Электронная библиотека
Форум - Здоровый образ жизни
Саморазвитие, Поиск книг Обсуждение прочитанных книг и статей,
Консультации специалистов:
Рэйки; Космоэнергетика; Биоэнергетика; Йога; Практическая Философия и Психология; Здоровое питание; В гостях у астролога; Осознанное существование; Фэн-Шуй; Вредные привычки Эзотерика




Психодрама: вдохновение и техника

«О, муза плача…»

Все мы были ребенками, и вот что из ребенков получается.

Леонид Леонов «Вор»


Я видела упадок плоти

И грубо поврежденный дух,

Но помышляла о субботе,

Когда родные к ним придут.

Белла Ахмадулина (Из «Больничного цикла»)

Сборник прекрасных статей, сильно и свободно написанных профессионалами высокого класса, отвечает на многие вопросы: что такое классическая психодрама в Европе сегодня, чего она как метод требует от психотерапевта, как «техники» соотносятся с «вдохновением» и — что, возможно, для нас важнее — каким потребностям, какому запросу этот метод отвечает в наибольшей мере. Или, если угодно, за какие проблемы отваживается браться.

«Спецконтингенты», встающие со страниц сборника, — по большей части те, с кем работать трудно и о ком «приличная публика» предпочла бы вообще не помнить. Заключенные, умственно отсталые подростки, онкологические больные, дети, пережившие сексуальное посягательство, взрослые, выросшие в дисфункциональных семьях… Жертвы, преступники, сирые, убогие… К тому же ясно, что это — именно те «клиенты», которые вообще (и в психотерапии — в частности) не склонны рефлексировать, анализировать, осознавать: одним, что называется, нечем, другим — слишком страшно, третьи вообще не верят никаким словам и в грош их не ставят. Описанная в других главах работа с обычными (даже очень трудными) подростками и нормальной (даже крайне сложной) семьей воспринимается на этом фоне почти идиллической картиной, напоминающей о том, что «ведь где-то есть простая жизнь и свет…»

Адам Блатнер, чьи книги известны каждому психодраматисту, писал: «Профессионалы, обладающие самым высоким статусом, в качестве своего «экономического контекста» избрали частную практику. Тем же проблемам, с которыми обычно обращаются к частнопрактикующим психотерапевтам, в наибольшей мере отвечали аналитические подходы.

Уже одно то, что Морено издавна работал с заключенными, умственно отсталыми, психотиками, слишком контрастировало с интересами большинства профессионалов и делало его «базу данных» едва ли пригодной и применимой для них. Правда, уже начиная с 60-х годов появляется множество работ, убедительно показывающих эффективность психодрамы и по отношению к «стандартным невротическим проблемам».[1]

Заметим сразу: это сказано представителем метода, его верным рыцарем и многолетним толкователем, который нисколько не сомневается в могуществе психодрамы, но и не может не замечать ее давней, еще от самого Джей Эл Морено пошедшей склонности к скорбным, неуютным и опасным пространствам. И поскольку сам метод не признает «просто совпадений», можно считать неслучайным и то, что он как нигде в мире прижился и расцвел в Латинской Америке с ее диктатурами, карнавалами, страшной и свежей памятью о бесследно исчезающих людях, трущобами и экзотической (для более благополучного мира) «фактурой»…

Интересно также и то, что из всех представителей всех методов психотерапии именно психодраматисты первыми появились в России с программой настоящего — многолетнего и систематического — обучения методу. Хотя, казалось бы, «что он Гекубе»…

Предсказывать судьбу русской психодрамы — дело неблагодарное, у нас вообще с предсказуемостью плохо, да и клиенты говорят на своем чудесном, корявом языке, что, мол, «у нас вся жизнь — сплошная психодрама», то есть и так страстей-мордастей через край. (Кстати, именно то, что слово кажется понятным, создает специфические трудности для профессионала, взявшегося работать этим методом: одних потенциальных клиентов оно пугает сразу, другие, наоборот, «крови жаждут». Первых больше.)

Как бы там ни было, но встреча российского профессионального сообщества с психодрамой совершенно закономерна, хотя она готова к ней, пожалуй, больше, чем мы.

…Однажды (и не так давно, но все равно в другой жизни — быстро они у нас мелькают) у автора этих строк состоялся достопамятный разговор с Йораном Хёгбергом, первым учителем, которому мы во многом обязаны всей короткой историей психодрамы в России. Говорили, понятное дело, о ней и — контрапунктом — о том, что в тот момент было за московским окном: о помойке. Как раз тогда ее стало особенно много, а город казался просто умирающим — почти Венеция, только не так красиво. Как раз тогда поэзия распада и полураспада сменила искусственный оптимизм предыдущей эпохи, и уже просто не стало такой пакости, которая не была бы произнесена и адресована, эксгумирована или, напротив, напророчена. И все это оказалось странно, непрямо связано с главной темой разговора — спецификой реагирования, сопротивления в частности, в российских психодраматических группах: как водится, на одно «да» — три-четыре «нет», упрямое уклончивое недоверие вперемешку с жаждой немедленного чуда, изощреннейшие способы запутывания, размывания, выворачивания наизнанку всякого простого позитивного сообщения… ну, и конечно, легендарные опоздания… Мы дружно, усилиями маленькой международной команды пытались связать свой личный и групповой опыт с историческим контекстом, разница была лишь в том, что одни участники разговора видели эту связь как бы со стороны, другие — сидя в этом самом контексте по уши: мы знали слишком много деталей, на пальцах пытались их описывать… А Йоран тогда сказал, что наблюдения наши верные, но неоплаканные могилы важнее «помойки» — в буквальном ли, в переносном ли смысле слова.

И с этим нельзя было не согласиться, но ведь так легко видеть то, что перед глазами, и невероятно трудно помнить о том, что уже несколько поколений всегда под ногами, на чем замешена сама почва: об умолчаниях и отведенных глазах, без вести пропавших и в списках не значившихся; о том, что исторически сложившийся «механизм совладания» с такой реальностью — «не верь, не бойся, не проси»; о том, что тысячи деталей годами напоминают о возможности насилия и готовности к нему — в той ли, в другой ли роли. Каждому из нас известно слишком много такого, что трудно помнить и осознавать каждую минуту. «Жить в России и не иметь лагерного опыта невозможно. Если вы не сидели, то имели прикосновения и проекции: сами были близки к этому или за вас отволокли близкие и дальние родственники или ваши будущие друзья и знакомые. Лагерный же быт растворен повсюду: в армии и колхозах, на вокзалах и в банях, в школах и пионерлагерях, вузах и студенческих стройотрядах. Он настолько присущ, что не узнавать его в лицо можно, лишь не побывав в настоящем лагере».[2]

Книга, которая перед Вами, рассказывает о возвращении способности чувствовать и выражать чувства там, где было испытано столько боли, что беспамятство, безнадежность и бесчувствие когда-то оказались лучшим способом выжить. О «послойной» эмоциональной реанимации, опирающейся на знание: минуя гнев и горе, минуя оплакивание потерь, не добраться до прощения и любви. В давнем разговоре о помойках и могилах Йоран еще сказал, что немыслимая популярность Высоцкого связана, кроме прочего, еще и с тем, что его хриплый рев, его рыдающие согласные — это мужской погребальный плач: пр-р-ротопи ты мне баньку по-белому, я от белого света отвык… «Время ночь», как сказано у другой писательницы, чьи реквиемы и монологи ведут наше упирающееся сознание в «женское отделение» того же привычного ада, где ни родить, ни похоронить по-человечески, а люди этого как бы не замечают и скандалят, скандалят — почему бы?

Психодрама ставит нас лицом к лицу с этой подавленной болью и дает возможность перестать ее вытеснять, принять наш общий и свой частный человеческий опыт, научиться оплакивать потери, и не за себя одних.

Я слышу отзвуки этих погребальных плачей в рваных, неумелых рыданиях на психодраматических сессиях, — особенно на тех, где идет работа с «семейным древом», когда внук сгинувшего в казахстанской ссылке учителя играет чьего-то сгоревшего в танке дядю Колю, а правнучка красавицы-попадьи — бабушку-комсомолку с наганом на боку. Когда становится до боли ясно, что каждый из нас, все-таки родившихся — не просто чудом выживший, а победитель, и «наши мертвые нас не оставят в беде», и под безобразной арматурой, торчащей из поверженных памятников и недостроенного бетонного убожества, все равно теплится «любовь к родному пепелищу», а прабабушкины серебряные серьги уже подарены дочке.


Как и всем остальным методам психотерапии, психодраме учатся долго и преимущественно на себе: через «клиентскую роль». Для российского профессионала это особенно важно, потому что идея обучения через непосредственный опыт у нас еще не стала аксиомой профессиональной подготовки. Психодрама — один из методов, прекрасно дающих почувствовать то общее, что есть у нас с нашими клиентами. А этот сборник — прекрасное подтверждение тому, что она готова к разной работе, в том числе — тяжелой и неблагодарной. Даже те особенности ее истории, которые когда-то сделали ее не вполне «принятой в приличном обществе» других психотерапевтических подходов, обернулись ей во благо, рост и развитие, и лишь объем и задачи предисловия не позволяют говорить сейчас о ее «других лицах». Их много, и выражения гнева или скорби составляют «мимику метода» ровно настолько, насколько это нужно «здесь и теперь».

…Однажды в прекрасном и небольшом городе N врачи и психологи решали, заказать ли им длительный — трехлетний — тренинг по психодраме или по гештальт-терапии. Основной довод против первого метода был «это очень страшно». Может, потому и выбрали?

Екатерина Михайлова

Марша Карп Предисловие

После первой встречи с психодрамой я была просто потрясена неисчерпаемыми возможностями этого метода. Архитектор Фрэнк Ллойд Райт как-то заметил, что «форма и функция составляют единое целое». Растворение поведения в ситуации, их взаимопроникновение и влияние друг на друга могут послужить хорошей иллюстрацией для этого утверждения. В этом виде психотерапии обстановка каждой мизансцены или, говоря иначе, сама жизнь (форма), и сценическое действие (функция) оказываются слитыми воедино. Клиент не только рассказывает о тех или иных эпизодах своей жизни, он воплощает их в действии, используя в качестве сцены часть терапевтического помещения, которое временно превращается в место, где с человеком происходят чрезвычайно важные события.

Прошло более двух десятков лет с тех пор, как я видела психодраму Дж. Л.Морено в Нью-Йорке. После этого мне приходилось работать с самыми разными людьми: заключенными, заикающимися, католическими монахами, студентами и преподавателями университетов, учителями, полицейскими, психотерапевтами и пациентами, аутичными детьми. Но с кем бы я ни работала, каждый раз не переставала поражаться тому, что всех их объединяет одна базовая потребность — в благожелательной обстановке и времени, которые необходимы для того, чтобы высказать правду о своей жизни, чтобы рискнуть и посмотреть на то, чего с ними не произошло, открыть для себя какие-то новые возможности и попробовать альтернативные варианты.

Например, когда уходят из жизни дорогие нам люди, очень часто получается, что мы не успели сказать им слова, которые должны были быть произнесены. Мы почему-то считаем, что человек вечен и для выражения своего отношения к нему существуют определенные рамки, которые не стоит переходить ни в коем случае. А потом, когда вместе с человеком исчезают и эти рамки, многие из нас испытывают жгучее желание поговорить с ним так, как ни разу не получалось в жизни. Таким людям психодрама дает возможность освободиться от огромной тяжести невысказанных слов и невыраженных чувств. Спектр ее возможностей распространяется от обращения со словами огромной любви к человеку, который нас покинул, до раскрытия семейных тайн, связанных с пережитым насилием, которые до сих пор хранились за семью печатями, продолжая наносить пострадавшему огромный вред. Во время такого разговора, происходящего на психодраматической сессии, человеку очень важно оказаться в роли умершего. Тогда он может получить очень важный инсайт относительно тех или иных поступков покойного. Реакция из другой роли может абсолютно отличаться от той, которая предполагалась изначально. Именно так может быть нарушен этот негласный запрет.

Для многих из нас неродившийся ребенок значит не меньше потери родителя. Женщины, у которых случился выкидыш, родился мертвый ребенок или оказавшиеся бесплодными, могут находиться в эмоционально «зажатом» состоянии в течение многих лет. Как правило, работники клиники, полиция да и все окружающие, сталкиваясь с родителями, потерявшими детей, очень редко сознают всю сложность ситуации, связанной с этой потерей. Соседи часто просто избегают их, родственники находятся в полной растерянности, не зная, как поступать в таких случаях, медицинская служба — озабочена выяснением обстоятельств смерти. Сами же такие родители всегда нуждаются в том, чтобы выразить свою потерю в словах, оплакать ее или хотя бы просто рассказать о своем состоянии. Для некоторых из них было бы весьма полезно в психодраматической реальности поговорить с ребенком, которого они потеряли, обменявшись с ним ролями. Нередко получается, что после такого разговора родители освобождаются от чувства вины, связанной со смертью малыша. Так происходит даже в более серьезных случаях: например, когда измотанная жизнью мать в течение ночи какое-то время не смогла уделить внимания своему больному ребенку. Ночью он умер, и наутро она его нашла в кроватке уже холодным. После этого безутешная мать долгое время жила под тяжестью огромной вины. Когда на психодраматической сессии она оказалась в роли своего умершего ребенка, то нашла в себе достаточно сил, чтобы от его имени сказать: «Мам, даже если бы ты не уснула, я бы, наверное, все равно умер. У меня были плохие легкие. Ты мне ничем не могла помочь».

Мне вспоминается еще несколько случаев из моей собственной практики. В процессе работы с закоренелыми преступниками приходится сталкиваться с драматическим сочетанием «коршуна» и «голубя» — наглости и кротости, жесткости и нежности. Заключенные одной тюрьмы строгого режима на прощание подарили мне глянцевую открытку, разукрашенную розочками и блестками. У меня отложилось в памяти, что все двадцать пять подписей, которые на ней стояли, были сделаны людьми, которые имели отношение к убийствам, преступным нападениям, поджогам, издевательствам над детьми. Под мощными пластами страха, мстительности, злобы и насилия обязательно скрываются любовь и нежность. Может случиться так, что человек не находит возможности выразить светлые, теплые чувства. Чтобы преступник смог взять на себя ответственность за свое прошлое и настоящее, терапевту следует вскрыть все верхние наслоения.

Одно из самых памятных мест, где мне приходилось работать, был отдел медицинской помощи вакавилльской тюрьмы (штат Калифорния). Я работала в отделении, где в основном находились преступники, отбывавшие свой срок за изнасилование. Сессия, которая до сих пор остается у меня в памяти, относится к психодраме человека, оказавшегося в тюрьме за совершение шести изнасилований. Этот случай может послужить прекрасным примером традиционного обращения директора к протагонисту: «Не надо ничего рассказывать, просто покажи, как все произошло». Когда молодой человек продемонстрировал, как совершил свое первое изнасилование, он впервые ясно осознал прямую связь своего преступного поведения с воспитанием, которое получил в детстве. Открывшаяся способность осознания некоторых причин своего патологического поведения принесла ему огромное облегчение. Он почувствовал, как у него возникают определенные инсайты относительно причин, по которым он совершал свои преступления.


В разыгранной сцене он в одиночестве сидел около бассейна. Неподалеку был припаркован фургон, в котором жила одинокая женщина среднего возраста. Его мать была такого же возраста и роста и имела такой же цвет кожи и была хорошо знакома с той женщиной. Протагонист продемонстрировал, как, сидя у бассейна, он решил напугать женщину из фургона. Он побрел к ее жилищу и стал шататься вокруг него и громко шуметь. Услышав шум снаружи, она выключила свет и схватила нож, чтобы хоть как-то себя защитить. При ярком лунном свете молодой человек увидел тусклый блеск ножа. Именно тогда он почувствовал в себе острое желание овладеть этой женщиной. Связь, которую он осознал сейчас, во время сессии, заключалась в том, что до тех пор, пока ему не исполнилось 19 лет, мать постоянно угрожала отрезать ему пенис, если он не перестанет мочиться в постель. Ассоциативная связь этого воспоминания с ножом женщины из фургона помогла ему понять, что в детстве он был символически изнасилован собственной матерью и это обстоятельство отражалось в каждом последующем преступлении.


В этот момент мы остановили психодраму, чтобы молодой человек получил возможность побыть в состоянии катарсиса, проговорив все, что стало доступно его сознанию. Более шести лет он провел в заключении, не ощущая никакой связи между собой и совершенными им преступлениями и лишь очень смутно чувствуя свою вовлеченность в них. Открытия, которые были сделаны, оказались подстать психодраматическому действию. Они стали необходимой основой и началом процесса исцеления. Чтобы прекратить череду совершенных им изнасилований, он в первую очередь должен был осознать ответственность за свои поступки. В этом отношении особенную пользу может принести эффект, который Морено назвал психодраматическим шоком. Когда протагонист сам испытывает шок от того, что ему открылось в процессе сценического действия, именно момент этого шока может оказаться самым критическим и позитивным. Он затрагивает человека совершенно по-иному, чем словесная дискуссия, когда терапия фактически терпит крах.

Для людей, находящихся в изоляции в тюрьмах строгого режима, ключевым обстоятельством является безопасная обстановка. Заключенных предупреждают, что ответственность за происходящее на сессии несет не только присутствующий терапевт, но и каждый из них. Психодрама может иметь место только при условии полной гарантии, что не пострадает ни протагонист, ни другие участники группы. Возможность воспроизведения на сцене проблем, косвенно затрагивающих проблемы морали участников группы, следует обсуждать открыто. И терапевт, и группа должны позаботиться о том, чтобы не забывать основные правила поведения, и даже специально их восстанавливать для членов будущей группы. Здесь мне вспоминается один рокер, который продемонстрировал, как его банда ворвалась в маленькую деревушку и учинила в ней беспредел, измываясь над местными жителями. Следует с осторожностью относиться к демонстративному поведению отдельных участников группы, которые используют психодраму лишь для того, чтобы порисоваться перед другими. Вместо того, чтобы концентрировать внимание на том, что и как человек сделал, мы делали акцент на том, почему он это сделал, тем самым раскрывая мотивацию и определяя главную причину его поступка. Это очень тяжелая работа, состоящая в том, чтобы выяснить у протагониста, почему он поступил именно так. Цель подобных очень специфических групп заключается в привитии и поддержании особой культуры, основанной на желании «стать лучше», понять многое из того, что уже произошло, чтобы оно не могло повториться впредь.

В работе с аутичными детьми методы, основанные на действии, играют особую роль. Я очень сомневаюсь, чтобы сессия с Эдди могла быть проведена без обучения классической психодраме. С некоторыми детьми можно использовать этот метод лишь частично. С отдельными клиентами иногда получается так: чем меньше применяются психодраматических техник, тем лучше получается результат. В данном случае я использовала только технику «дублирования».


Семилетний Эдди был аутичным мальчиком. За последние два года он не произнес ни слова. Когда в классе оставались только мы вдвоем, я устроила несколько сеансов дублирования. Став его двойником, то есть, тщательно следуя всем своим телом за его движениями, я постоянно давала ему ощущение реальности, в которой он не чувствовал, что один в комнате. Каждый раз, когда он начинал бегать, я бежала рядом с ним. Каждый раз, когда он шумел, я шумела с ним вместе. Постепенно он стал проверять зеркальный образ, который я расширяла и углубляла, делая мелкие движения, которые он мог отличать от своих. Прошло какое-то время, пока он начал за мной наблюдать и повторять мои движения, приобретая окончательную уверенность в том, что он не один.

После десяти таких сеансов дублирования, оказавшись с ним вдвоем в терапевтическом кабинете, мы занимались лепкой из пластилина. В то утро это давалось нам особенно тяжело. Каждый из нас ухватился рукой за кусочек пластилина, и мы потихонечку начали его растягивать. Как только мы оба потянули сильнее, малыш закричал: «Марша, тяни, тяни!» Услышав эти слова, я почувствовала, что земля уходит у меня из-под ног. Это была первая фраза, которую я от него услышала. Совершенно очевидно, что он стал воспринимать меня отдельно от себя, и, растягивая глину, смог позвать себе на помощь.


Еще одно применение психодрамы в моей практике относится к работе с католическими монахами.


Моя работа заключалась в проведении терапевтической группы с молодыми членами религиозного братства. Однажды один из «братьев» пришел на группу в состоянии тяжелой депрессии. Он понял, что никогда не достигнет Божественного совершенства, но тогда к чему все усилия? Он стал разыгрывать сцену, в которой ощущал себя таким совершенным, как мечтал. Он подошел к двери и совершенным движением закрыл ее с совершенным звуком. На этой сессии он общался со своими товарищами в манере, которая, по его мнению, была «Богоподобной». Мало-помалу его товарищи стали отворачиваться от него и разговаривать между собой, не обращая на него никакого внимания. Он захотел воспроизвести ту же сцену сначала, на сей раз оставшись самим собой, чтобы общаться с людьми естественно: менее совершенно и более человечно. Выйдя за дверь, он хлопнул ею так энергично, что задребезжало дверное стекло. Подобный поступок можно считать совершенно нормальным подтверждением творчески проведенной сессии.


Каждый раз психодраматическое действие должно быть естественным и своевременным. Общим во всех приведенных примерах является то, что ни один из них нельзя заменить другим. Применение инструмента в каждом случае обусловлено уникальностью ситуации. Несмотря на весь присущий психодраме артистизм, а также на то, что она является фундаментальным и надежным методом, всегда существует некоторый элемент рассчитанного риска, позволяющий отличить вдохновенную работу от обыкновенной рутины. В чем заключается смысл работы жаждущей действия личности? В чем состоит этот необходимый рывок вперед, и как мы можем помочь человеку его совершить? Для достижения изменений требуются и артистизм, и знание метода.

Все авторы этой книги были, в каком-то смысле, пионерами в своей области. Мы приглашаем вас вкусить от плодов их работы, собранных в этой книге, которую можно назвать книгой о вдохновении и технике.

Пол Холмс, Марша Карп Вдохновение и техника

Лина была привлекательной молодой женщиной, имевшей на руке диагностированную врачом злокачественную саркому. Ей сказали, что она может сохранить жизнь, только согласившись на ампутацию руки. При одной мысли, что ее жизнь полностью зависит от этой мучительной операции, Лина чувствовала приступы смертельного страха и пробовала разные варианты терапии, которые помогли бы ей выжить и при этом сохранить себя физически и психологически.

Чак и Феликс — два брата-подростка — постоянно враждовали между собой. Их отец и приемная мать были очень обеспокоены тем, что конфликт становился все более жестоким и непримиримым, и просили оказать необходимую помощь мальчикам и всей семье.

Тони был изнеженным мальчиком. Его предки имели английские и вест-индийские корни. Когда он почувствовал, что теряет над собой контроль, то очень испугался. Он постоянно менял место жительства, время от времени проживая в разных семьях и пансионатах. Из-за своего поведения он рано или поздно с каждым из них расставался и в конце концов оказался всеми отверженным. Это всеобщее отвержение вызывало в нем смешанное ощущение триумфа и отчаяния.

Кэролайн, замужняя женщина, которая и до этого уже несколько раз была замужем и имела детей-подростков, много лет состояла на учете в наркологическом диспансере. Будучи трезвой, она всегда находилась в отличной форме, но в состоянии опьянения у нее возникали симптомы полного безразличия к жизни, которые ее очень пугали. Недавно она прошла дезинтоксикацию и оказалась в полном отчаянии, ощущая, что для нее это «последний шанс», и за свою несостоятельность чувствовала огромную вину и раздражение.


Этим людям, как и многим, многим другим, помогла психодрама. Хотя с первого взгляда может показаться, что они не являются самыми легкими и благодарными клиентами для терапевта.

Принято считать, что сложнее всего оказывать помощь подросткам и алкоголикам. Подростки стараются защититься от эмоциональных переживаний или тревожности тем, что сразу включаются в действие; такое поведение может разрушить любые попытки найти психотерапевтический подход к их потребностям и проблемам. С другой стороны, всегда можно возразить, что до тех пор, пока для подростка не наступил самый сложный период, ему вообще не требуется регулярная помощь психотерапевта. Такая помощь часто требуется из-за внезапной потери ориентации, которая может поставить под угрозу всю жизнь. Алкоголики используют свою зависимость, чтобы заставить замолчать боль, связанную с их прошлым и настоящим; психотерапия (как часть лечебного процесса) часто усиливает ощущения несчастья и боли. Алкоголику проще вернуться к бутылке, чем столкнуться лицом к лицу со своими проблемами. Решение этих проблем даст возможность человеку пересмотреть свое отношение к реальности, найти более подходящий способ адаптироваться к ней и тем самым почувствовать вкус к жизни.

Группы и отдельные люди, испытавшие на себе воздействие психодраматического метода, о которых идет речь в этой книге, могут не иметь ничего общего с протагонистами, с которыми психодраматисты встречаются в учебных группах. Как правило, такие группы, состоят из очень мотивированных, заинтересованных в изучении метода взрослых людей, чье сопротивление и защитные механизмы не так жестко и часто скрывают эмоциональные затруднения. У них очень хорошо развит контролирующий импульс, а роль протагониста в процессе обучения они рассматривают как некую привилегию. В таких ситуациях гораздо легче провести классическую психодраму, центрированную на протагонисте (См. следующую главу, где помещен обзор, посвященный классической психодраме).

Что же тогда заставляет некоторых психодраматистов отойти от классических форм тренинга, чтобы работать с клиентами, чьи проблемы и психологические затруднения серьезно препятствуют оказанию им необходимой помощи? Такая судьба определяется сочетанием нескольких факторов. Иногда деятельность, которую в свое время человек выбрал неосознанно, перестает его увлекать и становится для него пыткой. Иногда разогревом для такой работы могут служат какие-то события в личной жизни терапевта. Может случиться так, что он помогает алкоголику, которого знает с малых лет; или это могут быть семейные проблемы, которые полностью никогда не бывают разрешены. Они подводят человека к необходимости личного включения в сферу деятельности, где он получил бы возможность обратиться к ним напрямую. Иногда терапевта к более трудным клиентам приводят профессиональные разогревы. Успешная работа с одним типом клиентов может вызвать интерес к другому типу, и постепенно человек становится известным специалистом, который занимается определенным типом проблем. И так далее.

Авторы этой книги демонстрируют, какому количеству травмированных и несчастных людей удается помочь, соединив два очень мощных и очень действенных фактора: вдохновение и технику. В своем предисловии Марша Карп упоминает об артистизме психодрамы и необходимости принятия терапевтически оправданного риска. Однако эти аспекты обязательно должны быть связаны к твердой теоретической и методической базой психодрамы.

Под вдохновением мы имеем в виду процесс, во время которого творчество и спонтанность позволяют терапевту создать что-то новое и для себя, и для клиента. Чтобы вдохновить другого человека или группу, директору обязательно нужно взращивать ростки изменений. Чтобы стать превосходным директором, требуются воображение, любопытство, игровое начало, эмпатия, риск, самосознание, зрелость и владение мастерством. Можно сказать, что вдохновленный человек впитывает в себя мысли и чувства других и сам зажигается ими. Вдохновляясь, вы как бы обретаете новое дыхание. Морено любил повторять, что директор должен быть самым спонтанным человеком в группе. Спонтанность очень заразительна. Чтобы стать спонтанным, директору необходим собственный разогрев. Чтобы воодушевлять других, директор должен:


1) иметь твердый и оптимистичный взгляд на потенциал группы;

2) быть уверенным в себе и создавать ощущение, что в группе происходят какие-то позитивные изменения;

3) творить моменты, когда все становится возможным: директор в состоянии создать атмосферу волшебного творчества;

4) создавать атмосферу, в которой неизвестное, непроговоренное, нерожденное, неслучившееся оказывается столь же важным, как и все, что в жизни произошло. Психодрама делает акцент на том, что не случилось, чему жизнь не дала возможности произойти;

5) обладать подлинным ощущением игры, удовольствия, свежести и уметь воплощать и юмор и пафос;

6) знать изначальные идеи, мечты и фантазии Морено и быть способным воплотить их в действии;

7) иметь склонность к риску; уметь оказать поддержку, стимулировать, а иногда и провоцировать клиента на терапевтическую работу;

8) уметь индуцировать в других ощущение спонтанности и творческого полета, которые приводят к личностным изменениям.


Некоторые из самых захватывающих и вознаграждающих эпизодов, приведенных в этой книге, не были заранее запланированы: они родились сами и стали плодами творчества, спонтанности и вдохновения. Глава, написанная Кеном Спрагом, посвящена работе с группами подростков с серьезными нарушениями в развитии. В ней он описывает, как, связав имеющиеся в его арсенале дидактические методики с психодраматическим подходом, ему удалось помогать молодым людям развивать творческие способности, вдохновляя их на достижение новых, доселе неведомых вершин удовольствия. Анн Анселин Шутценбергер смогла совершить творческий прорыв от применения психодрамы для лечения психологических травм до создания жизнеутверждающего потенциала у людей, умиравших от злокачественных заболеваний. Ее огромный опыт работы в классической психодраме позволил взять на себя риск работы с клиентами, жившими в страхе от ожидания скорой смерти. Питер Питцеле помогает подросткам справиться с тревожностью, работая с внутренним психологическим пространством и создавая успокаивающую дистанцию метафоры. Барбара Джин Квин использует в работе личные переживания и саморефлексию, помогая другим профессионалам получить необходимую психологическую поддержку.

Всем психодраматистам — авторам этой книги на разных этапах своей терапевтической деятельности приходилось идти на риск. Давая волю своей креативности и вдохновению, они стремились к достижению прогресса в своей профессиональной деятельности и повышению уровня мастерства, и тогда им удавалось помогать клиентам, которые до того считались трудными, если не абсолютно безнадежными.

Следует отказаться от предвзятого мнения, что существует наилучший или единственный способ оказания человеку помощи. На конкретной сессии в конкретный момент директор должен быть доступен для каждого. Всякая возможность совместной работы моментально пропадает, как только терапевт начинает стараться доказать свою правду, не совпадающую с правдой клиента. И директору, и клиенту особенно важно найти общий рабочий ритм. Многие люди имеют весьма специфические проблемы, которые приводят их к одиночеству, и это вынуждает терапевта работать с ними, а не для них. Директору не следует оставлять без внимания группу, иначе она почувствует себя беспризорной. Психодрама — это групповой процесс, а не индивидуальная терапия, которая проводится в группе. Предоставляя группе возможности для самовыражения, директор помогает каждому ее участнику набраться смелости, чтобы выразить то, что происходит у него внутри.

Терапевтическая работа, которая нашла отражение в этой книге, наглядно демонстрирует потребность теоретического и методического подкрепления; соединенные вместе, они служат незыблемой опорой для вдохновенной и творческой психодраматической работы. Все авторы прошли полный курс обучения психодраме. Нет никаких сомнений в том, что без свободного владения классическим методом при работе с трудными клиентами они бы спотыкались на каждом шагу и в конце концов окончательно завязли. Без знания психологической теории, объясняющей взаимодействие людей, любая попытка директора помочь человеку оказывается тщетной.

В процессе своей работы психодраматист может использовать разные методы и психологические теории. Чтобы вдохновить своих юных аутичных друзей, Кен Спраг, например, использовал свой многолетний опыт художника-графика.

Энн Баннистер, а также Элейн Голдман и Кит Уилсон демонстрируют, как вдохновение в работе было связано с их знаниями теории и техник, имеющих отношение к специфике клиентских групп. Дети, испытавшие сексуальное посягательство, равно как и дети алкоголиков, начинают приспосабливаться к реальности весьма специфичными способами. Знание этих способов, а также законов межличностного взаимодействия приводит к тому, что вдохновенная терапевтическая работа этих директоров достигает своей цели. Пренебрежение этими законами могло бы привести к опрометчивым и бесплодным столкновениям, которые обычно влекут за собой распад группы и преждевременное прекращение психотерапии.

В этой книге опытные практикующие психодраматисты рассказывают о том, как им удавалось увязать их собственный личный и теоретический разогрев с вдохновением и творчеством. Эта книга — не энциклопедия; многие авторы поднимают важные теоретические и практические вопросы, которые за неимением места можно было лишь кратко затронуть. Есть надежда, что вдохновленный читатель протянет мысленные нити дальше, насколько позволит ему фантазия. Наших авторов ни в коем случае нельзя назвать самыми выдающимися; существует множество других психодраматистов, ничуть не менее творческих, вдохновенных и технически подготовленных. Однако мы надеемся, что приведенные здесь случаи из клинической практики вдохновят читателя не только обогатить свой технический психодраматический арсенал, но и соединить его с собственным профессиональным опытом и знаниями, полученными из других источников. Обладая такими знаниями, можно помочь многим травмированным, истерзанным и несчастным людям. Только если человек имеет достаточно свободы для творчества и проявления спонтанности, можно говорить о существовании продуктивной, технически совершенной и вдохновенной терапевтической работе.

Литература[3]

Blatner, A. (1973) Acting In — Practical Applications of Psychodramatic Methods, New York: Springer Publishing.

Blatner, Adam and Blatner, Alec (1988) The Foundations of Psychodrama. History Theory and Practice, New York: Springer Publishing.

Feasy, D. (1984) «Psychodrama is group psychotherapy» The Midland Journal of Psychotherapy (2): 30-7.

Goldman, E.E. and Morrison, D.S. (1984) Psychodrama: Experience and Process, Dubuque, Iowa: Kendal Hunt.

Greenberg, I. (1975) Psychodrama: Theory and Therapy, New York: Behavioural Publications.

Holmes, P. (1984) «Boundaries or chaos: an outpatient psychodrama group for adolescents», Journal of Adolescence 6: 333-46.

Holmes, P. (1987) переработанное издание в J. Coleman (ed.) Working with Troubled Adolescents, London: Academic Press.

Leveton, E. (1977) Psychodrama for the Timid Clinician, New York: Springer Publishing.

Marineau, R.F. (1989) Jacob Levy Moreno 1889–1974, London: Tavistock/Routledge.

Moreno, J.L. (1953) Who Shall Survive? The Foundations of Sociometry, Group Psychotherapy and Psychodrama, Beacon, NY: Beacon House.

Moreno, J.L. (1960) The Sociometry Reader, Beacon, NY: Beacon House.

Moreno, J.L. (1972) Psychodrama Vol. I, Beacon, NY: Beacon House.

Moreno, J.L. (1973) Theatre of Spontaneity, Beacon, NY: Beacon House.

Moreno, J.L. (1987) in J. Fox (ed.) The Essential Moreno, New York: Springer Publishing.

Moreno, J.L. and Moreno, Z.T. (1969) Psychodrama Vol. III, Beacon, NY: Beacon House.

Moreno, J.L. and Moreno, Z.T. (1975) Vol. II, Beacon, NY: Beacon House.

Moreno, J.L., Moreno, Z.T and Moreno, J.D. (1964) The First Psychodramatic Family Beacon, NY: Beacon House.

Moreno, Z.T. (1966) «Sociogenesis of individuals and groups» in The International Handbook of Group Psychotherapy, New York: Philosophical Library Inc.

Moreno, Z.T. (1987) «Psychodrama, role theory, and the concept of the social atom» in «Evolution of Psychotherapy», New York: Brunner/ Mazel.

Powell, A. (1976) «Object relations in the psychodrama group», Group Analysis 19: 125-38.

Storr, A. (1977) Psychodrama: Rehearsal for Living, Chicago: Nelson Hall.

Treadwell, T., Stein, S. and Kumar, V. (1988) «A review of psychodramatic warm-up techniques for children, adolescents and adults», Journal of the British Psychodrama Association 13 (1).

Williams, A. (1989) The Passionate Technique. Strategic Psychodrama with Individuals Families and Groups, London and New York: Tavistock/Routledge.

Yablonsky, L. (1976) Psychodrama. Resolving Emotional Problems Through Role Plaing, New York: Basic Books.


Пол Холмс КЛАССИЧЕСКАЯ ПСИХОДРАМА Обзор

Авторы этой книги встраивали метод классической психодрамы в свою терапевтическую практику с разными клиентскими группами. Читатель, который впервые встречается с данным методом, может найти в этой главе обзор материала, имеющего отношение к классической (центрированной на протагонисте) психодраме. В ней действие начинается с разыгрывания «периферической» (чаще — сегодняшней и не самой значимой) ситуации одного из участников группы и постепенно, через серию связанных друг с другом сцен, приближается к главным причинам его жизненных затруднений. В конце главы приведен список литературы для тех, кто захочет продолжить изучение психодраматического метода.

Авторы написали о том, как они развивали (используя свое профессиональное мастерство и индивидуальное творчество) психодраматическую терапию в процессе своей работы с разными группами клиентов. Я убежден, что успешная творческая работа, которая порой происходит в очень трудных условиях, основывается не только индивидуальных творческих возможностях и вдохновении терапевта, но и на твердом знании основных психодраматических техник и умении применять их на практике. Успешное применение и развитие метода возможно только в том случае, если психотерапевт твердо усвоил и практически овладел основными техническими приемами.

Психодрама — метод групповой психотерапии, основанный на действии, — была разработана и впоследствии развита Дж. Л.Морено (урожденный Якоб Морено Леви, родившийся в 1889 году в Бухаресте). Будучи еще ребенком, он вместе со своей семьей переехал в Вену, где в 1917 году получил диплом врача. Первое время он работал врачом-терапевтом и проявлял особый интерес к эмоциональной сфере и социальным отношениям пациентов. В 1921 году (эту дату Морено считал годом рождения психодрамы) он создал проект, который назывался «Театр Спонтанности», и положил начало применению драматического действия и социального взаимодействия в качестве психотерапевтического метода. В 1925 году, изменив имя на Дж. Л.Морено, автор проекта эмигрировал в Америку, где продолжал разработку метода психодрамы и групповой психотерапии, открыв в 1936 году частную психиатрическую клинику в местечке Бикон, находящемся в пригороде Нью-Йорка. Эта клиника стала центром развития и обучения психодраме вплоть до ее закрытия в 1982 году (Blatner and Blatner 1988).

Психодрама является методом групповой психотерапии, в котором используется сценическая форма действия и драматургическая лексика. Сам Морено считал психодраму методом, позволяющим проживать жизненные ситуации и выходящим далеко за рамки психотерапии. В этом методе он выделял пять основных элементов:


Протагонист — участник, находящийся в центре психодраматического действия, который в течение сессии исследует некоторые аспекты своей личности.

Директор — тот, кто вместе с протагонистом определяет направление процесса и создает условия для постановки любой индивидуальной драмы. Директор выступает в роли «терапевта».

Вспомогательные (или дополнительные) «я» — участники группы (или ко-терапевты), которые играют роли значимых в жизни протагониста людей, тем самым способствуя развитию драматического процесса.

Зрители — часть группы, не принимающая непосредственного участия в драме. Даже те члены группы, которые прямо не участвуют в драме, тем не менее остаются активно и позитивно вовлеченными в процесс и потому получают от психодрамы и удовольствие, и пользу.

Сцена — в большинстве случаев пространство в помещении достаточно просторном, чтобы там могли происходить некоторые физические перемещения, хотя в Биконе Морено построил более сложную сценическую площадку, которая была специально рассчитана на разыгрывание драмы на нескольких разных уровнях.


Классическая психодрама состоит из трех стадий: разогрева, драматического действия и шеринга. Каждая из них представляет собой полный и автономный психодраматический процесс.


Разогрев

Разогрев имеет несколько важных конкретных целей:

1. Способствует возникновению спонтанности и творческой активности участников группы. Морено обращал особое внимание на то, чтобы психодрама создавала все условия для развития и использования личностного потенциала каждого человека (как любого члена группы, так и директора). Он верил в то, что эти психические процессы создадут все возможности для поиска человеком собственных путей преодоления (или разрешения) внутренних и внешних жизненных затруднений.

2. Облегчает общение между участниками, увеличивая ощущение доверия и принадлежности к группе с помощью разных техник, помогающих улучшить взаимодействие и взаимопонимание между всеми членами группы (например, знакомство, обмен каким-то жизненным опытом, физическая активность, которая может включать в себя разные варианты тактильного контакта или невербальной коммуникации). Процесс разогрева усиливает групповую сплоченность, одновременно давая возможность каждому из присутствующих получить представление о достоинствах и характерных чертах остальных участников группы. Эта стадия психодраматического процесса имеет много общего с происходящим на группах встреч или сессиях драматерапии, а также с тем, как мы «разогреваемся» для ежедневной деятельности.

3. Помогает членам группы сконцентрировать свое внимание на личностных проблемах, над которыми они хотели бы поработать на текущей психодраматической сессии. Можно надеяться, что после разогрева, центрированного на протагонисте (отвечающего потребности в личностной работе), по крайней мере, один участник группы (или более) выступит вперед, чтобы получить возможность разыграть свою драму.

Опытный директор обладает большим репертуаром техник разогрева. Вместе с тем директор может (используя свой творческий потенциал) разработать новые техники, которые могут оказаться особенно полезными в группе, с которой он в данный момент работает.


Выбор протагониста

Как правило, по окончании разогрева один или несколько участников проясняют для себя проблемы (с разной степенью уверенности и фокусировки), которые они бы хотели как-то исследовать во время этой сессии. В этот важный момент принятия решения, касающегося выбора роли протагониста (в переводе с греческого — «ведущий (или первый) актер», «прима»), участникам следует оказать поддержку. Затем следует выбор одного из претендентов на эту роль. Иногда бывает совершенно ясно, кто из них является главным претендентом (кто-то из кандидатов по своему эмоциональному состоянию больше соответствует этой роли, чем остальные), но может случиться и так, что несколько человек достаточно разогреты. Тогда при помощи специальных техник директор и группа выбирают одного протагониста на текущую сессию (за того или иного кандидата могут голосовать участники группы, претенденты могут решить между собой, кому из них в данный момент более необходима личностная работа, сам директор может выбрать участника, который, по его мнению, на сейчас больше остальных соответствует этой роли). Вне зависимости от способа выбора протагониста очень важно, чтобы он получил одобрение и поддержку группы.


Драматическое действие

Теперь наступает время драматического действия, когда протагонист (при поддержке и помощи директора) занимается исследованием проблем, прояснившихся для него в процессе разогрева. Для постановки драмы не существует никакого заранее написанного сценария; в каждый момент драматического действия проявляется спонтанное творчество протагониста, вспомогательных лиц и директора. Как правило, эта стадия психодраматического процесса начинается с того, что протагонист вместе с директором проясняют и уточняют тему, которую собираются исследовать. Внешне эта беседа между ними напоминает заключение контракта. Первые слова протагониста следует выслушать очень внимательно (например: «У меня всегда возникают трудности с мужчинами» или «Во время разогрева мне вспомнилось, как я расстроилась вчера вечером, посмотрев телепередачу о сексуальном насилии»). «Контракт» между протагонистом и директором позволяет сфокусироваться на конкретной теме, которую можно исследовать в течение данной сессии.

По своей сути психодрама — сценический процесс, поэтому действие достаточно быстро переходит в драму. Протагонист и директор принимают совместное решение относительно сцены, с которой начнется драма, и протагонист, в соответствии со своим описанием приступает к ее построению. Нет нужды использовать какие-то особые декорации; наличие телевизора, мебели и стен можно отметить словами или символически обозначить стульями и банкетками. Что касается физического пространства, вполне достаточно, если протагонист даст его подробное описание. Во время этого процесса у протагониста появляется возможность войти в контакт с личными воспоминаниями и переживаниями, связанными с этим конкретным местом. Директор поощряет протагониста к действию (воспроизводя прошлые события, протагонист говорит в настоящем времени), определяет, какие действующие лица из ближайшего окружения протагониста могут потребоваться для разыгрывания данной конкретной сцены (т. е. родители, братья, сестры, сотрудники) и просит его выбрать участников на все необходимые роли вспомогательных лиц участников, которые более всего им соответствуют. Нет сомнения, что выбор членов группы на эти роли совершенно не случаен. Через» теле»(совокупность чувственных отношений между всеми участниками — см. Blatner and Blatner 1988: 129; Fox 1987: 40) протагонист ощущает, кто из присутствующих в данный момент может сыграть в драме роли значимых для него людей. В данном случае возрастные и половые ограничения не имеют принципиального значения; выбор людей, подходящих на определенные роли, происходит вследствие влияния более тонких и более сложных факторов.

После постановки сцены и распределения ролей действие продолжается. Если драма начинается со сцены, актуальной для настоящего времени (например, отношения между протагонистом и его женой), то в первый момент отношения между протагонистом и вспомогательными лицами могут следовать канве, воспроизводящей внешнюю (историческую) реальность. Как только в процессе разыгрывания проясняются психологические мотивы, директор может перейти к исследованию отношений со значимыми людьми в прошлом протагониста. (Чтобы совершить этот переход, можно, например, спросить: «Вам вспоминаются какие-то случаи в жизни, когда уже приходилось сталкиваться с подобным затруднением?) В следующей сцене могут быть воспроизведены отношения протагониста с его подругой в подростковом возрасте. Далее появляется возможность психодраматического перехода к детским отношениям протагониста (например, к его отношениям с матерью). Между всеми сценами при этой последовательности существуют особые логические связи, специфичные для индивидуальной психологии протагониста и его личных проблем (см. Goldman and Morrison 1984). Каждая сцена драмы должна соответствовать эпизодам из прошлого протагониста, всплывающим в его памяти. Как только драматическое действие начинает отклоняться от этого пути, директору следует помочь протагонисту и вспомогательным (дополнительным) лицам восстановить его соответствие реальному ходу событий.

Однако у директора существует возможность (используя свой клинический опыт) перейти в пространство воображаемой, или «сверхреальности» («surplus reality»). В этом пространстве могут разворачиваться события, которые никогда не происходили, и звучать слова, которые до сих пор никто никогда не слышал (например, переживание человеком материнского внимания и заботы в процессе психодраматического действия, тогда как его детские годы, проведенные в семье, были наполнены болью и отчаянием, связанными с родительским произволом), или происходит проигрывание ситуаций, которые уже никогда не возникнут в будущем (например, когда протагонист разговаривает с отцом, умершим много лет назад, или встречается с человеком, с которым уже нет никакой возможности вступить в близкие отношения).

На завершающей стадии психодрамы директор может вернуть драматическое действие к реальным отношениям (в сцену, где разыгрываются события сегодняшнего дня), то есть к началу сессии. В результате контакта с сильными чувствами, пережитыми им когда-то в прошлом, протагонист получает больше информации о своем собственном поведении, почерпнув ее из сцен своего прошлого. Это позволяет ему опробовать новые типы поведения и другие варианты выхода из тупика, в который в настоящий момент зашли его отношения. Этот процесс можно назвать «ролевым тренингом» (role rehearsal) протагониста, позволяющим ему укрепить уверенность в себе и своей способности справиться с ситуацией. При этом совсем не обязательно, чтобы разыгрываемое действие служило репетицией поведения в повседневной жизни. Огромное облегчение (в психодраме) может принести выражение гнева по отношению к своему отцу или сотруднику. Однако вне сессии такая разрядка может оказаться менее желательной, поэтому существует реальная потребность в поиске приемлемых способов выражения своих чувств.

В какой-то момент директор может решить, что следует разыграть некоторые другие катартические или драматические эпизоды, чтобы у протагониста осталось от драмы ощущение завершенности (по крайней мере, на текущий момент!).

В арсенале директора есть несколько технических приемов, которые помогают ему оказывать протагонисту необходимую помощь. Вот они:


1. Обмен ролями, во время которого протагонист играет «другого», тогда как вспомогательное «я» выступает в роли протагониста. Такой обмен вносит определенный вклад в психодраматический процесс и дает возможность другим участникам группы получить представление об отношениях протагониста со значимыми для него людьми через сценическое ролевое разыгрывание этих отношений. Он позволяет протагонисту взглянуть на мир глазами другого человека и, находясь в его роли, услышать собственную реакцию (которую в этот момент воспроизводит вспомогательное «я») на окружающую действительность. Это переживание может оказаться очень сильным, желанным и обладать терапевтическим эффектом. Кроме того, очень полезным может стать обмен ролями, так как помогает протагонисту развить самоконтроль, если он испытывает сильные или даже неистовые чувства по отношению к другому человеку. В результате такого обмена протагонист пребывает в альтернативной роли, что развивает его самоконтроль и дает возможность получить о себе более объективное представление. Обмен ролями — это путь, который выводит человека за привычные ограничения эгоцентризма (Blatner and Blatner 1988).

2. Дублирование — технический прием, состоящий в присоединении к протагонисту другого члена группы, который с этого момента становится активным участником драматического действия, находится в непосредственной близости от протагониста и получает необходимые ключи к его бессознательному через телесное восприятие, точно, даже синхронно повторяя каждое его движение и каждую позу. Функция дубля заключается в том, чтобы поддержать протагониста и помочь ему выразить актуальное физическое состояние и реальные чувства. Развивая эмпатическую связь с протагонистом, дубль может выразить его мысли и чувства, которые возникают в ходе психодраматической сессии или которые тот в себе подавляет. Произнесенные вслух по крайней мере один раз, эти мысли и чувства могут быть протагонистом приняты (в этом случае он повторяет сказанное дублем, перефразируя и подбирая более привычные для себя слова и выражения) или отвергнуты — если он не считает их подходящими (в каждом случае дубль подхватывает характерные для протагониста мысли и фразы, тем самым лучше его узнавая).

Такие ситуации могут помочь протагонисту переформулировать то, что было сказано прежде: «Нет, не так, а вот так…» — и дают ему возможность расширить и углубить представление о самом себе. Спустя какое-то время протагонист может обнаружить, что утверждения дубля гораздо больше соответствовали реальному положению вещей, чем казалось раньше.

3. «Сверхреальность». Когда она появляется в психодраматическом действии, на сцене возникают такие ситуации и события, которые, по словам Зерки Морено, «никогда не происходили, не произойдут и не могут произойти». Одна из самых сильных сторон психодраматического процесса заключается в сценическом воплощении таких ситуаций, позволяющих испытать связанные с ними страхи, эмоции, фантазии и желания. Да и сами по себе переживания, возникающие в «сверхреальности», можно считать реализацией одной из самых уникальных терапевтических возможностей психодрамы.

4. Психодраматическое зеркало — ситуация, когда в какой-то момент психодраматического процесса протагонист находится поодаль и со стороны наблюдает развитие действия, в котором его место занимает другой участник. Этот технический прием дает возможность протагонисту повысить степень объективности при осознании своих отношений с окружающими.

5. Закрытие (или завершение) — процесс, во время которого сценическое действие с разыгрыванием жизненных ситуаций и конфликтов протагониста завершает свой полный цикл. Голдман и Моррисон (Goldman and Morrison 1984) описали структуру психодраматической сессии следующим образом: она часто начинается с проблем сегодняшнего дня и актуальных переживаний протагониста. В процессе развития драматического действия разыгрываются сцены из прошлого протагониста (вплоть до самого раннего возраста). На последней стадии драмы, перед ее завершением, процесс может вернуться к повторению начальной сцены, актуальной для настоящего времени. Однако на сей раз протагонист вносит в нее определенные коррективы под влиянием новых эмоциональных переживаний и интеллектуальных инсайтов, возникших в процессе драмы. Например, человек, который начинает психодраму с рассказа о постоянных ссорах со своим начальником, в процессе драматического действия может выйти на исследование проблем, связанных с отношениями со своим отцом. Во время завершения психодрамы он повторно разыгрывает сцену с начальником, на сей раз стараясь вести себя совершенно по-иному и держать ситуацию под контролем. Такой новый для него тип поведения становится возможным в результате осознания связи между проблемами, которые существовали (в прошлом) в его отношениях с отцом, и актуальными проблемами в отношениях с начальником.


Шеринг

Шеринг является последней стадией психодраматического группового процесса, во время которого всем участникам группы предлагается поделиться своими чувствами, а также замеченным ими сходством своих переживаний и жизненных ситуаций с переживаниями и жизненным опытом протагониста. Очень важно, чтобы в процессе шеринга участники не «интерпретировали» проблемы, открывшиеся в поведении и эмоциональном состоянии протагониста, который, разумеется, в этот момент может оказаться очень ранимым. (В разговоре с Маршей Карп Дж. Л.Морено сравнивал протагониста во время шеринга с пациентом, находящимся в реанимационном отделении после тяжелой полостной операции). Во время шеринга участники группы, игравшие роли вспомогательных лиц, могут снять с себя эти роли. В процессе драмы некоторые из них порой испытывают очень сильные переживания, например, те, которые играли умирающих или уже умерших родителей, и поэтому для них чрезвычайно важно получить возможность выразить чувства по отношению к этой роли. Часто такие чувства оказываются позитивными — даже при потенциально негативной или деструктивной роли; чувство облегчения можно испытать уже только от того, что такая роль оказалась не свойственной человеку в его повседневной жизни. Процесс шеринга позволяет протагонисту (который может ощущать себя в полной изоляции, находясь в крайне противоречивом состоянии) почувствовать свою общность с другими. К тому же на этой стадии своими чувствами и мыслями могут поделиться те участники группы, которые во время психодраматического процесса оказались сильно затронуты происходящим. На этом этапе директор (в качестве ведущего группы) получает возможность определить, на кого из участников группы драматическое действие произвело особенно сильное впечатление, чтобы поддержать их и воодушевить на исследование собственных проблем на следующих психодраматических сессиях. Открытое обсуждение этих вопросов в группе дает ее участникам ощущение уверенности и необходимую психологическую поддержку, а также способствует проявлению внимания и заботы всеми присутствующими по отношению друг к другу.

Через сценическое разыгрывание эпизодов из своей жизни (прошлого, настоящего и будущего) человек получает возможность, используя свою спонтанность и креативность, войти в контакт с собственным прошлым и приобрести навыки, которые станут ему необходимы в будущем. Зерка Морено называет этот процесс «способом безнаказанно жить, несмотря на совершенные ошибки».

Дж. Л.Морено считал психодраму наукой, которая ищет истину драматическим способом:

«Одна из ее задач заключается в том, чтобы научить людей разрешать свои конфликты в микрокосме мира (группы), свободном от конвенциальных рамок, через отыгрывание своих проблем, амбиций, фантазий и страхов. Она предполагает максимальную вовлеченность всех присутствующих в исследование актуальных конфликтов в том виде, в котором они существуют, дополняя свое исследование ранними впечатлениями и воспоминаниями».

Литература

Blatner, Adam and Blatner, Alec (1988) The Foundations of Psychodrama. History Theory and Practice, New York: Springer Publishing.

J. Fox (1987) (ed.)The Essential Moreno, Writings on Psychodrama Group Method and Spontaneity by J.L.Moreno MD, New York: Springer Publishing.

Goldman, E.E. and Morrison, D.S. (1984) Psychodrama: Experience and Process, Dubuque, Iowa: Kendal Hunt.

Moreno J.L. (1963) «Reflections on my methods of group psychotherapy», Ciba Symposium II: 148-57.

Дополнительная литература

Более подробное описание классической психодрамы можно найти в следующих книгах:

Blatner, A. (1973) Acting In — Practical Applications of Psychodramatic Methods, New York: Springer Publishing.

Leveton, E. (1977) Psychodrama for the Timid Clinician, New York: Springer Publishing.

Storr, A. (1977) Psychodrama: Rehearsal for Living, Chicago: Nelson- Hall.

Yablonsky, L. (1976) Psychodrama. Resolving Emotional Problems Through Role Plaing, New York: Basic Books.


Питер Питцеле ПОДРОСТКИ ИЗНУТРИ Интрапсихическая психодрама


Интрапсихическая психодрама: концепция сценария

Роли не рождаются из человеческого «я»; наоборот: из ролей может появиться «я».

Дж. Л.Морено «Психодрама», 1972, Т.1 с.157

Мне показалось, что это сжатое, но очень емкое выражение Дж. Л.Морено может cтать самым подходящим эпиграфом к размышлениям, которыми я хочу поделиться с читателями. Есть множество других текстов, из которых можно почерпнуть и вдохновение, и знание техники, но все-таки будет справедливым указать в качестве источника оригинальный труд Морено, где речь идет о концепции личности и ее исследовании с помощью психодрамы. В этой главе оба аспекта найдут свое отражение. Идея о том, что человеческое «Я» определяется совокупностью ролей, стала законом законов для некоторых подходов, которые мне приходилось применять в работе с подростками.

Для меня эти слова Морено прямо относятся к развитию личности: каждый из нас — прежде всего человеческое существо, которое принимает на себя какие-то роли, проигрывает их и в целом представляет собой некую ролевую матрицу. Смысл, который вкладывает Морено, в слово «Я» (self), совершенно отличается от понимания Платона или смысла, который вкладывала в это понятие средневековая западная философия, имея в виду некоторую изначальную сущность, некий зародыш, из которого со временем возникают и развиваются все человеческие роли. Вместо этого, по мысли Морено, «Я» человека (self) появляется как результат проигрывания целой совокупности ролей, а вовсе не служит для нее основой. Как это «Я» (self) соотносится с тем «я» (I), которое мы имеем в виду, говоря от первого лица единственного числа, имеет смысл обсудить в конце главы, хотя, признаюсь, читая Морено, я был не в состоянии дать какое-то определение. Однако в мою цель не входит поиск самого подходящего определения; мой чисто практический, интерес вызывает его концепция многомерной идентичности и акцент, сделанный на том, что в некотором смысле понятие «психика» — скорее «множественное», чем «единичное».

Морено как-то сказал, что перед тем, как из множества ролей возникнет «Я» (self), человек представляет собой совокупность множества частей. Понятие, которое Морено называл «ролью», имело прямое отношение к выражению идентичности, неотделимой от контекста, то есть от матрицы межличностного взаимодействия. Прежнее понятие «Я» в смысле «эго» (ego) в его изречении уступило место новому понятию «я» — в смысле self. В его понимании человека можно представить в виде определенного набора ролей, напоминающего театральную труппу, состоящую из актеров с самым широким ролевым репертуаром. Иными словами, с точки зрения Морено, человеку было бы правильнее называться не «я», а «мы».

Несмотря на то, что для описания определенных компонентов, составляющих человеческую деятельность, Морено предпочитал употреблять слово «роль» (role), я буду использовать несколько синонимов: «part» («роль» в смысле «часть» или «участие»), «character» («роль» в смысле «персонаж») и «role» («роль» в смысле «функция»). Некоторые из них употребляются в нескольких смыслах одновременно, другие имеют скрытый или воображаемый смысл, существующий только в наших мечтах и фантазиях. Более того, считая человеческую психику множественной, мне трудно себе представить ее пространственный образ. Иногда она кажется мне многоуровневой и многослойной, иногда представляется в виде уходящей в бесконечность последовательности плоскостей; бывает время, когда я вижу ее фрагментарной, а бывает — голографической (объемной — В.М.). Весьма вероятно, что психику лучше всего представлять мифологически, в качестве некоего пространства, где находится все и вся.

Во всяком случае, идея о том, что человек представляет собой набор ролей (или частей), кажется мне очень динамичной. Если взять последовательность временных срезов, то в каждый момент мы не только можем считать себя сложной совокупностью ролей (частей), но с течением времени роли, которые нам приходится играть, расширяются, углубляются, постепенно исчезают из репертуара, «засыпают», временно отходя на второй план, или умирают совсем. В этом смысле мы являемся не множеством, а скорее сообществом, Вавилонской башней, мифологическим пространством, в котором можно обнаружить любые персонажи и всевозможные существа, находящиеся на разных стадиях развития. Одни из них постоянно общаются между собой, другие ведут уединенный образ жизни; кто-то только-только появился на свет, а кто-то уже умирает. Здесь затеваются интриги и происходят ссоры, уходят в отшельники и партизаны, бушуют страсти, а иногда случается так, что на какой-то миг вдруг наступают покой и согласие. Короче говоря, каждого из нас (это один из самых любимых образов Морено) можно считать группой.

Этот способ мышления дает возможность для психодраматической работы в особом ключе. Такая психодрама называется интрапсихической. Вероятно, эту разновидность психодрамы легче всего можно понять, рассматривая ее вместе с другими, которые не берут за основу ту или иную теорию личности, а через призму той или иной теории по-разному «фокусируют» проблему.

Существует вид психодрамы, в которой протагонист принимает одну главную роль и ведет ее через всю драму. Он (или она) может меняться ролями сколько угодно, но каждый раз возвращается к своей исходной роли. Например, если содержание драмы связано с отношениями протагониста-мужчины со своими родителями, то ее главным героем и центральным персонажем является сын. Драматический процесс может переходить от текущих событий к событиям прошлого и событиям, которые имеют отношение к будущему. Он может содержать множество сцен, но так или иначе их общей канвой останутся отношения между родителями и сыном. Как правило, такой тип психодрамы заимствует некоторые условности театра, которые соблюдаются при постановке рассказа или современной драмы: рассказывается история, вспоминаются какие-то события из личной жизни, устанавливаются декорации, перечисляются действующие лица (отец, мать, братья, сестры и т. д.), и — в апофеозе — катартическое извержение чувств. Такая психодрама может быть сыграна несколько раз в соответствии с разным восприятием отношений протагониста со значимыми для него лицами из его окружения. Для одной и той же сцены может существовать несколько разных версий, соответствующих переживаниям разных персонажей, но пока протагонист живет в мире своих иллюзий, может казаться, что его драма больше связана с реальным социальным контекстом. Такой тип психодрамы относится к миру интерперсональной (межличностной) реальности.

