показал в этой главе и говорю в своих лекциях о политических изменениях на Среднем Востоке, мелкие изменения в трудных точках равносильны крупным переменам в более свободных обществах. Символические жесты в ослаблении ограничений прав женщин и молодежи в Саудовской Аравии, работы выдающихся писательниц из Саудовской Аравии о свободе, все более громкие голоса диссидентов и активистов демократического движения в Йемене, Кувейте, Объединенных Арабских Эмиратах и Бахрейне, определенные проявления смелости представителей бюрократии этих стран – всего этого, возможно, пока недостаточно, чтобы противостоять огромной власти авторитарных правителей и джихадистов, но я замечаю прогресс в этой ключевой части Среднего Востока. Как только идеи либеральной демократии будут выдвинуты, все прочее последует неизбежным, неотвратимым образом.

Глава 15
Исламисты против мусульманских демократов: война за душу исламского мира

4 октября 2004 г. более 750 делегатов от общин, выходцев из разных стран Среднего Востока, проживающих в США, cобрались в одном из вашингтонских отелей на конференцию «Свобода и демократия на Ближнем и Среднем Востоке». Ливанцы, сирийцы, иракцы, иранцы, египтяне, суданцы, ливийцы, выходцы из Саудовской Аравии, Йемена, Бахрейна, Палестины, Мавритании, объединенные верой в плюрализм и отвергающие тоталитарные идеологии, впервые собрались вместе с целью содействия демократии. В этой конференции участвовали копты, ассирийцы, курды, представители Дарфура, берберы, евреи, арамеи, арабы, – представители множества этнических групп Среднего Востока. Как генеральный координатор конференции я пользовался привилегией: мог встречаться и обмениваться мнениями с десятками делегаций и интеллектуалов, политических активистов и правозащитников. Всех этих людей свело вместе усиливающееся осознание того, что борьба за свободу на Ближнем и Среднем Востоке – общее дело.

Я назвал это мероприятие «Американской революцией на Среднем Востоке», поскольку в конференции впервые приняли участие почти все этнические и религиозные общины, существующие в изгнании и представленные организациями и лидерами, которые полны решимости добиваться изменений на Среднем Востоке, несмотря на противодействие режимов нефтедобывающих стран, приверженцев авторитарного правления и джихадистов. Хотя большинство участников этой памятной конференции составляли не мусульмане и не арабы (например, марониты, ассирийцы, копты), новизна заключалась в том, что в Вашингтоне, как и в столицах других стран Запада, выступили «новые» мусульманские и арабские активисты. Эти люди представляли новое поколение мужчин и женщин, которые, став свидетелями ужасов тоталитаризма на Среднем Востоке и терроризма на Западе, решили добиваться политических и идеологических изменений в своих сообществах и в родных странах.

Мусульманский активист Зухди Джассер, выступивший на конференции, сказал: «Это – начало новой эры в американской истории Среднего Востока». Зайнаб аль-Сувадж, смелая арабская женщина, возглавляющая Исламский американский конгресс, с трибуны конференции заявила: «Массовые захоронения в Ираке до основания потрясли наше сознание». Мохаммед Яхья из общины дарфурских беженцев сказал: «Мы видели, что когда нас, чернокожих мусульман, резали джанджавиды, на помощь пришли христиане». Короче говоря, мы стали свидетелями становления движения «мусульманских демократов», члены которого из изгнания на Западе подают сигналы гражданским обществам Среднего Востока о том, что пришло время демократических перемен и даже мирных революций. Вашингтонская конференция стала символическим событием, которому предшествовал ряд проведенных мною встреч, направленных на вовлечение активистов и интеллектуалов Среднего Востока, в том числе находящихся в изгнании, в развертывание более широкого демократического движения.

Хотя на Западе легко выявить и понять антидемократические положения и сущность джихадизма, идеологию мусульман, выступающих против авторитаризма, понять сложнее. Западные элиты зачастую отодвигают таких мусульман на периферию. Поэтому эта, последняя глава книги посвящена мусульманским интеллектуалам и активистам, которые составляют ядро сопротивления джихадизму и будут играть роль такого ядра в дальнейшем. Их мысли, учения и подходы к основным ценностям вызывают вопросы. «Каким образом эти люди примиряются с религией и политической культурой, порожденной исламистами?» – спрашивают наблюдатели на Западе. У мусульманских демократов есть ответы на этот вопрос и они стремятся сообщить свои взгляды миру, но безуспешно.

Форумы диссидентов

Я встречаюсь и взаимодействую с людьми, генерирующими идеи противоположных лагерей, исламистами и «мусульманскими демократами», а также всеми, кто находится между этими крайностями. За свою жизнь я научился понимать глубокое различие между двумя тенденциями в том, что некоторые называют «политическим исламом», а я описываю более точным понятием «мусульмане в политике».

Исламисты и их радикальный вариант, джихадисты, находятся на самом краю движения, стремящегося к возвращению империй. Эти люди хотят восстановить Халифат, в котором будут жестко соблюдаться законы шариата. Исламисты проявили способность адаптироваться к геополитической ситуации и создали партии и программы, которые на первый взгляд выглядят как партии и программы, рассчитанные на выборы, но как только победа на выборах достигается, эти партии быстро уступают место режимам, управляемым исламистами. Существует и другой вариант авторитаризма – баасизм, который балансирует между абсолютизмом и уступками международным стандартам. Однако в конце концов все варианты авторитаризма стремятся к поддержанию равновесия между неприятием оппозиции и восстановлением Халифата. И все-таки есть мусульмане, родившиеся и воспитанные в исламских обществах, но пришедшие к выводу, что Халифат и его орудия – дело прошлого, что человечество должно выйти за пределы религиозных империй – в значительной мере так, как христианские гуманисты преодолели пределы «христианских империй» и вступили в светскую эпоху истории.

Христианам удалось отделить веру от государства, хотя содержащиеся в их религии ценности по-прежнему направляют многих жителей Запада, в том числе и в политике. В современном светском мире правительства и международные организации не представляют какие-то религии и не руководствуются ими. Мусульманские гуманисты, работы которых появлялись на многих стадиях истории ислама, сходным образом утверждали (хотя при этом сталкивались с большими трудностями), что общества могут черпать вдохновение в организованных религиях, но не должны быть связаны волей духовенства. Некоторые называли таких людей реформистами, поскольку они должны были осуществить реформу официальной версии исламской истории, в которой главную роль играл Халифат, другие – гуманистами, светскими мыслителями и даже республиканцами. В пользу всех этих названий можно привести веские доводы, но последней линией, отделяющей этих людей от массы мусульман, является демократия.

Воззрения мусульманских демократов столь же разнообразны, как и воззрения поборников демократии во всех других культурах. Мусульманские демократы могут быть либералами, консерваторами, социалистами, националистами, феминистами или защитниками окружающей среды, но все они верят в высшие ценности международного права, во всеобщие права человека, в равноправие женщин и плюрализм. Именно эти убеждения отличают мусульманских демократов (активистов, политиков, законодателей, лидеров, молодежь, женщин, интеллектуалов, представителей других общественных групп, существующих в странах, где мусульмане составляют большинство населения, особенно в странах Ближнего и Среднего Востока) от прочих политических сил.

После вашингтонской конференции, посвященной проблемам демократии на Среднем Востоке, у меня была возможность принять участие в работе нескольких форумов и конвентов мусульманских демократов. По большей части, такие мероприятия проходили в США, но нередко их проводили и в Европе. Участвуя в этих форумах, я все больше и больше убеждался в том, что единственная по-настоящему моральная и политическая сила, способная осуществить изменения, – диссиденты, восстающие против исходящих со Среднего Востока тоталитарных идеологий. 3 марта 2007 г. в г. Сент-Питерсберг, штат Флорида, прошла конференция мусульман-диссидентов «Светский исламский саммит». Одним из результатов этой конференции стала декларация, призывающая к реформе в исламском мире. В ходе заседаний, на которых я сделал доклад о международном праве как общем знаменателе демократических программ на Среднем Востоке, выступающие высказали разные мнения о том, как следует бороться с авторитарными режимами. Если такие делегаты, как Тафик Хамид и Зухди Джассер, отстаивали реформы в рамках существующих религиозных и политических институтов, другие делегаты, например Ибн Варрак и Вафа Султан, призвали к полному отказу от теологической борьбы. Диссиденты едины в неприятии идеи современного Халифата, но между ними нет единства мнений относительно способов осуществления преобразований. Такое отсутствие единства мнений – вполне естественное явление для стана оппозиции¹.

На саммите в Сент-Питерсберге мне удалось побеседовать со многими лидерами диссидентов и спрогнозировать воздействие, которое окажут провозглашаемые ими идеи. Вафа Султан, которую я впервые встретил на этом форуме, но выступления которой на Аl Jazerra уже видел, выступает за «борьбу за самую суть». Как она сказала мне, «вопрос в действительности упирается в основы исламской теологии и в то, как исламские правящие круги используют эту теологию в целях увековечивания своего господства». Ибн Варрак разрабатывает учение о том, как власть породила «исламский империализм»². По его словам, диссиденты в исламском мире организуются так, словно живут в эпоху, предшествовавшую Просвещению. Тафик Хамид, с которым я тоже впервые встретился на саммите, отстаивает подход, который выражен теми же словами, но дает им иную интерпретацию. Он сказал мне: «Можно использовать те же самые параграфы теологических текстов и с их помощью опровергнуть джихадизм». Зухди Джассер сосредоточивает внимание на демократическом образе жизни Америки как ответе на исламистский вызов. Девиз Джассера – «Можно быть мусульманином, не будучи при этом исламистом».

В принятой в Сент-Питерсберге декларации содержится призыв к отказу от религиозных запретов. Вместо того чтобы цепляться за религиозные тексты и пытаться дать им новое толкование, авторы декларации призывают к переходу на позиции глобального гуманизма. Декларация положила начало дискуссии в диссидентских кругах исламских стран.

Летом 2007 г. в Праге состоялась гораздо более представительная конференция «Демократия и безопасность», в работе которой приняли участие многие диссиденты из стран Среднего Востока. Несколько европейских интеллектуальных центров пригласили десятки публицистов и активистов демократического движения на Среднем Востоке 5 и 6 июня 2007 г. выступить на международном форуме, в работе которого приняли участие политики, интеллектуалы и СМИ. В работе форума приняли участие многие мировые лидеры, в том числе президент США Джордж Буш, президент Эстонии Томас Хендрик Ильвес, бывший президент Чехии Вацлав Гавел, бывший премьер-министр Испании Хосе Мария Аснар, а также многочисленные законодатели, дипломаты, бывшие и нынешние диссиденты из стран бывшего советского блока и других районов мира, в том числе сенатор Джозеф Либерман, бывший советский диссидент Натан Щаранский, шахматист и политик Гарри Каспаров. Среди участвовавших в работе конференции деятелей из стран Среднего Востока были активист из Палестины Бассем Эйд, член иракского парламента Митхал Аллуси, лидер иранских студентов Амир Аббас Факхравар, ливийский диссидент Мохаммед аль-Джахми, сирийский реформист Фарид Гхадри, активист египетского правозащитного движения Саад аль-Дин Ибрагим, живущий в изгнании член сирийского парламента Маамун аль-Хомси, наследный принц Ирана Реза Пехлеви и иранский политэмигрант Мохсен Сазегара³.

На тот момент Пражская конференция была самой впечатляющей демонстрацией солидарности диссидентов. Я видел, с какой страстью активисты демократического движения на Среднем Востоке выражали свои взгляды. Особенно ярко выступили ливиец Мохаммед аль-Джахми, брат которого томился в застенках Каддафи; Митхал Аллуси из Ирака (двое его сыновей были убиты террористами в Багдаде); Мааумун аль-Хомси, рассказавший о своем побеге от режима Асада в Сирии, и Амир Аббас Факхравар, рассказавший о борьбе иранских студентов.

Я был удостоен чести встретиться почти со всеми этими борцами и узнать их истории, а также с Вацлавом Гавелом и многими людьми, на собственном опыте знающими, что такое стремиться к свободе при тоталитаризме времен «холодной войны».

Выступая на конференции, я подверг критике нежелание и неспособность международных организаций оказать поддержку тем, кто ведет борьбу за демократию на Большом Среднем Востоке, и подчеркнул, что это нежелание противоречит обязанностям, возложенным на эти организации их членами и теми, кто их финансирует. Я сравнил действия, предпринятые ООН и неправительственными организациями в связи с нарушениями прав человека в Латинской Америке, Азии, Южной Африке и странах бывшего советского блока, с пассивностью, проявляемой той же ООН и неправительственными организациями в исламском мире, в частности на Большом Среднем Востоке. Могущество тоталитарных идеологий начнет уменьшаться только тогда, когда международное сообщество повысит статус диссидентов и демократических движений в странах, большинство населения которых исповедует ислам.

Я имел честь участвовать в работе еще одной важной конференции – форуме, организованном Международным союзом гуманизма и этики для обсуждения проблем так называемой исламофобии и клеветы на религиозные инициативы, поставленных ОИК через своих представителей в Совете ООН по правам человека в Женеве. В панельной дискуссии участвовали два ведущих представителя мусульманских демократов на Западе – член датского фолькетинга Насер Хадер, выходец из Ливана, и Тарек Фатах, выходец из Пакистана, ставший активистом правозащитного движения и диктором на радио в Канаде. «Залп» в здании ООН в Женеве привлек внимание СМИ и многих неправительственных организаций. Конференция, заявленная как «Анализ и обсуждение религии и свободы слова в Совете по правам человека», состоялась 17 сентября 2008 г. Председательствовал на конференции Рой Браун, главный представитель «Международного союза гуманизма и этики ООН». Атаку начал Насер Хадер, один из самых убежденных мусульманских либералов, заявивший: «На самом деле исламисты лоббируют свои взгляды не только по всему исламскому миру. Теперь мы видим, как они ломятся на форумы, на которые следует допускать только людей, имеющих безукоризненную репутацию демократов».

Затем Хадер перешел к сути дела: «Исламистов приглашают на форумы, обсуждающие вопросы, о которых исламисты не могут сказать ничего. Подчеркиваю, абсолютно ничего. Они скажут, что их программы касаются только исламского мира. Но это ложь. Единственная цель исламистов – завоевание всего мира, а не какой-то его части. Подчеркиваю – всего мира. Они готовы вести нескончаемую войну, завоевывая мир по частям. А мы лишь облегчаем им задачу. Мы действуем как ослепленные – и только потому, что организация вроде ОИК говорит: она и только она выступает от имени всех мусульман. Если принять это утверждение на веру, мы окажемся наивными демократами (или, как я называю таких людей, «наивократами»). Мы начинаем думать, что ОИК выступает от имени всех мусульман. Но это не так. ОИК не выступает от имени моих друзей, современных мусульманских демократов, считающих религию частным делом каждого человека, а не открытым рингом, в одном углу которого стоит ислам, а в другом – демократия. По моему мнению, ОИК выступает только от имени своих богатых покровителей из Саудовской Аравии»⁴.

