Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла, Консультации специалистов: Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; Дыхательные практики; Гороскоп; Правильное питание Эзотерика

Введение

Изучение феномена русской эмиграции разных волн в отечественной науке переживает бурный подъем. Открытие темы для российских ученых в начале 90-х г. проходило в несколько романтизированной атмосфере, обусловленной стремлением и даже страстным желанием многих людей (ученые здесь не составляли исключения) поиска новых путей развития постсоветской России. Русская эмиграция с сохраненным ею опытом прежних поколений на обломках рухнувшей советской идеологии и политики в постперестроечной смуте представлялась одной из третейских судей в идеологически и политически расколотой России, как один из потенциальных помощников и даже наставников в будущем переустройстве страны. На этом этапе общественный и исследовательский интерес фокусировался на миссионерской роли русской эмиграции в сохранении русских культурных традиций, утраченных или подточенных в советское время морально-нравственных качеств, религиозно-духовных основ.

Многочисленные статьи и заметки в публицистике, историко-культурные штудии, посвященные эмиграции, скоро дали ростки в смежных областях гуманитарного знания: социологии, истории, философии, культурологии, этнографии, литературоведении, лингвистике. Сформировалась целая отрасль исследований, направленная на изучение жизни эмиграции в ее разных преломлениях, активно издавалось и комментировалось педагогическое, философское, литературное, экономико-теоретическое, православно-религиозное наследие эмигрантов. В этом весьма разветвленном по темам и направлениям поле общественного интереса к эмиграции с начала 90-х г. громче и увереннее стал звучать и лингвистический «голос»: как же говорят и пишут эмигранты и в чем отличие «их» русского языка от русского языка в СССР/России?

1. Эмиграция: историко-культурный фон

Само понятие «эмиграция» в современной науке интерпретируется весьма разнообразно и даже расплывчато, что вообще свойственно научным терминам, попавшим в фокус общественного внимания: (1) как вынужденное или добровольное переселение из одной страны в другую, (2) как некоторая совокупность проживающих в той или иной стране лиц, (3) как уходящее корнями в историю явление, (4) как способ сохранить культурные, языковые традиции за пределами этнической территории. Отношение государства к эмиграции в разные исторические периоды могло значительно варьироваться. Так, в царской России эмиграция была запрещена, она квалифицировалась как противозаконная и нелегальная (это, кстати, одна из важнейших причин, почему так неохотно беженцы из России называли себя эмигрантами), но временный выезд за границу в дореволюционной России входил в круг свобод индивида.

Если обратиться к истории России и к теме выездов, миграций русских^[1] за границу, то такие перемещения начались давно: так, в Византийской империи с XI в., а в Болгарии с XII–XIII вв. были выходцы с восточнославянских земель. В XVIII в. некоторые русские дворяне предпочитали проживать в Италии, Франции. В XIX в. начались вынужденные выезды из России лиц по революционным убеждениям (революционеры-демократы останавливались обычно в странах Западной Европы). К середине того же века выросло количество подданных Российской империи, отправлявшихся за границу на длительное время: учеба, курорты (ездили «на воды»), развлечения, путешествия (зажиточные дворяне, купцы), творчество (художники, писатели). Другая часть выезжающих отправлялась в поисках лучшей доли – так, к концу XIX в. ежегодно российские границы пересекало от 30 до 50 тыс. человек [Муромцева & Перхавко 1999]. В конце XIX – начале XX в. выросло число уезжающих по религиозным и национальным мотивам (евреи, поляки, народы Кавказа). Многих, особенно тех, чей отъезд был обусловлен религиозными причинами или поисками работы, привлекала Северная Америка, прежде всего США и Канада: в последние два десятилетия XIX в. из России уехало примерно 1 млн. 140 тыс. человек, в первые 15 лет XX в. – еще около 1 млн. 100 тыс., т. е. в общей сложности примерно за 50 лет выехало 2,5 млн. россиян [Тишков 2000: 54]. Новый Свет притягивал отъезжавших как магнит, как золотое и сказочное Эльдорадо. Так, в США в период с 1820 по 1917 гг. приехало 3,3 млн. иммигрантов, но русские^[2] среди них составляли не более 5 %, причем бо?льшая часть их была занята в сельском хозяйстве; в частности, в 1920 г. на фермах работало примерно 33 тыс. русских [Нитобург 2002]. Однако все-таки такого человеческого «выброса», такого массового исхода граждан бывшей Российской империи, как после 1917 г., отечественная история не знала. Именно эту группу чаще всего именуют политической, военной, «белой» эмиграцией.

В чем заключается коренная разница между выехавшими в XIX в. и после 1917 г.? В том, что ранняя миграция обычно не была основана на идеологических основаниях (за исключением довольно немногочисленных и маргинальных для российского общества XIX в. революционеров самых разных политических «мастей»). Каковы же основные социальные, идентификационные, образовательные, социумные критерии, применимые к такого типа неполитическим переселенцам?

Во-первых, миграция носила в основном трудовой характер, имела перед собой ясные и конкретные экономическо-хозяйственные цели, пребывание экономических переселенцев в стране проживания было сопряжено с борьбой за существование и выживание.

Во-вторых, довольно низкий образовательный уровень; люди, занятые интеллектуальными сферами деятельности, в такой миграции, как правило, отсутствовали.

В-третьих, трудовая миграция была привязана к России прочными экономическими (эмигранты регулярно высылали своим родственникам, оставшимся в России, деньги), родственными, духовными связями (общая религия; для русских это русская версия православия, у которого в то время не было региональных ответвлений и тем более не было конфронтации с московским патриархатом, если не брать в расчет некоторые староверческие, молоканские группы или последователей учения Льва Толстого).

В-четвертых, миграция никогда не занималась саморефлексией, и у нее даже не возникало такого намерения и потребности в этом, не было необходимости оформить свое пребывание за границей как социально-политическую оппозицию, осознать себя как некий сплоченный (на тех или иных культурно-религиозных, этнических и др. основаниях) монолит, особый или обособленный от своей родины.

Все перечисленные признаки являются конституирующими (если поменять их модальность на противоположную) для признания эмиграции после 1917 г. как именно политико-идеологической. Абсолютное большинство групп переселенцев из России до 1917 г. можно назвать мигрантами, но после 1917 г. – уже эмигрантами, которые и стали формировать русскую (российскую) диаспору в XX в. Наличие в составе выехавших из России большого числа интеллектуальной элиты, высшей военной верхушки, аристократии, вынужденно оставивших свою страну, во многом объясняет то гораздо более острое и напряженно-болезненное чувство покинутой, утраченной, потерянной родины, чем тоску, переживания трудовых мигрантов, ностальгирующих, очевидно, все-таки меньше и без такого сгущенного морально-психологического надрыва. Вынужденным беженцам нужно было осмыслить и свое местоположение в раскладе политических сил, и свою позицию по отношению к бывшей родине, и причины своего бегства, и необходимость сохранить «Россию вне России». Перед эмигрантами стояли и вставали отчасти схожие с мигрантами проблемы (трудоустройство, заработок на жизнь), но вместе с тем задачи такого масштаба и ранга, которые не сопоставимы по трудности и культурной значимости с вполне прагматическими намерениями людей, поставивших себе целью экономически выжить и материально преуспеть. С понятиями диаспоры и миграции соприкасается обширное, принятое скорее в публицистике, нежели в научном дискурсе, понятие «русское зарубежье». Оно не сводимо ни к этноязыковому понятию русской эмиграции, ни к социокультурному феномену русская диаспора. Зарубежные россияне – многонациональное сообщество, говорящее в основном в своей среде преимущественно на русском языке.

1.1. Волны русской эмиграции

По уже выработанной и установившейся в эмигрантологии^[3] традиции эмигрантские потоки XX в. в зависимости от социально-политических мотивов, их вызвавших, делятся на 4 периода, или так называемые «волны» [Назаров 1992; Фрейнкман-Хрусталева & Новиков 1995; Грановская 1995; Караулов 1995; ЯРЗ 2001; Пфандль 2002; и др.]. Мы полагаем, что в настоящее время можно говорить о пяти волнах русского (не в этническом аспекте термина) массового переселения.

Первая волна (1917–1939) – послереволюционная, вызванная в первую очередь политическими причинами (смена общественного строя, разногласия внутри победившего социал-демократического лагеря, поражение белых армий). Центры расселения эмигрантов – западноевропейские страны, страны Центральной и Южной Европы (Чехословакия, Болгария, Сербия, Турция), Юго-Восточная Азия (Маньчжурия, Харбин, Шанхай).^[4]

Вторая волна (1939 – середина и конец 1940-х г.) – военная; в это понятие включают как военнопленных, попавших в немецкий плен и оставшихся в послевоенное время за границей, так и русских, перешедших на сторону фашистов в годы Великой Отечественной войны (напр., армия генерала Власова, русские полицаи), а также дезертиров. Центры расселения – Германия, Австрия, Англия, Канада, Австралия, США, Швеция.

Третья волна (примерно 1965–1985) – так называемая диссидентская (насильственная высылка с лишением советского гражданства антисоветски или просто либерально настроенных интеллигентов, борцов за свободу слова и личности) или еврейская (разрешенный выезд евреев из СССР). Центры расселения – США, Израиль, Франция, Австрия.

Четвертая волна (с конца 1980-х до середины 1990-х г.) – этническая: легальный выезд из страны, связанный с эпохой либеральных политических свобод, а также нарастанием политической нестабильности накануне распада СССР и экономического фактора; покинули страну прежде всего евреи (в Израиле переселенцев из России называют алия), немцы, финны (ингерманландцы, карелы), поляки, греки. Центры расселения – Германия, Израиль, США, Канада, Греция, Финляндия, Польша. Репатрианты получили возможность вернуться в прежние места проживания или на родину своих предков.

Пятая волна (с середины 1990-х г.) – экономическая или интеллектуальная (brain drain «утечка мозгов»). Эта «волна» не упоминается в приведенной выше литературе по эмигрантологии, однако ее отличие от предыдущей очевидно, поэтому охарактеризуем ее чуть подробнее. Действительно, если в начале 90-х годов эмиграция в страны дальнего зарубежья носила в целом ярко выраженный этнический или репатриационный характер, то во второй половине 90-х она постепенно теряет эту специфическую черту, и на первый план отъезда за границу выходят экономические факторы. Значительно расширилась и география расселения россиян (не только этнических русских, но и представителей других национальностей): как развитые страны, так и развивающиеся (Бразилия, Мексика, Турция). Почти все (или многие) уезжающие за рубеж хотят сохранить российское гражданство и паспорт. Они (с разной степенью регулярности в первую очередь из-за финансовых трудностей) ездят в Россию. Некоторые имеют даже свой бизнес, другие пытаются организовать с Россией деловое сотрудничество в самых различных сферах. Чаще всего едут высококвалифицированные специалисты, уже прошедшие первую школу труда в рыночной экономике (Карьера. 1998. № 7), хотя есть и те, кто стремится уехать по чисто материальным мотивам (возможность получения жилья, более высокие доходы, даже если принять во внимание только пособие по безработице, достаточно высокая социальная защищенность (в некоторых странах) и т. п.). Кроме того, после экономического кризиса в России в 1998 г. было довольно много таких людей, кто готов был добровольно понизить свой материальный достаток и социальный статус с целью избежать социально-психологического напряжения, дискомфорта, проживая в России. Разумеется, ими двигали иные мотивы отъезда, чем так называемыми «колбасниками». Социальный статус, профессиональная дифференцированность (от студентов, желающих заработать на курортах в теплых странах до высококвалифицированных специалистов), психологические установки у выезжающих из России людей, объединяемых в пятую волну, очень разнородны, но тем не менее они значительно разнятся от условий эмиграции первых четырех волн. Некоторые вообще отказываются признать последнюю волну как эмиграцию; вот, в частности, мнение П. Вайля: «Сейчас, по моему глубокому убеждению, понятие эмиграции как культурного феномена во всех отношениях вообще уничтожается, нивелируется. Какая разница, какая эмиграция, если можно взад-вперед ездить?» (Новое время. 2001. 4 нояб. № 2921).

Эта социополитическая, социокультурная классификация четырех (э)миграционных потоков из России в XX в., в принципе, принята в эмигрантологии (наличие пятой волны – дискуссионный вопрос: это еще политическая эмиграция или уже трудовая миграция?). Пожалуй, менее всего споров среди и специалистов, и самих эмигрантов вызывает первая волна эмиграции ввиду совершенно особых условий ее появления и массовости вынужденного выезда. Обладала ли эмиграция первой волны какими-то специфическими особенностями в сравнении с другими? Н. А. Струве в своей книге, подводящей итог его размышлений о феномене русской эмиграции, пытается нарисовать перед читателем общий портрет эмиграции первой волны с четырех позиций: социологической, географической, статистической и феноменологической [Struve 1996]. Эмиграцию первой волны как некий единый социокультурный феномен формирует набор признаков.

Признаки, интегрирующие эмигрантское сообщество на основе отрицания (негации):

• отрицание, неприятие советского строя;

• отторжение культурно-моральных ценностей нового общества.

Признаки, интегрирующие эмигрантов на основе позитивных критериев:

• социально-психологическое единство (близость или сходство морально-нравственных ценностей, заложенных в процессе воспитания, наличие так называемой «общей апперцепционной базы»: эмоционально-психические реакции, фонд общих знаний, обусловленных единой средой проживания, и др.);

• религия (как правило, православие; было возможно объединение и по другим конфессиям: иудаизм, мусульманство; атеизм являлся скорее чертой «левых» движений и партий, достаточно немногочисленных и в процентном отношении значительно уступавших эмигрантам, принадлежащим к той или иной вере);

• языковое единство (русский язык (а также и другие языки) как основной транслятор культурной, исторической памяти, один из важнейших инструментов поддержания и сохранения «русскости» в борьбе с денационализацией и т. п.).

Признаки, интегрирующие эмигрантов на организационно-структурном уровне:

• деятельность в эмиграции Земгора – Земско-городского комитета помощи русским беженцам за границей,^[5] роль которого в деле материальной и психоэмоциональной поддержки эмигрантов невозможно переоценить;

• наличие многочисленных партий, групп, печатных органов, объединяющих эмигрантов по идейно-политическим, культурным и др. устремлениям и склонностям.

Эти черты во многом предопределили и следующий важный дифференциальный признак первой волны эмиграции – нежелание (или слабое желание) интегрироваться в экономику, политику, культуру, перенимать образ жизни и поведенческие стереотипы, принятые в странах пребывания, или тем более менять гражданство (натурализоваться). Неслучайно эмиграция так много сил тратила на борьбу с денационализацией, видя в ней реальную опасность утраты в молодежи или наименее стойких духовно и морально людях страстного желания вернуться на родину; эти люди готовы выбрать заграничную жизнь в качестве альтернативного (постоянного) варианта жизнеустройства. Были, конечно, и другие примеры – довольно быстрого приспособления к иной культуре и вживания в жизнь и быт. Чем ближе была культура, язык, быт, эмоционально-психический склад страны пребывания русскому языку, культуре, психоэмоциональному поведению эмигрантов, тем выше была возможность и вероятность денационализации и натурализации, в первую очередь это касалось славянских стран: Чехословакии, Югославии, Болгарии; напротив – в странах, чуждых и по культуре, и по поведенческо-бытовым реакциям людей, эта опасность была существенно ниже.

1.2. Основные эмигрантские центры

Расселение русских после бегства из России осуществлялось в странах и регионах, приютивших беженцев, весьма неравномерно, что имело под собой исторические, культурные, религиозные основания. Уже длительное время вектор эмиграции (не только русской) был направлен в Европу, превосходя по своей значимости и интенсивности миграцию людей в Африку, Дальний Восток, Латинскую и Северную Америку. Однако даже в пределах Европы миграционные волны затрагивали в основном Западную Европу: Францию, Бельгию, Англию, Швейцарию. Русские беженцы также предпочитали для своей вре?менной остановки (большинство верило в быструю смерть большевистского режима) или на более длительный период пребывания вне России страны Западной Европы. Миграционные перемещения в XIX в. уже сформировали фокусированные потоки движения, эмиграция после 1917 г. в основном растеклась по уже проложенным направлениям. На территории Западной Европы отчетливо выделяется четыре наиболее значимых, важных зоны русского диаспорного сосредоточения:

• западноевропейские государства: Германия, Франция;

• славянские страны: Сербия, Болгария, Чехословакия;

• приграничные государства, некоторые из них раньше являлись частью Российской империи: Польша, Финляндия, Румыния, прибалтийские страны;

• Юго-Восточная Азия (прежде всего Китай).

Проживание русских в этих зонах было обусловлено политическими мотивами (режимами, существовавшими в этих странах), культурными (наличием и сохранением старых связей), национальными (обретение некоторыми странами независимости могло сопровождаться ростом антирусских настроений), религиозными (мусульманские регионы мало привлекали русских беженцев). Многотысячная русская военная эмиграция поначалу оседала в балканских странах, проникнув туда через «константинопольские ворота»; деятели науки стремились попасть в развитые страны: Францию, Германию, Чехословакию, где они могли применить свои знания. Культурная элита видела места своего пребывания и проживания в Берлине, Париже, Лондоне как космополитических городах; российские промышленники и предприниматели уезжали в те страны, где у них или уже имелись свои капиталы, или существовали благоприятные для развития и ведения бизнеса условия: в США, Канаду (через Европу). В начале 1920-х гг. наибольшее количество русских беженцев было зарегистрировано в Германии (на 1924 г. – от 250 тыс. до 300 тыс. человек), во Франции (в 1925–1926 гг. – примерно 400 тыс. – 450 тыс. человек). В 1923–1925 гг. вектор русского переселения поменял свое направление и переместил «столицу» русской эмиграции из Берлина в Париж.

Наиболее трудным было положение русских беженцев в приграничных государствах, где в начале 1920-х г. значительно ужесточилась внутренняя политика в отношении иностранцев; эти действия находились в одном русле с проводившимся в этих странах националистическим притеснением национальных и культурных меньшинств. Эти меры коснулись прежде всего русских эмигрантов, так как правительства стран еще помнили недавнее имперское российское прошлое и опасались возвращения имперской политики в будущем, если в России снова водворится царистский (монархический) режим. Разумеется, такая дискриминационная политика государств заставляла многих русских эмигрантов или ассимилироваться, маскироваться (или, по крайней мере, скрывать свою национальность), или переезжать в другие, более дружественные государства.

Самое теплое к себе отношение русские эмигранты встречали в Чехословакии, Болгарии, Сербии, где правительства действительно выделяли огромные (для бюджета этих стран) деньги на поддержание эмигрантов не только в обеспечении их повседневного быта, но и на культурные и учебные программы. Так, в Праге уже в 1923 году (16 октября) был официально открыт Русский народный университет, целью которого декларировалось оказание помощи русским студентам, обучавшимся в чехословацких высших учебных заведениях, а также ознакомление граждан Чехии и Словакии с русской культурой, историей, искусством в форме лекций, концертов, литературных вечеров не только в столице (Праге), но и в провинции [Косик 2000; Аксенова & Досталь 2001; Chinyaeva 2001]. Социальный состав русской эмиграции в Чехии и Словакии в 1920-е годы определялся преобладанием рабочих, ремесленников, крестьян. В начале 1930-х годов произошло некоторое смещение фокуса эмигрантов: появились выпускники пражских высших учебных заведений – инженеры, агрономы, банковские работники, торговцы, специалисты со средним техническим образованием. Структура занятости русских была в принципе той же, что и в других странах: около 90 % беженцев занималось физической работой и только 7–10 % – умственной (преподавание, театр, музыка) [Harbul’ova 2001].

В Турции и на Балканах оказалось огромное количество царских военнослужащих после неудачных военных действий против Красной армии на Дону и в Крыму. Несмотря на трудные условия, генерал Врангель сумел осуществить практически невозможное: эвакуацию 75 тыс. офицеров, казаков, рядовых и 60 тыс. спасенных беженцев на 126 судах. Таким образом, в Турции оказалось около 140 тыс. русских эмигрантов; основное место расселения русских – местечко Галлиполи, ставшее не просто и не только военным лагерем, но частью российского государства. Врангель всеми силами пытался сохранить организационную структуру русской армии и ее боеспособность, полагаясь на помощь Антанты [Пивовар & al. 1994; Замятин 2002]. Однако ограниченные финансовые ресурсы, деморализация военных, необходимость кормить и содержать огромное количество мирных беженцев заставили Врангеля в 1921–1922 гг. осуществить еще одну эвакуацию: на этот раз уже в славянские страны – Болгарию и Сербию. Но не все военные покинули Турцию. Так, еще в 40-е гг. в Стамбуле жили тысячи русских эмигрантов и их потомков. Правда, уже в 20–30-е гг. началась сильная ассимиляция с турками, «отуречивание». Вот фрагмент воспоминаний одного из «русских турков»: «Бывший офицер Веньямин Лишкевич переделался в Вехби Лачина, Алексей Плотников стал Асланом Демиртажем. Да и я [автор воспоминаний. – А. З.] был Попковым, а в 1937 г., когда появилась возможность принять турецкое гражданство, стал Паккером. Принуждения никакого не было, но если решил здесь остаться навсегда, лучше не слишком выделяться. Однако православие и я, и моя жена сохранили – это для нас был вопрос принципа. В общем, все по присказке, которую эмигранты в 20-е и 30-е гг. любили повторять: “Я не турок, я не грек, а я русский человек”^[6]» [Смирнов А. Армия Врангеля: жизнь после смерти // Русский курьер. 2004. № 114. 4 июня].

Уже во время Гражданской войны в России 1918–1922 гг. и особенно после нее началась массовая эмиграция частей «белого» движения в Китай. Согласно китайской статистике, к концу 20-х гг. в Шанхае проживало около 25 тыс. русских эмигрантов. В Харбине их было в четыре раза больше – около 100 тыс.; в так называемой полосе отчуждения КВЖД^[7] – еще 100 тыс. [Юнхуа 2002]. Компактные поселения русских существовали в Китае и раньше. Именно поэтому Харбин, в частности, уже изначально существенно отличался от других центров русского зарубежья (Берлин, Прага, Белград, Париж), которые сконцентрировали много русских политических беженцев. Русская диаспора в Китае оказалась одним из самых крупных, устойчивых и долговременных средоточий русской эмиграции. Она просуществовала полвека – вплоть до конца Второй мировой войны, когда советские войска вступили на территорию Маньчжурии, которая с 1931 г. находилась под японской оккупацией. В силу конкретно-исторических причин основная масса русских эмигрантских изданий выходила в городах Шанхае и Харбине. Политический спектр был весьма пестрым: одна часть поддерживала белое движение, надеясь на его скорую победу, другая симпатизировала советской власти [Юнхуа 2002].

Отношение к русской диаспоре в Китае со стороны многих русских беженцев в Европе было противоречивым: с одной стороны, у «европейских русских» сложилось ошибочное мнение о якобы меньших психологических и экономических трудностях, испытываемых русскими беженцами в Китае, что порой вызывало зависть, раздражение, не разделяемые, однако, представителями восточной русской диаспоры. С другой – «европейские русские» склонны были принижать «восточных русских», относиться к ним несколько свысока. Вот как об этом вспоминает Михаил Николаев, старейший житель русского Шанхая, офицер Русского волонтерского корпуса,^[8] в своей жизни поменявший несколько стран пребывания: «Если рассматривать всю русскую эмиграцию в целом, то считается почему-то, что мы, приехавшие в Китай, ниже по положению тех, кто оказался в Европе. Нам часто говорят: вы приехали на все готовенькое, вам было хорошо, легче, чем нам. А ведь это неправда. Мы в Китае и в Австралии, а позднее – в США все начинали с нуля. Трижды! Все – с нуля. И не погибли! Вопреки всему – выжили!» [М. Николаев. Жизнь на китайской земле // Первое сентября. 2004. № 5].

1.3. Сколько их было?

1917 г. расколол российское общество на два противостоящих лагеря: сторонников коммунистов, большевиков и тех, кто или не принял социалистическую революцию вообще, или принял, но с известной осторожностью. Накал политических и военных страстей привел к массовой эмиграции не только русских, но и представителей других народов и национальностей. Сколько же подданных бывшей царской России выехало за рубеж? Точных данных до сих пор нет. Трудность заключается в квалификации самого понятия «эмигрант», «эмиграция» применительно к тому времени. Ведь помимо политической эмиграции, часть покинувших Советскую Россию составляли люди, уехавшие не по политическим мотивам, а, например, на работу в Европу, Турцию, Америку, Китай, Австралию. Кроме того, из Европы не вернулось много бывших военнопленных, попавших в немецкий или австрийский плен во время Первой мировой войны. Еще до начала Первой мировой войны из России уехало примерно 2,5 млн. человек [Тишков 2000: 56]. В 1918–1922 гг. огромный размах получила политическая («белая») эмиграция; ее численность, по оценкам В. А. Тишкова, составляет примерно 1,5–2 млн. человек. С. И. Карцевский полагал, что в начале 1920-х г. находилось «более… двух миллионов эмигрантов, покинувших советскую Россию, а также бывшие военнопленные, часть из которых до сих пор еще находится интернированной в концентрационных лагерях» [Карцевский 2000: 245]. Именно об этой группе вынужденных беглецов чаще всего и говорят как о собственно эмиграции.

Пожалуй, максимальную цифру первой волны эмиграции называл И. А. Бунин в речи «Миссия русской эмиграции», произнесенной в Париже 16 февраля 1924 г.; в ней он восклицал: «Нас, рассеянных по миру, около трех миллионов…» Очевидно, эта оценка Бунина могла быть гиперболическим преувеличением, его слова – скорее риторико-патетический прием, привлекающий внимание правительств зарубежных стран к судьбе русских беженцев.

Современные исследователи единодушно считают цифры в рапорте Нансена (920 тыс. человек) явно заниженными. Так, Б. Хазанов приводит цифру 1,16 миллиона, но при этом сомневается в ней и полагает, что ее нужно поднять, так как в работах Ленина есть указание на то, что скорее всего численность эмигрантов от 1,5 до 2 млн. [Хазанов 1999]. Другие исследователи: Ю. И. Емельянов, Ю. А. Поляков, С. Максудов, В. М. Кабузан – полагают, что выехало примерно (или даже чуть больше) 2,5 млн. человек [Емельянов 2003: 110; Поляков 1986: 117–119; Максудов 1989: 202; Кабузан 1996: 220], однако эту планку чуть опускает М. Г. Вандалковская: от 2 до 2,5 млн. [Вандалковская 2004]. Очевидно, точных данных нет, и они едва ли будут получены в будущем, так как надо учитывать процессы ассимиляции (растворения в массе населения страны-приюта), и реэмиграции (возвращения на родину). Учет этих данных в то время, понятно, никто не вел. Как бы то ни было, даже несмотря на значительный разброс цифр, ясно одно: количество выехавших из России огромно, это была не просто эмиграция, это был своеобразный исход (неслучайно сами эмигранты сравнивали свое беженство со страданиями евреев, описанных в Библии, и сами именовали свое вынужденное бегство этим библеизмом). Барон Б. Э. Нольде^[9] грустно замечал: это не «эмиграция русских», это «эмиграция России».

1.4. Политическая палитра

Политическая палитра эмиграции была весьма пестрой. Многие эмигранты или сохранили свою партийно-политическую принадлежность, выбранную еще до революции 1917 г., или поменяли политические пристрастия, или сформировали новые партийно-политические движения, блоки и группы. Политически активная часть интеллектуальной, преподавательской, военной элиты, прежде участвовавшая в обсуждении и решении государственных задач, в эмиграции в какой-то мере по инерции, в какой-то мере в надежде на скорейшее возвращение на родину, а в какой-то степени и в протестном противоборстве с большевиками продолжала живо обсуждать многие вопросы жизни прежней и современной, большевистской, России. Отличие, однако, было в том, что эти темы государственного устройства страны приобрели иные конфигурации и очертания – не реальные, а скорее виртуальные. Это чаще всего приводило не к объединению эмигрантов, а, напротив, к раздроблению на мелкие партии и группочки – у каждой из них было свое видение прошлого и перспективы будущего. Даже общая идея, которая должна была выступить цементирующим стержнем эмиграции – непримиримость к советскому строю («в этой непримиримости – вся сущность политической эмиграции», – так характеризовал духовно-политические интенции эмиграции виднейший русский и эмигрантский историк П. Н. Милюков) – не спасала от дробления эмигрантских сил, частенько пускавшихся в выяснение отношений, приобретавших порой характер склок. Нескрываемая горечь сквозит в словах известного эмигрантского историографа М. Раева: «политическая жизнь эмиграции состояла из бесконечных пререканий, порождаемых использованием непроверенной информации, беспомощностью, озлоблением, тоской по прошлому…» [Раев 1994: 20] Это одна из реальных, пусть и не самых лучших, сторон эмигрантского политического пространства. Другой же стороной была многопартийность и плюрализм – это действительно невиданное ранее в царской России сосуществование различных политико-партийных программ, зачастую находящихся друг к другу в непримиримых позициях. Пожалуй, только в период после Февральской буржуазной революции 1917 г. в России было такое политическое многоцветье, которое, по мнению либералов и социал-демократов, и следовало бы развивать и, которое, по мнению монархистов, погубило в конце концов Россию.

Однако самым массовым в правом политическом спектре было, конечно, монархическое движение, насчитывавшее, по подсчетам П. Б. Струве, 85 % всей «белой» эмиграции. Сторонники и защитники монархического режима создали по всей Европе разветвленную сеть организационных ячеек, а уже в 1922 году образовали координационный Высший монархический совет. В движении монархистов обнаружилось два течения: русские монархисты (вдохновитель и руководитель – граф. А. Игнатьев) и монархисты немецкой ориентации^[10] (руководитель – полковник Б. Агапов). Последнее течение представляло скорее элитарный политический клуб, куда могли входить только представители высших сословий, в отличие от объединений русских монархистов, более разнородных по своему социальному составу: представители высшей аристократии, дипломаты, офицеры белых армий Врангеля, Юденича, Деникина, Миллера, а также так называемые «монархисты поневоле»: «поскольку крушение монархии для русских означало и крушение России, многие образованные русские, не бывшие монархистами, стали монархистами из русского патриотизма» [Струве 1921: 7 – цит. по: Емельянов 2003: 111].

Попытки монархистов объединить эмиграцию правого толка на основополагающих для себя идеях монархии, православия и сохранении прежних принципов частной собственности на землю успеха не имели. Выход из политико-идеологического тупика некоторые монархистски настроенные круги увидели в зарождавшемся фашизме как реакции на социалистические движения в Европе. Итальянская версия фашизма, несомненно, привлекала правых как одна из возможных антибольшевистских сил (Антанте свергнуть большевизм военным путем не удалось). Эмигранты смотрели на фашизм не как на идеал будущего управления Россией (они все-таки оставались убежденными монархистами), а как на инструмент борьбы против советского режима [Окороков 2002]. Молодежь, видя неспособность «старых» монархистов договориться между собой, усмотрела в этом духовную смерть старого монархизма и стала проявлять заинтересованное сочувствие к фашизму как к молодой, энергичной, волевой силе. Например, сильной и влиятельной группой в русской эмиграции на Дальнем Востоке являлась Русская фашистская партия, сформированная под началом К. В. Родзаевского в 1931 г. из двух групп: монархической группировки великого князя Николая Николаевича и так называемого Богоявленского братства [Емельянов 2003: 135]. В 1933 г., особенно после прихода к власти Гитлера, Родзаевский предпринял новые шаги по сплочению русских фашистских рядов, предложив объединиться с Всероссийской фашистской организацией в США (вдохновитель и руководитель – А. Вонсяцкий). Уже в 1934 г. в результате переговоров была создана Всероссийская фашистская партия (со штабом в Харбине). Итак, волевое начало фашизма, соединившееся с явно усилившимися в эмиграции духовными славянофильскими тенденциями (в первую очередь его модернизированной версии – евразийства) и подготовило питательную почву для появления младоросского движения, стремившегося соединить несоединимое: «легитимного царя» (по их мнению, исторически выверенной и единственной для России модели правления) с признанием Советов, свободных от большевиков (как необходимостью учета современных реалий). Отсюда их лозунг – «Царь и Советы», а инструмент осуществления политики – «национальная русская революция или мировая завируха» [Косик 2000; Емельянов 2003]. Впрочем, надежды на фашизм и его поддержка в конце 1930-х годов пошли явно на убыль. Поворотным пунктом для профашистски настроенных русских эмигрантов стало заключение советско-германского договора в августе 1939 г. (так называемый пакт Молотова – Риббентропа). Один из лидеров фашистского движения в эмиграции генерал Туркул покинул Берлин, откуда он вел работу по сплочению фашистских сил русской эмиграции, и перебрался в Рим. С этого момента и сочувствие к фашизму, и особенно вера в него как средство свержения большевизма во многих эмигрантских кругах не просто пошатнулись, а практически рухнули. Более того, эмигрантам во Франции, Англии, США даже пришлось отмежевываться от фашизма, поскольку Германия стала не просто политическим, но – что важнее – военным (с началом Второй мировой войны, развязанной фашизмом 1 сентября 1939 г.) противником. В прессе и общественном мнении усилились антирусские настроения, которые эмигранты испытывали на себе не только в морально-психологическом, но даже в физическом смысле: в Париже были зафиксированы случаи нападения на русских эмигрантов за их поддержку Гитлера [Назаров 1992: 281]. Часть эмигрантов, уже не выказывая открыто своей поддержки фашизму, все-таки надеялась, что советско-германский пакт – это просто тактический ход Гитлера.

Социал-демократическое движение в эмиграции представлено было немногочисленными, но активными, действенными группами – в первую очередь это относится к меньшевикам. После 1921 г. – Кронштадтского восстания, жестоко подавленного большевиками и окрещенного ими контрреволюционным мятежом, – начался исход из России меньшевиков и эсеров, судьба которых в Советской России изменилась радикальным образом: ссылки, тюрьмы, лагеря… Парадокс меньшевистского движения в эмиграции, однако, заключался в том, что меньшевистская партия, в силу идейных соображений, решила не принимать в свои ряды новых членов, ограничив количество партийцев только старыми, вступившими в партию еще в России, революционерами. В результате такого жесткого ценза в меньшевистской группе в Берлине в 1933 г. насчитывалось, в частности, только 70 человек (причем включая супругов и даже детей).

Пусть и немногочисленным, но весьма специфическим контингентом русской эмиграции в 20–30-е гг. стали так называемые невозвращенцы – сотрудники советских учреждений, работавшие за границей и впоследствии отказавшиеся вернуться в СССР; к лету 1928 г. число невозвращенцев насчитывало 123 человека (из них 18 – члены ВКП(б)), к лету 1930 г. – 277 человек (из них 34 – коммунисты) [Генис 2000]. Если соотнести эти цифры с общим количеством работников внешнеторгового аппарата (2290 служащих, среди них 301 коммунист и 449 членов зарубежных компартий), то, следовательно, невозвращенцем оказывался практически каждый десятый или девятый. Первая волна невозвращенчества приходится на конец 20-х гг… Часть этих людей решила остаться за границей после свертывания нэпа, разрешавшего предпринимательскую деятельность, и начавшихся политико-экономических ограничений в СССР; другая часть представляла «идейных» перебежчиков, использовавших свое пребывание за рубежом в качестве лазейки, чтобы ускользнуть за границу. Невозвращенцы как люди активные и энергичные не сидели сложа руки и публично разоблачали советскую власть, сотрудничая, в частности, в журнале «Борьба» (существовал с 15 апреля 1930 г. по 1 марта 1932 г.; всего вышло 22 номера); в этом журнале часто публиковались статьи, воззвания и декларации бывших членов РСДРП и ВКП(б), бежавших из Советской России. Правда, белая эмиграция не принимала невозвращенцев в свои ряды, даже если критика советского сталинского режима у них бывала более целенаправленной и не менее язвительной, чем у эмиграции «белых» политических тонов; известное исключение составляли младороссы, сотрудничавшие с невозвращенцами в рамках своей программы по дискредитации и свержению советского режима. «Невозвращенчество принимает характер эпидемии. Почти не проходит дня, чтобы ряды “третьей эмиграции” не увеличивались новыми пришельцами. Бегут не только заподозренные в “уклонах” и “разложении”, но и… стопроцентные коммунисты!» [Генис 2000: 61].

Вторая волна притока невозвращенцев началась по второй половине 30-х гг. и была связана со сталинскими репрессиями, страх перед которыми вынуждал советских граждан, работавших в советских торговых организациях или оказавшихся в зарубежных командировках (технические работники, инженеры, моряки), искать убежища на Западе. Именно из речевой практики невозвращенцев, владевших советским «новоязом» и употреблявших его в речи и печатной продукции, другая часть эмиграции («белой») заимствовала некоторые советизмы и инкрустировала их в свой речевой обиход преимущественно с характеризующей целью и гораздо реже – в собственно номинативном значении. В частности, и сам термин невозвращенец – советизм,^[11] проникший в эмигрантский язык:

Судьба невозвращенца Наумова [название заметки]

…покушавшийся на самоубийство в Беле Подляшской б[ывший] сотрудник парижского торгпредства Наумов продолжает находиться в Бельско-Подляшской городской больнице (Руль. 1930. 20 июня. № 2906).

Младороссы видят в [Дмитриевском. – А. З.] наиболее яркого и талантливого из «невозвращенцев», деятельность которого в эмиграции наносит наибольший ущерб сталинской верхушке. Мы не знаем, будем ли мы всегда единомышленны с ним, но в настоящее время мы признаем его сотрудничество весьма ценным (Младоросская искра. 1932. 20 авг. № 21).

Такой обширный историко-культурный экскурс в лингвистической по своей основной тематике и содержанию работе мы сочли необходимым и важным, поскольку социальная стратификация и политическая раздробленность эмигрантского сообщества оказывались одними из структурирующих (внеязыковых) факторов, оказывающих влияние на отбор языковых средств в газетной полемике и интерпретации событий. В дальнейшем мы также будем периодически обращаться к историческим фактам, помогающим понять и объяснить социолингвистические феномены русской эмигрантской прессы.

2. Зарождение эмигрантской прессы и ее специфика

Оказавшись за границей, русские эмигранты поразительно быстро наладили выпуск изданий: газет и журналов, которые служили важным средством духовного, религиозного, культурного объединения русских – или разобщенных в пределах одной страны, или разбросанных по всему миру. Повышенное внимание к прессе и, как следствие, быстрое основание печатных органов мотивировались острой необходимостью в оперативной доставке информации русскоязычной публике. Газеты и журналы, выполняя информационно-консолидирующую функцию, заняли практически единственно возможную нишу. Радиостанции, которые стали получать широкое распространение в Европе в 1920-е гг, были фактически недоступны эмигрантам даже при наличии достаточных денежных средств, так как требовалась государственная лицензия на их открытие [ПРЗ 1999: 7]. Эпистолярные формы поддержания контактов не отвечали потребностям массового охвата и информирования единомышленников. Личные контакты и встречи эмигрантов (особенно если они жили в разных странах) затруднялись визовым режимом, сдерживались финансовыми возможностями. Поэтому естественно, что главную роль в консолидации русских беженцев выполняла пресса. Каков же охват читающей публики был у эмигрантской печати?

Аудитория журналистики Русского зарубежья (по данным Подкомитета частных организаций по делам беженцев на 1930 г. и Службы Нансена на 1937 г.)

Источник: [Жирков 2001].

Газетно-журнальные публикации уже давно, еще до революции 1917 г., стали для российского читателя более актуальным и действенным способом общественных дискуссий, чем литература. Развитая инфраструктура дореволюционной (особенно послефевральской 1917 г.) прессы, политический диапазон которой охватывал все направления общественной мысли: от крайне правого, черносотенного, до крайне левого (анархистского) – фактически была перенесена и в эмиграцию. Эмигрантские газеты и журналы сохраняли такой же разброс мнений, причем характерно, что каждая политическая группа, культурно-просветительское объединение не столько стремилась примкнуть к уже существовавшим печатным органам, сколько выпускать свою газету или журнал. Второй причиной бурного роста числа эмигрантских газет был социальный и поколенческий разрыв. Поколенческие разногласия проявлялись в том, что молодые журналисты обычно не могли пробиться в солидные газеты и журналы, которые представляли собой чаще всего корпоративную, сложившуюся еще в дореволюционный период структуру. Социальные разногласия заключались в неудовлетворенности молодых идеологическим качеством публикаций в печатных органах представителей старшего поколения. Дело в том, что все первые годы эмигрантская публицистика по сути была занята выяснением двух коренных вопросов: «как большевикам удалось захватить власть» и «кто в этом виноват»? Второй вопрос касался будущего большевистской системы [ПРЗ 1999: 5]. Эмигранты старшего поколения явно не были склонны к покаянию и признанию своей вины, напротив – очень часто они обвиняли друг друга, сваливая всю вину за случившуюся трагедию (по крайней мере, хотя бы в этом они были едины!) на своего политического или идеологического оппонента.

3. Язык эмиграции как объект изучения

Открытие эмигрантского языкового материка (в первую очередь это касалось послереволюционной эмиграции как наиболее трагической по своей судьбе) происходило постепенно. В начале 90-х гг. первые работы по эмигрантскому языку констатировали в основном преобладание архаических черт в эмигрантском речевом узусе, к середине 90-х гг. XX в. уже отчетливо обозначилось исследовательское стремление к систематизированному описанию русского языка эмиграции на разных языковых уровнях (от фонетики до синтаксиса) и сличения его с русским языком метрополии. Начало XXI в. ознаменовалось выходом обобщающих монографий, нацеленных на выявление как частных особенностей в иноязычном окружении (прежде всего языковой интерференции, смешения языковых систем), так и общих процессов в развитии русского языка в метрополии и вне ее. К каким же результатам и выводам подошло изучение языка русской эмиграции к настоящему времени?

Несмотря на то что изучение языка русской эмиграции ведется не так давно, уже сформировались научно-исследовательские подходы и выявились спорные, дискуссионные моменты. Один из ведущих специалистов и пионеров-исследователей в данной области Е. А. Земская в описании речевых практик эмигрантов пытается «в многообразии фактов обнаружить общие закономерности, характеризующие особенности языка русской диаспоры, найти корреляции между историческими, социальными, культурными, индивидуальными особенностями и степенью сохранности/разрушения русского языка» [Земская 2004: 409–410]. Материалом такого исследования чаще всего служат «магнитофонные и ручные записи естественной неподготовленной устной речи», дополнительными – переписка, бытовые записки, объявления, реклама, отдельные выписки из эмигрантских газет [там же: 410].

В чем заключаются позитивные моменты сбора и анализа материала при помощи магнитофонных записей как основного инструмента получения языкового (речевого) материала? Интервью в социолингвистическом аспекте признается одним из методов получения той или иной релевантной для исследователя информации. Непринужденные разговоры, беседы на самые разные темы, неофициальность, порой шутливость, отсутствие натянутости в беседах, самые различные и незапланированные заранее места собеседования (кухня, церковный дворик, машина, кафе) – все эти, на первый взгляд, внешние атрибуты речевого общения первостепенны, по мнению Е. А. Земской, для получения языкового материала и адекватных суждений об эмигрантском узусе.

Однако при таком сборе материала исследователя могут подстерегать неожиданности и даже разочарования. Выразительные примеры такого рода приводит известный американский ученый Д. Эндрюс, изучавший язык эмигрантов третьей волны (приехавших туда в 1960–1970-е гг.) в США.

Во-первых, многие эмигранты относились к предложению взять у них интервью очень настороженно, подозрительно (leery) и никак не могли забыть о присутствии магнитофона в доме, где происходила запись непринужденной беседы;

во-вторых, интервьюеру немалого труда стоило убедить информантов в своем добром намерении использовать интервью для строго научных целей;

в-третьих, как результат этого, некоторые интервьюируемые решили, что идет проверка их русского языка и поэтому хотели доказать интервьюеру, что они говорят по-русски чисто, их русский свободен от интерференции и, напротив, другие информанты пытались «понравиться» интервьюеру весьма необычным образом – использовать в своей речи англицизмы каким-то намеренно-искусственным изощренным способом [Andrews 1999: 60–61]. Понятно, что язык эмиграции не может замыкаться только на устноречевых продуктах. Итак, критика интервью как надежного социолингвистического инструментария основывается или на отсутствии естественности речевого поведения информанта в случае повышенных эмоционально-психических реакций индивида, или на его подсознательной, недекларируемой и не демонстрируемой исследователю лингвоповеденческой самоцензуре, в свою очередь приводящей к осознанным и неосознанным искажениям информации. Справедливо признает такую возможность автоцензуры («Вполне допускаю, что мои информанты с родными и близкими друзьями говорили бы несколько иначе» [Земская 2004: 411]) и Е. А. Земская, делая на это некоторую скидку,^[12] смягчает недостатки метода интервьюирования заменой термина интервью более нейтральным словом беседа, терминологизируя его для решения своих исследовательских целей: «[м]ои разговоры с информантами никогда не имели характера интервью. […]…[Н]аши беседы [везде выделено мной. – А. З.] имели дружеский, откровенный характер» [она же: 411]. Нужны и другие инструменты, методы сбора эмпирического материала и методики его исследования.

Можно ли утверждать, что у эмигрантов первой волны «такой же» разговорный язык, как у русских, проживавших в СССР/России? Это спорный, дискуссионный момент исследования языка эмиграции. Так, исходной точкой отсчета и при сборе материала, и при анализе полученных данных для Е. А. Земской являлась устноразговорная речь («магнитофонные и ручные записи»). Вывод этого исследователя таков: инновации, зафиксированные в эмигрантском узусе, «типичны и для российского русского языка (РЯ), т. е. репрезентируют различие между разговорным русским языком и книжным [выделено мной. – А. З.] русским языком» [Земская 2004: 411]. Этот вывод Е. А. Земской оспаривается, например, О. А. Лаптевой, полагающей, что в устной эмигрантской речи явственна «ориентация на литературность. […] Это приводит к практическому отсутствию различий [выделено мной. – А. З.] между устными и письменными языковыми средствами – потому что и те, и другие в речи такого типа являются общелитературными, свойственными и устной, и письменной речи одновременно» [Лаптева 1996: 141]. Причину этого О. А. Лаптева видит в слабой дифференцированности устной и письменной форм в начале XX в., строящихся на базе общелитературных черт и характеризующихся доминированием унифицирующих тенденций над дифференцирующими. Она считает, что разговорная речь как одна из коммуникативных форм русского литературного языка приобрела специфические черты позднее, уже после отъезда из страны эмигрантов первой волны, и ее обособление было обусловлено складывавшимся в 1920–1930-е гг. «партийно-производственным воляпюком» [там же: 141]. Действительно, в эмигрантском узусе отсутствуют многие лексические, грамматические, словообразовательные новшества, вошедшие и в русский литературный, и в разговорный язык после 1917 г. и представляющие, по сути, элементы партийно-политического (под)стиля. Эмигранты чутко (точнее – болезненно-иронически) реагировали на такие советские языковые новации, именно они часто и служили основной причиной именования русского советского языка «блатным жаргоном», но не в собственно терминологическом значении, а скорее с целью обобщенно-квалифицирующей характеристики «новояза». Эмигранты скорее подразумевали под «жаргоном» проникшее в письменный и устный советский язык большое количество жаргонных лексических элементов (в первую очередь тюремных, партийно-групповых, военно-профессиональных). Эмигрантская как устная, так и письменная речь характеризовалась если не полным отсутствием таких публицистических штампов, элементов официально-делового стиля, то их гораздо меньшим «удельным весом» в языковой ткани эмигранта, в сравнении с речевой практикой среднестатистического советского человека.

Одним из важных теоретико-практических вопросов является использование в работах по эмигрантологии словосочетания эмигрантский язык. Очевидно, как термин он едва ли правомерен по отношению к русскому языку вне метрополии, поскольку не имеет отличительных качеств, изолирующих его от русского языка метрополии, в отличие, например, от украинского эмигрантского языка в США и Канаде, обладающего значительными отличиями от материкового украинского. В настоящее время украинский эмигрантский (наряду с польским и английским американским языками [Press 1999]) оказывает существенное влияние в области лексических заимствований, орфографической и орфоэпической кодификации на язык в Украине. Это влияние гораздо мощнее, чем в ситуации «русский эмигрантский» – «русский материковый», хотя и высказываются предположения о влиянии первого на второй [Andrews 1999; Осипова 2001]. В случае с украинским это связано, конечно, с экстралингвистическими причинами: становлением новой украинской государственности, построением национального идентитета, попыткой «освободиться» от русизмов (и на лексическом, и на грамматическом уровнях). Справедливо утверждение Н. Б. Мечковской: «Среди языков Славии русский язык характеризуется максимальной лингвогеографической однородностью» [Мечковская 2004: 245]; говорить о русском эмигрантском языке можно только в известном обобщенном и нестрого терминированном смысле. Хотя раздаются голоса, предлагающие выделять, в частности, русский американский как самостоятельный вариант русского языка на основе интонационного рисунка речи русских в Америке,^[13] однако только этот, интонологический, критерий явно не может быть необходимым и достаточным основанием для постулирования эмигрантского языка как особой разновидности, или идиомы, обособившейся от русского «стволового языка» (Stammsprache). Использование словосочетания эмигрантский язык в качестве термина непригодно по той причине, что нельзя утверждать гомогенность речевых практик эмигрантов: невозможно вычленить среди региональных вариантов русского языка какой-либо центральный, ведущий или сконструировать некий эмигрантский стандарт. Если же вести речь о языковом континууме, то скорее всего, по мнению Н. Б. Мечковской, следует говорить о «миллионах идиолектов» [Мечковская 2004: 248]. «Заграничного» особого русского языка просто не существует» [она же: 249]. К этим же выводам раньше пришла и Е. А. Земская [Земская 2004: 411]. Употребление словосочетания эмигрантский язык, эмигрантский узус в работах по эмигрантологии оправдано в узком смысле: как стремление исследователей сформулировать и поместить в известные рамки объект изучения. Хотя некоторые звенья фонетического, лексического, грамматического яруса в эмиграции могут претерпевать трансформации (это хорошо показано как на материале устных записей, так и письменных текстов), тем не менее у нас нет оснований квалифицировать появившиеся в эмигрантском узусе речевые черты, либо вызванные влиянием иностранных языков, либо законсервированные из дореволюционного речевого узуса, как некий монолит, как совокупность речевых реализаций, формирующих особую подсистему русского литературного языка в его разговорной и письменной формах. Все эти эмигрантские речевые модификации, диапазон которых варьируется от высокопарной архаичности до макаронической смеси «французского с нижегородским», все-таки не выпадают из рамок полифункционального, стилистически дифференцированного русского материкового языка. Итак, узкой трактовки терминов эмигрантский язык, эмигрантский узус мы придерживаемся и в нашей работе.

3.1. Оценки языковой компетенции эмигрантов

Полярность оценок языковой компетенции эмигрантов в терминах разрушения, умирания или, напротив, новаций, аккомодаций уже давно существуют в литературе по эмигрантологии. Так, один из первых исследователей жизни русских в США в книге, выпущенной еще в 1918 г., удивленно-скептически отмечал, что русской прессе, даже самой качественной, не удается избежать следов разрушения, не удается сохранить чистоту русского языка, находящегося в иноязычном окружении [Вильчур 1918: 71 – цит. по: Andrews 1999: 151]. Такое признание нелингвиста основывалось на элементарной, присущей «наивному» говорящему языковой рефлексии. Однако и основательные работы лингвиста М. Полинской, выполненные на базе материала речи русских в Америке (преимущественно третьей и четвертой волн эмиграции), среди основных выводов содержат утверждение о явных признаках быстрой деградации, коррозии русского [Polinsky 1998; 2000]; против такой исследовательской интенции и намерения видеть в языковых ошибках (вызванных пиджинизацией) и затруднениях в поисках слов, трудностях построения фразы в процессе порождения спонтанных высказываний возражают, например, Е. А. Земская и Д. Эндрюс. Эти (и многие другие) исследователи предпочитают говорить о функционировании русского языка в зарубежье не в терминах «умирания, истощения, разрушения», а в категориях трансформации, аккомодации [ЯРЗ 2001] и прогностики, называя русскую эмигрантскую речь даже авангардом будущих изменений в русском языке метрополии [Andrews 1999: 106, 160; Гловинская 2001; Осипова 2002]. Если и можно говорить об умирании русского языка вне метрополии, то в ограниченных сферах – прежде всего в бытовом использовании письменных навыков [Земская 1999]. Напротив, в зарубежной журнально-книжной продукции (от первой до четвертой волн) упадка или даже признаков деградации русского языка не наблюдается [РЯЗ 2001; Протасова 2004]. Ошибки, вызванные смешением языков или ориентацией на инокультурные реалии, действительно встречаются в зарубежной прессе и, аккумулированные исследователем, могут создавать впечатление испорченного русского, но число языковых погрешностей, неточностей едва ли превосходит подобные случаи в публицистическом языке метрополии.

Умирание языка совсем не то же, что его консервация или замедление темпов развития, когда данными терминами чаще всего, с позиций сегодняшнего дня, характеризуют язык первой волны. С одной стороны, русский язык зарубежья находился под языковым «микроскопом» всех волн эмиграции. Эмигрантами первой волны свой язык ни в коей мере не характеризовался в терминах умирания, хотя они сами справедливо подшучивали над речевой практикой некоторых русских (ср., например, рассказы Тэффи). Первая волна (в подавляющем большинстве) сохраняла убеждение в преимуществе русского эмигрантского языка над «советским», именно последний рассматривая в категориях «порчи», сравнивая его с «блатным жаргоном», видя в нем «языковые уродства». У эмигрантов третьей и четвертой волн наблюдалось уже гораздо более позитивное отношение к языку первой волны, первоначальная ирония над старомодностью языка довольно быстро сменялась уважением и даже несколько экзальтированным преклонением. Вот два свидетельства: Г. Покрасс, покинувший СССР в 1975 г. (третья волна) и работавший в русской службе «Би-би-си», вспоминает: «Почти все старые эмигранты имели глубокие убеждения, хотя некоторые подзабыли, откуда они или их родители в свое время бежали. Мы, “молодые” эмигранты, посмеивались над их языком. Наиболее наглые из нас со страдальческим видом заменяли их старомодные фразы убогим советским канцеляритом. Что только не неслось в эфир! “В силу слабости режима”, “больше лучше”, “извивающаяся политика”, “закон о запрете незаконных организаций”…» [Моск. новости. 1998. № 29. 18 авг.]. Живущая в Германии поэтесса О. Бешенковская восторгается «тютчевским» языком первой волны, противопоставляя его советскому воляпюку: «первая эмиграция в своих семьях сохранила язык именно Льва Толстого и Тургенева, т. е. их не коснулся советский новояз. […] [Я]…познакомилась с этими удивительными, несгибаемыми стариками, которые говорят на изумительно чистом, я бы сказала – тютчевском языке» [Рус. Германия. 2001. № 47. 23 нояб.].

3.2. Язык зарубежной прессы

Смена ведущего, приоритетного инструмента, влияющего на формирование общественных настроений на рубеже XIX–XX вв. (в XIX в. – художественная литература, с первых десятилетий XX в. – публицистика), по мнению П. Н. Денисова, сопровождалась формированием нового подстиля в уже сложившемся публицистическом стилевом регистре: «к концу XIX в. и, тем более, в первой четверти XX в. в России разыгрались такие политические бури, что политика и публицистика выдвинулись на первый план среди форм общественного сознания и словесности. Сложилась новая функциональная разновидность русского литературного языка: язык общественной мысли, публицистический стиль, “язык газеты”» [Денисов 1998: 126]. Именно язык газеты быстрее всего реагировал на динамику социально-политических, экономических, религиозных, духовных инноваций в жизни России, выступая своеобразным нейтрализующим звеном между «высокой» литературой (и языком художественной литературы) и «низким» (демократическим языком города, городским койне). Это качество газетного языка дает основание П. Н. Денисову называть формирующиеся лингвистические стандарты газеты «низовым вариантом языка общественной мысли» [Денисов 1998: 9].

Газетно-журнальный (под)стиль выполнял двоякую функцию:

1) служил рупором идеологий, средством передачи политико-экономических, социальных ценностей (и соответствующего лексикона) в массовую аудиторию;

2) являлся интеллектуально-языковым полигоном в процессе адаптации новых понятий в обществе, внедряя новые понятия в обыденное, массовое сознание.

Именно с последним обстоятельством связано то повышенное социолингвистическое и политическое внимание в Советской России в первые послереволюционные годы к изучению лексико-стилистического состава советской газеты, когда разрушались старые каноны и создавались новые экспрессивно-стилистические языковые стандарты (в этой связи см., например, одну из первых работ: [Шафир 1924, 1927; Гус & al. 1926]; критику последней работы см. в: [Винокур 1929]. Основной эмпирический базис известной работы А. М. Селищева [Селищев 1928] также основан на газетных выписках, выступающих регистраторами языковых новаций советской эпохи). Этот интерес к советскому языку (и в газетно-журнальной разновидности в том числе) определялся его прецедентным характером, закладывавшим основы нового стиля и вообще новой риторической и публицистической культуры [Романенко 2002]. Американский исследователь М. Горэм, изучавший языковую ситуацию 1920–1930-х гг. в СССР, выделяет 4 языковые модели, стихии (voice «голос», в его терминологии), которые складывались и доминировали в ту эпоху: 1) революционная (revolutionary); 2) обиходная (popular); 3) (просто)народная (national); 4) партийно-государственная (party-state) [Gorham 2003]. «Обязательным условием всякой власти является ее выражение в языке, а политика есть не что иное, как кодифицированные знаки, развертываемые при помощи акта высказывания в социально-семиотическом процессе. […] Всякая власть создает свою речевую практику, которая стремится утвердить себя в качестве универсальной, истинной и справедливой и тем самым ставит другие речевые практики в подчиненное положение» [Лассан 1995: 16]. Действительно, в послереволюционную эпоху язык становится и объектом, и инструментом манипулирования и контроля, способным оказывать влияние на мышление, мировоззрение людей, поскольку язык позволяет и помогает переформулировать старые категории и понятия, он стереотипизирует публично-личностное поведение в соответствии с социальными, политическими, моральными нормами. Язык как средство передачи информации, с одной стороны, и как средство формирования концептуальной картины мира, с другой, является объектом пристального внимания представителей той идеологии, которая стоит у власти. Активизируя прагматическую (воздействующую) функцию, власть распространяет идеологию на все сферы общественной, культурной, частной жизни.

В отличие от публицистического стиля советских газет, к середине 30-х гг. выработавшего практически универсальный для каждого издания набор структурирующих компонентов, репертуар стилевых черт в эмигрантской прессе значительно варьировался в зависимости от многих факторов:

• ориентация на дореволюционные стилистические каноны и/или зарубежные (национально-региональные);

• поиск стилеобразующих особенностей, служащих для ведения острой полемики с другими печатными эмигрантскими органами;

• многопартийность эмигрантского политического поля;

• языковая дифференцированность газет, определяемая интеллектульно-образовательными критериями потенциального круга читателей.

Трудность исследования заключается и в том, что в современной русистике, как ни парадоксальным покажется такое утверждение на первый взгляд, отсутствуют обобщающие и систематизирующие работы по языку небольшевистской публицистики начала XX в.,^[14] не говоря уже об исследованиях языка эмигрантского публицистического стиля. Внимание чаще приковано к устному языку, языку художественной литературы, локальным, замкнутым социолектам (молокане, старообрядцы). Таким образом, в необходимой для полноценного описания публицистического языка триаде: русский дореволюционный язык газет – язык газет советской поры – язык эмигрантской прессы отсутствует два крайних члена, что существенно снижает наши знания о реальном функционировании русской языковой системы в сфере массовой коммуникации в первой половине XX в. в его основном, магистральном русле – газетно-журнальном. Хотя сопоставительный анализ русской эмигрантской с дореволюционной и советской прессой не является целью нашего исследования, но тем не менее обращение к ним составляет важный и необходимый фон для наблюдений над языковой практикой эмигрантских газет.

Отбор и хронологическое ограничение газетного материала определялись экстралингвистическими факторами: 1919 г., нижняя граница, – это начало массовой эмиграции из Советской России, организация печатных органов за рубежом с целью критики большевистского строя; 1939 г., верхняя граница, – это практически завершение первой волны эмиграции и подведение определенной черты в эмигрантской прессе. На протяжении двух десятилетий эмиграция (включая различные оттенки политической палитры) строила за рубежом Россию вне России, политически, идеологически дифференцированное сообщество, именно сообщество, объединяющим, консолидирующим компонентом которого являлась идейная, по сути, основа – осознание своей культурной миссии, роли в сохранении России и ее посильная реализация. Огромная по численности русская диаспора, озабоченная проблемами не только и не столько физического, психического выживания, но и генерирования новых идей, воспроизводства культурных ценностей, создавала и создала свой неповторимый мир. Начало Второй мировой войны оказало значительное, во многом деморализующее, влияние на эмигрантов. Особенно это отразилось на эмигрантской массе в Германии после прихода к власти Гитлера; эмигранты, ранее видевшие в этой стране своего защитника, покровителя и, главное, будущий ударный авангард для борьбы с большевизмом, после заключения сепаратного мира между Германией и СССР (пакт Молотова – Риббентропа), находились почти в шоковом состоянии. В течение 1940-х гг. в Германию сотнями тысяч стали прибывать перемещенные лица, т. е. военнопленные с Балкан, из Восточной Европы или люди, использовавшие гитлеровскую оккупацию как возможность бежать от советского режима. Эта категория иммигрантов оказалась за границей уже совсем по другим причинам, чем эмигранты первой волны, у них уже не было прежней объединяющей идеи – воссоздания России за рубежом, они не декларировали каких-либо культурных, политических концепций; в подавляющем большинстве они искали мира, покоя, безопасности. Кроме того, молодое поколение эмигрантов, вышедшее на культурную и политическую арену, но выросшее, а также идейно, духовно, психически сформировавшееся уже за границей в значительной мере оказалось интегрированным в жизнь приютивших стран, оно уже утратило прежний заряд «стариков» – непременного возвращения на родину. Смена жизненных приоритетов и установок в конце 1930-х – 1940-е гг. в русской диаспоре оказалась очевидной, что серьезно подорвало если не монолитность, то духовную сплоченность, основанную на общей оппозиционности советскому режиму, старшей эмиграции; русская диаспора раскололась, стала более индивидуализированной, многополюсной, полицентричной. Вследствие этого периодом существования России за рубежом, т. е. «общества в изгнании», принято считать 1919–1939 гг. [Раев 1994: 16–17; ПРЗ 1999: 4]. Печатные органы именно в конце 1930-х гг. оказались перед трудным политическим, идейным, моральным выбором: принять сторону германского фашизма, желая поражения Советской России, или встать на сторону сталинского СССР. Некоторые предпочли первый вариант, большинство – второй. Изменение отношения к войне с СССР существенно отразилось и на языке, прагматических оценках эмигрантской прессы. Эти экстралингвистические обстоятельства и мотивировали выбор хронологических рамок газетных материалов, взятых для изучения.

3.3. Лингвокультурный шок

Тот факт, что эмиграция – это культурный, языковой шок для человека, осознавался и признавался уже самыми первыми беженцами (среди языковедов следует упомянуть С. И. Карцевского, прямо использовавшего эту дефиницию для характеристики психологического состояния эмигранта [Карцевский 2000]. В последующем изучении языка эмиграции (независимо от типа и качества «волн») языковой стресс признается одним из факторов, обусловливающих появление некоторых речевых черт как на уровне отдельной эмигрантской личности, так и эмигрантского сообщества. Так, стресс как нарушение привычного для индивида образа жизни, как выведение его из культурно заданных и/или автоматизированных норм и стереотипов поведения (включая и языковые), выступает одним из нелингвистических (точнее – психолингвистических) мотивов, объясняющих появление инноваций на более «незащищенных» речевых участках, т. е. таких сферах языка, которые подвержены изменениям в настоящем или предрасположены, потенциально готовы к трансформациям. Эту теорию речевых ошибок на «слабых» участках языка в течение ряда лет развивает М. Я. Гловинская как применительно к речевой практике метрополии, так и эмиграции. «Почему язык эмиграции имеет опережающий характер? В литературе обращалось внимание на то, что в периоды социальных потрясений в языке фиксируется большее количество инноваций и изменений, чем в спокойные консервативные годы… […] тенденции в такие периоды как бы вырываются наружу. Эмиграция – это психологический, социальный, языковой и культурный шок. При шоке стихийное начало может брать верх над управляемым, консервативным» [Гловинская 2001: 57, сноска 10]. Этот же посыл акцентируется в [Andrews 1999], где рассматриваются языковые особенности эмигрантов третьей волны (в США): эмигранты, воспитанные при социализме и оказавшиеся там, испытали не только социокультурный шок при соприкосновении с реальностью (многие думали, например, что безработица в США – это один из элементов советской пропаганды), но и языковой.

Процессы культурно-психического приспособления, или аккультурации (acculturation), особенно активно изучаются в англоамериканской школе психологии в последние 25–30 лет, и библиография по этой теме весьма обширна [Acculturation 1980; Smither 1982; Куэва-Харамильо 1985; Gans 1994; Билз 1997; Faist 2000 и др.]. Как ответвление социоэтнических штудий появились работы и по языковой аккультурации [Haarmann 1987; Пфандль 1994; Noels et al. 1996]. В настоящее время практически общепризнанными являются следующие типы поведения (аккультурации) эмигрантов:

• антиассимилятивное (нежелание, по разным причинам: культурным, религиозным, социальным, интегрироваться в новые условия проживания, поддержание на высоком уровне своей национально-этнической и культурной идентичности);

• ассимилятивное (стремление к быстрой аккультурации, быстрое внедрение индивида в культурные, производственные, научные и др. микроколлективы и целенаправленное растворение в жизни новой страны проживания);

• бикультурное (стремление сохранить старые традиции, обычаи, язык с одновременным позитивным отношением к чужой культуре, быту, социальным связям людей и т. п.; осознанием себя как «другого» или, вернее, «иного», в инокультурном пространстве).

Все эти модели аккультурации свойственны и русским эмигрантам первой волны: одни из них не хотели и не допускали возможности адаптации или тем более растворения в новом культурно-этническом окружении. Другие стремились максимально быстро освоиться в новой обстановке, закрепиться на новом месте проживания, активно обзаводились, обрастали различными связями (деловыми, культурными, социальными, семейными) в новом сообществе. Третьи пытались сохранить своеобразный паритет между своим прошлым (российским) и настоящим (зарубежным) опытом, проявляя при этом собственную психоментальную гибкость и демонстрируя толерантность к чужому образу жизни. Разумеется, эти три модели на протяжении многих лет эмиграции находились в динамическом неравновесии: если в первые годы беженства многие рассматривали свое зарубежное пребывание как кратковременный этап на пути возвращения в освобожденную от большевиков Россию («жили на чемоданах»), то с годами, отодвигавшими надежды на возвращение домой и укоренявшими эмигрантов в новой жизни, все более начинают распространяться второй и третий типы: ассимилятивный и бикультурный (в эмигрантской терминологии противников ассимиляции, или традиционалистов, – «денационализация»).

В процессе осознания индивидом своего места в окружающем инокультурном пространстве, а также в системе межличностных отношений с другими беженцами важную роль играла саморефлексия: кто я? какова моя национальная (этническая) идентичность? Кроме того, эмигранту нужно было понять причины бегства из страны (России); определить и корректировать хронологические границы своего возможного пребывания за рубежом; решить вопрос: поддерживать или прерывать родственные связи с родственниками в советской России; выработать свое отношение к новому социальному строю на своей родине и мн. др. Язык в этом конгломерате вопросов занимает одну из важнейших позиций, так как самоидентификация индивида во многом строится и на языковой компетенции, на лингворецептивных особенностях (легко или трудно дается индивиду изучение другого языка/других языков), количестве языков, которыми он владеет, и др.

В эмигрантологии устойчиво выделяется два наиболее ярких конститутивных критерия, формирующих «русскость» эмигрантов: религия и язык [ЯРЗ 2001: 9]; по сути, основополагающее значение этих атрибутов подчеркивается и самими эмигрантами первой волны или их потомками. Ср. характерное признание князя Б. Голицына, родившегося уже во Франции: «Мой отец всегда говорил, что русской эмиграции нет, есть эмигранты, и у нас даже ходила такая шутка: когда в Париж попадают двое русских, они открывают три церкви и пять политических партий. Политику оставим в стороне, а вот религия, да еще в какой-то степени язык остались, пожалуй, единственными чертами «русскости» наследников первой волны эмиграции» [Сегодня. 1996. № 68. 20 апр.; курсив мой. – А. З.]. Ясно, что религиозные каноны и традиции можно без ущерба соблюдать и поддерживать и на иностранном языке (примеров тому множество), но вот сохранение языка требует от индивида намного больше интенсивных психических, моральных, интеллектуальных усилий и затрат. К анализу собственно языковых особенностей эмигрантской прессы мы и приступаем.

Глава 1
Графика. Орфография

Общие замечания

В дополнение к идеологической конфронтации людей после октябрьской революции 1917 г. законодательно принятый большевиками «Декрет о введении новой орфографии» (от 10 октября 1918 г.) еще более углубил разрыв между советским государством и беженцами. Изменение орфографических правил лично затрагивало каждого человека. О пристрастном отношении к орфографической реформе сразу после ее официального введения, даже еще до начала массовой эмиграции, красноречиво свидетельствует фрагмент письма (написанного в 1918 г.) поэта С. Боброва, отметившего социокультурную спаянность в общественном сознании орфографии и политики: «Когда я получил от [Б. Зайцева] первое письмо, меня поразило, что оно было написано по старой орфографии (и это был еще один пример неприятия Зайцевым советских реформ ни в каком виде)» (Русская мысль. 1997. 10 июля). Субъективно-художественное восприятие орфографических знаков проявляется и в утверждении А. Блока: слово «хлеб» без Ъ не пахнет. Чуткие к слову поэты не считали букву Ъ опустошенным фонологическим знаком, справедливо считая его необходимым в местах скопления согласных, например на стыке слов, «нуждающихся в опоре немой полугласной буквы, коей принадлежит некая фонетическая значимость» [Вяч. Иванов. Собрание сочинений. Брюссель, 1987. С. 689 – цит. по: Грановская 2005: 39].

Миллионы эмигрировавших из советской России людей не принимали орфографических новшеств, рассматривая их в русле большевистских (коммунистических) реформ, ведущих, по мнению многих эмигрантов, к прерыванию исторической, культурной преемственности между старой и новой Россией. Орфография – один из базовых компонентов культурного пространства, дающих индивиду ощущение социальной и психологической стабильности и чувство языкового комфорта. Смена орфографического кода («орфографических одежд», по Е. А. Земской) может болезненно и напряженно восприниматься частью общества вплоть до полного отрицания новой орфографии или ее элементов. Некоторые эмигранты и эмигрантские группы и по сей день не принимают новой орфографии, продолжая использовать в личной эпистолярной практике или в печатной книжной и газетной продукции старую, дореволюционную [Григорьева 1998; ЯРЗ 2001: 154; Грановская 2005: 266–274]. Причины этого могут быть различные:

• идеологические (неприятие всего советского, в том числе и орфографии),

• культурные (сохранение вековой преемственности),

• эстетические («уродство» новой орфографии и «красота» старой),

• локально-семейные (передача письменных навыков от поколения к поколению, основанная на привычке).

Одним из важнейших мотивов, определяющих неприятие многими эмигрантами советских газет, журналов, книг, которые были доступны на Западе в 20-е гг. ввиду своей дешевизны, было орфографическое нововведение большевиков, психологически болезненное, даже оскорбительное, с точки зрения многих беженцев: в напечатанных по новой орфографии текстах слово Бог писалось со строчной (маленькой) буквы [Раев 1994: 104; Грановская 2005: 424, сноска 76].

В 20-е гг. в эмигрантских кругах предпринимались попытки выработать более трезвое, лишенное идеологической подоплеки отношение к новой орфографии не как к «изобретению» и «орфографическому злодеянию» большевиков, но как к закономерной смене орфографических норм более новыми, облегченными, отвечающими современному состоянию орфографических требований, однако не покушающимися на уничтожение русского языка [Григорьева 1998; Грановская 2005: 271–272]. Наиболее легко приняли новую орфографию «левые» и демократические издания. Кроме них, писатели, сторонники сменовеховства и евразийства, также перешли на новую орфографию, рассматривая ее в качестве культурного инструмента по сближению Запада и Азии, евроазиатской России и западного мира. Однако охранительные, монархические, народно-патриотические печатные органы цепко держались за старую орфографию, во-первых, рассматривая ее в качестве связующего «мостика» между старой Россией и эмигрантской массой как хранительницей старины и вековых традиций, и, во-вторых, считая сохранение старой орфографии своим долгом перед «порабощенной большевиками» родиной. Справедливости ради надо сказать, что использование элементов новой орфографии проникало и в письменную практику высших, аристократических слоев. В письме В. Н. Буниной (жены И. Бунина), адресованной М. Цетлиной,^[15] есть знаменательное признание: «Иногда приходится писать и по новой орфографии, так как теперь даже сама Екатерина Дмитриевна Кускова^[16] написала Яну^[17] письмо без “ять”, твердого знака и с другими кощунствами. Теперь меня мало что утешает» (Русская мысль. 1997. 22 мая). И сам И. Бунин не принимал новую орфографию и требовал издавать свои произведения, выходившие, например, в Германии, только по старой. Стоит упомянуть и публицистический памфлет Бунина «О новой орфографии».

1. Влияние иноязычной фонетики на русскую графику. Заимствованные слова

Оказавшись в иноязычном окружении, особенно в европейско-американском ареале, эмигранты столкнулись со словами, которые или уже давно были заимствованы русским языком, но утратили «привкус» иноязычности, или с новыми обозначениями, которые требовали написания их кириллическими буквами. Как же иноязычная языковая материя влияла на графический облик слов? Отметим наиболее открытые, подверженные такому воздействию зоны.

Говоря об особенностях произношения заимствованных слов эмигрантами первой волны, Е. А. Земская выделяет эту проблематику в «особый раздел», поскольку характерная черта фонетики таких слов – это произношение их по фонетическим законам языка-реципиента [ЯРЗ 2001: 83]. Устные нормы произношения в эмиграции могут оказывать более сильное влияние на письменные формы фиксации текста (речи), в отличие, например, от аналогичного соотношения письменной и устной форм языка метрополии: письменные формы здесь более консервативны, охраняются обществом и подвергаются процессам кодификации. Эмигрантский узус (речевой и письменный) этого (почти) лишен. В речи эмигрантов наиболее остро проявляется противоборство фонетического и орфоэпического принципа произнесения иностранных слов, в письменной же практике часто видна победа первого над вторым. Возможно двоякое понимание фонетического принципа в зависимости от точки отсчета.

1. Фонетическое произношение иностранного слова может ориентироваться на прототипическое произношение в источнике (языке-доноре), и в этом случае происходит перенос (трансплантация) иноязычных фонетических особенностей в принимающий язык (язык-реципиент).

2. С позиций языка-реципиента фонетический принцип означает ориентацию на те фонетические законы, традиции, которые уже сложились в языке и которые подчиняют, адаптируют иноязычные слова без оглядки на их письменную форму [Тимофеева 1995: 65–66].

1.1. э или е?

Одной из наиболее ярких особенностей эмигрантских газет является выбор буквы э вместо е при написании иноязычных слов: в начале, в середине и в конце слов. Мена е/э – это чаще всего отражение именно фонетического принципа письма («пишу, как слышу и говорю») в письменной практике двуязычных индивидов, постоянно вынужденных переходить с одной системы записи на другую (письма, записки, дневники, сообщения по интернету); многочисленные примеры этого у лиц, живущих в Финляндии, см. в: [Протасова 2004: 223]. Примечательно, однако, что Е. А. Земская, характеризуя процессы, протекающие в письменной форме языка эмиграции (от первой до последней волн), не отмечает данного феномена [ЯРЗ 2001: 159–163].

Как известно, буква э вошла в русскую гражданскую азбуку в XVIII в. для обозначения «действительно существующего в языке чистого звука E» [Грот 1912: 77; см. также: Максимова 1964: 33], однако «различение произношения согласного звука при помощи последующих букв е и э не является последовательным» [Орфография 1980: 28]. В принципе, Я. К. Грот предлагал оставить э только в собственных именах, в нарицательных же, по его мнению, «употребление э вместо е неуместно» [Грот 1912: 78].

В начальной позиции слова в нашем материале встретилось три слова с э: Эврипид, Эстония = Естония, Эйрлайнс. Очевидна, с одной стороны, ориентация на произнесение начального письменного е в иноязычных слова как э (написание Естония – это смешение двух систем письма, латинской и кириллической), с другой – верная передача английского графического буквосочетания ai как эй в слове Эйрлайнс. Отсутствие четкой, кодифицированной системы передачи имен видно, в частности, в двух следующих примерах: написание имени английского короля (Едуард), но в то же время и привычное Эдгар Коль.

…король (Англии) Едуард 8^[18] (Рус. газета. 1937. № 1).

В середине слова написание буквы э в основном определялось попыткой передать английскую фонетику. Письменные эмигрантские тексты отразили следующие варианты.

а) Английский звук [ae] чаще всего передавался русским э и (в единичных случаях) как а; эти случаи таковы: Мангаттан < Manhattan, Кливланд < Cliveland (т. е. в основном при транслитерации топонимов).

В середине слова зафиксированы следующие случаи написания э:

* В СУ: спортсмен.

** В СУ: скетч (кэ).

*** В СУ: леди и лэди.

Как можно видеть, написание э между твердыми согласными было самой сильной позицией для отражения иноязычной фонетики на письме. Написание слов спроэцированный, проэкт, законопроэкт можно объяснить еще их дореволюционной орфографией. Вариативность рэкеттер и ракитир, гэнгстер и гангстер показывает разные способы освоения иноязычного слова (ориентация на фонетику и/или письменную форму). Однако особенно выразительна средняя часть таблицы: она показывает действие закона аналогии: э пишется даже перед мягким согласным, причем в том случае, когда такое произношение по нормам русской литературной фонетики и орфографии невозможно – после мягкого непарного звука [ч’]. Сюда же относится написание бреэкфест (< breakfast), где встречается невозможное для русской фонетики и графики скопление букв е и э: пишущий произвольно расчленил английский дифтонг ea на две буквы и пытается их передать кириллицей: е <- англ. е, э <- англ. а (попытка фонетической передачи, но по законам английской фонетики комбинацию ea надо читать как монофтонг [е]). Таким образом, фонетический (фонематический, согласно ленинградскопетербургской фонологической школе) принцип письма в орфографической практике эмигрантов оказывается предпочтительнее орфографического, слогового. Эмигрантская орфографическая практика идет вразрез с орфографической практикой языка метрополии, для которого расхождение между написанием е, но произношением э (дельта [дэ], пенсне [нэ], фонема [нэ]) признается «временным нарушением слогового принципа русской графики» [Моисеев 1980: 225]. А. И. Моисеев метафорически характеризует написание с е «авансом» [там же: 226] будущему, русифицированному, прогрессивному произношению. Как мы видим, эмигрантская практика такого «аванса» фонетике слова не дает.

б) Английское дифтонгическое сочетание ai в середине слова передается русскими э/е/эй: Дэйли Мэйл и Дэли Мэль/Мель.

Написание э в конце иностранных слов вызвано прежде всего влиянием французского языка, причем часто происходила субституция прежней буквы е «новой» буквой э даже в некоторых «старых» словах, заимствованных еще в конце XIX – начале XX вв. В нашем корпусе достаточно много примеров слов с буквой э, которая передает следующие французские звукобуквенные комбинации: атташэ (attach?), кафэ (caf?), турнэ (tourn?e), кабарэ (cabaret), кашнэ (cachenez), ламэ (lam?), супэ (souper); купэ (coup?), декольтэ (d?collet?), коммюникэ (comminiqu?), тэдансан (th? dansant – «вечеринка с танцами»), экспозэ (expos? – «отчет, доклад»).^[19] Единичное заимствование (из английского через французский), кончающееся на ey: жерзэ (jersey – «джерси, трикотаж»); в языке метрополии – жерсе.

В углу купэ, у окна, он [матрос] вытянул ноги, с облегчением вздохнул и впервые, как свободный человек, закурил папиросу (Возрождение. 1937. 3 апр. № 4072).

Выйдя из больницы, она [речь идет об авантюристке Анно. – А. З.] отправилась в ближайшее кафэ и вызвала по телефону своего адвоката (Руль. 1930. 25 марта. № 2836).

Черное пальто, отделанное барашком, теперь не выглядит мрачно и даже несколько траурно, как это было раньше, потому что вокруг шеи всегда повязан хотя бы маленький шарф из простроченного ламэ или из шелка самых неожиданных ярких тонов, например, фиолетового с красным, зеленого с оранжевым (Возрождение. 1935. 1 янв. № 3499).

Золото на черном – очень красивое и эффектное сочетание, и иногда вся отделка заключается в золотых ювелирных украшениях: булавка на шляпе, крупных «клипс» у декольтэ (Возрождение. 1935. 1 янв. № 3499).

Совещание исполнительного комитета углекопов [Англии] не опубликовало никакого оффициального [sic] коммюникэ (Дни. 1926. 19 нояб. № 1163).

…решено обождать окончания прений в сейме по поводу экспозе Падеревского (Призыв. 1919. 4 (21.12) дек. № 135).

Несомненно, эти примеры свидетельствуют о стремлении эмигрантов сблизить иноязычную фонетику и русскую орфографию, ориентируясь на фонематический принцип передачи иностранных слов.

1.2. Вариативность г/х

Отражение на письме европейского гортанного звука [h] представляет трудность в русской орфографии: передавать этот звук буквой г, х или изобрести для этих целей специальную графему, поскольку в русской графике нет соответствующих графемных средств? Проблема, конечно, остается и сейчас, и вариантов ее решения в русской орфографической истории было предложено достаточно. Например, у русскоязычных, живущих в Финляндии, отражение на письме этого согласного вызывает значительные затруднения [Протасова 2004: 222–223]. В нашем корпусе встретилось несколько слов, показывающих языковые колебания пишущего при выборе русской графемы г или х для передачи этого звука. В начале слова гортанный [h] обычно передается русскими буквами х и г с крайне незначительным перевесом в сторону традиционной передачи гортанного [h] буквой г, чаще в именах собственных и их производных: Хитлер – Гитлер, хитлеровский – гитлеровский, холливудский (< англ. Hollywood). В русской орфографической традиции XIX в. более распространенной моделью было написание с буквой г [Грот 1912: 79–80]. Ср.:

Ср., однако, непоследовательную передачу звука [h] русской буквой х в Охайо (< Ohio; штат в США), но того же звука [h] – буквой г в Мангаттан (амер. Manhattan).

…в западной части Мангаттана (Руль. 1930. 25 марта. № 2836).

Итак, письменная передача гортанного звука [h] в эмигрантской прессе показывает противоборство двух сил: с одной стороны, традиции, уходящей в XIX в. (буква г), с другой – влияния на орфографию фонетического критерия (написания с буквой х).

1.3. Другие случаи

Попытки отражения фонетики языка-донора в русской графической (орфографической) системе немногочисленны: немецкое понятие LumpenProletariat передается то как лумпен-пролетариат (следование немецкому графическому прототипу; транслитерационный принцип орфографии), то так люмпен-пролетариат (передача мягким [л’] «среднеевропейского» звука [l]; комбинация транслитерационного принципа с транскрипционным); французское int?rieur – рус. энтерьер (попытка передачи буквосочетанием эн носового звука), немецкое понятие Schl?pfer («плащ, длинное мужское пальто») передается то как шлюпфер, то как шлипфер.

Эмигрантская публицистика отразила проникновение в орфографию таких написаний, которые были вызваны непосредственным контактированием русского языка с другими. В процессе языкового контактирования усилилось влияние языковдоноров на русский, и, как следствие, обнаружились очевидные тенденции отражения иноязычной фонетики на русской орфографии иностранных слов. Заметен отход от традиционного принципа орфографии иноязычных слов и стремление к более точной передаче фонетики на письме. Наибольшие трансформации затронули две зоны написаний: с буквой э и г/х. В сфере написаний с э сильное влияние оказывали английская (начало и середина слова) и французская (конец слова) фонетика. В сфере написаний г/х вариативность проявлялась прежде всего в передаче нового заимствования из немецкого языка (имя собственное Гитлер и его однокоренные производные).

2. Влияние иноязычной графики на русскую графику

2.1. Магия двойных согласных

Правописание двойных согласных (в лингвистике их еще называют геминатами) в заимствованных словах подчиняется в основном традиции, стихийно сложившимся правилам. Строгих рекомендаций нет, поэтому неудивительно постоянное внимание к этой проблеме в русской орфографической науке. Предлагались самые разные решения, радикальные и компромиссные:

1) отказаться от двойных согласных вообще;

2) следовать иноязычному графическому прототипу;

3) сохранить двойные согласные только в именах собственных [Грот 1912: 85–97; Гловинская 1964; Коляда 1964; Тимофеева 1995].

В написании иноязычных слов с двойными согласными сталкиваются фонетический и традиционный принципы русской орфографии. В целом же орфография таких слов кодифицируется в орфографических словарях.

Вариативность написания иноязычных слов с двойными согласными в эмигрантской прессе была велика, что обусловливалось прежде всего иноязычным окружением, контактным сосуществованием кириллического и латинского алфавитов и влиянием орфографии прототипов на уже (относительно) давно заимствованные слова. Традиционный принцип написания слов с двойными согласными в иностранных словах явно отошел на второй план, в сравнении с фонетическим и орфографическим критериями прототипических слов в языкахреципиентах. Приведем довольно обширный список иноязычных слов с двойными согласными, содержащихся в нашем корпусе примеров, и сопоставим его с написаниями, представленными в [Ромашкевич 1898] и в СУ.

* Обратим внимание, что во французском это слово выступает в форме множественного числа, но в русский было заимствовано в единственном.

** В русском языке коммерция – европейское (французское) заимствование через польский, где оно, как и в русском, – женского рода; во французском же слово – мужского рода.

*** Во французском языке, как и в заимствовавшем это слово немецком, оно – женского рода.

Таблица явственно свидетельствует об отходе от написаний иностранных слов с двойными согласными, рекомендуемых в русских орфографических словарях, например, конца XIX – начала XX в. Графическая форма слов, принятая в орфографической практике той или иной страны проживания русских эмигрантов, несомненно, влияла как на адаптацию новых заимствований, так и на трансформацию написания старых. Особенно сильным было немецкое влияние, в результате побеждавшее графический облик слов, ранее заимствованных из французского (агрегат, жираф, комиссар, лотерея, раса, тиран); французское влияние, судя по нашему корпусу, несколько уступало немецкому: аплодисмент -> апплодисмент, аранжировка -> арранжировка, ресурс -> рессурс, курьерский -> куррьерский, конкуренция -> конкурренция. Возможны были и альтернативные варианты написания как ориентация на фонетический и графический критерии:

а) новое заимствование может писаться то в соответствии с графическим принципом – оффис (англ. office), то в соответствии с фонетическим – офис (следование английской фонетике [Ofis]);

б) в зарубежье написание старого заимствования комерция по фонетическому критерию (в XIX в.) оказалось под угрозой прототипической графической формы: фр. commerce, нем. Kommerz, что привело к возникновению непоследовательности: комерция, но коммерческий.

Такой разброс написаний иностранных слов с двойными согласными – это несомненное наличие «слабого звена» в орфографической практике русскоязычной прессы. Оборотной стороной, но в этом смысле и лучшим косвенным подтверждением «слабости» является гиперкорректная орфография иностранных слов, т. е. появление двойных согласных в тех случаях, когда для этого не было никаких оснований даже в прототипе; именно этим мотивом можно объяснить орфографию таких написаний, как каррикатура, филлиал, эллемент. Итак, магия двойных согласных в иностранных словах зачастую превращалась в манию двойных согласных. Нам встретилось только одно иноязычное слово, написанное с отклонением от прототипического: пано < фр. panneau, вследствие, очевидно, особенностей индивидуальной фонетики (орфографии).

2.2. Другие случаи

Кроме этого самого яркого примера (влияние прототипов с двойными согласными), в нашем корпусе есть редкие случаи выравнивания (подравнивания) прежних форм написания к иноязычным графическим формам: шпек – «свиное сало» (нем. Speck) вместо давно освоенного шпик (< польск. szpik), рахат-локум (тур. rahat-lokum, франц. rahat-lo(u)koum) вместо традиционного в русской орфографии рахат-лукум.

Яков Иванович, запивая бессахарным кофе вязкий бутерброд со шпеком и не без труда преодолевая произношение и обороты языколомной немецкой речи, говорил своей жене… (Руль. 1930. 1 янв. № 2766).

3. Кавычки

Писатель, критик, театровед С. М. Волконский, находясь в эмиграции и живо реагируя на проблемы сохранения чистоты русского языка в изгнании, писал о роли кавычек: «Кавычки являются свидетельством, что говорящий […] сохраняет свое критическое отношение к явлению речевому или умственному, которому не дарит своего полного сочувствия. Кавычки, как бы подчеркивающие неодинаковость умственных уровней, несомненно, одно из проявлений культурности [выделено автором цитаты. – А. З.]. Это признак неугасшего в человеке чутья критики и самокритики» [Волконский С. М. Вопросы языка // Звено. Париж, 1927. № 6. С. 323 – цит. по: Грановская 1995: 13]. По сути, здесь Волконский сформулировал одну из функций этого знака – прагматическую, которая действительно являлась, пожалуй, одной из важнейших (среди прочих) в письменном языке эмигрантов. Важнейшей, но не единственной. Публицистические эмигрантские тексты демонстрируют умелое и разнообразное использование этого «орфографического джокера» (по образному выражению Б. А. Успенского) как возможности пишущему продемонстрировать свою оценку, свое лингвистическое «ego» по поводу приятия/отвержения реалии или явления.

Б. С. Шварцкопф, характеризуя этот знак, называет его «многофункциональным»: в синтаксисе он служит для выделения прямой речи, цитат, условных наименований (эти правила предписаны пишущему как нормативные); в лингвопрагматике – как личная сфера оценки письменного слова и стоящего за ним понятия [Шварцкопф 1997: 374]. Мы вкратце коснемся синтаксических правил использования этого знака (выделительная и предупредительная функция [Макарова 1969]), но в основном сосредоточимся на семантических аспектах его применения, а именно модальном [Ильиш 1968; Макарова 1969] и метаязыковом [Шварцкопф 1970].

1. Синтаксическая (пунктуационная) функция кавычек. В эмигрантских газетах последовательно закавычиваются названия печатных органов, будь то русскоязычные (все без исключения, поэтому мы не приводим примеров) или иностранные, а также названия мест досуга, обществ (ср.: общество вспомоществования «Юхасаби»), заводов, предприятий (ср.: «Эспортхлеб», контора «Интуриста»), кораблей (ср.: ледокол «Семерка») и т. д. Это касается слов как траслитерированных, так и сохраняющих свой латинский графический облик. Примечательно, что существует очевидная и доминирующая тенденция транслитерировать иностранные названия, а не использовать их исходную графическую форму. Сравните несколько примеров:

а) транслитерированные: «Дер Нойе Вег», «Пти Эрмитаж», «Чикаго Дейли Ньюс», «Дансинг-Палас», «Карлейль», «Референц», «Ипподром» и др.

б) нетранслитерированные: «Tanass», «Kunststelle», «Hakenkreuzer».

Если используется нетранслитерированное название газеты, журнала, то иногда оно сопровождается переводом понятия на русский язык: «Рестлер» (Борец), «Рестлинг» (Борьба), но такие случаи единичны:

…мы получили от К. А.Пожелло из Кливленда (штат Охайо) ворох программ, афиш и номеров журнала «Рестлинг» (Борьба) и «Рестлер» (Борец), свидетельствующих о кипучей и успешной деятельности б[ывшего] чемпиона России в роли борца и организатора матчей вольной борьбы (Возрождение. 1935. 2 янв. № 3500).

Введение в текст новых иностранных реалий в транслитерированном виде также в подавляющем большинстве случаев сопровождается кавычками: «клипса», «ави фаворабль», «доммаж энтерэ», «катчмен», «ютилитэ публик», «вочман», «бреэкфест», «бодигар», «уикэнд», «промотер», «канотье», «герл», «union sacr?e», «status quo» и др. Бескавычечные написания немногочисленны и обычно представляют интернационализмы (чаще всего латинского, французского происхождения): ? la russe, ? l’а, quasi, W.-C. и др. Интересен единичный случай использования закавыченной транслитерированной формы иноязычного слова с русским суффиксом, наряду с русифицированной, давно заимствованной: «gentleman» ство – джентльментство. Использование комбинированной формы явно свидетельствует о стремлении вернуть понятию его национальную (культурно-этническую) окраску и на стыке латинской графики и русской морфологии привлечь внимание читателя. В этом случае кавычки для выделения латинской графической формы выполняют кульминативную (акцентирующую) функцию:

Не каждый англичанин, в зависимости от степени развития вышеуказанных факторов умственного и нравственного значения, мог достигнуть того положения в окружающей его среде, чтобы быть названным «gentleman» ом и приобрести, как таковой, уважение, доверие и влияние среди окружающих его людей. Так, чисто английским идеалом «gentleman» ства внесен был в народ дух в высшей степени полезного и почетного соревнования, в котором, в умеренных рамках понимаемое честолюбие, и самолюбие, и сознание приобретения прав соответственно заслугам – получали широкое удовлетворение (Призыв. 1919. 7 (23.9) окт. № 77).

Однако в других, тривиальных, случаях при введении нового понятия, не наделенного особой прагматической функцией, но называющего конкретную бытовую реалию, кавычки могут отсутствовать: pull-over’ы. Варваризм на пути проникновения в русскую морфологическую систему и его освоения (в форме множественного числа) – единичный пример в нашем корпусе.

…дамские и детские pull-over’ы [реклама](Дни. 1926. 21 нояб. № 1165).

Любопытно сравнить использование кавычек в эмигрантских изданиях первой волны эмиграции с современными русскоязычными изданиями ближнего и дальнего зарубежья. Сопоставление использования синтаксической функции кавычек в нашем корпусе с подборкой графических, орфографических и других особенностей русскоязычной прессы Финляндии, выполненной Е. Ю. Протасовой, явственно демонстрирует ослабление (коррозию) этой функции в современных русскоязычных печатных органах, кавычки используются скорее как факультативный пунктуационный знак, нежели как предписывающий. Аналогичные тенденции происходят и в современной русской прессе метрополии. Эмигранты, судя по материалам прессы 20–30-х гг. XX в., более строго следовали пунктуационным правилам постановки кавычек.

2. Семантические функции кавычек в эмигрантских текстах разнообразны и связаны с тем или иным прагматическим выделением лексемы, фразы, синтагмы в письменном тексте.

а) Наиболее нейтральной в прагматическом отношении является кульминативная функция кавычек, ориентированная на выделение в тексте какого-либо акцентированного понятия. Таких случаев в нашем корпусе немного, и они обычно связаны с авторской интенцией усилить какое-либо понятие, а также показать его особое употребление, не свойственное русскому языковому узусу: «каникулы» (парламентские), «волонтер», «возвращенец», «активист», «денационализироваться» и др.:

Конгресс [США. – А. З.] распущен на «каникулы» до января 1934 года (Младоросская искра. 1933. 15 авг. № 32).

Ведь если не будет готова наша «смена», если наша молодежь распылится, «денационализируется», окончательно уйдя от России в свою личную заграничную жизнь, то эмиграция как политическая сила через некоторое время перестанет существовать (Возрождение. 1939. 14 июля. № 4192).

…некоторые «волонтеры» внешней политики [Коммунистической партии Англии. – А. З.] наивно надеются цивилизовать диких большевиков (Дни. 1925. 28 янв. № 676).

б) Тропеистическая функция кавычек акцентирует внимание читателя на метафорическом употреблении какого-либо слова: «медвежонок», «тянуть», «засыпаться», «дно», «витязь» (член детско-юношеской эмигрантской организации «Витязь»), «кровообращение», «зеленый» (молодой, неопытный), «желтые» (азиаты), «парламентские» (выражения), «смена», «отец», «дети» и мн. др.

Многие «отцы» встревожены растущей денационализацией зарубежной молодежи. Но не нелепо ли сокрушаться о денационализации «детей» и одновременно совать младороссам палки в колеса (Младоросская искра. 1932. 12 июля. № 20).

Без России, вернувшейся в мир, России целостной, державной, свободной нельзя восстановить нужного хозяйственного и политического «кровообращения» мира (Возрождение. 1939. 7 июля. № 4191).

Если, влекомый жаждой вкусовых ощущений, будешь поочередно пробовать все сорта [алкоголя], то получится так называемый «медвежонок», и ты не только не попадешь к другим знакомым, но доберешься домой, уподобляясь именно этому зверю, т. е. «на четвереньках» (Меч. 1937. 2 мая. № 17).

в) Модальнооценочная функция кавычек основана на авторском (индивидуальном или групповом) отношении к тому или иному понятию или реалии. Именно здесь особенно к месту метафора Успенского («орфографический джокер») и приведенное выше высказывание Волконского. Цель использования кавычек в этой функции – показать иное понимание явления (от легкой иронии до полного отрицания) и обособиться, отстраниться при помощи кавычек от того содержания понятия, которое вкладывает в эту же словесную (графическую) оболочку политический противник или оппонент. Разумеется, в эмигрантской прессе наиболее частым «противником», присвоившим себе право смысловой подтасовки, является весь советский строй, хотя, впрочем, и внутри эмигрантских кругов модальнооценочная функция кавычек использовалась очень активно. Могут закавычиваться практически все реалии советского обихода:

• аббревиатуры и сложносокращенные слова («чека», «комсомол», «совдеп», «колхоз», «СССР»);

• новые понятия советского быта («пионер», «октябрины», «звездины», «безбожник» (активист, пропагандирующий атеизм), «кулак», «бедняк», «алименты», «троцкист», «сталинец», «стукач» (доносчик), «стучать» (доносить), «советский», «ленинизм»);

• «присвоенные» (референциально трансформированные) большевиками старые понятия («культурный», «хозяин», «руководитель», «вождь», «конференция», «победа», «подвиг», «верность», «справедливость», «честь», «долг», «дисциплина», «успех», «амнистия», «ученый», «манифест»). Приведем несколько примеров:

Безумная затея лишения православного населения колоколов, которая сейчас осуществляется во многих местах «безбожниками» при содействии советской власти, вызывает озлобление и вражду даже в кругах, близких к советам (Сегодня. 1930. 14 янв. № 14).

…в середине апреля начнется в Одессе процесс шести чиновников Управления Черноморского пароходства, виновников гибели «Семерки». Так как процесс будет «показательным», а «показать» он должен «высокую справедливость советской власти», окончится процесс вынесением шести смертных приговоров (Меч. 1937. 11 апр. № 14).

…во Францию едучи, там в попутчиков «ленинизма» предполагает г[осподин] Луначарский превратить последователей… «неомонархизма» [sic] (Дни. 1925. 27 янв. № 675).

Пусть подумает Н. С. Тимашев, что, если он прав, попрекая Дмитриевского его прежним «сталинизмом», то тогда правы были бы и те младороссы, попрекая академика Струве его бывшим «ленинизмом» (Младоросская искра. 1932. 20 авг. № 21).

г) Метаязыковая функция кавычек – это проявление авторского сомнения, колебания в семантической точности, верности, уместности использованного автором слова или фразы, это проявление «самокритики» (по Волконскому). Данная функция кавычек в эмигрантских газетах явно подавлена предыдущей, несущей читателю мощный прагматический (почти всегда пейоративный) заряд.

Существует слой населения – как бы «конгломерата» из всех других слоев, т. е. из интеллигентов и из рабочих, и колхозников, и военной среды – это «активисты» (Возрождение. 1939. 14 июля. № 4192).

Итак, в эмигрантской прессе кавычки выполняют важную роль: с одной стороны, они свидетельствуют о хорошем знании эмигрантами правил их использования в синтаксических функциях; с другой – показывают возросшее значение их применения как графического знака, фиксирующего внимание читателя на модально-оценочных аспектах наименования.

4. Оценка советских орфографических (графических) новшеств

Изменения, предлагаемые в советской языковедческой науке и окололингвистических кругах, пропагандировавших и проводивших партийно-советскую языковую политику, зачастую становились объектом и критики, и злого подшучивания эмигрантских авторов. В следующей цитате^[20] моделируется разговор Сталина с народным комиссаром просвещения А. В. Луначарским (эмигранты иронично-насмешливо часто именовали его народным комиссаром затемнения):

Главнаука настаивала не писать мягкого знака после шипящих и писать Ы после Ж, Ш и Ц, наприм.: соцыализм, шырь и т. д.

[Из советских газет]

Луначарский (Сталину):

С тех пор как я лишился власти,

На Вас свалились все напасти:

Партийный тягостный разброд,

И «кулаки», и недород…

Кричат газеты белой масти

Про Вашу слабость, косность, мрак…

Чтобы доказать им твердость власти,

Восстановите твердый знак.

Сталин (про себя):

Ишак!

Луначарский:

Пускай царит он в алфавите,

В своей веселой, пестрой свите.

Затем – примите мой совет:

О воскрешении старой яти

В коммунистической печати.

Сталин:

Болтун, непризнанный эстет,

Режима старого невольник.

Луначарский (не слушая):

Мне говорил советский школьник:

– «Еду писали через “ять” —

И не случалось голодать».

Сталин:

Крамольник!

Луначарский (продолжает):

«С тех пор, как пишется “еда”,

Еды не видно никогда».

Сталин (гневно):

В тюрьму, в застенок – без суда,

Луначарский (струсив):

Простите… Вам и книги в руки…

Сталин:

Вчера велел я Главнауке —

Не только твердый знак и ять,

Но даже мягкий знак изъять.

Луначарский (робко):

А как же с Горьким?

Сталин:

Будет «Горкий»!

Я вашим школьникам задам:

За мягкий знак дождутся порки

По мягким и другим частям.

(Луначарский стыдливо поворачивается спиной).

Согласно моему декрету

«Социализма» больше нету:

Социализм – анахронизм:

«У нас теперь – “соцыализм”»!…

Автор Lolo (Ницца) (Сегодня. 1930. 9 янв.)

В 1930 г. эмигранты были взбудоражены началом работы над проектами, витавшими в партийно-государственном аппарате СССР и некоторой части научно-гуманитарной интеллигенции и нацеленными на замену кириллического алфавита латинским. Многие эмигрантские газеты не могли не откликнуться на это судьбоносное для русского языка и культуры событие. Вот такое сообщение было опубликовано в одной из самых осведомленных о советских делах рижской газете «Сегодня»:

В коммунистической академии состоялось совещание, посвященное вопросу о латинизации русского алфавита. Председатель комиссии по латинизации при Главнауке какой-то Яковлев,^[21] отстаивая необходимость этой реформы, подчеркивал, что она должна быть осуществлена не внезапно, а в течение ряда лет. В качестве довода против старого русского алфавита Яковлев выдвинул то положение, что алфавит этот служил самодержавию оружием насильственной русификации [sic]. Яковлев даже указал, что в СССР имеется 25 народов, численностью в 25 мил[лионов] человек, которые уже пользуются латинским шрифтом. Ко всему латинизация русской письменности сделает книгу очень убористой и даст огромную экономию на бумаге. По подсчетам советских прожектеров, за короткий срок экономия эта даст около 30 мил. [лионов] рублей. Никаких конкретных решений по вопросу об осуществлении этого проекта пока принято не было (Сегодня. 1930. 11 янв. № 11).

Возможная латинизация русского алфавита взволновала эмигрантские газеты, поэтому информационные сообщения из Москвы поместили многие печатные органы:

Латинизация русской азбуки [заглавие]. Из Москвы пишут, что латинизация русского алфавита будет применена в ближайшем будущем [подзаголовок]. Представитель комиссариата народного просвещения Костенко следующим образом изложил план латинизации. Алфавит будет подвергнут дальнейшему упрощению, хотя бы ценой игнорирования более мелких звуковых различий. Широко будут применяться апострофы и особые значки под буквами. Буква «щ» будет заменена латинским «эс» с апострофом; буква «ч» – латинским «сэ». «Х» сохранит свой нынешний вид и не будет читаться как «икс». Костенко следующим образом мотивировал переход на латинский шрифт: «Эта мера облегчит для русских изучение иностранных языков и позволит иностранцам, посещающим Россию, читать названия улиц, магазинов и т. д. Когда же настанет мировая революция, в наступлении которой мы, марксисты, не сомневаемся, будет большим удобством иметь повсюду единый алфавит. Кроме того, с переходом на новый шрифт мы сможем произвести отбор в книжном материале и перепечатывать только те книги, которые мы считаем полезными» (Руль. 1930. 16 февр.).

Разумеется, речь идет не только и не столько о сотнях и тысячах сэкономленных тонн типографской краски и бумаги или якобы об удобстве чтения названий иностранных учреждений, газет, магазинов, или способе освоения иностранного языка, что должно мотивировать переход с кириллицы на латиницу. Причины здесь, конечно, гораздо глубже и уходят корнями в культурно-историческую перспективу, опорными точками которой для эмигрантов выступают Русь, православие, Кирилл и Мефодий (первоучители славян). Кириллический алфавит базируется на истории и символизирует преемственность развития Руси – России как единого государства. Революция 1917 г. знаменовала для многих эмигрантов если не социально-экономическую смерть страны, то ее предсмертные судороги. Введение же латиницы – это, по мнению эмигрантов, окончательная смерть России, а именно духовно-религиозная смерть, полная победа католицизма над православием. Именно в таком эмоционально-напряженном клубке культурно-религиозных сплетений эмигранты рассматривали обсуждение вопросов перехода в СССР с кириллицы на латиницу. И тем не менее эмигранты находили в себе еще силы шутить над советскими реформаторскими затеями. Приведем обширное стихотворение известного эмигрантского писателя В. В. Клопотовского (1883–1944), выступавшего под псевдонимом Лери:

Московская латынь

В СССР предстоит введение латинского шрифта.

«Латынь из моды вышла ныне», —

Так некогда сказал поэт,

Но в этом больше смысла нет,

Раз, по прошествии ста лет,

В России пишут по-латыни,

По предписанию чеки,

Середняки и кулаки.

Согласно воле Главнауки,

В России умерли «аз» – «буки».

А также «веди» и «глагол».

Чтоб не трудился комсомол,

Да при наличьи комсомола

Теперь уже не до глагола

Тому, кто, как известно всем,

Уже давно и глух и нем.

И всем на свете недоволен,

И недвижим, и безглаголен.

Но что за ширь, но что за взлет!

И кто осмыслит, кто поймет

Рисунок этот прихотливый

И сказочные перспективы

Тех государственных забот,

Что власть советов наполняет,

И от которых весь народ

Действительно обалдевает,

Но все же движется вперед,

И, становясь в хвост за селедкой

Иль за восьмушкой макарон,

Вполне признательно и кротко

Язык Тацита учит он,

Как признанный первоисточник

Всех умных и серьезных книг,

Либо, вперяя глаз в подстрочник,

Он по-латыни славит ЦИК.

И, рассудив в огне и в буре,

Всех откровений весь венец

Кричит совдепу: «Моритури

Тебе салютант» и конец!

И в самом деле, что творится!..

Обалдевает голова,

И это ясно, что едва

Другая сыщется столица,

Как эта красная Москва! —

Где были снежные сугробы,

Где были мрачные леса,

Там нынче всюду небоскребы

Вонзают крыши в небеса,

И государство взором метким

Спешит культуру насадить

И всех, в порядке пятилетки,

И обогреть, и накормить!..

Грохочет жизнь, взлетают лифты,

Вздымая хлебные мешки,

И правильным латинским шрифтом

Посланья пишут мужики.

И даже будучи в подвале,

И, несмотря на свой удел,

«В конце письма поставят “вале”»

Пред тем, как выйти на расстрел!..

И даже в глубине деревни

Белогвардеец и кулак,

Презрев старорежимный мрак,

Как римлянин какой-то древний,

Выводит вместо трех крестов

Латинских звонких пару строф!..

И не при тлеющей лучине,

Подруге темных царских дней,

А при «Филлипсе»^[22] в сто свечей

Мужик с мужичкой по-латыни

Благонадежности своей,

Сопя, вдвоем строчат анкету,

Но с тяжкой думой на челе,

Чтобы узнали там, в Кремле,

Что хлеба все-таки ведь нету

И что не народится хлеб,

Пока не пропадет Совдеп!..

И изречением крылатым

Латинский завершив язык,

Они вполне российским матом

В душе обложат красный ЦИК…

И слов игры их не измерить,

И можно лишь одно сказать,

Что Русь аршином не измерить,

И по-латыни не понять!..

(Сегодня. 1930. 12 янв.)

Такая ироническо-скептическая оценка возможной латинизации русского языка в стихотворении сопровождается апелляцией и к историческим фактам, и к традиционным образам русской крестьянской Руси-России, и к просторечным и даже бранным формам (ученая латынь <-> русский мат как антипод латинского – языка учености), и к литературным ассоциациям, реминисценциям (ср. тютчевское «Умом Россию не понять…»), и к текущей ситуации в большевистской стране (пятилетки как новый способ планового хозяйственно-политического управления страной). Орфографические новшества, активно обсуждаемые в советской России, казались эмигрантам всё более и более абсурдными, вздорными и нелепыми и все более отдаляли эмигрантов от советской культуры, интеллектуального поля и складывавшейся, формировавшейся языковой практики.

Выводы

1. Эмигрантские газеты в целом характеризует достаточно высокое качество орфографии и пунктуации. Журналисты, издатели, писатели, участвовавшие в издании газет, старательно придерживались орфографических правил и следили за их соблюдением.

2. Орфография представляет собой не просто застывшую, закосневшую систему, но динамический компромисс. Это свод правил, установленных в социуме на данный момент времени и представляющих симбиоз стихийного и рационального, естественного и искусственного [Голев 2004: 46–62]. Именно поэтому рассмотрение некоторых «стихийных» и «рациональных» начал в орфографическо-пунктуационной системе публицистических текстов, реагировавших на социальную динамику и языковые инновации и отражавших это на страницах газет, позволяет сделать некоторые выводы о процессах, протекающих вне систематичной нормализаторскоко-дификационной деятельности в советской прессе.

3. Нахождение эмигрантов в иноязычном окружении не прошло бесследно для написания гласных букв в заимствованных словах: их орфография, несомненно, ориентируется чаще на фонетический (фонематический) принцип, чем на орфоэпический.

4. Значительно усилилась ориентация на исконные (прототипические) написания иноязычных слов с двойными согласными, причем произошла субституция даже в старых заимствованиях, давно освоенных и усвоенных русским языком и нормативной орфографией. Наиболее мощное влияние оказывал немецкий язык.

5. В сфере пунктуационных особенностей эмигрантских газет отметим значительное возрастание роли кавычек в модально-прагматической функции, что связано в первую очередь с большим количеством понятий (в основном – советских), активно используемых во всех без исключения изданиях русскоязычной прессы и пейоративно оцениваемых в большинстве из них.

6. Использование графических средств в эмигрантской прессе значительно варьируется: большинство «левых» и демократических изданий практически не используют выделение слов при помощи заглавных букв, напротив – монархические, народно-патриотические газеты охотно прибегают к такому выделению ключевых понятий (с их идейно-политических позиций).

7. Графико-орфографические новации, предлагавшиеся в СССР (изменение алфавита, возможный переход на латиницу), живо обсуждались на страницах эмигрантских газет. Разумеется, обывателю-эмигранту не было дела до научных тонкостей реформирования русского правописания, гораздо больше эмигрантов интересовала идеологическая и политическая подоплека нововведений: эмигранты усматривали в них злой умысел большевиков – сломать, разрушить стройное (в обыденном сознании эмигрантской массы) и фундированное в истории здание русской графики и орфографии. В предлагавшейся в СССР смене графики (переход с кириллицы на латиницу) эмигранты ясно видели не столько практические вопросы создания алфавитов для неписьменных языков СССР или унификации алфавитов, сколько единственный идеологический смысл: намерение большевиков приблизить свершение мировой революции путем интернационализации алфавитов всех стран («алфавиты всех стран, соединяйтесь!»).

Глава 2
Грамматические процессы в языке эмигрантской публицистики

Общие замечания

Языковая компетенция эмигрантов старшего поколения сформировалась еще в дореволюционное время, поэтому и в лексическом строе эмигрантской публицистики, и в грамматическом можно наблюдать относительную «чистоту» языкового материала: практически на протяжении двух десятилетий (1920–1930-е гг.) основным костяком сотрудников газет и журналов оставались «отцы», а не «дети». Именно это обстоятельство заставляет внимательно рассмотреть те грамматические черты в языковом строе эмигрантских газет, которые могут свидетельствовать о динамике, трансформациях русского языка среднего и старшего поколения, оказавшегося в изгнании. Какие изменения происходили в языковой компетенции людей с уже сформированной языковой базой? Ясно, что грамматический строй в меньшей степени, чем, например, лексический ярус подвержен влиянию социальных факторов, хотя и в грамматических моделях могут происходить изменения, обусловленные сменой идеологическо-политических приоритетов в обществе, стилистическими причинами. В устном (некодифицированном языке) и словарь, и грамматика нацелены на передачу смысла высказываний, которые – помимо своего языкового значения – требуют от пользователей языка знаний так называемой «коммуникативно-ситуативной грамматики», т. е. использования языка в зависимости от характера отношений между говорящим и адресатом (официальные – нейтральные – дружеские), от социальных ролей, от соблюдения говорящим коммуникативных тактик в разных условиях речевого общения, от способов общения (контактный / дистантный, устный / письменный) и др., что в совокупности с собственно языковыми (лексическими, грамматическими) знаниями составляет коммуникативную компетенцию носителя языка.

Длительное пребывание вне сферы основного (материкового) языка может сказываться на коммуникативных навыках говорящих: консервируются одни языковые черты, появляются новые. Насколько интенсивно протекают процессы языковых трансформаций в устной и письменной формах языка эмиграции? Устная разговорная речь уже неоднократно становилась предметом описания лингвистов. Речевые трансформации (языковая коррозия) могут быть осознаваемыми или неосознаваемыми говорящим. В отличие от спонтанной речи, в литературно-письменной форме у говорящего (пишущего) более ограниченный репертуар языковых средств, ориентация на ситуативные параметры существенно ниже (в данном случае речь не идет о фоновых знаниях или общей апперцепционной базе социума). При порождении письменных текстов, написанных с целью их публикации, степень языкового самоконтроля индивида обычно выше, чем в его устноречевой практике. Поэтому интересно рассмотреть, насколько широко представлены в письменной практике эмигрантов первой волны «старые» языковые особенности, принятые еще в дореволюционной публицистике, и «новые», инспирированные пребыванием за рубежом? Какова степень языковой «консервации» (и даже консервативности), корреспондируют ли грамматические процессы в языке эмигрантской публицистики с аналогичными процессами, протекающими в языке метрополии, каковы языковые инновации, проникающие на страницы эмигрантской прессы?

1. Аналитические тенденции

В типологическом отношении русский язык относится к числу синтетических (преимущественно) по своему строю. В структуре одного слова объединяются несколько морфем: собственно лексические, несущие основное значение слова, и аффиксальные форманты, указывающие на грамматическую категорию (часть речи, падеж, род, спряжение, лицо и т. п.). Основным синтетическим средством выражения грамматического значения в большинстве синтетических языков мира служит аффиксация. В аналитических языках (классическими примерами служат английский, французский) грамматические категории выражаются отдельно от лексических: либо самостоятельными словами (артиклями, предлогами), либо достаточно жестким порядком слов и синтаксической структурой предложения, интонацией. В русском языке есть и аналитические элементы: служебные слова (союзы, предлоги, частицы), крайне важную роль играет также интонация, но все же русский считается синтетическим (по преимуществу) языком. Учеными уже давно подмечено, что аналитические способы выражения в исторической перспективе составляют один из ведущих процессов развития многих языков. Вопрос о преобладании аналитических средств и уменьшении роли синтетических средств интересовал уже основоположников компаративистики в начале XIX в. В современной контактологической лингвистике этапы такой трансформации языков в направлении от синтетизма к аналитизму называют аналитическими стадиями развития языков, иными словами – изменения в морфосинтаксической структуре оценивают как движение от одной стадии аналитизма к следующей, от одного типа синтетизма – к другому, включающему, в свою очередь, больше аналитических элементов, чем прежний тип. Уже более 150 лет назад И. И. Срезневский писал, что в процессе культурного взаимодействия народов, приводящем к широкому распространению двуязычия или многоязычия, в синтетических языках сохраняются или развиваются только те черты, которые облегчают перевод с одного языка на другой, и это также может усиливать уровень аналитичности языкового строя и приводит к развитию аналитизма. Аналитические конструкции легко проникают в синтетические языки; в обратном же направлении такое движение не происходит [Мельников 2000].

Со второй половины XX в. в русистике развернулась довольно острая дискуссия о заметно увеличившихся аналитических чертах в русском языке; делаются выводы пусть о медленном («микроскопическом», по М. В. Панову), но движении русского языка в сторону английского,^[23] аналитического в своей основе [РЯСОМ 1968: 15; РЯК 1996: 326–344; Акимова 1998; Гловинская 2000 и мн. др.]. Правда, часть исследователей сомневается в справедливости и обоснованности данного утверждения, мотивируя свою критику «аналитиков» (ученых, отстаивающих идею движения русского языка в аналитическом направлении) тем, что во внимание принимается чаще всего хронологический период последних 100 лет и игнорируются аналитические черты еще в древнерусском, напр., в сфере использования местоимений, функционировании вспомогательного глагола быть при формировании аналитических времен – не только будущего, но и прошедшего [Dunn 1988; Тираспольский 1991]. Впрочем, даже на синхронном срезе аналитические новшества некоторыми лингвистами могут расцениваться как периферийные, не затрагивающие глубинную структуру морфологии и синтаксиса и часто фокусирующиеся в разговорном языке, в котором, как известно, степень аналитизма заметно выше, чем в письменных формах; в данном случае оговорки, описки квалифицируются как недостаточные языковые навыки индивида, но не экстраполируются на языковую систему в целом [Горбачевич 1990]. Напротив, другая часть лингвистов возникновение аномалий в речи рассматривает как убедительные и симптоматичные факты, свидетельствующие о росте аналитических элементов в грамматическом строе русского языка; расширение аналитизма трактуется исследователями как доказательство подвижности языковой системы на ее динамичных, «универсально слабых» (в терминологии М. Я. Гловинской), наиболее подверженных языковой коррозии участках. Ср.: «Одна из наиболее определенных [тенденций в русском языке послереволюционной эпохи. – А. З.] – стремление к аналитизму. Основной признак аналитических единиц – то, что у них грамматическое значение передается вне пределов данного слова, т. е. средствами контекста (в широком смысле слова)» [РЯСОМ 1968: 11].

Исследователи языка русского зарубежья уже неоднократно обращали внимание на более активный характер проявления аналитических черт в речевой практике эмигрантов [Benson 1957; Kouzmin 1982; ЯРЗ 2001; РЯЗ 2001] в сравнении с языком метрополии. Основной областью распространения аналитизма является рост несклоняемых имен существительных, довольно обильно заимствуемых из языка-источника (прежде всего обозначения бытового характера, названия официальных учреждений, обозначения документов, термины делопроизводственной сферы), и имен прилагательных. В отличие от них глагол «с заимствованной основой не может быть “голым”, он должен иметь формальные показатели своей глагольности» [ЯРЗ 2001: 205], поэтому лексические и грамматические глагольные новообразования в языке эмигрантов оформляются согласно русским словоизменительным классам глаголов. В устном языке аналитизм в глагольных формах может проявляться в расширении сферы использования формы буду при образовании будущего времени: Я буду иметь лоны (англ. loan – «ссуда, заем»); Я буду назад в четыре часа (ср. английское глагольное соответствие I will be back – «я вернусь») [Andrews 1999: 98, 102], однако авторы [ЯРЗ 2001] не фиксируют подобных образований в собранном ими материале. Скорее всего, подобные грамматические конструкции присущи речевой практике индивидов, языковая компетенция которых в раннем (подростковом) возрасте подверглась мощному влиянию иностранных языков (где есть формально выраженные показатели будущего времени); в этом случае можно говорить о языковой коррозии, когда на языковую систему индивида, находящуюся в стадии формирования, накладывается другая языковая система, в которой та или иная грамматическая категория оказывается более употребительной или единственно возможной. Однако с точки зрения нормативной русской грамматики такие конструкции ошибочны, они не возникают в речевой практике носителей русского языка в метрополии. Можно ли рассматривать недостаточное знание русского языка и проникновение в речевую ткань индивида аналитических черт как тенденцию к аналитизму речи (языка) всех русских, живущих в зарубежье? По-видимому, нет. Таким образом, при изучении языка русской эмиграции встает важный теоретический и практический вопрос – о каком типе аналитизма следует говорить: появившемся в устной речи отдельных индивидов в результате языковой коррозии или на уровне русской языковой системы, находящейся вне метрополии. Письменная форма использования русского языка отражает аналитические процессы в меньшей степени, чем устная. Тем интереснее рассмотреть, в каких же зонах языка, на каких языковых ярусах (лексика, морфология, синтаксис) аналитические черты проявляются больше всего?

1.1. Аналитические процессы в области имен существительных

Аналитические формы имен существительных проникали в эмигрантский речевой узус и письменные сферы первой волны эмиграции довольно активно, среди них можно выделить тематические сферы, в которых аналитические модели используются чаще всего:

• наименования кинофирм, заводов, увеселительных и развлекательных заведений: Парамаунт-фильм, Жокей-клуб, Лаун-теннис клуб, Бетховен-зал, Дансинг-Палас, Дженерал Моторс:

Луиза Брукс, Ричард Арман в новейшем Парамаунт-фильме «Братья-соперники» [реклама] (Сегодня. 1930. 6 янв. № 6).

Дейтч указал также, что в настоящее время в венском Жокей-клубе происходят совещания между венгерскими австрийскими легитимистами (Дни. 1925. 13 февр. № 690).

6 ноября первая команда русского Лаун-Теннис Клуба играет реваншный матч на площадках Аньерского клуба (Возрождение. 1927. 6 нояб. № 887).

…в 8 часов 40 минут [Прокофьев] подъехал к Бетховен-залу, но из автомобиля не вышел (Дни. 1925. 1 февр. № 680).

Очередной симфонический радио-концерт [sic] Дженерал Моторс… будет посвящён величайшему русскому поэту А. С. Пушкину (Рассвет. 1937. 11 февр. № 35).

Это достаточно многочисленная группа в нашем корпусе. Сохранение структуры наименований тех или иных заведений, принятых в языке-источнике, – практически повсеместное явление в эмигрантской публицистике, не знающее исключений. Несомненно, это свидетельствует о стремлении эмигрантов не нарушать номинативно-структурную целостность иноязычной лексической единицы, даже если ее грамматическая структура не соответствует русской; можно утверждать, что грамматическая корректность и соблюдение русских морфологических законов согласования отступают на задний план. С точки зрения русской грамматики, нормативными являются определительные словосочетания с существительным (в функции главного компонента) и зависимым прилагательным, согласующимся с определяемым словом в роде, числе, падеже. В наших примерах первая часть составного наименования не склоняется, изменяется только второй компонент, подчиняясь законам согласования с другими членами предложения. Тем самым грамматическая связь между компонентами оказывается формальной, не координированной, формируются «аграмматичные формы», или своеобразный синтаксический «изафет» (по образному выражению В. Г. Костомарова). В современном русском языке масс-медиа эта тенденция стала проявляться особенно активно с конца 80-х гг. XX в. [РЯК 1996; Костомаров 1996; Ryazanova-Clarke & Wade 1999; Валгина 2001]. Итак, «изафетные» формы в эмигрантском варианте русского языка появились значительно раньше, чем в языке метрополии.

• наименования должностей, профессий: полицей-президент, министр-президент, министр-маршал, юстиц-рат, штаб-офицер, штаб-ротмистр, такси-шофер, генерал-директор:

Следственная комиссия Ландтага по делу Барматов дважды допрашивала берлинского полицей-президента Рихтера… (Дни. 1925. 14 февр. № 691).

Опытный такси-шофер немедленно требуется… (Сегодня. 1930. 4 янв. № 4).

Уже несколько дней пребывает в Берлине именитый советский гость – тов. Жуков, председатель объединенных электротехнических концернов СССР. Тов. Жуков играет руководящую роль в советской радиоиндустрии. […] «Генерал-директор» Жуков собирается посетить ряд германских радиостанций (Руль. 1930. 25 марта. № 2836).

Элементы аналитизма в терминах со значением профессий встречались задолго до революции. Это касается в первую очередь наименований военных должностей (многие из них в дореволюционном языке были заимствованы из немецкого: генерал-капитан, генерал-адмирал, генерал-аншеф, генерал-майор и мн. др.), профессиональных обозначений (обер-мастер, обер-кондуктор, обер-секретарь, обер-аудитор, обер-камергер, штаб-офицер, штаб-лекарь, штаб-ротмистр и др. [Ромашкевич 1889]). Многие составные термины, в которых первый компонент не склонялся, оставаясь в неизменяемой форме, сохранились в языке эмиграции, прежде всего это относится к военным обозначениям: штаб-офицер, генерал-лейтенант, штаб-ротмистр. В русском дореволюционном языке некоторые элементы составных терминов приобрели деривационную самостоятельность, послужив словообразовательными морфемами (в частности, префиксоидами) для производства новых слов. В эмигрантском публицистическом дискурсе сохранилось и продолжилось словопроизводство таких публицистически заостренных номинаций разговорного характера:

обер-аграрник Милютин (Сегодня. 1930. 3 янв. № 3).

обер-палач Дзержинский (Дни. 1925. 3 февр. № 681).

Однако не только сохранением старых наименований характеризуется эмигрантский узус, в него вошли и новые обозначения, связанные с жизнью за рубежом и отсутствовавшие в дореволюционном речевом обиходе: такси-шофер (очевидно, прямое заимствование из нем. Taxichauffeur; ср. англ. taxi driver, франц. chauffeur de taxi), полицей-президент (нем. Polizeipr?sident – «начальник полиции (в крупном городе)»), генерал-директор (нем. Generaldirektor – «генеральный директор»; ср. франц. directeur g?n?ral), министр-маршал, юстиц-рат (нем. Justizrat – «советник юстиции»). Расчленение в русском языковом сознании сложного иноязычного слова на два компонента, формирующих, в свою очередь, составной термин, ярко проявляется в написании иноязычного слова с помощью дефиса, который в русской орфографии, как известно, выполняет дифференцирующую функцию – разделения составной лексемы на самостоятельные в семантическом отношении элементы. Итак, существовавшая в русском языке традиция профессиональных обозначений (имевших в структуре аналитические компоненты) вполне органично вобрала в себя новые номинации, заимствованные эмигрантами из иностранных языков. Новые профессиональные обозначения легко приспосабливались к русской морфологии, будучи частотными в эмигрантском узусе, однако сохраняли свой неизменяемый (аналитический) характер в составе фраз-вкраплений, целью которых являлась коммуникативная точность при передаче значимых для эмигрантов понятий.

• обозначения политических реалий: дуче, гетто, наци, шупо (немецкая разговорная аббревиатура Schupo < Schutzpolizist – «охранник-полицейский»).

Под водительством Дуче [sic] Италия преодолевает, достигает, добивается, – одним словом, работает для своего лучшего национального будущего (Сигнал. 1938. 1 сент. № 38).

Тибор Самули – чахоточный садист и грабитель из подонков венгерского гетто… (Сигнал. 1938. 15 сент. № 39).

…по бокам этой шумной и хулиганящей толпы шли чинно, в ногу, в такт звукам «Интернационала» данцигские… «шупо» (полицейские) (Дни. 1925. 11 февр. № 688).

Следует аналитическому иноязычному прототипу (Hitler-Ludendorf-Putsch) и производное прилагательное Гитлер-Людендорфский (вместо русского нормативного гитлеровско-людендорфский):

…один из подсудимых немцев стоит во главе реакционной политической организации в Баварии и участвовал в пресловутом Гитлер-Людендорфском [sic] путче, другой печатал в своей типографии немецкие черносотенные брошюрки и пр. (Сегодня. 1930. 9 янв. № 9).

• производственные, технические наименования: тон-фильм (= тон-фильма), конвеер-система [sic]. Ограниченность технических лексем в данной группе, в принципе, не вызывает удивления, так как эмигрантская пресса намного меньше, чем советские газеты, уделяла внимания обсуждению технических, производственных проблем, технологических процессов и операций. Соответственно, потребность и необходимость в использовании технической, специальной терминологии на страницах эмигрантских газет была значительно ниже, чем в советской периодике, активно освещавшей процессы технического перевооружения народного хозяйства (ср. советские планы электрификации, индустриализации, коллективизации). Аналитические составные термины (типа крекинг-система) встречались в русском советском дискурсе не только в специальных справочниках, но зачастую попадали и в газетно-публицистический стиль, тем самым расширяя сферу своей употребительности: даже если слова не входили в речевое употребление, то, по крайней мере, попадали в состав пассивной лексики, знакомой значительному числу людей. Широкое проникновение технической терминологии в послереволюционный советский узус неоднократно комментировалось исследователями [Крысин 1965, 1968; РЯСОЛ 1968; Obermann 1969; Лексика 1981; Lehikoinen 1990]. Приведем примеры аналитических составных терминов из нашего материала.

Победа тон-фильмы! Лучшее, что до сих пор дала американская говорящая, поющая тонфильма «Омоложенный»… в которой сочетаются захватывающий драматический сюжет и последнее слово в технике передачи изображения и звука (Сегодня. 1930. 4 янв. № 4).

Например: сшить одну скроенную штанину, считая приклад, нужно полчаса. Другую тоже полчаса. Прикроенную жилетку сшить на машине – полчаса. […] Считая на закройку, сборку и утюжку еще два, два с половиной часа – вся работа, значит, будет готова в три часа. Это вот и есть конвеер-система (Руль. 1930. 1 янв. № 2766).

Эти аналитические формы стали чрезвычайно популярны в русском языке метрополии в конце XX – первом десятилетие XXI в. Таких новаций «традиционно образцовый русский язык избегал (правда, допускались массово в профессиональной речи, особенно в технической и научной, разнообразные сложения: альфа-частицы, блюминг-стан)» [Костомаров 1999: 270], однако сейчас они не ограничиваются рамками профессионально-технических сфер, а довольно быстро входят в узуальное использование.

• наименования официальных актов, документов, организаций, а также городских топонимов. В русскую прессу, издаваемую, в частности, в США и Франции, широко проникли грамматически некоординируемые сочетания. Связь компонентов (с позиций русской морфологии) таких сочетаний чисто формальная, аналитическая. Ср.:

В состоявшемся 26 марта заседании Эмигрантского Комитета заслушаны сообщения В. А. Маклакова… 2) о представлении министерством внутренних дел представителю Нансеновского офиса [sic] во Франции права выдавать беженцам свидетельства о бедности, освобождающие от уплаты гербового сбора с карт д-идантитэ (Возрождение. 1937. 3 апр. № 4072).

Пастор Ф. Дэйк, из Зайон, Илл[инойс]… приговорен федеральным судьей к шестимесячному тюремному заключению за нарушение Мэнн акта. Пастор увез с собой из Кеноши, Вис[консин], в Ист Луис, Илл[инойс], шестнадцатилетнюю девушку, с которой был зарегистрирован в нескольких отелях, как «муж и жена» (Рассвет. 1937. 11 февр. № 35).

Общее собрание членов Земско-Городского Комитета состоится 18 ноября в 3 часа 30 мин. в помещении Комитета (33, рю де Прони) (Дни. 1926. 16 нояб. № 1160).

Это явление (отсутствие грамматической координации, постпозитивные элементы), ранее несвойственное русскому языку метрополии, начинает широко распространяться в книжных сферах русского языка в последнее десятилетие XX в. [Костомаров 1994: 204–205; Дуличенко 1994; Граудина 1998; Ryazanova-Clarke & Wade 1999]: рекламный проспект прислала Оксана Букатина, Москва; проживающий в США, штат Вермонт… Александр Солженицын…; Норткот Паркинсон… скончался в Кентербери, юго-восток Англии, в возрасте 83 лет; и др. Приведенные выше примеры показывают, что влияние иноязычных аналитических моделей грамматической некоординируемости лексем, распространенных в топографических, ономастических обозначениях, в эмигрантской публицистике обнаруживается значительно раньше письменной практики в метрополии.

• бытовые, спортивные наименования. Они делятся на три подгруппы. Первая подгруппа: слова, состоящие из изменяемой первой части и неизменяемой второй: юбка-принцесс, оперетка-ревю.

Юбки-принцесс [реклама] (Дни. 1925. 1 февр. № 680).

…Губерт Маришка, даже американцев изумляющий умопомрачительными тратами, и теперь, для своей новой оперетки-ревю, ухлопал… около двухсот тысяч шиллингов! У него хватает на целые армии всяких «герлс», которых он выписывает из Парижа и Лондона… (Сегодня. 1930. 11 янв. № 11).

Вторая подгруппа: слова, формируемые из неизменяемой первой части и изменяемой второй: вулкан-фабр, мюзик-холль [sic], танц-бар [sic].

Танц-бар «3 Musketiere» [реклама] (Руль. 1930. 4 янв. № 2768).

На пароход я [Я. Скалкин. – А. З.] садился, у меня багажу было всего одна иголка в лацкане, а в городе Константинополе носильщик снес за мной на берег чемодан вулкан-фабр и плед с подушкой (Руль. 1930. 1 янв. № 2766).

Третья подгруппа: собственно неизменяемые слова: матинэ (франц. matin?e «утренний или дневной спектакль»), ватер-поло, брио (франц. brio «живость (в игре)»), кино, синема (франц. cin?ma), супэ (франц. souper «ужин»), карт д-идандитэ = карт д-идантитэ (фр. carte d’identit? «удостоверение личности») и др. Затруднительным является квалификация иноязычных слов на согласный: пентюр люминез, тэ-дансан (франц. th? dansant «вечеринка с танцами (букв.: вечерний чай в 5 часов)»), герл = гэрл (герлс); их можно отнести и к полностью неизменяемым, и к склоняемым, очевидно, всё зависело от речевой практики конкретного индивида. В нашем корпусе, однако, все эти слова неизменяемые.

9 июля… состоится тэ-дансан с 17 до 24 ч. для отправки на летние каникулы русских девочек. В концертном отделении примут участие известная пианистка Маргарита Саальберг, певица Ирина Кедрова, К. Балашев и др. (Возрождение. 1939. 7 июля. № 4191).

27-го января в 11 часов утра… состоится матинэ арий и романса артистки Мариинской оперы Зинаиды Юрьевской (Огни. 1924. 21 янв. № 3).

Этот маленький деспот, светловолосая хищница, вампир с невинным лицом, в теле «гэрл» мюзик-холля [sic], желающий пробить дорогу на подмостках… (Возрождение. 1935. 15 марта. № 3572).

Техника прикладн. [ого] искусства: раскраска материй, пешуар, батик, пентюр люминез, выжигание [объявление] (Возрождение. 1927. 6 нояб. № 887).

Модель, повторяющая английскую структуру типа A group, B group и т. п., распространенная в специальных сферах (наука, техника, спорт), проникла и в письменную практику эмигрантских газет:

Победитель прошлого турнира Ошин проиграл в мужском сингле [игры в пинг-понг. – А. З.] А-группы Розенталю П. в двух сетах 15:21, 18:21… (Сегодня. 1930. 12 янв. № 12).

Увеличение в русском языке числа неизменяемых (несклоняемых) имен существительных большинством лингвистов считается очевидным показателем роста аналитических тенденций в русском языке, синтетическом по своему характеру.

Подведем итог. Группа аналитических (по структуре) слов является одной из самых представительных в нашем корпусе, так как понятия называют предметы и явления повседневной жизни и, как правило, частотны в языках-источниках. Как можно видеть, аналитизм в этой группе проявляется или на морфологическом уровне (неизменяемые заимствования-варваризмы типа ватер-поло, брио, матинэ), или на структурном (напр., препозитивный термин А-группа вместо ожидаемого русского группа «А», где конкретизатор обычно стоит в постпозиции к главному, определяющему, слову), или на синтаксическом (нескоординированное согласование: чемодан вулкан-фабр, (вампир) в теле герл). Подобные конструкции стали лавинообразно нарастать в русском языке метрополии конца XX в., эмигрантский узус столкнулся с ними гораздо раньше. Несклоняемые заимствованные существительные вместе с другими аналитическими элементами если не ослабляли русскую падежно-словоизменительную парадигму, то все-таки свидетельствовали о довольно массированном проникновении аналитических по своей природе языковых элементов как в устноречевую практику, так и в письменные формы русского языка.

Аналитические тенденции в эмигрантской прессе, возникшие под влиянием западно-европейских языков, отчетливо проявились сразу же в первые годы эмиграции. Имена существительные – та область морфологии, где накапливание аналитических черт происходило сильнее всего. В первую очередь обращает на себя внимание значительное количество составных терминов, бытовых обозначений, в которых один из элементов является грамматически ущербным (с позиций нормативной морфологии), неизменяемым, аграмматичным. Синтаксически аналитические формы могут находиться в постпозиции, особенно это касается топонимических (топографических) обозначений, принятых в стране проживания русской колонии/диаспоры. Все эти модели стали широко распространяться в русском языке метрополии только в последние два десятилетия XX в., когда стало сказываться интенсивное воздействие иностранных языков (в первую очередь английского).

1.2. Черты аналитизма в области падежной системы

Рост аналитических тенденций в сфере антропонимики уже неоднократно комментировался исследователями. Здесь мы хотим обратить внимание на случаи нарушения грамматического согласования имен (в сочетании с иноязычными этикетными знаками) и фамилий. В следующих двух примерах показательны, во-первых, использование графической комбинации кириллического (фрау) и латинского алфавитов (Scalkin) с иронически-игровой, стилизованной целью (не случайно эта комбинация присутствует в нарративном (фельетонном) повествовании). Во-вторых, возникает трудность и непоследовательность в применении иноязычных этикетных моделей к русской морфологии (ср. отсутствие согласования в сочетании фрау Амалия Скалкин вместо закономерного фрау Амалии Скалкин и верное согласование в синтагме обжег щеку фрау Амалии). Очевидно, можно говорить о расшатывании правил падежного согласования не только в устном речевом обиходе эмигрантов, но и о проникновении этой языковой неуверенности (а именно – комбинации синтетических и аналитических компонентов в некоторых затруднительных, сомнительных случаях) в письменную практику, прежде всего в нарративные тексты, базирующиеся на устной речевой стихии и/или отражающие ее. Ср. примеры из нашего корпуса:

В маленькой комнатушке при портновском магазине «Jacob Scalkin», сам герр Scalkin, он же Яков Иванович, запивая безсахарным [sic] кофе вязкий бутерброд со шпеком [шпиком. – А. З.] и не без труда преодолевая произношение и обороты языколомной немецкой речи, говорил своей жене, фрау Амалия [sic] Скалкин… (Руль. 1930. 1 янв. № 2766).

Фрау Scalkin приняла заказчика, предложила ему стул и вернулась в коморку. «Знаешь, кто пришел? Тот самый заказчик, который тогда в сентябре по американской…». Яков Иванович чуть не подавился куском. Он вскочил, натянул пиджак и обжег щеку фрау Амалии горячим шепотом. «Поняла? На даровщинку потянуло!» (Руль. 1930. 2 января. № 2767).

Русским пришлось иметь дело со многими иностранными антропонимами, которые в русской нормативной грамматике проявляют причудливые грамматические капризы: то склоняются, то нет. Понятно, что в эмигрантском узусе использование таких имен собственных было несравнимо выше, чем, например, в речевой практике тех же людей до революции, но еще живших тогда в России. Пребывание за рубежом и вырабатывающаяся языковая привычка избегать склонения многих иноязычных антропонимов влияла и на фамилии, существовавшие в перечне российских фамилий, но сохранявшие свой иностранный характер. Очевидно, несклоняемость фамилии Дитерихс в одной эмигрантской газете можно объяснить именно давлением иноязычных моделей употребления фамилий (resp. аналитизма):

Фонд спасения Родины имени Великого Князя Николая Николаевича. […] Вклады и пожертвования могут вноситься или непосредственно в банк или через генерала Дитерихс (Голос России. 1931. 2 авг. № 1).

В этом предложении нормативной формой должна быть: через генерала Дитерихса (так как Дитерихс – лицо мужского пола), неверное употребление может указывать на размывание категории склонения в сложных и неясных для «наивного» носителя языка случаях. И напротив, иногда наблюдается склонение фамилий (при обозначении лиц женского пола), что естественнее всего можно объяснять при помощи механизма морфологической аналогии (как известно, в языке XIX в. склоняемость иноязычных фамилий была намного выше, чем в языке XX в. [Калакуцкая 1984: 50–53; 1994; Валгина 2001: 158]).

В официозе «Московских Известиях» [sic] и в других газетах публикуются специальные телеграммы об «Октябринах» из разных мест. Это обряд, заменяющий в настоящее время «крестины». Собираются в «Рабочем доме» или другом общественном месте, приносят туда новорожденных младенцев, дают им имя «Клары», в память Клары Цеткиной [sic], или «Карла», в память Карла Маркса, дают и русские имена. Подносят новорожденным по облигации одного из займов и устраивают торжество (Огни. 1924. 21 янв. № 3).