Второй тип психодрамы называют иллюзорным (если не бредовым), сюрреалистическим и фантастическим (как бы присущим фантазии). Это не обязательно драма сна, хотя она может быть использована в качестве модели, но это обязательно психодрама, в которой законы повседневной жизни заменяются законами фантазии. Такую драму протагонист может начать с роли «мальчика, занятого поисками своего отца» и затем на какое-то время стать собакой, деревом, ведьмой. Все эти роли, в отличие от ролей окружающих его людей, оказываются проекциями воображения протагониста. Здесь, как и в психодраме сновидения, протагонист обменивается ролями с каждой частью своей фантазии, при этом предполагая, что он сам тожеявляется частью фантазии. Во сне и в фантазии «Я» (self) личности перестает быть реальным, и, чтобы докопаться до истины, необходимо исследовать все стороны и грани образной картины, всплывающей в человеческом воображении. Конец сюрреалистической психодрамы (независимо, был ли сон дневной или ночной) совпадает с концом всего сна. Этот тип психодрамы относится к миру, который Морено называл «сверхреальностью» («surplus reality»). Можно подумать, что здесь психодрама служит метафоре.

Третий тип психодрамы был назван интрапсихическим. В такой психодраме редко услышишь чей-то рассказ, даже какую-то его часть, даже очень странный пересказ сна. Интрапсихическую психодраму можно представить себе как социометрию действия, исследующую личность как группу. Она направлена на то, чтобы выделить все роли и внутренние голоса, внутренние части и персонажей вместе с тенденциями их развития, периодически смещая акцент с одного на другое в общей картине, которая существует в данный момент времени в личности как группе. Цель интрапсихической работы состоит в раскрытии всех субличностей, начиная с поверхности и постепенно проникая через все слои в самую глубину, как это удается геологу. Этот тип психодрамы принимает как непреложную данность концепцию составной личности, ее множественности и сгруппированности (здесь имеются в виду исходные роли, которые предшествуют «Я») и может применяться для работы с подгруппами, существующими внутри большой группы, и определения групповых целей и интересов.

Каждый из трех типов психодрамы применяется в соответствующих ситуациях. Я обнаружил, что психодраматические встречи-диалоги, относящиеся к третьему типу — интрапсихической психодраме, — особенно эффективны при работе с подростками. В этой главе нашли свое отражение методические аспекты и теоретические соображения, связанные с такой работой.


Манера поведения подростков и интрапсихические разогревы

Я уже упоминал о том, что не мог найти у Морено удовлетворяющее меня значение слова «self»; точно так же я никогда не мог понять, на какой стадии личностного развития, по его мнению, появляется сущность, обозначенная этим словом. Я могу себе представить, как, глядя на подростка, он видел личность, находящуюся на стадии несформированного «Я»(self), наблюдая за тем, как расцветают и проигрываются самые разные роли, и, наверное, мог бы сам применить интрапсихический инструментарий для исследования каких-то частей (ролей) своей личности.

Мой собственный опыт работы с подростками в значительной степени связан с клинической практикой. В течение последних семи лет, работая во многих школах и организациях с самыми разными детьми, от одаренных до отстающих, я применял психодраматический метод главным образом в процессе стационарного лечения в психиатрической клинике Фор Уиндз в Катоне, штат Нью-Йорк. Несмотря на то, что среди пациентов клиники были самые разные люди, в нескольких пятнадцатиместных коттеджах жили подростки, находящиеся на долгосрочном или, по крайней мере, на продолжительном лечении.

Молодые люди попали в Фор Уиндз по разным причинам. Многие оказались здесь в связи с агрессией, которая повлекла за собой достаточно серьезные последствия, чтобы ребята покинули школу, привлекли к себе пристальное внимание судебных органов и были направлены в эту клинику для прохождения интенсивной восстанавливающей терапии. Многие пришли уже настоящими пациентами из неполноценных семей. Некоторые имели «следы» — и даже «шрамы» — отсутствия внимания и заботы; постоянно возрастало число жертв сексуального насилия. Все страдали искаженной самооценкой. Их отношения с товарищами и взрослыми отличались недоверием, отвержением, настороженностью и страхом.

Каждому из этих молодых людей была свойственна характерная манера поведения. Я пришел к выводу, что они как бы носят маски. Эти маски могут принимать множество разных форм. Некоторые из подростков, например Берт, всем своим видом демонстрируют вселенскую скуку и усталость от жизни. Они будут зевать, рассказывая вам о самоубийстве своей матери. Другие — холерики, не выпускающие изо рта сигарету, подобно Билли, который на следующий же день после шестимесячного пребывания в клинике решил затеять драку со своими товарищами, вместо того, чтобы почувствовать в себе что-то совсем иное: грусть расставания и страх перед следующим шагом. Там были девочки, похожие на Сильвию, которая напускала челку на глаза и смотрела исподлобья, чем очень напоминала загнанного зверька, забившегося в норку. Или на Эмили, которая на каждый вопрос пожимала плечами и отвечала: «Я не знаю». Или на Паулу, раскрашенную и размалеванную, что должно было отвлечь внимание от ее рук, покрытых многочисленными шрамами. Там была Денайза — жесткая, несговорчивая, себе на уме, которая запугивала своих подруг; или Лони — смазливый, умный парень, прирожденный артист.

Это были личности. Каждый из них обладал особым характером в буквальном и сценическом смысле, и нам пришлось приложить много сил, чтобы зацепить этот характер, хотя мы могли никогда не проникнуть вглубь, под маску, к находящейся внутри «группе». Я сказал о них несколько слов, будучи уверенным в том, что эта информация поможет проявиться множеству противоположных ролей, скрытых в сознании читателя.

Я считаю очень важным забыть о том, что перед вами подросток и видеть творчество в проявлении его «Я» (self). Более того, благодаря своему клиническому опыту я заметил, что чем больше подросток расстроен, тем плотнее «прирастает» к нему маска (persona), которую он демонстрирует в психодраматической группе и с помощью которой пытается избежать общения со мной. Назовите маску сопротивлением. Или сопротивление маской.

Я понял, что очень полезно посмотреть на эти лица как на маски, ибо это позволит мне, сталкиваясь с ними, стать гибче и проникнуть за их личину. И, разумеется, научиться распознавать в этих лицах фасады и маски. А подросток как создатель этих масок привел меня в мой собственный мир психодрамы: в мир игр, ролей, персонажей и, вместо того, чтобы там меня и бросить, он мне дал великолепную идею, как эти маски снять.

Кроме того, из своего опыта работы в клинике я понял, что эти маски создаются для того, чтобы помочь молодым людям справляться с жизнью, и поэтому их можно считать " масками приспособления». Конечно, каждая из них имеет свою природу. Они создаются для определенной цели. Всем им есть что о себе сказать, и любая история будет связана с чувствами, которые оказываются слишком сильными, чтобы их сдерживать. Поэтому человеку требуется маска, чтобы их скрыть, сковать и отделить от себя. Таким образом, с одной стороны, маска предохраняет человека, а с другой — является доступом к сложному, изобилующему настроениями и разными историями внутреннему миру несчастного подростка. Если я могу встретиться с маской, ощущая в себе спонтанность, тогда, подобно искателю, который ищет путь в сокрытый от него мир, я могу проникнуть вглубь.

Мое первое стремление при работе с подростками — встретиться с маской и понять ее назначение. Фактически это все равно что встретиться с ролью. Методически я делаю это с помощью двух стульев, которые стоят друг за другом. Первый стул — для маски, второй — для того, что за ней скрывается. Эти два стула позволяют мне объявить клиенту или группе, что я хорошо осознаю, что ношу маску и что мир, который находится за ней, под ней, внутри нее, — это интрапсихический мир, который я хочу исследовать с помощью психодрамы.


Интерлюдия первая

Каждый раз, как только начиналась группа, Берт смотрел на свои часы, демонстративно зевал, тем самым показывая мне, как ему «скучно». Однажды я решил: хватит. Берт успел заразить этим всю группу, и все стали жаловаться, что им скучно. Я поставил стул в центр и предложил Берту сесть на него. Я попросил его просто повторять одну и ту же фразу «мне скучно» и напомнил, чтобы он смотрел на часы, а если зевал, то делал это как можно громче.

Как только он вышел в центр играть «себя скучающего», я поставил позади него второй стул. Пока он разыгрывал свою скуку, я пригласил остальных участников группы подойти к нам и представить, что могло бы оказаться «под» маской скуки. В таких случаях группа всегда с готовностью откликается и демонстрирует исключительную проницательность:

— Мне не скучно, я боюсь.

— Я не знаю, как работать в этой группе. Мне обидно, что уделяют внимание другим.

— Мне кажется, что надо мной будут смеяться, если я не буду делать вид, что меня ничего не трогает.

— Когда я здесь зеваю и смотрю на часы, то не даю проявиться своим чувствам.

Такие утверждения типичны для мозгового штурма, происходящего во время внутренней работы в группе подростков. Участие остальных членов группы в подобном случае может считаться некоторой разновидностью группового дублирования. Все это время Берт сидел и слушал выступающих, стараясь уловить, что же именно он скрывает под маской даже от самого себя. Поверьте, это было совсем не скучно.


Начиная с этого момента я мог легко подключиться к действию вместе с Бертом, если бы он захотел провести c кем-то из участников группы встречу-диалог (encounter), тем самым раскрывая то, что было спрятано.

Или я мог бы попросить Берта предложить кому-нибудь сыграть его роль, когда он скучает. Я позволил бы ему посмотреть на игру, происходящую между первым стулом, то есть маской, и вторым стулом. Поступить так означало разыграть драму про сопротивление или про маску. Чтобы пройти через метафору, нам следует направить драматический процесс по пути, который ведет во внутренний мир. В зависимости от состава группы и ряда других факторов, которые являются слишком специфичными, чтобы о них стоило здесь говорить подробно, дальше я мог выбрать какое-то одно продолжение. Либо я сделал бы психодраму, в которой Берт стал протагонистом, либо вывел его в позицию «зеркала», из которой он мог посмотреть на происходящее. Или, конечно же, в фокусе действия могло оказаться любое из вспомогательных лиц, и тогда я выявил бы эту отстраненность от группы и уход в себя, используя его проекции. Короткие реплики разных участников способствовали разогреву группы и помогли мне понять, что в ней происходит. В любом случае такой разогрев послужил отправной точкой для нашего движения «вглубь». Берт сбросил свою маску, и под ней оказался сложный мир спутанных чувств.


Сейчас мне вспоминается длинноволосая Эмили, стыдливо опускающая глаза, с ее еле слышным «не знаю» в ответ на любой вопрос. Она казалась эфемерной, безнадежно недоступной невидимкой, готовой исчезнуть в любой момент, и поэтому здесь мог сработать тот же прием. Я попросил ее выбрать кого-то из присутствующих на роль «ничего не знающей» Эмили.

— Я не знаю, кого выбрать, — ответила она, но при этом вопреки самой себе улыбнулась.

— Отлично, — сказал я, тем самым переводя ее сопротивление в согласие на совместную работу и превратив ее фразу в ролевую реплику.

Маске нельзя давать имя раньше, чем она начинает сползать. Ее улыбка подсказала мне, что это время уже подошло. Я дал ей возможность остаться на своем месте и попросил одного из участников группы сыграть «незнающую Эмили». Поставив второй стул, я предложил всем присутствующим садиться на него по очереди, называя состояние, в котором находится девушка, и чувство, которое она скрывает:

— У меня все перепуталось, и я не знаю, что сказать.

— Я хочу, чтобы меня оставили в покое.

— Я хочу, чтобы на меня обратили внимание; так я могу этого добиться.

— Я испугалась и не знаю, что сказать.

— Я чувствую такую, такую злость, что только так могу как-то с ней справиться.

В зависимости от спонтанности группы каждую из этих реплик можно было развить дальше. Эмили казалась вовлеченной в процесс. Да и как могло быть иначе? Что может быть интереснее, чем наблюдать, в какой степени другие способны нас «угадать»? И, вне всякого сомнения, эти дублирующие фразы могли разбудить ее чувства, выявить те части ее личности, о существовании которых она до сих пор ничего не подозревала. В то же время она чувствовала себя в безопасности. Она могла пропустить все это мимо ушей. Она могла вообще покинуть группу. Но она этого не сделала. Безусловно, работа со вторым стулом позволяет всему внутреннему ансамблю активно выразить то, что его волнует, и тем самым продвинуться вперед, обнаружив себя под маской, с помощью которой он приспосабливается к жизни.


Я мог бы попросить Эмили положить руку на плечо одного или нескольких вспомогательных «я» и тем самым идентифицироваться с теми словами, прозвучавшими со второго стула, которые больше всего отзываются у нее внутри. Тогда у нее появилась бы возможность глубже исследовать какую-то свою часть (роль). Кроме того, она вообще могла не согласиться на мое предложение. Но и в этом случае не было бы никаких проблем. Дело в том, что и я, и она, и вся группа прекрасно понимали, что мы уже проникли под маску и находимся там, за ней; сейчас уже не имеет значения, как это произошло; главное — то, что мы убедились в наличии этого внутреннего мира. Мы открыли новое, неведомое нам пространство, неизвестную нам территорию. И, конечно же, в результате у меня оказалось шесть готовых протагонистов, разогретых во время работы с Эмили, чьи дублирующие реплики со второго стула проникли в глубину души каждого из нас.

При использовании техники второго стула очень часто содержательная часть работы, которая привносится участниками группы, определяется их масками. Весьма вероятно, что Вилли, представлявший Эмили раздраженной, был сильно раздражен сам; или постоянно ощущающая дефицит внимания Паула проецировала это ощущение на Эмили. Та ситуация, которая для одного пациента является тупиковой, для другого становится освобождением. То чувство гнева, которое так легко овладевало Вилли, для тонкой субтильной Эмили было бы невероятным достижением при условии, что она вообще смогла бы уместить в себе весь «гнев Вилли». И наоборот, выражение характерного для Эмили чувства сильного смущения могло бы стать очень важным, хотя и очень сложным исполнением роли для Вилли, который слишком быстро «переключался», чтобы глубоко чувствовать. Его следовало слегка «притормозить», чтобы он смог почувствовать у себя в глубине эту смущающую путаницу. Как только участники группы ощущали какие-то части самих себя, которые они по разным причинам не могли выразить, но которые смогли выразить другие, они сразу получали внутреннее разрешение на собственные эксперименты, позволяющие «разбудить» эти роли. Такое взаимное обогащение увеличивало групповую сплоченность, и те члены группы, которых группа до сих пор не принимала, могли стать для нее очень ценными.


Группа тоже может носить маску. Каждый из участников может погрузиться в угрюмое молчание, похожее на густой туман или дымовую завесу, через которую я не в силах продраться. Сквозь него ничего не видно. Тогда я могу поставить стул для «молчания» и попросить кого-нибудь из членов группы молча на нем посидеть. Иногда бывает так, что никто этого не хочет. Тогда это могу сделать я. Или кто-то из моих ассистентов, если они присутствуют, может сыграть роль «группового молчания».

— Что говорит это молчание? — интересуюсь я, устанавливая второй стул позади первого.

И даже теперь ни один человек может не подойти ко второму стулу. Тогда это снова делаю я, предлагая возможные варианты, и каждый раз спрашиваю группу, чувствует ли кто-нибудь из присутствующих эту роль своей:

— Слушайте, оставьте нас в покое; утром у нас была тяжелая группа, а сейчас мы хотим перерыв.

— Здесь никто никому не верит. Я — молчание недоверия.

— Я — злость, которая скрывается за молчанием.

— Я — безнадежность, которая прячется в этом молчании.

И так далее.

В моей практике были один или два случая, когда даже это не разогрело группу настолько, чтобы нарушилась тишина. Тогда я сел напротив тишины и спросил, что ей нужно. И снова, если в группе не находится добровольцев, готовых найти ответ, я сочиняю свои собственные:

— Мне нужно чувствовать себя в безопасности.

— Мне нужен покой, чтобы помечтать о том месте, где мне будет хорошо.

— Мне нужно заорать.

— Я хочу к своей мамочке.

И если даже после этого с группы не спадает маска тишины, предохраняющая и защищающая ее от меня и от нее самой, я присоединяюсь к ней вместе со своим вторым стулом. Я позволяю себе, если в этот момент что-то приходит в голову, сесть на второй стул и сказать:

— Я чувствую, как во мне что-то омертвело. Я онемел… Мое молчание полно слез, как подземная река или глубокий темный колодец… В моем молчании живут мечты… Мое молчание стремится стать высоким…

Группа может надевать и другие маски: маску дикой, неуправляемой энергии, маску злословия и враждебности, маску фальшивой солидарности с характерными для нее шутками и песнями. Но я знаю, что имею дело с маской, если я начинаю ощущать закрытость и отстраненность, которые маска заставляет меня чувствовать. Тогда я понимаю, что у меня есть много разных вариантов применения описанного выше метода, после чего, по всей вероятности, я вникну или проникну. Как только я соприкасаюсь с чем-то аутентичным, это чувствуется сразу. После этого у меня есть сто разных возможностей проведения индивидуальной или групповой терапии.


Ранее я уже отмечал, что создание маски представляет собой творческий акт, необходимый человеку для выживания и приспособления к действительности. Каждая маска имеет свою историю, и могут возникнуть ситуации, которые заставят ее вернуться — честно признаемся — на прежнее место. Иногда есть возможность проверить это свойство маски: ее происхождение, ситуации в прошлом, где она появлялась, а также перспективы ее появления в будущем. Для кого вы надеваете эту маску? Что заставляет вас надевать ее? У психодраматиста много способов воздать должное маске и ее создателю. Являясь видимым результатом психической деятельности, маска приведет нас к семейным тайнам, травмам и страху. Как только мы доберемся до глубин, где они скрыты, — а они скрыты в ней — мы берем второй стул. Мы возвращаемся в прошлое. Одновременно мы возвращаемся туда, где возникли эти роли. Мы берем с собой второй, третий, четвертый стул, а если потребуется, и больше. Мы возьмем с собой маску, наш первый стул, чтобы найти в ней защиту, если она потребуется. На все новые стулья мы поместим наши внутренние части-роли (parts). Сидя на них, мы можем выразить то, что раньше было подавлено. Наши стулья позволяют нам быть конкретными в отношении того, что предъявить, а что скрыть, что следует защитить, от кого, для кого и почему.

Этот «стоящий после первого стул» подростку совершенно не знаком и как бы предлагает ему рискнуть. Под маской скрывается рана. Научившись показывать свои раны, человек может исцелиться, а роли, которые из-за травмы остановились в своем развитии, начнут активно развиваться дальше, чтобы вновь расцвести. Если этого не произойдет, маска превратится в тюрьму; наше сопротивление станет железным занавесом. Маска — это роль, в которой мы застыли, а ее заскорузлость говорит о том, какие неразработанные, неисследованные и неразвитые части-роли (parts) существуют у нас внутри. Все, что тогда потребуется, — это такая разновидность психодрамы, которая откроет для нас эти роли, возникшие до «я», для того, чтобы «я» все-таки появилось.


«Гамлет»: интрапсихические условности и формы

Метод или техника второго стула может служить в качестве разогрева, как это часто бывает у меня в группе. Она создает огромное поле возможностей для самопредъявления каждого участника и всей группы в целом и позволяет придать ему такую форму, которая лучше всего способствует плавному перетеканию этого процесса в психодраму. Другое, самое важное достоинство этой техники заключается в том, что она позволяет нам соприкоснуться с «миром внутри нас». Чтобы научиться его распознавать и понимать, какие формы и методы подходят для его исследования, трудно найти более подходящую модель, чем шекспировский «Гамлет».

«Гамлет» в своей окончательной сценической версии, по крайней мере, в тех, которые мне известны, может служить прекрасным образом сложного «мира внутри нас». Иногда в голову приходит мысль, что Шекспир специально хотел написать интрапсихическую трагедию. И все многочисленные условности этого произведении, и его структура свидетельствуют о том, что оно вполне могло бы послужить твердой драматической первоосновой (archetype) интрапсихической психодрамы. То, что в этой пьесе отразилось все самое характерное для подросткового возраста и ролевой игры, лишь усиливает мое ощущение, что эта драма «мира внутри нас» имеет прямое отношение к молодежи.

Психоаналитик, последователь учения Фрейда, Эрнст Джонс, сравнивая Гамлета с другими шекспировскими героями и принцами (Jones 1976), обвинил его в бездействии. Такое заключение кажется парадоксальным, принимая во внимание тот факт, что пьеса насыщена действием и драматическими событиями, но Джонс хотел отметить, что вся последовательность сцен «Гамлета» (это, впрочем, характерно и для других трагедий Шекспира) тянется к одному и тому же неизбежному роковому концу. Нерешительный, непоследовательный, умопомрачительно сложный, Гамлет действует решительно только в ответ на интриги и хитрости его недругов. То, что находится за пределами его возможностей и неподвластно его воле, предвосхищает скорую развязку, наступающую в финальной сцене. Рассматривая «Гамлет» как драматургическое произведение, следует отметить характерную для него динамику отношений, которые постоянно возвращаются к исходной точке и пересматриваются: разворачивается то, что было свернуто, переосмысливается то, что было решено, и, подобно самому герою, пребывают «при тусклом свете бледного ума» (Пер. Б.Пастернака, 1968 — В.М.). Такое состояние «бледного ума» — в пьесе эта метафора относится к размышлениям над сложностью бытия — могло бы оказаться великолепным образом в интрапсихической психодраме подростка.

«Гамлет» — интрапсихическое произведение. Переходя от сцены к сцене, протагонист последовательно проигрывает ряд блестящих воображаемых ролей. Мужские образы, которые в изобилии встречаются в пьесах, подобных «Гамлету», подкрепляют утверждение о существовании многих граней человеческой личности. Мошенник, крепостной крестьянин, солдат, гонец, друг, сын, принц, наследник, сирота, могильщик, любовник, поэт, гражданин, ученик, проныра, дуэлянт, сумасшедший, комедиант, игрок, режиссер, дурак, убийца, изгой и, что принимается труднее всего, — мститель. В каком из литературных персонажей вы можете рассмотреть и распознать такое количество ролей? Какая другая пьеса даст возможность протагонисту исследовать такой широкий диапазон ролей, вместо того чтобы предоставить ему какую-то одну? Нет ничего удивительного в том, что труппа бродячих актеров попадает в Эльсинор, ибо эти актеры являются объективным воплощением действующего ансамбля — психического универсума игрока, — который существует у Гамлета внутри.

Основную ткань драмы составляют внешние роли, которые разыгрывает Гамлет, и внутренние роли, которые он проигрывает в своем воображении. Это пьеса о самокопаниях Гамлета, которые весьма характерны для поиска собственного «Я» (self), аутентичной, единой сущности, которая становится точкой опоры в любом поступке. Я готов поспорить, что он так и не находит это «Я» или потому, что погибает слишком рано, или потому, что слишком досконально воплощает шекспировский взгляд на человека — неотделимого от сцены исполнителя разных ролей.

Шекспир открыл, что для его протагониста, Гамлета, наиболее подходящей сценической формой выражения духовного мира и сложной натуры может стать монолог. Точно так же директор видит в монологе главную условность интрапсихической психодрамы.

Монолог — самый прямой путь словесного самопредъявления. Так же, как Гамлет размышляет и фантазирует о себе в монологах, каждый обитатель внутреннего мира протагониста в психодраме занимает свое место в центре сцены; каждый из них испытывает потребность в собственном монологе. Эти монологи, возникающие в результате обмена ролями с протагонистом или благодаря спонтанности вспомогательных лиц, которых протагонист может поправлять, являются одним из самых существенных творческих аспектов интрапсихической психодрамы.

Второй важный аспект относится к сценическому действию и жестикуляции, которые сопутствуют монологам. Гамлет, артистичный до мозга костей, в каждой виденной мной постановке постоянно вставал в ту или иную позу. В этой позе ему казались смешными любые естественные (аутентичные) поступки. Гамлет очень хорошо понимал, что его деятельность — всего лишь поступки, то есть отдельные действия. С другой стороны, в отличие от Гамлета, нашим подросткам следует искать новые способы действия. Действие их освобождает. Мы можем извлечь выгоду из позы подростка, помогая ему расширить ролевой репертуар. Директор, который проводит психодраму с подростками, поступит очень правильно, если сможет превратить эти подростковые позы в действия из роли, вместо того чтобы их осмеивать.

В отличие от многих психодрам, посвященных реальным межличностным отношениям, характер действия в интрапсихической драме может иметь тенденцию к стилизации, так как многие внутренние роли (characters) еще не успели проявиться в личном стиле протагониста: по существу они представляют собой потенциальные роли, возникшие из культурных «консервов», — воображаемые или взятые из литературы, наблюдений и массовой культуры — и могут иметь почти аллегорическую внешность. Роли-части (roles) гнева, мести, благодарности, нежности и роли-персонажи (characters) поэта, дурака, изгоя в психодраматическом действии иногда могут быть стилизованы с помощью простейших костюмов или нескольких вводных фраз.

В таком виде психодрамы спонтанность вспомогательных лиц гораздо больше ограничена, чем в интерперсональной психодраме, ибо первая и самая важная цель заключается в том, чтобы проникнуть во внутренний мир протагониста. Однако случается так, что включение спонтанности вспомогательных лиц и группы в целом помогает протагонисту открыть для себя некоторые роли-части (parts), с которыми прежде у него (или у нее) не было контакта и которые дают ему (или ей) возможность попытаться разыграть (или проиграть?) эти роли. Группа помогает точно определить, где именно одна роль начинает переходить в другую, а где возникает реальная необходимость в их разделении; группа также может способствовать соединению нескольких ролей в одну.

Этот процесс познания и обучения необходимым техническим навыкам совершенно особенный и не похож на другие. Допустим, протагонист оказался в ситуации, когда приходится покинуть клинику, и ему удалось осознать свои гнев и страх. Обе эти внутренние роли-части (parts) появляются сцене. В результате кто-то из участников группы, обращаясь к протагонисту, добавляет, что ему, наверное, было бы еще и грустно. (Очень часто в группе находится близкий друг протагониста, который действительно чувствует такую грусть расставания, и эта роль (part) невольно привлекает наше внимание.) Затем другой участник группы может высказать предположение, что протагонист чувствует еще и сожаление: например, о том, что здесь какие-то дела останутся незаконченными, а какие-то отношения — незавершенными. Опять же, тот, кто это предлагает, может почувствовать, что незавершенными останутся именно его отношения с протагонистом. Но, возможно, ощущение, что протагонист его отвергает или не уделяет ему должного внимания, окажется лишь его проекцией. В обоих случаях, когда идет речь о богатом воображении и сложном эмпатическом переживании, будет очень полезен обмен ролями, во время которого участник группы может себя спросить: «Что бы чувствовал я, покидая клинику?» — и сравнить свой ответ с ответом протагониста. После чего его просят озвучить в монологе роль-часть (part), которую он представлял, и присоединиться, если это для него приемлемо, к находящимся на сцене ролям-персонажам (characters).

Для группы существует и другая роль, которая возникает в процессе, называемом ролевым тренингом. В этом случае протагонисту понадобится роль-часть (part) «уверенности» или «нежности», которую можно предложить кому-нибудь из членов группы. Часто в драмах много времени тратится на разучивание новой роли для пополнения ролевого репертуара. Эти попытки будут преждевременными, если они прерывают открытие внутреннего мира или ему предшествуют.

В такой драме при выборе участниками друг друга весьма заметную роль играет интуиция. Человек, которого протагонист выбирает играть «уверенность» и «нежность», воплощает для него эти качества, необходимые ему для обогащения внутреннего ролевого арсенала. Выбор протагонистом определенного участника группы на исполнение той или иной его роли-части (part) прежде всего говорит о том, какие он видит роли (characters) в репертуаре этого участника.

Участники участвуют (participants participate), взаимодействуя между собой в буквальном смысле этого слова, принимают участие (taking part), выбирая роли-части (by taking parts), находя их в себе, чтобы найти их отражение в ролях-частях (parts) окружающих. Таким образом в группе возрастает стремление к единению и ощущается общность и внутренняя и внешняя сопричастность.

Во время этого процесса первоочередная задача психодраматиста состоит в том, чтобы с помощью голоса и жестов воспроизвести на сцене эти роли-части, тем самым драматически оживив существующий внутри ансамбль. Рассуждая формально, такая интрапсихическая психодрама, как «Гамлет», имеет тенденцию скорее к усложнению, чем к упрощению, и это усложнение, по предположению Джонса (Jones 1976), может заключаться в препятствии действию. Но цель интрапсихической психодрамы состоит в размножении ролей-частей; за вторым стулом звучит многоголосый хор. По мере увеличения количества ролей директор может почувствовать, как зарождается хаос. Поэтому после размораживания и появления на свет такого изобилия ролей — а они возникли в качестве ответной реакции на некий внешний стимул: в «Гамлете» — на убийство своего отца; в пациенте — на выписку из клиники, посещение родителя или весть о смерти друга — вторая задача является социометрической: оформить и структурировать весь ролевой репертуар.


Интерлюдия вторая

Давайте вернемся к Берту и Эмили в момент окончании стадии разогрева и рассмотрим вероятные ходы директора.

Как только группа началась, я стал работать с сопротивлением, поставив один стул для маски, а другой — для всех чувств, которые за ней скрывались. Как обычно, группа не упустила возможность продублировать, предложив некоторые высказывания, которые можно было использовать двояко. Фразы дублей могли послужить в качестве зонда, с помощью которого мы получили возможность проникнутьв Берта и Эмили. Либо они могли оказаться проективными суждениями участников группы, и тогда поведение Берта и Эмили стало бы предлогом к их фактическому самораскрытию. Какой бы путь мы ни выбрали, любой мог считаться результатом группового разогрева в ответ на первый открытый шаг директора, поставившего два стула.

Представим себе, что Берт положительно отнесся к дублированию: оно его заинтересовало. По изменению позы я мог заметить, что он разогревается. Я попросил его выбрать кого-нибудь из группы на роль «Зевающего» (он выбрал Лони) и, пригласив его сесть на второй стул, задал ему вопрос:

— Какая из фраз дубля в тебе больше всего откликается, когда находишься здесь?

Внезапно он опять закрылся.

— Не знаю, — последовал ответ.

— Выбери того, кто бы мог произнести эти слова за тебя, — попросил его я.

Он выбрал Эмили. Я отвел его в сторону, чтобы он мог наблюдать всю картину целиком. Зевок… затем: «Не знаю». Я поставил третий стул. Берт взял его. Он слышал зевок, «не знаю» и слова дубля: «Мне кажется, я испугался». Он действительно испугался. Это было очевидно. Он тер ладонями джинсы, и на его щеках появился румянец. Страх очень часто оказывается первым сильным чувством, с которым мне приходится сталкиваться, как только спадает маска.

Берт испугался, и я назвал стулу, на котором он сидел, «Страхом». Я попросил Берта выбрать кого-нибудь на роль Страха. Он выбрал Денайзу. Как только Берт выходил из роли, он начинал острить. В тот момент он еще не вошел в контакт со своим страхом. Теперь на сцене были: Лони — «Зевающий», Эмили — «Не знаю» и Денайза — «Страх». Берт смотрел на них. Для меня было очень важно начать с этих ярлыков, так как Берт их обязательно запомнит. Мы дважды повторили сцену, в которой все трое сыграли свои роли.

Мы вернулись к страху. Я предложил Берту продолжить разговор.

— Так че-че-чего же я боялся? — спросил он.

Я предложил ему поменяться ролями. Услышав свой вопрос, заданный в том же тоне, Берт вздрогнул.

— Я чувствую, как он (кто спрашивает) говорит: «Че-че-чего испугался, глупый?»

Я дал указание тому, кто спрашивал, добавить эти эпитеты. В ответ Берт произнес:

— Не знаю.

Мы засмеялись, ибо в этот момент он вернулся обратно на второй стул, где находилась Эмили.

— Выбери кого-нибудь на роль того, кто спрашивает, — попросил я его.

Он выбрал Вилли. После нескольких вопросов этот персонаж тоже получил имя — «Нетерпение». Мы проделали эту процедуру, используя технику «зеркала», поэтому Берт мог увидеть определенную закономерность: Нетерпение тянуло его назад, к привычным способам защиты, притворному безразличию и скуке.

Я попросил Берта вернуться обратно к Нетерпению. А Нетерпению предложил снова подойти к Страху и попробовать найти слова, которые могли бы помочь Страху почувствовать себя свободнее. Нетерпение сказало, что оно не знает, как, и я позволил ему и дальше относиться ко мне так же нетерпеливо. Это вызвало смех. Теперь я снова попросил Берта стать Страхом и спросил у него, чего бы ему хотелось.

— Того, кто не будет надо мной смеяться.

Я поставил свободный стул позади Страха. Это был стул для «Того, кто не будет над тобой смеяться».

— Какого отношения ты бы хотел? — спросил я.

— Чтобы кто-то обо мне позаботился.

Поэтому следующий стул мы назвали «Забота». Я попросил Денайзу снова сыграть Страх.

— Берт, а у тебя самого есть часть, которая заботится?

— Конечно.

В его голосе мне послышалось нетерпение, как будто он мне говорил: «Ну, конечно же есть, дурак!»

Я попросил Беспокойство так и ответить, чтобы Берт мог услышать свой ответ: «Ну, конечно же есть, дурак!»

Берт рассмеялся:

— Да, — произнес он, и тон его голоса стал значительно мягче, — я забочусь о людях, просто я этого не показываю.

Я попросил Берта занять стул Заботы и поговорить со Страхом:

— Эй, приятель, ты чего испугался? Скажи мне, сделай милость.

Потом предложил ему выбрать того, кто смог бы сыграть эту роль.

— Паула смогла бы, — ответил он.


Произошел обмен ролями, и к следующей фазе сессии Страх и Забота совершенно изменились. Существенно изменилось и эмоциональное состояние группы и самого Берта. Образ Заботы оказался очень сильным. Непосредственность Паулы и ее манера говорить помогли созданию образа, который всех нас глубоко затронул, так как привнес в группу что-то необходимое и очень ценное. Таким образом, скрытая роль-часть Берта, которую он стеснялся показать, смогла наконец себя проявить. В это время Паула, как бы находясь с Бертом на линии прямой видимости, переживала внутреннюю игру своих собственных ролей-частей, перемещаясь в процессе обмена ролями от Страха к Заботе и обратно.

Конечно, это был еще далеко не конец сессии, но для завершения какого-то действия этого может быть вполне достаточно. Опытные директора отметят, сколько раз, выбирая в разных ситуациях между тем, чтобы войти и выйти, я предпочитал первое. Психологическая теория объектных отношений очень подробно описывает механизм интроекции, помогая нам понять, как устройство нашего внутреннего мира, жизнь его обитателей и его установки возникают из усвоенных в глубоком детстве шаблонов, моделей и образцов.

Работа в рамках такой концепции позволяет психодраматисту в любой момент времени задать протагонисту вопрос (как мы могли спросить Берта во время его диалога с Нетерпением): «Где ты мог раньше слышать этот голос?» или «Может быть, это напоминает тебе кого-то из твоих домашних?»

Чаще всего протагонист понимает, о ком идет речь. Однако, как уже отмечалось раньше, я убедился в том, что можно говорить о терапевтической работе, приводящей к реальным изменениям, только оставаясь «внутри» и подводя протагониста к тому, чтобы он заметил характерный для себя тип поведения и сделал все возможное, чтобы — как в эпизоде с Заботой — в ближайшей перспективе избавиться от возрастных или маргинальных качеств.

Кроме того, работая в таком стиле, следует обращать серьезное внимание на то, где окопалось сопротивление: как за Зевающим появляется «Не знаю» и как это «Не знаю» становится защитной маской, которую протагонист в любой момент может надеть снова. Работа «внутри» всегда связана с раскрытием многослойного сопротивления. Обозначение этих слоев сопротивления сохраняет уважение к существующей структуре психики и в то же время делает их вполне конкретными. Такая конкретизация привносит в процесс элемент театральности и юмора: содержание психики постоянно проявляется в «сценическом действии». Такие постановки, как ничто другое, открывают нам игровую сущность психодрамы с помощью которой мы проникаем вглубь.


И, наконец, я верю в то, что интрапсихическая драма помогает нам следовать линии, которая открылась в процессе разогрева протагониста. Мы не делаем дальних прыжков, подобных тому, который провоцирует вопрос: «Чей голос тебе сейчас вспоминается? " Будет куда полезнее, если протагонист или любой другой участник группы скажет: «Боже мой, он так похож на голос моего отца». Уже в одном таком признании я вижу огромную ценность, ибо оно дает нам возможность продолжать исследовать и переосмысливать содержание внутреннего мира. Раньше или позже мы должны найти или создать позитивное роли, которые позволяют человеку восстановить наиболее работоспособный внутренний ансамбль. Голос Нетерпения никогда не затихнет; скорее, к нему присоединится другой, который хочет, чтобы его услышали.


Интрапсихическая социометрия: постановка и результат

Прямо перед началом второй интерлюдии я использовал образ хаоса для описания полного сумбура ролей-частей, который вызывает в протагонисте директор. Виньетка Берта прекрасно демонстрирует, как все роли-части, которые в ней появляются, находят свой путь на сцену. На первой стадии этой работы не было сделано ни одной попытки специально вытащить на сцену новых персонажей или, наоборот, преградить им путь туда. В работе с Бертом я сохранил все «слои», которые мне удалось обнаружить. Но часто случается так, что, когда настает время расставаться с клиникой (как это произошло с Паулой), чувства не так характерно «укрыты» одно внутри другого; наоборот, они присутствуют все сразу и эта картина скорее напоминает сломанный калейдоскоп. Ее чувства напоминали груду обломков, ее ролевой репертуар оказался очень бедным, беспорядочным и постоянно был предметом моей головной боли.

На следующей стадии работы каждая роль из этого столпотворения получает свое наименование. Эта работа по упорядочиванию ролей имеет очень глубокий эстетический, драматический и психологический смысл. На этом этапе психодрамы становится очевидным влияние социометрии.

Социометрическая картина имеет место вокруг каждого персонажа нашего внутреннего мира. Каждый персонаж, попадая в центр, собирает вокруг себя значимых для него других персонажей внутреннего мира. Это можно себе представить в виде схемы, напоминающей ядерную социограмму. Когда центральное положение занимает гнев, который можно назвать просто Гневом или аллегорически — Красным Демоном, — Печаль, Сострадание и Ответственность могут оказаться на периферии. По другую сторону «барьера» могут находиться Грусть, Сочувствие и Ответственность. Гнев имеет собственный сценарий, свою мстительную фантазию. Он говорит монологами и жаждет действия, и когда возникнет необходимость, психодраматист должен помочь ему разыграть драму. Но весьма вероятно, что после такой сцены понадобится время для монолога и, возможно, — для слез другому чувству, другому персонажу, другой точке зрения.

Социометрия — это метод, позволяющий понять структуру группы. Директор, проводящий интрапсихическую психодраму, постоянно изучает и поддерживает на соответствующем уровне искусство владения социометрией, необходимое для исследования структуры внутреннего мира протагониста. Движение от ролевого хаоса к определенности представляет собой значительный шаг вперед в ценностной ориентации. Установление соответствия между ролями-персонажами является оценкой и суждением, а наименования этих ролей, часто возникающие в результате вопросов, вспомогательных действий и определенных «препятствий», — этическими и эстетическими достижениями. Во время этого процесса происходит движение протагониста от роли адвоката к роли скульптора, где под ролью скульптора понимается роль автора «семейной скульптуры».

В качестве адвоката протагонист, используя обмен ролями, озвучивает и наделяет характерными жестами свои внутренние роли-части. Как скульптор он должен сделать шаг назад, собрать весь свой ансамбль и придать ему форму, которая бы структурировала его внутренний мир. При таком смещении роли от адвоката к свидетелю протагонист оказывается в зеркальной позиции. Именно так Морено говорил о протагонисте, находящемся в положении наблюдателя, «перед зеркалом».

Трудно переоценить важность этой роли протагониста, в особенности если им оказывается подросток. В соответствии с некоторыми религиозными учениями, только достигнув вершины духовной зрелости, можно распознать в себе эту роль внутреннего свидетеля — роль, которую Томас Элиот назвал «точкой опоры, которая поможет перевернуть мир». Психологи называют эту роль «наблюдающим эго», а другой поэт, Китс, заметил, что качество, позволяющее отстраниться от происходящего, очень ценно для поэтического творчества. Он называл его «безнадежной способностью» и, по его описанию, оно представляло собой «способность жить в сомнениях, несчастье и страхе, не чувствуя при этом никакой тревоги».

На этой роли-части концентрируется разогрев для следующей сцены, в которой протагонист превращается в социометриста и начинает наводить порядок в своем внутреннем мире. Время отношений с толпой или бандой подошло к концу; пришла пора с ней разобраться и как-то ее упорядочить. Завершился процесс прослушивания всех голосов, наступило время ими управлять.

Выше я использовал два образа: один был взят из сферы искусства — «скульптура», «художественная лепка», а второй — из политики — «управление». Может быть именно здесь, где встречаются политик и скульптор, рождается то самое «Я» (self), которое становится лидером всего сообщества, лидером по природе, способным распознавать голоса, потребности и жажду действия каждого его члена и принимать необходимые меры для достижения согласия. Фактически этим «Я»(self) может стать протагонист/социометрист, то есть роль-персонаж (charаcter), которую нам следует создать. Эта роль не может быть ни частью проблемы, ни мятежным партизаном, она должна быть такой, чтобы все, даже самые далекие и одинокие голоса, которые раздаются среди нас — у нас внутри, — могли почувствовать, что их услышали.

В настоящий момент мы находимся во власти некоторой интрапсихической парадигмы. Мы можем не успеть провести в этой парадигме весь терапевтический процесс в течение одной психодрамы, но определенная часть работы в рамках всей сессии должна быть завершена. В процессе разогрева с помощью техники «второго стула» нам открывается доступ к протестующей толпе и хаосу. Здесь мы сталкиваемся с диким, неуправляемым племенем. При поддержке группы протагонист выступает в роли адвоката всех этих персонажей. Когда они появляются на сцене, директор заставляет их застыть, и они «застывают».

Следующий шаг — это движение от застывших каменных форм к скульптуре, когда освобожденный дух, наблюдающий и вместе с тем формирующий, воздействует на персонажей внутреннего мира, проявляя при этом сотрудничестве деликатность, полную ясность выбора, способность к поиску и установлению связей между внутренними частями-ролями в процессе войны или замены одной из них на другую, а также дипломатичность, способность к обучению и всегда — умение слушать, что говорит каждая роль-часть. Этот внутренний персонаж обладает всем необходимым мастерством психодраматиста и социометриста. Во время нашей работы с зеркалом — в процессе перемещения протагониста из драматического процесса в позицию рефлективного наблюдателя и его возвращения обратно, к действию и участию — мы архетипически выращиваем «Принца» или «Принцессу», будущих «Короля» или «Королеву». Этот свободный в своем движении от наблюдателя к участнику персонаж является прототипом «Я» (self). Он или она, по определению, данному Платоном в «Республике», представляют собой образ философа-короля или королевы. Перемещаясь от позиции наблюдателя к позиции участника, наша Главная часть может быть активной и пассивной, восприимчивой и решительной. Она насыщена добродетельной силой, которая может защитить, проявить заботу и сочувствие.

Практическое применение этого вида психодрамы помогает каждому из нас лучше понять себя. Интрапсихические эксперименты дают возможность осознать себя, группу и общество в целом. Они развивают способности, необходимые для деятельности не только в этих трех сферах, но и для того, чтобы увидеть, как эти сферы отражаются друг в друге. Способность жить в ладу с самим собой — это необходимое условие лидерства в группе и обществе. В этом состоит суть классического взгляда на проблему лидерства, сформировавшегося еще в античности и дошедшего до нас со времен эпохи Ренессанса; взгляда, которому «Я» представляется в качестве образа всего мира. «Я — малый мир, искусно сотворенный», — писал современник Шекспира Джон Донн. Гамлет мог бы сказать то же самое.


Психодрама с подростками: ритуальный аспект

Во многих традиционных культурах существуют специальные обряды или ритуальные акты, которые, являясь важным событием в жизни молодых людей, совершаются при достижении ими определенного возраста. Обычно они называются ритуалами посвящения или инициации и символизируют переход молодого человека в новое качество, обозначая изменение его (или ее) личностного статуса в семье и других социальных группах. Эти же обряды определяют изменение роли.

Слово инициация (initiation) образовалось из двух латинских корней: предлога in и глагольной формы initio и в дословном переводе означает проникновение в или вглубь (going in или into). Обычно инициацию связывают с расставанием с детством, состоянием невинности, защищенной и беззаботной жизнью в семье и вступлением в мир, требующий личной и социальной ответственности. Это обстоятельство отчасти подтверждает наше представление об инициации, которую мы связываем с жестокими испытаниями, во время которых молодой человек сталкивается лицом к лицу с внешними силами и бросает им вызов (или его принимает).

Однако даже самые трудные обряды инициации — это прежде всего путешествие в себя. Внешние испытания необходимы для того, чтобы человек смог собрать свои внутренние ресурсы, повернуться лицом к себе, открыть глубинные источники энергии, ясности, веры и видения перспективы и соприкоснуться с ними.

Во многих культурах ритуалы инициации принимают форму духовного поиска, который драматически усиливает разницу между внешней видимостью и внутренним видением. И тогда человек начинает по-новому смотреть на внешний мир, но, кроме того, он приобретает новый взгляд на мир внутренний.

Во время тяжелого поединка на выживание между молодым человеком и жестким внешним миром духовный поиск в каком-то смысле может оказаться для него первым странствием в одиночестве в мир снов, видений, предков, покровителей и тотема. В юнгианских понятиях это означает, что молодой человек сталкивается с образами, которые принадлежат не индивидуальному, а коллективному бессознательному. Возникшая в процессе инициационного ритуала скважина, ведущая в богатый внутренний мир человека, остается источником его внутренних ресурсов на всю жизнь. В этом смысле обряд инициации, безусловно, является духовным; дверь, которую он нам отпирает, открывается внутрь.

В древних и традиционных культурах у всех внутренних процессов были ясные определения и характерные названия. Боги, тотемические животные, всевозможные покровители, герои духовного мира в душе каждого человека имели свои владения, подобно деревенским жителям или населению полиса. По сравнению с нашими предками мы, современные люди, очень обделены. С исчезновением религиозного политеизма, имевшего в каждом из нас зеркальное отображение, с потерей человеком самого себя как самости (self), с появлением единосущного Бога и всесильного единственного эго, мы лишили себя всех мифов, оставив лишь один, патологический — миф о множественной диссоциации личности — безотносительно к различиям наших внутренних переживаний. Не обладая комплексной моделью человеческой сущности, мы будем искажать, упрощать и проповедовать свою одномерность, которая фактически плюралистична. Мы пытаемся сохранить хорошую мину при плохой игре, делая вид, что держим под контролем свой страх перед этой сумасшедшей многомерностью. Ни для кого из нас угроза такого сумасшествия не является столь реальной, как для подростка, и ни для одной другой возрастной группы утверждение плюрализма внутреннего мира не приносит большего освобождения.

Ибо подросток действительно ощущает себя слугой многих господ. Его внутренний мир, который раскрылся перед нами в процессе интрапсихической психодрамы, можно считать феодальным; там постоянно идет междоусобица. Прежде чем в реальной, «внешней» жизни станет возможным последовательное и ответственное поведение — то, от которого не отказываются через три минуты, — подросток должен открыть для себя внутренний план как таковой, познакомиться с силами (потребностями, в частности), действующими там. Он или она должны обратиться в себя, где им откроется сложный, многогранный и многоголосый внутренний мир. Это обращение к себе и исследование своей сущности соответствуют цели, которой с древних времен служили ритуалы инициации и, как предполагается в настоящей главе, все то же самое относится к переживаниям, происходившим во время психодрамы.

Если применять психодраму так, как здесь описано, она воздаст должное новым появляющимся на сцене ролям и персонажам, живущим в душе подростка. В дальнейшем с их участием можно исследовать новые способы самовыражения в контексте группы. При помощи разных психодраматических техник молодой человек имеет все возможности подружиться с ролями, предшествовавшими появлению «Я» (self), и тогда есть шанс увидеть, как рождается аутентичное и спонтанное «Я», которое может сотворить мир.

Литература

Jones, E. (1976) Hamlet and Oedipus, New York: W.W.Norton.

Moreno, J.L. (1972) Psychodrama Vol I, Beacon, NY: Beacon House.


Кен Спраг В КАЖДОМ ИЗ НАС ЕСТЬ КТО-ТО ЕЩЕ Применение методов, основанных на действии, для работы с людьми, имеющими серьезные затруднения в обучении


Эта глава была написана, чтобы:

1. Показать, как можно организовать совместную деятельность молодых людей, имеющих серьезные затруднения в обучении, и оказать им помощь, используя методы, основанные на действии.

2. Объяснить, как психодраматист, работающий в качестве учителя рисования, может содействовать изменениям.

3. Рассказать об удачах и затруднениях в психодраматической работе с двумя пролонгированными группами молодых людей, имевших серьезные трудности в обучении, а также исследовать техники и методы, применявшиеся для высвобождения спонтанности и творческой активности.

4. Сравнить то, что происходило при разных условиях в двух параллельных группах, в одной из которых преобладали участники с синдромом Дауна, в другой — аутичные личности.

Утверждение доктора Джейкоба Леви Морено о том, что «в истинно терапевтической деятельности не может быть меньше объективного, чем в деятельности человечества в целом» свидетельствует о высоте поставленной планки. Оно принадлежит человеку, убежденному в том, что развитие психодрамы даст много больше, чем просто специальный инструмент, который можно применять в клинике или учебном классе. Не отрицая важности «повседневного» применения этого метода, следует отметить, что Морено знал: он создал нечто более значительное — философию того, как жить — а фактически способ жизни. В основе этого метода лежит представление о том, что человечество является единым социальным и органическим целым. Между разными частями этого единого динамического целого постоянно проявляются тенденции, которые иногда способствуют их сближению, а иногда приводят к удалению друг от друга. Идея изучения таких глобальных отношений и творческого воздействия на них мне стала особенно близка именно сейчас, когда человечество додумалось до ядерного оружия и звездных войн. Концепцию звездных войн, включающую в себя экспорт земного ядерного сумасшествия в космос, можно считать верхом богохульства. В такое время, как наше, особую важность приобретает представление Морено о людях — мужчинах и женщинах — как космических созданиях, что выходит за рамки привычных представлений о человеке как всего лишь индивидуальности или субъекте общения.

Я обнаружил живую готовность принять «способ жизни» по Морено и у тех молодых людей, для которых представляет трудность любое обучение. Они по-своему принимают идею универсального потенциала спонтанности и не устают мне повторять: или «Так очень хорошо получается; почему же мы не делали этого раньше?» Они имеют в виду простую идею Морено: «Не говори, а покажи». Чтобы увидеть, как действуют в жизни те, кто для нас важен, мы можем предложить членам группы сыграть соответствующие роли. Это позволяет увидеть, что происходит в наших отношениях и исследовать их при помощи обмена ролями.

Это творческие идеи, простые в своей основе. Что оказывается не таким простым — так это применение их на практике. Именно об этом мы и поведем речь.


Какова история?

История и судьба групп, о которых пойдет речь в этой главе, уходят корнями далеко в прошлое. В 30-е годы в Великобритании люди с физическими и психическими недостатками обычно находились в стенах специальных закрытых заведений, изолированные от того общества, которое называлось нормальным. Эти заведения часто размещались в старых промышленных постройках или лечебницах. В большинстве городов, вне зависимости от их величины, имелись подобные учреждения со странными названиями. Самым излюбленным среди них было «Фэйрмайл» (в буквальном переводе — «добрая миля», в чем-то сродни нашему 101-му километру — В.М.), это означало, что располагались они на расстоянии доброй мили от более счастливых мест, где жили и работали люди, которым больше повезло в жизни.

С тех пор произошли существенные политические и социальные перемены, в результате общество стало проявлять больше внимания и заботы о тех людях, которые в них нуждаются. На смену прежним «флагманским» учреждениям пришли небольшие организации. Их цель заключалась в том, чтобы привнести больше нормальной атмосферы в жизнь человека, имеющего сниженную трудоспособность.


Что изменилось в 1981 году?

Изменение социального климата вызвало существенные перемены в позиции правительства. В 1981 году правительство консерваторов приняло закон об образовании, который предусматривал конкретные меры для создания адекватного образовательного (методического, кадрового и т. д.) обеспечения для удовлетворения потребности в образовании тех, чья способность к обучению имеет ту или иную специфику. Несмотря на то, что принятие этого закона можно считать положительным фактом, к сожалению, он больше отвечал политическим мотивам, чем обеспечивал реальную поддержку образовательной деятельности. Предполагаемая программа специального образования никогда не была настолько обеспечена, чтобы стать общественным явлением. Она не прошла необходимого обсуждения, идля ее реализации использовался, как правило, необученный персонал. С самого начала не возникало мысли ни о ее внедрении, ни об обучении персонала. Несмотря на все эти трудности, все же удалось добиться значительного прогресса, который главным образом был достигнут благодаря сердечному участию и огромным усилиям учителей, руководителей центров и терапевтов, а также искренней поддержке самих молодых людей.


Как это все начиналось у меня

Я работал в психиатрической клинике и проводил психодраматические сессии с пациентами, находящимися на длительном лечении в стационаре. Дело было трудное и благодарное, однако у меня появлялся все больший интерес к работе со здоровыми людьми. Перед обучением психодраме я в течение многих лет работал в местных политических и профсоюзных организациях и, кроме того, занимался журналистикой. Плюс ко всему я был участником движений, посвященных борьбе за мир и охране окружающей среды. Понятно, что пациенты психиатрических клиник не делают водородные бомбы, не угрожают ими друг другу и не уничтожают зеленые насаждения. Скорее наоборот — обитатели клиники, как правило, проявляют внимание и искреннюю заботу друг к другу. Многие работники клиник не смогли бы нормально выполнять свои обязанности без той атмосферы любви, которую создавали их подопечные. Если бросить самый беглый взгляд на то, как ведут себя «нормальные» люди и правительства по отношению друг к другу, сразу становится ясно, что это они нуждаются в помощи. Кажется, что иногда они даже могут испытывать страдания, вызванные отвратительной болезнью — назовем ее «нормозом». Такие размышления привели меня к сотрудничеству с двумя английскими коллегами — Питером Хоуртом и Сьюзи Комбс, которые устраивали публичные сессии, где обсуждались разные социальные вопросы. Кроме того, я посещал социодраматический семинар Клары Даниэльсон в США, а также подготовительные курсы для служащих магазинов «Бритиш Трэнспорт» и «Дженерал Уоркерс Юнион», где применялись «методы действия».

Продолжая расширять свой опыт и проверять возможности применения метода, я поступил работать учителем рисования и гравюрного мастерства в художественную школу при техническом колледже. Чтобы стимулировать воображение молодых художников, столь необходимое для их практической творческой деятельности, я применял разогревы, основанные на «методах действия».


Как я включился в эту деятельность

Я быстро включился в это, так как был открыт для любой ситуации, которая требует творчества. Однажды зимним утром во время занятий рисованием в окне колледжа появилось несколько физиономий, которые с помощью мимики и жестикуляции давали мне понять, что были бы очень счастливы присутствовать на уроке рисования. Это была группа учащихся из специального учреждения для людей, имеющих затруднения в обучении. Вместе со своими наставниками они вышли прогуляться. Система обучения колледжа, в котором я преподавал, предусматривала посещение занятий другими студентами, проявляющими интерес к нашим дисциплинам, но на практике эту возможность использовали немногие. Учащиеся, имеющие серьезные затруднения в обучении, с их инвалидными креслами, ничего об этом не знали и знать не хотели: их спонтанность была безграничной, им просто было интересно, что за разноцветную и подвижную жизнь они наблюдали через окно. Им просто захотелось войти.

Как учитель рисования я был очень рад такому энтузиазму и пригласил их присоединиться — спонтанность является непременным качеством художника. В результате получилась хаотичная и очень полезная встреча группы студентов, имеющих затруднения в обучении, с классом художественной школы. Это привело к образованию смешанного класса, который занимался раз в неделю, и положило начало более существенной интеграции в основную деятельность колледжа студентов с затруднениями в обучении. Начиная с этого момента я буду называть этих студентов «Группой Дауна», так как многие из них имели синдром Дауна. Так я буду отличать их от группы аутичных студентов, о которых будет сказано позже.


Какие результаты были получены сразу?

«Группа Дауна» стала рисовать вместе с учащимися художественной школы, которых они считали «настоящими» студентами и «профессионалами». В классах современного здания колледжа они чувствовали себя гораздо лучше, чем в своем старом корпусе, расположенном «на задворках». Один только факт ухода со своей территории был воспринят ими как приключение и вызвал у них прилив творческой активности.

Учащиеся художественного класса быстро справились с первым смущением и страхом перед людьми с психической неполноценностью. Они увидели, что те просто жаждут побывать моделями для рисования. Вскоре «модели» захотели поменяться ролями и стать «художниками». Такая перемена повлекла за собой развитие новых взаимоотношений между двумя группами студентов. Студенты-художники были глубоко тронуты теми огромными усилиями, которые прилагали люди из другой группы, чтобы преодолеть свою неполноценность. Совместное творчество дало им такую возможность, и оказалось, что именно «Группа Дауна» привнесла в занятия свежую струю спонтанности и наивности, которая тут же сказалась на результатах работы. Учащимся художественного класса, в чем-то скованным своим профессионализмом, очень помогла наивность новичков, на которую невозможно было не обратить внимания. Дружеские связи стали выходить за пределы школьных отношений и оказывать благотворное влияние на социальную атмосферу колледжа. Между двумя организациями завязался контакт, и меня попросили присоединиться к преподавательской «команде» подразделения колледжа, к которому относилась «Группа Дауна», и дважды в неделю проводить там творческие драматические сессии.


Был ли это быстрый и легкий успех?

Сначала в художественный класс пригласили всего несколько человек. Учащимся спецпотока приходилось много работать, чтобы их подключили к совместной работе. Тот факт, что студентам нужно было заработать место в художественном классе, послужил причиной возникновения совершенно замечательной обстановки, когда одни студенты радели за других. Вот, например, как это проявлялось: «Том заслужил, чтобы его включили».

На третьем уроке произошло нечто из ряда вон выходящее. Все комнаты для рисования оказались заняты, поэтому урок проходил в галерее колледжа — место, может быть, не идеальное, но вполне подходящее. К классу присоединились четыре студента с синдромом Дауна: Питер, Джек, Кэрол и Том. Студентов-художников попросили использовать посетителей в качестве моделей — то есть рисовать именно то, что видят, нисколько не приукрашивая. Я хотел, чтобы молодые люди из «Группы Дауна» могли увидеть себя такими, какими их видели другие. При этом новичкам было сказано, что потом они сами как можно точнее нарисуют авторов своих портретов — с прыщами, бородавками и всем прочим. В результате этого упражнения между двумя группами установился эмоциональный контакт; несколько раз появлялись слезы, но в конце концов обе стороны были вполне удовлетворены. Этот урок был не из легких. Каждый из четырех новичков по-разному реагировал на события.


В чем заключалась разница?

Питер, большой и очень сильный парень, был достаточно агрессивным и быстро терял всякий интерес к происходящему. Тем не менее он нарисовал простенький портрет студента-художника, который до этого изобразил его. Больше всего он заинтересовался серьгами, которые носил этот мальчик. Питер внимательно их рассматривал и хорошо срисовал. Затем интерес в нем угас, он стал мешать другим, и его отправили обратно в отделение. Занятие проходило успешно, поэтому я отправился вместе с ним и по пути старался поддержать возникший контакт и сделать так, чтобы то, что он покинул занятия, не воспринималось как наказание. Питер был очень доволен тем, что эти несколько минут я общаюсь только с ним. Тем временем Джек подружился с одним из самых талантливых студентов-художников и нарисовал многочисленные изображения своего нового друга. Они вместе заплакали, пораженные точностью, с которой были сделаны их рисунки. На портрете Джек выглядел очень безобразным.

Кэрол продолжала прилежно работать, время от времени опекала остальных и демонстрировала хорошее чувство цвета.

Том, самый маленький и самый отстраненный из них, заявил, что на него уставился его партнер. Поскольку тот его рисовал, это было сущей правдой. Я оставил его с этой проблемой, но раз или два вслух приободрял его через всю комнату, сохраняя дистанцию. Том захотел сесть за единственную парту, которая находилась в комнате, но при этом отказался придвинуть вплотную к ней свой стул. Он свесил голову и попытался спрятаться. Я велел партнеру Тома продолжать его рисовать, тем самым заставляя Тома отреагировать на происходящее как-то иначе, а не просто прятаться, и одновременно подвинул парту вплотную к стулу, предварительно положив на нее цветные ручки и два больших листа бумаги. Том схватил ручку и в самом низу листа изобразил крошечный квадрат. Он рисовал очень яростно и с такой дикой энергией, что его ручка несколько раз прорвала бумагу. Как только один квадрат был закончен, он взял второй лист и принялся рисовать на нем другой квадрат. В это время я обходил студентов по кругу, не сводя с него взгляда и сохраняя необходимую дистанцию.

