Мотивация и деятельность (doc)

Мотивация и деятельность / X

Мотивация и деятельность / X. Хекхаузен. — 2-е изд. — СПб.: Питер; М.: Смысл, 2003. — 860 с: ил. — (Серия «Мастера психологии»),

Психология мотивации, как она существует сегодня, представляет собой одну из наиболее сложных и противоречивых областей современной психологии, для которой характерны обилие эмпирических исследований и нехватка общетеоретических идей. Книга «Мотивация и деятельность» известнейшего немецкого ученого X. Хекхаузена является в этом смысле уникальной для российского читателя, поскольку предлагает обобщающее изложение психологии мотивации, выводящее эту область на принципиально новый уровень. Со времени ее первого выхода в свет в России, ставшего событием в научном мире, прошло около двадцати лет, но за это время она не потеряла своей актуальности. Второе издание, по сути, представляет собой новую книгу с концептуально переработанным материалом и измененной структурой, приближенной к структуре учебника, что упростит работу с ней преподавателям вузов и студентам психологических факультетов.

Оглавление

Предисловие редакторов второго русского издания ......................15

Предисловие автора ко второму немецкому изданию ....................20

Предисловие автора к русскому изданию 1986 г..........................21

Предисловие автора к первому немецкому изданию .....................22

Глава 1. Исследование мотивации: проблемы и подходы ...............25

Повседневный опыт и три проблемные области..........................26

Виды наивного объяснения поведения ..................................31

Объяснение неосуществленных действий .......................;.......33

Парадокс последовательности ..........................................34

Индивидуально-специфическое поведение ..............................37

Мотив как объяснительное понятие .....................................38

Мотивация .............................................................40

Образование намерений и воля .........................................43

Действие ...............................................................45

Фаза после завершения действия .......................................48

Краткий обзор главы ...................................................50

Глава 2. Основные направления в исследовании проблем мотивации.....54

Поколение пионеров....................................................55

Направление психологии воли ..........................................60

Разработка проблем в теории инстинктов ...............................67

Теоретико-личностное направление разработки проблем мотивации .....71

Линия психологии мотивации в узком смысле........................76

Линия когнитивной психологии .....................................82

Линия психологии личности........................................84

Разработка проблем в теоретико-ассоциативном направлении ...........87

Линия психологии научения.........................................88

Линия психологии активации........................................97

Заключение ...........................................................106

Глава 3. Мотивация в теориях черт ................................ 108

Мотивация в теориях черт: мотивы.....................................108

Идеографический подход Оллпорта.................................109

Черта как «нейропсихическая целостность» .........................111

Интуитивно-характерологическая теория черт: Филипп Лерш.......112

Факторно-аналитическая теория черт: Раймонд Б. Кеттелл ..........115

Классификация мотивов на основе инстинктов:

Уильям Мак-Дауголл............................................122

Классификация мотивов на основе отношений

личности и окружения: Генри А. Мюррей ........................126

Иерархическая модель классификации мотивов: Абрахам Маслоу ... 130

Базовые эмоции как рудиментарные мотивационные системы..........134

Проблема таксономии в классификации мотивов .......................142

Три принципа отбора...............................................144

Вычленение класса мотивов на примере деятельности достижения ... 147

Глава 4. Ситуационные детерминанты поведения..................... 150

Стимульно-реактивные связи..........................................152

Потребность и влечение ...............................................153

Теория влечения ......................................................157

Предварительные условия влечения ................................160

Побудительные стимулы ...........................................161

Независимость влечения и привычки ...............................162

Энергетическое действие влечения..................................164

Подкрепляющий эффект редукции влечения ........................164

Неспецифичность влечения.........................................166

Приобретенные влечения. Влечение как интенсивный стимул ..........168

Фрустрация ........................................................169

Страх как приобретенное влечение.................................: 171

Теория конфликта.....................................................175

Теория конфликта Левина ..........................................175

Модель конфликта Миллера........................................177

Применение модели конфликта.....................................180

Теории активации.....................................................184

Понятие активации................................................184

Потенциал возбуждения и его действие .............................187

Когнитивная оценка ситуации в психологии мотивации ................192

Эмоция как результат когнитивной оценки ситуации ...................193

Ситуации, инициирующие эмоции ..................................194

Специфичность нейровегетативных реакций, связанных с эмоциями .. 195

Двухфакторная теория эмоций Шахтера ............................196

Эффект Валинса ...................................................199

Оценка угрожающих ситуаций.........................................201

Когнитивный баланс ..................................................204

Когнитивный диссонанс ...............................................205

Конфликты после принятия решения ...............................208

Вынужденное согласие .............................................209

Селекция информации .............................................213

Несогласие с убеждениями социальной группы......................213

Неожиданные результаты действий и их последствия ...............214

Исследования когнитивного диссонанса в историческом аспекте.....218

Теории когнитивной оценки ситуации с точки зрения проблем психологии мотивации .....................220

Заключение ........................................................221

Глава 5. Ожидание и привлекательность как детерминанты мотивации . . . 222

Теория поля Левина .................................................225

Модель личности...................................................227

Напряженные системы в модели личности ..........................228

Модель окружения .................................................232

Постдиктивность, а не предиктивность модели окружения...........234

Отношения между двумя моделями .................................236

Экспериментальные работы, проведенные в рамках теории поля ........241

Последствия незавершенных действий ..............................241

Усложнения эффекта Зейгарник....................................243

Замещающие действия .............................................245

Психологическое расстояние и сила валентности ....................247

Анализ целенаправленных действий Толмена ..........................248

Ожидание и целенаправленность ...................................249

Эффекты привлекательности .......................................250

Латентное научение: разделение научения и мотивации .............253

Матрица «ожидаемой ценности» ....................................255

Ожидание и привлекательность в рамках теории S—R ..................257

Ранние исследования Халла ........................................258

Средний и поздний этапы исследований Халла ......................261

Дальнейшее развитие теории Спенсом ..............................262

Последующая разработка теорий.......................................263

Избыточность понятия «подкрепление реакции» ....................266

Анализ Уокером понятийного аппарата теории научения ............267

Боллсовская когнитивная модель мотивации привлекательностью ... 268

Квазифизиологическая модель мотивации привлекательностью Биндры ....................................272

Теории «ожидаемой ценности»........................................274

Теория принятия решений.............................................276

Уровень притязаний и теория результирующей валентности............279

Ожидание успеха и валентность ....................................282

Модель выбора риска Аткинсона.......................................283

Теория социального научения Роттера .................................289

Эмпирические доказательства ......................................290

Теория инструментальности ...........................................292

Модель инструментальности Врума.................................294

Три частные модели валентности, действия и исполнения ...........296

Модель выполнения ................................................298

Результат и следствия действия.....................................299

Эмпирическая проверка ............................................300

Заключительные замечания.........................................303

Глава 6. Волевые процессы: реализация интенций....................304

Психология воли Аха..................................................305

Волевой акт и детерминирующая тенденция.........................307

Три типа проблем в исследовании волевых процессов ..................309

Упорство: поддержание устойчивости тенденции действия в процессе достижения цели.................309

Инициирование действия...........................................311

Преодоление препятствий в ходе реализации действия ..............312

Теория контроля за действием Куля ...................................316

Процессы, опосредующие контроль за действием ....................317

Два модуса контроля: ориентация на действие и ориентация на состояние.......................................320

Некоторые эмпирические данные ...................................321

Модель «Рубикона» ...................................................326

Мотивационное и волевое состояния сознания ......................327

Эмпирические данные ..............................................329

Четыре фазы действия..............................................340

Формирование интенции в подготовительной мотивационной фазе ........................342

Инициирование действия: процессы преакциональной волевой фазы..................................343

Акциональная волевая фаза........................................344

Постакциональная мотивационная фаза: оценка результата действия .....................................347

Глава 7. Тревожность............................................350

Общая тревожность ...................................................351

Ситуативные побуждающие эффекты ...............................352

Тревожность как диспозиция и как состояние .......................354

Экзаменационная тревожность.........................................356

Гипотеза внимания в исследованиях экзаменационной тревожности...................................358

Негативное влияние мыслей, связанных с самооценкой..............360

Когнитивные помехи или реакция на свою неспособность ...........363

Эффекты терапевтического вмешательства..........................365

Глава 8. Мотивация достижения................................... 367

Эволюционно-психологические аспекты ...............................368

Измерение мотива.....................................................370

Тематический апперцептивный тест ................................371

Измерение мотивации достижения..................................372

Разработка ключевых категорий анализа содержания рассказов......374

Измерение мотива достижения .....................................375

Измерение тенденций «надежды на успех» и «боязни неудачи» ......376

Методика ТАТ для обоих мотивов достижения ......................379

Критерии качества методики. Измеряемые переменные

как теоретические конструкты ...................................381

Согласованность как проблема измерения и формулирования конструктов .................... 382

Другие методики ...................................................385

Поведенческие корреляты различий в мотивах .........................387

Социокультурные индексы мотива и историко-экономические изменения.............................................390

Тендерные различия и «страх успеха» ..................................393

Исследования в русле модели выбора риска ............................395

Функциональная зависимость валентности от мотива ...............396

Выбор: максимальное произведение ожидания и побудительности ......402

Субъективная вероятность успеха...................................403

Уровень притязаний: выбор задания и постановка целей.............405

Типичный и атипичный сдвиг уровня притязаний ...................409

Максимизация аффекта или максимизация информации ............410

Настойчивость ........................................................411

Анализ условий Физера ............................................412

«Тенденция инерции» незаконченных заданий .........................414

Результаты деятельности достижения..................................416

Школьная успеваемость ............................................416

Сила мотивации и достижения: количество и качество...............417

Теория цели Л оке: проблема воли...................................420

Эффективность решения задач.........................................423

Эффективность ....................................................423

Эмпирические доказательства ......................................424

Другие подходы; внимание и контроль над усилиями ................427

Кумулятивные достижения ............................................427

Двоякая роль силы мотивации в кумулятивных достижениях........428

Эмпирические доказательства ......................................429

Соотносительные нормы оценки результатов...........................430

Первичность индивидуальной соотносительной нормы с точки зрения психологии мотивации.....432

Соотносительно-нормативная ориентация ..........................436

Соотносительно-нормативная ориентация

как мотивационное понятие .....................................439

Глава 9. Оказание помощи........................................443

Социобиологические перспективы .....................................444

Из истории исследований психологических аспектов помощи .......447

Ситуационные факторы ...............................................451

Взвешивание затрат и пользы.......................................452

Диффузия ответственности.........................................453

Нормы ................................................................455

Норма социальной ответственности....................J............455

Теоретико-нормативная концепция Шварца.........................456

Норма взаимности..................................................458

Перспективы суждения с точки зрения партнеров по действию .............................................460

Объяснительные подходы ..........................................462

Каузальная атрибуция со стороны помогающего.....................463

Каузальная атрибуция со стороны нуждающегося в помощи .........466

Атрибуция намерений со стороны получателя помощи ..............467

Атрибуция намерений со стороны помогающего .............!.......467

Сопереживание........................................................468

Сопереживание в свете теории научения ............................469

Сопереживание в психоэволюционном аспекте ......................470

Эмпатическая эмоция в свете психологии мотивации................472

Личностные диспозиции...............................................475

Наброски модели мотивации помощи ..................................479

Мотивация помощи и модель «ожидаемой ценности»...................483

Глава 10. Агрессия ..............................................485

Границы агрессивного поведения ......................................485

Биологические перспективы ...........................................490

Социобиологические аспекты.......................................491

Нейробиологические аспекты.......................................495

Нормы ...............................................................501

Взаимность: норма возмездия .......................................503

Норма социальной ответственности

и самооправдание при ее нарушении .............................505

Из истории психологических исследований агрессии ...................508

Теории влечения ...................................................508

Фрустрационная теория агрессии ...................................509 -

Теория социального научения ......................................509

Экспериментальное изучение агрессии..............................512

Ситуационные факторы агрессивного поведения .......................514

Намерение .........................................................514

Атрибуционно-психологический анализ................................515

Ожидание достижения цели агрессии и возмездия

за агрессивное поведение........................................517

Благоприятствующие агрессии ключевые раздражители .............519

Удовлетворение, приносимое запланированными результатами агрессии..............................520

Самооценка ........................................................521

Внешняя оценка....................................................523

Эмоция гнева и общее состояние возбуждения .........................524

Дополнительные источники возбуждения ...........................525

Индивидуальные различия и наброски концепции мотива агрессивности...............................527

Стабильность агрессивного поведения ..............................527

Личностные характеристики........................................529

Конструкт «мотив агрессивности» ..................................530

Мотивы агрессии по Ольвеусу ......................................532

Мотивы агрессии по Корнадту ......................................534

Агрессия как цель действия: гипотеза катарсиса ........................536

Уточнение гипотезы катарсиса с позиций теории мотивации.........536

Недостаточная убедительность экспериментов по изучению катарсиса................................538

Уточнение проблемы путем

непосредственного измерения мотивации ........................541

Глава 11. Социальные связи: мотивация аффилиации и мотивация близости ......................546

Онтогенетические и эволюционно-биологические аспекты социальных связей.................................547

Мотивация аффилиации...............................................550

Симпатия ..........................................................551

Социальная тревожность ...........................................551

Мотив аффилиации ...................................................553

Измерение мотива аффилиации.....................................554

Поведенческие корреляты данных ТАТ .............................560

Физиологические и нейроиммунологические корреляты................566

Опросники ............................................................ 567

Мотивация близости ..................................................570

Измерение мотива близости и его поведенческие корреляты .........571

Близость и аффилиация ...........................................574

Глава 12. Мотивация власти ......................................575

Мотивационная основа .............................................576

Источники власти ..................................................577

Поведение и власть.................................................578

Биологические аспекты................................................582

Индивидуальные различия деятельности власти: мотив власти .........583

1. Овладение источниками власти...................................583

2. Способности .....................................................583

3. Деятельность власти .............................................584

4. Моральность цели................................................585

5. Страх перед последствиями действий власти ......................586

6. Предпочтение определенных сфер использования власти..........586

Определения мотива власти ...........................................587

Определение Вероффа..............................................588

Определение Юлимана .............................................589

Определение Уинтера ..............................................590

Типология стадий развития мотивации власти ......................595

Резюме..........................................................598

Связь ожидания и ценности............................................599

Сдерживаемый мотив власти, иммунная система и состояние здоровья .. 601

Психоиммунологические эффекты..................................603

Констелляции мотивов власти, достижения и аффилиации .............604

Экспериментальные исследования ..................................605

Мотив власти в критериальных группах.............................606

Демографические различия и исторические перемены ...............613

Глава 13. Приписывание причин: теория каузальной атрибуции ........615

Приписывание причин в процессе мотивации ..........................616

История проблемы и смежные исследования ...........................617

Феноменальное и каузальное описания .............................617

Межличностное восприятие в социальной психологии ..............620

Внутренний и внешний контроль ...................................620

Концепция «личной причастности» де Чармса.......................622

Каузальная атрибуция и редукция когнитивного диссонанса.........622

Теория самовосприятия Бема.......................................623

Атрибуция внутренних состояний возбуждения .....................624

Основные позиции и модели...........................................625

Каузальная атрибуция: потребность или способность?...............626

Мотивация контроля ...............................................628

Каузальная атрибуция как регулятор социальных отношений........628

Первоначальная постановка вопроса и модели исследования атрибуции ...............................630

«Наивный анализ деятельности» Хайдера...........................631

Модель соответственного вывода Джоунса и Дэвиса.................634

Углубление модели Троупом .......................................637

Ковариационная модель Келли .....................................638

Эмпирическая проверка ковариационной модели.................... 641

Конфигурационные понятия: каузальные схемы по Келли ...........644

Четыре вопроса, ведущие к углубленному пониманию феноменов атрибуции .........................647

Вопрос «Когда?» ...................................................647

Вопрос об используемой информации...............................651

Вопрос об эффектах ожидания......................................652

«Фундаментальная ошибка атрибуции»............................. 653

Мотивационная предубежденность атрибуции .........................655

Атрибуция успеха и неудачи, служащая сохранению самооценки --655

Контрзащитная атрибуция..........................................656

Обслуживание самооценки или рациональная обработка информации? .. 656

Расхождение в перспективе суждений о себе и о других.................659

Новая концепция расхождений в перспективе наблюдения ..........660

Асимметрия атрибуции при смене наблюдателем перспективы.......662

Атрибуция ответственности ...........................................663

Мотивационная предвзятость атрибуции ответственности ...........666

Глава 14. Атрибуция деятельности достижения ......................668

Классификация параметров причин....................................669

Сочетание условий, приводящее к использованию тех или иных

каузальных элементов ..............................................672

Информация о ковариации .........................................672

Каузальные схемы..................................................673

Обусловленные мотивами различия в атрибуции .......................677

Последствия атрибуции успеха и неудачи ..............................680

Прогнозирование успеха других людей..............................687

Параметр локализации: самооценочные эмоции ........................688

Самооценочные эмоции: атрибуция относительно способностей и старания ...............................689

Виды самооценочных эмоций .......................................690

Параметр контроля: внешняя оценка и переживание себя ...............693

Каузальные параметры и эмоции.......................................695

Эмоции, переживаемые по достижении результата ..................696

Поведенческие проявления ............................................699

Выбор задания .....................................................699

Запрашивание обратной связи......................................700

Настойчивость .....................................................702

Результативность достижений ......................................703

Самооценка как принцип мотивации ...................................704

Мотив достижения как система самооценивания ....................705

Эмпирические подтверждения модели самооценивания .............707

Применение полученных данных: «атрибуционная терапия»............710

«Переживание себя источником действия» ..........................710

Освоение моделей атрибуции .......................................711

Вклад теоретико-атрибутивного подхода в изучение мотивации достижения ....................713

Глава 15. Дальнейшие перспективы развития психологии мотивации .... 717

Внутренняя и внешняя мотивация .....................................717

Различные концепции внутренней и внешней мотивации ...............718

Влечения без редукции влечения ...................................718

Свобода от цели ....................................................719

Оптимальный уровень активации или рассогласования..............719

Самоутверждение ..................................................720

Радостная поглощенность действием................................722

Однородность тематики (эндогенность) действия и его цели.........723

Оценка различных концепций ......................................725

Ослабление внутренней мотивации под воздействием

внешнего подкрепления ............................................727

Ослабляет ли внутреннюю мотивацию регулярное подкрепление? ... 729

Внутренняя и внешняя привлекательность в моделях «ожидаемой ценности» .......................................731

Оценка состояния исследований ....................................732

Расширенная модель мотивации .......................................735

Ожидания..........................................................738

Привлекательность.................................................740

Решающие мотивацивнные параметры расширенной модели.........741

Смена мотивации: динамическая модель действия Аткинсона и Берча ... 745

Перемена действия: «Динамическая модель действия»...............745

Объяснительная ценность динамической модели действия...........749

Эмпирическая проверка модели...................................751

Выученная беспомощность ............................................752

Экспериментальная парадигма, ориентированная

на деятельность достижения ................................754

Улучшение достижений вместо ухудшения.............................757

Два подхода к объяснению улучшения достижений..................760

Тип атрибуции, способствующий обобщению:

стабильно-глобально-внутренний ...................................761

Атрибутивный стиль как личностная переменная....................764

Генерализация беспомощности .....................................764

Атрибутивный стиль и депрессия ...................................765

«Когнитивный дефицит» у беспомощных и депрессивных людей __768

Беспомощность и контроль над действием...........................769

Функциональный дефицит .........................................770

Функциональный дефицит или стабильно-глобальный

атрибутивный стиль .............................................771

Генезис беспомощности.............................................774

Представления о себе..................................................776

Традиционные исследования представления о себе ..................777

Переход к динамичным переменным представлений о себе...........779

Переменные представлений о себе в исследованиях

мотивации достижения .............................................783

Представление о своих способностях и модель расчета усилий .......785

Выбор задания, настойчивость и обращение за обратной связью .....787

Самооценочные представления во время оценивания

выполнения задания.............................................788

Связь представления о своих способностях с мотивом ...............788

Список литературы..............................................790

Алфавитный указатель...........................................855

Предисловие редакторов второго русского издания

Психология мотивации в ее нынешнем виде является одной из наиболее сложных и противоречивых областей современной психологии, нередко вызывающей растерянность и замешательство у впервые приближающегося к ней исследователя. Если в середине XX века предмет, границы и специфика психологии мотивации были вполне понятны, то теперь эта область оказалась фактически распределенной между психологией личности, психологией регуляции деятельности и саморегуляции и бурно развивающейся когнитивной психологией. Налицо обилие частных эмпирических исследований при дефиците общетеоретических идей. В особенно сложном положении оказываются русскоязычные читатели. После публикации первого русского издания книги Хайнца Хекхаузена других обобщающих книг на русском языке по этой теме просто не выходило, если не считать отдельных переводов классических текстов (3. Фрейда, К. Юнга, К. Левина, А. Маслоу, Э. Фромма и Л. Фестингера) и пары скорее удручающих учебников «по теме», отражающих эту область примерно в том виде, который она имела в середине прошлого века — как свет далекой звезды, приносящий нам ее образ многолетней давности.

Судьба психологии мотивации повторяет судьбу других областей психологии и других областей знания, превращающихся из авторских учений в науку: по мере накопления эмпирического знания общая часть предметной области, не вызывающая разногласий у разных школ, становится все обширнее, а полигон, на котором сталкиваются альтернативные теоретические воззрения, все меньше. Можно утверждать, что уже в 1960-1970-е гг. в основном завершилась классическая, или «авторская», эпоха в психологии мотивации и тесно переплетающейся с ней психологии личности, когда границы между предметными областями и между разными научными подходами («школами») еще были четко обозначены.

Поэтому трудно переоценить — как с точки зрения объема, сделавшего бы честь целому институту, так и с точки зрения уровня и тщательности анализа, позволившего связать между собой в единую целостную картину десятки теорий, сотни методик и тысячи эмпирических исследований, — этапную работу, выполненную в этой области Хайнцем Хекхаузеном. Это не просто учебник по психологии мотивации и не просто обобщающая монография — это книга, которая выводит обширную предметную область на принципиально новый уровень. Не будет преувеличением назвать ее энциклопедией психологии мотивации. Такие книги в истории нашей науки чрезвычайно редки, а их авторы заслуженно приобретают известность как ведущие психологи своего времени.

Научная работа — любил повторять Хекхаузен — это типичный пример незаконченного действия. Для последнего, как известно из классических исследований Блюмы Вульфовны Зейгарник и Курта Левина, характерна тенденция постоянного возобновления. Это замечание, безусловно, носит автобиографический характер. Вся жизнь Хекхаузена представляет собой редкий пример верности одной и той же научной проблеме — проблеме движущих сил поведения человека.

Как ученый Хекхаузен сформировался в интеллектуальном поле гештальт-психологии, представителем третьего поколения которой он является — после «отцов-основателей» (Вертхаймера, Кёлера, Коффки и в определенном смысле Левина) и их прямых учеников, таких как Вольфганг Метцгер — единственный крупный гештальт-психолог, остававшийся в Германии во время войны, С Метцгера начинается трудный процесс возрождения немецкой научной психологии в послевоенный период, и Хекхаузену предстояло сыграть в этом процессе выдающуюся роль. Именно у Метцгера Хекхаузен сначала учился в Мюнстерском университете, а затем работал в качестве ассистента, защитив первую (как мы бы сказали, «кандидатскую») диссертацию, посвященную помехоустойчивости действия и мотивации достижения.

По собственному признанию Хекхаузена, в самом начале карьеры на него произвели сильное впечатление две книги; «Исследования личности» Генри Мюрреяи «Намерение, воля и потребность» Курта Левина. С первой работой была связана идея неосознаваемых мотивов, которые могут исследоваться лишь в деятельности, а не реактивно, т. е. не с помощью традиционных опросников. С этим связаны его методические работы 1960-х гг., направленные на стандартизацию Тематического апперцепционного теста (ТАТ) Мюррея для точной диагностики отдельных видов мотивов, прежде всего мотива достижения. Со второй книгой — понятие воли, одно из основных понятий житейских представлений о личности. В 1970-е гг., став профессором Рурского университета в Бохуме, Хекхаузен попытался разработать общую феноменологическую теорию волевого действия, известную сегодня как «модель Рубикона», осуществив научную реабилитацию понятия «воля» (эта модель приняла завершенный вид к середине 1980-х гг. в публикациях Хекхаузена и его сотрудников, в первую очередь Ю. Куля). Работы возглавлявшейся им «бохумской группы» психологов быстро получили международное признание. К этому времени он уже выдвинулся в ряд ведущих европейских психологов, став президентом Немецкого психологического общества, объединяющего в своих рядах ученых ФРГ, Австрии, Швейцарии и Западного Берлина.

Прекрасный экспериментатор, Хекхаузен одновременно работает над обобщением теорий и фактов, накопленных за полстолетия исследований мотивации. Главная книга Хекхаузена «Мотивация и деятельность» вышла в издательстве «Шпрингер» в 1980 г. Эта работа довольно быстро была переведена на русский язык и выпущена в 1986 г. издательством «Педагогика», сразу же став событием и для отечественных психологов. Надо сказать, что одной из причин теплого приема книги Хекхаузена в Советском Союзе были, можно сказать, особые отношения между ведущей отечественной школой психологии деятельности и школой Курта Левина, с которой был связан Хекхаузен. Эти отношения проявлялись как в концептуальной близости и перекличках между ними, так и в личных взаимоотношениях — вплоть до уникальной биографии Б. В. Зейгарник, ставшей одной из ключевых фигур сначала Берлинской, а впоследствии Московской психологической школы.

Первый из авторов этой вступительной статьи (Б. В.) был научным редактором русского издания 1986 г. (второй — одним из переводчиков) и хорошо помнит все особенности сложной атмосферы тех лет, с которыми была сопряжена подготовка этого издания. Уместно включить сюда некоторые личные воспоминания.

С началом советской военной интервенции в Афганистане произошло резкое ухудшение отношений с Западом, так что и без того ограниченная коммуникация с западными коллегами и обмен научной литературой стали практически невозможными. Тем не менее, во время Международного психологического конгресса в Лейпциге летом 1980 г. тогдашнему директору издательства «Шпрингер» Хорсту Дрешеру удалось передать мне верстку еще не вышедшей книги Хекхаузена. Было ясно, что ничего подобного на русском языке нет и книгу нужно переводить. В этом удалось убедить московское издательство «Педагогика». Последовали длительные письменные переговоры этого издательства с автором, который первоначально не обнаружил никакого желания быть опубликованным в Советском Союзе. Лишь после моего личного письма и вмешательства издательства «Шпрингер» Хекхаузен дал согласие, а затем — после еще одного прямого вмешательства Дрешера — написал предисловие к русскому переводу.

Вероятно, что в этом эпизоде проявилась элементарное нежелание Хекхаузена, бывшего крупным госчиновником, а не только ученым, избыточными контактами с «восточным блоком» поставить под удар внезапно открывшиеся тогда перед ним и немецкой психологией перспективы. Дело в том, что как раз в это время он инициирует создание и становится директором Института психологических исследований общества Макса Планка (первого из целой сети существующих в настоящее время академических институтов такого рода — психолингвистики, когнитивной нейропсихологии, психологии развития, эволюционной антропологии и психологии). Почти одновременно он становится членом, а затем и председателем Немецкого научного совета при правительстве ФРГ, координирующего все ведущиеся в стране фундаментальные и прикладные исследования. В этом качестве он, кстати, повлиял на принятие многих решений, затрагивающих судьбы немецкоязычной психологии. Эту политику, которая до сих пор оказывает благотворное влияние на ее развитие, можно было бы определить как стратегию контролируемого роста: постепенное создание новых факультетов, но и ограничение числа студентов, изучающих психологию.

К концу 1980-х научные контакты русских ученых с Западом оживились. Всего лишь за несколько лет мюнхенский институт Хекхаузена успел превратиться в один из ведущих европейских и мировых центров в целом ряде областей психологических исследований. В 1988 г. я получил приглашение на международную конференцию, организованную под Мюнхеном обществом Макса Планка. Конференция проходила под патронажем Хекхаузена, но он так и не появился на церемонии открытия. Говорили, что у него грипп. В перерыве ко мне подошел председатель оргкомитета и сказал, что Хекхаузен хотел бы встретиться со мной один на один, но я должен учесть, что заболевание крайне тяжелое и у него нарушена речь. Встреча состоялась в его институте на следующий день. Хекхаузен производил совершенно нормальное впечатление, но действительно практически не мог говорить и поэтому вынужден был объясняться жестами, а вечером, когда наш «разговор» был продолжен в соседнем ресторане, писал на салфетках записки. На них же он набросал планы нескольких неожиданных для меня экспериментов по изучению бессознательной (имплицитной) памяти на незаконченные действия и интенции. Феноменологические описания эффекта Зейгарник, оказывается, могли быть дополнены точными моделями, основанными на результатах хронометрических экспериментов в духе когнитивной психологии.

Через несколько месяцев Хайнц Хекхаузен скончался от опухоли левой височной доли мозга. Эксперименты, о планах которых он рассказал мне в тот вечер, были выполнены в течение последующего десятилетия его учеником Юлиусом Кулем и в особенности учеником последнего Томасом Гошке.

Уже будучи смертельно больным, Хекхаузен продолжал работать над новым вариантом своего фундаментального руководства по психологии мотивации. Он успел завершить второе, полностью переработанное, дополненное и одновременно сокращенное издание, которое вышло в свет уже после его смерти, в 1989 г. Это та же, но во многом уже новая книга. Во-первых, Хекхаузен дополнил все главы новыми материалами интенсивно развивавшихся в 1980-е гг. исследований мотивации, в частности оказавших большое влияние на мировую психологию исследований Б. Вайнера, К. Двек, А. Бандуры, Э. Деси, Р. Райана, Ю. Куля и многих других. Во-вторых, он концептуально перестроил книгу, включив в нее очень важную новую шестую главу, посвященную проблеме воли и своей новой модели Рубикона. В-третьих, он сократил часть материала, в результате чего книга в целом приобрела более стройный вид, хотя ряд сокращений вызывает сожаление, в частности исключение автором бывшей 13-й главы, посвященной развитию мотивации. В результате, при сохранении вся многоплановости книги, структура ее стала более «прозрачной», что, безусловно, несколько упростит задачу студентам, использующим ее в качестве учебного пособия.

Со дня публикации прошло почти 15 лет. Конечно, наука все это время не стояла на месте. Но вместе с тем книга остается вполне актуальной и, за некоторыми исключениями, хорошо отражает современное состояние данной области. Парадоксально, но если бы Хекхаузен был жив сегодня, то подготовка новой, третьей редакции книги, быть может, оказалась бы невыполнимой задачей даже для него. Или, точнее, это оказалась бы уже совсем другая книга. Дело в том, что основные тенденции развития психологии мотивации в последние десятилетия, которые Хекхаузен одним из первых отчетливо уловил и отразил, но которые после его смерти продолжают развиваться, привели к тому, что психология мотивации по сути дела перестала быть отдельной областью с четкими границами и самостоятельным предметом. Сейчас на этом месте находится бурно развивающаяся область исследования регуляции деятельности, интегрирующая в себе психологию познавательных процессов, эмоций, анализ эволюционных аспектов поведения и его нейропсихофизиологических механизмов, психологию целей и смыслов, разнообразные дифференциально-психологические подходы. Разумеется, мы по-прежнему можем говорить о феноменах и эффектах мотивации, но в XXI в. уже нельзя говорить об отдельных механизмах и структурах мотивации per se, как это еще было принято делать 10-20 лет назад.

Иными словами, действие все еще остается незаконченным.

При подготовке нового русского издания книги Хекхаузена мы, разумеется, опирались на текст первого издания. Однако мы не только дополнили первое издание новым текстом, но и заново отредактировали его, уточнив в ряде случаев перевод терминов, а также заново переведя отдельные фрагменты текста.

Над вторым русским изданием работал коллектив переводчиков: Т. А. Гудкова (гл. 5), С. К. Дмитриев (гл. 5, 8), Д. А. Леонтьев (гл. 1, 3, 4, 7, 8), Е. Ю. Патяева (гл. 1-4, 7-15), С. А. Шапкин и А. Н. Шапкина (гл. 6). Большую техническую работу по подготовке рукописи и иллюстраций выполнили В. Н. Кокорев, Т. И. Менчук, Д. В. Чекалин. В заключение нам хотелось бы выразить особую благодарность дочери Хайнца Хекхаузена, профессору Юте Хекхаузен за любезно предоставленную для данного издания фотографию из семейного архива.

Проф. Б. М. Величковский, Дрезденский университет Проф. Д. А. Леонтьев, МГУ им. М. В. Ломоносова

Предисловие автора ко второму немецкому изданию

Это второе издание учебника «Мотивация и деятельность», впервые вышедшего в 1980 г. В нем рассматриваются не биологически обусловленные потребности, а классы действий, специфические для человека. В своем новом издании книга претерпела существенные изменения. Чтобы освободить место для нового содержания, старый текст мы подвергли сокращениям. Заключительная глава о развитии мотивации достижения была убрана совсем, ибо она была издана в переработанном виде в другом месте (Heckhausen, 1982). Некоторые проблемы, которые подробно рассматривались в первоначальном издании, за прошедшее время не породили новых исследований, а потому излагаются здесь кратко или вообще опускаются. Наконец, мы сочли возможным сократить многие моменты столь детального прежде обсуждения мотива достижения. Новое содержание книги включает не только результаты исследований, появившиеся за прошедшие годы. Главы, посвященные отдельным мотивам, были дополнены рассмотрением психоэволюционных и психофизиологических аспектов. Но самое главное — в книгу была добавлена новая (шестая) глава, в которой рассматриваются новые исследования проблемы контроля над действием и роли намерений, возобновляющие традиции старой психологии воли. Лишь совсем недавно процессы по ту сторону принятия решения — так называемые волевые процессы — были заново открыты и стали доступными исследованию.

Цели книги остались прежними. Во-первых, она призвана распутать переплетающиеся проблемные линии психологии мотивации. Во-вторых, ее цель состоит в интегрировании разрозненных исследовательских направлений вокруг общих для них проблемных областей. В-третьих, она должна познакомить читателя с современным состоянием, прежде всего, тех проблем, исследование которых оказалось наиболее плодотворным. Главы книги образуют целостную последовательность, однако начинать читать книгу можно с различных глав. Грубо говоря, книга делится на три части. В первых шести главах проблема мотивации рассматривается под разными углами зрения: с точки зрения психологии личности и социальной психологии, с точки зрения истории исследований, с точки зрения теорий научения, теорий ожидаемой ценности и психологии воли. Средняя часть книги (главы 7-12) посвящена мотивационным системам тревожности, достижения, помощи, агрессии, социальных связей и власти. В последней части (главы 13-15) обсуждается теория атрибуции, а также особые феномены и парадигмы исследования.

Это новое издание не увидело бы свет, если бы не люди, помогавшие мне в работе. Я приношу искреннюю благодарность Петре Фелбер, Мартине Гаст, Биргит Миддендорф и Максу Шредеру, но, прежде всего, — Анжелике Гилберс, которая не только переписала весь текст, но и организовала весь процесс работы над книгой.

Мюнхен, сентябрь 1988 Хайиц Хекхаузен

Предисловие автора к русскому изданию 1986 г.

Вопросы мотивации — о целях, причинах и формах деятельности — занимали людей уже в те далекие времена, когда о специализации наук, не говоря уже о психологии, не было и речи. В первой половине текущего столетия в разных странах мира почти одновременно началась плодотворная работа выдающихся основоположников современных направлений в изучении мотивации. 3. Фрейд в Австрии, Н. Ах и К. Левин в Германии, И. П. Павлов и (несколько позднее) Е. Н. Соколов в России, У. Мак-Дауголл в Англии, У. Джеймс и Э. Торндайк в Америке внесли решающий вклад в создание подходов к исследованию мотивов и мотивации, которые интенсивно развиваются до настоящего времени. Само это развитие, впрочем, приобрело такие масштабы, что любые попытки восстановить исходные основания и как-то разобраться в многообразии проводимых исследований наталкиваются на серьезные трудности.

Оглядываясь сегодня на путь, проделанный психологией мотивации, нелегко отделаться от впечатления, что на начальных его этапах происходил более живой обмен научными идеями и результатами конкретных исследований. Это впечатление, безусловно, возникает в связи с разветвленностыо и неравномерностью развития отдельных областей, характерными, прежде всего, для положения дел в американской психологии. Предлагаемая вниманию советских читателей книга представляет собой попытку выделить наиболее значительные достижения психологии мотивации и реконструировать те более или менее крупные научные проблемы, в рамках которых эти достижения были получены.

Автор связывает с переводом этой книги на русский язык надежду на то, что она поможет интенсифицировать обмен научными идеями между психологами разных стран и разработать подлинно интернациональные программы исследований проблем мотивации и деятельности.

Содержание книги отражает состояние этих исследований, достигнутое в англо- и немецкоязычных странах примерно к концу 70-х гг. В настоящее время автор работает над новым изданием, видное место в котором предстоит занять вновь открытой западной психологией «воле», т. е. вопросу о том, как результирующая мотивационная тенденция принимает характер интенции и становится сознательным намерением человека, которым он руководствуется при осуществлении своих целей. Насколько можно судить по работам таких советских психологов, как А. Р. Лурия и А. Н. Леонтьев, эта перспектива произвольного управления собственным поведением никогда не упускалась из виду советской психологией мотивации.

Автору хотелось бы надеяться также, что советские специалисты в области мотивации деятельности и дифференциальной психологии смогут почерпнуть для себя нечто новое из приводимых в книге описаний теоретических концепций и методических приемов. Крупные научные достижения часто удается получить именно на стыке традиционных подходов. Но какой бы ни была окончательная оценка его труда и судьба изложенных идей, автор считает своим долгом выразить признательность Л. И. Анцыферовой и Б. М. Величковскому, благодаря инициативе которых книга «Мотивация и деятельность» становится доступной широкому кругу психологов и педагогов Советского Союза.

Мюнхен, 20 января 1985 г. X. Хекхаузен

Предисловие автора к первому немецкому изданию

О мотивации говорят много. С некоторых пор это слово проникло и в обыденную речь. Им пользуются, чтобы сказать, что человек делает что-то охотно или по своей воле. Например, говорят: «Этот школьник мотивирован», что, конечно, не является (по крайней мере, уже не является) чем-то само собой разумеющимся. В психологии понятие мотивации имеет длинную и довольно запутанную историю. Еще более запутанной является почти столетняя история относящихся к ней исследований. Вряд ли найдется такая частная область психологии, которой бы не приходилось апеллировать к эффектам мотивационных процессов, хотя бы для того, чтобы задним числом как-то объяснить неожиданные результаты. Собственно психология мотивации формировалась на протяжении нескольких десятилетий. Но даже ее трудно окинуть одним взглядом. Дело здесь не столько в постоянно возрастающем объеме сведений, сколько в разнообразии расширяющих эту проблематику импульсов, которые исходят из таких несхожих областей, как экспериментальная психология научения, социальная психология, психология личности, глубинная психология и клиническая психология.

Едва ли найдется другая такая же необозримая область психологических исследований, к которой можно было бы подойти со столь разных сторон, как к психологии мотивации. Однако тот, кто, подобно автору данной книги, поддастся чарам проблем мотивации, должен потратить не один год, чтобы как-то сориентироваться и найти порядок в разнообразии ее вопросов и попыток ответов на них. Потребность в упорядочивании накопленных знаний стала причиной написания этой книги. Само ее написание было подчинено трем определяющим целям. Во-первых, нужно было распутать сложные переплетения проблемных линий. Во-вторых, необходимо было интегрировать разрозненные направления исследований на базе одинаковых или близких подходов. Наконец, в-третьих, в ходе критического обсуждения важно было подвести читателя к переднему краю исследований, там где импульсы к дальнейшему развитию являются особенно плодотворными.

Для достижения этих целей нам представлялось целесообразным временами ограничить, а иногда расширить диапазон исследовательских проблем, а также принять пару основных линий их изложения. Ограничения коснулись видов мотивации. В книге будут рассматриваться деятельности, характерные для человека, но не биологически фиксированные потребности. Будут рассматриваться движущие мотивы деятельности, их предпосылки и последствия, но не организация и управление протеканием самой деятельности. Мы не боялись расширять обзор, если это позволяло более отчетливо представить развитие проблемы, проанализировать различные группы феноменов исходя из общей схемы анализа, и в особенности изложить возрастные и прикладные аспекты. В качестве мотивационной парадигмы часто привлекалась пока лучше всего изученная деятельность достижения, критерием оценки которой является ее результативность. Однако подробное изложение не обошло и другие классы действий, связанные с мотивами страха, аффилиации, власти, оказания помощи и агрессии или изучаемыми в последнее время «выученной» беспомощностью и «внутренней мотивацией».

Наконец, основные линии при рассмотрении затрагиваемых в книге проблем в общих чертах соответствуют историческому развитию психологии мотивации. Сквозной темой выступает объяснение поведения с первого-четвертого взглядов, т. е. начиная с локализации причин поведения в личностных факторах для объяснения межиндивидуальных различий (первый взгляд) и в ситуационных факторах для объяснения интраиндивидуальных различий (второй взгляд) и заканчивая взаимодействием тех и других детерминантов. В качестве второй линии рассмотрения выступает фундаментальная мотивационная модель «ожидаемой ценности» (Erwar-tungs-mal~Wert) и ее модификации. В последних главах организующим принципом изложения становится введение когнитивных промежуточных переменных, в частности каузальной атрибуции результатов деятельности, а также расщепление суммарного конструкта «мотив». Таким образом, один и тот же предмет каждый раз рассматривается по-новому, на более высоком уровне, например, к деятельности достижения мы последовательно возвращаемся в главах 9,11 и 12.

Эта книга не является вводной в том смысле, что не дает первого беглого представления и не отсылает для дальнейшего углубленного ознакомления к всевозможной специальной литературе. Скорее, она претендует на то, чтобы ввести во внутренние взаимосвязи разноликих исследований мотивации и дать возможность принять участие в развитии этих исследований на современном этапе. В качестве читателей автору виделись, с одной стороны, изучающие психологию, в том числе представители смежных дисциплин, а с другой — специалисты, преподаватели и исследователи, стремящиеся использовать результаты психологического изучения мотивации, рассказать о них или умножить собственными исследованиями. Писать одновременно для начинающих и для специалистов кажется невозможным. Поэтому первые шесть-восемь глав ориентированы преимущественно на начинающих, последние же пять-семь — на специалистов. Автору остается надеяться, что начинающий, прочтя первые главы, станет специалистом, а специалист, в свою очередь, также сможет извлечь из этих глав нечто полезное для себя.

В главе 1 формулируются принятые в книге линии изложения рассматриваемых в дальнейшем вопросов. Помимо объяснения поведения с первого-четвертого взглядов выделены восемь основных проблем и пять экспериментальных планов исследования мотивации. В главе 2 излагается история психологии мотивации за последнее столетие. В ней предпринимается попытка упорядочить линии развития теорий, разработанных теми или иными выдающимися исследователями. В двух последующих главах разбираются некоторые традиционные линии исследований, которые с точки зрения психологии мотивации являются односторонними, поскольку в них обращается внимание либо исключительно на личностные (глава 3), либо на ситуационные (в том числе изменчивые состояния организма и когнитивный диссонанс, глава 4) факторы. В главе 5 прослеживается развитие модели ожидаемой ценности, начиная от ранних экспериментальных исследований научения и до модификаций этой модели применительно к привлекательности или валентности цели и инструментальности последствий действий. Исследования таких видов мотивации, как страх, достижение, аффилиация, власть, оказание помощи и агрессия, описаны в главах 6-8.

Изучению мотивации достижения в русле модели выбора риска целиком посвящена глава 9. Глава 10 вводит в социально-психологическую теорию атрибуции, в начале 70-х гг. оказавшую сильное влияние на исследования мотивации. В главе 11 обсуждается эффективность объяснения различных видов и феноменов мотивации теорией атрибуции на современном уровне ее развития. В главе 12 представлена перспектива тех исследований, которые кажутся плодотворными, ибо в них суммарный конструкт «мотив» распадается на подсистемы и структурируется. Наконец, в главе 13 собраны многочисленные материалы по возрастной психологии мотивации. На примере деятельности достижения проанализировано состояние проблем общего развития мотивации, индивидуальных различий мотивов и изменения мотивов с помощью процедур психологического вмешательства:

Автор должен поблагодарить многих за содействие в создании этой книги. Учрежденная федеральным министром образования и науки специальная стипендия для «написания обзорных книг», инициатором предоставления которой автору этой книги был тогдашний президент Немецкого научно-исследовательского объединения Хайнц Майер-Лейбниц, позволила мне посвятить целый учебный год исключительно работе над ней. Предусмотренная условиями стипендии возможность критического анализа рукописи широко использовалась. Окончательные варианты ряда глав значительно выиграли от разбора и комментариев следующих коллег: Карла Фридриха Грауманна, Рудольфа Фиша, Тео Херманна, Гер-харда Камински, Ханса-Иоахима Корнадта, Юлиуса Куля, Эрнста Либхарта, Хайнца-Дитера Шмальта, Клауса Шнайдера, Клеменса Трудевинда, Манфреда Валлера, Франца Вайнерта и Хорста Цумкли.

Большинство иллюстраций было выполнено Гюнтером Каймом. Почти вся подготовительная и завершающая техническая работа сделана руками Ингрид Байзен-брук, Беатрис Бергене, Клаудии Штоер и Розмари Твеер. Нельзя не назвать Эдит Лутц, взявшую на себя труд перенесения на бумагу диктовавшихся многочисленных переработок текста и ни разу не упустившую при этом его смысл. На отдельных этапах эту работу выполняли также Ирмфрида Хустадт, Ульрика Курте и Ильзегрет Ребке. Наконец, научно-исследовательская деятельность нашей бохумской рабочей группы, в том числе и студентов-дипломников, была неиссякаемым источником стимуляции и непосредственной помощи при написании многих мест этой книги.

Всем, кто по-своему содействовал тому, чтобы книга была, наконец, завершена, я сердечно признателен. Не в последнюю очередь я бы хотел распространить эту благодарность на моих жену и детей. Без понимания ими часто погруженного в свои мысли и как бы отсутствующего члена семьи эта книга не смогла бы принять свою окончательную форму.

Бохум, февраль 1980 г.

Хайнц Хекхаузен

ГЛАВА 1 Исследование мотивации проблемы и подходы

Жизнь любого человека представляет собой непрерывный поток активности. Этот поток включает в себя не только разного рода действия или сообщения, но и переживания — проявления психической активности, такие как восприятия, мысли, чувства и представления; эта активность недоступна для внешнего наблюдения и не производит каких-либо непосредственных изменений во внешнем мире. Формы активности варьируются от образов-представлений, проходящих перед нашим внутренним взором в снах и грезах (Klinger, 1971), до действий, произвольно осуществляемых нами по заранее намеченному плану.

Таким образом, перед исследователями встает масса вопросов. Например: по каким основаниям можно вычленять в потоке активности отдельные единицы и относить их к определенным классам? Какова внутренняя структура каждой единицы? Какие процессы лежат в основе той или иной организации этих единиц? И т. д. Вопросы такого рода стоят перед психологией в целом, перед любой из ее частных областей и даже перед некоторыми смежными дисциплинами. Часть этих вопросов связана с психологией мотивации, но к ее проблематике относятся лишь такие формы активности, которые характеризуются направленностью на достижение некоторой цели, образуя в этом отношении искомое единство. Исследования мотивации призваны обосновать расчленение потока активности на единицы, прежде всего с точки зрения вопроса «Зачем?». Конкретно сформулировать этот вопрос можно по-разному. Например: насколько правомерно соотнесение различных единиц активности с целями одного типа или отграничение их от целей другого типа? Как изменяются цели одного типа в течение жизни индивида и какими могут быть индивидуальные различия? Почему в конкретной ситуации человек выбирает данную, а не какую-то иную цель (активность) и некоторое время с определенной настойчивостью стремится к ее достижению? Есть и другие важные вопросы, которые не затрагиваются в исследованиях мотивации, поскольку их разрешение напрямую не связано с ответом на вопрос «Зачем?». К ним, в частности, относится проблема структуры отдельной единицы потока активности, вопрос о компонентах, стадиях и процессах, из которых она складывается, и об их координации. Вряд ли, исходя из знаний о структуре единицы, можно ответить на вопрос «Зачем?»; скорее, можно объяснить структуру, располагая ответом на этот вопрос. Всевозможные функциональные способности, такие как восприятие, переработка информации, речь, моторные навыки, без которых активность не могла бы осуществляться, в исследованиях мотивации также не изучаются, а рассматриваются как данность.

Задача этой главы — познакомить читателя с психологией мотивации. Это можно сделать разными способами. Поскольку психология мотивации имеет долгую историю развития, можно было бы начать с рассмотрения развития проблем психологии мотивации и попыток их решения. Однако это сделало бы введение чересчур длинным и слишком сложным для того, чтобы удержать внимание читателя. Поскольку психология мотивации соприкасается со многими смежными областями исследований, связывая их между собой, можно было бы охарактеризовать ее, исходя из совершенно разных исследовательских перспектив. Но мы отказались и от этого варианта, поскольку это только запутает читателя. Вместо этого мы познакомим читателя с психологией мотивации в той форме, какую она имеет на сегодняшний день для тех, кто ею занимается. Разумеется, такое знакомство неизбежно будет напоминать первую прогулку по незнакомому городу: мы сможем показать лишь наиболее характерное и многое вынуждены будем оставить в стороне, мы будем многое упрощать и не будем вдаваться в детали. Однако при этом выяснится, что этот город не является абсолютно незнакомым. Ведь «мотивация» является частью повседневного опыта и каждый из нас уже задумался над проблемами, связанными с ней. Поэтому мы начнем с рассмотрения повседневного опыта.

Повседневный опыт и три проблемные области

«Мотивационные» вопросы направлены на выяснение того, с какой целью некто осуществляет то или иное действие. Как правило, такого рода вопросы не являются слишком трудными, ибо по отношению к людям, которых мы знаем и с которыми постоянно общаемся — не говоря уже о нас самих, — не возникает вопроса, зачем они делают то, что они/делают. Однако существуют три причины, побуждающие нас задаваться вопросом «зачем».

С причиной первого типа мы сталкиваемся в том случае, когда индивид действует в определенной ситуации иначе, чем большинство людей, или иначе, чем принято. Например, один школьник проявляет усердие в учении, не только находясь в школе, но и в свободное время, в то время как другой является его полной противоположностью и даже на занятиях его трудно «мотивировать» таким образом, чтобы у него появилось желание учиться. Поскольку такого рода индивидуальные различия не только стабильны, но и прослеживаются во многих различных ситуациях, мы можем сделать вывод о личностном своеобразии в смысле различных ценностных диспозиций, проявляющихся как в усилении или ослаблении побуждения к обычным, соответствующим данной ситуации действиям, так и в полной замене их какими-то другими действиями. Количество ценностных диспозиций, определяющих действие, и их иерархия (или степень их выраженности) представляют собой универсальную пару параметров объяснения индивидуальных различий, проявляющихся в том, каким образом человек действует, на что он тратит свое время и почему при одних и тех же обстоятельствах он ведет себя иначе, чем другие.

В современной психологии мотивации такого рода ценностные диспозиции или предрасположенности, характерные для индивида, получили название «мотивов». Для классификации «мотивов» необходимо подняться на достаточно высокий уро-

вень обобщения. Каждый из мотивов отличается присущим ему содержательным классом целей действия, который можно обобщенно описать как «достижение», «оказание помощи», «власть» или «агрессия». Разумеется, каждый содержательный класс целей такого рода должен быть определен точнее. Так, «мотив достижения» связывается с такими целями, которым присуще прежде всего «сопоставление с критериями успешности» (McClelland, Atkinson, Clark, Lowell, 1953). Что касается фактических, т. е. конкретных, целей, то в эти содержательные классы укладывается бесчисленное множество самых различных целей. Разумеется, различные исторические эпохи, различные культуры и различные индивиды могут настолько отличаться друг от друга с точки зрения типичной для них деятельности, мотивируемой стремлением к достижению, что у них нельзя будет найти никаких общих черт, и все же все виды деятельности, характерные для этих эпох, культур и индивидов, могут быть отнесены к одному и тому же содержательному классу целей достижения.

Психология мотивации связывает с понятием мотива целый ряд вопросов. В частности, это вопрос о количестве существующих мотивов; о том, как их можно диагностировать, являются ли они универсальными или зависят от исторического развития и культурных различий; в какой мере они обусловлены генетически и насколько определяются приобретенным опытом; когда и как они возникают и развиваются в ходе онтогенеза; как возникают индивидуальные различия и можно ли их впоследствии изменить. Существует ряд вопросов, затрагивающих природу человека, на которые трудно найти ответы с помощью современных эмпирических методов исследования.

Задаваться вопросами о мотивации нас также побуждает то влияние, которое, как нам кажется, иногда оказывает на человека ситуация, вынуждая его совершать то или иное действие. Нам представляется, что причины действия коренятся не столько в человеке, совершающем действие, сколько в ситуации. Это та «возможность украсть, которая делает из человека вора». Мелкие соблазны или угрозы повседневной жизни подталкивают нас к соответствующим видам поведения или удерживают нас от них. Но особенно ярко эта подверженность влияниям проявляется в чрезвычайных ситуациях. Такого рода случаи, ставящие вопрос о мотивации человека, лежали в основе античных трагедий; примером может служить история Эдипа, который, сам того не зная, убил своего отца и женился на своей матери, не будучи по своей природе ни убийцей, ни безнравственным подлецом. В современной литературе, например в детективных романах, мы нередко встречаемся с ситуациями, побуждающими нас задаваться вопросами о мотивации человека. Кто совершил убийство, описываемое на первых страницах романа, или, точнее, кто мог его совершить? Лишь тот, у кого был какой-то «мотив» (слово «мотив» используется здесь не в том смысле, который придает ему психология мотивации, а в повседневном значении конкретной побудительной причины), А мотив мог быть у любого из тех персонажей, которым смерть убитого давала определенную выгоду.

Ситуация нередко дает возможность исполнить давнее желание, рассеять страхи и опасения, одним словом, возможность осуществить свою цель. Но она может быть связана и с наступлением угрожающих обстоятельств. Все, что ситуация в этом смысле обещает индивиду или означает для него, называется «стимулом»,

обладающим «побудительностью» к соответствующему действию. При этом возникает вопрос о целесообразности действия. Действие является целесообразным в том случае, когда его вероятными последствиями будут такие события или состояния, ради которых человек и осуществлял действие и которые представляются ему желательными. Это можно выразить и иначе, несколько непривычным образом: речь здесь идет о том, чтобы в результате собственного действия либо повысить вероятность реализации того, что обладает ценностью для индивида, либо эту реализацию гарантировать. Решающее значение здесь имеют две величины: ценность того, что человек хотел бы осуществить, и ожидание (воспринимаемая вероятность) того, что это будет достигнуто.

Таким образом, мы обобщаем все, что определяет силу мотивационной тенденции и является характерной особенностью семейства моделей «ожидаемой ценности». Такого рода модели используются для объяснения выбора данного действия из нескольких возможных вариантов и даже становятся руководством для принятия оптимального решения. В психологии мотивации моделям ожидаемой ценности, наподобие так называемой модели выбора риска Аткинсона (Atkinson, 1957), отводится область применимости, выходящая далеко за пределы простого принятия решения. Насколько это оправдано, мы увидим впоследствии.

Необычные действия, при ближайшем рассмотрении оказывающиеся вполне целесообразными, вызываются не только необычными ситуациями или обстоятельствами. Разумеется, то, какая именно из возможностей, вытекающих из ситуации, представляется человеку достаточно ценной для того, чтобы побудить его к действию, зависит и от индивидуальных ценностных диспозиций данного человека. Но дело не только в этом. Как аспект ценности, так и аспект ожидания определяются не одними лишь особенностями ситуации, но и особенностями действующего субъекта,

Так, предвосхищение им того, насколько достижимой для него явится намеченная цель, зависит от его способностей или от тех средств, которыми он располагает. Поэтому вторая причина для того, чтобы задавать вопросы о мотивации, заключается не только в том, что необычные ситуации побуждают к необычным действиям, оказывающимся при ближайшем рассмотрении вполне целесообразными.

Говоря точнее, речь идет здесь о взаимодействии детерминантов, которые можно отнести отчасти к ситуации, а отчасти к личностным особенностям человека. Это так называемое «взаимодействие личности и ситуации» (см., напр.: Magnusson, Endler, 1977). В современной психологии мотивации «мотивация» всегда рассматривается как результат такого взаимодействия. Мотивация представляет собой актуальную направленность на какую-то цель, мотивационную тенденцию, для объяснения которой необходимо привлекать не только ситуативные или личностные факторы по отдельности, но и те и другие.