Тарек Фатах в своем выступлении указал, что «почти все мусульмане живут в условиях диктатуры и угнетения». Он утверждал, что исламисты используют ОИК для легализации политики, которая наносит мусульманским обществам травмы⁵. В своей речи на форуме неправительственных организаций в Женеве Фатах сказал:

«Не проходит и дня без сообщений о новых страшных нарушениях прав человека, совершенных в отношении мусульман, которые проживают в так называемых исламских странах. Будь то убийства сестер и матерей, отправка предупреждений о смерти, тюремное заключение политических противников или нападение на меньшинства, нам, мусульманам, проживающим на Западе, постоянно напоминают о правах, которыми мы пользуемся в парламентских демократиях как индивидуумы. Жизнь в странах ОИК – вот та причина, которая заставляет миллионы мусульман бежать в Европу и Северную Америку. Мы – живые свидетели пренебрежения стран ОИК к правам человека. В этих странах населением правят люди, считающие, что у них есть Богом данное право править, и верящие в то, что обладают таким правом, а миллионы людей страдают от их господства. Призываю вас не поддаваться чарам кампании, развернутой теми, кто ложно претендует на право выступать от имени всех мусульман и ислама. У них его нет, и их биографии говорят сами за себя.

Почему мусульмане могут пользоваться правами человека и свободой слова при обсуждении своей религии только там, где они составляют меньшинство, но никогда не имеют этих прав и свобод в странах, где они составляют большинство населения? Почему я должен бояться за свою жизнь просто потому, что спрашиваю, почему столь многие мусульманские общества прозябают в отсталости, несмотря на свои огромные природные богатства? Ислам – религия, но исламизм – это политическая идеология. Вопреки утверждениям ОИК, ислам не тождественен исламизму. Каждый имеет право исповедовать ислам, не опасаясь гонений. Однако исламизм – не что иное, как использование ислама для захвата власти над уже поставленными в подчиненное положение мусульманами. Защитникам исламизма лучше бы приготовиться к критике со стороны мусульман, которые являются главными жертвами этой тоталитарной идеологии»⁶.

Пакистанская газета Daily Times так обобщила доводы Фатаха: «Исламисты используют ОИК для легализации действий и мер, которые создают увечные и неспособные к нормальному функционированию общества по всему исламскому миру»⁷.

В своей речи на этом форуме я доказывал, что люди, выступающие на международной арене как официальные представители всех мусульман, не представляют и не могут представлять те группы, которые борются за плюрализм и права человека. Я предупредил о том, что в исламских странах готовят законы, предусматривающие кары для тех, кто якобы «клевещет» на религию. Эти законы можно использовать для удушения инакомыслия и оппозиции в обществах, в которых мусульмане составляют большинство. Я предсказал, что неправительственные диссидентские и демократические организации будут, в конце концов, вынуждены утверждать свои взгляды на международной арене и на той же арене представлять те сегменты общества стран Среднего Востока, которые верны признанным международным сообществом ценностям демократии⁸.

По-видимому, эксперты, принявшие участие в дискуссии, и представители неправительственных организаций укрепились в понимании того, что установление наднационального режима на Среднем Востоке будет играть роль современного Халифата. Такой режим неизбежно будет угнетать народы Среднего Востока, препятствовать выражению мнений мусульманских демократов и сближению гражданских обществ стран региона с международным сообществом в стремлении к равенству и свободе.

Голоса, требующие изменений, звучат все громче, политики и законодатели начинают прислушиваться к мнениям нового поколения реформаторов. В июле 2009 г. член палаты представителей конгресса США Сью Майрик организовала в нем «Саммит умеренных исламистов», в работе которого приняли участие 6 организаций, выступающих за освобождение политики от влияния религии, но расходящихся в представлениях о мире и о способах достижения прогресса на Ближнем и Среднем Востоке. В числе участников этого саммита были д-р Хедих Мирахмади, президент международной неправительственной организации, занимающейся проблемами образования; Зейно Баран, директор Центра евразийской политики в Институте Хадсона; сирийский реформатор Фарид Гхадри; иранская феминистка Манда Занд Эрвин; д-р Али Аляами, директор Центра демократии и прав человека в Саудовской Аравии; Омран Салман, член организации «Арабский реформистский проект»; и д-р Зухди Джассер. После дискуссий участники встретились с должностными лицами различных правительственных ведомств США. Темой этих встреч стала помощь, которую США должны оказать умеренным силам в противостоянии радикализации их стран и в установлении связей с умеренными в других странах Среднего Востока.

Немедленного воздействия на политику правительства США эта конференция не оказала, но задала динамику, в рамках которой защитники демократии смелее действуют в обществе и смелее транслируют свои взгляды общественности. Руководствуясь теологическими и политическими причинами, Аляами стремился к полномасштабной реформе, тогда как Мирахмади и Джассер выступали за адаптацию мусульман к современной светской политике, при условии, что такая адаптация происходила бы отдельно от дебатов о трансформации теологии.

Сходные интересы возникают и в Европе. 20 марта 2010 г. несколько интеллектуальных центров Германии, Нидерландов, Испании, Австрии совместно с Центром европейских исследований и европейским филиалом Международного республиканского института провели трансатлантическую конференцию о политическом исламе. Целью конференции, на которой присутствовал президент фракции европейского правого центра (в то время эта фракция в Европарламенте была в большинстве) Вильфрид Мартенс, был поиск путей взаимодействия с «политическим исламом» и способов снижения его радикализма.

В своем выступлении я сосредоточился на различии между исламистами и мусульманскими демократами. Я утверждал, что мусульманские демократы пока еще не создали своих политических партий на Среднем Востоке, но весьма активны в неправительственных организациях, социальных сетях, студенческих и профессиональных союзах, им симпатизируют некоторые политики и чиновники. От Марокко до Ирана повсюду есть люди, разделяющие одну и ту же систему международных ценностей, эти люди действуют, но их надо выявлять, им надо оказывать помощь. В сущности, либеральным демократиям необходимо не только найти этих людей, но и вовлечь их в активную деятельность.

Мусульманские демократы в СМИ

Столкнувшись с исламистскими пропагандистами и авторитарными режимами, мусульманские демократы, носители светской культуры, консерваторы, реформисты и интеллектуалы-реакционеры начали доносить свои альтернативные мнения сначала до жителей Среднего Востока, а затем и до некоторых кругов на Западе. Статьи реформистов, проживающих на Среднем Востоке, регулярно размещаются на либеральных сайтах вроде Elaph и Aadfaq. Даже более центристские и консервативные издания (такие, как распространяемые во всем арабском мире Аl Hayat, Аl Shаrq Аl Awsat и Аl Nahar), необязательно разделяющие демократические устремления, позволяют либеральным комментаторам публиковать критические материалы о репрессивном строе стран Среднего Востока, особенно если эта критика касается культурных событий. Все больше журналистов и аналитиков бомбардируют читателей сильными доводами в пользу перемен, бросают вызовы джихадистам и доводят до читателей мысль о том, что исламисты и сторонники авторитаризма являются не единственными представителями большинства мусульман Среднего Востока. Один из таких публицистов, ливанский комментатор Надим Котейш из Аl Mustaqbal сказал мне: «Если проанализировать мнения, высказанные представителями низов, то приходишь к выводу, что число людей, придерживающихся либеральных воззрений, наверняка превосходит число фундаменталистов. Но стражами культуры все еще остаются представители фундаментализма». Хазем Сагхиех, публицист, издававший ежедневную газету As Safir (газета проповедовала арабский ультранационализм) еще в то время, когда я жил в Бейруте, ныне, проживая в Лондоне, публикует в Интернете либеральные материалы.

«Мусульманские демократы» на политической карте

Силы, выступающие за перемены в странах Большого Среднего Востока с большинством мусульманского населения, не монолитны. Скорее, они разнообразны, разрознены и рассеяны, как и политические движения и партии в стабильных демократиях. Примеры Ирака после свержения Саддама Хусейна, Афганистана после ликвидации режима талибов и Ливана после вывода сирийских войск показывают: как только исчезает гнет диктатуры или оккупации, на первый план выходят низшие слои общества. На смену тоталитарным элитам необязательно приходит культура либеральной демократии. Наступает стадия перехода, в течение которой силы перемен соперничают друг с другом, стремясь воспользоваться моментом. Первая битва происходит между теми, кто хочет установить новый тоталитарный режим (или восстановить прежний), и теми, кто стремится к демократии. В Ираке баасисты, «Аль-Каида» и проирански настроенные исламисты фактически объединились для того, чтобы помешать слабой демократии, и эта борьба продолжается. В Афганистане талибы возвращаются, чтобы свергнуть новое правительство, которое, мягко говоря, пока не является развитой либеральной демократией. В Ливане «Хезболла» и просирийские силы немедленно бросили вызов «кедровой» революции.

На этих примерах можно увидеть, что силы перемен имеют большинство (за исключением Ливана, где демократически настроенные христиане образуют крупный блок). Моментальная фотография региона показывает, что на Среднем Востоке есть движение демократических сил (включая демократов-немусульман в Ливане, Сирии, Судане и Египте), ведущих борьбу с угнетением и подавлением, к которому прибегают нынешние элиты. Коалиция сторонников Ияда Аллави и некоторые курдские группировки в Ираке, сторонники «кедровой» революции в Ливане, участники «зеленого» движения в Иране, светская оппозиция и африканские движения на юге Судана, в Дарфуре и в суданской области Бедж, либеральные и кабильские группы в Алжире, реформаторы в Сирии, диссиденты в Ливии и демократы-активисты по всему Среднему Востоку образуют становой хребет регионального демократического движения. В государственном аппарате, сверху донизу, есть политики и бюрократы, поддерживающие демократическое движение, как это происходит в Иордании, Марокко, странах Персидского залива и, в известных пределах, в Саудовской Аравии.

Перед тем как сделать шаг вперед в своем движении к либеральной демократии, Турция сделала шаг назад. Но Турция представляет собой особый случай. В этой стране светские и демократические силы при нескольких военных и гражданских правительствах десятилетиями боролись за расширение свобод. Силы демократии были во всех сферах политики, но зачастую не проявляли себя в рамках жестких ограничений, установленных кемалистской республикой. Плюрализма удалось добиться только к 1980-м гг., когда возникли противостоящие друг другу партии, но они всегда действовали под пристальным взором военных. Ирония заключалась в том, что военные были стражами, охранявшими светский строй от возвращения старого исламизма, господствовавшего в Османской империи, или от захвата власти коммунистами в годы «холодной войны». Турция была антиклерикальной, что стало разрывом с ее прошлым, когда Османская империя претендовала на роль Халифата. Демократические светские силы Турции, сосредоточенные в основном в западной части страны, не проникали в сельскую местность, население которой осталось ультраконсервативным. В последние годы исламистские политические силы успешно воспользовались настроениями консервативных мусульман, благодаря голосам которых стали получать большинство мест в парламенте. Возглавив консервативных мусульман, исламисты в своем последнем политическом обличье, в виде Партии справедливости и развития (Adalet ve Kalkiminha Partisis, AKP), стали прочно контролировать правительство. Хотя исламисты и проявляют осторожность во внутренней политике, они захватили центры власти, потеснив военных и светских либералов, прежде чем те развернулись и смогли разъяснить массам достоинства неисламистской демократии.

Призывы к демократическим переменам

Мир мусульманских демократов – богатая мозаика мысли, учений, идей, выдвигаемых людьми разного происхождения. Мы видим, что плавильный котел идей, становящихся заметными благодаря нарастающему потоку литературы, – это геном будущего Среднего Востока, который определит, восторжествует ли когда-нибудь демократия в этом регионе. Лидерство в разработке концепций перемен принадлежит интеллектуалам и активистам разных воззрений. Это люди, с которыми я имел честь встречаться, которых мне посчастливилось знать, о которых я читал, слышал или видел. Они – выборка из более широкого круга отважных мужчин и женщин, как проживающих в странах Среднего Востока, так и находящихся в изгнании.

Бывшие мусульмане

Бывшие мусульмане выступают за фундаментальные религиозные реформы, считая их путем к политическим изменениям. Эти интеллектуалы порвали с теологией и полностью отвергают использование религии исламистами. Один из старейших представителей этого течения – Ибн Варрак, автор книги «Почему я не мусульманин», в которой описаны теологические и исторические аспекты проблемы, названной им «исламским империализмом». Я слышал выступление Ибн Варрака на конференции, состоявшейся в Вашингтоне в 1994 г., где он привел доводы в пользу формирования коалиции диссидентов. Аяан Хирси Али была энергичным, часто и откровенно выступавшим членом голландского парламента. На родине ей угрожали джихадисты, она вынуждена была эмигрировать и просить политического убежища в США.

Жизнь этой родившейся в Сомали женщины и ее мысли легли в основу популярной книги Infidel («Неверная»)⁹. Она написала сценарий и участвовала в озвучивании документального фильма Тео Ван Гога Suppression («Подавление»), посвященного отношению к женщинам в исламских обществах. Ту же смелость она проявила и в направленном президенту Обаме письме о положении женщин в исламском мире¹⁰. Вместе с ней я вел дискуссию в Нью-Йорке в 2008 г., посвященную несбалансированному подходу ООН к защите жертв репрессий на Среднем Востоке. И, наконец, назову д-ра Вафа Султан. Родившаяся в Сирии, она стала психиатром и ныне проживает в Лос-Анджелесе, Калифорния. Султан, с которой я познакомился во Флориде, – светская мусульманка, считающая, что «ислам увяз в средневековье» и нуждается в коренном реформировании¹¹. Самыми полемичными публичными появлениями Султан стали ее выступления на Аl Jazeera, где она полемизировала с радикальными священнослужителями.

Прогрессисты

Существует категория реформаторов-«прогрессистов». Такие люди не выступают против религии, но энергично критикуют внешнюю, внутреннюю и социально-экономическую политику правящих элит и радикальных исламистов. В числе людей, считающихся «прогрессистами» (хотя сами они, возможно, пожелали бы обозначить свою деятельность иначе), следует назвать Аммара Абдельхамида, сирийского светского мусульманина, работы которого о сексуальности сирийской молодежи определенно противоречат тому традиционному отношению к проблемам пола, которое господствует в консервативной и подчиненной баасистам Сирии¹². Абдельхамид – харизматичный молодой лидер, бывший исламистом до своего обращения в либерализм. Он выступает за ненасильственные методы преобразования культуры из авторитарной в демократическую. Такое преобразование должно начаться в Сирии.

Я неоднократно встречался с Абдельхамидом на конференциях и узнал от него обнадеживающие дополнительные сведения о существующих в сирийском обществе тенденциях к либерализации¹³.

Д-р Шакер аль-Набулси – иорданский публицист, проживающий в США. Он – один из наиболее убежденных сторонников отделения религии от государства, каких мне доводилось видеть на арабском телевидении. Аль-Набулси – опытный ученый, статьи которого на сайтах Aafaq и Elaph (в особенности «Арабский прогрессист: остаются ли арабы рабами средневекового мышления?» и «Исламистская демократия?») иллюстрируют становление тенденции жителей стран региона к освобождению. «Я знаю, что глубоко внутри чувствует и думает наше общество. Под поверхностным догматизмом наш народ – такой же, как и все другие народы, стремящиеся к тем же гуманистическим целям. Когда речь заходит об этом, джихадистам с нами не справиться», – сказал мне аль-Набулси после одного «круглого стола» на арабском телевидении.

