Саморазвитие, Поиск книг Обсуждение прочитанных книг и статей, Консультации специалистов: Рэйки; Космоэнергетика; Биоэнергетика; Йога; Практическая Философия и Психология; Здоровое питание; В гостях у астролога; Осознанное существование; Фэн-Шуй; Вредные привычки Эзотерика

Кика Салви Кика – женщина с изюминкой. Любовные взлеты и падения разведенной журналистки

Алисе и Софии, которые совсем не считают меня странной.

И Марии Эрлинде, моей второй мамочке

Женщина никогда не должна принадлежать самой себе.

Законы Ману (святая книга Индии)

Предисловие

В своей жизни я уже проглотила достаточно оскорблений. Это первое. Стыдливая я от рождения. Это второе. Зная, что оба этих утверждения справедливы, я долго колебалась, выбирая название для книги: «Выплевывая лягушек»^[1] , чтобы быть верной содержанию, или «Странная Кика», чтобы любопытствующим сразу стало ясно, что я буду стесняться того, о чем пишу, но что сама признаю свою ненормальность, не дожидаясь обвинений. Однако эта ненормальность – причина и следствие того, какая я есть и какой была.

Я никогда не могла сказать «нет», из-за чего все время впутывалась в разные истории. Я хотела сказать «нет» очень многим, но так и не смогла. Не умела. Я всегда была ласковой и отзывчивой. И, более того, ставила чувства и желания других выше своих собственных, а мысль, что я могу отказать, не поддержать, ранить кого-либо, казалась невообразимой. Итак, я уступала и бросалась с головой в море прямых или косвенных просьб, сама имея лишь одно всепоглощающее желание – быть любимой. Но всему на этом свете есть предел...

Меня не любили сильнее, ведь я вела себя глупо и была беззащитной. Мне не хватало агрессии, причем всегда и во всем. Чтобы наконец послать этих трусов, которые так издевались надо мной, в узкое плохо пахнущее отверстие. Чтобы наговорить дерзостей, грубостей и ругательств и, возможно, таким образом очистить душу.

Эта книга – конвульсивная рвота, вызванная жизненными ударами, бурлящий поток из жабищ, которые я проглотила. Это заклинание против демонов, прочищение всех моих внутренних органов. Эта книга – честная, нахальная и бесстыдная, и именно поэтому она для меня – обновление, как после сбрасывания старой кожи.

Работая над ней, я не раз вспоминала сенсационный фильм Де Пальмы «Кэрри» 1976 года. Его героиня была такой же ласковой, как и я, немного наивной, как и я, над ней так же издевались, как и надо мной, – до тех пор, пока она не спалила всех пожаром своей мести. Здесь не пишу «как и я», потому, что не дошла и не дойду до такого сумасшествия, но могу сказать, что, как и она, написанием этой книги я разжигаю свое пламя для сладчайшего очищения.

Здесь все правда, только реальные факты. С моей точки зрения, они окрашены светлыми тонами, а если у кого-то имеется другой взгляд на это и он видит все в другом свете, пусть пишет свою собственную книгу. И не нужно меня осуждать, потому что лишь сейчас я наконец вздохнула, возрожденная, без тени какого-либо неудовольствия от жизни. Многим людям будет больно, но меня это не волнует: каждый сам залечивает собственные раны. Я залечила свои ценой горьких слез, глубокого анализа и долгих страданий. Теперь я чувствую себя очищенной, легкой и свободной. Без Бога в сердце, как вы дальше увидите, но просветленная любовью моих дочерей и возможностью наконец-то жить счастливо.

А ненормальность – ее ведь можно рассматривать и как необычность, то есть непохожесть на других, я бы даже сказала – пикантность. Потому я и назвала в конце концов эту свою исповедь «Кика – женщина с изюминкой». Но это больше чем пикантная книга. Временами она жестокая, временами – бесстыдная, немного забавная... И тем не менее, все это я – и в хорошем, и в плохом.

Кика, женщина с изюминкой

Хаос

Это была уже шестая квартира, которую мы смотрели, решая, в каком же углу я, «новоразведенная», должна буду жить. Она ни по одному аспекту не была лучше предыдущих. Старая квартира, с дешевеньким ремонтом, малюсенькая и без тени роскоши и комфорта, к которым я так привыкла во времена своей славной (возможно, мне так казалось) замужней жизни. Но плата была приемлемой, совместное владение – не разорительным, принимая во внимание, что оно обеспечивало нам гараж, консьержа, постоянную охрану и восхитительный сад с цветочными клумбами у входа в дом, где, как я вообразила (ошибочно, как выяснилось), мои малютки могли бы играть в куклы, одновременно купаясь в лучах свежего утреннего солнца Сан-Паулу.

Наверное, главным достоинством был открывавшийся вид. Хотя квартира находилась всего лишь на втором этаже, из окон виден был отрезок улицы, которая начиналась у обрыва, а параллельная ей улица была, по меньшей мере, на 20 метров ниже первой. И особенно ценно то, что в поле зрения не попадало ни одного здания. Уловка для приманки клиентов состояла в том, что квартира была выкрашена в желтый, а двери, пороги, окна и потолок – в белый цвет. В этом заключалась всего лишь претензия на свежесть, но именно это делало квартирку пригодной для жилья. Паркетный пол, на первый взгляд совершенно новый, был настолько отполирован и гладок, что можно было скользить по гостиной и комнатам даже в чулках. «То, что надо», – подумала я и подписала договор.

Вернее, могла бы подписать его, если бы в придачу к моим 27 годам, двум дочерям и одному семилетнему браку позади, я имела еще и документ, подтверждающий мою платежеспособность. Отсутствие же его показывает, насколько я все эти годы была зависима и, видимо, вследствие этой зависимости, покорна желаниям и решениям моего мужа, который был старше меня на 11 лет. Вдобавок я была безработной (что исключало возможность предоставить справку о доходах) и никогда ранее не открывала никакой фирмы или чего-нибудь в этом роде. По сути, я была просто никто, папенькина дочка, только что переставшая быть сеньорой Безай. Для удобства и отчасти потакая тщеславию папы, я подписалась «Кика Салви». Когда я была еще замужем, мы с отцом договорились, что так лучше для нас: не приплетать фамилию Безай и, таким образом, оградить семейство Салви от «славы» известного уже имени и всех «приятных» ее дополнений, раз уж мы жили в таком глубоко провинциальном городке, как Кампинас. Я прибегла к помощи семьи как к первейшему и, возможно, единственному средству. А папа, гордый своими возможностями полноправного гражданина, обладающего всеми нужными документами, и исправного налогоплательщика, смог снова продемонстрировать мне крайнюю важность своего присутствия в моей жизни, сделавшись официальным съемщиком квартиры. Какое наслаждение выразилось в его сияющей улыбке от возможности лишний раз почувствовать отцовскую власть, вытаскивая свое чадо из очередной передряги! «Можешь не волноваться, дочка, я подпишу документы».

В период самых решительных перемен, когда шел мучительный бракоразводный процесс, я продолжала жить в доме мужа, участвуя в изнурительной политике добрососедства. Мы разговаривали лишь по особой необходимости – преимущественно о том, что касалось наших дочерей, а, между тем, по-прежнему спали вместе, в одной и той же комнате (огромной, 10 метров в длину и 4 в ширину, разделенной на спальню и кабинет, где находился мой компьютер, мое кресло для чтения, мой комод и громадный платяной шкаф, втиснутый в проем стены). Самое тяжелое для меня было время, когда девочки ложились спать и мы оставались вдвоем в доме с огромными комнатами, красивой мебелью из лучших салонов Габриэля Монтейру де Силва, наедине с нашей одеждой, книгами, фотографиями и воспоминаниями о жизни, которой больше не было. Царило молчание. Единственный шум, раздававшийся время от времени, свидетельствовал о недавно приобретенной привычке Эду закрывать за собой дверь в ванную, пока он принимал душ или брился (раньше дверь не была даже прикрыта).

Изредка мы обсуждали детали развода, вопросы типа: у кого останется служанка, что мы собираемся делать в новогодние каникулы и что скажем девочкам, когда с разводом будет покончено? Алисе в то время было меньше четырех, а Софии, еще малютке – чуть больше полутора годиков. Обе были слишком маленькими, чтобы мы могли поговорить с ними прямо и объяснить им ситуацию. Так что потребуются особая чуткость, терпение и забота с нашей стороны, пока они будут «переваривать неудобоваримые события», связанные с переменами внутри семьи.

Чтобы существовать, я подрабатывала. Я только что ушла из журнала «Крошка моя», где занимала должность корреспондента (до того я никогда не работала) и должна была помогать своей начальнице. Та пользовалась популярностью, благодаря своему саркастическому остроумию, легкости в работе, тактичности, с которой она о чем-либо просила или исправляла недочеты; но из всех ее очаровательных свойств нам более всего импонировало ее пристрастие к подробным и вдохновляющим рассказам о ее сексуальной жизни. Но скоро она начала флиртовать с одним типом из нашего издательства, и с этого времени старалась хранить в тайне свою интимную и сексуальную жизнь, поскольку ее любимый был крайне ревнивым собственником.

После этого работа стала просто работой, а жизнь в редакции без пикантных и шокирующе откровенных историй моей начальницы сделалась скучной, что и заставило меня уволиться и зажить жизнью фрилансера^[2] .

Заключение, что я уже научилась всему, чему могла научиться, тоже сыграло определенную роль, но это решение, как и все прочие решения в моей жизни, имело основой, скорее, эмоциональное состояние человека, лишенного развлечений, чем осознание, что труд выпустить несколько номеров журнала был слишком легок для моих чрезмерных профессиональных амбиций. Я стала постоянно сотрудничать с журналами «VIP», «Nova» и «Playboy», часто обращаясь к теме, которая в то время больше всего меня волновала: секс. Не знаю, из-за того ли, что я так рано вышла замуж (и, как убежденная моногамка, коей я всегда являлась, отвергала авантюрные стремления исследовать пикантности строения тела не своего мужа), или из-за тяжелого и, соответственно, мало эротизированного периода, который я переживала под конец супружеской жизни, но я день и ночь думала только о сексе.

Писать о сексе в журналах было бальзамом и компенсацией того, в чем так остро нуждались мои душа и тело. Но финансовая нестабильность и состояние безвременья, вызванное бесприютностью и отсутствием детей (когда они уехали в путешествие с отцом, я тут же сбежала из дома, спасаясь от пустоты), усилили царящий во мне эмоциональный хаос. Решением проблемы, несомненно, явилось бы устройство на хорошую работу, или, уж если на то пошло, на любую работу. Выходить из дома, видеть людей уберегло бы меня от того, чтобы не превратилось в привычку опустошение двух или трех бутылок дешевого красного вина в день, пожирание плиток шоколада с орехами за один присест, прослушивание музыки на всю громкость и рыдания на холодном полу гостиной, такой пустой на протяжении уже почти месяца. Да уж, работа точно помогла бы избежать этой мексиканской мыльной оперы и, наверное, именно она послужила бы лучшим способом изгнать всех демонов и всю боль последних дней замужества, так чтобы я смогла начать думать о других мужчинах.

И я начала-таки о них думать.

Первый вывод (отнюдь не утешительный), касающийся моего нового жилища, заключался в том, что лучше бы я его не арендовала. Потому что, хотя и было возможно, высунувшись из окна, любоваться заходящим солнцем, влажные стены и отсутствие мебели даже на кухне и в ванной превращали этот дом в настоящую иглу. Я дрожала от холода, когда приходилось, завернувшись в одеяло, переползать из комнаты в кухню в поисках новой бутылки вина. Я была закутана, как капуста, во все шерстяные тряпки, что мне удавалось отыскать в шкафу. Я накидывала одеяло поверх одежды, прятала ноги в войлочных тапках, но, казалось, ничто не могло побороть этот чертов квартирный холод.

Дети в то время еще находились у моря с отцом, а я все чаще задавала себе вопрос: как я встречу моих дочурок в этих неуютных комнатах? Мама, жалея меня из-за боли, холода и нищеты, в которых я пребывала, накупила самых теплых одеял, а папа подарил мне пять тысяч реалов для покупки всего основного: холодильника, плиты, микроволновки и телевизора. Что, благодаря моей строжайшей экономии, позволило купить еще и кроватку, два ковра, диван и тумбочку для телевизора. Желтый ледник наконец-то был готов стать прибежищем для живых существ.

Из-за отсутствия девочек, работы и, наконец, мужа у меня ушла почва из-под ног (словно ноги, стоящие на свежевыкрашенном полу, свело судорогой). Все было не так как раньше. У меня уже не было моего красивого и обустроенного дома, не было моих дочурок, которые всегда, с самого момента их рождения находились при мне и единственные служили якорем для такого неуравновешенного человека, как я. Не было ни работы, ни развлечений, ни денег. И, самое главное, у меня не было больше Эду, который, обладая экстраординарной способностью к «мобилизации энергии для выживания в условиях цунами», казался самым далеким существом на этой проклятой земле. Я сначала тихо, затем все громче и громче, пока не начинала кричать (почти голосом Кассии Эллер): «Эта проклятая земля!..» Громче: «Эта проклятая земляяяяя!..» Еще громче: «Этааа прокляяяятая земляяяяяяяяяяяяя!» Наконец изо всех сил: «ЭТА ПРОКЛЯТАЯ ЗЕМЛЯ!!!». Повторяла, пока боль не стихала (или пока мне не казалось, что она стихла), и я не забывалась тяжелым и глубоким сном.

Так проходили день за днем, прошла наконец неделя. Полупьяная, измученная, с опухшим лицом, я решила, что самое время принять душистую ванну, и это после – дайте-ка сообразить – примерно пяти дней без воды (идиотский душ не нагревался, а у меня не было сил одеться и сходить в магазин сантехники). Казалось, холод отступил, и яркое солнце осветило мое бледное прыщавое лицо, которое я так долго прятала от дневного света. Надежда возрождалась (прямо как в кино: прекрасный рассвет после страшной бури). И тогда я взглянула в зеркало...

Бледность и множество волосков на лице – вот что я увидела в нем. Заплывший глаз со слипшимися ресницами (может, из-за того, что я, вся измазавшись в шоколаде, спала на полу в гостиной) и сухие губы дополняли портрет. Невыщипывание бровей в течение десяти дней стало причиной появления черных точек, а зубы стали желтоватыми. Я пришла к выводу: «Мне срочно необходима ванна». А еще – крем, помада и пинцет. И с помощью угольков, которые все же теплились среди пепла, я начала возрождать в себе хозяйку жизни.

Исполненная решимости и здравомыслия, я первым делом вызвала водопроводчика, чтобы он починил душ. Я сказала ему: «Купите все, что необходимо, и, ради бога, разберитесь с этим как можно скорее». Не знаю, то ли мое осунувшееся лицо и гноящийся глаз, то ли запах немытых волос, но что-то подвигло этого господина к действию. Его родным был северо-восточный диалект, лишь при огромном напряжении слуха напоминающий португальский язык, и он был так скрупулезен и, одновременно, так быстр в работе, что представлялся мне Индианой Джонсом. Отбившаяся от рук ванная была снова приручена, и из присмиревшего ржавого душа забили струи горячей воды. Это явилось крупным достижением.

Следующий шаг заключался в том, чтобы вернуть привлекательность зеркальному отражению и, возможно, таким образом добиться взлета самооценки. Я взяла взаймы у соседки (которая никогда меня прежде не видела) лампочку в 60 Ватт, чтобы ввернуть ее в светильник над раковиной. Затем, исполненная отваги, я сразилась со всем тем злом, которое только могут причинить женщине нежелательные волосы. Теперь мне можно было показаться на люди.

Оставалось еще чуть меньше 10 дней до возвращения девочек, и самым главным было успеть подготовить для них комнату. Имея несколько тысяч реалов на текущем счете, я обегала пешком весь Теодоро Сампайо в поисках детской мебели. Теперь и речи не шло о гламурных и дорогих вариантах из салонов Габриэля Монтейру де Силвы, и эта ужасающе высокая концентрация дурного вкуса на квадратный метр действовала на меня угнетающе. Даже если б я была далеко не нищей, мое сердце все так же разрывалось бы при виде этих пыльных разноцветных витрин с мебелью пятой категории, которые оскорбляли долгие годы воспитания моего эстетического чувства, проведенные с моим (бывшим) мужем-архитектором.

Я со всем справилась за один день: кроватка Алисе, коробка для игрушек, толстый ковер, небольшой шкафчик малинового цвета в форме кота, пульт для телевизора и видеокассеты Диснея для девочек. Я купила самый дешевый видеоплеер, какой только смогла найти, и диван цвета касторки (или, точнее, цвета грязи; из тех, что маскируют любое пятно). И большущий разноцветный палас в гостиную, чтобы дети могли играть на полу (и чтобы мне никогда больше не пришлось спать прямо на холодном паркете, когда я напьюсь и буду слушать депрессивную музыку). Дом был готов.

И тут я получила предложение от директора редакции журнала «VIP», Марко Антонио, каждый месяц готовить статью на один разворот, отвечая на вопросы о сексе. Заработок был хороший (по сравнению с мизером, который обычно платят в журналах), фиксированный, и мне обещали разместить мой текст на самой выгодной странице журнала. Я должна была принести свою фотографию с изображением «психоаналитика Ваших снов» (колонка называлась «С Кикой на диване»). Это первое хорошее событие, которое произошло со времени развода. Я приняла предложение и отправилась в фотоотдел.

Редакторша, которая сразу мне не понравилась, старалась испортить мои пробные фотографии и сделать их как можно более вульгарными. (После этого случая между нами появилась стойкая неприязнь.) Она принадлежала к тому разряду женщин, которые на меня никогда не производили впечатления: блондинка (крашеная, конечно), в шляпке, из обычной (думаю, разорившейся) семьи с достатком в четыре сотни. Главной ее мечтой, скорее всего, было снова завоевать себе достойное место в обществе Сан-Паулу. Она ко всем обращалась «моя дорогая», но уже через секунду отзывалась о тебе недоброжелательно и всегда рада была распустить несправедливый, грубый или просто глупый слух.

Фотографии получились красивыми и вульгарными, как она и хотела, и, поскольку я так же была способна настоять на своем желании, как маленький ребенок – понять концепции вселенной, эти фотографии были опубликованы (к ужасу моего отца, моего бывшего мужа, моих братьев, всех юных провинциальных друзей моих братьев, моих еврейских свекра и свекрови и журналистов, работающих в редакции «VIP»; причем, некоторые были потрясены неожиданной смелостью и находили это забавным, а другие крайне негодовали).

«С Кикой на диване»...

Мои дочурки вернулись из путешествия, и я испытывала сумасшедшую радость оттого, что они были рядом. Они настолько похорошели и повзрослели с тех пор, как уехали на море, что я не могла наглядеться на них. Алиса, с ее светлыми волосами и огромными синими глазами, была очень загорелой, а на лице от загара появились типичные для светлокожих веснушки. И София, которая всегда была куколкой, казалась еще прекраснее с коричневой кожей и струящимися ровными волосами. Я обняла их и заплакала так, как никогда раньше не позволяла себе плакать при них. Они, естественно, испугались.

Могла ли я объяснить им, что они для меня – воплощение надежности и самых теплых чувств, на какие я только способна? А главное, они – залог выживания в этом хаосе из эмоций, который правил каждым моим днем и каждой ночью с того момента, как развод стал делом решенным. В общем, они были единственной опорой, какая у меня осталась, и единственной причиной, по которой стоило пытаться выкарабкаться.

Я накупила попкорна и сластей, украсила их комнату, приобрела зеленый с цветочками столик для рисования и потратила последние деньги на билеты в театр. В условиях, в которых я пребывала, лучше встретить их было невозможно.

Однако после первых, испорченных мной, десяти минут встречи последовала истерика Софии и упреки Алисы (в мой адрес, конечно). Все попытки обнять или поцеловать их встречали сопротивление и громкое «нет». Они отстранялись от меня. Так они меня наказывали, ведь развод совершился по моей воле, и Эду ясно дал понять это девочкам – не словами, но своим подавленным видом с тех самых пор, как я решила уйти из нашего дома. Ведь это я ушла из дома. Я положила конец существованию нашей семьи. Я покинула наш Очаг, бросила Мужа, Отца моих Дочерей. Я воплощала проклятие и рок семьи. Я – Мать, которая не считала, что сохранение семьи превыше всего. Я.

Первая сложность заключалась в моей неспособности исполнять даже примитивные материнские обязанности. Девочки не ели (если не считать леденцов, шоколада и попкорна), не спали, не хотели мыться. Алиса проводила дни за рисованием или за разрушением квартиры; а еще, каждые 15 минут она принималась просить щенка. София вела себя совершенно непредсказуемо: то приклеивалась к подушке, когда ее смаривал сон, то доходила до рева, выкрикивая: «Хочу домой! Здесь не мой дом!» Алиса не могла сомкнуть глаз, пока не укладывалась рядом со мной в моей спальне. Сущий кошмар!..

У меня не было горничной, потому что мне нечем было ей платить. Я почувствовала всю беспомощность, какую только может ощутить городская жительница в отсутствие какой-либо помощи. Существовали я, два маленьких истеричных ребенка и холодная квартира при полном отсутствии денег. И еще маленькая рюмочка спиртного на ночь и с утра, чтоб иметь силы для этой битвы за выживание (секс в этих условиях казался чем-то далеким, что имело место в прошлом, а оргазм вообще был понятием из кинофильмов, несуществующим вне экрана). Отличный сценарий для добротного мексиканского сериала.

Начало учебы и конец холода сильно улучшили положение. Детям было чем развлечься, они приходили очень оживленные из школы, болтая о том, что произошло за день, и казались менее воинственно настроенными против меня. Постепенно я научилась успокаивать их перед сном. Самым верным средством было пение.

Я купила удобное кресло и поставила его в детской. Каждый вечер, когда им пора было спать, я рассказывала им сказку и затем, погасив свет, устраивалась в кресле. Я превращалась в величавую всемогущую мать, единственной целью которой было заставить девочек уснуть без слез (и желательно побыстрее). Мой репертуар был невелик, наизусть я знала только взрослые песни. Именно тогда я познакомила их с чудесным миром Жобима^[3] , и пела «Лижиа» и «Золотые годы» с той же легкостью, с какой ставят печати на конвертах.

Я никогда не мечтала о Вас

Никогда не была в кино

Мне не нравится самба

Я не хожу на Ипанему

Мне не нравится дождь

И я не люблю сооооооооооооолнце...

Они были в восторге. Понемногу то, что раньше казалось ежевечерним обязательным ритуалом, превращалось в приятный способ провожать день, и менее чем через три месяца София уже начала признавать дом и считать свою комнату лучшим местом для сна.

Из всего, что я подготовила для встречи девочек, лучшим для нас троих, несомненно, оказался поход в кукольный театр. Это было первое мероприятие, в котором участвовали мы втроем (без их отца). Мы купили леденцы и вместе с другими детьми (и их важными надзирателями) уселись на пол в вестибюле, и впервые обе девочки казались если не счастливыми, то умиротворенными. А я впервые не напоминала себе ни Куку^[4] из «Желтого дятла», ни злую мачеху из Золушки.

Я была всего лишь их мамой, с восстановленным чувством собственного достоинства, небольшим количеством денег в сумочке и вернувшейся потребностью подкрашивать губы. Со стороны мы казались полноценной семьей, правда, без присутствия мужчины, но над нами больше не нависала черная туча раздора. Думаю, именно поэтому я позволила себе посмотреть по сторонам. Пусть я еще выглядела неопытной и робкой, но это был первый раз, когда я смотрела, не чувствуя себя виноватой, что так свойственно замужним женщинам, желающим пофлиртовать с кем-то на улице. И я стала флиртовать.

Этот парень был просто песня! Он выглядел, как кинозвезда. Идеальное лицо, светящееся так, как может светиться лицо или последнего подлеца, или уж святого. Он сидел на полу рядом с нами, на ковре красного цвета, и этот красный цвет, казалось, передался и его лицу (или это был результат легкого смущения?). С ним находился маленький мальчик, лет пяти, видимо, его сын. Та нежность, с какой он посадил мальчонку себе на колени, терпение, с каким он объяснял ему, почему спектакль задерживают, были так же очаровательны, как его рыжая бородка и белая кожа. Его рост было не определить, но в любом случае он был великолепен. И он сидел меньше, чем в трех метрах от меня, то и дело на меня поглядывая. Моя душа содрогнулась в упоении чувством, казалось, совершенно уже позабытым: я завлекала мужчину. И меня тоже завлекали, что пугало еще больше.

Спектакль начался. Парень сидел настолько близко, что мы могли флиртовать, не боясь привлечь чужое внимание. Я не знаю, что меня радовало больше: восторг детей или моя ожившая восприимчивость.

К концу пьесы мое предположение, что он со мной заговорит, стало казаться нелепым.

Как и следовало ожидать, он не заговорил. Мы вместе ждали машин, и мое сердце так колотилось, что я даже заволновалась, как бы он случайно не догадался об этой нелепости.

Как же он был красив! Ему было на вид не более тридцати, у него были русые волосы, белая кожа и бесстыжие лучистые карие глаза, которые казались мне бездонными медовыми колодцами. Он был моего роста, с широкими плечами. А его ягодицы! Святая Мария! Какие у него были ягодицы! Настоящая мужская попка, кругленькая, упругая, сбитая, в меру упитанная. Я бы даже заплатила деньги, только чтобы увидеть ее без одежды.

Наши машины подали одновременно, сначала мою, затем его. Так как мне надо было усадить девочек сзади, дать им соку и пристегнуть ремни, я не сразу уехала с этой улицы. Я догадывалась, что он смотрит на меня, усаживая сына (который, как я узнала потом, был племянником, а не ребенком этого притворщика) на заднее сиденье грузовичка, и самое минимальное, что я, расставшаяся с мужем, распаленная женщина, могла сделать, находясь рядом с этим чудом, – это ответить взглядом на его взгляд. Мы улыбнулись друг другу, сели в машины, я проехала за ним порядочный отрезок пути (поощряемая пылким переглядыванием через зеркала, таким волнующим!), пока он не свернул налево в Кардеал, а я не поехала дальше.

Это стало первым большим событием после моей жизненной драмы: открытие, что я снова могу развлекаться, клеить парней, бросать вызов жизни и даже... быть счастливой.

Через два месяца после развода я была принята на работу в журнал «VIP».

Казалось бы, у меня было почти все, чтобы быть счастливой. Хорошая работа, хорошая зарплата, симпатичная визитка с внушительным деревцем, олицетворяющим мою компетентность, и должность специального корреспондента, что было указано под именем. Просто – красота! Вернее, была бы красота, если бы не некоторые детали...

Я работала на Марко Антониу де Резенде, директора редакции, мы с ним отлично ладили, и он меня уважал. Моим прямым начальником был главный редактор журнала, блистательный и интеллектуально одаренный Эдсон Аран. Следующий, с кем я познакомилась, был Жардэл, талантливый журналист, спокойный с виду, но наделенный завидным сарказмом и остроумием. Как я вскоре заметила, это были качества, общие для всего коллектива, за исключением, конечно, уже знакомой мне редакторши.

Ближе всех ко мне сидела Айлин Алейшу, корреспондентка...

Отправляясь в первый день на службу, я и представить себе не могла, что ожидало меня в этом логове тщеславных хвастунов. Айлин Алейшу – вот та, из-за которой я прорыдала всю первую рабочую неделю. Та, что без причины возненавидела меня, унижала и с презрением относилась ко всему, что я делала и предлагала в редакции.

Враждебность Алейшу ко мне проявлялась главным образом в игнорировании факта моего существования. Наверное, это не было бы так ощутимо, если бы мы редко попадались друг другу на глаза в нашем гигантском офисе, но мы сидели на расстоянии одного метра друг от друга...

Каждый день она приходила на работу сияющая и здоровалась со всеми, кроме меня, в чью сторону она даже не смотрела. Приглашая всех к обеду, она обращалась к каждому по имени и притворялась, будто меня не существует в природе, ее разговоры с сотрудниками нередко сопровождались улыбочками и смешками после взгляда на меня. Боль и негодование вскипели во мне. Она ведь меня нисколечко не знает! За что мне все это?

В конце концов для меня стало делом чести добиться если не симпатии, то, по крайней мере, вежливого отношения этой женщины. Я решила действовать точно так же, как она: избегать любого общения и быть милой со всеми, кроме нее.

Наградой за первую рабочую неделю стали длительные истерики.

Помню воскресный вечер. Я включила погромче телевизор, погасила во всей квартире свет и заглянула под все кровати и во все шкафы, после чего кинулась на диван и разрыдалась.

Дети проводили выходные у отца. Очень тоскливо, когда заходишь домой и никто не бросается тебе на шею. Я была совсем одна. Мне не хотелось жить. Вот до чего дошла.

Итак, я сидела в своей пустой квартире. Одна. К телефону я не подходила, и безупречная тишина стала главным мотивом танго, которое я танцевала. У меня не было друзей, и я задумалась об этом только после развода. Безрассудная страстная любовь к Эду заставила меня покинуть всех, с кем до этого я хотя бы изредка общалась, и все мое общение ограничивалось его друзьями. Если мы ходили куда-то, то с друзьями Эду – на их дни рождения, ужины, фильмы или в театр. Не знаю, из-за разницы в возрасте и желания походить на них, или из страха, что мои друзья покажутся мужу слишком глупыми, но я рассталась со всеми отголосками «жизни до него». При том – исключительно по собственному желанию: сам он никогда, ни напрямую, ни косвенно, не просил меня об этом. Это было одно из тех помутнений рассудка, которые случаются от большой любви и которые заставляют нас бросить все ради нее. Иными словами, недостаток опыта или, если хотите, просто глупость. Я не успела стать подругой друзьям мужа, я всегда была лишь его хвостиком. Если Эду приглашали, то и я приходила. Если они звонили, то передавали мне привет. Вот и все.

Было два выхода из сложившейся ситуации, и ни один из них не был легким, если учесть полное отсутствие у меня навыков общения. Я то решала вернуть друзей из моей девичьей жизни (которых сама бросила когда-то), то собиралась стать настолько открытой, чтобы иметь возможность сблизиться с новыми людьми. Но я уставала даже от размышлений по этому поводу.

В конце концов я сочла это дело безнадежным и решила развлечься. У меня не быть компании, что не столь уж смертельно, тем более что я успела устать быть милой и поддерживать беседу. Но у меня был телевизор, Интернет и CD-проигрыватель. Никто не может быть несчастным, если у него есть три таких источника веселья.

Первый – казалось бы, самый простой и ненавязчивый: телевизор. Я и телевизор... Два несовместимых существа, без малейшей надежды на диалог. И кто согласится, чтоб ему пудрили мозги, когда есть готовенький к употреблению Чет Бэйкер и уйма чатов?

Для начала Чет Бэйкер. Ах, наконец удовлетворение (пусть только слуховое, поскольку вероятность физического удовлетворения казалась мне тогда просто нереальной)! Но вот и до Интернета добрались. Поскольку одиночество и беззащитность никогда не приходят к кому-то одному, вокруг меня собралась целая кучка нытиков, с которыми мы общались в сети. Ночь решительно была обречена на провал.

Я была уже совершенно изнурена, но нечто внутри моего тела не желало мириться с тем фактом, что молодая и здоровая женщина не использует его для достижения удовольствий. Все мне наскучило, от картин Кельвина и Гарольда до самой первосортной литературы. По крайней мере, я уже вполне насладилась горячей водой и душистым мылом. И даже Чет Бэйкер был не в состоянии утешить такую одинокую бедняжку, как я. И вот в тот самый момент, когда я мыла жестковатой мочалкой с пеной свои генитальные сокровища (почти позабытые), мне в голову пришла сенсационная идея попробовать достичь оргазма.

Но чтобы нажимать нужные, самые нежные кнопки, нужно было разбираться во всех тонкостях. А я далеко не была специалистом в этом деле, и всякий раз (попыток было совсем немного), когда я ставила перед собой задачу поймать хоть малюсенький одинокий оргазмик, все заканчивалось полной неудачей. Невозможность дойти до необходимого возбужденного состояния без помощи фаллоса казалась мне настолько очевидной, что, еще будучи подростком, я оставила эту затею. Дело ограничивалось лишь мечтами о том, как же я начну роман пальчиков с волосками, скрывающими заветную пещерку. И у меня создается впечатление, что я отказалась от этой работы, так ничегошеньки и не узнав о том, как обращаться с клитором. Но я вспомнила Александру, свою подругу, большого специалиста по мастурбации, которая однажды взахлеб рассказывала о своем очередном успехе и назвала средство: подушечка.

Я выключила воду в душе (ее грел электронагреватель, а я не могла транжирить электроэнергию уже на вторую ванну за день, иначе пришлось бы раскаяться после, когда получу счет от Паулоэлектро), и мысль доставить себе удовольствие, пальцами лаская тело, стала казаться еще заманчивее. «Но это будет не просто после стольких лет без тренировок», – вздохнула я. У меня даже появился страх, что я дотронусь до рычажка наслаждений, а он завизжит из-за неловкости и неопытности моих рук.

Нужна была подушечка. Я смутно припомнила описания Александры. Это должна быть идеальная (для столь деликатного применения), надежная подушка. Она должна быть маленькой, чтобы не сковывать движений. Должна быть мягкой, чтобы не повредить кожу, и должна быть достаточно упругой, чтобы не ерзала и не меняла формы даже под сильным давлением. И вот она возникла перед моими глазами, кругленькая и нежная, но в то же время способная стойко выдержать трение, не претерпев изменений. Она была немного шероховатая. Не только ради большего комфорта и нежности соприкосновения, но и из стремления к гигиене я решила сменить на ней наволочку на ту, что приносила удачу во время моих игр с мужем. Египетский хлопок, беленький с нежнейшими разводами, расположенными симметрично; «батистовый хлопок», как выразилась продавщица. Очень полезная и красивая штучка.

Нас было трое: я, Чет Бэйкер (поставленный на repeat all^[5] на случай, если диск закончится прежде, чем мне удастся достичь главнейшей цели мероприятия) и наряженная подушка.

Но этого было недостаточно для предстоящей мне высочайшей миссии. Одной музыки и батистового хлопка не хватило бы, чтобы заставить меня дойти до кондиции. Требовалось создать необходимую обстановку. Говорят, что единственные, кто испытывает благоговение перед пенисом – это геи, и что женщина может приходить в восторг от него только за деньги. Это ложь. Женщина начинает по-настоящему восхищаться фаллосом, если создать для секса подходящую расслабляющую обстановку. Ну, или за деньги. Но поскольку у меня не было ни пениса, ни денег, мне оставалось довольствоваться только обстановкой.

Первым и разумным решением было погасить все-все лампы и лампочки в квартире и заменить их свет на нежное пламя свечи. Нет, не одна, а много свечей было зажжено, и они осветили комнату таким образом, что часть ее была погружена во тьму, а в другой находилось ярко освещенное тело (причем, пламя не освещало его погрешностей, которые так подрывают уверенность в себе). Это был самый ослепительный свет, какой только можно было вообразить (и дешевенький, дешевенький, потому что в бедном доме достаточно свечей на случай, если вырубят электричество за неуплату). Продолжая создавать обстановку, я принесла из гостиной в комнату вазочки с фиалками. Фиалки – это еще одна, пусть дешевая, деталь, умаляющая страдания одиноких женщин от нищеты (когда нечем даже оплатить электричество); они украшают дом и придают ему более радостный вид.