Впрочем, склонение еврейских фамилий представляет известную грамматическую трудность в русской грамматике. Они образовывались как на базе идиша и иврита, так и русского и отчасти украинского языков, и вычленение в них тех или иных словообразовательных элементов не так легко для лингвосознания говорящего, например, в фамилии Цеткин/Цеткина формант – ин(а) – это притяжательный суффикс или корневая часть? Затруднения или неуверенность в образовании корректных грамматических форм антропонимов весьма часты и в речевой практике индивидов метрополии. Приведенные выше примеры из эмигрантской прессы, по нашему мнению, находятся в пределах колебаний нормы в основном русском языке и не могут квалифицироваться как эмигрантские новации.

В эмигрантской прессе есть и более тонкие, изощренные случаи, когда происходит перекрещивание русских грамматических форм слов под влиянием иностранных языковых параллелей; все это в совокупности и может вызывать коррозию морфологических форм и образовывать новые модели предложно-падежного управления. Это касается субституции глаголов или отглагольных существительных в морфолого-синтаксических конструкциях, близких по семантике, но с разными предложными связями, напр.: пропаганда за советскую правду (вместо нормативного управления агитировать, агитация за кого-, что-либо). В этом примере контаминацию можно объяснить совместным действием следующих механизмов: во-первых, возможностью синонимизации слов пропаганда, агитация или глагольных лексем пропагандировать кого-, что-либо, агитировать в русской разговорной некодифицированной речи; во-вторых, влиянием немецкой предложно-падежной модели propagieren f?r – «пропагандировать за что-либо, кого-либо», agitieren f?r – «агитировать за кого-, что-либо». В результате сформировалась контаминированная предложно-падежная группа (попутно отметим: приводимая цитата – из газеты «Руль», выходившей в Берлине):

Сов[етская] власть была представлена молчаливым наблюдателем, неким Ромом, который, однако, в кулуарных беседах с делегатами съезда и иностранными корреспондентами развивал пропаганду за советскую «правду» в разыгрывавшемся кровавом конфликте по поводу Восточно-Китайской железной дороги (Руль. 1930. 25 марта. № 2836).

1.3. Черты аналитизма в сфере глагольного управления

Это те случаи, когда в прессе встречается глагольно-падежное управление, вызванное не нарушением словосочетаний или их контаминацией на почве русского языка, а в результате калькирования грамматических конструкций из контактирующего с русским языком иноязычного материала. Морфолого-синтаксический облик таких калькированных грамматических конструкций явно выпадает из системы русского языка и обнаруживает неудачность, ошибочность калек:

…губернатор Морфи заявил, что обе стороны – Дженерал Моторс и юниона – склонны к уступкам и находятся на пути к достижению соглашения. […] Компания… обязалась не преследовать к юниону рабочих и признала юнион в качестве представителя юнионизированных рабочих (Рассвет. 1937. 11 февр. № 35). возможная калька с англ. make a claim to, prosecute to – «предъявлять иск (к) кому-л.».

В жизни нет еще (да и будет ли когда-либо, неизвестно) такое положение, при котором международная армия пролетариата, подчиненная единому руководству, маневрирует против общего врага (Дни. 1925. 28 янв. № 676). ср. нем. man?vrieren gegen – «маневрировать против», англ. manoeuvre against, фр. manoeuvrer contre.

«Daily News» пишет в передовой статье, что необходимо немедленно предложить к Лиге Народов Германии и России (Призыв. 1920. 13 марта (29.2). № 62). ср. англ. appeal to smb., smth. – «обратиться к кому-, чему-л.», нем. einen Appell an jemanden richten – «обратиться к кому-л. с воззванием».

Интересным случаем глагольного аналитизма является употребление сочетания сделать скандал для имени русского артиста, которое грамматически неприемлемо в русском языке. Очевидно, использование такой неудачной и неловкой комбинации слов скандал для имени объясняется калькированием фр. faire un scandale (pour) – «устроить, закатить скандал», но в русской грамматике группа устроить скандал требует дательного падежа: устроить скандал кому-либо (с беспредложным управлением). В данном же случае французский предлог pour просто калькируется, в результате чего и возникает аналитическая (предложно-падежная) конструкция. Ср.:

В 8 часов 15 минут вечера г. Прокофьев на тревожный телефонный звонок заявил, что он приедет, но не войдет в зал, пока ему на улице, в автомобиле, не будет уплачен гонорар. […] Наконец, вышли 2 лица из публики, пытавшиеся доказать ему, что он сделал перед лицом многочисленных музыкальных критиков скандал для имени русского артиста (Дни. 1925. 1 февр. № 680).

Эта модель оказалась в русском эмигрантском узусе актуализированной и/или заимствованной во второй раз: в первый раз это калькирование произошло в русском речевом обиходе высшего света в XIX в. (сделать скандал; фр. faire un scandale^[24]), во второй раз – уже в эмигрантской речевой практике как чистая калька французской предложно-падежной конструкции (сделать скандал для).

Таким образом, эти примеры, свидетельствующие о проникновении калькированных аналитических конструкций, также находятся в общем русле роста аналитических тенденций в языковой практике эмигрантов. Показательно, что данные языковые факты встречаются в кодифицированных формах языка (публицистической речи). Это можно объяснить как влиянием устной речи эмигрантов, где калькирование меньше замечается говорящими и/или больше «прощается» собеседником/собеседниками, так и активным обращением эмигрантов к иноязычной печатной продукции (особенно если беженцы знали данный язык/данные языки), грамматические модели которой сначала размывали, а затем трансформировали грамматические валентные отношения компонентов.

2.0. Именительный множественного на – а?

Распространение ударного окончания – а? в формах множественного числа имен существительных справедливо относят к одной из активных морфологических тенденций в сфере имен в языке XX в. Если Ломоносов в «Российской грамматике» называл всего лишь несколько слов с окончанием – а? (облака, острова, луга, леса, берега, колокола, бока, рога, глаза), то с XIX в. рост этого окончания и в устном языке, и в художественной литературе несомненен. Источником форм на – а? в именительном падеже множественного числа считаются профессиональные языки и жаргоны [Иванова 1967; о структурно-фонологических факторах см.: Worth 1983]. Многие формы имен существительных мужского рода во множественном числе в современном языке находятся в стилистическом движении: одни из них уже стали нейтральными, другие сохраняют разговорный характер. В современном русском узусе формы на – а?/-я распространены среди рабочих, инженерно-технических работников и служащих [Comrie et al. 1996: 129]. Однако самым весомым, значимым для проникновения форм на – а?/-я в узус и укрепления их является поддержка этих окончаний журналистами и писателями [РЯМО 1974: 186, 251]. Чрезвычайно активно формы на – а?/-я рождаются в современном русском узусе: в устной речи, в печатных жанрах, телевизионном языке [РЯК 1996: 313–316; Ryazanova-Clarke & Wade 1999: 318–319; Лаптева 2003: 108–110].

Встречаются ли такие формы множественного числа на – а?/-я в эмигрантской прессе? Таких форм немного, тем не менее они свидетельствуют о тех же тенденциях, что и в русском языке метрополии. Прежде всего обращает на себя внимание использование форм на – а?, имеющих источник своего происхождения в профессиональной речи: года?, промысла?.

Горят нефтяные промысла? (Дни. 1925. 4 февр. № 682).

…советский вывоз последние года? составляет 37 проц[ентов] довоенного вывоза, а ввоз 28 проц[ентов] довоенного ввоза (Дни. 1926. 19 нояб. № 1163).

Если эти две формы с окончанием – а? использовались еще, видимо, и в дореволюционном речевом обиходе,^[25] то к эмигрантскому узусу стоит относить появление формы кельнера?, возникшей по модели инспектора?, профессора?, инспектора?. Примечательно наименование советских официантов иноязычным словом кельнер;^[26] СУ не приводит формы множественного именительного на – а?, что свидетельствует о единственном и нормативном окончании – ы.

Особенно бросается в глаза назойливое и настойчивое ухаживание за иностранцами прислуживающих им кельнеров. Все кельнера, конечно, являются агентами ГПУ (Сегодня. 1930. 1 янв. № 1).

Заимствования форм на – а? из языкового узуса метрополии редки, в нашем корпусе мы зафиксировали только один пример. Ср. цитату из советской газеты, где встречается разговорный вариант санинструктора?:^[27]

Санинструктора обычно не знают задач определенного тактического учения [изложение статьи из советской газеты «Тревога», выходившей на Дальнем Востоке] (Гол. России. 1931. 1 окт. № 3).

Однако чаще представлена вариативность форм: редактора? и редакторы, пуловера? и пуловеры, шлюпфера? и шлюпферы. Все эти слова тематически входят в сферу специальной или полутерминологической лексики, и, таким образом, наличие двух вариантов свидетельствует о сосуществовании в эмигрантском речевом обиходе как разговорно-профессионального употребления (ударное окончание – а?), так и нормативного, стилистически нейтрального окончания – ы:

(1) Среди арестованных – редактора? всех одесских газет… (Голос Родины. 1919. 1–14 мая. № 264).

(2) В Париже выходит газета «Ля Рюсси Опримэ». Ее русские редакторы ведут противобольшевицкую пропаганду, пользуясь исключительно фактами и сведениями из большевицкой [sic] печати (Дни. 1926. 20 нояб. № 1164).

(1) [Распродажа: ] кофты, пулловера?, костюмы, шлюпфера? (шерст[яные], шелк[овые]) (Сегодня. 1930. 12 янв. № 12).

(2) …дамские и детские pul-over’ы… [реклама] (Дни. 1926. 21 нояб. № 1165).

Шлюпферы (дамское белье) [реклама] (Дни. 1925. 1 февр. № 680).

Стилистическая вариативность была свойственна уже дореволюционному узусу, поэтому использование двух форм при образовании тех или иных профессионально-технических номинаций совершалось в эмигрантском узусе так же естественно, как и в языке метрополии. Ограничения касаются в первую очередь тематики и диапазона таких варьирующихся форм. Как правило, в эмигрантском узусе форм на – а?/-я при образовании множественного числа имен существительных мужского рода меньше ввиду ограниченного состава словаря, более медленных темпов пополнения его новыми лексемами.

3. Трансформации предложно-падежных конструкций

Смысловое сближение и смешение предлогов в нашем корпусе – любопытное языковое явление, свидетельствующее о пересечении, наложении двух тенденций: а) смешении русских предлогов с близким значением в речевой практике эмигрантов и б) влиянии иностранных предложно-падежных моделей.

Рассмотрим подробнее языковые механизмы, вызывающие смешение предлогов. В качестве иллюстрации начнем с анализа использования предлогов из-за, благодаря, ради в непривычных для нас контекстах. Каковы же лингвистические причины подобного смешения или неразграничения? Эти предлоги объединяет общая сема каузальности какого-либо события, однако их стилистико-прагматические интенции различны: в предлоге из-за, наряду с каузирующим значением, существен коннотативный компонент негативности; предлог благодаря, напротив, содержит позитивный коннотативный компонент; предлог ради выражает повышенную степень волюнтативности, способности, желания совершить какое-либо действие. Таким образом, смешение данных предлогов в эмигрантской публицистике может получить следующие интерпретации:

во-первых, может свидетельствовать о преобладании семантической унификации над семантико-прагматической дифференциацией;

во-вторых, демонстрировать сохранение в речевой и письменной практике старых стилистических канонов, т. е. влияние книжно-литературной традиции XIX в.;

в-третьих, указывать на возможное воздействие франц. pour – «ради, вследствие, из-за». Ср. примеры:

Дальлес [Дальневосточный лес. – А. З.] работал наемным трудом, но, благодаря аресту крестьян, лишился рабочей силы, лошадей и опытных руководителей (Голос России. 1932. июль. № 12). В современном нормативно-узуальном употреблении требуется предлог из-за.

Здесь [на горе Афон. – А. З.] находится и наша обитель Благовещения Пресвятой Богородицы, которая устроена заботами и усердием покойного настоятеля старца Парфения с помощью добрых людей, имевшая до войны 40 человек братии. […] Прежде монастыри получали из России, но все это прекратилось ради современной страшной неурядицы. И живем мы ныне весьма бедствуя, распродавая последние церковные облачения и утварь для существования (Младоросская искра. 1932. № 20. 12 июля). Предлог ради вместо ожидаемого (согласно современным нормам) из-за.

Подавив огнем и мечом крестьянские восстания в России и на Украине, коммунистическая власть окончательно разорила крестьянское хозяйство. Карательные экспедиции действовали в деревне, подобно опричникам Ивана Грозного. […] Благодаря варварской системе заложничества и круговой поруке, были пролиты потоки невинной крови (Анархич. вестник. 1924. № 7). Предлог благодаря вместо современных из-за, вследствие.

Очевидно, смешение можно интерпретировать как наложение двух процессов: старого недифференцированного употребления предлогов из-за, ради, благодаря, идущего из литературно-книжной практики XIX в. [Очерки 1964b: 234–235], и унифицирующего влияния французской предложной модели. Данное явление не следует рассматривать как специфически эмигрантское, так как смешение предлогов из и из-за, благодаря и из-за вследствие лексико-грамматического пересечения их в общей (грамматической) семе каузальности нередко и в современной речи [ТСВН 1973].

Иногда с позиций современного узуса употребление некоторых предлогов в эмигрантских газетах кажется необычным; приведем в качестве примера цитату:

Первый гейм прошел с большим напряжением и закончился в пользу «Руси» со счетом 15 на 9 (Возрождение. 1932. 2 янв. № 2405).

В современном языке доминирует аналитическое сочетание «со счетом 15: 9» с так называемым кратным именительным, «господствующим в области спорта» [РЯСОМ 1968: 265]. Ясно, что устный язык следует за письменной формой и в речевом узусе метрополии распространилась модель синтаксически нескоординированных компонентов. Конечно, в языке использование этого типа синтаксически ограничено: практически только существительные счет и результат участвуют в его формировании, именно поэтому такие конструкции справедливо квалифицируют как «синтаксический фразеологизм» [там же]. Данная синтаксическая структура является довольно новой в русском языке, хотя в [РЯСОМ 1968: 265] и приводится две цитаты, в которых при обозначении спортивного результата используются предложно-падежные конструкции:

Первая половина игры кончилась со счетом «один на ноль» в пользу германской команды (Ю. Олеша. Зависть).

Счет здесь пока полтора на пол-очка (Комментарий к шахматному матчу, телепередача. 1965 г.).

В монографии [РЯСОМ 1968] отмечался факт активизации именительного кратного в области спорта, но без функционально-стилевой детализации: как функционирует данная модель при обозначении количества очков в разных видах спорта? какова частотность использования именительного кратного или предложно-падежной конструкции в газетно-публицистическом и устном языке? Очевидно, после 60-х гг. в тех видах спорта, где для исчисления очков используются целые числа, рост именительного кратного несомненен, в тех же видах спорта (например, шахматы), где применяются более мелкие числа (очко, пол-очка), до сих пор сосуществуют обе модели. Итак, можно с известной осторожностью высказать предположение, что конструкция 15 на 9 в эмигрантской прессе – это традиционная речевая модель обозначения количества очков, принятая в русском узусе в дореволюционные годы и сохраненная в речи диаспоры.

Использование предлогов в – на (при обозначении участия кого-л. в мероприятии) зависит от глагольного управления: участвовать в собрании, но присутствовать на собрании. Неузуальную для современного употребления форму произнести речь в пленуме можно рассматривать как смешение, неуверенность говорящего/пишущего в нормативной русской глагольной валентности.

Его [Сталина] последняя речь, произнесенная 3-го марта в пленуме какого-то из высших советских учреждений… (Возрождение. 1937. 3 апр. № 4072).

На закрывшемся 10 ноября пленуме ЦК комсомола принято, как сообщают «Известия» (11.ХI), единогласное постановление об исключении из числа членов ЦК комсомола бывшего командующего флотом зиновьевца Зофа (Дни. 1926. 18 нояб. № 1162).

Интересным случаем является использование предлога между, сочетающегося с абстрактно-собирательным существительным (это идет из языка XIX в.):

Дружба, товарищество между молодежью [в Советской России. – А. З.] отсутствует (Голос России. 1932. июль. № 12).

В современной нормативной грамматике предлог между не может сочетаться с подобными собирательными именами существительными (крестьянство, учительство, профессура), имеющими формы только единственного числа. В нормативном языке возможны только модели, в которых участвует наряду с между также сочинительный союз и, т. е. в восполняющих (комплетивных) конструкциях, напр.: между молодежью и старшим поколением, между крестьянством и властью и т. п. Однако в языке XIX в., не только разговорном, но и книжно-литературном, использование предлога между с собирательными существительными не воспринималось как отклонение от нормы. Ср.:

Когда после холостого ужина [Пьер Безухов], с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики (Л. Толстой. Война и мир).

Очевидно, к концу XIX – началу XX в. произошла дифференциация предлогов в дистрибутивном значении: между стал использоваться со счетными именами, среди – с абстрактными именами, которые в семантическом отношении состояли из отдельных, самостоятельных компонентов, но в грамматическом отношении оставались невыраженными, поглощенными морфологической категорией собирательности.

Но он знал цену популярности среди молодежи и потому не решался круто разорвать с прежним кружком (Куприн. Яма).

Кавальканти шел, весь отданный своим черным думам, и, только случайно подняв глаза, заметил Лоренцо, старого нищего, хитрость которого была хорошо известна среди молодежи (Н. Гумилев. Радости земной любви).

Произошло также и стилистическое размежевание предлогов, используемых в данных конструкциях: предлог среди все более тяготел к нейтральному регистру, предлог между стал разговорно-просторечным. В некодифицированных сферах русского языка смешение данных предлогов было вполне возможно: причиной этого был дисбаланс между грамматикой (собирательность) и семантикой (раздельная множественность). В этой связи приведем любопытный языковой документ, написанный в СССР в первые революционные годы. Это заявление (от 5 февраля 1929 г.) В. Бухарева в Томский губернский избирком (орфография и пунктуация источника сохранены):

…нас губила не сплоченность не связанность между молодежью не сознательность, неужели я бы торговал зная, нет, когда узнал гадость торговли я бросил, нас погубила религиозная обстановка, теперь я уже себя считал среди молодежи и считал себя учеником советского союза (Дружба народов. 2000. № 11).

Использование предлогов между и среди со словом молодежь, по нашему мнению, едва ли можно однозначно квалифицировать как ошибку неграмотного человека (отвлеченная лексика противоречит этому) или нарушение грамматических правил. Кажется, в приведенной цитате очевидно стремление пишущего грамматически и семантически различить, дифференцировать использование данных предлогов: сочетание между молодежью равно по смыслу фразе между молодыми людьми (с локативно-квалификативным значением), сочетание среди молодежи подчеркивает активную (инклюзивную) роль субъекта в некоторой группе (молодежь). Аналогичную грамматическую конструкцию находим и в тексте И. Солоневича, в 1934 г. вместе с братом Борисом и сыном Юрием, бежавшим в Финляндию (затем – в Центральную Европу) из ГУЛага в Карелии. Можно ли объяснять ее появление в письменном тексте теми же языковыми мотивами (неустойчивым, динамическим состоянием предлогов между и среди в узусе), что и в предыдущем полуграмотном заявлении, или же отнести к особенностям эмигрантском языка? На наш взгляд, больше оснований видеть те же языковые процессы семантико-стилистической и грамматической дифференциации, подвижного и еще неустойчивого положения в конкуренции предлогов между и среди, но не коррозию, не ошибку, как это можно было бы квалифицировать, исходя из современных грамматических норм.

Должен сказать, что среди этой молодежи напрасно было бы искать какой-нибудь хотя бы начерно выработанной программы, во всяком случае положительной программы. Их… не устраивает никакая партийная диктатура, и поэтому между той молодежью (в лагере ее немало), которая хочет изменить нынешнее положение путем, так сказать, «усовершенствования» компартии, и той, которая предпочитает эту партию просто перевешать, существует основной решающий перелом: две стороны баррикады (И. Солоневич. Россия в концлагере).

По-видимому, и приведенную в начале нашего рассуждения цитату из эмигрантской газеты следует рассматривать как сохранение старой грамматической модели, не имеющей для эмигрантов стилистической окраски просторечности/разговорности.

Рассмотрим вторую тенденцию – возможного влияния иноязычных предлогов, вызывающего смешение русских. Начнем с предлога через в значении «посредством, вследствие, с помощью». Употребление данной конструкции с предлогом через было свойственно не только дворянскому речевому обиходу в XIX в., но и просторечию. Грамматической особенностью предлога было его использование с абстрактными существительными:

[Кузнец: ] «Зачем тут лежат эти мешки? их давно бы пора убрать отсюда. Через эту глупую любовь я одурел совсем. Завтра праздник, а в хате до сих пор лежит всякая дрянь. Отнести их в кузницу!» (Гоголь. Вечера на хуторе близ Диканьки).

Постигнув через эту любовь смысл жизни, он верно постигает и смысл смерти – и чем глубже он постигает этот смысл, тем меньше трепещет перед нею (Л. Толстой. Путь жизни).

Применительно к современному узусу БАС-1 предлог через в значении «из-за чего-н., по какой-н. причине» снабжает пометой устар[елое] и простореч[ное] [БАС Т. 17: 866]. В эмигрантской речевой практике старые синтаксические модели активизировались под давлением иностранных языков: франц. par («посредством»), par suite de («вследствие»), нем. durch («посредством»). Употребительность предлога через зафиксирована и в устной эмигрантской речи [ЯРЗ 2001: 96]. Ср. также пример из нашего газетного корпуса:

На днях в Париже гильотинировали Жоржа Гошэ – юношу из хорошего, богатого дома, который долго катился по наклонной плоскости и дошел, через кутежи, игру и кокаин, до жестокого убийства с целью грабежа (Возрождение. 1932. 2 янв. № 2405).

Использование данной модели не редкость и в эмигрантской художественной литературе, что можно рассматривать либо как перенос (трансфер) из старого узуса, либо как кальку. Ср. также в прозе Набокова:

У меня ничего не вышло из беспечной идеи завладеть ее волей через ее любовь (В. Набоков. Лолита).

Интересно употребление предлога от в значении «изготовленный, заказанный». Очевидно, такое значение в эмигрантском узусе – непосредственное влияние иностранных языков; ср. франц. de, передающее грамматико-семантические отношения «автор, изготовитель»:

Я видела на княгине Ильинской необычайно элегантный черный шерстяной костюм от Ланвене, отделанный пышным бантом из белой тафты; маленькая шапочка и муфта от Ребу были сделаны из гладких белых перьев (Возрождение. 1935. 1 янв. № 3499).

В русском языке метрополии активность данной предложно-падежной группы фиксируется 80–90-ми гг. XX в. и объясняется обычно как результат иноязычного влияния в постперестроечные годы; неслучайно в конце 80-х гг. оно использовалось как языковой маркер зарубежной жизни, сейчас же – применительно и к российским реалиям. Ср.:

Хотя для мафиози [Кашляев] слишком малоинтеллигентен, такие разминают почву для настоящих боссов, а те держат дома видеокассеты с роками и порнографией, закусывают импортным миндалем в соли, носят шелковые слипы, носки от Кардена и рубашечки японского шелка… (Ю. Семенов. Репортер).

Конечно, «Тати» – не место для снобов, в глазах которых элегантность – это обязательно платье от «Шанель» или костюм от «Версаче» (Итоги. 1 июня. 1999).

…новомодный костюм от Зайцева или от Юдашкина… (Дружба народов. 2004. № 5).

Смешение предлогов из – с в эмигрантской публицистике вызвано, скорее всего, влиянием немецких синтаксических моделей; так, русское нормативное выбить с какой-либо позиции испытало воздействие нем. (den Feind) aus seiner Stellung vertreiben – «выбить (противника) с его позиций», в результате чего и происходит замена предлога с калькированным из:

На Гвадалахарском фронте националисты коротким ударом выбили красных из передовых позиций (Возрождение. 1937. 3 апр. № 4072).

Функционирование предлогов в – на в русском языке может являться строго закрепленным, идиоматизированным: в пользу кого-либо, но на пользу кому-либо. В эмигрантской прессе встречаются как случаи правильного употребления, так и модифицированного (влияние французского синтаксиса). Ср. нормативные модели:

Для Комиссаров важна любая свара на любой почве из-за надежды потом как-нибудь повернуть свару в свою пользу (Рус. правда. 1925. июль – авг.).

В кругах венгерских легитимистов большое недовольство вызвали заявления эрцгерцога Оттона в парижской печати, в которых претендент на венгерский престол высказывался против парламентской демократии и в пользу фашизма и корпоративного государства (Возрождение. 1935. 2 января. № 3500).

Но рядом с ними – трансформированные, возникшие в результате калькирования франц. au b?n?fice de; au profit de – «в пользу (кого-либо)»:

Нынешняя власть залила потоками крови Родину Нашу, довела Ее до небывалого обнищания и продолжает предавать интересы страны на пользу III Интернационала (Рус. голос. 1939. 9 апр. № 418).

Ср. также смешение русских предлогов в – на в результате калькирования, где французский предлог en указывает направление движения, отсюда появляется винительный падеж. В русском языке после существительного представительство требуется предложный падеж.

Лиц, интересующихся младоросским движением… просят обращаться письменно к генеральному секретарю представительства Р. Ц.С. М. на Францию (Младоросская искра. 1933. 10 июля. № 31); буквальная калька с франц. la prе?sentation en France, букв.: «представительство на Францию», ср. рус. нормативное представительство во Франции.

Происходит смешение предложно-падежных групп, калькированных уже в XIX в.: под управлением (нем. unter der Leitung), под руководством (нем. unter der F?hrung, unter der Leitung). В эмигрантском узусе может происходить семантическая нейтрализация, хотя в дореволюционном языке их дистрибуция была достаточно отчетлива: группа под управлением сочеталась с существительными, обозначающими лиц музыкальных профессий; группа под руководством обладала более широкой сочетаемостью (и музыкальные, и общественные сферы). Эмигрантский узус дает непривычное сочетание: под управлением шефа-повара [sic], что можно объяснить унифицирующим влиянием немецкой предложно-падежной группы unter der Leitung или франц. sous la conduite de – «под управлением»:

Первоклассная русско-французская кухня под управлением шефа-повара [sic] (Дни. 1925. 8 февр. № 686).

Ср. нормативно-узуальное под управлением дирижера, композитора:

Сегодня, в четверг, 18 ноября, первое представление «Медеи» Эврипида [sic] в переводе Д. С. Мережковского и постановке М. Н. Германовой, играющей Медею. Усиленный оркестр и хор под управлением специально приехавшего из Праги композитора А. Подашевского (Дни. 1926. 17 нояб. № 1161).

Таким образом, смешение предлогов в нашем корпусе – явление, проявляющееся как в сохранении старых, архаических моделей, так и в контаминации с иноязычными грамматическими конструкциями. В последнем случае иноязычные модели могут легко проникать в русское речевое употребление, когда уже на почве русской грамматики есть предпосылки (семантическая ослабленность близких по смыслу и выражаемым отношениям предлогов) для такого унифицирующего влияния. Вообще, иностранный языковой материал в области грамматики выполняет именно унифицирующую функцию, погашающую вариативность, семантическую дистрибуцию русских предлогов и предлагающую взамен альтернативы один предлог с четко выраженной грамматической семантикой. Итак, семантика в процессе унификации оказывается «страдающей» стороной, уступая первенство грамматике, более формализованной и четкой в функциональном отношении.

4. Трансформация грамматической сочетаемости

Изменение моделей грамматического управления, точнее сказать, трансформация грамматической сочетаемости (нарушение норм управления) – тема, активно изучаемая специалистами на материале как языка метрополии, так и русского языка эмиграции [Kouzmin 1982; ЯРЗ 2001; РЯЗ 2001; Протасова 2000, 2004; Зеленин 2004 и др.]. Очень часто изменение грамматической сочетаемости вызвано:

а) смешением синонимов, близкозначных слов и появляющейся на этой основе подменой одного слова другим;

б) нечетким знанием индивида сочетаемостных (валентных) свойств лексемы (в [ЯРЗ 2001: 420] отмечается, что «грубые ошибки, связанные с управлением, встречаются скорее у людей, покинувших родину в детском возрасте»);

в) влиянием иностранных языков и трансфером из второго (третьего) языка в русский валентных связей слова (особенно это касается глагольных лексем) и др. Все эти процессы хорошо описаны, и в литературе приведено большое количество примеров, преимущественно из эпистолярных жанров и записей устной речи. Эмигрантская пресса первой волны содержит не так много отклонений от нормативных грамматических конструкций, как устная речь или эпистолярные тексты, однако и на страницах газет можно видеть аналогичные языковые процессы, описанные на материале некодифицированных сфер языка эмиграции.

Градация контаминированных форм может располагаться в известных границах: от таких, которые находятся в пределах нормы (играть значение; ср. нормативное играть роль и иметь значение), до таких, которые расцениваются как «режущая слух ошибка» [Лаптева 2000: 87]. Примером последнего типа является, напр., неоправданный перенос глагольного управления (валентности) на отглагольное существительное: под угрозой револьверами (нормативное глагольное управление угрожать чем? но невозможно сказать под угрозой чем? отглагольное существительное требует другого предложно-падежного управления: под угрозой чего?):

[В Фучжоу] вчера шайка коммунистов ворвалась в зал официального банкета и под угрозой револьверами связала руки участников банкета… после чего последних увезли с собой (Сегодня. 1930. 9 янв. № 9).

В случае убит поездом теоретически можно усматривать возможность использования грамматической русской инструментальной модели (убить ножом, топором, кулаком), но на деле данная фраза является скорее всего английской синтаксической калькой X was killed by train (результативный пассив нормативен для романо-германских языков):

Поездом убит Джон Василевский, 48 лет, 5530 Лэйк Парк аве [sic] (Рассвет. 1937. 11 февр. № 35).

Однако в нашем корпусе модели нерезкого нарушения грамматических норм в процессе контаминации, допустимые в разговорной некодифицированной речи, несомненно преобладают и едва ли могут вызвать резкую негативную языковую реакцию со стороны говорящих и пишущих: воспитанный, выросший под большевиками (контаминация воспитать под страхом и вырасти при большевиках, быть под большевиками), «стучать» среди эмигрантов (контаминация шпионить, следить среди кого-либо и стучать на кого-либо – «доносить»), тянуть за коммунистов (контаминация тянуть за кем-либо – «следовать за кем-либо, ориентироваться на кого-либо», и быть за коммунистов), допустить до военной оккупации (контаминация допустить до чего-либо (разг.) и довести до чего-либо). Скорее можно говорить о допустимой (в пределах узуса) вариативности. См. некоторые примеры из нашего корпуса:

Нынешнее православное духовенство в СССР почти полностью состоит из людей, выросших и воспитанных под большевиками, получивших духовное образование и посвящение в катакомбах, несмотря на скорпионы Чеки и ГПУ (Возрождение. 1937. 20 нояб. № 4107).

Иногда «стукачей» посылают за китайскую границу, чтобы «стучать» среди эмигрантов (Возрождение. 1927. 5 окт. № 855).

Разочарование в коммунистах [название заметки]. Небольшая часть рабочих двинских жел[езно]-дорожных мастерских под влиянием бешеной агитации и посулов «тянула» за коммунистов. Теперь настало отрезвление и разочарование. […] – Ныне, – уверяют они, – у нас в мастерских нет ни одного сочувствующего коммунистам (Сегодня. 1930. 6 янв. № 6).

…представители немецкой тяжелой индустрии сговорились бы с самим чертом относительно т[ак] н[азываемых] «национальных интересов Германии», коль скоро они могли бы при этом нагреть руки. Но так как со стороны английской угольной промышленности… им были предложены большие барыши, то в них вдруг заговорило их национальное сердце, и они допустили до военной оккупации [Рурской области Францией. – А. З.] (Анархич. вестник. 1923. № 5–6).

Итак, в эмигрантской прессе процессы грамматической аналогии, вызывающие коррозию предложно-падежных позиций и появление контаминированных форм, встречаются преимущественно в области глагольной лексики. Но в большинстве случаев трудно однозначно квалифицировать, являются ли эти языковые сбои особенностью эмигрантского узуса или они проникли из русского советского языка (не следует забывать о существовавших связях, пусть и ограниченных, между частью эмиграции с СССР). В частности, следующий пример определенно можно идентифицировать как «советскую» грамматическую конструкцию. Новое глагольное управление стало широко распространяться в русском советском языке уже в 20-е гг. XX в. (многочисленные примеры и комментарии см., напр., в: [Селищев 1928; РЯСОМ 1968]); на страницах эмигрантских газет оно проявляется главным образом в результате заимствования фраз, словосочетаний из советского языка, напр. вычистить, вычищенный из партии. Появление в глаголе вычистить нового значения следует связывать с советской реальностью (массовыми чистками) и проникновением в смысловую структуру глагола семантического элемента «уволить со службы или исключить из какой-нибудь организации по чистке (нов.)» [СУ Т. 1: 523]. Активность употребления лексического (и синтаксического) советизма вычистить из партии в эмигрантской прессе резко возрастает в 30-е гг., когда чистки стали повсеместны в СССР, и практически затмевает стилистически нейтральное выражение исключить (из рядов какой-либо организации).

В среде большевистских главарей вспыхивают ежедневно скандалы. […] Лукьянов и Семенов исключены из партии за кражу кассы миноносной флотилии (Голос Родины. 1919. 1–14 мая. № 264).

Один из старых большевицких лидеров, А. П. Смирнов, бывший комиссар земледелия, исключен из партии… Это исключение мотивируется тем, что Смирнов упорно отказывался принести публичное покаяние в своих «антисталинских» заблуждениях (Возрождение. 1935. 2 янв. № 3500).

Из управления ГПУ Бурято-Монгольской республики вычищены за контрреволюционное направление 48 ответственных работников ГПУ (Голос России. 1931. 1 сент. № 2).

Грамматические модели, бытовавшие в первые годы революции, смещенные затем на языковую периферию и признанные уже в 30-е гг. устаревшими, в эмигрантской прессе используются без таких стилистических ограничений: прикрепить к колхозам, обратить в колхоз:^[28]

Через пять лет весь Русский народ, все сто с лишним миллионов будут обращены окончательно в крепостных кабальных рабов. Крестьяне будут прикреплены к своим колхозам, где будут отбывать коммунистическую барщину, такую жестокую, какой не знали и в самые древние, стародавние времена подлинного крепостного права (Рус. правда. 1930. июль – авг.).

В ночь на 25 марта Братская пятерка спалила обращенную в колхоз дер. Козлянцы. Жители ее, в числе 32 домохозяев, добровольно перешли на коллективизацию и забрали все имущество прочих 15 домохозяев, отказавшихся войти в колхоз и за это высланных в Сибирь после конфискации всего имущества (Голос России. 1931. 2 авг. № 1).

5. Категория числа имен существительных

Числовые формы имен существительных также требуют небольшого комментария, поскольку в эмигрантской прессе содержатся или, напротив, отсутствуют такие языковые факты, которые отличают ее от советских газет.

5.1. Специфика употребления множественного числа существительных на – а/-ы

Формы множественного числа имен существительных обычно обозначают или количество (снега?), или множество лиц (студенты), предметов (столы). В этом случае в оппозиции к единственному числу формы множественного выступают как маркированный член, напротив, единственное число – как немаркированный. С одной стороны, категория числа в русском языке является облигаторной (обязательной) для имен существительных, с другой – категория числа вместе с тем зависит от намерений языковой личности, т. е. может выступать и в качестве интенциональных (намеренных) или неинтенциональных (ненамеренных) языковых феноменов [Бондарко 1994].

Многие формы слов singularia и pluralia tantum лексикализованы в языках, что обусловлено скорее языковой традицией, нежели реальными денотативными отношениями. В языке эмиграции формы множественного числа имен существительных могут быть или реликтами старого узуса (типа жары, знои), или лексико-грамматическими кальками, прототипы которых в языках-источниках выступают как в форме множественного, так и единственного числа, в то время как в русской нормативной грамматике они используются только в одной числовой форме (напр., багажи – ср. франц. bagages; крахи – ср. англ. collapses, failures, crashes; спорты – ср. англ. sports, «занятия спортом, соревнования; виды спорта») [ЯРЗ 2001: 401–402]. В узусе третьей волны эмиграции в США этот грамматический процесс протекает весьма активно [Andrews 1999: 10, 15, 64, 67 и др.].

Иноязычные грамматические формы множественного числа могут оказывать прямое воздействие на грамматическое оформление существительных в газетном тексте. Особенно это касается реалий иного быта, другой культуры. Грамматика оказывается тесно связанной с предметным миром, сферой практики. Можно предположить, что, не окажись эти люди за границей, едва ли в их речевой практике появились бы, например, такие формы во множественном числе: недвижимые имущества, сорочки-трикотажи, рабочие классы, реальности и др. Но именно широкое использование данных слов как в единственном, так и во множественном числах в иностранных языках ослабляет языковое внимание индивидов и способствует проникновению в их речь «неправильных» (с точки зрения русской нормативной грамматики), но закономерных (с точки зрения иностранных языков) форм: земельные имущества – франц. fonds agraires, bien-fonds, «недвижимое имущество, земельный фонд»; сорочки-трикотажи – франц. chemises tricot?es; рабочие классы – франц. les classes ouvriе?res; реальности – франц. rе?alitе?s.

Но соглашаясь уплатить эту сумму в качестве компенсаций, венгерское правительство в то же время категорически отказывается связать вопрос о вознаграждении венгерских оптантов за конфискованные у них Румынией земельные имущества с вопросом о репарациях, настаивая на том, чтобы Румыния вознаградила венгерских оптантов сама (Сегодня. 1930. 9 января. № 9).

[Распродажа: ] мужские чулки; фротировочные материи; джемперы; дамские шлипфера; верхние сорочки-трикотажи; галстухи;^[29] кашнэ (Сегодня. 1930. 12 янв. № 12).

Дело представляли так: те, кто, утверждая, что вот-вот начнется разоружение и будет обеспечен вечный мир, – те человеколюбы и хотят мира; а те, кто не верил в эту словесность и предупреждал о тысяче противодействующих реальностях^[30] [sic], – те милитаристы, империалисты и вообще злодеи человечества (Руль. 1930. 25 марта. № 2836).

Интернационал может пока лишь согласовывать интересы рабочих классов Европы и вырабатывать общую политическую линию в важнейших вопросах (Дни. 1925. 28 янв. № 676).

Эти случаи нарушения русской категории числа в некоторых словах (экономических, технических терминах) легко объясняются влиянием языков-субстратов, так как специализированная лексика действительно быстрее всего реагирует на иноязычное воздействие. Однако примеры с русскими формами лишь подтверждают наметившуюся тенденцию к выработке коррелированных форм, для языкового сознания индивида грамматически более «прозрачных» и «логичных».

Часто использование форм множественного числа выполняет немаркированную функцию, если их употребление связано с экспрессивностью высказывания. В этом случае форма множественного числа (терроры) обусловлена контекстом. Так, в следующем примере множественное число, с позиций русского словоупотребления, может получать интерпретацию через механизм «давления» контекста, иначе – наличия в структуре предложения других слов во множественном числе: успехи, жертвы, разрушения, – которые морфологически провоцируют продолжение ряда в том же числе; так, слово террор (singularia tantum) «заражается» семантикой раздельной множественности и выступает в конкретно-дискретном значении «террористические действия, акты, операции», вполне возможно эту неузуальную форму рассматривать как публицистический эллипсис словосочетания случаи террора.

Также и в случае со словом тундры мы встречаем множественное немаркированное, выполняющее экспрессивно-выразительную функцию. Слово тундра предстает не как географический термин, а в обобщенном (генерализованном), семантически и прагматически модифицированном значении «полярные, крайне холодные края, области» с важной коннотацией «место ссылки политических оппонентов»:

…телеграф каждый день приносит нам известия… о новых подвигах народных партизанских армий [Нанкинского правительства. – А. З.], о новых успехах их, жертвах и, конечно, о новых разрушениях, террорах и истреблении японских и белых русских аборигенов (Голос России. 1932. сент. – окт. № 13–14).

Пусть голос вашего пламенного протеста послужит предостережением для нынешних правителей России и пусть он в то же время придаст силы и энергию борцам, несущим крест революции в бесчисленных тюрьмах и холодных тундрах нашей страны (Анархич. вестник. 1923. № 1).

Многочисленные факты немаркированного множественного приведены в [РЯСОМ 1968: 156] как одна из характерных особенностей русского языка советского периода. Эти формы стали характерным лингвостилистическим элементом публицистического стиля, преимущественно в нарративном повествовании или в текстах, отражающих разговорно-речевую стихию. В нашем материале такие морфолого-стилистические явления единичны, что позволяет высказать следующее предположение: в эмигрантском публицистическом стиле немаркированное множественное как факт экспрессивной речи, свойственный русскому советскому публицистическому языку, осталось на периферии, не став лингвостилистическим средством эмигрантских газет.

Архаические формы множественного, уже вышедшие из употребления в русском советском языке, в нашем корпусе единичны. Ср. в следующей цитате использование слова клевета во множественном числе, которое можно рассмотреть либо как контекстуальное множественное, появившееся под влиянием другого существительного во множественном числе (слухи), так и сохранением старых грамматических форм:^[31]

Клеветы, распространяемые большевиками против демократии, провокационные слухи и т. п. заставили исполнительный комитет центрального Совета профес[сиональных] союзов Грузии обратиться к международному бюро профес[сиональных] союзов… о положении и роли рабочего класса Грузии при демократическом строе (Воля России. 1920. 14 сент. № 2).

Таким образом, множественное число имен существительных в особых, выполняющих семантико-прагматическую функцию позициях встречается в эмигрантской публицистике первой волны в основном в двух ситуациях:

во-первых, при обозначении каких-либо технических, экономических, одним словом – специальных понятий (что является заимствованием соответствующих форм из других языков);

во-вторых, в контекстах с однородными членами, когда происходит морфологическое «заражение» слова формой множественного в результате «давления» синонимического ряда; такое экспрессивно-стилистическое явление используется спорадически, нерегулярно.

5.2. Стилистическая функция единственного числа

Как известно, единственное число имен существительных – категория в большинстве случаев немаркированная, что означает возможность широкого использования форм единственного числа как для номинации предмета в количестве одного, так и для номинации множественности предметов (лиц). В последнем случае в русском языке имена существительные в единственном числе имеют обобщенно-собирательное значение, располагаясь на морфологическом перекрестье между категориями: 1) собирательности объектов (лиц) и 2) обобщенности признаков, присущих этим объектам (лицам). А. А. Потебня называл такое использование форм единственного числа существительных «образом сплошного множества» [Потебня 1968: 25], понятым «как единица или как множество» [там же: 26]. На рубеже XX в. эта группа тематически была представлена именами существительными, обозначающими «лиц по профессии, общественной, политической деятельности, классовой, территориальной принадлежности и т. д.». Другую обширную группу «составляют имена существительные, обозначающие животных, рыб, птиц, [растения], машины и прочие предметы, связанные с производственной деятельностью и другими видами деятельности человека» [РЯСОМ 1968: 166].

Рост количества форм существительных единственного числа в собирательном значении в сфере общественно-политической лексики начался в русском языке примерно в первое десятилетие XX в., прежде всего в таком специфическом жанре публицистического стиля, как листовки (распространяемые социал-демократическими группами). В дальнейшем, по мере распространения в массах агитационно-пропагандистской литературы, существительные в собирательно-обобщенном значении становятся одним из элементов данного типа текстов и их стилевой приметой. Яркая стилистическая окраска обусловливается семантико-прагматической функцией: «собирательно обозначая ту или иную общественную группу, такие формы одновременно указывают и на всякого отдельного представителя этой группы. […] Это делает их особенно выразительными: они действенны, активны» [РЯСОМ 1968: 166]. Таким образом, активизация таких форм в пролетарско-большевистской и – шире – социал-демократической печати мотивирована языковой прагматикой – мощным стилистическим потенциалом категории единственного числа группы существительных, относящихся к актуальным общественно-политическим понятиям; такие формы отличает лозунговость, повышенная риторичность, патетичность и целеполагающая лаконичность: «прочел – и действуй!» [Винокур 1929: 150].

Эмигрантская публицистика использует такие стилистически маркированные формы единственного числа (значение «сплошного множества») крайне ограниченно. Пожалуй, безусловным «героем» данной категории является существительное деревня, используемое в собирательно-обобщенном значении. Семантика и прагматика субстантива в эмигрантских газетах мотивирована только советской действительностью, но не связана с зарубежными реалиями, что позволяет квалифицировать эту морфолого-стилистическую модель как несомненное заимствование из советской печати:

Деревня… не может развить своих производительных сил без усовершенствования торгового аппарата (Огни. 1924. 28 янв. № 4).

…деревня очутилась без той интеллигенции, отзывчивость и безграничное самопожертвование которой всегда были к услугам страдающей деревни (Голос Родины. 1919. 11 мая. № 262.).

Партийный и советские «руководители»… никуда не годятся, а у деревни отняты всякие стимулы для работы на полях «плантатора» – советской власти (Меч. 1937. 11 апр. № 14).

Некоторые все нарастающие деревенские действия «из-за угла» убедительно свидетельствуют большевикам, что им пора для своих политических прогулок подальше от деревни выбрать закоулок (Дни. 1925. 27 янв. № 675).

Подавив огнем и мечом крестьянские восстания в России и на Украине, коммунистическая власть окончательно разорила крестьянское хозяйство. Карательные экспедиции действовали в деревне, подобно опричникам Ивана Грозного (Анархич. вестник. 1924. № 7).

Ср. также отсылку к советской речевой практике, когда в цитатах из высказываний известных большевистских деятелей сохраняется принятая в советском официальном дискурсе форма единственного числа в собирательно-обобщенном значении:

Не цитировали ли мы из речей Зиновьева и К-о о том, что не надо огульно сваливать все на «кулака», что очень легко ныне любой «середняк» принимается за кулака, а что о «середняке» нужно заботиться и т. п. Потом, когда у «середняка» оказался тоже свой «кулак», которым он начал громить селькоров, т. е. местных агентов сов. [етской] власти, его вновь произвели в кулаки (За свободу. 1925. 4 янв. № 3 (1407).

Единичным случаем в нашем корпусе представлено словосочетание красный солдат, имеющее обобщенно-собирательное значение и являющееся заимствованием из советского языкового багажа:

Ненависть красного солдата к режиму, приведшему к голоду, ссылкам и кровавому террору, которым является ныне СССР, только усилилась после учреждения Колхозов [sic], так как русские деревни лишены теперь всего и приведены к рабству (Голос России. 1932. сент. – окт. № 13–14).

Таким образом, чрезвычайно бурная активность таких морфологических форм имен существительных в единственном числе, несущих интенсифицирующую функцию в советском публицистическом стиле, в эмигрантской прессе отсутствует. Немногочисленные случаи такой модели, зафиксированные в нашем корпусе, свидетельствуют об их инородности для эмигрантской публицистики, выступая как лингвохарактеризующие знаки советской реальности.

Выводы

1. Одна из наиболее ярких грамматических особенностей эмигрантской прессы – рост грамматических аналитических форм.

1.1. Аналитизм в номинативной сфере. Семантическая классификация позволяет представить наиболее открытые зоны, в которых происходило усвоение аналитических моделей: а) наименования производств, предприятий, кинофирм; б) наименования профессий; в) политические реалии; г) технические номинации (очень немногочисленны); д) названия официальных документов, актов; топонимы; е) бытовые, спортивные номинации. Практически в тех же лексико-семантические группах происходит влияние аналитического английского в языке метрополии в 80–90-е гг. XX в. Итак, массированное проникновение аналитических существительных в русский эмигрантский узус началось уже в первые годы эмиграции. Наблюдается известный изоморфизм между эмигрантским вариантом и материковым русским языком в усвоении и освоении лексических аналитов. Аналитические по своей структуре наименования быстро входили в русскую грамматическую систему.

1.2. Аналитизм в падежной системе. Прежде всего он затронул область антропонимических моделей (особенно при склонении иностранных имен, фамилий), глагольное управление (контаминация сочетаемости русских или русифицированных глаголов с иноязычными моделями-прототипами).

1.3. Аналитизм в глагольном управлении. Он связан с процессами калькирования иноязычных структур, в которых уже содержатся аналитические компоненты.

2. Именительный падеж множественного числа на – а?. Тенденции примерно те же, что и в языке метрополии, где рост образований на – а? составляет особенность развития русского послереволюционного языка. В эмигрантском разговорном языке форма на – а? имеет стилистическую маркировку: это обычно профессионально-речевые модели, имевшие в качестве нейтральных корреляций формы на – ы.

3. Смысловое смешение предлогов – любопытный процесс, затронувший эмигрантскую прессу меньше, чем устный язык, но тем не менее показывающий комбинацию двух тенденций в данном процессе: а) сохранение старых (дореволюционных, книжных) предложно-падежных форм; б) ослабление смыслоразличительной функции, семантической нюансировки предлогов и возможность их нейтрализации в одном, более общем по грамматическому значению; в) влияние иностранных языков, которые, как ни парадоксально, могут активизировать устаревающие или архаические (для русского советского узуса 20–30-х гг.) предлоги; в последнем случае использование таких предлогов с позиций современного речевого обихода метрополии может интерпретироваться как архаика эмигрантской прессы, но, по нашему мнению, нужно говорить о псевдоархаике, актуализированной архаике.

4. Трансформация предложно-падежных групп. Это один из заметных на страницах эмигрантских газет процессов. Могла происходить синонимизация близких по смыслу фраз, перенос предлогов от одного глагола к другому, в результате чего формировались новые, неузуальные предложно-падежные конструкции.

5. Формы множественного числа существительных. Характерны две тенденции: а) калькирование форм множественного числа таких слов, которые в русском языке обычно употребляются в форме единственного (реальность, трикотаж); б) стилистическое использование ненормативных форм с экспрессивно-выразительной целью (тундра, террор). В отличие от русского советского языка, формы множественного немаркированного (сахара?, масла?) нетипичны для эмигрантской прессы.

6. Имена существительные единственного числа в собирательном значении, получившие заметное развитие сначала в подпольной и пропагандистской большевистской литературе, а затем ставшие типичным лингвостилистическим элементом советской публицистики, для эмигрантского узуса нехарактерны. Их редкое использование на страницах эмигрантских газет – трансплантация советских стилистических средств, осознаваемых эмигрантами как инородное стилевое вкрапление, несущее отсылочно-характеризующую функцию.

Глава 3
Словообразовательные особенности языка эмигрантской прессы

Общие замечания

Словообразование сопровождает наше речеговорение ежедневно: мы или воспроизводим готовые слова, или создаем свои, когда нам кажется, что имеющихся в нашем языковом багаже слов недостаточно или они не такие выразительные. В периоды бурных социальных потрясений и конфликтов словообразование быстро реагирует на социальную ситуацию, поэтому неудивительно постоянное внимание ученых к словообразовательным новшествам, особенно после революции 1917 г. Исследование словообразовательных процессов, рассмотренных в связи с неязыковыми (социальными) событиями 1917 г., было свойственно уже работам А. Мазона, С. И. Карцевского, А. М. Селищева, Л. П. Якубинского, Г. О. Винокура, Е. Д. Поливанова. В послемарристский период (особенно после смерти Сталина) одной из центральных работ, обобщающих словообразовательные тенденции советской эпохи, стала монография [РЯСОС 1968], рассматривавшая словообразовательные (деривационные) процессы в совокупности собственно лингвистических и нелингвистических (социальных, экономических, политических) факторов. Функциональное направление в лингвистике, пришедшее в 80-е гг. XX в. на смену структурализму, в первую очередь стало развиваться в области изучения грамматики и лексики. В словообразовании (дериватологии) функциональный подход был реализован, в частности, в [РГ 1980]. По мнению Е. А. Земской, словообразование в зависимости от выполняемой функции может быть дифференцировано как: 1) номинативное; 2) конструктивное; 3) компрессивное; 4) экспрессивное; 5) стилистическое [Земская 1992]. По сути, уже в революционную эпоху А. М. Селищев рассматривал суффиксацию имен существительных в функциональном аспекте, выделяя эмоциональные, коммуникативные и номинативные суффиксы [Селищев 1928].

Исследователи языка русской эмиграции неоднократно подчеркивали актуальность изучения словообразовательных процессов в речевой практике русскоговорящих за границей: «вопрос о том, как [выделено автором цитаты. – А. З.] функционирует словообразовательный механизм русского языка в иноязычном окружении, представляет значительный интерес» [Земская 2004: 418]. Больше повезло эмигрантам третьей и четвертой волн, записи речи которых выявили активность/пассивность некоторых словообразовательных моделей в устном (некодифицированном) языке как взрослых, так и детей [ЯРЗ 2001; Осипова 1999, 2002]. Рассматривались словообразовательные процессы и в языке современной русскоязычной прессы ближнего и дальнего зарубежья [Комарова 2000; Протасова 2000, 2002; Авина 2000, 2003, 2004; Витцлак-Макаревич 2004]. Применительно к русскому языку зарубежья, по мнению Е. А. Земской, также нужно говорить о двух основных функциях словообразования, участвующих в производстве слов: номинативной и экспрессивной [Земская 2000]. Однако даже и здесь нет согласия в интерпретации словообразовательных процессов: то, что одни считают «разрушением» (дезинтеграцией, пиджинизацией) или по крайней мере ослаблением словообразовательных моделей (в частности, в речи последней волны эмиграции) [Осипова 1999, 2002; Polinsky 1996, 1998], другие оценивают противоположным образом – как подтверждение силы русского словообразования, подчиняющего себе иноязычные лексемы и включающего в русские словообразовательные сети [ЯРЗ 2001; Земская 2001, 2002b].

Следует все-таки согласиться с Е. А. Земской, считающей, что «исследователи языка русских эмигрантов, как правило, не обращают специального внимания на словообразование, рассматривая отдельные производные слова при изучении заимствованной лексики – так называемых слов-гибридов (заимствованная основа + русские аффиксы)» [ЯРЗ 2001: 128]. Исследование же словообразовательных механизмов публицистической сферы эмигрантского языка в 20–30-е гг. XX в. еще, по сути, не начато. Словообразование эмигрантской прессы той поры предстает перед нами как terra incognita, о которой мы имеем случайные, фрагментарные сведения. А. Мазон и А. М. Селищев снабдили нас материалами, показывающими активизацию той или иной словообразовательной модели^[32] в первые советские годы. На основании этих данных исследователи могут судить о динамике словообразования в первые революционные и послереволюционные годы. Но какие словообразовательные процессы происходили в эмигрантской публицистике после того, как сотни тысяч беженцев покинули Россию и начали новую жизнь вдали от Родины? Значит ли это, что словообразовательные процессы в эмигрантской публицистике остановились, «замерли», законсервировались? Признать «консервацию» словообразовательных процессов – значит отказаться от функциональной точки зрения на словообразование как на живой процесс, служащий для реализации языковых интенций, и признать словообразования неким застывшим монолитом, а не динамической системой. Если рассматривать словообразование не просто пассивной системой, то сразу рождается ряд исследовательских гипотез: какие словообразовательные типы и модели представлены в языке эмигрантских газет? как они коррелируют с аналогичными в советской публицистике? какие модели активизируются, а какие – напротив – не получают развития? можно ли говорить о связи словообразовательных механизмов с экстралингвистическими факторами?

Одной из отправных точек исследования словообразования в данной главе является следующий тезис: активность тех или иных способов, моделей, конкретных словообразующих формантов обусловлена потребностями называния тех или иных актуальных для общества (или более узких социальных структур: партии, движения, группы) реалий и явлений.^[33] Окружающий эмигрантов вещный и невещный мир был разнообразен: он требовал как лексической, так и словообразовательной номинации. Поэтому в дальнейшем рассуждении словообразовательный анализ будет тесно сопряжен с семантическим (тематическим) разбиением производных с целью продемонстрировать актуальность/неактуальность тех или иных реалий, отраженную в эмигрантской прессе. «Выделение тематических групп основано на внеязыковых критериях. Однако вряд ли было бы целесообразно заранее отказаться на этом основании от лингвистического анализа соответствующих объединений слов, от попытки найти в них общие семантические элементы» [Шмелев 1973: 13]. Хотя Д. Н. Шмелев имел в виду в первую очередь семантические классификации, тем не менее, словообразование не может остаться безразличной и безучастной сферой к семантическим изменениям. Поэтому в данной главе словообразовательные механизмы нами рассмотрены в тесной связи с социальными, семантическими (и прагматическими) факторами. Итак, насколько и как словообразование «отражает» мир и жизнь эмигранта?

1. Суффиксация

Уже неоднократно отмечалось, что в механизмах суффиксации доминируют по своей активности словообразовательные типы и модели имен существительных [Винокур 1929; Мучник 1971; Земская 1992; Панов 1999]. Этот вывод подтверждает и исследуемый нами материал эмигрантской прессы, поэтому основное внимание будет уделено именно образованию имен существительных. Рассматриваются также некоторые словообразовательные типы и модели в образовании имен прилагательных, глаголов, наречий, но в гораздо меньшем объеме, чем суффиксальное образование существительных. Изложение суффиксальных особенностей разных частей речи не преследует цели полного и исчерпывающего описания всех производных в эмигрантской прессе, но осуществляется как контрастивное сопоставление слов, встретившихся нам в эмигрантской публицистике, на фоне предшествующего языкового состояния (XIX – начало XX в.), а также изменений, произошедших в революционную эпоху и отраженных по свежим следам в исследованиях того времени. Такой сопоставительный анализ позволяет, на наш взгляд, получить достаточно объемное представление о словообразовательных механизмах, типах и моделях в области суффиксации, представленных в одной из разновидностей эмигрантского узуса – газетно-журнальной сфере.

1.1. Номинативные функции суффиксации

1.1.1. Суффиксация абстрактных существительных

Суффикс -изм. Среди имен существительных мужского рода с отвлеченным значением В. В. Виноградов называл суффикс – изм самым продуктивным [Виноградов 1986: 100]. Действительно, придя в русский язык в XVIII в. и заметно активизировавшись в XIX в. [Сорокин 1965], данный суффикс служит для обозначения «отвлеченных понятий, названий учений, общественных, политических, научных взглядов и направлений, названий действий, состояний, качеств, склонности к чему-нибудь» (такую широкую семантическую характеристику субстантивов на – изм в русском языке давал В. В. Виноградов). К концу XIX в. суффикс – изм настолько освоился в русской словообразовательной системе, что создавал производные с русскими основами, не только нейтральными в стилистическом отношении, но и разговорными.^[34] Наиболее жизненными словами на – изм оказываются обозначения философских, религиозных течений, направлений мысли или эпох правления того или иного политического деятеля; напротив – обозначения каких-либо политических, идеологических быстро возникающих и также быстро исчезающих явлений (особенно от имен политических лидеров) представляют собой чаще всего сиюминутные речевые образования.^[35]

Эмигрантская публицистика дает довольно разветвленную сеть существительных на – изм.

1. Названия политических, идеологических, экономических, философских, общественных систем, направлений, течений, учений, мотивированных:

а) неодушевленными нарицательными существительными (апеллятивами).

Конец XIX – начало XX вв. принесли в русский язык много общественно-политической терминологии из западноевропейских языков, маркером принадлежности лексемы к специальной или публицистической сфере и служил суффикс – изм. В первые советские годы образование слов на – изм со значением какого-либо политического, идеологического направления, течения, судя по материалам Мазона, Карцевского, Селищева, не было активным, словообразовательного всплеска не наблюдалось; обычно используются уже знакомые большевизм, меньшевизм или относительно новые (юк-скаутизм^[36], боевизм < боевик^[37]), или окказиональные (классизм, декабризм). На этом фоне лексическая активность существительных на – изм в эмигрантской прессе очень велика. Для эмигрантов потребность наименования различных оттенков, ответвлений какой-либо политической, идеологической доктрины была чрезвычайно важна, отсюда и множество производных на – изм.

Некоторые актуальные для того или иного политического движения понятия легко образовывали гнезда производных. Ср., например, активность данного суффикса в анархических изданиях, изобилующих именами существительными с префиксоидом анархо– и суффиксом – изм: анархизм, анархо-большевизм (орфографический вариант: анархобольшевизм), анархо-кадетизм, анархо-индивидуализм, анархо-коммунизм, анархо-либерализм, анархо-меньшевизм, анархо-синдикализм, псевдо-большевизм. Данный словообразовательный элемент использовался для именования политических отпочкований внутри анархического движения, чем и вызывается высокая словообразовательная активность суффикса – изм.

В результате этого уклона могли быть различные сочетания ренегатов анархизма с демократическими элементами, начиная от анархо-большевизма и кончая анархо-либерализмом. И если бы вместо диктатуры большевизма, представляющего левое крыло демократии, в России укрепился меньшевистский или даже кадетский режим, ренегатствующая часть анархистов, несомненно, докатилась бы до него и пошла бы ему в услужение, создав вместо анархо-большевизма, анархо-меньшевизм или анархо-кадетизм (Анархич. вестник. 1923. № 1).

Большевизм или псевдо-большевизм – вот что грозит несчастной Риге и всей Латвии (Призыв. 1919. 4 (21.12) дек. № 135).

Очень рано в эмигрантской прессе появились упоминания фашизма, что связано было, конечно, с чаяниями и надеждами одних эмигрантских групп (монархически настроенных) и опасениями других (анархисты, либералы, демократы, социалисты, троцкисты и др.). Отсюда и полярная оценочность понятия:

Испугались коммунисты, испугались большевики, но средний обыватель не испугался, а согласился с фашизмом. […] Муссолини и фашизм взялись подтянуть их (Руль. 1926. 14 апр. № 1630).

Как бы ни относиться к фашизму, одной его заслуги никто отрицать не может: фашизм раздавил в Италии подготовляющуюся большевистскую революцию (Руль. 1926. 14 апр. № 1630).

О популярности этой семантической словообразовательной модели в эмигрантском языке могут свидетельствовать слова, возникшие как наименования новых, актуальных для эмигрантов понятий: активизм, демо-капитализм (демократический капитализм), иудо-коммунизм, иудо-большевизм, солидаризм, социал-демократизм, ультрамонархизм. Ср.:

…белая борьба… должна продолжаться – в формах эмигрантского активизма, который взят «в кавычки» и под подозрение известными политическими течениями, хотя, по существу, и они ему не чужды, ибо этот активизм составляет природу эмигранта, смысл и оправдание эмиграции [из речи генерала А. Деникина 22 февраля 1931 года] (Голос России. 1931. 2 авг. № 1).

…наша интеллигенция была действительно лишена эгоизма, которым до сих пор держится демо-капитализм (Сигнал. 1939. 15 мая. № 55).

Ваши [И. Солоневича] доклады в Германии реабилитируют Российскую Нацию от обвинений в пассивности, в покорности иудо-большевизму и могут привести к надлежащей постановке русского вопроса национал-социалистической Германией (Сигнал. 1938. 1 сент. № 38).

Два пути лежат перед людьми: прогресс или регресс, гибель или спасение – солидаризм или обе его противоположности, имеющие тем не менее одинаковую основу: капитализм или коммунизм (Младоросская искра. 1933. 10 июля. № 31).

Таким образом, в эмигрантской прессе наименования политических, идеологических реалий представляют одну из самых больших в количественном отношении групп: этот словообразовательный механизм уже давно сложился в русском языке, и эмигранты его активно использовали.

б) именами собственными, в частности антропонимами.

Специфику суффикса – изм в революционную эпоху отмечал А. М. Селищев: «И в начале 1900-х гг. и после 1917 г. появилось очень много образований на – изм. Многие из таких образований вскоре вышли из употребления, так как быстро утрачивали свое значение явления, обозначавшиеся этими именами на – изм» [Селищев 1928: 182]. Особенно это касается отантропонимических производных, относящихся к политической сфере наименований: такие слова легко создаются по модели, однако в узусе остаются очень немногие, напр.: ленинизм, марксизм. Характерно, что слово сталинизм – это несомненный словообразовательный продукт эмиграции, независимый от советского речевого обихода. Это производное заимствовал у эмигрантов, очевидно, и Троцкий, который впервые использовал его в очерке «Иосиф Сталин» (1939 г.): «В религии сталинизма Сталин занимает место бога со всеми его атрибутами». Ср. цитаты из эмигрантских газет:

…в СССР […] социализм – это кровавая практика «сталинизма» (Сигнал. 1938. 1 сент. № 38).

Пусть подумает Н. С. Тимашев, что, если он прав, попрекая Дмитриевского его прежним «сталинизмом», то тогда правы были бы и те младороссы, попрекая академика Струве его бывшим «ленинизмом» (Младоросская искра. 1932. 20 авг. № 21).

Хозяйственная доктрина младороссов… обусловлена исторической данностью: поздним капитализмом и сталинизмом (Младоросская искра. 1933. 15 нояб. № 34).

В русском языке метрополии производное сталинизм появилось на страницах газет только в середине – конце 80-х гг. XX в. вместе с другими словами словообразовательного «пучка» в сфере политической терминологии: брежневизм, антисталинизм, ленинизм, антиленинизм и др. [НСЗ 1997: 777; ТССРЯ 2001: 754–755].

2. Названия качеств, присущих, свойственных какому-либо лицу, группе лиц.

В русском политическом языке в первые десятилетия возникли слова на – изм, соединяющиеся с русскими основами разговорного характера (наплевизм, отзовизм, хвостизм). Семантиаческая модель для наименования каких-либо качеств политической, общественной группы была хорошо освоена и разработана в дореволюционном языке. Несомненной словообразовательной инновацией эмигрантского узуса было активное использование производных активизм, вождизм. Причем слово активизм имеет мотивировку не в советском денотате активисты – «активные сторонники коммунистической идеологии, социалистического строительства», а в эмигрантском: активисты > активизм – «разновидность политического экстремизма, родившаяся в эмиграции» (ср., напр., термин активисты в значении «деятели, активно борющиеся с большевиками/большевизмом» в работах П. Б. Струве). В этом – яркое отличие от советского речевого обихода, где такой соотносительности не было: широко использовалось слово активист, но отсутствовало абстрактное существительное. Таким образом, в советском языке существовала иная словообразовательная мотивированность: активист – член актива; в эмигрантском языке: активист – сторонник активизма.

[Борьба] должна продолжаться – в формах эмигрантского активизма… ибо этот активизм составляет природу эмигранта, смысл и оправдание эмиграции [из речи генерала Деникина 22 февраля 1931 г. ] (Голос России. 1931. 2 авг. № 1).

…стоит напомнить в нынешнюю годовщину восстания, когда идут разговоры об активизме, путях борьбы и проч. (Голос России. 1931. 1 сент. № 2).

Слово вождизм^[38] – производное от вождь; эта словообразовательная цепочка возникла в эмигрантских газетах (впервые, очевидно, в младоросских изданиях, позитивно оценивающих роль Гитлера и Муссолини в надежде на развязывание ими войны с СССР). Примечательно, что вождем монархические эмигрантские газеты Сталина никогда не называли: этим понятием эмигранты именовали позитивные (в их представлении) явления, в отличие от негативно маркированных отантропонимических обозначений типа ленинизм, сталинизм, троцкизм. И для этого есть свои причины: в первые революционные годы вождем/вождями именовали целую группу ведущих российских большевиков (Ленина, Троцкого, Томского и др.): Вождь Красной армии т. Троцкий, Вождь красных профсоюзов т. Томский, вожди Коммунистического союза молодежи – и деятелей Социалистического интернационала: вожди Социнтерна, Коминтерна, Крестинтерна (Крестьянского интернационала) и под. К 30-м гг. происходит сужение сферы использования данного понятия и его закрепление только за фамилией Сталин [Грановская 2005: 232]. Поскольку в сознании эмигрантов большевики, как правило, относились к смысловому полю преступников, то именование деятелей большевизма вождями было невозможно. Напротив, именование этим словом европейских лидеров, противостоящих большевикам и борющихся с ними, в эмигрантском монархическом социолекте составляет устойчивый, постоянный лексический компонент.

В век вождизма успех того или иного партийного объединения или политического движения прежде всего зависит от вождя (Младоросская искра. 1933. 15 нояб. № 34).

Разговорно-просторечные слова на – изм единичны; ср., пожалуй, единственное окказиональное производное валяй-анархизм в анархической газете:

…разрушение… нанесет сокрушительный удар всякого рода ложным тенденциям в анархизме: слащавому пацифизму; интеллигентскому либерализму; мечтательно-туманному или эксцентричному индивидуализму; «валяй-анархизму»… (Анархич. вестник. 1923. № 2).

Любопытна дистрибуция производных на – изм в разных эмигрантских изданиях. Они были особенно активны, например, в газете «Младоросская искра», идеологически ориентирующей своих читателей на возвращение монархического правления не только в России, но после нее, по возможности, и в мировом масштабе (идеи мессианства России). Ср. часто повторяющиеся на страницах данной газеты субстантивы на – изм: активизм, большевизм, космополитизм, сталинизм, ленинизм, солидаризм, цезаризм, скаутизм, вождизм.

Издания, ориентированные на монархические идеи, а также «народно-патриотические» газеты избегают употребления существительных на – изм, ограничиваясь, по существу, терминами ленинизм, сталинизм, большевизм (газеты «За свободу», «Русский стяг», «Русский голос») или оценочными субстантивами типа вандализм, бандитизм (газеты «Возрождение», «Голос Родины») для характеристики советского строя.

Суффикс -ство. Отвлеченные существительные на – ство со значением состояния – одна из быстро пополняемых лексических групп в революционную эпоху. Какие семантические типы отвлеченных существительных на – ство были активны в революционные и послереволюционные годы в советской и эмигрантской публицистике? Частотны были производные от наименований лиц, характеризуемых теми или иными качествами, признаками, политическими пристрастиями, социальными характеристиками. Этот тип словообразовательной мотивации самый интересный и сложный в нашем материале. Семантические словообразовательные отношения между производящим и производными словами характеризуются семантическим усложнением, поэтому данную мотивацию следует рассматривать как мутационные отношения. Необходимо упомянуть также то, что многие их этих производных допускают множественность мотивации, в частности также от прилагательных на – ский (в свою очередь созданных от имен лиц), в которых грамматическое значение относительности (относительных прилагательных) чаще всего осложнено дополнительными лексическими коннотациями и напластованиями. Ср.: богоборство < богоборец (богоборцы) и богоборческий; вредительство < вредитель (вредители) и вредительский, советофильство < советофил (советофилы) и советофильский, государственничество < государственник (государственники) и государственнический и др. В эмигрантской публицистике слов на – ство данной семантической группы очень много. Сохраняются старые, дореволюционные производные, активизированные в эмигрантском узусе:

а) монархические обозначения: водительство^[39], шефство, помазанничество;

б) религиозно-церковные обозначения: безбожничество, богоборчество, мучительство, избранничество, паломничество, еретичество, сектантство.

Однако отметим новые словообразовательные производные, тематически относящиеся к:

а) политико-идеологической сфере: советофильство, властничество, государственничество, республиканство, русофильство, славянофильство, добровольчество, евразийство, непредрешенство (= непредрешенчество), изгнанничество, украинство.

Иногда неумение ответить на все эти жгучие вопросы приводит юношу в тупик – тогда наступает разочарование и отход от России, а порой это заводит его в другую крайность, в «советофильство», с преклонением перед всеми, кажущимися такими родными, советскими «достижениями» (Возрождение. 1939. 14 июля. № 4192).

Они надеются снова вернуться на потерянные позиции с восстановлением былой России. Отсюда руссофильство [sic] (Возрождение. 1919. 8 окт. № 82).

Россия вообще переживает особую полосу, можно сказать, своеобразного «евразийства» (Дни. 1926. 16 нояб. № 1160).

Пусть хулят такое непредрешенство те люди, которые мнят себя обладателями единоспасительных лозунгов [из речи генерала А. И. Деникина 22 февраля 1931 г. ] (Голос России. 1931. 2 авг. № 1).

Потом, когда пошла полная анархия, появились разные авантюристы, которые использовали и «украинство»: тут был и мелкий интеллигент Петлюра. Появился Махно, Балбочан и прочие, которые просто были бандитами и которые своим «украинством» едва ли принесли много чести этому движению (Рус. голос. 1939. 1–14 янв. № 406).

б) Профессиональной сфере (nomina professionalia); такие слова в эмигрантских газетах, в отличие от предыдущего типа, единичны: фритредерство^[40], режиссерство (ср. режиссура):

…широкое индустриальное развитие предполагает наличие рынков сбыта, а как известно, тенденция современного развития народов и стран не только Запада, но и Востока далека от фритредерства (Руль. 1930. 25 марта. № 2836).

[Союз русских артистов] использовал кратковременное пребывание в Белграде А. Ф. Черепова, поставив Беляевскую «Псишу» под опытным режиссерством самого гастролера (Рус. голос. 1939. 5 марта. № 413).

Итак, эмигрантская публицистика тяготела к традиционным моделям словообразующих основ: «книжная или нейтральная мотивирующая основа + суффикс – ство», разговорные мотивирующие основы редки. Преобладают производные, мотивированные политическими реалиями; наименования со значением профессии единичны. В русском советском языке смелее допускались разговорные мотивирующие основы, сочетающиеся с суффиксом – ство.

Суффикс -изация. Заимствованный суффикс – ция (с расширением – ация, – изация) являлся чрезвычайно активным в русском языке в XIX в. [Сорокин 1965: 265], будучи соотносительным с глагольным суффиксом – ировать/-изировать. Если для эпохи 30–90-х гг. XIX в. Ю. С. Сорокин делает следующее заключение: «собственно русских образований почти нет, если не считать образований от этнических наименований типа русификация, славянизация, татаризация» [Сорокин 1965: 265], то уже для советского времени В. В. Виноградов справедливо отмечает: «для современного языка характерно распространение сферы применения суффикса – изаци(я) и на русские основы» [Виноградов 1986: 116]. Новшества в словообразовании существительных на – ция в русском послереволюционном языке заключались в следующем.

Во-первых, в возможности образования производных от конкретных существительных: большевизация, совхозизация, предметизация, товаризация, фордизация, троцкизация, белоруссизация, машинизация и др. [Селищев 1928: 184; РЯСОС 1968: 103; Lehikoinen 1990: 130]. Это новшество русского языка советского времени подметил уже С. И. Карцевский: «интересное русское образование картофелизация, т. е. перевод известных земель на культуру картофеля» [Карцевский 2000: 259]. Данная группа слов сосредоточена преимущественно в смысловой зоне, обозначающей технические понятия, профессиональные реалии, некоторые общественно-политические денотаты.

Во-вторых, в значительном росте слов на – фикация. После революции суффикс – фикация служил для производства слов, имеющих словообразовательное значение «широкое внедрение того, оборудование тем, что обозначено именной частью производящей основы» [РЯСОС 1968: 102] и относящихся к сфере средств массового обслуживания: кинофикация, радиофикация, телефикация, звукофикация, теплофикация, часофикация и др. [там же: 104].

В-третьих, в появлении отадъективных производных на – ция: музыкализация, театрализация, эмоционализация, озимизация (< озимые, озимый) [РЯСОС 1968: 104]. Основная сфера использования таких лексем – публицистические тексты, общественные, гуманитарные науки, реже – естественные.

Каковы же особенности слов на – ция в эмигрантской прессе, какие типы производных в ней встречаются и есть ли отличия от русского языка в СССР? Прежде всего обращает на себя внимание широкое использование собственных имен для производства слов на – ция. Обычно в качестве производящих основ служат:

1. топонимы: украинизация, разукраинизация, австризация, германизация, китаизация. Словообразовательная активность этой модели в эмигрантской прессе определялась социально-политическими условиями той эпохи: становлением и/или утратой государственности, национальной идентичности, суверенитета тем или иным народом, страной, территориальным образованием – и, как следствие, повышенным вниманием эмигрантов к данной теме.

Харьковский «Коммунист» (№ 236) печатает беседу с членом центральной комиссии по украинизации, бывшим петлюровцем Миколюком, производившим обследование украинизации (Дни. 1926. 19 нояб. № 1163).

Несмотря на последовательную и всестороннюю китаизацию всех городских учреждений и даже часть русских обществ, Харбин остается русским городом: русские магазины, русские учебные заведения, русские театры и, наконец, русский язык, полновластно царящий повсюду, вплоть до иностранной колонии и даже многих правительственных китайских учреждений, свидетельствуют об исключительной культурной роли русских в Северной Маньчжурии (Сегодня. 1930. 7 янв. № 7).

Почему массы медлят с революцией? […] Почему же – именно «австризация», а не победоносная «руссифизация», не решительная революция `a la russe? Именно потому, что дело обстоит далеко не так просто, как это кажется господам «коммунистам», видящим выбор лишь между «австризацией» и «руссифизацией» (Анархич. вестник. 1923. № 2).

Отсюда резкое расхождение национал-революционеров с политикой Розенберга (руководящего внешней политикой Хитлера), направленной к расчленению России и германизации балтийских государств (Младоросская искра. 1932. 12 июля. № 20).

Словопроизводство от топонимов часто основано на коннотативном фоне имени собственного или прилагательного, возникающего в данную эпоху и исчезающего с течением времени. Иногда коннотативный элемент закрепляется в семантической структуре слова и выступает как его конститутивный компонент (ср. русификация, американизация, германизация и под.), особенно это касается частотных понятий, оседающих в узусе. Другая группа производных – это слова, образованные по готовой словообразовательной модели, но семантически мотивированные коннотативными семами, актуальными в текущий исторический момент; так, слово австризация уже мало что говорит нашим современникам, однако в ту эпоху в кругу некоторых радикальных политических движений или групп оно значило «апатия, пассивность (рабочего класса в Австрии)» и было мотивировано тогдашней политической ситуацией в этой стране.

Эти производные входят в одно семантическое поле с производными, образованными от нарицательных существительных: руссифизация = русификация, галлизация:

…нейтральное студенчество лишено возможности принять участие в празднестве, посвященном галлизации немецкого университета [в Страсбурге] (Призыв. 1919. 7 (23.9) окт. № 77).

…всевозможные воспитательные организации… играют большую роль в «руссификации» нашей молодежи. Все эти организации ставят себе задачу воспитать молодежь физически, духовно и национально (Возрождение. 1939. 14 июля. № 4192).

2. антропонимы: сталинизация, френкелизация. Отантропонимические существительные на – ция – элемент публицистического языка, представляющий именование какого-либо явления, факта, мотивирующей основой которых выступает имя собственное. Любопытно, что в русском языке метрополии слово сталинизация начинает употребляться только с конца 80-х гг. XX в., в то время как эмигранты использовали его уже в 30-е гг. в связи с прецедентностью имени (фамилии) Сталин. Это производное находится в одной смысловой «связке» с другими однокоренными: сталиномания, сталинский, антисталинский, сталинец.

«Против сталинизации» [название заметки] (Возрождение. 1937. 20 нояб. № 4107).

Тяжел был соловецкий измор в дальнейшие пять лет «френкелизации», когда каторга, по проекту, поданному заключенным (!) Френкелем, была обращена в доходную статью советского бюджета (Возрождение. 1937. 10 апр. № 4073).

3. Если в русском языке в 1920–1930-е гг. появились производные на – ция, мотивированные конкретными существительными, то в эмигрантской прессе нам встретился один окказионализм: сифилизация (< сифилис). Это слово, встретившееся на страницах анархического издания, входит в группу метафорических обозначений с общим, гиперонимическим, значением «болезнь современного общества»; такой тип наименований был вообще характерен для «левых» изданий как один из стилеобразующих элементов. Ср.:

[Обманщики и контрабандисты: националисты, государственники, капиталисты и узурпаторы – бонапартисты социализма – нынешние коммунисты] создали, наконец, этот гнойник всеобщего разложения, эту подлинную «сифилизацию» несчастной Европы – фашизм в его различных проявлениях и воплощениях (Анархич. вестник. 1923. № 2).

Производных на – фикация, которые активно развивались в советском языке для обозначения технических понятий, в эмигрантской прессе нами не зафиксировано.

Таким образом, можно сделать следующие выводы:

1. Слова на – ция в эмигрантской прессе сосредоточены главным образом на обозначении социально-политических, общественных реалий.

2. Особенностью эмигрантских публицистических текстов является частотность слов, образованных от этнонимов, что обусловливалось актуальностью для эмигрантов тех или иных социальных явлений.

3. Производные от личных имен (сталинизация, френкелизация) образованы от антропонимов советских работников и (вследствие этого) имеют негативные коннотации.

4. Производные от конкретных существительных единичны, представляя публицистические окказионализмы (сифилизация).

5. Производные на – фикация не получили развития в эмигрантском языке.

Суффикс -чина/-щина. Суффикс – чина/-щина для образования отвлеченных существительных имеет значение «характеристические общественно-политические явления, идейные течения с отрицательной окраской» [Виноградов 1986: 122]. Пика своего развития (словообразовательной активности и экспрессивной силы) данный суффикс достигает «в начале XX в. и в нашу революционную эпоху» [Виноградов 1986: 122]; это мнение близко к позиции А. М. Селищева, относившего активизацию слова на – щина к последнему десятилетию XIX в. преимущественно в среде революционно-настроенных групп [Селищев 1928: 178]. Ю. С. Сорокин отодвигает границу активизации суффикса и считает, что об этом словообразовательном процессе можно говорить даже начиная с 60-х гг. (при нарастании к 90-м) XIX в., поэтому словообразовательная и стилистическая популярность слов на – щина в первые десятилетия советской власти – это языковое наследие демократической публицистики той поры. А. М. Селищев полагал, что распространение слов на – щина в языке русских революционеров произошло под влиянием термина обломовщина: «это образование было экспрессивным и влиятельным. По его образцу возникают и другие имена на – щина. Любили пользоваться такими образованиями и революционные деятели», причем именно «в 900-е годы в революционной среде возникало много имен на – щина в связи с современными явлениями, к которым революционеры относились отрицательно, враждебно» [Селищев 1928: 177]. Яркий характеризующий «шлейф» суффикса – щина, окрашивающего термины и понятия в отрицательные экспрессивные тона, подчеркивает и Л. А. Булаховский.^[41]

В эмигрантской прессе слов с суффиксами – щина/-чина немного; преобладает суффикс – щина, вариант – чина представлен только в слове советчина (< советская власть, советская идеология). Ср.:

Сейчас Сталин спохватился, поняв, что самое наличие верующих в СССР, на 21-м году революции, есть отрицание смысла советчины… (Возрождение. 1937. 20 нояб. № 4107).

В русском языке метрополии производные на – щина с пейоративной окраской были в широком ходу после революции, возникали производные от нарицательных существительных, называющих какие-либо факты и явления социальной жизни: собесовщина – «неуместное пользование социальным обеспечением» (< собес), чайковщина (< подачка на чай) [Селищев 1928: 178]. В эмигрантской публицистике таких окказиональных производных от социальных реалий нам не удалось зафиксировать.

Довольно активно эмигрантами используются слова, мотивированные именами собственными: врангелевщина (< Врангель), деникинщина (< Деникин), керенщина (< Керенский), колчаковщина (< Колчак), столыпинщина (< Столыпин), пильняковщина (< Б. Пильняк).

У нас уже сообщалось о реприманде, полученном Горьким. Он буквально не щадит себя, лишь бы угодить начальству, а сибирские литераторы, – как сообщает теперь «Комсомольская правда», – ему не верят и считают его выступления «выступлениями изворотливого, маскирующегося врага, защищающего всю советскую пильняковщину и т. д.» (Руль. 1930. 1 янв. № 2766).

Любопытно, что эмигрантские газеты не содержат индивидуально-окказиональных производных на – щина, в отличие от советских газет, наполненных такими модельными формами, которые часто и легко возникали по случаю как в центральных, так и в региональных газетах. Большое количество таких неузуальных образований как от фамилий советских работников, так и деятелей искусства приводит А. М. Селищев: барматовщина (< Бармат), аксельродовщина (< Аксельрод), богдановщина (< Богданов), кореньковщина (< Кореньков), свистуновщина (< Свистунов), пильняковщина (< Пильняк), ахматовщина (< Ахматова), серапионовщина (< «Серапионовы братья»), маяковщина (< Маяковский), воронщина (< Воронский), осинщина (< Осинский) и др. [Селищев 1928: 178]. В эмигрантской прессе нам встретилось только одно производное, мотивированное именем (фамилией) советского передовика, – стахановщина (с негативной окраской).

«Стахановщина»… – не только очковтирательство и «подбадривание» эксплуатируемых (Единый фронт новой России. 1936. 19 янв. № 19).

Кроме того, Селищев отмечает появление новой семантической группы производных на – щина, образованных от топонимов, где происходило (произошло) какое-либо значительное событие или случилось какое-либо происшествие: дымовщина (< с. Дымовка^[42]).

Таким образом, в эмигрантской публицистике словообразовательная модель на – щина/-чина не является столь активной, как в русском советском языке. Можно полагать, что в советском языке такое широкое распространение этой словообразовательной модели было напрямую связано с легализацией партийно-большевистских печатных изданий, формирующих новые языковые особенности советского публицистического стиля. В отличие от советского публичного языка, эмигрантский узус не обнаруживает особой активности в создании производных на – щина для именования и характеризации советских реалий.

1.1.2. Суффиксация собирательных существительных

Суффикс -ство. В революционные годы активизировался суффикс – ств(о) для обозначения лиц по политическому, социальному, имущественному, национальному, религиозному признаку. А. М. Селищев фиксирует в своей книге следующие слова: батрачество, кулачество, нэпманство, пастушество, середнячество, эсерство, трудовичество (= трудовики) [Селищев 1928: 181–182], отмечая, что суффикс – ство являлся «довольно продуктивным в языке революционеров» и до 1917 г. [Селищев 1928: 181].

Эмигрантская пресса использует слова с собирательным суффиксом – ство также активно, однако доминируют старые или относительно старые производные: воинство, дворянство, духовенство, еврейство, казачество, крестьянство, купечество, меньшинство, офицерство, славянство, студенчество, чиновничество. Новые производные являются либо заимствованными из советского обихода (кулачество), либо возникшими в эмигрантской речи (беженство, братство).

Обычно недавние строители коммунизма называются… тайные и явные агенты кулачества, предатели, по-кошачьи замазывающие следы на загаженном месте, враги революции и т. д. и т. д. (Голос России. 1933. янв. – февр. – март. № 17–18–19).

…мы, братство «Русской Правды»… все силы свои устремляем на то, чтобы поддержать и раздуть в народе святой Русский огонь, без которого не может воскреснуть наша Родина (Рус. правда. 1925. июль – авг.).

К тебе, многострадальное русское беженство, исповедающее наши священные лозунги – «Вера Православная, Царь Самодержавный и Россия Русская», обращаемся мы… (Рус. стяг. 1925. 4/7 июня. № 1).

Таким образом, собирательный суффикс – ство в эмигрантских газетах не проявляет такой номинативной активности, как в советском языке, используются преимущественно уже старые производные. Отличительной особенностью, однако, является заметная активность некоторых семантических типов производных: военных (казачество, офицерство), этнических (славянство, еврейство), которые в русском советском языке находились на лексической периферии и практически ушли из языка газеты. Очень активно также слово беженство, являющееся одним из ключевых понятий эмигрантской жизни. Для сравнения: в русском языке СССР преобладали социально-политические новообразования с собирательным суффиксом – ство.

Суффикс -ия. Собирательные существительные на – ия (-иja) активизировались в революционную эпоху, служа «для обозначения коллектива, группы лиц, объединенных принадлежностью к одной организации» [Виноградов 1986: 115]. Активность данного суффикса в первые послереволюционные годы несомненна: комсомолия, пионерия, рабкория, рабселькория, селькория, свердловия (студенты университета им. Свердлова), юнкория, военкория [Селищев 1928: 185; Миськевич 1967]. Иноязычный формант, ранее существовавший только в составе иностранных слов,^[43] вычленился как самостоятельный суффикс русской словообразовательной системы именно в революционную эпоху. Появление и расцвет существительных на – ия приходится на середину – конец 1920-х гг., причем уже в момент рождения они имели литературно-книжную окраску [Миськевич 1967; Comrie et al. 1996: 139; Lehikoinen 1990: 129]. В дальнейшем их продуктивность снижается.

Эмигрантская пресса использует старые собирательные существительные на – ия: аристократия, буржуазия, бюрократия, гвардия, плутократия, социал-демократия. Слово мафия оказалось заимствованным эмигрантами, очевидно, во второй раз:

…состоялась лекция г. Гайшмана о деятельности «маффии» [sic], которая организовалась в самом начале войны (Огни. 1924. 11 февр. № 6).

Однако ни одного нового советского производного на – ия в эмигрантской прессе нам не встретилось. Итак, можно заключить, что суффикс – ия в собирательном значении получил активизацию только в русском советском языке, не затронув эмигрантского словоупотребления. Объяснение этого феномена может быть следующее: активность модели на – ия в советском языке проявилась в 20-е гг., когда русские беженцы в большинстве своем уже выехали за рубеж, в предреволюционные же годы словообразовательной активности данного суффикса еще не было.

1.2. Лексикализация суффикса

Интересным фактом языковой практики эмигрантов является вычленение форманта – онер как отдельного, автономного слова. Эта лексикализация мотивирована факторами двоякого рода:

а) нелингвистическими: социальными сдвигами и потрясениями в русской (российской, советской) политической истории XX в.;

б) лингвистическими: увеличением числа слов на – (он)ер при обозначении прежде всего наименований лиц в переломные времена.

В эмигрантской монархической газете «Сигнал» нам встретился интересный случай лексикализации суффикса – онер:

Русская пословица гласит: «Гром не грянет – мужик не перекрестится». По-видимому, демократиям необходимо, чтобы грянула социальная революция со всеми «онерами», и только тогда они одумаются и начнут чесать демократические затылки (Сигнал. 1939. 15 мая. № 55).

Механизм лексикализации частотных, повторяемых суффиксов был освоен русским языковым сознанием еще в начале XIX в.: «морфема становится легко вычленимой, прямым носителем не только абстрактного, аналитически познаваемого, грамматического значения, но и более конкретного, “лексического”» [Сорокин 1965: 256]. Так, возможность присоединения суффиксов – изм, – ист к русским основам высвободила их из структурных «объятий» иноязычного слова и превратила в окказиональные слова русского языка: «Этих измов всех откуда ты набрался» (Шаховский. Пустодомы); «А газетёры, журналисты, фёльетонисты, романисты, нувеллисты, водевилисты и другие «исты»?» (Белинский) [Сорокин 1965: 257 (здесь же другие примеры)]. Эта лексикализованная форма вошла в журналистско-профессиональный жаргон на правах самостоятельной лексемы; она использовалась и в XX в. (в частности, В. И. Лениным, М. А. Рыбниковой) [Lehikoinen 1990: 184, 224]. Нам не встретилось в эмигрантской прессе упоминаний лексикализованной морфемы – измы, – исты, однако наличие лексикализованного суффикса – онер у эмигрантов показывает, что они тонко чувствовали смысловые и прагматические нюансы производных. Лексикализованная форма онер – один из примеров окказионального словообразования и фактов языковой игры у эмигрантов, точно подметивших закономерность соответствия между двумя реальностями: внеязыковой и языковой. Очевидно, частотность и повторяемость слов на – онер в революционную эпоху способствовали процессу кристаллизации в данном форманте отвлеченного, обобщенного значения «лицо (по политической, идеологической, общественной позиции)», причем важным мотивирующим семантическим фактором является наличие в коннотативной структуре окказионализма онер смыслового фона – «чрезмерная страстность, фанатичность».

1.3. Конструктивное словообразование

Суффикс -ость. Существительные на – ость относят к конструктивному словообразованию на том основании, что в отношениях между производящим и производным словами лексическое значение сохраняется, но происходят: а) морфологическое преобразование слова в существительное женского рода и б) изменение синтаксической функции производного. Именно поэтому другой термин для наименования данного словообразовательного процесса – синтаксическая деривация. Активность в образовании слов на – ость была характерна в предшествующий период. В частности, в середине XIX в.: «среди имен существительных по особенно большому числу новообразований… прежде всего выделяется разряд существительных женского рода с суфф. -ость», причем «по темпам роста в течение всего XIX в. разряд существительных на – ость занимает безусловно первое место» [Сорокин 1965: 188]. Это связано не в последнюю очередь с довольно поздней активизацией суффикса – ость, примерно с конца XVII в.; в этом усматривают и юго-западное воздействие [Лексические новообразования 1975: 11].

Со второй половины XIX в. значительно возросло количество иноязычных основ, свободно вступающих в словообразовательные связи с русским суффиксом – ость. С ним стали легко сочетаться и иноязычные основы, составив конкуренцию иноязычному суффиксу – изм: абсолютность, абстрактность, индивидуальность, адекватность, идеальность, капризность, индустриальность, карикатурность, утилитарность и др. [Сорокин 1965: 194]. Конкуренция суффиксов – изм и – ость стала преодолеваться их семантическим размежеванием: суффикс – изм приобретал специализацию для производства обозначений научных систем, методов, суффикс – ость – служил для выражения категории отвлеченности, качественности.

Самыми яркими примерами словопроизводства на – ость в эмигрантском узусе являются имена существительные, образованные от относительных прилагательных с суффиксом – ск-: имперскость, российскость, русскость, младоросскость, антисоветскость.

Борьба за русский язык, за «русскость» – самое характерное явление в общественно-политической жизни того края, который один в целом мире сохранил название Руси, с присоединением географического прилагательного «Подкарпатская» (Возрождение. 1937. 20 нояб. № 4107).

…сочетание младоросскости, монархичности и иерархической дисциплинированности характеризуют [sic] младоросса (Младоросская искра. 1933. 5 янв. № 26).

Государственная власть грядущей России должна стать выражением имперских идеалов, когда все народы, ее составляющие, должны разсматриваться [sic] как дети общей матери-России, одинаково покрывающей их общей для всех крышей отчего дома – Государства Российского. Поэтому имперскость понятия общегосударственной российскости для нас выше, значительнее и важнее племенного понятия простой русскости (Сигнал. 1939. 1 апр. № 52).

Напряжение «антисоветскости» [в Советской России] в разных пропорциях. […] Определять, какие именно группы более антисоветски настроены – нелегко. Но можно принять за аксиому – чем ближе к земле и к провинции, – тем сильнее антисоветские настроения (Сигнал. 1938. 1 сент. № 38).

Важная и примечательная деталь: слова на – скость появляются у эмигрантов не ранее середины 1930-х гг., в среде людей среднего или даже молодого возраста, пересматривающих доктрины своих «отцов» и смотрящих на Россию новыми глазами. Все это наталкивает на мысль, что распыленное облако коннотативных признаков, обволакивающих ключевые общественно-политические понятия (монархия, русский, Россия, Советы, младороссская идеология и др.), в эмигрантском интеллектуально-культурном обиходе в 30-е гг. стало «сгущаться» и в конечном итоге трансформировалось в семантически оформленные номинализации-существительные (сложившиеся на базе отстоявшихся коннотаций). Социально-идеологическая практика, потребности именования абстрактных понятий послужили отправной точкой привлечения уже существующей языковой модели на – ость и ее активизации в эмигрантском интеллектуально-книжном языке.

В чем же особенность таких образований? В книге [Лексические новообразования 1975] отмечается только три слова, оканчивающихся на – скость (то есть образованных от относительных прилагательных): людскость, зверскость, нетряскость. Первое из них – явное заимствование из польского ludzkos?c?^[44] – «человечество; человечность, гуманность», второе же и третье, очевидно, собственно русские. Нетряскость, по-видимому, являлась авторским окказионализмом (встречается только в путевых заметках Зуева), созданным в русле и в потоке сотен модельных слов на – ость в языке XVIII в. Людскость использовалась даже в языке XIX в. (правда, можно говорить об особом стилистическом использовании слова – передать колорит эпохи). Ср.:

Петр стремился исправить и частное общежитие, ввести людскость, смягчить грубые древние нравы, а это смягчение повело к распущенности и положило начало крайней порче нравов (Ключевский. Курс русской истории).

В словах людскость и зверскость словообразовательная семантика иная, чем в производном нетряскость. В слове нетряскость присоединение суффикса – ость ничего не прибавляет к значению мотивирующего слова нетряский, иными словами, это значение транспозиционного типа. Слова людскость, зверскость образуется не от прямых, а от метафорических (окачествленных) значений относительных прилагательных людский, зверский, словообразовательные отношения уже не укладываются в рамки транспозиционного словообразования, а относятся, следовательно, к мутационному типу. Это хорошо иллюстрируют материалы словаря Даля.^[45]

Людскость в XIX в. вышла из употребления; в сл. Даля лексема людский дана в дефинитивной (объяснительной) части заимствованного слова гуманный – «человеческий, человечный, людский» [Даль 1956 Т. 1: 408].

Во второй половине XIX в. вошло в узуальное употребление слово светскость,^[46] и в последней трети или конце XIX в. появилось существительное детскость. Ср.: «знание светскости» (Достоевский. Белые ночи), «(он) употреблял оригинальность как средство, заменяющее в иных случаях светскость или богатство» (Л. Толстой. Детство); «блистал он светскостью манер» (Некрасов); «все прикрыто было в нем светскостью и искусством владеть собой» (Гончаров. Обыкновенная история); «провинциальная игра в светскость» (Куприн. Поединок). Группа слов на – скость в русском языке метрополии была очень немногочисленна; так, в «Обратном словаре русского языка» (под ред. А. А. Зализняка) фиксируется только три слова на – скость: людскость, светскость, старосветскость [Зализняк 1974]. В начале 80-х гг. XX в. в русском языке отмечается новое производное – свойскость. Е. А. Земская, характеризуя словообразовательные процессы 80-х гг., справедливо отмечает, что такие образования необычны в русском языке, так как мотивирующие прилагательные на – ск(ий) «всегда противостояли сочетаемости с суф. -ость» [Земская 1992: 63]. Судьба группы таких слов в первой половине 80-х гг. XX в. была неясна самим лингвистам: никто не мог предсказать, что буквально через несколько лет эта модель будет столь востребована обществом и языковой практикой для именования новых явлений. С конца 80-х гг. XX в. в связи с бурными изменениями, происходящими в русском языке, начинается «вулканический» (в буквальном смысле) вброс производных на – скость в русский язык, входящих в группу общественно-политических реалий (по преимуществу). Существительные с суффиксом – ость от относительных прилагательных с суффиксом – ск– широко образуются от прилагательных с суффиксом – ск-, связанных с обозначением:

1) национально-этнических и психическо-ментальных черт (русскость, украинскость, белорусскость, французскость, немецкость, английскость, польскость, американскость; ряд модельных образований открыт^[47]);

2) характеризаций социальных институтов (советскость, совковость, имперскость и др.);

3) возрастных особенностей (юношескость);

4) психоментальных особенностей личности (творческость как русский эквивалент термина креативность, англ. creativeness).

Активизация этого типа производных очевидна в современном русском языковом пространстве и отмечается как один из актуальных словообразовательных процессов уже в учебных пособиях: «суффикс – ость, свойственный абстрактным именам, применяется при создании отвлеченных имен существительных от корней, прежде не допускавших подобные образования: русскость, советскость, детскость» [Валгина 2001: 137]. Образование слов на – ость от прилагательных на – ский происходит по мутационному типу на базе не прямого, а «окачествленного» (и служащего мотивирующей семантической основой) значения исходного прилагательного.

Эмигрантская пресса использовала этот словообразовательный механизм (отадъективные производные на – скость, выражающие общественно-политические понятия), сложившийся в русской словообразовательной системе еще в XIX в., но использовавшийся ограниченно для создания окказионализмов, намного раньше языка метрополии – уже в 30-е гг. XX в. В русском советском языке в 20–30-е гг. XX в. ведущей семантической сферой, где использовались производные на – ость, становится производственно-техническая; напротив, эмигрантская публицистика в меньшей степени сосредоточена на словопроизводстве «профессионально-технических» производных, преимущественно же – на обозначении социально-политических понятий. Имена существительные на – скость, семантически мотивированные коннотативными (вторичными) элементами значения соответствующих производящих прилагательных, находились в одном мощном словообразовательном потоке с иными производными, концептуально важными для эмигрантского интеллектуально-духовного поля: монархичность, соборность^[48], почвенность, унитарность, великодержавность, многоплеменность и под.

Эти два основных признака суть: во-первых, – признак монархичности; во-вторых, – признак младоросскости (Младоросская искра. 1933. 5 янв. № 26).

Приток эмигрантов и беженцев из России способствовал оживлению русской культурной и общественной жизни в Манчжурии-Го, не нарушая той почвенности, которая выгодно отличала ее от чисто эмигрантского существования русских в Европе (Младоросская искра. 1933. 10 июля. № 31).

…великодержавность великодержавности рознь (Младоросская искра. 1933. 25 февр. № 36).

Многоплеменность России предопределила и многоплеменность эмиграции (Сигнал. 1939. 1 апр. № 52).

Случай с производными на – скость в сфере публицистики у эмигрантов и в языке метрополии – одна из иллюстраций проницательного наблюдения Г. О. Винокура, относящегося еще к 1940-м гг.: «В каждом языке, наряду с употребляющимися в повседневной практике словами, существуют, кроме того, своего рода «потенциальные слова», т. е. слова, которых фактически нет, но которые могли бы быть, если бы того захотела историческая случайность» [Винокур 1991: 327]. Историческая случайность «захотела» производства слов на – скость в эмигрантском обиходе уже в 30-е гг. XX в., опередив русский язык СССР/России на полвека, в котором «историческая случайность» оказалась востребованной только в 1980-е гг.

Суффиксы -ение, – ание, – к(а). Существительные, образованные от глаголов, составляют в изучаемом материале значительную группу среди всех отвлеченных имен действия (nomina actionis). В русском языке постоянно происходит процесс, при котором отглагольные существительные, лишаясь своих ярких глагольных свойств, приобретают более конкретные значения. Для этих отглагольных существительных на протяжении всей истории русского языка было характерно стремление обособиться от «отягощающего их значения глагольности» [Винокур 1928: 83] и тем самым приобрести значение результативности. Особенно интенсивно этот семантико-грамматический процесс стал происходить в XIX в. [Очерки 1964а: 89; Булаховский 1954: 116].

Существительные на – ение, – ание, – тие характерны для всех стилей русского языка, хотя преимущественным остается все-таки книжный стиль. Производство слов на – ение в конце XIX – начале XX вв. – более продуктивный процесс, чем образование слов на – ание, – тие. В эмиграции суффикс – ение, как и следовало ожидать, служил для образования (преимущественно) лексем книжного стиля, что объясняется спецификой публицистики, тяготеющей к отвлеченности и созданию обобщенности; такие производные составляют более 90 % всех производных. Очень часто слова на – ение представляют собой модельные образования, или «свернутые пропозиции». Ср. несколько примеров отглагольных существительных на – ение^[49] в нашем корпусе: вершение (вершение судеб), возглавление (возглавление русского отдела в Париже), воцарение (воцарение большевиков), дуновение (святое дуновение корниловского движения), заготовление (экспедиция заготовления государственных бумаг), низвержение (подготовка низвержения правительства), одоление (полное одоление большевизма), опозорение (опозорение старых большевиков), оставление (оставление позиций на Мурмане), перевезение (перевезение останков герцогини), удаление (удаление румынских войск из Венгрии, требования удаления венгерского посланника), угнетение (угнетение Великороссии), вразумление («[К И. Кронштадскому] тысячами притекали все страждущие, скорбящие и жаждущие совета, указания и вразумления». Рус. голос. 1939. 16 апр. № 419), ниспровержение («Сами «левые» пострадали от ниспровержения Его Трона». Младоросская искра. 1932. 12 июля. № 20), заигрывание (заигрывание с палачами России), заламывание («Лиза, незадолго до того освобожденная из “чека”, снова арестовывается, прямо на улице, с заламыванием рук назад, мордобитием и другими прелестями чекистского обращения». Анархич. вестник. 1923. № 1), запаздывание (советские газеты поступают с громадным запаздыванием), изживание (мирное изживание конфликтов), исписывание («Любимая забава [комсомольцев] – исписывание рисунками и изречениями похабного содержания заборов и стен». Голос России. 1932. июль. № 12), присваивание (присваивание программы Троцкого), убивание (вынужденное убивание своей индивидуальности) и мн. др.

На этом фоне яркими стилистическими маркерами, придающими публицистическому тексту динамичность, являются немногочисленные образованные от сниженных глаголов производные: заушение, морочение, толчение, шевеление, одурение, озверение^[50], обалдение, задичание^[51], ничегонеделание, одичание, обивание, подзуживание, подсиживание, подслушивание, поедание, продергивание, промотание, шатание, стучание:

Мужика или бабу вызывают в комячейку и заставляют следить за определенными лицами – в Амурской области это называется – «стучать». «Стучание» обыкновенно продолжается два месяца (Возрождение. 1927. 5 окт. № 855).

Работа сего посланника [Флоринского] ограничивалась шатанием по Парижу и его злачным заманчивым уголкам (Дни. 1926. 16 нояб. № 1160).

Спрашивается, почему все эти «послы» так безразлично отнеслись к отвратительному заушению их родины? (Рус. голос. 1939. 1–14 янв. № 406).

Морочение голов продолжается как ни в чем не бывало (Анархич. вестник. 1923. № 2).

Малейшее антисталинское шевеление в Кр. [асной] Армии – и вновь потоки крови и вновь сталинская расправа… (Рус. голос. 1939. 12 марта. № 414).

Ю. С. Сорокин отмечал, что в XIX в. практически от любого глагола разговорно-просторечного характера, особенно во фразеологически связанном, переносном значении, возможно было окказиональное образование такого существительного [Сорокин 1965: 211]. Итак, разговорные производные на – ение, – ание в эмигрантских газетах – продолжение предшествующей языковой традиции.

Изредка отглагольные существительные образуют дублетные словообразовательные варианты, в которых сохраняются следы глагольной аспектуальности: опубликование (предложения об опубликовании в официальном правительственном органе имен лиц) – публикование (ожидается публикование распоряжения префекта) – распубликование (распубликование речи Эррио). Равноправное сосуществование данных отглагольных производных в эмигрантском узусе свидетельствует об отсутствии семантических или намечающихся стилистических подвижек; в языке XIX в. и в первые десятилетия XX в. исходные глаголы были в широком ходу в публицистическом стиле.

С конца XIX в. в русском языке активизируется иноязычный суффикс – изация, который имел то же значение, что и – ание, в результате чего суффиксы вступили в конкурентные отношения: суффикс – изация менее «глаголен», чем суффикс – ание [Сорокин 1965: 213]. В эмигрантской прессе синонимия (дублетность) иноязычного и русского суффиксов является обычным явлением; ср. пары:

интернационализирование = интернационализация:

(1) …наряду с чисто русскими коммунами существовали коммуны китайские, корейские, немецкие, еврейские, причем только последние как будто проявляли тенденции к интернационализированию… (Голос России. 1931. 1 окт. № 3).

(2) «Интернационализация» еврейской фабрики [название заметки] (Руль. 1930. 2 янв. № 2767).

демократизирование = демократизация:

(1) До сих пор мы далеки… от демократизирования всего мира (Воля России. 1920. 16 сент. № 4).

(2) …вместо политической социальной демократизации всего мира (Воля России. 1920. 16 сент. № 4).

эксплуатирование = эксплуатация:

(1) …обратить внимание международного пролетариата на наше положение, на неслыханное еще до революционного времени эксплуатирования нашего труда (Дни. 1925. 31 янв. № 679).

(2) …а между тем, констатирует суворинская газета, «за победным войском [Врангеля] идут тучи черные паразитизма, эксплуатации, беспечного житья…» (Воля России. 1920. 14 сент № 2).

Наличие таких дублетных пар в эмигрантском узусе поддерживалось также иностранными языками, где обычны прототипы данных интернационализмов на – tion, имеющих как глагольное, так и процессуальное значение в зависимости от контекста и грамматической позиции слова. Таким образом, расподобление таких пар в эмигрантском узусе сдерживалось иноязычным влиянием. В русском языке метрополии этот процесс проходил более интенсивно, так как степень «глагольности» суффикса – изация была существенно ниже.

Уже со второй половины XIX в. конкурентом существительных на – ие становятся производные на – ка (со значением действия, результата этого действия и орудия действия); основным поставщиком таких образований служила разговорная и профессиональная речь [Виноградов 1986: 123]. В литературном языке закреплялись производные на – ка либо как коллоквиализмы, либо как профессионализмы (от русских и иноязычных основ) [Сорокин 1965: 219]. Революция породила новые отглагольные существительные: зачитка, побудка, переподготовка [Селищев 1928: 174]. Какие же типы производных на – ка встречаются в эмигрантской прессе?

Прежде всего обращает на себя внимание то, что среди образований на – ка преобладают такие слова, которые уже лексикализовались в русском языке, то есть стали самостоятельными, автономными лексемами словаря. Такие слова могут использоваться либо как отглагольные существительные для обозначения процесса, либо как предметные имена: постановка, указка, ссылка, сборка, передышка, проработка, отставка, голодовка, закройка, проделка (от русских основ), дрессировка, баллотировка, бомбардировка, вербовка, нивелировка (от иноязычных основ). Многие из этих производных были чрезвычайно активны в советской прессе, входя в состав ключевых концептов новой идеологии (чистка, схватка, передышка, проработка, смычка); в эмигрантской прессе ключевые слова советского строя чаще всего становились объектом языковых манипуляций и множества лингвопрагматических интерпретаций.

Интересным случаем является окказионализм брижка (< брить); ср. литературное бритье. Это гибридное образование – результат влияния профессионализмов (стрижка < стричь, утюжка < утюжить, глажка < гладить и др.), однако от глагола брить невозможно образовать нормативное производное *брижка вследствие незаконности в русском языке морфонологического чередования т/ж. Однако окказионализм брижка, созданный по модели профессионализмов, преследует в тексте очевидную игровую цель. Ср.:

…на [XII] съезде [РКП] были продемонстрированы диаграммы понижения и повышения цен, известные под названием «ножниц» – как говорят в рабочих и крестьянских массах – для стрижки и брижки народа (Анархич. вестник. 1923. № 5–6).

Ср. нормативные профессионально-речевые обозначения в эмигрантской прессе:

Прикроенную жилетку сшить на машине – полчаса. […] Считая на закройку, сборку и утюжку еще два, два с половиной часа – вся работа, значит, будет готова в три часа (Руль. 1930. 1 янв. № 2766).

Итак, компрессивное словообразование имен существительных с суффиксами – ение, – ание, – ка в эмигрантской прессе следует моделям, сложившимся в русском языке еще в предреволюционную эпоху. Следует, однако, отметить более замедленные темпы преодоления «глагольности» в конкурентных формах на – ание/-ение и – ация/-изация в результате влияния прототипических форм.

1.4. Суффиксация имен прилагательных

Суффикс -н-. Наиболее яркой, характерной особенностью использования суффикса – н– в языке эмигрантских газет было словообразование от иноязычных основ. Эта группа производных очень частотна в эмигрантских газетах, поскольку образование относительных прилагательных посредством суффикса – н– среди прочих суффиксов осуществляется легче всего. Эти производные (как старые, существовавшие в языке еще до революции, так и новые, появившиеся в эмигрантском быту) можно разбить на следующие тематические зоны:

а) социально-политическая, общественная сфера: синдикальный, пропагандный, легитимный, великобританский, колониальный, аппаратный, арестный, газетный, сепаратный, унитарный:

…Конфедерация Труда… органически и духовно связана с тем самым Амстердамским синдикальным интернационалом (Воля России. 1920. 18 сент. № 6).

Младороссы выдвигают идею легитимной монархии (Младоросская искра. 1932. 12 июня. № 20).

…группа пассажиров в количестве 12 человек… были под конвоем направлены в местный арестный дом (Дни. 1925. 27 янв. № 675).

Партия пронизана аппаратом и равняется по аппаратным признакам (Младоросская искра. 1932. 20 авг. № 21).

б) сфера досуга, спорта, занятости: лот(т)ерейные билеты, детективный, отельный (< отель; отмечено в СУ), попугайный, реваншный, танцовальный, теннисный, фейерверочные (обещания), фешенебельный, фротировочные материи (от франц. frottе?e – «через» нем. Frottе?(e) – «махровая ткань»).

На курорте Корста, на Балтийском побережье, установлен случай заболевания попугайной болезнью. В начале декабря какой-то даме был прислан в подарок попугай, который 22 декабря издох. Спустя два дня эта дама заболела лихорадкой и воспалением легких (Сегодня. 1930. 10 янв. № 10).

Вообще отельная индустрия – чуть ли не единственная, которая процветает в Австрии (Сегодня. 1930. 11 янв. № 11).

в) экономическая сфера: дивидендный рынок, преференциальные списки (фр. pr?f?rentiel – «льготный, предпочительный»), акцидентные работы (нем. Akzidenz – «извещения, бланки, рекламные проспекты»), шомажный (фр. ch?mage – «безработица»):

…французский шомажный паек (Единый фронт новой России. 1936. 19 янв. № 19).

г) религиозная, культовая сфера: митрофорный, митрополитальный, атеистичный:

…митрофорным протоиереем о[тцом] Феодором Синькевичем было отслужено торжественное молебствие (Младоросская искра. 1933. 15 авг. № 32).

Православное Митрополитальное Благотворительное Ово [sic], по примеру прошлых лет, устраивает большой духовный концерт (Меч. 1937. 28 марта. № 12).

д) прочие: планетарный, кабинетный, эпохальный^[52], лапсердачный (< лапсердак^[53]), ханукальный, экскурсиальный, камуфлетный:^[54]

…в России и по сие время без всякого сомнения существуют немладоросские монархисты. […] Они не могут быть сгруппированы ни в каком, даже камуфлетном, даже инфраподпольном союзе или объединении (Младоросская искра. 1933. 5 янв. № 26).

[Еврей] повел итальянца в какойто грязный, темный и с убийственными запахами дом, переполненный лапсердачными обитателями (Сигнал. 1938. 1 сент. № 38).

Эмигрантский узус более активно, чем русский язык метрополии использовал суффикс – альный для производства имен прилагательных от иноязычных основ. Несомненно, оказала влияние контактная близость русского языка к тем языкам, из которых этот суффикс пришел в XVIII в. и получил чрезвычайную активность в XIX в.: «Прилагательные на – альн– – самые многочисленные из прилагательных с иноязычными суффиксальными элементами, что объясняется, повидимому, многочисленностью производящих основ, большой продуктивностью суффиксов – al, – alis в тех языках, откуда производились заимствования» [Очерки 1964а: 356–366]. Если раньше взаимодействие русского и европейских языков, где встречается много слов с данным словообразующим формантом (в первую очередь, французский, английский) было дистантным, то в эмиграции русский язык оказался в непосредственной контактной позиции с языками, прежде территориально отдаленными, что и активизировало в эмигрантском узусе, в отличие от языка метрополии, эту модель русского словообразования. Отсюда такие производные, как митрополитальный^[55], экскурсиальный^[56], ханукальный.^[57]

Кроме того, эмигранты продолжали использовать слова с суффиксом – ный, образованные от иноязычных основ в XIX – начале XX в., в то время как русский язык метрополии уже отказался от них в пользу суффикса – ск, в котором значение относительности преобладает: пропагандный^[58], паразитарный^[59], атеистичный.^[60] Конечно, это связано с появлением в советском языковом пространстве новых словообразовательных мотивировок: паразитизм > паразитический, пропагандист > пропагандистский, в то время как эмигрантская публицистика пользовалась словами со старой мотивировкой: паразит > паразитарный, пропаганда > пропагандный, атеизм, атеист > атеистический, атеистичный.

Таким образом, у исконного суффикса – н– в эмигрантском языке произошло его оживление: вновь оказалась востребованной его способность производства относительных прилагательных от иноязычных основ, что следует объяснять активным и непосредственным контактированием русского с европейскими языками.

Суффикс – ов(ый)/ев(ый). В эмигрантской прессе суффикс – ов(ый)/ев(ый) используется эмигрантами прежде всего для образования относительных прилагательных, мотивированных реалиями из технической, производственной сферы: фильмовый^[61], банковый, световой, биржевой, наровый (< нары).

…общедоступная лекция проф. Могилянского «Япония в связи в последним землетрясением» (с световыми картинами) (Огни. 1924. 21 янв. № 3).

[Сценарии фильмов] «Восстание Стеньки Разина» и «Жизнь еврея» были заказаны Горькому одной заграничной фильмовой компанией, которая их впоследствии так и не поставила (Возрождение. 1939. 14 июля. № 4192).

Фильмовое общество при МОПР’е закончило постановку картины «Микроб коммунизма», рисующей деятельность советской печати (Дни. 1925. 7 февр. № 685).

…немецкое правительство дало всем государственным банковым учреждениям предписание не предоставлять никаких кредитов т[ак] н[называемому] Торгпреду, т. е. местной советской торговой делегации (За свободу. 1925. 1 янв. № 1 (1405)).

…кабинетные, наровые минеральные ванны [реклама] (Рассвет. 1937. 11 февр. № 35).

В русском языке метрополии суффикс – ов стал широко использоваться при именовании технических понятий, терминов, а также специальных сфер, возрастных групп детей (малышковый, подростковый). Узко специальных, технических понятий, «детских» производных в наших материалах не отмечено. Очевидно, это связано с отсутствием номинативных потребностей.

Суффикс – ск(ий). Производные прилагательные с суффиксом – ск(ий) активно образовывались в революционную эпоху, что было связано со значительным увеличением реалий политической сферы: а) одушевленные имена существительные, обозначающие политическую позицию человека; б) принадлежность к той или иной партии, движению, этнической и иной группе, в) приверженность тем или иным идеям, идеалам и лидерам, а также г) неодушевленные нарицательные существительные, называющие различные явления новой жизни. В центре словопроизводства оказались следующие семантические группы прилагательных:

1. Прилагательные, образованные от антропонимов. В эту группу мы включили также производные «второго шага», с интерфиксами – ов(ский), – ин(ский): суворинский, милюковский, сталинский, гитлеровский (= хитлеровский), колчаковский, ленинский.

2. Прилагательные, образованные от нарицательных существительных со значением лица, оканчивающихся на – ист, – ник, – чик, – ец, -як, чистую основу. Кроме такой мотивировки, в некоторых случаях возможна также мотивированность отвлеченными существительными на – изм, – ство. Сюда же относятся слова на – ический/истический, которые заметно активизировались в русском языке со второй половины XIX в. [Очерки 1964a: 385–389; Сорокин 1965: 274–276]. Ср. производные в эмигрантской прессе, образованные от имен существительных, отсутствующих в русском языке СССР той поры: советофильский, младоросский, сокольский, беженский, легитимистский.

Менее «советофильский» ген[ерал] Гайе был в 1930 г. сменен на посту командующего рейсхвером [немецкая армия. – А. З.] ген[ералом] Ганнерштейном, горячим сторонником сближения с красной армией [sic] (Голос России. 1931. 1 сент. № 2).

…беженские лагеря Турции и Египта (Огни. 1924. 11 февр. № 6).

…участие в сокольских торжествах и выступлениях югославянского сокольства (Рус. голос. 1934. 29 июля. № 173).

…общественное мнение не занималось младоросским движением (Младоросская искра. 1932. 12 июля. № 20).

В эмигрантской прессе очень широко используются производные на – ический. Эти относительные прилагательные, будучи чрезвычайно активными в середине XIX в., могли приобретать и качественные значения, в связи с чем в русском языке появлялись конкурентные формы, специализированные на выражении идеи качественности, а именно формы на – ичный, которые служат «для более наглядного выражения тех качественных значений, которые развиваются в прилагательных на – ический», в морфологословообразовательном – «для образования от слов с суффиксом – ический соотносительных кратких форм и степеней сравнения» [Виноградов 1986: 183; также: Очерки 1964а: 392–396; Рогожникова 1966: 136–139]. Ю. С. Сорокин указывал, что «практически все прилагательные на – ический, где возможны качественные значения, имеют параллельные образования на – ичный» [Сорокин 1965: 275]. Однако это теоретическое положение в реальной речевой практике оказывается не столь безусловным. Так, «параллельные» к словам на – ический прилагательные на – ичный в нашем корпусе единичны: демократичный – демократический, патриотичный – патриотический, фанатичный – фанатический, циничный – цинический. Качественность значения, сообщаемого именам прилагательным суффиксом – н, легко выявляется в контексте: чаще всего слова на – чный употреблены в краткой форме или в превосходной степени, что свидетельствует о семантике градуируемости признака.

Активность словообразовательной модели на – ический при образовании прилагательных (как от иноязычных основ, так и от русских) сохранялась в языке эмиграции, свидетельством чего в газетных материалах служат окказионализмы с данным суффиксом: хунхузнический (< хунхуз,^[62] хунхузничество), интеллигенческий (< интеллигент, интеллигенция) и даже окказионализм свободнический – в анархической газете. Суффиксальное оформление этих производных отличалось от русского языка метрополии: хунхузский (в СУ), интеллигенческий – нигде на зафиксировано. Вообще активность производных на – ический характерна именно для «левой» и «ультралевой» прессы. В принципе, в русском нормативном словообразовании невозможно создать производный адъектив на – ический от производящего слова свобода или прилагательного свободный, однако попытка анархистов перевести концепт свобода на более высокий (в рамках их идеологической/идейной концепции) семантический и прагматический уровень для передачи смысла *свободность, *свободничество, приводит к появлению относительного прилагательного с интенсивной характеризующей интенцией: свободнический = «страстно стремящийся к свободе; пронизанный духом, философией свободы». Таким образом, как в устной, так и письменной практике эмигрантов суффикс суффикс – ическ служил для образования прилагательных, образованных от иноязычных (как правило) основ.

Рассмотрим более подробно триаду от одного иностранного корня и словообразовательное гнездо, сложившееся в русском языке эмиграции.

интеллигентный – интеллигентский – интеллигенческий

В эмигрантской прессе нам встретилось три производных от корня интеллигент: интеллигентный – интеллигентский – интеллигенческий. Какие же семантические различия между вариантными формами (если они были) поддерживали и позволяли сохраняться в эмигрантском узусе этим трем лексемам? «Интеллигентный в смысле «культурный» появилось около 1870 года, а интеллигентский – «принадлежащий интеллигенции» – чуть позже, примерно в 1880 году. […] Интеллигентский – тот, кто принадлежит интеллигенции… Интеллигентный же – тот или то, что присуще интеллигенту, составляет основной его признак и является характеристикой лиц, а не класса. […] В. И. Ленин в своих произведениях 61 раз употребил слово интеллигентный, и более 300 раз – интеллигентский» [Колесов 1988: 264; более подробное рассмотрение понятия интеллигент и гнезда см. в: Зеленин 1999d, 2000a, 2000b; Грановская 2005: 42–43]. Появление форм интеллигентый и интеллигентский примерно в одно и то же время (1870–1880-е гг.)^[63] не преследовало стилистической или семантической функции, а только сигнализировало о словопроизводственной двойственности лексемы: если следовать формальной структуре иноязычного слова, то в середине XIX в. преимущественным словообразующим формантом адъектива был суффикс – н, если же следовать семантике слова, то присоединение суффикса – ск– свидетельствовало о качестве, свойственном интеллигенту как лицу. Повидимому, эти две различающиеся модели образования прилагательных от интеллигент (первая модель на – н: от иноязычной основы; вторая модель на – ск: для обозначения лица) достаточно долго сосуществовали в русском языке, и размежевание двух форм по оценочнопрагматической функции (интеллигентный с позитивной окраской, а интеллигентский – с пейоративной) произошло в русском языке метрополии в 20–30-е гг. XX в. Ср. в СУ: Интеллигентный – 1. образованный, культурный, присущий интеллигенции. 2. прил. к интеллигенция (книжн.); Интеллигентский (презрит.). Свойственный интеллигенту (во 2 знач.). Однако второе значение слова интеллигент сложилось именно в советские годы и, очевидно, под непосредственным влиянием трудов Ленина, жестко и грубо высмеивающих нерешительных, колеблющихся или сомневающихся деятелей культуры, просвещения именно при помощи формы интеллигент (интеллигентик) в пейоративно окрашенных контекстах. Это социальномотивированное значение узуализировалось и попало уже в СУ: Интеллигент – 2. То же, что человек, социальное поведение кго [которого] характеризуется безволием, колебаниями, сомнениями (презрит.). Таким образом, семантическое и прагматическое расподобление форм интеллигентный и интеллигентский произошло уже на почве послереволюционного русского языка.

Эмигрантская публицистика не отражает этого механизма социальнопрагматического расщепления вариантных форм на два идеологически противопоставленных концепта, как это произошло в советском языке. Напротив, в эмигрантской прессе обе формы интеллигентный и интеллигентский часто взаимозаменимы. И даже больше: в нашем материале доминирует именно вариант интеллигентный, который и обладал самым широким семантическим диапазоном из всей триады. Интеллигентный у эмигрантов – это: 1) Обладающий специальными знаниями, получивший высшее специальное образование; 2) присущий интеллигентам, характеризующий интеллигентов (стиль мышления, языковые, речевые особенности и проч.). Итак, интеллигентный имеет как номинативнонейтральное (1) значение, так и (в определенных контекстах) оценочноквалифицирующее (2). Ср. цитаты:

(1) Теперь разрыв между интеллигенцией и народом сглажен за счет понижения общего культурного уровня интеллигентных слоев и повышения сознания масс (Дни. 1926. 17 нояб. № 1161).

(2) Я убежден… что мы все, т. е. все интеллигентные русские люди, носим в своих жилах такую смесь национальных кровей, что по признаку географического происхождения нам крайне трудно определить себя, – особенно в вопросах малороссийском и великорусском здесь мы очень просто столкуемся, когда надо будет, да, вероятно, и столковываться не надо будет (Рус. голос. 1939. 19 марта. № 415).

Форма интеллигентский используется в эмигрантской прессе намного реже, причем следует отметить любопытный факт: в «левых» (анархических, социалистических) изданиях она имеет пейоративный оттенок, в монархических (вообще охранительных) – нейтральный, выступая как равноправный эквивалент интеллигентный (в 1 значении). Ср.:

…разрушение… нанесет сокрушительный удар всякого рода ложным тенденциям в анархизме: слащавому пацифизму; интеллигентскому либерализму. (Анархич. вестник. 1923. № 2)

Фронтов наоткрывали множество. […] Фронт беспартийных. Провалился: требуют тайного голосования и права критиковать партийцев. Фронт интеллигентский. Провалился: кроме Сергея Котляревского и Гредескула никто не считает период советской власти «самым счастливым периодом человечества» (Дни. 1925. 30 янв. № 678).

Наконец, вариант интеллигенческий – это неологизм эмигрантского речевого обихода, созданный по активной модели образования прилагательных от иноязычных основ на – ия (интеллигенция) или – нт (интеллигент). Таким образом, в языковом сознании эмигрантов слово интеллигент входило в группу иноязычных основ, от которых закономерно, модельно при помощи нейтрального суффикса – ический образуется слово интеллигенческий.

[В дореволюционное время] «украинское движение» имело исключительно интеллигенческий характер: ни одно украинское газетное издательство не могло просуществовать на свои средства (Рус. голос. 1939. 1–14 янв. № 406).

Можно сделать вывод о сохранении в эмигрантской прессе адъективной модели на – ический, свойственной языку XIX в., и ее пополнении новыми производными.

большевицкий – большевистский

Уже в наши дни высказывалось мнение (впрочем, не документированное цитатами), что эмигранты семантизировали вариативность слов типа большевицкий – большевистский, меньшевицкий – меньшевистский с целью оценочного выражения: большевицкий, меньшевицкий – с негативной окраской, большевистский, меньшевистский – как нейтральные номинации [Денисов 1998: 120, сноска 17]. Наши материалы не подтверждают этого предположения и не свидетельствуют о семантизации суффиксов прилагательных с прагматической целью; практически во всех эмигрантских изданиях (кроме «левых») отрицательная прагматика самих понятий оказывалась достаточной, чтобы «нейтрализовать» семантические оттенки между вариантами. Действительно, частотность лексемы большевистский была в 2 раза выше, чем варианта большевицкий. Количественные пропорции таковы: 66 словосочетаний с большевистский против 30 словосочетаний с большевицкий. Очевидно, разница между формами большевистский и большевицкий в эмигрантском узусе сводилась, судя по нашему корпусу примеров, только к количественным параметрам, не затрагивая семантики форм, точнее – не приводя к их семантической дифференциации. В сводной таблице, показано семантическое распределение данных прилагательных с именами существительными.

Как видно из перечня компонентов, позитивнооценочные сочетания с прилагательным большевистский/большевицкий достаточно редки, преобладают негативнооценочные словосочетания. Впрочем, оценочность может присутствовать в имплицитном виде даже в таких на первый взгляд нейтральнономинативных обозначениях, как большевицкая/большевистская армия, большевицкие/большевистские войска, большевицкая/большевистская газета и т. п. Хотя Карцевский в начале 20-х гг. высказывал мысль, что прилагательные большевицкий, меньшевицкий следует рассматривать как «правильные и единственно употребляемые в народе» [Карцевский 2000: 259], тем не менее в реальной речевой практике эмигрантов «неправильная», но узуальная форма большевистский доминировала. Для русского языка метрополии справедливо замечание: «повидимому, во второй четверти XX в., число образований на – (ист)ский, не выражающих подчеркнутого отношения к лицу, сокращается (за исключением немногочисленных прилагательных типа марксистский, меньшевистский, большевистский, семантически более связанных с именами на – изм, чем на – ист)» – на том основании, что произошло расширение мотивировки слова: от личных существительных на – ист абстрактными существительными на – изм (со значением политической доктрины, учения, идеологии) [Очерки 1964а: 387]. Эмигранты же сохраняли старую производность прилагательных от личных существительных, производство от абстрактных существительных на – изм у них было или факультативным, побочным, или, по крайней мере, равноценным с первой мотивировкой. В ремотивации прилагательных на – ицкий/истский в советском лексиконе хорошо проявляется деятельностный (социальнообусловленный) характер словообразовательных процессов, ведущий к ликвидации дублетности концептуальных понятий идеологии. В эмигрантской же прессе мы видим практически параллельное сосуществование форм большевицкий и большевистский, меньшевицкий и меньшевистский, перевеса того или иного прилагательного не наблюдается, будь то газета начала 20-х или конца 30-х гг.:

…на Выборгской Стороне большевицкие жандармы (конная милиция) давили безработных, шедших в центр города с требованием открыть для голодающих рабочих общественные столовые (Дни. 1925. 31 янв. № 679).

Большевики показали свое истинное лицо при этом настолько явственно, что отвращение к большевицким приемам сказывается с каждым днем все определеннее и во Франции, и в Англии (Возрождение. 1939. 7 июля. № 4191).

…меньшевицкий социалдемократический Интернационал (Младоросская искра. 1933. 15 авг. № 32).

…в России укрепился меньшевистский или даже кадетский режим (Анархич. вестник. 1923. № 1).

Еще одним существенным отличием эмигрантского речевого обихода от советского в использовании прилагательных на – ск(ий) было полное отсутствие у эмигрантов производных, образованных от аббревиатур; единственным исключением является еще дореволюционное прилагательное эсеровский. Напротив, в русском языке СССР отаббревиатурное производство имен относительных прилагательных было очень активным: женотдельский, военхупровский, Коминтерновский, месткомовский, мопровский, наркомюстовский, нарпитовский, собесовский, цитовский (< ЦИТ «Центральный институт труда»), юнкоровский, главкистский, цекистский, комсомольский [Селищев 1928].

Таким образом, для эмигрантского узуса при образовании прилагательных на ск(ий) характерны следующие словообразовательные тенденции. С одной стороны, эмигранты практически не образовывали производных от аббревиатурных форм и сложносокращенных слов. С другой стороны, эмигранты активно пользовались моделью производства прилагательных при помощи суффикса – ический от существительных со значением лица; в советском речевом обиходе эта модель выходила из активного словопроизводства, смещаясь на стилистическую периферию.

1.5. Суффиксация глаголов

Суффикс – ирова(ть). Рост иноязычных заимствований в середине XIX в. в сфере глагольной лексики был связан со значительным увеличением репертуара иноязычных глаголов на – ировать (и его вариантом – изировать) [Сорокин 1965: 296; Очерки 1964b: 130–140; Рогожникова 1966: 144–146]. Однако вплоть до революции 1917 г. производных глаголов на – ировать/изировать с русскими основами все-таки не возникало. Новые возможности суффикса – ировать/изировать появились в революционную эпоху: белоруссизировать, большевизировать, военизировать, советизировать [Селищев 1928]. Появление глагольных производных с русской основой в революционную эпоху примечательно тем, что можно говорить о русификации иноязычного суффикса и его превращении в «полузаимствованный» [Виноградов 1986: 360].

В эмигрантской прессе нам не встретилось ни одного производного с русской основой, все – с иностранной. Глаголы относятся по преимуществу к книжной лексике: агонизировать, арбитрировать, базировать, иммунизировать, импонировать, капитулировать, кооперировать, крейсировать, маневрировать, манифестировать, механизировать, оккупировать, пактировать, режиссировать, ренегировать^[64], рекламировать, рентгенировать^[65], реставрировать, саботировать, санкционировать, телеграфировать, терроризировать, фальсифицировать, шаблонизировать, эсксплуатировать. Карцевский отмечает глагол эволюционизировать, встретившийся ему в одной эмигрантской газете [Карцевский 2000: 256]. Обращает на себя внимание, что все эти глаголы были уже ранее заимствованы в русский язык, пребывание русских за границей не внесло каких-либо пополнений в разряд глаголов на – ировать, за исключением, пожалуй, нескольких примеров: кокаинизировать, пледировать (фр. plaider – «вести суд, тяжбу, судиться»), чехизировать.

…Солоневич… проводя время исключительно с комиссарами, ибо они не сближались с «народом», чтобы те не фамильярничали, сытно ел, много пил и кокаинизировал, как все комиссары (Рус. голос. 1939. 19 марта. № 415).

20 лет издевались чехи над «некультурными» братьямикарпатороссами, чехизируя их, искусственно насаждая украинство, тесня Православную Церковь и чиня всякие препятствия русской школе (Рус. голос. 1939. 19 марта. № 415).

Последнее производное было особенно значимо, актуально для эмигрантов в Европе в социальном контексте взаимоотношений русских беженцев с другими (славянскими и неславянскими) народами.

Эмигранты суффикс – ировать/изировать попрежнему использовали в составе иноязычных слов, за исключением некоторых трансплантированных слов из советского языка. С. И. Карцевский отмечает любопытную деталь социолингвистической дифференциации суффиксов в эмиграции: образованные люди предпочитают использовать иноязычный книжный суффикс для производства глаголов: гутировать (фр. go?ter – «полдничать; слегка закусить»), ангажировать (фр. engager – «обязывать, побуждать, склонять, нанимать, зачислять»). простой народ (напр., прислуга) – гутекать, ангажевать, то есть более «русские» формы [Карцевский 2000: 256].

Суффикс – ова(ть). В революционное время увеличилось число производных на овать, образованных как от иноязычных, так и от русских основ, причем любопытна высокая степень вариативности, дублетности русского суффикса – ова(ть) и иноязычного – ировать/изировать: национализовать (= национализировать), муниципализовать (= муниципализировать), реквизовать (= реквизировать), ангажировать (= ангажевать).

Единственным эмигрантским новшеством в сфере глагольных производных на – овать было слово большевизанствовать (от существительного большевизан), устойчиво сохраняющееся в речевом обиходе эмигрантов до наших дней.

В русском языке метрополии расширилась словообразовательная база глаголов: от одушевленных имен существительных (либерданстовать < Либер и Дан, большевиствовать < большевик, комиссарствовать < комиссар, буржуйствовать < буржуй, ораторствовать < оратор), сложносокращенных слов (исполкомствовать < исполком). Эмигрантский узус не знает такого расширения словообразовательной базы глаголов, он следует моделям, сложившимся в дореволюционное время.

Суффикс – нича(ть). Суффикс – нича(ть) придает глаголам «резкую экспрессию ироничности и насмешки», в семантическом плане такие глагольные производные «обозначают и характеризуют действия отрицательного, осуждаемого свойства в социальном и психологическом отношении» [Сорокин 1965: 290]. Таких глаголов особенно много появилось в середине XIX в., суффикс легко соединялся как с русскими, так и иноязычными основами [Очерки 1964b: 106–112]. В конце XIX – начале XX в., по данным [Лексика 1981], новых производных не появилось. Революция дает всплеск глагольных производных, особенно образованных от имен существительных. А. Мазон фиксирует такие новоообразования: либерданничать (< Либер, Дан), мешочничать (< мешочник) [Mazon 1920: 36]; С. Карцевский отмечает: мешочничать, халтурничать [Карцевский 2000: 255]; у А. М. Селищева находим: мешочничать, халтурничать, склочничать [Селищев 1928: 183]. В эмигрантской прессе ни одного из названных глаголов нам не удалось обнаружить, все глаголы на – нича(ть) старые или уже освоенные (что касается глаголов с иноязычной основой), стилистически сниженные: кокетничать, наивничать, оригинальничать, хозяйничать.

Газета [ «Правда»] спрашивает: «Что это за обстановка в деревне, в округе, если тайком пришлось отвозить в больницу изувеченного?» Зачем орган ЦК РКП наивничает? (Дни. 1925. 11 февр. № 688).

Как бессмысленно хозяйничают большевики… лишний раз показывает статья в «Правде» о шпалах в железнодорожном хозяйстве (Возрождение. 1939. 14 июля. № 4192).

В русском языке советского периода, напротив, «в связи с влиянием просторечия на литературный язык [в 20–30-е гг. – А. З.] глаголы на – ничать широко распространяются в разговорной речи и, так сказать, упрочивают, укрепляют свою сниженную стилистическую окраску» [РЯСОС 1968: 233].

Суффикс – и(ть). Глаголы на – и(ть) также получили развитие в годы революции: новые реалии довольно быстро приобретали обобщенную семантическую характеристику, передавая определенные признаки. Если в последнее десятилетие XIX – начале XX вв. активность глаголов на – и(ть) была относительно невелика, то в революционные годы «почти каждое существительное (особенно с непродуктивными суффиксами) и многие прилагательные могут образовывать глаголы IV класса» [Карцевский 2000: 256]. Эту же закономерность (преимущественное образование от имен) отмечал и А. М. Селищев [Селищев 1928: 187]. В отличие от активности глаголов на – и(ть) в русском языке революционной поры эмигрантская публицистика не дает ни одного нового производного, все глаголы на – и(ть) представляют старые лексемы: высокого стиля (благотворить, утишить, благословить, вырешить, мирволить, освободить, осенить, править, славить, славословить, умилостивить, хулить^[66], чернить), немногочисленные глаголы разговорного стиля (баламутить) или нейтрального (обменить, отучить, очистить). Таким образом, активизация суффикса – и(ть) при образовании глаголов в советском обиходе не была свойственна языку эмиграции (по крайней мере в его письменной форме).

Суффикс – ну. «В революционные годы получили большое распространение новообразования с суффиксом – ну– в неопределенной форме (не в наст. [оящем] вр. [емени]), по образцу крикнуть, свистнуть, пугнуть и др.» [Селищев 1928: 187]. Как известно, глаголы на – нуть в русском языке являются перфективными однократными; их активизация в пред– и революционную эпоху была вызвана не столько языковыми, сколько внеязыковыми причинами: динамичность времени, поляризованность идей и людей, партий и движений. Сгущенность, спрессованность действия в языковом плане выражают глаголы с суффиксом – ну, который «ограничивает такое действие пределами одного акта, одного момента, мига, т. е. придает глаголу значение недлительности, мгновенности, одноактности, моментальности» [Виноградов 1986: 361]. Сопоставление с языковым состоянием предшествующего времени действительно сигнализирует резкий, стремительный рост глаголов на – ну– в революционное время. Активизацию глагольных производных на – ну– современники революционной эпохи относят к началу Первой мировой войны: «со времени войны 1914 г. получил большое распространение глагол спекульнуть» [Селищев 1928: 187]. В. В. Виноградов характеризовал такие слова на – ну– как «просторечновульгарные новообразования» [Виноградов 1986: 362]. Итак, какие же производные возникли в русском языке революционной поры? Представим их в сводной таблице.

В эмигрантской публицистике нам встретился только один советизм реквизнуть, все прочие глаголы представляют глагольные лексемы либо нейтральностилистические (угаснуть, повернуть), либо разговорные (подохнуть):

Главный прокурор СССР тов. Вышинский констатировал, как судят советские суды: суслик натаскал в свою нору более 3 клгр [sic] зерна. Какойто крестьянин поинтересовался норой суслика и от «счастливой жизни» реквизнул это зерно. В результате суда – 4 года тюремного заключения «за похищение социалистической собственности», именно так и мотивировано судебное решение (Сигнал. 1938. 1 окт. № 40).

Следовательно, активность глагольных производных на – ну, образованных от актуальных реалий и явлений, не затронула эмигрантский узус, оперировавший старыми глаголами.

