Электронная библиотека
Форум - Здоровый образ жизни
Саморазвитие, Поиск книг Обсуждение прочитанных книг и статей,
Консультации специалистов:
Рэйки; Космоэнергетика; Биоэнергетика; Йога; Практическая Философия и Психология; Здоровое питание; В гостях у астролога; Осознанное существование; Фэн-Шуй; Вредные привычки Эзотерика


Марков А. Н. Русские на Восточном океане:: Путешествие Ал. Маркова / Издание 2-е изд., испр. и доп. — СПб.: тип. А. Дмитриева, 1856.


ПЕЧАТАТЬ ПОЗВОЛЯЕТСЯ

с тем, чтобы по напечатании представлено было в Цензурный Комитет узаконенное число экземпляров. С-Петербург. 25-го Мая, 1856 года.


Цензор А. Фрейганг

Восточная Сибирь

Путь от Иркутска до острова Ситхи

Проехав все пространство Европейской России, простирающееся от Москвы до Екатеринбурга, и всю Западную Сибирь — страны, представляющая много любопытного, но уже довольно хорошо известные нашим Русским путешественникам и промышленникам, я приближался к Иркутску, первому торговому в Сибири городу.

В 5 верстах от Иркутска стоит монастырь, в коем почивают в великолепной раке мощи св. Иннокентия чудотворца, и где все проезжающие считают за непременную обязанность остановиться для поклонения мощам этого угодника. — Сибиряки твердо уверены, что если при проезде мимо монастыря не отслужить молебна Преподобному чудотворцу, то на пути непременно случится какое-нибудь несчастье. По убеждению тамошних жителей, угодник Божий милостью своею предохраняет город от всех недугов, заразительных болезней и сильных пожаров, — и действительно, до сих пор еще неслышно было, чтоб случались в той стороне когда-либо такие события, которые на земле почитаются кознями небесными.

Иркутск построен на правом берегу реки Ангары, которая так быстра, что жестокие морозы, свойственные тамошнему климату, покрывают, ее исковерканным льдом не ранее Января месяца. А был год, как уверял меня, что во всю зиму переправлялись через Ангару плашкоутами, или, по-тамошнему сказать, карбасами. Берега её утесисты; по ней встречается много крутых поворотов и порогов, однако при искусном и привычном управлении суда проходят благополучно. Прорываясь сквозь озеро Байкал и впадая в реку Енисей, Ангара облегчает сообщение с Кяхтою и служит источником обогащения Иркутскому купечеству. По ней отправляются суда, нагруженные шерстяными, пушными и металлическими товарами в Кяхту, или обратно из Кяхты, с чаем, съестными припасами, особливо скотским мясом, которое в большом изобилии находится за Байкалом, где скотоводство в самом цветущем состоянии; равным образом, не маловажную статью торговли составляет привозимая тоже через Ангару рыба, добываемая в озере Байкале, в особенности омули.

Иркутск есть складочной средоточный город всей Сибири; отсюда развозятся в большом количестве как туземные, так и Европейские произведения во все окружные места. При наступлении весны все оживляется необыкновенною деятельностью: товары отправляются в Якутск, Охотск, Камчатку и в Российско-Американские колонии. Главные товары суть: табак черкасский, мука, крупа разного сорта, вино, порох и различные товары, выделываемые на фабриках и заводах — предметы, необходимые для Восточной Сибири, ибо в отдаленных восточных городах того края нет никаких произведений растительных, тем более мануфактурных.

Все товары укладываются в сумы, ящики и фляги, так чтоб в каждом месте было не более 2 1/2 пудов весу, для удобного навьючиванья на лошадей во время переправки чрез Охотскую дорогу; потом зашивают эти места в лавтаки или сыромятные кожи, для предохранения от подмочек при переходе каравана вброд.

Иркутск производит также значительную торговлю с Бурятами пли Братскими, которые живут большими улусами в окружности этого города и занимаются хлебопашеством, звериною ловлею и частью скотоводством. Из них есть значительные богачи, и многие жалованы от Российского Императора кафтанами, саблями и медалями.

Народ этот сильно привязан к черкасскому табаку и к вину. Некоторые из них имеют по несколько жен, кои живут отдельно, каждая в своей юрте. Муж навещает их по очереди, живет у каждой по несколько недель, потом переходит к другой, и так проводит все свободное от занятии время; зимою же отправляется на звериную ловлю в пространные Сибирские степи или леса. По окончании лова они съезжаются в Иркутск для продажи или вымена своих промыслов.

При проезде в какое-нибудь место, останавливаясь на постоялом дворе, пли находясь в лавке, Бурят непременно старается что-нибудь украсть. Если, во время кражи, его поймает кто-нибудь из Русских, то может бить сколько душе угодно… Бурят терпеливо выдержит всю боевую операцию, — но если напомнят ему про полицию и погрозят отправить туда, он начнет кланяться, просить, умолять, чтоб его продолжали бить, лишь бы только не отправляли в такое страшное место. — Зато и Буряты не остаются у Русских в долгу: попади к ним Русский в улус в позднее время, — они ограбят его совершенно до последней нитки, без всякой жалости.

В половине Мая вся дорога из Иркутска покрывается обозами с товарами, вплоть до селения Качуги, расположенного на самом берегу реки Лены. Тут стоит множество разной Формы судов, лодок, паозков, которые с виду похожи на барки, но только гораздо меньшего объема. Все эти суда нагружаются пришедшими из Иркутска товарами, и чрез пространство 2500 верст, вниз по Лене, плывут к Якутску целый месяц, а в обратный путь слишком 2 месяца тянутся лошадьми и народом, с величайшим трудом.

Лена — одна из величайших рек в России. Во время плавания по ней, тело как будто погружается в сон и чувствуете какую-то особенную склонность к бездействию. Берега этой реки более низменны и ровны; течение тихое, спокойное; по пути не встречается ни крутых поворотов, ни порогов. Время от времени представляются взорам гигантские утесы; в грозном безмолвии смотрятся они в зеркало спокойных вод… вокруг все дико, пустынно, самобытно…. ни звука, ни следа человеческого.

Лена скрывается в Мае и несет огромные льды свои в Ледовитое море; при разлитии она возвышается почти до 3-х саженей, затопляет низменные места и образует род озер.

Жители расселены небольшими селениями по обеим сторонам Лены, отстоящими одно от другого на довольно большое расстояние, и вообще очень нуждаются в продовольствии. В иные годы им недостает даже хлеба и других произрастений: причиною тому климат и почва, неблагодарная к трудам земледельца. — По большей части они пользуются привозимыми на торговых судах как хлебом, так и другими товарами, которые выменивают на пушные товары, слюду, кедровые орехи и холст, довольно грубый и годный более для упаковки.

Скотоводство по берегам Лены очень в плохом состоянии; зато большое изобилие в рыбе: там стерлядь живая, в — 3/4 арш., стоит 25 коп. асс. или одну полушку черкасского табаку.

Самая главная промышленность береговых жителей Лены состоит в звериной ловле, особливо белок, за которыми они уходят далеко от своих селений в лес, живут там, начиная от Покрова до самой весны, и изредка навещают свои семейства, где, запасшись провизией, снова уходят в лесные шалаши. Большим пособием при ловле белок служат им собаки, которые очень хорошо приучены к этой охоте, по духу слышат, где находится белка, и если завидят ее на дереве, то, не упуская из виду, лают до тех пор, пока не подойдет хозяин и не убьет винтовкою маленького зверька. При счастливой ловле охотник добывает в неделю более 100 белок.

Вообще есть замечание у тамошних жителей, что если большой урожай кедровых орехов, то в этот год будет много белок. Лучшие по Лене белки, отличающиеся как черным цветом, так пухом и величиною, добываются в Олекме и продаются там от 25 до 40 коп. асс. за шкуру.

Добывание слюды считается у жителей Лены важным промыслом, но редкие занимаются отысканием её: они твердо уверены, что этот клад не всякому дается, а только попадается на счастливого. Если кто из туземцев решается на этот промысел, то надевает на себя чистое белье, и, не говоря никому о своем намерении, отправляется в путь, — Когда по особым признакам удастся ему найти слюду, он старается один, без помощи других, воспользоваться этим кладом; но часто одному представляется большой труд в разбивании скалы, заключающей в себе слюду; в таком случае промышленник собирает партию товарищей и делит добычу с своими сотрудниками.

По обеим сторонам Лены растут в изобилии кедровые орехи. — Тамошние жители в конце лета собирают кедровые шишки, сушат их, кладут в мешок и колотят до тех пор, пока орехи не вывалятся из гнезд, потом провевают их, чтоб отделить от шелухи. В урожайные годы кедровые орехи продаются не дороже двух руб. за пуд; большое количество их закупают в Иркутск, где выбивают из них масло.

Во время плавания по реке Лене беспрестанно представляются взорам дикие живописные виды, которым эта величественная река еще более придает красоты. Но вот, вдали уже виден низменный берег, заставленный судами, пришедшими из Иркутска с разными товарами. Это город Якутск. Он стоит на левом берегу Лены, имеет 9 церквей, гостиный двор, довольно хорошо выстроенный, и свечной завод — вот все, что можно сказать про этот город; так в нем скучно, однообразно. Зато в Июне месяце, при открыли ярмарки, этот тихий, отдаленный город оживляется, делается многолюдным, шумным, деятельным. В Якутск собираются торговцы из окружных и дальних мест; тут бывает также складка мамонтовой кости.

В Якутск собираются Якуты и Тунгусы и ведут с Русскими значительную торговлю. Оба эти народа исповедуют христианскую веру и ужасно робки, особливо Тунгусы. — Когда последним, при переправе на оленях из одной долины в другую для жительства, попадается навстречу кто-нибудь из Русских проезжих, они останавливаются всем своим рогатым караваном, снимают свои клинообразные шапки и почтительно кланяются проезжим.

Как странно бывает тогда смотреть на эту полудикую, смиренную толпу, тихо пробирающуюся по дико-пустынным местам!

В летнее время Тунгусы ведут кочевую жизнь, переезжая с одного места на другое. Это делают они собственно для прокормления оленей и для собирания ягод, в запас на зимнее время. Переселение с одного места на другое не представляет для них большего труда. Походные юрты их делаются из бересты и походят на вертикально-стоящий растянутый колпак. Во время переходов Тунгусы свертывают их в трубку, навьючивают на оленей, сами с женами и детьми садятся тоже на оленей и тянутся длинным караваном на новое жилище, которое также, оставляют, как и прежнее.

Тунгусы и Якуты очень хорошо приготовляют бересту: они варят се, сшивают лошадиными волосами и выделывают разную посуду. Мне неоднократно случалось плавать в Тунгусских ветках, в которых они ловят рыбу. Это плоско-овальные, остроконечные с обеих сторон, берестяные лодки, крепко переплетенные внутри дранками; они очень скоры и легки на ходу и подымают 4 человека, если имеют в длину 5 арш., а в ширину 1 арш.

При первом снеге Тунгусы удаляются на зимнее жилье, где у них довольно хорошо устроены бревенчатые юрты, обсыпанные землей и довольно теплые. В это время олени их питаются подснежным кормом и древесным мхом; Тунгусы же употребляют в пищу оленье молоко, мясо, сушеную рыбу и ягоды Они не занимаются хлебопашеством и не имеют нужды в этом труде. Все богатство их состоит в оленях, которых у зажиточного хозяина насчитывается иногда голов до 200.

Главная промышленность Тунгусов заключается в ловле соболей, лисиц, куниц, медведей и, зайцев и бурундуков; они привозят шкуры в Якутск и частью в Охотск, и продают там очень дешево. Хороший, выгодный, довольно темный соболь, за который у нас можно взять 100 руб., продается по 25 руб. Вообще все пушные товары покупаются или вымениваются у Тунгусов очень выгодно.

Тунгус робок с человеком, но посмотрите, как он смел и отважен в борьбе с медведем. Вооруженный одною винтовкою или ножом и не приглашая в товарищи никого, чтоб не делить добычи, Тунгус один идет на неровный бой и одолевает великана. Редкий из них делается жертвою свирепости лютого зверя. Тунгус управляется с ним как с равным себе; он встречает его, как незваного гостя в этом дремучем пространстве, которое тянется от Якутска до Охотска, и в котором, как хозяин на своем дворе, он никогда не заблудится, как бы далеко ни зашел.

Якуты очень сходны с Тунгусами как по лицу, так и по одеянию, но в отношении образа жизни весьма различествуют друг от друга. Якуты живут в рассеянными малыми селениями в окружности Якутска, постоянно на одном месте, занимаются скотоводством, имеют большие табуны лошадей, возят вьюками товар из Якутска в Охотск, и приготовляют коровье масло, которое в большом количества продают в Якутске; там его топят, наливают на берестяные тунтаи (Формою совершенно сходные с ранцем), не более 2 1/2 пуд. в каждый, для удобности перевозки вьючным транспортом, и отправляют в Охотск и другие места. — В нынешнее время Якуты стали приучаться к хлебопашеству; но жаль, что тамошний климат не позволяет совершенно созревать хлебу. Якуты собирают его еще не доспевший, сушат, толкут и добывают муку в самом малом количестве.

Любимая пища Якутов — масло, конское мясо и кумыс, приготовляемый из коровьего или кобыльего молока. Между Якутами особенный почет отдается тому, кто больше съест или выпьет. Во время их пирушек выискиваются такие, что съедают по 30 Фунт, коровьего масла, или выпивают по ведру кумысу, и притом с таким проворством, которое всякому, не бывшему очевидным свидетелем столь необыкновенной вместимости и деятельности желудка, покажется невероятным. Якуты с самого малолетнего возраста приучаются курить табак, и в высшей степени охотники играть в карты и в кости. Нередко случается, что Якут проигрывает табуны лошадей, скота, и преспокойно идет к кому-нибудь в работники, разживается, и потом снова все проигрывает. Якуты не жалуются на эту страсть: она сделалась для них такою же потребностью, как воздух или пища.

Весною Якуты собираются в Якутск на подряды для доставления туда товаров; здесь заключают с нами контракты или условия, потому что на чести с Якутом невозможно иметь никакого дела: он непременно обманет или обкрадет, в особенности во время перевозки товаров через Охотскую трудную и неудобную дорогу, где иногда действительно случается, что пропадают товары и вместе с конем.

В начале Мая начинается отправление товаров из Якутска в Охотск; масло и свечи, как собственный произвения Якутска, составляют первый транспорт; потом следуют привозимые на судах по Лене: черкасский табак, винный спирт, порох, мука, крупа и разные шелковые товары; иные из них укупоривают, другие упаковывают, потом укладывают в лодки и перевозят на противоположный берег Якутску; отсюда уже верхом, караванами, с запасной провизией, отправляются в месячный путь до самого Охотска.

Какую оживленную картину представляет тогда этот берег, как-будто внезапно пробудившийся от глубокого сна, в который был погружен в продолжение целых одиннадцати месяцев. Белеющиеся палатки, разложенные вокруг них огни, смешанный гул голосов, топот и ржание коней, оживляют, на время эти пустынные места. С рассветом дня все приходит в движение; минутные гости, посетив на краткое время печальный Якутск, уже спешат или в Охотск, или в Камчатку, пли далее — в Российско-Американские колонии, снимают палатки, вьючат лошадей, и чтоб они не разбегались, связывают их гусем, по 12-ти в ряд; на переднюю садится Якут. Но ни что не удерживает полудиких животных: забыв прошлогоднюю ношу и чувствуя на себе тяжесть, они хотят освободиться от неё, отрываются одна от другой, сбрасывают вьюки и разбегаются в разные стороны. Вот тут-то Якут выказывает всю свою ловкость: стремглав несется он по долинам, по кустарникам, перепрыгивает через овраги, ловит бешеных животных, отыскивает разбросанные вьюки, и снова, приведя все в порядок, спокойно продолжает путь. Это продолжается до тех пор, пока лошади не умучатся в дороге.

А что сказать о пассажирах? Это страдальцы в полном смысле слова. Особенно нельзя без жалости смотреть на тех, которым еще в первый раз приходится ехать верхом. Тут начинают они сильно раскаиваться в своей решимости. Пешком идти препятствуют болота и реки, а объезде на телеге и думать нечего.

До Алдана дорога еще хороша; тут мало болот и рек; по большей части встречаются обширные луга, заставленные стогами сена, которое Якуты запасают на зимнее время своим лошадям, да кой-где Якутские юрты с женами и детьми, потому что сами Якуты в летнее время бывают в разброде по разным занятиям, и оставляют в юртах одних только жен и детей. Последние, завидев еще издали приближающийся к ним большой караван с людьми, покидают юрты, бегут в лес, и издали посматривают, что будут делать проезжающие. Звать убегающую Якутку было бы совершенно напрасно; этим только более можно навести на нее страха. Случается, что некоторые из опытных пассажиров, бывавших уже и прежде в этих шестах, преспокойно входят в оставленные жилища, располагаются там как им угодно, слазят в подземный погреб, где хранятся ягоды, молоко, кумыс, и достав там себе что нужно, без опасения продолжают путь.

Эта робость у жителей юрт произошла более от того, что с солеваренного Охотского завода в прежнее время много раз бегивали преступники, которые останавливали иногда караваны и делали значительные грабежи и неистовства в юртах; поэтому-то жители этих мест, при виде проезжих, и до сих пор думают, не беглые ли это? Впрочем, теперь побеги эти прекращены, и караваны идущие по Охотской дороге, не встречают более никакой опасности.

При наступлении вечера караван останавливается в тех местах, где есть вода и хорошее кормовище для лошадей; пассажиры раскидывают палатки, разводят кругом огни стараются как можно более дымить, для уничтожения комаров, которых такое множество по всей дороге, что без сетки на голове невозможно пробыть на одном месте. — В этом отношении нельзя не позавидовать Якутам: они не носят сеток, не устраивают палаток, спят почти полунагие, под открытым небом, и комары не дотрагиваются до них, как будто знают, что земляки их сильно пропитаны дымом.

Как радостно во время долгого пустынного переезда встретить какое-нибудь жилое селение. Первое, попадающееся по пути к Охотску, есть небольшое селение, расположенное на левом берегу Алдана, при устье реки Май. При этом селении пассажиры переправляются на правые берег Алдана.

Тут дорога совершенно изменяет вид свой: то едешь извилистыми тропинками, пролегающими сквозь густой лес, поросший кустарником, или через болото, в котором лошадь вязнет по-брюхо; то взбираешься на длинный косогор или на крутую каменистую гору, и пролагаешь путь по снежной вершине; то спускаешься прямо в реку; то подымаешься на распавшуюся скалу, где с осторожностью пробирается по острому камешнику бесподковный конь; то вдруг встречаешь лес, обгорелый от жару, который в Июле месяце доходит здесь иногда до чрезвычайности в очень много способствует переправке каравана. Не дай Бог быть застигнутым на дороге продолжительными дождями. В то время болота делаются непроходимыми, реки разливаются; через них уже невозможно переходить в брод, а перевозов нет. Караван поневоле должен ждать, пока перестанут дожди и опадут реки, встречающиеся на пути очень часто, особливо Белая река, которая течет извилистыми протоками и которую приходится переезжать более нежели в 30-ти разных местах.

Правительством было обращено внимание на устройство Охотской дороги, но в этом отношении невозможно ожидать большого успеха, именно по причине высокого разлития вод в дурное время года; в некоторых местах устроены чрез болота бревенчатые мосты, но и те все переломаны водою. Теперь можно посудить, каких неимоверных трудов стоит переправка товаров в Охотск. В это время караван теряет совершенно свой прежний оживленный вид. Пассажиры, разбитые, усталые, ждут не дождутся вожделенного прибытия в Охотск; кони их, за месяц до того бодрые, неукротимые, превращаются теперь как бы в движущие тени, и едва в состоянии держать 5-ти пудовую тяжесть. Хорошо, если в транспорте бывает много заводных лошадей, могущих служить взамен усталых; сильно изнуренную лошадь оставляют тогда для поправки в какой-нибудь луговине, на произвол судьбы; в обратном пути Якут непременно найдет ее, как будто по духу чуя, где гуляет его конь!

По переправе через Становой хребет, встречается неподалеку от реки Охоты другое небольшое селение, в котором живет станционный смотритель и есть перевоз на левую сторону реки Охоты. Отсюда до Охотска остается 200 верст и дорога становится гораздо лучше, в сравнении с Алданской.

Еще на расстоянии 10-ти верст от Охотска слышен по лесу глухой рев волны, ударяющейся об высокие морские скалы и рассыпающейся дробью по отлогой лайде Охотска порта. В лесу чувствуется уже дыхание свежего морского воздуха и вдали чуть виднеются мачты стоящих на реке Охоте казенных судов. — Если транспорт успеет придти к берегу в то время, когда вода идет с моря на прилив, то он сейчас же переправляется через реку в порт; когда же вода идет на убыль, то довольно опасно пускаться по широкому разливу реки, потому что последняя, впадая в море, может, при быстрой убыли воды, — легко унести в него и переправляющихся по ней.

В прежние годы Охотский порт был устроен на левом берегу реки Охоты, в 30 верстах от устья; но так как берега этой реки большею частью низменны и ровны, то при сильном разлитии воды она затопляла строения жителей. В отстранение этого неудобства, порт перенесли на отлогий мыс, находящейся между морем и дугообразным устьем реки Охоты. Но это место также оказывается невыгодным по следующим обстоятельствам:

1) Прямо с открытого моря дуют жестокие ветры и в зимнее время заносят весь порт снежною вьюгой.

2) Жители крайне нуждаются в воде, ибо от всегдашних приливов с моря соленой воды в реку, вода в последней делается негодною к употреблению, и они принуждены ездить за нею вверх по Охоте, к старому порту, что составляет 30 верст расстояния. Хотя в городе и есть колодезь, устроенный казною на избранном месте, но в зимнее время он замерзает от сильных морозов.

Охотский порт служит защитою с восточной стороны Сибири. В нем находится приморское управление, 2 батареи с огромными пушками, привезенными на кругосветных казенных судах, 1 церковь, 13 лавок, и не более 100 жилых деревянных домов. Прежде здесь был устроен казенный солеваренный завод, но так как от близости реки Охоты соленая морская вода разжижалась на довольно большое пространство, чрез что в заводе добывалось очень мало соли, то его и перенесли в Ину, верстах в 60 от Охотска.

Охотский флот состоит из 4-х бригов и 2-х ботов, которые стоят в реке, а на зимнее время, по случаю замерзания последней, вытаскиваются на берег.

Большое затруднение встречается при проводе судов с моря в реку, или из реки в море, потому что между морем и устьем Охоты протянулся дресвяный риф поперек всего пролива, и беспрестанно изменяет свою глубину от наносимой неровною волною дресвы. Кроме самых сильных приливов, вода редко поднимается до 12 футов на самом рифе, чрез который проходят суда, но и то с помощью искусного и опытного лоцмана; случается же иногда, что некоторые самонадеянные судовые командиры, не узнав настоящей глубины на фарватере, и без помощи лоцмана, решаются пройти риф и задевают за него судном, так, что без выгрузки не возможно бывает стянуться с рифа; между тем огромная волна колотит судно о грунт с такою силою, что от удара падает рангоут, в судне делается значительная течь, и когда вытащат его, то оно требует больших починок, или, в противном случае, становится неспособным к плаванию. В это самое время выбрасывают в катера находящийся в судне груз, что сопряжено с величайшею опасностью и нередко с погибелью в мутных волнах Охотского моря.

Российско-Американская Компания имела в Охотске на самом мысу, Факторию для складки своих товаров; но все эти неудобства, как в отправлении пушных товаров через Охотскую дорогу, так и в худом проходе больших её судов через Фарватер, заставили ее перенести Факторию в Аян.

Жители Охотска не занимаются ни скотоводством, ни хлебопашеством; они пользуются привозным хлебом, а скот пригоняется к ним из Якутска. Главная промышленность их состоит в рыбной и звериной ловле. В Августе месяце открывается здесь ярмарка. Отсюда товары отправляются во все окружные места и острова Охотского моря, где их продают или выменивают на пушные товары, оленью кожу и моржовый зуб. Теперь Охотским купцам невыгодно посылать товары в Камчатку, потому что торговый Северо-Американские суда стали посещать этот край, и сверх того Российско-Американская Компания открыла в Петропавловск свой магазин.

Все товары Охотские торговцы развозят, за хорошую плату, на казенных судах, находящихся при Охотском порте; собственных же судов не имеют, из опасения, что их разобьет в море. Но сколько выгод могло бы приобрести Охотское купечество, если б составило между собою компанию и завело свои суда, которые могли бы ходить чрез Восточный и Атлантический океаны в Европу, нагружаться Европейскими товарами, или, смотря по выгодности, брать некоторые товары с островов означенных океанов и привозить их в пределы Охотского моря; тогда открылись бы для них несравненно изобильнейшие источники богатства, нежели при теперешней торговли, ограничивающейся только окружностями Охотского моря. В этом отношении не представляется никаких препятствий; кроме того, и Правительство оказало бы с своей стороны пособие в таком предприятии, которое неминуемо послужило бы к распространению Русской промышленности в отдаленных морях.

Я означу здесь небольшую выписку цен товарам в Охотске, именно:

Мука ржаная. . от 8 до 10 руб. пуд

Крупа гречневая. —12–14 — —

Сукно семирублев. 18 — арш.

Простой шерстяной 2р. платок. 8 —

Пуд меди в чайниках или ку-

биках….. —120–130 —

Пуд железных

гвоздей….. — 40 — 50 —

Пуд черкасского

табаку….. — 50–55 —

Пуд коровьего

масла…… — 25 — 30 —

Соображаясь с этими ценами, существующими в Охотске, можно судить, как должны они возвыситься в местах, прилегающих к Охотску, где жители занимаются единственно звериною и рыбного ловлею, и совершенно не имеют никаких мануфактурных заведений.

Отъезд из Охотска

Наконец, простившись с берегами твердой земли, надлежало пуститься в открытое море. Мне предстояло плавание на Российско-Американском судне к острову Ситхе, с заходом в Петропавловска порт. Признаюсь, я не без страха вступил на бриг, который видел внутри еще в первый раз. В грозном величии расстилалось передо мною Охотское море, — и я с грустью смотрел на эту обширную, влажную могилу, от которой одна слабая доска будут отделять меня. — Настал день отилытия; выкатили якорь; отдали паруса, сделали семивыстрельный салют крепости, и мы поплыли по огромным зыбким хребтам пенящихся волн. День был ясный. Дул попутный ветер. С каждым часом мы удалялись от земли на 5 миль, и к вечеру уже чуть были видны высокие берега Морекана, которые издали казались как- будто густым облаком, потом совершенно исчезли на горизонте.

Взошла луна; ветер затих и едва едва надувал паруса: море было светло, спокойно, тихо; в серебристых волнах играл кит: то с шумом он проносился по ним, выпуская высокий фонтан, то как-будто с леностью нырял, выказывал свой гигантский хвост, и надолго уходил в глубину морскую. Но эта картина природы магическим очарованием своим не привлекала моих взоров; меня мучила тошнота, которая бывает почти у всех, кто в первый только раз пускается в море; особливо усиливается она, когда напоминают притом про ром, масло и сахар.

Миновалось три дня по отилытии нашем из Охотска — и робость моя исчезла, тошнота прошла, во мне явилось желание увидать поскорее берега Камчатки.

Во все время плавания по Охотскому морю, мы не встретили штормов или продолжительно-противных ветров; в противном случае нам бы пришлось плыть до Камчатки недели три, а может быть и более. Ветры большею частью были попутные, и погода благоприятствовала успешному ходу нашего судна.

На 8 день нашего плавания мы увидели непрерывную цепь гор с снежными вершинами, представляющимися издали в виде белых палаток раскинутого лагеря. То были берега Камчатки.

Обогнув мыс Лопатку, мы стали приближаться к Петропавловскому порту, где встретили с Авачи противный ветер, который потом утих, и за ним последовал штиль. Находясь кругом в берегах и не имея возможности лавировать, мы принуждены были, в ожидании благоприятного ветра, бросить якорь на большом рейде, чтоб течением не прибило судна к берегу. Цепь загремела и гул протяжно прокатился по высоким горам. Время было довольно темное; кой-где в стороне виден был свет от горящих сопок; вокруг царствовала глубокая тишина, и это торжественное молчание ночи изредка нарушалось или падением камня, сорвавшегося со скалы и глухо ударявшегося об воду, или воем голодного волка, повторявшимся в ущельях гор, и потом снова все погружалось в мертвый сон.

Штиль продолжался во всю ночь. На отдаленном горизонте начинала заниматься заря. Мы известили жителей Петропавловска о своем прибытии, сделав сигнал выстрелом из пушки, и требовали лоцмана с катером для буксировки судна. Немного времени спустя, явился лоцман с 2-мя катерами, которые повели судно в гавань.

Мы прошли песчаный мыс. Первым встретившимся нам предметом была батарея, сделанная из земли, вроде вала, с окнами, из коих выглядывали четыре медные пушки; потом взошли в круглую спокойную гавань, и стали на якорь в глубине 5 саженей. По правую сторону гавани расположено было 80 домов, возвышалась одна церковь, стоял бот для разных посылок, и весь берег был покрыть собаками, кои служат жителям Камчатки вместо лошадей — вот Петропавловская крепость.

Летом невозможно попасть в Камчатку сухим путем, по причине больших рек, а зимою нельзя пристать судном, потому что берега Охотского моря обмерзают на далекое пространство довольно толстым льдом, и притом в зимнее время сообщение между Охотском и Камчаткою делается очень затруднительными.

Но нужда научила жителей сих стран переезжать такое большое пространство на собаках, запряженных в нарту. Нарта не что иное, как длинные сани, шириною в 1 арш., с широкими тонкими полозьями; они очень легки и не тонут в глубоком снегу. 13 собак везут в нарте 30 пуд. грузу и по хорошей дороге перебегают в сутки 150 верст, Неохотно и с воем позволяют они впрягать себя в нарту. Их впрягивают цугом в 6 пар, тринадцатая, передовая, показывает задним собакам дорогу, знает команду направо и налево, предвещает ураган, дает знать путешественнику, чтобы он заранее отыскивал в горах удобное место, где бы мог укрыться дня на три или более, если не хочет быть занесен снегом. Хорошая передовая собака чувствует в который день начнется ураган и ни за что не дастся запрягаться в нарту, как-будто предупреждая тем ездока, чтоб он не отправлялся в опасный путь.

При переезде чрез какую-нибудь снежную долину невозможно сидеть прямо лицом к собакам, потому что от быстрого бега они делают йогами вьюгу, и притом, от них дурно пахнет. Если собаки заметят, что из них какая-нибудь худо везет, то вся свора останавливается, зачинает с ленивицей драку и перепутывается в ременной упряжи, из которой собак надобно выпутывать по-крайней мере 1/4 часа; если же замечание в лености вторично падет на ту же собаку, то во время корма, когда дают собакам запасную сушеную рыбу, они отнимают ее у виновницы.

Жители Петропавловска ездят по всему Камчатскому полуострову, ведут значительную торговлю с Камчадалами, Коряками в выменивают у них пушные товары, которые, по величине шкур, по их цвету, длинной, ровной, густой и шелковистой шерсти, считаются лучшими по сравнению с добываемыми во всех странах земного шара.

Преимущественно находятся здесь соболи, лисицы всех сортов, песцы, куницы, тарабаганы, зайцы, росомахи, медведи, волки; попадаются также выдры и бобры. Все эти товары вымениваются очень выгодно, так что лучшая пара соболей, за которую в наших местах надо дать 300 руб., обходится в 50 руб. Самые нужные для мены товары суть: черкасский табак, чай, сахар, патока, порох, свинец, сукно, ситец, миткаль, холст, медная и железная посуда, оружие и разные галантерейные вещи, которыми Коряки переторговывают с Чукчами из своего барыша.

Здесь был некогда для Охотского купечества самый лучший сбыт товаров, так что последних недоставало на годичные расходы Петропавловского порта, и жители крайне нуждались в разных домашних потребностях. Но Российско-Американская компания открыла в Петропавловск магазин наняла тамошнего купца в комиссионеры, снабдила его всеми нужными товарами на 200 т. руб., и наложила на ппх, разумеется, не без собственной же выгоды, самые умеренные цены, по сравнению с теми, которыми пользовались Охотские торговцы, — чрез что отстранила их от ввоза товаров, не представлявшего уже и им самим никаких выгод.