Мунир аль-Мавари – живущий в Вашингтоне йеменский журналист. В своих статьях Аль-Мавари подчеркивает тот факт, что у арабов нет общего и единственного мировоззрения, и что господствующие элиты контролируют вызов радикального исламизма¹⁴. Родившийся в Бахрейне Омран Салман, упомянутый в одной из предшествующих глав, руководит Проектом арабских реформаторов. Салман активно выступает против исламистских проповедей¹⁵. Живущие в Канаде Тарек Фатах и Иршад Маджи – тяжеловесы либерально-прогрессистского крыла мусульманских демократов. Я провел дискуссии с ними и извлек из этих дискуссий много нового.

Фатах – выходец из Пакистана, светский мусульманин, отстаивающий права гомосексуалистов и выступающий против законов шариата. В 2001 г. Фатах основал Канадский мусульманский конгресс¹⁶. Встречающая хороший прием в либеральных кругах Иршад Манджи родилась в Уганде. Ее отцом был египтянин, мать родом из индийского штата Гуджарат. В настоящее время Манджи живет в Канаде. Себя Манджи называет светской мусульманкой, лесбиянкой и феминистской. В Нью-Йоркском университете она руководит проектом «Нравственная отвага». Наиболее известная книга Манджи – The Troublewith Islam Today («Беда современного ислама»)¹⁷.

Мона Элтахави – живущая в Нью-Йорке египетская и американская журналистка и влиятельная прогрессистка. Она активно выступает в СМИ по проблемам мусульманских женщин, ее статьи часто появляются в западных либеральных изданиях¹⁸. Наконец, упомяну Эль-Фарука Хики, живущего в Канаде уроженца Танзании, основателя группы поддержки мусульман-гомосексуалистов «Салаам». Хики – соучредитель Канадского мусульманского конгресса.

Живущие на Западе религиозные реформаторы

Проживающие на Западе религиозные реформаторы, по-видимому, сегодня составляют большинство диссидентов. Особенно много среди них тех, кто сосредоточен на реформировании религии или, говоря точнее, на таком новом толковании священных текстов, которое позволило бы вытеснить джихадистов на периферию и открыть путь к демократии и плюрализму. Д-р Тафик Хамид, известный также как Тарек Абдельхамид, – египетский доктор, некогда бывший радикальным исламистом (о чем он подробно пишет в своих работах). Он отверг радикализм и «захотел реформировать ислам на основе мирной интерпретации ключевых исламских текстов». Д-р Хамид и я долго беседовали о долгосрочных стратегиях стимулирования реформ. «Это потребует времени, но нам необходимо начинать с разработки иного толкования религии, толкования, которое поощряло бы свободомыслие, либеральные воззрения и демократию», – сказал мне Хамид¹⁹.

Ахмад Субхи Мансур – другой известный мне египетский ученый, стремящийся к религиозной реформе. Выпускник каирского университета Аль-Азхар, Мансур впоследствии был изгнан из профессоров за свои трактовки священных текстов. Он стал врагом ислама, провел два месяца в тюрьме. В 1993 г. Мансур основал организацию «Египетское просветительское общество». После того как была издана фетва, призывающая к его убийству, Мансур бежал в США. Теперь он руководит Международным центром исследований Корана²⁰.

Д-р Мухаммад Тапир-уль-Кадри, бывший пакистанский законодатель, ныне живущий в Великобритании, издал фетву против терроризма (документ занимает 600 страниц). Он основал «Минхадж-уль-Коран», общемировое движение за неполитический, терпимый ислам²¹. Шейх Абдул Хади Палацци, с которым я познакомился в 1990-х гг., – генеральный секретарь Итальянской мусульманской ассоциации. Он проповедует традиционные исламские взгляды, отдавая им предпочтение перед экстремизмом, и выступает за диалог между евреями и арабами²².

Светские ученые, живущие на Западе

Мы видим, что на Западе растет число светских ученых-мусульман, разрабатывающих новые подходы к реформам в ответ на мировоззрение исламистов и джихадистов. Я встречаюсь и сотрудничаю с некоторыми представителями этого нового поколения ученых, в том числе с уроженкой Турции д-ром Зейно Баран, недавно опубликовавшей книгу Other Muslims: Moderate and Secular («Другие мусульмане: умеренные и светские»)²³. В этой книге она рассказывает о группе живущих на Западе мусульманских ученых, занимающихся различными аспектами борьбы за исламское возрождение и за сосуществование ислама со светской демократией и международными стандартами прав человека. В состав этой группы входит Басам Тиби.

Среди других выдающихся светских ученых-мусульман – Асра Нумани, американец индийского происхождения, основавший организацию «Мусульмане за мир»²⁴, и уроженец Ирака Канан Макийя, автор книг The Republic of Fear («Государство страха») и Cruelty and Silence («Жестокость и молчание»)²⁵. Ведущим членом организации «Канадцы против террористов-самоубийств» является живущий в Канаде политолог Салим Мансур²⁶. Ученый Наср Абу Зайд был объявлен отступником, изгнан из Египта и нашел убежище в Нидерландах. Теперь он преподает гуманизм и ислам в университете г. Утрехт²⁷.

Гражданские лидеры и лидеры общин

В последние несколько лет по обе стороны Атлантики появился ряд мусульманских гражданских лидеров и лидеров мусульманских общин, ставших маяками антиджихадизма. Пользуясь свободами, предоставляемыми либеральными демократиями, это новое поколение активистов, по-видимому, стало находящимся в эмиграции ядром будущего демократического движения в политике исламских стран.

Д-р М. Зухди Джассер – сириец по происхождению и председатель Американского исламского форума сторонников демократии, с которым я познакомился после 2001 г. Я считаю Джассера человеком, наиболее четко формулирующим свои мысли и наиболее сосредоточенным на живущих в Америке мусульманских лидерах. Джассер обрел значительный вес в дебатах о мусульманах и джихадистах. Он завел архив борьбы, которую умеренные мусульмане ведут с исламистами, и обнародовал часть своего архива на канале PBS. После того как эта телевизионная компания отказалась продолжать обнародование, их пришлось предавать гласности в других СМИ и в Интернете²⁸.

Д-р Хидиех Мирахмади – руководитель антиэкстремистского интеллектуального центра. Мирахмади – последовательница суфизма, весьма активно выступающая в США, Европе и Южной Азии с призывами к умеренности. Я часто встречал Мирахмади в конгрессе США, на «круглых столах», где ее выступления имеют успех²⁹. Насер Хадер, с которым я познакомился в Европе, – еще одна звезда движения демократических реформ в исламской политике. Член датского фолькетинга, ливанец по происхождению, Хадер оказывал сопротивление огромной исламистской сети в Дании и Европе и в глазах многих мусульманских демократов стал ведущей фигурой исламской политики на Западе и, возможно, в международной политике.

Мааджид Наваз и Эль-Хусейн – британские мусульмане пакистанского происхождения. Они живут в Великобритании и являются основателями антиэкстремистского интеллектуального центра «Квилльям». Наваз и Эль-Хусейн помогают британским властям в разработке мер противодействия влиянию ваххабизма и стимулирования плюрализма в мусульманских общинах³⁰. Зассен Чалгхуми, священнослужитель из Туниса, основал организацию «Конференция имамов», ставящую перед собой задачу содействовать межрелигиозному пониманию во Франции. Чалгхуми – активный сторонник предложенного французским правительством запрета на ношение бурки. Во Франции Басам Таххан, сирийский интеллектуал, с 2006 г. преподающий в Париже, считает, что ислам нуждается в реформации, подобной протестантской реформации в христианстве. Во Франции же действует и уроженец Туниса Аль-Афиф аль-Акхадар, который отстаивает идеалы светского ислама и выступает против ваххабитской версии исламского права.

Выступления либералов на Среднем Востоке

На Ближнем и Среднем Востоке есть много мужчин и женщин, ведущих борьбу за демократию и свободу. В некоторых странах Среднего Востока, например, в Ливане, Иране, Ираке и Судане, существуют массовые народные движения. Некоторые активисты этих движений отмечены на международной арене.

Джошуф Муравчик в книге The Next Founders («Следующие основатели») выделил семерых человек, которых назвал «моделями следующего поколения»³¹. В числе названных им людей есть два диссидента, с которыми я встречался и обсуждал проблемы. Это Митхал Аллуси и Аммар Абдельхамид. Аллуси, которого Муравчик назвал «Политиком»-диссидентом, – член иракского парламента и лидер кампании за демократизацию и либерализацию политической системы Ирака. Абдельхамид, в молодости бывший исламистом, возглавляет неправительственную правозащитную организацию «Тхарва» и ведет борьбу за демократизацию сирийского гражданского общества.

Мохсен Сазагара, в первые годы режима Хомейни работавший в государственном аппарате, стал жертвой гонений со стороны властей и в конце концов эмигрировал на Запад. Палестинский активист-правозащитник Бассем Эйд – самый отважный представитель палестинского общества. Он бросает вызов не только израильским властям, но и властям Палестинской автономии и движения «Хамас». В Египте Хишама Кассема считают смелым издателем, выступающим в защиту свободы печати, а в Кувейте феминистка и член парламента Рула Дашти становится образцом будущего женщины в демократической политике. Ваджиха аль-Хувайдер, защитница прав женщин Саудовской Аравии, – журналистка, живущая в Саудовской Аравии и часто публиковавшая свои статьи в газете Al Watan, но эта газета недавно прекратила публиковать ее статьи, потому что в них содержится критика системы ваххабизма.

В Саудовской Аравии все громче звучит голос журналиста Мансура аль-Ногайдана, считающего, что ислам нуждается в реформации³². Аяд Джамал Эллин, иракский теолог, стал известен благодаря своим призывам не только к политическим реформам, но и реформам концепции джихада. Весьма успешный полемист, Джамал Эддин стал вдохновителем арабской молодежи, в том числе блогеров и активистов, критикующих основы идеологии джихадизма. Египетский либеральный политический мыслитель Тарек Хегги, с которым я встречался и который читает лекции о реформах в крупных университетах и интеллектуальных центрах Среднего Востока, стал еще одним образцом для подражания для молодежи, стремящейся к демократизации³³.

В Иордании журналист Рана Хусейн помог создать Национальный иорданский комитет по ликвидации так называемых преступлений чести³⁴. В Бахрейне Гхада Джамшир, активистка движения за права женщин, выступает за реформу шариатских судов страны и основала Комитет петиции женщин. В Египте драматург Али Салем выступает с критикой экстремизма. Дийя аль-Муссави, шиитский священнослужитель из Бахрейна, стал одним из самых влиятельных поборников гуманизма и демократии на мусульманском Среднем Востоке. Аль-Муссави успешно опровергает доводы джихадистских пропагандистов и открывает интеллектуальный путь к мусульманской антиджихадистской революции³⁵.

Несомненно, люди, проповедующие свободу на Среднем Востоке, действуют активно, самоотверженно. Они становятся провозвестниками грядущих революций. В этой книге я упомянул лишь несколько имен, не назвав многих других людей, составляющих авангард, вершину айсберга. На нынешней стадии борьбы этих людей можно рассматривать как Давидов, выступающих против бесконечно могущественных Голиафов. Но будущее Среднего Востока покажет (как показало время в других районах мира), что угнетенных, стремящихся к борьбе за свободу, намного больше, чем можно подумать.

Послесловие к русскому изданию
Инфаркт мирового масштаба

Завершая введение к своей книге, Валид Фарес утверждает: то, что происходит на Ближнем Востоке – это «борьба в сердце Земли», от нее зависит глобальное политическое будущее в XXI в. «Либо джихадисты захватят власть в двадцати одной арабской стране, Иране, Турции и в значительных регионах Африки и Южной Азии, либо победа будет за молодым, решительным поколением демократов и гуманистов», – заявляет автор.

Вскоре после того как американское издание книги Фареса вышло в свет, «в сердце земли», если продолжать его метафору, случился «инфаркт». 17 декабря 2010 г. 26-летний торговец овощами Мохаммед Буазизи совершил самосожжение перед зданием мэрии провинциального тунисского городка Сиди-Бузид. Тем самым он протестовал против действий властей, конфисковавших его товар из-за отсутствия лицензии на торговлю. Это событие стало искрой, которая воспламенила массовые волнения в Тунисе, а те, в свою очередь, вызвали «эффект домино» – волну беспорядков во многих странах Северной Африки и Ближнего Востока.

Крах казавшихся незыблемыми диктаторских режимов в Тунисе и Египте. Гражданская война в Ливии, которая переросла в крупный международный кризис из-за вмешательства Совбеза ООН и НАТО. Длительное противостояние в Йемене, в ходе которого еще одного президента-автократа чуть не убили. Фактическая оккупация Бахрейна Саудовской Аравией, которая помогла суннитской верхушке подавить протесты в основном шиитского населения. Жестокие и кровопролитные столкновения в Сирии, где алавитская элита во главе с Башаром Асадом пытается сохранить контроль над многонациональным и поликонфессиональным обществом. Это только самые яркие проявления «арабской весны», кроме них волнения разной интенсивности произошли в Алжире, Иордании, Мавритании, Марокко. Легким испугом отделались пока наиболее богатые государства региона – Саудовская Аравия, Объединенные Арабские Эмираты, Кувейт, Катар, способные тушить социальный пожар почти неограниченным количеством финансовых вливаний.

Их, однако, беспокоит другое – перераспределение геополитических сил в регионе, разрушение привычного статус-кво. И здесь включаются уже иные факторы: рост активности и влияния Ирана, которого арабские монархии боятся куда больше, чем, скажем, извечного противника Израиля, связанная с этим постепенная мобилизация шиитских меньшинств, меняющаяся Турция, которая перестала быть лояльной частью Запада, трудно предсказуемая динамика внутри Палестины, наконец, непонятное будущее американского военно-политического присутствия в регионе.

Иными словами, огромный регион Большого Ближнего Востока, который простирается от северо-западной оконечности Африки до Южной Азии, пришел в движение. Удивляться такому развитию событий не приходится, хотя никто не ждал их именно сейчас. Ведь политический дизайн этой части мира, по сути, почти не менялся со времени деколонизации. В частности, примечательно, насколько мало – по сравнению с другими уголками планеты – ландшафт Ближнего Востока затронули катаклизмы конца ХХ – начала ХХI в., хотя среди них была, между прочим, и «Буря в пустыне» – грандиозная международная операция по освобождению Кувейта, аннексированного Саддамом Хусейном. Тогдашний смерч кардинально перекроил Европу, стер с географической карты Советский Союз, стимулировал трансформацию Восточной и Юго-Восточной Азии (не только ускорение реформ в Китае, но и демократизация Южной Кореи, Тайваня, Индонезии), запустил модернизацию в Индии, вывел из моды диктатуры по всей Латинской Америке и содействовал отмене режима апартеида в Южной Африке. И только на Ближнем Востоке у власти сохранились авторитарные режимы, зачастую – даже без персональных изменений, в лучшем случае предпринявшие косметические меры по улучшению имиджа.

Отдельные эксперименты с демократизацией давали результаты от плачевных до катастрофических. Гражданская война в Алжире после победы на выборах 1991 г. Исламского фронта спасения, приход к власти ХАМАС после голосования 2006 г. в Палестине, не говоря уже о «навязывании демократии» в ходе второй иракской войны, начатой Соединенными Штатами в 2003 г.