2. Префиксально-суффиксальные производные

Интенсификация процессов, протекающих в общественно-политической жизни, проявляется и в росте префиксально-суффиксальных образований в языке. Пред– и революционные годы активизировали префиксальные и суффиксальные морфемы для производства новых слов, обозначающих актуальные реалии. Понятно, что среди них было и много слов-однодневок, быстро возникающих, но и также бесследно исчезающих в непрерывном потоке новых понятий и обозначений. Расширение класса префиксальных производных имен существительных происходило в русском языке за счет заимствования иноязычных лексем в XVIII–XIX вв., префиксы которых вычленялись как самостоятельные словообразующие форманты и порождали новые производные уже на русской языковой почве. Эти иноязычные элементы, с одной стороны, включались в словообразовательно-семантические сети существовавших русских префиксов, с другой – возникала нужда в их семантической и стилистической специализации.

Словообразовательное значение аффиксов позволяет группировать их в словообразовательные разряды (типы), объединенные на основе общности или близости выражаемой ими словообразовательной семантики. Систематизация производных имен по группам значений проясняет, выявляет наиболее активные тематические зоны именования, попавшие в центр общественного интереса. Одни словообразовательные типы оказываются менее активизированными, другие – более.

2.1. Производные со значением отрицания, негации, аннулирования

Это одна из самых больших групп производных, активность словопроизводства объясняется нелингвистическими причинами: наличием множества политических и идеологических систем и партий, их поляризованностью, остротой социально-экономических и политических проблем и их оценок со стороны общественных и иных групп.

Префикс анти-. Префикс анти– выступает в русском языке одним из самых мощных семантических маркеров для выражения значения отрицания или противодействия чему-либо. Активизация этого форманта в революционную эпоху весьма заметна: антибольшевистский, антисоглашательский, антисоветский [Карцевский 2000: 260]; антидемократизм, антиликвидатор, антиликвидаторство, антирелигиозник, антисниженец («противник снижения цен»), антидемократический, антижорестский, антилиберальный, антинародный, антиоборонческий, антирелигиозный, антисоветский, антистачечный [Селищев 1928].

Эмигрантская пресса также чрезвычайно широко использовала производные с префиксом анти-; доминировали имена прилагательных и производные от них наречия. Понятия группируются вокруг следующих зон:

а) от наименований социальных явлений: антиреакционный, антианархический, антиалкогольный, антивоенный, антигосударственный, антимилитаристский, антинародный, антинациональный, антиоппозиционный, антипасхальный, антирелигиозный, антисоветский (антисоветски), антианархический, антибольшевистский и антибольшевицкий (антибольшевистски и антибольшевицки), антикоммунистический (антикоммунистически), антикомсомольский, антилиберальный, антипатриотический, антифашистский, антисиндикалистский, Антикоминтерн. Здесь оказываются понятия, касающиеся как иностранных реалий, внутренних взаимоотношений эмигрантских групп и движений, так и советских реалий.

…в американском городе Нью-Лондон арестовано 39 человек береговой антиалкогольной полиции. Эти полицейские, которым была поручена борьба с спиртоносами, сами пьянствовали и продавали конфискованные запасы алкоголя (Сегодня. 1930. 10 янв. № 10).

За антикомсомольские поступки на них [комсомольцев] накладываются взыскания – выговор, предупреждение и в редких случаях исключение (Голос России. 1932. июль. № 12).

…Антикоминтерн, действующий в Германии, не имеет никакого отношения к «Российскому Антикоминтерну» ген[ерала] Глазенапа, образованному в Данциге. Германский Антикоминтерн – это немецкая официозная организация, действующая самостоятельно, но… находящаяся в сфере влияния германского министерства пропаганды. Ее задача – бороться с Коминтерном путем пропаганды в печати и организации союзов (Возрождение. 1937. 20 нояб. № 4107).

б) от наименований и имен лиц: антисоюзнический, антимонархический, антисталинский, антибольшевик, антимилитарист, антисталинец, антисемит.

…сторонник германской и антисоюзнической ориентации… собиравшийся просить помощи у «исторического врага» [Германии] России (Сигнал. 1938. 1 сент. № 38).

…антимонархическая кампания сменилась кампанией протеста против коммунистического шантажа (Младоросская искра. 1933. 5 янв. № 26).

[Газета «Новая искра» – ] это просто свалочное место, где доморощенные большевизаны подвизаются рядом с такими же примитивными «антибольшевиками» (Меч. 1937. 25 апр. № 16).

в) от названий стран: антигерманский (такие производные единичны).

Издаваемая в Москве советская газета «Журналь де Моску», занимающаяся главным образом антигерманской пропагандой, в целях приобретения симпатий во Франции, недавно обрушилась на Финляндию (Возрождение. 1935. 1 янв. № 3499).

Итак, наибольшую словообразовательную активность обнаруживают понятия, которые характеризуют советскую действительность или эмигрантское идеолого-политическое расслоение.

Префикс противо-. Префикс противо– соотносителен с иноязычной приставкой анти-, но гораздо менее активен в эмигрантских газетах. Во многих случаях была возможна полная взаимозамена префиксов противо– и анти– без ущерба для смысла: противоанархический = антианархический, противобольшевик = антибольшевик, противобольшевистский = антибольшевистский, противобольшевицкий = антибольшевицкий, противовоенный = антивоенный, противогосударственный = антигосударственный, противокоммунистический = антикоммунистический, противомилитаристский = антимилитаристский, противопомещичий = антипомещичий, противореволюционный = антиреволюционный, противосоветский = антисоветский. В некоторых из этих производных с противо– еще остается старое значение лица, характерное для языка XIX в., однако преобладание слов с анти– (с личным значением) в эмигрантских газетах все-таки свидетельствует, что процесс «передачи» словообразовательного значения лица иноязычному префиксу анти– уже практически завершен: в эмигрантской прессе мы видим только реликты этого прежнего состояния. В качестве же компенсации за утрату этого словообразовательного значения в префиксе противо– произошло усиление «инструментального» (технического) словообразующего значения. Отличием русского префикса противо– от иноязычного анти– является наличие словообразовательного значения «защищающий от кого-, чего-л., препятствующий появлению, угрозе чего-либо» (+ второй элемент слова, называющий это понятие), иначе – префикс находится на пути к специальной лексике, к терминообразованию; ср. противовоздушный, противогазовый, противоядие. Интересно, что «технического» словообразовательного значения, аналогичного противо-, у слов с префиксом анти– в эмигрантской прессе нам не встретилось.

Затемнение, производимое в целях противовоздушной обороны, имеет только в том случае пользу, если оно проводится безупречно (Вести дня. 1939. 28 дек. № 295).

Пожарные бросились в огонь, не успев даже надеть противогазовые маски (Руль. 1930. 2 янв. № 2767).

Префикс без-/бес-. Префикс без-/бес– не обнаруживал особенной продуктивности в конце XIX – начале XX в. Напротив, в революционные годы наблюдается рост слов с без-/бес-. А. Мазон отмечает неологизм той поры безгосударственник [Mazon 1920: 26]. У Селищева находим: беспартиец, беспартийщина, бесплановость, беспризорник, беспризорный [Селищев 1928]. В дальнейшем в русском языке появляется множество производных с без-/бес-, относимых к профессионально-терминологической сфере [РЯСОС 1968: 155–158]. В эмигрантской прессе префикс без-/бес– используется для производства существительных или прилагательных (и производных от них наречий) очень часто, в пропорциональном отношении с явным перевесом морально-этических, оценочных обозначений. Производные могут обозначать:

а) советские реалии, явления: безбожие, безбожник, «Безбожник» (журнал), безбожничество, беспартийный, беспризорный (беспризорно), беспризорник:

Рабочая масса целиком возлагает вину на компартию, и какое бы то ни было предложение, исходящее от комячеек, неизменно проваливается беспартийными (Дни. 1925. 6 февр. № 684).

В сочельник в Москве предполагался грандиозный карнавал безбожников и комсомольцев… (Сегодня. 1930. 1 янв. № 1).

Желание разрушить до конца старый мир было тесно связано с безбожничеством (Младоросская искра. 1932. 12 июля. № 20).

б) политические понятия (преимущественно эмигрантские): безвластный, безглавный, безгосударный, безначалец, бесподданный. Такие производные представляли собой чаще всего окказиональные, модельные образования:

Новый скорбный удар по русским сердцам – смерть патриарха – вновь нам громко твердит о пагубности нашего безглавия (Рус. стяг. 1925. 4/7 июня. № 1).

…наша гонимая церковь и остается беззащитна и безглавна, пока вся наша отчизна пребудет безгосударна, пока не станет над ней Царь православный, законный, первый сын и защитник страждущей Церкви родной (Рус. стяг. 1925. 4/7 июня. № 1).

…установлен следующий порядок выдачи нансеновских паспортов: бесподданные иностранцы в порядке известной постепенности будут вызываться в уездные и городские староства [Польши] (Руль. 1930. 25 марта. № 2836).

в) технические реалии: беспроволочный, бессахарный.

Особенно заинтересован московский радио-диктатор последними успехами в области беспроволочного телефона (Руль. 1930. 25 марта. № 2836).

В маленькой комнатушке… Яков Иванович, запивая бессахарным кофе вязкий бутерброд со шпеком… говорил своей жене… (Руль. 1930. 1 янв. № 2766).

Эти слова возникли еще в дореволюционное время. Новых «технических» производных в эмигрантской прессе нам не удалось обнаружить. В русском языке СССР именно этот тип производных с без-/бес– был особенно активен, начиная с 20–30-х гг. XX в. [РЯСОС 1968].

Префикс де-/дез-. Префикс де-/дез– в значении противоположного явления, действия, факта в русском языке был заимствован еще в XVIII в. и употреблялся только в составе иноязычных слов: существительных, прилагательных, глаголов [Биржакова et al. 1972]. А. Мазон в революционную эпоху отмечает: дезавуировать, дезаннексия [Mazon 1920], А. М. Селищев: дезавуировать, деклассированный, деклассирование [Селищев 1928]. Эмигрантская пресса не составляет исключения; все производные сочетаются также только с иноязычными основами: дезинформация, дезорганизатор, дезорганизованность, дезорганизованный, демобилизация, депролетаризированный, дефляционный, декламация, деклассированный, дегенерат, дегенеративный и др. Часть их является терминами, часть – квалифицирующими (оценочными) лексемами. Семантическая близость иностранного префикса де-/дез– и русского не– на деле разрешается не их смысловой дублетностью, а семантической дифференциацией; особенно это касается процессуальных обозначений: первый префикс (дез-) имеет значение изменения, модификации, трансформации какого-либо явления, второй префикс (не-) имеет значение полного отказа, отрицания, аннулирования. Семантическим новшеством эмигрантского словоупотребления явилось словообразовательное гнездо, сформированное вокруг понятия «денационализация» (ср. англ. denationalisation – «утрата этнических особенностей, черт»), интерпретируемого как ослабление или даже утрата эмигрантами национальной русской (российской) идентичности, отсутствие глубокой привязанности к России, нежелание вернуться в родную страну или на родину отцов и дедов. Ср. ряд широко используемых производных: денационализация (< денационализироваться), ср. также отглагольные формы: денационализированный, денационализируясь.

Результат ясен – или дальнейшее дробление грядущих молодых сил, или же уход от интересов русской жизни, т. е. денационализация… (Рус. голос. 1934. 29 июля. № 173).

Вот потому-то я и боюсь, что борьбой против денационализации детей заняты, и вполне искренно заняты, люди, которые сами уже в значительной степени денационализировались духовно [М. А. Осоргин] (Дни. 1925. 6 февр. № 684).

Ведь если не будет готова наша «смена», если наша молодежь распылится, «денационализируется», окончательно уйдя от России в свою личную заграничную жизнь, то эмиграция как политическая сила через некоторое время перестанет существовать (Возрождение. 1939. 14 июля. № 4192).

[Русские студенты в Лилле] учатся, что, понятно, их главное занятие. Но параллельно выполняют еще одну серьезную и хорошую работу. Нисколько не денационализируясь, не принимая облик французского студента, – они поддерживают… живую и дружескую связь с университетской молодежью и профессурой, всегда выступая под национальным флагом (Младоросская искра. 1933. 5 янв. № 26).

Префикс а-. Иноязычный префикс а– встретился только в одном случае, в анархической газете, его использование с позитивной прагматикой (в рамках анархизма) обусловлено идеей отрицания и равенства наций, народов, этнических групп: анационалист.

Мы – анационалисты. Мы требуем права свободного самоопределения для каждой общины, для каждой области, для каждого народа (Анархич. вестник. 1923. № 5–6).

2.2. Производные со значением избытка, превышения

Производных слов с префиксами, означающими избыток, превышение какого-либо качества в эмигрантских газетах немного, но они так или иначе отражают общий настрой того времени, проявляющийся в превышении меры, чрезмерности каких-либо действий, явлений.

Префикс архи-. Префикс архи– в русском языке может выступать как в значении «старшинство по положению в какой-либо иерархии», так и в качестве интенсифицирующей приставки, присоединяемой обычно к именам существительным, прилагательным, наречиям, в значении «высшая степень признака». Этот префикс, без сомнения, следует признать одним из «героев» послереволюционного языка, так как в послереволююционном языке именно второе значение оказалось реализованным в большом количестве лексем. Этот префикс был в арсенале излюбленных у Ленина (в его индивидуальном лексиконе содержится более 200 (!) слов с архи-), стилистический почерк которого оказывал существенное влияние на революционную прессу [Денисов 1993: 101; также: Денисов 1979; Лилеева 1987]. Приведем список производных с архи-, помещенных в [Селищев 1928]: архибандит, архибуржуазный, архиважный, архиестественный, архизаконный, архи как скверно (окказионализм Ленина), архиконсерватор, архиликвидатор, архимарксистски, архискверно, архинеправильный, архиоппортунистический, архиосторожный, архиреакционер, архиреволюционный, архисуверенный, архисущественный, архитонкий, архитрудный, архитяжелый, архиустроенный. Префикс архи– (во втором значении) придает понятиям негативную или по меньшей мере ироническую коннотацию, основанную на представлении о превышении нормы, стандарта; модус такой оценки обычно отрицательный. Этот семантический механизм дискредитации политического оппонента, идеи, любого неугодного лица широко использовался в большевистской прессе – сначала подпольной, а затем и легальной.

Эмигрантская публицистика содержит немного производных с приставкой архи– как в первом, терминологическом, значении: архиепископ, архиерейский Синод, архимандрит, так и во втором: архидемократический, архиреакционный. Примечательно, что второе значение префикса архи– мы встретили только в анархической газете, что можно объяснить общим революционным прошлым с большевиками и общими лингвостилистическими приемами, используемыми в печатных изданиях.

…против… остатков старого духовенства пошел Сталин в очередной поход. В контрреволюции, в фашизме, в шпионстве, в связи с капиталистами Европы и Азии обвиняются архиепископы, епископы и священники (Возрождение. 1937. 20 нояб. № 4107).

Будучи жестоко разгромлена «архидемократическим» [sic] правительством Соед. [иненных] Штатов после вступления их в войну, эта организация [ «Индустриальных рабочих мира». – А. З.] теперь ожила и выросла (Анархич. вестник. 1923. № 5–6).

…все искусственные построения наших расовых теоретиков и националистов всех категорий и оттенков, с их бессмысленными утверждениями о существовании высших и низших народностей являются до последней степени абсурдными и архиреакционными (Анархич. вестник. 1923. № 5–6).

Таким образом, для эмигрантской публицистики, по сути, не столь характерно образование с архи– в оценочной функции, как для советской послереволюционной прессы; бурное словопроизводство слов с архи-, активное прежде в (подпольной, нелегальной) большевистской печати и составлявшее один из ее стилевых и прагматических приемов отрицания или иронического осмеяния тех или иных явлений, стало повсеместным, массовым в публицистическом стиле советских газет. Эмигрантская пресса (за исключением «левых» изданий), ориентировавшаяся на легальную дореволюционную печать, не знала такого увлечения производными с префиксом архи-.

Префикс сверх-. Префикс сверх– семантически равняется иноязычным префиксам архи-, ультра-, гипер-; в языке эмигрантов он был явно непродуктивным; нам встретилось всего одно производное: сверхчеловеческий (в характеризующей функции). В советской публицистике префикс сверх-, напротив, был активнее, входя в одну группу с префиксами предельной оценки: сверхглупость, сверхлевый, сверхразвязный, сверхцентрализм [Селищев 1928]. См. пример из эмигрантской газеты:

[Русской армии] теперь придется совершать сверхчеловеческие подвиги, чтобы очиститься от срама, ею перенесенного, увы, покорно и безропотно (Призыв. 1919. 4 (21.12) дек. № 135).

Префиксы гипер-, ультра-. Немногочисленны производные с префиксами гипер-, ультра– со значением «во много раз превышающий какую-либо норму»: гиперцентрализация, ультралевый, ультрамонархизм, ультракоммунист.

После предательства вождей рядовая оппозиция, которая, действительно, впервые была широкой и обнимала рабочих профессионалистов и многих местных деятелей, восставших против мертвящей гиперцентрализации, чекистов и коррупции, была легко раздавлена (Воля России. 18 сент. 1920. № 6).

Это признают в Италии все – от самых рьяных фашистов до ультра-коммунистов (Руль. 1926. 14 апр. № 1630).

Современный фашизм… внутри каждой отдельной страны отливает различнейшими цветами, от республиканского до ультра-монархизма [sic] (Анархич. вестник. 1923. № 5–6).

Троцкий пытался обойти… твердокаменность [Сталина и Зиновьева] – стараясь ультра-левыми [sic] аргументами обличить бездарность и ничтожество Зиновьева и прочих главарей политбюро (За свободу. 1925. 1 янв. № 1 (1405)).

Термин гиперцентрализация у эмигрантов – это, по всей видимости, эквивалент гиперцентрализма, используемого, в частности, Лениным для характеристики политики демократических централистов (= децистов), выступавших за свободу партийных фракций.

Префиксы пре-, тре-. Отметим также единичные примеры с префиксом пре– и префиксоидом тре– в усилительно-экспрессивной функции: препоганый, треклятый (преимущественно в народно-патриотических газетах):

В советских кооперативных лавках не достанешь ничего. Единственное мало-мальски доступное народу лакомство – препоганая колбаса из конины… (Голос России. 1932. июль. № 12).

Народ! Вставай против треклятой красной власти. Она твой самый лютый враг. (Рус. правда. 1930. июль – авг.)

Таким образом, префиксы со значением избытка, превышения давали значительно меньше производных в эмигрантской публицистике, чем в советской. Данные приставки придают производным дополнительные стилистические модификации (предельности, чрезмерности); этот словообразовательно-стилистический механизм, развитый в подпольной «левой» печати, в послереволюционное время был «легализован» и стал одним из ведущих в построении как письменной, так и устно-ораторской речи вождей большевизма. Эмигрантская публицистика использует производные с префиксами избыточности гораздо осторожнее, умереннее, причем характерно, что употребление таких слов эмигрантами напрямую зависит от политической позиции издания: производные сосредоточены главным образом в «левых», революционно-демократических газетах, чье политическое прошлое раньше тесно смыкалось с большевистской прессой.

2.3. Производные со значением совместности, кооперативности

Префикс с-/со-. Актививизация этой словообразовательной модели при образовании имен существительных наблюдалась в конце XIX – начале XX вв., когда в русском языке, с одной стороны, появились философские окказионализмы: сожитие (калька с нем. Zusammenleben), сочеловек (калька с нем. Mitmensch), с другой – происходило перемещение таких лексем, как сообщество, сотоварищество, соучастник в разряд книжной лексики [Лексика 1981]. В революционную эпоху А. М. Селищев отмечает один неологизм той поры: содоклад [Селищев 1928: 101]. Эмигрантская пресса, кажется, использует слова с данным префиксом шире, чем советская. Если часть их представлена старыми словами: соперник, соратник, сотрудник, соучастник, сподвижник – и используется преимущественно в книжных стилях языка (художественная литература, публицистика), то другая часть оказывается актуализированной именно на почве эмигрантской жизни: соотечественник, соплеменник, сочлен, собратья.

Благотворительный Отдел Церковного Совета Русской Церкви в Белграде обращается к добрым людям с усердным ходатайством пожертвовать деньги, продукты питания и носильные вещи для выдачи нашим нуждающимся соотечественникам к Празднику Светлого Христова Воскресения (Рус. голос. 1939. 2 апр. № 417).

Человек, у которого нет «святынь» – патологический тип – «моральный скопец». «Иван – не помнящий родства». Он легко оплевывает все, что дорого его соплеменникам (Рус. голос. 1939. 19 марта. № 415).

Союз Младороссов извещает о кончине сочлена младоросского 22-го Гренобльского очага С. М. [Союза Младороссов] Е. Н. Конькова (Младоросская искра. 1933. 15 нояб. № 34).

…равнодушие эмигрантской толщи Парижа присуще не только нашим собратьям в Париже (Голос России. 1933. янв. – февр. – март. № 17–18–19).

2.4. Производные со значением полноты, завершенности, всеохватности

Префикс о-/об-/обо-. Группу производных с префиксом о-/об-/обо– составляют существительные (образованные от разных частей речи); в эмигрантской прессе она представлена следующими словами: обынородившийся, олатышенный, обанкротиться, офранцужение, обатраченный.

Ведь вот если бы тот же Крымов и в тех же тонах… описал… среду инородческой «Речи», среду инородческой и обынородившейся либеральной и радикальной журналистики, профессуры и т. д… ой, было бы такое!.. (Младоросская искра. 1933. 10 июля. № 31).

Под шкурой обатраченных, обезличенных, кабальных колхозников крестьяне остаются крестьянами (Голос России.1932. июль. № 12).

…только случайно Пушкин избег полного офранцужения (Рассвет. 1937. 11 февр. № 35).

Все высшие школы Риги олатышены. Латышский язык сделан в них обязательным предметом преподавания (Возрождение. 1919. 8 окт. № 82).

Модельные производные от глаголов, мотивированных этнонимами (обрусить, онемечить(ся), ополячить(ся), офранцузить(ся), сарматить(ся) = ополячить(ся) и др.^[67]), были в ходу уже в XIX в., так что – на первый взгляд – ничего нового эмигранты не внесли, используя готовые словообразовательные механизмы, однако в эмигрантском речевом обиходе частотность и актуальность вообще всех производных от этнонимов резко возросли. Ср., например, глагол обкитаиться, частотный у русских эмигрантов (беженцев), живущих в Китае [Оглезнева 2004: 50], офранцузиться у русских эмигрантов, живущих во Франции (РЯЗ 2001: 25, 33, 37, 60), офинниться (у русских в Финляндии).

Советская публицистика широко использовала данную модель, однако мотивирующими основами становились понятия и реалии, находящиеся в центре общественного внимания: обуржуазивание, огосударствление, озвездить (вручить новорожденному звезду взамен прежней традиции, вручения крестика при крещении), оказенивание, оказенить, окоммунистичить(ся), окомсомоливание, окомсомолить(ся) – окомсомоливать(ся), окулачиваться, опионериться, опролетаризовать, орабочение, орабоченный, орабочивание, отроцкистить [Селищев 1928]. Эмигрантская пресса содержит производные с префиксом о-/об-/обо-, относимые, по преимуществу, к этническим наименованиям (в кругу обозначений концептуального поля «денационализация» <-> «сохранение национальной идентичности»), социально-политические именования единичны и относятся к советской жизни.

Префикс пан-. Заметно активнее, чем в советских газетах, в эмигрантской прессе ведет себя префикс пан-: пангерманизм, панъевропейский, панславизм, пантуранский, пантурецкий.

И такой же удар нанесла она и пангерманизму, фундамент которого разрушен до основания. […] Не может быть речи теперь и о политическом панславизме. Перед славянством вырисовывается иная огромная задача – культурный панславизм, пророчески провиденный поэтом и борцом чешского возрождения пламенным и нежным Колларом (Огни. 1924. 7 янв. № 1).

Вчера под председательством Потоцкого и Ледницкого состоялось организационное заседание польской секции паневропейского [sic] союза (Дни. 1926. 17 нояб. № 1161).

…осуществление пантурецких или пантуранских замыслов, – каждое из этих событий должно оказать грандиозное влияние на международную политику (Сегодня. 1930. 12 янв. № 12).

Примечательно, что ни А. Мазон, ни С. И. Карцевский, ни А. М. Селищев не фиксируют ни одного производного с этим словообразовательным формантом. Видимо, определенную роль в активизации префикса пан– у эмигрантов сыграла евразийская доктрина, в рамках которой число обозначений, включающих такие словообразовательные компоненты, как обще-, все-, пан-, имеющие значение всеобщности, было достаточно велико. Ср., например, такие примеры из работы Н. С. Трубецкого «Европа и человечество» (1920 г.): «променяв свою национальную физиономию на общероманогерманскую…», «общероманогерманский шовинизм», «в основе космополитизма, этой религии общечеловеческой, оказывается антикультурное начало – эгоцентризм», «всеобщая европеизация», «пруссак-космополит одинаково возмущается своим соотечественником-пангерманцем» и др.

2.5. Производные со значением неистинности, ложности

Префиксы псевдо-, квази-, лже-. Производство слов с префиксами псевдо-, лже-, квази– (quasi-) было продуктивным в эмигрантской прессе. Словообразовательная активность и понятна, и легко объяснима: при помощи таких слов эмигранты демонстрировали свое отношение к новому строю и новым социальным явлениям, квалифицируя их как неподлинные, ложные. В русском языке первая волна активности данных словообразовательных формантов приходится на середину XIX в., когда в демократической публицистике появилось множество слов, несущих характеризующую функцию [Сорокин 1965: 276–278]. Примечательно, что в конце XIX – начале XX вв. эти форманты не проявляли особой продуктивности в русском языке; в [Лексика 1981] не отмечено ни одного производного. Эти префиксы в период подполья большевистской партии проявляли, пожалуй, даже бо?льшую активность, чем после революции [Lehikoinen 1990]. Ср. у Ленина в ранней работе: «либерально-народнический квазисоциализм» («Задачи русских социал-демократов»), у Плеханова: «Ленин – псевдо-диалектик» («Политическое завещание», 1918 г.). После революции 1917 г., в частности, ни А. Мазон, ни С. И. Карцевский, ни А. М. Селищев не отмечают актуализированных старых или новых производных с этими формантами.

Самым частотным и активным в эмигрантской прессе был префикс лже-: лжекоммунистический, лжекультурный, лжемитрополит, лженародный, лжеотечество, лжереволюция, лжерешение, лжеучитель, лжеэволюционный.

[Коммунисты] создали тот лжекоммунистический смрад и развал, какой мы имеем в России (Анархич. вестник. 1923. № 2).

Красный «живоцерковный» самозванный [sic] Синод, возглавляемый пьяницей, богохульником и отступником лжемитрополитом Евдокимом, готовит на октябрь созыв Всероссийского Церковного Собора, на котором задумано отдать в окончательную кабалу Комиссарам православную Церковь Христову (Рус. правда. 1925. июль – авг.).

Не может быть примирения и соглашения с богоборческой лженародной властью (Рус. голос. 1939. 9 апр. № 418).

…благодаря подлинной революции в России и лже-революциям [sic] в центральной Европе значительная часть политической власти, по крайней мере по форме, перешла в руки коммунистов и социал-демократов… (Анархич. вестник. 1923. № 2).

Все другие предлагают массам всякие лже-решения [sic], которые последними и глотаются (Анархич. вестник. 1923. № 2).

…сеют соблазны в молодых умах лжеучители: одни за советские серебренники [sic], другие – заумные снобы – доброхотно (Младоросская искра. 1932. 20 авг. № 21).

…эти процессы не оставляют больше камня на камне от всех лже-«эволюционных» [sic] – реформистских, постепеновских, пацифистских и т. п. – теорий… (Анархич. вестник. 1923. № 1).

Обращает на себя внимание дифференциация эмигрантских газет, использующих слова с данным префиксом: основной корпус таких слов – в анархической прессе, заметно меньше таких слов встречается в монархических изданиях; демократические газеты не фиксируют производных с лже-. Очевидно, можно говорить об известном языковом изоморфизме двух идеологически противопоставленных друг другу речевых практик: монархического и анархического. Обе группы оперируют идентичными языковыми маркерами, переводящими любые понятия и реалии из понятийного поля политических оппонентов в разряд неверифицируемых (этот механизм широко используется в современном языковом манипулировании [Шейгал 2004]).

Языковая продуктивность префикса лже– – одно из проявлений более общей по семантике оппозиции «истинный – ложный». В публицистической полемике в один ряд с ней становятся оппозиции «свой <-> чужой», «мы <-> они», «наши» <-> «ненаши», которые являются одним из ведущих, определяющих прагмостилистических принципов построения советского и эмигрантского языковых миров.

Префиксы псевдо-, квази-, иноязычные по происхождению, но имеющие приблизительно ту же семантику, что и лже-, очень редки в эмигрантских газетах: псевдобольшевизм, quasi-реформаторство.

Большевизм или псевдобольшевизм [sic] – вот что грозит несчастной Риге и всей Латвии (Призыв. 1919. 4 (21.12) дек. № 135).

Не стоило бы и останавливаться на этой жалкой потуге советского quasi реформаторства [sic] (За свободу. 1925. 3 янв. № 2 (1406)).

Языковое воплощение идеи ложности, неистинности в эмигрантских газетах реализовывалось главным образом в анархических изданиях. Использование производных с таким значением мотивировалось теорией анархистов, рассматривающих большевистскую революцию как уклонившуюся, свернувшую с единственно верного (с их точки зрения – анархического) пути. Другие эмигрантские газеты дают намного меньше производных с префиксами со значением ложности; все наименования советских реалий при помощи префикса лже– (как самого частотного) несут характеризующую функцию и преследуют прагматическую цель – подчеркнуть, акцентировать неистинность, временность, преходящий характер, эфемерность советских идей.

2.6. Производные со значением местоположения, локуса

Эта группа производных, снабженных префиксами и/или префиксами и суффиксами с первичным (исходным) локативным значением, в сочетании с основами, обозначающими те или иные абстрактные понятия, обильно представлена в эмигрантской прессе. Такие производные называют местоположение, локус какого-либо понятия относительно центра, номинативного ядра и на основе пространственных значений префиксов (или префиксов и суффиксов) позволяют семантически идентифицировать степень политической самостоятельности/несамостоятельности, зависимости/независимости явлений, реалий, лиц. Особенно продуктивными являются следующие словообразовательные элементы.

Префикс под-. Префикс под– при образовании имен существительных присоединяется к основе слова, придавая наименованию лица лексико-грамматическое значение подчиненности, зависимости: подленинец, подзиновьевец, подкулачник.

…австрийская социал демократия [sic], вместо того, чтобы тратить силы на борьбу с хулиганствующими подзиновьевцами, может все их целиком отдавать практической созидательной работе (Дни. 1925. 5 февр. № 683).

…твердокаменные подленинцы с особым упрямством твердят: «партия не откроет ни единой щели для закоренелых врагов рабочей диктатуры» (Огни. 1924. 21 янв. № 3).

Многие [красноармейцы] не выдерживают, возмущаются и попадают под суды разных видов, начиная от ротного, где таким пришивают «кулака» и «подкулачника» и объявляют [их имена. – А. З.] в газетах (Голос России. 1931. 2 авг. № 1).

Эта модель с префиксом под– для образования существительных, образованных как от имен собственных, так и нарицательных, была уже в ходу в конце XIX – начале XX вв.: окказионализм подмаксимовик (< Максим Горький; обозначение литераторов, испытавших влияние творчества этого писателя и работавших в схожей художественной манере) [Лексика 1981: 192], подпольник, подпольщик, подпольщик-боевик [Селищев 1928: 171, 173, 174]. В советское время А. М. Селищев отмечает появление слова подшефник (подшефный) [Селищев 1928: 173, 175]; в период коллективизации появилось слово подкулачник,^[68] однако отантропонимических производных с под– не отмечается [Obermann 1968]. Эмигрантская пресса, напротив, использует отантропонимическую модель для создания слов с характеризующей функцией; термин подкулачник является, конечно, заимствованным из советского речевого обихода.

Префикс под– в сочетании с суффиксами – н-, -ск– служит для образования имен прилагательных с тем же значением подчиненности, зависимости, но такие производные единичны: подсоветский.

И длительное, нудное, томящее «сидение в окопах»… Такой вот период своего рода «окопного сидения» переживает ныне и подсоветский народ, и вся русская эмиграция [из речи генерала А. И. Деникина 22 февраля 1931 года] (Голос России. 1931. 2 авг. № 1).

Производные с под-, наряду с именованием какого-либо явления, содержат также его пейоративную оценку.

Префикс инфра-. Иноязычным эквивалентом русского префикса под– является латинский по происхождению префикс инфра-, который встретился в интересном слове инфраподпольный, в котором, со словообразовательной точки зрения, произошло префиксальное удвоение, однако стилистически такое производное было оправдано частичной утратой семантики русским префиксом под– в слове подпольный (подполье), и иностранный префикс выполнял не столько номинативную, сколько характеризующую (усилительную) роль.^[69]

…в России и по сие время без всякого сомнения существуют немладоросские монархисты. […] Они не могут быть сгруппированы ни в каком, даже камуфлетном, даже инфраподпольном союзе или объединении и вряд ли между ними возможен хотя бы частный обмен мнениями (Младоросская искра. 1933. 5 янв. № 26).

Префикс над-. Противоположное словообразовательное значение нахождения вверху, сверху, поверх чего-либо имеет префикс над-, производные с которым и призваны были показать противопоставление эмигрантского социума (разумеется, не всего, но значительной его части, преимущественно монархической) советскому: крайняя степень идеологизированности, политизированности последнего с полным подчинением господствующей большевистской идеологии (пейоративные производные с префиксом под-) и – непартийное, неполитическое или нивелирующее политические разногласия монаршее правление (слова с префиксом с над-). См. список производных в эмигрантских газетах: надплеменной, надсословный, надпартийный, надклассовый, надпатриотический.

Печатный орган, о котором мы ведем речь, будет не партийный, – а надпартийный орган с широкой программой улучшения быта и жизни русских людей (Рус. газета. 1937. № 1).

Под маской защиты «общенародных» и «надклассовых» интересов в Болгарии огнем и мечом устанавливается «порядок», «спокойствие» и… «законность» (Анархич. вестник. 1923. № 2).

[Русские социалисты] переоценили… силу европейского рабочего движения, а также распространенность и глубину интернационалистического, или, если угодно, надпатриотического чувства в народных массах (Дни. 1925. 28 янв. № 676).

…для большей скрепы Новой Империи мы провозглашаем прежний основной стержень исторической России: Монарха Всероссийского, этого Верховного, надплеменного, надсословного и надпартийного арбитра Нации (Сигнал. 1939. 1 апр. № 52).

Производные с приставкой над– являлись, несомненно, важными и актуальными обозначениями в эмигрантских газетах и служили для выражения некоторых ключевых идей, связанных с поисками национально-политической идентичности и сплочения. В советском языке исследователи не отмечают словообразовательного всплеска слов с префиксом над-. Самое очевидное объяснение заключается, на наш взгляд, во внешнем (экстралингвистическом) факторе. Самое понятие надклассовости, внеклассовости (и вообще политических концептов с вне-, над-) было раскритиковано в работах Ленина и на долгие годы и десятилетия попало в пейоративый советский политический лексикон. Ср. цитату: «…в обществе, раздираемом классовыми противоречиями, и не может быть никогда внеклассовой или надклассовой идеологии» («Что делать?», 1902 г.). Именно эта цитата приведена в качестве иллюстрации в СУ на слово внеклассовый.

Таким образом, активность префиксов под-, над-, инфра– со значением местоположения, локуса в эмигрантской публицистике вызвана номинативными и прагматическими причинами: назвать (и/или характеризовать) те или иные реалии, маркирующие и противопоставляющие два мира, советский и эмигрантский.

2.7. Производные со значением неполноты, промежуточности признака, качества

Префикс пол-/полу-. Словообразовательным формантом, служащим для наименования производных, группируемых вокруг этого значения, является префиксоид пол-/полу-. Потребность в словах с пол-/полу– возникла в начале XX в. для обозначения политической позиции индивида; ср. окказионализм 1905–1906 гг. полуполитик^[70] – «солдат, сосланный на каторгу за революционные высказывания» [Лексика 1981: 284], полупролетарий (часто встречается у Ленина; это слово попало даже в СУ как экономический термин) [Lehikoinen 1990: 223]. В русском языке исконное значение префиксоида пол-/полу– не содержало иронических коннотаций; ирония как коннотативный компонент словообразовательного значения появилась только с середины XVIII в. под влиянием франц. demi– «наполовину; неполный» [подробнее об истории и семантике префиксоида в русском языке см.: Зеленин 2000b]. В эмигрантской прессе номинативное значение префикса пол-/полу– сохраняется. Производные с префиксоидом пол-/полу– с обозначением политических, социальных реалий достаточно частотны в эмигрантской прессе, называя актуальные для эмигрантов понятия: полуинтеллигент, полуинтеллигенция, полумонархист, полуреспубликанец, полунепредрешенец, полунезависимый, полуофициальный.

Но среди непредрешенцев есть лица и группы, которые стоят несколько особняком. Их правильнее было бы назвать полунепредрешенцами. Наиболее ярким выразителем этих настроений является сейчас ген. Деникин (Сигнал. 1939. 1 апр. № 52).

Во всех слоях народонаселения, за исключением небольшой правительственной клики, опирающейся на новое чиновничество и на полуинтеллигентов, правительство Ульманиса считается совершенно нежизнеспособным (Призыв. 1919. 4 (21.12) дек. № 135).

Сепаратизм не имеет глубоких корней в малороссийской ветви русской нации. Это явление заносное, подхваченное только частью малороссийской полуинтеллигенции из честолюбивых или корыстных побуждений (Рус. голос. 1939. 19 февр. № 411).

Примером вооруженной борьбы за установление власти новой господской группы является борьба всех политических партий, начиная с полумонархистов-полуреспубликанцев-кадетов и кончая левым крылом социалистической демократии – коммунистами-большевиками (Анархич. вестник. 1923. № 2).

Если в прошлом году конгресс, вдохновляемый вождем-пророком Ганди, стоял на позиции превращения Индии в доминион; эта полунезависимая государственная форма как будто удовлетворяла те средние круги, которые имеют своим органом национальные конгрессы (Сегодня. 1930. 12 янв. № 12).

В публицистическом стиле советских газет 20–30-х гг. XX в. слова с пол-/полу-, судя по материалам [Mazon 1920, Карцевский 2000, Селищев 1928, Obermann 1968, РЯСОС 1968], неактивны.

Характеризующая функция префиксоида пол-/полу– может проявляться в именах существительных, содержащих прагматическую оценку явления в понятийном ядре: полуидиот, полусумасшедший, полусветский – или в словах преимущественно политической сферы, подвергающихся, как правило, той или иной субъективной (групповой) оценке: полубуржуазный, полукрасный.

…политические расчеты и схемы буржуазных и полубуржуазных мудрецов… (Анархич. вестник. 1923. № 1).

Особенно велика ненависть Комиссаров к маленькой Болгарии, где правит в полном согласии с молодым Царем Борисом Национальное правительство Цанкова, успевшее за эти годы, после свержения полукрасного правительства друга большевиков Стамбулийского, благополучно подавить уже несколько устроенных из Москвы попыток красного переворота (Рус. правда. 1925. сент. – окт.).

2.8. Темпоральные производные

Слова, содержащие в своей семантической структуре временные (темпоральные) локализаторы, выражаемые префиксальными, префиксально-суффиксальными морфемами, составляют важный, актуальный лексический пласт в эмигрантских газетах. Конечно, в первую очередь рост таких производных был спровоцирован теми социальными, политическими, экономическими условиями, в которых оказались беженцы. Для абсолютного большинства эмигрантов время оказалось расколотым на две части: дореволюционное и беженское, эмигрантское. Изменилось психологическое измерение времени в субъективном мире человека: когда он жил в дореволюционной России, время текло иначе, чем тогда, когда он оказался в изгнании, в беженстве. Оно измерялось чаще не годами, периодами, десятилетиями, а теми или иными хронологическими разрывами, вехами, составляющими опорные точки психологического пространственно-временного континуума. Словообразовательные элементы с темпоральным значением позволяли назвать явление относительно некой опорной точки. Какие же префиксальные и префиксально-суффиксальные средства чаще всего использовались эмигрантами для называния понятий с временным значением? Пожалуй, лидерами являются префиксы до-, по-, а также после– и пред-.

Префикс до-. Префикс до– имеет значение предшествования какому-либо событию, факту, в эмигрантских текстах он встретился в следующих производных: добольшевистский, довоенный, дооктябрьский, допушкинский, дореволюционный, дофевральский, дофашистский.

В добольшевистской Москве было в году два знаменательных момента, переживание которых способно было заронить в душу неизгладимые впечатления. […] То были – Пасхальная ночь и Татьянин день (Огни. 1924. 28 янв. № 4).

…огромные массы населения [в Германии] совершенно разорены полным обесценением разного рода бумаг довоенного времени (Дни. 1925. 30 янв. № 678).

Кто наблюдал рабочих и крестьян в величественные дооктябрьские и октябрьские дни, тот видел, что нашу революцию творили широкие массы народа, стремившиеся разрешить в революции вековой спор между «черной» и «белой» костью, между трудом и капиталом (Анархич. вестник. 1923. № 1).

…машина советской государственности действует, главным образом, опытом и знаниями старой дореволюционной бюрократии и служилой интеллигенции (Дни. 1926. 19 нояб. № 1163).

…все… мало-мальски отрицательное, существовавшее за все бытие дофевральской России, блекнет перед теми ужасами, которые последние годы творят вызванные ими же, социалистами, злые духи (Призыв. 1920. 12 (28.2) марта. № 61).

И еще более удивительно это [благожелательное] отношение Италии к фашизму для всякого, кто давно знал и дофашистскую и довоенную Италию (Руль. 1926. 14 апр. № 1630).

Итак, для эмигрантов значимыми, поворотными моментами современной истории являлись:

а) Первая мировая война,

б) Февральская буржуазно-демократическая революция,

в) Октябрьский переворот (так чаще всего именовали события осени 1917 г. монархисты и часть демократов) или революция (в анархических текстах),

г) создание фашистской организации и идеологии, в которой многие эмигранты видели возможный механизм свержения большевизма.

Эти опорные исторические точки и служили мотивирующими основами при производстве слов с приставкой до-. Любопытно, что в советской публицистике смысловой акцент в этих словах был смещен в сферу практической деятельности: дозавуч (< школа дозаводского обучения), допризывник, дошкольник [Селищев 1928: 170, 173, 174].

Префикс пред-. Префикс пред-, имеющий значение близкого предшествования какому-либо событию, является стилистически маркированным в русском языке. В эмигрантской публицистике он также достаточно широко используется. С одной стороны, встречаются производные, называющие некоторые понятия-историзмы (Предучредилка^[71]).

Нельзя обвинять «Предучредилку», не вынесшую порицание большевикам накануне их выступления, чего так добивался в это историческое заседение Керенский. Все равно это не остановило бы большевиков, на следующий день разогнавших «Предучредилку» (Голос Родины. 1919. 1–14 мая. № 264).

С другой стороны, префикс сохранялся в религиозной лексике (предпразднество, предпасхальный), а также называл новые, возникшие в эмигрантском быту, понятия: предрешенец, предрешение, предрешенство, семантическая и словообразовательная мотивировка которых заключалась в предикативном словосочетании предсказать решение будущего устройства России (после падения режима большевиков).

Суббота перед Рожд[еством] Христовым. Предпразднество Рождества Христова (Возрождение. 1932. 2 янв. № 2405).

Великий пост и предпасхальные дни – самая горячая здесь работа (Возрождение. 1937. 10 апр. № 4073).

Самая возможность участия в любой революции народных масс требует подобного определения (как теперь выражаются: предрешения) целей (Младоросская искра. 1933. 15 нояб. № 34).

Префиксы по-, после-. Противоположное темпоральное словообразовательное значение следования после какого-либо события, названного мотивирующим словом, выражалось префиксом по– или после-: покоммунистический, пореволюционный, пореволюционность, пореволюционер. Этот префикс преобладает, префикс после– встретился только в одном случае (в двух орфографических вариантах): послебольшевистский [sic], послебольшевицкий.

Можно предположить, что в покоммунистической России они [монархисты] попытаются заговорить… (Младоросская искра. 1933. 5 янв. № 26).

За годы эмиграции появились многочисленные политические группировки пореволюционные. Эти группировки подчеркивают свою «пореволюционность», заявляя, что смотрят не в прошлое, а будущее [sic; без предлога в] (Младоросская искра. 1933. 10 июля. № 31).

Другой умник, профессор Алексеев, бывший евразиец, пореволюционер и явный большевизан, выпалил неожиданно… (Возрождение. 1937. 10 апр. № 4073).

Закончил свой доклад профессор теплым обращением к студенческой молодежи, призывая ее к активной работе, к воспитанию в себе той сильной личности, которая так нужна будет в послебольшевицкой России (Дни. 1925. 10 февр. № 687).

Префикс по– по направлению к XX в. постепенно терял свою словообразующую силу, будучи многозначным и перегруженным категориальными значениями; префикс после-, напротив, набирал словообразовательную активность, поскольку обладал ясной и прозрачной семантикой.^[72] Семантически эквивалентный иноязычный префикс пост– еще не был известен ни русскому языку в СССР, ни эмигрантскому узусу.^[73] Преобладание производных с по– в эмигрантских текстах свидетельствует, что данный словообразовательный формант являлся в них основным, ведущим для выражения словообразовательного темпорального значения, значительно превосходя свой семантический аналог после-.

Префикс нео-. Словообразовательное значение нового, измененного качества, состояния понятия выражается иноязычным префиксом нео-; интересно, что в СУ в структуре значения приведена коннотация «чаще всего (в) ухудшенной форме» [СУ Т.2: 522]. Этот префикс обычно сочетается с абстрактными наименованиями (политические идеи, художественные течения, философские направления и т. д.). В эмигрантском обиходе префикс нео– использовался для производства слов, обозначающих те или иные модификации актуальных для эмигрантов политических идей, приверженцев той или иной доктрины: неомладоросс, неомонархист, неохристианство.

Провокатор Стерлигов… объявил себя «неомладороссом» и пытался привлечь к себе членов Союза Младороссов (Младоросская искра. 1932. 12 июля. № 20).

А некоторые добродетельные европейские демократы еще удивляются открытому и тесному союзу немецких москвичей с германскими «неомонархистами» [sic] или итальянских большевиков с фашизмом, этим «практическим осуществлением» любезного Москве учения неомонархистов [sic] французских (Дни. 1925. 27 янв. № 675).

…волхвы неохристианства не отвратят ее [русскую церковь. – А. З.] от веры отцов (Младоросская искра. 1932. 20 авг. № 21).

Итак, темпоральные производные играли более важную конструктивную роль в языковой практике эмигрантов в отличие, например, от языка советской прессы 20–30-х гг., где данные префиксы (судя по наличию инноваций в советском послереволюционном языке) не получили словообразовательной активизации. Более активно производные с нео– в русский советский язык начинают проникать начиная с 50–60-х гг. XX в., получив особенную активность в 1990-е гг. [Земская 1992: 90; РЯК 1996: 134; Ryazanova-Clarke & Wade 1999: 199, 215; ТССРЯ 2001: 507–508].

3. Компрессивные модели словообразования

Наряду с номинативной функцией словообразования, заключающейся в производстве новых лексических единиц, важное место в словообразовательном синтезе занимают также конструктивная функция (т. е. «сжатие» словосочетания, фразы до одного слова) и компрессивная (образование лексико-деривационных единиц, более экономных по сравнению с исходным однословным или описательным, многословным прототипом). Аббревиация, универбация и усечение являются, пожалуй, одними из самых ярких и характерных моделей словообразования, демонстрирующих действие компрессивной функции словообразования в русском языке. Аббревиатуры – это языковые элементы особой морфолого-синтаксической структуры, являющиеся продуктом вторичной номинации. Активизация усечений в русском языке XX в. и проникновение их на страницы прессы находится в прямой зависимости от аббревиатурного способа словообразования. Более экономным языковым элементом являются и универбаты (обычно к ним относят слова, образованные при помощи суффикса – к(а); это, несомненно, массовый языковой продукт xx в. Однако какие тенденции в аббревиатурных механизмах и процессах универбации и усечения характерны для эмигрантской публицистики, насколько они были развиты в сравнении с аналогичными языковыми фактами советской прессы – на эти вопросы нам и предстоит ответить.

3.1. Аббревиация

Появление аббревиации как нового способа словообразования в русском языке обычно связывают со становлением советской политической системы.^[74] Аббревиация – компрессивный тип передачи информации – основана на изменении привычных кодов коммуникации между говорящим и слушающим; кроме того, аббревиация связана с функциональным перераспределением между кодом и текстом, поскольку аббревиатура «сжимает» некий минитекст (пропозициональное выражение) до одного сложносокращенного слова [Ярмашевич 1990, 1993, 2002].

Если до революции 1917 г. способы сокращения слов находились на языковой периферии, то, спровоцированные социальными потрясениями, лавинообразные аббревиатурные процессы явились в каком-то смысле лингвокогнитивным «вызовом» как языковой личности, так и всему социуму в целом. В этой связи уместно привести наблюдения К. Чуковского, показывающего импульсный, массированный характер появления аббревиатур после революции 1917 г.: «Вот несколько разительных примеров. В России сберегательные кассы были учреждены в 1841 г., но лишь после 1917 г., то есть после того, как они просуществовали лет восемьдесят, они, подчиняясь новым темпам общественной жизни, стали именоваться в народе сберкассами. Такова же участь Литературного фонда, который превратился в Литфонд. Литературный фонд был основан А. В. Дружининым в 1859 г., и в дореволюционное время ни у кого не было ни желания, ни надобности называть его сокращенно Литфонд. И еще пример такого же запоздалого словесного сплава. Московский Художественный театр лет двадцать был Московским Художественным театром и только в советскую пору сделался для каждого МХАТом. Прежде в домашнем кругу мы для скорости говорили: «Художественный», отбрасывая первое и последнее слово: – Достали билет в Художественный? – В Художественном нынче “Дядя Ваня”. Но до МХАТа никто не додумывался. А если бы и додумался, слово это повисло бы в воздухе и не вошло в широкий речевой обиход, так как такое сцепление звуков еще не стало массовой привычкой» [Чуковский 1962: 79]. Распространение и укоренение аббревиации в русском языке, по мнению исследователей, «за короткий срок было бы немыслимо без принятия ее большинством населения» [РЯСОС 1968: 74]. Ср. также суждение очевидца бурных языковых изменений: «Разница между образованиями дореволюционными и современными в широте распространения. В то время как до войны подобные термины были доступны только немногим лицам, после революции они стали всеобщим достоянием» [Баранников 1919: 68]. Целый «веер» оценочных суждений об аббревиации (от ее восторженного восхваления до полного отрицания^[75]) содержится в текстах той эпохи.^[76]

Основная оппозиция в сложносокращенных словах установилась между инициальными и слоговыми аббревиатурами: инициальные сокращения были слишком непривычны структуре русского языка («без заметных словообразовательных прецедентов, без опоры на какие-либо словообразовательные типы»^[77]), напротив – слоговая аббревиация «в какой-то мере была приемлема в качестве своеобразного продолжения русского словосложения» (типа Святополк, Златоуст, Новгород, пустослов) [Алексеев 1979: 75].

Один из блестящих эмигрантских журналистов и публицистов Н. И. Федоров, эмигрировавший из Советской России в начале 1920-х гг. и под конец жизни осевший в Аргентине, в 1952 г. выпустил острую публицистическую книгу «Советизация эмигрантского языка», в которой среди прочих «уродств» русского языка советской эпохи называет и аббревиацию (в его терминологии, сокращения: «совдеп, комсомол, совхоз, компартия, киноактер»), доведенную большевиками «до крайности» [Федоров 1952: 7–8]. Насколько обоснованны упреки Федорова «советскому (большевистскому) языку» и как аббревиатурные процессы протекали в русском языке зарубежья? Чтобы в дальнейшем вести рассуждения по этой теме, представим типологию сложносокращенных слов в эмигрантской прессе.

1. Инициальные аббревиатуры.

а) с точечным написанием: В. Ф. П. (Всероссийская фашистская партия), Ч. С. Р. (Чехословацкая республика), Р. С. Ф. С. Р. (Российская Советская Федеративная Социалистическая республика), Р. Ф. О. (Русская фашистская организация), С. М. (Союз младороссов), О. Г. П.У (Объединенное государственное политическое управление), Г. К. Т. (Генеральная конфедерация труда (Мексики), М.-Б. ж.д. (Минско-Белорусская железная дорога), М. И. Д. (Министерство иностранных дел), У. Н. К. (Союз французских комбатантов^[78]), Р.с.-д.р.-п. (Российская социал-демократическая рабочая партия), Н. Т. С. (Национально-трудовой союз). Ср. также вариативность, обусловленную включением в аббревиатуру сочинительного союза в исходном термине: К. И. А. и Ф. = К. И. А. Ф. (Корпус Императорских армии и флота), – которая может встречаться даже в одном издании или на одной странице. Включение/невключение союза и в структуру аббревиатуры – обычно явление фонетического порядка: для устранения скопления консонантов (ср., например, дореволюционные сокращения, напр., РОПиТ «Русское общество пароходства и торговли», а также послереволюционные типа СРиСД «Совет рабочих и солдатских депутатов»). Скопление гласных звуков препятствует участию гласного и в структуре аббревиатуры, отчего и происходит его утрата и приспособление сложносокращенного слова к более удобному произношению. Интересно отметить, что в данную группу входят как аббревиатурные образования, возникшие на почве эмигрантского речевого обихода, так и советские аббревиатуры.

Уже в сентябре Союз вошел в деловой контакт с Н. Т. С. Нового поколения, Общеказачьим Объединением и местной организацией В. Ф. П. (Родзаевского) (Сигнал. 1938. 1 окт. № 40).

Председателем Совнаркома Р. С. Ф. С. Р. и С. С. Р. избран Рыков (Огни. 1924. 11 февр. № 6).

После молебна все собрались за городом, у начальника вуковарского отдела К. И. А. Ф. кап. [итана] Воронова на обед (Младоросская искра. 1933. № 32. 15 августа). Ср.: С приветствиями Союзу Младороссов выступали от К. И. А. и Ф. полк. Ерофеев (Младоросская искра. 1933. 15 авг. № 32).

б) лексикализованные инициальные аббревиатуры (бесточечные) буквенного типа: НКВД (Народный комиссариат внутренних дел), НСРЖ (Национальный союз русских женщин), РООВА (Русское объединенное Общество взаимопомощи в Америке), РДО (Республиканско-демократическое объединение), РОНД (Российское освободительное народное движение), ГССМ (Главный совет Союза младороссов), ОПКСМ (Отдел подготовки кадров Союза младороссов), РКИ (Рабоче-крестьянская инспекция), Окдва (Особая краснознаменная дальневосточная армия), СРД (Совет рабочих депутатов), ВЦСПС (Всесоюзный центральный совет профессиональных союзов), РСХД (Русское студенческое христианское движение). В этой группе находятся как советские аббревиатуры, так и собственно эмигрантские. Сюда же относятся и транслитерированные акронимы типа НБС (англ. NBC^[79]), ПТТ^[80], СЖТ^[81]). Ср. примеры:

…с сообщением о своей поездке на Балканы выступил председатель Казачьего Центра СМ член ГССМ Г. И. Чапчиков (Младоросская искра. 1933. 15 нояб. № 34).

Краснота Частей Окдва (Голос России. 1931. 2 авг. № 1).

На днях этот павильон посетил французский министр ПТТ, в последнее время особенно интересующийся телевизией (Возрождение. 1937. 20 нояб. № 4107).

Почему СЖТ ведет именно теперь такую усиленную агитацию? (Возрождение. 1937. 20 нояб. № 4107).

Концерт будет передаваться по всей стране «красной» сетью НБС с 10 часов вечера по Восточному времени (в Чикаго с 9 часов). (Рассвет. 1937. 11 февр. № 35)

Очень редко используется такой прием ввода аббревиатуры, как сосуществование аналитической номинации с последующей аббревиатурой. Предполагается, что читатель данной газеты уже знаком с суммой аббревиатур, функционирующих на страницах издания или в пределах данной группы (политической, военной):

В июне 1932 года был образован в нашем Союзе [младороссов – А. З.] Отдел Подготовки Кадров (ОПКСМ) (Младоросская искра. 1934. 1 дек. № 42).

Приведенный список показывает практически равноправное сосуществование в эмигрантской прессе как точечных, так и бесточечных инициальных написаний. Подтверждением этого может служить также двоякое (вариативное) написание одних и тех же сложносокращенных слов: Р. Н. С. У. В. = РНСУВ (Русский национальный союз участников войны), С. С. С. Р. = СССР = С. С. Р. (Союз Советских Социалистических республик), Р. К. П. = ВКП (Российская коммунистическая партия, Всесоюзная коммунистическая партия), Н. Т. С. = НТСНП (Национально-трудовой союз нового поколения), Ц. К. = ЦК = цк (Центральный комитет), Р. Ц. С. М. = РЦСМ (Руководящий центр Союза младороссов), Г. П. У. = ГПУ (Главное политическое управление), Р. О. В. С. = РОВС (Русский общевоинский союз), к.д. = кадет = кадет, ка-дэ (конституционный демократ), c.-р., эсер = эс-эр, эс-ер (социалист-революционер), ч.к. = Чека = чека = че-ка (Чрезвычайная комиссия), Д. В. = ДВ (Дальний Восток). Ср. примеры:

(1) На собрании председательствовал Председатель Главного Правления Р. Н. С. У. В. подполковник А. В. Чернощеков (Сигнал. 1939. 1 апр. № 52).

(2) Императорский Штандарт как символ монархической сущности РНСУВ… (Сигнал. 1939. 1 апр. № 52).

(1) Не прекращаются стачки рабочих и судебные процессы против «контрреволюционной» интеллигенции, обычно обвиняемой чаще всего в «шпионаже» против С. С. С. Р. (За свободу. 1925. 1 янв. № 1 (1405)).

(2) Тиккар совершенно легально с заграничным паспортом уехал из Эстонии в СССР (Сегодня. 1930. 10 янв. № 10).

(3) Наркомвнутдел заявляет, что прием просьб от живущих в России о разрешении въехать в С. С. Р. их родственникам – прекращается (Огни. 1924. 21 янв. № 3).

(1) Председатель РЦСМ на Чехословакию [sic]… (Младоросская искра. 1933. 15 нояб. № 34).

(2) Лиц, интересующихся младоросским движением… просят обращаться письменно к генеральному секретарю представительства Р. Ц. С. М. на Францию [sic] (Младоросская искра. 1933. 10 июля. № 31).

(1) Казаки знали давно и были готовы к тому, что за ударами по Р. О. В. С. последуют удары по казачеству [sic] (Рус. голос. 1939. 2 апр. № 417).

(2)…вольно или невольно играет в руку [sic] тех же большевиков, старающихся разрушить так ненавидимый ими РОВС… (Рус. голос. 1939. 2 апр. № 417).

(1) Дело как будто сводится к тому, что от партии к.-д. требуется некое исповедание революционного символа веры… (Руль. 1920. 1 дек. № 13).

(2)…кадеты, вплотную переплетшиеся с монархистами и погромщиками (Воля России. 17 сент. 1920. № 5).

(3) В этом отношении кадеты все-таки оказались рассудительнее: по крайней мере, мы в печати не встретили никаких соответственных «требований», предъявляемых ими другой стороне (Руль. 1920. 1 дек. № 13).

(4) Это восстание [во Владивостоке] объединило все партии от левых ка-дэ до большевиков (Воля России. 1920. 14 сент. № 2).

(5) В состав дальневосточного правительства входят в настоящее время с.-р. А.Круглов, кадет Виноградов… беспартийный Болдырев, кадэ Исакович и др. (Воля России. 1920. 19 сент. № 7).

Даже в одном предложении в контактной позиции могут встречаться аббревиатуры точечного и бесточечного типа; очевидно, это было связано с разной степенью фонетической адаптации аббревиатур:

Советская каторга под наименованием «Лагерей Особого Назначения О. Г. П.У.» или «УЛОНОВ» представляет поистине жуткую картину (Голос России. 1931. 2 авг. № 1).

Так, первая аббревиатура предполагает буквенное прочтение, вторая же – фонемное: в языковом сознании О. Г. П. У. выбивается из числа обычных слов (между звуками есть минипаузы, что и маркируют точки между буквами), вторая аббревиатура (УЛОН – Управление лагерей особого назначения) фонетически больше удовлетворяет критериям обычного слова, что и маркирует отсутствие точек внутри сложносокращенной формы.

Проблематичной для эмигрантов оставалась родовая принадлежность аббревиатуры СССР – была ли она мужского, женского или среднего рода; зачастую решение о роде было связано с эмоциональными факторами – неприятием как большевистского режима, так и – вследствие сего – данной аббревиатуры: «в самой С. С. С.Р.»^[82] (За свободу. 1925. 1 янв. № 1 (1405)) – «безличное СССР»^[83] (Дни. 1925. 27 янв. № 675). Родовое варьирование этой ключевой аббревиатуры позволяло эмигрантам проявлять неистощимую изобретательность в дискредитации как нового названия, так и страны.

Очевидно, для эмигрантов не существовало явного предпочтения ни того, ни другого типа инициального сокращения слов, однако первая группа (точечные написания), ориентированная на аббревиатурное именование эмигрантских реалий, все-таки склоняет чашу «аббревиатурных весов» в сторону признания точечных написаний преимущественным типом. Если в русском языке метрополии «устранение точечных написаний […] началось в 1918–1919 гг., а закончилось к началу 30-х гг.» [РЯСОС 1968: 77], то для эмигрантского обихода это утверждение неприемлемо. Зияющая пропасть между слоговыми и буквенными аббревиатурами в первые послереволюционные годы стала быстро преодолеваться уже в 20-е гг. XX в. вместе с утратой точечных написаний и (под влиянием слоговых и инициально-слоговых сложносокращенных слов) «начинает все более и более активно использоваться как средство собственно словообразовательное» [РЯСОС 1968: 77]. Тем самым происходило приспособление инициальных аббревиатур к системе языка в ее живом функционировании. Действительно, устранение точек внутри сложносокращенного слова – это скорейший путь к превращению данного производного в лексикализованную форму, лишению ее формальных характеристик неизменяемого слова и проникновению в узуальное употребление. Эмигрантская публицистика не дает такого поступательного развития сложносокращенных слов (от инициального точечного написания -> к последующему инициальному бесточечному лексикализованному), свойственного советскому языку. Напротив, точечные написания аббревиатур поддерживали в языковом сознании эмигрантов условный, искусственный характер обозначений, образованных путем стяжения частей нескольких слов в одно. Лексикализация аббревиатур в эмигрантском узусе происходила гораздо более медленными темпами, чем в советском языковом пространстве.

С одной стороны, можно говорить о сложении некоторого фонда аббревиатур в эмигрантской прессе, даваемых без пояснения, с другой – встречаются случаи комбинации в структуре лексемы как аббревиатурного, так и лексического (автономного) компонентов:

Уже в сентябре Союз вошел в деловой контакт с Н. Т. С. Нового поколения (Сигнал. 1938. 1 окт. № 40).

Трудовым отделом О.-К. С.-Х. (общеказачьего сельскохозяйственного) Союза получено от Министерства Путей Сообщения право на 50 % скидки при проезде членов союза на сельскохозяйственные [sic] работы (Огни. 1924. 18 февр. № 7).

Ср. также синонимическое сосуществование в одном ряду языковых феноменов разной степени аббревиации: С. А. С. Ш. (Северо-Американские соединенные штаты) = САШ (Северо-Американские штаты) = С. А. С.Штаты = С. Штаты (Соединенные штаты) = Соед. Штаты:

(1)…Соед[иненные] Штаты (За свободу. 1925. 3 янв. № 2 (1406)).

(2)…президент С. А. С. Ш. Рузвельт сделал на тайном заседании сенатской комиссии по обороне заявление, что С. А. С. Ш. должны сотрудничать с Англией и Францией (Рус. голос. 1939. 5 февр. № 409).

(3) С[оединенные] Штаты предпочитают выждать дополнительных сведений о характере советско-японского сближения (Последн. новости. 1940. 1 янв. № 6853).

Последняя аббревиатура примечательна также тем, что ее аббревиатурные варианты могут соседствовать с графическими усечениями (особенно это касается частотных, употребительных наименований); таким образом, графические сокращения постоянно «подтачивают» процесс складывания аббревиатур в эмигрантском словоупотреблении, «отбрасывая» аббревиацию на уровень графики текста и затрудняя оформление ее на словообразовательном уровне.

в) лексикализованные инициальные аббревиатуры (бесточечные) звукового типа: нэп (новая экономическая политика), ЦИК = цик (Центральный исполнительный комитет), вуз (высшее учебное заведение), УЛОН = улон (Управление лагерей особого назначения), ЗАГС (запись актов гражданского состояния), АРОСК (Англо-русский объединенный совещательный комитет), Допр (дом предварительного заключения), ИМКА (русское прочтение транскрипции английской аббревиатуры YMCA – Young Men’s Christian Association), МОПР (Международное общество помощи революционерам), НОВ (Национальная организация витязей), ТАСС (Телеграфное агентство Советского Союза), ОРЭСО (Общество русских эмигрантских студенческих организаций). Такого типа аббревиатуры редки в эмигрантских газетах. Ср. примеры:

Зато всевозможные воспитательные организации: соколы, скауты несколько организаций, разведчики, витязи НОВ, витязи РСХД, ИМКА, добровольцы, мушкетеры и т. д. – все они играют большую роль в «руссификации» [sic] нашей молодежи. Все эти организации ставят себе задачу воспитать молодежь физически, духовно и национально (Возрождение. 1939. 14 июля. № 4192).

Прекращение деятельности АРОСК знаменует собой отход английских рабочих от советской власти как насадительницы классовой войны, и отход глубокий и безвозвратный (Возрождение. 1927. 4 окт. № 854).

Правлением ОРЭСО… постановлен срок намечаемой уже давно конференции (Огни. 1924. 25 февр. № 8).

Итак, звуковой тип аббревиатур мало распространен в эмигрантской прессе.

Показателем приспособления сложносокращенных слов инициального типа является также парадигматическое изменение их по законам русской морфологической системы (т. е. включение в категорию рода, числа, падежа). Эти процессы обнаружились практически сразу с появлением этого класса слов; многочисленные примеры приведены в [Mazon 1920; Селищев 1928; РЯСОС 1968; Lehikoinen 1990; Comrie et al. 1996]. Как же происходила адаптация сложносокращенных слов инициального типа в эмигрантских изданиях? Вхождение аббревиатур в систему склоняемых имен существительных в эмигрантской публицистике происходило с большим языковым сопротивлением. С одной стороны, мы видим случаи склонения аббревиатур, например Чека, нэп, вуз, цик, по падежам, что есть признание их статуса как обычных слов языка, подчиняющихся морфолого-синтаксическим законам:

ЦК [германской компартии] заявляет, что в Германии вообще не может быть «чеки», так как здесь нет советской власти (Дни. 1925. 31 янв. № 679).

Жданов… руководил на Урале расстрелами спецов, а в Нижнем Новгороде стоял во главе Чеки, причем заслужил там репутацию изувера (Возрождение. 1939. 7 июля. № 4191).

Ну, и придумали: придумали образовать при Цике совещание, в состав которого вошли «герои» Екатеринбургского злодейства Белобородов, Зиновьев, Енукидзе, Коганович [sic], Наумчик, Семашко, Милютин, Полуян и еще полсотни членов Цика, – с Калининым во главе (За свободу. 1925. 3 янв. № 2 (1406)).

С другой стороны, есть примеры и другого рода – неизменяемости звуковой аббревиатуры, что может свидетельствовать о стремлении включить их в разряд неизменяемых существительных (очевидно, ввиду необычности семантики и структуры слова в узусе). Ср.:

Меккель остается сидеть, а Лиза, незадолго до того освобожденная из «чека», снова арестовывается, прямо на улице, с заламыванием рук назад, мордобитием и другими прелестями чекистского обращения (Анархич. вестник. 1923. № 1).

Самое состояние ГПУ, переделанного из Чека, вполне иллюстрирует назначение и роль этих войск. Это янычары диктатуры Коммунистической партии (Голос России. 1931. 1 сент. № 2).

Осадить чересчур ретивых агентов Чека (Руль. 1920. 1 дек. № 13).

Влиянием вышеприведенных звуковых аббревиатур с финальным консонантом можно объяснить и редкие случаи склонения эмигрантских аббревиатур. Ср.:

…сольются воедино ручейки дальневосточного Русского фашизма, фашизма подъяремного, Союза младороссов и РОНДа… (Младоросская искра. 1933. 15 нояб. № 34).

Попытка морфологической адаптации аббревиатуры СССР по модели имен собственных, обозначающих названия государств на – ия, имела словообразовательные прототипы в первые послереволюционные годы, когда возникли такие производные, как Совдепия [Павловская 1967: 16], Скоропадия, Красновия [Селищев 1928: 194]. Тем не менее названия СССР-ия, Триэсерия (игровое прочтение аббревиатуры СССР как слова, состоящего количественно из трех звуков-букв «с» и одного звука (одной буквы) «р») следует, видимо, признать эмигрантским изобретением, которое долго служило в эмигрантской прессе экспрессивно-игровым средством.

Игровая интерпретация аббревиатур проявляется и в прочтении РКП по законам «народной фонетики» – Рыкапы^[84] (вместо нормативного [эркапэ]):

Минувший год начался почти сразу драматическим моментом для Р. К. П.: в конце января от нее отпала, наконец, совершенно отгнившая голова ее: умер Ленин, «мозг Рыкапы», ее вдохновитель, ее творец и ее бессменный лекарь (За свободу. 1925. 1 янв. № 1 (1405)).

Одним из свидетельств вхождения и адаптации аббревиатур в языке является также возможность выступать в качестве производящих слов, то есть служить базой для создания словообразовательных гнезд. Эмигрантская публицистика в этом отношении дает намного более скромные словообразовательные результаты, чем это было в советских газетах. Ср., в частности, трансплантированные из русского материкового в эмигрантский узус словообразовательные ряды, возникшие в первые послереволюционные годы:

чека – чекист – чекистка – чекистский:

(1) Двадцать лет коммунистические пионеры доносят чекистам на своих родителей, и тем не менее половина жителей СССР не побоялась заявить на переписи свою верность религии отцов (Возрождение. 1937. 20 нояб. № 4107).

(2) В пределах Советской России чекистским ищейкам удалось пронюхать некоторые линии нашего распространения (Рус. правда. 1925. июль – авг.).

(3)…подчиненный надзору чекистов (Возрождение. 1937. 20 нояб. № 4107).

(4) Чекисты заливают Россию человеческой кровью (Возрождение. 1939. 14 июля. № 4192).

эсер – эсеровский – эсеровско-большевицкий [sic]:

(1) Часто от комсомольцев приходилось слышать, что если придется сдавать позиции, то лучше их сдать монархистам или кадетам, чем меньшевикам и эсерам (Голос России. 1932. сент. – окт. № 13–14).

(2) Никакой «традиции» ленинской ведь и нет: была демагогия – сначала противопомещичья, купно эсеровско-большевицкая (За свободу. 1925. 4 янв. № 3 (1407)).

(3)…левоэсеровские течения и организации (Анархич. вестник. 1923. № 1).

нэп – нэпман – нэпмановский:

(1)…нэпмановский «коммунизм» (Анархич. вестник. 1923. № 2).

(2) Против этой открытой буржуазной хозяйственной идеологии нэпманов и трестов восстают коммунистические литераторы, а также комиссарская знать, стоящая за ограничение нэпа или даже за его ликвидацию (Анархич. вестник. 1924. № 7).

совдеп – Совдепия – совдеповский:

(1)…паек [улучшенного питания] можно получить по свидетельству врача, главным образом после тифа. Но получить его крайне трудно, надо ловить момент, когда в какой лавке есть соответствующий продукт и иметь знакомство или в совдепе или в лавке (Воля России. 1920. 17 сент. № 5).

(2)…в Совдепии процветает небывалое в истории России взяточничество (Руль. 1920. 1 декабря. № 13).

(3) В этом галдеже одни по недомыслию, по общей распущенности, другие сознательно, творя волю купивших их, кричат о том, что подсказывается «совдеповскими» агентами, о том, что составляет одно из очередных заданий по разложению эмиграции, по ослаблению наших сил (Рус. голос. 1939. 2 апр. № 417).

2. Смешанные аббревиатуры – это такие сложносокращенные слова, которые сочетают в своей структуре «как инициальные, так и слоговые звенья» [Алексеев 1979: 203]. В нашем материале встретился только один пример такого рода: аббревиатура ИНОГПУ (Иностранный отдел Главного политического управления); этот орган был знаком эмигрантам не понаслышке, ведя за границей слежку за многими видными беженцами:

Красное «недремлющее око» ИНОГПУ тотчас же замечает вновь возникший наш «внутренний фронт», а Коминтерн начинает старательно разжигать наши страсти нашептыванием сплетен, инсинуаций и «легенд» (Сигнал. 1938. 1 сент. № 38).

Итак, смешанный тип аббревиатур неактивен в эмигрантской публицистике; единственный пример представляет собой заимствование из советского узуса.

3. Слоговые аббревиатуры. Этот тип сложносокращенных слов в нашем материале во много раз превосходит количество инициальных аббревиатур, что может объясняться двумя причинами: 1) структурным составом таких слов, более соответствующих русскому языку, чем инициальные аббревиатуры; 2) стилистической функцией – инициальные аббревиатуры более книжные по стилистической окраске, слоговые же аббревиатуры чаще всего располагаются в нейтральном или разговорном регистрах [РЯСОС 1968: 79; СРЯ 1981; Виноградова 1984: 28–29].

Типология слоговых аббревиатур в эмигрантской публицистике:

• аббревиатуры из начальных частей слов: политком (политический комиссар), совдеп (совет депутатов), рабкор (рабочий корреспондент), колхоз (коллективное хозяйство), сексот (секретный сотрудник^[85]), фининтерн (финансовый интернационал), краском (красный командир), военспец (военный специалист), селькор (сельский корреспондент), губздрав (губернское здравоохранение), наркомвнутдел (народный комиссар внутренних дел), рабфак (рабочий факультет), партком (партийный комитет), полпред (полномочный представитель), комсомол (коммунистический союз молодежи), главк (главный комитет), совнарком (совет народных комиссаров), Коминтерн (коммунистический интернационал), нарком (народный комиссар), ревтриб (революционный трибунал), завком (заводской комитет), исполком (исполнительный комитет), комнезам (украин.: комитет незаможных селян; ср. русский эквивалент: комитет бедноты, иначе – комбед), крайком (краевой комитет), крестинтерн (крестьянский интернационал), наркомпрос (народный комиссар просвещения), наркомфин (народный комиссар финансов), профинтерн (Красный интернационал профсоюзов), совнархоз (совет народного хозяйства), упродком (уездный продовольственный комитет). См. несколько примеров:

Терроризированный командный состав, боясь ответственности, подчиняется требованиям, военным комиссарам и политкомам… (Рус. голос. 1939. 12 марта. № 414).

Но связь с деревней ярче всего иллюстрируется на массовом истреблении так наз. «селькоров» – корреспондентов сов[етских] газет с мест (За свободу. 1925. 1 янв. № 1 (1405)).

Бывшие городовые, жандармы, а также разные темные личности заседают в так называемых комнезамах (Анархич. вест. 1924. № 7).

В поездах КВжд столовые в руках советского агента, в Общество спальных вагонов введены чекисты и сексоты (Голос России. 1931. 2 авг. № 1).

Спустя два дня арестовали и также посадили «под строгую изоляцию» т. Меккеля, который имел неосторожность послать ревтриба к черту (Анархич. вестник. 1923. № 1).

Среди приведенного списка сложносокращенных слов, состоящих из частей нескольких лексем, словообразовательная деривация минимальна, что свидетельствует о преобладании чисто номинативного аспекта аббревиации (для новых реалий); ср., впрочем:

комсомол – комсомолка – комсомольский:

(1) Отношения между комсомольцами и комсомолками самые близкие, и комсомолка, не отвечающая на притязания комсомольца, может навлечь на себя подозрение в буржуазном уклоне (Голос России. 1932. июль. № 12).

(2) Комсомольские закрытые школы-общежития (Голос России. 1932. июль. № 12).

коминтерн – коминтерновский:

Бравый коминтерновский тактик обсуждает такой вопрос… (Дни. 1925. 12 февр. № 689).

Мутационное словообразование, проявляющееся, в частности, в осложнении семантики производного слова некоторым смысловым «приращением», в эмигрантской прессе мало проявлено; исключения редки и касаются важных для эмигрантов реалий: полпред > полпредство, торгпред > торгпредство (мутационный суффикс – ство). Ср. примеры:

…есть в Финляндии и полпредство и торгпредство (Руль. 1930. 20 июня. № 2906).

• аббревиатуры из начальной части слова с целым словом: интуризм (иностранный туризм), интурист (иностранный турист), комсостав (командный состав), рабсила (рабочая сила), губсуд (губернский суд), губфинотдел (губернский финансовый отдел), политграмота (политическая грамота), комвласть (коммунистическая власть), Добрармия (Добровольческая армия), эвакпункт (эвакуационный пункт), компартия (коммунистическая партия), профсоюз (профессиональный союз), райсовет (районный совет), концлагерь (концентрационный лагерь), госпромышленность (государственная промышленность), госторговля (государственная торговля), Татреспублика (Татарская республика), стенгазета (стенная газета), комячейка (коммунистическая ячейка), партактив (партийный актив), промстроительство (промышленное строительство), ревтрибунал (революционный трибунал), госбанк (государственный банк), промбанк (промышленный банк), политсостав (политический состав), санинструктор (санитарный инструктор), сельсовет (сельский совет), Дальлес (Дальневосточный лес), совшкола (советская школа), соваппарат (советский аппарат), совконсульство (советское консульство), совкооперация (советская кооперация), совчиновник (советский чиновник), трудармеец (человек, исполняющий воинскую повинность в Трудовой Армии^[86]), зарплата (заработная плата), жилплощадь (жилая площадь), совдисциплина (советская дисциплина), политизолятор (политический изолятор), политбюро (политическое бюро), главсахар (Главное управление сахарной промышленности), главтабак (Главное управление табачной промышленности), актеатр (академический театр), Главнаука (Главное управление научных, музейных и научно-художественных учреждений), госкино (Государственная контора по производству кинофильмов), колдоговор (коллективный договор), комдеспотия (коммунистическая деспотия), коминтеллигенция (коммунистическая интеллигенция), комищейка (коммунистическая ищейка), профчиновник (профсоюзный чиновник). Ср. примеры:

[Француз] увидел в самых окрестностях Москвы поразительную картину бедности и дикарства, босоногую толпу, для которой и автомобиль был в диковину, пустую деревенскую лавку, а потом был окружен переводчицами, попал в условия «интуризма»… (Рус. голос. 1939. 26 февраля. № 412).

Комвласть усиленно маскировала действительное положение дел в России (Анархич. вестник. 1923. № 5–6).

Подкупить начальника эвакпункта в Тамбове можно было за 100 тысяч рублей (Руль. 1920. 1 дек. № 13).

Мы имеем теперь все основания предложить им обратить, наконец, свое благосклонное внимание на количество заключенных в коммунистических тюрьмах, концлагерях и застенках (Младоросская искра. 1933. 5 янв. № 26).

…кого комячейка хочет почему-либо уничтожить, того уничтожает (Дни. 1925. 11 февр. № 688).

[Моральный разрыв между высшими штабами и войсками] несомненно был в Добрармии, и особенно остро мы чувствуем его теперь, в настоящее время (Сигнал. 1939. 1 – апр. № 52).

В первые послереволюционные годы вариативность усеченного компонента от относительного прилагательного советский была все-таки невелика [Павловская 1967: 19; РЯСОС 1968: 75; Lehikoinen 1990: 95]: соввласть – советвласть. Ср:

(1) Чека была в России «политической полицией» соввласти, предназначенной для борьбы с контрреволюцией (Дни. 1925. 31 янв. № 679).

(2) Товарищ И. Карташев впервые вошел в [махновское] движение в ноябре 1920 г., в дни соглашения махновцев с советвластью… (Анархич. вестник. 1923. № 2).

Как в русском языке 20–30-х гг. существовавшая вариативность быстро была ликвидирована за счет победы варианта сов-, так и в эмигрантских газетах усеченный компонент совет– следует рассматривать как вариант, не поддержанный эмигрантским узусом.

Образование слов при помощи интерфикса – о– в русском языке метрополии было более активным,^[87] чем в эмигрантском узусе; в нашем материале встретилось два советских заимствования: центросоюз (Центральный союз < Центральный союз потребительских обществ СССР), центротекстиль (Центральный текстиль < Центральный комитет профсоюза рабочих текстильной промышленности). Ср.:

Такие большие учреждения, как Центросоюз, Центротекстиль, Высший Совет Народного Хозяйства и различные главки – главтабак, главсахар – получали лучше других (Воля России. 1920. 17 сент. № 5).

Интерес представляют окказиональные производные, построенные с целью языковой игры по принципу:

а) антитезы: профактив (профессиональный актив) -> профпассив (профессиональный пассив; правда, пример можно отнести скорее к некодифицированному, «низовому» советскому языку, чем к номинативному словообразованию эмигрантской публицистики).

В Москве приспособившиеся спецы – полусерьезно, полуиронически – называют себя «профпассивом», т. е. людьми, как бы профессионально неспособными и неприспосабливаемыми к политическому действию (Дни. 1926. 19 нояб. № 1163).

б) комбинации компонентов внутри аббревиатуры, логически и семантически слабо сочетающиеся друг с другом: главмилитармысль, мыслармия^[88], комищейка. См. примеры:

…совет Северной коммуны принял его [проект Сашки Граммофона] без прений. Немедленно был организован «Главмилитармысль», и работа закипела [Н. Рахманов. Милитаризация мысли] (Воля России. 1920. 18 сент. № 6).

…под присмотром Вавилы Тяпки и Сашки Граммофона была милитаризована мысль. Мобилизованные ученые, художники, писатели и композиторы составили «Мыслармию» [Н. Рахманов. Милитаризация мысли] (Воля России. 1920. 18 сент. № 6).

На требовательных мастеров и техников рабочие, наиболее развращенные призраком своей якобы диктатуры, доносят в заводскую комячейку; комищейки^[89] бегут в чеку и неизбежное совершается. Головорубка Дзержинского начинает действовать (Дни. 1925. 3 февр. № 681).

в) окказиональной комбинации компонентов, мотивированных явлениями и реалиями текущей ситуации: леском (< лесной комитет; по аналогии с партком, профком), нацмальчик(и) (национальный мальчик/национальные мальчики).^[90] Ср.:

Мобилизация в деревнях большевикам ничего не дает. Обычно крестьяне аккуратно являются в воинское присутствие, получают оружие и сейчас же убегают и скрываются в лесах – «поступают в лескомы», как выражаются повстанцы (Руль. 1920. 2 дек. № 14).

«Нацмальчики» хорошо формулировали эту характерную черту будущей России: «здоровый национальный эгоизм». Надо полагать, что и в эмиграции наш старинный российский космополитизм выветрился окончательно (Сигнал. 1938. 1 сент. № 38).

Наиболее частотными усечениями слов в эмигрантских газетах были следующие:

сов-, совет-: совдеп, совдепия, совдисциплина, совшкола, совнарком, совкооперация, соввласть и др.;

ком– (< коммунистический): комсомол, коминтерн, комвласть, компартия, комячейка;

раб-: рабкор, рабфак, рабсила;

глав-: главк, главсахар, главтабак, главнаука;

полит-: политграмота, политсостав, политотдел;

губ-: губздрав, губсуд, губфинотдел;

гос-: госпромышленность, госторговля, госбанк, госкино;

сель-: селькор, сельсовет;

рев-: ревтриб, ревтрибунал;

парт-: партком, партактив;

пол-: полпред, полпредство;

торг-: торгпред, торгпредство.

ком– (< командный): комсостав

Если сопоставить этот репертуар препозитивных элементов с их списком в советском языке [Селищев 1928: 160–162; Алексеев 1966: 22; РЯСОС 1968: 71–88; Lehikoinen 1990: 73–104], то очевидна их и количественная, и тематическая ограниченность (в сравнении с советской печатью) в структуре сложносокращенных слов в эмигрантской прессе.

• аббревиатуры из сочетания начальной части слова с формой косвенного падежа существительного. В нашем материале только несколько случаев: предколхоза (председатель колхоза), помкомвзвода (помощник командира взвода), райземдел (районный отдел по земельным делам), окрземдел (окружной отдел по земельным делам), Минземдел (Министерство по земельным делам). Ср.:

Первый прицел всеобщей ненависти – это большевик [выделено автором статьи. – А. З.]: чекист, раскулачиватель, активист, предколхоза, сексот, и пр., и пр. (Сигнал. 1938. 15 сент. № 39).

Но местная ячейка и сельсовет и Райземотдел и Окрземотдел усмотрели в нем кулака… (Руль. 1930. 2 янв. № 2767).

3.2. Усечения

Бурное развитие аббревиатурных процессов послужило, по мнению многих исследователей, стимулом для формирования такого словообразовательного явления, как усечения – «возникновения новых слов путем усечения неаббревиатурных слов по аббревиатурному способу».^[91] В первые послереволюционные годы возникли, в частности, такие усечения: зам (< заместитель), зав (< заведующий), пом (< помощник), контра (< контрреволюция). Заметим, что Карцевский относил данные языковые феномены к слоговым аббревиатурам [Карцевский 2000: 248], в РГ-80 усечения рассмотрены как разновидность аббревиации [РГ 1980 Т. 1: 256]. Слова эти, возникнув в языке и став широко употребительными, быстро лексикализовались; ср., напр., их фиксацию в СУ:

Спец, спеца и (простореч.) спеца?, м. (нов. разг.). Сокращение слова специалист;

Зам, зама, м. Сокращение слова заместитель (нов. канц. и разг.);

Зав, зава, м. (нов. канц. арго). Сокращение слова заведующий;

Пом, пома, м. Сокращение слова помощник (нов.). Помощник какого-н. [ибудь] должностного лица.

В эмигрантской публицистике из приведенных выше усечений довольно часто используется только одно – спец. См. примеры:

Тяжелое положение заграничных «спецов» в СССР [название статьи] (Сегодня. 1930. 1 янв. № 1).

…в советской промышленности заняты всего около 1000 заграничных «спецов», из которых в одной Москве служат около 200 (Сегодня. 1930. 1 янв. № 1).

…те или иные спецы считаются ненужными, так как их заменили красные выдвиженцы (Сегодня. 1930. 3 янв. № 3).

3.3. Дистрибуция аббревиатурных производных

Если вычленить из списка приведенных аббревиатур только те, которые встречаются в эмигрантских газетах, то их репертуар весьма незначителен. Р. Лехикойнен [Lehikoinen 1990: 27] предлагает такую идеографическую классификацию аббревиатур, возникших в первое десятилетие после революции 1917 г.:

1) в области партийного строительства, партийной и политической жизни страны;

2) в области государственной администрации, советской промышленности, сельского хозяйства, вооруженных сил;

3) в области культурного строительства; в области юстиции; названия общественных организаций и их представителей; слова, связанные с критикой отрицательных явлений в общественно-политической жизни (типа комчванство, профбюрократ).

Таким образом, можно сделать вывод, что прежние аббревиатурные зоны (военная область, названия предприятий, почтовая служба) явно оказались отодвинутыми в русском языке 1920–1930-х гг. на задний план, уступив место аббревиатурам общественно-политической, экономической, культурной жизни.

Какие же тематические зоны охватывают эмигрантские аббревиатуры? Приводим их градацию по мере убывания:

1) сфера обозначений военных и военизированных организаций: В. Ф. П., Р. Ф. О., С. М., К. И. А. Ф. (К. И. А. и Ф.), РОНД, ГССМ, РНСУВ, ОПКСМ, НТС, НТСНП, РОВС.

2) сфера общественных, политических организаций, движений, партий, групп: РНОВ^[92], НСРЖ, ОРЭСО, РООВА, АРОСК, ИМКА, НОВ, РСХД.

3) политико-географические названия: Ч. С. Р., Д. В., С. А. С.Ш.;

4) разговорные наименования: нацмальчики, комдеспотия, комищейка, главмилитармысль, мыслармия.

Следовательно, эмигрантская пресса сохраняет идущую из дореволюционного языка тенденцию использовать аббревиатуры при именовании военно-профессиональных реалий; кроме того, на активность военных аббревиатур мог оказать влияние и такой неязыковой, внешний по отношению к процессу аббревиации, факт, как сохранение многих военных объединений Белой армии в зарубежье. В их лексиконе сохранялись данные аббревиатуры, и таким образом они попадали на страницы изданий, часто финансируемых той или иной политической (военно-политической) группой. Однако обращает на себя внимание осторожное появление в эмигрантском словоупотреблении аббревиатур, связанных с наименованиями общественно-политической сферы, а также разговорных производных. Любопытна также попытка признать и оправдать «законный» характер аббревиации в языке, придать ей социально-языковой статус; ср. характерную цитату:

Кто перевязывал ваши раны, зачастую еще под огнем противника? Кто вырывал вас из рук смерти в лазаретах? […] Русские женщины, русские девушки – члены НРСЖ… (Сигнал. 1939. 15 мая. № 55).

С тематической классификацией напрямую связан вопрос о продуктивности аббревиатурных моделей в эмигрантской публицистике. Д. И. Алексеев на большом фактическом материале советских изданий (газеты, словари, партийные, военные документы) пришел к выводу, что в 20-е гг. XX в. в русском языке господствовала слоговая аббревиация; в 30-е гг. происходит усиление инициальных аббревиатур [РЯСОС 1968: 99].^[93] Покажем соотношение аббревиатурных форм, встретившихся нам в эмигрантских газетах, в количественном и процентном составе.

Итак, в эмигрантской публицистике видно значительное преобладание инициальных аббревиатур над слоговыми на протяжении 1920–30-х гг.; практически все слоговые сложносокращенные слова являются заимствованными (трансплантированными) из русского языка СССР. Слоговые аббревиатуры (почти) не приживались в языке эмиграции; единственным исключением являются аббревиатуры, построенные на языковой игре. Аббревиатурное внимание эмигрантов сосредоточено на инициальных обозначениях, причем можно говорить об отсутствии стандартизации (кодификации) точечных и бесточечных буквенных написаний. В русском языке СССР чрезвычайная вариативность разных типов аббревиатур была свойственна языковой ситуации 1920-х гг., но велась борьба (как на нормализаторско-языковедческом, так и на образовательном уровне) за их упорядочение, в результате чего в 30-е гг. аббревиатурное словообразование стабилизировалось (очень важно: на морфемном уровне!) и практически прекратилось словопроизводство индивидуальных аббревиатур (в первую очередь слоговых). В эмигрантском обиходе можно наблюдать отсутствие кодификационных регламентаций, поэтому вариабельность аббревиатурных форм значительно растянута во времени. Очевидно, что даже стремление к кодификации точечных и неточечных аббревиатур было невелико ввиду периферийности данной группы наименований для эмигрантского узуса. Достаточно широкое использование советских аббревиатур в эмигрантской прессе было вызвано потребностью точнее передать реалии чуждой для них действительности; тем самым вместе с чисто номинативным процессом преследовалась и цель оценки (как правило, негативной).

Показательна специфика дистрибуции разного типа аббревиатур в эмигрантских газетах в зависимости от политической позиции издания или даже издателя. Сопоставим несколько газет.

Пример 1. Газету «Голос России» (1936–1938) в Софии издавал И. Солоневич, который в 1933 г. вместе с братом Борисом и сыном Юрием попал в ГУЛаг (в Карелии), откуда все трое в 1934 году бежали в Финляндию и затем перебрались в центральную Европу. Формирование языковой компетенции Солоневича, таким образом, происходило под значительным влиянием советского словоупотребления. Можно ли видеть отражение этого в издаваемой им газете, для которой он сам писал много (иногда – львиную долю) материалов? В материалах этой газеты мы обнаружили:

1. Инициальные аббревиатуры буквенного и звукового типов: СССР, ЦИК, НЭП, ГПУ, ВКП, Улон, ВУЗ, ДВ.

2. Аббревиатуры слогового типа: совнарком, сексот, компартия, коминтерн, краском, комсостав, Госбанк, комячейка, политсостав, санинструктор, сельсовет, Дальлес, комсомол, помкомзввода, совшкола, зарплата, жилплощадь, совдисциплина.

В проанализированных нами номерах нам не встретилось ни одного (!) случая точечных аббревиатур. Если принять во внимание наблюдение Д. И. Алексеева, приведенное выше, то можно утверждать, что используемые в «Голосе России» аббревиатуры отражают состояние и динамику аббревиатурных процессов в русском языке метрополии. Зрительная привычка Солоневича к бесточечному написанию аббревиатур, доминирующая в советской прессе в 30-е гг., проявилась и в редактируемой им газете. Кроме того, обилие сложносокращенных слов слогового типа, всех без исключения советских по своему происхождению, также служит фактом укорененности данного типа слов в русском материковом языке и свободного воспроизведения их в тексте языковой личностью (в данном случае И. Солоневичем).

Пример 2. Газета «Младоросская искра» (1931–1939)^[94] издавалась эмигрантами, покинувшими страну вскоре после революции 1917 г.; следует ожидать, что в их языковом багаже (их языковой компетенции) содержатся те модели аббревиатурных слов, которые были в ходу в до– и первые послереволюционные годы. Действительно, типология аббревиатурных сокращений такова.

1. Инициальные аббревиатуры буквенного типа (точечные написания): Р. О. В.С., С. М., С. С. С.Р., К. И. А. и Ф., Н. С. Н.П;^[95] сюда же мы включили графические сокращения (акронимы) по аббревиатурной модели: Е. И. В. (< Его Императорское Величество), и. д. (< исполняющий должность), ген. лейт. = ген. – лейт. (< генерал-лейтенант).

2. Инициальные аббревиатуры буквенного типа (бесточечные написания): РДО, Цик, ГПУ, РОНД, ГССМ, ОПКСМ.

2а. Вариативные написания: Р. Ц. С. М. = РЦСМ, СМ = С. М.

3. Аббревиатуры слогового типа: райсовет, концлагерь, колхоз.

4. Усечения: спец.

В отличие от рассмотренного выше Примера 1, эта эмигрантская газета проявляет гораздо меньшую степень унифицированности написания аббревиатур: точечные и бесточечные написания фактически равноправны; кроме того, вариативность написания также свидетельствует о колебаниях в орфографии аббревиатур (а значит, и степени их лексикализованности, освоенности массовым языком, узусом). Сложносокращенных слов слогового типа очень немного (ср. их обилие в «Голосе России» Солоневича), и все они – трансплантированные из советской реальности; значит, этот тип аббревиатурного словообразования не свойствен собственно эмигрантскому узусу. Языковой механизм сложения таких сокращений является ясным и даже словообразовательно прозрачным, но сама модель все-таки непродуктивна в их языковом багаже.

Пример 3. Газета «Сигнал» (1937–1940) – издание монархического толка (с явной симпатией к фашистским идеям), ее редактором был полковник Н. В. Пятницкий; газета служила политическим рупором Русского национального союза участников войны (РУНСВ). Девиз газеты: «Наш идеал – фашистская монархия». Типология аббревиатурных форм в этом издании следующая.

1. Инициальные аббревиатуры буквенного типа (точечные написания): С. С. А.Ш., С. А. С. Штаты, Н. Т. С., В. Ф. П.

2. Инициальные аббревиатуры буквенного типа (бесточечные написания): ИНОГПУ, НКВД, РОВС, СССР, НСРЖ, САШ, НТСНП.

2а. Вариативные написания: Р. Н. У. С. В. = РНУСВ.

3. Аббревиатуры слогового типа: комвласть, нацмальчики, колхоз, сексот, фининтерн, Добрармия.

Итак, инициальные аббревиатуры буквенные (точечные и бесточечные) находятся в равновесии, сосуществуя друг с другом без конкуренции. Очевидно, это является следствием того, что данное издание, большинство материалов которого было посвящено обозрению военно-тактического и технического состояния Красной (Советской) армии в связи с подготовкой военного наступления на СССР, ориентировано на военно-профессиональную категорию читателей, в военном же языке бесточечные сокращения более обычны и доминировали еще в предреволюционный период [Mazon 1920; Jakobson 1921; Селищев 1928]. Слоговые написания также нечастотны, представляя языковые продукты советского языка. Вместе с тем необходимо отметить и разговорное (ироническое) производное, созданное уже в эмигрантском узусе, – окказионализм нацмальчики.

Пример 4. Газета «Огни» (1923–1924), выходившая в Праге и посвященная в основном культурным вопросам (ее издавала эмигрировавшая из России интеллигенция), дает такую типологическую картину аббревиатурных форм.

1. Инициальные аббревиатуры буквенного типа (точечные): с.-р., С. С. С.Р., Ч. С. Р., Р. С. Ф.С.Р., С. С. Р., О.-К. С.-Х. Союз (< Общеказачий Сельскохозяйственный).

1а. инициальные аббревиатуры буквенного типа (лексикализованные): чека, эрдек (р.-д.; революционер-демократ), эсде (с.-д.; социал-демократ).

2. Инициальные аббревиатуры звукового типа: нэп, ОРЭСО.

3. Аббревиатуры слогового типа: компартия, профсоюз, наркомвнутдел, губфинотдел, совнарком.

Очевидна зависимость аббревиатур в данной газете от состояния языковой ситуации первых лет революции: обилие точечных написаний; использование трансплантированных слоговых аббревиатур; лексикализованные формы буквенных аббревиатур (чека, нэп).

Таким образом, представленный сравнительный анализ четырех эмигрантских изданий красноречиво свидетельствует о следующем.

1. динамика между буквенными и слоговыми аббревиатурами в русском языке метрополии в 20–30-е гг. (от буквенным -> к слоговым) была эмигрантским изданиям не свойственна;

2. инициальные аббревиатуры абсолютно преобладают в эмигрантской прессе, выступая более обычным номинативным средством, чем слоговые;

3. слоговые аббревиатуры представляют собой чаще всего номинативные элементы, характеризующие советскую действительность и потому несущие яркий прагматический заряд.

3.4. Универбация

Универбацию (в рамках семантико-синтаксического способа словообразования), несомненно, следует отнести к новейшим продуктивным способам словообразования как разновидности компрессивной дериватологии. Впервые термин «семантическая конденсация» использовал А. В. Исаченко [Исаченко 1958; см. также: Kaliszan 1986, 1989], однако о схожих явлениях, образованных «семантическим сжатием», упоминал чуть раньше В. В. Виноградов [СРЯМ 1952: 55; см. также: Янко-Триницкая 1964: 18]. В современной русистике используется целый ряд синонимических обозначений для данного словообразовательного феномена: универбация, семантическое стяжение, семантическая конденсация, семантическая компрессия, свертывание именований, – которые часто используются недифференцированно, как взаимозаменимые термины для описания одного и того же явления. Существует две точки зрения на универбацию: широкая и узкая. Узкое понимание универбации, предложенное М. Докулилом [Dokulil 1962] и кодифицированное в работах А. Едлички, Й. Ружички, В. В. Лопатина, Е. А. Земской, ограничивает использование данного понятия сферой суффиксального словообразования. Широкое понимание универбации, помимо суффиксального стяжения, включает в область рассмотрения также сложные слова (зерносклад, автомашина, телебашня), некоторые типы аббревиатур (пединститут, соцстрах, вуз, дот – «долговременная огневая точка»), эллиптические субстантиваты (сборная, позывные, выходной), нульсуффиксальные производные (демисезон, марафон, огнеупор) [Kaliszan 1986: 17–19].

Мы используем термин «универбация» как обозначение процесса создания суффиксальных существительных, соотносительных со словосочетаниями. Универбы (универбаты) в процессе трансформации (свертывания) словосочетания оформляются чаще всего при помощи суффикса – к(а).

Ведущими причинами роста универбатов в русском языке являются как а) общеязыковая тенденция языковой (речевой) экономии (термин О. Есперсена; economy of speech), так и б) частная тенденция сближения книжной и разговорной стихий и проникновения разговорно-просторечных элементов в литературное употребление [Kaliszan 1986: 86–89].

Непосредственные свидетели изменений как в социальной жизни, так и в языковой материи той эпохи А. Мазон, С. И. Карцевский, А. М. Селищев обратили внимание на рост производных на – к(а), образованных от словосочетаний, однако отнесли их в класс обычных суффиксальных образований, не усматривая специфики их образования. В частности, А. Мазон, одним из первых начавший описание инноваций в русском языке революционной эпохи, посчитал образование производных на – к(а) только стилистическим приемом, характерным для разговорно-просторечных форм языка: «la plupart des innovations de la vie russe ont ?t? not?es au jour le jour du suffixe familier – ка, dont on conna?t la productivit? dans la langue populaire»^[96] [Mazon 1920: 30]. А. М. Селищев также обращает внимание на рост таких (компрессивных по своей природе) образований в языке послереволюционного времени, замечая, впрочем, что модель была популярной и раньше, в частности, особенно «в студенческой и близкой к ней среде» [Селищев 1928: 175]. Однако уже в 40-е гг. XIX в. в петербургском театральном лексиконе бытовали разговорные именования Мариинка (Мариинский оперный театр), Александринка (Александринский драматический театр) [Лопатин 1973: 47]. В профессиональном просторечии имело хождение слово кредитка «общество взаимного кредита»^[97] (использовано, например, Чеховым), в городском просторечии – презрительно-ироническое кварташка «квартальный надзиратель» (встречается у Достоевского). В. А. Гиляровский в цикле репортажных очерков «Москва и москвичи», повествуя о Москве 80–90-х гг. XIX в., приводит, в частности, следующие примеры: толкучка «толкучий рынок», обжорка – «обжорный ряд (место торговли пищевыми продуктами)», меблирашки – «меблированные комнаты», Хитровка – «Хитров рынок». Увеличение разговорных производных на – к(а) в речи разных социальных групп свидетельствовало об укреплении данной модели словообразования в некодифицированном языке. Сопоставим списки производных в [Mazon 1920; Карцевский 2000; Селищев 1928; Лексика 1981] и эмигрантской прессе, чтобы увидеть, какие семантические типы универбатов на – к(а) были популярны в языке той поры и есть ли различия в использовании производных на – к(а) в эмигрантских текстах и русском послереволюционном языке.

1. Производные, образованные от топонимов, микротопонимов, а также от названий заводов, учебных заведений

В русском языке дореволюционной поры образования на – к(а) от названий улиц чаще всего возникали в московском городском обиходе, нежели в петербургском. Ср. характерное признание А. Г. Горнфельда: «Мариинка нас возмущает, Александринка коробит меньше, к предварилке мы привыкли, а московские улицы – Варварка, Ильинка, Лубянка и даже – столь неуважительно – Покровка, Сретенка, Воздвиженка кажутся нам просто незаменимыми. В Москве Знаменка и Владимирка естественны, но дурным тоном показалось бы нам, если бы так назвали в Петербурге Знаменскую или Владимирскую…» [Горнфельд 1922 – цит. по: Лексика 1981: 190–191]. Эта цитата красноречиво показывает и психолингвистические оценки, прагматические коннотации вокруг разных типов универбатов: более приемлемыми, в частности для Горнфельда, оказываются производные от названий улиц (ввиду частотности их использования в языке), названия же театров с трудом поддавались такому способу словопроизводства (вследствие некоторой уникальности, «неповседневности» данных денотатов; ср. также приведенное выше мнение К. И. Чуковского о названиях типа МХАТ, Литфонд). В эмигрантской прессе нам не удалось обнаружить словообразовательных инноваций на базе иноязычных названий улиц, что объясняется отсутствием мотивирующего комплекса «прилагательное (с названием улицы) + улица». Также нам не встретилось в эмигрантских газетах ни одного производного, образованного от собственного названия театра, учебного заведения, завода. Не отмечают таких разговорных производных и авторы монографий [ЯРЗ 2001; ЯРЗ 2001]. Можно предположить, что эта словообразовательная модель, конечно, знакомая беженцам первой волны еще по жизни в России, оказалась в иноязычных условиях невостребованной.

2. Производные с обозначением помещений (отапеллативные производные)

Этот семантический класс универбатов на – к(а) впоследствии стал очень популярным и продуктивным в разговорном словообразовании. Много производных приводит В. В. Виноградов [Виноградов 1986: 120], и среди них интересный пример из романа П. Д. Боборыкина «Китай-город» (1882 г.), показывающий неузуальный, окказиональный характер таких образований, в частности, еще в конце XIX в.: «“Вы бываете в концертах?” – “В музыкалке?” – “Так их зовут? Я не знала. Да, в музыкалке”». В эмигрантской прессе такие производные редки:

По проверочным [sic] данным выяснилось, что означенное в очерке «Д. Джона» лицо не состояло в числе деятелей русской столовки, а было только ее весьма частым посетителем (Дни. 1926. 20 нояб. № 1164).

Авторы монографии [ЯРЗ 2001] не фиксируют таких образований. Следовательно, как записи устной речи, так и газетные материалы позволяют высказать предположение, что модель на – к(а) для наименования помещений, публичных мест (школы, библиотеки) осталась, возможно, периферийной в языке эмигрантов первой волны.

3. Производные, обозначающие общества, организации

Этот тип универбатов в эмигрантской прессе представлен производными, уже существовавшими в дореволюционном русском языке. В речи эмигрантов они оставались в употреблении, в то время как в советском быту они перешли в разряд историзмов. Эмигранты же использовали их в номинативной функции, продолжая именовать старыми лексемами новые реалии: и НКВД, пришедший на смену ВЧК (чрезвычайка), и новый для эмигрантов орган государственного управления в СССР – Верховный совет (учредилка; по семантической модели функционального переноса). Иными словами: при смене социальных явлений чуждой им действительности эмигранты не видели необходимости в смене языковых номинаций, ориентируясь на функциональный аспект именования, но не внешний, социально-прагматический. См. примеры из эмигрантской прессы:

Разогнав 20 лет тому назад учредительное собрание, он [Сталин] при помощи Ежова готовит свою Учредилку… (Возрождение. 1937. 20 нояб. № 4107).

Вновь назначенный председатель «Чрезвычайки» в Петрограде издал прокламацию, в которой, обычным языком рассерженного на врача буйно помешанного [sic], излагает, что «белогвардейцы» и иностранные агенты удваивают свою «террористическую» деятельность (Призыв. 1919. 7 (23.9) окт. № 77).

[Анархисты] были так терроризированы, что избегали встретиться несколько человек в одном месте, боясь как бы Государственное Политическое Управление («коммунистическая» охранка) их не заподозрило в устройстве собрания… (Анархич. вестник. 1923. № 5–6).

4. Производные, называющие документы, печатные издания, приказы, распоряжения

В эмигрантской прессе данный семантический тип не продуктивен, оба примера являются, очевидно, словами, уже существовавшими до революции.

…стоит только взять за данный день все издаваемые в СССРии органы периодической печати, от центрально-правительственных до последней стенгазеты или тиражки, и во всех вы найдете статьи не только на одну и ту же тему, но изложенные в одном и том же направлении и даже в одних и тех же выражениях (Голос России. 1933. янв. – февр. – март. № 17–18–19).

Большевики же упростили интернационализм до неузнаваемости и… превратили в какую-то чудовищную смесь коммунистического манифеста с камаринским мужиком («похабный мир») и «солдатской памяткой» («держись, пока Либкнехт со своими ребятами не подоспеет») (Дни. 1925. 28 янв. № 676).

5. Производные, обозначающие названия денег, ценных бумаг

Названия денежных единиц в революционную эпоху представляли одну из самых обширных семантических групп, где осуществлялась универбация; неслучайно Карцевский приводит большой список слов [Карцевский 2000: 238].^[98] Любопытно, что еще в самом начале XX в. таких производных в русском языке, очевидно, не было; следовательно, разговорные наименования денег на – к(а) можно считать языковым продуктом второго десятилетия XX в. (накануне и во время Первой мировой войны). Однако очень часто эти производные представляли сиюминутные или кратковременные слова-однодневки, быстро сменявшие друг друга вместе с рождением новых денежных знаков. В эмигрантской прессе этот тип не актуален, так как пребывание за рубежом в странах с денежными единицами, имеющими свои языковые обозначения, не способствовало рождению разговорных наименований при помощи русских словообразовательных средств.

Возвращающиеся из Прибалтики войска, по-видимому, привезли с собой в большом количестве кредитные знаки, выпущенные Западно-русской армией, – так называемые «аваловки» (Призыв. 1919. 4 (21.12) дек. № 135).

8 марта к гражданке Альманк на Бабьегорском рынке в Москве подошли двое неизвестных и предложили ей купить 70 долларов. Посмотрев одну из кредиток и убедившись в ее неподдельности, Альманк отправилась к себе домой и принесла золотые часы с браслетом и золотое кольцо (Возрождение. 1935. 14 марта. № 3571).

6. Производные, обозначающие членов каких-либо групп, организаций

Эти производные в русском языке служили для обозначения лиц женского пола: медичка < медицинская сестра, бестужевка < (слушательница) бестужевских курсов,^[99] толстовка < (последовательница) толстовского учения. Развитие данного типа универбатов было связано с ростом роли и участия женщин в общественной жизни российского общества. В эмигрантской прессе нам не встретилось слов на – к(а), обозначающих лиц женского пола.

7. Производные, обозначающие бытовые реалии, болезни и проч.

* Карцевский не дает значения приводимого слова, однако можно предположить, что он имеет в виду кукол-моргалок – так называли кукол с подвижными глазами; таким образом, семантико-словообразовательная мотивация такова: кукла с моргающими глазами > моргалка.

** В современной орфографии с одной «н».

Языковые образования на – к(а) служили для наименования явлений повседневной жизни, эти производные быстро входили в узуальное употребление и некоторые даже утрачивали разговорный оттенок. Ср.: «Лет двадцать пять тому назад слово “открытка” казалось мне типичным и препротивным созданием одесского наречия; теперь его употребляют все, и оно действительно потеряло былой привкус пошлой уличной бойкости» [Горнфельд 1922 – цит. по: Лексика 1981: 191]. В дальнейшем в русском материковом языке данный тип получил значительное развитие [РЯСОС 1968; Земская 1992; Осипова 1991; 1994; 2000]. В эмигрантской прессе нам встретилось слово долларовка (точное значение его выяснить не удалось; судя по контексту, это связано с областью игр, лотерей), относящееся к эмигрантскому быту, и советизм рыковка («название водки крепостью 30 градусов»):

В первоянварьском [sic] розыгрыше «долларовки» выигрыши пали на следующие номера (За свободу. 1925. 3 янв. № 2 (1406)).

Каменев о «рыковке» [название заметки] (Дни. 1925. 3 февр. № 681).

Авторы монографии [ЯРЗ 2001: 130] также не фиксируют «бытовых» универбатов на – к(а) у представителей первой волны эмиграции, приводя единственный пример – непромокашка («непромокаемый плащ, непромокаемое пальто»): «Одела свою непромокашку, которая ей очень понравилась». Единичность таких образований как в устном, так и в письменном языке позволяет утверждать, что этот тип универбации был нехарактерен для эмигрантов первой волны. Ср. многочисленные примеры, приведенные в [Ильина 1989] и показывающие бурное развитие группы слов, наименований одежды, словообразовательно оформленных при помощи суффикса – к(а), в русском языке метрополии в последние десятилетия.

Материал публицистики, служащий объектом нашего изучения, разумеется, в гораздо меньшей степени, чем непринужденное речевое общение, предполагает использование универбатов на – к(а) (у них яркая разговорная стилистическая маркированность), однако сам факт редкого использования таких производных эмигрантами первой волны может свидетельствовать об очень слабой (практически нулевой) распространенности этой словообразовательной модели как в устном, так и в письменном языке^[100] эмиграции той поры. Выскажем предположение, что этот способ семантического сжатия словосочетаний остался в языке эмигрантов первой волны периферийным в словообразовательном отношении и гораздо менее развитым, чем в послереволюционном (советском) языке. К аналогичным наблюдениям пришла и Л. М. Грановская: «показателен и процесс отчуждения ряда новообразований, например, на – к(а), осознаваемых как вульгаризмы: дежурка, читалка, раздевалка, столовка» [Грановская 1995: 89].

4. Сложные имена существительные

Имена существительные, созданные способом словосложения, распадаются на две больших группы: 1) со значением лица (nomina personae); 2) неличные имена (nomina inpersonalis). Личные имена составляют значительную часть сложных слов, эта группа была актуальна для эмигрантов. С рассмотрения личных имен мы и начнем.

Отношения между частями сложных существительных устанавливаются как определительные или объектные. Личные сложные имена существительные в эмигрантской прессе могут быть старыми, уже существовавшими в языке, могут быть заимствованными из языка метрополии и могут быть созданными уже в эмигрантский период жизни.

1. Весьма частотны политические, социальные понятия. В анархических изданиях чрезвычайно популярным был компонент анарх(о), имеющий определительное значение и служащий для образования многочисленных производных, показывающих политическое, идеологическое расслоение анархического движения: анархокоммунист, анархосиндикалист, анархоиндивидуалист, анархоуниверсалист, анархобольшевик и др.

Секция анархо-универсалистов (интернационалистов). Не смешивать с организацией Анархистов-универсалистов, из которой откололась вышеназванная группа и которая была разгромлена советской властью в конце ноября 1921 г. (Анархич. вестник. 1923. № 1)

…современные анархо-большевики… (Анархич. вестник. 1923. № 1).

Номинативные производные преобладают, хотя изредка образуются и характеризующие (пейоративно окрашенные) окказиональные производные: анархоед, анархобандит.

Более ретивого и утонченного анархо-?да [sic], чем Рощин, большевики за время революции не имели (Анархич. вестник. 1923. № 1).

Излюбленным чекистским языком, приводящим факты, «не вызывающие сомнения», сообщается обо всем этом в «Одес[ских] известиях» для сведения всех, кто способен всем этим возмущаться и сочувствовать «пролетарскому» государству, которому «анархо-бандиты» с таким изуверством грозят смертью и разрушением (Анархич. вестник. 1923. № 1).

В монархических газетах заметно активизировались некоторые словообразующие элементы: – фил, – росс, младо-, само-. Компонент фил мог быть как в препозиции, так и в постпозиции к ведущему семантическому элементу. Семантически опорное слово называло или этнические, или политические явления:

…директор нашей гимназии чех, и к тому же из «советофилов», да еще активных, поддерживающих постоянную связь с полпредом Александровским. […] Нашим детям запрещают читать национальные русские газеты. Стараются из наших детей сделать «советчиков» (Меч. 1937. 21 марта. № 11).

Балтийские немцы, подносившие в прошлом году кайзеру Вильгельму корону курляндских герцогов, потеряв надежду на объединение с Пруссией, быстро переменили ориентацию и из искренних германофилов переквасились [sic] в ревностных руссофилов^[101] [sic] (Возрождение. 1919. 8 окт. № 82).

Ни антисемиты, ни филосемиты, а русские [название статьи] (Младоросская искра. 1934. 1 дек. № 42).

В Виткове Новом в Галичине на местного русского деятеля, секретаря читальни им. Качковского Улицкого произвели нападение 5 молодых людей украинофилов (Меч. 1937. 30 мая. № 20).

Русский эквивалент этого греческого суффикса – люб, – любец заметно уступал по активности данному иноязычному. Это объясняется, конечно, стилистической маркированностью словообразующего форманта – люб, – любец и его вхождением либо в высокие, книжные лексемы, либо в окказиональные:

Конечно, ко всему судбищу над Беседовским можно подойти только как к комедии, которая не может ввести в заблуждение даже самых наивных европейцев. Цель постановки этой комедии, декорации правосудия и его гарантий, «мягкий» приговор – все это так противоречит всему укладу, всему быту советчины, что вызывает только насмешки даже среди «советолюбцев» (Сегодня. 1930. 10 янв. № 10).

[Партия большевиков] боится дворцового переворота, который в данный момент может устроить любая кучка властолюбцев белого или красного цвета (Анархич. вестник. 1924. № 7).

Элемент – росс также актививно использовался в монархических изданиях: карпаторосс, младоросс.

…чехи ныне обильно пожинают плоды, не менее обильно посеянные ими, зла в отношении русского народа, карпатороссов и даже близких им словаков (Рус. голос. 1939. 19 марта. № 415).

…ради вашего Отечества делайте хоть что-нибудь – таков призыв, с которым младороссы обращаются к Русской [sic] молодежи за рубежом (Младоросская искра. 1932. 12 июля. № 20).

Интересную семантическую и прагматическую актуализацию в эмигрантском языке получили компоненты младо– и старо-. С одной стороны, первая часть в сложных словах младо– указывала и ориентировала эмигрантскую массу на новые идеи «детей», отличающиеся от идеологии «отцов»; с другой стороны, элемент старо– эксплицировал чувства тоски, ностальгии по старой, прежней России. Словообразующие форманты становились социально-политическими маркерами той или иной позиции индивида, то есть «перерастали» свои словообразовательные границы:

Ни героизм, ни подвиги отдельных лиц, ни потоки пролитой за отечество крови не привели к желанной цели, ибо не веяло над освободительной ратью святое старорусское знамя, не было над ней Единой Главы – Государя (Рус. стяг. 1925. 4/7 июня. № 1).

[Российская Национальная Группа]…не может не выразить своего сожаления по поводу склоки, идущей в национальном лагере эмиграции на радость левых, как старо-, так и младо-большевиков [sic] (Сигнал. 1938. 15 сент. № 39).

Количество производных с компонентом само– в середине XIX в. исчисляется десятками: часть их представляла кальки с нем. selbst-, англ. self-, франц. auto-, часть возникла на русской языковой почве [Сорокин 1965: 168, 300, 304]. И в годы революции этот префиксоид был активен в словопроизводстве: самообыск, самодемобилизация, самоокапывание, самоопределение, самоприписка, самостийник, самостийный [Mazon 1920: 19, 39–40]; самобахвальство, самовольщина, самоуплотнение [Селищев 1928: 104, 170, 196, 217]. Следовательно, и советская, и эмигрантская публицистика продолжали использование словообразовательной модели, активной в русской деривационной системе. Ср. слова, используемые при производстве имен деятеля (обычно с характеризующей функцией): самодержец, самовластник, самозванец, самостийник.

Интересно было бы знать, нашелся ли бы в буржуазных странах, даже среди коммунистически настроенных элементов такой рабочий, который согласился бы пожить и поработать в тех условиях, в которых работают и живут рабы красных самодержцев (Сегодня. 1930. 12 янв. № 12).

Негодуя на разоблачения своих внутренних язв, московские самовластники атаку на Спинасса ведут, так сказать, под прикрытием «оскорбленного патриотизма» (Дни. 1925. 15 февр. № 692).

Ваш уход [Ф. Ф. Абрамова с поста генерала. – А. З.] дал бы полное удовлетворение большевикам и их слугам – самостийникам, дал бы им возможность оперировать им как доказательством возводимых на Вас обвинений (Рус. голос. 1939. 2 апр. № 417).

Быстро проникали в эмигрантские газеты и актуальные для того времени наименования: чернорубашечник, живоцерковник, красноармеец, жидомасон, сменовеховец – или возникали по мере потребности: комнатонаниматель (очевидно, калька с нем. Wohnungsmieter; ср. узуальное рус. квартиросъемщик), квартирохозяин, родиновед, стачколом (окказиональная калька с нем. Streikbrecher < Streik – «стачка, забастовка», brechen – «ломать, разбивать»; очевидно, в результате семантического влияния соседнего понятия стачечник).

Квартирохозяева обязаны содержать шомажников почти бесплатно (Сигнал. 1938. 15 сент. № 39).

Права комнатонанимателей в Берлине. (Дни. 1925. 4 февр. № 682)

Не считают ли они, дореволюционные родиноведы, свою родину умершей в 1917 году и имеющей воскреснуть… «по писанию»? [М.А.Осоргин] (Дни. 1925. 6 февр. № 684).

2-го мая 1886 г. вблизи фабрики «Мэк Кормик» [в Чикаго] произошла схватка между стачечниками и стачколомами, которая, по всей вероятности, окончилась бы без кровопролития (Анархич. вестник. 1923. № 5–6).

Профессиональные производные единичны, нам встретилось только одно существительное в номинативной функции: радиотехник и одно – в характеризующей: радиодиктатор.

На заседание мэр пригласил из Парижа известного радиотехника… (Возрождение. 1935. 1 янв. № 3499).

Красный радиодиктатор [sic] [название заметки]. Уже несколько дней пребывает в Берлине именитый советский гость – тов. Жуков, председатель объединенных электротехнических концернов СССР (Руль. 1930. 25 марта. № 2836).

2. Неличные имена существительные в нашем материале распадаются на три смысловые группы: а) обозначения политических, социальных реалий; б) технические названия; в) производные, образованные «сжатием» синтаксических конструкций (пропозиций).

а) Неудивительно, что политические обозначения занимают большое место в эмигрантских текстах. В анархических газетах, как и в случае с личными именами, очень частотен компонент анархо-, выступающий одним из доминантных, семантически значимых в анархической идеологии: анархосиндикализм, анархобольшевизм, анархокадетизм, анархолиберализм, анархокоммунизм, анархоиндивидуализм и др.

Но являясь необходимым методом, анархосиндикализм только им и остается и, так же как и анархо-коммунизм [sic], не выражает всего содержания анархизма (Анархич. вестник. 1923. № 2).

И если бы вместо диктатуры большевизма, представляющего левое крыло демократии, в России укрепился меньшевистский или даже кадетский режим, ренегатствующая часть анархистов, несомненно, докатилась бы до него и пошла бы ему в услужение, создав вместо анархо-большевизма анархо-меньшевизм [sic] или анархо-кадетизм [sic] (Анархич. вестник. 1923. № 1).

И уклон ренегатствующей части анархистов обозначился в сторону демократии, притом не только в сторону революционной демократии, представляемой марксизмом, но в сторону демократии вообще. В результате этого уклона могли быть различные сочетания ренегатов анархизма с демократическими элементами, начиная от анархо-большевизма и кончая анархо-либерализмом (Анархич. вестник. 1923. № 1).

Монархические издания довольно часто используют в качестве первого компонента сложных слов смысловой конкретизатор иудо-: иудокоммунизм, иудобольшевизм, иудосталинизм.

Ваши [И. Солоневича] доклады в Германии реабилитируют Российскую Нацию от обвинений в пассивности, в покорности иудо-большевизму [sic] и могут привести к надлежащей постановке русского вопроса национал-социалистической Германией (Сигнал. 1938. 1 сент. № 38).

В эмигрантской прессе очень частотным элементом сложных слов является первая часть само-: самовосхваление, самодержавие, самозащита, самокрасование, самообложение, самооплевывание, самоопределение, самоохрана, самошельмование, самопожирание, самопомощь, самореклама, самоудушение.

Революционно-повстанческая армия, созданная крестьянами и рабочими, была лишь их вооруженной самоохраной, призванной защищать их революционную территорию и революционные права от многочисленных вражеских сил, стремившихся к порабощению свободного района (Анархич. вестник. 1923. № 2).

…в Соед. [иненных] Штатах – самоудушение золотом… (Анархич. вестник. 1923. № 2).

…благодарить всех содействовавших духовно-просветительной и благотворительной деятельности прихода и призвать всех русских православных людей, проживающих в районе прихода, вступить в члены прихода и принять хотя бы самое малое участие в ежемесячном самообложении (Возрождение. 1935. 14 марта. № 3571).

Довольно самопожирания и самооплевывания! Довольно игры в «поддавки» провокаторам и красным агентам! […] Довольно самокрасования былыми вчерашними заслугами для оправдания сегодняшнего ничегонеделания! (Сигнал. 1938. 1 сент. № 38).

Важными для монархической прессы являются такие сложные слова, образованные из определительных словосочетаний советская власть (власть советов), великие державы путем сложения основ с суффиксацией – иe: советовластие^[102], великодержавие.

Ни одна страна, ни один народ в мире не поставили перед лицом Божиим стольких мучеников во имя Его, как русский – во время советовластия в России (Возрождение. 1937. 20 нояб. № 4107).

…мы считаем, что Германия будет озабочена помощью национальному великодержавию России (Сигнал. 1939. 1 апр. № 52).

По модели слова самодержавие образовались и другие неузуальные производные: секретародержавие, единодержавие, троедержавие (власть «тройки»: Сталина, Зиновьева, Каменева). Ср. также сталиномания, содержащее в качестве второго компонента иноязычную часть – мания – «болезненное, навязчивое состояние»; слово встретилось в монархической газете.

У коммунистов не нашлось пока своего Витте, который пояснил бы им, что «самодержавие и земство» вещи несовместимые и что надо или, «делая советы подлинными органами крестьян», вводить «политический нэп», или, желая сохранить троедержавие, не либеральничать (Дни. 1925. 10 февр. № 687).

…выборы эти [в СССР] будут знаменовать кульминационный пункт сталинского единодержавия и всеобщей и обязательной сталиномании (Возрождение. 1937. 20 нояб. № 4107).

Характеризующими наименованиями являются сложные слова, называющие государственно-политическое устройство страны (России): Триэсерия, Святорусье. Первое производное образовано по типу сращения (три) с окказионализмом эсерия, содержащим «географический» суффикс – ия (-иja), этот псевдотопоним имеет пейоративную окраску. Второе наименование возникло из словосочетания святая Русь – книжно-риторического обозначения прежней России.

Трудно влиять на такое массовое явление, как язык, но это особенно затруднительно вне родины, вне воздуха, который сам, по старинному выражению, – Святорусьем пахнет (Рус. голос. 1939. 5 марта. № 413).

б) Технические производные также встречаются на страницах эмигрантских газет, они обозначают те реалии, с которыми эмигрантам приходилось иметь дело в повседневной жизни. Несомненным лидером является элемент радио-, служащий для производства обширного словообразовательного ряда: радио (как автономная, самостоятельная лексема), радиоконцерт, радиостанция, радиоклуб, радиотелеграфия, радиофон, радиофония, радиомагазин, радиопрограмма, радиоаппарат, радиоигла, радиоиндустрия, радиоотправитель (ср. радиопередатчик), радиоприемник.

В одном из лондонских госпиталей лечили пациента, заболевшего раком носа. Лечение происходило при помощи особой радиоиглы [sic] (Руль. 1930. 1 янв. № 2766).

Испанское правительство заказало в Германии несколько радиоотправителей. Предполагается сильно развить испанскую радиофонию (Возрождение. 1939. 14 июля. № 4192).

Тов. Жуков играет руководящую роль в советской радиоиндустрии [sic] (Руль. 1930. 25 марта. № 2836).

Этому словообразующему элементу заметно уступают другие, встретившиеся в эмигрантских газетах (часть из них – старые, дореволюционные производные): кино– (кинокомедия, киноздание, кинооператор, кинопредприниматель, кинорежиссер, кинофестиваль), кило– (киловатт, килоцикл), почто– (почтограмма), авто– (автотранспорт, автомобиль, автограф).

Директора парижских и провинциальных театров, кинематографов, цирков и дансингов, драматурги и сценаристы, кинорежиссеры, большие и малые актеры, даже театральные критики единодушны в вопросе упразднения зрелища на все время, пока будет существовать нынешний, непомерно высокий налог на зрелища (Сегодня. 1930. 14 янв. № 14).

Картины с участием Рунича буквально обогащали кинопредпринимателей [sic] и создали ему необычайную популярность во всей России (Руль. 1930. 2 янв. № 2767).

…заказана специальная радиостанция на коротких волнах мощностью в 40 килоуатт^[103] [sic] (Возрождение. 1939. 14 июля. № 4192).

…русские радиопрограммы: с 9 час. утра со станции WEDC (1210 килоциклов) (Рассвет. 1937. 11 февр. № 35).

Таким образом, сложные существительные выступают как активный в словообразовательном отношении разряд слов. Разграничение производных на две обширные группы: одушевленные существительные (имена лиц, деятелей) и неодушевленные существительные – позволяет увидеть наиболее рельефно те семантические зоны, которые находились в эмигрантской прессе в центре внимания.

5. Составные наименования

5.1. Имена существительные

В конце XIX – начале XX вв. в русский язык вошло небольшое количество составных наименований, которые семантически можно разделить на такие сферы: 1) спортивные, музыкальные термины, понятия: джиу-джитсу, лаун-теннис, ту-степ – «американский бальный танец»; 2) социально-политические понятия: агент-провокатор, баши-бузук, социал-демократ, тред-юнион; 3) технические, производственные термины: светинг-система – «потогонная система», театр-кинематограф [Лексика 1981]. Социальная терминология оказалась в центре языковой стилистики газет социал-демократического лагеря: «во время разногласий в среде социалистических организаций, преимущественно в период мировой войны, возник ряд названий иронического значения, – названий с социал-, которыми пользовались коммунисты по адресу своих противников, – социал-патриот, социал-пацифист, социал-шовинист, социал-изменник, социал-предатель, социал-соглашатель, социал-лакей, социал-саботант, социал-премьер. Последние два образования возникли в первое время после революции, в 1917–18 гг. Социал-премьер – это Керенский» [Селищев 1928: 169]. В 20-е гг. XX в. в русском советском языке появляется множество производных иного номинативного и стилистического качества – для именования фактов нового социального строя. Все они концентрируются в двух сферах.

1. обозначение новых реалий (редко): изба-читальня, концерт-митинг, школа-передвижка;

2. наименования лица (значительно чаще): допризывник-выдвиженец, комсомолец-активист, комсомолец-выдвиженец, комсомолец-переменник, крестьянин-выдвиженец, крестьяне-единоличники, крестьянин-массовик, крестьянин-самоед, массовик-корреспондент, мужик-лаптевик, партиец-подпольник, подпольщик-боевик, портной-квартирник, рабочий-массовик, рядовик-коммунист, угнетатели-империалисты, читатель-массовик [Селищев 1928: 170–171]. Слова-уточнители позволяли рассматривать явления с двух сторон: собственно номинативной и характеризующей (эта характеристика могла быть или нейтральной, назывной, отражающей те или иные свойства денотата, или оценочной, прагматически маркированной).

Составные наименования также довольно часто встречаются на страницах эмигрантских газет. Имена лиц, несомненно, преобладают над неодушевленными существительными. Имена лиц распадаются на две неравные (в количественном отношении) группы: нейтральные наименования и характеризующие. Нейтральные (собственно номинативные) производные обычно обозначают какую-либо профессию и немногочисленны: министр-президент, министр-маршал, премьер-министр, женщина-сыщик, специалист-грузчик, дама-кельнерша.

Министр-президент Г. Целмин намерен на будущей неделе созвать совещание представителей коалиционных фракций для обсуждения нового бюджета, принятого кабинетом министров (Сегодня. 1930. 8 янв. № 8).

Как люди XX века мы сознаем и чувствуем, что фашисты-летчики министра-маршала укрепляют в мире наши идеи и наши понятия (Младоросская искра. 1933. 15 авг. № 32).

Принудительный труд [в советской России] оказался нецелесообразным. Нормальный размер денной работы для специалиста-грузчика 160–200 кубов (Воля России. 1920. 16 сент. № 4).

Составные наименования деятеля, лица с характеризующей функцией распадаются, в свою очередь, на две группы.

1. Названия, в которых конкретизируется политическая, идеологическая позиция лица, его принадлежность какой-либо группе. Словообразовательные отношения между ними построены на сочинительных синтаксических связях, когда оба элемента сложного слова тематически равноправны и правый и левый компоненты легко допускают взаимозамену без ущерба для смысла. Отсюда вариативность слов: анархист-индивидуалист = анархо-индивидуалист, анархист-синдикалист = анархо-синдикалист, коммунист-большевик = большевик-коммунист, сионист-ревизионист = ревизионист-сионист, еврей-ревизионист = ревизионист-еврей, пропагандист-безбожник = безбожник-пропагандист, фашист-диссидент = диссидент-фашист (итал. fascista dissidente – «член группы фашистов-диссидентов»^[104]) и под. Очень много таких сложных слов, способных, подобно шахматной рокировке, легко взаимозаменяться, содержат анархические тексты. Встречаются такие сложные слова также в изданиях военно-террористической направленности.

Анархисты-коммунисты называли анархо-синдикалистов «анархо-меньшевиками» за вхождение и работу в советах… (Анархич. вестник. 1924. № 7).

Было много среди арестованных совершенно посторонних, ничего общего с анархизмом не имеющих, а также вся группа «анархистов-позитивистов» (особый вид «советского анархизма») (Анархич. вестник. 1923. № 1).

Примером вооруженной борьбы за установление власти новой господской группы является борьба всех политических партий, начиная с полумонархистов-полуреспубликанцев-кадетов и кончая левым крылом социалистической демократии – коммунистами-большевиками (Анархич. вестник. 1923. № 2).

М. Гросман… в настоящее время состоит редактором официоза сионистов-ревизионистов «Дер Нойе Вег» (Сегодня. 1930. 1 янв. № 1).

…многочисленные обыски у ряда фашистов-десидентов [явная ошибка; прав. диссидент] (За свободу. 1925. 1 янв. № 1 (1405)).

Доминирующее положение в нашем материале занимают обозначения лиц социалистической (анархической, коммунистической) ориентации, что, конечно, свидетельствует о сохранении в анархических, вообще «левых» изданиях данной словообразовательной модели, уже широко использовавшейся в них до революции: национал-революционер, социал-демократ, социал-патриот, радикал-социалист (фр. radical-socialiste – «член французской партии радикал-социалистов»), тред-юнионист = трэд-юнионист (англ. trade-unionist – «член профсоюза»), самостийник-мазепинец, повстанец-махновец, чекист-большевик, партиец-чекист, большевик-коммунист, коммунист-хозяйственник, большевик-мотоциклист, преподаватель-антимарксист, комсомольцы-безбожники, колхозник-безбожник, (ясно, что в русском языке СССР эти слова выполняли нейтрально-номинативную функцию, у эмигрантов же чаще всего оценивались отрицательно). См. некоторые примеры.

Весной 1919 г. т. Аршинов был председателем культурно-просветительского отдела армии повстанцев-махновцев и редактором газеты «Путь к Свободе» (Анархич. вестник. 1923. № 1).

21 января в Москве открылось судебное присутствие, где начался разбор обвинений над 16-ью [sic] очередными чекистами-большевиками (Рус. газета. 1937. № 1).

О последних мы говорим, конечно, имея в виду не большевиков-коммунистов [В. Набоков. Мы и Они] (Руль. 1920. 2 дек. № 14).

…большевики-мотоциклисты в Германии покупают бензин в среднем на 4 пфеннига за литр […] дешевле рыночной цены (Возрождение. 1932. 4 янв. № 2407).

Примечательно, что, например, в монархических изданиях составных наименований немного: академик-артиллерист, корниловец-артиллерист, монархист-легитимист – и в большинстве своем они связаны с военной сферой, где составные наименования являются частью титулярных, должностных названий.

Собрание корниловцев ударного полка и корниловцев-артиллеристов (Возрождение. 1935. 1 янв. № 3499).

Монархистов… мы встречаем за рубежом на каждом шагу. Монархисты-легитимисты составляют главную их массу (Младоросская искра. 1933. 5 янв. № 26).

12 декабря состоялась годовая конференция Корпорации академиков-артиллеристов… (Возрождение. 1932. 4 янв. № 2407).

Ср. также невоенные составные именования, включающие конкретизаторы разной семантики: сектант-имяславец, беженец-лишенец, беженец-эмигрант, родственник-белогвардеец, степняки-партизаны, женщина-доброволица.

Отряд пополняется беженцами-лишенцами с принудительных работ на Сучанских копях (Руль. 1930. 20 июня. № 2906).

20 лет тому назад объявлением нам войны Германией началась мировая война… а мы рассеялись по всем странам мира в качестве беженцев-эмигрантов (Рус. голос. 1934. 29 июля. № 173).

В нашем этапе оказалось двадцать пять сектантов-имяславцев. […] Тоже вышло замешательство у анкетного стола. […] Конторщик-анкетист допрашивает… (Возрождение. 1937. 3 апр. № 4072).

В устройстве бала принимают участие следующие организации… организации степняков-партизан… донских кадет и гундоровцев… (Возрождение. 1937. 3 апр. № 4072).

2. Названия, содержащие в своем составе оценочные компоненты. Оценочность явственно дифференцируется в зависимости от политической позиции издания и объекта оценки. Советские, социалистические, коммунистические явления чаще всего снабжаются негативно-оценочными существительными: коммунист-фанатик, крикун-коммунист, приспешники-демократы, богоотступник-коммунист, идиот-уравнитель, смердяков-сталин, предатель-большевик, комиссар-кровосос, палач-кровосос, социалист-властник, бюрократ-коммунист.

…Москвой зимой 1928–29 гг… были посланы в деревню знаменитые «25 000» – коммунисты-фанатики… (Младоросская искра. 1933. 15 авг. № 32).

…кремлевские комиссары-кровососы, враги Русского народа (Рус. правда. 1930. июль – авг.).

…«предатели-большевики», в лице Виленского и K°., настойчиво обивали пороги приемных японского штаба во Владивостоке… (Анархич. вестник. 1923. № 2).

…имеются громадные движения, руководимые социалистами-властниками… (Анархич. вестник. 1923. № 2).

Смердяковы-сталины показались народу людьми в пустыне нашего безлюдия. Им на Россию – наплевать. Были бы они живы, их «партия» и их «идеология» (Единый фронт новой России. 1936. 19 янв. № 19).

Особняком стоят оценочные приложения иного рода, в публицистическом тексте использованные с явной патетической целью: король-рыцарь, монарх-покровитель, король-славянин, король-воин, брат-карпаторосс, вождь-пророк.

9 октября злодейской и святотатственной рукой убит Его Величество Александр 1-ый [sic] Король Югославии. Убит Король-Воин и Рыцарь, Король-Отец и верный Друг, Король-Славянин… (Рус. голос. 1934. 14 окт. № 184).

20 лет издевались чехи над «некультурными» братьями-карпатороссами, чехизируя их, искусственно насаждая украинство, тесня Православную Церковь и чиня всякие препятствия русской школе (Рус. голос. 1939. 19 марта. № 415).

…в прошлом году конгресс, вдохновляемый вождем-пророком Ганди, стоял на позиции превращения Индии в доминион… (Сегодня. 1930. 12 янв. № 12).

3. Неодушевленные составные имена существительные встречаются двух типов: а) для называния разного рода реальных лиц и событий, б) как публицистически-заостренные номинации. Последних не так много, сюда относятся как фразеологизированные комплексы, уже устоявшиеся публицистические штампы: народ-богоносец, Родина-мать, так и новые, тавтологические, созданные для обновления стилистической экспрессивности: народ-нация, Родина-государство, серп-молот. Ср. также анархическое обозначение полутерминологического характера, основанное на сочетании императивной глагольной формы и политического термина; такое словопроизводство было семантически мотивировано (в рамках анархического движения) центральной, ведущей идеологией социальной революции – безвластия: валяй-анархизм.

И юноши растут, живут, как в дремучем лесу, не зная, не ведая ни о социальных опытах тоталитарных, возрождающихся народов-наций, ни о том, чем и как жил российский народ, почему и как произошла величайшая трагедия России – революция и большевизм… (Возрождение. 1939. 14 июля. № 4192).

…мы сентиментально любили Россию, но мало ценили ее как Родину-государство. И потеряв Её на время, мы все – и «здесь», и «там» будем возстанавливать [sic] и беречь… (Сигнал. 1938. 1 сент. № 38).

…серп и молот, фасции^[105] и свастика скоро уйдут на покой. Уже довольно крови пролито этими серпами-молотами да свастиками (Рус. газета. 1937. № 1).

Конкретные составные наименования обычно называют какое-либо событие, место его проведения, способ организации: библиотека-читальня, школа-общежитие, ресторан-бар, концерт-фильма, лотерея-концерт, встреча-чай, встреча-блины или терминологические обозначения (немногочисленны): сорочка-трикотаж, лотерея-аллегри.^[106]

…в ближайшее время библиотека-читальня «Имки» соединяется с библиотекой «Земгора» (Огни. 1924. 14 янв. № 2).

Комсомольские закрытые школы-общежития. Могут поступать все, кроме детей лишенцев и кулаков, начиная с 18 лет (Голос России. 1932. июль. № 12).

Встреча-блины состоится в 14 час. в воскресенье, 17 марта (Возрождение. 1935. 14 марта. № 3571).

Встреча-чай профессоров и студентов русского коммерческого института (Возрождение. 1935. 1 янв. № 3499).

В пользу Детского Комитета при Русском Красном Кресте 21 января состоится Лоттерея-Концерт [sic] (Огни. 1924. 21 янв. № 3).

[Распродажа: ] верхние сорочки-трикотажи, галстухи [sic], кашнэ (Сегодня. 1930. 12 янв. № 12).

Лотерея-аллегри была распродана в каких-нибудь два часа (Вести дня. 1940. 5 февр. № 29).