Охваченная стремлением составить из различных мелочей то, что послужило бы идеальной обстановкой для оргазма, я откупорила бутылку красного вина, отрытую в кладовке, насыпала лед в таз (предназначенный для детских вещичек, из-за чего он считался самой благородной посудиной из всех стоящих под раковиной) и охладила вдохновляющий нектар до идеальной для питья температуры. Я отнесла бутылку в комнату (вместе с хрустальным фужером, захваченным как сувенир о временах замужества) и повернула ключ два раза. Войти никто не мог, но ради такого занятия нужно было удостовериться, что совершенно точно не появится тайный наблюдатель или не произойдет нежеланное вторжение, которое могло бы заставить меня бегать по потолку.

Однако даже при наличии таких потрясающих декораций и отсутствии каких-либо препятствий, желание улечься на подушку не появлялось. Я открыла дверь шкафа с зеркалом так, чтоб в ней отражалась кровать. И, разумеется, на ней – я. Я была хорошенькая, несмотря на все страдания и сложности, с которыми приходилось после развода справляться самой. Но чего-то все же не хватало... Вдруг, в приливе вдохновения, я бросилась открывать ящик, который мама щедро набила трусиками и лифчиками. Я никогда не одевалась хорошо, пока зависела от родителей, но не потому, что у них не было денег прилично одевать меня и одновременно оплачивать гигантские расходы на содержание еще четверых детей, а потому, что для них, носителей практичного духа и псевдосоциалистических взглядов, не представлялось важным, чтобы их дети хорошо одевались. Но зато у меня никогда не было недостатка в кружевных трусиках, шелковых лифчиках и разноцветных чулках, на которых специализировался мамин магазинчик.

Я надела самый красивый комплект из всех и натянула чулки, которые столько времени валялись без пользы, ожидая своего звездного часа. И положила начало необыкновенному общению с зеркалом.

Несколько улыбок, и, нисколько не стесняясь, я превратилась в выдуманную мной женщину. Я была Мадленой, француженкой с белоснежной кожей и алыми губами. Чтобы больше соответствовать образу, я извлекла из гардероба туфельки из крокодильей кожи (поддельной, естественно, так как мои экологические убеждения были выше любых моих потребительских прихотей) на шпильке. Боже, какой красоткой была Мадлена! Какая белизна кожи, какой обворожительный взгляд, какая аппетитная попка! И как красиво она говорила по-французски, чертовка! Но вот зазвучал колокол, и она, резким движением, полным бесстыдства и чувственности, распахнула окно, даже не вспомнив про одежду. Какой сюрприз, да еще в такой час! Мимо проходит Николас Кейдж. Его глаза прозрачны и немного задумчивы. Нежной, как шелк, рукой она берет его руку и увлекает за собой в дом.

Он появился в самый подходящий момент, когда они могли остаться в комнате вдвоем, опьяненные «Малбеком»^[6] (обычным, но единственным алкогольным напитком в доме) и Четом Бэйкером, при свете свечей, окруженные фиалками. Как Мадлена хотела его!

Почему вы так тянете, Ник? Нет, нет, я не стану ничего спрашивать... Ник, милый, я счастлива, что вы здесь, Ник, mon amour. ^[7] . Ну же, Ник, испейте из моей чаши, почувствуйте мой аромат, дотроньтесь до кружев и утолите мои желания. Вот так, Ник, найдите все мои уголочки и закоулочки, Ник, ай, вот так, Ник, не задавайте мне вопросов, Ник, любите меня, как никогда никого раньше не любили, Ник, потому что сегодня я хочу узнать райское блаженство, Ник... Ай, ай, ай, ай! Ник, еще! Ник, смотрите мне в глаза, хорошо? О, Ник, какая прекрасная у вас рубашка из батистового хлопка, я могу лечь на нее? Оставайтесь снизу, пожалуйста, я хочу быть сверху, Ник, о, Ник, Ник, вот так, ооо!.. Ник, какие Вы вытворяете чудеса, как приятно ласкаете клитор, о, Ник... О, Ник, еще чуть-чуть, еще чуть-чуть, еще, о, Нииииииииииик!!!

Господи, получилось!

Прийти в редакцию «VIP» и приступить ко второй рабочей неделе показалось мне менее трудной и более стратегически определенной задачей, чем в прошлый раз, неделю назад (отчасти благодаря достигнутому в результате первого моего одиночного оргазма раскрепощению; теперь я была сильнее).

Один решительный взгляд вокруг – и наметилась положительная динамика. Немного общительности – и все в моих руках.

Отвратительная зловредная Алейшу и крашеная гадюка редакторша были далеко не единственными персонажами на горизонте нашей редакции.

Самыми симпатичными с первого взгляда мне показались Жардэл Себба, которого я уже упоминала (с похвалой); Эртон Сэлигмэн, наш главный корреспондент и с виду самый уравновешенный человек из всей команды; Карлос Амуэду, неразлучный друг Алейшу (что и могло настроить нас с ним друг против друга, хотя, быть может, я ошибаюсь), постоянно употребляющий антидепрессанты и вечный герой воскресных сплетен (результат субботних вечеринок). Затем – Аран, главный редактор, небольшого роста, но с огромным эго (и, как он сам любил кричать на всю редакцию, обладатель члена длиной 25 сантиметров ); Марко Антониу де Резенде, директор издательства, с которым мы подружились, но я должна была скрывать это, чтобы не вызвать ревности коллектива, и не уничтожить таким образом последний шанс сойтись с коллегами. Еще была помощница экспертши-потаскушки Талита, настоящий кладезь; Хэлп, координатор редакции (которая защищала всегда своего шефа, Марку Антониу, как рассвирепевший питбуль); наконец – корректор и заведующая связями с читателями Андреа Каитано, самая скромная и нелюдимая из всех. Вот и все действующие лица.

Мой план стать частью коллектива показался теперь не таким уж трудновыполнимым. Я решила, что не буду пытаться быть милой со всеми. Я не сделала ни одного шага навстречу (никаких благодарных или приветственных улыбок соседям), но держалась совершенно открыто и скромно, в своей роли новенькой сотрудницы. Я старалась обезоружить их приветливым тоном своего голоса, и это неизбежно влекло за собой всеобщее одобрение и приближало меня к достижению цели. Держалась я не совсем уверенно, но заинтересованно, позволяя моему собеседнику исполниться гордости и тщеславия, что он может чему-либо меня научить. И хотя часто я знала или предполагала ответ, но предпочитала приподнять самооценку коллег, выслушивая их вариант разгадки тайн, мучающих бедную неумеху. В итоге я покорила их всех, одного за другим, этим дешевым и бессовестным способом – притворяясь совершенно несведущей в делах, неопытной, а главное, всеми силами стремящейся к знаниям. И пока я играла роль прилежной ученицы, я могла чувствовать себя в полной безопасности в этом инкубаторе для честолюбцев. Мало-помалу меня стали приглашать вместе пообедать, в беседах стали интересоваться моим мнением, и в мой адрес даже стали поступать приглашения на чашечку кофе. Это всегда была привилегия тех, кто находился на особом счету, так сказать, особо приближенных. Да, да, даже в этом коллективе наставали минуты искренности и мягкости.

И лишь педантичная Алейшу все так же презрительно ко мне относилась, хотя и говорила «Привет», что уже свидетельствовало об огромном прорыве в наших «теплых» отношениях.

Во мне было что-то от нее. Что-то такое, что я сразу почувствовала, что заставляло меня сравнивать нас и побуждало меня ей симпатизировать. Уж не знаю, профессиональные ли амбиции, писательский талант, подвешенный язык или пренебрежение к толпе, или сумасшедшая неуверенность в себе, маскируемая высокомерием, крайняя нужда и постоянно перебарываемая слабость делали нас, скажем так, одинаковыми противоположностями. Мы были словно два полюса. Каждая из нас была и изнанкой, и дополнением другой. В какой-то момент нашего последующего общения, после ряда расспросов я даже пришла к выводу, что она могла бы стать любовью всей моей жизни. Я производила впечатление мягкой, преданной своим дочерям, и всегда защищала романтическую любовь, но изнутри меня будто поедал червь ненависти ко всем людям (особенно к мужчинам), и я была готова просто взорваться от всех проглоченных за мою жизнь оскорблений. Она же, наоборот, заслуживала всех ругательств, какие я только могла изобрести, обладала всеми возможными недостатками – была грубой, отталкивающей, переполненной сарказмом, но на самом деле все это служило маскировкой нерешительной, всего боящейся девочки, мечтающей лишь, чтобы ее похвалили. Я так ненавидела ее за то, что мне она нравилась, а я ей – нет! Однако позднее все придирки и презрение в мой адрес сменились настоящей дружеской привязанностью.

Находясь на этой вражеской территории, где повсюду царило плохо скрываемое лицемерие, я нуждалась в союзниках. Я не стала и пробовать заводить с кем-нибудь дружбу, потому что представляла заранее, чего мне будет стоить одна лишь попытка очаровать этих олимпийских богов. Это было бы то же самое, что попросить их избить меня. Но там были и более приятные люди (главное, менее злые), к чьей помощи я и собиралась прибегнуть: наши творческие личности.

Больше всех мне нравился Алешандру Феррейра, главный дизайнер. Еще до того, как я устроилась в «VIP», я видела его раза два. Уже тогда он показался мне настоящим красавцем. Наряду с непобедимым Ником и Беницио дель Торо он вполне мог стать частью галереи мужчин моей мечты, мира моих фантазий. Раз или два мы пытались флиртовать, но очень скоро после нашего знакомства он влюбился в самую красивую женщину в издательстве, и мы так и остались друзьями. Я бы негодовала, если бы он предпочел мне какую-нибудь тупицу, уродину или шлюшку, но проиграть самой Марии Рите было для меня даже честью. Вернее, для меня было честью состязаться с ней.

Стать его подругой было одновременно и приятно (обрести интересную компанию, ободрение и возможность общаться с очень тонким и оригинальным человеком), и выгодно в моем положении. Он ясно давал понять, что для душевного общения не нуждается в суперзвездах нашей редакции. С этого времени все без исключения начали сближение со мной, в котором я так нуждалась, когда только пришла на новую работу. Иногда полная предсказуемость людей становится устрашающей.

Единственный, кто, казалось, не чувствовал ко мне неприязни с самого начала, был Эртон Сэлигмэн. Он тоже мне понравился, и я даже питала на его счет некие романтические иллюзии, пока не узнала, что он женат (ну, или чуть-чуть дольше, если быть честной).

Дни вроде текли спокойно, я все больше сближалась с коллективом. После недолгого сосуществования все увидели, что я далеко не простушка, и что куда забавнее общаться со мной, чем не замечать моего существования. Меня приняла и вся команда, и Алейшу, которая теперь была моей подругой.

В очень короткий срок раздел «С Кикой на диване», в котором я отвечала на вопросы о сексе и взаимоотношениях мужчин и женщин, приобрел популярность. С потоком писем приходила также масса стихов, записок, пикантных приглашений на ужин и предложений поучаствовать в теле-шоу. Меньше чем за год я поучаствовала в десятке различных прославленных бразильских передач, среди которых – шоу Адриана Галиштеу, Баби, Моники Эванс, Гибы У. И это – помимо приглашений, которые я не приняла, считая себя слишком порядочной для таких шоу (возможно, я заразилась вирусом гениальности и манией величия). И все это только благодаря моим завиральным теориям о сексе и любви. Но что было самым забавным (и впечатляющим), так это безграничное доверие, которое мне оказывали читатели в том, что касалось обеих этих сфер. Достаточно было напечатать что-то (а печаталось это на страницах престижного журнала), как оно уже становилось истиной, хотя на деле являлось лишь моим частным мнением.

Начав так скромно и без каких-либо претензий, я вскоре сделалась авторитетом, я получала приглашения на радиопрограммы, давала интервью журналам, сайтам для мужчин и участвовала в чатах (причем, мне все время названивали домой из UOL^[8] ).

В один из тех дней, когда кажется, что ни одна приятная новость не может развеять скуки, я получила электронное письмо от одного читателя, которое меня заставило прыгать от радости. Не потому, что в нем было нечто феноменальное, и не потому, что оно было предельно оригинальным, а потому, что оно пришло от парня, с которым я флиртовала в кукольном театре (да, того красивого парня с теплым взглядом и широкими плечами, из-за которого я провертела головой весь спектакль). Он был постоянным читателем «VIP», и увидев мою фотографию в журнале, узнал женщину, которая стреляла глазками в детском театре.

«Да, да, да, – ответила я ему, – это я!» Последовала непродолжительная переписка по Интернету, после чего мы перешли на телефонные разговоры. Его голос был таким же приятным, как и лицо. Он оказался достаточно образованным и слишком серьезным (без тени сарказма, остроты и высокомерия, к которым я уже так привыкла с начала работы в «VIP»), но был милый и очень естественный. Мы назначили встречу.

Он заехал за мной домой, и я предложила ему подняться. Я не стала ходить вокруг да около. Беседа была приятной, от него исходил настолько потрясающий запах, что я просто не могла скрыть желания зарыться в его волосы – желание, которое стало еще очевиднее после двух бокалов вина (не такого дешевого, как во время «встречи» Мадлен с Ником).

Как Фабиано был красив! Словно киноактер! Он был невысок, но это было неважно: в тот период я особенно остро чувствовала свою беззащитность и хотела иметь уверенность, что мужчина защитит меня, уж если не эмоционально, так хотя бы физически.

Я прервала разговоры парня удушающим и голодным поцелуем, и тут же все началось, прямо на диване моей гостиной. И все было бы отлично, если бы не полное отсутствие оргазмов, прикрываемое только что приобретенной способностью имитировать их. Такой итог явился полным разочарованием, особенно после стольких месяцев воздержания. С моим мужем это всегда получалось так просто, но почему с этим красавцем, который так старался доставить мне удовольствие, вообще ничего не получилось? Чтобы не выказать и тени неблагодарности и недовольства (в конце концов, он-то старался и был внимателен ко мне), я притворилась. Не знаю уж, насколько убедительно, но я сделала это (правда, скрепя сердце, поскольку это противоречило всем моим феминистским принципам и вообще – моей честности). Мы закончили вечер лежа в обнимку под единственной вещью, еще напоминающей о моей прошлой шикарной жизни – пуховым одеялом.

Когда он ушел, я разрыдалась, съежившись на кровати в своей холодной комнате, еще более холодной без его тела рядом. Не из-за того, что он ушел, и не потому, что сказал «я тебе позвоню» (а это для меня было секретным кодом, означавшим: «я больше не вернусь»), а из-за ощущения, что предала мужа, а главное – что у меня не было оргазма и что я притворилась, будто все великолепно, когда на самом деле имела место лишь мучительная серия ласк с кем-то посторонним. Пусть красивым и образованным посторонним, от которого исходил умопомрачительный аромат. И который открыл новую фазу моей жизни: отчаяние. Я решила, что буду трахаться, пока не достигну наслаждения, с кем бы то ни было. Я не могла поверить, что, сделавшись нищей, одинокой, немодной и циничной, я стала еще и фригидной.

Отчаяние

Дела на работе улучшались прямо на глазах. Коллеги (жаль, что не могу сказать «сразу») приняли меня в свои ряды, оба шефа, Марку Антониу и Аран, вроде бы восхищались моей работой, и Айлин была со мной ангелом во плоти.

В это время уволилась Марии Беатриш Суареш, пишущая под псевдонимом София К. (в журнале она вела колонку про секс, параллельную моей). В срочном порядке кинулись искать нового работника на эту должность. Марку Антониу тут же предложил мою кандидатуру и пообещал, что я смогу подписываться псевдонимом Бии, если так мне будет удобнее проникнуть в созданный ею эротический мир. Я согласилась, но очень скоро почувствовала отсутствие всякого вдохновения. Тогда я решила, что буду просто рассказывать истории, не такие фантастические, как у моей предшественницы (в моих рассказах никто бы не стал трахаться, положив ноги на стол), и более элегантные.

Когда мне совершенно нечем было заняться в Сан-Паулу, я с детьми проводила выходные в Кампинасе, в доме родителей. Не то чтобы я получала у них больше эмоций, чем находясь дома у телевизора (хотя и возможно), просто у меня были свои причины. Я приезжала не для себя: нескольких минут сосуществования с семьей было достаточно, чтобы я поссорилась с отцом или пришла в крайнее раздражение от вечных причитаний матери («Дочка, какая невыносимая жара сегодня! Дочка, как у меня от нее болит голова! Дочка, как трудно выносить эти мании твоего отца! Дочка, я совсем не спала сегодня ночью!» И тому подобное. В ряде случаев, и правда, было бы лучше остаться дома и поддаться гипнозу телевизора, чем пытаться улучшить наши отношения и играть роль хорошей дочери. Но именно совесть «хорошей дочери», которая всю жизнь должна была подстраиваться под желания других, не позволяла мне отдаться безделью и одиночеству и напоминала о ценности семьи.

Там я была хорошей дочкой, у которой хорошая работа и две замечательные дочки, которых я привезла хорошо провести выходные у замечательных бабули с дедулей. Здесь стояла сельская умеренная (ну, и хорошая , конечно) жара, была хорошая мамина еда ихорошие папины шутки. Если повезет, я встречала того или иного старого друга, но только если очень повезет, потому что в большинстве случаев я встречала самых нудных или интеллектуально обделенных субъектов. Иногда начинало казаться, что люди даже с небольшим чувством юмора испарились, исчезли с лица земли. Мне оставалось только благодарить Бога за то, что я была такая красивая, умная, что у меня есть возможность развиваться и работать, и была возможность так удачно выйти замуж за такого хорошего человека и родить детей (и за то, что родились такие прекрасные и светлые создания, как Алиса и София – дочери, от которых я никогда не устану и никогда не пожалею, что произвела их на свет).

Итак, время от времени я со своей благословенной семьей ездила в это благословенное место, принося счастье и радость провинциальным жителям с фамилией Салви.

Пока не столкнулась лицом к лицу с подругой детства в одном кабачке в центре города. Компания была не из лучших, но все же с ней можно было поделиться идеей найти какого-нибудь красавчика. Нельзя сказать, что Кампинас славился хорошим вкусом своих жителей. Очень сложно было рассмотреть красоту за клетчатыми рубашками, карамельного цвета ботинками и желтыми штанами. Цепь с распятьем на груди была хитом среди мужчин из кабачка.

Торпеды, стрелы, пули и прочее оружие для заигрывания, нацеленное в нашу сторону, уже заставляло искриться наш стол, и даже при этом мы чувствовали себя находящимися в монастыре среди монашек. В поле зрения не было ни одного существа, которое бы хоть отдаленно напоминало представителя мужского пола и обладало чем-либо еще, кроме фаллоса и горы мускул.

Но вдруг я увидела Ромуалдо.

Мы вместе учились в школе в течение трех самых ужасных лет в моей жизни. Тогда мои родители вбили себе в голову перевести меня в главный колледж нашего штата, чтобы я осознала, что это за мир. Школа была отвратительная, грязнущая, бедная, где все как один учителя были никчемными, а ученики не получали совершенно никакого образования. Меня перевели туда перед пятым классом, и я отлично помню, как на протяжении трех лет я каждый божий день просила забрать меня оттуда. Лишь по истечении этого срока мои любимые (и обеспокоенные моим общественным сознанием) родители решили-таки прислушаться к моему мнению.

В соответствии с расписанием я находилась в школе с семи утра до часа дня. В час я возвращалась домой с лопающимся мочевым пузырем, так как не могла заходить в огромный загаженный туалет для девочек. Для меня было невыносимо видеть там низости, написанные менструальной кровью на стенах и дверях. Впрочем, эта обстановка была наиболее подходящей для моего развития, если учесть, что я жила в районе класса выше среднего в Кампинасе, в огромном доме с пятью квартирами и бассейном, училась играть на пианино, занималась бальными танцами и французским. Поистине, родители не могли бы выбрать лучшего учебного заведения, более соответствующего моему образу жизни.

В школе со мной обращались плохо все. Ученики, которые понимали, что я богаче и образованнее их, называли меня принцессочкой, вашим высочеством и т. д. – до того дня, когда они обнаружили, что у меня дома есть бассейн. Тогда они окружили меня, стали расхваливать мою одежду с совершенно нескрываемой целью быть приглашенными поплавать. Поскольку я была глупая, наивная и немного не от мира сего, я не догадывалась, из-за чего они вдруг полюбили меня и перестали придираться, и пригласила всех к себе.

Девочки были старше меня и уже начали оформляться, в отличие от меня, которой процесс полового созревания почти не коснулся. Я была такой же худой, как всегда, у меня не было еще волос в интимных местах и совсем не было груди, а менструация представлялась чем-то фантастическим.

Мы танцевали и пели песни с тем же энтузиазмом, с каким кто-нибудь стремится в Диснейленд. Мы разучивали шаги и движения Майкла Джексона с таким усердием, будто готовились к экзамену по медицине. Не было вроде ничего хорошего, но после появления темы бассейна все казалось не таким ужасным, как раньше. И у меня теперь был Ромуалдо.

Он дружил с Иваном и Фабио, самыми умными и воспитанными мальчиками во всей школе. Иван, несомненно, был самый красивый, но застенчивый и, в целом, провинциальный. От одного его хрупкого вида хотелось расплакаться. Фабио был блондином, что исключало для него вероятность мне понравиться, но он был тоже красив (для тех, кто не считает большое количество меланина непростительным недостатком тела), и имел самый высокий интеллектуальный показатель из всех пятых классов (возможно, и из всей школы, потому что годы спустя я узнала, что он поступил на медицинский в Уникамп, выдержав конкурс в сто кандидатов на место). Но у меня был Ромуалдо, красивый улыбчивый мулат, которым я восхищалась, как может восхищаться только маленькая девочка. Он был менее усердным в учебе, чем оба его друга, и ничем особенно не выделялся, кроме своей улыбки и динамичности (он всегда был самым быстрым из всех). Он был красавец, этот Ромуалдо. И как же он возмужал за эти годы!!!

Девочки, с которыми водилась я, были второгодницами, некоторые даже тремя годами старше меня. Они были шустрыми и только и думали о мальчишках. Самое же серьезное, что было у меня, так это ухаживания Энрике. Он спросил у меня, нравится ли он мне, и за положительный ответ подарил мне марку. Я еще даже не знала, что такое язык мужчины (или, точнее, мальчика), а все девчонки только и говорили, что о своих половых актах, о том, как они или их орально ублажали, и сколько спермы вышло за одну эякуляцию (развлекаясь бесконечным сравнением объема выделений их возлюбленных). Все, что я могла, это записывать услышанное на бумажку и предоставлять бассейн всем желающим, чтобы провести хотя бы тридцать минут в компании девочек.

Как-то, в один из ленивых кампинасских дней мы все отправились в гости к Одри. У ее сестры был свой маленький видеопрокат, в котором Одри работала несколько дней в неделю. В тот день у нее был выходной, и она стащила из проката коротенькое порно, чтобы показать нам за чаем. Тогда мне было лет одиннадцать, и я помню, что меня чуть не стошнило при виде гигантского члена, неистово входящего и выходящего из раскрасневшегося влагалища какой-то женщины. Девчонки пожирали эти сцены глазами, заглатывая одновременно банановый мусс, который мама Одри сделала для дочкиных подружек (во время нашего «чая» она находилась в церкви, где работала на добровольных началах). Мое мироощущение, о котором так пекся мой папочка, никогда не было таким ясным, как в тот познавательный день, подслащенный банановым сиропом.

Ромуалдо был сыном маникюрши и жил вместе с бабушкой. Именно это его положение брошенного ребенка вызывало во мне столько сочувствия и столько тревоги. Хотя на деле он не был совсем брошен, просто его родители развелись, и мать отвезла его и его сестру жить к бабушке.

Он был кусочком моей души. И хотя меня никогда не бросали в полном смысле слова, я чувствовала себя заброшенной в эту отвратительную школу, ведь мне приходилось там учиться против собственного желания.

Я не была ни мулаткой, ни нищенкой, как он, но чувствовала, что я тоже достойна жалости из-за дискриминации, которой я подверглась в первые месяцы пребывания в новой школе (пусть это и не была дискриминация из-за национальности или бедности). Но, несмотря на то, что все мои представления и выводы о нем оказались ошибочными, его очаровательная мальчишеская улыбка, крепкие мускулы, каких я не видела больше ни у одного парня, и его исключительная способность с легкостью выносить изнурительные нагрузки на уроках физкультуры заставляли меня молиться на него. Он, без сомнения, был моим героем.

...Эта неожиданная встреча в баре наполнила мое сердце радостью. Не столько из-за того, что натолкнула на лучшие воспоминания из того тяжелого периода жизни, сколько потому, что Ромуалдо по-прежнему был убийственно красив. Мы поцеловались в восторге от встречи и обменялись телефонами. И он очень скоро позвонил. Мы встретились один раз до моего возвращения в Сан-Паулу. Возможно, это и не было самым образцовым свиданием, если принять во внимание разговоры и место встречи (я привыкла к гораздо более приличным местам, чем сельский кабачок), но я все же подарила ему горячие объятия и один поцелуй. И пригласила его остановиться у меня, если вдруг он окажется в Сан-Паулу.

Он очень скоро воспользовался приглашением и явился ко мне, в кепке козырьком назад и с температурой 39. Было ясно, что лишь перспектива легко завладеть мной могла заставить больного мужчину подняться с постели и приехать.

Мое беспокойство и его напряженность были очевидны для нас обоих. Он был молчалив, спокоен и насторожен. Я нервничала, стараясь казаться радушной хозяйкой, но не быть слишком назойливой и не выдать сожаления о том, что пригласила его в свой дом. В довершение всего дождь шел как из ведра и было невыносимо холодно раздеться даже на секунду. Мы пробыли дома совсем недолго. Вдруг я набросилась на него. Уж не знаю почему (возможно, из-за того, что я ужасно нервничала), я решила, что это лучшее, что я могла сделать, чтоб пригласить его к любовной игре.

Я закрыла глаза, предвкушая, что цель моего приглашения будет вот-вот достигнута. И вдруг поняла, что все, чего я хотела, – это маленькой капельки нежности. Итак, он был со мной – самый красивый парень, из всех кого я знала. Он был непреодолимо соблазнителен. Понемногу ко мне вернулась уверенность, и я решила, что в худшем случае я просто не получу удовольствия (но получу подтверждение, что стала фригидной) и никогда его больше не увижу. А это не будет иметь никакого значения, ведь мы и так не виделись, по крайней мере, лет пятнадцать.

Он был воплощением сексуальной силы, в этом не стоило даже сомневаться. Его тело говорило за него. Мы занялись сексом. И он разочаровал меня во всем, в чем только можно было разочароваться.

Разочаровал тем, как мало времени он уделил тому, чтобы разогреть и подготовить меня, тем, как быстро он пробежал по моему телу, и тем, как быстро он кончил. Можно было прямиком отправляться на свалку; я чувствовала себя жестоко обманутой, униженной и преданной теми ожиданиями, которые я лелеяла на счет этого парня. Не было ничего потрясающего ни в один из моментов, составляющих процесс соблазнения: ни в диалоге, ни в прелюдии, ни даже в самом ответственном моменте. Это был мой очередной провал в школе любовников. В чем была загвоздка? В периоде завоевания? В скорости? В размере, в конце концов? Это был просто провал (и я снова, к недоумению всех феминисток, должна была притвориться, будто чувствовала то, чего не было). Во второй раз он достаточно долго старался, должна признать. Но так и не смог реанимировать меня, реабилитировать себя после предыдущего оглушительного фиаско.

К счастью для нас обоих, мы оба долго спали утром, которое последовало за gran finale^[9] , и проснулись за минуту до того, как распрощались навсегда.

Я снова разрыдалась, но с удовольствием и энтузиазмом превратила неудачное свидание в красивую эротическую хронику, первую, какую я написала для «VIP». Это совершенно не походило на мой обычный стиль (или на то, что я считала своим собственным стилем). Это была новая попытка быть принятой и заставить всех на работе восхищаться мной, и, наверное, по моей собственной глупости, я использовала лаконичный, наполненный паузами стиль моей предшественницы.

Всем понравился текст и не понравилась я. Но, пусть в статье все было выдумано, зато это была возможность впервые подписаться моим новым псевдонимом: София К.

Чем хуже, тем лучше

Замечательное исполнение недостижимой когда-то мечты

София К.

Все дело зависит от того, как за него приняться. Провокация и эффективность. Этому меня научил Ромуалдо. Через много лет после нашей школьной поры, когда наши сексуальные отношения не заходили дальше, чем мастурбация в одиночестве. Ничего больше. Разве что мысли друг о друге.

Встреча была ошеломительной. Не потому, что возродила в нашей памяти времена оргазмов в одиночку, но потому, что мы были поражены благотворностью лет, в течение которых мы не виделись. Мы уставились друг на друга. Ромуалдо стал чуть ли не втрое выше, улыбка его была все такой же очаровательной, а тело – образцовым сочетанием мускулов, каждый из которых поражал идеальной формой.

«Вау!» – только и подумала я. «Я задам этому парню», – была моя вторая мысль с пропущенным окончанием «или я ни на что не гожусь».

Во время долгих объятий я представила, с какой легкостью он мог бы размазать меня по стенке.

– Клаудиа! Не верю глазам!

– Ромуалдо! (Сукин сын, каким ты стал аппетитным!) Сколько же лет я тебя не видела? (Сколько же времени назад я уже могла тебе дать? Неужели твой инструмент такой же огромный, как все остальное? Он мулат...)

– Да, старушка, сто лет. Как ты изменилась!

– Да уж, изменилась. Стала хоть чуточку лучше? (Надеюсь, я тоже стала более сексуальной.) Повзрослела я, а? (Натрахалась, поумнела, познала оргазм, потом супероргазм – да-да, он существует! – давала много, но не столь уж многим.)Я уже не та нежная маленькая девочка, что раньше.

– Да, но ты все такая же красивая.

– Как хорошо, что ты так думаешь! (Прелесть! Он хочет меня!) А ты-то как изменился! (О, да у него стоит! А какая у него попка!) Жаль, что мне уже пора. (Черт, и правда, надо идти.)Возьми мою визитку. Позвонишь на этой неделе?

– Конечно, завтра же позвоню тебе. Я был счастлив тебя повидать!

– Я тоже была счастлива! Чао! (Ух, не обнимай меня так, а то я уже совсем мокрая. Давай же, не расслабляйся: быстро повернулась и пошла не оглядываясь. Он будет смотреть на мою задницу. Буду вилять бедрами.)

Он позвонил меньше, чем через сутки.

– Клаудиа?

– Кто это? (Логично. Должна же я играть натурально.)

– Ромуалдо. У тебя все в порядке?

– Привет. Да. (Так уже куда лучше.)

Итак, киношка, пивко, перекус в кафешке, музычка. Все как надо. И напряжение все растет.

Нельзя сказать, что он был совершенно интеллектуально обделен. Он говорил, что никогда не может выбрать, что купить, когда заходит в книжный магазин (предполагаю, что решением трудной задачи являлось не купить ничего). Не был он и тонким психологом. Но в нем было какое-то непередаваемое очарование (помимо светящихся глаз, широкой улыбки, огромных рук, подтянутого живота и упругой аппетитной попки): никто бы не усомнился, что секс – его призвание. Бескомпромиссная мужественность. Одно то, как он невзначай касался моего колена, пока перечислял правила игры в волейбол, было настолько непристойно и сладострастно (легко, нежно и медленно), что я даже вынуждена была его остановить. Долгий глоток пива. Неистовый. Один пристальный взгляд, и я почти растаяла. И поцелуй. И я сдалась.

Я потеряла способность мыслить. Меня охватило желание раздеть его. Сделать все... Я мечтала скорее оказаться дома.

Я не стала ходить вокруг да около, не стала создавать никакой романтичной обстановки. Наверное, потому что я не могла себе представить мужчину такого типа на своих простынях. В первую очередь, из-за распятия на груди. И из-за ужасного вкуса к ужасной музыке. Я сказала: «Давай приляжем». И легла.

Он снял одежду без всяких церемоний. И... господи боже! Черт подери, что же это такое? Он был еще в сотню раз привлекательнее, чем можно было себе вообразить. Настолько привлекательнее, что дальнейшее уже не надо было предсказывать. Самоконтроль отключился полностью – ведь бояться нечего, когда завтра не существует.

Я отдавалась так, словно это было в последний раз в моей жизни. Я была сверху, снизу, сбоку. Он был богом во всем, что мне так нравится. Моя интуиция никогда меня в этом не подводила, будь она благословенна! Искусные полизывания язычком самых чувствительных уголков моего тела лишь доказывали его исключительность как любовника. По статистике, подавляющее большинство мужчин (99%) в характеристике «мужская фантазия» обнаруживают очень низкий показатель, то есть далеки от приятных для женщин изощрений. Этот же был из исключительного 1%. Ротик. Затем язычок. Потом пальчик. В реальности все это не было уменьшенным, но так звучит куда менее непристойно. Наконец, встреча лицом к лицу и изгиб! Потрясающе. Крик боли! Все залито гелем (ночные столики очень стимулируют фантазию). Ода счастью. Страшный суд.

Конечно, было бы идеально, если бы мы расстались в самую умопомрачительную секунду и больше никогда не виделись. Я бы хотела, чтобы машина просигналила под моими окнами, и он выпрыгнул в окно со словами: «Ушел навсегда». Потому что, хотя секс был потрясающим, пропасть, которая всегда существовала между нами, теперь превратилась в бездну.

Я быстро уснула. Ровно настолько быстро, насколько позволило приличие, и куда менее быстро, чем того требовало мое изнуренное тело.

Я чувствовала себя совершенно одинокой. Неделя пробегала за неделей, день, загруженный работой, шел за днем. Но по сути, это было именно то, в чем моя потерянная душа нуждалась: ру-ти-на. Привычка стала движущей силой существования, и я больше не жила ради удовольствий и не мечтала, что мои бесчисленные желания сбудутся. Я жила просто потому, что была хозяйкой организма, который сам по себе не мог перестать функционировать, а я была совершенно не в состоянии запустить какое-нибудь устройство, которое могло бы жестоко износить организм до такой степени, чтобы он сам прекратил свою работу. А еще потому, что у меня было два маленьких красивых и полностью зависящих от меня созданьица, которые нуждались в уходе, любви и защите.

В течение какого-то периода единственным, что заставляло меня вылезти из постели, была мысль об Алисе и Софии, которые меня ждали. Я не хотела, чтобы у них осталось воспоминание о слабой и беспомощной матери, которая была не в состоянии радостно и с легкостью вести хозяйство в разоренной разводом семье. Так что я вставала и делала для своих малюток все, что было в моих силах. Я смотрела на них обеих и не могла понять, как такая непредсказуемая и безответственная личность, как я, вообще могла родить на свет этих прелестных, симпатичных девчушек. Я начинала вспоминать себя.