С процессами возникновения актуальных мотивационных тенденций тесно связан вопрос о том, как после завершения одной деятельности осуществляется переход к следующей и как после прерывания деятельности происходит ее последующее возобновление. Ведь, как правило, после завершения какого-то действия человек не пребывает в пассивном состоянии, размышляя о том, что он может или должен делать далее. Скорее, он сразу же переходит к следующему виду деятель-

ности, причем, как правило, не задумываясь о ней или принимая какое-то специальное решение. Таким образом, уже заранее — причем в ходе выполнения какого-то другого действия — должно быть выяснено и определено, какое действие последует далее, какие из открывшихся возможностей будут использованы, а какие — нет. В противном случае непрерывный поток активности, в котором одни цели сменяют другие, было бы невозможно объяснить.

Для ответа на эти вопросы была разработана, в частности, «динамическая теория действия» (Atkinson, Birch, 1970, 1978, глава 2). В основу этой модели положены мотивационные тенденции, явившиеся результатом интеграции значений ожидания и ценности, обусловливаемых ситуацией и особенностями индивида. Но сила этих мотивационных тенденций подвержена дальнейшим изменениям. Мотивационные тенденции, которые пока не могут быть реализованы в действии, встречаясь с соответствующими им ситуативными стимулами, усиливаются. С другой стороны, те мотивационные тенденции, которые в этот момент реализуются в действии, по мере своей реализации постепенно ослабевают. В основном именно эти изменения приводят к тому, что через некоторое время одна из латентных тенденций к действию становится более сильной, чем та тенденция, которая проявлялась, доминировала и определяла действие до сих пор; таким образом, происходит смена деятельности в пользу тенденции, остававшейся до этого момента латентной.

Третья причина, побуждающая нас ставить вопросы о мотивации, связана не столько с тем, какое (с содержательной точки зрения) будет совершено действие, сколько с тем, каким образом оно будет совершено. Здесь также имеют место очевидные варианты, вызывающие наш интерес. Существуют обстоятельства, при которых возникающие желания быстро превращаются в намерения, которые при первой возможности стремятся быть реализованными в соответствующем действии. Существуют также люди, способные хорошо себя организовывать, в то время как другие колеблются и не могут ни на что решиться, не могут сосредоточиться на достижимой цели или вовремя отказаться от той, которая оказалась недоступной.

Все эти явления традиционно связывают с индивидуальными различиями «воли» и «силы воли». При ближайшем рассмотрении речь здесь идет об определенном течении мотивационного процесса, предшествующего осуществлению действия. Подготовительные стадии процесса, в ходе которых возникает замысел действия, не менее важны, чем процессы, побуждающие направленное на цель действие и поддерживающие его течение. Если после первой мотивационной стадии, на которой желания формулируются и проверяются с точки зрения их желательности и реализуемости, находится достаточно оснований для осуществления действия, направленного на осуществление желаемого, то дело доходит до возникновения «намерения», т. е. до «волевого акта». Затем, как только появляется подходящая возможность, намерение побуждает человека осуществлять соответствующее действие вплоть до достижения цели (ср.: Heckhausen, Kuhl, 1985).

Однако, чтобы начать действовать, нам далеко не всегда нужно формулировать намерение или осуществлять волевой акт. Существует множество повседневных ситуаций, в которых мы действуем по привычке, т. е. более или менее автоматически. У нас уже выработалось целесообразное поведение в такого рода ситуациях, и оно оказалось настолько опробованным, что никаких размышлений, не говоря уже о формировании особого намерения, не требуется, чтобы перейти к действию.

В таких случаях мы говорим о действиях по привычке. Эти ситуации можно описать следующим образом: шлагбаум намерения в этих ситуациях поднят и путь к действию является свободным. Помимо волевых действий и действий по привычке существуют также импульсивные или аффективные действия. В этом случае внутреннее напряжение мотивационного импульса прокладывает себе путь к действию и при закрытом шлагбауме.

Есть определенные данные, указывающие на то, что отдельные стадии описанного процесса — мотивация, намерение, действие — определяются разными силами и закономерностями; в частности, модель ожидаемой ценности является адекватной лишь для первой стадии мотивационного процесса. Это подтверждает и наш повседневный опыт. Всем нам знакомы «муки выбора», бесконечное-взвешивание, предшествующее принятию серьезного решения, но знакомо также и внезапное облегчение после принятия решения, освобождающего нас от этих, мук. Нам знакомы предшествующие действию размышления, в ходе которых складывается намерение, которое побуждает нас к его своему осуществлению, даже навязывает нам это осуществление при каждой подходящей возможности. Наконец, нам знаком и приносящий освобождение переход к действию, когда каждый осуществляемый шаг воспринимается с точки зрения того, насколько он приближает нас к цели, и корректируется по ходу действия, и т. д. Тем поразительнее тот факт, что эти процессы так называемой «психологии воли» со времен классических экспериментальных исследований Нарцисса Аха (Ach, 1910) в Германии и Альберта Мишотта в Бельгии (Michotte, Prurn, 1910) практически не изучались и, более того, были преданы забвению; ситуация стала меняться лишь в последнее время (КиЫ, 1983; Schneider, Schmalt, 1981). Причиной падения интереса к этим процессам оказалась, как ни парадоксально это звучит, непосредственная доступность этих процессов переживанию. С изгнанием из психологии во второй трети XX столетия метода интроспекции тонкая феноменология волевых процессов утратила свою привлекательность в качестве предмета исследования.

В этом параграфе мы описали три типа повседневных ситуаций, побуждающих нас задаваться вопросами о «мотивации». Это вопросы 1) об индивидуальных различиях мотивационных диспозиций и отграничении этих диспозиций друг от друга; 2) о детерминантах отдельной мотивационнои тенденции, понимаемой как результат взаимодействия ситуации и индивида, а также как величина, уменьшающаяся, когда она уже побуждает действие, и увеличивающаяся, пока еще не побуждает его; и 3) о различных процессах, имеющих место до и после возникновения намерения и во время действия. Эти три типа вопросов соответствуют трем проблемным областям, на которые можно разделить всю психологию мотивации; а именно: 1) мотив, 2) мотивация и 3) волевые процессы (возникновение намерения и последующие фазы процесса до начала действия и после него).

При этом мы связали повседневный опыт с исключительными случаями. Ведь в повседневной жизни нас побуждает действовать и искать объяснения лишь то, что необычно и исключительно, а не то, что привычно и ожидаемо (ср.: Heider, 1958). Такое ограничение столь же целесообразно, сколь и экономично. Однако с научной точки зрения рядовые события заслуживают объяснения ничуть не меньше, чем чрезвычайные для повседневной жизни случаи. Кроме того, не существует причин, чтобы не включать их в уже выделенные классы мотивационных событий.

Виды наивного объяснения поведения

Объяснением того или иного вида поведения занимаются не только психологи. К этому всегда готов и любой обычный человек. При этом причины поведения, как правило, усматриваются либо в индивидуальных особенностях человека, либо в особенностях ситуации, либо во взаимодействии личности и ситуации. Соответственно мы можем говорить об объяснении поведения с первой, второй или третьей точки зрения (ср.: Heckhausen, 1980; русский перевод: Хекхаузен, 1986). Это, однако, не означает, что всякое объяснение поведения проходит все эти три стадии, скорее, порядок перечисления этих способов объяснения отражает частоту того или иного определения причин поведения. С точки зрения современной психологии каждый из этих способов объяснения является «наивным»; иначе говоря, хотя эти способы и полезны, они чересчур упрощены (ср., напр.: Mischel, 1984).

То, как мы объясняем поведение, в определенной степени зависит от того, из каких параметров сравнения мы исходим, или же от того, какие параметры сравнения нам навязываются. Сравнение может производиться в трех измерениях (ср.: Kelley, 1967): мы можем проследить, как изменится поведение, сопоставляя, во-первых, поведение людей в разных ситуациях, во-вторых, в разные моменты времени и, в-третьих, поведение различных индивидов.

Например, если определенное поведение мало изменяется при перемене ситуации или сдвиге во времени и существенно отличается от поведения других людей в тех же ситуациях и в те же моменты времени, то очевидно, что основная причина наблюдаемого поведения коренится в индивидуальных особенностях данного человека. Это объяснение поведения с первой точки зрения, лежащее в основе теорий свойств традиционной психологии личности.

Если же нам кажется, что поведение существенно меняется при переходе к другой ситуации — и при этом является разным в разные моменты времени — то мы ищем причины поведения в особенностях ситуации. Это объяснение поведения со второй точки зрения, которое и сегодня господствует в теоретической и исследовательской областях социальной психологии, а также в основывающейся на теории обучения клинической психологии.

И наконец, если в результате более глубокого анализа мы приходим к выводу о том, что различия в действиях нельзя свести ни к одним только различиям личностных факторов, ни к одним лишь различиям факторов ситуации, но что обе группы факторов играют важную роль — причем на протяжении различных моментов времени, — то мы имеем дело с объяснением поведения с третьей точки зрения. Такого рода объяснения типичны для психологии мотивации, а также для когнитивной психологии (например, при изучении механизмов решения задач) и современных исследований личности (ср.: Amelang, Bartussek, 1981).

При этом речь ни в коем случае не должна идти о «взаимодействии» лишь как суммировании влияний. В качестве примера такого аддитивного взаимодействия можно привести следующую ситуацию: агрессивный человек реагирует на ситуацию, в небольшой мере побуждающую к агрессии, столь же мощной агрессией, как человек с низкой агрессивностью реагирует только на ситуацию, очень сильно побуждающую к агрессивному ответу. Иными словами, факторы индивида и факторы

ситуации здесь дополняют и компенсируют друг друга с точки зрения поведенческих эффектов, которые они вызывают. Однако взаимодействие этих факторов может и не быть аддитивным и состоять в том, что одна и та же ситуация побуждает разных людей к различным и даже противоположным действиям. Например, назначение вознаграждения может побудить человека со слабым мотивом достижения увеличить усилия для достижения цели, тогда как человеку с сильным мотивом достижения оно мЪжет испортить удовольствие от самого процесса достижения цели.

Возникает вопрос о том, что важнее — факторы индивида или факторы ситуации. Однако это совершенно праздный вопрос, причем, по меньшей мере, в силу четырех различных причин. Во-первых, мы не можем естественным образом отделить одно от другого: влияние индивида вне ситуации столь же трудно вообразимо, как и влияние ситуации без индивида. Этот тезис можно сформулировать иначе: индивид всегда предполагает ситуацию, а ситуация всегда предполагает индивида (Bowers, 1973). Ведь когда мы в повседневной жизни характеризуем людей, мы всегда классифицируем их согласно тому, располагают ли они возможностями поведения, которые будут адекватны определенным ситуациям или же неадекватны им (Cantor, Mischel, Schwartz, 1982).

Во-вторых, ответ на вопрос о том, обусловлено ли поведение в большей степени различиями индивидов или ситуаций, в значительной мере определяется тем, какие выборки индивидов и ситуаций мы сопоставляем. Поскольку вряд ли возможно определить сопоставимые базовые совокупности того и другого, то весьма трудно оценить, имеем ли мы дело с репрезентативными и сопоставимыми выборками или нет. Например, если набранная группа индивидов является очень разнородной (по возрасту, психическому здоровью и т. д.), а набор ситуаций, напротив, достаточно однородным (например все ситуации содержательно связаны с тематикой достижения), то, естественно, различия в поведении будут согласовываться скорее с личностными переменными, чем с переменными ситуаций. Если же, напротив, набор ситуаций более разнороден, чем выборка людей, то более значимыми будут представляться именно ситуативные переменные (Olweus, 1976).

В-третьих, на поведение оказывает влияние не «ситуация» в неком объективном или интерсубъективном (т. е. заданном общим пониманием) смысле, а ситуация, рассматриваемая с точки зрения ее индивидуального (субъективного, «идиосинкразического») смыслового содержания. Поэтому ситуация всегда уже воспринята, т. е. является результатом ее понимания индивидом, и тем самым уже обусловлена личностными переменными.

Наконец, в-четвертых, степень видимой зависимости действия от особенностей индивида или ситуации определяется тем, из какой перспективы мы наблюдаем данное действие. С точки зрения действующего субъекта его поведение главным образом определяется особенностями воспринимаемой им ситуации Qones, Nis-bett, 1971). Напротив, с точки зрения внешнего наблюдателя мы будем склонны связывать наблюдаемое поведение с особенностями действующего человека. Это различие можно свести к противоположности воспринимаемых фигуры и фона. При наблюдении со стороны особенности ситуации составляют фон, на котором в качестве фигуры выделяется действие наблюдаемого человека. При самонаблюде-

нии же особенности ситуации оказываются фигурой, воспринимаемой на фоне собственного поведения.

Таким образом, мы получаем поразительное подтверждение того, что решающим при восприятии и переработке информации является именно эта противоположность в выделении фигуры и фона, а не противопоставление своего и чужого поведения (Storms, 1973). При просмотре видеозаписи субъект действия воспринимал в первую очередь свое собственное поведение, а наблюдатели — ситуацию (с точки зрения действующего субъекта). Такое изменение перспективы наблюдения привело к различиям в объяснении причин поведения. Действующие субъекты объясняли свое поведение своими собственными диспозициями в гораздо большей степени, чем это делали внешние наблюдатели.

Объяснение неосуществленных действий

При рассмотрении действия с четвертой точки зрения дается объяснение не тому, почему производится определенное действие, а тому, почему оно не производится: из-за недостаточных возможностей для его осуществления или вследствие ограниченности ситуационных, точнее, экологических характеристик жизненного окружения. Именно длительный дефицит возможностей ограничивает развитие соответствующих личностных диспозиций и тем самым возможностей поведения, однако это ограничение не является неизбежным. Дефицит возможностей в принципе преодолим, поскольку конкретные жизненные обстоятельства могут быть изменены, обогащены, улучшены экономическим, техническим, культурным, социальным и политическим путем.

Вопросами такого рода занимается в последнее время психология среды (см.: Ittelson, Proshansky, Rivlin, Winkel, 1974; Kaminski, 1976). Задолго до этого Баркер (Barker, 1960) ввел понятие «поведенческое поле» (behavioral setting), которое сопоставимо с рассмотренными выше экологическими характеристиками, предоставляющими возможности для осуществления действия. Поведенческое поле, по Баркеру, не зависит от индивида, а его своеобразие ограничивает поведение формами, соответствующими данному месту и времени. Примерами поведенческого поля могут служить спортплощадка, ресторан, школа.

В этом смысле содержащиеся и не содержащиеся в поведенческом поле возможности и шансы обозначаются как социокультурные возможности реализации деятельности {opportunity structure). Очень важно учитывать возможности реализации, чтобы объяснить различия в поведении, которые бросаются в глаза прежде всего у описанных групп людей. Таким образом, имеющиеся внутри популяции различия в способах осуществления деятельности могут быть институционализированы и тем самым в известной мере стабилизированы. Последствия этой стабилизации прослеживаются в особенностях поведения мужчин и женщин, людей, принадлежащих к тем или иным субкультурам, к разным историческим эпохам. Не учитывая социокультурные возможности осуществления деятельности, мы рискуем скоропалительно, т. е. с первого взгляда, вывести наблюдаемые различия в поведении из личностных диспозиций в смысле врожденных особенностей. Это относится И к изучению межкультурных различий в поведении, которые часто объясняют различиями «национального характера».

До сих пор мы обсуждали основные типы наивного объяснения поведения и некоторые условия, которые их определяют. При этом мы указывали и на то, что наивный характер разложения причин поведения на полюса «личности*' и «ситуации» не мешает целым психологическим дисциплинам — таким, как психология личности, психология обучения или социальная психология — без возражений принимать такого рода одностороннюю локализацию причин поведения. На протяжении истории психологических исследований такое понимание причин поведения дважды ставилось под вопрос и становилось предметом обсуждения и анализа в так называемых «дебатах об интеракционизме». Эти дебаты проходили в рамках психологии личности; основное внимание уделялось вопросу о том, действительно ли личностные особенности позволяют объяснить последовательное поведение в одинаковых или похожих ситуациях и при повторяющихся возможностях. Допущение о последовательности поведения, обеспечиваемого устойчивыми личностными диспозициями, впервые было подвергнуто сомнению в конце 20-х гг. (Hartshorne, May, 1928,1929), а второй раз — в конце 60-х гг. (Mischel, 1968). При этом был выявлен один парадокс, к рассмотрению которого мы сейчас и обратимся.

Парадокс последовательности

Интуитивный наблюдатель человеческого поведения убежден в том, что и он сам, и другие люди ведут себя достаточно последовательно, т. е. их поведение в широком спектре ситуаций характерным образом .отличается от поведения других людей. Это же убеждение разделяли и представители психологии личности и дифференциальной психологии. Поэтому у них создалось мнение, что необходимо лишь измерить индивидуальные особенности, и мы сможем предсказывать индивидуальные различия поведения в разнообразных будущих ситуациях. Однако, как только была сделана попытка проверить это убеждение эмпирически, сразу же обнаружилась поразительно низкая последовательность поведения. Этот неоднократно обсуждавшийся факт Бем и Аллен (Bern, Allen, 1974) назвали «парадоксом последовательности».

Хартшорн и Мэй (Hartshorne, May, 1928,1929) ставили сотни детей в ситуации, дававшие возможность смошенничать, обмануть или украсть. Например, они могли списать правильный ответ в классной работе или же тайком продолжить выполнение задания. Коэффициенты корреляции поведения в разных ситуациях оказались невелики (между 0,20 и 0,40). Тот, кто совершал одно действие, редко совершал и другое. Тот, кто жульничал в одной ситуации, честно действовал в другой. При внимательном рассмотрении ситуации этот факт не должен нас удивлять. Ведь мы имеем дело с тем, как конкретный человек воспринимает данную ситуацию, а вовсе не с тем, как различные ситуации, с точки зрения наблюдателя или психолога, объединяются в группы и выступают в качестве разных вариантов одного и того же класса, например класса экспериментальных ситуаций, допускающих жульническое или бесчестное поведение.

Чтобы при таком рассмотрении ситуации не оказаться в «номотетической ловушке» (Bern, Allen, 1974), необходимо прежде всего для каждого индивидуума

установить важнейшие классы ситуаций, представляющихся ему одинаковыми, и соответствующих им действий, а потом уже судить о последовательности поведения. Иными словами, ожидать последовательности поведения индивида можно лишь внутри свойственных ему «классов эквивалентности» ситуаций И действий (ср.: Bern, Allen, 1974). Эквивалентным же является в конечном счете то, что является для данного человека «эквифинальным» (Brunswik, 1952, 1956), т. е. приводящим, пусть даже и в разных ситуациях или на разных этапах действия, к одним и тем же последствиям. Например, школьник может использовать возможность обмануть лишь на одном из двух уроков, поскольку лишь на этом уроке его обман позволит существенно улучшить оценку. А другой школьник может использовать только возможность незаметно продолжить работу, но не возможность списать, ибо последнее действие представляется ему позорным.

Кроме того, Хартшорн и Мэй обнаружили, что последовательность поведения определяется более широким контекстом, в который встроена возможность обмана. Тот, кто жульничает на уроке, не обязательно будет делать это на спортивной площадке или на занятиях по катехизису в церкви. Уже эти несколько примеров дают нам возможность увидеть, во-первых, что классы эквивалентности действий и ситуаций определяются индивидуально, во-вторых, что они соотносятся друг с другом, и, наконец, в-третьих, что они создаются и поддерживаются ожиданиями, связанными с надеждой достичь желаемой цели (или ценности) или избежать нежелательной ситуации. Таким образом, в конечном счете решающими для образования классов эквивалентности, а значит, и для последовательности поведения, являются последствия, к которым может привести действие человека в той или иной ситуации. Когда в 1937 г. Оллпорт отстаивал теорию свойств, противопоставляя ее ситуационистскому способу объяснения Хартшорна и Мэя, он отмечал, что низкие коэффициенты последовательности указывают лишь на то, что «дети не ведут себя последовательно одним и тем же способом, но не на то, что они непоследовательны по отношению к самим себе» (Allport, 1937, S. 250).

В последующие годы исследователи различными способами пытались подтвердить правильность этой точки зрения. Первую попытку предприняли Бем и Аллен (Bern, Allen, 1974), предложившие своим испытуемым самостоятельно установить ширину класса эквивалентности. Испытуемые должны были вынести суждение о том, вели бы они себя в различных ситуациях скорее последовательно с точки зрения «дружелюбия» и «добросовестности» или же скорее изменчиво. Как и ожидалось, коэффициенты последовательности были выше, когда люди считали себя более последовательными с точки зрения рассматриваемого поведения. Впрочем, эта процедура существенно отличалась от той процедуры, которую мы признали необходимой для определения класса эквивалентности. В частности, оставался открытым вопрос о том, являются ли «дружелюбие» и «добросовестность» самоценными в каждом конкретном случае (т. е. «мотивом»), или же они являются просто инструментальными способами поведения, которые используются для достижения множества различных целей. Следует отметить, что попытки подтвердить результаты исследований Бема и Аллена успеха не принесли (см., напр.: Chaplin, Goldberg, 1985; Mischel, Peake, 1982).

Следующий шаг попытались сделать Мишель и Пик (Mischel, Peake, 1982). Группу студентов попросили оценить себя по параметрам добросовестности и дружелюбия, а в дополнение к этому были получены оценки этих студентов по тем же параметрам со стороны родителей и близких друзей. Для одной только добросовестности было выделено 19 различных поведенческих индикаторов, например регулярное участие в учебных мероприятиях, своевременное выполнение заданий и аккуратность внешнего вида; для повышения надежности этих индикаторов все они определялись несколько раз. Каждый участник эксперимента не только мог указать, считает ли он свое поведение с точки зрения обеих изучаемых черт характера последовательным или изменчивым (как это было в исследовании Бема и Аллена); он мог еще и сам определить, какие из применявшихся индикаторов поведения он'считает адекватными, т. е. «прототипическими», для себя. Таким образом, каждый участник эксперимента сам для себя определял классы эквивалентности способов поведения. Как и следовало ожидать, у тех студентов, которые оценили свое поведение как последовательное, самооценки и внешние оценки совпадали в большей степени, чем у тех, кто считал свое поведение изменчивым. Однако удивительным оказался тот факт, что наблюдаемое поведение «последовательных» студентов оказалось в разных ситуациях ничуть не более последовательным, чем у «изменчивых» студентов, причем независимо от того, оценивались ли соответствующие поведенческие индикаторы в качестве «прототипических» или «непрототипических».

Таким образом, парадокс последовательности проявился снова, несмотря на то что был сделан первый шаг к построению индивидуальных классов эквивалентности. Однако Мишель и Пик обнаружили интересное соответствие между приписываемой себе последовательностью и фактическим (наблюдаемым) поведением в ином аспекте; в этом случае в качестве показателя последовательности рассматривалось не соответствие между альтернативными формами проявления одного и того же свойства в различных ситуациях, а повторяемость одних и тех же форм проявления при повторении ситуаций одного и того же типа; иными словами, объективный показатель последовательности заключался во временной стабильности одних и тех же форм поведения. Устойчивость во времени у «последовательных» студентов была более тесно связана с их оценками своей последовательности, чем у «изменчивых» студентов; наиболее же тесной эта связь оказывалась тогда, когда в группе последовательных принимались во внимание лишь прототипические для данного индивида способы поведения (классы эквивалентности). В группе испытуемых, высоко оценивших последовательность своего поведения в разных ситуациях, устойчивость во времени прототипических способов поведения оказалась значительно более выраженной, чем в группе, члены которой низко оценили последовательность своего поведения.

Здесь мы сталкиваемся с первым указанием на то, каким образом можно было бы разрешить парадокс последовательности. Интуитивное убеждение в том, что наше поведение является последовательным, очевидно, опирается не столько на наблюдение, что человек во множестве различных ситуаций осуществляет поведение, относимое к одному и тому же классу, сколько на тот факт, что одно и то же поведение, прототипическое для данного человека, можно наблюдать снова и снова. Мы обобщаем это многократно наблюдаемое прототипическое поведение, связывая его с общим обозначением того или иного свойства. Например, если об од-

ном студенте нам известно лишь то, что он всегда выполняет задания, то мы считаем его столь же «добросовестным», как и того студента, единственной примечательной чертой которого является постоянный порядок у него в комнате. С точки зрения всех прочих показателей нам могло не встретиться ничего, что мы отнесли бы к «добросовестности», поскольку нам не встретилось ничего противоположного, что заставило бы нас усомниться в наличии у студентов этой черты.

Индивидуально-специфическое поведение

В этом разделе следует более глубоко и с несколько иной точки зрения проанализировать устойчивые характеристики поведения, исходя из индивидуальных особенностей. Мы уже говорили о том, что определенное поведение «обращает на себя внимание». Для того чтобы поведение того или иного человека бросилось нам в глаза и привлекло к себе внимание, оно должно отличаться от поведения большинства других людей в той же ситуации. Если студент каждую неделю принимает участие в каком-то обязательном мероприятии и это же делают все остальные студенты, мы не видим повода объяснять это поведение особыми чертами его личности. В гораздо больше степени это поведение выглядит обусловленным ситуацией, а именно обязательным характером мероприятия. Лишь в том случае, если студент продолжает посещать это мероприятие после того, как большинство остальных перестает это делать, мы начинаем объяснять поведение нашего студента его особыми индивидуальными характеристиками.

Такого рода сравнение поведения различных людей в одной и той же ситуации Келли (Kelley, 1967) в своей модели «куба атрибуции» (призванной объяснить, в какой мере поведение приписывается индивидуальным или ситуационным факторам) называет «согласованностью» (consensus). Чем меньше согласованность поведения, тем в большей степени оно приписывается индивиду, а не ситуации. Наряду с согласованностью в «кубе Келли» присутствуют еще два параметра сравнения. Один из них называется «последовательность» (consistency) и означает меру совпадения поведения при повторении ситуационных возможностей, иначе говоря, относится к сравнению во времени. С точки зрения Мишеля и Пика, парадокс последовательности разрешается, если соотнести воспринимаемую последовательность поведения с реальным поведением, которое, по Келли, отличается высокой последовательностью (стабильным воспроизведением одного и того же способа поведения во времени) и низкой согласованностью (бросающимся в глаза проявлением формы поведения, характерной для соответствующей черты, т. е. проявлением «добросовестности» выше или ниже среднего уровня).

^ Третье измерение куба Келли учитывает различные ситуации (или целевые объекты) и называется специфичностью (distinctiueness). Чем выше специфичность поведения, т. е. его привязанность к определенной ситуации, тем в большей степени оно приписывается ситуативным, а не личностным факторам. Если же, напротив, индивид одинаково реагирует на множество различных ситуаций, пренебрегая, таким образом, их особенностями, то его поведение в большей степени объясняется личностными факторами. Это измерение специфичности поведения в отличных Друг от друга ситуациях и дает нам парадокс последовательности. Чем более ярко выражена специфичность поведения человека, тем более чувствительно он реаги-

рует на различия в ситуациях, представляющихся внешнему наблюдателю одинаковыми, и тем более непоследовательным кажется его поведение. Последовательным же, напротив, должно выглядеть поведение человека, который почти все измеряет одной и той же меркой. При таком подходе нет ничего удивительного в том, что мы сталкиваемся с парадоксом последовательности, эмпирически выводя последовательность из недостаточной специфичности поведения относительно особенностей ситуации, вместо того чтобы ожидать последовательности поведения лишь в пределах свойственных индивиду классов эквивалентности, объединяющих действия с «эквифинальными» последствиями.

При рассмотрении этих данных парадокс последовательности в значительной мере теряет свою загадочность. Стабильность во времени (последовательность) одинаковых и различных форм проявления предполагаемого свойства способствует формированию убеждения, что поведение человека является последовательным и восходит к некоторому латентному личностному фактору. Роль параметров специфичности (сравнения в разных ситуациях) и согласованности (обычности/необычности поведения) становится, напротив, менее ясной. Из других исследований, в которых предъявлялась вербальная информация, планомерно варьировавшаяся по трем параметрам сравнения (напр.: McArthur, 1972), нам известно, что поведение объясняется особенностями индивида главным образом тогда, когда специфичность и согласованность невелики при высоком показателе последовательности.

Во всяком случае, становится ясно, почему мы сталкиваемся с парадоксом последовательности, когда, как обычно, соотносим интуитивно-глобальное суждение со стороны или результаты экспериментов с фактическими проявлениями рассматриваемого личностного свойства. Ведь, во-первых, все формы проявления, обладающие высокой мерой согласованности (т. е. зависящие в большей степени от ситуационных факторов, чем от личностных), не вносят никакого вклада в измерение последовательности. Во-вторых, никакого вклада в измерение последовательности не вносят и все те формы проявления, которые нерелевантны данному человеку с точки зрения рассматриваемого личностного фактора и поэтому не вызывают прототипического поведения. В данном случае необходимо сначала для каждого человека наметить классы эквивалентности ситуаций и действий с эк-вифинальными следствиями, в рамках которых можно ожидать последовательного поведения. Опора на прототипические способы поведения является большим шагом вперед в этом направлении, однако она не в состоянии заменить определение классов эквивалентности. Это тем более справедливо, что нам на самом деле неизвестно, в какой мере прототипические проявления дружелюбия или добросовестности являются эквифинальными; иными словами, в какой мере они образуют классы эквивалентности желаемых последствий действия.

Мотив как объяснительное понятие

«Мотив» — это не понятие, которое нечто описывает, но понятие, призванное нечто объяснить. После того как мы обсудили парадокс последовательности и ознакомились с тремя измерениями — согласованности, последовательности и специфичности, — от которых зависит, в какой мере поведение будет объясняться инди-

видуальными или ситуационными факторами, понятие мотива можно объяснить довольно быстро.

Чтобы объяснить последовательность индивидуального поведения, которая определяется, с одной стороны, как согласованность поведения в разных ситуациях и при повторении этих ситуаций во времени, а с другой — как устойчивое различие поведения разных людей в одних и тех же ситуациях, людям приписывают разную степень выраженности одних и тех же мотивов. При этом мотивы рассматриваются как устойчивые во времени диспозиции. Каждый отдельный мотив охватывает определенный содержательный класс целей действия (желаемых последствий своего действия).

В настоящее время мотивы определяют как такие содержательные классы целей действия, которые существуют в форме устойчивых и относительно постоянных ценностных диспозиций. Это ценностные диспозиции «высшего» порядка; иными словами, они не играют решающей роли в поддержании функционирования организма, они не врождены и развиваются только в процессе онтогенеза, зависят от социализации и, следовательно, от социальных норм той среды, в которой воспитывается ребенок. Таким образом, под понятие мотива подпадают не все классы эквивалентности целей действия. В понятие мотива не входят те из них, которые, как физиологически обусловленные потребности в утолении голода, жажды, потребность в сне, выделении и т. д., хотя и подвержены воздействию социализации, однако врождены и необходимы для поддержания оптимального функционирования организма. Их интенсивность подвержена циклическим колебаниям и возрастает в зависимости от длительности периода воздержания. Классы эквивалентности потребностей, включая сексуальность, занимающую сложное промежуточное положение между потребностями и мотивами, не рассматриваются в этой книге из-за ограниченности ее объема.

Вопрос о том, какое количество мотивов следует выделять как различимые содержательные классы в практически необозримом множестве целей человеческих действий, является до сих пор спорным. Говоря точнее, этот вопрос представляется до конца неразрешимым, допускающим лишь эвристические ответы, оказывающиеся более или менее целесообразными для эмпирических исследований. Так, оказалось целесообразным определять мотивы на возможно более высоком уровне абстракции, как содержательные классы целей действия, однако обладающие при этом явно различимыми особенностями. В частности, мотив достижения связывается с содержательным классом всех целей действий, успешность которых оценивается субъектом относительно некоторой меры совершенства. В этом смысле Мак-Клелланд, Аткинсон, Кларк и Лоуэлл (McClelland, Atkinson, Clark, Lowell, 1953) первоначально определили мотив достижения как «озабоченность стандартом совершенства».

Естественно, что столь абстрактно определяемый мотив может находить свое конкретное проявление в бесконечном многообразии действий и связанных с ними Целей. Эти проявления подвержены различным типам изменений, в частности историческим, возрастным и связанным с переходом из одной сферы жизни в другую. Мотив достижения с точки зрения любого конкретного человека всегда охватывает лишь небольшую часть этого многообразия. Эта часть представляет собой

свойственный данному человеку класс эквивалентности целей, внутри которого он демонстрирует определенную последовательность поведения, направленного на

достижение.

Для большинства людей мотив достижения соотносится с определенной частью их профессиональной деятельности, для некоторых — еще и с теми видами деятельности, которыми они занимаются в свободное время. Однако эти различия содержательных областей и широты их охвата — не единственное, чем отличается индивидуальная форма мотива достижения одного индивида от мотивов достижения других людей. Понятие мотива объединяет и прочие параметры индивидуальных различий. К ним относятся, в частности, уровень притязаний, на который ориентирован человек, а также установка на достижение успеха либо на избегание неудачи.

Таким образом, определенному мотиву соответствует целое множество отдельных параметров. Однако мотив всегда остается так называемым «гипотетическим конструктом», т. е. чем-то мыслимым, а не наблюдаемым непосредственно. Оправданием рассмотрения какого-либо гипотетического конструкта служит только его ценность при объяснении и интерпретации эмпирических данных. Между данными, относящимися к поведению и к переживанию, в соответствии с теорией устанавливаются взаимосвязи, образующие так называемую «помологическую сеть* отношений (Cronbach, Meehl, 1955). Чем лучше удается это сделать, тем больше оправдано введение понятия мотива в качестве гипотетического конструкта (ср.: Funder, 1983). Не было бы особой пользы, если бы мы объясняли действие человека с явно выраженной направленностью на достижение наличием сильного «мотива достижения». Мы получили бы «порочный круг», т. е. использовали бы лишь другое слово для обозначения того же самого явления. Независимо от того, что нам предстоит объяснить с помощью гипотетического конструкта, мы должны предварительно посредством определенных индикаторов выявить индивидуальные различия в выраженности этого конструкта. Для этого, как мы увидим впоследствии, должны быть разработаны специальные методики измерения мотива. С другой стороны, измеренные таким образом различия мотива должны также позволять предсказывать различия в поведении и его результатах. И лишь доказанная в рамках некоторой номологической сети взаимосвязь между индикаторами диспозиций (измерение «мотива») и последующими признаками поведения в определенных условиях ситуации делает правомерным понимание мотива как гипотетического конструкта и введение его в качестве опосредующего фактора в высказывания типа «если... то...».

Мотивация

Слово «мотивация» выступает в психологии в качестве обобщающего обозначения многочисленных процессов и явлений, суть которых сводится к тому, что живое существо выбирает свое поведение, исходя из его ожидаемых последствий, и управляет им в аспекте его направления и затрат энергии. Наблюдаемая целенаправленность поведения, начало и завершение более крупных фрагментов поведения, его возобновление после прерывания, переход к какому-то новому фрагменту поведе-

ния, конфликт между различными целями и его разрешение — все это относится к проблемной области, называемой «мотивация».

Поэтому понятие мотивации оказывается мало пригодным для того, чтобы использовать его в качестве гипотетического конструкта. В этой главе мы сузим это понятие таким образом, чтобы оно охватывало процессы, находящиеся в центре современных исследований мотивации. Я имею в виду в первую очередь порождаемые данной (или специально смоделированной) ситуацией процессы предвосхищения желаемых или пугающих значимых последствий своего действия и вероятностей достижения с помощью действия намеченных результатов, а также ожидаемого инструментального значения результатов действия для наступления соответствующих последствий. Процессы, которые связывают друг с другом различные аспекты привлекательности и ожидания, также относятся к мотивации. Трансформированные значения привлекательности и ожидания являются исходными данными для моделей ожидаемой ценности, многочисленные разновидности которых направлены на предсказание исхода процессов мотивации или принятия решения (ср.: Feather, 1982; Kuhl. 1982).

Таким образом, процессы мотивации охватывают то, что мы рассматривали в контексте взаимодействия личности и ситуации. Наряду с побудительными аспектами ситуации, раскрывающимися через восприятие возможностей достижения определенных целей, на привлекательность предвосхищаемых последствий действия оказывают влияние и актуализируемые этой ситуацией мотивы. Они также определяют широту классов эквивалентности ситуаций и способов действия. Понимаемый таким образом процесс мотивации представляет собой подготовительную стадию действия. Его можно представить как содержащий эмоциональные компоненты процесс когнитивной обработки, более или менее сильно подталкивающий к определенному итогу. Как правило, этот процесс доводится лишь до определенной степени ясности, в отношении которой люди сильно отличаются друг от друга. Однако, в любом случае, после достижения определенной степени ясности ценность дальнейшего поиска и переработки информации, как и во всех процессах прояснения проблем и принятия решений, резко снижается. С другой стороны, здесь присутствует нечто похожее на «стремление к завершению», т. е. нарастающее со временем стремление довести процесс мотивации до некоторого итога (см. главу 6). Этот итог получил название результирующей мотивационной тенденции.

Если, как в случае принятия решения, речь идет о нескольких альтернативных возможностях действия, то в действии реализуется лишь наиболее сильная результирующая мотивационная тенденция. В течение длительного времени ученые очень просто представляли себе переход от результирующей мотивационной тенденции к действию; они исходили из того, что поток поведения образован непрерывной цепью отдельных эпизодов и вначале всегда возникает одна мотивационная тенденция, которая затем через действие приводит к достижению цели, после чего появляется следующая мотивационная тенденция и т. д. В действительности же всегда имеются еще и неосуществленные мотивационные тенденции, поскольку для их осуществления пока не представилось возможности; кроме того, существуют также прерванные и незавершенные мотивационные тенденции. Во всех этих случаях сами тенденции продолжают существовать. Они сохраняются до тех пор,

пока не реализуются и не достигнут своей цели. Поэтому в нормальной ситуации несколько мотивационных тенденций всегда существуют одновременно друг с другом; при этом, как правило, лишь одна из них получает доступ к действию или может его получить, ибо действие должно вести к определенной цели.

Таким образом, поток поведения состоит из цепочки отдельных действий-эпизодов, а в основе его лежит непрерывный лоток нарастающих и затухающих мотива-ционных тенденций, наиболее сильная из которых определяет действие в каждый момент времени. Во всяком случае, так утверждает уже упоминавшаяся нами «динамическая теория действия» (Atkinson, Birch, 1970), предполагающая постепенное ослабление мотивационной тенденции, определяющей в данный момент направленное на достижение цели действие (в соответствии с так называемой «силой потребления» (consummately force)), и усиление всех остальных мотивационных тенденций, ждущих своего осуществления, по мере их ситуативной актуализации (в соответствии с так называемой «подстрекающей силой» {instigating force)). Помимо этих двух сил динамическая теория действия утверждает существование еще и «тормозящих сил» {inhibiting forces); а также «смещающего действия» (displacement value) подстрекающей силы, которая с одной мотивационной тенденции может распространяться на другую, сходную с нею, а кроме того, еще и «замещающего значения» (substitution value); это значение, которое факт достижения определенной цели может иметь для стремления к другим целям. Уже эти три названные силы и два эффекта переноса (смещение и замещение) делают теоретическую конструкцию моТИ-вационного процесса столь сложной, что для выведения следствий из этой теории оказывается необходимым компьютерное моделирование.

При всей своей прогрессивности по сравнению с рассмотрением мотивационных процессов просто как отдельных эпизодов постулируемая динамической теорией действия динамика, несмотря на ее усложненность, представляется все еще чересчур простой — в силу ее автоматизма и отсутствия регуляционных процессов более высокого порядка. Ведь доминирующая мотивационная тенденция, если она есть, как правило, вовсе не определяет поведение безотносительно ко всему остальному. При этом едва ли были бы возможны упорядоченные действия, при которых начатое каждый раз по возможности доводится до конца. Ведь тогда только что образовавшаяся наиболее сильная в данный момент тенденция сразу бы прервала текущую деятельность для того, чтобы реализоваться самой. Упорядоченное действие при наличии подходящей возможности, действие, завершающееся по возможности достижением цели, а также планирование последовательного осуществления имеющихся намерений и отодвигание в сторону наиболее сильной результирующей мотивационной тенденции, если в данный момент складываются более благоприятные условия для реализации более слабой тенденции, — все это было бы невозможным. Но ведь уже из опыта самонаблюдения мы хорошо знаем, что это вполне возможно. Действующий субъект не является пленником своего изменчивого мотивационного процесса, в котором аспекты побудительности и ценности перерабатываются и образуют результирующие тенденции, подвергающиеся непрерывным изменениям и смещениям. Должны существовать особые процессы, определяющие, какие из мотивационных тенденций вообще следует осуществлять, а также при каких условиях и каким образом это должно быть сделано. Эти процессы получили название волевых.

Образование намерений и воля

Самой по себе результирующей мотивационной тенденции еще недостаточно для того, чтобы соответствующая ей цель стала обязательной в том смысле, что человек начал стремиться к ее достижению. Результирующая тенденция должна приобрести характер замысла действия, иначе говоря, должно образоваться «намерение». По всей вероятности, результирующих мотивационных тенденций у людей возникает больше, чем намерений. Если исходить из того, что статуса намерения достигают не все наши мотивационные тенденции, то должен существовать некий особый процесс, регулирующий переход от мотивационных процессов к волевым.

Регулирующий этот переход процесс должен, строго говоря, решать две различные задачи. Во-первых, необходимо найти ответ на вопрос о том, какие из мотивационных тенденций вообще могут перейти на следующую стадию, т. е. приобрести статус намерения, которое в соответствующий момент начнет определять действие. Во-вторых, какие из уже существующих или только что образовавшихся намерений получают в данный момент доступ к действию и начинают реализовываться. Поэтому можно допустить существование двух следующих друг за другом переходов между мотивацией и действием: образование намерения и инициирование действия (см. рис. 1.1; Heckhausen, Kuhl, 1985).

0x01 graphic

Рис. 1.1. Два решающих перехода на пути от мотивации к действию

Образование намерений следует за обработкой важнейших аспектов привлекательности и реализуемости рассматриваемой цели действия. Однако, какой бы заманчивой и достойной ни казалась эта цель, переход к образованию намерения происходит не автоматически. Очевидно, для того чтобы из рассматриваемой цели возникло намерение, требуется по меньшей мере акт внутреннего одобрения. Об этом свидетельствуют исследования в области психологии воли, проводившиеся на заре XX в. Ахом (Ach, 1910) и Мишоттом и Прюмом (Michotte, Priim, 1910) и затем, к сожалению, не имевшие продолжения. Ах указывал на «актуальный момент», наблюдавшийся у его испытуемых в виде предложения-формулы «я действительно хочу!» применительно к действиям, которые осуществлялись с трудом. Менее развернутым актом решения является простое согласие на осуществление одной из альтернативных возможностей действия, которое Мишотт и Прюм назвали «согласием действовать».

Второй переход — инициация действия — часто оказывается проблематичным просто потому, что существует множество намерений, стремящихся получить доступ к действию и реализоваться. Однако, как правило, в конкретный момент времени может реализовываться только одно намерение. Таким образом, необходимо регулировать, когда какое намерение будет осуществляться. Довольно часто это

решается заранее — когда намечается конкретная предвосхищаемая ситуация, благоприятная для реализации того или иного определенного намерения. Если эта ситуация легко может быть упущена, то нередко формируется особое дополнительное намерение — мы называем его подготовительным, — которое должно обеспечить возможность использовать эту предвосхищаемую ситуацию.

Инициирование действия легко перепутать с образованием намерения. Истинная проблема принятия решения заключается не в том, делает ли человек нечто определенное (например, встает утром с постели), но в том, когда он это делает (сейчас или потом). Уильям Джеймс (James, 1890) объяснял инициирование многих волевых действий так называемым базовым идеомоторным законом; в этом случае им не предшествует явно выраженное «да будет!». Уже одного представления о цели действия или первых шагов по его осуществлению может оказаться достаточным, чтобы раздумье о возможном действии перешло в фактическое действие, поскольку при освежении намерения в плане представления конфликт или сомнение лишь на время исчезает из поля представления.

Первый переход — образование намерения — разделяет процесс мотивации и волевой процесс как два различных состояния сознания. Если попробовать корЪтко сформулировать различие между этими двумя состояниями сознания, то оно заключается в предмете сознания и типе переработки информации. Процесс мотивации ориентирован на реальность, волевой же процесс — на реализацию. Эмпирические доказательства этого мы обсудим в главе 6 (см.: Heckhausen, Gollwitzer, 1987).

На стадии, предшествующей образованию намерения (в процессе мотивации), речь идет о том, чтобы тщательно проследить прямые и побочные последствия и соотнести их с различными ожиданиями их наступления и с тем, что они могут за собой повлечь, сопоставить все это с альтернативными целями действия и возможностями их осуществления и прийти к конечному выводу в пользу действия или отказа от него (результирующая мотивационная тенденция). Поэтому процесс переработки исходных побудительных тенденций на этапе мотивации нередко начинает напоминать процесс решения задач. Здесь в первую очередь разыскивается, воспринимается и используется информация, позволяющая еще лучше прояснить аспекты ценности и ожидания. Разумеется, этот процесс имеет свои ограничения и разворачивается в полной мере лишь в том случае, когда действие имеет действительно большое значение. По мере удлинения процесса переработки полезный эффект дальнейшего поиска и обработки информации становится все меньшим и нарастает «стремление к завершению».

После образования намерения (в ходе волевого процесса) задача индивида состоит, прежде всего, в том, чтобы спланировать и подготовить реализацию намерения в действии, особенно с той точки зрения, чтобы не упустить подходящей ситуации или даже подготовить ее и продумать адекватные шаги по осуществлению действия. Поэтому на этом этапе преимущественно разыскивается, воспринимается и перерабатывается соответствующая этим задачам информация. Аспекты же ценности и ожидания, особенно если они могут снова поставить под сомнение уже сформировавшееся намерение, будут игнорироваться или отсекаться. Затем намерение, которое предстоит реализовать, следует защитить от конкурирующих наме-

рений, прежде всего в том случае, если последние являются более сильными. Это в первую очередь важно тогда, когда осуществление намерения не должно отдаваться на волю плохо предсказуемого взаимодействия между индивидом и различными ситуациями. Нередко лишь в этом случае намерение может получить доступ к действию в подходящей ситуации и сохраняться по ходу его осуществления, пока оно не будет реализовано. Эту защитную функцию активно подчеркивает Куль (Kuhl, 1983), говоря о «волевых» процессах «контроля над действием». Он подразделяет их на две группы, первая из которых состоит в «контроле над замыслом» (после образования намерения и до начала действия), а вторая — в «контроле над действием» в узком смысле слова (т. е. в управлении ходом действия).

Действие

В настоящее время понятие «действия» и так называемые «теории действия» пользуются большой популярностью. Раньше ситуация была иной, хотя Макс Ве-бер уже в 1921 г. противопоставил понятие действия бихевиористскому способу рассмотрения поведения, сужавшему его до реагирования и осуществления заученных привычек, и отграничил это понятие от простого «реактивного поведения». По Веберу, к действию относится все человеческое поведение, с которым действующий субъект связывает некоторый «смысл». Для внешнего наблюдателя понятность этого «смысла» или «основания» играет решающую роль в признании данного акта действием. Согласно этому взгляду, поведение, представляющееся осуществляющему его субъекту непреднамеренным (невольным) и объясняемое одними лишь досознательными уровнями регуляции организма, действием не является; это относится, в частности, к пассивным или рефлекторным видам поведения (ср.: Shultz, 1980; Smith, 1978). Такого рода поведение, хотя и обладает причинами, не подлежит смысловому истолкованию.

К одному и тому же действию можно отнести все виды активности, в основе которых лежит, в конечном счете, одно и то же «представление о цели». Независимо от того, является ли-это представление о цели осознанным или нет, оно, во всяком случае, представлено в психике. Это можно заключить уже из того факта, что сложная последовательность вложенных друг в друга действий может применяться к изменяющимся обстоятельствам без того, чтобы необходимое управляющее воздействие всегда осуществлялось на высшем уровне регуляции — уровне сознательного представления. С появлением кибернетической модели обратной связи после новаторской работы Миллера, Галантера и Прибрама (Miller, Galanter, Pribram, 1960) возникло целое семейство иерархически построенных моделей, призванных объяснить регуляцию осуществления действия (Carver, Scheier, 1981; von Cranach, Kalbermatten, Indermuhle, Gugler, 1980; Hacker, 1978 или Lantermann, 1980; Powers, 1973).

Мотивационно-психологические исследования действия до сих пор ограничивались в основном аспектами интенсивности и длительности и не затрагивали вопросов управления действием. В исследованиях по мотивации достижения было высказано предположение, что сила мотивации действия является непосредственной Функцией силы результирующей мотивационной тенденции (ср.: Atkinson, Raynor,

1974; Heckhausen, Schmalt, Schneider, 1985). Это отождествление, выступающее как нечто само собой разумеющееся, продолжило длительную традицию психологического исследования действия, начатую в 1926 г. Левином в его классическом трактате «Намерение, воля и потребность». Левин отошел от многообещающего начала психологии воли в работах Аха (Ach, 1910) и Мишотта и Прюма (Michotte, Priim, 1910) в том, что он не придал намерению (и замыслу) статуса особой волевой тенденции, но уподобил его последействие (например, при возобновлении действия) действию «истинных потребностей» (высших целей) и рассматривал их в качестве «квазипотребностей», т. е., говоря современным языком, в качестве результирующих мотива-ционных тенденций (ср.; Heckhausen, 1987e; Kuhl, 1983).

Однако отождествление намерения с возникающей на прединтенциопальной стадии результирующей мотивационной тенденцией (квазипотребностью) является недопустимым упрощением как в структурном, так и в энергетическом отношении. Ведь многие данные указывают на то, что интенсивность действия подчиняется принципу необходимых в данный момент затрат. Один из учеников Аха, Хиллгру-бер, уже в 1912 г. экспериментально продемонстрировал так называемый «мотива-ционпый закон трудности» и доказал тот кажущийся парадоксальным факт, что увеличение трудности деятельности может приводить к улучшению результатов. Когда на пути осуществления действия встают трудности и препятствия, то совершенно автоматически возникает соответствующая им по величине добавочная мотивация — в смысле усиления энергетического компонента действия.

В целом многое говорит в пользу предположения о том, что интенсивность и продолжительность действия определяет не результирующая мотивационная тенденция как некоторая фиксированная величина, а переменная «сила волевой тенденции», причем параметры действия определяются исходя из того, что представляется необходимым для продолжения и завершения действия. Таким образом, с точки зрения «закона трудности» энергетическое обеспечение действия следует принципу экономии. Правда, результирующая мотивационная тенденция намечает, по-видимому, верхнюю границу прилагаемых усилий и их продолжительности, по ту сторону которой уже не происходит повышения энергетических затрат, пропорционального трудности действия, и действие либо затухает, либо прекращается. Постольку поскольку требования к деятельности достигают этой границы, не переходя ее, силу волевой тенденции можно приравнять к результирующей мотивационной тенденции.

Впрочем, в результате некоторых наблюдений выяснилось, что актуальная сила мотивации не соответствует непосредственно требованиям, предъявляемым к деятельности, но превышает уровень, необходимый для эффективного выполнения действия. В этом случае можно говорить о «сверхмотивации». В исследованиях на животных еще Йеркс и Додсон (Yerkes, Dodson, 1908) установили, что средняя сила мотивации (создаваемой ударом тока) является наиболее благоприятной для запоминания лабиринта и что для простых лабиринтов оптимальная сила мотивации является более высокой, чем для сложных. Эти данные были обобщены в так называемом правиле Йеркса—Додсона, согласно которому, во-первых, для каждой степени трудности выполняемого задания существует оптимальная сила мотивации, при которой эффективность выполнения задания будет максимальной; и, во-вторых,

с ростом сложности (трудности) задания оптимальной для его эффективного выполнения будет все более низкая сила мотивации. Отклонения вверх и вниз от этого оптимального уровня должны вести к снижению эффективности и тем самым к ухудшению результатов.

На основе правила Йеркса—Додсона была построена теория достижения, связывающая силу мотива и ситуационной стимуляции (как величин, определяющих силу мотивации) с оптимальным для достижения наибольшей эффективности уровнем мотивации (Atkinson, Raynor, 1974). Согласно этой теории, высокая сила мотива и сильно стимулирующая ситуация (например, экзамен) должны приводить к сверхмотивации и снижению эффективности действия, тогда как в слабо стимулирующей ситуации (например, при выполнении домашних заданий) сильный мотив будет создавать оптимальную силу мотивации и вести к эффективной работе. Поэтому люди с высоким мотивом достижения в ситуации экзамена из-за своей чрезмерной мотивации показывают худшие результаты, чем те, на которые они в принципе способны. Люди же с низким мотивом достижения должны испытывать недостаток мотивации в тех ситуациях, где отсутствует непосредственное давление ситуации достижения (например, вне школы), и поэтому учатся неэффективно, не говоря уже о меньшей продолжительности занятий. Эта теория вполне убедительна, однако до сих пор не получила достаточного подтверждения (см. главу 8).

Более важными в силу своей непосредственности, но, к сожалению, малоизученными являются вопросы о том, как связаны между собой в ходе действия восприятие и переработка информации, с одной стороны, и волевые процессы — с другой. Переработка информации направлена прежде всего на контроль за ходом деятельности с точки зрения намеченной цели, па встречающиеся трудности, на требуемое ситуацией перепланирование деятельности и текущую детализацию планов. Все это инициирует соответствующие, причем изменяющиеся, волевые процессы, в частности сдерживание или интенсификацию действия и сопровождающих его эмоций, и в первую очередь управление затратами усилий, времени, а также затратами на поиск и переработку информации, планирование и т. д. И наоборот, может быть и так, что волевые процессы будут оказывать влияние на переработку информации, в частности на степень осознания автоматизированного потока деятельности.

Об этом аспекте нам пока мало что известно (Heckhausen, 1981). Между тем у нас имеется весьма обширный материал наблюдений за мыслительными действиями при решении сложных задач, полученный преимущественно в результате наблюдения за процессом «мышления вслух» (напр.: Dorner, Kreuzig, Reither u. Staudel, 1983). До сих пор этот материал рассматривался и анализировался с точки зрения когнитивной психологии, а не психологии мотивации и привел к построению различных моделей планирования и контроля за осуществлением действия при решении сложных задач. Некоторые разновидности иерархических моделей планирования (например «модель планирования по возможности» (Opportunistic Planning Model) Хэйс-Рота и Хэйс-Рота (Hayes-Roth В., Hayes-Roth F., 1979) или ее развитие Виленским (Wilensky, 1981)) оказались столь сложными, что традиционные границы между когнитивными и мотивационными процессами начали размываться, и последним стало несомненно придаваться все большее и большее значение.

Фаза после завершения действия

С достижением намеченной цели заканчивается лишь внешняя сторона действия, но не весь процесс. Ведь, как правило, следующее действие не начинается до тех пор, пока не будет произведена ретроспективная оценка совершенного действия, а иногда еще и построение планов будущего действия. С прекращением действия «агрегатное состояние» мотивационных процессов снова меняется. Вместо ориентированных на реализацию волевых процессов на первое место снова выходят ориентированные на реальность мотивационные процессы, связанные с аспектами ценности и ожидания. Теперь ожидания, планы действия, предполагаемые результаты и их последствия, которые предвосхищались на прединтенциональной фазе мотивации, можно сопоставить с фактическим ходом и результатами действия, т. е. с фазой волевых процессов, и оценить их адекватность. Такой критический взгляд назад является важным источником формирования опыта.

По всей вероятности, наиболее важная цель, на которую направлены мотивационные процессы после завершения действия, состоит в оценке того, достигнута ли намеченная цель и в какой мере и возможно ли счесть данное намерение выполненным и исчерпанным. Реализованное намерение может означать окончательное завершение действия, однако может также открывать дорогу другому намерению, представляющему собой следующий шаг на пути к некоторой далекой или очень общей цели более высокого порядка. Нереализованность намерения может быть связана с тем, что действие оказалось прерванным, так что на этапе, следующем за действием, могут намечаться дальнейшие подходящие для возобновления действия возможности и продумываться наиболее адекватные шаги по его продолжению или могут восприниматься привлекающие к себе внимание побудительные возможности и средства реализации намерения. Левин (Lewin, 1926) и его ученики заложили теоретические и экспериментальные основы изучения этого этапа; ими было доказано существование тенденции к возобновлению действия (Ovsi-ankina, 1928), исследованы условия забывания намерения (Birenbaum, 1930) и проанализированы определяющие параметры ценности замещающих действий (Lissner, 1933; Mahler, 1933). В более близкое нам время Виклупд и Голвитцер (Wicklund, Gollwitzer, 1982) продемонстрировали замещающий характер так называемого «символического дополнения Я» (т. е. символических атрибутов достижения цели) при преследовании релевантных Я целей более высокого порядка.