Постепенно его поведение стало изменяться. Он начал смотреть по сторонам на тех, кто рисовал его. Они сконцентрировались на нем и, заинтригованные тем, что происходило, старательно работали. Том поднялся со своего стула, отошел от парты, положил лист бумаги на пол, разложил свои ручки, как бы заняв круговую оборону, сел на пол, скрестив ноги, посмотрел внимательно на своего партнера и ярко- зеленым цветом нарисовал фигуру величиной в половину его роста. Ближайший к нему студент был одет в свитер ярко-зеленого цвета. Все поразились тому, что случилось, и громко поздравляли мальчика. Том показал, как он гордится тем, что сделал, взял ручку и старательно написал на голове нарисованной им фигуры «ТМ». Я спокойно спросил: «Здесь чего-то не хватает, Том?» Снова взяв ручку, Том гордо вставил букву «О».


О чем я думал?

По дороге домой, сидя за рулем своей машины, я думал об акушере, который настойчиво утверждал, что рожающая женщина лежит на столе в такой позе, чтобы ему было лучше видно, что происходит, и это, по всей вероятности, затрудняет естественный процесс родов.

То же самое — и, наверное, в этом состоит главная особенность — относится к людям, имеющим серьезные затруднения в обучении: их следует поощрять к тому, чтобы они сами нашли себе положение, удобное для творчества, как это сделал Том, отодвинувшись от своей парты. В течение урока, продолжавшегося не более полутора часов, Том изменил неудобную для него ситуацию, в которой чувствовал себя одиноко и, оказавшись на полу, стал заниматься творческой работой — он сам нашел для себя «активную» позицию. Он поступил так, как поступает художник. Рисунки Тома были в чем-то инфантильны, его деятельность соответствовала борьбе четырехлетнего ребенка, а не юного Рембрандта, но его переход от изоляции к творчеству по масштабу может считаться рембрандтовским.

В тот момент я решил использовать методы группового действия, главным образом акцентируя внимание на их терапевтической цели, отвечавшей потребностям «Группы Дауна». Как новый член команды преподавателей я планировал также использовать рисование в качестве интегрирующей стадии действия. Я люблю рисовать и охотно использую свое любимое дело для нужд процесса обучения. Суть этой идеи заключается в том, что учителям следует использовать свою увлеченность, «брать ее с собой» в учебный класс. Подобно смеху, энтузиазм заразителен.


Каковы были следующие шаги?

Я просмотрел результаты медицинских наблюдений студентов, которым требовалось особое внимание. Так, например, Клер имела серьезные осложнения в сердечной деятельности и не могла подниматься по ступенькам или делать энергичные физические упражнения. Совершенно очевидно, что о таких проблемах мне следовало иметь представление. Однако на этой стадии я не стал слишком увлекаться изучением медицинских карт, а предпочел обнаруживать существующие проблемы, непосредственно общаясь со студентами, чтобы позже сверить свои наблюдения с наблюдениями врачей. Такое общение включало в себя разогревы, в процессе которых студенты мимически изображали как свои собственные недостатки, так и недостатки других. Эта процедура приносила душевное облегчение, а иногда была очень смешной. В этих «этюдах» был и поход по магазинам, полный неподдельного юмора, где возникали смешные недоразумения из-за существующих затруднений с речью, были проблемы, связанные со слабым зрением, которые приводили к тому, что пол в туалетах оказывался мокрым, и серьезные двигательные нарушения, превращающие любой прием пищи в «зону бедствия».

Этот разогрев постепенно превратился в увлекательную игру, и Артур, достаточно зажатый 18-летний юноша, стал изображать клоунскую походку актера Джона Клииза.[4] Вся группа подхватила это настроение и стала ковылять по комнате, при этом каждый студент старался изобразить нелепую походку кого-то из присутствующих. Вдруг Анни кто-то потянул за язык сказать: «Роберт все время так ходит». Эта фраза несколько задела его, но он мужественно перенес боль и принялся ковылять, преувеличивая свой собственный недостаток. В результате фрустрации, вызванной тем, что Роберт был приговорен к такому движению своим недостатком, у него изменилось настроение. Я попросил его сопроводить движения каким-нибудь звуком, и тогда он, всегда произносивший слова с огромным трудом, издал тоскливый вопль. Роберт стал воплощением проблем целой группы. Используя терминологию «методов действия», можно сказать, что он стал протагонистом в социодраме.


Насколько все было запланировано?

Разогрев планировался заранее и начинался с того, что я показывал свои собственные реальные затруднения, связанные с дикой головной болью, немного добавив того, что происходило, когда я однажды поправлялся после операции на коленном суставе. Эта роль массовика-затейника и некоторое утрирование своей роли дали возможность членам группы в свою очередь проявить себя и несколько раз имитировать поведение других. Наши действия и ситуация, в которой Роберт оказался протагонистом, вызвали неожиданно серьезную реакцию. Однако, несмотря на то, что все это не было запланировано, условия для проявления спонтанности были созданы.

Если провести параллель с художественным творчеством, то в чем-то искусство состоит из счастливых случайностей. Истина, конечно, заключается в том, что художник постоянно создает условия, в которых случайность становится творческой. Художник выбирает необходимые для себя условия и верит в свой метод. Точно так же поступает психодраматист или социодраматист. То, что произошло с Робертом, позволило некоторым членам группы облегчить свою тоску, а другим проявить эмпатию. В тот момент произошла другая счастливая случайность, которая еще раз подчеркнула, насколько важно быть открытым к возможности проявления творчества.

Мы отправились в театр, который существовал при колледже. Вход был свободным, и нам не нужно было зарабатывать себе право на его посещение. Один из служащих проходил через зал, держа в руке прожектор. Я попросил его включить фонарь, поставить на пол и направить луч света на широкую стену в конце зала. Все остальные лампы были потушены. Теперь, когда члены группы демонстрировали свои затруднения, находясь в снопе света, на стену и театральный зал проецировались огромные тени. Внимание переключилось с человека на его тень, что позволяло всем нам видеть проблемы всей группы, не концентрируясь на индивидуальных. «Процесс действия» закончился тем, что каждый преисполнился игровым настроением и энтузиазмом. Сессия вышла за рамки отведенного времени, зато «ощущение группы» было очень сильным. На обратном пути в спецотделение, где должен был проходить следующий урок, состоялся своеобразный шеринг, который проходил в виде проявлений взаимной помощи и физической поддержки, разговоров о ступеньках, хлопающих дверях и мокрых от дождя игровых площадках, а также радостных воспоминаний о театре теней, в котором все мы принимали участие.


Каковы были мои выводы?

Полученный опыт привел меня к выводу, что сессии следует планировать заранее, но все заготовленные идеи можно отбросить в пользу того, что происходит в данный момент. Директор должен постоянно присматриваться и к тому, что делается в группе, и к происходящему вокруг нее, чтобы моментально почувствовать появление творческого потенциала. Кроме того, я разрешил себе закрывать глаза на нарушение временных ограничений каждой сессии, чтобы для шеринга оставалось достаточно времени, которое не следовало ужимать из-за намеченного заранее срока окончания работы. В особых случаях хороший шеринг получался скорее по воле судьбы, чем в результате специальной подготовки. Впоследствии я разрешил студентам после каждой сессии переходить в другое помещение не спеша, чтобы те отношения, которые сложились во время сессии, могли обсуждаться во всей группе; это и самому мне помогало завершить данный этап работы.

Теперь группа с нетерпением ждала следующих сессий, и многие участники выглядывали из окон корпуса на автомобильную стоянку в ожидании моего приезда. Я стал брать с собой коробки с разным крепежным материалом и другими приспособлениями, которые покупал в магазине, торгующем запчастями, и просил у студентов помощи в наладке того или иного механизма в театре или учебном корпусе. Иногда этот механизм использовался в нашей работе, иногда нет, но та суматоха и то удовольствие, которое доставляла им помощь, оставляли мне необходимое время, чтобы задать вопрос: «Как у тебя дела?» или «Что случилось за прошедшую неделю?» Эта процедура почти всегда служила разогревом, и то, что случайно всплывало в результате, становилось темой для драматического действия, как в истории с ответом «Я выпал из автобуса», которую я расскажу несколько позже. Я убежден, что сессии начинаются на стоянке для автомашин.


Как распространялись «круги на воде»?

То, что происходило в нашем колледже, вскоре стало известно энтузиасту-наставнику местной школы для аутичных детей. Эта школа была организована при поддержке добровольного сообщества родителей и спонсоров, которые попросили меня проводить еженедельные дневные и вечерние творческие сессии. Как они себе представляли, эти сессии будут основаны на «методах действия» и в них станут участвовать двенадцать аутичных молодых людей в возрасте 17–19 лет.

Через несколько недель я стал работать со второй — «Аутичной Группой». Здесь ситуация оказалась совершенно иной. Все члены «Группы Дауна» проживали в специальных центрах, стационарах или в частных домах и ежедневно приезжали в технический колледж на автобусе или на такси. Члены «Аутичной Группы» жили в самой школе и добирались до моего дома на микроавтобусе, который вел их наставник. Я жил в маленьком сельском доме, переоборудованном в учебный центр, развивающий идеи и методы доктора Морено. Там же имелся театр, перестроенный из старого амбара, и было место, где я увлеченно занимался рисованием и гравюрой.

Обладая опытом «разогрева на стоянке», я встретил вышедших из автобуса молодых людей и вместе с ними пошел к театру, по пути стараясь войти с ними в контакт. Все, за исключением двоих, были довольны и дружелюбно относились к тому, что выходило за рамки привычной для них жизни. Сэм и Ясон оказались исключениями — оба были отстранены и углублены в себя. После нескольких игр-«разминок» с перебрасыванием подушек и называнием своих имен я повторил свою демонстрацию страданий от головной боли (точно так же, как я делал это в «Группе Дауна») и попросил аутичных подростков показать свои затруднения. Эта идея не нашла никакой поддержки, и после повторной игры с подушками мы перешли на кухню, чтобы попить чаю с бисквитами. Здесь у них проснулся интерес, и тогда началось исследование чайника, коробки с бисквитами, кухонной утвари, туалета и всего дома. Все прекрасно провели время, даже Сэм и Ясон. Потом мы отправились к микроавтобусу, и они, довольные, уехали.


Какие у меня возникли чувства?

Я шел к дому, понимая, что группа прошла успешно благодаря спонтанности молодых людей, а вовсе не моим планам. Идея, которая принесла успех в «Группе Дауна», в новой группе оказалась неподходящей. Было слишком рано ожидать, что молодые люди станут демонстрировать свои затруднения прежде, чем будет установлено доверие. Плюс ко всему, у всех членов этой группы была одна и та же проблема — все они страдали аутизмом. Комната не подходила для демонстрации и имитации. Я совершил дурацкую ошибку.

Имея в виду все, что произошло в течение нескольких следующих недель, я должен сказать, что такие ошибки могут иметь разную природу и приводить к разным последствиям. Если по ошибке не убрать мебель с «места действия», кто-то из участников может пострадать. Другие ошибки, не носящие столь «материального» характера, могут открыть путь более творческому процессу. Все зависит от того, как к ними управится директор.

Если снова обратиться к параллели с искусством, вспомним гравера, который, используя резец не по назначению или прикладывая к нему излишнюю силу, может поранить себя и скрыть свой промах, назвав его случайным. Но немногие художники допускают, что им следует быть открытыми к творческой возможности, которую в процесс привносит случай. Неожиданный «неправильный» срез образца или трещина может привести к более простому и выразительному изображению. Некоторые художники даже сознательно считают, что для работы необходимы условия, в которых могут происходить такие счастливые случайности. Все художники учатся на ошибках. То же самое относится и к людям, применяющим «методы действия». Однако им необходимо следить за тем, чтобы их ошибки и случайности не причинили вреда их клиентам.

Я упустил из виду, что поездка ко мне в центр будет восприниматься «Аутичной Группой» как неординарное событие, выходящее далеко за рамки их обыденной школьной жизни. Доверие, которое было достигнуто, установилось не в результате заранее спланированных упражнений, а благодаря спонтанной радости молодых людей, попавших в мой дом, и их совместному ощущению путешествия. На следующей сессии, когда все они сидели у меня за большим кухонным столом, я признал, что неделю назад совершил ошибку, пытаясь делать упражнение, которое совершенно их не зацепило. Их естественное наслаждение атмосферой нашего дома оказалось гораздо более важным. Может быть, молодые люди поняли мою честность, а может нет, но она им определенно понравилась!

Учитель может быть неправ!


Что же произошло?

Теперь групповой процесс в значительной степени проходил в ситуации «здесь и теперь». Интерес группы оказался очень высоким, и одна из участниц, Джесси, сказала: «Давайте порисуем», — имея в виду нарисовать затруднения, свойственные аутизму. Джесси в свои 18 лет была умна, углублена в себя, редко говорила, но при этом была исключительно одаренной художницей. Мигом появилась бумага и коробка карандашей, и Джесси сразу погрузилась в рисование головы, у которой отсутствовал рот. В результате появилась целая серия рисунков, богатая по цвету и сложная по композиции.

Я ходил вокруг стола, поощряя каждого из них нарисовать какой-нибудь видимый символ их проблемы, чтобы затем по очереди показать свои рисунки мне. Другие члены группы какое-то время молча наблюдали за тем, что происходит, а затем быстро вернулись к своим рисункам. Это была индивидуальная терапия в рамках групповой работы. Когда возникали трудности в понимании или в изображении на бумаге, мы сначала представляли это в действии, а затем рисовали или пытались нарисовать. Иногда это срабатывало, иногда нет, но каждый человек был включен в этот процесс. Перед нами предстало все, что сторонние наблюдатели называют «аутизмом»: изоляция, попытка спрятаться, вычурность в движениях, отсутствие всякой выразительности вообще, неспособность говорить… Каждая черточка была абсолютно индивидуальной, на особый аутистический манер, но вот настал момент, когда один юноша стал изображать своеобразную походку своего одноклассника, а на это откликнулась вся группа и целиком присоединилась к действию.


Возникло социодраматическое действие, в котором участники группы изображали свою собственную или чью-то манеру поведения. Оно отличалось от того подхода, который применялся с «Группой Дауна», тем, что мы обращали внимание не на индивидуальные затруднения, недостатки, манеры поведения или чувства, а на общее сопротивление людей, имеющих инвалидность. Каждый становился защитником остальных. Шеринг естественным образом возник из действия и проходил в форме обмена прикосновениями, общего смеха или хихиканья; вербальных выражений было очень мало.


Если рисование привело к действию, может ли действие привести к рисованию?

Мои шалости (действия) на первой сессии привели к тому, что Джесси выразила свои чувства в рисунке. Но будучи одаренной художницей, она, возможно, в любом случае все равно стала бы рисовать. Она запомнила этот способ внешнего выражения аутизма, о котором узнала неделю назад. То, как она рисовала (действие), побудило остальных членов группы последовать ее примеру и получать наслаждение от формы и цвета. Половина рисунков, сделанных группой, должны были показаться стороннему наблюдателю бессмысленными каракулями. Но фактически все они были полны смысла: они означали включенность и удовольствие каждого человека. Тогда я задумался о том, как можно было бы развить систему обучения в этой группе, чтобы люди, которые делились опытом, могли бы к тому же делиться и способами выражения своих переживаний.

Когда в следующий раз группа прибыла на своем микроавтобусе, я повел их через поле, рассматривая по пути овец, деревья и рыбу в пруду.

В театре я попросил каждого из них сыграть роли животных или изобразить подмеченные движения деревьев. Из двенадцати участников откликнулось около половины. Я не делал ни малейшей попытки подтолкнуть тех, которые слишком стеснялись принять участие. Они спокойно стояли, а некоторые наблюдали за происходящим с разной степенью интереса. Трое остались в одиночестве — наедине с собой. После десятиминутного действия все отправились на кухню, где на большом столе уже лежали специально приготовленные карандаши и бумага. В течение 45 минут каждый с увлечением рисовал деревья и животных; на рисунках появилось и несколько человеческих фигур. Рисунки оказались гораздо более выразительными, чем прежде. Каждый принимал какое-то участие, кому-то помогал, и даже самые отстраненные участники в той или иной степени откликнулись на это задание. Сессия закончилась тем, что члены группы ходили вокруг стола, обменивались рисунками, говорили друг другу приятное и пили чай с бисквитами.


Был ли это качественный скачок?

Несколько последующих недель прогресс в развитии группы неуклонно продолжался, все больше участников вовлекались в творческий процесс и все дольше оставались включенными в него. Иногда участвующих в действии было совсем много, иногда — меньше: когда-то разыгрывание буквально захватывало группу, в другой раз участникам требовалась некоторая стимуляция, даже подталкивание. Прогресс можно было считать количественным.

Теперь я организовал посещение соседней фермы. Фермер и его жена только что вышли на пенсию. Они были в трауре из-за недавней смерти своего сына, и очень обрадовались тому, что их снова окружили дети. Они занимались стрижкой овец, и молодые люди помогали им собирать и увязывать шерсть. В конце нашего визита все собрались у печи и угощались специально приготовленными блинами с шоколадом.

В течение следующей сессии мы разыгрывали жизнь на ферме, чисто по наитию играя роли фермера и его жены; при этом все принимали активное участие в действии. Посещение фермы стало той поворотной точкой, когда к количеству добавилось качество. Качественный скачок был обусловлен новой внешней обстановкой, которая способствовала большей включенности участников и высвобождению их спонтанности. Группа еще не достигла той стадии, на которой было возможно проведение полных психодраматических сессий, несмотря на то, что проигрывание ролей и ролевой тренинг уже применялись регулярно и вполне успешно.


Произошло ли взаимное обогащение?

Неожиданным результатом в развитии «Аутичной Группы» стало взаимное влияние этой группы и «Группы Дауна». Интересно отметить, более заторможенной группе удалось вдохновить менее заторможенную. За несколько недель на сессиях «Аутичной Группы» было сделано столько замечательных рисунков, что я их сфотографировал и сделал цветные слайды. Затем я приготовился к тому, чтобы продемонстрировать их на сессии «Группы Дауна».

Впечатление от большого экрана, от сидения вместе на матах, постеленных на полу, от возможности поработать с проектором, и атмосферы театра стало хорошей прелюдией к увлекательной сессии. Рисунки, среди которых были и те, что нарисовали самые погруженные в себя аутичные молодые люди, показывали примеры поразительной наблюдательности (например, следы электрических ножниц на шерсти стриженых овец). Поскольку члены «Группы Дауна» также выросли в сельской местности, их очень увлекали рисунки с изображением животных и сельских пейзажей. Они получали огромное удовольствие от того, что могли воспроизвести в действии на сцене театра колледжа сельскую действительность, а также эпизоды из своей жизни и жизни своей семьи. Разыгрывание проходило очень увлекательно. Разогревы, во время которых они использовали друг друга, чтобы что-то «показать», превратились в полномасштабную психодраму. Я начал понимать, что в жизни за стенами колледжа их воодушевляет, а что тормозит, и получил возможность более тщательно планировать индивидуальную помощь, предполагая в дальнейшем подключить к своей работе семьи и администрацию по месту жительства моих подопечных. Шеринг стал более интимным, а некоторые участники даже делали попытки взять на себя роль директора при постановке сцены.


Как это случилось?

Из многочисленных психодраматических и социодраматических сессий, которые родились в результате этого взаимного обогащения, я приведу пример одной сессии в «Группе Дауна», в котором содержатся основные черты группового процесса.


Хэмфри захотел показать свою комнату на семейной родительской ферме. На этот раз оказалось мало времени, и он был вынужден ждать целую неделю. За это время его энтузиазм ничуть не уменьшился. На сцене была создана комната — с цветом, обстановкой и атмосферой. Участники группы «играли роли» гардероба, ванны и магнитофона. Поднялся неимоверный шум от хлопающих дверей, текущей из кранов воды и поп-музыки. В действии участвовали все без исключения, и Хэмфри получал истинное наслаждение, наблюдая как его товарищи изображали туалет и другие «неподобающие» объекты. Разогрев был очень естественным и временами весьма забавным. Я предложил группе «населить» сцену и показать, как между людьми развиваются отношения. Хэмфри отправился в постель. Его мать, которую играла моя помощница из числа преподавателей (раньше он заставил ее изображать туалет), тихо постучала в дверь и, как только он ответил, вошла в комнату. Произошла очень волнующая сцена, не обошлось без слез. Затем сцена изменилась. Хэмфри все еще лежал в постели, но на этот раз в комнату без стука ввалился отец и приказал ему привязать волов, которые за ночь сорвались с привязи.

Затем, вернувшись в прошлое, мы исследовали несколько эпизодов с отцом и братьями, которые входили к нему в комнату. Входившие никогда не стучали в дверь, и поэтому их действия фактически означали вторжение. Оказалось, что все дети получали деньги на карманные расходы за помощь по хозяйству. Однако Хэмфри отец и братья держали за «дурачка», хотя считали его вполне способным к тому, чтобы запрячь волов и даже управлять трактором. В этот момент на сессии произошел настоящий взрыв, и участники группы стали настойчиво просить Хэмфри, чтобы он поговорил со своим отцом. Вся группа загорелась: фрустрации в личной жизни каждого участника внезапно нашли возможность для выражения. Хэмфри как бы получил разрешение взорваться и открыто выразить гнев в адрес отца и братьев, во время долгого и эмоционально насыщенного шеринга он сидел с видом обессиленного победным сражением триумфатора.

Последовал ролевой тренинг, в ходе которого Хэмфри разговаривал с отцом в отношении своего заработка. Эта — тренинговая — сессия проходила в виде социодрамы, в которой принимали участие все члены группы, испытывая теплые чувства, вызванные тем, что они узнали от Хэмфри неделю тому назад. Участники критиковали поведение Хэмфри, поддразнивая его: «Ты слишком хороший, где тебе сказать такое своему отцу», — а затем менялись с ним ролями, чтобы продемонстрировать ему, как ему следует проявлять больше настойчивости в разговоре или какой способ поведения является для него более приемлемым. В какой-то момент группа провела мозговой штурм, выясняя, какова должна быть заработная плата и сколько отец должен заплатить Хэмфри за то, что тот уже сделал. Здесь проявился такой уровень математических способностей, который никогда не видели у этих ребят на уроках математики! Эта сессия оказалась социодрамой, центрированной на протагонисте, тогда как предыдущая сессия с Хэмфри была классической психодрамой в чистом виде. Ролевой тренинг стал проверкой ролей, и не только психодраматических: в один из моментов Джозеф, сидя в своем инвалидном кресле, стал директором, в то время как я — его супервизором. (В шеринге проскользнуло, что в жизни Джозефа был почти точно такой же эпизод в отношениях с отчимом.)


Что произошло дальше в реальной жизни?

Хэмфри поговорил со своим отцом. Он так и не сумел получить деньги за все, что делал раньше, да и о «зарплате» могла идти речь лишь в исключительных случаях. Однако главное для него было вовсе не в этом. Он сделал все, что мог, и, разговаривая с его отцом, я заметил, как выросло его уважение к мальчику. Он уже начинал гордиться переменами в своем сыне.

Самооценка Хэмфри продолжала расти. На сессиях он регулярно, хоть и ненадолго, брал на себя роль директора и стал свободнее критиковать свою и чужую работу. Он теперь больше гордился собой и очень изысканно одевался. Его поведение стало более «мужским» — в классе он свободнее чувствовал себя в общении с молодыми женщинами.

То, что произошло на сессии с Хэмфри, является очень хорошим примером, отчасти подтверждающим наблюдения Алисы Миллер (1986) в отношении того, что «подлинное удовлетворение прежней потребности становится невозможным с тех пор, как время, когда ее следовало удовлетворять, безвозвратно ушло в прошлое», — утверждение, которое, по моему мнению, является не вполне справедливым для психодрамы. В психодраме можно снова войти в прошлое. Хэмфри смог снова пережить разные периоды своей жизни и встретиться с отцом на разных стадиях возрастающего притеснения с его стороны. Он нашел «адвокатов», говоривших от его имени, и таким образом научился говорить сам. На каждом этапе развития отношений он становился тем, кем не мог стать раньше в реальной жизни. Вместо наказания, которое он мог бы получить тогда, он приобрел уважение и поддержку людей, игравших роли членов его семьи, и одобрение тех, кто это наблюдал.

Пройдя через все это, он заново обрел доверие и, пусть не прочную, но растущую убежденность в том, что он может повлиять на свою жизнь.


Как это повлияло на группу?

Сессии Хэмфри оказали немалое влияние на «Группу Дауна» и преподавателей, так как в них принимали участие абсолютно все, и потому у всех было ощущение, что они внесли свой вклад в его личностный рост. Эта убежденность в своей эффективности в качестве друзей и помощников стала очень сильной, и у молодых людей появилась гордость за свою принадлежность к этой группе.

Анни, достаточно полная девушка, которая редко говорила и обладала низкой самооценкой, была заметно тронута тем мужеством, которое продемонстрировал Хэмфри, «показывая» свои проблемы. Она попросила разрешения показать группе свою комнату у себя дома.

Комната как таковая была не так уж и важна, но Анни привязалась к этому варианту, так как находилась под впечатлением начала драмы Хэмфри и считала, что все психодрамы начинаются именно так. Это был как раз тот случай, когда не так важно, где началось действие, как важно то, что оно вообще началось. Бабушка Анни всегда помогала ей взаимодействовать с окружающим миром и была ее единственным внимательным слушателем. Она умерла несколько недель назад. Анни не присутствовала на ее похоронах, так как люди, которые опекали девушку, имели ложное представление о том, как уберечь ее от потрясения, и ко всему прочему боялись, что на похоронах с ней может что-нибудь случиться.

Анни скрыла свое расстройство, но глубоко внутри чувствовала сильную скорбь. Я спросил, хочет ли она попрощаться со своей бабушкой, и где она хотела бы это сделать. Ответ Анни был очень определенный и насыщенный точными подробностями. На сей раз она построила сцену, которая оказалась важной. Это была кухня ее бабушки, и она получала огромное наслаждение, расставляя соусницы, чашки, вешая занавески и выбирая подходящие цвета.

На роль любимой бабушки она выбрала мальчика своего возраста, прикованного к инвалидной коляске. Она безоговорочно приняла характерное для психодрамы «правило»: нет ограничений при выборе человека для проигрывания роли — будь то мужчина, женщина, ребенок, с физическими недостатками или без них. Анни поместила свою «бабушку» за кухонным столом и тихо, почти шепотом, прощалась с ней и говорила о своей любви. Затем она попросила других членов группы участвовать в церемонии похорон. Состоялся обычный ритуальный акт, и было ясно, что для Анни он не имел большого значения. Она считала его неизбежной процедурой, необходимой для перехода к самому значительному моменту, который состоял для нее в возложении цветов на могилу. Карандаши и бумага всегда лежали наготове, ожидая своего часа, рядом с кучей необходимого крепежа. На рисунках появились цветы всевозможных форм, размеров и оттенков. Даже самые спастические руки в состоянии нарисовать цветок. Могила бабушки была усыпана грудой ярких цветов.

— Что будем делать теперь? — спросил я, и Анни твердо ответила:

— Мы пойдем домой пить чай и есть сэндвичи с ветчиной.

Она сидела, жуя воображаемые, но вместе с тем очень реальные сэндвичи, и долго плакала, не в силах сдерживать слезы. Было видно, как она устала, и фактически не слушала, что говорили на шеринге, а просто тихо сидела. У нее наступил катарсис не в самый значительный момент действия, а при звуках собственного голоса, когда прозвучало то, что символизировало для нее «хорошие похороны» в понимании британских работяг, — чай и сэндвичи с ветчиной.


В чем важность таких рисунков?

Каждый участник группы нарисовал цветок или головку цветка и затем положил рисунок на сценическую могилу бабушки. Все это происходило очень серьезно, с величайшим уважением к любимому человеку Анни, которого никто никогда не встречал, но который пришел живым и умер у них на глазах. Они ощущали жизнь и уход пожилого человека и доподлинно знали, что переживает сейчас их друг по отношению к своей бабушке. Некоторые плакали; все без исключения были эмоционально затронуты. Рисование было другой формой «отыгрывания», но его важность заключалась в том, что оно стало завершающей частью действия, а не автономным уроком рисования.

Я осознал, что мой энтузиазм в отношении рисования или введения в сессию других форм выражения чувств, связанных с наукой или искусством, должен способствовать интеграции всего действия в целом. Объективное назначение каждой сессии заключалось в том, чтобы создать поток спонтанности, в котором бы слились воедино спонтанное творчество и правда жизни. Я даже решил пожертвовать несколькими уроками для совместных размышлений на тему «потока жизни». Я предложил студентам и преподавателям поразмышлять о сессиях и уроках с точки зрения продолжающихся паттернов нормальной жизни. Оплата товаров во время походов по магазинам не является отдельной арифметической операцией. Восхищение каким-то прекрасным садом или интерес к архитектурному сооружению во время того же похода не представляет собой отдельное эстетическое переживание. Физическая активность во время прогулки вокруг магазина или вскакивание в автобус, который везет нас до места, — все это важные составные части одного цельного события — похода по магазинам. История, география, математика, моделирование, домашний хор и даже физика оказываются вплетенными в сессию наряду с драмой и терапией. Я рассказал об этой философии во всех своих группах. И студенты и сотрудники постепенно становились взаимозаменяемыми участниками группы. Даже посетителей или технических работников, находящихся в театре, приглашали что-то сделать во время той или иной сессии. В качестве примера можно привести использование электрического прожектора, о котором упоминалось раньше. Сторонних наблюдателей не приветствовали, за исключением новичков, которые испытывали смущение, или же слишком аутичных студентов, которым требовалась постепенная акклиматизация.


Как воспринимались неудачи?

По мере того, как продвигалась наша работа и обе группы выровнялись и стали гордиться своими успехами, само представление о неудаче стало менее важным. Чтобы достичь этой стадии, понадобились три этапа по двенадцать-тринадцать уроков в каждом. Неудача считалась не только в порядке вещей, но и рассматривалась как шаг вперед по направлению к чему-то новому. Даже слова «хороший» и «плохой» произносились значительно реже; их заменили положительные установки новой, менее оценочной групповой культуры.

Поскольку преподаватели и добровольные помощники стали более опытными и менее закрытыми, установки и фразы типа «это нельзя» постепенно ушли в прошлое. Теперь они считались излишними. Преподаватели, технический персонал и добровольцы по-прежнему нуждаются в специальной подготовке, что должно стать нашим следующим шагом.

Вклад каждого студента был очень ценным, несмотря на то, что иногда мог показаться странным и неуместным.


Аутичный Фрэнк, который к тому же был инвалидом, мастурбировал, наблюдая за девушками, которые учились в близлежащей школе парикмахеров. Для моралистов здесь открывалось широкое поле деятельности. Мы провели сессию, посвященную сексуальному поведению, включавшую в себя урок на тему истории нравов. Моей целью было объяснить, что вся шумиха о морали на протяжении миллиона лет, в течение которого развивалось человеческое стремление к сексуальному удовлетворению, оказалась пустой тратой времени. При этом я не обошел стороной суровую правду, что инвалиды могут быть не столь привлекательными для лиц противоположного пола. Действие и обсуждение сменяли друг друга: разумеется, было много юмора. Фрэнк не оставался в стороне: он принимал участие наравне со всеми остальными, как полноправный член группы.

Вторая, психодраматическая по форме сессия, в которой Фрэнк был протагонистом, продолжалась четыре часа; в силу заключенного контракта мы находились на уроке географии, изучая соответствие той или иной местности человеческой деятельности. Гуляя вместе со всей группой по городу, построенному на сцене, Фрэнк и все остальные учились тому, что есть места, существующие для того, чтобы делать определенные вещи, и есть места, где их делать не следует. Во время любовных свиданий в уединенных спальнях или даже в туалетах мастурбировать вполне уместно. В публичных местах — на глазах парикмахеров — этого делать не следует.

Мы не стали избегать той грусти и того одиночества, которые в данном случае олицетворяет одинокая спальня, а обошлись с этой темой прямо и просто. На шеринге это привело к глубокому сочувствию и интимным откровениям. В этих двух группах мне редко доводилось видеть такую эмпатию. Участники видели самих себя. Содержание «сообщения» для Фрэнка и группы было ясным и выраженным с сочувствием и юмором. Проблема больше не возникала.


С чем приходилось бороться?

Отстраненность Роберта была совершенно иной. Он ходил кругами, говорил длинными предложениями, которые было трудно понять, или же громко пел. Обычно на его лице без всякой видимой причины блуждала ухмылка, и он снова и снова напевал одну и ту же вариацию гимна. От его пения у людей мороз продирал по коже, и поэтому ему частенько говорили: «Заткнись!»

Он постоянно хотел быть протагонистом и с достоинством заявлял: «Сейчас моя очередь». Его сессии были непонятны большинству, но ему самому они доставляли огромное удовольствие, поскольку состояли главным образом из его сольных вокальных выступлений. Их следовало делать как можно короче, иначе вся группа теряла интерес и фактически распадалась.


Разрядка наступила совсем неожиданно. Однажды зимним утром, покидая автомобильную стоянку и помогая мне нести коробки с крепежом, Роберт объявил: «Я выпал из автобуса». На сцене из стульев и столов быстро соорудили автобус, и студенты приняли на себя роли пассажиров и кондуктора. Трое молодых людей затеяли драку за место водителя. Было совершенно ясно, что победа останется за взрослым Питером, поэтому я сделал маленького Тома инспектором, который должен следить за тем, как Питер ведет автобус. Третьему — раздраженному молодому человеку по имени Джо — предложили роль владельца автобусной компании. Таким образом все трое были удовлетворены и готовы помогать Роберту. Сам он в это время ходил кругами, наслаждаясь «своей сценой», но при этом не принимал никакого участия, а только заинтересованно наблюдал.

Речь зашла об оплате за проезд и продаже билетов, о денежных расчетах и ценах. Несколько «пассажиров» ехали «зайцами», кое-кто возмутился и потребовал, чтобы они покинули автобус. К тому, что происходило, все относились серьезно, за исключением самого Роберта, который продолжал ходить кругами по комнате, с удовольствием разглядывая «свою сцену».

С огромным трудом удалось настоять, чтобы он «упал» с платформы, и еще больше усилий потребовалось, чтобы заставить его лежать в соответствующей позе на улице. Кто-то вызвал скорую помощь, и студенты стали по очереди говорить по телефону, стараясь найти ту единственную короткую и четкую фразу, чтобы все объяснить диспетчеру. Приехали врачи и оказали Роберту необходимую помощь; при этом все студенты получили богатый опыт, побывав в роли докторов.

Роберт, по-прежнему оставался в роли наблюдателя, с неохотой лежа то на полу, то на больничной кровати. Я попросил участников группы навестить своего друга в больнице. Они пришли, захватив с собой изумительные подарки, соревнуясь друг с другом в изобретательности. Глубоко тронутый их посещением, Роберт заплакал; вместе с ним плакали некоторые из посетителей, и это сочувствие помогло ему выйти из изолированной роли одинокого наблюдателя. Образовался круг, в центре которого был Роберт: я попросил группу сохранить такое положение, в котором окруженный со всех сторон Роберт оказался как бы в заключении. Было очень важно, чтобы сосредоточенная в нем энергия нашла выход. Он стал энергично бороться, чтобы освободиться, и понял, что может этого добиться, пощекотав кого-то из своих «тюремщиков». Это был взрыв и прорыв одновременно. Затем Роберт быстро вернулся к своей роли наблюдателя, но теперь он и вся группа знали, что он может выйти из этой роли, когда захочет. В последующие месяцы он делал это все чаще и чаще.


Является ли этот метод демократичным?

Вжиться в психодраматический и социодраматический метод — значит прикоснуться к значительному потенциалу настоящей демократии. Может ли этот потенциал быть реализован в жизни? Я верю, что может, однако на практике достичь этого довольно сложно. Для этого необходимо несколько составляющих.

Первой является высокая степень активности со стороны группы, когда проявляются лучшие способности участников. С этим всегда бывают затруднения, так как в системе образования очень укоренены авторитарные методы, которые до сих пор одобряются и потому служат в качестве модели. Эти методы находят поддержку всего общества, в котором деньги дают власть, а власть не приветствует демократию. Такая ситуация порождает конформизм и заставляет отказываться от личной ответственности и перекладывать ее на учителей, администраторов, чиновников и политических деятелей.

Дополнительная трудность заключается в том, что активное участие означает тяжелую работу, и поэтому гораздо проще указать пальцем на того, кто хочет работать, или говорит, что хочет. Работая с людьми, обладающими низкой самооценкой из-за своей инвалидности, следует иметь в виду, что человек, проявляющий инициативу, провозглашающий себя благодетелем и харизматическим лидер группы может оказаться опасным. Харизматические личности нуждаются в контроле. Наше столетие дало нам много примеров, подтверждающих эту истину. Методы доктора Морено при их соответствующем применении предоставляют возможности для установления необходимого контроля. Первая возможность заключается в том, что его метод экспериментального группового действия позволяет высвободить коллективную спонтанность, творчество и ответственность. Вторая состоит в идее обмена ролями и ее постоянном практическом применении.

Совместная групповая работа, при условии, что она осуществляется тщательно, может оказаться в высшей степени творческой, тогда как давление на группу для некоторых ее членов может стать невыносимым. Несогласие и различия следует не просто терпеть — такая «терпимость» может сама по себе говорить о крайнем высокомерии, — культивировать как необходимые для здоровья группы.

Таковы некоторые из самых серьезных препятствий, стоящих на пути групповой демократии, которую, принимая во внимание возможность красноречивых оправданий, нельзя установить лишь потому, что директор или члены группы скажут, что она отвечает их желанию. Демократия должна быть встроена в систему самими участниками. Здесь огромная ответственность лежит на учителях, групповых лидерах и директорах, проводящих сессии.

Все мы присутствовали на лекциях, которые начинались словами: «Пожалуйста, прервите меня, если у вас возникнет вопрос или если вы будете с чем-то не согласны». В действительности лишь очень немногие люди рискуют прерывать докладчика, несмотря на прозвучавшее разрешение, поскольку «идея» вмешательства в лекцию не была встроена в ситуацию. Слушатели не принимали участие в предложении и принятии этой идеи, и потому она не находит у них отклика. Встраивание такого принятия и активного участия в двух обсуждаемых группах заняло три семестра совместной работы, а при появлении новичков часто приходилось возвращаться назад. Даже сейчас, по истечении четырех лет, потребуются дополнительное время и усилия, чтобы приблизить групповой договор к демократическому процессу. Однако результаты, если иметь в виду гордость за свою принадлежность к группе и личностный рост, оправдывают затраченные время и усилия.


Существуют ли основные принципы?

Я очень осторожен в определении правил и стараюсь не давать категоричных ответов. Разные критерии приводят к разным результатам. Что уместно сегодня, завтра становится невозможным. Приведенные ниже шесть пунктов были полезны при создании двух сплоченных демократических групп, о которых шла речь в этой главе:


1. Каждый божий день жизнь напоминала людям, имеющим инвалидность, о том, что они не могут делать. Таким образом очень важно поощрять и укреплять убеждение и гордость тем, что они могут делать. Похоже, что Эйнштейн обращался прямо к ним, молодым людям, имеющим затруднения в обучении, когда говорил: «Воображение важнее, чем знание».

2. Для продолжительного процесса обучения требуется соответственно обученный директор.

3. Поддерживающее и благожелательное окружение, где установилось доверие и участники группы могут раскрывать самые интимные тайны, не испытывая ощущения, что их могут оценить или наказать.

4. Готовность прямо взглянуть на неприятное и уродливое в том, как мы видим себя и как нас видят другие.

5. Точно такая же готовность к тому, чтобы вместе получать удовольствие и ценить чувство юмора, которое поддерживает наше здоровье.

6. Тщательно определять время каждой сессии, не сокращая шеринг, который дает возможность людям вновь повернуться лицом к реальности внешнего мира.

7. Я также видел пользу в том, чтобы записывать сессии: сначала наметить план при условии, что от него можно отказаться в пользу действия, происходящего «здесь и теперь», затем — то, что действительно произошло, и, в-третьих, — выводы (чтобы их учитывать в дальнейшем).


Годится ли это?

Эта сессия состоялась ближе к концу семестра. Она была особенно энергетически заряженной, все члены группы были включены, работали и вместе, и порознь, смотрели и на «солнечный свет», и в «темноту» и провели длинный и глубокий шеринг. Едва группа разошлась, одна маленькая девочка с синдромом Дауна подошла ко мне и очень энергично и эмоционально произнесла: «Это было так здорово, Кен; будто в каждом из нас есть кто-то еще».


Литература

Miller, A. (1986)Pictures of a Childhood, New York: Farrar, Strauss & Giroux.

Дополнительнаялитература

Crum, T.F. (1987) The Magic of Conflict, New York: Simon & Schuster.

Fox, J. (1981) в G. Schattner and R. Courtney (eds.)Drama in Therapy, New York: Drama Book Specialists.


Зерка Т. Морено ВРЕМЯ, ПРОСТРАНСТВО, РЕАЛЬНОСТЬ И СЕМЬЯ Психодрама с вновь сложившейся семьей


Вступление

В этой главе речь пойдет о редком стечении обстоятельств: целая семья решилась пройти недельный курс семейной терапии, выделив это время из летних отпусков, чтобы попробовать разобраться со своими проблемами. Эти люди живут далеко от нас, и мы не можем поддерживать с ними постоянный контакт. Из-за недостатка пространства и большого числа участников описания сессий приводятся в сжатой форме.

Для обоих родителей это второй брак. Муж — отец пятерых детей, три года назад развелся с их матерью. Его жена, овдовев в первом браке, пришла в новую семью с одним ребенком (рис. 1).



Рис. 1. Структура семьи

Основной запрос — изменить отношения в семье таким образом, чтобы избавиться от ежедневных раздражающих стычек и ссор. В случае необходимости родители и после возвращения домой готовы продолжать семейную терапию с другим специалистом или с нами, если мы сможем приезжать для регулярных консультаций. «Мы» — это ко-терапевты Дж. Л.Морено и автор этих строк.

Мы решаем приступить к делу как можно более методично: совместно изучить факты, историю семьи, потребности всех ее членов, их права и обязанности (Karpel and Strauss 1983); структуру семьи как целостной системы со своими подсистемами и определенным распределением сил между ними; границы, уровни близости и общения, конфликты между поколениями и внутри поколений; ролевые взаимодействия и этические нормы.


Первый контакт

Наше первое знакомство состоялось заочно по междугородному телефону: родители слышали о нашей работе, заинтересовались методом психодрамы и ищут возможность пройти краткий курс терапии всей семьей в санаторных условиях. Для этой цели они готовы потратить две недели, одна из которых уйдет на дорогу.


— Вы сможете нас всех принять?

— Конечно, будем очень рады. Сколько вас всего?

— Восемь. Двое взрослых и шестеро ребят: два парня и четыре девочки.

— А молодежь какого возраста?

— От 12 до 19 (см. рис. 1 — З.М.).

— Как Вы думаете, в чем основная проблема?

— Растущий конфликт между мальчиками.

— Как по-Вашему, один провоцирует другого или же они оба участвуют в этом в равной степени?

— Нам кажется, что это старший.


Итак, нам предъявили проблему и вероятного «виновника» конфликта; но мы знаем, что это лишь начало пути.

Назначена дата приезда, подготовлены необходимые помещения. Мы уже знаем, что девочек четверо, что у мужа пятеро детей, а единственному ребенку жены 13 лет и что мальчиков нельзя селить в одной комнате.


Первая сессия. Знакомство

Сразу после приезда семья располагается в отведенных им комнатах, а затем мы приглашаем всех в помещение нашего театра, где рассказываем о дальнейшей работе. Идея участвовать в игре им явно нравится, и они с нетерпением ждут начала.

По дороге к нам семья провела несколько дней в замкнутом пространстве микроавтобуса. С него мы и решаем начать, двигаясь от «периферии» к «центру», рассчитывая при этом определить основные способы и характер взаимодействия членов семьи друг с другом.

Директор (ведущий) начинает сессию:

— Пожалуйста, поднимитесь на верхний уровень сцены и разместитесь там в том же порядке, в каком вы сидели в салоне автобуса.

Они быстро рассаживаются (рис. 2).

Теперь перед нами социограмма — как и с кем они предпочитают находиться рядом.



Рис. 2. Размещение членов семьи в микроавтобусе по дороге на сессию

— Вы в дороге менялись местами?

— Нет, именно из-за этого мальчики и ссорились все время.


Говорит в основном Мэттью, а Кэйти время от времени вставляет уточняющие реплики. Они гармонично дополняют друг друга.


— Продолжайте, пожалуйста. Покажите, что происходило между вами.


Суть спора не совсем ясна, но очевидно, что сыновья находятся в состоянии войны друг с другом. Оба претендуют на внимание отца, хотят сидеть рядом с ним. Мэттью обращается с ними мягко и вмешивается только для того, чтобы разрядить ситуацию, когда страсти слишком накаляются.


Феликс — старший сын, гордится этим, стремится доминировать, создает образ «настоящего мужчины», неуступчив, навязывает свою точку зрения. Это его способ общения со всеми детьми в семье, но особенно с Чаком. Чак — его полная противоположность. Хрупкий на вид, небольшого роста, робкий и застенчивый, он пытается уговорить Феликса поменяться местами, торгуется с ним, заискивает, но все напрасно. Мэттью, очевидно, понимает, что смена мест вызовет неудовольствие остальных, так как Феликса все побаиваются.

По мере того, как конфликт нарастает, растет и беспокойство Сьюзен. Однако пока она молчит, сидя в застывшей позе под защитой мачехи. Остальные дети внешне спокойны. Директор назначает дубля для Сьюзен и объясняет его функции в данной ситуации. Дубль должен помочь девушке разобраться в своих чувствах и проявить их. Она (дубль) отмечает, что Кенди уперлась ногой в спинку сиденья старшей сестры и как бы толкает ее в спину. Прочувствовав напряжение и гнев Сьюзен, дубль резко поворачивается к Кэнди и взрывается: «Кто ты такая, чтобы толкать меня? Совсем выпихнуть меня хочешь? Это нечестно! Прекрати сейчас же!»

Ко всеобщему изумлению, напряжение в группе смещается от первоначального центра в новую область. Потрясенная Кэнди потеряла дар речи. Сьюзен, залившись румянцем, мягко и тихо говорит ей: «Это правда. Я уже давно чувствую, что ты злишься на меня и не понимаю, за что. Я не знаю, в чем моя вина». Кэнди молчит, не в силах выразить свои чувства словами.


Действие на этом заканчивается и начинается шеринг — обмен впечатлениями, чувствами. Остальные члены семьи так объясняют свое изумление: «Дубль все сделала правильно. Кэнди тоже строит из себя главную, а Сьюзен трудно общаться с такими людьми. Но мы не заметили того, что произошло между ними по дороге». Таким образом перед нами открывается вторая проблема, требующая дальнейшей работы; скрытые конфликты становятся явными.


Вторая сессия. Развод и его последствия

Пора узнать, какими же были семьи до развода.

Вначале слушаем Мэттью, который привел в семью свое многочисленное потомство. У него история более сложная, чем у Кэйти, его новой жены, мачехи его детей, пришедшей в новый брак с единственной дочерью — Вивьен.


Мэттью 50 лет, он многого добился в своей профессии. Недавно он решил сменить поле деятельности, желая получить от новой работы больше удовлетворения и чувствовать себя более полезным. Материально он может это себе позволить, тем более, что жена тоже работает. Кэйти 38 лет. Она хороший специалист, хотя ее карьера сложилась относительно недавно. Первое замужество помешало ей закончить колледж. Страховки, оставшейся после смерти первого мужа, не хватало на жизнь, и Кэйти пришлось подрабатывать. При этом она много времени уделяла дочери, будучи ее единственной поддержкой. Выйдя замуж за Мэттью два года назад, Кэйти получила возможность закончить образование и, начав работать по специальности, делать карьеру. Муж от души ее в этом поддерживал.

Первый брак Кэйти был слишком коротким, чтобы создать проблемы в ее жизни, кроме, конечно, преждевременной смерти мужа. Она прекрасно справлялась с жизненными ситуациями, оставаясь теплым, уравновешенным человеком.


Наконец мы переходим к исследованию отношений Мэттью с его первой женой Викторией, матерью его детей. Выясняется, что у них есть еще один сын, пятилетний Аллен, который по-прежнему живет с матерью.

Кэйти соглашается сыграть роль отсутствующей Виктории в нашей психодраме, становясь таким образом ее «вспомогательным я». Женщины знакомы между собой, и вся семья уверена, что Кэйти сыграет ее верно. Соглашаясь дублировать Викторию, она не возражает, чтобы ее поправляли по ходу действия. Все уже разогреты и готовы к участию в психодраме. Нас как терапевтов приятно удивляет, что до сих пор мы практически не сталкивались с сопротивлением участников. Ясно, что они горят желанием найти мирное решение своих проблем. Несмотря на юный возраст, дети осознают влияние семейного прошлого на их отношения в настоящий момент. Игровой аспект психодрамы им очень импонирует; они уже узнали много нового о самих себе и своих близких.


Разыгрывается сцена, имевшая место четыре года назад. Мэттью категорически заявляет «Виктории», что он решил расстаться с ней и жить отдельно. В его жизни пока нет другой женщины, но постоянные стычки с женой стали для него невыносимыми и сказываются на работе.

Одна из основных причин распада их брака в том, что Виктория находится в глубокой депрессии, но от лечения отказывается. Она не просто замкнулась и устранилась от жизни семьи, но и становится враждебной, подозрительной. Больше всего она придирается к Кэнди, безо всяких оснований обвиняя ее в многочисленных проступках. Мэттью говорит Виктории, что та отвергает дочь, очень похожую на нее, только потому, что у Кэнди нет депрессии. Чем больше обвинений бросает Виктория, тем чаще, по его словам, он вынужден заступаться за дочь, подливая этим масла в огонь. Конфликт, таким образом, становится все острее.

Устраняясь от решения семейных проблем, Мэттью чувствует себя трусом и эгоистом, но иначе поступить не может. Необходимо уйти хотя бы по материальным соображениям: ему нужно быть в форме, чтобы обеспечивать такую большую семью. Директор просит Мэттью отвернуться и произнести вслух свой внутренний монолог. Тот называет себя идиотом: он слишком поздно понял, что Виктория больна, не принял вовремя нужного решения. Теперь время упущено, и он делает для своей семьи единственное, что может.

Все это — настоящее откровение для детей: разумеется, их не посвящали в суть семейных проблем. В то же время Мэттью не обвиняет Викторию, признавая свою ответственность за сложившуюся ситуацию.

Кэйти в роли Виктории обвиняет его в дезертирстве, неверности, в том, что он плохой отец и плохой пример для детей. Конечно, мы понимаем, что такой образ Виктории сложился у нее в основном из рассказов Мэттью и детей. Созданный ею образ безоговорочно принимается остальными, им почти нечего добавить. Только дети вставляют несколько реплик, услышанных от матери после того, как отец женился второй раз.

Стоит заметить, что обычно разные члены семьи воспринимают одного и того же близкого человека по-разному. Однако здесь отсутствующая мать и бывшая жена представляется всем неиссякаемым источником конфликтов. Мы выводим Кэйти из роли и благодарим за работу.


Теперь очередь Сьюзен. Ее мучают угрызения совести за то, что она ушла жить к отцу. Она просит разрешения «поговорить с матерью» начистоту — так, как она не могла себе позволить в реальной жизни из-за болезни Виктории.


Со слезами на глазах Сьюзен объясняет пустому стулу, выполняющему роль матери, почему она была вынуждена уйти из дома: для нее невыносимы попытки Виктории настроить ее против отца, которого она горячо любит, и стремление матери оказывать давление на других детей через Феликса. Особенно девушка винит мать за то, что она отталкивает от себя Кэнди и Чака: это несправедливо по отношению к детям, да и поведение их не давало серьезных поводов для этого. Кэнди хотя бы огрызается в ответ, а Чак полностью смирился с таким отношением матери. Он живет в постоянном страхе так же, как и маленький Аллен, который вообще не понимает, что происходит.


Теперь нам в какой-то степени становится понятным поведение Феликса. С момента ухода Мэттью мать поставила старшего сына в положение «главного мужчины» в доме. С приходом в новую семью мальчик автоматически оказался в оппозиции к отцу — реальному главе семьи. Его негативное отношение к Чаку так же сложилось в прошлом под влиянием Виктории.


Сьюзен заканчивает свою сцену, говоря матери, что не может больше быть ей помощницей и вынуждена уйти ради собственного душевного здоровья.


В реальной жизни такая сцена не могла произойти, здесь она имела место в так называемой психодраматической «сверхреальности» (surplus reality). Следует помнить, что в психодраме сцены, события, выяснения отношений, не произошедшие в действительности, часто вызывают глубокий катарсис протагониста, необходимый ему для исцеления душевных ран. В «сверхреальности» обретают жизнь неодушевленные предметы, отсутствующие и умершие люди, сны, фантазии, страхи, существа и образы, порожденные нашим воображением. Их роли исполняют участники психодрамы.


Во время обсуждения и обмена впечатлениями родителям и детям становится более понятным поведение каждого. Они испытывают облегчение, видя, что причиной их действий является не злая воля, а вполне объективное стечение обстоятельств.


Выясняется, что из всех присутствующих лишь младшая дочь Морин не вовлечена в конфликт с Викторией. Правда, как и ее младший брат, она растеряна и недоумевает по поводу происходящего. Но она привыкла быть всеобщей любимицей и весьма успешно этим пользуется. Такое поведение защищает ее, но одновременно и ослабляет эмоциональные связи с семьей. Морин изолирована, как и маленький Аллен, что надо иметь в виду в будущем.

В дальнейшем нам следует обратить внимание на разительный контраст между мужскими типами, представленными старшими мальчиками.

Мы отмечаем образование в семье нескольких подгрупп: Мэттью — Кэйти (взаимное притяжение), Феликс — Чак (амбивалентность чувств), Сьюзен — Кэнди (амбивалентность чувств), Вивьен — Морин (не совсем ясные отношения, но они проводят вместе много времени), Чак — Кэнди (взаимная поддержка, небольшая разница в возрасте, одновременная амбивалентность), Кэйти — Сьюзен (взаимная поддержка), Кэйти — Вивьен (небольшие конфликты с тех пор, как семья расширилась), Мэттью — Феликс (амбивалентность). Несомненно, появятся еще и другие группировки, по мере того, как мы продолжим процесс, возможны новые пары и треугольники.


Третья сессия. Как вы познакомились?

Супруги познакомились у друзей, сразу после того как Мэттью ушел из дому. Их роман развивался бурно. Чтобы показать ранний период их семейной жизни, Мэттью, Кэйти и Вивьен садятся за накрытый стол при свечах, с цветами в вазе и вином в бокалах. Мы видим перед собой безмятежное трио, Вивьен — на верху блаженства. Она не помнит собственного отца и превосходно ладит с Мэттью. Он, в свою очередь, без труда находит с ней общий язык, оставаясь заботливым родителем и для своего беспокойного потомства. Очевидна разница между идиллией того времени и семейной ситуацией в настоящем. Вивьен, бывшая вначале маленькой принцессой, смещена на второй план прибытием в семью детей отчима; нам остается только понять, какие она при этом испытывала чувства. Стали проявляться некоторые связи между прошлым и настоящим.


Директор завершает эту сцену и спрашивает: «Когда и как дети присоединились к вам, Мэттью? Какие изменения в семью это принесло?»

После краткого обсуждения строим следующую сцену.


Время действия — канун Рождества прошлого года. Только что начались школьные каникулы. Мэттью, Кэйти и Вивьен наряжают елку. Их «медовый месяц» еще не кончился, и они, без сомнения, счастливы вместе. Дети Мэттью уже несколько раз навещали их на выходные и каникулы, возвращаясь после этого домой к Виктории. Новая семья Мэттью переехала в большой дом, чтобы гостям было где разместиться.

Процесс начинается: первая нежданная гостья — Сьюзен. Она приезжает на каникулы из колледжа, нагруженная чемоданами. Переступив порог дома, она начинает рыдать. Все трое окружают ее. Кэйти обнимает девушку, и та постепенно успокаивается. Срывающимся голосом Сьюзен объявляет, что она покинула дом матери навсегда, что жить там для нее невыносимо.


Мы приглашаем каждого высказаться. Такой поворот событий влияет на всех.


— Начнем с Вас, Мэттью. Вы уже знаете, что нужно делать. Мы хотим знать, что Вы думаете и чувствуете по этому поводу. Не надо обращаться к другим, это не диалог, а разговор с самим собой — обычно он не становится достоянием гласности. Но сейчас мы хотим его услышать.

Мэттью (встревожен, хмурится): Господи! Как среагирует Виктория? Я рад, что Сьюзен с нами, но к чему это приведет? Других детей мать теперь совсем задавит. Кэйти позаботится о Сью, а я лучше съезжу посмотрю, как там остальная банда.

Кэйти (ничуть не удивляясь): Произошло неизбежное. Мэттью знает, что я была готова к чему-то подобному, только не ожидала, что это случится так скоро. Интересно, что думает Вивьен? (Смотрит на дочь, та с интересом наблюдает за происходящим.) Конечно, будет нелегко, но мы должны держаться друг друга. Думаю, я справлюсь. Хорошо, что Сьюзен чувствует себя с нами в безопасности.

Директор: Теперь твоя очередь, Вивьен.

Вивьен: Уж не знаю, каково это — иметь старшую сестру. Вообще-то Сьюзен мне нравится. И потом, она все время в колледже. Ладно, я не против. Поживем — увидим.

Сьюзен: Прошло лучше, чем я думала. Надеюсь, я не слишком расстроила остальных. Но я просто не могу больше терпеть.


На этом мы завершаем сцену. Из разговора становится ясно, что остальные дети перебрались к Мэттью и Кэйти по очереди в течение следующих нескольких месяцев. Мы решаем отложить это до следующей сессии. Просим детей подумать о своем появлении в новой семье, но ничего не обсуждать между собой. Лучше пойти отдохнуть; мы и так сделали много для одного дня.

Вырисовываются более сложные подструктуры — треугольники и квадрат: Мэттью — Кэйти — Вивьен; Мэттью — Кэйти — Сьюзен; Мэттью — Кэйти — Вивьен — Сьюзен. Мы с нетерпением ждем новой информации о прибытии в семью остальных детей. В то же время мы, как и Мэттью, переживаем за Викторию, которая попадает во все б?льшую изоляцию.


Четвертая сессия. Прибыли остальные

Следующим в новую семью приезжает Феликс. Он-то и становится нашим протагонистом.


Феликс среднего роста, атлетического телосложения. Если Сьюзен учится успешно и с удовольствием, то ее брат еле-еле справляется, предпочитая учебе спорт. Тем не менее он не завалил ни одного экзамена. Это обязательное условие Мэттью, не выполнив которое, Феликс лишается возможности тренироваться. Сьюзен фактически призналась, что уход в учебу помогает ей отгородиться от домашних неурядиц; Феликс в этом отношении более уязвим.

Мы видим, как он сидит один у себя в комнате в доме матери, мрачный, раздраженный. Феликс никому не рассказывает о своих переживаниях, поэтому мы просим его озвучить внутренний монолог. Мы часто используем этот прием, давая протагонисту возможность открыться. При этом его мысли и чувства не оцениваются и не обсуждаются другими, а принимаются такими, какие есть. Крайне редки семьи, в которых близкие люди откровенны друг с другом в повседневной жизни, так как подобная открытость, по их представлениям, делает их более уязвимыми.

Феликс: С тех пор, как Сьюзен ушла, мать все больше зависит от меня. Мне не хватает отца. Я не могу его заменить для семьи. И потом, мама такая требовательная, я чувствую, что задыхаюсь (Кладет руки на горло). Что бы я ни сделал, все не так. Жаль, что у меня не получается сделать лучше, мама так несчастна. (Выходит из дома, шагает из угла в угол воображаемого двора, как бы бросает мяч в баскетбольное кольцо. Судя по всему, движение, физическая активность приносят ему облегчение.) Жаль, что мать с отцом не поладили и им пришлось расстаться. С Кэйти у отца получается лучше. Она и правда старается стать нам другом. Надо поехать поговорить с ними. (Садится на велосипед и уезжает.)

Директор: О чем ты думаешь и что чувствуешь, пока едешь на велосипеде?

Феликс (крутит педали, сидя на стуле): Я тревожусь об Аллене. Я так его люблю. Он совсем мал, а я слишком молод, чтобы заботиться о нем. Надо поговорить с отцом, что нам делать с Алленом.

(Мы отмечаем, что он забыл о другом брате и сестре, которые близки ему по возрасту. Чуть позже мы узнаем кое-что новое об этом треугольнике.)

Феликс останавливается.

Директор: Феликс, кто сейчас дома?

Феликс: Отец, Кэйти и Вивьен. Сьюзен на занятиях.

Директор: Поговори с ними. Вивьен тоже присутствует при разговоре?

Феликс: Думаю, нет.

(Кэйти и Мэттью поднимаются на сцену.)

Директор: Расскажите нам подробнее о вашей встрече.

Мэттью: Привет, Феликс, входи. Что-нибудь случилось?