Я была робкая, серьезная девочка, не приученная улыбаться и разговаривать с незнакомыми. Я воплощала собой полное отсутствие цивилизации. Это происходило из-за того тихого, скорбного и болотистого хаоса, в котором жила моя семья, в котором приходилось жить и мне. И я жила в нем, изводимая таким острым неврозом, что мир казался мне предательским, опасным и чужим. Я была ходячим молчаливым результатом всех ошибок моей семьи.

Девочки были нежными, хотя порой казались бессердечными. Впрочем, бессердечность – необходимая черта характера, весьма полезная для самозащиты. Они обладали (в отличие от меня) веселым нравом, их отец всегда гордился тем, что у него две дочери, удивительно похожие на него в детстве. Он был в детстве толстеньким, розовощеким, улыбчивым – одним словом, мечтой любой матери.

С самых первых лет я учила их защищаться и никому не позволять обижать себя. Они еще только научились говорить и были совсем малютками, но если только какой-нибудь их приятель начинал к ним приставать, бил или задирал их, я брала их за руку и направлялась с ними в сторону агрессора. Я добивалась, чтобы они ему сказали уверенным и громким голосом, что им не понравилось его поведение. Я всегда внушала им, что никто, будь то ребенок или взрослый, родственник или чужой человек, не имеет права издеваться над ними. И когда они не могли произнести защитное заклинание, я делала это за них. В таких случаях я подходила к обидчику нахохлившись и говорила твердым мужским голосом: «Ты не должен с ней так поступать, иначе я сделаю это с тобой, чтобы ты понял, как это неприятно». А у девочек в такие моменты проступала на лице улыбка, полная удовлетворения.

Всю мою жизнь главной задачей своей я считала показать дочерям, что они всегда могут положиться на меня и что я всегда буду защищать их. Это необходимо было и мне, и им. И как я сама ни была слаба, я собрала все возможные силы, чтобы достойно исполнить свою роль защитницы.

Однажды Алиса находилась в Кампинасе с бабушкой и дедушкой. И дедушка в порыве нежности укусил ее за попку (по ее словам, больно, по его словам, легонько, но это не самое важное), и она расплакалась. А потом подошла к дедушке, и хотя меня там не было, сказала ему чересчур гневным для ребенка трех лет тоном: «Дедушка, я не хочу, чтобы ты еще когда-нибудь кусал меня за попку!» – и вышла, а дедушка остался стоять посреди комнаты, словно ударенный обухом по голове. Тогда я поняла, что внушения были ненапрасными и послание дошло до адресата. А я могла теперь немного успокоиться насчет безопасности девочек.

А как я радовалась ежедневному возвращению домой, когда девочки едва не валили меня с ног, прыгая мне на шею. Это была самая что ни наесть чистая любовь в первородной ее форме. И это служило главным утешением, в котором я так нуждалась после целого дня суеты и выполнения однообразных поручений. В те дни все мои чувства свелись к одному – материнскому. И хотя я четко понимала, что быть полноценной матерью и растить дочек служило для меня средством не попасть в сумасшедший дом, я все же день и ночь мучила себя вопросом, могу ли я одна дать своим дочерям столько любви и заботы, сколько им необходимо.

Несколько месяцев спустя после развода, сразу после которого я замуровала себя в квартире, я решила, наконец, выйти из заточения. Дети проводили выходные с отцом и должны были вернуться лишь в понедельник утром. Было воскресенье, и стояла жара.

Я надела джинсы с белой рубашкой, сандалии без каблука, вышла из дома и поехала на машине куда глаза глядят. Я не знала, куда бы мне пойти, потому что те места, которые мы обычно посещали с мужем, были слишком дорогими для моего скромного кошелька, да к тому же совершенно не привлекали меня, потому что они были заманчивыми и уютными для двоих, но уж никак не для одинокой женщины.

Сворачивая то вправо, то влево, я колесила по Вила Мадалена, району, где я жила. И вдруг я проехала мимо бара, в котором играли рок-самбу. Я уже много лет не слышала рок-самбы. Наверное, с самого девичества, потому что, собираясь замуж, я бросила все силы на то, чтобы создать о себе хорошее впечатление. Я считала, что такая приличная еврейская семья, как семья Эду, привыкшая к концертам классической музыки, вряд ли оценит мою любовь к Жоржи Бену и к трио Мокота.

Так вот, эти приятные звуки, доносившиеся ко мне через дверь на противоположной стороне улицы, ласкали мой слух, как мягкий бриз ласкает волосы. Это было приглашением, от которого я не смогла отказаться. Я остановилась, припарковалась и спустилась в подвальчик.

Бар оказался очень симпатичным, назывался он «Grazie a Dio»^[10] (!) и был оформлен в деревенском стиле.

Здесь можно было взять горячее, но самое замечательное, что по воскресеньям тут проходили концерты рок-самбы. Когда я вошла, на маленькой сцене уже стояли инструменты группы Sambasonics.

Репертуар включал песни всех идолов моей юности и доставлял истинное наслаждение.

В тот же вечер я познакомилась с Луизой. Она была дочерью китаянки и немца и еще в юные годы оказалась проездом в Бразилии, влюбилась в нашу страну и осталась здесь жить навсегда. Ей было тридцать с хвостиком, и она была влюблена в Марселу, лидера той самой группы, что выступала в баре по воскресеньям. Он был милым, и с ним, много времени спустя, у меня произошла эротическая интерлюдия в дверях бара, где я была прижата к стене и дальше в том же духе. От этого развлечения я не получила никакого удовольствия, кроме, разве что, удовольствия от приятного механического касания наших языков. Позже Луиза с Марселу стали друзьями, и она превратилась в habituue^[11] в «Grazie a Dio».

У нее было очаровательное лицо и большие глаза, которые мне очень нравились. Она была красивая, экзотичная и, очевидно, очень живая. Неспокойная и потерянная душа. Она мне нравилась. И нравилось ее лицо. К тому же, было отрадно иметь рядом с собой кого-то еще более сумасшедшего, чем я: она уравновешивала меня, и это помогало мне чувствовать себя на ее фоне совершенно нормальной.

Та ночь в баре принесла мне важнейшее открытие: оказывается, мне не нужно приглашение или компания, чтобы выйти из дома и хорошо провести время.

Я и Луиза стали неразлучны, и поэтому неудивительно, что мы могли вместе натворить глупостей, а потом вместе раскаяться в содеянном.

Я чувствовала себя девчонкой. В своем настоящем отрочестве я была робкая, пугливая и забитая. Лишь теперь, когда я находилась вдалеке от дома, папиных надоедливых наставлений и вечно обеспокоенной матери, когда я жила без мужа и сама оплачивала все счета, я могла понять весь смысл слова «свобода».

Луиза оказалась человеком интересным, достаточно образованным, но слишком нервным, чтобы я могла долго выносить ее рядом с собой. Мне вполне хватало собственных переживаний, стремлений почувствовать себя наконец женщиной, комплексов и целой кучи всего прочего, чтобы я могла разделять еще и ее страдания.

Наши истории были похожи, у нас были одинаковые травмы, что, видимо, и сблизило нас. В детстве к Луизе приставал ее отчим, и из-за этого она теперь относилась к мужчинам еще более враждебно, нежели я (но и еще более жаждала общения с ними, что было заметно по ее горящим глазам и жестам изголодавшейся по любви женщины). Ко мне же с ранних и до самых зрелых лет приставал мой дедушка, пока я не поняла, что это такое, и не возненавидела его. Ее родители развелись, когда она была совсем ребенком, отец бросил ее навсегда, после чего она всегда чувствовала себя покинутой. Мои родители не разводились, но и я ощущала себя брошенной, потому что, хотя папа и трясся надо мной, как над младенцем, он так и не смог защитить меня от моего невменяемого деда. Не знаю, кого я ненавидела больше: деда – за все, что он вытворял, или отца – за то, что он, внимательно следя за каждым моим шагом, не увидел, что сумасшедший взрослый затравил и раздавил его малютку.

Нам с Луизой нравилась одна и та же музыка, мы много ходили в кино и водили детей гулять в парк Ибирапуэра (представляю, что со стороны мы смотрелись как образцовая лесбийская семья). Мы дружили, но основой этой дружбы были наши невзгоды, и поэтому, наверное, эта дружба сама по себе была нездоровой.

Мы (Луиза и я) отлично проводили время, пока ее присутствие не стало в конце концов для меня обременительным. Она была исключительно внимательной, ревнивой, собственницей до мозга костей. Она была неприветлива с моими подругами, названивала мне ночами, уверенная, что я всегда рада выслушать все самые прозаичные подробности ее жизни. Она брала на себя слишком много и проявляла такое участие в моей жизни, какого не проявляли ни моя мама, ни мой муж, и какого я ни от кого никогда не потерплю. Это уже походило на тюрьму. Ее горести и неудовлетворенность жизнью одинокой иностранки, жизнью, полной трудностей, стали единственной темой всех наших разговоров, и я не могла этого больше выносить. Если уж я была не в состоянии дать все необходимое внимание и заботу своим собственным дочерям, у меня не было ни единого шанса (да, честно говоря, и особого желания) дать их взрослому чужому человеку.

Я ничуть не держу на нее зла, хотя она совершенно точно злится на меня за то, что я ее бросила. Зато Луиза оставила после себя ценное наследство. На первое же Рождество после нашего знакомства она поехала в Германию, чтобы навестить родителей, и привезла мне в подарок потрясающий вибратор с тремя скоростями (который я, правда, в дальнейшем использовала только на максимальной). Таким образом, Луиза взяла на себя ответственность за открытие, которое я сделала: мне вообще не нужен мужчина в этот период эмоционального хаоса. Впрочем, сейчас я понимаю, что, скорее всего, она просто хотела свести к минимуму вероятность каких-либо моих контактов с мужчинами, чтобы я проводила с ней еще больше времени.

Немецкая штучка так и не сблизила нас. Но, без сомнений, на долгое время отвадила меня от ночных прогулок по Сан-Паулу (кажется, до тех пор, пока не кончились батарейки).

Приближалась пора второй моей публикации под рубрикой «Тема: секс», а ко мне все не приходило вдохновение. Я собралась было написать о немецком подарке, но одумалась, представив, с каким возмущением народных масс мне придется столкнуться. И, поскольку я ни с кем не встречалась с тех самых пор, как влюбилась в каучуковый фаллос, у меня просто не было никакого материала для колонки.

Я стала вспоминать последние месяцы и пришла к выводу, что моей главной сексуальной деятельностью стала имитация оргазмов. И вот тебе, пожалуйста, публикация на тему: почему женщины делают вид, будто получают удовольствие?

Возможно, это не самая блестящая моя работа, но зато могу сказать без колебаний: она одна из самых правдивых из всего, что мною написано до сегодняшнего дня.

Имитация оргазма куда лучше настоящего провала

Женщины имитируют оргазм. Вот новость-то! Но я хочу высказать свою точку зрения, диаметрально противоположную мнению феминисток (пусть они меня простят, но имитация – это иногда даже бунт против покорности): притворный оргазм может быть полноправно назван актом благородства. Или самозащиты, в зависимости от ситуации.

Начну с благородства. Женщина – приземленное создание, мало предрасположенное к поиску приключений и неистовых оргий. И если нет хоть малейшей вероятности, что обыкновенное физическое влечение перерастет в любовь, секс как таковой не представляет для многих из нас большого интереса. Потому что, как бы женщина не выходила за разумные рамки в разврате и пылкости, ей очень сложно отделять понятие «секс» от понятий «искренность», «доверие», «душевная близость».

Дело не в том, что любовь, или любовный интерес, доминирует в нашем рассудке над простым совокуплением, а в том, что мы можем дойти до высоких ступеней возбуждения лишь при условии веры в продолжение истории. И даже у самого изысканного, соблазнительного и красивого из всех мужчин не будет ни одного шанса затащить нас в постель, если он, умея лишь проталкивать свои выделения по нашим женским каналам, не мобилизует свой уснувший ум, хитрость и изобретательность, обитающие обычно вдалеке от мужского пульсирующего мускула.

Мы, вечно принося себя в жертву мужчине, не можем допустить, чтобы он разочаровался. А для мужчины, что бы там себе не думали девушки, устраивающие акробатические шоу в постели, разочарование от отсутствия у партнерши оргазма куда сильнее, чем разочарование от отсутствия сексуальных изощрений, минетов и разнообразных кувырканий. Мужчина должен обладать исключительным мужеством, чтобы вынести новость, что все его старания (или то, что он считает стараниями) так и не привели к сладостному напряженному трепетанию нашего клитора. И пусть его сердце наполнится пенящейся радостью! Мы не можем позволить своему благоверному (или кому-нибудь, его заменяющему) пережить такое позорное поражение. Иногда ни от него, ни от чего-либо вообще не зависит результат его стараний. И было бы крайне жестоко взвалить на него всю ответственность за временные неполадки. Вот откуда истерические стоны, резкий визг и исступление на лице.

Бывает, что мы просто не можем настроиться. Казалось бы, оставалось уже совсем чуть-чуть до достижения заветной цели, но все случайно сорвалось «бог знает от чего». Потому ли, что ты боялась, как бы щетина на твоих ногах не оцарапала спину твоему красавчику, или потому, что ты слишком много ерзала, волнуясь, как бы латекс не порвался именно в эту опасную ночь овуляции. Все связано друг с другом.

Но будем реалистами. Нужно осмелиться признаться, что мы не знаем даже азов, когда начинаем практиковать секс. Те, что до потери пульса настаивают на честности в таких вопросах, – серьезные кандидатки на то, чтоб оказаться в конце концов в сумасшедшем доме. У этих точно никаким благородством и не пахнет.

Вот мы дошли до темы самозащиты. Желая покончить с мукой, мы рвем голосовые связки в притворном крике исступления, чтобы нам не натерли мозоли в безуспешных попытках доставить удовольствие. Видите, это уже даже вопрос физической самозащиты.

Некоторые же, наоборот, предпочитают кричать из необходимости быть честной и желания сообщить партнеру, что соитие не дает никакого удовлетворения. И кто знает, возможно, улучшают результат. Но проблема в том, что существуют мужчины, которые никогда не смогут смириться, если у тебя хоть раз не было оргазма, способны свести тебя с ума, разыскивая причины неполадок. Поэтому для нас куда проще и разумнее дать ему уж если не уверенность в успехе, то хотя бы право на сомнение (ведь не у всех женщин есть талант имитации). А потом снова попробовать.

Редкий подарок бывает столь удивительным и неожиданным, каким оказался этот каучуковый вибрирующий пенис. И редкий подарок может удовлетворить до такой степени. Мой немецкий любовник уже через несколько месяцев получил официальный статус поставщика незабываемых оргазмов.

Он был немаленький. Я даже могла бы без колебаний сказать, что он был огромного размера, что делало его еще более подходящим для той задачи, которую он выполнял так безупречно и без каких-либо возражений. Он сводил вероятность чувственной неудачи к минимуму, но в то же время обеспечивал уверенность, что в будущем после него меня ждут настолько же сильные и естественные ощущения при контакте с мужчинами. Он не был ни особенно красив, ни уродлив, ни гладок, ни ребрист. Это была идеальная модель пениса без каких-либо отклонений и анатомических особенностей. Совершенство!

Я по несколько дней никуда не выходила вечерами, бежала с работы домой, охваченная одним лишь желанием: чтобы девочки скорее уснули и я могла бы отдаться бесконечному обаянию своего любовника. Было настоящим наслаждением находить его в глубине шкафа, облаченным в яркий шелк и уложенным на дно старой коробки из-под виски. Одного созерцания его могущества уже было достаточно, чтобы утихомирить всех чертей, накопившихся во мне за целый утомительный день и забыть все тревоги, которые еще наполняли мою профессиональную, семейную, материальную и личную жизнь. Он чем-то походил на тот напиток, который пьют ночью в одиночестве, усевшись в кресло, или на дозу наркотика, которую пристрастившиеся принимают прежде, чем вернуться домой к семье (что мне не знакомо, так как я выросла в строгих семейных традициях). Он был словно мантра, которую напевают, чтобы расслабиться; или словно фимиам, который зажигают, чтобы развеять душевную тоску.

Он стал моей любимой игрушкой.

Главной заслугой «немца» был далеко не ряд оргазмов, которыми он меня обеспечивал, а обретение мною сноровки для достижения оргазмов и отмена запретов (в которой, должна заметить, решающим моментом было участие Николаса Кейджа). С ним (с «немцем», а не с Ником) я научилась настаивать на своем. Это не было сложной наукой, благодаря заранее униженному по отношению ко мне положению, в котором находился мой «поставщик». Учитывая, что он не мог сопротивляться моим желаниям, он к тому же повиновался заданному мной ритму, использовал позы, которые нравились МНЕ, и приступал к делу по придуманному МНОЙ расписанию. Я бы сказала, что это был безукоризненный любовник. Возможно, употребление слова «настаивать» неправомерно по отношению к какому-нибудь иному каучуковому члену, лишенному способности к взаимодействию, так как у него нет батареек, и он не может вибрировать. Но оно вполне правомерно в моем случае.

Я была совершенно неопытна в делах секса, несмотря на то что была замужем и даже зачала двоих детей. Я вышла замуж совсем молоденькой, любила мужа с девятнадцати лет, и всегда была ему верна. Конец супружества положил конец всей моей эротической раскованности, которая была мне свойственна в отношениях с Эду. Она исчезла, растаяла, как дым, и на ее месте возникла огромная связка комплексов, странностей и страхов, которые обычно живут в дневниках молоденьких девочек. И которые, сплетясь, стали похожи на огромную тюремную цепь. Или пояс целомудрия. А поскольку несчастье никогда не приходит в одиночку, то к безумному стеснению раздеваться на глазах у мужчины примешалось противоположное необузданное желание заниматься любовью. Я думала только о сексе. Постоянно. Я мечтала заниматься любовью каждую ночь, каждую секунду проводить с мужчиной, но любая реальная возможность физической близости с мужчиной вызывала во мне ужас. И я не могла побороть этот страх.

В этот период сексуальной изоляции я полностью, душой и телом, отдалась во власть «немца». Это был единственный уверенный выбор в моей жизни, здоровый и безобидный. Я разговаривала с ним, задавала вопросы, рассказывала ему о самых интимных моих фантазиях. И во время этого, такого вдохновляющего, общения у меня появилась способность непринужденно болтать во время секса, что было новшеством в моей жизни (как бы сказал Аран, женщинам лишь бы поболтать). Болтать, болтать и болтать – до того сладостного момента, когда старания друга приведут к заоблачному наслаждению и, вместе с этим, к прекращению болтовни.

Итак, я практиковалась до тех пор, пока не убедилась окончательно, что я не стала фригидной. А следующее потрясающее открытие было, скорее, устрашающим: я боюсь мужчин. Очень-очень-очень боюсь! И чтобы скрыть всякий раз возникающую панику перед настоящим «говорящим» фаллосом (ну, или который был частью говорящего живого существа), я притворилась мужененавистницей, чтобы они не подходили слишком близко. Не такой мужененавистницей, которая предпочитает женский секс, а такой, у которой во взгляде столько решимости, от которой веет такой уверенностью в себе, что мужчин бросает в холодный пот даже при мысли приблизиться к ней. Подавлять их поведением эмансипированной женщины – было лучшей стратегией, какую я нашла, чтобы никто не приближался ко мне и не обнаружил в «этой самоуверенной на вид журналистике» бездонного колодца комплексов, слабостей и одиночества. И сработало – хотя бы ненадолго.

Когда обаяние «немца» уже не представлялось мне таким бесконечным (и батарейки стали подавать сигналы о необходимости их замены), у меня снова появилось желание ходить куда-нибудь по вечерам. Я чувствовала себя не такой слабой и потерянной, как до этого, и к тому же немного похорошевшей. Я не ела шоколад как прежде, меня не мучила бессонница, я была необыкновенно умиротворена и спокойна. Я оплачивала счета, заботилась о девочках и получала неописуемое удовольствие от общения с ними. Казалось, все стало на свои места.

И тут я осознала, что скучаю без любви. Не без Эду, не без жизни рядом с ним, которая так отличалась от моей жизни теперь. Нет. Я соскучилась по нежности; мне так хотелось улыбнуться кому-то, получить чашечку кофе после любовной близости, хотелось, чтоб меня просто обняли и смотрели на меня глазами, полными страсти. Тогда «немец» предстал еще более желанным, еще более лишенным каких-либо качеств и более покорным, чем моя романтичность могла вынести. Я возненавидела Луизу за то, что она мне его купила. Я ощутила неспособность иметь какие-либо реальные отношения после знакомства с ним. И я вновь почувствовала себя одинокой, покинутой и разбитой...

Именно тогда объявилась Франческа. Мы вместе учились когда-то на факультете журналистики, еще до моей свадьбы с Эду. Это была исключительно самоуверенная женщина; красивая, умная, очень харизматичная и потрясающе образованная. До того как стать журналистом, она работала архитектором в Folha de Sao-Paulo. С ней было очень приятно общаться, так как она, как бы страстно ни мечтала быть любимой и любить мужчину (как это делала я и вообще все существующие на земле женщины), не считала это смыслом существования и не жила одним лишь стремлением привлечь самца. Она громко говорила, звонко смеялась после одной-двух выпитых рюмочек саке, но оставалась всегда элегантной. В том, как она была одета, нельзя было углядеть ни тени стремления соблазнить кого-то.

Мне это нравилось. Нравился скромный и романтичный образ Кеки^[12] , ее короткие волосы (даже когда в моде были прически a la Bundchen^[13] ), отсутствие у нее декольте и одежды, подчеркивающей ее формы.

Мы встречались просто чтобы поговорить, посмотреть какие-нибудь фильмы, в отличие от того, что предлагали мне другие подруги, всегда пытающиеся найти местечко, кишащее представителями другого пола, и одевающиеся так, чтобы не пройти незамеченными мимо ни одного мужчины. Я терпеть не могла ходить куда-то в женском обществе, ненавидела четкую зависимость взлета женской самооценки от присутствия мужчин и еще больше ненавидела скудность тем, муссируемых в разговорах таких женщин. С Франческой все было иначе. Она интересовалась кино и всегда была в курсе новой литературы. Хотя она и мечтала выйти замуж и родить детей, но никогда специально не охотилась на предполагаемого их производителя. Она составила мне отличную компанию, несмотря на наше профессиональное соперничество и ее интеллектуальную законсервированность, обыкновенно присущую высокомерным журналистам. Я ею восхищалась.

Однажды вечером мы вышли из дома – мы вдвоем и ее подруга Инеш – с намерением провести типичный для эмансипированных женщин вечер. Похода в кино и рюмочки водки нам вполне достаточно, чтобы гарантировать хороший вечер. Мы дошли до бара «Балкон» на улице Melo Alves.

Бар был полон, и балкон, давший название заведению, напоминал по форме гигантскую амебу. Все сотрапезники могли видеть друг друга и бросать нескромные взгляды. И вот на другой стороне, там, где балкон делал очередной извив, стоял он.

Он был с тремя или четырьмя друзьями, все они курили, как и он. Каждый из мужчин был особенным и отличался чем-то уникальным, но в то же время у всех у них было что-то общее. Он же был – просто пальчики оближешь! И не потому что поразительно походил на Джанечини^[14] , а потому что он достойно пополнил список моих эстетических пристрастий.

По-настоящему смуглый (о, святой меланин!), с короткими черными волосами, черными-пречерными, блестящими, напоминающими шерстку шиншиллы; изящные руки и мягкие жесты создавали образ величественного мужчины. Я посмотрела на него. Он – на меня. Я не отвела взгляд. Тогда он улыбнулся. Я тоже улыбнулась, но пришла в замешательство из-за внутреннего сейсмического толчка лжеэмансипированности (на самом деле – трусости).

Он был высокий – примерно метр девяносто. И красивый, боже, какой красивый! Треугольное лицо, грустные глаза... Он был похож на героев-любовников из кинематографа 50-х годов. Он курил с грустью и шармом человека, копающегося в своем прошлом, и каждая затяжка была словно новая попытка угадать, где он допустил ошибку, понять, куда направить свою жизнь и чему посвятить себя после того, как он все потерял. В нем была типичная для людей с хорошим образованием целостность, порядочность, отпечатавшаяся в форме подбородка, и потерянный вид свободного художника, который находится под действием наркотиков круглые сутки. Он был красавчик, и у меня перехватывало дыхание, когда я смотрела на него.

Я не хотела, чтобы Франческа и Инеш заметили мое возбуждение – чувство, идущее вразрез с духом феминизма и самодостаточностью.

Запав на красавчика, я заслужила бы глубочайшее презрение моей подруги или подруги моей подруги. Ведь мы пришли не только развлечься, но и убедить себя, что мы куда интереснее, чем большинство, и именно поэтому предпочитаем проводить время без мужчин. (Нам троим и в голову не приходило, что, наверное, мы выглядим дурами в своей непреклонности.)

Чем больше я делала вид, будто интересуюсь нашим разговором, тем сильнее присутствие этого полубога отвлекало меня от попыток поддержать умную беседу. Я всеми силами воображения старалась дорисовать образ незнакомца, а заодно – выработать план захвата, который не являлся бы явным предложением себя. И еще: я стремилась хоть краем глаза увидеть его обувь. Да, обувь. Он был симпатичным, с благородными манерами, но имелись два пункта с отметкой «особо важно», которые были для меня решающими: голос и обувь мужчины. Эти пункты – настоящие, безупречные показатели характера, и я не могла приступить к дальнейшим шагам, не оценив эти две личностные характеристики – ту, которая обволакивает ступню, и ту, которая рождается в горле.

Мои спутницы не замечали тех великих усилий, какие я делала, чтобы концентрировать свое внимание на том, что они говорили, и одновременно успевать украдкой взглянуть в сторону своего рослого «киногероя». Это продолжалось до тех пор, пока он не направился в туалет. Я переждала несколько минут, высчитывая, сколько же времени ему потребуется, чтобы опорожнить мочевой пузырь, застегнуть ширинку и подойти к раковине. Это, между прочим, был еще один, не менее важный пункт для поддержания интереса к мужчине: удостовериться, что он мыл руки после того.

И вот я отправилась за ним.

Мужской и женский туалет были раздельные, но раковина общая: специальное архитектурное ухищрение для того, чтобы подвыпившие посетители встречались в момент совместного омывания рук, и женщина могла поставить галочку напротив очередного пункта в нескончаемом женском check-list^[15] .

Я вошла в туалет, прислонилась ухом к стене, отделяющей женский туалет от мужского, и прислушалась. Раздался звук от слива унитаза. Через несколько секунд я тоже смыла, открыла дверь и столкнулась лицом к лицу с мужчиной, еще более пленительным, чем мне казалось прежде: а) в элегантной обуви (без изощрений и вычурности); б) моющего руки.

Не обращая на него внимания (хотя у меня сердце выпрыгивало от волнения), я тоже вымыла руки. Он находился менее чем в метре от меня и разглядывал меня.

– Привет.

Я чуть не вскрикнула: «Спасибо, Боже!» Какой это был голос! Твердый, нежный, молодой и мужественный! Он заставил каждую клеточку моего естества трепетать в унисон.

– Привет, – сказала я и взглянула наконец на отражение в зеркале.

Сукин сын, какая у него была улыбка!

Мы поболтали одну-две минуты. Этого было достаточно, чтобы узнать имена друг друга и обменяться адресами электронной почты. При прощании мне показалось, что он собирается поцеловать меня в губы, до того пристально он на меня смотрел и так близко находились наши рты; но он не поцеловал меня (хм-хм).

Бету – так его звали.

Очень скоро пришел e-mail, наверное, в ответ на мой. Из послания было ясно, что он больше не в силах ждать встречи и изнемогает от желания. Вскоре произошло первое свидание...

Между нами возникли отношения, которые открыли мне: 1) я не фригидна, 2) я способна достичь оргазма с кем-то, помимо моего мужа, 3) я точно не лесбиянка, 4) существует нечто куда более интересное, чем тот засаленный «немец», что прячется на дне шкафа, – мужчина, имеющий при себе фаллос (красивый, энергичный, большой и нежный), готовый дарить мне поцелуи, крепкие объятия, ласки и шепоты, заставляющие кипеть все мое тело.

Отношения с Бету были идеальными для того, чтобы я снова почувствовала себя красивой, освободилась от робости и, в конце концов, завязала отношения с мужчиной. И (к чему скрывать?) чтобы вновь чувствовать холодок внизу живота при мысли о мужчине. Какими бы эти отношения ни были, пусть их нельзя назвать ни любовью, ни идеальным романом, я снова чувствовала себя счастливой. Теперь я могла спокойно отправить на заслуженный отдых этого замечательного «немца», который выручал меня в долгие бессонные ночи.

Вдохновленная своим мужчиной, я написала еще одну хронику. На сей раз мне не пришлось ничего изобретать или искажать.

Vaginabusiness^[16] ?

Нет ничего лучше, чем мужское начало

Несколько раз в жизни, в моменты глубоких любовных разочарований или когда не видела вокруг ни одного интересного мужчины, я уже обдумывала возможность альтернативы. Как и многие, я имела иллюзорное убеждение, что среди женщин существует бульшая легкость и свобода общения и что между ними быстрее устанавливается желанное взаимопонимание. Такое взаимопонимание, какое встречается лишь между супругами – стоит им только обменяться секундным взглядом. Телепатическое понимание, если вы меня понимаете.

И вот я вообразила женщину, ныряющую в мою постель в чем мать родила и пылающую желанием. Но тут я застопорилась. Потому что не представляла, что мне делать со столькими анатомическими богатствами.

И не надо мне пудрить мозги разговорами, будто только женщина может знать, что именно приятно другой женщине. Это чушь. Все, что я люблю из чувственных наслаждений, не имеет ничего общего с хорошо отработанными техническими навыками в ощупывании (или в ощупывании языком) определенных частей тела.

Выход из этого тупика явился в форме невольного созерцания секретных мужских прелестей.

Я вспомнила волнение, которое невозможно сдержать перед голым фаллосом. И вспомнила о том, какое потрясающее удовольствие получаем мы, видя, как волнуется его мужская анатомия в момент, когда мы раздеваемся. Вид набухшего члена (по твоей вине) – что-то на самом деле несравненное. Даже если вслед за увиденным придется выносить грубый, ненасытный секс. Я даже нахожу, что в этом заключается великая красота. Быть мужчиной – это призвание: вцепиться в женщину, обладая архитипичным превосходством. Только поймите, я здесь не расчищаю поле для садистов, боже упаси. Но как истинно исповедующая гетеросексуальность я чувствую кожей восхитительную власть категоричного грубого секса. Испытать физическое превосходство мужчины – величайшее противоядие от болезни самодостаточности. Дорогой читатель, быть женщиной так не просто! Заботиться о собственной заднице, оплачивать счета, быть признанной на работе, укладывать детей перед тем, как самой идти в постель, следить за собой и регулярно совершать покупки на рынке. И никого, кто бы защитил, назвал «моя хорошая» или просто пожалел. Но все мои печали развеиваются, когда эта красивая мужественность меня хватает – сладко и сильно, с нежностью профессора и грубостью боксера. Я становлюсь маленькой, покорной и опьяненной. И я вспоминаю, возрожденная, что я всего лишь женщина. От этого ослепительного оцепенения приходит уверенность, что «I’mnotinthevaginabusiness»^[17] .

Бету было тридцать лет, и он работал художником-оформителем в одном издательстве. Действительно, его голос произвел на меня грандиозное впечатление, как и его красота, аристократические манеры и вид человека, который созерцает жизнь со стороны, словно зритель, и никогда не выступает в ней действующим лицом. В выражении его лица всегда присутствовала печаль, которая дополняла и усугубляла мою хроническую истеричность. Мне это нравилось. Он был спокойный, крайне наблюдательный и отлично умел слушать. Я обожаю иногда поговорить просто с любым человеком, готовым меня выслушать, а тем более – с таким красивым и непонятным мужчиной. Я получала сумасшедшее удовольствие от его непритворной заинтересованности.

Он казался безобидным, и это впечатление успокаивало меня. В любом его слове было нечто колющее, острое, искусно замаскированное едким юмором, прикрываемое благородством жестов (наверное, он и вправду был очень большим и не знал, что со всем этим делать, и поэтому превратил сдержанность в свой стиль). Он очень мне нравился, даже слишком.

Но подозреваю, что истинный источник моих чувств к нему следует искать не в том, что он казался (и возможно, на самом деле был) таким, каким я хотела его видеть (чувственным, нежным, неординарным, моногамным, спокойным и безнравственным), а в том, чем он не был. Он являл собой полную противоположность того, в чем я, не имеющая никакой опоры в жизни, могла нуждаться.

Он был самостоятельный, пессимистичный, путал день с ночью, очень много курил, плохо питался, не занимался никаким спортом и обожал потрясающие чувства, вызываемые употреблением определенных химических веществ. У него не было ничего, что могло бы удерживать его на плаву, он ненавидел рутину, расписания, а больше всего ненавидел, когда от него чего-то ждали. А если ждали, то ненавидел, чтоб ему об этом говорили. Он ненавидел быть в чьей-то власти и не в состоянии был посвятить себя кому-либо. Он был молчаливый, нелюдимый и зависимый от кофеина и никотина. У него была бессонница, но он отказывался от терапии или заведомо эффективного лечения. Казалось даже, что ему нравится жить не так, как большинство населения земли.

Когда он был со мной, он был просто богом любви. Нежности, потрясающие предварительные ласки и качественный секс были его визитной карточкой (и, конечно, пенис, пропорциональный его размерам и очень действенный). Он был горячий и нежный – мечта любой женщины. Ему нравился Jorge Luis Borges, автор, творчество которого он изучил очень глубоко (неужели это не показатель, что он чувственный мужчина?).

Уже в первое свидание можно было бы сделать «эмоциональный рентген» красавчика. По его лицу ясно было видно, что ему сложно проявлять участие даже в своей жизни – а уж что говорить о чужой! Причиной были дозы наркотиков свыше позволенных законом рамок. Он не платил IPTU^[18] уже более шести месяцев и скрывался, потому что жил с просроченной квартплатой.

Он удивительно хорошо рисовал, занимался рекламным оформлением с мастерством настоящего профессионала и любил немецкую технику и музыку.

Это Бету. Или то, что я о нем знала.

Он был последним человеком, в которого могла влюбиться женщина, по-настоящему нуждающаяся в защите и заботе. И именно потому я в него влюбилась. Было смешно ждать от него чего-то. Но я ждала, хотя знала, что едва ли он может ответить на серьезные чувства. Я привязалась к нему невозможностью быть вместе. Он мне нравился сильно и достаточно долгое время, и пока он мне нравился, я не хотела знакомиться, узнавать и общаться больше ни с кем.

Мне нравилось думать, что, возможно, он самая большая любовь моей жизни. Мне нравилось думать что, несмотря на непреодолимый барьер, который существовал между нами, все, тем не менее, было вопросом времени. Мне нравилось страдать, ожидая целыми днями, иногда неделями, когда же он мне позвонит; умирать от радости, когда в телефонной трубке наконец-то звучало его «алло!». Мне нравилось ждать его писем по e-mail. И проходить мимо его дома каждый день после работы, даже если мне приходилось ездить из Vila Madalena в Higienopolis, чтобы увидеть его припаркованную машину. И еще мне нравилось позвонить ему домой и молчать в трубку, слушая его нетерпеливый и любопытный голос с другого конца провода.