Главная промышленность жителей Петропавловска состоит в звериной ловле и в переторжке у дальних Камчадалов пушных товаров, которые продают они приезжим купцам.

Местность, почва и суровый климат не позволяют жителям заниматься хлебопашеством. В Нижне-Камчатске бывают в некоторых местах посевы, но весьма в малом количестве. Скотоводство в Петропавловске в бедном состоянии: пуд свежего мяса стоит там 25 руб.; зато в рыбе такое изобилие, что ее можно брать руками близ берегов; в летнее время собаки, по мелким местам, всегда ловят рыбу сами, — а на зиму им ее запасают. Здесь также множество разной дичи; домашних же птиц не разводят, потому что их рвут собаки. — В Петропавловске находится Приморское Управление и местопребывание главного начальства.

В последних числах Сентября бриг наш вышел из Петропавловска, и направил путь чрез Восточный океан к острову Ситхи.

Когда отделились мы на довольно далекое пространство от берегов, ветер начал свежеть, и бриг нам несся по волнам подобно легкой чайке. На расстоянии 100 миль ветер час от часу становился свирепее; мы убрали верхние паруса, взяли по рифу у марселей, и к ночи принуждены были привести судно в дрейф. Горизонт стемнел кругом и тучи быстро закрывали светлое небо; гигантские волны Восточного океана беспрестанно увеличивались; морские разбойники — предвестники бури, с криком летали вокруг нашего брига. Закрапал дождь, сверкнула молния и глухой гром прокатился по густым облакам. На палубе было смирно; по-временам слышалась команда вахтенного штурмана, который беззаботно стоял у рулевого и посматривал на компас. С полуночи сделался совершенный шторм; с одним средним парусом бриг наш утопал в волнах, которые были величиною до 6 саж.; вздымая белые хребты свои, они рассыпались у борта брига; на палубе невозможно было стоять, не держась за что-нибудь надежное от сильной качки; временем воду черпало бортом; каждая снасть издавала свой звук от жестокого ветра; море сердито шумело, как будто силилось задавить волнами ничтожную точку, которая осмелилась вступить в борьбу с грозной, все разрушающей стихией.

Три дня мы штормовали в открытом океане; на четвертый день с полудни пошел крупный дождь, сильнее прежнего; волны понемногу стали опадать и ветер переменился почти в штиль. Мучительная качка продолжалась целые сутки от безветрия.

Наконец, горизонт стал мало по малу очищаться, небо прояснилось, подул легкий ветерок. — Тут мы увидели с правой стороны большое 3-х-мачтовое судно, из средины которого беспрестанно показывался огонь и густой черный дым; через нисколько времена оно было почти в полуверсте от нас; на нем развевался Американский флаг. Это было перемаранное и закоптелое от дыму китоловное судно, с несколькими ялботами.

Мне неоднократно случалось видеть китовую ловлю во время моего плавания по Восточному океану, где киты водятся в большом количестве, начиная от самого северного тропика до Берингова пролива, по широте, — и от северо-западных берегов Америка до Японских островов. Все это пространство усеяно множеством китобойных судов разных наций, кроме Русских. — Вот как происходить китовая ловля:

Кит, по наружности, более походит на рыбу, но принадлежит к породе млекопитающих, — имеет мягкие губы и сосцы и детей своих питает молоком. Он не может быть долгое время в воде без присутствия воздуха, и хотя глубоко ныряет, но опять выплывает на поверхность, выпускает из себя Фонтаном поглощенную воду, и снова запасается свежим воздухом.

В это время, когда стоит тихая погода, киты играют на поверхности моря. В китоловном промысле киты разделяются на два сорта: одни выпускают из верхних ноздрей по одному Фонтану, a другие по два; этих-то последних и стараются ловить китоловы, потому что из них получают самый лучший жир, известными под именем спермацета.

Вообще китоловные суда бывают трехмачтовый, между гротовою и фаровою мачтами устраивается в них кирпичная печь, в которую вмазан котел для топки жира. Вокруг бортов судна, на боканцах, вешаются ялботы, коих на каждом судне бывает не менее 10-ти, всегда в готовности и со всеми принадлежностями для ловли. В каждом ялботе находится кокосовая веревка, длиною до 800 саж., толщиною в палец; она очень крепка и не тонет в воде. Одним концом привязывают ее за гарпун; это ровная, прямая, 3-х-аршинная палка, у которой на конце прикреплена острая с обеих сторон железная стрелка. Когда гарпун бросают в кита, эта стрелка глубоко уходит в тело, и при вытаскивании из него назад принимает положение костылька, так что ее никак невозможно вытащить, не разрезав того места, где она находится.

Па судне стоят часовые с зрительными трубками, и едва заметят вдалеке Фонтан, тотчас дают знать вахтенному. В одно мгновение на воде является ялботов до 5-ти, готовых к отилытию. На каждом ялботе находится шесть человек ловких и проворных матросов; из них четверо гребцов, одни на корме правят длинным гребком для скорых поворотов, и шестой, самый важный, с гарпуном.

Все спущенные на воду ялботы с легкостью ласточки пускаются в то место, откуда видел фонтан; между тем за ними следует судно и ни на минуту не теряет их из-виду.

Когда ялботы подилывут на близкое расстояние к страшному животному, тогда каждый гарпунщик старается кинуть гарпун в заднюю часть кита, ближе к хвосту, и если кто-нибудь из ппх удачно попадет, то все ялботы с неимоверною быстротою отилывают в противоположное направление от кита. Животное, почувствовав рану, глубоко погружается в море, потом вдруг почти все выказывается на поверхности, начинает метаться в разные стороны, широко раскидывая волны и быстро пускается вдоль океана.

В это время выпускается из ялбота веревка, привязанная за гарпун, и сам ялбот следует за китом; лишь только кит вздумает отдохнуть, тогда опять собирают выпущенную веревку про запас на то время, когда кит снова погрузится в воду.

Горе тому ялботу, который не успеет во время отвернуться от кита: одним легким ударом хвоста животное превратит его в щепки, и матросам предстанет неминуемая смерть, если не подоспеют к ним на-помощь товарищи с ближайших ялботов.

Эта борьба громадного животного с человеком — существом слабым и бессильным, и вместе столь могущественным в соединении с подобными себе, — продолжается иногда по целым суткам, и как кит ни увертывайся, он ни за что не избегает предназначенного ему жребия. Когда животное совершенно утомится и до-того обессилеет, что уже не-в-состоянии погружаться в море, тогда подилывает к нему судно, ложится в дрейф и начинается операция. К гротовому марсу привешивают огромные тали с гаком, которым задевают за мертвого кита и с борта судна режут жир в виде лент, нарочно сделанными для того ножами. Обрезав его совсем, выбирают кости, которые у китоловов употребляются вместо дров для топки жира.

При счастливой и удачной ловле китов, судно, величиною в 300 тонн, наливается жиром не более как в 10 месяцев. Все китоловные промышленники, при распродаже груза, получают из него часть в свою пользу, начиная с самого командира и до последнего матроса.

Самый лучший лов бывает в Апреле месяце, потому что в это время появляются сельди, за которыми гоняются киты, употребляющее их в пищу.

Кроме человека, кит имеет у себя еще других неприятелей: это морские свинки или касатки. они нападают на него стадами и острыми зубами своими наносят ему раны, от которых кит непременно умирает, потому что соленая морская вода постепенно их разъедает, и они, вместо того чтоб заживать, с продолжением времени увеличиваются все более и более.

Во время нашего перехода из Камчатки в Ситху, нам по пути много встречалось китоловных судов, по большей части Американских. Последние заходят иногда и в Ситху, для разных поправок на судне или для того, чтоб налиться свежею водою; но ни одно из них не смеет производить там торговли с дикими; в противном случае его конфискуют.


Северо-Американские Колонии

Остров Ситха

В 40 день нашего плавания мы заметили, что вода переменяла свой цвет, из чистой синеватой делалась мутною и грязною, и изредка стали появляться птицы, нерпы и морская капуста. Все эти признаки доказывали, что берег находится от нас не в очень дальнем расстоянии.

Кто бывал на море, тот легко поймет, как радостно, после всех неприятностей и трудностей, неразлучных с продолжительным плаванием, услышать слово: «земля!«Оно заключает в себе какую-то магическую силу, оно ободряет слабого и всех приводит в движение; даже те, которые во время плавания едва передвигались от боли, причиняемой на море беспрестанною качкою, лезут на палубу посмотреть вдаль, и собственными глазами удостовериться в справедливости услышанного ими отрадного слова: земля! Они смотрят на дальний горизонт и не верят чувствам своим, думая: не призрак ли это обольщения, не облако ли, которое вздумало пошутить над нетерпеливыми мореплавателями и приняло вид земли, как это нередко случается на море, когда матросы, не зная, в каком расстоянии по исчислению находится земля, принимаюсь за нее густое, незаметно движущееся облако.

Но я знал, что бриг наш находится в расстоянии 80 миль от берегов, и что первая сопка, которую мы увидим, будет Этжком, с провалившеюся от вулканического взрыва вершиною. Видя очерк Ситхинских берегов на атласе, мне нетрудно было распознать чертившиеся на горизонте берега острова Ситхи, которые по мере приближения нашего становились все яснее и яснее. Наконец мы подилыли к самому подножию сопки Этжком, и на свободе любовались живописными островками, разбросанными природою в разных направлениях по всему обширному Ситхинскому заливу.

Ветер постепенно сгонял нас с большего фарватера на малый рейд, где, при повороте в гавань, мы получили ветер совершенно противные; к тому-же сделалось довольно темно, и мы принуждены были стать на якорь неподалеку от Калюжских барабар или шалашей.

Когда стало рассветать, мы увидали за Калюжскими селениями Ново-Архангельский Порт на самом берегу залива и вокруг нашего брига множество ботов, в которых сидели дикари Калюжи. Одни из них приехали для продажи нам ягод, дичи и разных безделушек, сделанных из аспидного камня, а другие из одного только любопытства, посмотреть на вновь пришедшее судно; но вероятно, все они, сколько их ни было, не могли быть столько увлечены любопытством при виде новых гостей, приплывших к ним из далеких стран, сколько увлечен был я, смотря на эту дикую, пеструю, шумную толпу, которая беспрестанно увеличивалась от вновь приезжавших дикарей с разных сторон залива. Все они были грязные, оборванные, полунагие, между ними находились многие совершенно в первобытном одеянии, как говорится, в чем мать родила.

У многих из Калюж лица довольно правильные, но только все раскрашены разными красками. — Все они разговаривали по-своему в каждый старался, чтоб при всем шуме слышен был его голос.

Один из них, вероятно, отличался особенным даром слова. Его можно было на «звать неумолкаемым оратором. Он кричал громче всех и вел непрерывную речь, стоя на корме своей лодки, весь голый, в изорванной пуховой шляпе и во Фраке без воротника. Перед ним стояла довольно пожилая дикарка, в маленьком передничке, в солдатской куртке, в спальном чепце и, к довершению убора, вся в пуху. Она, как заметно было, слушала оратора с большим вниманием. К сожалению, я не знал их языка и не мог понять, об чем рассуждал с дикаркой наш молодой Франт. Любопытство понудило меня спросить у переводчика о предмете их разговора, и тот отвечал мне, что Франт выговаривал старухе, зачем она так неприлично одета.

Но это любопытное зрелище было непродолжительно; вскоре пришли катера и повели бриг наш в гавань. Я съехал на берег, и когда вступил на него, то, от долгого плавания по морю, мне показалось, что он качается подо мною.

Не лишним почитаю упомянуть здесь о первом заселении Русскими острова Ситхп, где устроен Ново-Архангельский Порт. — Первым основателем этого Порта был незабвенный Баранов, посланный Императрицею Екатериною II с 30 семействами. Первоначально Баранов расположился на острове Кадьяке, еще в бытность частных компаний. Оружием он покорил Алеутов, деятельно заботился о расширении своих пределов, которые распространил на 500 миль от Кадьяка, и устроил редут на острове Ситхе, где было множество Калюж — народа, враждебного Алеутам. От невоздержности и беспечности управлявшего редутом, он был истреблен дикими. Все находившиеся в крепости, старый и малый, были перерезаны или преданы жесточайшим мукам. Калюжи излили всю злобу свою на неосторожные жертвы, в-отмщение за то, что они самовластно поселились на их земле. Зная, что долго ли, коротко ли, но придет Русское судно, которое расилатится с ними за столь зверский поступок, они забрали все пожитки, как свои, так и награбленные у Русских, кинули барабары, в которых жили, может быть, несколько леи, перешли через горы на довольно далекое расстояние от места убийства, поселились в самых неприступных местах, чтоб Русские не могла придти к ним для отмщения за своих собратов.

В 1800 году пришел Баранов к острову Ситхе на корабле Нева, и увидел, что на том месте, где прежде был устроен редут, белелся один пепел и были разбросаны тела Русских, обезображенные руками дикарей и носившие на себе все признаки мучительной смерти, сопровождавшейся варварскими посмеяниями. Баранов входил в барабары диких, надеясь кого-нибудь там встретить, но они были пусты, и виновники давно уже скрылись от справедливого возмездия и преследования за преступления.

Баранов скрыл свою горесть, похоронил с должными обрядами тела убитых, и на могиле их поставил крест, на котором означил имена несчастных жертв. Крест этот и поныне существует неподалеку от Ново-Архангельска, a место бывшего редута называется Старою Артелью.

Руководимый своим смелым, основательным и решительным умом, Баранов не хотел отказаться от своего предприятия и оставить остров Ситху незаселенным. Он пошел кораблем к другому Калюжскому поселению, где была у диких устроена бревенчатая крепость, в расстоянии 3-х миль от Старой Артели, разбил ее ядрами и выгнал дикарей, которые в-свою-очередь упорно защищались, спасая себя от неминуемой гибели; но не имея огнестрельного оружия и других средств к обороне, принуждены были уступить место, и сами тайно скрылись в лес. На третью ночь осады вся крепость опустела. — Близ Калюжинской речки и поныне видны развалины толстых, заросших мхом бревен, из которых выстроена была дикими крепость; тут же поставлен другой крест, под которым лежат три матроса с корабля Нева, убитые дикими во время десанта. Баранов неусыпно принялся за работу, выбрал удобное место для построения своей крепости на скале, так чтоб со всех сторон на довольно далекое расстояние можно было видеть все, что делается в окружности, раскинул палатки для себя и для своей команды и обнес их двойным забором, в промежутках которого насыпал каменьев. — Это называлось тогда крепостью. В нынешнее время на этом месте возвышается прекрасный, обширный дом главного правителя и построена батарея с множеством пушек, к которой не только дикарь, но и Европеец призадумается, как подступить,

Баранов сам был начальник, работник, повар и часовой; ему не надоедали всегдашние дожди, которые и поныне почти ежедневно бывают в этой стране, редко наслаждающейся продолжительною ясною погодою; он не страшился дикарей, ежеминутно угрожавших ему нападением, что неоднократно случалось и на самом деле; но опытностью и благоразумием своим удачно отражал всякий раз неприятелей, предугадывал намерения диких и принимал в отношении к ним самую расчетливую осторожность: попадавшихся к нему в-плен он жестоко наказывал розгами, но не умерщвлял, показывая тем, что имеет к ним сострадание и не желает их гибели.

Чтоб сильнее действовать на суеверные умы дикарей, Баранов всегда носил под кожаным платьем латы, так, чтоб дикарь не мог заметить их. Бывало, он даст пленному лук и стрелы и велит стрелять в себя, говоря: «ваши стрелы не убьют меня» дикарь пробует, метит прямо в сердце, но стрела отскакивает; он берет другую, осматривает конец, снова натягивает лук, — стрела вторично упадает, не достигнув своей меты. Дикарь, освободившись из плена, рассказывал своим землякам эти непостижимые чудеса, за достоверность которых ручался им, как очевидец. Желая уверить диких в своей непобедимости, Баранов показывал им разные Фокусы, от которых они приходили в ужас. И действительно, Калюжи считали его самым великим шаманом, и не смели не только нападать на крепость, но даже если и в лесу встречали во время работы Русскую команду, не решались делать ей помехи.

Калюжи так стали уважать и бояться Баранова, что многие из них начинали даже пособлять Русским в некоторых работах. Но несмотря на все это расположение диких, Баранов не имел к ним доверия; и когда из крепости Русские отправлялись на работу, то каждый должен был непременно иметь при себе ружье; оно даже должно было находиться при нем в крепости, во время еды или сна.

Чтоб приучать команду свою быть всегда наготове к отражению нападении со стороны дикарей, Баранов вот еще что делывал: запрется в крепости со всею своею командою, вынесет котел, полный ромом, велит пить всем, кто сколько хочет, и сам вместе с ними пьет; заметив, что уже все перепились наповал, он вдруг прикажет ударить тревогу. Тогда каждый должен был находиться в совершенной исправности на своем месте. Если кто не мог доползти до своего места и лежал на дороге со всеми боевыми принадлежностями, того Баранов всегда благодарил; но горе было тому, кто лежал пьяными без ружья: за эту оплошность он подвергался наказанию. Баранов часто говаривал: пей, а свое дело знай; если кто лежит пьяный с ружьем, того дикарь никогда не тронет, боясь, не притворился ли он; если же лежит без ружья, то дикарь смело пойдет на него, зная, что ему печем защищаться.

Такого рода обыкновения были в характере тогдашнего народа и служили отдохновением после тяжелых продолжительных, работ.

Диких в те времена было ужасное множество по всем проливам; но закравшаяся от Русских оспа губила их тысячами; не зная, как с ней обходиться и не постигая причин развития этого губительного яда, они в жару болезни бросались в холодную воду и умирали целыми семействами, переменяли места своего жительства, уходили далеко от семейств, бросали детей — но ни что не спасало их, смерть с каждым днем похищала новые, многочисленные жертвы. С этого времени они и доныне не могут размножиться по сравнению с прежним; к-тому же, будучи рассеяны по разным местам, на довольно далекое расстояние одни от других, они беспрестанно враждуют между собою.

Так Баранов, деятельностью, самостоятельностью духа и умом своим, утвердил наше владычество на островах Восточного океана. Он умер на корабле в Южном океане, во время переезда своего в Россию, оставив по себе в летописях Российско-Американской Компании незабвенную память основателя Ново-Архангельского Порта, который в наше время не имеет и признаков прежнего. Мы уже сказали, что на том месте, где были поставлены палатки, в которых жили первоначальные основатели, ежеминутно тревожимые дикими, в нынешнее время возвышается огромный дом главного правителя колоний, с большими, прекрасно убранными залами, из которых видны все стороны Порта. Все селение обнесено крепкими батареями, с башнями по углам, из которых выглядывают в два ряда 20-ти-фунтовые пушки, а на одной из башен развевается Флаг Российско — Американской Компании.

Там, где был дремучий непроходимый бор, стоит теперь храм во имя Архангела Михаила и часовня для лютеран. По прибытии туда миссии с Архиепископом Иннокентием, построен монастырь, при коем находятся семинария и духовное управление. — Кроме того, в Ново-Архангельске замечательны следующие здания и учреждения: школа для мальчиков, в которой учат навигации и другим предметам, воспитательный дом для девиц, обязанный благосостоянием своим добродушно и попечениям жены бывшего главного правителя Этолина, которою положено: выдать воспитанниц замуж за порядочных людей, с наградою из тех денег, которые выручаются питомицами за рукоделия, введенные в этом благодетельном заведении Этолипою же; исправный арсенал, обсерватория, музыкальный класс, библиотека, в которую ежегодно привозятся журналы а книги, выписываемые на деньги, жертвуемые Ситхинским обществом; 2 больницы с прекрасною аптекою, пильный завод, водяная мельница, клуб, отлично отделанный, в котором живут неженатые судовые капитаны, приказчики и штурмана, пристань на каменном Фундаменте, выстроенная Этолоным; на ней расположен запасный магазин, так, что суда для нагрузки и выгрузки товаров могут подходить почти вплоть; 3 казармы для рабочих холостых и женатых и военных матросов, коих постоянно находится, по уложенной привилегии, человек до 50, собственно для охранения Порта и для заграничных походов.

Российско-Американская Компания имеет 8 судов, величиною от 100 до 350 тоннь, один пароход с 14 пушками для проливов, и другой, поменьше, для разных посылок по редутам.

Ново-Архангельский Порт есть главное заселение Российско-Американских колоний; здесь постоянное местопребывание главного правителя всех колоний или, как называют его по-тамошнему, Губернатора, в чине Капитана 1 ранга; он непременно должен быть из флотских, принимает эту обязанность на 5 лет, с правами военными и гражданскими, согласно привилегии, получает от Компании каждый год жалованья 10 т. руб. сереб., и по истечении срока выбываете в Россию. Помощник-! правителя бывает из лейтенантов и именуется портовым начальником; кроме того, находится несколько флотских Офицеров для мореходства.

В Ново-Архангельске основана главная колониальная контора, в которую поступают отчеты изо всех прочих колониальных контор; колонии же Российско-Американской Компании заняли места по северному краю Восточного океана, начиная от северо-западных берегов Америки до Аяна, что на Азиатском берегу при Охотском море. Все это пространство принадлежит Компанин с правом монополии.

Остров Ситха служит складочным местом как пушным так и другим товарам, доставляемым из России чрез Охотское море компанейскими судами и привозимым кругом света на Английских кораблях, по договору с Гудзонбайской Компанией. Самое крайнее количество товаров, менее которого никогда не потребляется по колониям, простирается ежегодно на миллион руб. асе, и то продают их по положению, то есть, не более того количества, какое назначено каждому лицу, смотря но занимаемой им в колониях должности; в противном случае, привозного товара было бы очень недостаточно, в-особенности рому.

При наступлении весны, товары из Ново-Архангельска развозят судами во все компанейские заселения, именно: на острова Кадьяк, Уналашку, Атху, Кинани, Георгия, Павла, Уруп, Симуспр, Шумшу; в Константиновский, в Александровский, Николаевский, Михайловский редуты, в Камчатку и Анан; из этих же мест управляющие рассылают товары в байдарах или в байдарках по разным близким одиночкам.

Равно и пушные товары из всех колониальных контор и отделов привозятся в Ситху: там их сортируют, укупоривают в ящики, так чтоб в каждом, вместе с тарою, было весу 2 1/2 пуда, обшивают ящики сыромятными лавтаками, для предохранения от подмочек по Охотской дороге, и к 1-му Мая нагружают судно, которое и отправляется в Россию чрез Аян. Пушные товары составляют главную статью торговли Российско-Американской Компании.

С прибытием компанейских судов с разных отделов на зимовку в Ситху, Порт оживляется, делается шумным, многолюдным, веселым; в клубе открывается театр, на котором разыгрываются разные небольшие пьесы, и даются вечеринки, на которые приглашается все почетное и полу-почетное Ситхинское общество. Последнее подразделение зависит от того, кто сколько получает жалованья. — В этих вечерних собраниях на отдаленном острове Восточного океана, в стране, отделенной от образованного мира пространством нескольких тысяч верст, вы встретите более радушие, более непритворной веселости, нежели на самом блестящем столичном бале. Здесь люди, которые по положению своему в свете, быть может, никогда бы не сошлись между собою, дружески подают один другому руку; отдаленность сближает их, и каждый гость, вспоминая о родных, о друзьях своих, близких его сердцу, но силою обстоятельств далеко им покинутых, старается на несколько часов отогнать от себя думу о горькой утрать, и заменить ее искренним знакомством с новыми лицами, с которыми свела его судьба.

В 1845 году воспрещено было употребление крепких напитков, во все время пребывания в колониях, за исключением морских вояжей. Это ужасное для многих запрещение было объявлено при сборе колониальным служителями из которых иные, услыша такую весть, не могли удержаться от слез.

Тамошние уроженцы называются креолами и, имеют удивительные способности, можно сказать, ко всему; креолки, из которых многие отличаются очень правильными и приятными чертами лица, вообще очень робки и застенчивы. Некоторые из приезжающих на службу в колонии женятся на креолках, и по окончании срока контракту, заключенному с Компанией, если только не остаются ей должны, выезжают с женами в Россию.

Окрестности Ново-Архангельска пустынны и дики; тут не встретите вы ни зеленых луговин, ни тенистых садов; природа не наделила этой отдаленной страны роскошною растительностью и окаймила ее силошною цепью гор, поросших елью, лиственницею и душником.

Климат на острове Ситхе самый неблагоприятный. Солнце редкий гость на тамошнем северном небе, почти беспрестанно застилаемым густым туманом. Большую часть года льют дожди или дуют жестокие ветры. Почва вообще камениста и неудобна к произведению никаких плодов, кроме ягод. Огородные овощи произрастают в самом малом количестве, так что их недостает на годичное продовольствие; некоторые же продукты совершенно не могут расти.

Домашнего скота в Ново-Архангельске не имеет никто, потому что его нечем кормить. У главного правителя есть несколько коров, но и им с трудом запасают на зимнее время сено.

В Ново-Архангельске, начиная от мальчика и до последнего старика, нет ни одного человека, который бы не зависел от Компании и не отправлял какой-либо должности, за известное вознаграждение или плату. Прослужившие в-Компании 15 лет имеют право селиться где им угодно в Российских колониях; некоторые даже были посланы, по собственному желанно, в Китай, со всеми на один год пособиями от Компании. Но по разным встретившимся неудобствам или по каким-либо своим причинам, они опять возвратились в Ситху; потому-то никто не желает, оставив Компанию, идти на свое пропитание и заводить какую-нибудь промышленность в свою пользу.

Всем приезжающим на службу к Ситху выдают из арсенала ружья для охранения порта от диких, и изредка, по приказанию главного правителя, внезапно бывают тревоги, но не с такою строгостью, как во времена Баранова. Мне самому неоднократно случалось выходить на тревогу с деревянным кремнем в ружье. Да впрочем со стороны диких нельзя ожидать никакой опасности, потому что на их барабары наведены пушки во всех направлениях, как с крепости, так и с судов, которые становятся в линию против их селения; притом же близ крепости живет очень мало Калюж, и только в весеннее время съезжается их тысячи до 1 1/2 для ловли сельдей, из которых они топят жир, употребляемый ими в пищу. По Ситхинскому заливу водится такое множество рыбы, что в некоторых местах трудно проехать лодкой. Во время ловли у диких происходить неумолкаемый шум от песен и плясок; тут Калюжи заключают между собою мир до рассвета.

Калюжи

Калюжи сами не значют своего происхождения, но можно полагать, что они произошли от Индейцев, живущих на Северо-Американском материке. Эти племена очень сходны между собою, только Калюжи имеют более правильности в лице, нежели Индейцы. Не природа, а Калюжи сами портят и обезображивают себя, особливо женский пол. При рождении младенца, они сжимают у него верхнюю часть головы в виде лопатки, чрез что кажутся широколицыми, прокалывают себе ноздри для вставливания колечка и делают по несколько дырочек в ушах, в которые продевают разноцветную шерсть. В нижней губе они делают сперва маленькую скважинку, и вставляют в нее какую-нибудь металлическую шпильку, потом постепенно ее увеличивают, и под старость вставляют уже раковинку, величиною по-крайней-мере в 1 1/2 дюйма, которая служит как-бы блюдечком для носа; причем раскрашивают лицо киноварью и сажей, выводя на нем разные узоры, кому как вздумается или как пристанет к лицу Волосы у Калюж вообще черные, жесткие, похожие на лошадиную гриву. Некоторые из Калюж собирают их наверху головы я кучку и завязывают в виде пучка, или стараются как можно перепутать, намазывают жиром и пересыпают пухом. Все эти украшения сообщают лицам дикарей страшный вид, который незнающего легко может привести в испуг.

Обыкновенная одежда Калюж состоит в накидках из звериных шкур, или в шерстяных разноцветных одеялах, в который они завертываются просто во весь рост, и у шеи делают завязки чтоб одеяло не могло упасть.

У кого из Калюж есть какое-нибудь шитое платье, то дикарь надевает его тогда только, когда вздумается ему пощеголять, и надевает всегда навыворот, так что на Франта нельзя смотреть без смеха.

Все дикари необходимые для себя товары, как-то: табак, порох, свинец, ружья, миткаль и разного рода одежду, достают от Компании на промен пушных товаров.

Калюжи селятся при заливах или при речках бревенчатыми барабарами, которые строят в виде короба с плоской крышкой, а наверху прорубают отверстие для выхода дыму; внутри барабары постоянно находится огонь, почему от одежды дикарей всегда пахнет дымом, даже самое тело их как-будто пропитано копотью.

Калюжи никому не платят дани и не подчиняются никаким гражданственным постановлениям. Тот, кто богат, покупает себе у другого, богатого же Калюжа, людей, и приобретает их в вечную свою собственность. Он называется таеном, люди же его — калгами, или каюрами, т. е. работниками.

Когда умирает какой-нибудь таён, то родственники его умерщвляют по несколько из его каюр для того, чтоб они служили ему в будущей жизни, о которой Калюжи имеют самое темное и сбивчивое понятие. Если кто-нибудь из тех каюр, на которых пал жребий смерти, убежит, то его всеми средствами стараются отыскать до похорон; после же, хотя он и явится, то его уже не преследуют и он делается свободным.

Когда умрет кто-нибудь из знатных таёнов, пользующейся между своими единоземцами особенным уважением, тогда давят каюр несколько из его команды, но и прочие таены, кому сколько заблагорассудится, жертвуют своими каюрами в честь его имени, — потом убирают мертвеца в самое лучшее платье, какое только у него было, раскрашивают ему лице краевою краской, а приближенные к нему намазывают себе лице сажею, раскладывают все богатство умершего, развешивают перед ним оружие, звериные шкуры, одеяла, усаживаются вокруг, и шаман, ударяя в бубен, затягивает с разными кривляньями погребальную песнь, под которую все дикие, сколько их ни находится в барабаре, должны подтягивать, ударяя в ладоши, или во что-нибудь под такт бубна. Это продолжается у них целый день; потом мертвеца стаскивают в лес на сожжение, чтоб прах его дымом достиг до небес.

Когда в первый раз мне пришлось увидеть погребение умершего Калюжского таена, признаюсь, я не мои без содрогания смотреть на этот обряд, со всеми его варварскими принадлежностями, отправляемый в дикой, глухой пустыне, и к довершению всей поразительности этой ужасной картины, в ночное время. Однажды, возвращаясь с охоты, я встретил множество диких, которые разными тропинками пробирались с покойником от своего селения в лес. Они шли в глубокому молчании, как будто подавляемые чувством неопределенного страха. Любопытство подстрекнуло меня, и я издали последовал за ними, желая посмотреть, как будут жечь покойника. Наконец дикари остановились у приготовленного костра дров, посадили на него покойника, а сами окружили костер; более получаса продолжалось молчание, изредка, прерываемое вздохами сожаления об усопшем; потом зажгли дрова, облитые жиром, и громкое, дикое пение разбудило спящий лес, эхо далекими перекатами повторилось в высоких горах и яркое пламя осветило шумную толпу дикарей…. но вдруг все замолкло; один лишь шаман колотил в бубен и плясал с разными кривляньями; между-тем дрова развалились и выказали обгоревшего мертвеца, от жару сводило у него жилы и он делал страшные, судорожные конвульсии. В это время родственники покойника поправляли распадавшиеся дрова. Когда у сгоревшего совершенно скорчило все тело, тогда снова началось пение и продолжалось до тех пор, пока он не превратился в черную, углистую массу, которую ничем нельзя было отличить от сгоревшего древесного пня.

Вот обряд погребения всех некрещеных знатных таёнов, прославившихся в своем роде; каюры же их не удостаиваются таких почестей: их просто топят в воде без всякой церемонии. — Нельзя без глубокого сожаления смотреть на этих несчастных, когда их давят в честь умершего таена: каюра повалят на землю, приложат к его шее палку, нажмут на оба конца, страдалец раз или два вздрогнет ногами, как будто от действия гальванического потока, и чрез минуту испустит дух.

Когда под сгоревшим покойником охладеют уголья, тогда истлевшие кости его собирают в кучку и кладут в ящик, устроенный на столбах, врытых где-нибудь на возвышенном месте.