Исходя из этого, легко сделать вывод о том, что перемены были объективно неизбежны, предпосылок для них накопилось достаточно, а поводом в какой-то момент могло послужить почти что угодно. Можно долго гадать, стечение каких именно обстоятельств привело к социально-политическому взрыву зимой 2010/11 г. Возможно, когда-нибудь изучение рассекреченных материалов прольет свет на катализаторы событий, но сейчас это совершенно непринципиально, поскольку куда важнее не то, что стало причиной перемен, а то, к чему они ведут.

Фарес уверен, что борьба на Ближнем Востоке идет между «силами, нацеленными на установление деспотического фундаменталистского Халифата», и «гражданским обществом, ориентированным на демократию и социальные свободы». Он полагает – и, как показали события, совсем небезосновательно, – что деспотические режимы, которые десятилетиями презентовали себя в качестве гарантов стабильности и единственного барьера на пути исламистов к власти, не удержат ситуацию под контролем. Западная трактовка «арабской весны», к которой после некоторого замешательства склонились и медиа, и политики, заключается в том, что это – восстание демократических масс против тиранических режимов, аналог «бархатных революций» в Восточной Европе в 1989 г. Однако простые и понятные схемы, легко усваиваемые общественным сознанием и политическими элитами, опасны тем, что способны привести к кардинально ошибочным выводам о сущности происходящего.

В Восточной Европе, несмотря на несколько десятилетий подавления, существовала четкая политическая альтернатива коммунистической власти – относительно структурированная в идейном плане и интеллектуально состоятельная оппозиция. А также четкое представление о той общественной системе и геополитической ориентации, к которой следовало стремиться. Практически все восточноевропейские страны сразу оказались под западным патронатом – не навязанным им, а горячо желанным, принимаемым добровольно.

На Ближнем Востоке ничего этого нет. Жестоким автократическим режимам, которые, вероятно, действительно исчерпали свой потенциал, противостоят стихийно сложившиеся и крайне разношерстные сообщества, объединенные исключительно ненавистью к правящей верхушке. Вероятно, среди них попадаются и активисты «гражданского общества, ориентированного на демократию и социальные свободы», и «силы, нацеленные на установление деспотического фундаменталистского Халифата», и отколовшиеся от режима его верные слуги, и просто выходцы из не представленных во власти племенных и этнических групп. Главное, что свержение тирана в такой ситуации – не завершение кризиса, а лишь его начало, поскольку после него нет ответа ни на один вопрос, связанный с будущим нации.

Примеры государств, где лидеры действительно сменились, свидетельствуют о том, что залогом управляемости является сохранение прежних каркасов – ни в Тунисе, ни в Египте революционеры так и не получили власти (по крайней мере пока), хотя санация прежних элит и произошла. И дело не только в том, что прежняя номенклатура не желает выпускать из рук рычаги. Дилемма египетских военных, которые в итоге и отстранили Хосни Мубарака от власти, заключается в том, что они были бы готовы передать бразды, но всерьез – и неспроста – опасаются, что результаты выборов не позволят сформировать ответственное и устойчивое правительство. А нестабильность власти в арабском мире – это совсем не то, что чехарда сменяющих друг друга кабинетов в Европе.

Не стоит забывать, что даже в «цивилизованной» Восточной Европе неоднородные государства не сохранились после ухода тоталитарных режимов, в лучшем случае разведясь спокойно (Чехия и Словакия), в худшем – в результате кровавых междоусобных войн (республики бывшей Югославии). Многие государства Ближнего Востока – образования сами по себе искусственные, с очень пестрым составом населения и обязанные своими границами картографам бывших колониальных держав. Отсутствие «железной руки» способно стимулировать процесс перекройки территорий, тем более что в ряде случаев это будет связано с борьбой за природные ресурсы. «Мирный» (после долгих лет гражданской войны) раздел Судана может стать предвестником дальнейшего передела.

Что же касается внешнего патроната, то ситуация еще менее предсказуема. Попытки великих держав применять имеющиеся инструменты для решения новых задач приводят к конфузам – долгая и бесславная кампания НАТО в поддержку «ливийских повстанцев» дискредитировала альянс и окончательно запутала ситуацию в этой стране. Зато ливийский урок усвоил Башар Асад – не сдаваться, а сопротивляться и давить, только так можно сохранить шанс на власть. Типичный пример действия «закона непредвиденных последствий».

В отличие от Европы конца ХХ в. на сегодняшнем Ближнем Востоке нет «большого проекта», в который могли бы вливаться освобождающиеся от тирании народы. Под ударами «демократического пробуждения» в регионе рухнули два наиболее прозападных режима. Третий диктатор, также тесно связанный с Западом – президент Йемена Али Абдалла Салех, – фактически утратил власть. Ни США, ни Европа не смогли и не захотели поддержать своих надежных и многолетних партнеров, поспешив оказаться на «правильной стороне истории». Однако будущим правителям, кто бы ими ни стал, явно придется больше ориентироваться на мнение «арабский улицы», настроенной в массе своей антиамерикански и антиизраильски. А легкость, с которой прежние патроны отказались от своих бывших клиентов, способна насторожить других союзников Соединенных Штатов – имеет ли вообще смысл ставка на столь переменчивых партнеров?

Примечательно, что революционная волна продемонстрировала устойчивость архаичных по форме монархий Персидского залива, разрушив или как минимум поставив под сомнение республиканскую форму правления. Это вполне объяснимо. В династической монархии властитель, даже непопулярный, обладает неоспоримой легитимностью. А вот попытка передать власть по наследству или обеспечить пожизненное правление в формальной республике (как Тунис, Египет, Ливия, Сирия) вызывает растущий ропот.

Но это означает, что укрепляются позиции наиболее консервативных и по определению антидемократичных элит арабского мира. Не случайно короли Иордании и Марокко поспешили вступить в Совет сотрудничества арабских государств Персидского залива, хотя, строго говоря, к заливу никакого отношения не имеют. Эта организация, где солирует Саудовская Аравия, превратилась в своеобразный «Священный союз», антиреволюционный клуб. Именно под эгидой Совета саудовские войска наводили порядок на Бахрейне. На фоне неизбежных дальнейших потрясений в странах, охваченных революционными движениями, оазисы консервативной стабильности могут приобрести дополнительную привлекательность.

Желание свести всю многообразную мозаику к бинарной оппозиции вполне понятно – задача исследователя структурировать реальность, предложить читателю метод ее осмысления. Автор, по сути, доказывает, что арабские демократы существуют и являются аналогом польской «Солидарности», чехословацкой «Хартии-77» или литовского «Саюдиса», движений, в которых вызрела дееспособная альтернатива коммунистической власти. Правда, уверенность Валида Фарекса в том, что судьба Ближнего Востока и мира в целом будет решаться в столкновении демократов-гуманистов и реакционеров-джихадистов, пока не находит подтверждений. Голоса первых слышны в основном на конференциях в Европе и США, да и вторые, как ни странно, оказались застигнуты врасплох темпами и масштабом перемен.

Тем не менее «Революция грядет» – это, говоря словами вождя мирового пролетариата, «чертовски своевременная книга». Автор предоставляет нам обильный фактический материал, на основании которого вдумчивый читатель способен, во-первых, ориентироваться в событиях, во-вторых, составить собственный прогноз возможных перемен.

Ближний Восток вступил в период длительной неопределенности. Инерция покоя сменилась инерцией движения, и ее хватит на годы вперед. В этом смысле регион с опозданием влился в тот же бурный поток, в котором уже довольно давно оказался весь остальной мир. Международная система вступила в финальную фазу распада прежнего мироустройства, и как минимум в ближайшее десятилетие скорость и непредсказуемость хода событий будут только усугубляться.

Федор Лукьянов,

главный редактор журнала «Россия в глобальной политике»

Примечания

Введение

¹ См., например: «A News Approach to Safeguarding Americans». Замечания Джона О. Бреннана, помощника президента США по вопросам внутренней безопасности и борьбы с терроризмом, высказанные в Центре стратегических и международных исследований, Вашингтон, округ Колумбия, и опубликованные в журнале Foreign Policy, August 6, 2009.

Глава 1. Упущенное столетие

¹ Хиджаб – традиционный головной убор женщин-мусульманок. Исламистские фундаменталисты считают хиджаб обязательным с теологической точки зрения. Это арабское слово означает «покрывало» или «вуаль».

² См.: Bat Yeor, The Dhimmis: Jews and Christians under Islam, Dickinson University Press/Associated University Presses, 1994.

³ О мыслях Мишеля Афлака см.: Qasim Sallam, Al-Baath wal Watan Al-Arabi, на арабском языке, с французским переводом («The Baath and the Arab Homeland»), Paris, EMA, 1980.

⁴ Один из недавних отчетов можно найти в: Hugh Kennedy, The Great Arab Conquests: How the Spread of Islam Changed the World We Live In, Da Capo Press, 11 сентября 2007.

⁵ Шариат – совокупность правовых, морально-этических и религиозных норм ислама. См.: Noel James Coulson, A History of Islamic Law (Islamic surveys), Oxford University Press, 1964; а также: Majid Liebesny and J. Herbert, eds., Khadduri. Law in the Middle East: Volume I: Origin and Development of Islamic Law, Washington, D.C.: The Middle East Institute, 1955.

⁶ О статусе немусульман в исламском законе см.: Antoine Fattal, Le statut l?gal des non-musulmans en pays d’Islam, Revue Internationale de Droit Compar?, 1960, vol. 12, issue 2, p. 439–42; см. также: Bat Yeor, Miriam Kochan, and David Littman, Islam and Dhim-mitude: Where Civilizations Collide, Fairleigh Dickinson University Press, декабрь 2001.

⁷ См.: Murray Gordon, Slavery in the Arab World, New Amsterdam Books, 25 января 1990.

⁸ О мандатах по Ближнему Востоку См.: Nadine Meouchy and Peter Sluglett, eds., The British and French Mandates in Comparative Perspectives / Les Mandats Francais Et Anglais Dans Une Perspective (Social, Economic and Political Studies of the Middle East and Asia), Brill Academic Publishers, bilingual ed., январь 2004.

⁹ Об арабском национализме см.: Adeed Dawisha, Arab Nationalism in the Twentieth Century: From Triumph to Despair, Princeton University Press, 2 декабря 2002.

¹⁰ Об Ибн-Таймийе см.: Muhammad Abd al-Halim Hamid, Maan ala tariq al-dawah: Shaykh al-Islam Ibn Taymiyah wa-al-Imam al-shahid Hasan al-Banna (Together on the Path of Dawa, Sheikh of Islam Ibn Taymiya and the Martyr Imam Hasan al Banna) (Silsilat «Nahwa al-nur») (Арабское изд.) (обложка неизвестна).

¹¹ См.: Mordechai Nisan, Minorities in the Middle East: A History of Struggle and Self-Expression, McFarland & Company; 2nd ed., сентябрь 2002.

Глава 2. 90-е годы ХХ века

¹ См.: Kanaan Makiya, The Republic of Fear: The Politics of Modern Iraq, University of California Press; 1st ed., 15 июня 1998.

² См.: Roger Azzam, Liban L’instruction d’un Crime – 30 ans de Guerre, Cheminements, Paris, 2005.

³ После войны Судного дня в октябре 1973 г. нефтедобывающие режимы региона организовали нефтяной бойкот, направленный против Запада в качестве репрессалии за его поддержку Израиля. См.: See Jay Hakes. 35 Years After the Arab Oil Embargo, Journal of Energy Security, 6 октября 2008 г.; см. также: Karen R. Merril, The Oil Crisis of 1973–1974: A Brief History with Documents (The Bedford Series in History and Culture), Bedford/St. Martin’s, 22 февраля 2007 г.

⁴ На эту тему см.: Martin Kramer, Ivory Towers on Sand: The Failure of Middle Eastern Studies in America, Policy Papers, № 58, Washington Institute for Near East Policy, 1 октября 2001.

⁵ Там же.

⁶ См. публикации Центра мусульманско-христианского взаимопонимания принца Аль-Валида в Джорджтаунском университете. См. также: Islam and Democracy, John L. Esposito and John O. Voll, Oxford University Press, paperback, 9 мая 1996.

⁷ См.: John Entelis, Islam, Democracy, and the State in North Africa, Indiana Series in Arab and Islamic Studies, paperback, 1 октября 1997.

⁸ См. статьи, опубликованные д-ром Дэвидом Хойлом, консультантом по общественным делам и директором Европейско-суданского совета по общественным делам (ESPAC) с 1998 г.

⁹ Измаэль Ройер в: IViews, 15 сентября 1999.

¹⁰ CNN, 3 июля 2003.; см. также: Lashkar-e-Taiba in America: A Convicted Terror Recruiter Plays Victim of the NSA, Stephen Schwartz, Weekly Standard, 16 декабря 2008.

¹¹ О неизвестных преследованиях во всемирном масштабе см.: Paul Marshall and Lela Gilbert, Their Blood Cries Out, Thomas Nelson, 12 марта 1997.

¹² Robert Kaplan. The Arabists: The Romance of an American Elite, Free Press, 1995.

¹³ Thomas F. Farr, World of Faith and Freedom: Why International Religious Liberty Is Vital to American National Security, Oxford University Press, 2008.

¹⁴ См., например: As Safir, Beirut, 2 июля 2000.

Глава 3. Свет в окне

¹ Ghazwa, от арабского «набег», используется современными джихадистами для заявления своего права нападений на врагов – «неверных», подражая историческим набегам, проводившимся Халифатом, или ранним исламским завоеваниям на Среднем Востоке.

² Francis Fukuyama, The End of History and the Last Man, Free Press, 1992.

³ См.: Patrick Goodenough, US Policy Shift on Durban Racism Conference Draws Concern, Criticism, CNC News, понедельник, 16 февраля 2009 г.

⁴ Paul Marshall, Four Million: The Number to Keep in Mind This November, National Review, 27 августа 2004.; см. также: Stewart Stogel, Bin Laden’s Goal: Kill 4 Million Americans, News Max Magazine, среда, 14 июля 2004.

⁵ Jean-Marie Colombani, Nous sommes tous Am?ricains, Le Monde, 13 сентября 2001.

⁶ Девятая чрезвычайная сессия министров иностранных дел исламских государств в Дохе, Катар, «выразила свою озабоченность возможными последствиями борьбы против терроризма… в Афганистане, и подчеркнула необходимость обеспечения территориальной целостности Афганистана и его исламской идентичности. Она отвергает нападения на любое исламское государство под предлогом борьбы с терроризмом». AP, AFP, al Jazeera, 10 октября 2001.

⁷ Я поднимал этот вопрос во второй книге моей трилогии о плюрализме, опубликованной в 1979 г. Al Taadudiya fil Aalam (Pluralism in the World), Kasleek University, июнь 1979.

⁸ Bernard Lewis, What Went Wrong: Western Impact and Middle Eastern Response, Oxford University Press, 2002.

⁹ Walid Phares. Middle East: The Unfinished Symphony, Lebanese American Journal, Май 1991.

¹⁰ См.: Arab Summit Embraces Iraq, Snaps at US, NewsMax.com, 29 марта 2002. см. также: Arab Summit Adopts Saudi Peace Initiative, CNN, 28 марта 2002.