Мне нравилось отправлять ему подарки, цветы, плитки шоколада, сваренного мной, книги. Мне нравилось все, что о нем хоть издали напоминало. Мне нравилось проходить мимо окон издательства, в котором он работал, и представлять себе, как он там трудится. Мне нравилось открывать списки работников журнала, в котором он сотрудничал, и видеть его подпись в уголке, понимая, что это именно он был редактором такой-то статьи. Я заболела Бету.

Однажды, за неделю до Дня Матери, я нашла вложенный в журнал «Veja» каталог эксклюзивных предложений «Shopping Center Norte», а я знала, что это он делал оформление газеты. Я помнила, как он комментировал фотографии моделей так, словно они его давние знакомые. Я расплакалась. Я смотрела на всех этих мам, некоторые из которых были молодыми и красивыми, светлыми, а некоторые – старыми, почти бабушками, и я представила, как они ему улыбались, пока он ими командовал во время фотосессии, как он ласково касался их лиц, этих счастливых и спокойных женщин. «И это мой Бету, Бету, Бету», – повторяла я про себя, пока не дошла до истерики.

Никогда еще ни одна статья не потрясала меня настолько. Я сохранила эту газету по двум важным причинам: она была создана тем, кого я обожала, и в ней была реклама мебели, которую я собиралась подарить маме в праздник (интересно, мне дали бы скидку, если бы я показала статью?).

Но несмотря ни на что, я верила в него, чувствовала себя в безопасности рядом с ним, ощущала себя желанной и знала, почти наверняка, что он никогда не сделает мне зла. Во всяком случае, намеренно. Он был рядом со мной, держал меня за руку с удовлетворенным видом – и в мое двадцативосьмилетие, потом на двадцатидевятилетие (завладев уже не только рукой), и, наконец, в мое тридцатилетие, когда он уже убедил меня, что нас обоих ничто больше не удерживало вместе и что уже пора было завязывать настоящие отношения.

Скучая по смуглому красавцу с ловкими руками, я постоянно писала тексты о нем в личном дневнике, который убаюкивал мои любовные переживания, и еще, когда получалось, писала о нем в журнал. Перед тем, как опубликовать «Vagina business?», я написала еще одну хронику. Рассказ о нашей с ним второй ночи. Издалека он казался самым очаровательным мужчиной, созданным специально для меня. И чем дальше мы были друг от друга, тем активнее работала память, отбирая лучшие моменты, которые мы пережили вместе.

Когда я вручила текст редактору, он бесцеремонно поморщил нос: «Это слишком меланхолично». Ну, понятное дело: Кикочкина статья должна быть легкой, забавной и бесстыжей, но никогда не должна наводить читателя на меланхоличные размышления (эта «меланхоличность» была привилегией Алейшу, у которой она смешивалась с печалью в колонке «Честная женщина»).

Поскольку все попытки уговаривать шефа были им же запрещены, у меня не было иного выбора, кроме как отправить ему другую статью. Но первую я сохранила для себя.

В поисках искупления

Акт любви как жертва внутреннему покою

(текст, не принятый редактором)

Мы стояли на тротуаре у бара «Балкон», казалось бы, готовые распрощаться. Он колебался – как меня зацепить? Не хотел брать на себя инициативу. Почему я могу быть такой смелой только с теми, кому до меня нет дела? Поцелуи, много поцелуев... Он меня и вправду зацепил. Роман оказался неизбежным.

– Хочешь посмотреть, как я живу? – спросил он.

У него был голос... Боже, у него был просто фантастический голос. Я ни у кого не слышала подобного медового голоса, от которого бы трусики мгновенно становились влажными. «Кикаааааа», – произносил он так чувственно, что все клеточки моего лона начинали вибрировать в унисон. Уй!..

Я очень хотела согласиться пойти к нему, очень-очень, но его приглашению не хватало настойчивости, убедительности. Я хотела почувствовать, что мой приход желанен. Он, казалось, смутился.

– Так ты хочешь пойти?

«Так ты хочешь пойти» – это слишком неопределенно, почти не заинтересованно. Я ожидала, что он станет меня умолять.

– А ты хочешь, чтобы я пошла?

Давай же. Мольбы или я не иду. Ох, этот нежный шепот в моем алчущем любви лоне, который поднимается в ответ на его тембр, я слышу этот шепот...

– Хорошо, я пойду. Но только если мы с тобой переспим.

Не верю, что это я сказала. Ни хрена себе! Думаю, он улыбнулся мне на это. А это уже само по себе можно было расценивать как «да». А возможно, это была просто ирония, кто знает. Единственное, что я знаю наверняка, так это то, что он согласился, а лицо его в эту секунду выражало всю земную нежность. Непонятно, как я отважилась предупредить, что не намерена разрешать себя лупить и напяливать на себя наручники (интересно, он хоть понял то, что я ему городила?). Я не потерпела бы, если бы в кровати со мной общались фразами, типа «пойди сюда, милая». Но, несмотря на все опасения и страхи, я пошла с ним. По дороге я вспомнила, что за целый день после утренней ванны я пережила сотню климатических изменений. А вдруг он решит меня попробовать?

Он зажег рассеянный свет и включил музыку. Точно не знаю названия, но музыка была весьма подходящей. После показал мне дом. Гостиная, стильная ванная, его спальня. Там состоялся первый (и не прерывающийся с той минуты) поцелуй. То был ужасный поцелуй. Долгий и очень «языкастый». Отвратительная неловкость с его стороны из-за проклятой сдержанности, но я помогла ему. Ведь главное – это не умение расстегивать лифчик, а ловкое и нежное обращение с его содержимым.

Возможно, у тела есть свой язык. Я так хотела обрести укрытие и ласку. Да, именно в нем. Я переживала, меня охватили чувства женщины, в которой все слабости обнаруживаются без каких-либо особенных психических причин. Заниматься любовью лучше, чем плакать. Одного взгляда на этого огромного мужчину, который стоял передо мной на коленях лишь для того, чтобы нежить меня языком, было уже вполне достаточно, чтобы дойти до экстаза. Затем он привлек меня к своему богатству – тому, что находилось меж его стройных ног. Я почувствовала себя маленькой и недвижимой в таком положении. Потом я ощутила, как его набухший член слегка скользит по моей спине, но не идет на контакт. Круговые движения его пальцев на самых чувственных участках моей кожи развеяли все мои переживания. Ай... если ты продолжишь в том же духе, я поспею раньше времени, дорогой. Я поймала его член (твердый, твердый, твердый!) и принялась ласкать. Я чувствовала себя на седьмом небе от удовольствия.

Хотя это было еще лишь чистилище. Затем настал тот первый час после смерти, когда мы даже не понимаем, где находимся. Он почти не смотрел на меня, что показывало, что он был в другом измерении в те секунды. А я, чем больше привыкала к его объятиям, тем яснее ощущала, что его преданность была дана мне в пользование лишь на короткий срок. По какой-то причине мы на этом закончили, растворившиеся каждый в себе, но исполненные чувственного упоения. Наша телесная игра послужила тому, чтобы мои слабости улетучились. И в то время как мы в тишине наблюдали за полетом звенящего комара, я размышляла, куда полетит из чистилища моя душа после жертвоприношения той ночи: в ад или в рай.

Через несколько месяцев после того, как мне исполнилось двадцать восемь и его присутствие согрело мою душу в тот день (ознаменовавшийся огромным букетом подсолнухов за раскрытой дверью), он испарился. Мы иногда говорили по телефону, но он ни разу не предложил встретиться. Я скучала по нему, но у меня не было ровно никакого предлога увидеть его. И тогда я отправила электронное письмо с приглашением на ужин. Я писала, что на ужине будет несколько друзей (ложь, конечно, но я бы постаралась собрать их в случае, если бы он согласился прийти).

Я получила совершенно типичный для него ответ, учтивый и прямой:

«Милая Кика!

Большое спасибо за приглашение. Я уверен, что вечер был бы замечательным, но, к сожалению, я не смогу. Вчера я встретился со своей бывшей девушкой, чтобы поговорить. Мы решили, что нам стоит попробовать еще раз. Мы были вместе давно, и я не знаю, чем это кончится, но хочу попробовать.

Потрясающе, что я тебя встретил. И надеюсь, что мы продолжим общаться по электронной почте, чтобы продлить нашу дружбу. Я бы очень хотел, чтобы она крепчала. Целую и всего тебе хорошего.

Бету»

Я была потрясена. Что значит «попробовать еще раз»? Как он посмел пробовать с кем-то еще раз, вместо того, чтобы попробовать со мной? («Общаться по электронной почте»? Какая чушь!) Значит, во мне была какая-то проблема? Во мне? Во мне?.. Вот сукин сын!

И тогда начался один из самых страшных кризисов в моей жизни. Он хочет сказать, что вся эта очевидная неспособность к постоянству – это МОЙ недостаток? А я-то, идиотка, думала, что это его проблема. Ай-ай-ай! Как я ненавижу его! Как ненавижу! Как ненавижу! Я ответила на письмо, так подорвавшее мою самооценку, на следующий день:

«Бету!

Вчера я обнаружила, что готовить – это далеко не так просто, как кататься на велосипеде. Я попробовала приготовить что-нибудь изысканное для друзей ( бессовестная ложь, потому что я рыдала весь вечер, пока не почувствовала, что мой организм обезвожен), но это было скорее развлечением (!), чем успешной попыткой реализовать свои кулинарные способности. Ты ничего не потерял... (если мне не изменяет память, я и впрямь голодала весь вечер).

Буду с тобой откровенна. Твоя новость меня огорчила, как, думаю, ты мог предполагать. Не буду врать и говорить, что желаю вам счастья, бла-бла-бла, потому что куда больше я желала бы, чтобы ты остался со мной (а не с той проклятой засранкой, которую я даже не видела в глаза, но которая должна быть настоящим исчадием ада). Но, не волнуйся, никакого проклятия я на вас не нашлю ( представь себе!).

Целую,

Кика»

Проклятие. Я молилась каждую ночь, чтобы его вытошнило на первую, вторую или хоть третью попытку сожрать эту корову. Меньше чем через два месяца они расстались еще раз (ха-ха-ха-ха). А я была более одинокой, чем когда-либо, и даже «немец» вызывал отвращение. Я была без сил и совершенно не понимала, что мне делать дальше со своей жизнью. Он собирался поехать в Испанию, погостить там немного у своей сестры, а я должна была остаться, вопрошая, что же я сделала не так. И заниматься сочинительством, чтобы не сойти с ума от собственной несчастливой доли.

Из дневника

У меня совершенно точно серьезные проблемы. Мне нравятся только те, кому на меня наплевать. Вокруг меня всегда была целая толпа ухажеров, добивающихся меня (обожаю это словечко!), до которых мне никогда не было дела, равно как до каких-нибудь продавцов сладкой ваты на улице. Бесполезная трата времени. Стоит только начать хорошо ко мне относиться и дать понять, что меня любят, как мой интерес, каким бы сильным он ни был, моментально исчезает. Настоящая женщина. По кому я страдаю? По тому, кого и след простыл – по моему смуглому красавчику Бету. Собачья жизнь...

Только что дочитала книгу Алана де Ботона, которую мне посоветовала Айлин (она разбирается в таких делах, эта Алейшу): как Пруст может улучшить вашу жизнь. Гениально! Когда читаю такие произведения, вижу, насколько я на самом деле заурядная.

Сегодня на Айлин что-то нашло, и она целый день рычала на всех, кто хотя бы взглядывал в ее сторону. Я притихла и сидела себе спокойненько в своем уголке. Было страшно. Это хорошо, что безумство других ослабляет твое собственное безумство.

Знаете ли вы такие дни, когда тащишься на работу и мечтаешь только о том, чтобы пламя сожрало все здание, где ты работаешь. И кажется, что тогда освободится весь мир. А еще, кажется, что в конце концов убьешь кого-нибудь в этот день? Так вот, у меня сейчас как раз такие дни.

Угадайте, кто прислал электронное письмо бедной Кикочке?Yes,baby, он самый; лаконичный, как всегда. Но хоть подал признаки жизни. А это уже кое-что... Этот сукин сын находится в Мадриде. Надеюсь, что у него там диарея или хотя бы геморрой.

Мне надо раздобыть денег. Раз я не занимаюсь сексом все это время, неплохо хотя бы вкусно питаться.

Я провела с Франческой целый день. Она мне так нравится! Она умная, образованная, глубоко чувствующая женщина (рядом с ней я ощущаю себя невежественной серой мышкой). Видеть, что она тоже томится, страдает, ждет любви, как я, что она иногда очень противоречива, помогает мне воспринимать себя нормальным полноценным человеком.

Ни одного письма от Бету, потому что он, должно быть, трахает каждую испанку в Мадриде.

Вернулась домой без сил, совершенно выжатая, и то, что я представляла себе, как «подремать пять минут на диване», вылилось в глубокий и многочасовой сон. Проснулась я уже в полночь, почувствовала холод и одиночество (о, закрутите меня, жизненные перипетии!). Проклятые пятничные вечера без детей. Их отсутствие я ощущаю почти физически; я не чувствую их запаха, не слышу ровного дыхания Софии в кроватке, не пою им песни на ночь. И в моей жизни нет никакой романтической истории, даже маленького флирта, который мог бы сделать их отсутствие менее ощутимым.

Сегодня я была глубоко шокирована историей одного детского врача, который сексуально домогался своих пациентов. Он давал им успокоительное во время консультации, насиловал их и снимал эти сцены насилия на камеру...

Я лежу на кровати напротив зеркала и вижу, что снова потолстела. Меня раздражает это отсутствие силы воли. Я поедаю сладости, что является скорее результатом несдержанности, чем большого желания.

Иногда мне приходит в голову, что Бог смилостивится и пошлет мне любовь только тогда, когда я перестану быть жестокой с мужчинами, которые меня любят.

Меня пугает мысль, что я внезапно умру, и кто-нибудь найдет мой вибратор в глубине шкафа: это было бы так унизительно. Из всех моих страхов этот сейчас – самый сильный.

* * *

Редакция «VIP» находилась на достаточно большом расстоянии от моего дома. И я не только хранила все предметы, которые могли понадобиться (такие, как пинцет для бровей, увлажняющий крем, щипчики для заусенцев, лак для ногтей и зеркало), в ящике стола, но и держала на столе огромную пробковую панель с фотографиями дочек, их рисунками, случайными фотографиями, словами из песен, а также цветы, книги, CD, которые я любила, и коробочку с чаем, чтобы попить чайку в конце рабочего дня.

Как только я приходила на работу, я открывала ящик электронной почты и посвящала первые два часа рабочего дня ответам на письма. И я терпеть не могла, чтобы меня прерывали во время этого занятия, прося руководства в каком-нибудь деле, касающемся журнала.

Больше всего мне нравились письма от сотен читателей. Они все были очаровательны в полном отсутствии оригинальности и совершенно нечитабельном (особенно ранним утром) португальском языке. Кстати, мне приходилось появляться на работе очень рано – около десяти, чтобы в тишине почитать сообщения и спокойно ответить на них. Несколькими часами позже, ближе к обеду, появлялась Айлин, почти всегда вздыхая или задыхаясь, в зависимости от настроения (вообще-то она наводила на всех такой ужас, что некоторые не отваживались сказать ей простое «привет»). Но вдруг что-то изменилось, и ее настроение по утрам стало отменным. Айлин влюбилась в женатого мужчину.

Среди моих знакомых всегда были такие, которые попадали в подобную ситуацию, или пытались попасть, или думали попасть, или мечтали попасть. И даже я, которой всегда была противна мысль спровоцировать чье-то предательство (поэтому у меня никогда не было компрометирующих историй с мужчинами), однажды воспылала страстью к одному типу, против которого не смогла устоять. Я познакомилась с ним во время бесконечной подготовки нашего телепроекта (я еще вернусь к этой теме позже, если решу, что она того стоит).

Главным моим развлечением во время обеда в ресторане нашего центра было наблюдать за парочками «друзей», которые вместе обедали, и вычислять, кто из них на самом деле был только в дружеских отношениях, а кто наслаждался плотскими утехами, названными «адюльтером» и запрещенными Святой церковью. Также в столовой собирались любители посплетничать.

Помню, как только я пришла в фирму, в первую же рабочую неделю, по крайней мере, пять человек рассказали мне одну и ту же историю, очень нашумевшую тогда. Это была история про директора и одну журналистку. В доказательство несправедливости теории, будто сплетничают обычно женщины, хочу подчеркнуть, что все пять человек были мужчинами.

Помимо моего романтического мышления и проверностной позиции, важную роль для меня играл еще один аспект, настолько же благородный, но менее популярный: гигиенический. Секс – очень грязная штука. Не в прямом смысле слова «грязь», и уж тем более не с точки зрения морали, а если иметь в виду ужасающий обмен микроорганизмами во время полового акта. Этот аспект заставляет задуматься очень многих здоровых людей перед тем, как пойти на новую связь. Это весьма неравноценные величины, так как на одной чаше весов – усилия, страхи, терпение, неуверенность в партнере и крайняя опасность для здоровья, а на другой – совокупление и, при удачном исходе, оргазм, длящийся несколько секунд. Такая диспропорция между затратами и доходом всегда помогала мне однозначно решать для себя эту проблему, заставляя ставить галочку напротив одного-единственного пункта – убыток со всех точек зрения. Я никогда не забывала презервативы, но все же не стала бы полоскать рот специальными растворами, прежде чем сделать миньет. А самая отвратительная для меня мысль – вероятность того, что язык, который я целую, мог до этого путешествовать по вагине совершенно чужой женщины.

Только я начала переживать из-за полного отсутствия романтики в моей личной жизни, как появились новости от моего мулата из Испании. На сей раз они были хорошими. И его письмо укоренило мое решение написать апологию романтической любви. К тому же, я знала, что он обязательно прочитает мою статью, и тогда я вырасту в его глазах.

«Любимая моя Кика!

Я в Мадриде. Это место абсолютно точно создано для таких, как мы с тобой, потому что здесь не существует границ – можно жить, как тебе хочется. Я вернусь в Бразилию через месяц и жду не дождусь нашей новой встречи, чтобы рассказать тебе все в подробностях. Как там твои телепроекты? Мне очень любопытно узнать твои новости. И я очень скучаю.

Крепко целую.

Бету»

Из дневника

Мои дочки – мое очищение. Как мне нравится, что я могу приходить домой, пропитанная парами алкоголя и накурившаяся вонючих богемных сигарет, и направляться прямо к их кроваткам, чтобы поцеловать их. Они меня освобождают от всего опьянения, сумасшествия, напрасного секса, зависти, которая меня съедает, и лжи, которую я говорила направо и налево. Когда я возвращаюсь к ним, я снова вижу то, ради чего стоит жить, что делает эту жизнь хорошей. И ко мне возвращается благородство, которое делает меня щедрой и спасает от самой себя.

Я только что пришла. Я была на воскресной рок-самбе; у меня звенит в ушах после этой магической музыки. Меня там сильно качало, не знаю, то ли под воздействием музыки, то ли из-за пульсирующей вибрации помещения. Я почувствовала легкие приступы жалости к себе. То есть, сначала-то было возбуждение, ибо никто не может остаться равнодушным к заражающему энергией шоу. А затем – бешенство при виде целой толпы красивых мужчин, ну или почти мужчин (учитывая нежный возраст этих парнишек), которые были переполнены желанием и невозможностью больше терпеть. Еще позже пришла задумчивость. Я размышляла над великим «почему». В конце концов, неужели я еще не вышла из того возраста, когда, сломя голову, бросаются вслед за своими чувствами? Ну и, наконец, появилась злость: я почувствовала себя совершенно беззащитной там, посреди толпы, пытаясь убедить сама себя в том, что я способна быть счастливой и без Бету, и без любви. Таким образом, шоу поблекло и усилило чувство дискомфорта (я пьяна, поверьте, и совершенно не могу выбирать выражения). Нет, я не нуждалась в том, чтобы быть хоть с кем-то. Глупо было бы верить, что поцелуй незнакомца мог бы облегчить мое одиночество. Поцелуй помог бы, если бы его подарил мне Бету. Вот так-то.

Из всего этого я сделала вывод: Бету должен стать прочитанной и перевернутой страницей. Встречи должны быть спонтанными и непредсказуемыми и не должны требовать от меня душевных сил. Не должно возникать ни усталости, ни неудовлетворенности. Нельзя допускать регулярности и близости, о которых я так мечтала.

Неполноценное удовольствие

Неверность не так просто искоренить

Я всегда смотрела на неверность как на величайшее зло. Избрать спутника жизни и сразу же бросаться на тайные поиски замены всегда казалось мне подлостью. Не столько потому, что я считаю это занятие нечестным и незрелым, сколько из-за моей неспособности оставаться равнодушной к тому риску и обману, который кроется в половом акте.

Риск слишком очевиден, чтобы я детально рассматривала его. Неожиданная страсть, потеря покоя и чувство вины – его составляющие части, не говоря уж о неизбежном преступлении закона. Но дело не только в этом. Для тех, кто способен хоть немного чувствовать, измена не ограничивается миром райских наслаждений. Если только вы не специалист по изворотливости и лжи (и не слишком слепы и трусливы, чтобы не признать крах любви), вы никогда не сможете выйти невредимым из огня адюльтера.

Перейдем к честности.

В период жизни, когда мы только знакомимся с гениталиями и самоутверждаемся за их счет, секс может оставаться просто сексом. Это элементарное испытание «оборудования», которым нас снабдила природа. Но как только заканчивается фаза, во время которой мы должны себя убеждать в том, что мы красивы, привлекательны и – эврика! – можем уже соблазнять всех, кто нам интересен, наступает момент компрометирования, хотим мы этого или нет. Наступает этап, когда мы начинаем думать о качестве и честности. Все начинает иметь значение и в то же время теряет значение. Остается лишь истинное.

Что касается «плоти и прочего», то не существует ничего, что бы относилось только к телу, и не касалось бы всего остального.

В этот период секс становится всем самым лучшим и самым худшим одновременно. Худшим, когда становится банальным, механическим и скучным. Оргазм – это всего лишь оргазм. Пикантные ложбинки и анатомические углубления становятся просто мясом. Выделения становятся просто бесполезными липкими субстанциями. Хорошо, если есть гримасы безумства, гнева, злости или страсти, которых все супружеские пары боятся и желают.

Ханиф Куреиши в книге «Близость» написал: «Здравый смысл говорит, что мы не нуждаемся в том, чтобы уступать каждому натиску и бежать за каждой женщиной, которая нам понравилась. Но я нахожу, что мы могли бы отправиться хотя бы за некоторыми из них; ведь мы никогда не знаем заранее, какие прелести они таят». И, еще прежде, чем я его прокляла за эту ложь, он продолжил: «После определенного возраста секс не может быть случайным. Я бы не вынес просить о такой малости. Всего лишь положить руки на тело другого человека или дотронуться до ее губ своими губами – какой великий в этом компромисс! Выбрать кого-то и открыть для себя целую жизнь. Пригласить человека, открыть твою жизнь». Это походит на слова одного моего друга, которому до сего дня не удается быть верным. В приступе уныния он признался, что уступал соблазнительным девушкам, ожидая, что одна из них может оказаться любовью всей его жизни. Наверное, если вдуматься, Куреиши говорит о том же.

Бету вернулся из своего «культурного далека» куда более заинтересованный моей скромной персоной, чем перед отъездом. По тому, как нежно он со мной общался, было очевидно, что он соскучился. Его возвращение пришлось за неделю до моего дня рождения, последнего в двадцатом ряду. Создавалось впечатление, что он вылетел на родину, как только купил последний номер «VIP»а. Потому что цитаты из моей статьи время от времени проскакивали в его речи.

Мы не виделись и не говорили до дня рождения, если не считать двух или трех электронных писем, которыми мы успели обменяться. Мы так изголодались друг по другу, что этот голод приходилось покрывать слоем сердечной радости, чтобы замаскировать его. И хотя желание видеть его изменившимся и более готовым к самопожертвованию было для меня велико (кто знает, вдруг на сей раз повезет), но как только он пришел на мой праздник, крепко обнял меня, я тотчас же поняла, что вернулся он ровно таким же, каким уезжал несколько месяцев назад – потерянным, рассеянным, почти оторванным от действительности. Единственное – он стал еще красивее, или мне показалось так по сравнению с его образом, столько времени царившим в моей голове. И все же я поняла, что нам не уйти от любви.

Еще прежде, чем праздник начался, я уже была пьяна, трусила и одновременно жаждала увидеть вновь «своего» мулата. Он пришел первым (после моей верной единомышленницы Айлин, которая исполняла обязанности помощницы, помогая мне встречать гостей и обещая развлекать их в том случае, если я захочу исчезнуть вместе с Бету). Самая большая моя глупость заключалась в том, что я сделала праздник из-за него. Чем больше я маскировала повод праздника слоганом «последний день рождения перед тридцатником», тем больше моя совесть выдавала меня и показывала, что с этим что-то не чисто. Мне не повезло с праздником, и еще больше – с «потрясающим нарядом именинницы» (так называемым). Должна сознаться, что на тот момент у меня не было даже достаточной суммы, чтобы оплатить долг на кредитной карте. Я знала об этом с самого начала, и заткнула рот ворчливому сверчку, который напоминал и напоминал мне про кошелек, следующей тирадой: «Я и так слишком много страдала в прошедшем году, и должна почтить его память как подобает, в величественном стиле. Это поможет прогнать всех демонов». Кто, встретив такие аргументы, сможет отрицать благородную необходимость таких затрат?

Я была вся в черном. Меня распирало от гордости, ведь я потратила на сногсшибательное платье целое состояние. И вдруг – ошеломление, гром среди ясного неба – моя близкая подруга пришла точно в таком же платье. То есть, мое было однозначно красивее, лучше отделано, из качественной ткани, элегантное, но ее платье при приглушенном свете моей гостиной также казалось очень хорошим, и даже лучшим, чем мое, потому что сама она стройнее, а грудь у нее больше моей. И это придавало ей вид женщины, находящейся в потоке моды, чего не скажешь обо мне (у меня более крепкое телосложение, чем у образцовых красавиц). Неприятное ощущение оттого, что меня заслонил наряд моей же гостьи, омрачило радость, нахлынувшую на меня после слов Бету, которые он произнес, уставившись на меня: «Ты очень красивая, Кика, очень-очень красивая». То, как он выделил «очень», удвоило удовольствие от новой встречи, тем более что стремление произвести на него впечатление было целью всего вечера.

Подруга с таким же (почти) платьем, как у меня (не считая мини-деталей дизайна и моего мизерного удовлетворения от пустякового факта, что она была всего лишь королевой дешевой имитации), находилась в воодушевлении от перспективы встретить моего экс-дружка на вечеринке. Это был очень симпатичный мальчик, с которым мы пару раз сходили куда-то (незадолго до того, как меня покорил мулат с приятным голосом), и чьим главным достоинством был огромный пенис и эрекция idem^[19] .

При составлении check-listа этого типа все показалось ей удовлетворительным: он был красавчиком, образованным, любезным, милым в обхождении, любил кино, Шику Буарке, время от времени почитывал что-то и был настоящей секс-машиной, абсолютным и не устающим властителем над эякуляцией и ласками. Он производил хорошее впечатление, но некоторые черты его характера полностью разрушили мой интерес к нему, и в один прекрасный день мы распрощались.

Один из его недостатков заключался в том, что он был из провинции. Типичный паренек из простой семьи. С хорошими манерами, спокойный, без вредных привычек и многообещающий в профессиональном плане. Но он был консервативен, очень привязан к матери, у него был провинциальный акцент, и он обожал плавать на яхте, в то время как сам снимал в аренду квартиру в районах для среднего класса. Мне приходилось делать огромные усилия, чтобы концентрировать внимание на его прозаических историях, и даже всей привлекательности его пениса не было достаточно для того, чтобы я могла не обращать внимания на его интеллектуально-экзистенциальную тупость. Мальчик был блестящим спортсменом, предсказуемым и с очень скромным интеллектом. Но он был хорошим парнем.

Я развлекалась с ним (в самом эротическом смысле слова), но вся его пенисная силища мешала нам творчески фантазировать и часто – даже использовать эту богатую генитальную анатомию, подаренную ему Богом. Я ужасно жалела, что каждый раз, как я не могла устоять перед соблазном, я вновь сталкивалась с проблемой: размер инструмента был так велик, что введение его ограничивалось самой верхней частью.

Как только мы с ним познакомились, я поняла что он составил бы отличную партию одной моей подруге с богатой биографией, но его ровеснице. Я нашла, что у них много общего (происхождение, старомодная семья и первый разряд по олимпийскому сексу), и мечтала познакомить их. Но я сделала это, не посвятив в свои планы подругу, до смерти боящуюся очередной неудачи. Я не переставая нахваливала ей его, говоря, что он отличный парень (во всяком случае, с ее точки зрения, очень отличной от моей) и бесспорный обладатель самого большого члена во всей столице.

Однажды, когда мы наслаждались кофе на пару с подругой в одной чудесной кондитерской в «Иле Мадалене», он прошел мимо кафе совершенно один. Я окликнула его и, наконец, имела возможность их представить. Я заметила, как загорелись его глаза, в то время как глаза моей подруги спрятались от смущения и уставились под ноги. Она просто не могла взглянуть ему в глаза, после того как мы столько говорили про его огромный пенис, который он прятал в брюках. Она была охвачена ужасом и страхом, что было ей свойственно в моменты крайнего возбуждения. На моих глазах рождалось то, из чего после, год спустя, вырос брак, но также, на моих глазах, умирала наша с ней дружба. Вероятно, из-за осознания ею факта, что ее лучшая подруга побывала в Стране чудес до нее.

Эта встреча у кафе состоялась за месяц до моего дня рождения, на который я пригласила всех: ее, нашу эстафетную палочку (точнее, палку), мулата с нежным голосом и всех своих друзей, которых я с таким трудом завоевала за первый год работы.

...И вот наступил праздничный вечер, и дела обстояли следующим образом: я была совершенно пьяна (и счастлива из-за грядущей встречи с Бету, недавно вернувшимся из Испании); моя подруга (в таком же платье, как у меня, но гораздо более дешевом) находилась в возбуждении от перспективы близкого знакомства с мужчиной-мечтой; группа, специально приглашенная для вечеринки, играла рок-самбу; а все самые любимые друзья бродили по гостиной. Была еще Айлин, все еще влюбленная в женатого мужчину, которой наскучило быть одной, и она принялась названивать знакомым, чтобы немного поразвлечься.

Я дослушала вдохновенные похвалы мулата с нежным голосом и была уже в таком состоянии, когда нужно срочно транспортировать желудок со всем содержимым в туалет. Но еще прежде я столкнулась с Бету, который выходил из туалета, и преградила ему дорогу. Я затолкала его обратно и начала говорить с ним, но, хоть убей меня, не помню, о чем. Помню только его смущение. Весь праздник (живенький, судя по рассказам, ведь люди любят маленькие шоу, которые развеивают скуку) свелся к сцене в туалете. И эта сцена убила все сладостные желания и предвкушения. Но гостям было невдомек, что меня в это время рвало на глазах у моего красавчика, и это уничтожило последние приятные ожидания от нашей встречи. Он очень трогательно вымыл мне лицо холодной водой, говорил что-то, пока все вокруг не перестало кружиться в моих глазах, и мы не обменялись ни одним поцелуем из-за того, что мне приходилось отворачивать рот.

...Я позволила пикантной версии переходить из уст в уста моих друзей, немного потому, что моя щедрость не могла мне позволить разочаровать их так глубоко и рассказать, что было на самом деле, а еще потому, что я хотела отделаться от своей репутации святоши.

Уже после отвратительного представления в туалете, я тихонько исчезла со своего собственного праздника, осознав, что не в состоянии фокусировать зрение и выговаривать слова. Мне было стыдно за себя, и я хотела забыть об этой вечеринке или провести ее заново. А еще хотела разрыдаться и провалиться сквозь землю. Ни к чему не привели горячая встреча с друзьями и потрясающий наряд, и ничем не помогли бешеные деньги, потраченные на праздник. Довольными остались только Алейшу, которая забрала к себе домой оставшийся десерт, и моя подруга-обладательница дешевого (к несчастью, похожего на мое) платья, которая забрала к себе домой «Страну чудес».

На следующий день в похмелье я вспоминала славный праздник двадцатидевятилетия, находясь в невыносимой депрессии. Я вышла на работу с таким же энтузиазмом, с каким люди идут на расстрел, готовая объявить всему миру, что за этой суетливой, болтливой и забавной девчонкой прячется несчастная неудачница, стоящая на краю пропасти. Перед тем как я задумалась о возможности покончить с этой несчастливой жизнью, мне позвонил Бету и сказал, что он зайдет ко мне в редакцию (невероятно, что простой телефонный звонок человека, который тебе небезразличен, может оживить мертвого).

Из офиса мы отправились ко мне домой. Это была дождливая пятница, когда нет ничего лучше, чем залезть в теплую постельку. В этот день Бету был ближе, чем когда-либо до этого, а я, вместо того чтобы чувствовать себя счастливой, ожесточилась против него. Это был не тот Бету, которого я знала: открытый, спокойный, забавный и любящий. Свойственное его лицу выражение обеспокоенности сменилось теперь неожиданным выражением легкомыслия и, чем ближе он ко мне подходил, тем больше я его боялась. Он был влюблен.

Мы перенесли матрас из комнаты в гостиную и стали смотреть фильмы по телевизору. То и дело у нас происходили эротические паузы. Иного и быть не могло, раз мы находились теперь так близко. Дверь на балкон была открыта, и мы, обнявшись, любовались дождем, лежа на полу моей гостиной. А я в это время подсчитывала, сколько же времени я мечтала об этом. И испугалась своему собственному ужасу, потому что теперь казалось, что, как бы я этого ни хотела, я все же не была готова это получить.

Ночь прошла хорошо: сон был крепким, и к тому же я поняла, что была бессердечной дурой. И в память об этой ночи я написала хронику для «VIP». Одну из тех, что обычно пишешь, не задумываясь.

О том, как важно быть покорной

Хотите приказывать во время любовной близости?

Тогда ищите властных женщин

Женская самодостаточность – самое злое проклятие, изобретенное за все времена феминизмом. Необходимость делать карьеру, зарабатывать деньги, выдерживать конкуренцию на рынке занятости, самой оплачивать счета и коллекционировать специальности, чтобы скрыть острое ощущение собственной беспомощности, все это – настоящее горе для женщины.