Каждый год родственники покойника делают поминки: одеваются в лучшее платье, намазывают себе лице черной краской, идут сидеть на его могилу, говорят про прежние дела, ходят по тем местам, по которым он любил ходить, и заканчивают поминки едою.

Если кто из Калюж пожелает иметь себе жену, то должен заплатить отцу и матери её то, что они потребуют за свою дочь.

Род у Калюж считается по матери, а не по отцу.

Народ этот памятлив на обиды; самые дальние колена из рода всегда вступаются при малейшей какой-нибудь обиде за своего родича. Если кто не желает откупиться за свое преступление, то Калюж, как вообще и все дикие народы на земном шаре, поставляет себе за правило: воздавать обидой за обиду, мстить смертью за смерть.

Калюжские племена расселились по всем северо-западным проливам Америки. Главные места, где они живут большими селениями, находятся в Ситхе, Стахине, Хутенове, Ильтуе, Кеку, Койганах, Якутате, Челькате, Ледяном проливе, Танкасах и Колумбии; все они почти беспрестанно враждуют между собою, и вражда эта ведется еще со времен их праотцов.

При съездах Калюжей из разных селений в одно место, каждый из них должен держать себя как можно осторожнее, в отношении к своим же единоземцам, но живущих в другом селении. Одно малейшее обстоятельство, подающее повод к ссоре, — в дело не обойдется без драки, всегда сопровождаемой кровопролитием, и нередко даже убийством.

Когда Калюжи съезжаются в Ситху для ловли сельдей и красной рыбы, то она не смеют расположиться по близким островам без позволения Ситхинских Калюж, и должны прежде послать к ним аманатов для удостоверения в своей дружбе; равно и Ситхинские Калюжи высылают к ним своих аманатов в знак согласия и мира. По исполнению с обеих сторон этих предварительных статей, приезжие устраивают барабары, где кому угодно, начинаются пляски и песни в знак всеобщего веселья, но все-таки каждое жилье имеет своих часовых, которые безотлучно стоят на своих постах, в отстранение всякого нападения от соседей.

Калюжи преимущественно употребляют в пищу рыбу; они сушат ее и едят с сельдяным жиром; кроме того питаются дичью и ягодами, в-особенности так называемою сараной.

С большим любопытством и удивлением смотрел я, как Калюжи ловят сельдей. — Один или двое из них садятся в бат, т. е. в выдолбленную из дерева лодку; вместо гребка, имеют они в руках длинную линейку, у которой на одной стороне наколочены гвоздики в расстоянии на вершок один от другого; дикарь тихонько гребет ею, так, что при каждом взмахе вытаскивает сельдей штук по 5; таким образом, он в короткое время может наполнить ими почти до половины бата.

Ситхинские Калюжи доставляют жителям Ново — Архангельского Порта большую услугу привозом свежей провизии; они снабжают их почти в достаточном количестве разною рыбою, как-то: палтусиною, трескою, красною рыбою; также дикими утками, гусями и ямапами или дикими оленями. Для этого устроен в ограде крепости рынок, на который в известные часы собираются дикари и продают спою добычу Русским. За самого большего ямана, в котором весу 4 пуда, дают 5 сажень миткалю, за утку 1 папушу Американского табаку, за гуся 2 папуши; рыба же ценится смотря по её величине; все эти покупки вымениваются согласно таксе, установленной начальством Ново-Архангельского Порта.

Для покупки пушных товаров сделана на этом же самом рынке лавка; дикие не могут входить в нее, а торгуются в окно, нарочно для того прорубленное; это сделано собственно с тою целью, чтоб от диких не происходило никакого воровства, страсть к которому развита у них, а также в соблюдении осторожности, которая ведется еще со времени Баранова. Хотя последнее обстоятельство не требует уже таких строгих мер, как прежде, и Калюжи, в нынешнее время, довольно смирны, но все-таки, как говаривал некогда Баранов, «дружбу с ними води, а камень за пазухой носи.»

В бытность мою в Ново-Архангельске Калюжи неоднократно заводили с Русскими шум из какой-нибудь безделицы, так что с ружьями приступали к крепости и грозили нападением; конечно, они ничего не могут сделать противу такого укрепления, и в таком незначительном количестве, в каком живут они на острове Ситхе, потому что в этом случае было бы достаточно одного удачного выстрела со всех крепостей, чтоб ни одного из них не оставить в живых, — но Русские этого не делают, и не смеют делать до тех пор, пока не будет убит дикими кто-нибудь из наших соотечественников.

Я сам бывал свидетелем, как усмиряют Калюж, в случае какого-нибудь враждебного движения с их стороны; если они сделают шум и соберутся к крепости, тогда ударяют тревогу, запирают крепость и начинают уговаривать их словесно, чтоб они прекратили ссору; когда же увещания не действуют, то пускают ядро поверх голов, которое свистом своим разгоняет бунтующую толпу в лес или куда попало, — и тем прекращается весь шум.

Неприятным последствием этих перебранок бывает только то, что дикари не приходят с провизией на рынок и не хотят ею торговать. Это упорство со стороны диких продолжается иногда по целой неделе, в течение которой Русские поневоле должны оставаться без свежего продовольствия.

Наконец, сами же дикие, по-необходимости, бывают принуждены помириться с нами, потому что у них истощаются потребности, нужные для их домашнего быта, в-особенности табак, к которому они так привыкла, и порох, без которого они не могут обойтись.

Можно сказать, что в нынешнее время Русские сделались почти необходимыми для Калюж, потому что они получают от них все нужные для себя товары, которыми также переторговываются с дальними Тундровскими Калюжами из барыша.

Российско-Американская Компания, для облегчения перевозок, ежегодно посылает судно с товарами по всем тем Калюжским селениям, которые только принадлежат Русским; в тех же селениях, где по договору с Русскими поселились Англичане, с платою за арендное содержание, и построили свои редуты, Компания не имеет права производить расторжку с Калюжами, и пользоваться покупными шкурами, как собственностью, равно и Англичане не пользуются шкурами в Калюжских селениях, принадлежащих Русским. Иногда случается, что Калюжи, не понимая этого раздела, привозят пушные товары в то место, которое находится от них ближе; в таком случае, по прошествии года, Русские с Англичанами делают обоюдный размен по установленным таксам.

Мае несколько раз приходилось торговаться с судна по разным Калюжским проливам. Для этого вооружают судно как следует ему быть в боевом порядке, в обезопасение себя от всякого враждебного покушения со стороны диких, — растягивают вокруг бортов толстые веревочные смоленые сетки, и на носу судна устраивают батарею, которую закрывают или завешивают парусами, так чтоб дикари не могли ее заметить; в противном случае их не заманишь на судно для торговли и они будут думать, нет ли тут со стороны Русских какого-нибудь обмана, клонящегося к их погибели.

Как церемониально съезжаются дикари на судно в тот день, который назначен для их угощения. С Разных сторон залива тихонько плывут огромные баты, из которых в каждом сидит человек по 20 дикарей, раскрашенных, с перьями, одетых в лучшие свои одеяния. С бубнами и песнями подилывают они и? судну, становятся невдалеке от него всеми батами в один ряд, и показывают дружелюбное расположение свое пляскою, состоящею из разных кривляний, в продолжение которой беспрестанно посыпаются орлиным пухом; потом в чинном в порядке лезут на палубу, где их угощают рисовою кашей с патокой. В это время начинается у них шумный разговор; они спорят, горячатся и каждый старается перекричать другого; яух летит повсюду, на палубе теснота, жар и нестерпимый запах жиром и дымом. Вся эта пестрая толпа гордится своим обществом.

По окончании пира, когда дикари начнут разъезжаться, надобно каждому подарить по листку табаку на дорогу; а некоторые, мимоходом, и так что-нибудь украдут; на этот предмет они очень просты.

На другой день, в 8 часов, на Русском судне поднимают флаг и через то дают знать дикарям, чтоб они съезжались на судно для торговли, с пушными товарами. Прежде всего Калюжи начинают торговлю с морского бобра, над которым ужасно долго думают, толкуют, советуются, боясь, как бы не ошибиться в цене. Назначьте им самую большую плату, и они все будут сомневаться, не мало ли? — Хотя бы шкура совсем того не стоила, что за нее дают, но Наложи все-таки будут просить прибавки. Случается так, «по они целый день толкуют о цене, рассматривают товары, стараясь между тем что-нибудь украсть, и при наступлении вечера разъезжаются, не продав ничего. На другой день те же сомнения, те же толки и разговоры, которые самого хладнокровного человека в состоянии вывести из терпения.

Наконец объявляют им, что верно они имеют на нас зло и не хотят продавать нам пушных товаров, что завтра же мы уходим и никогда более не придем к их селению.

Эти слова сильнее всего действуют на их решимость. Тогда которые-нибудь из них непременно старается продать бобра, — и если один уже продал, примеру его следуют и все прочие, торговля начинается своим порядком, товары вымениваются по ценам, согласно с установленною таксою.

Сортировка пушным товаром у Калюж своя, и достоинству наших товаров они делают расценку по-своему: некоторые дешевые товары они предпочитают дорогим и дорогие ставят наравне с дешевыми; по в этом отношении мы с ними не спорим и платим за товары по назначенным в таксе ценам. Например, за большую выдру дают им 1 одеяло в 18 руб., или, вместо него, 5 фун. пороху и 1-ну 10-ти-фунтовую свинцовую плитку, что составить 10 руб.; за кошлок морского бобра 2 одеяла, 36 руб., или и ружье, стоящие 25 руб.; за большую черную медвежину 4 бумажки киновари в 3 руб., или 1 топор в 5 руб. — По их расчетам это все равно. Если одному прибавить за какую-нибудь шкуру хотя листок табаку, то надо дать и тем, которые давно уже продали такие же шкуры; в противном случае они будут требовать назад свою продажу.

Бобр морской 1-го сорта стоит 7 одеял шерстяных, в

том числе одно красное,

которое Калюжи считают за два………… 126 р.

5 фун. пороху……… 5 —

10 Фун. картечи или одна плитка свинцу……. 5 —

4 бумажки киновари….. 3 —

1 моток шерсти красной. . 50 к.

3 кремня и 1/4 фун. табаку 50 -

Всего 140 руб.

Бывает иногда, что бобр обходится и меньше от перехода цен товарам, но более 140 руб. платить нельзя.

В прежнее время за пушные товары платили Калюжам также и ромом, но в 1841 году запретили давать им этот напиток, по причине сильного пьянства, во время которого, по поводу разных упреков, возникали между ними ссоры, нередко оканчивавшаяся убийством. Сначала это запрещение очень не понравилось Калюжам, но впоследствии времени они убедились в благодетельности этой меры и не требовали более рому.

Российско-Американская Компания, кроме пушных товаров, покупает у Калюж в большом количестве картофель, который они стали разводить во многих местах по своим проливам.

По сравнению с пушными товарами, картофельная расторжка производится гораздо скорее и сопровождается более шумными толками и переговорами. Каждый дикарь старается наперерыв поскорее продать привезенный им картофель, боясь, что после у него не купят.

Однажды случилась у нас в Хутеневе довольно шумная история с дикими. Мы были посланы на пароходе в разные проливы для покупки пушных товаров, и на обратном пути зашли в Хутенев, где более всех прочих мест родится картофель.

По приходе в означенное селение, мы стали на якорь, завезли с кормы на берег канат и закрепили его одним концом за дерево, чтобы пароход не мог вертеться; потом созвали тамошних Калюж для угощения и покупки у них пушных товаров. — По окончании торга, мы велели им привезти на другой день поутру картофелю, как можно больше, в надежде закупить его, согласно данному нам от Компании приказанию; но в полночь мы получили от главного правителя письмо, в котором приказывалось нам поскорее поспешать в Ситху по причине случившегося там шума с дикими. Поводом к ссоре послужило следующее обстоятельство: Калюж нанес копьем одной Русской женщине рану, к счастью, не так опасную, и боясь преследования за свой поступок, бежал к своим землякам. Русские требовали выдачи виновника, но Калюжи упорствовали в немедленном исполнении справедливого требования. В этом письме упоминалось там же, чтоб и мы сами были как можно осторожнее.

В исполнение приказа мы должны были прекратить торговлю с Калюжами и при рассвете сняться с якоря для следования в Ситху. Настало утро Множество батов, нагруженных картофелем, стояло уже вокруг нашего парохода. Хутепевским Калюжам не было известно, что Ситхинские Калюжи сделали шум с Русскими и что мы получили приказание скорее идти в Ситху. Дикари, желая распродать нам привезенный ими картофель, стали проситься на палубу, но мы отказали им, сказав, что нам сейчас же нужно идти в Ситху, однако не объявили причины столь скорого ухода.

Калюжи приняли это за обман, думая, что мы хотим над ними посмеяться; в минуту, они все разъехались, выгрузили из своих батов картофель на берег, и чрез короткое время съехались гораздо в большем количестве, все вооруженные копьями и ружьями, окружили наш пароход и не хотели выпустить его из залива; мы с своей стороны открыли пушечные борты и показали им горящие фитили, которых испугались они скорее, нежели мы их ружей и копьев. Они кинулись на берег, где был привязан канат, в той уверенности что Русские непременно приедут с парохода, чтоб отвязать конец каната, до чего решились они не допускать их, полагая таким образом удержать пароход; но увы! они напрасно ободряли себя этою надеждою, и к великому своему удивлению, увидели, что все старания их были напрасны. Мы выпустили с парохода другой конец каната и преспокойно вышли из залива, зная, что сами же Калюжи привезут канат в Ситху, что так и случилось.

Калюжи вообще довольно робки с Русскими, хотя и заводят с ними иногда шум; но это делают они в той уверенности, что Русские никогда их сначала не тронут, пока не заметят со стороны их какого-либо покушения на убийство; между же собою они очень храбры. Я неоднократно бывал свидетелем, с каким остервенением дерутся они копьями, во время какой-нибудь ссоры, поводом к которой служит иногда обстоятельство самое бездельное. Они сбегаются большими кучами в одну толпу, как будто между ними начинается генеральное сражение, и главнокомандующим бывает всегда какая-нибудь старуха из громкого таёнского рода: несмотря на шум и крик, голос её всех слышнее, от ней все дело разгорается, от ней и потухает.

Калюжи весьма почтительны к людям престарелым, но особенным уважением пользуются у них старухи. Затевая какое-нибудь важное предприятие, они отнюдь не решатся приступить к нему без совета и согласия старухи.

Когда мне еще мало было известны обычаи этого народа, в одно время, в Ледяном проливе, вокруг нашего парохода стояло множество батов с дикарями, приехавшими с разной провизией. В числе их находилась пресмешная старуха. Увидев ее, я не мог удержаться от смеха. Она поняла, что смеются над нею, ужасно взбесилась, стала осыпать меня громкою бранью; прочие дикари приняли сторону старухи и взволновались за обиду, нанесенную их начальнице.

Видя свою ошибку, я принужден был, в избежание дальнейшей ссоры, просить у старухи извинения, позвал ее в каюту и угостил колкой, а прочим дикарям подарил по листку табаку. После этого старуха, гнев которой я успел обезоружить моею ласкою, а еще более водкой, подружилась со мною и доставляла мне разные, довольно редкие безделушки. Что касается до выделки последних, то искусству дикарей надлежит отдать в этом отношении должную справедливость: самым простым инструментом, одним ножом, вырезывают они из аспидного камня удивительные Фигуры, трубочки, чашечки и разного рода мелочи, очень красиво и чисто; ткут из шерсти диких баранов накидки, украшая их разнообразными изображениями и узорами, по своему вкусу, — впрочем, последнего рода рукоделием занимаются очень редкие; делают из древесного корня прекрасные ишкаты или корзинки, столь плотные, что если налить в них воды, то она не встретит ни малейшей скважинки, сквозь которую могла бы проступить наружу; из того же древесного корня плетут цирелы, похожие на рогожи, но отделанные красиво, тонко и чисто. Дикари часто употребляют их вместо парусов на своих батах, и многие из Русских покупают эти рогожи на постилку полов. Время от времени произведения их улучшаются, и можно ожидать, что при содействии Русских к образованию этого отдаленного края, Калюжи мало помалу будут отставать от своих обычаев, и просвещаемые постепенно светом религии христианской, изменят свой теперешний образ жизни и теснее соединятся с нами взаимными отношениями потребностей и выгод.

Вот утешительный факт, несколько оправдывающий наши надежды: с прибытием на остров Ситху Архиепископа Иннокентия, заботливым внушением его многие Калюжи стали принимать православную веру. в бытность мою в Ново-Архангельске было 40 человек Калюж, восприявших св. крещение, а еще некоторые имели намерение последовать их. примеру. Конечно, от новообращенных невозможно еще требовать строгого исполнения обязанностей христианина; но можно надеяться, что с течением времени, они псе более и более будут утверждаться в истинах веры, и старания духовных наших пастырей, имеющие единственною целью распространение света евангельского учения в стране, омраченной язычеством, не останутся тщетными. Давно ли те, которые приняли веру христианскую, были язычники; давно ли сжигали они трупы отцов своих и варварски умерщвляли своих единоплеменников?…. Посмотрите на них теперь, посмотрите на этих младенцев веры в то время, когда звук колокола известит их о начатии божественной службы! С каким рвением спешат они в Божий храм, как тихо, как смиренно стоят в нем! Они ее понимают еще таинственного смысла наших церковных обрядов, но по окончании божественной службы Владыко приглашает их к себе, и чрез переводчика, сообразуясь в выражениях своих с их понятиями, объясняет им закон Божий.

Все это уверяет нас, что дикие Калюжские племена выйдут со временем из мрака невежественных заблуждений, в который погружены теперь. Притом же, в семинарии, учрежденной при монастыре, построенном в Ново-Архангельске Преосвященным Иннокентием, учат мальчиков Калюжскому языку, и Владыко положил твердое намерение выстроить в Калюжском селении церковь, для богослужения на туземном языке.

Один из крещеных Калюж, еще до принятия им святого крещения, будучи незначительным таёном, всегда отличался от прочих своею скромностью, не ввязывался ни в какие ссоры, торговался хорошо, даже много товаров забирал в долг и всегда расилачивался честно и дружно.

Российско-Американская Компания, давно желавшая установить между Калюжами зависимое начальство, но не имевшая в виду таких Калюжи, которые бы могли принять на себя эту обязанность, не упустила из виду благоприятного случая привести в исполнение намерение свое и избрала упомянутого торговца к принятию предполагаемой власти. Она представила правительству его всегдашнюю дружбу к Русским, честное и хорошее поведение, и просила сделать ему отличие, дабы показать его землякам, что и они удостоятся такой же чести, если будут вести себя также хорошо как и он. Государь Император, в пример другим, соизволил пожаловать ему кафтан, вышитый золотом, саблю и треугольную с разноцветными перьями шляпу; сверх того, Компания сделала его главным таёном и выдала 10 т. руб., чтоб он выстроил себе в Калюжском же селении небольшой дом, накупил себе каюр, мог, в случае, усмирять бунтующих и извещать Русских о каком бы то ни было враждебном намерении своих земляков. В 1844 году, в виду всех дикарей и в присутствии всего Ново-Архангельского начальства, надели на него этот Царский подарок, и повели в церковь для принятия присяги в верности возложенной на него обязанности. О, с какою важностью, по окончании обряда, посмотрел он на своих собратов, с какою гордостью, мысленно, он сказал им: «будьте мне покорны!» с какою завистью, молча они отвечали ему: «подумаем»

Таким образом, Калюжи более и более сближаются с Русскими. Каждый день приходят в Порт наниматься в работу, и даже некоторые из них решаются идти в море матросами, делают продолжительные походы и научаются говорить по-Русски.

Между Калюжами много есть детей, незаконнорожденных от Русских; отцы стараются воспитывать их в христианской вере, запрещают безобразить себя, приучают к своему образу жизни, снабжают одеждою; земляки незаконнорожденных не обижаются за это, чрез что между Русскими и Калюжами устанавливаются более и более тесные соотношения, и можно быть уверенным, что с течением времени и с распространением влияния Русских, Калюжские племена преобразуются во всех отношениях.

В 1838 году, Англичане, по договору с Российско-Американской Компанией, заняли на десять лет некоторые места, принадлежащие Русским колониям и заселенные Калюжами, с тем чтоб заплатить за это аренду и производить торговлю с дикими, которые по условленному разделу будут находиться на землях, взятых ими в арендное содержание.

Англичане надеялись получить чрез то значительные выгоды; но грубое и неуважительное обращение послужило большим препятствием успехам торговли их с Калюжами, которые до-того честолюбивы, что за малейшее оскорбление мстят смертью даже лучшему своему приятелю. Англичане, заключив упомянутый договор с Компанией, ошиблись в своем распеть. Причиною тому было и давнее пребывание Русских на острове Ситхе и их более дружеские сношения с дикими. Кадюжи несколько лет живут с Русскими, Русские умели приучить их к себе ласковым и снисходительным обхождением. Но Англичане народ малоизвестный для Калюж; они знали про них только то, что Англичане во времена Баранова хаживали судами в Калюжские проливы, брали на свои корабли по несколько человек диких и увозили в дальше проливы для ловли пушных зверей; обходились с ними самым бесчеловечным образом, даже случалось иногда, что по окончании плавания высаживали диких на необитаемые острова и бросали их там на произвол судьбы.

Все эти поступки не изгладились еще из памяти диких, которые и до сих пор видят в Англичанах врагов своих.

Первоначально Англичане поселились в Стахине, где Русскими устроен редут во имя Св. Дионисия. До заключения условия с Англичанами редут этот принадлежал нам. Когда мы стали выбираться из него в Ситху, чтоб очистить место наемщикам, Стахинские Калюжи с неудовольствием смотрели на это перемещение и очень жалели, что должны расстаться с Русскими, с которыми жили уже несколько лет в мире и согласии. Не понимая причины этого перемещения и думая, что Англичане насильственно вытесняют Русских, они очень неприязненно встретило новых жильцов: злобными кучами бросились они к желобу, который был устроен Русскими для провода воды и начали ломать его, приговаривая: «не доставайся же врагам Русская работа.» Несколько раз Стахинские Калюжи покушались сжечь всю крепость, в которой поселились Англичане; но тщательные и строгие караулы не допустила дикарей к совершенно этого гибельного замысла.

Англичане находились в это время в таком же положении в отношении к диким, как некогда Русские во времена Баранова. Однако потребность в товарах, которые сделались почти необходимыми к домашнему быту диких, заставила последних постепенно сближаться с Англичанами и производить с ними торговлю пушными товарами. — Теперь скоро кончится срок договору, заключенному с Англичанами Российско-Американскою Компаниею, и вероятно, ко всеобщему удовольствие Стахинских Калюж, Русские снова сделаются полновластными хозяевами в Стахине.

Алеуты

Перейдем к другому народу — Алеутам, и в кратких очерках опишем их обычаи и образ жизни, как самим нам лично приходилось это видеть.

Алеуты занимают гораздо большее пространство земли по сравнению с занимаемым Калюжами и живут по островам, начиная от северо-западных берегов Америки и до Камчатки.

Все они находятся под покровительством Российско-Американской Компании, которою во многих из их селений учреждены конторы.

В прежние годы до основания Ново-Архангельского Порта, когда еще существовали частные компании Рязанова и Шелехова, Алеуты не знали над собой никакой власти, нападали на приходящие к ним суда, грабили, резали и жгли все, чтоб не оставить признаков своего варварства, в случае прихода новых судов.

По прибытии Баранова на остров Кадьяк, Алеуты увидели, что настал конец их грабежам и разбоям. Баранову известны были эти звероподобные народы, и он силою оружия покорил их своей власти. Горе было тем, которые сопротивлялись ему: он губил их нещадно, развозил на пустынные острова, отнимал все средства к взаимному сближение, и перемешивал их племена, чтоб между ними не мог составиться какой-либо злобный заговор противу Русских. Он страшен был дикарям; они считали его грозою небесною и, не имея возможности противиться ему, принуждены были сделаться его рабами и забыть прежнюю вольность, которой в недавнее еще время пользовались так необузданно. Усмирив дикарей, Баранов сделался их добрым начальником.

Алеуты по большей части среднего роста, не безобразят себя так как Калюжи, кроме того что прокалывают в ноздрях одну дырочку, в которую вставляют иногда во время игр цукли (длинные, круглые, пустые внутри раковинки, похожие на трубочки, слегка согнутый дугой). Алеуты, как мужского, так и женского пола, постоянно носят парии—одежду, сшитую на манер женского платья, по большей части из явражек и тарабаганов. Они говорят не все одним языком; так например Кадьякские и Ахтинские Алеуты не понимают друг друга.

Большая половина Алеутов, приняв св. крещение, ходят в церковь или в часовни, устроенные при Русских заселениях; к тем же, которые живут при одиночках, ездят каждый год священник, для причащения как их, так и находящихся там Русских. Не принявшие христианской веры придерживаются шаманства.

Компания устраивает для Алеутов кажимы— это не что иное, как длинное деревянное строение, похожее несколько на сарай, обсыпанное землею, а иногда обложенное дерном и имеющее небольшие окошечки; некоторые же из них живут, или лучше сказать, водятся в отдельных землянках. Человек с топким обонянием и не входи в жилище к Алеуту: там в высшей степени неопрятность и нестерпимая вонь от разных морских животных, которых Алеуты употребляют в пищу, — а еще более от того, что они выделывают там промысловые шкуры и лавтаки для байдарок, и очищают кишки для шитья камлеек (одежда на манер рубашки, с калиаком, надеваемая во время дождя и при отправке в море, для предохранения от сырости и мокроты); и все это сушится, преет и производит несносный запах, так что ежели войти туда Русскому человеку, то он никак не в состоянии пробыть там долгое время от ядовитого духа, который почти выедает глаза. Алеуты могли бы избавиться от этого аромата, но они привыкли к нему и спокойно засыпают в своей душной атмосфере.

Российско-Американская Компания нанимает Алеутов в разные работы, посылает матросами во многие дальние походы, составляет из них партии для морских промыслов, снабжает всем нужным для лова, и сверх того платит за все добытое ими по таксе. За шкуру большого морского бобра платят 50 руб., среднего—30, а за кошлаки 15 руб.

Компания обыкновенно назначает место, где должно производить лов, посылает при пария Алеутов одного из их таёнок, которым они повинуются, и еще кого-нибудь из Русских для распоряжений.

Мне случилось однажды быть при их партии, составленной из Алеутов и Чугач, которые живут в Нучике. Мы отправились судном к Якутам для ловли морских бобров; в этом же месте живут Калюжи, непримиримые враги Чугач, к которым питают неприязнь еще с давних пор. По приходе нашем туда, Калюжи запели с нами спор, зачем мы пришли ловить их бобров, и грозили нападением на Алеутов, если они выедут в море на промыслы. Однако мы вскоре прекратили эту ссору, угостив Калюж и подарив главным их таёнам по одеялу. — Мы сказали им, что Кадьякские наши бобры зашли к ним в проливы, и что мы хотим в наказание за это перебить своих бобров, а Калюжских трогать не станем!.. Дикари поверили нашим словам и беспрепятственно позволили Алеутам перебраться с судна на берег. Последние раскинули там свои палатки, к которым были приставлены Русские часовые, для предохранения Алеутов от нападения Калюж.

На другой день нашего прибытия Алеуты не выезжали на промысл, по причине ветреной погоды, в которую они никогда не отправляются на ловлю бобров, потому что в это время никогда невозможно заметить зверя в волнах. На третий день было ясно и тихо, и ветерок легким дыханием своим едва бороздил зеркальную поверхность вод. Алеуты пустились в море на 30 байдарках.

Байдарка есть остроконечная кожаная лодка, сделанная из переплетенных довольно крепко дранок и обтянутая снизу и сверху сиучьим лавтаком, который вымазан жиром. С виду походит она на продолговатый надутый пузырь. На верху байдарки сделаны одни, два или три круглые люка. Самая большая байдарка в три люка бывает в 5 арш. длиною и в 3/4 арш. шириною, легка и быстра на ходу, но ужасно вертка. Алеуты привыкли к этим лодкам, смело садятся в них, надевают камлеийки, затягивают ими люки, чтоб в байдарку не могла проникнуть вода, и пускаются далеко от берегов в море. Сидя в байдарках, Алеуты не страшатся бури; гигантские волны океана для них нипочем, они носятся по ним как птицы морские. Байдарка то подымается на вершины волн, то вдруг сбрасывается в промежутки, образуемые ими; иногда набежавшая громадная волна совершенно покрывает се собою, думаешь, что опа потонула, но байдарка опять появляется на поверхности вод, с своими отважными и ловкими пловцами, которые беззаботно продолжают путь.

На верхней части байдарки прикрепляются все принадлежности, необходимые для ловли. Алеуты не стреляют ружьями бобров или других каких-либо зверей, собственно для того, чтоб не испугать зверя ружейным гулом.

Главное оружие составляют у них стрелы, которыми бьют они чрезвычайно верно и никогда почти не дают промаха. Увидев на море бобра, они быстро бросаются к нему, окружают его байдарками и начинают пускать в него стрелы; они ни за что не позволяют ему выплывать из круга, образуемого байдарками. Бобр ныряет, но, не будучи в состоянии долго пробыть под водою без воздуха, беспрестанно выставляет свою голову и кричит как ребенок. Алеуты гоняют его до тех пор, пока он совершенно выбьется из сил от истекшей крови; тогда он оборачивается на спину и показывается почти весь на воде. В это время подилывают к нему Алеуты, берут его на байдарку и рассматривают самым внимательным образом, кому он принадлежит.

Стрелки, употребляемые Алеутами при ловле бобров, сделаны из кости и имеют на одной стороне зубчики, для того, чтоб стрелка не выходила из бобра, как он ныряет в воду. Стрелка, имеющая в длину обыкновенно 1 1/2 верш., насаживается на ровную палочку, которая, будучи кинута в бобра, всилывает на поверхность, между тем как наконечник её остается в животном. Алеуты непременно берут каждый свою палочку, по заметкам, которые делают они, кому какие вздумается, как на ней, так и на оконечнике. Случается, что бобру наносят иногда ран до десяти и более. Поэтому у Алеутов делается общий постоянный договор, состоящий в том, кто в какое место попадет и чья стрелка глубже сидит. Если при осмотре вздумается кому нибудь силутовать и сказать, что такая-то чужая стрелка принадлежит ему, тогда сличают обе заметки, как на оконечнике, так и на палочке, и ложь тотчас же обнаруживается. Когда находят стрелки в дозволенных местах, иногда по две или по три, то смотря по тому, чья стрелка глубже и к какой стороне ближе, тот и пользуется бобром.

Алеуты употребляют в пищу бобровое мясо, но весьма редко, и тогда только, когда у них другого нет. Обыкновенная пища их состоит в китовине, сивучине, нерпах и сушеной рыбе. Те, которые служат Компании, получают по пуду муки в месяц. Но самое лучшее и любимое их кушанье — это китовина. У Алеутов тот день почитается праздничным, когда они найдут где-нибудь кита, выкинутого морскими волнами на берег. Первые, нашедшие этот клад, не говоря о том никому, запасаются сначала на будущее время и наедаются до-упаду, потом объявляют о своей находке землякам и т. е., как касатки, нападают на мертвого великана и оставляют от него одни только кости.

Алеуты часто стреляют в китов аспидными стрелками, которые, глубоко уходя в мясо, делают рану; соленая морская вода постепенно разъедает ее; кит мало помалу обессиливает и дня через три умирает; волною выбрасывает его на берег, и тут начинается у Алеутов пир-горой.

Во время моего путешествия мне случалось встречать много диких и полудиких племен, но я не видывал народа ленивее Алеутов, живущих в отдалении от Кадьякского заселения. С какою неохотою, для собственной же своей выгоды отправляются они в партию, когда посылает их Компания! Алеут непременно умрет с-голоду, если кто-нибудь не пошлет его на добычу. Он пролежит три дня без пищи, лишь была бы вода, которую он пьет беспрестанно, и для забавы будет колотить в бубен, да напевать шаманские песни. Многие из Алеутов и поныне еще придерживаются шаманству и разным предрассудкам; так, например, промышленники морского промысла тайно раскапывают покойников, достают через и кладут его в нос своей байдарки, в той уверенности, что с этим талисманом лов морских зверей будет для них удачнее и они не погибнут в море. Впрочем можно надеяться, что Алеуты скоро отстанут от шаманства, от суеверных своих обрядов и предрассудков. Вот уже большая половина из них, приняв св. крещение, оставляют прежние заблуждения и отдают детей своих для обучения в школы, устроенные в Кадьяке, Ситхе и Уналашке. Воспитанники выходят из школ с хорошими понятиями, поступают в разные должности и смеются над невежеством и суеверными обычаями своих же земляков.