Таким образом, эмигрантская пресса активно использует составные слова: употребительность наименований лиц в «левой» печати объясняется дореволюционной языковой традицией социал-демократической публицистики. Этот механизм называния различных политических «оттенков» партий, групп, индивидов сохраняют анархические и отчасти демократические газеты. Монархические издания используют данную словообразовательную модель прежде всего с характеризующей целью (для негативной оценки большевиков), двусловные составные производные с нейтральной стилистикой у них встречаются только для именования военных понятий. Неодушевленные имена существительные заметно уступают группе наименований деятелей, лиц; они представляют класс наименований, обычно называющих какие-либо объекты и явления повседневной жизни (события, места собраний, публичных посещений).

5.2. Имена прилагательные

Составные имена прилагательные являются активным лексическим компонентом эмигрантской публицистики. На рост составных наименований одним из первых указал А. Мазон, приведя в своей книге обширные списки новых производных, пополнивших русский язык после революции 1917 г., и связывая пополнение этого класса слов прежде всего с политическими и экономическими изменениями: борьба со старым режимом, строительство новой хозяйственной системы, распространение научно-технических знаний в массах [Mazon 1920; Obermann 1968]. Какие же группы составных наименований были наиболее активны и продуктивны в эмигрантской прессе и можно ли увидеть их отличия от советских?

1. Эмигрантская публицистика имела свой набор частотных и активно используемых прилагательных: национальный, общий, весь (все-). Эти прилагательные порождали обширные словообразовательные ряды:

национальный: национально-государственный эгоизм, национально-народные начала, национально-социалистический, национально-освободительный, национально-исторический, национально-имперский, национально-активный [sic].

Сменовеховство – течение среди части буржуазной и помещичьей интеллигенции, признающее большевизм единственной законотворческой силой, способной в настоящих условиях привести Россию к широкому национально-государственному возрождению и укреплению (Анархич. вестник. 1923. № 1).

Так называемое национально-социалистическое движение в Германии, группирующееся вокруг гитлеровских «Hackenkreuzer» (черная сотня)… имеет влияние на известные круги немецкого рабочего класса, особенно в Баварии (Анархич. вестник. 1923. № 5–6).

общий: общевоинский, общедемократический, общеказачий, общенародный, общеправовой, общерусский, общечеловеческий.

И как только Русь стала на ноги, то скоро потянулась к свету общечеловеческой, европейской культуры (Дни. 1925. 10 февр. № 687).

Первая Русская цель – свалить Комиссаров, объединиться вокруг Общерусского Народного Вождя Великого Князя Николая Николаевича и дать Ему установить порядок, мир и закон на нашей Родине! (Рус. правда. 1925. июль – авг.).

18 января хутор общеказачьей станицы Брно устроили [sic] казачий вечер (Дни. 1925. 10 февр. № 687).

…демократически образованное и преследующее общедемократические цели дальневосточное Временное правительство оказалось в весьма тяжелом положении (Воля России. 1920. 14 сент. № 2).

весь (все-): всегерманский, всезаграничный, всегосударственный, всемирный, всенародный, всеобщий, всепольский, всеславянский, всебританский.

…съезд всепольского Союза врачей (Меч. 1937. 16 мая. № 18).

Минувшего 21-го января исполнилась первая годовщина со дня смерти незабвенной Терезины Михайловны Енко, не только исключительной покровительницы всех русских беженцев… но и замечательной всеславянской деятельницы, никогда не щадившей ни личных своих интересов, ни здоровья и даже рисковавшей жизнью в своем преданном служении славянской идее (Рус. голос. 1939. 5 февр. № 409).

30 декабря в Берлине происходит всегерманская конференция спартаковцев (Анархич. вестник. 1923. № 5–6).

2. Производные, содержащие в своем составе характеризующие (квалифицирующие) прилагательные. Эта группа производных является самой многочисленной в нашем корпусе. Одной из особенностей образования таких слов является сочетание какого-либо нейтрального «политического» прилагательного с квалифицирующей лексемой, в результате чего формируется публицистически заостренное наименование. Ср.: интернационально-еврейский, патриотическо-сталинский, иудо-масонские палачи, интернационально-еврейский и под.

Только определенные патриотическо-сталинские выкрики, только разрешенная и рекомендуемая скала [= шкала. – А. З.] чувств, только та рамка желаний и понимания, которая допускается в атмосфере лганья и насилия: вот что есть в действительности в советской России, а все то, что есть живого, старается скрыться и быть незамечено (Рус. голос. 1939. 26 февр. № 412).

Теперешняя интернационально-еврейская паразитарная власть СССР в связи с неудачами на фронте, несомненно, быстро падет (Рус. голос. 1939. 5 февр. № 409).

Новый политический термин фашист/фашистский активно разрабатывался в эмигрантских газетах: одни связывали с фашизмом свое (и, по их представлению, России) будущее, другие видели в нем угрозу всему миру. Это объясняет популярность этого элемента: бело-фашистский, филофашистский, фашистско-коммунистический, социал-фашистский, красно-фашистский.

Этот факт тонет в море подобных и еще более возмутительных фактов, имеющих место везде, где трудящиеся ведут борьбу за свои права, встречая отпор как со стороны красно-фашистской, так и бело-фашистской реакции (Анархич. вестник. 1923. № 2).

Интервью [Луначарского] в бельгийском филофашистском органе («Nation Belge») должно, по-видимому, подготовить почву для собственной его инспекторской поездки за границу (Дни. 1925. 10 февр. № 687).

Частотным и прагматически значимым элементом (отражающим взгляды на воссоздание произошедших в России событий) при образовании составных наименований выступало причастие мыслящий: инакомыслящий (как исходная модель именования), национальномыслящий, подобномыслящий, государственномыслящий (окказиональные производные).

Союз [Рус. Нац. Союз Участников войны] крепнет, Союз становится фактором, с которым вынуждены считаться и инакомыслящие [sic] и подобномыслящие [sic] (Сигнал. 1938. 1 окт. № 40).

…при систематическом истреблении в СССР нашего государственно-мыслящего слоя и при исключительном худосочии культурности советского ведущего слоя в будущем возрождении России никакая новая власть без нашей эмиграции обойтись не сможет (Сигнал. 1939. 1 апр. № 52).

Мне особенно отрадно, что ваши мысли проникнуты национально-историческими заветами, находя все больший отклик в России и среди широких кругов национально-мыслящей [sic] эмиграции (Младоросская искра. 1933. 15 авг. № 32).

Сохраняет активность (преимущественно в социалистической прессе) слово левый (как политическое понятие), в отличие от советского обихода, где производные с этим формантом или смещались на языковую периферию, или сужали сферу своего использования. Ср. производные с лево– в эмигрантских газетах: леводемократический (лагерь), левонароднический, левосоциалистический, левоэсеровский. Как характеризующее обозначение выступает левонастроенный.

Разглашение этого секретного заявления вызвало и в Америке и в Европе большое беспокойство и подняло воинственные настроения в лево-демократическом лагере (Рус. голос. 1939. 5 февр. № 409).

…вскоре после приезда Литвинова в Копенгаген оппозиционная группа в датской социал-демократии вышла из партии и организовала «лево-социалистическую партию», стоящую на платформе 3-го интернационала (Призыв. 1920. 12 (28.2) марта. № 61).

Доклады были составлены в самом объективно-спокойном тоне. Но они в то же время носили ярко выраженный лево-народнический характер (Анархич. вестник. 1923. № 2).

Киндерман – левонастроенный человек и отправился в Москву, движимый «любопытством, окрашенным в симпатию» к «московским идеям» (Дни. 1925. 4 февр. № 682).

В отличие от левый, «политических» производных с правый в эмигрантской прессе практически не встречается; исключением является советизм правоуклонистский.

Из Инженерной академии за правоуклонистские выступления уволены с зачислением в резерв красной [sic] армии 13 слушателей (Голос России. 1931. 1 сент. № 2).

Разумеется, речь не идет о словах с право-, входящих в состав слова православие (и его производных).

Таким образом, в эмигрантской прессе составные имена прилагательные – это часть назывного и стилистического багажа публицистического стиля. Составные наименования часто представляют лексемы, несущие характеризующую функцию по отношению к тому или иному понятию или явлению политического поля.

6. Гибридное словообразование

Характеризуя функционирование словообразовательных механизмов в языке русских эмигрантов первой волны, Е. А. Земская на основании записей устной речи приходит к замечательному выводу: «для эмигрантов первой волны и их потомков не характерно создание производных от иноязычных слов, не вошедших в русский язык» [ЯРЗ 2001: 134, 206]. С какой целью создаются гибридные слова? Либо с назывными намерениями – обозначить то или иное явление, либо со стремлением «поиграть» иноязычной основой слова, присоединяя к ней русский аффикс, причем в языке представителей разных волн эмиграции эти функции (номинативная и игровая, экспрессивная) реализуются в прямой зависимости от степени владения русским языком и от индивидуального лингвокультурного самосознания. Если эмигранты первой и второй волн (в большинстве своем) сохранение чистоты русского языка считали одним из важнейших компонентов сохранения их самобытности («русскости»), то представителей третьей и четвертой «волн» уже в гораздо меньшей степени заботит сохранение и правильность, выразительность и красота русского языка, напротив – доминирует стремление вжиться в чужую культуру, как можно скорее адаптироваться и ассимилироваться в ней, намеренно или почти бездумно в своей речи используя иностранные слова в комбинации с русскими элементами. Как следствие, возникают гибридные слова: имена существительные, имена прилагательные и глаголы («последние особенно резко нарушают чистоту русского языка») [Земская 2004: 420].

Е. А. Земская приводит только 2 глагольных гибрида, зафиксированных ею в речи «старых» эмигрантов: путцить (< нем. putzen – «чистить»), ланчевать (< англ. lunch «обед»). Н. И. Голубева-Монаткина приводит больше таких словообразовательных скрещенных форм, записанных у русских во Франции и относимых ею к особенностям «староэмигрантской речи»: бебешка (< франц. b?b? – «младенец»),^[107] бистряк, бистрячок (< франц. bistrot – «закусочная»), классировать (< франц. classier – «сортировать»), оккультировать (< франц. occulter – «скрывать»), предоминание (< франц. pr?dominance – «преобладание»), сольдировать (< франц. solder – «продавать со скидкой, распродавать»), рамолик^[108] (< франц. ramolli – «слабый, ослабевший, одряхлевший, маразматический») и др. [РЯЗ 2001: 53–54]. Причем такие словообразовательные гибриды «встречаются в речи информантов самого разного уровня образованности – от получившей четырехклассное образование в Севастополе бывшей парижской консьержки до доктора наук» [РЯЗ 2001: 53]. В устной речи естественнее всего ожидать появление словообразовательных гибридов, поскольку зачастую обозначения (прежде всего с назывной функцией) мотивированы стремлением к точности передачи явления, которое говорящий не хочет (не может, затрудняется, избегает) идентифицировать с соответствующим русским обозначением.

Эмигрантские газеты демонстрируют разные степени стилистического чутья, использования языковых и речевых регистров, поэтому тем более интересно сопоставить возможности функционирования словообразовательных гибридов в устной и кодифицированной сферах. Прежде всего, несмотря на активную включенность эмигрантов в зарубежную жизнь, иноязычное окружение, поражает очень малое количество гибридов, попавших на страницы печати. В записях Земской и Голубевой-Монаткиной, нам встретились те же части речи.

1. имена существительные в нашем материале немногочисленны: шомажник (ср. ch?meur – «безработный»; ср. ch?mage – «безработица»), маншетка (франц. manchette – «крупный заголовок (в газете)»).

Квартирохозяева обязаны содержать шомажников почти бесплатно (Сигнал. 1938. 15 сент. № 39).

В «маншетке» газеты «Матэн» напечатано: «Исполнительный комитет (экзекутива) III Интернационала требует немедленно специальных ассигнований для того, чтобы обеспечить за собой влияние на французские выборы 1928 года» (Возрождение. 1927. 4 окт. № 854).

Особенно интересен и выразителен газетный окказионализм шатаж, представляющий гибридное слово от русского глагола шататься в метафорческом значении «колебаться, сомневаться» и иноязычного суффикса – аж:

Московский шатаж [название статьи, далее в статье раскрываются причины идеологических и политических противоречий между советскими руководителями в окружении Сталина] (Возрождение. 1939. 7 июля. № 4191).

Это гибридное образование обладает яркой публицистической экспрессией, так как, с одной стороны, конденсирует в семантике значение аналитического (с сочинительной связью) словосочетания «разброд и шатание», лишенного образности, с другой – придает динамичность окказиональному существительному за счет процессуального иноязычного суффикса – аж. В результате – броский и привлекательный заголовок.

Слово маншетка образовано при помощи русского суффикса – к(а), придающего слову-гибриду разговорный оттенок; это окказионализм, суммирующий несколько процессов:

а) семантический (заимствование иноязычного слова),

б) грамматический («отталкивание» от потенциального омонима манжета, который может соответствовать многозначному французскому прототипу),

в) словообразовательно-морфологическая аналогия (формальное сопоставление с русским профессионально-жаргонным журналистским обозначением шапка – «общий для нескольких статей заголовок в газете», хотя в синхроническом словообразовании в русском слове суффикс уже не выделяется).

2. имена прилагательные: шомажный, фротировочный (< нем. Frott?e < франц. – «махровая ткань»), эвентуальный (< англ. eventual – «возможный; зависящий от обстоятельств»).

В рабски оплачиваемом труде (равной приблизительно трети французского шомажного пайка), в некультурном руководстве партийных, безграмотных статистов кроется причина того, что несмотря на «гиганты» благословенной техники… русский народ до сих пор за все плотит [sic] в 4 раза дороже, чем в 1913 году (Единый фронт новой России. 1936. 19 янв. № 19).

[Распродажа: ] фротировочные материи (Сегодня. 1930. 12 янв. № 12).

3. глаголы (преимущественно причастия): вапоризированный (< франц. vaporiser – «спец.: выпаривать, опрыскивать»), юнионизированный (< англ. unionize – «объединять в профсоюзы»), ингроссированный (< нем. ingrossieren – «заносить в земельный кадастр»), пледировать (< франц. plaider – «вести дело в суде; защищаться в судебных инстанциях»).

Этот чудесный аппарат позволяет принимать у себя, не пачкая и не брызгая, дыша комнатным воздухом, вапоризированную паровую ванну, гораздо более действительную [sic], более скорую и более удобную, чем простая паровая баня (Младоросская искра. 1933. 5 янв. № 26).

…из канцелярии III гражданского отделения похищено дело ном. [ер] 448, в котором находилась закладная в 20000 лат. [ов], ингроссированная на Сайкаускую лесопромышленную фабрику (Сегодня. 1930. 15 янв. № 15).

Компания… обязалась не преследовать к юниону рабочих и признала юнион в качестве представителя юнионизированных рабочих (Рассвет. 1937. 11 февр. № 35).

На многие тысячи слов, миллионы словоформ – всего с десяток гибридных слов, выполняющих номинативную функцию – назвать новые для эмигрантов реалии. Это касается либо социальных понятий (шомажный, шомажник; эти слова функционировали в языке русских во Франции), либо технических, специальных наименований (типы тканей, названия и функции машин, судопроизводственные дела). Пожалуй, даже лексема шомаж (с ее словообразовательным гнездом), прилагательное эвентуальный едва ли безоговорочно могут быть отнесены к разряду словообразовательных гибридов, рожденных с экспрессивной целью, поскольку они называли специфические реалии, актуальные для жизни эмигранта. Включение гибридов в эмигрантский узус было обусловлено как самой назывной потребностью (точнее назвать реалии), так и экономией речевых усилий (однословностью в отличие от русского описательного выражения: юнионизированный = объединенный в профсоюз, ингроссированный = внесенный в земельный кадастр, пледировать^[109] = защищать в суде, выступать в качестве адвоката). Итак, словообразовательные гибриды в эмигрантской прессе редки и обычно применяются для наименования новых явлений и реалий. Факультативным, но немаловажным (с назывной точки зрения) фактором появления таких гибридов является однословность выражения таких понятий, которые в русском языке требуют, как правило, описательного (дескриптивного) развертывания.

7. Синтаксическое словообразование имен существительных (субстантивация)

В эмигрантской прессе одной из примечательных словообразовательных особенностей является активное производство субстантивированных существительных (субстантиватов). А. М. Пешковский характеризовал субстантиваты как особые существительные, отличающиеся от «настоящих» существительных способностью подчеркивать, выделять (как и имена прилагательные) один признак [Пешковский 1938: 146]. Спецификой таких слов (по выражению Пешковского, «слов-хамелеонов») является спаянность семантики и лексики: с одной стороны, осуществляется процесс называния, с другой – выделенность, маркированность какой-либо семы в названии придает производному характеризующую, оценочную коннотацию. Свертывание двусловного названия в одно субстантивированное прилагательное или причастие не модифицирует синтаксические свойства нового производного (система флексий сохраняется), но актуализирует в лексеме те или иные смысловые оттенки.

В нашем материале субстантивные прилагательные и причастия представлены практически в одинаковом количестве. Рассмотрим сначала субстантиваты, мотивированные именами прилагательными.

Субстантиваты мужского рода называют или политические реалии (белые, красные), или социально-экономические (безработный, рабочий), или религиозно-этнические (русский, православный), или возрастные (несовершеннолетний), экспрессивно-характеризующие (голодный, чужой, грешный, усталый, смелый, подручный). Естественно, оценочность сопровождает каждый из названных субстантиватов в результате прагматического заряда контекста. См. несколько примеров.

Сквозь все красные рогатки и красные заставы проникала наша «Русская Правда» до самых дальних углов России и везде она несла с собой бодрость смелым, утешение усталым… (Рус. правда. 1925. июль – авг.).

Пустынны улицы. Ни души кругом. Попрятались православные, боясь в этот вечер показаться на улицу. Как мыши забились в комнатушках общественных квартир (Рус. голос. 1939. 9 апр. № 418).

Редки субстантивы женского рода со значением лица, используемые в риторической, стилистически маркированной функции: беременная (< беременная женщина^[110]).

Нужда – удел остающихся матерей и детей – бросает их толпами в чрево гигантов-городов, вплетает беременных и несовершеннолетних в хоровод смерти на фабриках, у доменных печей и в шахтах (Анархич. вестник. 1923. № 1).

В русском языке советского времени субстантивация и/или эллиптическая субстантивация (некоторые ученые используют понятие «семантическая конденсация»: уборочная кампания > уборочная, отбивная котлета > отбивная) представляла в 20–30-е гг. XX в. активный словообразовательный процесс, преимущественно в сфере производственно-технической терминологии; многие такие производные (особенно со значением помещения^[111]) проникли и закрепились в узусе [РЯСОС 1968: 105–106]. Отсутствие «социального заказа» и обусловленной им словообразовательной активности, например при производстве названий производственных помещений, технических наименований в быту беженцев, не способствовало и пополнению такими словами их узуса.

Субстантивированные прилагательные среднего рода в нашем материале представляют собой публицистические эллиптические формы, несущие яркую прагматическую окраску. Это обусловлено тем, что категория среднего рода получает в повышенных стилистических регистрах речи «особый оттенок расширения значения» [Пешковский 1938: 148]. Ср. примеры из эмигрантских текстов: худшее, сволочное, злое, старое, нравственное, смелое, жизненное, крамольное, русское, прошлое, былое, неблагонадежное, новое, живое, честное (часто эти потенциальные слова сопровождаются семантическими усилителями самый, весь). Характерно, что субстантиваты среднего рода были особенно популярны в анархических (левых) изданиях, что объясняется, очевидно, риторическими приемами нагнетания экспрессии.

Война – скопище всего злого, с тех пор как человек поднялся на человека… (Анархич. вестник. 1923. № 1).

…по Питеру и Москве прокатилась волна забастовок. […] Начались массовые аресты и обыски, заработала красная жандармерия во всю, вылавливая все «крамольное» и «неблагонадежное» (Анархич. вестник. 1924. № 7).

Пользуясь усталостью, равнодушием и инертностью масс, власть имущий [sic] душит все смелое, честное, прикрываясь именем рабочих (Анархич. вестник. 1924. № 7).

Большевизм – это ставка на то худшее, что имеется в какой-то степени в душе каждого человека и каждого народа. Ставка, как метко выразился Гитлер, на «унтерменш»’а. Эта интернациональная ставка на сволочное и на сволочь была поставлена в России и во всем мире (Сигнал. 1938. 15 сент. № 39).

Вообще, комсомольцы представляют из себя группу, топчущую все жизненное, нравственное – ногами (Голос России. 1932. июль. № 12).

Очевидна также и прагматическая расстановка данных оценочных субстантиватов: на основании актуализации содержания понятий построить оппозицию «старое» (оцениваемое в большинстве изданий, кроме «левых», позитивно) <-> «новое» (= советское, оцениваемое практически всеми газетами негативно). Советские реалии получают негативные модальные определители, напротив – слова и понятия старой, царской, России или те, что противостоят советским, – позитивные. Таким образом, в производстве субстантивных прилагательных среднего рода их прагматическая направленность, оценочная заданность не подлежит сомнению.

Другая группа субстантиватов – это причастия, перешедшие в имена существительные. Субстантиваты мужского рода, образованные от действительных причастий настоящего времени (украинствующие, нуждающийся, страдающий, скорбящий, вопрошающий^[112], инакомыслящий, молящийся, вольноопределяющийся, трудящийся), очень частотны в эмигрантском газетно-журнальном лексиконе и выступают характеризующими знаками позиции субъекта в сфере его профессионально-политической и ментально-психической деятельности.

Со свойственным В. В. Шульгину талантом и южнорусским юмором автор знакомит нас с различными видами «украинствующих» и их жалкими попытками объяснить нелепость искусственного создания «украинской нации» и своего «независимого» государства (Рус. голос. 1939. 12 марта. № 414).

Пожертвуйте нуждающимся к Св. [ятой] Пасхе [название заметки] (Рус. голос. 1939. 2 апр. № 417).

В «Правде» (3 февраля) напечатаны… инструкции Сталина для германской компартии. Инструкции изложены в форме беседы германского коммуниста Герцога со Сталиным. Вопросы Герцога, однако, слишком не похожи на свободный разговор. Это собственно как бы краткий катехизис – причем на долю вопрошающего Герцога выпала роль наивного ученика, а Сталин в своих ответах вещает как новый Магомет, носитель и выразитель абсолютной истины (Дни. 1925. 10 февр. № 687).

Субстантиваты от действительных и страдательных причастий прошедшего времени обычно называют советские реалии: голосовавший, провинившийся, арестованный, эксплуатируемый.

Для называния и характеризации явлений эмигрантской жизни используются лексемы религиозного или этического семантического поля: воскресший, гонимый.

Но блажен тот, кто нетленною силою Воскресшего возвышается над этим потоком суеты, кто в дни Пасхи подлинно обновляется духом и пьет воду жизни, истекшую из Нетленного Камня Христа, восставшего из Гроба, для кого побеждена навсегда смерть и разрушено царство ада и всякого зла, насилия и неправды (Рус. голос. 1939. 9 апр. № 418).

Едва только появилась русская группа, как приветствия усилились… «Да здравствуют гонимые», «Вашим угнетателям зачтутся ваши страдания»… (Рус. голос. 1934. 29 июля. № 173).

Субстантиваты среднего рода, мотивированные действительными и страдательными причастиями настоящего и прошедшего времени, немногочисленны: это или узуальные лексемы (настоящее, будущее, сущее), или окказиональные (мыслящее, оплеванное).

Великие писатели Земли Русской часто бывали вдохновенными провидцами, несколькими словами умевшими охарактеризовать не только настоящее, но и будущее нашего народа (Призыв. 1919. 4 (21.12) дек. № 135).

В чем же его [эмигрантского активизма] задачи? Во-первых – в широкой разведке большевистского лагеря… в учете настроений подневольного русского народа, чтобы разрушить сущее и строить новое в единомыслии с ним (Голос России. 1931. 2 авг. № 1).

…в февральские [выделено автором – А. З.] дни все живое, мыслящее, – широким потоком вышло на улицу и полной грудью вдыхали льдисто весенний поток! (Руль. 1930. 1 янв. № 2766).

Таким образом, в эмигрантской прессе субстантиваты, мотивированные именами прилагательными и причастиями, выполняют прежде всего характеризующую функцию. Как правило, это риторические элементы текста для создания оценочности реалий, входящих в смысловое поле «советское» <-> «несоветское (дореволюционное, эмигрантское)». Субстантиватов для обозначения бытовых, технических, производственных денотатов в эмигрантских газетах нам не встретилось.

Выводы

В этой главе важно было обрисовать, наметить общий контур словообразовательных процессов, которые составляют специфику эмигрантских газет. Словообразование, как и лексика, довольно быстро реагирует на «социальный заказ». Какой социальный заказ «получило» оно в советских газетах и в чем его особенности в эмигрантском узусе – в этом и заключалась попытка ответа на ключевой вопрос данной главы. Контрастивный анализ советской и эмигрантской прессы выявил характерные особенности, схождения и различия, которые мы здесь обобщаем в виде выводов.

1. Суффиксация имен существительных, где активнее всего развивались словообразовательные новшества, позволяет сделать выводы о тенденциях, существующих в разных типах имен. Среди собирательных имен существительных новые производные крайне немногочисленны, прежде всего нужно говорить о семантической и прагматической актуализации в эмигрантском обиходе старых слов. Среди абстрактных имен существительных словообразовательной динамики больше: некоторые модели получили активизацию на почве эмигрантского языка для называния реалий эмигрантской жизни (например, рост слов с суффиксом – ство, – ация), другие почти не испытывали словообразовательной активности (суффикс – изм, – щина). Конструктивное словообразование имен существительных весьма дифференцированно по активности суффиксов: в эмигрантской прессе уже в 30-е гг. XX в. появились новые производные на – скость (от относительных прилагательных), которые в русском языке метрополии получили распространение, по крайней мере на полвека позже, только в 1980-е гг… И напротив, другие суффиксы конструктивного словообразования: – ение, – ание, – ие, -к(а)) следовали узусу конца XIX – началу XX в., сохраняя больше, чем в русском языке 1920–1930-х гг., вариативность и меньшую степень семантического размежевания.

2. Нахождение русскоязычной прессы в иноязычном окружении способствовало активизации «вторичных» суффиксов – альный, – ический, служивших в русском языке XIX в. прежде всего для создания прилагательных от иноязычных основ. Эмигрантская пресса осталась равнодушной к отаббревиатурным производным, прилагательным на – ск(ий), получившим мощное развитие в русском языке метрополии.

3. Словообразование глаголов в эмигрантской прессе не обнаруживает особенных потрясений и изменений. В русском послереволюционном языке был заметен рост употребления глаголов с суффиксами стилистического словообразования (напр., -ну-), находившийся в русле демократизации («снижения») языка, однако эмигрантский языковой узус не отмечает такого процесса.

4. Префиксально-суффиксальное словообразование имен существительных и прилагательных показывает как сходства, так и различия в назывании реалий в советском и эмигрантском обиходе. В этой группе слов явственно виден «социальный заказ» эмигрантского узуса: активность префиксов пан-, лже-, над-, полу-, нео– непосредственно связана с потребностью наименования и оценки явлений с позиций эмигрантского мировидения.

5. Компрессивное словообразование, представленное аббревиацией, усечением и универбацией, напрямую мотивировано кардинальными социальными изменениями в жизни страны. Среди всех типов аббревиатур: 1) инициальные; 2) смешанные; 3) слоговые – эмигранты предпочитают использование третьего типа как наименее затемняющего смысловую структуру слова. Преобладание инициальных точечных аббревиатур в эмигрантской публицистике свидетельствует об особом (нелексикализованном) статусе таких языковых феноменов и признании их условными, искусственными словами, в отличие от русского языка в СССР, быстро осваивавшего инициальные аббревиатуры и признававшего их лексико-семантическим элементом словаря (отсюда – стремление к бесточечным написаниям). Степень кодификации и унификации аббревиатур в эмигрантской прессе крайне невелика и зачастую предоставлена в личное распоряжение пишущего. Универбаты, имеющие просторечно-фамильярную стилистическую окраску уже в момент своего появления (конец XIX – начало XX в.), не получили развития в эмигрантском узусе, в отличие от их бурного роста в разговорно-профессиональной сфере в 20–30-х гг.

6. Сложные имена существительные (со значением лица и не-лица) активно используются в эмигрантской прессе. В группе личных имен получили активизацию словообразовательные компоненты – фил, фил-, -росс, младо-, -люб (в монархических изданиях), в группе неличных: анархо-, иудо-, само-. Появление новых технических реалий проявляется в росте наименований с компонентами радио-, кино-.

7. Составные имена существительные в эмигрантской публицистике сосредоточены в меньшей степени на назывной функции, но больше на выражении оценочной; «левые» газеты чаще и активнее используют составные имена, нежели охранительные, монархические издания. В группе составных имен прилагательных обращает на себя внимание использование слов, включающих в свой состав такие прагматически значимые элементы, как национальный, общий, весь, мыслящий.

8. Гибридное словообразование представлено немногочисленными примерами (имена существительные, прилагательные, глаголы). Слова-гибриды используются либо с номинативной функцией (социально-экономические реалии), либо с игровой (шатаж).

9. Субстантивные производные, образованные по типу семантической конденсации и получившие развитие в русском языке метрополии 20–30-х гг. в связи с «социальным заказом», в эмигрантской прессе не встречаются.

Глава 4
Гендерные наименования

Общие замечания

Гендерно ориентированными наименованиями (gender specific names) в современной лингвистике обозначают имена лиц мужского и женского пола. В 1980-е гг. термин понимался и в более специализированном значении, как обозначения только лиц женского пола (и в этом случае говорят о nomina feminina) [Кирилина 2004: 16–17]. Словообразование многих таких имен мотивируется в преобладающем количестве случаев словами мужского рода и, таким образом, представляет собой вторичные (в словообразовательном отношении) языковые феномены. С этим связано и лексическое своеобразие существительных женского пола: семантически они формируются на базе слов мужского рода.

Гендерные наименования (применительно к людям) имеют в русском языке обычно пять типов языковых соответствий (без супплетивных форм типа брат – сестра, человек – мужчина – женщина):^[113]

1) обозначение мужчины – обозначение женщины (словообразовательный дериват от первого, нейтрального члена): учитель – учительница;

2) обозначение мужчины – обозначение женщины (маркированный член родовой оппозиции, не образованный от первого, а соотносительный с ним): француз – француженка, вдовец – вдова, дурак – дура;

3) обозначение мужчины – обозначение женщины без родовой дифференциации: пилот, пешеход, президент;

4) обозначение мужчины – нулевой эквивалент женского пола: евнух, бородач, двоеженец;

5) нулевой эквивалент мужского пола – обозначение женщины: роженица.

Если рассматривать гендерную проблематику со словообразовательной точки зрения, то нельзя не согласиться со следующим утверждением: «ни на одной словообразовательной категории не сказались в такой мере социальные факторы, породившие борьбу различных тенденций в языке и вступившие в сложные взаимоотношения с тенденциями чисто языковыми, в частности словообразовательными, как на словообразовательной категории личных существительных муж. и жен. р. в их отношении к полу лица» [РЯСОС 1968: 191]. Социальные факторы, способные влиять в XIX в. на процессы именования лиц женского пола, были крайне ограниченны: сфера занятий женщины – дом, семья; престижность женщины определялась престижностью и статусом места службы, деятельности ее мужа [Янко-Триницкая 1966; РЯСОС 1968: 191; Comrie et al. 1996: 231]. Возможности применения женского труда, особенно с развитием капиталистических отношений в России, являлись чрезвычайно сильным социальным стимулирующим фактором для появления номинаций со значением женскости: ткач > ткачиха, акушер > акушерка, учитель > учительница, актер > актриса, писатель > писательница и под.

Развитие и усложнение экономических, социальных, политических институтов страны на рубеже конца XIX – начала XX вв. радикально изменили роль женщины в обществе в первую очередь с точки зрения трудовой занятости: в 1901 г. 26 % женщин было занято в промышленности, через 15 лет, в 1917 г., – уже 40 % [Янко-Триницкая 1966: 170–171] (следует уточнить: прежде всего на неквалифицированной работе [Янко-Триницкая 1966: 170; Comrie et el. 1996: 234]). Рост занятости женщин особенно заметен после 1914 г., с началом Первой мировой войны, «в металлообрабатывающей промышленности, в промышленности пищевых продуктов, на обмундировочных заводах, в конторах, канцеляриях» [РЯСОС 1968: 192].

Именно эти экстралингвистические факторы стали решающими в процессах именования женских профессий отдельным словом. Языковая ситуация начала XX в. предлагала следующие возможности номинации женщин в сфере занятий, профессий (nomina professionalia):

1) словами мужского рода;

2) при помощи суффиксов женского рода (-ша, – иха, – ица, – ка, -уха);

3) сложными словами с «женским» конкретизатором (типа автор-женщина, женщина-летатель, редактор-издательница, женщина-врач и др.).

В нашем материале сложные наименования немногочисленны (мы обнаружили всего 4) и структурно состоят из гендерного (полового) конкретизатора женщина, дама и смыслового понятия: женщина-доброволица, женщина-смертница, дама-кельнерша, женщина-сыщик.

Ганди распорядился закрыть лагеря «женщин-доброволиц» и разослал их по разным местам (Возрождение. 1932. 2 янв. № 2405).

Вдруг двери настежь. Вбегают два палача: еще жертву забыли – женщину-смертницу (Возрождение. 1937. 10 апр. № 4073).

То, что не удалось инспектору, распутала женщина-сыщик, идущая совсем другими путями, чем полиция (Возрождение. 1937. 10 апр. № 4073).

На общем фоне nomina feminina такие аналитические (сложные) обозначения явно уступают в количественном отношении однословным суффиксальным производным.

Кроме того, также синтаксис может выявлять логико-семантическую категорию «женскости» (врач пришла, корреспондент сообщила, доктор выписала рецепт, эта доктор, наша врач и т. д.). Любопытно, но в нашем материале не обнаружилось ни одного случая синтаксического согласования глагола в прошедшем времени с существительным мужского рода (при обозначении пола женщины). Исключение составляют такие случаи, когда иноязычное неизменяемое титульное обозначение женщины сочетается с глаголом прошедшего времени, страдательным причастием, кратким прилагательным в женском роде.

Языковая «гендерная» ситуация в языке метрополии находится в постоянной динамике; возможны различные оценки и интенции в предпочтении или семантической согласовательной категории, или грамматической. Это зависит от многих факторов: возраста, образования, места рождения, социального положения, пола и др. [РЯСОС 1968: 27–32; Мучник 1971: 228–244; Comrie et al. 1996: 247]. О каких процессах, протекающих в категории «женскости», можно говорить применительно к эмигрантскому речевому обиходу, насколько эта категория динамична и подвергается ли она оценочным интерпретациям людей? Для сравнения приведем характерный пассаж из современной эмигрантской газеты, выходящей в Аргентине:

«Языковые уродства»

Моя грач прилетела

Из заметки П. Крючкова о Лидии Чуковской, в «Новом мире» № 3 за 2002 г., узнаем, что так называлась ее последняя прижизненная работа, посвященная защите русского языка. Как объясняет Крючков, Чуковскую «удивляло и возмущало выражение “моя врач пришла”. Удивляет и возмущает оно и нас! Меня когда-то так и передернуло, когда встретил в письме из нынешней России, от вполне культурной женщины (когда-то подруга моего детства) слова: «У меня очень милая врач». Лучше что угодно другое: врачиха, как и говорят в народе (хотя образованцы возражают, что это мол значит «жена врача») или женщина-врач. И, если уж необходим неологизм, хотя и чудовищный, то надо бы врач, когда относится к особе женского пола писать врачь и тогда уж и склонять как ночь: посещение врачи, наблюдения, сделанные врачью и т. п.» (Аркадий Рахманов) (Наша страна. Аргентина. 2003. № 2727–2728).

Конечно, можно только забавно усмехнуться, читая приведенные строки, однако можно посмотреть на вопрос, поднятый в заметке, как на один из «болевых» и острых в современном русском узусе (а именно: разграничение грамматического рода и биологического пола) не только метрополии, но и близкого и дальнего зарубежья.^[114] В задачу нашей работы не входит изучение гендерной проблематики в языке современной русской диаспоры, однако небезынтересно упомянуть экспериментально-статистическое исследование, ставящее целью выяснить интерпретацию категории рода русскоязычными, живущими в Канаде; для них, находящихся в культурной англоамериканской зоне (Pax Americana), намного более существенную роль, чем для русских, живущих в метрополии, на выбор категории рода начинает оказывать фактор политической корректности (political correctness) даже в ущерб грамматической правильности или уместности [Novikov & Priestly 1999].

Основным механизмом называния женщин в эмигрантском речевом обиходе являлась суффиксация, поэтому в дальнейшем мы и сосредоточимся на изучении суффиксальных производных nomina feminina (феминативах). Феминативы – яркий пример взаимодействия языка и социума. Производных со значением лиц женского пола в эмигрантской публицистике немного в количественном отношении, и они далеко не так разнообразны в качественном отношении, если сравнивать с русским языком в СССР 1920–1930-х гг. Это касается также имен существительных с обозначением мужчин (nomina masculina) в эмигрантской речи. Этому также есть свое объяснение, которое будет предложено в ходе рассмотрения.

Если обратиться к феминативам, то обращает на себя внимание доминирование двух моделей: с суффиксами – ица и – ка.

Итак, с рассмотрения имен существительных со значением лица женщин мы и начнем.

1. Nomina feminina

1.1. Суффиксация

Суффикс -иц(а). Активизация суффикса – иц(а) для наименовании женщин началась в первые годы XX в., но особенно интенсивно – после революции 1917 г. С одной стороны, продолжается количественный рост модели на – иц(а) для номинации женщин по профессии (напр.: истопница, никелировщица, наждачница и под. [Протченко 1964: 109 и сл. ]), с другой – появляются гендерные производные в сфере общественно-политических отношений: подпольщица, забастовщица, стачечница, пикетчица [Протченко 1985: 192]. Тем не менее производные на – иц(а) служат для называния женских профессий, хотя и предполагающих достаточную степень профессиональной подготовки, но обычно непрестижных или с низким социальным статусом [Comrie et al. 1996: 234].

В эмигрантских газетах производные на – иц(а) распадаются на несколько групп.

1. для наименования женщин по профессии: фельдшерица^[115], танцовщица, певица, переводчица. В этих производных суффикс – иц(а) выполняет номинативную функцию, служа для производства слов, немаркированных в стилистическом и прагматическом отношениях; словообразовательная цепочка «производящее слово мужского рода -> производное слово женского рода» выстраивается без труда.

2. несоотносительные (с «мужским» существительным) производные для обозначения физиологической, материнской природы женщины: родильница, девица, кормилица. Ср:

…в московских больницах и приютах умирает в среднем 80 % родильниц (Голос Родины. 1919. 11 мая. № 262).

…титулованные и нетитулованные, светские и полусветские дамы и девицы… (Возрождение. 1939. 14 июля. № 4192).

Целый штат кормилиц, нянек, мамок, сиделок под наблюдением монахинь обслуживают младенцев днем и ночью (Шанхайск. заря. 1929. 12 окт. № 1169).

Слово девица сохраняло нейтральную стилистическую окраску, где суффикс выполняет номинативную функцию обозначения женскости, в то же время в русском языке метрополии слово переместилось на периферию – СУ снабжает его пометами офиц.(иальное), устар.(елое), разг.(оворное) и нар.(одно) – поэт.(ическое):

Суд в Вене признает адвокатессу девицу Тоню Шустер «отцом» чужого ребенка (Возрождение. 1932. 1 янв. № 2404).

3. производные, соотносительные с мотивирующими именами мужского рода, для обозначения лиц по осуществляемой ими деятельности, занятию: деятельница, читательница, покровительница, руководительница, возглавительница. Все они – нейтральные по стилистической окраске:

Минувшего 21-го января исполнилась первая годовщина со дня смерти незабвенной Терезины Михайловны Енко, не только исключительной покровительницы всех русских беженцев… но и замечательной всеславянской деятельницы… (Рус. голос. 1939. 5 февр. № 409).

В конце первого полугодия Августейшая Возглавительница женских групп Союза Младороссов Е. И. В. [Ее Императорское Величество. – А. З.] Великая Княжна Кира Кирилловна удостоила Своим присутствием одно из собраний парижской женской группы (Младоросская искра. 1932. 12 июля. № 20).

4. слова, мотивированные именами существительными мужского рода, для обозначения женщин по их особому, исключительному положению в общественной иерархии типа царица, императрица. Этот тип слов оставался в эмигрантском узусе, но смысловой статус этих имена изменился – у них уже не было реального содержания (денотата).

…будет отслужена панихида по Бозе почивающем Августейшем Шефе полка Императрице Марии Федоровне (Рус. голос. 1934. 29 июля. № 173).

Характеризуя в целом феминативные наименования на – иц(а) в эмигрантской прессе, нужно отметить, что наименования женщин по профессии не столь широко встречаются в газетах. Важно еще раз подчеркнуть отличие феминативов на – иц(а) в советском и эмигрантском языковом и социальном обиходе.

1. В советской жизни в 1920–1930-х гг. такие производные стали перемещаться на периферию, будучи стилистически маркированными и образуя преимущественно разговорно-профессиональные наименования для обозначения лиц женского пола. В эмигрантской публицистике гендерные производные со значением профессии малочисленны, и все они нейтральны в стилистическом отношении.

2. В эмигрантской прессе и речевом узусе много производных на – иц(а) не в сфере профессий, а в области социальной активности, общественной деятельности, занятости (этот семантический тип в советском обиходе в 20–30-е гг. XX в. был гораздо менее продуктивен).

3. В эмигрантском узусе продолжали функционировать гендерные производные, обозначающие особые, исключительные функции женщин (обычно в царской, монархической иерархии).

4. Наконец, в эмигрантском узусе отсутствовали феминативы из сферы спорта, в то время как в русском языке метрополии, начиная с 20–30-х гг. XX в., они представляли одну из активных зон номинации.

Суффикс -ш(а). В современном русском языке использование суффикса – ш(а) в современном языке ограничено разговорной речью, нейтральных лексем с этим суффиксом, по-видимому, не возникает.^[116] Этот суффикс для обозначения лица женского пола в русском языке не столь старый, его появление относят к первой трети XVIII в. Спецификой активизации слов с данным суффиксом было то, что основную массу таких существительных составляли обозначения женщин «по мужу» [Очерки 1964а: 81]; существительные типа директорша, инспекторша имели только одно словообразовательное значение – «жена» (директора, инспектора). Образования на – ш(а) получили некоторое распространение в начале 1920-х гг.: редакторша, милиционерша, агитаторша, кассирша, докторша, секретарша, кондукторша, уже в конце 1920-х – начале 1930-х гг. в «постепенно оттесняются все больше и больше в область просторечия» [РЯСОС 1968: 210]. «В наши дни использование подобных существительных носит всегда пренебрежительный, иронический характер» [РЯСОС 1968: 211].

В нашем материале встретилось только 4 случая использования слов женского рода с суффиксом – ш(а). Отметим, что все существительные имеют нейтральную стилистическую окраску. Типология существительных такова.

1. обозначение женщины в соотношении со словом мужского рода: кельнерша (< кельнер), дама-кельнерша, агитаторша (< агитатор):

Лакей (gar?on), кельнерша и посудомойник с многолетней практикой… ищут постоянную работу в русских ресторанах [объявление] (Дни. 1926. 17 нояб. № 1161).

Бывший большевистский представитель в Швеции Воровский и известная агитаторша Балабанова назначены директорами официального журнала большевистского интернационала (Голос Родины. 1919. 6 мая. № 257).

Существительное кельнерша являлось неологизмом на русской языковой почве, будучи созданным, очевидно, в конце XIX – начале XX вв. по словообразовательной модели на – ш(а) для наименования женской профессии.^[117] Слово не было активным, функционируя в литературных текстах как экзотизм при описании заграничных реалий:

Заслужил я благоволения кельнерши десятью крейцерами вместо пяти, которые обыкновенно давала «на чай» кельнершам большая часть публики (Станюкович. «Главное: не волноваться» // Русские ведомости. 1902. № 124).

Использование существительного кельнерша в эмигрантской прессе можно объяснить двояко: 1) переносом понятия из дореволюционного языкового багажа в язык зарубежья, 2) автономной номинацией, без апелляции к дореволюционного языку, осуществленной уже внутри эмигрантского языка.

В отличие от советского языка, где понятие кельнерша представляло собой семантический экзотизм,^[118] в эмигрантском узусе оно употреблялось в прямой номинативной функции. Интересно и то, что в эмигрантских газетах нам не встретилось существительного официантка для обозначения лица женского пола, соотносительного с «мужским» существительным официант, хотя работа в ресторане была одной из самых распространенных среди русских беженцев. Это можно объяснить внеязыковыми факторами: нахождение за границей снижало вероятность использования старого заимствования официант^[119] для обозначения занятий лица. За границей эта название вытеснялось европейскими лексическими эквивалентами. Так в русский язык эмиграции внедрялись иностранные заимствования: гарсон (фр. gar?on), кельнер (нем. Kellner).

Что касается «женского» слова официантка, то оно появилось в русском языке, очевидно, в 20-е гг. XX в., так как его первая лексикографическая фиксация приводится только в СУ.

2. обозначение женщин при отсутствии семантико-словообразовательного соотношения с существительными мужского рода – манекенша:

В последние дни в Париже были найдены мертвыми две молодые женщины. […] Одна из них была артисткой и выступала под именем Винды Ильвано, другая – Габриэла Дюрефур – была манекеншей (Руль. 1926. 14 апр. № 1630).

Любопытно, что производное манекенша появилось именно в эмигрантском узусе, а не в языке метрополии, причем слово осознавалось как стилистически нейтральное, где суффикс – ш(а) служил для передачи категории женскости. Манекенша – словообразовательный продукт эмигрантского узуса, появление которого мотивировано реальной жизнью. По мнению историка моды А. Васильева, русские модели задавали тон в Париже в 20-е и продолжили делать это в 30-е гг. прошлого века. Девушки, женщины из знатного аристократического рода, согласившиеся стать манекенщицами у самых известных модельеров, кутюрье, именовались mannequin vedette – букв.: «манекенщицы-звезды» (приглашенные известные дамы, надевавшие наряды Дома мод во время своих выходов в свет), а девушки более простого происхождения – mannequin cabine – «манекенщицы в зале», т. е. постоянно работающие на показах в Доме мод [Васильев 2001]. Вполне возможно, что востребованность русских девушек, женщин в области моды Парижа и послужила тем внеязыковым толчком для словопроизводства существительного женского рода манекенша.

В русском языке метрополии появление производного манекенша датируется только концом 50-х – началом 60-х гг. XX в., причем уже сразу с ироническими коннотациями, основанными на разговорной стилистической функции суффикса – ш(а) в современном узусе:

Встречные мужчины пристально оглядывали ее с головы до ног, так, что она чувствовала под платьем свою грудь. «Походочка у тебя!» – подозрительно сказала Катя. «Какая?» – «Как у манекенши» (Д. Гранин. Иду на грозу).

Таким образом, гендерные производные на – ш(а) в эмигрантской прессе 20–30-х гг. показывают ее живой номинативный характер.

Суффикс -к(а). Этот суффикс является одним из ведущих для номинации женщин по профессии, деятельности. Пред– и первые послереволюционные годы оставили значительный след в количественном расширении модели слов (со значением «женскости») с данным суффиксом: партийка, доброволка (из женских батальонов), большевичка, беженка, чекистка, спекулянтка, меньшевичка, эсерка-соглашательница, комсомолка, красноармейка, ленинка, партийка, пролетарка, рабфаковка = (реже) рабфачка [Mazon 1920; Карцевский 2000; Селищев 1928].

Эмигрантский узус также широко использует феминативные наименования на – к(а).

1. старые узуальные производные: модистка, студентка, пианистка, беженка, народоволка, содержанка, гражданка, проститутка, мамка, нянька, сиделка:

Первоклассная модистка для бальн[ых] вечерн[их] наряд[ов], с реком[ендациями], ходит на дом (Сегодня. 1930. 12 янв. № 12).

…в Петрограде имеются 1700 проституток и 300 тайных притонов (Воля России. 1920. 18 сент. № 6).

…старая народоволка, шлиссельбургская узница – Вера Николаевна Фигнер… (Анархич. вестник. 1923. № 2).

Целый штат кормилиц, нянек, мамок, сиделок под наблюдением монахинь обслуживают младенцев днем и ночью (Шанхайск. заря. 1929. 12 окт. № 1169).

2. слово соколка (< сокол – «член военно-патриотического общества “Сокол”») может быть отнесен либо к эмигрантскому словообразованию, либо к предреволюционному, поскольку в России общество «Сокол» было учреждено еще в 1907 г., однако в эмиграции оно обрело новую жизнь. Этот феминатив широко использовался в эмигрантской публицистике:

…выступление на «Славянском вечере» в городском театре двух групп русских соколок и соколов: сестер Общества «Русский Сокол» в Новом Саду и сестер и братьев О[бщест]ва «Русский Сокол» в Белграде (Рус. голос. 1934. 29 июля. № 173).

Производные на – к(а) в эмигрантском узусе имеют нейтральную стилистическую окраску, оттенков разговорности, фамильярности, сниженности не ощущается, так что можно утверждать о существовании существительных с «женским» суффиксом – к(а) в языке эмигрантов первой волны как именно номинативных средств для категории женскости. Ср. также другие примеры: френтка (в среде американских русских) < girlfriend [Benson 1957],^[120] инфирмьерка – «сиделка, нянечка (в больнице, приютах)» < фр. infirmi`ere (в муж. роде infirmier), швейка (= швея)^[121] [РЯЗ 2001: 37, 51].

Однако в эмигрантском речевом обиходе гендерные производные на – к(а) находились в явной тени «мужских» номинаций в такой тематической сфере, как политика, идеология, культура. В русском языке СССР существовали гораздо более разветвленные тематические зоны слов с гендерным суффиксом – к(а), что в первую очередь определялось социально-экономическими причинами – активной вовлеченностью женщин в промышленное производство и сферу социальных услуг.

Другие суффиксы (-есса, – чина, – ыня/-иня). В русском языке есть три иноязычных суффикса для обозначения женщин: – есса (адвокатесса, баронесса), – иса (директриса, актриса), – ина (балерина, синьорина). Они не являются активными в словообразовательном отношении. Революция 1917 г. оказала значительное влияние на их функционирование в узусе. «Начинают утрачиваться некоторые слова жен. рода, преимущественно с непродуктивными суффиксами: архитектриса, директриса, инспектриса, лектриса, авиатриса, адвокатесса и т. п.» [РЯСОС 1968: 201]. Авторы монографии [РЯСОC 1968: 201] объясняют это социальными причинами: «пока женщина на определенном посту вызывала удивление, ее обязательно стремились назвать иначе, чем мужчину; когда это становилось привычным, название унифицировалось в мужском роде». С суффиксом – есса в нашем материале встретилось нейтральное обозначение адвокатесса, однако гораздо чаще эта профессия была закреплена за мужчинами – адвокатами:

Суд в Вене признает адвокатессу девицу Тоню Шустер «отцом» чужого ребенка (Возрождение. 1932. 1 янв. № 2404).

Любопытна комбинация лексем при личном имени: профессиональное обозначение (адвокатесса) + обозначение семейного статуса (девица).

Суффикс – ыня/-иня является «полумертвым» [Виноградов 1986: 115] в русском языке. Феминативы на – ыня/-иня несут в общем языке яркую прагматическую функцию (ср. боярыня, государыня, рабыня, сударыня, княгиня, графиня, инокиня, монахиня), поэтому многие лексемы на – ыня/-иня снабжены в СУ ограничительными пометами: дореволюц.(ионное), истор.(изм). Выпадение из словаря целой группы производных с данным суффиксом вызвало стилистическую трансформацию всей словообразовательной модели и наделение суффикса – ыня/-иня стилистическим ореолом книжности [Comrie et al. 1996: 235]. В эмигрантском узусе многие лексемы сохраняли свою употребительность, поэтому и стилистического перемещения слов на – ыня/-иня в регистр устарелой или книжной лексики не наблюдалось. Ср.:

Салон графини Клейнмихель в Берлине сделал свое дело.(Возрождение. 1919. 12 окт. № 86).

В пятницу состоится перевезение останков герцогини Шарлотты Саксен-Мейтингнской в Мейнинген (Призыв. 1919. 7 (23.9) окт. № 77).

Это же явление (нейтральность слов речевого этикета княгиня, графиня в эмигрантском узусе) отмечает и Е. А. Земская [ЯРЗ 2001: 136].

Суффикс – чина встретился только в украинизме дивчина (у Селищева с пометой: ударение на первый слог), который вошел в активное употребление в революционные годы: «в комсомольской среде принято называть девушку по-украински: дивчина» [Селищев 1928: 118, 206]. Ср. характерный пассаж из эмигрантской газеты, показывающий, что украинизм уже лишился своей этнографической маркировки и по смыслу совпал с русским словом девушка (реже – девочка), однако с характеризующе-оценивающей коннотацией – «обычно с красивой, видной внешностью»:^[122]

…стремление евреев выдать своих дочерей за местных казаков и русских крестьян и самим жениться на казачках и русских дивчинах (Голос России. 1931. 1 окт. № 3).

1.2. Субстантиваты

В нашем корпусе примеров встретилось только одно субстантивированное причастие для наименования женщин по профессии: приходящая.^[123] В русском языке 20–30-х гг. субстантивация причастия приходящая не произошла; так, СУ дает употребление данного слова с существительным приходящая домработница. Можно думать, что малая общественная востребованность (в сравнении, например, с дореволюционным временем), социальное «выдавливание» данной профессии, а также общественно-моральная оценка прислуги как буржуазного (капиталистического, эксплуататорского) пережитка не способствовали языковому процессу субстантивации. В эмигрантской жизни место и роль приходящей (обычно домработницы, служанки, уборщицы) как домашней прислуги сохранились, поэтому автономное, самостоятельное использования субстантивата объяснимо:

Ищу место приходящей для всего ui. Woiynska [реклама] (Меч. 1937. 16 мая. № 18).

В группе феминативов ведущим языковым механизмом именования являлась суффиксация, причем наиболее активными суффиксами выступали – иц(а) и – к(а); другие способы именования (сложные наименования, субстантивация) заметно уступали.

2. Nomina masculina

Суффиксальное словообразование имен существительных мужского рода представлено в эмигрантской прессе бо?льшим количеством примеров, чем «женские» наименования. Количественный анализ «мужских» обозначений дает такие пропорции.

Рассмотрим подробнее некоторые наиболее важные для эмигрантской прессы модели.

Суффикс -ик/-ник. В эмигрантской прессе используются следующие тематические типы производных.

1. слова со значением профессии, сферы занятий, учебы: посудомойник, промышленник, сахаропромышленник, священник, стрелочник, торговопромышленник, церковник, шапочник, хозяйственник, шомажник. Итак, совершенно очевидно доминирование старых производных:

Русский портной и шапочник принимает заказы мужского, женского и военного платья [реклама] (Рус. голос. 1939. 1–14 янв. № 406).

В Земском собрании представлены все партии и классы, от торгово-промышленников [sic] и кадетов до эсеров, меньшевиков и большевиков включительно (Воля России. 1920. 14 сент. № 2).

Однако есть и новшества, рожденные эмигрантским бытом. Слово посудомойник является, по-видимому, продуктом эмигрантского языкотворчества. Ср. у Даля: «Судомой, – щик, судомоя, – мойка, – мытка, яросл., кто перемывает в доме, в хозяйстве посуду, кухонную и столовую». Лексема судомойка была обычным в номинативной системе языка, реальным лицом содержания понятия (денотатом) была, как правило, женщина, хотя лексически это никак не было выражено:

…он позвал Минодору и велел ей с помощью мужа, лакеев и судомоек старательно прибрать отделение его покойной матери… (Писемский. Мещане).

«Что же ей, по-вашему, в судомойки идти?» – спросил с недоверием Соловьев. «Ну да, – спокойно возразил Симановский, – в судомойки, в прачки, в кухарки» (Куприн. Яма).

Слово судомойщик использовалось, очевидно, гораздо реже. Эмигрантский быт изменил, сместил привычные нормы, стереотипы разделения мужского и женского труда; очевидно, слово посудомойник и представляет наименование «мужского» труда, появившегося именно в заграничных условиях рынка труда.

Лакей (gar?on), кельнерша и посудомойник с многолетней практикой […] ищут постоянную работу в русских ресторанах [объявление] (Дни. 1926. 17 нояб. № 1161).

2. обозначения, которые были востребованы (актуализированы) эмигрантской жизнью: соотечественник, единомышленник, правопреемник, соплеменник, стачечник, союзник, наследник. Словообразовательной инновацией эмигрантского узуса является окказионализм зарубежник:^[124]

…[сербский. – А. З.] король Александр… мог бы быть поставлен… нам, русским, на честную память в потомстве об истинном друге – союзнике Великого Славянского племени (Голос России. 1931. 1 сент. № 2).

Весной этого года исполнилось тридцать лет с тех пор, как по высочайшему Соизволению Государя Императора Николая II О. И. Пантюховым в Царском Селе был основан скаутский отряд, в котором состоял покойный Наследник Цесаревич Алексей и недавно скончавшийся князь Георгий Константинович (Возрождение. 1939. 7 июля. № 4191).

…ни советофильствующим иностранцам, ни сменовехнувшимся скорбноглавцам из среды зарубежников или русских меньшинственников не захочется задуматься над действительной показательностью этого процесса (Меч. 1937. 11 апр. № 14).

Часто упоминаются старые, дореволюционные, обозначения, напр.: союзник – военно-политический партнер России по Антанте; соотечественник, соплеменник – уже не только и не просто «человек, происходящий из той же страны», но скорее «беженец, эмигрант».

Итак, среди имен существительных на – ик/-ник для обозначения лица новшеством эмигрантского речевого обихода явились наименование мужчин по их профессиональным занятиям (посудомойник, шомажник), а также публицистический окказионализм зарубежник.

Суффикс -тель. В группе имен существительных со значением лица суффикс – тель выступает как один из частотных и регулярных, однако каких-либо заметных новшеств не наблюдается.

1. Эмигрантская пресса использует довольно разнообразные в семантическом отношении слова на – тель (со значением лица), однако абсолютное большинство из них представляет старые публицистические, литературно-художественные обозначения (как уже укрепившиеся в качестве самостоятельных лексем, так и модельные, потенциальные): благожелатель, блюститель, бумагомаратель^[125], вдохновитель, властитель, воссоздатель, выразитель, деятель, завоеватель, избавитель, истолкователь, истязатель, мститель, мыслитель, наблюдатель, недоброжелатель, неприятель, обвинитель, обыватель, осведомитель, освободитель, победитель, побудитель, подделыватель, поджигатель, подстрекатель, поработитель, последователь, правитель, предатель, предводитель, прикрыватель, производитель, радетель, разрушитель, разлагатель, ревнитель, служитель, слушатель, создатель, угнетатель, усмиритель, блюститель, вероучитель, законоучитель, монарх-покровитель, креститель, покровитель, святитель, церковнослужитель.

2. производные на – тель официально-делового, терминологического характера: держатель (акций), предприниматель^[126], кинопредприниматель^[127], работодатель^[128], комнатонаниматель. Этот семантический тип производных с конца 1920-х гг. выходил из советского социального и речевого обихода, становясь знаком зарубежной (капиталистической) жизни.

К держателям страховых полисов, которые вследствие эмиграции из России не могли больше платить страховых премий [объявление] (Дни. 1925. 1 февр. № 680).

Картины с участием Рунича буквально обогащали кино-предпринимателей [sic] и создали ему необычайную популярность во всей России (Руль. 1930. 2 янв. № 2767).

В Норвегии – локаут работодателей в портовых предприятиях (Огни. 1924. 11 февр. № 6).

3. окказиональные производные на – тель на страницах эмигрантской прессы единичны: раскулачиватель.

Первый прицел всеобщей ненависти – это большевик [выделено автором статьи. – А. З.]: чекист, раскулачиватель, активист, предколхоза, сексот, и пр., и пр. (Сигнал. 1938. 15 сент. № 39).

Суффикс -щик/-чик. Производные на – чик/-щик стали активизироваться еще в предреволюционные годы. С. И. Карцевский отмечает следующие производные: подводчик, халтурщик, самогонщик, наркомпродчик [Карцевский 2000: 257], А. М. Селищев дает довольно обширные ряды: агитпропщик, волокитчик, губотдельщик, деревенщик «уполномоченный по ведению партийно-пропагандистской работы в деревне», завкомщик, орготдельщик, подпольщик, полипросветчик, синдикатчик, студкомщик – «член студенческого комитета», текстильщик, сельсоветчик, трибунальщик [Селищев 1928: 174]. Обращает на себя внимание образование слов на – щик/-чик от сложносокращенных лексем. В эмигрантской прессе не встретилось ни одного отаббревиатурного производного, образованного по данной модели, что позволяет сделать заключение о неактивности такого класса слов.

Какие же типы слов на – щик/-чик встречаются на страницах эмигрантской прессы?

1. старые узуальные производные: прапорщик, подпоручик, поручик, конторщик, тюремщик, извозчик, коннозаводчик^[129], могильщик, обмывальщик, погребальщик^[130], пайщик, извозчик, тюремщик, фальшивомонетчик, разведчик, вестовщик^[131], погромщик, обманщик, оценщик, скупщик, доносчик, счетчик, растратчик, захватчик, налетчик, перебежчик:

…мы предостерегаем всех честных монархистов от доверчивого и безпроверочного [sic] отношения к вестовщикам и переносчикам подобных слухов, явно подрывающих высший авторитет и определенно вредящих делу монархического возрождения России (Младоросская искра. 1932. 12 июля. № 20).

В Москве состоялся так называемый «кинофестиваль», на котором были показаны последние советские и европейские картины, и советскими оценщиками розданы премии и отзывы (Возрождение. 1935. 15 марта. № 3572).

Единственные русские погребальщики Kiersch & Son (Кирисюк и сын) [реклама] (Рассвет. 1937. 11 февр. № 35).

Иосиф Погани – сын обмывальщика трупов при будапештской синагоге (Сигнал. 1938. 15 сент. № 39).

Ср. следующее высказывание: «В языке послереволюционнной эпохи по социальным причинам [выделено мной. – А. З.] стали непродуктивны и постепенно утратились некоторые немногочисленные группы слов с суфф. -щик. Это прежде всего имена со значением «владелец торгового или промышленного заведения». […] Названия такого рода стали общественно неактуальными» [РЯСОС 1968: 125].

2. наименования лиц с семантической мотивировкой, рожденной в эмигрантской жизни: советчик (< представитель советской власти, советских органов управления), братчик (< член Белого братства; член группы, сочувствующей белому движению). Ср.:

Советчики, пользуясь монополией советского банка по переводу денег из-за границы, грабят своих подневольных клиентов, выплачивая им только четвертую часть пересылаемой суммы (Руль. 1930. 20 июня. № 2906).

Один наш Братчик [sic; с прописной буквы. – А. З.] сообщает, как он был в Петербурге, в праздник Казанской Божьей Матери, на службе в Казанском соборе (Голос России. 1932. июль. № 12).

Любопытно, что в пределах одного предложения могут встречаться два словообразовательных варианта на – щик и – ист: тракторщик^[132] и тракторист. Приведенный ниже пример свидетельствует, видимо, о равноправном сосуществовании в языковом сознании эмигрантов производных на – щик и – ист:^[133] суффикс – щик – традиционное русское словообразовательное средство для номинации лиц по профессии, суффикс – ист относительно новый, заимствованный. Однако возможность присоединения или русского, или иноязычного суффикса показывает свободное членение слова на составные элементы и обнаруживает альтернативное направление словообразовательной адаптации в эмигрантском узусе: а) иноязычный корень + русский суффикс (тенденция к русификации); б) иноязычный корень + иноязычный суффикс (ориентация на иноязычный, немецкий, прототип):

Из Туниса нам пишут: «Трактористы требуются здесь, главным образом, на время пашни и уборки хлеба… Минувшим летом тракторщикам платили от 800 до 1000 в месяц в горячие месяцы – с готовым помещением и кое-какими прибавками» (Дни. 1926. 20 нояб. № 1164).

Другой пример вариативности: новообразование советской эпохи чрезвычайник^[134] [Селищев 1928: 76] – чрезвычайщик (в эмигрантской прессе):

Служащие различных учреждений составляют специальные организации, которые отправляются в различные хлебные места за продуктами. Выхлапатывают [sic] специальные разрешения, командировки, наряды и проч. и проч. – и едут… Мучаются в дороге… дают направо и налево взятки и иногда, благополучно довезя продукты до Москвы, лишаются их, неудачно попав на какого-нибудь милиционера или чрезвычайщика на улицах самой Москвы (Воля России. 1920. 17 сент. № 5).

Таким образом, эмигрантская пресса оперирует достаточно большим количеством лексем на – чик/-щик. Используются слова, которые в послереволюционном узусе были изгнаны на языковую периферию либо ввиду утраты реалий (типа коннозаводчик или военные номинации старой армии), либо в процессе естественного языкового старения понятий (вестовщик). Формируются также понятия, возникшие уже на почве эмигрантского языка (советчик, братчик). В отличие от языка метрополии 20–30-х гг., где производные легко образовывались от сложносокращенных слов, в эмигрантских текстах нам не встретилось таких случаев.

Суффикс -ист. Существительные с заимствованным суффиксом – ист популярны и активны в русском языке при образовании слов со значением лица. В нашем корпусе эмигрантской прессы производные на – ист исчисляются несколькими десятками, однако, рассматривая их в гендерной перспективе, мы сосредоточимся на словообразовательных инновациях.

1. слова, обозначающие лиц по партийно-политической принадлежности, идеологическим воззрениям, пристрастиям (отапеллятивные производные). Словообразование названий лиц по их политической позиции было одним из самых активных деривационных процессов в русском языке первых десятилетий XX в. Активное словопроизводство таких имен/лиц в эмигрантской прессе неудивительно, так как в эмигрантском обиходе полемика о политической принадлежности человека, о той или иной идеологии являлась одной из центральных, узловых тем, обсуждаемых на страницах газет. Ряд производных на – ист пополнялся интернационализмами: фашист – нем. Faschist, итал. fascista, фр. fasciste, национал-социалист – нем. Nationalsozialist, пропорционалист – фр. proportionaliste. Обращает на себя внимание сочетаемость суффикса – ист в нашем корпусе только с иноязычными основами: антимилитаристы, легитимист, легалист и др.

2. слова, называющие занятия лица в какой-либо сфере деятельности. Эмигрантская пресса использует наименования лиц, относящихся к этой группе, довольно активно – либо как номинативные единицы, либо как характеризующие номинации: капиталист, лицеист, реалист, семинарист, специалист, тракторист и др. В эту группу следует отнести и эмигрантскую профессиональную номинацию эбенист (фр. е?b?niste), лексическим эквивалентом которой является русское слово краснодеревщик (краснодеревец). Характерно, что в приводимом ниже объявлении русскому обозначению (столяр) приводится более специализированный по значению французский семантический элемент:

Требуются рабочие: […] …два хороших столяра (эбенист) [объявление в газете] (Дни. 1926. 20 нояб. № 1164).

3. слова, образованные от аббревиатур, сложносокращенных слов, в эмигрантской публицистике не встретилось. В русском языке СССР отаббревитурные производные формировались в разговорно-профессиональной речи, однако часть из них быстро выходила из употребления (главкист, цекисты, пекисты, окисты и др.).

4. слова, обозначающие принадлежность какой-либо группе лиц. Довольно много номинаций на – ист в эмигрантской прессе; как правило, это слова из дореволюционного и советского языка: колонист, активист, пропагандист, максималист, октябрист, профессионалист, националист.

Три группы – национальный союз, включающий бывших правительственных чиновников, националистов и октябристов, национальный центр (Возрождение. 1919. 13 июля. № 7).

Рыков капитулировал перед Лениным на самом съезде, Томский после съезда, а Шляпникова до съезда угнали в Европу раскалывать там професс. [ональное. – А. З.] движение. После предательства вождей рядовая оппозиция, которая, действительно, впервые была широкой и обнимала рабочих профессионалистов и многих местных деятелей, восставших против мертвящей гиперцентрализации, чекистов и коррупции, была легко раздавлена (Воля России. 1920. 18 сент. № 6).

Интересной оказалась судьба слова активист в эмигрантском дискурсе. Этот советизм был заимствован из языка метрополии 30-х гг. и имел негативные прагматические коннотации:

Существует слой населения – как бы «конгломерата» из всех других слоев, т. е. из интеллигентов и из рабочих, и колхозников, и военной среды, – это «активисты». Активисты весьма заметны в жизни советского населения. Это те, кто, так сказать, портят жизнь, выдумывая или проводя в жизнь новые и новые сюрпризы. Эти люди – воспитанники на все 100 % советской власти, воспринявшие мораль Сталина; эгоисты и беспринципные люди, делающие карьеру на подсиживании, подслушивании и т. д. Такие люди есть везде. Среди колхозников, рабочих, в учреждениях и на предприятиях. На них сейчас держится власть Сталина, и их награждают особенно… население активистов ненавидит, и им ничего не остается, как быть верными до конца Сталину (Возрождение. 1939. 14 июля. № 4192).

Но в 30-е гг. XX в. слово активист стало встречаться в некоторых эмигрантских кругах в новой мотивировке: если в советском обиходе слово активист было мотивировано существительным (активист < актив^[135]), то в эмигрантском узусе активист соотносилось с понятием активизм – «военно-идеологическая доктрина, а также эмигрантское движение, выступающее за радикальные формы свержения советской власти». Таким образом, на эмигрантской языковой почве у советизма активист1 сформировался семантический «эмигрантский» омоним активист2. В данном случае можно говорить не о развитии полисемии в пределах одной семантической структуры слова активист1, а о сложении именно омонимии, так как семантическая мотивировка слова активист2 совершенно иная.

…все мы… активисты… только и делаем, что мечтаем вернуться в Россию, жить для России, работать во имя ее освобождения (Младоросская искра. 1933. 15 нояб. № 34).

Частотны также производные на – ист, имеющие отношение к актуальным понятиям (реалиям) зарубежной жизни: спартакист, лоялист^[136], путчист^[137], нансенист.^[138]

…в Ковне арестован по приказу союзной комиссии германский спартакист Рокегель, бывший председатель московского совета германских солдатских и рабочих депутатов (Призыв. 1919. 4 (21.12) дек. № 135).

Повстанческое командование сообщает об одержании победы в 10-ти милях к востоку от Мадрида, где повстанцам удалось прервать сообщение между Валенсией и столицей. Повстанцы определяют потери лоялистов в 800 убитыми (Рассвет. 1937. 11 февр. № 35).

Эстонские путчисты наметили 1800 жертв к разстрелу [sic] [название заметки] (За свободу. 1925. 1 янв. № 1 (1405)).

Берлинских нансенистов выселяют из «Нансенхейма». В Берлине ликвидируется общежитие русских беженцев, существовавшее в течение 10 лет (Сегодня. 1930. 8 янв. № 8).

Итак, в эмигрантской публицистике суффикс – ист продолжал свою языковую жизнь, либо входя в состав новых иноязычных заимствований, либо создавая «эмигрантские» производные для наименования лица: активист (< активизм), (разг.) нансенист – «обладатель нансеновского паспорта». Совершенно нетипичны для эмигрантского узуса отаббревиатурные производные.

Суффикс -ец. Производные на – ец со значением лица, принадлежащего к той или иной политической партии, разделяющего те или иные политические убеждения, составляют один из самых продуктивных типов в русском языке. Рост продуктивности данного словообразовательного средства для выражения словообразовательного значения «последователь кого-либо, член коллектива» по направлению к советскому времени был очевиден: «это один из тех типов, продуктивность которых непосредственно связана с языком советской эпохи» [РЯСОС 1968: 121].

Рассмотрим семантические типы, которые представлены в производных с суффиксом – ец со значением «лицо по своей политической позиции, член какой-либо организации».

1. Производные на -ец, образованные от личных имен.

Как видно из приведенного списка, словопроизводство имен лиц на – ец от антропонимов было очень активным в послереволюционное время. В эмигрантском речевом обиходе такой тип слов на – ец сохранялся на всем протяжении 20–30-х гг., особенно быстро и легко возникали производные от имен военачальников, командующих армиями, дивизиями, другими воинскими подразделениями, от имен членов монархической семьи, от имен советских вождей. В русском языке метрополии продуктивность модели пошла на убыль в 20-е гг. См. примеры из эмигрантской прессы:

Мы, «туркуловцы» [сторонники и подчиненные генерала Туркула. – А. З.]… предложили бы решимость [в работе съезда] (Сигнал. 1938. 1 окт. № 40).

…дело о столкновении между тихоновцами и живоцерковниками (Дни. 1926. 18 нояб. № 1162).

Есть у нас «отряды» «зарубежной армии Николая Николаевича», и сравнительно недавно возникли «отряды корпуса императорской армии и флота», подчиненные Кирилу [sic] Владимировичу. […] К Кирилу Владимировичу от Николая Николаевича уходят чаще всего потому, что в «императорском корпусе» быстрее и щедрее производство. Соблазняет возможность скоро получить «следующий высший чин». […] Обратные перелеты – от кирилловцев к николаевцам, впрочем, сравнительно редки (Дни. 1926. 16 нояб. № 1160).

Вместе с тем эмигранты широко использовали данную модель для именования сторонников, членов группы, сформировавшейся вокруг какого-либо советского руководителя. Ясно, что прагматика приводимых ниже производных была отрицательной.

Сталинцы хотели до 7 ноября нейтрализовать Троцкого, но надеялись, что это произойдет бесшумно. Троцкий их вызвал на бой (Возрождение. 1927. 4 окт. № 854).

А твердокаменные подленинцы с особым упрямством твердят: «партия не откроет ни единой щели для закоренелых врагов рабочей диктатуры» (Огни. 1924. 21 янв. № 3).

«Красная звезда», орган красной армии [sic], сообщает, что заместитель начальника полит. [ического] управления Киевского военного округа Орлов оказался антисталинцем (Меч. 1937. 6 июня. № 21).

…австрийская социал демократия [sic], вместо того, чтобы тратить силы на борьбу с хулиганствующими подзиновьевцами, может все их целиком отдавать практической созидательной работе (Дни. 1925. 5 февр. № 683).

Итак, в эмигрантской публицистике именования на – ец (от личных имен) сосредоточиваются:

а) в военной сфере;

б) в области сторонников той или иной ветви императорской фамилии;

в) для наименования (с негативной коннотацией) членов или сторонников того или иного политического деятеля в СССР.

2. производные, образованные от топонимов. Эмигранты сохраняли старые обозначения лиц по военно-территориальным объединениям: донец (член Войска Донского или выходец из области Войска Донского), кубанец (член Кубанского казачьего войска), терец (член Терского казачьего войска).

…избрание Донского Войскового Атамана и суждение о правильности выборов является внутренним делом самих Донцов (Рус. голос. 1939. 2 апр. № 417).

Поздравляю доблестных Донцов, Кубанцев, Терцев и представителей прочих Казачьих войск, в Болгарии пребывающих, с Праздником Светлого Христова Воскресения (Рус. голос. 1939. 9 апр. № 418).

В то же время эмигранты продолжали использовать старую модель именования жителей при помощи существительных с суффиксом – ец: англо-саксонцы, финляндцы, австро-венгерцы.^[139] Уже за пределами нашего материала эмигрантской прессы 1919–1939 гг. нам встретился интересный окказионализм, мелькнувший в 1950 г. в частном письме В. Перелешина (наст. имя – Валерий Францевич Салатко-Петрище), жившего в Китае: «Эсшанцы выслали меня, как вероятного агента китайских или советских коммунистов» [Russian poetry 1987: 12]. Этот окказионализм представляет собой модельное образование на – ец от буквенного прочтения аббревиатуры США.

3. производные от отглагольных существительных. Этот тип производных стал активно развиваться в русском языке в советское время. «Сюда относятся обозначения лиц по принадлежности к какому-нибудь учреждению, по роду общественной деятельности, по действию, являющемуся лозунгом или характерным признаком. Слова этого рода обычно образуются от отглагольных существительных на – ение» [Виноградов 1986: 91]. Это языковое новшество в русском языке свидетельствует о возросшей активности и роли субъекта в социальной жизни. Ср.: еще в конце XIX в. такие производные, как выведенец, поселенец образовывались в языке от страдательных причастий прошедшего времени: выведенец < выведенный, поселенец < поселенный (в новое место), переселенец < переселенный и под.; в семантике данных наименований отчетливо проявлялась пассивность лица.^[140] В советское время возникли многочисленные производные, мотивированные уже не страдательными причастиями, а отглагольными существительными: просвещенец – это производное не от страдательного причастия просвещенный, а от существительного просвещение (просвещенец – «человек, несущий в массы просвещение»); слово обновленец образовано не от страдательного причастия обновленный, а от отглагольного существительного обновление^[141] (обновленец – «выступающий за обновление»). Смещение словообразовательной мотивировки от страдательных причастий к отглагольным существительным сказалось и на семантике имен лиц на – ец: от семантики пассивности – к семантике активности. Как же данный класс слов представлен в советских и эмигрантских текстах?

В эмигрантской прессе широко использовались также слова, идущие из дореволюционного времени: непредрешенец (сторонник осуществления тактики непредрешения^[142]), полунепредрешенец, непротивленец^[143] (сторонник теории непротивления), которые продолжали свою интеллектуально-политическую историю в зарубежье. В советском идеологическом и речевом обиходе они были списаны в «утиль»:

Но среди непредрешенцев есть лица и группы, которые стоят несколько особняком. Их правильнее было бы назвать полунепредрешенцами. Наиболее ярким выразителем этих настроений является сейчас ген. Деникин (Сигнал. 1939. 1 апр. № 52).

Наконец, все русские непротивленцы, что днем и ночью скулят о личных своих скорбях, но пальцем не пошевелят для спасения распятой России, да устыдятся, наконец, страха иудейского (Рус. стяг. 1925. 4/7 июня. № 1).

Суффикс – ец в эмигрантском узусе служил для образования важных социально-политических концептов: утвержденцы (сторонники утверждения, победы советского строя в будущей войне с фашистской Германией), возвращенец (сторонник возвращения в СССР), невозвращенец (тот, кто не вернулся в СССР из заграничной поездки). См. примеры:

Они толкают в ту безнадежную трясину, в которую забрели непротивленцы, «соглашатели», «попутчики» и духовные возвращенцы (Младоросская искра. 1932. 20 авг. № 21).

…трудно разобраться, почему в Париже и в других центрах эмиграции молодежь разбита на ряд объединений: есть «младороссы», есть «союз нового поколения», имеются «Русские фашисты», потом идут молодые «утвержденцы» и т. д., всех даже не упомнишь (Младоросская искра. 1933. 15 нояб. № 34).

Младороссы видят в [Дмитриевском – А. З.] наиболее яркого и талантливого из «невозвращенцев», деятельность которого в эмиграции наносит наибольший ущерб сталинской верхушке (Младоросская искра. 1932. 20 авг. № 21).

Слово пораженцы (сторонники военного поражения СССР в будущей войне с Германией) существовало в эмигрантском идеологическом пространстве конца 30-х гг. в смысловой оппозиции понятию утвержденцы, в то время как в советском языке производное пораженцы рассматривалось совсем с другой мотивировкой, а именно – в контексте классовой борьбы в рамках всемирной революции. Ср. в СУ такое толкование данных понятий: «Пораженец, – нца, м. Сторонник пораженчества (в 1 знач.)»; «Пораженчество (полит.). 1. Политика революционной партии рабочего класса, направленная к поражению в несправедливой, захватнической войне своего империалистического правительства и к его свержению путем превращения империалистической войны в гражданскую с целью освобождения от капиталистического рабства и империалистических войн. Ленин считал, что политику поражения своего империалистического правительства – пораженчество – должны проводить не только русские революционеры, но и революционные партии рабочего класса всех воюющих стран». В эмигрантском речевом обиходе устанавливались такие словопроизводственные связи и мотивации, которых не знал материковый русский язык.

Таким образом, класс производных на – ец, образованных от отглагольных существительных, в эмигрантской прессе служил для:

а) именования советских высокопоставленных лиц;

б) именования лиц, виновных в совершении Февральской и Октябрьской революций (сохранение таких обозначений диктовалось поисков виновных в произошедшей трагедии и при обсуждении насущных тем построения будущей России);

в) именования лиц в эмигрантской жизни.

В то же время эмигрантскому речевому обиходу осталась совершенно чужда словообразовательная модель, рожденная в русском советском языке, – словопроизводство от сложносокращенных слов.

Суффикс -ан. Суффикс экспрессивен, но непродуктивен в русском языке [Виноградов 1986: 93]. Данный формант встречается в лексике разговорной речи. С проникновением в русский язык одушевленных существительных из французского языка, оканчивающихся на – ан (напр., партизан < partisan; тиран < от греч. tyrannos через франц. tyran), произошло расширение сферы основ, сочетающихся с суффиксом – ан; так возникли на почве русского языка производные критикан, политикан, интриган. Именно негативная стилистическая окраска суффикса – ан в русском языке сообщает и иностранным основам «экспрессию презрения или осуждения» [там же: 94].

Словообразовательной новацией эмигрантов является создание производного большевизан: при помощи суффикса – ан слову придавалась негативная экспрессия:^[144]

[Газета «Новая искра» – ] это просто свалочное место, где доморощенные большевизаны подвизаются рядом с такими же примитивными «антибольшевиками» (Меч. 1937. 25 апр. № 16).

Данное обозначение сохранялось в эмигрантском обиходе длительное время, сосуществуя с однокоренными большевик, большевист как слово, содержащее эксплицитную пейоративную окраску в самой словообразовательной структуре при помощи – ан, в отличие от лексем большевик, большевист: их негативная оценка заключается в самом понятии (с точки зрении эмигрантов), но не проявлена на уровне морфем, т. е. «поверхностно».

Языковая частотность обозначения большевизан^[145] и потребность передать круг идей, действий, связанных с понятием, приводят к формированию словообразовательного гнезда: большевизанский, большевизанствовать, большевизанствующий, коммунистически-большевизанский:

В приветственной речи, открывшей конференцию, бывший министр рабочего кабинета [Англии] Робертс заклеймил интриги большевизанствующих меньшинств партии, которая старается подорвать доверие рабочих к их вожакам (Возрождение. 1927. 4 окт. № 854).

В духовной жизни русской эмиграции здесь [в Нью-Йорке. – А. З.] виден распад, но не заметно сложение. Рассыпались большевизанские группы. Материал, из которого они составлялись, здесь не малочислен, но он именно рассыпался (Дни. 1926. 19 нояб. № 1163).

27 января в Лондоне состоялась возвещенная с большим шумом конференция так называемого «национального меньшинства» английского профессионального движения, или, попросту говоря, коммунистически-большевизанской группы английских трэд-юнионистов (Дни. 1925. 27 янв. № 675).

…я сразу признал гениальным произведением «Двенадцать» [А. Блока – А. З.], несмотря на то, что сам поэт отвратительно большевизанствовал (Младоросская искра. 1933. 15 нояб. № 34).

Итак, в эмигрантской прессе суффикс – ан был использован именно благодаря своему коннотативному негативнооценочному (пейоративному) «шлейфу» и выступал для образования лексемы большевизан (и его гнезда).

Суффикс -ач. В корпусе содержатся немногочисленные слова с непродуктивным «мужским» суффиксом – ач. С. И. Карцевский характеризовал его как «народный», приводя следующие примеры из языка революционного времени: басмач, пикач – «антибольшевистский повстанец в Сибири» (< пика), толкач – «посредник при сделках», слухач – «телефонист (в окопах)», рвач, циркач, смехач (в литературном обиходе) [Карцевский 2000: 257]. А. М. Селищев приводит неологизм 20-х гг. непач (по модели силач, богач), сосуществующий с нейтральной номинацией нэпман, и избач – «заведующий избой-чительней» [Селищев 1928: 176]. В нашем материале этот суффикс представлен публицистическими (с характеризующей функцией) производными трубач, богач и советизмом стукач – «доносчик, осведомитель», табуизированным в официальном советском публичном обиходе, но употреблявшимся в разговорной речи.

Мужика или бабу вызывают в комячейку и заставляют следить за определенными лицами – в Амурской области это называется – «стучать». […] Иногда «стукачей» посылают за китайскую границу, чтобы «стучать» среди эмигрантов (Возрождение. 1927. 5 окт. № 855).

Основными словообразовательными средствами для суффиксального выражения лица мужского пола в нашем корпусе являются: суффикс – ик (-ник/-шник), идущий с явным отрывом от других, и суффиксы – тель, – ист, – ец, уступающие по продуктивности предыдущему. Суффикс – чик/-щик замыкает группу продуктивных и регулярных суффиксов. Далее с резким отрывом следуют непродуктивные суффиксы в русской словообразовательной системе: – ач, – ан, представленные единичными производными.

Выводы

Как показывает наш материал, существуют различия в русском языке метрополии и эмигрантском узусе: в русском послереволюционном языке происходили значительные трансформации в гендерной области, вызванные в первую очередь социальными причинами. В эмигрантском узусе изменения были не столь заметны. Какие же главные особенности гендерных наименований в эмигрантской прессе?

1. Женские суффиксальные производные занимают в нашем корпусе намного более скромное место, чем «мужские». Социологическим объяснением этого служат, в частности, производственно-экономические условия эмигрантской жизни (устроенность женщин на работу была существенно ниже, чем у мужчин), политико-идеологические (более активная вовлеченность мужчин, чем женщин, в социально-политические дискуссии о прошлом и будущем страны), военно-организационная (сохранение в эмиграции старых военных подразделений и структур, а также появление новых). Нельзя не учитывать и тот факт, что эмигрантская публицистика чаще и больше писала о «мужских» темах (революция, гражданская война, занятость и устройство на работу, политика), чем о насущных женских проблемах, вообще о духовном, интеллектуальном, культурном мире женщин.

2. Среди феминативов обозначений женщин по профессии немного. Словообразовательная продуктивность суффиксов минимальна. Номинативные потребности (называние женских профессий) обычно обслуживал суффикс – ша, сохраняющий свою нейтральную стилистику, в отличие от русского языка метрополии 1920–1930-х гг., где он переходил в разряд стилистически маркированных. Другие суффиксы в нашем корпусе словообразовательной активности не обнаруживают. Общественно-политические обозначения нечастотны, в отличие от «мужских» существительных. Следует упомянуть суффикс – иц(а), служащий в эмигрантской прессе для именования женщин либо по их исключительной функции в социальной иерархии (царица, императрица), либо по их физиологической (материнской, воспитательной) роли. Явно периферийными для феминативов остаются суффиксы – есса, – ыня/-иня, – чина (единичные обозначения). Зафиксирован субстантиват приходящая (о служанке, домработнице), свидетельствующий о процессе семантического стяжения; слово домработница в нашем корпусе не встречается.

3. Репертуар суффиксов существительных мужского рода превосходит суффиксальные модели феминативов. Среди «мужских» производных преобладают общественно-политические, военные, экономические, профессиональные номинации, отражающие в языковом свете те сферы мира мужчин, которые оказывались востребованными или актуализированными в эмигрантской жизни. Словообразовательная активность «мужских» суффиксов для наименования лиц существенно выше, чем активность «женских» суффиксов.

4. Общей словообразовательной особенностью суффиксальных производных существительных со значением лица мужчин и женщин является отсутствие, в отличие от советского речевого обихода, отаббревиатурных производных.

Глава 5
Лексико-семантические особенности эмигрантской прессы

Общие замечания

Интенсивные и глубокие преобразования, произошедшие в социальном, общественном, экономическом строе после революции 1917 г. в течение очень короткого промежутка времени, живо и непосредственно затронули область лексики. И в предшествующий период изменения в словарном составе русского языка характеризовались достаточно быстрыми темпами развития: с начала XX в. очень активно протекал процесс иноязычного заимствования в сфере техники (телефон, телеграф, кино, авиация, автомобили), политической терминологии, спорта, понятий-экзотизмов, особенно в период русско-японской войны (1904–1905 гг.); в производстве новых слов активную роль играли и словообразовательные механизмы, пополняя лексическую базу новообразованиями, отражающими трансформации в обществе, культуре, искусстве. В период Первой мировой войны количество и тематика иноязычных заимствований существенно снизились, активизировались старославянские лексические и словообразовательные элементы; эти лексические процессы происходили в контексте оборонно-патриотических общественных настроений [Карцевский 2000; Lehikoinen 1990; Comrie et al. 1996]. Социалистическая революция 1917 г. перераспределила векторные направления в лексико-семантической системе русского языка. Лексические инновации, пассивизация некоторых лексических пластов (сферы церковно-религиозных отправлений, военной иерархии, экономико-политической области, монархическо-государственной терминологии, этикета и др.) были настолько существенны и заметны для языкового сознания индивида, что самым прямым образом привязывались именно к социально-политическим событиям. Это зачастую приводило некоторых представителей революционно настроенной интеллигенции (работников вузов, журналистов) к утверждению: происходит «революции в языке».^[146] До 1917 г. подобные высказывания были редкостью, так как в массовом языковом сознании все-таки доминировало ощущение преемственности, естественного лексического движения. Кроме того, лексические новшества до революции 1917 г. обычно концентрировались в области книжно-литературной речи, мало затрагивая речевую практику абсолютного большинства полу– или безграмотного населения.

Главное отличие послереволюционных лет от предшествующего периода заключалось в овладении массами новой политической, экономической, военной, административной терминологии. Пожалуй, никогда ранее, вплоть до 1920-х гг., русская лексическая система не претерпевала столь радикальных трансформаций как с внутренней, имманентной стороны (передвижка лексико-стилистических границ, переформирование старых лексико-семантических рядов и складывание новых), так и внешней (сложение новой социолингвистической базы). Степень воздействия, интенсивность влияния на языковую личность многих общественно-политических, экономических, социальных терминов, прежде ограниченных литературно-книжными сферами языка (литература, публицистика, пресса) и малопонятных подавляющей массе языкового социума (крестьяне, рабочие, солдаты, матросы), в послереволюционной прессе, новых учебниках, листовках, пропагандистских речах многократно выросла. Следствием этого стало активное проникновение новой или актуализированной терминологии в лексикон и прагматикон индивида. Кроме того, одним из важнейших механизмов трансляции новой терминологии массам и ее внедрения в речевой обиход являлись политические беседы, проводимые специально подготовленными людьми (в их числе были активисты, безбожники, политруки, селькоры, рабкоры) среди крестьян, солдат, рабочих. Процессы освоения общественно-политической лексики разными социальными группами (напр., солдатами Московского военного гарнизона [Шпильрейн et al. 1928], крестьянством [Шафир 1924; Селищев 1928: 210–218], рабочей молодежью [Селищев 1928: 207–209], сельскими корреспондентами [Меромский 1930]) стали популярным и новаторским объектом наблюдения и социолингвистического описания в послереволюционные годы. Для их проведения были разработаны и впервые использованы социолингвистические методики (критический анализ некоторых дан в [Винокур 1925]).

Лексические изменения в конце 1920 – первой половине 1930-х гг. (годы первой пятилетки) характеризовались увеличением «технических» заимствований из английского языка; именно в эти годы английский стал ведущим языком-источником, заметно потеснив немецкий и французский [Крысин 1968: 85–126]. Но со второй половины 1930-х гг. начался процесс массовой замены прежних иноязычных слов русскими эквивалентами в рамках усиливающейся конфронтации со всем иностранным; само понятие «иностранный» приобрело в официальной пропаганде негативные коннотации [Паперный 1985: 60–61]. Все возрастающий контроль государства над всеми сторонами жизни людей, осуществление политики языкового планирования, борьба с заимствованиями в художественной и технической литературе, введение внутренних паспортов, ограничивающих свободу перемещения по стране, система прописки – все эти факторы привели к «более медленным накоплениям в словарном составе» середины 30-х гг. [Comrie et al. 1996: 205], чем в предшествующий период.

Социолингвистические изменения, происходившие в русском языке в советский период и в значительной степени обусловленные кардинальными социальными трансформациями, в эмигрантской разновидности языка протекали более медленными темпами. Одной из консервирующих причин являлось сохранение дореволюционных классовых и сословных различий между людьми, во многом определявших и речевые стратегии и тактики узуса. Исследователи первой волны русской эмиграции отмечали три характерные черты лексического состава эмигрантского узуса: «архаичность, иноязычность, разговорность» [ЯРЗ 2001: 111], кроме того, они констатировали также «ограниченность словаря» [РЯЗ 2001: 57; также: Грановская 1995: 55]. В принципе, в таком утверждении нет ничего необычного и удивительного: с одной стороны, эмигранты вынуждены прибегать для выражения многих понятий, обозначения реалий (особенно повседневной жизни) к иноязычным лексическим средствам ввиду отсутствия адекватного русского соответствия, с другой стороны – устная речь, как правило, может значительно отличаться как по своему лексическому наполнению, так и по грамматическим, синтаксическим конструкциям от кодифицированных форм языка (книги, публицистика, театр, учебная литература и др.). Однако нельзя сводить весь эмигрантский узус только к устно-речевым формам и судить о «бедности» языка эмигрантов или, напротив, умилительно восхищаться сохранением устаревших лексических или грамматических форм как якобы проявлением «чистоты» эмигрантского варианта русского языка в сравнении с языком метрополии, «испорченным» советским временем. Очевидно, в какой-то мере оппозитом «обедненному» речевому эмигрантскому узусу может служить язык художественной литературы, свидетельствующий о лексическом богатстве и разнообразии, развитом языковом чутье эмигрантов и мастерском использовании писателями, публицистами различных выразительных средств: метафорики, синонимии, антонимии, паронимии и др. (многочисленные примеры и комментарии приведены в [РЯЗ 2001: 119–287]).

Итак, если представить эмигрантский речевой узус и художественную литературу в качестве двух если не полярных, то достаточно противостоящих друг другу феноменов в рамках эмигрантской разновидности русского языка, то газетный текст в известном смысле «снимает» эту оппозиционность, полярность, так как в нем происходит интенсивное сближение, симбиоз книжного и разговорного стилей речи. Именно поэтому в эмигрантской публицистике встречаются такие лексические и семантические особенности, которые редко бывают представлены в записях разговорной речи или являются периферийными для художественной литературы. Конечно, эти особенности обусловлены функциональными свойствами газетного текста: 1) информирующей функцией (упоминанием фактов, событий, явлений, личностей) и 2) интерпретирующей функцией (демонстрацией печатным органом той или иной оценочной, аксиологической шкалы, основанной на господствующих в данном социуме, коллективе политических, морально-этических, религиозных представлениях). Интерпретирующая функция адекватно может быть реализована только при наличии общих фоновых знаний автора и читателя/читателей газеты. Лексический компонент (лексикон газеты, ключевые слова, квазисинонимия и др.) в структуре механизмов, обеспечивающих установление контактной связи «газета – читатель», является одним из ведущих, стержневых.

Эмигрантская пресса во многом ориентируется на образцы газетно-публицистического лексикона и стиля, сформированного еще до революции, в доэмигрантский период. Уже тогда газетно-публицистическая речь обладала «широким спектром слов-опор («сигналов») – языковых символов различных общественно-политических, религиозных, философских и литературных школ и направлений. Созданные первоначально для обозначения какой-то конкретной ситуации, такие слова становятся обобщенными социальными и философскими формулировками, подразумевающими известный подтекст» [Лексика 1981: 317]. Вместе с тем эмигрантская публицистика гораздо более живо реагировала на зарубежную реальность, чем в дореволюционное время, что совершенно естественно объясняется или непосредственным контактированием эмигрантских журналистов с политическими правящими кругами стран, где проживала русская диаспора, или близостью к ним. Кроме того, советская печать также составляла один из постоянных и важнейших источников словарных пополнений лексического состава эмигрантской прессы. Таким образом, эмигрантскую прессу ни в коем случае нельзя характеризовать как застывшую, законсервировавшуюся, остановившуюся в своем развитии. Другое дело, что в сравнении с формирующимся советским газетно-публицистическим стилем, ломающим старые дореволюционные лексико-стилистические каноны и создающим новые на базе общей тенденции демократизации языка, эмигрантская пресса сохраняет уже наработанные газетные приемы. Динамика лексического состава эмигрантской прессы определяется, в частности, комбинацией следующих компонентов:

1. сохранение старых лексических средств, называющих те или иные понятия, реалии, ставшие историзмами в советской действительности.

2. активное проникновение иноязычных лексико-семантических средств.

3. включение в эмигрантский лексикон и интерпретация на страницах эмигрантских газет лексических советизмов.

4. формирование семантических отношений (синонимия, антонимия, ключевые слова (key words), квазисинонимия, паронимия), отражающих сетку понятий в эмигрантской жизни и речевом узусе.

Далее мы сосредоточимся на рассмотрении некоторых лексико-семантических групп слов, имеющих специфику использования в эмигрантской прессе, а также на анализе семантико-прагматических механизмов, участвующих в создании тех или иных смысловых связей между лексемами и лексико-семантическими группами.

1. Типология лексических средств в эмигрантской прессе

Одной из характерных особенностей языка эмигрантской прессы являлось сохранение старой лексики, смещенной на лексико-семантическую периферию в послереволюционном языковом обиходе.

1. монархическая лексика: империя, имперский, монарх, монархический, царь, царский, император, императрица, князь, трон, король и др., а также традиционные перифрастические обозначения, риторические устойчивые обороты монархической власти и наименования членов царской семьи. В монархическо-патриотических и военных печатных изданиях эта лексика вполне обычна и используется с положительной коннотацией. Сохранение монархической лексики в узусе монархистов выполняло важную прагматическую функцию, она использовалась либо с ностальгическими аллюзиями, обращенными к утраченной родине, либо с надеждой и верой в скорейшее крушение большевизма и восстановление монархии.

Было действительное и полное единение Императоров Русского национального правительства с Русским народом в великом деле защиты идеи Славянства и, в частности, Сербии (Рус. голос. 1934. 29 июля. № 173).

Движение, возглавляемое Его Императорским Величеством, сперва как Блюстителем Государева Престола, а затем как Законным Императором Всероссийским, никогда не имело и иметь не могло партийного характера (Рус. стяг. 1925. 4/7 июня. № 1).

Особую значимость для монархистов имело сохранение монархии в дружественной Сербии как свидетельство духовной близости и взаимопомощи двух народов в трудные минуты истории: помощь сербскому народу со стороны России в XIX в. и, в качестве благодарного ответа, помощь Сербии русским беженцам после событий 1917 г. Именно поэтому монархические газеты так охотно используют монархические титулы при назывании сербского короля не только в качестве принятых клишированных номинаций, но и с прагматическими интенциями, аллюзиями (историческими, ностальгическими, индивидуальными):

Мы, нашедшие гостеприимный приют под кровом Югославянской Державы, с доблестными братьями Сербами коей спаяны пролитой в 1914–1917 гг. кровью, счастливы в эти великие исторические дни из глубины души и сердца воскликнуть: Да здравствует на многая лета Его Величество Рыцарь-Король Александр I, Его Августейшая Семья и Его народ! Да воскреснет наша Родина – Великая Россия! (Рус. голос. 1934. 29 июля. № 173).

9 октября злодейской и святотатственной рукой убит Его Величество Александр I-ый Король Югославии. Убит Король-Воин и Рыцарь, Король-Отец и верный Друг, Король-Славянин… (Рус. голос. 1934. 14 окт. № 184).

Напротив, очень скромно и только с негативной окраской монархическая терминология представлена в анархических газетах, где она используется в более абстрагированном смысле – осуждения несправедливости современного мироустройства вообще, поэтому лексемы данной семантической группы употребляются в символическом значении, как знаки политических понятий и идей:

Товарищи и читатели не посетуют на нас за то, что наши сообщения из России пока крайне скудны. Одно из последствий большевистской реакции состоит в том, что и для нас – анархистов – границы России закрыты, как это было и во времена царизма (Анархич. вестник. 1923. № 1).

Империи и монархии, республики, лиги наций – порождение дьявольских сил; пушки, дредноуты, удушливые газы, истребительный огонь; тюрьмы, виселицы, электрические кресла… (Анархич. вестник. 1923. № 1).

Абсолютная монархия, представляющая собою, так сказать, фетишистский период в истории развития государства, где царь является наглядным выражением всей системы, обращалась с широкими народными массами своих бесправных подданных, как с большим дойным стадом (Анархич. вестник. 1923. № 5–6).

Таким образом, прагматический потенциал монархической лексики в изданиях разной политической ориентации оказывается в эмигрантском дискурсе неоднородным: монархические газеты в использовании такой лексики стремятся передать коннотации, связанные с индивидуальными или групповыми эмоционально-психологическими позитивными аллюзиями, анархическая же пресса оперирует монархической лексикой в ее негативно-модальной интерпретации.

2. национально-этническая терминология в эмигрантских газетах не претерпела каких-либо изменений, в отличие от советских газет, где в 20-е гг. последовательно устранялись такие лексические единицы, как инородец, самоед, иноплеменный, великоросс, малоросс и др., которые в своей внутренней форме могли содержать негативные этнические коннотации, оскорбляющие национальные чувства того или иного народа. В эмигрантской публицистике все прежние национально-этнические номинации сохраняются: самоед^[147], инородец, инородческий.^[148]

Лекция об инородцах и евреях в истории России [объявление] (Рус. голос. 1939. 5 марта. № 413).

По свидетельству крестьян, переселенных из Бийск-Барнаульского района на Амур, бывших в декабре 1932 года свидетелями разыгравшихся в названном районе событий, возстание [sic] подняли инородцы калмыки, кочевники… выведенные из терпения грабежом и насилиями советских чиновников (Голос России. 1933. янв. – февр. – март. № 17–18–19).

Птичий промысел на далеком Севере… сводится к убою линных гусей, собиранию гагачьего пуха и эксплоатации [sic] птичьих базаров, т. е. убою кайр и собиранию их яиц. До последнего времени яйца собирались самоедами и промышленниками Новой Земли (Рус. газета. 1937. № 1).

Особую актуальность имели этнонимы великоросс, малоросс, которые чаще всего выступали публицистическими эквивалентами (без отрицательных коннотаций) уже ставших более привычными обозначений русский, украинец.

Сепаратизм не имеет глубоких корней в малороссийской ветви русской нации. Это явление заносное, подхваченное только частью малороссийской полуинтеллигенции из честолюбивых или корыстных побуждений (Рус. голос. 1939. 19 февр. № 411).

…мы все, т. е. все интеллигентные русские люди, носим в своих жилах такую смесь национальных кровей, что по признаку географического происхождения нам крайне трудно определить себя, – особенно в вопросах малороссийском и великорусском, здесь мы очень просто столкуемся, когда надо будет, да, вероятно, и столковываться не надо будет (Рус. голос. 1939. 19 марта. № 415).

…жестокой чистке подвергся аппарат и великорусских центров. Особенно пострадали здесь те группы коммунистов, которые были связаны с той или иной областью идеологической работы (Меч. 1937. 4 апр. № 13).

…выступление великорусского оркестра под управлением Г. Медведева (Вести дня. 1940. 13 февр. № 36).

Книжно-риторическим обозначением в эмигрантской прессе являлось достаточно редкое в дореволюционном узусе собирательное обозначение россияне.^[149] Примечательно, что эмигрантские газеты относят данное наименование либо к бывшим подданным Российской империи (пример 1), либо используют для обозначения жителей новой, советской России (пример 2; устоявшегося названия в первые послереволюционные годы еще не существовало):

(1) Еще двадцать лет назад мы, россияне, первые возстали [sic] против интернационала (Сигнал. 1939. 1 апр. № 52).

(2)…радуясь за «клику» японских «плутократов», большевики сулят россиянам только журавля в небе: «очень возможно, что советско-японское соглашение даст новый толчок к сближению между Америкой и советами»… Жди! (Дни. 1925. 30 янв. № 678).

Второе употребление не закрепилось у эмигрантов. Первое употребление, напротив, актуализировалось в монархической прессе благодаря яркому коннотативному компоненту «сторонник старой (монархической, царской) России»; этим обозначением называли промонархически настроенных единомышленников.

Активизация слова россиянин (в собирательном значении – россияне) началась в русском материковом языке только с конца 1980 – начала 1990-х гг. [ТСРЯ 1998: 551–552]. Коннотативный сдвиг в этом слове происходил буквально на глазах: еще в МАС-2 (1981–1984) слово снабжалось ограничительной пометой устар[евшее] и высок[ое], в СО-94 – пометой устар[елое], обычно высок[ое], но уже к середине 1990-х гг. оно быстро вошло в узус и вскоре стало официально-публичным и даже уже нейтральным обозначением жителей новой, постсоветской России.^[150] Современные словари русского языка дают это слово уже без стилистико-ограничительных помет.

3. терминология военной сферы распространена главным образом в монархических и, естественно, военных печатных органах: юнкер, офицер (офицерский), урядник, старшина, генерал (генеральский), генерал-от-кавалерии, полковник, корнет (корнетский) и др.

…почетные гости – глава легитимистов генерал-от-кавалерии В. А. Кислицин, глава казачества ген[ерал]-лейт[енант] А. П. Бакшеев и глава Русского Клуба ген[ерального] штаба ген. – лейт. В. В. Рычков (Младоросская искра. 1933. 15 авг. № 32).

Г.г. генералов, офицеров, юнкеров, вольноопределяющихся, солдат и казаков IV Отдела Русского Общевоинского Союза и их семьи сердечно поздравляю с наступающим Праздником Светлого Христова Воскресения. От всей души желаю всем дорогим соратникам сил, здоровья и крепости веры в Милость Божию, ведущую нас к Воскресению нашей дорогой Родины. Генерал-лейтенант Барбович [Приказ IV Отдела Русского Общевоинского Союза] (Рус. голос. 1939. 9 апр. № 418).

Корнет Г. П. Апанасенко (Сигнал. 1938. 1 сент. № 38).

Штаб-ротмистр (Сигнал. 1938. 15 сент. № 39).

На встречах можно приобрести знак школы и корнетское кольцо (Возрождение. 1935. 14 марта. № 3571).

На днях скоропостижно скончался в Варшаве статский советник зауряд-полковник^[151] Иван Минович Кононов (Возрождение. 1932. 4 янв. № 2407).

Очень активно используется казачья терминология: атаман, донцы, кубанцы, терцы – «терские казаки».

Казаки знали давно и были готовы к тому, что за ударами по Р. О.В. С. [Русский Общевоинский Союз. – А. З.] последуют удары по казачеству. Они последовали: травля нашего Атамана, попытки раскола, самозванцы… (Рус. голос. 1939. 2 апр. № 417).

Поздравляю доблестных Донцов, Кубанцев, Терцев и представителей прочих Казачьих войск, в Болгарии пребывающих, с Праздником Светлого Христова Воскресения. С этим всепрощающим взаимным братским приветом обратимся ко всем казакам, живущим верой и надеждой в грядущее Воскресение нашей Великой Родины России и наших Казачьих Краев. Генерал-лейтенант Абрамов [Приказ Донскому Корпусу Представителя Донского Атамана в Болгарии] (Рус. голос. 1939. 9 апр. № 418).

Особенно любопытно сохранение в казачьих кругах (и их речевой практике) прежних названий хутор, станица, станичники для именования территориальных объединений казаков в зарубежье. Несомненно, цель сохранения такой лексики заключалась в стремлении сохранять и поддерживать свою особенность (часто одним из мотивов обоснования выступал даже этнический уровень: «мы не русские, мы – казаки, самостоятельный народ, особый этнос»):

18 января хутор общеказачьей станицы Брно устроили [sic] казачий вечер. Этот хутор, имеющий 130 членов, является самой сильной русской студенческой демократической организацией в Брно (Дни. 1925. 10 февр. № 687).

Сараевская всеказачья станица (Возрождение. 1932. 2 янв. № 2405).

Объединившая всех без исключения казаков, проживающих не только в Афинах или Пирее, но далеко за пределами их, Афинская Казачья Станица в прошлом году основала «Казачий Дом». […] На открытие явились станичники с семьями и множество гостей… (Возрождение. 1932. 2 янв. № 2405).

В устройстве бала принимают участие следующие организации: объединения л[ейб]-гв[ардии] казачьего и л. – гв. [sic] атаманского полков и л. – гв. казачьей батареи… союзы – казаков-комбатантов…, организации – степняков-партизан… донских кадет [sic] и гундоровцев, станицы – бийанкурская, студенческая и калмыцкая, хутора – в Осии, в Клиши и в Бурже… (Возрождение. 1937. 3 апр. № 4072).

4. терминология религиозно-церковной сферы широко представлена в монархических, демократических газетах, но отсутствует в анархических (за исключением некоторых библейских понятий). Религиозно-церковные термины обозначают абстрактные понятия:^[152] Бог, Богородица, паства, милость, милостивый, прегрешения, грешный, грех, греховный и т. д. – и конкретные: приют, подворье, священник, приход, причащение, причастник, лампада, говеть, разговленье, богадельня, богослужение, окорок, кулич, пасха «кушанье» и мн. др.

Незадолго до кончины патриарх Тихон постриг И. В. Полянского в монашество и хиротосанил его в епископский сан со званием патриаршего викария митрополита Крутицкого (Возрождение. 1937. 3 апр. № 4072).

…для желающих разговляться в очаге союза [русских сестер милосердия] будет устроено в пасхальную ночь разговленье (Возрождение. 1935. 14 марта. № 3571).

Принимаются заказы на пасхальные окорока, куличи, сырные пасхи и пасхальный сыр (Рус. голос. 1939. 26 марта. № 416).

Причащение на другой день за литургией (Возрождение. 1935. 2 янв. № 3500).

Дамский комитет при Покровской церкви г. Лиона устраивает на усиление приходских средств «чашку чая»… Пожертвования на лотерею и в буфет принимаются церковным старостой И. А. Скляровым (Возрождение. 1937. 20 нояб. № 4107).

Пасхальное послание Председателя Архиерейского Синода к зарубежной пастве (Рус. голос. 1939. 9 апр. № 418).

…приходская библиотека (Возрождение. 1932. 2 янв. № 2405).

В церкви приюта вел[икой] кн[ягини] Елены Владимировны будет отслужена… божественная литургия… а накануне, 6 января, в день сочельника… будет отслужено Всенощное бдение (Возрождение. 1932. 3 янв. № 2406).

С благословения митрополита Евлогия сестричество при Александро-Невской церкви устраивает детское говение на четвертой неделе Великого поста (Возрождение. 1937. 3 апр. № 4072).

Вообще активное использование религиозной лексики, не только православной, но и исламской, иудаистской не выпадает из дореволюционной лексико-стилистической традиции. В русском языке метрополии целенаправленное удаление из обихода значительного количества религиозной терминологии существенно обеднило стилистический регистр книжной, высокой лексики. Эмигрантский вариант русского языка такой болезненной утраты не знал; напротив, религиозно-церковная лексика получила новые прагматические импульсы ввиду нахождения многих эмигрантов в инославном мире. Религиозная лексика попала в зону повышенного лингво-культурного внимания философов, преподавателей; и в семейном лексиконе эта лексика органично включалась в повседневную речь.

5. экономическая лексика встречается главным образом на страницах монархических и демократических газет, но практически отсутствует в анархических (вообще «левых») изданиях. Такая диспропорция объясняется тем, что часть эмигрантов (особенно состоятельных) сохранила дореволюционные акции, ценные бумаги и, оказавшись за рубежом, получала с них дивиденды или же вкладывала деньги в покупку новых акций. Рыночные, биржевые новости составляли одну из весомых частей в публикациях монархических и демократических газет, где использовались как старые экономические термины, так и заимствовались новые, иноязычные: акционер, акционерный, запасный капитал, акционерное общество, получить страховой полис, валютная биржа, держатель страховых полисов, привилегированные акции, преференциальные списки, дивиденды, холдинг, сложить недоимки и др.

Акционерный капитал банка «Легио-банк»: 70, 000. 000 [sic] чеш[ских] крон. Запасный капитал: 26 000 000 [sic] чеш. крон (Огни. 1924. 7 янв. № 1).

Дивиденды акционерам решено выплатить в размере 6 %. (Вести дня. 1940. 5 февр. № 29)

…д-р А. Вендт… работает в качестве доверенного лица в акц[ионерном] о-ве [обществе. – А. З.] «Кивиэми» (Вести дня. 1940. 5 февр. № 29).

К держателям страховых полисов, которые вследствие эмиграции из России не могли больше платить страховых премий (Дни. 1925. 1 февр. № 680).

13-го декабря исполнилось 13 лет со времени прекращения Американскими страховыми обществами своей деятельности в России. За эти 13 лет держатели страховых полисов общества «Эквитабль» не получили удовлетворения по полисам, по которым в течение многих лет платились премии по золотому курсу. Эти 13 лет ясно показали, что единственный путь получить удовлетворения [sic] – это начать в Американском [sic] суде дело о взыскании денег. Каждый полисодержатель, который все еще хранит у себя свой полис, должен помнить, что прошло уже 13 лет, и передать дело для взыскания денег (Возрождение. 1932. 3 янв. № 2406).

Новые экономические понятия нередко могут получать тут или иную публицистически заостренную интерпретацию путем семантического переноса экономического термина в низовой речевой регистр:

Акционерное общество стремится наложить руку на другие общества. Для этого достаточно приобрести «контрольный пакет», т. е. столько акций, сколько нужно, чтобы распоряжаться обществом. […] Это и есть «холдинг» – узаконенный грабеж (Младоросская искра. 1932. 20 авг. № 21).

Анархические газеты в соответствии со своей идеологией отрицания и политики, и экономики практически никогда не касались конкретной экономической проблематики.

6. разговорно-обиходная лексика. Что касается газетно-публицистического языка, то одним из наиболее важных источников сохранения и обнаружения такой лексики служат объявления и рекламы, помещаемые в газетах. Эти тексты интересны с двух точек зрения: во-первых, в них используется старая лексика в соответствии с устоявшейся (дореволюционной) традицией, во-вторых, эти минитексты очень быстро реагируют на проникновение в узус заимствованных элементов, которые удается обнаружить в записях устной речи далеко не всегда, или исследователю надо провести с эмигрантом/информантом длительное время. Именно рекламные объявления в газетах содержат интересный лингвистический материал, который бывает трудно обнаружить и зафиксировать в других сферах использования языка (в живой речи, художественной литературе, мемуарах, переписке и др.). Какие же темы объявлений преобладают и какую лексику в них можно обнаружить?

Много рекламных объявлений публиковали ателье по уходу за одеждой, различные портновские мастерские или портные-одиночки. Обилие такого рода объявлений на страницах эмигрантских газет – необходимость быстрой экономической адаптации беженцев к зарубежному бытовому укладу, попытки найти и занять свое место на рынке, адресуясь в первую очередь именно к русским клиентам:

Первая русская красильня и химическая чистка [реклама] (Возрождение. 1927. 6 нояб. № 887).

Делаю мужские шляпы на заказ новейших фасонов и омолаживаю старые путем химической чистки и перефасонирования [реклама] (Рус. голос. 1939. 12 марта. № 414).

Русский портной и шапочник принимает заказы мужского, женского и военного платья [реклама] (Рус. голос. 1939. 1–14 янв. № 406).

Много рекламных объявлений о различных распродажах, предложениях о продаже привычных для русских людей пищевых продуктов, деликатесов, часто рекламируются рестораны, где русские могли бы общаться на родном языке и чувствовать себя в своей языковой среде:

Русская кофейня и винный ресторан [реклама] (Призыв. 1920. 12 (28.2) марта. № 61).

Настоящий чай т-ва [товарищества. – А. З.] К. и С. Поповы только с этикетом^[153] [= этикеткой. – А. З.]. Избегайте подделок! [реклама] (Дни. 1925. 1 февр. № 680).

Чай, кофе, русские сладости… тянушки^[154]… шеколад [sic], рахат-локум [sic]… [реклама] (Руль. 1930. 2 янв. № 2767).

Объявления о поиске работы, даваемые квалифицированными категориями служащих, а также предложения о предоставлении специализированных услуг – одна из постоянных рубрик многих газет:

Присяжный поверенный Е. С. Фельдман (Возрождение. 1932. 2 янв. № 2405).

Присяжные переводчики и присяжные консультанты; присяжный поверенный [реклама] (Дни. 1925. 27 янв. № 675).

Заведывание городскими домами, фабрично-заводскими предприятиями… и ведение дел принимаю на себя. […] Первоклассные референции [объявление] (Сегодня. 1930. 1 янв. № 1).

[М. Карзова] в течение многих лет была классной дамой в Пушкинской гимназии. В последнее время проживала в доме общественного призрения, принадлежащем Русскому благотворительному обществу, и давала частные уроки (Вести дня. 1940. 13 февр. № 36).

Если вы хотите узнать свою судьбу, обращайтесь к известной ясновидящей [реклама] (Возрождение. 1932. 1 янв. № 2404).

Детектив Bonstedt. Дискретные^[155] расследования, наблюдения, справки, адреса [реклама] (Руль. 1930. 1 янв. № 2766).

Детективное бюро (Рассвет. 1937. 11 февр. № 35).

Но еще больше на страницах эмигрантских газет объявлений людей о предложении навыков, умений, услуг, не требующих высокой квалификации, высшего образования:

Требуется самостоятельная прислуга, умеющая готовить, с хорошей рекомендацией [объявление] (Сегодня. 1930. 1 янв. № 1).

Бонн, кухарок, нянь, прислуг [sic] рекомендует «Референц» [объявление] (Сегодня. 1930. 1 янв. № 1).

Требуется городской агент и мальчик^[156] [объявление] (Сегодня. 1930. 1 янв. № 1).

Требуется барышня, знакомая с конторской работой… [объявление] (Сегодня. 1930. 1 янв. № 1).

Машинописание на машинках новейших и употребительных систем [объявление] (Сегодня. 1930. 5 янв. № 5).

Очень часто печатались объявления людей о предложении своих знаний иностранных языков, будь то работа машинисткой или учительницей:

Барышня дает уроки французского языка [объявление] (Сегодня. 1930. 1 янв. № 1).

Беру переписку на машинке на русском и немецком, также на французском и английском языке [реклама] (Дни. 1925. 8 февр. № 686).

Интелл[игентная] дама, знающая в соверш[енстве] англ[ийский] яз[ык], ищет место приходящей к детям или по хозяйству [объявление] (Возрождение. 1932. 1 янв. № 2404).

Широко публиковались объявления о покупке/продаже не только обыденных, повседневных вещей, но даже и небольших предприятий:

Спешно продаются по сходной цене английские античные часы с календарем, красного дерева [объявление] (Сегодня. 1930. 11 янв. № 11).

Спешно нужна пишущая машина[объявление] (Призыв. 1920. 13 (29.2) марта. № 62).

…дамские и детские pul-over’ы… наколенники… кашнэ… [реклама] (Дни. 1926. 21 нояб. № 1165).

Получены календари. Отрывной календарь на 1925 год, старый и новый стиль. Со спинкой (паспарту) [реклама] (За свободу. 1925. 4 янв. № 3 (1407)).

Шерстепрядильня^[157] на полном ходу немедл[енно] продается дешево [объявление] (Сегодня. 1930. 1 янв. № 1).

Обратим внимание на использование слова спешно, спешный в стилистически нейтральном значении; эта лексема в эмигрантском узусе являлась доминантной; синоним срочный, срочно в языковом сознании эмигрантов сохранял мотивированность существительным срок и употреблялся в основном в идиоматизированных конструкциях типа приступить в срочном порядке, требовать в срочном порядке,^[158] а также в словосочетаниях, семантика которых явственно указывала на хронологические рамки («срок») – срочные меры.^[159] Сохранялось использование его и в специализированном значении: срочный^[160] («заключенный, ссыльный»), т. е. отбывающий определенный срок. Напротив, слова спешный, спешно означали именно «быстро, немедленно, сейчас».

Объявления о религиозных праздниках, событиях, рассматривающих историю и истоки не только христианства, но и других конфессий, приглашали на лекции, читаемые самыми известными профессорами, богословами:

Катехизатор[ская] школа. В. Н. Лосский – «История церкви». Е. Е. Ковалевский «О вероучении православной церкви» [объявление о лекции] (Возрождение. 1935. 1 янв. № 3499).

Традиционный ханукальный детский праздник. Зажигание кантором ханукальных свечей и исполнение ханукальных кантат. Беседа об истории и сущности ханукального праздника [объявление] (Руль. 1930. 1 янв. № 2766).

Обычными, повседневными терминами, обозначающими то или иное мероприятие, завершающееся неофициальным, непринужденным общением, являлись составные наименования встреча-блины, встреча-чай, а также метонимические замещения чашка чая, чай «небольшой неофициальный прием»; консомация^[161] «угощение», фатинг «праздник» (последние два слова представляют собой лексические регионализмы):

Встреча-блины состоится в 14 час. в воскресенье, 17 марта… Чашка чая с 15 час. 30 мин. […] (Возрождение. 1935. 14 марта. № 3571).

Встреча-чай профессоров и студентов русского коммерческого института (Возрождение. 1935. 1 янв. № 3499).

Недавно состоялся организованный ими [русскими студентами. – А. З.] чай, после которого имели место танцы и на который сошлось несколько сот человек со всех факультетов обоих университетов, католического и казенного (Младоросская искра. 1933. 5 янв. № 26).

Раут Карабаго-Зангезурского армянского землячества. Вход по именным приглашениям. Консомация бесплатная (Возрождение. 1937. 3 апр. № 4072).

Рижское Ремесленное Общество 25 января и 1 февраля 1930 – грандиозные фатинги [реклама] (Сегодня. 1930. 1 янв. № 1).

Наименее обеспеченные эмигранты, испытывающие финансовые затруднения и даже не всегда имевшие кусок хлеба, состояли членами благотворительных столовых; ср. интересную цитату, в которой используется разговорный дериват столовка:

По проверочным [sic] данным выяснилось, что означенное в очерке «Д. Джона» лицо не состояло в числе деятелей русской столовки, а было только ее весьма частым посетителем (Дни. 1926. 20 нояб. № 1164).

Вся эта лексика в обилии представлена на страницах эмигрантской печати – прежде всего демократической, монархической, беспартийной. Известное исключение составляют анархические или национал-патриотические издания с ярко выраженной политизированной, пропагандистской, агитационной позицией, практически не помещавшей рекламных текстов на своих страницах.

2. Лексические советизмы и функции их использования

Лексические советизмы попадали в эмигрантскую прессу и использовались с двоякой целью: 1) номинативной (именование новых, советских понятий); 2) характеризующей (интерпретация слов и понятий, обусловленная – в подавляющем большинстве случаев – неприятием советского строя, его идеологии, политики, экономики, социальных институтов). Вторая функция несомненно преобладала в эмигрантских газетах. Эмигрантские газеты используют следующие возможности негативной прагматической оценки советских понятий.

• закавычивание, призванное показать индивидуально-личное или групповое неприятие реалии, иронические коннотации, связанные с ним, а также необычность, новизну какого-либо явления и т. д.:

В Туркестане все еще продолжается восстание «басмачей»,^[162] среди которых множество Русских. Недавно басмачи взяли налетом крепость Кушку, повесив коменданта товарища Карпова и ряд других коммунистов (Рус. правда. 1925. июль – авг.).

…известный актер Пров Михайлович Садовский… изгнан из Малого театра и лишен звания «народного артиста республики». Пострадал он за то, что как-то в антракте нарисовал каррикатуру [sic] о «социалистическом соревновании»^[163] (Сегодня. 1930. 11 янв. № 11).

Анархисты были разбиты и подверглись преследованиям, карам и расстрелам в наилучшем «советском» стиле (Меч. 1937. 16 мая. № 18).

Около «Дворца» небольшая группа коммунистов и служащих. С лихорадочной поспешностью из помещения выносят канцелярские книги, бумаги, мебель, телефонные аппараты и проч. – все это беспорядочно укладывается на реквизированные подводы. К 9 час. утра «товарищи» бежали (Сегодня. 1930. 3 янв. № 3).

В официозе «Московских Известиях» и в других газетах публикуются специальные телеграммы об «Октябринах»^[164] из разных мест. Это обряд, заменяющий в настоящее время «крестины». Собираются в «Рабочем доме» или другом общественном месте, приносят туда новорожденных младенцев, дают им имя «Клары», в память Клары Цеткиной [sic], или «Карла», в память Карла Маркса, дают и русские имена. Подносят новорожденным по облигации одного из займов и устраивают торжество (Огни. 1924. 21 янв. № 3).

• употребление дискурсивных слов, отражающих возможность иной интерпретации и прагматической оценки понятия, высказывания (так называемый, якобы):

Отдельные лица, как-то: инженеры, техники, врачи и так наз[ываемые] стахановцы – получают более высокие оплаты и оклады, но за это у них высасывают все соки. Они не имеют свободного времени, кроме сна, здоровье их разрушается. Многие из них получают неизлечимые болезни, и многие умирают, надорвавшись на работе (Меч. 1937. 6 июня. № 21).

На требовательных мастеров и техников рабочие, наиболее развращенные призраком своей якобы диктатуры, доносят в заводскую комячейку; комищейки бегут в чеку и неизбежное совершается (Дни. 1925. 3 февр. № 681).

Провокатор Стерлигов, подосланный якобы «белыми» к младороссам, пытался в точности выполнить инструкцию «красных»: он объявил себя «неомладороссом» и пытался привлечь к себе членов Союза Младороссов (Младоросская искра. 1932. 12 июля. № 20).

• наличие лексических показателей, выполняющих отсылочную функцию к советской жизни, советским нормам общежития (по-большевицки, по-подсоветски, по-московски^[165]):

«Амнистия» по-большевицки [название заметки]. Закавказское правительство… постановило «амнистировать» всех беженцев, покинувших отечество в сентябре и октябре 1924 года при условии, что они дадут в дипломатических представительствах СССР подписку о полном раскаянии с указанием лиц, втянувших их в восстание, и дадут обязательство впредь быть лойяльными [sic] (Дни. 1925. 30 янв. № 678).

[Инженеры, техники, врачи и так наз[ываемые] стахановцы] должны как бы совсем продаться, и думать, и говорить по-большевицки, все время носить личину. Они идут на это ради заработка, а не потому, что разделяют коммунистические взгляды (Меч. 1937. 6 июня. № 21).

Итак – слово «политика» я буду понимать по-подсоветски (Сигнал. 1938. 1 сент. № 38).

25 сент[ября] 1924 г. Татреспублика отпраздновала четырехсотлетие своего существования. Не буду говорить о том, как было оно торжественно отпраздновано. Было все по-писаному, по-московски: и десятитысячные демонстрации, и бесчисленное множество речей, комиссары и комсомольцы, и телеграммы из Москвы с выражением готовности защищать до последней капли крови интересы умирающего с голода пролетариата Германии, Франции, Англии и т. д. (Дни. 1925. 30 янв. № 678).

• контекстное окружение советизмов, которое эксплицирует негативнооценочное отношение к выражаемым ими реалиям. Эмигранты внимательно следили за всеми происходящими в СССР изменениями в экономической, идеологической, социальной политике. Очень часто советизмы вводились в эмигрантский текст при помощи развернутых описаний, раскрывающих сущность самого денотата и стоящих за понятием фоновых знаний. Например, в эмигрантских газетах была обильно представлена лексика советской пенитенциарной и репрессивной системы:

Лагеря организованы для содержания и распределения арестованных по районам для планомерного их использования на принудительных работах. […] В лагеря попадают все граждане не только явные, но и подозреваемые ГПУ, как политические, так и экономические враги народа и классовые враги (Голос России. 1932. июль. № 12).

Каждый лагерь [ОГПУ. – А. З.] имеет командировки, т. е. кроме работ в месте расположения лагеря, командирует заключенных на работы вне лагеря. Особые пункты заключения командировок не имеют, заключенные работают только в месте расположения пункта (Голос России. 1931. 2 авг. № 1).

Автор на самом себе испытал и высылку в места отдаленные, и каторжный труд на лесных заготовках, и тюремное сидение под «гостеприимным кровом» ГПУ, и прелести пребывания в концентрационном лагере, откуда ему, наконец, удалось бежать (Рус. голос. 1939. 1–14 янв. № 406).

Очень много писали эмигрантские издания о процессах, происходящих внутри коммунистической партии, соответственно вводя советизмы, актуальные для того времени. Широко использовались существительное чистка, глаголы вычистить (из партии), субстантивированное причастие вычищенный – «исключенный из какой-либо организации»:^[166]

…жестокой чистке подвергся аппарат и великорусских центров. Особенно пострадали здесь те группы коммунистов, которые были связаны с той или иной областью идеологической работы (Меч. 1937. 4 апр. № 13).

В Средне-Азиатском [sic] военном округе во всех частях и управлениях красной армии производится чистка полковых и отрядных комячеек и обследование политсостава отдельных воинских частей. […] В Ташкенте и Самарканде из вычищенных арестовано 27 человек (Голос России. 1931. 1 сент. № 2).

В Екатеринославе губернская контрольная комиссия лишила партийных карточек за неисполнение партийной дисциплины, за уклон и за образование в парткомах фракционных группировок 108 лиц, 90 % которых падает на рабочих, 22 % вычищенных дан годичный срок для исправления (Дни. 1925. 27 янв. № 675).

Из управления ГПУ Бурято-Монгольской республики вычищены за контрреволюционное направление 48 ответственных работников ГПУ. Из вычищенных арестованы член коллегии ГПУ Бумядов, заведующий общим следственным производством Елин и 5 ответственных работников из провинциальных ГПУ (Голос России. 1931. 1 сент. № 2).

Термины советской социально-классовой, общественной стратификации также были хорошо знакомы эмигрантам. Активно использовалась лексика, обозначающая те социальные группы в СССР, которые особенно ущемлялись по экономическим, политическим, религиозным причинам:

Компартия, разбив крестьян на три класса: кулаков, середняков и бедняков, уничтожила кулаков, сослав их в лагеря. Принявшись очень рьяно за коллективизацию деревни, так как в коммуны вошло небольшое количество крестьян, власти коллективизировали [ее] насильно… (Голос России. 1932. июль. № 12).

В Большевизии… священник не имеет права на существование, он лишен хлебных карточек, он «лишенец» (Голос России. 1931. 2 авг. № 1).

Весь север Приморья обращен в лесозаготовительные командировки с шестью лагерями Особого Назначения [sic]. Работает более 25 000 человек лишенцев и принудиловцев (Голос России. 1931. 2 авг. № 1).

Коммуна открыта осенью 29 г., а начала работать с весны 30 г. […] Сельсоветы ведают лишенцами и единоличниками, не вошедшими в коммуну. […] Уклад жизни должен быть там чисто коммунальный. Общая столовая, ясли для детей и т. д. (Голос России. 1931. 1 окт. № 3).

На [остров] Аскольд начали ссылать в 28 г. Теперь там живет около 4 000; уголовников очень немного. Главным образом лишенцы, принудиловцы и политические (Голос России. 1931. 1 окт. № 3).

Комсомольские закрытые школы-общежития. Могут поступать все, кроме детей лишенцев и кулаков, начиная с 18 лет. […] Основным мотивом преподавания служит: «ты должен забыть отца и мать» (Голос России. 1932. июль. № 12).

Новые формы советского социалистического общежития, морали получают, как правило, негативную интерпретацию.

Знаем мы, что такое ЗАГС, слышали об узаконении абортов, о насаждении разврата, о «пионерах»-доносчиках на собственных родителей. Все это сделано той же революцией (Сигнал. 1938. 15 сент. № 39).

Дружба, товарищество между молодежью отсутствует. Авторитет семьи, старших по возрасту – отсутствует. По газетам, дети отказываются (вынужденно) от родителей (Голос России. 1932. июль. № 12).

Так, понятие «общественная работа» как один из важнейших инструментов воспитания нового человека коллективистского типа в эмигрантской трактовке предстает как отупление сознания:

Как общее правило, каждый советский гражданин, а тем более комсомолец, так завален «общественной» работой, что для себя совершенно не остается времени, что и рассчитано на параличивание мышления… (Голос России. 1932. июль. № 12).

Прилагательное общественный, ставшее чрезвычайно популярным в советском публичном обиходе как прагматический знак новых социальных связей, основанных на отсутствии эксплуатации и коллективистском сознании, получало практически во всех эмигрантских газетах (кроме анархических) негативную прагматическую оценку. Причина этого ясна и коренится не в языковой природе актуализированного термина общественный, а в экстралингвистических факторах (неприятие нового строя), которые и мотивировали вхождение данного прилагательного в семантико-прагматические и ассоциативные сцепления с прилагательными уравнительный, нивелирующий, всеобщий.

24 января в Петербурге, на Выборгской Стороне, большевицкие жандармы (конная милиция) давили безработных, шедших в центр города с требованием открыть для голодающих рабочих общественные столовые (Дни. 1925. 31 янв. № 679).

Попрятались православные, боясь в этот вечер показаться на улицу. Как мыши забились в комнатушках общественных квартир (Рус. голос. 1939. 9 апр. № 418).

Напротив, анархические издания продолжали использовать слова общественный, общественность как знаковые, символические обозначения грядущего строя, в их прагматиконе эти понятия имели, соответственно, позитивные коннотации, входя в ассоциативно-смысловой ряд свободный, не основанный на принуждении и эксплуатации, равноправный:

Хаос, разложение, гибель – таково будущее. И лишь отдельные единицы – цельные, здоровые духом и свободно ищущие – могут быть носителями спасения. Лишь они – спасительные ладьи, ведущие жизнь и душу человечества к гавани грядущей общественности (Анархич. вестник. 1923. № 1).

…махновщина, прежде всего, есть широкое революционное движение рабочих и крестьян, боровшихся за свою социальную независимость и за право общественного экономического самоуправления (Анархич. вестник. 1923. № 2).

Негативную интерпретацию получали многие другие явления социально-политической сферы жизни в СССР:

В 1932 году, на вершине своей «победы», председатель Союза безбожников Ярославский объявил, что в союзе пять миллионов действенных безбожников. Тогда же он назначил «пятилетку безбожия»: к 1937 году в стране должно быть семнадцать миллионов действенных безбожников, целиком обезбожена молодежь и целиком обезбожена школа (Возрождение. 1937. 20 нояб. № 4107).

…получают колхозники два-три килограмма зерна за свой печальный трудодень, часто порченого и вонючего (Рус. голос. 1939. 26 марта. № 416).

Одна из характерных особенностей эмигрантской прессы – проникновение на ее страницы тех лексем, которые в советском официальном обиходе были табуизированы по политическим причинам. Так, еще до революции глагол стучать, помимо общелитературного значения «издавать стук», сначала в тюремном жаргоне сузил употребление и ситуативное использование до пропозиции «перестукиваться через стенку камеры», а затем (на основе метонимического переноса) приобрел новое, модифицированное значение «доносить». Ясно, однако, что в дореволюционном узусе глагол стучать в суженном значении имел маргинальный, ограниченный жаргоном статус. Лексема попала в дореволюционный большевистский подпольно-партийный жаргон, будучи заимствованной из смежного, тюремного, жаргона. В пределах жаргона глагол стучать (и производные) служил семантическим эквивалентом нейтрально-литературного доносить. В советском публичном лексиконе обозначение стучать (с гнездом) применительно к советскому контексту официально было запрещено, но в эмигрантском узусе оно свободно использовалось на страницах газет, передавая подлинный, не замаскированный морально-этический смысл такого поведения:^[167]

Страшно развиты шпионство и слежка друг за другом. Это явление буквально гнетет сибирскую деревню. Мужика или бабу вызывают в комячейку и заставляют следить за определенными лицами – в Амурской области это называется – «стучать». «Стучание» обыкновенно продолжается два месяца. Кто «стучит» плохо – наказывается, кто удовлетворяет начальство – получает какую-нибудь льготу по налогу и проч. Иногда «стукачей» посылают за китайскую границу, чтобы «стучать» среди эмигрантов (Возрождение. 1927. 5 окт. № 855).

3. Семантически переориентированная лексика

Семантическая переориентация некоторых слов и понятий проявляется в эмигрантской прессе двумя способами: а) сохранение старых понятий в новых условиях; б) узуальные сдвиги некоторых социальных терминов. Рассмотрим использование и структуру таких лексических обозначений.

1. В эмигрантской прессе активным является механизм семантического и лексического переноса старых значений и лексем с целью обозначения новых для эмигрантов реалий. Разумеется, «включение» такого лексико-семантического механизма обусловливалось экстралингвистическими причинами – стремлением назвать привычными лексическими средствами явления и реалии, схожие или даже идентичные с прежними российскими. Особенно это касается каких-либо официальных понятий, как, напр.: городской голова, товарищ – «помощник, заместитель», городская дума.

На этом митинге говорили Парсонс, Шпис и Фильден. На митинге присутствовал тогдашний городской голова г. Чикаго (Анархич. вестник. 1923. № 5–6).

На автомобиле нью-йоркского городского головы Ла Гвардиа устроено особое приспособление с автоматическим револьвером, позволяющее ему или шофферу [sic] простым нажатием кнопки обстреливать вход в машину (Возрождение. 1935. 14 марта. № 3571).

Чрезвычайное заседание городской думы [Риги. – А. З.] [подзаголовок статьи] (Сегодня. 1930. 4 янв. № 4).

Пражский городской голова получил телеграмму от американских чехов, что они намерены поставить памятник Вильсону в Праге (Огни. 1924. 11 февр. № 6).

Примечательно, что наименование руководителя городской администрации используется эмигрантами для номинации не только европейских мэров (в частности, применение термина в рижском контексте не вызывало бы удивления, так как в Риге проживал значительный процент русских), но и городах США (ср. замену англицизма mayor («мэр») привычным русским обозначением). Традиционный русский термин в эмигрантском узусе сосуществовал практически на равных с иноязычным заимствованием мэр. Однако у эмигрантов уже могли возникать трудности, связанные с корректностью употребления грамматической формы. Они обусловлены грамматической аномалией в структуре составного термина: существительное голова (женского рода) должно сочетаться с прилагательным в мужском роде (городской), т. е. на основе полового (гендерного) признака, но не грамматического родового; согласование (с прилагательными, глаголами) данного двухкомпонентного термина также должно быть по мужскому роду. Приведенные выше примеры эту грамматическую закономерность соблюдают, однако в цитате ниже компоненты составного термина сочетаются друг с другом чисто грамматически, по опорному существительному – городская голова. Это можно квалифицировать как несомненную ошибку, но вместе с тем данный пример – интересное свидетельство начавшейся синтаксической коррозии словосочетаний в эмигрантском узусе: словосочетание формально-морфологически построено на аномалии, чтобы избежать этого, эмигрант-журналист модифицирует термин на основании аналогического морфологического выравнивания(городской голова -> городская голова):

Затем тов[арищ] городской головы [Риги. – А. З.] Садовский оглашает мнение городской управы по делу Карлсона и просит думу утвердить образ действий городской управы, а в частности городского головы (Сегодня. 1930. 4 янв. № 4).

В некоторых случаях эмигранты затруднялись найти соответствующую номинацию и поэтому использовали старые слова; так, вместо вышедшего из употребления в советское время слова пансионер^[168] и пришедшего на его смену слов отдыхающий, курортник,^[169] эмигранты сохраняют первое:

В Звенигороде Московской губ[ернии] («Русская Швейцария») в доме отдыха празднуется знаменательный день – пансионеры отмечают торжеством новую жалобную книгу (Возрождение. 1932. 1 янв. № 2404).

Сохранение и перенос старых обозначений на новые реалии особенно заметно проявлялись при ироническом именовании фактов, явлений, лиц нового, советского строя: кремлевские самозванцы, наместник (о Хрущеве), партийный генерал-губернатор, плантатор, самодержавие (Сталина):

[В России] не прекращается повстанчество против Комиссарской власти. Оно то затихает, то снова вспыхивает в разных концах России, доказывая, что Русский народ упорно не признает за свою и законную – власть Кремлевских самозванцев (Рус. правда. 1925. сент. – окт.).

Большевики, практически, давно уже перешли от «рабочих Советов» к кровавому самодержавию Сталина (Возрождение. 1937. 20 нояб. № 4107).

Из Москвы сообщают, что на прошлой неделе в Киеве было совершено покушение на Сталинского [sic] любимца, наместника на Украине Хрущева (Рус. голос. 1939. 12 марта. № 414).

…у деревни отняты всякие стимулы для работы на полях «плантатора» – советской власти (Меч. 1937. 11 апр. № 14).

12-го ноября высший представитель партийной власти в крае – секретарь краевого комитета партии Шеколдаев на совещании партийного актива в Ростове произнес речь, в которой им дана общая характеристика положения в крае. Партийный «генерал-губернатор» начал с чрезвычайно ценных для нас признаний (Голос России. 1933. янв. – февр. – март. № 17–18–19).

Такой перенос прежних наименований, имеющих в своей структуре негативно-характеризуемые коннотации, в эмигрантской публицистике являлся одним из излюбленных приемов «занижения» советских реалий и «вписывания» фактов в исторический контекст. При помощи данных семантических механизмов эмигранты развенчивали утверждения (раздававшихся порой и в эмигрантском лагере) об абсолютной новизне социально-политических, экономических денотатов, их коренного отличия от прежних, царских, дореволюционных или зарубежных.