Мэттью все время помнит, что ситуация в его прежней семье напряженная, и ждет новых проблем. Кэйти сочувствует Феликсу, но ясно, что ее отношения с ним гораздо сложнее, чем со Сьюзен. Позднее мы узнаем, что эти сложности связаны с ее прошлым.

Феликс пересказывает им свой внутренний монолог, но внезапно его прорывает: «Не могу я больше жить у матери. Можно переехать к вам?»

Мы просим каждого из родителей высказать свои чувства и переживания на тот момент.

Мэттью: Мы только что говорили на эту тему с Кэйти. Рано или поздно это должно было случиться. Когда Сьюзен переехала к нам, Виктория была вне себя. А теперь — час от часу не легче. Феликс — лучшая поддержка матери. Она так несчастна, а мы не в силах ей помочь.

Дети внимательно слушают; благодаря открытости старших они начинают сопереживать им и беспокоиться о каждом участнике событий.

Кэйти: Прежде у меня никогда не было сына. Мы с Мэттью должны хорошо все обдумать. Конечно, детям надо помочь: Виктория с ними явно не справляется. В такой большой семье проблем не избежать в любом случае.

Директор: Вивьен, ты помнишь, что ты тогда чувствовала?

Вивьен (задумавшись): Странно, я не помню своих переживаний. Раньше у меня не было братьев и сестер. Иногда я теряюсь: теперь нам с мамой труднее, мы не так близки, как раньше.

Феликс в резкой форме спрашивает отца, что делать с Алленом. Мэттью отвечает, что несправедливо увозить ребенка из родного дома, лишать его матери, которая ему необходима и которой, в свою очередь, необходим он. Кроме того, все заботы об Аллене, когда он бывает в гостях у отца, ложатся на плечи Кэйти, старшие дети заняты своими делами и ей не помогают.

В процессе обсуждения мы узнаем, что из всех детей только Феликс продолжает навещать мать и младшего брата.

Директор просит Феликса показать, как проходят его визиты. На роль матери мальчик выбирает Кэйти, на роль Аллена — Морин. Из рассказа становится ясно, что Виктории очень плохо после его ухода из дома. Она обвиняет старшего сына в предательстве, как раньше мужа. Феликс испытывает чувство вины, но не собирается менять своего решения, так как ему необходимы эмоциональное спокойствие и стабильность. Между ним и Алленом происходит трогательная сцена: младший брат спрашивает, что такое развод, и затем говорит старшему: «Лично я с папой не разводился». Трагедия младшего ребенка — крайне болезненная и неразрешимая проблема для всей семьи, и сейчас это стало очевидным.


Мы обнаружили еще один треугольник: Феликс — Виктория — Аллен, — а также отсутствующую пару: Виктория — Аллен. И дети, и взрослые рассказывают, как горячо малыш вступается за мать, бывая у них в гостях. Ясно, что в этом конфликте он на ее стороне.


Пятая сессия. Переезд Чака и Кэнди

Со слов Мэттью, Феликс и следующая за ним пара старших детей воспитывались вместе, как тройняшки. Вероятно, оказавшись с тремя маленькими детьми на руках, Виктория почувствовала, что семейный груз слишком тяжел для нее, и их брак начал рассыпаться. Мэттью и раньше винил себя в том, что вовремя не заметил ухудшения состояния жены. Яснее для нас стала и природа конфликта между старшими мальчиками. Поскольку Феликс был желанным для матери ребенком, эмоциональное отвержение появившегося сразу после него Чака было неизбежным. Когда же родилась энергичная и жизнерадостная Кэнди, дефицит заботы матери стал еще более очевидным. Кроме того, Феликс по характеру похож на мать, а Чак — нет. Формирующаяся у него модель мужского поведения полностью противоположна модели Феликса. У Чака иные отношения с сестрами, чем у старшего брата: Кэнди — его лучший друг, а Сьюзен — защитница.

Феликса можно назвать «психодраматическим ребенком» Виктории: он воплощает ее представления об идеальном ребенке. Ясно, что другие дети ей были не нужны. Но они рождались и требовали ее заботы.


Теперь Чак и Кэнди поднимаются на сцену и показывают, как они решили перебраться к отцу. Время — час ночи. Пасхальные каникулы. Выясняется, что Чак учится в частной школе из-за небольших проблем в усвоении школьной программы. Его каникулы начались на пару дней позже, чем у Кэнди, и она ждала, пока Чак присоединится к ней. Обсудив возможность ухода от матери, они решают сделать это немедленно; поспешно собирают вещи и убегают. Непосредственные причины побега не ясны. Известно лишь, что Виктория все чаще злится на них обоих, и им постоянно приходится вставать на защиту друг друга. У подростков выражен механизм самозащиты, хотя Чак менее приспособлен. Появление ребят в столь поздний час никого в семье не удивило. Приезды детей стали обычным делом для Кэйти и Мэттью.


Формально права опеки принадлежат Виктории, но в данном штате дети такого возраста могут выбирать, у кого из родителей жить.

Все приходят к выводу, что уход двух самых трудных детей должен принести Виктории облегчение. С ней остались Аллен и Морин, и она вполне с ними справится.

Настоящую сессию мы решаем посвятить Чаку. Нас снова поражает разнообразие человеческих типов в данной семье.


Чак расхаживает по сцене и показывает в монодраме, то есть взяв все роли на себя, свою работу младшим вожатым в летнем лагере для детей-инвалидов. Он внимательный и заботливый наставник, в этой роли он просто блистает. Дома он несколько зажат, не чувствует себя комфортно. Но здесь, в иной среде, проявляется его истинная натура. Семья впервые видит Чака таким. Хотя родители и получали похвальные грамоты за его работу, они не имели возможности наблюдать за ним в деле. Теперь домашние смотрят на Чака другими глазами, открыв для себя, что даже в подростковом возрасте человек имеет много ролей, и не все они реализуются в семье.


«Один из значимых аспектов структуры семьи — это распределение ролей — ролей навязанных и взятых на себя добровольно, а также их взаимодействие. Речь не идет сейчас о функциональных ролях в семье — мать, отец и др. Мы имеем в виду роли типа «ангелочек», «миротворец», закрепившиеся в сознании членов семьи. Попадая в профессиональную или житейскую ситуацию, все мы выступаем перед окружающими в той или иной роли. Роли такого типа временные, ограничены ситуацией, они принимаются намеренно и осознанно. Другими словами, существует разрыв между тем, кем мы себя ощущаем в действительности и кем представляем себя продавцу в магазине или соседу по кварталу.

Роли же в семье — это явление совсем иного порядка. Они гораздо более устойчивы, менее осознаны, от них так просто не откажешься. Есть много общего между отведенными нам в семье ролями и нашим собственным представлением о себе. Войти и выйти из роли, общаясь с соседом, так же легко, как снять и надеть пальто. Изменение же своей роли в собственной семье больше напоминает отчаянную попытку освободиться от смирительной рубашки».

(Karpel and Strauss 1983:26)


То, что близкие увидели Чака в сильной позиции, дает нам теперь возможность углубиться в изначально предъявленную проблему конфликта между ним и Феликсом. Это наш план на следующую сессию.


Шестая сессия. Мальчики и их конфликт

Мы не знакомы с условиями, в которых живет семья, поэтому для нас набрасывают план дома (рис. 3.). Как и во многих других семьях, при распределении детей по комнатам учитывался их пол. Однако конфликтные отношения между мальчиками делают нежелательным их проживание в одной комнате. В следующей сцене мы видим пример работы «территориального императива» (Z. Моreno 1966:235).

Известно, что самые безобразные ссоры между мальчиками происходят по вечерам, в выходные и во время каникул, то есть когда они делят общее время и пространство. С точки зрения социометрии, общее время и пространство являются динамичными и живыми категориями, создающими возможности межличностного контакта — как положительного, так и отрицательного.


Рис. 3. План дома

Вечер. Мальчики наверху, в разных комнатах, готовят уроки или занимаются другими делами. Во избежание лишних конфликтов у каждого свой телевизор. Внизу, в гостиной, родители принимают гостей, поэтому тишина и покой сегодня им особенно важны, — это еще один аспект совместного времени и пространства. Мы решили сосредоточить внимание на главных действующих лицах, остальные дети — лишь зрители. Дома же они активно участвуют в происходящем.

Внезапно вспыхивает ссора. Феликс заходит в ванную, затем выскакивает оттуда и кричит на Чака, что тот оставил после себя свинарник: не развесил полотенца, не вымыл ванну, не протер пол как следует. Эти обязанности они выполняют попеременно, и сегодня очередь Чака. Феликс считает, что в свое дежурство он убирается хорошо, а Чак — неряха и лодырь. Тот пытается оправдаться, но старший брат не слушает, нападает на него, начинает драться. Эту модель поведения он усвоил в доме матери: именно так Виктория управлялась с непослушными детьми. Кейти кидается наверх, пробует их утихомирить, защитить Чака. Тогда Феликс обращается против нее, принимает угрожающую позу, и хотя пока еще он ее не ударил, всем ясно, что это вот-вот случится. Кейти застывает, не в силах ему ответить. Затем она зовет на помощь Мэттью, и на этом сцена заканчивается. Отец выступает в роли посредника.

К этому моменту весь дом уже взбудоражен, настроение присутствующих колеблется от скрытого раздражения до еле сдерживаемого гнева.


Во время шеринга после психодрамы выясняем, что подобные сцены в семье не редкость. Все согласны, что просто обсуждать проблему явно не достаточно. Так что же делать?


Реорганизация жилого пространства


Вернемся к плану дома и отметим, что Сьюзен дома бывает редко, так как она учится в колледже. А что если попробовать следующее: переселить Чака в ее комнату внизу, а ей, соответственно, переселиться наверх? Сьюзен обдумывает этот вариант и охотно соглашается — раз в этом случае в семье будет больше покоя.

Феликс тоже согласен: со Сьюзен он ладит лучше, да и приезжает она нечасто. Хотя уборка ванной комнаты становится исключительно его обязанностью, Феликс доволен: у него будет больше жизненного пространства, и он теперь сам себе хозяин.

Чака такое решение устраивает больше всех, конфликт с братом его пугает. Заботиться о чистоте ванной он должен будет вместе с Кэнди. Та не возражает против его переезда, но ясно дает понять: увильнуть от уборки ему не удастся. Ее дружеские отношения с братом позволяют надеяться на положительный результат. Остается лишь проверить наше предложение в домашних условиях.

Мы еще долго обсуждаем и делимся впечатлениями. Отметив про себя страх Кейти перед физической агрессией, решаем поговорить с родителями отдельно перед началом следующей сессии.


Седьмая сессия. Беседа с Кейти и Мэттью

Мы вместе обсуждаем предыдущие сессии и возможные «подводные течения». Спрашиваем Кейти, как она относится к конфликту мальчиков, в котором ванная комната — лишь предлог; как она реагирует на предложение расселить их по разным этажам. Она признает, что такое решение ослабит напряженность хотя бы в одной конкретной области. Но в целом ее очень пугает агрессивность Феликса. Он растет, становится все сильнее. Кейти боится, что в будущем его поведение приведет к еще большим осложнениям, если вовремя не попытаться его исправить.

Ничуть не преуменьшая имеющейся угрозы как таковой, мы спрашиваем Кейти: может, буйное поведение Феликса напоминает ей кого-нибудь из ее прошлого? Она рассказывает об отце-алкоголике, который был физически груб с ней и матерью. Отец давно умер, когда Кейти была еще подростком, но страх остался.


Кейти дается возможность поговорить с «пустым стулом» и выразить накопившиеся чувства из собственной роли. Затем мы спрашиваем, что ей нужно от отца сейчас; она заявляет, что он должен попросить у нее прощения. Мы предлагаем Кейти поменяться с ним ролями, и ей не сразу удается войти в роль отца. Наконец она начинает говорить от его лица: как он сожалеет, что был плохим отцом; как он гордится дочерью и ее успехами в жизни. Он понимает, что она взяла на себя заботы о такой большой семье, потому что знает по собственному опыту, каково это — расти без родительской любви и внимания. Затем отец предлагает Кейти не путать его с Феликсом.


Часто так и бывает: только во время обмена ролями протагонист узнает, что ему действительно нужно от отсутствующего близкого человека, а вначале он имел в виду нечто совершенно другое. Встреча отца с дочерью оказалась гораздо сложнее, чем просьба о прощении.

Мы специально не просили Мэттью сыграть роль отца жены: нам не хотелось путать их отношения. Есть надежда, что работа с «пустым стулом» поможет Кейти в будущем нормально общаться с Феликсом.


Мэттью замечает, что Феликса смущает физическая привлекательность Кейти. Она моложе его матери, энергична, обладает приятной внешностью. Мэттью вспоминает, с какой готовностью Феликс демонстрирует перед ней свои спортивные достижения и расстраивается, если ее при этом нет рядом. На поверхность выходят классические конфликты отец — сын, дочь — отец, а также треугольник: отец — мать — сын. Кэйти согласна, что все указанные факторы могут влиять на ее отношение к Феликсу.

Далее Мэттью говорит, что в характере Феликса видны не самые лучшие черты его матери Виктории. Про конфликт с отцом по поводу Аллена мы уже знаем. Мэттью считает, что здесь Феликс конкурирует с ним за родительскую роль, пытаясь доказать, что он никудышний отец. Становятся очевидными треугольник отец — старший сын — младший сын и квадрат отец — старший сын — младший сын — родная мать.

Мы предлагаем Мэттью обменяться ролями со старшим сыном и просим его от лица Феликса рассказать, что затрудняет его отношения с отцом. «Феликс» говорит, что ему никогда не стать таким профессионалом, как отец. Он чувствует, что ему необходимо отделиться от семьи и жить самостоятельно. Он хочет ходить в местную частную школу, где гораздо больше внимания уделяется спорту, чем в его теперешней школе. Мы спрашиваем Мэттью, уже в его собственной роли, какие перемены в семье потребуются, чтобы исполнить желание Феликса. Оказывается, по финансовым соображениям тогда придется отказаться от частной школы для Чака, и он должен будет перейти в государственную. Может быть, здесь кроется еще один источник конфликта между мальчиками? Для Феликса такая ситуация означает, что родители отдают предпочтение Чаку. Поэтому мы задаем вопрос, возможен ли переход младшего мальчика в государственную школу сейчас, когда он достиг высоких результатов в учебе и успешно справится с обычной программой. Такая возможность раньше просто не приходила родителям в голову. Они обещают подумать об этом. Мы вместе с ними обсуждаем, в какой степени такие перемены могут снизить притязания Феликса, дадут ему чувство уверенности, поддержат его потребность в самостоятельности. С другой стороны, такое решение поможет родителям сделать поведение Феликса более управляемым.

Завершая нашу беседу, Мэттью берет Кэйти за руку и проникновенно говорит, как глубоко он тронут ее преданностью его детям, как много значит для него их брак. Он думает, что дети так и не смогут оценить в полной мере, на какие жертвы идет Кэйти, создавая условия для их нормального полноценного развития. Мы аплодируем его словам, подчеркивая почти героическое поведение Кэйти, ее центральную роль в семье. Кэйти тронута и смущена нашими похвалами.


Восьмая сессия. Переезд Морин в семью

Самая младшая дочь, Морин, «эмигрировала» последней.


Ее монолог накануне ухода от матери говорит нам о том, что девочка была несчастна. Каникулы и выходные она с удовольствием проводила в доме отца, но будни стали для нее просто мучением. Морин тянется к новой семье в первую очередь из-за Вивьен: раньше у нее не было такой близкой по возрасту сестры. Что касается Вивьен, то она уже привыкла к постоянному расширению семьи и доброжелательно встречает Морин, хотя и с некоторыми оговорками.


Мы просим младших девочек показать, как они обычно общаются. Между ними существуют трения, несмотря на открытый жизнерадостный характер обеих. Вивьен старше и взрослее, ей не нравится привычка Морин льстить ей и пытаться во всем подражать. Иногда возникают перебранки по поводу одежды и вещей, которые девочки берут друг у друга на время. Мы предлагаем им поменяться ролями, что помогает прояснить отношения.

Замечательно, что Вивьен удалось остаться самой собой в изменившейся ситуации, не слишком поддаваясь влиянию остальных. Причин тут несколько: другие дети прибывали в семью «малыми порциями», Кейти предвидела развитие событий и сумела подготовить дочь заранее, оба родителя успешно ведут свой семейный «корабль».

Морин же, всегда избегавшая конфликтов, сумела и в новой ситуации остаться общей любимицей. Вообще нас поразило, что серьезные проблемы старой семьи не оказали на детей разрушающего влияния, чего в принципе можно было ожидать. Возможно, терапевты относятся к таким проблемам предвзято, и семья гораздо здоровее, чем мы предполагали. Однако когда Морин осталась одна с матерью и младшим братом, она почувствовала, что депрессия Виктории слишком давит ее. Как и старшие дети, девочка была не в силах помочь матери выбраться из ее состояния и предпочла уйти. Кроме того, она скучала по братьям и сестрам.


Еще одна пара сестер нуждается в нашем внимании: Сьюзен — Кэнди.

Мы просим их поговорить начистоту, раньше им это не удавалось.

Идет очень искренний, прямой разговор. Кэнди объясняет, почему она так злилась на Сьюзен — что мы и видели в первой сцене в микроавтобусе. В прежней семье Сьюзен защищала ее и Чака от нападок Виктории; после ухода старшей сестры жизнь дома стала просто невыносимой. Кэнди с братом оказались в гораздо более уязвимом положении, чем раньше. Сестры плачут. Сьюзен просит прощения. Она считает Кэнди сильнее себя и восхищается ее боевым духом. Поэтому она не отдавала себе отчета, что ее бегство «с поля боя» так отразится на младшей сестре. Обмен ролями на этом этапе усиливает выражение чувств и взаимопонимание. Вернувшись к собственным ролям, девушки обнимаются и признаются друг другу в любви. Они рады, что снова вместе.


Обсуждая сессию, приходим к выводу, что родители имеют влияние на детей и это прекрасно — пока они им не злоупотребляют.

Этот день был насыщен бурными эмоциями, поэтому следующую, финальную встречу решено посвятить «Волшебному магазину». Он обычно помогает разрядить обстановку, вызывая много шуток и смеха, а также дает возможность каждому участнику осознать свои потребности.


Девятая сессия. «Волшебный магазин»

Волшебный магазин — это такое место, куда каждый может зайти и приобрести то, чего ему недостает, не в материальном смысле, разумеется. Можно попросить достичь цели, испытать какое-либо чувство, развить желаемую черту характера и т. д. Владелец магазина предложит оставить ему что-нибудь взамен, ведь его запасы не должны истощаться; тогда другие люди тоже смогут получить здесь желаемое.


Вся семья активно включается в игру, один за другим они выходят на сцену и высказывают свои пожелания. Мэттью хочет приобрести определенные навыки, чтобы начать новое дело. В ответ хозяин просит оставить взамен те умения, которые помогли сделать успешной его прежнюю карьеру: они могут пригодиться еще кому-нибудь. Мэттью согласен: он пожимает руку вспомогательному «я» и объявляет, что сделка состоялась.


Сессия проходит весело, со смехом. Техника, которая кажется чистой игрой, позволяет завершить недельную работу без напряжения, легко и радостно.


Послесловие

Мы связались с семьей три месяца спустя. За это время мальчикам поменяли комнаты и школы, общая атмосфера значительно улучшилась, взаимоотношения перестали быть заряженными негативными эмоциями. Мэттью проходит специальное обучение, готовится изменить карьеру. На это должно уйти еще несколько лет.

Через десять лет состоялась новая встреча с родителями. Мы узнали, что молодые люди успешно работают и учатся в избранных ими областях, кто-то из них сейчас за границей. Мэттью добился своей цели и очень преуспел в новой профессии.


Заключение

В работе мы старались соответствовать принципам психодрамы и социометрии — не навязывать собственных идей, а позволять поступающей информации вести нас шаг за шагом. Внутренние монологи помогали протагонистам вывести наружу то, что обычно глубоко скрыто при осложненных личных отношениях, а также давали возможность членам семьи по-новому увидеть друг друга и лучше осознать происходящее. Остальные психодраматические техники использовались весьма экономно. Мы не учили этих людей быть терапевтами друг для друга, а лишь пытались сделать их более чувствительными к своим и чужим потребностям. Два раза мы делали полный обмен ролями — в двух парах сестер; нужно было укрепить их отношения и ослабить напряженность. Обмен ролями не использовался там, где его можно было рассматривать как средство побольнее задеть чьи-то чувства или получить больше власти и влияния на другого. Чтобы оказать поддержку, подтвердить гипотезу или прояснить какой-то вопрос, мы прибегали главным образом к технике самопрезентации.

Мы исходили из модели здоровья, а не патологии. Там, где патология мешает проявлению здоровых сторон личности, лучшее, что может сделать терапия — это попытаться достичь автономного исцеляющего центра. В рамках такого подхода мы уделяли достаточно внимания предъявленной проблеме, но при этом старались собрать больше информации о семье, прежде чем решить, что именно является самой важной проблемой. Поэтому мы начали не с нее, а с попытки войти в семейную организацию. Мы использовали их самый недавний совместный опыт, чтобы своими глазами увидеть разные стороны взаимодействия в семье. В процессе работы мы следовали за участниками действия, а они, в свою очередь, позволяли нам направлять себя.

Исследования взаимодействия времени и пространства уже применялись нами в семейном консультировании. Проблема, предъявленная одной из семей, — дети бросались едой через стол друг в друга. Пожелания детей, с кем бы они хотели сидеть за столом рядом, расходились с требованиями родителей. Изменив навязанный родителями порядок, мы легко разрешили семейные трудности.

Другой пример: в санатории для детей с неврологическими расстройствами мы также по-новому рассадили детей в столовой, в соответствии с их социометрическим выбором, нарушив порядок, навязанный персоналом. Сотрудники санатория сообщили нам в дальнейшем, что число стычек, споров, конфликтов, уровень шума и битье посуды во время еды значительно снизились. Через месяц администрация санатория сделала еще более поразительный вывод об общем улучшении физического состояния детей, что подтверждалось объективными данными (Z.Моreno 1966:231 — 42).

Социометрические исследования отношений в среде девочек-подростков, воспитанниц интернатов, показали, что побеги там происходят не как отдельные случаи в результате личных конфликтов один на один, а являются как бы частью системы, своего рода цепной реакцией. В описанной нами семье прямое влияние родственников друг на друга гораздо более интенсивно и эмоционально заряжено (J.L.Моreno 1953:441 — 5).

Остается открытым вопрос: смогла бы данная семья справиться со своими проблемами без нашего вмешательства? Они могли быть не готовы принять помощь со стороны. Ответ один: мы и сами не знаем. Весьма вероятно, что определенные положительные перемены могли бы произойти и сами по себе, либо другая форма терапии оказалась бы столь же эффективной. Но факт есть факт: изменения к лучшему произошли за короткий период времени, и наше вмешательство помогло перестроить определенные модели поведения, которые корнями уходили в прошлое и не могли измениться сами по себе.

Роли и ролевые взаимодействия часто запутываются и фиксируются так, что людям трудно избавиться от них без посторонней помощи. Разумеется, болезнь отсутствующего члена семьи активно влияет на развитие событий, а сам он при этом остается недосягаемым для изменений.

Можно предположить, что некоторые положительные сдвиги произошли благодаря когнитивному осознаванию, потребности в эмоциональном удовлетворении, катарсису, интеграции. Важно, что семья поняла: начинать действовать по-другому можно тогда, когда начинаешь смотреть на мир по-другому.


«Проблемы, которые мы хотим изменить, относятся не собственно к объектам или ситуациям, то есть к «реальностям первого порядка», как я их называю; они относятся к смыслу, значению, ценности этих объектов и ситуаций — «реальностям второго порядка». Как сказал Эпиктет 1900 лет назад: «Нас беспокоят не сами события, а наше мнение о них».

(Watzlawik 1987:140 — 2)


Следовательно, если мы и помогли чем-то этой семье, то лишь потому, что сумели повлиять на их восприятие друг друга. В свою очередь это изменило их взаимоотношения, что привело к достижению внутриличностной и межличностной интеграции. Для них изменился не только внутренний, но и внешний мир.

Так все-таки психодрама — это наука или искусство? Можем ли мы вообще проводить такое разделение в психотерапии? Ведь по сути психотерапия и есть синтез, или смешение. Вот что сказал Отто Ранк об игре, чем в конце концов и является психодрама — игрой в жизнь, но с серьезными намерениями:


«Игра, в конце концов, отличается от искусства не только концептуально, но и фактически. Общим для них является соединение реального и кажущегося. Но игра — это не просто фантазия, это фантазия, переведенная в реальность, проигранная и прожитая. В игре, как и в изобразительном искусстве мы встречаемся с двойственностью сознания видимости и реальности, но в игре все-таки больше от реальности, тогда как изобразительное искусство довольствуется видимостью».

(Rank 1968:356)


Общие комментарии

К работе с семьей можно подойти по-разному. Некоторые терапевты согласны иметь дело только со всей семьей, собранной в одном месте, и отказываются встречаться с отдельными ее представителями. Другие совмещают эти две формы работы. Мы же оставляем за собой право выбора заниматься с любым членом семьи индивидуально или в подгруппе, судя по обстоятельствам. Мы заявляем об этом в самом начале работы, заключая контракт о конфиденциальности. Нарушение границ в семье и страх последствий временами затрудняет открытость тех, кто обращается за помощью. Более того, взрослые приносят в брак свой прежний опыт, который не имеет прямого отношения к текущей ситуации, но оказывает на нее сильное влияние и даже искажает. Поэтому мы предпочитаем обращаться к прошлому отдельных людей в отсутствие остальных.

Как правило, секреты в семейной терапии не поощряются, так как господствует мнение, что открытость обязательно способствует улучшению отношений. На деле такая желанная открытость может оказаться опасной и нанести глубокие, долго не заживающие раны. Оценка допустимой степени открытости является частью терапевтической работы, требующей особой осторожности.

Психодрама в основном проводится в группах, что усиливает ее эффективность. Но при необходимости мы работаем и индивидуально. В представленном случае мы дважды разделяли семью: один раз беседовали только с родителями и один раз — только с детьми. Мы почувствовали, что данный момент требует именно такой работы, и результаты были очень хорошими. Были бы они такими же в присутствии остальных? Конечно, нет. Каждый участник вносит свой вклад в общее взаимодействие. А в нашем случае разделение семьи позволило снять некоторые барьеры.

Итак, психодрама прекрасно вписывается в системы семейной терапии. Предлагаемый ею набор техник помогает углубить познавательный процесс. Очень эффективным в этом отношении является обмен ролями. Нашим вкладом также является взаимодействие времени и пространства. «Чистые» семейные терапевты ориентируются на действие. А психодраматисты идут дальше: взаимодействия исследуются не на основе рассказов о событиях, они разыгрываются, воплощаются во времени и пространстве — в том пространстве, котором эти события произошли. В контексте игры сама драма становится предельно искренней, по мере того, как участники «разогреваются».

В поддержку психодрамы можно привести следующий отрывок:


«Когда в семье существует конфликт, члены семьи пытаются определить, кто прав, кто виноват. Чем упорнее они стараются доказать правоту или вину, тем глубже становится конфликт. Слишком мало людей осознает этот процесс. Чтобы понять значение конфликта или попытки доказать чью-то вину, надо сначала определить, в какое положение ставят себя участники конфликта по отношению к другим. Работая с семьей, очень полезно осознавать процесс и не утонуть в содержании предъявляемой проблемы».

(Howells 1979:12)


Литература

Howells, J.G.(ed.) (1979) Advances in Family Psychiatry, vol.1, New York: International Univesity Press.

Karpel, M.A. and Strauss, E.S. (1983) Family Evaluation, New York and London: Gardner Press.

Moreno, J.L. (1953) Who Shall Survive? The Foundations of Sociometry, Group Psychoterapy and Psychodrama, Beacon, NY: Beacon House.

Moreno, Z.T. (1966) `Sociogenesis of individuals and groups` in J.L.Moreno (ed.) The International Handbook of Group Psychoterapy, New York: Philosophical Library Inc.

Rank, O. (1968) Art and Artist, New York: A.A.Knopf.

Watzlawik, P. (1987) `If You Desire to See, Learn How to Act`, in J.Zeig (ed.) The Evolution of Psychoterapy, New York: Brunner Mazel.

Дополнительнаялитература

Ardrey, R. (1966) The Territorial Imperative, New York: Atheneum.

Moreno, J.L. (1972) Psychodrama Vol.1, Beacon, NY: Beacon House.

Moreno, J.L. (1987) The Essential Moreno. Beacon, NY: Springer.

Moreno, Z.T. (1987) `Psychodrama, role theory and concept of the social atom`, in J.Zeig (ed.) The Evolution of Psychoterapy, New York: Brunner Mazel.

Moreno, J.L. and Moreno, Z.T. (1969) Psychodrama Vol.III, Beacon, NY: Beacon House.

Moreno, J.L. and Moreno, Z.T. (1975) Psychodrama Vol.II, Beacon, NY: Beacon House.

Moreno, J.L., Moreno, Z.T. and Jonathan, D. (1964) The First Psychodramatic Family, Beacon, NY: Beacon House.

Satir, V.M. (1966) `Family therapy: an approach to the treatment of mental and emotional disorder`, in J.L.Moreno (ed.) The International Handbook of Group Psychoterapy, New York: Philosophical Library Inc.


Энн Баннистер НАУЧИТЬСЯ ЖИТЬ СНАЧАЛА Применение психодрамы в психотерапии с детьми, пережившими сексуальное посягательство

«Я обрела веру в нашу психодраматическую группу. Не могу вспомнить, чтобы в последнее время я вообще кому-нибудь доверяла». В одиннадцать лет Дэбби стала часто бывать в доме друга своих родителей, который пригрел и приласкал девочку, не ощущавшую родительского тепла. Дэбби казалось, что в доме этого человека, где он жил вместе со своей женой и ребенком, она нашла заботу и внимание, которых ей так не хватало. Постепенно ласки перешли в совместную мастурбацию; при этом «друг семьи» пользовался тем, что девочку воспитывали в строгих пуританских традициях, и запугал ее, что она будет проклята навеки, если скажет кому-нибудь хоть слово о том, чем они занимаются. К тому же он убедил Дэбби, что вина за все случившееся целиком лежит на ней и тем самым внушил, что она погрязла в грехе. Научиться доверять другим — значит научиться доверять себе: своим чувствам, суждениям и ощущению ценности своего бытия.

Кэролайн и Рита были изнасилованы в своих собственных семьях. Когда дочери было четыре года, отец Кэролайн ласкал девочку, проникая в нее пальцем, и продолжал так делать до тех пор, пока два года спустя она не нашла человека, который поверил ее рассказу. Риту в двенадцать лет изнасиловал сводный брат. «Я так нуждалась в человеке, которому могла рассказать без утайки все, что со мной произошло, — говорила она с отчаянием в голосе, — в психодраме я смогла сделать то, что никогда бы не сделала в жизни. Я рассказала обо всем своей бабушке, и она меня успокоила. Она мне объяснила, что я совсем не виновата в том, что случилось, и я ей поверила».

В возрасте от четырех до шести лет Кэролайн могла выражать свой гнев единственным доступным ей способом: чисто символически — через вспышки дурного настроения и непослушания без всякой видимой причины. Психодрама предоставила ей возможность для выражения гнева и, когда ей это «стало позволено», она начала контролировать свое поведение и ощутила себя в безопасности. С помощью кукол Кэролайн удалось совместить любящую часть своего отца с той его частью, которую она считала «чудовищем». Эта девочка жила в кошмарном мире монстров и великанов, обладавших над ней огромной властью, и этот мир был для нее вполне реальным. Основатель психодраматического метода Морено поощрял своих пациентов к проигрыванию страхов и фантазий в безопасной обстановке так, чтобы люди могли интегрировать эти страхи и фантазии одновременно с углублением самоосознания и расширением миропонимания (Moreno 1977). Когда Кэролайн исполнилось шесть лет, она смогла, не повредив своей чувственной сферы, разрушить часть отцовского образа, которую называла «монстром», поэтому вскоре у нее появилась возможность переживать амбивалентные чувства.

Отчим Сэма принуждал четырехлетнего мальчика и его двухлетнего брата к оральной стимуляции своего пениса. В четыре года Сэм начал сопротивляться насилию и уже тогда никак не мог считаться безропотной жертвой. Ему было значительно легче рассказывать о брате, чем о самом себе. В процессе психодраматической работы ему стало проще говорить о своих переживаниях, и, «приняв» свое прошлое, он уже мог выражать гнев, боль и скорбь. В своей клинической детской группе Сэм часто обижал других малышей, тем самым, вероятно, проявляя свое стремление контролировать ситуацию. Вскоре после начала лечения такое поведение прекратилось.


Что означает сексуальное злоупотребление по отношению ребенку?

Я привела эти примеры (в которых имена пострадавших и некоторые подробности были специально изменены) для того, чтобы продемонстрировать, что сексуальное злоупотребление может принимать самые разные формы: от ласки до изнасилования. Вред, который при этом причиняется маленькому человеку, в первую очередь связан не с природой самого сексуального акта, а с предательством взрослого, его злоупотреблением доверием ребенка и своей властью над ним. Взрослые выбирают для своих целей детей, которые им легче всего доступны, поэтому большинство фактов, так или иначе связанных с сексуальным преследованием, случается в кругу семьи или в кругу ее друзей и близких родственников. При этом сексуализации подвергаются как мальчики, так и девочки, однако последние статистические данные свидетельствуют о том, что девочки становятся жертвами приблизительно в два раза чаще. О насилиях над мальчиками стало больше известно в результате более углубленных исследований этого вопроса, и вполне возможно, что мальчикам гораздо сложнее сказать о пережитом, чем девочкам (Finkelhor, 1986). Вероятно, это происходит вследствие гомосексуального характера отношений, так как подавляющее большинство преследователей оказываются мужчинами (по имеющимся у меня данным — свыше 90 %). Однако клеймо жертвы пристает к потерпевшим прочно и надолго, и поэтому общественность широко не оповещается об инцидентах, имеющих отношение к сексуальному насилию над детьми.


Как часто это происходит?

Статистические исследования случаев сексуального злоупотребления стали проводиться в США с 1929 года, а в Великобритании — в последние десять лет. Эти цифры увеличивались по мере возрастания степени достоверности исследований и совершенствования техник интервьюирования (Herman, 1981; Baker and Duncan, 1985). Ретроспективные обзоры лучше всего доказывают возможность проведения в этой области достоверных исследований, а их результаты свидетельствуют о высокой степени вероятности того, что от 10 до 50 % всех детей до восемнадцати лет пережили сексуальное принуждение. С учетом случаев бесконтактного насилия («flashing»), а также насилия над женщинами определенных категорий, эти цифры, как правило, возрастают (Russell, 1984).

Исходя из статистики зарегистрированных случаев, исследования дают даже более заниженные результаты по сравнению с результатами ретроспективных исследований. В США эти данные имеются в Американском общественном бюро справочной информации, однако они касаются только 31 штата (MacFarlane and Waterman, 1986). В Великобритании такое централизованное справочное бюро вообще отсутствует, но статистическая служба получает данные из тех округов, где она организовала сбор информации о фактах совершенного над детьми насилия. Согласно этой информации, по мнению профессионалов, 5 детей из 1000 могут быть поставлены на учет в качестве жертв сексуального принуждения, но вполне допустимо, что реальная цифра может оказаться существенно выше из-за ограниченных возможностей регистрации, учитывающей далеко не все случаи. Несмотря на то, что случаи сексуального посягательства на детей регистрируются в Великобритании с 1974 года, после происшествия с Марией Колуэлл, до кливлендского кризиса 1987 года не существовало никакого общегосударственного соглашения, касающегося насилия над детьми. Однако после этого кризиса появились некоторые признаки изменения ситуации. Сведения, которые может предоставить полиция, не внушают особой надежды, ибо гораздо сложнее получить данные о сексуальном принуждении, которое совершается внутри семьи, чем о том, в котором участвуют посторонние.

Вместе с прояснением сути вопроса, становилось все более понятно, что дети подвергаются сексуальному принуждению с очень раннего возраста. Результаты исследований свидетельствуют о том, что возраст, в котором дети становятся жертвами насилия, колеблется от 7 до 11 лет, однако последние данные говорят о его существенном снижении, и это не может нас не беспокоить. В Лос-Анжелесе средний возраст таких детей составляет 4 года (MacFarlane and Waterman, 1986). В Великобритании такая тревога исходит от людей, которые по роду своей профессии имеют доступ к этой информации. Если десять лет назад для подростка было в порядке вещей открыто сказать о том, что он подвергся сексуальному посягательству, то сейчас совершенно невозможно себе представить, чтобы ребенок, не достигший даже пяти лет, мог кому-либо рассказать об этом и — что еще важнее — чтобы ему при этом поверили.

Был проведен ряд серьезных исследований по вопросу, лгут ли дети, говоря о сексуальном принуждении, которому они подверглись (Goodwin 1982; Jones and McGrow 1987). Нет никаких оснований утверждать, что дети обманывают, рассказывая о том, что с ними произошло, а также, что их свидетельство не может внушать никакого доверия, за исключением малышей, которым требуется экстренная помощь для восстановления в памяти существенных подробностей (Davies, 1987).


Всегда ли это травма?

Далеко не все дети, которые подверглись сексуальному принуждению, нуждаются в профессиональной помощи. Многие из них вполне способны справиться с травматическими переживаниями, получив необходимую помощь от семьи, друзей и близких. Если ребенок чувствует полное доверие, получает поддержку и остается уверенным в том, что его не отвергают, травматическое переживание не находит подкрепления и длится недолго (Gelinas, 1987). Если же насилие продолжается несколько лет, и преследователь является уважаемым членом семьи, а процесс изменяется, переходя от нежной ласки к другим формам, травма оказывается гораздо более глубокой.

О некоторых последствиях сексуализации я уже упоминала в примерах, приведенных выше. Это чувство вины, потеря способности контролировать ситуацию, ощущение собственной никчемности, гнев, депрессия, страх, а также потеря веры в людей и убежденность в их предательстве. Когда человек становится взрослым, эти обстоятельства могут послужить серьезным препятствием в установлении любых отношений, за исключением сексуальных. Эти последствия могут повлиять и на отношения жертв сексуального злоупотребления к собственным детям, хотя нет никаких оснований утверждать, что люди, которые в детском возрасте подверглись сексуальному принуждению, сами становятся насильниками. Если бы это было так, то большая часть подобного рода актов была бы совершена женщинами. Некоторые жертвы сексуального принуждения могут ощущать неловкость, если ребенок увидит их переживания, затрагивающие сексуальную сферу, и выражают гнев по отношению к собственным детям, когда им что-то напоминает о травматических событиях своего детства. Есть основания утверждать, что многие люди, которые перенесли насилие, говорят об этом открыто, однако в большинстве случаев речь идет о физическом насилии или насилии над чувствами, а не о сексуальном (Groth and Birnbaum, 1979).

Перечисленные выше последствия сексуального принуждения детей являются самыми характерными, поэтому в психотерапии существуют конкретные области, где лечение могло бы оказаться весьма эффективным. Кроме упомянутых мной последствий существуют и некоторые другие, и многие из них перечислены Сюзанной Сгрой (в «Практическом руководстве для клинической работы с лицами, перенесшими в детстве сексуальное принуждение»). Эта книга включает в себя несколько разделов, имеющих прямое отношение к лечению, и может оказаться исключительно полезной тем, кто работает с детьми, оказавшимися жертвами сексуального принуждения (Sgroi, 1982).

Проведенные исследования, которые касались насилия, связанного с наркотиками, алкоголем, проституцией и побегами из дома (Benward and Gerber, 1975; James and Meyerding, 1977), также показали высокий процент людей, переживших в детстве сексуальное посягательство.

Дети, которые перенесли сексуальное принуждение, чтобы выжить, были вынуждены подавить или вытеснить самые сильные чувства. Затем они пытались восстановить утерянную интенсивность чувств, прибегая к алкоголю или наркотикам. Алиса Миллер (Miller, 1986) отмечала это характерное для ее пациентов обстоятельство; его же имели в виду психотерапевты, работавшие с отверженными или претерпевшими физическое насилие людьми. По словам одного социального работника, «эти люди стремятся к обретению чего-то ими утерянного; они даже могут не знать, чего именно им не хватает, но абсолютно уверены в том, что они чего-то лишены и в этом нуждаются».


Чем может помочь психодрама?

По словам Адама Блатнера (Blatner, 1973), «психодрама в деталях раскрывает перед нами бессознательное отыгрывание в поведении (acting out), которым мы пользуемся в качестве защитного механизма для разрядки внутренних импульсов во время символического или реального действия». Таким образом, психодрама использует естественные способы исцеления взрослых и детей, перенесших тяжелую психическую травму. Некоторые психологические защитные механизмы проявляются в поведении, не получающем общественного одобрения, и поэтому взрослые воспитатели эти механизмы в лучшем случае просто игнорируют, а чаще — подавляют, в особенности у детей. По этой причине полиция возвращает обратно убежавших из дома детей без выяснения обстоятельств, которые их толкнули на такой шаг; учителя стремятся избавиться от детей, обижающих своих сверстников, считая их хулиганами и сексуально распущенными; депрессивных детей родители заставляют не унывать, а раздраженных — успокоиться. Адам Блатнер также отмечает, что наша культура относит исключительно к детству многие человеческие качества и возможности, например: спонтанность, креативность и желание играть, тем самым препятствуя проявлению детской непосредственности во взрослой жизни. Психодраматическая работа с детьми позволяет развивать эти качества и с уважением относиться к их проявлениям. Дети очень хорошо чувствуют символическую реальность. В игровой символической реальности они имеют возможность сыграть множество ролей, «примеряя их на себя», и вместе с тем приобрести опыт интеграции возникающих в процессе игры переживаний. Для большинства детей объясняющие метафоры являются излишними. Дети используют их в своих рисунках, рассказах и играх. Психодрама не препятствует такому поведению, наоборот — она его поощряет и, если смотреть шире, дает возможность детям почувствовать, что их принимают и ценят.

Дети понимают, что большинство взрослых утратили способность к игре и ощущению символической реальности. Таня, которую в возрасте 9 лет изнасиловал друг ее отца, поделилась со своей школьной подругой, «что «их групповая дама» (психодраматист) сама по-настоящему играет, а не просто наблюдает за нами». Том, которого отец использовал для гомосексуальной связи так давно, сколько мальчик помнил себя, после продолжительного воспроизведения соответствующей сцены признался психодраматисту, что теперь он может сказать «по правде о том, как все было», и без особых затруднений стал рассказывать обо всех мельчайших подробностях насилия, которые раньше никогда не упоминал. С помощью игрушечных зверюшек он на символическом языке очень ясно объяснил, что с ним случилось, однако не был уверен в том, что психодраматист может это понять, так как она является взрослой. В то время Тому исполнилось 9 лет.

Обычная психодраматическая сессия состоит из трех стадий: разогрева, драмы (сценического действия — В.М.) и шеринга. Используя психодраматические техники в работе с детьми, пострадавшими от сексуального принуждения, всю сессию можно разделить на три части, которые могут быть условно названы тремя «В»: восстановление доверия, воспроизведение события в действии и выстраивание модели поведения. В первом приближении эти три части соответствуют трем стадиям групповой психодраматической сессии, хотя все технические возможности метода с тем же успехом можно использовать и в индивидуальной работе с детьми и подростками. Их можно применять и в терапевтических сессиях, главная цель которых заключается в «раскрытии факта» сексуального злоупотребления, и на последующей стадии, когда основной акцент переносится на терапию.


Восстановление доверия

Это первая стадия любой терапевтической сессии с ребенком или группой детей, испытавших сексуальное принуждение. Она соответствует первому этапу психодраматической сессии, на котором вместе с директором или терапевтом происходит разогрев одного пациента или целой группы, — для сценического действия, являющегося главной частью сессии. Однако при работе с детьми, испытавшими насилие, этот этап работы значит гораздо больше. В силу специфической природы сексуального принуждения маловероятно, чтобы пострадавший ребенок кому-то доверился сразу, и в психодраме, как и вообще в любой групповой психотерапии, отношения между клиентом и психотерапевтом становятся ключевыми (Yalom, 1985). Морено считал, что, наряду с переносом и контрпереносом, эти отношения порождают «теле», а процесс установления «теле» с пережившим сексуальное принуждение ребенком может оказаться весьма болезненным. Алиса Миллер (Miller, 1987) напоминает нам, что ребенок может выражать свои чувства, только если рядом находится человек, который его полностью принимает, понимает и поддерживает. Прежде чем начинать работу на достижение результата, терапевт должен суметь установить с ребенком необходимые отношения и осознать наличие «теле».

Взрослые часто вступают в отношения с детьми, не объясняя, кто они такие и почему задают вопросы. Дети, ставшие жертвами сексуального принуждения, значительно чаще, чем прочие, испытывают на себе равнодушие и невнимание со стороны взрослых. У этих детей может быть недостаточно развита речь, и, пользуясь этим, взрослые делают вид, что не понимают ребенка. Он может находиться в состоянии постоянного ожидания, что его будут использовать. Один тревожный четырехлетний мальчик, которого насиловали оба родителя, задал терапевту риторический вопрос: «Скажи, ты ведь не собираешься снимать свои бриджи, правда?» Испытывая повышенную тревожность, маленькие дети, проверяя реакцию терапевта, будут часто хватать его за грудь или гениталии. Чаще всего оказывается, что они чувствуют значительное облегчение, когда терапевт твердо, но вежливо отвечает, что ни один человек не имеет права без разрешения дотрагиваться до некоторых «секретных мест» другого человека. После этого можно говорить о существовании определенного контроля и установлении необходимых границ, а у ребенка частично снимается тревожность, возникшая по отношению к терапевту.

Потеря контроля и ощущение беспомощности для потерпевшего ребенка, вне всякого сомнения, оказываются очень существенными. Преследователи говорят своим жертвам, что те сами виноваты в том, что с ними произошло: ребенок посмотрел или повел себя так, что сам спровоцировал сексуальное принуждение, но, если даже в это поверить, следует иметь в виду, что когда жертва старается изменить ситуацию, она уже не может ничего сделать, и все продолжается. Примерами могут быть дети, которые перестают проситься в туалет после того, как они были к этому приучены, дети (в первую очередь девочки), начинающие резко полнеть, или девочки, которые прекращают следить за личной гигиеной. Несмотря на все их усилия стать «непривлекательными», сексуализация продолжается. Вы можете почувствовать, какую жалость вызывает у вас плач маленькой изнасилованной девочки: «Он говорил, что мне это понравится, я ответила «нет», я просила его перестать. Но он меня не слушал». Дети часто рассказывают о случившемся своим родственникам или учителю, но слышат в ответ: не надо грубить, нельзя рассказывать про других грязные вещи, и все, что они сказали, — неправда. Не удивительно, что после такой реакции старших ощущение беспомощности и потери контроля у ребенка увеличивается и находит свое выражение.

В психодраме клиент (протагонист) держит ситуацию под контролем, а психотерапевт (директор) делает все возможное, чтобы облегчить действия протагониста. Кроме того, сам метод усиливает у юного протагониста ощущение контроля над ситуацией и придает ему силы. Директор ни в коем случае не выступает в роли еще одного «контролера», способного подчинить протагониста своей власти, и очень важно, чтобы ребенок, оказавшийся жертвой насилия, это почувствовал. Поэтому, учитывая возраст ребенка и его способность понимать происходящее, следует объяснять роль директора и назначение сессии. Маленький человек обязательно должен ощущать поддержку, а психотерапевт должен быть абсолютно однозначен в том, что ребенок не отвечает за перенесенное им насилие. В процессе развития психодраматического действия ребенок постепенно становится автором своей истории и актером (или актрисой) в своей драме, что приводит к повышению его внутренних ресурсов, возрастанию самооценки и укреплению чувственной сферы. Однако даже на самой ранней стадии восстановления доверия весьма важно получить согласие ребенка на совместную работу, что означает проявить уважение к его чувствам.

Иногда восстановление доверительных отношений может занимать целую сессию и даже больше. При групповой работе с детьми старшего возраста и подростками восстановление доверия каждого члена группы может опираться на то, что другие участники тоже пережили насилие. Многие из них не скрывают своего изумления, узнав, что такое могло случиться с кем-то еще. Доверие может быть восстановлено, когда человек узнает о том, что другие преследователи, по всей вероятности, являются обычными отцами и дедушками, дядями и братьями, а вовсе не членами чудовищной семьи, состоящей из одних монстров. Восстановление доверия может происходить в процессе игрового разогрева, в котором делается упор на концентрацию чувств, связанных с ощущением силы и бессилия. В этом случае потерпевшим молодым людям становится понятнее, как могут злоупотреблять силой, и они острее чувствуют собственную ранимость.

Например, можно попросить группу разбиться на пары, учитывая, что партнеры, составляющие пару, должны быть приблизительно одинакового роста и веса. Партнеры, повернувшись лицом друг к другу, соединяют ладони своих рук так, чтобы центр тяжести пары находился между ними. Затем, надавливая своей ладонью на ладонь партнера или подчиняясь давлению с его стороны, стараются почувствовать изменение соотношения сил с течением времени. Вербальный вариант этого разогрева предполагает, что пары должны почувствовать силовой баланс так, как это происходит в игре «да/нет». Ее суть состоит в следующем. Один из партнеров (назовем его А) может представить то, что ему в данный момент хочется больше всего, и предположить, что другой партнер (Б) может исполнить это желание. Затем А постоянно повторяет одно и то же слово: «да, да, да», — тогда как Б, в свою очередь, твердит: «нет, нет, нет». Каждому из них запрещается говорить что-то другое. Некоторое время спустя участники делятся с группой тем, что они открыли в себе в процессе выполнения этого упражнения. Очень часто молодые люди вспоминают случаи из жизни, когда им приходилось ощущать прилив сил или приступ бессилия. Затем партнеры меняются местами и после повторного выполнения упражнения делятся своими впечатлениями, насколько удобно или неловко им было находиться в каждой позиции.

Восстановление доверия особенно необходимо маленьким детям, если они стесняются использовать «плохие слова». Это можно сделать при помощи кукол с анатомически выдержанными пропорциями, рисунков и диаграмм, и в особенности при спокойном повторении терапевтом слов, которыми пользуется ребенок, без исправления их на «правильные», чтобы малыш не считал, что его упрекают за сквернословие. Ситуация в группе помогает ребенку, не способному найти подходящих слов для описания несчастья, которое с ним случилось, восстановить доверие. Это может произойти, когда он увидит, как другой малыш рассказывает о своих злоключениях, и позаимствует у него часть слов, которыми тот уверенно оперирует.


Укрепить убеждение маленького человека в том, что выражение чувств является совершенно естественным, — это еще одна возможность восстановить утраченное доверие. Многие малолетние жертвы сексуального принуждения, наряду с жертвами физического насилия, становятся очень «бдительными» по отношению к взрослым, стремясь сделать все возможное для удовлетворения их малейших прихотей. «Я изо всех сил старалась быть хорошей дочкой», — говорила одна девятилетняя девочка, которую в пять лет изнасиловал отец. Большинство таких детей не в состоянии выражать гнев, страх, боль и другие сильные чувства только потому, что они раздражают насильника. Вследствие защитного механизма, препятствующего появлению острых переживаний и сильного страха, некоторые дети полностью лишаются контакта со своими чувствами. При этом, как правило, они заявляют, что их ничего не волнует или мало трогает и, когда становятся взрослыми, утверждают, что перенесенное в детстве насилие им никак не повредило. Другие взрослые считают такого пережившего насилие человека поверхностным и бесчувственным.

Восстановление утраченного доверия может стать для ребенка очень долгим и болезненным процессом. «Разве можно бить ногой подушку?» — спрашивал во время терапевтической сессии один тревожный пятилетний мальчик. Терапевт не только подтвердила, что можно, но и помогла ему сильнее ударить. «На кого мы так злимся?» — спросила она, едва переводя дыхание после того, как они наколотились вдоволь. «На моего папу и на все это», — ответил малыш, впервые начав разговор «обо всем этом». «Под гневом находятся слезы. Под слезами находится гнев», — говорит Клаудиа Джевитт (Jewitt, 1982). Многие дети считают зазорным показывать слезы. Они не вызывают понимания или сочувствия. Они вызывают лишь насмешку, а иногда приводят к повторному насилию.

Большинству детей и взрослых, испытавших сексуальное принуждение, необходимо вновь открыть для себя исцеляющую силу слез и найти возможность для регресса в детское состояние, в котором младенцам и маленьким детям позволяется плакать. Психодрама помогает облегчению этого перехода в процессе игры, соответствующей более раннему возрасту по сравнению с возрастом ребенка. Вскоре такие игры начинают приносить ему удовольствие и облегчение, и маленький человек может сам захотеть перейти к играм, которые по своему уровню соответствуют еще более раннему возрасту. Многие жертвы сексуального принуждения регрессируют в младенческое состояние и любят сосать из бутылочки или принимать позу плода, находящегося в материнской утробе, где чувствуют себя в безопасности. И только когда им предоставлена возможность почувствовать себя в безопасности, они могут в какой-то момент решиться воспроизвести сцену насилия и научиться жить сначала.

Все, что происходило на сессии, очень важно обсудить с матерью или воспитательницей ребенка, чтобы она научилась замечать характерные признаки регрессивного поведения и могла бы распознать их дома. При необходимости соблюдения конфиденциальности человек, который взял на себя заботу о ребенке, должен быть предупрежден, что в течение терапевтического процесса возможно временное появление некоторых особенностей в его поведении, например, недержания мочи или внезапных вспышек гнева. Но обычно эти симптомы скоро проходят.


Воспроизведение события в действии

Морено (Moreno, 1977) говорил: «Сначала имеет место воспроизведение, вслед за ним приходит время переобучения. Мы должны предоставить возможность (протагонисту) получить удовлетворение от завершенного действия, прежде чем приступать к переобучению, вызывающему изменения в поведении».

В одной из своих последних работ Фрейд также отмечал, что при наличии посттравматических болезненных переживаний человек обычно стремится так организовать свою деятельность, чтобы ему «случалось» проходить через жизненные ситуации, воспроизводящие первичное травматическое событие. Пострадавший поступает таким образом, имея бессознательное желание обрести или усилить чувство контроля над ситуацией, в которой он однажды получил болезненную психическую травму, вступил в конфликт или потерпел неудачу.

По словам Алисы Миллер (Miller, 1986), повторение — это единственный язык, на котором ребенок, вынужденный оставаться немым, может попытаться как-то сказать о том, что с ним происходит. Чтобы до конца понять все, что хочет выразить немой ребенок, он нуждается в исключительно эмпатичном партнере.

Если человеку, пережившему сексуальное принуждение, предлагается воспроизвести в действии травматическое событие в безопасной обстановке и при наличии необходимой помощи, он должен владеть ситуацией настолько, чтобы избежать повторной травмы. К сожалению, есть все основания полагать, что дети, которые однажды пережили сексуальное посягательство, иногда становятся его жертвами в будущем. Изнасилованные девочки оказываются жертвами физического насилия со стороны своих мужей. Дети, которых сексуализировал кто-то из членов семьи, часто насилуют и другие члены семьи или их воспитатели, опекуны или другие люди, которые должны нести за них ответственность.

Начиная воспроизводить сцену, большинство детей выбирают роль насильника, в руках которого находится полная власть.


Четырехлетний Сэм делал это при помощи кукол. Он получал истинное наслаждение, став «злющим волком», который утащил маленькую собачку и маленького котика и запер их в тюрьму, и там по-всякому над ними издевался и намеревался их съесть. Терапевт играла одновременно роль котика и собачки (держа одну куклу в правой руке, а другую — в левой). Она показала, как ей стало страшно, какой ужас она чувствует, и стала звать на помощь.

Сэм взял куклу, изображавшую ангела, и прилетел «в тюрьму». «Нам нужно стать очень сильными, — сказал он, поменявшись ролями с ангелом. — Мы должны это сделать вместе».

Он велел терапевту поменяться с ним ролями. «А сейчас ты станешь злым волком», — сказал он ей. Теперь Сэм стал играть одновременно роли ангела, собачки и котика (которые превратились в волшебную собаку и волшебного кота, помогающих ангелу). После напряженной борьбы (в буквальном смысле этого слова) троица, наконец, справилась с обидчиком-волком, которого похоронили под большущей подушкой в терапевтическом кабинете. Сидя на ней, Сэм подозвал к себе терапевта и протянул ей куклу-ангела (таким образом снова обменявшись с ней ролями).

«А теперь пусть волшебная собака и волшебный кот расскажут ангелу все про злого волка». Сэм подобрал куклы. «На самом деле это мой папа, — сказал он. — Он делал плохо мне и моему брату».


Таким образом можно использовать психодраму в индивидуальной работе с маленьким ребенком. С девочками-подростками гораздо эффективнее работать в составе группы.


Рита несколько раз была протагонистом, участвуя в психодраматической группе. Используя технику «сверхреальности», Рита сумела сделать то, чего не могла в реальной жизни. Она получила тепло и поддержку от «психодраматической бабушки» после того, как ее изнасиловал отчим. Рита несколько раз пыталась покончить с собой и истязала свое тело, которое она ненавидела и считала «виноватым» в том, что с ней произошло. Психодрама предоставила ей возможность поговорить со своим телом, особенно с теми его частями, которым она мстила, и в результате этого разговора у нее появилась возможность их принять и простить. После этого Рита кардинально изменила отношение к своей внешности. Она стала свободнее одеваться и перестала смотреть исподлобья.

Дэбби также смогла отыграть (acting out — выделено мной. — В.М.) сцену насилия в психодраматической группе. В результате частого обмена ролями стало совершенно очевидно, что она чувствовала себя гораздо более уверенно в роли, которая наделяла ее властью. До сих пор она никогда не могла поверить, что в одиннадцатилетнем возрасте не «соблазняла» своего насильника, женатого мужчину средних лет. Теперь у нее появилась возможность принять эту роль и таким образом ощутить свою ранимость. Это ужасное состояние оказалось для нее невыносимым, и, когда ее попросили воспроизвести другие подобные ситуации, в которых она ощущала себя столь же ранимой, последовал катарсис.

Дэбби разрывалась от тяжелых чувств, связанных с тем, что она оказалась брошенной своим отцом, который очень ревностно относился к религиозной вере. Она ощутила огромное облегчение, как только ей удалось «расщепить» образ своего отца: отделить те его части, которые ненавидела, и похоронить их. И лишь обладая полной уверенностью в том, что остались только те его части, которые она любит, девочка почувствовала себя в безопасности. Группа помогала ей «хоронить» осуждающие, критические части ее отца, и этот символический религиозный ритуал помог Дэбби почувствовать облегчение и поддержку.

Шестилетняя Кэролайн воспроизвела подобную сцену, описанную в начале этой главы, в которой она уничтожила «чудовищную» часть своего насильника-отца, и спасла его «любящую» часть. Как и многие другие ее сверстники, она совершила все необходимые действия при минимальном участии директора.


И снова я хочу подчеркнуть, а приведенные выше примеры могут послужить убедительным доказательством тому, что в работе с маленькими детьми применять психодраму вполне естественно. При этом директор может быть помощником, оказывать необходимую поддержку и выступать в роли вспомогательного «я» (то есть играть разные роли). В психодраматической группе директор, как правило, не играет эти роли, однако дети всегда требуют, чтобы он принимал какое-то участие. С малышами можно пробовать работать в маленьких группах (от двух до четырех человек), но в таких группах трудно сохранять конфиденциальность, а, кроме того, групповое давление в этом возрасте может сильно осложнить работу. Наиболее успешной бывает индивидуальная работа с маленькими детьми, с небольшими сиблинговыми группами, а также с группами подростков численностью от 6 до 8 человек.

Дети, которые перенесли сексуальное принуждение, защищаются, утверждая, что это несчастье случилось с кем-то другим, а вовсе не с ними. Например, ребенок может сказать, что изнасиловали не его, а брата или сестру. Конечно, иногда все происходило именно так, и тогда, прежде чем рассказать о себе, малыш рассказывает о насилии над братом или сестрой. (Именно так, например, поступил Сэм, о котором я рассказывала в начале главы.) Однако очень часто ребенок проецирует непереносимую для него истину на мальчика или девочку, которые могут существовать только в его фантазии.


Трехлетний Джеймс с помощью анатомически корректной куклы в деталях продемонстрировал оральный секс. Он трясся от ужаса, изображая «папочку» и «маленького мальчика». «Он делал так с маленьким мальчиком, — плача, рассказывал Джеймс, — но это не я, не я…» После этого Джеймс прошел долгий путь, работая сначала с игрушками, потом с куклами, прежде чем он и терапевт могли взять на себя определенные роли, и уже только после этого Джеймс оказался в состоянии воспроизвести ситуацию, в которой он сам стал жертвой насилия.

Таня, которой было 10 лет, использовала сказки, чтобы спроецировать вовне ситуацию совершенного над ней насилия и воспроизвести ее в безопасной для себя атмосфере. Она жутко испугалась, когда терапевт попросила ее найти место, где бы она ощутила себя в безопасности. В этой психодраме она получила поддержку от некоторых членов своей семьи. Таня захотела оказаться на руках у матери, которая бы читала ей вслух вечернюю сказку. Поменявшись ролями с матерью, она рассказала историю о «бедной ведьме, которой было слишком тяжело лететь, потому что сломалось ее помело». (Сексуальная символика этой истории совершенно очевидна.)