Преосвященный Иннокентий послал в Кадьяк одного из студентов духовной семинарии, для того, чтоб он выучился Алеутскому языку и составпл Алеутскую азбуку. Студент употребил на это пять лет и успел в своем предприятии. В 1846 году назначено было печатать Алеутские книги и рассылать потом по колониям. Евангелие уже переведено на Алеутский язык Преосвященным Иннокентием, в то время, когда еще он был священником, и теперь читается иногда в колониальных церквах.

Алеуты всегда со вниманием слушают чтете Евангелия и ревностно исполняют Закон Божий, особливо Увалашские Алеуты. Как они почтительны к христианской религии, сколько делают пожертвовании в Уналашскую церковь лучшими пушными товарами, как богобоязливы и смиренны во время совершения божественной службы! Это самые набожные и трудолюбивые Алеуты из всех своих единоплеменников.

Уналашские Алеуты выделывают очень искусно из моржового зуба резные вещи, ткут из особенной травы узорчатые ткани, вышивают камлейки, делают из дерева превосходные шкатулки, которые чистотою отделки не уступают Американским, и вообще очень добры и уважительны к Русским. Они чрезвычайно искусно выткали из тонких древесных корней и различных трав орлицы, служащие для подножия во время отправления божественной службы Архиереем и принесли их в дар Преосвященному Иннокентию, который переслал эту редкость к Московскому Митрополиту Филарету. Надобно заметить, что эти орлицы или подножия были вытканы, или лучше сказать силетены руками; поэтому можно судить, как много обещают они в будущем….

Восточный океан

Как неожиданна была моя радость, когда известили нас, что корабль отправляется в Калифорнию, в ту страну, про которую мне рассказывали так много прекрасного и которая, на угрюмом острове Ситхе, заселенном грубыми, невежественными народами, представлялась моему воображению земным раем.

Настал день, в который надлежало вам выйти в море. Радость была написана на лице каждого. Как дружно и успешно шла на корабле работа! Каждый матрос утешал себя мыслью, что вознаградит труды свои в первом шинке Калифорнии.

Команда корабля состояла из 25 человек военных матросов и еще из 5 служителей Российско-Американской Компании, всего из 30 человек. Отдали паруса, сделали Ново-Архангельской крепости семивыстрельный салют и под вымпелом, с полным ветром, корабль нага понесся к югу. Вечером с кормы корабля, мы простились взорами с нашим прежним, печальным жилищем, которое рисовалось вдали черною полосою. Там было темно, и грозные тучи носились над оставленным нами островом.

— Ведь занесло же в такую даль этих проклятых бобров, сказал один матрос, смотря на видневшуюся вдали землю, — экая поганая сторона какая, и шинка не заведут. — Да, отвечал другой, вспомнишь батюшку Баранова; бывало, вынесет котлы, крикнет: пей ребята, а сам затянет песню; так иной нарежется, что и глаза в земь. А нынче, вишь, какие времена, урвешь, где попадется, только что поразгуляешься, ан и в каземат.

— Вишь, говорят, в этих сторонах подписывают всех в какое-то трезвое общество.

— Да что ж это за трезвое такое общество?

— И сам не знаю; говорят, вишь, сехта.

— Сехта?… мудрено что-то…

— Давно бы вышел я отсюда, да с чем пойдешь?

— Кабы я был дилехтур, подхватил матрос из стоявшей кучки, велел бы всем, при выезде, давать по бобру.

— По бобру, хорошо бы; поживиться-то нельзя: сунься-ка, заведи-ка шкуру, так и свою отдашь. Вон уж не вам чета, приезжал Немец мухолов [1], хотел было провезти отсюда воротничок, да подходя к Охотску и бросил в море; струсил обыска…

— Эге! а вот Мишка-то Хомяк удрал какую штуку, когда выходил на матерую…. провез 5 Фунтов бобровой струи, ей-Богу! взял сахарную голову, выдолбил ее и напихал со свинцом бобровой струп; а донышко вставил опять сахарное и завязал в бумагу по-прежнему, как будто ни в чем не бывало.

— Э, да это был голова с покойником Федькой. Они что, бывало, делывали, когда я с ними ходил в Охотск!… Ты сам знаешь, как трудно во время стоянки в Охотской реке провезти с берега водку, — а у них она всегда водилась. Постой, думаю, узнаю как же это Федька с. Хомяком провозят водку? — Давай присматривать. Вот, смотрю: Хомяк зашевелился ночью, вылез из койки, полез на палубу. Я крадусь за ним. Он спустился на гальюн, я подкрался к борту, и смотрю в щелочку, что будет. Гляжу, Хомяк тащит из воды какую-то длинную веревку; вдруг на ней показалася привязанная за горлышко бутылка; Хомяк проворно ототкнул ее, перелил из ней в пузырь, который принес с собою, и опять опустил бутылку в воду. А, приятель, постой, знаю теперь!.. Только он полез назад, я цап за ворот… А он толкнул меня, молчи, говорит, вишь часовой подходит, завтра все расскажу. Поутру съехали мы с судна на работу и пошли с Хомяком по берегу; прочие рабочие пошли впереди. Федька, чтоб отманить их подальше от места, кувыркается перед ними; а Хомяк приостановил меня да и показывает веревку, привязанную за камешек. — Видишь, говорит, к этой веревке посередине привязана бутылка; находится один конец на судне, привязан за ватерштак, а другой вот здесь. Как нужно привезти водки, нальешь в бутылку, привяжешь на середину веревки, да и тяни с гальюна. Вот с этой поры, мы с Хомяком во всю стоянку так позагуляли, что я тебе скажу!… Спасибо, еще командир был хороший, по выходе в море приказал приказчику выдать в счет жалованья, — а поди-ка, сделай это у другого, так бы не то было.

— То-то вот оно и есть: нашего брата стоить поколотить; пропьется до нитки, как Грек, да и еще жалуется, что ничего не выслужишь.

— Водку вить! — крикнул боцман.

Это магическое слово доносится до слуха матроса на самой вершине мачты, в шумную бурю; оно пробуждает его и из глубокого сна и никогда не повторяется дважды; в одну минуту толпа собирается вокруг ендовы и каждый с нетерпением ждет своей очереди.

Наступил вечер; погода была прекрасная, ветер был ровный, попутный, луна с безоблачного неба отражала томный лик свой в трепетных волнах, и громкие песни матросов, смешиваясь с глухим шумом моря, каждому напоминали его родину; далеко уносились мечты мои и я незаметно уснул на палубе.

К утру корабль наш находился уже во 160 милях от острова Ситхи и мы с каждым днем приближались к Калифорнии. Воздух становился теплее и благораствореннее. — На четырнадцатый день нашего плавания штурман доложил при рапорте командиру, что умер матрос.

Покойника зашили в парусину, привязали к ногам два пушечные ядра и потащили за борт.

— Что, брат, надоели сухари-то, — сказал один матрос, сидевший верхом на борте, чтоб принять покойника; — эк как отъелся; пуда четыре будет. Ну, прощайся с белым светом. Ух, как бойко полетел к Лептуну-то [2] в гости, знать, водку почуял.

— Придет время, и мы, брат, полетим туда же.

— Что ж делать!…. за-то простор…. Фу, батюшки, какой валит туман; верно Ишпания близко; у её берегов всегда туман стоит стеною.

Действительно, мы находились в 80 милях от Санто-Франциско, самого северного заселения Испанцев в Новой Калифорнии; но не видав берегов, по причине закрывавшего их непроницаемого тумана, мы не смели идти в гавань по одному счислению; к тому же опасались сильного течения воды у этих берегов, могущего увлечь судно в такой залив, из которого трудно выйти. Не имея даже полуденной обсервации, мы, к нетерпению нашему, принуждены были лавировать целую неделю в густом тумане.

Наконец с правой стороны открылись Ферлонские камни и опять закрылись туманом, но мы таки-успели их взять на пеленги и определить место, где находится гавань. — Мы решились пробраться в нее; убрали лишние паруса и более 6-ти часов находились в самом критическом положении; слышали, как шумел бурун, ударявшийся об скалы каменистого берега, но берег был невидим для нас. Смелость и опытность командира ручались нам за успех начатого дела; он приказал изготовить на всякий случай якорь, смерить глубину и слушать, в какой стороне сильнее бьет волна. Вдруг открылась перед нами обширная гавань, со множеством судов разных наций. С врожденною отважностью Русских, в виду всех иностранцев, мы под двумя парусами от свежего ветра пошли прямо срединою пролива в длинную бухту Санто-Франциско, оставив за собою зыбкую стену тумана, сделали между судами поворот и стали на якорь.

— Ай да молодцы Русские!.. кричал кто-то с Американского брига.

В гавани было ясно, но солнышко склонялось уже к закату и слабыми лучами своими освещало на правом берегу лавровую рощу. По всему обширному заливу разносился ароматный запах душистых трав и цветов; вокруг залива, в живописных ландшафтах раскиданы были, на далекое одни от других расстояние, поместья Калифорнцев, между которыми расстилались зеленые луга и долины с пасущимися на них овцами, коровами, лошадьми и мулами; где-то вдалеке кричали дикие гуси.

На левом берегу залива стояли красиво выстроенные деревянные домики; из них, как заметил я в зрительную трубку, выглядывали прекрасные личики Испанок. За селением виднелась высокая зеленая гора с небольшим кустарником; по ней бежала дикая зебра и ловкий Испанец арканил быка.

После долгого пребывания на пустынном острове, в кругу диких народов, где все мертво, однообразно, безжизненно, как приятно мне было очутиться в этой роскошной стране, щедро наделенной всеми дарами природы.

Долго любовался я берегами Калифорнии; наконец заметил, что из селения Вербобойно, где живет капитан порта и Американский консул, плывет небольшая шлюпка с тремя Испанцами прямо к нашему судну.

Мы стояли неподалеку от левого берега близ новой миссии, или иначе селения Вербобойно, которое находится в шести верстах от Санто-Франциско; шлюпка подъехала к нам; из неё вышли двое мужчин, в полосатых сарапах, лаковых черных шляпах с широкими полями, и с пахитосами в зубах; они с важностью посмотрели на судно и заговорили на Испанском языке, которого из нас никто не понимал, кроме нескольких матросов, но и те заняты были на заливе нужною работою. Настало молчание, которое обратилось в смех; наконец один из нас сказал по-Английски: «что вам угодно?» Они отвечали по-Английски же, и мы пригласили их в каюту, к капитану, где они старались выказать свою ловкость разными расшаркиваниями и учтивыми движениями по своему обычаю.

Капитан наш был человек молодой, образованный; принял их очень ласково и просил объясниться, какую они имеют до нас нужду? — «Мы таможенные чиновники, — сказал один из Испанцев, присланы от капитана порта, по уложенному здесь правилу, освидетельствовать ваше судно, сколько оно имеет меры, какие находятся в нем товары, и если вы не имеете от нашего губернатора, который живет в Монтерео, письменного дозволения на право торговли, то до его разрешения не можете торговать в здешнем месте. Для этого один из нас должен здесь остаться.»

«Смерить судно я вам позволю, господа, отвечал капитал; товаров у нас никаких нет, кроме взятых для команды на поход, — дозволения же на право торговли от вашего губернатора я не имею оттого, что не заходил в Монтерео по причине самой уважительной; а в залог того, что мы до разрешения губернатора не станем производить торговлю в здешнем месте, достаточно одного моего слова; следовательно, быть вам здесь смотрителями я не позволю, потому что это будет оскорбление для нашей Русской чести.»

Испанцы, выслушав этот монолог и не говоря ни слова, с почтением раскланялись и уехали на берег.

На другой день командир и я поехали в селение Испанцев для переговоров с капитаном порта; дом его был построен на большом бугре и обнесен палисадом. Подходя ближе к капитанскому дому, мы увидели, что из него вышла очень миловидная, живая, ловкая девушка, лет пятнадцати. Она встретила нас как будто давнишних знакомых, взяла командира за руку и заговорила с ним по-испански. Мы не понимали Испанского языка, но по её движениям догадались, о чем шла речь; шедший за нами матрос, знавший по-испански, перевел нам, что она зовет нас в дом капитана, её отца.

Мы нарочно пошли потише; нам приятно было смотреть на нашу миловидную спутницу, особенно после тех страшных, раскрашенных лиц, которые поминутно окружали нас в Ситхе; она заметила наше внимание, начала что-то с улыбкою говорить по-испански и своим прозрачным пальчиком грозила шедшему позади нас матросу, чтоб тот не переводил.

Наконец мы очутились у самого порога капитанского дама, и взошли прямо в большую комнату, где прежде всего взорам нашим представилась богато-убранная кровать.

Кровать составляет у Испанцев первое украшение в доме. В ином доме вы не увидите далее пола, и встретите вместо него сухую глинистую землю, но за-то непременно обратит на себя ваше внимание пышная кровать, с отлично-убранными длинными подушками.

У капитана порта в доме была прекрасная мебель; сам он сидел на диване за большим красна го дерева столом и читал какую-то толстую книгу.

Когда мы вошли, он проворно встал, раскланялся с нами и на Английском языке попросил нас сесть в кресла, стоявшие близ дивана, сам же вышел в противоположную комнату, похожую более на беседку.

Через минуту он возвратился к нам с Английскою книгою в руках и начал читать нам уложение на право торговли в пределах Санто-Франциско.

Мы сами очень хорошо знали, что судно не имеет права входить в Санто-Францисский залив, не заехав прежде в Монтерео, где постоянно живет губернатор Калифорнии, и не получив от него позволения на право торговли. Но нам не хотелось идти судном в Монтерей, потому что Санто-Франциско лежал ближе к нашему пути; к тому же он окружен теми селениями, в которых нам нужно было закупать для острова Ситхи пшеницу, фриголь, горох, кукурузу, мясо, сало, монтеку (чистое сало, которое можно есть с хлебом вместо масла) и проч.; сверх того из Санто-Франциско в Монтерео можно дойти судном в один день, для обратного же пути из Монтерео в Санто-Франциско нужно употребить три недели, и более, по причине всегдашнего противного течения и постоянно дующих противных NW ветров.

Таким образом, чтоб исходить в Монтерео, мы прибегнули к хитрости: нарочно сняли гротовую брам-стеньгу, как будто ее сломало бурей, сказали капитану порта, что не можем без починки стеньги идти в Монтерео, и намерены здесь се поправить, — и просили его, чтоб он позволил съездить берегом в Монтерео к губернатору, для взятия там позволения на право торговли и для уплаты за якорное место пошлин, которых с нашего судна приходилось на Русские деньги 1666 руб. 66 к. асс.

Причина нашего прихода была самая уважительная. Мы заплатили за якорь капитану порта; он же написал к губернатору рапорт, в коем объявлял, что в Санто-Францисский залив прибыло Русское военное судно для покупки жизненных припасов в Российские колонии, но не может следовать в Монтерео без продолжительной значительной починки, почему, заплатив за якорное место в порте Вербобойно, просит позволения на право торговли в пределах Санто-Франциско. Пакет был послан с нарочным к губернатору в Монтерео; мы поблагодарили капитана порта за оказанную нам доброту и поехали обратно на корабль.

Через 2 дня мы получили от губернатора Калифорнии, Дон-Кастро, разрешение, заключавшееся в том, что мы можем делать покупки на наличный деньги, но сами не должны ни продавать, ни выменивать никаких своих товаров, не заплатив за то особой пошлины.


Калифорния

Обратимся теперь к стране, которая еще так мало известна у нас, но которая занимает ныне столь важное место в промышленном мире. — Я говорю о Калифорнии.

Первое заселение, где остановился корабль наш, было Вербобойно. Вербобойно или Новая Миссия, состоит из небольших домиков, расположенных, в разных направлениях, при Сан-Франциском заливе, воды которого во время больших приливов, подступают довольно близко к строениям.

Здесь нет пристани и гребные суда подходят всегда к тому месту, где берег несколько круче, по сравнению с другими берегами; однако все-таки неудобно выходить из ялботов без выкидных трапов, не говоря уже о других больших судах, который, по причине встречающихся тут отмелей, должны оставаться на довольно далеком расстоянии от берега.

Первое строение, которое бросилось нам в глаза, когда, при выходе на берег, мы поднялись на холм, был шинок. Содержатель его — Француз, служивший некогда в войсках Наполеона. Очень не кстати он начал рассказывать нам про победоносные походы свои в Россию.

— А это что такое? — спросил один из нас, рассматривая Московского произведения лубочную картинку, прилепленную на стене и изображавшую, в карикатурном виде, выход Французов из Москвы. — Сослуживец Наполеона, украсил ею небольшую комнатку своего знаменитого шинка, как будто в обличение наклонности своей к хвастовству. Как ни забавен был этот случай, а я унесся грустными мыслями далеко, далеко, за моря, за снежные степи, в белокаменную Москву. Двадцать тысяч верст отделяли меня от неё…. и гордо Русский Флаг развевался у отдаленных берегов Калифорнии!

Спустившись с холма в небольшую лощину, мы встретили другой шинок, гораздо обширнее первого. В нем хозяйствовал Швед, который, как сам рассказывал, покинул свою родину от злой жены. Теперь он доволен своей судьбой, дела его в цветущем состоянии, звон стаканов и рюмок не умолкает с утра до глубокой ночи. Избрав местом пребывания эту ложбину, как будто для того, чтоб и здесь не возмутила его спокойствия докучливая подруга его жизни, — Швед имел в виду свою цель, состоявшую собственно в том, чтоб иметь возможность к званию шинкаря присоединить и занятие контрабандиста, потому что матросы, съезжающие с судов на берег, первым долгом поставляют посетить шинок, и именно этот самый, как скрытый от взоров судового начальства и предоставляющей им полную свободу — производить продажу товаров, привозимых ими с своих судов.

Через небольшую луговину, по прямой линии, от Шведского шинка, стоит красиво выстроенный домик, с галереею, обнесенный небольшим палисадником. Тут живут двое товарищей, и оба Немца. Они служили никогда матросами на китоловном Американском судне, но кочующая морская жизнь, слишком тревожная для оседлых их наклонностей надоела пыль, и они решились навсегда поселиться в Калифорнии, женились на Испанках, наплодили детей, развели уток, кур, гусей и живут в полном довольствии. Избрав самое выгодное в той стороне мастерство, именно портное, они сделались известными во всех окружных поместьях, а так как их только двое и есть посреди довольно большего количества жителей, то Немцы наши завалены работою по-горло и берут за нее цену очень значительную. Так напр. за шитье брюк на Испанский фасон, надо заплатить им 10 пиастров, не говоря уже об сукне, которое там в большой цене. — Я однажды видел, и именно в шинке у Шведа, как один матрос продал ярд темно-синего сукна по 5 пиастров; сукно было довольно грубо, и у нас стоило бы не более 6 руб. асс. за аршин. Такое повышение цены ни мало не покажется удивительным, судя по тому, как бедна Калифорния мануфактурными произведениями.

Неподалеку от домика портных строится мельница одним переселенцем Англичанином. Он избрал предмет в промышленности, самый выгодный в тех странах, потому что у Калифорнцев нет ни водяных, ни ветреных мельниц с большими жерновами. У некоторых, и то весьма у немногих, имеются небольшие ручные мельницы; по большей же части, жители Калифорнии трут муку посредством двух плоских камней. Представьте же себе, много ли может натереть муки в продолжение целых суток один человек? — не больше, сколько нужно на один присест одному Русскому Коломенскому извозчику, По этой причине в Калифорнии, при почти баснословном произрастании пшеницы, мука дорога. Там булка, величиною в половину нашего Французского хлеба, стоит 1 реал, то есть, на пиастр дают 8 булок, и то с трудом вы можете раздобыться этим продуктом.

Здесь нельзя не упомянуть еще про одного Американца. Он пришел в калифорнию с 5 пиастрами, был простым работником, теперь же имеет богатый магазин, наполненный разными товарами, по-крайней-мере на 20 т. пиастров, покупает контрабандный груз с приходящих судов, входит в разные политические суждения, и в недавнее время получил титул Американского консула!

Мне случилось однажды иметь с ним небольшое дело. Я продал ему 50 ар. Фламского белого полотна за 20 пиастров, 2 пуда листового Виргинского табаку за 40 пиастр, и 5 пар выростковых сапогов за 25 пиастр.

Кстати об табаке и кожах.

Курительный табак в Калифорнии в таком же употреблении, как у нас чай. — От малого и до большого, не исключая и женского пола, там все курят табак, за-то и наложена на него самая большая пошлина. Некоторые из жителей Калифорнии старались разводить табак в своих поместьях; он рос, но по качествам своим, вероятно от физических каких-либо причин, никак не мог сравниться с табаком, растущим по восточным берегам Северной Америки.

Что касается до кож, то хотя они, по причине изобилия в них, и составляют главную и общую промышленность в Калифорнии, но только в сыром виде. Калифорнцы не имеют кожевенных заводов и не могут обрабатывать сырые кожи в таком совершенстве, в каком обрабатываются они у нас, а потому кожи нашей выделки в большом уважении в Калифорнии, особенно если из них что-нибудь сшито, как напр. сапоги, башмаки, чепраки и т. п. Причиною тому можно почесть и недостаток в сапожных мастерах. Во время моего пребывания в Вербобойно, Сан-Франциско и других окружных местах, мне не случалось встречать ни одного сапожного мастера, в полном смысле этого слова. Видал иногда в некоторых домах кой-кого, занимающегося шитьем сапогов пли башмаков, и то как будто для себя только, довольно непрочно, грубо, копотно; прибавьте к тому и вечного врага всех возможных на свете занятий — леность.

Возле магазина Американского консула, выстроен дом красивее всех прочих. В нем живет английский консул, человек пунктуальный, до пес plus ultra, серьёзный, гордый и не находящий никого себе равного во всем этом новом заселении. Позади его дома выходит род площадки. Посредине её стоят длинные, низенькие, деревянные и никем незанятые казармы, а у дверей их лежат на лафетах две небольшие позеленевшие медные пушки. — Вот охранное место селения Вербобойно, на котором никогда не встретите вы ни одного солдата.

По левую сторону от казарм строится большой каменный торговый дом одной Английской компанией. Нельзя не удивляться неусыпной и деятельной предприимчивости этого народа. Англичанин готов поселиться везде, где только торговая промышленность представляет ему выгоды. Загляните в любой из лучших портов в целом море, и вы непременно встретите там англичанина. Вот, например, Англичане заселяются теперь в Калифорнии. Что влечет их сюда из-за далеких морей и стран? Не предчувствие ли, что Калифорния рано пли поздно сделается самою цветущею и богатейшею страною. В самом деле, давно ли местечко Вербобойно было безлюдною пустынею, где только бродил дикий скот, да привольно разгуливали гуси, — а теперь здесь слишком до 60 красиво-выстроенных домиков, и заселение увеличивается все более и более, и с каждым годом неминуемо должно расширяться, судя но теперешнему стечению народа, который, в надежде скорого обогащения, стремится почти со всех сторон Европы к берегам калифорнии. В бытность мою в Вербобойно, число жителей селения простиралось до 300 человек обоего пола, состоявших по большой части из переселенцев, навсегда покинувших родину и избравших здесь каждый свою промышленность, какая кому казалась прибыльнее и способнее.

Здесь нет ни садов, ни больших огородов, которые бы служили предметом постоянной промышленности для жителей Вербобойно. Только немногие из них занимаются садоводством или огородничеством; по большой же части Фрукты и огородные овощи привозятся сюда, как в портовое местечко, на судах из ближайших поместьев.

В — окружности Вербобойно очень много раньж, или поместьев, изобилующих всеми дарами природы. — Самая ближайшая раньжа находится в расстоянии не более полумили от заселения. В ней живет семейный Испанец, сыровар, содержатель довольно большего количества коров и первый поставщик молока, которое привозит в Вербобойно для продажи стоящим в гавани судам. Это давнишний, коренной житель Калифорнии. Поместье его представляет картину самую живописную. Посреди гладкой зеленой долины возвышается жилище хозяина; с одной стороны оно обнесено плетняком, служащим загоном для лошадей, а с другой ограничивается огородом, на котором насажены арбузы, тыквы и кой-где возвышаются яблони да груши; далее простираются пашни, засеянные пшеницею, ячменем, кукурузою и горохом. И все это, благоухает, цветет и зреет в полном, даже можно сказать, в баснословном изобилии. Многие ли поверят, что в Калифорнии 1 Фанега (3 1/2 пуд.) пшеницы дает от 80 и до 100 Фанег крупного и полного зерна. Но это нимало неудивительно в Калифорнии, где человеку нет надобности трудиться в поте лица над удобрением полей, где сама природа щедрою рукою раскрывает перед ним все сокровищницы растительного царства. Дожди, столь необходимые для посевов, редко посещают эту страну; за-то их заменяют почти каждодневные росы, которые бывают так сильны, что образуют на земле лужи, и если простоят с четверть часа на открытом месте, то можно промокнуть до костей. С восходом солнца все это исчезает в испарениях, однако утренники бывают довольно холодны; за-то и Испанец, верный природной своей склонности к лени, до тех пор не покажется из своего жилища, пока солнечные лучи не разогреют холодной атмосферы. Тогда выходит он на свои, нивы, в сарапе [3] и в соломенной шляпе с широкими полями за ним следуют жена и дети; между тем работник разводит у своей хижины огонек и начинает заниматься приготовлением завтрака, т. е. трет кукурузу и печет из этой муки что-то в роде лепешек, или лучше сказать, что-то похожее на наши Русские блины, варит скотское мелко изрубленное мясо в котлике, кладет туда масла, соли и такое безмерное количество стручкового перцу, что без привычки невозможно проглотить одного куска без сильной горечи. Печей вы тут не найдете; разве только встретите их у весьма немногих, — причиною тому недостаток кирпича в Калифорнии, а потому жители этой благословенной страны рассудили за лучшее приготовлять пищу под открытым небом. После завтрака, Испанец берет любимый инструмент обоего пола — гитару, и отправляется под древесную тень, на зеленое бархатистое ложе, или садится верхом на лошадь и едет на свои пашни — посмотреть, как работают наемные Индийцы. — Этот ловкий народ довольствуется ниткою черного, белого или красного бисера, длиною в сажень. Бисер служит у них главным украшением как для мужчин, так и для женщин, и потому в Калифорнии он находится в значительной ценности. Так один матрос продал там 5 ливров бисеру за 10 пиастров, тогда как у нас в России такое количество стоило бы не более 5 руб. ас. В — прибавок к упомянутой плате бисером, Индийца; нужно накормить еще пареной пшеницей, без всяких приправ, не потому чтобы он не желал пли бы не мог есть лучше, а потому, что Испанец не дает ему ничего другого получше, говоря, что он и этого не стоит за свою работу. Впрочем, Индиец не требует пищи более вкусной, и если вздумается ему полакомиться, то постарается поймать полевую мышь, проткнет ее на палочку, изжарит на огне и съест с наслаждением. Они выжигают иногда большие поля для того, чтоб удобнее можно было ловить полевых мышей.

Есть между ними много таких, которые уже привыкли жить при домах, и исправляют все работы касательно домашнего быта. Калифорнцы платят им жалованье, или одевают и кормят их приличною пищею. Если Индийцу надоедает эта подначальственная жизнь, он имеет право удалиться в родные горы, где нож и лук со стрелами составляют все его богатство. Они хорошо умеют стрелять из ружей и винтовок, но немногие пользуются этими оружиями, требующими дорогих в той стороне припасов, именно, свинцу и пороху. Последний служить Индийцам, как мужчинам, так и женщинам, для украшения тела. Они накалывают грудь, лицо, руки и спину разными фигурами и затирают порохом; от чего наколотые фигуры получают синий цвет и явственно изображаются на теле. Это у них своего рода щегольство.

Но обратимся к нашему почтенному Испанцу; заглянем во внутренность его дома, посмотрим на его семейную жизнь и познакомимся нисколько с ежедневным бытом жителей Калифорнии.

Войдя в первую комнату его жилища, не встретишь ничего любопытного. Сухой глинистый пол, простой деревянный стол, обставленный такими же скамейками, и голые стены, из которых на одной висят чепраки, шпоры и вообще вся конская сбруя. Это приемная комната для приезжающих. Направо другая комната, такой же величины, но гораздо интереснее первой. Здесь прежде всего бросится в глаза большая двуспальная кровать, убранная с такою тщательностью и богатством, что и любая из наших Европейских красавиц позавидовала бы ей, — а между тем пол такой же, как и в первой комнате. В одном углу стоить бочонок с ромом для продажи. Сундуки, расставленные вдоль степ, служат скамейками для посетителей, которых собирается здесь иногда очень много, особенно в праздничные дни, по прекращена корабельных работ. Тогда вы встретите тут Англичанина с серьезным видом, с бутылкой, Француза с его хвастливыми Фразами, и тоже с бутылкою, и Русского, с его открытой, замысловатой Физиономией, и с двумя бутылками. Есть еще третья комната, может быть, интереснее всех прочих, но вход в нее задернут занавескою и опа доступна не для всех любопытных взоров. В ней живет дочь почтенного Испанца, гостеприимная, живая, ловкая, прелестная, и, что однако же довольно редко встречается вместе, очень умная девушка.

Таким образом раньжа эта, снабженная всеми вышеупомянутыми удобствами, привлекает к себе множество посетителей, ищущих/в развлечения в долинах калифорнии.

Вам нужна верховая лошадь — заплатите пиастр, и катайтесь целый день где угодно. Вы хотите рому в перед вами тотчас же явится целая бутылка, тоже за один пиастр. Наслаждайтесь ею где вам только вздумается: за большим ли столом, или на вольном воздух!;, под древесного тенью. Вам приятно утолить жажду густым, ароматным молоком — пейте за один реал хоть до отвалу. Быть может, вы любите помечтать — перед вашими глазами и течение волн залива, и туманная даль, все, над чем только может разыграться воображение мечтателя. Но вы моряк, вы видите лишь небо, да море, да привычные лица своих товарищей; вам желалось бы унести с землею на влажную стихию воспоминание о чем-ни. будь прекрасном, — ступайте, займитесь разговором с милою дочерью испанца, и невольный вздох вылетит из груди вашей, когда долг службы опять позовет вас на корабль, готовый к отилытию от этого блаженного берега..

Одним словом, тут и глаза и сердце а желудок равно найдут для себя и пищу в упоение. — Мне памятна эта раньжа еще по одному рассказу о происшествии, которого был я очевидным свидетелем издали. Один матрос с нашего корабля пришел к дочери Испанца и просил отпустить ему молока. Он объясняла ей просьбу свою разными знаками, но та не понимала его, или, может быть, для шутки притворилась, что ничего не понимает. Что было делать бедняку? Переводчика нет, a приехать на корабль без молока — значило бы прогневить команду. Вдруг в голове его блеснула счастливая мысль. Матрос стал на четвереньки, приставил к голове руку в виде рогов и заревел по коровьему. Испанка расхохоталась и вынесла матросу 2 бутылки молока, не взяв с него в уплату денег.

Верно, ей очень понравилась сметливость Русского. Впрочем, надо заметить, что Русские в тех краях пользуются особенным уважением, по сравнению с другими иностранцами, за свое ласковое обращение с туземцами; имя Русского в отдаленных пределах Восточного океана служит эмблемою добродушие, приветливости, сметливости и находчивости.

По левую сторону от описанной мною раньжи подымается по небольшой песчаной горе дорога в Сан-Франциско.

В одно прекрасное утро я нанял у хозяина раньжи лошадь и отправился осмотреть Сан-Франциско, этот последний северный городок калифорнии. Дорога довольно гориста и по большей части песчана; временем попадаются ровные, покрытия мелким кустарником пространства, по которым бродят табуны диких лошадей пли стада быков. Последнего рода животных здесь неимоверное множество^ они составляют главную промышленность калифорнцев. Самый крупный бык или корова, величиною с нашего вола, стоит здесь 8 пиастров, средней величины 6 пиастр. вместе со шкурою; без шкуры же сбрасывается по 2 пиастра. Цена эта постоянна, и никогда ни повышается, ни понижается.