Кроме того, этот семантико-прагматический механизм использовался и в случае употребления слов в несвойственных им значениях; как правило, такие публицистические окказионализмы имели реально-смысловую мотивировку в советской реальности. Так, слово безработный использовалось в русском языке обычно для именования рабочих, крестьян, прислуги, вообще людей физического труда, потерявших работу; слово гастролировать семантически связано с деятельностью артистов. Однако социальные трансформации, перетряхнувшие в советское время прежние общественные группы и слои, привели, в частности, к появлению большого числа священников, которые потеряли свои приходы, а также монахов/монахинь, вынужденных уйти из закрываемых монастырей. Это ситуация послужила реально-мотивирующей базой для следующего семантического переноса: священнослужитель (без прихода) -> безработный; переезжать с места на место (о священниках) -> гастролировать.

В Загорске много «безработных» монахов и священников, которые гастролируют по району. Гастролеров обычно приглашают в престольные и другие большие праздники (Голос России. 1931. 2 авг. № 1).

В пределах данного класса можно выделить немногочисленную группу лексики, имеющую такие значения, которые были неизвестны советскому речевому обиходу. Суть такой семантической новации заключалась в том, что в пределах одной фонетической оболочки сформировались значения, обусловленные несовпадающей мотивировкой. Назовем такие слова дискурсивными омонимами, подразумевая под этим понятием сосуществование в рамках семантической структуры обозначения реалий, относимых к разным дискурсивным практикам. Отметим два типа.

1. Это могут быть значения, имевшие в русском советском речевом и эмигрантском обиходах разное, отличное значение. Напр.: дериват советчик, «тот, кто дает совет» (исконное значение), в эмигрантском узусе дал новое, переносное значение – «представитель советского строя, режима; сторонник советской идеологии» (от новой мотивировки слова совет – «власть рабочих и крестьян»), лексема очаг («устройство для разведения огня»; перен. «место, откуда что-либо распространяется») приобрело в эмигрантском (преимущественно военном, политико-воспитательном) лексиконе значение «место сбора единомышленников; организационная ячейка, единица»:

…в Болгарии распоряжением правительства закрыта газета «Голос России». […] Русская национальная газета закрыта под чьим-то давлением. Под чьим? Конечно, под давлением советчиков в первую голову (Сигнал. 1938. 1 сент. № 38).

Теперь о наших горестях… Как вы знаете, директор нашей гимназии чех, и к тому же из «советофилов», да еще активных, поддерживающих постоянную связь с полпредом Александровским. […] Нашим детям запрещают читать национальные русские газеты. Стараются из наших детей сделать «советчиков» (Меч. 1937. 21 марта. № 11).

…советчики ведут усиленное политическое воспитание красноармейца… (Голос России. 1933. янв. – февр. – март. № 17–18–19).

Союз Младороссов извещает о кончине сочлена младоросского 22-го Гренобльского очага С. М. [Союза Младороссов. – А. З.] Е. Н. Конькова… (Младоросская искра. 1933. 15 нояб. № 34).

…для желающих разговляться в очаге союза [русских сестер милосердия] будет устроено в пасхальную ночь разговленье (Возрождение. 1935. 14 марта. № 3571).

Его Императорскому Величеству Государю Императору благоугодно было пожаловать шефство Его Императорского Высочества Наследника Цесаревича и Великого Князя Владимира Кирилловича 15-му, 28-му, 35-му и 36-му Парижским очагам Союза Младороссов (Младоросская искра. 1933. 5 янв. № 26).

2. Это могут быть обозначения, получившие в эмигрантском речевом обиходе значения, не совпадающие с советскими лексико-семантическими неологизмами.

(1) В Луганске неизвестными террористами убито 15 ударников (Голос России. 1931. 1 сент. № 2).

…замечается некоторая дифференциация и среди рабочих: выше ценят ударника, чем неударника… (Голос России. 1931. 1 окт. № 3).

(2) Ни Муссолини, ни Чиано на свадьбе не было и нигде не было видно фашистских форм – все итальянцы были либо в военной форме, либо во фраках. Один только принц Гессе, «чрезвычайный посол Хитлера» [sic], явился в форме нац[ионал]-соц[иалистических] ударников со свастикой на рукаве. (Возрождение. 1939. 7 июля. № 4191).

(1) Принудительный труд [в Советской России] оказался нецелесообразным. Нормальный размер денной работы для специалиста-грузчика 160–200 кубов. Обычно же в среднем в Нижнем Новгороде рабочий выполняет только 60 пудов. На субботниках 29–31 пуд. Трудармеец – 20 пудов (Воля России. 1920. 16 сент. № 4).

(2) В субботу, 7-го февраля, очередной цыганский субботник [реклама] (Дни. 1925. 7 февр. № 685).

В субботу 4-го января очередной субботник… при уч[астии] известн[ых] артистов [реклама] (Руль. 1930. 2 янв. № 2767).

Такие газетно-публицистические неологизмы эмигрантской речи не были характерны для русского языка 1920–1930-х гг.

2. узуальные сдвиги некоторых социальных терминов. Так, в эмигрантском узусе заметно сократилось использование существительных мужик, баба, бывших нейтральными в дореволюционном языке. Главной причиной была, конечно, экстралингвистическая: прежние, «дореволюционные», мужики и бабы, представлявшие обычно сельских жителей, крестьян, оказавшись за рубежом, в подавляющем большинстве стали городскими жителями, сменили профессию (стали посудомойками, швейцарами, таксистами, домработницами); только небольшая часть осела в деревне (что было связано с гораздо бо?льшими трудностями получения работы, чем в городе). Изменение социального статуса бывших «мужиков и баб» вызвало узуальные сдвиги, слова сдвинулись на лексическую периферию. Они стали чаще использоваться для обобщенного называния советского крестьянства, т. е. приобрели стилистически маркированный статус, став скорее элементом публицистического стиля, чем живого употребления:

…защита Китая и колоний против европейского империализма сводится [у большевиков] к… эксплуатации русского мужика для красного интернационала и его империалистических целей (За свободу. 1925. 1 янв. № 1 (1405)).

Пассивное сопротивление и недовольство крестьян, подпольный саботаж, хищения коллективной собственности… нежелание мужиков отдавать хлеб государству, мелкособственническая психология, неприкосновенно сохранившаяся внутри колхозов, технические ошибки – вот главные трудности, с которыми пришлось столкнуться в деревне большевицкой [sic] политике… (Младоросская искра. 1933. 15 авг. № 32).

Такое смещение социолого-семантической «оптики» привычных понятий отразилось на использовании и слова народ в эмигрантском речевом обиходе. В эмигрантских газетах отчетливо выделяются следующие семантико-прагматические типы – народ предстает как:

1. территориально-государственный монолит, разделяющий монархическую идеологию и объединенный вокруг царского престола. Такое официозное понимание свойственно монархическим, народно-патриотическим издания и обычно проецируется ими в идеализированное дореволюционное прошлое:

…прочный сговор с Германией, реальное удовлетворение ее жизненных интересов невозможны без общего сговора держав с честной национальной Россией, возвращенной к нормальной жизни. Слишком часто забывают державы, что нет теперь в России правительства, поставленного народом, признанного народом, заботящегося о народе. Есть инородное и чужеродное тело – бродячий революционный спрут, насевший на живую Россию. Без России, вернувшейся в мир, России целостной, державной, свободной нельзя восстановить нужного хозяйственного и политического «кровообращения» мира (Возрождение. 1939. 7 июля. № 4191).

2. реальный и единственный творец истории. Это толкование народа типично для анархических газет, включающего в содержательные признаки понятия именно (и только!) трудовые (трудящиеся) массы. Схожее понимание народа было свойственно термину и в большевистской доктрине.

Народ является естественным порождением общественной организации – объединением людей, обусловленным средством происхождения, общностью форм и особенностей культуры, общностью языка, привычек, обычаев и т. д. Этот общий дух живет и действует в каждом отдельном члене народного союза и образует существенную часть индивидуального и коллективного существования. […] Нация же всегда является искусственным продуктом известной правительственной системы, да и национализм, в сущности, представляет собой не что иное, как государственную религию. Принадлежность к нации никогда не определяется естественными внутренними причинами, но всегда лишь чисто внешними обстоятельствами, отношениями, основаниями и государственными соображениями, за которыми, понятно, всегда скрываются частные интересы определенных классов (Анархич. вестник. 1923. № 5–6).

Все кругом мечтают лишь о собственной «народной власти», то есть о перемене властителей, но не о свободе. Народ забыл свободу и должен заново пройти курс обучения ей, подобно парализованному, который, выздоровев, снова учится ходить (Анархич. вестник. 1923. № 2).

3. угнетаемые, эксплуатируемые Советами массы (крестьянство, рабочий класс, советская интеллигенция). Смысловым оппозитом народа в этом случае являются коммунистическая партия, большевики, вообще – власть; тот, кто входит во властные советские структуры, уже не народ:

Тяжко живется крестьянству. Немногим лучше живется и рабочему классу, – тому, от чьего имени установлена красная «диктатура пролетариата». Зарплату задерживают долгими месяцами, снижают ее бесчисленными мнимо «добровольными» вычетами на всякие красные затеи. Людей изнуряют проводимым под палкой «социалистическим соревнованием». […] Заставляют людей жить в грязи на такой тесной собачьей «жилплощади», что это даже не похоже вообще на человеческое житье. Вот каковы те условия, в каких нашему трудовому народу приходится выполнять хваленое советское «строительство» разных ненужных ему «гигантов» и «строев». Он строит и скрипит от злобы зубами (Голос России. 1932. июль. № 12).

…диктатура Политбюро РКП хладнокровно и зверски-спокойно-обдуманным способом систематически истребляет в России свежие и лучшие побеги русского народа, ее молодежь – истребляет всех, кого считает своим противником (Дни. 1925. 8 февр. № 686).

Пока власть и народ в СССР стоят друг против друга как два враждебных лагеря, ни один эмигрант не может легально возвратиться «на родину». Возможен только переход в лагерь угнетателей народа и родины – и это путь, на который, как это ни прискорбно, стал Куприн (Меч. 1937. 6 июня. № 21).

4. группа единоверцев, в первую очередь православных. Такое понимание народа встречается в церковно-монархических изданиях:

Церковный народ России под советским ярмом умеет отстаивать и охранять свои религиозные установления… (Голос России. 1931. 2 авг. № 1).

Там, в СССР-ии, в пятнадцатилетней изуверской пытке четвертования души и тела, русский народ безусловно приносит искупительную жертву за тяжкий грех временного ослабления в Христовой вере и братской любви, и, перерождаясь, постепенно пробуждается к возрождению национального единства (Голос России. 1933. янв. – февр. – март. № 17–18–19).

Интересно, что применительно к беженству, русской эмиграции вообще, публицистика не использует данного обозначения, относя его только к людям, проживающим на исконной (российской) территории. Кроме того, несомненна также повышенная риторичность, идеологизация понятия народ в эмигрантских печатных органах, однако прагматические истоки и мотивы такой смысловой политизации были иными, чем в советском официозе.

4. Особенности употребления этикетных знаков

Этикетная система после Февральской и Октябрьской революций 1917 г. – одна из тех сфер речевого обихода, которая была призвана решительно «исправить» старые публичные, социально-общественные, межличностные отношения людей путем радикального отказа от прежней иерархии, а также словесных знаков и внедрения новых обращений и этикетно-речевых формул. Какой же предстает этикетная сфера в эмиграции, произошли ли в ней какие-либо трансформации и какова была реакция эмигрантов на советские этикетные новшества?

1. Антропонимические модели. Рассмотрим их на примере разных социальных и политических групп. Самым любопытным явлением в среде анархистов является преимущественное использование фамилии и прозвища. Традиция именования индивида прозвищем идет из подпольного дореволюционного прошлого, когда революционеры-подпольщики с конспиративной целью (сокрытие подлинного имени от царской охранки) имели даже не одно, а несколько прозвищ, причем очень часто подлинную фамилию знали немногие. Личные имена в анархической прессе встречаются намного реже:

Морозов. […] Старый анархист. […] Способный агитатор (Анархич. вестник. 1923. № 1).

Полевой, Лев («Пересыпский»). […] Анархист с 1918 г. […] Большевиками арестовывался дважды. Был отправлен по этапу в Харьков, где содержался несколько месяцев в «политизоляторе» (Анархич. вестник. 1923. № 1).

12-го апреля трое анархистов… объявили голодовку с требованием полной выдачи пайка. Остальные (смертники л[евые] с[оциалисты]-р[еволюционеры] Береснев, Груздева-Литвинова, Соколова и Сипер, срочные с.-р. Москвин и Эстрин, анархисты Николаев, с.-р. (меньшинство) Петров и Назаров – следств[енные] воздержались… (Анархич. вестник. 1923. № 2).

Несколько десятков особенно пылких энтузиастов в Америке образовали в 1921 году коммуну «Красная Звезда». […] Во главе коммуны стоит Гордин. […] У него конспиративная кличка: Новомирский (Дни. 1925. № 692. 15 февр.).

При помощи специально присланного из Москвы агента-провокатора (Самуил Шварцман – клички: «Шмилык-Лиснер», «Шмилык-провокатор») инсценируется «заговор»… (Анархич. вестник. 1923. № 1).

Прозвищная «волна» захлестнула советский политический лексикон после победы большевиков. Как известно, многие известные революционеры после революции 1917 г. взяли себе в качестве фамилий политизированные (идеологизированные) партийные и подпольные прозвища (Ленин < Ульянов, Сталин < Джугашвили, Киров < Костриков, Троцкий < Бронштейн, Зиновьев < Радомысльский, Володарский < Гольдштейн, Каменев < Розенфельд и мн. др.). В эмиграции же этот механизм работал, пожалуй, только в анархической среде, что объясняется общим подпольным прошлым всех «левых», нелегальных и террористически-ориентированных партий и групп.

В эмигрантской среде, состоящей из дворян, интеллигентов, простых людей, этот механизм антропонимического замещения фамилии прозвищем не был распространен по нескольким причинам: 1) отсутствие такой традиции в дореволюционном прошлом, где фамилия (среди знатных родов) расценивалась как знак преемственности и знатности происхождения;^[170] 2) в массовом общественном сознании до революции 1917 г. прозвища, принятые в среде революционеров, отождествлялись с прозвищами преступников, маргинальных элементов. Модификации, трансформации фамилий в дворянской среде были довольно редки,^[171] и они касались главным образом их звуковой стороны, напр., подлинная фамилия генерала Шкуро (переделана по модели украинских фамилий на – о) была Шкурб. Ср. также усечение фамилии Михненко до Махно (известного украинского анархиста).

Антропонимическая модель «полное имя + отчество» используется в монархических кругах только для называния представителей императорского дома:

…первая мысль народная, при свержении Красного ига, должна быть обращена к Великому Князю Николаю Николаевичу как к Единому Верховному Вождю… (Рус. правда. 1925. июль – авг.).

Есть у нас «отряды» «зарубежной армии Николая Николаевича^[172]», и сравнительно недавно возникли «отряды корпуса императорской армии и флота», подчиненные Кирилу [sic] Владимировичу.^[173] […] К Кирилу Владимировичу от Николая Николаевича уходят чаще всего потому, что в «императорском корпусе» быстрее и щедрее производство (Дни. 1926. 16 нояб. № 1160).

Случаи использования патронима (отчества) для именования/характеризации человека редки; единственным примером служит Ильич (применительно к В. И. Ленину). До революции патроним служил одним из его многочисленных партийных прозвищ, в советское время в советских газетах он стал публицистическим, позитивно окрашенным (уважительно-почтительным) именованием основателя Советского государства.^[174] В эмигрантских газетах этот антропоним встречается как заимствование из советского публицистического лексикона:

Всякая иностранная интервенция для нас, хотя бы и спасла она Россию, – это значит новое пролитие крови Русского народа. […] Намылят нам холки, накинут веревки пеньковые и виси во славу Ильича, в честь 3-го интернационала. А уж кто наденет петлю – свои ли, чужие – нам от этого будет не легче (Рус. правда. 1925. сент. – окт.).

…изъятыми [из библиотек] оказались не только Крылов, Чехов, Салтыков, но и «коммунистический» Демьян Бедный… Это приводит в уныние даже «Правду». И условия, при которых, очевидно, всякая изъятая книга является подозрительной и считается «принадлежащей изъятию», газета называет «поистине кошмарными». Любопытно, что столь ценное признание печатается рядом с похвалами «великому Ильичу», под руководством которого эти кошмарные условия водворены. (Дни. 1925. 28 янв. № 676)

Один из излюбленных приемов семиотического «занижения» и «карнавального переворачивания» (по Бахтину), осмеяния в газетно-журнальной полемике тех или иных лидеров общественного движения, партии, иронического отношения к известным литераторам, публицистам является употребление фамилий во множественном числе. Как известно, категория числа у антропонимов – условная категория, так как антропонимы семантически соотносятся с единичным индивидом, поэтому их типичная языковая форма – быть singularia tantum. Конечно, возможно использование множественного числа для совокупного наименования членов одной семьи, носящих одно и то же имя: Петровы, Смирновы, Ивановы, – то есть все представители данной семьи или выходцы из нее, но связанные кровными (генетическими) узами. В этой особенности грамматического употребления антропонимов уже заложен семантико-прагматический росток последующей прагматической трансформации фамилии (употребленной во множественном числе) в публицистике. Категория множественного числа в классе имен собственных и нарицательных имеет различное содержание: нарицательные имена (апеллативы) выражают отношение между единичным предметом и любым множеством однородных предметов; категория числа у антропонимов выражает отношения между отдельным предметом (индивидом) и конечным множеством неоднородных индивидов. Таким образом, категория множественного числа антропонимов находится в пограничной области между лексикой и грамматикой. Анализируя категорию чуждости в русском языковом сознании, А. Б. Пеньковский считает оппозицию единственного и множественного числа одной из важнейших для различения «своего» и «чужого»: «“Свой” мир – это мир собственных имен. В нем и нарицательные имена ведут себя как собственные. “Свой” мир – это мир форм единственного числа со значением единичности. […] “Чужой” мир … – это мир этнически и/или хтонически… социально или культурно… чуждый и враждебный» [Пеньковский 2004: 17]. Между мирами («своим» и «чужим») постоянно осуществляется взаимопереход реалий, что затрагивает и функционирование имен. Так, переход слова из единственного числа во множественное и из имени собственного в нарицательное семиотически значит перенос из зоны «своего» в зону чуждости; из единичного, уникального имя превращается в типизированное, коннотативно наполненное: Лютер > лютеры, Магомет > магометы, Бонапарт > бонапарты, Наполеон > наполеоны.^[175]

Модель использования антропонимов во множественном числе стала особенно распространенной в сфере публичных дебатов с конца XIX – начала XX вв. Грамматическая множественность в антропонимах, в принципе, ограничена рамками семьи, рода, коллектива индивидов, связанных родственными связями. Выход за рамки конечного множества ведет к появлению нарицательного имени, обозначающего определенный социальный слой, группу лиц, характеризующихся в том или ином отношении схожими признаками. В этом случае аномальная (для имен собственных) форма множественного числа имеет обобщающее (вторичное) значение. Данная разновидность метонимического переноса (так наз. отрицательная антономасия) – характерная черта языка эмигрантской прессы. Антономасия создает многослойность текста, она основана на игре с именем, служит средством построения новых смыслов (реже – положительных, чаще – отрицательных) в зависимости от смысловых параллелей, проводимых с индивидом, персонажем, имя которого было использовано автором как нарицательное. Как видно из приводимого ниже цитатного материала, лишь немногие из имен, попавших в поле действия механизма антономасии, закрепляются в узусе и в языковом сознании на длительное время; большинство имен представляют узколокальные и хронологически-ограниченные употребления, сообщающие повышенную эмоциональность и экспрессивную выразительность газетному тексту. Ср. примеры из нашего корпуса:

…это неизбежное грядущее [демократии в России. – А. З.] предвидят и те, кто – пользуясь, одни большевиками, – другие Колчаками и Врангелями, стараются сейчас покрепче вбить осиновый кол в живое тело великого государства (Воля России. 1920. 18 сент. № 6).

…всякий раз надежды рушились и всегда в конце концов одерживала верх враждебная темная сила. И это будет так до тех пор, пока не перестанут делать русскую белую политику и не вернутся в свое смрадное подполье господа Савинковы, Чайковские и все те, кто так или иначе – по недомыслие ли, или по сознательному расчету – были причастны к подлой измене, именуемой «великой» русской революцией, доведшей Россию до неслыханного позора и до бесконечных страданий (Призыв. 1920. 13 (29.2) марта. № 62).

Южные газеты Врангелевского [sic] толка… дают тем не менее безотрадную картину бесшабашного хозяйничанья Пильцев, Кривошеиных, Глинок, Гербелей, жандармских ротмистров и помпадуров всех чинов и званий (Воля России. 1920. 14 сент. № 2).

Г.г. Осоргины метали бы громы и молнии (Младоросская искра. 1933. 10 июля. № 31).

А исторический враг, вернее – враг исторической России есть, во-первых, и прежде всего, комвласть, уже уничтожившая 40 миллионов русских людей, и, во-вторых, лица, помогавшие Лениным и Троцким прийти к власти (Сигнал. 1938. 1 сент. № 38).

2. Товарищ – гражданин – господин. До революций 1917 г. (буржуазно-демократической и социалистической) в русском социокультурном пространстве не удалось создать нейтральных обозначений для наименования человека как члена общества, независимо от его имущественного положения. Смена общественного строя в 1917 г. вызвала изменение в структуре и типах обращений в русском языке – так, господин (госпожа) были признаны «эксплуататорскими», оскорбляющими достоинство человека, и поэтому активно вытеснялись на периферию языковой системы, сохранившись только в узкой и специализированной сфере дипломатии; слово сударь (сударыня) также не было использовано в качестве обращения (мешали «отголоски» этимологического значения «государь»). В отличие от дореволюционной системы обращений, основанной на социально-имущественном неравенстве, иерархичности, большевикам нужно было искать новые дифференциации. Они были найдены – это или партийно-групповое обращение (товарищ),^[176] или публицистический термин гражданин (с прагматической отсылкой к французскому понятию времен Великой Французской революции 1789 г., введенному специальным декретом Конвента, – citoyen, «гражданин»/citoyenne, «гражданка»).

Из данных трех обращений (господин, товарищ, гражданин) в нашем корпусе наиболее частотным является господин, что объясняется явно преобладающим в зарубежье количеством (про)монархических и демократических изданий, чем, например, «левых» (анархических и прокоммунистических). В монархической и армейской среде оно использовалось как нейтральный этикетный знак:

Г.г. [господ. – А. З.] генералов, офицеров, юнкеров, вольноопределяющихся, солдат и казаков… поздравляю с наступающим Праздником Светлого Христова Воскресения (Рус. голос. 1939. 9 апр. № 418).

Очень часто характеризующе-оценочный компонент этикетного знака господин все же доминирует над нейтрально-номинативным. Окраска обычно пейоративная – она основана на субъективно-личном или групповом отношении к тому или иному лицу, группе лиц:

Берегитесь же, господа Комиссары! (Русская правда. 1925. сент – окт.)

…вы, господа творцы революции, действовали со злым умыслом (Призыв. 1920. 13 (29.02) марта. № 62).

…наши красные господа заставляют угрозами народ топтать ноги на разных манифестациях… (Голос России. 1932. июль. № 12).

Делегаты 1-го Конгресса Красного Профинтерна… сочли… за лучшее служить московским господам… (Анархич. вестник. 1924. № 7).

В этикетной системе у эмигрантов не было стройности и строгости; ср. сосуществование русских и иностранных титулов и этикетных знаков в пределах одного предложения:

Союз Русских Студентов (эмигрантов)… выражает свою глубокую благодарность княгине В. О. Мещерской… а также гг. артистам, способствовавшим успеху вечера, г. Е. М.Глинской, m-me Диск… (За свободу. 1925. 1 янв. № 1(1405)).

В Париже вышел французский роман «Последняя ночь» госпожи Норманн (Сегодня. 1930. 14 янв. № 14).

Эмигранты не могли не заметить и активного искоренения и вытеснения слова господин в некоторых, еще сохраняющих старые традиции сферах советского речевого этикета:

Никак, например, не могут отучить коммунисты учителей и профессоров обращаться к слушателям со словом «господа». И стоит вопрос: гнать из-за этого слова преподавателей или нет. Гнать, пожалуй, ни с чем останешься, так въелось это слово, семь лет не могут отучить. Применить новый метод: продернуть в стенгазете (Дни. 1925. 30 янв. № 678).

Итак, этикетное слово господин (господа) в эмигрантской публицистике употребляется довольно активно в следующих ситуациях: во-первых, у части русской эмиграции оно используется как традиционный, дореволюционный этикетный знак; во-вторых, оно может взаимодействовать с иноязычными этикетными моделями; в-третьих, в лево-демократических, анархических, а также прокоммунистических изданиях оно часто выступает как негативно-оценочное обозначение политических оппонентов (обычно монархистов).

В отличие от слова господин (госпожа), слово гражданин используется реже, причем у него отмечаются интересные особенности. Бо?льшая часть примеров свидетельствует об ориентированном его использовании как языкового элемента, характеризующего новую, советскую социально-политическую действительность:

В лагеря попадают все граждане не только явные, но и подозреваемые ГПУ, как политические, так и экономические враги народа и классовые враги. (Голос России. 1932. июль. № 12)

…каждый советский гражданин… завален «общественной» работой (Голос России. 1932. июль. № 12).

8 марта к гражданке Альманк на Бабьегорском рынке в Москве подошли двое неизвестных и предложили ей купить 70 долларов (Возрождение. 1935. 14 марта. № 3571).

Другое характерное явление в эмигрантском публичном обиходе – это стремление возродить, восстановить начальный смысл понятия «гражданин» в противовес интерпретации его в советской идеологии. На помощь в этом случае приходят французский и английский языки, в которых это понятие было развито и реализовано наиболее полно. В демократической прессе актуализируется и становится особенно значимым такой компонент смысловой структуры понятия, как «полноправный член демократического общества, обладающий всеми правами и свободами»:

Нужно… русское – пребывающее в цепях рабства – общественное мнение уравнять в правах с любым иностранным властным голосом свободных граждан! [sic; с восклицательным знаком], а не рабов (Дни. 1925. 13 февр. № 690).

Понятие «гражданин» очень часто выступало как смысловой и прагматический оппозит двухкомпонентному обозначению советский гражданин, где прилагательное имело типичную для многих эмигрантских изданий коннотацию «рабский, несвободный, лишенный прав».

Слово товарищ в нашем корпусе встречается довольно часто, но имеет ярко выраженную дифференциацию в зависимости от типа издания. Анархисты именовали этим словом в своих газетах единомышленников:

Товарищ И. Карташев впервые вошел в [махновское] движение в ноябре 1920 г. (Анархич. вестник. 1923. № 2).

В большинстве эмигрантских изданий (монархического, демократического толка, военно-патриотических газетах) слово товарищи оказывается смысловым синонимом (кореферентным обозначением) большевиков с однозначно негативной коннотацией:

В одном из жестоких боев… поручик Иван Тимофеев… попал в плен. Там его «товарищи» сразу не «ликвидировали», а… отправили на хутор к комиссару (Рус. голос. 1939. 5 марта. № 413).

Борющиеся [казаки] не сомневаются в обреченности Советской власти: «Голоштанники коммунисты с голоду подохнут». […] «сперва хлеб себе, потом свинье, что останется – товарищам (Голос России. 1933. янв. – февр. – март).

Впрочем, новая советская этикетная система проникала и в эмигрантский обиход, и в некоторых контекстах (дипломатия, техника) слово товарищ используется как этикетный знак (своего рода «визитная карточка») представителя советского строя, советской экономики, дипломатии на Западе:

Уже несколько дней пребывает в Берлине именитый советский гость – тов. Жуков, председатель объединенных электротехнических концернов СССР (Руль. 1930. 25 марта. № 2836).

Товарищ О. Каменева… выслана заранее в Париж… на случай назначения ее на пост полпреда (Дни. 1926. 16 нояб. № 1160).

Итак, анархисты продолжают употребление данного термина в узком партийном значении «соратник по борьбе; партийный единомышленник»; газеты других политических ориентаций используют его либо как «слово-эхо» (революционного времени), либо как знак, метку большевика (обычно комиссара, представителя партии, советской промышленности). Подавляющее большинство эмигрантов продолжали считать товарищ партийно-большевистским обращением, не выводя его за эти пределы и не рассматривая его как универсальный языковой знак советского этикета.

5. Лексико-семантические ряды в эмигрантской прессе

В газетно-публицистический стиль попадают лексемы разных функциональных стилей, но они адаптируются как семантически, так и стилистически, включаясь в его политический лексикон и служа для выражения позиции той или иной группы (социума). Лексемы одного семантического поля могут формировать газетно-публицистические функциональные ряды на основе общего, интегрирующего, оценочного признака, зачастую игнорирующего реальные содержательные различия лексем. Лексико-семантические ряды, в которых объединены «словозначения, находящиеся в отношении непосредственной семантической близости или противопоставленности» [РСС 1998: X].

Лексико-семантический ряд содержит не только нейтральные в стилистическом отношении лексемы, но и эмоционально или экспрессивно окрашенные; таким образом, этому ряду присуща также и категория оценочности. Однако между узуальными (языковыми) лексико-семантическими рядами и аналогичными феноменами в пределах публицистики существуют как сходства, так и различия, поскольку «принцип социальной оценочности… выступает как важнейший внутренний принцип организации [газетной лексики. – А. З.] и распределения по функциям… В результате газетно-публицистической специализации создается новая, иная по сравнению с общелитературным языком, системность организации лексики» [Солганик 1981: 72].

Именно аксиологически-оценочный фактор как один из основополагающих, структурирующих в газетно-публицистическом тексте является регулятором при формировании синонимических и квазисинонимических рядов, которые представляют объединение лексем, обладающих высокой степенью контекстуально-прагматической близости при нейтрализации семантических различий. Иными словами, интегральная функция узуальных или актуализируемых значений слов преобладает над дифференциальной, различительной. В дальнейшем мы проанализируем формирование и функционирование таких рядов в эмигрантской прессе.

5.1. От рассеяния до зарубежья

Несомненно, одной из самых важных для самосознания и самоощущения эмигрантов служит смысловая группа: рассеяние – эмиграция – зарубежье – беженцы – беженство – колония – сетльмент. Совершенно очевидно, что в дореволюционном и советском узусе такого ряда просто не существовало, его сложение произошло только в эмигрантском речевом обиходе, когда прежде разрозненные, не имевшие семантических точек соприкосновения лексемы получили дополнительные семантико-оценочные компоненты, позволившие словам приобрести семантическую близость и сформировать смысловой ряд, пронизанный семантико-градуирущими отношениями. Ключевой термин ряда эмиграция – один из частотных в эмигрантской публицистике, он появился на страницах газет практически сразу же с первыми беженцами из Советской России. Однако исторические ассоциации понятия с Французской революцией 1789 г., с точки зрения эмигрантов, лишь внешние, поверхностные, коренящиеся в сходстве наименования, в содержательном же плане такое сопоставление едва ли уместно:

Русская «эмиграция» не имеет прецедентов во всемирной истории. Чаще всего её сравнивают с французской конца восемнадцатого века, – и, конечно, между этими двумя явлениями есть кое-какие общие черты сходства. […] Индивидуально же между современным русским «беженцем» и французским е?migre? очень мало общего [В. Набоков. Мы и Они] (Руль. 1920. 2 дек. № 14).

Слово употребляется и в свободном виде, и со своими определениями (второе намного чаще в газетных текстах), призванными уточнить столь разностороннее для эмигрантов понятие: национально-мыслящая эмиграция, национальная эмиграция, русская эмиграция, белая эмиграция, белая военная эмиграция, дальневосточная эмиграция, многоплеменность эмиграции.

Часть эмигрантов пыталась как можно быстрее и безболезненнее адаптироваться в новых бытовых, социальных, экономических условиях, отказываясь от русских традиций, постепенно утрачивая живую связь с другими выходцами из России. Поэтому неслучайно очень скоро в эмигрантском узусе в противовес термину «национальная эмиграция», т. е. сохраняющая свою национально-этническую идентичность, появилось обозначение «денационализировшаяся эмиграция», т. е. утратившая желание скорейшего возвращения на Родину, утерявшая свою «русскость», приспосабливающаяся или даже уже приспособившаяся к зарубежной жизни:

Эмиграция же, денационализированная, утерявшая свою российскость, нас не интересует вовсе (Сигнал. 1939. 1 апр.).

В отличие от существительного эмиграция, глагол эмигрировать довольно редок в эмигрантской прессе (он используется преимущественно в социал-демократической):

Вожди профессиональных союзов жестоко преследуются советским правительством. Многие из них расстреляны, многие находятся в тюрьмах и концентрационных лагерях или эмигрировали (Руль. 1920. 1 дек. № 13).

Напротив, монархическая, национально-патриотическая пресса сознательно избегает этого глагола, и для обозначения данной семантики (бегство за границу) используется другой синоним – книжный глагол рассеяться (или причастная форма рассеянный):

…наша Родина попала под иго III Интернационала, а мы рассеялись по всем странам мира в качестве беженцев-эмигрантов (Рус. голос. 1934. 29 июля. № 173).

Всех верных долгу русских воинов, рассеянных по Зарубежью, сердечно поздравляю с наступающим Праздником Светлого Христова Воскресения (Рус. голос. 1939. 9 апр. № 418).

Смысловым эквивалентом термина эмиграция в монархической прессе часто выступало стилистически и прагматически окрашенное слово изгнание:

Мы же [эмигранты] бедны, без почвы под ногами, без власти. Но борьбу продолжаем вот уже 20 лет в изгнании (Рус. голос. 1939. 5 марта. № 413).

Причины использования такого синонима, конечно, неслучайны, ибо изгнание – одно из ключевых библейских понятий: это калька от греч. diogmos – «изгнание, преследование». Апелляция к историческому прошлому активизировала и слово ссылка (русский эквивалент славянскому обозначению изгнание):

Как взяться живыми руками за голое тело Русской политической жизни отсюда, из изгнания, из ссылки? (Младоросская искра. 1933. 5 янв. № 26).

Собирательное значение «диаспора, расселение по разным странам» передавалось при помощи книжного по стилистике существительного рассеяние (чаще) и зарубежье (реже):

К чести комитета надо сказать, что он много потрудился и достиг цели. На его призыв принять участие в выставке откликнулось большое число лиц из многих мест русского рассеяния во главе с великой княгиней Ольгой Александровной… (Рус. голос. 1939. 16 апр. № 419).

На этом Совещании информационными докладами было установлено, что в некоторых странах русского рассеяния, как в Чехословакии и Юго-Славии [sic], денационализация «захватывает не только детей, но даже и часть взрослого рабочего населения, и с каждым годом становится все глубже и заметнее» (Дни. 1925. 6 февр. № 684).

Словообразовательный ряд рассеять(ся), рассеяние требует дополнительных пояснений, поскольку за этими обозначениями эмигранты видели культурно-историческое содержание и перекличку времен. Термин рассеяние – точная калька греч. отглагольного существительного diaspora (от глаг. diaspeiro – «разбрасываю вокруг, рассеиваю»). В Библии все слова данного словообразовательного ряда (рассеяться, рассеяние, рассеянный, рассеять и т. д.) играют ключевую роль. Именно использование данного слова помогало многим эмигрантам соотнести свое пребывание за границей с аналогичным историческим событием, позволяя черпать в этом духовные силы в томительном ожидании вернуться в Отчизну и строить, воссоздавать новое общество.^[177]

Обозначением компактного расселения и проживания эмигрантов или беженцев (не только русских) обычно служило слово колония:

Русская колония в Берлине [название заметки] (Возрождение. 1919. 9 окт. № 83).

Хорошо известный русской колонии артист и автор популярных песенок Ник. Гриневский приглашает русскую публику встретить Новый год в ресторане «Гейша»… (Руль. 1930. 1 янв. № 2766).

Другое название колонии, американизм сетльмент (англ. settlement – «поселение, колония»), использовалось в речевой практике русских, живущих в Китае. Европейским русским термин если и был знаком, то как варваризм:

…русские эмигранты хорошо себя зарекомендовали и на иностранном сетльменте, находящемся в руках англичан и американцев (Сегодня. 1930. 7 янв. № 7).

Существительное зарубежье появляется в эмигрантской публицистике (судя по нашим материалам) в 1930-е гг.:^[178]

3 года мировой войны слишком медленно ликвидировали превосходительных лакеев и чиновников в генеральских погонах, распоряжавшихся судьбами армии и страны, этих людей, которые до сих пор порочат русское имя в зарубежьи [sic] (Единый фронт новой России. 1936. 19 янв. № 19).

От слов эмигрант, эмиграция образовалось относительное прилагательное эмигрантский. Оно становится заметно активнее в прессе с конца 20-х – начала 30-х гг. вместе с утратой ярких политических коннотаций, присущих ему в эмигрантском речевом обиходе в первые годы беженства: 1) состоящий их эмигрантов (эмигрантская масса, эмигрантские круги, эмигрантское офицерство, эмигрантская толща Парижа, эмигрантская молодежь, эмигрантские семьи, эмигрантский центр); 2) принадлежащий к эмигрантам (эмигрантские экономисты); 3) свойственный, присущий эмигрантам (эмигрантское существование, эмигрантский активизм).

Потребность эмигрантов осознать себя как единую, сплоченную силу рождает прилагательное общеэмигрантский. Часто это прилагательное использовалось в печатных органах, издаваемых и курируемых «активистами», представителями молодого поколения, проводящими активную подготовку к возвращению на родину:

Харбинский Русский Клуб отметил столетнюю годовщину первого исполнения русского национального гимна особым общеэмигрантским собранием… (Младоросская искра. 1933. 10 июля. № 31).

Итак, смысловой ряд эмиграция – беженство – изгнание – ссылка – рассеяние – зарубежье – колония – сетльмент в эмигрантской публицистике является одним из семантически и словообразовательно разработанных. К концу 1920-х гг. термин эмиграция (эмигрант, эмигрантка) становится ведущим, ключевым, теряя прежний ассоциативный шлейф – в дореволюционном узусе эмигрантами считались российские революционеры-подпольщики. Возможное влияние на активизацию слова эмигрант мог оказать и французский язык, где языковые прототипы (е?migre?, е?migration) использовались как обозначения, нейтральные в номинативном и стилистическом отношениях. Напротив, производные беженец (беженка, беженский, беженство) повышаются в стилистическом ранге и становятся экспрессивно-оценочными синонимами словообразовательного ряда с ключевым словом эмигрант. Самым нейтральным в стилистическом отношении являлось прилагательное зарубежный, послужившее словообразовательной базой существительного зарубежье, которое отмечается с начала 1930-х гг. Подчеркнем еще раз: судя по данным языка, перелом в психологии эмигрантов наступил именно на рубеже 1920–1920-х гг.

5.2. Соколы, витязи, скауты

Чрезвычайно употребительной в эмигрантском узусе была лексика молодежно-патриотических объединений. Оказавшись на чужбине после революции 1917 г. и гражданской войны, эмигранты пытались наладить старую систему обучения и воспитания или создать новую. Изменившиеся социальные условия, изгнанничество требовали поисков новых форм работы с детьми и молодежью. Несмотря на многие трудности (экономические, социальные, педагогические), эмигранты создали разветвленную и достаточно стройную преемственную систему образовательно-воспитательных заведений. Нацеленность эмигрантов на скорейшее возвращение на Родину определяла характер и тип образования в зарубежных школах – преимущественно гуманитарный: древние языки, русская литература, история, русский язык, география. «Основная цель системы образования в эмиграции состояла в сохранении русского самосознания, поэтому естественные науки и математика, интернациональные по содержанию, преподавались в соответствии с учебными программами, принятыми в стране проживания» [Раев 1994: 67]. Эмигранты придавали большое значение не только организации обучения детей, но и просветительской работе с ними, поскольку считали, что далеко не только и не столько полученными знаниями формируется личность молодого человека, которому предстоит вернуться в родную страну – как полагало большинство эмигрантов – в ближайшие годы. Для воспитания религиозного, военно-патриотического чувства, монархических идей в среде молодежи существовали разные просветительские союзы и объединения. Одни из них были восстановлены из дореволюционного прошлого (например, скауты, соколы), другие появились уже в эмигрантском «круге жизни» (витязи, разведчики, мушкетеры):

В Зарубежье русская школа не занимает первого места в воспитании молодежи. Зато всевозможные воспитательные организации: соколы, скауты несколько организаций, разведчики, витязи НОВ, витязи РСХД, ИМКА, добровольцы, мушкетеры и т. д. – все они играют большую роль в «русификации» нашей молодежи. Все эти организации ставят себе задачу воспитать молодежь физически, духовно и национально (Возрождение. 1939. 14 июля. № 4192).

Пожалуй, именно движение скаутизма как уже знакомая форма работы с молодежью было восстановлено эмигрантами быстрее всего: в 1920 г. в Константинополе О. И. Пантюхов возродил скаутские отряды – в них насчитывалось до 300 мальчиков и девочек. В 1922 г. на международной конференции в Лондоне русская скаутская организация была признана официально и включена во Всемирную организацию скаутского движения (World Organization of the Scout Movement), а О. И. Пантюхов стал руководителем русских скаутских организаций. М. Раев приводит любопытное свидетельство, во многом объясняющее активность скаутского движения (и соответственно – скаутской терминологии) в эмигрантском узусе: «Это движение не пользовалось заметной популярностью в дореволюционной России, однако получило распространение в эмиграции. Движение бойскаутов, как полагали, развивало в детях именно те качества, которых так не хватало России в годы великих испытаний войной и революцией» [Раев 1994: 73]. Использование словообразовательного ряда (скаут, скаутизм, скаутский) в эмигрантской прессе весьма активно:

30-летие Русского Скаутизма [название заметки]. Весной этого года исполнилось тридцать лет с тех пор, как по высочайшему Соизволению Государя Императора Николая II О. И. Пантюховым в Царском Селе был основан скаутский отряд, в котором состоял покойный Наследник Цесаревич Алексей и недавно скончавшийся князь Георгий Константинович (Возрождение. 1939. 7 июля. № 4191).

…борьба, определившаяся в русском скаутизме с самого его зарождения как борьба за национализацию, таковы, в сущности, первые общественные усилия, из которых основатели младоросского движения вынесли свой первоначальный политический опыт (Младоросская искра. 1933. 15 авг. № 32).

Пуристические тенденции, свойственные ряду эмигрантских изданий, коснулись и наименования скаут – оно было переведено (впрочем, попытки этого были еще до революции 1917 г.) и зазвучало вполне по-русски – разведчик:

Союз дворян устроил в воскресенье в зале Иена собрание, посвященное Императорской России. […] Почетную службу несли юные разведчики, юные добровольцы и витязи (Возрождение. 1937. 20 нояб. № 4107).

Военизированный характер скаутского движения потребовал сокращения наименования на военный манер: так появилось сокращение НОРР (Национальная организация русских разведчиков).

Однако более популярным объединением молодежи были соколы (сокола?). Система телесного и духовно-нравственного воспитания была разработана чешским педагогом и врачом М. Тыршем еще в 1862 г. в общем русле подъема национального чешского самосознания в борьбе с австро-венгерскими захватчиками – так называемая сокольская гимнастика. Ее целью являлась красота и разнообразие упражнений, в отличие от педантичной систематичности и многократной повторяемости ряда физических движений, пропагандируемой немецкими руководствами и направленной на подготовку будущего солдата армий Австро-Венгерской империи. В начале XX в. сокольская гимнастика была заимствована в Россию. После революции 1917 г. сокольское движение было запрещено. Реставрация сокольского движения за рубежом произошла быстро: уже 16 января 1921 г. в Праге было воссоздано общество «Русский сокол». В течение нескольких лет возникают аналогичные общества в Югославии, Франции, Болгарии, Латвии, Польше, Китае, США.

В русском языке эмиграции сокольская лексика использовалась часто: сокол (во множеств. числе вариативные окончания: соколы и сокола?), производные соколка (чаще), соколица (реже), сокольский, сокольство. С целью разграничения от чешского сокольского движения и других национально-региональных ответвлений очень часто данные термины сопровождались семантическим этническим уточнителем – прилагательным русский:

13-го февраля в зале «Звезда» состоялся ежегодный традиционный бал русских соколов (Меч. 1937. 21 марта. № 11).

Вечер [сокольства] открыло Общество «Русский Сокол» в Новом Саду боярским танцем (Рус. голос. 1934. 29 июля. № 173).

По случаю праздника св. [ятого] великомуч. [еника] Георгия – покровителя русского сокольства – общество устраивает бал… (Возрождение. 1937. 20 нояб. № 4107).

Краевой Союз Русского Сокольства в Югославии, живя вот уже 12 лет в тесном братском содружестве с Соколом Югославии, всегда принимает то или иное участие в сокольских торжествах и выступлениях югославянского сокольства. И в этом году… это участие выразилось в выступлении на «Славянском вечере» в городском театре двух групп русских соколок и соколов: сестер Общества «Русский Сокол» в Новом Саду и сестер и братьев О-ва [общества] «Русский Сокол» в Белграде» (Рус. голос. 1934. 29 июля. № 417).

В программе выступления соколок и соколят – детей в гимнастике под музыку, танцах, пении, декламации и пр. (Возрождение. 1932. 1 янв. № 2404).

На днях во Вранье состоялся слет русских соколов и соколиц изо всей Югославии (Возрождение. 1932. 2 янв. № 2405).

Причины популярности и необходимости расширения сокольского движения в системе всего воспитания у эмигрантов – «сохранить “русскость” детей, воспитывая в них самостоятельность, отвагу и энергию, необходимые для того, чтобы справиться с трудностями жизни в эмиграции» [Раев 1994: 74]. Ср. выразительную цитату, показывающую, что спорт и национально-духовное воспитание для эмигрантов были сплетены воедино:

Несколько особо стоящее от всех русских и иностранных спортивных организаций Русское Сокольство отличается от них тем, что для него спорт и гимнастика, составляющие часть строго разработанной системы, не являются самоцелью, а служат высокому идеалу культуры духа (Возрождение. 1939. 7 июля. № 4191).

Обозначение витязь возникло уже в годы эмиграции. Его появление связано с именем Н. Ф. Федорова, в 1934 г. основавшего в Париже независимую организацию, девизом которой были «За Русь, за веру». Поэтому выбор наименования – витязь – для членов этого отряда молодежи, очевидно, не являлся случайным, а призван был отразить опорные точки этого движения: православие и военно-историческая слава русских воинов [Ковалевский 1971; РЯЗ 2001: 26]. Хотя отделения этой организации НОВ (Национальной организации витязей) существовали во многих странах Европы, основной костяк витязей располагался в Париже и французской провинции:

Национальная организация «витязей». Очередной сбор в воскресенье, 17 марта, в соборе. После литургии витязи и дозорные останутся на торжественном освящении стяга (Возрождение. 1935. 14 марта. № 3571).

Характер этой организации, как и скаутов, также был преимущественно военным, чем и объяснялось обилие военных тренировок (летние военные лагеря, походы, стрельбы); кроме того, в программу входили специальные секретные задания с целью подготовки будущих боевиков-террористов.

Разновидностью скаутов и витязей были добровольцы, решившие посвятить свою жизнь освобождению России от коммунистов и готовившиеся сделать это военно-террористическим путем. Например, в Болгарии из разведчиков НОВ и витязей НОРР в 1937 г. была сформирована Рота молодой смены им. генерала Кутепова – ее членов часто именовали добровольцами-кутеповцами.

Региональными, немногочисленными группами молодежи были гайды (по фамилии чешского организатора фашистской партии Рудольфа Гайда). Это движение открыто проповедовало фашистские идеи, ориентируясь на Национал-социалистическую партию Германии и фашистские группировки Муссолини. Довольно часто скауты (национал-монархического толка) и гайды объединялись.

Завтра, 2-го января… состоится елка, устраиваемая русскими скаутами и гайдами (Сегодня. 1930. 1 янв. № 1).

Название мушкетер (франц. mousquetaire), в переносном значении «член организации детей русских эмигрантов», было распространено в Париже и некоторых французских городах; его использование русскими эмигрантами, проживающими во Франции, обусловливалось фоновой отсылкой к популярным характерам благородных, честных и бескорыстных героев романов А. Дюма.

В эмиграции сохранялись подразделения бывших военных по полковому или дивизионному принципу (обычно именовавшиеся в обиходе по фамилиям командиров): Корниловский полк, Алексеевский, Марковский, Дроздовский, Туркуловский и др. Очень часто при этих военных объединениях организовывали молодежные отделы, занимавшиеся военно-патриотической работой. Так появились обозначения юный алексеевец, юный туркуловец, юный марковец, юный корниловец, юный доброволец, юный дроздовец (или разговорная усеченная форма – «юный дрозд»). Военно-патриотическая и религиозная просветительская деятельность была обязательной частью практически всех эмигрантских молодежных объединений. Даже малейшее ослабление такой деятельности эмигранты воспринимали очень болезненно. Однако процесс отхода молодёжи от идей и идеалов отцов остановить было трудно: молодые люди активно включались в жизнь страны, у них появлялись иные жизненные ценности и ориентиры. Поэтому неслучайно в эмигрантском обиходе актуализировалось понятие «денационализация» (ср. англ. denationalization – «потеря национальных особенностей»); в речевой практике эмигрантов понятие чаще всего значило утрату человеком национально-патриотического чувства, желания возвращения на Родину. Эмигранты использовали целый ряд производных; с семантической точки зрения все они показывают динамику (процессуальность) глагольного признака:

Ведь если не будет готова наша «смена», если наша молодежь распылится, «денационализируется», окончательно уйдя от России в свою личную заграничную жизнь, то эмиграция как политическая сила через некоторое время перестанет существовать (Возрождение. 1939. 14 июля. № 4192).

Непрерывная вражда и бесконечные споры из-за исканий причин и виновников происшедшей катастрофы. «Аввакумовские» политические споры… […] Результат ясен – или дальнейшее дробление грядущих молодых сил, или же уход от интересов русской жизни, т. е. денационализация… (Рус. голос. 1934. 29 июля. № 173).

Денационализация русских и детские сады [название заметки]. В русских кругах, как в общественных, так и в особенности среди рабочего населения, резкое недовольство вызывает тот факт, что дети дошкольного возраста лишены возможности посещать русские городские детские сады, за отсутствием таковых. […] Само собой разумеется, что подобное положение служит причиной денационализации русских детей (Сегодня. 1930. 7 янв. № 7).

[Русские студенты в Лилле] учатся, что, понятно, их главное занятие. Но параллельно выполняют еще одну серьезную и хорошую работу. Нисколько не денационализируясь, не принимая облик французского студента, – они поддерживают… живую и дружескую связь с университетской молодежью и профессурой, всегда выступая под национальным флагом (Младоросская искра. 1933. № 26. 5 янв. № 26).

Попытка эмигрантов старшего поколения противостоять денационализации русской молодежи привела к созданию родиноведения (отечествоведения) – учебной дисциплины, дававшей детям эмигрантов сведения о России (ее географии, истории, религии и др.):

Нет единой, четкой, антикоммунистической, национальной доктрины. Отсутствует настоящее изучение России – родиноведение, т. е. изучение географии России, ее богатств, ее политической и экономической истории (Возрождение. 1939. 14 июля. № 4192).

Лагери «Юного Добровольца» на Кот-д-Азюр будут расположены вблизи города Антиб для лиц обоего пола от 6 до 9 лет. […] Занятия по русскому языку и беседы по отечествоведению. Гимнастика. Спорт. Экскурсии. Игры. Купание под надзором опытных пловцов. (Возрождение. 1939. 14 июля. № 4192)

Мировоззрение эмигрантской молодежи формировалось в разветвленной системе разнообразных воспитательных объединений – как восстановленных (из дореволюционной России), так и созданных вновь. В подавляющем большинстве случаев все они преследовали следующие коренные цели: привитие религии, любви к Родине (России), уважения к прошлому страны, овладение практическим военным искусством и готовность с оружием в руках вернуть потерянное в революции и гражданской войне. Лексические средства, обслуживающие эти ключевые понятия эмигрантского дискурса, представляют собой комбинацию старых (дореволюционных) номинативных элементов с новыми, возникшими в эмигрантском культурно-просветительском пространстве.

5.3. Адские машины и террористы

Военно-террористическая терминология на страницах эмигрантских газет не редкое явление, ее использование связано со стремлением некоторых эмигрантских групп военной силой, насильственно воздействовать на новый строй, установившийся в России, ослабить его, внести сумятицу в партийно-большевистские ряды и показать пример вооруженной борьбы советским людям, не решавшимся на открытые выступления против советской власти. Рассмотрим более подробно лексические компоненты, формирующие данную семантическую группу. Центральным понятием этого лексико-семантического объединения слов является, конечно, понятие террор. Термины террорист, терроризм, террористическая партия с позитивной прагматикой встречаются в текстах В. Ф. Одоевского, П. В. Анненкова.

В 1930-е гг. в советском публичном обиходе понятия террора и террориста вошли в смысловое соприкосновение с термином белогвардеец, т. е. в противоречие со своими этимологией и дореволюционным смыслом – как известно, именно революционеры проповедовали террористические идеи. Так в советском официозе понятие террорист превратилось в слово-ярлык с размытым содержанием и возможностью его практически безграничного применения к любому лицу, не поддерживающему советскую власть. Это контекстуально-публицистическое сопряжение различных по смыслу понятий крайне удивляет эмигрантов, поскольку эмигранты сохранили в своем узусе традиционные значения и употребления данных слов: террористами в русском языке считали революционеров, но никак не монархистов, консерваторов, вообще защитников старого строя или режима.

…братья Григер были уже осуждены на несколько лет тюремного заключения за попытку нелегального перехода границы – и приговор был внезапно изменен и заменен расстрелом в минуту паники, охватившей большевиков после убийства Кирова, причем беглецы из СССР превратились в советском сообщении в «белогвардейцев-террористов» (Возрождение. 1935. 1 янв. № 3499).

Использование слов террор, террорист и их производных (терроризировать, терроризированный, терроризация) в русских эмигрантских изданиях отличалось от функционирования этих лексем в советском официозе прежде всего более конкретным семантическим содержанием. Эмигрантский узус не знает такого процесса семантического «опустошения», «истощения» содержания понятия, какой имел место в советской публицистике. Террором в эмигрантской прессе обозначаются следующие явления.

• власть большевиков и их механизмы управления как страной, так и отдельными институциями (красный террор, большевистский террор, террор ЧК). Это касается не только Советской России, но и революционной Германии, и Испании, вообще всех стран, где чувствовалось влияние большевиков:

Из Москвы сообщают, что Сталин в последнее время стал заметно ослаблять террор в Кр[асной] Армии, а перед высшим комсоставом даже заискивает. Его милости в производств и наград стали сыпаться как из рога изобилия (Рус. голос. 1939. 26 февр. № 412).

…коммунисты зажаты [в Испании] в бараний рог и рабочая масса свободно вздохнула, освободившись от их террора (Рус. правда. 1925. сент. – окт.).

…при берлинском полпредстве [СССР] существовало специальное бюро, руководившее всей террористической работой «германской чеки» (Дни. 1925. 11 февр. № 688).

По сообщению агентства Рейтер, Крым очищен от большевиков. Жители высказывают бурную радость по поводу избавления от террора красных (Возрождение. 1919. 6 июля. № 1).

Террор в эмигрантских монархических (вообще «правых» изданиях) расценивается как универсальный и практически единственный инструмент сохранения и удерживания власти большевиками (революционерами). Очевидно, такой коннотативный «шлейф» в эмигрантском словоупотреблении тянулся за понятием еще из речевой практики дореволюционного времени и тогдашней социально-политической ситуации.

• власть фашистов (особенно в анархических изданиях, в которых феномены фашизма в Италии, Германии и коммунизма в России приравниваются друг к другу):

Ныне фашизм повелевает в Италии. […] Газеты, организации, рабочие союзы – все, что носит на себе малейший отпечаток революционности – уничтожено с корнем. […] В Италии ныне нет больше живого человеческого слова. В Италии царят смерть и разрушение. Однако революционный и анархический дух – остается. Из крови растет он, и даст плод. Раздавленные – подымаются. Угнетенные – идут к возмущению. Террором и насилием не убить идею, не убить анархию (Анархич. вестник. 1923. № 1).

…буржуазия сумела использовать положение лучше всех революционеров. Не откладывая дела «до лучшего случая», который-де представится «завтра», и не теряя драгоценного времени, она постаралась, прибегая ко всем возможным способам, положить «раз навсегда» конец «красному террору». Тем самым она дала жизнь и возможность действовать фашизму (Анархич. вестник. 1923. № 2).

• власть белых армий Деникина, Врангеля, Колчака и др. царских генералов на занятых ими территориях во время Гражданской войны. Такое использование термина встречается главным образом в либерально-демократических, социалистических газетах:

Мы, русские революционеры, демократы и социалисты, непримиримые враги большевизма, мы… не уставали твердить одно и то же: нельзя красный террор победить террором белым, нельзя на ужасы чрезвычаек отвечать сугубыми безобразиями восстановленных охранных отделений, нельзя с демагогией, базирующейся на своекорыстные, шкурнические интересы самых темных масс населения, бороться, опираясь на неутомимую жажду мести придворной, земельной и финансовой аристократии и прочих обломков навсегда погибшего царизма (Воля России. 1920. 14 сент. № 2).

…на страницах милюковского органа «New Russia», в Бурцевской «Cause Commune», в «Matin», в «Victoire» и в прочих рептилиях можно было прочесть ошеломляющие разоблачения творившихся под флагом «слабого, безвольного, керенствующего Деникина» ужасов белого террора, взяточничества, хищения и разгула (Воля России. 1920. 14 сент. № 2).

• активная вооруженная борьба с советским режимом в форме диверсий, поджогов, убийств активистов (преимущественно в народно-патриотических, монархических, «правых» газетах):

На красный террор Чеки ответим нашим всенародным неуловимым неуследимым террором (Рус. правда. 1925. нояб. – дек.).

В округах Советской Белоруссии… последние месяцы продолжался низовой народный террор и шла террористическая работа Братских и союзных Братских Зеленодубских «пятерок» и «троек» (Голос России. 1931. 2 авг. № 1).

Низовой противокрасный террор на Дону, на Кубани, на Сев. [ерном] Кавказе, в Черноморье (Голос России. 1931. 1 сент. № 2).

Такой диапазон, разброс представлений и оценок террора влиял на интерпретацию и коннотации слов террорист, терроризировать, террористический в разных кругах эмиграции.

Орудием осуществления террористических акций уже давно служили адские машины. В русском языке словосочетание адская машина («бомба») известно около 200 лет. Источник – прямая калька с фр. machine infernale. Из фр. оно было калькировано также в нем. – H?llenmaschine (H?lle «ад»). В советской публицистике 1920–1930-х гг. словосочетание адская машина в прямом значении встречается уже редко и уходит в сферу публицистических метафор (адская машина угроз и проклятий фашизма). В эмигрантском узусе термин адская машина использовался по-прежнему в номинативном значении. Борьба с советской властью, советским строем толкала некоторые наиболее радикальные эмигрантские круги (как монархические, так и радикальные анархические) на подготовку и совершение террористических актов. Поэтому в таких изданиях словосочетание адская машина встречается довольно часто:

В Харьковском ГПУ схвачено двое террористов в форме комсостава ГПУ. При них адская машина огромной силы (Голос России. 1931. 1 сент. № 2).

В Екатеринодаре группе противников советской власти удалось разместить адские машины в помещении штаба четвертой дивизии красной армии (Голос России. 1931. 1 сент. № 2).

Итак, террористическая терминология в эмигрантской прессе сосредоточивается преимущественно в монархических, народно-патриотических и анархических изданиях, в демократических газетах эта лексико-семантическая группа практически отсутствует. Такая дифференциация по разным типам изданий определяется идеологий и практической деятельностью той или иной эмигрантской группы относительно советского режима и способов борьбы с ним.

5.4. Красные, розовые, черные…

Прилагательные со значением цвета (колоризмы) в эмигрантской прессе часто служили лексико-семантическими знаками, называющими ту или иную идеологическо-политическую позицию индивида, социальной группы. В первые годы после революции именно большевистский лексикон и его прагматические оценки определяли семантику цветовых прилагательных в политическом контексте; единственным словом с «положительной» семантикой и позитивной прагматикой в советское время являлось прилагательное красный, все другие цветообозначения политического спектра оценивались относительно него – отрицательно.

Активность цветовых прилагательных в языке первой трети XX в. определяется во многом популярностью такой семантической модели в большевистских изданиях; по мере роста большевистской партии и влияния ее на политику цветовые прилагательные служили яркими знаками-метками, были подобны подпольным прозвищам или кличкам для отделения «своего» от «чужого». Ср. мнение С. И. Карцевского: «[В эпоху 1905 г. ] сравнительно мало употребляется слово красный для обозначения революционеров, очень ходовое, напротив, в прежние (70–80-ые), когда для широкой публики не существовало различия партийных толков среди революционеров. Зато вся гамма цветов применяется в наши дни; белые, черные, зеленые (дезертиры), жёлтые (социалисты-“соглашатели”), розовые (те же в лексиконе правых)» [Карцевский 2000: 236].

Парадокс, однако, заключался в том, что все политические цвета, кроме красного, были – в принципе – сведены в большевистской прессе 20–30-х гг. к одному – белому; все, что не было красным, оценивалось как белое: «Белыми большевики называют всех, кто не с ними…» [Карцевский 2000: 242]. Так (с)формировался советский двоичный политический код: общая семантико-идеологическая оппозиция красного – белому протекала в области нейтрализации «не-красных» цветов политического спектра и приведению их всех к одному «общему знаменателю» – белому «политическому» цвету.

Центральными смыслоорганизующими прилагательными являлись, конечно, слова красный и белый (детальный анализ дан в [Зеленин 1999а; 1999b; 1999c; 2003a]).^[179] Использование прилагательных в «политическом» значении было активным не только в анархических изданиях, что было вполне объяснимо (общий со всеми революционными партиями и группами период подпольного или полулегального революционного прошлого), также эти прилагательные достаточно широко проникли во многие другие издания – монархистов, демократов, кадетов.

Демократам были одинаково ненавистны как красные, так и белые (защитники старого режима); ср. характерные словосочетания: красный террор, белый террор. Однако гораздо чаще красный в демократических или кадетских газетах выступал в смысловой оппозиции прилагательному черный («монархический»), чем белый; оба понятия оцениваются отрицательно:

Какую же огромную моральную поддержку оказывает «Humanit?» грядущей реакции, провозглашая, что для России нет другого выбора, как только между красной или черной диктатурой! (Возрождение. 1919. 12 окт. № 86).

Мы боремся против обеих диктатур, против красного и черного разложения, боремся за те идеалы народовластия, к которым неизбежно придет русский народ… (Воля России. 1920. 19 сент. № 7).

Для кадетов (демократов) и монархизм, и советский режим (диктатура) представляют собой практически равноценные, равнозначные типы террора, несвободы. Ср. также наблюдение Карцевского о прилагательном черный: «…в эмиграции… ожило слово черный для обозначения крайне правых» [Карцевский 2000: 242]; «…в эмиграции выделяют крайне правых… как черных (ср. черная сотня, черносотенник)» [там же: 245]. В демократических газетах происходит семантическая нейтрализация прилагательных белый и черный в общем переносном значении «монархический, реставраторский по своим убеждениям». Языковые антонимы становятся контекстуальными (публицистическими) синонимами (квазисинонимами).

Оттенки красного в политическом значении для обозначения разной степени «близости» к коммунистической идеологии активно использовались эмигрантами; в языковом плане это находило выражение в развитии у слов полукрасный, розовый, розоватый нового значения – «прокоммунистический, сочувствующий большевикам, советскому строю». Эти прилагательные были характерны в особенности для монархических, профашистских или «народно-патриотических» изданий:

Комиссарская власть продолжает усиленно кидать деньги, в надежде разжечь красное движение на Балканах. Особенно велика ненависть Комиссаров к маленькой Болгарии, где правит в полном согласии с молодым Царем Борисом Национальное правительство Цанкова, успевшее за эти годы, после свержения полукрасного правительства друга большевиков Стамбулийского, благополучно подавить уже несколько устроенных из Москвы попыток красного переворота (Рус. правда. 1925. сент. – окт.).

Почему СЖТ [Генеральная конфедерация профсоюзов. – А. З.] ведет именно теперь такую усиленную агитацию? […] Русских белых нужно перекрасить в красных или, по меньшей мере, в розовых. Однако какие делаются для этого усилия… (Возрождение. 1937. 20 нояб. № 4107).

Потерпевшая тяжелое поражение в Каталонии и оставленная на милость победителя своими друзьями – красной Москвой и розовой Францией – красная Испания агонизирует. Восстания и перевороты в красном стане – это последние конвульсии (Рус. голос. 1939. 12 марта. № 414).

Число членов партий фашистов все время увеличивается. […] Если сравнить, что было три года назад, при правительствах всяких розовых и розоватых «соглашателей», то Италию прямо не узнать. Вся страна точно воскресла (Рус. правда. 1925. сент. – окт.).

У слова розовый ранее (с 40-х гг. XIX в.) существовало только «неполитическое» значение «безмятежный, романтический, не омраченный заботами», вычленившись из фр. калькированного выражения видеть в розовом свете (voir en rose) и употребляемого первоначально в художественной литературе [Сорокин 1965: 527]. Прилагательное розовый развило переносную «политическую» семантику уже на русской языковой почве. Только в начала 80-х гг. XX в. в французском языке прилагательное rose («розовый») начинает ассоциироваться с социалистической партией [TLF 10: 671].

Слово красный (и его политические «оттенки») вступало в сочетание с другими прилагательными политического спектра: зелено-красный, зелено-розовый:

Зелено-красный фронт [название заметки]. «Зеленые» между Петроградом и Ярославлем разобрали железнодорожный путь на расстоянии 100 верст и образовали новый фронт. Они имеют орудия, и большевики их очень боятся (Возрождение. 1919. 8 окт. № 82).

В конце марта Лебедева передавала по прямому проводу во Владивосток: «…Создание «буферного государства» [в Николаевске] считаем зелено-розовой контрреволюцией, а то, что некоторые коммунисты поддерживают эту идею, считаем глубокой ошибкой…» (Анархич. вестник. 1923. № 2).

Прилагательное и субстантиват зеленый возникло в послереволюционные годы для обозначения участников национально-освободительного движения на Украине в 1919–1920 гг., которые руководствовались идеей самоуправления и избрали партизанскую тактику ведения борьбы, часто скрываясь в лесу. Именно этот признак (зеленый лес, а также военная форма зеленого цвета) и лег в основание наименования:

В ночь на 20-е августа многочисленная банда «зеленых» напала на Бешуйские угольные копи, разграбила кассу, взорвала пороховой погреб… и после перестрелки ушла (Воля России. 1920. 17 сент. № 5).

В анархических изданиях происходит смыкание понятий коммунистический, монархический, фашистский (как известно, идейный источник у них один – социалистические идеи) и образование сложных прилагательных красно-фашистский, бело-фашистский с негативной прагматикой:

Т-щи [товарищи] рабочие, крестьяне и революционные социалисты Запада и Америки! Мы вам сообщаем об этом факте издевательства [расправы над участниками вечера памяти П. Л. Лаврова. – А. З.] над революционными социалистами России… не для того, чтобы поразить ваше воображение. Этот факт тонет в море подобных и еще более возмутительных фактов, имеющих место везде, где трудящиеся ведут борьбу за свои права, встречая отпор как со стороны красно-фашистской, так и бело-фашистской реакции (Анархич. вестник. 1923. № 2).

Прилагательное желтый («компромиссный; идущий на соглашение») продолжает использоваться эмигрантами, в советском словоупотреблении оно становится языковым маркером некоторых реалий зарубежной (буржуазной, капиталистической) жизни. Интересно, что до революции отрицательные коннотации прилагательного желтый^[180] ярко проявлялись только в большевистской (вообще «левой») прессе, находящейся на периферии общественного внимания и оценок. Напротив, в демократических изданиях прилагательное желтый (в сочетаниях желтые синдикаты, желтые объединения, желтые профсоюзы) могло употребляться в терминологическом, без негативных коннотаций, значении «мирное улаживание всех споров между предпринимателями и рабочими» [Лексика 1981: 272]. Бескомпромиссность политической борьбы и резкое противопоставление всему капиталистическому, постепенное уничтожение всех иных, кроме большевистских, изданий способствовали закреплению отрицательной коннотации в семантической структуре прилагательного желтый; так, в СУ дается: «работающий в сотрудничестве с капиталистами, реформистский (о профсоюзах; презрит., в языке революционеров)» [СУ Т.1: 855], прагматически сближаемое со словом штрейкбрехер(ский), имеющим однозначно негативную оценочность.

Прилагательное желтый было свойственно (преимущественно) демократическим или «левым» эмигрантским изданиям, где его семантика и прагматика близка употреблению в социал-демократическом (и, соответственно, большевистском) лексиконе:

В духовной жизни русской эмиграции здесь [в Нью-Йорке] виден распад, но не заметно сложение. […] Антибольшевицкие [sic] группы тоже не расцветают. Одно время заметное место заняли было анархисты. Полгода тому назад их газета, утратив в Нью-Йорке влияние, перешла в Чикаго, ее руководящая группа слилась с обществами взаимопомощи, анархизм принял совсем желтые тона (Дни. 1926. 19 нояб. № 1163).

…центр тяжести в обвинениях третьего интернационала против этой федерации [тред-юнионов] как раз и заключается в том, что она [федерация] ведет «желтую» политику компромиссов (Руль. 1920. 2 дек. № 2766).

Прилагательное черный в социал-демократических и анархических изданиях часто употреблялось в составе устойчивых сочетаний (черная сотня) или сложных слов (черносотенцы, черносотенный, черносотенство), идущих еще из дореволюционного языка.

…господствующая сейчас в России коммунистическая партия как партия порядка и твердой власти начинает импонировать даже черносотенным монархическим элементам… (Анархич. вестник. 1924. № 7).

Под несомненным давлением французов, решивших устроить на Крымском полуострове нечто вроде «union sacr?e» всех «патриотов», туда выезжают: Гучков, Маклаков, Могилянский, Моркотун, Климович, Гурко, Цитович, приглашены… Каменка, Второв, Денисов, Милюков, граф Коковцев, Третьяков и целый сонм кадетов, профессоров, миллионеров и черносотенцев (Воля России. 1920. 17 сент. № 5).

…для «Humanit?» лучшие и просвещенные люди, «?lite», воплощаются в образе Лениных, Троцких, Луначарских etc., тогда как «Призыву» [монархическая газета в Берлине. – А. З.] эта «?lite» рисуется в образе ныне выступающих на авансцену истории полковников Бермонтов, баронов Паленов, сенаторов Римских-Корсаковых и прочих бывших и будущих героев реакции и черносотенства (Возрождение. 1919. 12 окт. № 86).

Зарождение в Германии и Италии фашизма вызывало большую тревогу в демократических эмигрантских кругах. Из итальянского языка во многие европейские языки калькируется слово чернорубашечник (из итал. camicia nera, по цвету черных рубашек первых фашистских групп Муссолини, созданных в 1922 г. [Cortelazzo & Zolli 1979 T. 1: 191]); ср. эквивалентные кальки в других европейских языках: англ. black shirt = blackshirted, франц. chemise noire, нем. schwarzes Hemd. В немецком известно слово Hakenkreuzer – «сторонник, последователь фашистской, или национал-социалистической, идеологии» (от существительного Hakenkreuz – «крест в форме свастики» [BE 1979 T. 4: 371–372; GW 1973 T. 3: 1222]). Это понятие в русских социал-демократических и анархических газетах приравнивается по смыслу и прагматическому потенциалу русскому словосочетанию черная сотня; сторонники национал-социалистического движения в Германии называются черносотенными элементами. Несомненно, такая семантическая субституция немецкого понятия русским термином с негативной окраской (в пределах прагматического поля демократической и «левой» прессы) имеет целью усилить отрицательную прагматику иноязычного лексического знака (варваризма):

…один из подсудимых – немцев стоит во главе реакционной политической организации в Баварии и участвовал в пресловутом Гитлер-Людендорфском путче, другой печатал в своей типографии немецкие черносотенные брошюрки и пр. (Сегодня. 1930. 9 янв. № 9).

Так называемое национально-социалистическое движение в Германии, группирующееся вокруг гитлеровских «Hakenkreuzer» (черная сотня), идет по тем же следам и, без сомнения, имеет влияние на известные круги немецкого рабочего класса, особенно в Баварии (Анархич. вестник. 1923. № 5–6).

Напротив, в русских профашистских эмигрантских кругах идеи Муссолини и Гитлера встречали сочувствие и поддержку, поэтому группа лексики с ключевым понятием черносотенный имеет положительные коннотации:

В Мукачево, на легковой машине, я прибыл вечером. Ехал я с офицером гвардии чернорубашечников В. И. Чепинцем (Рус. голос. 1939. 26 марта. № 416).

В анархической прессе черный, помимо общего с демократическими изданиями употребления в значении «монархический, крайне правый по убеждениям», имело также «собственно анархическую» семантику и символику, которые были мотивированы известными историческими событиями.^[181] Анархические издания используют прилагательное черный в составе терминологических сочетаний черный крест (общество, группа анархистов-социалистов), черный интернационал (= «анархический» или даже еще в идущем из XIX в. значении «социалистический»):

…Меккель, попав в концлагерь, в первый же день там сильно избивается и – вследствие шума, поднятого по этому поводу Одесским Черным Крестом, а также ввиду последовавшей в скором времени ликвидации концентрац. [ионных] лагерей, – вовсе освобождается (Анархич. вестник. 1923. № 1).

…в Москве власть еще терпит кое-какие легальные учреждения, как книгоиздательство «Голос Труда», карелинский Черный Крест и Музей имени Кропоткина… (Анархич. вестник. 1924. № 7).

Приведенные цитаты характеризуют черный как «позитивный» политический цвет в контексте всего анархизма. Ср., однако, негативную оценку термина черный интернационал промонархической газетой:

«Черный, желтый и красный интернационал против русского народа», – протестует ужгородская газета «Русский народный голос», выражая свое недоумение, как коммунисты могли объединиться с фашистами, а безбожники со служителями церкви (Возрождение. 1937. 20 нояб. № 4107).

Таким образом, семантика и прагматика цветовых прилагательных в эмигрантской публицистике первой волны показывает их дифференциацию по различным партийно-политическим изданиям. В эмигрантском речевом узусе колоризмы – при всей непримиримости идейных и мировоззренческих установок людей – продолжали свою языковую жизнь (с дореволюционных или послереволюционных времен), развивали новую семантику и прагматику применительно к изменившимся социально-политическим условиям и сосуществовали в едином противопоставлении красному, номинативное значение которого («советский, коммунистический») было тесно связано с прагматическим элементом «насильственный, рабский». Советский лексикон оперировал красным как единственно «правильным» цветом политического спектра, насыщая его новыми смысловыми оттенками и сгущая его во всеобъемлющий символ пролетарской революции. Одновременно с этим шло вычеркивание всех других политических «цветов», которые квалифицировались в словарях как «историзмы» (зеленые, белые) или реалии зарубежной (капиталистической) действительности («экзотизмы»), враждебные «красному».

6. Паронимические затруднения

Описывая язык эмиграции, авторы [ЯРЗ 2001: 455–459] посвятили немало страниц таким случаям лексико-семантических неправильностей, как неточный выбор синонима (близкозначного слова) или смешение слов с близким звучанием (а также слов, частично совпадающих по смыслу). Одной из типичных ошибок является паронимическое смешение. При паронимии происходит сближение языковых единиц либо по форме (методический – методичный), либо по содержанию (комический – комичный), хотя в других контекстах такая близость, семантическая эквивалентность отсутствует. Это сближение лексем, базирующееся на формальном или семантическом критерии, имеет психолингвистическую природу и проявляется в конкретной речевой практике индивида/индивидов.

Самым частотным при смешении паронимов морфологическим классом слов в нашем корпусе являются, как и следовало ожидать, имена прилагательные, составляющие основной класс трудных в паронимическом отношении лексем. Паронимия обнаруживается в следующих случаях:

1. Выбор того или иного слова свободен, так как в узусе наблюдается дублетность, равноправное сосуществование лексем, еще не ставших паронимами. Напр., четкие семантико-дифференцирующие отношения между прилагательными заразный и заразительный в языке первых десятилетий XX в. еще не установились;^[182] по данным СУ, существительное болезнь легко сочеталось как с прилагательным заразный («порождаемый, вызываемый заразой, инфекционной болезнью»), так и с прилагательным заразительный («способный передать, такой, что может заразить») [СУ Т. 1: 1017–1018]. Несомненно, это реликты языка XIX в.^[183] Эта же тенденция отмечается и в эмигрантском узусе:

В Москве появилась чрезвычайно редко встречающаяся «синяя болезнь», известная главным образом в тропиках. Заболевающий ею приобретает синий цвет. Болезнь эта не заразительная (Руль. 1926. 14 апр. № 1630).

…удушливые и заразительные газы (Рус. газета. 1937. № 1).

Отсутствие строгого, четкого семантического разделения глаголов хулиганить – хулиганствовать в узусе приводит к равноправному употреблению причастий хулиганящий и хулиганствующий:

3 и 4 февраля произошли [в Данциге] коммунистические выступления. Небольшие группы подонков организовали шествие к Сенату. Ярко бросались в глаза алые знамена с надписью «Долой социал-демократию», «Смерть лжецам социал-демократии», «Да здравствует III Интернационал». А по бокам этой шумной и хулиганящей толпы шли чинно, в ногу, в такт звукам «Интернационала» данцигские… «шупо» (полицейские) (Дни. 1925. 11 февр. № 688).

…австрийская социал-демократия, вместо того чтобы тратить силы на борьбу с хулиганствующими подзиновьевцами, может все их целиком отдавать практической созидательной работе (Дни. 1925. 5 февр. № 683).

2. паронимическое смешение вызывается сохранением в узусе устаревших, архаических или словообразовательно-вторичных значений. Ориентация части эмигрантских изданий на традицию, на старый узус может приводить к такому паронимическому смешению, которое в русском языке в 20–30-е гг. стало либо уже невозможным ввиду устранения из него идеологически маркированной лексики (в частности, относящейся к царскому времени), либо паронимическое размежевание уже произошло. Так, в эмигрантской прессе используется причастие государствующий (стилистически маркированный глагол государствовать, «царствовать, править», зафиксирован в Сл. Даля) вместо ожидаемого, узуального господствующий (от глагола господствовать). Это вызвано, очевидно, сохранением в эмигрантском узусе глагола государствовать и нейтрализацией на семантическом уровне данных двух слов или их форм:

«Epoca» с возмущением (?) отмечает деятельность двух братьев Гарибальди, внуков знаменитого итальянского деятеля, которые набирают во Франции добровольцев, присягающих им в том, что они освободят Италию от государствующего в ней режима, обесчещивающего и угнетающего страну (Дни. 1925. 29 янв. № 677).

…господствующая сейчас в России коммунистическая партия как партия порядка и твердой власти начинает импонировать даже черносотенным монархическим элементам… (Анархич. вестник. 1924. № 7).

Это касается также религиозных понятий. Многие значения в семантической структуре слов в дореволюционном узусе оказались оттесненными на периферию или вообще вытесненными в послереволюционном узусе: напр., прилагательное подвижный (< подвиг) как пароним слова подвижнический вышло из употребления, и в первом прилагательном СУ религиозно-церковного значения даже не фиксирует, эмигранты же продолжали использовать слово подвижный как синоним прилагательного подвижнический:

Основное значение книги – не в самих по себе интересных и по большей части новых данных из жизни и деятельности Моста: оно – в той богатой панораме развития анархического движения разных стран, какую автор развертывает перед читателем на фоне многолетней и подвижной жизни и деятельности Моста (Анархич. вестник. 1924. № 7).

В прилагательном превосходный эмигранты сохранили значение «превосходящий, превышающий качеством, количеством», в СУ слово маркировано пометой книжн.(ое) устар.(елое) и воен.(ное). В послереволюционном узусе шло быстрое вытеснение данного значения из семантической структуры слова, эмигрантский речевой обиход сохранял его значительно дольше:

По сообщению главной квартиры наши [деникинские. – А. З.] войска под давлением превосходных неприятельских сил несколько отступили по всему фронту (Возрождение. 1919. 29 окт. № 100).

Причастие привходящий в анархической газете используется вполне нейтрально, в то же время в 20–30-е гг. шло оттеснение его на лексико-семантическую периферию (наряду с активизацией в данном случае причастия приходящий) и приобретение им специализации в канцелярско-деловой сфере языка, напр. привходящие обстоятельства, привходящие условия, привходящий фактор:

…если ты – несмотря на то, что на своем пути ты встретишь только тернии и шипы, плевки и ругательства, тюрьму и изгнания, моральные и физические пытки… если ты не озлобишься и не потеряешь веры в человечество и любви к нему… то привет тебе, привходящий в ряды борцов за анархию! (Анархич. вестник. 1923. № 2).

Иногда эмигрантская пресса выступает как консервирующий источник тех паронимических лексем, которые в советском речевом обиходе заменялись новыми, хронологически вторичными. Напр., прилагательное звеновой в русском советском языке постепенно вытеснялось прилагательным звеньевой (оба слова снабжаются в СУ хронологической пометой «нов[ое]»), но в эмигрантском языке доминирует первое прилагательное – звеновой, примеров прилагательного звеньевой в нашем корпусе нет.

Нац[ональная] орг[анизация] русск[их] разведчиков. Сегодня обязательное собрание звеновых 1-го отряда [объявление] (Возрождение. 1935. 14 марта. № 3571).

В эмигрантских текстах (эмигрантском узусе) возможность появления новых паронимических пар оказывается существенно ниже, а то и просто практически нулевой, в отличие от советского узуса, в котором паронимические отношения были очень активны в связи с интенсивными лексико-семантическими процессами. Так, эмигранты продолжали употреблять прилагательное удушливый («вызывающий удушье, затрудняющий дыхание»), в то время как в русском языке метрополии постепенно шло семантическое «отпочкование» значения, функционирующего в сфере военно-профессиональной лексики (удушающие газы):

…во время войны немцы пустили в ход свои подводные лодки или удушливые газы (Голос Родины. 1919. 11–4 мая. № 264).

Империи и монархии, республики, лиги наций – порождение дьявольских сил; пушки, дредноуты, удушливые газы, истребительный огонь; тюрьмы, виселицы, электрические кресла… (Анархич. вестник. 1923. № 1).

Разумеется, постоянное порождение, создание паронимических структур мотивировано в первую очередь развитием предметного мира, что и вызывает потребность и необходимость лексических номинаций, постоянно уточняющих, конкретизирующих уже существующие. Обусловленность паронимических связей слов вещным, предметным миром несомненна. В эмиграции же эта взаимозависимость между словом и реалией, в отличие от советской жизни, оказывается значительно ослабленной.

3. Смешение паронимов в результате иноязычного влияния. Этот тип активен в нашем корпусе, он обусловлен близостью иноязычных прототипов, затрудняющих и замедляющих семантическое размежевание русских соответствий. Напр., паронимическая пара официозный – официальный в советской прессе 1920–1930-х гг. получила и семантическую, и прагматическую мотивировку, разводящую данные слова: официозный – «в странах капитализма – формально не связанный с правительством, но фактически исходящий от него»; официальный – «исходящий от правительства, правительственного органа, должностного лица, вполне авторитетный» [СУ Т. 2: 1021]. Эмигрантский узус такого семантико-идеологического разведения паронимов не знает, в результате эти слова могут легко смешиваться. Причиной этого процесса может быть иноязычное влияние (ср. паронимическая близость франц. officiel – «официальный», officieux – «официозный; неофициальный»), которое затрудняло семантическую дифференциацию на русской языковой почве.

Понемногу увеличивалось число стран, устанавливающих сношения с правительством националистов [в Испании]. Семь государств [Германия, Италия, Албания, Сальвадор, Гватемала, Никарагуа и Ватикан] признали его де юрэ [sic]. Официозные сношения с националистами установили Англия, Австрия, Венгрия, Швейцария, Португалия… (Возрождение. 1937. 20 нояб. № 4107).

Японским официозным телеграфным агентством получена из Пекина телеграмма о смерти Сунн-Ят-Сена (Дни. 1925. 29 янв. № 677).

Ср. следующие примеры, где прилагательное официальный употреблено верно, в соответствии со своим значением:

Официальное турецкое анатолийское агентство сообщает о заявлениях, сделанных министром внутренних дел Шукри-беем (Дни. 1925. 5 февр. № 683).

Совет Пяти решил… поручить оффициальным [sic] представителям союзных держав в Прибалтике предпринять в Эстонии шаги, необходимые для создания лучшего отношения эстонского правительства к генералу Юденичу (Призыв. 1919. 4 (21.12) дек. № 135).

Кажется, аналогичные семантические процессы характерны и для паронимической пары репрессалии – репрессии. С одной стороны, причиной смешения этих лексем может являться сохранение в эмигрантском узусе старого значения в существительном репрессалии – «карательные меры (устар.)» [СУ Т. 3: 1343], которое является номинативным значением существительного репрессия, с другой – в этом можно усматривать и унифицирующее влияние иностранных прототипов; ср. франц. repr?sailles – «репрессалии, репрессии», r?pression «подавление».

Разоблачения [венгерских большевиков в Австрии] вызвали в Вене чрезвычайное возбуждение, однако сомневаются, чтобы правительство приняло какие-нибудь меры, так как оно опасается репрессалий в случае требования удаления венгерского посланника: граница совершенно беззащитна против венгерского вторжения (Возрождение. 1919. 8 июля. № 2).

Испания остается все еще центром самых кровавых и инквизиторских репрессий против революционного рабочего движения (Анархич. вестник. 1923. № 2).

…репрессиям вообще за последние месяцы подверглись буквально несколько десятков тысяч человек – в огромном большинстве коммунистов, начиная от занимающих самые высокие посты в партийной иерархии и кончая совсем мелкими стрелочниками партийного аппарата (Меч. 1937. 4 апр. № 13).

Несомненное иноязычное влияние проявляется, например, в смешении русских паронимов действенный – действительный в результате паронимической близости франц. efficient («действенный, действительный») и efficace («действенный, дающий результат, продуктивный»); в результате этого влияния происходит семантическая нейтрализация русских паронимов. Ср. в следующей цитате неверное употребление прилагательного действительный вместо закономерного действенный:

Этот чудесный аппарат позволяет принимать у себя, не пачкая и не брызгая, дыша комнатным воздухом, вапоризированную паровую ванну, гораздо более действительную, более скорую и более удобную, чем простая паровая баня (Младоросская искра. 1933. 5 янв. № 26).

Итак, паронимическая аттракция в эмигрантской прессе обусловливается двумя факторами:

а) несостоявшейся, незавершенной паронимией, т. е. замедленными, консервирующими семантико-стилистическими процессами, происходящими в эмигрантском узусе (напр., сохранение старого значения слова и возможность его выражения другим словом);

б) иноязычным влиянием (наличие паронимии в языках-источниках или в языках, где также отмечаются аналогичные русским паронимические пары).

7. Союзники и оппоненты (структура квазисинонимических рядов в анархической прессе)

Разные типы изданий, ориентирующиеся на ту или иную аудиторию, вырабатывают свою аксиологическую шкалу симпатий и антипатий, формируют понятийноассоциативное поле (лексикон и прагматикон) социолекта. В рамках какой-либо группы сторонников ключевым понятиям, терминам, словам придается некоторое значение или прагматическая окраска, которые не оспариваются и принимаются микросоциумом как данность, как очевидная реальность. Напротив, в рамках другого микросоциума аксиологическая шкала, ценностная система понятий, принятая в первом социуме, может приниматься частично либо даже полностью отвергаться как несовместимая с его ценностями и взглядами. Совершенно очевидно, что одни и те же лексемы, например, в монархических и анархических изданиях будут значительно различаться, а то и противопоставляться по прагматической оценке. Так, в цитате из монархического издания выделенные курсивом фрагменты несут в рамках монархического социолекта позитивную прагматическую нагрузку:

Под сенью Российского Императорского Дома развивалась и крепла Россия в течение более 300 лет, и привет Ее Главы и высокая оценка, данная Его Императорским Высочеством подвигам Белых Армий и нашей готовности отдать все свои силы на служение Родине, нам особенно дороги… (Рус. голос. 1939. 19 февр. № 411).

Начинают тосковать по России вчерашние ее недоброжелатели. Начинают уже понимать, что всем нужна Россия, Россия царская, сочетавшая в имперском творчестве свою славянскую стихию с культурой древнего Востока и христианского Запада (Возрождение. 1939. 14 июля. № 4192).

Чекисты заливают Россию человеческой кровью, а чрезвычайные послы в золотом шитье и в страусовых перьях спокойно, важно шествуют по крови творцов великой империи (Возрождение. 1939. 14 июля. № 4192).

В анархическом лексиконе эти же понятия имеют противоположную прагматическую интерпретацию и оценку. Напротив, понятия «революционер», «анархист», «революция» и др., оцениваемые в монархическом обиходе негативно, в анархической идеологии выступают как позитивные:

Абсолютная монархия… обращалась с широкими народными массами своих бесправных подданных, как с большим дойным стадом (Анархич. вестник. 1923. № 5–6).

Кровавая монархическая власть в России расстреливала, вешала, ссылала анархистов и революционеров в необитаемые места, но не убила революционное движение в России (Анархич. вестник. 1923. № 2).

Ясно, что семантико-прагматическая структура таких наименований, как монарх, революционер не содержит формально-языковых показателей негативной/позитивной прагматики, она рождается в границах того или иного социолекта на основе коннотаций, которые, с одной стороны, формируются как «расстояние между денотатом и сигнификатом» [Винокур 1993: 47], с другой – «имплицируют отношение говорящего к предмету речи» [там же: 34]. Выбор языковой единицы в печатном органе, обусловленный аксиологической, ценностной шкалой социолекта, играет важную роль в реализации функции воздействия на индивида.

Семантический механизм иррадиации «захватывает» новые и новые лексемы,^[184] мобилизует в свои семантико-понятийные ряды новых и новых членов, так что порой квазисинонимические публицистические ряды оказываются весьма разветвленными. Понятно, что в рамках другого (например, идеологически противостоящего) социолекта могут формироваться ряды квазисинонимов с иными составными компонентами. Механизм формирования квазисинонимов на материале языка или отдельного публициста уже неоднократно служил объектом описания: квазисинонимы в публицистических текстах Ленина [Денисов 1998: 105–106]) или языке советской прессы 60–70-х гг. XX в. [Солганик 1981], или советском официозе брежневского периода (середина 60-х – начало 80-х гг. XX в.) [Seriot 1985; Weiss 1986]. Рассмотрим на примере анархических газет, как и на основе каких сем могут формироваться квазисинонимические ряды в рамках данного социолекта, в котором отчетливо противопоставляются два полюса: партийно-идеологических союзников и политических оппонентов. При анализе квазисинонимов мы используем принцип концентризма: от центра квазисинонимического ряда, который формируется наиболее частотными лексемами (их смысл наиболее полно отражает анархические идеи), – к его периферии (т. е. лексемам, в семантической структуре которых могут быть компоненты, соответствующие анархическому прагматикону и лексикону).

Доминантным семантическим элементом квазисинонимического ряда «союзники» выступает лексема анархист, которая «запускает» механизм иррадиации и задает семантико-коннотативные критерии для включения, вхождения новых членов. Структуру квазисинонимического ряда в эмигрантских изданиях можно представить по убывающей, как цепочечную семантико-ассоциативную связь: партийная общность -> идейная близость -> потенциальные сторонники.

1. центральным, базовым семантическим стержнем объединения слов является идея партийной общности, принадлежности движению анархистов. Многочисленность анархических группировок в пределах одного идейного движения, с одной стороны, вызывала внутрипартийную полемику их друг с другом, причем зачастую в весьма жестких формах и языковых характеристиках, с другой – являлась все-таки фактором в большей степени сплочения, чем разъединения. В данном случае синонимизировались такие слова, как анархист, интернационалист, максималист, синдикалист, индивидуалист, левый эсер (= левый социалист), революционный социалист, которые семантически отражали разные политические возможности, стороны реализации анархической идеи: борьбу за мировую революцию (интернационалисты), радикальное изменение общества в результате революции (максималисты), сотрудничество с рабочими профсоюзами в процессе революции (синдикалисты), развитие, воспитание личностного начала (высокого самосознания) индивида (индивидуалисты):

Анархический индивидуализм, поскольку он выдвигает на первый план борьбу за свободное развитие человеческой личности, считая, что потребность в таком развитии присуща каждой человеческой особи, – вполне отвечает нашему пониманию анархизма (Анархич. вестник. 1923. № 2).

…синдикалистское (и индустриалистское) рабочее движение – это наиболее ценное и интересное, с точки зрения социальной революции, организованное движение трудящихся (Анархич. вестник. 1923. № 2).

Непременным атрибутом анархиста является активно проводимая им пропагандистская работа, поэтому понятия пропагандист и агитатор также включаются в данный синонимический ряд:

Морозов. […] Старый анархист. […] Способный агитатор (Анархич. вестник. 1923. № 1).

2. обозначения, включаемые в квазисинонимический ряд на основании идейной близости к анархизму. Здесь прежде всего следует упомянуть ряд: махновец, махновка, махновское движение, махновщина.

…махновщина – прежде всего есть широкое революционное движение рабочих и крестьян, боровшихся за свою социальную независимость и за право общественного экономического самоуправления. Революционно-повстанческая армия, созданная крестьянами и рабочими, была лишь их вооруженной самоохраной, призванной защищать их революционную территорию и революционные права от многочисленных вражеских сил, стремившихся к порабощению свободного района (Анархич. вестник. 1923. № 2).

…движение махновское есть подлинно народное и революционное движение (Анархич. вестник. 1923. № 1).

3. наконец, на периферии квазисинонимического ряда находятся те лексемы, которые обозначают потенциальных соратников в борьбе: партизан, дезертир, борец, друг (друзья), единомышленник. Их включение в список обусловливается наличием в их семантической структуре компонента «борец за какую-либо идею или против кого, чего-либо». В контексте анархической идеологии это интерпретируется как возможность идейного роста индивида, осознание и усвоение анархической идеи/идеологии. Например, понятие «дезертир», смысл которого в узусе оценивается негативно («уклоняющийся от военной службы, обязанности»), в анархическом прагматиконе, напротив, становится одним из конкретных разновидностей борца с существующим (советским) строем и его идеологией. Понятие «партизан» в узусе противостоит понятию «дезертир» на прагматически-оценочной шкале как позитивное (первое слово) – негативному (второе слово), в рамках же идеологии анархизма в нем также актуализируется семантический компонент «борец, ведущий вооруженную борьбу с каким-либо режимом». Тем самым и семантические различия лексем дезертир и партизан нейтрализуются в одной общей, идеологически значимой семе «борец, противник (власти, строя, режима)».

…анархизм в Италии не умер, не мог умереть. […] Тысячами насчитывались дезертиры: тысячами исчислялись анархисты, отказывавшиеся браться за оружие в защиту капитализма. Одна только Швейцария приютила около 17 000 итальянских дезертиров – в огромном большинстве анархистов (Анархич. вестник. 1923. № 1).

Поиски соратников по идее, по борьбе активизируют и другие лексемы, отвечающие данному смыслу; так в ряд вовлекаются слова друг, единомышленник, представителей которых у анархистов совсем немного (горсточка, одиночка) и которые окружены враждебным обывательским лагерем (мещанским болотом):

Ведь ты знал, что твоих друзей и единомышленников только горсточка и что они окружены враждебным им большинством, – тем мещанским болотом, в котором часто тонут одиночки… (Анархич. вестник. 1923. № 2).

Представим квазисинонимический ряд «союзники», сформированный в анархической печати, в виде сводной таблицы.

АНАРХИСТ (доминантная, позитивно окрашенная сема)

Квазисинонимический ряд смыслового поля «союзники» в анархическом социолекте представляет собой иерархизированную структуру, лексика показывает степень «приближенности» (преданности) анархической идее. Семантико-смысловая зона «партийная общность» была наиболее подвижной (с лексемной точки зрения). Чем дальше от нее располагались члены квазисинонимического ряда, тем более стабильным был словесный ряд (это касается смысловых зон «идейная близость» и «потенциальные сторонники»).

Рассмотрим квазисинонимы, прагматически и семантически противоположенные понятию «союзники». Квазисинонимический ряд «политические противники (оппоненты)» в анархической публицистике также предстает весьма разветвленным. Его можно структурировать по следующим семантическим составляющим (представим в виде цепочки): внутрипартийные оппоненты (внутри «левого» движения) -> идейные противники (внутри социалистического движения) -> классовые противники.

1. Переход части анархистов в лагерь большевиков расценивается анархическим большинством как предательство, и анархобольшевики (анархобольшевизм), анархокоммунисты (анархокоммунизм) вместо «союзников» зачисляются в лагерь политических оппонентов:

Своих мыслей, своих политических и революционных положений, своей линии поведения в России анархобольшевизм [sic] не имеет. Он раболепно повторяет все социально-политические лозунги и положения большевизма и раболепно их защищает (Анархич. вестник. 1923. № 1).

…поскольку Сандомирский является анархобольшевиком [sic] и политическим агентом (деятелем) большевистского правительства, постольку он неизбежно будет направляться советской властью и служить ее интересам, гибельным для анархизма и анархистов (Анархич. вестник. 1923. № 1).

2. Раскол, дробление социалистического движения на все более мелкие партии и группы отодвигают анархический блок дальше и дальше от центра социал-демократического движения, смещает его на периферию революционных сил: ренегат (ренегатство), анархокадеты (анархокадетизм), анархолибералы (анархолиберализм), большевики-коммунисты, социал-демократы:

Еще в момент разгрома революции 1905–7 г.г. некоторые анархисты, преимущественно разночинцы, ренегировали. […] Однако многие из них своего ренегатства внешне не высказывали… […] В душе они уже уходили от анархических идеалов, стремясь к новым берегам. К каким? К признанию фактической силы. Демократия вырисовывалась в то время как фактическая сила, которой принадлежит будущее. И уклон ренегатствующей части анархистов обозначился в сторону демократии, притом не только в сторону революционной демократии, представляемой марксизмом, но в сторону демократии вообще. В результате этого уклона могли быть различные сочетания ренегатов анархизма с демократическими элементами, начиная от анархобольшевизма [sic] и кончая анархолиберализмом [sic]. И если бы вместо диктатуры большевизма, представляющего левое крыло демократии, в России укрепился меньшевистский или даже кадетский режим, ренегатствующая часть анархистов, несомненно, докатилась бы до него и пошла бы ему в услужение, создав вместо анархобольшевизма анархоменьшевизм или анархокадетизм. Это подтверждается тем неустойчивым, шатающимся положением, в котором в наши дни керенщины находились многие из современных анархобольшевиков… (Анархич. вестник. 1923. № 1).

И можно было предвидеть, что повсюду народные массы вновь вступят на революционный путь, оттолкнув приспешников капиталистической системы, каковыми стали социал-демократы (Анархич. вестник. 1923. № 5–6).

…рабочим в России является тот, кто работает под надсмотром других, а хозяином тот, кто не работает, а надсматривает за рабочим. Примерно все «коммунисты» (а их в России 200 000 человек) являются хозяевами: сами очень мало или совсем не работают, но зато очень хорошо и умело давят других (Анархич. вестник. 1924. № 7).

Но самой страшной формой большевизма анархисты считали фашизм, органически выросший на базе социалистического движения, остановившегося на полпути кардинальных реформ и тем самым не дошедшего до своего логического завершения – полной и абсолютной социальной революции. Фашизм как прямое наследие и результат незаконченного, незавершенного (по мнению анархистов) социализма в качестве рычагов управления страной берет на вооружение уже опробованные в советской России механизмы:

Разве итальянский фашизм не подражает в своих формах управления страной большевизму… (Анархич. вестник. 1923. № 2).

Немало так называемых «революционеров» позволили различным – и не всегда бескорыстным – влияниям вовлечь себя в круговорот империалистической политики итальянского правительства. Среди других следует упомянуть здесь редактора социалистического органа «Avanti», ставшего впоследствие основателем фашизма, Бенвенуто Муссолини. […] Рабочее и революционное движение, таким образом, сломлено. В его собственных рядах началось ужасное разложение и упадок, послужившее впоследствии – во время крупных революционных движений после военных действий – корнями фашизма (Анархич. вестник. 1923. № 1).

Жестокости, к каким прибегали итальянские фашисты против революционеров, были чудовищны: они могли быть сравниваемы… с жестокостями большевиков в России (Анархич. вестник. 1923. № 1).

Таким образом, эта группа политических оппонентов в анархической политической палитре оказывается очень разнородной: от большевиков-коммунистов до фашистов; обе эти крайности идейно принадлежат социалистическому движению.

3. однако самым ненавистным оппонентом, противником, врагом в анархической системе политической палитры являлись классовые антагонисты, прежде всего представители царской, императорской России, генералы белых армий и эксплуататорской буржуазии. В данный квазисинонимический ряд, конечно, попадают и старые обозначения: националист (национализм), государственник (государственнический, государственничество), монархист, капиталист, хозяин, царь, традиционно окрашенные в анархической прессе в однозначно негативные коннотации, и новые – в частности, советская буржуазия:

…ранее анархистов и синдикалистов… в дело вмешались обманщики и контрабандисты: националисты, государственники, капиталисты и узурпаторы – бонапартисты социализма – нынешние коммунисты. […] Они создали тот лжекоммунистический смрад и развал, какой мы имеем в России. Они создали, наконец, этот гнойник всеобщего разложения, эту подлинную «сифилизацию» несчастной Европы – фашизм в его различных проявлениях и воплощениях (Анархич. вестник. 1923. № 2).

Наряду с безысходной нуждой, голодом и бесправием трудящихся окончательно оформился новый класс хоз. [яйственно]-сов. [етских] и профчиновников, сформировавшийся из деклассированных рабочих и прежней буржуазии, привившей выходцам из рабочего класса свои навыки, свою психологию и свой инстинкт. Собственные экипажи и автомобили, роскошные костюмы, сытая довольная жизнь, швыряние бумажных денег в разных вертепах, стильная меблировка, модные содержанки, червонцы, золото – все это изготовляется из крови и пота рабочего класса (Анархич. вестник. 1923. № 5–6).

Смерть Ленина, несомненно, является событием, чреватым огромными последствиями для всей дальнейшей жизни России…в лице последнего сошел в могилу главнейший вождь той господской эксплуататорской касты, которая в нынешнюю эпоху стремится захватить место разлагающейся буржуазии, – вождь так называемой социалистической демократии (Анархич. вестник. 1924. № 2).

Все новые формы советского хозяйствования (особенно в период нэпа) анархистами оцениваются как продолжение прежних эксплуататорско-буржуазных моделей, когда обогащение одних (комиссаров) совершается за счет принудительного труда других (рабочих, трудящихся) или ведет к их социальной отверженности (безработные):

Голодные, изможденные и исхудалые, как тени, бродят по улицам больших городов безработные, а в ресторанах, наполненных нэпмановской и комиссарской буржуазией, гремит музыка. […] Ретивая и честная коммунистическая власть стоит на страже частной собственности и богатства (Анархич. вестник. 1924. № 7).

Представим лексические компоненты данного квазисинонимического ряда в виде таблицы.

ПОЛИТИЧЕСКИЕ (ИДЕЙНЫЕ) ОППОНЕНТЫ

¹ Гетманщина – актуализированное понятие: военная диктатура на Украине в 1918 г. генерала Скоропадского, назначенного гетманом империалистическими правительствами; исходное значение: период правления гетманов на Украине XVI–XVIII вв.

Итак, квазисинонимический ряд со смысловой доминантой оппонент формируется в анархической публицистике привлечением разнородных лексем, начиная от наименований политических групп и их членов внутри анархического движения (это так называемая первая зона политических оппонентов, центрирующим звеном являются анархобольшевики). Этот ряд наиболее закрыт, замкнут и труднодоступен для лексемного пополнения. В следующей, второй, зоне этот квазисинонимический ряд захватывает названия группировок внутри обширного и внутренне дифференцированного социал-демократического движения (диапазон оппонентов располагается от социал-демократов до фашистов). Этот ряд может пополняться лексемами, появляющимися в семантико-смысловом поле «левого» движения в зависимости от политической ситуации. Наконец, в третьей зоне квазисинонимический ряд формируется за счет обозначений давних, старых классовых антагонистов не только анархистов, но и всего «левого» движения (от царя до буржуазии). Наиболее насыщенной негативными коннотациями в анархическом дискурсе является именно третья лексемная зона (классовые противники), в которую легко включаются лексемы, репрезентирующие эксплуататорские, империалистические отношения.

8. Дом (лексико-смысловая структура концепта)

Концепт – филологическое понятие, часто используемое в современной лингвистике для комплексного анализа каких-либо феноменов, находящихся «в точке пересечения» сознания, языка и культуры. Ясно, что концепты – это лингвоментальный инструмент, позволяющий нам интерпретировать окружающую нас действительность и тем самым познавать себя. Таким образом, структура концепта предстает как трехслойный пирог: 1) понятийный каркас концепта (реальный или воображаемый объект); 2) ценностная характеристика концепта относительно других сходных понятий; 3) образно-эмоциональные составляющие (гештальтобразы).

Одним из важнейших концептов эмигрантского дискурса являлось понятие дом, заметно активизированное в риторическо-публицистическом пространстве и ставшее, пожалуй, одним из структурирующих элементов в самоощущении беженцев. Несомненно, этот концепт является базовым компонентом социокультурного сознания любого социума.^[185] Рассмотрение же его применительно к русскому эмигрантскому пространству дает много любопытных лингвокультурных инноваций и показывает специфику интерпретации эмигрантами данного понятия.

В русском языке советского периода в концепте дом происходили семантико-прагматические процессы, которые затронули и многие другие традиционные дореволюционные («царские») понятия и о которых точно выразился С. И. Карцевский, назвав эти процессы партикуляризацией (ср. франц. particularisation – «обособление»), то есть «дроблением», расщеплением понятия на частные составляющие вместо одного цельного и целостного понятия. В 1920–1930-е гг. активно вытеснялись на языковую и культурную периферию следующие группы семантических моделей и связей термина дом:

1) обозначение бывшей правящей династии (дом Романовых, царский дом, династический дом);

2) обозначение торговых предприятий (торговый дом, банкирский дом, дом купцов Елисеевых, дом купцов Пьянковых, дом купцов Саврасовых);

3) обозначение увеселительных учреждений (питейный дом, дом терпимости, публичный дом, картежный дом, игорный дом);

4) обозначение благотворительных организаций (ночлежный дом, сиротский дом, странноприимный дом, дом призрения).

На месте этих уходящих или ушедших в языковой пассив обозначений возникла целая серия номинативных единиц, обозначающая культурно-просветительские и иные советские учреждения: дом крестьянина, дом искусств, дом Красной Армии, Дом писателя, дом культуры, дом книги, дом отдыха, детский дом, домзак (дом заключения), домком (домовой комитет), домуправ (управляющий домом) и под.

Изменение сочетаемостных характеристик концепта дом в русском языке в 20–30-е гг. не было случайным, оно было нацелено на трансформацию его смысловой конфигурации и смещение ядра: вместо старого («царского») представления о доме как проявлении принципа «семейная или частная собственность» внедрялось понятие о доме как «коллективе (совместности)» и «идейном сообществе». И наоборот, абстрактно-философские идеи дома, разрабатываемые русской общественной мыслью (в частности, славянофилами [Щукин 1994]) в дореволюционный период, в 1920–1930-е гг. в советском культурно-интеллектульном обиходе были решительно оттеснены на периферию.

Оказавшись за границей, человек по-иному воспринимает многие вещи, казавшиеся естественными в родной стране, в родной культуре. Да и самое понятие дом зачастую переосмысляется, углубляется, наполняется иными, чем на родине, эмоционально-ассоциативными элементами, коннотативными оттенками. Дом – это и конкретное жилище, и семейно-бытовой уклад (очаг), и страна в целом. Поэтому неудивительно такое повышенное внимание эмигрантов к этому понятию в стремлении выстроить, смоделировать его некоторые базисные, основополагающие компоненты. Вынужденное бездомье эмигрантов обновило в концепте-символе те смыслы, ассоциативные ряды, которые ранее были либо затушеваны, спрятаны, находились в семантической «тени», либо возникли, актуализировались именно в эмигрантский период жизни. Причем любопытно отметить такую деталь: в анархических газетах, выходящих в эмиграции, тема дома практически полностью отсутствует (конечно, это объясняется общими идейными установками всех российских «левых» партий до революции 1917 г.). И наоборот, именно в монархических, «народно-патриотических» изданиях данный концепт предстает одним из центральных.

При анализе концепта «дом» наиболее удачным нам представляется использование фреймовой методики. Покажем актуальные смысловые зоны (фреймы) концепта дом в эмигрантском дискурсе.

1. Фрейм «страна как дом». В этом фрейме наиболее очевидным выступает противопоставление старой (царской, императорской) и новой (советской, социалистической) России. Старая Россия именуется так: Россия, Русь, родина, отечество, дом, империя, союзная империя, родина-мать, держава, крепость, громада, Святорусье. Как видим, все приведенные парафразы окрашены в прагматически «теплые» (для языкового сознания эмигрантов) коннотативные тона.

Нет права жить у себя дома для русских людей (Голос России. 1933. янв. – февр. – март. № 17–18–19).

…тяжело видеть, как большевики с хамской развязностью разыгрывают роль великодержавных правителей. Слова – амнистия, манифест, юбилей, отечество – идут им так же, как корове седло или как черепахе пропеллер. Но после того грабежа, который испытали все российские ценности, нечего удивляться грабежу старых слов (Возрождение. 1927. 6 нояб. № 887).

Мистерия эта по своему содержанию является философско-религиозной фантазией на почве революции 1917 г., крушения Российской империи и естественного желания русского человека вернуться на Родину и видеть ее обновленной от всякой нечисти в образе сияющей вечной красотой девушки, имя которой «Святая Русь» (Рус. голос. 1939. 12 марта. № 414).

Напротив, советская Россия эмигрантами часто обозначается при помощи отсылочных (дейктических) местоимений-наречий, обычно в кавычках: «там», «оттуда» с негативными коннотациями (в смысловом и прагматическом противопоставлении положительно окрашенному наречию «здесь», т. е. в эмиграции, в изгнании). Разумеется, это неслучайно: в таких «отсылочных» определениях ярко проявляется оценочность и отношение к той стране, которой, по мнению эмигрантов, нет или она существует только как миф; кавычки же призваны показать «отстраненность» эмигрантов от теперешней, советской России.

…мы сентиментально любили Россию, но мало ценили ее как Родинугосударство. И потеряв Её [sic] на время, мы все – и «здесь», и «там» будем возстанавливать [sic] и беречь… (Сигнал. 1938. 1 сент. № 38).

Между народом и властью легла кровавая межа, но инстинктивное чувство национальной традиции, наперекор непрекращающейся внешней розни, все-таки связует в какое-то целое – эмигрантское «здесь» и советское «там» (Младоросская искра. 1933. 5 янв. № 26).

В эту же ассоцитивно-смысловую парадигму входит одна из ключевых оппозиций мы (эмиграция) <-> они (коммунисты, комиссары) с очевидной положительной окрашенностью первого члена и негативной оценочностью второго. Ср., например, характерный заголовок статьи, написанной В. Набоковым, «Мы и Они», где оба понятия для придания им особой прагматической значимости написаны заглавными буквами:

Мы – на этой стороне черты. Они – на той. […]…если не будет найден путь к объединению «нас» с «ними», и порвутся наши духовные связи, – холод чужбины сменится для нас холодом родины, где мы почувствуем себя чужими [В. Набоков. Мы и Они] (Руль. 1920. 2 дек. № 14).

Разумеется, в пределах эмигрантского жизнебытия местоимение мы может выступать и как семантический эквивалент конкретных групп лиц (например, русского офицерства, социал-демократов и др.) или даже только этнических русских (resp. православных), или эмиграцию (беженство) вообще:

Мы твердо верим и знаем, что только мы – зарубежное русское офицерство – являемся прямыми наследниками Императорской и Белой русских армий, что на нас лежит долг сохранить то наследие и что на нас, прежде всего, ляжет моральная ответственность за воссоздание будущей русской национальной армии, так как только мы можем послужить тем связующим звеном между славным прошлым нашей старой армии и этой будущей национальной армией, которое даст ей силу исторической преемственности. Но мы должны ясно отдавать себе отчет в том, что при этом нам практически придется иметь дело с наследием СССР, со всеми теми опустошениями и сдвигами, которые там произошли и происходят (Рус. голос. 1939. 26 февр. № 412).

По неразумию нашему мы, Русский народ, пошли за изменниками и предателями Родины, дав им обмануть себя великим обманом «земного социалистического рая», который нам обещали коммунисты. Да и как нам было не поверить этому обману, когда уже до этого добрую сотню лет те, кого мы считали радетелями нашими, лучшие люди, писатели и интеллигенты, став стеной между народом и царем, только и делали, что натравливали нас и Царскую власть и всячески подрубали ее корни? (Рус. правда. 1925. нояб. – дек.).

К тебе, многострадальное русское беженство, исповедающее [sic] наши священные лозунги – «Вера Православная, Царь Самодержавный и Россия Русская», обращаемся мы, такие же нищие средствами, но крепкие и непоколебимые духом горемычные русские беженцы, прося у тебя нравственной поддержки и посильной денежной помощи в нашем многотрудном начинании создания общебеженской зарубежной газеты (Рус. стяг. 1925. 4/7 июня. № 1).

В советской России («там») даже язык признается другим, искореженным, исковерканным, изуродованным, характеризуясь довольно частотным в эмигрантской прессе термином блатный^[186] жаргон:

Написана книга простым и ясным языком, без всякого намека на «блатный» жаргон, необходимый будто бы нам, грешным, для возвращения на Родину, как говорят некоторые прибывшие оттуда лица… (Рус. голос. 1939. 1–14 янв. № 406).

В изобилии встречаются на страницах периодики перифрастические обозначения советского режима, группирующихся вокруг концепта «тюрьма»: коммунистическая тюрьма, колония, казарменный коммунизм, каторга.

Мы хорошо знаем, как трудно Русским людям, сидящим за проволокой той огромной тюрьмы, что называется Советским Союзом, и принужденным видеть все через лживые очки красных советских газет, разобраться в том, что делается на белом свете (Рус. правда. 1925. сент. – окт.).

Только полнейшая ликвидация Коминтерна, только полнейшее уничтожение государственного казарменного коммунизма смогло бы создать мост, соединяющий нас с людьми, могущими стать во главе обновленной России (Рус. газета. 1937. № 1).

2. Фрейм «земля, почва как дом». Метонимическое замещение термином земля всего государства, всей страны традиционно для русского фольклора. Эта «земельная» метафора предстает в двух разновидностях. Раньше, до революции, «земля», по мнению эмигрантов, была живой, свободной, дышала жизнью, волей. Эта мифологизация земли порождает ассоциативно-лексический ряд: воля, степь, пашня, пядь. Ср.:

Впервые тогда через красную границу той коммунистической тюрьмы, куда заперта наша Россия, начало долетать до Русских масс наше Русское слово, вольное, как ветер наших Русских степей… (Рус. правда. 1925. июль – авг.).

18 лет тому назад последние части Русской армии принуждены были покинуть последнюю пядь Русской земли и искать приюта на чужбине (Рус. голос. 1939. 26 февр. № 412).

…не пропадет даром наш труд и каждое наше слово западет в измученную душу Русского народа, протрезвевшего от красного дурмана, словно здоровое зерно в глубоко распаханную пашню (Рус. правда. 1925. июль – авг.).

Напротив, земля в советской России описывается эмигрантами в таких терминах, как могила, кромсать, поруганная земля. Земля (= Россия) выступает как страдающий объект действия «злых сил» (большевиков); семантический механизм такой замены – механизм олицетворения.

И из глубин земных отчетливо доносилось в ответ: «Воистину Воскресе». То во Христе замученная Православная Русь, во главе с мучеником Царем, христосовалась со своей поруганной землей. И отвечала Русская земля (Рус. голос. 1939. 9 апр. № 418).

3. Фрейм «отсутствие дома, бездомье». Мучительное состояние психического и духовного дискомфорта эмигрантами переживается – можно сказать – «извне» и «изнутри». Бегство из родного дома, родных мест приводит к попытке назвать свое состояние и нахождение, глядя на него с внутренней психоментальной позиции, как беглецов с вынужденно покинутой ими родины: изгнанник, беженец, эмигрант, ссылка, беженецэмигрант, гость, чужие люди, чужбина (обычно западноевропейские страны, США, Турция), приют, кров (чаще славянские страны: Югославия, Чехия), зарубежье (общее собирательное название).

Избрать же патриарха здесь, на чужбине, без всероссийского собора – незаконно (Рус. стяг. 1925. 4/7 июня. № 1).

Мы, нашедшие гостеприимный приют под кровом Югославянской Державы (Рус. голос. 1934. 29 июля. № 173).

Выбор того или иного квазисинонима диктовался индивидуальным или групповым отношением к стране проживания и условиям жизни, созданным для русских беженцев правительствами приютивших их стран.

4. Фрейм «семья как дом». Представление о семье как оплоте Дома (символе стабильности) является многовековым, традиционным культурно-социальным мотивом. В эмигрантской публицистике эта семантико-ассоциативная связка (семья = дом) также хорошо разработана. Дом, в представлении эмигрантов, может быть обозначен этим словом только тогда, когда существует духовная связь его «обитателей», независимо от того, идет ли речь о родственниках или о всей стране. Таким образом, Дом для эмигрантов становится средоточием, воплощением идеи национального единения. В доме (= народе), с одной стороны, формируются национальные чувства единства, монолитности, с другой – наличие таких общих чувств, психических переживаний и формирует само понятие народа (= Дома). Именно поэтому в эмигрантских текстах так много «семейной» лексики: отец, жена, дети, родители, хозяин. Все они призваны, по мысли эмигрантов, подчеркнуть духовное родство людей.

Новый скорбный удар по русским сердцам – смерть патриарха, вновь нам громко твердит о пагубности нашего безглавия. Умер Отец наших отцов и все церковные люди ясно сознали, как тяжко и страшно им будет жить в наше лютое время без Церковной главы (Рус. стяг. 1925. 4/7 июня. № 1).

…половина жителей СССР не побоялась заявить на переписи свою верность религии отцов (Возрождение. 1937. 20 нояб. № 4107).

И наоборот, новые социальные отношения людей, построенные на идеологической, коллективистско-унифицирующей основе (ср. ключевой советский термин член общества), разрушают, по мнению эмигрантов, самое понятие семьи.

…не может быть Родины там, где торжествует интернационал; ибо непосредственной целью большевиков поставлена идея, что в пролетарском государстве нет ни отцов, ни матерей, нет ни жен, ни детей, а есть лишь члены общества… (Голос России. 1931. 1 окт. № 3).

Комсомольские закрытые школы-общежития. Могут поступать все, кроме детей лишенцев и кулаков, начиная с 18 лет. […] Основным мотивом преподавания служит: «ты должен забыть отца и мать» (Голос России. 1932. июль. № 12).

…двадцать лет коммунистические пионеры доносят чекистам на своих родителей… (Возрождение. 1937. 20 нояб. № 4107).

По газетам, дети отказываются (вынужденно) от родителей (Голос России. 1932. июль. № 12).

См. также следующий пассаж о «советской дружбе», оказывающейся, по мнению эмигрантов, псевдопонятием истинной дружбы, которая якобы разрушена большевиками и заменена идеологической, партийной преданностью. Таким образом, идеологизируются даже исходные моральные понятия человеческого общежития:

Дружба, товарищество между молодежью отсутствует. Авторитет семьи, старших по возрасту – отсутствует (Голос России. 1932. июль. № 12).

Ликвидация семейных связей, основанных на родственных отношениях, и подмена их идеологической преданностью в советской России ощущается и осмысляется эмигрантами как разрушение коренных основ семьи. Можно и нужно говорить не об обществе (семье = доме в широком смысле), а просто о временной, краткосрочной, внешней форме соединения группы людей, не скрепленных, не сплоченных между собой родственными, духовными узами; эти связи подменены в советском обществе, с точки зрения многих эмигрантских изданий (кроме анархических), идеологией, политикой, преступными намерениями, темными инстинктами и проч. Отсюда такие оценочные, характеризующие номинации, отражающие оценку правящей верхушки советского аппарата и подвластного ему народа, как: варяг, княжить, рабсила (несомненный советизм), быдло, шайка беглых каторжников, Интернационал, Коминтерн, раб, нечисть, банда. Ср.:

Красные Комиссары все усилия свои направляют на то, чтобы выбить из народа Русский дух и сделать народ крепостным пролетарским быдлом, бессловесным стадом без роду без племени, одним сплошным Иваном Непомнящим (Рус. правда. 1925. июль – авг.).

…отменив частную собственность… большевики через три года категорически отказываются от основного начала и зовут варягов, чтобы они восстановили на печальных развалинах прежний порядок (Руль. 1920. 2 дек. № 14).

Восемь лет в нашем Русском священном Кремле… сидит окаянная шайка беглых каторжников всех стран и под именем Третьего Интернационала правит нашим государством (Рус. правда. 1925. нояб. – дек.).

Необходимо… работать для того, чтобы Россия стала свободной и довольной, чтобы в ней жила не рабсила, – а человек (Рус. газета. 1937. № 3).

Какими же видятся из эмиграции социально-трудовые отношения в СССР? Эмигрантская публицистика формирует номинативный ряд, состоящий из понятий: рабство, неволя, издеваться, эксплуатация, крепостное право:

Измученное и разоренное население России прожило еще год рабства под большевицкой [sic] властью (За свободу. 1925. 1 янв. № 1 (1405)).

По плану большевиков, ингерманландцы с момента выселения будут считаться преступным элементом и их труд, по примеру соловчан, будет использован бесплатно…превращением 20 тыс. ингерманландцев в белых невольников советское правительство не удовлетворится и решено это количество довести в ближайшее время до 100 тыс. человек (Сегодня. 1930. 7 янв. № 7).

Изредка встречаются попытки социально-политического объяснения причин и мотивов пролетарской революции 1917 г. (= беспорядков в Доме), однако они тонут в ином типе объяснений – религиозном, ведущими терминами которого являются грех, гнев:

…русский народ безусловно приносит искупительную жертву за тяжкий грех временного ослабления в Христовой вере и братской любви и, перерождаясь, постепенно пробуждается к возрождению национального единства (Голос России. 1933. янв. – февр. – март. № 17–18–19).

…гнев Божий лежит над нами (Рус. правда. 1925. июль – авг.).

Медицинские метафоры (эпидемия, помешательство, болеть) используются как характеристики парализованного, подавленного советской властью мышления людей:

…русский народ в данный момент… в ужасном рабстве, он не может возвысить голос, он связан и повергнут узурпаторской большевистской властью. Русский народ в неволе. Он тяжело болеет большевистской эпидемией, интернациональным помешательством… (Рус. газета. 1937. № 2).

Методы большевистской пропаганды эмигрантами-монархистами также оцениваются при помощи медицинских метафор: чума, заразный яд, – проникновение которых в «здоровое тело» царской России, по мнению эмигрантов, привело к катастрофе, смуте, игу:

…объединиться для борьбы с красной чумой, ввозимой из России (Рус. правда. 1925. июль – август).

…непобедим для врага был дух русского солдата, русского народа! Его победил лишь яд революции, лишь яд большевизма… Самый страшный, самый заразный яд, страшнее и заразнее чумных бактерий… (Рус. голос. 1934. 29 июля. № 173).

…нынешняя неслыханная смута (Рус. правда. 1925. июль – авг.).

Коммунистическое иго красной инородческой шайки (Рус. правда. 1925. июль – авг.).

Таким образом, эмигранты смотрят на состояние советской России как на неорганическую, привнесенную извне, снаружи, «болезнь». Патетика (риторика) в подавляющем большинстве случаев доминировала над рациональной (социально-политической) мотивировкой произошедших событий.

5. Фрейм «религия (православие) как дом». Православие как господствующая религия в царской России рассматривается многими эмигрантскими газетами (кроме анархических) как духовное «наполнение» Дома, поэтому в эмигрантском дискурсе Россия очень часто выступает как хранительница чистоты православной веры. Вступают в квазисинонимические отношения такие понятия: церковь, цивилизация (православие как способ приобщения Руси к европейской культуре в широком смысле слова), лампада Сергия Радонежского (перифраза православия). Апелляция к церкви как духовному стержню «русскости» была популярна в среде славянофилов уже в XIX в., но в эмигрантский период существования эта мотивировка значительно усилилась, особенно на фоне пропаганды атеистического воспитания в советской России. Понятие «цивилизация» эмигрантами монархического толка чаще всего рассматривалось в контексте и обрамлении религии:

…цивилизация, основанная на христианстве, не будет разрушена! (Рус. голос. 1934. 21 окт. № 185).

Советская Россия именуется эмигрантами как дикарство, варварство, ночь, рабство, которые «убили» русскую цивилизацию:

…общий большевицкий [sic] погром русской цивилизации (Рус. голос. 1934. 14 окт. № 184).

Обращение к образу Сергия Радонежского в эмигрантской публицистике также понятно, поскольку в русской церкви этот персонаж символизирует силу духа и непреклонность веры даже в самую тяжкую годину. Зажженный и постоянно поддерживаемый свет в лампадах у мощей св. Сергия интерпретируется эмигрантами в расширительном смысле – как возрождение России и религии:

Знаем мы: только тогда, когда замирится вконец наша страна и опять загорятся негасимые лампады над мощами Преподобного Сергия в том же Троицком Соборе и когда Русский Православный Царь, поставленный всенародным голосом земли нашей, склонится в горячей молитве перед святою гробницей – только тогда Божий гнев вполне снимется с России. Только тогда найдем мы наше Русское счастье и вновь засияет на весь мир под знаменем Христа наша светлая Русская Держава (Рус. правда. 1925. июль – авг.).

6. Фрейм «история как дом». Этот фрагмент смысла концепта связан с представлением о преемственности/прерывистости в историческом развитии страны. Дом как «строительная» метафора предполагает историю своего «строительства». Во многих эмигрантских изданиях можно видеть интересное сопоставление: последовательность развития страны называется ими прошлое, которое окрашено в сознании эмигрантов в ностальгические и «теплые» тона:

У Русского народа отнят язык и только Русская эмиграция, т. е. те, кто вдохновлял Русский народ на борьбу, кто руководил и вел ее – еще говорит о великом прошлом, о самопожертвовании Русского народа во имя Славянской идеи… (Рус. голос. 1934. 29 июля. № 173).

…славное прошлое нашей старой армии (Рус. голос.1939. 26 февр. № 412).

…Славное прошлое России (Руль. 1930. 1 янв. № 2766).

Напротив, в анархических изданиях прошлое окрашено в негативные коннотации, основанных на ассоциациях с императорским, царским, эксплуататорским режимом. Настоящему эмигранты отказывают в праве именоваться словом история на том основании, что они считают современное развитие России незакономерным, резким отклонением от «нормального», «естественного» пути, «выпадением» из истории. Поэтому в эмигрантской публицистике понятие «история» оказывается сопряженным только с прошлым и выступает в смысловой оппозиции термину настоящее (последнее предстает как временное, преходящее, не наполненное смыслом существование). Эмигранты понятие свободы связывают с понятиями Родины, России, всей российской истории; вне нее нет и свободы:

…у нас нет настоящего. Так, – какое-то временное существование, в гостях у чужих людей, свобода – взаперти [из речи генерала А. И. Деникина 22 февраля 1931 года] (Голос России. 1931. 2 авг. № 1).

Итак, с одной стороны, история (прошлое) противопоставляется настоящему, но вместе с тем удивительным образом входит в смысловое сопряжение с будущим.

7. Фрейм «возрожденная, будущая Россия как дом». Если настоящего в России нет (в советской России хозяйничают коммунисты, в эмигрантском существовании нет полноты ощущения жизни), то где же искать «продолжение» истории? Эмигранты дают такой ответ: в будущем. Именно поэтому в эмигрантской публицистике лексика будущего является актуальной и достаточно частотной: будущее, преемственность, наследие, воскресение (= возрождение), обновленный, (Россия) восстанет. Кажется, особенно сильный психологический и политический удар пролетарская революция нанесла по идеологии социал-демократов и либералов, так что в первые годы после революции они видели в будущем только мрачные стороны:

…все надежды на лучшее будущее безжалостно разбиты (Руль. 1930. 1 янв. № 2766).

Анархисты все же сохраняли веру в будущее только при условии падения большевизма и свершения мировой революции:

…«бабушка русской революции» Брешко-Брешковская… убеждена, что падение большевизма произойдет в ближайшем будущем (Возрождение. 1919. 17 июля. № 10).

Будущее в буржуазном, эксплуататорском обществе анархистам рисуется темным, мрачным и гибельным:

Хаос, разложение, гибель – таково будущее (Анархич. вестник. 1923. № 1).

Эмигранты монархического толка активно «эксплуатировали» понятие будущее по двум причинам: во-первых, с целью сохранения и поддержания в душах и сердцах эмигрантов желания возвращения на Родину (с пропагандистскими намерениями), во-вторых, с установкой конкретно наметить, обрисовать черты будущего устройства России, целеустремленно продолжая обучение русских инженеров, офицеров, учителей, врачей, агрономов и т. д. даже за рубежом (социально-экономический аспект). Ср.:

…моральная ответственность за воссоздание будущей русской национальной армии (Рус. голос. 1939. 26 февр. № 412).

Мы ждем… со страстным нетерпением Будущего [sic] – нового, светлого, целительного, чтобы приобщиться к нему молодыми силами и старым опытом [из речи генерала А. И. Деникина 22 февраля 1931 года] (Голос России. 1931. 2 авг. № 1).

…правительство будущей державной России (Призыв. 1919. 5 (23) сент. № 46).

Подведем итоги. В эмигрантской публицистике концепт дом оказывается чрезвычайно важным смысловым центром. Его активность была вызвана в первую очередь нелингвистическими причинами: изгнанничество, бедственное положение, отчаяние, неизвестность, чувство горечи, ощущение бездомности и бесприютности. Этот психологический надлом, надрыв вызвал в эмигрантском языке (дискурсе) актуализацию смыслового содержания понятия дом, превратив его в многослойный символ. Отличия эмигрантского дома от его интерпретации в советской прессе весьма значительные. Определяющими особенностями концепта в эмигрантской публицистике являются следующие:

1. «Раздвоение», «расщепление» понятия на две прагматически противопоставленные смысловые (фреймовые) зоны: с одной стороны, все, что имеет отношение к советской России и ассоциативно-метонимически включается в данную зону, оценивается большинством эмигрантских изданий негативно (тюрьма, страна рабов, могила, поруганная земля, шайка бандитов, нечисть, рабство, смута); с другой стороны – потерянная страна, прошлое России оцениваются (обычно в монархических газетах) с позитивными коннотациями (Русь, родина, отечество, империя, степь, земля Святой Руси).

2. В эмигрантском обиходе сохранились конкретные употребления понятия дом (торговый дом, заведование городскими домами, работные дома), однако число таких примеров невелико. В русском советском официозе, несомненно, господствовало партикуляризированное, раздробленное, чрезвычайно конкретное в своих проявлениях представление о доме.

3. Намного более актуальным и прагматически нагруженным оказалось абстрактно-символическое употребление концепта дом, использование которого в разных партийно-политических изданиях служило своеобразным индикатором политической позиции партии, движения, группы (минимальное количество употреблений в анархических газетах, максимальное – в монархических).

4. Риторический эквивалент дома, а именно концепт кров, не частотен в эмигрантской публицистике и обычно встречается в монархических (охранительных) изданиях либо с аллюзией к российскому прошлому (под кровом церкви, под кровом императорского дома), либо для обозначения духовно-религиозной близости к другому народу (обычно славянскому: Югославия, Чехия).

9. Языковая игра

Рассматривая языковые особенности разных волн эмиграции, Е. А. Земская делает следующий вывод: «более склонны к языковой игре [люди. – А. З.] последних волн эмиграции (третьей и четвертой…). […] Представители первой [волны. – А. З.] эмиграции усваивают чужой язык с детства, еще дома – от родителей… от иностранных нянек, гувернеров и гувернанток. Для первой волны иностранный язык – нечто обычное, знакомое, свое. Именно поэтому игры с иностранным языком ей не свойственны» [ЯРЗ 2001: 131]. Е. А. Земская языковую игру рассматривает преимущественно как способ шутливо-ироничной интерпретации иноязычной лексики или морфологии на фоне русской языковой системы и появление на этой основе языковых гибридов, вызывающих смех, шутку. В устноречевой практике эмигрантов, как правило, встречаются два вида языковой игры: а) в пределах одной языковой системы (русской); б) при встрече двух языковых систем. В нашем корпусе преобладает заимствование элементов языковой пародии из советской речевой стихии, попадавших на страницы эмигрантских газет либо в составе публикуемых писем из Советской России, либо из речи людей, сумевших эмигрировать из СССР в 30-е гг. Именно эти беженцы часто привносили в эмигрантский речевой обиход советские шутки. Эмигрантами подмечаются также любые оплошности советской печати, даже типографские опечатки; так, случайная ошибка победы – беды в одной из советских газет сразу же стала предметом лингвоидеологической игры:

Газета «Красная Чувашия» напечатала речь Ворошилова, произнесенную им на первомайском параде, выкинув из слова «победы» две первые буквы, чем изменила весь смысл речи. Получилось вместо «наши (советские) победы» – «наши беды» (Меч. 1937. 16 мая. № 18).

Просьба о военной помощи, обращенная к иностранным государствам генералами белой армии, может интерпретироваться и как признание собственного бессилия справиться с большевистским режимом; это вызывает интертекстуальную актуализацию термина варяг и рождает языковую шутку, основанную на смысловом сопряжении его с другим существительным – вор. Так возникает неожиданная и свежая публицистическая аллюзия, основанная на фонетическом сближении слов: варяги – прошлые и настоящие – не имеют в России иной цели, кроме воровства:

Доколе нам ходить в помочах и бегать за советом к соседям! Неужто мы сами себе не сумеем «порадеть»!? В самый факт возникновения Земли Русской нам втасовали фальшивую карту – позорную и абсурдную, полную насмешки и глумления легенду о призвании варягов («ворягов») (Рус. газета. 1937. № 1).

Появление в послереволюционный период большого количества сложносокращенных слов с компонентом ком (комитет) вызывает в народноречевой стихии ответную языковую реакцию: рождается окказионализм леском «лесной комитет», т. е. объединения крестьян, скрывающихся от большевиков в лесу и ведущих оттуда с ними вооруженную борьбу. В этом окказионализме обыгрывается семантика активного в советском дискурсе слова комитет – «группа единомышленников, объединившаяся с какой-либо определенной целью»:

Мобилизация в деревнях большевикам ничего не дает. Обычно крестьяне аккуратно являются в воинское присутствие, получают оружие и сейчас же убегают и скрываются в лесах – «поступают в лескомы», как выражаются повстанцы (Руль. 1920. 2 дек. № 14).

Письма из Советской России, приходившие в эмигрантские газеты в 20-е гг. сначала довольно регулярно и часто публикуемые в них, в 30-е гг. в связи с ограничением свободы переписки людей с заграничными корреспондентами (родственниками, знакомыми) проникают реже и реже и поэтому привлекают повышенное внимание редакторов газет (и, конечно, читателей) своими сведениями о реальной жизни в СССР. Иногда в этих письмах проскальзывают языковые шутки, рожденные в недрах народно-речевой стихии:

Наша система дифференциала населения прямо-таки блестяща – ей позавидовали бы какие угодно режимы. Проведена она в двух направлениях: территориальном и социальном. Территориально страна разделена на главные, средние и второстепенные местности. Главные – это центры и индустриальные районы. Тут снабжение производится в централизованном порядке, в первую очередь и в большом количестве. Другое деление – социальное. Население городов распределяется на категории: А, Б, В, Г и Д. А – рабочие; Б – иждивенцы рабочих и военных; В – служащие; Г – объединенные в артели кустари. Остальные, лишенные избирательных прав, государством совершенно не снабжаются. При продовольственных затруднениях получается такая картина: ухудшение начинается по двум направлениям в пропорциональной степени. Началось, скажем, ухудшение в каком-либо продукте – уменьшается снабжение им Главных районов в меньшей степени и в большей Средних и Второстепенных, а по социальным категориям последняя со снабжения совершенно снимается. Среди обывателей устанавливаются уже даже шутки: Д – это дохлятина, Г – гно [говно. – А. З.], В – вредители, Б – блюдолизы, А – архангелы [письмо в эмигрантскую газету из Советской России] (Голос России. 1931. 1 окт. № 3).

Разумеется, эмигрантов не могут не изумлять и поражать в СССР изощренные формы трудовой колхозной повинности, в результате чего старый иронический эвфемизм ночное золото^[187] получил новую актуализацию, характеризующую неслыханную эксплуатацию.

На колхозников нажимают все сильней. Теперь дошли и до того, что заставляют их собирать за собой ночное «золото» и доставлять на колхозные навозохранилища или в специальные ямы (Рус. голос. 1939. 26 марта. № 416).

Скрытую, имплицитную языковую игру можно усматривать в аббревиатуре ВКП(б), где отчленение конечного компонента и концентрации внимания на нем способствует возникновению ироничных семантико-прагматических ассоциаций, основанных на созвучии с бранным именем существительным блядь, имеющем в узусе значение «женщина легкого поведения», но в публицистическом тексте в сочетании с партийной аббревиатурой приобретающем обобщенное (генерализованное) употребление – «продажный, имеющий шкурные интересы (о человеке)». Этот тип языковой шутки был распространен как в неофициальном советском, так и эмигрантском речевом узусе:

…большевиками достигнуто чрезвычайно большое количество самых разнообразных нравственных падений и во многих случаях… со стороны именно принадлежащих к ВКП, да еще в скобках обязательное «б» (Голос России. 1931. 1 окт. № 3).

Возникающие советские реалии получали в неофициальном речевом обиходе (в разговорных сферах языка, свободных от идеологического влияния) шутливые или иносказательные интерпретации и толкования; в частности, в 30-е гг. появилась популярная загадка-шутка, сравнивающая новую форму пятилетнего планирования экономики с анекдотом. Апелляция к московскому источнику шутки показывает ее заимствованный характер:

…победа революции определила прочную тенденцию к постепенному ухудшению, и все надежды на лучшее будущее безжалостно разбиты. Чтобы вызвать перед глазами новый манящий вдаль призрак, придумана пятилетка, которая тотчас же получила в Москве название «анекдота в одном слове» (Руль. 1930. 1 янв. № 2766).

Иногда речевая шутка выглядит искусно зашифрованной и строится на фоновых знаниях, апеллирующих к именам, фамилиям, бывшим у всех на слуху в ту эпоху; так, публицистический окказионализм стекловица^[188] отсылает к фамилии главного редактора одной из ведущих советских газет «Известия» Ю. М. Стеклова (Нахамкеса), являя собой комбинацию слов: актуального термина советской публицистики передовица и антропонима.

Московский корреспондент «Берлинер Тагеблатт»… сообщает некоторые любопытные подробности о том походе на деревню, который предпринимается сейчас из красного Кремля. […] Мы еще не имеем в руках того номера «Известий», из которого корреспондент берлинской газеты цитирует «знаменательную» стекловицу (За свободу. 1925. 4 янв. № 3 (1407)).

Другой случай языковой игры с использованием прецедентного имени – обозначение в советском речевом обиходе колбасы, изготовленной из конского мяса (конины); ранее, до революции, такую колбасу обычно использовали для кормления собак, в советское же время она уравнялась в пищевых «правах» с другими сортами, видами колбас. Это породило следующую языковую шутку: собачья колбаса -> Каштанка (обобщенная кличка собаки^[189]) -> «каштанка» (колбаса для людей).

В советских кооперативных лавках не достанешь ничего. Единственное мало-мальски доступное народу лакомство – препоганая колбаса из конины (так называемая «каштанка»). Издеваются [sic] над нею народ. Подъезжает крестьянин к лавке, издали уж кричит: «Тпрру… почем?» Отвечают: «По семьдесят» (Голос России. 1932. июль. № 12).

Сразу после переименования Петрограда в Ленинград (1924 г.) на страницах пражской газеты появилось следующее ироническое четверостишие:

Вечно бедствием народным // Град был, как и мор и глад… // Бедствием отныне модным // Будет новый «Ленинград» (Огни. 1924. 4 февр. № 5).

Языковая игра строится на исторических аллюзиях (строительство города, унесшее тысячи жизней), литературных реминисценциях (образ Петербурга, безразличного и безжалостного к судьбе «маленького человека» в поэмах А. С. Пушкина), собственно языковых (рифмующиеся слова град – глад – Ленинград, в этом ряду по мере продвижения смысла вправо нарастает негативная прагматика: от позитивно окрашенного церковнославянизма град к церковнославянизму глад с негативной оценочностью и, наконец, к советизму Ленинград, именуемому как «новое модное бедствие»).