Таня страдала от чувства вины за то, что ее в возрасте 9 лет изнасиловал друг ее отца, и не переставала плакать, считая себя «испорченной» и изуродованной. Играя роль своей матери, она успокоилась (саму Таню в этот момент играла ее родная мать) и убедила «Таню» в том, что ее совершенно не за что ругать и что она совсем даже не испорченная, а «очень красивая». После повторного обмена ролями ее мать (которая в детстве сама пережила сексуальное принуждение, что помешало ей оказать поддержку своей дочери) смогла помочь Тане восстановить утраченное доверие. Затем девочка продолжала воспроизводить сцену насилия более подробно и пробовать новые модели поведения по отношению к мальчикам и мужчинам.


Работа с детьми, которые подверглись сексуальному принуждению, очень тяжела для самого терапевта и является постоянным источником стресса. В процессе воспроизведения ребенком сцены насилия терапевт переполнен негодованием и ужасом. При работе в группе психодраматист может использовать возрастающее в нем чувство гнева для оказания протагонисту психологической поддержки. Работая с ребенком индивидуально, терапевт должен решить для себя, насколько ребенку будет полезно проявление его гнева.


Кэролайн играла роль «чудовища», то есть часть образа ее насильника-отца, а терапевт — роль самой Кэролайн.

Девочка очень хорошо вошла в роль: «Здесь никто тебе не поможет, — заревела она голосом «чудовища», — твоя мамочка тебя не услышит, и твои братики тоже». И затем для полноты картины она добавила: «Твой мишка и твоя любимая куколка уже мертвые, собачка и кошка — тоже мертвые, и ты осталась совсем одна».

Сначала терапевт беспомощно захныкала, но при виде этой ужасной сцены ее стал переполнять гнев. Она вскочила на ноги и закричала: «У тебя ничего не выйдет! Я найду того, кто поможет мне!» Кэролайн застыла на месте. Все произошло совсем не так, как было раньше.

Вдруг она вскарабкалась на кушетку и сказала: «Я буду маленькой девочкой». (Произошел обмен ролями.) Теперь терапевт оказалась в роли насильника. «Я найду того, кто поможет мне, — плакала Кэролайн (находясь в своей роли), в классической психодраматической манере повторяя последнюю фразу, сказанную перед обменом ролями. — Я позову… (имя терапевта). "

Несмотря на то, что эта ролевая модель появилась по воле терапевта, она помогла Кэролайн продвинуться от бесконечного разыгрывания и воспроизведения сцены насилия к более позитивной модели поведения в будущем.


Куда более серьезная трудность возникает у терапевта при необходимости справиться с собственным возбуждением при виде того, как ребенок воспроизводит в деталях специфику сексуального акта. Это возбуждение в процессе работы должно быть полностью подавлено, а терапевт должен отвечать за то, чтобы после работы обеспечить себе возможность консультации, на которой можно было бы получить необходимую поддержку.

Польза сценического воспроизведения ситуации, как и финальной стадии воссоздания новой модели поведения, заключается в том, что у ребенка появляется возможность отыграть (acting out — выделено мной. — В.М.) свои чувства. Многим детям бывает трудно разобраться в своих чувствах и получить представление о том, как их можно выразить. Здесь будут полезны простые игры типа «вырази слово в действии». Общий смысл таких игр заключается в следующем: один ребенок загадывает слово, выражающее какое-нибудь чувство — например, счастье, грусть, гордость, страх, разочарование. Другие участники группы просят своего товарища дополнить это слово действием — например, гулять, одеваться и т. д., «выражающим это чувство», а сами, в свою очередь, пытаются отгадать загаданное чувство. Такой подход лучше всего работает с детьми старшего возраста, но и малышей можно попросить пройтись по комнате счастливыми, раздраженными и т. д. — чтобы при этом они могли и сами переживать эти чувства, и наблюдать, как их переживают другие.

Маленькие дети любят рисовать кружки, которые обозначают лицо. Терапевт может внести небольшое дополнение, изобразив грусть, счастье и т. д. Ребенок может еще больше дополнить рисунок, используя свое богатое воображение, чтобы изобразить гнев, недоумение и т. п.

Другая цель воспроизведения ситуации насилия связана с усилением невосприимчивости к последствиям травмы. Этот подход часто используется в психодраме и, конечно, в бихевиоральной терапии. Некоторые из самых первых последствий сексуального посягательства на ребенка имеют прямое отношение к типу совершенного насилия. Ребенок, которого изнасиловали в кровати, может страдать от ночных кошмаров, иметь проблемы, связанные со сном, с отходом ко сну, страхом темноты, мочеиспусканием в постель и т. п. Ребенок, изнасилованный орально, может иметь затруднения, связанные с приемом пищи или глотанием. Дети, ставшие жертвами насилия в каком-нибудь определенном месте, например в плавательном бассейне, будут чувствовать непреодолимый страх перед входом в бассейн.

В психодраматической реальности плавательный бассейн можно построить с помощью подушек или мягкой мебели, куда ребенок мог бы пробовать войти, намереваясь раздеться, чтобы окунуться в «воду». Переживший оральное насилие малыш может, сидя за игрушечным чайным столиком, практиковаться в приготовлении пищи, а затем в ее поглощении. Точно так же можно пробовать преодолеть ночные страхи, располагая сцену в затемненной спальне, снова и снова используя подушки до тех пор, пока не вернется доверие.


Выстраивание модели поведения

Важнейшим преимуществом психодрамы является опробование разных моделей поведения в будущем без страха быть наказанным за совершенные ошибки. Молодым людям в первую очередь необходима практика в принятии на себя некоторых предполагаемых ролей, которые до сих пор были им неведомы. Адам Блатнер (Blatner, 1973) описывает применение техники «символического расстояния» на примере двух детей из неполных и неблагополучных семей. Дети боялись возвращения в «семейную» атмосферу, ибо имели богатый опыт собственных негативных переживаний, но с готовностью согласились вообразить атмосферу другой семьи и попробовать в ней побыть. В конце концов они почувствовали себя достаточно уверенными, чтобы определить приемлемый для них тип семьи, в которой они могли бы чувствовать себя спокойно.


Юдифь уже давно покинула свою семью, но до сих пор не могла объясниться с матерью, почему она это сделала. Ее отчим насиловал девочку в течение многих лет. С помощью техники «пустого стула» Юдифь сумела вступить с матерью в разговор, а затем несколько раз проиграла ее роль, прежде чем почувствовала себя готовой встретиться с ней лицом к лицу. Эта встреча оказалась весьма благоприятной, и девочка успокоилась.

Дэбби нашла полезным «заглянуть в будущее», когда она захотела увидеть, как могут складываться ее отношения с мужчинами и со своими собственными детьми. Теперь у нее появилась возможность исследовать эту доселе неведомую и до тех пор приводившую ее в ужас сторону жизни, чтобы принять ее или отвергнуть. Как протагонист она еще раз смогла себе представить, как она может влиять на свое будущее, ощущая уверенность в себе.

Уверенность в себе Рита воспринимала как агрессивность, которая для нее самой была совершенно неприемлема, зато она вполне примирилась с ее проявлениями в окружающих. Она прошла путь от сексуального насилия, совершенного над ней сводным братом, до раннего брака с человеком, который ее «поколачивал». Опробуя модели более решительного поведения, она постепенно научилась тому, как перестать безропотно сносить выходки своего мужа, которому пришлось понять: если он хочет, чтобы Рита осталась с ним, придется вести себя совершенно иначе. Отношения с мужем стали значительно лучше, а Рита призналась, что перестала бояться мужчин.


Маленьким детям нужно помочь отличать «хорошие прикосновения» от «плохих». Дети интуитивно чувствуют, что хорошо, а что плохо, но им говорят, что если некто будет дотрагиваться до некоторых частей тела, то детям будет приятно, и что такие отношения тоже связаны с «любовью». После таких слов дети начинают сомневаться в своих собственных чувствах. Они только учатся распознавать разные эмоции, и эти знания получают преимущественно от взрослых. Если взрослый обманывает ребенка, на которого имеет огромное влияние, тот сперва оказывается в замешательстве, но, в зависимости от возраста и наличия в его окружении других влиятельных взрослых, присоединяющихся к этому обману, маленький человечек будет стремиться принять то, что ему говорят.

Подходящей аналогией может служить ситуация, в которой голодному ребенку предлагают кусок хлеба. Но в этом куске хлеба содержится какая-то отрава, например героин. Ребенок сомневается, можно ли его есть, и спрашивает у взрослого, какой этот хлеб должен быть на вкус. Тот отвечает, что такой вкус имеет весь хлеб. Ребенок очень голоден, поэтому все-таки этот хлеб съедает. Такова адская смесь, которая предлагается ребенку преследователем, в особенности, если покушение совершается дома.

Обычно во время терапевтического процесса, особенно на той его стадии, когда сцена сексуального принуждения уже воспроизведена и произошла некоторая разрядка чувств, пострадавшие дети часто стремятся встретиться со своими мучителями. В таком случае для них будет очень полезен ролевой тренинг, который может быть как индивидуальным, так и в составе группы, помогающей им преодолеть страх.


Шестилетней Кэролайн потребовалось несколько недель, прежде чем она захотела увидеть своего отца. Сначала она сказала, что могла бы поговорить с ним по телефону, и, взяв игрушечный телефон, попросила терапевта стать ее «папой» на другом конце провода. Во время короткого разговора Кэролайн сказала: «Ты больше никогда мне так не делай», — и при этом ее всю передернуло. Позже девочка спросила терапевта, может ли она что-то записать на магнитофон, чтобы потом эту кассету отдали папе. Запись была сделана, и вскоре Кэролайн выразила желание встретиться с папой лицом к лицу. Все предложения исходили от ребенка. Контролируя ситуацию, она чувствовала себя значительно лучше и спокойнее. Тем не менее, она не хотела оставаться с папой наедине. Кэролайн научилась распознавать свою ранимость и стала понимать, что она ничуть не виновата в том, что с ней произошло, и поэтому, если ее отец не изменится, насилие может повториться.


При возможности работа по выстраиванию будущих моделей поведения ребенка должна проводиться в присутствии матери. Особенно это касается малышей. Как только Таня ощутила прямую эмоциональную связь с матерью и после воспроизведения сцены насилия почувствовала материнское тепло, сразу же возникла необходимость восстановить отношения между матерью и ребенком, которые могли быть нарушены после раскрытия факта сексуального насилия. Терапевтическая работа с маленькими детьми, как правило, индивидуальна (единственным исключением могут быть сиблинговые группы), но никогда не следует игнорировать мать, ибо именно она, как никто другой, будет продолжать терапевтическую работу с ребенком после того, как сделает свое дело терапевт.


Родную или приемную мать следует приглашать только на сессии, посвященные «выстраиванию моделей поведения в будущем», заручившись согласием ребенка. Обычно эти сессии начинаются, когда, во-первых, терапевт чувствует, что содержание факта насилия уже раскрыто; во-вторых, ребенок способен выражать сильные чувства в отношении обоих родителей; и в-третьих, ребенок сильно нуждается в материнском внимании и заботе. Эта потребность в контакте с матерью часто выражается в привязанности к терапевту, а в психодраматической реальности — в стремлении сыграть роль матери и демонстрации того, как его «любит мама».

Техника «взгляда в будущее», может оказаться особенно полезной, если ребенка просят построить сцену из будущего семьи.


Сэм накрыл стол для вечернего чая вместе со своим братом. Роли «новой мамы» и «нового папы» играли куклы. Это были его опекуны. Терапевт спросил мальчика, могут ли его родные отец и мать прийти к нему на чай. Тот задумался, затем взял кукол, которые выступали в роли его родителей, отнес в самый дальний угол комнаты и, посадив их на подушку, произнес: «Они в тюрьме. Так будет лучше».

До этого мальчик «бросал маму в огонь» и «рвал папу на части». Теперь, в свои 4 года, он увидел свое будущее.


В группах подростков воссозданию моделей будущего поведения следует посвятить несколько сессий. После разогревающей дискуссии о том, какая ситуация могла бы оказаться самой опасной, можно предложить провести социодраму, которая позволила бы отыграть разные страхи и фантазии. Вот ситуации, которые чаще всего повторяются: 1) как поладить с придирающимся школьным учителем; 2) как себя вести на дискотеке; 3) что говорить в суде (куда детей вызывают в качестве свидетелей); 4) как реагировать на насмешки других детей.

Социодрама в подростковых группах, вместо концентрации на личных проблемах, проясняет актуальные для группы темы, и в данном случае она может оказаться очень уместной. Однако директору следует неизменно держать руку на пульсе и чувствовать, что происходит в группе. Тогда социодрама часто переходит в центрированную на протагонисте психодраму, и этот переход оказывается весьма полезным для группы в целом.

Последней частью психодраматической сессии является шеринг. Он служит не для того, чтобы давать советы. Во время шеринга группа может поделиться с протагонистом чувствами, которые возникли в процессе разыгрывания драмы. Шеринг можно проводить формально, в составе группы, однако особую ценность он представляет для детей, чувствующих себя особенно одинокими и изолированными от окружающего мира после совершенного над ними насилия. Кроме того, шеринг может считаться частью индивидуальных сессий, так как терапевт делится чувствами гнева и скорби, которые он сам испытывал. Но при работе с маленькими детьми терапевту следует тщательно контролировать свои эмоции, чтобы не испугать малыша. На сессиях, посвященных ролевому тренингу, вполне уместно высказать свои замечания в отношении поведения ребенка в конкретной ситуации и выслушать его ответ, ибо только ощущения ребенка являются подлинными. Однако терапевту ни в коем случае нельзя навязывать травмированному ребенку ту или иную линию поведения.


Обсуждение

Терапевту очень важно определить уровень развития ребенка. Это должно быть сделано в процессе индивидуальной работы на первой же сессии. Такую же оценку уровня развития детей, входящих в состав терапевтической группы, следует сделать перед первой сессией. Если во время первого интервью возникают хотя бы малейшие сомнения, в начале работы следует пользоваться только самыми простейшими игрушками и самыми элементарными вспомогательными средствами. В противном случае дети приходят в замешательство, пытаясь что-то сделать с игрушками, которые оказались для них сложными либо не соответствующими их возрасту. Это только усиливает их ощущение бесполезности и неполноценности. Стоит позаботиться о том, чтобы в группе можно было поиграть в те игры, где необходимо что-то писать. В таких случаях некоторые дети порой испытывают существенные трудности. Многие из них охотно займутся рисованием или лепкой из пластилина, поэтому все эти возможности стоит использовать при разогреве, восстанавливающем доверие, или в воспроизведении сцен из прошлого. Какое удовлетворение получает ребенок, швырнув куском пластилина в прикрепленный к стене нарисованный им портрет насильника!

Кроме того, необходимо принимать во внимание степень утомляемости ребенка. Большинство детей до 11 лет могут выдержать сессию, которая длится не более часа. Все дети в течение сессии нуждаются в перерыве, иначе они будут делать его сами. Кто-нибудь из них начнет время от времени подходить к окну и смотреть на улицу, а потом возвращаться к своим кубикам. Некоторые даже могут вздремнуть несколько минут, свернувшись калачиком на кушетке. Другие захотят пить или будут проситься в туалет до или после перерыва. Тем не менее, все-таки следует ввести самые простые правила, связанные с перерывом на питье и посещением туалета. Это легко сделать при работе с детьми школьного возраста, которые привыкли к школьным перерывам между занятиями и будут пользоваться туалетом до или после сессии. Работать с детишками младше 5 лет куда сложнее, но для ребенка, который легко может прийти в замешательство и потерять контроль, исключительно важно установить определенные ограничения. Подросткам вполне достаточно возможности «помыть руки» до или после сессии, а групповое давление со стороны товарищей будет препятствовать перерывам, нарушающим терапевтический процесс.

Работа с группой подростков должна продолжаться более часа. Двух часов, включая время, отведенное на перерыв, вполне достаточно. Хотя продолжительность психодраматической сессии в группе взрослых обычно составляет около трех часов, для большинства молодых людей такая сессия слишком утомительна. Терапевтический эффект от группы, которая регулярно собирается раз в неделю или раз в две недели, для подростков вполне ощутим, но для маленьких детей неделя — очень большой срок, поэтому встречи два раза в неделю принесут им гораздо больше пользы.

Если сексуальное принуждение совершилось вне семьи или о нем стало вскоре известно, вероятнее всего, для ребенка будет достаточно одной или двух терапевтических сессий, после которых обычно хватает поддержки со стороны близкого человека, прежде всего матери. Если же и мать пережила сексуальное посягательство, ей будет трудно оказать поддержку другому, ибо она сама испытывает в ней потребность, поэтому ребенок нуждается в терапевтической помощи в течение нескольких недель или даже месяцев. Для каждого маленького пациента необходимо как можно точнее определить время завершения терапии, которое следует тщательно подготовить.

Само собой разумеется, что в зависимости от степени зрелости ребенка, он каждый раз в состоянии «переобучиться» ровно столько, сколько может. Если его отношения с терапевтом оказываются нормальными, если «теле» существует в полном объеме, тогда и ребенок, и терапевт будут знать, когда они приближаются к завершению определенной части работы. Первому следует раскрыть все, что он может восстановить в памяти и воспроизвести, выразить свои чувства скорби, гнева, страха, грусти и замешательства, найти возможность возложить ответственность за насилие на человека, который его совершил. Затем должен быть найден и разучен новый способ поведения в будущем, и ребенок должен быть абсолютно уверен в том, что у него есть сильный союзник, которого при необходимости он может позвать на помощь.

Однако это вовсе не означает окончательную интеграцию травматического переживания и отсутствие необходимости в дальнейшей работе. Как только дети сталкиваются с другими ситуациями в жизни, связанными с острыми переживаниями (пубертат, смерть или уход из семьи кого-то из родителей, отделение старшего брата или сестры), прежняя боль дает о себе знать, и тогда для них снова может возникнуть необходимость возобновить терапию. Даже став взрослыми, они могут испытывать больше затруднений, особенно в браке или после рождения ребенка. Однако первичная терапия является необходимой базой, помогающей успешнее разрешать трудности, которые могут возникнуть в будущем.

Кроме того, что работающему с детьми терапевту следует иметь представление об уровне развития ребенка, ему было бы очень полезно познакомиться с работами Вирджинии Экслайн (Axline, 1969; 1971) и Вайолет Оклендер (Oaklander, 1978). Личностная работа с «внутренним ребенком» также поможет ему войти в мир ребенка и посмотреть на все происходящее вокруг его глазами. Психодрама, драматерапия, гештальт-терапия и трансактный анализ могут помочь будущему детскому терапевту разобраться со своими собственными неисполненными желаниями, а также понять огромную потребность в любви, переполняющей душу любого ребенка. Нам кажется вполне понятным, что «голодному» малышу не следует брать «взрослый» хлеб, которым он обязательно отравится, но не так легко осознать, что «любовь», включающая в себя насилие, вообще не является любовью, ибо служит лишь вознаграждением насильнику.

Терапевту, работающему с детьми, ставшими жертвами сексуального злоупотребления, следует стремиться поддерживать в своей работе необходимый баланс, периодически оказывая терапевтическую помощь членам семьи пострадавшего ребенка, а иногда — работая и с самими насильниками. Разумеется, один и тот же человек не может оказывать поддержку изнасилованному ребенку и его насильнику: такие отношения нельзя считать терапевтическими. В подобной ситуации нельзя ожидать от ребенка никакого доверия, за исключением тех случаев, когда уже закончилась последняя стадия индивидуальной терапии. Как правило, психотерапевту, никогда не работавшему с насильниками, трудно понять мощную рационализацию, которую они используют, и тогда он может недооценить силу связи, возникающей между насильником и его жертвой. С другой стороны, очень легко «впасть» в детскую беспомощность, поэтому, чем лучше понятна семейная динамика, тем легче поддерживать этот баланс.

Сюзанна Лонг в своей главе «Сексуальное злоупотребление в отношении маленьких детей» (MacFarlane and Waterman, 1986) рекомендует хорошо разобраться в теории системной терапии, цитируя работу Г.Джиаретто и А.Джиаретто (Giarretto, H. and Giarretto, A. 1982), в которой речь идет об исключительной важности понимания взаимоотношений в диаде мать — ребенок при желании добиться успеха в детской терапии.

Однако еще важнее взглянуть на ребенка его собственными глазами. На языке американских индейцев это означает «пройтись в мокасинах другого человека».


«Встреча двоих: глаза в глаза, лицо к лицу. И теперь, когда ты рядом со мной, я выну твои глаза и вставлю их вместо моих, и ты возьмешь мои глаза и поместишь их вместо своих, и тогда я посмотрю на тебя твоими глазами, а ты посмотришь на меня моими».

(Морено 1977)


Таково описание «теле», которое дал Морено, но отношения между ребенком и взрослым требуют исключительного доверия. Мы должны верить ребенку; верить, что все, о чем он говорит, является для него правдой.

Об этом же пишет Алиса Миллер (Miller, 1986), вспоминая о том, как она прочитала, что мать Генри Мура, страдая от ревматизма, хотела, чтобы сын, когда тот был еще ребенком, делал ей массаж, растирая спину маслом. «Однажды, — говорит Миллер, — мне вдруг стали понятны его скульптуры. Те огромные беспомощные женщины с крошечными головками и громадным задом. Именно такими их видел ребенок».

В процессе психодраматического действия протагонист выбирает тех или иных людей на роли вспомогательных лиц в своей драме, так как они чем-то напоминают ему родителей, знакомых или кого-то еще из участников события, которого он захотел вывести на сцену. Нередко случается так, что члены группы, играющие роли вспомогательных лиц, делятся с остальными своими переживаниями «из роли», поскольку в ней оказалось нечто, с чем они смогли идентифицироваться, — то, что затронуло их собственные проблемы. Точно так же на свою роль в драме ребенок может выбрать любую куклу. Один мальчик выбрал собаку. Он очень верил своему хозяину (отцу) и во всем его слушался, но если сразу не откликался, когда его звали, его били. (Этого мальчика действительно бил его отец.) Он долго глядел на своего хозяина, стараясь угадать его малейшее желание, чтобы избежать побоев. В конце концов хозяин велел ему встать перед ним на четвереньки, а сам «стал пихать в него палку». Малыш очень точно описал все, что делал с ним отец, и все эти факты подтвердились позже, во время медицинской экспертизы, но ведь можно было счесть все сказанное мальчиком плодами его фантазии.

В процессе обучения психодраме человек должен «поверить в метод». Протагонист может оказывать сопротивление, иногда будет казаться, что драматическое действие топчется на месте, но директор обязательно должен доверять методам Морено и верить в то, что они приведут к успеху. Работая с детьми, которые пережили сексуальное принуждение, мы обязательно должны верить ребенку. О том, что произошло в действительности, знают лишь он и его мучитель. Только ребенок знает, как к нему приставали, что именно случилось и как это на него повлияло. Применение психодраматического метода может существенно упростить достижение нужного результата и помочь человеку научиться жить сначала.

Я приведу коротенькую цитату из стихотворения Риты, молодой женщины, участницы психодраматической группы, которая пишет о своих переживаниях:

Мне казалось, не придет то время,
Когда жизнь будет что-то значить.
Но вот я встретилась с вами,
И жизнь обрела свой смысл.

Литература

Axline, V. (1969) Play Therapy, New York: Ballantine Books.

Axline, V. (1971) Dibs in Search of Self, Harmondsworth: Penguin.

Baker, A.W. and Duncan, S.P. (1985) «Child sexual abuse: a study of prevalence in Great Britain», Child Abuse and Neglect 9: 457-67.

Benward, J. and Gerber, J.D. (1975) «Incest as a causative factor in anti-social behaviour» Contemporary Drug Problems 4.

Blatner, A. (1973) Acting-In: Practical Applications of Psychodramatic Methods, New York: Springer Publishing.

Davies, G. (1987) «Is the Child a Reliable Witness?», paper presented to National Children‘s Bureau Conference.

Finkehlor, D. (1986) A Soursebook on Child Sexual Abuse, Beverly Hills, London and New Dehli: Sage Publications.

Gelinas, D. (1983) «The Persisting Negative Effects of Incest», in Psychiatry 46.

Giarretto, H. and Giarretto, A. (1982) Integrated Treatment of Child Sexual Abuse, Palo Alto, California: Science & Behaviour Books Inc.

Goodwin, J. (1982) Sexual Abuse — Incest Victims and Their Families, Boston, Bristol and London: John Wright Publishers.

Groth, A.N. and Birnbaum, H.J. (1979) Men Who Rape — The Psychology of the Offender, New York: Plenum Press.

Herman, J.L. (1981) Father-Daughter Incest, Cambridge, Massachusetts and London: Harvard University Press.

James, J. and Meyerling, J. (1977) «Early sexual experiences as a factor in prostitution», Archives of Sexual Behaviour 7: 31–42.

Jewitt, C. (1982) Helping Children Cope with Separation and Loss, Cambridge, Massachusetts: Harvard Common Press.

Jones, D.P. and McGgraw, J.M. (1987) «Reliable and fictitious accounts of sexual abuse to children», Journal of Interpersonal Violence 2 (1) 27–45.

MacFarlane, K. and Waterman, J. (eds) (1986) Sexual Abuse of Young Children, London and Sydney: Holt Rinehart & Winston.

Miller, A. (1986) The Drama of Being Child, London: Virago.

Miller, A. (1987) For Your Own Good, London: Virago.

Moreno, J.L. (1977) Psychodrama, vol.I, Beacon, NY: Beacon Press.

Oaklander, V. (1978) Windows to Our Children, Moab, Utah, USA: Real People Press.

Russell, D. (1984) Sexual Exploitation, Beverly Hills, London and New Delhi: Sage Publications.

Sgroi, S. (1982) Handbook of Clinical Intervention in Child Sexual Abuse, Lexington, Massachusetts: Lexington Books.

Yalom, I.D. (1985) The Theory and Practice of Group Psychotherapy, New York: Basic Books.


Марша Карп ПСИХОДРАМА ПОД МАРИНАДОМ Лечение санаторного типа для взрослых, подвергавшихся сексуальному насилию

Я хочу остаться в памяти как человек,

принесший в психиатрию веселье и смех.

Из надгробной надписи Дж. Л.Морено

Более ужасного случая сексуального насилия в моей практике не встречалось. На протяжении всех детских лет (начиная с 8-летнего возраста) Анна, моя клиентка, регулярно подвергалась сексуальному насилию со стороны деда, дяди и отца. Деваться ей было некуда. После нескольких месяцев жесточайшего насилия она пыталась поговорить с матерью, но та не пожелала ее слушать. Все последующие годы девочка оставалась один на один со своим страхом, мучениями и чувством вины. Ей не хотелось жить.

В наш психодраматический театр Анна пришла, чтобы проработать некоторые затруднения личного характера. К этому моменту мы были знакомы всего две с половиной недели. Привела Луиза, ее наш местный социальный работник. Анна оказалась немногословной 42-летней женщиной из Девоншира, отнюдь не витавшей в облаках.

Приехали они утром, когда я с головой ушла в приготовление пиккалилли — острого соуса с мелко нарезанными овощами. Я размешивала водянистую кашицу, когда они постучали в дверь. Я пригласила их войти и сходу поинтересовалась, умеют ли они готовить пиккалилли.

— Кажется я опростоволосилась, — сообщила я. — Взгляните на это варево.

И мы втроем склонились над плитой. На плите возвышалась восьмилитровая кастрюля, до краев наполненная ядовито горчичными сгустками. Я взглянула на своих гостий.

— Ну что, я здорово напортачила? Социальный работник вздрогнула, видимо сомневаясь, стоило ли приводить сюда клиента. Анна же заулыбалась, созерцая желтую массу. Я почувствовала, что она расслабилась и успокоилась, не встретив града вопросов о том, как она живет, какие надругательства и несчастья ей довелось испытать.

— Ненавижу горчицу — прозвучали ее первые, обращенные ко мне слова. — Бабушка часто готовила пиккалилли. Вы переборщили с водой. У бабушки он выглядел совсем иначе.

Я заметила оттенок удовлетворенности в ее голосе. Во-первых, Анна получила возможность сообщить, что именно она ненавидит, а во-вторых, указать на мою ошибку. Мы встретились всего минуту назад, но у меня возникло сильное подозрение, что наши медицинские и социальные службы успели настроить ее на критический лад. Наша встреча началась нетрадиционно, но мне это понравилось. Анна сразу оказалась в ситуации, где ей пришлось взять на себя ответственность: я действительно нуждалась в помощи — ее, Луизы или еще кого-то, — и я действительно не хотела загубить пиккалилли.

Рецепт этого маринада, самого вкусного из всех, которые мне доводилось пробовать, дала мне моя дочь Морин, и я была полна решимости во всем следовать ему. Я вручила Анне большую деревянную ложку, которую Кен, мой муж, получил в подарок от одного финского пастора и писателя. Этой ложка матушка почтенного пастора не раз пользовалась для приготовления разных старинных блюд. И теперь эта ложка принадлежала нам.

— Не могли бы вы помешать соус, — обратилась я к Анне, — а я тем временем добавлю немного кукурузной муки.

Луиза с удивлением наблюдала за сценой и была вынуждена отойти на задний план, пытаясь при этом сохранить позицию поддержки в отношении Анны. Ко мне она отнеслась примерно так же, как я в свое время отнеслась к основателю психодрамы Дж. Л.Морено, когда мы впервые встретились: «Либо он гений, либо окончательно спятил!» Я услышала, как она бормочет нечто подобное себе под нос, но от высказываний вслух социальный работник пока воздерживалась.

— Почему бы Вам не слить немного жидкости? — спросила Анна.

Проблему выбора — продолжать меня критиковать или все-таки помочь — она решила в мою пользу.

— Попробуйте слить немного жидкости — повторила она.

Это уже звучало как выпад и требовало ответного удара — ситуация была удивительно похожа на турнир по фехтованию.

— А почему бы нам сначала не добавить кукурузной муки и не посмотреть, что из этого выйдет? А Вы пока размешивайте, — парировала я.

Анна взяла большую ложку и принялась за дело. Улучшений не последовало.

— Абсолютно не похоже на бабушкин маринад, — констатировала Анна. Это была высшая степень критики, которую она могла себе позволить в адрес моей стряпни. — У моей бабушки пиккалилли всегда был густым и тягучим.

Я посмотрела на Луизу. Ее взгляд будто упрекал: «И на это ушло 10 минут ее сессии!»

— Ну что, Анна, — улыбнулась я, — может, пройдем ко мне в офис и поговорим?

Анна легко и непринужденно последовала за мной. Она мне уже доверяла: неприятность с пиккалилли объединила нас, и я просила ее помощи. Кроме того, она вдруг поняла, что моя жизнь не сводится к психотерапии. Она увидела меня как личность. И ее собственные воспоминания о пережитых надругательствах приобрели иные очертания: жизнь ведь тоже не сводится только к тому, что ей пришлось пережить, приходится решать и другие проблемы, связанные, например, с приготовлением маринада. Я понравилась Анне, и у меня возникло чувство, что десять минут не были потеряны зря: между нами тремя установился контакт, но стало совершенно очевидно, что основное взаимодействие происходит между Анной и мной.

Социальный работник заранее предупредила меня, что Анна просила ее поддержки во время сессии. Она боялась встречи со мной. Но наша возня с пиккалилли прояснила и наши отношения как клиента и терапевта. Необходимость в поддержке третьего лица отпала сама собой.

— А Вы пока сделайте себе кофе, — предложила я Луизе.

Анна улыбалась мило и немного застенчиво. Все трое понимали, что Анна чувствует себя вполне в своей тарелке.

Мы с ней поднялись в мой кабинет. Новые ковры на полу, запах свежих цветов — мой новый кабинет открылся всего несколько дней назад, он весь сиял и сверкал. Анна была первым клиентом, которого я в нем принимала. И хотя до нее у меня была не одна сотня других клиентов, но именно от этого, так неординарно возникшего контакта вдруг повеяло свежестью и новизной — как от новых ковров и букетов, подаренных мне на открытии кабинета. Мы с Анной понравились друг другу и горели желанием начать работать.

Анна расположилась в кресле, сдвинула очки, быстро пригладила рукой волосы и заговорила:

— Вы, наверное, в курсе, с чего это все началось, я имею в виду эту историю с моими детьми.

Она была уверена, что я знаю все подробности, как если бы я была врачом, подробно изучившим тщательно написанную историю болезни. Я же знала только, что с ее детьми случилось что-то, потребовавшее вмешательства социального работника. В связи с этим Анна и обратилась за помощью. Ничего больше мне, собственно говоря, и не было известно. Анна явно уклонялась от разговора и совершенно очевидно не хотела обсуждать никакие подробности.

— Да, я в курсе ситуации, — доверительно сообщила я, давая ей понять, что ей незачем пускаться в объяснения.

Позднее я узнала, что ее семнадцатилетний сын обвинялся в совращении ее дочери. Анна часто говорила детям, что они не должны ложиться в одну постель, дотрагиваться друг до друга, не должны позволять другим людям прикасаться к ним против их воли. Терапевт П.Кларксон (Conway and Clarkson 1987) называют подобные заявления гипнотическим внушением, которые действуют на подсознание как команда. Дети потому и улеглись в одну постель, что им слишком долго и часто запрещали это делать. Неудачный сексуальный опыт своего детства мать подсознательно передавала детям через этот запрет. Сторонники теории такого рода гипнотического внушения так и говорят: «Если вы что-то очень сильно отрицаете или чего-то очень сильно боитесь, не удивляйтесь, что именно оно и происходит».

Вот классический пример гипнотического внушения: человек говорит «Не бейте меня», — как бы провоцируя собеседника на удар, или часто повторяет «Не предавайте меня», — тем самым приглашая к предательству. Люди по большей части не ведают, что творят. Свою ошибку Анна усугубила еще и тем, что постоянно говорила сыну и дочери: «Вы дети, а не взрослые!» Как известно, подростки больше всего хотят быть взрослыми! В результате ее тринадцатилетняя дочь одевалась так, чтобы выглядеть на шестнадцать, а семнадцатилетний сын мечтал обзавестись своей девушкой. Негативное отношение матери к интимной сфере накладывало запрет на само понятие «секс». Таким образом мать воздвигла барьер между собой и своими подрастающими детьми.

В книге Морено «Кто сможет выстоять» (Who Shall Survive?;1953) есть интересное рассуждение, вполне применимое к Анне и ее негативному отношению к сексу. Морено пишет о теории психоанализа Фрейда. Исторически эта работа основана на том, что Фрейд и Морено современники, оба проживали в Вене в 1900-х годах. Морено был студентом и только изучал медицину, а Фрейд уже успел прославиться своими работами. Хотя современный постфрейдовский психоанализ значительно усложнился и стал более всеобъемлющим, нам важно отметить кардинальное расхождение во взглядах этих двух ученых еще в 1900-е годы. Фрейд собирал материалы, исследуя расстройства своих пациентов, и создал таким образом картину патологии. Морено хотел ориентироваться на здоровых людей в большей степени, чем на больных. Он основывает психодраму на принципе «здесь и теперь» более чем на «там и тогда». Огромный запас спонтанности и творческой активности, заложенный в человеческой личности, и лег в основу его методологии действия. Морено прекрасно сознавал, что Фрейд был «гораздо более великим ученым, чем все его критики». Он также считал, что гипотезы Фрейда были основаны на частичном знании, подчас не больше десятипроцентной вероятности, но ученый отдавал себе в этом отчет». Дальше Морено пишет: «Он всегда был готов изменить свою гипотезу, если появлялись новые данные, и не раз делал это на протяжении жизни.» Моя критика — продолжает Морено, — направлена против системы психоанализа в целом, против подсознательных мотиваций, которые лежат в ее основе.» (Moreno 1953). Морено отмечает, что в психоанализе анализ присутствует, но отсутствует естественное действие или хотя бы телодвижение. Вот что он пишет:

«Пациент располагается на кушетке в пассивной расслабленной позе. Психоаналитик садится таким образом, чтобы пациент его не видел. Всякое взаимодействие исключается. Вся ситуация оказывается герметически закупоренной: никому не позволено входить в комнату, все мысли, которые рождаются на кушетке, оказываются запертыми в четырех стенах. Все направлено на то, чтобы не допустить прямого взаимодействия с пациентом. Метод свободных ассоциаций — это не нормальная естественная беседа. Пациент сообщает обо всех мыслях, которые возникают у него в голове. Отношения ограничены переносом пациента на терапевта, нормальное двустороннее взаимодействие не допускается. За дверь выставлена сама Жизнь».

(Moreno 1953, Preludes).

Морено считал, что субъект сессии или протагонист должен напрямую обращаться к тому, с кем он хочет поговорить. Если человек хочет разговаривать с матерью или отцом, эти значимые люди должны присутствовать в комнате — в исполнении членов группы. Общение не должно идти через терапевта. Членов группы, исполняющих подобные роли, называли «вспомогательными» или «дополнительными «я». Морено характеризует их следующим образом:

«Команда вспомогательных «я» как бы становится продолжением, своего рода «правой рукой» ведущего и протагониста, изображая реальных или воображаемых участников жизненной драмы. У «вспомогательного «я» три функции: актера, играющего требуемые протагонисту роли; консультанта, помогающего протагонисту; социального исследователя».

(Moreno 1953, 83).

Морено считал, что весь психоанализ построен на негативной предпосылке, то есть на признаках патологии. Примером тому может служить случай Анны. Морено писал:

«Психоаналитическая система, наряду с другими аналитическими системами, следует тенденции связывать истоки жизни с бедствиями. Ключевым понятием в концепции Фрейда является либидо. Но Фрейд не связывает секс со «спонтанностью», напротив, сексуальность у него напрямую ассоциируется с тревогой, незащищенностью, отсутствием нормального реагирования, фрустрацией и т. д.».

(Moreno 1953).

Психоанализ с тех пор изменился. Однако, следуя изначальной теории Фрейда, случай с Анной можно рассматривать как яркий пример сексуальной травмы в прошлом, вызвавшей теперешнее невротическое поведение. Такая трактовка присуща всем ранним работам Фрейда.

Следствием перенесенной сексуальной травмы в детстве стали чрезмерная опека собственных детей, когда Анна оказалась в роли матери. Дети чувствовали, что их загнали в ловушку, посадили «под колпак». Они взбунтовались и захотели поэкспериментировать в области секса. Примечательно, что результатами этого «эксперимента» дочь Анны поделилась не с матерью, потому что опасалась, что та ей не поверит или вышвырнет из дома — либо ее, либо брата.

События развивались следующим образом. Однажды в середине дня дочь приехала домой вместе с учительницей. Вдвоем они рассказали все Анне. В дело вмешались социальные службы и местный психиатр. Социальные службы сочли 17-летнего сына Анны насильником и постановили удалить его из дома и отдать под опеку родственникам, чтобы «защитить его сестру». Мальчик больше не должен был ночевать дома.

На Анну это оказало разрушительное действие: она прониклась мыслью, что произвела на свет насильника. Она заново переживала собственные детские обиды, у нее нарушился сон, появилась крайняя раздражительность и полная неспособность ладить со своей семьей. Она хотела бросить семью. Вот ее собственные слова: «Хочу, чтобы дети умерли. Если бы не они, я бы сейчас не варилась во всем этом. Я не знаю как жить дальше». Помощи она искала для себя.

Год спустя дети вернулись домой, снова пошли в школу, отношения между ними наладились. Проблемы оставались у Анны. Ее муж Джон, любящий, терпеливый, мягкий человек превратился для нее в заботливого отца. Он усаживал Анну на колени, старался приласкать и подбодрить ее. Так продолжалось много лет. Она засыпала только тесно прижавшись к мужу, желая в любой момент получать подтверждение, что она в безопасности.

Во время нашего первого интервью я еще всего этого не знала. Я знала только, что Анна обвиняет мать в том, что та не защитила ее от насилия отца, деда и дяди. Психолог Эндрю Фельдмар (Feldmar 1989) сказал как-то, что «в тот момент, когда родитель совершает сексуальное надругательство над ребенком, ребенок становится сиротой. Он теряет ощущение безопасности и доверия как к этому родителю, так и к другому, который не защитил его и позволил насилию совершиться». Анна и впрямь осталась сиротой. Единственным убежищем стала школа пансион, где она чувствовала себя в безопасности он сексуальных притязаний родственников. Она ненавидела школьные каникулы, когда надо было возвращаться домой.

С самой первой встречи меня поразила любовь Анны к чтению и желание постоянно чему-нибудь учиться. Она перечитала все книги по психотерапии и психодраме, которые находились в нашей местной библиотеке. Она регулярно смотрела передачи по психодраме — программы «Би-Би-Си-2» под названием «Сессия». Шесть психодраматических программ передавали в субботние вечера, как раз в те часы, которые большинство людей любит проводить перед телевизором. Программы вела психотерапевт из Лондона, Джинни Джеффрис, выпускница Холвелла.

Анна с упоением смотрела эти передачи. Самое сильное впечатление произвело на нее, «как люди открыто говорят о своих переживаниях, не боятся показать свои чувства.» Ей хотелось «стать частью такой группы».

Видя ее любознательность и любовь к чтению, я спросила:

— Анна, а почему Вы не продолжили учиться, не получили профессию, которая бы Вам нравилась?

Анна вздохнула:

— Когда я закончила школу, я так хотела сбежать из семьи, что схватилась за первую же работу, которую мне предложили подальше от дома. И я работала, пока не познакомилась со своим мужем. Потом мы поженились. Я обожаю книги. В них я могу спрятаться. Я все время читаю, читаю любые книги. И про любовь короля Эдуарда и миссис Симпсон, и рассказы Кэтрин Куксон, и книги по психотерапии.

Я посмотрела ей в глаза:

— Знаете, Анна, я считаю, Вам не стоит терять время на шесть индивидуальных сессий. Вам следует походить на группу, которая работает ежедневно. Начать можно с одной недели. Но эту неделю Вы должны прожить здесь. Вы говорите, что у Вас скопилось множество обвинений. Думаю, их лучше высказать на психодраматической группе.

Про себя я подумала, что ей нужно проиграть те моменты, которые не случились в реальной жизни. Нужно выплеснуть те отрицательные эмоции, тот страх и тот гнев, которые она в свое время не выразила соответствующим людям. Пока Анна не выпустит наружу свою ярость и другие подавляемые чувства, она так и останется эмоционально заблокированной, запертой в своих переживаниях.

Фрейд спрашивал: «Что случилось? Расскажите мне».

Морено ставил вопрос: «Как это случилось? Покажите!»

Во время индивидуальных сессий мы могли обсудить случившееся, возможно, немного ослабить накал эмоций. Однако острота реальной жизненной драмы требовала драматических форм выражения, не меньших по накалу, чем реальность. И что могло бы сработать лучше, чем хорошо поставленная психодрама, сфокусированная на событиях, которые в реальности не произошли. Только таким образом Анна могла дать выход тем чувствам, которые в реальной жизни ей выразить не довелось. В реальной жизни она так и осталась пленницей своего собственного детства. Как пишет в своей диссертации швейцарский психоаналитик Алиса Миллер, ребенок, переживший надругательство, нуждается в заступнике, который бы встал на его или ее сторону и прекратил издевательство. Это помогло бы смягчить боль. Используя терминологию Алисы Миллер, Анна осталась без «адвоката», за нее не вступился никто. Наша работа на психодраматических сессиях не ставит целью объяснить или помочь понять действия обидчиков или простить их; наша цель — выпустить из-под спуда эмоции, душившие человека в результате перенесенной обиды, вызвавшие раннюю эмоциональную смерть, задавившие спонтанность и креативность. Именно в спонтанности и креативности человек черпает жизненные силы, именно они делают жизнь яркой и разнообразной.

— Вы смогли бы провести здесь неделю, Анна? — решительно спросила я.

Она взглянула на меня с надеждой.

— Не знаю, смогу ли я все устроить, но я приеду.

— Хорошо, — продолжала я. — Тогда надо будет перевести деньги, уплаченные за шесть индивидуальных сессий на счет недельной группы с проживанием. В группе, которая должна начаться через две с половиной недели, есть свободное место.

— Мы заплатим разницу. Я точно буду. — Анна казалась заинтересованной.

Мы успели обсудить еще некоторые концепции из книги Алисы Миллер. Перед уходом я дала Анне книгу Алисы Миллер «Драмы детства». После сессии социальный работник занялась организационными вопросами. В тот же день она позвонила мне и сказала, что финансовый вопрос улажен: деньги за шесть сессий покрывают расходы на первую половину недели, за вторую половину Анна внесет доплату.

А вечером мне позвонил муж Анны.

— Вы предпочитаете наличные или чек? — спросил меня Джон.

Столь прямо заданный вопрос показывал, что решение принято.

— Как Вам удобнее, — ответила я. — Может быть, Анна привезет деньги на следующей неделе, когда приедет на сессию?

Я хотела, чтобы наша следующая встреча с Анной имела вполне конкретную цель. Передать деньги — прекрасный предлог.

— Кроме этого, — извиняющимся тоном продолжила я, — я бы хотела перенести нашу встречу с пятницы на среду или четверг. В пятницу я уезжаю на выходные в Португалию вместе с моей дочерью Мэнди. Я пыталась связаться с социальным работником Анны…

— А хотите поговорить с самой Анной, — предложил Джон. — Она рядом.

— С удовольствием, — ответила я.

После сегодняшней сессии события стали развиваться стремительно и успешно, и я была рада снова пообщаться с Анной. Она взяла трубку:

— Не знаю, что именно случилось сегодня днем, но мне кажется, что все изменилось. Даже Джон заметил разницу. Думаю, мне стоит поработать в группе. Мне кажется, что это поможет. Мне пора вырваться из всего этого. Я готова встретиться с Вами в любой день.

Встречу мы назначили на четверг. Я хотела встретить их так же, как в прошлый раз. Когда они приехали, я пригласила обеих, и Анну и Луизу, в нашу кладовку, построенную еще в 1800-е годы (в то время под полом был холодный ключ, который и охлаждал продукты).

— Хотите попробовать пиккалилли? — спросила я, снимая с полки ярко-желтый горшочек. Вторая встреча началась с того же, что и первая, таким образом, нетрадиционное начало превращалось в правило.

— На вид, как бабушкин, — отметила Анна.

Они зачерпнули соус чайными ложечками и в один голос воскликнули: «Очень вкусно!» — и я почувствовала, что горжусь своей стряпней. После этого я сменила тему разговора.

— Посмотрите, — обратилась я к обеим, — вчера мой муж Кен ездил в издательство, которое печатает нашу книгу «Психодрама: вдохновение и техника». Он отвозил иллюстрации для обложки и нескольких глав. Им понравилось. И пока он там находился, ему преподнесли экземпляр книги «Как я стал психотерапевтом», в которой десять известных специалистов рассказывают о своей профессии и почему они ее выбрали. Видите, тут есть и мое имя.

Я протянула им книгу, с гордостью указывая главу, которую написала.

Анна была в восхищении. Ее доверие ко мне усилилось. Весь ее вид как бы говорил: «Я правильно выбрала терапевта!»

Потом книгу взяла Луиза.

— Почитайте пока, — сказала я, и мы с Анной направились в кабинет. — Толком еще не успела просмотреть сама, — поделилась я с Анной, которая, казалось, радовалась не меньше меня. — Получила ее вчера поздно ночью. Писала два года назад, страшно интересно, как прозвучит сейчас. И вся книга необыкновенная. Собираюсь прочитать на пляже в Португалии.

Интерес Анны был очевиден: у нее даже глаза расширились.

— Как бы я хотела прочесть эту книгу! Непременно куплю, как только она появится в продаже. — А как Вам книга Алисы Миллер? — спросила я.

— Знаете, Марша, это лучшее из того, что мне доводилось читать. Кажется, что она обращается прямо ко мне. И она действительно все понимает. Это все как будто про меня написано! Теперь пытаюсь достать ее книги «Ради вашего блага» и «Не будьте так уверены».

В течение получаса мы с Анной перерыли всю библиотеку, пытаясь разыскать эти книги. Пока мы занимались поисками, Анна жаловалась мне на своего социального работника. «Она никогда не возьмет меня за руку, не погладит по голове, даже когда я плачу. Иногда мне кажется, что ей до меня нет дела.»

— У меня впечатление, что Вы ждете от нее материнской ласки, которой никогда не имели, — заметила я. — Не рассчитывайте получить от нее то, что она не готова Вам дать. Давайте посмотрим, что изменится после недельной группы.

Но все, что я говорила в тот момент, отступало на задний план перед всепоглощающим желанием Анны раздобыть книги Алисы Миллер.

— Единственное, чего я хочу сейчас — достать эти книги! — заявила Анна.

Мы вернулись в мой офис, и я позвонила в местную библиотеку: мне хотелось дать Анне почувствовать полную поддержку, а также показать ей, как лучше добиваться своей цели — сама Анна постоянно боялась обратиться к кому-нибудь с просьбой.

— Эти книги нужны нам прямо сейчас, — сообщила я библиотекарю.

— Как скоро мы сможем их получить? Мы договорились, что в ближайшие дни Анна заедет в библиотеку и возьмет книги.

— Спасибо Вам, — сказала Анна, когда вопрос был улажен. — Жду не дождусь, когда смогу начать читать.

Расстались мы меньше чем через час. Из Португалии я вернулась поздно вечером в субботу. Анна должна была приехать в воскресенье вечером. Дома меня ожидала записка с просьбой перезвонить Анне.

Я позвонила ей в воскресенье утром.

— Можно мне возвращаться ночевать домой, а не оставаться у вас? Мне нужно, чтобы Джон был рядом. Мне очень тревожно, я снова начала ходить во сне.

— Ваша тревога вполне понятна, — ответила я. — Это нормальное состояние перед началом такой группы. Разумеется, вы можете ночевать дома — Вы же не ребенок, вы взрослый человек и сами в состоянии решить, как для вас будет лучше. Я вас неволить не собираюсь.

В ее голосе явно звучал страх, что ее заставят оставаться. Ею слишком часто манипулировали и дома и в школе, поэтому она стала очень чувствительной к малейшему нажиму.

— К тому же сегодня Вам не стоит оставаться, даже если Вы вдруг передумаете. В любой другой день — пожалуйста. А сегодня попросите Джона заехать за Вами в десять.

— Мне очень важно было услышать это, Марша. Большое спасибо. К семи я буду.

Она приехала, перепуганная и молчаливая. Тихо села в углу гостиной и уткнулась в книжку. Тем временем участники группы прибывали. Среди них были как терапевты, желавшие пройти тренинг, так и люди, вроде Анны, приехавшие поработать со своими личными проблемами. Мы всегда устраивали смешанные группы, так как личные и профессиональные цели хорошо дополняют друг друга. Ведь каждый в первую очередь человек, личность.

Морено считал, что равенство в группе — это основа взаимодействия. Люди как бы приводятся к одному — наивысшему — общему знаменателю.

— Кто из вас здесь впервые? — обратилась я к собравшимся в гостиной. Кроме Анны руки подняли еще четыре человека. Разговоры за обедом с двумя-тремя собеседниками свое дело сделали: некоторые почувствовали себя более или менее комфортно и были готовы к общему разговору. Но кое-кому было по- прежнему не по себе.

— Ну и как вам тут?

Ответы были самые разные.

— Я боялась, что не смогу переключиться с отдыха на пляжах Португалии на работу, боялась, что буду не слишком внимательна, — я решила подать пример откровенного признания, надеясь, что ему последуют остальные.

— Я боялся, что не смогу быть до конца откровенным, слишком уж личные у меня проблемы, — отозвался один из участников.

— А у меня проблема с работой. Утром от подушки оторваться невмоготу, — раздался еще один голос.

— А я продолжаю ходить на работу, с которой давно хочу уйти, — откликнулся другой.

— А я вообще не могу понять, в чем моя проблема — то ли работа не по душе, то ли это просто одиночество. Полнейшее. У меня ощущение, что я с ума схожу: мечусь туда-сюда, дом-работа, работа дом; три часа в дороге, три четверти рабочего времени перед компьютером; людей не вижу, поговорить не с кем; дома тоже никого, — в глазах говорившего появились слезы. — Единственное время, когда я чувствовал, что живу — это когда стихи писал. Так теперь и писать не могу. Со мной покончено, — он тряхнул головой и уставился в пол.

Анна внимательно наблюдала за происходящим, потом тоже подняла руку, когда я спросила, кто еще испытывает тревогу. Оглядевшись, она увидела еще несколько поднятых рук. Она была не одна.

— Вас беспокоит, что Ваши проблемы тоже слишком личные? — напрямик спросила я Анну. Она кивнула. Ее лицо постепенно приобретало краски, она уже не чувствовала себя столь одинокой в незнакомом обществе. Заговорила девушка из Дании.

— Боюсь за свой английский. Не то что я на нем не говорю, говорить-то я могу, но вдруг что-то не пойму или буду слишком долго соображать?

Она специально приехала из Дании, чтобы принять участие в работе нашей группы.

— Язык — моя вечная проблема, — подхватил мужчина из Норвегии. — Особенно, когда я провожу здесь сессии по психодраме. Обычно меня хорошо понимают, но я постоянно паникую.

— Да, ясык — больсая проблема, — согласилась психиатр из Югославии. — Сказите сто — нибудь — я пойму. Но когда говорю сама…, - она расхохоталась, и следом рассмеялись остальные. Ей явно полегчало, когда она поняла, что не у нее одной проблемы с языком.

— Мой педагог — Зерка Морено, — заговорила я, — в таких случаях обычно отвечал: «Ваш английский гораздо лучше моего датского, норвежского и сербохорватского». Группа заулыбалась. У Анны, конечно, проблем хватало, но, глядя на нее, я поняла, что сейчас она думает, что хоть с языком у нее все в порядке.

— Сейчас для нас с вами не важно, — продолжала я, — насколько хорошо вы знакомы с психотерапией и психодрамой. Гораздо важнее, что вы хорошо знаете свою собственную жизнь. В ней вы эксперты.

Мы принялись составлять план работы на неделю, и обстановка окончательно разрядилась. Мы составили расписания и возможные отклонения от него. Мы запланировали чаепитие с девонширскими булочками с кремом, осмотр окрестностей и просмотр видеозаписей из нашей коллекции. Я хотела показать Анне запись телепередачи, которую подготовила вместе с кинорежиссером Мидж Маккензи в мае 1989 года по работам Алисы Миллер. Всего мы подготовили четыре передачи. Над той, которую я хотела показать Анне, работали десять актеров и два сценариста. Передача была сделана на документальной основе: это были психодрамы на материале детского опыта актеров. На базе этого материала были написаны три пьесы об эмоциональном и физическом насилии над детьми. Я хотела, чтобы Анна обязательно посмотрела эту запись, но уже после того, как она получит поддержку группы. Я также хотела, чтобы она посмотрела отрывок из интервью Р.Д.Лэнга, где он говорит о насилии над детьми. Но всему — свое время.

Сессия закончилась, и я пригласила всех на кухню выпить по чашке чая, кофе или горячего шоколада. Анна тихо спросила:

— А можно мой муж тоже выпьет чашку шоколада, когда заедет за мной? Он обожает горячий шоколад. Вы не против?

Несколько человек ответили, что будут рады познакомиться с Джоном.

— Возможно, он откажется, — заметила Анна. — Он очень стеснительный.

— Для него может быть важно увидеть, что мы за люди, — сказала я Анне, когда мы отошли к камину. Наш старый сельский дом производил впечатление: огромная кухня, пол выложен голубой плиткой лет эдак триста назад — все это раздвигало границы времени, все это существовало задолго до возникновения тех проблем, которые стали темой нашего разговора.

Джон вошел, сел у камина и посадил Анну на колени.

— Она прекрасно работала в группе, — ободрила я Джона.

Анна сияла.

— Здесь очень хорошо, — обратилась она к мужу. — Скорей бы наступило завтра. Всем спокойной ночи.

И они скрылись в темноте. Им еще предстояло провести 35 минут в дороге.

Джон завез Анну на следующее утро по дороге на работу, ровно в 6.30.

— Как будто и не уходила, — с этими словами Анна вошла в дом. — Знаете, Марша, мне, конечно, страшно, но я собираюсь прорваться. Вчера вечером мне дважды было хорошо, — Анне не терпелось поделиться впечатлениями. — Во-первых, мне было очень приятно, что все захотели, чтобы Джон остался и выпил шоколад. Для меня это было очень важно. А во-вторых, Фил меня приобнял и погладил по плечу.

На вчерашней сессии Фил рассказал, что на Севере ему доводилось работать с женщинами, подвергавшимися сексуальному насилию. Анна выразительно посмотрела на меня в этот момент. Ее взгляд как бы говорил: «Почему мы не встретились раньше? Я даже не подозревала, что такие люди существуют.» Анне было важно узнать, что сексуальные насилия случаются — и их последствия лечатся. Сам факт, что в группе есть человек, который занимается таким лечением профессионально, уже ее обнадеживал.

— Когда он меня обнял, он сказал: «Такое случается. Но все обойдется!» Это был первый раз, когда меня обнимал не Джон.

Ее успокоило, что незнакомый человек, к тому же занимавшийся последствиями сексуальных насилий, смог до нее дотронуться. Это как бы доказывало, что она не бесчувственна — физически и эмоционально.

В 6.30. на кухне был только Джордж. Другие участники группы пока не еще пришли. Мы втроем выпили по чашке чаю. Я показала им морские раковины, которые привезла из Португалии, и, оставив их эти раковины разглядывать, ушла переодеваться. Анна могла воочию убедиться, что просыпание, умывание, переодевание и приготовление завтрака — неотъемлемая часть нашей повседневной жизни. Мне показалось, что Джордж ей понравился. Это был тот самый специалист по компьютерам и поэт, который мотался туда-сюда на работу по три часа в день. Он был неразговорчив, погружен в себя, тревожен. Он решал, как жить дальше. В его обществе Анна не испытывала страха, и они оба занялись приготовлением завтрака.

В силу перенесенного в детстве насилия Анне было трудно общаться с мужчинами. Накануне вечером ее муж говорил мне о том, что для Анны очень важно получать тепло и поддержку не только от него:

— Я ведь единственный человек, с которым она разговаривает, и единственный, кто может до нее дотронуться.

Он смотрел мне прямо в глаза, будто умоляя разделить с ним этот груз. Я надеялась, что удастся выполнить его горячее желание и излечить от боли его любимую Анну. Они напоминали двух лебедей — любящих, преданных, верных. Но у одного лебедя было сломано крыло. И как мог он, Джон, помочь ей, не имея ни знаний, ни поддержки! Одной любви и преданности мало, чтобы сломанное крыло срослось.

В то первое утро группа собралась в нашем «театре». Раньше это был амбар, который мы приспособили под театр: дубовые перекрытия остались, а стены мы выкрасили в белый цвет, на пол постелили ковровые покрытия. Часть комнаты занимала сцена, а сверху был еще балкон. На сцене разыгрывались ситуации из повседневной жизни, а балкон был предназначен для «представителей власти» — богов, учителей, родителей. На балкон также поднимались, когда надо было отыграть гнев или агрессию: замечено, что людям нередко легче выразить эти чувства, если они находятся на возвышении (чисто пространственном) по отношению к аудитории.

Я поставила перед группой пустой стул. — Представьте себе, что на этом стуле сидите вы сами. Обратитесь сами к себе и расскажите, что вы рассчитываете получить за эту неделю — на что надеетесь, чего хотите достичь, каких результатов ожидаете. Поговорите сами с собой.

Один за другим участники группы подходили и разговаривали с пустым стулом. Это один из сотен способов, которые применяются для «разогрева» группы, для того, чтобы повысить ее креативность и определить рамки предстоящей недельной работы.

Анна смело обратилась к пустому стулу:

— Тебя много раз насиловали.

Я гордилась ею: у нее хватило мужества сразу сказать правду. Я видела, каких сил ей стоит собраться духом и продолжать:

— Сколько еще ты собираешься жить с грузом этих воспоминаний? Тебе пора освободиться. Эти люди здесь выслушают тебя.

Она испуганно замолчала и вернулась на место. «А ведь она знает, когда нужно остановиться, — подумала я. — Она умеет не нарушать свои собственные границы, следовательно, она понимает, что именно хочет получить от меня, и в этом я могу на нее положиться». Я осталась довольна ее первым эмоциональным выступлением на группе.

После того, как все присутствующие, включая нас с Кеном, поговорили с пустым стулом, мы выделили общие группы проблем. Те, у кого были неприятности по работе, посетовали, что работа их не удовлетворяет. Те, у кого возникали проблемы в отношениях, беспокоились, можно ли их наладить. Те, кто подвергался сексуальному насилию (а таких в группе было трое), говорили о муках и душевной боли, об опустошенности, которую испытывают с тех пор. Еще одна женщина говорила о своей умирающей матери. Она хотела прояснить для себя природу тех негативных чувств, которые испытывает к матери, чтобы освободиться от них и от чистого сердца проявлять нежность и заботу. Ее мать умирала от дегенеративного легочного процесса, с каждым днем ей становилось все хуже и хуже, и дочь не хотела омрачить обидами их последние совместные часы в этом мире. В таких случаях психодрама очень помогает отделить прошлое от будущего. Эта проблема впрямую затрагивала и Анну: совсем недавно умерла ее свекровь, а за несколько месяцев до этого у отца случился инфаркт. Как это все скажется на ней? Как ей быть? Эти вопросы молнией пронеслись у нее в голове. События выстраивались в последовательность.