Мы не можем быть совершенно независимыми и полными стремлений, потому что всегда любим или влюблены в кого-то. Доказательство всему миру того, что мы настолько же способны делать то, что делают мужчины, пошло нам лишь во вред. И не имело никакого положительного результата, понимаете? Нас по-прежнему притесняют, так как в стремлении утвердить нашу значимость мы лишь обрекаем себя на вечные соревнования. В древние времена добродетельной женщиной считалась та, что при любых обстоятельствах хорошо вела дом, хозяйство, растила детей и заботилась о муже. Сегодня добродетельная женщина должна быть умной, образованной, современной, красивой, приятной в общении, интересной, сексуальной, профессионально успешной, честолюбивой. Количество необходимых для нас характеристик только растет, а к чему нам это? Чтобы показать противоположному полу, что мы настолько же способные, насколько он, и, таким образом, не обязаны подчиняться.

Но неужели мы хотим жить в этом океане забот? Если продолжать сетовать на мужчин и их «типично мужские качества», то мы так и не реализуем своего потенциала и навсегда останемся несчастливыми.

Потому что все, чего хочет женщина – это быть любимой. Все, о чем мечтает – чтобы о ней заботились и поддерживали ее, чтобы было кому себя посвятить и с любовью, а не в рамках состязания, демонстрировать свою компетенцию во всех сферах. Нельзя стучать кулаком по столу, что нам так свойственно нынче.

Заботиться и обустраивать жизнь. И вдохновлять. И успокаивать. И любить. И быть любимой. И воспроизводить. Вот мечта женщин всех времен и народов. И именно в постели решаются ненужные споры о власти, заканчиваются битвы за признание и славу. Мы не хотим быть рабынями и не хотим, чтобы нас подавляли силой. Но мы хотим иметь эту силу своей поддержкой в обмен на нашу красоту, на то, без чего невозможно их существование, на то, что дополняет неполное.

Печаль от осознания, что мы должны быть всем в одно и то же время, испаряется, когда нами управляет мужчина. Когда крепкие руки любимого манят нас и направляют ход любовного акта, когда чувственные жадные губы самца целуют нас и повелевают нами. В эти минуты мы испытываем истинное наслаждение, ощущая себя маленькими и беззащитными.

Чем более женщина независима, тем больше ей нравится подчиняться своему возлюбленному в постели. Мы должны быть наказаны за то, как мы издеваемся над своей душой, за то, что мы выдумали чудесный виртуальный пенис и вышли на охоту, вступив в вечную борьбу. За то, что скрываем, что мы предназначены для любви и преданности мужчине, и за то, что верим, что могли бы быть еще сильнее, если бы мужчин не было. Нам необходим мужчина, который бы нам приказывал, который напоминал бы нам о нашей слабости и неуверенности и который показывал бы нам без колебаний, что существует кто-то сильнее, к кому мы можем прийти в самые плохие и хорошие моменты. Особенно в хорошие. Именно в сексуальной покорности заключается бальзам для наших ран. Если она есть, мы обретаем счастье и смысл существования.

Пересмотрев то, что я написала до этого момента, и избавясь от всей заявленной чепухи, могу признаться, что солгала. Ложь – это эффективная защита. Она оказывается полезной во многих случаях: например, когда мы используем ее, чтобы щадить самооценку любимых или чтобы быстро и легко сделать счастливым толстяка, который то и дело спрашивает у вас, толстый ли он. Наконец, ложь играет решающую роль в социальном развитии и в способности спокойно взаимодействовать. Напоследок, она – сестра доблести и неотъемлемая часть эволюции.

Пока Бету находился в Испании, мне было очень трудно смириться с тем, что я одна. Потому одна, что в радиусе тысячи километров не было никого, кто бы походил на достойного мужчину, зрелого и влюбленного в меня. У меня было плохое настроение, потому что в те редкие разы, когда такой мужчина приближался, в нем не оказывалось ничего от достойного джентльмена, зрелого и влюбленного. Между нами происходил химический обмен, ну, и миг безумства объединял нас, но в остальном это была лишь иллюзия.

Вот я и приблизилась к своей лжи.

Я мечтала иметь бы достаточно благородства и романтичности в характере, чтобы не желать познакомиться с каким-нибудь другим мужчиной в то время, пока Бету далеко. Было бы так потрясающе видеть себя способной сохранять дистанцию с представителями мужского пола во имя веры во что-то лучшее (даже если иметь в виду телесные характеристики), что находится пока за семью морями, но что должно вернуться рано или поздно.

Я врала много раз в своей жизни. Думаю, что впервые я обманула, когда украла платьице для Барби у своей подружки в начальной школе. Это было длинное золотое платье, купленное для нее бабушкой в Диснейленде. Тогда я сказала родителям, что выиграла его у этой девочки. Несколько дней спустя она пришла ко мне поиграть, увидела платье в ящичке для одежды и, не церемонясь, забрала вещицу. Я не знаю, из-за чего мне было больше стыдно: из-за того осуждающего взгляда, который она на меня бросила в ту минуту, когда я заходила в свою комнату, неся молоко и печенье в форме черепашек, изготовленное мамой, или из-за факта присвоения чужой вещи, о котором могло быть объявлено моим родителям и из-за которого я могла перестать считаться образцовой дочерью, каковой старалась слыть. Потеря длинного золотого платья не могла сравниться с унижением, какое я пережила бы, получив клеймо малолетней преступницы, затесавшейся в самое сердце семьи.

Я, которая никогда в жизни не обманывала, не плакала, не била младших, никого не обижала, даже мыла посуду после ужина, чтобы заработать поцелуйчик мамы (которая, насколько я помню, нас целовала только по особому поводу), принимала ванну без принуждения и с мылом мыла даже язык, я, чьи грехи ограничивались редким пуком или ковырянием в носу, пока никто из взрослых не видит (и не слышит), не заслужила, чтобы меня изобличили в столь низком поступке. Еще прежде, чем гостья успела унизить меня или обвинить в краже платья, я поставила поднос на кровать, нащупала ручку швабры и потребовала в неожиданном приступе гнева, чтобы существо исчезло – быстро и навсегда. Она вытаращила глаза, лишенная дара речи, и даже забыла взять платьице. Я гналась за ней до самого забора (бедняжка плакала, будучи совершенно беззащитной), а поскольку ворота были заперты, я заставила ее перепрыгнуть через него. «Прыгай, не то побью тебя палкой!», – кричала я, а она не знала, чего стоило бояться больше: меня или возможности проткнуть себе внутренности прутьями забора.

В результате этой первой своей махровой ложи (мне было всего семь лет) у меня осталось золотое платье, я сохранила славу хорошей дочери и обрела славу подруги, угрожающей убийством тому, кто проговорится о случившемся. Мораль истории была настолько же очевидной, насколько бесспорной, и в тот день я узнала, что можно быть счастливой, если убедить людей, перевернув факты с ног на голову.

Я должна была бы описать сотни, если не тысячи обманов, которыми я защищала себя или кого-то любимого, или свою фантазию и которые имели место в период между той первой ложью и этой последней (о которой я еще расскажу в подробностях). Но именно об этой последней стоит рассказать. Из-за периода крайнего возбуждения, который она охарактеризовала.

Бету торчал в Испании после его злополучной попытки возобновить отношения с экс-возлюбленной и после нашего отвратительно злополучного прощания (которого не было вообще, если не считать короткого электронного письма, столь глубоко меня ранившего, что я предпочла проигнорировать этот факт, никогда не обсуждать его с подругами и не описывать в моем дневнике душевнобольной). Он в Испании, я здесь, ничто не радует меня, и нет никаких безумных приключений, которые помогли бы мне писать мои хроники. Плачевное положение вещей.

Я бросила все имеющиеся силы на работу и на реализацию проектов, которые и в самом деле принесли мне удовлетворение, потому что к тому моменту мне уже до смерти надоели мои обязанности корреспондента.

Я ушла с головой в подготовку и попытки воплотить в жизнь идею создания телевизионной передачи «VIP», которая должна была привлечь внимание тысяч телезрителей, жаждущих высококачественных развлечений.

Начали мы с канала «Бандейрантеш». Его программным директором был тогда мужчина, к которому я почувствовала такое сильное влечение, что просто стала бояться его. Начался период презентаций и обсуждений проекта, и вместе с ним пришли легкие сердечные потрясения каждый раз, как я встречалась глазами с Рожериу и понимала, что на мои взгляды отвечают открыто и вызывающе. То, что должно было стать всего лишь деловым общением, скоро превратилось в восторженный флирт.

Мы познакомились на празднике по поводу запуска программы Маркуша Миона. Сердце мое замерло, когда я увидела его. Уж не знаю, потому ли, что мне предстояло подойти к нему без единого предлога, представиться и объяснить суть дела, или потому, что он был еще выше, его волосы были еще гуще, чем казалось прежде, а высокие, смуглые мужчины с красивыми волосами так недвусмысленно волновали мое либидо, или потому, что, глядя на него, я видела своего непревзойденного Бенисиу дель Торо и боялась, что он вернется, одумавшись, в поле моего зрения. Что вернется безудержное стремление быть вместе с Бету. Сердце мое все еще было в пятках.

Он говорил с каким-то мужчиной, но мое внимание к его персоне было настолько абсолютным, что я не смогла бы описать ни рост, ни комплекцию, ни внешность его собеседника. Я перебила их разговор: «Прошу прощения, что прерываю вас, но буду очень краткой. Привет, Рожериу (я напряглась, чтобы не назвать его Бенисиу), мое имя – Кика Салви, я корреспондентка журнала «VIP», и у меня есть невероятный проект, который я бы хотела тебе показать. Когда бы мы могли встретиться?» Вот так внезапно и без всяких колебаний, с магнетической улыбкой на губах (и с коллапсом внутренних органов; моя судьба – вечно мучиться от спазмов, когда волнуюсь) я подошла к объекту.

Прошло, должно быть, несколько секунд, но прежде чем ответить мне, красавчик посмотрел на меня с куда большим проникновением, чем я ожидала в такой ситуации, улыбнулся и лишь затем (а показалось – через сто лет) заговорил, чтобы согласовать встречу на той же неделе со своим секретарем. Фу! Миссия была выполнена. Помню, что вызвала у его собеседника некоторое смущение, потому что просто проигнорировала его присутствие, да и сам величавый директор почувствовал себя немного неловко из-за присутствия какого-то парня во время тщательного анализа и нескромного исследования физических данных женщины, обратившейся к нему с вопросом.

В то самое мгновение, когда меня бессовестно заценивал директор канала (навряд ли это был взгляд профессионала), появилось несколько купидончиков, и они взволновали атмосферу вокруг нас стрелами и ветерком, который пошевелил мои волосы. Какой потрясающий момент! Время во всем мире остановилось, чтобы Дель Торо и я смогли созерцать друг друга в тишине и покое, пока все, кому не лень, присваивали его заслуги перед знаменитостями. Небо разразилось светлыми обещаниями в мой адрес!

Через два дня состоялась встреча. Секретарша уже была предупреждена, что я позвоню. На этой встрече присутствовали мы все: я, Даго, представитель от руководства проекта, Марку Антониу, директор редакции «VIP», Рикарду Пэкнесс, правая рука директора по маркетингу. Я хотела хорошо выглядеть, но так, чтобы не показать, что планировала хорошо выглядеть. Хотела быть в меру женственной, очаровательной, но не вульгарной, но не небрежной. Ароматной, но без духов, яркой, но без макияжа, привлекательной, но без показухи. Иными словами, я хотела быть идеальной.

Первое собрание было успешным. Мне удалось достаточно ясно, объективно, убедительно и мило объяснить все и заставить их приобрести проект, но главное – я заслужила такие сильные и непристойные объятия «Бенисиу» при прощании, что вернулась в офис обезумевшая от радости. Я была так решительна, продвигая нашу программу на телевидение, не только стремясь освободиться от рутинной тягомотины на работе и совершить профессиональный прорыв, но и чтобы иметь возможность долгое время наблюдать густые брови моего latinlover (и обогатить мои самостоятельные оргазмы значительной долей достоверости).

В промежутке между первой и второй встречами я только и думала, что о своем бразильском Дель Торо. Я побывала на телепрограмме его любовницы, красотки-блондинки Адриан, директора телевидения (в тот момент в их отношениях был сделан перерыв). Я воображала, как эти губы целовали губы моего красавца и как это тело принимало его тело с регулярностью, свойственной любой супружеской паре. И еще воображала, как она будет очень скоро страдать от потери любимого из-за «серенькой журналисточки, которая удачно заявила о себе на рабочих собраниях». Она будет столько плакать, бедняжка, что вся ее красота поблекнет из-за опухших век и красного носа. Бедная Адриан, такая красивая и находящаяся в такой опасности из-за носатой ведьмы.

Я трепетала, ликуя, от перспективы, что меня захочет этот галантный латиноамериканский пожиратель знаменитых красоток со всей территории страны. Итак, подошла вторая встреча.

Дель Торо принял меня в громадном конференц-зале «Бандейрантеш». Он лукаво улыбался, как будто ждал этой встречи не из-за содержания разговора, а из-за возможности увидеть меня (не то чтобы он совершенно не был заинтересован программой, иначе он не стал бы тратить свое драгоценное время на встречи с нашей компанией, но предполагаю, что мое присутствие придавало особый оттенок нашей совместной работе).

Мы обсуждали детали формата программы, функционирования, обеспечения всех необходимых распоряжений настолько заинтересованно, насколько только могли притвориться. Но на самом деле (я говорю про себя, так как было бы слишком самонадеянно утверждать то же и о другом человеке), я лишь жаждала взгляда, который бы был адресован лично мне, или непристойного прикосновения под столом, скрывающим наши ноги. Встреча была успешной, и лучшая ее часть заключалась в том, что я попросила номер его мобильного телефона, по той причине, что его совершенно невозможно было достать через секретаря в рабочее время, и эта проблема замедляла развитие проекта. Потрясающе улыбаясь, он удовлетворил мою просьбу и попросил мой номер, чтобы занести в память телефона.

Когда я вышла из офиса, моя душа ликовала, как никогда, и я все еще хранила физическое ощущение от сильнейшего объятия Дель Торо и номер его телефона в памяти моего мобильника. Встреча была успешной со всех точек зрения, а у меня был материал, чтобы оживить длинные ночи, наполненные Четом Бэйкером и моей маленькой подушечкой.

Я только переступила порог редакции после визита к нему, как он уже позвонил. Я не могла поверить своему счастью. Он сказал пару слов по работе, а потом сделал попытку завоевания. И я сдалась, естественно (кто может устоять перед Дель Торо?). Я боялась, но сдалась. Он заставил меня пообещать, что я позвоню ему вечером из дома. И я пообещала. И лишь потом меня охватила сумасшедшая паника, страх, что я все поставила на карту, ужас, что меня могли неправильно понять, увидеть во мне вульгарную женщину. Я почувствовала стыд, когда представила себе, что он мог просто захотеть трахнуть меня, подумав, что я очередная девочка, стремящаяся завоевать внимание директора телеканала нехитрыми методами, которые знает любая женщина (что все же неприменимо к моему случаю, ведь я некрасивая и умная). Короче говоря, тысячи ужасных предположений заполонили мой мозг. Я сильно раскаялась, что дала слабину.

Вечером, когда дочки уснули, я позвонила. Я играла роль дурочки, которой, возможно, и была, признавшись, какое мучение причинила моему наивному разуму маленькая беседа по телефону. Таким образом, я еще ближе подошла к тому, чтобы меня считали кретинкой: я сказала, что совершенно не претендую дать ему (ну разве что в своих фантазиях – с помощью указательного пальца или «немца», но об этом ему необязательно было знать), и уж тем более не собираюсь связывать личную жизнь и развитие проекта (святая наивность!). В конце концов я достала беднягу своими причитаниями, сопровождаемыми внутренней истерикой. Он был неподражаем (это, видимо, был еще тот тип, но он был убедителен и изящен): он успокоил меня и рассыпался в комплиментах в мой адрес. Сама изысканность. И тут он заявил, что хочет прийти. «Оля-ля,– подумала я, – вот это да!» Но я не устояла (прости, Господи, прости) и сказала, что спущусь поговорить с ним в машине и не смогу пригласить его к себе («Отче, пронеси чашу сию мимо меня, Отче!»). Ну и угадайте. Как только я села в машину, этот сукин сын меня поцеловал. Поцеловал пленительно, изысканно и незабываемо. Я была ошеломлена. И мы целовались больше часа. Ай, Иисус, Мария, Иосиф! Какого черта я натворила?

Нашему телепроекту покровительствовали директор объединения Паулу Нугейра и директор по маркетингу Алешандре Калдини, что означало для нас карт-бланш в творческом плане и относительную свободу действий. Они были ответственны за коммерческую сторону проекта и создание рабочей модели для телевидения. Но прямо накануне съемок руководитель программы совершил перестановки в руководстве, что нам несказанно повредило. Команды были лишены некоторых людей, некоторые группы распустили или перемешали по критериям, отличным от прежних. «VIP» вышел из отдела мужских передач и попал в состав команды «Стиль». Первым из многочисленных наших лишений стало отсутствие интереса отдела к созданию рабочей модели программы. Сославшись на нехватку денег, наш проект отложили в долгий ящик и в конце концов забыли про него.

Вместе с телепроектом рассеялась и другая моя мечта: завоевать любовь Рожериу. Я была уверена, что если бы мы какое-то время работали вместе, я успела бы продемонстрировать, насколько я интересная и очаровательная, и он бы обязательно влюбился в меня. Но в отсутствие каких-либо профессиональных контактов, те редкие телефонные звонки, которые мы обычно делали друг другу поздней ночью, становились все более редкими.

У нас была еще парочка романтических интерлюдий в его бронированной машине, но скоро стало совершенно ясно, что эта история никогда не станет публичной. Ну или, по крайней мере, в тот период, когда я была так бедна и никому неизвестна. Тогда я решила отдалиться и больше не приоткрывать укромные уголки своего тела для этого мужчины из страха, как бы не влюбиться самой (он был так же хорош или, возможно, даже лучше, чем Бенисиу дель Торо), и не быть затем выброшенной. Перспективы не обещали ничего хорошего, так как я никогда не смогла бы соперничать с Адриан в популярности, красоте и богатстве. При холодном, объективном и совсем не оптимистичном анализе я сделала то, что сделала бы на моем месте любая более или менее рассудительная: я сняла розовые очки.

Я пережила то, что сама захотела пережить, увидела то, что хотела увидеть; так поступают все жители нашей планеты. Что есть жизнь, если не личная ассимиляция, которой мы подвергаем факты и их варианты? Было очевидно, что Дель Торо нисколько не увлечен моей великой личностью и не впечатлен настолько, чтобы посвятить себя мне. Его хитрость и его умение соблазнять были обратно пропорциональны моей способности разбираться в людях, и чем больше он старался заставить меня поверить, будто между нами «что-то» есть, тем больше я верила ему с упоением девочки-подростка. Иногда меня распирало от радости, что я могу развлекаться с этим большим чувственным ртом, который все так желали. Иногда это был уже сам Рожериу, хотя рот был тот же, и наслаждение было еще большим при каждом воспоминании, что эти самые губы целовала блондинистая sex symbol, которую желала вся Бразилия.

Меня забавляла мысль, что я косвенно целовала Адриан, несмотря на то, что они в тот момент не были вместе. Таким образом, я пробовала быстро и втихаря тот самый мед, который дарила Рожериу блондиночка, и неким образом уменьшала, целуя снова и снова ее возлюбленного, свое чувство обиды на жизнь.

Это был головокружительный флирт. И чем больше моя душа страдала из-за развязки того, что называется affair (дело), тем больше я понимала, что единственным грехом Дель Торо был его ужасный выбор – не быть со мной.

Хочу грубого мужчину

Трудно найти что-то более нервирующее, чем эти портативные фонтанчики с водичкой, звонко стекающей на разноцветные камни, поставленные в общественных местах якобы для того, чтобы сделать их «подходящими для отдыха». Каждый раз, как я попадала в одно из таких мест, меня охватывало неистовое желание разбить этот фонтан на мелкие кусочки, что-то в духе Майкла Дугласа в фильме «С меня хватит». Началось это с тех пор, как меня покинул парень с потрясающим голосом и как мою соседку по этажу осенила блестящая идея установить «успокоительный фонтанчик» на балконе в своей квартире, рядом с моим окном.

Неделя, забитая работой, тянулась бесконечно медленно. Я больше не находила никакого удовольствия в том, чтобы не спать допоздна, ожидая телефонного звонка, потому как тогда уже Дель Торо интересовался мной не больше, чем кучей мусора. Я больше не видела удовольствия в том, чтобы разыгрывать роль белобрысой психопатки из «Фатального увлечения» и кружить у дома Бету, в то время как он был далеко. И мне никакого удовольствия не доставляло теперь оживлять вибрирующую трубу фантазией, уже предельно истощенной отсутствием событий в моей жизни. Ни Николас Кейдж, ни Дель Торо, ни «немец» не развеивали маразма. Но вот мне дали отпуск. Скромный отпуск в Рио-де-Жанейро, так как у меня не было денег на лишние расходы (не так уж легко содержать дом и двух дочерей на заработную плату журналистки, поэтому на Париж не хватило).

Вот это была настоящая свобода. Я была без копейки, но, невзирая на это, заказала себе номер в хорошем отеле. На Ипанеме, в квартале от песчаного пляжа (разница в ценах за отель в зависимости от этих 50 метров была очень значительной, и я, поумерив свой пыл и отказавшись от перспективы жить на самом берегу, решила, что лучше сэкономлю себе деньги на еду).

Там я просыпалась около десяти утра, освеженная целой ночью сна – такой диковинкой для матери двух маленьких детишек. Девочки остались со своим папой, но в нашей квартире. Он цивилизованно, в свойственной ему манере англичанина, согласился позаботиться о них во время моего отсутствия. Я физически нуждалась в отдыхе. Я пережила плохой (если не сказать ужасный) период после развода. Теперь мне непривычно было тратить свое время и деньги только на себя. Я уселась в самолет без всякого сожаления, но разрыдалась, как только самолет начал набирать высоту – сама не знаю, от облегчения или от жалости к себе.

Как типичная жительница Сан-Паулу, я была ошарашена, пережив целую неделю редкого холода прямо посреди кариокской весны. Было ужасно холодно, и целыми днями шел дождь, впору было раскаиваться, что я не взяла ни одного теплого пиджака. И первыми моими покупками стали зонтик и утепленный плащ, потому что меньше всего мне хотелось провести свой долгожданный отпуск в гостиничном номере. Я гуляла целыми днями, все бродила, бродила и бродила без остановки. Пешком доходила от Ипанемы до отеля Копакабана посреди одноименного пляжа и возвращалась обратно, еще полная сил, чтобы прогуляться по всем очаровательным улочкам Леблона. Я чувствовала волнение, не поддающееся контролю. Единственным способом умерить желание было гулять, гулять и гулять. И я гуляла, под зонтиком и в длинном плаще, шла, куда глаза глядят. Я обедала и ужинала в дорогих ресторанах, пила красное вино, а вечерами смотрела все фильмы подряд из городской афиши. Так продолжалось до тех пор, пока не стало теплеть день ото дня, и эти прогнозы, несвойственные Рио-де-Жанейро, не испарились вместе с тучами и не засветило великое солнце.

Я просыпалась и вновь долго гуляла. Ездила на трамвае в Санта-Терезу (где познакомилась с классным парнем, который мне дал свой адрес электронной почты и номер телефона на случай, если я вернусь в те места), в Лапу, в исторический центр города, движимая любопытством человека без копейки в кармане. Я возвращалась под вечер и заканчивала день, распластавшись на жгучем песке Ипанемы вплоть до того, что солнце полностью растворялось и превращалось в напряженный розовый свет, отраженный в водной глади. Я ложилась подремать на часок после ванны, а потом шла ужинать. И всегда в самый красивый из всех попавшихся мне на пути ресторан. Пока ждала заказа, делала записи в дневнике, потягивая вино, и чувствовала себя самой счастливой из всех одиноких женщин на земле.

Как только спускалась ночь, я принималась мечтать о большой любви. Время от времени мне казалось, что все мои беды происходят из-за отсутствия мужского плеча, на котором я могла бы поплакать о жизненных горестях. У меня были очень смутные воспоминания о временах моего замужества, и поскольку наша память крайне избирательна, это были воспоминания лишь о счастливых моментах, пережитых с Эду. Меня охватило раскаяние в том, что я рассталась с ним, забылись долгие ночи, проведенные в слезах из-за того, что я не могла найти у своего любимого понимания и тепла, в которых я так нуждалась. Долгие годы я засыпала в слезах, чувствуя себя покинутой из-за холодности Эду и несовместимости наших биоритмов: я всегда полуночничала и не могла рано просыпаться, а он любил ложиться спать почти сразу после захода солнца и был наиболее бодр ранним утром (если не на рассвете).

Я прогуливалась по кромке моря в Рио-де-Жанейро и скучала по детям, по родителям, даже по Айлин, которая на расстоянии казалась самой милой из всех моих знакомых женщин. Но вся моя меланхолия испарилась вместе с черными тяжелыми тучами, и как только вышло солнышко и стало тепло, моя душа вновь зажглась нетерпеливым ожиданием чуда. Прошел приступ тоски, период жалоб, исчезло воспоминание о том, что произошло, зато явились злоба и стыд. Но вскоре я пришла к выводу, что суицид сочетается с холодом, а распутство – со зноем.

Я все время ходила от Ипанемы до Леблона, стараясь усмирить демона, который во мне проснулся и заставлял содрогаться все мое тело от запаха, выделяемого атлетическими загорелыми мужественными телами кариокских мальчиков. За моим серьезным и аристократическим лицом (которое пресекало желание приблизиться ко мне кому бы то ни было) скрывались фантазии и грязная похоть. Мне нравилось ощущать, как легкий бриз заставляет напрягаться мои соски, как естественно покачивается моя грудь при ходьбе, как быстро и пружинисто двигаются мои бедра при каждом шаге.

И вот я решила отправиться в кино. Я понежилась в ванне, отдохнула на кровати king-size^[20] и выбрала спокойный наряд для прогулки, что делала каждый день.

Я прочла список того, что можно было посмотреть, и остановила выбор на «Городе бога» в кинотеатре в Леблоне.

Я вышла с сеанса просветленная открывшейся мне жизнерадостной перспективой. У меня не осталось ни одного сомнения, что я должна умереть. Но вдруг я растерялась.

...Я хорошо помню тот первый раз, когда я захотела умереть. Мне было 16 лет, и я получила убийственный пендель от своего учителя по португальскому, Персифаля.

Я училась на втором курсе колледжа и была влюблена в него с самого первого курса, точнее, если быть верной любовной хронологии, с первого мгновения, как увидела его. Я училась в обыкновенном колледже Кампинаса, бывшей немецкой школе, а он пришел к нам и совершил революцию в преподавании португальского языка и литературы. Он был молод, ему было 32 года, у него была белая кожа, русые волосы и глаза медового цвета. Он был среднего роста и неприметного телосложения – типичный интеллигент. К тому же, он прикрывал лысину и отращивал то, что в ближайшем будущем должно было стать толстеньким животиком. Но для меня он был самым прекрасным и ослепительным созданием на земле. У него были желтые зубы, крайне скромная одежда, и его единственной данью честолюбию был хорошо подобранный аромат одеколона. Мне он казался настоящим богом красоты.

Как только он устроился на работу в школу, он ввел занятия на отрытом воздухе, под деревьями школьного сада. Мы вслух читали Альберта Камю, Стендаля, Кафку, смотрели клипы Пинк-Флойд – хитовый среди подростков “The wall” (в помещении), обсуждали новинки и болтали на темы, невероятно волнующие молодых людей 16 лет. Персифаль был сплетником, беспардонным, но у него была соблазнительнейшая, кругленькая, сбитая, крепкая попка, белая, как и все его тело, противящееся солнечным лучам. Он громко смеялся, оставлял огромные замечания в моих тетрадках и постоянно подталкивал меня к тому, что мне нравилось делать больше всего: писбть.

Меньше чем через две минуты контакта я уже была в него влюблена. Я писала тексты, точно любовные письма, и ждала, сгорая от нетерпения, его критических замечаний. Если мой отец познакомил меня с европейским кинематографом, и таким образом помог мне сделать огромный качественный скачок в жизни, то Персифаль познакомил меня с литературой. Я плакала навзрыд над «Страданиями юного Вертера» Гете, я разочаровывалась в жизни вместе с «Метаморфозами» Кафки, я негодовала мещанству мадам Бовари Флобера. Помимо того, что Персифаль был моей первой любовью и именно его пенис я потрогала первым в своей жизни, он еще и обеспечил предлог для моей вечной потребности в уединении: в чтении я нашла идеальное алиби, чтобы не проводить время с группой, как делало большинство сверстников.

У нас был невинный роман на первом курсе, состоявший из нескромных взглядов, милых улыбок и бесконечных писем друг другу в моей тетрадке (которую он уносил к себе домой каждую неделю, и заполучить которую я напрасно мечтала весь второй курс). Не было ничего такого, что могло бы лишить его моего доверия или что противоречило бы преподавательской этике. Но ни одна другая из сорока тетрадей в группе не содержала в себе комментариев на 10, 20, иногда 30 строк. Это была настоящая переписка, наполненная шутками, комплиментами и интеллектуальными провокациями.

Когда мне исполнилось 16 лет, он пришел ко мне на день рождения и презентовал мне свой экземпляр «Любви во время холеры» Габриэля Гарсия Маркеса. Ничего более трогательного, тонкого и сильного я до этого не читала, и с того дня роман стал моим самым любимым. Мы сидели рядом, гладили руки друг другу, смотрели друг на друга неотрывно, но ничего больше. Но я пошла проводить его до машины, опьяненная коктейлем (со сладким белым немецким вином) и переполненная радостью. Он сел в машину, наши друзья тоже (он развозил всех, кто не достиг нужного возраста и не мог поэтому водить). Он закрыл дверь, открыл окно, а я нагнула голову и поцеловала его прямо в губы, как изголодавшийся зверь, прямо на глазах у всех сокурсников.

С тех пор, после каждой вечеринки с гитарами и литературными чтениями, которые мы устраивали (кошмарные тусовки, модные среди учеников моего колледжа, которые интересовались только сексом, наркотиками и носились по району на сумасшедшей скорости), я официально стала его пассажиркой. По негласному договору, он до самого последнего момента не уходил, давая разойтись остальным потенциальным пассажирам его машины, чтобы мы могли спокойно обниматься у дверей моего дома.

Но наступил второй курс, а с ним – и мои душевные муки. Каждый день я все больше чувствовала, что надоела всем в этом городе, что меня не понимают и у меня нет своего места в моей обожаемой группе интеллектуалов. Я пила больше и больше, позорилась на каждом шагу, блевала на роскошных лестницах особняков, шлялась до утра с парой дружков. Я слушала депрессивную музыку в своей комнате и рыдала, рыдала и рыдала, почти никогда не зная почему. Я была бесповоротно влюблена в своего учителя португальского и не знала, как воплотить эту любовь.

Помимо Персифаля, я дружила еще и с учителем истории Эдельсоном и с другой учительницей литературы Марсией. Всем троим было тогда около тридцати. На переменах я проводила с ними больше времени, чем со всеми своими друзьями, встречалась с ними вечерами, ходила в кино, брала напрокат фильмы, которые они мне советовали, и читала книги, о которых они мне рассказывали. И вот Эдельсон, только что разведясь со своей женой, устроил у себя шашлыки в одну из солнечных и жарких кампинасских суббот. Были только я, он, Персифаль и Марсия. Они с Марсией отправились прогуляться по округе. Это был первый раз, когда мы с Персифалем остались наедине в доме. Я вспоминаю об этом дне, как о самом счастливом дне своей жизни. Сердце выпрыгивало из груди, я не представляла, что делать и куда смотреть. А главное, что я помню – это райские поцелуи, которые получила тогда.

Мы медленно целовались, под звук песни «Океан» Джавана, и перекатывались по постели нашего амфитриона в экстазе от достигнутого воплощения наших запретных желаний. В один из моментов я даже решила, что лишусь невинности прямо там, и была к этому готова, ведь обстановка была идеальной для этого, а мы, охваченные страстью, не прочь были послать весь мир к черту. Но, к несчастью, он был более благоразумным, чем я, и прервал нашу прелюдию. У него не хватило смелости лишить девственности свою лучшую ученицу, хоть ей и было 16 лет и она была влюблена в него без памяти.

После того случая мы стали общаться немного натянуто. С одной стороны, он был очарован и хотел свою так интересующуюся им и такую привлекательную ученицу, но с другой стороны, он был вдвое старше меня и его могли уволить и лишить диплома МЕС^[21] .

Но даже сомнения и риск не останавливали его, когда он писал длинные послания в моей тетради, когда смотрел на меня или двусмысленно улыбался мне во время урока. Но все-таки он перестал ходить на наши вечеринки и подвозить учеников.

Подошел конец года и вместе с ним – выпускной, главной темой которого были хиппи. Я была красивой, легкомысленной и свободной в том наряде, украшенном бисером, с длинными волосами и в туфлях с ремешком. А он был – сам эпатаж, в джинсах-клеш, суперобтягивающих самую видную часть его тела. Я ужаснулась, увидев, как он входит и направляется прямо ко мне.

Мы, конечно же, много выпили, но не потому, что не следили за этим, а потому, что напиться – значит, иметь прекрасное алиби на случай неудачи. Я, на пике гормонального подъема, только и мечтала, чтобы поскорее ему отдаться. Не просто отдаться, а так, чтобы получить самое высшее наслаждение из всех возможных в жизни. Я хотела стать его женщиной, мачехой его маленькой пятилетней дочери и вдохновлять его для написания книг, осветить его жизнь. Я готова была послать моего отца и всю семью, которая так надоела мне причитаниями из-за моей любви к учителю, к чертовой матери, и зажить в любви и согласии со своим интеллигентом с крепкой попкой. Я хотела все сразу и ни разу не сказала Персифалю «нет».

Он же, со своей стороны, хотел только дорваться до нежненькой и чудесненькой девственницы. Позже я поняла, насколько он был неуверенным в себе и эгоцентричным и насколько он нуждался во мне, чтобы утвердить свою самооценку. Но в то время, пока я еще оставалась его ученицей и подлизой, я видела в нем супермена. Итак, мы много выпили.

Дом моей подруги был темный и свободный от родителей, водка лилась рекой и музыка разрывала магнитофон. Я стояла на балконе на втором этаже, когда заиграла Repetition Information Society. Он подошел ко мне, и за ним остался шлейф воздуха и величия. Он обнял меня за талию и сразил этим наповал всех учеников, которые при этом присутствовали.

Это было самым изысканным из всего, что мое тело и сердце когда-либо переживали. Мы были настолько поглощены друг другом, что со стороны казались светящейся массой из слившихся воедино влюбленных. Впервые в жизни я наслаждалась и буквально сочилась желанием, так как мои трусики были невероятно влажными после медленного танца с Персифалем. У меня кружилась голова от запаха, исходившего от него, а его дыхание обжигало меня, словно ветер в пустыне. Его пенис касался моего живота, и все это вызывало во мне потрясающие ощущения и порождало счастье в самом прямом смысле слова. После дня, когда мы делали шашлыки у Эдельсона, этот день был самым счастливым из всего отрочества. После выпускного он подвез меня до самого дома, и мы встретили рассвет в сладостной дымке в его машине цвета зеленого металлика.