¹¹ См.: Fouad Ajami, The Foreigner’s Gift: The Americans, the Arabs, and the Iraqis in Iraq, Free Press, 2006.

Глава 4. Саботаж демократизации

¹ Шейх д-р Юсуф аль-Карадави – председатель Всемирного союза клерикалов и идеологический наставник телеканала Аl Jazeera. Он живет в Катаре и считается главным вдохновителем Всемирного мусульманского братства.

² Bernard Lewis, Bring Them Freedom, or They Destroy Us, Real Clear Politics, 20 сентября 2006 г. Статья написана на основе лекции, прочитанной Бернардом Льюисом 16 июня 2006 г. на борту Crystal Serenity во время круиза Хиллсдэйлского колледжа на Британские острова.

³ BBC, CNN, 6 ноября 2003.

⁴ Белый дом, Reuters, BBC, Fox News, 19 ноября 2003 г. речь во дворце Уайтхолл.

⁵ См.: Stanley Kurtz, Saudi in the Classroom, A Fundamental Front in the War, National Review, 25 июля 2007.

⁶ См.: History News Network. Nicholas De Genova Explains What He Meant When He Called for a Million Mogadishus, April 21, 2003. См. также: Tom McGhee. No Job, No Money for Churchill, Denver Post, 7 июля 2009.

⁷ Walid Phares. The War of Ideas: Winning the War against Future Jihad, Palgrave, 2007.

⁸ См.: Tony Blair, A Battle for Global Values, Foreign Affairs, январь/февраль 2007.

⁹ С официального сайта Государственного департамента www.state.gov.

¹⁰ См.: James Traub, Persuading Them, New York Times, 25 ноября 2007.

¹¹ Barbara Ferguson, Karen Hughes Resigns After Failing to Improve the US’ Image Abroad, Arab News, 2 ноября 2007.

¹² См.: Michael Rubin, Is American Support for Middle East Dissidents the Kiss of Death? AEI Middle Eastern Outlook, 5 декабря 2006.

Глава 5. Свобода и ее противники

¹ См.: Religious Freedom Is a Growing Priority, Middle East Quarterly, September 1997.

² См.: John Bolton, Surrender Is Not an Option: Defending America at the United Nations, Threshold Editions, 1st ed. (November 6, 2007).

³ Bolton Resigns as UN Ambassador, USA Today, December 4, 2006.

⁴ См.: Kenneth R. Timmerman, Live from Qatar: It’s Jihad Television; The al-Jazeera TV Network, Insight on the News, March 2004.

⁵ Walid Phares, Jihad TV: Al Jazeera, the Global Madrassa, National Review, March 26, 2003.

⁶ См.: Mohammed El-nawawy and Adel Iskadar, Al-Jazerra: The Story of the Network That Is Rattling Governments and Redefining Modern Journalism, Basic Books, August 2003; Walid Phares, The War on Iraq (Al harb ala al Iraq), Philadelphia Inquirer, Thursday, April 22, 2004; Judea Pearl, Another Perspective, or Jihad TV? New York Times and International Herald Tribune, January 17, 2007.

⁷ Javid Hassan, Top Judge Blasts Al-Hurra TV’s Ideological War, Arab News, March 9, 2004.

⁸ Joel Mombray, Television Takeover: US Financed al Hurra Is Becoming a Platform for Terrorists, Wall Street Journal, March 18, 2007.

⁹ См.: Dafna Linzer, Lost in Translation: Alhurra – America’s Troubled Effort to Win Middle East Hearts and Minds, ProPublica, June 22, 2008; см. также: Daniel Nassir, We Do Not Spread Propaganda for the United States, Middle East Quarterly, Spring 2008, p. 63.

¹⁰ См.: Kenneth R. Timmerman, Sen. Tom Coburn: Voice of America Harming U.S. Interests in Iran, NewsMax Magazine, Wednesday, February 14, 2007.

¹¹ Редакционная статья The Voice of the Mullahs: Public Diplomacy Takes a Pro-Islamist Tilt, Washington Times, April 14, 2010.

Глава 6. Кошмар режима талибов

¹ Историю подъема «Аль-Каиды» и «Талибана» в Афганистане см.: Laurence Wright, The Looming Tower: Al Qaeda and the Road to 9/11, Vintage (August 21, 2007).

² Ihsan Hijazi, Madrid Envoy Dies in Beirut Shelling, New York Times, April 17, 1989.

³ На Хартумских конференциях под руководством доктора Хасана Тураби, лидера Национального исламского фронта Судана, собрались представители различных исламистских и джихадистских групп, чтобы обсудить будущие стратегии в регионе и противостояние Западу.

⁴ Press release Revolutionary Association of the Women of Afghanistan (RAWA), March 23, 1997, http://www.rawa.org/oic.htm.

⁵ W. L. Rathje for Discover Archaeology, Why the Taliban are destroying Buddahs, in USA Today, March 22, 2001.

⁶ “Taliban Leader, Omar, Boasts of Eventual Victory”, CNN, September 20, 2009.

⁷ RAWA press release, op. cit.

⁸ О радикально настроенных богословах в Аравии см.: Erick Stakelbeck, Sleeping With the Enemy, FrontPage, July 13, 2004; см. также Mamoun Fandy, Saudi Arabia and the Politics of Dissent, St. Martin’s Press, 1999.

⁹ Я посвятил террору против женщин главу в своей книге The War of Ideas: Jihadism against Democracy, Palgrave, 2007.

¹⁰ Sufi Mohammed «Hates Democracy» and Calls for Global Islamic Rule, Deutsche Presse-Agentur, February 18, 2009.

¹¹ «Ас-Сахаб» (пропагандистский орган «Аль-Каиды»), английский текст интервью с муллой Назиром Ахмадом, эмиром моджахедов в Южном Вазиристане, 4 сентября 2009.

¹² NEFA Foundation, May 2009, http://www.nefafoundation.org/miscellaneous/FeaturedDocs/nefatalibanqa0509.pdf.

¹³ Главой центра была Нина Ши, а Пол Маршал работал старшим научным сотрудником. Впоследствии центр был принят Институтом Хадсона после того, как руководство Freedom House подверглось давлению саудовского лобби и отказалось от критики исламистских режимов в этом регионе.

¹⁴ “Fears Over Afghan Convert Trial”, BBC, March 22, 2006.

¹⁵ См.: unama.unmissions.org/Portals/UNAMA/SG%20Reports/09sept25-SGreport.pdf.; см. также описание ситуации в плане безопасности перед недавними выборами: http://unama.unmissions.org/Portals/UNAMA/SG%20Reports/09july23.pdf; см. также годовой отчет по Афганистану для Совета по правам человека, март 2009, и годовой отчет о защите гражданского населения в вооруженных конфликтах в Афганистане, январь 2009 (подчеркнуты многочисленные случаи, когда талибы намеренно убивали представителей интеллигенции, насиловали женщин и детей, похищали и убивали журналистов, пытались сорвать избирательный процесс и т. д.).

¹⁶ Создана в продолжение Боннского соглашения, подписанного в декабре 2001 г.: http://www.aihrc.org.af/English; см. также препятствия, с которыми сталкивается AIHRC, в их ежегодном докладе от 2008 г., с. 63–64, доступно на http://www.aihrc.org.af/Rep_Annual_2008.pdf.

¹⁷ Adam Entous, Taliban Growth Weighs on Obama Strategy Review, Reuters, October 9, 2009.

¹⁸ President Obama’s speech at West-Point, Reuters, ABC, December 1, 2009.

Глава 7. Пробуждение Месопотамии

¹ Статьи опубликованы в ежемесячнике Beit Nahrain, Modesto California, 1982–1990.

² Kanan Makiya, Republic of Fear: The Politics of Modern Iraq, University of California Press, 1998.

³ Я указал на это в статье: Iraq and the New World Order, the Unachieved Symphony, Lebanese American Journal, март 1991.

⁴ Paulo Casaca, The Hidden Invasion of Iraq, Acacia Books, 2008.

⁵ Французский поэт Жан де Лафонтэн написал басню об этой истории, озаглавленную «Le Livre et al Tortue» («Заяц и черепаха»).

⁶ См.: Reuel Marc Gerecht, On Democracy in Iraq: It Is Starting to Take Roots, Weekly Standard, vol. 12, no. 31, 30 апреля 2007.

⁷ Интервью с Пауло Касака, Европейский парламент, Брюссель, апрель 2009 г.

⁸ Chelsea Carter, Iraq Orders Security Shakeup after Baghdad Blasts, Associated Press, 9 декабря 2009.

Глава 8. «Кедровая» революция

¹ См.: Boutros Daou, Tarikh al Mawarna: History of the Maronites, vol. III, Kasleek University Publications, 1980.

² Sawt al Mashreq, Beirut, октябрь 1982.

³ Встреча с президентом Хелу произошла в его резиденции в Каслике, когда его посетила делегация Союза ливанских франкофонов во главе с Сами Фаресом, братом автора этой книги.

⁴ Для общего представления о первых годах ливанской войны см.: Marius Deeb, The Lebanese Civil War, New York: Praeger, 1980. На арабском см.: Pierre Khoueiry, Hawadeth Lubnan (Lebanon’s Events), three volumes, Junieh, 1977.

⁵ Выступление на AFP, Radio Damascus, в газете al Baath, 20 июля 1976.

⁶ См. доклады Human Rights Watch, Amnesty International и Государственного департамента США между 1992 и 2004 гг.; см. также брифинги в комитетах конгресса США по ближневосточным делам.

⁷ Scott Wilson, Syrian Ex Official Says Assad Threatened Hariri, Washington Post, 31 декабря 2005.

⁸ Lebanese Minister Marwan Hamade Wounded in Beirut Blast, Daily Star, Beirut, 1 октября 2004.

⁹ См. специальный доклад, опубликованный в еженедельнике Al Nahar 15 января 2005 г., включающий в себя интервью с лидерами ливанской эмиграции, которые работали над подготовкой резолюции Совета Безопасности ООН № 1559.

¹⁰ Erich Follath, New Evidence Points to Hezbollah in Hariri Murder, Der Speigel, 23 мая 2009.

¹¹ Mustafa Jeha, Mihnat al Aql fil Islaam (The Crisis of Mind in Islam), Beirut, 1987.

Глава 9. Сирийские реформаторы

¹ Известное как соглашение Сайкса-Пико, подписанное в 1916 г. На эту тему и для общего представления об истории Сирии см.: Philip Hitti, History of Syria Including Lebanon and Palestine, Gorgias Press LLC, 2002.

² О современной истории Сирии см.: Jack Morrison, Adam Woog, and Arthur Goldschmidt, Jr., Syria (Creation of the Modern Middle East), Chelsea House Publications, 2008.

³ Michel Aflaq, Al Baath al Arabi al Ishtiraki (The Arab Socialist Baath), Beirut, 1964 (multiple publishers).

⁴ См.: Barry Rubin, The Truth About Syria, 1st edition, Palgrave Macmillan, 2007.

⁵ Al Muharer al Arabi (The Arab Liberator) – панарабистский еженедельник, издаваемый в Бейруте и принадлежащий сирийскому националисту Нухаду Гадри.

⁶ Среди организаций, осуществляющих мониторинг, – Human Rights Watch, Amnesty International, Европейский парламент, комитеты по правам человека конгресса США, а также сирийские и ливанские правозащитные организации, 1970–2000.

⁷ См., например, широко известную апологетическую биографию сирийского диктатора, написанную британским журналистом: Patrick Seale, Asad: The Struggle for the Middle East, University of California Press, 11 января 1990.

⁸ Северо-восточная часть Сирии, известная также как Хасака.

⁹ Журналисты Guardian, New York Times и Le Monde приветствовали назначение Башара как добрый знак для демократии. Об апологии со стороны научных кругов см., например: David Lesh, The New Lion of Damascus: Bashar al-Asad and Modern Syria, Yale University Press, 2005.

¹⁰ Нухад Гадри провел несколько брифингов в Вашингтоне для членов конгресса и официальных лиц администрации в 2007 г.

¹¹ Из интервью с Мамуном аль-Хомси в Праге в июне 2007 г.

¹² См.: Lee Smith, A Liberal in Damascus, interview with Ammar Adhelhamid, New York Times, 13 февраля 2005.

¹³ См.: Hazem Saghieh, Let Us Welcome Michel Kilo, Lebanon Now, 27 мая 2009 г.; см. также: Rhonda Roumani, Syria Frees Five Political Activists: Released Opposition Leader to Create New Liberal Party, Washington Post, 19 января 2006.

¹⁴ CLIME – Центр за свободу на Среднем Востоке, Вашингтон, округ Колумбия.

¹⁵ См.: Syria arrests dissident writer, BBC, 15 мая 2006; см. также: доклад Amnesty International: Syria: Prisoner of Conscience, Riad Seif, сентябрь 2001.

¹⁶ Брифинги, проведенные Фаридом Гадри для различных управлений и комитетов Конгресса США в 2003–2006 гг.

¹⁷ Заявления заместителя министра иностранных дел Сирии Валида аль-Муаллема, Al Arabiya, October 30, 2009.

¹⁸ Michael Ledeen, Syria and Iran Must Get Their Turn, National Post, April 7, 2003.

¹⁹ Мишель Абу Наджм, интервью с бывшим вице-президентом Сирии Абделем Халимом Хаддамом, Al Sharq al Awsat, January 1, 2006; см. также интервью, данное Хаддамом газете Al Arabiya, December 30, 2005.

²⁰ В числе ученых, регулярно и изощренно выступающих с просирийских позиций и подчеркивающих необходимость поддержания отношений с Асадом, – профессор Джошуа Лэндис, директор Центра изучения Среднего Востока и доцент университета штата Оклахома. Женатый на дочери сирийского генерала, профессор Лэндис интенсивно ведет блог Syria Comments, в котором поддерживает режим Асада.

²¹ См.: Iraq and Syria Recall Envoy in Bomb Suspects Row, Reuters, August 25, 2009. См. также Martin Chulov, Baghdad Car Bombs Blamed on Syria and Islamists by Iraqi Government, Guardian, December 9, 2009.

²² Из брифинга, сделанного для Антитеррористической группы палаты представителей конгресса США 15 июля 2009 г.

²³ См., например: Joshua Landis, Is Syria Ready for Democracy? Syria Comments, March 15, 2009.

²⁴ Ежегодная конференция Флоридского общества изучения Среднего Востока. Конференция состоялась во Флоридском атлантическом университете.

²⁵ Взято с сайта Хайтама Манны.

Глава 10. «Зеленая» революция

¹ Подробно об истории Персии см.: Molesworth Sykes, A History of Persia, Hesperides Press, (November 4, 2008); см. также: Lindsay Allen, The Persian Empire, University of Chicago Press, December 20, 2005. О завоевании Персии Халифатом см. Efraim Karsh, Islamic Imperialism: A History, Yale University Press.

² О социологическом и экономическом анализе в период новой истории Ирана см.: Ervand Abrahamian, A History of Modern Iran, Cambridge University Press, July 28, 2008; рекомендуемая работа по геополитической истории современного Ирана в период хомейнистской революции Amir Taheri, The Persian Night: Iran under the Khomeinist Revolution, Encounter Books, March 25, 2009.

³ Hamid Dabashi, Theology of Discontent: The Ideological Foundations of the Islamic Revolution in Iran, New York University Press, 1993.