Языковая игра может возникать также на основе субституции букв и сближения созвучных слов, ранее никак семантически не пересекающихся; так, оказались сближенными фраза квасной патриотизм^[190] и глагол перекраситься – «измениться (обычно об идейной позиции)». Их фонетическое (квас– красить) и смысловое сопряжение происходит при наличии общей семы («изменение (обычно в худшую, консервативную сторону)»), в результате чего и рождается публицистический окказионализм перекваситься, «приобрести националистическую окраску», содержащий корневую морфему квас в символическом, обобщенном значении «псевдопатриотизм»:

Балтийские немцы, подносившие в прошлом году кайзеру Вильгельму корону курляндских герцогов, потеряв надежду на объединение с Пруссией, быстро переменили ориентацию и из искренних германофилов переквасились в ревностных русофилов [sic]. […] Немцам, действительно царившим в Прибалтийском крае, еще труднее, чем русским, примириться с положением граждан второго разряда. Они надеются снова вернуться на потерянные позиции с восстановлением былой России. Отсюда русофильство [sic] (Возрождение. 1919. 8 окт. № 82).

Эмигрантские понятия, возникшие в зарубежье, нечасто становятся объектом и предметом языкового переиначивания; пожалуй, здесь можно упомянуть только окказионализм сменовехнувшиеся, образованный от исходного понятия сменовеховцы – «интеллектуально-политическое движение в эмиграции (от названия сборника «Смена вех»)» с использованием фонетической аллюзии к просторечному глаголу свихнуться – «сойти с ума, потерять рассудок»:

Несколько дней назад в Черном море погиб сов. [етский] ледокол «Семерка». […]…моряки погибли и – в середине апреля начнется в Одессе процесс шести чиновников Управления Черноморского пароходства, виновников гибели «Семерки». Так как процесс будет «показательным», а «показать» он должен «высокую справедливость советской власти», окончится процесс вынесением шести смертных приговоров. […] И, конечно, ни советофильствующим иностранцам, ни сменовехнувшимся скорбноглавцам из среды зарубежников или русских меньшинственников не захочется задуматься над действительной показательностью этого процесса (Меч. 1937. 11 апр. № 14).

Кроме того, отметим также некоторые типы языковой игры, основанной на стилизации.

1. Лингво-ретроспективная стилизация. Стилизация как прием ввода на страницы публицистики диалектных элементов языка тех социальных групп, слоев, которые оказались за границей вместе с отступающими белыми армиями (солдаты из крестьян) или в качестве прислуги с бежавшими из России хозяевами, – редкий феномен в нашем корпусе. Преимущественное использование стилизованных форм отмечается в повествовании (нарративе), куда вкрапливается простонародная речь для придания повествованию речевого колорита, присущего солдатскому узусу предреволюционной эпохи. Этот тип стилизации назовем лингво-ретроспективным:

Снова настала ночь. Под ее покровом к штабу из леса вышел стрелок. Еле на ногах стоит. «Так как же ефто возможно, ваше превосходительство, что пять дён не даете пышшы? Да разве ж есть возможность так терпеть? Ротный сказывает, что ён держать позицию не будет, если вы жрать не дадите!» (Рус. голос. 1934. 29 июля. № 173).

Прибывают пополнения. […] …среди прибывших есть молодой солдат… [он] просит немедленно пустить его в «разведку». Его зовут к ротному. Да, молодой солдат Петухов, неграмотный крестьянин, хочет сразу же заслужить «Егория». […] Петухов с темнотой ушел, запасшись для чего-то крепкой веревкой. […] На солнечном восходе Петухов «представил» командиру роты связанного веревкой германского солдата. Узнав, что его ждет за этот подвиг благодарность командира полка, но еще не «Егорий», он снова ушел «в разведку» […] В полдень был представлен «ерманский унтерцер». Но Петухову говорят, что за это вероятно ему выйдет «егорьевская медаль», а не сам «Егорий». Поел, и опять «в разведку» (Рус. голос. 1934. 29 июля. № 173).

2. Лингво-пародийная стилизация. В повествовательных жанрах (преимущественно фельетонах) встречаются также случаи такой стилизации: попытка наименования народным языком явлений, реалий в советской действительности. Ср. цитату из очерка Н. Рахманова «Милитаризация мысли» (фельетон о внедрении милитаристских штампов, милитаристского сознания), где пародируются, осмеиваются новые формы организации труда при помощи просторечно-диалектных языковых форм:

Сашка Граммофон осмотрел помещения и нашел их вполне соответствующими новому назначению. На бывшем укупорочном отделении он приказал сделать надпись: – Фабрика науки. На сортировочном: – Лабаратория хвиласофии. На уборочном: – Заготовка музыки, арихметики и протчаго [Н. Рахманов. Милитаризация мысли] (Воля России. 18 сент. 1920. № 6).

3. Графико-фонетическая стилизация. Этот тип стилизации основан на использовании графических средств для передачи интонационно-прагматических особенностей устной речи, напр., растяжка гласного как показатель экспрессивно-выделительной функции слова в потоке речи, на письме это передается редупликацией гласной буквы:

Антисемитизм. Этот вопрос подобен хооорошему [sic] старому мозолю [sic]… [Б. Солоневич] (Сигнал. 1938. 15 сент. № 39).

Таким образом, эмигрантская пресса первой волны использует два источника языковых шуток, т. е. языковых элементов, основанных на смысловой игре:

1) шутки, появившиеся в советской устноречевой стихии и попавшие на страницы эмигрантских газет благодаря публикации как писем из Советской России, так и речевому узусу людей, сумевших выехать из СССР на Запад;

2) шутки, созданные в рамках собственно эмигрантского узуса.

Первый тип преобладает, и это показывает повышенный интерес эмигрантов к тем проявлениям речевой стихии, которая оказывается практически единственным орудием сопротивления советской власти людей в СССР. Именно поэтому языковая игра, основанная на шутливой трансформации наименований советских реалий, так привлекает внимание эмигрантов. Второй тип уступает по активности и семантико-прагматической новизне и остроте первому типу и апеллирует к понятиям, знакомым эмигрантам из их зарубежной реальности (как внутри русской эмигрантской, так и инокультурной среды).

10. Фольклорно-поэтические формы травестии

В продолжение темы языковой игры необходимо упомянуть и такую лингво-прагматическую и стилевую особенность языка некоторых газет, как частушки, которые стали одной из излюбленных и практически непременных тем в народно-патриотических изданиях в 20–30-е гг. Чаще всего частушки были рождены в недрах речевой стихии в СССР. Эти частушки были, естественно, запрещены внутри страны, а распространение и собирание их преследовалось законом и расценивалось как антисоветская деятельность.^[191]

Жанр частушек возник в 60-х гг. XIX в., первоначально они пелись обычно на посиделках деревенской молодежи. С развитием капитализма в России, складыванием рыночных отношений частушки стали особенно популярны и проникли в городской (низовой) фольклор. Частушки позволяли в краткой, афористичной форме выразить и дать оценку разным аспектам жизни человека: от любовно-семейных взаимоотношений до социальной практики. Особенно последнее важно и интересно, так как при капитализме, в отличие от крепостного права, многое зависело от самого человека, от его воли и способностей [ФГВ 1934; Лазутин 1990; Иванова 1994].

Бурное развитие частушки получили в революционные годы, отражая приятие/неприятие новой социальной действительности. В послереволюционные годы вышло много сборников частушек, воспевающих советскую власть; такие частушки стали использоваться в пропагандистских, агитационных целях в деревне, в армии. Появились и антисоветские частушки [Недзельский 1922], именно они особенно привлекали внимание эмигрантов.

Приведем несколько частушек из эмигрантской газеты «Русская правда». Разумеется, осмеивание, карнавальное «занижение» имен, фамилий коммунистов, верхушки коммунистической партии составляет одну из постоянных тем. Аллюзии, возникающие при упоминании большевистских вожаков, прежде всего семиотически локализуются в аду, преисподней, обращены к мифологемам черта, дьявола. Помещение фамилий в мифологическо-библейский контекст переводит имена в область мифологии, трактует их как своеобразные квазисинонимы дьявола, черта. Это вообще характерный риторический прием народно-патриотических изданий – десакрализация/демифологизация советских ключевых денотатов:

Ленин к черту в ад пошел,

Троцкому наказывал,

Чтобы кол себе вострей,

Он теперь заказывал.

Сатана сидит в аду,

У него не худо.

По одну руку – Ильич,

По другу – Иуда.

Фамилия Калинин усекается до нарицательного существительного калина и рифмуется со словом малина, обозначающего в уголовном жаргоне «воровской притон, группа воров», что, конечно же, низвергает с официального семиотического пьедестала «всенародного старосту», помещая его в ряд таких же преступников:

На деревне бузина,

А в Кремле – Калина,

На деревне голь одна,

А в Кремле – малина.

Немало частушек посвящено коммунистам, комиссарам, большевикам, их методам управления страной, экономическим нововведениям. В таких частушках могут использоваться и грубые слова, подчеркивающие негативное отношение к новым правителям страны и несущие прагматическую интенсифицирующую функцию:

Знаем, знаем комиссаров,

Знаем мы большевиков,

Они ходят по деревням,

Ограбляют мужиков.

Коммунист насрал в бутылку,

Разделил по едокам,

Дал солдатам по крохтинке,

Остальное беднякам.

Комиссару – нож в бочину,

С нашей девкой не сиди.

Коммунисту – кирпичину,

Из деревни уходи!

Метафоры кола^[192], метлы^[193], могилы часто используются в частушках для выражения идеи, интенции свержения «нечистой» коммунистической власти и жестокой расправы над ними. Несомненно, набор таких метафор подчеркивает обобщенность образа коммуниста, большевика не просто как преступника, нарушившего законы человеческого общежития, но именно как разрушителя морально-нравственных устоев, установленных в рамках христианства (православия), как богоборца, посягнувшего на христианский миропорядок. В народной поэзии такие метафоры часто использовались по отношению к нечистой, дьявольской силе, перенос их в частушки о коммунистах явственно показывает семиотическое приравнивание мира дьявола и мира большевиков.

Коммунисты нас просили,

Чтоб забыли про Россию.

Это слово мы колом

Прямо в глотку им забьем.

Тары, бары, растабары,

Зажилися комиссары.

Скоро-скоро помелом

Эту нечисть мы сметем.

В приведенной ниже частушке неслучайно упоминается крыльцо, так как – по народным поверьям – похороны в погребе, под крыльцом применялись к умершим от одного года до трех лет детям и символизировали, что ребенок еще не относился к миру людей, а принадлежал «нечистому» миру, поэтому таких детей и хоронили не на общем кладбище. Такую интертекстуальную аллюзию можно допустить и в данном случае.

Комиссары строят дом,

Русские покроют,

Комиссаров под крыльцом

Всех живьем зароют.

Немало частушек было и о новых социальных элементах в деревне, селькорах и рабкорах, о комсомольцах, проводящих политику большевиков:

По реке бежит волна,

Вода кольцами,

Будем рыбку мы кормить,

Комсомольцами.

Комсомолец-паренек,

На хвались, мальчишка!

Заведем тебя в лесок,

Тут тебе и крышка.

Бежит речка, бежит чиста,

На воде-то кольцы,

Кабы сдохли коммунисты

Да все комсомольцы!

Братцы, бей без разговоров

И селькоров, и рабкоров!

Надоел нам красный клоп,

Загоняй его ты в гроб!

Объектом осмеяния и порицания служит пропаганда свободы сексуальных отношений, бытовавшая в первые послереволюционные годы между как крайне левыми коммунистами, так и некоторыми комсомольцами и комсомолками, отрицавшими институт семьи, брака и отцовства:

Комсомолки зафорсили,

Носят белые коты,^[194]

Каждый день оне [sic] родили

В комитете бедноты.

Наименование государства аббревиатурой СССР долго не давало покоя людям как внутри, так и вне страны, служа предметом пародии и иронии:

На собачий на манер

Русь назвали – Триэсер.

Эту кличку мы собьем

Нашим русским штыком.

Красноармейский быт также являлся одной из популярных частушечных тем:

Что за горе, что за муки,

Надоели политруки.

С политграмотой своей

Они хуже всех чертей.

В красной армии не дома,

Там звезда на лоб готова.

Одну воблу там едят,

Про волю думать не велят.

Итак, частушки как одна из форм народного творчества наиболее часто использовались на страницах народно-патриотических и военизированных газет, выражавших по преимуществу мировоззрение солдатской массы, в подавляющем большинстве выходцев из крестьян (этой аудиторией умело манипулировали некоторые идеологи крайне правых сил [Будницкий 2003]).

Частушки как жанр фольклора, широко распространенный в деревенско-городском фольклоре начала XX в., быстро, легко возникали в народно-речевой стихии как попытка принятия или отторжения новых социальных реалий. Именно это объясняет популярность частушек в эмигрантских изданиях, рассчитанных на крестьянско-солдатскую массу. Напротив, в эмигрантских газетах, ориентирующихся на дворянство, монархические круги, интеллигенцию, частушки встречаются намного реже. Причина этого кроется, по-видимому, не только и не столько в менее сильных и даже грубых выражениях в адрес большевиков и коммунистов, содержавшихся в монархических или демократических изданиях, сколько в традициях и дискурсивных практиках: частушки – жанр крестьянского, позднее – пролетарского фольклора, практически не распространенный в среде образованной части общества. Отсутствие навыков, привычки слушания и сочинения частушек дворянами, интеллигентами в дореволюционной жизни было перенесено и в эмигрантский период жизни. И наоборот, народно-патриотические газеты, предназначенные для крестьянско-солдатской массы, широко использовали хорошо освоенный жанр народнопоэтического творчества.

Характерно также, что эмигрантский быт не мотивировал складывание частушек в тех же народно-патриотических изданиях, практически все частушки посвящены советскому образу жизни, советским реалиям и денотатам. Жанр частушек в эмиграции умирал, во-первых, потому, что знакомство с советской жизнью часто было поверхностным, приблизительным (а это зачастую лишало автора частушки острословия и ироничной едкости по отношению к тому, что автор сам плохо знал), во-вторых, разрозненность эмигрантов, включенность их в жизненную практику данной страны пребывания заметно снижала потребность в сочинении частушек, темой которых являлся бы эмигрантский или зарубежный быт; в связи с этим и востребованность частушек была невелика, оказывалась практически нулевой.

Выводы

1. В отличие от советского публицистического стиля, эмигрантская пресса характеризуется несравненно более высокой степенью традиционности на лексическом и стилистическом ярусах. Лексический состав, использовавшийся в дореволюционной прессе, во многом сохранился в эмигрантской публицистике; широко использовалась традиционная монархическая религиозно-православная, военная, национально-этническая, экономическая, терминология, меньше – территориально-управленческая и производственно-техническая.

2. Живыми лексико-семантическими процессами в эмигрантской публицистике являлись: заимствование новых понятий (политика, экономика, общественная жизнь, культура, повседневные понятия, хобби) из иностранных языков; заимствование наиболее важных или характеризующих лексических советизмов; формирование лексических рядов, связанных с явлениями эмигрантской жизни (воспитание молодежи, военно-террористическая деятельность некоторых эмигрантских групп, политическое «разноцветье» эмигрантских партий и движений, обостренные поиски «русскости», ощущение бездомности и др.).

3. Языковая игра – один из непременных механизмов языка публицистики, участвующих в реализации функции воздействия на читателя. В эмигрантской прессе оценочность и возникающее на этой основе игровое отношение к понятию (слову) касается в первую очередь советских обозначений, попадавших на страницы газет либо из советской публицистики, либо из эпистолярного источника (постепенно истощавшегося ввиду ограничения свободы и доступности переписки с адресатами в СССР), либо от беженцев, которым удалось ускользнуть из СССР. Именно шутливо-ироничная интерпретация советских денотатов составляет нерв, центр языковой игры в эмигрантской прессе. Понятия, обозначающие реалии жизни зарубежных стран или эмигрантского быта, редко становились объектом языковой игры. Такая диспропорция в определенном смысле выявляет центр жизненного интереса подавляющей части эмигрантских читателей: все советское, так как оно обладает более мощным прагматическим потенциалом ввиду чрезвычайно сильной привязанности эмигрантов к происходящим на родине событиям. Публикация частушек в народно-патриотических изданиях, ориентированных на крестьянско-солдатскую аудиторию, продолжала традиции городского, крестьянского фольклора, осмеивая какие-либо денотаты чуждого идеологического (советского) поля. В других типах изданий (анархические, монархические, демократические) частушки встречаются крайне редко, так как не были свойственны перечисленным социолектам до революции.

4. Квазисинонимические ряды свойственны языку практически любого печатного массового органа, поскольку они позволяют данному изданию вырабатывать ценностно-моральную шкалу симпатий и эмпатий, формировать и направлять читательскую аудиторию. Понятно, что в разных по политической позиции газетах квазисинонимические ряды будут состоять из несовпадающих компонентов. Механизмы формирования таких квазисинонимических рядов мы рассмотрели на примере лексем, располагающихся на двух лексико-семантических полюсах («союзников» и «оппонентов»), на примере анархических газет. Наполнение квазисинонимических рядов в эмигрантской прессе, разумеется, существенно отличалось от рядов, существующих в советской публицистике.

5. Замена близких по графике и значению слов (паронимов) в эмигрантском варианте русского языка – это одно из «слабых» звеньев лексической системы, поскольку потребность их разграничения заметно снижается в эмигрантском узусе. Это вызвано или влиянием иностранных языков, или гораздо более длительным периодом сохранения паронимии, в отличие от русского языка метрополии, быстрее «преодолевающего» паронимию путем различной сочетаемости и семантической специализации лексем.

Глава 6
Иноязычные заимствования

Общие замечания

Русскую эмигрантскую прессу 1919–1939 гг. никак нельзя характеризовать как самодостаточную, концентрирующуюся только на своих внутренних (эмигрантских, российских/советских) проблемах, напротив – она внимательно следила и за событиями как в масштабах региона, так и мира в целом. На лексическом уровне это проявлялось во включении в речевую практику эмигрантов элементов иностранных языков как «осколков» чужой/другой культуры, жизни, быта. Поэтому изучение заимствований представляет собой комплексную исследовательскую процедуру, в которой тесно сплетены как собственно лингвистические аспекты (разные уровни языкового контактирования), так и экстралингвистические (культурные, политические, военные и др.).

В лингвистической литературе нет единства в понимании термина «заимствование», поскольку в него вкладывается зачастую содержание, определяемое задачами и методикой конкретного исследования. Так, У. Вайнрайх, один из основоположников контактологической лингвистики, или лингвистики языковых контактов (contact linquistics), считал заимствование (borrowing, transfer) начальной стадией смешения языков (интерференции) в процессе владения и использования двух или более языков [Вайнрайх 1979]. В данном случае заимствование выступает как перенос языковых элементов (слов, морфем, фразем) одной языковой системы в другую, в результате чего происходит межъязыковое отождествление элементов двух языков и языковое смешение (mixing), наблюдаются языковые отклонения (deviations) в речи билингва. Это широкое понимание заимствования как процесса, присутствующего в речевой практике индивида и характеризующегося явлениями интерференции. Широкого понимания данного термина придерживается, в частности, и один из ведущих отечественных специалистов по теории языковых заимствований в русском языке Л. П. Крысин: «Представляется целесообразным называть заимствованием процесс перемещения [выделено мной. – А. З.] различных элементов из одного языка в другой» [Крысин 1968: 18]. В узком смысле слова заимствование – это внедренные в язык некоторой группы говорящих иноязычные компоненты [Thomason & Kaufman 1988: 37] или перенесенные из одного языка в другой «субстанциональные элементы»: морфемы, слова, фразеологизмы [Bybee et al. 1994: 1]. В этом случае заимствование предстает как материальный, конкретный результат языковых контактов на фонетическом, морфологическом, лексическом, синтаксическом уровнях (established loanword).

Изучая заимствования в речи эмигрантов третьей волны в США, известный специалист в области теории и практики языковых контактов Д. Эндрюс задался справедливым и методологически важным вопросом: можно ли установить сходство процессов (и результатов) заимствования в языке метрополии и в речевой практике эмигрантов [Andrews 1999]? С этой целью он решил проверить успешность применения исследовательской методики, положенной в основание лингвистической теории заимствований, разработанной Л. П. Крысиным,^[195] применительно к узусу русскоязычных эмигрантов в США (так называемая третья волна эмиграции, 1960–1970-е годы). Оказалось, что в эмигрантском узусе английские заимствования, «пропущенные» через критерии Л. П. Крысина, представляют собой крайне неоднородный, диверсифицированный феномен. Фонетически многие из этих слов ближе к англоамериканским прототипам, их письменная форма также зависима от латинской графической протоформы (напр., чаще используется графический варваризм tax forms, «налоговая декларация», но не таксовые формы во избежание потенциальной омонимии со словом такси). Другие слова, напр., кеш (< cash – «наличные деньги») в речи эмигрантов довольно широко распространены; ср. платить кешью (жен. род) или кешем (муж. род), окешить (по данным М. Полинской), окешева?ть. Д. Эндрюс все-таки сомневается в праве признать их ассимилированными (усвоенными и освоенными) заимствованиями – так ли они общераспространены, узуальны в эмигрантской речи? Третью группу слов (напр., викенд, производное викендовый) следует отнести скорее к ассимилированным заимствованиям (согласно критериям Крысина) и по фонетическим, и по словообразовательным, и по узуальным критериям [Andrews 1999: 14–17].

Эмигрантский узус сокращает процессы включения и освоения иноязычных слов, фразем в речевую практику, часто растянутые в языке метрополии на диахронической оси. Исследователи эмигрантского узуса справедливо отмечают объективную сложность интерпретации и квалификации заимствованных элементов. Эмигранты могут быстро инкорпорировать иноязычные элементы в свою устную и письменную практику, осваивать и семантически, и словообразовательно, тем самым нормализуя, приспособляя их к русской морфологической системе: в речи русских американцев лайсенз (licence брит., license амер. – «лицензия, официальное разрешение на занятие какой-либо деятельностью»), бедрум (англ. bedroom – «комната») – вовсе не иноязычные вкрапления или экзотизмы (с точки зрения русского языка метрополии), а именно заимствованные слова [Васянина 2001].

Разбросанность эмигрантов по разным континентам, включенность в жизнь той или иной страны определяет и типологию заимствований: например, упомянутые американизмы будут расцениваться уже не как заимствования, а как вкрапления (экзотизмы) в речи русскоязычных, проживающих в Европе. Таким образом, построить общую и непротиворечивую типологию иноязычных элементов в речи всей русской эмиграции вряд ли возможно. Совсем недавно высказывалось такое осторожно-скептическое мнение, что «создание коллективного лингвистического портрета русских американцев – невыполнимая задача» [Васянина 2001: 98], однако данные слова, на наш взгляд, применимы не только к речевой практике русских американцев, но и вообще – русскому языку в эмиграции.

В свое время один из основоположников контактологической лингвистики Э. Хауген, анализируя лексические заимствования в речи норвежцев, проживавших в Америке (США), разделил заимствованные лексемы на два класса: необходимые (necessary) и излишние, ненужные (unnecessary), использование которых избыточно и не имеет под собой достаточных лексико-семантических оснований, поскольку у таких неоправданных заимствований есть эквиваленты в родном языке индивида [Haugen 1953]. В современной типологии лексических заимствований принято говорить о так называемых стратегических заимствованиях (strategic loanwords) [Odlin 1989: 146; Hutz 2004: 196] или лексических компенсаторах (lexical «repair») [Jaspaert & Kroon 1992: 139] на основании коммуникативных тактик говорящего. Лексические проблемы у билингва возникают в смысловой зоне между двумя крайними позициями: между тем, что он хочет сказать, т. е. его коммуникативными потребностями, и тем, как он может это выразить. Для того чтобы преодолеть смысловые зазоры, лакуны между своими коммуникативными нуждами и ограниченными коммуникативными ресурсами, говорящий и может прибегать к помощи заимствований. В этом случае говорящий предполагает или, по крайней мере, питает надежду, что слушатель или читатель знает и/или поймет значение заимствованного слова, иначе – говорящий обращается к языковой компетенции слушателя/читателя, предполагая сходство их лингвокультурной базы. К стратегическим заимствованиям говорящий может прибегать тогда, если он чувствует неуверенность в своем знании точного значения той или иной лексемы, особенно в том случае, если соответствующего понятия просто не существовало в период отъезда говорящего из страны.

Справедливо следующее замечание: «Заимствования в русский язык, происходящие за пределами России, не всегда следуют тем же правилам, что заимствования из иных языков во внутрироссийском употреблении. […]…приходится исходить уже не только из норм русского языка, но также из матрицы доминирующего в окружении иного языка, из образа мыслей и стиля существования, отличающихся от российских» [Протасова 2000: 59; см. также схожие наблюдения и высказывания: Найдич 2004; Naiditch 2004; Пфандль 1994; Pfandl 1997]. Какие же типы иноязычных заимствований содержит эмигрантская пресса и в каких тематических зонах они концентрируются, отражая те или иные актуальные для эмигрантов сферы жизнедеятельности?

1. Иноязычные вкрапления

Вкрапления в эмигрантской публицистике – самая бесспорная часть иноязычных элементов в четырехчленной классификации, принятой в лингвистике: «собственно заимствования – экзотизмы – вкрапления – варваризмы».^[196] Под иноязычными вкраплениями обычно понимают слова и фраземы (клишированные конструкции), заимствованные из языка А в язык Б либо с сохранением своего исконного графического облика, либо транслитерированные в соответствии с графической системой принимающего языка. Очень часто вкрапления составляют корпус интернациональных элементов (преимущественно из классических или старых, культурно значимых языков Европы), мигрирующих из языка в язык. Они могут использоваться: а) по причине отсутствия адекватного лексико-семантического эквивалента в языке А; б) по причинам языковой экономии, в) в зависимости от индивидуально-речевой компетенции (лингвокультурный багаж говорящего, свидетельствующий о его речевой культуре, образовании, интеллектуальном диапазоне и т. п.).

Какие же типы вкраплений представлены в эмигрантской прессе и каковы их функции?

• общепринятые, широко используемые, укорененные во многих языках интернационализмы (чаще – латинского происхождения): etc., status quo, ? la (франц. – «вроде, на манер»), ? la russe, quasi, bellum omnium contra omnes («война против всех»), odium («ненависть»); новые интернациональные акронимы английского происхождения типа WC (сокращение от англ. water closet – «туалет»).

…мы живем в роковое, проклятое время, когда худшим людям предоставлено угнетать лучших, когда, ради проверки социалистических выкладок и трафаретов, возбуждается bellum omnium contra omnes… (Призыв. 1919. 7 (23.9) окт. № 77).

…газета в известной степени отражает интересы части крупных промышленников… Для такого рода «буржуев», не решающихся взять на себя полностью весь odium признания [Советов – А. З.], статья русского эмигранта… представляет известную цену (За свободу. 1925. 3 янв. № 2 (1406)).

Этих надежд не заглушат никакие фанфары казенной прессы, ни покаянные a’la [sic; правильно: ? la. – А. З.] Б. Савинков, ни проекты каких-то поправок к советской конституции, о которых в последние дни вновь заговорили советские оффициозы [sic] (За свободу. 1925. 1 янв. № 1 (1405).

Имеется также налицо довольно уже распространенное чувство отвращения к узурпаторскому «коммунизму» ? la russe (Анархич. вестник. 1923. № 2).

Наличие фонда иноязычных вкраплений-интернационализмов, использовавшихся в эмигрантских газетах, свидетельствовало, с одной стороны, о сохранении еще дореволюционной языковой традиции «вкрапливания», с другой – об активизации этого процесса, мотивированного непосредственным контактом с языками-донорами, служившими источниками интернациональных вкраплений.

• названия иностранных газет, журналов, издательских домов (концернов) и т. п.: Humanit?, Epoca и др. Практически всегда названия русскоязычных газет имели перевод на язык страны, где публиковался данный орган, поэтому эмигранты могли использовать либо русское, либо калькированное название:

…на страницах милюковского органа «New Russia», в бурцевской «Cause Commune» […] и в прочих рептилиях можно было прочесть ошеломляющие разоблачения творившихся под флагом «слабого, безвольного, керенствующего Деникина» ужасов белого террора, взяточничества, хищения и разгула (Воля России. 1920. 14 сент. № 2).

«Epoca» с возмущением (?) отмечает деятельность двух братьев Гарибальди, внуков знаменитого итальянского деятеля, которые набирают во Франции добровольцев, присягающих им в том, что они освободят Италию от государствующего в ней режима, обесчесчивающего и угнетающего страну (Дни. 1925. 29 янв. № 677).

• названия финансовых, государственных, политических учреждений, кинотеатров, кинокомпаний, мест отдыха: Investment Trust («инвестиционный трест»), Tanass (молодежный лагерь отдыха), Ufa-film (по названию немецкой кинокомпании Universum Film, U. F. A.), S. S. (нем. Schutzstaffeln – «охранные отряды»).

Эта интенсивная деятельность в сфере международного сотрудничества приняла столь широкие формы, что потребовались даже новые юридические формы для ее сильнейшего развития. К числу таких новых форм относятся и так называемые Investment Trust, основная задача которых состоит в том, чтобы дать возможность публике участвовать в иностранных предприятиях, доводя естественный при этом риск до минимума – путем распределения его между разными предприятиями в разных странах (Руль. 1930. 1 янв. № 2766).

При главной квартире [Гитлера; здесь: штаб-квартира – А. З.] состоят, наконец, неизбежные начальники S. S. и специальные части, на которых возложена охрана нынешнего властителя Германии (Последн. новости. 1940. 1 янв. № 6853).

Увлекательный Ufa-film «Борьба юных сердец» (Любовь молодого дипломата) [реклама] (Сегодня. 1930. 6 янв. № 6).

Такой тип вкраплений обусловливался необходимостью передачи точного обозначения реалии при отсутствии русского эквивалента в речевом багаже эмигрантов (напр., термин Investment Trust) или вследствие аналитической многословности названия (напр., конструкция Ufa-film при адекватной передаче на русский язык требовала бы обширного описания: фильм, снятый на студии UFA = фильм производства киностудии UFA). Часто сохраняется графическое написание языка-источника при передаче имени собственного. Однако тут же может появиться и комбинированное (транслитерация в совокупности с произношением) вкрапление Парамаунт-фильм (англ. Paramount – кинокомпания в США):

Луиза Брукс, Ричард Арман в новейшем Парамаунт-фильме «Братья-соперники» [реклама] (Сегодня. 1930. 6 янв. № 6).

Такой тип препозитивных неизменяемых приложений был заимствован русским языком лишь в 90-х гг. XX – начале XXI в.; эмигрантская газетно-журнальная практика шла намного впереди языка метрополии.

• обозначения реалий, понятий политической жизни: coup d’?tat (франц. «государственный переворот»), union sacr?e («священный союз»), форен офис (англ. Foreign Office – «министерство иностранных дел Англии»), Hakenkreuzer – «фашист» (нем. Hakenkreuz – «свастика»).

Так называемое национально-социалистическое движение в Германии, группирующееся вокруг гитлеровских «Hakenkreuzer» (черная сотня), идет по тем же следам и, без сомнения, имеет влияние на известные круги немецкого рабочего класса, особенно в Баварии (Анархич. вестник. 1923. № 5–6).

Мы, русские революционеры, демократы и социалисты, непримиримые враги большевизма, мы с первых дней предательского coup de’?tat Колчака не уставали твердить одно и то же: нельзя красный террор победить террором белым… (Воля России. 1920. 14 сент. № 2).

Под несомненным давлением французов, решивших устроить на Крымском полуострове нечто вроде «union sacr?e» всех «патриотов»… (Воля России. 1920. 17 сент. № 5).

Форен офис о новогоднем обращении Гитлера [название заметки] (Последн. новости. 1940. 1 янв. № 6853).

Этот тип вкраплений не имеет поясняющих комментариев в контексте, что может свидетельствовать либо о знании читателями данной газеты слов и терминов в языке-источнике, либо о частотности тех или иных понятий в русской диаспоре (напр., транслитерированное форен офис); впрочем, введенное, но не до конца ясное (потенциальному читателю) то или иное вкрапление в дальнейшем обычно конкретизировалось, уточнялось в тексте.

• обозначения званий, титулов, этикетные знаки: m-me или Mme (фр. madame), Mrs. (англ. missis – «госпожа»), Mlle (франц. mademoiselle), Ms. (англ. miss – «барышня»), Mr. (франц. monsieur, англ. mister – «господин») и др.; по отношению к иностранцам эти этикетные обозначения нейтральны, наряду с дореволюционными русскими этикетными знаками.

Союз Русских Студентов (эмигрантов) в Польше выражает свою глубокую благодарность княгине В. О. Мещерской… князю Д. В. Мещерскому, г. Е. М. Глинской, m-me Диск… (За свободу. 1925. 1 янв. № 1 (1405).

Напротив, попытка перехода некоторыми эмигрантами на иноязычные этикетные модели с целью скорейшей ассимиляции (хотя бы внешней, поверхностной, на уровне этикетных формул) чаще всего иронически воспринималась подавляющей частью беженцев и служила объектом пародии как в литературе, так и в публицистике. Ср. явную иронию в следующем фельетонном тексте:

…Herr Jacob Scalkin, по чистой совести говоря, как его ни разузоривай, есть все же только Яков Иванович Скалкин, русский беженец, кукушка в чужом гнезде, одним словом, как есть нансеновская личность. Даже, например, магазин и тут пришлось крутить и вертеть, всякие шахер-махеры устраивать, чтобы открыть его под фирмою «Jacob Scalkin». […] В маленькой комнатушке при портновском магазине «Jacob Scalkin» сам герр Scalkin, он же Яков Иванович, запивая бессахарным кофе вязкий бутерброд со шпеком и не без труда преодолевая произношение и обороты языколомной немецкой речи, говорил своей жене, фрау Амалия Скалкин… (Руль. 1930. 1 янв. № 2766).

Допускается и дублирование латинского и русского текста, особенно в рекламе: ориентация на иноязычные модели трансформирует принятые в русской традиции этикетные и рекламные объявления, создавая макаронические комбинации, обусловленные, конечно, более утилитарными мотивами привлечения потенциального клиента, нежели заботой о стилистической совместимости языковых компонентов.

Kiersch & Son («Единственные русские погребальщики Kiersch & Son (Кирисюк и сын)» [реклама] (Рассвет. 1937. 11 февр. № 35).

• фразы из славянских языков, прозрачные по своей структуре и смыслу.

Едва только появилась русская группа, как приветствия усилились… «Живела стара Русиjа», «Да здравствуют гонимые», «Вашим угнетателям зачтутся ваши страдания»… (Рус. голос. 1934. 29 июля. № 173).

Однако такой тип графических варваризмов не является преобладающим в эмигрантской публицистике. Гораздо чаще распространена попытка транслитерированной передачи в тексте иностранных наименований. Среди них можно выделить следующие группы.

1. собственные наименования газет, издательств, обществ: Ля Рюсси Опримэ (франц. La Russie Opprim?e («Угнетенная Россия»), Матэн (франц. Matin), Дэйли Мэйл и Дэли Мэль (англ. Daily Mail), Дэйли Экспресс и Дэли Экспресс (англ. Daily Express), Финаншелен Ньюс (англ. Financial News), Пари-суар (франц. Paris Soir), Нейе Фрейе Прессе (нем. Neue Freie Presse), Пополо д’Италия (итал. Popolo d’Italia), Берлинер Тагеблатт (нем. Berliner Tageblatt), Пти Журналь (франц. Petit Journal), Пти Эрмитаж (франц. Petit Hermitage), Имка (англ. YMKA), Дер Нойе Вег (нем. Der Neue Weg), Чикаго Дэйли Ньюс (англ. Chicago Daily News), Дэйли Телеграф (англ. Daily Telegraph).

В Париже выходит газета «Ля Рюсси Опримэ». Ее русские редакторы ведут противобольшевицкую [sic] пропаганду, пользуясь исключительно фактами и сведениями из большевицкой печати (Дни. 1926. 20 нояб. № 1164).

…в беседе с московским корреспондентом «Пти Журналь» Чичерин заявил, что главной целью советской политики было содействовать всеобщему миру… (За свободу. 1925. 4 янв. № 3 (1407)).

Московский корреспондент «Берлинер Тагеблатт»… сообщает некоторые любопытные подробности о том походе на деревню, который предпринимается сейчас из красного Кремля (За свободу. 1925. 4 янв. № 3 (1407).

…весь Париж расхватывает номера «Журналь», где тонко-наблюдательно, изящно по-французски, беспощадными штришками и убийственными деталями, как бы случайно разбросанными, он [Жео Лондон, французский журналист. – А. З.] рисует перед миллионами французов картину оборванной и нарумяненной России (Возрождение. 1927. 4 окт. № 854).

2. названия улиц, штатов, районов: Уолл-стрит, Сполвинг аве., Вест Армитадж авеню, В. Лэйк, Н. Дамен авеню, Бродвей, Кливленд, Илл.(инойс), Вис.(консин), Лэйк Парк аве., авеню дю Шато, Мангаттан, ст.(рит):

Чикаго. – Б. Фишбейн, 105 °Сполдинг аве., владелец двух прачечных, 3122 Вест Армитадж авеню и 4252 В. Лэйк ул. [sic], стал жертвой шайки ловких аферистов, обобравших его на 100, 000 дол. [sic] (Рассвет. 1937. 11 февр. № 35).

3. названия компаний, банков, кинотеатров, радиостанций, библиотек, фондов: Алиянс оф Аудиториум, Дженерал Моторс, Мэк Кормик, Банк де Франс, «Дансинг Палас», Радио Бальзам, Либерти Сен Голл, Лайбрэри Комишон (англ. Library Comission – «библиотечный комитет»), Либерти Сонс Голл, НБС (англ. NBC – National Broadcasting Company), Нансенхейм^[197], Шан-з-элизе (франц. Les Champs-Elys?es), Юнайтед Эйрлайнс.

Очередной симфонический радио-концерт Дженерал Моторс… […] будет посвящен величайшему русскому поэту А. С. Пушкину (Рассвет. 1937. 11 февр. № 35).

Библиотека, в лице Лайбрэри Комишон, приветствовала представителей Объединенного Пушкинского Комитета в связи с открывающейся в Библиотеке маленькой пушкинской выставкой… (Рассвет. 1937. 11 февр. № 35).

Большое оживление царило в обширных помещениях «Дансинг-Паласа», где выступали артисты Русской Драмы (Сегодня. 1930. 2 янв. № 2).

Берлинских нансенистов выселяют из «Нансенхейма». В Берлине ликвидируется общежитие русских беженцев, существовавшее в течение 10 лет (Сегодня. 1930. 8 янв. № 8).

«Потерянные горизонты». Синема «Шан-з-элизе». «Потерянные горизонты» идут с пятницы в синема «Шан-з-элизе» (Возрождение. 1937. 10 апр. № 4073).

Итак, эмигранты довольно последовательно транслитерируют новые обозначения, появляющиеся на страницах русскоязычной прессы, оставляя в исконном графическом облике латинские слова и выражения, используемые во многих национальных языках без перевода как элементы книжно-публицистического стиля.

Давление иностранных языков проявляется в использовании вкраплений даже в том случае, когда для этого нет семантических причин, так как в русском языке есть адекватные лексические замены: soit disant (франц. «так называемый»), актюалитэ (франц. actualit? – «действительность, реальность», во множественном числе – «новости»), soir?e (франц. «вечер, вечеринка»), аппендикс (нем. Appendix – «приложение»), доммаж энтерэ (франц. dommage-int?r?t – «возмещение морального ущерба»), матлот (англ. matelot – «матрос»), пентюр люминез (франц. peinture lumineuse «светящаяся краска»), тантьем (франц. tanti?me – «процент, доля»), ланг рюс (франц. langue russe – «русский язык»), ферейн (нем. Verein – «союз, общество, объединение, корпорация»), Пасифик (франц. Pacifique, англ. Pacific – «Тихий океан»), Св. Мартин (нем. Martinsommer – «теплые дни в середине ноября», 11.11. – день Св. Мартина), Романская провинция (вм. правильного Римская; неоправданная замена традиционного наименования Рим (< римский) европеизмом Rome (< романский)); Kunststelle нем. «художественный салон; выставка».^[198] Такие вкрапления могут использоваться либо с уточняющей целью (это касается терминов, профессионализмов), либо как выражение индивидуальной, авторской интенции, либо в результате языковой интерференции.

Издать полный сборник правил по разоружению с аппендиксом о различии между войной и конфликтом (Возрождение. 1932. № 2404. 1 янв.).

Только под этим углом зрения можно разуметь действительный смысл и значение тех soit disant событий, которые пережила в 1924 году коммунистическая большевицкая партия России (За свободу. 1925. 1 янв. № 1 (1405)).

В Чехословацком посольстве в Париже состоялось… […] музыкальное soir?e^[199] с участием русских оперных артисток (Огни. 1924. 11 февр. № 6).

Два сиамских близнеца: демократический идеализм и деловое взяточничество и грабеж. Снаружи – справедливость, братство, равенство; внутри – привилегированные акции, «тантьем», преференциальные списки (Младоросская искра. 1933. 10 июля. № 31).

В 1-й камере гражданского трибунала деп. [артамента] Сены разбиралось на днях не лишенное интереса дело. Некая русская беженка Гнатовская вчинила иск в сто тысяч франков советскому подданному г-ну Барда в возмещение моральных убытков («доммаж энтерэ») (Возрождение. 1939. 14 июля. № 4192).

Этими успехами партия [социалистов в Вене] обязана настойчивости и энергии, с которой она пытается проникнуть во всем уголки жизни. Она откликается на все запросы, идет навстречу все нуждам. Она водружает свое знамя в семье, в школе, во всевозможного рода ферейнах (Дни. 1925. 5 февр. № 683).

Австралия и проблема пасифика^[200] [название статьи]…для всякого, следящего за лихорадочной деятельностью, которая развивается международным Институтом «взаимотношений в Пасифике» (Institute of Pacific relations) – очевидно, что мы имеем тут дело с нарождением еще одного международного политического форума, который призван разрубать запутанные политические узлы. «Институт взаимоотношений в Пасифике» – учреждение очень молодое. Первая учредительная конференция состоялась в Гонолулу летом 1925 года (Руль. 1930. 25 марта. № 2836).

…сами австрийцы норовят ходить в театр на шармака и если не могут достать бесплатных билетов, покупают их за пол и даже за треть цены через всякого рода «Kunststelle» (Сегодня. 1930. 11 янв. № 11).

В Романской провинции [в Риме и окрестностях. – А. З.]… движение приняло настолько крупные размеры, что вылилось в настоящее восстание. В различных городах этой провинции монархический режим был уже объявлен павшим и развевалось знамя революции (Анархич. вестник. 1923. № 1).

По-видимому, лето Св. [ятого] Мартина закончилось и опять возобновится серия дождей (Дни. 1926. 20 нояб. № 1164).

Транслитерированные вкрапления регулярно появляются при передаче актуальных для эмигрантов реалий, связанных с документами, удостоверениями личности, паспортами, ходатайствами о гражданстве, официальном признании какой-либо эмигрантской организации, справок с мест проживания и проч., даже если у иноязычных понятий есть русские словесные эквиваленты. Это так называемые стратегические заимствования (strategic borrowings): ютилитэ публик (франц. utilit? publique – «общественная польза; здесь – общественнополезный»), ави фаворабль (франц. avis favorable – «благоприятное мнение; положительный отзыв»), карт д-идандитэ = карт д-идантитэ (франц. carte d’identit? – «удостоверение личности»), карта азиля (франц. carte d’asile – «справка (документ) о пребывании»), карта побыта (польск. karta pobytu – «справка (документ) о пребывании»; в польском – несомненная калька с французского), азиль (франц. asile – «убежище, приют»). Обычно эти вкрапления регулярно встречаются в прессе, многие из них, несмотря на региональность данных наименований, были понятны эмигрантам ввиду их интенсивной миграции, частого переезда беженцев из менее доброжелательной страны в страну с более лояльным к себе отношением.

Во избежание недоразумений, правление отдела сообщает, что ни отдел, ни члены его не подлежат перерегистрации в префектуре, так союз французских комбатантов (У.Н.К.) признан «ютилитэ публик» и посему регистрация, предусмотренная декретом 12 апреля, на него не распространяется (Возрождение. 1939. 7 июля. № 4191).

Получение «ави фаворабль», необходимой для возобновления права на труд, и получение самой карт д-идандитэ, – две операции, совершенно различных, производящиеся в двух различных инстанциях… (Возрождение. 1935. 14 марта. № 3571).

Русский Попечительный Комитет в Польше доводит до сведения русских эмигрантов, что министерство внутренних дел 16 ноября с. г. издало… […] циркуляр, по которому лица, не имеющие определенного государственного подданства, могут вместо «карт азиля», «карт побыта» и других документов получать т. н. нансеновские паспорта, которые до сих пор выдавались им только в случае выезда за границу, а теперь будут служить документом для проживания в Польше (Руль. 1930. 2 янв. № 2767).

Нансеновские паспорта будут выдаваться русским эмигрантам сроком не более как на два года, причем на паспортах лиц, за которыми признано право убежища (азиля), будет ставиться об этом особая отметка (Руль. 1930. 2 янв. № 2767).

Выводы

1. Иноязычные вкрапления – один из характерных языковых признаков эмигрантской публицистики. Их использование – результат наложения нескольких тенденций: а) сохранения дореволюционной традиции «вкрапливания» (как свидетельство владения журналистами и интеллигентной частью читателей иностранными (в том числе классическими) языками); б) контактное влияние иностранных языков. В этом – явное отличие от русской советской публицистики 20–30-х гг., где количество вкраплений заметно снизилось, по сравнению с дореволюционным временем.

2. Обилие нахлынувших иноязычных элементов (в результате языкового контактирования) эмигранты пытались преодолеть или смягчить приемами транслитерации, которая выступает наиболее щадящим языковым механизмом введения вкраплений. Исключение составляет интернациональный фонд слов и терминов из классических или новейших культурно значимых языков (французский, английский).

3. Иноязычные вкрапления (в оригинальной или транслитерированной форме) используются, в основном, с целью идентификации важных для эмигрантов реалий и понятий.

2. Лексические заимствования

Люди, переселившиеся из одной страны в другую, сталкиваются с иными культурными канонами, традициями и манерами поведения, иной кухней, иными ментальными установками и проч. Изучая англо-американские заимствования в языке русской эмигрантской прессы в США, М. Бенсон классифицировал их использование следующим образом.

1. ситуационные, окказиональные заимствованные слова, диктуемые только иноязычным окружением (в его терминологии это избыточные, излишние заимствования, unnecessary), напр.: билдинг – здание, диск – пластинка, банд – оркестр, аппартмент [sic] – квартира, карпентер – столяр, нёрс – сестра, офис – контора и др.;

2. новые термины и понятия: ча-ча-ча (название танца) < cha-cha-cha, самба < samba (танец), фризер < freezer – «морозильник», мотель < motel, супермаркет < supermarket, торговая марка < trade mark, тостер < toaster, викенд < weekend, week-end и др.;

3. заимствования, занимающее срединное положение между первыми двумя группами; это слова, которым трудно подыскать точные семантико-прагматические синонимы: дача – это то же, что bungalow? работа или место – то же, что job? средняя школа – то же, что high school? хозяин – то же, что boss? [Benson 1957: 261].

Классификация М. Бенсона свидетельствует о тесном переплетении при языковых контактах лексических аспектов заимствования с психолингвистическими, когнитивными механизмами. Например, сформированная Бенсоном так наз. группа избыточных заимствований выглядит далеко не безупречной с позиций русскоговорящего. С точки зрения называния, здесь все более или менее ясно: реалия одна и та же, только языковые обозначения отличаются, но вот с позиций прагматики, коннотации слов эта «избыточность» предстает в другом свете и едва ли может однозначно и безоговорочно отвергаться. Американское слово и понятие «apartment» имеет иной культурный ореол, иной прагматический «вес», чем слово квартира (особенно в зданиях, построенных в позднесоветское время, например в «хрущевках»); нёрс может отличаться от русской (советской) медсестры многими поведенческими, статусными, даже профессиональными качествами; офис – это, конечно, контора, даже функции могут совпадать, но все-таки американское понятие функционирует в ином ассоциативном поле, нежели русское обозначение. Несовпадение коннотативно-прагматического потенциала русской и иноязычной лексемы в языковом сознании наивного говорящего (naive speaker) вызывает у многих индивидов естественное желание вставить иностранные слова в свою речь, поскольку они якобы точнее называют ту или иную реалию, чем русское обозначение [Andrews 1999; Протасова 2004].

2.1. Типы лексических заимствований

Описывая язык третьей волны эмиграции, Д. Эндрюс предложил следующую тематическую систематизацию англо-американских заимствований, проникших в речь русскоязычных: 1) дом (квартира), окружающий ландшафт (Home/Apartment/Environs); 2) трудовая активность, занятость (Employment); 3) автомобили (the Automobile); 4) кухня (Cuisine); 5) повседневная жизнь (Daily Life); 6) академический, университетский мир (Academe) [Andrews 1999, глава 2]. Это могут быть абсолютно новые реалии, отсутствовавшие в прежнем (доэмиграционном, доотъездном) практическом (и языковом) опыте русскоязычных, и в таком случае можно говорить о языковом заполнении референциальных лакун. Это могут быть реалии не обязательно новые, однако функционирующие в иной системе жизненных обстоятельств, представлений и понятий; это часто провоцирует у эмигрантов замещение русских лексем англо-американскими варваризмами.

Тематическая (идеографическая) классификация варваризмов важна и показательна и для нашего корпуса, поскольку позволяет выявить те смысловые зоны в эмигрантском обиходе, которые оказывались наиболее проницаемы для заимствований.

1. сфера занятий, профессий, должностей. Новые заимствования-варваризмы для номинации иностранных высоких (высших) должностных лиц широко использовались в прессе: министр-маршал, министр-президент, кайзер (нем. Kaiser – «император»), юстиц-рат = юстицрат (нем. Justizrat – «советник юстиции»), генерал-директор (нем. Generaldirektor «генеральный директор»). Сюда же относятся старые заимствования, существовавшие в русском дореволюционном узусе в качестве экзотизмов: сенатор, констэбль (констебль), министр, президент, премьер-министр, монсиньор (итал. monsignore «ваша светлость, ваше высочество, ваше преосвященство (обычно при обращении)»), доейн = дуайен (франц. doyen – «глава дипломатического корпуса») и др., но в эмигрантском речевом обиходе переместившиеся из разряда пассивной лексики ближе к центру публицистического лексикона: инокультурное окружение активизировало употребление данных понятий.

После ухода монсиньора Пачелли дойеном берлинского дипломатического корпуса должен стать Крестинский как старейший дипломат в Берлине (Сегодня. 1930. 2 янв. № 2).

В четверг был произведен обыск в квартире нотариуса юстиц-рата Вертгауера… (Дни. 1925. 14 февр. № 691).

Министр-президент Г. Целмин намерен на будущей неделе созвать совещание представителей коалиционных фракций для обсуждения нового бюджета, принятого кабинетом министров (Сегодня. 1930. 8 янв. № 8).

…местный констэбль обнаружил у хуторянина А. Пайтса две приспособленные для самогона бочки… (Вести дня. 1939. 28 дек. № 295).

Тов. Жуков играет руководящую роль в советской радио-индустрии [sic]. […] «Генерал-директор» Жуков собирается посетить ряд германских радио-станций… […]…Советский «генерал-директор» выразил надежду, что совместная работа русских и германских радио-техников [sic] приведет к дальнейшему преуспеянию в этой области (Руль. 1930. 25 марта. № 2836).

Русские, живущие в США и Латвии, продолжали именовать градоначальника русским обозначением городской голова,^[201] хотя встречается и старое заимствование мер (= мэр):

На праздник будут приглашены губернатор… городской голова г-н Буртон… (Рассвет. 1937. 11 февр. № 35).

На этом митинге говорили Парсонс, Шпис и Фильден. На митинге присутствовал тогдашний городской голова г. Чикаго (Анархич. вестник. 1923. № 5–6).

В заключении заседания городской голова Н. Грюнталь обратился к гласным со словами благодарности за их внимательную, безкорыстную [sic] работу… (Вести дня. 1939. 28 дек. № 295).

… мэр города Лангвилля (Возрождение. 1935. 1 янв. № 3499).

Эмигранты быстро ввели в свой лексикон варваризм функционер^[202] (нем. Funktion?r «должностное лицо, (государственный) служащий; партийный, профсоюзный работник; активист» – в свою очередь из франц. fonctionnaire) для наименования руководящих работников эмигрантских партий, движений, групп.

…в РОВС-е всякое высокое назначение сопряжено с пожизненной индульгенцией на прощение грехов. Поэтому мы и надеяться не можем, чтобы санитарные мероприятия добрались до высоких «функционеров»… (Сигнал. 1938. 1 окт. № 40).

В эмигрантской прессе виден значительный рост иноязычных обозначений рядовых, рабочих профессий, которыми пытались овладеть эмигранты; очень часто эти названия даются в транслитерации, нагромождение их создает впечатление макаронического косноязычия, однако за таким способом презентации профессиональных наименований стоят достаточно суровые условия эмигрантской жизни. Приведем характерные и выразительные объявления о приеме на работу, изобилующие варваризмами-регионализмами (предполагается, что они понятны некоторой группе людей, имеющих близкие или соответствующие профессии, и поэтому приводятся в тексте объявления без пояснений):

Требуются рабочие:

1. шарпантье ан фер

2. два хороших столяра (эбенист)

3. ажюстеры и работеры

4. токари (турнер-деколтер)

5. фрезеры (фрезер-утийер)

6. ажюстеры, имеющие практику на машин-утий, фондеры и кулеры (фондер де пломб э кулер де гросс пляк) [объявление в газете] (Дни. 1926. 20 нояб. № 1164).

Требуются рабочие:

1. токари и ректифиеры (турнер де фабрикасьон э ректифиер)

2. ажюстеры, токари, фрезеры и утийеры

3. токари (турнер-профессионель)

4. ажюстеры (ажюстер-профессионель)

[…]

10. токари, реглеры, фрезеры, хорошие персеры и ажюстеры-монтеры (турнер вертико э параллель, реглер де тур, ажюстер-монтер д’антретиен)

11. токари и ажюстеры (турнер-утийер э ажюстер-монтер пур л’антретиен дэ Блисс)

12. токари и утийоры (утийор ан матрис д’эстампаж)

13. маневры в каменоломни [объявление в газете] (Дни. 1926. 17 нояб. № 1161).

Французские прототипы:

charpentier en fer – арматурщик

?b?niste – 1) краснодеревщик 2) столяр

r?gleur – наладчик

ajusteur – наладчик

raboteur – строгальщик

tourneur – токарь

fraiseur – фрезеровщик

outilleur – наладчик, механик

fondeur – литейщик

colleur – наклейщик, расклейщик

rectifier – шлифовщик

r?gleur – наладчик

perceur – сверловщик

monteur – монтажник, сборщик

manoeuvre – разнорабочий, подручный

Газета ориентируется на языковую компетенцию, запросы своих читателей и прибегает к такой усложненной для непосвященного транслитерированной системе записи понятий и реалий. Однако иноязычные названия-варваризмы давали читателю газеты более точные информативные сведения о профессии, нежели русские наименования. Таким образом, семантические лакуны (в частности, при наименовании профессий), заполняемые варваризмами, – одни из наиболее вероятных зон, через которые проникали иноязычные лексические элементы в русский эмигрантский узус. Ср.:

Эмигранты работают в Шанхае на самых разнообразных поприщах, начиная от «вочманов» (вооруженных сторожей при конторах и банках) и «бодигаров» (телохранителей богатых китайцев) и кончая служащими иностранной полиции и даже военными «волонтерами», образующими русскую роту шанхайского волонтерского корпуса, предназначенного для охраны города (Сегодня. 1930. 7 янв. № 7).

Те названия профессий, которые приходят в Европу из других частей мирового рассеяния русских, обычно сопровождаются текстовыми ремарками: бодигар (англ. bodyguard – «личная охрана, телохранитель»), вочман (англ. watchman – «ночной сторож»). Использование иноязычных профессиональных наименований, имеющих русские лексические эквиваленты, в европейской газете чаще выполняло стилистическую и прагматическую функцию, называя необычные для европейского речевого обихода реалии. Итак, одно и то же заимствование в языковой практике одних эмигрантов могло оказываться варваризмом, органично включенным в узус, у других – региональным (локальным) экзотизмом, не включенным в речевую ткань. В этом и заключается сложность квалификации заимствований и деление их на варваризмы и экзотизмы в языке диаспоры.

2. лексические варваризмы, обозначающие общественно-политические, социальные, экономические реалии. В одних случаях варваризмы выполняют назывную функцию, именуя территориально-государственные, конституционные термины, принятые в стране пребывания русских эмигрантов: билль (англ. bill – «законопроект»), гетто (нем. Getto), дискреционная власть (ср. нем. diskretion?re Gewalt «дискреционная власть»^[203]); конвент (в буржуазной Эстонии – объединение, союз, совет), кресы, кресовый (польск. kresy – «окраинные восточные польские земли; часть территории Западной Украины и Белоруссии, относившаяся к Польше»), ландсвер («ополчение балтийских немцев и латышей-добровольцев»), пресс-бюро (нем. Presseb?ro), сеттльмент^[204] (англ. settlement – «колония, поселение»), староство (польск. starostwo – «административная единица в Польше»), экзекутива (вероятно, непосредственно из польск. egzekutywa – «исполнительный комитет, исполнительная власть», хотя источник во франц. ex?cutif – «исполнительный; исполнительная власть, исполнительный орган, комитет»), юнион, юнионизированный (англ. union – «объединение, профсоюз»; unionized «объединенный»).

Ассистент садоводства и пчеловодства при Ирбоском сельскохозяйственном конвенте живет на станции Ирбоска (Вести дня. 1940. 13 февр. № 36).

…установлен следующий порядок выдачи нансеновских паспортов: бесподданные иностранцы в порядке известной постепенности будут вызываться в уездные и городские староства… (Руль. 1930. 25 марта. № 2836).

…губернатор Морфи заявил, что обе стороны – Дженерал Моторс и юниона – склонны к уступкам и находятся на пути к достижению соглашения (Рассвет. 1937. 11 февр. № 35).

Мы не говорим уже о той шумихе в левой печати как иностранной, так и, к стыду нашему, русской, которая поднята за последнее время вокруг вопроса о Балтийском ландсвере (Призыв. 1919. 5 (23) сент. № 46).

…русские эмигранты хорошо себя зарекомендовали и на иностранном сетльменте, находящемся в руках англичан и американцев (Сегодня. 1930. 7 янв. № 7).

Партия конгресса объявила, что она будет бороться против новой конституции. Местные парламенты не согласились образовать местных правительств для отдельных провинций, требуя, чтобы английские губернаторы отказались добровольно от своей дискреционной власти (Меч. 1937. 11 апр. № 14).

«Роботник» в № 356 помещает интервью с вице-премьером Тугуттом о кресовых делах. Положение на кресах – по мнению министра – особенно в отношении безопасности улучшилось… (За свободу. 1925. 1 янв. № 1 (1405)).

Исполнительный комитет (экзекутива) III Интернационала требует немедленно специальных ассигнований для того, чтобы обеспечить за собой влияние на французские выборы 1928 года (Возрождение. 1927. 4 окт. № 854).

Другой тип заимствований – варваризмы с характеризующей целью, передававшие специфические понятия, рожденные в том или ином языке и получившие широкое хождение в международной печати благодаря своему обобщенному, метафорическому значению: унтерменш (нем. Untermensch – «неполноценный человек»),^[205] аншлюс (нем. Anschluss – «присоединение; здесь – аннексия Австрии гитлеровской Германией»), дуче (итал. duce – «вождь»), фюрер (нем. F?hrer – «вождь, руководитель»), наци (нем. Nazi – «нацист; фашист»). В перечне языков – поставщиков варваризмов, быстро проникавших в интернациональный публицистический лексикон 20–30-х гг., первое место принадлежит немецкому и итальянскому, в которых появилось много новых понятий и обозначений фашистской идеологии. Часть русских эмигрантов с тревогой и осуждением следила за развитием фашистского движения, часть – с надеждой сотрудничества и чаяниями общей борьбы с советским большевизмом. Отсюда и разный модус оценки фашистских понятий и терминов в политических группировках русской диаспоры.

Большевизм – это ставка на то худшее, что имеется в какой-то степени в душе каждого человека и каждого народа. Ставка, как метко выразился Гитлер, на «унтерменш»’а (Сигнал. 1938. 15 сент. № 39).

Под водительством Дуче Италия преодолевает, достигает, добивается, – одним словом, работает для своего лучшего национального будущего (Сигнал. 1938. 1 сент. № 38).

…русские эмигранты с радостной искренностью слили свои голоса с кликами народных толп, приветствовавших совместное появление Фюрера и Дуче [sic]… (Сигнал. 1938. 15 сент. № 39).

Из французского языка пришла группа общественно-политических наименований, имеющих во французских прототипах финаль – tion и в русском языке традиционно передаваемых словами на – ция: коммунализация (< франц. communalisation – «общинность, общественное управление»), атомизация (< франц. atomisation; перен. «раздробление, расчленение»), валоризация (< франц. valorisation – «установление новой системы цен»), канализация (< франц. canalisation; перен. «направление; концентрация»), руссифизация (влияние франц. russifisation вместо уже принятого в русском языке метрополии русификация). Неузуальный характер многих варваризмов сигнализируют кавычки.

Отсутствие общинной жизни все сильнее чувствуется в Америке. Сама жизнь подсказывает целесообразность и неизбежность коммунальных объединений. […] Может быть, путь к анархическому коммунизму, в широком смысле, лежит именно в направлении коммунализации (Анархич. вестник. 1924. № 7).

…националисты [в Германии] провели всю избирательную кампанию под лозунгом «валоризации ценностей». Этот лозунг был чрезвычайно выигрышным, так как огромные массы населения совершенно разорены полным обесценением разного рода бумаг довоенного времени (Дни. 1925. 30 янв. № 678).

Но власть понимает также, что для нее удобнее эта легализованная Церковь, эта «канализация» религиозного бытия России, чем новое загнание всей Церкви в подполье (Возрождение. 1937. 20 нояб. № 4107).

Наступает конец «атомизации» Европы, т. е. состояния разрозненности, при котором каждое государство стремится идти своими путями (Младоросская искра. 1933. 25 февр. № 36).

…если великодержавной политикой рижская газета называет политику агрессивного империализма, аннексии или насильственной руссифизации – то такую политику младороссы категорически отрицают (Младоросская искра. 1933. 25 февр. № 36).

Оба варианта руссифизация/русификация широко использовались эмигрантами (конечно, прагматические оценки могли меняться и варьироваться от издания к изданию); в русском языке понятие приобрело в 1920–1930-е гг. негативную коннотацию.^[206]

Абстрактных имен существительных (кроме уже упомянутых), представляющих частотные элементы публицистического лексикона, в данной тематической группе немного: солидаризм (франц. solidarisme «единомыслие; концепция согласия всех сил общества»), абсентизм (франц. absent?isme^[207] – «неявка, прогул»), паллиатив^[208] (франц. palliatif – «полумера, временное средство»), маффия^[209] (итал. maffia). Все эти обозначения позднее вошли и в русский язык метрополии, однако непосредственный контакт русского языка значительно облегчил вхождение данных варваризмов-терминов в эмигрантский узус.

Два пути лежат перед людьми: прогресс или регресс, гибель или спасение – солидаризм или обе его противоположности, имеющие тем не менее одинаковую основу: капитализм или коммунизм (Младоросская искра. 1933. 10 июля. № 31).

Венерические заболевания – явление обычное и тем более трагическое, что лекарства отсутствуют и врачи вынуждены прибегать к паллиативам (Голос России. 1932. июль. № 12).

Выборы отличались очень сильным абсентизмом. Процент голосовавших редко превышал 50, в нескольких местах он опускался до 30 (Дни. 1925. 27 янв. № 675).

…состоялась лекция г. Гайшмана о деятельности «маффии», которая организовалась в самом начале войны (Огни. 1924. 11 февр. № 6).

Из английского (американского) языка в русскую эмигрантскую печать проникли англицизмы (американизмы) ракитир = рэкеттер (англ. racketeer – «вымогатель»; перен.: человек, пользующийся нечестными, незаконными приемами для достижения своих целей), киднэппер (англ. kidnapper – «похититель (людей, особ. детей)»), гангстер = гэнгстер (англ. gangster – «бандит»). Эта слова входили в публицистический лексикон многих стран; эмигрантская пресса намного раньше освоила эти варваризмы, нежели советская публицистика.

Возобновление сессии Конгресса [США. – А. З.] в начале будущего года может ознаменовать первую серию политических ходов против Рузвельта. Еще до того могут определиться явные и тайные ходы Уолл-Стрита. Наконец, в любой момент возможно «непосредственное действие» – ходы гэнгстеров и их эпигонов «киднэпперов» и «рэкеттеров» (Младоросская искра. 1933. 15 авг. № 32).

Доминирует, как и следовало ожидать, номинативная субстантивная лексика; в нашем корпусе встретился единичный глагол арбитрировать (нем. arbitrieren – «оценивать, давать заключение»), который является «чистым» заимствованием из немецкого публицистического лексикона:

[Король Альберт] отнюдь не был королем-мещанином, подлаживающимся под средний вкус. Он не заискивал: он арбитрировал (Младоросская искра. 1933. 25 февр. № 36).

3. сфера культуры, развлечений, образования. В этой группе прежде всего следует назвать варваризмы, связанные с номинацией реалий кинематографического мира: экстерьер (франц. ext?rieur – «натурные съемки»), энтерьер (франц. int?rieur – «съемка внутри помещения»), трюкаж (франц. truquage «трюковая киносъемка; комбинированные съемки; трюк»). Появление лексических заимствований в речевой практике эмигрантов объясняется смысловыми лакунами в области бурно развивающейся киноиндустрии.

В зарубежье люди устраивали развлекательные мероприятия, фатинги (очевидно, искаженная форма от франц. f?te – «праздник, гулянье» или англ. fete; возможно допустить семантические влияние южнонем. Fasching – «масленица, карнавал»), тэ-дансаны (франц. th? dansant – «вечеринка с танцами»), ходили на матинэ (франц. matin?e – «утренний, дневной спектакль»), танцевали в танцбарах (нем. Tanzbar) и дансингах (из англ. через франц. dancing – «танцевальный зал»), посещали ресторан-бары (нем. Restaurant-bar) или мюзик-холли (англ. music hall),^[210] смотрели оперетки-ревю (франц. op?rette-revue) с участием герлс (= гэрл = герльс; англ. girl^[211]), слушали джаз^[212] (англ. jazz), участвовали в лотереях-аллегри^[213] (итал. allegri «веселы») и лотереях-концертах, играли в хальму (нем. Halma – «уголки» (вид восточной игры)):

Рижское Ремесленное Общество 25 января и 1 февраля 1930 – грандиозные фатинги [реклама] (Сегодня. 1930. 1 янв. № 1).

27-го января в 11 часов утра… состоится матинэ арий и романса артистки Мариинской оперы Зинаиды Юрьевской (Огни. 1924. 21 янв. № 3).

9 июля… состоится тэ-дансан с 17 до 24 ч. для отправки на летние каникулы русских девочек. В концертном отделении примут участие известная пианистка Маргарита Саальберг, певица Ирина Кедрова, К. Балашев и др. Интересная лотерея. Джаз. Буфет [объявление] (Возрождение. 1939. 7 июля. № 4191).

Директор парижских и провинциальных театров, кинематографов, цирков и дансингов, драматурги и сценаристы, кинорежиссеры, большие и малые актеры, даже театральные критики единодушны в вопросе упразднения зрелища на все время, пока будет существовать нынешний, непомерно высокий налог на зрелища (Сегодня. 1930. 14 янв. № 14).

Танц-бар «3 Musketiere» [реклама] (Руль. 1930. 4 янв. № 2768).

…Губерт Маришка, даже американцев изумляющий умопомрачительными тратами, и теперь, для своей новой оперетки-ревю, ухлопал… около двухсот тысяч шиллингов! (Сегодня. 1930. 11 янв. № 11).

Этот маленький деспот, светловолосая хищница, вампир с невинным лицом, в теле «гэрл» мюзик-холля [sic], желающий пробить дорогу на подмостках… (Возрождение. 1935. 15 марта. № 3572).

В 20–30-е гг. XX в. для обозначения (кино)звезды, а также популярного, выдающегося мастера, деятеля русские эмигранты использовали галлицизм ведетта (франц. vedette; перен.: «знаменитый/ая актер/актриса; знаменитость, звезда»); окончание – а, видимо, перенесено из русского слова звезда: франц. (vedett)е -> рус. (звезд)а. Американизм стар (англ. star – «кинозвезда; выдающаяся личность») европейцам в те времена был еще неведом, поэтому они именуют заимствованным галлицизмом любую, в том числе и американскую кинозвезду:

Известная американская ведетта Виль Роже, выступавшая перед микрофоном одной станции в Нью-Йорке, получила за каждую минуту своего выступления круглую сумму в… […]…25 тысяч франков. Правда, к чести ведетты нужно сказать, что весь гонорар был пожертвован на благотворительные цели (Возрождение. 1935. 1 янв. № 3499).

…каждый из них [летчиков эскадры «Бальбо». – А. З.] не меньший орел, не меньшая «ведетта», чем все индивидуальные рекордсмэны [sic] и чемпионы (Младоросская искра. 1933. 15 авг. № 32).

Пестрый национально-этнический состав эмиграции и стремление сохранения национальных традиций, обрядов инспирировал «выброс» на страницы печатных органов некоторых регионализмов, обозначавших те или иные национальные реалии. Отсюда использование таких варваризмов (экзотизмов, в собственном смысле термина), как кеманча (кямянча – «3–4-струнно-смычковый музыкальный инструмент, распространенный в Закавказье»), тара «кавказский струнный музыкальный инструмент»:

Впервые в Праге был устроен вечер кавказцев, организованный обществом кавказоведения. […] Вечер закончился танцами под кавказский квартер [квартет? видимо, опечатка в газете. – А. З.]: тару, кеманчу, тэп^[214] и типилипитонгон^[215] (Дни. 1926. 20 нояб. № 1164).

Из области педагогики, воспитания отметим два варваризма: чехизм (богемизм), кураториум («опекунский совет») и галлицизм креш (франц. cr?che – «детские ясли»).

Во главе управления курсами стоял кураториум во главе с председателем Земледельческой Едноты^[216] Прокупекем (Огни. 1924. 25 февр. № 8).

Национальный Фашистский Институт… […]…делит свои заботы между матерью и ребенком в весь период его кормления молоком и сосредоточивает свои заботы исключительно на ребенке после этого периода, организуя креши, детские сады, пункты детского питания и т. п. (Сигнал. 1938. 15 сент. № 39).

Итак, новые лексические заимствования в сфере культуры, развлечений в нашем корпусе эмигрантских газет составляют довольно значительную часть общего объема варваризмов. Это объясняется двумя причинами: 1) наличием смысловых лакун; 2) стремлением сохранить исходное обозначение языка-источника для точной идентификации реалии.

4. область спорта. Это наиболее открытая заимствованиям сфера, что объясняется необходимостью наименования спортивных реалий, названия которых часто отсутствовали в русском языке в момент эмиграции людей из России. В этой группе варваризмов, несомненно, лидируют англицизмы; уже в то время очень многие из них быстро становились интернационализмами и свободно мигрировали из языка в язык (об английских спортивных терминах и их трансплантации в разные языки см. [Dauzat 1929; Orr 1935; Amsler 1952; Benson 1958; Крысин 1968; Becker 1970; Pasqualini 1974; Schneider 1974; Vierek 1980; Новикова 1992; Попов 2003 и др. ]). Заимствования могут обозначать:

• виды спорта, составные части спортивного матча: воллей-бол^[217] (англ. volley-ball), рестлинг (англ. wrestling «борьба, бой»), ватер-поло^[218] (англ. water polo «водное поло»), гейм (англ. game – «игра, матч»), сервис (англ. service – «подача мяча»), рестлинг (англ. wrestling – «борьба, бой»), сингл (возможно, из англ. через франц. посредство single «партия (в теннисе, гольфе), в которой участвуют только два противника»), корнер (англ. corner – «угловой удар»), хав-тайм (англ. half time – «первая половина игрового времени»), эвент (англ. event – «этап, период (в соревновании)»). Очевидна графическая зависимость наименований видов спорта от облика прототипов в языке-источнике: дебль^[219] (англ. double – «парная игра (в теннис)»).

Первый гейм прошел с большим напряжением и закончился в пользу «Руси» со счетом 15 на 9 (Возрождение. 1932. 2 янв. № 2405).

…Боротра уже был чемпионом Франции, Англии и Америки на закрытых площадках. Единственно, что мешает безусловно предсказать победу Боротра, это то, что в настоящее время у него хромает сервис (Возрождение. 1932. 3 янв. № 2406).

В смешанном дебле Швыковская и Финберг выиграли у Озолинь и Котовича в трех сетах (Сегодня. 1930. 12 янв. № 12).

Победитель прошлого турнира Ошин проиграл в мужском сингле А-группы Розенталю П. в двух сетах 15:21, 18:21 (Сегодня. 1930. 12 янв. № 12).

Перед самым концом хав-тайма французам удается отправить в сетку русских ворот один мяч, отбить который русскому голкиперу Туманову было абсолютно невозможно (Дни. 1926. 18 нояб. № 1162).

Дождливая погода несколько омрачила этот замечательный спортивный праздник. Перепадавшие ливни тормозили розыгрыши отдельных эвентов (Возрождение. 1939. 14 июля. № 4192).

Вместе с просьбой передать новогодние поздравления русским спортсменам Парижа мы получили от К. А. Пожелло из Кливленда (штат Охайо) ворох программ, афиш и номеров журнала «Рестлинг» (Борьба) и «Рестлер» (Борец), свидетельствующих о кипучей и успешной деятельности б[ывшего] чемпиона России в роли борца и организатора матчей вольной борьбы (Возрождение. 1935. 2 янв. № 3500).

• наименования организаторов, спонсоров спортивных матчей, спортсменов, игроков команды: промотер (англ. promoter – «покровитель, спонсор»), бек (англ. back – «защитник (в футболе)»), голкипер (англ. goalkeeper – «вратарь»), инсайд (англ. inside – «полусредний нападающий»), катчмен (англ. catchman – «борец в стиле американской борьбы, кетча^[220]»), рестлер (англ. wrestler – «борец»), хав-бек (англ. half-back – «полузащитник»), центр (англ. centre – «центральный игрок, центровой»), центр-форвард (англ. centre forward – «центральный нападающий»).

В своей новой роли «промотера» К. А. Пожелло успел создать себе отличное реномэ. Под его опытным руководством матчи борцов вольного стиля пользуются исключительным успехом у избалованной американской публики. На арене Кливленда ему удалось организовать выступления изумительного итальянского «катчмена» Савольди… (Возрождение. 1935. 2 янв. № 3500).

Из русских игроков большой похвалы заслуживают: Туманов, впервые в Париже выступавший в роли голкипера, вся линия хав-беков (Алексеев, А. Федоров и Грюнберг, левый край Путянин, центр Воврашевич и в особенности правый инсайд Краубнер. Очень много пришлось поработать обоим бекам Плавскину и М. Вешке, спасавшим неоднократно свои ворота от почти неминуемых мячей (Дни. 1926. 18 нояб. № 1162).

В нашем корпусе отмечен только один галлицизм, характеризующий эмоционально-психологическое состояние игры: брио (франц. brio – «живость, оживление»); его использование, на первый взгляд, никак не мотивируется семантически, поскольку русские эквиваленты азарт, страсть, кураж (обрусевший галлицизм < courage – «храбрость, мужество») вполне ему адекватны, однако варваризм в русском тексте – след французского спортивного языка, автоматически, по языковой инерции, или – напротив – сознательно оставленный в газетной колонке автором репортажа на спортивную тему.

Третий гол был вбит из «толкучки» центр форвардом [sic] Воврашевичем, игравшим со свойственным ему «брио» (Дни. 1926. 18 нояб. № 1162).

Такое обилие спортивных варваризмов на страницах русской эмигрантской прессы объясняется стремлением сохранить лексические элементы спортивного профессионального языка (жаргона), понятного всем (или многим) говорящим ввиду интернационального характера данных понятий.

5. сфера технических наименований. Эта группа немногочисленна, она характеризует эмигрантский узус с двух сторон: а) сохранение в речевом обиходе устаревших и вышедших из употребления в русском языке метрополии 20–30-х гг. лексических номинаций, б) активное заимствование новых иноязычных технических обозначений.

а) Примером первой тенденции может служить следующий терминологический ряд: биоскоп – кинематограф – кино – синема. Слово биоскоп (нем. Bioscop = Bioskop;^[221] из греческих элементов) встречается в эмигрантской прессе на равных правах с более новыми кинематограф (франц. cin?matographe, но на русской языковой почве трансформированное по немецкой орфоэпической модели, более близкой к древнегреческому этимону), кино (нем. Kino).^[222] Слово биоскоп в нашем корпусе отмечено в газете самого конца 30-х гг., что позволяет заключить о сохранении данного слова в эмигрантском узусе, в то время как в русском языке метрополии эта лексема уже давно вышла из употребления.^[223] Ср. пример из нашего корпуса, где слово биоскоп имеет значение «кинотеатр»:

Вследствие громадного интереса продолжен в обоих биоскопах грандиознейший фильм под режис[сурой] гениального Сесиля Б. дэ-Миля «Царь Царей». Жизнь и страдания Бого-Человека [sic] (Рус. голос. 1939. 9 апр. № 418).

Намного чаще, чем усеченная форма кино (нем. Kino), в эмигрантском узусе употреблялось обозначение кинематограф и его производное кинематографический.

Директор парижских и провинциальных театров, кинематографов, цирков и дансингов, драматурги и сценаристы, кинорежиссеры, большие и малые актеры, даже театральные критики единодушны в вопросе упразднения зрелища на все время, пока будет существовать нынешний, непомерно высокий налог на зрелища (Сегодня. 1930. 14 янв. № 14).

Дом, в котором помещается известный кинематограф того же названия, подвергся основательной переделке и представляет в настоящее время образец приятной соразмерности… (Руль. 1930. 1 янв. № 2766).

Они ничему не научились, совершенно не раскаялись, остались теми же политическими изуверами, упорно продолжают свою каинову работу – думалось мне, смотря на кинематографическом экране несомненно инспирированную эс-эрами картину «Der Tanz auf dem Vulkan» (Призыв. 1920. 12 (28.2) марта. № 61).

Накануне Нового года в городе Пазлей после обеда происходило кинематографическое представление для детей. Внезапно в будке демонстратора возник пожар. […] Когда через 2 минуты после подачи тревоги примчались пожарные команды, весь кинематограф уже горел как свеча (Руль. 1930. 2 янв. № 2767).

Вчера после обеда у калифорнийских берегов в воздухе на высоте 700 метров столкнулись два аэроплана, принадлежавшие кинематографическому обществу «Фокс-фильм». […] С аэропланами погибли 10 человек, в том числе директор «Фокс-фильма» Хаукс, муж кинематографической артистки Мэри Астор и его брат… (Руль. 1930. 4 янв. № 2768).

Термин синема (франц. cin?ma) получил заметную активизацию в русской прессе, выходящей во Франции, по вполне понятным причинам – повсеместностью этого слова во французском языке. Однако лексема кино в 20–30-е гг. уже стала интернационализмом, синема оставалась регионализмом (галлицизмом). Последнее слово сохраняет, согласно французской морфологии, родовую принадлежность к мужскому роду и в русской речевой практике:

[Матросу] приходится уйти с толпой зрителей из зала, и тут к ужасу своему в дверях он сталкивается с механиком, партийным начальством и несколькими матросами с того же корабля, зашедшими от безделья по случайности в тот же синема (Возрождение. 1937. 3 апр. № 4072).

«Потерянные горизонты». Синема «Шан-з-элизе». «Потерянные горизонты» идут с пятницы в синема «Шан-з-элизе» (Возрождение. 1937. 10 апр. № 4073).

б) Примером второй тенденции являются новые заимствования: акцидентный (нем. Akzidenz – «бланки, извещения, рекламные проспекты»), вапоризация, вапоризованный (< фр. vaporisation – «распаривание; обработка паром»),^[224] камион (франц. camion – «грузовая машина; грузовик»), конвейер-система = конвеер-система (англ. conveyer system), монитор (англ. monitor – «тяжелый военный корабль»), телевизия (франц. t?l?vision – «телевидение»), телевизионировать (франц. t?l?viser, англ. televise – «передавать по телевизионному аппарату»), трафик (франц. trafic в специализированном, суженном значении «незаконная торговля, спекуляция» из английского traffic – «транспорт; перевозка»), холдинг (англ holding company, франц. holding – «холдинговая компания»), циклокар (франц. cyclecar – «автомобиль мотоциклетного типа»; в русском языке это заимствование было адаптировано как циклокар в результате морфемного выравнивания слов с уже усвоенным первым компонентом цикло-). Их использование в эмигрантском узусе объясняется или появлением новых технических реалий и понятий, отсутствовавших в дореволюционном языке, или замещением варваризмами тех обозначений, которые в русском языке до 1917 г. находились на лексической периферии ввиду их новизны или принадлежности специальной терминологии; например, словосочетание грузовая машина было известно в русском языке и до 1917 г., однако семантическое стяжение грузовик – это уже факт советского времени, незнакомый эмигрантам. Разумеется, вытеснение старых технических наименований обусловливалось и тенденцией к замене аналитических терминов однословными (тяжелый военный корабль -> монитор).

Порт почти свободен от льда. Один британский монитор уже поднимался вверх по течению Двины (Голос Родины. 1919. 8 мая. № 259).

Общее количество автомобилей, мотоциклеток, моторных лодок и пр. составляло во Франции 977 315 с суммированною их мощностью в 8 421 950 лошад[иных] сил; распределение их по категориям было таково: автомобилей – 541 438 шт., камионов – 267 470; циклокаров – 27 541; мотоциклетов – 137 979 и моторных лодок – 1 887 (Возрождение. 1927. 4 окт. № 854).

Телевизия на Парижской выставке [название заметки]. Как известно, в павильоне радиофония [sic] на парижской выставке ежедневно происходят публичные телевизионные передачи. На днях этот павильон посетил французский министр ПТТ,^[225] в последнее время особенно интересующийся телевизией. Он позволил себя «телевизионировать» во время своего интервью, так что присутствовавшая в павильоне публика могла видеть министра на экране в то время, как он давал интервью относительно телевизии (Возрождение. 1937. 20 нояб. № 4107).

Аппарат B 2, с регулятором вапоризации на 4 степени 150, 225, 300 и 400 градусов, франко с перевозкой и упаковкой в деревянном ящике (Младоросская искра. 1933. 5 янв. № 26).

Акционерное общество стремится наложить руку на другие общества. Для этого достаточно приобрести «контрольный пакет», т. е. столько акций, сколько нужно, чтобы распоряжаться обществом. […] Это и есть «холдинг» – узаконенный грабеж (Младоросская искра. 1932. 20 авг. № 21).

Итак, технические варваризмы в нашем материале характеризуются следующими признаками: с одной стороны, сохранением и консервацией старых технических обозначений, бытовавших в дореволюционном языке, с другой стороны – проникновением в речевую практику заимствованных слов, обозначающих новые, появившиеся в 20–30-е гг. технические реалии и понятия.

6. сфера бытовых обозначений. Парадоксально, но данная группа варваризмов, вместо ожидаемого, оказалась в нашем корпусе довольно ограниченной. Новые заимствования касаются:

• типа билетов, проездных документов: шифскарта (нем. Schiffskarte – «билет на корабль»):

Продажа шифскарт во все страны мира и на морские увеселительные поездки [реклама] (Руль. 1930. 1 янв. № 2766).

• украшений, предметов туалета, одежды: батик (франц. batik из малайского – «рисунок на ткани»), вулкан-фабр^[226] (нем. Vulkanfiber – «вулканизированная фибра (ткань)»), канотье (франц. canotier – «соломенная шляпка»), клипс(а) (англ. clip – «брошь»), комбинэ (сокращение от франц. combinaison de femme > combine – «комбинация (нижнее женское белье)», англ. combination), комбинешен (англ. combination – «комбинезон»), ламэ (франц. lam? – «парча; ткань с люрексом»), пешуар (возможно, опечатка вместо ожидаемого пошуар от франц. pochoir – «трафарет, шаблон (для рисования, вышивки, выкройки)»), пуловер^[227] (англ. pull-over – «вязаная кофта без застежек; свитер»), туид (англ. tweed – «вид шерстяной ткани»), шлюпфер = шлипфер (нем. Schl?pfer – «трико (дамское)»):

На пароход [при бегстве из Крыма] я садился – у меня багажу было всего одна иголка в лацкане, а в городе Константинополе носильщик снес за мной на берег чемодан вулкан-фабр и плед с подушкой (Руль. 1930. 1 янв. № 2766).

Золото на черном – очень красивое и эффектное сочетание, и иногда вся отделка заключается в золотых ювелирных украшениях: булавка на шляпе, крупных «клипс» у декольтэ, пряжки на поясе, сережек и т. д. Черное пальто, отделанное барашком, теперь не выглядит мрачно и даже несколько траурно, как это было раньше, потому что вокруг шеи всегда повязан хотя бы маленький шарф из простроченного ламэ или из шелка самых неожиданных ярких тонов, например, фиолетового с красным, зеленого с оранжевым (Возрождение. 1935. 1 янв. № 3499).

Техника прикладн[ого] искусства – раскраска материй, пешуар, батик, пентюр люминез, выжигание [объявление] (Возрождение. 1927. 6 нояб. № 887).

«Канотье» всяких сортов, всяких тонов, всяких размеров царит среди летних моделей… […] Хорошо выбранная, купленная в хорошем доме шляпа, может изменить всю внешность наряда, сразу придать любому платью модный и элегантный вид. А кроме того, дорогая шляпа не так скоро выйдет из моды… Лучше иметь одним платьем меньше, но не пожалеть денег на хорошее «канотье» (Возрождение. 1939. 14 июля. № 4192).

• обозначений национальных особенностей кухни, приема пищи: супэ (франц. souper – «ужин, вечерний обед»^[228]), гриль (франц. gril, англ. grill – «жаровня»), плум-пудинг^[229] (англ. plum-pudding – «запеканка, пирог (с приправами, пряностями)»), бреэкфест = брэкфест (англ. breakfast – «завтрак»; этот англицизм в 20–30-е гг. часто упоминался в европейской русской прессе):

Ресторан имеет собственную пекарню, гриль и пр. (Руль. 1930. 1 янв. № 2766).

…у большинства англичан в настоящее время развязался язык и… они перестали довольствоваться бифштексами и плум-пудингами… (Руль. 1930. 4 янв. № 2768).

Герцог никогда не завтракает и ограничивается только «брэкфестом», пятичасовым чаем и обедом. Герцогиня завтракает с друзьями или дома, или в ресторане (Возрождение. 1939. 14 июля. № 4192).

Если Вы хотите счастливо и весело встретить Новый год… то приходите в новогоднюю ночь хоть на 5 минут к Н. Гриневскому. […] Готовится что-то необычайное. Супэ 5 мар[ок] (Руль. 1930. 1 янв. № 2766).

Итак, в русский эмигрантский узус быстрее и естественнее всего попадали наименования сферы моды, театра и английские понятия, связанные с особенностями бытового поведения этого народа.

2.2. Способы ввода лексических заимствований

Прежде всего надо отметить наличие значительного числа вариантов (орфографических, морфологических, лексико-семантических), содержащихся в нашем корпусе. В принципе, это не уникальная ситуация при вхождении заимствованной лексики в структуру заимствующего языка; любопытно, что и в русскоязычной прессе, находящейся в иноязычном окружении, и в языке метрополии исследователи отмечают высокую степень вариативности как одну из ярких особенностей начального этапа освоения заимствований [Крысин 1968: 79; Протасова 2004: 120 и след.]. В нашем корпусе представлены следующие типы варьирования.

1. Графико-орфографические варианты.

• вариативность, вызванная заимствованием слова из разных языков, где оно имеет разное оформление: комбинешен «женское нижнее белье» (англ. combination) – комбинэ (франц. сокращение combin? – «грация; род корсета для женщин: эластичный широкий пояс, охватывающий торс»); ракитир = рэкеттер (англ. racketeer; в первом случае ориентация на фонетику и графику английского прототипа, во втором – на французскую форму racketter, racketteur):

(1) Инвентурная распродажа начнется во вторник: чулки, носки, перчатки… […]…Рейтузы, комбинэ, нижнее платье, ручные сумочки (Сегодня. 1930. 5 янв. № 5).

(2) Денные рубашки. Комбинешен. Юбки-принцес [реклама] (Дни. 1925. 1 февр. № 680).

• вариативность, вызванная стремлением к сохранению графического или фонетического прототипа: джаз (англ. jazz [dZaez]; ориентация на фонетику) = джац (ориентация на графику), гангстер = гэнгстер (англ. gangster; в первом случае ориентация на графику всего слова, во втором – на фонетику гласного звука); люмпен-пролетариат = лумпен-пролетариат (нем. Lumpenproletariat; ориентация либо на графику, либо на фонетику):

Возобновление сессии Конгресса [США] в начале будущего года может ознаменовать первую серию политических ходов против Рузвельта. Еще до того могут определиться явные и тайные ходы Уолл-Стрита. Наконец, в любой момент возможно «непосредственное действие» – ходы гэнгстеров и их эпигонов «киднэпперов» и «рэкеттеров» (Младоросская искра. 1933. 15 авг. № 32).

Берлинские газеты единодушно сообщают, что коммунистические отряды, пытавшиеся сорвать организованную социал-демократами грандиозную манифестацию протеста против реакции, были навербованы среди самых темных элементов берлинского лумпен-пролетариата (Дни. 1925. 31 янв. № 679).

Это может быть также графическая вариативность (кириллица и/или латиница), обусловленная либо новизной варваризма, либо трудностью адекватной передачи слова кириллической графикой: weekend = уикэнд = викэнд = викенд, либо сосуществованием разных способов включения слова в русский язык: Entente (иноязычное вкрапление) = Антанта^[230] (транслитерация) = страны Согласия (семантическая калька):

(1) Американские автомобильные фирмы изобрели совершенно новый способ продажи своих машин. Он предоставляет молодым девушкам, независимо от их социального положения, совершенно новые автомобили последней модели и бесплатное пользование на каждый «уикэнд» в течение 4 месяцев (Возрождение. 1939. 7 июля. № 4191).

(2) Многие англичане за последние годы приняли за правило проводить свой пресловутый Weekend [sic; с заглавной буквы] на материке (Руль. 1930. 4 янв. № 2768).

(1) Далее Троцкий прохаживается насчет империализации entente, которую он считает копированием методов Гогенцоллернов и находит союз с Германией возможным и желательным (Возрождение. 1919. 9 июля. № 3).

(2) Телеграфное агентство принесло известие о том, что по решению конференции в Aix-les-Bains отдельные державы могут вести переговоры с Россией «лишь в том случае, если они не противоречат интересам всей Антанты» (Воля России. 1920. 18 сент. № 6).

(3) Несомненно… что мы вовлечены в очень опасный конфликт, куда ходом вещей будут втянуты и германское правительство и правительства стран согласия (Возрождение. 1919. 12 окт. № 86).

2. Вариантность морфологических форм. Этот тип обусловлен следующими причинами

• сосуществованием в эмигрантском узусе двух морфологических форм, разговорной и литературной, получивших отражение в письменной практике: кельнера?, шлипфера? (с ударным разговорным окончанием – а?) и кельнеры, шлипферы (с литературно-нормативным безударным окончанием – ы), пулловера? = pull-over’ы (особенно интересно то, что в русифицированной форме используется разговорный морфологический вариант, в письменной же – стилистически нейтральное окончание множественного числа существительных мужского рода с основой на твердый согласный).

(1) Шлюпферы (дамское белье) [реклама] (Дни. 1925. 1 февр. № 680).

(2) [Распродажа: ] кофты, пулловера, костюмы, шлюпфера (шерст[яные], шелк[овые]) (Сегодня. 1930. 12 янв. № 12).

• родовая вариативность, существовавшая в дореволюционном узусе: фильм (муж. рода) = фильма (жен. рода).

На колебание морфологической формы варваризмов существенное влияние оказывало взаимодействие ранее заимствованного иноязычного слова со своим прототипом. Обычно иноязычное слово заимствуется в какой-либо одной грамматической форме, даже если в языке-источнике оно обладает иными грамматическими конфигурациями; морфолого-синтаксическая и семантическая модификация совершается уже в принимающем языке. В эмигрантской прессе мы находим, в частности, такое воздействие грамматических категорий прототипов на заимствованные ранее в русский язык иноязычные лексемы.

• категория числа. Иноязычные заимствования реальность^[231], трикотаж^[232] в русском литературном языке используются как слова только в единственном числе (singularia tantum), однако возможность использования их в форме множественного числа в языке-источнике переносится и в эмигрантский узус: франц. ед. r?alit? – множ. r?alit?s, ед. tricotage – множ. tricotages. М. Я. Гловинская относит такие случаи к «нарушениям идиоматического правила в морфологии», так как распределение имен существительных по классам singularia и pluralia tantum «специфично для разных языков, а внутри одного языка достаточно лексикализовано». Нарушения в использовании категории числа в результате иноязычного влияния М. Я. Гловинская квалифицирует, в частности, как «ошибки на «идиоматических» участках» [Гловинская 2001: 44]. Приведем несколько примеров из нашего корпуса:

Дело представляли так: те, кто, утверждал, что вот-вот начнется разоружение и будет обеспечен вечный мир, – те человеколюбы и хотят мира; а те – кто не верил в эту словесность и предупреждал о тысяче противодействующих реальностях [sic; правильно: реальностей], – те милитаристы, империалисты и вообще злодеи человечества (Руль. 1930. 25 марта. № 2836).

[Распродажа: ]…верхние сорочки-трикотажи, галстухи [sic], кашнэ (Сегодня. 1930. 12 янв. № 12).

• категория рода: Марсель (название города) в русском языке склоняется как существительное мужского рода по опорному слову «город», однако под французским влиянием род может изменяться – Marseille (женск. рода); возможно, повлияла и финаль имени собственного – мягкий знак, на который могут оканчиваться русские существительные женского рода мягкого склонения:

Социалистический конгресс в Марсели [sic]… (Огни. 1924. 11 февр. № 6).

3. Лексико-семантическая вариативность – это варьирование плана выражения (русское и/или иноязычное слово) при общности (близости) плана содержания. Смысловое освоение иностранных лексем сопряжено с поиском лексико-семантических эквивалентов в русской лексической системе. Варваризмы могут использоваться для именования вполне привычных понятий и реалий, которые, будучи помещенными в иноязычный и инокультурный контекст, приобретают в языковом сознании эмигрантов прагматические и коннотативные «приращения». В первую очередь это касается специальных наименований; причины проникновения такого рода варваризмов в эмигрантский узус – следование иноязычному прототипу, стремление к точной передаче иностранного обозначения и, следовательно, реалии (прежде всего производственных, профессиональных понятий и отношений). Отсюда такие заимствования: аксидан (франц. accident – «несчастный случай»), волонтер^[233] (франц. volontaire – «доброволец»), дискретные расследования (нем. diskrete Untersuchung – «секретное, тайное детективное расследование»), жирант (нем. Girant из франц. g?rant – «жирант, индоссант; лицо, делающее на векселе передаточную надпись»), комбатант (франц. combattant – «фронтовик, непосредственный участник боевых действий»), контрметр (франц. contrema?tre – «мастер, бригадир, прораб»), шупо (нем. Schupo < Schutzpolizist – «немецкий полицейский (до 1945 г.)», принцесс-рояль (англ. princess royal – «старшая дочь английского короля»):

На металлургическом заводе в Лотарингии русский, работавший при доменной печи в числе двенадцати человек, также русских, отказался подняться вторично на смену наверх. Контрметр сообщил в бюро, что он, рабочий, не хочет работать – и рабочего уволили (Дни. 1926. 20 нояб. № 1164).

Тринадцать лет в Германии существовала 4-миллионная организация комбатантов, в кою входили бывшие офицеры и солдаты, принадлежавшие ко всем классам общества. Тринадцать лет длилась в Германии разруха и безпорядки [sic], и эта организация много говорила и ничего не делала (Сигнал. 1938. 1 сент. № 38).

Эмигранты работают в Шанхае… даже военными «волонтерами», образующими русскую роту шанхайского волонтерского корпуса, предназначенного для охраны города (Сегодня. 1930. 7 янв. № 7).

Судебная палата заслушала вчера дело 25-летнего Карла Берзиня, который обвиняется в подлоге векселя в 108 латов. На векселе Берзинь совершил подлог подписи жиранта Карла Тилита, передав означенный вексель в подложной передаточной надписью дальше, за свои личные денежные обязательства (Сегодня. 1930. 12 янв. № 12).

Детектив Bonstedt. Дискретные расследования, наблюдения, справки, адреса [реклама] (Руль. 1930. 1 янв. № 2766).

Подтолкования (при помощи русских синонимов или близкозначных слов) возможны, но не обязательны; все зависит от редакционной позиции или представления издателей газеты о степени освоенности того или иного варваризма в узусе эмигрантов):

Принцесса Мэри, графиня Хервусская, по случаю Нового года пожалована титулом королевской принцессы – («прицесс-рояль»^[234]) (Возрождение. 1932. 2 янв. № 2405).

Национальный Фашистский Институт по борьбе с несчастными случаями во время работы (аксиданы) и с профессиональными болезнями (Сигнал. 1938. 15 сент. № 39).

Интересную семантическую трансформацию испытало понятие «официант», которое представлено в нашем корпусе следующим лексическим рядом: лакей – гарсон – кельнер – gar?on. Русские эмигранты обычно использовали два варваризма: гарсон и кельнер/кельнерша.

Гарсоны приглашаются на собеседование о своих насущных нуждах в ресторан «Пти Эрмитаж» (Последн. новости. 1940. 1 янв. № 6853).

Старое русское слово лакей вытеснялось и заменялось нейтральным в прагматическом и коннотативном отношении варваризмом гарсон; кроме того, оказывала влияние и семантика – конкретное иноязычное заимствование имело более узкий объем понятия («работник ресторана, бара») в отличие от общего смысла слова лакей – «тот, кто состоит в прислуге».

Лакей (gar?on), кельнерша и посудомойник с многолетней практикой… ищут постоянную работу в русских ресторанах [объявление] (Дни. 1926. 17 нояб. № 1161).

Варваризм кельнер/кельнерша используется эмигрантами для наименования профессии официантов не только в Германии, но и в Англии (собственные обозначения waiter/waitress), и в Советской России. Примечательно, что даже во Франции для наименования женщины-официанта было принято слово кельнерша [РЯЗ 2001: 56]. Несколько примеров из нашего корпуса:

Особенно бросается в глаза назойливое и настойчивое ухаживание за иностранцами [находящимися в СССР. – А. З.] прислуживающих им кельнеров. Все кельнера, конечно, являются агентами ГПУ (Сегодня. 1930. 1 янв. № 1).

…на одной из дорог близ Эпсома [в Англии. – А. З.], в канаве была найдена мертвой… молодая очень красивая девушка Ангела Кесон, служащая кельнершей в одном из чайных ресторанов Лондона (Руль. 1930. 20 июня. № 2906).

Мы по ходу изложения уже неоднократно упоминали о фактах более раннего проникновения в эмигрантский узус некоторых слов, которые в русском языке метрополии оказались заимствованными значительно позднее. Причина этого кроется как в собственно лингвистической плоскости (непосредственное контактирование языков, конечно, заметно облегчает процессы заимствования), так и в идеологической области (в советский обиход некоторые буржуазные понятия проникали с трудом, а старые варваризмы изгонялись из него). Приведем таблицу некоторых слов-варваризмов из нашего корпуса в сопоставлении с датой первой лексикографической фиксации лексемы в русском языке метрополии.

Выводы

1. Тематическая классификация лексических варваризмов позволяет установить наиболее проницаемые зоны для заимствования. Тематика заимствований, представленная в нашем материале, близка к классификации Д. Эндрюса, предложившего семантическую типологию варваризмов в речи третьей волны эмиграции (в США). Практически совпадающие семантические типы лексических варваризмов в нашей работе и монографии Д. Эндрюса – свидетельство языковых универсалий в сфере заимствований, независимо от периода эмиграции.

2. Проникновение варваризмов в русскую эмигрантскую публицистику осуществлялось в следующих тематических зонах: а) профессиональные номинации (преимущественно рабочие профессии, занятия; ресторанное обслуживание); б) общественно-политическая лексика (особенно активно инкорпорировались понятия фашистской идеологии; оценка их была зачастую диаметрально противоположна в разных эмигрантских группах); в) сфера развлечений, культуры; г) спортивная область (преобладают, как и следовало ожидать, английские заимствования, что было связано с интернационализацией английской спортивной терминологии); д) технические номинации немногочисленны, но показательны и свидетельствуют о сосуществовании двух тенденций: сохранении старых, дореволюционных, номинаций и проникновении новых (радио, кино, телевидение); е) бытовые обозначения (прежде всего из французского языка).

3. Вариативность – неотъемлемое свойство, сопровождающее процесс заимствования на графико-орфографическом, морфологическом, лексико-семантическом уровне. Заметно иноязычное влияние (категория числа, рода), вызывающее грамматическую трансформацию старых заимствований.

4. Непосредственное языковое контактирование, отсутствие идеологических сдерживающих факторов способствовали более раннему проникновению иноязычных лексических элементов в эмигрантский узус, чем в русский язык метрополии.

3. Кальки

Уже в начале 30-х гг. XX в. Б. Унбегаун пришел к любопытному выводу, что калькирование оказывается преимущественным способом освоения иноязычного материала для тех языков, в которых сильно развиты словообразовательная деривация и словосложение (напр., немецкий). В немецком языке предпочитают чаще калькировать, чем заимствовать; в отличие от него, французский язык слабо использует калькирование; русский язык, как считал Б. Унбегаун, относится к «промежуточным» языкам, в которых развиты как калькирование, так и заимствование [Unbegaun 1932: 22]. Структурно-языковые особенности каждого конкретного языка оказывают существенное влияние на заимствование вообще и калькирование в частности; выяснилось, что разные языки неодинаково реагируют на языковые контакты, исходя из их (языков) собственной внутренней структуры и наличного словообразовательного инвентаря и лексического фонда.

У. Вайнрайх, один из основоположников теории языковых контактов, также отметил аналогичный факт: одни языки в результате языкового контактирования предпочитают «чистые» заимствования для восполнении «лексического дефицита»; другие языки обращаются к системным и структурным возможностям речевой материи (напр., венгерский, исландский, финский) и предпочитают калькирование, так как «в языках типа венгерского и иврита, где звуковая оболочка слов гораздо более строго кодифицирована, чем, скажем, в английском или французском языках, заимствованное слово будет поневоле резко выделяться на фоне слов родного языка, если его оболочка не подвергается радикальному изменению» [Вайнрайх 1972: 46]. Калькирование – это построение лексических единиц в принимающем языке по модели соответствующих слов-прототипов в языке-источнике путем:

а) перевода значимых частей (морфем);

б) заимствования отдельного значения и его внедрения в семантическую структуру уже существующей в принимающем языке лексемы;

в) перевода иностранных синтаксических моделей в принимающем языке.

Относительно процессов калькирования в языке эмигрантов вывод исследователей таков: «кальки возникают в речи эмигрантов активнее и раньше, чем заимствования» [ЯРЗ 2001: 122]. При калькировании процессы внедрения элементов чужого языка в русский для самого говорящего не столь очевидны, редко замечаются и осознаются говорящим. Уже в первых отечественных работах о языке русской эмиграции высказывалось мнение, что «явления интерференции в разговорной речи были значительно разнообразнее, нежели в письменных стилях и жанрах, где закрепленность норм поддерживала известную устойчивость» [Грановская 1995: 92].

В лингвистической литературе выделяют обычно несколько видов калек: семантические, словообразовательные, синтаксические. Рассмотрим подробнее их типологию на материале эмигрантской прессы.

3.1. Словообразовательные кальки

Изучая язык русской эмиграции, Е. А. Земская на основании собранных ею материалов констатировала отсутствие словообразовательных калек в эмигрантской речевой практике, высказав предположение, что для «русского языка второй половины XX в. [они] нехарактерны», поскольку «их расцвет приходится на язык XVIII – начала XX вв.» [Земская 2004: 421]. Мы можем поддержать вывод Е. А. Земской о нетипичности словообразовательного калькирования в эмигрантском узусе. В книжных стилях языка словообразовательные кальки возникают легче и естественнее, чем в устной некодифицированной речи, так как возможность визуальной оценки удачности/неудачности поморфемного перевода иноязычного слова на русский язык многократно выше, чем при аналогичном оценивании новообразования в спонтанной, живой, не столь контролируемой индивидом речи. Гипотетически кажется, что язык публицистики предоставляет самое благоприятное поле для экспериментов со словообразовательными кальками для выражения новых понятий. Однако на деле мы видим опровержение этой гипотезы: словообразовательные кальки единичны. Их функционирование в эмигрантской прессе диктуется:

1) либо традицией (ввоз – вывоз);

2) либо отсутствием слова в дореволюционном русском кодифицированном языке (штрейкбрехер);

3) либо потребностью назвать новые понятия (комнатонаниматель, радиоотправитель, полугодовка).

Проиллюстрируем это на конкретных примерах.

1. Старая экономическая калька ввоз – вывоз (очевидно, из нем. Einfuhr – Ausfuhr) в русском советском языке 20–30 гг. вытеснялась новыми заимствованиями из английского языка импорт – экспорт (англ. import – export). Терминологизация иностранных слов была вызвана не в последнюю очередь многозначностью русских слов; напротив, иноязычные термины обладали семантической однозначностью и функционально-стилистической ограниченностью (экономическая сфера) [Крысин 1968: 87]. В эмигрантском узусе можно наблюдать сосуществование как старых калек, так и новых заимствований, но все-таки с преобладанием первых, уже органично вошедших в лексическую систему русского языка:

…советский вывоз последние года составляет 37 проц. [ентов] довоенного вывоза, а ввоз 28 проц[ентов] довоенного ввоза (Дни. 1926. 19 нояб. № 1163).

Внутреннее экономическое положение во Франции очень хорошее. Ее ввоз и вывоз увеличились в значительных размерах, а урожай в этом году был отличный (Огни. 1924. 28 янв. № 4).

Народ! Не давай себя морить, не выпускай своего добра за границу. Разбивай и забирай все, что назначено к вывозу. Где не можешь, уничтожай: не себе, так и никому. Вставай против треклятой красной власти (Рус. правда. 1930. июль – авг.).

Слова импорт, экспорт в числе прочих попали в составленный братьями Волконскими список иноязычных слов, подлежащих изгнанию из русского языка и замене «русскими» семантическими эквивалентами ввоз, вывоз [Волконский & Волконский 1928: 52]; но на деле, заметим мы, – семантико-словообразовательными кальками.

2. Словообразовательная калька стачколом возникла как поморфемный перевод нем. Streikbrecher (букв.: Streik – «стачка», brechen – «ломать» > Brecher – агентивное существительное). Варваризм штрейкбрехер проник в период революции в общее употребление из профессионального жаргона революционеров [Mazon 1920: 17], куда в свою очередь попал из немецкого рабочего жаргона, очевидно, через польский; впервые слово фиксируется в СУ. Эмигранты могли не знать этого жаргонно-революционного слова и поэтому прибегли к структурному калькированию немецкого прототипа. «При создании словообразовательной кальки возникает новое слово. Его новизна носит двоякий характер. Во-первых, появляется некое новое значение. Во-вторых, для его выражения создается новый, не существовавший ранее в языке, звуковой комплекс» [Арапова 2000: 25].

2-го мая 1886 г. вблизи фабрики «Мэк Кормик» [в Чикаго. – А. З.] произошла схватка между стачечниками и стачколомами, которая, по всей вероятности, окончилась бы без кровопролития (Анархич. вестник. 1923. № 5–6).

3. Пребывание в иноязычном и инокультурном окружении, знакомство с новыми реалиями практически не вызвало у эмигрантов потребности словообразовательного калькирования. Исключением могут служить два калькированных слова: комнатонаниматель и радиоотправитель. Первое слово – калька с нем. Zimmermieter (Zimmer – «комната», Mieter – «съемщик, квартирант»). Его появление обусловлено двумя причинами: а) частотностью иноязычного прототипа в быту и лексиконе эмигрантов, б) наличием модели типа квартиросъемщик, квартиронаниматель, квартирохозяин в дореволюционном языке (также более ранних калек с немецкого):

Права комнатонанимателей в Берлине (Дни. 1925. 4 февр. № 682).

Полукалькой является существительное радиоотправитель как перевод нем. Radiosender: первая часть – ранее заимствованный русским языком морф, остающийся без перевода, вторая часть передает немецкий прототип (senden «посылать» > Sender):

Испанское правительство заказало в Германии несколько радиоотправителей. Предполагается сильно развить испанскую радиофонию (Возрождение. 1939. 14 июля. № 4192).

Создавались словообразовательные кальки тех иноязычных прототипов, у которых в русском языке были лексические соответствия, выраженные обычно аналитически, описательно, напр., слово полугодовка (англ. semi-annual, half-yearly), образованное при помощи суффикса – к(а), ср. рус. полугодовой период. Появление словообразовательной кальки в этом случае можно объяснить действием механизма языковой экономии.

6-го июля состоялось отчетное собрание парижских очагов Союза Младороссов по случаю окончания работы первой полугодовки младоросской работы в 1932 г. (Младоросская искра. 1932. 12 июля. № 20).

Иногда калькировались сложные слова (преимущественно из немецкого), семантика которых в русском языке могла быть выражена несколько иначе: равносильная игра (нем. ein gleichwertiges, ein gleichkraftiges Spiel) вместо узуальных русских выражений игра на равных, равная игра:

В первом хавтайме игра была равносильна и дала результат 14:13 в пользу Таллинна (Вести дня. 1940. 5 февр. № 29).

Итак, словообразовательные кальки крайне редко встречаются в эмигрантском узусе. Немногочисленные случаи словообразовательного калькирования, содержащиеся в нашем корпусе, свидетельствуют о непродуктивности данного типа калек в эмигрантском речевом обиходе. Они возникли как потребность назвать понятия (преимущественно жилищно-бытовые или технические), отсутствующие в языковом и интеллектуальном багаже людей, покинувших страну в годы гражданской войны. Изредка словообразовательное калькирование могло происходить и в некоторых тематически замкнутых сферах (напр., спорт).

3.2. Семантические кальки

Семантическое калькирование обычно негативно оценивается исследователями – «калькирование – явление… можно сказать, агрессивное», «это… тайный переодетый враг, а не явный грабитель, который ломится в дом» [Земская 2004: 421]. Семантические кальки в исследуемом корпусе эмигрантских газет представлены широко. Активность семантических калек объясняется психолингвистическими механизмами – ложной близостью русского и иноязычного слова, в результате чего у индивида возникает ошибочное представление о более широком семантическом объеме русской лексемы и тем самым перенесение в нее несвойственного значения. С целью выяснения тематических (идеографических) зон семантического калькирования представим их в виде тематических блоков.

1. обозначение общественно-политических реалий. Это одна из наиболее открытых сфер для проникновения семантических калек, что объясняется функциональным сходством лексического состава публицистики в разных странах и выработке на основе этого функционально-семантической близости, интернационализации значений многих слов публичного лексикона. Очень много семантических калек встречается в официальной терминологии:

• сфера управления, властных отношений и структур: главный секретарь (нем. Hauptsekret?r), деловой кабинет (Gesch?ftsregierung), занятия Сената (франц. occupations – «дело, работа, деятельность»), кабинетный кризис (нем. Kabinettkrise), парламентские каникулы (франц. vacances parlamentaires), конструкция власти (нем. Konstruktion), сконструирование правительства, сконструировавшееся правительство (франц. construire – «создавать»), дело скомбинировано (франц. combiner – «соединять, комбинировать»), Палата Депутатов (франц. La Chambre des d?put?s, англ. The Chamber of Deputies):

Накануне созыва дальневосточного Народного Собрания встал резко вопрос о конструкции власти (Воля России. 1920. 19 сент. № 7).

Второе дело особенно сложно было скомбинировано: заплечных дел мастера обвиняли левых с. [оциалистов]-р. [еволюционер]-ов [sic] и анархистов в налетах и старались их выдать за налетчиков и вместе с налетчиками судили (Анархич. вест. 1924. № 7).

Конгресс [США] распущен на «каникулы» до января 1934 года (Младоросская искра. 1933. 15 авг. № 32).

Сенат [в Риме] начнет свои занятия раньше (За свободу. 1925. 3 янв. № 2 (1406)).

Канцлер Маркс вчера был два раза принят президентом Эбертом, с которым беседовал о кабинетном кризисе. […] Большинство газет предвидит образование делового кабинета (За свободу. 1925. 3 янв. № 2 (1406)).

Эмигранты заимствовали переносное значение слова номенклатура (нем. Nomenklatura из франц. nomenclature – «список должностных лиц; господствующий социальный слой») и уже в 30-е гг. использовали это слово для именования советской руководящей верхушки. Слово номенклатура в значении «руководящие кадры»^[235] впервые появляется в русском языке метрополии в 60-е гг. XX в. с нейтральной прагматикой [НСЗ 1971: 320], в 80–90-е гг., в перестроечное время, термин приобрел пейоративную окраску^[236] [ТСРЯ 1998; см. об этом термине также: Ром-Миракян 1996: 94].

…оффициальные [sic] и общественно-литературные турнюры теперешней Русской номенклатуры (Младоросская искра. 1933. 5 янв. № 26).

Под иноязычным влиянием изменялись уже привычные словосочетания-термины, в русском языке функционирующие в определенной форме; так, оказалось вновь переведенным словосочетание рабочие классы, причем во множественном числе, как французский прототип classes ouvri?rs. Содержание французского понятия шире (classes ouvri?res – это скорее группы, объединения, союзы трудящихся, промышленных рабочих), чем более абстрактное по смыслу русское терминологическое соответствие рабочий класс (впрочем, являвшееся калькой с нем. Arbeiterklasse).

Цель борющегося труда – достижение свободы, социальной независимости и удовлетворения своих потребностей теми средствами существования – хлебом, одежей [sic], жилищами и культурой – которые в современном народном хозяйстве вырабатываются рабочими классами (Анархич. вестник. 1923. № 2).^[237]

Оказались заимствованными новые значения французских слов pr?sident («председатель»), vice-pr?sident («заместитель председателя»), которых ранее в русском языке не было. Таким образом, семантическая структура ранних заимствований президент, вице-президент в русском эмигрантском узусе расширилась.

Начинается торжественное заседание, посвященное Дню Православной Культуры и св. Владимиру – покровителю Русской Фашистской партии. За столом президиума размещаются: президент партии ген[ерал] В. Д. Космин, вице-президент Н. П. Меди, главный секретарь К. В. Родзаевский… (Младоросская искра. 1933. 15 авг. № 32).

• сфера межгосударственных отношений: открытая дипломатия (франц. diplomatie ouverte, англ. open diplomacy, нем. offene Diplomatie), политика открытых дверей (франц. politique de la porte ouverte, англ. open door policy):

Кроме договора об ограничении морских вооружений, были приняты еще так называемый «договор четырех держав»^[238] о сохранении «status quo» в районе Тихого океана и «договор девяти держав»,^[239] впервые сделавший американский принцип «политики открытых дверей» в отношении Китая предметом определенного международного соглашения (Дни. 1925. 28 янв. № 676).

…выступая на собраниях и в печати, тысячи благонамереннейших политиков клялись в пацифизме и превозносили Лигу Наций, пакт Келлога, предложения о разоружении, открытую дипломатию, каждую очередную конференцию как путь к установлению мира всего мира^[240] (Руль. 1930. 25 марта. № 2836).

• сфера военных реалий: союз красных рубашек (нем. Rothemden – «красные рубашки; повстанцы, первоначально – сторонники Гарибальди, носившие красные рубашки»), страны Согласия (франц. entente), главная квартира^[241] Колчака (нем. Hauptquartier), концентрационный пункт (нем. Konzentrazionspunkt – «место сосредоточения, дислокации»).

Предполагается, что Гельсингфорс будет концентрационным пунктом экспедиционного корпуса в 50,000 человек, целью которого является взятие Петрограда. Французские военные суда крейсируют перед Гельсингфорсом (Голос Родины. 1919. 1–14 мая. № 264).

Очень часто на страницах эмигрантских газет использовалось терминологическое словосочетание концентрационный лагерь^[242] = концлагерь (нем. Konzentrazionslager) = изоляционный лагерь (единичные случаи) применительно к советским тюрьмам, местам заключения.

Четыре года назад среди русских в эмиграции появляется группа людей, принадлежащих к одному и тому же семейству. […] Очутившись среди русских эмигрантов, эти беглецы сделали заявление, что все они служили на привилегированных должностях у большевиков… что они имели дело гл[авным] обр[азом] с чекистами; сотрудничали в большевицких [sic] изданиях… что они являются отчаянными контрреволюционерами, за что и попали в концентрационный лагерь (Рус. голос. 1939. 26 февр. № 412).

Автор на самом себе испытал и высылку в места отдаленные и каторжный труд на лесных заготовках и тюремное сидение под «гостеприимным кровом» ГПУ и прелести пребывания в концентрационном лагере, откуда ему, наконец, удалось бежать (Рус. голос. 1939. 1–14 янв. № 406).

В местных [латвийских] газетах печатаются длинные статьи о тех насилиях, которые большевистские заправилы творят над беженцами. Ставятся беженцам всякие препятствия к их отъезду на родину, вплоть до заключения в тюрьму и концентрационные лагери, так что очень часто приходится вмешиваться латвийскому представительству в Москве, чтобы осадить чересчур ретивых агентов Чека (Руль. 1920. 1 дека. № 13).

Все это путешествие от Архангельска до Холмогор – сперва на пароходе, а затем на лошадях по болотам; этот монастырь, который превращен в концлагерь; зверские лица белых офицеров и чекистов, охраняющих заключенных, – все это произвело на меня впечатление могилы, в которую брошены люди для медленного умерщвления… (Анархич. вестник. 1923. № 5–6).

…мест заключения, изоляционных лагерей, переотправок арестованных в стране диктатуры коммунистов более чем достаточно (Голос России. 1931. 1 сент. № 2).

Следствие подтвердило, что нападение в Койюакане, предместье Мексико, было произведено группой в 60 коммунистов, принадлежащих к союзу красных рубашек (Возрождение. 1935. 2 янв. № 3500).

2. сфера экономических понятий. Эмигранты внимательно следили за экономическими процессами, протекавшими в мире капитала, участвовали в биржевых сделках, реагировали на колебания курсов валют. Во-первых, некоторые люди владели акциями иностранных фирм, купленными в России еще в дореволюционное время, до отъезда из страны. Во-вторых, русские акции и после революции продолжали свой экономический кругооборот на европейском рынке, участвовали в биржевых операциях. Экономическая хроника во многих эмигрантских газетах, освещавших различные аспекты мирового рынка, была постоянной рубрикой. Поэтому и неудивителен чуткий и быстрый отклик эмигрантского узуса на новые понятия и термины, использовавшиеся в иностранных языках, но отсутствовавшие в русском. Самой большой группой семантических калек, представленных в нашем материале, являются экономические термины; калькированное значение накладывалось на значения, уже существовавшие в тех или иных лексемах, в результате чего происходило усложнение, расширение семантической структуры слова. Приведем достаточно обширный перечень калькированных значений: ввести в кулису, акции в кулисе (франц. coulisse – «неофициальная, “черная” биржа»), в паркете (франц. parquet – «место на бирже для маклеров; собрание биржевых маклеров»), приход (очевидно, старая калька с нем. Einkommen – «приход, доход»), вывоз девизов (франц. devise – «валюта»), девизные курсы (франц. cours de devises), акции слабо (англ. weak – «слабый»), свободная валюта (нем. freie Devisen), вывозные премии (нем. Exportpr?mie), международный транспорт (англ. international traffic), страховые премии (нем. Versicherungpr?mie), привилегированные акции (франц. action de pr?f?rence, англ. preferred stock), контрольный пакет акций (англ. control packet of shares), чеки без перемен (франц. cheques inchang?), по уменьшенным ценам (франц. ? prix r?duit), очистка от пошлины (англ. bank clearing), понижательная тенденция (нем. fallende Tendenz, англ. declining tendency), потеря прав состояния (франц. d?chу?ance des droits civils), биржевой сеанс (франц. seance – «торговая сессия, торги»), твердое настроение валюты (англ. good tone, show a good tone – «быть устойчивым (о ценах)», франц. monnaie stable):

К концу биржи котировались:

В паркете: трехпроц. [ентная] рента 56,65 (пл. [юс] 0,15), Банк де Франс 15 895 (пл. [юс] 295).

В кулисе: Гольфильдс 331, 50 (пл. [юс] 0,50), Камбоджа 351 (м. [инус] 18).

Русские ценности в паркете и кулисе: Заем 1906 г. 18,80 (м. 0,60), Консолидир. [ованный] четырехпроц. [ентный] заем 20,95 (п. 0,45)… (Возрождение. 1927. 4 окт. № 854).

…Германия является страной, вывоз девизов из которой затруднен. Поэтому ей очень трудно конкурировать на иностранных рынках со странами со свободной валютой (Сигнал. 1939. 15 мая. № 5).

К держателям страховых полисов, которые вследствие эмиграции из России не могли больше платить страховых премий [объявление] (Дни. 1925. 1 февр. № 680).

Т-во [товарищество. – А. З.] Междунар[одного] Транспорта и Товарных Складов. Экспедиция, очистка от пошлины, хранение, страхование, инкассо, ссуды под товар (Сегодня. 1930. 12 янв. № 12).

В первой части сеанса наблюдалось продолжающееся понижение иностранной валюты, которое, однако, в конце сеанса сменилось более твердым настроением. На дивидендном рынке по-прежнему понижательная тенденция… (Дни. 1926. 19 нояб. № 1163).

[Суд] приговорил [Ю. Митровского] к двум годам тюрьмы с потерей всех прав состояния (Вести дня. 1940. 13 февр. № 36).

Номинативная потребность возникала не только для обозначения реалий специальных, чаще всего профессионально замкнутых зон, но и более обыденных: вольный рынок (нем. Freihandel, freier Markt), государство-купец (очевидно, имеется в виду, в современной терминологии, государство-донор, государство-инвестор, государство-кредитор; это английская калька donor state), французские купцы из Парижа (франц. marchand – «купец, торговец»), имитация, имитатор (франц. imitation – «подделка», imitateur – «подделыватель; фальшивомонетчик»), выставка образцов (нем. Mustermesse):

Цены на хлеб на вольном рынке все растут и растут, да и доставать его не так легко (Сегодня. 1930. 15 янв. № 15).

Каннибалы в Москве торгуют добром их жертв [убитой царской семьи – А. З.], и с ними торгуют просвещенные высококультурные гуманные купцы. Чекисты заливают Россию человеческой кровью, а чрезвычайные послы в золотом шитье и в страусовых перьях спокойно, важно шествуют по крови творцов великой империи (Возрождение. 1939. 14 июля. № 4192).

Остерегайтесь подделок и имитации, в настоящее время два подделывателя преследуются перед нами Сенским трибуналом (Младоросская искра. 1933. 5 янв. № 26).

При устройстве эстонского отдела на предстоящей выставке образцов в Лейпциге… особое внимание будет обращено на художественную сторону стэндов [sic] (Вести дня. 1940. 5 февр. № 29).

Очень многие из перечисленных понятий были выключены из советской жизни или комментировались (в советских словарях и газетно-книжных публикациях) как буржуазные, капиталистические понятия. Эмигрантский же узус оперировал экономическими терминами естественно и свободно, они были включены в лексическую систему эмигрантского языка (или как специальная терминология, или как часть повседневного узуса). Подавляющее большинство семантических калек не было знакомо русскому советскому языку и не использовалось в метрополии. Часть таких семантических калек проникла в русский язык метрополии только в постсоветский период, вместе с появлением частнопредпринимательских, капиталистических элементов в экономике СССР/России.

3. сфера технических понятий. Появление новых технических аппаратов, приспособлений требовало и их наименования, которое могло осуществляться либо путем заимствования иноязычных обозначений, либо семантическим калькированием некоторых значений. Семантические кальки в эмигрантском узусе для передачи технических явлений и реалий, с одной стороны, облегчали вхождение новых понятий в лексикон и их семантическое освоение, так как обладали внутренней формой (в отличие от «чистых» заимствований с неосознаваемой или затемненной внутренней формой), с другой – их использование в узусе вступало в серьезную конкуренцию с иноязычными прототипами, чаще всего являвшимися интернациональными обозначениями. Интернационализмы, как правило, были: а) более экономичными в языковом отношении (русские эквиваленты чаще представляют собой аналитические словосочетания); б) семантически специализированными, однозначными. Итак, в конкурентной борьбе лексических заимствований и семантических калек очень часто конечная победа оставалась все же за заимствованием, нежели за калькой. Зачастую даже пуристическое стремление к «чистоте» русского языка не помогало, в языковой системе семантические кальки не закреплялись, были окказиональными вследствие высокой степени лакунарности технического лексикона в эмигрантском языке и отсутствия кодификации. Предпринимаемые попытки семантического калькирования приносили в эмигрантский узус языковой продукт, далеко не всегда общераспространенный, общепринятый. Прежде всего калькируются:

• понятия кино– и радиоиндустрии, массовых представлений: картина (нем. theatralische Lichterspektakel, theatralische Vorstellung), говорящая тон-фильма (нем. Tonfim, англ. talk film, франц. film parlant), лекция с световыми картинами (англ. lantern slide – букв. «световое скольжение»), каскад оживленных рисунков – так замысловато эмигранты пытались передать понятие мультипликация, анимации^[243]), паразиты (франц. bruits parasites – «шумовые помехи»):

В «Сине-Ото» на этой неделе в уютном зале «Палэ Берлитц»… зрители могут видеть большую спортивную картину подготовки к Олимпиаде 1936 г. в Германии. Затем уморительный скэтч и каскад оживленных рисунков Уолтера Диснея и других (Возрождение. 1935. 15 марта. № 3572).

Победа тон-фильмы! Лучшее, что до сих пор дала американская говорящая, поющая тонфильма «Омоложенный»… в которой сочетаются захватывающий драматический сюжет последнее слово в технике передачи изображения и звука (Сегодня. 1930. 4 янв. № 4).

…общедоступная лекция проф. Могилянского «Япония в связи с последним землетрясением» (с световыми картинами) (Огни. 1924. 21 янв. № 3).

На днях мэр города Лангвилля [sic] устроил публичное заседание всех владельцев радиоаппаратов, а также всех «виновников паразитов». На заседании мэр пригласил из Парижа известного радиотехника, который сделал пространный доклад, в котором разобрал дело о паразитах и как с точки зрения технической, так и с точки зрения юридической (Возрождение. 1935. 1 янв. № 3499).

• названия электрических приборов, энергетические термины: горное солнце (англ. quarz lamp – «кварцевая лампа»^[244]), согревательные солнца (нем. Heizsonne – «рефлектор»), международная силовая конференция (нем. Kraft – «сила; электрическая энергия»^[245]), праздник мировой энергии (англ. world energy), электрические кресла (англ. electric chairs – «электрические стулья»):

Частная лечебница… д-ра [доктора] мед[ицины] Ник. Алекс. Кан. [sic] Рентген[овский] каб[инет], горное солнце, диатермия [реклама] (Дни. 1925. 8 февр. № 686).

…предлагает приобрести… согревательные солнца Warmag… [реклама] (Руль. 1930. 1 янв. № 2766).

Империи и монархии, республики, лиги наций – порождение дьявольских сил; пушки, дредноуты, удушливые газы, истребительный огонь; тюрьмы, виселицы, электрические кресла… (Анархич. вестник. 1923. № 1).

Вчера в Дворце Спорта [в Берлине] был устроен торжественный банкет в честь участников международной силовой конференции (Руль. 1930. 20 июня. № 2906).

4. сфера бытовых наименований, явлений повседневной жизни, спорта, культуры. Эта группа семантических калек довольно многочисленна в нашем корпусе, что, впрочем, неудивительно: нахождение людей в инокультурном и иноязычном окружении вызывало и повседневное взаимодействие, соприкосновение с реалиями, непосредственно затрагивающими быт эмигрантов.

• наименования, относящиеся к обозначению общественных, социальных, театральных, спортивных явлений: балласт (англ. ballast перен. – «то, что придает устойчивость»), дамский сингл (франц. single f?minin – «женская/дамская игра в теннис»), иммунизировать (франц. immuniser, нем. immunisieren – «делать невосприимчивым; предохранять»), обнимать (франц. incorporer – «включать», embrasser – перен. «обнимать, охватывать; заключать в себе»), задание (нем. die (Film)aufgabe – «цель, идея фильма; букв.: задача (цель, идея) фильма»), сухой (англ. dry – «сухой; запрещающий или ограничивающий продажу крепких спиртных напитков»),^[246] отчетный фильм («рецензируемый», англ. review – «рецензия, обзор», франц. compte «отчет, рецензия»), иллюстрированный (нем. illustrieren – «приводить примеры»), разведчик (англ. scout – «разведчик»),^[247] королева лета (англ. Summer Queen, нем. Sommerk?nigin), винный ресторан (нем. Weinrestoran), витаминный бар (нем. Vitaminbar), серия дождей (франц. serie de pluies):

Боевая сила армии определяется не только ее численным составом, ее вооружением и технической подготовкой, но, главным образом, тем нравственным баластом [sic] внутренних моральных сил воинов, ее составляющих, который создает то, что на военном языке называется духом армии и ее дисциплинированностью, тесно связанных между собой (Голос России. 1933. янв. – февр. – март. № 17–18–19).

Соед[иненные] Штаты будут еще «суше» [название заметки]. Заседание американского конгресса обсуждало доклад законодательной комиссии, подготовившей по желанию президента Гувера проект ряда мероприятий, имеющих целью еще более усилить ограничение потребления спиртных напитков в Соед. [иненных] Штатах (Сегодня. 1930. 10 янв. № 10).

Мокрая Финляндия^[248] [назв. заметки]. По последним подсчетам имеется – 135.000 высказавшихся за сохранение сухого режима, 7.000 – за разрешение только легких вин и 380.000 – за полную отмену всяких запрещений (Возрождение. 1932. 3 янв. № 2406).

…Г. Д. Гребенщиков в одной из своих неутомимых иллюстрированных лекций о Пушкине… сказал приблизительно следующее… (Рассвет. 1937. 11 февр. № 35).

Пускай обычный шпионский фильм обладает многочисленными художественными недостатками, но основное задание его все же в большей или меньшей степени художественное. На отчетном фильме лежит как бы некая пелена идейного задания, которая сразу же уменьшает привлекательность и порою даже мешает следить за игрой актеров и за нарастанием действия (Возрождение. 1939. 14 июля. № 4192).

В Париже открылся «витаминный бар» с открытой террасой и комфортабельными креслами. Коктейли и сандвичи, подаваемые в этом баре, содержат нужное количество витаминов на все случаи жизни (Возрождение. 1939. 7 июля. № 4191).

По-видимому, лето Св[ятого] Мартина закончилось и опять возобновится серия дождей (Дни. 1926. 20 нояб. № 1164).

1 день записи желающих принять участие в конкурсе на звание «королевы лета» [реклама] (Руль. 1930. 20 июня. № 2906).

На сегодня в Москве назначено заседание вновь учрежденного при Цике СССР «Совещания по вопросам советского строительства». Это еще не «Булыгинская Дума», по проекту 1904 г., которая должна была иммунизировать самодержавную Россию от перехода ее к европейской конституционности… – нет, это нечто более робкое, более трусливое и – тем не менее – все же знаменательное «искание», означающее, несомненно, в принципе, отступление от партийной диктатуры (За свободу. 1925. 3 янв. № 2 (1406)).

После предательства вождей рядовая оппозиция, которая, действительно, впервые была широкой и обнимала рабочих профессионалистов и многих местных деятелей, восставших против мертвящей гиперцентрализации, чекистов и коррупции, была легко раздавлена (Воля России. 1920. 18 сент. № 6).

• бытовые реалии: ручные сумочки (нем. Handtasche), юбка-принцесс (франц. jupe princesse – «расширяющаяся книзу юбка»), «зеркальный» бархат (франц. velours miroir):

Инвентурная распродажа начнется во вторник: чулки, носки, перчатки… рейтузы, комбинэ, нижнее платье, ручные сумочки (Сегодня. 1930. 5 янв. № 5).

Денные рубашки. Комбинешен. Юбки-принцес [sic]. Шлюпферы (дамское белье) [реклама] (Дни. 1925. 1 февр. № 680).

…девица была одета в платье из черного так наз[ываемого] «зеркального» бархата… (Руль. 1930. 1 янв. № 2766).

4.3. Синтаксические кальки

У. Вайнрайх предложил отличать однословные заимствования от явлений интерференции, в которую вовлечены сложные слова или словосочетания (фразы). Во-первых, он упоминает так называемые «заимствованные переводы» (loan translations): все элементы грамматической конструкции, синтагмы фразы последовательно воспроизведены по модели языка-источника. Д. Эндрюс приводит выразительный пример из речевой практики третьей волны эмиграции в США: смотреть вперед на (+ Acc.) как калька с англ. to look forward to во фразе Смотреть вперед на нашу встречу (рус. нормативное предложение: Я с нетерпением жду нашу встречу) [Andrews 1999: 30]. Д. Эндрюс подчеркивает, что взрослые эмигранты, которые сами склонны к смешению языков, они посчитали бы эту фразу забавной или ужасной; но самое любопытное то, что эта фраза была записана в речи взрослой женщины, «позаимствовавшей» синтаксическую кальку у своих детей и использовавшей ее в своей речи.

Во-вторых, Вайнрайх также описывает тип «заимствованных переводов», в котором составные части данного выражения сохраняют лексические значения в заимствующем языке-источнике, но их синтаксическое комбинирование происходит под влиянием синтаксической прототипической конструкции в языке-источнике. Ср., напр., идиоматическое использование глагола брать/взять в речевой практике русских эмигрантов: брать автобус и брать курс (в университете) как результат калькирования англ. to take a bus и to take a course при рус. нормативных ехать/ездить на автобусе и слушать/проходить курс. «Говорящий специфицируется на употреблении одного глагола общей семантики, используя его в тех случаях, когда нормы русского языка требуют применения разных [выделено Е. А. Земской. – А. З.] глаголов» [ЯРЗ 2001: 97].

Некоторые синтаксические кальки очень заметны в речевом потоке («резкие», по выражению Е. А. Земской), другие – менее или даже почти неуловимы^[249] («нерезкие», по выражению того же автора [ЯРЗ 2001: 97]). Градация на «резкие» и «нерезкие» довольно условна и используется как рабочий прием описания языковых фактов с позиций говорящего на русском языке человека. И «резкие», и «нерезкие» кальки могут замечаться (но далеко не всегда) также билингвом, постоянно находящимся в иноязычном окружении, однако, как правило, распознавание своих или чужих синтаксических калек, умение выделить их из речи у билингва гораздо ниже, чем у человека, живущего в метрополии. Довольно часто такие люди испытывают сомнение в правильности, грамматической или синтаксической корректности той или русской синтаксической конструкции, даже если эти сомнения вовсе беспочвенны. Или же, напротив, билингвы бывают удивлены замечанием, что так по-русски не говорят, и мотивируют использование той или иной модели ее обычностью, принятостью в другом языке.

К «резким» калькам Е. А. Земская относит те, которые – с позиции индивида, обладающего «матричным» (не обязательно литературно-правильным, но обязательно естественным языком) – дисгармонируют с русским узусом. Это прежде всего:

1) употребление глаголов общей семантики (иметь, делать, взять/брать);

2) кальки-вопросительные конструкции (если вместо ли);

3) широкое использование пассивных конструкций (преимущественное функционирование кратких страдательных причастий прошедшего времени, полные формы страдательных причастий применяются намного реже).

В нашем корпусе калькируются прежде всего сочетания с глаголами делать, дать; они встречаются либо в спортивных репортажах (сделать гол – англ. make goal; рус. забить гол, мяч; дать результат – англ. to give a result; рус. закончиться с результатом, привести к результату), либо в культурной хронике (сделать скандал – нем. Skandal machen; рус. устроить скандал):

Первый хав-тайм протекал при абсолютном перевесе русских, непрестанно обстреливавших ворота противника. «Счет» был открыт правым инсайдом В. Краубнером, бывшим героем дня. Второй гол был сделан тем же Краубнером (Дни. 1926. 18 нояб. № 1162).

В первом хавтайме игра была равносильна и дала результат 14:13 в пользу Таллинна (Вести дня. 1940. 5 февр. № 29).

В 8 часов 15 минут вечера г. Прокофьев на тревожный телефонный звонок заявил, что он приедет, но не войдет в зал, пока ему на улице, в автомобиле, не будет уплачен гонорар. Действительно, в 8 часов 40 минут он подъехал к Бетховен-залу, но из автомобиля не вышел, несмотря на все мои убеждения. Наконец, вышли 2 лица из публики, пытавшиеся доказать ему, что он сделал перед лицом многочисленных музыкальных критиков скандал для имени русского артиста. Г. Прокофьев ответил: «Плевать мне на критиков» и лишь после повторных настояний упомянутых лиц появился на эстраде в 9 часов 15 минут вечера (Дни. 1925. 1 февр. № 680).

Нарушает синтаксические нормы глагольного управления также калькирование иноязычных глаголов, в результате чего появляются странные для носителя естественного/типичного русского языка, режущие слух глагольные конструкции: предложить к Лиге Народов (англ. to propose to), симпатизировать с большевиками (нем. sympathisieren mit, франц. sympathiser avec, англ. sympatize with).

«Daily News» пишет в передовой статье, что необходимо немедленно предложить к Лиге Народов Германию и Россию (Призыв. 1920. 13 (29.2) марта. № 62).

Большевики принимают всевозможные меры для введения своих печатных изданий во Францию, а также для того, чтобы доставить крупные суммы денег французским революционным группам, симпатизирующим с большевиками (Голос Родины. 1919. 6 мая № 257).

Встречаются и необычные случаи калькирования предложных конструкций: первенство на красоту (возможно, из франц. sur la beaut?, где предлог sur переводится русским предлогом на вместо более ожидаемого сочетания первенство по красоте).

Конькобежное первенство Европы на красоту принесло успех Венской школе… (Огни. 1924. 11 февр. № 6).

Исключить проникновение синтаксических калек не удается, так как в языковом сознании и речевой практике билингвов или людей, активно владеющих одним или несколькими иностранными языками, могут размываться (в различной степени у разных индивидов) грамматические системы двух (и более) языков. Постоянное обращение индивида к письменным иноязычным источникам постепенно снижает порог остроты нормативного русского словоупотребления, подмывает предложно-падежные связи слов, подтачивает ощущение «правильности» комбинации слов по правилам русской грамматики и способствует проникновению на страницы русскоязычной прессы иноязычных по структуре грамматических моделей.

Выводы

1. Семантическое калькирование – один из ведущих путей проникновения иноязычных понятий в эмигрантский узус.

2. Семантические кальки широко представлены в лексико-семантических группах, обозначающих: а) общественно-политические реалии; б) экономические понятия; в) технические номинации; г) бытовые реалии.

3. Подавляющее большинство семантических калек, функционирующих в эмигрантской прессе, было незнакомо советскому газетно-публицистическому лексикону.

5. «Ложные друзья»

Влияние первого языка на второй речи билингвов может приводить к появлению так наз. «ложных друзей» (франц. faux-amis, англ. false friends). В лингвистике этим термином обозначают следующее явление: неоправданное перенесение лексем из одного языка в другой на основании их близости в произносительном или графическом отношении, но с разным объемом значений. Исследователи сходятся во мнении, что «ложные друзья» в речевой практике билингвов – это факт разрушения языковых умений и навыков, проявление языковой коррозии. Встреча когда-то уже заимствованного в русский язык слова со своим прототипом, обладающим в языке-источнике более широким набором значений, оказывает существенное влияние на речевую практику эмигрантов и приводит к развитию в эмигрантском узусе двух взаимосвязанных процессов:

1. активизация или появление слов, схожих в графическом или звуковом облике, но в русском нормативном языке различающихся семантически: императорская фамилия (ранняя калька с нем. Kaiserliche Familie), эта калька активизировалась в эмиграции, хотя было возможно и параллельное использование словосочетания царская семья:

…знавшие значение воплощенной в Царской Семье угрозы, большевики попытались истребить всех членов ее (Младоросская искра. 1933. 5 янв. № 26).

Государь с Государыней стояли вблизи аналоя, а дочери Их – Наследник отсутствовал – как и Императорская Фамилия, бывшая почти в полном составе, стояли поодаль. По окончании молебна, во время чтения диаконом Высочайшего Манифеста об объявлении войны, послышались рыдания – то плакали некоторые из членов Императорской Фамилии (Рус. голос. 1934. 29 июля. № 173).