Однако причиной того, что намерение оказывается нереализованным, может быть также частичная или полная неудача действия или же непредвиденное противодействие со стороны окружающего мира. В каждом из этих случаев необходимо проанализировать возникшие проблемы и решить их, а также прийти к выводу о том, следует ли оставить в силе нереализованное намерение, изменить его или отказаться от него. Поэтому в «жидком агрегатном состоянии» наступающей после действия мотивационной фазы легко могут произойти изменения решения, от которых были хорошо защищены предшествующая действию и регулирующая действие волевые фазы.

Именно в контексте следующей за действием мотивационной фазы оказываются значимыми когнитивные процессы так называемой каузальной атрибуции до-

стигнутых результатов действия (см. главы 13 и 14). Они дают информацию, важную для решения дальнейшей судьбы первоначального намерения. Если в период расцвета исследований атрибуции в семидесятые годы каузальной атрибуции приписывали всеобщий характер, понимая ее как ядро вообще всех мотивационных процессов и даже ставили ее на место намерений (см.: Meyer, 1973b; Weiner, 1974), то впоследствии стало ясно, что, в основном, она наблюдается и выступает в осознанной форме л ишь в том случае, когда результат действия противоречит ожиданиям, в частности в случае неуспеха (Wong, Weiner, 1981). В той мере, в какой человек видит причины неуспеха в переменных и контролируемых факторах, относящихся к нему самому (наподобие степени усилия или продолжительности действия) или к окружающему миру (например, случай или благосклонность значимого человека) — в противоположность стабильным и не поддающимся контролю факторам, относящимся к себе (недостаток способностей или материальных ресурсов) или к миру (недостаток подходящих возможностей), — он не будет склонен отказаться от выполнения намерения и попытается реализовать его снова, теперь уже с учетом выявленных причин неуспеха.

Между тем некоторые из результирующих тенденций прединтенциональной фазы мотивации могли оказаться преждевременными и ошибочными, а основывающееся на них намерение — «дефектным» в смысле недостаточной его конкретности. Если процесс каузальной атрибуции приводит к признанию наличия причинных факторов, на которые человек не может повлиять, так что и дальнейшие усилия не будут обещать реализации намерения, в некоторых случаях исходное намерение все же сохраняется, хотя и — как, в частности, показали Куль и Хелле (Kuhl, Helle, 1986) на примере депрессивных испытуемых — в «вырожденной» форме. Форма является вырожденной в том смысле, что намерение подвергается «обратному развитию». Оно состоит теперь только из намеченной цели, от которой человек не может отказаться, тогда как остальные его составные части, такие как первоначально намеченные подходящие возможности и шаги по его осуществлению, оказываются отвергнутыми в силу их отсутствия или нереализуемости. Такого рода вырожденные намерения не исчезают бесследно из «резервуара» намерений, они способны вмешиваться в текущую деятельность в качестве инородных ей когнитивных образований и нарушать волевые процессы, регулирующие ее осуществление.

Кроме того, важным компонентом мотивационных процессов после осуществления действия являются эмоции, связанные с оценкой достигнутого результата деятельности. В соответствии с тем, насколько намеченное намерение могло быть реализовано и какими причинами было объяснено осуществление или неосуществление намерения, возникают те или иные эмоции, характерные для системы данного мотива. В зависимости от результата атрибутивного процесса эти эмоции могут относиться индивидом к себе самому, другим людям или объектам и обстоятельствам окружающего мира (см.: Weiner, 1985a). Мотив достижения вообще был определен Аткинсоном как стремление к самооценочным эмоциям, а именно как стремление испытывать гордость и избегать стыда. Самооценочные эмоции несомненно являются непосредственным следствием достигнутого результата, которое может мотивировать соответствующую деятельность достижения и ради которого она может предприниматься. Однако они являются не единственным и не необхо-

димым значимым последствием, которым могут мотивироваться и ради которого предпринимаются действия достижения. Человек может стремиться, например, к реализации той или иной достиженческой цели, чтобы справиться с самой задачей и соответственно ощущать эмоции удовлетворения в случае успеха и эмоции сожаления в случае неуспеха (Heckhausen, Rheinberg, 1980).

Наконец, мотивационные процессы после действия включают в себя еще и элементы, ориентированные на будущее, — если намерение не было реализовано, но и не оказалось отвергнутым или если естественным продолжением данного действия будет следующий шаг в направлении некоторой цели более высокого порядка. Здесь мотивационные процессы после действия плавно переходят в мотивационные процессы, предшествующие действию. Таким образом, круг, упомянутый нами выше при рассмотрении понятия мотива, замыкается.

Краткий обзор главы

Теперь мы можем оглянуться на наше первое путешествие по психологии мотивации. Уже в сфере повседневной жизни мы приобрели немало опыта, который можно отнести к трем основным проблемным областям психологии мотивации. Во-первых, это широкие по содержанию классы ценностей, побуждающих, по всей видимости, человеческие действия: например, такие «мотивы», как достижение, общение и аффилиация, власть, агрессивность. Под мотивами понимаются весьма абстрактные содержательные классы значимых —- и привлекающих к себе, если эта значимость позитивна, — последствий собственных действий. Люди отличаются друг от друга с точки зрения выраженности отдельных мотивов и их иерархии, эти отличия обусловлены онтогенетическими и историческими причинами.

Во-вторых, это влияния текущей ситуации, которые, взаимодействуя со свойственными данному человеку мотивами, инициируют процессы «мотивации». Некоторые из процессов мотивации приводят к образованию намерения. Прочие же остаются пребывать в прединтенциональном состоянии. При этом до сих пор исследования в области мотивации, как правило, исходят из «эпизодического» способа рассмотрения предмета изучения: они возбуждают какой-то один мотиваци-онный процесс и регистрируют множество параметров вызываемого им действия. Естественно, при этом имеет место явное упрощение, если принять во внимание, что хотя процесс деятельности и состоит из отдельных эпизодов, но один эпизод деятельности непосредственно переходит в другой, и в основе этого потока действий лежит целый ряд различных и конкурирующих друг с другом тенденций. В частности, наряду с тенденцией, управляющей текущим действием, всегда имеются в наличии отодвинутые в сторону или прерванные тенденции. Согласно представлениям «динамической теории действия», сила управляющей действием тенденции по мере осуществления действия ослабевает, так что те тенденции, которые сначала были латентными, становятся доминирующими и начинают определять действия.

В-третьих, это условия и процессы, которые отвечают за то, чтобы образовавшиеся намерения при появлении подходящей возможности были реализованы, — т. е. «волевые процессы». Если мотивационные процессы трансформируют жела,-

ния и опасения с точки зрения того, стоит ли превращать их в цели действия, волевые процессы уже заранее предполагают положительный ответ на этот вопрос. Волевые процессы стремятся инициировать действие, реализующее намерение, и осуществить его.

Наряду с процессом мотивации и регуляции действия можно попытаться объяснить и индивидуальные различия действия. Если поведение того или иного человека не соответствует привычным ожиданиям, у нас всегда наготове способы «наивного объяснения поведения». Они не лишены логики и помогают нам не терять общую ориентацию и контроль за происходящим. Объяснения с первой точки зрения видят причины различий в поведении людей (в одинаковых на вид ситуациях) в соответствующих различиях их мотивов. Объяснения со второй точки зрения сводят различия поведения к влиянию наличной ситуации, тогда как объяснения с третьей точки зрения исходят из взаимодействия личностных и ситуативных факторов друг с другом. При наблюдении с позиции действующего субъекта причины действия приписываются преимущественно факторам ситуации (вторая точка зрения), для внешних же наблюдателей на переднем плане оказываются особенности действующего субъекта (первая точка зрения).

Столь привычные нам объяснения поведения с первой точки зрения в течение длительного времени преобладали и в психологии личности и психодиагностике. Представление о том, что поведение определяют прежде всего устойчивые свойства личности, приводит к ожиданию большей последовательности поведения отдельного человека в различных, кажущихся схожими ситуациях, чем это фактически обнаруживается при ближайшем рассмотрении. Этот парадокс последовательности смущал исследователей вплоть до самого последнего времени и уже породил две серьезные дискуссии — в конце 20-х и в начале 70-х гг.

Однако теперь парадокс последовательности частично утратил свою загадочность. Ситуации и способы поведения, внешне кажущиеся одинаковыми, не обладают одним и тем же значением для всех субъектов действия или наблюдателей, иначе говоря, не являются «эквивалентными». У каждого человека есть свои индивидуально специфичные классы эквивалентности ситуаций и способов поведения, хотя, конечно, классы эквивалентности разных людей могут весьма существенно пересекаться друг с другом. С точки зрения психологии мотивации, классы эквивалентности определяются в конечном счете своей эквифинальностью, т. е. тем, насколько человек верит в то, что определенные ситуации, с одной стороны, и определенные действия — с другой, способствуют либо препятствуют достижению целей, принадлежащих тому или иному специфическому содержательному классу ценностей (мотиву).

Индивидуальные различия классов эквивалентности обусловлены, прежде всего, тремя факторами. Во-первых, люди отличаются друг от друга своими иерархиями ценностных диспозиций (мотивами). Например, интеллектуальные способности могут быть существенной ценностью для одного человека, в то время как другой может относиться к ним совершенно безразлично. Во-вторых, существуют различные, альтернативные, а порой даже противоположные ситуации и способы поведения, которые могут приводить к достижению одной и той же цели. Так, для

получения ссуды от другого человека кто-то будет добиваться его симпатии, а кто-то начнет угрожать санкциями, если ссуда не будет ему предоставлена. Оба этих способа поведения являются эквифинальными прототипами, даже если первый человек и не готов угрожать, а второй не способен добиваться симпатии. Наконец, в-третьих, убеждение в том, что поведение отдельного человека является весьма последовательным, подтверждается прежде всего тем наблюдением, что при повторении одних и тех.же обстоятельств человек всегда склонен вести себя так же, как и прежде.

Если соотнести вышесказанное с тремя измерениями ковариации «куба атрибуции» Келли, то постоянство поведения в разные моменты времени (параметр последовательности) оказывается более важным для складывающегося у нас впечатления последовательности, чем постоянство поведения в различных ситуациях (параметр специфичности). Это вполне понятно, если вспомнить отом, что при сравнении различных ситуаций и способов поведения труднее раскрыть индивидуальные классы эквивалентности и связанную с ними прототипичность, чем когда мы просто обращаем внимание на повторение одного и того же поведения в одинаковых обстоятельствах (которые по этой причине сами выступают эквивалентными и прототипичными). Кроме того, нам легче это сделать, поскольку нужно вынести суждение о поведении лишь одного человека, а не многих людей одновременно. Такая «идеографическая» процедура не только более проста, но и явно обладает большей точностью. Она защищает нас прежде всег, от «номотетической ловушки». В повседневной жизни все мы наблюдаем скорее с идеографической, чем с номотетической позиции. Конечно, мы свободно рассуждаем в понятиях обыденной речи и об индивидуальных особенностях и влияниях ситуации, представляющихся на первый взгляд номотетическими.

После этих пояснений по поводу индивидуальной последовательности и межиндивидуальных различий поведения мы снова возвращаемся к процессуальному способу рассмотрения. Мотивационные события, соответствующие отдельному эпизоду действия, мы разделили на несколько фаз — а именно на фазу мотивации, предшествующую действию и заканчивающуюся образованием намерения, две фазы волевых процессов: фазу инициирования действия (пока актуализированное намерение не получит доступа к действию) и фазу управления действием, реализующим данное намерение. После завершения или прерывания действия наступает фаза мотивации после действия, в ходе которой ретроспективно оцениваются результаты действия и взвешиваются перспективы продолжения действия в будущем. Решающими переходами в этом многофазном процессе являются возникновение намерения и инициирование действия.

Если принять во внимание тот факт, что в потоке поведения отдельные эпизоды действий непосредственно следуют друг за другом, то станет ясно, что различные побудительные'фазы разных эпизодов часто бывают актуальными одновременно и осуществляются параллельно. Например, взвешивая все «за» и «против» той или иной возможной цели на фазе мотивационной переработки побуждения, человек может быть одновременно занят достижением какой-то другой цели, а после того, как он уже начал новое действие, может продолжать оценивать успешность предыдущего действия. Причем это явно зависит не от силы соответствующей ре^

зультирующей мотинационной тенденции, соответствующей тому или иному действию, но в гораздо большей степени от того, какие из стремящихся к реализации намерений уже получили контроль над действием. Они должны защищать ход всего процесса от навязывающихся конкурирующих тенденций, независимо от того, находятся ли те в пред- или постинтенциональной фазе или же в фазе мотивации после осуществления действия.

Без такого рода упорядочивания процесса, которое Куль (Kuhi, 1983) назвал «контролем над действием», эффективное действие едва ли было бы возможным. Если какое-либо намерение начало управлять действием, это значит, что оно уже, похоже, победило конкурирующие намерения, даже если и лежащая в их оспоие тенденция к действию являлась гораздо более сильной. Однако экспериментальное подтверждение этого тезиса еще предстоит получить. В противоположность вышесказанному динамическая теория действия предполагает, что побеждает всегда наиболее сильная в данный момент тенденция, причем существует непрерывный поток конкурирующих между собой тенденций и сила осуществляющейся в ходе действия тенденции убывает, а сила тенденций, не получивших еще доступа к действию, нарастает в зависимости от того, насколько их актуализирует данная ситуация.

То, что мы знаем об образовании намерений, отчасти восходит к представлениям и результатам старой психологии воли начала XX столетия (Ах, Джеймс, Ми-шотт). Переход к намерению не обязательно, осуществляется в виде полностью развернутого волевого акта наподобие принятия решения или акта выбора. Уже внутреннего согласия на осуществление намеченного действия может оказаться достаточно (Michotte, Priim, 1910).

На этапе осуществления управляющее действием намерение защищено не только от конкурирующих намерений. Сила волевой тенденции в каждый момент автоматически устанавливается в соответствии с изменяющимися требованиями ситуации осуществления действия. Этот процесс был еще в 1912 г. экспериментально продемонстрирован учеником Аха Хиллгрубером, назвавшим его «мотива-ционпым законом трудности». Это позволяет объяснить тот парадоксальный на первый взгляд факт, что при усложнении условий или более высокой планке цели человек не только прикладывает больше усилий на протяжении более длительного времени, но и добивается лучших результатов.

Наконец, мотивационный этап после действия является своего рода двуликим Янусом. Он, как и этап до действия, ориентирован не на реализацию, а на реальность. С одной стороны, суть его состоит в том, чтобы оценить достигнутый результат действия как с содержательной, так и с самооценочной точки зрения. Это особенно важно, если результат не соответствует ожиданиям, ибо ретроспективный анализ и оценка могут послужить существенному обогащению опыта субъекта. С другой же стороны, он, естественно, является важным источником зарождающихся и направленных в будущее мотивационных процессов, взвешивающих целесообразность и уместность новых действий или осуществления следующих шагов.

ГЛАВА 2 Основные направления в исследовании проблем мотивации

Рассмотрение вопросов, связанных с объяснением человеческого поведения, уходит во мглу веков. Проблемы, о которых говорилось в главе 1, — мотивы, мотивация и воля, — а также вопросы, относящиеся к основаниям действий и их индивидуальным различиям, к активации, регуляции и устойчивости целенаправленного поведения, рассматривались в рамках различных теорий и описывались в разных терминах. Мы не будем подробно рассматривать всю запутанную историю этой проблемы (см.: Bolles, 1975) и в связи с этим приведем высказывание Германа Эб-бингауза (1850-1909), относящееся, правда, к психологии в целом: «У нее долгое прошлое, но короткая история».

С возникновением «научной», т. е. экспериментальной, психологии проблемы мотивации рассматривались в самых разнообразных контекстах. Разной была и терминология, в значительной мере отражавшая изменчивость подходов. Смысловое содержание также изменялось вместе с предрассудками и убеждениями той или иной эпохи, и его значимость то повышалась, то падала. В качестве примера можно привести словарь научных терминов, сложившийся к началу XX столетия. В то время «мотивы» или «побуждения» («основания») боролись друг с другом, чтобы найти решение о выборе из нескольких возможных альтернатив действия или же решение о том, стоит ли вообще совершать определенное действие или нет. Затем эстафету подхватывала «воля», которая заботилась о том, чтобы сформировавшееся намерение было реализовано в действии. Это в первую очередь касалось тех случаев, когда было необходимо преодолевать сопротивление, будь то противодействующие тенденции самого индивида или противостоящие ему обстоятельства внешнего мира. При этом в «воле» охотно видели олицетворение долга и моральных норм; считалось, что воля должна прокладывать свой путь вопреки сопротивлению «низших» тенденций наподобие «инстинктов», «влечений», «побуждений» и «потребностей».

Уже через четыре или пять десятилетий ситуация на «концептуальной сцене» полностью переменилась. Во-первых, со сцепы ушло ценностное противопоставление морально-должного и разумного, с одной стороны, и побуждаемого страстями и влечениями, — с другой; во-вторых, «воля» лишилась всяческого доверия в качестве научного понятия, а «влечения» и «потребности» утратили приписываемый им ранее животный характер и включили в себя также человеческие стремления высокого порядка.

Одновременно с этим вопросы мотивации проникли в изучение многих других психических процессов. Теперь они были важны не только при объяснении действий или результатов научения. «Мотивация» постепенно занимала все более важное место в объяснении не только поведения и научения, но и таких, казалось бы, «автоматически» протекающих процессов, как восприятие, представление и мышление. Изучение мотивации со временем вылилось в самостоятельное направление с собственным понятийным аппаратом, методами, теориями.

В начале двадцатого века проблемы мотивации сводились в основном к анализу волевого акта (принятие решения, выбор) и волевого действия (произвольное управление действием). «Мотивы» рассматривались просто как основания, принимаемые в расчет при принятии волевого решения (James, 1890; Ach, 1910; Pfander, 1911). Лишь в 1936 г. вышла первая англоязычная монография, в названии которой использовалось слово «мотивация»: Р. Т. Young, -«Motivation and Behavior. Теперь уже не волевые акты регулировали доступ к действию и его осуществление, а потребности и тенденции, оказывающие большее или меньшее влияние на поведение в зависимости от своей силы.

Двадцать лет спустя рефераты, монографии, обзоры, руководства выходили в свет одно за другим. Среди них следует упомянуть серию ежегодников по проблемам мотивации Университета штата Небраска (с 1953 г.), руководства (Koch, 1959-1963; Thomae, 1965) и более или менее полные учебные пособия (Cofer, Appley, 1964; Atkinson, 1964; Atkinson, Birch, 1948; Bolles, 1967, 1975; Madsen, 1959, 1974; Heckhausen, 1980; Weiner, 1972, 1980).

Сегодня исследования мотивации еще далеки от окончательного решения всех вопросов и от выработки единых методов и теорий, а потому имеет смысл проследить развитие проблематики мотивации в исторической перспективе. При этом нам придется вернуться почти на столетие назад. Прежде всего обратимся к первым исследователям мотивации, которые в начале нашего века занялись проблемами, не утратившими свою значимость и по сей день, и проследим становление отдельных направлений в разработке этих проблем.

Поколение пионеров

В философии и теологии человек издавна рассматривался как существо, одаренное разумом и свободной волей. Эти качества не только отличают человека от животного, определяя его сущность, но и налагают на него ответственность за свои действия и решения. Проблема объяснения человеческого действия в этом случае крайне проста. Человек действует разумно по легко усматриваемым причинам и законным основаниям, поскольку обладает разумом, а раз он наделен свободной волей, излишне и бесплодно объяснять его действия внешними силами — будь то влияние внешней среды или состояния собственного тела. Конечно, разумным действиям и проявлению свободной воли могут препятствовать вспышки эмоций и страстей. Подобное (пусть и не столь упрощенное) объяснение поведения в истории науки встречается неоднократно. Признается ли при этом зависимость человеческих действий от материальных и физиологических данных организма или считается, что поведение человека подчинено гедонистическому принципу поиска

удовольствия и избегания неудовольствия, значения не имеет. Ведь при этом сохранялась декартовская пропасть между человеком и животными, поведение которых управляется не разумом и не волей, а слепыми природными силами, инстинктами.

Этот дуализм в объяснении поведения сменился единой концепцией, изложенной в книге Чарлза Дарвина «Происхождение видов» (Darwin, 1859). Различия в строении тела и способах поведения живых существ Дарвин (1809-1882) объяснил действием двух принципов: случайным изменением признаков и естественным отбором этих признаков в борьбе за выживание. Оба объяснительных принципа были чисто детерминистскими и оказались весьма перспективными для строго причинного, детерминистского объяснения человеческих действий. Наряду с этим детерминистским мировоззрением, распространению которого на феномены человеческой мотивации долгое время препятствовали представления о кардинальном онтологическом различии между человеком и животными, главную роль сыграли три теоретических убеждения.

Первое убеждение основывалось на существовании между животными и человеком не пропасти, а континуума; при этом утверждалось, что объяснение поведения животных может способствовать объяснению человеческого поведения. Рассматривались инстинкты и побуждения, которые определяют человеческое поведение. Мак-Дауголл, сделав в вышедшей в 1908 г. работе инстинкты главным объяснительным понятием, заложил тем самым основы исследования мотивации в духе теории инстинкта. Это направление до сих пор представлено в работах современных этологов (Лоренц, Тинберген). Почти одновременно с Мак-Дауголлом Фрейд попытался объяснить такие, казалось бы, иррациональные феномены, как содержание сновидений (Freud, 1900) и поведение невротиков (Freud, 1915), динамикой скрытых влечений и тем самым заложил основы исследования мотивации в теории личности.

В той мере, в какой эволюционная теория привела к тому, что вместе со своим особым положением в природе человек утратил и свою «свободу воли», понятие воли также лишилось научной респектабельности, пока наконец начиная с 40-х гг., совсем не исчезло из словаря большинства психологов. Там, где под влиянием Дарвина стали господствовать детерминистские представления, например у Фрейда и Мак-Дауголла, это случилось еще раньше. Там же, где, как в Германии, имелись развитые философские традиции и разрабатывались феноменологические способы анализа, воля продержалась еще несколько десятилетий и исчезла из словаря психологов уже после значительного расцвета психологии воли в начале XX столетия.

Второе убеждение признавало возможности размножения и сохранения вида только для тех живых существ, которые смогли приспособиться к окружающей среде; при этом утверждалось, что человеческий интеллект — явление не исключительное, а продукт тысячелетней истории его становления. Интеллект, способность делать выводы из приобретаемого опыта, позволял сохранить вид, обеспечивая быстрое приспособление к меняющимся условиям среды. Однако если это так, то современные виды животных должны обладать зачатками интеллекта. Предпринятые в 1880-е гг. попытки установить характерные для тех или иных видов фор-

мы интеллекта и сравнить их между собой породили сравнительную психологию. Из фактологических описаний и чисто умозрительных сравнений постепенно сложились систематические экспериментальные исследования научения. Первые исследования в этом направлении провел Торндайк (Thorndike, 1898, 1911) в подвале дома своего учителя Уильяма Джеймса. Сам Джеймс (1842-1910) как психолог занимал примечательную промежуточную позицию между старой и новой психологией. Обладая непревзойденным даром интроспекции, он проследил феномен сознания в волевых действиях, исходя, с одной стороны, из наличия свободной воли, а с другой — из свойственных человеку инстинктов. Согласно Джеймсу, человеческое сознание есть результат развития в ходе эволюции человеческого рода «способности управления нервной системой, которая усложнилась настолько, что не может управлять собою сама» (James, 1890, vol. I, p. 144). Джеймс не ставил экспериментов, но разработанное им понятие «habit» (навык, привычка) впоследствии стало центральным в ассоциативной теории научения. Привычка — это автоматически протекающее действие, которое, по Джеймсу, ранее управлялось сознательно.

Инстинкт как механизм интеллектуального приспособления, в котором особым образом проявляются естественные закономерности, рассматривал и Дарвин, но он объяснял появление инстинктов как результат случайных изменений. Дарвин представлял инстинкты как накопление отдельных рефлекторных актов, а изменения и прогресс в таких накоплениях могли осуществляться согласно эволюционной теории постепенно. Таким образом, инстинкты в поведении человека и животных уже не требовалось рассматривать как нечто цельное и неделимое, их можно было разложить на доступные наблюдению реакции на раздражители. Рефлекторная дуга стала рассматриваться в качестве основного элемента поведения. Русский физиолог И. П. Павлов (перевод его работ на английский язык появился в 1927 г.) и американец Торндайк в начале нашего столетия стали инициаторами экспериментальных исследований научения, до сих пор не утративших своего влияния на часть исследований мотивации.

Торндайк и Павлов заложили основы того, что можно назвать ассоциативным направлением в исследовании мотивации. Обоих ученых интересовало изменение связей стимула—реакции; Торндайка — замена реакций на более успешные (так называемое инструментальное, или оперантное, обусловливание), Павлова — замена раздражителя, приводящего в действие рефлекс, первоначально нейтральным раздражителем (классическое обусловливание). В рамках ассоциативного направления изучения мотивации с именем Торндайка связывается направление психологии научения, а с именем Павлова — направление психологии активации.

Третье. По Дарвину, особенности строения тела и поведения, которые дают преимущества при естественном отборе, проявляются не только как специфические видовые признаки. Внутри вида всегда имеются индивиды, особенности строения и поведения которых позволяют им в борьбе за существование лучше приспособиться к усложнившимся условиям. Этот вывод определил интерес ученых к выявлению и учету индивидуальных различий. Фрэнсис Гальтон (1822-1911), Двоюродный брат Дарвина, провел обширные наблюдения, проверяя предположения психогенетики и евгеники о наследовании психических черт и способностей. Наряду с французским исследователем Альфредом Бине (1857-1911), разработав-

шим в начале столетия первые тесты интеллекта, он заложил основы психологического тестирования. Это направление в течение определенного времени, в первую очередь в США, развивалось независимо от проблематики остальных областей психологии, и только в 30-е гг. Оллпорт (Allport, 1937), Мюррсй (Murray, 1938) и Кеттелл (Cattell, 1950) нашли ему применение в исследованиях мотивации в русле теории личности.

Таковы три основных убеждения, выросшие из эволюционной теории или нашедшие в ней свое подтверждение. Они превратили прежнюю психологию человеческой воли в психологию мотивации с индивидуальными различиями диспозиций, которая в значительной степени относилась и к человеку, и к животным. На долгое время она оставила в забвении важнейшие вопросы психологии воли, хотя еще перед Первой мировой войной изучение этих вопросов пережило свой расцвет.

В эпоху пионеров исследований мотивации еще сохраняли немалую значимость давние разработанные философами и психологами учения о воле. Эти учения не только оказались относительно не затронутыми влиянием Дарвина, но и с точки зрения количества учений о воле достигли к началу XX в. пика своего развития. Аналогично ощущениям, представлениям и чувствам, исследователи стремились уловить «воление» или «волевой акт» в качестве особого психологического переживания и определить действенность «воли». Так, для Вильгельма Вундта (1832-1920), основоположника психологии как отдельной экспериментальной дисциплины, волевое действие являлось центральной темой. Вундт (Wundt, 1894) видел в нем формообразующее начало переживающего и действующего индивида, которое, в качестве «психологической причинности», следует четко отделять от «физической причинности», законы которой исследуют естественные науки.

Проводившийся с позиций психологии сознания анализ волевых процессов посредством ретроспективного самонаблюдения и измерения времени реакции способствовал формированию различных позиций в среде психологов — современников Вундта. Сложившаяся вокруг ученика Вундта Освальда Кюльпе (1862-1915) так называемая «Вюрцбургская школа» достигла значительного прогресса. В ходе анализа мыслительной деятельности было обнаружено, что наиболее важные процессы сознания самонаблюдению не поддаются. Было высказано предположение, что существуют неосознаваемые установки и тенденции, порождаемые поставленной задачей и управляющие затем когнитивными процессами — оставаясь при этом неосознанными и не поддающимися произвольному контролю. Нарцисс Ах (1871-1946) рассмотрел эти процессы с точки зрения психологии воли и ввел в 1905 г. понятие «детерминирующей тенденции». Ах и независимо от него бельгиец Альберт Мишотт (1881-1965) стали основателями экспериментальной психологии воли, которая, к сожалению, пережила очень краткий расцвет, после чего перестала существовать на несколько десятилетий и лишь в последнее время обрела новую жизнь.

На этом мы закончим обзор исследований мотивации начала двадцатого столетия (см. аналогичную попытку в Madsen, 1974). Пять главных фигур поколения пионеров представлены на рис. 2.1. С Аха начинается направление экспериментальной психологии воли, с Мак-Дауголла — направление теории инстинктов, с Фрейда — теоретико-личностное направление, с Торндайка и Павлова — теоретико-ассоциативное, разделившееся на линии психологии научения и психологии активации.

0x01 graphic

Рис. 2.1. Схема различных направлений исследования мотивации в поколении основоположников начала двадцатого столетия. (В отличие от схемы, предложенной Мадсеном. Madsen, 1974. S. 91)

Эти пять направлений, четыре из которых постоянно оказывали влияние на исследования мотивации в последние пятьдесят лет, представляют собой на удивление односторонний набор подходов. Если соотнести их с тремя большими проблемными областями исследования мотивации, которые мы обсуждали в первой главе, — сферами «мотива», «мотивации» и «воли», — то оказывается, что лишь проблемная область «мотивация» представлена во всех пяти направлениях, «мотив» — лишь в теоретико-личностном направлении, а «воля» после кратковременного расцвета экспериментальной психологии воли в начале века перестала рассматриваться в качестве отдельной проблемы (хотя и изучалась в другом месте и другом контексте и продолжала существовать под другим названием, например в исследованиях принятия решения). В результате того, что эволюционная теория Дарвина свела на нет особое положение человека в природе и что в связи с этим детерминистская познавательная установка естественных наук была перенесена на психологию, на первый план вышел ранее не замечавшийся аспект образа человека, выражающий его общность с другими живыми существами, — а именно зависимость человека от удовлетворения его базовых потребностей, требующих от него способности обучаться в не всегда благоприятном мире. И именно этому аспекту, как мы увидим ниже, стало уделяться основное внимание. Можно предсказать, что в будущем оставленные без внимания способности человека к волевым действиям, иначе говоря, проблема воли, еще вернутся в исследования мотивации. Потребность в этом очень велика.

Далее мы вкратце рассмотрим отдельные направления и линии исследований мотивации за последние 80 лет. Разумеется, между этими направлениями и линиями имеется целый ряд связей, которые мы по возможности покажем. Однако в целях краткости наше изложение неизбежно окажется схематичным.

Направление психологии воли

Со времен Платона и Аристотеля говорилось о триаде психологических способностей, включающей в себя разум, чувство и волю, или, на языке психических процессов, познавательные процессы, эмоции и мотивацию. Иногда какую-либо из этих функций подразделяют и более детально, в первую очередь это относится к познавательным процессам, среди которых выделяют ощущение, восприятие и мышление, Иначе обстоит дело с волей, которая, хотя и ощущается как совершенно особая форма душевной жизни, которую ни с чем не спутаешь, все же часто становится объектом попыток редуцировать ее к одной из ее сестер по платоновской триаде.

Полностью свести волю на нет не пытался практически никто. Дальше всех в этом направлении зашел английский философ-эмпирик Дэвид Юм (1711-1776), Он стремился избегать при объяснении психологических явлений всех понятий, которые могут показаться метафизическими или априорными, и вместо этого сводить все психические процессы к впечатлениям (impressions) и идеям (ideas), а также к принципу ассоциации, управляющему их соединением друг с другом. К этому добавлялись принципы причинности и субстанции, и в результате самосознание и воля оказывались излишними в качестве объяснительных понятий, ибо все психологические понятия оказывались продуктом опыта и ассоциаций наших идей и впечатлений.

Менее радикальными были «гетерогенетические» теории воли. Они не оспаривали феноменов воли, однако сводили их к другим явлениям и процессам. В зависимости от предполагавшегося источника, ответственного за переживания воли, можно говорить об эмоциональных и интеллектуалистических теориях воли, а также теориях воли как представления или ощущения. Те же, кто рассматривал волю как особую реальность, не сводимую к другим психическим явлениям, представляли «автогенетические» теории воли.

К началу XX в. большинство психологов склонялись к гетерогенетической позиции. Сегодня нам не так просто воспроизвести образ мыслей того времени. Считалось, что основные элементы душевной жизни можно выявить с помощью интроспекции специально обученных наблюдателей. Фиксация и описание отдельных, считавшихся основополагающими классов переживаний, которые можно было наблюдать на самом себе и сообщать другим, казались по меньшей мере столь же важными, как и экспериментальный анализ взаимосвязей и условий, позволяющих вывести базовые процессы, не поддающиеся прямому наблюдению.

Гетерогенетические теории воли вытекали из стремления определить волю на основе одной лишь интроспекции. Для многих этот путь был привлекателен уже в силу того, что он не требовал усилий по построению эксперимента и позволял, сидя за письменным столом, прийти к своему собственному мнению. Примером может служить Герман Эббингауз (1850-1909), знаменитый основоположник экспери-

ментальной психологии памяти, что не помешало ему быть представителем гетерогенетической эмоциональной теории воли (Ebbinghaus, 1902). Мюнстерберг (1863—1916) и ученик Вундта Кюльпе (1862-1915) считали основой переживаний воли ощущения. Для Мюнстерберга (Munsterberg, 1888) воля представляла собой мышечные ощущения, предшествующие намеченным движениям. Для Кюльпе (Kiilpe, 1893) воля была «живыми органическими ощущениями».

Интеллектуалистическую теорию — сегодня мы назвали бы ее «когнитивист-ской» —представлял ученик Вундта Эрнст Мейман( 1862-1915). Он писал: «Воля представляет собой не что иное, как особое течение интеллектуальных процессов, посредством которого наше согласие с определенной целью переходит в действие и благодаря которому наша интеллектуальная душевная жизнь перестает быть чисто внутренней и оказывает воздействие на окружающий мир» (Meuraann, 1913, S. 347; первое изд. 1908). Несмотря на несколько устаревший язык, идеи Меймана звучат вполне современно, поскольку сегодня проблемы мотивации обсуждаются преимущественно в рамках когнитивистских объяснительных моделей. Так, сегодня исследователи пытаются вывести динамические процессы мотивации и воли именно из моделируемых ассоциативных сетей, существование которых было исходно постулировано для объяснения приобретения знаний и их использования (Anderson, 1983; Norman, 1980). Мейман указал также на два важных момента, которые были заново открыты и подчеркнуты в современных исследованиях мотивации. Первый из них состоит во временной упорядоченности целевых структур действия. Наше сознание может обращаться не только к непосредственной цели действия, но и к связанным с нею отдаленным последствиям (значение которых в качестве факторов мотивации долгое время игнорировалось; см.: Vroom, 1964; Heckhausen, 1977b). Во-вторых, Мейман указал на сознание действующего субъекта как самостоятельный источник действия. Этот аспект переживаемой ответственности стал центральным исходным пунктом исследований каузальной атрибуции (Werner, Heckhausen, Meyer, Cook, 1972).

Такой корифей, как Вундт, напротив, рассматривал волю не как гетерогенети-ческий, а автогенетический процесс. Согласно Вундту, все процессы, как мы бы сказали сегодня, переработки информации управляются волевыми действиями. В первую очередь это относится к вниманию и апперцепции, а также к восприятиям, мыслям и воспоминаниям (Wundt, 1874,1896; ср. относительно недавний разбор в: Т. Mischel, 1970). По Вундту, волевой процесс является самостоятельным синтезом предшествующих ему аффектов, которые в ходе онтогенетического развития первоначально проявляются в форме внешних пантомимических выразительных движений. Кроме того, существуют еще и сочетания представлений и чувств, называемых Вуидтом «мотивами». Входящие в их состав представления он назвал «основаниями действия», а чувства — «движущей силой». Таким образом, Вундт уже по существу различал мотивационные и волевые процессы и пытался вывести волевой процесс из его онтогенетических источников.

Если теория воли Вундта состояла из весьма абстрактных положений, то Уильям Джеймс G^a"ies, 1890) занимался феноменологическим анализом описаний отдельных случаев, пытаясь выделить волевой акт в чистом виде, т. е. тот момент, ^когда в результате решения, своеобразного «да будет!» (fiat!) или внутреннего

согласия заканчивается состояние «раздумий» и мотивационных колебаний и лишь одна из рассматривавшихся возможных альтернатив начинает определять действие. С удивлением Джеймс констатирует, что этот момент вовсе не обязателен, ибо уже одного лишь представления того действия, которое будет выполняться, достаточно, чтобы перейти к его реальному выполнению.

Этот так называемый базовый идеомоторный принцип может привести к впечатлению, что волевой акт в собственном смысле слова оказывается излишним, как это отчетливо демонстрирует часто цитируемый пример с вставанием с постели холодным зимним утром:

«Если можно делать обобщения на основе своего собственного опыта, то мы чаще всего встаем вообще без всякой внутренней борьбы или принятия решения. Мы неожиданно обнаруживаем, что уже встали. Происходит какой-то удачный провал сознания; мы забываем и о тепле, и о холоде; мы впадаем в какие-то мечтания, связанные с делами этого дня, и в ходе этих мечтаний у нас в голове вспыхивает идея: "Эй! Мне нельзя дольше разлеживаться здесь!" — идея, которая в это счастливое мгновение не пробуждает никаких противоречащих или сдерживающих ее предположений и в силу этого непосредственно порождает нужные двигательные результаты» (J^arnes-^ 1890, р. 1132-1133).

Как ни убедительно этот пример подтверждает действенность идеомоторного принципа, он касается не волевого акта, а исключительно того момента времени, когда человек выполняет бесспорно нужное действие (а именно встает с постели зимним утром). Этот пример, напротив, указывает на возможное направление волевого процесса, на своеобразную «метаволю», которая заключается в том, чтобы привести намеченное действие к исполнению путем управления ходом представлений. Собственно, Джеймс уже предполагает существование мотивационных ме-тапроцессов (метамотивации), когда считает мотивационный процесс, состоящий во взвешивании различных альтернатив действия, управляемым двумя противоположными тенденциями: стремлением поскорее закончить колебания и страхом перед бесповоротностью принятого решения. Такого рода мотивационные и волевые метапроцессы мы обсудим в главе 6.

Кроме того, Джеймс выделил пять форм решений, маркирующих границу между мотивационным состоянием и волевым процессом; одна из этих форм связана с чувством напряжения, возникающим, когда все, что надо было выяснить, уже выяснено и все альтернативы представляются примерно равнозначными, но необходимо выбрать одну из них. Хотя Джеймс в отличие от своих немецкоязычных коллег и современников интересовался не тем, чем же в конечном счете является «воля», а тем, для объяснения каких типовых ситуаций следует привлекать понятие типа «воли», он реально занимался анализом всех проблемных областей мотивационно-психоло-гических исследований: мотивации, образования намерений и воли.

По всей вероятности, феномены воли потому столь долгое время просто описывались, что трудно было представить, как они, будучи явлениями «высшей» душевной жизни, могут быть подвергнуты экспериментальному исследованию, оказавшемуся столь успешным в области восприятия и памяти. Наконец, на рубеже XIX-XX вв. в трех различных местах были сделаны первые попытки экспериментального исследования воли. Две из них касались понимания с точки

зрения теории воли двух различных процессов действия. В первом случае речь шла об эксперименте с простой реакцией (L. Lange, 1888; Kiilpe, 1893), во втором — об ассоциативном процессе, связанном с поставленной перед испытуемым задачей (Muller, Pilzecker, 1900; Ach, 1905,1910). Третий же подход был связан с попыткой экспериментально вызвать волевой акт в ситуации, когда испытуемый должен был выбрать один из двух различных способов выполнения намерения (Michotte,

Priim, 1910).

Уже самые первые прорывы экспериментальной психологии в областях восприятия, представления, научения и мышления, не связанные с психологией воли, давали основания признать волевой характер действий, когда речь заходила о программируемой заданием целенаправленности деятельности испытуемых. В своей «Истории экспериментальной психологии» Боринг (Boring, 1929) перечислил 12 различных объяснительных понятий, с помощью которых психологи того времени стремились отразить волевой характер деятельности испытуемых. В числе других в этот перечень входили следующие понятия: внимание, ожидание, подготовка, предрасположенность, установка, настройка, задание, инструкция, предетерминиру-ющая и детерминирующая тенденции (наряду с ассоциативной и персеверирующей тенденциями Г. Е. Мюллера).

В последние три десятилетия XIX в. эксперименты с реакциями были очень популярны. Им предшествовало открытие так называемого «личного уравнения», т. е. индивидуальных различий при определении времени прохождения той или иной звезды через перекрестие телескопа. Расхождения между различными наблюдателями не только обеспокоили астрономов, но и стимулировали многочисленные исследования и разработку новых методов наблюдения, после того как стало ясно, что первоначальные методы, основывавшиеся на «зрении и слухе» (слух требовался, чтобы слышать удары часов), приводили к осложнениям, обусловленным взаимодействием двух сенсорных систем. Поэтому голландский физиолог Ф. С. Дондерс (Donders, 1862) обратился к исследованию простых реакций, постепенно усложняя их последовательным добавлением других ментальных процессов, например процесса выбора: в этом случае даются два стимула и на каждый из них следует отвечать своей особой реакцией. Наблюдаемое при этом увеличение времени реакции по сравнению со временем простой реакции (когда есть только один стимул) объяснялось наличием дополнительного психического процесса, в данном случае — процесса выбора. Этот так называемый метод вычитания широко использовался в лаборатории Вундта для построения «ментальной хронометрии» (которая, кстати, снова стала играть большую роль в современной когнитивной психологии при анализе процессов переработки информации).

В 1888 г. ученик Вундта Людвиг Ланге поставил первый эксперимент по психологии воли, сам не вполне осознавая это. Он попросил своих испытуемых направлять внимание то на стимул, то на осуществление двигательной реакции. При этом выяснилось, что время реакции меньше в том случае, когда испытуемые обращают внимание не на стимул, а на саму двигательную реакцию. Это различие времени «сенсорной» и «мышечной* реакции Вундт объяснял тем, что лишь в случае сенсорной реакции стимул не только воспринимается, но еще и апперцепирует-ся. Поэтому экономия времени при мышечной реакции — около 0,1 с — должна

выражать длительность апперцептивного процесса, Однако такая ментальная хронометрия, построенная на «методе вычитания» Дондерса, приводила к многочисленным несоответствиям, на которые обратил внимание Кюльпе (Kiilpe, 1893) незадолго до переезда в Вюрибург. Кюльпе объяснил эти несоответствия тем, что в зависимости от задания, поставленного перед испытуемым, образуется та или иная предпспозиция, определяющая направление внимания в эксперименте Лан-ге и запускающая соответствующий психический процесс, и необходимо рассматривать не изолированные компоненты, которые просто складываются или вычитаются, а течение всего процесса в целом.

Тем самым Кюльпе предложил теоретико-волевое объяснение, согласно которому цель, принятая испытуемым, управляет его деятельностью по выполнению задания в том числе и в тех областях, которые не подлежат непосредственному или вообще никакому волевому контролю.

То же, в сущности, объяснение было впоследствии сформулировано по отношению к основному предмету исследований Вюрцбургской школы — интроспективному анализу процесса мышления. Было установлено не только то, что существенные этапы процесса мышления протекают без каких бы то ни было умственных образов, по и то, что мышление при этом остается упорядоченным, ибо приводит к непосредственному возникновению решения поставленной задачи.

X. Уатт (Watt, 1905), один из участников Вюрцбургской школы, сделал весьма примечательное открытие. Он просил испытуемых находить к данному существительному (скажем, «птица») либо более общее понятие (например, «животное»), либо более частное (например, «воробей»). Интроспекцию, сопровождающую выполнение этой задачи, он с помощью «фракционирования» разделил на четыре периода. И именно третий период, в ходе которого происходит поиск нужного слова, давал наименьшее количество интроспективно выделяемого содержания. Отсюда Уатт заключил, что исходное намерение деятельности осознается лишь до тех пор, пока человек еще не усвоил инструкцию до конца. Далее же намерение эффективно управляет познавательными процессами испытуемого, действуя бессознательно и автоматически. Стоит добавить, что еще Г. Э. Мюллер (1850-1934) наряду с чисто ассоциативными тенденциями постулировал при объяснении течения представлений в ассоциативных экспериментах еще и «персеверативную» тенденцию. Иначе говоря, как только задание принимается, у испытуемого образуется соответствующая ему «установка».

Нарцисс Ах (Ach, 1905,1910), начавший свою академическую карьеру в 1900 г. у Георга Элиаса Мюллера в Геттингене и продолживший ее в Вюрцбурге, куда переехал в 1904 г., ввел в употребление термин «детерминирующая тенденция». Это понятие использовалось при объяснении результатов Уатта и других исследований по психологии мышления, например опытов Отто Зельца (Selz, 1913). Оно пришло на смену понятию «персеверативной тенденции», введенному учителем Аха Георгом Элиасом Мюллером. На основании измерения времени реакции и «систематической экспериментальной интроспекции» (искусно направляемой ретроспекции) Ах (Ach, 1905) указывал, что детерминирующие тенденции, не будучи осознаваемыми, руководят осуществлением намеченных целевых представлений как в мыслительных, так и в двигательных заданиях.

Большое значение имели опыты Аха по измерению силы воли. В своем весьма интересном эксперименте Ах (Ach, 1910) заставил силу ассоциации между двумя слогами, величина которой варьировалась в зависимости от количества повторений при заучивании, конкурировать с поставленной в инструкции задачей. Тем самым создавалась конкуренция между волевой тенденцией (намерением выполнить инструкцию) и привычной деятельностью. Если брала верх детерминирующая тенденция, побуждавшая к исполнению нового задания, это говорило о том, что «ассоциативный эквивалент» достигнут, иными словами, сила воли превысила силу ранее созданных ассоциативных связей. В ходе этого эксперимента наблюдалось увеличение времени реакции и довольно много ошибок. Причем многих испытуемых ошибки побуждали заново напоминать себе инструкцию. Ах проанализировал эти напоминания себе об исходном намерении и выделил четыре «момента» «первичного волевого акта», в том числе — отнесенность к Я в смысле «Я действительно хочу!» (более подробно мы обратимся к этому вопросу в главе'6).

Как было отмечено уже Зельцем (Selz, 1910), Ах исследовал не исходный волевой акт, но последующее напоминание себе о нем после неудачной попытки его реализовать. Несмотря на это, полученные результаты позволяли, казалось, объяснить детерминирующую тенденцию как часть намерения, управляющую действием. Кроме того, с помощью своего интроспективного метода Ах обнаружил, говоря современным языком, еще и волевые метапроцессы.

Нарцисс Ах занимался исключительно проблемами воли и не уделял внимания мотивации. Его можно считать действительным основоположником экспериментального исследования воли. Но, к сожалению, еще при его жизни это направление снова ушло в тень. Решающую роль в этом явно сыграл Курт Левин (1890-1947) — младший представитель тогдашней берлинской гештальт-теоретической школы Вольфганга Кёлера (1887-1967) и Макса Вертхаймера (1880-1943). Уже в своей диссертации он воспроизвел эксперимент Аха по измерению воли, несколько изменив его ход, и показал, что простая ассоциативная связь пары слогов, созданная частотой повторения, сама по себе еще не вызывает никакой тенденции к воспроизведению — до тех нор, пока не появляется особая детерминирующая тенденция к воспроизведению.

Спор между Ахом и Левином, нашедший свое отражение также и в работах нескольких учеников Аха, необычайно сложен; вскоре он потерял свою актуальность и до сегодняшнего дня остается неразрешенным (см.: Heckhausen, Gotzl, в печати). Решающее значение для этого спора, в конечном счете, имела влиятельная работа Левина «Намерение, воля и потребность» (Lewin, 1926). В ней Левин весьма плодотворно рассмотрел некоторые аспекты концепции волевого акта Аха, связанные с представлениями о возможности действия и шагов по его осуществлению. Однако исходное целевое представление намерения он превратил в «квазипотребпость», находящуюся в связи с «истинными потребностями». Тем самым конкретно очерченные цели отдельных намерений стали мотивационнымп целями, допускающими различные конкретизации и генерализации (ср.: Heckhausen, 1987e). Проблема воли была превращена в проблему мотивации, которая и так уже доминировала над остальными линиями мотивационных исследований.

Это, однако, не помешало Левину разработать вместе со своими учениками экспериментальную парадигму «психологии действий и аффектов», которая больше подходит для объяснения проблем воли, а не мотивации и в этом отношении до сих пор еще не исчерпала своих возможностей. В этой связи следует упомянуть запоминание и возобновление незаконченных заданий (Zeigarnik, 1927; Ovsiankina, 1928), завершающую ценность замещающей деятельности (Lissner, 1933; Mahler, 1933), а также забывание намерений (Birenbaum, 1930).

Теперь мы переходим к третьей и последней попытке экспериментального исследования воли, предпринятой представителями Лувенской школы, основанной бельгийцем Альбертом Мишоттом. В 1905 и 1906 гг. Мишотт провел по одному семестру у Вундта в Лейпциге. После посещения в 1906 г. Вюрцбургского конгресса Немецкого психологического общества он провел многие месяцы в течение двух следующих лет в институте у Кюльпе, где познакомился не только с работами Аха, но и с немецкоязычными психологическими исследованиями того времени, которые стали для него «открытием» (Michotte, 1954). Уже в 1908 г. он, вместе с Е. Прюмом, закончил большое экспериментальное исследование волевого решения, изданное в качестве монографии лишь в 1910 г., поскольку его было необходимо перевести с немецкого (бывшего родным языком Прюма) на французский. Таким образом, независимо от исследований Аха, монография Мишотта и Прюма вышла в том же году (1910), что и анализ волевого акта Аха. Лувенским исследователям в отличие от Аха удалось вызвать волевой акт не после действия, а перед ним. Правда, и здесь действительное намерение — выполнить инструкцию экспериментатора — возникало заранее. Однако оставался открытым вопрос, какой из двух возможных способов выполнения задания следует выбрать — и в каждом задании это надо было делать на основе «серьезных мотивов» и как можно быстрее.

После принятия решения не ожидалось, что испытуемый будет выполнять действие, но проводилось подробное самонаблюдение за принятием волевого решения, длившимся 4-5 с. Авторы обнаружили определенную регулярность в течении фаз; так, наблюдалось взвешивание мотивов, задержка или пауза перед принятием решения, а затем разрешение напряжения ожидания и мышечного напряжения, когда после принятия решения место сомнения занимает определенность и, прежде всего, сознание действия. Именно в последнем авторы видели существенный признак волевого действия.

К сожалению, Мишотт не стал далее продолжать свои исследования по психологии воли (см. его обзор 1912 г.). Впоследствии он обратился главным образом к исследованиям феноменальной причинности. Традицию экспериментальной психологии воли, начатую Мишоттом и Ахом, продолжил в Англии Ф. Эвелинг (1875-1941), начавший свою исследовательскую карьеру в лаборатории Мишотта в Лувене. Он был, по всей очевидности, единственным, кто занимался этими проблемами за пределами континентальной Европы. Эвелинг (Aveling, 1926) предпринял также интроспективный анализ волевого акта. Его основную характеристику он видел в том, что субъект идентифицирует себя с мотивами предпочитаемой альтернативы действия. По существу, он подтвердил результаты, полученные Ахом и Мишоттом.

Для американской психологии характерным было то, что после феноменологического расцвета в трудах Уильяма Джеймса проблема воли если и рассматрива-

лась при случае, то уже в бихевиористской трактовке. Это относится, в частности, к книге Ф. У. Ирвина (Irwin, 1971) «Intentional behavior and motivation —A cognitive view». В ней убедительным образом доказывается, что наблюдатель, обладающий знанием о ситуации, действии и его исходах, может сделать вывод о выборе действия и тем самым о намерении действующего субъекта. Аналогичным образом в своем эссе «From acts to dispositions» Джонс и Дэвис (Jones, Davis, 1965) проанализировали психо-логику, в соответствии с которой наблюдатель делает выводы не о намерениях, а о личностных диспозициях, т. е. приписывает действующему субъекту мотивы (см. главу 13).

В Германии результаты исследований воли обобщил йоханнес Линдворски (1875-1939) (Lindworsky, 1923,3-е изд.). Как и Зельц (Selz, 1910), он, основываясь отчасти на наблюдениях, отчасти на повторном анализе результатов Аха, усомнился в том, что интенсивность волевого акта повышает качество реализации намерения; не интенсивность воли, а «поддержание актуальности задания во время его выполнения» и «отсутствие насильственного вмешательства какого-либо намерения» играют здесь решающую роль (Lindworsky, 1923, S. 94).

Из учеников Аха следует упомянуть также Хиллгрубера, Дюкера и Мирке. Хилл-грубер (Hillgruber, 1912) указал на существование так называемого «мотивационно-го закона трудности» в виде «участия воли в продолжении работы». Суть этого закона состоит в том, что если увеличивается трудность работы (перестановка слогов при очень кратком предъявлении), то улучшаются и средние результаты. Хиллгру-бер объяснил этот результат большим волевым напряжением. Дюкер (Diiker, 1931, 1975) продемонстрировал аналогичные результаты «реактивного повышения напряжения». В том же теоретико-волевом смысле следует понимать и более позднюю теорию целевой установки Локе (Locke, 1968), согласно которой с повышением целевой установки, как это ни парадоксально на первый взгляд, достигаются и лучшие результаты. Наконец, Мирке еще в 1955 г. написал книгу, в заглавии которой встречается слово воля: «Воля и достижения» (Mieske, 1955).

Это было последнее упоминание о воле на протяжении долгого периода. Но времена меняются (см; главу 6), и понятие воли вновь стало важным. Так, Куль (Kuhl, 1983) обнаружил индивидуальные различия в способности защищать реализуемое намерение от прочих конкурирующих намерений или от погружения в размышления о неудавшемся действии. Участвующие в этом процессы он обобщил в понятии «контроль над действием». Тем самым если и не сам волевой акт, то волевая эффективность «детерминирующей тенденции» вновь вернулась в повестку дня психологических исследований. Теоретико-волевой аспект исследований Вюрпбург-ской школы снова стал актуальным. Это относится также, как мы увидим ниже, к «волевому акту», образованию намерений, переходу от мотивационной фазы к волевой и инициированию намеченного действия.

Разработка проблем в теории инстинктов

Мы уже отмечали, что еще Джеймс ввел инстинкт в качестве объяснительного понятия, но применял его к очень ограниченному числу форм поведения, отделяя от инстинкта чувства, привычки и, конечно же, волевые действия. Джеймс опреде-

лял инстинкт как «способность производить определенные законченные действия без предварительного плана и обучения» {James, 1890, v. П, р. 383). При этом он отмечал обязательность наличия раздражителя, который на основе имеющейся нервной структуры приводит в действие автоматически протекающее поведение. Вынужденное автоматическое реагирование на сложившуюся ситуацию хорошо иллюстрируется известным высказыванием о наседке;

«Наседке показалось бы, вероятно, диким само предположение, что в мире имеется существо, для которого гнездо, полное яиц, не является таким же привлекательным и весьма пригодным для длительного-времяпрепровождения объектом, каким оно является для нее» (ibid., p. 387).

В отличие от Джеймса работы Дарвина не оказали большого влияния на трактовку инстинкта Вундтом, который сближал инстинкт с побуждением и целенаправленным поведением. Согласно Вундту, инстинктивные действия восходят к более ранним, но со временем автоматизировавшимся волевым действиям.