⁴ Я проанализировал эту доктрину в ряде статей, опубликованных в ежедневной газете Al Ahrar в Бейруте в течение 1980 г., особенно в статье под названием «Thawra Takhattat hudud biladaha» («A Revolution Heading beyond Its Borders»), Al Ahrar, May 1980.

⁵ Об ирано-иракской войне см., например: Ervand Abrahamian, A History of Modern Iran, Cambridge, 2008; см. также: Efraim Karsh, The Iran-Iraq War, 1980–1988, Osprey Publishing, 2002.

⁶ См., например: Kerim Yildizand Tanyel B. Taysi, The Kurds in Iran: The Past, Present and Future, Pluto Press, 2007.

⁷ О борьбе арабов провинции Хузестан см., например: Peter Tatchell, Iran’s Anti-Arab Racism: Iran Treats Its Arab Minority as Second-Class Citizens. Now It Is Planning to Hang Six of Them after Rigged Trials Held in Secret, Guardian, Friday, October 26, 2007; Iran: Defending Minority Rights: The Ahwazi Arabs, report by Amnesty International, May 16, 2006; and Daniel Brett, Iran’s Forgotten Ethnocide, in Arab Media Watch, изначально опубликована в The Arab, March 2008.

⁸ См.: R. Farzanfar, Ethnic Groups and the State: Azaris, Kurds and Baluch of Iran, Massachusetts Institute of Technology, 1992. См. также Selig S. Harrison, Pakistan’s Baluch Insurgency, Baloch Voice, July 3, 2009; Malek Towghi, Ethnic Cleansing in Iranian Baluchistan, Baloch Human Rights International; BalochOnline, August 30, 2009.

⁹ См.: Salman J. Borhani, The Azeris of Modern Iran, The Iranian, August 4, 2003; Brenda Shaffer, Borders and Brethren: Iran and the Challenge of Azerbaijani Identity, MIT Press, 2002.

¹⁰ См., например: Farideh Tehrani, The Truth Inside, National Review, October 15, 2002.

¹¹ Jihad against Love: Valentine’s Day Invades the Middle East, Front Page Magazine, February 14, 2005.

¹² См.: Elaine Sciolino, Student Unrest in Iran, New York Times, July 13, 1999, см. также Iran Student Protests: Five Years On, BBC, July 9, 2004; Neil MacFarquhar, Iran Latest Protests Are Seen as the Toughest to Stop, New York Times, June 16, 2009.

¹³ См.: Student Demonstrations in Iran, Voice of America, December 19, 2002. См. также Nazila Fathi, 4th Day of Protests in Tehran, and Demonstrations Spread, New York Times, November 12, 2002; Margaret Warner, Student unrest in Iran, в Jim Lehrer News Hour, PBS, June 18, 2003.

¹⁴ Borzou Daragahi, Iranian Exile Speaks Out against Militia He Once Supported, Los Angeles Times, July 9, 2009.

¹⁵ Amir Fakhravar, Call it What It Is: Iran’s Revolution, Daily News (New York), January 3, 2010.

¹⁶ См., например: Workers Rights, International Campaign for Human Rights in Iran, January 2006.

¹⁷ Marvin Kalb, Report on Hezbollah and Western Media, Harvard Kennedy School of Government, Shorenstein Center on the Press, Politics and Public Policy, 2007.

¹⁸ По этой теме я написал статью, см.: Walid Phares, A Mid East American Revolution Is Coming, Front Page Magazine, October 1, 2004.

¹⁹ См.: Ledeen Calls for a Speedy Democratic Revolution in Iran, hoder.com weblog, July 11, 2002.

²⁰ См., например: Michael Ledeen, Freedom Betrayed: How America Led a Global Democratic Revolution, Won the Cold War, and Walked Away, AEI Press, October 1996.

²¹ См.: Meir Javedanfar and Yossi Melman, The Nuclear Sphinx of Tehran: Mahmoud Ahmadinejad and the State of Iran, Basic Books, 2007.

²² Martin Walker, A Democratic Revolution in the Middle East? The Globalist, March 29, 2005.

²³ Iran Arrests Student Editor over Insulting Islam, AFP, May 5, 2007.

²⁴ Saul Gonzales, Beaming Back, PBS NewsHour, June 19, 2003. См. также: Juliette Niehuss, Why Washington Needs Iranian Students, Asia Times, July 23, 2003.

²⁵ Ledeen, Freedom Betrayed.

²⁶ Eli Lake, Iran Advocacy Group Said to Skirt Lobby Rules The Washington Times, November 13, 2009.

²⁷ См. Jacki Lyden, Iranian Women Activists Gain Momentum, interview with Farida Davoodi Mohajer on All Things Considered, NPR, March 17, 2007.

²⁸ Results of Survey in 28 Centers of Iranian Provinces: Iranians’ Values and Attitudes, Tehran: Ministry of Islamic Guidance, 2004, pp. 78, 84.

²⁹ Mohammad Maljoo, Worker Protest in the Age of Ahmadinejad, MERIP 241, Winter 2006.

³⁰ For Workers Revolution against the Islamic Dictatorship: No to All Wings of the Mullah Regime, Internationalist, June 2009.

³¹ Amir Taheri, Repression and Resistance: Urban Workers, Women, Students, Teachers, and Ethnic Minorities against the Regime, National Review, June 16, 2009.

³² Walid Fares Iran – The Uprising Is On and There’s No Turning Back, FoxNews.com, June 20, 2009.

³³ Iranian Killed in Protest Was Willing to Be «Shot in Heart», Telegraph, November 15, 2009.

³⁴ Bahman Bakhtiari, Is Iran Going to Change? There is a Chance, Salt Lake City Tribune, January 5, 2010.

³⁵ Robert Tait, Iran Opposition Leader Mousavi ‘Ready to Die’ for Reform, Guardian, January 1, 2010.

³⁶ Heshmat Tabarzadi, What I See on the Frontline in Iran: Regime Change Is Now Our Movement’s Rallying Cry, Wall Street Journal, December 17, 2009.

³⁷ Arash Sobhi, Cannons, Guns, Basiji, Prison, Torture or Execution; Has No Effect On Us Anymore, Planet Iran (translated from Farsi), December 6, 2009.

³⁸ Obama Refuses to ‘Meddle’ in Iran, BBC, June 19, 2009; Obama’s Iran Abdication, Wall Street Journal, June 18, 2009.

³⁹ Fuad Ajami, Obama’s Persian Tutorial: The President Has to Choose between the Regime and the People in the Streets, Wall Street Journal, June 22, 2009.

⁴⁰ Mark Landler, Obama Resists Calls for a Tougher Stance on Iran, New York Times, June 19, 2009.

⁴¹ Peter Speigel and Jay Solomon, U.S. Retracts July 4 Invites It Gave Iran, Wall Street Journal, June 25, 2009.

⁴² Walid Phares, Obama Must Stand Up for Iranian Reformers, NewsMax Magazine, Wednesday, June 24, 2009.

⁴³ Tariq Alhomayed, Acting as if Iran is Not Present, al Shaq al Awsat, June 2009. Hezbollah Accuses West of Fomenting Turmoil in Iran, Africa Asia, June 2009.

⁴⁴ Venezuela’s Chavez Backs Ahmadinejad amid Iranian Protests, Miami Herald, June 20, 2009.

⁴⁵ См., например: Robert Baer, The Devil We Know: Dealing with the New Iranian Superpower, Three Rivers Press, August 18, 2009.

⁴⁷ Hassan Diaolesam, The Strange New Friend of the Iranian Demonstrators, The American Thinker, January 8, 2010.

⁴⁸ Clare Lopez, Rise of the Iran Lobby: Tehran’s Front Groups Move on – and into – the Obama Administration, Center for Security Policy, February 2009.

⁴⁹ Amir Fakhravar, Call It What It Is: Iran’s Revolution, Daily News (New York), January 3, 2010.

Глава 11. Ад в Судане

¹ Я писал это в статье «The Sudanese Battle for American Opinion», Middle East Quarterly, March 1998.

² Samuel Cotton, Silent Terror: A Journey into Contemporary African Slavery, Writers & Readers Publishing, February 15, 1999.

³ Институт Машрек приводит оценку Доминика Мохаммеда, согласно которой в ходе боев или от болезней и голода погибло 2,5 млн человек – Middle East News Wire, December 1997. Телеканал CBN 4 февраля 1997 г. со ссылкой на различные доклады организации «Интернационал христианской солидарности» сообщил о 1,5 млн жертв.

⁴ Нефтяная компания Chevron в 1992 г. продала свои концессии правительству Судана, которое в свое время и предоставило эти концессии. Суданское правительство впоследствии разделило эти концессии на меньшие участки для геологической разведки. Канадская компания Arakis Energy получила три концессии, подписав с правительством Судана соглашения о разделе продукции.

⁵ Robert Collins, The Southern Sudan in Historical Perspective, University of Tel Aviv, The Israel Press, 1975, p. 36.

⁶ Gabriel Warburg, Islam, Nationalism and Communism in a Traditional Society, Frank Cass, 1978, p. 98.

⁷ Цит. в кн.: Dustan Wai, The African-Arab Conflict in the Sudan? Africana Publishing Company, 1983, p. 67.

⁸ Цит. в кн.: Warburg, Islam, Nationalism and Communism, p. 153.

⁹ Wai, African-Arab Conflict, p. 195–109.

¹⁰ Ibid., p. 125–141.

¹¹ Pierre Arvanieh, Mas’alat Janub as-Sudabn: Ila Ayane? Sawt al-Mashreq, Beirut, December 1983.

¹² Nicholas Khoury, Aslamat Jahub as-Sudan, Sawt al-Mashreq, Beirut, January 1984; См. также: Mordechai Nisabn, Sudanese Christians: Tribultations in Black Africa, Minorities in the Middle East: A History of Self Expression, McFarland, 1991, p. 193–205.

¹³ Dominic Mohammed, Jihad on Africa: The Islamization of Southern Sudan, lecture delivered at Florida International University, November 9, 1995.

¹⁴ Francis Mading Deng, The Identity Factor in the Sudanese Factor in: Conflict and Peacemaking in Multiethnic Societies, Joseph V. Montville, ed., Lexington Books, 1990, p. 354–356.

¹⁵ Выступление Стивена Вонду, представителя Суданского народного освободительного движения, на конференции «Коалиции в защиту прав человека в исламских странах», Вашингтон, округ Колумбия, 2 мая 1997 г.

¹⁶ Middle East News Wire, January 15, 1994.

¹⁷ Middle East News Wire, March 15, 1997.

¹⁸ Ryek Machar, The Sudan Conflict: The SPLM/SPLA-United Calls on America to Support the People of South Sudan in their Struggle for Self-Determination, National Liberation and Independence in the Sudan United States Institute for Peace, April 12, 1994.

¹⁹ New York Times, July 19, 1992.

²⁰ Реплики, сделанные в ходе симпозиума «Воздействие исламизации на международные отношения и права человека», Unitarian Methodist Church Saint Andrew, Washington, D. C., March 30, 1997.

²¹ Al-Musawwar, Cairo, January 24, 1997, p. 26–27.

²² Al-Nafir, July 14, 1996; интервью, взятое автором у шейха Макина, лидера Движения освобождения Нубийских гор в Вашингтоне, округ Колумбия, 5 мая 1997.

²³ Организация «Интернационал христианской солидарности» сообщает, что «некоторые, например Джейкоб Алиго ло-Дадо, были арестованы, подвергнуты избиениям и пыткам. Какое преступление совершили эти люди? Джейкоб Алиго возражал против правительственного распоряжения, которое требовало от всех учащихся знания арабского языка и изучения Корана. Шрамы, покрывающие спину этого человека, служат доказательством пыток, применяемых суданскими властями. Доклад «Интернационала христианской солидарности» был показан по телеканалу CBN 12 ноября 1997 г.

²⁴ John Eibner and Caroline Cox, Evidence on Violations of Human Rights in Sudan, Christian Solidarity International, April 1996.

²⁵ Associated Press, July 15, 1996.

²⁶ Эти деяния документированы правозащитными организациями (такими, как Human Rights Watch и Amnesty International), журналистами, ООН, и многими другими.

²⁷ Middle East News Wire, February 1994.

²⁸ Dаvid Littman, The U. N. Finds Slavery in the Sudan. Middle East Quarterly, September 1996, p. 91–94; Caroline Cox, member of House of Lords, United Kingdom, «Slavery in Sudan», документ, представленный комитету по международным отношениям палаты представителей конгресса США на слушаниях, проведенных совместно с подкомитетом по международным операциям и правам человека и подкомитетом по делам Африки 13 марта 1996 г. Два американских репортера, совершившие поездку в Южный Судан, по сути дела, выкупили чернокожих рабов у торговцев с севера Судана и сообщили об этом в газете Baltimore Sun, June 16, 1996.

²⁹ Fact Sheets, изданные посольством Судана в Вашингтоне: Sudan Condemns Slavery, February 2, 1997; February 5, 1997; Sudan Opposes Terrorism, February 6, 1997.

³⁰ Sean Gabb, Truth and the Sudan Foundation: A Debate Between Sabit Aley and Sean Gabb, October 22, 1997, на сайте http://www.sufo.demon.co.uk.

³¹ Agence France-Press, March 19, 1997.

³² The Sudan Foundation, http://www.sufo.demon.co.uk.

³³ В числе этих организаций – ливанская «Хезболла», палестинские «Хамас» и «Исламский джихад», алжирский «Фронт исламского спасения», египетская «Джеман Исламия», политические партии в Иордании, Йемене и Ливане, находящиеся под духовным влиянием «Братьев-мусульман», а также «Баас», нассеритские и другие арабские националистические организации.

³⁴ An-Hahar, as-Safir, March 12, 1997.

³⁵ Agence France-Press, March 11, 1997.

³⁶ Sudan Ambassador to Ethiopia, Usman al-Sayyid, Reports Visit of Israeliu Intelligence Official to the South, Sudan News Agency, September 2, 1997.

³⁷ Al-Hayat, May 9, 1997; Middle East News Wire, April 15, 1997.

³⁸ См.: Gabriel Warburg, Hot Spot: Egypt and Sudan Wrangle over Halayib, Middle East Quarterly, March 1994, p. 57–60; As-Safir, April 10, 1997.

³⁹ Middle East News Wire, March 14, 1997. См. также: Charles Jacobs, No Relations with Slavers: AASG Asks Clinton to Freeze Oil Deal with Sudan, Middle East News, January 30, 1997.

⁴⁰ Agence France-Press, March 10, 1997.

⁴¹ Agence France-Press, Reuters, March 24, 1997.

⁴² Интервью, взятое автором у бывшего министра информации Судана Бона Мальваля 11 октября 1995.

⁴³ Этими четырьмя организациями были Ассирийский национальный конгресс, Американская коптская ассоциация, Всемирная ливанская организация и Американское движение Юга Судана. См.: Beit Nahraion Magazine, Modesto, Calif, Fall 1992.

⁴⁴ A. M. Rosenthal, The Well Poisonous, New York Times, April 29, 1997.

⁴⁵ Выступление преподобного Джеймса Кеннеди, лидера Coral Ridge Ministry, на канале Trinity Broadcast Network 24 сентября 1997 г.