А потом начались каникулы, я уехала в путешествие с семьей, и больше мы не виделись. Он послал мне по почте открытку с пляжа на северо-востоке страны, где он тогда отдыхал. Вот и все. Когда начался учебный год, стало очевидно, в какую ловушку я угодила. Он был беспристрастен и вел себя по-учительски, не заглядывал мне в глаза, не оставлял меня после уроков, как обычно. Я очень расстроилась и была потрясена таким отношением ко мне мужчины, которого я любила. Я писала ему послания в конце тетради, но они все были им проигнорированы. А бесконечные похвалы моим текстам и обсуждения написанного мной были заменены строгой критикой и нейтральными замечаниями. Когда же я попробовала поговорить с ним, то услышала в ответ: «Нам не о чем говорить».

Если бы я была старше, опытнее и не столь наивной, я бы послала его на три буквы, рассказала бы всем, что между нами произошло, показала бы всем заинтересовавшимся письма в конце тетради, открытку, книгу Гарсия Маркеса с недвусмысленной подписью, разожгла бы негодование родителей и добилась его увольнения. И это было бы не так глупо, как то, что сделала я. Но я, как только немного успокоилась после его отказа, заперлась в комнате, прихватив с собой все имеющиеся в доме лекарства. Я рыдала в размышлениях, принимать лекарства или нет, пока не выбилась из сил. К счастью, я не приняла их (в том числе потому, что после аспирина и лекарств от печени я бы совершила путешествие, самое далекое, до ближайшего пункта скорой помощи, и пришлось бы умирать от унижения во время промывания желудка).

Я не отважилась покончить с жизнью по двум серьезным причинам: я все еще была девственницей и считала несправедливым быть погребенной такой чистой и неискушенной, и, будучи атеисткой, я все же верила в существование души. Как я могла убить себя и, опорочив свою душу, заставить ее страдать дальше и позволить ей вселиться в какого-нибудь другого человека? В общем, я осталась жить.

А поскольку я жаждала смерти, но была не способна сказать жизни «Хватит!», я решила испариться. Я украла заначку родителей, собрала все самое необходимое, чтобы отправиться в путешествие в Куритибу.

Я написала родителям письмо, все забрызганное слезами, оставила его своей лучшей подруге и вышла из дома, будто бы в колледж. Но судьба подготовила мне сюрприз. И еще прежде, чем мое сердце должно было разорваться от отчаяния, передо мной появилась эта самая подруга, педагог из колледжа, которая запретила мне уезжать и отвезла к себе домой.

Я провела у нее, должно быть, недели две, но помню, что из-за беспредельной тоски я рыдала целыми днями и не брала ни крошки в рот. Мои родители обиделись на то, как я с ними обошлась, и чувствовали себя преданными из-за кражи их драгоценных денежек. Мои братья торжествовали, так как их сестра наконец-то разоблачила себя. Друзья не разговаривали со мной, многие – из-за того, что им запретили их матери, учителя смотрели на меня с неодобрением, а Персифаль еще старательнее делал вид, будто между нами ничего не было.

Вот как я впервые захотела умереть. Во второй раз это случилось в Рио-де-Жанейро во время моего первого после развода отпуска.

В первый солнечный день после дождя, который так портил мне отпуск, я отправилась на прогулку в центр города. По совету одного своего друга, я решила осмотреть здание Культурного центра банка Бразилии, одну из самых красивых построек в Рио. И вдруг, в то время как я внимательно рассматривала выставку скульптур, посвященную домогательству и насилию над детьми, на другой стороне улицы рухнул дом. Помню, что за пару минут до этого я прослезилась над одной из работ, потрясенная ее изяществом и тонкостью материала. Словно кружевами, тюлем и тонкой вышивкой автор передавал гротескные сцены детского насилия. Художнику не трудно было бы догадаться по моим слезам, что я прошла через то же в своем детстве. Но тут, прямо на моих глазах, с громким треском рухнуло здание. Из окна Культурного центра я видела суету и пылищу от обвала, а старинный дом быстро превращался в гору хлама. Те, кто находился на улице, были ужасно напуганы, и каждый старался укрыться, как мог, чтобы не быть раздавленным падающими кусками дома. А я в это время наблюдала за всем, затаив дыхание, и, как я была убеждена, расшифровывала таинственный знак – что моя жизнь точно так же рушилась.

Я простояла на одном месте больше двух часов, до тех пор, пока пыль не осела (в прямом смысле слова) и пожарные не прекратили неразбериху. Ничто меня больше не беспокоило и не пугало, ведь обвал здания вместе с «Городом Бога» объявили мне, что наконец-то, настал финал.

Я вышла из Культурного центра и направилась к церкви Канделария, где военный струнный оркестр выступал перед рабочими. Когда заиграли «Второй Браденбургский концерт фа мажор» Баха, у меня началась истерика. Я стала умолять о милосердии, все вышли, а меня выгнали из часовни. Это был отличный опыт, даже освободительный, в каком-то плане, ведь лучшего места для изгнания демонов, чем церковь, придумать невозможно.

Кроме одного старичка в оркестре, все мужчины вокруг были смуглыми и крепкими. Для человека с придирчивым взглядом было бы странно видеть, как мужчины в мундирах с типично провинциальными лицами играют такую прекрасную и интеллектуальную музыку. Я задумалась, так же ли нежно дотрагиваются они до своих жен, как касались струн на своих инструментах, и были ли они в повседневной семейной жизни такими же просветленными, как в стенах церкви. Приложив минимальные усилия, я представила себе их молодыми, полными сил мужчинами, и себя, в той же самой церкви, одетой в красное декольтированное платье (так как в моих футболке и шортах было мало очарования), волнующей мужское воображение танцем Айсидоры Дункан.

Я вернулась в Ипанему на автобусе, но не потому, что у меня не было денег на такси, а потому, что я жаждала приключений. Проехаться в забитом автобусе в самый час пик в Рио-де-Жанейро, беря во внимание мое белое лицо туристки, казалось, по меньшей мере, рискованным делом. Я надеялась, что на меня нападут и, при худшем раскладе, возьмут в качестве заложника для какого-нибудь отчаянного криминального действа.

Прежде чем въехать в Копакабану, автобус пересек центр, а оттуда поехал в Ипанему. На меня не напали, не схватили, не ограбили, но сама прогулка по залитому солнцем Рио оставила в памяти яркое и незабываемое воспоминание об этом невероятно красивом городе.

В отеле я приняла душистую ванну и слопала все каштаны из холодильника. Я прилегла и проспала очень долго, до самой полуночи.

Проснувшись, я почувствовала невыносимое отчаяние. Мне так хотелось побежать к кому-нибудь, закричать, уткнуться в грудь и разрыдаться! Хотелось поговорить по душам – так, чтобы меня услышали, защитили. Я находилась чуть ли не на грани сумасшествия, и, казалось, ничто не могло меня успокоить. Тогда я вышла прогуляться.

Ипанема была совершенно пустынной в этот час, и я нашла лишь несколько работающих киосков, продающих кокосовое молоко. Я купила зеленый кокос и жадно выпила молоко. А потом я шла, шла, шла... быстрым шагом, в полном одиночестве, надеясь, что чья-нибудь пуля меня настигнет. Лишь несколько раз в жизни меня охватывало такое отчаяние, но сейчас оно казалось более глубоким и болезненным, чем тогда, десять лет назад.

Я тогда жила с родителями в Кампинасе и только что поступила в университет. В течение первой недели все казалось раем, особенно сам университет, наполненный студентами и пульсирующий общественной деятельностью. Я училась на историческом, поскольку мне нравился этот предмет, но, главное – потому, что я не знала, куда лучше поступать. Университет, помимо того что был бесплатным, считался еще и одним из лучших в стране. На мой факультет было легко поступить, к тому же меня привлекало культурное богатство, с которым он должен был познакомить, поэтому я решила поучиться на нем, пока не решу, что делать дальше.

Мы учились с восьми утра до полудня и с двух дня до вечера. Но самым приятным было время обеда, которое я использовала, чтобы расширить горизонты (как тогда говорили). Я ходила на все спектакли студентов с музыкального факультета и факультета сценического искусства. Мне особенно нравились струнные квартеты, которые всегда заставляли меня уноситься далеко в своих мечтах. Два раз в неделю я пела в хоре партию сопрано, а один раз в месяц мы выступали в разных частях страны. Это был настоящий рай для моих амбиций образованной девушки.

Но наступала пятница – самый отвратительный день недели. Абсолютное большинство студентов во времена моего студенчества приезжали из других городов, и каждые выходные эти студенты отправлялись домой – повидать родителей. Я чувствовала себя брошенной. У меня не было друзей с тех пор, как я попыталась сбежать в Куритибу. Мои братья тусовались с другими подростками, а мои родители всегда ходили в кино или ужинали где-нибудь вдвоем. Я и мой старший брат все время торчали дома, он – запершись в комнате, а я – слушая музыку в гостиной. Пока вдруг меня не охватило отчаяние и такое же желание бежать, кричать и биться в конвульсивных рыданиях, как сейчас, в Рио-де-Жанейро (вероятно, как предзнаменование того, что должно произойти в будущем).

Поскольку прогулка была не лучшим выходом, учитывая, как близко к университету я жила и как темно было в нашем городке после захода солнца, я решила поваляться на газоне в саду. Я включила «Болеро» Равеля на полную громкость и побежала на лужайку, где стала любоваться небом. И чем больше я смотрела, тем больше звезд появлялось в черной и гнетущей бесконечности. Я заорала так, что мои легкие чуть не разорвались: «Помогите! Помогите!». Я надеялась, что экипаж какой-нибудь летающей тарелки услышит мой призыв. Если я была так далека от всего, что так нравится взрослым девушкам, то только потому, что я была не от мира сего. И если на других планетах существует разумная жизнь (во что я верила), то теперь было самое время их обитателям прилететь и забрать меня с собой.

Наслушавшись вдоволь Равеля и накричавшись до хрипоты, я прекратила свои потуги. Если они и должны были за мной прилететь, то не в ту ночь. И, как бы безутешно не было мое горе, я уже не чувствовала прежнего отчаяния. Обессиленная и успокоившаяся, я уснула. Уснула тогда в Кампинасе, проигнорированная всеми инопланетянами, точно так же, как уснула теперь, в Рио-де-Жанейро, поскольку все головорезы в городе решили меня пощадить.

На следующий день я проснулась после обеда. Посмотрела в окно: в Ипанеме царило странное оживление. Я вышла прогуляться и заодно – найти какую-нибудь забегаловку, чтобы съесть там горячий бутерброд с сыром и выпить кофе с молоком (ненавижу пропускать час еды, так как из-за этого все путается в голове). Улица была пуста, и лишь немногие магазины работали за закрытыми дверями. Я позвонила в дверь обувного магазина (моя слабость), и меня встретила удивленная продавщица. «А что вы делаете на улице?» – спросила меня она в ту самую минуту, когда я и сама заметила, что что-то не так. В тот день, за несколько часов до того, как я соизволила проснуться, торговцы трущоб пригрозили продавцам этой коммерческой зоны перестрелкой и ограблениями. Это и заставило все коммерческие учреждения закрыться до самого полудня (и из-за этого я так и не утолила свой утренний голод). Когда женщина рассказала мне о произошедшем, мой рассудок помутился от сладкого осознания вероятности, что меня наконец-то настигнет настоящий преступник.

Я выбежала из магазина на поиски какого-нибудь Бене (красивого и сексуального торговца из «Города Бога»), чтобы он, связав, увел меня куда-нибудь. Лишь Бене мог бы меня понять, защитить, полюбить, удовлетворить, да еще и уничтожить всех тех, кто когда-либо сделал мне больно. Да, мне нужен был бандит, лишь он мог решить все мои проблемы.

Еще два часа я гуляла по пустынным улицам Ипанемы, пока усталость и голод не взяли верх над желанием умереть (или жить в рабстве у бандита).

Я не умерла, на меня не напал, не увез и не избил торговец моей мечты, но после возникновения желания самовольно подвергнуться опасности я заподозрила, что со мной что-то не так. Я позвонила дочкам, надеясь таким образом почувствовать почву под ногами и погасить (хоть на время) мои желания.

Я вдруг поняла: надо возвращаться в Сан-Паулу.

В последний вечер я познакомилась с очень необычной компанией мужчин в ресторане, где ужинала. Как обычно, я выбрала чудесное место, где играли джаз (хоть и не вживую, а на CD), заказала бокал красного вина и написала последнюю страницу своих кариокских рассказов.

Я чувствовала себя красивой и легкой в своем белом платье с кружевами и в красивых сандалиях на низком каблуке. Волосы были собраны в хвост, и я в первый раз взяла с собой новую сумочку, купленную накануне. Без макияжа и духов, но после душистой ванны.

За стол рядом сели четверо мужчин, все за сорок, – три актера и один неизвестного рода занятий. Актеры были из старой труппы бразильского театра. Они играли маленькие роли в инсценированных рассказах Реде Глобо и в каком-то еще спектакле, помилованном критикой. В каждом их слове, в каждой морщинке, отпечатавшейся на их лицах, угадывалось, что они вели разгульный образ жизни и принимали наркотики.

Один из них, самый известный из компании, уставился на меня и через некоторое время заговорил. Остальные восхищенно на меня смотрели, пытаясь оспорить победу забавного-и-глупого-парня, которого так любят изображать все представители мужского пола, когда пытаются завоевать особь женского пола.

После нескольких бокалов вина и общего смеха мы попросили счет и вышли из ресторана все вместе. Мы зашли в магазин дисков, и тот актер подарил мне два диска Чета Бэйкера, в которого я тогда была просто влюблена. Оттуда мы дошли пешком до конца Ипанемы, но уже не всей компанией, а вдвоем. Мы рассказывали друг другу свою жизнь (ну, то, что можно было рассказать незнакомцу в течение короткого промежутка времени), и чем необычнее казался мой спутник, тем более нормальной становилась я. Моя нормальность и простота были такими яркими и убедительными, что через несколько часов, проведенных вместе, он уже признавался мне в любви.

Эти признания больше тешили мое самолюбие, чем доставляли удовольствие, потому что никогда еще мне не удавалось так легко заманить мужчину, как этого актера. И я чувствовала себя такой лживой притворщицей (из-за того, что этот мужчина меня совершенно не интересовал), что меня едва не тошнило от самой себя. Я думала о Бету, пока мы разговаривали, а это было и обманом, и жестокостью одновременно. Актер был на столько лет старше меня, что даже напоминал мне моего деда, этого мучителя маленьких детишек, так что соблазнить его (актера из Рио) и сразу бросить представлялось мне настоящей местью отвратительному деду-старикашке, который омрачил мое детство. В конце концов, я никогда не пойму, почему я с ним так поступила: позволила ему поверить в то, что я ответила на его внезапное сильное чувство. Знаю только, что желание заставить его страдать было таким же сильным, как его интерес ко мне в тот момент. И вот я резко и возмущенно отчитала его за то, что он осмелился возжелать меня – девушку, которая младше его более, чем на 20 лет. Если Бог на самом деле существует, пусть он простит меня за жестокость. И, если актер все еще вспоминает с некоторой горечью о девушке из Сан-Паулу, пусть не злится и не проклинает меня. Потому что в глубине души я добрая и знаю, что не заслуживаю этого.

В результате той поездки родилась первая моя хроника, которая получила высший балл от великого Арана, вместе с комментарием «очень забавно» в отношении к заголовку.

Хочу грубого мужчину

Иногда реальность лучше мечты, но она не так уж безобидна

Не принимайте всерьез то, что говорит вам женщина. Всегда следует помнить, что взгляд женщины меняется в зависимости от менструального цикла. Я уже миллион раз заявляла всем о своей бесталанности в случайном сексе, и, хуже всего, об огромном желании его иметь. Особенно с незнакомцами. И, думаю, редкая перспектива приводит меня в такой ужас, как перспектива открыть границы незнакомым претендентам.

Но вот наступает овуляция, а вместе с ней – полнолуние. И – прощайте все убеждения! Как мне не хватало решимости этих дней в Рио-де-Жанейро со всеми его соблазнами. Не стоит даже говорить, что все там побуждало к греху. Солнце и роскошные пейзажи (географические и человеческие) только способствовали эротизму: все вокруг пульсировало и очаровывало. Ликование и желание ощущались в каждой поре моей сан-паульской кожи.

Я была одна, что еще сильнее толкало меня к бесстыдствам. И хотя сердце мое было переполнено любовным чувством, факт, что я была там одна, и стремление к наслаждению перекрывали силу любви. Я была свободна, легкомысленна и одинока в Рио.

Тогда я отправилась в кино. Ни один фильм до этого не производил на меня такого сильного впечатления, как «Город Бога». Меня поразили красота и откровенность фильма, и охватило неприкрытое желание быть похищенной таким же благородным торговцем, как Бене. Ну, лучше, конечно, чтобы он был чуть повыше, постарше и покрасивее. И чтобы был смуглым в разумных пределах.

Впечатления от фильма переполняли меня. Куда бы я ни шла, я искала Бене. Чем более знойным становился воздух, тем больше я жаждала встретить неотесанного грубого парня. И вот, одним солнечным ленивым воскресным днем, я решила посмотреть Святую Терезу. Я поехала с Ипанемы в центр, и там села в трамвай, который хоть и был старый, но выполнял свои обязанности очень достойно.

Уже на станции я увидела ходячую (в прямом смысле) возможность реализовать свою мечту. Это был не Бене, а некто в тысячу раз лучше его. Выше ростом, старше, необычнее и гораздо красивее. И пусть его лицо не было похоже на лицо торговца наркотиками, зато он казался супернепосредственным. Я села рядом с ним и принялась его разглядывать. Вокруг него стояло несколько сумок, и он делал какие-то записи (что развеивало впечатление о нем, как о неотесанном мужлане, потому что ни один бугай не станет писать что-то для собственного удовольствия). Я предложила ему помочь с сумками – существует ли уловка лучше, чем сердечность?

Трамвай стал подниматься в гору, а вместе с ним – и желание. Мы завязали беседу, как велит приличие: откуда я приехала (по цвету лица ясно было, что я не из Рио), где остановилась, чем занималась, – но отвечала я ему совершенно автоматически, потому что в это время в голове стучало: «Ай-ай-ай, какая прелесть!», «Боже, какие ягодицы!», «Он, наверное, тоже уже разогрелся, потому что я дошла уже до точки кипения» и прочие, похожие на эти пуританские мысли.

Прямо перед тем, как мы достигли пика (горы), он сошел. Но уже до этого фантазия разбилась из-за горькой реальности: он был журналистом, занимался завидной работой, типа исследований музыки и литературы, и обладал способностью общаться куда более изящной, чем моя. Он не был торговцем, не жил в трущобах и был знаком с моим начальством. Слишком много дополнений для того, кто должен был походить на Бене. Правда, очень приятных, но именно оттого и опасных. Потому что порывы сладострастия не опасны, когда они ничтожны. Но пугают, когда становятся необузданными. В конце концов, все, чего я хотела – чтобы меня прижали к стенке (трамвая) в порыве сладострастия.

Возобновить рутинную жизнь – было лучшим способом, чтобы прийти в себя. Дети хорошо выглядели, были увлечены учебой. У Алисы появилось много друзей, София стала гораздо спокойнее, чем раньше. Глядя на них, я не могла сдержать эмоций и удивлялась: как я, всегда такая серьезная, всегда в плохом настроении, могла быть матерью двух таких милых, очаровательных, нежных и светящихся существ, как мои дочурки?

Вернуться к работе было и приятно, и необходимо в одно и то же время, к тому же для неудовольствия от ожидающего меня количества работы просто не было места в моей душе.

После моих дочурок, человеком, который доставлял мне удовольствие, была Алейшу. Забавно было снова присутствовать при ее приступах неудовлетворенности, при ее борьбе с толпой, а, особенно, при ее разнообразных ругательствах в адрес всех заурядных людей вокруг.

Казалось бы, все стало на свои места. Но вот я снова, случайно (по несчастливой случайности), встретила Бету в магазине компакт-дисков. Мы договорились встретиться поговорить после моего возвращения из путешествия, предположительно для того, чтобы «определить» наши и так очевидно определенные отношения (мы были не вместе, и никогда вместе не будем, и самым разумным было бы принять это положение вещей вместо того, чтобы пытаться что-то воссоздать). Я была в обиде на него, потому что он не искал встречи со мной, хотя обещал встретиться.

Я молча прошла за ним несколько шагов, прежде чем его поприветствовать, – лишь для того, чтобы почувствовать его запах. Этот запах делал меня такой счастливой два года тому назад, когда мы познакомились и провели первую ночь вместе. Сейчас я втягивала ноздрями его запах с ненавистью и тоской по нему. Как он мог не любить меня? Я очень сомневалась, что однажды он встретит женщину, более обворожительную, чем я. Но я ничего не делала для того, чтобы он полюбил меня. Потому что любовь приходит, когда сама хочет прийти.

Я стала шептать ему на ухо, а он ужасно испугался. Улыбнулся в удивлении и замешательстве. Видно было, что он не желал подобной встречи. В его мало вдохновленном «привет» можно было прочитать следующее: «Я сам знаю, что я тебя не разыскивал, хотя и обещал, и, пожалуйста, не надо меня уничтожать за это».

Самым запоминающимся был его «привет» с робким поцелуем в щеку. Мы поговорили как два чужих человека, он был не в состоянии формулировать значимые фразы, и наш разлад был очевидным. Весь тот день я ненавидела его – не за то, что он не любил меня, не за то, что не захотел остаться со мной, а за то, что он вызвал у меня такие благородные чувства к себе, так мало это заслуживающему. Потом мы попрощались с пугающим безразличием. Я вернулась домой, чувствуя себя самой некомпетентной в межполовых отношениях женщиной на земле.

Флирт с парнем из трамвая в Санта-Терезе превратился в приятную виртуальную переписку. Мы писали друг другу глупости с откровенностью, свойственной обычно близким людям, и эти неожиданные письма внесли яркость в ежедневную рутину на работе.

Звали его Аролдо, и он был журналистом, как и я, только в сотню раз более опытным. Он опубликовал целую книгу заметок, которую я тут же купила, жаждая получить больше информации о забавном мужчине, с которым познакомилась в отпуске. Помимо писательского таланта, он еще обладал легкостью в общении (характеристика, которая меня очаровывала), и в своих заметках представал настоящим негодяем. Он не был ни торговцем наркотиками, ни бандитом, а был жителем Рио, красивым и сильным мужиком, старше меня и чрезвычайно горячим. Он очень походил на того провинциального мужчину, о котором я мечтала с того похода в кино. Я написала ему письмо (которое после опубликовала в журнале), и, после неуютного молчания, он прислал вот что:

Девушка и трамвайчик

От Аролдо

Она хотела найти пластырь. Он искал успокоения.

Она нашла пластырь. Он ушел заинтригованный.

Но трамвайчик продолжает свой путь.

У кого тощая попа, тот страдает от ударов о твердую деревянную лавку.

У нее достаточно худая попа. Следовательно, ее попа страдает в этом трамвайчике.

Похоже, она этого не заметила. Она сидела, когда я с ней заговорил.

Конечно, это был пустой разговор во время тяжелой поездки.

У меня были срочные дела. У нее оставался лишь один день.

Простая одежда. Голубая или красная? Не помню.

Греческий профиль. А может, римский? Ну, что-то в этом роде.

Тонкая талия. Грудь? Я не обратил внимания. Широкие бедра. У нее дети.

Взгляд видавшей виды.

А трамвайчик продолжает свою жизнь. Всегда по одним и тем же изогнутым линиям.

На одном из поворотов я заметил ее белые ноги. Худые. Длинные. Развратные. Скрывающие тайные желания.

Трамвайчик – открытое пространство, в котором нас изучают тысячи глаз. А если бы мы были в автобусе и совершали длительное путешествие?

Ах, эти ноги, светлые и развратные...

Как ему не хотелось быть провинциальным грубым мужчиной. Он будет долго ждать. Он не мог поверить. Он будет сомневаться в своих собственных силах. Грубиян. Как мне не подходит открытое пространство... трамвайчика. Это священный трамвайчик, трамвайчик святой Терезы...

Он не останется с ней. Но, после их прощания, в его глазах останется грусть от упущенной возможности. Эти развратные ноги...

Его письмо увеличило мое раздражение при воспоминании об отпуске в Рио. У меня было одно желание: вылететь первым же самолетом в Рио и позволить ему впиться зубами в каждый сантиметр моих ног. Он немного оскорбил меня репликой о попке, потому что именно этой частью тела я так гордилась. Но тогда я сообразила, что, наверное, он привык к горячим кариокским теткам, а рядом с ними я и вправду была беззадой и белой. Аролдо стал с тех пор объектом моего желания, и от виртуальной переписки мы перешли на мало приличные телефонные разговоры поздней ночью. До тех пор, пока не пришла менструация, и я вновь не захотела мужской силы.

Я присутствовала на фотосессии моего издательства на тему «Хорошая жизнь» (имеющую отношение к гастрономии, напиткам, сигарам, бытовым приборам и т. п.). Она проходила в магазинчике за квартал от дома Бету. Возбуждение росло с каждой сигарой, которую я фотографировала, и поскольку мы закончили уже после обеда, я решила, что в редакцию не вернусь. Я спустилась на один квартал прямо к дому своего мулата, предупредив по мобильному, что зайду.

Он был ошарашен неожиданным приходом, но казался довольным. На мне были джинсы и белая рубашка, пересеченная подтяжками, которые крепились на поясе, и которые на голом теле производили сенсационный эффект. Пока я шла на встречу, я решила, что от меня не откажутся, а я покончу со своей острой сексуальной потребностью, которая мучила меня с самого дня рождения. Я была нежной и ласковой еще на пороге, чтобы не осталось сомнений в том, для чего я пришла в этот дом.

Поначалу он пытался устоять, но ничто так не заставляет сдаться, как сладострастные нашептывания на ушко и сладкий голосок. И за секунду до того, как мы впали в забытье, я услышала самое красивое признание из всех, что когда-либо срывались с его губ: «Эта смирительная рубашка очень тебе идет, Кика». Это был верх блаженства.

После этой последней встречи у нас было еще три или четыре феерические ночи. Мы находились рядом и говорили каждый день, но даже так мы не были похожи на семью. Иногда он делал паузу в нашем общении, иногда я, со своим непоследовательным поведением. Длилось это до тех пор, пока неопределенность нашей «ситуации» не довела меня до бешенства и я не написала статью, подтверждающую наш разрыв («Мужчина для пользования»). С редкой жестокостью (и чтобы гарантировать результат) я послала текст ему с просьбой проиллюстрировать его. Это сработало. Он рассвирепел, и мы прекратили отношения, возобновленные затем уже как товарищеские, а не как пакт между двумя умалишенными.

Мужчина для пользования

Иногда все, чего хочется – хорошего секс-обслуживания

Для какой цели, в конце концов, служит сегодня мужчина? Чтобы трахать женщин. Точка.

Если бы я жила под давлением робкого (но и могущественного) романтизма, я бы сказала, что мы любим мужчину за ту нежность, которую он нам дарит, за чувство равновесия, порождаемое уверенностью, что наша любовь пропорциональна, и без чего жизнь лишается смысла (фу!). Но если быть откровенной, пусть это даже грубая правда, скажу: мужчина существует для ряда действий, которые технология вибраторов пока еще не изобрела. А именно, для того, чтобы называть нас «моя красотуля» или «детка», подпитывать наше эго и мышечный тонус и, в самом лучшем случае, чтобы уводить нас от неприятностей в бесстыдные горячие ночи, гася наши невзгоды и проблемы в победный момент оргазма (а для этого пока не придумано ничего лучшего, чем мужчина).

Встретить большую любовь очень сложно. Чем больше власти мы, женщины, приобретаем, чем больше денег зарабатываем, тем все меньше шансов найти эту любовь. Потому что пространство, которое должна бы занять любовь, становится все меньше и меньше (без всякой двусмысленности!). Полнота любви все откладывается, и что же делать с этой, такой быстротечной, жизнью, в то время пока мы ищем этот святой Пенис или святой Грааль?

Оставаться одной неинтересно. Хотя, конечно, куда интереснее, чем быть абы с кем. Но между двумя этими положениями существует одно переходное, характеризующееся потрясающей возможностью иметь секс-обслуживание. Вот тут-то в игру вступает мужчина для пользования (упс!).

Это тот самый пенис плюс все дополнительные атрибуты – ласковый парень, идеальный в постели, который остановился на полдороге от дружбы к любви. Это не друг, так как между друзьями не подразумевается никакой страсти, не великая любовь, не порабощающая страсть, а просто человек, ласкающий наш слух и кожу. Он может быть любезным и милым, когда необходимо, а самое главное, знает, когда пора уходить. Работает это так: он приходит, когда мы его зовем, уходит, когда не хотим его видеть. Он показывает нам себя только с лучшей стороны, ведь это несложно, когда встреча длится так мало. Свой дурной характер, занудствования и плохое настроение он прячет на время, приберегая для друзей, мамы или девушки. С нами же он – само веселье, потому что знает, зачем пришел. Он должен быть всегда настороже, чтобы слинять как только почувствует, что мы влюбляемся в него.

Но быть мужчиной для пользования не так уж легко. Во-первых, ты должен быть совершенно случайным в жизни девушки, и вы оба должны договориться, что из всего этого не выйдет большой любви, чтобы никто не пострадал впоследствии. Во-вторых, страсть должна быть сильной, избавляющей от долгих прелюдий. Ведь главной целью секс-сервиса является оргазм. В-третьих, встречаться нужно не чаще, чем раз в неделю, чтобы не завязался роман.

Самая хорошая сторона этого дела заключается в объективности: оба знают, на что идут и очень хорошо исполняют свои роли, что гарантирует наслаждение и не вызывает и мысли о серьезных отношениях. Он поддерживает нашу самооценку на хорошем уровне, улучшает наше настроение, помогая нам скорее найти любимого и отказаться от его услуг мужчины для пользования.

Меня очень забавляло отвечать во время рабочего дня на письма моего знакомца из Рио-де-Жанейро, они всегда были очень колкими. Я проводила большую часть времени в Интернете, притворяясь, что тружусь, потому что совершенно не могла концентрироваться на работе, но не имела этому никакого достойного оправдания. Я находилась в постоянном возбуждении, взвинченная и готовая наорать на любого, кто будет мне докучать. Но я не замечала, что уже давно зажглась та лампочка, которая означает предел здоровья.

Было очень занятно писать кариокскому журналисту, что он не имеет ничего общего с торговцем наркотиками и бандитом, но по-настоящему бессовестный человек. Это была воплощенная наполовину мечта о неотесанном мужлане.

Немного времени спустя после моего возвращения в Сан-Паулу, раздался интригующий телефонный звонок от Гейнца, «анонимного» дружка из-за стола актеров из Рио, друга того моего актера (который в тот момент должен был меня ненавидеть). Он предложил мне пользоваться его квартирой на Копакабане, когда я буду приезжать в Рио.

Это был образованный мужчина, ближе к шестидесяти, наделенный типичным для его поколения благородством, и очень богатый. Я приняла его приглашение и выехала к нему в пятницу вечером (забив на работу) в переполненном автобусе, вся исполненная энтузиазмом и воодушевленная перспективой встретить парня, с которым мы переписывались, этой же ночью.

Поездка выдалась чудовищной. Кондиционер нисколько не ослаблял царившего сенегальского зноя, люди очень громко разговаривали. Девушка, сидящая рядом, опустошала огромную сумку с вафлями и шоколадками, а меня тошнило от одного взгляда на все эти крошки и фантики на ее груди. Каждый раз, как я начинала дремать, она принималась шелестеть очередной оберткой, создавая тот же невыносимый шум, что обычно раздражает нас в кино.

А потом то, что поначалу казалось легким успокаивающим дуновением в салоне, превратилось в кошмарную сауну, в которой парил луковый запах пота бедняков. Эта вонь, смешавшись с запахом дешевого дезодоранта и сладких духов, превратила воздух в нечто, чем невозможно было дышать.

В порыве самосохранения я добежала до места водителя и разразилась просьбами включить кондиционер на полную катушку. «Он сломан, – ответил мне тот, – а окна заварены, можете даже не пробовать их открыть». Фантастика! То есть я была обречена на пять часов адских мучений. «Это Бог наказывает тех, – подумала я, – кто считает себя атеистом. Так что терпи!» И я терпела эту вонь и непрекращающийся шелест оберток на протяжении всех пятисот километров...

Я попробовала вспомнить причину, по которой я ехала в Рио, и вспомнила: мужчина. Уехать из Сан-Паулу было совершенно необходимо, потому что я не хотела ни видеть, ни разговаривать ни с кем из знакомых (возможно, потому что боялась, что собеседник в общении может обнаружить у меня ужасный кризис и мою острую нужду в помощи). Я избегала своих друзей и говорила только с родителями, если отвертеться было невозможно. Поехать на встречу с незнакомым человеком было лучшим способом сбежать от этой муки.

Я все старалась вспомнить его лицо, которое я видела в трамвае в Святой Терезе, но было трудно восстановить картинку. Тогда я стала вспоминать нашу переписку, и меня охватила паника. Потому что из писем совершенно ясно следовало, что я еду к нему для дикого секса. Когда я их писала, это казалось очень забавным, а на деле все принимало совершенно другой оборот. Я впала в отчаяние, захотелось вернуться в Сан-Паулу, пусть даже пешком. Но, в конце-то концов, я же сама хотела провинциального грубого мужчину, молодца, остроумного и сообразительного, но прежде всего я хотела, чтобы меня любили, заботились обо мне и защищали меня. То есть, мне нужна была полная противоположность тому, что я описывала в своих эротических письмах. Я испугалась.

Жара в автобусе все усиливалась, а с ней начался зуд в груди, который распространился по всему телу. Я стала чесаться, будто меня кусали блохи, и девушка рядом с презрением отодвинулась. Зуд усиливался и спускался ниже – до тех пор, пока грудь не перестала чесаться, плечи не перестали чесаться, шея не перестала чесаться, и лишь вагина чесалась до умопомрачения.

Ситуация казалась безнадежной. Я ощущала каждый сантиметрик своего лона, которое представлялось мне сейчас открытой раной. Я хотела бы омыть ее кислым лимонным соком, почесать чем-нибудь острым, сделать хоть что-нибудь, чтобы погасить этот огонь, обжигающий мои внутренности. Тело мое изнывало, пожираемое каким-то неведомым развратником. Я тщетно пыталась отвлечься на пейзаж, частью которого были малиновые ногти моей соседки, на идиотский фильм, который шел по телевизору над головами пассажиров, но ничто не помогало справиться с жжением. Я поняла, что умру, что из моего лона появится на свет инопланетянин. И расценила это как Божью кару за то, что я бросила своих дочурок в Сан-Пауло и отправилась на поиски пикантных приключений в гости к незнакомцу, и что это было предупреждением о конце света (по крайней мере, для меня). И тогда я вдруг расплакалась, а моя шумная соседка стала утешать меня, недоуменно пожимая плечами. Она приговаривала ласково и тихо: «Успокойся, все образуется, молись Богу, и он поможет тебе, от боли рождается радость... не теряй надежду... плачь, плачь, и омывай свою душу». Она говорила и другие благотворные фразы; но чем больше она говорила, тем больше мне хотелось рассмеяться, и от истерических рыданий я дошла до хохота (как я могла рассказать девочке о том пламени, в котором сгорала?). Она тут же перестала гладить меня по голове и посмотрела на меня, как на умалишенную. Я встала с сиденья, все еще в слезах от смеха, и направилась в туалет, в котором вода прогрелась до сорока градусов, поэтому освежить ею лицо было невозможно. Я перестала смеяться и снова ударилась в слезы.