Подлинным родоначальником исследования мотивации с позиций теории инстинктов был переехавший в США английский ученый Уильям Мак-Дауголл (1871-1938). В начале своего жизненного пути он находился под влиянием как континентальной психологии с ее интроспективным анализом феноменов воли, так и дарвинистского учения с его концепцией наследуемых поведенческих тенденций, Колеблясь между этими двумя направлениями, он был, пожалуй, наиболее влиятельным «стрелочником» англосаксонской психологии мотивации XX столетия. В своей широко известной книге 1908 г. (называвшейся «Введение в социальную психологию», но в действительности посвященной психологии мотивации и выдержавшей более 30 изданий) он выступил против анализа воли, проводившегося в рамках континентальной психологической традиции, в пользу теоретико-инстинктивного способа изучения этого явления. Тем самым он «перевел стрелку» с рельсов воли на рельсы мотивации. Во введении к своей книге 1908 г. он писал:

«Я просто подытожу работу, проведенную для решения этого вопроса в девятнадцатом веке, и сделаю это следующим образом. На протяжении этого века большинство представителей социальных паук принадлежали к двум партиям — с одной стороны стояли те, кто вместе с утилитаристами сводили все мотивы к поиску удовольствия и избеганию боли, с другой — те, кто, отказавшись от гедонистической доктрины, искали источник поведения в некоей смутной интуитивной способности, инстинкте или чувстве. К концу века доктрины обеих этих партий были сочтены ошибочными; однако никакой удовлетворительной замены им найдено не было, и большинство психологов не могли предложить ничего лучшего, чтобы заполнить эту пустоту, чем просто слово "воля" или фразы типа "тенденция идей к самореализации". С другой стороны, Дарвин в "Происхождении человека" впервые сформулировал действительную концепцию человеческих мотивов и показал тот путь, по которому мы должны идти, опираясь главным образом на методы сравнительной и естественной истории, если хотим прийти к более полному пониманию этих мотивов» (McDougall, 1908, р. 14).

Впрочем, Мак-Дауголл исключил волю не полностью. Он посвятил ей целую главу своей книги, в которой речь идет о том, как в случае конфликта мотивов не оказаться во власти простого гедонизма, что неизбежно вытекало из дарвинистского

взгляда и подлежало критике. Полемизируя с Вундтом и Джеймсом, он отказался от подавления конкурирующего мотива в качестве принципа волевого решения в пользу усиления одного из двух конкурирующих мотивов посредством добавочного импульса, исходящего из мотивационной системы самоуважения (system of self-regarding sentiment). Комментируя проблему принятия решения, он определял волю

«как поддержку или подкрепление желания или когнитивного элемента импульсом, исходящим из системы чувства самоуважения е- (1908, р. 249).

Итак, при рассмотрении функции решения, приписываемой мотивационной системе самоуважения, позиция Мак-Дауголла совпадает с центральным пунктом психологии воли Аха и Мишотта; тесной связью воли с Я. Правда, это осталось единственной точкой их соприкосновения. Многочисленные направления психологии Я, возникшие с тех пор и играющие сегодня очень большую роль (см. главу 15), рассматривают Я главным образом в контексте процессов мотивации, но не воли.

«По сути, Мак-Дауголл был неудовлетворен интроспективными исследованиями сознания своего времени. Он хотел изучать реальные действия и поступки людей, опираясь при этом на надежные филогенетические основы поведения, которые он видел в инстинктах. Определял он их следующим образом: "...наследуемая или врожденная предрасположенность, определяющая способность ее обладателя воспринимать и обращать внимание на определенный класс объектов, эмоционально возбуждаться конкретным качеством одного из таких объектов и действовать по отношению к ному конкретным образом или по крайней мере испытывать побуждение к такому действию"» (McDougall, 1908, р. 25).

Подобное толкование достаточно сложно. Инстинкты врождены, они обладают побудительной (энергетический аспект) и управляющей функциями, они содержат в упорядоченной последовательности процессы переработки информации (познавательный аспект), эмоционального возбуждения (эмоциональный аспект) и готовности к моторным действиям (двигательный аспект). Мак-Дауголл первоначально составил список из 12 инстинктов, а Затем несколько расширил его (подробнее см. главу 3). Позднее он заменил «инстинкты* менее определенным понятием «склонности» (propensities), уже не сводившимся к представлению о стереотипном протекании действий. Его содержание в основном определялось тенденцией к целенаправленной активности;

«Склонность определяется предрасположенностью, функциональным единством общей душевной организации, и именно последняя, будучи возбужденной, порождает активную устремленность, усилия, импульс или энергичные движения к некоей цели» (McDougall, 1932, р. 118).

Появлению работы Мак-Дауголла 1932 г. предшествовала известная дискуссия 20-х гг. об инстинктах, одна из немногих крупных дискуссий, которые когда-либо широко велись в психологии. Начало этой дискуссии положил Уотсон, еще в 1913 г. выдвинувший требование ограничить психологию исследованием того, что можно зарегистрировать при внешнем наблюдении. Широкое распространение теории инстинктов Мак-Дауголла привело к тому, что многие психологи объясняли всевозможные виды поведения только соответствующими инстинктами. Бернард, пересмотревший в 1924 г. литературу, посвященную инстинктам, обнаружил не менее

14 046 определений этого термина! Нельзя не согласиться с его мнением, что при столь неоднозначном употреблении слова легко впасть в ошибку «порочного круга», и в этом случае понятие потеряет свое объяснительное значение.

Мак-Дауголл выступал против такого расширения исследования инстинктов, его окончательный перечень содержал не более 18 «склонностей» (McDougall, 1932). Через несколько лет дискуссия об инстинктах, так и не приведшая к ясному решению, перестала вызывать интерес (см.: Krantz, Allen, 1967). Влияние Мак-Дау-голла наиболее сильно сказалось в двух заметных областях исследований мотивации. Во-первых, его работы дали новый импульс развитию проблемы в русле теории личности, обосновав необходимость включения в понятие личности тех или иных мотивационных характеристик. Показательны в этом отношении теория черт Оллпорта (Allport, 1937), выполненные в Германии работы Лерша (Lersch, 1938), а также исследования Мгоррея (Murray, 1938), чьи взгляды типичны для представителя психологии мотивации в узком смысле.

Во-вторых, Мак-Дауголл способствовал разработке серьезного функционального анализа инстинктов, заложил основы сравнительного изучения поведения животных (этологии). Заслуга же осуществления такого анализа принадлежит прежде всего Конраду Лоренцу (Lorenz, 1937; 1943), критиковавшему положения теории инстинктов Мак-Дауголла за их неопределенность и ограничившему понятие инстинктивного поведения врожденными двигательными координациями, т. е. инвариантными звеньями, присутствующими в цепи целенаправленного поведенческого акта вплоть до «завершающего действия». Именно это последнее звено является инстинктивным действием в узком смысле слова, оно управляется центральной нервной системой всегда одинаково и жестко. «Завершающее действие», если можно так сказать, разрешается через «врожденный пусковой механизм». Предшествующие же звенья могут изменяться в соответствии с характеристиками ситуации, и чем ближе звено к началу акта, тем более оно подвержено научению, особенно начальная фаза, так называемое поисковое поведение. Было установлено, что для определенных инстинктивных действий (таких, как следование за предметом у серых гусят во время короткой сенситивной фазы в раннем онтогенезе) любой объект может стать побуждающим ключевым раздражителем («запечатлеться»).

Интенсивное изучение некоторых видов животных позволило выявить ключевые раздражители, которые приводят в действие определенные инстинкты. Если же эти раздражители долго не появляются, инстинктивные последовательности поведенческих актов могут протекать и без них как так называемые «холостые действия».

Результаты исследований позволили выделить две характеристики инстинктивных поведенческих актов; во-первых, их стереотипность и независимость от научения, во-вторых, задействованность в их возбуждении внутренних процессов, проявляющихся в виде готовности, которая со временем возрастает. Механизм действия внутренних процессов Лоренц (Lorenz, 1950) представил в виде «психогидравлической» модели мотивационного процесса (которая, впрочем, близка ранним взглядам Фрейда (Freud, 1895)). Каждому инстинкту Лоренц приписывал специфичную для данного действия энергию, которая постоянно возобновляется

и заполняет некий резервуар. В противовес прежним взглядам, согласно которым инстинктивное действие всегда следует за внешним раздражителем, Лоренц утверждал, что протекание определенных инстинктов вообще не требует наличия внешних ключевых раздражителей («реакции в пустоту»).

Николаус Тинберген (удостоенный, как и Лоренц, в 1973 г. Нобелевской премии в области медицины), продолжавший и развивавший положения Лоренца, определяет инстинкт следующим образом:

«Я хотел бы предварительно определить инстинкт как иерархически организованный

нервный механизм, который восприимчив к некоторым подготавливающим, запускающим и направляющим импульсам как внешней, так и внутренней природы и который реагирует на эти импульсы координированными движениями, способствующими сохранению индивида и вида* (Tinbergen, 1951, р. 112).

«Механизму» здесь противопоставляются «импульсы», которые выполняют собственно мотивирующую функцию, т. е. активизируют инстинкты.

Этология стоит в стороне от психологии мотивации. Однако она вновь и вновь привлекает внимание ученых, занимающихся вопросами мотивации. Интерес к ней связан прежде всего с двумя проблемами. Во-первых, с этологической критикой лабораторного эксперимента по психологии научения, поскольку исследуемые животные помещаются во время такого эксперимента не в естественное для них окружение, а в искусственную обстановку, сильно ограничивающую возможности животного. Во-вторых, с многочисленными попытками использовать данные этологии при объяснении поведения человека (Eibl-Eibesfeldt, 1973, 1984). Критику со стороны психологии мотивации вызвали уже попытки Лоренца (Lorenz, 1966) распространить на человеческое поведение понимание агрессии, как оно представлено в теории инстинкта (см. главу 10). Основываясь на своей психогидравлической модели энергии инстинкта, Лоренц утверждает, что в организме человека постоянно вырабатывается один из видов энергии агрессии. Если эта энергия время от времени не разряжается в безвредной, замещающей агрессивность активности, ее накопление может стать опасным. (Более подробное освещение трактовок инстинкта в этологии можно найти в работах: Cofer, Appiey, 1964; Eibl-Eibesfeldt 1975; Hess, 1962; Hinde, 1974.) Критическое рассмотрение истории экспериментального изучения животных в лаборатории и влияния на эти изыскания трудов Дарвина осуществил Бойс (Воусе, 1976). Современная этология объясняет соответствие поведения тем или иным особенностям ситуации с помощью нейрофизиологических конструктов и моделей (которые отчасти имеют формальный системно-теоретический характер).

Теоретико-личностное направление разработки проблем мотивации

В рамках исследований личности ученые подходят к проблеме мотивации исключительно в аспекте психологии человека. При этом мотивация трактуется либо как ключ к описанию и более глубокому пониманию личности и индивидуальных различий (линия психологии личности), либо как процесс, которым объясняется

актуальное поведение и лишь отчасти связанные с ним индивидуальные различия (линия психологии мотивации, а также когнитивной психологии).

Основоположником этого направления был, как мы уже говорили, Зигмунд Фрейд (1856-1939). Усилия Фрейда были направлены на объяснение казавшихся непонятными поступков, для чего использовалось клиническое наблюдение, а также методика провоцирования и истолкования странных, необычных содержаний сознания. Он был убежден, что выявил скрытые, неосознанные процессы, которые управляют деятельностью и определяют содержание сознания. Фрейд видел в «бессознательном» непрерывную динамику конфликтующих между собой влечений, которые не только получают свае завуалированное выражение в поведении и сознательном переживании, но и дают нам ключ к объяснению деятельности.

Взгляды Фрейда пронизаны биолого-эмпирическим детерминизмом Дарвина, подтверждение которому австрийский ученый усматривал в успехах медицины своего времени. Душевную жизнь уже нельзя было объяснять с помощью элементарного интроспективного анализа содержания сознания, чем занималась современная ему психология. Следовало вскрыть ту биологически-витальную динамику влечений, которая лежит в основе поведения всех живых существ. В этом и состоят, собственно, действующие в неразрывной последовательности психические процессы, т. е. бессознательное. В потоке сознания бессознательные процессы не составляют исключения, напротив, содержание сознания представляет собой фрагментарное и видоизмененное производное от непрерывной деятельности бессознательного. В основе такой деятельности лежит не пассивное реагирование организма па воздействия окружающей среды, а активная, направленность, силы и конфликты, присущие живому существу. В данном случае на Фрейда если и оказала влияние современная ему психология, то, скорее всего, это была концепция Франца фон Брентано, которого Фрейд мог слушать в Вене. Брентано в отличие от Вунд-та видел движущие силы душевной жизни в интенционально направленных на предметы «актах». Представители Вюрцбургской школы, к которым примкнул Ах, также все больше склонялись к этой точке зрения и оспаривали правомерность позиции Вундта.

Анализ истерии и других неврозов нужен был Фрейду не только для того, чтобы раскрыть влияние бессознательных процессов, но и для того, чтобы выявить их, «ввести в сознание», И если сначала он пользовался гипнозом, то позднее этот метод сменило толкование сновидений (Freud, 1900) и свободных ассоциаций. Единственное, что не изменилось, — остроумные рассуждения, связывавшие (вполне в духе психологии поведения) исходные условия с последующими событиями через различные гипотетические промежуточные процессы. Фрейд проявлял при этом большую гибкость мышления и искреннюю готовность к коррекции своих взглядов.

Теория мотивации в ее окончательном виде была сформулирована Фрейдом только в 1915 г. в труде «Влечения и их судьбы», хотя основные положения уже можно найти в вышедшем в 1895 г. «Проекте психологии». Согласно этой теории, «психический аппарат» должен прежде всего справляться не с внешними, а с внутренними раздражителями, от которых нельзя уклониться, так как они возникают в самом организме. Потребности той или иной части организма постоянно порождают энергию раздражения, которая аккумулируется и от которой требуется «избавиться».

«Нервная система — это аппарат, функцией которого является устранение накопившегося раздражения, снижение его до возможно более низкого уровня, а если бы это было реально — то и поддержание в организме полного отсутствия такового» (1915, S.213).

О фрейдистской теории мотивации дает представление модель редукции влечения (она близка уже обсуждавшейся отологической модели, и, как мы увидим впоследствии, с ней же в своей основе связана линия психологии научения, к которой относятся ассоциативные исследования мотивации). Модель редукции влечения построена на гомеостатическом и гедонистическом представлениях. Согласно первому из них, организм в тем более уравновешенном состоянии, чем ниже уровень накопившегося раздражения. Согласно второму, всякое снижение этого уровня сопровождается чувством удовлетворения, всякое повышение — чувством неудовлетворения. Иными словами, активность психического аппарата подчинена принципу удовольствия—неудовольствия (Lust-Unlust'Prinzip).

Понятие «влечение», по Фрейду, отражает двойственность тела и духа, объединяет между собой органическое (а именно энергию) и психическое (аффект) представления. Кроме того, в каждом влечении различаются четыре аспекта. Фрейд пишет:

«Если мы от биологического начала перейдем к рассмотрению душевной жизни, то "влечение" явится мам как понятие, пограничное между душевным и соматическим, как психическая представленность раздражений, имеющих внутреннее телесное происхождение и распространившихся в область души, как мера необходимой работы, которая налагается на душевное вследствие его связи с телесным.

Уточним некоторые термины, которые употребляются в связи с понятием влечения: напряжение, цель, объект, источники.

Под напряжением пленения понимают его моторный момент, сумму сил или меру усилий, которой оно соотиетствуст.

Целью влечения всегда является удовлетворение, которое может быть достигнуто только путем устранения раздраженного состояния источника влечения.

Объект влечения — это то, в чем или посредством чего влечение может достигнуть своей цели. Это наиболее изменчивый компонент влечения, связанный с ним не происхождением, а лишь пригодностью для его удовлетворения.

Под источником влечения понимают тот соматический процесс в органе или части тела, раздражение от которого представлено в душевной жизни как влечение» (1915, S. 214-215).

Как уже отмечалось, душевная жизнь в понимании Фрейда — это динамика конфликтов; именно поэтому ему близки дуалистические принципы, свидетельством чего является его классификация мотивов. Над классификацией Фрейд работал постоянно, но не стремился завершить ее. И если в сочинении 1915 г. он противопоставил потребности Я или «самосохранения» (например, потребность в пище) и сексуальные влечения (либидо), то позднее, под впечатлением событии Первой мировой войны, он заменил первые на потребности в агрессии. Однако его основные исследовательские интересы всегда были сосредоточены на очень широко трактуемых сексуальных влечениях. В заключительный период своего творчества Фрейд пришел к противопоставлению антагонистических влечений: жизни (эрос) и смерти (танатос).

Мы не будем в этой работе воспроизводить все, подчас весьма спекулятивные, теоретические построения Фрейда. Ограничимся лишь рядом важнейших положений его теории, теми из них, которые оказали влияние на дальнейшее развитие исследований мотивации.

Первое. Влечения могут проявлять себя по-разному. Если при большой интенсивности влечения отсутствует объект, необходимый для его удовлетворения, то не осуществившиеся желания'входят в сознание в виде представлений о прежнем удовлетворении влечения. Это положение оказало решающее влияние на более поздние попытки измерения мотивации (Murray, 1938; McClelland et al., 1953). Влечения могут смещаться на другие объекты, они могут сублимироваться (т. е. внешне направляться на несексуальные цели) и, наконец, вытесняться. В последнем случае они оказывают скрытое влияние на переживания (проявляется в содержании сновидений) или на поведение (проявляется в ошибочных действиях или невротических нарушениях).

Второе. В теоретических построениях Фрейда душевная жизнь, понимаемая как постоянный конфликт противоречивых тенденций внутри личности, предстает в виде иерархии трех механизмов. Поиску удовлетворения Оно противостоит моральный контроль Сверх-Я, а примирением их через достижение компромисса занимается механизм приспособления к реальности Я.

Третье. Взрослая личность есть результат истории влечений, причем особое значение имеет детство. Препятствия, возникающие на пути удовлетворения влечений, особенно в раннем детстве, имеют серьезные последствия и причиняют сильный ущерб способности человека работать и любить. С помощью психоаналитических терапевтических приемов причины нарушений развития, коренящиеся в раннем детстве, могут быть выявлены и в какой-то степени устранены.

Четвертое. Развитие влечений проходит несколько психосексуальных фаз в соответствии со сменой так называемых эрогенных зон (чувствительных участков кожи вокруг различных отверстий на теле). На каждой из фаз доминирует определенная эрогенная зона, ее раздражение доставляет максимальное чувственное удовлетворение. Порядок смены эрогенных зон следующий: рот (оральная фаза: сосание, глотание, кусание), задний проход (анальная фаза: выделения кишечника), половые органы (фаллическая и генитальная фазы: мастурбация, гомосексуальные и гетеросексуальные половые связи). Развитие влечения может задержаться на одной из фаз (явление фиксации). Травмирующие переживания могут отбросить развитие на более ранние стадии (регресс).

Пятое. Ход развития влечений подобен развитию действия в драматической пьесе для трех персонажей: супружеской пары и любовника. В роли последнего выступает ребенок, который стремится к сексуальным отношениям с родителем противоположного пола (эдипов комплекс) и наталкивается при этом на сопротивление и угрозы со стороны родителя одного с ним пола. При нормальном развитии конфликт разрешается путем идентификации с родителем одного с ребенком иола. Это разрешение ведет к усвоению уже в раннем детстве моральных норм, отождествляемых с одним из родителей, и тем самым к образованию совести Сверх-Я как механизма, контролирующего поведение личности.

Три последних положения о значении раннего детства в развитии влечений, о возможных опасностях на пути этого развития и о социализирующем влиянии личностных взаимодействий в семье до сих пор заметно сказываются на теории и исследованиях в области развития личности и генезиса мотивов. Статично-описательный анализ компонентов в исследовании мотивации благодаря Фрейду был дополнен динамическим аспектом рассмотрения вопроса. Детальную оценку произведений Фрейда и их значения для развития теории мотивации дал Рапапорт (Rapaport, 1959,1960). Томан (Toman, 1960a, b) осуществил дальнейшую разработку психоаналитической теории мотивации, прежде всего таких ее аспектов, как периодизация, развитие и история мотивов.

Разумеется, в начале XX столетия существовали личностно-теоретические учения и вне рамок психоанализа, в так называемой «академической психологи», как говорили психоаналитики. Здесь можно снова упомянуть Аха (Ach, 1910), который довольно опрометчиво связывал индивидуальные различия, наблюдавшиеся в его экспериментах по психологии воли, с типами темперамента.

Более успешным и влиятельным в качестве теоретика личности был Курт Левин (1890-1947), причем не в смысле дифференциальной психологии, а в общепсихологическом смысле. Как уже было сказано, Левин еще в своей диссертации обратился к исследованиям Аха и критически пересмотрел его анализ волевого акта. Не приняв аховского понятия детерминирующей тенденции, Левин позднее стал говорить (Lewin, 1926) о «квазипотребностях». Может показаться, что эта перемена понятия не должна изменить обозначаемого этим понятием содержания. Однако, оглядываясь назад, мы должны сделать вывод, что вместе с понятием изменилось и анализируемое содержание. Подразумеваемое понятием «детерминирующая тенденция» волевое содержание превратилось в проблему мотивации, или, точнее говоря, различие мотивационного и волевого содержания снова исчезло из виду и остается затушеванным вплоть до сегодняшнего дня.

Вместе со своими учениками Левин предпринимает многочисленные исследования по «психологии действий и аффектов». Некоторые из его экспериментальных парадигм до настоящего времени сохранили свое значение стандартных процедур исследования мотивации. Прежде всего это относится к анализу уровня притязаний (Норре, 1930; Jucknat, 1938). Некоторые из этих вопросов, как, например, проблема замещающей деятельности, были непосредственно связаны с положениями теории Фрейда. Вероятно, влияние Фрейда было более значительным, чем это признает сам Левин, критиковавший объяснение Фрейдом поведения через анализ событий прошлой жизни.

В отличие от Фрейда Левин стремился объяснить поведение, исходя из возникшего на данный момент актуального поля психологических сил. В своей теории поля он сравнивает психологические силы с векторами, исходящими от объектов и областей окружающего мира и обладающими побудительным характером (валентностью). Эти силы воздействуют на личность и определяют ее поведение. Положения теории ноля Левин пытался изложить с помощью топологических (позднее «годологических») понятий. Еще до создания теории поля как теории окружающей среды и помимо нее Левин разработал модель, в которой мотивация личности была представлена в виде скопления отдельных центральных и периферийных

областей (глубинных или поверхностных слоев). Каждая область представляет потребность или квазипотребность. В зависимости от состояния потребности (например, при возобновлении действия, оставшегося незавершенным) такая область представляет собой более или менее напряженную систему, стремящуюся разрядиться через исполнительные функции (например, моторику). Динамические Представления такого рода близки воззрениям Фрейда хотя бы тем, что общим основополагающим принципом мотивации и для Фрейда, и для Левина было восстановление нарушенного равновесия.

Деятельность, по Левину, является функцией личности и воспринимаемого окружения: V=/(P,V). Тем самым он (Lewin, 1931b), возможно, впервые сформулировал принцип взаимодействия личности и ситуации (см. главу 1). Правда, в дальнейшем его больше интересовало влияние изменений в ситуации на протекание деятельности, чем действие межличностных различий.

Посредством своей теории поля, излагаемой в терминах динамики, Левин стремился дать обобщенный «моментальный снимок» действия сил психологической «совокупной ситуации» (так называемого жизненного пространства). В эту ситуацию включены не только личность, но и воспринимаемое ею окружение, а деятельность выводится из игры сил как суммарный вектор. Дальнейшей разработке и дифференциации положений теории поля препятствовало, конечно, отсутствие конкретных измерительных методов, которые бы реально выявили и зафиксировали напряжения, силы, направления, валентности, области и расстояния.

Хотя теория поля Левина (Lewin, 1936:1963) как конкретная модель не имела большого влияния, его настойчивость при разработке понятий (например, побудительности) и при установлении отношений между функциями, его анализ ситуационных сил, который был расширен до типологии конфликтов, и в первую очередь создание разнообразных экспериментальных парадигм (таких, как уровень притязаний), сыграли большую роль в дальнейшем исследовании феноменов мотивации.

Работы Левина оказали влияние на различные направления изучения мотивации: на теории научения (через Толмена), на теории личности (через Оллпорта), но об этом речь пойдет дальше. Труды Левина имели большое значение и для формирования взглядов представителей психологии мотивации в узком смысле, а именно для исследования мотивации в теории личности: Мюррея — в 1930-е гг., Аткинсона — в 1950-е гг., Врума — в 1960-е гг.

Линия психологии мотивации в узком смысле

Начнем с рассмотрения работ Врума, так как именно в них, несмотря их на более позднее по сравнению с исследованиями Мюррея и Аткинсона появление, непосредственно прослеживается влияние Левина (а также Толмена). К началу 1960-х гг. накопилось большое количество данных по психологии труда: об удовлетворенности работой, ее выполнении и т. п. Так называемая теория инструментальности Врума (Vroom, 1964) была попыткой внести ясность в этот набор фактов. Основная мысль теории настолько очевидна, что можно лишь удивляться тому, почему она столь долго оставалась невысказанной. Действия и их результаты, как правило, имеют ряд последствий, которые выступают для субъекта как обладающие

большей или меньшей привлекательностью. Последствия действия предвосхищаются и мотивируют деятельность. Другими словами, деятельность направляется инструментальностыо, в силу которой наступают желательные и не наступают нежелательные последствия.

, Показательно, что эта простая мысль до сих пор игнорируется в лабораторных исследованиях по психологии мотивации. Ведь действия испытуемого в лабораторном эксперименте лишены для него последствий (за исключением того факта, что испытуемые могут помочь руководителю эксперимента или науке добыть новые сведения или они получат за свое участие небольшую плату). В реальных же жизненных ситуациях, таких как профессиональная деятельность, многое зависит от собственных действий индивида и их результатов.

Согласно теории инструментальности, в первую очередь необходимо выявить индивидуальные валентности (побудительность, по Левину) субъективно возможных последствий действий и умножить их на так называемый показатель инструментальности. Показатель характеризуется степенью ожидания того, что результат действия будет иметь или исключать соответствующие последствия (во втором случае инструментальность негативна). В сумме произведения валентности и инструментария каждого следствия дают общую инструментальную валентность возможного результата действия, который мотивирует действие, если субъективная вероятность успеха в достижении его цели достаточно велика. Таким образом, теория инструментальности Врума представляет собой детализацию модели ожидаемой ценности, намеченной в общих чертах Левином и Толменом (Lewin, Dembo, Festinger, Sears, 1944; Tolman, 1932).

Ключевой фигурой в исследованиях мотивации в рамках теории личности является другой представитель психологии мотивации в узком смысле — Мюррей, поскольку именно в его работах были объединены взгляды Дарвина, Мак-Даугол-ла и прежде всего Фрейда. В своей книге 1938 г. «Исследования личности» Мюррей, сблизив понятие потребности с психоаналитическим пониманием проблемы, содержательно отграничил друг от друга около"36 различных потребностей (см. главу 3), определил соответствующие потребностям побудительные условия ситуации (так называемое давление ситуации), построил многочленную таксономию релевантного мотивации поведения, разработал опросники (или шкалы оценок) для выявления индивидуальных различий в мотивах и апробировал их благодаря помощи 27 сотрудников, применявших при работе с испытуемыми не только эти опросники, но и интервью, клинические тесты, экспериментальные исследования (уровня притязаний) и т. д.

Тем самым Мюррей подготовил почву для прорыва, осуществленного в 1950-х гг. Мак-Клелландом и Аткинсоном. Им удалось более четко выделить один мотив — мотив достижения; кроме того, они на основе ТАТ («Тематического апперцептивного теста») Мюррея разработали и валидизировали методику измерения индивидуальных различий. Возможность заранее выявить индивидуальные различия мотивов открыла путь интенсивным исследованиям, охватившим разнообразные проблемы мотивации. Наряду с мотивом достижения были выделены и измерены Другие мотивы — такие, как аффилиация и власть. Более подробно об этом речь пойдет в следующих главах.

Мак-Клелланд был учеником Халла, виднейшего теоретика научения. Это об стоятельство оказалось решающим для дифференциации потребности, понимавшейся прежде в исследованиях мотивации в рамках теории личности как нечто единое. Левин понимал под «потребностью» существующую на данный момент силу (или некоторую напряженную внутриличностную систему); возникновение этой силы или ее диспозициональный характер его не интересовали. Для Мюррея потребность была, скорее, устойчивой величиной, характеризующей индивидуальность (в смысле определения мотива). Мак-Клелланду также не удалось создать теорию, которая бы, как позднее теория Аткинсона (Atkinson, 1957, 1964), позволила четко разделить мотив и мотивацию, но он ближе других исследователей подошел к созданию такой теории, объединив элементы теории ассоциаций, концепции ожидания и гедонистический принцип. О близости этой позиции к взглядам Халла можно судить по определению мотива, данному Мак-Клелландом в его работе 1951 г.

«Мотивом становится сильная аффективная ассоциация, характеризующаяся предвосхищением целевой реакции и основанная на прошлой ассоциации определенных признаков с удовольствием или болью» (McClelland, 1951, р. 466).

Два года спустя Мак-Клелланд (McClelland et al., 1953) добавил к своей теоретической схеме еще один заимствованный из психологии восприятия компонент: модель уровня адаптации Хелсона (Helson, 1948). Объединение этих положений должно было, по мысли Мак Клелланда, создать психологическую основу для изучения развития мотивов в течение жизни. Главная мысль состоит в следующем. Организм имеет некоторый (частью психофизически заданный, т. е. не приобретенный в ходе научения) уровень адаптации к раздражителям различных классов или к особенностям ситуации, которые воспринимаются как «нормальные» и нейтральные. Отклонения от этого уровня адаптации переживаются как эмоционально положительные события, пока они не переходят известного предела, за которым они уже сопровождаются нарастающим неудовольствием. В ходе развития такие аффективные состояния и их смена оказываются связанными с требованиями и условиями конкретных ситуаций, которые при повторении вновь вызывают нечто из первоначальной аффективной ситуации. Таким образом, мотивация понимается как воссоздание некоторого уже пережитого ранее изменения в вызывающей аффект ситуации.

Мак-Клелланд пытался охватить в своем определении мотива три параметра мотива и мотивации: это — генезис мотива, мотив как приобретенная индивидуальная диспозиция и возбуждение мотива как актуальная мотивация. Вследствие этого определение, сформулированное Мак-Клелландом и его соавторами (McClelland, Atkinson, Clark, Lowell, 1953, p. 28), оказалось довольно сложным.

«Наше определение мотива таково: мотив представляет собой воссоздание по ключевым признакам изменений в аффективной ситуации. Слово "Bocco3flaf me" в этом

определении указывает на то, что произошло предварительное научение. В нашей системе представлений все мотивы являются приобретенными. Основная идея состоит в следующем: определенные стимулы, или ситуации, вызывающие рассогласования между ожиданиями (уровень адаптации) и восприятием, служат источниками

первичного, ненаучаемого аффекта, который но своей природе либо позитивен, либо

негативен. Ключевые признаки ассоциируются с такими аффективными состояниями, и их изменения фиксируются, в силу чего условия, к ним приводящие, делают возможным воссоздание состояния (А¹), возникшего из первоначальной аффективной ситуации (А), по не идентичного ей».

>то определение, преследующее одновременно несколько целей и представляющее собой объединение многочисленных постулатов, из-за своей громоздкости не смогло существенно повлиять на дальнейшие исследования мотивации, проводившиеся главным образом Аткинсоном, который начинал свою профессиональ-кукддеятельность в качестве сотрудника Мак-Клелланда. Прежде всего следует отметить, что из постулата «рассогласования», хотя и получившего дальнейшее теоретическое развитие, не последовало никаких выводов (см.: Peak, 1955; Heckhausen, 1963b). Лишь в последнее время значение этого принципа стало возрастать, прежде всего в объяснении так называемого самоподкрепления (см. главу 15), зависящего от расхождения между результатом действия и индивидуально значимым стандартом (ценностными нормами).

В отличие от Аткинсона, интересовавшегося проявлениями мотивации в актуальной ситуации, Мак-Клелланд больше занимался индивидуальными различиями и генезисом мотивов, а также их следствиями. Этот характерный для психологии личности подход нашел выражение в примечательном анализе развития мотивации на протяжении определенной исторической эпохи, позволив установить связь изменения мотивов с экономическими и политическими сдвигами (McClelland, 1961, 1971, 1975). Национальные и исторические особенности мотивов выявлялись с помощью содержательного анализа литературных источников. Среди других работ Мак-Клелланда и его коллег следует отметить качественный анализ мотивации личности предпринимателя, а также создание программ по изменению и коррекции мотивов (McClelland, 1965a, 1978; McClelland, Winter, 1969).

Напротив, разработанная Аткинсоном крайне формализованная мотивацион-ная «модель выбора риска» (Atkinson, 1957; 1964), как никакая другая, стимулировала исследования в области мотивации и определяла их направленность в течение двух последних десятилетий (см. главы 5 и 8). Аткинсон, с одной стороны, уточнил среди постулатов Мак-Клелланда содержание компонента ожидания, определив его как субъективную вероятность успеха, т. е. достижения цели (Дц), а с другой — связал его с привлекательностью успеха (Пу). Для определения результирующего произведения (Дц х Пу) он воспользовался теорией результирующей оценки, разработанной в начале 40-х гг. учениками Левина Эскалоной (Escalona, 1940) и Фестингером (Festinger, 1942b) для объяснения динамики поведения в зависимости от уровня притязаний. Эта теория представляла собой конкретизацию так называемой теории «ожидаемой ценности», которая в те же годы и независимо от психологических исследований возникла как теория решений, предсказывающая выбор потребителем тех или иных товаров (von Neumann, Morgenstern, 1944) или денежные ставки в тотализаторах (Edwards, 1954). Согласно этой теории, произведение ожидания и ценности соответствует максимальной субъективно ожидаемой пользе. Именно этим и должен руководствоваться в своих решениях рационально мыслящий человек.

Но все ли люди, принимая решения, ведут себя абсолютно рационально? Аткинсон (Atkinson, 1957) сделал существенный шаг вперед, когда'стал учитыва/гь индивидуальные различия мотивов. В формулу вероятности успеха и побуждения к нему он добавил еще одну, уже диспозициональную переменную — мотив достижения успеха (My). Так возникла формула Аткинсона, его модель выбора рирка (Atkinson, Feather, 1966). Она позволяет предсказать актуальную мотивационную тенденцию стремления (Тс),«если известны мотив действующего субъекта, вероятность достижения успеха при сложившихся в данной ситуации возможностях действия и соответствующая привлекательность успеха:

Тс-.МухДцхПу.

В качестве составной части этого выражения (произведение мотива и привлекательности цели) можно, впрочем, выделить уже известное из истории психологии левиновское понимание побудительности (валентности).

Формула, аналогичная вышеприведенной, была предложена для тенденции избегать неуспеха: мотив избегания неуспеха умножается на вероятность и неуспеха — на привлекательность неуспеха, С помощью вычитания тенденции избегания из тенденции стремления можно получить результирующую тенденцию.

Модель выбора риска до сих пор оказывает стимулирующее влияние на исследования мотивации (см.: Heckhausen, Schmalt, Schneider, 1985). Ее плодотворность объясняется тем, что в ней учитываются индивидуальные различия в мотивах. Правда, сам Аткинсон преимущественно занимался проблемой смены и возобновления мотивации. Эта проблема восходит к Фрейду, к его ^исследованиям проявления при возобновлении деятельности неосуществленной мотивации. Аткинсон включил такую остаточную мотивацию в свою формулу в виде «инерционной тенденции» (Atkinson, Cartwright, 1964).

В книге, написанной в соавторстве с Берчем (Atkinson, Birch, 1970; см. также: Atkinson, Birch, 1978), Аткинсон несколько переориентировал свои исследовательские интересы: от анализа мотивации отдельных «эпизодических» действий к решению вопроса о том, почему одна мотивация перестает, а другая начинает определять деятельность. Его интересы сосредоточились, если можно так сказать, на точках сочленения непрерывного потока активности (см. главу 15). В этой новой области Аткинсон разработал так называемую «динамическую теорию действия». Эта теория носит весьма формализованный характер. Дело в том, что она постулировала так много сил и функциональных зависимостей, что для выведения теоретических предсказаний из многообразия исходных условий потребовались компьютерные программы.

Наконец, совместно с Дж. Рейнором, который ранее распространил объяснительные возможности модели выбора риска на деятельность, ориентированную на будущее (Raynor, 1969), Аткинсон (Atkinson, Raynor, 1974a, b) попытался выяснить соотношение силы мотива, степени ситуативного побуждения и результатов действия — непосредственных и отсроченных (кумулятивных). При этом он применил одно из положений психологии активации, а именно старое правило Йерк-са—Додсона, согласно которому для решения задач данного уровня сложности существует определенная оптимальная степень активации.

\ Исследования, начатые МакКлелландом и Аткинсоном, в 70-е гг. продолжил в федеративной Республике Германии Хекхаузен. Он усовершенствовал и валиди-зировал две независимые процедуры оценки с помощью ТА Т наличия мотивов достижения и избегания неуспеха, Сотрудники руководимой им бохумской группы одновременно разрабатывали такие различные проблемы психологии мотивации, как развитие мотива (Heckhausen, 1972, 1982b; Trudewind, 1975), выбор в условиях ряска (Schneider, 1973), выбор профессии (Kleinbeck, 1975), уровень притязаний как один из параметров личности (Kuhl, 1978a, Ь), измерение мотива (Schmalt, 197бЬ), регуляция усилий (Halisch, Heckhausen, 1977), изменение мотивов в пси-холоГо-педагогических прикладных исследованиях (Krug, 1976; Rheinberg, 1980).

Бохумская группа, на которую особое влияние оказали работы Вайнера (Weiner, 1972), также достаточно рано сумела воспринять положения теорий атрибуции когнитивно-психологической линии (см. ниже) и внесла свой вклад в интеграцию обеих научных традиций. В результате появились исследования восприятия собственных способностей как детерминанты субъективной вероятности успеха (Meyer, 1973a, 1976), влияния мотивов на объяснение причин успехов и неудач и зависимости аффективных последствий того или иного результата действия от такого объяснения (Meyer, 1973a; Schmalt, 1979). Связанная с мотивами предубежденность в объяснении причин успеха и неуспеха оказывается важнейшим детерминантом самооценки, что близко пониманию мотива достижения как системы самоподкрепления (Heckhausen, 1972, 1978).

Многочисленные подходы привели к построению сложных процессуальных моделей мотивации. Согласно одной из них, целенаправленное поведение зависит от восприятия соотношения собственных способностей и трудности задачи (Meyer, 1.973а). Эта модель близка сформулированному еще Ахом (Ach, 1910) закону зависимости мотивации от степени сложности задачи. Другая, «расширенная модель мотивации» (Heckhausen, 1977a) включает наряду с элементами теории атрибуции прежде всего разнообразные последствия результата действия вместе с их показателями субъективной привлекательности, которыми пренебрегали исследователи мотивации достижения. Эти факторы начали учитывать только в 1964 г. в исследованиях по психологии труда, основанных на теории инструментальности Вру-ма. В дальнейшем удалось доказать, что для разных групп личностей могут быть адекватными отличные друг от друга модели мотивации. Так, деятельность достижения может определяться в большей степени расчетом необходимых усилий или же прогнозируемыми последствиями результатов для самооценки (Kuhl, 1977).

Куль (Kuhl, 1982,1983) также первым обратил внимание на тот факт, что волевые процессы на протяжении нескольких десятилетий находились в забвении. Впоследствии мотивация и воля стали рассматриваться как смежные фазы в течение действия (Heckhausen, Gollwitzer, 1987; Heckhausen, Kuhl, 1985). На этом мы более подробно остановимся в главе 6.

Поскольку о современных исследованиях в русле мотивационно-психологиче-ского направления речь еще пойдет в следующих главах, мне бы хотелось закончить исторический обзор этого направления, подчеркнув при этом, что именно в контексте этого направления исследований, начиная с Аткинсона, в полной мере получило признание взаимодействие личностных и ситуационных факторов,

т. е. объяснение поведения «с третьей точки зрения» (см.: Nygard, 1981). Стоит также отметить, что в русле этой линии проблемы мотива и мотивации систематически исследуются до настоящего времени, в то время как проблема воли оставались в забвении вплоть до начала 80-х гг. I

Линия когнитивной психологии

Это направление берет свое начало в работах Левина. Несомненно, влияние на когнитивную психологию теории поля и топологических представлений уже на этапе выбора исследуемых феноменов. Однако в этом направлении важнее другое j- постановка проблемы актуализации мотива, чуждой как Фрейду, так и Левину. Для них обоих мотив — это увеличивающаяся сила влечения или существующая потребность, которая мотивирует деятельность, предшествуя ей во времени. Поведение может также, — впрочем, для Фрейда в большей степени, чем для Левина, — заключаться в познании. В когнитивной психологии последовательность «мотив—деятельность» обращается: при определенных условиях чисто когнитивные представления о сложившейся ситуации приводят к возникновению у созерцающего субъекта новой мотивации или меняют уже существующую. Таким мотивирующим влиянием обладают диспропорции, противоречия, рассогласование в имеющихся когнитивных репрезентациях. Эта точка зрения выразилась в теориях когнитивного равновесия (см.: Zajonc, 1968), для которых характерно следующее:

«...Все согласны с тем, что субъект стремится вести себя так, чтобы минимизировать внутреннюю противоречивость своих межличностных отношений и внутрилично-стных знаний, а также своих убеждений, чувств и действий» (McGuire, 1966, р. 1),

Тем самым в исследованиях мотивации возродилось то, что со времен Дарвина, казалось бы, все больше изгонялось из них: интерес к деятельности разума, влияющей на мотивацию. Возникли основания для постановки социально-психологических вопросов (межличностные отношения, групповая динамика, изменения установок, социальная перцепция), которые занимали Левина в последние годы его научной работы (он умер в 1947 г.).

Одна из теорий равновесия — теория когнитивного баланса Хайдера (Heider, 1946, 1960). Согласно этой теории, отношения между предметами или индивидами представляют собой уравновешенные или неуравновешенные когнитивные конфигурации. Хайдер пояснил это на примере отношений трех индивидов. Если индивид 1 хорошо относится к индивиду 2 и к индивиду 3 и при этом индивид 1 видит, что индивиды 2 и 3 не понимают друг друга, то для индивида 1 это означает препятствие в образовании единства между всеми тремя лицами. Это препятствие мотивирует индивида 1 к установлению равновесия. Он может, например, предпринять что-либо, чтобы привести обоих конфликтующих индивидов к взаимопониманию. В результате конфигурация межличностных отношений превратилась бы в «хороший гештальт». Постулат о том, что когнитивные структуры стремятся к устойчивости, равновесию, «хорошему гештальту», напоминает нам о берлинской школе гештальтпеихологов — Вертхаймера, Кёлера и Коффки. Хайдер (как и несколько раньше Левин) в 20-е гг. был их учеником.

Еще одной разновидностью теории равновесия является теория когнитивного диссонанса Фестиигера (Festinger, 1957, 1964), ученика Левина. Когнитивный

диссонанс возникает в том случае, когда по крайней мере два представления не _Мог\'т быть согласованы друг с другом, т. е. противоположность одного следует из другого. Невозможность согласования порождает мотивацию к уничтожению воз-нпкшего диссонанса через изменение поведения, пересмотр одного из пришедших в противоречие представлений или через поиск новой информации, смену убеждении. Постулат о мотивирующем действии когнитивного диссонанса вызвал к жизни множество интересных экспериментов (см. главу 4).

В силу того что переживаемые мотивы не включались в анализ, большинство этих экспериментов проводились в рамках концепции мотивации в узком смысле. Основное значение теорий равновесия состояло в обосновании роли когнитивных репрезентаций в мотивационных явлениях. Этой роли до тех пор не уделялось должного внимания.

В более поздней работе Хайдера (Heider, 1958) не только подчеркивалось значение когнитивных представлений; эта работа дала толчок для исследований мотивации в последующие десятилетия (см. главу 13). При изучении социальной перцепции возник вопрос о том, что побуждает наблюдателя приписывать другому лицу определенные качества. В поисках ответа на этот вопрос были созданы многочисленные варианты так называемой теории атрибуции (см.: Kelley, 1967; Weiner, 1972). Хайдера интересовало в данном контексте то, как субъект строит свое наивно-психологическое объяснение действий другого лица. Отделяя, как и Левин, силы личности от сил окружающей ситуации, Хайдер, однако, в отличие от Левина ищет решение своей проблемы в переживаниях действующего или наблюдающего лица. При каких условиях причины поведения или событий можно отнести на счет личности, а при каких — на счет особенностей ситуации? Зависит ли это от постоянных особенностей личности (диспозиций), характеристик ситуации, какого-либо объекта или же от преходящих состояний? Очевидно, любое наблюдение событий или чьего-либо поведения завершается приписыванием наблюдавшимся явлениям тех или иных причин и отыскиванием их там, где события на первый взгляд представляются загадочными. Но приписывание причин не является чисто когнитивным феноменом, проявлением любопытства, остающимся без последствий. Именно результаты приписывания причин, интенции, которые предполагаются у партнера по действию, даже при внешне полностью одинаковых условиях определяют дальнейшую деятельность.

Примером могут служить ситуации, в которых действие может удаться, а может не удаться. Среди значимых причин того или иного исхода действия к личностным факторам относятся способности (знания, воля, умение убеждать других), а к факторам ситуации — трудности и помехи, которые препятствуют выполнению действия. Из соотношения этих факторов можно вывести «возможности» (сап) индивида как постоянный каузальный фактор. Однако для успешного окончания действия «возможности» должны быть дополнены переменными факторами — интенцией и «усилиями» (try). Эта простая схема позволяет объяснить успех или неуспех действия, если известны отдельные каузальные факторы (пусть, например, известно, что некто не прилагал заметных усилий: тогда успех его действий будет означать, что его способности значительно превосходят уровень трудности задачи).

Связь такой наивной каузальной атрибуции, позволяющей при восприятии действий другого лица объяснять их низкую или высокую эффективность, с про-

блемой мотивации выяснилась не сразу. Однако то, что установлено в отношении восприятия другого, верно и для восприятия себя. Мы планируем и оцениваем свою деятельность, исходя из значимых для нас каузальных факторов, таких как наши интенция и способности, предстоящие трудности, необходимые затраты усилий, удача или невезение и т. д. Например, очень важно, относим ли мы свои неудачи за счет слабых способностей или недостатка затраченных усилий. В первом случае мы быстрее откажемся от попыток осуществить деятельность.

Вайнер (Weiner, 1972,1974), ученик Аткинсона, ввел теорию каузальной атрибуции в контекст изучения мотивации достижения. Это стимулировало разнообразные исследования, в ходе которых было установлено, что познавательные процессы, обеспечивающие причинное объяснение успеха или неудачи, являются важными компонентами мотивационных явлений. Были обнаружены также индивидуальные различия стратегий каузальной атрибуции, соответствующие различиям мотивов. Исследования мотивации, порожденные теорией каузальной атрибуции, рассматриваются в главе 14 этой книги.

Таким образом, в психологии мотивации при объяснении поведения снова стал приниматься во внимание пусть и «наивный», но разум.

Когнитивное направление разрабатывалось в основном социальными психологами. На первое место при объяснении поведения в этом случае ставились разнообразные ситуационные факторы, а в качестве личностных характеристик брались установки. Установочные переменные до сих пор фактически не нашли себе места в исследовании мотивации, отчасти потому, что с точки зрения психологии мотивации неясен характер этого гипотетического конструкта (понятие установки должно включать когнитивные, эмоциональные, оценочные и поведенческие компоненты), а отчасти потому, что их влияние на поведение остается спорным. Сами социальные психологи также не имели намерений заниматься исследованием мотивации в узком смысле слова. Тем не менее они внесли существенный вклад в решение основных проблем побуждения мотивов, возобновления мотивации, мотивационных конфликтов, действия мотивации и прежде всего когнитивных процессов, участвующих в саморегуляции деятельности. В последнее время между когнитивной психологией и психологией мотивации имеет место плодотворный теоретический диалог (см. главы 14 и 15).

Мы не рассматривали здесь когнитивную психологию в узком смысле когнитивной науки (Cognitivescience) или когнитивно-психологический методологический подход, основывающийся на моделях переработки информации. Однако уже здесь стоит отметить, что эти теории и методы будут играть важную роль в будущих исследованиях воли.

Линия психологии личности

В 30-е гг. началось движение «за личность», приверженцев которого не удовлетворяли объяснения индивидуальной деятельности ни с позиций психоанализа, ни с точки зрения бихевиористской теории научения. Одним из видных представителей этого направления стал немецкий психолог Вильям Штерн (1871-1938), который в 1935 г. опубликовал свой труд «Общая психология» на персоналистиче-ской основе. Штерна можно считать последователем традиции Вундта, не испы-

тавшего какого-либо влияния со стороны Мак-Дауголла. Он явился создателем дифференциальной психологии¹, в которой с помощью психометрических процедур исследуются индивидуальные различия. В ходе своей работы Штерн постепенно отходил от общепсихологической ориентации Вундта и все более проникался персонализмом, стремясь описать, понять и объяснить индивидуальность человека как unitas multiplex (сложное единство). Центральным объяснительным понятием в теории Штерна являются черты, которые он подразделял на «движущие» (диспозиции направления) и «инструментальные» (диспозиции оснащения). Первые обладают мотивационпым характером.

Наиболее сильное влияние теория Штерна оказала на его ученика Гордона Оллпорта (1897-1967), который в книге «Личность. Психологическая интерпретация» (Allport, 1937) развил основные воззрения Штерна и эклектически соединил их с множеством положений из современных ему теорий. Немецкая описательная психология, динамизм Мак-Дауголла и американский эмпиризм были объединены с одной целью — представить личность как единственную в своем роде систему, находящуюся в постоянном развитии и устремленную в будущее. По убеждению Оллпорта, эта система должна изучаться не с помощью номотетических (направленных па установление всеобщих закономерностей) методов, а с помощью методов идеографических (описывающих отдельный случай). Понятие черты у Оллпорта демонстрирует близость его взглядов к позиции Штерна:

«Это обобщенная и с-фо кус и ро ванная (своеобразная у каждого индивиды) пейропси-хическая система, способная делать функционально эквивалентными разнообразные раздражители, инициировать устойчивые эквивалентные формы действии и выразительных движений, а также управлять их протеканием» (Allport, 1937; нем. пер., 1949, S. 296).

Черты обеспечивают относительное единство индивидуального поведения в различных ситуациях. Уже тогда, в 30-е гг., велись оживленные дискуссии по поводу интеракционизма (см.: Lehmann, Witty, 1934-). Этот спор на первом этапе завершился полученными Хартшорном и Мэем данными о неустойчивости, непостоянстве проявлений честности у детей в различных ситуациях (Hartshorne, May, 1928). Понятие черты у Оллпорта (Allport, 1937) давало ключ к объяснению этих данных, что стало более чем очевидно в ходе современных, «новых» дискуссий об интеракционизме: устойчивость поведения может проявляться только по отношению к субъективно эквивалентным классам способов действия и ситуаций. Идеографический подход должен предохранить исследователей от «номотетической ловушки» (Bern, Allen, 1974). Парадокс последовательности мы уже рассматривали в первой главе.

Оллпорт считал черты не гипотетическими конструктами, а реальными характеристиками личности, которые непосредственно проявляются в поведении. Вслед

' На самом деле В. Штерн первым предложил лишь термин «дифферент(альпая психология» (Stem И. Ubcr Psydiologie der individuellen DilTercnzcn. Ideen zu einer «Diiferentiellen Psychologic*, Leipzig: Harth, 1900). К этому времени исследования и данной области уже проводились широким фронтом а рапных странах мира. К числу основателей дифференциальной психологии следует отнести прежде исего таких авторов, как В. М. Бехтерев, А. Бине, Ф. Гальтон, Дж. М. Кстгелл, Г. Эббипгауз. - Примеч. ред.

за Штерном он, не проводя между ними четкой грани, различает более «мотиваци-онные» и более «инструментальные» свойства.

Широкую известность приобрел разработанный Оллпортом «принцип функциональной автономии мотивов». Этот принцип противопоставлялся предлагавшемуся Фрейдом, Мак-Дауголлом и Мюрреем объяснению мотивов взрослого человека через историю его потребностей в раннем детстве и сведению мотивов к определенному классу инстинктов или иотребностей. С помощью этого принципа обосновывалась уникальность индивидуального поведения. Оллпорт пишет:

«Обосновываемая здесь динамическая психология рассматривает мотивы взрослого человека как существующую в настоящем бесконечно разнообразную самоорганизующую систему, которая вырастает из предшествующих систем, но не зависит от них функционально» (Allport, 1937; нем. пер., 1949, S. 194).

Оллпорт является классиком исследований личности с точки зрения теории черт. Это направление было продолжено в США прежде всего «гуманистической психологией» — так называемой третьей силой¹. После Второй мировой войны на гуманистическую психологию заметное влияние оказали идеи европейского экзистенциализма. Основным его представителем является Абрахам Маслоу (1908-1970). К этому направлению также принадлежат Карл Роджерс, Ролло Мэй и Шарлотта Бюлер.

Быстро получившая широкое признание книга Маслоу «Мотивация и личность» (Maslow, 1954) гораздо сильнее повлияла на постановку и решение проблем психологической практики, чем на эмпирические исследования. Маслоу постулировал иерархическое строение системы человеческих потребностей, в которой выделял пять уровней: физиологические потребности, потребности в безопасности, в общении, в признании и в самоактуализации. Последнюю группу потребностей он называет потребностями развития (growth needs) и противопоставляет их потребностям нужды (deficiency needs) (см. главу 3). Потребности более высокого уровня возникают только тогда, когда удовлетворены низшие.

В Германии персоналистическую традицию Штерна продолжил Филипп Лерш (1898-1973). В 1938 г. вышла его книга «Строение характера», неоднократно затем переиздававшаяся, с 1951 г. уже под измененным названием — «Строение личности». Со свойственной ему интуицией Лерш разработал дифференцированную систему понятий для описания личности. Не опиравшаяся на эмпирические данные, эта система не оказала значительного влияния на исследование мотивации, но, поскольку в ней явно представлена теория черт, мы вернемся к рассмотрению этой системы в следующей главе.

Направление психологии личности в немецкоязычных странах представлял и Ханс Томэ, развивавший его путем формирования новых теоретических подходов (Thomae, 1968, 1974). Он стремился не столько К описанию индивидуальных различий, сколько к исследованию индивидуальности как целостной системы, которая полностью раскрывается лишь в ходе всей человеческой жизни. Его взгляды на природу мотивации близки общепсихологическим положениям вюрцбургской школы. На основе экспериментов, самоотчетов и биографического материала Томэ

Наряду с психоанализом и бихевиоризмом. — Примеч. ред.

(Thomae, 1944) описывал различные формы мотивации и их изменение во времени. Кроме того, он (Thomae, 1960, 1974) подверг полному и тщательному феноменологическому анализу конфликтные ситуации и процессы принятия решений.

Среди теорий черт следует выделить еще одно направление, опирающееся на использование весьма трудоемких методических процедур сбора и статистической обработки многомерных данных. Его представителем является Кеттелл (Cattell, 1957, 1965, 1974), развивающий в США традиции типичной английской психологии. На его взгляды несомненно оказали влияние дифференциальная психология Гальтона и динамическая теория инстинктов Мак-Дауголла. Сам Кеттелл учился у одного из основателей факторного анализа — Спирмана. С помощью этого метода Кеттелл создал, пожалуй, самую сложную в настоящее время систему описания свойств личности. Эта система построена почти исключительно на основе интеркорреляции данных, полученных при использовании тематически далеких друг от друга вопросников и тестов. Среди введенных им личностных переменных три носят мотивациопный характер; установки (attitudes), чувства (sentiments) и «эрги» («ergs»). Установки означают предпочтение определенных объектов, деятельно-стей или ситуаций. Они относятся к столь конкретным вещам, что почти совпадают с исходными данными. Чувства объединяют установки в группы. «Эрги» (от греческого слова «ergon» — «работа») трактуются как динамические «глубинные переменные», как источники энергии для определенных категорий поведенческих актов. Эта трактовка довольно близка первоначальному пониманию инстинкта Мак-Дауголлом.

Кеттелл расположил три группы постулированных им факторов на разных уровнях и соединил эти уровни «динамическими решетками устремлений» (dynamic lattice), которые являются разными у разных людей. Кеттелл считает свои факторы не описательными переменными, обусловленными, по крайней мере отчасти, выбранными методическими процедурами, а подлинными «причинами» поведения. Но об этом также пойдет речь в следующей главе.

Итак, в общих чертах мы рассмотрели линию психологии личности, третью и последнюю линию исследования мотивации в рамках рассмотрения теоретико-личностных проблем. Работы представителей этого направления ориентированы на выделение и описание личностных свойств и поэтому ограничиваются изучением лишь таких проблем психологии мотивации, как классификация мотивов, целенаправленность активности и эффекты мотивации. Для теорий, созданных в рамках этого направления, характерно то, что основной приоритет отдается дис-позициональным переменным перед функциональными (мотивация как процесс). В обобщенном виде рассмотренные линии развития исследований мотивации представлены на рис. 2,2.