⁴⁶ Крис Митчелл сказал: «Продолжающаяся 14 лет гражданская война заложила исламское правительство Хартума, которое ведет джихад, священную войну против жителей юга Судана, по большей части исповедующих христианство и анимизм». Christian Broadcast Network, February 4, 1997.

⁴⁷ См., например: доклад Джеффа Бартела из Всемирной продовольственной программы ООН, CBN, November 23, 1997.

⁴⁸ См.: AASG Newsletter, November 1995.

⁴⁹ Charles Jacobs, A New Abolitionist Movement, The Forward, May 24, 1997; Samuel Cotton, The Slavery Issue: A Crisis in Black Leadership, in Slavery in Africa Today, Sabit Aley, ed., paper presented at Columbia University at the first abolitionists conference, 1995, p. 37–41.

⁵⁰ Интервью, взятое автором в Вашингтоне, округ Колумбия, 10 апреля 1997 г.

⁵¹ Samuel Cotton, Abolitionist Convention for Sudan, presented at Columbia University, March 12, 1995; Sorrow and Shame Brutal North African Slave Trade Ingnored and Denied, New York Weekly, March 22, 1995.

⁵² Samuel Cotton, Abolitionist Convention for Sudan, presented at Columbia University, March 12, 1995; Sorrow and Shame Brutal North African Slave Trade Ingnored and Denied, New York Weekly, March 22, 1995.

⁵³ Clarence Page, Africa’s Dirty Secret: Slavery in Our Time, Washington Times, May 3, 1995; Clarence Page, Tolerating Slavery in Africa, Washington Times, July 7, 1996; Sabit Aley, Genocide and Slavery in the Sudan: The Fasrrakhan Connection, Slavery in Africa Today, Sabit Aley, ed… collection of articles, First Abolitionist Conference, 1995; см. также: Nina Shea, In the Lion Den, Broadman and Holman Publishers, 1997, p. 31–35.

⁵⁴ Nat Hentoff, Averting Our Eyes from Slavery, Washington Post, December 27, 1997.

⁵⁵ Интервью, взятое автором в Вашингтоне, округ Колумбия, 14 мая 1997 г.

⁵⁶ Обращение к Генеральной Ассамблее «Коалиции в защиту прав человека в условиях исламизации», 15 декабря 1995.

⁵⁷ Интервью с автором, Вашингтон, округ Колумбия, 15 октября 1997.

⁵⁸ Congressional Record, Senate, November 2, 1997, p. S11698.

⁵⁹ Senate Foreign Relations Committee, Subcommittee on the Middle East, hearing on Persecution of Religious Minorities in the Middle East, April 30, 1997.

⁶⁰ Интервью со Стивеном Вонду и Ниной Ши, взятое на конференции «Права человека в исламе», Вашингтон, округ Колумбия, 2 мая 1997 г.

⁶¹ Пресс-релиз United States Information Agency, November 4, 1997.

⁶² Пресс-релиз о ежедневных брифингах Государственного департамента США, United States Information Agency, November 5, 1997.

⁶³ IRIN-Reuters, Sudan: A Who’s Who of Darfur Groups in Sirte, November 1, 2007.

⁶⁴ http://www/savedarfur.org.

⁶⁵ Sudan: Anything Possible if ICC Indicts President, Humanitarian News and Analysis.

⁶⁶ Michael Slackman, Often Split, Arab Leaders Unite for Sudan Chief, New York Times, March 30, 2009, project of the UN Office for the Coordination of Humanitarian Affairs, January 22, 2009.

⁶⁷ Turkey Defends Bashir Invitation, Tehran Times, November 9, 2009; см. также: турецкую ежедневную газету Zaman, November 7, 2009.

⁶⁸ Dan Connell, War & Peace in Sudan: The Case of the Bejas, Social Sciences Research Council, February 27, 2007.

⁶⁹ Alex de Waal, Averting Genocide in the Nuba Mountains, Sudan, Social Sciences Research Council, December 22, 2006.

⁷⁰ Scott Baldauf, Sudan Opposition Parties Forge Alliance, Christian Science Monitor, September 9, 2009.

Глава 12. Большой Магриб

¹ См.: Michael Brett and Elizabeth Fentress, The Berbers, Blackwell, N.Y. and London 1996; The Unification of North Africa by Islam, p. 81; The Arab Conquest, p. 83; The Revolt of the Berbers, p. 87; Arabization of North Africa, p. 120.

² См.: Mohand Khellil, La Kabile our l’Ancetre Sacrifie, l’Hartman Press, 1979.

³ См.: Said Sadi, Culture et Democratie, Editions Parentheses, 1987.

⁴ См.: Mohand Khellil, l’Exil Kabyle, l’Hartman Press, 1989.

⁵ Некоторые из этих критических замечаний были выдвинуты в ежедневной газете al Liwaa шейхом Мустафой аль Жузу, ученым Фуадом Шахином и представителями нассеритского «Движения Камаль Шатила». С более резкой критикой в своем джихадистском бюллетене выступил Фатхи Якан, ведущий идеолог исламистского салафизма.

⁶ См.: Amnesty International Algerie, Civilian Population Cought in a Spiral of Violence, November 18, 1997.

⁷ См.: The Embattled Arians of Algeria: Radical Islamism and the Dilemma of Algerian Nationalism, p. 3; Historical and Unhistorical Approaches to the Problem of Identity in Algeria, p. 138; Algeria Contested Elections, p. 191 – в кн.: Hugh Roberts, The Battlefield Algeria: 1988–2002, Verso, February 2007.

⁸ Sebastien Rotella, Algerian Security Forces Kill Islamic Radical in Gun Battle, New York Times, February 10, 2002.

⁹ Algerian Singer Killed in Terrorist Ambush, Independent, Friday, June 26, 1998.

¹⁰ Riots withount End? p. 287 и The Kabyle Cockpit, p. 292 в книге: The Battlefield Algeria: 1988–2002, op.cit.; см. также R. Baduel, L’Algerie Uncertaine, Edisud, 1994.

¹¹ См.: Ben Evemsky, New Ally in the War Against Al Qaeda? FoxNews.com, Janurary 28, 2010.

Глава 13. Копты и либералы

¹ См.: Nashrat al Umman al Qobtiva, бюллетень, изданные в Бейруте осенью 1981 г.; см. также еженедельный журнал La Revue du Liban, ноябрь 1980.

² Reuters, Agence France-Press, June 17 and 18, 1981.

³ Michael Slackman, Egyptan Police Guard Coptic Church Attacked by Muslims, New York Times, October 23, 2005.

⁴ «Kifaya» in Egypt, Washington Post, Match 15, 2005, p. A22.

⁵ Tawfik Hamid, Inside Jihad: Understanding and Confronting Radical Islam, Abdelhamid, May 6, 2008.

Глава 14. Аравийские либералы

¹ См.: Habib Trabelsi, Princess Amira’s Statement about Driving Deals Heavy Blow to Conservative Current in Saudi Arabia, Saudi Wave, February 13, 2009.

² См.: G. Lankester Harding, Inside Arabia Felix, Saudi Aramco World, January/February 1965; см. также: Robert Hoyland, Arabia and Arabs: From the Bronze Age to the Coming of Islam (Peoples of the Ancient World), Routledge, 2001.

³ Hugh Kennedy, The Great Arab Conquests: How the Spread of Islam Changed the World We Live In, Da Capo Press, 2008.

⁴ Cм.: Louis Alexander and Olivier De Corancez, History of the Wahabis (Founders of Saudi Arabia), Ithaca Press, 1st Edituion ed., December 1995.

⁵ См.: Alexander Bligh, The Saudi Religious Elite (Ulamas) as Participant in the Political System of the Kingdom, International Journal of Middle East Studies 17, 1985, p. 37–50.

⁶ См.: Guido Steinberg, The Role of Wahabi Scholars in Saudi Arabia: Political Islam Hindering Reform, Qantra de, October 30, 2006; см. также: David Van Biema, Wahhabism: Toxic Faith? Time, September 7, 2003.

⁷ См.: Habib Trabelsi, Princess Amira’s Statement about Driving Deals Heavy Blow to Conservative Current in Saudi Arabia, Saudi Wave, February 13, 2009; см. также: The Saudis Argue about Sexual Wquality: Are Women on Their Way at Last? With the King’s Permission, the Debate Is Hotting Up, Economist, April 29, 2010.

⁸ См.: Roger Hardy, Suadi Arabia’s Bold Young Bloggers, BBC, Octobder 17, 2006; см. также: Saudi Liberals Advance Agenda with New TV Show, Reuters, Friday May 18, 2007.

⁹ Kenneth Timmernann, Live from Qatar: It’s Juhadist Television: The al-Jazeera TV Network Is Osama bin Laden’s Favorite Satellite Channel, a Station Financed by the Emir of Qatar, a U.S. Ally, Insight, February 11, 2002.

Глава 15. Исламисты против мусульманских демократов

¹ См.: Susan Jacoby, Diverse Muslims, Violent Islamist Fundamentalism, Washington Post, April 19, 2007.

² Ibn Warraq, Why I Am not a Muslim, Prometheus Books, May, 1995.

³ Отчет о конференции см. в: Journal of Democracy, vol. 18, No. 3, July 17, 2008.

⁴ Naser Khader, World War Three Is Here, Europe News, September 17, 2008.

⁵ Khalid Hasan, OIC Effort to Modify UN Human Rights Declaration Opposed, Daily Times of Pakistan, September 20, 2008.

⁶ Текст речи можно найти на сайте http://www.iheu.org/node/3275.

⁷ Khalid Hasan, Daily Times of Pakistan, op.cit.

⁸ A Modern Day Inquisition, The American Thinker, December 9, 2008.

⁹ Ayaan Hirsi Ali, Infidel, Free Press, 2007.

¹⁰ Ayaan Hirsi Ali, Obama Should Speak Truth to Islam Because Others Can’t, The Australian, June 15, 2009.

¹¹ Wafa Sultan, A God Who Hates, St. Martin’s Press, 2009.

¹² Lee Smith, A Liberal in Damascus, New York Times Magazine, February 13, 2005.

¹³ Elaph, July 8, 2004. Перевод на английский см. в: MEMRI, September 20, 2004.

¹⁴ См.: Munir al Mawari, The Neo-Reactionaries Invade the Arab World, al Sharq al Awsat, October 5, 2003.

¹⁵ См.: Omran Salman, Misguided Muslim Groups: Focus Should Be on Extremists’ War against the West, Philadelphia Inquirer, August 31, 2006.

¹⁶ См.: Tarek Fatah, Burn Your Burka, National Post, October 9, 2009.

¹⁷ Irshad Manji, The Trouble with Islam Today, St. Martin’s Press, 2004.

¹⁸ Moba Elathawy, Lives Torn Apart in Battle for the Soul of the Arab World, Guardian, October 20, 1999.

¹⁹ Tawfik Hamid, Inside Jihad: Confronting Radical Islam, Abdelhamid, 2008.

²⁰ Ahmad Subbhi Mansour, The False Penalty of Apostasy (Killing the Apostate), Ahl Al Quran International Islamic Center. Первоначально эта работа была издана на английском языке.

²¹ Muhhamad Tapir-ul-Qasri, Creation of Man: Fatwa on Suicide Bombing and Terrorism, Minhaj-ul-Qurab International, 2010.

²² Abdul Hadi Palazzi, The Islamists Have It Wrong, Middle East Quarterly, Summer 2001.

²³ Zeyno Baran, The Other Muslims: Moderate and Secular. Palgrave/Macmillan, 2010.

²⁴ Asra Noumani, Standing Alone in Mecca: An American Woman’s Struggle for the Soul of Islam, Harper One, 2005.

²⁵ Kanan Makiya, Cruelty and Silence: War, Tyranny, Uprising, and the Arab World, W. W. Norton, 1994.

²⁶ Salim Mansur, Long, Bloody Road to Islam Reform, Toronto Sun, February 27, 2010.

²⁷ Nasr Abu Zayd, Reformation of Islamic Thought: A Critical Historical Analysis, Amsterdam University Press, 2006.

²⁸ См.: It’s Time to Root Out Political Islam, Arizona Republic, January 9, 2010.

²⁹ См.: Traditional Islam: Our Road Map to Peace, World Organization for Resource Development and Education, www.worde.org, May 2010.

³⁰ См.: Ed Husain, The Islamist. Penguin Books, 2007; см. также: Maajid Nawaz, Why I Joined the British Jihad – and Why I Rejected It, Times Online, September 16, 2007.

³¹ Joshua Muravchik, The Next Founders: Voices of Democracy in the Middle East, Encounter Books, 2009.

³² Mansour al-Nogaidan, Losing My Jihadism, Union Leader, July 28, 2007.

³³ Takek Heggy, The Arab Cocoon: Progress and Modernity in the Arab Societies, Vallentine Mitchell, 2010.

³⁴ Rana Hussein, Lets Talk about Virginity, Al Raida Magazine, vol. XX, No. 99, Fall 2002/2003.

³⁵ A Breath of Islamic Fresh Air: Secular Muslims Are Creating Signs of Hope: Don’t Knock Them, Says Peter Riddell, Church Times, March 30, 2007.

Сноски

I

Общеарабская Партия арабского социалистического возрождения «Баас» (возрождение) – политическая партия, основанная 7 апреля 1947 г. В настоящее время действует в Сирии, Ливане, Палестине, Йемене, других арабских странах.

II

Басидж – иранская полувоенная милиция из добровольцев, основанная аятоллой Хомейни в ноябре 1979 г.

III

Автор ошибается. Индию нельзя считать оккупированной страной (и в этом качестве приравнивать к Филлипинам и Японии). Она была колонией Великобритании. Насколько процессы «демократизации» (в оригинале – «создания свободных правительств высокого уровня») в этих трех государствах были сходными, оставим судить читателям.

IV

Строго говоря, во многих странах Варшавского договора многопартийность существовала. Другое дело, что некоммунистические партии безоговорочно принимали политическое господство коммунистическим.

V

Смыслу существования. – Прим. перев.

VI

В исламе «умма» обозначает сообщество верующих, то есть весь исламский мир, вне зависимости от границ и национальностей.

VII

Династия арабских халифов, происходившая от Аббаса ибн Абд аль-Мутталиба, дяди пророка Мухаммада.

VIII

Династия арабских халифов, основанная двоюродным братом и зятем пророка Мухаммада Муавией.

IX

Бахаизм – одна из наиболее молодых мировых религий. Зародилась в 1844 г. в Иране. В основе Б. лежат доктрины ислама, подвергнувшиеся беспрецедентно кардинальной ревизии.

X

Центральные державы – военно-политический блок, «наследник» Тройственного союза, сформировавшийся после выхода из Тройственного союза Италии. Основу блока составляли Германия, Австро-Венгрия, Османская империя и королевство Болгария. Таким образом, турецкий султан был не союзником Центральных держав, а одним из полноправных участников этого блока. Возможно, автор отождествляет Тройственный союз и Центральные державы для того, чтобы подчеркнуть противостояние между западным и исламским миром.

XI

День «Д» – во время Второй мировой войны день вторжения в Нормандию, считающийся на Западе началом освобождения Европы от нацистской оккупации. – Прим. перев.

XII

Республика Биафра – самопровозглашенное государство в юго-восточной части Нигерии.