После всего происшедшего у меня не хватило смелости вернуться на свое место, и я уселась на свободное сиденье рядом с девушкой, которая спала, облокотившись на окно. Я размышляла о книге Рубена Фонсеки «Испражнения, выделения и сумасшествие» и чувствовала, как название книги материализуется.

Последний случай, когда у меня что-то так сильно чесалось, находился в таких закромах памяти, что мне пришлось напрячься, чтобы вспомнить его.

Я была маленькой девочкой лет семи и смотрела, как в клубе военного округа Кампинаса папа и его друг играли в теннис. Стояла невыносимая жара, не было никакой тени, чтобы спрятаться. Я сидела в позе лотоса, раздвинув и скрестив ноги, на мне были те проклятые трусы из полиэстера фирмы «Барбапапа», которые ужасно кусались. Хотелось пить, есть, и у меня чесалось между ног. Из всех этих проблем решаемой был только зуд. Без всяких церемоний и с чисто детской непосредственностью я стала энергично чесать раздраженное синтетической тканью место. Я чувствовала облегчение, но мечтала снять трусики, чего, конечно же, не сделала, потому что в свои полные семь лет я уже знала, что нельзя разгуливать без трусов, где захочется.

Когда я вновь обратила внимание на папину игру, он уже не играл, а шел в моем направлении с самым идиотским выражением лица. «Так-так, – подумала я, – папа идет узнать, не хочу ли я мороженого и не собираюсь ли уходить». А как я мечтала уйти! Мне безумно хотелось пить, но я была счастлива, избавившись от зуда. Я улыбнулась отцу, уверенная, что его приход имел целью заботу о чаде, но когда он подошел ближе, я заметила, что он слишком решителен. Но неизвестно, по какому поводу. Он взял мою руку, поднес ее к носу, понюхал мои пальцы и сказал: «Запах писюли!» – и тут же дал мне по руке. А потом добавил: «Никогда больше этого не делай!». Я оторопела в растерянности от непонимания своей вины. Значит, чесать там было запрещено? Он ударил меня по руке? Она пахла? Боже, как я хотела пить! «А попить ты мне, конечно, не предложишь?» – подумала я, но не успела произнести свою просьбу, так как он отвернулся и ушел. «Хочу к маме», – подумала я, но не пискнула (и не чесалась) до того самого момента, пока игра не кончилась, и папа не отвел меня домой.

Теперь мне казалось, что история повторяется в этом душном автобусе. Я снова изнемогала от зуда (только на сей раз это не имело прямого отношения к трусикам). Воспоминание о том эпизоде вызвало следующее, тоже связанное с интимным местом, трусиками, папой и наказанием. Когда мы были маленькими, наша подруга как-то осталась ночевать у нас, а родители ушли в кино. Дома остались я, она, три моих брата, дедушка и двоюродная бабка, которые тогда жили с нами. Мы все вместе (но без деда и бабки) искупались в ванне моих родителей, надели пижамы (мальчики) и ночные рубашки (я и моя подруга), как учили нас родители. Но я заметила, что моя подружка была без трусиков, в одной только ночнушке и коротких хлопковых носочках. Я спросила у нее, почему она без трусиков, а она ответила, что мама учила ее не спать в трусах, потому что это мешает кровообращению, и чтобы тело отдыхало от ужасной синтетики (ведь в то время трудно было найти хлопковое белье). Я решила, что она правильно рассуждает, и мы последовали ее примеру. Мальчики остались в одних штанишках и рубашках от пижамы, а я в одной рубашке, тем более, что она была длинной и из-под нее ничего не было видно.

Наигравшись вдоволь, мы уснули, повалившись в кучу, без сил, прямо в кроватке моего младшего брата. Мы все были худенькими, самому младшему из нас было три года, а старшему – восемь. И несмотря на то, что нас было пять, мы все поместились на одной кровати. Чуть позже пришли родители, причем мама отправилась спать, а папа стал разносить каждого из нас по постелькам. Сначала он удивился, что мы спим все вместе, и объяснил, что у каждого есть своя собственная кровать. А потом, когда взял меня на руки, обнаружил, что я без трусиков. Он провел рукой по моей попке, чтобы убедиться в отсутствии этой интимной детали гардероба, положил меня на кровать и сильно шлепнул по попе. А потом приказал надеть трусы и заставил пообещать, что такого больше не повторится.

Несколькими днями позже я стояла в ванной и готовилась пойти спать. Я почистила зубы и стала приводить в порядок свою «маленькую подружку», прежде чем пойти сказать всем спокойной ночи. Папа зашел в ванную (во времена нашего детства дверь в ванную не запиралась, пока мы не повзрослели), увидел, сколько бумаги я отмотала, чтобы вытереться, и остановил меня. Он отобрал у меня бумажную ленту, оторвал половину и протянул мне со словами: «Слишком много бумаги для такой маленькой писюли. Вот этого вполне хватит».

После этих трех, почти женоненавистнических, выступлений папы я пришла к следующему выводу: «моя подружка» неприятно пахнет, нельзя касаться ее руками; ее всегда надо хорошо прятать, она недостойна заботы и внимания и даже не заслуживает лишнего клочка бумажки.

Моя мучительная поездка наконец-то подошла к концу, и я взяла такси, чтобы доехать до Гейнца. Была уже ночь, и легкий ветер обдувал мои истерзанные волосы. Я больше не потела и не хотела пить, но моя вагинальная чесотка приняла неконтролируемые масштабы. На заднем сиденье машины я пыталась незаметно почесаться, и первое, что я сделала, когда зашла в квартиру, – уселась на лед.

Гейнц слишком скромно описал свой дом в письме. На деле это был настоящий дворец. Дворец площадью почти в тысячу квадратных метров, на Атлантическом проспекте, с видом на море. Это было выше всех моих понятий о роскоши. Моя комната была большая и удобная, а чтобы отыскать кухню, нужна была карта.

Гейнц был обходителен и внимателен ко мне. Я сказала, что у меня назначен ужин с другом, поблагодарив его за приглашение поужинать вместе.

Я приняла потрясающую холодную ванну и положила кубики льда на жгущий участок тела. В общем, я чувствовала себя лучше и отправилась на встречу с Аролдо, который оставил мне адрес и ждал меня дома, «чтобы выпить что-нибудь перед ужином». Жил он в Бутафого, на улице для средних слоев населения, в квартире, в которой не было и десятой части той роскоши, в какую окунулась я у Гейнца. На заднем сиденье такси я прилагала все усилия для того, чтобы водитель не заметил моих попыток успокоить остаточный зуд.

Лифт остановился на седьмом этаже, и вместе с ним остановилось мое сердце. Сделав три шага по направлению к квартире, я замерла и подумала вернуться, чтобы покончить с клоунадой. В одно мгновение мне на ум пришли все самые разные предположения: а что если он маньяк, если он изнасилует меня или запрет в комнате и откроет дверь, только когда захочет воплотить все свои самые грязные фантазии. Если меня никто больше никогда не увидит, если он убьет меня и выбросит мое искалеченное неопознаваемое тело в канаву? Я снова нажала кнопку вызова лифта, и пока ждала его, вспомнила о нашей переписке, о том, какой он был забавный, о его заметках и о нашей встрече в трамвае. Я поняла, что было бы глупо отказаться теперь от встречи и что в худшем случае я скажу «нет» на его посягательства. В конце концов, вдруг он окажется главной любовью моей жизни, и я потеряю ее, трусливо сбежав? Нет, я не упущу такой шанс! Я поправила грудь в лифчике (которая всегда должна быть высокой), взглянула на дверь и нажала на звонок.

Через несколько секунд я услышала шаркающие шаги (неужели он в тапках?!), и дверь открылась, но не полностью, а на цепочке. Зловещий голос из детских сказок повелел мне протянуть руку к высунувшейся руке. «Дай-ка сюда свой пальчик», – сказал голос и нервно засмеялся. «Позволь мне взглянуть, пухлый он или нет», – проговорил злой голос, и у меня по спине забегали мурашки. Нет, это не было проявлением большой любви, и мне пора было свинчивать. Причем, срочно.

После того, как все мои пальцы были изучены, дверь открылась, и Аролдо крепко обнял меня, будто это была встреча влюбленных после разлуки. Это был настоящий Серый Волк, душащий Красную Шапочку. У меня чуть не случился инфаркт. Он предложил мне сесть после быстрого ознакомления с квартирой (отделанной совершенно безвкусно, тесной и захламленной). Я в оцепенении уселась на краешек дивана, ясно давая понять, что далеко не так решительно настроена, как он. Играл диск Кассии Эллер, которая мне нравилась, но я была не в силах оторвать взгляд от него, будто заложница, наблюдающая за каждым движением своего похитителя.

Он все наступал, я отходила, он наступал, я отходила – до тех пор, пока у меня уже не осталось пути для отступления. Он был очень хитер, этот тип, и стало совершенно очевидным, что из этого не выйдет никакой большой любви, и уже через минуту мне захотелось уйти. Поскольку он продолжал демонстрировать мне свое расположение, мне пришлось подняться с дивана, и, чтобы избавиться от дальнейшей неопределенности, я спросила, куда мы пойдем. Теперь я уже не понимала, что я у него делаю. С одной стороны, мои мечты о нем мешали мне отказаться от него. В этих мечтах он был обворожительным, приятным, уравновешенным, нежным и мог меня защищать. Но с другой стороны, реальность слишком сильно отличалась от мечты. В жизни он был женоподобным, без намека на элегантность, совершенно непривлекательным и бестактным. Он был почти груб. Я упала духом и чувствовала себя неуютно. Но как бы разочарована я не была, я знала, что не могу осуждать его за то, что он не был похож на мою мечту. И уж тем более не должна быть с ним грубой.

Я сказала, что голодна как волк, и мы пошли «ужинать», оба совершенно опущенные. Мы добрели до порта. Ночь стояла светлая и жаркая. Он сказал, что я смогу попробовать бутерброды с окорочком и ананасами (а я-то ждала фуагра^[22] ).

Как только мы зашли в местечко, где я должна была полакомиться деликатесами, мы встретили целую компанию его друзей в обнимку с потрясающими девушками. И он в ту же секунду выступил вперед, спрятав меня за собой, хотя до этого держал меня за руку. Некоторые пытались получше меня разглядеть за Аролдо, но он быстро упомянул про «подругу из Сан-Паулу» и погасил костер любопытства в своих друзьях. Светлокожая жительница Сан-Паулу впала в оцепенение, окруженная шумом и запахом жареного ананаса, в отличие от своего неотесанного дружка, который был более чем оживлен. Даже сегодня не могу сказать, стеснялся ли он того, что я белая, или просто состоял в связи с какой-то женщиной и не хотел, чтобы его видели с другой. Что бы там ни было, но его желание скрыть мое присутствие было таким очевидным, что все, естественно, обратили на меня внимание.

Наша встреча катилась ко всем чертям, но я хотя бы чувствовала себя в безопасности. Я была заметно раздражена тем, что меня игнорируют, и еще больше – наличием ананасов в любом бутерброде из меню. Чтобы сделать все наоборот и ответить «нет» на его упрямые рекомендации, я полностью сменила свой выбор: отказалась от окорочка и ананасов, взяв хлеб с сыром.

Мы мало разговаривали за ужином, и наш пир закончился в считанные минуты. Он вытер о скатерть послюнявленные пальцы и попросил счет. Когда его принесли, он бросил десять реалов на стол и стал ковырять в зубах зубочисткой. Я, в остолбенении, достала десять реалов из своего кошелька, чтобы заплатить за свою часть, и мы покинули заведение. Пришлось сесть на автобус, так как я была совершенно не в состоянии идти пешком, а он нашел стоимость такси безумной. Мы вышли на одной из остановок, он удалился, а я взяла такси до Копакабаны, сгорая со стыда, что была такой дурой со своей мечтой.

Я ни в чем не виню его, в этом смысле – никаких претензий. Он не знал, что делать, потому что с самого начала я оценила в нем именно его неотесанность. Никто не мог предположить (даже я), что я вдруг захочу увидеть благородного, обходительного лорда, который бы угостил меня фуагра и открыл бы дверь «Мерседеса», предлагая свою руку, чтобы я смогла выйти из него.

Какое счастье, что я была журналисткой. Потому что лучшей разрядкой было написать очередную хронику.

Больше не хочу связываться с деревенщинами

Единственный способ перестать летать в облаках – хорошая доза реальности

Итак, вы, должно быть, помните о моих каникулах в Рио-де-Жанейро, во время которых я встретила крутого паренька в трамвае в Святой Терезе. Того самого, которого я хотела превратить в торговца наркотиками, но который оказался всего-навсего журналистом с исключительными способностями к писательству, изданию, бла-бла-бла (для всего не хватит места). Короче говоря, это тот самый.

Что ж, все обожают вспоминать о своих путешествиях. В памяти все становится гораздо изящнее и красивее: от сенегальского зноя остается только легкий ветерок, обдувающий кожу, от ожидания таможенной проверки – лишь портрет красавчика, который стоял рядом, от ужаса во время полета – лишь холодок в животе. Помнить неприятности и разочарования – значит очернять нашу автобиографию. Поэтому достойны храниться в памяти лишь те несколько минут беседы в трамвайчике: первые взгляды, робкие улыбки, душевность и любезность – все было запечатлено в деталях для описания на этих страницах.

И совершенно естественно, что, вернувшись в Гуанабару, я постаралась очистить впечатления от той встречи. Конечно. Вы бы сделали то же самое. И даже большее после такой виртуальной переписки, как наша (мужчина, который хорошо пишет – ископаемое в наши дни). Но после того как я позвонила в дверь, и прежде, чем она открылась, в моей голове сверкнул первый луч разума. Он имел следующую форму: «Для чего я сюда явилась?». Сразу открылись два пути: один – обратно по коридору, желательно быстрее, пока дверь не открылась, второй – тот, следуя по которому, нужно было забыть про все свои истерические страхи. И я забыла.

Мне не хватало красноречивых комплиментов, любезностей и занимательных рассказов. Я сидела на краешке дивана, чувствуя себя в безопасности, и охраняла границы (как настоящая шизофреничка). Но понемногу на эти границы начались посягательства. Я вдруг обнаружила рядом с собой огромного осьминога, который, казалось, имел тысячу щупальцев: мне едва удавалось отбиться от одного, как следующее уже обвивало меня.

Кое-как я освободилась от красавчика под предлогом подкрасить губы. Но не тут-то было! Через миг гигантский моллюск уже обнимал меня – и очень крепко, что должно было заставить меня дрожать от возбуждения.

Лишь теперь я почувствовала всю серьезность положения. Тем временем он выставил напоказ своего «Большого друга», и первое, что пришло мне в голову, это картинка, изображающая меня, развалившуюся надвое из-за этой атомной силищи. Святая Дева Мария! Мне едва удалось смыться оттуда в порыве самосохранения и защиты своих интимных частей тела. Не спрашивайте меня, вздымались ли щупальца осьминога ввысь. Эту часть рассказа я опущу, но даже перспектива идти одной по пустынной ночной улице пугала меня меньше перспективы, открывавшейся между его ног.

Из всего сказанного запомните только одно – то, что касается женской смелости: она существует только в фантазиях. Или когда старая любовь нуждается в защите. В остальных случаях это просто миф.

Я – сумасшедшая

Я была не в состоянии работать. Я приходила в офис каждый день, но совершенно не могла сосредоточиться на работе. Я проводила долгие часы, исписывая листы бумаги; обычно это были письма суицидного характера, иногда завещания, списки пожеланий и приглашенных на мои собственные похороны, советы обслуге и прочие мелочи. Я была совершенно оторвана от реальности, и от этого происходили все беды.

Теперь то, что всегда было моей страстью – а именно, чтение – превратилось в священное действо, потому что я не могла этим часто заниматься. Я все еще получала книги разных издательств страны с просьбой написать рецензию для раздела в «Кабесе». Я соглашалась, читала начало книги, несколько страниц из середины и конец, и стряпала рецензию, чувствуя себя самой большой мошенницей в мире.

Теперь же я проводила целые месяцы, тщетно пытаясь заставить себя работать, и за несколько дней приходилось делать работу нескольких недель. Я боялась, что меня уволят, и притворялась изо всех сил, будто все находится под моим контролем.

Наступал конец недели, и я сбегала в Рио на самолете (потому что поклялась, что больше никогда в жизни не поеду на автобусе, хотя плата за полеты подталкивала меня к краю финансовой бездны). Я сбегала туда, где никто меня не знает и где я могла скрыть свое отчаяние. Да, именно сбегала.

Каждый раз я останавливалась у Гейнца, который любезно принимал меня в своей гигантской квартире на Копакабане. Когда я остановилась у него в первый раз, он тоже жил в этой квартире, но потом переехал в квартиру на Ипанеме, и я была совершенно одна в этом мавзолее, пока его не продали, и у меня не стало места, куда приезжать.

Во время этих поездок я принимала ванну несколько раз на дню и все-таки чувствовала себя грязной. Я чувствовала от себя какой-то запах, которым, казалось, пропиталось все мое тело. Запах овуляции, который не покидал меня. Я мазалась слоями увлажняющего крема, коротко стригла ногти и ни на секунду не оставалась без помады на губах. Только так я чувствовала себя нормально, но лучше бы еще постоянно иметь в руке щипчики для бровей.

Гейнц решил продать свою старую квартиру и был в полном моем распоряжении, вместе со своей новой квартирой на Ипанеме, на случай, если я захочу перекусить, прогуляться или просто пообщаться. Я бесцельно бродила целыми днями по городу, а когда понимала, что проголодалась, звонила и шла к нему. Он относился ко мне по-отцовски нежно и принимал радушно, никогда не отказывая ни в чем. Когда мы впервые решили пообедать вместе, он пригласил меня в «Кантри-клаб», где и ожидал меня вместе с дочкой. После обеда его дочь (чуть младше меня) ушла, а мы с ним отправились в квартиру в Ипанеме.

Мы выпили кофе, и он стал рассказывать мне про свою семью, что он делал каждый раз, когда мы оставались наедине. Рассказал, что к дочке, когда она была маленькой, приставал отчим, известный журналист, который руководит какой-то телепередачей, и чьего имени не называю здесь лишь чтобы не стать объектом его мести. Я сама часто бывала на съемках этой программы, и тот журналист казался мне самым нежным и прекрасным из всех мужчин, с его обаятельной улыбкой и кротким взглядом, внушающими бесконечное доверие. Так вот, он приходил в комнату девочки по ночам, когда все засыпали и заставлял ее делать ему минет. Наконец она рассказала все матери, и та ушла от этого негодяя. Он же упорно все отрицал, так что вскоре мать и отчим возобновили отношения, а девочка осталась униженной и беззащитной, ей приходилось продолжать жить под одной крышей с насильником.

Когда я услышала эту историю, у меня началась истерика. Гейнцу не нужно было долго думать, чтобы понять, что это была, в некотором смысле, и моя история. Он прижал меня к своей груди и стал успокаивать до тех пор, пока я не прекратила плакать. Я рассказала ему (наверное, впервые в жизни я рассказала об этом кому-то – со всеми деталями и без всякого страха) о том, что произошло в моем детстве, и призналась, что я не в силах больше выносить эту боль. Я держала все это в себе больше двадцати лет и, справившись с несварением и диареей, не смогла справиться с тошнотой из-за паразита, пожирающего мое нутро.

Я испытывала умопомрачительную злость к жизни из-за насилия, через которое прошла в детстве, из-за невозможности открыть рот хоть раз за двадцать лет, из-за слепоты моих родителей, которые не замечали моих мучений. Я чувствовала ненависть ко всему, ко всем, потому что у меня не было ни выбора, ни защиты. Потому что мне никто никогда не сочувствовал.

Он был очень внимателен и терпелив, выслушал всю историю до конца и посоветовал мне сходить к врачу. Но после признания я стала сама себе отвратительна, почувствовала стыд за свою прошлую жизнь и злость к Гейнцу из-за истории про его дочку. Я запуталась во всем и захотела остаться одна. Я дошла пешком до квартиры в Копакабане, от которой у меня был ключ, и в которой находились мои вещи. Там я уселась на веранде в огромное плетеное кресло и расплакалась. Я смотрела на море, которое расстилалось прямо перед моими глазами, и пыталась уверить себя, что броситься в него стало бы выходом. Это был единственный раз в жизни, когда я задалась вопросом, способна ли я позаботиться о своих дочках, таких чистых и нежных, при том, насколько я сама замучена. А вдруг я унаследовала слепоту своих родителей?

Я вернулась в Сан-Паулу совершенно разбитая, и уже через несколько часов работы мне захотелось снова сбежать, прежде чем кто-нибудь заметит мои усилия сдержать слезы. По пути к лифту я неожиданно встретила своего дорогого друга Алешандре Феррейру. Я рассказала ему о своей усталости, тоске, отсутствии каких-либо желаний и о том, что плачу не переставая. Он предположил, что у меня депрессия и что я должна сходить к психиатру прежде, чем мое состояние усугубится. Но идея принимать психотропные средства показалась мне такой неуместной, что я не последовала его совету.

Я позвонила своему давнему психоаналитику, от которого отказалась, как только проявилась моя неудовлетворенность супружеской жизнью. Тогда я была очень молодой и влюбленной в Эду, у меня была Алиса, еще совсем маленькая, так что она не могла развеять моей тоски. Тогда-то я и отправилась к аналитику. Сейчас это снова стало насущно. Я вновь занялась терапией, пережив столько истерических припадков. И тогда мой аналитик, Ана Луиза, тоже пришла к выводу, что мне лучше прибегнуть к помощи психиатра, чтобы избавиться от душевной травмы, которую никто никогда не замечал.

Я задумалась о своем вновь приобретенном таланте жить в одиночестве. Я сгорела за свой день рождения, за поездки в Рио. Я покупала одежду и обувь по привычке, когда их не хватало и когда хотелось приобрести что-нибудь новенькое. У меня не было мужчины, но зато у меня были чудесные замшевые сапоги. Я не занималась сексом, но моя черная бархатная сумочка с красными шелковыми камелиями была почти такой же сексуальной, как поцелуй. У меня не было компании для горячих летних ночей, но я проводила целые часы перед зеркалом, экспериментируя с самой лучшей косметикой «Ланком». В этом заключалась моя нынешняя жизнь: сон, голод, отчаяние и потребление. Заняться терапией было в тот момент единственным выходом.

Дети тоже были не в лучшем состоянии. Они беспокойно спали, плохо ели и все время были чем-то раздражены. Наступили школьные каникулы, а вместе с ними самое глубокое уныние: я была не в состоянии играть со своими девочками, водить их гулять и даже просто купать. Я была совершенно без сил, позвонила аналитику, попросила помощи и назначила консультацию с психиатром.

В приемной мне вдруг стало стыдно. Я, сумасшедшая, должна была выглядеть ужасно для окружающих. Я, сумасшедшая, в приемной доктора, ждала с нетерпением дозы здоровья. Я, сумасшедшая, остро нуждалась в лекарстве, которое бы дало мне необходимое успокоение, которое бы помогло мне избежать самоубийства. Я, сумасшедшая, не оплачивала больше счета, рвала их, отправляла девочек с полуграмотной нянькой в школу на такси. Я, сумасшедшая, не хотела мыться, но стыдилась быть грязной, поэтому включала душ, сама садилась на унитаз, а литры горячей воды уходили в отверстие ванны. Я, сумасшедшая, молила Господа о прощении за разбазаривание чистой и горячей воды, ведь потребности наши растут, а естественные ресурсы планеты заканчиваются прямо на глазах. Я, сумасшедшая, ела только шоколад, от иной еды меня тошнило, и я просила у Бога прощения за то, что отбирала еду у тысяч голодных детей, которые умирали от истощения. Я, сумасшедшая, крепко и часто целовала своих девочек, когда они засыпали, и плакала в ужасе от того, что лишилась душевного равновесия, и молилась, только чтобы девочки не заметили этого лишения. Я, сумасшедшая, отсутствовала на работе с такой дерзкой регулярностью, с какой обычно прогуливают школу. Я, сумасшедшая...

Доктор появилась и представилась, глядя на меня тяжело и радушно одновременно. Когда я села на диван в ее кабинете, а специалист по психическим отклонениям принялась внимательно изучать меня, у меня началась истерика. Я не могла сдерживаться, и казалось, что я нахожусь за ветровым стеклом автомобиля во время грозы, и даже ежесекундные очистительные движения пальцев не улучшали видимость. Из носа, превратившегося в сливу, текли сопли, и пока я, вытерев их грязным платком, засовывала этот платок в сумку, новая порция стекала до самых губ, еще больше расстраивая меня и мешая говорить.

Вполне предсказуемый диагноз депрессии последовал вместе с медицинским рецептом на «Прозак». И вместе с советом прийти снова на следующей неделе.

Я вошла в аптеку с опухшим красным лицом, соображая, необходимо ли предписание врача, ведь любой фармацевт поймет с первого взгляда, что я нуждаюсь в антидепрессанте.

Чувствуя себя неловко из-за необычности моего лекарства, я заполнила все необходимые анкеты, касающиеся контроля над медицинскими рецептами, и побежала домой, как бегут люди, только что вернувшиеся с войны. Я растянулась на кровати и уснула, несмотря на галдеж детей, лай собак под окном, крики соседей и целую симфонию из чувства вины, которую постоянно играл мне мой мозг. Проснулась, я поняла, что нуждаюсь в помощи, и позвонила маме. Я рассказала ей о своем состоянии, и она сама, к моему большому облегчению, предложила позаботиться о девочках в течение нескольких дней. Вот так они отправились в деревню, чтобы провести каникулы со своими бабушкой и дедушкой.

Почти целую неделю я не ходила на работу, под предлогом того, что я заболела воспалением легких. Я и вправду была больна, но мои болезни не имели таких громких названий, как бронхит или дисбактериоз, и очень вредили моему внешнему виду. Я начала с минимальной дозы антидепрессанта и увеличивала ее, пока не дошла до максимальной (подходящей для моего состояния). Но это тоже не помогло.

Предрасположенность к поеданию шоколада, к истерикам и кошмарам стала уменьшаться, но я находилась в постоянном раздражении, у меня каждую минуту менялось настроение, и я пребывала в крайнем возбуждении до самой поздней ночи. Я придумывала рекламу, хроники, телепередачи – и все после полуночи. Безостановочно думала о десятках проектов, которые хотела бы воплотить в жизнь. Я болтала сама с собой без умолку, переходила от смеха к слезам так же легко, как человек листает журнал, и вела себя очень агрессивно даже в мелких бытовых ситуациях.

На следующий день после Рождества я отправилась в обувной магазин в центре Вилла-Лобош, чтобы обменять пару сандалий, которые мне отдала мама. Она купила их в Кампинасе, в магазине, сеть которых охватывает всю Бразилию, и продавщица пообещала ей, что их можно будет обменять в любом магазине страны. Я зашла в магазин немного раздраженная сумасшедшим движением машин на подъезде к центру. Я положила сверток на прилавок и сказала продавцу, что хочу обменять эту пару на другую модель. Она открыла коробку, снова закрыла и сказала, что не сможет обменять.

– Почему?

– Потому что у нас нет такой модели на складе. Наверное, вы их купили в другом магазине.

– Да, они были куплены в Кампинасе, но продавец гарантировала, что я смогу их обменять в любой другой точке.

– Но у нас нет такой модели, поэтому мы не можем произвести обмен.

И тогда я сказала, не на шутку рассердившись:

– Ты хочешь сказать, что я должна отправиться за сто километров, чтобы поменять пару сандалий, так?

– Да, именно так.

Тогда я перешла на крик:

– Сейчас же позовите администратора, я хочу с ним поговорить!

– Его сейчас нет.

– А когда этот чертов администратор есть?

И продавщица, в порыве смелости, ответила мне то, что не надо было отвечать:

– Его не будет .

И вот тогда я заорала изо всех сил:

– А где же это будет этот чертов администратор, этот кретин?!!

Но прежде чем моя речь сделалась еще более грубой, продавец стала осматриваться и искать охрану за витринами магазина. Я же сунула сандалии в сумку и вышла, продолжая кричать, что это абсурд, что я журналистка, что это так не останется и т. д. Меня всю трясло, сердце трепыхалось, а чувство собственного достоинства было превращено в лохмотья. Я не могла дождаться, когда у меня состоялась новая встреча с доктором, и она пропишет мне настоящий коктейль здоровья.

Да, помимо пресловутого «Прозака» я теперь принимала антипсихотики и антиконвульсивные лекарства (для эпилептиков). Мне стало лучше, значительно лучше, уже после короткого периода лечения, что привело меня к мысли, что я, наверное, и впрямь была сумасшедшей.

Вау! Значит, я была сумасшедшей! Значит, это ненормально – разговаривать с самой собой до поздней ночи и мечтать быть похищенной летающей тарелкой.

Постепенно, шаг за шагом, мой тоскливый стыд перевоплотился в огромную гордость, и все, что раньше казалось неправильным и неприличным, стало удовлетворять меня. Я была одинокой женщиной, и с удовольствием пользовалась своим правом оставаться таковой. Я больше не считала себя сумасшедшей, но называла себя «особенной». Я была «нецензурной». Мне нравились психотропные средства. Я была женщиной с изюминкой.

Поначалу я не читала ту часть инструкций, в которой говорилось о побочных действиях. Я боялась найти у себя проявления всех возможных побочных реакций. Но читать и не пришлось. Немного спустя после начала лечения у меня стали течь слюни, я брызгала слюной на людей во время разговора, у меня заплетался язык, было учащенное сердцебиение, озноб, действие всех рефлексов замедлилось и по утрам меня тошнило, как беременную. Хорошим побочным эффектом явилось то, что я спала, как убитая, засыпала моментально, спала долго, а в течение дня была спокоооооооооойна, как гладь шотландского озера. Я снова стала работать, заботиться о детях, не взваливая все на няньку, писбть и выходить по вечерам. Стала снова улыбаться – не истерично смеяться, как во время мании, а у-лы-бать-ся спокойно и приятно, то есть естественно. И даже, несмотря на все побочные реакции, что имели эти лекарства, я была благодарна фармацевтическому производству и доктору Ане Селии, и стала почитательницей таланта моего замечательного аналитика – Аны Луизы.

Из дневника

Я размышляла над тем, что сказала Марилия Габриэла в своей передаче: «В социальном плане иметь детей – значит, простить своих родителей». Наверное, это цитата, но я не уверена. Это правильно на сто процентов. Мой отец был примером этого, и сегодня я это понимаю. Он совершал ошибки, много ошибок, но если брать во внимание то, из какой необразованной, мелочной и бесчувственной семьи он происходил, могу сделать лишь один вывод – он отлично выполнял свои отцовские обязанности. Более того, он стал таким умным, у него была такая тонкая эмоциональная и душевная организация именно из-за той невежественной среды, которая его взрастила. Мой папа был любвеобильным, общительным, работящим и целеустремленным. Жаль только, что я этого никогда ему не говорила. Я провела долгие годы под гнетом его грубости, суровости, в ссорах с ним, без какой-либо нежности в мой адрес и сражаясь с его вечным желанием управлять мной. Я очень злилась, что он меня не слышит, что я стараюсь изо всех сил, а он всегда недоволен и ждет от меня еще большего. Злилась из-за его вечной паранойи, связанной с деньгами, которая всегда мешала нам делить счастливые моменты. Я ненавидела его за то, что он не замечал, что меня сексуально домогается, мучает, издевается надо мной тот лживый, злой человек. Прямо под носом у отца. Я ненавидела его за то, что он не видел моей боли, что обвинял меня в подлости и хитрости, и всегда следил за мной, как за какой-нибудь проституткой. Сегодня я прощаю его и могу его по-человечески понять. Увидеть в нем человека, которого родители притесняли в детстве, человека, неуверенного в себе, несмотря на его твердую походку и громовой голос. Человека, полного недостатков, сломленного семьей, который никогда не чувствовал себя любимым. Человека, ищущего в семье любовь, отдых и удовольствие, которых ему не дали родители.

В социальном плане иметь детей – и в самом деле значит простить своих родителей, потому что всю свою жизнь они стараются дать нам самое лучшее из того, что могут дать.

Даже во время лечения и медленной эволюции в моем материнском сознании, я продолжала время от времени сбегать в Рио на выходные. Там я гостила у Гейнца в его великолепной квартире. Я больше не плакала целыми днями, не бродила уныло по берегу, но все же я еще не была готова к тому, чтобы видеться с теми, кто меня хорошо знал.

Гейнц очень внимательно относился ко мне и очень чутко воспринимал мои нужды. Он прогуливался, разговаривал со мной, когда замечал, что я к этому расположена, и оставлял меня, когда я молчала. Он негодовал из-за моего обособленного существования, из-за отсутствия помощи родителей, из-за ничтожности алиментов, которые мой бывший муж давал на содержание детей, из-за невыносимой тяжести забот, лежащих на моих плечах. Он постоянно предлагал мне помощь, будь то решение практических проблем или просто деньги. «Мне это ничего не стоит», – говорил он (и в самом деле, ничего не стоило, потому что он был самым богатым человеком из всех, кого я видела в своей жизни). Но я никогда не соглашалась, потому что после веры в Бога (или, вернее, отсутствия ее) главным вопросом чести для меня были деньги. Я не выношу, когда меня пытаются учить и когда оплачивают мои счета. В обоих случаях на меня давит отсутствие выбора. В вопросе о Боге потому, что в религии все слишком объяснимо, хотя и не имеет никакого смысла, а я предпочитаю бесплодие атеизма неполноценной вере в Бога. А с деньгами потому, что я на деле могла выбирать и быть той, кем стала, только после обретения финансовой независимости. Все мои ссоры с отцом заканчивались его фразой: «Ты живешь за мой счет». И этим варварским утверждением он закрывал мне любую возможность найти какие-нибудь аргументы в свою защиту.

Я так ни разу и не приняла денег у Гейнца, но я обожала его подарки. Так получилось, что я забыла свою футболку в Сан-Паулу, и у меня не было подходящей обуви, чтобы ходить пешком. Он тут же отвел меня в магазин рядом и попросил выбрать вещь на мой вкус. Эта футболка, подаренная Гейнцом, была самой красивой и дорогой из всех моих футболок. Мы оба остались очень довольны подарком. Я – потому, что для меня было очень странным, что мне дарят что-то, о чем мне не приходилось умолять до посинения; он – потому, что наконец-то смог продемонстрировать материально, насколько я ему дорога. После этого мы пошли в шикарный торговый центр Ипанемы, и как только он увидел в одной из витрин сандалии с бисером, он тотчас купил их мне. Но вместо радости я почувствовала стеснение, потому что такие подарки могли меня сделать обязанной ему, а платить пришлось бы не деньгами. С той минуты я стала делать вид, что не замечаю красивых вещей в витринах, потому что поняла: в этом заключалась стратегия соблазнения. Меня хотел соблазнить человек, которого я считала другом.