Разработка проблем в теоретико-ассоциативном направлении

Как уже отмечалось, это направление в исследовании мотивации можно подразделить на две линии, связанные с именами Торндайка и Павлова, — на психологию научения и психологию активации. Между ними имеется важное промежуточное

звено, которое связало обе линии с теорией Дарвина. Эта концепция объединила старый гедонистический принцип с новыми эволюционными воззрениями.

Речь идет о работах Герберта Спенсера (1820-1903), с точки зрения которого в ходе развития чувство удовольствия связывается со способами поведения, приводящими к успеху во взаимодействии с окружающим миром, т. е. способствующими выживанию. Чувство удовольствия (по психологическим представлениям того времени) делает нервные пути «более проходимыми» и сопряжено с внутренним состоянием возбуждения, а значит, успешные действия должны лучше запечатлеваться в сознании и затем лучше воспроизводиться. Таким образом, удовольствие и неудовольствие не являются, как со времен Аристиппа в течение более чем двух с половиной тысяч лет утверждал классический гедонизм, целевыми состояниями, к которым стремятся или которых избегают ради них самих. Скорее, эти состояния — сопутствующие условия, влияющие на обучение новым способам поведения тем, что увеличивают вероятность повторного совершения успешного действия. Иными словами, Спенсер в известной мере предвосхитил «закон эффекта» Торндайка, теорию редукции влечения Халла и положения теории активации, берущей свое начало в работах Павлов^.

Линия психологии научения

Воодушевленный идеей Дарвина о существовании плавного перехода между животными и человеком в способности к научению и в интеллекте, Эдвард Ли Торн-дайк (1874-1949) в 1890-е гг. создал экспериментальную психологию научения. Он проводил эксперименты с кошками. Каким же образом он побуждал их к научению и решению проблем? Голодное животное помещалось в клетку (так называемый проблемный ящик), а снаружи ставился корм. Возбужденное чувством голода животное чисто случайно через какое-то время осуществляло определенное движение, с помощью которого отодвигался запор, открывалась решетка и животное получало корм. Эффект научения проявлялся в инструментальном целенаправленном поведении животного уже при повторе данного опыта.

Аналогия между этим подходом и положениями эволюционной теории Дарвина совершенно очевидна. В данной ситуации вызываются разнообразные реакции организма, но только некоторые из них в новых условиях ведут к успеху, т. е. имеют значение для выживания. Научение происходит методом «проб и ошибок», путем использования различных реакций. Если сравнить реакции с индивидами, ведущими «борьбу за существование», то можно сказать, что «выживают» только те из реакций, которые лучше приспособлены к ситуации, остальные же «вымирают». Торндайк (Thorndikc, 1898) назвал это законом эффекта.

«Некоторые из реакций на одну и ту же ситуацию, а именно те, что сопровождаются у животного чувством удовлетворения или вслед за которыми это чувство наступает, будут более тесно связаны с ситуацией, и когда та повторится, эти реакции, скорее всего, тоже повторятся; те же из реакций, что сопровождаются чувством дискомфорта или вслед за которыми наступает это чувство, будут менее связаны с ситуацией, и когда та повторится, вероятность возникновения этих реакций уменьшится. Чем сильнее чувство удовлетворения или дискомфорта, тем сильнее укрепляется или ослабевает эта связь* (Thorndike, 1911, р. 244).

0x01 graphic

Рис. 2.2. Личностно-теоретическое направление в развитии мотивационных исследований

Удовлетворение (в данном случае утоление голода), рассматривавшееся как причина образования новой связи между раздражителем и реакцией, т. е. научения, позднее было обозначено как «подкрепление». Торндайк приравнивал наблюдаемое научение к физиологическим процессам, к установлению связей между элементами, представляющих на нейронном уровне раздражители и реакции (Thorndike, 1898). Первоначально Торндайк не обращал внимания на мотивационные факторы. Однако эксперимент по научению — это всегда и эксперимент, направленный на изучение мотивации. Животное нужно сначала привести в состояние голода, иначе вряд ли будет можно мотивировать его к научению в отличие от человека. Этим и объясняется присущий дальнейшим экспериментальным исследованиям научения у животных мотивационный аспект, анализ которого совершенно необходим для решения иссле-

дуемых вопросов. Несколько иначе обстоит дело с исследованием научения в психологии человека, где этот аспект долгое время вообще не принимался во внимание.

Торндайк просто не мог пройти мимо проблем мотивации. Те или иные события могут удовлетворять животное только в той мере, в какой оно находится в состоянии определенной готовности. Так, пища только тогда ведет к удовлетворению и делает возможным образование новой связи между раздражителем и реакцией, когда животное испытывает голод. Торндайк (Thorndike, 1911) обозначил такую готовность как «восприимчивость» к связи определенных элементов раздражителей и реакций, позднее он предпочел формулировку «закон готовности» (Thorndike, 1913). Чтобы полностью исключить менталистские ассоциации, он зашел так далеко, что отождествил готовность с проводимостью нервных путей в данный момент. Торн-дайку не удалось добиться сколько-нибудь удовлетворительного прояснения проблем мотивации, тем не менее его влияние на развитие теорий научения вряд ли можно переоценить. Торндайк значительно конкретизировал лежащие в их основе положения ассоцианизма, показав, что ассоциации всегда образуются между раздражителями и реакциями. Объединение этих элементов он обозначил как «навык» (habit). Навык — это привычка, выполнение которой не контролируется сознательными процессами; причем не имеет значения, была ли привычка первоначально осознанной и лишь автоматизировалась впоследствии или же с самого начала соответствующие процессы выполнялись без участия сознания.

Во времена Торндайка при решении проблем мотивации было принято объяснять направленное поведение инстинктом. В результате научной дискуссии об инстинктах утвердился введенный Вудвортсом (Woodwortb, 1918) термин «влечение» (drive). Роберт С. Вудвортс (1869-1962) также обратил внимание на основополагающее различие между силами, которые приводят поведение в действие, и «механизмами», которые лишь активируются, но затем определяют протекание поведения, как, например, связи стимула—реакции. Этот исследователь сделал первый шаг к введению некоторого гипотетического конструкта между стимулом и реакцией, а именно переменной «О», организма, характеризующегося определенным состоянием влечения.

Но только Эдвард Ч. Толмен (1886-1959) впервые четко обосновал гипотетический характер этих конструктов, которые он назвал промежуточными переменными. Эти переменные было необходимо концептуально жестко связать с предшествующими экспериментальными манипуляциями и последующими наблюдаемыми результатами. Чтобы говорить о голоде определенной силы, нужно было бы установить ковариацию произвольно изменяемой длительности лишения пищи с последующими наблюдаемыми переменами в поведении животного: общим беспокойством, скоростью пробежек, латентным временем и т. д. Основываясь на подобных критериях, Толмен (Tolman, 1932) тщательно проанализировал целенаправленность поведения.

Он впервые четко разделил ранее (да и позднее) смешивавшиеся между собой понятия мотивации и научения. Научение как один из видов приобретения знаний представляли, по Толмену, такие промежуточные переменные, как «когнитивные карты» (cognitive map), «готовность средств для цели» (means-end-readiness) и прежде всего «ожидание» (expectancy). Однако для того, чтобы выученное проявилось в поведении, необходима соответствующая мотивация. С ней Толмен связал две

промежуточные переменные: «влечение» (drive), с одной стороны, и с другой — «нужность цели» (demand for the goal object), идентичная «побудительности» у Левина; позднее утвердилось понятие «привлекательность» (^incentive»).

Решающим доводом в пользу необходимости различения научения и мотивации были эксперименты по так называемому латентному научению (см. главу 5). Толмену как «психологическому бихевиористу» во многом были близки взгляды Левина, влияние которого он испытывал позднее. Позиция Толмена выпадает из традиций ассоцианизма, поскольку он не принимал за основу научения ни связь между раздражителем и реакцией (когнитивный аспект), ни редукцию влечения (мотивационный аспект). Научение базируется, по Толмену, на когнитивных промежуточных переменных, управляющих поведением в соответствии с целями, если только мотивационные промежуточные переменные приводят поведение в движение. Как уже было сказано, работы этого автора стали важным связующим звеном между линиями психологии научения и психологии мотивации. На последнюю он оказал влияние через работы Аткинсона.

Но воздействие взглядов Толмена совершенно явно прослеживается и в теории наиболее значительного представителя линии психологии научения Кларка Л. Халла (1884-1952). Для психологического объяснения различий в поведении при одинаковой силе влечения и одинаковых результатах научения (прочности навыка) он воспользовался концепцией промежуточных переменных Толмена (Халл называл их теоретическими конструктами), а в качестве одного из важных конструктов принял толменовскую «привлекательность целевого объекта». Халл разработал обширную гипотетико-дедуктивную систему из 17 постулатов и 133 производных теорем. Он явился подлинным создателем теории влечения в психологии мотивации. Восприняв большую часть положений Торндайка, он уточнил их и освободил от остатков побочных менталистских влияний. Способствующее образованию связи между раздражителями и реакциями удовлетворение потребности превратилось у Халла в «редукцию влечения». Кроме того, Халл ввел различие между потребностью и влечением. Потребноеть есть специфическое состояние, связанное с каким-либо недостатком или расстройством протекания процессов в организме (голод, жажда, боль). Это состояние вызывает неспецифическое влечение определенной силы, которое в свою очередь активирует поведение. Потребность для Халла есть величина переменная, как правило, доступная наблюдению или по меньшей мере допускающая возможность экспериментального манипулирования. Влечение же, напротив, представляет собой теоретический (гипотетический) конструкт. Эти положения следуют из приводимого ниже определения, в котором отчетливо прослеживается также характерный для дарвинизма способ рассмотрения явления.

«Когда возникает состояние, действие которого на организм является необходимой предпосылкой для выживания индивида или вида, говорят, что существует потребность. Поскольку потребность или реально, или в потенции обычно предшествует действиям организма и сопровождает их, часто говорят, что потребность мотивирует, или побуждает, соответствующую активность. Вот почему мотивациопные характеристики потребности обычно рассматриваются как падающие первичные влечения животного. В этой связи важно отметить, что общее понятие влечения явно имеет статус никогда непосредственно не наблюдаемой промежуточной переменной, илиХ»(Ни1!, 1943, р. 57).

В окончательном варианте своей теоретической системы Халл (Hull, 1952) постулировал существование двух определяющих поведение компонентов — моти-вационного и ассоциативного. Мотивационный компонент осуществляет чисто энергетическую функцию и представляет собой мультипликативную связь силы влечения (D) и привлекательности объекта (К). Ассоциативный компонент определяет соответствие имеющихся связей раздражителя и реакции (навыков, ^Я_к) наличным внутренним и внешним стимулам. Произведение обоих компонентов определяет тенденцию поведения — векторное понятие, объединяющее силу и направление, так называемый reaction-evocation-potentialSER (потенциал вызова реакции):

Прочность навыка (/f_ft) зависит от количества и степени отсроченное™ предыдущих подкреплений, т. е. от того, насколько часто и непосредственно связь «стимул—реакция» сопровождалась до сих пор редукцией влечения.

Большой вклад в развитие теории мотивации и научения внес отчасти самостоятельно, отчасти совместно с Халлом его ученик и сотрудник Кеннет У. Спенс (1907— 1967) (символ «Я» в формуле Халла соответствует начальной букве имени Кеннета Спенса и свидетельствует о признании его заслуг). Результаты Толмена заставили Спенса заняться экспериментальным и концептуальным анализом проблемы привлекательности целевого объекта.

С точки зрения Спенса (Spence, 1956, I960), «побуждающее влияние» целевого объекта в той же мере, что и привычка, является результатом научения. Для объяснения возникновения побуждения в рамках ассоциативной теории научения он привлек уже описанный Халлом (Hull, 1930) механизм так называемых частичных антиципирующих целевых реакций (fractional anticipatory goal responses, rG— sG). Согласно этому объяснению, еще до достижения (и восприятия) целевого объекта знакомые стимулы вызывают скрытые фрагменты прошлых целевых реакций (rG), которые ассоциированы с прошлым целевым объектом (sG). Так возникает то, что Толмен обозначил в качестве гипотетического конструкта «expectancy» и что на языке когнитивной («менталистской») психологии описывается как ожидание. Этой частичной предвосхищающей цель реакции приписывается функция мотивации. Дело в том, что эта реакция порождает стимуляцию, которая наряду с идущим от потребности раздражением усиливает внутренние воздействия на организм. В соответствии с вышесказанным Спенс связал между собой влечение и привлекательность с помощью аддитивной, а не мультипликативной функции, как у Халла:

E = f(D + K) xH.

Из этой формулы видно, что существует эффективный потенциал реакции Е, т. е. живое существо может научиться чему-либо и в том случае, когда у него нет стимуляции, исходящей от влечения, а налицо только привлекательность объекта, т. е. не когда живое существо «влечет» к объекту, а объект, так сказать, «притягивает» его.

Вместе с тем в вопросах научения и формирования привычки Спенс отошел от точки зрения Халла, считавшего, что связь раздражителя и реакции подкрепляется редукцией влечения. В уравнении Спенса редукция влечения определяет силу

привлекательности (К), которая наряду с влечением (D) отвечает за осуществление выученной реакции и ее энергию. Редукция влечения, таким образом, относится к мотивации и исключается из рассмотрения в качестве объяснения научения. Как эмпирическая зависимость «закон эффекта» Торндайка для Спенса неоспорим, однако, по его мнению, этот закон не может объяснить саму природу научения. Вместо него Спенс возрождает старый принцип ассоциативной теории — принцип смежности: сила привычки зависит только от частоты, с которой реакция и раздражитель соседствуют во времени и пространстве. На этом принципе основана также модель классического обусловливания (см. ниже об учении Павлова), определяющего возникновение частичных предвосхищающих целевых реакций (sG — rG). Спенс первым в русле психологии научения занялся измерением индивидуальных различий мотивов, изучал их влияние на достижения в научении и тем самым стимулировал исследования в направлении психологии мотивации (Аткинсон и Вай-нер). Так, в одной из работ изучался мотив «тревожности» (Taylor, 1953), относительно которой было сделано предположение, что при выполнении заданий она выступает как общее состояния влечения или возбуждения. Согласно так называемой теории интерференции, при трудных заданиях одновременно с мотивом к достижению цели это состояние должно активировать побочные реакции, которые будут препятствовать работе (Taylor, Spence, 1952).

В развитие исследований мотивации в психологии научения внесли свой вклад и такие ученики Халла, как Нил Е. Миллер, Джадсон С. Браун и О. Хобарт Мау-рер. Миллер, работавший совместно с психоаналитиком Доллардом, применил положения Фрейда и теорию научения к социальным и психотерапевтическим проблемам. При этом он создал «либерализованную теорию стимула—реакции» (Miller, Dollard, 1941; Miller, 1959). Он также разработал и экспериментально подтвердил известную модель конфликта (Miller, 1944), на примере страха показал существование «приобретенных влечений» (Miller, 1948, 1951) и усовершенствовал теорию влечений Халла. В работах последних лет Миллер, занимаясь исследованием мотивации на уровне физиологии мозга, постулировал побудительную функцию так называемого пускового (G6-) механизма (Miller, 1963).

Наряду с влечениями мотивирующей функцией обладают сильные внешние раздражители. Доллард и Миллер так пишут об этом в своей книге «Личность и психотерапия»:

«Все, что в данном случае требуется допустить, состоит в следующем: 1) достаточно сильные стимулы действуют в качестве влечений, хотя не все влечения представляют собой сильные стимулы, 2) уменьшение болезненно сильных стимулов (или других состояний влечения) действует как подкрепление и 3) при наличии влечения возрастает стремление осуществить привычный способ действия» (Dollard, Miller, 1950, p. 31).

Влечение больше не является, как у Халла, лишенным направленности чисто энергетическим фактором, у него есть ориентирующие раздражители (cues), которые и определяют, какие именно реакции будут задействованы.

«Влечение заставляет субъекта реагировать. Ориентирующие признаки определяют, когда он будет реагировать, где он будет реагировать и какого типа реакцию осуществит» (ibid., p. 32).

«Подведем итоги: стимулы могут меняться количественно и качественно, любой стимул можно представить как обладающий определенной величиной влечения и ориентирующего раздражителя, причем первая величина зависит от силы влечения, а вторая — от своеобразия раздражителя» (ibid., p. 34).

Влечения могут выступать также как реакции, ассоциируемые с определенными первоначально нейтральными раздражителями. В ставшем знаменитым эксперименте Миллера (Miller, 19^8,1951) крысы в окрашенном в белый цвет отсеке при помощи подававшегося на решетки пола тока подвергались болезненным разрядам до тех пор, пока не научились открывать переход в соседний черный отсек. Через некоторое время они, когда их помещали в белый отсек, проявляли все признаки страха, даже если по решеткам пола не пропускался ток. Первоначально нейтральные раздражители стали вызывать страх: в данной ситуации мы имеем дело со случаем классического обусловливания. Таким образом, страху можно научить. К тому же он проявляет себя как состояние влечения, ведь животные начали обучаться новым способам попадания в черный отсек и без воздействия электроразряда. Этот эксперимент произвел столь сильное впечатление, что все высшие мотивы, выученные (или вторичные) влечения стали выводиться из первичных, главным образом из страха, вызываемого болевыми ощущениями.

Другой классический эксперимент Миллера с крысами привел к созданию столь же известной модели конфликта (Miller, 1944). При определенном состоянии влечения тенденция к отысканию позитивного объекта цели или к избеганию негативного проявляется тем сильнее, чем ближе цель. При этом тенденция к избеганию будет усиливаться в большей степени, чем тенденция к отысканию. Если же местонахождение целевого объекта обладает одновременно и позитивными, и негативными свойствами, например, если голодное животное подвергнется электрическому удару в том месте, где находится корм, то при соответствующем возбуждении голода и страха на определенном удалении от цели найдется точка, в которой градиенты тенденций к отысканию и избеганию совпадут; в этой-то точке и возникнет максимально выраженное конфликтное состояние. Всякое приближение к цели приводит к доминированию страха, а отступление — голода. Животное начнет осуществлять колебательные движения по направлению к цели и от нее. Эта модель оказалась плодотворной и для психотерапевтических исследований конфликта в психологии человека.

В отличие от Миллера Браун (Brown, 1961) остался верен халловскому варианту теории влечения. Браун рассматривал влечение как активирующую и неспецифичную в отношении направленности поведения промежуточную переменную. Никаких выученных, вторичных влечений не существует. Есть только одно общее влечение и многочисленные источники, его питающие, как врожденно-организми-ческие, так и приобретенные через научение. Существуют, однако, вторичные мо-тивационные системы. Все они формируются, когда определенные стимулы связываются с состоянием страха, первоначально страха перед физической болью. Таким образом, в своей концепции Браун использует миллеровское понимание страха как приобретенного влечения. Однако Браун идет еще дальше. Согласно его теории, со страхом могут связываться самые разнообразные совокупности раздра-

жителей, которые затем «подзаряжаются» до статуса собственно мотивационных систем. Браун поясняет этот феномен на примере «мотива денег» (Brown, 1953).

Когда маленький ребенок, ушибившись, испытывает боль, то напуганные родители проявляют к нему особое внимание. Так возникает ассоциативная связь между болью и озабоченностью родителей. Но вот ребенок наблюдает у родителей сходное состояние озабоченности, когда те говорят о денежных затруднениях (например, о том, что денег больше нет), и в его памяти возникает когда-то испытанная им боль; страх перед ней может теперь оказаться связанным со словом «деньги». Поэтому в следующий раз, когда речь зайдет о деньгах (например, мать говорит, что у нее кончились деньги на хозяйство), ребенок может прийти в состояние тревоги, с которым, разумеется, он со временем сумеет справиться с помощью соответствующей инструментальной активности (ведь даже крысы в эксперименте Миллера научались новым способам перехода из белого отсека в черный, хотя в белом их уже давно перестали подвергать воздействию электрических разрядов). Редукции страха, видимо, можно добиться, направив свою деятельность на добывание денег. Так может сложиться «мотив работы», который при детальном рассмотрении оказывается стремлением уменьшить страх перед недостатком денег. Хотя этот пример и может показаться надуманным, он хорошо иллюстрирует бра-уновскую теорию влечения.

Маурер — третий исследователь, ставший наряду с Халлом и Спенсом наиболее значительным представителем теории научения. Он также исследовал моти-вационную роль страха при научении избеганию. Введя в теорию мотивации в качестве промежуточных переменных предвосхищающие эмоции надежды и страха, Маурер тем самым сделал решающий шаг в сближении классической линии в психологии научения с концепциями мотивации, в которых центральное место отводится опосредующим когнитивным процессам, в данном случае предвосхищающим эмоциям. В этом отношении теория мотивации Мак-Клелланда (McClelland et al., 1953) близка позиции Маурера и испытала на себе ее влияние. С другой стороны, в теории Маурера можно найти много общего с положениями Яига, представителя линии психологии активации (см. ниже), под влиянием которого сформировались его взгляды.

Ранние работы Маурера (Mowrer, 1939) посвящены выяснению роли тревоги или страха. Вслед за Фрейдом (Freud, 1926) Маурер рассматривает страх как сигнал предстоящей опасности, как неприятное состояние, побуждающее к поведению, которое помогает избежать угрозы. Страх есть предвосхищение боли. Он представляет собой условно-рефлекторное обусловленное сопутствующее явление по отношению к болевым реакциям, с которыми первоначально связан. Боль обычно вызывается вредной для организма сильной стимуляцией. Вследствие этого страх приобретает функцию мотивации. В результате подкрепляются все способы поведения, ведущие к уменьшению страха. Согласно более поздней формулировке Маурера речь здесь идет об инверсии научения страху (Mowrer, 1960), о научении, которое подкрепляется эмоциями ожидаемого «облегчения».

С точки зрения мотивационных процессов Маурер объяснял всякое поведение Двумя основными видами подкрепления: 1) индукцией влечения («incremental

reinforcement», возрастающее подкрепление), когда поведение имеет наказуемые последствия, что обусловливает закрепление предвосхищающей эмоции страха и вследствие чего происходит научение страху; 2) редукцией влечения {decremental reinforcement, затухающее подкрепление) — случай, когда поведение имеет поощряемые последствия, что обусловливает закрепление предвосхищающей эмоции надежды, вследствие чего происходит научение надежде.

Маурер говорит также о'предвосхищающих эмоциях облегчения и разочарования. Облегчение связано с уменьшением в результате соответствующей реакции состояния страха (редукция влечения); разочарование — с уменьшением в результате реакции состояния надежды (индукция влечения). Согласно Мауреру, названные четыре типа предвосхищающих эмоций (надежда и разочарование, страх и облегчение) в зависимости от увеличения или уменьшения их интенсивности определяют, какие способы поведения в данной ситуации будут выбраны, осуществлены и заучены (подкреплены).

Введя в качестве промежуточных переменных предвосхищающие эмоции, Маурер отступил от классической теории научения, в которой научение и поведение основываются на непосредственной ассоциативной связи раздражителя и реакции. Раздражители могут не зависеть от собственных реакций (быть внешними или внутренними, т. е. поступающими из организма), но могут также зависеть от поведения и тем самым осуществлять обратную связь. Связанные с такого рода раздражителями предвосхищающие эмоции позволяют адекватно и гибко управлять поведением, вызывая реакции, которые усиливают надежду и облегчение или уменьшают страх и разочарование.

В качестве основополагающего ассоциативного механизма научения Маурер рассматривает классическое образование условно-рефлекторной связи в павловском смысле, поскольку именно по этой схеме происходит обучение эмоциональным реакциям (как и другим непроизвольным реакциям принятия или отвержения). Инструментальное поведение, которое со времен Торндайка считалось основой научения, Маурер расценивает как один из частных видов классического условно-рефлекторного обусловливания.

Итак, мы проследили линию психологии научения в русле теоретико-ассоциативного направления, рассмотрев концепции ее наиболее выдающихся представителей. Ни одна линия не дала столь большого числа тщательных и разветвленных исследований. Подробное изложение результатов работ во всех областях психологии научения не входит в нашу задачу: хотя проблематика научения и подразумевала существование мотивации, эти вопросы все же, как правило, оставались в тени и специально не рассматривались.

Характерно, что основную объяснительную нагрузку в психологии научения несут ситуационные факторы, а не диспозициональные личностные характеристики. Поведение управляется внешними и «внутренними», т. е. зависящими от собственных реакций, раздражителями. К числу последних часто относятся и моти-вационные переменные, такие как влечение.

Роль посредников между ситуацией (раздражителем) и поведением (реакцией) выполняют два вида промежуточных переменных (конструктов). Структурные

компоненты ориентируют поведение, делают его целенаправленным и целесообразным. Они представляют собой продукт научения, будь то, как у Толмена, ожидание, или, как у Халла и его последователей, образование привычки (habit, H ), или условно-рефлекторное торможение (/„). Второй вид промежуточных переменных — это мотивационные компоненты. Мотивационные компоненты сообщают поведению энергию, приводят его в действие. К ним относится зависящий от потребности требовательный характер целевого объекта, по Толмену, или соответствующее потребности влечение (drive, D), по Халлу (Hull, 1943), или другие активирующие механизмы, такие как вызываемые раздражителями частичные целевые реакции и реакции страха (rG или соответственно rF), согласно последователям Халла.

На рис. 2.3 в упрощенной форме представлены стадии теоретического развития психологии научения. «5» и «R» («stimulus» и «response») означают доступные внешнему наблюдению проявления ситуации или поведения. В первые квадратные скобки заключены структурные, а во вторые— мотивационные компоненты. Первую стадию характеризуют ранние чисто «механистические» теории наподобие теории Торндайка (Thorndike, 1898). Мотивациоиный компонент в них отсутствует. Хотя концепция Толмена была создана раньше теории Халла и его последователей, но она более прогрессивна и уже содержит основные положения модели ожидаемой ценности, которая определила дальнейшее направление исследования мотивации.

1. Первые теоретико-ассоциативные „ _. _аконцепции (Торндайк, 1898) — ~* ^ * ~~* —

0x01 graphic

Г ^D

3. Концепция последователей Халла s -> sHr r_G r

L страх _

4. Концепция Толмена (1932) ? -> [Ожидание], [Ценность] -» Я

Рис. 2.3. Развитие взглядов на мотивационные компоненты поведения в психологии научения (по: Bolles, 1974)

Линия психологии активации

Иван Петрович Павлов (1849-1936) и Владимир Михайлович Бехтерев (1857-1927) — основоположники учения об условных рефлексах и рефлексологии, позднее получивших распространение в связи с концепцией классического обусловливания. Взгляды Павлова сформировались под воздействием Нестора русской физиологии Сеченова (1829-1905), опубликовавшего в 1863 г. свой главный труд «Рефлексы головного мозга», посвященный тормозящему влиянию коры мозга на

субкортикальные центры. Уже на рубеже столетий Павлов экспериментально доказал на материале «пищеварительных рефлексов», что вызывающие реакции безусловные раздражители (врожденные стимулы) могут замещаться выученными, условными. Для этого последние должны несколько опережать во времени (приблизительно на полсекунды) появление первых. Если такая последовательность раздражителей повторится несколько раз, то появления нового, условного раздражителя будет достаточно для актуализации соответствующей реакции. Классическим примером этого может служить изучавшаяся с помощью вшитой в пищевой канал фистулы реакция слюноотделения у собаки. Если появлению пищи (непосредственному раздражителю) несколько раз предшествует нейтральный раздражитель (скажем, звуковой или световой сигнал, или механическое раздражение кожи), то этот раздражитель уже сам по себе вызывает реакцию слюноотделения. Таким образом, безусловный раздражитель «подкрепляет» связь нейтрального раздражителя с соответствующей реакцией.

Павлов дал четкое определение понятия подкрепления, наполнив его физиологическим значением. Понятие подкрепления аналогично тому, что Торндайк в те же годы называл удовлетворением, объяснявшим закон эффекта (при инструментальном обусловливании). Однако Павлов и другие русские физиологи сделали следующий шаг в этом направлении, показав, что условный раздражитель также приобретает способность к подкреплению, т. е., в свою очередь, может обусловливать раздражитель, выступавший до сих пор как нейтральный. Вызываемые таким раздражителем реакции — это уже реакции более высокого порядка. Павлов рассматривал этот механизм как основу всей «высшей нервной деятельности» (см.: Angermeier, Peters, 1973).

На первый взгляд от исследований рефлекторного поведения, при которых движения подопытных животных резко ограничены, не приходится ждать значительных результатов для изучения проблем мотивации. И тем не менее Павлов стал основателем и вдохновителем исследования мотивации в психологии активации, что объясняется двумя особенностями его экспериментальных работ. Будучи физиологом (в 1904 г. он получил Нобелевскую премию за исследования по физиологии пищеварения), Павлов пытался объяснить наблюдаемые феномены научения, во-первых, с точки зрения нейрофизиологии мозга, во-вторых, с точки зрения взаимодействия двух основополагающих процессов — возбуждения и торможения. Возбуждение выполняет функцию активации поведения, т. е. энергетическую функцию в традиционной терминологии мотивации. Кроме того, Павлов подчеркнул роль так называемых ориентировочных реакций, сопутствующих состоянию активации и решающим образом участвующих в построении условного рефлекса. Проблема ориентировочных реакций стала центральной в российских исследованиях психологии активации (см. ниже изложение взглядов Е. Н. Соколова).

Благодаря выступлению Павлова в 1906 г. в США и выполненному позднее Йерк-сом и Моргулисом (Yerkes, Morgulis, 1909) обзору его работ американские исследователи научения смогли ознакомиться с его трудами. Как и Павлов, американские ученые не считали перспективными работы по выявлению мельчайших нюансов душевной жизни с помощью интроспекции. Павлов прежде всего стремился исследовать динамическую сторону явления, его интересовал вопрос о причинно-следственных связях и то, насколько при изучении душевной жизни можно руководство-

ваться «фактами» внешнего поведения. Идеи Павлова оказали большое влияние на взгляды Джона Б. Уотсона (1878-1958), ставшего впоследствии выразителем и пропагандистом движения бихевиоризма. Эксперименты этого ученого по выработке методом классических условных рефлексов эмоциональных реакций избегания у 9-месячных детей приобрели большую известность (Watson, Rayner, 1920; см. критический анализ истории влияния исследования «маленького Альберта» на учебную психологическую литературу — Harris, 1979).

Вначале представлялось не совсем ясным соотношение условных рефлексов с законом эффекта Торндайка, который считался основным принципом всякого научения. Скиннер (Skinner, 1935) первым предложил разделить все поведение на два типа: замещение реакции, по Торндайку, и замещение раздражителя, по Павлову. Первый тип поведения Скиннер назвал оперантным. Это понятие, как и «инструментальное поведение» у Торндайка, подразумевает воздействие на окружающую ситуацию, «оперирование» ею, ее изменение, Те из эффектов реакций, которые повышают частоту появления последних, Скиннер назвал подкрепителями (reinforcer). Он воспользовался павловским понятием «подкрепление», которое тем самым окончательно утвердилось в американской психологии научения. Однако для Скиннера это понятие было лишено физиологического смысла, оно указывало лишь на увеличение вероятности появления некоторой реакции. Второй тип поведения Скиннер назвал респондентным. В этом случае уже имеющиеся реакции вызываются новыми раздражителями. Научение новым раздражителям происходит на основе классического обусловливания в контексте теории Павлова.

Вклад Скиннера в теорию научения позволяет отнести его работы к сфере исследований, пограничной с областями исследованиями Торндайка и Павлова, хотя в дальнейшем все его усилия были направлены на детальный эмпирический анализ условий оперантного поведения (Skinner, 1938, 1953) и на формирование методов практического изменения поведения, таких как программированное обучение (Skinner, 1968). Ставшая столь влиятельной поведенческая терапия также во многом опирается па выявленные им условия оперантного обусловливания.

Не совсем правильно было бы причислять Скиннера к числу исследователей проблем мотивации, ведь он не считал возможным применение каких бы то ни было гипотетических переменных, теоретических конструктов, которые выходили бы за рамки фактических причинно-следственных отношений. Для него неприемлемы даже такие мотивацнонные понятия, как голод, вместо этого он предпочитает говорить о депривации, об операционально определяемой (т. е. задаваемой экспериментатором или устанавливаемой через уменьшение веса животного) продолжительности лишения пищи. Конечно, понятие «депривация» и соответствующее ему противоположное по значению понятие «подкрепление» описывают те же мотивационные явления, которые реконструируются теоретиками научения и мотивации с помощью таких промежуточных переменных, как потребность, влечение или удовлетворение, вознаграждение, «ожидание».

Миллер (Miller, 1959) обратил внимание на тот факт, что антитеоретическая позиция Скиннера оказывается плохо применимой к объяснению поведения, определяемого более чем двумя независимыми и зависимыми переменными. Скажем, на поиски крысами питья могут влиять следующие независимые переменные:

длительность депривации, сухой корм, инъекции солевого раствора. В качестве зависимых переменных при описании этого поведения можно привлечь три различных показателя: силу нажатия на рычаг, количество выпитой воды, количество хинина в воде, которое приводит к прекращению употребления этой воды. Если отказаться от гипотетического конструкта «жажда», опосредующего отношения между тремя независимыми и тремя зависимыми переменными (см. рис. 2.4), то тогда придется строить девять (3 х 3) различных причинно-следственных зависимостей. Нерационально и неэкономно рассматривать взаимодействие каждой независимой переменной с каждой зависимой.

Однако вернемся к линии психологии активации. Как уже отмечалось, Скиннер не является ее представителем, но его работы объединяют две исследовательские традиции, одна из которых восходит к Торндайку, а другая — к Павлову. Общими для всех представителей линии психологии активации являются четыре принципа построения теории. Во-первых, это ориентация на данные нейрофизиологии и теории мозговой деятельности. Их гипотетические объяснительные конструкты не нейтральны, а имеют физиологический смысл. Центральную роль играют активирующие системы подкорковых образований мозга. Во-вторых, это разработка предельно общих положений об активации и управлении поведением. Широкое применение выявляемых закономерностей исследователи этого направления предпочитают детальному выяснению детерминации поведения в каждом конкретном случае. В-третьих, аффекты и эмоции играют здесь более значительную роль, чем в большинстве других теорий мотивации. Наконец, в-четвертых, много внимания уделяется выявлению тех характеристик и особенностей раздражителя, которые активируют поведение вообще, направляя его на поиск или избегание.

Два открытия в области физиологии мозга оказали значительное влияние на работы по психологии активации, Первое — это открытие восходящей активирующей ретикулярной системы (ВАРС). Как показали Моруцци и Мэгун (Moruzzi, Magoun, 1949), электрическое раздражение ретикулярной формации ствола мозга ведет к появлению «паттернов активации» в картине изменений потенциалов мозга. Состояния активации меняются от сна и сонливости до крайних степеней возбуждения. На примере различных видов деятельности было показано, что в соответствии с уровнем активации меняется и работоспособность, причем зависимость эта имеет вид перевернутой U-образной функции. Кроме того, была выявлена связь уровня активации с эмоциями и аффектами.

В естественных условиях ВАРС подвергается неспецифическому возбуждающему влиянию двух видов: первое связано с афферентными сенсорными путями, которые отдают в ретикулярную формацию большое количество коллатералей, второе — с многочисленными импульсами коры мозга. На роль данных физиологии мозга в психологическом объяснении поведения указывал в первую очередь Линдсли(ЬтсЫеу, 1957).

Другое открытие — это обнаружение в головном мозге крысы (септум в гипоталамусе) центра «подкрепления» или «удовольствия». Если раздражать его с помощью вживленных электродов, то крысы без предварительной депривации и редукции влечения научаются реакциям, вызывающим такое раздражение мозга (Olds, Milner, 1954; Olds, 1955,1969). Эти исследования были начаты Джеймсом Олдсом, учеником Хебба.

0x01 graphic

Рис. 2.4. Схема соотношения независимых и зависимых переменных, определяющих питьевое поведение,

как иллюстрация целесообразности использования гипотетического конструкта «жажда» в качестве

промежуточной переменной (см.: Miller, 1959, р. 278)

Сам Доналд О. Хебб является наиболее значительным ученым, в чьих работах продолжение павловской традиции сочетается с исследованием проблем мотивации в рамках современной психологии активации. В своей книге «Организация поведения» (НеЬЬ, 1949) этот канадский психолог сводит проблему мотивации к объяснению направления и длительности поведения. По мнению Хебба, энергети-зация поведения не требует специального рассмотрения, поскольку организм всегда активен и постоянно преобразует энергию. Вопрос в том, за счет чего энергия высвобождается по мере надобности в определенных частях организма в строго определенной временной последовательности. Хебб объясняет это существованием так называемых клеточных ансамблей {cellassemblies), которые постепенно складываются на основе повторяющейся стимуляции, образуют замкнутые системы и облегчают протекание моторных реакций. Подобный клеточный ансамбль возбуждает (часто совместно с притоком сенсорных импульсов) другие клеточные ансамбли, в результате чего формируются так называемые фазовые последовательности. С точки зрения Хебба, они являются физиологическим эквивалентом управляющих поведением мыслительных процессов.

В более поздней работе Хебб (Hebb, 1953) обозначил центральную {central) нервную систему как «концептуальную (conceptual) нервную систему». Под влиянием результатов исследований ВАРС он в каждой стимуляции выделил функцию Возбуждения {arousal function) и функцию указания {cue function). Чтобы поток информации мог осуществить функцию указания, т. е. направления, должен быть достигнут определенный уровень неспецифической активации (понятие, аналогичное «влечению»), в противном случае не может быть и речи об интегрированных фазовых последовательностях (например, скука, вызванная продолжительной сенсорной деиривацией, сопровождается падением работоспособности). Вместе с тем активация может достичь слишком высокого уровня, когда поток информации значительно отклоняется от привычного направления (это же происходит и при воздействии чрезмерно интенсивных раздражителей) и слитное протекание сформировавшихся фазовых последовательностей распадается. В результате возникают эмоции неудовольствия, раздражения и даже испуга. Незначительные откло-

нения от сформировавшихся фазовых последовательностей мотивируют к продолжению осуществляемого поведения, вызывают эмоции удовлетворения и побуждают к дальнейшему совершенствованию фазовых последовательностей.

Содержание последнего постулата совпадает по смыслу с так называемыми процессами аккомодации в трактовке Жана Пиаже (Piaget, 1936) в рамках психологии познавательного развития. Здесь вновь сталкиваемся с идеей рассогласования, которому в теории мотивации Мак-Клелланда отводилась функция продуцирования аффекта и, соответственно, функция мотивации. Незначительное отклонение от ожидаемого окрашено позитивными эмоциями и мотивирует к поиску установившегося потока активности, более значительные несоответствия окрашены негативно и мотивируют к уклонению, к прерыванию последовательности действий. В этом вопросе на теорию мотивации Мак-Клелланда (McClelland, 1953) повлияли представления Хебба об эффектах рассогласования фазовых последовательностей.

Значительную роль в развитии теории мотивации в рамках психологии активации сыграл Даниэл Э. Берлайн (1924-1976). Он развил теорию Хебба, объединив ее с основными положениями Пиаже (когнитивная аккомодация) и Халла (интегративный неоассоцианизм). Нейрофизиологические данные о ВАРС, а также подготовленный им обзор литературы по рассматриваемому вопросу, в первую очередь трудов русских ученых, позволили Берлайну (Berlyne, 1960, 1963а, 1967) проанализировать, во-первых, роль стимуляции в управлении уровня бодрствования, а во-вторых, зависимость проявлений мотивационных особенностей стимуляции от активации. Особенностями, оказывающими решающее воздействие на активацию, являются конфликтное и информационное содержание раздражителей. Берлайн предпочитает употреблять в этом случае такое понятие, как «колла-тивные переменные*.

Прилагательное «коллативный» означает, что поступающая информация подвергается процессам сравнения, которые могут выявить более или менее значительное рассогласование (конфликт) содержания такой информации с уже привычным, ожидаемым. Берлайн различает четыре вида коллативных переменных: новизну, неопределенность, сложность и неожиданность. Помимо этих переменных активация определяется еще тремя видами стимуляции: аффективными раздражителями, сильными внешними и внутренними раздражителями, вызываемыми состояниями потребности. Все эти виды раздражителей и переменных составляют то, что Берлайн называет потенциалом активации (это понятие можно перевести и как «потенциал возбуждения*). В противоположность взглядам Хебба Берлайн, основываясь на разнообразных данных, показал необходимость различения потенциала активации и результирующего уровня активации (или уровня бодрствования). С повышением потенциала активация не возрастает линейно, их зависимость описывается U-образ-ной кривой. Низкий и высокий потенциалы приводят к высокой активации, которая переживается как нечто неприятное и вызывает деятельность, ведущую к уменьшению активации, т. е. к переходу в среднюю зону потенциала активации, что соответствует оптимальному состоянию. Берлайн пишет:

«Следовательно, наши гипотезы означают, что для конкретного организма в конкретное время существует оптимальный прирост потенциала возбуждения. Потенциал возбуждения, превышающий этот оптимум или не достигающий его, будет соответ-

ственно тормозить или стимулировать влечение. Таким образом, организм будет стремиться сохранять потенциал возбуждения близким к его оптимальному значению* (Berlyne, 1960, р. 194).

Среди зависящих от активации проявлений мотивации Берлайн различал исследовательское и «эпистемическое» поведение (последнее означает как получение знаний извне, так и добывание их путем размышлений). Если потенциал возбуждения слишком высок, то поведение должно быть мотивировано, например, к «специфическому исследованию», т. е. к тщательному отбору и анализу поступающей информации с целью снижения потенциала. При чрезмерно низком потенциале возбуждения (скуке) так называемое диверсивное исследование ведет к поиску более сильных и изменчивых раздражителей, пробуждает любопытство, заставляет перейти к более увлекательным занятиям и т. д.

Особое и относительно независимое направление в рамках активационно-психо-логического изучения мотивации представляют работы Пола Томаса Янга. Его вышедшая в 1936 г. книга «Мотивация поведения», как уже отмечалось, была первым в англоязычной литературе трудом, в названии которого звучало понятие «мотивация». Для Янга характерно стремление учитывать как физиологические, так и психологические аспекты мотивации. Начиная с 1940-х гг. он (Young, 1941,1961) весьма интенсивно занимался исследованием пищевых предпочтений у крыс. Поведение сытого животного также мотивируется предлагаемой пищей, точнее, отдельными ее видами. Таким образом, определенные качества объектов (например, «вкусность») обладают собственной аффективной активирующей значимостью, или привлекательностью, которая не зависит от силы влечения, связанного с состоянием потребностей организма (Young, 1959). Наряду с этими связанными с аффективной активацией оценочными диспозициями Янг уделяет должное внимание мотивирующему влиянию состояний потребности и силы влечения.

Элизабет Даффи (Duffy, 1932) занялась психофизиологическими исследованиями в 1930-е гг., еще до открытия ВАРС. Различные нейровегетативные показатели (такие, как тонус мускулатуры и кожно-гальванический рефлекс) она соотносила с результатами деятельности субъекта, объясняя полученные данные наличием некоторой центральной активации (activation) функций (что совпадает с используемым сегодня термином «arousal» (возбуждение)), физиологические основы которой Даффи усматривала в периферической нервной системе. Исходя из феноменов активации Даффи (Duffy, 1934, 1941) пыталась уточнить понятие эмоций, и в этом отношении на нее заметное влияние оказал Янг. В книге «Активация и поведение» (1962) она подвела итоги исследований активации и сформулировала положения теории мотивации. Один из основных результатов ее исследований — выявление зависимости между активацией и выполнением деятельности — сформулирован следующим образом:

«Степень активации индивида, по-видимому, влияет на скорость, интенсивность и координацию реакций, а значит, и па качество результатов. Вообще же оптимальной, скорее всего, является средняя степень активации, а снизь между успешностью выполнения и активацией выражается кривой, имеющей форму перевернутой U» (Duffy, 1962, р. 194).

Стремясь создать полную и систематическую теорию мотивации, которая включала бы в себя результаты исследований активации Даффи и других авторов, Дал-бир Биндра (Bindra, 1959) объединил идеи Хебба, Скиннера и Халла. По мнению Биндры, эмоциональное и мотивированное поведение нельзя отличить друг от друга. Характерной чертой мотивированного поведения является его целенаправленность:

«Целенаправленность является многомерным понятием. Соответствие, настойчивость и поиск... можно рассматривать как некоторые из тех измерений, которые следует иметь в виду при оценке поведения как более или менее целенаправленного? (ibid., р. 59).

Возникновение целенаправленности он, как и Скиннер, объясняет подкреплением. Актуальное осуществление определенного мотивированного поведения обеспечивается, с точки зрения Биндры, взаимодействием таких факторов, как ориентирующие признаки (sensory cues), сила привычки, уровень бодрствования (arousal level), химический состав крови и особый гипотетический механизм позитивного подкрепления (positive reinforcing mechanism), функции которого выполняют открытые Олдсом центры подкрепления. Развивая и совершенствуя свою теорию, Биндра отбрасывает постулат теории научения о создании ассоциации как эффекте подкрепления (Bindra, 1969, 1974). Вслед за Яигом он подчеркивает значение самих объектов побуждения (incentive object), которые наряду с другими стимуль-нымн факторами и определенными организмическими состояниями (так называемым центральным состоянием мотива) сказываются как на возникновении актуальной мотивации, так и на запуске, а равно управлении поведением. Биндра наряду с Боллсом (Boiles, 1972) является ведущим представителем теории привлекательности, в зоопсихологических исследованиях научения (см. главу 5). Эти новые концепции мотивации во многом сближаются с выдвинутыми сорока годами ранее положениями теорий Левина и Толмена.

Наконец, обратимся к российским исследователям мотивации в русле психологии активации. Выдающимся представителем этого направления является Е..Н. Соколов (1958, английский перевод его трудов появился в 1963 г.), продолживший традицию Павлова, но при этом обогативший ее применением новейших нейрофизиологических методов и данными о вновь открытых мозговых структурах и функциях (таких, как ВАРС). Прежде всего он проанализировал условия возникновения, протекание и последствия ориентировочных и оборонительных реакций. Разнообразные результаты исследований Соколова и его сотрудников учитывал при разработке своей теории мотивации Берлайн; таким образом, они относительно скоро оказали влияние на западную психологию и психофизиологию.

Ориентировочные реакции — это комплекс быстро протекающих физиологических и психических процессов, повышающих в ответ на внезапные изменения стимульного поля информационную восприимчивость организма и его готовность к действию. К компонентам ориентировочной реакции относятся: направленность органов чувств на источник раздражения, поисковые движения, физические и химические изменения в органах чувств, улучшающие различение стимулов, рост активации периферических (например, тонуса мускулатуры и кровяного давления) и центральных механизмов и др. При повторном возникновении ориентиро-

вочная реакция из генерализованной превращается во все более локализованную активацию функций. Оборонительная реакция включает отчасти те же самые, отчасти другие, отличные компоненты. В противоположность ориентировочной реакции, она снижает восприимчивость организма к информации и защищает его от вызываемых раздражителями перегрузок. Детальный анализ этих длящихся всего несколько секунд процессов представляет интерес не только с точки зрения психофизиологии, но и с точки зрения теории мотивации, поскольку сами процессы являются прототипами «наводящих» и «защитных* тенденций, которые в дальнейшем могут привести к поисковым или уклоняющимся формам поведения.

Мы завершим рассмотрение линии психологии активации обзором работ английского психолога Ганса Юргеиа Айзенка. До сих пор о нем говорилось преимущественно как об ориентированном на теорию черт исследователе личности, который солидарен с Кеттеллом в отношении применения анкетных методов исследования и процедур факторного анализа. Широкую известность приобрели два выделенных им для описания личности биполярных типа: «экстраверсия—интро-версия» и «нейротизм—эмоциональная устойчивость*, Согласно Айзенку, индивидуальные различия этих независимых друг от друга измерений личности передаются по наследству.

Айзенк (Eysenck, 1967) объединил эту теорию черт с теоретическим описанием физиологии мозга в терминах возбуждения и торможения в контексте теории Павлова, в особенности с положениями Соколова.и Хебба. После открытия физиологами активирующих центров Айзенк дополнил свою теорию элементами теории активации. Экстраверсию и интроверсню он связывает с индивидуальными различиями в работе ВАРС, причем у интровертов по сравнению с экстравертами предполагается более высокий уровень активации. Последние медленнее вырабатывают условные рефлексы. Второе измерение («нейротизм—эмоциональная устойчивость») Айзенк приписывает характеру «эмоционального влечения», локализуя соответствующие механизмы в центрах лимбической системы (там, где Олдс открыл так называемые центры подкрепления). Это сближение позиций психологии личности и психологии активации Айзенк подкрепил многочисленными данными исследований физиологии мозга, материалами экспериментов и психометрического тестирования.

Линия психологии активации в настоящее время продолжается многими психофизиологами, исследующими самые различные проблемные области. Мотива-ционный аспект проблемы направляет внимание исследователей на изучение зависимости поведения от ситуационных и организмических факторов, в первую очередь от специфических механизмов мозга.

На рис, 2.5 представлено развитие двух линий изучения мотивации в теоретико-ассоциативном подходе. В обоих случаях проводится функциональный анализ факторов, предположительно приводящих в действие актуально осуществляющееся поведение и управляющих им. Для объяснения различий в поведении привлекаются почти исключительно ситуационные факторы, внешние и внутренние раздражители. Постоянные, т. е. диспозициональные, факторы сводятся в основном к биологическим явлениям, таким как состояние уравновешенности организмических процессов, нарушение которого ведет к возникновению потребностей и тем

самым к стимуляции влечения, или таким, как центральные нервные механизмы типа В АРС или центры подкрепления, или таким, как не зависящие от потребности характеристики привлекательности объектов, например различных видов пищи. Личностные факторы, т. е. индивидуальные различия мотивационных диспозиций («черт»), не играют (за исключением теории Айзенка) практически никакой роли. Такая односторонность имеет свои основания в истории проблемы. Вопросы мотивации с самого начала выступали как составная часть других проблем и только постепенно выделились в качестве самостоятельного направления исследования. В линии психологии научения вопросы научения, т. е. приспособления живых существ к изменениям окружающих условий, имели и сохраняют приоритет перед вопросами мотивации. В линии психологии активации центральное место'занимает нейро- и психофизиологический функциональный анализ реагирующего на стимуляцию организма. Эксперименты в обоих случаях проводятся на животных, а исследование мотивации в рамках теоретико-ассоциативного направления ограничивается рассмотрением организмических потребностей и соответствующих им влечений или «первичных» мотивов. «Вторичные», «высшие», «социальные» мотивы, которые отражают различные содержательные классы отношений «индивид—среда», не исследуются вообще, не говоря уже об учете индивидуальных различий такой мотивации. Тем не менее это направление изучения проблемы намечено в обеих линиях; страх как выученное вторичное побуждение (Миллер), индивидуальные различия диспозициональной тревожности (Спенс и Тейлор), исследовательское и эпистеми-ческое поведение (Берлайн)_; типологические различия в степени обращенности к миру и эмоциональной стабильности (Айзенк).

Заключение

Очерк истории проблемы, которому посвящена эта глава, во всех своих частях неизбежно ограничивается лишь краткими пояснениями. С одной стороны, этот очерк должен дать читателю представление обо всем диапазоне исследований и теорий, которые так или иначе связаны с мотивами и мотивацией. С другой стороны, он может служить в качестве общей ориентирующей схемы при анализе мотивации, изучение которой началось слишком недавно, чтобы иметь собственную историю.

Последующие главы книги посвящены преимущественно психологии мотивации и когнитивной психологии. Автор всегда вынужден отдавать предпочтение одному в ущерб другому, если только он не собирается писать учебник или справочник (как, например, Cofer, Appley, 1964; Thomae, 1965). С нашей точки зрения, более целесообразно посвятить книгу психологии мотивации, так как именно в пей плодотворно перекрещиваются традиции психологии личности, когнитивной психологии и психологии научения. В этом направлении достигнуто немало теоретических и методических успехов и осуществляется большое количество экспериментальных исследований. Изучая «высшие» человеческие мотивы, представители психологии мотивации не только пришли к осознанию всех основных проблем мотивации, но и развернули интенсивные исследования с целью их решения. В работах этого направления все более прочные позиции завоевывает объяснение поведения как процесса взаимодействия изменчивых ситуационных факторов с относительно постоянными личностными характеристиками. Особое внимание будет уделено направлению психологии воли, не получившему пока еще должного развития. Можно, однако, предсказать, что в будущем оно все больше и больше будет определять характер мотивационных исследований.

0x01 graphic

Рис. 2.5. Теоретико-ассоциативное направление в развитии исследований мотивации

ГЛАВА 3 Мотивация в теориях черт

Мотивация в теориях черт: мотивы

Ориентированные на личность подходы к объяснению поведения с первого взгляда закономерно стояли у истоков психологии мотивации. Когда ситуации рассматриваются как одинаковые или вообще игнорируются, индивидуальные различия сразу же бросаются в глаза'. Именно эти различия и объяснялись при помощи различной степени выраженности диспозиций. Так появились теории свойств (черт), пусть еще пока и несовершенные. Наблюдаемое поведение связывалось с чертами, обозначавшимися как «готовность помочь» или «задиристость», которым приписывался характер мотивов, т. е. явно или неявно предполагалось, что соответствующие индивиды стремятся проявить данное поведение всякий раз, когда для этого предоставляется возможность.

Двигаясь дальше, к скрытым «за» поведением мотивационным диспозициям, мы сталкиваемся с фундаментальными проблемами, связанными с понятием мотива, которые уже рассматривались в главе 1. Прежде всего встает следующий вопрос: как объективировать индивидуальные различия? Впрочем, проблемой измерения мотивов исследователи начали заниматься довольно поздно. Этой проблеме логически предшествует проблема классификации мотивов. Как отграничить одну диспозицию от других и сколько существует таких диспозиций вообще? Ведь индивидуальные различия имеют место не только в одной, определенной сфере деятельности, например в проявлениях готовности помочь другому, а во многих. Соответственно должно существовать большое количество мотивационных диспозиций.

Не обязательно, однако, все они одновременно определяют наши действия. В каждом случае должна иметься одна или несколько диспозиций, управляющих актуальной деятельностью, в то время как остальные остаются в латентном состоянии. Однако каким образом осуществляется выбор, приводящий к актуализации определенных мотивационных диспозиций среди множества латентных? Здесь"мы сталкиваемся с проблемой актуализации мотивов. В качестве условий такой актуализации наряду с личностными факторами (различия мотивационных диспозиций) необходимо учитывать также ситуационные факторы. Кроме того, классификация мотивов требует рассмотрения смены поведения в меняющихся ситуациях. Иначе говоря, необходимо выяснить, сколько имеется содержательных классов отношений «индивид—среда», которые отличаются друг от друга характерной для них актуализацией в мотивационных процессах.

Таким образом, разработка проблемы классификации мотивов не может вестись без необходимых экспериментальных уточнений. Ситуационную стимуляцию необходимо планомерно варьировать с точки зрения интенсивности и тематики, показывая тем самым, в каких пределах поведение определяется все той же мотива-ционной диспозицией. Лишь когда будут выяснены ситуационные предпосылки актуализации определенных мотивационных диспозиций, можно будет всерьез взяться за измерение мотивов, сопоставляя индивидуальные различия поведения при стандартизованных по содержанию и по интенсивности ситуационно обусловленных побуждениях.

Идеографический подход Оллпорта

Начиная с 1970-х гг., как и в начале 1930-х гг., теории черт отчасти воспринимались как псевдонаучные, поскольку они пытались объяснить надситуационную устойчивость поведения с помощью недоказуемых утверждений. В то время, как и сейчас, велись дискуссии об интеракционизме. Значительная часть критических отзывов основывалась, как уже отмечалось в предыдущих главах, на неверном понимании теорий черт.

В этой связи следует отметить, во-первых, неоправданную «радикализацию» этих теорий. Деятельность якобы определяется исключительно или преимущественно индивидуальными диспозициями, но не ситуациями. Столь крайнюю точку зрения представители теорий черт вряд ли стали бы защищать. В их понимании диспозиция направляет деятельность лишь в той ситуации, которая сопряжена с ней, т. е. содержательно ей соответствует, релевантна ей. Следовательно, у каждого человека должно быть столько мотивационных черт (комплексов свойств или мотивационных диспозиции), сколько классов эквивалентных ситуаций для него существует; и наоборот, столько классов эквивалентных ситуаций существует для человека, сколько у него имеется направляющих деятельность мотивационных диспозиций. Уже из этого строго теоретико-личностного рассуждения вытекает, что личностные диспозиции и ситуации вообще нельзя отделить друг от друга.