XII

Сеута – небольшой полуанклав на северном побережье Марокко, напротив Гибралтара, владение Испании.

XIV

Мелилья – испанский город и порт в Средиземном море. Имеет статус автономного города.

XV

Салафизм – направление мусульманской мысли, которое призывает ориентироваться на пример пророка, его сподвижников и праведных предков.

XVI

Моссадык Мохаммед – иранский государственный и политический деятель, премьер-министр (1951–1953). Смещен в результате переворота, инспирированного спецслужбами США и Великобритании.

XVII

Кипр никогда не рассматривался в числе стран, хоть как-то связанных с этим регионом, конфликт там носил и носит не «элитарный», а конфессиональный характер, в роли «оккупантов» выступают турки, а турецкая община острова не очень-то желает вывода турецких войск.

XVIII

Индия страдала от кровавых атак кашмирских террористов задолго до 2001 г.

XIX

Вопрос о первопричинах (социально-экономических или этнокультурных) возникновения терроризма до сих пор остается весьма дискуссионным. Автор не дал себе труда аргументировать свое утверждение, хотя для того, чтобы даже попытаться исключить тезис о социально-экономических корнях терроризма, требуется весьма веская аргументация.

XX

За последние девять лет Голливуд снял свыше тысячи художественных и документальных фильмов о действиях сил НАТО на Ближнем Востоке. За последние десять лет фильмы иракцев, иранцев, которые снимались на Западе, выигрывали и в Каннах, и в Локарно, и в Венеции. Возможно, с точки зрения автора, этого либо недостаточно, либо не имеет прямого отношения к теме «борьбы против диктаторских режимов».

XXI

C-SPAN (Cable Satellite Public Affairs Network) Си-СПЭН (Общественно-политическая кабельная телесеть). Некоммерческая сеть кабельного телевидения, радио и интернет-вещания в США.

XX

В 2006 г. Абрамс был главным советником Кондолизы Райс по вопросам палестино-израильского конфликта. В настоящее время – ведущий сотрудник Совета по международным отношениям.

XXIII

Военно-тактический самолет «Ан-26» имеет большое число модификаций, и, помимо своих основных (транспортных) функций, вполне пригоден для использования в качестве бомбардировщика.

XXIV

Деобанди – одна из разновидностей суннитского течения, близкая к ваххабизму, возникшая в конце XIX века в индийском городе Деобанд, где расположен один из крупнейших исламских учебных центров Darul Uloom. Афганское экстремистское движение «Талибан» своими идеологическими и теологическими корнями тесно связано с учением деобанди.

XXV

Паколь – афганский национальный головной убор.

XXVI

Четырнадцать пунктов Вильсона – проект мирного договора, завершающего Первую мировую войну, предложенный тогдашним президентом США В. Вильсоном.

XXVII

Имеется в виду принцип четырех свобод, изложенный президентом Д. Рузвельтом в выступлении перед конгрессом 6 января 1941 г. Принцип включает в себя свободу слова и высказываний; свободу вероисповедования; свободу от нужды (взаимовыгодное экономическое сотрудничество); свободу от страха (сокращение вооружений).

XXVIII

Имеется в виду знаменитая речь У. Черчилля, произнесенная им в 1945 г. в Вестминстерском колледже в американском городе Фултон.

XXIX

Ikhwan (араб.) – братья, братство, в данном случае имеется в виду «Гамаат аль-ихван аль-муслимин» («Организация братьев-мусульман»). – Прим. перев.

XXX

«Коалиция 14 Марта» – ливанская коалиция антисирийских политических партий и независимых кандидатов, получившая свое название в честь даты «кедровой» революции. – Прим. перев.

XXXI

Флоридский Атлантический университет (Florida Atlantic University). – Прим. перев.

XXXII

Кэ Д’Орсе (фр. Quai d’Orsay) – набережная в Париже, на которой находится французское Министерство иностранных и европейских дел. – Прим. перев.

XXXIII

Речь идет о декларации Джихад, с которой Бен Ладен выступил 12 октября 1996 г. В ней он заявил, что «террор против США – религиозное и естественное обязательство каждого правоверного».

XXXIV

Если на то будет воля Аллаха (араб.). – Прим. перев.

XXXV

Мина Кешвар Камаль была убита в Кветте, Пакистан, 4 февраля 1987 г. Мнения о личности убийц разнятся, однако, по предположениям СМИ, это были агенты афганской службы безопасности ХАД либо лидера фундаменталистов-моджахедов Гульбеддина Хекматияра.

XXXVI

С?хель – полоса саванн и полупустынь, протянувшаяся с востока на запад в северной части Африки. Включает в себя Сенегал, Мавританию, Мали, Буркина Фасо, Нигер, Нигерию, Чад, Судан и Эритрею. – Прим. перев.

XXXVII

В конце марта 2006 г. Абдул Рахман был вывезен из Афганистана в Италию представителями ООН. – Прим. перев.

XXXVIII

Роль (личина) зайца (фр.). – Прим. перев.

XXXIX

«Мухабарат» – сирийская служба государственной безопасности.

XL

Франсуа Дювалье (известный также как «папа Док») – диктатор, бессменный президент Гаити с 1957 по 1971 г.

XLI

После неудавшегося покушения на шаха в 1949 г. партия «Туде» была объявлена вне закона и продолжала действовать в подполье.

XLII

В ходе реформы правительство, используя доходы от экспорта нефти, выкупало земельные участки у помещиков и продавало обрабатывавшим их крестьянам по цене на 30 % ниже рыночной, в рассрочку. К 1970 г. землю получили около половины всех иранских крестьян.

XLIII

Имамат – форма мусульманского теократического государства, во главе которой стоит имам. – Прим. перев.

XLIV

Джумхурия (араб.) – республика. – Прим. перев.

XLV

Квиетизм (лат. quietus – спокойный, безмятежный) – религиозное учение, доводящее идеал пассивного подчинения воле Бога до требования быть безразличным к собственному «спасению».

XLVI

«Ансар – «Хезболла» – исламистская иранская студенческая организация.

XLVII

Имеется в виду взрыв в подземном гараже Всемирного торгового центра в Нью-Йорке 26 февраля 1993 г. В результате теракта погибли 6 человек, около тысячи были ранены.

XLVIII

Референдум по вопросу независимости Южного Судана прошел с 9 по 15 января 2011 г. В голосовании приняли участие более 97,5 % от зарегистрированных участников референдума (свыше 3,8 млн человек). Из них 98,83 % (свыше 3,792 млн) отдали голоса за отделение Юга. Официальное провозглашение нового, 53-го по счету государства в Африке, состоялось 9 июля 2011 г.

XLIX

Университет Аль-Азхар – один из старейших в мире, является наиболее престижной мусульманской духовной академией-университетом.

Примечания

1

Государственные перевороты (фр.). – Прим. пер.

(обратно)

2

Салафизм – направление в исламе, ориентированное на образ жизни и веру, принятые в ранних мусульманских общинах.

(обратно)

3

Хомейнизм – современная эклектичная политическая религия, ставящая целью постепенное вытеснение неисламских правительств и создание альтернативных экономических, социальных, юридических, культурных и других государственных институтов.

(обратно)

4

Prot?g? – протеже; пользующийся чьим-либо покровительством (фр.). – Прим. пер.

(обратно)

5

Услуга за услугу (лат.). – Прим. пер.

(обратно)

6

Cause c?l?bre – громкое дело (фр.). – Прим. пер.

(обратно)

7

Fait accompli – свершившийся факт (фр.). – Прим. пер.

(обратно)

8

Имеется в виду американский город Тампа, где располагается организация «Американская ассоциация пакистанцев». – Прим. пер.

(обратно)

9

Медаль Почета (Medal of Honor) – высшая военная награда в США; учреждена в период Гражданской войны в 1862 г., вручается президентом США от имени конгресса. – Прим. перев.

(обратно)

10

Coup d’?tat – государственный переворот (фр.). – Прим. ред.

(обратно)

11

Сирияне неоднократно упоминаются в Ветхом Завете. См. 1-я книга Паралипоменон, 18:5–6; 19:10–19. – Прим. перев.

(обратно)

12

Латинцами (или латинянами) называли жителей Западной Европы в период Крестовых походов – в отличие от «греков», жителей Византии. – Прим. перев.

(обратно)

13

Cause c?l?bre – скандальный процесс, громкое дело (фр.). – Прим. перев.

(обратно)

Оглавление

Предисловие к русскому изданию

Благодарность автора

Предисловие Революция против Халифата?

Введение Как Запад не использовал свой шанс и может упустить его снова

Глава 1 Упущенное столетие: как в ХХ веке на Ближнем Востоке не состоялась демократическая революция

  Неспособность демократии укорениться на Среднем Востоке

  Долгая история Халифата

  Крах Османской империи и исторический шанс

  Европейские мандаты и модернизация

  Расцвет всех идеологий: подготовка к Дню «Д»XI

    1. Арабский национализм или al Qawmiya al Arabia

    2. Исламский фундаментализм

    3. Национальные и этнические движения

    4. Группы активных борцов за демократию и права человека

  Деколонизация и поражение демократии

Глава 2 1990-е: «темное время» диссиденства

  Четыре главных вопроса

  Конец «холодной войны» и Средний Восток

  Стремление режимов подавить демократию

  Реакция региона на крушение советской системы

  Борьба за подавление свободы

  Лоботомия Запада

  Научное сообщество и нефть

  Идеологическая война против демократии на Среднем Востоке

  Антидиссидентская инквизиция

  Нет голосов – нет проблемы

  Отстранение Запада

  Брошенные на произвол судьбы

Глава 3 Свет в окне: Запад вмешался

  Безнадежность до 11 сентября

  Ложь Дурбана

  Возможности, открывшиеся после 11 сентября

  Свержение «Талибана»

  Дискуссии после Тора-Бора

  Устарела ли ООН?

  Вашингтон пока не готов

  «Иракское дело»

  Свержение Саддама

  Сирия уходит из Ливана

  Дарфурская кампания

Глава 4 Саботаж демократизации

  «Доктрина Буша» и распространение демократии

  Расцвет и упадок программ поддержки свободы

  Поведение научных кругов

  Западные СМИ

  Блогосфера

  Программы демократизации

  Стратегическое взаимодействие

Глава 5 Свобода и ее противники

  Продемократическая дипломатия

  Свободное вещание

  Синдром Аl Jazeera

  Драма Al Hurra TV

  Паралич американского и западного вещания

Глава 6 Кошмар «Талибана»: женщины против своих угнетателей

  Что предшествовало режиму «Талибана»

  Тирания талибов

  Побратимы «Талибана»

  Джихад против любой альтернативы «Талибану»

  Антидемократическая идеология талибов

  Противоречивые результаты политики США

  Противодействие политике президента Буша

  Правозащитные группы в Афганистане

  Обама отворачивается от афганской демократии

  «Талибан» – угроза демократии на всем Среднем Востоке

Глава 7 Пробуждение Месопотамии

  Несостоявшаяся симфония

  Ирак: 1990-е годы

  Иран: подготовка к вмешательству в дела Ирака

  Решение Буша о вторжении в Ирак

  «Теневое» иранское вторжение

  Пробуждение демократических сил в Ираке

  Силы, выступающие против демократизации Ирака

  Что ожидает Ирак после вывода американских войск?

  Как помочь иракской демократии?

Глава 8 «Кедровая» революция: битва за свободный Ливан

  Исторические предпосылки

  Специфика ливанской демократии

  Сирийское вторжение: 1976–1990 гг

  Сирийская оккупация: 1990–2005 гг

  Путь к восстанию: 2000–2005 гг

  «Кедровая» революция: 2005–2008 гг

  «Хезболла», государственный переворот: 2008–2010 гг

  Демократические силы Ливана

  Перспективы на будущее

Глава 9 Сирийские реформаторы: сопротивление «Баас»

  Голос из Хамы

  Безжалостное угнетение

  Тяжелая история Сирии

  Хафез Асад

  Башар Асад

  Сирийские диссиденты

  Режим и реформаторы

  Будущее диссидентского движения

Глава 10 «Зеленая» революция: иранская молодежь, женщины и меньшинства

  Иран в зеркале истории

  Революция Хомейни

  Исламская Республика

  Ирано-иракская война и внутреннее угнетение

  Реформа и реформаторы

  Студенческая революция

  Подъем гражданского общества

  Война СМИ

  Контрреволюция Ахмадинежада

  Ядерное оружие против демократии

  Путь к «зеленой» революции

  «Зеленая» революция

  Америка отступается от «зеленой» революции

  Будущее

Глава 11 Ад в Судане: геноцид против африканцев и конец последнего апартеида

  Кровавая история

  Историческая справка

  Восстания и репрессии: 1955–1972 гг

  Восстания и репрессии: 1983–1996 гг

  Контрнаступление Юга

  Пропагандистская кампания Севера

  Поддержка, оказанная Южному Судану

  Американская политика

  Южный Судан и эра, наступившая после 11 сентября

  Геноцид в Дарфуре

  Обвинения Баширу и региональное «братство»

  Угнетение беджа

  Угнетение нубийцев

  Заключение

Глава 12 Большой Магриб: самые последовательные сторонники джихада и их заклятый враг

  Берберы

  Краткая история борьбы берберов

  Кабильский вопрос

  Кабилы и сторонники джихада в гражданской войне в Алжире

  Кабилы и будущее

Глава 13 Копты и либералы: возвышение египетских демократов

  Копты в истории

  Участь коптов при Республике

  Копты в период после окончания холодной войны

  После 11 сентября 2001 г.: насилие продолжается

  Египетские либералы как объекты нападений

  Либералы после 1990 г

  Египетские либералы после 11 сентября 2001 г

  Будущее демократии и свободы в Египте

Глава 14 Аравийские либералы: как Аравийский полуостров генерирует джихадизм и противоядие от него

  История Аравии: от счастья к напряженности

  Современный Аравийский полуостров и ваххабизм

  Оппозиция ваххабитам

  Реформисты на периферии Аравийского полуострова

  Джихад Катара против демократии?

  Угнетенная Аравия?

Глава 15 Исламисты против мусульманских демократов: война за душу исламского мира

  Форумы диссидентов

  Мусульманские демократы в СМИ

  «Мусульманские демократы» на политической карте

  Призывы к демократическим переменам

  Бывшие мусульмане

  Прогрессисты

  Живущие на Западе религиозные реформаторы

  Светские ученые, живущие на Западе

  Гражданские лидеры и лидеры общин

  Выступления либералов на Среднем Востоке

Послесловие к русскому изданию Инфаркт мирового масштаба

Примечания

  Введение

  Глава 1. Упущенное столетие

  Глава 2. 90-е годы ХХ века

  Глава 3. Свет в окне

  Глава 4. Саботаж демократизации

  Глава 5. Свобода и ее противники

  Глава 6. Кошмар режима талибов

  Глава 7. Пробуждение Месопотамии

  Глава 8. «Кедровая» революция

  Глава 9. Сирийские реформаторы

  Глава 10. «Зеленая» революция

  Глава 11. Ад в Судане

  Глава 12. Большой Магриб

  Глава 13. Копты и либералы

  Глава 14. Аравийские либералы

  Глава 15. Исламисты против мусульманских демократов

Сноски

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © UniversalInternetLibrary.ru - электронные книги бесплатно