Гейнц был вдвое старше меня, имел лысину и он был седым. Он мне немного напоминал моего деда, того самого, которого я ненавидела. И именно эта похожесть притягивала меня к нему. Он был душевным человеком, а я так нуждалась в тепле, но мало-помалу его нежность и расположение становились все меньше похожи на отеческие, о которых я так мечтала. Однажды на краю огромного бассейна в его квартире я писала в дневнике, а он возился с компьютером. Мы слушали Ману Чао, я наблюдала с любопытством за скоплением народа на пляже Копакабаны, который находился на двадцать этажей ниже меня. Море было замечательно красивым, прозрачным и синим, и кожа радовалась ласковым лучам солнца. Гейнц присел ко мне, провел рукой по моим волосам и сказал, что он должен кое в чем признаться:

– Я люблю тебя, Кика.

Я потеряла дар речи от удивления, да к тому же не знала, что сказать.

– Выходи за меня замуж, Кика. Приезжай жить ко мне, привози дочек. Я буду о вас заботиться.

Я не могла смотреть ему в глаза и смотрела на страницы своего дневника.

– Ты не должна делать то, чего не хочешь. Я буду ждать до тех пор, пока ты не захочешь, пока не полюбишь меня и не возьмешь инициативу в свои руки.

Я все еще находилась в замешательстве и молчала. Он вернулся к компьютеру, а потом мы пообедали в тишине. После всего случившегося он смотрел на меня, пытаясь добиться ответа. Лицо его выражало то же волнение, какое охватывает человека, участвующего в лотерее, когда называют последнюю цифру, человека, судьба которого решается.

– Гейнц, я не могу принять твое предложение. Я тебя не люблю, как же я могу стать твоей женой?

– Это не страшно, Кика, моей любви хватит на двоих. Я уже давно не был так счастлив, не любил так. Ты даже не представляешь, что это за счастье – просто быть рядом с тобой.

– Но, Гейнц...

– Не нужно отвечать сейчас. Подумай. Любовь приходит со временем, когда люди вместе живут... Я хочу заботиться о тебе, Кика. Я подарю тебе весь мир, если ты выйдешь за меня...

Да он не шутит! Но финальная реплика была почти оскорбительной, это был призыв отчаявшегося человека. На мгновение я почувствовала себя на прилавке, почувствовала себя товаром, купленным на аукционе пожилым мужчиной-миллионером. Я почувствовала себя оскорбленной и обманутой, попавшейся в лапы голодного сумасшедшего старика. Я полностью разочаровалась в Гейнце: я скорее ожидала бы, что он удочерит меня, а не полюбит, как женщину. Он был старше моего отца и был похож на моего деда, или на то, что я помню о нем, потому что деда я не видела уже много лет.

Я вернулась в Сан-Паулу, охваченная нездоровым беспокойством. У меня больше не было ни кариокского мирка, ни дедушки, который бы покупал мне подарки и рассказывал бы сказки зачарованной внучке. Но стоило только захотеть, и у меня появился бы жених. Муж-миллионер, который любил бы меня, заботился обо мне и о моих детях и который мог дать все, чего бы мы ни пожелали. И я начала мечтать, какой будет наша свадьба.

Первая картинка, что мне представилась, изображала окаменевшее лицо отца, его потрясение. Тогда идея показалась мне более соблазнительной, чем прежде. Дальше я представила себя и девочек прогуливающимися по вечерней Ипанеме, пьющими кокосовое молоко, покупающими щенка (лабрадора, а не какую-нибудь собачку из рекламы маргарина). Представила, как девочки будут учиться в лучшей школе города, как я смогу путешествовать, когда и куда мне захочется: в Европу, Азию, США... Представила чудесную комнату, какую я обставлю для девочек, красивые игрушки, которые куплю им, представила, какие дни рождения я буду им устраивать и какие подарки дарить. Подумала, что смогу проводить с ними уйму времени, потому что мне не придется работать, смогу заниматься спортом, терапией, брать уроки французского, загорать, читать у бассейна, пока девочки будут в школе. Боже, они будут жить, как принцессы, и я буду всегда рядом, я, утонченная леди.

Потом я стала думать о цене всего этого. О финансовой зависимости, об отсутствии самостоятельности, любовных историй, рок-самбы и о том, как далеко будут мои друзья. Я подумала, что для девочек будет тяжело видеть отца раз в две недели, что они будут скучать по нему и винить меня в разлуке. Подумала, что позади меня всегда будет следовать какой-нибудь шпион, обязанный докладывать мужу о каждом моем шаге, и что я даже не смогу поговорить по телефону, не отчитавшись. В беспристрастном подсчете голосов «за» и «против», все же «за» получалось больше, особенно в период, когда я еле-еле оплачивала счета за свет. Но я сверхчеловеческим усилием попробовала представить исполнение супружеских обязанностей, и вот тогда я поняла абсолютно четко, что такое замужество ужасно.

То, что я не любила Гейнца, было ясно для нас обоих, но я никогда бы не смогла признаться ему, что мысль заняться любовью с мужчиной шестидесяти лет вызывает у меня отвращение. А любое самопожертвование в этом деле обретает форму проституции в самом ужасном смысле слова. А призвания к этому у меня не было, и я никогда не смогла бы развить его, даже ради возможности жить роскошно.

– Это из-за моего возраста, Кика? – спросил он, когда я отказалась выйти за него замуж.

– Да, – сказала я и замолчала.

– Именно это я и хотел знать. Спасибо за откровенность.

И мы больше никогда не затрагивали эту тему.

Я стала ездить в Рио все реже, и хотя он говорил мне, что любит меня как друга, и что мое присутствие делает его счастливым, наши близкие отношения на этом закончились. Мое сердце разбилось из-за его безнравственного (с моей точки зрения) чувства ко мне, а его сердце разбилось из-за моего отказа. «Мне никогда не говорили „нет“, Кика», – признался он много времени спустя.

На работе у меня возникла новая интрижка – с редактором одного престижного журнала. Он был высоким, смуглым, с черными красивыми волосами, что доводило меня до исступления; мне нравились его манеры и его голос. Все началось с легкого флирта, за которым последовало «привет» в коридоре. Но однажды, в понедельник вечером, я встретила его в супермаркете, встала за ним в очередь. Мы не проговорили и пяти минут, но он меня рассмешил так искренне, что я сочла его необычным человеком. Чувство юмора обычно сопутствует уму, и поэтому мной высоко ценится. Несколькими днями позже я послала ему дерзкое электронное письмо с приглашением на кофе. И мы пошли пить кофе без всяких церемоний и неловкости.

Он и в самом деле был очень интересным человеком. Ему было тридцать с небольшим, он был разведен, без детей. Одинокий, свободный, целеустремленный – то есть именно такой мужчина, какой может мне понравиться. Мне было хорошо с ним, и в какой-то момент я поняла, что он для меня – настоящая находка.

Каждый из нас был явно заинтересован другим, у нас было много общего, и мы оба жаждали горячего поцелуя. Он очень напоминал Дель Торо (и актера, и того, что предпочел мне блондинку), но был выше ростом и крепче, чем те. Его объятия своей силой и охватом напоминали объятия медведя, и однажды я почувствовала такую слабость, когда он обвил меня руками, что мне захотелось вот так, в его объятиях, прожить всю жизнь. Когда мы болтали по телефону, он приводил меня в такое волнение, что меня это даже стало бесить. Он был соблазнительным и интересным, но у него был язык без костей, он был очень открытым, но все время ругался матом. Короче, был еще тем типом.

У меня было два варианта, как себя повести, и я сделала неправильный выбор. Но скорее по привычке, а не по желанию. Я могла ясно показать, что он мне нравится, и что я желаю более глубоких отношений. Я могла быть нежной и чуткой, чего так жаждала моя душа, быть искренней, но нет. Я умирала от страха, что он мне нравится, а я могу не нравиться ему, что я полюблю, а он может не полюбить, восхищаюсь им, а он не восхищается, боялась быть верной, потому что он может изменить, боялась, что буду преданной, а он не станет заботиться обо мне, боялась открыться ему, потому что он может меня бросить. Короче говоря, меня обуял сильный, детский и нелепый страх. Я хохотала от любого его слова, болтала без умолку и ругалась – в общем, обращалась с ним так, будто каждую секунду готова наброситься на него, а потом все рассказать подружкам. Я не воспринимала его всерьез.

Однажды, после того, как я раскаялась в том, что притворялась бывалой красоткой, я попробовала снова разжечь его интерес, но опоздала. «Кика, поначалу мне очень хотелось иметь отношения с тобой, но потом ты мне ясно дала понять, что я всего лишь очередной в твоем бесконечном списке, а я ищу совсем других отношений», – изрек он. Господи, какая же я была дура! Ясное дело, что сразу после этого он влюбился, потому что богатые мужчины не теряют времени даром, а я потеряла возможность прожить жизнь в его медвежьих объятиях. Слава богу, что я так убедительно пишу. Из всего этого хотя бы получилась хроника для «VIP», хотя она и была опубликована слишком поздно.

Вот что им нравится

Ум – самое редкое качество у мужчин

Больше всего женщину восхищает в мужчинах далеко не красота. К счастью для вас, мужчины (или к несчастью), ваши козыри совсем другие, и их название можно определить как «мужественность». То, что я имею в виду, не имеет ничего общего с почесыванием яичек, харканьем в канаву или с двадцатью двумя потными парнями, бегающими по футбольному полю. И еще меньше общего имеет с тестостеронами.

Я имею в виду уверенность в себе. А это, очевидно, очень редкое качество для мужчины. А вы думали будет легко? Мы не обращаем внимания на толстое брюхо и лысину, так как знаем, что ничто из этого не мешает, поскольку и мужчина, у которого все это отсутствует, может быть совершенно лишен привлекательности, если он не обладает определенными психологическими характеристиками. Но что это, в конце концов, значит, вы никогда не сможете понять. Поэтому я продолжаю.

Вернемся к мужественности. Думаю, что немногие вещи в этом мире так же эротичны и соблазнительны, как мужской ум. Ведь тот, кто им обладает, также обладает хорошим чувством юмора – ибо только умные не принимают все всерьез и находят предмет для забавы даже в рутине. Итак, у вас есть ум и чувство юмора, которые вместе с хитростью (следующим атрибутом интеллектуально одаренных мужчин), завоевывают женщин и поднимают вас в наших глазах. Потому что недостаточно грубо трахнуть женщину в коридоре. Это может сделать любой обладатель фаллоса. Чтобы выделиться из толпы мужчин, необходимо поразить нас.

Вы смотрите на женщину и думаете: «Боже, какая грудь, какая попа, какая талия, какие манящие губы...», и тогда же появляются фантазии, и разжигается желание. У нас же все по-другому. Женщина (обладающая хоть каким-то умом) не может посмотреть на эстетически интересного мужчину и, без разговоров, захотеть его. Нет. Вот в чем разница: наше желание не берет верх над интеллектом (вы уже, должно быть, замечали, как восхищенно и чувственно смотрят ученицы на своего учителя). Нам необходимо сначала пройти через ворота разума, чтобы дойти до ворот наслаждения. И чем лучше ваш мыслительный инструмент, тем больше ваши шансы.

Потому что женщине нравится, когда ее удивляют, а это происходит, только когда мужчина умнее ее. Все понимают, что играют в игру, в эти вечные кошки-мышки, которые составляют смысл нашей ничтожной жизни. И нужно знать правила этой игры, а это доступно только зрелым людям. Те, кто много болтают, имеют немного шансов. Те, кто неубедительно льстят – тоже. Подлецы? Боже сохрани! Люди умеют отличать их и обходят стороной. Для чрезмерных романтиков велик риск умереть от разочарования. Самонадеянных хватает не больше, чем на одну ночь. Остаются, в таком случае, только умные.

Эти-то знают, из чего мы сделаны. И знают, что за всем нашим тщеславием, честолюбием или обольстительностью живет маленький беззащитный червячок, который ищет приюта и плеча. В этом-то и заключается мужественность: в осознании мужчиной, что мы нестрашные и не похотливые, а маленькие испуганные женщины, которые мечтают о том, кто сможет их раскусить. И, желательно, поглотить.

В пучине любви

Я решила побыть одна как можно дольше. Но, естественно, не выполнила своего обещания. После моего последнего провала, который случился из-за моей исключительной неспособности строить отношения, не саботируя их и не провоцируя любимого, я решила подождать, пока все уляжется (особенно во мне), и лишь потом бросаться в новую пучину.

Мой экс-возлюбленный был отличным парнем, общительным, милым и привлекательным, с хорошими намерениями, но я издевалась над бедняжкой. Я чувствовала такую злобу, что она изливалась на любого, кто оказывался рядом (кроме моих дочек). Поскольку Крис в то время находился ближе всех ко мне, я изливала на него всю горечь, что текла по моим венам. Это было решительно неплодородное время для любви и здоровых отношений с кем бы то ни было, а против него я ничего не имела, ведь он всегда был нежен со мной. Но он же был единственным каналом, по которому моя агрессивность могла транслироваться безнаказанно. Если бы я сказала Марку Антониу или Арану, своим начальникам, то, что я так хотела сказать, меня бы уволили в ту же секунду. Если бы я говорила со своим отцом с той враждебностью, которую он у меня вызывал, я бы получила оплеуху или испортила наши отношения вконец. И я никогда не стала бы издеваться над своими дочерьми, хотя они очень часто доводили меня до бешенства. Поэтому у меня не было никого, кроме Айлин и Криса. С Айлин приходилось быть помягче, ведь она была последней моей подругой с тех пор, как я стала грубой и обидела всех остальных. Вот поэтому оставался один Крис.

Я его обожала, но не была влюблена в него. И вообще не была способна испытывать к кому-либо что-то серьезное, потому что в этой кутерьме из эмоций меня и так тошнило каждый день после очередной дозы терапии. Со мной невозможно было договориться, и самым правильным для меня было бы сидеть тихо в своем углу, потому что любому, кто приближался ко мне, я тут же устраивала головомойку.

Я пробыла одна в течение двух месяцев, и снова начала влюбляться. Я влюбилась в журналиста, намного старше меня, к которому я чувствовала глубокое интеллектуальное уважение, секс с которым был замечательным, но бесперспективным. Он был более сумасшедшим, чем я, только что развелся после десяти лет брака, и уже меньше, чем через месяц, он был со мной. Он, после развода, обвиненный в том, что бросил жену; я, привыкающая к лекарствам и дышащая огнем на всех, – из этого не могло выйти ничего хорошего. Ему было пятьдесят лет, и даже при том, что он очень хорошо сохранился для своего возраста, он был из другой эпохи. У него был сын-подросток, свой дом и фургончик, а я все еще бегала на танцы, напивалась и мечтала о большой любви. Он уже лысел, и у него появлялся животик, что облегчало задачу представить его в старости. И, несмотря на идеальные любовные игры, ему уже трудно было выделять тестостерон. Как я могла быть счастлива с мужчиной, которому оставалось не более двух-трех лет сексуальной пригодности? Эти вопросы мучили меня, пока длился наш роман, и я отлично знала, что будущего у этого романа нет.

В те дни я познакомилась с Зе (Жозе).

Я все еще была корреспонденткой «VIP», и мне настолько надоела работа, что любая новая затея переполняла меня радостью. Новое руководство назначило меня ответственной за запись ролика для радио с обзором следующего номера журнала. Причем ролик должен был появиться в тот же день, когда на прилавки ляжет новый номер издания. Это должно было выглядеть, будто я в прямом эфире беру интервью у трех издательств Сан-Паулу. Меня выбрали для этого из-за волнующего голоса и хорошей дикции, по словам нового шефа.

Группа с радио должна была прийти в редакцию вместе с персоналом нашего отдела по маркетингу и рекламным агентством Фракта, автором идеи. Мы все записали меньше, чем за час. Получилось очень забавно. Руководству понравился результат, и они решили, что я теперь всегда буду делать радиообзор. «Ну вот,– подумала я, – хоть что-то новенькое в моей круглосуточной маразматичной работе».

Журнальный номер уже был готов, оставалось время снова делать запись. Переполняемая энтузиазмом, я ждала прихода команды. Наконец она появилась, но на этот раз вместо главы агентства пришел ее партнер (о-ля-ля...). Они все остановились в дверях редакции, и еще издали я увидела фигуру – высокого седовласого мужчину с короткими волосами, карими глазами, одетого во все черное и улыбающегося. Он разговаривал с Жардэлом, моим коллегой, я поняла, что они друзья. Еще прежде чем нас представили, я подошла к ним ближе, повернулась спиной и стала слушать их разговор. «Черта с два! Я порвал с ней», Жардэл: «Клянешься?», и он: «Клянусь». Оба рассмеялись. Хм, это как раз то, что я и хотела бы услышать: красавец был один.

Несколько секунд спустя нас представили, я улыбнулась ему. Он выглядел еще красивее и моложе, чем казался на расстоянии. Ему было тридцать с небольшим, у него были модные туфли, брюки были отглажены, а рубашка чистейшая. Хорошо, очень хорошо. Ни распятия, ни браслета, ни перстней, ни обручального кольца. Если он и носил их иногда, они не были неотъемлемой его частью.

Мы прошли в кабинет директора редакции, которого в тот момент не было на месте, чтобы там сделать запись. Пока группа готовила аппаратуру, я стреляла глазами на мужчину в черном, который стоял рядом. Была немного взволнована, потому что открыла рот и не могла ни на секунду остановиться в своей болтовне, а он, казалось, очень внимательно слушал то, о чем я говорила (преимущественно глупости, но он так взволновал меня, что я не могла успокоиться). Я стала рассказывать, что пишу в своей колонке о том, что нравится женщинам в мужчинах, и он пожелал узнать подробности. Я сказала, что женщине нравится, когда мужчина бросает на нее похотливые и бесстрашные взгляды и завоевывает наше сердце. И пока я развивала теорию о бесстрашном мачо, он сложил руки на груди и стал смотреть прямо мне в глаза, серьезно и с видом завоевателя, а меня охватила дрожь. Как если бы он смотрел на меня и говорил про себя: «Да, Кика, обмани меня, мне это так нравится»; или: «Лги, лги, девочка, лги так, чтоб я мог притвориться, будто верю тебе», а на самом деле было очевидно, что во мне самой нет никакого бесстрашия.

Когда мы начали запись, оборудование накрылось. Аллилуйя, Господи! Накрылось, ни с того ни с сего, и теперь нам надо было ехать на студию. Естественно, он и я поехали в одной машине вместе с водителем нашего центра и девочкой из отдела по маркетингу. Мы поехали по Сан-Паулу в самый час пик, а это сильно растянуло время нашего пути. Мы говорили о любви, о сексе, о браке, или, вернее, я говорила, а он слушал, уставившись на меня.

Когда запись была закончена, мы обменялись визитными карточками и разошлись, но прежде я успела обратить внимание на попку Жозе: это была самая красивая попка в мире (из тех, что я видела до сих пор).

Несколько дней спустя, Зе позвонил. Он оказался очень мил и разговорчив, а я была настроена слушать. Айлин, которая сидела рядом со мной на работе, ударила меня книжкой по голове, когда увидела, что я манерничаю в трубку, а я закричала от боли. «Ну, теперь она натворит глупостей!» – заявила Айлин, догадываясь, что я снова влюблена, но не смогу пойти куда-нибудь с Жозе, прежде чем порву все другие связи.

Я оттягивала, как могла, момент нашего первого свидания: я хотела успеть хотя бы достойно покончить со своим «романом без будущего». Но не успела; желание пойти с Жозе было больше, чем желание ставить точку в отношениях с Лео. Поэтому я решила поступить безнравственно.

Мое сердце тревожно колотилось на пороге моего дома, в ожидании «человека в черном» с пепельными волосами и потрясающей попкой. Он пришел чуть позже, немного заблудившись, и от него так приятно пахло, что хотелось облизать всю его шею. Я пыталась скрыть свое волнение, отсутствие таланта начинать разговор и адскую головную боль, которая мучила меня с утра.

С самого начала он делал все так правильно, что казалось, он перечитал все мои статьи.

Ужин подходил к концу, а вместе с ним возрастала уверенность, что я не «наделаю глупостей», как предсказывала подруга Айлин, потому что парень был первого сорта, и стоило браться за него всерьез. Я была убеждена, что не приглашу его подняться ко мне, не брошусь ему на грудь и не скажу ничего легкомысленного перед прощанием. И я играла роль пай-девочки до самого конца вечера, который завершился нежным поцелуем. Уф! Хотя бы на этот раз я себя контролировала и не сделала ничего, что заставило бы его сбежать.

Он только что переехал в снятую квартиру, большую и находящуюся далеко от моей. Он хотел устроить праздник – отметить начало новой фазы жизни. Мой же друг Лео должен был уехать на следующее утро в Белу Горизонте, чтобы провести там выходные с сыном. Передо мной стояла дилемма: ехать или остаться. Поступить здраво или поддаться сумасшедшему желанию крепко обнять ягодицы Зе и впиться в его рот страстным поцелуем... Вместе с этой проблемой пришла еще одна – грипп, сваливший меня в постель за два дня до праздника и до отъезда моего бывшего возлюбленного. Я стала глотать все возможные лекарства против гриппа. Я должна была поправиться, чтобы всецело отдаться празднику, но не знала, как правильно замесить коктейль из лекарств от гриппа и антидепрессантов, потому что то, что пила я, заставляло меня спать едва не по двадцать часов кряду.

Меня вытащила из дому моя верная Айлин, и уже через несколько часов я была на празднике у Жозе, более слабая, чем только что родившийся жеребенок. Там я встретила Жардэла, нашего дорогого коллегу, который пил без остановки, и у него уже заплетался язык. Мы остались втроем. Айлин и Жардэл должны были меня веселить и не позволять мне никаких выкрутасов. Но даже их неусыпного внимания было недостаточно, чтобы остановить меня – не дать мне повиснуть на шее у «человека в черном» и зацеловать его теми горячими поцелуями, которые я готовила для него с самого нашего ужина. Айлин пришла в бешенство от своей безмозглой подруги, ведь на празднике присутствовали целых пять человек из нашего центра, и все они были друзьями моего (ревнивого) Лео.

Рвущая и мечущая подруга утащила меня с праздника, и я не могла даже пикнуть, пока мы ехали домой, боясь получить еще больший нагоняй, чем уже получила по пути от квартиры до машины. Айлин ругала меня, а я отвернулась от нее, чтобы спокойно любоваться звездным небом.

Когда я пришла домой (или, вернее, ввалилась), я сразу позвонила своему «бесперспективному». Было три часа ночи, я знала, что его мобильный отключен, но я не могла смириться с мыслью, что кто-то другой доложит ему, что я вешалась на шею хозяину праздника. Поэтому я все рассказала его автоответчику, рыдая, переполняясь то чувством вины и стыда, то детским страхом. А потом я уснула.

На следующий день в семь утра звонит он мне, безутешный, из аэропорта. И выслушивает кучу дерзостей от меня – не потому, что заслужил такое обращение (ведь изменщицей все же была я), а потому, что никто не остается безнаказанным, если будит меня рано утром. Я не помню, что я ему говорила, но помню, что расстроила его куда больше, чем поцелуи с Жозе или огласка. Я, видимо, напоминала монстра, потому что я ужасна, когда рано просыпаюсь: настоящий монстр.

Хорошо, что они оба, и Жозе, и Лео, уехали, а я осталась одна и могла привести мозги в порядок. Я очень расстроилась, что так грубо обошлась с Лео, но все же была счастлива, что поцеловала Жозе.

Неделю спустя я провела первую ночь с моим мужчиной в черном, со всем целомудрием двух взрослых и осторожных людей. Я безумно стеснялась, что он видит меня голой, со всеми складками на брюхе, со всей моей блеклой кожей и небритыми ногами, которые он ласкал. Я была напряжена и напугана. И без преувеличения скажу, что я просто провалилась как любовница. Но и он не был на высоте, и мы оба уснули с облегчением, что кое-как перевалили границу первого раза. Но после наступил второй, третий, и гораздо раньше, чем мы заметили это, наш робкий и неудачный секс стал самым ярким в моей жизни.

Наш роман был потрясающим. В нем было все, чтобы сделать меня счастливой: взаимное участие, секс и хорошее настроение. Уже очень скоро я стала представлять, как к фамилии Салви присоединится Капоррино (у него была фамилия сицилийского мафиози, но такое нежное сердце, что криминальные корни отпадали сами собой). Я часто чувствовала страх, потому что никто из любимых и близких людей не имел надо мной такой власти. Любить, в каком-то смысле, значит быть заложником, но несмотря на все мои попытки добавить в наши отношения ложку дегтя, он оставался терпеливым и твердым, когда было необходимо, и ставил меня обратно на рельсы каждый раз, как я с них сходила. Он был сильный и нежный мужчина, а это большая редкость среди представителей противоположного пола.

Начало отношений давалось мне с трудом, я очень противилась тому, чтобы иметь продолжительную связь, стать частью пары, и было очень трудно привыкнуть к его постоянному присутствию в моей жизни. Даже когда я была замужем, я получала очень мало тепла от отца своих девочек и чувствовала себя одинокой, и, наверное, привыкла к этому состоянию. Но в конце концов расслабилась, перестала сдерживать себя и стала наслаждаться всем, что он мне так щедро предлагал.

Зе всегда сохранял присутствие духа. У него всегда был остроумный ответ на все, и он пробивал иногда возникающий в отношениях лед с завидной легкостью. Однажды мы пошли ужинать в ресторан, еще в самом начале нашего романа, и я находилась в напряжении (возможно, из-за мысли: «А если я влюблюсь, а он меня прогонит пинком под зад?» – и прочих глупостей). На мне была короткая юбка, и мое колено слегка касалось снизу крышки стола. Я почувствовала, что изнанка столешницы мягкая. Я провела рукой снизу по столу, и он оказался мягким, возможно, из-за того, что это был дорогой ресторан, и это было предусмотрено, чтобы женщины не рвали чулки об деревянное покрытие. Я очень удивилась, что стол подбит чем-то мягким и спросила Зе, зачем это сделано. А он посмотрел на меня, как соучастник преступления, и сказал: «Ты приклеиваешь туда содержимое своего носика, Кикочка?». Именно после этой фразы я влюбилась в него.

Прежде чем меня уволили из «VIP» (по моему желанию; я хотела попробовать стать писательницей, а работа отбирала столько энергии, что я была не в состоянии творить), я успела написать еще одну хронику, вдохновленная Зе. Эта статья подвела черту под частью моей жизни, которая прошла под знаком борьбы за признание, здоровье и любовь.

Я вся его

Нет ничего более бесстыдного, чем секс с любимым

Хороший секс и любовь, как вы знаете, далеко не всегда встречаются в паре. Потому что то да се, и прочее, и прочее (зачем доказывать очевидное, если каждый хоть раз наблюдал это несоответствие? Предпочитаю продолжить и приблизить счастливый конец...). Но когда они все-таки встречаются вместе, то страстное желание и интеллектуальное восхищение дают в результате самую тонкую и прекрасную комбинацию. Имя ее – любовь.

Я пережила и платоническую любовь, в которой к «объекту любви» более тяготеет разум, чем сердце. Пережила и головокружительную безумную страсть, когда все возможное общение осуществляется с помощью тела. Но при таких отношениях чувствуешь себя совершенно покинутым, кажется, что у тебя нет даже своего имени. Пережила я и псевдолюбовь (думаю, так это называется), которая опирается, скорее, на жажду любви, чем на настоящее душевное чувство. И пережила много глупостей (ведь нет святых людей), благодаря которым научилась выходить сухой из воды.

Сейчас я в полной мере наслаждаюсь той любовью, что затягивает нас в свой танец для двух тел. Эта любовь – магическая и трогательная – как звук голоса любимого человека.

Приведет ли эта любовь к рождению ребенка, новому адресу и общим счетам, покажет будущее. Но единственное, что я сейчас могу сказать, так это то, что она заполняет все пространство в одинокой душе и порождает самые неожиданные желания. И я, следуя совету Тима Майи, «простираю руки к небу».

Любить – не просто наслаждаться обществом, объятиями и поцелуями другого человека. Любить – необходимость оказаться внутри любимого человека, и быть максимально близко, пока не произойдет полного симбиоза. Любить – это с радостью слушать дыхание любимого ночью и улавливать хаотические сокращения его мускулов во сне, пытаясь найти в них логику. Любить – значит всегда быть по-христиански всепрощающим, чтобы принять любимое существо таким, какое оно есть. Любовь – это вечная готовность и бесстыдство.

Мы узнаем точно, что любим, когда в нас происходит физиологическая перемена. Когда тело, даже если оно старое и дряхлое, освобождается от всех табу. Любовь измеряется наличием или отсутствием стыда в отношении тела, желанием быть единственным и разделить все бесстыдства и выделения (виват, Рубен Фонсека!) с любимым. Мы понимаем, что любим, когда пищеварение работает отлично всю неделю отпуска, пока ты на пляже с любимым, когда ты ловишь кайф от того, что на тебя стекает пот любимого во время полового акта, и вкус его кажется божественным нектаром. Когда поцелуй при прощании так горяч и сексуален, что хочется отдаться снова.

Мы понимаем, что любим, когда распахиваем все возможные отверстия. Когда хотим выпить все, что можно выпить из тела любимого, когда мы лишаемся рассудка в то время, пока на нас бьет звучная вязкая струя. Но, прежде всего, мы понимаем, что любим, когда в сексе нет границ и когда мы принимаем факт, что, как бы мы этого не хотели, невозможно слиться с любимым воедино.

Я всегда страдала запором, с самого рождения. Я никогда ни с кем об этом не говорила, но на любое путешествие мой организм всегда реагировал одинаково, и я по несколько дней не могла сходить в туалет. У меня был запор. Разумеется, никто (кроме какого-нибудь старикашки, у которого любимой темой для разговора являются неисправности организма) не выходит из туалета, рассказывая о своей проблеме направо и налево. Это неизящно, неприлично и заставляет всех вспомнить, что ты на самом-то деле какаешь, хотя снаружи покрыт лоском гламура. За все время, пока я была замужем, слово «какать» вообще никогда не употреблялось в нашем доме. Разве что после рождения Алисы (когда эта тема стала дежурной темой за едой, потому что стоило только поставить на стол обед или ужин, как раздавалась сигнальная сирена ее голоса, оповещающая о том, что пора сменить подгузник). Я никогда не могла пукнуть в присутствии мужа, или, тем более, разглагольствовать о еще менее благородных физиологических процессах. Но с Зе все было иначе, и в этом тоже для меня заключалась особенная прелесть наших отношений.

Очень скоро он понял, что я страдаю запорами, и каждый раз спрашивал меня, когда я задерживалась в туалете, сделала ли я «а-а». Его интерес породил абсолютную близость, которую мне так долго приходилось избегать. Мы даже обсуждали количество и консистенцию продукта, когда мои усилия облегчиться увенчивались успехом.

Существовал целый ритуал для того, чтобы мое пищеварение функционировало без сбоев. Я должна была остаться одна, чтобы рядом не было ни души, не было шума, музыки, ничего, что могло бы помешать процессу. Зе понял мою проблему и пытался создать все условия, чтобы я достигла положительного результата. И уходил подальше от туалета.

Однажды, после успешного завершила священнодействия, пребывая от этого в восторге, я, перед тем как слить воду, заметила знак. У меня получились ровно восемь кругленьких катышков, почти одинаковых, которые на дне унитаза составили замечательный цветочек, со стебельком, но без сердцевинки. «Я беременна девочкой», – подумала я и рассмеялась от избытка эмоций (если бы сердцевинка была, родился бы мальчик, но, поскольку ее не было, знак был очевиден: я ожидала девочку).

Я выбежала из туалета и рассказала Жозе о примете, объявляя о беременности. С того дня мы с нетерпением ждали, будет ли у меня задержка, а потом в первый день задержки я купила в аптеке тест на беременность, который показал отрицательный результат. Но задержка все продолжалась, а вместе с этим начали отекать ноги, и по утрам меня стало тошнить. После восьми дней задержки, сходя с ума от радости в предвкушении новой жизни (девочки, имя которой будет Нина, чьи глаза будут зелеными, а волосы – рыжеватыми, потому что такой я видела ее во сне), я пошла в лучшую лабораторию Сан-Паулу, чтобы сдать анализ крови. И ждала с нетерпением вечера, когда будут готовы результаты.

К несчастью, они оказались отрицательными. Я прорыдала целый день, а на следующее утро началась менструация. Несколькими днями позже я поняла, что отеки и тошнота были побочными эффектами лекарств, дозу которых я повысила, решив отделаться от справки из сумасшедшего дома.

Я не была беременна. Сначала я рыдала, а потом почувствовала себя счастливой. Ведь я теперь была полна сил, снова хотела стать матерью, матерью ребенка от любимого мужчины. У меня была новая большая любовь, и я мечтала построить семью, а заодно – написать новую историю. Совсем другую. В которой я буду излечившаяся и счастливая.

Примечания

1

Еngolir os sapos (порт .) – буквально: глотать лягушек; означает: сносить, проглатывать оскорбления.

(обратно)

2

Фрилансер (от англ. freelancer – нештатный работник) – человек, не имеющий постоянного места работы.

(обратно)

3

Жобим Антонио (Том) Карлос – популярный бразильский певец и композитор.

(обратно)

4

Куку – отрицательный персонаж детского сериала «Жёлтый дятел».

(обратно)

5

Режим на CD-проигрывателе, при котором диск автоматически включается сначала, как только заканчивается последняя песня.

(обратно)

6

Аргентинское сухое красное вино.

(обратно)

7

Любовь моя (фр.).

(обратно)

8

Бразильская поисковая система в Интернете.

(обратно)

9

Величественный финал (итал.).

(обратно)

10

Спасибо, Господи! (итал.).

(обратно)

11

Завсегдатай (фр.).

(обратно)

12

Кека – героиня филиппинского фильма «Кека».

(обратно)

13

Жизель Бундхен – фотомодель, славящаяся пышными длинными волосами.

(обратно)

14

Джанечини – популярный бразильский актёр из телесериалов.

(обратно)

15

Список, перечень, анкета (англ.).

(обратно)

16

Сексуальный бизнес.

(обратно)

17

Фраза из кинофильма «Друзья Питера»: «Я вне сексуального бизнеса» (англ.).

(обратно)

18

Налог за недвижимость.

(обратно)

19

Следовательно (лат.).

(обратно)

20

Королевского размера (англ.).

(обратно)

21

MEC – министерство науки и образования Бразилии.

(обратно)

22

От франц. foie gras – французский национальный деликатес из гусиной печени.

(обратно)

Оглавление

.

Предисловие

Хаос

«С Кикой на диване»...

Отчаяние

Хочу грубого мужчину

Я – сумасшедшая

В пучине любви . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

• Реклама на сайте

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © UniversalInternetLibrary.ru - электронные книги бесплатно