Во-вторых, существует мнение, что теории черт якобы сводят разнообразие действий если не полностью, то по большей части к личностным диспозициям, а не к ситуациям. Однако это утверждение также не вытекает из теорий черт. Как отмечалось в главе 1, в ситуациях, относящихся к одному классу эквивалентности, различия в побуждении могут быть так велики, что дисперсия поведенческих проявлений будет большей частью обусловлена ситуацией. Тем не менее при этом может наблюдаться полная надситуационная устойчивость деятельности, соответствующая диспозициональным различиям, поскольку все индивиды в каждой из ситуаций сохраняют то же порядковое место по степени выраженности поведенческих проявлений.

Первые дискуссии об интеракционизме 1930-х гг. были вызваны исследованиями «морального характера» детей, которые проводили Хартшорн и Мэй (Hart-shorne, May, 1928, 1929). Как уже говорилось в главе 1, эти авторы обнаружили столь малую согласованность между различными формами нравственного поведения, что пришли к заключению о наличии у детей скорее «групп специфических навыков, чем общих свойств». Все эти формы поведения, которые предположи-

тельно должны бы образовывать нечто вроде «обобщенной оценки морального характера» {total character score), коррелировали по тестовым показателям на уровне не выше 0,30. Критикуя теории свойств, Мишель (Mischcl, 1968) называет столь незначительный коэффициент типичной «корреляцией психологии личности». Он трактует его как некий предел диспозиционально обусловленной надситуаци-онной устойчивости, который вряд ли можно превзойти. Другие ранние исследования, помимо работ Хартшорна и Мэя, казалось бы, подтверждают мнение Мишеля. Ныоком (Newcomb, 1929) ежедневно наблюдал молодежь в летнем лагере, анализируя различные ситуации с точки зрения устойчивости экстравертированно-го или интровертированного поведения. Показатель средней интеркорреляции составил лишь 0,14 — чуть выше, чем между случайно отобранными поведенческими переменными. Дудиха (Dudycha, 1936) изучал проявления пунктуальности у 4300 студентов колледжа на занятиях, в свободное время и т. п. Обнаруженный им уровень надситуационной устойчивости равнялся лишь 0,19.

Эти и многие другие данные противоречат нашему повседневному опыту, свидетельствующему о более или менее последовательном поведении индивидов в различных ситуациях. Как можно объяснить это противоречие? Первое, что приходит в голову, — слишком малая надежность методики непосредственного наблюдения за поведением: ведь только при соблюдении этого психометрического требования полученные данные можно принимать всерьез. Однако это ошибочное представление: как правило, надежность методик была достаточной, чтобы ожидать значительно более высоких показателей устойчивости, чем 0,30.

Такой была ситуация в психологии в 30-е гг., с которой столкнулся Оллпорт, отстаивавший позиции теории черт (Allport, 1937). Оллпорт проанализировал данные исследований Хартшорна и Мэя, согласно которым ложь и использование шпаргалок практически не коррелируют между собой (г- 0,13), и заметил, что один ребенок может искать спасение во лжи, чтобы не задеть чувств учительницы, а другой может украсть небольшую сумму, чтобы проявить свою щедрость в кругу товарищей по классу и приобрести таким образом их уважение. В обоих случаях поведение детей едва ли можно отнести к тому априори выделенному Хартшорном и Мэем классу поступков, в основе которых лежит честность.

Как мы уже указывали в первой главе, Оллпорт счел непоследовательность, выявленную Хартшорном и Мэем, несущественной. По его мнению, эта непоследовательность проистекает из того, что сами исследователи заранее считали определенные формы поведения и ситуации эквивалентными при построении опросников и экспериментальных ситуаций и объединяли их, предполагая, что они будут эквивалентными и для испытуемых. Выявленная несогласованность свидетельствует не столько о надситуационной неустойчивости индивидуального поведения, сколько о расхождениях между исследователями и испытуемыми в вопросе об эквивалентности ситуаций и соответствующих им форм поведения. Следовательно, чтобы проверить утверждения теорий черт об устойчивости, испытуемых надо в первую очередь обследовать на тождество классов эквивалентных ситуаций и поступков и соответственным образом разделить на группы. Тогда становится понятным, почему, опираясь на наш повседневный житейский опыт, мы не сомневаемся в надситуационной устойчивости черт. Дело в том, что в отличие от психологов-

профессионалов, мы явно не руководствуемся якобы универсальным (номотети-ческим) подразделением ситуаций на классы, мы, скорее, идеографически сортируем набор различных ситуаций, сообразуясь с особенностями конкретного случая, И каждый раз в зависимости от данного случая делаем это по-новому.

Таким образом, идеографически скорректированный, т. е. учитывающий конкретных индивидов, подход является предпосылкой для номотетического объяснения надситуационной устойчивости — объяснения, исходящего из личностных диспозиций и свободного от «иомотетической ловушки» (Bern, Allen, 1974). В сущности, на это указывал еще Оллпорт в своем определении черты (Allport, 1937; нем. пер., 1949, S. 296): он усматривал в ней способность «выделять ряд стимулов как функционально эквивалентные, вырабатывать устойчиво-эквивалентные формы действия и экспрессии и управлять их протеканием». Можно сказать, что формы поведения, образующие класс эквивалентности, позволяют судить о мо-тивационной диспозиции индивида и обнаруживают надситуадионную стабильность, а также устойчивость во времени.

Соответственно и ситуации, образующие один класс эквивалентности, позволяют сделать заключение об эквивалентности содержательных побуждений и вызывают устойчивые формы поведения. В этих ситуациях субъект может рассчитывать на эквивалентные последствия своих действий. В конечном счете эквивалентность действий и ситуаций с точки зрения психологии мотивации определяется их эквифиналыюстыо.

Черта как «нейропсихическая целостность»

В своей книге 1937 года Оллпорт говорил не только об устойчивости черт, но также весьма смело заявил об их укорененности в биологическом субстрате. Личностную черту он определял как «нейропсихическую целостность». В этом за ним последовал только Мюррей. Впоследствии черты стали рассматриваться как результаты многолетнего научения (такое представление о чертах остается господствующим и на сегодняшний день). Врожденными же всегда считались лишь различия, обусловленные темпераментом.

Очевидно, что значительный прогресс, достигнутый за последние годы биохимией и физиологией мозга, поразительным образом подтвердил вызывавшее ранее улыбку оллпортовское понимание нейропсихической целостности. Впрочем, Аи-зенк (Eysenck, 1967,1981) уже давно объяснял экстраверсию/интроверсию и ней-ротизм врожденными функциональными различиями некоторых областей ствола мозга (ретикулярной формации и лимбической системы). Однако лишь в последнее время исследователи начали не только измерять с помощью валидизирован-ных опросников целый ряд других черт — таких, как «поиск ощущений» (Zucker-man, 1984), импульсивность и тревожность, — но и исследовать их взаимосвязи с различными физиологическими факторами, такими как особенности электроэнцефалограммы, ориентировочная реакция, половые гормоны, латеральность мозговых функций, и прежде всего биохимические переменные типа различных нейро-медиаторов (таких, как дофамин, серотонин, норадреналин и т. д.).

Эти нейромедиаторы косвенным образом фиксируются по их энзимам и продуктам расщепления. Баррат и Паттон (Barrat, Patton, 1983), а также Шеллинг,

Эдман и Асберг (Schalling, Edman, Asberg, 1983) обнаружили здесь определенные взаимосвязи с «поиском ощущений» и с импульсивностью. Грей, Оуэн, Дэвис и Цалтас (Gray, Owen, Davis, Tsaltas, 1983) видят действие нейромедиаторов, с одной стороны, в чувствительности системы вознаграждения в промежуточном мозге что позволяет объяснить индивидуальные различия в импульсивности, а с другой — в восприимчивости к сигналам, сообщающим о неприятных событиях, так что при одних и тех же сигналах уровень возбуждаемой ими тревожности у разных индивидуумов окажется различным.

Идеальной для исследователя была бы ситуация, в которой каждый мотив-диспозиция обладал бы своим собственным нейромедиатором и их можно было бы распознать. Однако этого можно ожидать лишь в отношении наиболее рудиментарных мотиваций, восходящих к далеким стадиям филогенеза. Помимо тревожности и страха примером наличия биохимических оснований индивидуальных различий поведения может служить в первую очередь агрессивность (см. главы 11 и 12).

Далее мы рассмотрим основные попытки разработки теории черт. При этом в центре внимания всегда будет оставаться фундаментальная проблема любых теоретико-личностных построений — проблема классификации мотивов. В первую очередь будут рассмотрены два весьма различных подхода: интуитивная характерология Филиппа Лерша как пример радикальной теории черт и факторно-аналитический подход Раймонда Кеттелла. Затем мы проследим попытки классификации мотивов с точки зрения их истории и систематики, а в заключение рассмотрим базовые эмоции как рудиментарные мотивационные системы и обратимся К таксономическим проблемам классификации мотивов. '

Интуитивно-характерологическая теория черт: Филипп Лерш

Главный труд Лерша — «Строение характера» (P. Lersch, 1938) (с 1951 г. книга выходила под названием «Строение личности», каждый раз в дополненном виде). Задачей Лерша, работавшего в традициях немецкой характерологии Клагеса (Klages, 1910) и Пфендера (A. Pfander, 1922), было создание описательной системы общей психологии личности, из которой нас в данном случае интересует лишь мотиваци-онная часть, а именно «переживаемые влечения».

Эта характерологическая теория черт представляет собой своеобразный синтез двух перспектив рассмотрения. С одной стороны, это перспектива феноменологического самонаблюдения, позволившая разграничить виды переживаний и инвентаризовать их в качестве «кирпичиков», из которых складывается структура личности, т. е. дать им названия, упорядочить и соотнести друг с другом. С другой стороны, рассматривая в качестве таких кирпичиков диспозиции, степень выраженности которых у разных индивидов различна, эта теория приходит к другой перспективе рассмотрения — перспективе, открывающейся внешнему наблюдателю. В результате вычлененные самим субъектом отличающиеся друг от друга переживаемые влечения превращаются в диспозиции, т. е. «относительно неизменные, различные у разных людей привычные установки» (Lersch, 1951, S. 34). И далее:

«Именно благодаря диспозициям временной аспект психической жизни человека приобретает доступное для понимания строение. Рассматривать психическую жизнь как характер означает прежде всего рассматривать ее как структуру наличных форм

переживаний и установок, которые и потоке непрерывно изменяющихся процессов и состояний сохраняют относительную константность» (ibid., S. 35).

Эта цитата — яркий пример принципов объяснения поведения с первого взгляда. Индивидуальные различия в деятельности и ее стабильность во времени выводятся исключительно из личностных факторов, а именно из диспозиций. Ситуационные факторы в расчет не принимаются, хотя однотипность поведения в широких наборах ситуаций предполагается, скорее, в неявном виде и люди, конечно же, не рассматриваются как лишенные всякого осмысленного окружения, замкнутые в себе монады. Примечательно, однако, что изменяющееся с течением времени окружение людей и череда ситуаций остаются вне поля зрения этого ученого.

Таким образом, проблема ситуационной актуализации мотИвациоННЫХ диспозиций при личностном и дифференциально-психологическом подходе остается неизученной. При рассмотрении «потока постоянно изменяющихся процессов и состояний» учитывается лишь личностный коррелят. Может создаться впечатление, что Лерш под названиями «процессов» и «состояний» вводит функциональные переменные (типа мотивации) — кратковременные процессы — наряду с диспо-зициональными переменными (типа мотива). Однако это не так. Для него функции полностью совпадают с диспозициями, что говорит об абсолютизации подхода теорий черт.

«Формы переживания и установки» являются «относительно устойчивыми». За этим утверждением скрывается мнение о том, что окружающая среда и всевозможные ситуации также воспринимаются различными людьми на протяжении больших отрезков жизни как более или менее эквивалентные. Ведь только в этом случае можно считать само собой разумеющимся, что все индивидуальные различия поведения сводятся исключительно к индивидуальным различиям в проявлении заданного набора диспозиций. Столь радикальная теоретико-личностная характерология заслуживает особого внимания. Каждый индивид обладает диспозициями определенной степени вы раже нн ост! i. Он проносит их через жизнь неизменными, и любая конкретная ситуация свидетельствует об этом.

Конкретные диспозиции — не просто обобщения интроспективного опыта. Они связаны также с объяснительными категориями повседневного общения, о чем свидетельствует следующее высказывание:

«Такие диспозиции определяются через обозначение черт, что психология частично должна сделать заново. Но в основном она их находит уже названными в накопленной па протяжении столетий лексической сокровищнице языка. Наука о характере тем лучше реализует свои возможности и выполнит свои задачи, чем оперативнее сумеет ассимилировать в своей системе те из понятий, прототипы которых она находит в обыденном разговорном языке» (ibid., S. 35).

Связь между обозначением и обозначаемым, т. е. диспозицией, лишена для Лерша какой бы то ни было противоречивости. Обозначение непосредственно указывает на обозначаемое. В отличие от эмпиризма диспозиции выступают здесь не как гипотетические конструкты, которые объясняют связи в наблюдаемом сплетении условий и эффектов, а как нечто непосредственно данное, как своеобразное «усмотрение сущности». Признаки поведения и причины поведения смешиваются, и за-

мечание Лерша о том, что «диспозиции нельзя выявить непосредственно, их можно лишь вычислить по регулярно повторяющимся реакциям человека» (ibid.), не может исправить ситуацию.

Какие это реакции и за какими ситуациями стоит та или иная диспозиция? Отсутствие привязки к конкретным ситуациям и конкретным формам поведения влечет за собой отрицательные последствия, и даже если (а мы сейчас в этом убедимся) описательная система классификации мотивационных диспозиций сама по себе логична и убедительна, то по отношению к фактическому многообразию поведения она оказывается весьма умозрительной. Для более точного описания поведения такая классификация недостаточно конкретна и объективна; для идентификации диспозиций, нуждающейся в объяснении, эта классификация не может гарантировать интерсубъектной согласованности оценок, не говоря уже об их ва-лидности, т. е. объяснительной силе выявленных диспозиций. Ошибочное мнение о непосредственном «усмотрении сущности» склоняет исследователя к тому, чтобы игнорировать проблемы ситуационной актуализации (эквивалентности ситуаций) и операционального измерения. Однако без решения этих проблем нельзя надежно и объективно (из позиции внешнего наблюдателя) идентифицировать мотивационные диспозиции, а также индивидуальные различия в их проявлении.

Мотивационная классификация переживаемых побуждений Лерша имеет общеантропологические основания. Переживаемые влечения суть «подвижные формы, в которых человеческое бытие стремится себя реализовать» (ibid., S. 90). Он различает три группы таких влечений.

Первая включает переживаемые влечения «витального бытия». В нес входит «ощущение жизни в ее непосредственности, первичности и динамической устремленности к цели» (ibid., S. 93). Сюда относятся стремление к деятельности, стремление к наслаждению, либидо и потребность в новых впечатлениях.

Вторая группа включает переживаемые влечения «индивидуального Я». Человек должен «вести свое существование... как одно из бесчисленных существ, в которых конкретизируется Жизнь» (ibid., S. 105). К этой группе относятся потребность в самосохранении, эгоизм, воля к власти, уровеньпритязании, стремление к значимости, потребность в признании и стремление к самоуважению.

Наконец, третья группа включает переживаемые влечения «неиндивидуального бытия». «Они направлены па соучастие в мире, но не в смысле обладания, желания-для -себя, а в смысле принадлежности индивидуального Я к миру, благодаря чему уравновешивается обособленность сознания», что проявляется в стремлении «...ставить вопросы и искать вне себя ответы на них» (ibid., S. 131). К этой группе относятся человеческое участие, творческое соучастие (стремление к продуктивному творчеству), познавательное соучастие (интересы), любовное соучастие, обязанности (долг), отрешенное соучастие (художественная потребность, метафизическая потребность, религиозные искания).

Вообще говоря, при подобном членении можно отдать предпочтение и другим основаниям для классификации, придерживаться иного мнения; можно классифицировать влечения иначе, выделить больше или меньше отличий. Однако следует признать что Лерш, очерчивая границы категорий, проявляет тонкую интуицию. Бот пример тому:

«Если мы определим, скажем, стремление к достижениям как разновидность творческой потребности, то это будет означать, что достижение само по себе выступает объектом стремления, как нечто, повышающее ценность мира. Это следует особенно подчеркнуть, поскольку достижения могут также служить стремлению к повышению собственной значимости. В этом случае мы говорим о честолюбии... В случае честолюбия стремление не заканчивается достижением, но обращается на индивидуальное Я. Оно оказывается не чем-то самостоятельным и самоценным, а лишь средством достижения цели» (ibid., S. 145).

Индивидуальные различия поведения, как уже отмечалось, сводятся к интенсивности проявления конкретных диспозиций (в нашем контексте — стремлений или побуждений). «Чем сильнее побуждение, тем в большей степени оно управляет психической жизнью; чем оно незначительнее, тем меньшую роль оно играет в формировании и регуляции поведения» (ibid., S. 164). Так возникает довольно неустойчивая типология, характеризующая людей на основании их доминирующего стремления. Поведение «добродушного» человека обусловлено, например, слишком слабо выраженным «уровнем притязаний». О нем, в частности, говорится:

«Добродушный обладает низким уровнем притязаний, поскольку все стремления, направленные на материальное благополучие, обладание, власть или признание, выражены у пего столь слабо, что ему трудно включиться в естественное соперничество людей за сохранение жизни, имущества, влияния и признания. У пего легко оспорить то, па что он справедливо претендует, он редко на что-либо обижается, тогда как другие особенно чувствительны к угрозам своему престижу. Во всех таких случаях добродушный приемлет требования, которые предъявляют к нему другие и которые ограничивают его собственные справедливые притязания» (ibid., S. 124).

Не удивительно, что столь радикальное теоретико-личностное толкование проблем мотивации Лершем не оказалось плодотворным в конкретных исследованиях. Мотивационные диспозиции были выделены лишь на интуитивном уровне, их значение осталось недостаточно ясным для сколько-нибудь успешного практического использования. Проблемы актуализации и измерения мотивов вообще остались вне поля зрения. Вместе с тем классификация мотивов на основе феноменологических взглядов и общеантропологических соображений не лишена смысла и ценности. Благодаря ей мы обращаем внимание на упущенные из виду группы феноменов психологии мотивации, которые в других классификациях, удовлетворительно идентифицирующих диспозиции, с научной точки зрения оказываются урезанными или вообще игнорируются (например, мотивы «индивидуального бытия»).

Факторно-аналитическая теория черт: Раймонд Б. Кеттелл

Кеттелл, как и Лерш, является представителем теории черт, хотя он и не столь однозначно локализует причины поведения в личностных диспозициях. Как и Лерш, Кеттелл использует для объяснения поведения (за небольшими исключениями) лишь диспозициональные переменные (типа мотива), но не функциональные (типа мотивации). Как и Лерш, Кеттелл строит дифференцированную, пожалуй, даже еще более сложную систему описания личности. В самом общем виде в качестве причин наблюдаемой модальности поведения он рассматривает три вида диспозиций: когнитивные (способности), проявляющиеся при изменении сложности

ситуации; темперамента, проявляющиеся вне зависимости от ситуации; и, наконец, динамические, т. е. мотивационные, диспозиции, которые выходят на передний план в зависимости от побудительных характеристик актуальной ситуации. Как и Лерш, Кеттелл не прибегает в своих работах к экспериментальному анализу условий, чтобы посредством планомерного варьирования исходных условий ситуации определить их влияние на поведение и тем самым выяснить возможное взаимодействие ситуации с мотивационными диспозициями (по экспериментальному плану V).

Несмотря на сходство исходных принципов теорий черт, в методологическом отношении Лерша и Кеттелла разделяет пропасть. В выявлении отдельных диспозиций и отграничении их друг от друга Кеттелл не полагается ни на феноменологические описания, ни на богатый опыт обыденной речи, ни тем более на интуитивное понимание. Кеттелл (Cattell, 1957,1958,1965) иногда измерял индивидуальные различия в огромных диапазонах возможных реакций, чтобы проверить, какие из реакций сопутствуют друг другу. Факторно-аналитические процедуры позволяют вычленить отдельные группы ковариирующих реакций. Поскольку эти коварии-рующие реакции оказываются более или менее самостоятельными функциональными единицами в многообразии наблюдаемого поведения, они обозначаются как «факторы» и содержательно характеризуются с помощью качественных переменных. В этих факторах Кеттелл видит не только средство описания поведения, но и лежащие в его основе личностные диспозиции и тем самым существенные, если вообще не подлинные, причины поведения.

Этот подход, однако, более критичен и сложен, чем кажется при столь общем рассмотрении. Кеттелл изобретательно использует возможности сбора многомерных данных и их корреляционного анализа. В отличие от ориентированных на дифференциально-психологическую проблематику психометриков он не считает факторный анализ данных существующих методик (обычно представляющих собой опросники, тематика которых связана с определенным мотивом, например готовностью помочь или общительностью) достаточным для рассмотрения выявленных факторов как диспозиций, на основании которых можно получить индивидуальную характеристику личности любого испытуемого, т. е. локализовать этого испытуемого в п-мерном факторном пространстве,

Такие действия были бы ошибочными по двум причинам. Во-первых, выявленные факторы (группы ковариирующих реакций) решающим образом зависят от разнообразия возможностей реагирования, которые используемая методика предоставляет испытуемому. Обусловленное этим влияние методик преодолевается тем легче, чем больше удается привлечь процедур, которые как в отношении стимуляции, так и в отношении реакций хорошо репрезентируют происходящее вне стен лаборатории. Во-вторых, обычные средства оценивания количественной выраженности моти-вационных диспозиций, а именно опросники, оказываются недостаточно надежными. Ответы на вопросы основываются на интроспективных самоотчетах, которые в силу того, что цель теста, как правило, прозрачна, легко могут быть фальсифицированы или попасть под влияние «ответных тенденций», не говоря уже о зависимости таких ответов от умения испытуемого дать точный отчет.

Чтобы справиться с этими трудностями, Кеттелл (Cattell, 1957) провел исследование в два этапа. Сначала он занялся поиском поведенческих индикаторов,

в которых сила мотивов выражалась бы как можно более непосредственно и «объективно», т. е. так, чтобы значения индикаторов не были понятны испытуемому и не искажали его реакции. Для этого брались предположительно тематически единые области интересов и установок и в виде отдельных высказываний облекались в форму объективного теста, дающего разнообразную информацию о поведении. Полученные поведенческие индикаторы силы мотивов (в заранее очерченной сфере интересов) подвергались факторному анализу по ковариационным блокам и расчленялись па отдельные «мотивационные компоненты». Мотивационные компоненты — это не разные мотивы, а различимые формы выражения одного мотива, который еще необходимо содержательно определить. Лежащие в основе этих компонентов отфильтрованные поведенческие индикаторы представляют собой, так сказать, измерительные устройства (devices), устанавливающие индивидуальные различия в выраженности отдельных мотивов.

На втором этапе Кеттелл, используя поведенческие индикаторы как измерительные инструменты, при помощи факторного анализа расчленял на ковариационные блоки максимально обширные зоны содержательно различающихся установок и интересов. Тем самым выделялись различные мотивационные диспозиции, в которых Кеттелл усматривал последнюю инстанцию общепсихологического значения. Затем отдельные мотивационные диспозиции разделялись по определенным критериям на классы, различавшиеся степенью биологической или культурной обусловленности. Таков двухэтапиый метод Кеттелла в самом кратком изложении.

Обрисуем несколько подробнее поэтапную процедуру, Чтобы получить информацию о силе мотивационных компонентов, Кеттелл собрал почти все поведенческие индикаторы, о которых в психологической литературе когда-либо говорилось, что в них выражаются мотивационные тенденции. В одной из своих работ Кеттелл (Cattell, 1957, pp. 465-471) приводит сразу 55 таких индикаторов «проявлений мотивации». Эти индикаторы выделяются из столь разных функциональных областей, как общая информированность (например, какие средства ведут к данной цели), восприятие, память, научение, время принятия решения, фантазия, нейрове-гетативные реакции, предубеждения, возобновление прерванных действий. В качестве примера приводится пара объективированных индикаторов проявления силы мотива в связи с одним высказыванием, относящимся к мотивационной диспозиции «общительность», а именно с высказыванием: «Я хотел бы быть членом клуба или группы людей, которых связывают совместные интересы*-.

Индикатор 1. Знания и информированность. «Какие из нижеследующих обозначении относятся к объединениям по интересам в Америке?»

Р. Т. Л., The Elks, АН, Co-optimists¹.

Индикатор 3. Искажение мнения в угоду реализации мотива. «Какой процент кружков

и клубов в вашей местности не приняли бы Вас, если бы Вы захотели в них вступить?»

0%,5%, 10%, 50%.

¹ Эти обозначения, кроме последнего, относятся соответственно к таким организациям США, как Союз учителей И родителей, одно из благотворительных обществ. Клуб 4Н: голова — head; сердце — heaiV, руки — hands; здоровье — health. — Примеч. ред.

Индикатор 6. Кожпо-гальваничсская реакция на угрозу. Испытуемым тахистоско-

иически предъявляется утверждение «Нынче люди чересчур увлекаются посещением клубов и объединений» и измеряется в процентном отношении степень падения электрического сопротивления кожи.

И так далее. Следует также отметить, что при измерении реакций индивидуальные различия в знаниях, навыках, физиологической реактивности нивелируются благодаря статистической нормировке, т. е. реакции данного испытуемого по каждому поведенческому индикатору собтпосятся со средними показателями для этого же испытуемого.

Таким образом, для каждого высказывания опросника, посвященного изучению установок на общительность, разрабатывалось от 20 до 50 объективируемых поведенческих индикаторов, которые апробировались примерно на 200 испытуемых. Для каждого испытуемого подсчитывали^ интеркорреляции индикаторов,, чтобы проверить, выполняют ли они единую функцию измерения силы мотивов в области, которая предварительно была определена как тема общительности. Факторный анализ показал, что это не так. Поведенческие индикаторы разбились на шесть факторов общих (неспецифического содержания) мотивационных компонентов, три из которых Кеттелл счел возможным обозначить согласно психоаналитической терминологии как Оно, Я и Сверх-Я. Аналогичные моменты обнаружились и в других сферах установок и интересов, хотя априори они представляли собой такое же тематическое единство отношений личности и окружения, как и общительность.

Эти шесть компонентов интенсивности мотивации, б свою очередь, были подвергнуты факторному анализу второго порядка. При этом были выявлены два фактора второго порядка: интегрированный и неинтегрированный мотивационные компоненты. Интегрированный компонент включает направленные, осознанные составляющие мотивационной диспозиции (Я, Сверх-Я). Примером служит приведенный выше индикатор 1: знания и информированность. Неинтегрированный компонент включает «комплексы», неосознаваемые тенденции, физиологическую реактивность.

Примером могут служить вышеупомянутые индикаторы 3 и 6: искажение мнения и кожно-гальваническая реакция. В более поздних исследованиях для измерения интенсивности были взяты лишь два последних мотивационных компонента в виде объединенного показателя, основанные на оказавшихся наиболее чувствительными шести основных индикаторах.

Таким образом, был создан инструментарий для измерения интенсивности мотивации, заведомо включающей в себя и мотивы различной силы. Теперь можно было приступить ко второму этапу — факторно-аналитическому разграничению мотивационных диспозиций. Кеттелл назвал этот этап «dynamic calculus» — поиском факторов динамической структуры личности. Высказывания, варьирующие по теме и отражающие различные установки, т. е. всевозможные цели деятельности, были подвергнуты факторизации по индикаторам интенсивности мотивации.

При этом выкристаллизовался ряд факторов, которые Кеттелл обозначил как «единые динамические базовые черты» (unitary dynamic source traits). Некоторые из них он назват «эргами» (от греческого слова «ergon» — «энергия», «работа»). В них он видел своего рода биологически обусловленные влечения, что довольно близко понятию инстинкта у Мак-Дауголла (McDougall, 1908).

0x01 graphic

Рис. 3.1. Фрагмент «динамической решетки устремлений» (Cattell, 1965, р. 186)

Эргам присущи определенные эмоциональные качества и биологические цели, чего лишены другие факторы из числа базовых диспозиций, для которых характерны социальные и культурные установки, скорее приобретаемые, чем наследуемые биологически, например отношение к профессии, к религии или к собственному Я. Кеттелл называет их чувствами (sentiments). Чувства и комплексы Кеттелл объединяет термином «энграммы» (М, от английского слова «memory» — «память»), поскольку их природа коренится не в биологической структуре, как у эргов, а в истории жизни субъекта. Подразделение на эрги и чувства, да и отчасти сами эти названия свидетельствуют о сильном влиянии Мак-Дауголла (McDougall, 1932) и соответствуют его разделению склонностей (propensities) и чувств (sentiments).

Мотивационные диспозиции — эрги — Кеттелл определяет при помощи классов эквивалентности целей действий следующим образом:

«Врожденная психологическая структура, которая позволяет организму легче выработать реактивность (внимание, ответные реакции) по отношению if одним классам Объектов, чем к другим, испытывать специфические эмоции, общие для каждого из этих классов, и начинать различные виды (эквивалентности) действия, которые более полно, чем любые другие, завершаются некоторой общей, определенной, целенаправленной деятельностью. Характер такой общей цели выявляется помимо других

методов факторно-аналитической проверкой функционального единства в установке тех видов действия, которые воспринимаются (или обнаруживаются) психологом как ведущие к общей цели* (Cattell, 1957, р. 543).

Такие мотивационные диспозиции, как чувства, кристаллизуются вокруг социальных институтов и объектов культуры. С одной стороны, в них фокусируются установки из различных, хотя тематически и близких, областей, а с другой — они сами коренятся в различных эргах. Кеттелл определяет их следующим образом:

«Чувства фактически связаны с несколькими различными эргическими корнями и только с одним источником научения.— повторяющимся опытом подкрепляемого поведения, сразу влияющего на широкий круг установок» (Cattell, 1965, р. 192).

На основании использования сложных корреляционных методов Кеттелл сконструировал «динамическую решетку устремлений» (dynamic lattice). Рисунок 3.1 поясняет отношения между установками, близкими к конкретному поведению (attitude level), с одной стороны, и обоими уровнями диспозиций мотивов (чувствами и эргами), — с другой.

Мы зашли бы слишком далеко, если бы занялись обсуждением всех мотива-ционных диспозиций (эргов и чувств), которые Кеттелл со своими сотрудниками последовательно, практически не прерывая эту работу, выявлял при помощи факторного анализа отражающих те или иные установки утверждений (Cattell, 1957,1965; Cattell, Child, 1975). В табл. 3.1 приводятся шесть эргов, соответствующие им цели деятельности, эмоции и, кроме того, в качестве примера по одному высказыванию из опросника установок, которое отражает данный эрг (т. е. имеет по нему факторную нагрузку не менее 0,50). Для этих шести мотивационных диспозиций Кеттелл в 1957 г. разработал усовершенствованные батареи тестов.

Таблица 3,1

Цели деятельности, эмоции и примеры высказываний, соответствующие шести мотивационным диспозициям типа эргов (Cattell, 1957, р. 541)

Цель

Цель	Эмоция	? Высказывание, отражающее установку
1. Брачные отношения	Сексуальное удовольствие	Я хочу завести ромам с красивой женщиной
1. Общение	Одиночество	Я хочу быть членом клуба или группы людей, связанных общими интересами
3. Родительская опека	Сострадание	Я хочу помогать страждущим, кто бы они ни были
4. Исследование	Любопытство	Мне нравится читать книги, газеты и журналы
5. Безопасность	Страх	Я хочу, чтобы мой дом был лучше защищен от атомной бомбардировки
5. Самоутверждение	Гордость	Я хочу быть одетым так, чтобы мой вид вызывал восхищение

Мотивационные диспозиции - эрги - в зависимости от ситуационного побуждения могут актуализироваться по-разному. Их интраиндивидуальные изменения Кеттелл (он говорит об изменениях уровня эргического напряжения) также попытался разложить на компоненты при помощи факторного анализа. Наряду с двумя константными компонентами - конституциональным и индивидуального опыта -он приписал каждому эргу еще три вариативных компонента. Первый - ситуативное побуждение, второй - физиологическое состояние и третий - имевшее место или отсутствовавшее удовлетворение. Таким образом, Кеттелл, как и многие другие авторы, приходит к постулированию гипотетических формул, представляющих собой сложные комбинации линейных уравнений. Эти формулы, конечно, довольно надуманны, поскольку не проверены и не выведены с помощью теоретически обоснованного экспериментального анализа. Данный момент остается для исследований Ксттелла программным, но незавершенным, так как он спешит провести все новые и новые корреляционные исследования, чтобы продемонстрировать возможность создания таксономии побуждающего содержания ситуаций или «решения» других основных психологических проблем посредством факторного анализа.

Очевидны старания Кеттелла связать мотивационные диспозиции с классами эквивалентности способов действия и ситуаций. Это значительный шаг вперед по сравнению с априорными дефинициями. Но существуют ограничения для применения корреляционно-статистических процедур, поскольку они описывают лишь усредненную для данной группы испытуемых конфигурацию взаимосвязей. Прежде всего с их помощью нельзя распределить подгруппы по идеографическим классам эквивалентности. Собранный в общем без какой-либо теории материал опросников и «объективных тестов» тоже не делает корреляционно-статистическую редукцию к «факторам» более убедительной и не уменьшает опасность «номотетической ловушки».

Несмотря на остроумное использование всех возможностей корреляционно-статистического анализа и весьма трудоемкие исследования, на сегодняшний день факторно-аналитическая теория черт не оказала решающего влияния на психологию мотивации. Причина состоит в описательной (а не объяснительной) природе корреляционных процедур - они показывают, что с чем сочетается, но не что к чему приводит. Поэтому с самого начала от них нельзя было ожидать многого для прояснения проблемы актуализации мотивов и проблемы их генезиса.

Иначе обстоит дело с основными проблемами классификации и измерения мотивов. Здесь решающее значение факторно-аналитической теории черт представляется бесспорным. Если работы Кеттелла в этой области, часто упоминаемые в этой связи, оказались малоплодотворными, то па это, очевидно, имеется ряд причин. Вопрос классификации мотивов в смысле создания системы их полного описания по сравнению с первыми десятилетиями нашего века (и это мы еще увидим) потерял свою привлекательность, поскольку его считали вряд ли разрешимым, а если и разрешимым, то бесполезным для экспериментального анализа условии в рамках некоторых конкретных сфер деятельности. Предложенные мотивационные диспозиции типа эргов плохо согласовывались с традиционным разделением мотивов, на котором строились экспериментальные исследования большинства авторов, опиравшихся, скорее, на перечень мотивов Мюррея (Murray, 1938).

Наконец, исследователи мотивации при всем их интересе к теории личности настроены не столько психометрически, сколько экспериментально. Они больше интересуются анализом конкретных условий, чем описательными измерениями некоего «целого», а к занимающим исключительное положение корреляционно-статистическим процедурам многие относятся как к поверхностным, спекулятивным, трудоемким и запутанным. И все же кеттелловские методы измерения мотивов, особенно в сочетании с объективными индикаторами поведения, заслуживают того, чтобы быть проверенными на материале изучения отдельных мотивов. К сожалению, Кеттелл и его коллеги сделали слишком мало, чтобы продвинуться в этом направлении.

Классификация мотивов на основе инстинктов: Уильям Мак-Дауголл

Описательная система психологии мотивации Кеттелла в какой-то степени возрождает популярную в начале века объяснительную классификацию форм поведения, предложенную Мак-Дауголлом. Мак-Дауголл (McDougall, 1908) первым предпринял грандиозную попытку свести все поведение к мотивационным диспозициям. В то время общеупотребительным названием для мотивационных диспозиций было понятие не мотива, а инстинкта. Так, например, фрейдовское понятие влечения в первых изложениях его работ на английском языке переводилось как «инстинкт». В XIX столетии инстинкт как нечто противоположное интеллекту входил в систему понятий психологии способностей. По мере триумфального шествия эволюционных идей Дарвина понятие инстинкта все чаще привлекалось и для объяснения человеческого поведения.

Джеймс (James, 1892) усматривал в инстинктах способность действовать таким образом, «чтобы производить некоторый результат, не предвосхищая его и без предварительного обучения выполнению действий» (ibid., р. 383). То, что у Джеймса было лишь одним из многих объяснительных принципов поведения, у Мак-Дау-голла стало ключевым положением в любой «динамической», т. е. объясняющей поведение, психологии. Откровенно господствующая роль, которую Мак-Дауголл приписал инстинкту как объяснительному понятию, повлияла на дальнейшую историю проблемы, вызвав во втором десятилетии двадцатого века бурные разногласия по вопросу понимания природы инстинктов. С одной стороны, ассоцианист-ское кредо главных критиков понятия инстинкта побуждало их к радикальной формулировке своих бихевиористских позиций, согласно которым любое поведение должно выводиться из простых рефлексов и научения (Watson, 1919). С другой стороны, Вудвортс (Woodworth, 1918), давно мечтавший о «мотивологии», окончательно заменил инстинкт понятием «drive» («влечение»). И наконец, Толмен сделал основные положения психологии мотивации Мак-Дауголла экспериментально проверяемыми, т. е. приемлемыми в теоретическом отношении и для бихе-виористов. Дальнейшее уточнение понятия инстинкта и исследование инстинктивного поведения стали внутренним делом этологов, прежде всего таких выдающихся исследователей, как Лоренц и Тинберген.

В чем состояла позиция Мак-Дауголла? Он выступал против как чисто описательной психологии сознания, так и «механистического» объяснения поведения

теоретиками ассоцианизма и рефлексологии. Для него любое поведение «телеоло-гично, целенаправлено, ориентировано на достижение намеченного будущего целевого состояния». О направленности говорят семь признаков:

1) спонтанность движения;

2) продолжительность и настойчивость движения вне зависимости от того, действует раздражитель или нет;

3) смена хода целенаправленных движений;

4) успокоение после достижения желаемого изменения внешней среды;

5) приготовление к новой ситуации, к которой ведет совершающееся действие;

6) некоторое повышение эффективности поведения при повторении его в схожих условиях;

7) целостность реактивного поведения организма.

Эти признаки целенаправленности поведения Мак-Дауголл объясняете помощью инстинктов. Исходное для него понятие инстинкта является довольно сложным и охватывает три следующих друг за другом процесса:

1) предрасположенность к селективному восприятию в зависимости от специфических состояний организма (например, более быстрое обнаружение съедобных объектов в состоянии голода); 2) соответствующий эмоциональный импульс (ядро инстинкта); 3) активность инструментального типа, направленная на достижение цели (например, бегство при страхе). Мак-Дауголл делает следующий вывод:

«...любой образец инстинктивного поведения включает знание о чем-либо (объект), отношение к нему и устремленность к объекту или от него» (McDougall, 1908, р. 26).

Очевидно, что здесь в рамках одного понятия связываются воедино совершенно разные вещи. Противоречивость этого высказывания усугубляется тем, что Мак-Дауголл рассматривает как врожденный и меняющийся компонент инстинкта лишь одну из трех его составляющих, а именно эмоцию (ядро инстинкта), в то время как когнитивный и моторный компоненты, с его точки зрения, могут изменяться под влиянием жизненного опыта.

«Эмоциональное возбуждение с сопровождающей его нервной активностью центральной части диспозиции есть единственная составляющая целостного инстинктивного процесса, которая сохраняет свою специфичность и остается одинаковой у всех индивидов во всех ситуациях, где пробуждается данный инстинкт* (ibid., p. 33).

Изучая столь сложное по содержанию понятие, Мак-Дауголл составил первоначальный перечень следующих 12 инстинктов, хотя пяти последним он не смог поставить в соответствие какую-либо определенную эмоцию (приводятся в скобках); 1) бегство (страх); 2) неприятие (отвращение); 3) любознательность (удивление); 4) агрессивность (гнев); 5) самоуничижение (смущение); 6) самоутверждение (воодушевление); 7) родительский инстинкт (нежность); 8) инстинкт продолжения рода (-); 9) пищевой инстинкт (-); 10) стадный инстинкт (-); 11) инстинкт приобретательства (-); 12) инстинкт созидания (-).

Поскольку термин «инстинкт» подвергался ожесточенным нападкам и давал основания для ошибочного толкования поведения как определяемого в основном

врожденными мотивационными диспозициями, Мак-Дауголл позже стал употреблять термин «склонность» (propensity). Однако содержание его почти не изменилось, за исключением того, что было отмечено различие между диспозицией (propensity) и функцией (tendency), о чем свидетельствует следующая цитата из последней работы Мак-Дауголла:

«Склонность представляет собой диспозицию, функциональную единицу общей психической организации, которая, будучи актуализированной, порождает активную тенденцию, стремление (striving), импульс или влечение (diive) к некоторой цели. Такая тенденция, сознательно направленная на предвосхищаемую цель, представляет собой желание (desire)» (1932, р. 118).

Несколько склонностей могут синтезироваться в так называемые чувства (sentiments) — обусловленные опытом и научением когнитивно-эмоциональные оценки, которые связаны с отношением к предметам и обстоятельствам (с ними мы уже сталкивались у Кеттелла). Например, в восприятии и оценке понятия «отечество» участвуют многие склонности. Такие когнитивные схемы, центральную и организующую роль среди которых играет связанное с отношением к образу своего Я чувство самооценки (self-sentiment), составляют «характер». Они тем самым'в значительной степени обусловливают индивидуальные различия на фоне врожденного базового набора инстинктоподобных эмоциональных импульсов (склон-¹ностей). В табл. 3.2 представлен окончательный вариант постулированных Мак-.' Дауголлом склонностей.

При изучении этого перечня сразу становится очевидным., что его убедительное обоснование вряд ли возможно. Почему выделено именно столько, а не меньше и не больше мотивационных диспозиций? Не слишком ли много общего между «поиском помощи» (11) и «покорностью» (9)? Не является ли «страсть к бродяжничеству» (17) лишь одним из проявлений «любопытства» (5)? Можно задать эти и многие другие вопросы, поднимающие проблему эмпирических критериев классификации мотивов, отличающихся от представлений обычного здравого смысла. Насущность этой пробле-.. мы, которая и по сегодняшний день не решена, ощущалась все больше, по мере того>; как под влиянием перечня инстинктов Мак-Дауголла, прежде всего в смежных дис-ципл i шах, таких как социология и политология, стало привычным каждый поведенческий феномен объяснять через особый инстинкт по следующей схеме: войны возникают из-за инстинкта агрессивности. Но почему собственно известно, что существует инстинкт агрессивности? Да потому, что люди часто воюют. Подобная тавтологич-ность мышления никогда не была свойственна Мак-Дауголлу, но стала первопричиной начавшейся вскоре бурной дискуссии о природе инстинктов. Опровергнуть высказывания оппонентов можно было бы при помощи более четких критериев инстинктивно обусловленного поведения и систематических исследований. Однако увлеченные спорами исследователи до этого не дошли. Вторая, в чем-то схожая с первой причина была связана с подозрением, что под маркой инстинктов возрождается старая психология способностей, т. е. что по сути описывается и классифицируется само поведение. Третьей причиной была проблема подразделения поведения на инстинктивно обусловленное и основанное на приобретенных навыках. Для этого необходимо уметь различать взаимозаменяемые инструментальные активности и целевые состояния, к которым в конечном счете конвергируют эти формы поведения.

Таблица 3.2

Инстинктоподобные мотивационные диспозиции (propensity) (McDougall, 1932, p. 97^98)

1. Пищедобывание. Поиск (и, возможно, накопление) пищи

2. Отвращение. Неприятие и избегание определенно вредных веществ

3. Сексуальность. Ухаживание и брачные отношения

4. Страх. Бегство и затаивание в ответ на травмирующие, причиняющие боль и страдание или угрожающие этим воздействия

5. Любопытство. Исследование незнакомых мест и предметов

6. Покровительство и родительская опека. Кормление, защита и укрытие младших

7. Общение. Пребывание в обществе равных себе, а в одиночестве поиск такого общества

8. Самоутверждение. Доминирование, лидерство, утверждение или Демонстрация себя перед окружающими

9. Подчинение. Уступка, послушание, примерность, подчиненность тем, кто демонстрирует превосходящую силу

10. Гнев. Негодование и насильственное устранение всякой помехи или препятствия, мешающих свободному осуществлению любой другой тенденции

11. Призыв о помощи. Активное обращение за помощью в том случае, когда наши усилия заканчиваются полной неудачей

12. Создание. Создание укрытий и орудий труда

13. Приобретательство. Приобретение, обладание и зашита всего, что кажется нам полезным или почему-либо привлекательным

14. Смех. Высмеивание недостатков и неудач окружающих пас людей

15. Комфорт. Устранение или избегание того, что вызывает дискомфорт: например, почесывание или смена позы, местонахождения

16. Отдых и сон. Склонность к неподвижности, отдыху и сну в состоянии усталости

17. Бродяжничество. Передвижение в поисках новых впечатлений

18. Группа примитивных склонностей, обслуживающих телесные нужды, такие как кашель, чихание, дыхание, дефекация

Наконец, четвертой причиной были существенные метатеоретические противоречия, которые подспудно питали споры, одновременно препятствуя их конкретно-эмпирическому прояснению. Для противников Мак-Дауголла понятие инстинкта отождествлялось с его убеждением в том, что поведение целенаправлено, т, е. организуется, исходя из цели. С ассоцианистской точки зрения это убеждение, однако, представлялось ненаучным, так как считалось, что Мак-Дауголл, как ранее это делали виталисты, говоря об инстинктах, подразумевает некие мистические силы. Мак-Дауголл, конечно, был далек от этого. Однако такие метатеоретические подмены подогревали дискуссии и мешали выявлению фактических критериев для разрешения разногласий. Поскольку критики понятия инстинкта не могли предложить лучшей теории, противоречие по сути осталось неразрешенным. Вызванные спорами утомление и пресыщение привели к тому, что с умозрительными рассуждениями было покончено. Результатом, воспринятым повсюду с одобрением, стало мнение о том, что следует больше экспериментировать, конкретизировать

и детализировать. Этот резкий сдвиг в умонастроениях исследователей произошел в начале 1930-х гг. (см.: Krantz, Allen, 1967).

Мак-Дауголл, как и Фрейд, привнес в объяснение поведения типичный для психологии мотивации стиль мышления. Задавшись вопросом о том, что такое мотивы и как их классифицировать, он выявил центральные проблемы, которые при попытке их прояснения по большей части путем описаний и дефиниций вызвали разногласия и в значительной'мере определили эмпирический характер исследований мотивации в течение последующих десятилетий. Является ли поведение преимущественно результатом предшествовавшего научения или врожденных импульсов? Мотивация поведения — это вопрос его энергетики или его направленности и избирательности? И главное: следует ли объяснить поведение механистически, исходя, из связей «стимул—реакция», или телеологически, исходя из предвосхищающих будущее когнитивных процессов?

Слово «инстинкт» перестало употребляться для обозначения мотивационных диспозиции. Его место заняли понятия влечения и потребности. Ранее игнорировавшиеся проблемы актуализации мотива и действенности мотивации стали весьма актуальными. Однако наряду с перечнем инстинктов Мак-Дауголл а и полученным с помощью факторного анализа каталогом Кеттелла была сделана еще одна серьезная и тесно связанная с измерением мотивов попытка их классификации: перечень потребностей (needs) Мюррея 1938 г.

Классификация мотивов на основе отношений личности и окружения: Генри А. Мюррей

Работа Мюррея «Исследования личности» (Murray, 1938) является точкой пересечения ряда важных направлений, по которым развивалась психология мотивации, а именно направлений, берущих начало от Мак-Дауголла, Фрейда и Левина. Мюррей, чьи интересы лежали прежде всего в области клинической психологии и психологии личности, поставил термин «потребности» в центр весьма дифференцированной понятийной системы. Эклектичная по своему происхождению система понятий не предназначалась для простого описания поведения 'и объяснения индивидуальных различий реакций в стандартизованных ситуациях. Она предназначалась, скорее, для выявления индивидуального в более крупных (молярных) единицах поведения, красной нитью проходящего через циклически повторяющиеся индивидуально-типичные формы деятельности, наблюдаемой в течение длительного времени и в разных ситуациях. Субъект понимался как активный организм, который не только реагирует на давление ситуаций, но и активно разыскивает или даже создает их. Однако во всех случаях он, действуя соответствующим образом, воспринимает возможные последствия изменения актуальной ситуации через призму своих потребностей.

Целенаправленность поведения Мюррей пытается объяснить, исходя из представления о саморазвитии цепочки эпизодических отношений личности и окружения как равнодействующей непрерывного взаимодействия личностных и ситуационных факторов. Тем самым им был преодолен чисто теоретико-личностный подход к мотивации, в рамках которого все поведение выводилось из личностных диспозиций. Следующая цитата говорит сама за себя:

«Поскольку в каждый момент организм находится в некотором окружении, которое в основном и детерминирует его поведение, и поскольку это окружение меняется (иногда самым решительным образом), поведение индивида не может быть обозначено без характеристики каждой из противостоящих ему ситуаций, физических и социальных. Важно определить окружение, поскольку дна организма могут вести себя по-разному только потому, что они, по чистой случайности, сталкиваются с разными условиями. Считается, что два организма различны, если они реагируют одинаково на разные ситуации и по-разному на одну и ту же. Но различные реакции на схожие внешне условия также могут быть следствием различных внутренних состояний организма. И кроме того, происходящие в организме процессы ассимиляции и интеграции по природе своей в значительной степени связаны с недавней, а также и более удаленной во времени окружающей обстановкой. Другими словами, то, что организм знает или что он предполагает, в определенной мере является продуктом ситуаций, с которыми ему приходилось ранее сталкиваться. Таким образом, многое из того, что находится внутри организма, раньше было вне его. По этим причинам организм и его окружение следует рассматривать вместе; в психологии весьма удобно пользоваться такой кратковременной единицей, выступающей как разовое взаимодействие «личность—окружение*. Долговременная единица — индивидуальная жизнь — может быть лучше всего обозначена как последовательность связанных кратковременных единиц, или эпизодов» (ibid., p. 39-40).

Как показывает эта цитата, Мюррей предвосхитил «современную» позицию интеракционизма (Bowers, 1973; Magnusson, Endler, 1977). Организм (личность) и воспринимаемая ситуация образуют единицу взаимодействия в смысле взаимного обусловливания. Центральными соотносящимися друг с другом понятиями выступают потребность (need) со стороны личности и давление (press) со стороны ситуации. Потребность и давление непосредственно не наблюдаемы, они должны быть выведены путем умозаключения; это не описательные понятия, а, как сказали бы сейчас, гипотетические конструкты. Однако из чего же их следует выводить? Их нельзя вывести из незначительного по времени фрагмента актуального поведения или ситуации, но лишь из эффектов, к которым сводится, конвергирует протекающая деятельность или соответственно развивающаяся ситуация. Содержание понятия «потребность» (оно, впрочем, не разведено с понятием влечения) определяется через желаемое целевое состояние отношения «личность—окружение», «давление» — через целевое состояние ситуации, на которое можно надеяться или которого нужно опасаться. Потребность и давление содержательно соответствуют друг другу: давление актуализирует соответствующую потребность, потребность ищет соответствующее ей давление. Взаимодействие между потребностью и давлением, их содержательное скрещивание называется темой (thema) (отсюда — тематический апперцептивный тест, см. ниже). Тема и есть подлинная единица анализа потока активности. Каждый эпизод характеризуется темой, целенаправленной последовательностью действий.

В определении потребности Мюррея заметно влияние Мак-Дауголла и Фрейда:

«Потребность — это конструкт (удобное воображаемое или гипотетическое понятие), обозначающий силу (неизвестной физико-химической природы), которая организует восприятие, апперцепцию, интеллект, волю (conation) и действие таким образом, чтобы изменить в определенном направлении имеющуюся неудовлетворительную ситуацию* (Murray, 1938, р. 123-124).

«...В первом приближении мы можем свободно использовать термин "потребность" для обозначения потенциальной возможности или готовности организма реагировать определенным образом при данных условиях. В этом смысле потребность есть латентный атрибут организма. Говоря более строго, это существительное, обозначающее тот факт, что некоторая тенденция в состоянии возобновляться. Нас не должно смущать, что термин "потребность" используется нами как для обозначения преходящих событий, так и для обозначения более или менее устойчивых черт личности!, (ibid., p. 61).

Итак, понятие «потребность» используется Мюрреем в значении как диспози-циональной, так и функциональной переменной. Как мотивационные диспозиции «потребности» можно классифицировать по различным основаниям. Во-первых, можно выделить первичные (висцёрогенные) потребности (например, в воде, пище, сексуальной разрядке, уринапии, избегании холода и многие другие) и вторичные (психогенные) потребности (см. табл. 3.3). Первичные потребности в отличие от вторичных базируются на органических процессах и возникают или циклично (еда), или в связи с необходимостью регуляции (избегание холода). Во-вторых, потребности можно подразделить на позитивные (поиск) и негативные (избегание), на явные и латентные. Явные потребности свободно и объективиро-ванно выражаются во внешнем поведении, латентные проявляются или в игровых действиях (полуобъективированно), или в фантазии (субъективированно). В определенных ситуациях отдельные потребности могут объединяться в мотивации поведения, или конфликтовать друг с другом, или подчиняться одна другой и т. д.

Давление определяется следующим образом:

«....некое воздействие, оказываемое па субъекта объектом пли ситуацией и обычно воспринимаемое им как преходящий набор стимулов, принимающих вид угрозы или обещания пользы для организма» (ibid., p. 748).

«При определении давления имеет смысл различать: 1) альфа-давление — то актуально существующее давление, которое можно установить научными методами, и 2) бета-давление, представляющее собой интерпретацию субъектом воспринимаемых им феноменов» (ibid., p. 122).

Все эти понятия и их различение были не только результатом умозаключений и размышлений. На основании данных многообразных иследований, проведенных с 50 пациентами Гарвардской психологической клиники, помещенными в разно-ооразные исследовательские ситуации, понятийный аппарат развивался, уточнялся и проверялся.

Перечень психогенных потребностей {needs; n) по Мюррею, в порядке латинского алфавита

Таблица 3.3

l.B.	Abasement (n Aba)		унижения
2. п.	Achievement (n Ach)		достижения
3.n.	Affiliation (n Aff)		аффилиации
4. п.	Aggression {nAgg)		агрессии
5. п.	Autonomy (n Auto)		независимости
G.n.	Counteraction (n Cnt)		противодействия
Т.п.		Deference (я Def)		уважения
8. п.		Defendants (n Dfd)		защиты
9. п.		Dominance {n Dom)		доминирования
10. п.		Exhibition (n Exh)		привлечения внимания к себе
П. п.		Hmtnavoidance (n Harm)		избегания вреда
12.п.		Infavoidance (n Inf)		избегания неудач
13. п.		Nwturance (n Nur)		покровительства
14. п.		Order (nOrd)		порядка
15. п.		Play (n Play)		игры
16. п.		Rejection (n Rej)		неприятия
17. п.		Sentience (n Sen)		осмысления
18. п.		Sex (n Sex)		сексуальных отношений
19. п.		Succorance (n Sue)		поиска помощи (зависимости)
20. п.		Understanding (n Und)		понимания

Следующие потребности были постулированы, но систематически не исследовались: п. Acquisition (n Acq) приобретения, п. Blamavoidance (n Blom) избегания обвинений, п. Cognizance (nCog) познания, п. Construction (nCons) созидания, п. Exposition (п Ехр) разъяснения (обучения), п. Recognition (n Цвс) признания, п. Retention (n Ret) сохранения (бережливости).

В первую очередь это касалось содержательного разграничения отдельных вторичных потребностей (см. табл. 3.3). 27 сотрудников Гарвардской психологической клиники — психологи и психиатры — наблюдали испытуемых в этих ситуациях и регистрировали повторяющиеся проявления сильно выраженного у ряда людей мотива; кроме того, создавались ситуации, актуализировавшие индивидуально слабовыраженные мотивы. Диапазон исследовательских ситуаций простирался от интервью, написания автобиографий и воспоминаний детства до включавших разнообразные тестовые методы экспериментов по уровню притязаний и памяти. Особого упоминания заслуживает разработанный Мюрреем ТАТ (Тематический апперцептивный тест), Под влиянием специальных содержательных стимулов в виде предъявляемых картинок испытуемый должен рассказать придуманные им истории, которые затем подвергаются анализу под углом зрения актуализируемых в них потребности, давления и темы. Специально разработанная форма этой методики сыграла большую роль в объективации и измерении мотивов, создав тем самым предпосылки для интенсивного экспериментального исследования отдельных мотивов, в частности мотива достижения (см. главу 6).