— Я рада, что пришла сюда, — сказала Анна во время ланча. — Это именно то, что мне нужно.

Она ориентировалась на собственные ощущения и знание себя больше, чем на советы посторонних, и видела, что именно за это я ее уважаю.

Первым протагонистом стал мужчина, у которого были трудности с общением, с построением правильных отношений.

Морено любил повторять: «Психодрама — это терапия отношений. Ибо психика не здесь (указывая на голову), она проявляется между людьми. Мои отношения с Вами (обращаясь к одному из присутствующих) отличаются от ваших отношений с ним».

Морено не упускал ни единой возможности воспользоваться своим любимым методом «здесь и теперь». Однажды, работая с девушкой, у которой были проблемы с ее молодым человеком, Морено внезапно предложил: «Позвони ему. Прямо сейчас. А мы пока подождем. И скажи ему все, что ты только что говорила нам. Посмотри, может он согласится».

Морено работал так, будто никаких других дел и интересов, кроме проблем нашей группы, у него не было. Времени он не жалел. А это и есть основа процесса психотерапии — неподдельный интерес к каждому и любознательность.

Анна прекрасно провела первый день и чувствовала себя в полной безопасности. В 10 часов приехал Джон. У него явно отлегло от сердца, когда он увидел, что она жива и здорова. Должно быть, ему нередко приходилось за нее волноваться. Они уехали довольные, радуясь тому, что снова вместе.

За пятнадцать лет существования в Холвелле нашего Центра психо- и социодрамы у нас было всего три случая, когда люди не оставались на ночь. В результате происходили сбои в работе, и мы все — и пациенты и терапевты — всегда сожалели об этом. Но не сейчас. Сейчас это было единственно правильное решение: Анне необходима была ее собственная постель и защита мужа.

«Выбрось сценарий и поступай, как требует данный момент, — советовал Морено. — Вчерашний день — не указ для сегодняшнего».

Во вторник утром Анна рассказывала, как прекрасно она выспалась:

— Давненько у меня не получалось так крепко спать.

Она приняла ванну, но вытираться уже не было сил, поэтому ей помог муж. Потом он пошел вскипятить ей чай, но когда вернулся, она уже спала. И не просыпалась до самого утра.

— Раньше я не могла уснуть, не обняв его, а вчера заснула сама, — с гордостью сообщила Анна. — и сегодня утром, когда он предложил подвезти меня к самому дому, я сказала, чтобы он остановился у ворот, и сама дошла в темноте до двери. Держу пари, он теперь весь день только и будет думать, как это я шла одна по тропинке через темный сад.

Она выглядела слегка взбудораженной.

— Что-нибудь не так? — спросила я.

— Мне кажется мою сессию надо провести сегодня, я не могу больше ждать.

Нас сидело несколько человек. Кто-то держал Анну за руку, остальные слушали.

— Думаю, вы вполне справились бы сегодня, ободрила я Анну. — Но чем больше вы узнаете о жизни других людей, тем лучше сможете разобраться в своей жизни.

Я старалась удержать ее. Ей было рановато погружаться в пучину своих чувств. А может быть, я сама была не вполне готова:

— Мне бы хотелось, чтобы вы еще послушали других и поиграли роли в их жизненных драмах. Вам нужно привыкнуть к сцене.

Мне не хотелось, чтобы ее захлестнули эмоции, и в то же время надо было дать ей возможность поддержку группы.

Анна вздрогнула:

— Не знаю, могу ли я ждать.

Она напоминала ребенка, которому не терпится в туалет.

— Сможете! У меня двадцатилетний опыт работы — я знаю, что говорю. Анна неохотно согласилась. Следующим протагонистом была женщина по имени Клэр. У нее было что-то общее с Анной: она хотела понять, почему мужчины так грубы и враждебны. Грубость ей виделась и в их слишком громких голосах, и в волосатых телах. Ее это пугало и эмоционально, и сексуально. Она пыталась понять, не подвергалась ли она сексуальному насилию в детстве. У нее сохранились неясные детские воспоминания, как она лежит на черно-белом кафельном полу где-то под школьной лестницей, а так же воспоминание о тяжелых мужских ботинках, которые надвигаются на нее, и ей страшно.

Мы проанализировали ее католическое монастырское образование, а также отношения с отцом. Родители ее были очень грубы и агрессивны друг с другом. Во время сессии Клэр кричала и плакала от страха, гнева и ужаса. Анна тоже жалобно плакала в объятиях двух членов группы. Один из них был мужчина, про которого Анна потом сказала, что ей «было с ним также спокойно, как с мужем. Впервые в жизни я почувствовала себя в безопасности с другим мужчиной».

Шел всего лишь второй день, а она уже смогла выплакаться на людях. Такого с ней раньше не случалось. Она была напугана, и получила поддержку от посторонних людей. Такого с ней тоже раньше не случалось. Ее успокаивал мужчина, обнимая и поглаживая, — мужчина, который не был ее мужем. И такого с ней раньше не случалось. Это был явный прогресс. Во время сессий она видела чужие несчастья, которые походили на ее собственные. Это сближало ее с группой.

Во второй половине дня поработать вышел мужчина, проблемой которого стала изоляция и постоянное одиночество на протяжении всего детства. Он в принципе не доверял людям, так как с самого начала жизни не мог доверять родителям. В детстве его часто избивали. Ему казалось, что родители просто не хотели его появления на свет. Это был уже второй случай в группе, когда родители не принимали ребенка. Анна узнавала себя: она тоже не была желанным ребенком. Это порождало низкую самооценку, которая подрывалась еще больше сексуальным насилием со стороны трех самых первых мужчин в ее жизни. Она рассказывала об этом во время шеринга — заключительной части психодраматической сессии, когда все присутствующие делятся своими впечатлениями, ощущениями, ассоциациями, возникшими в ходе драмы, сопоставляя свой опыт с опытом протагониста.

— Мне было восемь лет, когда все это началось, — сказала Анна.

Ей становилось легче, когда она небольшими порциями выдавала историю своей жизни, нащупывая хрупкое равновесие между своей откровенностью, самораскрытием — и поддержкой группы.

На следующий день предстояла работа с новым протагонистом. День был теплый, и мы решили устроить перерыв и подышать воздухом перед началом новой сессии. Анна расплакалась. Ее гнев на детей вышел наружу. В окружении членов группы она била ногами и рыдала, она искренне выражала те чувства, которые испытывала в данный момент. Самое время было с ней поработать, и это почувствовали все. Мужчина, который по плану должен был быть протагонистом следующей сессии, уступил ей свое место. Я провела Анну на сцену.

Мне вспомнилось, как во время наших предварительных бесед Анна говорила, что не сможет рассказать о своих детях перед группой, что ей «будет стыдно». Мне было интересно, на что она решится сейчас — ведь только что она испытывала негодование именно в адрес своих детей. Я ждала. Анна сказала, что сначала она хотела бы обратиться к детям.

— Пожалуйста, — сказала я, ставя перед ней два пустых стула. — Представьте себе, что они перед вами.

И снова взрыв гнева:

— Хоть бы вы сдохли! Это из-за вас я сижу в дерьме!

Я предложила сыграть сцену в ее доме, когда она впервые узнала о сексуальных отношениях своих детей. Она показала, как выглядит ее гостиная, обозначая стульями, как выглядят различные предметы ее мебели. В психодраме мы почти не используем декораций — несколько стульев и свободное пространство. Воображение воспроизводит недостающие детали, как при прослушивании радиоспектаклей. Я предложила ей сначала вести разговор от лица дочери, потом — сына. «Я»-высказывание позволяет лучше войти в роль, лучше понять другого человека, чем «он»- или «она»-высказывание. Например, высказывания типа: «Я чувствую себя неловко», «Я нервничаю», и т. д. — наравне со спонтанными жестами и телодвижениями — помогают лучше понять другого человека. Из ролей собственных сына и дочери Анна начала понимать, что и как подтолкнуло их сексуальный интерес друг к другу. Постоянный и повторяемый запрет на любые проявления сексуальности, гипнотическое внушение «Туда нельзя!» неизбежно вылились в прямо противоположную познавательную команду: «Узнай, что там!»

Когда дошла очередь до сцены прихода учительницы с дочерью Анны, я остановила действие и спросила напрямик:

— Анна, напоминаю вам, что вы не хотели представлять эту сцену перед группой. Не пора ли нам остановиться?

Необходимо, чтобы Анна сохраняла контроль над тем, что говорит и делает, чтобы она раскрылась ровно на столько сама хочет раскрыться. Ее основная проблема в том и заключалась, что она не могла контролировать события собственной жизни. Как ее терапевт, я не хотела, чтобы она сейчас повторяла свою ошибку.

— Нет, нет, — возразила Анна. — Я хочу продолжать. С этим пора покончить. С этого все началось, и именно это не дает мне покоя сейчас.

Мы вернулись к прерванной сцене.

— Итак, с этого все и началось? — спросила я Анну, которая играла свою дочь.

— Чушь собачья! Все началось не с этого, — отозвалась Анна из роли дочери. — Все началось задолго до нас, когда она сама в детстве пережила насилие. Нас тогда еще в помине не было, того насилия мы не совершали.

Из роли дочери Анна увидела истину. Морено отмечал: «Люди ведут себя более непосредственно, когда изображают не себя, а кого-то другого» (Моreno 1965). Метод психодрамы помог Анне прозреть. Глазами дочери она увидела все то унижение и недоверие, через которые ее дочь прошла. История повторялась. Дочь Анны, как когда-то сама Анна, умоляла выслушать и понять ее — и не получала ответа. Она умоляла, чтобы ей поверили — а ей не верили. Ее просто не хотели слушать.

Затем мы перешли к сцене, где Анна-девочка пытается рассказать своей матери о сексуальном посягательстве деда. Сцена начиналась с возвращения Анны домой, после того, как она несколько недель гостила в доме деда. Мать отказалась выслушать Анну, показывая тем самым, что считает ее поведение смешным и нелепым. Она практически сходу заткнула Анне рот. Даже выражение отчаяния на лице ребенка не принималось всерьез и категорически отвергалось. Восьмилетняя девочка оказалась в ловушке: у нее не было ни союзника, ни защитника, ей даже не позволили открыть рот. Она была обречена на молчание и одиночество.

На этом этапе драме я предложила Анне воспользоваться своим «теле»: выбрать участника группы, который сыграл бы роль маленькой Анны. «Теле» — это греческое слово, обозначающее «на расстоянии». Морено использовал его в значении проникновения в чувства человека, выявления этих чувств. Телепатия — это обычно одностороннее воздействие. Метод «теле» всегда двусторонний, поэтому человек, которого выбирают на ту или иную роль, обычно знает заранее, что выберут именно его. Для изображения себя в детстве Анна выбрала тихую застенчивую женщину с печальным лицом, а сама, как зритель смотрела сцену из собственной жизни, разыгранную членами группы. Изо рта матери торчала папироса, она ожесточенно ушла головой в стирку, чтобы не слышать, что говорит дочь.

Анна с болью следила за тем, что происходит на сцене: у нее на глазах маленькая девочка боролась за свое право быть выслушанной, рассказать обо всем, что с ней сделали, получить поддержку. Я спросила Анну, был ли в тот момент ее жизни кто-то, кто мог бы ей помочь. Она ответила «нет», как обычно отвечают все, кто перенес насилие.

— А теперь представьте себе, что Вы и есть тот самый взрослый, который может утешить маленькую девочку в ее несчастье, встать на ее защиту. Как бы Вы это сделали? — спросила я.

Анна обняла «ребенка» и заговорила:

— Ты не заслужила такого обращения. С тобой просто не должно было произойти ничего подобного. Говори, выскажись, расскажи всю правду. Тебя обязательно выслушают.

Я попросила Анну выбрать кого-нибудь из группы на роль той матери, которую ей бы хотелось иметь в детстве. Она выбрала женщину с открытым дружелюбным лицом, ласковым и дружелюбным взглядом. Женщина охотно прошла на сцену. Я предложила Анне без слов выразить те чувства, которые она не смогла выразить своей матери в детстве. Анна обняла женщину, уткнулась ей в плечо и расплакалась. Она принялась рассказывать о своем страхе, одиночестве, отчаянном желании получить поддержку и защиту.

— Почему тебя там не было? — всхлипывала она. — Почему там не было тебя? А этот ублюдок! — в ней закипал гнев. — Да его убить мало! Своими руками убью!

Теперь ее желание убить было направленно на истинных виновников ее несчастья. Первоначально она испытала вспышку гнева в роли собственной матери:

— Где эти мерзавцы? — негодовала она, — твой отец, твой дядя и твой дед? Убью всех троих!

Но постепенно она становилась собой, ее самоуважение возрастало, она смогла сама заявить о своих правах. Я дала ей длинную пластиковую трубку, которую она мяла, сгибала, скручивала, а потом с размаху колотила о стоящий перед ней деревянный табурет. Анна попросила трех мужчин из группы сыграть роли ее обидчиков. Они уселись на стулья лицом к ней. Она еще сильнее заколотила своей трубкой.

— Как вы смеете? — вопила она. — Как вы смеете так со мной обращаться? — Она уже говорила за себя сама. Она стала собой. — Ублюдки! Мразь! Давить таких надо!

Ее желание расправиться с дедом, отцом и дядей как бы возвращало нас к началу сессии, когда Анна призывала смерть на головы своих детей. Только сейчас эти чувства были направлены по адресу — тем трем мужчинам, которые искалечили ее жизнь. Дети были ни при чем.

— Я хочу их убить! — Анна повернулась ко мне. — Можно?

— Как Вы себе это представляете? — осведомилась я. — Не забывайте, это психодрама, а не реальная жизнь.

— Пропущу через мясорубку. Зарежу. Головы отрублю. Или нет, лучше сверну им шеи.

Она доиграла сцену воображаемого возмездия. Ярость — самое мягкое слово, которое мне пришло в голову, глядя на чувства, которые ее обуревали. Я осторожно направляла ее эмоции, не меняя ролями с обидчиками. Понять их, выяснить причины такого их поведения не входило в задачи нашей сессии. Слишком многие жертвы оказываются в ловушке, пытаясь понять и простить. Они захлебываются в море разного рода рациональных объяснений, из которого далеко не всем удается выплыть.

Я подкинула ей диванную подушку — для удобства «сворачивания шей». Ее гнев пошел на спад.

— Никогда вам не прощу! Кровосмесители несчастные, недоумки! Тупицы вы эмоциональные, если на такое пошли! — Потом она повернулась ко мне: — Я хочу попрощаться с отцом. И еще хочу принять моих родителей. Оправдывать их поступки — не хочу. Никогда не смирюсь с тем, что было. Но принять хочу — это ведь мои родители. Других у меня нет.

Она притянула к себе отца, жестом пригласила женщину, игравшую мать, вернуться на сцену. Они стояли втроем, взявшись за руки.

— Я хочу, чтобы было так, — подвела итог Анна.

В этой части сессии она получила возможность отследить то хорошее, что было в ее родителях, а также ощутить, что и сама способна на хорошие чувства. Потом она повернулась к двум вспомогательным «я» (членам группы, игравшим значимых людей в ее драме).

— Спасибо вам, что вы все время со мной, — обратилась она к мужу и детям. — И я хочу все время быть с вами. Вы и есть моя настоящая семья. Спасибо, большое всем спасибо.

После того, как Анна проговорила и проделала то, что ей действительно хотелось, выпустила наружу душившие ее чувства, ей стало легче. Не сговариваясь, «зрители» потянулись к «актерам». Трехчасовое путешествие по жизни Анны закончилось, все вздохнули с облегчением, окружили Анну, благодарили за доверие, восхищались ее мужеством. Каждый делился своими личными переживаниями в связи с ее драмой, рассказывал о возникших по ходу ассоциациях и аналогиях, о похожих случаях из своей жизни. Те, кто сами подвергались насилию, подходили отдельно, обнимались с Анной, вместе плакали. Кто-то из них сказал:

— Ваша история — один к одному моя.

Другая отметила:

— А у меня — детали не совпадают, но чувства те же. Когда Вы хотели убить отца, я узнавала себя.

А вот что сказала еще одна участница:

— Анна, огромное Вам спасибо. Я впервые поняла, насколько моей дочери нужна моя поддержка, как ей важно, чтобы я ее выслушивала. Она не подвергалась насилию, но в ее жизни была ситуация, когда ей было очень больно, а я слушать не стала. Когда вернусь домой, обязательно постараюсь исправить положение.

Шеринг продолжался очень долго. Анна слушала, кивала, чувствовала себя увереннее и постоянно повторяла: «Я смогла! Я прорвалась!» Она еле сдерживала ликование.

В ту ночь Анна спала сном младенца. В оставшиеся до конца недели дни Анна активно участвовала в драмах других людей, а в двух даже сыграла роли. Она охотнее делилась своими чувствами и укрепляла приобретенную уверенность в себе.

На четвертый день у нее произошел срыв. Мужчина отрабатывал свою проблему с соседями, которые постоянно изводили его. Постепенно он входил в ярость. И Анна, сопереживая ему, тоже закипела. И вдруг она зарыдала: собственный гнев перепугал ее. Она вскочила и вцепилась в меня.

— Я не могу на это смотреть… Я хочу домой… Я хочу к Джону.

Группа хранила молчание.

— Анна, останьтесь с нами, — сказала я. — вы не сходите с ума, вы просто испытываете сильные чувства. Держитесь! Это скоро пройдет, и вы успокоитесь.

У нее ушло несколько минут, чтобы придти в себя. Ее первый порыв — сбежать, отгородиться, спрятаться, — разумеется, был более легким выходом из положения, чем встретить эмоциональный взрыв и пройти через него, даже в такой безопасной ситуации, как занятие группы.

Мы продолжили работу на сцене. Еще через несколько минут Анна тихо произнесла:

— Это же не мой отец. — А потом, обращаясь к протагонисту, добавила: — Задай ему как следует! Давай, скажи ему все!

Теперь она не хотела сдерживать гнев, которого раньше так боялась. А в конце сессии она неустанно повторяла свое открытие:

— Другие мужчины — это не мой отец. Я не должна их бояться.

В то утро ее реальный отец попал в нашу местную больницу с очередным сердечным приступом.

— Что мне делать? — спросила Анна у группы. — Я бы хотела сделать над собой усилие и повидать его завтра.

«Завтра наш последний день, — подумала я про себя. — Лучше бы ей навестить его сегодня вечером, чтобы завтра она могла получить поддержку группы».

На том и порешили. В половине седьмого утра на следующий день я, как обычно, отперла черный ход. Анна бросилась ко мне:

— Я смогла, Марша. У меня получилось! Ах, если бы он всю жизнь был таким, как вчера!

— Не забывайте, Анна, он умирает. Или думает, что умирает, — мягко ответила я, держа ее за руку. — А теперь расскажите, как прошла ваша встреча.

Вчерашний визит был проверкой нашей работы. А проводила проверку сама Жизнь. Более чем своевременно.

— Я провела у него целый час. Никогда бы не подумала, что смогу. Когда я пришла, он спросил, почему меня давно не было.

Она была старшей из семерых детей, и как-то само собой разумелось, что навещать его будет она.

— Ты ведь знала, что я болею, сказал он.

Они оба говорили с заметным девонширским акцентом.

— Пап, ты тоже знаешь, что мы все время ссоримся, — ответила она. — Я не хотела ссориться, когда ты болеешь, поэтому и не приходила.

— Да, мы действительно все время ссоримся, — подтвердил отец.

— Не будем об этом, пап, — предложила Анна, беря его за руку.

Потом она поговорила с врачом.

— Он сам себя в гроб вгоняет, — сказал ей врач. — Нельзя ему так нервничать и волноваться. Он сам себе делает хуже.

— Понимаете, Марша, он выглядел как перепуганный малыш, — продолжала Анна. — И он все время так на меня смотрел, как будто хотел попросить прощения. Ему еще предстоит пройти обследование. И знаете, я сейчас искренне надеюсь, что с ним будет все в порядке, что он не умрет. Я не хочу, чтобы он умер. Честное слово. Он сейчас похож на того отца, которого мне всегда хотелось иметь. Может быть, я сама себя обманываю, выдаю желаемое за действительное, но было очень хорошо с ним рядом.

Когда группа собралась за завтраком, Анна поделилась своими новостями. Она сама с трудом верила своему успеху.

В самом конце недели Анна сказала:

— Если бы я не пришла сюда, я бы бросила мужа и детей — тех людей, которых я люблю больше всего на свете. Вы чертовски хорошо поработали!

Анна периодически приходит ко мне на индивидуальные сессии. Она все больше и больше приобретает уверенность в собственных силах.

— Я стала другим человеком, — говорила мне Анна. — Я чувствую себя так как не чувствовала ни разу в жизни. Я хорошо сплю, у меня появился аппетит, я не раздражаюсь. Дошло до того, что я предложила дочери выходить куда-нибудь по вечерам развлечься. Муж говорит, что не так напряжена. Я повидалась со своим социальным работником. И знаете, она оказалась не такой плохой, как я думала раньше.

Психодраматические сессии проходят в Холвелле уже много лет. Разблокирование эмоций, изменение отношения к окружающему миру — это очень важные первые шаги на пути к полному выздоровлению. Эти первые шаги как раз и сделала Анна. Во многом она еще находилась в состоянии эйфории по поводу достигнутых результатов. Это еще не полное здоровье. Но и несколько недель спустя она отмечала, что «чувствует себя гораздо лучше, чем раньше.» Интересно, что после прочтения этой работы Анна сказала:

— Просто не верится, что вижу это все на бумаге. С ума сойти. Впервые в жизни у меня ощущение, что мне поверили. В течение всей той недели в Холвелле я мечтала раздвоиться, чтобы одна половинка участвовала в сессиях, а другая за ней наблюдала. И вот сейчас, когда я читаю — и то смеюсь, то плачу, — я чувствую себя тем самым наблюдателем. Надеюсь, многие терапевты прочтут эту историю.

Мы все — и Анна, и ее муж, и я, и все, кто Анну знает, — надеемся, что ее состояние и дальше будет улучшаться. Срывы, конечно, возможны, и поддерживающая терапия, безусловно, нужна, но мы все верим, что назад дороги нет. Если раньше ей приходилось со многим бороться, то теперь она поняла, что ей есть за что бороться. «За», а не «против», и это очень важно.

Сейчас она собирается приобрести новую специальность. Жизнь в ней просто бьет ключом. А во время нашей последней сессии Анна, Луиза и я проанализировали ситуацию последних нескольких месяцев. Анна и Луиза очень откровенно поговорили, поделились всеми чувствами, которые испытывали друг к другу, а под конец даже обнялись. И снова хочется повторить: на такую открытость Анна раньше была просто не способна. Когда Луиза уехала, Анна попросила у меня рецепт пиккалилли.

Так что наша «психодрама под маринадом» удалась на славу!

И в заключении этой работы мне хотелось бы от всего сердца поблагодарить

— во-первых, Мидж Маккензи, которая убедила меня в необходимости написать эту статью;

— во-вторых, моего «компаньеро» Кена Спрага за его живое творческое воображение и неизменную надежду на лучшее, что мне очень помогло в работе;

— в-третьих, мою дочь Морин Хевуд, которую мне очень хочется расцеловать — ведь это она печатала статью в свои выходные, причем последние страницы печатала носом, так как пальцы у нее отваливались.

Без дружеской поддержки этих людей статьи бы просто не было! И самое главное — хочу выразить огромную благодарность Анне.

Мужество ее незабываемо!


Маринад пикалилли[5]


В Великобритании пикалилли подают как приправу. Скажем, по столовой ложке с хлебом и сыром, что просто восхитительно. Или, к примеру, к мясу и овощам. Даже людям, которые вообще-то не любят пикалилли, этот рецепт нравится за мягкий вкус и аромат.


Ингредиенты:

4 фунта кабачка(можно цуккини), порезанного кубиками;

1 фунт разобранной на соцветия цветной капусты;

1 фунт репчатого лука (обычного или лука шалот);

1 один очищенный и нарезанный кубиками длинноплодный огурец или 3 небольших огурчика;

3 унции соли;

12 унций сахарного песка (обычного или коричневого тростникового);

2 пинты белого винного уксуса;

4 унции горчичного порошка;

2 столовые ложки без верха пшеничной или кукурузной муки;

1 столовая ложка куркумы;

1 мешочек специй для маринадов (размером с заварочный чайный пакетик).


Приготовление:

Густо посыпать все овощи солью (можно взять на 2 унции больше) и сахаром (2 унции из 12), перемешать в тазике и оставить на сутки. Откинуть на сито и сполоснуть водой. Положить все овощи, кроме цветной капусты, в глубокий сотейник и добавить оставшиеся 10 унций сахара и полторы пинты уксуса из указанных двух. Положить туда же мешочек со специями. Довести до кипения и варить на медленном огне 15 минут, добавив через 5 минут после закипания цветную капусту (если положить ее сразу, она переварится). Вынуть мешочек со специями. Смешать горчичный порошок, муку и куркуму с оставшимся уксусом. Влить эту смесь в сотейник, перемешать и поварить все вместе 3 минуты. Разлить по банкам, закрыть их или закатать.


Литература

Conway, A. and Clarkson, P. (1987) `Everyday hypnotic induction`, Transactional Analysis Journal 17 (2).

Feldmar, A.(1989) `Did you used to be R.D.Laing?` London: Channel 4, October 3.

Miller, A. (1987) For Yuor Own Good, London: Virago.

Miller, A. (1986) Thou Shall Not Be Aware, London: Pluto Press.

Moreno, J.L. (1953)Who Shall Survive? Beacon, NY: Beacon House.

Moreno, J.L. (1965) Conversation with Marcia Karp.


Кит Уилсон, Элейн Голдман ДВЕРЬ В ПРОШЛОЕ Использование психодрамы в работе со взрослыми детьми алкоголиков и другими лицами, страдающими созависимостью

Взрослые дети алкоголиков (ВДА) вызывают повышенный интерес во всем мире, поскольку входят в группу риска по алкоголизму и целому ряду эмоциональных и физических расстройств. Детей алкоголиков приравнивают к жертвам холокоста или к ветеранам войны во Вьетнаме — они выжили, но родительский алкоголизм оставил неизгладимый след в их душах.

Средства массовой информации широко освещают эту проблему; конференции и семинары для ВДА собирают огромные аудитории. Психотерапевты и консультанты участвуют в этом общественном движении, пытаясь помочь данной группе населения.

Процесс выздоровления у взрослых детей алкоголиков имеет свои особенности, и здесь оказывается очень полезной психодрама и другие «методы действия».

Дело в том, что традиционные «разговорные» методы психотерапии зачастую не позволяют пробиться сквозь стену отрицания, сильные чувства так и остаются похороненными в глубине души, а пока они не отреагированы и не прожиты, исцеление невозможно. Психодраматический же процесс может дать мощный толчок к выздоровлению, так как ему присущ и катарсис, и когнитивное осознавание.

В данной главе мы хотим обсудить стадии процесса выздоровления, которые обычно проходят ВДА, и привести психодраматические техники для каждой стадии. Но прежде чем начать, можно кратко сформулировать основные положения теории, считающей алкоголизм и наркоманию семейными заболеваниями.

Химическая зависимость — прогрессирующий патологический процесс. Это понятие включает в себя алкоголизм и все прочие зависимости от химических веществ — кокаина, лекарственных и наркотических средств, «уличных» наркотиков и их смесей. Образ жизни наркоманов соответствует потребляемому наркотику. Нет никакого внешнего сходства между тайно спивающейся дамой и наркоманом с улицы, а пижон в шикарной машине, балующийся кокаином, совсем не похож на запуганного торговца «травкой». Однако сам патологический процесс, связанные с ним проблемы, его разрушительное воздействие на личность и прогноз заболевания мало зависят от характера наркотического вещества. Будь то алкоголь, кокаин, марихуана, героин или валиум, — болезненное пристрастие практически одинаково меняет и самого человека, и его семью.

«Каждого, кто по жизни столкнулся с алкоголиком, эта болезнь как-то задевает; но ее прямые последствия обрушиваются на членов его семьи»(Wegscheider 1981). Чтобы как-то пережить хаос, непоследовательность и непредсказуемость взрослых, характерные для таких семей, дети вырабатывают собственные способы защиты, — часто нездоровые эмоционально, — которые и берут с собой во взрослую жизнь. Например, они могут так и не научиться различать свои и чужие границы, — для них загадка, где же заканчиваются «другие» и начинаются они сами. Члена семьи алкоголика, попавшего в такую ловушку, называют созависимым. Созависимость — своего рода одержимость; это зависимость от других людей либо внешних вещей до такой степени, что собственные интересы полностью игнорируются, а осознание себя как личности практически отсутствует(Lerner 1987).

Семейные системы алкоголиков обычно закрыты, для них характерны жесткие правила и жесткое распределение ролей. Взрослым, выросшим в такой семье, помощь необходима не меньше, чем самому алкоголику, причем не важно, жив сам больной или умер, все еще пьет или уже «завязал». Терапия взрослых детей алкоголиков не ставит своей целью научить семью, как помочь больному; эта задача решается в ходе другого процесса — процесса интервенции. А ВДА должны наконец-то сосредоточиться на собственных проблемах, чтобы сделать первый шаг к исцелению.


Подготовка к изменениям

Вот несколько основных правил в семьях алкоголиков: «Не верь! Не смей говорить о реальных проблемах! Не смей чувствовать!»(Black 1981). Психодрама, основанная на теории и методологии Дж. Л. Морено, с ее активными техниками просто незаменима в работе с этими правилами. «Действие» способствует конструктивным изменениям, так как дает возможность взглянуть на привычные вещи под иным углом зрения.


Доверие

Доверие является необходимой предпосылкой терапевтического процесса в любой группе, где работают с чувствами и межличностным взаимодействием. Взрослые дети алкоголиков должны научиться доверять терапевту и группе, прежде чем начнется процесс выздоровления. Они также должны открыть для себя возможность ставить определенные границы — как в терапевтической работе, так и в жизни.

Выбор упражнений и техник во многом зависит от характера и размера группы, а также от продолжительности сессии. Решающей, в конечном счете, будет общая оценка ведущего, насколько группа готова к данному виду работы. Мы обычно используем для разогрева набор простых упражнений, в результате чего уровень доверия возрастает. Здесь важно структурировать задание, давать четкие инструкции — по одной за раз, отслеживать, как чувствует себя каждый участник группы в данный момент. В малой группе мы чаще всего обращаемся с вопросом к каждому по очереди. Иногда лучше вначале попросить всех закрыть глаза или смотреть в пол, чтобы сконцентрироваться на своих ощущениях. Можно «настроить» группу, предложив сделать несколько глубоких вдохов — выдохов. Дайте время участникам сосредоточиться на вашем вопросе и попросите всех открыть глаза, когда они будут готовы. Выбирая тему и углубляясь в индивидуальную беседу, отдавайте себе отчет, какова ваша цель в данный момент. Вот несколько примеров:


Какое самое сильное чувство вы испытываете сегодня — или в последние дни?

Что вы за человек? Опишите себя, дайте образ, метафору, картинку.

Назовите человека (одного) или событие своей жизни, вызывающее ваш гнев.

По поводу чего в вашей жизни вы испытываете печаль? (Тоже одно событие или человек).

Кто оказал большое влияние на вашу жизнь (положительное или отрицательное)?

Чем в себе вы больше всего гордитесь?

Какой поступок или способ поведения (один) вы бы хотели изменить, если это возможно?

Если бы вы могли стать кем-либо или чем-либо в этом мире, кем или чем вы бы стали?

Опишите значимый для вас объект, который есть сейчас в вашей жизни или был в прошлом.

Чем из того, что вы любите и умеете делать, вы давно не занимались?


Можете расширить или изменить эти вопросы, но не упускайте из виду их цель. Не забудьте поделиться с группой вашими собственными ответами, можно сделать это в самом конце, можно в начале — чтобы «разбить лед недоверия».

Большую группу можно разбить на подгруппы от 4 до 8 человек каждая, а можно начать работать в парах, чтобы люди лучше узнали друг друга и почувствовали себя комфортнее. Выполнив задание в малых группах, все возвращаются в круг, обмениваются впечатлениями и делятся переживаниями.

Существуют более сложные и рискованные упражнения «на доверие», например, «прогулка слепых». Разбейте группу на пары и в каждой назначьте одного из партнеров «поводырем», а другого «слепым». Попросите всех «слепых» в группе закрыть глаза, а «поводырям» объясните, что они должны вести своего партнера, невербально знакомя его с окружающей обстановкой и давая почувствовать как можно больше разных ощущений. Упражнение можно выполнять в комнате, на улице или сочетать оба варианта; учитывайте особенности своей группы. Дайте партнерам достаточно времени, а сами внимательно наблюдайте за их взаимодействием. Затем предложите им поменяться ролями в парах или образовать новые.

Когда все участники группы побывают в обеих ролях, переходите к шерингу — обмену чувствами и переживаниями. Однако следует помнить, что жизненный опыт взрослых детей алкоголиков отнюдь не способствует быстрому установлению доверия. Поэтому, прежде чем давать вышеописанное упражнение, убедитесь, что ваша группа к нему готова.


Разговор о реальных проблемах

Отрицание своих проблем остается важной чертой ВДА в их взрослой жизни. Они стараются оградить себя и своих близких от неприятных и болезненных событий и фактов, так как в детстве привыкли, что алкоголизм окружен стеной молчания. Чтобы вырваться наконец из этой ловушки, им следует для начала признать ту роль, которую алкоголь играл в их родительской семье.

Вся жизнь такой семьи вращается вокруг алкоголика или наркомана. Его близкие настолько привыкли бороться за выживание, пытаясь при этом «сохранить лицо» и защитить семейную систему, что вообще перестают осознавать происходящее. Необходимо помочь нашим клиентам нарушить негласное правило: «Не говори о реальных проблемах!» — и понять роль алкоголя или наркотиков в их семейных отношениях. Первая стадия процесса выздоровления называется вынужденным, или стрессовым, осознаванием.

«Именно на этой стадии взрослые дети алкоголиков начинают осознавать, на сколько уязвимыми в психологическом, физиологическом и генетическом смысле они выросли из-за присутствия алкоголика в семье»(Gravitz and Bowden 1985).

Чтобы помочь ВДА «увидеть алкоголизм» и открыто говорить о нем, мы используем социограммы, которые символизируют динамику отношений внутри конкретной группы. Эта техника помогает нашим клиентам прояснить отношения в семье, осознать влияние алкоголизма на разные поколения семейной системы.

Для этих целей мы обычно ставим две социограммы — с семьями, которые создают сами ВДА, и с их родительскими семьями. В каждой социограмме протагонист выбирает членов группы на роли своих близких (мужа, жены, детей), затем он описывает их по очереди. Иногда мы вводим кого-либо, чтобы представить «алкоголь» и его место в динамике семейных отношений. Картины, символически изображающие родительскую и теперешнюю семью клиента, дают ему возможность увидеть и осознать сходство и различие двух семей и влияние алкоголя на разные поколения.

Вот недавний пример эффекта социограммы. Строя картину своей нынешней семьи, молодой человек выбирает для себя позицию стоя на стуле, символизирующую его власть в семье. Такое положение мешает его нормальному общению с сыном. Представляя социограмму родительской семьи, протагонист ставит в такую же позицию свою мать-алкоголичку. Сам он в роли ребенка не может «достучаться» до матери — она его просто не слышит с высоты своего положения. Осознав сходство двух картин и поняв чувства своего сына, этот человек сразу же изменил социограмму своей семьи и встал с сыном на один уровень.


Чувства

Признание того факта, что в семье имелась химическая зависимость, часто приносит облегчение ВДА. Нарушено правило «Не говори о реальных проблемах!», наконец-то разорван «заговор молчания». Появляется чувство освобождения, желание говорить открыто и откровенно.

Однако на смену первым радостным переживаниям приходят менее приятные эмоции: человека захлестывает гнев, стыд, охватывает глубокая печаль. Все это — часть естественного процесса переживания горя. Любая семья алкоголика — это огромный резервуар горя и не оплаканных потерь — потери детства, родителей, надежд. Для исцеления эти потери необходимо оплакать сейчас и наконец-то позволить себе горевать. Одновременно нужно завершить «неоконченный разговор» — тот, который не мог состояться в реальной жизни.

Идеальной для этой цели является техника «пустого стула», однако она настолько сильна, что применять ее нужно с оглядкой. Ведущий должен быть хорошо обучен, чтобы справиться с потоком эмоций протагониста — горем, гневом, старыми обидами и т. д. Обычно мы приглашаем желающего завершить «неоконченный разговор» с близким человеком, часто уже умершим. Предлагая одному из ВДА произнести то, что он никогда не имел возможности высказать, мы почти всегда вызываем катарсис. Таким образом долго подавляемые чувства, являвшиеся причиной многих проблем сегодняшней жизни человека, наконец-то выходят наружу. Нарушено еще одно правило алкогольной семьи — «Не чувствуй!», — что может вызывать страх у протагониста. Задача ведущего — поддержать ВДА, помочь не захлебнуться в сильных эмоциях и интегрировать приобретенный опыт.

Например: сначала у того, кто работает с «пустым стулом», наступает отреагирование гнева на родителя-алкоголика и/или на другого родителя, не сумевшего защитить. Затем гнев сменяется слезами горя и боли от потери родительской любви.

Еще одна техника — «ненаписанное письмо». Если ВДА сумеют «написать» близкому человеку (живущему или умершему) письмо, которое никогда в жизни не писали, это даст им возможность завершить «неоконченный разговор» в безопасной атмосфере поддержки и контроля над ситуацией. Техники «пустого стула» и «ненаписанного письма» позволяют в дальнейшем работать с горем на более глубоком уровне.


Структура этого упражнения такова:

1. Вспомните людей, которым вы хотели бы сказать что-то важное и не смогли. Сейчас есть возможность это сделать — написать письмо.

2. На чем вы бы хотели написать это письмо?

3. Вы будете писать ручкой или карандашом?

4. Какая дата будет на письме?

5. Кому адресовано это письмо?

6. Опишите этого человека в нескольких словах.

7. Напишите письмо (монолог).

8. Как вы хотите подписать это письмо?

(Используйте «сверхреальность»).

9. Поменяйте ролями протагониста с тем человеком, которому адресовано письмо.

10. Попросите протагониста в этой роли описать себя.

11. Предложите протагонисту, находясь в этой роли, написать письмо самому (самой) себе.

12. Сделайте обратный обмен ролями,

либо

13. Остановитесь после пункта 8, не проводите обмена ролями.

14. Какой ответ на письмо вы ожидаете?

15. Что вы чувствуете сейчас, когда написали это письмо?

16. Обмен впечатлениями в группе.


Часто после этого упражнения люди действительно пишут такое письмо.


Перемены

Вторая стадия выздоровления для взрослых детей алкоголиков включает работу с базовыми проблемами: способы поведения, усвоенные в детстве и ставшие проблемой во взрослой жизни; отношение к алкоголю и наркотикам; проблемы доверия, зависимости и контроля; проблемы близости и сексуальности, вопросы построения границ (Gravitz and Bowden 1985). В этот период ВДА уже значительно меньше охвачены эмоциями, и им самое время стать протагонистами в полной психодраматической сессии.

Классическая психодрама такого рода продолжается около полутора часов, что позволяет работать над базовой проблемой, выбранной протагонистом. Вместо разговоров о трудностях своей жизни, ВДА погружаются в собственную реальность, проживая и прочувствуя ее как будто в первый раз. В том и состоит истинная сила психодрамы: эмоциональный катарсис и осознавание собственных переживаний так ярки и глубоки, что оказывают воздействие на дальнейшую жизнь человека.


Ролевой тренинг

В начале терапевтического процесса для ВДА необязательно, а иногда и нежелательно напрямую взаимодействовать с другими членами семьи, которые находятся в прежнем состоянии — отрицания, агрессии, отсутствия границ. Однако наступает момент, когда просто необходимо съездить домой, сверить свои воспоминания с воспоминаниями братьев и сестер или просто посетить семейное торжество, свадьбу или похороны. Такие встречи очень пугают ВДА, им необходима определенная подготовка и поддержка. Для репетиции жизненных ситуаций мы используем ролевой тренинг. Он помогает клиентам отработать новые для них способы поведения и реакции на определенные реальные события. В процессе проведения тренинга применяются различные психодраматические техники, включая и «зеркало».

Например, на сессии, готовясь к встрече с родителями, клиент ведет себя агрессивно, нервно или испуганно, не осознавая при этом, что сам провоцирует нежелательную реакцию. С помощью техники «зеркала» можно показать ВДА их привычное поведение, а затем помочь изменить его.


Игра

Жесткие правила алкогольной семьи и постоянная необходимость защищаться, «сохранять лицо» задерживают развитие спонтанности, креативности, способности получать от жизни удовольствие. В таких семьях дети вынуждены выступать в роли «маленьких взрослых», брать на себя ответственность и контроль за ситуацией. Они не имеют возможности расслабиться, не успевают научиться играть. Для освобождения «внутреннего ребенка» очень помогают упражнения на спонтанность и разыгрывание историй.

Упражнения на спонтанность вызывают много шуток и смеха, помогают ВДА почувствовать себя играющими детьми, объединяют группу. Можно предложить участникам изобразить с помощью пантомимы исторические события, времена года, разные города и страны.

Разыгрывание историй — это групповое упражнение, где каждый участник играет роль в сказке, басне, рассказе. Особенно поощряется принятие на себя ролей, не характерных в обычной жизни.

Некоторые клиенты, боясь проявить свои чувства, сопротивляются вовлечению в игру. Задача ведущего — помочь им принять хотя бы минимальное участие. Следует помнить и о физической безопасности группы.

Пусть несколько участников группы расскажут различные истории, сказки, басни и т. д. Группа останавливается на одной из них, сделав социометрический выбор или путем голосования. Иногда необходимо набросать краткий план инсценировки. Определяются главные действующие лица, можно ввести роль рассказчика, роли неодушевленных предметов, а также новых персонажей. Роли распределяет ведущий или сами участники; они строят сцену и разыгрывают действие. Необходимо дать возможность группе представить свой самостоятельный вариант выбранной истории. Затем следует обмен переживаниями и чувствами из роли. Важно понять, отличались ли роли участников от привычных им жизненных ролей.


Выбор

Наконец-то у ВДА появляется возможность делать выбор. Они начинают принимать на себя ответственность за собственные решения, обязательства и личностный рост. На этом этапе им необходима структура и перспектива на будущее, чтобы и дальше идти по пути духовного исцеления.

Для финальной сессии мы часто используем «волшебный магазин», который позволяет затронуть многие проблемы, стоящие перед ВДА, и в то же время является прекрасным завершением работы группы. Этот «магазин» действует на бартерной основе: там можно приобрести такие качества, как мужество, доверие, надежду, терпение, способность выражать свои чувства, — в обмен на страх, гнев, безнадежность, отсутствие доверия и другие специфические черты характера ВДА. Здесь приходится делать выбор, принимать решения и быть ответственным за себя.

Итак, мы открываем специальный «магазин», знакомим группу с хозяином и его помощником, объясняем принципы работы «магазина». В рамках этого упражнения ВДА сталкиваются с выбором, сделанным в прошлом, и с тем, который направлен в будущее. Например, участник группы хочет приобрести способность проявлять свои чувства, но хоэяин «магазина» готов «продать» ему свой товар только в случае, если «покупатель» откажется от созданной им вокруг себя стены недоверия. Эта техника берет начало в воображении, но в процессе торга происходит переход от фантазий к символам и, наконец, к реальности.


Заключение

Самооценка является краеугольным камнем структуры психики. Поэтому вполне понятно, что ВДА, чье развитие проходило в атмосфере постоянного напряжения, стресса, хаоса и непредсказуемости, а самооценка страдала, постоянно борются за психическое выживание.

Морено как-то сказал: «Люди ставят перед собой два главных вопроса: кто я? где и с кем я?» От того, как мы отвечаем на эти вопросы, зависит полнота нашего жизненного опыта и личных взаимоотношений.

Борьба ВДА ведется вокруг этих базовых проблем. Их попытка обрести идентичность, прочное чувство себя и своих границ — поиск ответа на вопрос: «Кто же я? " Стремление найти свою нишу, развивать отношения, чувство сопричастности и принадлежности — это их поиск благоприятной среды, которой человек соответствует, где он получает заботу, возможность раскрыться и реализовать себя.

Если нам удастся помочь взрослым детям алкоголиков в их борьбе и поиске, возможно, они придут к доверию, открытости, честности, смогут поверить в себя.

Через психодраму и ее активные техники ВДА включаются в этот поиск на всех уровнях: эмоциональном, интеллектуальном, физическом и духовном.


Литература

Black, C. (1981) It Will Never Happen To Me, Denver, Colorado: M.A.C. Publishers, Chapter 3 pp. 31–52.

Gravitz, H. and Bowden, J. (1985) Guide to Recovery: A Book for Adult Children of Alcoholics, Homes Beach, Florida: Learning Publications Inc., p.29.

Lerner, R. (1987) Speech, Seattle, Washington, 31 July.

Wegscheider, S. (1981) Another Chance: Hope and Health for the Alcoholic Family, Palo Alto, California: Science and Behavior Books, Inc., p.76.


Джинни Джеффрис МЫ ЗДЕСЬ ЗАНИМАЕМСЯ ТЕМ, ЧТО РАЗРЯЖАЕМ БОМБЫ Психодрама с закоренелыми преступниками

В камере гриндонской тюрьмы на расстеленном на полу матрасе неподвижно лежит накрытая одеялом женщина-ассистент (ассистент директора психодрамы — В.М.). Встав около нее на колени, Джон представляет себя у смертного ложа матери и рассказывает ей, как тяжело ему было в детстве переносить многочисленные унижения и побои. Мать Джона скоропостижно скончалась, когда он уже отбывал наказание. На глазах у Джона появились слезы.


Директор: Что происходит сейчас, во время вашего разговора с матерью?

Джон: Я очень сильно на себя злюсь.

Директор: А ваша печаль — она о чем?

Джон: О любви, о ненависти, о запоздалых сожалениях. Я пытаюсь найти повод, чтобы как-то себя оправдать, но не нахожу. Я говорю: это мать во всем виновата. Не знаю, так ли это.


Гриндон

Джон был одним из 260 человек, которые предпочли отбывать срок заключения в гриндонской тюрьме. Эта тюрьма построена в 1962 году специально, чтобы заключенные, имеющие серьезные нарушения в поведении и личностные проблемы, получили возможность лечения. Каждому осужденному, пожелавшему попасть в Гриндон, следовало пройти медицинскую комиссию. Среднее время пребывания в этой специализированной тюрьме составляло около двух лет, но лечение могло быть прекращено в любой момент по воле заключенного или в соответствии с решением администрации. Завершая свое пребывание в Гриндоне, заключенные возвращались в распределитель, откуда их направляли в другое место заключения.

По прибытии в Гриндон заключенные проходят осмотр и размещаются в специальном отделении. Они живут в одиночных камерах, которые, в отличие от камер в других тюрьмах, в дневное время специально не запираются, чтобы люди могли свободно общаться между собой. Контингент этого отделения состоит из насильников, убийц и других заключенных, совершивших тяжкие преступления, а также ставших преступниками наркоманов. В этой тюрьме существует запрет на совершение преступлений, и тот, кто его нарушает, должен покинуть Гриндон. В другой тюрьме многие из этих заключенных могли бы отбывать наказание в соответствии с «правилом № 43», допускающим фактическую изоляцию. Многие преступники выбирают именно такой режим, чтобы не подвергать себя риску общения с другими заключенными, так как боятся возможных последствий, если остальным станет известно про совершенное ими преступление.

Проживая в специальном отделении, заключенные участвуют в интенсивной групповой терапии. Им необходимо регулярно посещать группу, на которой они могли бы говорить о себе, своих отношениях и своих преступлениях. Кроме того, они обязаны посещать общее собрание, которое дает отдельным малым группам возможность обменяться информацией и быть в курсе дел, касающихся всего «сообщества». Тюремная администрация активно участвует в групповой терапии; служащие помогают создавать модели ролей и отношений, которые иначе могли бы остаться для заключенных совершенно неизвестными. Наряду с терапевтической службой в этой тюрьме организованы рабочие группы и учебные классы, но терапевтической работе в Гриндоне всегда отдается предпочтение.

Каждую неделю психодрама что-то привносит в жизнь заключенных трех отделений; продолжительность еженедельной психодраматической сессии составляет два часа, длительность цикла — 12 недель. Все сессии проводит психодраматист, иногда — при помощи женщины-ассистента из другого отделения. Эти ассистентки не обучаются психодраме специально, но их присутствие очень ценно, если на роль вспомогательного лица требуется женщина. В начале каждого двенадцатинедельного цикла члены группы проходят азы обучения техникам исполнения ролей вспомогательных лиц и дублирования, которые позже им пригодятся для участия в психодраме.

Желающие участвовать в психодраматических сессиях должны рассказать о своем намерении малой группе. В течение трех месяцев администрация может обсуждать с заключенным возможность его участия в психодраме, составляющего часть лечебной программы. Перед началом двенадцатинедельного цикла этот заключенный беседует с психодраматистом, и во время этой беседы они выясняют проблемы, над которыми собираются работать. После этого они заключают контракт, в котором оговаривается, что новый участник обязан посещать группу в течение всех двенадцати недель, так как она является закрытой.

Каждую неделю после сессии члены психодраматической группы рассказывают о своих впечатлениях на малой группе и всему сообществу; психодраматист делится своими впечатлениями с неинформированной частью администрации и гражданскими служащими в присутствии терапевта отделения. Плюс ко всему, протокол сессии заносится в книгу регистрации ежедневных событий и происшествий, поэтому дежурный персонал имеет полную информацию о том, что происходило на сессии.


Клиентская группа

Большинство из нас питает отвращение к преступлениям и не представляют себе, как можно причинить боль и страдания другому. Мы не в состоянии понять, как такое вообще может случиться, а бульварная пресса пестрит статьями с заголовками: «Животное», «Зверь», «Дьявол» и т. п., - которые только распаляют нашу ненависть.

Многие из обитателей Гриндона, подобно Джону, — несчастные, одинокие, попавшие в беду люди. То, что произошло в прошлом, зачастую более губительно для них, чем совершенное преступление. Очень многих людей в детстве били, унижали, бросали — по крайней мере, один из родителей, а иногда и оба. Мы приходим в ужас, узнавая про преступные кровосмесительные связи, невероятную жестокость, про детей, которым жгли руки на электрической плите, заставляли есть свои испражнения или всевозможными способами удовлетворять сексуальные желания отца или матери. Можно услышать множество рассказов о незнакомцах, которые использовали детскую незащищенность, или о детях, превратившихся в беспомощных свидетелей ужасных преступлений своих родителей или в объект для вымещения их ненависти. Теперь это взрослые люди с заниженной самооценкой, у них нет опыта доверительных отношений, но есть сильная злость за перенесенные лишения и намерения наверстать упущенное. «Стремление относиться к окружающим так, как когда-то относились к нам, составляет суть человеческой природы (Bowlby 1988: 91). Пытаясь самоутвердиться, эти пострадавшие от насилия люди переносят негативные чувства со своих родителей на окружающих, которых находят слабее себя.

Вдобавок к совершенным преступлениям некоторые заключенные бьют своих жен, издеваются над собственными детьми или даже вовсе их бросают. Как только их отношениям начинает что-то угрожать, возникают какие-то неприятности на работе или финансовые трудности, их ответ повторяет типичную реакцию на стрессовую ситуацию: Папа и Мама ссорятся; Папа бьет Маму; злость вымещается на ребенке, и Папа идет пить или просто уходит из дома. Никакой другой модели у них нет.


Теория приспособления

Работа Джона Боулби, посвященная «теории эмоциональных связей» и ее клиническому применению (Bowlby 1988), подтверждает то, что обнаружила я, работая с этими проблемами в качестве психодраматиста. Более того, эта работа создала некоторые теоретические предпосылки, которые помогли мне понять, что происходит с оказавшимися в Гриндоне людьми.

Боулби считает, что целая гамма детских переживаний и все формы эмоциональных связей, которые человек усваивает с детства, впоследствии становятся ключевыми в его развитии. «Ранний опыт в любом случае оказывает на человека решающее влияние, вне зависимости от того, ожидает он впоследствии найти лучшее отношение или нет; это влияние определяет также уровень компетентности, необходимый ему для того, чтобы начать любые взаимоприемлемые отношения»(Bowlby 1979: 104). Только через взаимообогащающие отношения и повторяющиеся взаимодействия с окружающими развивается здоровая личность.

Исследования, посвященные проверке теории Боулби, показали, что многие люди, которые чувствуют тревогу и не ощущают себя в безопасности, а также демонстрируют признаки зависимости, незрелости и низкого самосознания, — люди, у которых было трудное и неблагополучное детство, до сих пор отзывающееся сильной обидой, — обычно переносят эту обиду с родителей, вымещая ее на другом, слабом человеке (Henderson 1974). По мнению Боулби, весьма вероятно, что такая личность, будет ощущать сильную бессознательную тоску по любви и заботе, которая может проявляться в аномальном поведении, провоцирующем проявление заботы и внимания со стороны других людей: например, в симуляции попыток самоубийства или конверсионных симптомах (Bowlby 1979).

Точка зрения, в соответствии с которой пренебрежение к себе имеет определенную связь с преступными наклонностями, очень популярна в криминологии (Cohen 1955; Hewit 1970; Kaplin 1975). Наличие связи между низкой самооценкой, с одной стороны, и враждебностью и агрессией — с другой, подтверждается в целом ряде источников (Green and Murray 1973). Розенбаум и де Чармс (Rosenbaum and de Charms 1960) рассматривают низкую самооценку не только в связи с мягкой, скрытной или самоуничижающейся личностью, но и с личностью, проявляющей прямо противоположный тип поведения: агрессивный, довлеющий и нахальный.

Стремясь понять причины тяжких семейных преступлений, Боулби видит зависимость между тревожностью и гневом, связанным с риском потери близких отношений. Существует три типа таких отношений: отношения с родителями, с ребенком и с сексуальным партнером. «Прекращение каждого из них сопровождается сильным эмоциональным потрясением… Вся эмоциональная жизнь человека и самые глубокие чувства определяются состоянием его долговременных отношений, связанных с чувством долга и определенными обязательствами» (Bowlby 1988: 80). Выражение гнева рассматривается автором как функциональное поведение, цель которого состоит в поддержании жизненно важных долговременных отношений. Преступление, которое совершается во время семейного скандала, Боулби считает поведенческим проявлением искаженной и преувеличенной тоски по вниманию и заботе.

В результате изучения особенностей личностного развития детей, испытавших физическое и психологическое насилие, Мартин Родехеффер, которого цитирует Боулби (Martin Rodeheffer in Boulby 1988), определил, что они были депрессивными, пассивными и закрытыми, но вместе с тем, раздраженными и агрессивными. Наблюдения Боулби над маленькими детьми, испытавшими истязания и насилие, однозначно показали, в каком раннем возрасте устанавливаются соответствующие паттерны поведения. Он пишет: «Значительное количество отвергавшихся и испытавших дурное обращение детей, вырастая, продолжают цикл семейного насилия — в ответ на различные ситуации они постоянно воспроизводят тот же самый тип поведения, который у них развился в период раннего детства» (Bowlby 1988:92).


Д ж о н

Психодраматическая работа Джона может служить хорошим подтверждением теоретических взглядов Боулби и результатов других исследований в этой области.


Как только Джон перешел от сцены монолога у постели умершей матери к сцене воспроизведения своего преступления, он признался группе, что совершенно не соображал, что делал. «Полиция хорошо знала, что я могу подраться, что-нибудь прихватить с прилавка, деньги у кого-то отнять, но женщину изнасиловать… Нет, такого они про меня сказать не могли. И сам я бы никогда не сказал про себя такого.

В ночь, когда совершилось преступление, он выписался из госпиталя, куда попал после попытки самоубийства, когда вскрыл себе вены и едва не потерял руку. У него на руке был наклеен пластырь. Восстанавливая связанные с преступлением события, Джон схватил свою жертву, которую играла женщина-ассистент.

Джон: Я не понимаю, что со мной происходит. Я не знаю, как это получилось. Простите меня.

Жертва рыдает, лежа на полу.

Джон: Я начинаю соображать, что сделал ей больно. Я, наверное, ее очень унизил. Минут десять мы вместе стояли и плакали. Я плакал даже больше, чем она. Я стал понимать, что я наделал.

Директор: Не надо ничего говорить, покажите, как все происходило.

Джон и вспомогательное «я» стоят и плачут. Все его действия «там и тогда» эмоционально переживаются «здесь и теперь».

Джон: Я ведь не бил тебя, правда?

Вместо того, чтобы прервать излияния Джона и обменяться ролями, вспомогательное «я» отрицательно качает головой.

Джон: Каждый раз, когда я начинаю думать о том, что наделал, мне хочется взять стакан и раздавить его в кулаке. Я хочу потерять эту руку, чтобы доктор не смог ее спасти. Наверное, я рехнулся, я хочу, чтобы меня разорвало на части. Я ненавижу себя за то, что я с тобой сделал. Единственный человек, которому я хотел отомстить, была моя мать. Один Бог знает, что было у меня в голове той ночью. Я ничего не понимаю.

После этого нападения он бродил две недели, пьянствуя и ночуя на газонах в парках. При помощи нескольких стоек, которые находились в комнате, мы сооружаем «в парке» символические кусты и просим Джона побродить какое-то время, а затем, когда сочтет нужным, прилечь под кустом. При этом предупреждаем, чтобы он проговаривал свои мысли вслух.

Джон: Я пытаюсь найти повод, чтобы как-то себя оправдать, но не нахожу. Я считаю во всем виноватой свою мать. Не знаю, слышит ли она меня. Не понимаю, за что я обидел эту женщину. Я не могу себе простить… Что я наделал… Когда я ее изнасиловал, то поступил хуже, чем со мной поступала мать. Мне кажется, теперь это стало до меня доходить.

Джон встает, принимается бродить по комнате, останавливается, затем снова бродит и снова останавливается.

Джон: Я хочу научиться доверять людям и любить людей, хочу быть с ними рядом, потому что очень приятно успокоить того, кто находится рядом, просто сказать ему: «У тебя все в порядке» или «Я люблю тебя» и еще что-нибудь в таком духе. Это было бы очень здорово.


Психодрама в Гриндоне

Психодрама в Гриндоне опирается на результаты самого доступного исследования. Они свидетельствуют о том, что антиобщественное поведение часто является следствием низкой самооценки, недостаточной уверенности в себе и оказывается бессознательным переносом выражения гнева и обиды за детские унижения с объектов внутреннего мира человека на его окружение.

Психодраматическое действие позволяет заключенному исследовать влияние своих отношений с родителями в раннем детстве на свои теперешние отношения и поведение с эмоционально значимыми людьми. По Боулби, в данном случае коррекционной работой может считаться наиболее честный способ возвращения человека к детским переживаниям (Bowlby 1979). C точки зрения психодрамы это означает возвращение заключенного к первичной травме, которая является главным источником его страданий: «там и тогда» превращается в «здесь и теперь», тем самым давая человеку возможность вступить в контакт с вытесненными или подавленными чувствами. В психодраматической реальности человек получает возможность выразить свои негативные эмоции, направив их на их «реальный» источник. Это помогает ему осознать, как произошел перенос этих эмоций и объектов своего внутреннего мира на окружающих. А в свое время, вместо того чтобы разбираться со своими чувствами к матери, с переживаниями своего нелегкого детства и ощущением собственной неадекватности, Джон изнасиловал женщину.


Директор подхватывает последнюю фразу Джона: «Моя мать была единственным человеком, кому я хотел сделать больно». Джон уже увидел связь между своими недавними поступками и своими чувствами в прошлом. Директор помогает Джону построить сцену, где он находит мать в ванной, истекающей кровью из порезов, которые она сама себе нанесла. Тогда он не сказал ей ничего, а просто закрыл дверь. Позже она сама спустилась вниз, чтобы вызвать скорую помощь. Но сейчас его попросили высказать ей все, что не было сказано тогда.

Джон: Я часто хотел, чтобы ты умерла. Иногда я думаю, что если бы я позволил тебе умереть, я был бы намного лучше, чем сейчас. Я тебя ненавижу (Здесь возникает длинная пауза, во время которой Джон смотрит в глаза своей беспомощной матери.) Зачем ты меня била?

В этот ключевой момент было очень важно совершить обмен ролями с матерью, чтобы Джон мог продолжать свои обвинения, не теряя надежды понять, почему она с ним так поступала и что в это время чувствовала. Совершая обмен ролями со значимыми людьми (в их число может входить и сама жертва), заключенный учится смотреть на события глазами других, проясняя для себя полную картину взаимоотношений. В это время он может изменить свое отношение к действительности.

Мама (в роли которой сейчас выступает Джон): Ты напоминаешь мне твоего отца, и поэтому я хотела сделать тебе больно. Ты всегда защищаешь своего отца и всем говоришь, какая я плохая.

Джон (роль которого играет другой заключенный): Но ведь я любил отца. Почему же ты не любила меня?

Мама: Мне кажется, я тебя ненавидела. Я ненавидела тебя так же, как и твоего отца. Ты — вылитый отец, такой же грубый, самовлюбленный и недалекий.

Джон: Ты не лучше. Ты пьянствовала, не обращала на детей внимания. Ты ничего для нас не сделала.

Мама: Это сущая правда, я на вас не давила. Если бы я стала смотреть за детьми, ты убежал бы из дома.

Директор просит вспомогательное «я» снова принять роль матери, прекрасно понимая, как важно для Джона высказать вслух то, о чем он до сих пор не говорил никогда в жизни. (Вспомним, что мать Джона умерла, когда он находился в тюрьме.)

Директор: Вы никогда не говорили об этом раньше?

Джон: Нет.

Директор (чувствуя, что сейчас происходит у Джона в душе и помогая ему, старается как можно точнее выразить словами его переживания): И хотя прошло уже 6 лет с тех, как она умерла, эти чувства по-прежнему сжигают вас изнутри?

Джон: Да, вы правы.

Действие начинается. Женщину, играющую роль вспомогательного «я», просят произнести вслух все, что сказал Джон из роли своей матери.

Мама: Я не могу бросить пить. Ты что, не видишь, как мне тяжело. У меня девять детей на руках.

Джон (опять из своей роли): Но ведь ты ничего и не делала. Ты даже не хотела пойти в туалет, а просто ходила в ведро и говорила: «Пойди вылей, а потом вымой».

Мама: Пойди вылей, а потом вымой.

Подхватив ключевую фразу, которую обронил Джон, вспомогательное «я» ввела в происходившее между ними взаимодействие отношение «здесь и теперь». Джон стал кричать, выражая свой гнев.

Джон: Я тебя ненавижу, ненавижу! Нужно было дать тебе помереть. Ты продолжала это делать на глазах у детей. Ты раскрыла мне глаза на свою болезнь. Ты изнасиловала меня.

Один из участников, заключенный, подал знак, что он хочет продублировать.

Дубль: На самом деле ты мне не мать.

Джон (подхватывая слова дубля): Нет, ты мне не мать.

Дубль: И мне больнее всего, что ты меня не любишь.

После этой фразы дубля Джон останавливается, как вкопаный. Дубль помогает Джону достичь самой глубокой точки в его отношении к матери. Джон борется со слезами.

Джон: Это правда. Мне больнее всего, что ты меня не любишь. Я считаю, что каждая мать должна любить своего сына. (Поворачиваясь к директору и выходя из своей роли): Она мне так навредила.

Директор просит Джона сказать своей матери о том, как она ему навредила, когда не любила его. На этом этапе драмы он начинает устанавливать связь между своими переживаниями в прошлом и нынешним поведением, а также с возникающими проблемами при вступлении в близкие отношения.

Джон: Как только мне исполнилось 16, ты выгнала меня из дома. Ты меня научила только пить. Я просто сидел в пивной и напивался; ты загубила мою жизнь только потому, что заставляла меня все это делать, потому что не любила меня. Я всегда спрашивал разных людей, зачем они говорят: «Я тебя люблю». Меня всегда так и подмывало спросить: «За что?» Если они старались меня удержать или обнять, я тут же их отталкивал. Я не выносил этого. У меня всегда было подозрение, что они собираются поступить со мной так же, как ты: сперва погладить по головке, а потом — коленом в зубы.

Джона попросили сказать матери, чего он от нее хотел.

Джон: Все, чего я хотел, — чтобы ты меня любила. Все, что я хочу, — жениться и иметь двух или трех детей. Вот все, что я всегда хотел. Я никогда не стремился стать богатым. Я хочу лишь иметь возможность обеспечить жену и детей, и тогда я буду счастлив. За что ты меня не любила? Почему ты напивалась?

Теперь его просят поменяться ролями, чтобы он мог услышать ее ответ.

Мама: Я была замужем пятнадцать лет, когда узнала, что у твоего отца есть другая женщина. Твой отец делал со мной все, что хотел, а когда я убедилась в том, что он спал с другой женщиной, это меня совсем подкосило. У меня были проблемы со здоровьем: я сильно располнела. Твой отец был жокеем: я могу себе представить, как он себя чувствовал, но такого я от него не ожидала. Когда я стала весить слишком много, ему было очень несладко со мной спать. Я была счастлива, только если удавалось напиться.

После того, как немного прояснилось его отношения с матерью и Джону удалось выразить свой гнев, действие развивается дальше, и теперь он имеет возможность получить или сделать то, чего был лишен в детстве. «Единственное, что я хотел сделать, — когда она напивалась или была в плохом настроении — просто подойти и к ней прижаться, но всегда очень боялся».


Психодраматическая «сверхреальность» («surplus reality») позволяет заключенному, испытывающему эмоциональный голод, возможно, впервые в жизни узнать, что чувствует человек, когда его обнамают и говорят, что любят, — и впервые в жизни принять нежность и ласку вместо грубости и жестокости.


В последней сцене его умирающая мать лежит в больнице, и Джон может услышать от нее все то, что он надеялся бы услышать, если бы в реальной жизни их примирение состоялось вовремя. Вспомогательное «я» берет Джона за руку, но тот ее отдергивает: для физического контакта время еще не настало, ибо единственный известный ему способ физического контакта — либо самому переживать насилие, либо насиловать других. По окончании сессии Джон делился своими мечтами о дне, когда он сможет взять в охапку «ту женщину» (вспомогательное «я») и крепко-крепко ее обнять.

Мама: Здравствуй, сынок. Я не думала, что придешь. Когда тебя вижу, чувствую себя плохо. Плохи наши дела. Сначала было хорошо, потом все хуже и хуже. (Она напоминает ему о лучших временах и говорит, что его любит).

Джон: Да, были лучшие времена.

Директор замечает, что Джон переполнен чувствами, которые не может выразить, и потому «застрял на месте»; она просит другого участника группы стать доктором и сказать Джону, что мать скончалась. Когда Джон это услышал, по его щекам потекли слезы.

Директор (обращаясь к Джону): Позвольте мне спросить: могли бы вы найти в себе силы, чтобы перед смертью матери простить ее?

Джон: Нет.

Хорошо представляя, что прошло еще слишком мало времени для того, чтобы рана затянулась, директор спрашивает Джона, что он хочет сказать напоследок.

Джон: Я до сих пор не могу понять некоторые твои поступки. Я могу понять, что сделал мой отец. Я думаю о тебе, но никого не люблю. Но какие-то вещи я могу понимать.

Доктор покрывает одеялом тело матери, а Джон хочет выйти из комнаты, но его удерживают.


Многим таким людям легче всего скрывать слезы за гневом, и для большинства из них слезы, которые появляются в психодраме, — это первые слезы в присутствии окружающих за много лет. Плачущего Джона поддерживает за плечи другой заключенный. На вопрос, какую надпись он бы хотел видеть на могильной плите матери, Джон отвечает: «Я тебя люблю и прощаю». Он совершил свое путешествие, переходя от прошлого к настоящему и обратно — от настоящего к прошлому. Когда участники группы собираются в круг, чтобы поделиться с Джоном своими переживаниями, он чувствует понимание, поддержку и сочувствие, чего никогда не ощущал в детстве.

Вот слова одного заключенного, выступавшего в 1985 году по «Би-Би-Си Радио-4» в программе «Действительность»:


«Единственное, чего у заключенных никогда не было, — это любви и заботы. Вот чего они хотят. Им бы чуток того и другого — и вы добьетесь от них больше толку, чем если их колотить и скручивать им руки. Я бы не советовал этого делать, они от этого только звереют. Они так жили всю жизнь, и уж с этим-то могут справиться. А вы дайте им любовь и заботу и посмотрите, как они с этим могут справиться. Я видел, как некоторые парни ломались просто потому, что не знали, как это делается. Сам так сломался. Я не знаю, как отвечать на любовь и заботу, вот что пробирает по-настоящему. Это будет покруче, чем любая решетка, — когда люди по-человечески говорят: слушай, мы тебя любим. И никто из нас такого не только не говорил, а даже и не чувствовал.


Практические соображения

Нет никаких сомнений, что проведение психодраматической группы в таких условиях наталкивается на определенные сложности. Прежде всего, группа формируется из заключенных, совершивших разные преступления, и вряд ли найдется человек, проявляющий к заключенному больше нетерпимости, чем его собрат. Психодраматический процесс и психодраматист зависят от поддержки группы. Если с этим поспешить, то позже, когда интенсивность работы возрастет и директору понадобится поддержка группы, за это придется «заплатить». Реплики заключенных: «Я не хочу тратить свое время на этого насильника», или «Ты последняя скотина», или «Даже я не врубаюсь, как такое можно сделать» — не способствуют тому, чтобы люди поделились своими чувствами, которые испытывают по отношению к самим себе и своим преступлениям.

В течение первых сессий для директора очень важно быть уверенным в том, что каждому участнику группы, вне зависимости от преступления и степени осознания своих чувств, хватает «психологического пространства», чтобы исследовать все проблемы, которые требуется, — безотносительно к тому, насколько эти проблемы будут затрагивать остальных. Применение психодраматических разогревов способствует сближению участников и подводит их к осознанию того, что создание в группе атмосферы взаимопомощи и взаимной поддержки (в противоположность тому, к чему они привыкли во всех прочих группах) предполагает не взаимные распри, а поддержку, помощь и участие. Если после негативной оценки какого-то события или поступка в психодраматической реальности действие прекращается, все усилия перечеркиваются. Многие недели работы, посвященной воспроизведению сцены, где отец-детоубийца наконец-то находит в себе силы посмотреть на свое злодеяние или взять на руки своего мертвого ребенка, из-за одной-единственной реплики окажутся затраченными впустую. Протагонист вновь будет «отброшен» к изоляции и самоистязанию и лишен открывшейся было возможности высказать невысказанное.

Кроме типичных трудностей начального этапа ведения такой группы, мы сталкиваемся с тем, что заключенные (особенно склонные к неконтролируемому насилию, «бешеные») часто боятся эмоционального воздействия психодрамы. «А что будет, если я вообще потеряю контроль над собой?» — вот самый распространенный вопрос, в котором слышится подлинный страх. Именно отсутствие сдерживающего начала и привело их в тюрьму. Кроме того, преступные действия по отношению друг к другу влекут за собой выдворение из Гриндона. Переживания чувств, которые до сих пор были неведомы, вызывают огромную тревогу: сможет ли вся группа, включая протагониста, директора и остальных участников, выдержать сильные эмоции, которые обязательно выйдут на поверхность?

Придя на сессию, заключенный Тони предупредил группу о крайней степени своего гнева, направленного на его дядю, заставлявшего мальчика есть свои испражнения перед тем, как его изнасиловать. Группа замялась в нерешительности, не будучи уверенной в том, что она само и директор смогут выдержать открытое выражение такого гнева. Никто не соглашался добровольно взять роль его дяди, опасаясь за свою безопасность при столь очевидном негативном переносе. В таких случаях протагонист и группа находятся в разных «пространствах». И тогда, несмотря на разогретого и готового к работе протагониста, дальше идти не стоит, пока группа недостаточно разогрета для определенного протагониста или для работы с той или иной темой, или для исследования собственных (групповых) проблем. Крайне важно признавать существование у группы потребности в «запасе прочности» при работе с некоторыми темами и допускать, что для определенной работы она может быть не готова. Мы ведь имеем дело не с теми, кто только тешится агрессивными фантазиями: наши клиенты уже претворили свои фантазии, так сказать, в жизнь — такую, какая и привела их в тюрьму (Coln 1990). Директору приходится во многом полагаться на группу, особенно при использовании психодраматических техник «отреагирования с удержанием»: некоторые техники этого круга требуют непосредственного участия всей группы в физическом сдерживании протагониста в момент отреагирования сверхсильных чувств — с тем, чтобы он не причинил вреда ни себе, ни другим, при этом получив возможность для максимально интенсивного выражения чувств вслух. следует прилагать немалые усилия, чтобы найти подходящий способ сдержать человека и продолжать его удерживать в определенных рамках. Для многих из них это важнейший момент в работе. Они знают, как превратить свои чувства в действия, и обычно делают это за чужой счет. Для некоторых задача состоит в том, чтобы найти слова, которые до сих пор заменялись действиями. Для других, наряду со словами, очень важно найти подходящее место действия, где бы они почувствовали себя спокойно.

Прошло несколько недель, прежде чем группа нашла возможность вернуться к проблеме Тони. Всем вместе нам удалось творчески подойти к ее решению и найти психодраматический подход, безопасный для каждого члена группы, включая протагониста, — при этом не лишая его шанса выразить свой гнев, который он боялся обнаружить в двенадцатилетнем возрасте.

Взрывы гнева следуют за слезами сожаления и раскаяния в том, что человек совершил, и обиды за все, что он недополучил в детстве, чаще, чем может показаться. Для многих из нас слезы — это естественный способ выражения эмоций. Для этих людей, выросших в окружении, где моделью мужского поведения является образ бесчувственного «крутого» парня, а человека бьют только за то, что он плачет, психодраматическая сессия может быть первым действительно безопасным и самым подходящим местом для проявления таких чувств. Один из заключенных, получивший 17 лет за вооруженное ограбление, известный в уголовной среде своей жесткостью, с репутацией человека, готового на все, и многочисленными надписями на «книжке своего тела», впервые зарыдал в голос, увидев психодраму своего собрата-заключенного. Когда в детстве он начинал плакать, отец брал ремень или выгонял его на улицу, где его били ребята, бывшие значительно старше по возрасту. Это его ожесточило.

Во время каждой сессии директору следует задаваться вопросом: «Чего еще желательно было бы достичь сегодня и настало ли для этого время?» Пытаясь достичь максимума, можно всю работу свести на нет. Следует неукоснительно придерживаться условий контракта. Работать с заключенным без предварительной договоренности, выходя за рамки его запроса или его желания, — значит идти на риск. Иногда следует умерить свой энтузиазм, чтобы достичь большего, и всегда иметь в виду, что существует очень тонкий баланс между поощрением к действию и готовностью признать право заключенного просто побыть на сессии, не участвуя в действии.

Такие люди тоже по-своему ранимы. Одни из них пытались покончить с собой, полностью осознав, что совершили. Проходить снова весь мучительный путь, опускаться в глубину, находящуюся за пределами их отчаяния от содеянного, — к их собственному отчаянию, следует крайне осмотрительно; здесь огромную роль играют профессиональное чувство меры и выбор подходящего момента. Заключенный, который действительно держал на руках убитого им собственного ребенка, на первых сессиях оказался не в силах сделать больше ничего. Он просто оставался в комнате, пока остальные работали со своими проблемами, делились своими эмоциями и переживаниями. Следующий шаг директора — дублирование чувства, которому протагонист не может выразить вербально. Успокаивающие прикосновения окружающих, слова, в которых звучит поддержка и убежденность в том, что человек в драме делал все правильно, приводят его драму туда, куда она должна прийти. Соединив свой собственный опыт с исследованиями и идеями Боулби и других сторонников теории эмоциональных связей, я пришла к выводу, что психодрама — самый эффективный и содержательный метод работы в таких условиях. Она включает в себя драматическое самопредставление каждого человека, способствуя проявлению его поведения, чувств и убеждений. Как и для всех прочих психотерапевтических методов, ее фундамент составляет формула: человек способен измениться сам, получив точную информацию о своем поведении. Проведенные в Гриндоне исследования продемонстрировали, что психодрама играет важную роль в изменении эмоционального состояния заключенных и расширении их представления о самих себе (Jeffries 1987).

Вот как заключенный Тони описывает этот процесс:

«Я бы сказал, что здесь мы разряжаем бомбы. Вы что, думаете от меня чего-нибудь добиться, посадив на восемь лет за решетку и вздувая меня дубинкой? И чего вы после этого от меня хотите? Вы только сделаете меня еще хуже, чем я был раньше. И то же самое вам скажет любой. Это серьезная штука. Меня всего переворачивает, когда я слышу, что психодрама — это сборище профанов. Зайдите ко мне на полчасика, и я покажу вам, что это такое».

Хотелось бы мне, чтобы мы могли разряжать больше бомб во многих других тюрьмах. Я не верю, что люди рождаются преступниками, насильниками, убийцами или мучителями собственных детей, хотя я согласна с тем, что у некоторых из них есть патологические проблемы, которые проявляются в антисоциальном поведении. Наше общество должно принять на себя ответственность за то, как мы друг к другу относимся. Очень грустно, что мы по-прежнему ищем панацею от всех бед. Но каким бы ужасным ни было совершенное человеком преступление, просто запереть его на 24 часа в сутки, не попытавшись добиться каких-то изменений в его убеждениях и поведении, пока он отбывает свой срок, — значит заведомо рассчитывать на его возвращение в общество куда более ожесточенным и безнадежным, чем он был до попадания в тюрьму. В противоположность такому отношению к заключенным, применение психодрамы показывает, что установки и поведение можно изменить, а подход к людям, совершившим тяжкие преступления, может стать гораздо более конструктивным и человечным.


Литература

Bowlby, J. (1979) Making and Breaking of Affectional Bonds, London: Tavistock.

Bowlby, J. (1988) A Secure Base — Clinical Applications of Attachment Theory, London: Routledge.

Cohen, A (1955) Delinquent Boys — the Culture of the Gang, New York: New York Free Press.

Coln, H. (1990) The Place of the Actual in Psychotherapy, London: Associated Press.

Green, R. and Murray, E. (1973) «Instigation to aggression as a function of self-disclousure and threat to self-esteem», Journal of Councelling and Clinical Psychology 40: 440-3.

Henderson, A. (1974) «Care-eliciting behaviour in man», Journal of Nervous and Mental Diseases 159: 172-81.

Hewit, J. (1970) Social Stratification of Deviant Behavior, New York: Random House.

Jeffries, J.I. (1987) «The effect of psychodrama on the self-concept of prisoners» unpublished M.Sc. thesis, University of Surrey.

Kaplin, H. (1975) Self Attitudes of Deviant Behaviour, Pacific Palisades, CA: Goodyear.

Rosenbaum, M. and de Charmes, R. (1960) «Direct and vicarious reduction of hostilities», Journal of Abstracts and Social Psychology 66: 54–61.

Дополнительнаялитература

Becker, H. (1963) Outsiders, Studies in the Sociology of Deviants, New York: New York Press.

Bois, K. (1972) «Role playing as behaviour change technique», Psychotherapy: Theory Research Practices 9: 185-92.

Charney, M. (1975) «Psychodrama and self-identity», Journal of Group Psychotherapy 28: 118-27.

Cooley, C. (1922) Human Nature and Social Order, New York: Scriber.

Fine, L. (1978) «Psychodrama» in R.Corsini (ed.) Current Psychotherapies, Illinois: Peacock.

Goffman, E. (1959) The Presentation of Self in Everyday Life, New York: Double Anchor.

Goldstein, J. (1971) «Investigation of doubling as a technique for involving severely withdrawn patients in group psychotherapy», Journal of Counselling and Clinical Psychology 37: 155-65.

Kaplin, H. and Meyerowitz, J. (1970) «Social and psychological correlates of drug abuse»,Social Scince Medicine 4: 203-25.

McGuire, J. and Priestly, P. (1985) Offending Behaviour Skills and Strategy of Going Straight, London: Batsford.

Marshall, W., Christie, M. and Lanthier, R. (1979) «Social competence, sexual experience and attitudes seen in rapists and paedophiles», a Report to the Solicitor-General, Toronto: Ontario Research Psychiatric Center.

Mead, G. (1968) Mind, Self and Society, Chicago: University of Chicago Press.

Rosenthal, S. (1976) «Effects of psychodrama on self actualization and perceived locus of control», Dissertation Abstracts International 38 (1-B): 378, July 1977.

Toch, H. (1969) «Violent men enquiry», inPsychology of Violence, Chicago: Adline Press.

Wickland, R. (1978) «Opinion change and performance facilitation as a result of objective self awareness», Journal of Experiental Psychology 1978 7.

Williams, S. (n.d.) Personality differences between rapists, paedophiles and normals», Kingston, Ontario: Penitentiary (unpublished).


Анн Анселин Шутценбергер ДРАМА СМЕРТЕЛЬНО БОЛЬНОГО ЧЕЛОВЕКА Пятнадцать лет работы в психодраме с больными раком

Нас беспокоят не сами события, а

наше восприятие этих событий.

Эпиктет
Вступление

Проработав 20 лет с психотическими больными, я стала улавливать связь между психическими и соматическими проблемами. Меня заинтересовало, можно ли успешно заниматься психодрамой с людьми, страдающими неизлечимыми заболеваниями. И вот уже пятнадцать лет я работаю с теми, кто болен раком, — иногда в союзе с медиками, иногда просто дополняя классическое лечение психологической поддержкой.

Аристотель, Платон, Гален, Фрейд, Юнг, Морено, — все они считали человека целостной личностью. Однако сторонники «точной науки» до сих пор подвергают сомнению этот древний подход, связывающий сознание и тело воедино. Лишь недавно, в связи с открытиями в новых областях науки (в психо-нейроиммунологии и в психо-нейро-эндокринологии), медицинское и научное сообщество стало осознавать влияние мышления на организм. Болен человек или здоров, недавно обнаруженные медиаторы связывают друг с другом его психические и телесные процессы (Ader 1981; Solomon and Moos 1964; Solomon 1985; Bahnson 1989). При раке, как и при любой другой болезни, можно выявить психосоматический и соматопсихический компонент проблемы — если, разумеется, внимательно выслушать пациента. Чтобы действительно помочь ему, следует обратиться и к душе, и к телу. Мы пытаемся стимулировать спонтанные ремиссии, уменьшить вероятность смертельного исхода, посеять сомнение в прогнозе заболевания, который основан на статистических данных.

В 1986 году известный американский хирург Берни Сигель написал книгу «Любовь, медицина и чудо», где описывает работу, удивительно схожую с моей. Сигель опирался на теорию Карла и Стефани Симонтон (Simonton et al.. 1978), считающих, что состояние здоровья раковых больных может радикально улучшиться благодаря психологической поддержке, релаксации, физическим упражнениям, позитивной визуализации и работе с образами. На смену пассивной беспомощности и безнадежности приходит активное сотрудничество, обретение надежды и здоровья.

Личный вклад доктора Сигеля в данный подход — это его опыт хирурга, работающего в стационаре, а также его замечательный юмор и теплота. Я же постаралась добавить от себя применение психодрамы и геносоциограммы (А.Sch?tzenberger 1985).

В 1974 г. погибла от «курабельного», то есть потенциально излечимого, рака груди моя кузина. Ее смерть потрясла меня. Я занялась исследовательской работой в этой области, наткнулась на первую статью Симонтонов 1975 года и принялась экспериментировать. Мои первые пациенты-добровольцы страдали раком в конечной стадии и готовы были хвататься за любую соломинку.

Каково же было удивление всех, включая меня, когда у многих больных исчезли метастазы! Большинство из них прожили достаточно долго в активном состоянии, а некоторые выздоровели и наслаждаются жизнью 10–15 лет спустя.

Такое улучшение называется «стимулированной спонтанной ремиссией повышенной длительности»; по Берни Сигелю, это значит «научить вашего пациента, как стать «исключением», как сделать свою жизнь интересной и долгой».


Драма тяжело больного человека

Когда кто-то узнает, что у него рак, потрясение вполне понятно; большинство людей чувствуют «беспомощность и безнадежность» (Seligman 1975), они позволяют себе стать пассивными жертвами так называемого смертельного заболевания, хотя около 45 % раковых больных живут не менее 5 лет с момента диагноза. Тяжелая болезнь сопровождается депрессией, что явно не способствует выздоровлению.

Первая помощь в этом случае — вернуть пациентам надежду и способность активно бороться за свою жизнь. Они должны выполнить свою часть работы, чтобы помочь врачам.

Перед больными и их родственниками встают страшные вопросы: Почему вдруг рак? Почему у меня? Почему у него/нее? Почему именно сейчас? Люди чувствуют себя невинными жертвами жестоких обстоятельств и не делают ни малейшей попытки бороться против рака. Многие из тех, чей прогноз относительно благоприятен, изолируются от жизни и «дают себе умереть», выполняя собственное предсказание о том, что рак смертелен (Rosenthal and Jacobson 1966, 1968). И это несмотря на то, что в нашем обществе отнюдь не рак, а сердечно-сосудистые заболевания стоят на первом месте в списке причин смерти.

Если такие больные уже получают необходимое лечение, им следует помочь под другим углом взглянуть на вопросы жизни и смерти, на собственные ожидания (Rosenthal and Jacobson 1966, 1968) и отказаться от мысли, что «рак» означает «смерть». Важно, чтобы они прекратили предсказывать и фактически приближать свою смерть, с готовностью приняли лечение и постарались пережить рак. Нужно дать пациентам надежду, заботу, поддержку и любовь.

В данной главе представлен мощный прикладной метод, цель которого — помочь этим людям жить полной жизнью и бороться за свою жизнь, что бы ни случилось. У некоторых больных удается замедлить патологический процесс или даже способствовать выздоровлению (табл. 1).


Таблица 1. Метод Симонтонов: динамика 152 пациентов с диагнозом конечной стадии рака


Источник: Simonton and Simonton (1975), in А.Sch?tzenberger (1985).


Мы расширили применение данного метода, перейдя к другим тяжелым заболеваниям, включая СПИД. Разумеется, он работает только в сочетании с обычным клиническим лечением. Вот его краткое изложение.


1. Выявить «причину» настоящего заболевания путем интервью или с помощью опросника «Жизненные события и стресс». Такая причина обычно связана с драматическим жизненным событием и повышенным стрессом (Holmes and Rahe 1967, см. табл.2) либо с «синдромом годовщины»(Hilgard 1955).

2. Помочь пациенту преодолеть стресс с помощью упражнений на релаксацию и техник позитивной визуализации.

3. «Укротить» хирургическое лечение, химио- и радиотерапию путем психодрамы, групповой терапии и позитивной визуализации; рассмотреть возможные результаты лечения, включая полное выздоровление; говорить о тревоге, страхе смерти и инвалидизации.

4. Посоветовать пациенту заниматься гимнастикой хотя бы два раза в неделю.

5. Помочь ему/ей преодолеть обиду.

6. Выявить «вторичные выгоды» болезни и даже смерти; используя психодраму и визуализацию, найти другие пути решения жизненных проблем, не через уход в болезнь и смерть.

7. Помочь пациенту создать группу поддержки, бороться с болезнью и стрессом, вернуть чувство юмора и радость жизни.

8. Сделать повседневную жизнь как можно приятнее, для начала составив список «подарков самому себе», не менее 25 пунктов. Частично это будут совсем бесплатные удовольствия, частично — недорогие, а некоторые могли бы обойтись в кругленькую сумму. Но мечтать не запрещается! Более того, какие-то пункты можно выполнить прямо сейчас, не выходя из больницы, другие запланировать на ближайшее будущее, а остальные — на более отдаленный срок. Каждый «подарок» визуализируется, на эту тему разыгрывается виньетка (короткая ролевая игра или психодрама). Пациент снова начинает думать о будущем с надеждой и комфортнее чувствует себя в настоящем.

9. Выяснить, каковы «предвидения» пациента об исходе болезни, попытаться изменить самые тяжелые и смертельные, то есть «перепрограммировать» жизненный сценарий. Попросить нарисовать болезнь и борьбу с ней.

10. Несчастные случаи, болезни и смерти часто связаны с семейной историей и прослеживаются иногда более чем в трех поколениях. «Семейный долг» и «синдром годовщины» приковывают пациента к прошлому. В этом случае может помочь геносоциограмма — построение полного генеалогического древа со всеми социометрическими связями и важными жизненными событиями.


Когда у человека рак…

Почему это со мной случилось сейчас?

Чтобы ответить на возникающие в этом случае драматические вопросы, можно использовать «Опросник» Холмса и Рейх (Holmes and Rahe 1967), связав заболевание с повышенным воздействием стресса. Правда, многочисленные исследователи так и не смогли доказать наличие прямой связи между стрессом и раком — хотя часто эта связь бросается в глаза. Тут важен скорее не сам стресс, а реакция на него. Научно доказано, что количество и свойства лейкоцитов-«убийц», защищающих организм от чужеродных клеток, зависит у разных больных от их образа мыслей. Большое значение имеют также и недавно открытые медиаторы в нервной и иммунной системах (Ader 1981; Solomon 1964; Solomon 1985; Bahnson 1975, 1989).

Однако большинство людей, не имея представления о психологии, а руководствуясь просто здравым смыслом, ясно видят связь между развитием болезни и тяжелым переживанием — из-за смерти супруга, потери работы или любимого. Они понимают, что горе и стресс могут лишить их сил, ослабить иммунную систему и сопротивляемость организма и привести к заболеванию.

Осознав связь болезни со стрессом или жизненно важной потерей, пациент гораздо легче справляется с деструктивными чувствами беспомощности и безнадежности, обретает веру в то, что он способен изменить ситуацию к лучшему.

Обычно мы расспрашиваем больных о событиях их жизни, произошедших за 6 — 18 месяцев до момента диагностики рака (хотя известно, что рак может развиваться в течение многих лет, в некоторых случаях он возникает внезапно, после определенных драматических событий, см. табл. 2). В любом случае такой расспрос для пациента имеет смысл.


Таблица 2. Шкала уровня социальной реадаптации


Источник: Holmes and Rahe (1967).


Примечание: Эта шкала включает как стрессовые болезненные события — смерть супруга, развод, потеря работы, так и радостные переживания — брак, беременность, личные достижения. И те и другие вызывают стресс: можно умереть от радостного известия так же, как и от горестного. Стресс является предрасполагающим фактором к развитию рака (у 49 % больных суммарная оценка превышала 300 баллов). Однако еще более значима личная оценка стрессового события и то, как человек справляется со стрессом.


Обычно пациенты без труда перечисляют стрессы прошедшего года: смерть ребенка, кражу со взломом в собственном доме, финансовые проблемы, несостоявшееся повышение по службе, потерю любимого человека. Они помнят свою реакцию на эти события и признают их связь с развитием рака или другого тяжелого заболевания.

Затем начинается работа с чувствами и реакциями (точнее, гиперреакциями) пациента — в психотерапии и психодраме.

Гораздо хуже обстоят дела в тех случаях (LeShan 1977), когда потеря любимого человека в зрелом возрасте повторяет и воспроизводит неоплаканную детскую травму. Это может быть утрата заботливой бабушки, няни или служанки, отца, находящегося в разводе с матерью, любимой собаки или любого объекта, замещающего родителей. В детстве пациенту запрещалось горевать и плакать о случившемся, и сейчас психодрама помогает ему вывести наружу скрытую боль и слезы, беспрепятственно скорбеть о своем несчастье, заново пережив его в «сверхреальности».

Для человека крайне важно найти смысл в своей теперешней жизни (Franckel 1959). Когда пациент установил для себя некую связь между определенными жизненными событиями и развитием у него рака, можно помочь ему принять и осознать свое решение: а) стресс вызвал столько горя, гнева, обиды и других травмирующих чувств, что жить дальше не стоит, следует разрешить себе умереть; б) можно пересмотреть свое отношение к стрессовым событиям, бороться за жизнь и пытаться выздороветь.[6] Например, некоторые предпочитают умереть от рака, чем развестись, потерять наследство или пережить своего ребенка. Однако, столкнувшись со смертью лицом к лицу, они все же могут предпочесть жить дальше — хотя и несколько иначе, чем до болезни.

Часто такой поворот связан с выбором нового образа жизни, веры, страсти — к человеку, искусству, спорту, риску. В любом случае первый бой выигран!


Преодоление стресса: релаксация

Итак, нам удалось вывести больного из состояния беспомощности и безнадежности. Следующий важный шаг — дать пациенту необходимые ресурсы для борьбы со стрессом через расслабление, позитивную визуализацию, физические упражнения. Мы оказываем ему поддержку и помогаем чувствовать себя счастливым и здоровым, насколько это возможно в данной ситуации.

Больным нужны несложные упражнения минут на 10–15, чтобы можно было заниматься в течение дня в разных местах. Мы обучаем их простейшим техникам релаксации, они практикуют их 3–5 раз в день, каждые три часа: просыпаясь, до и после ланча, один раз ближе к вечеру и затем перед сном. Желательно сделать это упражнение хотя бы один раз в день вместе со всей семьей: близким больного тоже необходимо расслабиться.

Наш подход основан на методе Якобсона (Jakobson 1938). Больные учатся последовательно напрягать, а затем расслаблять мышцу за мышцей, фокусируясь на дыхании. Через полчаса тренировки практически любой пациент овладевает этими навыками и в дальнейшем может заниматься самостоятельно. Не составляет труда найти людей, владеющих методикой обучения; можно также использовать пособия и видеокассеты.[7]


Визуализация работы организма и рака

Когда пациент достигает расслабления (на это уходит обычно 8-11 минут), его/ее просят мысленно представить поток красных кровяных клеток, проникающих во все уголки организма и питающих органы и ткани. Затем визуализируется работа лейкоцитов — белых кровяных клеток, выполняющих защитную функцию: они обнаруживают и уничтожают вредные для здоровья частицы — микробы, вирусы, злокачественные клетки, продукты распада. Образы могут быть реалистичными, основанными на медицинских пособиях, либо символическими, можно использовать даже персонажей мультфильмов. Некоторые люди визуализируют и рисуют схватки рыцарей с драконами, другие представляют себе работу мощных пылесосов или очищающие водопады.

Позднее можно разыграть психодраматические виньетки: лейкоциты гонятся за раковыми клетками и убивают их или выводят под руки за дверь. Пациенту предлагают поговорить с собственными лейкоцитами, настроить их на дальнейшую борьбу и победу.

Затем пациент представляет себе свое лечение — операцию, химио- или радиотерапию с благоприятным исходом. Он видит себя опять здоровым, счастливым и полным к жизни. Наконец, все еще находясь в состоянии расслабления, с выраженным альфа-ритмом на ЭЭГ, пациент повторяет формулу знаменитого доктора Кюэ: «Каждый день мне становится лучше и лучше во всех отношениях».


«Картины» борьбы с болезнью

Пациента просят нарисовать образ его болезни. Затем эти рисунки анализируют: кажется ли заболевание более сильным, чем защитные системы организма; обсуждают тревогу, амбивалентное отношение к смерти. Свои лейкоциты больной должен представить сильными, подвижными, агрессивными, а раковые клетки — немощными и побежденными. Можно предложить пациенту раз в неделю делать зарисовку своей иммунной системы, положительного эффекта лечения. Мы вместе анализируем «глубинный смысл» нарисованного, двойственное отношение к возможности выздоровления, комментируем изменения к лучшему. Терапевт отмечает оптимизм или пессимизм пациента — действительно ли он всерьез борется с болезнью. Часто можно обнаружить море отчаяния, скрытого за улыбкой, и даже стремление умереть. Иногда собственные рисунки оказываются открытием и потрясением для самого больного. Все это дает материал для психотерапевтической работы и психодрамы.


Психодрама лечения и его результатов

Многие люди больше смерти боятся боли, увечности, хирургической операции и другого лечения. Поэтому мы проводим полную психодраматическую сессию, чтобы подготовить их и уменьшить страх перед неизвестным будущим. Операция разыгрывается как можно более реалистично, детали и подробности пациенты заранее выясняют у врачей, медсестер и прооперированных больных.

Люди часто боятся всяких непредвиденных обстоятельств во время операции вроде забытых в ране инструментов, случайной смерти на операционном столе, осложнений после операции. Мы ставим психодраму с тремя возможными исходами: несчастный случай в операционной, смерть в результате хирургического вмешательства, успешная операция с безболезненным послеоперационным периодом. Пациент выбирает, с какого варианта он хочет начать.

Зачастую больной уверен, что он умрет на операционном столе, и начинает именно с этого варианта. Когда он «умирает», ему задают вопрос, хочет ли он остаться мертвым. Такие пациенты часто действительно хотят быть «мертвыми», чтобы покончить со своими проблемами, болезнью, больницами, чтобы отомстить родственникам или коллегам. Ему необходимо ощутить любовь и печаль живых по поводу его кончины. Мы отыгрываем в психодраме его смерть, горе всей семьи и похороны. После этого пациент часто выбирает новый вариант психодрамы — с выздоровлением. Если же больной не хочет оставаться «мертвым», это свидетельствует о его готовности бороться за жизнь.

Выразив свои скрытые страхи и наихудшие опасения, пациент спокойно, с уверенностью в хорошем исходе идет на операцию, оказывая тем самым помощь хирургам. Тот же подход можно применять к химио- и радиотерапии. Результаты лечения во всех случаях улучшаются.


Л и н а

Одна из пациенток (назовем ее Лина), выпускница университета, 25 лет, незамужняя, страдала саркомой правой руки с крайне неблагоприятным прогнозом. Ее отец, офицер французской армии, человек крайне строгих и консервативных взглядов, не одобрял ее образа жизни. Ему хотелось иметь либо умного образованного сына, либо тихую, покладистую дочь-домохозяйку, состоящую в благополучном браке. В ведущей онкологической клинике Парижа ему сообщили, что Лине осталось жить 2–3 месяца, и то при условии ампутации руки. Предвидя, что девушку ожидают невыносимые боли, врачи даже предложили эвтаназию. К счастью, отец рассказал обо всем дочери. Лине хотелось учиться и работать, а не доживать свой краткий век с ампутированной рукой. Она посоветовалась со своим научным руководителем и деканом, и они прислали ее ко мне. Лина приехала, чтобы бороться за свою жизнь с помощью нашего метода. Она выжила, и ей стало лучше, но через некоторое время в легких появились метастазы, которые вскоре, правда, исчезли. Ее рука была почти сломана из-за злокачественного процесса в плечевой кости. Лина нашла хирурга, готового сохранить ее руку с помощью операции по пересадке кусочка бедренной кости и укрепления плеча. Девушка была уверена, что умрет на операционном столе. Позднее в психодраме она связала этот страх с тем фактом, что ее бабушка умерла от несчастного случая, связанного с переломом бедра.

Мы обратились к истории ее семьи и выяснили, что бабушка пережила два несчастных случая и не умерла от перелома бедра. Лине стало легче принять идею операции, хотя она все еще испытывала сильный страх.

Мы разыграли сцену в операционной и провели обмен ролями. Лина играла роль хирурга, а ее пациентка «умерла» на столе. «Родные» оплакали девушку и устроили похороны. Во время еще одного обмена ролями Лина произнесла от лица священника: «Бедная Лина, она была прекрасной девушкой. Как жаль, что она умерла такой молодой! Она так и не смогла дать жизнь ребенку, устроить свой дом, стать учительницей, прожить ту жизнь, которую хотела».

Затем Лину спросили, хочет ли она сделать иной выбор, и поставили психодраму с благоприятным исходом операции.

В дальнейшем ее действительно прооперировали. Тогда, 15 лет назад, это было трудно, никому еще не удавалось спасти больного саркомой без ампутации. Хирургу приходилось экспериментировать и многое делать впервые. Операция прошла успешно, без осложнений. Через несколько месяцев Лина смогла делать то, что до нашей психодрамы сочла бы невозможным.

Сейчас, 15 лет спустя, она находится в добром здравии и хорошо владеет обеими руками. У нее есть любимая работа, квартира с видом на море, спутник жизни и очаровательный малыш по имени Анджело. В каком-то смысле психодрама ее смерти и похорон помогла Лине жить так, как ей мечталось.

В той психодраме она с такой ясностью увидела и описала свою мечту и все то, чего ей недоставало в тот момент, что ее предсказание смерти обернулось предсказанием жизни и успеха. «Сверхреальность», спроецированная в будущее (Moreno 1953), превратилась для Лины в настоящую реальность. Она стала первым человеком во Франции, а возможно, и во всем мире, выздоровевшим от саркомы без ампутации.

Роберт Розенталь утверждал (Rosenthal and Jacobson 1968), что в жизни часто срабатывает «автоматическая реализация предсказаний». В случае с Линой отмечался некий «эффект Пигмалиона», усиленный визуализацией и психо-драматической подготовкой к хирургическому вмешательству. Девушка была удивительно хороша на пороге операционной, — с сияющими глазами, уверенная, что она очнется для новой и счастливой жизни по собственному выбору.


Встреча с будущим

В случае серьезной болезни человеку необходимо задуматься о ближайшем будущем и сделать определенные шаги в связи с госпитализацией, потребностью в посторонней помощи. Все жизненные ситуации пациента можно разыграть в серии виньеток: встреча с врачом, поступление в больницу, сеансы лучевой и химиотерапии, операция, восстановительный период, выписка из больницы, поездка по магазинам в поисках новой одежды, которая будет хорошо сидеть и в то же время поможет скрыть отсутствие ампутированной конечности или груди.

Если в результате операции пациенту предстоит лишиться определенной части тела, полезно дать ему возможность попрощаться с ней, поблагодарить ее и оплакать, а затем представить себя бодрым и здоровым, в хорошей форме, с излеченным телом. Виньетки и полные психодрамы помогают активизировать процесс переживания горя, расставания и подготовки к будущему — к новым ролям и новым способам обращаться с собственным телом.


М а р г а р е т

Маргарет, милая женщина чуть за сорок, разведенная, работала бухгалтером, имела одного ребенка. Ей поставили диагноз рака молочной железы, одну грудь необходимо было ампутировать. Маргарет боялась, что операция обезобразит ее, лишит женственности, и любимый уйдет от нее.

На группе мы говорили о ее теле, и женщина заявила, что хочет сохранить обе груди, хотя и недовольна их формой — тем, что они маленькие, скорее мальчишеские. Она с недоверием отнеслась к возможности реконструкции бюста после операции, отчаялась жить в будущем нормальной женской жизнью. И тогда мы устроили на нашей психодраматической сессии настоящий парад кинозвезд с пышными формами: Джина Лоллобриджида, Рита Хейворт, Брижжит Бардо, София Лорен, Элизабет Тейлор, — все они прошли перед Маргарет.

Конечно, было много шуток и смеха. Наконец, Маргарет сделала свой выбор в пользу одной из актрис с более скромным бюстом. Она постаралась представить себя с такой формой груди через несколько месяцев после операции. В операционную она отправилась с уверенностью в хорошем исходе лечения, полная надежд, что скоро станет гораздо красивее. Придя в себя в палате после наркоза, Маргарет не чувствовала боли и начала быстро поправляться, удивляя окружающих. Сейчас, спустя 6 лет, она живет нормальной счастливой жизнью: работает, растит сына, сохранила своего друга. У Маргарет та грудь, о которой она всегда мечтала; она смело носит купальники и открытые платья, «купленные» сначала в психодраме, а затем и в реальной жизни.


«Синдром годовщины» и геносоциограмма

У некоторых больных раком не удается обнаружить никаких стрессовых событий, предшествующих началу заболевания. Как же объяснить подобное явление? Оказывается, в некоторых семьях прослеживается повторяемость определенных событий, трудных ситуаций, несчастий — своего рода «синдром годовщины». Часто люди заболевают раком в том же возрасте и на том же этапе своей жизни, что и близкий им человек, погибший от этой болезни.

Наша пациентка Катарина заболела раком в 36 лет, как и ее мать, которая умерла много лет назад. А вот пример семьи Мэри. Ее дед умер в 76 лет, 12 мая 1976 года. Ее мать, старшая дочь деда, умерла от рака 12 мая 1982 г. Три года спустя дядя Мэри погиб в автомобильной катастрофе, причем подозревалось самоубийство. Случилось это также 12 мая, а ровно через год ее бабушка, тоже Мэри, «дала себе умереть» в годовщину смерти мужа — 12 мая.

Симона де Бовуар умерла (точнее, «дала себе умереть») в ночь с 15-го на 16-е апреля 1986 года, через 6 лет после смерти ее друга Жана-Поля Сартра 15 апреля 1980 г.

Таковы типичные примеры «синдрома годовщины», когда травмирующие события и несчастья, включая рак, автомобильные и авиакатастрофы, происходят с человеком того же числа или в том же возрасте, что и с его близкими. Как будто сердце отказывается биться дальше. Кроме того, наблюдается связь поколений: пациент заболевает тяжелой формой рака в том возрасте, когда умер его дед, а его ребенку столько лет, сколько было отцу, когда дед умер (см. геносоциограмму на рис. 1). Иными словами, проявляется определенная семейная структура, или сценарий.


Геносоциограмма

Обнаружив много «синдромов годовщины» у раковых больных, мы стали развивать метод геносоциограммы, чтобы исследовать невидимые связи. Сам термин происходит от слов «генеалогия» — изучение семейного древа и «социометрия» — «измерение» отношений между людьми. Геносоциограмма является более полным методом, чем генограмма, часто используемая в семейной терапии. Семейный терапевт Натан Аккерман много раз встречался с Морено и после этого стал работать с генограммами и «семейными скульптурами».

Геносоциограмма представляет собой классическое семейное древо, дополненное важными жизненными событиями, с использованием социометрии по Морено (Moreno 1953; А.Sch?tzenberger 1971, 1985). Это картина жизни 3–5 поколений с рождениями детей (включая выкидыши, аборты и мертворожденных), браками, смертями и их причинами, серьезными болезнями, травмами, несчастными случаями. Она включает сведения об образовании, профессиях, местах проживания и переездах, всех важных жизненных событиях, романах, дружбах, расставаниях, потерях. Указываются также члены семьи и родственные линии, информация о которых отсутствует. Мы включаем сюда социометрические взаимодействия, «социальный атом», психологический «семейный гроссбух» с записями эмоциональных приходов и расходов, выигрышей и потерь.



Рис. 1. Невидимые узы семейного долга — геносоциограмма Чарльза

Источник: (Клинический случай из Vouloir Guerir, А.Sch?tzenberger 1985)


Сокращения: ДЛО — дед по линии отца; БЛО — бабушка по линии отца; ДЛМ — дед по линии матери; БЛМ — бабка по линии матери.

Примечание: Можно сказать, что Чарльз унаследовал свою болезнь и риск ранней смерти из-за преданности семье и связи с предыдущими поколениями: рак поразил сначала его половые органы, как у деда по линии отца, а затем легкие, как у деда по линии матери, причем в том же возрасте — 39 лет. Он согласился на операцию, но отказался от лучевой и химиотерапии. Похоже, что будучи сыном и внуком мясника, он верил лишь в силу ножа. Все женщины в семье — с сильным характером; обе бабушки рано овдовели, что грозит и жене Чарльза. Кроме того, его отец остался без отца в девять лет, и дочь Чарльза рискует потерять его в том же возрасте. Похоже, в семье существует повторяющийся сценарий смерти мужчины в 39 лет, оставляющего после себя девятилетнего ребенка. Обращает на себя внимание созвучность имен женщин: Мари-Анна и Анна-Мари. Проанализировав все это с пациентом, можно попытаться помочь ему перестроить сценарий с ранней смерти на жизнь до старости: любя своего деда, не обязательно умирать, как и он, молодым.


Геносоциограмма учитывает наследственность семьи в нескольких поколениях и помогает каждому человеку осознать свой «жизненный сценарий», выбор в профессиональной и личной жизни. Она выявляет некоторые бессознательные тенденции в жизни семьи, включая дальних родственников, раскрывает различные роли, семейные мифы и секреты, повторения в выборе супругов, профессий, стиля жизни, мировоззрения, а также закономерности в заболеваниях, травмах, смертях.

Мы используем геносоциограмму в индивидуальной и групповой психотерапии (включая психотических и раковых больных), в семейной терапии, а также в тренинговых группах для студентов-психологов и медицинских работников.

Наша работа строится так: пациент составляет геносоциограмму по памяти, а в дальнейшем, если необходимо, перепроверяет некоторые факты. То, что неизвестно, скрывается от большинства членов семьи или забыто, может оказаться не менее важным, чем доступная информация.

Начиная работать с тяжелыми соматическими больными, мы обычно делаем пометки об истории их жизни и болезни в виде геносоциограммы. Очень часто пациенту из полученной картины становится ясно, в результате какого именно события или «синдрома годовщины» развилась его болезнь. На поверхность всплывают связи между рождениями и смертями, совпадения имен, возрастов, дат, бессознательная идентификация пациента, повторяемость несчастных случаев, травм, болезней. Человек бывает потрясен, впервые увидев и осознав сценарий своей семьи. В дальнейшей работе с собственной геносоциограммой он открывает для себя «невидимые узы семейного долга», повторения болезней и здоровья в разных поколениях. Это помогает пациенту понять, что же происходит с ним самим и семьей, которую он создал. У него появляется шанс прервать цепь болезней и смертей, освободиться от неблагоприятного сценария жизни.


Жизнь вслед за смертью — «замещающий ребенок»

Часто в семье рождается ребенок, когда умирает один из близких родственников. Это тоже своеобразный «синдром годовщины», как будто пламя жизни вспыхивает вслед за уходом значимого человека. (Взрыв рождаемости после войны хорошо известен). После смерти старшего брата или сестры может родиться так называемый «замещающий ребенок». Его дальнейшая жизнь будет нелегкой, если мать не успела вовремя оплакать свое дитя.

Винсент Ван Гог родился через год после смерти старшего брата, тоже Винсента, то есть мальчика назвали в честь умершего. В семье Ван Гогов запрещалось упоминать о смерти первого Винсента. О втором же Винсенте нам известно, что он прожил очень трудную жизнь, так и не смог создать свою семью, часто болел и много времени провел в психиатрических больницах. Когда у его брата Тео родился сын, он дал новорожденному имя Винсент. Несколько месяцев спустя Тео послал брату письмо в сумасшедший дом в Арле, во Франции: «Я надеюсь, что этот Винсент вырастет счастливым и сможет прожить жизнь так, как сам захочет». Получив это письмо, Ван Гог покончил с собой: для него было невозможно существование двух Винсентов Ван Гогов — живых и счастливых. Тео тоже вскоре скончался, узнав о самоубийстве брата.

Сальвадор Дали тоже носил имя старшего брата, умершего до его рождения. Было время, когда он вместе с матерью регулярно, раз в неделю, ходил к нему на могилу. Дали рассказывал, что принятая им роль шута с эксцентричными выходками помогла ему создать дистанцию между собой и братом и не позволять путать себя с «нашим дорогим мальчиком, который спит вечным сном».

Совсем не обязательно становиться «замещающим ребенком» с трагической судьбой, даже если кто-то родился после смерти брата или сестры. Все зависит от того, отгоревала ли мать по умершему или же находится в глубокой печали и депрессии и видит в своем новом ребенке лишь отражение погибшего. Французский психоаналитик Андре Грин употребляет термин «мертвая мать»: такая женщина мертва для мира, страдает глубокой депрессией или психозом и ничего не может дать новорожденному. В будущем у ребенка «мертвой матери» проявятся серьезные проблемы, суицидальные тенденции, и даже может развиться шизофрения.

Открытие (с помощью геносоциограммы), что его мать была «мертвой» до, во время и после его рождения, помогает пациенту преодолеть чувство внутреннего холода, собственной ненужности, отсутствия права на существование. Дальше с этой проблемой можно работать в психодраме и помочь пациенту разорвать «цепи», приковывающие его к умершему брату или сестре. Геносоциограмма позволяет так же избавиться от идентификации с тем родственником, чье имя человек носит.


Другие факторы улучшения состояния больного

Преодоление обиды

Преодолеть обиду — не значит простить всех обидчиков, это значит просто преодолеть обиду, перестать жить ею. Копить и лелеять обиды очень нездорово; лучше направить свою энергию на что-либо позитивное, полезное для себя, чем продолжать ненавидеть людей, причинивших зло, припоминать все несправедливости, постоянно жалеть себя или поедом есть изнутри. Добрые воспоминания, добрые чувства, радость и счастье наполняют тело энергией. Самый простой способ покончить с обидой — пожелать добра обидчикам (см. метод Симонтонов). Это не всегда легко сделать, и тут может помочь психотерапия, психодрама, групп-анализ. Разыгрываются сцены смерти, убийства, выяснения отношений с обменом ролями.


Физические упражнения

Для пациента очень важно регулярно заниматься физическими упражнени-ями, хотя бы дважды в неделю по часу. Подойдет любой вид спорта или другая физическая нагрузка, в зависимости от возможностей больного. Если его состояние крайне тяжелое, можно двигать руками, лежа в постели, а также использовать мысленные образы ходьбы, бега, плавания.


Сделать жизнь как можно приятнее — получать удовольствие в настоящем

Жизнь больного человека не особенно приятна: боль, печаль, тревога, неприятные медицинские процедуры — ее составляющие. Поэтому так важно доставлять себе хотя бы маленькое удовольствие каждый день и предвкушать его, просыпаясь или отходя ко сну. Предвкушение удовольствия — уже само по себе удовольствие, а радость уменьшает боль и способствует выздоровлению.

Пациента просят составить список из 25 пунктов — ответов на вопросы о том, что он хотел бы сделать сейчас (дома или в больнице) и в ближайшем будущем. Некоторые из удовольствий бесплатные, другие вполне доступны по цене, третьи — безумно дороги и о них можно лишь мечтать. Например, сейчас хотелось бы:


— выпить чашечку кофе или чая;

— купить или получить в подарок цветы;

— послушать музыку;

— полюбоваться облаком в небе или солнечным светом;

— покормить птиц;

— повидаться с друзьями.


Позднее можно было бы:


— отправиться в путешествие;

— сходить в театр;

— выучиться играть на пианино;

— научиться ткать и вышивать;

— провести выходные с друзьями;

— закончить строительство дома;

— женить или выдать замуж сына или внучку.


Можно строить планы на будущее, некоторые из них могут быть весьма экстравагантными — кругосветное путешествие, восхождение на горную вершину, другие более приближены к жизни. Исследования показывают, что если человек по-настоящему сильно к чему-либо стремится, он обычно это получает. И такая направленность помогает ему восстанавливать здоровье.

К. и С. Симонтоны в книге «Снова к здоровью» (Simonton et al. 1978) приводят такой пример: женщине с конечной стадией рака, которой осталось жить не больше трех недель, задали вопрос о ее последнем желании. Она ответила, что всегда мечтала совершить кругосветное путешествие, но у нее не хватало на это денег. Симонтон предложил ей потратить последние недели жизни на исполнение этого желания. Женщина посчитала, что если использует все свои сбережения, продаст все имущество, включая мебель и машину, ей хватит денег на круиз вокруг света. Симонтоны поддержали ее в этом решении и предложили присылать им открытки отовсюду, где она будет останавливаться.

Они стали получать от нее весточки из разных уголков мира и продолжали получать их даже тогда, когда срок, определенный пациентке врачами, давно истек. Дело в том, что эта женщина не умерла. Когда она вернулась из поездки, оказалось, что у нее исчезли метастазы и все остальные симптомы рака. У нее не было ни дома, ни работы, ни денег, но она была полна сил, здорова, счастлива и готова начать новую жизнь.


Подготовка детей к операции

Дети, ждущие хирургического вмешательства, представляют специфическую проблему для наших больниц: они боятся неизвестности, страдают от одиночества (то есть от отсутствия матери); иногда операция откладывается, и они вынуждены ждать на носилках или на койке, в длинном, плохо освещенном коридоре на пути в операционную, что действует очень подавляюще. Детям не разрешают брать с собой любимую игрушку в стерильную атмосферу операционной, а их родители в это время пребывают в состоянии крайней тревоги и растерянности и не могут оказать им должной поддержки.

По соглашению с главным хирургом одной из государственных больниц во Франции мы совместно с медицинским персоналом стали развивать свою программу на основе метода Симонтонов с использованием ролевых игр.

Ребенку предлагают принести на первую консультацию любимого мишку или куклу; обученная ролевым играм медсестра разыгрывает драму с маленьким пациентом. Она выслушивает мишку стетоскопом и сообщает, что он болен и о нем надо позаботиться. Затем стетоскоп передают ребенку и приглашают послушать сердце у медсестры, у мишки или куклы. В случае крайней необходимости куклу можно быстро сделать из полотенца или бумаги и ручки.

Мы попросили работников больничной прачечной сохранять для нас старые и порванные хирургические халаты. Их перекроили на детские размеры, чтобы пациенты могли играть роли врачей в настоящей хирургической одежде. Главный хирург сфотографировался в маске и шапочке и без них, эти фото повесили в палате. Больница также закупила игрушечные медицинские наборы, модели палат и операционных; детям выделили несколько старых стетоскопов.

Когда ребенок поступает в больницу вместе со своей любимой игрушкой, сестра ставит мишке или кукле диагноз и просит пациента помочь ей полечить бедняжку. Мишке делают укол, оперируют, перебинтовывают, дают лекарства и укладывают в постель, причем ребенок активно в этом участвует.

После успешной операции на игрушке разыгрываются виньетки с использованием обмена ролями, где сначала медсестра оперирует малыша, а потом он ее. Это позволяет ребенку выразить свой страх и тревогу. В терапевтической ситуации можно дать ребенку возможность попрощаться с ногой или рукой или помочь ему научить мишку двигаться без одной лапы. Больница также приобрела парами игрушечных медведей и других пушистых животных: с одной игрушкой из пары пациент играет в палате, а другая — такая же, но стерильная — ждет его в операционной. На средства городского совета потолок в предоперационном коридоре был расписан сюжетами успешных «операций» мишек, собачек Снупи и Микки Мауса. Теперь дети, лежа на каталке, с интересом разглядывают сценки из жизни любимых героев, в которых те благополучно поправляются.

Наша программа действует уже больше двух лет. Анестезиологов приятно удивляет, что после такой подготовки пациенты бывают расслаблены и спокойны, им требуется всего 40–60 % обычной дозы наркоза.


Заключение

Около 2000 лет назад Гален обратил внимание, что счастливые женщины поправляются от рака чаще и быстрее, чем несчастные.

Один врач из Оксфорда недавно открыл, что на исход болезни влияет не столько тяжесть диагноза и вероятный прогноз, сколько реакция больного на известие о его серьезном заболевании, его подход к проблеме. Глядя на полбутылки вина, пессимист сочтет бутылку почти пустой, а оптимист почти полной.

Умение видеть вещи с положительной стороны у пациента можно воспитать, помогая ему справляться со стрессом путем релаксации, позитивной визуализации, ролевых игр и психодрамы. Больные и их родственники, врачи и медицинские сестры, психологи и психотерапевты быстро усваивают наш метод. В результате пациенты чувствуют себя значительно лучше, безнадежно больные живут дольше и гораздо более полной жизнью. В некоторых случаях наблюдается выздоровление: спустя 15 лет после начала работы кое-кто из наших первых пациентов жив и здоров.

Ты скорее позабудь
Гнев, тоску, тревогу, грусть.
В жизни нам Любовь дана,
Освещает Путь она.
Пэт Хайен

Надежда, любовь и забота творят чудеса.


Литература

Abraham, N. whit Torok, M. (1970) L`Ecorce et le noyau, Paris: Aubier Flammarion.

Ader, R. (1981) (ed.) Psycho-neuro-immunology, New York: Academic Press.

Advances (1984 and following) (Journal of Institute for the Advancement of Health), vols I (1984) to VII, New York NY 10022.

Ancelin Sch?tzenberger, A. (1971) La Sociometrie, Paris: Editions Universitaires.

Ancelin Sch?tzenberger, A. (1985) 2nd end revised, completed 1987, Vouloir Guerir,

Toulouse: Eres, Paris: La Meridienne.

Bahnson C.B. (1989) Discussion in round table on stress, cancer, AIDS, and Psychoneurimmunology, Tenth International Congress of Group Psychotherapy, Amsterdam.

Boszormenyi-Nagi, I. and Spark, G. (1975) Invisible Loyalties, New York: Harpers and Row.

Franckel, V. (1959) Man’s Search for Meaning, New York: Pocket Books.

Green, A. (1975) ‘La Mere Morte’, inNarcissisme de vie. Narcissisme de Mort, Paris: Editions de Minuit.

Hilgard, J. (1955) The Anniversary Syndrome, New York.

Holmes, T. and Rahe, R. (1967) ‘The social readjustment rating scale’, Journal of Psychosomatic Medicine (11) (republished in the New York Times, 10 June 1973).

Jacobson, E. (1938) Progressive Relaxacion, Chicago: Chicago University Press.

LeShan, L. (1977) You Can Flight for Your Life, New York: Evans, (Vous pouvez lutter pour votre vie, les facteurs psychiques dans l`origine du cancer, Paris: Laffont.)

Moreno, J.L. (1953) Who Shall Survive? New York: Beacon House.

Rosenthal, R. and Jacobson, L. (1966) Experimental Effect in Behavioural Research, New York: Appleton, Century, Croft.

Rosenthal, R. and Jacobson, L. (1968) Pygmalion in the Classroom (the Pygmalion or Rosenthal effect). (Fr.Tr. (1971) Pygmalion ?l`ecol, Paris: Casterman.)

Seligman, M.E.P. (1975) Helplessness: on Depression, Development and Death, San Fransisco: Freeman.

Siegel, B. (1986) Love, Medicine and Miracle, New York: Harper & Row.

Simonton, C.O. and Simonton, M.S. (1975) `Belief systems and management of the emocional aspects of malignancy`, Journal of Transpersonal Psychology 7 (1): 29–47.

Simonton, C.O, Simonton, M.S. and Creighton, J. (1978) Getting Well Again, Los Angeles: Torcher.

Solomon, G.F. (1985) `The emerging field of psychoimmunology`, Advances 2 (1).

Solomon, G.F. (1989) ` Psychoneuroimmunology: interaction between central nervous system and immune system`, Journal of Neuroscience Research, in Press.

Solomon, G.F. and Moos, R.H. (1964) `Emotions, immaturity and disease`, Archives of General Psychiatry 11: 657.

Дополнительнаялитература

Ancelin Sch?tzenberger, A. (1980) Le Jeu de R?le, Paris: E.S.F.

Ancelin Sch?tzenberger, A. (1989) Introduction ?la Psycho-therapie Transgenerationelle, La psycho-genealogie, en pr?paration.

Bahnson C.B. (1968) `Basic epistemologic problems regarding the psychosomatic process`, paper presented at First Congress on High Nervous Activity, Milan.

Berne, E. (1964) Games People Play, Fr.tr. Des Jeux et Des Hommes, Paris: Stock, 1980.

Bowen, M. (1978) La Diff?renciation du Soi: les Triangles et les Syst?mes ?motifs Familiaux, Paris: E.S.F., 1984.

Bowen, M. (1978) Family Therapy and Clinical Practice, New York: Jason Aronson.

Cameron, E. and Pauling, L. (1979) La Vitamine C Contre le Cancer (Vitamin C Against Cancer), Montr?al: L`Etincelle.

Carter, E.A. and McGoldrick, M. (1980) (eds.) The Family Life Cycle: A Framework For Family Therapy, New York, Gormer Press.

Cousins, N. (1990) Head First: The Biology of Hope, New York: Dutton.

Davis, J. (1984) The Kennedys: Dynasty and Disaster 1848–1983, New York: Columbia University Press.

Dunbar, F. (1954) Emotions and Bolidy Changes: A Syrvey of Literature — Psychosomatic Interrelationship, 1910–1953, New York: Columbia University Press.

Engel, G. (1975) `The death of a twin: mourming and anniversary reactions; fragments of 10 years of self analysis`, International Journal of Psychoanalysis 56 (1): 23–40.

Gaulejac, V. De (1988) La Neurose de Class, Paris: Hommes et Groupes.

Glasser, R. (1976) The Body is the Hero (French tr. (1978): C`est le Corps Qui Triomphe, Paris: Laffont).

Holland, J. and Frei, E. (1982) Cancer Medicine, 3rd edn, New York: Lead & Seburger.

Holmes, T.H. and Masuda, M. (1974) `Life changes and illness susceptibility`, in B.S. Dohrenwend et.al. (eds) Stressful Life Events: Their Nature and Effects, New York: Wiley.

Kogasa, S. (1979) `The Hardy personality: towards a social psychology of stress on health`, in G.S.Sanders (ed.) Social Psychology of of Health and Illness, Hillsdale, New York: L.Erlbaum.

Kubler-Ross, E. (1975) Les Derniers Instants de la Vie, Gen?ve: Labor & Fides.

Kubler-Ross, E. (1976) La Mort, Derniere ?tape de la Croissance, Ottawa: Ed. Qu?bec-Amerique.

Kubler-Ross, E. (1981) Living with Death and Dying, New York: Macmillan.

Leutz, G. (1985) Mettre sa Vie en Scene: le Psychodrame, Paris: EPI. (Including preface by Prof. Didir Anzieu and afterword by Prof. A. Ancelin Sch?tzenberger.)

Masson,O. (1983) `Les personnes et leurs roles dans les syst?mes familiaux morphostatiques`, Bulletin de Psychologie, Paris: Sorbonne, n° special de psychologie clinique Vi, XXXVI, n° 360, juin.

Minuchin, S. (1974) Families and Family Therapy, Cambridge, Mass.: Harvard University Press.

Moreno, J.L. (1946) Psychodrama I, II and III, Beacon, NY: Beacon House.

Satir, V. (1975) Therapy du Couple et de la Famille, Paris: EPI.

Siebert, L.A. (1983) `The survivor personality`, paper presented at the Western Association of Psychology Convetion, quoted in Siegel 1986.

Walsh, S. (1975) `Living for the dead? Schisophrenia and three generations of family relations`, paper, 38th annual meeting, American Psychological Associatin. Abstract.


Барбара Джин Квин ИСЦЕЛЕНИЕ ЦЕЛИТЕЛЕЙ Психодрама с психотерапевтами

Вступление

Эта глава познакомит читателя с применением психодрамы для работы с людьми, чья деятельность связана с психотерапией и смежными с ней профессиями. На первый взгляд может показаться, что особой нужды в создании такой специфической психотерапевтической группы нет, но это совсем не так. Работа с душевными страданиями людей не относится к разряду легких, а временами может причинять сильную боль и самому психотерапевту, поэтому профессионалы, имеющие отношение к разного рода психотерапии, испытывают естественную и закономерную потребность в поддержке и даже некотором стимуле. Такая группа уникальна еще и потому, что терапевты оказывают поддержку, и сами же ее получают. Целители должны исцелять себя сами — или, по крайней мере, себе подобных. Применение теории к себе и себе подобным является хорошей мотивацией к такой профессии, но вместе с тем вызывает определенные затруднения. В первой части этой главы обсуждаются вопросы, которые в какой-то степени затрагивают эту тему.

Следует отметить, что в поддерживающей терапии психодрама занимает особое место. А при работе с психотерапевтами она даже обладает рядом преимуществ. Это увлекательный, мощный метод, который вдохновляет каждого участника уже тем, что дает ему возможность включиться в терапевтический процесс. Психодрама имеет свою хорошо разработанную теорию и в то же время успешно совмещается с другими терапевтическими подходами. На психодраматической сессии от каждого участника не требуется никакого формального анализа ни себя, ни других, поэтому для терапевтов здесь существует отличная возможность расслабиться, отказавшись на какое-то время от своей профессиональной роли. Психодрама позволяет искусно и успешно обойти некоторые защитные механизмы. Ее применение особенно уместно и своевременно, так как благодаря такому терапевтическому подходу участники осознают процесс, находясь по обе стороны «барьера». Они испытывают на себе воздействие этого метода, находясь в разных ролях: директора, протагониста и просто члена группы. В этом отношении психодрама напоминает аналитическую терапию.

Я хочу познакомить читателя со своим опытом участия в психодраматических группах поддержки психотерапевтов, акцентируя его внимание на способности к рефлексии.


Некоторые личные наблюдения

В 1973 году я впервые задумалась над тем, как применить психодраму для психотерапевтической помощи терапевтам. После годичного обучения клинической психологии, связанного с огромными усилиями, я оказалась на грани физического и нервного истощения. Мои практические занятия включали в себя курс психодрамы, который я проходила вместе с моими коллегами; во время психодраматических сессий мне удалось заново пережить истинное наслаждение от соприкосновения со своими чувствами, распознавания их в себе и возможности поделиться ими с окружающими, которые, в свою очередь, делились своими чувствами со мной. Эти переживания за время нашего обучения стали одним из тех редких событий, когда все мы были чрезвычайно воодушевлены нашей принадлежностью к человеческому роду и отношением к своему ближнему в первую очередь как к человеку и уже потом — как к психологу. Опыт, приобретенный мной в процессе обучения психодраме, сыграл решающую роль в дальнейшем профессиональном развитии. Я познакомилась с гуманистической психологией, принимала участие в группах встреч и другой групповой работе и, конечно, продолжала заниматься психодрамой. То, что проигрывание всевозможных событий и ситуаций — мощное терапевтическое средство, я считала само собой разумеющимся и в связи с этим никогда не могла толком понять, почему метод, в котором действие является основой терапевтического процесса, до сих пор не стал ведущим в моей профессиональной деятельности, а также в деятельности других психотерапевтов.

Другим важным событием в период моего обучения оказалось посещение курса лекций, которые читал Дон Баннистер. В то время он был приглашенным лектором в университете Суррея. Он познакомил нас с идеей «возвратной» академической истины (в том смысле, в каком говорят о возвратных местоимениях и глаголах). Идея гласит, что ключевой частью процесса оценки любой психологической теории или фрагмента исследования является проверка на тех, кто ее придумал. Эта идея до сих пор не выходит у меня из головы. Она помогает мне принимать решение при выборе оптимального терапевтического подхода, учитывая возможность его применения к себе, своей семье и своим друзьям. Она же позволяет мне проверить на себе свои гипотезы по отношению к другим терапевтам. Два характерных примера — мои взгляды на супервизию и стресс. Как только ко мне стали обращаться коллеги с запросом на супервизию их работы, я занялась поисками собственного супервизора. Этот вопрос, который кажется сегодня вполне естественным, в те времена среди людей моей профессии звучал несколько странновато. То же самое можно сказать в отношении стресса; как только со стороны моих коллег стали раздаваться жалобы на стрессы и психическое истощение, я начала задумываться о том, как мне справляться с собственным стрессом и какой именно поддерживающей терапии отдать свое предпочтение.

Главный успех моих усилий, связанных с организацией собственной службы психологической поддержки, пришел одновременно с моим открытием английского Центра психодрамы и социодрамы в Холвелле. Так произошло мое возвращение в психодраму, которую мне на несколько лет пришлось оставить, — таким образом, круг замкнулся. В этой главе читатель может познакомиться с итогами моих постоянных размышлений о повышении эффективности поддерживающей терапии, доступной мне и моим коллегам, хорошо вписывающейся в рабочий график и служившей одним из основных компонентов терапевтического процесса в целом. С этой точки зрения особого внимания заслуживает психодрама.


Психологические потребности психотерапевтов

Для того, чтобы обсуждение возможностей применения психодрамы для психологической поддержки работающих терапевтов оказалось полным и продуктивным, было бы полезно получить представление о той ситуации, которая сложилась в связи с необходимостью создания службы психологической поддержки для нас, психотерапевтов, и наших коллег.

Прежде всего — и это самое главное — никогда не следует забывать, что психотерапевты — такие же люди, жизнь которых мало чем отличается от жизни остальных. Мы имеем тот же жизненный цикл и не обладаем никаким особенным иммунитетом по отношению к стрессам, которые, вне всякого сомнения, являются частью нашей жизни. Мы взрослые люди, получившие определенное образование. Мы можем быть замужем (или женаты), иметь детей. Мы можем менять работу и место жительства. Со временем нам приходится заботиться о пожилых родственниках. Многие из нас прошли через травматические переживания, связанные с разводом, лишениями и тяжелыми заболеваниями: своими собственными и близких людей. Очень прискорбно, что многие из нас уже испытали, — а некоторым еще только предстоит испытать, — более тяжелые травмы: свои или кого-то из близких. Для одних эти травматические переживания связаны с алкоголизмом и наркоманией, пережитым в детстве физическим, сексуальным или эмоциональным насилием, для других — с тем, что они, уже будучи взрослыми, оказались изнасилованными или стали жертвами нападения и т. п. Я беру на себя смелость утверждать, что работала с высокими профессионалами, которые испытали всю меру трагизма таких переживаний. Ниже я приведу несколько примеров (все имена и профессии в них изменены с целью сохранения конфиденциальности).


Мэри — врач по профессии. В детстве ее жестоко изнасиловал соседский умственно отсталый парень, который был старше ее. Она опасалась, что ее родители заподозрят неладное, но все как-то обошлось. Она не рассказывала об этом никому, пока ей не пришлось профессионально столкнуться со взрослыми пациентами, испытавшими в детстве сексуальное посягательство.

Чарльз работает психологом. Он вырос в семье без отца. Его мать воспитывала сына, не выпуская из рук ремня, — до тех пор, пока он не стал достаточно взрослым и сильным, чтобы ее остановить. Целый год Чарльз, посещая группу поддерживающей терапии, не говорил коллегам ни слова об этом своем детском опыте — до тех пор, пока не смог выразить в группе чувства, связанные с этими тяжелыми воспоминаниями. Он работал психотерапевтом без малого двадцать лет, и у него впервые появилась возможность поделиться своими переживаниями.

Кэти — социальный работник. В подростковом возрасте ее изнасиловали. Она скрывала это ото всех, за исключением коллеги, которая об этом узнала давно. Когда ей пришлось консультировать жертву насилия, она не могла нормально работать из-за переполнивших ее болезненных переживаний и острых чувств, связанных с воспоминаниями о том, что с ней случилось.


Множество подобных примеров можно найти в книге Риппера и Вильямса «Раненые целители» (Rippere, V. and Williams, R. 1995), в которой описаны переживания терапевтами депрессивного состояния. Их рассказы могут послужить хорошим материалом для демонстрации определенных профессиональных затруднений. Вместе с тем они являются убедительным свидетельством страданий, которые могут испытывать люди с тяжелым травматическим прошлым в своей повседневной жизни. Мне кажется, что главная добродетель людей нашей профессии заключается в том, чтобы, не сгибаясь под жестокими ударами судьбы, находить в себе достаточно сил для оказания помощи и поддержки окружающим нас людям.

Многие характерные причины профессиональных стрессов обсуждаются в книге Гая (Guy, J.D. 1987), в которой автор исследует особенности личной жизни психотерапевта. Несмотря на то, что в этом исследовании особый акцент сделан именно на профессиональной принадлежности, все рассуждения и выводы выходят далеко за ее рамки и могут в той же степени относиться к людям любых «помогающих профессий». В первую очередь автор уделяет внимание психологической и физической изоляции, которая является прямым следствием профессии психотерапевта. Исследуя психологические аспекты такой изоляции, он отмечает такие характерные для нее последствия: личностную скрытность, нежелание говорить о себе, избегание проявления личного отношения, контроль над своими эмоциями, стремление к «раскрытию» партнера при эмоциональной закрытости от него, склонность к интерпретациям, постоянная готовность реагировать как на идеализацию и фантазии о всемогуществе со стороны других людей, так и на их нападки и попытки обесценить профессию и личность… К этому добавляется готовность прекращать отношения как только достигнуты цели лечения, высокая соревновательность в профессиональной среде и восприимчивость к общественному мнению. Все эти факторы могут считаться потенциальными источниками стресса, вызванного стремлением занять терапевтическую позицию, и влияют не только на самого терапевта, но и на его отношения с окружающими.

Иными словами, главная цель психотерапевтической деятельности заключается в работе с попавшими в беду людьми. А это означает, что человек, считающий себя терапевтом, при любой организации своей деятельности должен проводить большую часть своего времени, погружаясь либо мысленно, либо непосредственно в самые тяжелые и болезненные аспекты человеческого бытия. Терапевтическим средством для исцеления всех душевных ран является только он сам: его мысли, чувства и действия, возникающие в результате его воспоминаний, знаний и применяемых им терапевтических моделей.

Выбор такой профессии неизбежно сталкивает терапевта с необходимостью развивать как сознательные, так и бессознательные стратегии проведения терапевтического процесса, чтобы сохранять над ним контроль, избегая ситуаций, в которых этот процесс может оказаться неуправляемым. Некоторые такие стратегии могут принести большую пользу. К ним можно отнести соблюдение распорядка работы с пациентами, работу в составе единой терапевтической команды или с ко-терапевтом, постоянную ориентацию на получение супервизии или продолжение обучения с целью повышения квалификации; в качестве нормального и довольно распространенного «защитного механизма» часты выступает расширение своего психотерапевтического «репертуара», когда прямой контакт с тяжелыми пациентами уменьшается, зато появляются ученики. Супервизорская работа или административные обязанности.

Другие стратегии, которые часто используют терапевты, — например, попытки компенсировать естественную ограниченность своих возможностей работой на износ или притупление способности сочувствовать пациенту, — не кажутся столь уж здоровыми и благоприятными…


Кто же исцеляет целителей?

Главная проблема, с которой приходится сталкиваться терапевтам, — существенные сложности в получении необходимой поддержки именно в тот момент, когда она больше всего нужна. Те из них, которые по той или иной причине (например, в результате смены работы), лишились возможности пользоваться услугами специальных служб психологической поддержки, столкнулись с серьезной и в чем-то парадоксальной проблемой. Предположим, они уже пришли к осознанию необходимости получения помощи со стороны, — куда в таком случае им следует обращаться? Что такого им могут предложить другие профессионалы, чего они не понимали бы сами? Если даже какой-то терапевтический подход и предлагает некие решения, для профессионалов они не являются чем-то новым и оригинальным. С другой стороны, каждый психотерапевт выбирает для работы тот или иной метод прежде всего потому, что считает его наиболее эффективным по сравнению с остальными. Может быть, это тот самый случай, когда следовало бы задуматься над тем, чтобы попросить помощи у терапевта, работающего в ином ключе. Этот парадокс скорее надуманный, чем актуальный, ибо реальная поддержка требуется прежде всего людям и чувствам, а не тому или иному методу. Однако расстроенный терапевт, боясь сделать что-то «не так», может растеряться и попросить помощи у того, кто просто не сможет ее оказать.

Для представителей некоторых специализаций эта проблема оказывается еще острее. Несмотря на то, что некоторые психотерапевтические школы применяют техники и приемы индивидуальной терапии, далеко не все психотерапевтические специальности включают в программу обучения требование, в соответствии с которым для получения квалификации необходимо пройти собственную индивидуальную терапию. В частности, к этим специальностям не относятся клиническая психиатрия, клиническая психология и социальная служба в сфере, связанной с охраной психического здоровья. Таким образом, вполне возможна ситуация, когда человек, обучающийся профессии психотерапевта, получает квалификационное свидетельство и проходит стажировку в качестве психотерапевта, имея серьезные психические травмы, полученные в прошлом. Он их тщательно скрывает до тех пор, пока эти травматические переживания не дадут о себе знать во время работы с пациентом, имеющим сходный анамнез; и тогда оказывается, что психотерапевт вообще не имеет опыта прохождения индивидуальной терапии. Сама идея получения подобной психологической помощи может вызвать у таких людей непреодолимые трудности. Именно эта проблема оказалась актуальной для Мэри, Чарльза и Кэти, о которых упоминалось выше. Все три случая представляют собой чрезвычайно серьезные проблемы, однако, мне кажется, что при нормальном режиме работы никто из нас не может быть лишен профессиональной поддержки и человеческого сопереживания настолько, чтобы оказаться в таком состоянии. Возможность обсуждения с коллегами трудностей в работе и связанных с ними последствий вполне реализуема. В этом отношении мне кажется вполне подходящей такая метафора: человек не может считаться автогонщиком, если его гоночный автомобиль постоянно не проходит тщательный технический осмотр, а все узлы и механизмы не доводятся до оптимального рабочего состояния. Гоночный автомобиль психотерапевта — это его личность, поэтому предположение, что он будет постоянно нестись на бешеной скорости, без регулярных технических осмотров и тонкой настройки механизма, кажется весьма абсурдным и совершенно нерентабельным.


Почему психодрама?

Психодраматический подход создает определенную атмосферу для психологической поддержки профессиональным психотерапевтам и, по моему мнению, является наиболее доступным. Я могу указать, по крайней мере, десять аспектов психодрамы, которые говорят в ее пользу, несмотря на то, что некоторые из них, в первую очередь, — основанные на действии — не считаются специфическими достоинствами этого метода. Тем не менее, эти аспекты могут послужить для директора психодрамы серьезным стимулом, чтобы потратить какую-то долю времени и мастерства на работу с коллегами. Главная цель этой деятельности — оказание психологической поддержки. Такая работа обычно не вызывает особых затруднений, а некоторые проблемы, которые все-таки могут возникнуть, будут рассмотрены дальше.


1. Психодрама — это удовольствие. Это утверждение кажется очевидным, но мне хочется подчеркнуть разницу между тем методом, который позволяет участникам вволю посмеяться, и тем, который дает позитивное подкрепление. Было бы заблуждением считать, что смех может разрушить групповой процесс; скорее, следует видеть в нем квинтэссенцию терапевтической работы. Катартический смех приносит всей группе огромное облегчение. К тому же драматический аспект психодрамы требует от директора умения работать в комедийном жанре не хуже, чем в жанре трагедии.

2. Психодрама — сильнодействующее средство. Первая рекомендация директору, работающему с психотерапевтами: в течение всей психодраматической сессии способствовать высвобождению психической энергии, необходимой для эмоционального подъема и интеллектуальных инсайтов. Обычно все мы очень заняты, и многие из нас чувствуют себя усталыми и изможденными, пока в процессе психодраматического действия не преодолеют это уныние и усталость. Поэтому в эффективности этого метода сомневаться не приходится, ибо он дает очень хорошие результаты при работе с сильными чувствами, и в первую очередь с негативными.

3. Психодрама может вдохновлять. Удачно проведенная психодраматическая сессия будет изобиловать творческими находками и полетами воображения и создаст все условия для проявления спонтанности протагонисту, директору и всей группе в целом. Психотерапевт, как никто другой, нуждается во вдохновении и притоке энергии, если он готов служить другим, не причиняя себе серьезного ущерба.

4. Психодрама включает в себя шеринг. Как уже отмечалось ранее, терапевты ведут очень изолированную жизнь. Поэтому особая ценность шеринга на каждой традиционной психодраматической сессии состоит уже в одном только подтверждении принадлежности каждого из нас к человеческому роду.

5. Директор психодрамы испытал действие этого метода на себе. Это обстоятельство для группы, состоящей из психотерапевтов, и для клиентской группы, и для всех прочих групп является непреложным правилом и даже имеет силу закона. В психодраматической группе создаются благоприятные условия для отношения к переживанию как к «обычному» факту. Как правило, на интеллектуальном уровне терапевты считают стресс неизбежным жизненным явлением, и необходимость в поддержке время от времени — такое же обычное дело. Однако на эмоциональном уровне принять и то, и другое по отношению к самим себе труднее.

6. Психодрама обладает своей собственной хорошо разработанной теорией. Психодрама имеет длительную и заслуживающую всяческого уважения историю. Морено долго и плодотворно работал в этой области, его коллеги и последователи внесли свой вклад в развитие его идей. В результате влияния психодраматической теории на творчество некоторых терапевтов возникли новые оригинальные психотерапевтические подходы. Это обстоятельство может смутить некоторых профессионалов иной ориентации, которые по этой причине не чувствуют достаточного доверия, оказавшись в составе терапевтической группы.

7. Этот метод совместим с другими терапевтическими подходами. Обладая собственным теоретическим фундаментом, психодраматический подход позволяет хорошо понять терапевтический процесс с точки зрения других психотерапевтических концепций. Например, процесс разыгрывания сцен, относящихся к событиям раннего детства, с точки зрения психоаналитической концепции очень похож на регрессивный переход, и, несмотря на то, что понятие «теле» шире понятий переноса и контрпереноса, совершенно очевидно, что между ними существует определенная связь (Blatner 1973: 37-8). Последователи метода бихевиоральной терапии были бы очень удовлетворены, убедившись в точности построения поведенческой схемы для пациента, находящегося в сложной ситуации, и, вероятно, обнаружили бы, что идея проигрывания некоторых возможных моделей поведения очень хорошо дополняет более традиционный вербальный терапевтический процесс. Следует добавить, что идея повторения финальной сцены драмы, в которой моделируются разные типы поведения, может служить типичным примером репетиции поведения, происходящей в группах тренинга уверенности в себе (см., например, Herbert 1987: 169-75).

Специалист, работающий в области системной семейной терапии, по всей вероятности, мог бы посетовать на отсутствие остальных членов семьи, которые получили бы для себя больше пользы, исследуя с помощью вспомогательных лиц разные модели взаимодействия. Зато такой терапевт, скорее всего, принял бы идею, связанную с поиском в прошлом причин существующих затруднений, поскольку эта идея соответствует концепции семейного жизненного цикла (Falicov 1988: 3).

Я не пытаюсь утверждать, что в психотерапии не существует таких областей, которые по своей специфике радикально отличаются от психодрамы. Моя точка зрения заключается в том, что, несмотря на существенные отличия психодрамы от других подходов, при желании отыскать определенное сходство между разными составляющими процесса, происходящего в психодраматической группе, и составляющими других терапевтических процессов, можно увидеть общую территорию, где найти какое-то сходство не составит большого труда.

8. Психодрама позволяет обойти защитные механизмы. Значительную часть времени психотерапевт концентрируется на проблемах других людей, зачастую оставляя без внимания многие важные аспекты собственной жизни: чувства, потребности и т. п. Поэтому обычно нам бывает очень тяжело перейти с этого уровня отношений на какой-то иной, где глубже затрагивается наша личность. Психодрама позволяет сделать это двумя способами. Первый из них предполагает применение метода, основанного на действии, который дает возможность обойти привычные для терапевтов вербальные конструкты, позволяющие избежать самораскрытия. Особенно эффективен этот подход на стадии разогрева, которая предшествует действию.

Второй путь, предполагающий построение сцены и разыгрывание ситуации, дает возможность протагонисту испытать возможные последствия происходящего события. Правдоподобие психодраматического действия помогает терапевту преодолеть собственное сопротивление, вовлечься в процесс и тем самым дать возможность выйти наружу сильным эмоциям, вызванным страданиями из-за перенесенной в прошлом травмы.

9. Психодраматические сессии не содержат формального анализа. Этот аспект считается очень важным, так как позволяет терапевту выйти из профессиональной роли на время сессии и тем самым максимально включиться в групповой процесс. Многие школы групповой терапии поощряют каждого из участников делиться в процессе сессии своими мыслями о проблемах остальных. Директор психодрамы иногда может спросить группу про то, что происходило с протагонистом, чтобы выяснить мнения ее участников, однако такой вид групповой работы не считается естественным и традиционным для психодрамы и строго пресекается во время шеринга, когда протагонист оказывается особенно ранимым. Очень важный раскрепощающий терапевта опыт, заключается в способности в какой-то момент «вывести» группу из критического настроя, чтобы оказаться в русле терапевтического процесса и просто «плыть по течению».

10. Психодрама избегает навешивания ярлыков. В психодраматической группе нет места для диагностических ярлыков. Их следует избегать не только в течение сессии, ибо даже теория психодрамы делает акцент на исследовании уникальных ситуаций и поиске источников спонтанности и креативности, а вовсе не на описании патологической структуры. Терапевтам это может принести особую пользу, так как позволяет убедиться в естественности своих переживаний и сконцентрировать внимание на здоровье человека, вместо того, чтобы выяснять особенности его патологии. В этом отношении психодрама полностью разделяет точку зрения остальных гуманистических психотерапевтических подходов.


Особенности применения психодрамы при работе с психотерапевтами

Только что я перечислила ряд доводов, которые говорят в пользу применения психодрамы при работе с группой психотерапевтов. В этом разделе мне хотелось обратить внимание на характерные отличия такой терапевтической группы от обычных клиентских групп, чтобы шире исследовать возможности применения психодраматического метода.

Работая с группой пациентов, терапевт имеет внутреннюю установку, которую, как правило, не скрывает. В соответствии с этой установкой цель групповой работы — помочь участникам в разрешении разных психологических затруднений, которые рассматриваются ими как собственная несостоятельность. В группах психотерапевтов этого не происходит. Каждый ее участник имеет собственные представления о результатах групповой работы и в соответствии с ними определяет степень самораскрытия. При этом одной крайностью может считаться надежда некоторых участников на помощь групповой терапии в глубинной личностной работе над проблемами, уходящими корнями в далекое прошлое. Другая крайность возникает, если часть членов группы считает, что обсуждение личностной тематики нарушает личностное пространство. В связи с этим на собрании группы следует в первую очередь обсудить ожидания относительно группового процесса, прояснив для каждого участника весь существующий спектр возможностей.


Вопросы группового контекста

Группы, состоящие из психотерапевтов, могут существенно различаться как по форме работы, так и по числу участников. Группа может решить, что будет встречаться раз в неделю или, наоборот, не связывать себя конкретным регламентом. В ее состав могут входить лица, только начинающие обучение, и (или) квалифицированные специалисты из разных областей деятельности. Они могут быть близкими друзьями, едва знакомыми людьми или не знать друг друга совсем. И так далее.

Для директора на встрече с группой очень полезно как можно лучше прояснить условия, на основании которых люди в ней участвуют, а также цели и задачи, которые она перед собой ставит, чтобы каждый участник чувствовал себя в безопасности и мог рассчитывать на получение необходимой поддержки во время группового процесса и после его окончания. Прояснение таких условий помогает пришедшим в группу людям получить ясное представление об уровне терапевтической работы, на который можно рассчитывать.


Демонстрационная группа


Больше всего ограничивает возможности метода запрос на однодневную демонстрационную сессию. Участники группы могут быть очень хорошо знакомы между собой, то есть иметь какую-то историю личных отношений и успеть рассказать друг другу кое-что о своем прошлом. С другой стороны, они могут не знать друг друга совсем. Иногда случается так, что само присутствие кого-то из участников несовместимо с откровенными высказываниями других или, по крайней мере, заставляет их быть крайне сдержанными. Такая однократная демонстрационная сессия может оказаться счастливой случайностью, ниспосланной психотерапевтам небесами, чтобы они могли разобраться в своих профессиональных затруднениях. Это может означать, что независимо от состава группы директор не обладает достаточной информацией для проведения обычной психодраматической сессии, поэтому ему следует позаботиться о соблюдении необходимых предосторожностей.


Команда психологической поддержки


Наилучший вариант оказать терапевтическую помощь — создать так называемую «команду психологической поддержки». Участие в такой группе подразумевает оказание взаимной помощи и откровенность в при обсуждении проблем. Я поставила кавычки, потому что мой опыт участия в группах с таким названием говорит о том, что, если тщательно не следить за групповым процессом, результат терапии может оказаться прямо противоположным ожидаемому. Чаще всего бывает так, что группа работающих вместе сотрудников считает себя идеальной командой, способной оказать людям необходимую поддержку и помочь разрешить проблемы. При этом сами сотрудники испытывают чрезвычайный стресс и перегружены внутренними конфликтами. Даже при высоком уровне конфликтности (речь идет как об открытых, так и скрытых конфликтах), группа психологической поддержки обладает, по крайней мере, тем преимуществом, что участники знакомы между собой, иногда даже очень хорошо, и в ближайшем будущем предполагают работать вместе.


Группы людей с определенными интересами


Другой разновидностью группы психологической поддержки является группа, где участники имеют общий интерес к определенной теме, методу или профессиональному сообществу. Примером из моей практики может служить группа поддержки людей, оказавшихся в детстве жертвами насилия, которая представляла собой отдельную ветвь Ассоциации семейной терапии и одновременно служила полем профессиональной деятельности клинических психологов, работающих с детьми, подростками и их семьями. Для участия в таких группах не существовало специальных правил и ограничений, поэтому они могли проводиться совершенно по-разному, и некоторые из них предпочитали применять психодраму. Тогда они или приглашали к себе постоянного директора со стороны, или в качестве директора выступал один из членов группы, в достаточной степени овладевший психодраматическим методом.


Учебная группа, применяющая психодраму


Некоторые учебные программы включают в себя элементы психодрамы в качестве одной из составных частей общего курса тренинга. Примером может послужить двухнедельный семинар, который я проводила для клинических психологов. Главной целью этого семинара было знакомство участников с техническими приемами и философией психодрамы.


Учебная психодраматическая группа


С точки зрения директора такая группа является самой подходящей для работы психотерапевтов над своими проблемами. Определенные ожидания и стремление к прохождению собственной терапии существуют даже у новичков, и обычно среди участников группы находится еще несколько человек, кроме директора, которые раньше уже побывали в роли протагониста.

Примером такой учебной группы может считаться наша психодраматическая группа поддержки. Ее цель состоит в том, чтобы собрать людей, проявляющих к психодраме интерес, и создать для них условия, позволяющие им как можно ближе познакомиться с этим методом, научиться его практическому применению, попрактиковаться в нем, а также получить возможность поработать над собой. Многие участники одобряют такую форму работы, а некоторые из них впоследствии записываются в учебную психодраматическую группу, чтобы официально продолжать обучение в качестве психодраматистов. Единственное серьезное осложнение, с которым приходилось сталкиваться, было связано с определением времени, которое устраивало бы всех. Профессиональные терапевты, работающие с населением, с большим трудом могут найти время для регулярных встреч в составе группы, поэтому нет ничего удивительного в том, что среди ее участников бывает больше студентов, чем квалифицированных профессионалов. Само по себе это обстоятельство не является серьезной проблемой, однако оно не вполне соответствует поставленной перед нами цели: привлечению профессиональных терапевтов к участию в психодраме.


Методические вопросы

До сих пор мои рассуждения имели целью обратить внимание терапевтов на необходимость прохождения собственной терапии. Некоторые специальные проблемы, возникающие в этих своеобразных группах, требуют особого внимания. Среди них — вопросы конфиденциальности, лидерства (власти) и достижением согласия.

Сам по себе метод обладает сильным воздействием, поэтому его применение может быть связано с определенным риском. Директор, который прежде использовал психодраму в клиентских группах, может попасть в ловушку, полагая, что в группе, состоящей из профессиональных терапевтов, можно работать на более глубоком уровне, достигая самого мощного катарсиса. Мой опыт говорит о прямо противоположном, особенно если речь идет о единичной сессии. Некоторые участники группы — профессиональные психотерапевты либо совсем не имеют опыта прохождения собственной терапии, либо весьма незначительный; другие привыкли работать только «разговорными методами». По этим и другим причинам иные в высшей степени компетентные терапевты, опытные профессионалы, пришедшие на психодраматическую сессию с некоторой долей предубеждения к основанному на действии психодраматическому методу, порой испытывают глубокое потрясение. Психодраматическая сессия может оказать очень сильное воздействие как на протагониста, так и на группу, ибо в процессе работы люди чувствуют себя выставленными на всеобщее обозрение и потому чрезвычайно ранимыми, особенно если они переживают и проявляют сильные чувства. Это обстоятельство может оказаться серьезной проблемой не столько во время сессии, сколько на следующий день, когда человек начинает испытывать сильное смущение, если открытое проявление чувств ему совсем не свойственно.


В качестве примера можно привести случай из моей собственной практики, который произошел совсем недавно, во время первой сессии регулярно проводившейся группы психологической поддержки, состоящей из санитарок и медицинских сестер, проходивших курсы повышения квалификации. Для выяснения проблем, связанных с оказанием и получением поддержки, я использовала технику «двух стульев», чтобы каждая из участниц группы могла вступить в символический диалог с человеком, который в настоящее время в ее жизни является главным источником поддержки. На этой сессии не было никакого сценического действия, а для беглого исследования актуальных отношений я использовала обмен ролями. Несмотря на очевидную простоту этой техники, сессия оказалась очень плодотворной и энергетически насыщенной. Только одной из участниц раньше приходилось делать что-то подобное, несмотря на то, что время от времени все они без исключения принимали на себя эту роль.


Вероятно, максимальный риск, обусловленный силой воздействия метода, заключается в том, что во время психодраматической сессии человек настолько выходит из состояния равновесия, что сразу после ее окончания на какое-то время теряет способность к профессиональной (психотерапевтической) деятельности. Это обстоятельство не является серьезной проблемой во время недельного тренинга. Но если речь идет о единичной сессии, после которой подразумевается возвращение к своей профессии при отсутствии соответствующей службы психологической поддержки, могут возникнуть определенные трудности.


С этой проблемой мне пришлось столкнуться несколько лет тому назад во время работы на однодневном семинаре с одной из сотрудниц психотерапевтической службы, испытавшей во время группового процесса сильное эмоциональное потрясение, связанное с насилием, которое ей пришлось пережить в детстве.


Другое обстоятельство, которое директору, работающему с группой психотерапевтов, приходится принимать во внимание, связано с энергетической заряженностью формальных и неформальных отношений между членами группы. Между ними могут существовать официальные отношения: кто-то является руководителем или подчиненным по отношению к другим и, разумеется, эти отношения сдерживают проявления чувств с обеих сторон. Невероятно, чтобы человек мог позволить себе расслабиться до такой степени, чтобы оказаться в глазах своих подчиненных — то есть в глазах тех людей, которые выполняют его задания и поручения, — подавленным, растерянным и способным на глупые поступки. В группе, которая работает как команда, существуют всевозможные неформальные отношения, на которые оказывают влияние личность, профессиональная компетентность, время пребывания, профессиональный стаж, пол, дружелюбие и т. п. Эти неформальные отношения в той же степени могут удерживать членов группы от свободного выражения своих эмоций.

Если директор является одним из участников команды или работает вместе с некоторыми из них, но не со всеми, это может оказаться дополнительной причиной осложнений. Вполне понятно, что директор не может взять на себя прямую ответственность за переживания каждого участника группы, однако сама роль директора предполагает принятие на себя ответственности за протекание группового процесса. В этом она кардинально отличается от роли протагониста, вспомогательных «я» и других участников группы. Группы, выбравшие для работы психодраматический метод, довольно легко воспринимают принятие на себя директорской роли одним из участников, как, впрочем, и сложение им с себя директорских полномочий, полагая, что эта роль не может считаться привилегией какого-то одного члена группы. Однако это обстоятельство совершенно по-иному воспринимается в группе, которая только начала знакомство с психодрамой, поэтому переживания такого опыта для директора и участника, лишь на время одной сессии взявшего на себя директорские полномочия и отказавшегося от них сразу после ее окончания, могут оказаться совершенно разными.

Последняя «зона риска» для директора, проводящего психодраматическую сессию в группе психотерапевтов, относится к тому обстоятельству, что в такой группе процесс как бы отражается одновременно во многих зеркалах, и степень этого риска увеличивается пропорционально степени профессиональной компетентности участников. В группе, состоящей из профессионалов, как директор, так и члены группы имеют определенный опыт работы с людьми. Среди участников группы могут оказаться люди, которые обучаются профессии группового терапевта. Более того, в состав группы могут входить и преподаватели психодрамы. Как правило, кто-то из участников группы оказывается опытнее директора. В реальности это обстоятельство не является такой уж проблемой, ведь опытные терапевты, попавшие в группу, сделали этот шаг осознанно, и как раз от них можно ожидать поддержки и позитивного понимания группового опыта. Другое дело, что в голове директора присутствие уважаемых им коллег может невольно оживить «экзаменационные ожидания» и опасения оказаться не на высоте. Я почувствовала этот давно знакомый нам всем страх на семинаре, посвященном изучению психодраматического процесса. Каждый участник семинара ощущал приступ внезапно накатившего страха, когда ему приходилось выступать в роли директора в присутствии своих учителей-психодраматистов.

Всем нам следует искать свой собственный способ справляться со страхом перед аудиторией. Проблема, возникающая в равных по составу группах психотерапевтов, заключается в том, что при вступлении одного из участников группы в роль директора, этот страх стремится себя проявить и по сравнению с обычным состоянием подступает ближе к поверхности. Поэтому, если в данный момент в группе отсутствует прямая супервизия, следует тщательно следить за своими защитными импульсами, связанными с тревожностью.


Типичная психодраматическая сессия

Вряд ли уместно говорить о том, что существует какой-то один «правильный» способ проведения психодраматической сессии в группе психотерапевтов, но, обратив больше внимания на достижение необходимого уровня согласия и доверия и соблюдая разумную предосторожность, можно успешно решить означенные выше проблемы. Дальше я хотела бы отметить основные моменты, которые оказались для меня полезными при проведении психодрамы с психотерапевтами. Они обозначились и прояснились после обсуждений с моими коллегами-психодраматистами (в первую очередь с Маршей Карп и Кеном Спрагом), разговоров с другими терапевтами, принимавшими участие в пролонгированных группах поддерживающей терапии или группах психологической поддержки психотерапевтов, а также возникли из моего личного опыта и размышлений о том, что происходило со мной раньше и происходит сейчас.


Подготовка


Прежде чем начинать работу с группой терапевтов, я стараюсь собрать необходимую информацию о ее составе. Вместе с организатором группы (если ее организую не я) я проверяю, работают ли вместе какие-то ее участники, и если это так, каковы их официальные отношения; что каждый участник группы может знать о психодраме и каковы их ожидания в отношении будущей сессии. Даже если группа собирается встретиться со мной всего лишь один или два раза, я, тем не менее, стараюсь узнать заранее, имеют ли возможность ее участники получить психологическую поддержку из другого источника, находящегося по месту их работы: например, входят ли они в состав группы психологической поддержки или существует ли у них какая-то возможность получить личную супервизию. Обладая такой информацией, я заранее структурирую сессию. В первую очередь я стараюсь спланировать до мельчайших деталей стадию группового разогрева, а также по возможности прикинуть, сколько времени продлится каждый этап группового процесса. Кроме того, я принимаю решение, буду ли я делать виньетки или двухактные драмы, существует ли возможность работы более чем с одним протагонистом, или следует позаботиться о том, чтобы найти протагониста для одной полномасштабной драмы.

Если в состав группы входят несколько участников с небольшим опытом работы, в которой они пользовались каким-то методом, основанным на действии, я планирую сделать не менее двух физических разогревов, чтобы с помощью невербальных техник обеспечить необходимую степень релаксации. К тому же я намечаю разогрев нескольких протагонистов, у которых тема личностной работы имеет прямое отношение к тематике сессии.


Разогрев директора


Перед началом работы с группой своих коллег-психотерапевтов я еще раз мысленно пробегаю намеченный план, чтобы окончательно убедиться в том, что он меня вполне устраивает. Затем, как правило, я стараюсь расслабиться и еще раз напоминаю себе, что терапевты прежде всего — люди, и я — тоже человек, и это обстоятельство скорее нас объединяет, чем разделяет. И, конечно же, я себе говорю, что вовсе не обязана быть идеальной и совершенной!


Контракт с группой


На первой же сессии я трачу какое-то время, чтобы объяснить группе свои планы в отношении текущей сессии и сообщаю условие сохранения конфиденциальности. Все терапевты следуют этому правилу при работе с пациентами, однако при этом далеко не всегда обладают четким представлением о том, каков его смысл, если речь идет о личностной работе в группе, состоящей из коллег. Весьма вероятно, что участники группы захотят поделиться своими переживаниями с друзьями, супругами или отсутствующими коллегами; кроме того, вполне возможно, что они могут захотеть быть свободными при обсуждении некоторых методических вопросов. Очень полезно подумать над тем, как они могут сделать и то и другое, не нарушая конфиденциальности по отношению к остальным участникам.

Следующий вопрос, который я непременно обсуждаю с группой, связан с установлением атмосферы открытости и взаимопонимания. Для клиентской группы вполне естественно, если каждый участник найдет возможность как-то себя проявить и таким образом привлечь к себе внимание. В группах терапевтов такое поведение участников нельзя заранее предвидеть. Например, в худшем случае может оказаться так, что человек участвует в группе психологической поддержки по приказу свыше, а вовсе не потому, что это участие принесет ему какую-то пользу, и тогда он будет делать все, чтобы не проявлять себя как личность. Для директора очень важно иметь ясное представление о точке зрения этого участника и безусловно ее принимать. К тому же, мне кажется справедливым, если бы степень самораскрытия была одинаковой для всех участников группы. Если же один из участников готов к самораскрытию, а другие стараются не привлекать внимания группы к себе и своим семейным проблемам, то создать атмосферу доверия и сотрудничества в группе будет очень и очень сложно, а наиболее замкнутые ее участники не перестанут чувствовать на себе постоянное давление, вынуждающее их перейти границы, которые они установили в целях собственной безопасности.


Разогрев группы


После обсуждения всех упомянутых вопросов я приступаю к разогреву в том виде, как я его запланировала (или в улучшенном варианте в результате установленного с группой контакта). Когда я замечаю, что кто-то из участников достаточно разогрет, чтобы стать протагонистом, то объясняю группе, что тема протагониста наполовину является групповой, поэтому может служить дополнительным индикатором, какие вопросы для группы являются наиболее актуальными.

В пролонгированной группе к этому времени все подобные моменты уже давно пройдены, но я нахожу, что время от времени в ней полезно поднимать вопросы, касающиеся достижения согласия и взаимопонимания среди участников, чтобы иметь представление о том, как изменился этот аспект их отношений.


Психодрама или социодрама?


Если группа является однодневной и демонстрационной, я уже заранее знаю, как быстрее работать: в жанре социодрамы или психодрамы. Если же группа рассчитана на длительный срок, мое решение формируется в процессе разогрева. Группа, состоящая из работающих вместе сотрудников клиники, может захотеть исследовать вопросы, связанные с групповой динамикой, а также с ролями ее участников по отношению к внешней административной системе. Как правило, в этих случаях социодрама оказывается более эффективной по сравнению с психодрамой, и как только я нахожу подходящий момент, то сразу переключаюсь с одного жанра на другой.


Психодрама как таковая


На каждой, без исключения, сессии, определившись с протагонистом, я ставлю одно-единственное условие. До этого — на этапе планирования — я уже решила, что именно буду делать: виньетку, короткую психодраму или полномасштабную драму. Во время заключения контракта я проясняю для протагониста временные рамки сессии. Если моя цель заключается в демонстрации метода, я объясняю, что обычно стараюсь проследовать за протагонистом к истокам его проблемы, которая чаще всего относится к раннему периоду его жизни, но в силу того, что сессия является демонстрационной, я буду останавливать действие в те моменты, которые мне покажутся ключевыми, чтобы их маркировать и сверять свое видение процесса с восприятием протагониста. Вариант, предполагающий переход к событиям прошлого, может быть рассмотрен, но очень сжато, а лучше всего — только вербально, без перехода к действию.


Шеринг


Многие терапевты абсолютно не знакомы с шерингом, который является одной из самых важных стадий психодраматического процесса. Как только завершается психодраматическое действие и его участники получают возможность высказаться, они видят свою цель в анализе работы протагониста. Это совсем не удивительно, ибо именно так многие психотерапевты ведут свои терапевтические группы. Как правило, я прошу участников поделиться своими чувствами, используя метафору «странствия». Протагонист взял всех присутствующих в странствие по своей жизни, и я предлагаю группе поделиться друг с другом, и в особенности с протагонистом, тем, какие жизненные странствия вспомнились каждому из участников во время действия. Акцентируя внимание присутствующих на том, что все сказанное ими должно относиться только к самому себе, я устраняю для протагониста возможность риска быть подверженным шквалу аналитических интерпретаций рационализирующих терапевтов. Тем не менее, следует признать, что вплоть до настоящего времени эта стадия психодрамы при работе в группах с профессиональными психотерапевтами, остается для меня самой трудной. Тем не менее, подавляющее большинство участников профессиональных терапевтических групп эмоционально вовлекается в психодраматическое действие; это неизбежно происходит, и потому вполне естественно, что они будут размышлять о процессе, раскрывшемся перед ними через драматическое действие. В этом заключается одна из граней их профессионального мастерства. Что действительно трудно для группы психотерапевтов, не применяющих в своей работе психодраматические техники, — это осознать, что драма сама по себе является анализом, поэтому и шеринг в ней существует именно для эмоционального включения протагониста в группу, а вовсе не для продолжения аналитической процедуры. Не исключено, что некоторые участники-терапевты захотят проанализировать высказывания, прозвучавшие в шеринге. Единственный известный мне способ предотвратить этот процесс, способный разрушить группу, — подробно объяснить членам группы правила шеринга, регулярно их повторять и уделять больше внимания тому, что происходит во время шеринга.


Закрытие сессии


Как правило, шеринг завершает всю психодраматичесекую сессию. Однако существует этап, целью которого является закрытие группы. Очень важно сохранять уверенность в том, что не только драма, но и весь групповой процесс в целом подошли к хорошему логическому концу. Если сессия является одноактным семинаром, завершающая стадия становится более важной, чем обычно. Если к этому моменту кто-то из участников оказался в особенно плохом состоянии, мне требуется какое-то время, чтобы выяснить, может ли он обратиться со своими переживаниями к кому-то еще вне группы, или же в самой группе следует найти человека, который по ее завершении мог бы оказать необходимую психологическую поддержку, пока участник сам не сможет справится со своими переживаниями. Во время сессии я проявляю особое внимание к глубоким переживаниям тех участников, которые должны начинать работать сразу после окончания группы. Оказать психологическую поддержку сразу после завершения эмоционально заряженной психодраматической группы — весьма нелегкая задача. Терапевту намного труднее работать с чужим горем, одновременно стараясь заставить замолчать собственную боль.


Поможет только вдохновение

В работе с психотерапевтами существуют две области, где бессильны помочь любые техники и методики, и спасти положение могут только спонтанность и креативность. Именно здесь можно почувствовать приливы воодушевления и энтузиазма в работе с людьми терапевтических профессий.


Терапевты могут быть перегружены болью

Чаще всего с этими фактами можно столкнуться, когда речь идет о работе с населением, однако они могут иметь место и в группах, состоящих из психотерапевтов, которые собираются еженедельно, в которых общее число встреч не ограничивается несколькими сессиями, и в группах, где участники сами занимаются психодрамой, работая директорами между сессиями. Такое может произойти в любой группе психотерапевтов. При этом возникает неприятное ощущение, что, по крайней мере, некоторые из участников группы стараются избежать проявления эмпатии, как только могут. Я говорю об этом с полной уверенностью, ибо испытывала это ощущение сама и слышала о подобных ощущениях от других терапевтов, регулярно принимающих участие в учебных группах или группах психологической поддержки.

В то время как одна моя часть стремится проникнуться чувствами протагониста и оказать ему поддержку, другая часть меня чувствует себя совершенно усталой, чтобы продолжать эту поддержку оказывать. За все это время я видела слишком много лишений, насилия и смерти — с меня довольно! Я испытываю точно такое же чувство, когда за короткое время принимаю слишком много клиентов с такими переживаниями. Головой-то я хорошо понимаю, что каждый из них — уникальная и неповторимая личность, но не слышу соответствующего отклика в своем сердце.

Первое решение этой проблемы, которое сразу приходит в голову, — на какое-то время сказать себе «стоп». Оно может стать не менее полезным, когда группа в полном составе совершает нелогичный и неожиданный поступок: какой-нибудь глупый разогрев или коллективный выход «погулять и размяться» из помещения, где проходила психодрама. Но тактика выжидания невозможна, когда групповой процесс близится к концу, а еще несколько участников претендуют на роль протагониста, особенно если некоторые из них раньше уступили свою очередь кому-то еще, а сейчас подошел их черед. В таких случаях всегда требуется маленькое чудо! Оно не происходит само по себе, но может произойти, если у директора достанет мужества верить в метод и потенциал группы. Самые чудесные и продуктивные сессии во время недельного семинара, на котором я была участницей, состоялись ближе к концу, когда члены группы уже порядком подустали, но при этом стали друг другу значительно ближе. «Теле» группы оказалось очень сильным и способствовало открытию новых путей к разрешению возникающих проблем.


Терапевты могут искусно сопротивляться

Мой психодраматический опыт работы с психотерапевтами говорит о том, что они могут быть творческими, воодушевленными и мужественными (если сталкиваются с необходимостью риска). Но если при всех этих достоинствах они где-то уперлись, то очень основательно. Искусные профессионалы и крайне чувствительные люди, они могут проливать «крокодиловы слезы,» уходя от столкновений с реальными страданиями, или перегружать свою драму рассуждениями, чтобы избежать действия, уводя тем самым директора в сторону от проблемы, или провоцировать директора следовать проторенным путем вместо того, чтобы оказаться неизвестно где. В таких случаях директор может отметить эту порочную и бесполезную тактику. Но бывает, что такой уход от глубокой работы проясняется для группы и для самого протагониста уже после окончания сессии. Тогда директору остается только отправиться домой и заново переосмыслить весь процесс, чтобы в следующий раз не оставить протагонисту лазейки, позволяющей обойти трудный участок работы. В той или иной форме с сопротивлением работают все терапевты. Мне кажется, что сопротивление моих коллег-терапевтов существенно отличается разнообразием форм и изяществом защитных тактик, которые возникают совершенно неожиданно и без малейшего намерения.

Осмысливать свои наблюдения я начала с изучения собственного опыта пребывания в роли протагониста. Когда я размышляла о проведенных со мной сессиях, самое большое и гнетущее впечатление произвели мои усилия, направленные на сопротивление терапевтическому процессу. Я доставала из своего богатейшего арсенала одну защиту за другой, и, чем ближе подбирался к болевым точкам директор, тем крепче становилась защита. Ранее я уже отдала должное методическим достоинствам психодрамы, позволяющим обойти защитные механизмы, однако у метода существует и теневая сторона. Она заключается в том, что оставшиеся защиты проникают еще глубже и становятся бессознательными. Я абсолютно уверена, что сознательно мне меньше всего хотелось сопротивляться директору, но все-таки я сопротивлялась.

Причину моего сопротивления было легко понять (а поняв — простить). Защиты возникают в первую очередь в местах сосредоточения невыносимой боли, и очень часто это происходит в том возрасте, когда сознание человека еще не настолько развито, чтобы он мог понять, что случилось, или найти подходящие способы разрешения конфликтов. Разумеется, в то время у меня не хватало возможностей, чтобы как следует справиться со всеми конфликтами. Со временем в похожих ситуациях эта боль периодически обострялась.

Значительно труднее было ответить на вопрос, откуда появился такой богатый арсенал защитных тактик. Мой ответ нелегко проверить, но он меня устраивает тем, что вписывается в мой опыт и имеет теоретическое обоснование.

Большую часть времени терапевт старается помочь людям, которые не могут вести себя в соответствии с требованиями ситуации, и смысл терапевтической помощи заключается в поиске новых, неопробованных стилей поведения. Один из методов, который мы используем, называемый моделированием, взят из теории социального научения. Мы стараемся демонстрировать только такое поведение, которого хотим добиться от наших пациентов, и как бы предлагаем им его в качестве примера для подражания. В процессе таких взаимоотношений мы подвергаем себя воздействию неэффективного поведения в разных видах и формах. Можно предположить, что, находясь под таким давлением, мы используем эти модели, чтобы выстроить глубинные и сложные защитные механизмы. При этом почти не задумываемся над тем, что этот процесс требует гораздо больше осознания, чем копирование ребенком поведения его родителей.

Даже отвергнув эту идею, вполне естественно предположить, что психотерапевты составляют такую социальную группу, внимание которой постоянно сосредоточено на роли человека в этом мире. Мы хорошо образованы, можем свободно выражать свои мысли, и потому наши защиты столь же хорошо артикулированы и высоко интеллектуальны.

Существует еще одна гипотеза, касающаяся постоянного стремления к защите участвующих в группе психотерапевтов. Соглашаясь на личностную работу, пациенты обычно идут настолько глубоко, насколько им необходимо, чтобы освободить творческую энергию там, где она зашла в тупик. Что касается терапевтов, они должны быть уверены в своей способности работать с широким спектром проблем, не смешивая их со своими, не нашедшими до сих пор окончательного разрешения. Это обстоятельство косвенно отражается в запросе на более глубокую работу по сравнению с запросами их пациентов. Поэтому проблемы, которые они предъявляют в учебной группе или группе психологической поддержки, могут оказаться гораздо сложнее; они могут быть связаны с более ранним периодом жизни, когда функции памяти еще недостаточно развиты.

Все идеи, которые перечислены выше, могут что-то добавить к попыткам объяснить свое собственное сопротивление в роли протагониста и сопротивление моих коллег, которое мне довелось наблюдать. Как и для первой проблемы, здесь у меня нет готового волшебного решения, но мне случалось ощущать чудесную силу, находясь и в роли директора, и в роли протагониста, и будучи просто участницей группы. Поработав директором, я узнала, что легче всего преодолеть сопротивление протагониста, расширяя диапазон распределения внимания. В таком случае я быстро улавливаю момент, когда протагонист начинает закрываться, и стараюсь улучить возможность и сделать следующий шаг, применяя определенный технический элемент, способствующий развитию драмы в целом. При этом я делаю все, чтобы подключить все свои творческие возможности, но всегда чувствую огромную радость, если вспомогательные лица и другие участники группы активно участвуют в творческом процессе. Психодрама — групповой метод, и время от времени (как, например, в данном случае) об этом не грех вспомнить. Я вовсе не исключаю возможности поиска решения вместе с протагонистом, но при этом очень хорошо себе представляю, как он борется с накатами волн внутреннего бессознательного сопротивления и почему в такие моменты ему просто не хватает творческой энергии.

И тогда я вспоминаю о том, что верю в метод!


Заключение

В этой главе я хотела показать, насколько психотерапевты нуждаются в организации групп поддержки, составляющих часть их профессиональной деятельности, и что они имеют полное право пользоваться их помощью. Кроме того, мне было важно объяснить читателю, почему я сама так убеждена, что для этих целей лучше всего подходит психодраматический метод. Когда я писала эту главу и размышляла над ней, мне вспоминалось все больше и больше сессий, вплетающихся в мою профессиональную биографию. Так я вспомнила о психологической поддержке социальных работников, занятых в специальных отделениях для детей с нарушениями психического развития, и психодраматических сессиях для персонала этих отделений. Именно эти сессии оказали в то время огромное влияние на мой профессиональный рост. Я вспоминаю о социодраме в группе персонала подросткового центра, которая привела к осознанию многих профессиональных проблем.

Кроме них, в памяти всплывают и другие события, и когда я пытаюсь из множества фрагментов составить общую картину, больше всего меня согревает то, что именно они являются самым богатым и ценным опытом, который я приобрела, будучи терапевтом, ведущим группы и директором психодрамы. У всех профессиональных психотерапевтов, не исключая психодраматистов, существует выбор, куда приложить свои силы. Я страстно верю в важность такой работы, и сила этой страсти удивительна даже для меня. И если после прочтения этой главы увеличится количество терапевтов, получающих наслаждение от психодрамы, значит, мои усилия не пропали зря!


Литература

Blatner H.E. (1973) Acting In: Practical Applications of Psychodramatical Methods, New York: Springer Publishing.

Falicov C.J. (ed.) (1988) Family Transitions: Continuiti and Change over the Family Life Cycle, New York: Guildford.

Guy, J.D. (1987) The Personal Life of the Psychotherapist, New York: John Wiley and Sons.

Herbert, M. (1987) Behavioural Treatment of Children with Problems, London: Academic Press.

Rippere,V. and Williams,R. (eds) (1985) Wounded Healers: Mental Health Workers’ Experience of Depression, Chichester: John Wiley and Sons.

Комментарии

1

Adam Blatner. Foundations of Psychodrama. History, Theory and Practice, p.88.

(обратно)

2

Андрей Битов. Близкое ретро, или комментарий к общеизвестному. — Новый мир, 1986, № 4, с.145.

(обратно)

3

В этом списке содержится только литература, имеющая отношение к психодраме. Другие источники можно найти в конце каждой главы.

(обратно)

4

Речь здесь идет об одном из авторов нашей серии (Р.Скиннер, Дж. Клииз «Семья и как в ней уцелеть») — довольно популярном актере-комике по основной специальности. — Прим. научного редактора.

(обратно)

5

Издавая этот сборник, мы не сразу решились включить этот рецепт в окончательный русский текст. Однако при внимательном рассмотрении можно видеть, что он имеет в данной статье смысл, не исчерпывающийся авторской вольностью. — Прим. ред.

(обратно)

6

Рак — мультифакторное заболевание, у него много причин. Лишь одна из них связана с реакцией на стресс. Именно с ней и работает психотерапевт.

(обратно)

7

Этот известный метод хорошо описан в книге Б.Алмана и П.Ламбру «Самогипноз: Руководство по исцелению себя» (М., Независимая фирма «Класс», 1995) — Прим. научного редактора.

(обратно)

Оглавление

  • «О, муза плача…»
  • Марша Карп . Предисловие
  • Пол Холмс, Марша Карп . Вдохновение и техника
  • Пол Холмс . КЛАССИЧЕСКАЯ ПСИХОДРАМА . Обзор
  • Питер Питцеле . ПОДРОСТКИ ИЗНУТРИ . Интрапсихическая психодрама
  • Кен Спраг . В КАЖДОМ ИЗ НАС ЕСТЬ КТО-ТО ЕЩЕ . Применение методов, основанных на действии, . для работы с людьми, имеющими серьезные . затруднения в обучении
  • Зерка Т. Морено . ВРЕМЯ, ПРОСТРАНСТВО, РЕАЛЬНОСТЬ И СЕМЬЯ . Психодрама с вновь сложившейся семьей
  • Энн Баннистер . НАУЧИТЬСЯ ЖИТЬ СНАЧАЛА . Применение психодрамы в психотерапии с детьми, . пережившими сексуальное посягательство
  • Марша Карп . ПСИХОДРАМА ПОД МАРИНАДОМ . Лечение санаторного типа для взрослых, . подвергавшихся сексуальному насилию
  • Кит Уилсон, Элейн Голдман . ДВЕРЬ В ПРОШЛОЕ . Использование психодрамы в работе со взрослыми детьми . алкоголиков и другими лицами, страдающими созависимостью
  • Джинни Джеффрис . МЫ ЗДЕСЬ ЗАНИМАЕМСЯ ТЕМ, ЧТО РАЗРЯЖАЕМ БОМБЫ . Психодрама с закоренелыми преступниками
  • Анн Анселин Шутценбергер . ДРАМА СМЕРТЕЛЬНО БОЛЬНОГО ЧЕЛОВЕКА . Пятнадцать лет работы в психодраме с больными раком
  • Барбара Джин Квин . ИСЦЕЛЕНИЕ ЦЕЛИТЕЛЕЙ . Психодрама с психотерапевтами . . . . . . . .
  • Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

    Copyright © UniversalInternetLibrary.ru - электронные книги бесплатно