Происходит и неоправданное расширение семантического объема русских слов и смешение синонимичных лексем под влиянием какого-либо иноязычного понятия, семантика которого безразлична к семантическим тонкостям русских эквивалентов; наблюдается так называемая ложная синонимизация:

– красивая выставка (франц. beau – «прекрасный, превосходный, отличный»; ср. tr?s beau – «очень красивый»):

Очень красивая выставка открылась вчера в 2 часа дня в доме № 9 рю Дюрок. […] Здесь выставлены игрушечные крепости, деревни, куклы, выпуклые лото, хальма и т. д. (Дни. 1926. 19 нояб. № 1163).

– примитивные права человека вместо правильного элементарные права; смешение на основе общего смысла («простой, базовый, основной, изначальный»); ср. англ. primitive, elemental, франц. primitif (masc.), ?l?mentaire, в семантической структуре обоих слов есть общие, пересекающиеся семантические компоненты, которые могли решить возникшие сомнения пишущего (элементарный – примитивный), подтолкнув его к неправильному выбору слова:

Один за одним мы читаем горячие протесты против большевистской деспотии со стороны меньшевиков, соц. [иалистов]-революционеров, в том числе и левых. В этих протестах не только перечислены все преступления большевиков не только против социализма и демократии, но и против примитивнейших прав человека. Все партии и группы, социалистические и несоциалистические, жаждут ухода, исчезновения общего врага – большевиков (Возрождение. 1919. 15 окт. № 88).

– даровать звание (ср. франц. d?cerner des grades universitaires – «присудить ученые степени»; очевидно, произошло смешение, вернее – семантическая нейтрализация в языковом сознании пишущего глаголов глаголов присуждать и даровать (французский глагол d?cerner может быть переведен обоими русскими глаголами в зависимости от контекста или конситуации); смешение можно объяснить их стилистической принадлежностью к книжной лексике:

Сенат Лейденского университета даровал почетное звание доктора философии наследнице престола принцессе Юлиане, которая в течение нескольких семестров изучала в университете государство и международное право, а также историю (Руль. 1930. 4 янв. № 2768).

2. семантическое расширение ранних заимствований под давлением прототипа. У индивида формируется ассоциативная цепь: внешнее (формальное, звуковое, графическое) сходство слов -> семантическая идентичность давно адаптированного в русском языке заимствования и его прототипа. Назовем этот процесс лексической и семантической аппликацией: наложением нового, калькированного, значения на закрепленное, кодифицированное в русском языке значение, при сохранении формального облика слова. Семантическая аппликация была весьма частотна в эмигрантской прессе и нередко не замечалась говорящими (пишущими):

– аудиенция (нем. Audienz – «беседа, прием»; ср. рус. аудиенция – «официальный прием у какого-либо высокопоставленного лица»):

Парижская радиостанция передала аудиенцию, специально посвященную Достоевскому. Вступительное слово произнес Б. Ф. Шлецер, критический очерк – Лев Шестов. Затем были прочтены отрывки из произведений писателя (Меч. 1937. 11 апр. № 14).

– унитарный (очевидная калька с франц. fraction ?l?mentaire – «первичное подразделение»; возможно допустить смешение с unitaire – «единичный, унитарный»; ср. рус. унитарный – «объединяющий, единый»):

Технике организации взаимодействия огня и движения невозможно научить даже самой талантливой беседой. Этого умения можно достичь только путем многократной тренировки в работе унитарного отделения на реальной местности (Голос России. 1932. сент. – окт. № 13–14).

– санитарный (англ. sanitary – «очистительный, гигиенический»; ср. рус. санитарный – «связанный с санитарией; удовлетворяющий требованиям санитарии»):

…в РОВС-е всякое высокое назначение сопряжено с пожизненной индульгенцией на прощение грехов. Поэтому мы и надеяться не можем, чтобы санитарные мероприятия добрались до высоких «функционеров»… (Сигнал. 1938. 1 окт. № 40).

– практика (франц. pratique – «опыт, навык»; ср. рус. практика – «деятельность врача или юриста; круг пациентов»):

Лакей (gar?on), кельнерша и посудомойник с многолетней практикой… ищут постоянную работу в русских ресторанах [объявление] (Дни. 1926. 17 нояб. № 1161).

– универсальный (франц. universel – «общий»; ср. рус. универсальный – «разносторонний, охватывающий многое; пригодный для многого, с разнообразными функциями»):

…жестокой чистке подвергся аппарат и великорусских центров. Особенно пострадали здесь те группы коммунистов, которые были связаны с той или иной областью идеологической работы. […] Эта универсальная чистка не оставила незатронутой и самую верхушку партийной пирамиды: Политбюро (Меч. 1937. 4 апр. № 13).

– бенефис (франц. b?n?fice – «барыш, прибыль, доход»; ср. рус. бенефис – «спектакль в пользу одного из участвующих»; здесь – праздник, радость по поводу хорошего барыша, чаевых):

Шоферы, извозчики и ночные сторожа справляли [в новогоднюю ночь] настоящий бенефис (Сегодня. 1930. 2 янв. № 2).

– камера (франц. chambre – «отделение суда»; ср. рус. камера – одно из значений в СУ таково: «собрание народных представителей в конституционных государствах, палата депутатов (устар.)»). В русском языке метрополии эта лексема вышла из узуса как неактуальная, в эмигрантском же узусе ее существование подкреплялось прототипической формой:

В 1-й камере гражданского трибунала деп. [артамента] Сены разбиралось на днях не лишенное интереса дело (Возрождение. 1939. 14 июля. № 4192).

– импозантный (франц. imposant – «величественный, внушительный, представительный»; ср. рус. импозантный – «производящий впечатление (о внешности, поведении)»):

Польское население Варшавы, Кракова и Познани организуется с помощью многочисленных комитетов для защиты Верхней Силезии. Движение приняло импозантный характер (Призыв. 1919. 5(23) сент. № 46).

– фронтовая^[250] комната (очевидно, из польск. frontowa – «фасадная, передняя», из франц. front – «фасад», т. е. комната, окна которой выходят на фасад дома; ср. рус. фронтово?й – «находящийся в первой шеренге; находящийся на передовой линии боя»):

Комната фронтовая на Маршалковской с полным пансионом… [реклама] (За свободу. 1925. 4 янв. № 3 (1407)).

Основная морфологическая зона «ложных друзей» – имена существительные и прилагательные. Можно ли только эмигрантов упрекать за смешение близкозвучных слов, относящихся к разным языковым системам? Конечно, нет, так как аналогичные процессы могут происходить и в языковой практике индивидов, живущих в метрополии и использующих различные регистры литературного и разговорного языков. Однако в эмиграции языковой «иммунитет» к такого рода смешению снижается, и в речевой практике не одного или нескольких индивидов, а в массовом порядке, практически в речи всех без исключения эмигрантов, появляются «ложные друзья». С психолингвистической позиции это легко объяснимо: сходство плана выражения слова в русской лексической системе и иноязычной в лингвосознании и речевом поведении говорящего/говорящей вызывает чаще всего не чувства языковой осторожности, а напротив – психоментального облегчения и тихой «лингвистической» радости: хорошо, что не нужно лишний раз «напрягаться», потому что и «у них» какое-либо слово такое же, как «у нас». Возможность же различия в плане содержания близких (фонетически, графически) лексем отодвигаются в сознании подавляющего большинства индивидов на задний план и, как правило, игнорируется. Очевидно, такой психолингвистический процесс, происходящий в речевом сознании индивида/индивидов, мотивируется и регламентируется так называемым «законом экономии речевых усилий».^[251]

Выводы

1. Непосредственное языковое контактирование русского языка эмиграции с другими языковыми системами вызвало бурное вторжение иноязычных элементов в речевую практику.

2. Иноязычные вкрапления в количественном отношении составляют один из основных разрядов иноязычных элементов. В функционировании вкраплений проявляются следующие тенденции: а) сохранение дореволюционной традиции использования интернациональных слов, фраз (из классических или культурно значимых языков Европы); б) проникновение новых вкраплений (как обозначения реалий иной культуры, жизни, быта); в) стремление транслитерировать иноязычные названия как попытка смягчить или отчасти нейтрализовать их инородный графический облик, смягчить их визуальную непохожесть; г) латинская графическая форма вкраплений используется с целью идентификации важных для эмигрантов реалий (документы, паспорта, удостоверения личности и под.).

3. Лексические заимствования – одна из самых больших групп в собранном нами корпусе иноязычных элементов. Сравнение типов и тематики лексических заимствований, представленных в нашем материале, с группами иноязычных слов, проникших в речевую практику эмигрантов третьей волны (в США), показывает очень большое сходство в номинативных зонах, в которых происходило заимствование варваризмов. Заимствование новых понятий сопровождалось процессами варьирования как плана содержания, так и плана выражения; особо следует отметить влияние морфологии слов-прототипов, вызывающее трансформацию некоторых слов, уже ранее заимствованных в русский язык. Значительная часть иноязычных лексем попала в русский эмигрантский узус раньше, чем в язык метрополии, где их проникновение сдерживалось политическими и идеологическими причинами.

4. Калькирование представлено в нашем корпусе неравноценными в количественном отношении группами. Словообразовательные кальки не характерны для эмигрантского речевого обихода ни в устной, ни в письменной формах. Напротив, семантическое калькирование – один из основных (наряду с лексическим заимствованием) способов проникновения иноязычных элементов в русский язык диаспоры. Многие семантические кальки представляли попытку быстрого языкового реагирования на инокультурные понятия и реалии, однако отсутствовали устойчивость, стабильность в их использовании, была характерна известная доля случайности, одноразовости их создания, степень кодификации была практически нулевой – все это зачастую приводило к вытеснению калек иностранными лексическими заимствованиями (варваризмами). Тем не менее лексические кальки следует признать наиболее щадящим вариантом иноязычного натиска на русский язык. Синтаксические кальки в их наиболее резкой, агрессивной форме более характерны для устного (спонтанного) языка эмигрантов, нежели для письменного.

Глава 7
Прецедентные феномены

1. Понятие прецедентности

Имена, факты, события, цитаты, аллюзии, реминисценции, перифразы – необходимые и даже обязательные элементы публицистического текста. Они «размечают» смысловое поле, в котором совершается диалог с читателем журналиста или любого индивида, чье письмо, мнение опубликовано на страницах печатного органа. Использование языковых знаков, несущих некоторую культурную информацию, не является случайным, произвольным, немотивированным ни для автора текста (статьи, письма, отклика) в газете, ни для читателя, производящего интерпретацию использованных (прочитанных) ключевых имен, если обе языковые личности стремятся к высокой степени взаимопонимания. Через публичный текст и благодаря публичному тексту возможна коммуникация языковых личностей и социумов, которые отражают в тексте не столько свои языковые навыки и умения, сколько свои пристрастия, предпочтения, сомнения, симпатии и антипатии.

Советское время принесло читателям огромное количество новых ключевых понятий, знание которых было необходимым для адекватного понимания публичных текстов. Какие же ключевые понятия и имена были важны для эмигрантов? Даже беглый просмотр эмигрантских газет позволяет заключить, что, например, в изданиях анархистов, демократов и особенно монархистов явственно проступают тенденции к ностальгическому репродуцированию фактов и имен прежней эпохи. Как же представлено в эмигрантской прессе соотношение базовых, культурно значимых понятий, отражающих их современное (зарубежное) бытие и старых феноменов?

Очень часто читатель обращается к газете (журналу) даже не только и не столько за новой информацией, сколько за подтверждением, «сверкой» своих взглядов со взглядами других (редакции и читательской аудитории газеты).

Предваряя и предвосхищая исследования в области прецедентности, М. М. Бахтин так характеризовал социальную авторитетность цитируемых, воспроизводимых высказываний в культуре: «В каждую эпоху, в каждом социальном кругу, в каждом маленьком мирке семьи, друзей и знакомых, товарищей, в котором вырастает и живет человек, всегда есть авторитетные, задающие тон высказывания, художественные, научные, публицистические произведения, на которые опираются и ссылаются, которые цитируются, которым подражают, за которыми следуют. В каждую эпоху, во всех областях жизни и деятельности есть определенные традиции, выраженные и сохраняющиеся в словесном облачении: в произведениях, в высказываниях, в изречениях и т. п. Всегда есть какие-то словесно выраженные ведущие идеи «властителей дум» данной эпохи, какие-то основные задачи, лозунги и т. п. Я уже не говорю о тех школьных, хрестоматийных образцах, на которых дети обучаются родному языку и которые, конечно, всегда экспрессивны» [Бахтин 2000: 284–285]. В современной терминологии психолингвистики и когнитивной лингвистики этот исследовательский посыл можно выразить и так: «Тексты в нашем сознании существуют как гипертексты, включающие мириады ассоциативных связей, вязь перекрестных ссылок, “чувственную ткань сознания”… Понимание предусматривает в той или иной степени совпадение смысловых установок, культурного кода – базовых знаний о мире коммуникатора и реципиента (“одни книжки читали в детстве”)» [Петренко 2002: 20].

Прецедентные тексты не создаются языковой личностью, но передаются ей в процессе социализации и коммуникации, вместе с которыми происходит накопление этой личностью коммуникативного опыта. Прецедентные тексты не могут присваиваться индивидом, но он волен модифицировать их (диапазон широк: от узнаваемости и идентифицируемости другими индивидами до их полной неузнаваемости, приводящей к коммуникативным неудачам или провалам); прецедентные тексты семиотически и психологически важны и ценны для той или иной группы лиц в пределах определенного исторического периода, социокультурного контекста. Подобные тексты постоянно воспроизводятся в социуме, том или ином коллективе, их знание предполагается само собой разумеющимся, поскольку они составляют фундамент коллективной памяти, условие идеологического взаимопонимания и являются критерием социальной идентификации. Прецедентный текст носит сверхличностный характер; к прецедентному тексту постоянно обращаются в процессе коммуникации. Ю. Н. Караулов указывает на прецедентный характер, например: а) мифов, б) преданий, в) публицистических произведений историко-философского и политического звучания [Караулов 1987: 216].

Очевидно, можно говорить о существовании в сознании индивида некоего базиса, или тезауруса, словаря усвоенных (и присвоенных) текстов. Они, с одной стороны, нужны для полноценного участия индивида в социальной коммуникации на основе знания тех или иных культурных знаний, с другой – эти массово распространенные и шаблонизированные тексты выполняют важную роль посредника, медиатора между внешним миром и личностью. Такие микротексты выполняют компрессивную функцию, «сжимая» новую информацию до размеров уже известного словесного комплекса, который может либо игнорировать элемент новизны и тем самым заметно снижать воздействие новых фактов на индивида и общество, либо, напротив, возвышать даже банальный факт до значимого события. Действительно, в них в сжатом виде содержится большой объем культурной информации и заряд экспрессии. Именно эти свойства прецедентных текстов превращают их в культурно и семантически нагруженные знаки, широко используемые в публицистическом тексте, основной функцией которого является воздействие на (массового) читателя. В схеме коммуникации «адресант – текст – адресат» общение становится возможным при наличии общего фонового знания, присущего в равной степени как адресанту, так и адресату. Фоновые знания формируются на базе прошлого и настоящего народа, его обычаев и традиций, культурных, экономических достижений, ценностных ориентиров, религиозных представлений и т. д. Фоновые знания постоянно обогащаются, но в их структуре есть ядро и периферия: «ядро» позволяет сохранять и поддерживать функционирование прецедентных феноменов на протяжении длительного периода времени, «периферия» наполняет их актуальным историзмом и обеспечивает их экспрессивность и выразительность.

Прецедентный факт/текст рождается только из того фрагмента внеязыковой действительности, который приобрел в социуме некоторую ценность, культурную значимость, получил общественную санкцию, «заслужил» право располагаться среди других элементов на ценностной шкале. Оценочность – непременный атрибут любого прецедентного феномена.

В последние годы появилось даже понятие «прецедентной плотности текста» (Ю. А. Сорокин): в тексте сосуществуют разноуровневые включения, и частотный характер их употребления отражает некоторые доминантные для автора смыслы. Например, моделирование концепта «семья» Л. Н. Толстым – одного из центральных в идеологии и структуре его романов – отражает изменяющуюся жизненно-философскую позицию писателя.

Виды прецедентных феноменов с точки зрения уровней хранения и осмысления в культурной памяти таковы:

• автопрецеденты (феномены окружающего мира, обладающие тем или иным аксиологическим значением для данного индивида и включенные в неповторимые индивидуальные ассоциативные ряды);

• социумно-прецедентные феномены, известные «среднестатистическому» представителю какого-либо социума, группы, напр., Библия и Евангелие у христиан, метафора шахмат (после работ Соссюра) как визуальный объяснительный аналог правил языковой системы, знакомая лингвистам;

• национально-прецедентные феномены, известные «среднестатистическому» представителю данного народа или культуры;

• универсально-прецедентные феномены, знакомые человеку как homo sapiens.

Единицами более низкого ранга выступают: прецедентное имя, прецедентное высказывание, прецедентный текст, прецедентная ситуация [РКП 2002: 17], которые непосредственно репрезентируют прецедентные феномены в текстах.

2. Специфика прецедентных имен в прессе

Набор прецедентных феноменов, особенно функционирующих в печатных органах массового информирования (газеты, журналы), очень часто зависит от существующего политического строя, классово-политического устройства общества, социальной стратификации. Ясно, что в дореволюционное время структура и тематическая организация прецедентных феноменов, используемых в официальной публицистике, значительно отличалась от того репертуара вводимых советским идеологическим аппаратом социально и политически значимых имен, событий, призванных отражать новые классовые ценности, моральные установки. Проводилась жесткая селекция и регламентация прецедентных феноменов: одни из них принудительно навязывались, другие (имеющие отношение к религии, царскому прошлому и др.) – замалчивались и изгонялись из официальной культуры, переходя в сферу культуры неофициальной, маргинальной, «кухонной», лагерной.

Прецедентные феномены обычно усваиваются индивидом (1) неосознанно (в процессе семейного воспитания) или добровольно, в соответствии со своими склонностями, сферой интересов, занятий и проч. или (2) насаждаются «сверху», насильственно-протекционистски. В советской жизни уже начиная с конца 20-х гг. XX в. обозначился явный разворот в сторону второго типа. Культурно-идеологически значимые феномены должны были еще получить разрешение, санкцию вышестоящих властных органов, пройти официально-идеологическое «решето», отсеивающее «идеологически вредные» прецедентные имена и события.

По мере унификации и централизации советской печати в идеологическом, политическом отношении задавался, вырабатывался и набор прецедентных феноменов, используемых в пропагандистско-публицистическом стиле. Это понятно: построение нового строя нуждалось в его лингвополитической поддержке и обосновании при помощи некоторой суммы ключевых имен. Наиболее важными текстами, генерирующими прецедентные феномены, служили, конечно, работы К. Маркса, Ф. Энгельса, публичные выступления Ленина, а с конца 20-х и особенно с середины 30-х гг. – Сталина. Влияние ленинских работ на пополнение фонда прецедентных имен в 20-е гг. отмечал еще А. М. Селищев [Селищев 1928]. Типические, характерные приемы и обороты статей и книг Ленина, повсеместно изучаемых в Советской России, служили языковыми и стилистическими образцами для других революционных деятелей и работников печати. Лозунговость и тезисность – вот одни из ведущих языковых примет нового стиля. Тексты, выступления прочих революционных лидеров, художественные произведения более ранних эпох могли стать прецедентными в зависимости от ленинской оценки и от его внимания к ним, поскольку в советском дискурсе Ленин был не только авторитетным оратором, но стал и воплощением риторического идеала [Романенко 2002]. Иерархичность распространения, трансляции лозунгов и вообще прецедентных феноменов такова: партийно-политические идеологи (Маркс, Энгельс, Ленин, позднее – Сталин) -> высшая партийная верхушка -> партийно-политический аппарат -> массовые слои населения (рабочие, крестьяне, интеллигенция). Митинги, массовки, собрания, съезды, конференции, пленумы – эти новые формы вовлечения людей в политическое строительство способствовали и быстрому внедрению прецедентных феноменов в языковое сознание людей в масштабе всей страны. Справедливы слова М. В. Панова, сказанные, правда, в другой связи (при обсуждении вопроса о распространении в русском узусе произношения, приближенного к письменной форме): «Распространилось благоговейно-почтительное отношение к печатному тексту (особенно официальному)» [Панов 1990: 47].

Эмигрантская пресса, в отличие от советской, строилась на следующих основаниях.

Во-первых, убеждение подавляющего числа эмигрантов в необходимости сохранения России (в старом понимании) за рубежом требовало активизации и воспроизведения тех прецедентных феноменов, которые служат культурными «скрепами» в национально-исторической преемственности.

Во-вторых, страх перед утратой «русскости», денационализацией «детей» (подрастающего поколения, воспитывающегося вне пределов страны, родной культуры, языка), остро ощущаемый и переживаемый старшим поколением, способствовал со стороны педагогов, философов повышенному вниманию к внедрению в сознание молодежи, к преподаванию в школах и институтах важных в культурно-историческом отношении событий, фактов, имен российской истории и культуры.

В-третьих, реакция на советские государственные символы, знаки, проводившие новые идеи и ценностно-идеологические ориентиры (красное знамя, пионерские галстуки), в эмигрантской публицистике была болезненной, острой и иронической.

Примечательно, что эмигрантская пресса осталась довольно равнодушной к иноязычным прецедентным феноменам (применительно к той эпохе). И это понятно: будучи погруженными в иной культурный контекст, в иные социальные и бытовые условия, такие феномены не вызывали у русских эмигрантов той живой эмоционально-языковой реакции, как, например, советские языковые символы.

Из нашего рассмотрения исключены автопрецеденты, поскольку они чаще всего представлены и используются в узком окружении индивида (в семейном общении, в профессиональном коллективе), изучение их требует сбора материала, основанного на индивидуальной речевой практике индивида.

3. Прецедентные имена

В группу прецедентных имен включают индивидуальные имена, связанные с известным литературным текстом (Колобок, дядя Степа, Обломов, Тарас Бульба, Печорин, Онегин), или реальной/мифической ситуацией, выступающей как «прецедентно-порождающая» для того или иного имени (Иван Сусанин, Колумб, Иуда). Это узкая трактовка прецедентных имен, изложенная, напр., в [Гудков 1997; 1999]. Существует и более широкое понимание данного феномена, куда включаются различные типы имен собственных (антропонимы, топонимы, гидронимы, этнонимы, зоонимы) и нарицательные имена, которые несут печать культурно-исторической, общественной, страноведческой значимости, обладают высокой степенью прагматической информативности или экспрессивности (Ясная Поляна, «Вишневый сад», Кремль, Москва, Волга, волк, чукча) [Красных et al. 1997: 63; Химик 2002; Красных 2003: 197–209]. В дальнейшем изложении мы будет придерживаться широкой интерпретации прецедентных имен. Рассмотрим сначала имена собственные, которые составляют значительный фонд прецедентных имен в нашем корпусе.

Имена собственные как разновидность прецедентных феноменов мы разделяем на две большие группы:

1. реальные онимы (антропонимы, топонимы, мифотопонимы);

2. нереальные онимы (библионимы, теонимы, литературные антропонимы).

3.1. Реальные онимы

3.1.1. Антропонимы

Имена, фамилии исторических персонажей. Использование таких имен в публицистике преследует следующие цели: а) обращение, апелляция к прецедентам в прошлом, инициаторами которых были исторические личности, б) модально-оценочная характеризация современных деятелей, выявляющей те или иные стороны их деятельности. Отбор имен далеко не случаен, а выполняет важную ориентирующую функцию как автора, так и читателя. В нашем корпусе имена исторических личностей (как далекого, так и близкого прошлого) служат для выражения следующих идей.

а) выражение идеи деспотизма, жестокости, репрессивности, самовластия. Это одна из самых актуальных и постоянно воспроизводимых, репродуцируемых тем в эмигрантских газетах при характеризации правления советских вождей. В качестве ключевых выступают такие онимы:

• Иван Грозный (отложившиеся в русском культурно-ментальном сознании ассоциации с жестокостью), Малюта Скуратов (один из организаторов опричнины; в русском культурном сознании ассоциируется с безжалостной, беспощадной жестокостью):

Подавив огнем и мечом крестьянские восстания в России и на Украине, коммунистическая власть окончательно разорила крестьянское хозяйство. Карательные экспедиции действовали в деревне, подобно опричникам Ивана Грозного. […] Благодаря варварской системе заложничества и круговой поруке, были пролиты потоки невинной крови (Анархич. вестник. 1924. № 7).

На требовательных мастеров и техников рабочие, наиболее развращенные призраком своей якобы диктатуры, доносят в заводскую комячейку; комищейки бегут в чеку и неизбежное совершается. Головорубка Дзержинского начинает действовать: «в 99 случаях из 100» столкновение с рабочими кончаются для мастеров очень печально», – сознается Малюта Дзержинский (Дни. 1925. 3 февр. № 681).

• Наполеон, Бонапарт, а также производное наполеоновский (ассоциации с политическим вероломством, хитростью, авантюризмом). Это одно из самых частотных прецедентных имен в эмигрантской прессе.

Любителям проводить параллели и находить сходство между красными маршалами СССР и наполеоновскими, маршалами революционной Франции, необходимо помнить существенную разницу. Маршалы Франции все свои военные заслуги, ордена и свою славу получили в боях с внешним врагом, а советские – исключительно в боях со своим же русским народом. У маршалов Наполеона подлинный военный талант, личный героизм и доблесть. У красных маршалов – карательные экспедиции, кровавая «революционная совесть», партийные интриги. Красные жезлы советских маршалов, омытые в крови замученных русских людей, никогда не заблестят. Они лишь символ бессудных расстрелов, насилия, проклятия безумных лет сталинской диктатуры (Возрождение. 1937. 20 нояб. № 4107).

Тухачевский вел к тому, чтобы поставить Кр. [асную] Армию вне политики, повести ее по национальным рельсам и при ее помощи совершить антисталинский переворот. Сталин учуял в Тухачевском Бонапарта и смертельную себе угрозу (Рус. голос. 1939. 12 марта. № 414).

• Торквемадо^[252] (ассоциации с крайней жестокостью, безжалостностью, беспощадностью):

…большевизм просто интересует как сила, держащая в повиновении громадную страну, и художников привлекает «загадка Ленина», как в свое время – загадка Наполеона или Торквемадо (Дни. 1925. 10 февр. № 687).

• Лоренцо Великолепный^[253] (ассоциации с трусливостью, необоснованной подозрительностью из-за страха лишиться должностных благ, потерять свое место), Герострат^[254] (символ честолюбца, добивающегося славы любым путем), Фотий:^[255]

Некоторые все нарастающие деревенские действия из-за «угла» убедительно свидетельствуют большевикам, что им пора для своих политических прогулок подальше от деревни выбрать закоулок. Так и делает Лоренцо Великолепный – блаженнейший в своей гнусности Анатолий Луначарский. Собираясь оскандалить в мировом масштабе русское искусство в Париже своим «возглавлением» соответствующего русского отдела на международной, там открывающейся выставке этот Герострат русского просвещения, этот изуверный архимандрит Фотий коммунизма заранее ищет большевизму новых «попутчиков в Европе» («Известия» 20 янв.). И, конечно, обжегшись на русских рабочих и крестьянах, современный министр «народного затемнения» в толщу европейской демократии за попутчиками не суется (Дни. 1925. 27 янв. № 675).

В этом публицистическом пассаже любопытны языковые средства дискредитации политического (идеологического) оппонента, использованные в демократической газете. Один из ведущих деятелей советской культуры, народный комиссар просвещения, получает целый спектр характеристик, реализуемых при помощи прецедентных имен. Сам набор этих имен достаточно красноречив: с одной стороны, он дает представление о некотором наборе прецедентных имен в лингвокультурном багаже журналистов типичной эмигрантской газеты, с другой – показывает прагматические механизмы дискредитации. В этой цитате можно выделить два характеризующих ряда: 1) морально-оценочный; 2) профессионально-оценочный. Морально-оценочный ряд открывается апелляцией к имени Лоренцо Великолепного, призванного связать в сознании читателя данного персонажа с комиссарской должностью Луначарского на основании высокого статуса; далее следует нагнетание, суммирование характеристик «красного комиссара»: предельная, крайняя моральная низость, переходящая в беспринципность, притворное лицемерие (блаженнейший^[256] в своей гнусности); мания величия, крайнее честолюбие (Герострат просвещения); слепое подчинение идеологической доктрине, фанатичное мракобесие (Фотий коммунизма). Профессионально-оценочный ряд формируется за счет квазиантонимической пары понятий нарком народного просвещения <-> министр «народного затемнения». Такое сложное лингвориторическое построение пытается «вписать» данную фигуру в галерею исторических прецедентных персонажей, создавая оценочные характеристики не за счет нагнетания отрицательных эпитетов или бранно-грубых оценочных прилагательных, но за счет рационально-понятийной оценочности, формируемой прецедентными историческими именами. Даже антонимическая пара просвещение – затемнение построена с использованием отвлеченных имен существительных, противопоставляемых скорее на шкале рациональной оценки, нежели эмоционально-экспрессивной. Рационально-оценочные антонимы можно также характеризовать как конверсивные (т. е. антонимы, обозначающие противоположно направленные свойства, качества).

В качестве контрпримера уместно привести цитату, которая представляет собой образчик построения синонимических (или антонимических) рядов публицистического стиля в русском языке советского времени:

«Изумительный», «невероятный», «колоссальный», «незабываемый», «неизгладимый», а в особенности «потрясающий» и тому подобные эпитеты льются их советских литературных уст, как вода из фонтанных дельфинов, всякий раз, как дело заходит о какой-нибудь речи или просто афоризме возлюбленных вождей (Возрождение. 1937. 20 нояб. № 4107).

Совершенно очевидно, что синонимизация слов предельно-оценочной семантики уничтожает между ними разницу, стирает содержательную разницу и превращает их в словесные конфетти, лингворитуализованные и десемантизированные штампы. Эмигрантская пресса намного осторожнее использует такой стилевой прием. Пожалуй, исключение составляют народно-патриотические издания, охотно прибегающие к нагнетанию слов с резкой оценочностью, заложенной уже в самой семантической структуре слова (обычно это существительные или прилагательные), для открытого выражения своей позиции по отношению к тому или иному политическому оппоненту. Подавляющее же большинство эмигрантских газет предпочитает использовать рационально-оценочные характеризующие лексемы, нежели такие, в которых оценочность семантически/прагматически эксплицирована.

б) выражение идеи оппозиционности, противоборства с отжившими догмами: Лютер (аллюзии к реформаторству, изнутри подтачивающему официальную идеологию, господствующее учение), Александр Македонский (ассоциации с решительностью, смелостью, твердостью):

Какие же отношения создаются между прежними собственниками, у которых их имущество отнято на основании отмены принципа частной собственности, и новыми приобретателями, для которых этот принцип восстанавливается? Найдется ли Александр Македонский, который этот невиданный гордиев узел сумеет разрубить?.. (Руль. 1920. 2 дек. № 14).

История Сырцова и его сподвижников, а в нынешнем году Скрыпника, Шляпникова и многих других второстепенных показывает, что советский правящий слой – коммунистический мирок – сам вырабатывает в своей среде своих Лютеров (Младоросская искра. 1933. 15 авг. № 32).

в) выражение идеи фантасмагористичной, иллюзорной, призрачной жизни (о советской действительности): гофманская жизнь.^[257]

Вся Россия должна жить какой-то гофманской, сказочной, двойственной жизнью. Оффициально [sic] должны говорить казенные слова о «коммунизме», «социалистическом строительстве», «новой морали», а про себя, дома, – за бутылкой вина, как писал Оссовский, – мечтать, как заполучить «свой крошечный домик, свой ход, свой ключ, и, главное, свою кухню, хотя бы все это не превышало 6 квадратных аршин». Вы скажете: это мещанство. Нет. Это реакция всего человеческого изнасилованного ленинизмом организма на условную ложь нового мира, который не создан и которого кнутом и наганом создать было невозможно (Дни. 1926. 21 нояб. № 1165).

Апелляция к идеям и темам этого писателя, конечно, неслучайна; в русской литературе и публицистике сопоставление жизненных ситуаций, мироощущения литературного персонажа с тематикой рассказов, повестей Гофмана являлось одним из излюбленных. Ясно, однако, что использование фамилии Гофмана как прецедентного имени (т. е. стоящих за этим именем культурных, литературных аллюзий) ограничено рамками интеллектуалов, интеллигенции.

г) выражение идеи преемственности (гордость за предшественников, выступающих своеобразными духовно-моральными ориентирами русской (и славянской) культуры, осознание и попытка сохранения культурной традиции и единения сил в эмиграции). Обычно в этом ряду прецедентных имен доминируют фамилии поэтов и писателей, государственных, церковных фигур: Петр Великий = Петр Первый, Пушкин, Достоевский, Чехов, Сергий Радонежский, Иоанн Кронштадтский, Иоанн Гус.

200-летие смерти Петра Великого совпало с мрачной полосой нашей истории, когда даже слово Россия запрещено произносить там, в России (Дни. 1925. 10 февр. № 678).

Очередной симфонический радио-концерт Дженерал Моторс… будет посвящен величайшему русскому поэту А. С. Пушкину (Рассвет. 1937. 11 февр. № 35).

«Того, что происходит в России, – начал А. В. Карташев, – никогда не было. Это более чем варварское, это нечто адское. Восстать на человека, убить в нем душу, Бога, мораль, превратить человечество в послушное быдло – вот сатанинская цель большевиков, угаданная Достоевским» (Сегодня. 1930. 2 янв. № 2).

…Микса в своем «Течении» [название пьесы. – А. З.] – чешский Чехов:^[258] полная внешняя статика, богатая душевная скала переживаний, надрыв и скептицизм (Огни. 1924. 28 янв. № 4).

О. Иоанн Кронштадтский был известен всей России как пастырь добрый, посвятивший всю свою жизнь не только вверенному ему стаду, но и всей православной России (Рус. голос. 1939. 16 апр. № 419).

Пять лет назад, в 1920 году, назначенная Совнаркомом комиссия явилась вскрыть и ограбить мощи Святого Сергия [Радонежского] (Рус. правда. 1925. июль – авг.).

Мы знаем, что советская власть порвала со всем историческим прошлым России. […] Потушена лампада Сергия Радонежского. Уничтожены все русские святыни (Сигнал. 1939. 1 апр. № 52).

Сибирское казачество обратилось к чехословакам с призывом скрепить узы братства, связующие славян между собой; в ознаменование оказанных уже великих услуг постановило, что первый полк вновь формируемых казачьих сил будет носить имя Иоанна Гуса (Призыв. 1919. 5(23) сент. № 46).

Реставрация имен русской истории и культуры, начатая большевиками с идеологическими целями – внедрения в общественное сознание накануне Второй мировой войны мысли о восстановлении традиций преемственности между лучшими образцами в старой (народной, но не царской) России и новой, советской, иронично и болезненно воспринималась эмигрантами, которые усматривали в этом «грабеж» старых российских ценностей и беззастенчивое присвоение русской истории советскими правителями:

С целью поднять дух и создать «патриотические» настроения, вспомнили о Владимире Св[ятом], Александре Невском, Петре Великом, Суворове, Кутузове, Багратионе и др. «русских полководцах, защитниках родной земли». Отменили даже старый текст присяги, имевшей интернациональный характер, и ввели новый, где говорится о присяге на «верность народу и Родине и Рабоче-Крестьянскому [sic] правительству» (Рус. голос. 1939. 2 марта. № 414).

Более индивидуальны ассоциации, представленные в следующей цитате, в которой часть прецедентных имен не получила символического закрепления в культурном сознании, однако они могли легко интерпретироваться, «прочитываться» современниками; так, ассоциации с разорванностью, трагичностью бытия связываются с именем Бетховена, ассоциации с жестокостью, зверством, насилием – с Чингис-ханом, ассоциации с эпохальностью, эпичностью происходящих событий – с Гомером:

Поворот мира. Все плотины снесены, все глубочайшие шлюзы открыты. Силы неба и силы ада вырвались на волю. Небо и ад в тебе! Небо и ад… Блудница, Иисус, Чингиз-хан [sic], Бетховен и слепой Гомер – всё в тебе! Гибель мира и его возрождение – то и другое совершается в тебе! (Анархич. вестник. 1923. № 1).

Таким образом, антропонимы в эмигрантской прессе обнаруживают довольно отчетливую дифференциацию: имена зарубежных исторических персонажей явно тяготеют к выражению негативных ассоциаций (количество имен с нейтральными или позитивными коннотациями им заметно уступает). Напротив, имена русских (славянских) деятелей предстают как позитивно окрашенные.

3.1.2. Топонимы

Прецедентные имена, представляющие наименования тех или иных мест, выступают в эмигрантской прессе характеризующими знаками пульсирующей, взломанной революционными событиями современности. Рассмотрим некоторые типы топонимов, значимых для эмигрантов.

Урбанонимы – наименования населенных пунктов. Социальная революция 1917 г. принесла с собой и топонимическую революцию: массовое переименование городов, поселков, сел, областей с целью искоренения старого строя, закрепившего свои культурно-идейные, исторические ценности в названиях населенных пунктов, и внедрения новой, большевистской, идеологии при помощи присвоения городам и селам фамилий (прозвищ) коммунистических лидеров, или имен, отражающих пролетарские идеи. Понятно, что топонимические новшества инициировали в эмигрантском дискурсе сложную и противоречивую игру старых и новых названий. Часто советские названия давались с параллельными дореволюционными, причем особое внимание обращалось на идеологические переименования:

ТАСС сообщает, что совет народных комиссаров советской Великоруссии [sic] решил превратить Сталинград, бывшую Царицынскую… в «район образцового социалистического строительства» (Сегодня. 1930. 7 янв. № 7).

Одним из наиболее символически насыщенных прецедентных урбанонимов для эмиграции выступало название города Санкт-Петербург; в эмигрантской прессе мы зафиксировали следующие номинативные единицы (сменявшие друг друга на протяжении краткого хронологического отрезка), а также публицистическую перифразу: Питер – Петроград – Петербург – Ленинград – град Петра (Великого). Примечательно, что официально-торжественного названия Санкт-Петербург в нашем корпусе не встречается ни разу. Разговорное наименование Питер, бытовавшее в русском речевом обиходе с начала XIX в. и быстро попавшее в литературу (Пушкин, Гоголь, Лесков, Достоевский, Некрасов и др.), в наших материалах фиксируется только в текстах анархической газеты. В монархических, военно-патриотических, правых изданиях это название не используется:

…по Питеру и Москве прокатилась волна забастовок. […] Начались массовые аресты и обыски, заработала красная жандармерия вовсю, вылавливая все «крамольное» и «неблагонадежное» (Анархич. вестник. 1924. № 7).

Название Петербург (производное прилагательное петербургский) несомненно доминирует в эмигрантских газетах, вызывая либо исторические (отчасти ностальгические) аллюзии:

15–28.VII [1914 г. ] в Петербурге состоялось под председательством Государя заседание Совета Министров, на котором было решено… принять соответствующие меры, дабы не быть застигнутыми врасплох австрийскими приготовлениями (Рус. голос. 1934. 29 июля. № 173).

До революции Ю. Гессен был крупным дельцом и биржевиком Петербурга. Он стоял во главе нескольких крупных страховых и транспортных предприятий… имел репутацию очень ловкого и предприимчивого дельца (Сегодня. 1930. 14 янв. № 14).

либо выступая как нейтральное обозначение данного города (даже после смены его названия в 1924 г.):

Несмотря на все красные гонения на религию, уцелевшие церкви полны, а кто боится туда ходить, тот молится у себя на дому. Даже красноармейцы в казармах, скрываясь от взглядов шпионов, ночью укрываются с головой и крестятся под шинелью. Один наш Братчик [член Белого братства. – А. З.] сообщает, как он был в Петербурге, в праздник Казанской Божьей Матери, на службе в Казанском соборе. […] Собор был полон, не протолкаться. На глазах у молящихся слезы. Видно, это зрелище народной веры не понравилось красным. Теперь Казанский собор закрыт и обращен в «антирелигиозный музей» (Голос России. 1932. июль. № 12).

Многие советские граждане, живущие не в глубокой провинции, а в Москве и в Петербурге, до сих пор не получили денег, посланных им [из-за границы родственниками] на Пасху (Руль. 1930. 20 июня. № 2906).

Название Петроград (петроградский), введенное в официальный обиход в 1914 г. вместо германоязычного Петербург в напряженной атмосфере начавшейся Первой Мировой войны,^[259] использовалось эмигрантами главным образом в первые послереволюционные годы, хотя следы такого именования тянутся вплоть до начала 1930-х гг.:

В Петрограде и Москве зарегистрировано все «нетрудовое» население: бывшие помещики, чиновники, коммерсанты (Возрождение. 1919. 14 окт. № 87).

Советские газеты сообщают, что по амнистии будут освобождены от 12 до 16 тыс. воров в Москве и Петрограде. Советское правительство решило большую часть этих достойных участников юбилейных празднеств освободить по окончании главных торжеств 7 и 8 ноября (Возрождение. 1927. 6 нояб. № 887).

Голодные беспорядки в Петрограде. Толпа разнесла бывший магазин Елисеева, где продавались по особой цене отборные съестные товары для иностранцев и высших коммунистов (Голос России. 1931. 1 сент. № 2).

Название Ленинград (ленинградский) значительно уступает по частотности имени Петербург (петербургский). Если в момент переименования (в 1924 г.) это новое идеологическое название еще встречало языковой, по преимуществу ироничный, отклик эмигрантов, то в последующем оно часто использовалось как номинативное обозначение; прагматический ореол этого прецедентного имени-урбанонима обычно был негативным.

Вечно бедствием народным

Град был, как и мор и глад…

Бедствием отныне модным

Будет новый «Ленинград» (Огни. 1924. 4 февр. № 5).

В Ленинграде им [французским кооператорам] сообщили, что хлеб продается по карточкам, в размере от одного до двух фунтов на душу. Но когда их там повезли на молочную ферму, напоили хорошим молоком и сказали, что оно продается по 24 коп. за литр, позабыв прибавить: «лишь по особым карточкам для детей привилегированных коммунистов», французы, конечно, догадаться об этом не могли (Руль. 1930. 20 июня. № 2906).

Публицистическая перифраза Град Великого Петра^[260] – словесный штамп высокого стиля, в эмигрантских текстах противопоставленный не только и не столько советскому названию (Ленинград). Для эмигрантов (монархического толка) это был символ, концентрирующий в своей структуре энергетику (в православном обрамлении) прежнего наименования в ассоциативном отталкивании от большевистского (ленинского) названия. Приведем обширный публицистический пассаж, построенный на контрастивном сопоставлении портретов «трех городов» и – в обобщенном смысле – трех форм бытия: 1) дореволюционного (идеализированно-приукрашенного), 2) советского, пролетарского (обрисованного намеренно черными красками); 3) будущего, несколько фантасмагорического и утопического, но желаемого, чаемого.

Неузнаваем в пролетарской одежде названий красавец Град Великого Петра. Прямые, как стрела, улицы скалятся выбитыми торцами, засоренные, треснувшие широкие тротуары. Художественные решетки изогнуты, – некоторые разломаны на куски. Сиротливо торчат постаменты, с которых стащены памятники. Зеркальные окна стильных особняков местами залеплены грязной бумагой.

В полумраке тонут улицы, изредка освещенные маленькими лампочками. Снопы света вырываются лишь из нескольких ресторанов. То секция «безбожников», выполняя специальный заказ, собрав рабочих, представляет кощунственную мистерию.

Пустынны улицы. Ни души кругом. Попрятались православные, боясь в этот вечер показаться на улицу. Как мыши забились в комнатушках общественных квартир. Ждут полночи, чтобы, боязливо оглядываясь на плотно завешенные окна, достать из-под подушек заготовленные яйца и прошептать друг другу с детства свято заветные слова: «Христос Воскресе».

Придавила души гнетущая атмосфера беспредельного террора и, казалось, уж не выпрямиться им.

Горько переживает свое унижение Град Петра. С болью вспоминает, каким он был в такую ночь 22 года назад.

Сиял огнями. Сверху до низу усеяны разноцветными лампионами многочисленные церкви. У каждой – сверху – аршинный транспарант Х. В. [Христос Воскресе. – А. З.]. Экипажи, кареты, автомобили. Торопится нарядная толпа – каждый в свою церковь. До отказа набит огромный «Исакий седой с золотой головой!»… Генералитет в орденах и лентах. Министры, правоведы, лицеисты, дамы в белых туалетах. Радостно оживленные толпы на тротуарах против церквей ожидают начала процессии, и при первых звуках хора сотни голосов подхватывают Гимн Поправшему Смерть.

Спустился туман приближающейся полуночи. Все потонуло в его мгле. Не стало города. И… вдруг рассеялся, и на высоком небе задрожали от волнения золотые звезды.

Вдоль широкого Невского медленно двигалась длинная процессия. Тысячи шли и не слышно шагов. Ровно, в один ряд, как один человек. Остановились у церкви на Кровях,^[261] превращенной в ресторан, и засияла она снаружи сверху до низу, осветив подошедших.

В первом ряду Император Николай II с Алешей-царевичем на руках. Рядом царица Александра и три дочери с ней. Великие княгиня и князь. Патриарх Тихон, епископы, священники, сотни священства. Офицеры, солдаты, рабочие, женщины, дети. Много тысяч всех. У каждого зияют раны, у всех запекшаяся кровь. С пением «Христос Воскрес»^[262] [sic] три раза обошли церковь и пошли дальше. Зажигались неземным светом поруганные церкви при пении «Христос Воскрес». Молитвой звенел воздух, и пели далекие звезды.

От одной к другой шли, а на осиротелых постаментах вставали сорванные статуи Екатерины и всех царей. И когда проходили улицами, советские вельможи, занявшие чужие особняки, начинали шататься на обкраденных кроватях в неясном кошмарном ужасе. И радостно крестились забившиеся в щели православные в приливе непонятной им самим светлой надежды.

Все церкви обошли и вышли на заставу, где тянулись огороды и темнели необработанные поля. Шли и останавливались.

«Христос Воскресе!» —

И из глубин земных отчетливо доносилось в ответ:

«Воистину Воскрес [sic]».

То во Христе замученная Православная Русь, во главе с мучеником Царем, христосовалась со своей поруганной землей.

И отвечала Русская земля (Рус. голос. 1939. 9 апр. № 418).

Приведенный фрагмент построен на столкновении и сопоставлении трех образов Петербурга: 1) прошлого, царского; 2) настоящего, советского; 3) Петербурга как фантома (это те покойники-жертвы, люди и статуи, которые «вернулись» в родной город на Пасху как праздник духовного воскресения). Представим словесные описания города в виде лексических оппозиций.

Лексические средства, участвующие в формировании прецедентного имени Петербург, построены на контрастном сопоставлении трех смысловых блоков: живой, прежний город <-> пришедший в упадок, в запустение при советах <-> воскресший, восставший из мертвых (аллюзия с Пасхой). В этой художественно выраженной тройственности, а в символической перспективе – троичности Петербурга, можно усматривать также скрытый религиозный смысл и христианские аллюзии: от унижения – к воскресению. Итак, название бывшей столицы Российского государства (преимущественно в монархических, «правых» изданиях) часто оказывается окрашенным религиозной модальностью и предстает как символ будущего возрождения России. Эмигранты верили: сохраняя название Петербург, тем самым они подготавливают возрождение и воссоздание России без коммунистов, без большевиков.

Если наименование Петербург выступает и как символ прошлого, и как символ будущей, воссозданной России, то смысловым и контекстуально-антонимическим оппозитом ему является название Соловки, ставшее в эмигрантской прессе символом советского режима, метафорой советских тюрем и лагерей. Это прецедентное имя часто встречается на страницах эмигрантских газет, но уже не в религиозном, как это было прежде, обрамлении: Соловки символизировали в дореволюционной России для православного населения одно из святых паломнических мест.^[263] Напротив, Соловки, превращенные в советской России из монастыря в исправительно-трудовой лагерь, стали символизировать несвободу, бесправие, террор, бессудные аресты и тюрьмы при новом режиме и – шире – весь СССР как лагерь, тюрьму.^[264] Метафорическое именование СССР тюрьмой, адом – общее место (locus communis) эмигрантской публицистики.

В свое время за ряд статей противогосударственного содержания Борис Тиккар был приговорен к 3 годам тюрьмы. Отсидев 1 год, он попал под амнистию и был освобожден. Через некоторое время Тиккар совершенно легально с заграничным паспортом уехал из Эстонии в СССР, надеясь там, как коммунист, хорошо устроиться. Однако в советском «раю» ему не повезло; он попал в тюрьму, затем был сослан в Соловки. Освободившись из Соловков, он решил бежать из Сов[етской] России на родину (Сегодня. 1930. 10 янв. № 10).

По плану большевиков, ингерманландцы с момента выселения будут считаться преступным элементом и их труд, по примеру соловчан, будет использован бесплатно (Сегодня. 1930. 7 янв. № 7).

Хоронимы – наименования стран, государств. Среди многих названий государств, стран, встречающихся на страницах эмигрантской прессы, наименования Русь, Россия, СССР являются наиболее важными и значимыми прецедентными именами, определяющими и структурирующими способы восприятия своей страны людьми, волей или неволей покинувшими ее. Использование этих названий было очень активным в эмигрантском обиходе. В дальнейшем анализе этих трех ключевых концептов мы опираемся на некоторые теоретические положения теории фреймов, однако в рамках данной работы опускаем ее подробное изложение (общий обзор проблематики теории фреймов дан, в частности, в [Tannen 1993: 15–18; Lee 1997: 339–340; Ensink & Sauer 2003]), указав только базовые пункты.

Общение между индивидами оказывается возможным и успешным при наличии в сознании говорящих, в их картине мира неких смысловых, информационных «сгустков», фреймов (англ. frame – «рамка»). С каждым фреймом ассоциирована информация о деятельности в различных типах обстоятельств: 1) «пользовательская» информация (каким образом следует использовать данный фрейм); 2) контролирующая информация (какие последствия возможны при ее невыполнении или нарушении индивидом); 3) прогностическая информация (последующие действия индивида в случае провала ожиданий).^[265] Незнание, частичное знание содержательной структуры фрейма и его атрибутов приводит либо (в худшем случае) к коммуникативному провалу, либо к коммуникативным неудачам и отсутствию полноценного коммуникативного акта.

Характеризуя фреймовую семантику как одну из разновидностей современной когнитивной лингвистики, В. З. Демьянков предлагает такое определение фрейма: «это единица знаний, организованная вокруг некоторого понятия, но, в отличие от ассоциаций, содержащая данные о существенном, типичном и возможном [выделено нами. – А. З.] для этого понятия. Фрейм организует наше понимание мира в целом. Фрейм – структура данных для представления стереотипной ситуации» [КСКГ 1996: 188]. Фрейм предстает в виде сети, сотканной из семантических узлов (те или иные характерные черты ситуации) и ассоциативно-цепочечных связей между ними. Успешность применение процедур и механизмов фреймового анализа к имени собственному Россия (на материале современного русского языка) было продемонстрировано в работе [Чудинов 2001].

Рассмотрим фреймовую структуру имен собственных Русь, Россия, СССР, поскольку именно в этом смысловом треугольнике вращалась мысль эмигрантов, то воскрешая славное прошлое своей утраченной Родины (Русь), то отсылая к предбеженскому периоду и наполняя сердце тоской (Россия), то навевая чувства безнадежности и уныния (СССР). Индивидуально-личностное отношение к последнему наименованию и контрастивное сопоставление со вторым выразительнее и пронзительнее всего иллюстрируют, пожалуй, слова М. Цветаевой: «Была бы я в России, все было бы иначе, но России (звука) нет, есть буквы: СССР, не могу же я ехать в глухое, без гласных, в свистящую гущу» (из письма к А. А. Тесковой, чешской писательнице и переводчице).

Россия

Имя Россия, прежде выступавшее для подавляющего большинства населения в смысловой рамке «императорская Россия», «Россия как государство в Европе», после «захвата» страны большевиками, для многих эмигрантов изменило свои языковые очертания, будучи включенным в иную ассоциативно-смысловую сеть: есть ли такое государственное образование (насколько реально/фиктивно самое понятие)? есть ли у этого имени реальное содержание или имя лишилось своего многовекового смысла, стало пустым словесным знаком? Именно поэтому название Россия часто сопровождалось в прессе прилагательными, призванными отразить тот или иной аспект прошлой или возрожденной страны.

Смысловой блок (фрейм) «прежняя Россия» поддерживается и акцентируется следующими прилагательными: национальная Россия, самодержавная Россия, державная Россия, царская Россия, императорская Россия, русская Россия, былая Россия, «историческая» Россия и др.:

…прочный сговор с Германией, реальное удовлетворение ее жизненных интересов невозможны без общего сговора держав с честной национальной Россией, возвращенной к нормальной жизни. […] Без России, вернувшейся в мир, России целостной, державной, свободной нельзя восстановить нужного хозяйственного и политического «кровообращения» мира (Возрождение. 1939. 7 июля. № 4191).

Начинают тосковать по России вчерашние ее недоброжелатели. Начинают уже понимать, что всем нужна Россия, Россия царская, сочетавшая в имперском творчестве свою славянскую стихию с культурой древнего Востока и христианского Запада (Возрождение. 1939. 14 июля. № 4192).

Это откровенное пожелание польских радикальных и социалистических партий… чтобы в России не прекращалась гражданская война, – очень поучительно для русских людей и не должно быть забыто, когда возродится Державная Россия (Призыв. 1919. 5(23) сент. № 46).

Прилагательные недвусмысленно указывают доминирующие в сознании эмигрантов монархического толка представления о России именно как о монархической державе; довольно редки смысловые сопряжения будущей России с демократической формой правления:

Новая Россия будет Россией демократии (Огни. 1924. 28 янв. № 4).

Фрейм «новая, советская Россия» состоит из 2 подгрупп (слотов):

• слот «современная Россия» реализуется при помощи идеологических или модально-оценочных определителей: советская Россия (или заимствованное из советского дискурса сокращение сов. Россия), подневольная Россия оборванная и нарумяненная Россия, Россия голодает, порабощение России большевиками, Россия при большевиках, большевицкое [sic] разложение России:

[Лео Лондон] рисует перед миллионами французов картину оборванной и нарумяненной России (Возрождение. 1927. 4 окт. № 857).

Подневольная Россия молчит, а эмиграция пребывает в розни и блуждает во тьме… (Голос России. 1931. 2 авг. № 1).

…надо верно и дружно нам стать под святой стяг, поднятый Законным Царем. Надо сейчас же совершить то, что всего ненавистней всем врагам распятой России и, следовательно, что всего им полезней (Рус. стяг. 1925. 4/7 июня. № 1).

Эпитеты, даже будучи относительными прилагательными, приобретают в публицистическом тексте сильную оценочность. Данное явление хорошо известно в языке: относительность может легко переходить в качественность, это особенно касается политических понятий, терминов в переломные периоды развития общества. Ср.: прилагательные советский, коммунистический, революционный и нек. др. в языке революционной эпохи приобрели сильную качественность, порой оказывающуюся доминирующей в семантико-прагматической структуре понятия [РЯСОМ 1968: 217).

• слот «борющаяся, несдающаяся, непокорная Россия» формируется при помощи следующих модально-оценочных прилагательных, причастий, сочинительных синтаксических конструкций: живая Россия, воскресшая Россия, мыслящая, творящая и трудящаяся Россия, жизненность России, чтобы Россия стала свободной и довольной:

Есть инородное и чужеродное тело – бродячий революционный спрут, насевший на живую Россию (Возрождение. 1939. 7 июля. № 4191).

Вся борьба Дзержинского, Сталина и прочих аппаратчиков с троцко-зиновьевской [sic] оппозицией была и остается только «рупором» той борьбы, которую ведет вся мыслящая, творящая и трудящаяся Россия с реакционной, изжившей себя схоластикой ленинизма (Дни. 1926. 21 нояб. № 1165).

Сейчас Сталин спохватился, поняв, что самое наличие верующих в СССР, на 21-м году революции, есть отрицание смысла советчины, есть провал марксистского материализма, есть свидетельство жизненности России, знамение грядущего ее возрождения (Возрождение. 1937. 20 нояб. № 4107).

Необходимо… работать для того, чтобы Россия стала свободной и довольной, чтобы в ней жила не рабсила, – а человек (Рус. газета. 1937. № 3).

Фрейм «уникальность России». В эмигрантском интеллектуальном поле имя Россия выступает как имя-символ и реализуется в следующих слотах.

• слот «Россия и Христос». Происходит, с одной стороны, персонификация России, с другой – образуется смысловая и интертекстуальная перекличка с библейскими страданиями Христа. Так происходит комбинация и пересечение двух прецедентных имен: топонима Россия и антропонима Христос в одной общей, центрующей смысловой точке «страдания, невзгоды»: воскресение России, Россия Христа, восстанет и Россия, пытки над Россией, распятая Россия, обезглавить Россию, Россия заструилась потоками крови и слез и т. д.

…коммунизм умрет и восторжествует Россия Христа (Голос России. 1933. янв. – февр. – март. № 17–18–19).

Ротмистр Баранов остановился на ужасающих последствиях двадцатилетнего насильничества большевиков в России. Воскресшая Россия никогда не простит пролитой крови невинных (Возрождение. 1937. 20 нояб. № 4107).

…все честные Русские люди, которые хотят прекращения страшной социалистической пытки, творимой над Россией, в наших глазах будут союзниками… (Рус. правда. 1925. июль – авг.).

Не от этой ли крепкой веры [в Иисуса Христа. – А. З.], переходящей как бы «в видение», укреплялась наша несомненная надежда на воскресение России в течение последних 22 лет, когда мы видели ее распятой на кресте и в своей оставленности взывающей к небу: «Боже мой, Боже мой, вскую мя еси оставил?» (Рус. голос. 1939. 9 апр. № 418).

Персонифицированный образ России порождает характеризующе-субъективированное отношение к ней как к объекту защиты от посягательств недругов, «врагов»: любовь к России, враг России, в борьбе за Россию, палачи России, убийцы России, пораженцы России:

[Книга] проникнута глубокой любовью к России и надеждой на ее грядущее возрождение в славе и величии (Рус. голос. 1939. 1–14 янв. № 406).

…самый страшный и самый опасный враг России и русского народа – коммунизм (Рус. голос. 1939. 1–14 янв. № 406).

…невольно становится стыдно за Госуд. [арственных] людей Америки, за их заигрывания с палачами России (Голос России. 1932. сент. – окт. № 13–14).

Когда впервые в 1922 году призвали в Геную царских убийц, убийц России… в тот день предопределилось все, что совершается теперь (Возрождение. 1939. 14 июля. № 4192).

• слот «воля России». Символические ассоциации имени Россия развертываются в сравнение с вольной степной лошадкой:

Со стороны, да еще издали, трудно представить и оценить страшную губительность сталинской коммунистической банды, которая взнуздала, оседлала вольную степную лошадку – Россию и пока гонит ее, куда хочет (Рус. голос. 1939. 26 марта. № 416).

Вообще говоря, ассоциативное сцепление образа России/Руси с удалой ездой на лошадях (в частности, с тройкой; ср. «Мертвые души» Гоголя) или длинными многоверстными перегонами между остановками в пути на станциях (напр., «Станционный смотритель» Пушкина) или молодым жеребенком (поэма «Русь Советская» С. Есенина, где в образе жеребенка легко угадывается деревенская, сельская Россия) в русском культурно-языковом пространстве прочно входит в смысловую структуру имени Россия, так что появление метафорического сравнения и формирование нового слота с символическим содержанием (Россия – лошадка) не случайно. Символ только тогда жив, когда появляются новые формы словесного, языкового выражения в границах заданного образца – образа (смысловой «скрепы» символа).

Одним из способов актуализации символических связей прецедентного имени Россия является его семантико-смысловое сопряжение с приложением, функция которого – характеризация предмета через параллельное наименование. В эмигрантских изданиях одним из самых частотных приложений выступает другое прецедентное имя – Родина: общая Родина Россия, несчастная Родина Россия, Великая Родина Россия:

…обратимся ко всем казакам, живущим верой и надеждой в грядущее Воскресение нашей Великой Родины России и наших Казачьих Краев [Приказ Донскому Корпусу и Представителя Донского Атамана в Болгарии] (Рус. голос. 1939. 9 апр. № 418).

Наши мысли будут вместе с любящими общую Родину – Россию, как внутри Ея [sic], так и вне – за кордоном Ея границ (Рус. газета. 1937. № 1).

Ряд жестоких испытаний пришлось пережить нашей несчастной родине-России [sic] (Возрождение. 1919. 6 июля. № 1).

Способом смыслового и символического противопоставления выступает сочинительная связь имени Россия с именем Интернационал, причем эта оппозиция встраивается в другие контрастивные ряды актуализированных данной эпохой сопоставлений:

Нет и не может быть мира между Россией и Интернационалом, между Христом и Сатаною, между русским и коммунистом, между нами и вами (Рус. правда. 1925. сент. – окт.).

При помощи таких разветвленных квазисинонимических и квазиантонимических рядов имя Россия включалось в ассоциативно-вербальную сеть эмигрантского сознания, значительно отличавшуюся от ассоциативно-вербальных комплексов данного имени в официальной советской публицистике.

Русь

В русском дореволюционном узусе имя Русь использовалось либо в составе исторических терминов: Киевская Русь, Белая Русь, Московская Русь, патриарх Московский и всея Руси (сан восстановлен 5 (18) ноября 1917 г.), либо как стилистически окрашенное языковое средство (напр., Русь-матушка), употребляясь в риторическом или поэтическом стиле (художественной литературе, поэзии, фразеологии, пословицах и поговорках).

Терминов Малая Русь, Малороссия в нашем корпусе не встретилось, обычно употребляется название Украина. В отличие от советской публицистики, термины великорус (великоросс – название распространилось со второй половины XIX в.), белорус, малорус (малоросс) и образованные от них прилагательные великорусский, малороссийский достаточно часто встречаются на страницах эмигрантских изданий, являясь нейтральными словесными знаками:

В воскресенье, 18 февраля в новом помещении состоится «воскресник», в программу которого, между прочим, включено выступление великорусского оркестра под управлением Г. Медведева (Вести дня. 1940. 13 февр. № 36).

Сепаратизм не имеет глубоких корней в малороссийской ветви русской нации. Это явление заносное, подхваченное только частью малороссийской полуинтеллигенции из честолюбивых или корыстных побуждений (Рус. голос. 1939. 19 февр. № 411).

Я убежден… что мы все, т. е. все интеллигентные русские люди, носим в своих жилах такую смесь национальных кровей, что по признаку географического происхождения нам крайне трудно определить себя, – особенно в вопросах малороссийском и великорусском здесь мы очень просто столкуемся, когда надо будет, да, вероятно, и столковываться не надо будет (Рус. голос. 1939. 19 марта. № 415).

Напротив, в русском послереволюционном языке происходило последовательное устранение несущих негативные ассоциации прилагательных малый, великий при обозначении народов или национальностей, государственных образований (Великое княжество Финляндское). В СУ обозначения великорусский, великорусы (великороссы), великороссийский, малороссийский, малоросс, малорус, малорусский снабжаются пометами «книжн.(ое) устар.(елое)», «устар.(елое)», «доревол.(юционное)» с идеологическим (противоречащим реальной языковой истории терминов) подтолкованием для слов великоросс, великорусский: «название возникло в Московском государстве на почве великодержавной идеологии, объявлявшей русскую народность “великой” в сравнении с украинской и белорусской» (СУ Т. 1: 244) – и для малоросс, малорусский: «шовинистическое название украинцев» (СУ Т. 2: 130).

В эмигрантской прессе широко использовался термин Прикарпатская (Подкарпатская^[266]) Русь, выступающий для эмигрантов важным звеном культурно-преемственной традиции и несущий идею сохранения «русскости» на славянской земле:

Даже славянское отребье, созданное чехами в Прикарпатской Руси для угнетения русского населения, и «украинские сiчевики», – и те с оружием в руках, защищая свои «идеалы», ведут борьбу с венгерскими войсками… (Рус. голос. 1939. 19 марта. № 415).

Борьба за русский язык, за «русскость» – самое характерное явление в общественно-политической жизни того края, который один в целом мире сохранил название Руси, с присоединением географического прилагательного «Подкарпатская» (Возрождение. 1937. 20 нояб. № 4107).

Фрейм исторических и художественно-поэтических аллюзий. Они связаны с историческим прошлым государства, пронизаны фольклорно-поэтическими ассоциациями, которые могут дифференцироваться в эмигрантских группах. Данный фрейм получает воплощение в следующих слотах:

• слот торжественно-риторических, поэтизированных ассоциаций: Святая Русь; сияющая вечной красотой девушка:

…естественное желание русского человека вернуться на Родину и видеть ее обновленной от всякой нечести [нечисти? – А. З.]^[267] в образе сияющей вечной красотой девушки, имя которой «Святая Русь» (Рус. голос. 1939. 12 марта. № 414).

Раздробленность и идеологическое разномыслие миллионной русской эмиграции не только дало возможность нашему врагу закрепиться на родной земле – на Земле св. [ятой] Руси, но и помогло ему приблизиться к «дверям всего христианского запада»… (Рус. голос. 1939. 5 марта. № 413).

Использование прецедентного имени Русь в риторических контекстах призвано было поддержать эмигрантов духовно и не дать прерваться культурно-психологической нити, которая зачастую составляла единственную душевную и духовную опору эмигранта в зарубежье в надежде возвращения на Родину. Тоска по Родине, милым сердцу местам, русскому языку заключена в неологизме Святорусье, объемлющем все многообразие и глубину эмигрантских ностальгических воспоминаний:

Трудно влиять на такое массовое явление, как язык, но это особенно затруднительно вне родины, вне воздуха, который сам, по старинному выражению, – Святорусьем пахнет (Рус. голос. 1939. 5 марта. № 413).

• слот исторических аллюзий. В некоторых эмигрантских кругах, преимущественно демократических, либеральных возникает и противоположная интерпретация имени Русь, отождествляющая этот период истории с варварством и монголо-татарским невежеством. Важно отметить перекличку важных для русской исторической науки и общественной жизни (в споре славянофилов и западников в XIX веке и сменовеховцев и евразийцев в XX в.) культурно значимых концептов «Русь», «Россия», «Восток», неологизма «Чингисхания»,^[268] «Европа», которые оживились в эмигрантских научных кругах:

Для [современных славянофилов. – А. З.] идеал настоящей России находится в глубине веков, когда Русь была только Востоком. Возвеличивая Чингисханию, они забывают, что главным желанием русского человека тех времен было – да минет Бог орду. И как только Русь стала на ноги, то скоро потянулась к свету общечеловеческой, европейской культуры (Дни. 1925. 10 февр. № 687).

Фрейм монархических аллюзий. Прецедентное имя Русь в сознании монархически настроенных эмигрантов оказывается тесно сплетенным с идеей монархии, поэтому страна без царя, императора (началось все это, по их мнению, с отречения от престола Николая II) представляется им как обезглавленное, недееспособное государство:

Новый скорбный удар по русским сердцам – смерть патриарха, вновь нам громко твердит о пагубности нашего безглавия. Умер Отец наших отцов и все церковные люди ясно сознали, как тяжко и страшно им будет жить в наше лютое время без Церковной главы, а получить-то вновь эту главу на Руси бесгосударной [sic], безглавой, уже невозможно (Рус. стяг. 1925. 4/7 июня. № 1).

Фрейм церковно-православных аллюзий. Традиционные определения, сочетающиеся с именем Русь, – это православный, христианский:

…работаем мы и готовимся мы кровь проливать… за свободу своих детей… за Русь Православную… (Рус. правда. 1930. июль – авг.).

То во Христе замученная Православная Русь, во главе с мучеником Царем, христосовалась со своей поруганной землей. И отвечала Русская земля (Рус. голос. 1939. 9 апр. № 418).

Фрейм преемственности. В сознании эмигрантов существует устойчивая связь, соединяющая в смысловую цепочку когнитивно-ментальные образы «Русь прежняя» – «продолжение Руси/России в эмиграции» – «будущая возрожденная, воссозданная Русь/Россия». Прецедентное имя Русь получает расширительное употребление и возрождает старое, древнерусское значение, когда этим собирательным существительным называли жителей страны; в данном случае топоним Русь приравнивается к понятию «русская колония»:

…Пушкина чествует также американская Русь путём устройства лекций, докладов и литературно-музыкальных вечеров» (Рассвет. 1937. 11 февр. № 35).

Семантический механизм – метонимия: название страны переносится на людей, такое употребление в современном языке является стилистически маркированным и вследствие этого обладает мощным прагматическим потенциалом.

В эмигрантской публицистике имя Русь вступает в смысловое сопряжение с именем Россия (по принципу дополнительной семантической дистрибуции): название Россия ассоциируется с государственно-территориальным устройством, Русь – с его духовно-национальным и религиозным своеобразием. Ср. также окказиональные биномы типа Россия-Русь:

«Русская газета»… будет вести всевозможную борьбу против чужеземцев, мечтающих захватить русскую территорию и закабалить или уничтожить Русский народ, что – недопустимо! Мы против раздела России – мы за Свободную, Неделимую Русь (Рус. газета. 1937. № 1).

Нет двух Россий: России и Руси. Есть только одна: Россия-Русь. И те, кто любят Россию, любят ее потому, что она Россия-Русь. Не Русь, конечно, в смысле одной Московской Руси, а Русь в смысле того государства, пространства которого с незапамятных времен начали осваивать и в течение всей истории продолжали осваивать 3 ветви великого славянского народа, народа русского. Любят эту Россию потому, что чувствуют себя «русскими» (Возрождение. 1925. № 5).

Таким образом, в прецедентном имени Русь в эмигрантской публицистике, во-первых, актуализируются смыслы, обусловленные прежними историческими, культурными ассоциациями, во-вторых, происходит приобретение новых смыслов, связанных с эмигрантским «кругом жизни».

СССР

Обозначения нового, советского, государственного образования на месте прежней России живо волновали эмигрантскую мысль, свидетельством чего является многообразие как официальных советских, так и собственно эмигрантских неологизмов.

В эмигрантской прессе содержится целый спектр названий для советской России: Советы, СССР, СССР-ия, Советская Россия, Москва, Кремль, Совдепия, Советский Союз, Триесерия, Союз Советских Социалистических Республик.^[269] Понятно, что в этой парадигме члены не равны между собой: одни являются нейтральными номинативными единицами, другие представляют разовые обозначения или устойчивые газетно-публицистические метафоры.

Одним из наиболее частотных употреблений в эмигрантской публицистике является использование наименований Советская Россия, Советский Союз. Даже если эти названия применяются как номинативные элементы, нейтральность их кажущаяся: идеологический уточнитель советский решает все дело – его прагматика практически во всех эмигрантских изданий негативная. Написание еще не устоялось: можно встретить такие формы – советская Россия, Советская Россия, сов. Россия, советский союз, сов. союз, С. С. С.Р.:

…пришлось нам в последнее время на несколько месяцев задержать выпуск «Русской Правды». […] Были и крупные осложнения от того, что в пределах Советской России чекистским ищейкам удалось пронюхать некоторые линии нашего распространения (Рус. правда. 1925. июль – авг.).

Через некоторое время Тиккар совершенно легально с заграничным паспортом уехал из Эстонии в СССР, надеясь там, как коммунист, хорошо устроиться. Однако в советском «раю» ему не повезло; он попал в тюрьму, затем был сослан в Соловки. Освободившись из Соловков, он решил бежать из Сов. [етской] России на родину (Сегодня. 1930. 10 янв. № 10).

Некоторые депутаты, рассказывая о кровавых пиршествах чекистов в Грузии, одновременно поддерживали стремление грузин к отторжению от СССР. В этом «Известия» увидели выступление против «единства сов. [етского] союза» (Дни. 1925. 15 февр. № 692).

В самой [sic] C. C.С. Р. не прекращается борьба с «контр-революцией» [sic], переходящей временами в открытые возстания [sic]… (За свободу. 1925. 1 янв. № 1 (1405)).

Рассмотрим подробнее фреймовую структуру данного названия, тем более что она представляет интерес и с культурной, и с прагмалингвистической точек зрения.

Фрейм фиктивности. Содержательный, смысловой объем обозначения в эмигрантском дискурсе практически сводится к нулю: содержание понятия должно заключаться в термине «государство», однако эмигранты отказываются признать «законность» нового строя, тем самым лишая аббревиатуру СССР реального смыслового содержания. Прагматические оценки имени – однозначно негативные; метафорические сравнения, контекст подчеркивают это:

Мы хорошо знаем, как трудно Русским людям, сидящим за проволокой той огромной тюрьмы, что называется Советским Союзом, и принужденным видеть все через лживые очки красных советских газет, разобраться в том, что делается на белом свете (Рус. правда. 1925. сент. – окт.).

За теми же, сталинскими, дрожками услужливо бежали и бегут «Последние новости», забрызгавшие себя, теперь уже с ног до головы, большевицкой [sic] грязью. Что для них СССР. Без малого – «нормальное государство» – сказано в передовице «Последних новостей»… (Возрождение. 1939. 7 июля. № 4191).

Говорят об англо-франко-русских переговорах, как будто в течение двадцати лет Россия не заключена в грязный и кровавый гроб, именуемый СССР (Возрождение. 1939. 7 июля. № 4191).

Разговорное (по стилистике) метонимическое замещение Советы (< Советы рабочих и крестьянских депутатов) для обозначения советского государства, вынесенное из революционного языка, также используется в эмигрантской публицистике:

В германских промышленных кругах, имеющих дело с Советами, довольно сильное впечатление произвел арест жившего в Москве крупного дельца Юлия Исааковича Гессена (Сегодня. 1930. 14 янв. № 14).

…радуясь за «клику» японских «плутократов», большевики сулят россиянам только журавля в небе: «очень возможно, что советско-японское соглашение даст новый толчок к сближению между Америкой и советами»… Жди! (Дни. 1925. 30 янв. № 678).

Еще во времена гражданской войны родилось обозначение территорий, занятых большевиками, – Совдеп, Совдепия [Mazon 1920; Селищев 1928: 162, 184; Lehikoinen 1990: 85, 130; Comrie et al. 1996: 138, 140]. Хотя наименования использовались особенно широко антибольшевистскими партиями и группами, они проникли даже в большевистский речевой обиход, однако в 20-е гг. были вытеснены как обидные и неблагозвучные. Ср. только несколько примеров из эмигрантской демократической газеты:

Так как в Совдепии процветает небывалое в истории России взяточничество, то большинство беженских эшелонов имело возможность выбраться из Советской России благодаря крупным взяткам советским работникам» (Руль. 1920. 1 дек. № 13).

И если в первые полтора-два года главными факторами беженства были политические преследования и репрессии против врагов советской власти, то за последний год люди стали спасаться не от лично против них направленных скорпионов, а просто – от чудовищных, невозможных и невыносимых – политических, материальных, правовых, культурно – условий, превращающих жизнь в Совдепии в подлинный ад [Владимир Набоков. «Мы и Они»] (Руль. 1920. 2 дек. № 14).

В самом бесстыдном из своих «фельетонов» о Совдепии знаменитый Уэллс пишет, что русские анти-большевики [sic] «политически презренные люди» (Руль. 1920. 2 дек. № 14).

Аббревиатура СССР привлекала самое пристальное внимание эмигрантов, вызывая удивление своим звуковым обликом и уже вследствие этого служа объектом языковых манипуляций. Новизна, непривычность и непонятность такого обозначения рождала самые различные ассоциации или толкования. Одно из них – прочтение второго компонента как существительного Союз Советов (вместо правильного советских) Социалистических Республик:

…главным соперником Японии на Дальнем Востоке… являются не Америка и не Китай, а ближайший и коварнейший сосед в лице Союза Советов [sic] Социалистических Республик, или короче – СССР-ия (Голос России. 1932. сент. – окт. № 13–14–15).

Возможны и иные ассоциации, мотивированные структурными особенностями топонима. Аббревиатурное наименование страны вписывалось, в представлении эмигрантов, в словообразовательную и лексическую сферу коммерческой, экономической аббревиации:

Уже одно то, что буква [имеется в виду аббревиатура СССР. – А. З.] напоминает скорее наименование какого-нибудь банка или акционерного общества не может не иметь значения… (Младоросская искра. 1933. 5 янв. № 26).

Громоздкость аббревиатуры и возникающие в связи с этим очевидные затруднения при склонении аббревиатурного имени приводят в эмигрантском узусе к языковой попытке морфологической трансформации аббревиатуры СССР и включения ее в группу названий стран на – ия. Это – обычное явление на страницах эмигрантских изданий, которое может свидетельствовать о следующих семантико-морфологических и прагматических процессах:

1) стремление фонетически видоизменить, скорректировать труднопроизносимую аббревиатуру путем внедрения гласных звуков;

2) приспособление к названиям типа Россия и неологизмов послереволюционного времени Совдепия, Большевизия;

3) включение механизмов языковой игры, дискредитирующей чуждое идеологическое и политическое обозначение:

…порой казалось, будто комиссар, сам на замечая, читал какую-нибудь белобандитскую газету, в которой описывалось положение крестьян и рабочих на заводах и в деревнях СССР-ии, а не очередную агитационную статью… (Голос России. 1933. янв. – февр. – март. № 17–18–19)

…начиная от Северного Кавказа, через Волгу и Урал на Западную Сибирь и далее вплоть до берегов Тихого океана по СССР-ии прокатилась грозная волна землеробных восстаний… (Голос России. 1933. янв. – февр. – март. № 17–18–19)

…неизбежные нарастания настроений народных масс в СССР-ии, создающие внутреннее накапливание горючего материала (Голос России. 1931. 1 окт. № 3).

Там, в СССР-ии, в пятнадцатилетней изуверской пытке четвертования души и тела, русский народ безусловно приносит искупительную жертву за тяжкий грех временного ослабления в Христовой вере и братской любви, и, перерождаясь, постепенно пробуждается к возрождению национального единства» (Голос России. 1933. янв. – февр. – март. № 17–18–19).

Активизация образований на – ия для обозначения политико-географических реалий не является чисто эмигрантским изобретением, эта модель была вообще в ходу в языке 1920-х гг.: Скоропадия (по имени гетмана Скоропадского), Совдепия и даже Эрэсэфэсерия ([Mazon 1920: 32]. Очевидно, словообразовательная модельность спровоцировала также возникновение в речи стилистически (отрицательно) окрашенного окказионализма Большивизация/большевизия, выступавшего и как нарицательное, и как собственное существительное:

Этот, когда-то очень талантливый, писатель [А.Толстой] еще в 1922 году сменил эмигрантское существование на советское житье-бытье. В большевизии [sic] сразу же занял он весьма сытное местечко подле власть имущих… (Возрождение. 1939. 14 июля. № 4192).

В Большевизии нельзя звонить в колокола (Дни. 1925. 10 февр. № 1).

Таким образом, наименование СССР в эмигрантском публичном обиходе подвергалось многочисленным трансформациям; эта языковая свобода, вольность в обращении с аббревиатурой была вызвана лингвокультурным шоком от переименования и неприятием как нового строя, так и имени.

Фрейм языковых манипуляций органически связан с первым и вытекает из него. Повышенное внимание к непривычному фонетическому облику аббревиатуры СССР, выбранной в качестве имени для государства, вызывала негативные аллюзии лингвокультурного характера, порождая ассоциативный ряд, начинающийся с фоники слова (три звука «с») и заканчивающийся социальным «диагнозом»:

Оффициально [sic] в этом году России не было. Она была переименована в четыре звука какого-то разбойничьего посвиста – СССР… (За свободу. 1925. 1 янв. № 1 (1405)).

Сопоставление данной аббревиатуры со свистом соотносится со следующими культурными моделями:

1) народно-фольклорным мотивом свиста как разбойничьего сигнала на дорогах, обозначающего призыв к грабежу (путешественника, прохожего, проезжающего);

2) ассоциативно-фонетической связи с глаголом просвистеть «(разг.) бездумно истратить (деньги, имущество), растратить на пустяки, зря; профукать»; ср. народно-разговорную сентенцию: всю страну просвистели.

Пересечение, тесное сплетение обеих прецедентных ситуаций создает в эмигрантском культурно-речевом пространстве чрезвычайно плотное, пропитанное культурно-историческими и фольклорными ассоциациями [Плотникова 1999], модально-оценочное и прагматическое поле данной аббревиатуры.

Протест эмигрантов против использования труднопроизносимой консонантной аббревиатуры СССР для наименования своей родины рождает в эмигрантской публицистике окказиональное обозначение Триесерия/Триэсерия (с иронично-негативной окраской):

…рассчитывать на сытую и привольную жизнь в условиях Триесерии не приходится (Рус. голос. 1939. 1–14 янв. № 406).

Невежественные правители Триэсерии, настроенные, как и полагается истинным революционерам, истерически… (Возрождение. 1939. 14 июля. № 4192).

И ровно через двадцать пять лет отпразднует Англия четырехсотлетие со дня рождения Шекспира. Но откликнется на это празднество, даст Бог, уже не Триэсерия, а настоящая национальная Россия (Возрождение. 1939. 14 июля. № 4192).

Метонимическими замещениями названий Советская Россия, СССР часто служат другие прецедентные имена – Москва, Кремль:

Та же линия Москвы – точь-в-точь! – проводилась из дня в день «Юманитэ», по явному заказу Кремля (Возрождение. 1939. 7 июля. № 4191).

Английская полиция решительно взялась за распространителей красного яда, и множество тайных агентов Москвы было арестовано и выслано из Англии (Рус. правда. 1925. июль – авг.).

Потерпевшая тяжелое поражение в Каталонии и оставленная на милость победителя своими друзьями – красной Москвой и розовой Францией – красная Испания агонизирует (Рус. голос. 1939. 12 марта. № 414).

Таковы мысли Красного Кремля, мысли безусловно большие, широкие, хитро задуманные и сулящие советской власти и 3 Интернационалу широкие перспективы в отношении обеспечения их военного вторжения вглубь азиатских государств» (Голос России. 1931. 1 окт. № 3).

Значительное сокращение территории России в годы Гражданской войны, когда советское государство, по сути, ограничивалось центральными регионами, в первые послереволюционные годы послужило мотивом возрождения старого, бытовавшего в иностранных источниках XVI–XVII вв. наименования Московия:

Переговоры с какой Россией: Врангеля или Ленина? С федеративной Россией Вильсона или с искромсанной Московией Ллойд-Джорджа? (Воля России. 1920. 18 сент. № 6).

В эмигрантском обиходе отчетливо противопоставляются наименования Русь, Россия (с «позитивными» словесными определителями) наименованию СССР и Советская Россия (с «негативными» комментариями).

Мифотопонимы – это встречающиеся в библейских текстах названия мест, санкционированные в (христианской) культуре в качестве прецедентных имен. В нашем корпусе таких имен немного, и все они так или иначе характеризуют эпохальность происходящих событий, сопоставимых по своей масштабности, значимости с зарождением и распространением христианской религии, уничтожающей, ниспровергающей старый мир злобы и вражды («око за око, зуб за зуб») и создающей новый мир, мир свободы и равенства людей в рамках одной веры («нет ни эллина, ни иудея»). Примечательно, что мифотопонимы сосредоточены в «левых» или крайне «левых» изданиях, отстаивающих и пропагандирующих идею необходимости разрушения старого мира и созидания нового. Мифотопонимы в «левых» эмигрантских изданиях и выступали теми прецедентными именами, которые были призваны подчеркнуть аналогию поворотных, ключевых моментов истории, интенсивность, насыщенность переживаемых человечеством (тогда, во времена Иисуса, и сейчас, во время социалистических революций в Европе) времен.

Кашен и Фроссар не протестовали против решения задержать опубликование привезенных ими с большевистского Синая^[270] «скрижалей завета» (Воля России. 1920. 18 сент. № 6).

Вавилон^[271] нашего времени возведен. Дух засорен; любовь оцепенела; высохли источники жизни (Анархич. вестник. 1923. № 1).

Скорбь, которая в человеке не загоралась и не превращалась в пламя – самопожирающее пламя деятельной любви – становилась литературой, переходила в сочинительство. Человек из Назарета^[272] не написал ни одной драмы: он переживал драму… и больше, чем драму (Анархич. вестник. 1923. № 1).

Убийство царской семьи монархистами сравнивается со страданиями и последним путем Иисуса Христа, именно этим мотивировано использование библеизма Голгофа:^[273]

«Равнодушие эмигранской толщи» стало уже давно зловещим: с той самой исторически позорной для всех нас ночи с 16-го на 17-е июля 1918 года, когда наметившаяся будущая «национальная эмиграция» преступно-равнодушно стояла перед Голгофой Великой Национальной России, воздвигнутой в Коптяковском лесу руками изуверов Христовой веры Янкеля Свердлова, Исаака Голощекина и Янкеля Юровского (Голос России. 1933. янв. – февр. – март. № 17–18–19).

3.2. Нереальные онимы

Библионимы и теонимы. Это группа имен собственных, зафиксированных в священных книгах некоторых религий (Библия, Коран) или античных мифах и выполняющих в культурах, основанных на христианских, мусульманских, иудейских и др. ценностях, функцию прецедентных номинаций. В нашем корпусе такими именами являются прежде всего имена Бог, Господь, Господь-Бог, Иисус, Христос, Христос-спаситель; Иуда; Савл, Павел; сатана, дьявол, антихрист (из библейских персонажей); Юпитер, Молох (из персонажей античных мифов), Магомет (основатель мусульманской религии).

Центральными в группе библионимов выступают Бог, Господь-Бог, Господь, Христос, более редкими – Иисус, Христос-спаситель. Их использование в русском ментально-культурном пространстве неравноценно и обусловлено различными смысловыми акцентами, наделяющими то или иное библейское имя. Так, слова Бог, Господь-Бог, Господь выступают в ассоциативно-смысловой связи с представлениями о (христианской, православной) вере и строгом, но справедливом судье:

Наши красные властители в своем безумии дошли до того, что объявили войну Господу-Богу. И Бог за это не дает России счастья, и вся сплошная мука-мученская [sic] нашей советской жизни показывает ясно, что гнев Божий лежит над нами, пока мы даем править над собою антихристовым слугам из Третьего Интернационала (Рус. правда. 1925. июль – авг.).

…большевики, мысля создать на земле царство Божие без Бога, создали «советский рай», в котором мучают и терзают полуторастамиллионный народ (Голос России. 1931. 1 окт. № 3).

В народном сердце горят и не гаснут Русский огонь и вера в Бога (Голос России. 1932. июль. № 12).

Имя Христос прочно ассоциировано с искупительной жертвой и воскресением (духовным обновлением). Этот ведущий смысловой стержень прецедентного имени обеспечивает его комбинацию с другим именем – Россия, страной, возрожденной в будущем:

Восстал Христос – восстанет и Россия – вот наше непреложное упование, которое обновляется каждый год при наступлении Пасхи (Рус. голос. 1939. 9 апр. № 418).

…коммунизм умрет и восторжествует Россия Христа (Голос России. 1933. янв. – февр. – март. № 17–18–19).

Примечательно, что имя Иисус редко встречается на страницах эмигрантских газет, единственный в нашем корпусе пример – из анархической газеты (цитата уже приводилась в другой связи); это имя в первую очередь выступает как проявление повышенной духовной, психологической рефлексии индивида, поисков человеком самого себя:

Поворот мира. Все плотины снесены, все глубочайшие шлюзы открыты. Силы неба и силы ада вырвались на волю. Небо и ад в тебе! Небо и ад… Блудница, Иисус, Чингиз-хан, Бетховен и слепой Гомер – всё в тебе! Гибель мира и его возрождение – то и другое совершается в тебе! (Анархич. вестник. 1923. № 1)

Христу как символу спасения и защитнику людей противостоят сатана или антихрист^[274] – представители мира зла (в синхроническом плане отождествляемого с коммунистическими идеями).

Не может быть мира между Христом и Антихристом [sic]! (Рус. правда. 1925. июль – авг.).

Кровавая река, кровь убитых и замученных наших братьев, протекла между вами и нами. Нет и не может быть мира между Россией и Интернационалом, между Христом и Сатаною [sic], между русским и коммунистом, между нами и вами (Рус. правда. 1925. сент. – окт.).

Причем в ситуации религиозно-духовного выбора между русскими коммунистами и иностранцами, преимущество несомненно оказывается на стороне последних как принадлежащих к той же (как правило, христианской, мусульманской) вере. Напротив, проводниками антихристианских, богоборческих идей, «слугами» дьявола (сатаны, антихриста) и тем самым «лютыми врагами Христа» оказываются или «красные комиссары», или их сторонники:

Братья Русские! Встречая великий праздник Рождества Христова и Новый год под проклятым инородческим комиссарским игом, дайте в душе своей обет отдать все силы на то, чтобы гонимый красными слугами сатаны Христос, родившийся незримо в ваших сердцах, открыто воссиял на Святорусской Земле (Рус. правда. 1925. нояб. – дек.).

Россия допустила захватить власть над собой лютым врагам Христа, красным Комиссарам… (Рус. правда. 1925. июль – авг.).

Две гнусных цели имели в виду слуги Дьявола [sic], Комиссары, когда отравляли Святейшего [патриарха Тихона] (Рус. правда. 1925. июль – авг.).

Имя Иуда в европейской культуре является символом подлого лицемерия, низкого предательства; использование этого прецедентного имени в эмигрантской прессе мотивировалась потребностью, необходимостью распознания подлинных друзей и врагов России:

Преступной подлостью является споспешествовать иностранным изуверам навязать вредный ей [России. – А. З.] образ правления или просто грязными руками Иуды прекратив Ее существование, предав Ее, на произвол пиратствующих хищников (Рус. газета. 1937. № 1).

Итак, библионимы в эмигрантской прессе выступают как знаки, трактующие совершившиеся события не столько в социально-политической, материалистической плоскости (история «делается» людьми), сколько в теологическом: история – это промысел божий. Использование библейских прецедентных имен в эмигрантских текстах – это не просто дань прежней, дореволюционной традиции газетно-публицистического языка, широко применявшего данные феномены, это попытка перевести деятельность человека в область богословско-религиозной интерпретации. Именно с этим связаны эсхатологические и даже апокалиптические мотивы во многих эмигрантских газетах: революция – божье наказание России за ее грехи, за отступление, послабление в вере.

Теонимы (имена античных богов) намного реже употребляются в эмигрантской публицистике. С начала XX в. в русской литературе, публицистике активизировалось использование прецедентного имени Молох (у древних финикян: бог солнца, огня и войны, в жертву которому приносились человеческие жертвы, главным образом дети) в переносном значении «грубая, жестокая сила, требующая большого количества жертв». Социальным инициатором частого использования этого прецедентного имени послужила начавшаяся череда войн; ср., напр., название повести «Молох» А. И. Куприна. В эмигрантской прессе имя Молох выступает как символ милитаризованной эпохи с ее неисчислимыми человеческими жертвами:

Без всякого сопротивления пал оплот испанских республиканцев Барселоны – это давнишнее гнездо анархистов. Шестьдесят тысяч невинных людей принесены были там в жертву красному Молоху (Рус. голос. 1939. 5 февр. № 409).

Крест и Молох: капитализм, торговля, индустриализация… Золотой телец на торжище безумия. И – преступление. Нужда, гибель и смерть – таково искупление (Анархич. вестник. 1923. № 1).

Имя Магомет (основатель ислама, первый правитель мусульманского теократического государства) используется эмигрантами именно в европейском фонетическом обличье (в русской традиции чаще Мухаммед); в русском культурно-ментальном пространстве прецедентные аллюзии основаны на ассоциативных компонентах «авторитарность, безапелляционность, непогрешимость».

Сталин в своих ответах вещает как новый Магомет, носитель и выразитель абсолютной истины (Дни. 1925. 10 февр. № 687).

Прецедентное имя Юпитер (у древних римлян: верховное божество) используется эмигрантами для выражения идеи «предводитель, инициатор»:

На посту ректора [Тихонравов] вел неустанную борьбу с Катковым, этим Юпитером реакционной публицистики, находившимся в весьма двусмысленных отношениях к московскому [sic] университету (Огни. 1924. 28 янв. № 4).

Прецедентное имя Немезида (Немесида) (у древних греков: богиня мести) в эмигрантской газете приобретает аллегорический смысл – аналогичное возмездие рано или поздно настигнет совершившего/совершивших преступление:

Жданов… руководил на Урале расстрелами спецов, а в Нижнем Новгороде стоял во главе Чеки, причем заслужил там репутацию изувера. […] [О]н один из авторов сталинской «тактики», заключающейся в опозорении старых большевиков, в принуждении их, путем пыток, к самоошельмованию. Позорный конец они заслужили, но Немезиде было угодно, чтобы смерть они приняли от таких же палачей, таких же предателей своей родины, как и они сами (Возрождение. 1939. 7 июля. № 4191).

Итак, теонимы в качестве прецедентных имен употребляются для характеризации только негативных сторон какого-либо понятия или реалии, в отличие от библейских имен собственных, располагающихся по шкале позитивности – негативности. Кроме того, теонимы не имеют той доказательно-аргументирующей силы, как библионимы, выполняющие функцию всеобщей, универсальной (в пределах христианского мировидения) морально-этической мерки.

Литературные антропонимы – это имена литературных персонажей, прошедшие стадию культурно-языкового обобщения, символизации и ставшие прецедентными наименованиями. Такие имена нечастотны в нашем корпусе. Примечательно, что основным «поставщиком» прецедентных имен, имеющих характеризующе-модальную функцию, служили тексты Достоевского; далее следуют Салтыков-Щедрин, Гоголь. Используются следующие номинации: смердяков как выразитель идеи «все дозволено» (по имени героя из романа Достоевского «Братья Карамазовы») и производное с обобщенно-символическим смыслом смердяковщина («моральная вседозволенность»), Лебядкин в обобщенном значении «бездарный, пошлый графоман; паяц» (персонаж романа Достоевского «Бесы»), угрюм-бурчеевский (< Угрюм-Бурчеев, персонаж романа М. Е. Салтыкова-Щедрина «История одного города»), помпадур (очерк М. Е. Салтыкова-Щедрина «Помпадуры и помпадурши»), держиморда («тупой исполнитель грубой власти» – по имени полицейского в комедии Гоголя «Ревизор»), хлестаковский (< Хлестаков; из той же пьесы Гоголя).

Южные газеты Врангелевского [sic] толка за июль месяц, когда положение Врангеля было сравнительно хорошо и когда признание его Францией и объединение с Махно наполняли приютившую в Крыму реакцию радостными надеждами, дают тем не менее безотрадную картину бесшабашного хозяйничанья Пильцев, Кривошеиных, Глинок, Гербелей, жандармских ротмистров и помпадуров всех чинов и званий (Воля России. 1920. 14 сент. № 2).

…гитлеровская угроза заставляет кремлевских держиморд идти на уступки народу… (Рус. газета. 1937. № 1).

…льстивые выверты и фокусы вот уже семнадцать лет спасающие от расправы бренную толстовскую [имеется в виду А. Толстой. – А. З.] шкуру, обходятся писателю недешево. Поневоле научился он в совершенстве говорить и писать на рабьем эзоповском языке пьяного прощалыги [sic] Лебядкина (Возрождение. 1939. 14 июля. № 4192).

Смердяковы-сталины показались народу людьми в пустыне нашего безлюдия. Им на Россию – наплевать. Были бы они живы, их «партия» и их «идеология» (Единый фронт новой России. 1936. 19 янв. № 19).

Л. Г. Корнилов стал известен всей России телеграммой правительству: «требую прекращения преступного правления». Кто станет известен теперь наступлением на мировую смердяковщину? (Единый фронт новой России. 1936. 19 янв. № 19).

Если даже предположить самое худшее, поверить, что Сталину удастся его безумный угрюм-бурчеевский план ввести под видом совхозов и колхозов в России всеобщее крепостное право, все же русский народ не выдержит этого рабства, взорвет византийско-коммунистическое царство и поделит землю на… участки. Тогда он потребует на них «крепостей» (Руль. 1930. 2 янв. № 2767).

Гораздо реже используются имена литературных персонажей западных писателей: Робинзон (герой романа Д. Дефо «Жизнь и необыкновенные приключения Робинзона Крузо»; символ человека, попавшего в экстремальные условия, но несгибаемого, мужественного, ищущего выход из самых затруднительных ситуаций), Тартарен (герой романа А. Доде «Необычайные приключения Тартарена из Тараскона»; имя стало нарицательным, характеризуя болтунов, лжецов и хвастунов):

[Много русских] в Юж[ной] Америке, разбросанных по всем уголкам этого нового материка. Многие их этих русских Робинзонов переживают самое отчаянное положение… (Рус. газета. 1937. № 3).

Дальнейшее повествование о себе варшавского Тартарена-ренегата имеет тот же хлестаковский характер [оценка интервью Б. Савинкова, данного им в Варшаве. – А. З.]. […] Политическая сторона его интервью, выражающая чаяния не только Тартарена-ренегата, но и некоторых «патриотических» кругов, заслуживают особого суждения (Воля России. 1920. 17 сент. № 5).

Литературные антропонимы немногочисленны на страницах эмигрантской прессы, но заметна тенденция использования литературных имен в качестве прецедентных фактов из текстов Достоевского, Салтыкова-Щедрина и Гоголя, что объясняется, в первую очередь, актуальностью для эмигрантского культурно-интеллектульного обихода имен тех литературных персонажей, которые послужили предсказывающими, прогнозирующими, пророческими для социально-политических процессов в России конца XIX – начала XX в.

Выводы

1. Эмигрантская публицистика широко использует реальные имена как прецедентные факты в целях экспликации поляризации мира: с одной стороны, противопоставляются зарубежные имена исторических деятелей русским политическим, культурным персонажам, с другой – позитивно окрашенные названия (Русь, Россия) новым, советским (СССР, Советская Россия).

2. Среди нереальных имен собственных первенство держат библионимы, распадающиеся на две неравные группы: обозначений Христа, Бога и их антагонистов – Сатаны, Антихриста. Такая бинарная оппозиция неслучайна: прецедентные имена переводят дебаты о социальной борьбе между «красными» и «белыми», между эмиграцией и большевиками в плоскость религиозно-богословских апокалиптических ожиданий и предсказаний. Теонимы (как другая часть нереальных онимов) имеют преимущественно негативные коннотации; библионимы по степени прагматической насыщенности и культурной значимости значительно превосходят культурно-языковой потенциал имен языческих богов.

3. Литературные антропонимы не являются частотным компонентом эмигрантской прессы, но среди них вектор прецедентности со всей очевидностью направлен к текстам русских писателей (Достоевский, Салтыков-Щедрин, Гоголь); апелляции к персонажам произведений иностранных литераторов единичны.

4. Прецедентные ситуации

Прецедентная ситуация – это факт, событие, когда-либо бывшее в реальной действительности и выполняющее в культурно-речевой практике функцию идеальной, эталонной модели для объяснения, комментария какого-либо явления, апеллирующее к явлениям прошлого и т. д. благодаря коннотативному компоненту в смысловой структуре языкового феномена (сло?ва, словосочетания, пропозиции) [Гудков 1996; Красных 2001]. Прецедентные ситуации должны быть: 1) знакомы большому числу индивидов; 2) актуальны; 3) достаточно частотны. Прецедентными ситуациями могут становиться значимые события (988 г. – год крещения Руси, 1937 год – начало сталинских репрессий, 1985 г. – начало перестройки и т. д.), фрагменты мифов, литературных текстов, высказываний (сизифов труд, тридцать сребреников, окно в Европу и т. д.), получившие обобщенное значение и ставшие не только воспроизводимыми стереотипными элементами, но и смыслопорождающими символами.

В нашем корпусе содержится значительное количество языковых феноменов, являвшихся прецедентными ситуациями в эмигрантской прессе. Их использование в подавляющем большинстве случаев выступало одним из инструментов негативной характеризации советского строя.

1. Прецедентные ситуации, мотивированные историческими событиями и выраженные идиоматическими выражениями: Варфоломеевская ночь, мамаево побоище, Юрьев день, кровавая баня, татарское (большевистское, коммунистическое, чужеземное) иго:

…продолжающаяся вот уже 20 долгих лет безпросветная [sic] Варфоломеевская ночь (Рассвет. 1937. 11 февр. № 35).

Во время сплошной коллективизации – этого крестьянского мамаева побоища – было истреблено до 5 миллионов самых крепких хозяйств… (Сигнал. 1939. 1 апр. № 52).

В конце декабря прошлого года настал Юрьев день и для рабочих. Они теперь прикреплены к заводам. Вся трудовая жизнь рабочего отмечается в книжке, без которой он не может поступить ни на один завод, ни на одну фабрику (Сигнал. 1939. 1 апр. № 52).

Мировая война освободила славянские нации; ни одна из них уже не находится более под чужеземным игом, Славянство [sic] предстало перед миром освобожденное от оков, как самостоятельная действенная сила на арене истории (Огни. 1924. 7 янв. № 1).

…если познакомиться с теперешней жизнью наших несчастных крестьян в губерниях, не освобожденных еще от большевистского ига, худшего, чем татарское, – то становится страшно за наш народ… (Голос Родины. 1919. 11 мая. № 262).

В первый раз после остановки в течение 4-х недель сегодня вышли в Мюнхене буржуазные газеты. Все они выражают радость по поводу освобождения от коммунистического ига (Голос Родины. 1919. 6 мая. № 257).

Как видно из этих примеров, апелляция к прошлой русской истории, на протяжении которой концепт иго приобрел характерные для русского культурного сознания коннотации, в эмигрантской прессе оказался востребованным и очень частотным. Этот же идеологический концепт в иных прагматических рамках использовался и в советской публицистике, где этим характеризующим знаком именовали царское, дореволюционное прошлое^[275] или современное империалистическое (фашистское, буржуазное) настоящее.^[276]

2. прецедентные ситуации, обозначающие русские исторические реалии и получающие политико-идеологическую прагматическую актуализацию с помощью атрибутивных конкретизаторов или контекста: (советская) земщина, коммунистическая, колхозная барщина, (советская) опричнина, опричники (Ивана Грозного -> советские, сталинские).

Обязательными кандидатами на выборах [в Верховный Совет СССР] являются: Сталин и все его ближайшее окружение; Ежов и его пять главных помощников (Чернышов, Бельский, Рыжов, Фриновский, Дагин); на местах – также местные советские заправилы. Подготавливается, таким образом, парламент чекистов. «Земщина» вынуждена будет голосовать за «опричнину» (Возрождение. 1937. 20 нояб. № 4107).

Через пять лет весь Русский народ, все сто с лишним миллионов будут обращены окончательно в крепостных кабальных рабов. Крестьяне будут прикреплены к своим колхозам, где будут отбывать коммунистическую барщину, такую жестокую, какой не знали и в самые древние, стародавние времена подлинного крепостного права (Рус. правда. 1930. июль – авг.).

…колхозники сговариваются между собой и укрывают от казенной сдачи все, что возможно. Эти «излишки» красному начальству приходится вышибать из народа посылкой разных реквизиционных отрядов и ударных партийных бригад. […] Всюду крестьяне всей душой ненавидят колхозную кабальную барщину (Голос России. 1932. июль. № 12).

Карательные экспедиции действовали в деревне, подобно опричникам Ивана Грозного. […] Благодаря варварской системе заложничества и круговой поруке, были пролиты потоки невинной крови (Анархич. вестник. 1924. № 7).

У нас не было бы никаких оснований скорбеть о разгроме старой коммунистической партии, если бы поворот не сулил усиления сталинской власти при помощи натасканных на курсах новых его опричников… (Меч. 1937. 4 апр. № 13).

Большую семантическую и прагматическую нагрузку в эмигрантской прессе получил тематический ряд, связанный с понятием крепостного права. Анархические газеты применяют прецедентный феномен «крепостничество» (в рамках общей идеологии анархизма) как синоним несвободы человека в современном мире вообще.

В Австрии – полный хозяйственный застой, при политической смерти страны и при возвращении ее чуть ли не к крепостному труду… (Анархич. вестник. 1923. № 2).

Из глыб камня и железа руками промышленных рабов, крепостных церкви и «партийных работников» можно строить лишь вавилонские башни (Анархич. вестник. 1923. № 1).

В монархических и правых изданиях встречается узкая и широкая интерпретация данного понятия: с одной стороны, это метафорический инструмент, позволяющий найти адекватную (с точки зрения эмигрантов) историческую аналогию советской системе колхозов и совхозов:

Крестьяне чувствуют, что все равно они будут разорены: что все равно волей-неволей придется пойти в колхозы не то в качестве батраков, не то в качестве новых крепостных (Сегодня. 1930. 15 янв. № 15).

…ввести под видом совхозов и колхозов в России всеобщее крепостное право… (Руль. 1930. 2 янв. № 2767).

с другой стороны – это модально-оценочный знак сущности советского строя вообще:

Русская Земля полна страданий, там царствует рабство, небывалая эксплоатация [sic], новое крепостное право (Рус. газета. 1937. № 3).

Давно ведь инициалы правящей в СССР партии – ВКП расшифровываются в народе как «второе крепостное право». (Меч. 1937. 6 июня. № 21)

3. наименования государственных и военных реалий. В первую очередь сюда относятся прежние, дореволюционные обозначения и явления, утратившие свое значение в советской жизни: скипетр, андреевский морской флаг, императорский штандарт, трехцветный национальный флаг, (разг.) Егорий («орден св. Георгия»^[277]), (разг.) егорьевская медаль («медаль св. Георгия для отличия нижних воинских чинов»^[278]), а также те немногочисленные зарубежные прецедентные ситуации, которые инициировали появление специфических феноменов в эмигрантском публичном дискурсе, напр. Третий Рейх. Использование старых символов государственной, царской власти в среде монархической эмиграции легко объясняется переносом многих моделей социальных, политических, экономических взаимоотношений людей из прежней России в диаспору, стремлением сохранить национальные святыни.

Над президиумом был широко развернут большой Императорский Штандарт как символ монархической сущности РНСУВ. По обе стороны штандарта были подняты российские флаги – трехцветный национальный и Андреевский морской (Сигнал. 1939. 1 апр. № 52).

Кроме того, в зарубежье в 20–30-е гг. в изобилии появилась военно-мемуарная литература, выполняющая разные функции:

1) реабилитация пошатнувшегося и далеко неоднородного в своих основах «белого» движения;

2) поддержание военного духа и, главное, веры в скорейшее возвращение на Родину в среде военной (и не только) эмиграции;

3) поддержание (и в определенном смысле провоцирование) ностальгических переживаний, аллюзий оставшейся не у дел многосоттысячной армии военных;

4) стремление некоторых военных заработать на жизнь литературным трудом.

Военная мемуаристика в немалой степени способствовала сохранению в эмигрантском узусе прежних военно-государственных понятий, в советском обиходе смещенных на периферию и табуизированных.

Прибывают пополнения. […]…среди прибывших… молодой солдат… просит немедленно пустить его в «разведку». Его зовут к ротному. Да, молодой солдат Петухов, неграмотный крестьянин, хочет сразу же заслужить «Егория». […] Петухов с темнотой ушел, запасшись для чего-то крепкой веревкой. […] На солнечном восходе Петухов «представил» командиру роты связанного веревкой германского солдата. Узнав, что его ждет за этот подвиг благодарность командира полка, но еще не «Егорий», он снова ушел «в разведку» […] В полдень был представлен «ерманский унтерцер». Но Петухову говорят, что за это вероятно ему выйдет «егорьевская медаль», а не сам «Егорий». Поел, и опять «в разведку» (Рус. голос. 1934. 29 июля. № 173).

Среди прецедентных имен-ситуаций отметим использование название Великая война (Первая Мировая война), использовавшееся в монархической печати с позитивной коннотацией. Этот термин был вытеснен из советского политико-идеологического официоза:

В библиотеку Музея [памяти Императора Николая II] поступил из Сан-Франциско № 145–6 «Вестника О-ва [общества] Ветеранов Великой войны»… (Рус. голос. 1939. 12 марта. № 414).

[Автор письма в газету], с детства воспитанный прочно в основах Христовой веры, не мудрствуя лукаво, но твердо исповедуя Святость присяги на Евангелии и Кресте… честно исполнял свой долг перед своим Императором и Родиной… Когда же Великая война поставила его лицом к лицу с опасностью и ежеминутной возможностью смерти, то вера еще более утвердила в нем сознание Божьей воли и величие Христова учения (Голос России. 1931. 1 окт. № 3).

Наименование Третий Рейх^[279] активно осваивалось эмигрантами фашистского толка и выступило в идеологии русского фашизма мотивирующей базой (как в языковом, так и социально-политическом смысле) окказионализма Третья Россия:

Одновременно с провозглашением Словакией независимости Чехия была присоединена к Третьему Рейху, став при сохранении культурной автономии простой провинцией Германии (Сигнал. 1939. 1 апр. № 52).

На очереди… объединение отдельных ручейков Русского Фашистского движения. Духовная связь уже есть. Дело за связью организованной. Она придет сама собой, в вихре национальной революции, тогда, когда сольются воедино ручейки дальневосточного Русского фашизма, фашизма подъяремного, Союза младороссов и РОНД-а, когда появится единая всероссийская партия Третьей России, когда под грохот финальных взрывов над освобожденной Русской землей зазвучит ликующее «ура» (Младоросская искра. 1933. 15 нояб. № 34).

Легкость образования нового публицистического обозначения уже была отчасти «запрограммирована» русским культурно-историческим сознанием: концепция «Москва – Третий Рим» на протяжении веков служила церковно-политическим обоснованием своеобразия пути России. В эмиграции эта идея активно разрабатывалась евразийцами, отводившими России мессианскую роль: указать миру пути выхода из революционного кризиса, который воспринимался ими не только как только российский, национально-русский, но и как мировой. Поэтому сопряжение гитлеровской идеологии, также возложившей на себя мессианские функции, с православно-историческими аллюзиями в эмигрантском интеллектуальном поле не случайно.

4. прецедентные ситуации, обозначающие праздники, памятные даты и их атрибуты. Очень многие праздники и сопутствующие им атрибуты после социалистической революции 1917 г. были запрещены и вышли из советского календаря; особенно это касается религиозных празднований. В жизни эмигрантов все дореволюционные памятные даты, символика, атрибутика сохраняли свой прежний статус. Эмигрантская публицистика, с одной стороны, активно использует старые номинативные единицы с обозначением праздников (религиозных, государственных), с другой – живо и остро реагирует на те календарно-обрядовые новшества, которые происходят в советской действительности. Многие эмигранты сохраняли приверженность православному церковному календарю, поэтому очень часто хронологическая привязка какого-либо мероприятия, события осуществлялась именно к церковному празднику: сочельник, рождественский пост, Рождество Христово, светлый праздник Святой Пасхи (пасха продолжала оставаться главным церковным праздником для православных), праздник Казанской Божьей матери, рождественские каникулы, день православной культуры и под.:

Лэди Хустон [sic], внесшая первую тысячу фунтов в фонд комитета христианского протеста против религиозных преследований в России, прислала в сочельник на имя председателя комитета чек на 5000 ф[унтов] (Руль. 1930. 1 янв. № 2766).

Поздравляю всех Русских людей со Светлым Праздником Святой Пасхи. Радость этого вечного торжества из торжеств да воссияет над измученной Родиной Нашей и поддержит дух веры в милость Божию в душах страждущего Русского народа [послание «От Главы Российского Императорского Дома»] (Рус. голос. 1939. 9 апр. № 418).

Сколько людей и даже можно сказать целых народов равнодушно проходят мимо торжественной пасхальной вечери, увлеченные своими будничными делами, спеша кто на село, кто на куплю свою. Они не замечают, что уходят от Пасхи, они действительно отходят от жизни и истощают родники последней (Рус. голос. 1939. 9 апр. № 418).

Пасхальное послание Председателя Архиерейского Синода к зарубежной пастве (Рус. голос. 1939. 9 апр. № 418).

…в Таллине… во время рождественских каникул состоятся ещё три учительских съезда (Вести дня. 1939. 28 дек. № 295).

В третий день праздников Рождества Христова в Нарве… загорелся дом купца Кубышкина… (Вести дня. 1939. 28 дек. № 295).

Начинается торжественное заседание, посвященное Дню Православной Культуры… (Младоросская искра. 1933. 15 авг. № 32).

В субботу 28/15 июля в день св. Равноапостольного Князя Владимира русский Белград по установившейся традиции празднует день русского церковно-народного единения, память основоположника Русской Культуры, «Славу» русского народа (Рус. голос. 1934. 29 июля. № 173).

Разумеется, в бытовой жизни эмигрантов продолжали сохраняться церковные праздники и их атрибуты, а в речевой практике – их языковые наименования:

Принимаются заказы на пасхальные окорока, куличи, сырные пасхи и пасхальный сыр (Рус. голос. 1939. 26 марта. № 416).

Исповедь детей, желающих говеть Рождественским постом, в храме Христа Спасителя в Аньере, назначена на субботу 5 января в 17 час. Причащение на другой день за литургией (Возрождение. 1935. 2 янв. № 3500).

В Рождественский сочельник во Свято-Покровском храме… совершено будет великое повечерие и праздничная утреня… (Последн. новости. 1940. 2 янв. № 6854).

…для желающих разговляться в очаге союза [русских сестер милосердия] будет устроено в пасхальную ночь разговленье (Возрождение. 1935. 14 марта. № 3571).

Много удовольствия доставили детям показанные им веселые фильмы, а также – как всегда – прибытие с нетерпением ожидаемого рождественского деда,^[280] щедро наделившего подарками маленьких участников этого веселого празднества (Руль. 1930. 2 янв. № 2767).

На страницах газет содержатся и ностальгические воспоминания эмигрантов о самых ярких, запоминающихся праздниках в дореволюционной России:

В добольшевистской Москве было в году два знаменательных момента, переживание которых способно было заронить в душу неизгладимые впечатления. […] То были – Пасхальная ночь и Татьянин день (Огни. 1924. 28 янв. № 4).

Впрочем, у эмигрантов уже может возникать легкое удивление, и даже сомнение в правомерности, уместности празднования православных или традиционных русских праздников, отличающихся от католического календаря. Связанные с православной и католической традициями религиозно-календарные несовпадения – одна из сложных, болезненных сторон процесса адаптации многих эмигрантов в приютивших их неправославных странах, поскольку такие календарные расхождения вызывали естественный как психологический, конфессиональный, так и бытовой дискомфорт (напр., хронологические несовпадения поста, пасхи и др. праздников) для православного эмигранта, привыкшего определять, отмерять свой ритм жизни в России церковно-православным календарем:

В ночь, под «старый» Новый год – 13 января… союз писателей устроил встречу Нового года. Собралась многочисленная русская колония. […]…немножко странно было «встречать» Новый год, когда все знали, что новый год уже наступил тринадцать дней тому назад… (Огни. 1924. 21 янв. № 3).

На этом фоне культурно-религиозных событий, сохраняющих свой жизнеорганизующий статус в эмигрантском быту, резким контрастом выглядят сообщения из СССР о попытке «вытравить» из советского быта религиозные праздники, их атрибутику (и их словесные обозначения). Обычно мероприятия, направленные на борьбу с религией, русскими традициями сразу же становились объектом обсуждения и осуждения на страницах эмигрантских газет, воспринимаясь эмигрантами как знаки кощунства по отношению к традициям, православию со стороны нового, большевистского, правления:

В селе Маче (Ср. [едняя] Волга) «кулаки» подожгли дома четырех колхозников-безбожников, которые на всех собраниях разъясняли вред Пасхи и других религиозных праздников (Младоросская искра. 1932. 12 июля. № 20).

Перед рождественскими праздниками в Москве была начата спешная агитация против празднования Рождества. […] В сочельник в Москве предполагался грандиозный карнавал безбожников и комсомольцев, но из-за сильного мороза вся эта затея большевиков лопнула (Сегодня. 1930. 1 янв. № 1).

Большинство населения СССР решило отпраздновать Рождество по ст. [арому] стилю, т. е. 7 и 8 января. В связи с этим особенно обострилась антирелигиозная работа большевиков и вся советская печать полна самых диких и нелепых призывов против «старого Рождества» и «религиозного дурмана» (Сегодня. 1930. 9 янв. № 9).

Из Тулы сообщают, что в первый день Рождества по старому стилю там была устроена огромная демонстрация безбожников. В разных районах города разложены были костры, на которых сжигались иконы. В общем за один день сожжено было около 2 000 икон (Сегодня. 1930. 10 янв. № 10).

Меры против религиозных обрядов и их атрибутов в Советской России предпринимались самые решительные, и эмигрантские газеты так комментируют искоренение праздничных рождественских символов-атрибутов; в одной газете начала 30-х гг. содержится следующий пассаж о жестком, даже жестоком наказании людей просто за продажу новогодних елок:

Против рождественской елки был предпринят настоящий поход. Начальник московской милиции вывесил приказ о запрещении продажи елок. Виновные в нарушении этого постановления наказывались штрафом до 1000 рублей или же отправкой на принудительные работы по расчистке железнодорожных путей от снежных заносов (Сегодня. 1930. 1 янв. № 1).

В середине 30-х гг. эмигрантские газеты сообщают о послаблениях, смягчениях политики и идеологии коммунистической партии, среди которых было и разрешение установки новогодних елок.^[281] Впрочем, эмигранты интерпретируют этот знак иначе, чем советские газеты. Для эмигрантов разрешение елки выглядит как вынужденный маневр советского правительства с целью удержания власти и заигрывания с народом:

Реальная угроза войны, убийство Кирова за год понесли партийных самодержцев семимильными шагами по рачьему следу. Собираются «представительные» съезды. Разрешена елка! Уменьшен налоговый грабеж крестьянства! (Единый фронт новой России. 1936. 19 янв. № 19).

Сфера церковных празднований и календарно-обрядовых действий обычно тесно связана с повседневной, будничной жизнью индивида. Эмигранты в подавляющем большинстве сохраняли старые церковно-конфессиональные традиции, богатство и обилие лексики данной сферы говорит само за себя. Искоренение религии в СССР как «религиозного дурмана», исключение из советского быта и перемещение на словарную периферию целых лексико-семантических пластов интерпретировалось и комментировалось на страницах эмигрантской прессы; эти факты еще более усиливали негативное отношение эмигрантов к советскому режиму.

5. прецедентные ситуации-феномены, основанные на советских геральдических реалиях.

Новые советские геральдические знаки встречались эмигрантами с повышенным интересом, сразу же служа объектом интерпретаций и идеологических толкований. Так, изображения серпа и молота стали обязательным элементом так называемого «малого герба Советской России». Соединение серпа и молота в гербе должно было символизировать союз рабочих и крестьян в борьбе за пролетарские идеалы в деле освобождения всех угнетенных. Как же эмигранты «прочитывают», интерпретируют данные эмблемы, какие историко-культурные аллюзии возникают у них? Эмигранты монархического толка противопоставляют советскую эмблему двуглавому орлу и императорской короне:

…как понятен мне был… двуглавый орел, гордо озирающийся на восток и на запад, будто дразнящий кого-то извивающимися языками, орел с Императорскими коронами на головах. Он не подлизывался ни к рабочему, ни к крестьянину, не манил их серпом и молотом, двумя орудиями смерти, – пожинающим и раздробляющим, но смело и гордо кричал миру орлиным клекотом: – Я правлю востоком и западом. И запад слушает меня, а восток мне повинуется. […] На груди у него были написаны гербы городов и царств Российских, а по середине, в большом щите был Св. [ятой] Георгий на белом коне, поражающий змея – старый герб Московский, знак правды, борющейся со злом. […] В лапах орла крепко были сжаты скипетр и держава: твердая власть, закон и порядок (Рус. правда. 1925. июль – авг.).

В этой интерпретации содержатся и историко-географические аллюзии (корона, восток и запад, гербы городов и Москвы), и религиозные (Св. Георгий), и монархическо-охранительные (скипетр и держава), и все это заключено в «позитивную» модально-оценочную рамку прежней, монархической, эмблемы. Новая эмблема (молот и серп) расценивается как «плебейско-народная» (ср. характеризующее причастие от глагола подлизываться), в контексте же революционных событий и братоубийственной, кровавой гражданской войны эта эмблема приобретает дополнительные ассоциации со смертью и гибелью (молот раздробляет, а серп срезает). Ср. также попытки со стороны эмигрантов «эмблематизировать» другие смежные понятия-изображения, входящие с серпом (как новым компонентом советского эмблематического поля) в один понятийно-смысловой блок, но не включенные в советскую эмблему:

Серп и молот. Кажется, хорошо. А на деле что выходит? Серпом этим режется под корень урожай народный, молотом раздробляется народное благосостояние. Почему серп, а не плуг? Почему пожинание того, чего не сеял, не запашка борозды и не сев нового урожая? (Рус. правда. 1925. июль – авг.).

Скипетр и держава в интерпретации эмигрантов-монархистов наполняются актуальным для той поры смыслом – власть, закон, порядок, но с существенными прагматическими коннотациями – «монархическая, императорская». В этом-то и заключается особенность эмблем, что они позволяют «семантизировать» те элементы содержания, которые актуальны для «текущего момента».

В 1923 г. в гербе СССР серп и молот как национальные советские символы были заменены пятиконечной звездой, отражающей, в рамках коммунистической идеологии, идею международной солидарности трудящихся. Эмигранты отреагировали на появление красной пятиконечной звезды довольно болезненно:

Пятиконечная звезда сверкает на рукавах мундиров, она горит на советских зданиях, она везде. Что это за звезда? […] Она горит кровавым красным блеском, упорно, ровно и не мигая. Это вечерняя звезда – предвестница ночи, спускающейся над нашею замученною Родиною. Эта звезда – знак смерти и гробового покоя, а не пробуждения и воскресения (Рус. правда. 1925. июль – авг.).

Свобода интерпретации эмблемы давала простор воображению и игре ассоциаций обеим идеологически противостоящим сторонам: большевики и коммунисты «наполняли» эмблему звезды «своим» содержанием, отвечавшим их политическим целям и задачам, эмигранты-монархисты хотели видеть в этой новой эмблеме ассоциации и идеи, отражающие неприятие советской власти и идеалов коммунистов.

Эмблема двуглавого орла стала важной идейно-политической основой сплочения и единения некоторых эмигрантских групп и партий. Большевики же после прихода к власти, естественно, хотели освободиться от этой эмблемы как монархической, царской, эксплуататорской. Во многих эмигрантских группах она приобрела еще бо?льший, чем ранее, монархическо-патриотический вес и выполняла важную политико-воспитательную роль в среде подрастающего поколения, на которое старые и стареющие эмигранты возлагали надежды по скорейшей реставрации монархии в России. Ср. актуализированные в эмигрантском быту эмоционально-психологические аллюзии:

Для пьесы [ «Павел Первый» Д. Мережковского. – А. З.] написан новый занавес с двуглавым орлом – эмблемой мощи и величия России (Призыв. 1920. 13 (29.2) марта. № 62).

Изменение символики и геральдики в советской России затронуло и военную область, к которой большинство эмигрантов как (бывших или настоящих) военных было очень чувствительно. Использование старых терминов и обозначений коммунистами встречало недоумение, непонимание и даже раздражение старой эмиграции; например, введенное в 1935 г. в Советской Армии высшее воинское звание маршал так комментируется эмигрантской газетой:

Любителям проводить параллели и находить сходство между красными маршалами СССР и наполеоновскими, маршалами революционной Франции, необходимо помнить существенную разницу. Маршалы Франции все свои военные заслуги, ордена и свою славу получили в боях с внешним врагом, а советские – исключительно в боях со своим же русским народом. У маршалов Наполеона подлинный военный талант, личный героизм и доблесть. У красных маршалов – карательные экспедиции, кровавая «революционная совесть», партийные интриги (Возрождение. 1937. 20 нояб. № 4107).

Непременный атрибут пионера (красный пионерский галстук) в советском языке 20–30-х гг. еще не имел устоявшегося обозначения, поэтому, например, в СУ не приводится терминологических обозначений этого предмета; термин красный галстук появляется только в МАС-1. Эмигранты именуют пионерский галстук красным платком, а пионерский значок (этот термин уже сложился к 30-м гг.; зафиксирован СУ) – перифрастическим оборотом изображение Ленина:^[282]

В Лондон на советском пароходе вернулись шестеро детей, которые были три месяца тому назад посланы в СССР английскими коммунистами. Эти «зеленые большевики» вернулись совершенно другими. Их головы забиты доктринами, которых они не понимают. Одеты они в новые костюмы – дар московских рабочих. Воротнички у них сменились красными платками, а в петличках они носят изображения Ленина (Возрождение. 1927. 4 окт. № 854).

Эмблемы и символы – составная часть политического, идеологического, культурного багажа человека. В переломные периоды истории их смысл и прагматика актуализируются, наполняются «свежим воздухом истории». Коренная смена государственной эмблематики сопровождается острыми общественно-групповыми дискуссиями о «семантике» и идейном наполнении символов и эмблем. Полное неприятие нового общественного строя влечет за собой отвержение новых символов, в политическом лагере оппонентов они обычно подвергаются остракизму, высмеиваются, в них ищутся какие-либо содержательные и идеологические «изъяны», несогласованность выражаемых идей, несуразности, они обычно обрамляются в пейоративные модальные рамки. Резкое неприятие советских эмблем обнаружили эмигранты первой волны: отторжение ими советской эмблематики и символики, защита традиционных элементов эмблем выступала важной политико-идеологической составляющей их мировидения и мировосприятия. С другой стороны, как советские, так и традиционные монархические эмблемы являлись важным компонентом агитации и даже политического манипулирования в идеологическом дискурсе эмигрантов, в первую очередь монархистов.

Выводы

1. при помощи прецедентных феноменов эмигранты пытались объяснить советские события и тем самым «вписать» их в исторический контекст. Сопоставление советских событий с прецедентными феноменами в эмигрантской прессе имеет явную цель «принизить», умалить их новизну, превратить в заурядные, банальные и известные факты, лишив ореола исключительности.

2. наименования событий, связанные с религиозными, традиционными русскими праздниками и их атрибутами, в демократической и особенно монархической публицистике сохраняют свою прежнюю номинативную и прагматическую роль, как это было и в дореволюционный период жизни эмигрантов. Повышенное внимание эмигрантских газет приковано к процессам, происходящим в советских календарно-обрядовых ритуалах.

3. становление нового социального строя, сопровождавшееся заменой старых геральдических символов и эмблем новыми, советскими, также получает модально-оценочные интерпретации, как правило, сводившиеся к неприятию смысла эмблем и поиску субъективно-окрашенных негативных ассоциаций.

5. Прецедентные тексты и высказывания

Прецедентные тексты или высказывания участвуют в построении коммуникативного акта между автором/редакцией печатного органа и читателем; это обычно развернутые фразы из литературно-прецедентного текста (детские стихи, анекдоты, фрагменты популярных песен) или отдельные слова из таких текстов, приобретшие в данной культуре прагматические «приращения» и часто воспроизводимые в речевом общении. Набор прецедентных текстов и высказываний в значительной мере зависит от внешних по отношению к речи факторов: как глобальных (социально-политическая ситуация в стране, господствующий режим), так и локально-территориальных. В последнем случае применительно к нашему материалу это особенно важно: эмигранты, живущие в разных местах своего рассеяния, могут обращаться к прецедентным текстам страны проживания, понимать другу друга в региональном масштабе, но речевые вкрапления имеют опасность оставаться непонятыми и, следовательно, «непрочитанными» эмигрантами, живущими в других странах. В лингвистике существует несколько альтернативных наименований данного термина: завуалированные аллюзии, прямые цитаты, стереотипы, включающие, в свою очередь, паремии, крылатые слова, афоризмы [Сорокин & Михалева; Николаева 2000; Потылицина 2002; Прохоров 2004]. Функции прецедентных текстов в речи – либо объединяющая, кооперативная, либо отвергающая, негационная: «Чужой текст-стереотип возникает либо в знак согласия, либо в знак протеста» [Николаева 2000: 114].

1. Одними из наиболее актуальных и часто воспроизводимых в эмигрантской прессе являются фрагменты из библейских текстов. Активность библейских выражений в эмигрантской публицистике отнюдь не случайна, а мотивирована двумя причинами: 1. наличием большого числа таких высказываний в речевом обиходе индивидов до момента эмиграции; 2) обновлением, актуализацией библеизмов в эмигрантской жизни с целью сравнения, идентификации библейских исторических событий (вообще библейского духовно-психологического, христианского опыта) с психоментальным состоянием диаспоры.

Среди библеизмов доминируют такие, содержание и прагматический потенциал которых направлены на отрицательную модально-оценочную характеризацию: вавилонская башня, камня на камня не оставить, золотой телец, искать козлов отпущения, отряхнуть прах с ног, выжигать каленым железом, печать Каина, Каиново дело, волк в овечьей шкуре, по образу и подобию, страх иудейский, стереть с лица земли, сорвать фиговый листок, печать зверя на лбу, служитель тьмы, метать бисер перед свиньями и др.:

[В России. – А. З.] даже с внутренней оппозицией не стесняются, ее выжигают всюду каленым железом, ссаживая с места, посылая на фронт (Воля России. 1920. 18 сент. № 6).

Наконец, все русские непротивленцы… да устыдятся, наконец, страха иудейского, который в жалкой трусости вогнал их в паралич… (Рус. стяг. 1925. 4/7 июня. № 1).

По-видимому, фиговый листок, прикрывающий их [советских вождей. – А. З.] действительный базис мировых устремлений, оказывается довольно удобоприемлемым для Японии… (Голос России. 1933. янв. – февр. – март. № 17–18–19).

Ненависть и месть – детища неправого дела – начали свою каинову работу, и карпатские просторы опять обагрились кровью: вчерашние друзья – чехи и украинцы – в отчаянии от неожиданного сорвавшегося политического комплота (своего рода унии) теперь готовы перегрызть друг другу горло (Рус. голос. 1939. 26 марта. № 416).

Ср. также некоторые церковнославянизмы, пришедшие в узус и закрепившиеся в нем как устойчивые выражения: блуждать во тьме, испустить дух, принести в жертву, посеять зло:

Подневольная Россия молчит, а эмиграция пребывает в розни и блуждает во тьме, обновляя старые политические программы или заимствуя от запада чужие формы (Голос России. 1931. 2 авг. № 1).

…налицо имеются два главных, борющихся не на жизнь, а на смерть лагеря – национализм и интернациональный социализм… Какую же участь в этой грозной борьбе взял на себя русский народ, принесший уже в жертву красной химере свои неисчислимые богатства и миллионы человеческих жизней. Там, на нашей Родине, он подставил свою выю под красное ярмо… (Рус. голос. 1934. 29 июля. № 173).

Если для «правых» и народно-патриотических изданий использование библеизмов в какой-то степени закономерно, предсказуемо и даже обязательно (библейские образы и прототипы служат удобным и понятным компаративным метафорическим механизмом, оказывающим психостимулирующее воздействие на не слишком грамотную и начитанную аудиторию), то для (крайне) «левых» (напр., анархических) газет употребление библейских прецедентных фраз мотивировано стилистическими особенностями анархической публицистики (пропаганда и защита анархических идей), вообще повышенной патетической, ораторской модальностью газетно-речевой практики анархистов.

Позитивно-оценочная библейская фразеология в нашем корпусе представлены скромнее: по Бозе почивающий/ая; символ веры; многая лета; приложиться к кресту; не на жизнь, а на смерть; милость Божия; осенить крестным знамением и др. Они встречается главным образом в «правых» печатных органах. Напротив, анархические тексты позитивно-модальных библеизмов не содержат, демократические – очень редко.

…будет отслужена панихида по Бозе почивающем Августейшем Шефе полка Императрице Марии Федоровне… (Рус. голос. 1934. 29 июля. № 173).

Да здравствует на многая лета Его Величество Рыцарь-Король Александр 1, Его Августейшая Семья и Его народ! (Рус. голос. 1934. 29 июля. № 173).

Стройно пел наскоро организованный хор. После многолетия присутствовавшие приложились ко кресту (Младоросская искра. 1932. 20 авг. № 21).

От всей души желаю всем дорогим соратникам сил, здоровья и крепости веры в Милость Божию, ведущую нас к Воскресению нашей дорогой Родины. Генерал-лейтенант Барбович [Приказ IV Отдела Русского Общевоинского Союза] (Рус. голос. 1939. № 418. 9 апр.).

Таким образом, можно говорить о рассредоточении библейских фразеологизмов позитивной и негативной оценочности в эмигрантской публицистике: негативнохарактеризующие идиомы равномерно рассредоточены на пространстве эмигрантского публицистического дискурса («правых» – демократических – «левых» изданий), позитивнохарактеризующие прецедентные высказывания концентрируются главным образом на полюсе монархической, охранительной, народно-патриотической прессы.

2. Модифицированные устойчивые, фразеологические выражения как элемент эмигрантского публицистического лексикона. Эмигранты не только активно пользуются готовыми воспроизводимыми текстовыми единицами (библеизмами, идиоматикой), но и на их базе создают окказиональные фразеологические производные. В качестве исходных часто используются народно-разговорная фразеология: кнутом и пряником > кнутом и наганом; чесать затылок > чесать демократический затылок; надеть ярмо > надеть колхозное ярмо; быть семи пядей во лбу > будь хоть семи Фордов во лбу; без копейки в кармане > без сантима в кармане; яблоко раздора > яблоко соблазна:

Herr Jacob Scalkin, по чистой совести говоря, как его ни разузоривай, есть все же только Яков Иванович Скалкин, русский беженец, кукушка в чужом гнезде, одним словом, как есть нансеновская личность. Даже, например, магазин и тут пришлось крутить и вертеть, всякие шахер-махеры устраивать, чтобы открыть его под фирмою «Jacob Scalkin». Да что перечислять. И без того всякому понятно, что будь тут семи Фордов во лбу – с места не сдвинешься (Руль. 1930. 1 янв. № 2766).

…на том же заводе… есть «союз русских эмигрантов». И занимается этот союз «патриотическими» бумажками и призывами, а до людей, которых выкидывают ни за что на улицу без сантима в кармане, ему нет дела (Дни. 1926. 20 нояб. № 1164).

Это реакция всего человеческого изнасилованного ленинизмом организма на условную ложь нового мира, который не создан и которого кнутом и наганом создать было невозможно (Дни. 1926. 21 нояб. № 1165).

[Советская] власть поняла, что террором ей не удастся удержать своей власти и создать благоприятные условия для «социалистического перестроения» государства, и она пытается сломить гранитное сопротивление массы путем искушения ее ветхозаветным яблоком соблазна (Голос России. 1933. янв. – февр. – март. № 17–18–19).

Слова – амнистия, манифест, юбилей, отечество – идут им [большевикам. – А. З.] так же, как корове седло или как черепахе пропеллер (Возрождение. 1927. 6 нояб. № 887).

Не менее актуальны в качестве прототипических фраз для модифицированных высказываний литературные, обиходно-церковные идиоматические выражения Боже нас упаси > Ленин нас упаси; принести в жертву Молоху > принести в жертву красному Молох; идти семимильными шагами > идти семимильными шагами по рачьему следу; прорубить окно в Европу > заколотить балтийское окно в Европу; между молотом и наковальней^[283] > между турецким молотом и большевистской наковальней; символ веры > революционный символ веры; во славу Господа-Бога > во славу Ильича:

Значит, «политический нэп»? Нет, Ленин нас упаси! Хотя – все по словам того же Сталина – «некоторые договорились даже до политического нэпа», но «это, конечно, пустяки» (Дни. 1925. 10 февр. № 687).

Шестьдесят тысяч невинных людей принесены были там в жертву красному Молоху (Рус. голос. 1939. 5 февр. № 409).

Реальная угроза войны, убийство Кирова за год понесли партийных самодержцев семимильными шагами по рачьему следу. Собираются «представительные» съезды. Разрешена елка! Уменьшен налоговый грабеж крестьянства! (Единый фронт новой России. 1936. 19 янв. № 19).

Заколотив Балтийское окно в Европу, открыв побережье Черного моря всяческому воздействию иностранцев, большевики ныне заградили России дороги и к последующему выходу в океанские просторы, куда столетиями она стихийно тянулась (Дни. 1925. 28 янв. № 676).

Пойманная между турецким молотом и большевистской наковальней Армения… находится на краю гибели (Руль. 1920. 2 дек. № 14).

А рассчитываться за все… – вам, солдатам Красной Армии, вам, молодым краскомам, воспитанникам красных военных школ, вам, военспецам! Поди, доказывай тогда, что ты не коммунист, что ты красил свою шкуру в красный цвет для того, чтобы сберечь ее от повреждения у стенки. […] Намылят вам холки, накинут веревки пеньковые и виси во славу Ильича, в честь 3-го интернационала (Рус. правда. 1925. сент. – окт.).

Эмигрантская публицистика оперирует прецедентными высказываниями, включенными в публицистическую ткань и в неизменном виде (фразы дня, цитаты и инкрустации из широко известных текстов), и в трансформированном (квазицитаты, созданные на базе интертекстуальной отсылки к прототипу).

3. прецедентные высказывания, ставшие крылатыми фразами и проникшие в узус из речей, текстов известных политиков, фольклорно-песенного творчества, ритуально-обрядовых действий и др. Религиозно-книжные и литературные реминисценции немногочисленны. Они используются в эмигрантских текстах как прецедентные феномены, имеющие двоякое предназначение. С одной стороны, они сохранились в речевом узусе эмигрантов и извлекаются по мере надобности, с другой стороны – в контекстах, описывающих те или иные советские реалии, они выступают контрастивным (и тем самым оценочным) фоном: Алексей – человек божий^[284], Можно Христа пославить?^[285], Птичка Божия не знает^[286], Боже мой, Боже мой, вскую мя еси оставил (Мф. 27; 46):

Не от этой ли крепкой веры [в Иисуса Христа], переходящей как бы «в видение», укреплялась наша несомненная надежда на воскресение России в течение последних 22 лет, когда мы видели ее распятой на кресте и в своей оставленности взывающей к небу: «Боже мой, Боже мой, вскую мя еси оставил?» (Рус. голос. 1939. 9 апр. № 418).

В закрываемой церкви «Алексея – человека Божьего» открывается «красный уголок» (Сегодня. 1930. 14 янв. № 14).

По городу [Риге] ходили группы молодежи, стучались в «парадные» и «черные» двери и спрашивали: «Можно Христа пославить?» (Вести дня. 1939. 28 дек. № 295).

Популярные стихотворения, вроде «Птичка Божия не знает», перерабатываются и попадают в хрестоматии уже без запрещенного слова «Бог» (Дни. 1925. 4 февр. № 682).

Апелляции к названиям литературных произведений или значимым текстам довольно редки: живой труп^[287], евангелие Маркса^[288]; человек в футляре^[289] > анархист в футляре:

Даже сейчас «живой труп» России является весьма действенным участником европейского международного концерта… Россия возродится как великая демократия (Воля России. 1920. 18 сент. № 6).

Молодое поколение Русской эмиграции… – дитя настоящего века, где проповедь нового Евангелия Карла Маркса неустанно говорит о новых идеях. Идеи этого учения получили характер религиозной страстности. Они выдвинули своих апостолов и дали своих мучеников. Они облекаются в формы государственных институций и строятся новые храмы культа нового бога (Младоросская искра. 1932. 12 июля. № 20).

…анархо-синдикалистский орган мог бы быть жив, интересен, ценен. Дело тут не в синдикализме, а в том общем направлении и духе, которыми проникнут «Рабочий путь». Этот дух и направление могут быть охарактеризованы коротко: «Рабочий путь» – орган «анархистов в футляре». Синдикализм у них именно футляр, в который они пытаются во что бы то ни стало втиснуть весь анархизм, и который они хотят носить непременно в собственном кармане (Анархич. вестник. 1923. № 1).

Однако крылатые фразы, выражения, высказывания, вошедшие в эмигрантский публицистический обиход из советских газет, значительно превосходят приведенные выше литературно-книжные реминисценции. Советские газетизмы обычно закавычиваются,^[290] тем самым осуществляется их визуальная отсылка к источнику, который, впрочем, может быть индивиду известен или нет: похабный мир^[291], кадры решают все^[292], догнать и перегнать Америку^[293], отец народов (о Сталине)^[294], всерьез, надолго, навсегда^[295], построение социализма в одной стране.^[296]

Однако нужно обладать величайшим бесстыдством для того, чтобы – стерев сначала с политической карты Европы самое имя «Россия» и сделав опозоренную «похабным миром» страну легкой добычей любого международного хищника… затем от своего («мы!» «наши!») проклятого народом имени предъявлять иностранным кредиторам счет… (Дни. 1925. 6 февр. № 684).

[Сталин] открыл замечательную истину: …«кадры – решают все». Неизвестно, к кому причисляет он себя, к каким кадрам – интеллигенции он не упоминает, продолжая натравливать на нее массы… (Единый фронт новой России. 1936. 19 янв. № 19).

[Оторванное от жизни доктринерство] имеет место в СССР, где в стремлении «догнать и перегнать Америку» фактически вернулись к невиданным в России формам крепостного права и разгромили страну и погубили народ (Сигнал. 1938. 1 сент. № 38).

Этот [А. Толстой], когда-то очень талантливый, писатель еще в 1922 году сменил эмигрантское существование на советское житье-бытье. В большевизии [sic] сразу же занял он весьма сытное местечко подле власть имущих, и с тех пор с поразительным и неизменным мастерством приноравливается к головокружительным зигзагам великого отца народов (Возрождение. 1939. 14 июля. № 4192).