Каждое стадо имеет своего хозяина, и где бы оно ни бродило, он непременно отыщет его, если понадобится ему скот. Ежегодно отправляются бокеры [4] в блуждающие табуны и кладут метки на вновь родившихся телят выжиганием клейма, разрезыванием ушей или подпиливанием рогов; поэтому бокер сразу видит, чья щетка и кому принадлежишь скот.

Мне не однажды случалось видеть ловлю диких быков смелыми и опытными бокерами.

Два смельчака, на привычных конях, помахивая в воздухе жиловыми или волосяными арканами, стремглав бросаются в рогатый табун. Животные, как бы предчувствуя приближающуюся к ним смерть, озираются вокруг испуганными взорами, испускают дикий рев, и в надежде, спастись от неумолимых своих преследователей бегетвом, рассыпаются в разные стороны. Но напрасно. Бокеры еще издали выбирают свою жертву; в одно мгновение меткий аркан падает на заднюю ногу животного, другой аркан обхватывает переднюю, и животное, не имея более возможности бежать, упадают на землю всею тяжестью своей массы. (Лошади в прямую линию растягивают арканы и ни на вершок не трогаются с места). Бокеры завертывают конец аркана на седельную луку, спрыгивают на землю и преспокойно отрезывают голову разъяренному, но бессильному в злобе своей дикому животному. В продолжение всего этого действия, лошади стоят как вкопанные, до тех пор, пока не развяжут арканов. Есть еще другой род ловли быков, и он показался мне любопытнее первого. — Здесь один бокер, с помощью ученого быка (для этой дели всегда выбирается самый большой и сильный бык), смело отправляется на ловлю диких. Он также с одним арканом несется на быстром коне в стадо быков, закидывает аркан на переднюю ногу быка, дает разбежаться последнему, потом вдруг останавливает его; бык непременно спотыкается и падает. Тогда бокер проворно соскакивает с лошади (которая между тем не дает ослабнуть аркану, тянет его вперед и таким образом препятствует быку встать), подходит к животному, также спокойно как и во время ловли первого рода, связывает ему ноги и делает совершенно неподвижным; потом подводит к дикарю ученого быка, связывает их вместе рог с рогом и наконец развязывает дикому быку ноги. Последний встает, и не в силах будучи оторваться от своего товарища, поневоле следует за ученым быком, который, по указанию бокера, исполински тянет обреченную жертву на место убиения. — Ученый бык служат более для перевозки мяса. Иногда случается бокеру поймать быка так далеко от селения, что одной лошади бывает трудно везти целую тушу, весом пудов до 20; тащить же быка живьем на аркане одному весьма неудобно, потому что он беспрестанно будет путаться в больших кустарниках. — Ученый бык гуляет иногда вместе с дикими быками, и они между собою не ссорятся. Завидев вдали едущего верхом человека, дикие быки разбегаются, а ученый стоит, не трогаясь с места. Он знает, что его не станут ловить для убоя. Но если быки встретят пешего человека, то непременно забодают; особливо трудно найти от них спасение, попавшись им где-нибудь на ровном месте, а потому в Калифорнии, как мужчины, так и женщины, никогда никуда не ходят пешком.

В Калифорнии быки употребляются также для перевоза. У некоторых миссионеров есть повозки, в которых перевозят они разные съестные припасы. Повозки эти скорее похожи на курятник; они имеют плоскую деревянную крышку, и с задней стороны сделано в них отверстие, в которое влезают пассажиры; вместо колес им служат толстые, неровно округленные обрубки, которые во время езды производят ужасный скрип. В эту снасть запрягают пару быков, которые тихим и медленным шагом пробираются с продуктами из одной миссии в другую.

Во время проезда моего из Вербобойно по Сан-Францисской дороге, мне попался навстречу одни из этих смешных экипажей; в нем однако же не было никаких припасов, кроме одной очень миловидной Испанки и её матери. Последняя вязала чулок, а первая, казалось, о чем-то мечтала. Спереди сидел Испанец и беспрестанно погонял быков, которые чуть-чуть передвигали ноги.

Я уже находился на половине дороги в Сан-Франциско. Окруженный великолепною, могучею растительностью, я шагом поднялся на зеленую, отлогую гору, покрытую мелким лесом. Вокруг все было тихо; лишь по временам легкий ветерок шелестил листьями дерев, да кой-где кузнечик заводил свою однозвучною песню, и опять все смолкало.

Вдруг с правой стороны дороги мне послышался треск сухих сучьев и шорох падающих листьев. Любопытство подстрекнуло меня своротить с дороги; я заглянул в лесок…. и что же? передо мною стояла молодая Индианка. На пей не было ни лоскутка одежды, она не тронулась с места, и с робостью, но без стыда, смотрела прямо мне в глаза.

«Вот дитя природы!» подумал я про себя, и подъехал к ней ближе.

Индианка молчала и по-прежнему стояла на одном месте. Мне стало ее жаль; я дал ей платок; она взяла его, но ни полслова, ни поклона в ответ. И когда, отъехав от неё на довольное расстояние, я оглянулся назад, дикарки уже не было.

Опустясь под гору и миновав кустарники, я очутился на обширной пустой поляне; тут вздумалось мне попробовать бег моего коня. Я пустил повода, задал шпоры и резвый бегун понес меня по ровному пространству, с быстротою стрелы, пущенной сальною рукою из туго-натянутого лука. Не прошло и пяти минут, как она была уже позади меня, и я находился у подошвы высокой песчаной горы. Разгоряченный конь галопом взбежал на её вершину…. Тут я остановил его…. притом это это была последняя гора по дороге в Сан-Франциско. — С высоты её представлялся глазам весь город, состояний из одного монастыря и не более двадцати низеньких, обмазанных белою глиною домов, расположенных в разных направлениях.

При спуске вниз, у подошвы горы течет небольшой проток; по другую его сторону вырыт ров в виде заливчика для скопления воды. Тут мне встретились три женщины; они мыли белье, а неподалеку от них мальчишка ловил арканом петуха. Далее стоял длинный дом, у дверей которого сидел Испанец, с гитарою и руках. — Увидав меня, он встал, поздоровался со мною пожатием руки, и просил садиться на его место, беспрестанно повторяя по-Испански: «славный народ Русские! славный народ!» Это радушие незнакомца чрезвычайно мне понравилось.

Я вошел к нему в комнату; она была темновата, простиралась во всю длину дома, походя как бы на коридор, и освещалась двумя дверьми. В одном углу, по обыкновенно, стояла кровать, задернутая шелковою занавескою, а на противоположной стене висела бурая медвежатина. Более ничего не было видно.

— Где же ваше семейство? спросил я Испанца.

— У меня нет семейства.

— Чем же вы занимаетесь?

— Ничем.

— Ведь этак можно умереть с голоду, сеньор.

Он улыбнулся и сказала:

— У меня есть лошадь и крепкий аркан. Странный человек! подумал я, надо по-подробнее узнать его жизнь. — Но разведывать об этом мне было теперь некогда, потому что я должен был в скором времени вернуться в обратный путь; притом же любопытство влекло меня далее, мне хотелось повнимательнее осмотреть Сан-Франциско. И так, оставив нового знакомца, я продолжал путь мой дальше.

Прямо передо мною стоял другой дом, в котором, по-видимому, было несравненно более движения и жизни, чем в первом. Неподалеку от него лежали на сарапах два Испанца (должно быть, хозяева дома). Один из них курил папироску; а другой играл на гитаре. Они тоже поздоровались со мной, и предлагали лечь на разостланный сарап. Я поблагодарил их и попросил напиться воды.

Они указали, мне на дверь дома.

Я вошел в дом. Он состоял из одной комнаты с перегородкой; пол был глиняный, чисто выметенный; в углу, по обыкновению, красовалась кровать, убранная с наивозможною изысканностью; вдоль стены стоял большой сундук; на нем сидела толстая Испанка и курила папироску. Я объяснил ей свою жажду, и сеньора с заботливостью исполнила мою просьбу. За эту услугу я предложил ей маленькую сигару, она взяла ее, поблагодарила меня, и сказала, как и первый мой знакомец:

«Русские славный народ!»

При выходе из дома, я заметил из боковой двери двор, обнесенный плетнем. Посреди двора устроены были вешалки. «Верно, какая-нибудь промышленность,» подумал я, и не ошибся. Два Индийца резали скотское мясо тонкими лентами, слегка солили его и вешали на жердочки, приготовляя таким образом сухое мясо, которое в Калифорнии составляет немаловажный предмет торговли. Преимущественно заготовляют сухое мясо по миссиям, где представляется более удобства в отношении места. В Вербобойно и в Сан-Франциско этою промышленностью занимаются немногие, и то для себя.

На противоположной стороне от описанного дома, через небольшую площадку, стояло длинное, низкое, каменное строение, с большими рамами; к концу его пристроен монастырь, с высокою колокольнею, во имя св. Франциска.

Мне очень желалось осмотреть внутренность монастыря, но, к несчастью, он был заперт, и я нашелся в необходимости опять вернуться к толстой сеньоре и узнать от неё, когда отпирается монастырь и кто этим делом заведует.

Когда я проходил через площадку, мне попался навстречу тот самый мальчишка, который ловил на аркан петуха Я обратился к нему, в надежде, не может ли он объяснить мне того, о чем я хотел просить толстую сеньору, охотницу до папиросок. Шалун, действительно, проводил меня к дому с большими окнами и сказал, что тут живет отец его, занимающий должность монастырского сторожа, и что теперь нет его дома, потому что он уехал к пастору в миссию. Делать нечего; дай войду хоть сюда; посмотрю, как живет сторож. — Я отворил дверь и нога моя ступила на кирпичный пол. Обширная комната очень походила на манеж; вокруг неё по стенам стояли длинные скамейки, a посредине один стол, поперек всего здания. Все это было покрыто толстым слоем пыли. По правую сторону комнаты висела небольшая занавеска, сквозь которую выглядывала человеческая фигура, и на одном окне лежала связка ключей, обращавших на себя особенное внимание своею огромностью. Я взял их в руки и начал вертеть. Тут из-за занавески вышла ко мне женщина и сказала, что это ключи от монастыря.

— Вы, должно быть, жена сторожа? спросил я ее.

— Точно так, — отвечала она.

— Где же ваш муж?

— Уехал к пастору. — На что он вам?

— Мне бы хотелось посмотреть внутренность монастыря.

— Извольте, я покажу вам, муж мой, может быть, долго еще не приедет, пойдемте. Я отопру вам монастырские двери.

Она взяла ключи, и мы отправились в монастырь.

— Вы, должно быть, Русский — спросила она.

Я отвечал утвердительно.

— Славный народ! — заметила супруга почтенного сторожа.

Подходя к дверям, я заметил небольшую медную пушку; она стояла на дурном лафете и находилась в совершенном небрежении.

— Зачем стоить здесь это орудие? спросил я.

— А когда приезжает сюда губернатор из Монтерео, отвечала моя проводница, так ему делают встречу выстрелом из этой пушки.

Наконец, железная дверь заскрипела на петлях и мы вошли под высокие монастырские своды. При входе, по левую сторону, прежде всего бросилась в глаза небольшая комната; в ней стоял гроб с младенцем; по левую было пробито в стене что-то в роде чулана, за железною решеткою. Это исповедальница, в которую входит пастор во время совершения исповедей. — Богатый алтарь составляет главное украшение монастырской церкви; живопись в ней довольно старая; Евангелисты, стоящие на высоких пьедесталах, отличаются отчетливою резьбою; весь иконостас покрыт золотом и серебром, a кафедра для проповедников обнесена вызолоченными перилами, хоры для пения и музыки устроены под самыми сводами. — За неимением органа, здесь играют на скрипках. Венецианские окна, отстоящие аршин на шесть от пола, сообщают мрачный вид всему зданию, который наводит на душу какое-то болезненно-тягостное чувство.

— А что, часто бывает здесь служба? спросил я мою провожатую.

— Нет, только по праздникам, отвечала она.

Кроме этого монастыря, который один только и может еще привлечь к себе внимание путешественника, я ничего не нашел особенно любопытного в Сан-Франциско, разве того только, что там такое множество собак, что на каждого из жителей непременно придется по одной собаке, если только не по две.

Неподалеку от монастыря, по дороге в Монтерео, я не мог не заметить одного домика. Он был красивее прочих и служил жилищем одной вдове, занимавшейся продажей рома и джина. Вокруг него росли оливковые деревья; под одним из них сидела Индианка, вероятно, работница хозяйки, и ощипывала перья катарнизов. — Это небольшие птички, дикого цвета, с черненьким высоким хохолком, не более каш. в три пера; они имеют белое, вкусное и несколько сладкое мясо, часто встречаются в Калифорнии и употребляются тамошними жителями в пищу.

Сзади селения видны были местами пашни, засеянные пшеницею и ячменем, с правой стороны расстилалась зеркальная поверхность небольшого озера, а за ним раскинута была роща.

Время клонилось к полудню, и почти у каждого домика показался дымок Это было знаком приготовления к обеду.

По Монтерейской дороге скакали во весь опор два всадника. Когда подъехали они ближе к селению, я мог удобно рассмотреть их. Это были Испанские солдаты. Они везли известие о приезде губернатора в Сан-Франциско. Одежда их состояла из темно-синей суконной куртки с красными обшлагами, и из брюк такого же цвета, с красными лампасами и разрезами внизу. Я не говорю об огромных шпорах, которые составляют принадлежность каждого Испанца. Черная лаковая шляпа с широкими полями довершала наряд. Длинная пика с красным флажком прикреплена была к ноге, и пара пистолетов виднелась из-под чепрака.

Жители селения, услышав о приезде; губернатора Калифорнии, засуетились. Некоторые из граждан обратились к монастырской пушке, и стали заряжать ее с такою нерасторопностью и вместе с таким шумом, что, глядя на них, я не мог удержаться от смеха. Мало-помалу народ скоплялся в этом месте, пушка была наготове, и толпы любопытных стояли в ожидании своего начальника. Вот на конце поляны показалась труппа верховых, постепенно приближавшаяся к Сан-Франциско.

Раздавшиеся пушечный выстрел возвестил о приближении губернатора. Тогда можно было ясно рассмотреть всю эту кавалькаду, приближавшуюся легкой рысью. Она состояла человек из тридцати. Упных из Офицеров кивера походили на уланские, но только были гораздо неуклюжее, у других имели они круглую Форму, с шишечкою наверху. Темно-синие и темно-зеленые суконные мундиры, с Фалдами, отличались красными или желтыми отворотами, а брюки широкими лампасами. Светлая сабля составляла все оружие Офицера.

Сам губернатор находившийся среди своей воинственной свиты, ехал в длинном голубом бархатном плаще, с маленьким такого же цвета воротничком, похожим на женскую пелеринку и обшитым шелковою бахромою; под плащом виден был казакин, или, лучше сказать, ахалук из зеленого бархата, подпоясанный шелковым кушаком, из-за которого виднелся красивый кинжал. Черная лаковая шляпа и длинные черные усы придавали лицу его воинственно-суровое выражение.

Это был дон-Кастро, губернатор Калифорнии.

Увидав меня, стоявшего верхом посреди зевающей толпы, он спросил, кто я.

«Русский, с корабля Наследник,» отвечал я.

Губернатор поздоровался со мною пожатием руки, и мы вместе с ним отправились в комнату монастырского сторожа. Там уже накрыт был стол белою скатертью; на нем стояли стаканы, 2 бутылки рому, несколько графинов воды.

Я-было хотел откланяться губернатору, но он попросил меня сесть и выпить стакан грогу.

Я исполнил его просьбу и выпил за здоровье всех присутствующих.

Губернатор потрепал меня по плечу, и мы расстались.

Время было еще довольно раннее, и я поехал на раньжу, находящуюся в четверти мили от Сан-Франциско, близ самого залива. Она принадлежит одному недавно поселившемуся здесь Немцу, сыну Рижского купца, служившему некогда в Российско-Американской Компании. Прослужив законтрактованное время в Компании, он женился в Ситхе на креолке, поселился здесь для приращения своего капитала, и слывет под именем Русского, чрез что и пользуется общим уважением от Испанцев. Раньжа его очень красива местностью, но обработана для пашни. Он деятелен и предприимчив, — следовательно, соединяет в себе два важнейшие качества, указующие самый верный путь к скорейшему обогащению в расцветающей Калифорнии.

Дом его построен в небольшом размере, с трубою и русскою печью, и обнесен огородом, на котором растет капуста, репа, лук и картофель.

В комнатах у него светло и чисто; по стенам развешаны картины хорошей гравировки, мебель красного дерева; но внимание путешественника более всего останавливается здесь на одном предмете, именно на Фортепиано. Господин Геппенер (так фамилия хозяина раньжи) прекрасно играет на этом инструменте и привлекает к себе много слушателей, в-особенности некоторых из туземцев, не имевших еще случая видеть этот музыкальный инструмента. Иногда в торжественные дни Фортепиано его носят в монастырь, чрез что Г-н Геппенер делается все более и более известным в тех местах. Сам губернатор, при посещении Сан-Франциско, первым долгом поставляет посетить артиста, во-первых для того, чтоб оказать ему свою благосклонность, как Русскому поселенцу, а во-вторых и для того, чтоб послушать его игру на фортепиано. Скота и пашней он еще не имеет по причине недавнего заселения; но, со временем, эти две статьи составят главный предмет его промышленности, и Г-н Геппенер принесет большую услугу Российско-Американской Компании, а, может быть, и краю гораздо отдаленнейшему, доставкою пшеницы, где она в высшей степени облегчит нужду в хлебе.

В бытность мою в раньже, или поместье Г. Геппенера, мы часто рассуждали с ним о плодоносной, богатой Калифорнии, в высшей степени способной к произращению произведений природы, необходимых человеку, m мысленно переносились в знакомые нам места Восточной Сибири. Какая разительная противоположность! Огромные пространства, покрытый снегом, — вечно зеленеющие и роскошные долины, — человек, почти оледенелый от холода, угрюмый, нелюдимый, недеятельный, потому что сама природа полагает границы его деятельности, — и человек, вечно согретый лучами солнца, спокойный, веселый и коснеющий в лени, на лоне природы, предлагающей ему лучшие дары свои, без всякого за то возмездия, — и посреди этих двух столь различных Сфер жизни, жадная, кипучая деятельность промышленности — все это составляет картину самую оживленную и сильно возбуждающую любопытство мыслителя.

Далекое пространство разделяет жителей того и другого края, и они чужды друг другу, между тем как могли бы делиться плодами трудов своих и способностей, и выгодно обмениваться произведениями родных стран.

Пробыв на раньже Г-на Геппенера несколько времени, я хотел возвратиться в Вербобойно на свой корабль, но он предложил мне ехать в шлюпке в Сан-Пауло, небольшое селение, расположенное на другом берегу Сан-Францисского залива, в расстоянии 2 миль от берега. Оставив свою лошадь у Геппенера, я отправился с ним по его приглашению.

В Сан-Пауло живет не более семи семейств, каждое в особенном домике, окруженном палисадниками и огородами и увешанном по стенам стручковым красным перцем, который сушатся для продажи, а также и для собственного употребления в пищу. Испанцы страстные охотника до перцу. В одном доме делали мыло, довольно крепкое и хорошей доброты. В других домах вялили мясо, топили скотское сало и наливали в бычачьи, сшитые мешком, шкуры. Лучшее мозговое сало наливают в бычачьи пузыри; оно называется монтеко и очень приятно на вкус. Все это составляет немаловажный предмет торговли Калифорнцев. Неподалеку от селения устроена загородка: там молотили пшеницу. Два Индийца гоняли неподкованных лошадей по разостланных на голой, но твердой земле снопам. От этой дурной молотьбы очень много пропадает зерен, ибо одни втаптываются глубоко в землю, а другие остаются в колосе. Можно положить, что от десяти Фанег чистой пшеницы пропадает по крайней мере 1/5 часть. Далее тянулись обширные зеленые долины, ничем незасеянные. Прекрасное местоположение, открывавшееся перед моими глазами, долго удерживало меня на одном месте; мне не хотелось расстаться с этими очаровательными видами, но время клонилось уже к вечеру, и я принужден был отправиться обратно к Г-ну Геппенеру, где, взяв оставленную мною лошадь, поехал в Вербобойно.

Прибыв на свой корабль, я узнал, что чрез два дня будет на нем Фанданго. И действительно, на другой день были разосланы поутру приглашения к некоторым лицам, живущим в окружности Вербобойно, особенно семейным.

Настал тот день, в который назначена была вечеринка. Шканец корабля невозможно было узнать; нельзя было подумать, что по этой палубе, по которой скользят грозные валы океана, будут скользить нежные, маленькие ножки Испанок. Тент был растянут до половины судна, т. е. с гак-борта до грот-мачты, а бока его дотянуты до фальшбортов, которые, начиная с палубы в до самого тента, вокруг всех шканочных бортов, обшили полосатым тиком. Пушки поставили вдоль судна, положили на них доски, обтянутые сукном, и устроили таким образом диваны для гостей Штульц занавесили Флагом с изображением двуглавого орла, с борту и до борта сняли капы, растянули над ними сетки, штаги и мачты обвили флавдугом, и осветили эту подвижную корабельную залу тридцатью фонарями.

Матросы в красных рубашках сидели в катерах, шлгоиках, и яликах, готовых для перевоза гостей. Все дышало весельем, этим редким гостем на корабле, все приняло какой-то праздничный вид, необыкновенный для незнакомца.

Вот показались на берегу званые гости, и гребные суда отправились Припять пассажи ров. В первом катере, приставшем к парадному корабельному трапу, находился капитана порта с двумя дочерьми, сыровар тоже с дочерью, и некоторые другие семейные лица. Время от времени стекались гости с разных сторон, как верхом, по берегу, так и в лодках, заливом. Многие из Испанцев были с гитарами, и сверх того два скрипача довершали оркестр. Под звуки этой довольно приятной гармонии стройно начался танец, известный под названием Фанданго. Как грациозно вся эта пестрая группа двигалась взад и вперед, как миловидны были Испанки в национальных своих костюмах! В это время какое-то чувство, вместе и грустное и радостное, овладело мною; казалось, будто веселилась вокруг родная семья, но все было чуждо и глазам, и слуху, и сердцу, привыкшим видеть, слышать и любить иное, более им близкое, но отдаленное неизмеримыми пространствами.

В каюте и кают-компании были накрыты столы, уставленные ягодами и бутылками. Испанки не застенчиво пили легкие вина, а Испанцы крепкие. Около полуночи на шканцах раздались Русские плясовые песни матросов; некоторые из гостей скинули свои сараны, курточки, и расположились как дома. Нечего греха таить, и мы на некоторое время забыли дисциплину, не выходя однако ж из границ приличия. Со стороны прекрасного пола, вместо капризов, встречал нас дружески, радушный смех. Наконец сон мало помалу начал одолевать нас, и почти на самом рассвете гости разъехались, с чувствами непритворной благодарности за приветствие и угощение Русских.

Российско — Американские компанейские суда ежегодно посещают Калифорнию для покупки съестных припасов, и всегда, во время стоянки, командир каждого Русского судна считает почти долгом сделать вечеринку, или по-тамошнему Фанданго. Несколько раз мне приходилось бывать в Калифорнии, и я никогда не видал, чтоб которое-нибудь из стоящих там иностранных судов вздумало сделать для Испанцев вечер; за-то и Калифорнцы, с своей стороны, не удостаивала этой чести никого из иностранцев, кроме Русских, которые умели возбудить к себе их доверенность и уважение. Никогда не забыть мне вечера, когда Испанцы, в благодарность за наше угощение, сделали Фанданго собственно для Русских, в селении Вербобойно, в самых тех казармах, о которых я уже говорил. Казармы. были прекрасно освещены и умебелированы. Испанских вин и Фруктов было вдоволь; пушки, дотоле стоявшие в забвении, не умолкали от выстрелов% Испанцы, в излиянии дружеских чувства, качали нас на руках и кричали по-русски ура! Не знаю, какое Русское сердце не забилось бы от радости при этом родном приветствии из уст иностранцев!

Прибыв на наш корабль после вечера, который давали в честь нам Испанцы, я мысленно долго еще не мог расстаться с обществом радушных Калифорнцев; шум минувшего пира еще раздавался в моих ушах; наконец сон мало-помалу одолел меня, и я проснулся уже поздно утром.

Нам нужны были огородные овощи и в том числе Фрукты, как для собственного употребления, так для главного правителя Российско-Американских колоний в Ситхе; поэтому мне поручено было сделать упомянутые закупки в местечке Сан-Кларо, находящемся при Сан-Франциском заливе, в расстоянии 26 миль от Вербобойно.

Время и служба не терпели отлагательства, и я почти с сонными глазами отправился за покупками, в баркасе, с 8 человеками матросов. Ветер был попутный, и мы под косыми парусами пустились вдоль залива, мимо Геппенеровой раньжи, и чрез пять часов достигли селения Сан-Кларо.

Оно тоже состоит из немногих домов, расположенных невдалеке от залива. Каждый домик отстоит один от другого на довольно далекое расстояние; в промежутках разведены огороды, с капустою, репою, луком, огурцами, горчицею; находятся также пустые, ничем незасеянные участки земли; сзади селения тянутся сады с яблонями, грушами, дулями, оливками, сливами, вишнями и виноградом; есть также грецкие орехи и чернильные; за садами расстилаются поляны или бахчи с тыквами, дынями и арбузами. — Селение Сан-Кларо красивее всех прочих по своему местоположению. Взор останавливается то на небольших зеленых холмиках, поросших кустарником, то на густых рощах, где растут дубы и исполинские чаги, то на ровных долинах, которые далеко сливаются с горизонтом, или упираются в синие горы, чуть видимые вдали; светлый залив довершает картину; вокруг глубокая тишина, и везде та же беспечность, которою отличаются вообще все жители этих благословенных стран.

Загорелый Испанец, с папироскою во рту, с откинутою гитарой, лежал у палисадника своего дома и смотрел, как наемный Индиец собирал огурцы в его огороде и укладывал их в скрипучий возок, запряженный двумя волами Эта экспедиция отправлялась чрез Сан-Франциско в Вербобойно. Жена Испанца, подсев к смирной корове, доила в стакан молоко, которым хотела утолить свою жажду; здесь погребов нет и негде держать молоко долгое время. Утренние удои молока употребляются на сыр, если нет продажи; если же кому вздумается напиться, то прямо отправляются к корове и доят в стакан, или во что нибудь другое, парное молоко, которое пьют как воду.

Я подошел к Испанцу, поздоровался с ним и объяснил ему свою надобность.

— У меня есть все, что вам нужно, отвечал он; прикажите вашим людям рвать в корзины сколько чего вам потребуется, а после мы увидим, что это будет стоить. — Вероятно, продолжал Испанец, вы здесь ночуете по причине позднего времени, к тому же ветер вам противный для отъезда на корабль, и так можно приняться за работу завтра поутру, а теперь напьемся чаю.

И он приказал Индианке греть чайник. Самоваров в этой стране нет, и их заменяют медные чайники.

Матросы разбрелись кому куда вздумалось, а я с Испанцем пошел к нему в дом. Дом Испанца не так был красив, по сравнению с другими, но за-то в нем всего было изобильно; уже много значило и то, что Дон Хосе (имя хозяина) пил чай, которым в Калифорнии пользуются не многие, по дороговизне его. Здесь один Фунт чаю стоит 3 1/2 пиастра (17 руб. 50 коп.), следовательно, напиток этот составляет в Калифорнии особенную роскошь.

Дон-Хосе имеет пятерых детей; из них самой старшей дочери лет 17. К сожалению, она была больна и не пользовалась никакими медицинскими пособиями, потому что медики в Калифорнии очень редки, и жители, в случае болезни, по большей части предаются произволу судьбы.

Хозяйка начала приготовлять ужин: месить дартии и варить рубленое мясо, приправленное красным стручковым перцем, как необходимым почти во всех Испанских кушаньях. Двое маленьких сыновей принесли яблоко в, груш, арбузов. Тут пришли другие Испанцы; между ними составился кружок и завязался довольно любопытный разговор.

Из числа собеседников, один, довольно пожилых лет, удивил меня своими познаниями. С виду он походил на Испанца, но впоследствии я узнал, что это был Английский капитан, навсегда оставивший родину и поселившийся по соседству с домом Дон Хосе. Он рассуждал о начинающейся войне Американцев с Мексиканцами, и говорил, что первый нужна калифорния; что они, как народ предприимчивый, завладев ею, значительно заселят западные берега Америки, заведут свой флот на Восточном океане, сблизятся с Сандвичевыми островами, с Китаем, расширят свои торговые сношения, и даже, можно полагать, обратят внимание и на Японию: тогда оба океана, Восточный и Атлантический, будут наполнять Северную Америку богатствами с берегов Восточной Азии и Западной Европы. — Посмотрите, продолжал он, как ускорятся тогда торговые сношения берегов Восточного океана с берегами Атлантического. Американцы непременно устроят кладочные места в Акапулко или Массатлане. Тогда корабли их, находящиеся на Восточном океане, не будут ходить в Атлантический, а будут складывать товары в означенных портах; из них сухим путем чрез Мексику товары перевезутся в порт Веракруц, при Мексиканском заливе, и который в таком случае сделается складочным местом; из Веракруца груз переправится в Европу на кораблях, находящихся в Атлантическом океане. Таким же образом и обратно, груз из Европы пли из восточных стран Америки будет доставляться тоже через Мексику на западные берега Америки, в Массатлан или Акапулко, или чрез океан на восточную сторону Азии.

Все эти предположения Англичанина весьма были вероятны и согласовались также и с моим мнением. Прочие собеседники внимательно слушали рассказ своего селянина, и хотя многого не понимали, но чувствовали, что калифорния недолго будет находиться в спокойном состоянии, рано или поздно изменит Мексиканские законы и сделается рабынею сильнейших.

— Американцы, — говорил далее Англичанин, — имея под своим владением калифорнию, могут служить также и России доставкою хлеба в Камчатку, или Охотск, если только Русские примут их услуги и не захотят сами пользоваться этими выгодами, т. е. посылать свои суда, из Охотского порта в Калифорнию за пшеницею, горохом и ячменем. Тогда Американцы значительно понизят цены на жизненные припасы, которые в пределах Охотского моря, как я слышал, очень велики.

— Да, — заметил я, — ржаная мука, привезенная из Якутска в Охотск постоянно бывает от 8 до 10 руб. за пуд; крупа от 10 до 12 руб. за пуд.

— Почему же так дорого? — с удивлением спросил Англичанин.

— Потому что мука и крупа, привозимые из Иркутских окружных мест в Якутск, продаются там от 1 руб. 50 коп. до 2 руб. 50 коп., за пуд; из Якутска доставляют продукты эти караваном на вьючных лошадях в Охотск, с платою за провоз на каждую лошадь, от 30 до 40 рублей, а так как на лошадь навьючивают муки или крупы не более 5 пудов, то сложив провоз с покупкою; мы ясно увидим, что хлеба нельзя продавать ниже означенных цен, притом, при отправке провианта из Якутска в Охотск, набивают его в сыромятные сумы, и чрез пространство слишком 1,000 верст везут иногда по целому месяцу; на этом отдаленность пути, от частых переправок через реки бродом, хлеб, набитый в сумы, часто промокает; к тому же от верховой перевозки он пропахивает лошадиным потом, теряет первобытную свежесть.

— Видите ли, какие неудобства, — сказал англичанин. Отчего же Охотские купцы не заведут своих судов, чтоб ходить в Калифорнию за хлебом, который бы принес им значительные выгоды?

— Оттого, что Охотские купцы, — отвечал я, — хотя и имеют достаточные капиталы для заведения собственного судна, но они еще не так коротко ознакомились с Калифорнией, чтоб могли вступить с большою самоуверенностью в торговые сношения с этой страной.

— Судя по всем этим обстоятельствам— продолжал Англичанин, — жители восточного края России будут рады, если Американцы станут доставлять им съестные припасы свежие, безвредные, здоровые, — к тому же за половинную цену, сравнительно с теперешней ценой, как существуешь она в пределах Охотского моря. Жители же калифорнии, рассчитывая на большую потребность своих произведений, без сомнения, приложат большее старание к разведению в принадлежащих им почестях пшеницы и других припасов.

— Но Американцы, — сказал я, — могут вывозить пушные товары, если дозволят нм ходить в пределы Охотского моря.

— Противу этого надлежит принять меры, между которыми самою лучшею почитаю я строгий таможенный осмотр.

— Теперь калифорнцы сбывают свои произведения только Российско-Американской Компании, заметил Дон-Хосе.

— Почему же, — возразил я, — мы с затруднением собираем количество припасов, потребное нам, и случается иногда, что встречаем в них недостаток?

— Это потому, — продолжал Англичанин, что — Российско-Американская Компания передала Стахин на аренду Англичанам, с тем, чтобы Гудзонбайская английская Компания доставляла в Российские колонии на своих судах кругом света разный груз, в том числе пшеницу, горох и другие припасы. Между тем количество жизненных припасов, доставляемое англичанами из Колумбии, оказалось недостаточным для Российско-Американской Компании, в особенности, когда она открыла торговлю с Камчаткою разными товарами, в том числе и мукой. Эта причина понудила Компанию ходить еще своими судами в Калифорнию, и покупать пшеницу от Калифорнцев, которые, не быв приучены к большим посевам, не обращают и поныне внимания на засевы своих полей, запродаваемые иногда ими в определенном количества, приходящим торговым судам. — Вот почему вам предстоит теперь затруднительный сбор пшеницы, гороху, ячменю и других припасов; но по всему можно предполагать, что со временем пшеница составит первую промышленность жителей Калифорнии.

Но вот принесли чайник и вместе с ним ужин. Испанцы во время разговора сидели в шляпах; сев за стол, они также не снимали их. Семейство Дон-Хосе поместилось за одним столом, который был уставлен разными кушаньями; но хлеба не было; его заменяли дартии. Первое блюдо, приготовленное из рубленого мяса, начала хозяйка; по её примеру потянулись и мы с ложками на средину стола. В этом кушанье было так много перцу, что у меня с двух кусков ободрало рот, между тем как Испанцы ели его с удовольствием. Когда оно было съедено, хозяйка принялась за другое блюдо, состоявшее из жареной баранины, резаной большими узенькими ломтями; за ним следовала вареная с бараньим салом фриголь (маленькие бобы), тоже сильно приправленная перцем; потом поджаренный молодой сыр, изрезанный ломтиками и похожими на творожные пряжепчики, наконец печеные яблоки, и в заключено ужина чай.

Испанцы, встав из-за стола, закурили сигары и отправились полежать на чистый воздух, приглашая с собою и меня. Жена Дон Хосе и дети, которые были побольше, тоже закурили сигары и остались дома.

Отказавшись от предложения Испанцев и пожелав им насладиться отдыхом на чистом воздухе, я пошел один смотреть селение Сан-Кларо. В некоторых домах выходил маленький дымок, означавший время приготовления ужина; вокруг царствовало глубокое безмолвие, даже слышно было, как что-нибудь жарится; изредка меж домов бродили куры, овцы щипали траву, кой-где мычали коровы или фыркали кони; неподалеку от берега мальчишки босиком бегали в-запуски; у одного дома Индиец делал себе постилку, в роде ковра, перевязывая солому и обрубая краешка для ровности; далее — вправо тянулись сады, огороженные жердочками; там паши матросы насыщались, лакомилась плодами. Не встретив ничего любопытного, я пошел обратно в дом Хосе, где уже была приготовлена для меня постель. Вдруг в некоторых местах собаки, дотоле лежавшие смирно, подняли лай и побежали из селения, а за ними и мальчишки. Эта тревога возбудила мое любопытство, и я пошел в ту сторону, куда сбегались собаки. Пройдя дома четыре, я увидел перед собою долину; по ней двое бокеров, верхом, вели на арканах в растяжку медведя. Они поймали его в дубовой роще, и для потехи привели живого в селение. Он быль бурого цвета и вышиною не менее аршина. Свирепое животное злобно посматривало на лающих вокруг него собак и на мальчишек, которые смело поколачивали его палочками, зная, что зверь, затянутый за переднюю и заднюю йоги, не в состоянии сделать им ни малейшего вреда. Бокеры уверяли, что они пустят его по долине и опять поймают арканами; любопытно было бы посмотреть на эту отважную ловлю, но ее нельзя было допустить, ибо медведь мог бы броситься на собравшуюся толпу народа. Испанцы принудили бокеров убить животное тут же на месте. Один бокер вынул из-за голенища широкий нож. и твердою рукою вонзил его в затылок зверю. Медведь зашатался на ногах и с ужасным ревом упал на землю. Бокеры отвязала арканы и заставили Индийцев сдирать с него кожу. Я отправился спать в дом Хосе. Усталость в прошедший вечер скоро усыпила меня, и я непробудно проспал до рассвета; но тут я уже не мог сомкнуть глаз; каеты (род шакалов), бегая вокруг селения, беспрестанно беспокоили меня своим воем. Их ужасное множество по всей Калифорнии. В ночную тишину они сбегаются к селениям на добычу, таскают овец, если они не в загоне, но при появлении человека разбегаются в леса. — Одевшись наскоро, я велел матросам рвать в корзины и мешки фрукты и огородные овощи, сколько чего было нужно, и сам пошел с ними в сад. Проходя мимо того места, где накануне убили медведя, я не нашел и следов его внутренностей, который были кинуты Индийцами и ночью растасканы каётами.

Мне никогда не случалось видеть, чтоб Испанцы ели медвежье мясо. Они пользуются только шкурою и салом этого животного, которые продают на торговый суда. Индийцы же с удовольствием едят медвежатину.

Матросы в короткое время наполнили плодами и овощами все корзины и мешки, взятые нами с корабля. Оставалось только рассчитаться с хозяином и ехать обратно на свой корабль.

Мы были готовы, но жители Сан-Кларо еще покоились сном и двери домов были заперты, ибо утренний туман не совсем очистился, и атмосфера была холодна. Не желая беспокоить Хосе, я стал дожидаться его пробуждения. Наконец солнце довольно высоко поднялось на голубом небе, туман исчез, воздух сделался теплее; в некоторых домах отворились двери; из домов стали показываться люди; из загонов выгонялся домашний Скот; Индийцы и Индианки пошли доить коров; потом у домиков показался дымок; начались приготовления к завтраку таким же порядком, как и к ужину.

Наконец и Дон-Хосе вышел из дому заняться хозяйственными распоряжениями по своему поместью. Увидев нас готовыми в путь, он поздоровался со мною и просил меня остаться с ним завтракать. Я, боясь встретить противный ветер, и желая воспользоваться тихою погодою, отговорился тем, то люди, находящиеся при мне, нужны для работ на корабле, заплатил ему за Фрукты и овощи товаром, который в Калифорнии нужнее денег, именно: бисером, чаем и миткалем, и распростился с ним и с его семейством. По дороге я зашел к Англичанину, который тоже старался удержать меня, по я отблагодарил его и отправился на свой корабль.

К 2-м часам пополудни мы уже были на корабле; но нем перетягивали такелаж, который ослабил от сильных жаров, а с слабым такелажем легко можно потерять стеньги, в особенности при сильной качке судна.

По приезде из Сан Кларо, мне предстояла совершенная свобода до самого нашего выхода из Сан-Францисского залива. Я решился воспользоваться этим временем и нашел случай побывать в Монтерео, столице Калифорнии, находящейся от селения Вербобойно в расстоянии 250 миль.

Рано утром пустился я в путь по Сан-Францисской дороге, взяв с собою в проводники бокера, с ружьем и неразлучным арканом. миновав Сан-Франциско, мы очутились на широкой зеленой равнине, пересекаемой тропинками, едва заметными от редкой по пей верховой езды. Проехав равниною миль около 10, мы встретили три домика, огороженные жердочками. В них, жили два Испанца с своими семьями. Позади жилищ лежали коровы, лошади, и местами росла пшеница. Кругом никого не было видно, лишь слышен был лани собак. Когда мы подъехали и одному из домиков, к нам навстречу вышел Испанец и приглашал к себе; время не позволяло мне долго оставаться здесь. Переменив лошадей, мы опять с бокером пустились по долине к Монтерео. Резвые кони мигом донесли нас до другого небольшого селеньица при Монтерейской дороге. В каждом из встречавшихся нам селений можно было переменить лошадей за умеренную плату. — На пути в Монтерео встречается множество живописных мест. Беспрестанно приходилось нам проезжать небольшими рощицами; в них росли дуб, липа, бук, чаги ужасной толщины, ольха, изредка тополь и дикий виноградник. Встречались также и большие леса лавровника, во мы старались как можно скорее проезжать их, боясь головное боли, которая могла произойти от сильного запаху лаврового листа. Вдали виднелись различной величины горы и пригорки, покрытые и непокрытые лесом и кустарником; озера, по которым плавали дикие утка и гуси, ручейки а небольшие речки, вытекающие из гор пли озер и бегущие по песчаному и, может быть, золотоносному грунту. В стороне от дороги часто вился дымок, дававший знать о близости Индийских селений.

В одном месте, у подошвы небольшой горы, в довольно далеком расстоянии от дороги, я заметил более дыму.

Вероятно, тут большое Индийское селение, подумал я, и, никогда еще не видав внутреннего быта Индийцев, решился посмотреть на их шалаши, и для того, своротив с дороги, поехал с проводником моим прямо к селению.

Приближаясь к селению, я увидел, что оно состояло из 12 шалашей, расположенных в разном направлении; некоторые из них были покрыты кожами лошадей, зебр, лосей, a другие древесной кожей или тростником. У первого шалаша сидел Индиец и делал ножом стрелу. Увидев нас, он оставил свою работу, и не вставая с места, с ножом в руках, смотрел на нас. Лицо его, с небольшими острыми глазами (общими всем Индийцам)» было зверски-безобразно. Я дал ему сигару и попросил посмотреть на его работу. Он быстро вскочил, как будто хотел броситься на меня, побежал в свой шалаш и принес мне совсем отделанную стрелу с луком. — Стрела, сделанная из чажного дерева, имела в длину 2 1/2 фута; на одном конце её была насажена зубчатая стрелка из крепкой кости, дюймов в 9, а на другом были врезаны вдоль палочки, или стержня, три пера, для того чтоб стрела ровно летела к цели. На лук была чрезвычайно туго натянута воловья жила, длиною Футов в пять. Желая полюбопытствовать, как высоко поднимается стрела, я через бокера, знавшего по-Индийски, попросил Индийца пустить ее вверх. Индиец исполнил мою просьбу; стрела взвилась в высоту, в одно мгновение ока исчезла из глаз, потом упала неподалеку от меня, врезавшись вершков на пять в землю. Вскоре окружило нас множество Индийцев. Все они отличались одинаково зверскими, загорелыми от жару лицами, на которых наколоты были разные Фигуры, что составляет у них щегольство; черные, грубые, длинные волосы завязывались назади пучком; одежда состояла более из лоскутов тонкой кожи; на некоторых были бумажные, пли шерстяные ткани, добытые, вероятно, от Испанцев за работы, а может быть, и крадены я, потому что Индийцы, как и все вообще дикие народы, очень склонны к воровству.

В собравшейся толпе не находилось ни одной женщины. — Женщины у индийцев исправляют почти все работы, между тем как мужья их покоятся в лености. В этом селении я много встретил женщин, и все они были чем- нибудь заняты, а мужчины лежали пли сидели, ничего не делал. Весьма немногие из них работали что-нибудь, напр. точили ножи пли делали стрелы. Вот у одного шалаша женщина тесала топором кол для своего шалаша, a Индиец, должно быть муж её, жарил на палочке мясо. В иных шалашах женщины жали сок из дикого винограда (служащий для приготовления вина), плели из древесных корней ишкаты — плотные, крепкие и очень красивые корзинки, заступающая у них место посуды, или делали повязки из разноцветных птичьих перьев, которые как мужчинами, так и женщинами употребляются на головное украшение. В средине самого селения три женщины сдирали кожу с быка. Бык наверно был краденый. Бокер хотел посмотреть, нет ли на нем какой заметки, но я удержал его, боясь, чтоб не навлечь на себя подозрения, за которое, может быть, дорого бы пришлось нам расплачиваться. В селении господствовала в высшей степени неопрятность, отвратительная для взгляда; более же всего зверский вид Индийцев наводил какой-то страх, — к тому же день уже вечерело, и я поспешил выехать из индийского селения на Монтерейскую дорогу.

До Монтерео оставалось еще более половины пути, и нам нужно было найти себе ночлег в какой нибудь раньже. Вот показались вдали крыши Испанского селения. В нем я расположился ночевать. Оно состояло п. и четырех домов с разными пристройками. В селении росло множество оливковых деревьев и местами виднелись яблони и груш. Тут я не встретил ничего любопытного, потому что все Испанские селения почти походят одно на другое. Я остановился у одного семейного Испанца, который принял меня очень ласково. Усталость от верховой езды клонила меня ко сну, и я крепко заснул на разостланной зебровой шкуре. Поутру, переменив лошадей, приготовленных для нас еще вечером, мы, несмотря на холодный туман, поспешили продолжать путь. По дороге, кроме живописной местности, не встречалось нам ни одного предмета, достойного любопытства. Иногда попадались в лесах дикие кошки, но они убегали от нас, и нам не удалось застрелить ни одной из них.

В лошадях для перемены мы не имели препятствий, и потому вскоре достигли Монтерео. — Мы поднялись на гору, с вершины которой показался крест Монтерейского монастыря. Наконец, миновав мелкий кустарник, въехали в город, расположенный на отлогом берегу Монтерейского залива. Дома в нем расположены с некоторою правильностью; во многих из них были лавки и магазины, в которых товары очень дороги, ибо правительство, не имея никаких особенно значительных доходов с городков калифорнии, налагает большие пошлины на ввозимые туда товары.

Дом губернаторский находился в средине города. Наружность его была красивее прочих. Неподалеку от него находились казармы — длинное одноэтажное строение с небольшими окошками и во многих местах ветхое. Стоявшие перед казармами пушки были несколько по-исправнее тех, которые видел я в Вербобойно. Возле казарм устроена ратуша, а сзади нее тюрьма. Подойдя к последней, я увидел сидящего за железной решеткою Индийца, осужденного на расстрелянье, лицо преступника, и без того уже обезображенное татуированием, было еще ужаснее от диких, свирепых взглядов, которые бросал он вокруг себя. Вот в чем состояло его преступление. Он украл быка у одного Испанца, владетеля раньжи, в то время, как похититель вел животное к себе в селение, с ним встретился бокер. Узнав по по метке, кому принадлежит бык, он поймал на аркан Индийца, который хотел было спастись от него бегством, и привел в вора вместе с быком к обкраденному хозяину раньжи. Последний жестоко высек индийца и отпустил его на волю. C злобою и мщением в сердце он в вышел из дому, и прежде осмотрел в подробности всю местность. На следующую ночь он осторожно подкрался к дому, и, заметив отворенное окно, пробрался в спальню Испанца и зарезал его вместе с женою. Сын их, спавший в ближней комнате, пробужденный шумом, громко закричал; Индиец бросился к нему, но на крик сбежались люди; Индиец с ловкостью дикого зверя, опять выскочил в окно, думая спастись бегством, но его нагнали и схватили.

В Монтерео устроен кожевенный завод возле небольшой реки; я заходил в него и смотрел там кожи, которые достоинством были гораздо хуже наших. Ближе к заливу лежала огромная куча раковин, которые, как узнал я, обжигают, и они служат вместо извести для обмазки домов. Обширный залив был уставлен купеческими судами, пришедшими для продажи товаров или покупки тамошних произведений. Между ними находилось много китоловных судов, которые пристают для починок или для запаса воды. Одно Французское судно было подтянуто к самой пристани. Оно пришло за живым скотом для Сандвичевых островов. Более я ничего не нашел замечательного в городе, и поспешил в обратный путь к своему кораблю.

Спустя три недели после нашей стоянки в Вербобойно, пришли из колоний в Сан-Францисский залив еще два судна: Константин и Байкал, для нагрузки пшеницею и мясом; нам же прислан был от главного правителя колоний пакет, с приказанием идти за солью на остров Кармин, лежащий в Калифорнском заливе, или Багряном» море.

Так-как на покупку соли и для платы за якорные места, нужны были наличные пиастры, которых мы не имели в достаточном количестве, кроме векселя Российско-Американской Компании, суммою в 5 т. пиастров (по тамошнему 25 т. руб. асс), то нам и предстояло непременно зайти в какой-нибудь ближайший к нашему пути порт, где бы можно было без затруднения разменять вексель. В тех местах, где надлежало нам брать соль а вообще по всем окружным местам Калифорнского залива, мы бы никак не могли сделать размена векселя в такую сумму; ибо у тамошних жителей нет больших денег, а если и есть, то весьма у немногих; притом же, они не имеют значительных торговых сношений с конторами богатых портов, куда бы могли перевести вексель. Европейские суда бывают здесь очень редко, и то по какому-нибудь особенному случаю, напр. по надобности налиться водою, или что-либо починить в судне; за солью же приходят в Калифорнский залив очень редко, даже и самая Российско-Американская Компания посылает за этим продуктом на Кармин через три года, и всегда снаряжает для подобной экспедиции судно, имеющее в себе вместимости более прочих.

Так как корабль Наследник, на котором находились мы, есть самый большой, сравнительно с прочими компанейскими судами, годными к плаванию, то нам и было предписано не грузить пшеницы в Калифорнии, а идти за солью; пшеницу же долженствовали доставить в колонии пришедшие бриги, Константин и Байкал.

Что могло быть приятнее этого известия? Угрюмая Ситха, с её беспрестанными дождями и туманами, наскучила каждому из нас, каждому хотелось подолее повеселиться в чужих портах, понежиться в благоухающем климате.

Теперь надлежало найти порт, в котором бы наверно и выгодно можно бы разменять вексель. Атлас указал нам на Массатлан, лежащий при Восточном, океане, на западном в берегу Северной Америки.

Опытность командира и привычная ловкость матросов не заставили долго медлить и выжидать времени попутного ветра. Сделав необходимые запасы провизии и налившись водою, мы, несмотря на большие труды при вытаскивании якоря из пловатого грунта Сан-Францисского залива, в 3 часа, с песнями вышли в океан, и к 8-ми часам вечера отдалились от берегов на 70 миль.

Чем ближе подходили мы к югу, тем ощутительнее становился жар; океан как бы утихал постепенно, ветер дул ровнее, а вплоть до самого места якорной стоянки брамсели постоянно была растянуты. Иногда, и то очень редко, пробегало небольшое облачко по голубому небу, или ударял крупный теплый дождь, но через десять минут, вся эта приятная влага исчезала от лучей солнечных, не оставляя по себе и следа. Корабль наш все ближе подходил к тропику; смола на вантах прилипала к рукам, и мы должны была беспрестанно смачивать водою палубу, чтоб не рассыхались доски. — Рубашка, белые брюки, башмаки и соломенная шляпа составляли всю одежду каждого из служителей корабля. Мы постепенно привыкали к жаркому югу, и только как природные жители севера, вспоминали о наших глубоких снегах и трескучих морозах. — Красивые рыбки, блистая на солнце то золотою, то серебряною чешуею, плакали вокруг нашего корабля. Много раз случалось нам ловить на удочку банит. Рыба эта величиною в аршин. её красивая кожа отражается в воде розовыми, зелеными и голубыми полосками, мясо белое, вкусное и довольно жирное. Однажды трое суток не отставала от нас известная и зоологии молоток-рыба. Как мы ни старались поймать ее гарпуном или петлей, но все труды наши были напрасны: она как будто играла с нами, и скрылась потом в глубине океана. Более всех встречались нам летучие рыбки: они иногда сами попадали к нам на палубу; впрочем, мясо их не годно ни к какому употреблению.

За кормой нашего корабля постоянно висела веревочка с крючком, на который была надета солонина, служившая приманкою для жителей тропического океана. Многие из них, схватывая ее, попадали на крючок, и эта забава была для нас некоторым развлечением в скучные часы нашего однообразного плавания. Раз на крючок попался шарк, величиною в 5 четвертей. Едва подняли его на палубу и вытащили крючок из его рта, он начал делать чрезвычайно высокие прыжки и укусил одному матросу ногу так, что тот был потом две недели болен, и потерял охоту забавляться подобною ловлею, которая прежде очень ему нравилась. Вот еще один случай: матрос был спущен на беседке за борт и поправлял краскою белую полосу; он находился по крайней мере аршина на два от воды и спокойно продолжал свою работу, размахивая спущенными с беседки ногами. Вдруг шарк вынырнул из воды и схватил с ноги матроса башмак; вероятно, он целил на всю ногу, по вышина не позволила ему исполнить этого намерения. Случай этот заставил нас быть поосторожнее с шарками, которых очень много водится в тропических морях, и потому под тропиками весьма опасно купаться с корабля.

Но вот с левой стороны открылась земля; это был мыс Лукас, составляющий оконечность Калифорнского полуострова. Тут попадалось к нам на корабль много разных мелких птичек. Относимые от берега ветрами, они делались постоянными нашими пассажирами и плыли вместе с нами к земле.

Так-как цель нашего прибытия состояла единственно в размене векселя, требовавшей весьма непродолжительного времени, то капитан заблагорассудил съездить в катере на берег, и сделать там размен векселя, а корабль оставить лавировать близ берегов: во-первых для того, чтоб вследствие предписания главного правителя колоний, не платить за якорное место (хотя впрочем корабль наш был военный, под вымпелом, а по морскому уложению, военные суда не платят за стоянки в иностранных портах), — а во-вторых, и еще более, для того чтоб не тратить лишних трудов и времени на отдание и вытаскивание якоря.

Это распоряжение, известное до того времени лишь одному капитану, опечалило почти всех служителей корабля, поточу что каждый думал повеселиться по-своему в богатом иностранном порте, — и теперь все планы будущих удовольствий должны были рушиться; но делать было ничего: служба требовала покорности.

Достигнув рейда, капитан приказал привести судно в дрейф и спустить четырнадцати-весельный катер; гребцам велено было надеть мундиры и взять с собой на всякий случай ружья. — Командир, я и второй штурман сели и катер и отправились к берегу; между тем корабль наш, порученный старшему штурману, сделал в море поворот, чтобы безопаснее можно было лавировать в ожидании возвращения катера. На корме нашего катера развевался флаг Российско-Американской Компании, с двуглавым орлом; боцман-ман (помощник боцмана) правил рулем и командовал матросами в свисток; в гребцы нарочно были выбраны рослые, здоровые матросы.

По обширному рейду стояли военные фрегаты: 3 Американских, 60-пушечные, 2 Английских, тоже 60-пушечные, и один Мексиканский транспорт. Борта упомянутых судов были унизаны зрителями, смотревшими на наш катер и на лавирующий корабль; каждому хотелось знать причину прихода Русского военного корабля в порт, который никогда еще не посещало ни одно Русское судно.

Проехав рейд, мы вошли в гавань, в которой стояло много купеческих разных наций судов 3-х-мачтовых и 2-х-мачтовых. На пристани также было большое стечение любопытных зрителей, собравшихся посмотреть на Русских, еще небывалых гостей в Массатлане. Действительно, многие из тамошних жителей, зная об Русских, только по слуху, почитали их каким-то особенным народом, и вот причина, по которой они с таким любопытством смотрели на Русский катер, еще в первый раз приближавшийся к пристани Массатлана.

Когда мы вышли из катера на пристань, нас встретил комендант порта, и дружески поздоровавшись с нами, спросил нас о причине нашего прихода, и почему мы не становимся на якорь.

Капитан объяснил свою надобность и упомянул также, что, может быть, за якорь потребуется плата.

— Нам очень приятно видеть Русских, — отвечал капитан, — и вы хорошо бы сделали, если б стали на якорь и погостили в нашем далеком городке подольше. О плате не беспокойтесь: корабль ваш военный, и вы имеете право стать где вам угодно, не платя ни реала; между тем вы разменяете вексель, на что потребуется вам времени более, нежели как вы полагаете.

Мы поблагодарили коменданта за его ласковое предложение и внутренне радовались случаю пробыть подолее в этом порте, который понравился нам с первого раза.

Командир, желая ответить учтивостью на учтивость, попросил у коменданта позволения отсалютовать крепости. Комендант не отказался от этой чести, и наш катер отправился с штурманом на корабль Наследник с приказанием командира стать на якорь и отсалютовать крепости семью выстрелами. Комендант пригласил нас к себе обедать.

Пройдя небольшую, но длинную каменную пристань, на конце которой построена таможня, мы встретили человека в синем мундира, с красным воротником, и с палочкою в руке. Набалдашник палочки изображал одноглавого орла. Это был таможенный чиновник. Он раскланялся с нами, и не взирая на главного своего начальника, шедшего с нами, спокойно курил папироску. Мы вступили на широкую набережную, вымощенную камнем улицу Перед нами тянулись по левую сторону белые двух и трех-этажные дома, довольно красивой архитектуры. В нижнем этаже почти каждого дома видны были погребки, уставленные тесными рядами бутылок и бутылей; в некоторых из домов раздавался стук бильярдных шаров и по временам слышались звуки фортепиано.

По набережной мы достигли комендантского дома и взошли на парадное каменное крыльцо. Араб, служивший за швейцара, отворил нам стеклянную дверь в галерею, уставленную цветами и разными деревьями; два зеленые попугая, сидевшие на лимонных деревьях, что-то говорили нам вслед. Галерея кончалась аркой, которая вела в богатый зал, тоже обставленный Фруктовыми деревьями. Огромный зеркальные цветные стекла окоп бросали радужный свет на мягкие ковры, разостланные на гладко вышлифованном каменном полу. Кресла тянулись вокруг всей залы, посредине которой стоял круглый стол с блюдами для обеда. Тут мы встретили жену коменданта с двумя маленькими детьми. Казалось, она от души была рада посещению Русских, и дети резвились вокруг пас, таскали спои игрушки и показывали нам. Мне попалась в руки книжка с картинками, изображавшими солдат разных наций; тут Русский солдат представлен был в огромном размере, по сравнению с прочими: огромные усы и бакенбарды закрывали у него почти все лицо. Картинка эта оправдала мое мнение, что Массатланцы, не видав Русских, но только наслышавшись об них, представляли их себе народом совершенно отличным от других.

Раздался пушечный выстрел, которым салютовали крепости с нашего корабля. Комендант повел в нас в другую комнату; откуда был виден весь рейд Массатлана. Наследник стоял уже на якоре, мили на три от берега. Комендант в зрительную трубу любовался чистотою нашего корабля и проворством, ст которым матросы убирали паруса.

На наш салют ответили с крепости тоже семью выстрелами. Народ псе еще толпился на пристани, в ожидании Русского катера, возвращавшегося с корабля. Комендант послал звать к себе обедать второго штурмана, и когда тот явился, мы отправились на сытный обед.

Во время обеда пришел банкир и предложил свои услуги насчет размена векселя. Капитан спросил его, что это будет стоить?

— Помилуйте, — отвечал банкир, — это такая маловажная сумма, что не стоит брать с нее процентов, Если б вам угодно было разменять не 5, а 100 т. пиастров, то и тогда бы мы ничего не взяли с вас за промен, потому что вас, Русских, мы здесь видим в первый раз, и нам было бы очень приятно, если б вы посещали нас почаще.

Мы поблагодарили банкира за его бескорыстное предложение и заметили, в свою очередь, что проценты, которые нужно заплатить за размен, для нас тоже незначительны, и мы не хотим пользоваться ничем даром, особенно в чужом порте, где приняли нас так радушно.

— Я знаю Русских, г-н капитан, — отвечал банкир, они все любят поставить на своем, но если вы не хотите пользоваться беспроцентным разменом, то позвольте мне заметить, что вам не разменять здесь векселя; я уверен, что ни один торговый дом не возьмет с вас ни процента за размен. Следовательно, вы должны будете во всяком случае принять мою услугу. Когда вам угодно взять пиастры?

— Если можно, то нельзя ли сегодня, отвечал командир.

— Нет, сегодня нельзя, — сказал банкир, — потому что у меня будет вечер, на котором вы должны быть первым моим гостем, а завтра нужная вам сумма вся сполна к вашим услугам.

Дружественное пожатие рук было знаком согласия со стороны капитана, и банкир отправился домой.

Комендант во время обеда расспрашивал нас о России, о тамошних снегах и очень удивлялся, когда мы говорили ему, что у нас есть места, где глубина снега доходит до 4-х аршин, а холод до 49°, как напр. в Якутске, где живут такие же люди как и мы.

Жена коменданта, вероятно, не поверила бы нашим рассказам, если б знала, что такое значит стужа в 49°. Едва ли когда случалось ей ощущать холод и в 2°, и потому она не могла составить себе понятия о всей жестокости Русских морозов.

По окончании обеда, комендант предложил нам верховых лошадей для прогулки по городу, но мы отказались, сказав, что после беспрерывной езды по морям на кораблях, нам приятно будет прогуляться по земле пешком.

Было около 4-х часов, и жар начинал мало-помалу спадать. Мы отправились внутрь города. Перед нами открылась площадь; посредине её стоял столб с двумя глаголями, на которых висели веревки с петлями. Это была виселица для преступников. За три дня до нашего прихода, на этой самой виселице был повешен один молодой человек за убийство Американского штурмана, который имел связь с его женою и был им замечен.

Прошед площадь, мы вошли в небольшую улицу. Апельсины, лимоны, фиги, бананы и разные фрукты кучами лежали тут для продажи на камышовой траве. Я видел здесь сахарный тростник, который имел в диаметре до 10 дюймов, а в вышину до 6 аршин. Все эти фрукты растут в долинах Массатлана сами-собою, по требуя никакого присмотра.

Я спросил из любопытства, что стоит сотня апельсинов?

— 1 пиастр, отвечал загоревший от солнца капаг.

— Что ж так, дорого? — заметил я шутливо.

— Ведь за ними нужно ходить целые полдня, а здесь за деннную работу платится 2 пиастра; следовательно, цена самая обыкновенная.

Капитан приказал капагу отсчитать 200 апельсинов, для матросов и дал ему 4 пиастра.

Капаг очень был благодарен щедрости Русских

Тут мы вошли в огромный гостиный двор, обнесенный толстыми колоннами. Богатые магазины тянулись прямыми рядами по правую и по левую сторону; ловкие, отлично одетые торговцы прохаживались взад и вперед, в ожидании покупателей.

Капитану вздумалось купить шаль, и мы вошли в один Китайский магазин, который увешан был богатыми шалями Китайской работы.

— Что стоит? — спросил командир, указывая на одну из висевших шалей.

— 1000 пиастров, — отвечал купец.

— А эта?

— 800 пиастров.

— Покажите мне шали не очень дорогие.

— У нас нет шалей дешевле 200 пиастров.

И купец развернул перед нами отличные шали; капитан выбрал одну из них и приказал отложить до другого дня.

— А самые дорогие шали в какую у вас цену?

Купец открыл коробку и вынул огромную шелковую белую шаль с черными цветами и с такою же бахромою. Он сжал ее в комок и распустил опять; шаль нисколько не измялась; потом скинул с пальца кольцо и протащил сквозь него.

— Сколько стоит эта шаль?

— 5000 пиастров.

— И здешние жители покупают у вас подобные вещи?

— Очень часто, — отвечал купец, — торговля наша постоянно в хорошем состоянии.

Судя по богатству товаров и по обширности зданий, жители Массатлана должны быть или очень богаты, или очень расточительны, подумал я.

Мы распростились с купцом и пошли далее по рядам, которые казались один другого лучше, как по убранству своему, так и по изяществу находившихся в них товаров.

В одном из магазинов заметил я парусину под Русской фирмой. Любопытство понудило меня спросить, каким образом могло зайти сюда изделие Русских фабрик.

— Парусину доставляют к нам Английские купеческие суда из Бразилии, — отвечал купец.

— Да ведь там нет Русских фабрик, — сказал я,

Купец, по-видимому, был знаток в торговых делах, и объяснил мне, что Англичане каждогодно привозят в Америку парусины слишком на 12 миллионов и продают ее под Русской фирмой.

— Значит, Русские произведения уважаются в Американских портах?

— Все равно, как у вас в России иностранные изделия.

— А сколько стоит здесь кусок Русской парусины?

— 20 пиастров.

Да, подумал я, очень было бы выгодно, если б Русские промышленники сами привозили сюда свои произведения.

Мы пошли далее внутрь гостиного двора. Во многих магазинах красовались богатые вазы. Широкие блонды, узорчатые ковры, разноцветные шелковые, шерстяные и бумажные ткани, хрустальный, серебряные и золотые изделия, все это ослепляло взоры и давало высокое понятие о торговой промышленности Массатланского порта.

Внутри гостиного двора устроены конторы разных иностранных торговых домов. Не так широкая улица перерезывает его на две половины. Мы отправились к концу этой улицы, в надежде пройти к пристани, где ожидал нас катер. — По дороге случилось с нами довольно забавное происшествие. На одной стороне улицы стоял лоток с фруктами; возле него сидела обезьяна и ела бананы, a более никого не было. Вероятно, хозяин ушел и оставил обезьяну караулить лоток; штурман, шедший с нами, вздумал поверить на деле нашу догадку. Он подошел к лотку и взял один лимон. Обезьяна бросила банан, схватила штурмана за фалды, подняла крик и не отпускала от себя своего пленника. Противиться ей было бы безрассудно: она могла бы оторвать фалды, или, и того хуже, исцарапать лицо. Командир хотел-было схватить ее за шею; но она оскалила на него зубы; и так, мы смиренно стояли перед обезьяною до прихода хозяина. Увидев его, она тотчас отпустила штурмана и опять принялась за банан. Мы объяснили хозяину в чем было дело, и дали ему пиастр. Он благодарил нас, а обезьяна все-таки злобно посматривала на штурмана.

В конце гостиной улицы возвышался огромный 3-х этажный дом. Это была гостинца, при входе на широкую чугунную лестницу стояли по обеим сторонам на задних лапах два льва с бронзовыми фонарями. Мы вошли во 2 этаж, прямо в огромную залу, но средине которой стояла толстая шлифованная под мрамор колонна, упиравшаяся в потолок. Вокруг неё возвышались ступеньки, уставленные цветами. Стулья, кресла, диваны были обиты какою-то прекрасною материей.

Фруктовые деревья, стоявшие вокруг залы, разливали по ней прохладу и свежесть; над столиками, в промежутках? окон, висели зеркала в больших бронзовых овальных рамах, отражая в себе зелень, корабли и волны залива. Из залы другая лестница вела в сад, с темными лавровыми аллеями и высокими кокосовыми деревьями. В средине сада находился довольно большой пруд с двумя пристанями; по его зеркальной поверхности носилась красивая шлюпка с косыми парусами; в ней сидело несколько мужчин и дам.

В гостинице вместо служителей прислуживали молодые девушки миловидной наружности. Хозяин, старик почтенного вида, расхаживал по зале, куря папироску, и молча раскланиваясь с гостями. Мы спросили мороженого, и служанка подала нам три раковинки с мороженым. — Съев порции, мы позвонили в колокольчик. К нам подошла тоже девушка.

— Что вам нужно заплатить за мороженое? — спросил капитан.

— 6 пиастров.

— Что ж так в дорого? — заметил он шутя.

— Здесь очень дорог лед, — отвечала девушка, — его достают с высоких гор и с большим трудом.

— С нами нет денег, — в шутку сказал капитан. — Поверь нам эту сумму.

— Извольте, — отвечала с улыбкою прислужница.

Мы поблагодарили ее за доверие, отдали 6 пиастров за мороженое и один подарили ей.

Зала была наполнена гостями, в особенности офицерами стоявших на рейде Английских и Американских Фрегатов. Тут много было и дам с мужьями, или с знакомыми. Некоторые из них курили папироски, другие пили кофе, пли смотрели, как мужья их играли в лото,»ли в домино. Здесь дамы не считают за неприличие посещать подобные заведения даже без кавалеров.

По правую и по левую сторону залы видны были другие комнаты, меньшего размера. В них стояли бильярды и шахматные столики.

Когда мы вошли в одну из упомянутых комнат, какой-то жирный Англичанин предложил нашему капитану съиграть с ним одну игру в шахматы. Капитан хорошо умел играть в эту игру, но не был до нее охотник; однако же сел, чтоб потешить Англичанина. Любопытные собрались вокруг столика смотреть, на чьей стороне будет победа.

Англичанин первый выдвинул двух солдат: одного от короля, другого от крепости.

Капитан выдвинул с своей стороны тоже двух солдат: одного от короля, другого от дамы.

Следовало ходить Англичанину. Не знаю, почему, он сделал второй выход конем. Ошибка была непростительная. Капитан воспользовался этим случаем, отдал солдата, а дамой сделал шах и мат королю.

Англичанин, увидев, что проиграл игру, слегка нахмурил брови, потом громко захохотал (кажется, более от досады) и велел подать дюжину шампанского. Учтивость требовала со стороны капитана выпить с англичанином хотя одну бутылку. Последний заплатил за поданное шампанское деньги и распил с капитаном одну бутылку; остальные же одиннадцать, до которых чудак не хотел и дотронуться, кажется, все пошли в пользу хозяина.

Мы пошли в сад. Там иные пили чай под тенью дерев, за маленькими столиками, другие отдыхали в китайских беседках, из которых виден был океан, и корабли с развевающимися флагами.

Солнышко почти уже скрылось. Наступил вечер. Жалко нам было расстаться с таким веселым местом, но делать было нечего: на рейде нас ждал корабль.

Выйдя из гостиницы и прошед прямую улицу, ведущую к самой пристани, мы встретили наших матросов слишком навеселе. Боцман-ман, с расстегнутым мундиром и надвинутою набекрень фуражкою, стоял посреди пристани с бутылкою в руках и угощал какого-то Французского разносчика (он служил на военном Французском корабле и был в действии при Наваринской битве).

Увидев нас, боцман-ман отдал бутылку Французу, кивнул ему головой и крикнул матросам:

— Эй, ребята! копись!

Матросы, услышав этот призыв, собрались в катер кто как мог.

— Эк вы нализались, — сказал капитан, приняв на себя строгий вид, между тем как штурман и я внутренне радовались этому случаю, по которому можно было остаться на берегу.

— Виноваты, ваше благородие, — сказал боцман-ман, — немножко промочили душу.

— Это что за родню угощал ты? — продолжал капитан, садясь в катер.

— Земляк, ваше благородие!

— Да ты разве Француз?

— Нет, ваше благородие: сами знаете, что я христианин. Земляком я называю его потому, что он был на Французском корабле при Наварине и пособлял нам бить Турок, когда еще мы служили с вами на Азове…. Отваливай! скомандовал боцман-ман, забыв о свистке.

Гребки ударили в воду и катер медленно стал подвигаться к кораблю.

Когда мы отвалили от берега, в то время на берегу военная музыка заиграла зорю. Мы молча продолжали путь, но мысли паши уносились на берег.

Вот уже 1/4 часа, как мы плыли по рейду, а отплыли от пристани не более как на полмили.

— Что-то мы слишком тихо подвигаемся, — заметил штурман.

— Навались, дружки! — кричал матросам боцман-ман. — Эх какое проклятое течение, так и валит к берегу. — Нет, верно, ром валит вас в катер, — сказал капитан. — Эдак с вами и к утру не попасть на корабль. Поворачивай назад.

От радости боцман-ман сам себе скомандовал: «слева на борт!» и катер стрелою понесся к пристани.

— Ай-да молодцы! хорошо, проводи дружней! — продолжал боцман-ман.

— Вот я вас завтра всех перепорю, так вы и узнаете, как надо ездить, — сказал капитан с притворно-сердитым видом.

Кажется, мы ходко идем, — заметил боцман.

Не прошло 10 минут, и мы достигли пристани. По выходе из катера, капитан отдал приказание матросам никуда не расходиться, караулить катер и быть воздержными.

— Слушаем, ваше благородие! — отвечали матросы в один голос.

Музыка еще не переставала играть, и мы трое, капитан, штурман и я, отправились в город, который быль освещен фонарями. В Массатлани нет бульваров, но широкие тротуары, освещаемые частыми Фонарями, служат местом прогулки для публики. Постоянный дневной жар не позволяет публике прогуливаться днем; по когда солнышко скроется и настанет прохладный вечер, тогда тротуары наполняются прогуливающимися дамами и кавалерами.

Мы прогуливались довольно долго. Роскошная природа, благорастворенный воздух, который мы с жадностью впивали в себя, при мысли о скором возвращении в дождливую Ситху, приятное образованное общество, в котором так давно уже мы не были и с которым на другой же день должны были расстаться, лестное преимущество, быть предметом внимания и уважения всех этих нарядных и блестящих групп, одним словом, все способствовало к тому, чтоб вечер этот на долго остался в нашем воспоминании.

На повороте одного тротуара нам встретился комендант, прогуливавшийся с женою, Он, по-видимому, очень рад был этой встрече и желал разделить с нами время прогулки. Между нами завязался разговор, и мы, незаметно прошед улицу, вышли на площадь, где вешают преступников. В средине её было темно, а по сторонам горели фонари от этой площади шла прямая улица к пристани. До слуха нашего доносились Русские песни

— Это ваши поют, — сказал комендант.

Мы прямо пошли к пристани. Там увидали мы густую толпу народа; неподалеку от пристани стояли пирамидою ружья, вокруг них сидели наши матросы, и пели любимую песню:

Торжествует вся наша Россия..

Место это было ярко освещено фонарями; свет падал, также и из отворенных окон ближних домов. Матросы не старались забираться в глубину города: им нужна была водка, и они нашли ее здесь, и в-добавок даровую, потому-что многие из слушателей подносили им ром, джин и разные вина. Жители Массатлана хотя и не понимали Русских песен, но им очень нравился напев их.

Комендант подошел к веселому кружку, вынул дублон, дал боцман-ману, и хотел идти, но жена упросила его подождать; ей очень понравились Русские песни; потом, обратясь к нам, она сказала:

— Вы, кажется, дали обещание быть сегодня на вечере у банкира. Так мы отправимся вместе.

И мы через полчаса уже были у банкира.

Обширный двор внутри дома банкира наполнен был верховыми лошадьми. Надобно заметить, что в Массатлане нет экипажей, и туземцы обоего пола вообще ездят верхом. Во втором ярко освещенном этаже дома гремела музыка. Мы вошли в залу, наполненную гостями, еще до окончания кавалерского танца, привлекшего наше любопытство. Хотя нам не удалось застать его начала, но я узнал от других, в чем он состоит.

По предварительному условию, собирается известное число кавалеров и дам; первые со шпагами, а вторые с венками из искусственных, или натуральных цветов. Пары разделяются на две равные части и устанавливаются в шеренгу так, чтобы кавалеры, со шпагами в руках, находились впереди один против другого, а дамы сзади их, с поднятыми кверху венками. Под такт музыки кавалеры начинают приближаться друг к другу и Фехтуют шпагами. Каждый старается достать концом своей шпаги венок у дамы своего vis-?-vis. Дама должна бросить на шпагу венок, и кавалер, которому противник не успел отпарировать, выходит из шеренги, берет даму, имеет полное право поцеловать ее и провертеться с нею в быстром вальсе. Кавалер, который не успел схватить венок, также берет даму, но не имеет права поцеловать ее, а только вальсирует с нею. Танец этот, по живости и быстроте его движении, очень нам понравился; он хорош еще и тем, что приучает к военным упражнениям молодых людей, которые в случае надобности могут служить дополнением к гарнизону. После кавалерского следовали бурро, хотто, качуча, и прочие известные и неизвестные у нас танцы. Обращение с нами хозяина, хозяйки и гостей было самое радушное; казалось, они с особенным удовольствием видели в кругу своем Русскихь посетивших еще в первый раз столь отдаленную страну.

Я зашел в одну из боковых комнат. Там за открытым столом сидели пять Мексиканцев и играли в карты. Весь стол был покрыт высокими кучками дублонов; судя по спокойным лицам играющих, можно было подумать, что из них никто не страшился проигрыша, хотя бы и довольно огромного.

Стало рассветать. Гости начали разъезжаться один за другим, кроме некоторых запоздалых игроков.

Мы хотели также распроститься с банкиром и ехать на свое судно, но он остановил нас, сказав:

— Господа, лучше переночуйте у меня, а завтра получите свои деньги.

Мы с удовольствием приняли предложение услужливого банкира, и нам отвели комнату для ночлега. Сон что-то бежал от глаз моих, воображение было еще полно воспоминаний минувшего вечера. На востоке заиграла заря; я видел, как солнце всходило из-за высоких гор, подернутых легким утренним туманом, как будто прозрачною дымкою. Оно было уже довольно высоко, но жители Массатлана все еще покоились сном; улицы были пусты; лишь время от времени проходил по ним патруль, состоявшие из семи человек. У каждого в рук было ружье. Одежда их состояла из белых парусинных брюк и из такой же куртки с красным воротником, из черной портупеи с сумкой и низенького клинообразного кожаного кивера с медным одноглавым орлом Судя по неровному шагу Мексиканских солдат, нельзя предположить, чтоб они могли сравниться с Европейскими солдатами, не говоря уже о Русских.

В конце улицы я заметил трех человек. Один из них, в черное мантии, шел впереди с книгою в руках, двое других, в белых куртках и шляпах с большими полями, следовали за ним с длинными пиками.

— Что это за люди? — спросил я у служителя, находившегося в нашей комнате.

— Это, — отвечал он, — пастор с своими телохранителями; он верно идет куда-нибудь с требою.

На крепостной башне пробило шесть часов; на улицах стали появляться люди. Так как дом банкира находился в прямой линии набережной, то из комнаты, отведенной нам накануне для ночлега, видна была вся пристань. Лишь только отворились погребки, матросы были первыми их посетителями; вероятно, они с большим нетерпением дожидались этого блаженного часа, потому что еще задолго до наступления его стучались в двери и окна погребков.

После матросов, открывших раннее заседание свое в погребке, на улице явились водовозы. Любопытен их способ возки воды. Бочка вмещает в себе по-крайней мере ведер до 15. К обоим днам её центрально прикреплены оси и продеты в длинные оглобли, в который запрягается один человек и с легкостью катят бочку по гладким улицам. Улицы постепенно наполнялись разносчиками, разносчицами и торговцами гостиного двора. Капитан наш еще спал, я же и штурман вышли из дому и пошли прогуляться по городу. Пройдя несколько каменных строении, мы встретили театр — очень красивое здание, украшенное с переднего фасада колоннами коринфского ордена; неподалеку от него находилась довольно обширная больница; далее следовал конный двор с казармами; влево был рынок, заваленный разными плодами и огородною зеленью. Тут мы вышли на другую сторону города, которую также омывал залив, следовательно город расположен на большом мысу. Перед нами тянулся длинный ряд лачужек, сколоченных кое-как из тонких досок и покрытых банановыми листьями; вокруг была всякая нечистота и лежали груды сору. Это жилища канаг, полунагих, загорелых от жару. Занятия их состоят в поденных работах; они переносить и перевозят тяжести, копают землю, употребляются для посылок, одним словом, исправляют все так называемые черные работы. Жены некоторых из них занимаются продажей плодов, за которыми сама ходят в лес, или собирают по-найму сахарный тростник, или дома плетут из трав и кореньев мешки, корзинки, тонкие рогожки и т. п. Пройдя эти лачужки, мы взошли на гористый мыс; с вершины его видны были весь город и залив, с судами. Семь колоколен возвышались в разных сторонах города; до тысячи домов, по большой части каменных, тесно были расположены на обширном мысу; ко многим из них примыкали сады с пальмами, кокосами, банановыми и лавровыми деревьями. На восток простиралась роскошная долина, упиравшаяся далеко в гору и покрытая мелкими лимонными; померанцевыми и апельсинными деревцами; по ней широкой полосой пролегала дорога в Мексику. Долго любовались мы разнообразными видами Массатлана. Но нам было уже время воротиться в дом банкира. Пришед туда, мы застали капитана за кофеем в кругу банкирова семейства, которое пригласило и нас разделить с ним завтрак; после чего принесли пять мешков пиастров.

— Вот извольте сосчитать, — сказал банкира.

— Вероятно, они сосчитаны, — отвечал капитан.

— Да, здесь 5000 пиастров.

— Следовательно, их нечего считать; прикажите придти нашим матросам, взять эти мешки и снести в катер, — сказал капитан, обратясь к штурману, который через несколько времени привел пятерых матросов.

Таким образом мы дружески расстались с банкиром и его семейством. Штурман отправился на катер, а капитан пошел со, мною в гостиный двор взять выбранную накануне шаль, и закупить для освежения команды несколько провизии. К полудню мы уже готовы был отваливать, простились с Массатланом, и катер наш отплыл от пристани.

Грустно нам было расставаться с этим роскошным берегом, и мы молча продолжали путь; наконец достигли корабля, который с развевающимся от легкого ветерка вымпелом медленно переваливался на волнах океана; вокруг корабля стояло множество небольших лодочек, приехавших с фруктами и разными мелкими галантерейными вещами. Несмотря на далекое расстояние корабля от берега, торговцы не страшились встретить на пути своем опасность, которая могла бы произойти от внезапного ветра. Они плыли на верный сбыть своих произведено, и действительно, по приезде пашем к кораблю, лодки были уже пусты и готовились в обратный путь.

По выходе капитана из катера на корабль, старший штурман отрапортовала, ему о благосостоянии судна и команды, потом доложил, что в то время, как отвалили мы от корабля, с Английского фрегата приезжала шлюпка с лейтенантом, узнать о причине нашего прихода в Массатлан.

— Что же вы отвечали лейтенанту? — спросил капитан.

— Я сказал ему, — отвечал штурман, — что причина прихода мне неизвестна, и что капитан уехал на берег.

Выслушав рапорт штурмана, капитан приказал готовиться к выходу.

Раздался — свисток боцмана и вызвал матросов, бывших внутри корабля, на палубу, чтоб подымать катер в ростры и выкатывать цепь. Когда корабль стал на нангер, матросы рассыпались по реям для отдачи парусов. Все эти работы производились чрезвычайно быстро; с стоявших на рейде фрегатов были наведены на наш корабль зрительные трубы. Вероятно, иностранцы с любопытством наблюдали за стройными и проворными движениями Русских матросов. Отдав паруса, мы сделали поворот в море; тут с нашего корабля раздался салют крепости последний, седьмой выстрел быль самый громкий, потому что в пушку положили двойной заряд с тугим пыжом, натертым солью. С крепости также ответили равным числом выстрелов. С последним из них весь рейд покрылся дымом от выстрелов с иностранных фрегатов. Иностранцы также пожелали проститься с нами семивыстрельным салютом, на который, в благодарность за их дружеское расположение, мы ответили девятью выстрелами, и направили путь к NNW в Калифорнский залив или Багряное море. Молча смотрели мы на постепенно исчезающие здания Массатлана и мысленно переносились к очаровательному берегу и его гостеприимным жителям, которые так ласково приняли нас, пришельцев с далекого Севера.

На баке составился кружок из матросов, бывших и не бывших на берегу. Между ними находился и боцман-ман. Первые рассказывали свои приключения, последние им завидовали.

— Ну, — сказал один из бывших на берегу, — напали же мы на местечко; вот как попили, что, право, кажется, и отродясь из нас никто так не пивал.

— Что ж, на рубахи что ли пили вы? — спросил матрос из небывших на берегу, — ведь денег-то у вас был грош.

— Эх, голова; да у нас денег-то было столько, что скупому в полгода не прожить.

— Где ж вы раздобылись?

— Еще бы не раздобыться! Нам так давали деньги, только лишь бери. Когда мы приехали на пристань, народу столько собралось смотреть на нас, как будто на какое чудо. Во второй наш приезд капитан был у коменданта. Мы остались одни. Тут какой-то барин с двумя барынями подошел к нам, и они что-то долго меж собой толковали; потом барин дал одному из береговых денег, и тот принес две бутылки рому с большим стаканом. Барин взял стаканналил его полнехонек и дал выпить первому мне. — Что за клад, подумал я, да и смекнул, верно, он хочет показать барыням, как Русские пьют. Я снял фуражку, сделал ему почтение и выпил залпом, даже не поморщившись. Барыня так и ахнула. Потом он угостил другого, третьего, купил еще бутылок пять и подал всем. Барыни, глядя на нас, только пожимали плечами. Тут еще какой-то принес нам джину, и мы так подпили ловко….

— Что даже не могли и ехать, — подхватил боцман.

— Как не могли! — сказали человека три почти в один голос. — Мы были уж на половине дороги, да капитан приказал поворотить назад. Вишь, будто нас утащит в море, если будем так грести.

— Оно и значит, что была очень пьяны, — заметил боцман.

— На брасы! — раздалась команда вахтенного штурмана.

— Есть! — был ответ боцмана, и матросы рассеялись по палубе. Ветер отошел к SSO и сделался полным фордевиндом. Струя зашипела под кораблем и мы, при самой малой качке, плыли по семи узлов.

Расстояние, которое надлежало нам переплыть от Массатлана до Лоретто, простиралось на 280 миль. К вечеру на другой день нашего выхода показался вторично мыс Лукас с левой стороны. Мы шли в параллель берегу восточной стороны Калифорнии, не теряя его из виду. Он казался то высоким, то низменным, то исчезал из глаз, вероятно, от больших заливов, далеко простиравшихся внутрь калифорнского полуострова. Погода стояла самая благоприятная. С берегов доносился до нашего корабля запах душистых дерев и полевых цветов.

На третий день мы увидели вход в залив Эскандито. Высокие утесы разделялись в разных направлениях проливали, и издала трудно было распознать, где находится настоящий проход в Эскандитскую бухту. Ветер был тих, и мы почти одним течением приближались к месту своего назначения; наконец вступили в неширокий пролив, окруженный высокими берегами. Здесь мы встретили совершенный штиль. К 8-ми часам течение переменилось, сделавшись противным, и постепенно усиливалось. Бросаемые лоты не доставали грунту; бросили лотлинь; глубина оказалась 49 сажень, и так, по невозможности отдать якорь, нам оставалось или идти вперед в бухту, или поворотить в море. Последний выбор, сопряженный с удалением от берегов, конечно никакому моряку не может нравиться. И так, не разбирая чинов, мы стали всеми силами буксироваться до якорного места, спустили катер и шлюпки; вся команда перешла на гребные суда. Капитан стал править рулем, а мы пошли на реи убирать паруса, которые, от безветрия, хлопали о стеньги. Луна освещала перед нами дикие утесы, и окружающая нас тишина нарушалась только взмахами весел, дружно ударявшихся о сонные воды. К полуночи мы достигли мыса, у которого можно было бросить якорь. Отсюда нам уже недалеко оставалось до Эскандитской бухты, где предстояла нам продолжительная стоянка. Капитан, чтоб дождаться попутного течения и между тем временем дать отдохнуть команде, заблагоразсудил стать на якорь, в глубине восемнадцати саженей. Мы простояли тут пять часов; наконец дождались попутного течения, и с рассветом, выкатив якорь, потянулись в бухту, подобную Камчатской. Она отовсюду защищена от ветров, берег её с обеих сторон сливается с долиною, покрытой мелким кустарником и не представляющей никакого заметного строения, кроме одного развалившегося от времени каменного дома. В прежние годы, когда свирепствовала в Лоретто повальная болезнь, Испанцы, боясь заразиться, привозили в этот дом больных и оставляли в нем на-произвол судьбы. Некоторые из страдальцев исцелялись от болезни и возвращались в свои семейства, большая же часть умирали и предавались земле с потребными обрядами религии. Ошвартовав судно, командир и я подъехали в шлюпке к самым развалинам и вышли на берег; возле него лежала огромная куча жемчужных раковин, собранных для пережигания из них извести. Далее расстилалась равнина, поросшая кустарником. Множество столетника, толщиною обхвата в два, возвышалось на ней. На большом числе деревьев видны были ягоды алого цвета; мне удалось сорвать несколько из них, и они показались мне очень приятного вкуса.

Извилистые тропинки далеко тянулись кустарниками, между которыми пробирались мы, в надежде увидеть какое-либо селение; но отойдя более полумили от берега, ничего подобного не встретили. Твердый грунт земли местами был покрыт пробелинами: это выступала от солнечного зноя на поверхность земли соль. Вдруг послышался конский топот.

Чрез непродолжительное время показался из-за кустов всадник, в синей куртке с красными обшлагами, в парусинных белых брюках и в соломенной шляпе. Это был комендант из Лоретто. Поздоровавшись с нами, он почтительно спросил о причине вашего прибытия.

— Нам нужно соли, — отвечал капитан.

— Сколько тонн в вашем корабле? — продолжал комендант. — Я должен донести об этом своему правительству в Ваймос; там назначат цену за тонну, и тогда вы можете брать соль с Кармена.

Капитан сказал меньшее число тонн, чем действительно подымал наш корабль, ибо никому не было нужды мерить наше судно; притом же, судя по самому коменданту, как лицу, долженствующему занимать первое место в Лоретто, вероятно, не нашлось бы в целом городе такого человека, который умел бы вычислить кубически пространство нашего корабля.

Мы все трое продолжали путь. По дороге встретилось нам очень красивое растение, подобное вьющемуся перлиню. Я хотел отломить частичку растения, чтоб посмотреть его сердцевину, но едва дотронулся до него, как почувствовал в руке колотье и пальцы начали у меня пухнуть. По счастью, что комендант был с нами. Как жителю здешних мест, ему знакомо было свойство этого растения, и он научил меня, чтоб я потер ладонь и пальцы об волоса моей головы. Я воспользовался этим простым средством, и действительно, опухоль и колотье у меня исчезли.

Вот, показалась загородка довольно большего огорода или сала. Там росли разные огородные овощи и садовые плоды; посреди их увидел я перец, виноград и множество деревьев хлопчатой бумаги. Далее была площадка; и посреди её стояла хижина, с небольшой пристройкой. Вот вам и все селение Эскандито. Тут живет один Испанец (дон-Хуан). Внутренность дома его показывает пустоту; кроме одного стола, с скамейками вокруг, а в другой комнате кровати с несколькими сундуками, в доме почтенного дона напрасно бы вы стали искать другой мебели. Все семейство его состоит из жены и четверых детей. По правую сторону дома устроен был колодезь, из которого два мула посменно вытаскивали воду в чан для пойла скота. Богатство дон-Хуана заключается в табунах лошадей, в рогатом скоте, в овцах, с которых собирает он шерсть, и в нескольких слугах. Тут мы расстались с комендантом, который спешил в Лоретто, чтоб написать донесение в Ваймос о приходе Русского корабля за солью. Мне кажется, трудно найти жизнь спокойнее и уединеннее дон Хуановой. Осмотрев поместье дон-Хуана, мы отправились на корабль. На другой день командир и я, взяв лошадей у дон-Хуана, отправилась с проводником, в Лоретто. — Эскандито отстоит от Лоретто на 20 миль. Привычные кони быстро понесли нас по высоким каменистым горам. Небольшие озера простирались вдали; их спокойная, зеркальная поверхность манила наша взоры. Дорога была гориста только до половины, потом раскрылись перед нами прелестные долины, покрытые роскошною растительностью. По лесам встречалось нам множество попугаев; они как будто шутили с нами; близко подпускали к себе и потом отлетали далее. — Вдали показался монастырь, обнесенный зубчатою стеной со многими башнями; местами он был разрушен но судя по его величественной наружности, вероятно, отличался великолепием. он стоял один посреди площади; далеко от него виднелись небольшие каменные домики, раскиданные вдоль залива. Посреди города протекал извилистый ручей, по берегам которого росли кокосовые и банановые деревья. Близ ручья стоял дом несколько получше других. Мы въехали на его широкий двор. Дом принадлежал одной вдове, жене бывшего коменданта, но, кажется, и поныне сохранившей власть свою и влияние на весь Лоретто, потому что, как заметил я, жители этого бедного городка с особенным почтением являлись к ней. Она имеет очень зажиточное состояние, а по необыкновенной толщине своей, вероятно, в целом городе не находит никого равного себе. Мы остановились на ночлег в её доме. Поутру нам подали чай, что очень редко можно встретить у других жителей Лоретто. Завтрак также был очень вкусный и изобильный; про Фрукты же и говорить нечего, — они здесь нипочем. Фиги составляют, в Лоретто предмет торговли; их рвут, набивают в кожаные мешки и продают по 3 пиастра за кинтал. В прежние годы здесь много добывали жемчугу, но ныне стало его очень мало. У некоторых из жителей мне случалось видеть добытый в Калифорнском заливе жемчуг превосходной доброты, чистой воды и величиною с каленый орех; только такого очень мало. Я купил у двух канаг золотника три жемчугу; он был величиною с конопляное семя, в том числе находилось несколько жемчужин в горошину; за все заплатил я пять витушек виргинского табаку.

В Лоретто водятся в большом изобилии черепахи. Нам удалось самим ловить их. Для этого мы спускали бревешко, черепахи сами всползали на него, мы притягивали его к мелкому берегу и просто брали черепах руками. Верхняя чешуя Калифорнских черепах очень красива, а вкусное мясо служить в пищу.

В Лоретто приходят суда из Массатлана, и берут у жителей па-мену или на деньги их произведения, заключающиеся в жемчуге (в маюм количества), черепахах, фигах, апельсинах, лимонах, померанцах и кокосах.

В трех домах торговали вином своего изделия, но оно было очень лурпо, по неумению приготовлять его.

После завтрака у бывшей комендантши, мы пошли во внутренность монастыря. Огромный железные двери были отворены; через них мы прошли на один двор, перейдя который, увидели каменную лестницу, ведущую в храм, и поднялись по ней на паперть. Направо, сквозь стеклянную дверь, виден был алтарь, в котором уже давно не совершалось службы, потому что пастор, имея постоянное пребывание в Ваймосе, очень редко приезжает в Лоретте. По карнизам лежали толстые слои пыли и местами пауки плели длинные нити паутины. По левую сторону находилась большая комната с огромными книгами; некоторые из них были длиною аршина в полтора, а толщиною по крайней-мере четверти в две. Любопытно было заглянуть в содержание этих исполинских книг, но без пастора мы не хотели нарушать их спокойствия, которым наслаждаются они, вероятно, очень с давнего времени, — чему служит доказательством и покрывающая их пыль. Монастырь внутри разделяется на несколько дворов, перегороженных толстыми стопами, заросшими мхом.

Наводнение разрешило Лоретто, и в нем считается не более 200 жителей обоего пола. Здесь все показывало отсутствие прежнего народонаселения. В иных местах мальчишки совершенно нагие валялись по песку, или бегали на четвереньках вперегонку. Все наводило скуку. Мы зашли к коменданту, у которого дом был ничем не лучше других, как снаружи, так и внутри. При входе нашем в комнату, комендант сидел на сундуке и читал черновое донесение о приходе нашего корабля. Он сказал нам, что еще вчера послал нарочного с донесением в Ваймос, и что нам надо дожидаться ответа дня через четыре.

Капитан подарил ему десяток сигар, за которые он очень благодарил пас, признавшись, что у них уже давно нет табаку. Капитан обещался еще прислать пять фунтов курительного табаку. Начальник города Лоретте не находил слов как отблагодарить щедро Русского капитана.

Прибыв на корабль, капитан, не дожидаясь ответа из Вапмоса на донесение коменданта, отправил 10 человек команды на остров Кармен, находящийся в тридцати милях от Эскандито и изобилующий солью. Посланные снабжены были провизией на три недели и отправлены на баркасе. Им дали также палатки. Спустя несколько времени, поехал и я с капитаном на Кармен — осмотреть местность и узнать, нет ли на поверхности озера воды. По прибытии нашем, озеро, к удивленно, было полно воды на глубину слишком 2 1/2 аршин. Эта неудача крайне опечалила нас; оставалось или идти назад в Ситху с пустым кораблем, или дожидаться, когда обсохнет вода и соль выступит на поверхность; но касательно последнего обстоятельства мы ничего не могли сказать верного, ибо вода от дождей могла прибыть еще более прежнего. Во всяком случае, благоразумие заставляло нас подождать несколько времени и сделать наблюдение убыли воды. Прошла неделя; воды убыло лишь на один фут. Судя по подобной убыли, нам предстояло очень долго дожидаться выступления соли на поверхность озера, напрасно терять время и тратить провизию, которой достать было не откуда, а потому капитан объявил, что намерен обратно идти в Ситху.

Надобно заметить, что в прежние разы, компанейские суда, проходя с тою же целью на остров Кармен, находили озеро сухим, и соль, как лед, покрывала его толщиною на пол-аршина, так что десять человек команды, в течение 8 дней, наламывали соли на полный груз судна в 350 тонн. Соль обходилась Компании по 50 коп. за пуд и была превосходной доброты.

Мы стали приготовляться к обратному походу, дополнили балласту и запаслись дровами, Последние наделали нам много хлопот. Мы воспользовались выкидниками, состоявшими по большей части из сердцевин столетника. То были довольно толстые бревна, источенные большими дырами. они сухи и горят превосходно. Набрав таких дров баркасов до шести, мы уложили их в трюм. Дня через два на судне появились скорпионы, которые размножались все более и более. Не понимая причины появления этих гадов, мы однажды достали для кампуза из трюма сложенные там недавно набранные дрова. Фельдшер, бывший на нашем корабле, сел на кучку вынесенных дров, и вдруг, вскрикнув ужасным образом, прыгнул так высоко, что чуть не перевалился за фальшборт. Причина вскоре открылась. Когда он сел на дрова, скорпион вполз к нему на шею и впустил в нее ядовитое свое жало. Эта нестерпимая боль сопровождалась скорой опухолью, и если б вскоре не захватить рану, то страдальца ожидала неминуемая смерть. Самым спасительным средством против укушения скорпиона служит нюхательный табак с солью: надлежит присыпать этой смесью рану, и опухоль немедленно прекратится. Этот пример до того напугал нас и сделал осторожными, что мы принуждены были окуривать судно.

Совершенно приготовившись к отплытию, мы вытянулись из бухты Эскандито, вышли на простор Калифорнского залива, обогнули мыс Лукас, в последний раз взглянули в ту сторону, где стоял роскошный Массатлан, и стали постепенно приближаться к северу.

На тридцать шестой день корабль наш уже стоял в Ново-Архангельской гавани острова Ситхи.

Тут кончилось законтрактрованное время службы моей в Российско-Американской Компании, и любовь к родине манила меня выехать из Российских колоний. — Путь предстоял мне чрез Аян, с которым я хочу познакомить любознательных читателей.

Аян

Аян находится при Охотском море, в расстоянии на 300 миль к югу от Охотского порта.

Это новое поселение принадлежит Российско-Американской Компании, которая давно уже искала удобного места, где бы ее колониальные суда могли иметь спокойную гавань, и откуда было бы способнее переправлять путные товары в Якутск, минуя Алданский путь, представляющий на каждом шагу величайшие затруднения при перевозке по нему товаров.

Розыски эти были поручены бывшему лейтенанту, г. Орлову, служившему прежде в Российско-Американской Компании он предложил ей услуги свои в отыскании спокойной гавани в Охотском море и кратчайшего пути для доставления пушных товаров в Якутск.

Г. Орлов успел в своем предприятии. Не взирая на гибельные препятствия, которые могли встретиться ему на пути, он с двумя человеками в небольшой лодке бесстрашно пустился в открытое море и на четвертый день своего плавания прибыл в Аянскую бухту; осмотрел местность, промерил фарватер, распланировал будущую факторию, и нашел, что здесь представляется более удобства для судов, сравнительно с Охотскою местностью. Подробное донесение его чрез посредство начальника Охотской фактории, г-на капитан-лейтенанта Завойко, представлено было Главному Правлению Российско-Американской Компании.

Правление немедленно сделало должные распоряжения касательно переноски Охотской фактории в Аян.

В 1843 году г. Орлов был послан управляющим в Аян. С ним отправлено 20 человек наемных Якутов и 5 Русских компанейских служителей, для начатия там необходимых, первоначальных построек. Через год в Аяне находились уже: магазин для складки привозимых товаров, казармы для рабочих, бани, — и было расчищено по плану место для будущих товаров.

В 184.4 году бриг «Байкал» привез в Аян из Ситхи необходимые для тамошнего края товары, разные съестные припасы и пять семей Алеутов на постоянное жительство, для разных посылок байдарками но новым Аянским берегам, равно и для встречи приходящих судов.

В этот же год прислан в Аян Корпуса Флотских Штурманов г. Савин, для управления Аяном, и г. Орлов назначен проложить дорогу посредством рек в Якутск. Он действовал чрезвычайно успешно, прибыл новым путем в Якутск и там распорядился отправить караван с компанейскими товарами по Алданской дороге уже не в Охотск, а прямо в Аян.

В 1845 году первый Якутский транспорт уже был в Аяне В возникающем поселении всюду видна была деятельность: все оживлялось духом промышленности, дотоле неведомой в сих пустынных местах; наконец, в Июле месяце того же года, перебрался в Аян сам начальник, г. Завойко, а с ним и все жители Охотской фактории, взяв с собою все свои пожитки и компанейская клади и оставив одни пустые строения в прежнем своем жилище.

Г. Завойко, неусыпно заботясь об улучшении Аяна, с необыкновенною поспешностью двинул работы, развел огород, для доставления жителям новой колонии необходимых овощей, и в особенности обратил внимание на расчищение дороги к реке Май, на протяжении 250 верст. Мая, вливаясь одним рукавом в Алдан, впадающий (тоже одним рукавом) в Лену, образует таким образом судоходный путь к Якутску.

Стараниями г. Завойко заложен в Аяне храм, в который еще до начатия стройки присланы были богатый иконостас, серебряные подсвечники, паникадила и образа отличной живописи.

В 1846 году, в половине Июня в Аянском рейде стоял корабль «Наследник», пришедший из Ситхи с пушными и другими товарами для Аяна и пассажирами прожившими законтрактованное время в Российско-Американской Компании и возвращавшимися в Россию. На корабле находился Преосвященнейший Иннокентий с немногим числом духовенства. Он ехал обозревать места, лежащая при Охотском море. По правую сторону рейда возвышались гигантские красного аспида утесы, между которыми встречались аспидные ~ россыпи и известковые отрубленные скалы, с большим уклонением в воду. Когда идешь близ них но время малой воды, невольная робость нападает на сердце при взгляде на вершины этих громадных утесов, которые, кажется, от малейшего потрясения воздуха готовы рухнуться всею тяжестью своей массы.

Далее, по правую же сторону рейда, ближе к селению, скалы постепенно понижаются и наконец сливаются с небольшою равниною, поросшею кедрами, березняком, сосной, осиной, ольхой, елью, мелкам шиповником и черешником; тут же разливается небольшое, но глубокое озеро; за ним поднимается небольшая гора, которая с самой вершины опускается незаметным уклоном вниз к селению.

По левую сторону к Маньчжурии, далеко простирается непрерывная цепь гор разной величины; вечером на некоторых из них я замечал вулканический огонь. — Близ селения слева виден низменный каменный риф, который при больших водах делается незаметным. По всему Аянскому рейду и даже в самой бухте водится чрезвычайное множество нерп, и кой-где изредка выпрыгивает на поверхность воды кижуч или горбушка (рыба).

Каждый из пассажиров нетерпеливо желал, ступить поскорее на твердую землю, отдохнуть на родном материке и может быть, навсегда распроститься с шумом бурного океана.

Корабль наш стоял на рейде близ правого берега. Место было довольно спокойное, и потому судно не имело надобности втягиваться в гавань; притом же селение находилось в расстоянии не более полумили — следовательно, катерам не предстояло большой работы в перевозке груза и пассажиров.

Прежде всего отправило на берег пушные товары, которых было слишком на два миллиона; потом двинулись катера с разными пассажирами, — в числе их находились женщины и дети, всего человек до 70.

Когда приплыли мы к песчаному берегу гавани, начался осмотр всем пассажирским вещам и, потом каждого по очереди ощупали. По окончании этого таможенного осмотра, пассажиры имели полную свободу подняться на небольшую луговину, расстилавшуюся близ берега, и удалиться в лес от надоевшего шума волн.

С берега, где пристают гребные суда, не видать Аянского селения; в глаза бросается один запасный магазин, выстроенный нарочно ближе к воде, чтобы можно было скорее и удобнее переносить товары в катера и из катеров. Неподалеку от магазина стоят две медные пушки для сигналов; между ними поставлен шпиц, на котором развеваетсяфлаг Российско-Американской Компании.

Самое селение расположено в лесу, в расстоянии почти на версту от берега. Все это пространство есть не что иное, как перешеек двух заливов, оканчивающейся к морю большим утесистым круглым мысом. Лес, окружающий селение, запрещено рубить на далекое расстояние, потому что он служит защитою от ветров, дующих с обеих сторон перешейка.

Слева от селения возвышаются лесистые горы; из одной вытекаете небольшая речка, или, лучше сказать, ручеек, с чистой, вкусной водой.

Строевой лес доставляют в Аян летом лошадьми, а зимой на собаках, которых находится там до 40 парт..

Так-как в Аяне еще не было выстроено лишних домов, где могли бы поместиться пассажиры, то мы расположились в палатках, в которых должны были дожидаться вьючных лошадей, пока они придут из Якутска в Аян с компанейскими кладями.

Лето в бытность мою в Аяне было чрезвычайно жаркое, так что Реомюров термометр постоянно показывал от 20 до 22°. Зима же, как говорят, бывает там довольно суровая и снег выпадает очень глубокий. Впрочем, по сравнению с Охотском, зима в Аяне несравненно теплее.

Растительность там очень бедна. Малина, земляника, черника, морошка, черемуха, изредка смородина красная и черная — составляют все плоды тамошнего края. В огороде, разведенном г. Завойко, росли хорошо разные овощи, как-то: свекла, репа, морковь, огурцы, редька, петрушка, укроп и картофель. Судя по почве, земля, кажется, довольно удобна для посевов, кроме хлебных, ибо для пробы был посеян овес, но он пропал не дозрев.

На озере бывает множество диких уток, и гусей; по лесу встречаются куропатки, перепела, а в утесах топорки, чаники и белоголовые орлы. В тундрах Аяна преимущественно водятся отличные соболи; Тунгусы ловят их и продают в Аяи, где установлена на них такса по 15 руб. асе. за шкуру. Медведи отличаются более черньш цветом и не так велики, как Американские бурые медведи.

Однажды рано утром прошел неподалеку от наших палаток черный медведь, величиною аршин двух; вероятно, он ходил пить в Аянскую речку (потому что на возвратном пути шел, утирая морду) — потом поднялся в гору и исчез в глубине леса.

В заливах, ближайших к Аяну, водится очень мало рыбы; за нею посылают баркасы к небольшой вытекающей из горы реке, находящейся в 25 верстах ниже к югу от Аяна и изобилующей рыбою. Дурное устье этой реки делает большое препятствие рыбной ловле, между тем как рыба необходима в Аяне, если не для людей, то для собак, ибо составляет постоянную их пищу. Последние, в зимнее время, заменяют в Аяне лошадей — на них возят строевой лес, а иногда ездят нартами в Охотск или Якутск. — Скот пригоняют в Аян из Якутска. -

Обратимся к самому селению.

Посреди селения Аян стоит Божий храм, с довольно высокою колокольнею. — Я был свидетелем умилительного зрелища, глубоко потрясающего душу посреди этих безмолвных пустынь далекого севера. При мне происходило освящение храма, при мне в первый раз дикие берега Аяна огласилось звоном колокола, сзывавшего христиан на молитву в то место, где еще недавно возвышался дремучий бор. Гул его разнесся по далеким окрестностям и пробудил кочевых Тунгусов, носивших имя христиан. Началась служба, которую совершал Преосвященнейший Иннокентий с прочим духовенством; в воздухе разносилось громкое пение, еще неслыханным в тех местах, и вокруг церкви понесли хоругви, на которых ярко отражались солнечные лучи. Множество Тунгусов, не смея, по природной своей робости, войти в самый храм, с умилением стояли неподалеку от него; у каждого из них виден был на груди медный крест, данный при крещении. Позади их смирно стояли олени.

Тунгусы, увидав это шествие и Архиерея, сопровождаемого духовенством в полном облачении, пали ниц и усердно молились. Владыко обошел храм и кропил Святою водою полудиких христиан. По окончании службы, у начальника новой фактории был обед; команде и Тунгусам выдали по чарке рому.

Во время нашего житья в палатках Тунгусы приносили нам оленье молоко и сухое оленье мясо, за что мы всякий раз поили их чаем, до которого они большие охотники.

Но вот показался на горе караван, с кладью из Якутска, и у каждого радостно забилось сердце при мысли о скором отбытии из Аяна на Якутскую дорогу. — Действительно, в четыре дня лошади успели отдохнуть, и мы снова пустились в дорогу с такою же тяжестью, с какою шли в Аян. — Нам предстояло ехать сухим путем только 250 верст, до реки Май, достигнув которой мы уже спокойно могли плыть прямо в Якутск, минуя трудный Алданский переезд, простирающийся на 1000 верст.

Прежде всего отправили ящики с пушными товарами и небольшим числом пассажиров, в числе которых находился и я.

Простившись с Аяном, мы обогнули на малой воде гору, находящуюся по левую сторону бухты, переправились через небольшое болото и выехали на вновь прорубаемую дорогу, шириною сажени в две, и довольно ровную. Изредка встречались нам небольшие мостики, проложенные через болота или через незначительные овраги. — Г. Завойко хочет проложить эту дорогу так, чтобы по ней можно было ездить на телегах; что, впрочем, очень трудно; и едва ли можно надеяться на успешное окончание этого благодетельного предприятия.

Чем далее пробирались мы в глубину леса, тем удушливее становилась для нас атмосфера. Вероятно, это происходило от жару, который был довольно силен, а может быть и от того, что мы более привыкли находиться на обширных водах океана, чем в глубине тундр.

На третий день езды нам встретились Якуты, расчищавшие дорогу; это значило, что мы находились в 80 верстах от Аяна. — Далее, дорога, хотя и ровная, сделалась затруднительнее, потому что беспрестанный валежник преграждал нам путь; потом стали показываться небольшие речки, который мы проходили в брод; наконец обозначились на горизонт довольно высокие горы. — Вот одна из них, Тчип-жур, отрасль Яблонного хребта, покрытая снегом и последняя к реке Май. По ней надлежало переправиться нашему каравану. Мы достигли до неё на 7 и день по отъезде из Аяна. У подошвы Тчин-жура караван наш расположился продневать, чтобы в продолжение этого времени дать отдых усталым лошадям и потом пуститься на высокую крутизну горы. На другой день утром караван наш потянулся на гору. Привычные и опытные Якуты, которым дорога эта была знакома как нельзя лучше, вели лошадей косыми направлениями, минуя опасные места; мы же все шли пешком. По мере приближения к вершине горы, атмосфера хладела постепенно, и путь становился более и более опасным, особенно для лошадей с пяти-пудовыми ношами. — Снизу снег казался нам небольшим клочком, по когда мы ступили на него, пред нами открылось весьма значительное пространство глубокого снега, с крепкою, почти оледеневшею поверхностью. — Опасность на каждом шагу увеличивалась; лошади чуть-чуть двигались от усталости и беспрестанно падала на скользком пути, который тянулся длинным косогором. Наконец караван достиг вершины Тчин-жура в 6 часов вечера. С высоты её представлялись взорам сплошные тени гор, далеко простиравшиеся направо и налево. Дорога, по которой мы поднимались, казалась лежащею на отлогой скале, ибо далее к реке вершина Тчин-жура незаметно склоняется и потом сливается с долиною. На самой вершине не было снегу, но сильный ветер не позволял нам долго наслаждаться отдыхом. В короткое время мы почти все продрогли от холода, и так как время уже клонилось к вечеру, то поспешили проехать караваном обнаженный уклон горы, тянувшийся верст на пять до лесу. Доехав до леса, мы не могли найти удобного корчевища для лошадей, и потому принуждены были продолжать путь до первой какой-нибудь луговинки, чтобы сделать на ней привал. Однако же усталость овладела нами и мы расположись на довольно невыгодном месте. Отсюда далеко слышен был где-то шум водопада, но из нас не выискалось ни одного столь любопытного, чтобы пойти посмотреть, в каком размере бежит вода водопада.

На другой день в полдень караван наш стоял на левом берегу реки Май, которая, вытекая из Яблонного хребта, течет более кривыми направлениями, временем и. разделяется рукавами, между которыми образуются островки; кое-где попадаются мели; местами она имеет небольшие разливы. Река эта очень не узка и довольно быстра. При большом накоплении в ней воды от дождей, она подымается, делается в некоторых местах очень широкою, и в это время течение ее бывает до 6 узлов или 6 миль в час. Берега её покрыты густым лесом, в особенности правая сторона, где беспрестанно встречаются высокие отвесистые скалы и временем тянется топкая низменность. — На всем протяжении этой реки не встречается ни одной юрты кочующего Тунгуса. Здесь все пустынно, всюду безлюдно; только на правом берегу реки расположено селение, состоящее из 5 домов. В них живут поселенцы, привезенные в 1845 году из Охотска с тою целью, чтобы они занимались постройкою лодок, на которых Компания будет возить пассажиров и нужные товары в Якутск, и сверх-того усовершенствовали хлебопашество. В бытность мою на Май в конце Июля, рожь и овес, хотя посеянные не в большом изобилии, начинали колоситься. По рассказам тамошних жителей, они встретили первую зиму в Октябре месяце, осень же стояла теплая и сухая; следовательно, хлеб будет поспевать в свое время; к тому же почва здесь довольно черноземиста.

Лошадей, на которых мы приехали к Май, Якуты погнали на старую Алданскую дорогу, переправив их вплавь на правую сторону реки.

Тут мы встретили г. Орлова, который с лодками, готовыми к отплытию в Якутск, ждал нашего приезда. Мы, нисколько не медля, нагрузили компанейские товары в лодки, сели сами, и под управлением г. Орлова пустились вниз по Май к Алдану, г. Орлов хорошо знал форватер нашего пути; ибо в первый свой поезд по рекам составил подробную карту всем им; таким образом плавание наше не представляло ни малейших затруднений. Проплыв по Май 600 верст, мы достигли устья сей реки, которая при впадении в Алдан имеет в ширину до полуторы версты.

По правую сторону Алдана виднелось селение, к которому мы причалили наши лодки. Оно состоит не более как из десяти домов. Местность селения вообще ровная; в некоторых местах простирались пашни, на которых лежали снопы недавно снятого хлеба. Я спросил у одного из поселян: «хорошо ли растет здесь хлеб» — «благодарим Бога,» отвечал он мне: «привозным хлебом не нуждаемся, а если бывают иногда неурожайные годы, так у нас есть запасы», — Судя по хлебу, земля здесь должна быть способна к произращению огородных овощей, а может быть и других плодов.

Мы запаслись здесь кой-какими припасами и поплыли по широкому Алдану к реке Лене.

Алдан орошает водами своими такие же дикие, пустынные места, как и река Мая, только течение его несравненно тише последней. Он выходит из Яблонного хребта, течет извилинами и не имеет порогов. Изредка попадались нам островки, по нигде не было мелей; берега его более низменны; на них местами возвышаются скалы и на далекое пространство тянется густой лес, в котором растет множество кедровника. — Иногда встречались нам Тунгусы в ветках, и мы пользовались от них стерлядями, которых ловят они в Алдане.

На девятый день нашего плавания по Алдану, простиравшегося на 700 верст, мы достигли устья сей реки, которая широким разливом впадает в Лену. Здесь, по левую сторону Лены, нас уже дожидались лошади, заранее присланный из Якутска, чтоб тянуть бечевою наши лодки вверх по течению Лены; ибо Якутск находился от нас на 200 верст выше. Берега, по которым тянули нас, были ровны вплоть до Якутска, и мы благополучно прибыли в него через три дни. Таким образом наше плавание от селения Май до Якутска продолжалось 16 дней, в течение которых мы проплыли 1500 верст; если соединить к тому 7 дней, употребленных на верховую езду от Аяна до Май, на протяжении 250 верст, тогда путь от Аяна до Якутска будет заключать в себе 1750 верст, совершаемых в 23 дня. — Путь этот несравненно удобнее прежней Алданской дороги; бесспорно, последняя заключает в себе гораздо менее 1750 верст, но за то требует на переезд вдвое более времени. — К сожалению, этим путем можно пользоваться только из Аяна в Якутск; из Якутска же в Аян груз все-таки нужно доставлять по старой Алданской дороге, ибо, по причине дурных берегов Алдана, и в особенности Май, покрытых скалами, топями и лесами, нельзя тянуться против течения сих рек; к тому же негде ваять лошадей для бечевой тяги. Если заранее прогонять их из Якутска на Алдан и Май, то по отдаленности сих мест ни один Якут на это не согласится; держать же постоянно при означенных реках запасных лошадей на счет Компании, будет стоить ей значительных расходов; но мы должны быть благодарны и за это открытие нового пути, который чрезвычайно способствует оживленно торговой деятельности в пустынных странах Восточной Сибири.

В продолжение моей службы в Российско-Американской Компании мне приходилось делать много походов на восточные берега Азии, западные берега Америки и на острова Восточного океана. Имея возможность хорошо ознакомиться с тамошнею местностью и потребностями жителей, я уверен, что Русские промышленники могли бы получать верные в несомненные выгоды, если б завели торговые сношения на морях, прилегающих к Китаю и омывающих западные берега Америки. Российско-Американская Компания, с её огромными средствами, легко могла бы извлекать для себя эти выгоды; но так как круг её действий ограничивается известным пространством, главный же предмет её занятий состоит преимущественно в ловле зверей, доставляющих мягкую рухлядь, следовательно Компания и не может служить Русским промышленникам как бы доказательством невыгодности распространения торговли в отдаленных пределах Восточного океана, потому только, что сама не вступает в эти предприятия. Между тем, для Русских товаров в тех краях представился бы отличный сбыт, состоящий в мене на туземные произведения которые, по внутренней своей ценности и по обилию в количествах, могли бы приносить значительные барыши при распродаже в других/в местах, кои, в свою очередь, снабжали бы промышленника новыми произведениями, равновыгодными к сбыту.

До сих пор еще ни одно Русское торговое судно не совершало кругосветной экспедиции; но, судя по всем вероятностям, стоит сделать только первую попытку, которая увенчалась бы успехом, и тогда открылся бы обширный путь Русским промышленникам для сбыта отечественных произведений на отдаленных морях. Ознакомившись с обычаями и потребностями туземцев, узнав хорошо местность и прочие подробности, необходимые при торговых сношениях, Русские промышленники, по врожденной им сметливости, этой неотъемлемой принадлежности Русского ума, могли бы извлекать для себя большие пользы и увеличить свои капиталы в короткое время, — конечно, если не воспрепятствуют тому неблагоприятные обстоятельства, как-то: кораблекрушение, значительные аварии, и проч.

Я упомяну здесь о выгоде, которую получил в Калифорнии, от взятых с собою для опыта с острова Ситхи:

По прибытии в Калифорнию, я, не делая мены, придал на наличные пиастры:


Итак 210 руб. составили 515 руб. наличными деньгами, на которые я купил в порт- Лоретто жемчугу, черепахи и фруктов, как удобных для меня товаров, привез в Русские владения, где получил рубль на рубль наличными деньгами, следовательно на 210 руб., в течение 6 месяцев и при компанейских занятиях, имел я 1090 руб.

Видя такие выгоды, я счел обязанностью представить Русским промышленникам вышеозначенный в малом количестве вывод. Конечно, здесь не включены фрахтовые, содержание экипажа и разные экстренные судовые расходы. Мною представлена слишком маловажная сумма, которая служила мне только опытом. Но если Русским промышленникам угодно будет обратить внимание на краткий проект торговли по Восточному океану, то для сего представляю, что будет стоить годичная кругосветная экспедиция, и какие товары наиболее для того потребны и выгодны.


Судно в 250 тонн, с исправным такелажем, запасным рангоутом, двумя комплектами парусов и со всеми к нему принадлежностями…….25,00 °Cеребр. рубл.

Купить судно в Або, где будет оно стоить 20 % дешевле, чем в С.-Петербурге. Судно при покупке должно быть освидетельствовано опытным командиром, и именно тем же самым, который будет совершать на нем плавание. Таким образом, ручаясь за целость корабля и принимая на себя ответственность во время плавания на нем, он при осмотре будет обращать особенное внимание на его прочность и способность к выдержанно дальнего пути.


Командир опытный, знающий Русский и Английский языки………. 2,00 °Cеребр. рубл.

2 штурмана практикованные………..1,500

16 человек матросов; в числе их некоторые должны знать мастерства, именно: токарное, кузнечное, купорное и столярное…….2,000

На первый раз комиссионер, который должен быть оставлен на Сандвичевых островах……1,00 °Cеребр. рубл.

Главный суперкарг или управляющий всей экспедицией; он должен всегда находиться при судне для распоряжений по местам, где назначится торговля….4,000

Лучше всего предложить ему так, чтоб он получил со всего окончательная оборота торговли по 1 % с рубля, чрез что он будет иметь более предприимчивости для успеха торговли, как в отношении собственной пользы, так и того лица, чей положен первоначальный капитал…………….

На разные экстренные расходы, поправку такелажа, плату за якорные места и фрахтовые……5,000

На продовольствие команды в год……1,700

Столовых командиру, комиссионеру и двум штурманам…….800 18,00 °Cеребр. рубл.

_________________43,000


Нагрузить купленное в 250 тонн судно выгодными для тех стран товарами, а именно взять:

Парусины, полотна, тику, вообще льняных и пеньковых товаров, в том числе смоленых корабельных тросов, примерно на…….. 50,000

Сукон от 2 до 10 руб за арш. (преимущественно для Китая), в том числе готовое шитое платье и сапожные товары………….60,000

Разных Тульских металлических вещей, в особенности оружия…….30,000

Наличными деньгами на разные случаи, золотом и серебром…..10,000

______________________________150,000


Застраховать как судно, так и груз, а идти из С.-Петербурга на остров св. Фомы близ Порто-Рико. Там превосходная гавань, к-тому же, остров этот пользуется правом беспошлинного ввоза товаров. Там можно сделать распродажу Русским товарам. Конечно, в последнем случае нельзя иметь такого барыша, какой бы получили на эти же самые товары в отдаленных пределах Восточного океана, потому что остров св. Фомы находится недалеко от Европы и имеет с ней частые сношения посредством судов. На острове св. Фомы нужно разменять часть товаров на сахарный песок, в количества не более 3,000 пуд., и послать его на наемном судне в Россию, для того чтоб показать в скором времени соучастникам сей экспедиции, или тому лицу, от кого она будет зависеть, на какую сумму товаров приобретено такое количество- сахару, между тем при распродаже его в России компаньоны будут иметь часть вырученных денег за сахарный песок. Так как вышедшее из С-Петербурга судно должно быть занято грузом, то на нем не останется такого порожнего места, куда можно бы было положить годичный запас сухарей; в таком случае надлежит заместить ими на остр. св. Фомы оставшееся место от выменянной на сахарный песок части груза. Сухари на острове св. Фомы можно выменять очень дешево; ими нужно запастись на весь поход, ибо в тех местах, куда будет лежать путь, они очень дороги. На острове же св. Фомы не мешает взять листового табаку для Калифорнии. Таким образом, сделав нужные распоряжения на этом острове, направить от него путь чрез мыс Горн прямо к Сандвичевым островам, именно на Аваго, в Ганаруру; устроить здесь, как в средоточии от всех мест, где предполагается Русская торговля, депо Русских товаров, оставить в Ганаруру комиссионера с грузом на 50,000 товару для продажи и вымена сахарного песку, взять тут небольшое количество чаю для Калифорнии, и идти в Массатлан, как центральное складочное торговое место по западным берегам Северной Америки. Со временем можно и здесь открыть магазин Русских товаров; но в эту экспедицию сделать только гуртовую продажу с судна на наличные деньги или векселя, потому что в Массатлаве нет никаких товаров выгодных для сбыта. (Там есть жемчуг и черепаха, но в малом количестве). Отсюда пройти судном в Калифорнию, посетить там Монтерео, Сан-Франциско, и с судна сделать распродажу тоже на наличные деньги. Обойдя северо-западные берега Америки, направить путь чрез океан в Китай на остров Шанъган, и разменять остальной груз на чай.

Все иностранцы получают из Китая чай морем, но Русские доставляют его берегом чрез Кяхту. Эта доставка обходится каждому Русскому торговцу, средним числом, по 25 руб. ассигнац. за пуд; следовательно, чтоб привезти в Русские столицы примерно 10,000 пуд., потребно за один провоз заплатить 250,000 руб.; тогда как для привоза такого же количества чаю морем стоило бы только употребить на годичный судовой расход 50,000 руб. асе. Итак от каждых 10,000 пуд. чаю, привозимого морем, Русские имели бы выгоды 200,000 руб.

Может быть, иные возразят, что чай, привозимый морем, несравненно хуже привозимого сухим путем. Положим, что это справедливо, и чай действительно принимает в себя самую незначительную влажность: но это могут заметить только одни знатоки. Нужно взять в соображение и то, что количество чаю, привозимого к нам из Кяхты, простирается слишком на 80,000,000 руб. асс.; в этом числе находится более низких сортов, употребляемых средним и низшим классом народа; и так, доставляя 2/3 означенного количества морем, торговцы будут иметь значительный барыш, особенно при распространении потребления чая от дешевизны цен.

Сверх того, вместе с чаем, как главным предметом, торговли, Русские торговцы могут вывозить из Китая и множество других, весьма потребных для Россия предметов, напр. москательные товары, шелк, бамбук, баккаут, ртуть, и точу подобные.

По окончании размена товаров в Шанъгане судно должно зайти на Сандвичевы острова за сахарным песком, который уже должен быть приготовлен, комиссионером ко вторичному приходу корабля на эти острова; дополнив сахарным песком весь груз, оно, не заходя никуда, должно направиться со взятым из Китая чаем прямо в С — Петербург.

Здесь, для любопытства, я представлю сравнительную фактуру цеп, существовавших в Калифорнии и на островах Восточного океана, в бытность мою в тех странах.

Суконные товары.

Шерстяные шалевые платки.

Льняные и пеньковые товары.

Металлические товары.

Кожевенные товары:


Таким образом, употребив, примерно, на жалованье, покупку судна и вообще на все расходы по экспедиции 43,000 руб. сереб., и закупив первоначально в России товаров на 150,000 руб. сереб., — что составить 193,000 руб. сереб., — то, сообразно представленному мною в малом виде собственному обороту, и даже принимая в расчет различный неудачи, можно будет за 1 % получить 2 10/20, т. е. из отправленного груза на 150,000 составится 375,000. Исключая из сего судовые расходы 18,000, покупку судна 25,000, первоначальный груз 150,000, получим чистого барыша 182,000 руб. сереб.; сверх того останется судно, стоящее 25,000 руб., которое может быть употреблено на вторичную такую же кругосвьтную экспедицию.

При благополучных ветрах из С.-Петербурга на остров св. Фомы 1 1/2 месяца хода, с остр. Фомы на Сандвичевы острова 3 месяца, с Сандвичевых островов в Массатлан 1/2 месяца, из Массатлана в Монтерео и Сан-Франциско и месяц, из Сан-Франциско до Китая на остров Шан-ган 2 месяца, от Шан-гана до С.-Петербурга, с заходом на Сандвичевы острова за сахарным песком, 5 месяцев; на стоянки в означенных портах для выгрузки и нагрузки судна — 2 месяца.

Итак, назначенный капитал для кругосветной экспедиции будет находиться в оборот по более 15 месяцев.

КОНЕЦ.


Примечания


1

Натуралист

(обратно)


2

Так матросы называюсь Нептуна. Когда корабль вступает под экватор, тогда матросы дают представление в честь этого мифологического божества.

(обратно)


3

Тканый узорчатый ковер в 4 арш. длиною и около 1 1/2 арш. шириною. Посредине его сделана дыра, в которую просовывают голову, и таким образом носят его вместо плаща.

(обратно)


4

Бокерами называются в Калифорнии лучшие верховые ездоки, им поручается скот, и они ловят его арканами и приводят к хозяину живьем или битого, смотря по надобности.

(обратно)

Оглавление

  • Восточная Сибирь
  •   Путь от Иркутска до острова Ситхи
  •   Отъезд из Охотска
  • Северо-Американские Колонии
  •   Остров Ситха
  •   Калюжи
  •   Алеуты
  • Восточный океан
  • Калифорния
  • Аян
  • Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

    Copyright © UniversalInternetLibrary.ru - электронные книги бесплатно