Так возникла известная альтернатива умозрительным классификациям мотивов. Отдельные потребности из списка Мюррея были взяты другими авторами за образец при создании измерительных методик, будь то опросники или методики тематической интерпретации. Такие мотивы, как потребность в достижении (п Ach), потребность в аффилиации {п Aff) и потребность в доминировании (последнее время употребляется название «потребность во власти» — п Power), благодаря

начатым в 50-е гг. экспериментальным исследованиям мотивации были очень хорошо изучены.

В чем состоит вклад Мюррея в психологические исследования? Он свел воедино и классифицировал ряд различных теоретических подходов, причем именно тех, которые оказались важными для объяснения поведения, разработал систему понятий, которая использовалась исследователями при построении теорий и измерении мотивов. Однако его собственные построения нельзя назвать теорией. Между многочисленными эмпирическими и гипотетическими переменными он не постулирует каких-либо специфических отношений. Его перечень потребностей возник в результате решительной попытки описать и объяснить динамику прведения в самых разных ситуациях и на больших временных интервалах. Основанное на анализе условий и ситуации предсказание поведения на ограниченных отрезках времени, не говоря уже о спецификации взаимодействия «потребность—давление?, было, очевидно, невозможным в рамках столь глобального подхода.

В объяснении поведения с первого взгляда Мюррен преодолел унаследованную от Мак-Дауголла и позлее методически подкрепленную Кеттеллом односторонность теоретико-личностного подхода. Он стоял (как отмечалось выше) на позициях современного интеракционизма. Представления о желаемых последствиях действий (потребность) и воспринимаемых возможностях ситуации (давление) свелись к понятию темы, или, как бы мы сейчас сказали, класса эквивалентных для данного индивида ситуаций деятельности. Проблему классификации мотивов он связывал не только с их измерением, препятствовавшим поспешным спекуляциям, но и с их ситуативной актуализацией, со сменой и возобновлением мотивации, с мотивированной целенаправленностью и конфликтом мотивов. Его Тематический апперцептивный тест (ТАТ) позднее позволил осуществить прорыв в области измерения мотивов (McClelland et al., 1953).

Иерархическая модель классификации мотивов: Абрахам Маслоу

Гораздо сильнее, чем классификация мотивов Мюррея, с теорией черт была связана модель Абрахама Маслоу, наиболее полно описанная в его книге «Мотивация и личность» (Maslow, 1954). Маслоу стал основателем гуманистической психологии, сформировавшейся в США после Второй мировой войны под влиянием идей европейского экзистенциализма. Это движение осознает себя как «третью силу», ? стремящуюся освободиться от односторонности чисто бихевиористского или психоаналитического подхода и поставить в центр изучения личности вопросы ценностных ориентации и смысла жизни. Сторонники этого движения прибегают к старым идеям «понимающей психологии» Дильтея (Dilthey, 1894), которой был многим обязан и Лерш. Следует отметить, что это направление психологии носило антидарвинистский характер. Хотя человек детерминирован биологически и обладает врожденными, раскрывающимися в процессах созревания потенциями, он, однако, принципиально отличается от всех остальных животных своей способностью и даже потребностью ценностной самоактуализации.

Маслоу — противник классификаций мотивов. Он считал существующие перечни влечений и потребностей бесплодными в теоретическом отношении, что, однако, не помешало ему создать собственную классификацию мотивов. Однако

эта попытка в двух моментах отличается от более ранних классификаций, и именно ее особенности сделали перечень Маслоу весьма популярным. Во-первых, Маслоу разграничивает не отдельные мотивы, а целые их группы. Во-вторых, эти группы упорядочены в ценностной иерархии соответственно их роли в развитии личности Но и потребности высоких И высших уровней при этом трактуются как не менее инстинктоподобные, т. е. врожденные (конституциональные) диспозиции, чем низшие потребности. Пока потребность не удовлетворена, она активирует деятельность и влияет на нее. При этом деятельность не столько толкается (pushed) изнутри, сколько привлекается (pulled) извне возможностью удовлетворения. Основной идеей классификации Маслоу является принцип относительного приоритета актуализации мотивов, гласящего, что, прежде чем активируются и начнут определять поведение потребности более высоких уровней, должны быть удовлетворены потребности низшего уровня.

0x01 graphic

Рис. 3.2. Иерархия групп мотивов относительно приоритета удовлетворения потребностей по Маслоу (рисунок заимствован из работы: Krech, Cruthfield, Ballachey, 1962, p. 77)

Иерархия потребностей начинается с физиологических потребностей. Далее следуют потребности безопасности и потребности в социальных связях, затем потребности самоуважения и, наконец, самоактуализации. Самоактуализация может стать мотивом поведения, лишь когда удовлетворены все остальные потребности. В случае конфликта между потребностями различных иерархических уровней побеждает низшая потребность. С точки зрения возрастной психологии восходящей иерархии мотивов соответствует последовательность их проявления в онтогенезе (см. также исследования развития Я: Erikson, 1963). Для младенца на первом месте стоит удовлетворение физиологических потребностей, для ребенка чуть постарше более актуальной становится безопасность, затем следуют социальные контакты и самооценка. Лишь в подростковом возрасте приобретают значение некоторые аспекты самоактуализации, которые в лучшем случае могут быть реализованы уже в зрелом возрасте. Рисунок 3.2 поясняет эти положения.

Потребности низших уровней Маслоу называет нуждами {deficiency needs), а высших — потребностями роста {growth needs). В табл. 3.4 группы потребностей выстроены в иерархическую «пирамиду».

Из всех мотивов основной интерес Маслоу обращен на потребности самоактуализации. Он пишет о них:

«Даже когда все эти потребности удовлетворяются, мы все же часто (если не всегда) можем ожидать, что если индивид не занимается тем, для чего он предназначен, то вскоре возникнут новые неудовлетворенность и беспокойство. Чтобы находиться в согласии с собой, музыкант должен создавать музыку, художник рисовать, поэт писать стихи. Человек должен быть тем, чем он может быть. Эту потребность можно назвать са-моактуализацией... Она означает желание человека самоосуществиться, а именно—его стремление стать тем, чем он потенциально является» (Maslow, 1954, р. 91, 92).

Таблица 3.4 Классификация мотивов по Маслоу согласно иерархической модели

0x01 graphic

5. Потребность в самоактуализации (self-actualization needs);

реализаций собственных возможностей и способностей;

потребность в понимании и осмыслении 4. Потребности в самоуважении (esteem needs): потребности

в достижении, признании, одобрении 3. Потребности в социальных связях (needs for belongingness

and love): потребности в любви, нежности, социальной

присоединенное™, идентификации

2. Потребности в безопасности (safety needs): безопасность и защита от боли, страха, гнева, неустроенности

1. Физиологические потребности {physiological needs): голод, жажда, сексуальность и т. п. — в той мере, в какой они обладают гомеостатической и оргапизмической природой

Относительный приоритет временно неудовлетворенных низших потребностей не обязательно должен прерывать и блокировать самоактуалпзацшо. Самоактуализация может приобрести своеобразную функциональную автономию (см.: Allport, 1937; см. также главу 2). Что касается эмпирических подтверждений, то здесь Маслоу опирается на биографии таких выдающихся людей современности и прошлого, как Линкольн, Бетховен, Эйнштейн, Элеонора Рузвельт и Олдос Хаксли (Maslow, 1954; 1955). В этой выборке он обнаруживает следующие характерные черты: ориентацию на реальность, терпимость, спонтанность, деловую направленность, ограничение приватных интересов, независимость, оптимизм, одухотворенность, идентификацию с человечеством, наличие интимной среды, включающей немногих близких людей, демократические принципы, разведение целей и средств, юмор, креативность и нонконформность. В 16 пунктах Маслоу обобщает различия между низшими и высшими потребностями. Вот некоторые из них:

1. Высшие потребности генетически являются более поздними.

2. Чем выше уровень потребности, тем менее она важна для выживания, тем дальше может быть отодвинуто ее удовлетворение и тем легче от нее на время освободиться.

3. Жизнь на более высоком уровне потребностей означает более высокую биологическую эффективность, большую ее продолжительность, хороший сон, аппетит, меньше болезней и т. д.

4. Высшие потребности субъективно воспринимаются как менее насущные.

5. Удовлетворение высших потребностей чаще имеет своим результатом осуществление желаний и развитие личности, чаще приносит счастье, радость и обогащает внутренний мир (Maslow, 1954, р. 98).

Гуманистический подход к классификации мотивов Маслоу явно основывается не только на наличном поведении, но и на том, каким оно должно быть. Поэтому вполне логично обосновать индивидуальные различия в поведении тем, что многие индивиды не достигли (или пока не достигли) высшего уровня потребностей и остановились на низших ступенях. Маслоу не ставил себе цели осуществить такое обоснование и создать необходимые измерительные процедуры; такие методики были, впрочем, разработаны другими авторами (см.: Loevinger, Wessler, 1970). Классификация мотивов Маслоу неизбежно подводит нас к объяснению поведения с четвертой точки зрения (см. главу 1). В различные культурные и экономические эпохи в различных социальных группах и при различном положении в обществе люди, бесспорно, имеют разные возможности для реализации потребностей высшего уровня. Фактически Маслоу усматривает обусловленность развития потребностей к их высшему уровню не только (как это представлено в пункте 1) историей вида, но и социальными факторами. Вот почему он критикует расхожие перечни инстинктов и потребностей за их обращенность к прошедшим временам, к эпохам, когда большая часть населения влачила свое существование на уровне физиологических потребностей и потребностей безопасности.

Гуманистический пафос мотивационного объяснения поведения, представленного в виде иерархической модели классификации мотивов, придал позиции Маслоу новизну, которой так недоставало отстраненному от реальности психологическому объяснению поведения. Правда, такая нЪвизна была достигнута ценой ограничения объяснительной ценности подхода Маслоу тем меньшинством людей, которые к тому времени самоактуализировались в его понимании. Гуманистическая психология основывается на идеализированном варианте гуманизма. Она стремится культивировать такие способности и потенции личности, которые не замечались и не разрабатывались академической психологией и психоанализом, в частности креативность, самостоятельность, ответственность, самоактуализацию. Если бы достаточное число людей объединили свои усилия, то, как считал Маслоу (Maslow, 1961), возникло бы «хорошее общество». Такое личностно-центрирован-ное понимание игнорирует ситуационную обусловленность деятельности, а также социальные и экономические возможности ее осуществления. Этим оно отличается от критической позиции европейского экзистенциализма и феноменологического гуманизма, представленных Сартром, Камю, Мерло-Понти и Линшотеном (см.: Graumann, 1977; Misiak, Sexton, 1973).

Здравомыслящий, пусть и недостаточно искушенный в проблемах мотивации читатель, без труда отнесет классификацию мотивов Маслоу к теориям черт. Маслоу рассматривает потребности как относительно независимые от актуальной

ситуации. Именно потребности, расположенные непосредственно над уровнем удовлетворенных, организуют деятельность, хотя возможности для этого в определенной мере зависят от ситуации. Вне сферы рассмотрения оказалась одна из основных проблем, а именно проблема актуализации и измерения мотивов. Тем не менее принцип относительного приоритета неудовлетворенных потребностей и связанное с ним указание на возможности индивидуального развития (последнее — объяснение поведения с четвертой точки зрения) являются новыми и перспективными идеями в области классификации мотивов.

Базовые эмоции как рудиментарные мотивационные системы

На основе мимических выразительных движений можно выделить ограниченное число базовых эмоций. Уже Дарвин (Darwin, 1872), тщательно наблюдая за младенцем, выделил восемь таких базовых эмоций: интерес, радость, неудовольствие/ печаль, удивление, страх, гнев/ярость.-отвращение и стыд. Дарвин считал, что выразительное поведение у видов, ведущих социальный образ жизни, служит целям коммуникации и что существует филогенетическая преемственность лицевой мускулатуры от низших млекопитающих через приматов к человеку.

Наряду с филогенетической преемственностью существует еще один аргумент в пользу признания базовых эмоций врожденными диспозициями. Это их универсальность — в отношении причин, которые их вызывают (о чем можно узнать по их выражению), и в отношении согласия наблюдателей при отнесении выразительного поведения к той или иной конкретной эмоции. Поскольку часто утверждается, что выражение эмоций в культурно однородной среде основывается на определенных конвенциях (см., напр., Klineberg, 1938), исследователи взяли в качестве испытуемых представителей коренных племен Борнео и Новой Гвинеи, вряд ли встречавшихся ранее с людьми других культур, и прочитали им ряд историй, а затем попросили выбрать из серии портретов с разными выражениями лица то, которое лучше всего отражает чувства персонажа истории (Ekman, Friesen, 1971; Ekman, 1972). В последующих исследованиях туземцы должны были «вживаться» в чувства героев историй, а выражение их лиц записывалось на видео и позднее оценивалось американскими студентами. Во всех этих ситуациях эмоции настолько единодушно соотносились с определенными выражениями лица, что никаких сомнений в универсальности специфических для каждой эмоции выражений лица и в универсальности их распознания больше не остается (нередко смешивались лишь удивление и страх — две эмоции, часто следующие друг за другом).

Что же дает основания рассматривать базовые эмоции в качестве рудиментарных мотивационных систем, как это сделал прежде всего Томкинс (Tomkins, 1970)? Такое понимание эмоций было очевидно уже для Мак-Дауголла (1908), считавшего эмоцию врожденным ядром и неизменным компонентом каждого инстинкта, тогда как его когнитивные и моторные компоненты могли изменяться в ходе научения. Если мы хотим понимать эмоции в соответствии с современным состоянием знаний, во многом определяемым работами Магды Арнольд (Arnold, 1960)

и Сильвана Томкинса (Tomkins, 1970,1981), то мы должны прежде всего отказаться от присущего повседневному словоупотреблению сведения эмоции к переживанию того или иного чувства и видеть в «эмоциях» противоположность «когни-циям» в смысле «мыслей» или вообще «когнитивным процессам» в смысле переработки информации, поступающей из окружающего мира (ср. дискуссию Зайонца (Zajonc, 1980) и Лазаруса (Lazarus, 1984), создающую впечатление, что спор идет главным образом о словах).

Попробуем в нескольких фразах пояснить значение эмоций. Существуют определенные виды ситуаций, являющиеся для организма жизненно значимыми. Например, угроза со стороны превосходящего по силе врага, незнакомое окружение или одиночество в ситуации, когда нужна помощь или близость другого. Соответственно живое существо будет испытывать страх и убегать, испытывать удивление и исследовать окружение или испытывать горе и искать утешения или помощи у другого. Восприятие такого рода жизненно значимых базовых ситуаций основывается отчасти на врожденных ключевых стимулах, а у человека в значительной степени еще и на последующем опыте. Еще Уотсон (Watson, 1924) обратил внимание на врожденные пусковые стимулы, ответственные за появление у младенца таких эмоций, как страх, гнев или симпатия. Эти безусловные возбудители эмоций составляют основу, необходимую для возникновения обусловленных эмоций в ответ на исходно нейтральные стимулы (Watson, Rayner, 1920).

Накопление эмоционального опыта происходит обычно по модели классического обусловливания, т. е. по принципу связывания сигнала со специфическими изменениями в организме, способствующими инициированию соответствующего действия. Затем возникает определенное состояние переживания, которое может осознаваться. Речь не идет здесь о жесткой связи между стимулом и реакцией в том смысле, что определенный стимул автоматически запускает те или иные конкретные реакции. Скорее, специфический ключевой раздражитель в ответ на определенную жизненную базовую ситуацию вызывает изменения состояния организма, которые готовят целесообразную в данных условиях деятельность. Одним из компонентов этого изменения состояния является переживание специфического для данной эмоции чувства, которое в сжатой и целостной форме позволяет «ощутить» свое актуальное состояние. То есть чувства являются своего рода обобщенными «блиц-коммюнике» о текущем состоянии, в котором человек находится в данный момент, или, иными словами — о том, с какой базовой жизненно значимой ситуацией мы столкнулись. Магда Арнольд (Arnold, 1960) была первой, кто указал на трехчленную цепочку событий: восприятие—оценка—действие.

Исходя из современных представлений эту цепочку событий можно представить себе следующим образом. Информация, указывающая на базовую ситуацию, связанную с той или иной эмоцией, вызывает биохимические изменения в некоторых областях центральной нервной системы (например, в лимбической системе), которые, в свою очередь, приводят к изменениям в четырех различных областях. Первая область охватывает периферическую нервную систему, включая органы чувств (например, изменения в кровоснабжении; ориентировочный рефлекс), вторая — переживание чувства, третья — выразительные движения и четвертая — дви-

жения, начинающие действие. Выразительные движения, специфические для той или иной эмоции, включают в себя выражение лица, жестикуляцию, позу, ориентацию тела и изменение голоса. Как уже было сказано, выразительные движения могут быть восприняты другими индивидами и дают им точную информацию о текущем эмоциональном состоянии наблюдаемого индивида и его готовности к действию. Впрочем, выразительные движения могут быть — произвольно или на основе так называемых «правил исполнения» (Ekman, 1972), т. е. с учетом культурного контекста социальной ситуации, — преувеличены, ослаблены, видоизменены, подавле-' ны или фальсифицированы. Кроме тог.о, выразительные движения, особенно жесты, и движения, начинающие действия, могут переходить друг в друга.

Этот тезис поясняет рис. 3.3, демонстрирующий цепь событий, намеченную Плат-чиком (Plutchic, 1980) для эмоций страха и горя и включающую в себя введшее событие, запускающее эмоцию, его когнитивную, оценку, эмоциональное переживание или субъективную реакцию и поведенческую реакцию. Последний член цепочки обозначает соответствующие типы жизненно значимых базовьзх ситуаций, называемые Платчиком «функциями» отношения организм—среда (например, защита или восстановление связи). В табл. 3.5 представлены три различных «языка» для обозначения восьми принимаемых Платчиком базовых ЭМОЦИЙ, а именно «субъективный» (эмоциональные переживания), «поведенческий» и «функциональный».

0x01 graphic

Рис. 3.3. Цепочки событий для эмоций страха и горя (по: Plutchic, 1980)

При таком понимании эмоций их действительно вполне можно назвать рудиментарной мотивациопной системой. Если задуматься о том, насколько важным может быть быстрое и одновременно с этим адекватное действие в жизненно важных ситуациях, то эмоции явно оказываются значимыми и филогенетически ценными для выживания вида. Рефлекторные связи стимула и реакции были бы хотя и весьма быстрыми, но часто приводили бы к неадекватному поведению, ибо они не учитывают оттенков значения запускающего реакцию стимула или контекста, в котором он появляется. Если же первой реакцией организма является не двигательная активность, а эмоция, то связка «стимул—реакция» разъединяется и тем самым создаются предпосылки для реагирования наиболее уместным образом (Scherer, 1981). С другой стороны, эмоциональный тип переработки информации дает возможность

достаточно быстро ответить собственной активностью на возникшую ситуацию или, по меньшей мере, привести себя в состояние повышенной готовности к действию. Если бы вместо этого индивид должен был полагаться на мыслительно-логическую переработку информации, связанную с детальным анализом аспектов Побудительности и ожидания и с их последующей интеграцией и притом осуществлявшуюся последовательно, то, учитывая столь растянутый во времени паралич действия, он ответил бы на ситуацию хотя и правильно, но слишком поздно, а потому неадекватно.

Таблица 3.5 Три возможных языка для описания эмоциональных состояний

Субъективный язык	Поведенческий язык	Функциональный язык
Страх, испуг	Отшатнуться, убежать	Защита
Гнев, ярость	Напасть, укусить	Разрушение
Радость, воодушевление	Соединиться, обладать	Воспроизведение
Горе, печаль	Позвать на помощь	Воссоединение
Согласие, доверие	Объединиться в пару,	Объединение
	прихорашиваться	или присоединение
Отвращение, омерзение	Рвота, испражнение	Отвержение
Ожидание, предвосхищение	Исследовать, расчленять	Исследование
Удивление, ошеломленность	Остановиться, оцепенеть	Ориентировка

Таким образом, развитие базовых эмоций в филогенезе сделало возможным более гибкое и точное приспособление к требованиям ситуации, к сложным и изменчивым условиям окружающей среды, чем это позволяет чисто рефлекторный способ реагирования. (К тому же проявление эмоций в выразительном поведении позволяет решить внутривидовые проблемы социальной жизни, например бескровное разрешение схваток за право на спаривание или при установлении ранга; см.: Lorenz, 1966.) Это развитие сделало возможным мотивацию — в той мере, в какой мы подразумеваем под этим словом взвешивающее и предвосхищающее планирование и управление поведением. Маурер (Mowrer, 1939, переработанное издание — 1960) был первым из представителей теории научения, кто последовательно основывал мотивационные процессы (в том числе и мотивационные процессы низших млекопитающих типа крыс) на двух связанных с ожиданием эмоциях—а именно, с «надеждой» и «страхом» и противоположными им «разочарованием» и «облегчением».

С другой стороны, человек может выйти из-под власти эмоций и, так сказать, «безэмоционально», чисто рационально взвешивать аспекты ценности и ожидания и разрабатывать планы будущего действия, чтобы затем предпринять действие, направленное на достижение поставленной цели. Находясь между этими двумя крайностями рефлекторного реагирования и безэмоционального планирования действия, эмоции — теперь это должно быть очевидно — действительно представляют собой рудиментарную мотивационную систему. Если вспомнить о разделе-

нии хода действия на различные фазы, которые мы рассматривали в главе 1, то мы заметим, что рудиментарная мотивационная система базовых эмоций в известной степени «проскакивает» фазу мотивации и приводит непосредственно к порогу образования намерений, а иногда — в случае вызванных эмоцией импульсивных действий — минует и этот порог и ведет прямо к осуществлению соответствующего действия.

Говоря точнее, в случае рудиментарной мотивационной системы фаза мотивации (определяемая как переработка ценности и ожидания) заменяется фазой эмоции. Было бы ошибкой полагать, что такого рода фаза эмоции всегда является «иррациональной» в смысле импульсивного аффективного срыва. Ибо хотя переработка информации в эмоциональном состоянии и является глобальной и целостной, она может свести всю сложность текущего положения со всеми его контекстами к его действительному общему знаменателю. Этот момент особенно подчеркивает Томкинс. Способность охватывать многие каналы входов и выходов одновременно — Томкинс характеризует этот процесс с помощью понятия «центральной сборки» (central assembly) — составляет исконную силу эмоциональной системы. Вот что пишет об этом Томкинс: i

«Основополагающая сила аффективной системы является следствием присущей ей свободы соединяться со множеством других компонентов в процессе, который я называю центральной сборкой. Это исполнительный механизм, в котором сходятся сообщения из всех источников, соревнуясь каждьш момент за право включиться в эту управляющую инстанцию. Аффективная система может быть возбуждена центральными или периферическими сообщениями, исходящими из любого источника, и, в свою очередь, она может контролировать судьбу этих сообщений и их источников» (Torakins, 1981, р, 324).

Шерер (Scherer, 1981) выделил в своей эмоциональной модели переработки информации пять отдельных этапов, последовательность которых, судя по всему, соответствует как филогенетическому и онтогенетическому развитию, так и актуальному порядку следования фаз в каждом отдельном случае. На первом этапе входящая информация проверяется на новизну (например, реакция испуга; эмоции интереса и удивления); на втором этапе устанавливается, имеем ли мы дело с чем-то приятным или неприятным (удовольствие — неудовольствие, ср.: Schneirla, 1959; приближение или избегание; эмоции радости, страха, горя и отвращения); на третьем информация проверяется с точки зрения ее релевантности цели, т. е. относительно того, содержит ли она указания на обстоятельства, которые способствуют текущему в данный момент действию или достижению намеченной цели, прерывают это действие, препятствуют ему или замедляют его (эмоции радости и страха; при появлении препятствия — «фрустрация», гнев или злость). На четвертом этапе релевантные цели обстоятельства анализируются с точки зрения структуры создаваемых ими условий и возможностей их преодоления (эмоции: радость, страх, горе, гнев); на пятом этапе, присущем только человеку, результаты действия сравниваются с социальными нормами или установленными для себя самого стандартами (эмоции: радость в смысле гордости, стыд, вина, презрение).

Если внимательно приглядеться к этим пяти этапам переработки информации, то станет очевидным, что они — за вычетом первого (проверка на новизну) — охва-

тывают аспекты ценности и ожидания. Этапы 2 и 5 (удовольствие/неудовольствие и оценка относительно норм) затрагивают ценности, а этапы 3 и 4 (релевантность для достижения цели и средства преодоления неблагоприятных обстоятельств) — ожидания. Мы уже говорили, что в рудиментарной мотивационной системе фазу мотивации замещает фаза эмоции. Теперь мы видим, что — если модель этапов переработки информации Шерера хоть сколько-нибудь верна — в фазе эмоции осуществляются такие же, по сути, таги переработки информации, как и в фазе мотивации, а именно оценивание информации, относящейся к ценности и ожиданию. При этом эмоциональная фаза приводит к порогу волевой или даже сразу к действию не только быстрее, но и на более интуитивной основе, чем это могло бы быть при аналитической обработке ценностей и ожиданий.

В этой связи встает вопрос о том, когда имеет место один процесс, а когда второй. Судя по всему, последовательная аналитическая и рационально контролируемая обработка ценностей и ожиданий (фаза мотивации) наблюдается, скорее, 1) при принятии решений с далеко идущими последствиями, 2) при наличии достаточного количества времени и 3) когда не вполне ясно, что следует делать. В отличие от этого интуитивная и эмоционально окрашенная оценка (фаза эмоции) является более уместной в том случае, когда подлежащая переработке информация относится к обстоятельствам, которые — при всей своей сложности — вполне знакомы индивидууму (иными словами, когда уже наличествует, по Томкинсу, вполне привычная «центральная сборка»). В ситуации дефицита времени, при внезапной опасности или неожиданном соблазне эмоциональный способ обработки также является наиболее распространенным и зачастую наиболее эффективным. В двух последних случаях индивид должен, как правило, прервать начатое действие, чтобы адекватно отреагировать на неожиданную и не терпящую отлагательства ситуацию. Однако поскольку получившая доступ к действию тенденция защищена от вмешательства конкурирующих тенденций (см. главу б: «контроль над действием» по Кулю), то здесь требуется рсобо действенная «система прерывания», а субъективно переживаемые эмоции гораздо лучше подходят на эту роль, чем неторопливое взвешивание аспектов ценности и ожидания. Прибрам (Pribram, 1973) и Мэпдлер (Mandler, 1975) приписывают эмоциям прежде всего именно эту функцию прерывания.

Но если все базовые эмоции универсальны и имеют глубокие филогенетические корни, если они осуществляют адаптивную функцию в жизненно значимых базовых ситуациях взаимоотношений индивида (организма) и среды, то нам остается задать себе вопрос, можем ли мы из этих данных извлечь что-то важное для классификации мотивов-диспозиций. Таблица 3.6 содержит списки базовых эмоций, предложенные Дарвином, Томкинсом, Экманом, Изардом и Платчиком, причем в той последовательности, которая примерно соответствует модели шагов эмоциональной переработки информации Шерера (1981). Эти списки в значительной степени совпадают. Как видно из табл. 3.6, число выделяемых базовых эмоций колеблется между шестью и девятью (Ekman, 1971; Izard, 1971; Plutchic, 1980;Tomkins, 1962, 1970). Разграничение базовых эмоций осуществляется в основном по выражению лица (ср.: Rinn, 1984).

Таблица 3.6

Выделяемые различными авторами базовые эмоции,

упорядоченные согласно последовательности этапов переработки информации, постулируемой Шерером (Scherer, 1981).

Дарвин (1877) Интерес Удивлен. Радость Печаль Отвращ. Страх Гнев Стыд

Томкинс (1981) Интерес Удивлен. Радость Расстр. Отвращ. Страх Гнев СтыдПрезреиие Экман (1971) - Удивлен. Счастье Печаль Отвращ. Страх Гнев -

Изард (1971) Интерес Удивлен. Радость Расстр. Отвращ. Страх Гнев Стыд Платчик (1980) - Удивлен. Радость Печаль Отвращ. Страх Гнев - Принятие

Если не все авторы выделяют интерес в качестве базовой эмоции, то это происходит потому, что свойственное ему выразительное поведение можно проинтерпретировать и просто как обращение внимания. Стыд, а также выделяемые отдельными авторами эмоции «презрения», «принятия» и «ожидания» некоторые исследователи рассматривают как смешанные эмоции, возникающие при соединении базовых. Все авторы согласны с тем, что базовые эмоции, возбуждаясь одновременно, могут смешиваться. Томкинс (Tomkins, 1981), указывая на бесконечные возможности связывания базовых эмоций со смысловым содержанием и всевозможными особенностями ситуации, говорит о возникновении аффективных комплексов.

Некоторые человеческие мотивации, присущие также и животным, легко вписываются в этот перечень, например страх, агрессия пли любопытство. Другие же, свойственные только человеку, как, например, оказание помощи, власть или достижение, сюда не вписываются. При этом возникает еще одна трудность. Например, Платчик при выделении базовых эмоций исходил из того, что они должны как можно более глубоко прослеживаться на филогенетической шкале. Поэтому напрасно мы будем искать в его перечне те эмоции, что появляются лишь на более высоких филогенетических ступенях, даже если они и являются здесь весьма значимыми. Примером может служить поведение доминирования в стаде шимпанзе, сопровождающееся весьма мощными выразительными движениями (ср.: van Hooff, 1967; Chevalier-Skolnikoff, 1973).

В исследовании Вайсфельдаи Бересфорда(\Уе151*еИ, Beresford, 1982) было продемонстрировано, что степень выпрямленности корпуса в сочетании с определенными признаками выражения лица обнаруживает примечательные параллели, с одной стороны, с поведением доминирования—подчинения у низших приматов и, с другой — с реакцией гордости при достижении успеха и реакцией стыда при неуспехе (по поводу последнего см. также: Heckhausen, 1984b). Это сходство просто поразительно. Но можно ли на этом основании сделать вывод о том, что поведение достижения, наблюдаемое только у человека, является в конечном счете конкурентной борьбой за возможно более высокий ранг в социальной иерархии? В случае выражения гордости или стыда, когда мы ощущаем направленные на себя взгляды окружающих, дело часто может заключаться именно в этом (это особенно ярко проявляется в поведении торжествующего спортсмена на стадионе). Но существу-

ют и другие реакции, которые, скорее, можно назвать радостью и печалью или удовлетворенностью и неудовлетворенностью собой (Geppcrt, Heckhausen, в печати). Возможно, мы имеем здесь дело даже со смешанными комбинациями реакций из филогенетического наследия, и человек вынужден обходиться ими, когда возможный репертуар элементарных выразительных движений уже исчерпан, но при этом из них можно образовывать новые комбинации. Это вполне может быть справедливо для характерных выразительных реакций, связанных с деятельностью достижения (см. главу 8). Однако неясно, можно ли это доказать. В конечном счете мы пришли бы к выноду о том, что для каждого высшего человеческого мотива имеется смешанная эмоция с соответствующим выражением лица и позой тела.

Более обоснованным представляется другой взгляд на эту проблему. Вполне возможно, что та или иная базовая эмоция или сочетание различных базовых эмоций вместе с соответствующим выражением лица не является типичным переживанием, свойственным данному специфически человеческому мотиву, и тем самым его считываемым по выражению лица индикатором, но что в процессе действия, побуждаемого данным мотивом, проявляются все базовые эмоции. В зависимости от того, протекает ли действие непрерывно или рывками, доводится ли оно до конца или прерывается, сталкивается с непредвиденными трудностями или со счастливым стечением обстоятельств, от того, сталкивается ли человек с препятствиями в осуществлении злого умысла и может ли он в конце концов соответствовать нормам, которые он считает обязательными для себя или нет, — могут возникать и при этом несколько раз по ходу действия изменяться любые базовые эмоции из приведенных в табл. 3.6.

Такого рода представление Томкинс (Tomkins, 1970) воплотил в довольно простой модели физиологического возбуждения. Он говорит о «плотности нервных импульсов» (под плотностью понимается количество нервных импульсов за единицу времени), которая на основе врожденных механизмов возбуждает аффективную реакцию, причем в зависимости от крутизны нарастания или затухания плотности стимуляции или от высоты ее уровня возникает та или иная базовая эмоция. Таким образом, индивид побуждается обращать внимание на события, о которых сообщают переживаемые им в тот или иной момент эмоции.

Такое понимание проблемы проливает новый свет на наш, казавшийся уже решенным, вопрос о том, когда волевой фазе и действию в целом предшествует фаза мотивационной обработки ценностей и ожиданий, а когда — стремительные процессы оценивания эмоциональной фазы.

В рамках изложенной позиции важнейшее различие должно состоять в том, что фазы эмоций, в ходе которых доминирует та или иная базовая эмоция или комбинация эмоций, соотносятся, в основном, с фазами запуска или остановки при инициации или в ходе протекания действия, цель которого была намечена на основе предшествовавшей мотивационной фазы. Это относится также и к перемене намеченных шагов по осуществлению действия и вообще к тонкой регуляции целенаправленного действия, приводящей его в соответствие с существующими в данный момент обстоятельствами и требованиями ситуации, поскольку во всех этих случаях необходима быстрая и адекватная переработка информации, связанной с осуществляемым действием. Целостный и интуитивный процесс унаследованных нами

в ходе эволюции базовых эмоций обладает здесь — в смысле рудиментарной системы мотивации — неоценимым значением. Возможно, это приведет психологию мотивации и психологию эмоций, до сих пор остающиеся в значительной мере отделенными друг от друга, к гораздо большему единству, чем это представлялось необходимым ранее.

Проблема таксономии в классификации мотивов

Легко заметить, что решение проблемы классификации мотивов вряд ли можно считать удовлетворительным. В связно этим возникает вопрос; можно ли вообще решить эту проблему? Любая наука стремится к систематизации изучаемых ею данных, к членению их на единицы. С этого начинались многие конкретные науки. По-видимому, именно классификация является предпосылкой успехов такого типа познания, что, в свою очередь, делает необходимым постоянный пересмотр классификационной системы единиц. Так, например, биология (ботаника и зоология) имеет дело с огромным многообразием явлений, и ее успехи в значительной степени определяются совершенствованием классификации. Как раз в биологии применительно к вопросам классификации было сформулировано понятие таксономии. Таксономия подразумевает не любую классификацию по произвольным основаниям, а ту, в которую без остатка укладывается все многообразие данных. Более того, в основе классификационной схемы в этом случае должны лежать последовательные принципы, максимально соответствующие «естественным» связям описываемых данных. В какой мере это удалось, можно решить лишь исходя из научной плодотворности подобных принципов классификации.

Итак, вначале следовало определить пространственные и временные рамки круга наблюдаемых явлений, а также единицы наблюдения. Нет нужды говорить о том, что наблюдение не должно ограничиваться субъектом. Не менее важна актуальная ситуация как окружение, на которое направлена деятельность и которое она меняет. В пространственном отношении объектом наблюдения выступает взаимодействие «индивид—среда». Поскольку взаимодействие развернуто во времени, его следует проследить до естественного завершения, когда или субъект так изменит ситуацию, что после этого мало что сможет произойти, или же в действие вмешается нечто извне, действие не сможет продолжаться и будет прервано.

Единицы наблюдения не могут быть «молекулярными», они «молярны». В данном случае важна не детализованная фиксация момента, как бы объективно его ни удалось зарегистрировать, а значимая направленность протекания деятельности и ситуационных воздействий. При этом очень важно максимально приблизиться к позиции субъекта, понять, как он воспринимает и структурирует содержащиеся в ситуации возможности, каких целей намеревается достичь и какие изменения хочет вызвать своими действиями.

Даже краткое перечисление некоторых из основных требований, предъявляемых к классификации действий и относящихся к ним ситуаций, которым приписываются соответствующие «мотивы», выявляет массу трудностей. Мюррей, занимавшийся этими вопросами, сформулировал ряд критериев, которые необходимо учитывать (Murray, 1951, pp. 457-463):

1. Виды внутренних состояний, запускающих активность или реакцию, напри мер телесные ощущения или эмоциональный настрой.

2. Виды внешних инициирующих ситуаций. По своему значению для субъекта они делятся на предвещающие удовлетворение, неудачу или препятствия.

3. Виды воображаемых ситуаций, желательных в качестве будущих перспектив. Такие воображаемые ситуации хотя иногда и относятся к далекому будущему (например, почет и слава на поприще избранной профессии), однако могут актуально определять цепочки воспроизводящихся последовательностей действий.

4. Направленность отдельных компонентов поведения (движений и слов).

5. Виды намерения (предвосхищаемая цель, воображаемые эффекты).

6. Виды оказанных воздействий: как изменилась ситуация. При этом, конечно, надо учитывать многое: насколько это изменение было намеренным, а насколько обусловленным внешними факторами, насколько оно представляет собой промежуточный этап в осуществлении дальних целей и т. д.

7. Виды активности, воздействия или ситуации, связываемой с удовлетворением.

Критерии, составляющие эти семь классов, конечно, не являются исчерпывающими, но они приближают пас к познанию целевых состояний, к которым конвергирует деятельность при совершенно разных исходных состояниях и сопутствующих обстоятельствах и в которых организованная последовательность действий находит вполне естественное завершение. Следует, однако, отметить, что, как правило, это завершение представляет собой лишь промежуточный финиш в дальней целевой перспективе, в цепочке совершающихся действий, которую постоянно приходится прерывать другими действиями из-за ситуационных влияний, обязанностей, распорядка дня, а также из-за отдаленности или полной невозможности достижения окончательной цели. Мюррей (Murray, 1951) указывает на «серийный» характер многих действий, о которых но этой причине требуется информация, охватывающая длительный отрезок времени. При этом все критерии выявления мотива рассматриваются с точки зрения направленности производимого (или достигаемого) субъектом изменения в отношениях личности и окружения.

Если бы ученым удалось преодолеть все эти сложности, выбрав разумный набор критериев, стандартизовав исследовательские методы, валидизнровав их и, наконец, установив разумные основания для охвата как можно большего множества действий, то после этого, пожалуй, с большими шансами на успех можно бы заняться дифференцированием по классам эквивалентности наблюдаемых изменений отношений личности и окружения (т. е. выявленных целевых состояний) и на этой основе создать таксономию мотивов.

Не говоря уже о множестве проблем, связанных с последним этапом, нам теперь должно быть достаточно хорошо понятно, насколько мы еще далеки от удовлетворительной классификации мотивов и насколько несовершенны имеющиеся попытки классификации. В первую очередь это касается перечней мотивов, которые либо чересчур обширны, либо слишком узки. Так, классификация мотивов, предложенная Фрейдом, который, в сущности, сводит все поведение к либидо и агрессии (позже к ним добавляется влечение к смерти), недостаточна, поскольку в этом случае

принцип ограниченности количества объяснительных понятий принял такие формы, что множество интра- и интериндивидуальных различий поведения не могут быть даже приблизительно описаны и приняты во внимание. Большая дифферен-цированность классификации позволяет избежать подобного положения дел, однако с расширением перечня мотивов возникает опасность рассмотрения чисто случайных различий в поведении и особенностей ситуации, что может также повредить нашему исследованию, скрыв лежащую за этими различиями эквивалентность. Уровень обобщенности таксономии должен быть не слишком высоким и не . слишком низким; при этом она должна строиться на едином основании. Колебания уровня абстракции уже отмечались нами при обсуждении перечня Мак-Дау-голла; перечень Мюррея тоже дает поводы для сомнений.

На трудности такого рода указал Маслоу и привел их в качестве причины того, почему нужно критически отнестись к попыткам классификации мотивов (но это не удержало его самого от попытки таксономии):

«Мы должны раз и навсегда отказаться от попытки составить атомарные перечни влечений или потребностей. По ряду причин такие перечни теоретически ненадежны... Слишком многие из имеющихся Па сегодняшний день перечней составлены без различения уровней значимостей потребностей. При такой путанице неудивительно, что одни перечни содержат три-четыре, а другие сотни потребностей. При желании можно создать такой перечень влечений, который в зависимости лишь от уровня конкретности анализа мог бы содержать от одной до миллиона потребностей» , (Maslow, 1954, р. 70-71).

Три принципа отбора

Во избежание чрезмерного количества возможных членений выдвигались различные базовые принципы отбора форм поведения. Первостепенная важность среди них придавалась филогенетической непрерывности форм поведения, особенно соотносительно с видами, близкими к человеку, в частности с приматами. Это позволяет увидеть врожденные биологические корни поведения. Этим принципом мы руководствовались выше при обсуждении базовых эмоций.

В качестве другого, столь же важного принципа принимались физиологические основы форм поведения. Если в обоих случаях мы ограничиваемся классификацией первичных (физиологических, висцерогенных) мотивов (влечений, потребностей), то проблема таксономии значительно упрощается и наблюдается большое согласие между разными авторами. Янг (Young, 1936) составил список 16 первичных влечений: голод, тошнота, жажда, сексуальность, уход (опека), уринация, дефекация, избегание перегрева, холода, боли, дыхание, страх и ярость, усталость, сон, любопытство (наблюдение, манипулирование), жажда впечатлений. Обычно такие списки бывают короче. Так, например, Толмен объединяет голод и жажду в пищевую потребность, а тошноту, уринацию и дефекацию - в экскреторные потребности.

Но в дальнейшем нам мало чем смогут помочь и филогенетическая непрерывность, и физиологические основы. Весьма значительные сферы поведения остаются за пределами рассмотрения. В их основу были положены вторичные мотивы, которые исследователи пытались вывести из первичных, Эти сомнительные по-

пытки заметно сужали спектр многообразия человеческих деятельности. Сформулированный Маслоу принцип относительного приоритета неудовлетворен!]их потребностей не в последнюю очередь явился критической реакцией па подобное

сужение.

Свободным от этой ограниченности представляется принцип универсальности. Наблюдения, па основании которых делается вывод о наличии мотивационной диспозиции, должны охватывать всех людей, все регионы, культуры и временные периоды, не важно, обнаруживаются при этом или нет врожденные (либо просто физиологические) основы. Универсальность гарантирует, что не будут упущены или опрометчиво редуцированы те мотивы, которые выделяют человека из множества всех остальных животных как существо, создающее и передающее из поколения в поколение достижения культуры и техники, осознающее себя, стремящееся к реализации ценностей и способное приобщиться к времени, заглядывая как в далекое прошлое, так и будущее. Чтобы удостовериться в универсальности, необходимо проводить межкультурные исследования, которые позволили бы обнаружить содержательно одинаковые тслассы отношений личности и окружения, невзирая на огромные различия социального, культурного, технического и экономического контекстов (Kornadt, Eckenberger, Emmmgbaus, 1980). Эта трудная и требующая больших усилий задача предполагает обращение к данным и методам исследования других дисциплин, в частности культурной антропологии и социологии. Теоретические основы для решения такой задачи пыталась заложить в начале 50-х гг. группа психологов (в их числе были Мюррей, Толмен и Оллпорт), социологов и культурных антропологов (Parsons, Shils, 1951).

Делались попытки обеспечить универсальность при классификации диспозицио-нальных характеристик личности, положившись на «мудрость языка». Оллпорт и Од-берт (Allport, Odbert, 1936) извлекли из англоязычных словарей около 18 000 обозначений личностных черт, что составило почти 5% всей лексики этого языка. Кеттелл (Cattell, 1946,1957) добавил специальные психологические термины и, группируя синонимы, сократил список до 171 переменной. По этим переменным была оценена гетерогенная выборка из 100 взрослых, представлявших все социальные слои. Каждый оценивался экспертом из его ближайшего окружения. Оценки были подвергнуты факторному анализу.

На основании этих результатов список переменных еще более сократился, и процедура была повторена на выборке из 208 испытуемых. В результате были получены 16 факторов, которые Кеттелл назвал «первичными базовыми личностными чертами», приписал им качество истинных и универсальных личностных диспозиций и построил на их основе опросник (Cattell, Saunders, Stice, 1957),

Использовав в подобной процедуре наряду с английским и ряд других языков, можно было бы достичь универсальности семантической схемы описательных обозначений разговорного языка, однако это вряд ли позволило бы создать таксономию мотивов. Во-первых, наблюдаемые критерии диагностики мотивов связаны, как мы видели, со сложными внешними обстоятельствами, которые остаются не учтенными в простых названиях черт личности. Во-вторых, факторный анализ позволяет лишь объединить термины, понимаемые одинаково в повседневном словоупотреблении, но вычленить таким образом лежащие в основе обозначаемых

различии в поведении теоретические конструкты (в научном смысле слова) не удается. Насколько сильно факторная структура обусловлена общностью семантических схем языка, а не тонкими различиями оцениваемых признаков, видно уже из того факта, что эта структура не меняется, если в качестве экспертов вместо близких знакомых выступают совершенно незнакомые с испытуемыми люди (Passini, Norman, 1966).

Принципу универсальности при создании таксономии мотивов больше соответствуют попытки культурных антропологов анализировать человеческую деятельность, исходя из фундаментальных ценностных ориентации, которые можно обнаружить во всех культурах, хотя и с различиями по способам выражения (Kluckhohn, Strodtbeck, 1961; см. обзор: Graumann~ 1965, S. 277 и далее). Психологические возможности, которые даны человеку вместе с его организмической структурой, взаимодействуя с фундаментальными экологическими условиями нашей планеты, необходимо конвергируют на некое универсальное Множество желаемых целевых состояний и выражающихся в них ценностных ориентации. Клакхон в своих работах определяет ценностную ориентацию как

«обобщенное, дифференцированное и обусловливающее поведение представление о природе, месте человека в ней, отношениях между людьми, а также положительных и отрицательных ценностях, поскольку они связаны с отношением человека к окружающему миру и другим людям» (Kluckhohn, 1962, р. 411).

Так как ценностные ориентации еще ничего не говорят об их реализации в деятельности, то связь их со стремлениями совершить изменения во взаимодействии индивида со средой могла бы, вероятно, дать наиболее подходящую рабочую модель таксономии содержательных классов универсальных отношений личности и окружения, а также перечня мотивов, имеющих характер универсалий. Подобную попытку предпринял Г. Мюррей уже после создания своего главного труда «Исследования личности* (Murray, 1938) в статье «К классификации взаимодействий» (Murray, 1951), Он различает векторы (направленность поведенческих тенденций) и ценности (содержательные области отношений личности и окружения). Векторы и ценности можно свести в следующий перечень мотивов:

Векторы: 1) прекращение; 2) неприятие; 3) приобретение; 4) оформление; 5) поддержание; 6) выражение; 7) передача; 8) сохранение; 9) исключение; 10) агрессия; 11) защита; 12) избегание.

Ценности: 1)тело, здоровье; 2) собственность, полезные предметы, деньги; 3) знания, факты, теории; 4) прекрасное, чувственные и волнующие образы; 5) мировоззрение, система ценностей; 6) аффилиациЯ, межличностные отношения; 7) сексуальность, в том числе продолжение рода; 8) объекты, требующие помощи, воспитание ребенка; 9) авторитет, власть над другими; 10) престиж, репутация; 11) лидерство, руководство; 12) источники поддержки и помощь; 13) положение, ролевые обязанности и функции в группе; 14) группа, социальная система как целостность.

Но универсальность и этой, возможно, наиболее продуманной на сегодняшний день классификации не доказана. И даже если бы она была доказана, возник бы следующий вопрос: является ли универсальность необходимым и достаточным критерием классификации мотивов? Универсальность, несомненно, усиливает

наше доверие к классификации. Однако легко представить себе связанные с определенной культурой или историческим периодом мотивы, понимаемые как побуждающие цели деятельности, для которых не существует гомологичного эквивалента в другом месте и в другое время. Вот почему мы вынуждены закончить рассмотрение указанием на спекулятивность и предварительность всех имеющихся классификаций мотивов.

Вычленение класса мотивов на примере деятельности достижения

Непреодоленные препятствия не остановили психологию мотивации на пути к классификации мотивов. Она попыталась переключиться на более близкие цели и, обращаясь к отдельным мотивам, отграничить соответствующий содержательный класс отношений личности и окружения, обеспечить возможность измерения индивидуальных различий и валидизировать их при помощи различения поведения испытуемых в ситуациях, которые казались эквивалентными. В этом отношении, пожалуй, дальше всего продвинулся анализ деятельности достижения.

Мы можем также обратиться к данному в начале этой главы определению черты Оллпорта. Сформулированное еще в 1937 г., оно включает все необходимые аспекты. Если перенести его на мотивы, то мотив предстанет как «способность... делать ряд стимулов функционально эквивалентными, вырабатывать устойчивые эквивалентные формы деятельности и экспрессии и управлять их протеканием» (нем. пер., 1949, S. 295). Вопрос заключается лишь в том, какой «ряд стимулов» делается «функционально эквивалентным» и какие «формы деятельности и экспрессии» устойчивы и эквивалентны.

Важно также найти критерии определения класса эквивалентности ситуаций деятельности. Если же кажется, что критерии найдены, необходимо проверить, следует ли их рассматривать как универсальные, т. е. претендует ли на универсальность соответствующий класс эквивалентности ситуаций деятельности.

Для ситуаций деятельности достижения относительно самой деятельности были выдвинуты пять условий, при одновременном присутствии которых действия переживаются субъектом или воспринимаются наблюдателем как относящиеся к деятельности достижения (Heckhausen, 1974a). Речь идет о следующих критериях. Деятельность должна 1) оставлять после себя осязаемый; результат, который 2) должен оцениваться качественно или количественно, причем 3) требования к оцениваемой деятельности не должны быть ни заниженными, ни завышенными, т. е. деятельность может увенчаться успехом, но этого может и не произойти; по меньшей мере деятельность не может осуществиться без определенных затрат сил и времени. Для оценки результатов деятельности 4) должна иметься определенная сравнительная шкала и в рамках этой шкалы некий нормативный уровень, считающийся обязательным. Наконец, деятельность 5) должна быть желанной для субъекта, и ее результат должен быть получен им самим.

Одним словом, деятельность достижения нацелена на решение задач. Если постановка задачи не позволяет увидеть объективированный результат, находится ниже или выше возможностей субъекта, если он не считает эталоны и нормы оценки деятельности обязательными для себя, если задача ему навязана или ее ренте-

ле происходит без его участия, то о деятельности достижения речь может идти )лько в ограниченном смысле. Конечно, наблюдатель не столько проверяет нали-ie всех пяти условий, сколько воспринимает поступки другого как деятельность )стижепия. Если очевидно наличие одного или нескольких условий и нет призна-)в отсутствия остальных, им фиксируется наличие деятельности достижения.

Третий ситуационный критерий (требования не должны быть ни заниженными, л завышенными) имеет большое значение для индивидуального развития каждого ;ловека. Человек Может воспринять с точки зрения достижения лишь те ситуации, которых получение результата не кажется ни невозможным, ни слишком легким; щако на протяжении жизненного пути, особенно в детстве и юности, сфера ситуа-1Й достижения меняется. Проблемные ситуации, которые в ходе индивидуального 13ВИТИЯ утратили свою неразрешимость, включаются в эту сферу, в то время как 1туации, которые стали разрешаться без усилий, исключаются из нее.

Существуют сферы жизни (или «местопребывания» — «settings» no: Barker, 1968), которых преобладают ситуации, связанные с деятельностью достижения, напри-;р школа и профессиональная деятельность в современном индустриальном обще-?ве. Ситуации, связанные с деятельностью достижения, их социальный контекст, (ачимость по отношению к ситуациям деятельностей другого рода, конкретное со-?ржание, несомненно, во многом связаны с культурой и эпохой. Трудно предста-1ть себе в истории человечества общество, полностью лишенное тематики дости-ения. Однако является ли деятельность достижения по этой причине универсаль-ж, т. е. наличествует ли она у всех людей, во всех регионах и во все времена?

Положительный ответ на этот вопрос дают те авторы, которые учитывают имею-иеся сравнительно-культурные данные (Kornadt, Eckenberger, Emminghaus, 1980; [aehr, 1974). Представив себе наши пять условий деятельности достижения (и со-?ветствующие критерии ситуации достижения) во всей их абстрактности и фун-1ментальности, можно отбросить сомнения в универсальности ситуаций деятель-эсти достижения и тем самым мотива достижения (к нему мы еще вернемся). Кор-щт и его соавторы, а также Маэр на основании анализа межкультурных данных лделяют — первый четыре, а второй три универсальных «компонента мотива достижения», которые соответствуют приведенным условиям деятельности достиже-ш (лишь первое условие — осязаемый результат — не имеет эквивалента). Кор-щт и соавторы отмечают:

1. «Существование стандарта высокого мастерства для целенаправленного поведения индивида» (паше условие 2 — качественная или количественная оценка).

2. «Аффективные реакции на успех и неудачу, такие как гордость или счастье или соответственно разочарование или печаль» (условие 4 — обязательный нормативный уровень).

3. «Индивидуальное чувство ответственности за исход действия» (критерий 5 — желаемый и лично достигаемый результат).

4. «Побуждения, основанные на неуверенности в своих способ и остях или возможности успеха (ср.: Machr, 1974)» (критерий 3 — требования в меру высокие и в меру низкие).

Корнадт и соавторы (Kornadt et al., 1980) и Маэр (Maehr, 1974) указывают на », что эти абстрактные критерии деятельности, мотивируемой достижением, кон-

кретизируются в разнообразных культурных формах, число которых чрезвычайно велико. Прежде всего это связано с содержательным разнообразием сфер деятельности, обусловленных пространственно-временными факторами (охота, рыболовство, торговля, религиозные обряды, ремесленное и промышленное производство, научные исследования, художественное творчество и многое другое), а также способами индивидуальной, коллективной, кооперативной и связанной с разделением труда организации деятельности. В рамках задач определенного содержания условия деятельности достижения конкретизируются сообразно культурной специфике: сравнительные масштабы оценивания и нормативные уровни достижения, причины, объясняющие успех и неуспех (например, причинная роль, отводящаяся высшим силам, судьбе или «фортуне»), последствия результата действия и их мотивирующая роль, ориентация на будущее.

Невзирая на все исторические и культурные различия, класс эквивалентности ситуаций деятельности достижения в своей основе, т. е. рассматриваемый абстрактно, представляется универсальным. Культурно-исторические наслоения всегда задают границы и тем самым конкретное содержание и широту вариаций ситуаций деятельности достижения. Поскольку мы рассматривали ситуации деятельности извне и обобщенно, необходимо задать следующий вопрос: воспринимаются ли они одинаково всеми представителями данной культуры? Безусловно, нет. Индивиды отличаются друг от друга тем, насколько широко варьируются для них ситуации деятельности, воспринимаемые как ситуации достижения, какая ценность придается таким ситуациям по сравнению с ситуациями деятельности другого типа и т. п. Это вопрос о мотиве достижения. Если вновь обратиться к оллпортовскому определению черт, то можно сказать, что индивидуальный мотив достижения зависит от того, сколько «стимулов» (т. е. ситуаций) «функционально эквивалентны» в отношении побуждения «устойчивых эквивалентных форм» деятельности достижения и «управления их протеканием».

В связи с этим возникает еще один вопрос: существуют или существовали когда-либо индивиды, за всю свою жизнь так ни разу и не воспринявшие как ситуацию достижения ни одну из универсальных ситуаций, которые, согласно приведенным выше условиям, стимулируют деятельность достижения, и не осуществившие эту деятельность? Подобное трудно представить. В этом отношении ситуации деятельности, как и мотив достижения, оказываются одинаково универсальными не только при общем, но и при индивидуальном рассмотрении (при всем индивидуальном многообразии и при всей привязанности конкретных ситуаций деятельности достижения к культурно-историческому контексту).

Аналогичную проверку универсальности можно произвести и для других классов эквивалентности ситуаций деятельности (например, для агрессии см.: Kornadt et al., 1980). Однако, как уже отмечалось, тот факт, что отдельные мотивы окалываются по всем признакам универсальными, не решает проблему классификации.

ГЛАВА 4 Ситуационные детерминанты поведения

При объяснении поведения с первого взгляда мы исходим из личности, что позволяет сконцентрировать внимание почти исключительно на индивидуальных различиях. При теоретико-личностном подходе классификации мотивационных диспозиций придается первостепенное значение. Ведь только она позволяет выделить базовые переменные, позволяющие предсказывать индивидуальные различия в поведении. И не важно, как мы назовем такие базовые переменные — инстинкты, склонности, потребности, влечения или мотивы. В любом случае, речь идет о. диспозициях, значение которых при объяснении постоянства .поведения в изменяющихся ситуациях трудно преуменьшить. Они объясняют, что побуждает и что направляет деятельность. Ситуационные детерминанты лишь актуализируют поведение, а управляет им мотивационная диспозиция. Согласно нашему пониманию мотива и мотивации, здесь мы имеем дело с психологией мотивации без мотивации, т. е. с одними лишь мотивами или в крайнем случае с обусловленными мотивами различиями мотивации.

Уже этот пробел указывает на возможность иной постановки проблемы, при которой основное внимание обращается на ситуационную специфичность поведения, а не на индивидуальные различия. Как вообще запускается последовательность действий, как она направляется целью, согласуется с требованиями актуальной ситуации и, наконец, приходит к своему завершению? К этим вопросам, акцентирующим внимание на детерминантах конкретного протекания деятельности, на ее функциональных аспектах, обращено объяснение поведения со второго взгляда. Нельзя ответить на эти вопросы, указав на актуализированную в данный момент мотивационную диспозицию и тем более на набор инстинктов. Ведь вопросы задаются не об общем мотиве, а о конкретных мотивационных процессах. Дискуссии об инстинктах привели К протесту против диспозиционального объяснения. Доверие к нему было подорвано, не в последнюю очередь бихевиористами. Такое объяснение представлялось им «мистическим», поскольку используемые понятия вряд ли можно было перевести в доступную для эмпирической проверки форму и, следовательно, столь скороспелые глобальные объяснения мешали детальному анализу. Требовалась более точная Дифференциация того, что побуждает деятельность и что ею управляет; исследователи стремились добраться до «фактических» основ поведения, а не до чего-то весьма общего и трудно изучаемого, не до чего-то унаследованного, а до протекающих в организме физиологических процессов, которые можно зафиксировать. Вот как описывал бунт бихевиористов несколько десятилетий спустя Г. Мюррей:

«Во времена расцвета примитивного бихевиоризма главной мишенью для нападок и критических выступлений стало господствовавшее тогда понятие "инстинкт". В подсознании американцев это понятие было как-то связано не только с образом холодного и чопорного британца, размышлениями в тиши кабинета, но еще и с порочным понятием конституциональны! обусловленности и его отталкивающим отпрыском — расизмом. Непростительной ошибкой Мак-Дауголла было допущение, что вместе с определенными диспозициями человек наследует: паггерн бегства вместе со страхом, паттерн борьбы вместе с гневом, паттерн опадающего поведения вместе с жалостью и т. д.

Показав, что большинству инструментальных актов люди научаются, как и большинству целевых объектов (специфических ценностей), социальные психологи не стали тратить время на подробное рассмотрение учения Мак-Дауголла. С его теорией инстинктов, судя по всему, и так было покончено. Но она тут же воскресла в повой форме и иод новым именем — сначала как "влечение", а позднее как "потребность". Эта реинкарнация неустранимого представления о направляющей силе приветствовалась некоторыми как провозвестник новой, научной, эры в психологии» (Murray, 1951, р. 454-455).

В этой главе рассматриваются важнейшие теоретические течения, связанные с решительным отходом от днепозициональных категорий и обращением к объяснению поведения, основывающемуся на ситуации. Центр интересов смещается на поведение в его интрапндивидуальных изменениях во времени, в частности на феномены научения. В связи с этим уместно вспомнить об ассоциативных концепциях образования связей «стимула—реакции» благодаря накоплению пространственно-временных сочетаний. Вопрос о способе связи компонентов научения и мотивации остается и по сей день центральной проблемой для психологов, разрабатывающих пограничные области психологии научения и психологии мотивации. Однако в 1920-е гг. исследователи сначала обратились к более подробному изучению движущих сил, пытаясь через изучение исходных условий и последующих эффектов сделать зримыми ненаблюдаемые величины «потребность» и «влечение», которые наряду с внешними стимулами определяют поведение как его внутренние ситуативные детерминанты. Все это подготовило почву для возникновения теории влечения Халла, отдельные постулаты которой будут рассмотрены здесь в свете эмпирических подтверждений их обоснованности. Влечения отчасти схожи со старым пониманием инстинкта, в частности его энергетической побудительной функции.

Позднейшее постулирование приобретенных производных влечений и трактовка влечения как интенсивного стимула имели целью распространить теорию влечения на поведение, которое непосредственно не выводится из состояний физиологических потребностей. Под влиянием психоаналитической теории бихевиористы стали выходить за пределы экспериментов с животными на сложные психологические феномены человеческого поведения. В первую очередь они занялись феноменами конфликтов, что способствовало плодотворной интеграции теории научения, психоанализа и теоретико-полевых представлений.

После а теории конфликтов мы более подробно остановимся на том, какой вклад внесли в обсуждение проблемы ситуационной детерминации поведения традиции психологии активации и когнитивной психологии. И если физиологически ориентированные теории активации способствовали развитию психологии влечений, то различные когнитивные теории доказали влияние на поведение когнитивной оцен-

ки ситуации. В них подчеркивалась роль промежуточных когнитивных процессов в феноменах мотивации. В теоретических подходах к мотивации через когнитивную оценку ситуации особо интенсивные исследования стимулировала теория когнитивного диссонанса.

Стимульно-реактивные связи

Ситуационно обусловленное поведение зависит от информации о текущей ситуации. В простейшем случае поведение сводится к рефлексоподобным стимульно-реактивным связям: реакции вызываются стимулами и, так сказать, находятся под их контролем. Среди ситуационных детерминантов следует различать Внешние и внутренние. К внешним ситуационным детерминантам относятся такие стимулы, которые находятся вне организма, в окружающей обстановке, и воздействуют на периферию органов чувств. Внутренние ситуационные детерминанты связаны с самим организмом. К ним относятся либо стимулы, либо преходящие состояния организма.

Хотя еще Фрейд (Freud, 1895) в своей первой работе назвал центром мотива-ционной теории накопление внутренних побудительных раздражителей, в ранних теориях стимула—реакции поведения значение придавалось только внешним стимулам. Казалось, что наряду с врожденными стимульно-реактивными связями, рефлексами, при помощи классического и инструментального (оперантного) обусловливания можно объяснить практически любое поведение, сколь гибко оно бы ни приспосабливалось к изменяющимся условиям ситуации. То, чем можно манипулировать при помощи стимула и что можно наблюдать в виде реакции, должно иметь мозговые нейрофизиологические корреляты. Сколь бы гипотетичным ни выглядело такое утверждение, оно дало дополнительное обоснование для экспериментального воспроизведения и изучения S—^-связей. Чем чаще и с меньшим числом проб и ошибок торндайковская кошка открывала «проблемный ящик» и добиралась до пищи, тем больше укреплялось мнение, что 5—й-связь имеет нейрофизиологическое подтверждение.

Объяснения приобретенных адекватных ситуации изменений поведения сводились исключительно к образованию ассоциаций; ни Торпдайк, ни Павлов не считали необходимым (в дополнение к процессам возбуждения и торможения) вводить понятие мотивации. Это особенно примечательно, поскольку оба исследователя в своих экспериментах по научению с пищевым подкреплением заботились о том, чтобы их подопытные животные были голодны. Если бы павловские собаки были сыты (т. е. не «раздражены»), то они не реагировали бы слюноотделением на появляющийся перед мордой мясной фарш; если бы торнданковские кошки были сыты, то иищедобываюшая активность, выражающаяся в отпирании запоров, отсутствовала бы. Оба исследователя занимались вопросами структуры механизма S—R-связей, в частности временными соотношениями, гарантирующими наибольший успех научения.

Павлов обнаружил, что первоначально нейтральный раздражитель может весьма эффективно замещать вызывающий реакцию безусловный раздражитель, если

в фазе обучения оба раздражителя совпадали во времени, но нейтральный раздражитель подавался несколько раньше и не более чем на 5 с. При объяснении возникновения новых S— Д-связей — будь то замещение стимула при классическом обусловливании или замещение реакции при инструментальном — Павлов и Торн-дайк не ограничивались принципом простого сочетания (пространственно-временного контакта). По Павлову, безусловный, вызывающий реакцию раздражитель «усиливает» изначально нейтральный раздражитель. Согласно торндайковскому закону эффекта, достигаемое состояние удовлетворения прочнее связывает ведущие к успеху инструментальные реакции с предшествовавшими стимулами (Thonidike, 1911, 1913). Лишь позже, в теории редукции влечения Халла, базисным состояниям мотивации стало уделяться должное внимание как внутренним ситуативным детерминантам при объяснений 5—Я-связей.

Потребность и влечение

Промежуточную позицию в дискуссии об инстинктах занимал Вудвортс (Wood-worth, 1918). С одной стороны, полемизируя с Мак-Дауголлом, он выступал против абсолютизации инстинктов как последнего мотивационного основания детерминации поведения. С другой стороны, не соглашаясь с бихевиористским ассоциа-йизмом, он оспаривал объяснительную ценность чистых S-R-связеп. Он ввел еще один детерминант между стимулом и реакцией - состояние организма - и обогатил уравнение поведения S-R членом О (организм): S—O—R. Раз существует организмическое состояние нужды, следует, как предложил еще Шеррингтон, различать подготовительные и консумматорные реакции (конечные действия). Подготовительные реакции могут в весьма значительной степени определяться внешними стимулами, на консумматорных, напротив, сказывается влияние внутренних стимулов, влечений (drive), которые приводят поведение к завершению, к удовлетворению, к покою. Рассматривая поведение «динамически», Вудвортс указывал па возможность приобретения «механизмами» поведения (структурный компонент) характера стабильного влечения (т. е. превращение в мотивационный компонент).

В результате под стимулами стали пониматься не только внешние воздействия на организм, но и внутренние, возникающие в самом организме и оказывающие на него свое действие стимулы. Фрейд еще в 1895 г. отмечал специфику внутренних раздражителей как таких, от которых организм не может спастись бегством. В физиологии начался поиск способов регистрации внутренних стимулирующих различные формы поведения раздражителей. Кснноном и его сотрудниками была разработана локальная теория мотивации для голода и жажды (Cannon, Washburn, 1912). При помощи проглатываемого резинового шарика, который надувался в желудке, измерялись желудочные сокращения. Они коррелировали с ощущениями голода. Внутренними организмическими стимулами, ответственными за чувство жажды, считались ощущения пересыхания слизистой оболочки рта.

Под влиянием развернувшихся в последующие десятилетия интенсивных исследований (см. обзор: Bolles, 1967, 1975) локальная теория мотивации разрушилась. Например, оказалось, что собаки, которых поили «не по-настоящему» (выпи-

тая вода выводилась наружу через вставленную в пищевод трубку раньше, чем достигала желудка), выпивали чрезвычайно большое количество воды, хотя полость рта у них постоянно была влажной. Регуляция приема пищи и жидкости оказалась необычайно сложной, и до сих пор ее физиологические механизмы полностью не раскрыты. Наряду с периферическими органами (пищевод, желудок, кишечник, печень, соматические клетки, артериальное и венозное кровообращение) в ней принимают участие и мозговые центры как центральные интегративные механизмы (Balagura, 1973; Toates, 1981).

С физиологической точки зрения наиболее сбалансированную теорию влечений предложил Морган (Morgan, 1943), назвав ее теорией «центральны-х мотива-ционных состояний». При различных видах мотивации, как, например, голод, жажда или половое влечение, за счет внешних и внутренних раздражителей, гормональных факторов и факторов опыта возникает специфическое для каждого мотива «центральное мотивационное состояние», которое характеризуется следующими признаками:

1. Стойкость. Длительность состояния превышает время появления инициирующих условий и последующего поведения.

2. Общая активность. Ее уровень постепенно возрастает.

3. Специфическая активность. Вызывает специфические формы поведения, не зависящего от конкретных условий ситуации.

4. Подготовленность. Повышение готовности организма к консумматорному поведению, определяемому соответствующими средовыми условиями.

Все эти признаки, считает Морган, нельзя объяснить воздействием внешних или внутренних стимулов. И хотя центральные мотивационные состояния детально изучены физиологически, на сегодняшний день мало изучена их связь с последующим протеканием поведения, что делает это понятие малопригодным для психологического объяснения поведения.

В другом направлении исследований, связанном в первую очередь с именем Курта Рихтера, за индикатор периодических колебаний влечений была принята общая активность подопытных животных, которая, очевидно, зависит от циклических колебаний потребностей, необходимых для поддержания организма в состоянии равновесия (гомеостаза) (Richter, 1927). День за днем в барабанах для бега автоматически регистрировалась активность животного. Интерпретация зарегистрированных колебаний активности строилась на трехчленной схеме детерминации: потребность через внутреннюю стимуляцию вызывает влечение, от которого линейно зависит повышение активности. Долгое время считалось, что физиологические индикаторы потребностных состояний свидетельствуют о наличии соответствующего влечения и что последнее, пока оно не удовлетворено, ведет к повышению общей активности. Вначале ученые даже полагали, что при помощи принципа гомеостаза можно объяснить любое поведение (см.: Raup, 1925). Однако вскоре оказалось, что выводы о наличии влечения, основаны ли они на предварительных индикаторах потребности или на последующем повышении активности,

И в этом случае все оказалось намного сложнее. Повышение и понижение активности изголодавшихся крыс гораздо сильнее зависит от условий внешней стимуляции, чем это кажется на первый взгляд. Это можно пояснить на примере эксперимента Кэмпбелла и Шеффилда (Campbell, Sheffield, 1953). Они семь дней держали крыс в специальных клетках, опора которых позволяла регистрировать каждое движение животного. Экспериментальное помещение было темным и звукоизолированным, вентилятор создавал равномерный звуковой фон, маскирующий остаточные шумы. Первые четыре дня крысы получали достаточно пищи, последние три дня они не получали ее вовсе. Раз в день экспериментатор входил на 10 мин в помещение, включал свет и выключал вентилятор. Активность регистрировалась как во время изменения стимуляции, так и за 10 мин до этого. На рис. 4.1 приведен график изменения активности на протяжении семи дней. В отсутствие изменений стимуляции активность сохраняется на одном и том же низком уровне, хотя, начиная с четвертого дня, голод возрастает. В периоды изменения стимуляции, напротив, активность всегда выше и увеличивается с возрастанием голода.

0x01 graphic

Рис. 4.1. Средние изменения активности, измеренной в 10-минутные интервалы до или во время ежедневного изменения стимуляции в сытом состоянии (1-4-й дни) и при возрастающем голоде (5-7-й дни)

(Campbell, Sheffield, 1953, p. 321)

Эти данные противоречат предположению Рихтера об автоматическом возрастании активности с обострением потребностного состояния. Что явно возрастает в этой ситуации, так это готовность реагировать на внешние стимулы. В какой-то мере приведенные данные подтверждают рассуждения Моргана об усиливающемся общем мотивационном состоянии. В ходе последующих экспериментов Шеффилд и Кэмпбелл (Sheffield, Campbell, 1954) показали, что рост активности в период голодания особенно ярко выражен, если в предыдущие дни изменение стимуляции происходило во время кормления. Животные научались выделять сигнальные стимулы, за которыми обычно следовало кормление. Это позволяет предположить, что наблюдавшиеся Рихтером периодические колебания влечения вызывались стимулами, предвещавшими кормление; однако этот момент в его экспериментах не контролировался.

0x01 graphic

Рис. 4.2. Колумбийский проблемный ящик с препятствием для измерения уровня активности, вызываемой конкретным влечением (Jenkins, Warner, Warden, 1926, p. 366}

Тем не менее к перспективе выявить и измерить влечение через наблюдаемые показатели исследователи относились оптимистически. Регистрация общей активности была сопряжена с трудностями интерпретации, поскольку каждый раз оставалось не до конца попятным, с каким конкретно влечением мы имеем дело. Ведь общая активность не целенаправлен^ соответственно конкретному влечению. Поэтому шагом вперед явилось измерение конкретной и целенаправленной активности при помощи нового экспериментального аппарата: колумбийского ящика с препятствием. Его чертеж представлен на рис. 4.2. Чтобы добраться до объекта, побуждающего влечение, животное, помещенное во входную камеру (А), должно пробежать по решетке, через которую пропускается электрический ток (В). Дверца, ведущая к ней (Ј_t), открывается экспериментатором. Когда животное преодолевает препятствие, оно попадает в переднюю часть камеры с подкреплением (С) и наступает на пластинку (?), открывающую дверцу (?,) в заднюю часть этой камеры (D), где, собственно, и находится специфический объект конкретного влечения (пища, вода или половой партнер).

Сначала животным давалась возможность предварительной тренировки, чтобы они ознакомились с устройством при наличии объекта влечения, и лишь во время последних тренировочных пробежек через решетку пропускался ток. В основных экспериментах варьировалась продолжительность лишения возможности удовлетворить специфическую потребность (депривация), и затем в течение 20 мин регистрировалось, сколько раз животное стремится преодолеть боязнь решетки с электроразрядами, чтобы добраться до привлекающего объекта. Таким путем ученые рассчитывали не только определить зависимость интенсивности или настоятель-ногти отдельных влечений от продолжительности депривации, но и сравнить различные Виды влечений.

Как видно из рис. 4.3, жажда, по-видимому, быстрее достигает пика своей интенсивности, чем голод, а голод — быстрее, чем половое влечение у самцов. Конечно, число попыток преодолеть препятствие по ряду причин не может служить надежным индикатором силы влечения. Например, во время предварительной тренировки неконтролируемые факторы могли привести к различным результатам научения. На результатах может также сказаться изменение длительности наблюдения. Вряд ли можно решить, какая продолжительность наблюдения наиболее валидна Для измерения интенсивности данного влечения. Прежде всего в опыте систематически не контролировалась привлекательность объекта. Между тем, как хоро-звестно трпрпк этот мотикипуюший Фактор может активировать поведение

независимо от потребностного состояния. Кроме того, при каждом контакте с объ ектом влечения, каким бы мимолетным этот контакт ни делал экспериментатор имеют место различные проявления консумматорной активности, которые нельз] считать полностью сопоставимыми между собой.

0x01 graphic

Рис. 4.3. Зависимость от длительности депривации частоты, с шторой крысы преодолевали в ящике решетку, пропускавшую ток, с тем чтобы добраться до объекта специфической потребности (Warden, Jenkins,

Warner, 1936)

Теория влечения

Ориентированные на понятие влечения экспериментальные исследования 1920-х и 1930-х гг. позволили получить много новых фактов и сделать определенные выводы. Потребпостные состояния, внутренние и внешние стимулы, физиологические и поведенческие индикаторы интенсивности производного от потребности влечения, инструментальные и консумматорные реакции — многое сделалось объектом наблюдения, измерения и стало связываться между собой. Повсюду наблюдался заметный отход от умозрительного понятия инстинкта. Однако и понятие влечения отнюдь не было вполне ясным и однозначным. Общепризнанным было мнение, что с обострением потребностного состояния усиливается лежащее в основе поведения влечение. В связи с этим вновь встали те вопросы, на которые пытались ответить сторонники теории инстинктов. Имеется столько же влечений, сколько физиологических потребностей, или существует единственное влечение как общая, неспецифическая функция побуждения всех форм поведения? Если существуют разные влечения, то тогда влечение, связанное с конкретной потребностью, выполняет не только функцию побуждения, но и функцию селекции стимулов и реакций, т. е. выступает не только как мотивационный (энергетический), но и как структурный (регуляторный) компонент?

Четкие ответы на эти вопросы дал в своей теории влечения Халл (Hull, 1943). До этого он разрабатывал теорию мотивации, основывавшуюся на ассоциативном механизме предвосхищающих целевых реакций, в котооой воздавалось должное

целенаправленности поведения и которая перекликалась с введенным Толменом понятием ожидания. Мы вернемся к этому понятию в следующей главе. Ответ Халла на поставленный вопрос состоял в следующем: есть лишь влечение в единственном числе, и оно обладает функцией общего побуждения, а не ассоциативной и селективной функциями регуляции поведения. Этот ответ Халла для всех теоретиков, следовавших по его стопам, свел проблему мотивации к проблеме влечения, или, точнее сказать, побуждения. Мотивация стала синонимом эиергетизации поведения. Избирательность и направленность поведения, напротив, были отнесены к вопросам ассоциативного научения. Подкупающая ясность теории, разделяющей труд объяснения поведения на проблемы научения и проблемы мотивации, не означала, однако, что разделенные компоненты не влияют друг на друга. Главным в халловской концепции влечения было влияние мотивационного компонента на компонент научения, но не наоборот. Из числафакторов, детерминирующих поведение, мотивационный компонент «влечение» (drive, D), так сказать, автохтонен. В чем состоит влияние влечения на компонент научения? Уже в конце 1930-х гг. Халл не считал достаточным для объяснения научения, а значит и образования новых S— Д-связей, простое совпадение стимула и реакции. Основным принципом научения стало не классическое обусловливание, из которого в первую очередь ученые пытались вывести торндайковское научение методом проб и ошибок, а обусловливание инструментальное. Стимулы связываются с реакциями, если реакции ведут к контакту с целевым объектом, к завершению цепи поведенческих актов, к удовлетворению потребности. Это очевидно и в случае классического обусловливания. Наступающее вслед за этим ослабление актуальной потребности подкрепляет новые S—й-связи. Стимульно-реактивное научение происходит в соответствии с принципом подкрепления. Подкрепление заключается в «разрядке рецепторов потребности» (need receptor discharges). Вместо потребности Халл также говорит об уменьшении влечения и о разрядке рецепторов влечения (S_D), не имея в виду каких-либо процедур измерения этой разрядки. Такое описание детерминантов подкрепления кратко обозначается как редукция влечения. В «Принципах поведения» (1943) она приводится как четвертый из основных постулатов:

«Всякий раз, когда реакция (R) и стимул (S) совпадают во времени и это совпадение непосредственно ассоциируется со снижением потребности или со стимулом, который непосредственно и постоянно ассоциировался со снижением потребности, в результате возрастает тенденция этого стимула в последующих ситуациях вызывать данную реакцию. Возрастания при успешном подкреплении суммируются, даиая в итоге совокупную силу привычки (/-/_/;), представляющую собой простую монотонно возрастающую функцию от числа подкреплений. В свою очередь, верхний предел кривой па-учения является функцией от величины редукции потребности, достигаемой при первичном подкреплении или ассоциируемой с повторным подкреплением, от отсрочки подкрепления и от степени совпадения стимула и реакции» (Hull, 1943, р. 178).

Итак, прочность связи «стимула—реакции» (^,,) зависит только от частоты подкреплений. Частота, или интенсивность, проявления выученных реакций зависит только от силы актуального влечения. На представления Халла о подкреплении через редукцию влечения (как и на другие его идеи о влечении) прежде всего повлияли исследования Уильямса (Williams, 1938) и Перина (Perm, 1942). В экспе-

риментах обоих авторов крысы после 23-часовой пищевой депривации обучались ведущей к получению пищи инструментальной реакции (нажатию рычага). Четыре группы подопытных животных различались по частоте, с которой на этапе обучения подкреплялась (т. е. вознаграждалась пищей) инструментальная реакция. На последующем, критическом этапе после нового периода голодания (22 ч у Уильямса и 3 ч у Перина) эта реакция больше не подкреплялась, т. е. угасала. Зависимой переменной было сопротивление угасанию, т. е. число нажатий на рычаг до момента, когда в течение 5 мин не удается зафиксировать ни одной реакции. Это число и есть мера силы привычки (^#_fi). Результаты эксперимента приведены на рис. 4.4.

0x01 graphic

Рис. 4.4. Влияние числа подкреплений и длительности депривации на сопротивляемость угасанию

(Perin, 1942, р. 101)

Из графиков видно, что с ростом числа подкреплений возрастает сопротивляемость выученной S—R-Связи угасанию. Иначе говоря, животное делает тем больше тщетных попыток, прежде чем совсем прекратить их, чем чаще данная реакция ранее ослабляла актуальное потребиостное состояние. Все это подтверждает предположение о подкреплении на основе редукции влечения. Но обе кривые свидетельствуют еще об одном факте. Независимо от числа подкреплений сопротивляемость угасанию возрастает с длительностью голодания. Чем больше частота подкреплений, тем заметнее различия в сопротивляемости угасанию между двумя условиями длительности голодания, т. е. между двумя величинами интенсивности влечения. Иными словами, частота подкреплений и интенсивность влечения с точки зрения их влияния на поведение связаны между собой мультипликативно. Ни основанная на частоте подкреплений сила привычки (^Я-), ни основанная на длительности депривации сила влечения (D) сами по себе не могут вызвать требуемое поведение (в нашем случае исчезновение выученной реакции); чтобы воздействовать на поведение, силы должны объединиться. На поведение влияет произведение ( JJS) и (D), так называемый потенциал реакции (JE,,). Формула выглядит следующим образом:

А вот что пишет в связи с этой формулой Халл:

«Это мультипликативное отношение есть отношение особой вайсностй, поскольку то,

из чего складывается M_R, по-видимому, зависит от совокупного действия в его разнообразных формах. Ясно, например, что абсолютно невозможно предсказать энергичность или настойчивость действия определенного тина исходя только из силы привычки или из силы влечения; се можно предсказать, только зная произведение частных функций Д_я и Д фактически это произведение задает величину, которую мы обозначаем символом ^_л» (Hull, 1943, р. 239-240).

Заученное само по себе не детерминирует осуществление деятельности: для этого должен включиться мотивацией ный компонент. Это различение научения и исполнения вводит Халл, причем в случае уже сформировавшихся привычек это различение выступает у него явно. Ведь лишь произведение _ЧН_И и D определяет выполнение действия. Имплицитно та же ситуация имеет место и в предшествующих процессах научения. Научение у Халла выступает наряду с выполнением заученного как принцип поведения. Чтобы привычка укрепилась, организм должен постоянно делать что-то, непосредственно вызывающее редукцию определенного влечения. Несколько проблематичным разведение компонентов научения (_SH_R) и мотивации (D) выступает применительно к фазе научения. Ведь через процессы подкрепления, рассматриваемые как совершенно необходимые, мотивационный компонент проникает и в процессы научения (образование привычки).

Халл (Hull, 1943) развивал свою теорию влечения в разных направлениях и сформулировал при этом шесть гипотетических положений. Все они способствовали прояснению понятия влечения, стимулировали исследования и, как мы еще увидим, привели к возникновению новых концепций. Эти шесть пунктов касаются: 1) предварительных условий возникновения влечения; 2) побудительных стимулов; 3) независимости влечения и привычки; 4) энергетического действия влечения; 5) подкрепляющего эффекта редукции влечения и 6) неспецифичности влечения. Рассмотрим каждый из этих пунктов, а также результаты исследований, в частности, в связи с теми трудностями, которые встали перед теорией влечения в ее первоначальной форме.

Предварительные условия влечения

Сила влечения находится в прямой зависимости от актуального потребностного состояния организма; предположительно эта связь опосредуется через рецепторы в организме, воспринимающие связанные с конкретными потребностями внутренние раздражители. Например, пищевая потребность индуцирует состояние влечения. Манипулирование длительностью пищевой депривации как предварительным условием возникновения влечения служило операциональным критерием интенсивности влечения.

Однако критериальная ценность длительности депривации должна быть существенно ограничена. Так, у крыс взаимосвязь между длительностью депривации и индикаторами голода, в частности, количеством принимаемой пищи, устанавливается лишь в случае продолжительности депривации не менее 4 ч (Bolles, 1957,1975). Голодные крысы за день поедали только в 4 раза больше пищи, чем обычно, а ночью — уже в 8 раз, так что одинаковой продолжительности депривация оказывала

ночью более сильный эффект, чем днем. Наличие четырехчасового предела было установлено, в частности, Ле Маненом и Таллоном (Le Magnen, Tallon, 1966): в промежутке между двумя регулярными кормлениями количество поедаемой пищи не зависело от длительности воздержания, однако эта зависимость обнаруживалась после пропущенного кормления. Проведенные исследования (см.: Bolles, 1967, главу 7) показали, что уменьшение веса является лучшим индикатором силы влечения, чем длительность депривации. В экспериментах с крысами, как и предсказывала теория влечения Халла, обнаружилось, что интенсивность инструментального и кон-сумматорного поведения при использовании разнообразных индикаторов (латентное время, интенсивность, настойчивость, сопротивляемость угасанию) возрастает по мере потери веса (фиксировалось процентное соотношение). Конечно, количественные соотношения между потребностным состоянием и силой влечения (т. е. его поведенческими параметрами) могли дать не интервальные, а лишь порядковые шкалы. Другие потребности, помимо приема воды и пищи, например половое влечение или ориентировка, не являются «потребностями» в том смысле, какой вкладывает в это слово теория влечения, так как их блокировка едва ли оказывает влияние на поведение. Условия, детерминирующие поведение, довольно сложны. Решающую роль играют стнмульные условия внешней ситуации (см. ниже рис. 4.6). Например, определенные гормональные состояния являются необходимым, но еще не достаточным условием для спаривания.

Побудительные стимулы

Состояние влечения должно возникать одновременно со специфическими побудительными стимулами (S_D). Последние причисляются к структурным (ассоциативным), а не мотивационпым компонентам поведения. Побудительные стимулы участвуют в создании собственных стимульно-реактивиых связей, могут регулировать поведение, но не могут мотивировать его в отличие от общей неспецифической побудительной силы влечения. Была сделана попытка подтвердить предполагаемое участие побудительных стимулов в регуляции поведения при помощи опытов на различение влечений. Крыс обучали определенным инструментальным реакциям в состоянии голода и другим реакциям в той же внешней ситуации в состоянии жажды. Очевидно, что легкость инструментальной реакции соответственно актуальному состоянию зависит от того, «знают» ли они, что страдают от голода или жажды. Иными словами, специфические побудительные стимулы должны ассоциироваться с инструментальными реакциями. Результаты проведенных исследований (см.: Bolles, 1967, р. 254-256) едва ли позволяют говорить о побудительных стимулах. В тех случаях, когда крысы быстро обучались инструментальному поведению, адекватному потребности и ведущему к успеху, напрашивались иные, лучшие объяснения такого поведения; оно объяснялось через побудительный механизм частичных целевых реакций (г_с).

Поясним это на примере двух исследований. Халл (Hull, 1933) пропускал крыс через лабиринт. Если крысы выбирали один путь, то в последней камере они находили воду; если же другой, то они находили в той же камере пищу. Животные помещались в лабиринт попеременно в состоянии жажды пли голода. Прошло очень

много времени, пока не появились слабые успехи в различении путей. JIunep(Leeper, 1935), напротив, наблюдал быстрые успехи в различении, когда вода и ганца находились в разных камерах.

Если бы побудительные стимулы играли важную роль, то результаты этих двух исследований не различались бы. В эксперименте Лнпера дело решало нечто отличное от побудительных стимулов. Консумматорная реакция питья пли еды (R .) связывается со стимулами актуального окружения, в котором она совершается. Это окружение имеет сходство со стимулами, которые встречались раньше па критических развилках лабиринта. В результате запускаются частичные предвосхищающие целевые реакции (г_с) питья или еды, одна из которых оказывается сильнее и заставляет животное двигаться в соответствующем направлении. Как мы увидим в следующей главе, этот гипотетический механизм побуждения с его частичными антиципирующими целевыми реакциями (г_с) под названием'«мотивация привлекательностью» стал благодаря своим большим объяснительным возможностям серьезнейшим конкурентом самых разных теорий влечения. Это высказывание справедливо также и по отношению к попыткам чисто ассоциативного объяснения поведения, которые целиком опирались на концепцию побуждающих стимулов (Estes, 1958).

Независимость влечения и привычки

Поведение определяется не привычкой (компонент научения) и влечением (моти-вационный компонент) самими по себе, а их произведением. Но можно ли эмпирически доказать функциональную независимость обоих компонентов? Для ответа на этот вопрос были предложены две процедуры. В первой сравнивались кривые научения, получаемые при сопоставимой частоте подкреплений в условиях разных влечений. Вследствие мультипликативного эффекта плато кривых располагались в зависимости от силы влечения на разной высоте (см. рис. 4.4) и всегда должны были достигаться путем пропорционального прироста. Вторая процедура более однозначна. Научение может происходить в условиях одного влечения, а проверка — в условиях другого. Вопрос в том, будут ли результаты соответствовать изменению условий влечения, или же будет наблюдаться эффект переноса прежних условий?

Примером процедуры второго типа может служить исследование Диза и Кар-пентера (Dcese, Carpenter, 1951). Крысы с низким и высоким уровнями влечения (по критерию пищевой депривацин) помещались перед проходом, ведущим к камере.с пищей. Замерялось латентное время между открытием прохода и началом движения. При достижении каждой группой животных плато латентного времени (после 24 подкреплений) параметры влечения изменились: группа, имевшая низкий уровень влечения, была доведена до высокого, и наоборот. Результаты эксперимента представлены на рис. 4.5. Эффект переноса характеризуется своеобразной асимметрией. При изменении уровня влечения от низкого к высокому был в точности обнаружен ожидаемый эффект: латентное время сократилось от 10 до 2 с и сразу достигло величины, которую группа, имевшая изначально высокий уровень влечения, продемонстрировала лишь в конце (разы обучения. В последней группе, однако, латентное время не увеличилось до значения плато группы с первоначаль-

но низким уровнем влечения. Эти данные не свидетельствуют о независимости привычки и влечения. Им можно найти и другие объяснения: скажем, в фазе обучения приобретались не одинаковые, а разные реакции (медленное и быстрое начало движения) или после 24 подкреплений в группах с различным влечением была достигнута неодинаковая прочность привычки. Соблюдение обоих требований необходимо для доказательства независимости привычки и влечения.

0x01 graphic

Рис. 4.5. Латентное время (в обратных величинах) реакции пробежки к пище при низком и высоком уровнях влечения и при последующем изменении этих уровней (Deese, Carpenter, 1951, p. 237)

Боллс (Bolles, 1967,"p. 227-242), сведя воедино важнейшие из полученных результатов, сделал следующий вывод: в целом независимость привычки и влечения в поисковом поведении подтверждается в той мере, в какой речь идет об их интенсивности. В последнем случае встает вопрос: является ли быстрое и медленное начало одной и той же реакцией, различающейся только интенсивностью, или это две качественно разные реакции, вырабатываемые соответственно при высоком и низком уровнях влечения? Возникают и другие сложности.

Впрочем, вопрос о независимости влечения и привычки друг от друга — это вопрос их определения. Ведь существуют и вторичные, приобретенные влечения (мотивы), например страх, активация которых связана с определенными сигнальными раздражителями. Халл выделяет их в особую группу, так как относит к влечениям (D) только неприобретенные состояния. Коллеги и ученики Халла — Спенс (Spence, 1956, 1958), Миллер (Miller, 1956) и Браун (Brown, 1961), напротив, причисляют к влечениям все, что имеет мотивирующий характер, отбрасывая тем самым постулат независимости влечения и связей «стимула—реакции» (о дальнейшем развитии теории влечения см. ниже).

Энергетическое действие влечения

Приведем основной гипотетический постулат теории влечения: мотивационный компонент оказывает на поведение лишь побуждающее, но не направляющее влияние. И в этом случае исследования не могут дать однозначного подтверждения. Наиболее очевидные результаты, подтверждавшие эиергетизирующую силу влечения, были получены в том случае, когда в ситуации выработанного поведения параметры влечения подвергались резкому изменению посредством инструментальных или консумматорных реакций (см. рис. 4.4). В сущности, это и происходит в случае пищевой потребности, но не в случае полового влечения (принадлежность которого к влечениям выше уже ставилась иод сомнение). Впрочем, если понимать под энергетизацпсй частоту реакций, то данные исследований можно объяснить и по-другому, например, чисто ассоциативно или исходя из гипотезы влияния побудительных стимулов, примером чего являются приведенные выше данные Кэмпбелла и Шеффилда (Campbell, Sheffield, 1953; см. также рис. 4.1).

Подкрепляющий эффект редукции влечения

Выработка новой стимулыю-реактнвной связи предполагает наличие состояния влечения, которое редуцируется посредством реакции. Ни один из постулатов теории влечения не вызвал столько исследований и экспериментальных проверок, сколько этот. Было получено множество доказательств, но еще больше данных, которые с трудом или же вообще не согласуются с теорией редукции влечения. Этот постулат вызывает вопрос о том, что следует понимать под редукцией влечения. То ли это сама консумматорная активность, то ли ее последствия, имеющие характер стимулов (например, активация рецепторов в стенках желудка после приема пищи), то ли, наконец, следующая за этим редукция потребности организма? Не является ли редукция влечения просто мотивационным процессом, ведущим к осуществлению поведения, которому научаются иначе, чем с помощью этого процесса? В таком случае редукция влечения выступает уже как принцип поведения (его мотивация), но не принцип научения (см. в следующей главе о латентном научении).

Чтобы проверить критический (для подкрепления научения) характер консумматорных реакций, исключались отдельные звенья в цепи реакций: оральное звено — путем введения пиши прямо в желудок через трубку и гастрическое звено — выведением принятой пищи через вставленную в пищевод фистулу (псевдокорм-ленйе). Так как в обоих случаях наблюдалось научение, хотя и в ограниченном объеме, редукция влечения оказалась необходимо связанной, по меньшей мере отчасти, с консумматорной активностью. Однако, чтобы сохранить при этом в силе гипотетический конструкт влечения, пришлось, как это сделал в отличие от Халла Миллер (Miller, 1961), много экспериментировавший с прямым и псевдокормлением, разграничить редукцию влечения и редукцию потребностного состояния организма.

Шеффилд пошел еще дальше, доказав, что ни редукция потребности, ни редукция влечения не является необходимым условием для обнаружения научения. Шеффилд и Роби (Sheffield, Roby, 1950) установили, что у крыс в состоянии жажды вырабатывается инструментальная реакция на получение раствора сахарина

вместо такого же количества воды. Поскольку сахарин непитателен, сильная редукция потребности исключена. Янг (Young, 1949, 1961) зарегистрировал множество вкусовых предпочтений, которые, не влияя на обмен веществ в организме, стимулировали научение. Янг объяснял это различной аффектогенпой привлекательностью пищи.

Еще более серьезный удар по редукции влечения нанесло исследование научения Шеффилдом, Вульффом и Бейкером (Sheffield, Wulff, Backer, 1951) в условиях стимулирования полового влечения. У крыс-самцов, не имевших опыта копуляции, вырабатывалась инструментальная реакция, позволявшая совокупляться с самкой, находящейся в состоянии течки; при этом копуляция прерывалась до наступления эякуляции. Нельзя не согласиться с тем, что в данном случае редукции силы влечения не происходит, напротив, влечение усиливается. В отдельных случаях научение было следствием не редукции, а индукции влечения. На рис. 4.6 приведены результаты научения в сравнении с контрольной группой, представители которой находили в конце лабиринта самцов вместо самок.

0x01 graphic

Рис. 4.6. Динамика научения в условиях осуществления копуляции без эякуляции у крыс-самцов. Контрольная группа находила в конце пути вместо самок самцов (Sheffield, Wulff, Backer, 1951, p. 5)

Существует целый класс феноменов научения, которые не могут обусловливаться редукцией потребностных состояний организма. Они известны под названием ориентировочного или исследовательского поведения. Так, Харлоу (Harlow, 1953) установил, что макаки-резусы могут часами, забыв обо всем, разгадывать механизм запора. По данным Батлера (Butler, 1953), резусы решают задачу на различение только для того, чтобы открылось окошко, позволяющее выглянуть из визуально экранированной клетки (см. обобщающую работу: Berlyne, 1960).

В последней группе исследований, о которой следует упомянуть в этой связи, использовалось сенсационное открытие Олдса и Милнера (Olds, M'ilner, 1954). Крысы научались нажатию рычага или другим инструментальным реакциям, если после этого они получали легкую электрическую стимуляцию определенных областей гипоталамуса, так называемых центров удовольствия. Олдс (Olds, 1958) фиксировал до 7000 реакций в час, вплоть до полного физического истощения. Если электроды вживлялись в область, отвечающую за пищевую регуляцию, то подкрепляющий эффект электрической стимуляции исчезал, когда животное было сытым. Эффект стимуляции этой области ослабевал и при использовании инъекций андрогенов, стимулирующих сексуальное поведение. Были зафиксированы также взаимодействия с состояниями физических потребностей и другими влечениями.

Можно ли согласовать приведенные данные с теорией редукции влечения? Убежденный представитель этой теории мог бы сказать, что электрическая стимуляция мозга как-то влияла на сложный механизм регуляции потребностных состояний, или влечения. Однако, возможно, состояния потребностей, или влечения, не играют никакой роли, а поведение подкрепляет вызываемое им аффективно окрашенное возбуждение или состояние'наслаждения? Во всяком случае, исследования мозговой стимуляции ставят под сомнение постулат Халла. Ученые, стремящиеся сохранить этот постулат, поступят правильно, не связывая редукцию влечения с предшествующими потребпостными состояниями и называя влечением все то, редукция чего служит подкреплением.

Неспецифичность влечения

Поскольку привычка и влечение не зависят друг от друга, то присущая влечению функция активации привычки также не должна зависеть от источников влечения.-Влечение представляет собой неспецифическую величину, в которой объединены специфические состояния, такие, в частности, как голод и жажда. Реакция, выработанная в условиях голода, должна соответственно осуществляться и тогда, когда имеет место только жажда и при этом налицо исходная стимульная ситуация. Иначе говоря, энергетизирующей функцией обладает и нерелевантное влечение. Иррелевантное влечение может усиливать релевантное (суммация влечений) или даже замещать его (замещение влечения).

Эмпирические данные по этому вопросу неоднозначны. Если при суммации влечений иррелевантное влечение сильнее, то часто, например, обнаруживался тормозящий эффект, противоположный энергетизирующему. Голод и жажда оказались мало подходящими для проверки гипотезы взаимного замещения, поскольку системы регуляции обоих влечений не независимы друг от друга. Если же взять в качестве иррелевантного аверсивнос побудительное условие (боль), то, по-видимому, от внешних стимульных особенностей аверсивного побуждения зависит стимуляция или торможение поведения; последнее происходит, когда в соответствии с планом эксперимента возникает конфликт реакций. Надо сказать, что постулат о неспецифичности влечения принимается скорее в виде исключения, а не правила (см.: Holies, 1965, р. 265 и далее). Тот же вывод напрашивается и при рассмотрении исследований, в которых делалась попытка вывести общую активность из суммации влечений. Оказалось, что голод сам по себе не побуждает крыс к активности; решающим дополнительным условием является внешняя стимуляция (шорохи, темнота).

Постулат неспецифнчности влечения также лег в основу одного направления исследований психологии человека (Taylor, Spence, 1952). Тейлор (Taylor, 1953) разработал опросник (MAS, Manifest Anxiety Scale, шкала выраженной тревожности, см. главу 7) для измерения устойчивых индивидуальных различий общей, т. е. не зависящей от ситуации, тревожности. Речь идет не о ситуационном детерминанте, а о мотивационной диспозиции. Тревожность рассматривается как «приобретенное влечение». (Приобретенные влечения мы обсудим ниже.) Людям, набиравшим высокий тестовый балл, приписывался высокий уровень влечения. Соответственно они должны были иметь и повышенный уровень готовности к реагированию (Spence, 1958a).

Из результатов этого исследования можно сделать различные выводы применительно к обучению выполнения простых и сложных заданий. Ход рассуждений при этом будет таким. Задание является легким, если верные реакции уже обладают определенной силой привычки и если нет большой конкуренции силы привычки неверных реакций. Вследствие мультипликативной связи jff_& и D тревожные люди должны лучше обучаться легким заданиям, чем малотревожные. Ведь доминирующий потенциал еще более обеспечит превосходство верных реакций над неверными, не говоря уже о превышении порога реакции. Ситуация со сложным заданием будет противоположной. Сила навыка верных реакций незначительна по сравнению с неверными. Высокий уровень влечения у тревожных людей усугубит и без того неблагоприятное соотношение сил конкурирующих реакций не'в пользу верных. Кроме них выше порога окажутся и другие, иррелевантные, привычки. Для подтверждения теории взаимодействия общей силы влечения и сложности задач были взяты задачи с парными ассоциациями низкой (высокая ассоциативная связь между членами пары) и высокой степеней сложности (низкая ассоциативная связь, когда напрашиваются другие реакции, что приводит к интерференции с верной в данном контексте реакцией).

Спенс, Фарбер и Мак-Фанн (Spence, Farber, McFann, 1956) подтвердили выдвинутые гипотезы, но ВаЙнер и Шнайдер (Weiner, Schneider, 1966b) дали им альтернативное объяснение и в контрольном эксперименте опровергли гипотезы, вытекающие из теории влечения. Альтернативное объяснение Ваннера строилось на неоднократно подтверждавшихся данных о том, что у тревожных людей успех повышает результаты, а неудача снижает их; в случае нетревожпых людей имеет место обратная ситуация. Поскольку легкие задачи можно рассматривать как повод испытать успех, а трудные — как повод испытать неудачу, выявленный Спенсом эффект лучше объясняется с помощью когнитивных опосредующих процессов переживания успеха и неудачи, а не посредством конкуренции реакций (согласно теории влечения).

Для подтверждения одного из двух объяснений, Вайнер в своем эксперименте устранил связь между легкими задачами и успехом и соответственно между сложными задачами и неудачей. Испытуемым, работавшим с объективно легкими парами ассоциаций, по ходу опыта сообщалось, что их результаты ниже среднего. Работа со сложными ассоциациями соответственно сопровождалась информацией об успехе. В этих условиях действительно обнаружилось, что различный эффект научения обусловлен не уровнем общей тревожности («силой влечения» как личностной над ситуационной особенностью), а актуальным переживанием успеха-неуспеха. Тревожные испытуемые заучивали сложный список пар триграмм

(например, хов—мег) быстрее, чем нетревожные, если им сообщалось об их успехе. Напротив, нетревожные при сообщении о неуспехе заучивали легкий список быстрее, чем тревожные.

0x01 graphic

Рис. 4.7. Число повторений, необходимых для заучивания легкого и трудного списков из 13 пар триграмм,

в зависимости от преобладания в мотивации достижения стремления к успеху или избегания неудачи

и в зависимости от информации об успехе или неуспехе по ходу опыта (Weiner, Schneider, 1971, p. 260)

При повторном исследовании Вайнер и Шнайдер (Weiner, Schneider, 1971) получили те же результаты, причем уровень тревожности испытуемых, степень сложности задачи и обратная информация брались во всех возможных комбинациях друг с другом. Индивидуальные различия определялись с помощью методики измерения мотива достижения по параметру «стремление к успеху — избегание неудачи» (см. главу 7). Из данных, приведенных на рис. 4.7, видно, что тревожность и информация об успехе—неуспехе при выполнении сложных задач взаимодействуют сильнее, чем при выполнении легких.

Подводя итоги, следует констатировать, что и этот, последний постулат теории влечения вызвал к жизни множество остроумных исследований, результаты которых требовали пересмотра исходной теории влечения Халла, если не полного отказа от нее. В двух последующих разделах мы обратимся к некоторым модификациям этой теории и попытаемся установить, удалось ли им справиться с нуждающимися в объяснении феноменами.

Приобретенные влечения. Влечение как интенсивный стимул

Даже применительно к сфере первичных, т. е. организмических, влечений у таких животных, как обычные крысы, подтвердить отдельные постулаты теории влечения Халла удавалось не всегда, в постоянном столкновении с возможными альтернативными объяснениями. В этой связи естественным образом возникает вопрос: как же теория может претендовать на объяснение всех тонкостей человеческого поведения,

если с ее постулатами не все обстоит благополучно? Ведь заранее ясно, что в основном повешения человека едва ли можно вывести из редукции первичных влечений. Еще в 1918 г. Вудвортс, введя понятие влечения, отделил его от поведенческих механизмов, которые запускает влечение; он также отметил, что и сами механизмы могут приобретать побудительную функцию независимо от первичных влечений как источника энергии. Толмена (Tolman, 1926a, 1932) также волновала проблема, как

вторичные влечения вырастают и отделяются от первичных. Оллпорт (Allport, 1937) выдвинул принцип функциональной автономии. Хотя этот принцип и не оспаривает историю происхождения мотивов из первичных влечений, однако предполагает быстро возникающую независимость от них.

Коллеги Халла, в первую очередь Маурер и Миллер, пытались распространить теорию влечения на более сложные мотивационные феномены, такие как фрустрация, конфликт и условия вторичной мотивации прежде всего у человека. Результатом явилось постулирование приобретенных влечений (acquired drives).

Фрустрация

Заслуживает внимания тот факт, что среди первичных поисковых («возбуждающих аппетит») источников типа голода, жажды или полового влечения не нашлось таких, из которых можно было бы вывести приобретенные влечения. «Вывести» означает в данном случае экспериментально зафиксировать и показать, что новое влечение в соответствии с теоретическими постулатами прежде всего в состоянии подкрепить поведение, т. е. способствует научению.

Исключение, возможно, составляет так называемая фрустрация. Фрустрация возникает, когда исходные условия препятствуют реакциям, ведущим к удовлетворяющей влечение цели, пли, если цель достигнута, препятствуют самим консум-маторпым реакциям. В обоих случаях наблюдается так называемый эффект фрустрации. Животное реагирует резче, чаще или вариативнее. Скорее всего, эффект фрустрации базируется на усилении того влечения, удовлетворение которого наталкивается на препятствия. При этом возникает вопрос: не формируется ли при частых фрустрациях новое влечение, которое вносит свою долю в суммарную интенсивность влечения'и в своей специфической форме связано с агрессивными реакциями? Последнее утверждали такие ученые, как Доллард, Дуб, Миллер, Маурер и Сире (Dollard et al., 1939), в своей статней популярной книге «Фрустрация И агрессия». Фрустрация рассматривается ими как необходимое и в то же время достаточное условие агрессии. Это утверждение по ряду соображений оспаривалось и уточнялось (см.: Feschbach, Singer, 1971; Bandura, 1971b; Zumkley, 1978; Kornadt, 1982). Мы подробнее остановимся на этом вопросе в главе 10.

Объяснение усиления влечения усилением фрустрации но ряду причин представляется сомнительным. Следующие за срывом реакции часто дают повод для такого объяснения. Животное, не обнаружив пищу в обычном месте, не может завершить поведенческую цепочку консумматорной реакцией. Неудивительно поэтому, что оно вместо нее проявляет инструментальные реакции пли другие формы поведения. Кроме того, в ситуацию могут вмешаться результаты прежнего научения, например ведущее к успеху более интенсивное реагирование. Возрастание интенсивности или вариативности поведения можно также объяснить не влечением, а ассоциативным фактором. Такое объяснение подкрепляется данными

В. Холдера, Маркса, Э. Холдера и Кольера (W. Holder et a]., 1957) о научении крыс после сбоя, т. е. после отсрочки подкрепления: в этом случае реакция не усиливается, а ослабевает.

Амсел занимался анализом условий, отделив эффект фрустрации от реакций на сбой и наблюдая последующие целевые реакции. Голодные крысы помещались в коридор, заканчивавшийся двумя камерами, в каждой из которых находилась пища. Когда реакция пробежки была усвоена, в каждой второй из последующих проб одна из камер оказывалась пустой. Эффект фрустрации измерялся, во-первых, скоростью, с которой животное покидало (пустую) камеру, и, во-вторых, скоростью, с которой оно мчалось в другую часть коридора. Оба показателя скорости возрастали (Amsel, Roussel, 1952). На рис. 4.8 показаны изменения скорости пробежки по второй части коридора.

0x01 graphic

Рис. 4.8. Время пробежки между первой и второй целевыми камерами в тренировочной

и экспериментальной сериях, когда в первой камере попеременно пища либо была (подкрепление),

либо отсутствовала (фрустрация) (A. Amsel, J. Roussel, 1952, p. 367)

В последующих экспериментах (Amsel, Ward, 1954; Amsel, Prouty, 1959) животные после посещения первой камеры ставились в ситуацию выбора. Чтобы найти пищу в другой камере, животные должны были выработать одну из двух противоположных реакций в зависимости от того, находили они пищу в первой камере или нет (т. е. получали подкрепление или нет). После некоторой тренировки животные усваивали необходимое различение. Возникает вопрос: можно ли объяснить этот результат, исходя из теории влечения, т. е. является ли научение эффектом специфического, вновь приобретенного (фрустрационного) влечения или условий, ведущих к общему усилению влечения? Эту наиболее близкую Халлу точку зрения отстаивал Браун (Brown, 1961). Или же имеются другие мотивационные факторы, которые ассоциативно связаны с внешними ситуационными стимулами? Такое объяснение предпочитает Амсел (Amsel, 1962). Ведь можно доказать, что заученные реакции вызываются стимулами, связанными с нарушением исходных условий. Тем самым

животное явно стремится предупредить предстоящий сбой. Амсел считает решающим для объяснения наблюдаемых эффектов фрустрации не усиление влечения, а воздействие на мотивацию побудительных стимулов внешней ситуации.

Страх как приобретенное влечение

Доказать существование приобретенных влечений, пожалуй, все-таки удалось, если не среди поисковых, то среди аверсивных влечений, в частности при научении избеганию. По-видимому, в данном случае действует страх. Страх можно рассматривать как условную реакцию на боль, а саму боль — как первичное аверсив-ное влечение, редукция которого подкрепляет инструментальное поведение бегства или избегания. Поскольку можно показать (это будет сделано позднее), что и в искусственно вызванном состоянии страха, не связанном с реально испытанной ранее болью, вырабатываются и сохраняются реакции бегства и избегания, то страх, видимо, является приобретаемым и получающим самостоятельность влечением, которое можно связать со всевозможными условиями.

Эти соображения впервые были высказаны Маурером (Mowrer, 1939). При этом он воспользовался вторым вариантом психоаналитической теории страха, сформулированным Фрейдом в 1926 г. Согласно этой точке зрения, страх выступает как «реальный», т. е. эффективный, сигнал, предупреждающий о приближающейся угрозе и мотивирующий защитные реакции. Наблюдения за животными в эксперименте, на который часто ссылался Халл, показали, что реакции, направленные на избегание электрического удара, поддаются угашению с большим трудом. Другими словами, животные, помещенные в ту же ситуацию, вновь обращаются в бег-стзо, хотя болевой раздражитель отсутствует. Казалось бы, речь идет о типичном случае классического обусловливания. Однако вызывает удивление высокая сопротивляемость угасанию, хотя необходимое для классического обусловливания подкрепление уже отсутствует. Значит, объяснение по аналогии с классическим обусловливанием в данном случае не подходит. Маурер предположил, что страх вызывают сигнальные стимулы, связанные с ситуацией, в которой первоначально была испытана боль. Выступая сначала как условная реакция на боль, страх затем превращается в качестве состояния аверсивного напряжения в автономное влечение, которое редуцируется посредством реакции бегства. Тем самым именно редукция страха подкрепляет в дальнейшем реакцию бегства даже при отсутствии боли.

Это объяснение, казалось, разрешило парадокс наличия в данном случае редукции влечения. Маурер (Mowrer, 1938) воспользовался им в эксперименте с людьми еще в 1938 г. Испытуемые получали в пальцы легкий электроразряд, который предварялся световым сигналом. Измерявшаяся параллельно в качестве индикатора состояния эмоционального напряжения кожно-гальваническая реакция возрастала С появлением светового сигнала и падала при включении тока, что соответствовало данным самоотчетов испытуемых, говоривших, что световой сигнал приводил их в возбуждение, а удар током был своеобразным облегчением.

Для доказательства на примере страха научасмости влечениям Н. Миллер (Miller, 1941, 1948) провел ряд экспериментов, ставших классическими. Экспериментальный аппарат состоял из двух разделенных дверцей камер. Левая камера была белой, и полом в ней служила сетка, через которую можно было пропускать

электрический ток; правая была черной и имела обычный пол. Соединительную дверцу можно было открыть со стороны белой камеры, повернув приделанное к ней горизонтально колесико пли нажав находящийся рядом рычаг. Убедившись, что при открытой дверце крысы не оказывают никакого предпочтения белой или черной камере, экспериментатор 10 раз помещал каждое животное в белую камеру при открытой дверце и пропускал через пол ток. Животное могло спастись, убежав в черную камеру. На следующих этапах эксперимента электроразряд больше не применялся. Животное сначала 5 раз помещали в белую камеру при закрытой дверце, И если оно приближалось к дверце, экспериментатор открывал ее. Затем в течение 16 раз дверца открывалась, если животное научалось поворачивать колесико. В последней фазе условием открывания дверцы было усвоение новой реакции— нажатия рычага. На последних этапах эксперимента все животные при открытой дверце бежали в черную камеру, хотя электроразряда не было. Половина из.них выучилась инструментальной реакции поворота колесика, чтобы спасаться, если дверца закрыта, а позже, когда эта реакция уже не действовала, научились нажимать рычаг. Скорость реакции на протяжении 16 про