После московских откровений Сталина и Каменева на петербургской конференции РКП выступил Зиновьев. Рассуждая о деревне, красный градоначальник пророчествует: «Наступили новые времена: крестьянин не позволит с собой шутить – и будет прав». […] Превосходное признание, свидетельствующее, казалось бы, о некотором, выражаясь по-обывательски, просветлении диктаторских мозгов. И убедившись в невозможности после революции снова превратить крестьянство в безмолвствующее быдло, следует, казалось, поспешить, «всерьез, надолго, навсегда» сделать основной и практический вывод из наблюдаемой в деревне «активности» (Дни. 1925. 11 февр. № 688).

В одной из предыдущих статей мы высказывали предположение, что провал и политический и экономический «построения социализма в одной стране» вызовет новый поворот в сторону революционирования тактики. Начинается присваивание программы Троцкого. Упор вновь делается на мировую революцию (Меч. 1937. 2 мая. № 17).

Советская газетная публицистика являлась важным источником крылатых фраз и выражений в эмигрантских текстах. Именно советские газеты выступали главным поставщиком актуальных прецедентных высказываний для эмигрантской прессы. Обилие клише, словесных штампов на страницах советских газет 20–30-х гг. объясняется формированием газетно-публицистического стиля («жаргона сталинских времен», по П. Н. Денисову): клише составляли ядро этого формирующегося стиля. Советский новояз не ускользнул от внимания эмигрантов, и в эмигрантской прессе советские языковые клише стали одними из (почти) обязательных, непременных атрибутов публикаций по общественно-политической тематике, касающейся советской действительности. В газетно-публицистическом стиле советской печати от частого воспроизведения семантика их стиралась, они участвовали в построении текстов на правах семантически опустошенных, но формально обязательных строевых элементов. В эмигрантской прессе использование речевых формул советских газет было подчинено иной функции: их включение в текст создает ощущение языковой и политической инородности, как знак чужой и чуждой идеологии. В языке советских газет «намеренность» их использования обусловливалась стилевыми чертами публицистического стиля, где эти стандартные формулы составляли часть риторического багажа, эмигранты также «намеренно» используют советские клишированные фразы, но с целью отстранения, иронически-насмешливого травестирования.

Выводы

1. Прецедентные тексты в эмигрантской публицистике представляют разветвленную и тематически обширную систему. Так, библейские прецедентные тексты, широко цитируемые эмигрантами, дифференцируются в зависимости от политической позиции газеты. В частности, во всех типах эмигрантских изданий одинаково равномерно представлены отрицательно-оценочные библеизмы, но позитивно-оценочные концентрируются на полюсе монархических изданий.

2. Среди прецедентных текстов, извлеченных из публичных выступлений, речей политиков или построенных на материале газетных штампов, в эмигрантских газетах явное преимущество оказывается за советскими клишированными конструкциями, используемыми эмигрантами в целях травестии, отстранения, иронии. Примечательно, что культурный, вещный мир, окружающий эмигрантов, судя по количеству примеров в нашем корпусе, обладал гораздо ме?ньшей притягательной силой, не обладал таким потенциалом в процессе образования, порождения прецедентных текстов.

Заключение

Пожалуй, самым первым фактом, поражающим даже нашего современника, является ошеломляющее разнообразие газетно-журнальной продукции русской эмиграции: в библиографических справочниках только количественное перечисление названий печатных органов превышает 4000! Вторым уникальным моментом является то, насколько быстро после вынужденной высылки или добровольного отъезда миллионов подданных бывшей Российской империи журналисты, вообще писательская, художественная, преподавательская интеллигенция сумели «поставить на ноги» газеты и журналы в непростых условиях эмигрантского существования. Бытовая неустроенность, постоянные переезды не только из страны в страну, но и с континента на континент, непрерывные поиски финансовых и издательских средств, трудности в распространении печатной продукции, налаживание двусторонней связи с читателем – вот только небольшой круг проблем, с которыми пришлось столкнуться первым эмигрантским издателям и журналистам. Подвижничество эмигрантской интеллигенции по сохранению «России вне России» особенно ярко высвечивается на фоне предшествующих десятилетий жизнедеятельности русских мигрантов за границей.

В период становления русской эмигрантской прессы отправными лингвокультурными точками и журналиста-эмигранта, и корреспондента на местах, и читателя газеты, и авторов писем, откликов в газету являлись по крайней мере три основных момента:

а) прежний (социальный, языковой) опыт;

б) апелляция к советской прессе (особенно в первые послереволюционные годы, когда советские газеты беспрепятственно попадали за рубеж);

в) новый опыт (социальный, языковой) пребывания за рубежом.

Именно на стыке этих трех ключевых, на наш взгляд, линий и рождался газетный (и не только) текст, определяя языковую специфику эмигрантской прессы в целом. Этот динамический процесс «притяжения» и одновременного «отталкивания» от советской печати, в которой социолингвистические инновации проходили очень активно, хорошо прослеживается в лингвистическом поле эмигрантских газет. Мы приводим сводную таблицу, суммирующую наши изыскания и показывающую дистрибуцию языковых феноменов в языке советской и эмигрантской прессы в 1920-30-е гг.

Даже такой схематичный «портрет» эмигрантской прессы помогает увидеть отличительные черты, характеризующие эмигрантские газеты на разных языковых уровнях. На фоне динамических процессов, происходящих в советской прессе, язык эмигрантских газет на первый взгляд выглядит архаическим и законсервированным, однако это поверхностное впечатление при более внимательном и глубоком изучении быстро корректируется. Это объясняется темпами и хронологией языковых процессов: в языковом поле эмигрантской жизни явственно выявляются те семантические или грамматические зоны, которые:

а) не получили развития в эмигрантских газетах, поскольку были или неразвиты в русском языке накануне бегства, или только зарождались в период отъезда беженцев (так, в русском советском политическом языке 20-х гг. активность глагольного суффикса – ну– со значением однократности, разовости оказывается напрямую мотивированной интенсивностью, напряженностью, плотностью социально-политических процессов; эмигрантский узус не знал такого процесса);

б) оказались актуализированными именно в эмигрантском речевом обиходе, не получив развития в 1920–1930-е гг. в русском языке метрополии (в частности, эмигранты удивительной языковой интуицией предвосхитили семантико-словообразовательную жизнеспособность редкого, нерегулярного прежде «вторичного» суффикса – скость задолго до появления аналогичных форм в материковом языке в конце 80-х – 90-е гг. XX в.).

Языковой ландшафт эмигрантской прессы характеризуется иными темпами языковой динамики, иными конфигурациями языковых черт, чем в советской прессе. В основе всего – экстралингвистические потребности выражения актуального содержания: это приходилось делать либо в старых (дореволюционных) языковых формах, либо в заимствованных новых (из иностранной или советской прессы). Лингвистическое противоречие между формой и содержанием, выступающее движущим фактором развития языка, в советской прессе разрешалось путем поиска для нового содержания новых форм, т. е. телеологически было направлено к диалектическому снятию этого противоречия и приведению к новому языковому равновесию. Эмигрантской быт обладал гораздо меньшей продуктивной силой, и эмигранты предпочитали использовать уже найденные, готовые языковые формы, даже в этом факте видя один из способов спасения и сохранения старой России. Творческий характер языка в эмигрантских газетах проявлялся скорее в модально-оценочной интерпретации или, что оказывалось нередким, в новом комбинировании языковых форм. Вообще, в сравнении с советской прессой ведущей языковой чертой эмигрантской печати следует признать не столько порождение новых языковых фактов, сколько их переконструирование, (пере)интерпретацию.

Нахождение русской прессы в иноязычном окружении не могло повлиять и на использование русского языка в его письменной форме. Обобщенная, представленная ниже таблица показывает, во-первых, наиболее открытые зоны проникновения иноязычных элементов, во-вторых, может служить своеобразной матрицей для будущих возможных исследований языковых процессов в двух разновидностях (советской и эмигрантской) прессы. Нами намечены лишь общие, магистральные тенденции, однако контрастивное сопоставление советских и эмигрантских газет на каждом языковом уровне или области описания (от сферы орфографии до проблематики прецедентных феноменов) может дать дополнительные важные социолингвистические свидетельства о степени открытости языковой системы для трансформаций и механизмах их реализации. Несомненно, это напрямую связано с изучением взаимодействия языка и общества и влияния социальных факторов на скорость протекания языковых процессов.

Воздействие иноязычных моделей на русский язык в его газетно-журнальном варианте можно представить следующей таблицей.

Иностранное влияние на письменную форму русского языка вне метрополии проявлялось достаточно широко на разных языковых уровнях: и на формально-графическом (в орфографии), и на содержательном (лексика, грамматика). Русская пресса зарубежья уже тогда активно включала в свой языковой состав такие феномены и проявляла такие черты, которые были незнакомы советским печатным изданиям в те годы и появились только в 80–90-е гг. XX в. (мощным стимулом такого развития в последние десятилетия явились процессы англоамериканизации и глобализации).

Трудность сознательного влияния на языковое состояние в эмиграции усугублялась рядом обстоятельств: географической раздробленностью эмигрантов, отсутствием контролирующих органов, отслеживающих и унифицирующих региональные вариации в русском языке, билингвизм, неизбежно ослабляющий языковые правила и каноны, – все это давало простор процессам стихийного (и достаточно активного) проникновения иноязычных элементов. Практически неизбежным результатом и постоянным спутником лингворечевой практики уже с первых лет беженства стал значительный рост неупорядоченности, вариативной дублетности в самых разных формах ее проявления (орфографическая, грамматическая, морфологическая, словообразовательная). Обилие вариантных и зачастую равноправных элементов плана выражения в эмигрантском речевом обиходе (как в границах одной страны проживания, так и особенно в разных регионах и на разных континентах) трансформирует, переформулирует теоретические и практические вопросы языковой нормы в эмигрантском и материковом узусе. С одной стороны, норма реализуется и функционирует при наличии вариантов (реализующая функция нормы, по Косериу), с другой – норма одновременно выступает и регулятором, селективным инструментом вариантов (регулирующая функция). Однако в эмигрантском обиходе некоторые зоны языковой компетенции индивидов оказываются, как правило, структурированными и содержательно наполненными иной конфигурацией элементов, чем речевая база людей в метрополии. Отсюда следующий вывод: то, что в языке метрополии относится к нормативным реализациям системы, может не быть таковым в эмигрантском узусе.

Этап избыточной и порой дублетной вариативности публицистический стиль в метрополии преодолел довольно быстро: уже в конце 20-х – начале 30-х гг. унифицирующие, стабилизирующие тенденции возобладали над дезинтегрирующими. Русский язык зарубежья был открыт иноязычным влияниям, не отгораживался от них, поскольку русский эмигрантский социум был органично включен в социальную, экономическую, культурную жизнь страны-приюта и в мировой контекст. Языковой пуризм эмигрантов старшего поколения был понятен и, вследствие этого, объясним: сохранить русский язык и передать его детям, которые – как полагали старшие – в (скором) будущем вернутся на родину. Однако эта интенция легко сочеталась с процессами лексической варваризации речи, обилием семантических калек в речи (и письменной практике) того же старшего поколения. Представителей среднего и младшего поколения озабоченность сохранением и поддержанием чистоты русского языка волновала уже меньше: когда информативный компонент речевого общения выходит на первый план, то макаронические элементы в речи сверстников или соотечественников, с позиции самого говорящего, меньше режут слух и, как правило, чаще прощаются. С этим тесно связан такой парадокс языковой компетенции личности, как сокращение потребности (и желания) индивида в языковой игре с использованием иноязычного материала.

Русская эмигрантская пресса сохраняла старые, дореволюционные формы, активно заимствовала новые, иноязычные, элементы и подвергала языковой ревизии компоненты советской публицистики. На таком странном, своеобразном языковом субстрате и формировался язык русской эмигрантской прессы в 1919–1939 гг.

Библиография

Словари. Справочные пособия

БАС-1 – Словарь современного русского литературного языка в 17 т. М.: АН СССР. 1948–1965.

БСЭ – Большая советская энциклопедия / Гл. ред. Т.1–7 С. И. Вавилов; Т. 8–51 тт. Б. А. Введенский. 2-е изд. М.: Большая советская энциклопедия, 1949–58.

БСЭ-2 – Большая советская энциклопедия / Гл. ред. А. М. Прохоров. 3-е изд. Т. 1–30, М.: Большая советская энциклопедия, 1969–1978.

Даль В. И. 1956 – Толковый словарь живого великорусского языка. В 4 т. М.: Государственное издательство иностранных и национальных словарей.

Зализняк 1974 – Обратный словарь русского языка. Научные консультанты А. А. Зализняк, Р. В. Бахтурина, Е. М. Сморгунова. М.: Советская энциклопедия.

И-64 – Словарь иностранных слов. М., 1964.

И-79 – Словарь иностранных слов. М., 1979.

КСКГ 1996 – Краткий словарь когнитивных терминов / Е.С Кубрякова., В. З. Демьянков, Ю. Г. Панкрац, Л. Г. Лузина. М., 1996.

МАС-1 – Словарь русского языка / Гл. ред. А. П. Евгеньева. Т. 1–4. М.: Русский язык, 1957–1961.

МАС-2 – Словарь русского языка / Гл. ред. А. П. Евгеньева. 2-е изд., исправ. и доп. Т. 1–4. М.: Русский язык, 1981–1984.

НРЛ 1992 – Новое в русской лексике: Словарные материалы / Отв. ред. Е. А. Левашов. СПб.: Дмитрий Буланин.

НСЗ 1971 – Новые слова и значения: Словарь-справочник (по материалам прессы и литературы 60-х годов) / Под ред. Н. З. Котеловой, Ю. С. Сорокина. М.: Советская энциклопедия, 1971.

НСЗ 1997 – Новые слова и значения: Словарь-справочник по материалам прессы и литературы 80-х годов / Под ред. Е. А. Левашова. СПб.: Дмитрий Буланин.

Орф-74 – Орфографический словарь русского языка. М., 1974.

ОС – Орфоэпический словарь русского языка / Под ред. Р. И. Аванесова. М.: Русский язык, 1983.

РГ 1980 – Русская грамматика / Под ред. Н. Ю. Шведовой. В 2 т. М.: Наука.

РКП 2002 – Русское культурное пространство. Лингвокультурологический словарь. Вып. I / И. С. Брилева, Н. П. Вольская, Д. Б. Гудков, И. В. Захаренко, В. В. Красных. М.

Ромашкевич П. А. 1889 – Полный русский орфографический словарь. Изд. 5. Исправил и дополнил А. А. Быков. СПб.

Росси Ж. 1997 – Справочник по ГУЛАГу. Исторический словарь советских пенитенциарных институций и терминов, связанных с принудительным трудом. London.

РСС 1998 – Русский семантический словарь. Толковый словарь, систематизированный по классам слов и значений. Под общей редакцией Н. Ю. Шведовой [в 6 т.]. Т. 1. М.: Азбуковник.

СО – Ожегов С. И. Словарь русского языка. М.: Русский язык, 1949 (цифра после сокращения обозначает год издания).

СУ – Толковый словарь русского языка / Под ред. проф. Д. Н. Ушакова. Т. 1–4. М.: ОГИЗ, 1935–1940.

СЭС – Советский энциклопедический словарь. М., 1979.

ТСВН 1973 – Трудности словоупотребления и варианты норм современного русского литературного языка / Под ред. К. С. Горбачевича. Л.: Наука.

ТСРЯ 1998 – Толковый словарь русского языка конца XX века. Языковые изменения / Под ред. Г. Н. Скляревской. Спб.: Фолио-Пресс.

ТССРЯ 2001 – Толковый словарь современного русского языка. Языковые изменения конца ХХ столетия / Гл. ред. Г. Н. Скляревская. М.: Астрель.

ТСЯС 1998 – Мокиенко В. М., Никитина Т. С. Толковый словарь языка Совдепии. СПб.: Фолио-Пресс.

Яновский Н. – Новый словотолкователь, расположенный по алфавиту, содержащий разные в российском языке встречающиеся иностранные речения и технические термины, значение которых не всякому известно, каковы суть между прочими: астрономические, математические и прочие. В 3 ч. СПб., 1803–1804.

BE – Brockhaus-Enzyklopдdie in vierundzwanzig Bдnden. Verlag:. FA Brockhaus, Mannheim, 1986–1994.

Cortelazzo & Zolli – Cortelazzo M., Zolli P. Dizionario Etimologico della Lingua Italiana. I–V. Bologna: Zanicelli. 1979–1988.

GW – Das groЯe Wцrterbuch der deutschen Sprache in sechs Bдnden/ Unter Leitung von Gьnther Drosdowski. Mannheim u.a.: Bibliographisches Institut. Bd. 1–6. Mannheim/Wien/Zьrich, 1976–1981.

TLF – Trе?sor de la langue franзaise: Dictionnaire de la langue du XIXe et du XXe siиcle. Vols. 1–16. Paris. 1971–1994.

Исследования

Сокращения названий журналов:

ВИ – Вопросы истории.

ВЯ – Вопросы языкознания.

ИиИ – История и историки.

ННИ – Новая и новейшая история.

ОИ – Отечественная история.

РР – Русская речь.

РС – Русская словесность.

РЯЗР – Русский язык за рубежом.

РЯНШ – Русский язык в национальной школе.

РЯШ – Русский язык в школе.

ЭО – Этнографическое обозрение.

Авина Н. Ю. 2000 – Об особенностях русской речи в Литве // Изв. Акад. наук. Сер. лит. и яз. М. Т. 59. № 3. С. 52–57.

Авина Н. Ю. 2003 – К исследованию языка диаспоры: лингвистический аспект (на материале русских Литвы) // Русский язык в научном освещении. М. № 2 (6). С. 5–13.

Авина Н. Ю. 2004 – Язык русских в Литве: словообразовательные особенности // Русскоязычный человек в иноязычном окружении. Helsinki. C. 136–142. (Slavica Helsingiensia; 24 / Под ред. А. Мустайоки, Е. Протасовой).

Акимова Г. Н. 1998 – Различные формы проявления аналитизма в современном русском грамматическом строе // Русистика: Лингвистическая парадигма конца ХХ века. СПб.: Изд-во СПб ГПУ им. А. И. Герцена. С. 86–94.

Аксенова Е. Л., Досталь М. Ю. 2001 – Русская ученая академия в Праге в годы Второй мировой войны // Славяноведение. № 4. С. 31–54.

Алексеев Д. И. 1979 – Сокращенные слова в русском языке. Саратов.

Арапова Н. С. 2000 – Кальки в русском языке послепетровского периода: опыт словаря. М.: МГУ.

Балуев Б. П. 2003 – Историческая наука русского зарубежья. Споры о судьбе России в эмигрантской публицистике 1920-х годов. (Противостояние двух центров) // ИиИ. М. № 1. С. 2–32.

Баранников А. П. 1919 – Из наблюдений над развитием русского языка в последние годы // Ученые записки Самарского университета. Самара. Вып. 2. С. 64–84.

Бахтин М. М. 2000 – Проблема речевых жанров // Бахтин М. М. Автор и герой: К философским основам гуманитарных наук. СПб.: Азбука.

Бенвенист Э. 1995 – Словарь индоевропейских социальных терминов. М.: Прогресс.

Билз Р. Л. 1997 – Аккультурация // Антология исследований культуры. СПб. Т. 1. С. 348–370.

Бондарко А. В. 1994 – К проблеме интенциональности в грамматике (на материале русского языка) // ВЯ. № 2. С. 29–42.

Будницкий О. 2003 – Братство Русской Правды – последний литературный проект С. А. Соколова-Кречетова // Новое литературное обозрение. М. № 64. С. 114–143.

Булаховский Л. А. 1952 – Курс русского литературного языка. Изд. 5-е, перераб. Т. 1. Киев: Учпедгиз.

Булаховский Л. А. 1954 – Русский литературный язык первой половины XIX века. Фонетика, Морфология. Ударение. Cинтаксис. Изд. 2-е, испр. М.: Учпедгиз.

Вайнрайх У. 1972 – Одноязычие и многоязычие. О совместимости генеалогического родства и конвергентного развития // Новое в лингвистике. Вып. 6. Языковые контакты. М.: Прогресс. C. 25–60.

Вайнрайх У. 1979 – Языковые контакты: Состояние и проблемы исследования. Киев: Вища школа.

Валгина Н. С. 2001 – Активные процессы в современном русском языке. М.: Логос.

Вандалковская М. Г. 2004 – Русская эмиграция в ХХ веке // Московский журнал. № 3. С. 53–61.

Васильев А. 2001 – Красота в изгнании. М.: Слово.

Васильева А. Н. 1982 – Газетно-публицистический стиль речи. М.: Русский язык.

Васянина Е. 2001 – Наброски к лингвистическому портрету русских американцев // РЯЗР. № 2. С. 95–103.

Вильчур М. 1918 – Русские в Америке. Нью-Йорк.

Виноградов В. В. 1986 – Русский язык. Грамматическое учение о слове. 3-е издание, испр. М.: Высшая школа.

Виноградова В. Н. 1984 – Стилистический аспект русского словообразования. М.: Наука.

Винокур Г. О. 1928 – Глагол или имя? Опыт стилистической интерпретации // Русская речь. Сборники, издаваемые отделом словесных искусств [Гос. ин-та истории искусств]. Под ред. Л. В. Щербы. Новая серия. Вып. 3. Л.: Academia. С. 75–93.

Винокур Г. О. 1929 – Культура языка. 2-е изд., испр. и доп. М.: Федерация, 1929 (на обложке 1930).

Винокур Г. О. 1991 – О языке художественной литературы. М.: Высшая школа.

Винокур Т. Г. 1993 – Говорящий и слушающий. М.: Наука.

Витцлак-Макаревич К. 2004 – Влияние языкового контакта «немецкий-русский» на русский язык в ФРГ (на материале русскоязычных газет и журналов) // Русскоязычный человек в иноязычном окружении. Helsinki. С. 143–149. (Slavica Helsingiensia; 24 / Под ред. А. Мустайоки и Е. Протасовой).

Волконский & Волконский 1928 – Волконский С., Волконский А. В защиту русского языка. Берлин.

Генис В. Л. 2000 – Невозвращенцы 1920-х – начала 1930-х годов // ВИ. № 1. С. 46–63.

Гловинская М. Я. 1964 – Написание двойных согласных в заимствованных словах // Проблемы современного русского правописания. М.: Наука. С. 101–115.

Гловинская М. Я. 2000 – Тенденция к аналитизму в языке массовой коммуникации // Фортунатовский сборник: Материалы научной конференции, посвященной 100-летию Московской лингвистической школы, 1897–1997 гг. М. С. 116–124.

Гловинская М. Я. 2001 – Язык эмиграции как свидетельство о неустойчивых участках языка метрополии (на материале русского языка) // Жизнь языка. Сб. статей к 80-летию Михаила Викторовича Панова. М.: Языки славянской культуры. С. 42–59.

Голев Н. Д. 2004 – Антиномии русской орфографии. М.: Едиториал УРСС.

Горбачевич К. 1990 – Дано ли нам предугадать?: о будущем русского языка // Русистика. Берлин. № 2. С. 70–80.

Горнфельд А. Г. 1922 – Новые словечки и старые слова. Речь на съезде преподавателей русского языка и словесности в Петербурге 5 сентября 1921 г. Пг.: Колос.

Грановская Л. М. 1995 – Русский язык в «рассеянии». Очерки по языку русской эмиграции первой волны. М.: ИРЯЗ.

Грановская Л. М. 2005 – Русский литературный язык в конце XIX и XX вв. М.: Элпис.

Граудина О. К. 1998 – С Москва-тур на Красное море!: Что-то новенькое в грамматике? // РР. № 3. С. 45–53.

Григорьева Т. М. 1998 – Русская орфография в эмиграции // Русистика сегодня. № 1–2. С. 53–62.

Грот Я. К. 1912 – Русское правописание. Руководство, составленное по поручению Второго отделения Императорской академии наук. СПб.

Гудков Д. Б. 1997 – Прецедентное имя: проблемы денотации, сигнификации и коннотации // Лингвокогнитивные проблемы межкультурной коммуникации. М. С. 116–129.

Гудков Д. Б. 1999 – Прецедентное имя и проблемы прецедентности. М.

Гус М., Загорянский Ю., Коганович Н. 1926 – Язык газеты. М.: Работник просвещения.

Денисов П. Н. 1998 – Очерки по языку русской общественной мысли. Язык русской общественной мысли конца XIX – первой четверти ХХ вв. М: МАЛП.

Долешаль У. 1997 – О взаимосвязи грамматической категории рода и пола // Вербальная и невербальная интерпретация половых характеристик / Под ред. А. Холода. Кривой Рог. С. 134–155.

Дуличенко А. Д. 1994 – Русский язык конца XX века. Mьnchen, 1994. (Slavistische Beitrage; 317).

Душенко К. В. 1996 – Понятия «белые», «белогвардейцы», «белая армия» в небольшевистской печати времен Гражданской войны // Источниковедение и компаративный метод в гуманитарном знании. М.: РГГУ. С. 252–255.

Емельянов Ю. Н. 2003 – Историческая наука русского зарубежья. Монархическое движение и монархические организации русской эмиграции (1920-е – середина 1930-х годов) // ИиИ. № 1. С. 108–141.

Жирков Г. В. 2001 – История цензуры в России. XIX–XX вв. М.: Аспект Пресс.

Замятин Д. Н. 2002 – Русская эмиграция в Турции [Исторический очерк] // География в школе. № 2. С. 34–38.

Зеленин А. В. 1999а – Белые и красные // РЯШ. № 4. С. 85–88.

Зеленин А. В. 1999b – Белый в эмигрантской публицистике // РР. № 4. С. 76–80.

Зеленин А. В. 1999c – Красный в эмигрантской публицистике // РР. № 5. С. 90–96.

Зеленин А. В. 1999d – Интеллигент и интеллигенция в русской эмигрантской публицистике // Современное русское общественное сознание в зеркале вербализации. Вып. 3. Красноярск. С. 26–35.

Зеленин А. В. 2000a – Новое о словах интеллигент, интеллигенция // РР. № 4. С. 44–52.

Зеленин 2000b – Полуинтеллигент // РР. № 5. С. 66–72.

Зеленин А. В. 2002 – Соколы, витязи, мушкетеры // РР. № 6. С. 89–94.

Зеленин А. В. 2003а – Цветовые прилагательные в эмигрантской публицистике // РР. № 3. С. 75–83.

Зеленин А. В. 2003b – Сухой закон // РР. № 4.С. 108–113.

Зеленин А. В. 2003с – Господа, граждане и товарищи в эмигрантской публицистике // РР. № 6. С. 95–102.

Зеленин А. В. 2004 – Зеленин А. В. Особенности языка и речи русских в Финляндии (на материале интервью) // Жанр интервью: Особенности русской устной речи в Финляндии и Санкт-Петербурге.

Зеленин & Михайлова 1993– Зеленин А. В., Михайлова Н. Е. Мафия и мафиози // РР. № 5. С. 110–112.

Земская Е. А. 1992 – Словообразование как деятельность. М.: Наука.

Земская Е. А. 2000 – Функции словообразования в языке русского зарубежья // S?owotwо?rstwo a inne sposoby nominaci. Kleszczova K., Selimski L. (Hrsg.) Katowice: Wyd. Gnome. S. 141–146.

Земская Е. А. 2001 – Язык русского зарубежья: итоги и перспективы исследования // Русский язык в научном освещении. № 1. М. С. 114–131.

Земская Е. А. 2004 – Язык как деятельность. Морфема. Слово. Речь. М.: Языки славянской культуры.

Иванова Т. А. 1967 – Именительный множественного на – а? (рода?, тенора?, госпиталя) в современном русском языке // Развитие русского языка в советский период. Л.: ЛГУ. С. 55–78.

Иванова Т. 1994 – «Ай, да славный, красный Питер…»: Городская частушка времен революции и гражданской войны // Родина. М. № 7. С. 61–65.

Ильина И. И. 1989 – Универбаты – названия одежды в русском языке // Функционально-семантический и стилистический аспекты изучения лексики. Куйбышев. С. 80–85.

Исаченко А. В. 1958 – К вопросу о структурной типологии словарного состава славянских языков // Slavia. Т. XXVII. Praha. Sep. 3. S. 334–352.

Кабузан В. М. 1996 – Русские в мире. СПб.

Калакуцкая Л. П. 1984 – Склонение фамилий и личных имен в русском литературном языке. М.: Наука.

Калакуцкая Л. П. 1994 – Фамилии. Имена. Отчества. Написание и склонение. М.: Толк.

Караулов Ю. Н. 1987 – Русский язык и языковая личность. М.: Наука.

Караулов Ю. Н. 1995 – О языке русского зарубежья // ВЯ. № 2.C. 5–18.

Карцевский С. И. 2000 – Язык, война и революция // Карцевский С. И. Из лингвистического наследия. Сост., вступ. ст. и коммент. И. И. Фужерон. М.: Языки русской культуры. С. 215–266.

Катаева В. Б. 1994 – «Каштанка» в XX веке: из истории интерпретаций // РС. № 6. С. 24–28.

Кирилина А. В. 2004 – Гендерные исследования в лингвистике и теории коммуникации: учебное пособие для вузов. М.: РОССПЭН.

Клемперер В.1998 – LTI. Язык Третьего рейха. Записная книжка филолога. М.: Прогресс-Традиция.

Ковалевский П. Е. 1971 – Зарубежная Россия. История и культурно-просветительная работа русского зарубежья за полвека (1920–1970). Paris.

Коляда Г. И. 1964 – К вопросу о написании двойных согласных в иностранных словах // РЯШ. № 3. С. 103–104.

Комарова И. 2000 – Русскоязычная пресса за рубежами России // РЯЗР. № 2. С. 87–96.

Кондратьева Т. Н. 1983 – Метаморфозы имени собственного. Опыт словаря. Казань: издательство Казанского ун-та.

Копелиович А. Б. 1986 – Формальное, неформальное и смысловое согласование по категории рода в русском языке // Современный русский синтаксис: Словосочетание и предложение / Под ред. В. Ф. Киприянова, А. Б. Пеньковского, В. И. Фурашова. Владимир. С. 40–48.

Косик В. И. 2000 – Молодая России в эмиграции // Славяноведение. № 4. С. 3–15.

Костомаров В. Г. 1994 – Языковой вкус эпохи. Из наблюдений над речевой практикой масс-медиа. М.

Костомаров В. Г. 1996 – «Изафет» в русском синтаксисе словосочетания? // Словарь. Грамматика. Текст: Сборник статей. М. С. 212–217.

Костомаров В. Г. 1999 – Языковой вкус эпохи. Из наблюдений над речевой практикой масс-медиа. 3-е изд. СПб.

Красных et al. 1997 – Красных В. В., Гудков Д. Б., Захаренко И. В., Багаева Д. В. Когнитивная база и прецедентные феномены в системе других единиц и в коммуникации // Вестник Московского университета. Сер. 9. Филология. № 3. С. 62–75.

Красных В. В. 2001 – Основы психолингвистики и теории коммуникации. М.

Кронгауз М. А. 1996 – Sexus, или проблема пола в русском языке // Русистика. Славистика. Индоевропеистика. М.: Индрик, С. 510–525.

Кронгауз М. А. 2001 – Русский язык: от 70-х к 90-м // Художественная жизнь России 1970-х годов как системное целое. СПб.: Алетейя. С. 339–350.

Кронгауз М. А. 2005 – Семантика. М.

Крысин Л. П. 1965 – Иноязычная лексика в русской литературной речи 20-х годов // Развитие лексики современного русского языка. М.: Наука. С. 117–134.

Крысин Л. П. 1968 – Иноязычные слова в современном русском языке. М.: Наука.

Куэва-Харамильо Х. 1985 – Этноцентризм и культурные конфликты: Этнография аккультурации // Культуры: диалог народов мира. М.: Прогресс. Журнал ЮНЕСКО на русском языке. № 1. С. 21–31.

Лазарева Ю. А. 2002 – Усечения в языковой игре // Филологический вестник. Саранск. Вып. 3. С. 49–54.

Лазутин С. Г. 1990 – Русские народные лирические песни, частушки и пословицы. М.: Высшая школа.

Лаптева О. А. 1996 – Изучение русской эмигрантской речи как лингвистическая проблема // Aspekteia. (= Slavica Tamperensia. V). Tampere. С. 137–145.

Лаптева О. А. 2000 – Живая русская речь с телеэкрана. Разговорный пласт телевизионной речи в нормативном аспекте. 2-е изд. М.: УРСС.

Лаптева О. А. 2003 – Теория современного русского литературного языка. М.: Высшая школа.

Лассан Э. 1995 – Дискурс власти и инакомыслия в СССР: Когнитивно-исторический анализ. Вильнюс: Изд-во Вильнюсского ун-та.

Лексика 1981 – Лексика русского литературного языка XIX – начала XX века / Отв. ред. Ф. П. Филин. М.: Наука.

Лексические новообразования 1975 – Лексические новообразования в русском языке XVIII века / И. М. Мальцева, А. И. Молотков, З. М. Петрова. Л.: Наука, Ленинградское отделение.

Лилеева Е. Л. 1987 – Редкие слова в ленинских трудах // РР. № 2. С. 8–13.

Литвиненко Л. И. 1987 – Усечение как способ словообразования // Русский язык и литература в средних учебных заведениях УССР. № 11. С. 77–78.

Литвиненко Л. И. 1988 – Структура и функционирование усеченных слов в современном русском языке: Автореф. дис… канд. филол. наук / Киевский гос. пед. ин-т им. А. М. Горького. Киев.

Лопатин В. В. 1973 – Рождение слова: неологизмы и окказиональные образования. М.: Наука.

Макарова Р. В. 1969 – Основные вопросы графики современного русского языка. Автореф. дис. … канд. филол. наук. М.

Максимова Л. К. 1964 – Употребление букв э, е после гласных в заимствованных словах // О современной русской орфографии. М. С. 33–39.

Максудов С. 1989 – Потери населения СССР. Вермонт.

Меймре А. 2000 – «За веру, царя и Отечество»: Эпизод из деятельности русских и монархистов в Эстонии // Диаспора. III: Новые материалы. Париж; Санкт-Петербург. С. 267–292.

Мельников Г. П. Системная типология языков: Синтез морфологической классификации языков со стадиальной: курс лекций. М.: Изд-во РУДН.

Меромский А. 1930 – Язык селькора. М.: Федерация.

Мечковская Н. Б. 2004 – Чем интересен русский язык в рассеянье? // Russian linguistics. Vol. 28. P. 237–259. (Рец. на кн.: Земская Е. А. (отв. ред.): Язык русского зарубежья. Общие вопросы и речевые портреты // Studia philologica, Wiener Slawistischer Almanach, Sonderband 53, Москва; Вена, 2001. 496 стр. с илл.)

Мечковская Н. Б. 2005 – Постсоветский русский язык: новые черты в социолингвистическом статусе // Russian linguistics. V. 29. № 1. С. 49–70.

Минский М. 1979 – Фреймы для представления знаний. М.: Энергия.

Миськевич Г. И. 1967 – Комсомолия, пионерия (к анализу новообразований в современном русском языке) // РР. М. № 4. С. 6–8.

Моисеев А. И. 1980 – Русский язык. Фонетика. Морфология. Орфография. М.: Просвещение.

Муромцева & Перхавко 2001 – Муромцева Л. П., Перхавко В. Б. Рец. на: Россия в изгнании. Судьбы российских эмигрантов за рубежом. Е. И. Алдюхова, А. М. Бегидов, Т. Л. Владимирская и др. Руководитель Е. И. Пивовар. М.: ИВИ РАН, 1999 // ННИ. № 1. С. 227–231.

Мучник И. П. 1971 – Грамматические категории глагола и имени в русском литературном языке. М.: Наука.

Назаров М. В. 1992 – Миссия русской эмиграции. Ставрополь: Кавказский край.

Найдич Л. 2004 – Выбор языка, переключение кода, лексические заимствования: русский язык эмигрантов последней волны в Израиле // Русскоязычный человек в иноязычном окружении. Slavica Helsingiensia. 24 / Под ред. А. Мустайоки и Е. Протасовой. Helsinki. С. 108–122.

Недзельский Евг. Народная поэзия в годы революции // Воля России. Прага. 1924. № 5 (март). С. 1–28; № 6–7. С. 44–66.

Немченко В. Н. 2003 – О понятии усечения основы слова // Вестник Нижегородского университета им. Н. И. Лобачевского. Сер.: Филология. Н. Новгород. Вып. 1. С. 100–110.

Николаева Т. М. 2000 – Речевые, коммуникативные и ментальные стереотипы: социолингвистическая дистрибуция // Язык как средство трансляции культуры. М.: Наука. С. 112–131.

Нитобург Э. Л. 2002 – Русские трудовые иммигранты в США (конец XIX в. – 1917 г.): адаптация и судьбы // ОИ. № 5. С. 63–75.

Новикова Н. В. 1992 – Звонкое иноязычие // РР. М. № 4. С. 56–60.

Оглезнева Е. А. 2004 – Русский язык Зарубежья: восточная ветвь // Известия АН. Серия литературы и языка. Т. 63. № 2. С. 42–52.

Орфография 1980 – Орфография, пунктуация и книжно-письменная речь русского языка. Praha.

Осипова Л. И. 1991 – Суффиксальные универбы с непредметной семантикой в русском языке // Науч. докл. высш. шк. Филологические науки. № 5. С. 61–69.

Осипова Л. И. 1994 – Активные процессы в современном русском словообразовании (Суффиксальная универбация и усечение). М.: Прометей.

Осипова Л. И. 2000 – Новые слова в русском языке: Суффиксальные универбы женского рода с суффиксом – К-А: Словарь-справочник по материалам прессы и литературы 60–90-х годов. 2-е изд., перераб. и доп. М.

Осипова М. А. 1999 – К изучению разговорного языка иммигрантов в США: словообразовательный уровень // Slavia. Praha. Roc. 68. Ses. 1. S. 37–44.

Осипова М. А. 2002 – Разговорный русский язык иммигрантов в США. Лексика и словообразование // Славянская языковая и этноязыковая система в контакте с неславянским окружением / Отв. ред. Т. М. Николаева. М.: РАН. С. 448–464.

Очерки 1964а – Очерки по исторической грамматике русского литературного языка XIX века. Изменения в словообразовании и формах существительного и прилагательного / Под ред. В. В. Виноградова и Н. Ю. Шведовой. М.: Наука.

Очерки 1964b – Очерки по исторической грамматике русского литературного языка XIX века. Глагол, наречие, предлоги и союзы в русском литературном языке XIX века / Под ред. В. В. Виноградова и Н. Ю. Шведовой. М.: Наука.

Павловская Л. К. 1967 – Сложносокращенные слова // РР. М. № 6. С. 16–19.

Панов М. В. 1990 – История русского литературного произношения XVIII–XX вв. М.

Панов М. В. 1999 – Позиционная морфология русского языка. М.: Наука.

Паперный В. 1985 – Культура «Два». Ann Arbor: Ardis.

Петренко В. Ф. 2002 – Психосемантика ментальности: коммуникативный аспект // Проблемы медиапсихологии. М.: РИП-холдинг. С. 19–30.

Петрищева Е. Ф. 1984 – Стилистически окрашенная лексика русского языка. М.: Наука.

Пешковский А. М. 1938 – Русский синтаксис в научном освещении. М: Государственное учебно-педагогическое издательство.

Пивовар & al. 1994 – Пивовар Е. И., Герасимова Н. П., Голотик С. И. Российская эмиграция в Турции, Юго-Восточной и Центральной Европе 20-х годов: Гражданские беженцы, армия, учебные заведения. М.: Историко-архивный институт.

Плотникова А. А. 1999 – О символике свиста // Мир звучащий и молчащий. М. С. 295–304.

Поливанов Е. Д. 1968 – Статьи по общему языкознанию. М.: Наука.

Поляков Ю. А. 1986 – Советская страна после окончания гражданской войны: территория и население. М.

Попов Р. В. 2003 – Этносоциальные особенности спортивных терминов-американизмов в русском языке // Проблемы сохранения вербальной и невербальной традиции этносов. Кемерово. С. 115–118.

Потебня А. А. 1968 – Из записок по русской грамматике. Т. III. Об изменении значения и заменах существительного. М.: Просвещение.

Потылицина И. Г. 2002 – О направлениях исследования аллюзии // Актуальные проблемы английской лингвистики и лингводидактики. Вып. 1. М. С. 105–111.

ПРЗ 1999 – Публицистика русского зарубежья (1920–1945). Сб. статей. М.: Союзполиграфпром.

Протасова Е. Ю. 2000 – Лексические особенности русскоязычной прессы в Германии // Известия АН. Серия лит. и языка. № 4. С. 49–60.

Протасова Е. Ю. 2004 – Феннороссы: жизнь и употребление языка. СПб.: Златоуст.

Протченко И. Ф. 1975 – Лексика и словообразование советской эпохи. М.: Наука.

Протченко И. Ф. 1985 – Лексика и словообразование советской эпохи. 3-е изд., испр. и доп. М.: Наука.

Прохоров Ю. Е. 2004 – Действительность. Текст. Дискурс. М.: Флинта.

Пфандль Г. 1994 – Русскоязычный эмигрант третьей и четвертой волны: несколько размышлений // РЯЗР. № 4–5. С. 101–108

Пфандль Х. 2002 – Четыре волны русской эмиграции XX века и культурно-языковое поведение эмигрантов // Русский язык в диаспоре: проблемы сохранения и преподавания / Отв. ред. Г. В. Хруслов. М. С. 9–32.

Раев М. 1994 – Россия за рубежом. История культуры и русской эмиграции. 1919–1939: Пер. с англ. М.: Прогресс-Академия.

РЗ 2004 – Русское зарубежье: приглашение к диалогу. Сборник научных трудов центра «Молодежь за свободу слова» / Отв. редактор Л. В. Сыроватко. Калининград: Издательство Калининградского государственного ун-та.

Рогова К. А. 1979 – Стиль ленинской «Искры» и газеты «Новая жизнь» (Лингвистический анализ жанра статьи). Л.

Рогожникова Р. П. 1966 – Варианты слов в русском языке. М.: Просвещение.

Романенко А. П. 2002 – Советская словесная культура: отечественная история ее изучения // ВЯ. № 6. С. 118–139.

Ром-Миракян Е. 1996 – Забытые слова // Русистика. Russistik. № 1–2. Berlin. C. 89–96.

РРР 1973 – Русская разговорная речь / Ред. Е. А. Земская. М.: Наука.

РРР 1981 – Земская Е. А., Китайгородская М. В., Ширяев Е. Н. Русская разговорная речь: Общие вопросы. Словообразование. Синтаксис. М: Наука.

РЯЗ 2001 – Русский язык зарубежья / Под ред. Е. В. Красильниковой. М.: Эдиториал УРСС.

РЯК 1996 – Русский язык конца XX столетия (1985–1995) / Под ред. Е. А. Земской. М.: Языки русской культуры.

РЯМО 1974 – Русский язык по данным массового обследования. Опыт социально-лингвистического изучения / Под ред. Л. П. Крысина. М.: Наука.

РЯСОЛ – Русский язык и советское общество. Лексика современного русского литературного языка. Социолого-лингвистическое исследование / Под ред. М. В. Панова. М.: Наука.

РЯСОМ – Русский язык и советское общество. Морфология и синтаксис современного русского литературного языка. Социолого-лингвистическое исследование / Под ред. М. В. Панова. М.: Наука

РЯСОС 1968 – Русский язык и советское общество. Словообразование современного русского литературного языка. Социолого-лингвистическое исследование / Под ред. М. В. Панова. М.: Наука.

Сабенникова И. В. 2000 – Думали о будущем: российская эмиграция и европейский выбор России (1917–1939) // Открытая политика. № 5/6. С. 62–74.

Селищев А. М. 1928 – Язык революционной эпохи. М.: Работник просвещения.

Сигалов П. С. 1986 – Об усечении вообще и дезинтеграции в частности: Усечение и дезинтеграция // Russian linguistics. Dordrecht; Boston. Vol. 10. № 2. С. 215–233.

Солганик Г. Я. 1981 – Лексика газеты. М.: Высшая школа.

Сорокин Ю. С. 1965 – Развитие словарного состава русского литературного языка: 30–90-е годы XIX века. М.—Л.: Наука.

Сорокин & Михалева 1997 – Сорокин Ю. А., Михалева И. М. Цитаты как знаки прецедентных текстов // Язык, сознание, коммуникация. Вып. 1. М. С. 13–25.

СРЯ 1981 – Современный русский язык / Под ред. В. А. Белошапковой. М.

СРЯМ 1952 – Современный русский язык. Морфология / Под ред. В. В. Виноградова. М.: МГУ.

Тимофеева Г. Г. 1995 – Новые английские заимствования в русском языке: Написание. Произношение. СПб.: Юна.

Тираспольский Г. И. 1991 – Заметки о типологической эволюции русского языка // Науч. докл. высш. шк. Филологические науки. № 4. С. 71–76.

Тишков В. А. 2000 – Исторический феномен диаспоры // ЭО. № 2. С. 42–63.

Трошкина Т. П. 2003 – Словообразовательные средства создания оценочности в языке СМИ // II Международные Бодуэновские чтения: Казанская лингвистическая школа: традиции и современность (Казань, 11–13 декабря 2003 г.): Труды и материалы: В 2 т. / Под общ. ред. К. Р. Галиуллина, Г. А. Николаева. Казань: Изд-во Казанского ун-та. Т. 1. С.102–104.

ФГВ 1934 – Фольклор гражданской войны. М.—Л.: Академия Наук СССР.

Федоров Н. 1952 – Советизация эмигрантского языка. Буэнос-Айрес.

Фрейкман-Хрусталева & Новиков 1995 – Фрейнкман-Хрусталева Н., Новиков А. Эмиграция и эмигранты: История и психология / Науч. ред. Г. А. Тишкин. СПб.: Санкт-Петербург. гос. акад. культуры.

Хазанов Б. 1999 – Отечество изгнанных // Знамя. № 12. С. 176–180.

Химик В. В. 2002 – Анекдот как уникальное явление русской языковой культуры // Анекдот как феномен культуры. Материалы круглого стола 16 ноября 2002 г. СПб.: Санкт-Петербургское философское общество. С. 17–31.

Чудинов А. П. 2001 – Россия в метафорическом зеркале: когнитивное исследование политической метафоры (1991–2000). Екатеринбург.

Чуковский К. И. 1962 – Живой как жизнь (Разговор о русском языке). М.: Молодая гвардия.

Шанский Н. М. 1968 – Очерки по русскому словообразованию. М.: МГУ.

Шафир Я. М. 1924 – Газета и деревня. 2-е изд. М.: Федерация.

Шафир Я. М. 1927 – Вопросы газетной культуры. М.: ОГИЗ.

Шварцкопф Б. С. 1970 – Проблемы индивидуальных и общественно-групповых оценок речи // Актуальные проблемы культуры речи. М.: Наука. С. 277–304.

Шварцкопф Б. С. 1997 – «Я поставил кавычки потому, что…» // Облик слова. Сборник статей памяти Дмитрия Николаевича Шмелева. / РАН. Ин-т рус. яз. им. В. В. Виноградова. М. С. 374–381.

Шейгал Е. И. 2004 – Семиотика политического дискурса М.: Гнозис.

Шмелев Д. Н. 1973 – Проблемы семантического анализа лексики. М.: Наука.

Шпильрейн et al. 1929 – Шпильрейн И. Н., Рейтынбард Д. И., Нецкий Г. О. Язык красноармейца. Опыт исследования словаря красноармейца Московского гарнизона. М.; Л.: Государственное издательство.

Щукин В. Г. 1994 – Концепция Дома у ранних славянофилов // Славянофильство и современность. СПб. С. 33–47.

Юнхуа Чжао 2002 – Русские газеты в Китае первой половины XX века // Россия и современный мир. № 2. С. 167–175.

Янко-Триницкая Н. А. 1964 – Процессы включения в лексике и словообразовании // Развитие грамматики и лексики современного русского языка. М. С. 18–35.

Янко-Триницкая Н. А. 1966 – Наименования лиц женского пола существительными женского и мужского рода // Развитие словообразования современного русского языка. М. C. 153–167.

ЯРЗ 2001 – Язык русского зарубежья: Общие процессы и речевые портреты / Отв. ред. Е. А. Земская. М.; Вена: Языки славянской культуры: Венский славистический альманах.

Ярмашевич М. А. 1990 – Факторы, влияющие на восприятие и образование аббревиатур. Саратов.

Ярмашевич М. А. 1993 – Роль экстралингвистических факторов в развитии аббревиации // Актуальные проблемы лексикологии и стилистики. Саратов. С. 42–49.

Ярмашевич М. А. 2002 – Знаковость аббревиатурных единиц // Вестник Оренбургского государственного университета. Оренбург. № 6. С. 106–110.

Яскевіч А. А. 1996 – Старабеларускія граматыкі. Да праблемы агульнафілалагічнай цэласнасці (Факсимильное издание). Мн.

Acculturation 1980 – Acculturation: Theory, models and some new findings / Ed. by Padilla A. M. Westview.

Amsler J. 1952 – Comment parlent les sportifs. La langue du football // Vie et langage. Paris. № 1. Pp. 33–35.

Andrews D. R. 1990 – A semantic categorization of some borrowings form English in third-wave е?migr? Russian // Topics in Colloquial Russian. Ed. Mills M. H. New York: Peter Lang. Pp. 157–173.

Andrews D. R. 1999 – Sociocultural Perspectives on Language Change in Diaspora: Soviet Immigrants in the United States. Amsterdam/Philadelphia (= Studies in Language and Society. Vol. 5).

Becker K. 1970 – Sportanglizismen im modernen Franz?sisch. Meisenheim am Glan: Verlag Anton Hain.

Benson M. 1957 – American Influence on the Immigrant Russian Press // American Speech. Vol. XXXII. № 4. Pp. 257–263.

Benson M. 1958 – English loanwords in Russian sports terminology // American Speech. Vol. XXXII. № 4. Pp. 252–259.

Bybee J. L., Perkins R. D., Pagliuca W. 1994 – The Evolution of Grammar: Tense, Aspect and Modality in the Languages of the World. Chicago et al.

Chinyaeva E. 2001 – Russians outside Russia: The Emigre Community in Czechoslovakia, 1918–1938. Ver?ffentlichungen des Collegium Carolinum. Bd. 89. M?nchen: R. Oldenbourg Verlag.

Comrie et al. 1996 – Comrie B., Stone G., Polinsky M. The Russian Language in the Twentieth Century, Oxford.

Dauzat A. 1929 – Le langage des sports // Dauzat A. La vie du langage. Paris.

Dokulil M. 1962 – Tvo?eni slov v ?eљtin?. 1. Teorie odvozovan? slov. Praha.

Doleschal U., Schmid S. 2001 – Doing gender in Russian – Structure and Perspectives // Gender Across Languages. The linguistic representation of women and man. Ed. by M. Hellinger, H. Bussmann. Vol. 1. Amsterdam/Philadelphia. Pp. 256–265.

Dunn J. A. 1988 – Is there a tendency towards analyticity in Russian? // Slavonic and East European review. London. Vol. 66. № 2. Pp. 169–183.

Ensink T., Sauer Ch. 2003 – Social-functional and cognitive approaches to discourse interpretation: The role of frame and perspective // Framing and Perspectivising in Discourse. Ed. by Titus Ensink, Christoph Sauer. University of Groningen: John Benjamins Publishing Company. Pp. 1–22.

Faist Th. 2000 – Transnationalization in international migration: Imlications for the study of citizenship and culture // Ethnic and racial studies. L. Vol. 23. № 2. Pp. 189–222.

Gans H. J. 1994 – Symbolic ethnicity and symbolic religiosity: towards a comparison ethnic and religious acculturation // Ethnic and racial studies. L. Vol. 17. № 4. Pp. 577–592.

Gorham M. S. 2003 – Speaking in Soviet Tongues: Language Culture and the Politics of Voice in Revolutionary Russia. Northern Illinois University Press, DeKalb, Ill., 2003.

Haarmann H. 1987 – Zur Typologie von Akkulturationsprozessen am Beispiel des sprachlichen Zahlens // Zeitschrift f?r Dialektologie und Linguistik. Wiesbaden. Jg. 54. H. 3. S. 289–315.

Harbul’ova L. 2001 – Rusk? emigrа?cia na Slovensku. (Posobenie ruskej pooktobrej emigracie v rokoch 1919–1939). Presov.

Haugen E. 1953 – The Norwegian Language in America. A Study in bilingual behaviour. Philadelphia, PA: University of Pennsylvania Press.

Hutz M. 2004 – Is there a natural process of decay? A longitudinal study of language attrition // First Language Attrition. Interdisciplinary perspectives on methodological issues. Schmid Monika S. (Ed.). Philadelphia, PA, USA: John Benjamins Publishing Company. Pp. 189–206.

Jakobson R. 1921 – Vliv revoluce na rusk? jazyk. Praha.

Jaspaert & Kroon 1992 – Jaspaert K., Kroon S. From the typewriter of A. L.: A case study in language loss // Maintenance and Loss of Minority Languages. W. Fase, K. Jaspaert, & S. Kroon (Eds.) Amsterdam/Philadelphia: John Benjamins. Pp. 137–147.

Kaliszan J. 1986 – Семантико-конденсационная универбация составных наименований в современном русском языке. Pozna?.

Kaliszan J. 1989 – О границах понятия семантической конденсации (на материале русского языка) // Z aktualnych badan polskich nad jezykami i literaturami wschodnioslowianskimi. Warsawa. С. 91–95.

Kouzmin L. 1982. – Grammatical Interference in Australian Russian // The Slavic Languages in Emigre Communities. Sussex R.(Ed.). Carbondale, USA: Linguistic Research, Inc. Pp. 73–87.

Lee D. 1997 – Frame conflicts and competing construals in family argument // Journal of pragmatics. № 27. Pp. 339–360.

Lehikoinen R. 1990 – Словарь революции – революция в словаре? Аббревиатуры и иноязычная лексика в русском языке первого послереволюционного десятилетия. Дис… д. филос. Neuvostoliittoinstituutin vuosikirja 32. Helsinki.

Mazon A. 1920 – Lexique de la guerre et de la revolution en Russie. 1914–1919. Paris: Champion.

Naiditch L. 2004 – Russian Immigrants of the Last Wave in Israel. Patterns and Characteristics of Language Usage // Wiener Slawistischer Almanach. В. 53. Wien. Pp. 291–314.

Nikunlassi A. 1999 – On gender assignment in Russian // Gender in grammar and cognition. Ed. B. Unterbeck et al. Berlin: de Gruyter. Pp. 771–791.

Noels et al. 1996 – Noels K. A., Pon G., Clement R. Language, identity, and adjustment. The role of linguistic self-confidence in the acculturation process // Journal of langauge and social psychology. L. Vol. 15. № 3. Pp. 246–264.

Novikov & Priestly 1999 – Novikov J. and Priestly T. Gender Differentiation in Personal and Professional Titles in Contemporary Russian // Journal of Slavic Linguistics. Indiana University. Vol. 7. № 2. Pp. 247–263.

Obermann M. 1969 – Beitr?ge zur Entwicklung der russischen Sprache seit 1917. (Slavisch-Baltisches Seminar der Westf?lisch Wilhelm-Universit?t). M?nster (Westf.) Ver?ffentlichung Nr. 12. Meisenheim am Glan: Verlag Anton Hain.

Odlin T. 1989 – Language Transfer: Cross-linguistic influence in language learning. Cambridge: CUP.

Orr J. 1935 – Les anglicismes du vocabulaire sportif // Le franзais moderne. № 3. Pp. 293–311.

Pasqualini F. 1974 – Sport et langue anglaise // Vie et Langage Paris. № 269. Pp. 454–464.

Pfandl H. 1997 – Normabweichungen und Regelverst?Яe bei Emigrant(inn)en mit russischer Erstsprache und Lernenden des Russischen als Fremdsprache: Unterschiede und Gemeinsamkeit // Ars transferendi. Sprache, ?bersetzung, Interkulturalit?t / Hrsg. D. Huber, E. Worbs. Frankfurt / Main. Peter Lang. S. 373–394.

Polinsky M. 1996 – American Russian: An endangered language? Manuscript. USC—UCSD. [http://ling.ucsd.edu/~polinsky/pubs/american-russian.pdf].

Polinsky M. S. 1998 – American Russian: a new pidgin // Московский лингвистический журнал. № 4. С. 78–138.

Polinsky M. 2000 – A composite linguistic profile of a speaker of Russian in the U. S. // The Learning and Teaching of Slavic Languages and Cultures: Towards the 21st Century. Kagan O., Rifkin B. (eds.). Bloomington. Pp. 57–78.

Press J. I. 1999 – Ukrainian: A Comprehensive Grammar. Florence, KY: Routledge.

Russian poetry 1987 – Russian poetry and literary life in Harbin and Shanghai, 1930–1950. The Memoirs of Valerij Pereleљin / Ed. by Jan Paul Hinrichs. Amsterdam.

Ryazanova-Clarke & Wade 1999 – Ryazanova-Clarke L., Wade Е. The Russian Language Today. L./ N. Y.

Schmid S. 1998 – Zur Bezeichnung weiblicher Personen im Russischen: Eine empirische Pilotstudie // Wiener Slawistischer Almanach. T. 41. S. 239–262.

Schneider P. 1974 – Die Sprache des Sports. D?sseldorf: Schwann.

Seriot P. 1985 – Analyse du discourse politique sovietique. Paris: Institut d’е?tudes slaves.

Smither R.1982 – Human migration and the acculturation of minorities // Human relations. N. Y.; L. Vol. 35. № 1. Pp. 57–68.

Struve N. 1996 – Soixante-dix ans d’е?migration russe, 1919–1989. Paris: Fayard.

Tannen D. 1993 – What’s in a frame? Surface evidence for underlying expectations // Framing in Discourse. D. Tannen (Ed.), N. Y./Oxford: Oxford University Press. Pp. 14–56.

Thomason & Kaufman 1988 – Thomason S. G., Kaufman T. Language Contact, Creolization and Genetic Linguistic. Berkeley.

Unbegaun B. 1932 – Le calque dans les langues slaves littе?raires // Revue des е?tudes slaves. Res 12. Fascicule 1–2. Paris. Pp. 19–48.

Weiss D. 1986 – Was ist neu am «Newspeak»? Reflexionen zur Sprache der Politik in der Sowjetunion // Slavistische Linguistik 1985. Referate des XI. Konstanzer Slavistischen Arbeitstreffens Innsbruck 10. mit 12.9.1985. Hrsgb. R. Rathmayr. M?nchen: Verlag Otto Sagner. S. 247–325.

Worth D. 1983 – Condition on а?-plural formation in Russian // Wiener slawistischer Almanach. Bd. 11. S. 257–262.

Vierek W. 1980 – Studien zum Einfluss der englischen Sprache auf das Deutsche. T?bingen.

Yokoyama O. T. 1994 – Speaker imposition and short interlocutor distance in colloquial Russian // Revue des E?tudes slaves. Vol. LXVI. № 3. Pp. 681–697.

Список эмигрантских газет, послуживших источником корпуса

Анархич. вестник – Анархический вестник. Орган объединенной анархистской организации (в США и Германии). Берлин, 1923–1924. № 1–7.

Велик. Россия – Великая Россия. Орган русской государственной и национальной мысли. Севастополь, 1920. (газета, издаваемая при поддержке врангелевской армии.)

Вести дня – Вести дня. Независимая беспартийная русская газета. Таллин, 1927–1934. (газета демократического направления.)

Воен. голос – Военный голос. Газета военно-общественная. Севастополь, 1920. (монархическая военная врангелевская газета.)

Возрождение – Возрождение (Rеnaissance). Беспартийная демократическая газета. Копенгаген, 1919.

Возрождение – Возрождение. Ежедневная (1925–1935) и еженедельная (1936–1940) газета. Орган русской национальной мысли. Основатель, главный редактор П. Б. Струве. Париж. (право-монархическая газета.)

Воля России – Воля России. Ежедневная газета. Прага, 1920–1921. № 1–327. (с 1922 – журнал политики и культуры. 1922–1932). (газета стояла на эсеровской и сменовеховской политических платформах; с 1925 г. усиливается литературно-критическое направление издания.)

Голос Родины – Голос Родины. Общественная и политическая газета. Гаага, 1918–1919.

Голос России – Голос России. Орган Дальневосточного отдела РОВС. Редактор М. К. Дитерихс. Шанхай, 1931–1932. (военно-монархическая газета, близкая к позициям А. И. Деникина.)

Дни – Дни. Dni: Russische Tageszeitung fur Politik, Wirtschaft und Literatur [Русская ежедневная газета по вопросам политики, экономики и литературы]. Ежедневная (с сентября 1928 г. еженедельная) газета. Редактор А. Ф. Керенский. 1923–1928, Берлин, Париж. (газета стояла на эсеровских позициях.)

Единый фронт новой России – Единый фронт! = Le front unique! (Единый фронт новой России, с № 8). Беспартийная газета трудящихся, военных и учащихся. Париж, 1936. (монархическая и националистическая газета невысокого интеллектуального и языкового уровня.)

За свободу – За свободу! Газета политическая, литературная и общественная. Основана Б. Савинковым. Варшава. 1921–1923, 1924–1925, 1932, далее газета «Молва». (отражала взгляды белого офицерства; позднее стояла на демократических позициях, была основным источником информации среди русских, живших в Варшаве.)

Меч – Меч. Tygodnik rosyjski. Warszawa / Metch (Le Glaive). Hebdomadaire russe. Соредакторы Д. Ф. Философов (Варшава), Д. С. Мережковский (Париж). Варшава, 1934–1939. (либерально-демократическая газета.)

Младоросская искра – Младоросская искра. Орган Союза младороссов во Франции. Париж, 1931–1940. (монархическая, профашистская газета, открыто выражавшая сочувствие большевикам.)

Огни – Огни. Еженедельная газета культуры, науки, искусства и литературы. Прага, 1924. (газета русской художественной и научной интеллигенции.)

Последн. новости – Последние новости. Ежедневная газета. Париж, 1920–1940. (одна из самых авторитетных эмигрантских газет; отражала кадетские взгляды.)

Призыв – Призыв. Издание Союза русских писателей и журналистов в Королевстве С. Х. С. [сербов, хорватов, словенцев. – А. З.]. Белград, 1926. № 1–5. (военная и монархическая газета.)

Рассвет – Рассвет. Ежедневный орган Российских рабочих организаций Соединенных Штатов и Канады / Нью-Йорк, 1924–1940.

Руль – Руль. Ежедневная газета. Берлин, 1920–1931. (правокадетская и либерально-интелигентская газета.)

Рус. газета – Русская газета. Периодический орган. Издатель – Союз Российских Патриотов. Buenos Aires, 1937.

Рус. голос – Русский голос. Русская зарубежная общественно-политическая и военная газета. Белград, 1930–1940 г. (монархическая и военная газета).

Рус. правда – Русская правда. Голос свободной русской мысли. Орган Братства Русской Правды [террористической организации. – А. З.]. Один из соредакторов С. Соколов-Кречетов. Париж, 1922–1933. (национально-монархическая и террористическая газета.)

Рус. стяг – Русский стяг: За веру, царя и отечество. Новый Сад, 1925–1926. (монархическая газета.)

Сегодня – Сегодня. Независимая демократическая газета. Рига, 1919–1940. (либерально-демократическая газета.)

Сигнал – Сигнал. Орган Русского национального союза участников войны. Париж, 1937–1939. (монархическая и военная газета.)

Шанхайск. заря – Шанхайская заря. Ежедневная газета. Шанхай, 1926–1931.

Примечания

1

В самом широком смысле слова, т. е. лиц, которые владеют русским языком и общаются на нем за пределами России, в зарубежных странах, отчего и получают обобщенное (генерализованное) обозначение «русские» безотносительно этнической принадлежности, даже если они по своему происхождению татары, украинцы, белорусы, чеченцы и др.

(обратно)

2

К «русским» в американских статистических и энциклопедических пособиях относили собственно русских (великороссов), украинцев (малороссов), белорусов, российских евреев, прибалтийцев, карпаторусов (Галиция) [Нитобург 2002].

(обратно)

3

Кажется, автором этого термина стал польский специалист, активно изучающий третью волну эмиграции из России, Люциан Суханек, предложивший на 12 Международном конгрессе славистов (сентябрь 1998 г., Краков) использовать термин-неологизм homo emigrantus, а науку, изучающую эмигранта/эмигрантов с разных точек зрения, называть эмигрантологией: «Ко всем можно применить общий термин “homo emigrantus”». Этот термин вызвал споры и возражения: «Я не уверен, что можно говорить об эмиграции вообще – следовательно, об эмигрантологии, – не учитывая специфического характера исторического и культурного развития каждой страны» (Мишель Окутюрье, глава кафедры славистики Сорбонны); «Необходимо более конкретно и внимательно посмотреть на эмигрантскую массу; проводить больше различия между отдельными центрами эмиграции; больше внимания надо уделять связям с местной средой и разделять поколения» (В. Ронин) [Русская мысль. 1999. № 4294. 25 окт.]. Однако можно с уверенностью сказать, что термин прижился; ср. наименование раздела «Эмигрантология» и одноименного эссе Ю. Борева, пытающегося найти смысловое содержание и определить границы термина, в книге [РЗ 2004].

(обратно)

4

Разумеется, нельзя и не стоит сводить всю русскую эмиграцию первой волны к людям, антисоветски настроенным и действующим: ведь из огромного числа эмигрантов только 150 тыс. стали активными антибольшевиками, готовившими теракты в СССР и участвовавшими в насильственном свержении советского режима.

(обратно)

5

Земгор (как модификация существовавшего до революции института земского самоуправления) был образован в 1921 г. в Париже; его подразделения создавались с целью поддержки эмигрантов; они появились особенно быстро в странах с наибольшим количеством русских эмигрантов: Чехословакии, Германии, Болгарии, Польше, Греции, Югославии, Китае, США, Англии, Швеции и др. Председателем Земгора был выбран князь Г. Е. Львов. Земгор изначально установил свой непартийный характер, сделав центром деятельности оказание помощи всем без исключения нуждающимся российским гражданам: от небольших материальных выплат до социокультурной адаптации к местным (региональным) условиям проживания эмигрантов. Зем-гор имел развитую инфраструктуру, отделения во многих странах мира (подробнее в [Сабенни-кова 2000]).

(обратно)

6

Переиначенная пословица XIX в., распространенная в основном в южных областях Великороссии: Папа – турок, мама – грек, а я – русский человек.

(обратно)

7

Полоса отчуждения – земельные угодья, находящиеся на расстоянии до 30 км по обе стороны от железнодорожной Транссибирской магистрали, по заключенному в 1896 году договору между Китаем и Россией сроком на 80 лет. По этому договору русские (с помощью местного населения) строили города, поселки, станции, оставаясь при этом подданными России; у русских были свои администрация, суды, банки, школы.

(обратно)

8

Шанхайский (Русский) волонтерский корпус (Шанхайский Русский полк) создан на базе Русской волонтерской роты (1922 г.), расширенной в 1926–1927 гг. до 270 человек. Статус корпуса рота получила 16.01.1927 г.; основная функция – служить (среди прочих рот: французской, еврейской) для охраны европейской колонии (сеттльмента) в городе.

(обратно)

9

Кадет, активный член партии конституционных демократов, один из ведущих дореволюционных специалистов в области международных отношений. В 1920-е г. отошел от политики.

(обратно)

10

Организационно-политический центр последних – союз остзейских баронов «Риттер-бунд» (Ritterbund) [Меймре 2002].

(обратно)

11

Ср. толкование в СУ с характерным социополитическим фоном понятия: Невозвращенец, – нца, м. (нов.). Лицо, не вернувшееся на родину из-за границы и изменнически перешедшее в лагерь врагов СССР.

(обратно)

12

Е. А. Земская, признавая недостатки интервью, настаивала на том, что интервьюируемый постепенно привыкает к магнитофону и забывает о его существовании, в дальнейшем ведя себя вполне естественно и непринужденно [РРР 1973: 5–39].

(обратно)

13

Действительно, интонация оказалась одной из наиболее подверженных интерференции зон в речевой практике иммигрантов [Andrews 1999: 138; см. также: Найдич 2004 – о русском языке в Израиле]; ср. также замечание Е. А. Земской: «[Б]ыстрее всего влиянию чужих языков подвергается интонация: у многих лиц, но не у всех» [Земская 2004: 417].

(обратно)

14

Напротив, исследование большевистской дореволюционной прессы проходило достаточно активно [Рогова 1979].

(обратно)

15

Мария Самойловна Цетлина (в девичестве Тумаркина), первая женщина, получившая в Европе степень доктора философии; в эмиграции вместе с мужем (Михаилом Осиповичем) занималась благотворительностью помогала (особенно нуждавшимся писателям), активно сотрудничала в Политическом Красном Кресте, Союзе русских писателей и журналистов, была членом Литературного фонда.

(обратно)

16

Кускова (Прокопович) Екатерина Дмитриевна (1869–1958), политическая и общественная деятельница, издательница публицистических журналов и газет; выслана из Советской России в 1922 г. (проживала в Праге, Женеве).

(обратно)

17

Ян (наст. фамилия Янчевецкий) Василий Григорьевич (1875–1954), известный писатель и журналист.

(обратно)

18

Обратим внимание на употребление арабской, но не римской цифры. Русской традиции порядковый номер при числовом порядке монарха, монархического наследования, обозначенный арабскими цифрами, был несвойствен.

(обратно)

19

В СУ: Экспозе [озэ].

(обратно)

20

Приводим стихотворение в современной орфографии.

(обратно)

21

Речь идет, конечно, об известном лингвисте Н. Ф. Яковлеве, выступавшем ярым сторонником алфавитной реформы и аргументировавшим ее такими доводами: «Русский алфавит представляет собою безусловный анахронизм – род графического барьера, разобщающий наиболее численную группу народов Союза как от революционного Востока, так и от трудовых масс и пролетариата Запада» (Яковлев Н. Ф. О необходимости латинизации русского алфавита: Тезисы, принятые в начале работ подкомиссии по латинизации русского алфавита при Главнауке // Культура и письменность Востока. Кн. 6. Баку, 1930. С. 27–43).

(обратно)

22

Лампочки фирмы «Филлипс» (Phillips).

(обратно)

23

Понятно, что английский в данном случае выступает только как образчик, модель аналитических языков.

(обратно)

24

Данная калька из французского часто использовалась в русской литературе XIX в.: [Кириллин: ] «Я повторяю, сударыня, что если вы не дадите мне сегодня свидания, то сегодня же я сделаю скандал» (Чехов. Дуэль). [Лбов: ] «В М-ском полку был случай. Подпрапорщик Краузе в Благородном собрании сделал скандал» (Куприн. Поединок).

(обратно)

25

Ср. в СУ: Год, мн. года и годы, годов, м.; Промысел, мн. промыслы, промыслов и (простореч.) промысла, промыслов, м.

(обратно)

26

Ср. в СУ: Кельнер, кельнера, м. (нем. Kellner) (загр.). Слуга в ресторане.

(обратно)

27

Примечательно, что оно не отмечено в СУ. Активизация слова во время Великой Отечественной войны послужила причиной его первой лексикографической фиксации в МАС-1 (Т. 4), но только с одним, не варьируемым, окончанием – ы. В OC (1983) отмечаются равноправные варианты (без стилистических или ограничительных помет): санинструктора и санинструкторы.

(обратно)

28

В СУ обе фразы даны с пометой «устар[елое]», фиксирующей изменение прагматического потенциала глаголов прикрепить «ввести к состав кого-, чего-либо (обычно насильно, административным решением)», обратить с идиоматическим управлением: обратить в новую веру, обратить в рабство. Усиление в официальном дискурсе идеологически выверенных языковых форм вызвало необходимость удаления на лексико-прагматическую периферию глагольных конструкций с целью избежать негативного коннотативного компонента «сделать что-либо насильственно, вопреки желаниям кого-, чего-либо», явственно присутствующего в обоих глаголах.

(обратно)

29

В этом можно усматривать явное регрессивное влияние немецкого языка (Halstuch), так как форма галстух в начале XX в. уже вышла из употребления. Написание галстух свидетельствует о подравнивании графической формы слова под прототип с одновременных отказом от устоявшейся русифицированной формы галстук.

(обратно)

30

Подобная ошибка (описка) – явный случай ослабления русских падежных оппозиций. Этот аспект аналитических тенденций в языке эмиграции с приведением большого количества примеров в языковом материале как метрополии, так и зарубежья детально описан в: [ЯРЗ 2001]. И в эмигрантском узусе, и в русском некодифицированном языке (и даже, например, в правильной, нормативной речи дикторов телевидения) наблюдаются аналогичные тенденции.

(обратно)

31

В СУ слово клевета сопровождается стилистической пометой: клевета, – ы, мн. устар[елое].

(обратно)

32

С. И. Карцевский составляет известное исключение, так как появление новых производных по уже существующим моделям (то есть количественный рост) он не считал принципиальным моментом для признания «качественного скачка» в русском языке.

(обратно)

33

«Процессы реальной действительности, требуя новых наименований, активизируют определенные звенья словообразовательной системы языка» [РЯК 1996: 138].

(обратно)

34

Ср. один из ранних примеров глупицизм еще у Белинского [Виноградов 1986: 100].

(обратно)

35

Много таких окказиональных образований приведено в [Селищев 1928: 182]. См. также [Lehikoinen 1990: 122, сноска 8].

(обратно)

36

Юк-скаутизм – движение, поддержанное на первых порах большевиками и существовавшее до создания организации юных пионеров (1922 г.); производное от существительного юк-скауты: юные коммунисты-скауты, или в разговорном употреблении юки.

(обратно)

37

Группа террористов-революционеров, созданная еще в начале XX в.

(обратно)

38

Первая лексикографическая фиксация данного слова в СО-72.

(обратно)

39

Ср. на этом фоне слово вождизм; в монархических газетах произошло прагматическое размежевание однокоренных производных: водительство стало рассматриваться в православно-монархическом аспекте как духовное руководство, вождизм – только как политическое руководство.

(обратно)

40

От англ. free trade, «свободная торговля» – направление в экономической теории и практике, состоящее в требовании свободной торговли и невмешательства государства в частнопредпринимательскую деятельность. В планах Колчака, Деникина и Врангеля по будущему обустройству России фритредерству отводилась важная роль, поскольку, по их мнению, следование принципам фритредерства обеспечило бы стабильное поступление налогов и сборов в общегосударственный и местный бюджеты. Это объясняет активность и актуальность слова в эмигрантской прессе.

(обратно)

41

«Классовая борьба нашей эпохи дала широкое применение этим суффиксальным образованиям, направив их против враждебных классов, и уже к эпохе великой социалистической революции относятся, напр.: керенщина, деникинщина, махновщина» [Булаховский 1952: 140].

(обратно)

42

Это название в Советской России было у всех на устах в 1920-е гг.: в селе Дымовка, неподалеку от г. Николаева, 28 марта 1924 г. был убит селькор Г. Малиновский, решивший через печать повести борьбу с дымковской местной властью. И. Сталин выступил на заседании Оргбюро ЦК РКП(б) с докладом «О “Дымовке” в связи с обсуждением вопроса о событиях в селе Дымовка и следующих из этого выводах».

(обратно)

43

В начале XX в. в русском языке появилось еще одно заимствование на – ия: мафия (мафиа) как итальянская реалия [Лексика 1981: 221].

(обратно)

44

Встречается в западнорусской письменности уже в XVII в., например у Ивана Ужевича в стихотворении «Зблизка и здалека»: Кто за’сь Голуба до’бре уважа’еть, Людскость и щирость ла’тво имъ призна’еть [Яскевiч 1996: 264].

(обратно)

45

«Людкость, людскость ж. свойство, состояние людского; доброе, кроткое, радушное расположение; человечность, гуманность; приличие, пристойность во внешности, по навыку в хорошем обществе» [Даль 1956 Т. 2: 284]; «Зверовидность, звероличность, зверообразность, звероподобность ж. зверообразие, звероподобие ср. состояние зверовидного, зверского; зверскость, зверство» [Даль 1956 Т. 1: 674].

(обратно)

46

Любопытно, что в словаре языка Пушкина есть слово светский (светской), но нет слова светскость. Впервые оно (как потенциальное образование) фиксируется в сл. Акад. 1847, который очень охотно отражал на своих страницах модельные производные. Ориентированный на узус Сл. Даля в гнезде слова светский не приводит производного существительного светскость.

(обратно)

47

См. также: [Ryazanova-Clarke & Wade 1999: 211], где приводится только два производных: украинскость, русскость.

(обратно)

48

Прилагательное соборный, появившееся в произведениях славянофила А. С. Хомякова, в начале XX в. получает новую интерпретацию; тогда же появляется слово со значением отвлеченного признака соборность [Лексика 1981: 261].

(обратно)

49

Мы приводим здесь иллюстративный материал либо как речения, либо сами цитаты.

(обратно)

50

Очевидно, фраза одичание и озверение представляла устойчивый лексический комплекс (бином), характерный для литературы XIX века. Ср., напр., у Л. Толстого: «Если бы кто сомневался в этом страшном одурении и озверении, до которого дошло в наше время христианское человечество» (В чем моя вера?); «…Совершилось то, что мы знаем: погибель сотен тысяч невинных людей и озверение и одурение миллионов» (Христианство и патриотизм).

(обратно)

51

В сл. Даля: Задичать, сделаться диким; о человеке, лишиться образования или отвыкнуть от людей. В СУ отсутствует.

(обратно)

52

В СУ с пометой: нов[ое] книжн[ое].

(обратно)

53

Старинный долгополый сюртук у польских и галицийских евреев. В сл. Даля и в СУ отсутствует.

(обратно)

54

Ср. в СУ: Камуфлет, – а, м. (фр. camouflet). 2. перен. Неожиданный удар, подвох (разг. фам. шутл.).

(обратно)

55

В [Очерки 1964а] оно не отмечено; в СУ дано: митрополичий, в БАС-1: митрополитский.

(обратно)

56

В СУ: экскурсионный; это первая фиксация относительного прилагательного экскурсионный (< экскурсия). Очевидно, что эмигранты при образовании прилагательного использовали старую словообразовательную модель на – альный (при образовании слов от иноязычных основ), но в то же время нельзя исключать и возможности влияния англ. excursional.

(обратно)

57

В иврите: ханука – праздник освящения. В русских словарях слово до сих пор не зафиксировано.

(обратно)

58

В [Селищев 1928: 101], в СУ дано только пропагандистский, которого в эмигрантской прессе нам не встретилось.

(обратно)

59

В СУ – только паразитический, впервые паразитарный (в медицинском значении) фиксируется в БАС-1.

(обратно)

60

В СУ только атеистический; у эмигрантов – оба варианта.

(обратно)

61

В СУ нет.

(обратно)

62

В СУ: Хунхуз, – а, м. (китайск. hunghutzu, букв. «краснобородый»). В Манчжурии и Северном Китае – участник шайки бандитов, грабителей.

(обратно)

63

Вот как С. И. Карцевский мотивирует появление прилагательного интеллигентский: «Интеллигент был противопоставлен рабочему, вследствие чего потребовалось создать новое слово интеллигентский, т. е. свойственный, присущий интеллигенции; за словом же интеллигентный осталось значение “культурный, образованный”» [Карцевский 2000: 232].

(обратно)

64

В СУ: ренегатствовать.

(обратно)

65

В СУ: рентгенизировать.

(обратно)

66

С амбивалентной стилистической окраской: книжное/просторечное.

(обратно)

67

Все эти глаголы даны, например, в сл. Даля.

(обратно)

68

В СУ: подкулачник, – а, м. (нов.). В условиях классового расслоения деревни – человек, действовавший в интересах кулака.

(обратно)

69

Актуальность понятия «подполье» в русской жизни просто поразительна: еще в 1870– 1890-е гг. в языке возник окказионализм надпольный (по модели подпольный) в значении «легальный» на основе мены префиксов: «солидарность надпольной печати с подпольной»; правда, этот газетизм не прижился в русском языке [Сорокин 1965: 519 сноска 264]. Эмигранты, как видим, в создании публицистического обозначения также оттолкнулись от ключевого термина подполье.

(обратно)

70

Этот пример весьма выразителен тем, что в начале XX в. в речевом обиходе политику ассоциировали преимущественно с революционными взглядами, идеями; ср., напр.: сидеть за политику (находиться в тюрьме, под следствием за революционную деятельность, пропаганду), сюда же относится субстантив политические «революционеры».

(обратно)

71

С. И. Карцевский отмечает только официальное наименование Предпарламент, считая его калькой с нем. Vorparlament [Карцевский 2000: 244]. Это был Временный совет Российской республики, совещательный орган (со 2 (15) октября до 25 октября (7 ноября) 1917 г.) при буржуазном Временном правительстве А. Ф. Керенского. Эмигрантская пресса дает неофициальное, разговорное наименование.

(обратно)

72

В качестве префикса он впервые был признан только в СО-49.

(обратно)

73

Первые заимствования в языке метрополии относятся к 50–60-м гг. XX в. Первая лексикографическая фиксация префикса пост– дается в [МАС-2].

(обратно)

74

«Невозможно отрицать качественный скачок в развитии аббревиации, происшедший после 1917 г., не подлежит сомнению связь этого скачка с революцией» [РЯСОС 1968: 74].

(обратно)

75

Как полагали некоторые исследователи, критики аббревиации выдвигали в основном «эстетические» критерии неприемлемости таких новых языковых образований, однако «“эстетическая функция” в суровое революционное время не могла быть определяющей в развитии языка» [РЯСОС 1968: 74].

(обратно)

76

Подборка таких высказываний приведена, например, в: [РЯСОС 1968: 70–75; Виноградов 1997; Lehikoinen 1990: 102–104].

(обратно)

77

[РЯСОС 1968: 75]. Ср. высказывание Д. И. Алексеева, данное им в другой работе: «Инициальные аббревиатуры… воспринимались на первых порах как нечто совершенно необычное в русском языке, новое и странное» [Алексеев 1979: 244–245].

(обратно)

78

Транслитерация франц. аббревиатуры UNС – Union Nationale des Combatants.

(обратно)

79

Транслитерация английской (американской) аббревиатуры NBC (National Broadcasting Company), крупнейшей радиовещательной радиокомпании Америки.

(обратно)

80

Транслитерация франц. аббревиатуры PTT для обозначения Министерства связи Франции (по первым буквам: Poste. Tеlеphone. Tеlеgraphe).

(обратно)

81

Транслитерация аббревиатуры CGT – Confеdеration Gеnеrale du Travail «Всеобщая конфедерация труда».

(обратно)

82

Возможно, отождествление по ключевому понятию: Россия ~ СССР.

(обратно)

83

Средний род призван подчеркнуть временный, преходящий характер как самой реалии (Советского Союза), так и его словесного обозначения (СССР); таким образом, категория среднего рода в данном случае становилась прагматическим знаком фиктивности и негации понятия.

(обратно)

84

Очевидно стремление сблизить звучание (и значение) аббревиатуры с глаголом рыкать, существительным рычание, обладающими негативной ассоциативно-звуковой фоникой.

(обратно)

85

Это обозначение не попало в СУ. Оно фиксируется только в позднейших иностранных специальных работах [Росси 1987: 354] с указанием, что слово используется уже с 1917 г.; ср. также иные словесные аналоги, зафиксированные преимущественно в языке маргинальных групп, по крайней мере, уже в начале XX в.: «кукушка», стукач, чакма, чакар, утка, крякушник, лярва («доносчик»). Впервые обозначение сексот появилось в отечественных словарях, изданных в постсоветское время.

(обратно)

86

[Протченко 1975: 181; Росси 1987: 412].

(обратно)

87

Компонент – о– в данных образованиях следует, конечно, рассматривать как семантически незначимый, интерфиксальный элемент. Обширный список образований приведен, например, в [Lehikoinen 1990: 95].

(обратно)

88

Использование в фельетоне ментального обозначения мысль как объекта воздействия большевистской идеологии весьма примечательно. Это поразительно корреспондирует с одним из ведущих компонентов Словаря «В» (правмысль < правильно мыслить, престумыслие < преступление в мыслях, мыслеполис < полиция мыслей, старомысльцы < мыслящие по-старому) в романе Дж. Оруэлла «1984», написанном намного позже, в 1949 г.

(обратно)

89

Игровой эффект рождается благодаря аллитерации: комячейка – комищейка.

(обратно)

90

Семантическая и смысловая мотивировка данного слова недвусмысленно указывает исходные точки понятия: осуществление национальной революции молодым поколением (в члены организации (Национально-трудового союза нового поколения – НТСНП) принимали людей, родившихся не ранее 1895 г.). Другие, нейтральные в стилистическом отношении, наименования: новопоколенцы, солидаристы.

(обратно)

91

См. [РЯСОС 1968: 273], где дано объяснение данному явлению как «не совсем новому для русского языка»; также [РЯСОС 1968: 274, 280]. Этот феномен привлек внимание лингвистов, о нем много писали и пишут как об одном из активных процессов в современном русском языке: [Шанский 1968: 288; Алексеев 1979: 10; РРР 1981: 199; Литвиненко 1987, 1988; Немченко 2003]. Кроме указания самого явления, важны также попытки отграничения его от смежных процессов в языке: [Брагина 1978; Алексеев 1979; РРР 1981; Сигалов 1986; Осипова 1994; Лазарева 2002].

(обратно)

92

Русская национальная организация витязей.

(обратно)

93

См. также: «Однако несомненное ограничение в создании и использовании слоговых аббревиатур в 30-е и последующие годы наступило» [РЯСОС 1968: 92].

(обратно)

94

Младороссы – члены Младоросской партии, преобразованной из Союза «Молодая Россия» под председательством А. Л. Казем-Бека (учрежденного на «Всеобщем съезде национально мыслящей русской молодежи» в 1923 г. в Мюнхене). Они считали необходимым восстановление в России надклассовой монархии трудящихся и возведение на престол «законного царя из дома Романовых».

(обратно)

95

Национальный союз нового поколения.

(обратно)

96

«Большая часть нововведений в русской жизни тут же была отмечена разговорным суффиксом – к(а), продуктивность которого в просторечии известна» [Перевод наш. – А. З.].

(обратно)

97

Впоследствии слово приобрело новое значение «кредитный билет», оттеснившее первоначальное.

(обратно)

98

Механизм возникновения таких названий был задан существовавшими в узусе екатерин-ками (вариант: катеринками) и керенками. Неофициальное название екатеринка было дано в 1910-е годы банкнотам (достоинством в 100 рублей), на которых была изображена Екатерина II (Великая). По этой модели было создано и более позднее производное керенка (1917 г.): купюра достоинством обычно в 20, 40, 250 или 1000 рублей с более детализированными обозначениями: двадцатка, сороковка.

(обратно)

99

Официальное наименование: Санкт-Петербургские высшие женские (Бестужевские) курсы (1878–1918 гг.).

(обратно)

100

Впрочем, следует сделать оговорку: нами не исследовались словообразовательные механизмы и модели в художественной литературе писателей-эмигрантов; вполне возможно, что в художественных текстах обнаружится еще некоторое количество универбатов, однако, по нашему предположению, это едва ли изменит общую картину функционирования данного словообразовательного типа в эмигрантском узусе, поскольку публицистика быстрее, чем литература, отражала как социальные, так и языковые инновации.

(обратно)

101

Явное влияние иноязычных графических форм: франц. russophile, англ. russophil(e).

(обратно)

102

Этот советизм отмечен уже в [Селищев 1928: 170].

(обратно)

103

Очевидна фонетическая зависимость от прототипа.

(обратно)

104

Фашисты-диссиденты – группа «левых» фашистов, сложившаяся вокруг Витторио Муссолини (сына диктатора Б. Муссолини), выражавшая поддержку социалистическому строительству в СССР и восхищавшаяся политикой и методами руководства Сталина.

(обратно)

105

Итальянское слово fascio, означающее «союз», происходит от латинского fascis: так назывались связки розог у римских почетных стражей, сопровождавших консула. В XIX в. это слово взяли на вооружение республиканские, профсоюзные и социалистические группы с целью своего отличения от традиционных партий. В начале XX в. это название примерили к себе также итальянские правые, и уже в 1917 г. правое крыло итальянского парламента объединилось под названием «Союз национальной обороны» (fascio per la difesa nazionale). Фашистская партия возникла из двух политических групп: из основанного в 1915 г. «Союза революционных действий» (fascio d’azione rivoluzionari) и организованного Муссолини в 1919 г. союза ветеранов войны – «Союза борьбы» (fascio di combattimento). С 1921 г. союз получил наименование Национальной фашистской партией (Раrtito Nazionale Fascista). В 1920–1930-е гг. этот варваризм, фасции, был понятен практически всем эмигрантам и не требовал политико-идеологического комментария.

(обратно)

106

Эти производные являются аналитическими по своей структуре, в отличие от «чистых» составных наименований, в этих терминах смысловые отношения между частями не сочинительные, а подчинительные, определительные: сорочка из трикотажа, трикотажная сорочка; лотерея с результатом, который становится известным сразу после приобретения лотерейного билета.

(обратно)

107

В СУ слово дано как уходящее из узуса 20–30-х гг.: Бебешка, бабешки, ж. и м. (разг. устар.). Уменьш. к бебе. Наряжаться бебешкой (о женщине; разг. фам. неодобрит.) – носить костюмы, похожие на детские.

(обратно)

108

Впрочем, это слово является ранним заимствованием из французского. Это слово отмечено еще в СУ с одной цитатой из Л. Толстого: рамоли, нескл., и рамолик, рамолика, м. (фр. ramolli – расслабленный) (книжн.). Человек, страдающий размягчением мозга, паралитик. В речевой практике метрополии слово сместилось на лексическую периферию, став агнонимом (редким словом), в эмигрантской же речи оно сохранялось, будучи поддержанным как старой языковой традицией, так и иноязычным (в первую очередь франкоязычным) окружением.

(обратно)

109

Этот глагол едко критиковался пуристами. Но с позиций судебной риторики ему можно даже найти некоторое оправдание: «Литература русского зарубежья воскресила многие особенности [судебного красноречия], где судебный оратор ценился прежде всего как художник слова» [Грановская 1995: 95]. В (кон)ситуации судебного делопроизводства более понятной становится причина появления данного «судебноораторского» слова в речевой практике некоторых эмигрантов, особенно связанных с юридической сферой деятельности.

(обратно)

110

Характерно, что в СУ субстантивированной (лексикализованной) формы не фиксируется. Возможно, словоформа беременная рассматривалась авторами СУ как эллиптическая, но еще не как автономная лексема.

(обратно)

111

«Все новообразования этого типа появились в ответ на определенную социальную потребность, связанную с ростом промышленного производства (потребовались названия цехов, лабораторий и др.) и с обслуживанием городского населения» [РЯСОС 1968: 106].

(обратно)

112

Это любопытная калька с англ. questioner – «тот, кто спрашивает, ведет беседу; интервьюер».

(обратно)

113

Назовем несколько работ, рассматривающих данную проблематику: [Копелиович 1986; Долешаль 1997; Кронгауз 1996, 2005; Nikunlassi 1999; Schmid 1998; Doleschal & Schmid 2001].

(обратно)

114

В Белоруссии, по свидетельству Н. Б. Мечковской, шире распространены некоторые фе-минативы, чем в русском языке метрополии, даже в официальных документах (заслуженная учительница, преподавательница, чемпионка, массажистка) [Мечковская 2005: 61].

(обратно)

115

Нейтральность была в языке XIX в.: «Когда барак закрыли, докторша предложила Матрене Ивановне устроить ее при школе и оградить от мужа. И то и другое удалось, и Орлова зажила спокойною, трудовою жизнью; выучилась под руководством знакомых фельдшериц грамоте…» (Горький. Супруги Орловы).

(обратно)

116

Ср. такую точку зрения: «В функции оценочного воздействия используются также имена лиц с суффиксами, обозначающими женскость: – ша, – ща, -уха, – ка, -иха и др. Названные суффиксы имеют значительный потенциал оценочности и редко встречаются в средствах массовой информации без коннотации ироничной негативности» [Трошкина 2003].

(обратно)

117

Любопытно, что слово быстро попало в словари: первая фиксация – уже в Словаре Академии Российской (Т. 4 Вып. 3; 1909 г.).

(обратно)

118

Ср. в СУ: Кельнерша, – и (загр.). Женск. к кельнер. Это слово отмечено и в [РЯЗ 2001: 56] с комментарием «меньшей уместности» данного слова по сравнению с официантка. Очевидно, дело обстояло сложнее упомянутого объяснения, которое тем более не подкрепляется языковыми фактами.

(обратно)

119

Оно фиксируется уже в начале XIX в.; см. [Яновский].

(обратно)

120

Англ. girlfriend эмигранты в Америке передавали двумя способами, расчленяя английскую лексему и формируя из нее две производящие основы. Так появились лексическое заимствование (гёрл(а), гирла) или словообразовательный гибрид френтка (ср. подружка) по модели: оглушение в конце слова конечного звонкого согласного звука (что типично для русского языка) с последующей суффиксацией – к(а).

(обратно)

121

Слово содержит диминутивный суффикс – к(а). В СУ дано с пометой: разг.(оворное) устар.(елое).

(обратно)

122

В СУ слово дивчина не зафиксировано.

(обратно)

123

Толкование в СУ: «Такой, к[ото]рый является куда-н[ибудь] для исполнения своих обязанностей, для лечения и т. п., но не живущий, не находящийся постоянно в этом месте».

(обратно)

124

Точное значение нам установить не удалось, однако, судя по контексту и идейной окраске всего издания, можно предположить значение «интеллигент-эмигрант; евразиец».

(обратно)

125

В СУ данное слово было квалифицировано как устаревшее: бумагомаратель, – я, м. (устар.). То же, что бумагомарака. Бумагомарака, – и, м. (разг. устар.). Пишущий ненужное, автор бездарных произведений. Эмигранты не считали это слово устаревающим, выходящим из узуса, и были правы; ср. в СО: Бумагомаратель, – я, м. (разг.). Бездарный писатель, писака.

(обратно)

126

Ср. у Даля в самом общем, мотивированном глаголом значении: предприниматель, – ница, предприятель, – ница, предпринявший что-либо.

(обратно)

127

Очевидная калька с нем. Kinounternehmer.

(обратно)

128

Старая калька с нем. Arbeitgeber.

(обратно)

129

Ср. в СУ: Коннозаводчик, – а, м. (дореволюц.). Владелец конного завода.

(обратно)

130

Ср. у Даля: Погребальщик, могильщик, гробокопатель, или гробовщик, который берет на себя все устройство похорон. В СУ слово отсутствует.

(обратно)

131

В словаре Даля: Вестовщик м. – щица ж. рассказчик вестей, новостей, сплетник, переносчик, врун. Это же значение сохраняет СУ с пометой разг[оворное] устар[евшее].

(обратно)

132

В СУ форма тракторщик не фиксируется, отмечается только тракторист с пометой нов.(ое).

(обратно)

133

Слово тракторист является, скорее всего, заимствованием из нем. Traktorist.

(обратно)

134

В СУ оба слова отсутствуют.

(обратно)

135

Ср. в СУ: Активист, – а, м. (полит., нов.). Лицо, принадлежащее к активу (в 1 знач.).

(обратно)

136

Лоялисты – республиканцы, поддерживающие коммунистическое правительство в Испании в 1936 г.

(обратно)

137

Скорее всего, прямое заимствование из нем. Putschist.

(обратно)

138

Нансенисты – обладатели так наз. «нансеновских паспортов» (документов, выдаваемых беженцам Нансеновским комитетом, образованным в Женеве в 1924 г. под председательством Ф. Нансена для помощи беженцам).

(обратно)

139

Ср. также другие слова на – ец для образования этнонимов в [РЯЗ 2001: 57]: венгерцы, финляндцы, вьетнамиец [sic!; ср. франц. vietnamien – муж., vietnamienne – жен. ], индонезец [sic], монголец, что свидетельствует о стремлении к регулярности и прозрачности данной словообразовательной модели в эмигрантском узусе, унифицирующем разнообразие деривационных этномоделей и сводящем их к ограниченному числу, иначе – избегающем идиоматических исключений.

(обратно)

140

Ср. в СУ: Выведенец, – нца, м. (истор.). Крестьянин, переселенный на новое место жительства. Интересную лингвопрагматическую информацию о пассивности – активности лица, выраженной словообразовательно в разграничении семантики суффиксов, содержит Сл. Даля: Поселенец, – ленка, посельник, – ница, поселенный, оседлый, пришлый житель, в своей избе, на своем хозяйстве. Поселянин, сам поселившийся, а поселенец – поселенный» [Даль 1956 Т. 3: 322].

(обратно)

141

Ср. в СУ: Обновленец, – а, м. (нов. церк.). Сторонник обновленчества.

(обратно)

142

Тактика непредрешения – откладывание Временным правительством решения важнейших общественных проблем (аграрного, рабочего, крестьянского вопроса) до созыва Учредительного собрания (1917 г.). В эмиграции в 20–30-е гг. «непредрешенцами называли себя те, кто был готов подчиниться воле народа, свободно выраженной в Учредительном Собрании» (Макриди-Стенрос А. Г. Смена вех? (Дискуссия насчет НТС) // Наша страна. Аргентина. 2002. 14 дек. № 2727–2728).

(обратно)

143

Ср. в СУ: Непротивленец, – нца, м. (книжн.). Последователь учения Л. Толстого о непротивлении злу.

(обратно)

144

Ср. острое и проницательное замечание И. Давыдова о суффиксе – ан: «Имена на – ан (ян) большею частию изображают людей, имеющих с излишком то, что означается корнем слова». – Цит. по: [Виноградов 1986: 94 сноска].

(обратно)

145

Любопытно, что Г. О. Винокур не видел в этом слове негативной коннотации: «Эмигрантское слово “большевизан” – кажется мне весьма удачным» [Винокур 1929: 105; авторская орфография сохранена. – А. З.].

(обратно)

146

Лексические перемещения, даже весьма значительные, не могут быть основанием для признания коренного обновления или ломки языковой системы (так считали, в частности, С. И. Карцевский, А. М. Селищев, Е. Д. Поливанов и др.; обзор различных точек зрения см. в [РЯСОС 1968; Виноградов 1977; Lehikoinen 1990; Comrie et al. 1996; Ryazanova-Clarke & Wade 1999]).

(обратно)

147

В СУ: «прежнее, ныне не применяющееся название ненцев».

(обратно)

148

В СУ с пометой: офиц.(иальное) дореволюц.(ионное).

(обратно)

149

В СУ с пометой: старин.(ное) офиц.(иальное) торж.(ественное).

(обратно)

150

Ср.: «Не опуская пистолет, Алик симпатично и весело рассмеялся: “Вот это уже деловой разговор! Тут ты прав – когда имеешь дело с вашими сегодняшними россиянами – гарантий никаких”» (В. Кунин. Кыся); «Может быть, я чего-то не понимал, а спросить в лоб мы не умеем, россияне не американцы – те всё называют открыто, без околичностей…» (Ю. Семенов. Репортер).

(обратно)

151

Элемент зауряд– в русской военной дореволюционной терминологии добавлялся к военным титулам и значил либо «исполняющий обязанности, военнослужащий, занимавший офицерскую должность, но не имевший офицерского чина» (зауряд-прапорщик), либо «резервный, находящийся в запасе» (зауряд-полковник).

(обратно)

152

«Оскудение языка в советской России связывалось с утратой многих нравственно-религиозных понятий (милосердие, благочестие, боголепие и др.), с исчезновением церковного богослужения…» [Грановская 1995: 107].

(обратно)

153

В СУ с пометой: устар.(елое). В данном случае следует усматривать влияние французского еtiquette, которое значит и «этикет», и «этикетка». Разумеется, эмигрантский узус знает и слово этикетка в современном значении: «Лишь после разгона Учредительного собрания, когда большевизм сбросил маску и открыто сказалось стремление истребить все, к чему можно было прицепить этикетку “буржуазность”, эмиграция, беженство приняло очень широкие масштабы» [В. Набоков. Мы и Они] (Руль. 1920. № 14. 2 дек.).

(обратно)

154

В 20–30-е гг. в узусе было распространено два варианта: тянучка (обычно на письме как отражение морфологического принципа орфографии; петербургская орфоэпическая норма) и тянушка (отражение московской произносительной нормы). Обе формы приведены в СУ как равноправные. Однако уже в БАС-1 дается только одна, морфологическая, – тянучка, а вторая расценивается как устаревшая. Использованная форма тянушки в эмигрантской газете является, очевидно, для автора совершенно естественной, узуальной; возможно, автор объявления – бывший москвич или выходец из центральной России.

(обратно)

155

Ср. франц. discrete, нем. diskret – «секретный, тайный».

(обратно)

156

Имеется в виду, конечно, рассыльный мальчик – подросток, выполняющий несложные поручения по доставке корреспонденции, различных бумаг и проч.

(обратно)

157

В СУ дан только один вариант: шерстопрядильня, хотя в языке XIX в. сосуществовало два варианта: шерстепрядильня и шерстопрядильня.

(обратно)

158

«…Румынское правительство переговоры прервало и неделю тому назад… приступило в срочном порядке к ликвидации секвестрированных болгарских имуществ, требуя от Болгарии за снятие секвестра не 16 милл. [ионов] фр. [анков], как раньше, а 320 милл. [ионов]» (Сегодня. 1930. 9 янв. № 9).

(обратно)

159

«…Дело идет… главным образом, о срочных и решительных мерах к увеличению партийного стада, которым можно было бы помыкать, как угодно, в интересах правящей кучки» (Возрождение. 1927. 4 окт. № 854).

(обратно)

160

«…Срочные с. [оциалисты]-р. [еволюционеры] Москвин и Эстрин…» (Анархич. вестник. 1923. № 2).

(обратно)

161

Франц. consommation – «угощение; напитки (обычно спиртные)».

(обратно)

162

Басмач (из узбекского) – ориентализм, заимствованный во время гражданской войны в значении «член контрреволюционных формирований, банд» [Obermann 1969: 222; Comrie et al. 1996: 228 (со ссылкой на Н. М. Шанского)].

(обратно)

163

Обратим внимание на управление; современное нормативное карикатура на + кого-, что-либо Очевидно, использование предлога о – отражение послереволюционной разговорной стихии, когда началась активизация этого предлога [Comrie et al. 1996: 149].

(обратно)

164

В источнике – с заглавной буквы.

(обратно)

165

Уточнители по-советски, по-марксистки, по-большевистски как языковые (лингвопрагматические) показатели, используемые в эмигрантском узусе для отторжения языковых и понятийных новаций, появившихся в СССР, упоминаются также в [Грановская 1995: 46].

(обратно)

166

Ср. в СУ: Вычистить. 2. кого-что. Уволить со службы или исключить из какой-н. организации по чистке (нов.).

(обратно)

167

Первая лексикографическая фиксация существительного стукач в советское время в: Ож-72, глагола стучать – только в СО-89. В словаре Росси приведено обширное гнездо с данным корнем, не попадавшим в советские лексикографические справочники, но использовавшимся в разговорном узусе: стук, стукач, стукачка, стукачиха, стукаческий, стукачество, стукнуть, стучать, стучевило [Росси 1987: 396–399]. См. также [ТСЯС 1998: 592–593].

(обратно)

168

В СУ с пометой устар.(елое).

(обратно)

169

В СУ с пометой нов.(ое) разг.(оворное).

(обратно)

170

Фамилии в среде купечества, мещанства, духовенства, крестьянства стали регулярно, официально регистрироваться только к середине XIX в. Напр., в среде купцов лишь самые богатые (так наз. «именитое купечество») получали право и честь обзавестись фамилией.

(обратно)

171

Мы не касаемся здесь вопроса усеченных фамилий, дававшихся незаконнорожденным детям дворянских родов, например: писатель И. П. Пнин был незаконнорожденным сыном фельдмаршала Репнина (Репнин > Пнин, с усечением первого слога), И. И. Бецкой, секретарь Екатерины II, – незаконнорожденным сыном князя Трубецкого (Трубецкой > Бецкой, с усечением также первого слога), камердинер А. С. Грибоедова – Грибов, единородный брат писателя (Грибоедов > Грибов, с усечением срединной части фамилии).

(обратно)

172

Великий князь Н. Н. Романов.

(обратно)

173

Великий князь К. Н. Романов.

(обратно)

174

Ср. несколько примеров из советских газет того времени: «Не стало Ленина… Стучит в мозгу упрямо: // Не стало Ленина… Не стало Ильича» (А. Безыменский. Иное солнце); «Как Ильич отзывался на наши нужды!» (Рабочая Москва. 1925. 20 янв.); «Четырнадцатилетний Коля Смирнов из Вышнего Волочка темой своего рисунка избрал отъезд Владимира Ильича на паровозе со ст. Разлив. Юный художник изобразил Ильича у паровозной топки» (Изв. 1938. 21 янв.); «Эти слова служили и служат до сих пор гениальным заветом великого Ильича» (Изв. 1938. 21 янв.). Популярность использования отчества Ильич в послереволюционное время часто связывается с языком деревни: «Примеры влияния языка деревни на городскую речь чрезвычайно редки; вполне возможно, что использование [отчества] Ильич связано с этим, для того чтобы создать образ мудрого, но доброжелательного политического лидера. Даже если полагать его исходное употребление сельским населением, это несомненно инспирировалось, с определенной целью, официальной пропагандой. В 1960-е гг. использование такого выражения, как родной Ильич (наряду со сходным публицистическим наименованием дедушка Ленин) стало фактически обязательным в детской литературе» [Comrie et al. 1996: 264 сноска 7; перевод наш. – А. З.]. Ср. любопытные реакции людей на отчества Ильич в лагерной лингворечевой практике: «Для меня в [Фастенко] едва ли не главное и самое удивительное было то, что он лично знал Ленина, сам же он вспоминал это вполне прохладно. (Мое настроение было тогда такое: кто-то в камере назвал Фастенко по одному отчеству, без имени, то есть просто: “Ильич, сегодня парашу ты выносишь?” Я вскипел, обиделся, это показалось мне кощунством, и не только в таком сочетании слов, но вообще кощунство называть кого бы то ни было Ильичем кроме единственного человека на земле!)» (Солженинцын. Архипелаг ГУЛаг).

(обратно)

175

Ср. у Пушкина: «Мы все глядим в Наполеоны, двуногих тварей миллионы…» («Евгений Онегин»). Ср. использование данной модели в литературе: «Самое простое, естественное для меня было бы то, чтобы высказать злодеям, называющих себя правителями, всю их преступность, всю мерзость их, все то отвращение, которое они вызывают теперь во всех лучших людях, и которое будет в будущем общим суждением о них, как о Пугачевых, Стеньках Разиных, Маратах и тому подобному» (Л. Н. Толстой. Убийцы. 1902 г.).

(обратно)

176

Подробнее о функционировании его в революционную эпоху см.: [Баранников 1919: 79–80; Селищев 1928, Mazon 1920: 46; Lehikoinen 1990: 199; Comrie et al. 1996; Ryazanova-Clarke & Wade 1999; Зеленин 2003с].

(обратно)

177

В Библии понятие «рассеяние» выступает в двух важных контекстах. 1. Народ Израиля не был верен Богу и за это был рассеян, изгнан со своей территории (4 Царств 17: 7–23), терпя многочисленные страдания и несчастия. Этот термин стал обозначать совокупность всех евреев, рассеянных в языческом мире. 2. Раздробление, рассеяние евреев, по божьему провидению, имело целью моральное и духовное очищение людей, которые, очистившись, создадут новую религиозную (христианскую) общность, объединяя человечество. Многие эмигранты соотносили библейские факты с событиями и испытаниями собственной жизни. Этим и объясняется заимствование данного понятия из библейского контекста в духовно-психологический мир эмигрантов (преимущественно монархистов, интеллигенции, духовенства).

(обратно)

178

В русском языке метрополии это слово возникло спустя много десятилетий, только в самом конце 1980-х – начале 1990-х гг.: Ближнее Зарубежье, Дальнее Зарубежье [НРЛ 1992: 64].

(обратно)

179

О прагматике красного, белого (и других прилагательных-колоризмов в политическом контексте) см. также [Грановская 1995: 39, 76; Душенко 1996; Грановская 2005: 219–224].

(обратно)

180

Калька французского словосочетания syndicats jaunes (термин появился в 1901 г. как семантическое противопоставление выражению syndicats rouges – «красные профсоюзы») или английского yellow syndicates – «желтые профсоюзы».

(обратно)

181

В ответ на расстрел 21 ноября 1831 г. в Лионе манифестации уволенных ткачей вспыхнуло восстание; на баррикадах тогда впервые взвился черный флаг с девизом: «Жить работая или умереть сражаясь!» Черный цвет знамени символизировал отчаяние и нищету рабочих. Черный стал рассматриваться как антимонархический цвет – в противовес белому, цвету французской монархии Бурбонов. Во время восстания в Париже 5–6 июня 1832 г. повстанцы подняли красное знамя. С этих пор черный и красный считаются двумя основными цветами анархизма вообще. Широкое распространение черного знамени связывают с Лондонским (14–20 июля 1881 г.) конгрессом, когда было провозглашено создание Международной ассоциации трудящихся («Черного Интернационала»). Черный цвет знамени был принят анархистами Франции, России, Польши, Германии, Италии, Северной Америки.

(обратно)

182

Ср.: «…В Австралии бараны хворают какой-то заразительной болезнью» (Эренбург. Необычайные приключения Хулио Хуренито); «…Леди и джентльмены, ставленники наших миллиардеров обречены в самом ближайшем будущем прыгать на четвереньках и кушать не сидя за столом, а, можно сказать, лакая из блюдец. Мало этого: упомянутая болезнь заразительна и для самих миллиардеров!» (Шагинян. Месс-Менд, или Янки в Петрограде).

(обратно)

183

Ср. несколько примеров: «Ах, друг мой! несчастие – заразительная болезнь» (Достоевский. Бедные люди); «Это не родильный дом, но больница, и назначается для всех болезней, кроме заразительных, – сказал [Вронский]» (Л. Толстой. Анна Каренина).

(обратно)

184

Контекстуальное окружение лексемы в газетно-публицистическом стиле очень важно, что неоднократно подчеркивалось исследователями. Ключевые слова, которые формируют идеологическое поле какого-либо дискурса, вбирают из контекстов «содержащиеся в них сведения о тех или иных экстралингвистических обстоятельствах, не связанных с признаками самого обозначаемого словом предмета (в широком смысле слова)» [Петрищева 1984: 207].

(обратно)

185

В частности, основательное исследование архетипического концепта дом на индоевропейском языковом материале было предпринято Э. Бенвенистом [Бенвенист 1995: 196–211]. На базе русского и других славянских языков символика и семантика концепта дом также давно привлекала внимание исследователей, прежде всего историков, фольклористов, лингвистов (Б. А. Романов, Т. В. Цивьян, А. К. Байбурин, Л. Г. Невская, В. В. Колесов и мн. др.).

(обратно)

186

Характерно, что эмигранты сохраняют старую грамматическую форму прилагательного с безударным окончанием блатный (сейчас – с ударным окончанием блатной). СУ еще дает две формы, но уже МАС-1 – только одну: блатной.

(обратно)

187

Его значение – «кал, экскременты, фекалии». Эта фраза была в ходу уже в XIX в., ср. синонимичные народно-разговорные эвфемистические обозначения, помещенные в Сл. Даля: золотарь, дермопрят, дермовщик, отходник. Любопытно, что в научном стиле этот эвфемизм в конце XIX в. мог использоваться с нейтральной стилистической окраской. Ср. в энциклопедии Брокгауза и Ефрона: «Наиболее пригодна для К.[рыжовника] почва перегнойная суглинистая и супесчаная, с подпочвою пропускающей влагу, задержание которой вредно влияет на развитие ягод. Полезно с осени класть поверхностное удобрение – навоз или ночное золото – на перекопанную между рядами почву».

(обратно)

188

Этот окказионализм отмечается и С. И. Карцевским как пример каламбурного словообразования: «Стеклов (Нахамкес) и его передовицы, иначе стекловицы, в “Известиях”» [Карцевский 2000: 240].

(обратно)

189

После рассказа А. П. Чехова «Каштанка» кличка собаки, легшая в основу названия, стала в русском культурно-языковом пространстве прецедентным именем. Об интерпретации клички Каштанка в нарративном пространстве русской литературы XX в. см. [Катаева 1994].

(обратно)

190

Выражение квасной патриотизм возникло в русском языке в XIX в. в России; его автором считается П. А. Вяземский, употребивший фразу в одном из писем. Фразу используют (с ироничным оттенком) в ситуации, когда люди без всякого разбора восхваляют «свое» и порицают все «чужое».

(обратно)

191

За распевание антисоветских частушек, квалифицируемое как антисоветская деятельность, грозила тюрьма сроком от 3 до 5 лет. Например, в 1939 г. Л. Гинзбург, будучи учительницей в Твери (бывш. Калинине), была объявлена врагом народа. Она была страстной собирательницей фольклора, и в ее коллекции содержались частушки и антисоветского содержания (Версты. 2001. № 150–151).

(обратно)

192

Во многих фольклорных традициях осиновый кол забивали в могилу человека-оборотня, что якобы раз и навсегда перекрывало ему доступ в этот мир. Кроме того, иногда самоубийц хоронили на перекрестках дорог, забивая в сердце осиновый кол (по поверьям, их души, не найдя успокоения на небесах, бродили по земле, пугая живых).

(обратно)

193

В фольклоре метла считается основным средством передвижения колдунов, ведьм, вообще людей-оборотней; в эту же семиотическую группу «нечистых» предметов входят ухват, кочерга, помело.

(обратно)

194

Коты – теплая женская обувь (обычно в Сибири).

(обратно)

195

У Л. П. Крысина подходы к изучению заимствований следующие: 1) что (какое языковое явление) можно назвать заимствованием; 2) причины заимствования; 3) виды или типы мигрирующих элементов; 4) виды или типы иноязычных слов как наиболее часто и регулярно заимствуемых языковых единиц; 5) освоение слова в заимствующем языке и разные стороны этого освоения; 6) признаки освоения иноязычного слова, позволяющие считать его заимствованным (т. е. ответ на вопрос о характере заимствованного слова, и, в первую очередь, отграничение его от иноязычного слова) [Крысин 1968: 10].

(обратно)

196

Мы отвлекаемся от теоретического спора: что считать варваризмом, а что – экзотизмом (и вообще – есть ли такой класс иноязычных слов). Суждения в этой сфере весьма противоречивы, различие позиций исследователей порой является диаметральным, а расчленение на варваризмы и экзотизмы слабо или недостаточно лингвистически мотивированным. В нашей классификации экзотизмы включаются в таксономический класс варваризмов.

(обратно)

197

В Берлине – приют для беженцев, обладателей так наз. нансеновских паспортов; нем. Nansenheim (от имени Ф. Нансена, уполномоченного Лиги Наций по делам военнопленных и беженцев).

(обратно)

198

Это региональное обозначение родилось в Австрии, где было организовано профашистское общество ?sterreichische Kunststelle, члены которого могли приобретать билеты со значительной скидкой. Его цель – поддержка, пропаганда в театральном мире Вены либретто того или иного автора, проповедующего фашистские идеи.

(обратно)

199

Синтаксическое согласование прилагательного с варваризмом основано, очевидно, на ошибочном отнесении существительного, как других русских существительных на – о, – е, к cреднему роду, хотя французский прототип – женского рода.

(обратно)

200

В источнике с маленькой буквы.

(обратно)

201

В дореволюционной России – председатель городской думы и городской управы.

(обратно)

202

Есть в СУ с хронологической и ограничительной пометой: «Функционер, – а, м. (нов. загр.). Лицо, выполняющее какие-н. [нибудь] определенные функции в общественной организации, аппарате». В русский советский узус это слово не на правах экзотизма, но уже заимствования вошло спустя несколько десятилетий.

(обратно)

203

Предоставленное законом главе государства, правительства или иному высшему должностному лицу право действовать по собственному усмотрению в определенных условиях (например, при чрезвычайном положении).

(обратно)

204

Есть в СУ с ярким идеологическим толкованием: Сеттльмент (сэ, мэ), – а, м. (полит., геогр.). В нек[ото]рых крупных городах Китая – часть территории, управляющаяся, в силу неравноправных империалистических договоров, независимо от китайских законов и властей.

(обратно)

205

Это понятие было актуальным и широко распространенным в европейском дискурсе с конца 20-х – первой половины 30-х гг. в связи с приходом к власти фашистов, в жаргоне которых термин Untermensch обозначал «неариец, представитель низшей расы; “недочеловек”».

(обратно)

206

Приведем толкование, содержащее обширные, явственно эксплицированные прагматические и социально-политические компоненты данной лингвоидеологемы, из СУ: «Русификация, – и, мн. нет, ж. (книжн. полит.). В царской России – насильственное подавление местной национальной культуры, внедрение среди национальных меньшинств, населявших царскую Россию, православия, русского языка с целью их ассимиляции. Русификация была самым характерным проявлением антинародной, великодержавной национальной политики царского правительства». В этой дефиниции собственно семантические компоненты содержательной структуры понятия перекрываются прагматическими (партийно-идеологическими) наслоениями, бытовавшими в советском дискурсе той эпохи.

(обратно)

207

Актуализировано в эмигрантском узусе; первые упоминания в русском языке – начало XX в. [Лексика 1981: 221].

(обратно)

208

Зафиксировано в СУ.

(обратно)

209

Очевидно, произошло вторичное заимствование, совершившееся уже в период эмиграции; впервые слово мафиа = мафия отмечается в начале XX в. как итальянский экзотизм [Лексика 1981: 221]. В пользу вторичного заимствования говорит и прототипическая (итальянская) графическая форма, и кавычки как показатель новизны понятия. Об освоении (графическом, семантическом, словообразовательном) данного слова и понятия в русском языке метрополии подробнее см. [Зеленин & Михайлова 1993].

(обратно)

210

Есть в СУ (Дополнения. Т. 4) в форме мюзик-холл как ориентация на графический облик иноязычного слова. Очевидно, эмигранты произносили (или слышали) среднеевропейское [l] как мягкий звук [л’], графическая форма (буквосочетание ль) подтверждает это. С этим связано, кстати, и окончание – и, а не – ы.

(обратно)

211

Это английское слово было известно европейцам чаще всего в специализированном, «музыкально-театральном», значении «танцовщица мюзик-холла», которое распространилось в европейском культурном лексиконе, очевидно, через французское посредство (сфера кабаре), где и была осуществлена эта семантическая специализация англицизма. В русский советский узус оно попало, скорее всего, непосредственно из американского английского, минуя европейские языковые посредники.

(обратно)

212

В СУ: Джаз, – а и джаз-банд, джаз-банда, м. В эмигрантской прессе нам встретилась только сокращенная форма, полной формы (джаз-банд; англ. jazz-band) в нашем корпусе не содержится. Очевидно, эмигранты ориентировались на европейский устный (речевой) узус, а не на письменную форму.

(обратно)

213

Лотерея-аллегри – лотерея с результатом, который становится известным сразу после приобретения лотерейного билета.

(обратно)

214

Англ. tap dance (tap-dance) – «чечетка».

(обратно)

215

Нам не удалось выяснить значение и происхождение данного термина.

(обратно)

216

Чеш. jednota – «единство».

(обратно)

217

В СУ в форме волейбол.

(обратно)

218

Есть в СУ.

(обратно)

219

Возможно, опечатка вместо более ожидаемого дабль/дабл. Примечательно, что этот варваризм эмигранты относили к существительным мужского рода.

(обратно)

220

Кетч (англ. catch – «хватать») – вид профессиональной борьбы, разрешающий разнообразные приемы.

(обратно)

221

В ноябре 1895 г., приблизительно за месяц до демонстрации первого фильма братьями Люмьер, М. и Э. Складановские в Берлине представили публике свой Bioscop (Bioskop) – «кинопроектор». Однако биоскоп Складановских не стал общераспространенным киноаппаратом из-за его массивности, тяжеловесности; в отличие от быстро исчезнувшей реалии, термин все же использовался некоторое время. Впервые техническое значение в слове биоскоп отмечено в словаре Webster (1913 г.): «An animated picture machine for screen projection; a cinematograph (which see); an archaic term replaced by movie projector».

(обратно)

222

Рассмотрение тематического ряда биограф – биоскоп – иллюзион – кинемат – кинематограф – кинемо – кинетоскоп – кино – синематограф – синема – электричка – электротеатр дано (с последующей библиографией) в [Lehikoinen 1990: 140–142; см. также: Крысин 1968].

(обратно)

223

СУ не отмечает данного понятия даже как историзма, очевидно, ввиду краткосрочности его языковой жизни.

(обратно)

224

Это понятие было хорошо знакомо особенно эмигрантам, живущим во Франции – стране с развитой традицией косметологии; термин стал популярен в 20–30-е гг.

(обратно)

225

Транслитерированная аббревиатура для обозначения почты Франции (PTT): Poste. Tеlеphone. Tеlеgraphe.

(обратно)

226

В СУ: фибр – фибра (чаще).

(обратно)

227

В СУ дано с ограничительной пометой спец.(иальное), что свидетельствовало о неузуальном характере варваризма. В эмигрантском лексиконе это слово использовалось широко.

(обратно)

228

Едва ли русский эквивалент был хуже или семантически бледнее, однако смысловой каркас понятия было иным: souper – это именно «поздний ужин» (после спектакля, во время вечеринки).

(обратно)

229

В СУ зафиксировано слово пудинг.

(обратно)

230

А. Мазон отмечал даже Антант (муж. рода) [Mazon 1920: 16]. В нашем корпусе эта форма не встречается.

(обратно)

231

В СУ: Реальность, – и, мн. нет, ж. (книжн.).

(обратно)

232

В СУ: Трикотаж, – а, мн. нет, м.

(обратно)

233

Старое заимствование, восходящее к началу XVIII в., но активизированное в русском эмигрантском узусе.

(обратно)

234

В газете опечатка; должно быть принцесс-рояль.

(обратно)

235

В 20–30-е гг. слово было известно только в специальном значении. Ср. в СУ: Номенклатура, – ы, ж. (латин. nomenclatura) (книжн.). Совокупность употребляемых в какой-н. специальности названий. Номенклатура медицинская, географическая, телеграфная и т. д.

(обратно)

236

Ср. переведенную на многие языки и широко известную эмиграции книгу «Номенклатура. Господствующий класс Советского Союза» М. Восленского. В годы перестройки она была опубликована и в СССР/России, что оказало несомненное влияние на процесс инкорпорирования нового, пейоративно окрашенного, значения в постсоветский дискурс.

(обратно)

237

Сохраняем знаки препинания оригинала.

(обратно)

238

Имеется в виду договор, заключенный в Вашингтоне в 1921–1922 гг. между четырьмя странами (Англией, США, Францией, Японией) о защите их территориальных прав на Тихом океане.

(обратно)

239

Имеется в виду договор девяти стран (Англии, Бельгии, Голландии, Италии, Китая, Португалии, США, Франции, Японии), содержащий доктрину «открытых дверей» в Китае.

(обратно)

240

Очевидно, в языковом сознании автора произошло смешение требуемого (по стилистике и контексту) выражения мир во всем мире (калька с франц. la paix dans le monde) и библейской фразы мир всего мира.

(обратно)

241

Это старая калька. Есть и в СУ: Главная квартира (воен.) – штаб, ставка верховного командования.

(обратно)

242

Есть в СУ с пометой офиц[иальное].

(обратно)

243

Англ. making of animated cartoon – букв. «делание/изготовление оживленных карикатур, рисунков», франц. dessin(s) animе(s) – букв. «оживленные рисунки».

(обратно)

244

В СУ есть техническая номинация кварцевая лампа; перифрастическое словосочетание горное солнце отсутствует. Наименование горное солнце родилось в профессиональном языке: кварц, добываемый в горе, называли горным солнцем за его блестящий, горящий цвет; лампы, сделанные из кварца, получили то же наименование горного солнца (по семантической модели метонимического переноса).

(обратно)

245

В немецком языке произошло семантические расширение слова Kraft («сила») новым (после открытия и начала использования электричества) значением «электроэнергия», откуда это метафорическое значение было калькировано и в русский язык. Ср. в СУ: Силовая станция (тех.). Электростанция.

(обратно)

246

История семантической кальки (с англо-американского прилагательного dry) сухой (сухой закон) в русском языке метрополии подробно рассмотрена в [Зеленин 2003b].

(обратно)

247

В эмиграции сосуществовали оба обозначения для молодежного движения – скаут и разведчик. Подробнее об истории и функционировании тематического ряда наименований членов молодежных групп см. [Зеленин 2002].

(обратно)

248

Название заметки строится на принципе семантического контраста со смысловой калькой сухой закон.

(обратно)

249

Напр., Я совсем не имею времени (старая калька, уже давно вошедшая в узус) при нормативной русской конструкции У меня совсем нет времени.

(обратно)

250

В устной речи разница проявляется в ударении: в польском слове ударение на втором слоге, в русском языке прилагательное фронтовой имеет ударение на конечном слоге. В письменном тексте эта разница нивелируется.

(обратно)

251

В этой связи ср. парадоксалистское утверждение Е. Д. Поливанова: «Причина эволюции – лень» [Поливанов 1968: 81].

(обратно)

252

Томас Торквемада (Tomas de Torquemada, 1420–1498), первый великий инквизитор Испании, проявлявший особую жестокость с еретиками.

(обратно)

253

Лоренцо Великолепный (1449–1492), правитель Флоренции, уничтоживший республиканское правление и удерживавший власть путем репрессий.

(обратно)

254

Грек, сжегший храм Артемиды Эфесской (одно из семи чудес света) с целью прославиться в истории.

(обратно)

255

Архимандрит Фотий (1792–1838), русский церковный консерватор первой трети XIX в., с именем которого связана борьба с масонскими ложами в России, попытка ограничения философского и естественно-научного знания, в результате чего в демократической публицистике XIX в. он часто награждался эпитетами мракобеса, изувера, обскуранта.

(обратно)

256

Ср. в СУ: Блаженный – 2. только полн. формы. Глуповатый, чудаковатый (первонач. юродивый) (разг.).

(обратно)

257

Темы двойничества, химеричности, безумия, трагичности бытия – одни из ведущих в творчестве немецкого писателя-романтика Э. Т. А. Гофмана (1776–1822); влияние его творчества на русских писателей от Жуковского до Набокова было значительным.

(обратно)

258

Сопоставление художественного мира пьесы, написанной чешским автором, осуществляется на основе интертекстуальной отсылки к фамилии русского писателя и стоящих за ней фоновых знаний о Чехове как реформаторе драмы XX в.

(обратно)

259

Разумеется, не следует проводить прямые параллели между данным событием (Первая Мировая война) и переименованием. Название Петроград встречалось в русской поэзии намного раньше как попытка калькирования немецкого по структуре назчание Петербург с использованием славянских лексических элементов. Петроград упоминается, в частности, у Г. Р. Державина («Шествие по Волхову российской Амфитры», 1810), К. Н. Батюшкова (Послание к А. И. Тургеневу, примерно 1813 г.), А. С. Пушкина (К сестре, 1814), Е. А. Баратынского («Н. И. Гнедичу», 1823) и др.

(обратно)

260

Ср. у Пушкина: великий град Петра («Городок», 1815), град Петров («Медный всадник», 1833).

(обратно)

261

Примечательно сохранение старой формы. Современное название – церковь (храм) Спаса на Крови.

(обратно)

262

Явный случай использования разговорной формы вместо церковнославянской; эта упрощенная форма в ходу была уже в XIX в. (встречается у Пушкина, Огарева, Достоевского, Чехова и др.).

(обратно)

263

«Вот меня и отпустили, и я теперь на богомоление в Соловки к Зосиме и Савватию благословился и пробираюсь» (Лесков. Очарованный странник).

(обратно)

264

Очень часто этот топоним упоминается, например, в автобиографических текстах И. Солоневича, прошедшего через эту тюрьму с сыновьями: «В его [сына Бориса. – А. З.] биографии Соловки, и у него совсем уж мало шансов на жизнь»; «Здесь в эмиграции обо всем этом можно рассуждать благодушно, спокойно и, так сказать, академически: нам тепло, не дует, и в Соловки нас не волокут» (И. Солоневич. Россия в концлагере). Обобщение (генерализация) топонима Соловки в русском языке СССР в ином, отличном от дореволюционного, смысле хорошо видна в следующих цитатах: «Взять бы этого Канта, да за такие доказательства года на три в Соловки!» (Булгаков. Мастер и Маргарита); «Ну, выселим кулаков к черту, на Соловки выселим» (Шолохов. Поднятая целина).

(обратно)

265

Ср. метафорический пример М. Минского, поясняющий функционирование фреймов в повседневной, будничной деятельности: «При перемещении по знакомой квартире нам известна структура поиска информации, основанная на фрейме “комната”. Когда мы проходим через дверь Д комнаты Х, то ожидаем, что очутимся в комнате У (конечно, если Д не является наружной дверью). Этот факт может быть представлен с помощью трансформации простейшего типа, состоящей из указателей между двумя фреймами комнат в рамках системы фреймов типа дом» [Минский 1979: 74].

(обратно)

266

Такое название земли (Podkarpatska Rus) было утверждено постановлением Генерального Устава (16 ноября 1919 г.) и затем внесено в конституцию Чехословакии (принятую в 1920 г.). Прежнее обозначение территории – Угорская Русь.

(обратно)

267

Описка или намеренная смысловая игра: нечесть (как лексико-семантический окказионализм с собирательным значением «все нечестные люди» от прилагательного нечестный) и нечисть «нечистая сила»?

(обратно)

268

Ср. также характерное название статьи В. В. Шульгина «Чингисхания и берендейство» (подробнее об идеологическо-политическом функционировании и роли этнических прилагательных в эмигрантской публицистике 1920-х г г. см. [Балуев 2003]).

(обратно)

269

Ср. лингвокультурологическую интерпретацию обилия имен собственных для наименования какой-либо реалии: «Употребление множества собственных имен… позволяет вывести соответствующие объекты за пределы семантической системы языка, фактически подразумевает их существование (хотя в действительности они могут быть фикцией) и тем самым обеспечивает возможность создавать новую мифологию, не ограниченную системой значений обыденного языка» [Кронгауз 2001: 346].

(обратно)

270

Синай – символ верховной власти, издающей обязательные для выполнения законы.

(обратно)

271

Вавилон – символ многолюдности, неразберихи, беспорядка и разврата.

(обратно)

272

Назарет – родина Иисуса Христа и его родителей; в данном случае выражение человек из Назарета – иносказательное именование Иисуса Христа.

(обратно)

273

Голгофа – символ мук и страданий.

(обратно)

274

Символические (христианские и народные) ассоциации, дифференцирующие данные имена, приведены, напр., в [Кондратьева 1983].

(обратно)

275

«Это было в то время, когда наш трудовой народ стонал под игом царя и проливал свою кровь на потеху и для наживы буржуев всех стран» (Дальне-Восточные [sic] известия. 1918. 6 авг.).

(обратно)

276

«Западная Украина и Западная Белоруссия, освобожденные от ига польских панов, искони составляли неотъемлемую часть русского государства» (Пропагандист и агитатор РККА. 1939. № 21); «СССР борется против версальского ига, наложенного империалистическими странами-победительницами на целый ряд европейских стран» (Изв. 1931. 6 марта).

(обратно)

277

Военный орден Святого Великомученика и Победоносца Георгия был учрежден 25 ноября 1769 г. Екатериной Второй согласно идеям Петра Великого. Орден имел четыре степени.

(обратно)

278

Георгиевская медаль была учреждена 10 августа 1913 г. вместо медали «За храбрость», учрежденной в 1878 году, и причислена к Военному Ордену Святого Великомученика и Победоносца Георгия. Имела четыре степени.

(обратно)

279

Классификация гитлеровских историков использовала прецедентный феномен, Римскую империю, для пропаганды идей преемственности между Римом и Берлином: Первый Рейх (962– 1806 гг.) – это священная Римская империя; Второй Рейх (1871–1918 гг.) – Германская империя; Третий Рейх, das dritte Reich (1933–1945 гг.), – фашистская Германия.

(обратно)

280

Это обозначение восходит к дореволюционной речевой практике. В середине 30-х гг. XX в., вместе с официальным разрешением в СССР новогодних праздников и установки елки, прежнее наименование было трансформировано по идеологическим и атеистическим мотивам: искоренить упоминание религиозного атрибута и использовать литературное обозначение Дед (дедушка) Мороз. Персонифицированный образ Деда Мороза в русской культуре сложился только к концу XIX – началу XX в.; в литературе это также нашло отражение: А. Н. Островский «Снегурочка», Н. А. Некрасов «Мороз, Красный нос», В. Я. Брюсов «Царю Северного полюса».

(обратно)

281

Запрет на установку елок действовал в России продолжительное время. Начало его приходится на 1916 г., когда Священный Синод Русской православной церкви под предлогом борьбы с германским влиянием запретил установку елок; это квалифицировалось как вражеская, немецкая затея, чуждая православному русскому народу (Огонек. 2006. № 52). Такие аллюзии возникли в связи с тем, что впервые елки появились в 1820-е гг. в домах петербургских немцев. После 1917 г. в большевистской идеологии елка рассматривалась как один из атрибутов религии, с которой велась беспощадная война. Проводились специальные антирождественские кампании, где рассказывалось о «вреде» празднования Рождества: «Бытовая обстановка рождест венского праздника вредно действует на здоровье и воспитание детей: святочные рассказы с чертовщиной; дым и газ от елки; пьяные крики гостей…» (Биология. 2004. № 1). Однако 28 декабря 1935 г. в центральной газете «Правда» было опубликовано письмо П. П. Постышева о необходимости возрождения «советской новогодней елки». Трансформация дореволюционного прецедентного феномена в советском быту была осуществлена опять-таки при помощи механизма «партикуляризации» (по Карцевскому): наделения понятия «советским» или нейтрализующим (новогодняя) лексическим маркером вместо «религиозного» (рождественская елка).

(обратно)

282

В использовании слова изображение в данной перифразе можно усматривать семантическую кальку (ср. англ. picture, image).

(обратно)

283

По заглавию романа Ф. Шпильгагена «Zwischen Hammer und AmboЯ» (1868).

(обратно)

284

Алексей, человек Божий (V век) – один из самых популярных святых в Византии и на Руси. В христианстве (и особенно в православии) – один из наиболее выразительных, часто репродуцируемых (= прецедентных) примеров христианского терпения и смирения.

(обратно)

285

Слова колядующих в рождественский сочельник.

(обратно)

286

Стихотворение А. Пушкина «Птичка Божия не знает…» (1824) из поэмы «Цыганы»; одна из самых популярных детских песен в XIX в.

(обратно)

287

Ср. название пьесы Л. Толстого «Живой труп» (1900).

(обратно)

288

Некоторые марксистские идеи поддерживались младороссами, их апелляция к христианскому евангелию как книге, проповедующей новые моральные ценности и нормы, и учению К. Маркса является составной частью младоросской идеологии, построенной на эклектической комбинации христианских, монархических и политико-экономических постулатов марксистского учения.

(обратно)

289

По одноименному рассказу (1898 г.) А. П. Чехова; выражение вошло в широкий обиход и стало обозначать человека крайне осторожного, робкого, несмелого, боящегося любых новшеств.

(обратно)

290

Это так называемые «иронические кавычки». Интересные примеры слов, выражений с «ироническими кавычками» и комментарии к ним содержатся в книге, посвященной описанию языка гитлеровского Рейха [Клемперер 1998].

(обратно)

291

Публицистически оценочное наименование Брестского мира (после 3 марта 1918 г.).

(обратно)

292

Из «Речи тов. Сталина 4 мая 1935 г. в Кремлевском дворце на выпуске академиков Красной Армии».

(обратно)

293

Из стихотворения Маяковского «Американцы удивляются» (1929): «Вашу быстроногую знаменитую Америку мы догоним и перегоним». Крылатое выражение было актуализировано Н. Хрущевым, бросившем в 1957 г. лозунг «Догнать и перегнать в ближайшие годы Соединенные Штаты Америки по производству мяса, молока и масла на душу населения».

(обратно)

294

Фраза вошла в употребление с 1936 г. после статьи в «Правде».

(обратно)

295

Всерьез и надолго приписывают Ленину, процитировавшего речь В. В. Осинского на X конференции РКП(б) 26 мая 1921 г.

(обратно)

296

Из работы Ленина «О лозунге Соединенных Штатов Америки» (1915): «Победа социализма в одной, отдельно взятой стране».

(обратно)

Оглавление

Введение

  1. Эмиграция: историко-культурный фон

    1.1. Волны русской эмиграции

    1.2. Основные эмигрантские центры

    1.3. Сколько их было?

    1.4. Политическая палитра

  2. Зарождение эмигрантской прессы и ее специфика

  3. Язык эмиграции как объект изучения

    3.1. Оценки языковой компетенции эмигрантов

    3.2. Язык зарубежной прессы

    3.3. Лингвокультурный шок

Глава 1 Графика. Орфография

  Общие замечания

  1. Влияние иноязычной фонетики на русскую графику. Заимствованные слова

    1.1. э или е?

    1.2. Вариативность г/х

    1.3. Другие случаи

  2. Влияние иноязычной графики на русскую графику

    2.1. Магия двойных согласных

    2.2. Другие случаи

  3. Кавычки

  4. Оценка советских орфографических (графических) новшеств

  Московская латынь

  Выводы

Глава 2 Грамматические процессы в языке эмигрантской публицистики

  Общие замечания

  1. Аналитические тенденции

    1.1. Аналитические процессы в области имен существительных

    1.2. Черты аналитизма в области падежной системы

    1.3. Черты аналитизма в сфере глагольного управления

    2.0. Именительный множественного на – а?

  3. Трансформации предложно-падежных конструкций

  4. Трансформация грамматической сочетаемости

  5. Категория числа имен существительных

    5.1. Специфика употребления множественного числа существительных на – а/-ы

    5.2. Стилистическая функция единственного числа

  Выводы

Глава 3 Словообразовательные особенности языка эмигрантской прессы

  Общие замечания

  1. Суффиксация

    1.1. Номинативные функции суффиксации

      1.1.1. Суффиксация абстрактных существительных

      1.1.2. Суффиксация собирательных существительных

    1.2. Лексикализация суффикса

    1.3. Конструктивное словообразование

    1.4. Суффиксация имен прилагательных

    1.5. Суффиксация глаголов

  2. Префиксально-суффиксальные производные

    2.1. Производные со значением отрицания, негации, аннулирования

    2.2. Производные со значением избытка, превышения

    2.3. Производные со значением совместности, кооперативности

    2.4. Производные со значением полноты, завершенности, всеохватности

    2.5. Производные со значением неистинности, ложности

    2.6. Производные со значением местоположения, локуса

    2.7. Производные со значением неполноты, промежуточности признака, качества

    2.8. Темпоральные производные

  3. Компрессивные модели словообразования

    3.1. Аббревиация

    3.2. Усечения

    3.3. Дистрибуция аббревиатурных производных

    3.4. Универбация

  4. Сложные имена существительные

  5. Составные наименования

    5.1. Имена существительные

    5.2. Имена прилагательные

  6. Гибридное словообразование

  7. Синтаксическое словообразование имен существительных (субстантивация)

  Выводы

Глава 4 Гендерные наименования

  Общие замечания

  1. Nomina feminina

    1.1. Суффиксация

    1.2. Субстантиваты

  2. Nomina masculina

  Выводы

Глава 5 Лексико-семантические особенности эмигрантской прессы

  Общие замечания

  1. Типология лексических средств в эмигрантской прессе

  2. Лексические советизмы и функции их использования

  3. Семантически переориентированная лексика

  4. Особенности употребления этикетных знаков

  5. Лексико-семантические ряды в эмигрантской прессе

    5.1. От рассеяния до зарубежья

    5.2. Соколы, витязи, скауты

    5.3. Адские машины и террористы

    5.4. Красные, розовые, черные…

  6. Паронимические затруднения

  7. Союзники и оппоненты (структура квазисинонимических рядов в анархической прессе)

  8. Дом (лексико-смысловая структура концепта)

  9. Языковая игра

  10. Фольклорно-поэтические формы травестии

  Выводы

Глава 6 Иноязычные заимствования

  Общие замечания

  1. Иноязычные вкрапления

  Выводы

  2. Лексические заимствования

    2.1. Типы лексических заимствований

    2.2. Способы ввода лексических заимствований

  Выводы

  3. Кальки

    3.1. Словообразовательные кальки

    3.2. Семантические кальки

    4.3. Синтаксические кальки

  Выводы

  5. «Ложные друзья»

  Выводы

Глава 7 Прецедентные феномены

  1. Понятие прецедентности

  2. Специфика прецедентных имен в прессе

  3. Прецедентные имена

    3.1. Реальные онимы

      3.1.1. Антропонимы

      3.1.2. Топонимы

    3.2. Нереальные онимы

  Выводы

  4. Прецедентные ситуации

  Выводы

  5. Прецедентные тексты и высказывания

  Выводы

Заключение

Библиография

  Словари. Справочные пособия

  Исследования

  Список эмигрантских газет, послуживших источником корпуса

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg