Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла, Консультации специалистов: Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; Дыхательные практики; Гороскоп; Правильное питание Эзотерика

М. Н. Кузнецова, Н. А. Орлова, Н. А. Пестрякова
Литературные Вечера

1. «В ней есть душа, в ней есть свобода…» (Времена года в русском искусстве) (7 класс)

Цели ПРОВЕДЕНИЯ:

1. Развитие у учащихся понимания природы как неиссякаемого источника вдохновения.

2. Расширение знаний детей о художественных средствах, с помощью которых литература, живопись и музыка раскрывают образы весны, лета, осени и зимы.

3. Воспитание чувства любви к родной земле, к русской природе.

ОФОРМЛЕНИЕ ВЕЧЕРА

Репродукции картин русских художников – «Большая вода», «Золотая осень» И. Левитана; «Грачи прилетели» А. Саврасова; «Рожь», «Сосны, освещенные солнцем», «Цветы на опушке леса» И. Шишкина; «Осень» В. Поленова; «Февральская лазурь» И. Грабаря; «Березовая роща» А. Куинджи.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

1) первый ведущий;

2) второй ведущий;

3) третий ведущий;

4) чтецы.

ХОД ВЕЧЕРА

Когда напевают закаты в реке,

И сосны вздыхают, и шепчут кусты,

Кто землю поймет на родном языке?

Кто, если не я?

Кто, если не ты?

Л. Щипахина

(эпиграф пишется на доске или на отдельном плакате)

Первый ведущий :

«Одна из вечных и прекрасных тем мирового искусства – природа. Нет ни одного значительного поэта или художника, душа которого не отозвалась бы на ее красоту. Русская литература располагает удивительными образцами пейзажной лирики. Все времена года пройдут перед нами в стихах Пушкина и Есенина, Тютчева и Фета, Бунина, Рыленкова, Пастернака, в рассказах Тургенева и Паустовского, в полотнах Левитана и Поленова, Саврасова и Шишкина, в музыке П. И. Чайковского. „В ней есть душа, в ней есть свобода“, – это сказано о природе. В ней – неиссякаемый источник вдохновения для поэтов, художников, композиторов и, может быть, для нас с вами. Нужно вслушаться и всмотреться…».

Второй ведущий (стихотворение Н. Рыленкова «Все в тающей дымке»):

Все в тающей дымке —

Холмы, перелески…

Здесь краски не ярки

И звуки не резки.

Здесь медленны реки,

Туманны озера,

И все ускользает

От беглого взора.

Здесь мало увидеть,

Здесь надо всмотреться.

Чтоб ясной любовью

Наполнилось сердце.

Здесь мало услышать,

Здесь вслушаться нужно,

Чтоб в душу созвучья

Нахлынули дружно.

Чтоб вдруг отразили

Прозрачные воды

Всю прелесть застенчивой

Русской природы.

Третий ведущий (отрывок из стихотворения С. Черного «Пуща-водица»):

Молча в теплый лес вошел по теплой хвое

И по свежим изумрудам мхов.

На ветвях, впивая солнце огневое,

Зеленели тысячи стихов:

Это были лопнувшие почки,

Гениальные, неписаные строчки…

Пела пеночка.

Бродил в стволах прохладных

Свежий сок и гнал к ветвям весну.

Захотелось трепетно и жадно

Пролететь, взмахнув руками, на сосну

И, дрожа, закрыв глаза, запеть, как птица

Я взмахнул…

Напрасно:

Не летится!

Первый ведущий (рассказывает о картине И. Левитана «Большая вода»):

«С природою одною он жизнью дышал» – так определял Левитан назначение художника-пейзажиста. Он умел внимательно и вдумчиво слушать природу, дышать с нею в унисон, нежно и трепетно любил ее. И природа на полотнах художника – живая. Его живопись называют «школой любви к Родине». Всего 40 лет жизнь отпустила Левитану, но он оставил нам на своих полотнах Волгу, Плес, Золотую осень и, конечно, Весну… На картине «Большая вода» перед нами весна. Еще не зазеленели почки, но уже растаял весь снег, и прозрачная, весенняя, голубая вода вышла из берегов и затопила леса и прибрежные деревушки. Эта весна еще не зеленая – она голубая. В прозрачной студеной воде отражаются тонкие, как свечки, стволики берез. Тени деревьев падают на землю и на воду… Весна. Земля пробуждается!

Первый чтец (стихотворение Ф. Тютчева «Весенние воды» Фоном звучит музыка С. Рахманинова):

Еще в полях белеет снег,

А воды уж весной шумят —

Бегут и будят шумный брег,

Бегут, и блещут, и гласят…

Они гласят во все концы:

«Весна идет, весна идет!

Мы молодой Весны гонцы,

Она нас выслала вперед!»

Весна идет, весна идет!

И тихих, теплых, майских дней

Румяный, светлый хоровод

Толпится весело за ней.

На выбор учителя: учащиеся читают либо 1–3 стихотворения из предложенных ниже полностью, либо по несколько четверостиший из каждого.

Второй чтец (стихотворение О. Лебедушкиной «Весна начинается с неба»):

Весна начинается с неба.

Сначала оно светлеет

И чистой голубизною

Стекает к земле седой.

Вливаясь в застывшие трубы,

В забытых печурках тлеет,

Стучит по земле капелью,

Серебряною водой.

(Весна начинается с криков

Веселых стай воробьиных,

Которые неумолчно,

Взахлеб о весне твердят,

И с радужного сиянья

В сплетении веток длинных,

И с хрупких берез-подростков,

Что встали пугливо в ряд.)

Весна начинается с взглядов,

Оттаявших после стужи.

Весна начинается в сердце,

Где ясная тишина.

А может, ее начало

В той первой, огромной луже?

Не знаю, но всем понятно:

Она началась, весна.

Третий чтец (Стихотворение А. Майкова «Весна»):

Уходи, Зима седая!

Уж красавицы Весны

Колесница молодая

Мчится с горной вышины!

Старой спорить ли, тщедушной,

С ней – царицею цветов,

С целой армией воздушной

Благовонных ветерков!

А что шума, что гуденья,

Теплых ливней и лучей,

И чиликанья, и пенья!..

Уходи себе скорей!

У нее не лук, не стрелы,

Улыбнулась лишь – и ты,

Подобрав свой саван белый,

Поползла в овраг, в кусты!..

Да найдут и по оврагам!

Вон уж пчел рои шумят,

И летит победным флагом

Пестрых бабочек отряд!

Четвертый чтец (отрывок из поэмы А. С. Пушкина «Евгений Онегин»):

Гонимы вешними лучами,

С окрестных гор уже снега

Сбежали мутными ручьями

На потопленные луга.

Улыбкой ясною природа

Сквозь сон встречает утро года;

(Синея, блещут небеса.

Еще прозрачные, леса

Как будто пухом зеленеют.

Пчела за данью полевой

Летит из кельи восковой.

Долины сохнут и пестреют;

Стада шумят, и соловей

Уж пел в безмолвии ночей.)

Пятый чтец (Стихотворение А. Фета «Это утро, радость эта»):

Это утро, радость эта,

Эта мощь и дня, и света,

Этот синий свод,

Этот крик и вереницы,

Эти стаи, эти птицы,

Этот говор вод.

Эти ивы и березы,

Эти капли – эти слезы,

Этот пух – не лист,

Эти горы, эти долы,

Эти мошки, эти пчелы,

Этот зык и свист.

Эти зори без затменья,

Этот воздух ночной селенья,

Эта ночь без сна,

Эта мгла и жар постели,

Эта дробь и эти трели,

Это все – весна.

Шестой чтец (стихотворение И. А. Бунина «Бушует полая вода»):

Бушует полая вода.

Шумит и глухо, и протяжно.

Грачей пролетные стада

Кричат и весело, и важно.

А в полдень лужи под окном

Так разливаются и блещут,

Что ярким солнечным пятном

По залу «зайчики» трепещут.

<…>

Меж круглых рыхлых облаков

Невинно небо голубеет,

И солнце ласковое греет

В затишье гумен и дворов.

Первый ведущий (читает отрывок из произведения И. А. Бунина «Сосед»):

«Ясный апрельский закат, еще не набитый серый пролесок, весенняя нагота полей, впереди еще голый зеленоватый лес… Возле леса, на жнивье под опушкой, еще тянется длинный островок нечистого и затвердевшего снега. И ярко-голубые подснежники, – самый прелестный, самый милый в мире цветок – пробиваются из коричневой, внизу гниющей, влажной, а сверху сухой листвы, густо покрывающей опушку. Листва шумно шуршит под копытами, когда я въезжаю в лес, и нет ничего радостнее этого напоминания о прошлой осени в соединении с чувством весны… И далеко слышно это шуршанье по лесу, еще сквозному, раскрытому, а все-таки уже не зимнему. Лес молчит, но это молчание не прежнее, а живое, ждущее… А под старыми березами, сквозящими своей кружевной наготой на сероватом, но легком и глубоком вечернем небе, уже торчат тугие и острые глянцевито-темно-зеленые трубки ландышей».

Второй ведущий (рассказывает о пьесе П. И Чайковского «Апрель»):

В декабрьском номере журнала «Нувеллист» за 1875 г. было напечатано сообщение о том, что знаменитый композитор Чайковский обещал в будущем году поместить в журнале целую серию своих фортепьянных композиций, характер которых будет вполне соответствовать как названию пьес, так и впечатлению того месяца, в котором каждая из них появится в журнале. Так родился цикл «Времена года». 12 пьес – 12 месяцев. Эпиграфы к пьесам подбирал сам композитор из стихотворений русских поэтов. В пьесе «Апрель» композитор передает ощущение ожидания весны – радостное, трепетное, устремленное навстречу солнцу, надеждам и счастью.

Седьмой чтец (стихотворение Д. Самойлова «Была туманная луна», фоном звучит «Апрель» П. И. Чайковского):

Была туманная луна,

И были нежные березы…

О, март-апрель, какие слезы!

Во сне какие имена!

Как корочку, хрустящий след

Жуют рассветные морозы…

О, март-апрель, какие слезы —

Причины и названья нет!

<…>

Вдали, за гранью голубой,

Гудят в тумане тепловозы…

О, март-апрель, какие слезы!

О, чем ты плачешь? Что с тобой?

Третий ведущий (рассказывает о картине А. К. Саврасова «Грачи прилетели»):

Создатель русского пейзажа – Саврасов, проживший тяжелую и трагическую жизнь, оставил нам в наследство бесценный подарок – картину «Грачи прилетели». Сколько веков грачи суетливо вили гнезда над жильем человека. Сколько веков хлопали рамы окон, и радостные голоса неслись вдоль улиц: «Смотрите! Весна! Грачи прилетели!». Однако только Саврасов открыл для этих весенних птиц, словно створку окна, раму своей картины. Картина обошла всю Россию в гравюрах, фотографиях, цветных копиях…

…На окраине маленького селения возвышается шатровая колокольня. К светло-голубому, с высокими облаками небу тянутся еще голые, но уже встрепенувшиеся ветки берез. Лед на пруду растаял, снег стал хрупким. На деревья с шумом опускается стая грачей. На глазах у зрителя происходит чудо – рождается весна.

Восьмой чтец (стихотворение Н. Заболоцкого «Весна в лесу»):

Каждый день на косогоре я

Пропадаю, милый друг,

Вешних дней лаборатория

Расположена вокруг.

В каждом маленьком растеньице,

Словно в колбочке живой,

Влага солнечная пенится

И кипит сама собой.

Эти колбочки исследовав,

Словно химик или врач,

В длинных перьях фиолетовых

По дороге ходит грач.

Он штудирует внимательно

По тетрадке свой урок

И больших червей питательных

Собирает детям впрок.

<…>

И над песнями, над плясками

В эту пору каждый миг,

Населяя землю сказками,

Пламенеет солнца лик.

(Звучит музыка П. И. Чайковского «Июнь»)

Второй ведущий (отрывок из произведения И. А. Бунина «Первая любовь»):

«Лето, именье в лесном западном краю. Весь день проливной свежий дождь, его сплошной шум по тесовой крыше. В притихшем доме сумрак, скучно.… В саду покорно никнут под водяной бегущей сетью мокрые деревья, красные цветники у балкона необыкновенно ярки. Над садом, в дымном небе, тревожно торчит аист: почерневший, похудевший, с подогнутым хвостом и обвислой косицей, <…>, негодуя, волнуясь, подпрыгивая, крепко, деревянно стучит клювом: что же это такое, потоп, настоящий потоп! Но вот, часа в четыре, дождь светлей, реже. Ставят самовар в сенцах – бальзамический запах дыма стелется по всей усадьбе. А к закату совсем чисто, тишина, успокоенье… Уже синеет вечер. <…>Бор душист, сыр и гулок: чей-то дальний голос, чей-то протяжный зов или отклик долго отдается в самых дальних чащах. Просеки кажутся узки, пролеты их стройны, бесконечны, уводят своей вечерней далью. Бор вдоль них величаво громаден, стоит темно, тесно; мачты его в верхушках голы, гладки, красны; ниже они серы, корявы, мшисты, сливаются друг с другом: там мхи, лишаи, сучья в гнили и еще в чем-то, что висит подобно зеленоватым космам сказочных лесных чудищ, образуют дебри, некую дикую русскую древность. А пока выходишь на поляну, радует юная сосновая поросль: она прелестного бледного тона, зелени нежной, болотной, легка, но крепка и ветвиста; вся еще в брызгах и мелкой водяной пыли, она стоит как бы под серебристой кисеей в блестках».

На выбор учителя: учащиеся читают либо 1–3 стихотворения из предложенных ниже полностью, либо по несколько четверостиший из каждого.

Девятый чтец (стихотворение Б. Пастернака «Июль»):

По дому бродит привиденье.

Весь день шаги над головой.

На чердаке мелькают тени.

По дому бродит домовой.

(Везде болтается некстати,

Мешается во все дела,

В халате крадется к кровати,

Срывает скатерть со стола.

Ног у порога не обтерши,

Вбегает в вихре сквозняка

И с занавеской, как с танцоршей,

Взвивается до потолка.)

Кто этот баловник – невежа

И этот призрак и двойник?

Да это наш жилец приезжий,

Наш летний дачник-отпускник.

На весь его недолгий роздых

Мы целый дом ему сдаем.

Июль с грозой, июльский воздух

Снял комнаты у нас внаем.

Июль, таскающий в одеже

Пух одуванчиков, лопух,

Июль, домой сквозь окна вхожий,

Все громко говорящий вслух.

Степной нечесаный растрепа,

Пропахший липой и травой,

Ботвой и запахом укропа,

Июльский воздух луговой.

Десятый чтец (стихотворение И. С. Никитина «Утро на берегу озера»):

Ясно утро. Тихо веет теплый ветерок;

Луг, как бархат, зеленеет, в зареве восток.

Окаймленное кустами молодых ракит,

Разноцветными огнями озеро блестит.

Тишине и солнцу радо, по равнине вод

Лебедей ручное стадо медленно плывет;

Вот один взмахнул лениво крыльями – и вдруг

Влага брызнула игриво жемчугом вокруг.

Одиннадцатый чтец (стихотворение И. А. Бунина «Из окна»):

Ветви кедра – вышивки зеленым

Темным плюшем, свежим и густым,

А за плюшем кедра, за балконом —

Сад прозрачный, легкий, точно дым:

Яблони и сизые дорожки,

Изумрудно-яркая трава,

На березах – серые сережки

И ветвей плакучих кружева,

А на кленах – дымчато-сквозная

С золотыми мушками вуаль,

А за ней – долинная, лесная,

Голубая, тающая даль.

Двенадцатый чтец (стихотворение И. А. Бунина «Детство»):

Чем жарче день, тем сладостней в бору

Дышать сухим смолистым ароматом,

И весело мне было поутру

Бродить по этим солнечным палатам!

(Повсюду блеск, повсюду яркий свет,

Песок – как шелк… Прильну к сосне корявой

И чувствую: мне только десять лет,

А ствол – гигант, тяжелый, величавый.)

Кора груба, морщиниста, красна,

Но так тепла, так солнцем вся прогрета!

И кажется, что пахнет не сосна,

А зной и сухость солнечного света.

Тринадцатый чтец (стихотворение А. Фета «Зреет рожь над жаркой нивой»):

Зреет рожь над жаркой нивой,

И от нивы и до нивы

Гонит ветер прихотливый

Золотые переливы.

(Робко месяц смотрит в очи,

Изумлен, что день не минул,

Но широко в область ночи

День объятия раскинул.)

Над безбрежной жатвой хлеба

Меж заката и востока

Лишь на миг смежает небо

Огнедышащее око.

Третий ведущий (рассказывает о картине И. И. Шишкина «Рожь»):

Картина Шишкина «Рожь» – вся светлая, золотая и голубая. Ее содержание передают слова самого художника, торопливо записанные им однажды на одном из рисунков: «Раздолье. Простор. Угодье, рожь. Божья благодать. Русское богатство…» Жаркий летний день. В воздухе чувствуется приближение грозы. Ласточки летают над самой дорогой. И до горизонта простирается под голубым небом золотое море ржи. Людей на картине нет. Однако это человек вырастил рожь, колеса его повозки выбили на дороге колею, это он вырубил сосновый бор. Но не поднялась рука до конца загубить могучую красоту: возвышаются среди ржи, до самого горизонта, вековые сосны. Если мы посмотрим на эти удивительно красивые деревья, на сосны, освещенные солнцем, на цветы на опушке леса, то, наверное, поймем, почему Шишкина называли единственным настоящим знатоком и рисовальщиком русского леса.

Четырнадцатый чтец (стихотворение А. Прокофьева «Нынче удались цветы повсюду»):

Нынче удались цветы повсюду,

Вволю им дано покрасоваться.

Я смотрю на землю, как на чудо,

Просто не могу налюбоваться.

Все в цветах! Везде я их встречаю,

Даже пробиваются как, слышу.

Куст какой-то смелый иван-чая

Смотрит на собратьев прямо с крыши.

Вот раскрылся лютик милый-милый,

А на холм, где расцвела ромашка,

Где калина руки заломила,

Вышел клевер в розовой рубашке!

На выбор учителя: звучит одно из двух предложенных ниже стихотворений.

Пятнадцатый чтец (стихотворение С. Кирсанова «Дождь»):

Зашумел сад, и грибной дождь застучал в лист,

Вскоре стал мир, как Эдем, свеж и опять чист.

И глядит луч из седых туч в зеркала луж —

Как растет ель, как жужжит шмель, как блестит уж.

О, грибной дождь, протяни вниз хрусталя нить,

Все кусты ждут – дай ветвям жить, дай цветам пить.

Приложи к ним световой луч, миллион линз,

Загляни в грунт, в корешки трав, разгляди жизнь.

Загляни, луч, и в мою глубь, объясни – как

Смыть с души пыль, напоить сушь, прояснить мрак?

Но прошел дождь, и ушел в лес громыхать гром,

И, в слезах весь, из окна в даль смотрит мой дом.

Шестнадцатый чтец (стихотворение И. А. Бунина «Как дымкой, даль полей закрыв на полчаса»):

Как дымкой, даль полей закрыв на полчаса,

Прошел внезапный дождь косыми полосами —

И снова глубоко синеют небеса

Над освеженными лесами.

Тепло и влажный блеск. Запахли медом ржи,

На солнце бархатом пшеницы отливают,

И в зелени ветвей, в березах у межи,

Беспечно иволги болтают.

И весел звучный лес, и ветер меж берез

Уж веет ласково, а белые березы

Роняют тихий дождь своих алмазных слез

И улыбаются сквозь слезы.

Первый ведущий (отрывок из произведения И. С. Тургенева «Затишье»):

«…Над самой кручью широкого оврага находился небольшой березовый „заказ“. Молодые деревья росли очень тесно, ничей топор еще не коснулся до их стройных стволов <…>. Недавно вставшее солнце затопляло всю рощу сильным, хотя и не ярким светом; везде блестели росинки, кое-где внезапно загорались и рдели крупные капли; все дышало свежестью, жизнью и той невинной торжественностью первых мгновений утра, когда все уже так светло и еще так безмолвно. Только и слышались, то рассыпчатые голоса жаворонков над отдаленными полями, да в самой роще две-три птички, не торопясь, выводили свои коротенькие коленца и словно прислушивались потом, как это у них вышло. От мокрой земли пахло здоровым, крепким запахом, чистый, легкий воздух переливался прохладными струями. Утром, славным летним утром веяло от всего, все глядело и улыбалось утром, точно румяное, только что вымытое личико проснувшегося ребенка».

(Звучит музыка П. И. Чайковского «Осенняя песня»)

Второй ведущий :

В певучей мелодии «Осенней песни» Чайковского – расставание с уходящим летом, сожаление об увядающей природе.

Октябрь серебристо-ореховый,

Блеск заморозков оловянный.

Осенние сумерки Чехова,

Чайковского и Левитана.

На выбор учителя: учащиеся читают либо 1–3 стихотворения из предложенных ниже полностью, либо по несколько четверостиший из каждого.

Первый чтец (стихотворение А. Дементьева «Нет ничего прекрасней русской осени»):

Нет ничего прекрасней русской осени,

Когда сентябрь и солнечен, и тих.

Давно скворцы свои дома забросили

И где-то с грустью вспоминают их.

Проходит снова осень по земле.

Кружатся листья, как воспоминанья.

Как искры в остывающей золе,

Мерцают звезды…. Вечно их мерцанье.

Но все пройдет – жалей иль не жалей.

Все превратится в памятную небыль:

И этот свет, и золото полей,

И тишина покинутого неба.

По синей речке барабанит дождь.

И в стаю сбились лодки на причале.

И только лес божественно хорош

В цветах любви, надежды и печали.

Второй чтец (стихотворение И. А. Бунина «Листопад»):

Лес, точно терем расписной,

Лиловый, золотой, багряный,

Веселой, пестрою стеной

Стоит над светлою поляной.

Березы желтою резьбой

Блестят в лазури голубой,

Как вышки, елочки темнеют,

А между кленами синеют

То там, то здесь в листве сквозной

Просветы в небо, что оконца.

Лес пахнет дубом и сосной,

За лето высох он от солнца,

И Осень тихою вдовой

Вступает в пестрый терем свой.

Третий чтец (стихотворение Е. Бочковской «Художница-осень»):

Художница-осень взмахнула кистью.

Желтым обрызгала легкие листья,

Небо пронзила сизо-лиловым,

Речку покрыла лаком свинцовым,

Из пестрых, узорчатых листьев клена

Ковер расстелила на фоне зеленом.

Зеленые сосны, зеленые ели,

С легким, пьянящим запахом прели…

На шаг отошла, прищурила глаз,

По веткам кармином прошлась еще раз.

Тихо, красиво и грустно немножко.

Шуршит, и шуршит, и шуршит на дорожке…

Солнце скупо дарит лучи.

Осень. На юг улетели грачи.

Четвертый чтец (стихотворение Ф. И. Тютчева «Есть в осени первоначальной»):

Есть в осени первоначальной

Короткая, но дивная пора —

Весь день стоит как бы хрустальный,

И лучезарны вечера…

Где бодрый серп гулял и падал колос,

Теперь уж пусто все – простор везде, —

Лишь паутины тонкий волос

Блестит на праздной борозде.)

Пустеет воздух, птиц не слышно боле,

Но далеко еще до первых зимних бурь,

И льется чистая и теплая лазурь

На отдыхающее поле.

Пятый чтец (из стихотворения А. С. Пушкина «Осень»):

Октябрь уж наступил – уж роща отрясает

Последние листы с нагих своих ветвей;

Дохнул осенний хлад – дорога промерзает,

Журча, еще бежит за мельницу ручей,

Но пруд уже застыл; сосед мой поспешает

В отъезжие поля с охотою своей,

И страждут озими от бешеной забавы,

И будит лай собак уснувшие дубравы.

Дни поздней осени бранят обыкновенно,

Но мне она мила, читатель дорогой,

Красою тихою, блистающей смиренно.)

Унылая пора! Очей очарованье!

Приятна мне твоя прощальная краса.

Люблю я пышное природы увяданье,

В багрец и в золото одетые леса,

В их сенях ветра шум и свежее дыханье,

И мглой волнистою покрыты небеса,

И редкий солнца луч, и первые морозы,

И отдаленные седой зимы угрозы.

Шестой чтец (стихотворение Б. Пастернака «Золотая осень»):

Осень. Сказочный чертог, всем открытый для обзора.

Просеки лесных дорог, заглядевшихся в озера.

Как на выставке картин: залы, залы, залы, залы

Вязов, ясеней, осин в позолоте небывалой

(Липы – обруч золотой – как венец на новобрачной.

Лик березы – под фатой подвенечной и прозрачной.

Погребенная земля под листвой в канавах, ямах.

В желтых кленах флигеля, словно в золоченых рамах.

Где деревья в сентябре на заре стоят попарно,

И закат на их коре оставляет след янтарный.

Где нельзя ступить в овраг, чтоб не стало всем известно:

Так бушует, что ни шаг, под ногами лист древесный.)

Где звучит в конце аллей эхо у крутого спуска

И зари вишневый клей застывает в виде сгустка.

Осень. Древний уголок старых книг, одежд, оружья,

Где сокровищ каталог перелистывает стужа.

Третий ведущий (рассказывает о картине И. Левитана «Золотая осень»):

Левитан так же, как Пушкин, Тютчев и многие другие поэты и художники, ждал осени как самого дорогого и мимолетного времени года. Осень снимала с лесов, с полей, со всей природы густые цвета, смывала дождями зелень. Рощи делались сквозными. Темные краски лета сменялись золотом, пурпуром и серебром. Воздух делался чище, холоднее, и дали становились гораздо глубже, чем летом. Осень на картинах Левитана очень разнообразна. Он оставил около ста «осенних картин», самая знаменитая из которых – «Золотая осень».

Седьмой чтец (стихотворение С. Есенина «Отговорила роща золотая») (по желанию учителя можно прослушать запись одноименного романса на музыку Г. Пономаренко):

Отговорила роща золотая

Березовым, веселым языком,

И журавли, печально пролетая,

Уж не жалеют больше ни о ком.

Кого жалеть? Ведь каждый в мире странник —

Пройдет, зайдет и вновь оставит дом.

О всех ушедших грезит конопляник

С широким месяцем над голубым прудом.

Стою один среди равнины голой,

А журавлей относит ветер вдаль,

Я полон дум о юности веселой,

Но ничего в прошедшем мне не жаль.

Не жаль мне лет, растраченных напрасно,

Не жаль души сиреневую цветь.

В саду горит костер рябины красной,

Но никого не может он согреть.

Не обгорят рябиновые кисти,

От желтизны не пропадет трава.

Как дерево роняет тихо листья,

Так я роняю грустные слова.

И если время, ветром разметая,

Сгребет их все в один ненужный ком…

Скажите так… что роща золотая

Отговорила милым языком…

На выбор учителя: учащиеся читают либо 1–3 стихотворения из предложенных ниже полностью, либо по несколько четверостиший из каждого.

Восьмой чтец (стихотворение О. Лебедушкиной «Листопад»):

Ты оторвись от возвышенных истин

И перед осенней землею склонись…

Слышишь, шуршит? Это падают листья,

Падают желтыми лицами вниз.

(Падают листья. Как память, как мысли,

Неторопливо, светлы и легки.

С веток кленовых лазурные выси

Льются в холодные воды реки.

Так же и листья текут на дорогу

С песней последней о прошлом тепле.

И обретают покой понемногу,

Желтой щекою прижавшись к земле.)

Девятый чтец (стихотворение Э. Багрицкого «Литавры лебедей замолкли вдалеке»):

Литавры лебедей замолкли вдалеке,

Затихли журавли за топкими лугами,

Лишь ястреба кружат над рыжими стогами,

Да осень шелестит в прибрежном тростнике.

(На сломанных плетнях завился дикий хмель,

И никнет яблоня, и утром пахнет слива,

В веселых кабачках разлито в бочки пиво,

И в тихой мгле полей, дрожа, звучит свирель.

Над прудом облака жемчужны и легки,

На западе огни прозрачны и лиловы,

Запрятавшись в кусты, мальчишки-птицеловы

В тени зеленых хвой расставили силки…)

Десятый чтец (стихотворение С. Есенина «Осень»):

Тихо в чаще можжевеля по обрыву.

Осень – рыжая кобыла – чешет гриву,

Над речным покровом берегов

Слышен синий лязг ее подков.

Схимник-ветер шагом осторожным

Мнет листву по выступам дорожным.

И целует на рябиновом кусту

Язвы красные незримому Христу.

Одиннадцатый чтец (стихотворение Д. Кедрина «Осенняя песня»):

Улетают птицы за море,

Миновало время жать,

На холодном сером мраморе

Листья желтые лежат.

Солнце спряталось за ситцевой

Занавескою небес,

Черно-бурою лисицей

Под горой улегся лес.

(По воздушной легкой лесенке

Опустился и повис

Над окном – ненастья вестником —

Паучок-парашютист.)

В эту ночь по кровлям тесаным,

В трубах песни заводя,

Заскребутся духи осени,

Стукнут пальчики дождя.

(В сад, покрытый ржавой влагою,

Завтра утром выйдешь ты

И увидишь за ночь наголо

Облетевшие цветы.

На листве рябин продрогнувших

Заблестит холодный пот.

Дождик, серый, как воробышек,

Их по ягодке склюет.)

Двенадцатый чтец (стихотворение Н. Рыленкова «Осенние октавы»)

(Всему свой срок. В полях и на опушке,

Везде, где собирается народ,

Весна поет частушки-коротушки,

А лето песню долгую ведет.

Но вот страда окончилась. Подружки

Секретничают скромно у ворот,

А у меня, под мягкий шум отавы,

Слагаются осенние октавы.

Калина рдеет, вспоминая грозы,

Подсохшим хмелем пахнет тишина.

Мне прямо в душу льется свет березы.

И вся душа озарена до дна.)

…Кто говорит, что осень – время прозы?

Нет, учит нас поэзии она!

Не ею ли нам заново открыто,

Что в шуме гроз когда-то пережито?

(Бывает так, что осенью погожей

Вдруг зацветает яблоня в саду,

Но цвет ее, во всем с весенним схожий,

Уже сулит не радость, а беду.

И хмурит брови садовод все строже,

Снимая с ветки робкую звезду,

Ведь это неурочное цветенье —

Души теплом обманутой смятенье.)

Помедли, осень, на опушке года —

С походкой мягкой рыжая лиса.

Пусть скупо светит солнце с небосвода,

Зато сияют рощи и леса.

В такую пору мудрая природа

Нам в буднях открывает чудеса,

Чтоб мы верней ценили год от году

Проникновенной осени погоду.

(Коль в пору сжаты жито и пшеница,

Коль у двора и в поле – все в кругу,

Пускай тепло уносят к югу птицы

Сквозь листопада желтую пургу.

Лишь тот осенних непогод боится,

Кто у весны и лета был в долгу,

Кто самому себе сказать не может,

Что день минувший не напрасно прожит.)

Первый ведущий (отрывок из произведения К. Паустовского «Наедине с осенью»):

«Сейчас я подумал, что шедевры существуют не только в искусстве, но и в природе. Разве не шедевр этот крик журавлей и их величавый перелет по неизменным в течение многих тысячелетий воздушным дорогам? <…>Да что говорить! Каждый осенний лист был шедевром, тончайшим слитком из золота и бронзы, обрызганным киноварью и чернью. Каждый лист был совершенным творением природы, произведением ее таинственного искусства, недоступного нам, людям. Этим искусством уверенно владела только она, только природа, равнодушная к нашим восторгам и похвалам. Я пишу все это осенней ночью. Осени за окном не видно, она залита тьмой. Но стоит выйти на крыльцо, как осень окружит тебя и начнет настойчиво дышать в лицо холодноватою свежестью своих загадочных черных пространств, горьким запахом первого тонкого льда, сковавшего к ночи неподвижные воды, начнет перешептываться с последней листвой, облетающей непрерывно и днем, и ночью. <…>И все это покажется вам великим шедевром природы, целебным подарком, напоминающим, что жизнь вокруг полна значения и смысла».

Тринадцатый чтец (стихотворение Д. Кедрина «Скинуло кафтан зеленый лето»):

Скинуло кафтан зеленый лето,

Отсвистели жаворонки всласть.

Осень, в шубу желтую одета,

По лесам с метелкою прошлась,

Чтоб вошла рачительной хозяйкой

В снежные лесные терема

Щеголиха в белой разлетайке —

Русская румяная зима!

Второй ведущий (отрывок из произведения К. Паустовского «Прощание с летом»):

«Несколько дней лил, не переставая, холодный дождь. В саду шумел мокрый ветер. В четыре часа дня мы уже зажигали керосиновые лампы, и невольно казалось, что лето окончилось навсегда и земля уходит все дальше и дальше в глухие туманы, в неуютную темень и стужу. Был конец ноября – самое грустное время в деревне. <…>Однажды ночью я проснулся от странного ощущения. Мне показалось, что я оглох во сне…. За стенами дома наступила необыкновенная тишина. Такую тишину называют „мертвой“. Умер дождь, умер ветер, умер шумливый, беспокойный сад. Я открыл глаза. Белый и ровный свет наполнял комнату. Я встал и подошел к окну – за стеклами все было снежно и безмолвно. <…>Через окно я увидел, как большая серая птица села на ветку клена в саду. Ветка закачалась, с нее посыпался снег. Птица медленно поднялась и улетела, а снег все сыпался, как стеклянный дождь, падающий с елки. Потом снова все стихло. … Земля была нарядная, похожая на застенчивую невесту. А утром все хрустело вокруг: подмерзшие дороги, листья на крыльце, черные стебли крапивы, торчавшие из-под снега…».

На выбор учителя: учащиеся читают либо 1–2 стихотворения из предложенных ниже полностью, либо по несколько четверостиший из каждого.

Четырнадцатый чтец (стихотворение Н. Рыленкова «У наших зим – особенная прелесть»):

У наших зим – особенная прелесть:

Под вечер успокоится пурга

И хлынет свет, как будто загорелись

Закатом подожженные снега.

Сидит ворона на дубу жар-птицей,

Стоят оградой терема леса,

И кажется: вот-вот начнут твориться,

Как в мудрой русской сказке чудеса.

Пятнадцатый чтец (стихотворение Н. А. Некрасова «Мороз-воевода»):

Не ветер бушует над бором,

Не с гор побежали ручьи,

Мороз-воевода дозором

Обходит владенья свои.

Глядит – хорошо ли метели

Лесные тропы занесли,

И нет ли где трещины, щели,

И нет ли где голой земли?

Пушисты ли сосен вершины,

Красив ли узор на дубах?

И крепко ли скованы льдины

В великих и малых водах?

Идет – по деревьям шагает,

Трещит по замерзлой воде,

И яркое солнце играет

В косматой его бороде…

(…Забравшись на сосну большую,

По веточкам палицей бьет

И сам про себя удалую,

Хвастливую песню поет…

Метели, снега и туманы

Покорны морозу всегда,

Пойду на моря-окияны —

Построю мосты изо льда.

Задумаю – реки большие

Надолго упрячу под гнет,

Построю мосты ледяные,

Каких не построит народ.

Где быстрые, шумные воды

Недавно свободно текли, —

Сегодня прошли пешеходы,

Обозы с товаром прошли…

…Богат я, казны не считаю,

А все не скудеет добро;

Я царство мое убираю

В алмазы, жемчуг, серебро…)

Шестнадцатый чтец (стихотворение Ф. И. Тютчева «Чародейкою зимою»):

Чародейкою зимою

Околдован, лес стоит —

И под снежной бахромою,

Неподвижною, немою,

Чудной жизнью он блестит.

(И стоит он, околдован, —

Не мертвец и не живой —

Сном волшебным очарован,

Весь опутан, весь окован

Легкой цепью пуховой.

Солнце зимнее ли мечет

На него свой луч косой —

В нем ничто не затрепещет.

Он весь вспыхнет и заблещет

Ослепительной красой.)

Третий ведущий (рассказывает о картине И. Грабаря «Февральская лазурь»):

На пейзаже известного русского художника И. Э. Грабаря снег искрится и переливается под солнцем, тени яркие, цветные. Деревья, пронизанные солнцем, как бы закружились в его лучах в хороводе. Настоящий праздник лазоревого неба и жемчужных берез!

(стихотворение С. Есенина «Береза»):

Белая береза под моим окном

Принакрылась снегом, точно серебром.

На пушистых ветках снежною каймой

Распустились кисти белой бахромой.

И стоит береза в сонной тишине,

И горят снежинки в золотом огне.

А заря, лениво обходя кругом,

Обсыпает ветки новым серебром.

(Звучит музыка П. И. Чайковского «Январь»)

На выбор учителя: учащиеся читают либо 1–2 стихотворения из предложенных ниже полностью, либо по несколько четверостиший из каждого.

Первый чтец (стихотворение С. Есенина «Разгулялась вьюга, наклонились ели»):

Разгулялась вьюга, наклонились ели

До земли. С испуга ставни заскрипели.

И в окно снежинки мотыльками бьются,

Тают, и слезинки вниз по стеклам льются.

Жалобу кому-то ветер шлет на что-то

И бушует люто: не услышал кто-то.

А снежинок стая все в окно стучится

И слезами, тая, по стеклу струится.

Второй чтец (стихотворение Б. Пастернака «Снег идет»):

Снег идет, снег идет.

К белым звездочкам в буране

Тянутся цветы герани

За оконный переплет.

Снег идет, и все в смятенье,

Все пускается в полет, —

Черной лестницы ступени,

Перекрестка поворот.

(Снег идет, снег идет,

Словно падают не хлопья,

А в заплатанном салопе

Сходит наземь небосвод.

Словно с видом чудака,

С верхней лестничной площадки,

Крадучись, играя в прятки,

Сходит небо с чердака.)

Третий чтец (стихотворение А. Межирова «Тишайший снегопад»):

Тишайший снегопад – дверьми обидно хлопать.

Посередине дня в столице, как в селе.

Тишайший снегопад, закутавшийся в хлопья,

В обувке пуховой проходит по земле.

(Он формами дворов на кубы перерезан,

Он конусами встал на площадных кругах,

Он тучами рожден, он окружен железом, —

И все-таки он кот в пуховых сапогах.

Штандарты на древках, как паруса при штиле.

Тишайший снегопад посередине дня.

И я, противник од, пишу в высоком стиле,

И тает первый снег на сердце у меня.)

Четвертый чтец (стихотворение И. А. Бунина «На окне, серебряном от инея»):

На окне, серебряном от инея,

За ночь хризантемы расцвели.

В верхних стеклах – небо ярко-синее.

И застреха в снеговой пыли.

Всходит солнце, бодрое от холода,

Золотится отблеском окно.

Утро тихо, радостно и молодо.

Белым снегом все запушено.

(И все утро яркие и чистые

Буду видеть краски в вышине,

И до полдня будут серебристые

Хризантемы на моем окне.)

Первый ведущий (стихотворение Н. Рыленкова «Все богатства русского пейзажа»):

Все богатства русского пейзажа

В полное владенье нам даны:

Вьюжных зим серебряная пряжа,

Кружева зеленые весны.

Летний полдень в поволоке зноя,

Вечер, заглядевшийся в ручей,

Узорочье луговин цветное,

Теплый воск желтеющих полей.

Расписные крылья листопада

Над бездонной синевой озер.

Все это твое, и сердце радо

Целый мир влюбить в родной простор.

2. «Гармонии стиха божественные тайны…» (Западноевропейский сонет эпохи средневековья и Возрождения) (8 Класс)

Цели ПРОВЕДЕНИЯ:

1) ознакомление учащихся с такой поэтической формой, как сонет, его художественными возможностями, его тайной и магией;

2) расширение знаний детей о судьбе и творчестве великих мастеров сонета: Данте, Петрарки и Шекспира, знакомство с произведениями о них поэтов XX в.;

3) воспитание чувств на примере историй любви Данте и Беатриче, Петрарки и Лауры, Шекспира и его «Смуглой леди».

Вечер, посвященный сонетам, предпочтительно проводить в содружестве с учителями иностранных языков. Ряд сонетов Шекспира необходимо прочитать на английском. Если есть возможность, некоторые сонеты Данте и Петрарки следует читать на итальянском языке.

ОФОРМЛЕНИЕ ВЕЧЕРА

Портреты Данте, Петрарки, Шекспира; репродукции картин художников эпохи Возрождения – «Джоконда», «Джиневраден Бенчи» Леонардо да Винчи; «Женский портрет» Лукаса Кранаха; «Портрет молодой женщины» Доменико Венециано; «Портрет Симонетты Веспуччи», «Весна» (фрагмент), «Мадонна с гранатом», «Мадонна Магнификат» Сандро Боттичели. Для создания романтической атмосферы во время чтения сонетов можно гасить свет и зажигать несколько свечей по возможности в красивых подсвечниках.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

1) первый ведущий;

2) второй ведущий;

3) чтецы.

ХОД ВЕЧЕРА

Суровый Дант не презирал сонета;

В нем жар любви Петрарка изливал;

Игру его любил творец Макбета…

А. С. Пушкин.

(эпиграф пишется на доске или на отдельном плакате)

Первый ведущий :

Во все времена пером стихотворцев руководило желание выразить свои чувства, поведать сокровенные тайны сердца. Кто из поэтов прошлого не писал о любви?.. И у кого из них не было реальной «музы», женщины-вдохновительницы, которой они посвящали свои любовные гимны. Поэты издавна с благоговением относились к женщине. Вознося ее на пьедестал, они возлагали к его подножию стихи, в которых звучали их тайные думы и пыл возвышенной души.

Одним из самых изящных способов «сердцу высказать себя» стал сонет. Сонеты Данте, Петрарки, Шекспира известны всему миру. Сегодня у нас есть возможность войти в этот мир высоких чувств, волшебных звуков, изящных поэтических форм, попытаться понять тайну сонета.

Второй ведущий :

Открываю страничку – и попадаю в таинственную страну четырнадцати строк. В чем их тайна? Может, в магическом числе? Но нет, наверное, в самом авторе. Ведь в них – все его чувства, настроение, его любовь, его душа. Сонет всегда готов раскрыть свои объятья и унести вас на крыльях двух катренов и двух терцетов в царство вдохновения и возвышенных чувств.

(Звучит музыка К. В. Глюка «Мелодия» из оперы «Орфей и Эвридика»)

Первый ведущий :

Данте и Беатриче… Вряд ли в истории можно найти другой столь яркий пример пламенной и совершенной любви. Данте впервые увидел Беатриче девочкой девяти лет от роду. Она была одета «в благороднейший кроваво-красный цвет, скромный и благопристойный, украшенная и опоясанная так, как подобало юному ее возрасту». В самой сокровенной глубине сердца будущего поэта родилось первое неосознанное чувство. Это чувство стало тайной его жизни.

Первый чтец (часть I стихотворения Н. Гумилева «Беатриче»):

Музы, рыдать перестаньте,

Грусть вашу в песнях излейте,

Спойте мне песню о Данте.

Или сыграйте на флейте.

<…>

Жил беспокойный художник

В мире лукавых обличий.

Грешник, развратник, безбожник,

Но он любил Беатриче.

Тайные думы поэта

В сердце его прихотливом

Стали потоками света,

Стали шумящим приливом.

Музы, в сонете-брильянте

Странную тайну отметьте.

Спойте мне песню о Данте…

Второй ведущий :

Прошло девять лет со дня первой встречи. И вот перед взором Данте, уже юноши, снова предстала Беатриче, «облаченная в одежды ослепительно белого цвета». Беатриче заметила юношу, улыбнулась и поклонилась ему. Какую бурю вызвало это в душе влюбленного! «Проходя, она обратила очи в ту сторону, где я пребывал в смущении… Она столь доброжелательно приветствовала меня, что мне казалось – я вижу все грани блаженства… Когда я услышал ее сладостное приветствие… я преисполнился такой радостью, что, как опьяненный, удалился от людей», – пишет он. Начались настоящие муки любви. И тогда он обратился к поэзии.

На выбор учителя: учащиеся читают 2–3 сонета из предложенных ниже.

Второй чтец :

В ее очах Амура откровенье.

Преображает всех ее привет.

Там, где проходит, каждый смотрит вслед;

Ее поклон – земным благословенье.

Рождает он в сердцах благоговенье.

Вздыхает грешник, шепчет он обет.

Гордыню, гнев ее изгонит свет;

О, дамы, ей мы воздадим хваленье.

Смиренномудрие ее словам

Присуще, и сердца она врачует.

Блажен ее предвозвестивший путь.

Когда же улыбается чуть-чуть,

Не выразить души. Душа ликует:

«Вот чудо новое явилось вам!».

Третий чтец :

«Лишь о любви все мысли говорят

И столь они во мне разнообразны,

Что, вот одни отвергли все соблазны,

Другие пламенем ее горят.

Окрылены надеждою, парят.

В слезах исходят горести и, праздны,

Дрожащие, они в одном согласны —

О милости испуганно творят.

Что выбрать мне? Как выйти из пустыни?

Хочу сказать, не знаю, что сказать.

Блуждает разум, не находит слова,

Но чтобы мысли стали стройны снова,

Защиту должен я, смирясь, искать

У Милосердия, моей врагини.

Четвертый чтец :

С другими дамами вы надо мной

Смеетесь, но неведома вам сила,

Что скорбный облик мой преобразила:

Я поражен был вашею красой.

О, если б знали, мукою какой

Томлюсь, меня бы жалость посетила.

Амур, склонясь над вами, как светило,

Все ослепляет; властною рукой

Смущенных духов моего сознанья

Огнем сжигает он иль гонит прочь;

И вас один тогда я созерцаю.

И необъятный облик принимаю,

Но слышу я – кто может мне помочь? —

Изгнанников измученных рыданья.

Пятый чтец :

Я часто думал, скорбью утомленный,

Что мрачен я не по своей вине.

Себя жалел, пылая, как в огне;

Твердил: „Так не страдал еще влюбленный!“

О, сколько раз, нежданно осажденный

Жестоким богом, в сердца глубине

Я чувствовал, что дух один во мне

Еще живет, любовью озаренный.

Стремился вновь волнения узнать

В моем бессилье и в изнеможенье.

Чтоб исцелиться, к вам я шел, спеша,

Осмеливаясь робкий взгляд поднять,

Я чувствовал такое сотрясение,

Что мнилось мне – из жил бежит душа.

Шестой чтец :

Постигнет совершенное спасенье

Тот, кто ее в кругу увидит дам.

Пусть воздадут творцу благодаренье

Все сопричастные ее путям.

Ты видишь добродетели явленья

В ее красе, и зависть по следам

Мадонны не идет, но восхищенье

Сопутствует ее святым вестям.

Ее смиренье мир преобразило.

И похвалу все спутницы приемлют,

Постигнув свет сердечной глубины,

И вспомнив то, что смертных поразило

В ее делах, высоким чувствам внемлют,

Вздыхать от сладости любви должны».

Первый ведущий :

Беатриче была мечтой, идеалом жизни, светочем на скорбном пути поэта. В заключение своей книги «Новая жизнь» он обещает еще больше прославить «благороднейшую»: «Если жизнь моя продлится еще несколько лет, я надеюсь сказать о ней то, что никогда еще не было сказано ни об одной женщине. И пусть душа моя по воле владыки куртуазии вознесется и увидит сияние моей дамы, прискорбно блаженной Беатриче, созерцающей в славе своей лик того, кто благословен во веки веков».

На выбор учителя: учащиеся читают 2–3 сонета из предложенных ниже.

Седьмой чтец :

Пусть скорбь моя звучит в моем привете;

Так благородным надлежит сердцам.

Мой каждый вздох спешит навстречу к вам.

Как жить, не воздыхая, мне на свете!

Глаза мои передо мной в ответе —

Я лил бы слезы чаще, знаю сам.

Оплакиваю лучшую из дам,

Чтоб душу в грустном облегчить сонете.

И призывают часто воздыханья

Ту, что в чертог небесный отошла,

В высокие небесные селенья,

Чтобы презрела мирские все дела

Моя душа в объятиях страданья,

Лишенная блаженства и спасенья.

Восьмой чтец :

Любимой очи излучают свет

Настолько благородный, что пред ними

Предметы все становятся иными,

И описать нельзя такой предмет.

Увижу очи эти, и в ответ

Твержу, дрожа, повергнут в ужас ими:

«Отныне им не встретиться с моими!»,

Но вскоре забываю свой обет;

И вновь иду, внушая виноватым

Моим глазам уверенность, туда,

Где побежден, но их, увы, закрою

От страха там, где тает без следа

Желание, что служит им вожатым,

Решать Амуру, как же быть со мною.

Девятый чтец :

За сферою предельного движенья

Мой взор летит в сияющий чертог.

И в сердце скорбь любви лелеет бог

Для нового вселенной разуменья.

И, достигая область вожделенья,

Дух-пилигрим во славе видеть мог

Покинувшую плен земных тревог,

Достойную похвал и удивленья.

Не понял я, что он тогда сказал,

Столь утонченны, скрытны были речи

В печальном сердце, помыслы благие

В моей душе скорбящей вызывал.

Но Беатриче – в небесах далече —

Я слышал имя, дамы дорогие.

Второй ведущий :

Он и после смерти не вернулся

В старую Флоренцию свою.

Этот, уходя, не оглянулся,

Этому я песнь пою.

Факел, ночь, последнее объятие,

За порогом дикий вопль судьбы.

Он из ада ей послал проклятье

И в раю не мог ее забыть.

Но босой, в рубашке покаянной,

Со свечой зажженной не прошел

По своей Флоренции желанной,

Вероломной, нежной, долгожданной…

Первый ведущий :

Так писала о Данте А. Ахматова. Фигура Данте, величественная и суровая, его личность, его творчество всегда привлекали самых разных поэтов. Если сложить все написанное о нем, действительно получится торжественная песнь, в которой звучат ноты удивления, поклонения, восхищения. В 1965 г. Ахматова выступила со «словом Данте», посвященным 700-летию со дня рождения поэта: «Для моих друзей и современников величайшим, недосягаемым учителем всегда был суровый Алигьери: Гвельфы и гибеллины давно стали достоянием истории, белые и черные – тоже, а явление Беатриче в XXX песни „Чистилища“ – это явление навеки, и до сих пор перед всем миром она стоит под белым покрывалом, подпоясанная оливковой ветвью в платье цвета живого огня и в зеленом плаще».

Второй ведущий :

Почти всегда вместе с именем Данте Алигьери мы произносим имя его младшего современника Франческо Петрарки. «Коли ты услышишь что-нибудь обо мне – хотя и сомнительно, чтобы мое ничтожное и темное имя проникло далеко сквозь пространство и время, – тогда, быть может, ты возжелаешь узнать, что за человек я был, и какова была судьба моих сочинений, особенно тех, о которых молва или хотя бы слабый слух дошел до тебя». Так писал Петрарка в «Письме к Потомкам». Но не слабый слух, а сильный и вдохновенный голос поэта дошел до нас и донес его раздумья, чувства, имя его возлюбленной – Лаура, точную дату их первой встречи в Авиньонской церкви Святой Клары – 6 апреля 1327 г.

Десятый чтец :

Был день, в который, по Творцу Вселенной

Скорбя, померкло Солнце… Луч огня

Из ваших глаз врасплох настиг меня:

О, госпожа, я стал их узник пленный!

Гадал ли я, чтоб в оный день священный

Была потребна крепкая броня

От нежных стрел? Что скорбь страстного дня

С тех пор в душе пребудет неизменной?

Был рад стрелок! Открыл чрез ясный взгляд

Я к сердцу дверь – беспечен, безоружен:

Ах! Ныне слезы лью из этих врат.

Но честь ли богу – влить мне в жилы яд,

Когда, казалось, панцирь был не нужен? —

Вам – под фатой таить железо лат?

На выбор учителя: учащиеся читают 2–3 сонета из предложенных ниже.

Одиннадцатый чтец :

О вашей красоте в стихах молчу

И, чувствуя глубокое смущенье,

Хочу исправить это упущенье

И к первой встрече памятью лечу.

Но вижу – бремя мне не по плечу,

Тут не поможет все мое уменье,

И знает, что бессильно, вдохновенье,

И я его напрасно горячу.

Не раз преисполнялся я отваги,

Но звуки из груди не вырывались.

Кто я такой, чтоб взмыть в такую высь?

Не раз перо я подносил к бумаге

Но и рука, и разум мой сдавались

На первом слове. И опять сдались.

Двенадцатый чтец :

Я изнемог от безответных дум —

Про то, как мысль от души не изнеможет

О вас одной; как сердце биться может

Для вас одной; коль день мой столь угрюм

И жребий пуст – как жив я, как мой ум

Пленительной привычки не отложит

Мечтать о вас, а лира зовы множит,

Что брег морской – прибоя праздный шум.

И как мои не утомились ноги

Разыскивать следы любимых ног,

За грезою скитаясь вдоль дороги?

И как для вас я столько рифм сберег?

Которые затем порой не строги,

Что был Амур к поэту слишком строг.

Тринадцатый чтец :

Я лицезрел небесную печаль,

Грусть: ангела в единственном явленье.

То сон ли был? Но ангела мне жаль.

Иль облик чар? Но сладко умиленье.

Затмили слезы двух светил хрусталь,

Светлейший солнца. Кротких уст моленье,

Что вал сковать могло б и сдвинуть даль, —

Изнемогло, растаяло в томленье.

Все – добродетель мудрость, нежность, боль —

В единую гармонию сомкнулось,

Какой земля не слышала дотоль.

И ближе небо, внемля ей, нагнулось;

И воздух был разнежен ею столь,

Что ни листка в ветвях не шелохнулось.

Четырнадцатый чтец :

О высший дар, бесценная свобода,

Я потерял тебя, и лишь тогда,

Прозрев, увидел, что любовь – беда,

Что мне страдать все больше год от года.

Для взгляда после твоего ухода

Ничто рассудка трезвого узда:

Глазам земная красота чужда,

Как чуждо все, что создала природа.

И слушать о других и речь вести

Не может быть невыносимей муки,

Одно лишь имя у меня в чести.

К любой другой заказаны пути

Для ног моих, и не могли бы руки

В стихах другую так превознести.

Пятнадцатый чтец :

Коль не любовь сей жар, какой недуг

Меня знобит? Коль он – любовь, то что же

Любовь? Добро ль?… Но эти муки, Боже!..

Так злой огонь?… А слабость этих мук,

На что ропщу, коль сам вступил в сей круг?

Коль им пленен, напрасны стоны. То же,

Что в жизни смерть – любовь. На боль похоже

Блаженство. «Страсть», «Страданье» – тот же звук.

Призвал ли я иль принял поневоле

Чужую власть?… Блуждает разум мой.

Я – утлый челн в стихийном произволе,

И кормщика над праздной нет кормой.

Чего хочу – с самим собой в расколе,

Не знаю. В зной – дрожу; горю зимой

Первый чтец :

Меж стройных жен, сияющих красою,

Она царит – одна во всей вселенной,

И пред ее улыбкой несравненной

Бледнеют все, как звезды пред зарею.

Амур как будто шепчет надо мною:

Она живет и жизнь зовут бесценной;

Она исчезнет – счастье жизни бренной

И мощь мою навек возьмет с собой.

Как без луны и солнца свод небесный

Без ветра воздух, почва без растений,

Как человек безумный, бессловесный,

Как океан без рыб и без волнений,

Так будет все недвижно в мраке ночи,

Когда она навек закроет очи.

Второй ведущий :

Этот роковой момент настал спустя ровно 21 год со дня первой встречи 6 апреля. Жизнь Лауры унесла беспощадная чума. Все эти годы Петрарка пламенно любил эту женщину, хотя она и была замужем, и стала матерью 11 детей, и вообще они виделись всего несколько раз, обменявшись лишь мимолетными взглядами. Он любил духовной любовью, почитая даму своего сердца образцом совершенства и чистоты. Где бы он ни был, куда бы ни заносила его судьба, всюду преследовал его лик возлюбленной:

Ты смотришь на меня из темноты

Моих ночей, придя из дальней дали

Твои глаза еще прекрасней стали

Не исказила смерть твои черты.

Как счастлив я, что скрашиваешь ты,

Мой долгий век, исполненный печали!

<…>.

Первый ведущий :

<…>А я, без маяка, в скорлупе сырой

Сквозь шторм, который для меня не внове,

Плыву по жизни, правя наугад.

Да оборвется здесь на полуслове

Любовный стих! Певец устал, и лира

Настроена на самый скорбный лад.

Второй ведущий:

Мне каждый день длинней тысячелетий

Без той, кого на землю не вернуть.

Но и в скорбные дни чувство к Лауре продолжало вдохновлять поэта на создание шедевров. Петрарка тщательно выбирал перо и, осторожно обмакнув его во флакон с черной, приготовленной из чернильных орешков краской, начинал писать. На желтый лист ложились ровные, круглые, с едва заметным наклоном вправо буквы. Он писал, будто произносил слова молитвы, вознося хвалу Всевышнему за то, что послал ему средь тысяч женщин одну-единственную, ставшую его вечной возлюбленной.

Благословен день, месяц, лето, час!

И миг, когда мой взор те очи встретил!

Благословен тот край и дол тот светел,

Где пленником я стал прекрасных глаз!

(Звучит музыка Вила-Лобоса: ария из бразильского бахиана)

Первый ведущий :

Вот уже на протяжении нескольких веков Шекспир остается для нас загадкой. Жизнь его известна мало. Нет ничего удивительного в том, что не сохранилось точных сведений о героине его сонетов – Смуглой леди. Биографы не раз пытались выяснить, кто она, но в большинстве случаев исходили из догадок. Возможно, это Мери Фиттон – придворная дама, фрейлина Елизаветы, а может быть, это Эмилия Ланье – жена придворного музыканта? Дама сердца Шекспира – дама от поэтической традиции: она вероломна, безжалостна в своей красе, порочна. Посвященные ей сонеты обжигают огнем живого чувства, и нет сомнения, что они – следствие личной драмы, поэтическая исповедь о неразделенной любви.

На выбор учителя: учащиеся читают 2–3 сонета из предложенных ниже.

Второй чтец :

Любовь слепа и нас лишает глаз.

Не вижу я того, что вижу ясно.

Я видел красоту, но каждый раз

Понять не мог, что дурно, что прекрасно.

И если взгляды сердце завели

И якорь бросили в такие воды,

Где многие проходят корабли, —

Зачем ему ты не даешь свободы?

Как сердцу моему проезжий двор

Казаться мог усадьбою счастливой?

Но все, что видел, отрицал мой взор,

Подкрашивая правдой облик лживый.

Правдивый свет мне заменила тьма

И ложь меня объяла, как чума.

Третий чтец :

Мои глаза в тебя не влюблены —

Они твои пороки видят ясно.

А сердце ни одной твоей вины

Не видит и с глазами не согласно.

Мой слух твоя не услаждает речь

Твой голос, взор и рук твоих касанье

Прельщая, не могли меня увлечь

На праздник слуха, зренья, осязанья.

И все же внешним чувствам не дано

Ни всем пяти, ни каждому отдельно —

Уверить сердце бедное одно,

Что это рабство для него смертельно,

В своем несчастье одному я рад,

Что ты – мой грех и ты – мой вечный ад.

Четвертый чтец :

Любовь – недуг. Моя душа больна

Томительной, неутомимой жаждой.

Того же яда требует она,

Который отравил ее однажды.

Мой разум – врач любовь мою лечил

Она отвергла травы и коренья,

И бедный лекарь выбился из сил

И нас покинул, потеряв терпенье.

Отныне мой недуг неизлечим.

Душа ни в чем покоя не находит.

Покинутые разумом моим,

И чувства, и слова на воле бродят,

И долго мне, лишенному ума,

Казался раем ад, а светом – тьма!

Пятый чтец :

Ее глаза на звезды не похожи,

Нельзя уста кораллами назвать,

Не белоснежна плеч открытых кожа,

И черной проволокой вьется прядь.

С дамасской розой, алой или белой,

Нельзя сравнить оттенок этих щек.

А тело пахнет так, как пахнет тело,

Не как фиалки нежный лепесток.

Ты не найдешь в ней совершенных линий,

Особенного света на челе.

Не знаю я, как шествуют богини,

Но милая ступает по земле.

И все ж она уступит тем едва ли,

Кого в сравненьях пышных оболгали.

Второй ведущий :

Тайна сонетов Шекспира заключается в их необыкновенной наполненности человеческими чувствами. В этих 14 строчках перед нами предстает всего одна душа, переживающая радость и горе, добро и зло, жизнь и смерть, любовь и измену…

В образе героини шекспировских сонетов нет ни капли лжи. Она, как и сама жизнь, пусть не столь прекрасная, но желанная. В этом, вероятно, и заключена тайна сонета.

Эта женщина принесла поэту столько страданий, но, несмотря на это, оставалась обожаемой, страстно любимой, пленительной. Поэт, словно завороженный, готов был поклясться, что в целом свете нет никого прекрасней. Вслушайтесь, какое благородство, умение прощать звучит в его стихах.

На выбор учителя: учащиеся читают 1–2 сонета из предложенных ниже.

Шестой чтец :

Блистательный мне был обещан день,

И без плаща я свой покинул дом

Но облаков меня догнала тень,

Настигла буря с градом и дождем.

Пусть потом, пробившись из-за туч,

Коснулся нежно моего чела,

Избитого дождем, твой кроткий луч, —

Ты исцелить мне раны не могла.

Меня не радует твоя печаль,

Раскаянье твое не веселит.

Сочувствие обидчика едва ль

Залечит язвы жгучие обиды.

Но слез твоих, жемчужных слез ручьи,

Как ливень, смыли все грехи твои.

Седьмой чтец :

Ты погрусти, когда умрет поэт,

Покуда звон ближайший из церквей

Не возвестит, что этот низкий свет

Я променял на низкий мир червей.

И если перечтешь ты мой сонет,

Ты о руке остывшей не жалей.

Я не хочу туманить нежный цвет

Очей любимых памятью своей.

Я не хочу, чтоб эхо этих строк

Меня напоминало вновь и вновь.

Пускай замрут в один и тот же срок

Мое дыханье и твоя любовь….

Я не хочу, чтобы своей тоской

Ты предала себя молве людской.

Восьмой чтец :

Скажи, что я уплатой пренебрег

За все добро, каким тебе обязан,

Что я забыл заветный твой порог,

С которым всеми узами я связан,

Что я не знал цены твоим часам,

Безжалостно чужим их отдавая,

Что позволял безвестным парусам

Себя нести от милого мне края.

Все преступления вольности моей

Ты положи с моей любовью рядом,

Представь на строгий суд твоих очей,

Но не казни меня смертельным взглядом.

Я виноват. Но вся моя вина

Покажет, как любовь твоя верна.

Девятый чтец :

Мешать соединенью двух сердец

Я не намерен. Может ли измена

Любви безмерной положить конец?

Любовь не знает убыли и тлена.

Любовь – над бурей поднятый маяк,

Немеркнущий во мраке и тумане,

Любовь – звезда, которою моряк

Определяет место в океане.

Любовь – не кукла жалкая в руках

У времени, стирающего розы

На пламенных устах и на щеках,

И не страшны ей времени угрозы.

А если я не прав и лжет мой стих —

То нет любви и нет стихов моих!

(Звучит сонет № 90 «Уж если ты разлюбишь…» – на английском языке)

Первый ведущий :

Перенеся огромное духовное потрясение, научившись жить с незаживающей раной в сердце, поэт находил силы смеяться над собой:

<…>

Вода потока стала горячей.

Она лечила многие недуги.

И я ходил купаться в тот ручей

Чтоб излечиться от любви к подруге.

Любовь нагрела воду – но вода

Любви не охлаждала никогда.

Второй ведущий :

Любовь и дружба, жизнь и смерть, добро и зло, истина и красота – все эти вечные темы нашли отражение в сонетах Шекспира, и в этом сам поэт видел залог бессмертия своих стихов.

На выбор учителя: учащиеся читают 1 сонет из предложенных ниже либо выдержки из них.

Десятый чтец :

Не соревнуюсь я с творцами од,

Которые раскрашенным богиням

В подарок преподносят небосвод

Со всей землей и океаном синим.

Пускай они для украшенья строф

Твердят в стихах, между собою споря,

О звездах неба, о венках цветов.

О драгоценностях земли и моря.

В любви и в славе – правда мой закон,

И я пишу, что милая прекрасна,

Как все, кто смертной матерью рожден,

А не как солнце или месяц ясный.

Я не хочу хвалить любовь мою, —

Я никому ее не продаю!

Одиннадцатый чтец :

Прекрасное прекрасней во сто крат,

Увенчанное правдой драгоценной.

Мы в нежных розах ценим аромат,

В их пурпуре живущий сокровенно.

Пусть у цветов, где свил гнездо порок,

И стебель, и шипы, и листья те же,

И так же пурпур лепестков глубок,

И тот же венчик, что у розы свежей,

Они цветут, не радуя сердца,

И вянут, отравляя нам дыханье.

А у душистых роз иной конец.

Их душу перельют в благоуханье.

Когда погаснет блеск очей твоих,

Вся прелесть правды перельется в стих!

Двенадцатый чтец :

Замшелый мрамор царственных могил

Исчезнет раньше этих веских слов,

В которых я твой образ сохранил.

К ним не пристанет пыль и грязь веков.

Пусть опрокинет статуи война,

Мятеж развеет каменщиков труд,

Но врезанные в память письмена,

Бегущие столетья не сотрут.

Ни смерть не увлечет тебя на дно,

Ни темного забвения вражда.

Тебе с потомством дальним суждено,

Мир износив, увидеть день суда.

Итак, до пробуждения живи

В стихах, в сердцах, исполненных любви!

Тринадцатый чтец :

Когда меня отправят под арест

Без выкупа, залога и отсрочки,

Не глыба камня, не могильный крест, —

Мне памятником будут эту строчки.

Ты вновь и вновь найдешь в моих стихах

Все, что во мне тебе принадлежало.

Пускай земле достанется мой прах,

Ты, потеряв меня, утратишь мало.

С тобою будет лучшее во мне.

А смерть возьмет от жизни быстротечной

Осадок, остающийся на дне,

То, что похитить мог бродяга встречный.

Ей – черепки разбитого ковша,

Тебе – мое вино, моя душа.

Первый ведущий :

Так щедро дарит поэт читателям свою душу, и она живет в чудесных строчках, в наших сердцах, «исполненных любви», заставляя их биться сильнее, превращая Шекспира в «современника всех поколений».

Четырнадцатый чтец (стихотворение К. Бальмонта «Шекспир»):

Средь инструментов всех волшебней лира:

В пьянящий звон схватив текучий дым,

В столетьях мы мгновенья закрепим

И зеркало даем в стихе для мира.

И лучший час в живом веселье пира —

Когда поет певец, мечтой гоним, —

И есть такой, что вот мы вечно – с ним,

Пленяясь звучным именем Шекспира.

Нагромоздив создания свои,

Как глыбы построений исполина,

Он взнес гнездо, которое орлино,

И показал все тайники змеи.

Гигант, чей дух – плавучая картина,

Ты – наш, чрез то, что здесь мы все – твои.

Второй ведущий :

Думается, тайна магии сонета состоит и в том, что его глубокий смысл человек может почувствовать только сердцем и душой. Возможно, проникнув в мир сонета, <…> читатель найдет ответы на многие вопросы и поймет, наконец, смысл этой суетной жизни.

Тайна сонета заключается не в умении слагать строчки, а в душе поэта. Автор страдает, горюет, радуется и восторгается, и обо всех его переживаниях нам рассказывает сонет. <…>

Сонет – это утешение для души. Когда мир окрашивается для тебя в темные краски, а в душе воцаряется печаль, тогда на помощь приходит сонет. Он играет колыбельную на струнах души, и печаль уступает место любви и свету.

Для поэта сонет – надежный друг, которому можно поведать о своих чувствах и мечтах, не боясь быть непонятым. <…>

Сонет воспевает самое высокое человеческое чувство – любовь. У Данте это любовь к божественной и недосягаемой Беатриче, а у Шекспира – к вполне земной женщине. Тайна сонетов о любви заключается в самой любви и в тайне возлюбленной. <…> Образ Возлюбленной не бывает полностью ясен: что-то в нем должно дорисовать воображение. <…>. Она – вечная загадка, и какой она должна быть, знает лишь поэт, создавший ее для себя.

Сонеты могут быть посвящены и дружбе, дружбе благородной, чистой и верной. Наверное, поэтому сонеты способен понять всякий читатель – и старый, и молодой, и мудрый, и не очень. 14 строк – вот что делает сонет звонкой «песней птицы». Будь он короче, песня не получилась бы, будь длиннее – птица не поднялась бы в воздух.

«<…>Сонет – как жемчужное ожерелье, в котором каждая жемчужина имеет свое значение, это единая цепь, в которой без недостающего звена все рухнет. Каждая строчка сонета уносит нас в мир грез, мечтаний, любви, огорчений, надежд, разочарований – туда, где нет границ чувствам».

Первый ведущий (стихотворение К. Бальмонта «Хвала сонету»):

Люблю тебя, законченность сонета,

С надменною твоею красотой,

Как правильную четкость силуэта

Красавицы изысканно-простой.

А современник К. Бальмонта В. Брюсов видел в сонете «образы изменчивых фантазий, бегущие, как в небе облака», которые, «окаменев, живут потом века в отточенной и завершенной фразе». Может быть, именно в этой гармонии высокого чувства и совершенной формы и есть главная тайна сонета, секрет его прелести. Написанный много столетий назад, он точно так же волнует сердца и современных читателей.

3. «Если душа родилась крылатой…» (8 класс)

Цели ПРОВЕДЕНИЯ:

1) знакомство учащихся с представлениями поэтов XX в. о поэте, его мире, его предназначении на земле;

2) развитие у детей понимания того, что судьба истинного поэта схожа во все времена, в любую эпоху;

3) воспитание умения читать стихи, любви к родному слову.

ОФОРМЛЕНИЕ ВЕЧЕРА

За двумя столами располагаются учащиеся, представляющие поэтов начала и конца XX в. Стол поэтов серебряного века оформляется в стиле той эпохи (лампа с абажуром, свечи в подсвечниках, рядом на стене – их портреты). Около стола современных авторов стоит гитара, на стене – плакаты групп «Август», «Крематорий», портреты В. Высоцкого, известных бардов). Между ними находятся ведущие.

Для большей заинтересованности и придания вечеру элементов театрализации учитель может предложить ученикам в качестве самостоятельной работы наделить своего героя-поэта присущими ему узнаваемыми чертами (например, челка и шаль у А. Ахматовой, рубаха с широким воротом у С. Есенина и т. п.), постараться воспроизвести манеру чтения собственных стихов автором.

Роль ведущих в данном случае должна быть сведена к минимуму, они становятся связующим звеном между двумя эпохами.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

1) первый ведущий;

2) второй ведущий;

3) М. Цветаева

4) Н. Гумилев

5) А. Ахматова

6) И. Анненский

7) С. Есенин

8) О. Мандельштам

9) В. Хлебников

10) И. Северянин

11) В. Высоцкий

12) А. Башлачев

13) К. Кинчев

14) В. Трегубов

15) С. Рыженко

16) В. Шахрин

ХОД ВЕЧЕРА

О, знал бы я, что так бывает,

Когда пускался на дебют,

Что строчки с кровью – убивают,

Нахлынут горлом и убьют!

Б. Пастернак

(эпиграф пишется на доске или на отдельном плакате)

Первый ведущий :

Строки Б. Пастернака – эпиграф к нашему сегодняшнему разговору – разговору о поэте. Поэт… Кто он? Чем он живет? Каков его мир? О чем его боль?..

М. Цветаева (стихотворение «Поэт»):

Поэт – издалека заводит речь.

Поэта – далеко заводит речь.

Планетами, приметами… окольных

Притч рытвинами. Между «да» и «нет»

Он – даже размахнувшись с колокольни —

Крюк выморочит… Ибо путь комет —

Поэтов путь. Развеянные звенья

Причинности – вот связь его! Кверх лбом —

Отчаятесь! Поэтовы затменья

Не предугаданы календарем.

Он тот, кто смешивает карты,

Обманывает вес и счет,

Он тот, кто спрашивает с парты,

Кто Канта наголову бьет.

Кто в каменном гробу Бастилий —

Как дерево в своей красе.

Тот, чьи следы – всегда простыли,

Тот поезд, на который все

Опаздывают:

Ибо путь комет —

Поэтов путь: жгя, а не согревая,

Рвя, а не взращивая – взрыв и взлом, —

Твоя стезя, гривастая кривая,

Не предугадана календарем!

Н. Гумилев (стихотворение «Кредо»):

Откуда я пришел, не знаю…

Не знаю я, куда уйду,

Когда победой отблистаю

В моем сверкающем саду.

<…>

Мне все открыто в этом мире —

И ночи тень, и солнца свет,

И в торжествующем эфире

Мерцанье ласковых планет

Я не ищу больного знанья,

Зачем, откуда я иду;

Я знаю, было там сверканье

Звезды, лобзающей звезду.

<…>

Всегда живет, всегда могучий,

Влюбленный в чары красоты.

И вспыхнет радуга созвучий

Над царством вечной пустоты.

Второй ведущий :

«Поэзия – это жертвоприношение словом…» – писал литературовед Ю. А. Шилов. Можно сомневаться в том, что это так. Можно думать, что стихи – это красноречие, общие места и закругленные срифмованные фразы. Но…

(стихотворение Б. Пастернака «О, знал бы я, что так бывает…»):

Когда строку диктует чувство,

Оно на сцену шлет раба,

И тут кончается искусство

И дышат почва и судьба.

А. Ахматова (стихотворение «Нам свежесть слов и чувства простоту»):

Нам свежесть слов и чувства простоту

Терять не то ль, что живописцу зренье,

Или актеру – голос и движенье,

А женщине прекрасной – красоту?

Но не пытайся для себя хранить

Тебе дарованное небесами:

Осуждены – и это знаем сами —

Мы расточать, а не копить.

И. Анненский (стихотворение «Третий мучительный сонет»):

Нет, им не суждены краса и просветленье;

Я повторяю их на память в полусне,

Они – минуты праздного томленья,

Перегоревшие на медленном огне.

<…>

Кто знает, сколько раз без этого запоя,

Труда кошмарного над грудою листов,

Я духом пасть, увы! Я плакать был готов,

Среди неравного изнемогая боя;

Но я люблю стихи – и чувства нет святей:

Так любит только мать, и лишь больных детей.

А. Ахматова (стихотворение «Муза»):

Как и жить мне с этой обузой,

А еще называют Музой,

Говорят: «Ты с ней на лугу…»

Говорят: «Божественный лепет…»

Жестче, чем лихорадка, оттреплет,

И опять весь год ни гугу.

(Звучит музыка. М. Дунаевский. Увертюра)

Первый ведущий :

Анна Ахматова, Б. Пастернак, И. Анненский, А. Блок… Удивительно единодушны эти разные, совсем разные поэты в своем ощущении творческого процесса. Рождение стихотворения всегда мучительно, всегда сопряжено с болью. Иначе, наверное, и быть не может: ведь в своем творчестве поэт обнажает душу. Он не может быть неискренним – в первую очередь от своей неискренности задохнется он сам.

С. Есенин (стихотворение «Быть поэтом – это значит то же…»):

Быть поэтом – это значит то же,

Если правды жизни не нарушить,

Рубцевать себя по нежной коже,

Кровью чувств ласкать чужие души.

Быть поэтом – значит петь раздолье,

Чтобы было для тебя известней,

Соловей поет – ему не больно,

У него одна и та же песня.

Канарейка с голоса чужого —

Жалкая, смешная побрякушка.

Миру нужно песенное слово

Петь по-свойски, даже как лягушка.

<…>

(Звучит романс С. Беляева на стихи С. Есенина «Мне осталась одна забава…» в исполнении А. Малинина.)

Второй ведущий :

«Если черти в душе гнездились, значит, ангелы жили в ней», – эта поэтическая формула противоречива лишь с точки зрения привычной логики. Мир поэта алогичен, это мир чувств – сильных, смелых, открытых, часто неприглаженных, и этой своей неприглаженностью противоречащих привычным представлениям и нормам. Наверное, поэтому, в стихах, даже если они не откровенно оппозиционны, порой слышится вызов обывательской морали, обывательскому суду, который обычно не медлит с приговором.

О. Мандельштам (стихотворение «Это какая улица?»):

Это какая улица?

Улица Мандельштама,

Что за фамилия чертова?

Как ее ни вывертывай —

Криво звучит, а не прямо.

Мало в нем было линейного,

Нрава он был нелилейного,

И потому эта улица,

Или, верней, эта яма,

Так и зовется по имени

Этого Мандельштама.

Первый ведущий :

Поэт – это не только иное мироощущение, это – крест: все видеть и все чувствовать. Это невозможность солгать, невозможность закрыть глаза и сказать себе: «Все хорошо»; поэт – это судьба, исключающая компромисс с фальшью.

В. Высоцкий (стихотворение «Мне судьба»):

Мне судьба – до последней черты, до креста,

Спорить до хрипоты, а за ней – немота,

Убеждать и доказывать с пеной у рта,

Что не то это вовсе, и не тот, и не та.

Я до рвоты, ребята, за вас хлопочу!

Может, кто-то когда-то поставит свечу

Мне за голый мой нерв, на котором кричу,

И веселый манер, на котором шучу…

<…>

(На выбор учителя: звучит песня В. Высоцкого «Натянутый канат» или «Мой микрофон»)

Второй ведущий :

Во все времена в творчестве разных поэтов мы находим тревожное, а подчас и трагическое мироощущение. Казалось бы, наделенный даром Божиим равен Богу. На деле же… Поэт чувствует себя пасынком в этом мире, чужим, а порой и ненужным, лишним. Мир не приемлет поэтов.

М. Цветаева (стихотворение «Что же мне делать, слепцу и пасынку…»):

Что же мне делать, слепцу и пасынку,

В мире, где каждый и отч, и зряч,

Где по анафемам, как по насыпям,

Страсти! Где насморком

Назван – плач!

<…>

Что же мне делать, певцу и первенцу,

В мире, где наичернейший – сер!

Где вдохновенье хранят, как в термосе!

С той безмерностью в мире мер?!

О. Мандельштам (стихотворение «Мы живем, под собою не чуя страны…», написано в 1933 г.):

Мы живем, под собою не чуя страны,

Наши речи за десять шагов не слышны…

А где хватит на полразговорца

Там припомнят кремлевского горца.

Второй ведущий: Полтора столетия назад В. Кюхельбекер писал:

Горька судьба поэтов всех племен,

Тяжелее всех судьба казнит Россию…

Эти строки были вызваны убийством Грибоедова, казнью поэтов-декабристов, гибелью Пушкина… Следующим будет Лермонтов. XX век оказался едва ли не еще более жестоким по отношению к поэтам: покончили жизнь самоубийством С. Есенин и В. Маяковский, в 1921 г., причисленный к участникам контрреволюционного движения, расстрелян Н. Гумилев, в 1939 г. в пересылочном лагере умер Мандельштам.

М. Цветаева (стихотворение «Рябину рубили зорькую»):

Рябину

Рубили

Зорькою.

Рябина —

Судьбина

Горькая.

Рябина —

Седыми

Спусками.

Рябина —

Судьбина

Русская.

(Звучит песня В. Высоцкого «О фатальных датах и цифрах».)

Первый ведущий :

Последние строчки песни В. Высоцкого о том, что, «может быть, концы поэтов отодвинулись на время», в нашем сознании звучат как горькая ирония: жизнь самого Высоцкого оборвалась на цифре 42. Не в 1938-м, а в 1980-м. Не в лагере смерти, а в Москве, у себя в квартире. И все же язык не поворачивается назвать эту смерть естественной. Она неестественно преждевременна. Кто повинен в ней? У Высоцкого есть песня, в которой – ответ.

В. Высоцкий (стихотворение «Мой черный человек»):

Мой черный человек в костюме сером —

Он был министром, домуправом, офицером, —

Как злобный клоун, он менял личины

И бил под дых внезапно, без причины.

И, улыбаясь, мне ломали крылья,

Мой хрип порой похожим был на вой, —

И я немел от боли и бессилья,

И лишь шептал: «Спасибо, что живой».

Я суеверен был, искал приметы,

Что, мол, пройдет, терпи, все ерунда…

Я даже прорывался в кабинеты

И зарекался: «Больше – никогда!»

<…>

И мне давали добрые советы,

Чуть свысока похлопав по плечу,

Мои друзья – известные поэты:

«Не стоит рифмовать „кричу-торчу“».

И лопнула во мне терпенья жила

И я со смертью перешел на ты, —

Она давно возле меня кружила

Побаивалась только хрипоты.

<…>

Но знаю я, что лживо, а что свято, —

Я понял это все-таки давно,

Мой путь один, всего один, ребята, —

Мне выбора, по счастью, не дано!

И. Северянин (стихотворение «На смерть Фофанова»):

Пока поэт был жив, его вы поносили,

Покинули его, бежали, как чумы…

Пред мудрым опьяненьем – от бессилья

Дрожали трезвые умы!

Постигните ли вы, прозаики-злодеи,

Почтенные отцы, достойные мужи!

Что пьяным гением зажженные идеи, —

Прекрасней вашей трезвой лжи?!

<…>

Я узнаю во всем вас, дети злого века!

Паденье славного – бесславных торжество!

Позорно презирать за слабость человека,

Отнявши силы у него!

Второй ведущий :

Создание этого стихотворения не имеет отношения к смерти Высоцкого. Более того, оно написано задолго до его рождения: так Игорь Северянин откликнулся на смерть своего старшего друга, а в чем-то и учителя, поэта К. М. Фофанова. Трагедия в том, что спустя десятилетия оно звучит так, словно написано вчера.

Первый ведущий :

1980–1990-е гг. войдут в историю как годы перестройки. Значит, должно что-то измениться и в судьбе поэтов? Хочется верить. А пока… Александру Башлачеву было 28, когда в 1988 г он покончил с собой. Что послужило причиной этого? Предсмертной записки Александр не оставил, значит, ответ надо искать в стихах.

А. Башлачев (стихотворение «Палата № 6»):

Хотелось в Алма-Ату – приехал в Воркуту,

Строгал себе лапту, а записался в хор.

Хотелось «Беломор» – в продаже только «Ту»,

Хотелось телескоп, а выдали топор.

Хотелось закурить, но здесь запрещено.

Хотелось закирять, но высохло вино,

Хотелось объяснить – сломали два ребра.

Хотелось возразить – но били мастера.

Хотелось одному – приходится втроем.

Надеялся уснуть – командуют «Подъем!»

Хотелось полетать – приходится ползти.

Старался доползти – застрял на полпути.

Ворочаюсь в грязи. А если встать, пойти?

За это мне грозит от года до пяти.

Хотелось закричать – приказано молчать:

Попробовал молчать – но могут настучать.

Хотелось озвереть. Кусаться и рычать.

Пытался умереть – успели откачать.

Могли и не успеть. Спасибо главврачу

За то, что ничего теперь я не хочу.

Психически здоров. Отвык и пить, и есть.

Спасибо. Башлачев. Палата № 6.

(Звучит музыкальный проигрыш из песни группы «Август» «Осень»)

Второй ведущий :

Итак, мир сегодняшний. Как видим, он не настолько изменился, чтобы поэт мог чувствовать себя в нем уютно. Судьба и стихи А. Башлачева – тому доказательство.

И если мы обратимся к творчеству сегодняшних молодых поэтов (а часто это барды – создатели современного рока), мы найдем в нем ощущение дисгармонии, царящей в мире, мотив одиночества поэта среди чужих ему людей, конфликт со временем, а порой и с самим собой, неприятие постулатов, на которых основывается бытие современного человека. Поколение сегодняшних молодых чувствует боль.

К. Кинчев (Панфилов) (стихотворение «Мое поколение»):

Две тысячи тринадцатых лун

Отданы нелепой игре.

Но свет от потухшей звезды – все еще свет.

Тебе так трудно поверить в свой путь

От этой стены к этой стене.

Ответь!

Понял ли меня или нет?

К несчастью, я слаб, как слаб очевидец

Событий на Лысой Горе.

И я могу предвидеть, но не могу предсказать.

Но если ты вдруг увидел

Мои глаза в своем окне,

Знай,

Я пришел помешать тебе спать.

Ведь это мое поколение молчит по углам,

Мое поколение не смеет петь,

Мое поколение чувствует боль,

Но ставит себя под плеть,

Мое поколение смотрит вниз,

Мое поколение боится дня,

Мое поколение пестует ночь,

А по утрам ест себя.

В. Трегубов, рок-группа «Крематорий», (стихотворение «проснись, нас обокрали»):

Скорее проснись, нас обокрали

Все наши мечты унесли. Мы проспали.

И вот мы голые идем

С тобой по улице вдвоем.

Пойми скорей, мой друг, нас обокрали.

Ну что ты кричишь, ведь не будешь услышан.

Лишь тени живут здесь – в подвалах, на крышах.

Ты в самой страшной из пустынь.

<…>

Ты хочешь кричать – пожалей свои связки.

Не будешь услышан. Скорей свистнет рак.

Ведь только в прочитанной в юности сказке

На помощь приходит какой-то дурак.

Вглядись в знакомые лица, детали

И вспомни вот эту бессмысленность глаз.

Ведь это они, пока мы крепко спали

Без всякой причины украли все лучшее в нас.

Первый ведущий :

Московский рок-бард Сергей Рыженко определяет мироощущение сегодняшних строчкой: «Мы инвалиды поколения, не знавшего войны…».

Сергей Рыженко (стихотворение «Инвалидам рока»):

Мы инвалиды поколенья, не знавшего войны.

Наши старые раны получены на семейных фронтах и в битвах за пиво.

Мы кровь проливали во славу Отчизны лишь в окопах районных участков,

Признанные негодными на подвиг по слабости ума,

<…>

Словесные помои напоминают больные сны,

А правда, сказанная в глаза, считается за глупость.

В циркулярах сказано: «Безоружны, и потому очень опасны —

Безопасны лишь те, кто добровольно пошел на беззубость».

Так случилось, бог знает за что, за какие грехи,

А может, за что-то в награду – но все мы родились в России.

Не случайно похожи два слова – петь, терпеть,

Но ты счастлив здесь жить и счастлив здесь умереть!

<…>

(Звучит песня группы «Август» «Колокол»)

Второй ведущий :

Стихотворение – набат, песня – колокол. Для кого они звучат? Тем, кому положено не слышать, не слышат.

Значит, они звучат для нас. Но как часто и мы оказываемся глухими к слову поэта, как часто спешим отвернуться, а то и вовсе не замечаем их, а значит, и нашей боли, а порой выносим скороспелый и отнюдь не умный приговор. И потом всегда опаздываем с признанием…

В. Шахрин (стихотворение «Поплачь о нем»):

Тихое утро, над городом смог.

Майская зелень. Энцефалит.

Там хорошо, где нас с тобой нет.

Канистра с пивом, причем здесь вода,

Искусственный пилот, причем здесь народ…

Сегодня умрешь, завтра скажут – поэт.

В. Хлебников (стихотворение «Еще раз, еще раз»):

Еще раз, еще раз,

Я для вас звезда.

Горе моряку, взявшему

Неверный угол своей ладьи

И звезды:

Он разобьется о камни,

О подводные мели.

Горе и вам, взявшим

Неверный угол сердца ко мне!

Вы разобьетесь о камни,

И камни будут насмехаться

Над вами,

Как вы насмехались

Надо мной.

И. Северянин (стихотворение «Рядовые люди»):

Я презираю спокойно, грустно, светло и строго

Людей бездарных: отсталых, плоских, темно-упрямых,

Моя дорога – не их дорога.

Мои кумиры – не в модных храмах.

Я не желаю ни зла, ни горя всем этим людям —

Я равнодушен; порой прощаю, порой жалею.

Моя дорога лежит безлюдьем.

Моя пустыня – дворца светлей.

За что любить их, таких мне чуждых?

За что убить их?

Они так жалки, так примитивны и так бесцветны

Идите мимо в своих событьях, —

Я безвопросен – вы безответны.

Не знаю скверных, не знаю подлых – все люди правы.

Не понимают они друг друга – их доля злая.

Мои услады – для них отравы.

Я презираю. Благословляя…

Первый ведущий :

Обратная связь. Если ее нет, страдает не только поэт, ибо все в мире взаимосвязано. Не понимая, не желая ничего сделать, чтобы понять, мы обделяем себя, обедняем свой духовный опыт, свой внутренний мир.

Н. Гумилев (стихотворение «Мои читатели»):

Старый бродяга в Аддис-Абебе,

Покоривший многие племена,

Прислал ко мне черного копьеносца

С приветом, составленным из моих стихов.

Лейтенант, водивший канонерки

Под огнем неприятельских батарей,

Целую ночь над южным морем

Читал мне на память мои стихи.

Человек среди толпы народа,

Застреливший императорского посла,

Подошел пожать мне руку,

Поблагодарить за мои стихи.

Много их, сильных, злых и веселых,

Убивавших слонов и людей,

Умиравших от жажды в пустыне,

Замерзавших на кромке тонкого льда,

Верных нашей планете,

Сильной, веселой и злой,

Возят мои книги в седельной сумке,

Читают их в пальмовой роще,

Забывают на тонущем корабле…

<…>

И когда придет их последний час,

Ровный, красный туман застелет взоры,

Я научу их сразу припомнить

Всю жестокую милую жизнь,

Всю родную странную землю —

И, представ перед ликом Бога

С простыми и мудрыми словами,

Ждать спокойно Его суда.

4. «…И буду жить в своем народе!» (Поэзия Н. Рубцова) (8 класс)

ЦЕЛИ:

1) расширение знаний учащихся о творчестве лирического поэта Н. Рубцова;

2) воспитание чувства любви к родной земле.

ОФОРМЛЕНИЕ ВЕЧЕРА

Фотографии Н. Рубцова, фотография памятника поэту в Тотьме, репродукции картин Н. Ромадина, К. Васильева.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

1) ведущий;

2) чтецы.

ХОД ВЕЧЕРА

(Звучит песня на стихи Н. Рубцова «В горнице» в исполнении Г. Яутакайте. Музыка А. Морозова)

В горнице моей светло.

Это от ночной звезды.

Матушка возьмет ведро,

Молча принесет воды…

Красные цветы мои

В садике завяли все.

Лодка на речной мели

Скоро догниет совсем.

Дремлет на стене моей

Ивы кружевная тень,

Завтра у меня под ней

Будет хлопотливый день!

Буду поливать цветы,

Думать о своей судьбе,

Буду до ночной звезды

Лодку мастерить себе…

Ведущий :

Эта чистая, грустная, нежная песня написана на стихи Н. Рубцова, поэта с необыкновенным лирическим даром. Сейчас его считают одним из наиболее выдающихся лирических поэтов современности. А ведь чтобы напечатать свои стихи, ему приходилось тратить столько сил… За свою жизнь он успел издать лишь 4 поэтических сборника, но оставил свой неповторимый, добрый и прекрасный след в поэзии.

Первый чтец (стихотворение «Я переписывать не стану…»):

Я переписывать не стану

Из книги Тютчева и Фета,

Я даже слушать перестану

Того же Тютчева и Фета,

И я придумывать не стану

Себя особого, Рубцова,

За это верить перестану

В того же самого Рубцова.

Но я у Тютчева и Фета

Проверю искреннее слово,

Чтоб книгу Тютчева и Фета,

Продолжить книгою Рубцова…

Ведущий :

Рубцов родился, чтобы быть на земле поэтом. У всякого человека в жизни много и горестей, и радостей. Для Рубцова вся жизнь его была в одном: и горестью его, и радостью была Поэзия.

Он рано потерял родителей (отец его ушел в 1941 г. на фронт и не вернулся, мать умерла в 1942 г.). С малых лет поэт рос в детском доме села Никольского на Вологодчине. Но никогда не говорил он о том, что у него нет матери. Матерью своей он всегда считал Родину, Россию, и был связан с ней накрепко, до боли, и любил ее той единственной любовью, на которую способен только сын.

Второй чтец (стихотворение «Тихая моя родина»):

Тихая моя родина!

Ивы, река, соловьи…

Мать моя здесь похоронена

В детские годы мои.

Где же погост? Вы не видели?

Сам я найти не могу. —

Тихо ответили жители:

– Это на том берегу.

<…>

Тина теперь и болотина

Там, где купаться любил…

Тихая моя родина,

Я ничего не забыл.

<…>

С каждой избою и тучею,

С громом, готовым упасть,

Чувствую самую жгучую,

Самую смертную связь.

Ведущий :

Затерялось село Никольское в самой глубинке России, среди осиновых логов, речушек, лесов и полей. У села нет громкого имени. Из века в век здесь крестьянствовали, подымали хлеба на нивах, держали коров. Село Никольское, речка Сухона, маленький городок Тотьма. Здесь вырос поэт. Он объехал много земель и многое видел, но не было для него родней и ближе северной и скудной на урожай, но щедрой на душевное тепло земли.

Третий чтец (стихотворение «Звезда полей»):

Звезда полей во мгле заледенелой,

Остановившись, смотрит в полынью.

Уж на часах двенадцать прозвенело,

И сон окутал родину мою…

<…>

Звезда полей горит, не угасая,

Для всех тревожных жителей земли,

Своим лучом приветливым касаясь

Всех городов, поднявшихся вдали.

Но только здесь, во мгле заледенелой,

Она восходит ярче и полней,

И счастлив я, пока на свете белом

Горит, горит звезда моих полей…

Ведущий :

Поэт любил возвращаться в любимые с детства места. Он знал, что здесь для его мятежной души будет покой и отдых. Из письма Н. Рубцова: «Здесь мне легче дышится, легче пишется, легче ходится по земле». Здесь все пленяло его красотой, волновало близостью встреч с друзьями, родными полями, мостиком через речку, двухэтажным старым.

На выбор учителя: учащиеся читают либо 2–3 стихотворения из предложенных ниже полностью, либо по несколько четверостиший из каждого.

Четвертый чтец (стихотворение «Тайна»):

Чудный месяц горит над рекою,

Над местами отроческих лет,

И на родине, полной покоя,

Широко разгорается свет…

Этот месяц горит не случайно

На дремотной своей высоте,

Есть какая-то жгучая тайна

В этой русской ночной красоте!

Словно слышится пение хора,

Словно скачут на тройках гонцы,

И в глуши задремавшего бора

Все звенят и звенят бубенцы…

Пятый чтец (стихотворение «Деревенские ночи»):

Ветер под окошками тихий, как мечтание,

А за огородами в сумерках полей

Крики перепелок, ранних звезд мерцание,

Ржание стреноженных молодых коней.

К табуну с уздечкою выбегу из мрака я.

Самого горячего выберу коня.

И по травам скошенным, удилами звякая,

Конь в село соседнее понесет меня.

Пусть ромашки встречные от копыт сторонятся,

Вздрогнувшие ивы брызгают росой, —

Для меня, как музыкой, снова мир наполнится

Радостью свидания с девушкой простой!

Все люблю без памяти в деревенском стане я,

Будоражат сердце мне в сумерках полей

Крики перепелок, ранних звезд мерцание,

Ржание стреноженных молодых коней…

Шестой чтец (стихотворение «У сгнившей лесной избушки…»):

У сгнившей лесной избушки

Меж белых стволов бродя.

Люблю собирать волнушки

На склоне осеннего дня…

Летят журавли высоко

Под куполом светлых небес,

И лодка, шурша осокой,

Плывет по каналу в лес.

(И холодно так, и чисто,

И светлый канал волнист,

И с дерева с легким свистом

Слетает холодный лист…

И, словно душа простая,

Проносится в мир чудес,

Как птиц торопливых стая

Под куполом светлых небес!

Седьмой чтец (стихотворение «Сапоги мои»):

Сапоги мои – скрип да скрип под березою,

Сапоги мои – скрип да скрип под осиною,

И под каждой березой – гриб, подберезовик,

И под каждой осиной – гриб, подосиновик!

Знаешь, ведьмы в такой глуши плачут жалобно.

И чаруют они, кружа, детским пением,

Чтоб такой красотой в тиши все дышало бы,

Будто видит твоя душа сновидение.

И закружат твои глаза тучи плавные

Да брусничных глухих трясин лапы, лапушки…

Таковы на Руси леса достославные,

Таковы на лесной Руси сказки бабушки.

(Эх, не ведьмы меня свели с ума-разума песней сладкою —

Закружило меня от села вдали плодоносное время краткое…

Сапоги мои – скрип да скрип под березою.

Сапоги мои – скрип да скрип под осиною.

И под каждой березой – гриб, подберезовик,

И под каждой осиной – гриб, подосиновик.)

Ведущий :

Трудно представить Рубцова без стихов о родной деревне, о ее жителях, о лесной избушке, о березах. Но за всем этим он видел Россию с ее просторами, зелеными лугами, лесами, медленными водами, прохладными вечерами, с ее доброй душой.

На выбор учителя: учащиеся либо читают одно из предложенных ниже стихотворений, либо по несколько четверостиший из каждого .

Восьмой чтец (стихотворение «Березы»):

Я люблю, когда шумят березы,

Когда листья падают с берез.

Слушаю – и набегают слезы

На глаза, отвыкшие от слез.

(Все очнется в памяти невольной,

Отзовется в сердце и в крови.

Станет как-то радостно и больно,

Будто кто-то шепчет о любви.

Только чаще побеждает проза,

Словно дунет ветер хмурых дней.

Ведь шумит такая же береза

Над могилой матери моей.)

На войне отца убила пуля,

А у нас в деревне у оград

С ветром и с дождем шумел, как улей,

Вот такой же желтый листопад…

Русь моя, люблю твои березы!

С первых лет я с ними жил и рос.

Потому и набегают слезы

На глаза, отвыкшие от слез.

Девятый чтец (стихотворение «Давай, земля, немножко отдохнем…»):

Давай, земля, немножко отдохнем

От важных дел, от шумных путешествий!

Трава звенит! Волна лениво плещет,

Зенит пылает солнечным огнем!

Там, за морями, полными задора,

Земля моя, я был нетерпелив, —

И после дива нашего простора

Я повидал немало разных див!

Но все равно, как самый лучший третий,

Я твой покой любил издалека,

И счастлив тем, что в чистом этом небе

Идут, идут, как мысли облака…

(И я клянусь любою клятвой мира,

Что буду славить эти небеса,

Когда моя медлительная лира,

Легко свои поднимет паруса!

Вокруг любви моей непобедимой,

К моим лугам, где травы я косил,

Вся жизнь моя вращается незримо,

Как ты, Земля, вокруг своей оси…)

Ведущий :

У Рубцова был особый дар общения с природой, понимания ее, единения с ней. В одном из стихотворений он писал:

Я так люблю осенний лес,

Над ним – сияние небес,

Что я хотел бы превратиться

Или в багряный тихий лист,

Иль в дождевой веселый свист,

Но, превратившись, возродиться

И возвратиться в отчий дом,

Чтобы однажды в доме том

Перед дорогую большою

Сказать: – Я был в лесу листом!

Сказать: – Я был в лесу дождем!

Поверьте мне: я чист душою…

Стихи Рубцова о природе живописны и образны. В них метут по вечерней земле январские метели, качаются из стороны в сторону зябкие березы, шумит порывистый ветер, звучит улетающий плач журавлей и сквозь этот шум проступает голос поэта. Послушайте…

Одиннадцатый чтец (стихотворение «По мокрым скверам проходит осень»):

По мокрым скверам проходит осень,

Лицо нахмуря!

На громких скрипках дремучих сосен

Играет буря!

В обнимку с ветром иду по скверу

В потемках ночи.

Ищу под крышей свою пещеру —

В ней тихо очень.

(Горит пустынный электропламень,

На прежнем месте,

Как драгоценный какой-то камень,

Сверкает перстень, —

И мысль, летая, кого-то ищет

По белу свету…

Кто там стучится в мое жилище?

Покоя нету!

Ах, это злая старуха осень,

Лицо нахмуря,

Ко мне стучится, и в хвое сосен

Не молкнет буря!)

Куда от бури, от непогоды

Себя я спрячу?

Я вспоминаю былые годы,

И я плачу…

Ведущий :

Из письма другу: «Пишу опять из села Никольского, где пропадал целое лето… Большое удовольствие, уединившись в тихой избе, читать прекрасные книжки. А еще есть удовольствие для меня в ожидании первых сильных заморозков, первых сильных метелей, когда особенно уютной и милой кажется бедная избушка и радостно на душе даже от одного сознания, что ты в эту непогодную грустную пору все-таки не бездомный.

Люблю первый лед на озерах и речках, люблю, когда в воздухе носится первая зимняя свежесть. Хорошо и жутко ступать по этому первому льду – он настолько прозрачен, что кажется, будто ступаешь прямо по воде, бездонно-темной».

Двенадцатый чтец (стихотворение «Первый снег»):

Ах, кто не любит первый снег

В замерзших руслах тихих рек,

В полях, в селеньях и в бору,

Слегка гудящем на ветру!

В деревне празднуют дождинки,

И на гармонь летят снежинки.

И весь в светящемся снегу

Лось замирает на бегу

На отдаленном берегу.

Зачем ты держишь кнут в ладони?

Легко в упряжке скачут кони,

И по дорогам меж полей,

Как стая белых голубей,

Взлетает снег из-под саней…

<…>

Ведущий :

Рубцов признавался, что жизнь его идет полосами: то светлая, то опять черная. Он был непростым человеком, и жизнь его не была простой. Детдом, тяжелая работа на заводе и траловом флоте, морская военная служба, крушение первой любви, неустроенность в быту. Он умел жить на 22 рубля стипендии в месяц во время учебы в Литературном институте. Никогда не переставал писать стихи, хотя печатать их удавалось редко и с большим трудом. (Из письма другу: «Хорошо то, что пишется. Но ужасно то, что так тяжело печатать стихи: слишком много тратится на это времени»). Но, несмотря ни на какие жизненные неурядицы и несчастья, он умел не озлобляться, умел мечтать, оставался доверчивым и добрым человеком.

На выбор учителя: учащиеся либо читают 1–2 из предложенных ниже стихотворений, либо по несколько четверостиший из каждого .

Тринадцатый чтец (стихотворение «После грозы»):

Ночью я видел:

Ломались березы!

Видел: метались цветы!

Гром, рассылающий

Гибель и слезы,

Всех настигал с высоты!

Как это страшно

И все-таки мудро:

Гром роковой перенесть,

Чтоб удивительно

Светлое утро

Встретить, как светлую весть!

(Вспыхнул светящийся

Солнечный веер,

Дышат нектаром цветы,

Влагой рассеянной

Озеро веет,

Полное чистой воды!)

Четырнадцатый чтец (стихотворение «Зимняя песня»):

В этой деревне огни не погашены.

Ты мне тоску не пророчь!

Светлыми звездами нежно украшена

Тихая зимняя ночь.

Светятся, тихие, светятся, чудные,

Слышится шум полыньи…

Были пути мои трудные, трудные.

Где ж вы, печали мои?

(Скромная девушка мне улыбается,

Сам я улыбчив и рад!

Трудное, трудное – все забывается,

Светлые звезды горят!)

Кто мне сказал, что во мгле заметеленной

Глохнет покинутый луг?

Кто мне сказал, что надежды потеряны?

Кто это выдумал, друг?

(В этой деревне огни не погашены.

Ты мне тоску не пророчь!

Светлыми звездами нежно украшена

Тихая зимняя ночь.)

Пятнадцатый чтец (стихотворение «Зеленые цветы»):

Светлеет грусть, когда цветут цветы,

Когда брожу я многоцветным лугом

Один или с хорошим давним другом,

Который сам не терпит суеты.

За нами шум и пыльные хвосты —

Все улеглось! Одно осталось ясно —

Что мир устроен грозно и прекрасно,

Что легче там, где поле и цветы.

(Остановившись в медленном пути,

Смотрю, как день, играя, расцветает.

Но даже здесь… чего-то не хватает…

Недостает того, что не найти.

Как не найти погаснувшей звезды,

Как никогда, бродя цветущей степью,

Меж белых листьев и на белых стеблях

Мне не найти зеленые цветы…)

Ведущий :

Николай Михайлович Рубцов погиб в январе 1971 г. В городе Тотьме, на Вологодчине, ему был поставлен памятник.

Чтец (стихотворение В. Скорынкина):

Изморозь дрожит над перевозами,

К вечеру погасла бирюза…

На скамье сидит он под березами —

Горестный и чистый, как слеза.

<…>

Что ему приснилось – дом у пристани

Иль погост заросший у реки?

Он всегда тревожился так искренне:

– Ты себя, Россия, береги!

Катит воды медленная Сухона.

Там, где пристань, – пожелтела мгла.

Исповедь поэта недослушана.

Родина его не сберегла.

Двадцатый чтец (стихотворение В. Телегиной «Памяти Н. Рубцова »):

Слишком поздно мы любим поэтов,

Собираемся их уберечь.

Слишком поздно, когда недопетой

Угасает тревожная речь…

<…>

Все могло бы сложиться иначе!

Но в январской буранной гульбе

Все яснее я слышу, как плачет,

Как печалится Русь о тебе.

<…>

И поешь ты у темных околиц,

У задымленных снегом крылец —

Самый чистый ее колоколец,

Самый русский ее бубенец.

Шел ли ты вологодской дорогой

Или вел по Тверскому друзей —

Все тревога, тревога, тревога

Из души исходила твоей.

Бесприютно мотаясь по свету,

Сам своим неудачам смеясь,

Ты читал нам любимых поэтов,

Как бы заново жить торопясь…

Ведущий:

У Рубцова есть шутливое стихотворение «Экспромт»:

Я уплыву на пароходе,

Потом поеду на подводе,

Потом еще на чем-то вроде,

Потом верхом, потом пешком

Пройду по волоку с мешком —

И буду жить в своем народе!

Он, конечно, будет жить в своем народе, как будут жить свободные, глубокие, печальные и светлые звуки его стихов, будет звучать его негромкий и добрый поэтический голос. И чистая звезда его души, его поэзии будет светить нам в пути.

(Вновь звучит песня «В горнице» в исполнении Г. Яутакайте)

5. «Я говорю с тобой из Ленинграда…» (Судьба и поэзия Ольги Берггольц) (8 класс)

ЦЕЛИ:

1) ознакомление учащихся с жизнью и поэзией О. Берггольц;

2) воспитание ненависти к фашизму, к насилию;

3) развитие патриотизма, мужества, сострадания.

ОФОРМЛЕНИЕ ВЕЧЕРА:

Портрет О. Берггольц, гравюры с видами блокадного Ленинграда, грампластинка «Ольга Берггольц – человек, поэт, патриот. Записи разных лет».

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

1) первый ведущий;

2) второй ведущий;

3) чтецы.

ХОД ВЕЧЕРА

…И гордости своей не утаю,

Что рядовым

Вошла в судьбу твою,

Мой город, в званье твоего поэта.

…И люди слушали стихи,

Как никогда, – с глубокой верой,

В квартирах черных, как пещеры,

У репродукторов глухих.

О. Берггольц.

(эпиграф пишется на доске или на отдельном плакате)

Звучит грампластинка с записью голоса О. Берггольц (стихотворение «Дальним друзьям»):

С этой мной развернутой страницы

Я хочу сегодня обратиться

К вам, живущим в дальней стороне.

Я хочу сказать, что не забыла,

Никого из вас не разлюбила,

Может быть, забывших обо мне.

Верю, милые, что все вы живы,

Что горды, упрямы и красивы.

Если ж кто угрюм и одинок,

Вот мой адрес – может, пригодится? —

Троицкая, семь, квартира тридцать.

Постучать. Не действует звонок.

Вы не смейтесь: я беру не много

На себя: я встречу у порога,

В красный угол сразу посажу.

Расспрошу о ваших неудачах,

Нету слез – сама за вас поплачу,

Нет улыбки – шуткой разбужу.

Оттого на все хватает силы,

Что, заветы юности храня,

Никого из вас не разлюбила,

Никого из вас не позабыла,

Вас, не позабывших про меня.

Первый чтец : Ольга Федоровна Берггольц родилась 3 мая 1910 года в Петербурге в семье врача.

В 1925 г. пришла в литературное объединение рабочей молодежи – «Смена» и встретила Б. Корнилова (первого мужа), с которым позднее училась на Высших курсах при Институте истории искусств и которого потеряла в годы репрессий. Она училась у таких преподавателей, как Тынянов, Эйхенбаум, Шкловский. Окончила филологический университет и уехала в Казахстан, где работала в газете. Но в начале 1937 г. ее судьба резко меняется, ее обвиняют в связях с «врагами народа», но, к счастью, реабилитируют в 1939 г. В это же время в ее поэзии появляются грусть и тоска. Она, подобно тысячам ленинградцев, стойко переживала блокаду, и сумела выразить чувства и свои и многих в свих стихах.

Первый ведущий :

Ленинград – ее город, ее любовь. Она – его муза, его поэтесса. Здесь, в домике на Невской заставе, она родилась и росла. Здесь она много работала, писала стихи, пьесы. Сюда она возвращалась из своих поездок.

Второй ведущий :

Сегодня мы открываем книгу жизни и поэзии О. Берггольц на странице, повествующей о днях блокады Ленинграда. Мы услышим голос самой поэтессы, ее стихи, воспоминания, страницы дневников.

Звучит запись голоса О. Берггольц: «То, что мы останемся в Ленинграде, как бы тяжело ни сложилась его судьба, – это мы решили твердо с первых дней войны. Я должна была встретить испытание лицом к лицу. Я поняла: наступило мое время, когда я смогу отдать Родине все – свой труд, свою поэзию. Ведь жили же мы для чего-то все предшествующие годы».

Второй чтец (стихотворение «Мы предчувствовали полыханье…»):

Мы предчувствовали полыханье

Этого трагического дня.

Он пришел. Вот жизнь моя, дыханье.

Родина! Возьми их у меня!

Я и в этот день не позабыла

Горьких лет гонения и зла,

Но в слепящей вспышке поняла:

Это не со мной – с тобою было,

Это Ты мужалась и ждала.

Первый ведущий :

О. Берггольц почти ежедневно выступала по радио, обращаясь к жителям осажденного города. Ее негромкий певучий голос, в котором слились боль, страдание и героизм защитников Ленинграда, говорил правду о городе, ничего не сглаживая, не украшая. И вся страна знала, что Ленинград и в кольце блокады продолжает жить и бороться.

Звучит грампластинка: «Представьте себе огромную, метров в 60, нетопленую студию ленинградского радио. В центре ее стоит обыкновенная железная печка, и в ней потрескивают ножки разбитого стула. А перед микрофоном, подстриженная под мальчика, стоит молодая женщина. Это О. Берггольц собирается говорить с Ленинградом, вступающим в год сорок второй, и прочесть свое новое стихотворение „Второе письмо на Каму“».

Звучит запись голоса О. Берггольц:

Вот я снова пишу на далекую Каму.

Ставлю дату – двадцатое декабря.

Как я счастлива, что горячо и упрямо

Штемпеля Ленинграда на конверте горят.

Штемпеля Ленинграда… Это надо понять!

Все защитники города понимают меня.

Ленинград в декабре, Ленинград в декабре…

О, как ставенки стонут на темной горе.

Как угрюмо твое ледяное жилье,

Как врагами изранено тело твое!

Ленинградец, мой спутник, мой испытанный друг,

Нам декабрьские дни – сентября тяжелей.

Все равно не разнимем слабеющих рук:

Мы и это, и это должны одолеть.

Он придет, ленинградский торжественный полдень,

Тишины и покоя, и хлеба душистого полный.

О, какая отрада, какая великая гордость

Знать, что в будущем каждому скажешь в ответ:

– Я жила в Ленинграде в декабре 41 года,

Вместе с ним принимала известия первых побед.

Нет, не вышло второе письмо на далекую Каму.

Это гимн ленинградцам, опухшим, упрямым, родным.

Я отправлю от имени их за кольцо телеграмму:

«Живы. Выдержим. Победим».

Второй ведущий :

Чем больше сгущалась опасность, нависшая над городом, тем ближе была О. Берггольц к своим читателям. Ее стихи – настоящий блокадный дневник.

Четвертый чтец (изпоэмы «Твой путь»):

… И на Литейном был один источник.

Трубу прорвав, подземная вода

Однажды с воплем вырвалась из почвы

И поплыла, смерзаясь в глыбы льда.

Вода плыла, гремя и коченея,

И люди к стенам жались перед нею.

Но вдруг один, устав пережидать, —

Наперерез пошел по корке льда,

Ожесточась, пошел, но не прорвался,

И, сбит волной, свалился на ходу,

И вмерз в поток, и так лежать остался,

Здесь на Литейном, видный всем, – во льду.

А люди утром прорубь продолбили

Невдалеке и длинною чредой

К его прозрачной ледяной могиле

До марта приходили за водой.

Тому, кому пришлось когда-нибудь

Ходить сюда, – не говори: «Забудь»

Я знаю все. Я тоже там была,

Я ту же воду жгучую брала.

<…>

Первый ведущий (из книги «Дневные звезды» гл. «Перекур»): «Уже за Невской тропинку мою пересекала поперечная. И так случилось, что в ту минуту, когда я подошла к этому малому перекрестку, столкнулась я с женщиной, замотанной во множество платков, тащившей на санках гроб…<…> Я остановилась, чтобы пропустить гроб, а она остановилась, чтобы пропустить меня, выпрямилась и глубоко вздохнула. Я шагнула, а она в это время рванула саночки. Я опять стала. А ей уже не сдвинуть с места санки…<…> Она ненавидяще посмотрела на меня из своих платков и еле слышно крикнула:

– Да ну, шагай!

И я перешагнула через гроб, а так как шаг пришлось сделать очень широкий, то почти упала назад и невольно села на ящик. Она вздохнула и села рядом.

– Из города? – спросила она.

– Да.

– Давно?

– Давно. Часа три, пожалуй.

– Ну что там, мрут?

– Да.

– Бомбит?

– Сейчас нет. Обстреливает.

– И у нас тоже. Мрут и обстреливает.

Я все-таки раскрыла противогаз и вытащила оттуда драгоценность: „гвоздик“ – тонюсенькую папироску. Я уже говорила, что у меня их было две: одну я несла папе, а другую решила выкурить по дороге, у завода имени Ленина. Но вот не утерпела и закурила.

Женщина с неистовой жадностью взглянула на меня. В глубоких провалах на ее лице, где находились глаза, вроде что-то сверкнуло.

– Оставишь? – не сказала, а как-то просвистела она и глотнула воздуху.

Я кивнула головой. Она не сводила глаз с „гвоздика“, пока я курила, и сама протянула руку, увидев, что „гвоздик“ выкурен до половины. Ей хватило на две затяжки.

Потом мы встали, обе взялись за веревку ее санок и перетащили гроб через бугорок, на котором он остановился. Она молча кивнула мне. Я – ей. И опять, от столба к столбу, пошла к отцу».

Второй ведущий :

В 1970 г., на вечере в честь шестидесятилетия поэтессы, одна из сотрудниц Радиокомитета рассказала, что в суровые, голодные дни Ольга Федоровна подарила ей луковицу: «Возьми, тебе нужней, у тебя дети». По тем временам это был просто царский подарок. «И вот сегодня, – сказала женщина, – я хочу с благодарностью вернуть старый долг». Тут выбежала внучка выступавшей – она несла корзину, но не с цветами, а с большими разросшимися луковицами с длинными зелеными стрелками.

Первый ведущий :

Берггольц не только выступала по радио, часто вместе с родной бригадой она выбиралась на ленинградский фронт, который проходил совсем рядом с городом, читала свои стихи бойцам, защищавшим Ленинград.

Пятый чтец (стихотворение «Третья зона, дачный полустанок…»):

<…>

…Здесь шумел когда-то детский лагерь

На веселых ситцевых полях…

Всю в ромашках, в пионерских флагах,

Как тебя любила я, земля!

Это фронт сегодня. Сотня метров

До того, кто смерть готовит мне.

Но сегодня тихо. Даже ветра

Нет совсем. Легко звучать струне.

<…>

Знаю, смерти нет: не подкрадется,

Не задушит медленно она, —

Просто жизнь сверкнет и оборвется,

Точно песней полная струна.

…Как сегодня тихо здесь, на фронте.

Вот среди развалин, над трубой,

Узкий месяц встал на горизонте,

Деревенский месяц молодой.

И звенит, звенит струна в тумане,

О великой радости моля…

Всю в крови, в тяжелых, ржавых ранах,

Я люблю, люблю тебя, земля!

Второй ведущий :

Когда писала эти стихи, медленно, но неотвратимо умирал ее муж – Н. Молчанов. Тяжелобольной, обессилевший от невзгод и недоедания, он таял на глазах. Руководство радиокомитета решило помочь О. Берггольц с мужем эвакуироваться на Большую землю. Назначались сроки. Но каждый раз то что-то срывалось: то возникала необходимость в ее стихах, в участии в передачах, и она откладывала отъезд. 29 января 1942 г. Н. Молчанов умер.

Шестой чтец (стихотворение «Был день как день»):

Был день как день.

Ко мне пришла подруга,

Не плача, рассказала, что вчера

Единственного схоронила друга,

И мы молчали с нею до утра.

Какие ж я могла найти слова,

Я тоже – ленинградская вдова.

<…>

Первый ведущий (фоном звучит Седьмая симфония Д. Шостаковича):

С июля 1941 г. в осажденном городе писал свою Седьмую симфонию композитор Д. Шостакович. Он посвятил ее Ленинграду.

Ольга Берггольц: «Первые звуки седьмой симфонии чисты и образны. Их слушаешь жадно и удивленно – так вот как мы когда-то жили, до войны, как мы счастливы-то были, как свободны, сколько простора и тишины было вокруг. Эту музыку хочется слушать без конца. Но внезапно и очень тихо раздается сухое потрескивание, сухая дробь барабанов. Начинают перекликаться инструменты оркестра. Война. Барабаны уже гремят так неистово, что трудно дышать. От них никуда не деться. Это враг на подступах к Ленинграду. Он грозит гибелью. Товарищи, это о нас, это о сентябрьских днях Ленинграда. Это наша великая бесслезная скорбь о наших родных и близких – защитниках Ленинграда<…>. В 4-й части тема войны переходит в тему грядущей победы, и немыслимой силы достигает торжественное, грозное ликование музыки. Товарищи, мы обязательно победим. Мы готовы на все испытания, которые еще ожидают нас, готовы во имя торжества жизни. Об этом свидетельствует Ленинградская симфония, созданная в нашем осажденном, голодающем, лишенном света и тепла, сражающемся городе».

Второй ведущий :

18 января 1943 г. ленинградская блокада была прорвана. Люди услышали, наконец, по радио: «Ленинградцы! Милые друзья! Товарищи по оружию и всем тяготам фронтовой жизни! Блокада прорвана. Поздравляем вас, дорогие! Это еще не окончательная победа, но радостное ее предвестие. Мы соединились со всей страной. Мы вздохнем теперь полной грудью и, как никогда, уверены, что недалека теперь окончательная победа над фашизмом».

Звучит запись голоса О. Берггольц (стихотворение):

Что может враг? Разрушить и убить. И только-то?

А я могу любить…

А мне не счесть души моей богатства.

А я затем хочу и буду жить,

Чтоб всю ее, как дань людскому братству,

На жертвенник всемирный положить.

Грозишь? Грози. Свисти со всех сторон.

Мы победили. Ты приговорен.

Обстрел затих. Зарею полон город,

Сменяются усталые дозоры,

На улицах пустынно и светло,

Сметают в кучи дворники стекло,

И неустанным эхом повторен

Щемящий, тонкий, шаркающий звон,

И радуги бегут по тротуарам

В стеклянных брызгах.

В городе весна,

Разбитым камнем пахнет и пожаром,

В гранитный берег плещется волна,

Как сотни лет плескалась.

Тишина.

Первый ведущий :

Розы растут на братских могилах Пискаревского кладбища. Огромны они, братские могилы. И много их. Полмиллиона ленинградцев покоится здесь! Бесконечны гранитные плиты с высеченными датами: «1941», «1942». Идут на кладбище поклониться праху героев люди… Здесь старые ленинградцы, пережившие блокаду… Молодежь, пионеры, иностранные гости. Горит вечный огонь.

Звучит запись голоса О. Берггольц : «Когда Ленинградский Совет депутатов трудящихся предложил мне сделать надпись на Пискаревском кладбище, надпись, которая должна быть высечена на гранитной стене, не скрою, что вначале это предложение испугало меня. Но архитектор Левинсон сказал мне как-то: „Поедемте на кладбище“. Был ненастный, осенний ленинградский день, когда мы пробрались на окраину Ленинграда. Мы шли среди еще абсолютно неоформленных курганов, а не могил. Но уже за ними была огромная гранитная стена, и там стояла женщина с дубовым венком в руках. Невыносимое чувство печали, скорби, полного отчуждения настигло меня в ту минуту, когда я шла по этим мосткам, по этой страшной земле, мимо этих огромных холмов-могил, к этой еще слепой и безгласной стене. Нет, я вовсе не думала, что именно я должна дать этой стене голос. Но ведь кто-то должен был дать ей это – слова и голос. И, кроме того, была такая ненастная ленинградская осень, и казалось мне, что времени уже не оставалось. Я поглядела вокруг, на эти страшнейшие и героические могилы, и вдруг подумала, что нельзя сказать проще и определенней, чем:

Здесь лежат ленинградцы,

Здесь горожане – мужчины, женщины, дети.

Рядом с ними солдаты-красноармейцы…

Всею жизнью своею

Они защищали тебя, Ленинград,

Колыбель революции,

Их имен благородных мы здесь перечислить не сможем:

Так их много под вечной охраной гранита.

Но знай, внимающий этим камням,

Никто не забыт, и ничто не забыто!»

Седьмой чтец (стихотворение С. Давыдова «Осень на Пискаревском»):

Проливная пора в зените,

Дачный лес почернел и гол.

Стынет памятник

На граните —

Горевые слова Берггольц.

<…>

Ленинградец душой и родом,

Болен я сорок первым годом,

Пискаревка во мне живет, —

Здесь лежит половина города

И не знает, что дождь идет.

<…>

Наши матери, наши дети

Превратились в эти холмы…

Больше всех,

Больше всех на свете

Мы фашизм ненавидим.

Мы!

<…>

Первый ведущий :

«Здесь оставлено сердце мое», – писала О. Берггольц о своем городе. Ее голос был голосом Ленинграда. Он дарил людям надежду, помогая им жить бороться.

6. «Начинается плач гитары…» (Судьба и поэзия Ф. Г. Лорки)

ЦЕЛИ:

Познакомить учащихся с поэзией и жизнью Ф. Г. Лорки, развить поэтическиое чувтсво учеиков.

ПЛАН:

1. Р. Рождественский. «Гитара Гарсия Лорки».

2. Поэты приносят свои песни из будущего. За это их убивают.

3. А. Вознесенский о Гарсиа Лорке.

4. Детство – родное андалузское селенье.

5. Гранада – песенный город, заточенный в горах.

6. Завораживающее искусство андалузской песни.

7. Театр – школа смеха и слез.

8. Фашизм и антифашистские взгляды Лорки. «Романс об испанской жандармерии».

9. «Поэт ненавидит тирана». Фашистский мятеж. Лорка – одна из первых его жертв.

10. Розы на крестном пути. Гарсиа Лорка – в памяти и сердце испанского народа.

11. Из воспоминаний о поэте.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

1) первый ведущий;

2) второй ведущий.

ХОД ВЕЧЕРА

...

Истинная поэзия – это любовь, мужество и жертва.

Ф. Гарсиа Лорка

(эпиграф пишется на доске или на отдельном плакате)

(Н. Осипов. «Плач гитары». Чтение на фоне музыки)

Первый ведущий читает стихотворение Р. Рождественского. «Гитара Гарсиа Лорки»:

А одна струна – тетива,

Зазвеневшая из темноты.

Вместо стрел в колчане – слова.

А когда захочу – цветы.

А вторая струна – река.

Я дотрагиваюсь до нее.

Я дотрагиваюсь слегка.

И смеется детство мое.

Есть и третья струна – змея.

Не отдергивайте руки:

Это просто придумал я —

Пусть боятся мои враги.

А четвертая в небе живет.

А четвертая схожа с зарей.

Это – радуга, что плывет

Над моею бедной землей.

Вместо пятой струны – лоза.

Поскорее друзей зови!

Начинать без вина нельзя

Ни мелодии, ни любви.

А была и еще одна

Очень трепетная струна.

Но ее – такие дела —

Злая пуля оборвала.

Первый ведущий :

Федерико Гарсиа Лорка родился 5 июня 1898 г. в андалузском селении Фуэнос Вакерос («Пастуший Ключ»), недалеко от Гранады. «Мое детство – это село и поле. Пастухи, небо, безлюдье». «Мое родное селение стоит на воде. Там и тут журчат по канавам потоки, а летом в высоких тополях слышится музыка ветра. В самом сердце селения бьет неиссякаемый ключ, а над крышами высятся голубые горы…».

Детство Лорки – это песни матери о темных дорогах и загадочных всадниках, это жалобный плач гитары в отцовских руках, лунный свет, шорох крахмальных юбок и бренчание монист проходящих цыганок. Отблеск детства – в его стихах:

Ладони ветра живые

небесные гладят щеки —

за разом раз, за разом раз.

У звезд глаза голубые

стянулись в узкие щелки —

за глазом глаз, за глазом глаз.

Большая Медведица

кверху брюшком

кормит созвездья своим молоком.

Ворчит, урчит:

«Дети-звезды, ешьте, пейте,

светите и грейте!»

«Мама, хотел бы я стать серебром».

«Холодно будет, сынок».

«Мама, а если я стану ручьем?»

«Холодно будет, сынок».

«Вышей меня в изголовье своем!»

«Видишь, вот первый стежок».

Второй ведущий :

Мать Гюго читала.

Догорал в закате

Голый ствол каштана.

Словно рыжий лебедь,

Выплывший из тины,

Умирало солнце

В сумерках гостиной.

Зимними полями,

Дымными от стужи,

Плыли за отарой

Призраки пастушьи.

В этот день я розу

Срезал потаенно.

Пламенную розу

Сумрачного тона,

Как огонь каштана

За стеклом балкона.

Первый ведущий :

Всегда жило в его сердце родное андалузское селенье:

На темени горном,

на темени голом —

часовня.

В жемчужные воды

столетние никнут

маслины.

Расходятся люди в плащах,

а на башне

вращается флюгер.

Вращается денно,

вращается нощно,

вращается вечно.

О, где-то затерянное селенье

в моей Андалузии

слезной…

Второй ведущий :

Отрочество поэта прошло в Гранаде – одном из самых древних и прекрасных городов Испании. Это город, наполненный звоном водяных струй, цветами, музыкой:

Гвадалквивир струится

В тени садов апельсинных.

Твои две реки, Гранада,

Бегут от снегов в долины.

В кудрях у Гвадалквивира

Пламенеют цветы граната.

Одна – кровью, другая – слезами

Льются реки твои, Гранада.

Проложены по Севилье

Для парусников дороги.

По рекам твоим, Гранада,

Плавают только вздохи.

Но разве уносят реки

Огни болотного горя?

Они апельсины и мирты

Несут в андалузское море.

Первый ведущий :

У Гранады 2 реки, 80 колоколен, 4000 водостоков, 50 родников и 1001 фонтан. Кроме того, Гранадский собор, дворец Альгамбра – шедевр Мавританского зодчества, множество холмов и часовен. А над всем этим великолепием высятся горы.

Вверху на башне старинной

В узорах дикого хмеля

Огнем свечей опоясан

Высокий стан Сан-Мигеля.

В окне своей голубятни

По знаку ночи совиной

Ручной архангел садится

В пернатый гнев соловьиный.

Дыша цветочным настоем,

В тоске по светлым полянам

Эфеб трехтысячной ночи

Поет в ковчеге стеклянном.

…Один Сан-Мигель на башне

Покоится среди мрака,

Унизанный зеркалами

И знаками Зодиака,

Владыка несчетных чисел

И горних миров небесных

В берберском очарованье

Заклятий и арабесок.

Второй ведущий :

Лорка писал, что в Гранаду нужно вслушаться. Лицо города – песни, по ним узнается его пульс. Гранада создана для музыки, потому что это песенный город, заточенный в горах, город, где мелодию шлифуют, хоронят и длят стены и скалы. Здесь поют и пляшут. Здесь звучат колокола, кастаньеты, бубны и, конечно, гитары.

(Х. Малатс. Серенада. Чтение на фоне музыки)

Первый ведущий :

Начинается плач гитары.

Разбивается чаша утра.

Начинается плач гитары.

О, не жди от нее молчанья,

Не проси у нее молчанья!

Неустанно гитара плачет,

как вода по каналам – плачет,

как ветра над снегами – плачет,

не моли ее о молчанье!

Так плачет закат о рассвете,

Так плачет стрела без цели,

Так песок раскаленный плачет

О прохладной красе камелий.

Так прощается с жизнью птица

Под угрозой змеиного жала.

О, гитара, бедная жертва

Пяти проворных кинжалов!

Второй ведущий :

Лорка хорошо знал народную испанскую песню, особенно ему был близок андалузский фольклор. На фольклор Андалузии оказали влияние арабское владычество, а также цыганские песни и танцы.

Андалузская песенная культура – канте хондо («глубокое пение») – одна из древнейших в Европе. Это неповторимое сочетание двух стихий: музыки и поэзии. Это глубокий духовный подтекст, особая манера исполнения, создающая впечатление поющейся прозы, и, конечно, вдохновенные гитарные импровизации.

Испанская песня умела рассказать и о лютой тоске, и о горькой доле, и о всемогущей любви, и о непоправимой утрате. Лорка, высоко ценивший и глубоко понимавший народное искусство, в своей «Поэме канте хондо» пытается расколдовать народные мелодии, превратить музыку в слово.

И ему удается постичь завораживающее искусство андалузской песни: в нескольких строчках сказать все, недоговорив.

Первый ведущий :

Поступь сигирийи

Бьется о белые плечи

бабочек черная стая.

Белые змеи тумана

След заметают.

И небо земное

Над млечной землею.

За вещим биением ритма

Спешит она в вечной погоне

С тоскою в серебряном сердце,

С ножом на ладони.

Куда ты несешь, сигирийя,

Агонию певчего тела?

Какой ты луне завещала

Печаль олеандра и мела?

И небо земное

Над млечной землею.

Второй ведущий :

Ночь

Светляк и фонарик,

Свеча и лампада…

Окно золотистое

В сумерках сада

Колышет крестов силуэты.

Светляк и фонарик,

Свеча и лампада.

Созвездье

Севильской саэты.

Первый ведущий :

Дорога

Едут сто конных в черном,

головы опустив,

по небесам, простертым

в тени олив.

Им ни с Севильей, ни с Кордовой

встреча не суждена,

да и с Гранадой, что с морем

разлучена.

Сонно несут их кони,

словно не чуя нож,

в город крестов, где песню

бросает в дрожь.

Семь смертоносных криков

всем им пронзили грудь.

По небесам упавшим

лежит их путь.

Второй ведущий :

Шесть струн

Гитара,

и во сне твои слезы слышу.

Рыданье души усталой,

души погибшей

из круглого рта твоего вылетает,

гитара.

Тарантул плетет проворно

звезду судьбы обреченной,

подстерегая вздохи и стоны,

плывущие тайно в твоем водоеме.

Первый ведущий:

Танец

В ночи сада,

выбеленном мелом,

пляшут шесть цыганок

в белом.

В ночи сада…

Розаны и маки

в их венках из крашеной

бумаги.

В ночи сада…

Будто пламя свечек,

сумрак обжигают

зубы-жемчуг.

В ночи сада,

за одной другая,

тени всходят, неба

достигая.

Второй ведущий :

«Поэзия не знает границ, – писал Лорка. – Вот вы возвращаетесь домой промозглым утром, подняв воротник, от усталости едва волоча ноги, а она ждет вас на пороге. А может, у ручья или на ветке оливы, или на скате крыши… Везде есть своя тайна, и поэзия – это тайна, которая живет во всем. Мимо идет человек, вы взглянули на женщину, пес перебежал дорогу – все это поэзия…». Казалось, перед Лоркой расступались границы невозможного. В его стихах звучат голос моря, дыхание гор, язык деревьев, голоса скрипок, плач гитары. Но все в его поэзии – грань: сна и яви, реального и мистического, счастья и беды, света и тьмы. Все здесь – тайна: в необыкновенно красивых образах, в самом словесно-музыкальном созвучии, таком завораживающем:

Деревья,

на землю из сини небес

пали вы стрелами грозными.

Кем же были пославшие вас исполины?

Может быть, звездами?

Ваша музыка – музыка птичьей души,

Божьего взора

И страсти горней.

Деревья,

Сердце мое в земле

Узнают ли ваши суровые корни?

Первый ведущий :

Я твое повторяю имя

По ночам во тьме молчаливой,

Когда собираются звезды

К лунному водопою.

И смутные листья дремлют,

Свесившись над тропою.

И кажусь я себе в эту пору

Пустотою из звуков и боли,

Обезумевшими часами,

Что о прошлом поют поневоле.

Я твое повторяю имя

Этой ночью во тьме молчаливой,

И звучит оно так отдаленно,

Как еще никогда не звучало.

Это имя дальше, чем звезды,

И печальней, чем дождь усталый.

Полюблю ли тебя я снова,

Как любить я умел когда-то?

Разве сердце мое виновато?

И какою любовь моя станет,

Когда белый туман растает?

Будет тихой и светлой?

Не знаю.

Если б мог по луне гадать я,

Как ромашку, ее обрывая!

Второй ведущий :

Море смеется

у края лагуны.

Пенные зубы,

Лазурные губы…

– Девушка с бронзовой грудью,

что ты глядишь с тоскою?

– Торгую водой, сеньор мой,

водой морскою.

– Юноша с темною кровью,

что в ней шумит, не смолкая?

– Это вода, сеньор мой,

вода морская…

– Мать, отчего твои слезы

льются соленой рекою?

– Плачу водой, сеньор мой,

водой морскою.

– Сердце, скажи мне, сердце, —

откуда горечь такая?

– Слишком горька, сеньор мой,

вода морская…

А море смеется

У края лагуны.

Пенные зубы,

Лазурные губы.

Первый ведущий :

Все дрожит еще голос,

одинокая ветка,

от минувшего горя

и вчерашнего ветра.

Ночью девушка в поле

тосковала и пела —

И ловила ту ветку,

но поймать не успела.

Ах, луна на ущербе!

Сотни серых соцветий

оплели ее тело.

И сама она стала,

как певучая ветка,

дрожью давнего горя

и вчерашнего ветра.

Второй ведущий :

И тополя уходят,

но след их озерный светел.

И тополя уходят,

но нам оставляет ветер.

А он умирает ночью,

обряженный черным крепом.

Но он оставляет эхо,

плывущее вниз по рекам.

А мир светляков нахлынет —

и прошлое в нем потонет.

И крохотное сердечко

раскроется на ладони.

Первый ведущий :

Лорка всегда любил театр. Он организовал университетский бродячий театр «Ла Баррака», который кочевал по Испании, знакомя зрителей с классическим репертуаром. Он ставил и свои пьесы, сочинял для них музыку, рисовал костюмы, декорации. «Театр, – говорил Лорка, – это школа смеха и слез; это свободная трибуна, с которой должно обличать лживую или ветхую мораль, представляя через живые судьбы вечные законы сердца и души человеческой». Не только пьесы, но и многие стихи поэта – настоящий театр, «школа смеха и слез», в которой перед нами предстают «вечные законы сердца и души человеческой».

(«Как улитка отправилась путешествовать и кого она встретила в пути». Инсценировка стихотворения)

Второй ведущий :

В окно постучала полночь,

и стук ее был беззвучен.

На смуглой руке блестели

браслеты речных излучин.

Рекою душа играла

под синей ночною кровлей.

А время на циферблатах

уже истекало кровью.

Первый ведущий :

В воздухе все более и более явственно ощущалась тревога: к власти рвался фашизм. Все громче звучит лозунг «Смерть интеллигенции!». Страх, ненависть к свободной мысли, террор – вот что определяет ситуацию в Испании к 1936 г.

В той Испании культуре не было места. Часть интеллигенции ушла в изгнание, эмигрировала. Тем, кто остался, суждено было выстрадать свои убеждения.

В это жестокое время, в апогее политической борьбы, Лорка первым ставит свою подпись под такими документами, как антифашистские манифесты 1933 и 1935 гг., воззвание к интеллигенции. Его высказывания этих лет весьма определенны: «Я брат всем людям, и мне отвратительны те, кто любит родину вслепую и приносит себя в жертву пустым националистическим идеалам».

«На этой земле я всегда буду с теми, у кого ничего нет. С теми, кто лишен всего, даже покоя нищеты… Мы, я имею в виду интеллигенцию, призваны принести жертвы».

«Гранада научила меня быть с теми, кого преследуют: с цыганами, неграми, евреями, маврами».

«Цыгане – воплощение благородства, вольности, гордости. Когда они в неволе – это противоестественно».

Второй ведущий («Песня убитого цыгана»):

Двадцать и два удара.

Двадцать и три с размаху.

Меня обряди ты, мама,

В серебряную бумагу.

Воды, господа гвардейцы!

За каплю вознаградится!

Воды, где весло и солнце!

Воды мне, воды, водицы!

Ай, полицейский начальник

Там наверху на диване!

Таких платков не найдется,

Чтоб эту кровь посмывали.

(М. Глинка. Арагонская хота. Чтение на фоне музыки)

Первый ведущий :

В начале 1936 г. жандармский начальник подал на поэта в суд, предъявив книгу «Цыганское романсеро». Он имел в виду «Романс об испанской жандармерии»: в радостный и звонкий цыганский город врываются жандармы, сгущается черный цвет, становясь символом жестокости, насилия, смерти.

Второй ведущий («Романс об испанской жандармерии»):

Их кони черным-черны,

И черен их шаг печатный.

На крыльях плащей чернильных

Блестят восковые пятна.

Надежды свинцовый череп —

Заплакать жандарм не может;

Затянуты в портупею

Сердца из свинцовой кожи.

Полуночны и горбаты,

Несут они за плечами

Песчаные смерчи страха,

Клейкую мглу молчанья.

От них никуда не деться —

Мчат, затая в глубинах

Тусклые зодиаки

Призрачных карабинов…

Первый ведущий :

Негодование оскорбленного жандарма Лорка не принял тогда всерьез. Однако оно стало зловещим предзнаменованием того, что случилось через несколько месяцев.

17 июля 1936 г. в Гранаде начался фашистский мятеж. Город, прекрасный, как гранат, проснулся, обрызганный человеческой кровью. Черные эскадроны смерти расстреливали Гранаду у кладбищенской стены.

Лозунг «Смерть интеллигенции!» стал служебной инструкцией: расстреливали врачей, юристов, преподавателей, журналистов, ученых. Первым указом нового губернатора гранадское кладбище было объявлено запретной зоной. Второй указ запрещал родным хоронить казненных. Ров у кладбищенской стены стал братской могилой. Свидетель казней – кладбищенский сторож – сходит с ума.

Почти 6000 человек было расстреляно в окрестностях Гранады за время мятежа. Лорка стал одной из первых жертв франкистов.

Второй ведущий :

Тиран ненавидит поэта,

Поэт ненавидит тирана.

Цыганскую нацию эту

Тираны с земли стирали.

Но соловьи заливаются

И, не щадя усилий,

Освистывают, издеваются

Над фюрером и каудильо.

Поэты встают спозаранку

И солнечный лик воспевают,

Но коротышку Франко

В поэзии забывают.

Той, что всего дороже,

Поэт поклоняется набожно,

А Франко – гнусная рожа,

Поэту его не надобно.

Поэт луной восхищается

И тучкой, что в небе нависла,

Но слово «воспрещается»

Поэту ненавистно.

Покуда синее небо

Над Лоркой лучи простирало,

Его не менее хлеба

Питала ярость к тирану.

Поэт ненавидит тирана.

Первый ведущий :

Лорку расстреливали ночью. С ним рядом шли к смерти два бандерильо и старик учитель из соседней деревни. Поэт подбадривал своих товарищей и много курил, как курят, напрягая волю и мысль.

Второй ведущий :

Когда я умру,

Схороните меня с гитарой

В речном песке.

Когда умру…

В апельсиновой роще старой,

В любом цветке.

Когда умру,

Буду флюгером я на крыше,

На ветру.

Тише…

Когда умру!

Первый ведущий :

Не было гитары и речного песка. Была мягкая глина. Как прозаично все в этом мире… Лорку расстреляли близ селения Виснар у Источника Слез, потому что там удобно копать: земля – мягкая глина. Его приняла и оплакала природа. Тела затолкали в яму, засыпали землей. Он лежал в ней среди других убиенных. Над ними – камни да кресты. Он остался под чужим камнем или крестом. А кто-то другой – под его крестом или камнем. Лорка нашел вечный покой в братской могиле, но он ведь и хотел быть братом всем людям…

Второй ведущий (Н. Асеев. «Песнь о Гарсиа Лорке»):

Почему ж ты, Испания,

в небо смотрела,

Когда Гарсиа Лорку увели для расстрела?

Андалузия знала,

И Валенсия знала, —

Что ж земля под ногами убийц не стонала?!

Что ж вы руки скрестили

И губы не сжали,

Когда песню родную на смерть провожали?!

Увели не к стене его,

Не на площадь, —

Увели, обманув, к апельсиновой роще.

Шел он гордо,

Срывая в пути апельсины

И бросая с размаху в пруды и трясины;

Те плоды под луною

В воде золотели

И на дно не спускались, и тонуть не хотели.

Будто с неба срывал

И кидал на планеты, —

Так всегда перед смертью поступают поэты.

А жандармы сидели,

Лимонад попивая

И слова его песен про себя напевая.

Первый ведущий :

Долгое время о гибели Гарсиа Лорки молчали. Губернатор Гранады на запрос мировой общественности ответил: «Местопребывание Ф. Гарсиа Лорки нам неизвестно».

Но в 1937 г. сам диктатор – генерал Франко – счел необходимым оправдаться и объявить свою версию гибели поэта, на 40 лет ставшую в Испании официальной: «Следует признать, что во время установления власти в Гранаде этот писатель, причисленный к мятежным элементам, умер. Такие случайности естественны во время военных действий». Как много таких случайностей в истории мировой литературы…

Второй ведущий (А. Вознесенский):

Поэтов тираны не понимают,

когда понимают – тогда убивают.

Убийцы над Вами от бешенства плакали

и жгли Ваши книги, как вечные факелы!

Минута молчанья! Минута анафемы

заменит некрологи и эпитафии.

Анафема вам, солдатская мафия,

анафема!

Убийцам поэтов, по списку, алфавитно

анафема!

Первый ведущий :

Каждый год в день гибели Лорки жительница Гранады Эмилия Льянос Медина приходила на место расстрела и возлагала розы. Жандармы растаптывали их – на земле проступали бурые пятна крови. Ее арестовывали и уводили, но все равно в годовщину расстрела она шла крестным путем Лорки…

Книги Лорки были публично сожжены на гранадской площади. Так пытались уничтожить его голос, но он звучит в шуме ветра, в шорохе цветов и трав, в плаче гитарных струн, в сердце испанского народа.

(Р. де Визе. Сарабанда. Чтение на фоне музыки)

Второй ведущий :

Хочу вернуться к детству моему.

Вернуться в детство и потом – во тьму.

Простимся, соловей?

Ну что ж, пока!..

Во тьму и дальше.

В чашечку цветка.

Простимся, аромат?

И поспеши…

В ночной цветок.

И дальше, в глубь души.

Прощай, любовь?

Всего тебе, всего!

(От вымершего сердца моего…)

Первый ведущий :

Прощаюсь

У края дороги.

Угадывая родное,

Спешил я на плач далекий,

А плакали надо мною.

Прощаюсь

У края дороги.

Иною, нездешней дорогой

Уйду с перепутья

Будить невеселую память

О черной минуте.

И кану прощальною дрожью

Звезды на восходе.

Вернулся я в белую рощу

Беззвучных мелодий.

Второй ведущий :

Сливаются реки,

Свиваются травы.

А я

Развеян ветрами.

Войдет благовещенье

В дом к обрученным,

И девушки встанут утрами —

И вышьют сердца свои

Шелком зеленым.

А я

развеян ветрами.

Первый ведущий :

Из воспоминаний о поэте: «Из всех людей, которых я знал, первым всегда останется Федерико. И сейчас я говорю не о стихах, не о пьесах – о нем самом. Я не знаю человека, который обладал бы такой магической и легкой властью. Стоило Федерико войти, сесть за рояль, заиграть колыбельную или Шопена, стоило ему начать рассказывать какую-нибудь историю, как вы покорялись – с первого слова, с одной улыбки. А если он начинал читать стихи, более уже ничего не существовало – только этот глуховатый голос, переливающийся светом и тьмой… Он был явлением природы, произведением искусства. В нем были радость, страсть и юность. Он был как пламя.

Он старался всегда оставаться верным своему правилу: „радость вопреки всему“. А „самая печальная на свете радость, – считал Лорка, – быть поэтом“. Цель искусства, поэзии он видел в духовном единении людей. „Пусть отзовутся ваши сердца“, – мечтал поэт.

Однажды Лорку спросили: „Зачем ты пишешь?“ Он ответил: „Чтобы меня любили“».

Второй ведущий :

Не хватит жизни…

а зачем она?

Скучна дорога,

а любовь скудна.

Нет времени…

А стоят ли труда

приготовления

к отплытью в никуда?

Друзья мои!

Вернем истоки наши.

Не расплещите

Душу в смертной чаше!

(Звучат удары колокола)

Первый ведущий (Э. Межелайтис. «По ком звонит колокол»):

Ах, по ком звонит колокол

(в этом ритме траурном так размеренны повторенья)?

По ком он вызванивает реквием – по ком, по ком?

И между людьми остаются пробелы,

Как между строфами стихотворенья.

Смерть забирает и грешного и безгрешного,

но в первую очередь самого лучшего,

самого храброго,

самого нежного.

Оглянитесь назад…

Илиады лавровый венок,

Леонардо бессмертные краски,

Микеланджело бронза.

И так мудро наивен Сервантес, и трагически гневен Шекспир.

Гете бронзовый бюст. Достоевский, Толстой и Бальзак,

их гористая проза.

Буйство красок и звуков. Божественный пир.

Перебитые крылья Бодлера, Верхарна и Блока.

И оглохший Бетховен, от грядущего ждущий вестей.

Ну, и ты, наконец, мой любимейший – Гарсиа Лорка.

Все вы – строфы огромного эпоса человеческих вечных страстей.

Ах, по ком звонит колокол, о Мадрид, этот ранний колокол

над старинными башнями, где, как барка,

плывет мавританская арка?

Лорка! – в аэропорт врывается колокол.

Лорка! – по аэропорту медь разливает колокол.

Федерико Гарсиа Лорка!

Это звучит горячий пепел поэта,

Песня поэта. Смерти для песни нет.

«Когда я умру, оставьте дверь на балкон открытой…»

Так он писал – и к открытой двери

Каждое утро тихо идет поэт…

7. «Раскройте книгу мою!..» (Поэты о поэзии) (9 класс)

СОДЕРЖАНИЕ

1. Творцы, несущие «свет новизны».

2. Поэзия – особая страна.

3. «Они родня по вдохновенью». Что объединяет поэтов.

4. «Стихи не пишутся – случаются». Поэты о творчестве.

5. Обращение поэтов к современникам и потомкам.

Вечер такого рода дает возможность познакомить слушателей с творчеством юных поэтов – ее участников. Так в ходе данного вечера состоялась презентация поэтического сборника «Дебют».

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

1) ведущий;

2) первый чтец;

3) второй чтец;

4) третий чтец;

5) участники вечера – молодые поэты.

ХОД ВЕЧЕРА

Поэзия – моя держава,

Я вечный подданный ее.

М. Светлов

Истинная поэзия – это любовь,

Мужество и жертва.

Ф. Г. Лорка

(Звучит музыка. Ф. Лист. «Грезы любви»)

Ведущий :

Сегодняшняя наша встреча посвящена не просто поэзии. Сегодня мы услышим, что думают сами поэты о своем творчестве, о роли поэзии в жизни, о том, что же это такое – поэзия, почему вот уже много веков она волнует человеческие сердца, в чем ее тайна? Вы услышите стихотворения русских и зарубежных поэтов. И очень бы хотелось, чтобы каждый из вас услышал те строки, которые предназначаются именно вам. Так слушайте: говорят поэты.

Второй чтец (читает стихотворение А. Ахматовой):

Наше священное ремесло

Существует тысячи лет…

С ним и без света миру светло.

Но еще ни один не сказал поэт,

Что мудрости нет, и старости нет,

А, может, и смерти нет.

Третий чтец (читает слова О. Берггольц):

«Среди множества ремесел и искусств, воздействующих на человеческую душу, нет силы более доброй и более беспощадной, чем поэзия. Она все может. Я утверждаю: она сильнее атомной бомбы – разрушающее и творящее слово, пропитанное кровью любящего сердца, светом ищущего духа, окрыленное великой нашей идеей. Нет подчинения более добровольного и более неодолимого, чем подчинение поэзии. Нет любви более вознаграждаемой, чем любовь к поэзии. Любящий поэзию – дважды поэт!».

Первый чтец (читает стихотворение Н. Матвеевой):

…Когда потеряют значенье слова и предметы,

На землю, для их обновленья, приходят поэты.

Их тоска над разгадкою скверных, проклятых вопросов —

Это каторжный труд суеверных старинных матросов,

Спасающих старую шхуну Земли…

(Звучит музыка. Г. Свиридов. «Пастораль»)

Второй чтец (читает стихотворение Р. Тагора):

Во тьме, у истока времен, занимался рассвет…

Измучась молчаньем за тысячи лет,

Земля вопрошала: «Когда, одолев немоту, я речь обрету?»

Приди, словно утро, поэт, ради жизни приди —

Рождается солнце, и огненный день впереди,

И свежие ритмы опять готовы звучать рассвету вослед,

И небо омыто росой, и рушится сумрак пустой,

И властвует свет.

Приди, и да вновь зазвучит, западая в сердца,

Твой зов, твоя песня во славу творца,

Несущего свет новизны,

Того, кто приносит добро, а не зло,

И смотрит светло на толпы людей с вышины,

Того, кто вручает свои письмена

Тебе, одинокий поэт,

И снова душа твоя потрясена,

Охвачена болью разлуки и бед,

Но воздухом благоуханным свободная песня полна,

И тронута светом багряным небесная голубизна.

Ведущий :

Поэзия – особый мир со своими законами, мир, в котором «звучат свежие ритмы», «властвует свет», куда нет доступа жестоким, бескрылым, ограниченным.

Третий чтец (читает стихотворение Е. Евтушенко):

Поэзия – великая держава.

Империй власть, сходящая с ума,

Ей столько раз распадом угрожала,

Но распадалась все-таки сама.

Поэзия – такое государство,

Где правит правда в городе любом,

Где судят, как за нищенство, за барство,

Где царствует, кто стал ее рабом.

В ней есть большие, малые строенья,

Заборы лжи, и рощи доброты,

И честные нехитрые растенья,

И синие отравные цветы.

И чем подняться выше, тем предметней

Плоды ее великого труда —

Над мелкой суетливостью предместий

Стоящие сурово города.

Первый чтец (читает стихотворение В. Набокова «Страна стихов»):

Дай руки, в путь! Найдем среди планет

Пленительных такую, где не нужен

Житейский труд. От хлеба до жемчужин

Все купит звон особенных монет.

И доступа злым и бескрылым нет

В блаженный край, что музой обнаружен,

Где нам дадут за рифму целый ужин

И целый дом за правильный сонет.

Там будем мы свободны и богаты…

Какие дни. Как благостны закаты.

Кипят ключи кастильские во мгле.

И, глядя в ночь на лунные оливы

В стране стихов, где боги справедливы,

Как тосковать мы будем о земле!

Ведущий :

Говорить прозой о поэзии трудно: ведь стихи воспринимаются сердцем, чувством, так же, как музыка. Каждый по-своему ощущает их красоту, находит что-то свое, необходимое его внутреннему миру. Поэзия полна пленительных тайн. Может быть, только для нас, читателей? А что думают об этом сами поэты?

Второй чтец (читает стихотворение Н. Рыленкова):

Ты не притча и не причуда,

Не прибежище и не профессия,

Ты всегда – ожидание чуда,

Потому-то ты и поэзия.

Третий чтец (читает стихотворение Л. Фелипе):

Разберите стихи на слова,

Отбросьте бубенчики рифм,

Ритм и размер,

Даже мысли отбросьте.

Провейте слова на ветру.

Если все же останется что-то,

Это и будет поэзия.

Первый чтец (читает слова Ф. Г. Лорки):

«Поэзия заключена во всех вещах: в уродливых, прекрасных, отталкивающих; все дело в том, чтобы суметь извлечь ее… Все увидеть, все почувствовать… Поэзия не знает границ. Вот вы возвращаетесь домой промозглым утром, подняв воротник, от усталости едва волоча ноги, а она ждет вас на пороге. А может, у ручья, или на ветке оливы, или на скате крыши… везде есть своя тайна, и поэзия – это тайна, которая живет во всем… Мимо идет человек, вы взглянули на женщину, пес перебежал дорогу – все это поэзия…».

Второй чтец (читает стихотворение Р. Гамзатова):

Стихотворение – стихов творенье.

Такого ремесла на свете нет.

А что же есть? Есть горы в отдаленье,

Дожди и снегопады, тьма и свет.

На свете есть покой и есть движенье,

Есть смех и слезы – память давних лет,

Есть умиранье и возникновенье,

Есть истина и суета сует.

Есть жизни человеческой мгновенье

И остающийся надолго след.

И для кого весь мир, все ощущенья

Поэзия – тот истинный поэт.

Но как же пишутся стихотворенья?

На сей вопрос я сам ищу ответ.

Ведущий :

Попробуем вместе с Р. Гамзатовым найти ответ на этот вопрос в творчестве русских поэтов.

Третий чтец (читает стихотворение А. С. Пушкина):

Издревле сладостный союз

Поэтов меж собой связует:

Они жрецы единых муз,

Единый пламень их волнует;

Друг другу чужды по судьбе,

Они родня по вдохновенью.

Ведущий :

Вдохновение… Душевный подъем, который овладевает поэтом в часы творческого труда. К автору этих строк, Пушкину, вдохновение чаще всего приходило осенью. В одном письме он признавался: «Не пишу покамест ничего, ожидаю осени». В другом: «Осень подходит. Это любимое мое время – здоровье мое обыкновенно крепнет – пора моих литературных трудов настает…». Жизнь художника, его вдохновенный труд изобразил А. Пушкин в стихотворении «Осень».

Первый чтец (читает стихотворение А. С. Пушкина):

И с каждой осенью я расцветаю вновь;

Здоровью моему полезен русский холод;

К привычкам бытия вновь чувствую любовь…

Легко и радостно играет в сердце кровь,

Желания кипят – я снова счастлив, молод…

Но гаснет краткий день, и в камельке забытом

Огонь опять горит – то яркий свет лиет,

То тлеет медленно – а я пред ним читаю

Иль думы долгие в душе моей питаю.

И забываю мир – и в сладкой тишине

Я сладко усыплен моим воображеньем,

И пробуждается поэзия во мне:

Душа стесняется лирическим волненьем,

Трепещет и звучит, и ищет, как во сне

Излиться, наконец, свободным проявленьем —

И тут ко мне идет незримый рой гостей,

Знакомцы давние, плоды мечты моей.

И мысли в голове волнуются в отваге,

И рифмы легкие навстречу им бегут,

И пальцы просятся к перу, перо к бумаге,

Минута – и стихи свободно потекут.

Ведущий :

Лицейский друг Пушкина А. Дельвиг в сонете «Вдохновение» утверждал, что в эти удивительные, редкие мгновения поэт «говорит с грядущими веками», обретая бессмертие.

Второй чтец (читает стихотворение А. Дельвига):

Не часто к нам слетает вдохновенье,

И краткий миг в душе оно горит;

Но этот миг любимец муз ценит,

Как мученик с землею разлученье.

В друзьях обман, в любви разуверенье

И яд во всем, чем сердце дорожит,

Забыты чем, восторженный пиит

Уж прочитал свое предназначенье.

И презренный, гонимый от людей,

Блуждающий один под небесами,

Он говорит с грядущими веками;

Он ставит честь превыше всех частей,

Он клевете мстит славою своей

И делится бессмертием с богами.

Ведущий :

Не случайно Пушкин назвал своих собратьев по перу – «они родня по вдохновенью». Столь же торжественно, как и Дельвиг, пишет о поэтическом вдохновении И. Козлов в стихотворении «Гимн Орфея».

Третий чтец (читает стихотворение И. Козлова «Гимн Орфея»):

Когда поэт на языке земном

Передает пророческим пером

Таинственные вдохновенья

И осветлит души виденья

Поэзии огнем, —

Венчает мир, исполнен удивленья,

Чело певца бессмертия венком.

Ведущий :

А как представляли процесс творчества поэты серебряного века?

Первый чтец :

Бывает так: какая-то истома

В ушах не умолкает бой часов;

Вдали раскат стихающего грома.

Неузнанных и пленных голосов

Мне чудятся и жалобы, и стоны,

Сужается какой-то тайный круг;

Но в этой бездне шепотов и звонов

Встает один, все победивший звук.

Так вкруг него неповторимо тихо,

Что слышно, как в лесу растет трава,

Как по земле идет с котомкой лихо….

Но вот уже послышались слова

И легких рифм сигнальные звоночки, —

Тогда я начинаю понимать,

И просто продиктованные строчки

Ложатся в белоснежную тетрадь.

Второй чтец (читает стихотворение А. Ахматовой):

Мне ни к чему одические рати

И прелесть элегических затей.

По мне, в стихах все быть должно некстати,

Не так, как у людей.

Когда б вы знали, из какого сора

Растут стихи, не ведая стыда,

Как желтый одуванчик у забора,

Как лопухи и лебеда.

Сердитый окрик, дегтя запах свежий,

Таинственная плесень на стене…

И стих уже звучит, задорен, нежен,

На радость вам и мне.

Третий чтец (читает слова Б. Пастернака):

«Поэзия валяется в траве, под ногами, так что надо только нагнуться, чтобы ее увидеть и подобрать с земли».

Первый чтец (читает стихотворение М. Волошина «Рождение стиха»):

В душе моей мрак грозовой и пахучий…

Там вьются зарницы, как синие птицы…

Горят освещенные окна…

И тянутся длинны,

Протяжно-певучи

Во мраке волокна…

О, запах цветов, доходящий до крика!

Вот молния в белом излучьи…

И сразу все стало светло и велико…

Как ночь лучезарна!

Танцуют слова, чтобы вспыхнуть попарно

В влюбленном созвучии.

Из недра сознанья, со дна лабиринта

Теснятся виденья толпой оробелой…

И стих расцветает цветком гиацинта,

Холодный, душистый и белый.

Второй чтец (читает стихотворение В. Набокова «К музе»):

Я помню твой приход: растущий звон,

Волнение, неведомое миру.

Луна сквозь ветки тронула балкон,

И пала тень, похожая на лиру.

Мне, юному, для неги плеч твоих

Казался ямб одеждой слишком грубой.

Но был певуч неправильный мой стих

И улыбался рифмой красногубой.

Я счастлив был. Над гаснувшим столом

Огонь дрожал, вылущивал огарок;

И снилось мне: страница под стеклом,

Бессмертная, вся в молниях помарок.

Теперь не то. Для утренней звезды

Не откажусь от утренней дремоты.

Мне не под силу многие труды,

Особенно тщеславия заботы.

Я опытен, я скуп и нетерпим.

Натертый стих блистает чище меди.

Мы изредка с тобою говорим

Через забор, как старые соседи.

Да, зрелость живописна, спору нет:

Лист виноградный, груша, пол-арбуза

И – мастерства предел – прозрачный свет.

Мне холодно. Ведь это осень, муза.

Третий чтец (читает стихотворение В. Звягинцевой):

Я пишу, как дышу.

По-другому писать не умею.

Поделиться спешу

То восторгом, то болью своею.

Я навряд ли права,

Исповедуясь так перед всеми.

Не нужней ли слова

О делах, обгоняющих время?

Что я все о своем?

Я живу в этом мире огромном

Не одна, не вдвоем.

В уголке не скрываюсь укромном.

Не такая пора,

Чтобы жить лишь своею душою,

Нужно кончик пера

Окунуть в море жизни большое.

Ну, а все же, друзья,

Может быть, этот грех мне простится:

Ведь, по правде, и я

Тоже этого века частица.

Я, конечно, грешу —

Что судьба одного человека!

Я пишу, как дышу.

…Но дышу-то я воздухом века.

Первый чтец (читает стихотворение А. Вознесенского):

Стихи не пишутся – случаются,

Как чувства или же закат.

Душа – слепая соучастница.

Не написал – случилось так.

Ведущий :

Случилось так, что сегодня мы представляем поэтический сборник «Дебют». В него вошли стихотворения нескольких лет, уже знакомые, печатавшиеся в «Ростке», звучавшие на литературных праздниках, и новые. Стихи эти разные по тематике, стилю, степени серьезности, но одинаково искренние и интересные.

(Участники вечера читают собственные стихи)

Ведущий:

«Стихи не пишутся – случаются». «Я пишу, как дышу…». Но простота создания стихотворения кажущаяся, обманчивая. Поэтическое творчество – это труд, упорный, тяжелый, не всегда успешный. М. Цветаева писала: «Я всегда разбивалась вдребезги. И все мои стихи – те самые, серебряные, сердечные дребезги». В стихах поэт отдает читателям свою душу, свои силы, свое сердце.

Второй чтец (читает стихотворение Н. Некрасова):

Праздник жизни – молодости годы

Я убил под тяжестью труда,

И поэтом – баловнем свободы,

Другом лени – не был никогда.

Если долго сдержанные муки

Накипев, под сердце подойдут,

Я пишу: рифмованные звуки

Нарушают мой обычный труд.

Все ж они не хуже плоской прозы

И волнуют мягкие сердца,

Как внезапно хлынувшие слезы

С огорченного лица.

Но не льщусь, чтоб в памяти народной

Уцелело что-нибудь из них…

Нет в тебе поэзии свободной,

Мой суровый, неуклюжий стих!

Нет в тебе творящего искусства…

Но кипит в тебе живая кровь,

Торжествует мстительное чувство,

Догорая, теплится любовь, —

Та любовь, что добрых прославляет,

Что клеймит злодея и глупца,

И венком терновым наделяет

Беззащитного певца…

Третий чтец (читает стихотворение М. Цветаевой):

Вскрыла жилы: неостановимо,

Невосстановимо хлещет жизнь.

Подставляйте миски и тарелки!

Всякая тарелка будет – мелкой,

Миска – плоской. Через край – и мимо —

В землю черную, питать тростник.

Невозвратно, неостановимо,

Невосстановимо хлещет стих.

Первый чтец (читает стихотворение Л. Мартынова):

Я хотел бы и ночью, и днем

Создавать, создавать, создавать,

Я хотел бы стихи выдавать, выдавать, выдавать,

Штамповать и ковать их и вновь штамповать, как медали.

Но, увы, не выходит. И сколько тут сил не жалей,

То же самое просится вновь: переплавь, перелей,

Чтобы суть этих дат и легенд безошибочно все разгадали.

Да и страшно бы было, чтоб вдруг ни с того, ни с сего,

Без особых усилий, само по себе заблистало

Что-то вроде туманного облика моего,

Но и вашего тоже – в сцепленье молекул металла!

Это тягостный труд.

Хорошо, что рука не устала.

Второй чтец (читает стихотворение И. Мамугиева):

Слова ложатся сонными в тетрадь.

Как труден переход из яви в сон.

Проходит день, и нужно выбирать…

Но в небе расцветает синий лен…

И смотришь ты, и он тебе вослед

Глядит – не наглядится – как уснуть?!

Куда уходишь ночью ты, поэт,

Ведь днем дороги этой не вернуть?

Уходишь ты слепой походкой сна,

С повадкой зверя, раненного в грудь.

Зовет на водопой тебя весна,

Чтоб мог ты ее горечи глотнуть.

И сирый твой успех, как шерсть, намок.

И кто-то позади следы заплел.

Но ты, других не ведая тревог,

Идешь – и сотни лет уже прошел.

Ложатся буквы лесом рук и тел,

Как скошенная ливнями трава.

Когда ты станешь, как бумага, бел,

Тогда во сне заговорят слова,

Тогда в свой дом вернется поутру

Уже не тень, не силуэт, не звук…

А просто скажут: «Здесь он ко двору.

Достаточно с него дорог и мук».

Третий чтец (читает стихотворение Б. Окуджавы):

Строка из старого стиха слывет ненастоящей:

Она растрачена уже, да и к мольбам глуха.

Мне строчка новая нужна какая-нибудь послаще,

Чтоб начиналось из нее течение стиха.

Текут стихи на белый свет из темени кромешной,

Из всяких горестных сует, из праздников души.

Не извратить бы вещий смысл иной строкой поспешной.

Все остальное при тебе – мужайся и пиши.

Нисходит с неба благодать на кущи и на рощи,

Струится дым из очага, и колея в снегу…

Мне строчка новая нужна какая-нибудь попроще,

А уж потом я сам ее украшу, как смогу.

Текут стихи на белый свет, и нету им замены,

И нет конца у той реки, пока есть белый свет.

Не о победе я молю: победы все надменны,

А об удаче я молю, с которой спроса нет.

Пугает тайною своей ночное бездорожье,

Но избежать той черной мглы, наверно, не дано.

Мне строчка новая нужна какая-нибудь построже,

Чтоб с ней предстать перед тобой мне не было б грешно.

Текут стихи на белый свет рекою голубою

Сквозь золотые берега в серебряную даль.

За каждый крик, за каждый вздох заплачено любовью.

Ее все меньше с каждым днем, и этого не жаль.

Первый чтец (читает стихотворение Д. Самойлова):

Дай выстрадать стихотворенье!

Дай вышагать его! Потом,

Как потрясенное растенье,

Я буду шелестеть листом.

Я только завтра буду мастер,

И только завтра я пойму,

Какое привалило счастье

Глупцу, шуту, бог весть кому.

Большую повесть поколенья

Шептать, нащупывая звук,

Шептать, дрожа от изумленья

И слезы слизывая с губ.

Второй чтец (читает стихотворение М. Лисянского):

Вот книга кончена.

Ей отдана душа,

Как будто обрывается дыханье.

А за душою нету ни гроша,

Чтоб продолжать свое существованье.

Вот книга кончена,

Ее отданы года.

До самого последнего мгновенья…

И кажется:

Я больше никогда

Уже не напишу стихотворенья.

(Звучит музыка. Ф. Шопен. «Ноктюрн»)

Третий чтец (читает стихотворение А. Тарковского):

Я кончил книгу и поставил точку.

И рукопись перечитать не мог.

Судьба моя сгорела между строк,

Пока душа меняла оболочку.

Ведущий :

Выстрадать каждое стихотворение, за каждое слово платить любовью, не жалеть своей любви, своей души – в этом судьба поэта. Помнить о высоком назначении поэзии, не идти на поводу у черни, толпы – эгоистичной, корыстной, равнодушной, ждущей лишь угождения своим вкусам, оставаться независимым, бескорыстным, взыскательным и строгим к себе, мужественно встречать «суд глупца и смех толпы холодной» – в этом судьба поэта. Она всегда нелегкая.

Первый чтец (читает стихотворение А. Пушкина «Поэту»):

Поэт! Не дорожи любовию народной.

Восторженных похвал пройдет минутный шум;

Услышишь суд глупца и смех толпы холодной:

Но ты останься тверд, спокоен и угрюм.

Ты царь: живи один. Дорогою свободной

Иди, куда влечет тебя свободный ум,

Усовершенствуя плоды любимых дум,

Не требуя наград за подвиг благородный.

Они в самом тебе. Ты сам свой высший суд;

Всех строже оценить умеешь ты свой труд.

Ты им доволен ли, взыскательный художник?

Доволен? Так пускай толпа его бранит

И плюет на алтарь, где твой огонь горит,

И в детской резвости колеблет твой треножник.

Второй чтец (читает стихотворение Д. Мережковского «Поэт»):

Сладок мне венец забвенья темный,

Посреди ликующих глупцов

Я иду отверженный, бездомный

И бедней последних бедняков.

Но душа не хочет примиренья

И не знает, что такое страх;

К людям в ней – великое презренье

И любовь, любовь в моих очах:

Я люблю безумную свободу!

Выше храмов, тюрем и дворцов

Мчится дух мой к дальнему восходу,

В царство ветра, солнца и орлов!

А внизу, меж тем, как призрак темный,

Посреди ликующих глупцов,

Я иду отверженный, бездомный

И бедней последних бедняков.

Третий чтец (читает стихотворение В. Кюхельбекера «Участь русских поэтов»):

Горька судьба поэтов всех племен;

Тяжеле всех судьба казнит Россию:

Для славы и Рылеев был рожден;

Но юноша в свободу был влюблен…

Стянула петля дерзостную выю.

Не он один: другие вслед ему,

Прекрасной обольщенные мечтою,

Пожалися годиной роковою…

Бог дал огонь их сердцу, свет – уму,

Да! Чувства в них восторженны и пылки:

Что ж? Их бросают в черную тюрьму,

Морят морозом безнадежной ссылки…

Или болезнь наводит ночь и мглу

На очи прозорливцев вдохновенных;

Или рука любовников презренных

Шлет пулю их священному челу;

Или же бунт поднимет чернь глухую,

И чернь того на части разорвет,

Чей блещущий перунами полет

Сияньем облил бы страну родную.

(Звучит стихотворение В. Высоцкого «О фатальных датах и цифрах»)

Первый чтец (читает стихотворение Е. Винокурова):

Поэт бывал и нищим, и царем.

Морским бродягой погибал на море.

Ужасным клерком он скрипел пером,

Уныло горбясь заполночь в конторе.

Повешен был за кражу, как Вийон.

Придворный, в треуголке, при параде,

Он фрейлин в ручку чмокал, умилен,

И с песней умирал на баррикаде.

Слепец брел рынком. Гусли. Борода.

По звонким тропам мчался по Кавказу.

Но кем бы ни бывал он, никогда

Ни в чем не изменил себе ни разу.

Ведущий :

Мировая поэзия необыкновенно богата и разнообразна. И у каждого стихотворца своя судьба, свой поэтический голос. Но поэтов разных эпох и поколений, разных стран и народов, поэтических направлений объединяет, наверное, одно: мечта о том, чтобы стихи нашли своего читателя и оставили добрый след в его душе.

Второй чтец :

Великий иранский поэт Х в. Абулькасим Фирдоуси, автор знаменитой поэмы «Шахнаме», которая вот уже тысячу лет восхищает читателей, по праву мог сказать о себе:

Рассыплются стены дворцов расписных

От знойных лучей и дождей проливных,

Но замок из песен, воздвигнутый мной,

Не тронут ни вихри, ни грозы, ни зной.

Я жив, не умру – пусть бегут времена, —

Недаром рассыпал я слов семена.

И каждый, в ком сердце и мысли светлы,

Почтит мою память словами хвалы.

Третий чтец :

Евгений Баратынский в первой половине XIX в. писал:

Мой дар убог, и голос мой не громок,

Но я живу, и на земле мое

Кому-нибудь любезно бытие:

Его найдет далекий мой потомок

В моих стихах: как знать? Душа моя

Окажется с душой его в сношенье,

И как нашел я друга в поколенье,

Читателя найду в потомстве я.

Первый чтец (читает стихотворение Марины Цветаевой «1913 год»):

Моим стихам,

Написанным так рано,

Что и не знала я, что я – поэт,

Сорвавшимся, как брызги из фонтана,

Как искры из ракет,

Ворвавшимся, как маленькие черти,

В святилище, где сон и фимиам,

Моим стихам о юности и смерти,

– Нечитанным стихам! —

Разбросанным в пыли по магазинам

(Где их никто не брал и не берет)

Моим стихам, как драгоценным винам,

Настанет свой черед.

Второй чтец :

Анна Ахматова, величественная и мудрая, испытавшая за свою долгую жизнь гонения, нужду и мировое признание одновременно, писала:

Из-под каких развалин говорю,

Из-под какого я кричу обвала,

Как в негашеной извести горю

Под сводами зловонного подвала.

Я притворюсь беззвучною зимой

И вечные навек захлопну двери.

И все-таки узнают голос мой.

И все-таки опять ему поверят.

Третий чтец :

Владимир Набоков обращался к будущему читателю:

Ты, светлый житель будущих веков,

Ты, старины любитель, в день урочный

Откроешь антологию стихов,

Забытых незаслуженно, но прочно.

И будешь ты, как шут, одет на вкус

Моей эпохи фрачной и сюртучной.

Облокотись. Прислушайся. Как звучно

Былое время – раковина муз.

Шестнадцать строк, увенчанных овалом

С неясной фотографией… Посмей

Побрезговать их словом обветшалым,

Опрятностью и бедностью моей.

Я здесь с тобой. Укрыться ты не волен.

К тебе на грудь я прянул через мрак.

Вот холодок ты чувствуешь: сквозняк

Из прошлого… Прощай же. Я доволен.

Первый чтец :

Борис Слуцкий, поэт фронтового поколения, прошедший войну и сталинские лагеря, человек строгий и сдержанный, не привыкший быть на виду, нечасто печатавшийся, не заботившийся о славе («я слишком знаменитым не бывал») оставил в своих тетрадях строки-заклинание:

Умоляю вас, Христа ради,

С выбросом просящей руки:

Раскопайте мои тетради,

Расшифруйте черновики.

…Побудь с моими стихами,

Постой хоть час со мною,

Дай мне твое дыханье

Почувствовать за спиною.

Ведущий :

А когда сбудется вечная мечта поэтов – стихи найдут своего читателя, сколько бы ни прошло лет или веков, в этот момент произойдет чудо – соприкосновение душ людей, разделенных огромным временным пространством.

Второй чтец (читает стихотворение О. Лебедушкиной «Фантастическое»):

Шел на Земле сто первый век,

И путь Земли был мудр и долог,

И жил на свете человек

Чудак, а проще – археолог.

И как-то под пластами лет,

Под массой всяких наслоений

Он странный отыскал предмет,

Изделье давних поколений.

Предмет был сделан из листков,

Сухих и желтых, словно осень,

Таких прозрачных, что легко

Сквозь них струилась неба просинь.

И археолог в тишине

С листков очистил пыль забвенья

И прочитал на желтизне:

«Я помню чудное мгновенье!..».

И вдруг постиг он, что окрест

Поет и плещет мирозданье,

Что он всю жизнь несет свой крест

Любви, надежды и страданья.

И археолог счастлив был,

Так счастлив, что и не заметил,

Как те листки рассыпал в пыль

Уж слишком современный ветер.

И запах легкий, как печаль,

Исчез в последнем дуновенье,

Но в сердце колокол звучал:

«Я помню чудное мгновенье!..».

Ведущий (из речи А. Блока «О назначении поэта»):

«Что такое поэт? Человек, который пишет стихами? Нет, конечно. Он называется поэтом не потому, что он пишет стихами; но он пишет стихами, то есть приводит в гармонию слова и звуки, потому что он – сын гармонии, поэт». «Похищенные у стихии и приведенные в гармонию звуки, внесенные в мир, сами начинают творить свое дело. Они проявляют неожиданное могущество: они испытывают человеческие сердца».

«На бездонных глубинах духа … катятся звуковые волны, … идут ритмические колебания». «Первое дело, которого требует от поэта его служение, – открыть глубину». «Второе требование заключается в том, чтобы поднятый из глубины … звук был заключен в прочную и осязательную форму слова; звуки и слова должны образовать единую гармонию». «Третье дело поэта: принятые в душу и приведенные в гармонию звуки надлежит внести в мир».

Третий чтец (читает стихотворение Э. Межелайтиса «Лира»):

Нет лиры у меня.

Но жаворонок ранний,

В рассветном небе славя бытие,

Образовал струну

Восторгов и страданий,

К земле и к солнцу приковал ее.

До трепета натянута прямая,

Певучая и вечная струна.

Все выше землю к солнцу поднимая,

На тысячу ладов звучит она.

И верится, что утренняя птица

Еще не завершила свой полет.

А если кубок неба накренится, —

Струна дождя под пальцами поет.

Нет лиры у меня.

Но есть в лесу зеленом

Дремучая струна

Соснового ствола;

Меж небом и землей

Колеблется со звоном,

В земле укоренясь,

До неба доросла.

…Нет лиры у меня,

Но есть священный жребий

В просторе полевом,

Где росы так свежи,

Задумать песню о насущном хлебе,

Перебирая струны спелой ржи.

Нет лиры у меня.

Но заводские трубы

Звучат басовой, каменной струной,

Цехов горячих нестерпимый зной

Бросают в небо, тяжелы и грубы.

Там белокрылый голубь над трубой

Взмыл и связал собой трубу завода

С необозримой высью голубой —

И дотянул струну до небосвода.

Взмахну рукой,

Ударю по струне,

По заводской, из камня и железа, —

В единую мелодию во мне

Сольются звуки труб, лугов и леса.

Нет лиры у меня,

Но струны нежных рук,

Простертые ко мне неудержимо,

Звучат сквозь клубы заводского дыма,

В полях, над синевой речных излук.

Сосна и стебель ржи,

Чащоба труб и руки,

И жаворонок, льющийся звеня…

Сливаются во мне ликующие звуки мелодии…

Есть лира у меня!

Первый чтец (читает стихотворение Р. Рождественского):

Я писал и пишу по заказу.

По заказу дождей и снегов.

И дороги, бегущей к закату,

И висящих на ней облаков.

Я пишу по заказу осенних

Черных гнезд и нахохленных птиц.

И распахнутых настежь газетных

Обжигающих руки страниц.

По заказу и часа, и мига.

Боли в сердце. Дрожанья струны.

По заказу орущего мира

И смертельной его тишины.

И нежданно ожившей строки

На пределе последнего круга

И бездонной щемящей тоски

Позвонившего за полночь друга.

Гула памяти. Скрипа дверей…

Я писал и пишу по заказу

Горьковатой улыбки твоей,

Не разгаданной мною ни разу…

Лишь бы день над землей не гас.

Лишь бы колос под небом качался.

Только б он не кончался – заказ.

Лишь бы этот заказ не кончался.

Второй чтец (читает стихотворение Б. Окуджавы):

У поэта соперников нету

Ни на улице и ни в судьбе.

И когда он кричит всему свету,

Это он кричит не о вас – о себе.

Руки тонкие к небу возносит,

Жизнь и силы по капле губя.

Догорает, прощения просит:

Это он не за вас – за себя.

Но когда достигает предела

И душа отлетает во тьму…

Поле пройдено. Сделано дело.

Вам решать: для чего и кому.

То ли мед, то ли горькая чаша,

То ли адский огонь, то ли храм…

Все, что было его, – нынче ваше.

Все для вас. Посвящается вам.

Ведущий :

Стихи умеют терпеливо ждать своего часа. Некоторые забываются очень быстро, еще при жизни их авторов. Настоящая же поэзия – всегда с читателем, и даже запрещенная, спрятанная, она всегда возвращается и помогает людям жить. Поэзия, как, впрочем, и любое другое дело, которым вы увлечены – это и есть тот плот, который поможет уплыть «из монотонных будней», от пошлости, серости и скуки в мир красоты и вдохновения.

(Звучит песня. Ю. Лоза. «Плот»)

Ведущий :

Многое дано сказать истинному поэту. И многое требуется от читателя, чтобы уметь понять совершенное стихотворение и отличить от несовершенного. Потому так важно, чтобы процесс общения поэта и читателя всегда был живым, делая нашу духовную жизнь богаче и радостней.

Третий чтец (читает стихотворение М. Луконина):

Раскройте вы книгу мою,

Раскройте ее для полета!

Развяжите ей жесткие крылья,

Разглядите ее, как звезду.

Если бы знали вы, как летать ей охота.

Без вас она скована в книжном ряду.

Юноши, гляньте, – виски у меня поседели.

Девушки, вы не обернетесь теперь на меня.

Раскройте же книгу – в ней годы, мечтания, цели.

Себя вы узнаете в отблеске каждого дня.

В смехе вашем, в ваших надеждах,

В вашей работе – я повторяюсь.

От ваших дыханий кровь закипает в крови,

С вами в дороге я времени не покоряюсь.

Я повторяюсь в ваших признаньях в любви.

Да, это не книга, а я. Не стихи это – сердцебиенье.

С вами я молод.

Вижу небо, слушаю землю, вдыхаю траву.

Рядом с вами, боевое мое поколенье,

Вместе с вами

И я бесконечно живу.

8. «И мир идет к тебе навстречу…» (Страницы русской пушкинианы) (9 класс)

ОФОРМЛЕНИЕ ВЕЧЕРА

Символическая книга-альбом «Пушкиниана»; портреты А. С. Пушкина, Н. Н. Пушкиной, друзей и современников поэта; фотографии памятников Пушкину; виды Петербурга, Михайловского, Болдина, Лицея. Репродукции картин: И. Репина «Пушкин на лицейском акте», И. Айвазовского «Прощание Пушкина с морем», Н. Чернецова «Пушкин в Бахчисарайском дворце», Н. Ульянова «Пушкин с женой перед зеркалом на придворном балу», А. Наумова «Дуэль Пушкина с Дантесом», Е. Моисеенко «Памяти поэта», В. Горяева «Мгновения».

Вечер по существу является своеобразной поэтической биографией А. С. Пушкина. Участники должны быть не просто чтецами, но и актерами: важно внести в исполнение элементы театрализации. В программе вечера использованы песни из вокального цикла «Дорога к Пушкину» в исполнении Н. Караченцова (музыка В. Быстрякова, слова В. Гоцуленко). Их могут исполнить и сами участники.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

1) ведущий;

2) первый чтец;

3) второй чтец;

4) третий чтец;

5) Пушкин;

6) Наталья Николаевна.

ХОД ВЕЧЕРА

Данте, Гомер и Пушкин,

Вчера вы засеяли поле,

Вам же принадлежит

Жатва грядущего дня.

Егише Чаренц

Бессмертен тот, чья муза до конца

Добру и красоте не изменяла.

А. Плещеев

...

Все гениальные стихи нашей поэзии —

Братья, дети одной семьи, отец которой – Пушкин.

Н. Доризо

Ведущий :

Всем нам с детства знакомо «звонкое имя» – Александр Сергеевич Пушкин. За два века необыкновенно много написано о поэте. В символической книге под названием «Пушкиниана» огромное количество страниц: это научные исследования и воспоминания, лирические стихотворения и эссе, письма, романы, драматические произведения. Листая эту книгу, мы слышим голоса друзей и недругов поэта, его почитателей, холодных наблюдателей и горячих поклонников. Мы открываем эту книгу сегодня, в день памяти поэта. Попробуем восстановить по ней знакомую нам биографию Пушкина. А может быть, впишем в эту книгу собственные страницы…

Первый чтец (читает стихотворение Н. Доризо «Посвящение»):

Все в нем Россия обрела —

Свой древний гений человечий,

Живую прелесть русской речи,

Что с детских лет нам так мила, —

Все в нем Россия обрела.

Мороз и солнце… Строчка – ода.

Как ярко белый снег горит!

Доныне русская природа его стихами говорит.

Все в нем Россия обрела —

Своей красы любую малость.

И в нем увидела себя,

И в нем собой залюбовалась.

И вечность, и короткий миг,

И радость жизни, и страданье…

Гармония – суть мирозданья,

Лишь он один ее постиг!

Все в нем Россия обрела,

Не только лишь его бессмертье, —

Есенина через столетье,

Чья грусть по-пушкински светла.

Все в нем Россия обрела, —

Свою и молодость, и зрелость,

Бунтарскую лихую смелость,

Ту, что веками в ней жила, —

Все в нем Россия обрела.

И никогда ей так не пелось!

Ведущий (читает отрывок из статьи Н. Доризо «Не заросла народная тропа»):

«Пушкин – поэт. Но Пушкин больше, чем поэт. Хотя слово „поэт“ – великое слово, оно не может выразить все то, что для нас значит Пушкин.

Пушкин – литература и история. Пушкин – философия и искусство. Если Петр Первый был государственным преобразователем России, то Пушкин был духовным ее преобразователем.

Но, может быть, самое главное то, что Пушкин – мерило всех наших духовных ценностей. Отношение к Пушкину определяет степень нашей духовной и нравственной зрелости. Более того, отношение к Пушкину определяет степень нашего патриотизма».

Второй чтец (читает стихотворение Н. Матвеевой «Пушкин»):

К чему изобретать национальный гений?

Ведь Пушкин есть у нас: в нем сбылся русский дух.

Но образ родины он вывел не из двух

Нужд или принципов и не из трех суждений;

Не из пяти берез, одетых в майский пух,

И не из тысячи гремучих заверений;

Весь мир – весь белый свет! – в кольцо его творений

Вместился целиком. И высказался вслух.

…Избушка и… Вольтер, казак и… нереида.

Лишь легкой створкой здесь разделены для вида;

Кого-чего тут нет!.. Свирель из тростника

И вьюг полнощных рев; средневековый патер;

Золотокудрый Феб, коллежский регистратор,

Экспромт из Бомарше и – песня ямщика!

Третий чтец (читает слова Н. В. Гоголя):

«При имени Пушкина тотчас осеняет мысль о русском национальном поэте. В самом деле, никто из поэтов наших не выше его и не может более назваться национальным; это право решительно принадлежит ему. В нем, как будто в лексиконе, заключилось все богатство, сила и гибкость нашего языка. Он более всех, далее всех раздвинул его границы и более показал все его пространство. Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа: это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через 200 лет. В нем русская природа, русская душа, русский язык, русский характер отразились в такой же чистоте, в такой очищенной красоте, в какой отражается ландшафт на выпуклой поверхности оптического стекла.

…Если должно сказать о тех достоинствах, которые составляют принадлежность Пушкина, отличающих его от других поэтов, то они заключаются в чрезвычайной быстроте описания и в необыкновенном искусстве немногими чертами означить весь предмет. Его эпитет так отчетист и смел, что иногда один заменяет целое описание; кисть его летает. Его небольшая пьеса всегда стоит целой поэмы. Вряд ли о ком из поэтов можно сказать, чтобы у него в коротенькой пьесе вмещалось столько величия, простоты и силы, сколько у Пушкина.

…Тут все: и наслаждение, и простота, и мгновенная высокость мысли, вдруг объемлющая священным холодом вдохновения читателя.

…Здесь нет красноречия, здесь одна поэзия; никакого наружного блеска, все просто, все прилично, все исполнено внутреннего блеска, который раскрывается не вдруг; все лаконизм, каким всегда бывает чистая поэзия. Слов немного, но они так точны, что обозначают все. В каждом слове бездна пространства; каждое слово необъятно, как поэт…».

Первый чтец (читает отрывок из стихотворения Н. Доризо «Арина Родионовна»):

Все было мудро предназначено

Судьбой – и сказки, и былины.

Его сама Россия нянчила

Руками крепостной Арины.

В светелке теплота перинная,

Свеча устало догорала,

И песня русская старинная

Его, младенца, пеленала…

(Звучит русская народная песня «Вечор ко мне, девице»)

Второй чтец (читает стихотворение Т. Веселовой «Арина»):

А кто он ей?

Не сын, не внук —

Дитя господское. И все же

Арина чуяла: барчук

Ее был на свете всех дороже.

Все ребятишки хороши,

Дай бог им крепкого здоровья!

Во всех не чаяла души.

Но этот был ее любовью.

И не к нему ли

Всяку ночь

Арина шла со сказкой сладкой? —

Весьма до сказок был охоч

Ее питомец ненаглядный.

Что сказки? —

Вымысел один.

Скорее, детям для острастки.

Но малолетний господин

В них видел более чем сказки.

А зорко око, чуткий слух

Не зря даны ему природой —

Он понимал:

Там русский дух!

Там Русью пахнет! И свободой.

Хоть до свободы путь далек,

Но сказки правду говорили.

И добру молодцу намек

Уже звучал в устах Арины.

Сама не ведая о том,

Она урок ему давала.

Простым крестьянским языком

Саму Россию диктовала!

Любовью сердца своего

Купель бессмертную согрела,

И душу певчую его

Оберегала, как умела.

Могла бы век ему служить

Когда б судьба не разделила…

Ведь в целом мире, может быть,

Она одна его любила.

Найдет ли счастие – как знать? —

Кудрявый мальчик со свирелью?

А ей теперь

В веках стоять

Над этой светлой колыбелью.

Третий чтец (читает стихотворение А. Ахматовой):

Смуглый отрок бродил по аллеям,

У озерных грустил берегов,

И столетие мы лелеем

Еле слышный шелест шагов.

Иглы сосен густо и колко

Устилают низкие пни…

Здесь лежала его треуголка

И растрепанный том Парни.

Ведущий (читает отрывок из романа Ю. Тынянова «Пушкин»):

«Это было похоже на болезнь; он мучился, ловил слова, приходили рифмы. Потом он читал и поражался: слова были не те. Он зачеркивал слово за словом. Рифмы оставались. Он начинал привыкать к тому, что слова не те и что их слишком много; как бы то ни было, это были стихи, может быть, ложные. Он не мог не писать, но потом в отчаянии рвал. Стихи иногда ему снились по ночам, утром он их забывал. … Он ничего никому не читал. Казалось, ему тяжело было сознаться в стихах, как в преступлении.

… У него было теперь любимое место в лицее: там он прятался от Пилецкого, туда внезапно скрывался. Это была галерея, соединявшая лицей с фрейлинским флигелем: арка висела над дорогою. В галерее, наконец, устроили библиотеку, и там выдавались им книги… Особенно он полюбил книги философические и сборники изречений: краткие истины, иногда до странности очевидные, стоили стихов».

Первый чтец (читает стихотворение О. Колычева «В лицейских садах»):

Скажите, ясени шумящие

И царскосельские цветы,

Вы помните глаза горящие

Небесной юной чистоты?

Скажите, вязы великанские

И великанский древний дуб,

Вы помните ли африканские

Крутые очертанья губ?

Вы помните ли встречу с Делией

В венце из роз и звезд златых,

Как Пушкин ей в лицейской келии

Пролепетал свой первый стих!

Второй чтец (читает фрагмент из воспоминаний И. Пущина «Записки о Пушкине»):

«При самом начале – он наш поэт. Как теперь вижу послеобеденный класс Кошанского, когда, окончив лекцию несколько раньше урочного часа, профессор сказал: „Теперь, господа, будем пробовать перья: опишите мне, пожалуйста, розу стихами“. Наши стихи вообще не клеились, а Пушкин мигом прочел два четырехстишья, которые всех нас восхитили. Жаль, что не могу припомнить этого первого поэтического его лепета.

…Пушкин потом постоянно и деятельно участвовал во всех лицейских журналах, импровизировал так называемые народные песни, точил на всех эпиграммы и прочее. Естественно, он был во главе литературного движения, сначала в стенах лицея, потом и вне его».

Третий чтец (читает слова В. Жуковского о Пушкине):

«Ты имеешь не дарование, а гений. Ты богач, у тебя есть неотъемлемое средство быть выше незаслуженного несчастья и обратить в добро заслуженное; ты более, нежели кто-нибудь, можешь и обязан иметь нравственное достоинство. Ты рожден быть великим поэтом; будь же этого достоин. В этой фразе вся твоя мораль, все твое возможное счастие и все вознаграждения. Обстоятельства жизни, счастливые или несчастливые, – шелуха. Ты скажешь, что я проповедую со спокойного берега утопающему. Нет! Я стою на пустом берегу, вижу в волнах силача и знаю, что он не утонет, если употребит свою силу, и только показываю ему лучший берег, к которому он непременно доплывет, если захочет сам. Плыви, силач!

…По данному мне полномочию предлагаю тебе первое место на русском Парнасе».

Первый чтец (читает отрывок из стихотворения В. Звягинцева «Пушкину»):

И рокотали‚ рокотали лиры,

Певца кудрявого приветствовал Парнас,

Когда в затишье золотого пира

Струя кастальская блистательно влилась.

(Звучит фрагмент вокального цикла «Дорога к Пушкину». «Прощание с Одессой»)

Второй чтец (читает стихотворение М. Цветаевой «Встреча с Пушкиным»):

Я подымаюсь по белой дороге,

Пыльной, звенящей, крутой.

Не устают мои легкие ноги

Выситься над высотой.

Слева – крутая спина Аю-Дага,

Синяя бездна – окрест.

Я вспоминаю курчавого мага

Этих лирических мест.

Вижу его на дороге и в гроте…

Смуглую руку у лба… —

Точно стеклянная, на повороте

Продребезжала арба… —

Запах – из детства – какого-то дыма

Или каких-то племен…

Очарование прежнего Крыма

Пушкинских милых времен.

Пушкин! – Ты знал бы по первому слову,

Кто у тебя на пути!

И просиял бы, и под руку в гору

Не предложил мне идти.

Не опираясь на смуглую руку,

Я говорила б, идя,

Как глубоко презираю науку

И отвергаю вождя,

Как я люблю имена и знамена,

Волосы и голоса,

Старые вина и старые троны, —

Каждого встречного пса!

Полуулыбки в ответ на вопросы,

И молодых королей…

Как я люблю огонек папиросы

В бархатной чаще аллей.

Марионеток и звон тамбурина,

Золото и серебро,

Неповторимое имя: Марина,

Байрона и болеро,

Ладанки, карты, флаконы и свечи

Запах кочевий и шуб,

Лживые, в душу идущие речи

Очаровательных губ.

Эти слова: никогда и навеки,

За колесом – колею…

Смуглые руки и синие реки,

– Ах, – Мариулу твою!

Треск барабана – мундир властелина —

Окна дворцов и карет,

Рощи в сияющей пасти камина,

Красные звезды ракет…

Вечное сердце свое и служенье

Только ему, королю!

Сердце свое и свое отраженье

В зеркале… Как я люблю…

Кончено. – Я бы уж не говорила,

Я посмотрела бы вниз…

Вы бы молчали, так грустно, так мило

Тонкий обняв кипарис.

Мы помолчали бы оба – не так ли? —

Глядя, как где-то у ног,

В милой какой-нибудь маленькой сакле

Первый блеснул огонек.

И – потому что от худшей печали

Шаг – и не больше! – к игре,

Мы рассмеялись бы и побежали

За руку вниз по горе.

Третий чтец (читает отрывок из стихотворения Э. Багрицкого «А. С. Пушкин»):

Горячий месяц тлеет на востоке

Над одиночеством пустынных скал…

Здесь он стоял,

Здесь реял плащ широкий,

Здесь Байрона он нараспев читал.

Здесь в сизом голубином оперенье

И ночь, и море

Стлались перед ним,

Тайком, тайком приходит вдохновенье,

Проникнет в сердце —

И уйдет, как дым…

Тайком, тайком

Приходит вдохновенье,

Проникнет в сердце

И в глазах сверкнет…

Волна и ночь в размеренном движенье

Слагают ямб —

И этот ямб поет…

И с той поры, кто бродит берегами,

Средь низких лодок и пустых песков,

Тот слышит сердцем, взглядом и ушами

Раскат и россыпь пушкинских стихов…

И в каждую скалу

Проникло слово

И плещет слово

Меж плотин и дамб,

Волна бежит и убегает снова,

И в этом беге закипает ямб…

(Прощание с Одессой (окончание))

Первый чтец (читает стихотворение Н. Браун «Пушкин»):

Он спал как будто. Песню ветра,

Гремя заслонкой, вел камин.

Висели звезды рядом где-то,

Между оконных крестовин.

Он сразу понял: осень, вечер,

Деревня, ссылка. Он привстал

На локоть. Вслушался: далече

Запел бубенчик и пропал.

Опять пропал! Опять хоть в спячку!

Ни книг, ни писем, ни друзей…

Вдруг слово первое враскачку

Прошлось по комнате по всей.

И на ходу, качая воздух,

То легкой рысью, то в карьер,

Шатая стены, окна, звезды,

Обозначается размер.

В его походке знаменитой

Раздольем песенной тропы

Восходят кованым копытом

Четыре тяжкие стопы.

Четыре солнца всходят разом,

Четыре бубна в уши бьют,

Четыре девы ясноглазых

В четыре голоса поют.

И песня льется, замирая,

А в ней, чиста и глубока,

То удаль русская без края,

То злая русская тоска,

Паром, скрипящий у причала,

Полынь, репейник на полях

И потерявшая начало,

Вся в рытвинах и колеях,

Дорога. Полосы косые

На верстовых ее столбах

И на шлагбаумах. Россия!

Трактиры, галки на крестах,

И деревянные деревни,

И деревянные мосты.

Россия, Русь в уборе древнем,

Живой навеки красоты!

Душа изведала отрады

Народных песен, скорбных дум,

И глушь лесов, и гор громады,

И ширь долин, и моря шум.

(Звучит фрагмент вокального цикла «Дорога к Пушкину». «В Михайловском»)

Первый чтец (продолжает чтение стихотворения Н. Браун «Пушкин»):

Писать! Слова идут, мужают

И в строе песенном плывут,

А звезды стены окружают

И в окна свет неверный льют.

Писать, писать – в стихах и в прозе!

Писать! Не то сойдешь с ума…

Вот-вот зима. Свежо. Морозит.

Зима. Ужель еще зима?

Второй чтец (читает отрывок из стихотворения Е. Серебровской «Пушкин в Михайловском»):

Как тесен мир! И на сердце тоска,

Когда поймешь, мечты свои оставя,

Что самодержца длинная рука

До самого Тригорского достанет,

Рука, которой письма открывать,

Которой залезать в чужие души,

Которая во сне кошмаром душит,

Рука, которой впору убивать,

Рука, которой…

Ради бога, книг,

Побольше книг! А в январе, с метелью,

Нагрянет друг, узнав за старой елью

В сугробах позабытые огни.

Пускай мороз неистовствует, лют,

Дверь настежь – о, негаданная встреча!

Еще не знает задушевный вечер,

Кого застрелят, а кого сошлют,

И что через тринадцать тяжких лет

Возок промчится снова сквозь селенья:

Приказано монаршьим повеленьем

Скорее замести мятежный след,

Сослать навек!

Третий чтец (читает стихотворение И. Уткина «Михайловское»):

На столе пирог и кружка.

За окном метель метет.

Тихо русская старушка

Песню Пушкину поет.

Сколько раз уж песню эту

Довелось ему слыхать!

Почему ж лица поэта

За ладонью не видать?

Почему глаза он прячет:

Или очи режет свет?

Почему, как мальчик, плачет,

Песню слушая, поэт?

На опущенных ресницах

Слезы видно почему?

Жаль синицы? Жаль девицы?

Или жаль себя ему?

Нет, иная это жалость.

И совсем не оттого

Плачет он, и сердце сжалось,

Как от боли, у него.

Жаль напевов этих милых,

С детства близких и родных.

Жаль, что больше он не в силах

Слышать их и верить в них.

Песни жаль!.. И он рукою

Слезы прячет, как дитя.

…Буря мглою небо кроет,

Вихри снежные крутя.

Первый чтец (читает стихотворение В. Кузнецова «Возок с голубым бубенцом»):

Притихли окрестные пущи,

Прижавшись к речным берегам.

К опальному Пушкину Пущин

Летит по российским снегам!

Дорогою стылой и вьюжной

Летит, гордым духом паря.

Воистину: верная дружба

Сильнее указов царя.

Не грянут литавры и пушки

Солидным державным баском.

Но выбежит радостный Пушкин

На лютый мороз босиком

И ахнет: под снежною тучей

Застыл перед самым крыльцом,

Как вихрь, как голландец летучий

Возок с голубым бубенцом!

Второй чтец (читает отрывок из стихотворения Н. Браун «Пушкин»):

Уже друзей не досчитаться

На перекличке. Черный год!

Суровый год! И, может статься,

Его уж близится черед?

Третий чтец (читает стихотворение И. Кашежевой «В белую ночь у Петропавловской крепости»)

В эту ночь без темноты

Встречусь у Невы

С тем,

Кто с богом был на «ты»,

А с царем – на «вы».

Будет речь его проста,

Как пейзаж ночной:

«На творение Петра

посмотри со мной!».

Будет каждая стена

Четкой, словно днем…

Это целая страна

В городе одном.

Гневен каменный язык,

Это ярости дневник,

Летопись любви.

Хоть на клочья изорви —

Вписано навек.

Как из рамы, из Невы

Смотрит прошлый век.

Крепость – росчерком пера,

Шпиль в изломах весь…

«Здесь почти что нет Петра,

Павла слишком здесь».

Пушкин молча постоит,

Вдруг из забытья:

«Здесь казнили пятерых,

А шестым был … я!».

Это истина гласит.

Вечно под землей

Речка Черная висит

Той – шестой! – петлей.

Первый чтец (читает стихотворение О. Лебедушкиной «Пушкинская свеча»):

Горит, горит печальная свеча,

И каплет воск с нее, как кровь, горячий.

И притаился вечер, замолчав,

Часы умолкли, – и нельзя иначе.

Ведь Пушкин пишет! Медлит чуть рука,

И пляшут тени на стене неясно.

Он пишет так, что каждая строка —

Как искра, не умеющая гаснуть.

Назло глупцам, лакеям, палачам,

Чтоб тронам царским не было покоя,

Горит, горит мятежная свеча,

Зажженная бессмертною рукою.

И не погаснет в сумрачной ночи

Огонь, хранимый столькими сердцами.

Из каждой искры пушкинской свечи

В людских умах крылато вспыхнет пламя.

И если вдруг из пушкинских начал,

Из строк в глаза прольется море света,

То знайте, так всегда горит свеча —

Частица вечного огня души поэта!

Второй чтец (читает стихотворение Ю. Друниной «Болдинская осень»):

Вздыхает ветер. Штрихует степи

Осенний дождик – он льет три дня.

Седой, нахохленный, мудрый стрепет

Глядит на всадника и коня.

А мокрый всадник, коня пришпоря,

Летит наметом по целине.

И вот усадьба, и вот подворье,

И тень, метнувшаяся в окне.

Коня – в конюшню, а сам – к бумаге,

Письмо невесте, письмо в Москву:

«Вы зря разгневались, милый ангел,

Я здесь, как узник в тюрьме живу.

Без вас мне тучи весь мир закрыли,

И каждый день безнадежно сер.

Целую кончики ваших крыльев

(Как даме сердца писал Вольтер).

А под окном, словно верный витязь,

Стоит на страже крепыш дубок…

Так одиноко! Вы не сердитесь:

Когда бы мог – был у ваших ног!

Но не велит госпожа Холера…

Бешусь, тоскую, схожу с ума.

А небо серо, на сердце серо,

Бред карантина – тюрьма, тюрьма».

Перо гусиное он отбросил,

Припал лицом к холодку стекла…

О, злая болдинская осень,

Какою доброю ты была!

И сколько вечности подарила,

И сколько русской земле дала!

Густеют сумерки, как чернила,

Сметает листья ветров метла.

С благоговеньем смотрю на степи,

Где Он на мокром коне скакал.

… И снова дождик, и снова стрепет! —

Седой, все помнящий аксакал.

Третий чтец (читает стихотворение И. Киселева):

Едва ли стало бы известно, —

Лишь с этим именем в связи, —

О юной, взбалмошной, прелестной

И легкомысленной Зизи.

И Керн, красавица с надломом,

Загадка, грустная звезда,

Была бы звуком незнакомым,

Черкнувшим воздух без следа.

Все пело под его рукою —

Набросок, шутка, мадригал.

Слегка касался он строкою

И на бессмертье обрекал.

А сколько б мы беднее были

Без них, властительных на час.

Без них, что так его любили

И так прощали, разлучась,

В лесной глуши и в блеске света,

Куда б ни забредал поэт,

Бросавших щедро на поэта

Высокий женственности свет…

Первый чтец (читает стихотворение А. Ахматовой «Пушкин»):

Кто знает, что такое слава!

Какой ценой купил он право,

Возможность или благодать

Над всем так мудро и лукаво

Шутить, таинственно молчать

И ногу ножкой называть?..

Ведущий (читает отрывок из «Слова о Пушкине» А. Ахматовой):

«Вся эпоха мало-помалу стала называться пушкинской. Все красавицы, фрейлины, хозяйки салонов, кавалерственные дамы, члены высочайшего двора, министры, аншефы и неаншефы постепенно начали именоваться пушкинскими современниками, а затем просто опочили в картотеках и именных указателях пушкинских изданий. Он победил и время, и пространство.

Говорят: Пушкинская эпоха, Пушкинский Петербург. И это уже к литературе прямого отношения не имеет, это что-то совсем другое. В дворцовых залах, где они танцевали и сплетничали о поэте, висят его портреты и хранятся его книги, а их бедные тени изгнаны оттуда навсегда. Про их великолепные дворцы и особняки говорят: „Здесь бывал Пушкин“ или „Здесь не бывал Пушкин“. Все остальное никому не интересно. Государь император Николай Павлович в белых лосинах величественно красуется на стене Пушкинского музея; рукописи, дневники и письма начинают цениться, если там появляется магическое слово „Пушкин“… И напрасно люди думают, что десятки рукотворных памятников могут заменить тот один нерукотворный…»

Второй чтец (читает стихотворение П. Вегина «Пушкин на балу»):

Так и торчали наружу крыл

Поверх потертого фрака…

Крылья похожи были на два

Светло-небесных флага.

«Что за нелепый такой маскарад?

Он Гончаровой не пара…».

Царь камер-юнкеру Пушкину рад,

Только никак не Икару.

Фраки. Мундиры. Придворный салон.

Худо, потомок арапа,

Если на вальсе французский барон

Левым крылом оцарапан.

Белые крылья – нелепый наряд.

И, не скрывая усмешки,

Все наступить на крыла норовят

Петродворцовые пешки.

Фрейлины. Свечи. Цокот копыт.

Санкт-Петербург веселится…

А под декабрьской метелью летит

Пушкина вольная птица.

(Звучит фрагмент вокального цикла «Дорога к Пушкину». «Исповедь»)

Ведущий (читает отрывок из полемических раздумий Н. Доризо «Жена поэта»):

«Трудно найти не только в русской, но и во всей мировой истории женщину, которая… вызывала бы столь противоречивые толки, яростные споры, длящиеся вот уже полтора столетия. Слишком много у нее было обвинителей и почти не было адвокатов. …Та же самая пуля, которая оборвала жизнь А. С. Пушкина, попала и в его жену – смертельный свинец людской клеветы».

Третий чтец (читает отрывок из стихотворения В. Звягинцевой «Пушкину»):

…И странный сон пал на чело поэта:

Огромный зал, цветы, шелка… шелка…

И вдруг из кружев – дуло пистолета

Наводит женская прекрасная рука.

И снегом рассыпаются колонны,

А сердце так болит, а сердце так болит,

И чей-то голос, до тоски знакомый:

«Жизнь кончена… дыхание теснит…».

От страшных снов дневная жизнь лишь краше,

Но то-то стукнуло в груди кусочком льда,

Когда, подняв персты, прелестная Наташа

Сказала слишком роковое «да».

Судьба, судьба! Божественного барда

И нищего – молчанью одному.

Так сердце женское рукой кавалергарда

Прекраснейшую жизнь щелчком швырнуло в тьму.

И плакали, и плакали метели,

Кустарником колючим шелестя,

Вчерашний след разостланной шинели

С ужасных мест испуганно метя.

Ведущий (читает отрывок из полемических раздумий Н. Доризо «Жена поэта»):

«Пушкин, как известно, дрался на дуэли за честь своей жены. Но дуэль продолжается. Вот уже полтора века каждой строкой своих писем Пушкин дерется за честь своей жены с теми, кто стремится во что бы то ни стало, по причинам, порою совершенно непонятным, осквернить ее образ. …Все, что мы говорим о Н. Н. Пушкиной, имеет прямое отношение к самому Пушкину. О ней надо говорить так, и только так, как будто он стоит рядом с нами».

Первый чтец (читает стихотворение Н. Доризо «Наталья Пушкина»):

Как девочка, тонка, бледна,

Едва достигнув совершеннолетья,

В день свадьбы знала ли она,

Что вышла замуж за бессмертье?

Что сохранится на века

Там, за супружеским порогом,

Все то, к чему ее рука

В быту коснется ненароком.

И даже строки письмеца,

Что он писал, о ней вздыхая,

Похитит из ее ларца

Его вдова. Вдова другая.

Непогрешимая вдова —

Святая пушкинская слава,

Одна на все его слова

Теперь имеющая право.

И перед этою вдовой

Ей, Натали, Наташе, Таше,

Нет оправдания живой,

Нет оправданья мертвой даже.

За то, что рок смертельный был,

Был рок родиться ей красивой…

А он такой ее любил,

Домашней, доброй, нешумливой.

Поэзия и красота —

Естественней союза нету.

Но как ты ненавистна свету,

Гармония живая та!

Одно мерило всех мерил,

Что он ей верил. Верил свято

И перед смертью говорил:

«Она ни в чем не виновата».

(Звучит фрагмент вокального цикла «Дорога к Пушкину». «Наталья Николаевна»)

(Танец участников вечера, исполняющих роли Пушкина и Натальи Николаевны)

Второй чтец (читает стихотворение А. Дементьева «А мне приснился сон»):

А мне приснился сон,

Что Пушкин был спасен

Сергеем Соболевским…

Его любимый друг

С достоинством и блеском

Дуэль расстроил вдруг.

Дуэль не состоялась.

Остались боль и ярость

Да шум великосветский,

Что так ему постыл…

К несчастью, Соболевский

В тот год в Европах жил.

А мне приснился сон,

Что Пушкин был спасен.

Все было очень просто:

У Троицкого моста

Он встретил Натали.

Их экипажи встали.

Она была в вуали,

В серебряной пыли.

Он вышел поклониться,

Сказать – пускай не ждут.

Могло все измениться

В те несколько минут.

К несчастью, Натали

Была так близорука,

Что, не узнав супруга,

Растаяла вдали.

А мне приснился сон,

Что Пушкин был спасен.

Под дуло пистолета,

Не опуская глаз,

Шагнул вперед Данзас

И заслонил поэта.

И слышал только лес,

Что говорил он другу…

И опускает руку

Несбывшийся Дантес.

К несчастью, пленник чести

Так поступить не смел.

Остался он на месте.

И выстрел прогремел.

А мне приснился сон,

Что Пушкин был спасен.

Третий чтец (читает отрывок из стихотворения Э. Багрицкого «О Пушкине»):

И Пушкин падает в голубоватый

Колючий снег. Он знает – здесь конец…

Недаром в кровь его влетел крылатый,

Безжалостный и жалящий свинец.

(Звучит фрагмент вокального цикла «Дорога к Пушкину». «Черный ворон кружит»)

Первый чтец (читает стихотворение Ф. Тютчева «29-е января 1837»):

Из чьей руки свинец смертельный

Поэту сердце растерзал?

Кто сей божественный фиал

Разрушил, как сосуд скудельный?

Будь прав или виновен он

Пред нашей правдою земною,

Навек он высшею рукою

В цареубийцы заклеймен.

Но ты, в безвременную тьму

Вдруг поглощенная со света,

Мир, мир тебе, о тень поэта,

Мир светлый праху твоему!..

Назло людскому суесловью,

Велик и свят был жребий твой!..

Ты был богов орган живой,

Но с кровью в жилах… знойной кровью.

И сею кровью благородной

Ты жажду чести утолил —

И осененный опочил

Хоругвью гордости народной.

Вражду твою пусть тот рассудит,

Кто слышит пролитую кровь…

Тебя ж, как первую любовь,

России сердце не забудет!..

Второй чтец (читает отрывок из стихотворения М. Лермонтова «Смерть Поэта»):

Погиб поэт, невольник чести —

Пал, оклеветанный молвой,

С свинцом в груди и жаждой мести,

Поникнув гордой головой!..

Не вынесла душа поэта

Позора мелочных обид,

Восстал он против мнений света

Один, как прежде… и убит!

Убит!.. К чему теперь рыданья,

Пустых похвал ненужный хор,

И жалкий лепет оправданья?

Судьбы свершился приговор!

Не вы ль сперва так злобно гнали

Его свободный, смелый дар

И для потехи раздували

Чуть затаившийся пожар?

Что ж? Веселитесь… он мучений

Последних вынести не мог:

Угас, как светоч, дивный гений,

Увял торжественный венок.

Его убийца хладнокровно

Навел удар… спасенья нет:

Пустое сердце бьется ровно,

В руке не дрогнул пистолет.

Ведущий (читает отрывок из статьи Н. Доризо «Пушкин и Лермонтов»):

Во всей мировой литературе я не знаю более близкого духовного родства, чем родство этих двух гениев.

Вся жизнь Лермонтова вплоть до его трагической гибели была прямым продолжением жизни Пушкина.

Едва умолк выстрел на Черной речке, как всю Россию потрясли, словно мощнейшее землетрясение, стихи Лермонтова «Смерть поэта», и яростное горе потери, неистовая жажда возмездия сделали никому не известного юношу великим русским поэтом, видным со всех сторон Отечества, достойным преемником пушкинской музы.

В эту минуту Пушкин как бы стал Лермонтовым, чтобы потребовать высшего суда над «надменными потомками известной подлостью прославленных отцов»:

А вы, надменные потомки

Известной подлостью прославленных отцов,

Пятою рабскою поправшие обломки

Игрою счастия обиженных родов!

Вы, жадною толпой стоящие у трона,

Свободы, Гения и Славы палачи!

Таитесь вы под сению закона,

Пред вами суд и правда – все молчи!..

Но есть и божий суд, наперсники разврата!

Есть грозный суд: он ждет;

Он недоступен звону злата

И мысли, и дела он знает наперед.

Тогда напрасно вы прибегнете к злословью:

Оно вам не поможет вновь,

И вы не смоете всей вашей черной кровью

Поэта праведную кровь!

Третий чтец (читает стихотворение В. Соколова «Стихи о Пушкине»):

Убит. Убит. Подумать! Пушкин…

Не может быть! Все может быть…

«Ах, Яковлев, – писал Матюшкин, —

Как мог ты это допустить!

Ах, Яковлев, как ты позволил,

Куда глядел ты! Видит бог,

Как мир наш тесный обездолел.

Ах, Яковлев…». А что он мог?

Что мог балтийский ветер ярый,

О юности поющий снег?

Что мог его учитель старый,

Прекраснодушный человек?

Иль некто, видевший воочью

Жену его в ином кругу,

Когда он сам тишайшей ночью

Смял губы: больше не могу.

На Черной речке белый снег.

Такой же белый, как в Тригорском.

Играл на печке – ну и смех —

Котенок няниным наперстком.

Детей укладывают спать.

Отцу готовят на ночь свечи.

Как хорошо на снег ступать

В Михайловском в такой же вечер.

На Черной речке белый снег.

И вот – хоть на иные реки

Давно замыслил он побег —

Шаги отмерены навеки.

Меж императорским дворцом

И императорской конюшней,

Не в том, с бесхитростным крыльцом

Дому, что многих простодушней,

А в строгом, каменном, большом

Наемном здании чужом

Лежал он, просветлев лицом,

Еще сильней и непослушней,

Меж императорским дворцом

И императорской конюшней.

Первый чтец (читает стихотворение М. Цветаевой «Нет, бил барабан перед смутным полком»):

Нет, бил барабан перед смутным полком,

Когда мы вождя хоронили:

То зубы царевы над мертвым певцом

Почетную дробь выводили.

Такой уж почет, что ближайшим друзьям —

Нет места. В изглавьи, в изножьи,

И справа, и слева – ручищи по швам —

Жандармские груди и рожи.

Не диво ли – и на тишайшем из лож

Пребыть поднадзорным мальчишкой?

На что-то, на что-то, на что-то похож

Почет сей, почетно – да слишком!

Гляди, мол, страна, как, молве вопреки,

Монарх о поэте печется!

Почетно-почетно-почетно – архи —

Почетно, – почетно – до черту!

Кого ж это так – точно воры вора

Пристреленного – выносили?

Изменника? Нет. С проходного двора —

Умнейшего мужа России.

Второй чтец (читает стихотворение Л. Шишкиной «Над Святогорьем»):

Над Святогорьем полдень

Чуть задержался,

Отбушевала в поле

Белая жатва,

И просветлел купол

В легком буране.

Вольная слову куплена

Вечной раной,

Верою твоею, Пушкин,

А не смятеньем.

Зов твоей няни-старушки

В белой метели

Над Святогорьем ожил

И остудился.

Ах, отпустил бы ты вожжи

И воротился,

И воротился к дому,

Где тебя ждали,

Где ты изведал вдоволь

Горькой печали,

Где ты изведал вдоволь

Радость родниться

Светлой душою

И словом

С полем и птицей.

Ах, воротить бы,

Да поздно…

Что ж ты, Россия? —

Он – твои крылья и посох…

Ветер осыпал

Снег над бедою твоей

Заревом света.

Встань же, Россия, прямей —

Вровень с поэтом.

Ведущий (читает воспоминания Н. Тихонова):

«6 июня 1943 г., в день, когда исполнилось 144 г. со дня рождения А. С. Пушкина, в осажденном Ленинграде, на набережной Мойки появились одинокие пешеходы, шедшие в одном направлении. Набережная Мойки была пуста, разбита бомбами и снарядами. Среди камней росла трава. Было так тихо, что стук упавшего кирпича в развалинах казался громким.

Обстрел шел в другом районе города и не мешал этим людям, похожим на пилигримов, идти к небольшому старому дому. Что это был за дом? В нем была квартира Пушкина, и в этот день люди по традиции всегда приходили туда чествовать поэта. Бомба попала как раз во двор этого дома. Стена квартиры треснула, но не упала. В комнатах было пусто, все вещи из квартиры были эвакуированы. Стоял только на небольшом пьедестале бюст поэта. Перед ним говорили речи и читали стихи.

… И никакое торжественное заседание в зале, наполненном цветами и залитом светом люстр, не могло стать сильнее этого разговора с глазу на глаз, разговора о самом главном, когда сердце кипит и чувствует рядом такое же кипение сердец, переполненных восторгом от сознания своей силы и правоты».

Третий чтец (читает отрывок из стихотворения И. Кашежевой)

Когда до предела сужена

Щель бытия твоего,

Ищешь на полке Пушкина,

Пушкина!

Только его.

Он раздвигает муку

До горизонта мечты,

Он поднимает руку,

Он говорит на «ты».

Сам истекает кровью,

Но шутит —

А он умел!

Каждый его любовью,

Как корью, переболел.

Первый чтец (читает стихотворение А. Блока «В альбом Пушкинского дома»):

Имя Пушкинского дома

В Академии Наук!

Звук понятный и знакомый,

Не пустой для сердца звук!

Это – звоны ледохода

На торжественной реке,

Перекличка парохода

С пароходом вдалеке.

Это – древний Сфинкс, глядящий

Вслед медлительной волне,

Всадник бронзовый, летящий

На недвижном скакуне.

Наши страстные печали

Над таинственной Невой,

Как мы черный день встречали

Белой ночью огневой.

Что за пламенные дали

Открывала нам река!

Но не эти дни мы звали,

А грядущие века.

Пропуская дней гнетущих

Кратковременный обман,

Прозревали дней грядущих

Сине-розовый туман.

Пушкин! Тайную свободу

Пели мы вослед тебе!

Дай нам руку в непогоду,

Помоги в немой борьбе!

Не твоих ли звуков сладость

Вдохновляла в те года?

Не твоя ли, Пушкин, радость

Окрыляла нас тогда?

Вот зачем такой знакомый

И родной для сердца звук —

Имя Пушкинского дома

В Академии Наук.

Вот зачем, в часы заката

Уходя в ночную тьму,

С белой площади Сената

Тихо кланяюсь ему.

Ведущий (читает слова А. Платонова):

«…Но в чем же тайна произведений Пушкина? В том, что за его сочинениями – как будто ясными по форме и предельно глубокими, исчерпывающими по смыслу, – остается нечто еще большее, что пока еще не сказано. Мы видим море, но за ним предчувствуем океан. Произведение кончается, и новые, еще большие темы рождаются из него сначала. Это семя, рождающее леса. Мы не ощущаем напряжения поэта, мы видим неистощимость его души, которая сама едва ли знает свою силу. Это чрезвычайно похоже на обыкновенную жизнь, на самого человека, на тайну его, скажем, сердцебиения…

Пушкину никогда не удавалось исчерпать себя даже самым великим своим произведением… Истинный поэт после последней точки не падает замертво, а вновь стоит у начала своей работы. У Пушкина окончания произведений похожи на морские горизонты: достигнув их, опять видишь перед собою бесконечное пространство, ограниченное лишь мнимой чертою».

Второй чтец (читает стихотворение А. Передреева «Дни Пушкина»):

Все беззащитнее душа

В тисках расчетливого мира,

Что сотворил себе кумира

Из темной власти барыша.

И все дороже, все слышней

В его бездушности преступной

Огромный мир души твоей,

Твой гордый голос неподкупный.

Звучи, божественный глагол,

В своем величье непреложный,

Сквозь океан ревущих волн

Всемирной пошлости безбожной…

Ты светлым именем своим

Восславил имя человечье,

И мир идет тебе навстречу,

Духовной жаждою томим.

(Звучит фрагмент вокального цикла «Дорога к Пушкину». «Над пушкинской строкой»)

9. «Ангел-хранитель мой» (Литературно-художественная композиция, посвященная Наталье Николаевне Гончаровой)

СОДЕРЖАНИЕ

1. Светские сплетни.

2. Пушкин в Болдино.

3. Письма Пушкина к жене.

4. Наталья Николаевна Ланская.

ОФОРМЛЕНИЕ ВЕЧЕРА

Портреты Натальи Николаевны в разные периоды жизни; портреты А. С. Пушкина.

Музыкальное оформление:

«Сентиментальный вальс» (из цикла «Времена года» П. И. Чайковского); «Реквием» Моцарта; венчальная песня; вальс из «Пушкинских вальсов» Прокофьева.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

1) ведущий;

2) А. Пушкин;

3) 18 девочек в костюмах светских дам;

4) Моцарт;

5) Сальери;

6) первый чтец;

7) второй чтец;

8) 11 мальчиков в костюмах светских кавалеров.

ХОД ВЕЧЕРА

(Тихо звучит музыка «Сентиментального вальса» из цикла «Времена года» П. И. Чайковского. Голос из-за сцены)

Ведущий :

Исполнились мои желания. Творец

Тебя мне ниспослал, тебя, моя мадонна,

Чистейшей прелести чистейший образец.

(Девочки танцуют вальс, а затем образуют группы беседующих)

Первая дама :

– Слыхали новость: Пушкин женится.

Вторая дама :

– Вот это пассаж! После стольких увлечений и амуров!

Третья дама :

– Но кто ж она?

Четвертая дама :

– Мадемуазель Натали, самая младшая из трех сестер Гончаровых.

Пятая дама :

– Это не те ли Гончаровы, которые живут в Москве? Так их состояние так расстроено, что им не до свадеб.

Шестая дама :

– Матушка их мечтает о выгодной партии, а Пушкин совсем небогат.

Седьмая дама :

– Поэтому Пушкин оставляет невесту и едет в свое имение в Нижегородской губернии, чтобы вступить в права наследования.

Восьмая дама :

– Но, слышно, там появилась холера!

Девятая дама :

– Ах, бедный Пушкин, это большое препятствие к его скорому счастию.

Десятая дама :

– Брак для поэта – это такая проза!

Одиннадцатая дама :

– Нет, нет, не говорите. Это очень интересный альянс. Натали – первая красавица. Ее сам царь отметил своим вниманием. И Пушкин – первый поэт России.

Двенадцатая дама :

– Известно, что Пушкин любит красоту ее лица, а душу ее любит еще более.

Тринадцатая дама :

– Он, кажется, нашел в ней свой идеал, о котором еще в «Евгении Онегине» писал он задолго до знакомства с Натали.

Четырнадцатая дама :

– Да, да, я помню. Учила с маменькой:

Она была нетороплива,

Не холодна, не говорлива,

Без взора наглого для всех,

Без притязаний на успех,

Без этих маленьких ужимок,

Без подражательных затей…

Все тихо, просто было в ней.

Пятнадцатая дама :

– Она редкостная красавица. Застенчивость и робость придавали ей особое очарование. Сильная, ловкая, она необыкновенно сложена, отчего каждое движение преисполнено грации.

Шестнадцатая дама :

– И совсем еще юна. Только в свет вывела ее маменька.

Семнадцатая дама :

– Ай да Пушкин! Ему уже за тридцать, а ей нет и осьмнадцати.

Восемнадцатая дама :

– Она выше его на целую голову. Но как божественна. Как он влюблен.

(Сцена пустеет, звуки вальса. Выходит исполняющий роль Пушкина, читает письмо)

Пушкин :

«Мои горячо любимые родители, обращаюсь к вам в минуту, которая определит мою судьбу на всю остальную жизнь. Я намерен жениться на молодой девушке, которую люблю уже год – мадемуазель Натали Гончаровой. Я получил ее согласие, а также согласие ее матери. Прошу вашего благословения».

(6 апреля 1830 г. Пушкин садится за стол, заваленный бумагой, книгами. В руках у него гусиное перо, лист бумаги)

Пушкин :

«Здесь, в Болдино, сошлось все воедино: деревня, осень, любовь, озарение. Закончен „Евгений Онегин“, написаны прелестные „Повести Белкина“, „Маленькие трагедии“ и стихи, стихи, стихи. А как изящен Моцарт в трагедии моей».

(Сцена 2 из «Моцарта и Сальери»)

Сальери :

– Что ты сегодня пасмурен?

Моцарт :

– Я? Нет!

Сальери :

– Ты, верно, Моцарт, чем-нибудь расстроен?

Обед хороший, славное вино,

А ты молчишь и хмуришься.

Моцарт :

– Признаться,

Мой реквием меня тревожит.

Сальери :

– А! Ты сочиняешь реквием? Давно ли?

Моцарт :

– Давно, недели три. Но странный случай.

Не сказывал тебе я?

Сальери :

– Нет.

Моцарт :

– Так слушай.

Недели три тому пришел я поздно

Домой. Сказали мне, что заходил

За мною кто-то. Отчего,

Всю ночь я думал: кто бы это был?

И что ему во мне? Назавтра тот же

Зашел и не застал опять меня.

На третий день играл я на полу

С моим мальчишкой. Кликнули меня:

Я вышел. Человек, одетый в черном,

Учтиво поклонившись, заказал

Мне реквием и скрылся. Сел я тотчас

И стал писать – и с той поры за мною

Не приходил мой черный человек;

А я и рад: мне было б жаль расстаться

С моей работой, хоть совсем готов

Уж реквием.

(Тихо звучит «Реквием» Моцарта)

Пушкин (пишет письмо, читает вслух):

«Моя дорогая, моя милая Наталья Николаевна, я у ваших ног, чтобы поблагодарить вас и просить прощенья за причиненное вам беспокойство. Ваше письмо прелестно, оно вполне меня успокоило.

Еще раз простите меня и верьте, что я счастлив, только будучи с вами вместе.

Будь проклят тот час, когда я решился расстаться с вами, чтобы ехать в эту чудную страну грязи, чумы и пожаров, потому что другого мы здесь не видим.

Мой ангел, ваша любовь – единственная вещь на свете, которая мешает мне повеситься на воротах моего печального замка.

Не лишайте меня этой любви и верьте, что в ней все мое счастье».

(Пушкин уходит. К столу подходят два чтеца, перебирают бумаги, просматривают и будто выбирают, что читать.)

Первый чтец :

Когда в объятия мои

Твой стройный стан я заключаю

И речи нежные любви

Тебе с восторгом расточаю,

Безмолвна, от стесненных рук

Освобождая стан свой гибкой,

Ты отвечаешь, милый друг,

Мне недоверчивой улыбкой;

Прелестно в памяти храня

Измен печальные преданья

Ты без участья и вниманья

Уныло слушаешь меня…

Кляну коварные старанья

Преступной юности моей

И встреч условных ожиданья

В садах, в безмолвии ночей.

Кляну речей любовный шепот,

Стихов таинственный напев,

И ласки легковерных дев,

И слезы их, и поздний ропот.

Второй чтец :

Не множеством картин старинных мастеров

Украсить я всегда желал свою обитель,

Чтоб суеверно им дивился посетитель,

Внимая важному сужденью знатоков.

В простом углу моем, средь медленных трудов,

Одной картины я желал быть вечно зритель,

Одной: чтоб на меня с холста, как с облаков,

Пречистая и наш Божественный Спаситель.

Она с величием, он с разумом в очах —

Взирали, кроткие, во славе и в лучах,

Одни, без ангелов, под пальмою Сиона.

Исполнились мои желания. Творец

Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна,

Чистейшей прелести чистейшей образец.

(Чтецы забирают с собой все бумаги, стол и уходят. Звучит венчальная песня. Голос из-за сцены)

Ведущий :

1831 г. февраля 18 дня по Указу Его Императорского Величества сочетались браком жених Александр Сергеевич Пушкин, 31 года от роду, и девица Наталья Николаевна Гончарова, 18 лет.

(Чтецы, желательно мальчики, одеты классически строго)

Первый кавалер :

Истинный портрет Натальи Николаевны нарисовал сам Пушкин. Из штрихов, разбросанных им в письмах к жене и о жене, можно составить ее характер.

Второй кавалер :

Я женат – и счастлив, одно желание мое, чтоб ничего в жизни моей не изменилось – лучшего не дождусь. Это состояние так ново, что, кажется, я переродился.

Третий кавалер :

Я не ревную, да и знаю, что ты во все тяжкое не пустишься.

Четвертый кавалер :

Если при моем возвращении я найду, что твой милый, простой аристократический тон изменился, разведусь, вот те Христос, и пойду в солдаты с горя.

Пятый кавалер :

Я должен был на тебе жениться, потому что всю жизнь был бы без тебя несчастлив.

Шестой кавалер :

Тебя, мой ангел, люблю так, что выразить не могу. … А твоих стихов не читаю, черт ли в них, и свои надоели.

Седьмой кавалер :

Ты, мне кажется, воюешь без меня дома, сменяешь людей, ломаешь кареты, сверяешь счеты. Ай-да хват баба. Что хорошо, то хорошо.

Восьмой кавалер :

Бедная моя Натали стала мишенью для ненависти света. Повсюду говорят: это ужасно, что она так наряжается, в то время как ее свекру и свекрови есть нечего. Натали тут ни причем, и отвечать за нее должен я … Если бы мать моя решила поселиться у нас, Натали, разумеется, ее бы приняла.

Девятый кавалер :

Мое семейство умножается, растет, шумит около меня. Теперь, кажется, и на жизнь нечего роптать, и старости нечего бояться. Холостяку в свете скучно: ему досадно видеть новые, молодые поколения, один отец семейства смотрит без зависти на молодость, его окружающую.

Десятый кавалер :

За шесть лет в семье Пушкиных родилось четверо детей: две девочки и два мальчика.

Одиннадцатый кавалер :

Бог мне свидетель, что я готов умереть за нее, но умереть для того, чтобы оставить ее блестящей вдовой.

(Звучит «Реквием» Моцарта. Все уходят со сцены)

(Композицию исполняют девочки, одетые в костюмы светских дам)

Первая дама :

По предсмертному завету Пушкина 24-летняя Наталья Николаевна уехала из Петербурга к брату, в Полотняный завод. Почти 2 года прожила она с детьми в уединении.

Вторая дама :

А следом за ней шли великосветская клевета и осуждение. Вот 2 письма современников.

Третья дама :

Я ведь ее не виню, как не винят детей, когда они по неведению и по необдуманности причиняют зло. Наш добрый, наш великий Пушкин должен был бы иметь совсем другую жену.

Четвертая дама :

Свет никогда не будет на вашей стороне. По отношению к вам он всегда будет без жалости и без снисхождения. Будьте горды, заставьте уважать ваши права.

Пятая дама :

После смерти Пушкина Наталья Николаевна 7 лет не выходила замуж, хотя было 3 претендента на ее руку. Но каждый из них не соглашался жить под одной крышей с ее детьми. Она всем отказала.

Шестая дама :

Петр Петрович Ланской, генерал, стал ее мужем. В этом браке у них родилось еще трое детей: девочки.

Седьмая дама :

Наталья Николаевна всегда была грустная, одетая в черное с белыми воротничками и манжетами и в черной косынке на голове. Она никогда не повышала голоса.

Восьмая дама :

Она писала: «Я слишком много страдала и вполне искупила ошибки, которые могла совершить в молодости».

Девятая дама :

Тем, что была когда-то женой великого поэта, она бесконечно гордилась, рассказывала своим детям о Пушкине, хранила письма, книги.

(Уходят под звуки вальса, с которого началась композиция. Ведущий читает стихотворение «Я вас любил…»)

10. «Женские образы в творчестве А. С. Пушкина» (Литературно-художественная композиция по творчеству А. С. Пушкина)

ЦЕЛИ:

1) расширение и углубление знаний о творчестве А. С. Пушкина;

2) развитие навыков сценической игры и художественного чтения, воспитание чувства красоты русского языка.

СОДЕРЖАНИЕ

1. Сцена из повести «Метель».

2. Сцена из повести «Барышня-крестьянка».

3. Композиция о няне.

4. Сцены из романа «Евгений Онегин».

ОФОРМЛЕНИЕ ВЕЧЕРА

1. Конкурс газет, посвященных А. С. Пушкину (дать задание по классам).

2. Яркое объявление, вывешенное за неделю до вечера.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

1) 2 ведущих;

2) чтецы;

3) группа девочек, исполняющая танцы: вальс, менуэт;

Участники вечера, играющие роли персонажей пушкинских произведений.

ДОМАШНЕЕ ЗАДАНИЕ

1. Прочитать «Повести Белкина».

2. Мальчикам – назвать одно из качеств характера женщины, которое они считают самым важным (в фойе школы на это время находится почтовый ящик).

3. Участие в выставке рисунков на тему «Мода времени А. С. Пушкина и наша мода».

ХОД ВЕЧЕРА

(Звучит музыка из «Пушкинских вальсов» Прокофьева. Выходят двое ведущих)

Первый ведущий :

Каков я прежде был, таков и ныне я:

Беспечный, влюбчивый. Вы знаете, друзья,

Могу ль на красоту взирать без умиленья,

Без робкой нежности и тайного волненья.

Второй ведущий :

В пушкинскую поэзию любовь вошла почти с первым стихотворением. Многие его произведения были навеяны любовными увлечениями поэта.

Первый ведущий :

Наверное, у нас не было поэта, так много, так полно, так разнообразно любившего. Любившего всегда, любившего постоянно.

Второй ведущий :

Свои идеалы он находил в России. Женские образы – от крестьянки до графини – объединяют женское начало: кокетство и игривость, верность и честь, красота и ум.

Первый ведущий :

Все в ней гармония, все диво,

Все выше мира и страстей;

Она покоится стыдливо

В красе торжественной своей;

Она кругом себя взирает:

Ей нет соперниц, нет подруг,

Красавиц наших бледный круг

В ее сиянье исчезает.

Второй ведущий :

Сейчас будут показаны сцены из разных произведений А. С. Пушкина. Назовите их.

Как зовут героинь, чем заканчивается повествование о них?

(Ведущие уходят)

(Звучит музыка. Вальс Г. Свиридова из «Метели». Девочки исполняют вальс)

(На сцену выходит горничная, несет за ней шарф и подает ей стул. Марья Гавриловна садится, горничная накидывает на нее шарф.)

Марья Гавриловна (раскрывает книгу):

– Ах, эти французские романы! Какая любовь! Какие чувства!

Горничная :

– Вам письмо от вашего предмета любви.

Марья Гавриловна :

– Ах, это Владимир пишет (читает): «Если мы друг без друга дышать не можем, а воля жестоких родителей препятствует нашему благополучию, то нельзя ли нам будет обойтись без нее?

Умоляю венчаться тайно, скрываться несколько времени, а потом броситься к ногам родителей».

Горничная :

Марья Гавриловна тайно обвенчалась, но не с Владимиром. Он вскоре уехал на войну с Наполеоном и погиб.

Марья Гавриловна :

Прошел год. Никто не узнал о моей тайне. Я богатая и милая невеста. Но никому не подаю и малейшей надежды.

Горничная :

В соседнюю деревню приехал в отпуск раненый гусарский полковник.

Марья Гавриловна :

– Это Бурмин; он очень милый молодой человек. И кажется, нрава тихого и скромного.

Горничная :

– Он часто бывает у нас. Он в вас влюблен?

Марья Гавриловна :

– Это загадка для меня. Я знаю, что ему нравлюсь, и я его отмечаю ото всех. Что же удерживает его от признания?

(Тихо звучит вальс из «Метели». Горничная уходит. Марья Гавриловна одна слушает музыку)

Бурмин :

– Я давно ищу случая открыть свое сердце. Выслушайте меня и простите. Я вас люблю, я вас люблю страстно.

(Марья Гавриловна низко наклонила голову)

Я хочу открыть вам ужасную тайну и положить между нами непреодолимую преграду.

Марья Гавриловна :

– Она всегда существовала, я никогда не могла быть вашей женою.

Бурмин :

– Я несчастное создание… я женат! И я не знаю, кто моя жена, и где она, и должен ли свидеться с нею когда-нибудь!

Марья Гавриловна :

– Что вы говорите? Как это странно! Продолжайте, я расскажу после… но продолжайте, сделайте милость.

Бурмин :

– В начале 1812 г. я спешил в полк, попал в ужасную метель и заблудился. Я увидел вдали огонек – это была церковь. Двери были не заперты – я вошел. В церкви на лавочке сидела девушка в полуобморочном состоянии, а другая терла ей виски. Старый священник подошел ко мне с вопросом: «Прикажете начинать?». «Начинайте, начинайте, батюшка», – ответил я рассеянно.

Девушку подняли. Непонятная, непростительная ветреность… я стал подле нее перед аналоем: священник торопился.

Нас обвенчали. «Поцелуйтесь», – сказали нам. Жена моя обратила ко мне бледное свое лицо. «Ай, это не он, не он», – вскрикнула она и упала без памяти.

Я вышел из церкви, бросился в кибитку и закричал: «Пошел!».

Марья Гавриловна :

– Боже мой! И вы не знаете, что сделалось с бедной вашею женою?

Бурмин :

– Не знаю. В то время я так мало полагал важности в моей проказе.

Марья Гавриловна :

– Боже мой! Так это были вы! И вы не узнаете меня?

(Бурмин бросается к ее ногам)

(Гаснет свет. Звучит вальс из «Метели». В это время на сцену выносят столик, зеркало, различные баночки, расчески. Начинается сцена из «Барышни-крестьянки». Лиза у зеркала, Настя ее причесывает)

Настя :

– Позвольте мне сегодня пойти в гости в Тугилово.

Лиза :

– Вот! Господа в ссоре, а слуги друг друга навещают.

Настя :

– А нам какое дело до господ! К тому же я ваша, а не папенькина.

Лиза :

– Постарайся, Настя, увидеть Алексея Берестова, да расскажи потом хорошенько, каков он собою и что он за человек.

(Настя уходит. Лиза садится за фортепиано, играет и напевает роман. Настя входит с букетом полевых цветов)

Настя :

– Ну, Лизавета Григорьевна, видела молодого Берестова, нагляделась довольно.

Лиза :

– Ну что ж? Правда ли, что он так хорош собой?

Настя :

– Барин прекрасный: такой добрый, такой веселый. Одно нехорошо: за девушками слишком любит гоняться.

Лиза :

– Как бы мне хотелось его увидеть!

Настя :

– Да что ж тут мудреного? Наденьте толстую рубашку, сарафан, да и ступайте смело в Тугилово. Ручаюсь вам, что Берестов уж вас не прозевает.

Лиза :

– Какая славная выдумка. Ах, Настя, милая Настя! А по-здешнему я говорить умею прекрасно. (Уходит)

(Лиза в сарафане, с корзиною в руках)

Лиза :

– Ах, собака злая.

Берестов :

– Не бойся, милая, собака моя не кусается.

Лиза :

– Да нет, барин, боюсь.

Берестов :

– Я провожу тебя, если ты боишься.

Лиза :

– А кто те мешает? Вольному воля, а дорога мирская.

Берестов :

– Откуда ты?

Лиза :

– Из Прилугина. Я Акулина, дочь кузнеца-Василия, иду по грибы. А ты, барин? Тугиловский, что ли?

Берестов :

– Я камердинер молодого барина.

Лиза :

– А лжешь, не на дуру напал. И одет-то не так, и баишь иначе.

(Берестов пытается обнять Лизу, но та уклоняется и принимает строгий и холодный вид)

Лиза :

– Если вы хотите, чтобы мы были вперед приятелями, то не извольте забываться.

Берестов :

– Кто тебя научил этой премудрости? Уж не Настенька ли, моя знакомая, не девушка ли барышни вашей?

Лиза :

– А что думаешь? Разве я на барском дворе никогда не бываю? Однако, болтая с тобой, грибов не наберешь. Иди-ка, барин, в сторону, а я в другую. Прощенья просим. (Расходятся)

Лиза (читает письмо):

«Милая Акулина, я предлагаю тебе мою руку. Будь моей женой, я влюблен страстно, и никакие преграды не могут мне помешать любить тебя. Мы будем жить своими трудами. Лиза мне вовсе не нравится, я не чувствую себя способным сделать ее счастливой».

Берестов (входя):

Все будет решено. Объяснюсь с Лизой, она поймет.

(Лиза поднимает голову, вскрикивает и хочет убежать. Берестов удерживает ее)

Берестов :

– Акулина! Акулина!

Лиза :

– Оставьте же меня, сударь, с ума вы сошли?

Берестов :

– Это ты, Акулина, счастье мое. Вот и сладилось все. (Уходят)

(Девочки танцуют менуэт)

Ведущий спрашивает зал:

1) из каких произведений показаны сцены?

2) назовите действующих лиц этих отрывков?

3) чем заканчивается история в «Метели»? в «Барышне-крестьянке»?

Первый ведущий :

Среди женских образов у Пушкина явно преобладает один, многогранный, неизменный – это образ няни.

(Звучит колыбельная «Спи, дитя мое, усни, сладкий сон тебе приснись» – поет девочка, подготовленная учителем музыки)

Второй ведущий :

Колыбельная песня… Она входит в нашу жизнь с рождения, и поют ее нам наши мамы и бабушки.

Первый ведущий :

Маленькому Пушкину пела колыбельную няня Аринушка.

(На экран проецируется портрет А. Р. Яковлевой – няни Пушкина)

Второй ведущий :

Это была старушка чрезвычайно почтенная, вся седая, страстно любящая своего питомца.

Первый ведущий :

В год рождения Александра его отец, Сергей Львович, дал Арине Яковлевой вольную, от которой она отказалась.

Второй ведущий :

Няня была кладезем русской народности, передавая будущему поэту волшебные сказания русской старины, чистоту русской речи.

(Чтецы исполняют стихотворения «Зимний вечер», «Сон», «Няне»)

(Входят няня и мальчик с пером и чернильницей в руках. Он садится, няня диктует письмо. В ее руках – спицы, клубок)

Няня :

«Любезный мой друг Александр Сергеевич, я получила ваше письмо и деньги, которые вы мне прислали. За ваши милости я вам всем сердцем благодарна – вы у меня беспрестанно в сердце и на уме, и только, когда засну, то забуду вас и ваши милости ко мне. Приезжайте, мой ангел, к нам в Михайловское, всех лошадей на дорогу выставлю. Прощайте, мой батюшка, Александр Сергеевич. За ваше здоровье молебен отслужила, поживи, дружочек, хорошенько.

Я, слава богу, здорова, целую ваши ручки и остаюсь многолюбящей вас няней. Ваша Арина Родионовна.

6 марта 1827 г.».

(В то время, когда няня и мальчик уходят со сцены, за сценой в микрофон читается стихотворение «Няне»)

(Звучит музыка из оперы Чайковского «Евгений Онегин». Идут няня со свечой в руках, Татьяна)

Татьяна :

– Не спится, няня, здесь так душно!

Открой окно да сядь ко мне.

Няня :

– Что, Таня, что с тобой?

Татьяна :

– Мне скучно,

Поговорим о старине.

Няня :

– О чем же Таня? Я, бывало,

Хранила в памяти немало

Старинных былей, небылиц

Про духов злых и про девиц.

А нынче все мне темно, Таня.

Татьяна :

– Расскажи мне, няня,

Про ваши старые года:

Была ты влюблена тогда?

Няня :

– И, полно, Таня! В эти лета

Мы не слыхали про любовь,

А то бы согнала со света

Меня покойница-свекровь.

Татьяна :

– Да как же ты венчалась, няня?

Няня :

– Так, видно, бог велел. Мой Ваня

Моложе был меня, мой свет.

А было мне тринадцать лет…

Я горько плакала от страха.

Татьяна :

– Ах, няня, няня, я тоскую,

Мне тошно, милая моя:

Я плакать, я рыдать готова!

Няня :

– Дитя мое, ты нездорова,

Господь, помилуй и спаси!

Чего ты хочешь, попроси…

Дай окроплю святой водою,

Ты вся горишь…

Татьяна :

– Я не больна.

Я… знаешь, няня… влюблена.

Няня :

– Дитя мое, господь с тобой!

(И няня девушку с мольбой

Крестила дряхлою рукою)

Таня :

– Оставь меня: я влюблена.

(Девочки танцуют вальс из оперы «Евгений Онегин». Онегин входит, когда еще продолжается вальс. Девочки остаются на сцене, образуя группы. Входит Татьяна)

(Музыка звучит постоянно)

Онегин :

– Ужель та самая Татьяна…

Та девочка… иль это сон?

Онегин (подходит):

– Случайно вас когда-то встретя,

В вас искру нежности заметя,

Я ей поверить не посмел:

Привычке милой не дал ходу;

Свою постылую свободу

Я потерять не захотел…

Я думал: вольность и покой

Замена счастью. Боже мой!

Как я ошибся, как наказан.

Татьяна :

– Онегин, я тогда моложе,

Я лучше, кажется, была,

И я любила вас; и что же?

Что в сердце вашем я нашла?

Какой ответ? Одну суровость…

Онегин :

– Я знаю: век уж мой измерен;

Но чтоб продлилась жизнь моя,

Я утром должен быть уверен,

Что с вами днем увижусь я.

Татьяна :

– Сейчас отдать я рада

Всю эту ветошь маскарада

Весь этот блеск, и шум, и чад

За полку книг, за дикий сад.

Онегин :

– Я сам себе

Противится не в силах боле;

Все решено: я в вашей воле

И предаюсь моей судьбе.

Татьяна :

– А счастье было так возможно,

Так близко! Но судьба моя

Уж решена. Неосторожно,

Быть может, поступила я.

Я вышла замуж. Вы должны,

Я вас прошу, меня оставить;

Я знаю: в вашем сердце есть

И гордость, и прямая честь

Я вас люблю (к чему лукавить?),

Но я другому отдана;

Я буду век ему верна.

(Уходят. Входят девушки, игравшие героинь, и современно одетые девушки)

Первый ведущий :

Изменилось время, изменилась мода.

Второй ведущий :

Но остаются вечными любовь, верность, честь, гордость.

Первый ведущий :

Остается Александр Сергеевич Пушкин, гений и слава русской земли.

Второй ведущий :

Накануне вечера мы провели опрос: какие качества характера, по мнению мужчин (мальчиков), важны в женщине.

(Обыгрывается информация, полученная в результате подсчета)

Первый ведущий (читает фрагмент стихотворения Заболоцкого):

Что красота:

Сосуд, в котором пустота,

Или огонь, мерцающий в сосуде?

Второй ведущий :

Спасибо всем, кто готовил вечер (называет авторов вечера).

Рекомендации: композиция может быть использована частями на уроках, а также может быть проведена как конкурс между старшеклассниками или как неделя русской литературы.

11. «Отечество нам Царское Село…» (9 класс)

СОДЕРЖАНИЕ

1. «Новый подьячий» и его указы.

2. Идея создания учебного заведения для воспитания младших братьев императора.

3. Каким быть лицею? «Бить или не бить?»

4. Просветитель Куницын и надзиратель Пилецкий.

5. Открытие Лицея.

6. «Друзья мои! Прекрасен наш союз!»

7. Пущин – «друг бесценный».

8. Лицеист Дельвиг. «Я редко пел, но весело, друзья!»

9. Кюхельбекер. Первая дуэль Пушкина. Кюхельбекер и декабристы. Хронология тюремных скитаний.

10. Жизнь Лицея. Победа Пушкина над Пилецким. Посещение Лицея Державиным. «Оставьте его поэтом».

ОФОРМЛЕНИЕ ВЕЧЕРА

Слайды: Москва начала XIX столетия; портрет М. М. Сперанского; портрет Александра I; изображение Царского Лицея; устав Лицея; портрет А. П. Куницына, преподавателя естественного права; портрет юного Пушкина; комнаты Пушкина и Пущина; портрет Ивана Пущина – лицеиста; встреча Пушкина с Пущиным в Михайловском; А. Дельвиг – лицеист; В. К. Кюхельбекер – лицеист; А. С. Пушкин на экзамене.

Музыкальное оформление :

Фонограммы: Глинка. «Вальс-фантазия»; П. Чайковский. «Сентиментальный вальс»; Шопен. «Полонез»; стихотворение А. С. Пушкина «Была пора… наш праздник молодой…»; Гендель. «Пассакалия»; романс «Поднимем бокалы»; Свиридов. «Пастораль», «Вальс», «Тройка» «Романс».

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

1) первый ведущий;

2) второй ведущий;

3) третий ведущий;

4) четвертый ведущий;

5) первый чтец;

6) второй чтец;

7) третий чтец;

8) четвертый чтец.

ХОД ВЕЧЕРА

(Звучит музыка. Глинка. «Вальс-фантазия». Демонстрируется слайд: Москва начала XIX столетия)

Первый ведущий :

Москва была на отшибе, доживала. Старики громко ворчали, как ворчат на людях глухие, думающие, что их не слышат. Когда человек выходил в отставку, он норовил переехать в Москву, чтобы иметь возможность ворчать.

Второй ведущий :

Неожиданно все в Москве перевернулось: самый воздух, казалось, потеплел. Гордости у стариков как не бывало; всех стали приглашать, всем улыбаться. Причина всему государственная – Петербург.

Первый ведущий :

Дело было в том, что, пока Москва вздыхала, обжиралась блинами на Масленой, к власти нежданно-негаданно пробрался и сел крепко подьячий.

(Демонстрируется слайд: М. М. Сперанский)

Второй ведущий :

Так называли старики Сперанского. Указы последовали один за другим: первый – о придворных званиях, второй – о гражданских чинах.

Третий ведущий :

Со времен Екатерины существовал высший свет. Великосветские люди проводили жизнь в праздности, с колыбели получали звание камер-юнкера и с ним – чин пятого класса.

3 апреля 1809 г. подьячий, который теперь утвердился во власти, издал указ и всему положил конец. Звание камер-юнкера впредь не давало никакого чина и считалось только отличием. Впредь никто не мог быть произведен в чин без экзаменов и какого-либо свидетельства.

Сословие чиновников должно было бросить старые привычки и вместо домашних бесед готовиться к экзаменам по естественному праву и математике.

Четвертый ведущий :

Наук испугались все. Учиться наукам по обязанности – не дворянское дело. Между наукой, дворянством и званием не было никакой связи. Подьячий учредил хаос и все перевернул.

(Звучит музыка П. И. Чайковского «Сентиментальный вальс»)

Первый ведущий (на фоне музыки):

День министра кончался. Он взял с полки «Дон Кихота» и, раскрыв наугад, стал читать. Дружба толстого Пансы с сухопарым дворянином была самой высокой поэзией, которую он знавал. Одиночество исчезло. Почитав с полчаса, он отложил книгу и своим ровным круглым почерком написал на листке: «Об особенном лицее. Все состояния».

Второй ведущий :

Дело было новое и важности чрезвычайной: о воспитании великих князей, из которых один был, возможно, наследник престола.

(Звучит музыка П. И. Чайковского «Сентиментальный вальс». Музыка должна придать завершенность I части гостиной).

(Демонстрируется слайд: портрет Александра I)

Первый ведущий :

Было замечено, что в последний год император вдруг несколько раз начинал говорить о своих братьях. Однако братских чувств у него не было. Он смотрел на великих князей Михаила и Николая угрюмо и сосредоточенно. Разговоры в Москве были ему известны.

Второй ведущий :

Все поджидали только случая, чтобы заменить его одним из братьев. Единственный способ установить контроль за людьми, их окружавшими, – перевести их из далекой Гатчины в свой дворец.

Третий ведущий :

Он уже присмотрел для них и помещение – новый флигель дворца, где раньше жила его сестра, пустовал. Но необходимо было найти предлог, иначе мать их ни за что не согласилась бы.

Четвертый ведущий :

И тут произошло событие, о котором стали говорить кругом: великий князь Николай, которому исполнилось уже 14 лет, искусал своего воспитателя Аделунга. Аделунг преподавал ему мораль и латинский язык. Великий князь, которому наскучил урок, подошел к Аделунгу и, притворно к нему ласкаясь, стал кусать учителя в плечо и больно наступать ему на ноги.

Первый ведущий :

Предлог был найден – воспитание. Дикие нравы братьев были нетерпимы. Александр вскользь, среди других важных поручений, сказал Сперанскому о желательности нового, особого учебного заведения.

(Звучит музыка Шопена «Полонез». Демонстрируется слайд: Царский Лицей)

Первый чтец :

19 октября 1825 г. опальный Пушкин напишет свое знаменитое стихотворение, посвященное 14-й годовщине со дня открытия Лицея. В нем будут и такие строки:

Полней, полней! И, сердцем возгоря,

Опять до дна, до капли выпивайте!

Но за кого, о други, угадайте!

Ура, наш царь! Так выпьем за царя!

Он человек, им властвует мгновенье.

Он раб молвы, сомнений и страстей;

Простим его неправое гоненье…

Он взял Париж, он основал Лицей!

(Демонстрируется слайд: устав Лицея)

Первый ведущий :

План особого учебного заведения Сперанский составлял вместе с Малиновским, который и должен был стать его директором.

Второй ведущий :

Новое училище должно было носить название древнего ликея – загородного афинского портика, где Аристотель учил и воспитывал своих учеников. Новая порода людей должна была возникнуть в полной разлуке с домашними. Молодые люди брались из разных сословий. Они составляли одно общество, безо всякого различия в столе и одежде, преподавание должно было вестись на русском языке; в образе жизни и взаимном обращении воспитанников следовало добиваться полного равенства. Количество учеников? Не более 15 молодых людей. Возраст? Возраст великих князей Николая и Михаила.

Третий ведущий :

– А будут ли там телесные наказания?

Четвертый ведущий :

Об этом осторожно спросил Малиновский.

Первый ведущий :

– Нет, Василий Федорович.

Второй ведущий :

Таков был короткий ответ Сперанского.

Первый ведущий :

И не ради вольностей дворянских, а потому что это унизительно, обидно и на всю жизнь запоминается.

Третий ведущий :

Предстояло, однако, главное – выбор учителей.

(Демонстрируется слайд: портрет А. П. Куницына, преподавателя естественного права)

Первый чтец :

Вы помните: когда возник Лицей,

Как царь для нас открыл чертог Царицын,

И мы пришли, и встретил нас Куницын

Приветствием меж царственных гостей…

(Звучит фрагмент стихотворения. А. С. Пушкин. «Была пора… наш праздник молодой…»)

Третий ведущий :

Профессор Александр Петрович Куницын преподавал лицеистам естественное право. Будучи человеком гуманистических убеждений, разделяющим просветительские взгляды на естественное равенство людей, Куницын оказал большое влияние на мировоззрение своих воспитанников, привил им ненависть к деспотии, уважение к человеческой личности. На открытии Лицея ему было предложено выступить с речью.

Четвертый ведущий :

Страничка из дневника Александра Петровича (чтение с элементами инсценирования).

Второй чтец :

«В одну ночь написал свою речь. Не знаю, как примут. Писал при свете ночника, со слезами. Отдал Малиновскому, но одобрения не получил за излишнюю смелость, с которою противопоставлены истинная доблесть и знатные потомки, основывающие свое бытие только на предках».

Третий чтец (озвучивает замечания Малиновского):

Это прекрасно, но ведь будут государь, Государственный совет, первые чины; поосторожнее бы, время тревожное…

Второй чтец (продолжение дневниковой записи Куницына):

«Сегодня у меня было странное посещение. В дверь постучались. Вошел незнакомый человек. Фигура необыкновенная: тощ, как скелет, глаза впали, черный сюртук до пят. Он сказал мне тихим и приятным голосом, что пришел познакомиться как будущий надзиратель, или, другими словами, инспектор Лицея, и назвал себя: Мартин Пилецкий».

Четвертый чтец (в черном сюртуке до пят; озвучивает М. Пилецкого):

– Знаете ли вы, кого готовитесь учить?

Второй чтец :

Так спросил он меня. Я вынужден был ответить, что не знаю. Гость вынул из кармана кучу маленьких листков и предложил мне прочесть список всех учеников и их родителей с краткими сведениями о них. Я поблагодарил, часть прочел, но вскоре убедился, что сведения эти свойства чисто полицейского: указан возраст каждого ученика, а о родителях собраны все слухи: с кем живет отец, с кем мать, или короче: отец – картежник, отец – лихоимец и т. д. Я с негодованием отказался продолжить чтение. Он, казалось, не удивился.

Четвертый чтец :

– Я понимаю ваше недовольство, но как добиться цели, если не знаешь, каков воспитуемый, из какого он семейства и даже возраста?..

Второй чтец :

Мартин продолжал и вскоре изложил главную свою мысль.

Четвертый чтец :

– Добрая половина учеников – из семейств развратных, обнищалых и прочее. Для того чтобы вырасти людьми совершенными, в них должно уничтожить самую память о семье…

Второй чтец :

– Но не о себе же?

Четвертый чтец :

– И о себе. Они должны быть очищены от всего и представлять чистую доску. Мысль о какой-либо привязанности должна быть истреблена, кроме одной привязанности – к Богу.

Второй чтец :

Щеки его закраснелись. Он изложил мне, что думает о моральном надзоре. Он не будет докучать воспитанникам, но они будут чувствовать моральное его присутствие. Уединяясь, ведя тайные разговоры, даже во время молчания они будут знать, что их слышат и видят…

Как только он вышел, я открыл окно и впустил в комнату холодный воздух. Чистый воздух скоро рассеял тень его посещения. Моральное отсутствие сего господина действует животворно.

(Звучат фанфары. Демонстрируется слайд: изображение Лицея)

Первый ведущий :

Открытие Лицея состоялось 19 октября 1811 г.

Второй чтец (из дневника Куницына):

«С утра стали прибывать кареты. Мундиры поистине слепили глаза. Приехала из Гатчины старая императрица со статс-дамами и дочерью, великой княгиней, и, наконец, сам государь со свитой. Отслужив молебен, Лицей открыли. Василий Федорович Малиновский сказал свою речь. Он был бледен, запинался, и голос его не был слышен. Прочли список воспитанников и прочее, и тут настал мой черед.

(Звучит музыка – сначала тихо, затем громче, по нарастающей. Гендель. „Пассакалия“)

Перед тем как мне выступать, вдруг поднялся шепот. Я прислушался и ушам своим не поверил: ждали Аракчеева, и его имя проносилось по рядам. Я начал читать свою речь с неприятным чувством.

Читал я громко, ибо меня предупредили, что государь глуховат. Студенты, а иначе говоря – дети, стояли смирно. Впрочем, все они смотрели на государя. На двух-трех детских лицах я уловил тень внимания, а так как речь была обращена ни к кому другому, как к ним, то я и стал смотреть на них; не так, как Василий Федорович, который, говоря: „Любезные воспитанники“, все время невольно смотрел на государя.

Постепенно стесненность моя исчезла. Вдруг сделалась тишина (музыка обрывается). Я понял, что Аракчеев действительно приехал. Пилецкий без шума прополз к двери. Сам царь, подняв лорнет, посмотрел туда. Я не знал, как мне быть, и на несколько мгновений замешкался. Однако усилием воли я собрался с силами и вскоре бросил думать об Аракчееве, а когда сделал нападение на аристократию, только и гордящуюся, что своими предками, снова поднял глаза. Некоторые гости хмурились, граф Разумовский смотрел на меня, не скрывая неудовольствия, но государь, прислонив ладонь к уху, слушал внимательно. Когда я кончил, всеобщая тишина была мне ответом.

(После небольшой паузы начинает тихо звучать та же музыка)

На следующий день Малиновский поздравил меня с орденом – за речь. От него я узнал, что вчера за Аракчеева приняли старика из Сената, который, узнав, что опоздал, повернул восвояси и исчез, как дым».

(Музыка усиливается)

Первый чтец (на фоне музыки читает фрагмент стихотворения Пушкина «19 октября 1825 г.»):

Куницыну дань сердца и вина!

Он создал нас, он воспитал наш пламень,

Поставлен им краеугольный камень,

Им чистая лампада возжена…

(Звучит романс «Поднимем бокалы». Демонстрируется слайд: юный Пушкин)

Второй чтец (читает фрагмент стихотворения Пушкина «19 октября 1825 г.»):

Друзья мои! Прекрасен наш союз!

Он, как душа, неразделим и вечен —

Неколебим, свободен и беспечен,

Срастался он под сенью дружных муз.

Куда бы нас ни бросила судьбина,

И счастие куда б ни занесло,

Все те же мы… нам целый мир чужбина…

Отечество нам Царское Село.

Первый ведущий :

В числе первых воспитанников Лицея, кроме Пушкина, были: Корф, Вольховский, Горчаков, Яковлев, Матюшкин, Малиновский, Илличевский, Пущин, Дельвиг, Кюхельбекер, Данзас, Броглио и др.

Второй ведущий (запись в тетради Куницына, январь 1812 г.): «Я вовсе не ожидал, что придется читать лекции сущим детям. Не буду ничего говорить о Саврасове, Тыркове, Мясоедове, Костенском – совершенный облом. Горчаков умен, но прихорашивается, точно Нарцисс. Вальховский без всякого упрека. Матюшкин тих. Кюхельбекер, видимо, посмешище для товарищей. Во всем чрезмерен: пишет так, что перья ломает. Броглио отпетый, Данзас тоже: делает гримасы, ему все трын-трава. Пушкин грызет перо и царапает на бумаге рисунки, так углубляясь в эти занятия, как будто в классе никого, кроме него, нет. Дельвиг спит – в точном смысле этого слова. Корф приличнее всех».

Третий ведущий :

Больше всего хлопот доставляли Броглио и Данзас. «Отчаянные» – так охарактеризовал их Мартин Пилецкий. Обычные наказания на них не действовали, и для них были найдены новые. Данзас, например, был одет на сутки в свой старый детский сюртук, в котором прибыл в Лицей. Сюртук был до того узок, беден и дурно сшит, что вызвал смех и произвел необходимое воспитательное воздействие.

Четвертый ведущий :

Посредине классной комнаты, где воспитанники повторяли заданное, стоял черный стол. Данзас и Броглио за нескромное поведение сажались гувернером за этот стол. Очень скоро он перестал дожидаться с их стороны проступков и сразу усаживал их за него. Они привыкли к черному столу, и Данзас имел наглость заявлять, что за ним удобнее.

Третий ведущий :

Данзас был единственным из лицеистов свидетелем дуэли Пушкина с Дантесом. Он был его секундантом.

Третий чтец :

Товарищи! Сегодня праздник наш,

Заветный срок! Сегодня там, далече,

На пир любви, на сладостное вече

Стеклися вы при звоне мирных чаш.

На пир любви душой стремлюся я.

Вот вижу вас, вот милых обнимаю.

Я праздника порядок учреждаю…

Я вдохновлен, о, слушайте, друзья…

Чтоб тридцать мест нас ожидали снова!

Садитеся, как вы садились там,

Когда места в сени святого крова

Отличие предписывало нам.

Спартанскою душой пленяя нас,

Воспитанный суровою Минервой,

Пускай опять Вольховский сядет первый,

Последним я, иль Брольо, иль Данзас.

Первый ведущий :

Воспитанник Пушкин тоже был сажаем за черный стол в наказание за громкий смех в классе чистописания и за пустые фигуры, которые чертил на уроке немецкой словесности. Но у него не было дружбы с отчаянными. Он был угловат, диковат, ни с кем, кроме Пущина, пока не дружил.

Третий чтец (на фоне музыки читает стихотворение А. С. Пушкина «К Пущину»):

Любезный именинник,

О Пущин дорогой!

Прибрел к тебе пустынник

С открытою душой.

С пришельцем обнимися —

Но доброго певца

Встречать не суетися

С парадного крыльца.

Он гость без этикета,

Не требует привета

Лукавой суеты;

Прими ж его лобзанья

И чистые желанья

Сердечной простоты!

(Демонстрируется слайд: комнаты Пушкина и Пущина)

Второй ведущий :

Их комнаты были рядом: Пущин – № 13, Пушкин – № 14. Легкий стук в стенку был их условным знаком.

(Демонстрируется слайд: Иван Пущин – лицеист)

Третий ведущий :

Толстый, круглолицый, с ясными серыми глазами, созданный для удовольствий и ненавидящий огорчения, Пущин ни в чем не был похож на Александра. Рассудок, смех, острое слово были для него превыше всего.

Четвертый ведущий :

Строгий Будри, питавший к нему слабость, назвал его Жанно. Это имя утвердилось за ним. Постепенно к нему пришла слава человека справедливого и умного. Лицеисты при ссорах стали обращаться к нему: он разбирал споры с удовольствием.

Первый ведущий :

В стихотворении «19 октября 1825 г.» Пушкин писал:

…Поэта дом опальный,

О Пущин мой, ты первый посетил;

Ты усладил изгнанья день печальный,

Ты в день его лицея превратил.

Пущин был первым из друзей, кто навестил Пушкина в Михайловском.

(Демонстрируется слайд: встреча Пушкина с Пущиным в Михайловском. Звучит музыка. Свиридов. «Пастораль»)

Второй ведущий (Из «Записок о Пушкине»):

«Кони несут среди сугробов, опасности нет… в сторону не бросятся, все лес, и снег им по брюхо – править не нужно. Скачем опять в гору извилистой тропой; вдруг крутой поворот, и как будто неожиданно вломились с маху в притворенные ворота при громе колокольчика. Не было сил остановить лошадей у крыльца, протащили мимо и засели в снегу нерасчищенного двора… Я оглядываюсь… вижу на крыльце Пушкина, босиком, в одной рубашке, с поднятыми вверх руками. Не нужно говорить, что тогда во мне происходило».

Третий ведущий :

Разговоры были откровенными. Прощались далеко за полночь. «Мы еще чокнулись стаканами, но грустно пилось: как будто чувствовали, что в последний раз вместе пьем и пьем на вечную разлуку… Кони рванули в гору. Послышалось: „Прощай, друг“. Ворота скрипнули за мною…»

Четвертый ведущий :

Вместе с другими декабристами Пущин был приговорен к ссылке в Сибирь. В первый день своего приезда в Читинский острог он получил переданное ему с женой декабриста Муравьева послание Пушкина.

Четвертый чтец :

Мой первый друг, мой друг бесценный!

И я судьбу благословил,

Когда мой двор уединенный,

Печальным снегом занесенный,

Твой колокольчик огласил.

Молю святое провиденье:

Да голос мой душе твоей

Дарует то же утешенье,

Да озарит он заточенье

Лучом лицейских ясных дней!

(Звучит музыка Свиридова. Вальс)

(Демонстрируется слайд: А. Дельвиг – лицеист)

Первый чтец (читает фрагмент стихотворения А. С. Пушкина «Пирующие студенты»):

Дай руку, Дельвиг, что ты спишь?

Проснись, ленивец сонный!

Ты не под кафедрой сидишь,

Латынью усыпленный.

Первый ведущий :

Дельвига Пушкин любил. В беспечности и лени Дельвига была какая-то храбрость, дерзость, и Чириков говорил о нем, что он отчаянный. И это несмотря на то, что он никого не задирал, ни на кого не нападал. Учился он плохо, его собственная лень доставляла ему видимое наслаждение.

Второй чтец (читает стихотворение А. Дельвига «Бедный Дельвиг»):

Вот бедный Дельвиг здесь живет,

Не знаем суетою,

Бренчит на лире и поет

С подругою-мечтою.

Пускай невежество гремит

Над мудрою главою,

Пускай и эгоизм кричит

С фортуною слепою, —

Один он с леностью живет,

Блажен своей судьбою,

Век свой о радости поет

И незнаком с тоскою.

Второй ведущий :

В лени его была система.

– Я успею выучить из «Маленького Грандисона» и диалоги, – говорил он, – у меня весь день впереди. К вечеру он говорил:

– Как время тянется! Еще вечер впереди. Я не стану понапрасну терять времени и учить до вечера диалоги.

Вечером Дельвиг убеждал друзей:

– Будри не придет. Это уж верно. Диалоги полежат.

Третий ведущий :

Небывалая, всепобеждающая и в то же время безобидная, простодушная леность стала основной темой лицейских преданий о Дельвиге. Однако не забудем, что речь идет о поэте, который, уйдя из жизни в возрасте 32 лет, оставил потомкам около 200 произведений, не считая переводов; издавал 2 альманаха, сотрудничал во многих журналах и был деятельным участником нескольких литературных обществ.

Четвертый ведущий :

Тот же Пушкин, который многократно и вдохновенно воспевал леность Дельвига в стихах, писал о нем: «Любовь к поэзии пробудилась в нем рано. Он знал почти наизусть „Собрание русских стихотворений“, изданное Жуковским. С Державиным он не расставался. Клопштона, Шиллера и Гельти прочел он с одним из своих товарищей, живым лексиконом и вдохновленным комментатором; Горация изучил в классе под руководством профессора Кощанского. Дельвиг никогда не вмешивался в игры, требовавшие проворства и силы, он предпочитал прогулки по аллеям Царского Села и разговоры с товарищами, коих умственные склонности сходствовали с его собственными.

Третий чтец (читает стихотворение А. Дельвига „Друзьям“):

Я редко пел, но весело, друзья!

Моя душа свободно разливалась.

О Царский сад, тебя ль забуду я?

Твоей красой волшебной оживлялась

Проказница фантазия моя,

И со струной струна перекликалась,

В согласный звон сливалась под рукой, —

И вы, друзья, любили голос мой.

Первый ведущий :

Один из современников поэта, Н. М. Коншин, говорил: „Жизнь Дельвига была прекрасной поэмой; мы, друзья его, читали и восхищались ей; потомству он оставил свои песни, светлые создания своей благородной души, они не умрут дотоле, пока не умрет поэзия для сердца человеческого“.

Второй ведущий :

„Никто на свете не был мне ближе Дельвига“, – признавался Пушкин, горько оплакивая безвременную кончину своего друга».

Четвертый чтец (читает стихотворение А. С. Пушкина «Чем чаще празднует лицей…»:

Чем чаще празднует лицей

Свою святую годовщину,

Тем робче старый круг друзей

В семью стесняется едину,

Тем реже он; тем праздник наш

В своем веселии мрачнее;

Тем глуше звон заздравных чаш.

И наши песни тем грустнее.

Шесть мест упраздненных стоят,

Шести друзей не узрим боле,

Они разбросанные спят —

Кто здесь, кто там: на ратном поле,

Кто дома, кто в земле чужой,

Кого недуг, кого печали

Свели во мрак земли сырой,

И надо всеми мы рыдали.

И мнится, очередь за мной,

Зовет меня мой Дельвиг милый,

Товарищ юности живой,

Товарищ юности унылой,

Товарищ песен молодых,

Пиров и чистых помышлений,

Туда, в толпу теней родных,

Навек от нас утекший гений.

(Звучит музыка Свиридова «Тройка»)

Первый чтец (читает стихотворное обращение А. С. Пушкина «Кюхельбекеру»:

Да сохранит тебя твой добрый гений

Под бурями и в тишине.

(Демонстрируется слайд: В. К. Кюхельбекер – лицеист)

Первый ведущий :

Оказалось, что Кюхельбекер, который почти не знал русского языка, тоже пишет стихи.

Второй ведущий :

Все в Кюхельбекере возбуждало желание дразнить: походка, рост, глухота. Он был трудолюбив, упрям, тщеславен, обидчив. Плохо зная язык, он читал и писал по целым дням, вскакивал по ночам и писал в темноте. У Кюхельбекера были задуманы романы, драмы, оды, элегии.

Второй чтец (читает фрагмент стихотворения А. С. Пушкина «19 октября 1825 г.»):

С младенчества дух песен в нас горел,

И дивное волненье мы познали.

С младенчества две музы к нам летали,

И сладок был их лаской наш удел:

Но я любил уже рукоплесканья,

Ты, гордый, пел для муз и для души;

Свой дар как жизнь я тратил без вниманья,

Ты гений свой воспитывал в тиши.

Третий ведущий :

Кюхельбекера любили. Но это не мешало смеяться над ним. Смеялись тайком и тайком сочиняли на него эпиграммы, звали его Дон Кихотом, Вилею, Вилинькою, Вильмушкою. Он был жертвою, приносимой богу смеха Мому.

Третий чтец (читает фрагмент стихотворения А. С. Пушкина «Пирующие студенты»):

Писатель за свои грехи!

Ты с виду всех трезвее!

Вильгельм, прочти свои стихи,

Чтоб мне заснуть скорее.

Четвертый ведущий :

Вместе с тем его боялись дразнить открыто: нрав у него был бешеный. Он готов был на месте убить обидчика, проткнуть его вилкой, сбить с ног во время прогулки.

Первый ведущий :

Однажды Кюхельбекер вызвал на дуэль горячо любившего его, но не упускавшего случая подтрунить над ним Пушкина. Пушкин очень не хотел этой глупой дуэли, но отказаться было нельзя. Они затеяли стреляться в каком-то недостроенном фамильном склепе на Волковом поле. Дельвиг был секундантом Кюхельбекера и стоял слева от него.

Второй ведущий :

Когда Кюхельбекер начал целиться, Пушкин закричал: «Дельвиг, встань на мое место, здесь безопаснее». Кюхельбекер взбесился, рука дрогнула, он сделал пол-оборота и пробил фуражку на голове Дельвига. «Послушай, товарищ, – сказал Пушкин, – без лести – ты стоишь дружбы, без эпиграммы – пороху не стоишь», – и бросил пистолет.

Четвертый чтец (читает отрывок из стихотворения А. С. Пушкина «Вот Виля…»:

Вот Виля – он любовью дышит,

Он песни пишет зло,

Как Геркулес, сатиры пишет,

Влюблен, как Буало.

Первый чтец (читает стихотворение А. С. Пушкина «Завещание Кюхельбекера»):

Друзья, простите. Завещаю

Вам все, чем рад и чем богат;

Обиды, песни – все прощаю,

А мне пускай долги простят.

Третий ведущий :

У лицеистов был обыск. Мартин Пилецкий искал их тайные сочинения. Наконец, в классе удалось обнаружить одно – оно было у Дельвига, который с обычным своим спокойным видом даже не спрятал его от гувернера. Но завладеть сочинением гувернеру не удалось: потребовав его у Дельвига после лекции, он получил прямой отказ, а попытавшись ухватить сочинение рукою, ощутил толчок со стороны. Гувернер уверял, что толкнул его Пушкин, который тут же с блестящими глазами и бешеным видом наскакивал на него, крича: «Как вы смеете брать наши бумаги?»

Четвертый ведущий :

Поведение Кюхельбекера было самое странное. Всю неделю, когда воспитанники собирались по вечерам для сочинения насмешек, Кюхельбекер вел себя более чем пристойно: он не любил насмешливой литературы, тем более что большая часть ее относилась к нему. Теперь же, услышав крик Пушкина, он, размахивая руками, бросился в самую гущу столпившихся воспитанников и стал требовать удаления гувернера из Лицея. Лицо его было в совершенной ярости, он кричал с ожесточением: «Не уступай!»

(Звучит музыка Свиридова «Романс»)

Второй чтец (на фоне музыки читает фрагмент стихотворения А. С. Пушкина «19 октября 1825 г.»):

Служенье муз не терпит суеты,

Прекрасное должно быть величаво:

Но юность нам советует лукаво,

И шумные нас радуют мечты.

Опомнимся – но поздно! И уныло

Глядим назад, следов не видя там.

Скажи, Вильгельм, не то ль и с нами было,

Мой брат родной по музе, по судьбам?

Первый ведущий :

В апреле 1825 г. Кюхельбекер становится близким другом Рылеева и сразу оказывается в кругу декабристских приготовлений.

Второй ведущий :

14 декабря Кюхля был на площади. Как известно, в нужную минуту среди восставших не оказалось заранее избранного руководителя – князя Трубецкого.

Кюхельбекер взялся его привести. Князь от него спрятался, Кюхля вернулся на площадь. Увидев, что брат царя подъехал к строю солдат и уговаривает их разойтись, Вильгельм попытался выстрелить в него из пистолета. Осечка. Прицелился в генерала Воинова – осечка снова. Когда грянула картечь, Кюхельбекер пытался построить разбегавшиеся шеренги. Его не послушались. В числе последних он ушел с площади.

Третий ведущий :

Хронология тюремных скитаний Кюхельбекера выглядит так:

25 января 1826 г. – доставлен в Петропавловскую крепость;

27 июля 1826 г. – переведен в Кексгольмскую крепость;

20 апреля 1827 г. – водворен в Шлиссельбургскую крепость;

12 октября 1827 г. – отправлен в Динабургскую крепость;

10 апреля 1831 г. – перевезен в Ревельскую цитадель;

14 октября 1831 г. – заключен в Свеаборгскую крепость;

14 декабря 1835 г. – освобожден из заключения и определен навечно в Сибирь.

Четвертый ведущий :

Из дневника А. С. Пушкина: «15 октября 1824 г. Вчерашний день был для меня замечателен … На станции нашел я Шиллерова „Духовидца“, но, едва успел прочитать первые страницы, как вдруг подъехали четыре тройки с фельдъегерем … Один из арестантов стоял, опершись у колонны. К нему подошел высокий, бледный и худой молодой человек с черной бородою, в фризовой шинели… Увидев меня, он с живостью на меня взглянул. Я невольно обратился к нему. Мы пристально смотрим друг на друга – и я узнаю Кюхельбекера. Мы кинулись друг другу в объятия. Жандармы нас растащили. Фельдъегерь взял меня за руку с угрозами и ругательствами – я его не слышал.

Кюхельбекеру сделалось дурно. Жандармы дали ему воды, посадили в тележку и ускакали».

Третий чтец (читает стихотворение В. Кюхельбекера «19 октября 1836 г.»):

Шумит поток времен. Их темный вал

Вновь выплеснул на берег жизни нашей

Священный день, который полной чашей

В кругу друзей и я торжествовал:

Давно: Европы страж – седой Урал,

И Енисей, и степи, и Байкал

Теперь меж нами. На крылах печали

Любовью к вам несусь из темной дали.

Поминки нашей юности – и я

Их праздновать хочу. Воспоминанья!

В лучах дрожащих тихого мерцанья

Воскресните. Предстаньте мне, друзья!

Пусть созерцает вас душа моя,

Всех вас, Лицея нашего семья!

Я с вами был когда-то счастлив, молод, —

Вы с сердца свеете туман и холод.

Чьи резче всех рисуются черты

Пред взорами моими? Как перуны

Сибирских гроз, его златые струны

Рокочут: Пушкин, Пушкин! Это ты!

Твой образ – свет мне в море темноты;

Твои живые, вещие мечты

Меня не забывали в ту годину,

Как пил и ты, уединясь, кручину.

О, брат мой! Много с той поры прошло,

Твой день прояснел, мой – покрылся тьмою;

Я стал знаком с Торхватовой судьбою.

И что ж? Опять передо мной светло:

Как сон тяжелый, горе протекло;

Мое светило из-за туч чело

Вновь подняло – гляжу в лицо природы:

Мне отданы долины, горы, воды.

О, друг! Хотя мой волос поседел,

Но сердце бьется молодо и смело.

Во мне душа переживает тело,

Еще мне Божий мир не надоел.

Что ждет меня? Обманы – наш удел,

Но в эту грудь вонзалось много стрел;

Терпел я много, обливался кровью —

Что, если в осень дней столкнусь с любовью?

(Звучит музыка Свиридова «Романс». Демонстрируется слайд: А. С. Пушкин на экзамене)

Первый ведущий :

Сначала его звали французом, потому что никто, даже Горчаков, не писал и не говорил так по-французски, как он. Еще его звали Обезьяной. Прозвище это, как и многие другие лицейские, первым пустил в ход Миша Яковлев. Сам Яковлев звался Паяцем. Он имел особенное дарование и склонность к музыке. Новые романсы он схватывал на лету, но настоящий талант у него был в изображении людей. Он угадывал в походке и незаметных привычках сущность человека.

Второй ведущий :

О Пушкине он говорил, что не Пушкин похож на обезьяну, а обезьяна на Пушкина. Так он и изображал его: одиноко прыгающим по классной комнате, грызущим в задумчивости перья и вдруг, внезапно, видящим на кафедре профессора. В особенности хорошо удавался ему смех Пушкина: внезапный, короткий, отрывистый и до того радостный, что все смеялись.

Четвертый чтец (читает стихотворение А. С. Пушкина «Пирующие студенты»):

Друзья! Досужный час настал;

Все тихо, все в покое;

Скорее скатерть и бокал!

Сюда, вино златое!

Шипи, шампанское в стекле.

Друзья! Почто же с Кантом

Сенека, Тацит на столе,

Фольянт над фолиантом?

Под стол холодных мудрецов,

Мы полем овладеем;

Под стол ученых дураков!

Без них мы жить умеем.

Ужели трезвого найдем

За скатертью студента?

На всякий случай изберем

Скорее президента.

В награду пьяным он нальет

И пунш, и грог душистый.

И вам, спартанцы, поднесет

Воды в стакане чистой!

Апостол неги и прохлад,

Мой добрый Галич, vale!

Ты Эпикуров младший брат,

Душа твоя в бокале.

Главу венками убери,

Будь нашим президентом,

И станут самые цари

Завидовать студентам!

Третий ведущий :

После случая с отнятием у Дельвига сочинения у воспитанников произошел разговор с Мартином Пилецким, бывшим не только свидетелем, но и в большей мере виновником скандала: это по его наущению гувернер усердствовал в поимке сочинителей.

Четвертый ведущий :

Пилецкий стоял спокойно, заложив руки за спину. Лицеисты его ненавидели и были готовы на все. Мясоедов неожиданно забормотал:

– Что вы родителя моего брамбарасом ругаете – на то я не согласен.

Робкий Корсаков вдруг сказал:

– Это из-за вас Иконникова прогнали, – и заплакал.

Малиновский, не торопясь и несколько уныло, сказал тихим голосом, что они просят, первое, чтобы он ничего не говорил об их родителях, второе, чтоб не читал писем, третье – чтоб вернули в лицей Иконникова.

Пилецкий ждал. Тогда Дельвиг, самый спокойный из всех, заявил, что если он на это не согласится, они тотчас покинут Лицей.

Первый ведущий :

Пилецкий смотрел на Пушкина. Пушкин исподлобья, волчонком глянул на него. Глаза его блестели, он побледнел. Пилецкий улыбнулся:

– Оставайтесь, господа, в Лицее, – вдруг сказал он и пошел к выходу.

Второй ведущий :

Воспитанники стояли пораженные, не понимая, что произошло, и тихо говорили о том, что монах теперь сделает. Потом они посмотрели в окно: по дороге медленно ехала коляска. В ней сидел Мартин со связкой книг. Сомнений не было: монах уезжал.

Третий ведущий :

Пушкин вдруг засмеялся, как смеялись Ганнибалы: зубами. Это была его первая победа.

Четвертый ведущий :

Незадолго до этого происшествия Пилецкий посетил Малиновского. Он требовал исключения некоторых воспитанников: Броглио – шалун, Данзас и Дельвиг – ленивы. Пушкин предан страсти всех осмеивать. Его следовало, по мнению Пилецкого, исключить немедля: он противоборствует и озлился. Монах принес записи гувернеров о воспитанниках. Он отдал их Малиновскому и ушел.

Первый ведущий :

Директор со вниманием прочел записи гувернеров и призадумался. Поглядел в окно, выходившее во двор, и увидел: Чириков вел воспитанников на прогулку, Пушкин был весел. Улыбка его была добродушна, взгляд открыт. Директор усмехнулся:

– Вишь какой, – сказал он с удивлением, точно в первый раз его увидел.

И он запер записи Мартину в шкаф, где стояла пустая бутыль.

Первый чтец (читает стихотворение А. С. Пушкина «Товарищам»):

Промчались годы заточенья,

Недолго, милые друзья,

Нам видеть кров уединенья

И Царскосельские поля.

Разлука ждет нас у порога,

Зовет нас дальний света шум,

И каждый смотрит на дорогу

С волненьем гордых, юных дум.

(Звучит торжественная музыка)

Второй ведущий :

Из воспоминаний А. С. Пушкина: «Это было в 1815 г., на публичном экзамене в Лицее. Как узнали мы, что Державин будет к нам, все мы взволновались. Дельвиг вышел на лестницу, чтобы дождаться его и поцеловать ему руку, руку, написавшую „Водопад“».

Третий ведущий :

Державин был стар. Он очень устал и чувствовал, что совсем напрасно приехал в Царское Село.

Четвертый ведущий :

Его усадили в кресло. Он вздремнул, но слышал все отчетливо, только как бы за дымкою и не придавая этому значения.

Вдруг раздался звонкий голос. И этот голос сказал ему, и никому другому:

– Воспоминания в Царском Селе.

Он вдруг задрожал, повторяя отвислыми, грубыми, солдатскими губами, без звука, без голоса, эти слова. Он всматривался в школяра, и школяр, казалось, смотрел на него. И читал…

Второй чтец (читает стихотворение А. С. Пушкина «Воспоминания в Царском Селе»):

Бессмертны вы вовек, о росски исполины,

В боях воспитаны средь бранных непогод!

О вас, сподвижники, друзья Екатерины,

Пройдет молва из рода в род.

О, громкий век военных споров,

Свидетель славы россиян.

Ты видел, как Орлов, Румянцев и Суворов,

Потомки грозные славян,

Перуном Зевсовым победу похищали;

Их смелым подвигам, страшась, дивился мир;

Державин и Петров героям песнь бряцали

Струнами громозвучных лир.

Первый ведущий :

Когда Александр кончил, только некоторые смотрели на него; большая часть смотрела на Державина.

Второй ведущий :

Старик, костлявый, согнутый в три погибели, все выпрямлялся и теперь, откинув голову, стоял; лицо его было в бессмысленном старом восторге, слезы текли по морщинистому грубому лицу. Вдруг он с неожиданной легкостью отодвинул кресло и выбежал, чтобы обнять чтеца. Но Александра не было – он убежал.

Третий ведущий :

Все еще держась, не впадая в дремоту, Державин стал с живостью разговаривать с Разумовским – министром.

Четвертый ведущий :

Разумовский ничего не разумел. Он сказал, что хотел бы образовать Пушкина в прозе.

– Оставьте его поэтом, – сказал Державин и отмахнулся неучтиво.

Третий чтец (читает фрагмент стихотворения А. С. Пушкина «19 октября 1827 г.»):

Бог помочь вам, друзья мои,

В заботах жизни, царской службы,

И на пирах разгульной дружбы,

И в сладких таинствах любви.

Бог помочь вам, друзья мои,

И в бурях, и в житейском горе,

В краю чужом, в пустынном море,

И в мрачных пропастях земли!

Бог помочь вам, друзья мои!

12. «Мой гений веки пролетит…» (М. Ю. Лермонтов: штрихи к портрету) (9 класс)

Вверху одна

Горит звезда,

Мой взор она

Манит всегда,

Мои мечты

Она влечет

И с высоты

Меня зовет.

М. Лермонтов

ОФОРМЛЕНИЕ ВЕЧЕРА

1. Портреты и автопортреты М. Ю. Лермонтова, друзей и современников поэта.

2. Репродукции картин Лермонтова (виды Кавказа), фотографии с видами музея в Тарханах.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

1) первый ведущий;

2) второй ведущий;

3) третий ведущий;

4) четвертый ведущий;

5) чтец;

6) М. Ю. Лермонтов;

7) Барант.

ХОД ВЕЧЕРА

Первый ведущий :

Не просто, не в тиши, не мирною кончиной, —

Но преждевременно, противника рукой —

Поэты русские свершают жребий свой,

Не кончив песни лебединой!..

(Е. Ростопчина)

Второй ведущий :

15 июля 1841 г. у подножия горы Машук в окрестностях Пятигорска был убит русский на дуэли поэт Михаил Лермонтов. Во время дуэли началась гроза. Молнии рассекали сумрак. Гремел гром. Секунданты скомандовали сходиться. Лермонтов поднял пистолет дулом вверх и остался на месте. Его лицо было спокойно, даже весело. Мартынов быстро подошел к барьеру и выстрелил в поэта, выстрел был смертельный. За раскатом грома выстрела не было слышно. Поэту было 27 лет…

Вверху одна

Горит звезда,

Мой взор она

Манит всегда,

Мои мечты

Она влечет

И с высоты

Меня зовет…

Третий ведущий :

«Я всегда думал, что наш величайший поэт был Пушкин, – признавался на склоне лет И. А. Бунин. – Нет, это был Лермонтов. Просто представить себе нельзя, до какой высоты этот человек поднялся бы, если бы не погиб двадцати шести лет». Такие поэты рождаются только раз, чтобы стать вечной звездой для человечества. Он всю жизнь жаждал подвига, стремился к совершенству.

Мне нужно действовать, я каждый день

Бессмертным сделать бы желал, как тень

Великого героя, и понять

Я не могу, что значит отдыхать.

Всегда кипит и зреет что-нибудь

В уме моем. Желанье и тоска

Тревожат беспрестанно эту грудь.

Но что ж? Мне жизнь все как-то коротка

И все боюсь, что не успею я

Свершить чего-то!..

Четвертый ведущий :

Он не успел допеть свою песнь, сказать свое последнее слово. Но с годами все слышнее его недопетая песнь, его недосказанное слово.

Я родину люблю

И больше многих: средь ее полей

Есть место, где я горесть начал знать,

Есть место, где я буду отдыхать,

Когда мой прах, смешавшийся с землей,

Навеки прежний вид оставит свой.

На северо-западе Пензенской области, в прекрасном уголке России, среди мягких зеленых холмов, цветущих лугов, расположилось старинное село Тарханы, куда Лермонтова привезли из Москвы полугодовалым ребенком. Первые птицы, пение которых он услыхал, первые цветы, к которым потянулся, – все было здесь.

Когда волнуется желтеющая нива,

И свежий лес шумит при звуке ветерка,

И прячется в саду малиновая слива

Под тенью сладостной зеленого листка;

Когда росой обрызганный душистой,

Румяным вечером иль утра в час златой,

Из-под куста мне ландыш серебристый

Приветливо кивает головой;

Когда студеный ключ играет по оврагу

И, погружая мысль в какой-то смутный сон,

Лепечет мне таинственную сагу

Про мирный край, откуда мчится он, —

Тогда смиряется души моей тревога,

Тогда расходятся морщины на челе, —

И счастье я могу постигнуть на земле,

И в небесах я вижу бога…

Первый ведущий :

Барский дом был похож на все усадьбы: деревянный, с мезонином. В этом доме прожил Лермонтов много лет, пестуемый горячо любящей его бабушкой. Отсюда навсегда уехал его отец, Юрий Петрович, оскорбленный Арсеньевой: та не отдавала внука, пригрозив лишить его наследства. Отец, отставной капитан, не имел средств, необходимых для воспитания сына. Он вынужден был согласиться на условия Арсеньевой, после смерти жены навсегда покинул Тарханы. Эта незаживающая душевная рана Лермонтова вылилась в горькие строки:

Ужасная судьба отца и сына.

Жить розно и в разлуке умереть,

И жребий чуждого изгнанника иметь

На родине с названьем гражданина!

Но ты свершил свой подвиг, мой отец,

Постигнут ты желанною кончиной,

Дай бог, чтобы, как твой, спокоен был конец

Того, кто был всех мук твоих причиной!

Второй ведущий :

Но, несмотря на это, Тарханы всегда оставались для Лермонтова родным домом. Здесь впервые его взору открылся прекрасный мир природы. Здесь он услышал народные песни и сказки. Сюда стремился он, эти места вспоминал в шуме праздной великосветской толпы и в трудные минуты.

Как часто, пестрою толпою окружен,

Когда передо мной, как будто бы сквозь сон,

При шуме музыки и пляски,

При диком шепоте затверженных речей,

Мелькают образы бездушные людей,

Приличьем стянутые маски,

Когда касаются холодных рук моих

С небрежной смелостью красавиц городских

Давно бестрепетные руки, —

Наружно погружаясь в их блеск и суету,

Ласкаю я в душе старинную мечту,

Погибших лет святые звуки.

И если как-нибудь на миг удастся мне

Забыться, – памятью к недавней старине

Лечу я вольной, вольной птицей;

И вижу я себя ребенком, и кругом

Родные все места: высокий барский дом

И сад с разрушенной теплицей;

Зеленой сетью трав подернут спящий пруд,

А за прудом село дымится – и встают

Вдали туманы над полями.

В аллею темную вхожу я; сквозь кусты

Глядит вечерний луч, и желтые листы

Шумят под робкими шагами.

И странная тоска теснит уж грудь мою:

Я думаю о ней, я плачу и люблю,

Люблю мечты моей созданье

С глазами, полными лазурного огня,

С улыбкой розовой, как молодого дня

За рощей первое сиянье.

Так царства дивного всесильный господин —

Я долгие часы просиживал один,

И память их жива поныне

Под бурей тягостных волнений и страстей,

Как светлый островок безвредно средь морей

Цветет на влажной их пустыне.

Когда ж, опомнившись, обман я узнаю

И шум толпы людской спугнет мечту мою,

На праздник незваную гостью,

О, как мне хочется смутить веселость их

И дерзко бросить им в глаза железный стих,

Облитый горечью и злостью!

Третий ведущий :

Нельзя сказать, что жизнь Лермонтова, если смотреть на нее со стороны, была полна невзгод. Он, конечно, рано осиротел, но детство его прошло под крылом беззаветно любящей и богатой бабушки. Многочисленная просвещенная родня, блестящее общество, полная материальная обеспеченность. Благородный Университетский пансион, Московский Университет, школа гвардейских юнкеров, лейб-гвардии гусарский полк, юнкерские кутежи, великосветские балы, ослепительно красивые, утонченные женщины, благородные, умные друзья – во всех перечисленных атрибутах светской жизни юный поэт не испытывал недостатка. Лермонтов не голодал в молодости, как Некрасов, не ссылался на каторгу, как Достоевский, не был разжалован в солдаты, как Полежаев, не жил в вынужденной эмиграции, как Герцен, не чах от туберкулеза, как Белинский. Но он с ранних лет ощущал внутренний конфликт с окружающей средой, он с его характером, душой и талантом не вписывался ни в школу юнкеров; ни в светские балы с их дежурными разговорами, задыхаясь в мире чопорных людей с выцветшими глазами, в бесконечном светском Маскараде.

Четвертый ведущий :

«Он обогнал самого себя на 100 лет», – писала Ахматова. Осознание своего полного одиночества рождало грустные и горькие строки:

Как в ночь звезды падучей пламень

Не нужен в мире я.

Хоть сердце тяжело, как камень,

Но все под ним змея.

Меня спасало вдохновенье

От мелочных сует;

Но от своей души спасенья

И в самом счастье нет.

Молю о счастии, бывало,

Дождался, наконец,

И тягостно мне счастье стало,

Как для царя венец,

И все мечты отвергнув снова,

Остался я один —

Как замка мрачного, пустого

Ничтожный властелин.

Второй ведущий:

Нет, я не Байрон, я другой,

Еще неведомый избранник,

Как он, гонимый миром странник,

Но только с русскою душой.

Я раньше начал, кончу ране,

Мой ум не много совершит;

В душе моей, как в океане,

Надежд разбитых груз лежит.

Кто может, океан угрюмый,

Твои изведать тайны? Кто

Толпе мои расскажет думы?

Я – или бог – или никто!

Я жить хочу! Хочу печали

Любви и счастию назло;

Они мой ум избаловали

И слишком сгладили чело.

Пора, пора насмешкам света

Прогнать спокойствия туман;

Что без страданий жизнь поэта?

И что без бури океан?

Он хочет жить ценою муки,

Ценой томительных забот.

Он покупает неба звуки…

Он даром славы не берет.

(Звучит романс на стихи М. Лермонтова «Белеет парус одинокий…» Музыка А. Варламова)

Третий ведущий :

За Черной речкой – в снеге талом

Раздался выстрел – и на снег

Со взором мутным и усталым

Упал усталый человек.

28 января 1837 г. Лермонтов написал первую часть стихотворения «Смерть поэта». Это стихотворение – поступок Лермонтова и восход его на русском поэтическом небосклоне. И не только на поэтическом. Это, если хотите, было его 14 декабря, на которое он вышел один, с ним не было восставших полков. Этим стихотворением поэт брал на себя великую миссию быть продолжателем дела Пушкина. Это было и пророчество собственной судьбы, добровольно избранной им.

(Чтец декламирует первую часть стихотворения «Смерть поэта»)

Четвертый ведущий :

Первую часть стихотворения Бенкендорф проглядел. А, может быть, решил не заметить, полагая, что лучше не привлекать внимания к «особе покойного». Самое лучшее, считал он, на подобные легкомысленные выходки не обращать внимания, тогда слава поэта быстрее померкнет.

(Чтец декламирует вторую часть стихотворения «Смерть поэта»)

Первый ведущий :

Бенкендорф докладывал: «Я уже имел честь сообщить вашему императорскому высочеству, что я послал стихотворение гусарского офицера Лермонтова генералу Веймарну, дабы он допросил этого молодого человека, содержал его при Главном штабе без права сноситься с кем-либо извне, покуда власти не решат вопрос о его дальнейшей участи, и взятии его бумаг как здесь, так и на квартире его в Царском Селе. Вступление к этому сочинению дерзко, а конец – бесстыдное вольнодумство, более чем преступное».

Второй ведущий :

Николай I отвечал: «Приятные стихи, нечего сказать: я послал Веймарна в Царское Село осмотреть бумаги Лермонтова и, буде обнаружатся еще другие подозрительные, наложить на них арест. Пока что я велел старшему медику гвардейского корпуса посетить этого господина и удостовериться, не помешан ли он; а затем мы поступим с ним согласно закону».

Чтец :

Высочайшее повеление: «Лейб-гвардии гусарского полка корнета Лермонтова за сочинение… известных стихов, перевесть тем же чином в Нижегородский драгунский полк».

Третий ведущий :

Кавказ, далекая страна, жилище вольности святой. Лермонтов полюбил «синие горы Кавказа» еще тогда, когда, приехав сюда маленьким мальчиком, с бабушкой, увидел их впервые. И вот судьба вновь привела его на Кавказ. Из письма Лермонтова Марии Александровне Лопухиной: «Милый и добрый друг… У меня здесь славная квартира; каждое утро из окна я смотрю на цепь снежных гор и Эльбрус; вот и теперь, сидя за письмом к вам, я то и дело останавливаюсь, чтобы взглянуть на этих великанов, так они величественны…»

И над вершинами Кавказа

Изгнанник рая пролетал;

Под ним Казбек, как грань алмаза,

Снегами вечными сиял;

И, глубоко внизу чернея,

Как трещина, жилище змея,

Вился излучистый Дарьял;

И Терек, прыгая, как львица

С косматой гривой на хребте,

Ревел – и хищный зверь, и птица,

Кружась в лазурной высоте,

Глаголу вод его внимали;

И золотые облака

Из южных стран, издалека

Его на север провожали;

И скалы тесною толпой,

Таинственной дремоты полны,

Над ним склонялись головой;

Следя мелькающие волны;

И башни замков на скалах

Смотрели грозно сквозь туманы —

У врат Кавказа на часах

Сторожевые великаны!

Четвертый ведущий :

Эти сияющие горы, бурные реки, зеленеющие долины Лермонтов щедро прославляет не только пером поэта, но и кистью вдохновенного художника. Из письма Лермонтова С. Раевскому: «С тех пор, как выехал из России, поверишь ли, я находился до сих пор в непрерывном странствовании, то на перекладной, то верхом; изъездил Линию всю от Кизляра до Тамани… Я снял на скорую руку виды всех примечательных мест, которые посещал, и везу с собой порядочную коллекцию…»

И перед ним иной картины

Красы живые расцвели:

Роскошной Грузии долины

Ковром раскинулись вдали.

Счастливый, пышный край земли!

Столпообразные раины,

Звонко бегущие ручьи

По дну из камней разноцветных,

И кущи роз, где соловьи

Поют красавиц, безответных

На сладкий голос их любви;

Чинар развесистые сени,

Густым венчанья плющом;

Ущелья, где палящим днем

Таятся робкие олени;

И блеск, и жизнь, и шум листов,

Стозвучный говор голосов,

Дыханье тысячи растений;

И полдня сладострастный зной,

И ароматною росой

Всегда увлажненные ночи;

И звезды яркие, как очи,

Как взор грузинки молодой!

Первый ведущий :

Великий кавказец, поэт Ованес Тумаян, назвал Лермонтова приемным сыном Кавказа: «Кавказ – древний витязь, стоящий между Востоком и Западом, Югом и Севером… Тысячи людей прошли через Кавказ, все они были для Кавказа прохожими; одни явились друзьями, другие – недругами, третьи – гостями, а приемных сынов у него было мало. К числу этих немногих… принадлежат два великих русских поэта: Пушкин и Лермонтов… Они любили Кавказ, а Кавказ – их, и они стали навеки великими сынами Кавказа». Изображая роскошную природу Кавказа в своих стихотворениях и поэмах, Лермонтов исполнил долг любви к прекрасной земле, к людям этой земли, которую считал своей второй, поэтической родиной.

Тебе, Кавказ, суровый царь земли,

Я снова посвящаю стих небрежный.

Как сына, ты его благослови

И осени вершиной белоснежной;

Еще ребенком, чуждый и любви,

И дум честолюбивых, я беспечно

Бродил в твоих ущельях; грозный, вечный,

Угрюмый великан, меня носил

Ты бережно, как пестун, юных сил

Хранитель верный – и мечтою

Я страстно обнимал тебя порою.

И мысль моя, свободна и легка,

Бродила по утесам, где, блистая

Лучом зари, сбирались облака,

Туманные вершины омрачая,

Косматые, как перья шишака;

А вдалеке, как вечные ступени

С земли на небо, в край моих видений,

Зубчатою тянулись полосой,

Таинственней, синей одна другой,

Все горы, чуть приметные для глаза,

Сыны и братья грозного Кавказа.

Второй ведущий :

В апреле 1838 г. благодаря неустанным хлопотам бабушки Лермонтов переведен в лейб-гвардии гусарский полк, расквартированный под Царским Селом. Период между двумя ссылками – самый плодотворный для Лермонтова. Он работает над «Героем нашего времени», публикует «Песню про купца Калашникова», написал «Мцыри», переработал «Демона». И, конечно, стихи:

Печально я гляжу на наше поколенье!

Его грядущее – иль пусто, иль темно…

Толпой угрюмою и скоро позабытой

Над миром мы пройдем без шума и следа…

Это строки из стихотворения «Дума». И также горько звучат размышления поэта о собственной судьбе.

Чтец:

И скучно и грустно, и некому руку подать

В минуту душевной невзгоды…

Желанья! Что пользы напрасно и вечно желать?

А годы проходят – все лучшие годы!

Любить… но кого же?.. на время – не стоит труда,

А вечно любить невозможно.

В себя ли заглянешь? – там прошлого нет и следа:

И радость, и муки, и все там ничтожно…

Что страсти? – ведь рано иль поздно их сладкий недуг

Исчезнет при слове рассудка,

И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг —

Такая пустая и глупая шутка…

Барант :

– До меня дошли слухи, что Вы, господин Лермонтов, распространяете обо мне порочащие мою честь эпиграммы!

Лермонтов :

– Верить сплетням – удел неумных женщин. Я считаю даже излишним вступать с вами в объяснение по такому поводу. В конце концов, это становится скучным.

Барант :

– Вы поступаете неблагородно. Советую вам взять свои слова обратно.

Лермонтов :

– Я не нуждаюсь в ваших советах, сударь.

Барант :

– Если бы я был во Франции, я бы знал, как поступить с вами.

Лермонтов :

– В России правила чести соблюдаются так же строго, как и во Франции.

Барант :

– Однако вы пользуетесь тем, что находитесь в стране, где дуэли запрещены.

Лермонтов :

– Это ничего не значит, сударь. Я к вашим услугам. Сегодня же я пришлю к вам моего секунданта.

Барант :

– Но мы будем драться на шпагах.

Лермонтов :

– Как угодно. Пистолеты вернее и решительнее кончают дело. Я предпочел бы пистолеты, но выбор оружия принадлежит вам.

Первый ведущий :

Дуэль с Барантом состоялась 18 февраля 1840 г. за Черной речкой. Сначала дрались на шпагах. Потом перешли на пистолеты. Барант стрелял первым и промахнулся. Лермонтов выстрелил в сторону. Противники тут же помирились. Военно-полевая комиссия обвинила Лермонтова в том, что он был зачинщиком дуэли. Николай I приказал перевести Лермонтова в Тенгинский пехотный полк, который принимал участие в опасных делах против горцев.

Я к вам пишу случайно; право,

Не знаю, как и для чего.

Я потерял уж это право…

И что скажу вам? – ничего!

Что помню вас? – но, боже правый,

Вы это знаете давно:

И вам, конечно, все равно.

И знать вам также нету нужды,

Где я? Что я? В какой глуши? …

Безумно ждать любви заочной?

В наш век все чувства лишь на срок;

Но я вас помню – да и точно,

Я вас никак забыть не мог!

Во-первых, потому, что много

И долго, долго вас любил,

Потом страданьем и тревогой

За дни блаженства заплатил;

Потом в раскаянье бесплодном

Влачил я цепь тяжелых лет;

И размышлением холодным

Убил последний жизни цвет.

С людьми сближаясь осторожно,

Забыл я шум младых проказ,

Любовь, поэзию, – но вас

Забыть мне было невозможно.

И к этой мысли я привык,

Мой крест несу я без роптанья:

То иль другое наказанье?

Третий ведущий :

Это отрывок из стихотворение «Валерик». Так называлась река на Кавказе, возле которой состоялся бой. Небольшая горная речка со зловещим названием (река смерти). Лермонтов размышляет здесь о жизни и смерти, о судьбах людей. Свою глубокую думу ему захотелось обратить к любимой, но потерянной для него женщине, доверить ей то, чем полно сердце, чем занят ум. Это Варвара Александровна Лопухина… Но установить имя этой женщины биографы поэта смогли лишь через много лет после его смерти, потому что:

Я не хочу, чтоб свет узнал

Мою таинственную повесть;

Как я любил, как я страдал,

Тому судья лишь бог да совесть!..

Четвертый ведущий :

Писал Лермонтов об этой женщине много и часто, всегда ее помнил. Предполагают, что это ее он изобразил на портрете в образе испанской монахини и в романе «Герой нашего времени» под именем Веры. Ей же посвящено и последнее стихотворение поэта.

(Звучит романс на слова М. Ю. Лермонтова «Нет, не тебя так пылко я люблю…»)

Первый ведущий :

В 1840 г. Лермонтов получил разрешение для свидания с бабушкой и провел в столице более двух месяцев, а в апреле 1841 г. срочно выслан обратно на Кавказ: «Прощай, немытая Россия…»

14 апреля 1841 г. Лермонтов выехал из Петербурга в 8 часов утра. Перед этим он получил предписание покинуть столицу в 48 часов и отправиться в Тенгинский полк. Вновь Кавказ, Пятигорск. Бои, ранения, награды, карты, вечера, ссоры. Все, как обычно. 13 июня на одном из вечеров происходят столкновение и ссора Лермонтова с майором Мартыновым, бывшим однокашником по юнкерской школе, сослуживцем Ж. Дантеса, убийцы Пушкина. Мартынова давно звали человеком свирепым. Однако до поры до времени он держался в рамках, но сорвался, понимая, что царь, в случае чего, особенно преследовать его не будет. Все знали, что двор Лермонтова не любил. 15 июля, между 6 и 7 часами вечера, во время грозы, у подножия горы Машук, состоялась дуэль, закончившаяся трагически.

Наедине с тобою, брат,

Хотел бы я побыть:

На свете мало, говорят,

Мне остается жить!

Поедешь скоро ты домой:

Смотри ж… Да что? Моей судьбой,

Сказать по правде, очень

Никто не озадачен.

А если спросит кто-нибудь…

Ну, кто бы ни спросил,

Скажи им, что навылет в грудь

Я пулей ранен был,

Что умер честно за царя,

Что плохи наши лекаря

И что родному краю

Поклон я посылаю…

Второй ведущий :

Пистолетная пуля, попав в правый бок ниже последнего ребра, пробила правое и левое легкое, поднимаясь вверх, вышла между V и VI ребром левой стороны. Пуля прошла навылет, убив Лермонтова на месте. Разразилась гроза, дождь хлестал, а ни врача, ни коляски не было. Пошли за людьми. Комендант Ильяшенко, узнав о смерти поэта, заплакал: «Мальчишки, мальчишки, убей меня бог! Что вы наделали, кого вы убили!»

Он был рожден для счастья, для надежд

И вдохновений мирных! – Но, безумный,

Из детских рано вырвался одежд

И сердце бросил в море жизни шумной;

И мир не пощадил – и бог не спас!

Но до конца среди волнений трудных,

В толпе людской и средь пустынь безлюдных

В нем тихий пламень чувства не угас…

Он сохранил и блеск лазурных глаз,

И звонкий детский смех, и речь живую,

И веру гордую в людей и жизнь иную.

Третий ведущий :

Из письма бабушке: «Дорогая бабушка, пишу вам с того света. Когда вы получите это письмо, меня уже не будет в живых. Завтра у меня дуэль с Мартыновым, Мартышкой, черкесом с большим кинжалом. Сам виноват: не шути с дураком, нарвался на вызов. Стрелять я в него не стану, а он выстрелит и не промахнется. Я понял по его злобному взгляду».

Четвертый ведущий (Читает отрывок из пьесы Ю. Нагибина «Заступница»):

Мертвый Лермонтов лежал под дождем. Много еще чего было гадкого и глумливого: и хоронить по христианскому обычаю не хотели, и царь сказал: «Собаке собачья смерть». Ну а как были наказаны повинные в гибели поэта? Вот строки из документа: «Майора Мартынова посадить в крепость на гауптвахту на 3 месяца и передать церковному покаянию, а князя Васильчикова и корнета Глебова простить, первого во внимание к заслугам отца, а второго из уважению к полученной им в сражении тяжелой ране».

Когда я стану умирать,

И, верь, тебе не долго ждать,

Ты перенесть меня вели

В наш сад, в то место, где цвели

Акаций белых два куста…

Трава меж ними так густа,

И свежий воздух так душист,

И так прозрачно золотист

Играющий на солнце лист!

Там положить вели меня,

Сияньем голубого дня,

Упьюся я в последний раз.

Оттуда виден и Кавказ!

Быть может, он с своих высот

Привет прощальный мне пришлет,

Пришлет с прохладным ветерком…

И близ меня перед концом

Родной опять раздастся звук!

И стану думать я, что друг

Иль брат, склонившись надо мной,

Отер внимательной рукой

С лица кончины хладный пот.

И что внимательно поет

Он мне про милую страну…

И с этой мыслью я засну,

И никого не прокляну!

Второй ведущий :

Е. А. Арсеньева, узнав о гибели внука, упала, как срубленная. А когда пришла в себя, велела вынести прочь из дома, в сельскую церковь икону: «Как же я живу еще?.. Разве я имею право жить? Ответь, Господи! Что ты все молчишь? Зачем ты отнял у земли Лермонтова, господи, лучшее твое создание, твой самый драгоценный дар людям? Неужто ты так скуп, боже? Ты не меня одну, ты всю Россию осиротил, отнял ее звонкий голос. Зачем ты так мучаешь детей своих? Или сам не ведаешь, что творишь?.. Я ли не молила тебя?.. Нету у меня больше бога, умер мой бог!..»

Третий ведущий (читает отрывок из пьесы Ю. Нагибина «Заступница»):

Елизавета Алексеевна Арсеньева внука своего пережила…

И четыре черных года тень его

Душу ей страдальческую жгла,

Как она за Мишеньку молилась!

Чтоб здоров был и преуспевал.

Только бог не оказал ей милость

И молитв ее не услыхал.

И она на бога возроптала,

Повелев убрать из комнат Спас.

А душа ее над Машуком витала:

«Господи, почто его не спас?!»

Во гробу свинцовом, во тяжелом

Возвращался Лермонтов домой.

По российским побелевшим селам

Он катился черною слезой.

И откуда ей достало силы —

Выйти за порог его встречать…

Возле гроба бабы голосили.

«Господи, дай сил не закричать…»

Сколько лет он вдалеке томился,

Забывал между забот и дел.

А теперь навек к ней возвратился.

Напоследок бабку пожалел.

Через 9 месяцев бабушке удалось перевезти тело внука из далекой кавказской стороны в Тарханы.

(Звучит романс на стихи М. Ю. Лермонтова «Выхожу один я на дорогу…» Музыка Е. Шашиной)

Чтец :

Выхожу один я на дорогу;

Сквозь туман кремнистый путь блестит,

Ночь тиха. Пустыня внемлет богу,

И звезда с звездою говорит.

Четвертый ведущий (читает стихи В. Туркина):

«Выхожу один я на дорогу…»

Если б знал он, как во все века

Будет волновать людей и трогать,

Обжигать сердца его строка.

Рыцарь чести, юный светоч разума,

Если б знал, что до грядущих дней

Родина как сына мудроглазого

Сбережет его в груди своей.

Сбережет так нежно и внимательно

Каждый шаг его и каждый миг,

Сбережет, как сберегают матери

Самых младших сыновей своих.

Нет, не умирало, не рассеялось,

Нет, не исчезало ничего!

Что-то от него ушло в Есенина,

В молодость мятежную его.

Грозовыми токами насыщенный,

Весь от первой до любой строки…

Что-то от него ушло в Петрищево,

В Зоины последние шаги.

Жизнь его борьбе была подарена,

И бессмертьем он вершит борьбу…

Что-то от него ушло в Гагарина,

В яркую и звездную судьбу.

Если б знал он в миг смертельной раны,

Если б знал он, падая в крови,

Что родник судьбы его – Тарханы

Станут пульсом скорби и любви,

Местом, где, склоняясь в молчанье строгом,

Будут люди из столиц и сел

Вслушиваться в звездную дорогу,

По которой Лермонтов прошел.

(Звучит продолжение романса)

Чтец :

В небесах торжественно и чудно!

Спит земля в сияньи голубом…

Что же мне так больно и так трудно?

Жду ль чего? Жалею ли о чем?

Уж не жду от жизни ничего я,

И не жаль мне прошлого ничуть:

Я ищу свободы и покоя!

Я б хотел забыться и заснуть!

Но не тем холодным сном могилы…

Я б желал навеки так заснуть,

Чтоб в груди дремали жизни силы,

Чтоб, дыша, вздымалась тихо грудь;

Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея

Про любовь мне сладкий голос пел,

Надо мной чтоб вечно зеленея

Темный дуб склонялся и шумел.

Первый ведущий :

И. Андроников о Лермонтове: «Через всю жизнь проносим мы в душе образ этого человека – грустного, строгого, нежного, властного, скромного, язвительного, мечтательного, насмешливого, наделенного могучими страстями и волей и проницательным беспощадным умом. Поэта бессмертного и навсегда молодого».

Боюсь не смерти я. О нет!

Боюсь исчезнуть совершенно,

Хочу, чтоб труд мой вдохновенный

Когда-нибудь увидел свет…

13. «Он ясен был» (Этюд о Грибоедове, посвященный 200-летию со дня рождения писателя)

ЦЕЛИ:

Познакомить учащихся с разносторонней жизнью и творчеством писателя-дипломата.

СОДЕРЖАНИЕ

1. Вступление.

2. Страсти вокруг комедии «Горе от ума».

3. Сцена из романа Ю. Тынянова «Смерть Вазир-Мухтара».

4. Заключение.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

1) первый ведущий;

2) второй ведущий;

3) первый чтец;

4) второй чтец;

5) Грибоедов;

6) Совесть.

ХОД ВЕЧЕРА

Первый ведущий :

По холодным улицам Петербурга шли люди. У всех у них были серьезные, сосредоточенные лица, все они куда-то спешили. Кроме одного. Это был молодой мужчина, его маленькие близорукие глаза щурились сквозь очки, а тонкие губы были плотно сжаты.

Еще недавно Петербург казался ему родным городом, он тосковал по нему, как по живому человеку. Но что-то произошло, и все изменилось. Что именно, молодой человек еще не осознал.

Мысли, чувства этого человека в каждый момент его существования занимают теперь наше воображение. Тогда они никого, или вернее, почти никого не интересовали.

Первый чтец (читает стихотворение А. С. Грибоедова «Прости, Отечество»):

Не наслажденье жизни цель,

Не утешенье наша жизнь.

О! Не обманывайся, сердце,

О! Призраки, не увлекайте!..

Нас цепь угрюмых должностей

Опутывает неразрывно.

Когда же в уголок проник

Свет счастья на единый миг,

Как неожиданно! как дивно!—

Мы молоды и верим в рай—

И гонимся и вслед и вдаль

За слабо брезжущим виденьем.

Постой же! Нет его! Угасло! —

Обмануты, утомлены.

И что ж с тех пор? —

Мы мудры стали,

Ногой отмерили пять стоп,

Соорудили темный гроб

И в нем живых себя заклали.

Премудрость! Вот урок ее…

Чужих заслонов несть ярмо,

Свободу схоронить в могилу

И веру в собственную силу,

В отвагу, дружбу, честь, любовь!!! —

Займемся былью стародавной,

Как люди весело шли в бой,

Когда пленяло их собой

Что так обманчиво и славно.

Первый ведущий :

Всегда в крови бродит время, у каждого периода есть свой вид брожения. Было в 1820-х гг. винное брожение – Пушкин. Грибоедов был уксусным брожением.

Второй ведущий :

Господин иностранной коллегии надворный советник, полномочный министр Российской императорской миссии в Персии, смертью своей шагнувший в бессмертие Вазир-Мухтар, поэт Александр Грибоедов…

Знаете ли вы, что Пушкин говорил о Вас: «Это один из самых умных людей в России», а Денис Давыдов писал к Ермолову: «Я сейчас от вашего Грибоедова… Мало людей мне по сердцу, как это урод ума, чувств, познаний и дарований».

Впрочем, что значат для вас эти отзывы? Вы знали о себе гораздо больше.

Второй чтец :

9 ноября 1816 г. С. Бегичеву: «… Любезный Степан! Где нынче изволите обретаться, ваше флегмародие? Не знаю, что подумать о тебе; уверен, что меня любишь и, следовательно, помнишь, но как же таки ни строчки своему другу? С меня, что ли, пример берешь? И то неизвинительно… Признаюсь тебе, мой милый, я такой же, какой был и прежде, пасынок здравого рассудка; в Дерпт не поехал и засел здесь, и очень доволен своей судьбой, одного тебя недостает.

Прощай, мой друг, коли не так скоро будешь, что это за мерзость – знать друг об друге, это только позволительно двум дуракам, нам с тобою. Прощай».

Второй ведущий :

1816 г. Как легко тогда ложились строчки на бумагу, сколько жизни в них было, сколько молодости. И злым быть было легко и ясно

Второй чтец :

«Что ты? Душа моя, Катенин, надеюсь, что не сердишься на меня за письмо, а если сердишься, так сделай одолжение, перестань. Ты знаешь, как я много, много тебя люблю. Впрочем, я вообще был не в духе, как писал, и пасмурная осенняя погода нимало этому способствовала. Ты, может быть, не знаешь, как сильно хорошее и дурное время надо мной действуют? Спроси у Бегичева. Ах! Поклонись Алексею Скуратову, да сажай его почаще за фортепьяно; по-настоящему эти вещи пишутся в конце письма, но уж у меня однажды и навсегда ничто не на своем месте. А самое первое – голова. – И смешно сказать отчего? – Дурак Загоскин в журнале своем намарал на меня ахинею. Коли ты хочешь: точно непростительно этим оскорбляться, и я сперва, как прочел, рассмеялся, но после чем больше об этом думал, тем больше злился. Наконец, не вытерпел, написал сам фацецию и пустил по рукам, веришь ли? Нынче четвертый день, как она сделана, а вчера в театре во всех углах ее читали, благодаря моим приятелям, которые очень усердно разносят и развозят копии этой шалости…»

Первый чтец :

«Участь умных людей, мой милый, большую часть жизни своей проводить с дураками, а какая их бездна у нас! Чуть ли не больше, чем солдат. (Из письма Бегичеву, 1818 г.)».

Второй ведущий :

«Ах, сколько шуму наделал в Москве ваш Чацкий. Как неожиданно, как сильно, с каким умом и с какой иронией сказалось вдруг в одном произведении все, что нашлось тогда в горячечном воздухе столицы, что волновало, тревожило, пьянило сильнее шампанского. Ах, как всполошились тузы, с какой готовностью спешили они присоединиться к фамусовским гостям, с какой безотчетностью торопились вписаться в полк шутов».

Первый чтец :

Д. Н. Рунич, член Ученого комитета: «… Это не комедия, ибо в ней нет ни плана, ни завязки, ни развязки… Это просто поговорка в действии, в которой воскрешен Фигаро».

Первый ведущий :

В защиту теории литературы, с которой, по его мнению, оказался не в ладах автор «Горе от ума», выступил и ближайший, любимый друг Грибоедова, Павел Александрович Катенин: «План неясен, сцены связаны произвольно, характеры портретны, и, наконец, дарования более, нежели искусства…»

Первый чтец (Грибоедов):

«„Дарования более, нежели искусства“. Самая лестная похвала, которую ты мог мне сказать, не знаю, стою ли ее? Искусство в том только и состоит, чтобы подделываться под дарование, а в ком более вытверженного, приобретенного потом и сидением искусства угождать теоретикам, то есть делать глупости, – тот, если художник, разбей свою палитру и кисть, резец или перо свое брось за окошко; знаю, что всякое ремесло имеет свои хитрости, но чем их менее, тем спорее дело, и не лучше ли и вообще без них. Я как живу, так и пишу свободно и свободно».

Второй ведущий :

«Да, комедия удалась. Но чувство удовлетворения не приходило. Высокое не давало покоя. Воображение тревожили замыслы будущих трагедий».

Первый ведущий :

«Дебри, лай, звук рогов, гром бубен. По-восточному прямолинейная аллея чинаров, миндальных деревьев. I век. Заговор вельмож против армянского царя…»

Второй чтец :

«Или другое… 1812 г. История начала войны, взятие Смоленска, приезд государя, обоз раненых… Зимние сцены преследования неприятеля и ужасных смертей…»

Второй ведущий :

«Всему этому не суждено было сбыться. 7 лет прошло с тех пор, как вы ругали дураком Загоскина и бесились, когда матушка за ужином с презрением говорила о ваших стихах. 7 лет прошло с той поры, когда Персия, а с ней и вся жизнь, казались ребячеством, и только поэзия…»

Второй чтец :

«Поэзия!! Люблю ее без памяти, страстно, но любовь достаточна ли, чтобы себя прославить? Мученье быть пламенным мечтателем в краю вечных снегов …»

Первый чтец :

«Друг и брат. Я тотчас не писал к тебе по важной причине. Ты хотел знать, что я с собою намерен делать, а я сам еще не знал. Почти три месяца я провел в Тавриде, а результат нуль. Ничего не написал. Не знаю, не слишком ли я от себя требую? Умею ли писать? Право, для меня все еще загадка. – Что у меня с избытком найдется что сказать, за это я ручаюсь, отчего же я нем? Нем, как гроб!!

Тьфу, злодейство! Да, мне невесело, скучно, отвратительно, несносно. Подожду, авось придут в равновесие мои замыслы беспредельные и ограниченные способности… Сделай одолжение, не показывай никому этого лоскутка моего пачканья; я еще не перечел, но уверен, что тут много сумасшествия…»

(Из письма Бегичеву, 1812 г., 9 сентября)

Первый ведущий :

Три дня спустя: «Я вырвался, наконец, из дрянного городишки. А между тем так скучно! Так грустно! Думал помочь себе, взялся за дело, но пишется нехотя, вот и кончил, а все не легче. Прощай, милый мой. Скажи мне что-нибудь в отраду, я с некоторых пор мрачен до крайности. Пора умереть. Не знаю, отчего это так долго тянется. Тоска Неизвестная. Тоска Неизвестная! Воля твоя, если это долго меня промчит, я никак не намерен вооружиться терпением: пускай оно останется добродетелью тяглового скота.

Ты, мой бесценный Степан, любишь меня, как только брат может любить брата, но ты меня старее, опытнее, умнее; сделай одолжение, подай совет, чем мне избавить себя от сумасшествия или пистолета, а я чувствую, что то либо другое у меня впереди».

Второй ведущий :

«Персия! Дурацкая страна! Она отвлекала, не оставляла времени для занятий любимым делом. Но она и спасала. Война в Чечне, арест по делу декабристов, возвращение к месту службы, хлопоты о выгодном мире с Персией и, наконец, их успех, почести, награды – все это мешало предаваться унынию, мало того, воодушевляло, заставляло строить проекты, планы. И, наконец, Нина…»

Первый ведущий :

… Сочельник. 24 декабря 1828 г. Казбин. Полутемная комната. Свеча на столе отбрасывает неверный свет на чистый лист бумаги, Грибоедов обмакивает перо в чернила, и на бумагу ложатся слова, полные любви и нежности. Он пишет письмо Нине…

Первый чтец :

«Душенька, Завтра мы отправляемся в Тейран, до которого отсюда 4 дня пути…»

Первый ведущий :

Господи, опять дорога! Еще 4 дня беспрерывного галопа, и с каждым часом все дальше и дальше от нее. В воображении возникали знакомые и давно надоевшие картины:

Светлый день. Верхи снежных гор иногда проглядывают из-за туч: цвет их светлооблачный, перемешанный с лазурью…

Взгляд назад: темно, смятение, образы, барабанный бой для сбора, огни в редуте.

Этот бой Грибоедов услышал так явственно, что очнулся. Когда это было? Лет, наверное, десять назад. И теперь все то же: барабанный бой, ветер… И все-таки многое изменилось: он встретил Нину…

Первый чтец :

«Бесценный друг мой, жаль мне тебя, грустно без тебя, как нельзя больше. Теперь я истинно чувствую, что значит любить… Помните, друг мой неоцененный»

Первый ведущий :

Это было 16-го. В этот день он обедал у Ахвердовой, за столом сидел против Нины Чавчавадзе. Сначала все на нее глядел, задумался, сердце забилось: дыхание занялось, он не помнил, что начал ей бормотать, и все живее, живее. Нина заплакала, засмеялась. Грибоедов поцеловал ее, потом к матушке, к бабушке. Ах, как много можно еще вспомнить.

(Звучит вальс Грибоедова)

Второй ведущий :

И вот нужно было подводить итоги. Помните, что вы сказали Степану перед последним своим отъездом из Москвы: «Я знаю персиян. Аллаяр-хан мой личный враг. Он меня уходит. Не подарит он мне заключенного с персиянами мира». Да, вы знали этот народ, и вы могли не понимать, давая убежище перебежчикам и добиваясь освобождения пленных, чем это должно было кончиться: джихад. Священная война. Надеяться было не на что.

Первый ведущий :

И вот перед ним встала совесть, и он стал разговаривать с ней, как с человеком.

Совесть :

– Оставь свои бумаги, не хлопочи так над бумагами. Остановись, подумай. Ты сегодня пнул собаку на улице, вспомни.

Грибоедов :

– Неприятно. Но, вероятно, она привыкла.

Совесть :

– Зачем ты бросил свое детство, что вышло из твоей науки, из твоей деятельности?

Грибоедов :

– Ничего. Я устал за день, не мешайте мне.

Совесть :

– Может, ты ошибся в чем-нибудь? Зачем ты женился на девочке, на дитяти, и бросил ее. Она мучается теперь беременностью и ждет тебя.

Грибоедов :

– Да, может быть, не нужно было тягаться с Нессельроде, торговаться с Аббасом-Мирзой, ведь, в принципе, это не мое дело.

Совесть :

– Ты что-то позабыл с самого детства. Ты ошибся. Может быть, ты не автор и не политик?

Грибоедов :

– Что же я такое?

Совесть :

– Может быть, ты убежишь, скроешься? Мало ли что скажут люди: ты можешь выдать перебежчиков, можешь начать новую жизнь, получишь назначение.

Грибоедов :

– Да минует меня чаша эта?

Совесть :

– Ты не хвалился, что перевернешь всю словесность русскую, вернешь ее к истокам простонародным, песни ты хотел, театра русского.

Грибоедов :

– Я не хвалился. Просто не удалось.

Совесть :

– У тебя будет сын, Нина его будет качать: люшеньки-люли… Ради сына, не поздно еще?..

Грибоедов :

– Поздно, не поздно. Я все знаю сам.

Совесть :

– Но бежать нужно, бежать. Это очень страшно – умирать: больше ничего не увидишь, не услышишь.

Грибоедов :

– Я не хочу об этом думать. Я честно исполнял трактат. (Грибоедов жжет бумаги. Держит руки над свечой.) Тепло. Все всегда хорошо.

(Звучит вальс А. С. Грибоедова)

Второй ведущий :

«Кто век прожил с большим блеском? И как неровна судьба, так сам он был неровен: решительно действовал на умы современников, вел их, куда хотел; гонимый и гонитель, друг царей и враг их», – так писал Грибоедов Вяземскому о Вольтере. Или о себе?..

Первый чтец :

Я познакомился с Грибоедовым в 1817 г. Его меланхолический характер, его озлобленный ум, его добродушие, самые слабости и пороки, неизбежные спутники человечества – все в нем было необыкновенно привлекательно…

Не знаю ничего завиднее последних годов бурной его жизни. Самая смерть, постигшая его посреди смелого, неравного боя, не имела для Грибоедова ничего ужасного, ничего томительного. Она была мгновенна и прекрасна.

Второй ведущий (читает отрывок из «Путешествия в Арзрум» А. С. Пушкина):

Орел, едва лишь пухом оперенный,

Едва в себе почуял дерзость сил,

Рассек эфир, с размаху воспарил;

Хор птиц, его явленьем изумленный,

Не спорный крик ему навстречу шлет.

Нет.

Дерзость тех очей и тот полет

Не зрит себе ни равных, ни преслушных

И властвует в селеньях он воздушных.

Юность вещего.

Первый ведущий:

…Ты постигаешь ли умом

Создавшего миры и лета?

Его престол – душа Поэта…

(Звучит музыка Шопена. Концерт № 1 для фортепьяно с оркестром)

14. «Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется» (Литературная композиция для старшеклассников)

ЗАДАЧИ:

Обращение к чистому слову русской классики; воспитание ответственного отношения к Слову; воспитание гражданской позиции.

СОДЕРЖАНИЕ

1. Вступление 2 ведущих.

2. Сцена из комедии Д. И. Фонвизина «Недоросль».

3. Сцена из повести А. С. Пушкина «Капитанская дочка».

4. Сцена из комедии А. С. Грибоедова «Горе от ума».

5. Великие современники: Грибоедов и Пушкин.

6. Заключение: 2 ведущих.

ОФОРМЛЕНИЕ И ПОДГОТОВКА:

I. Оформить плакаты с пословицами и вывесить в зале, где проводится вечер:

«Человек трудом велик»;

«Славен человек не словами, а делами»,

«Наскоро делать – переделывать»,

«Посеешь слово – пожнешь судьбу»,

«Делано наспех – курам на смех»,

«Не верь началу – верь концу»,

«Ложное знание опаснее невежества».

II. Выставка иллюстраций, рисунков учащихся.

Музыкальное оформление : Г. Свиридов «Метель».

Задания к вечеру : выучить стихотворения А. С. Пушкина, найти в комедии «Горе от ума» выражения, ставшие афоризмами.

ХОД ВЕЧЕРА

Первый ведущий :

«Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется». Это написал Ф. И. Тютчев, но сегодня мы будем говорить не о поэте Тютчеве, а о Слове.

Второй ведущий :

Как важно вовремя сказать нужное слово для себя и других. Именно слово является стержнем всей человеческой культуры.

Первый ведущий :

Особенно остро это ощущается здесь, в России. Наш народ был воспитан на Слове, придавая всему сказанному и написанному великое значение.

Второй ведущий :

Вот почему так страшна сила агрессивного слова, вот почему важна сила созидательного слова.

Первый ведущий :

Есть восточная мудрость: «Говорить с глупым – терять слова. Не говорить с умным – терять себя. Мудрый человек не будет терять слов и себя».

Второй ведущий :

От своего рождения человек включен в семью, общество, народ, государство. Как важны слова, которые скажет ему мать, отец.

Первый ведущий :

Слушаем урок, который даст сыну мать: Митрофан и Простакова из комедии Фонвизина «Недоросль».

ЗАДАНИЕ 1. В речи героев есть устаревшие слова и обороты, которые мы уже не употребляем. Услышьте их и назовите.

ЗАДАНИЕ 2. Найдите одно-два выражения, ставших крылатыми.

(Сцена из комедии Фонвизина Д. И. «Недоросль»).

Простакова :

– Пока Стародум отдыхает, друг мой, ты хоть для виду поучись.

Митрофан :

– Слушай, матушка, я те потешу, поучусь, только чтоб был последний раз.

Простакова :

– Придет час воли божией.

Митрофан :

– Час моей воли пришел. Не хочу учиться, хочу жениться. Вот я сел.

Простакова :

– А я тут же присяду. Кошелек повяжу для тебя, друг мой. Софьюшкины денежки было б куды класть.

Митрофан :

– Ну! Давай доску, гарнизонна крыса! Задавай, что писать.

Цыфиркин :

– Задача. Изволил ты, на приклад, идти по дороге со мною. Ну хоть возьмем с собою Сидорыча. Нашли мы трое…

Митрофан (пишет):

– Трое.

Цыфиркин :

– А дороге, на приклад, триста рублей.

Митрофан (пишет):

– Триста.

Цыфиркин :

– Дошло дело до дележа. Смекни-тко, по чему на брата?

Митрофан (вычисляя, шепчет):

– Единожды три – три. Единожды нуль – нуль.

Простакова :

– Что, что, до дележа?

Митрофан :

– Вишь, триста рублев, что нашли, троим разделить.

Простакова :

– Врет он, друг мой сердечный. Нашел деньги, ни с кем не делись. Все себе возьми, Митрофанушка. Не учись этой дурацкой науке. Лишь тебе мученье, а все, вижу, пустота.

Кутейкин :

– Шабаш, право, Пафнутьич.

Митрофан :

– Ступай-ка теперь, Кутейкин, проучи вчерашнее.

Кутейкин :

– Начнем, благословясь. За мною со вниманием. «Аз есмь червь».

Митрофан :

– «Аз есмь червь».

Кутейкин :

– «Аз есмь скот».

Митрофан :

– «Аз есмь скот».

Кутейкин :

– «А не человек».

Митрофан :

– «А не человек».

Вральман :

– Ай, ай, ай. Теперь я вижу, уморить хотят ребенка. Дай волю этим проклятым злодеям.

Простакова :

– Правда твоя, Адам Адамыч! Митрофанушка, друг мой, коли ученье опасно для твоей головушки, так, по мне, перестань.

Митрофан :

– А по мне и подавно.

Кутейкин :

– Конец и богу слава.

Стародум :

– До моих ушей уже дошло, что Митрофан только отучиться изволил. Любопытен бы я был послушать.

Правдин :

– Это грамматика? Что ж в ней знает Митрофан?

Митрофан :

– Много. Существительна да прилагательна.

Правдин :

– Дверь, например, какое имя: существительное или прилагательное?

Митрофан :

– Дверь? Котора дверь?

Правдин :

– Котора дверь? Вот эта.

Митрофан :

– Эта? Прилагательна.

Правдин :

– Почему же?

Митрофан :

– Потому что она приложена к своему месту. Вон у чулана места неделя дверь стоит еще не навешена: так та покамест существительна.

Стародум :

– Так поэтому у тебя слово «дурак» прилагательное, потому что оно прилагается к глупому человеку?

Митрофан :

– И ведомо.

Простакова :

– Мне поверь, батюшка, что, конечно, то вздор, чего не знает Митрофанушка. Без наук люди живут и жили.

(Входят ведущие. Уходят Правдин и Стародум. Уходят учителя Митрофана).

Первый ведущий :

«Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется…»

Простакова :

– Один ты остался у меня, мой сердешный друг Митрофанушка!

Митрофан :

– Да отвяжись, матушка, как навязалась… (убегает).

Первый ведущий :

Вот злонравия достойные плоды.

Второй ведущий :

Известен факт, что один из современников Фонвизина после знакомства с Митрофаном все сделал для того, чтобы стать образованным человеком.

Первый ведущий :

На какие слова вы обратили внимание?

(На приклад, единожды, аз есмь червь, и ведомо).

Второй ведущий :

А какие крылатые выражения?

(«Не хочу учиться, а хочу жениться».

«То вздор, что не знает Митрофанушка».)

ЗАДАНИЕ 3. Госпожа Простакова говорила с речевыми ошибками. Исправьте их.

ЗАДАНИЕ 4. Исправьте речевые ошибки в выражениях.

1. Родители ПОДДАКИВАЛИ дурным склонностям сына (ПОТАКАЛИ).

2. Простакова БЕЗОТВЕТНО относилась к своим словам (БЕЗОТВЕТСТВЕННО).

3. Пользуясь положением хозяйки, она УПРАЗДНЯЛА для сына все препятствия (УСТРАНЯЛА).

4. ЦЕЛЬНЫЙ ряд вопросов задавала Простакова учителям (ЦЕЛЫЙ).

Первый ведущий :

Другому недорослю, современнику Митрофана Простакова, отец говорил другие слова. Другие слова – другая судьба.

СЦЕНА ИЗ «КАПИТАНСКОЙ ДОЧКИ» А. С. ПУШКИНА.

(Гостиная Гриневых. Петруша клеит змея из карты. Матушка варит варенье. Батюшка читает Придворный календарь.)

Батюшка :

– Авдотья Васильевна, а сколько лет Петруше?

Матушка :

– Да вот пошел семнадцатый годок. Петруша родился в тот год, как окривела тетушка Настасья Герасимовна, и когда еще…

Батюшка :

– Добро, пора его в службу. Полно ему бегать по девичьим да лазить на голубятни. (Батюшка пишет письмо).

Матушка :

– Не забудь, Андрей Петрович, поклониться и от меня князю, я, дескать, надеюсь, что он не оставит Петрушу своими милостями.

Батюшка :

– Что за вздор! К какой стати стану я писать князю Б.?

Матушка :

– Да ведь начальник Петруши – князь Б. Ведь Петруша записан в Семеновский полк.

Батюшка :

– Записан! А мне какое дело, что он записан? Петруша в Петербург не поедет. Чему научится Петруша, служа в Петербурге? Мотать да повесничать? Нет, пускай послужит он в армии, да потянет лямку, да понюхает пороху, да будет солдат, а не шаматон. Где его пашпорт? Подай его сюда.

Батюшка (Петруше):

– Вот тебе письмо. Ты едешь в Оренбург служить под началом моего старинного товарища. Прощай, Петр (все встают). Служи верно, кому присягнешь, слушайся начальников; за их лаской не гоняйся; от службы не отговаривайся; и помни пословицу: береги платье снову, а честь смолоду.

(Мать крестит Петрушу, отец вытирает платком глаза. Уходят).

Ведущие проводят ИГРУ-состязание с вызванным на сцену: кто больше назовет пословиц о знании, труде, чести.

Первый ведущий :

Митрофан и Петр – ровесники с разной судьбой. Разные слова говорили им мать, отец.

Второй ведущий :

А какие еще можно вспомнить пословицы для наказа, совета?

Первый ведущий :

Вот еще 2 ровесника современника – Чацкий и Молчалин. Разные судьбы, разные слова, разная гражданская позиция.

ЗАДАНИЕ 5. Что завещал отец Молчалину – ясно. А что отец Чацкого завещать мог герою?

(Сцена из «Горе от ума» А. С. Чацкого (Д. III, яв. 3))

Чацкий :

– Нам, Алексей Степаныч, с вами

Не удалось сказать двух слов.

Ну, образ жизни вам каков?

Молчалин :

– По мере я трудов и сил…

Три награжденья получил.

Чацкий :

– Взманили почести и знатность?

Молчалин :

– Нет-с, свой талант у всех.

Чацкий :

– У вас?

Молчалин :

– Два-с: Умеренность и аккуратность.

Вам не дались чины, по службе неуспех?

Чацкий :

– Чины людьми даются,

А люди могут обмануться.

Молчалин :

– Татьяна Юрьевна рассказывала что-то

Из Петербурга воротясь,

С министрами про вашу связь,

Потом разрыв…

Чацкий :

– С ней век мы не встречались;

Слыхал, что вздорная.

Молчалин :

– Да это, полно, та ли-с?

Татьяна Юрьевна!!! Известная, – притом

Все ей друзья и все родные,

К Татьяне Юрьевне хоть раз бы съездить Вам.

Чацкий :

– На что же?

Молчалин :

Так, частенько там.

Мы покровительство находим, где не метим.

Чацкий :

– Я езжу к женщинам, да только не за этим.

Молчалин :

– Ну, право, что бы вам в Москве у нас служить?

И награжденья брать, и весело пожить?

Чацкий :

– Когда в делах – я от веселья прячусь,

Когда дурачиться – дурачусь,

А смешивать два эти ремесла

Есть тьма искусников, я не из их числа.

Молчалин :

– В мои лета не должно сметь

свое суждение иметь.

Чацкий :

– Помилуйте, мы с вами не ребяты,

Зачем же мнения чужие только святы?

Молчалин :

– Ведь надобно ж зависеть от других?

Чацкий :

– Зачем же надобно?

Молчалин :

– В чинах мы небольших…

Молчалин :

– Мне завещал отец:

Во-первых, угождать всем людям без изъятья —

Хозяину, где доведется жить,

Начальнику, с кем буду служить,

Слуге его, который чистит платья,

Швейцару, дворнику, для избежанья зла,

Собаке дворника, чтоб ласкова была.

Чацкий :

– Молчалины блаженствуют на свете?

(Уходят.)

Первый ведущий :

Комедия Грибоедова – чудесный кристалл точного русского слова и глубокой мысли.

Второй ведущий :

Кто мыслит четко, тот и говорит ярко.

Здесь можно организовать ИГРУ по афоризмам из комедии.

Закончи выражение:

«Служить бы рад…»

«Шел в комнату…»

«Избави пуще всех печалей…» и так далее по усмотрению учителя.

(Под музыку «Метель» Г. Свиридова)

Первый ведущий :

Александр Сергеевич Грибоедов и Александр Сергеевич Пушкин – современники.

Второй ведущий :

Грибоедов получил прекрасное домашнее образование, был одним из образованнейших людей своего времени.

Первый ведущий :

Пушкин учился в лицее, впервые организованном в России для воспитания и образования государственных мужей.

Второй ведущий :

И Грибоедов, и Пушкин поступили на гражданскую службу – в Коллегию иностранных дел.

Первый ведущий :

Грибоедов был блестящим дипломатом. Он принял в свое ведение дела по дипломатическим отношениям с Турцией и Ираном. Огромна его заслуга в заключении перемирия с Ираном.

Второй ведущий :

Пушкин к службе на Кавказе относился весьма вольно. Вот образец его донесения из командировки по борьбе с саранчой: «Саранча летела, летела. Села. Все съела. И улетела».

Первый ведущий :

Грибоедов и Пушкин видели свое призвание в литературе. «Все, чем я до сих пор занимался, – для меня дела посторонние… Я чувствую необходимую потребность писать», – говорил Грибоедов.

Второй ведущий :

Жизнь обоих оборвалась трагически. Грибоедов пал жертвой политической провокации. Осведомленные современники прямо указывали на преступную роль, которую сыграли в гибели Грибоедова англичане, боровшиеся за влияние в Иране.

Первый ведущий :

Пушкин был убит в результате светских интриг, защищая честь своей семьи. Оба они горячо желали служить Отечеству и литературе.

Второй ведущий :

Их гражданская позиция высока и значительна. Их литературная деятельность гениальна. Их слово ярко, чисто и вечно.

(Здесь можно организовать чтение стихотворений А. С.Пушкина)

Первый ведущий :

«В лесу не в полночь бывает самое темное время, а перед рассветом.

– Как темно! – скажет кто-нибудь.

А другой ему отвечает, поднимая голову:

– Темно? Значит, скоро будет светать.» (М. Пришвин)

Второй ведущий :

Добро, любовь, красота венчают путь каждого из нас, если мы шли правильно. В это надо верить.

15. «Сияла ночь. Луной был полон сад…» (Поэзия и проза второй половины ХIХ в. о любви) (10 класс)

СОДЕРЖАНИЕ

1. Вступление.

2. Сцена из романа И. А. Гончарова «Обломов».

3. Сцена из драмы А. Н. Островского «Бесприданница».

4. Сцена из повести И. С. Тургенева «Ася».

5. Сцена из романа И. С. Тургенева «Рудин».

6. Сцена из романа И. С. Тургенева «Дворянское гнездо».

7. Сцена из романа И. С. Тургенева «Накануне».

8. Сцена из романа И. С. Тургенева «Отцы и дети».

9. Сцена из романа Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание».

10. Сцена из романа Ф. М. Достоевского «Идиот».

11. Сцена из романа Л. Н. Толстого «Война и мир».

12. Сцена из романа Л. Н. Толстого «Война и мир».

ОФОРМЛЕНИЕ ВЕЧЕРА

Сцены из различных произведений XIX в. перенесены в сад старой дворянской усадьбы. Это сцены объяснений героев, самые напряженные и в то же время поэтические. Поэтому очень важна в композиции роль Поэта. Он читает стихи Ф. Тютчева, А. Фета, стихотворения в прозе И. С. Тургенева, подчеркивающие сложность душевных порывов героев, атмосферу лирической взволнованности. Обязательные атрибуты оформления класса: цветы, скамья, беседка – декорации, имитирующие старый сад.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

1) ведущий;

2) Илья Ильич Обломов;

3) Ольга Ильинская;

4) Сергей Сергеич Паратов;

5) Лариса Огудалова;

6) Господин Н. Н.;

7) Ася;

8) Дмитрий Николаевич Рудин;

9) Наталья Ласунская;

10) Федор Иванович Лаврецкий;

11) Лиза Калитина;

12) Дмитрий Никанорович Инсаров;

13) Елена Стахова;

14) Евгений Васильевич Базаров;

15) Анна Сергеевна Одинцова;

16) Родион Романович Раскольников;

17) Соня Мармеладова;

18) Лев Николаевич Мышкин;

19) Настасья Филипповна Барашкова;

20) Аглая Епанчина;

21) Наташа Ростова;

22) Андрей Болконский;

23) Пьер Безухов.

Ведущий :

И. С. Тургенев – П. Виардо: «Все мое существо устремлено к Вам… О, мой горячо любимый друг, постоянно, день и ночь я думаю о Вас, и с какой бесконечной любовью!..»

А. К. Толстой – С. А. Толстой: «Видится деревня, слышится твой рояль и этот голос, от которого я сразу же встрепенулся… Это твое сердце поет от счастья, мое его слушает».

Ф. И. Тютчев – Е. А. Денисовой: «Перед любовию твоей Мне больно вспоминать о себе – Стою, молчу, благоговею и поклоняюся тебе…»

(Звучит романс «В нашем старом саду…» Слова Б. Окуджавы. Музыка И. Шварца):

В нашем старом саду, там, где тени густые,

Отчего же слова ты мне шепчешь пустые?

Отчего же слова ты мне шепчешь пустые?

В нашем старом саду листья поздние падают с кленов.

Отчего же теперь на меня не глядишь ты влюбленно?

Отчего на меня не глядишь ты влюбленно?

Дорогое лицо и знакомо, и строго…

Ах, как мало любви, а печали так много…

Ах, как мало любви, а печали так много…

В нашем старом саду, где судьба мне тебя подарила,

Разве сердце свое я тебе, милый друг, не открыла?

Разве сердце свое я тебе не открыла?

А. Фет писал:

«Сияла ночь. Луной был полон сад. Лежали

Лучи у наших ног в гостиной без огней.

Рояль был весь раскрыт, и струны в нем дрожали,

Как и сердца у нас за песнию твоей.

Ты пела до зари, в слезах изнемогая,

Что ты одна – любовь, что нет любви иной,

И так хотелось жить, чтоб, звука не роняя,

Тебя любить, обнять и плакать над тобой.

Сегодня наш старый сад – лунный, фетовский, волшебный – станет местом встреч, свиданий, счастливых объяснений и горестных размолвок. Здесь откроют перед нами сердца герои литературных произведений – хорошо знакомые и все же загадочные, понятные и такие сложные в своих душевных порывах. Немного воображения – и в этом уголке сада с деревянной беседкой оживет XIX в., а точнее – вторая его половина».

Ф. Тютчев создал прекрасное стихотворение:

Как ни дышит полдень знойный

В растворенное окно,

В этой храмине спокойной,

Где все тихо и темно,

Где живые благовонья

Бродят в сумрачной тени,

В сладкий сумрак полусонья

Погрузись и отдохни.

Здесь фонтан неутомимый

День и ночь поет в углу

И кропит росой незримой

Очарованную мглу.

И в мерцанье полусвета,

Тайной страстью занята,

Здесь влюбленного поэта

Веет легкая мечта.

Обломов :

– Вы, кажется, стараетесь по обязанности хозяйки занять меня? Напрасно!

Ольга :

– Отчего напрасно? Я хочу, чтоб вам не было скучно, чтоб вы были здесь, как дома, чтоб вам было ловко, свободно, легко и чтоб не уехали… лежать.

(«Она – злое, насмешливое создание!» – подумал Обломов, любуясь против воли каждым ее движением.)

Обломов :

– Вы хотите, чтоб мне было легко, свободно и не было скучно?

Ольга :

– Да. (Она глядела на него с выражением любопытства и доброты.)

Обломов :

– Для этого, во-первых, не глядите на меня так, как теперь, и как глядели намедни… (Любопытство в ее глазах удвоилось.) Вот именно от этого взгляда мне становится очень неловко… Где моя шляпа?

Ольга :

– Отчего же неловко? (Она спросила мягко, и взгляд ее стал добр и ласков.)

Обломов :

– Не знаю; только мне кажется, вы этим взглядом добываете из меня все то, что не хочется, чтоб знали другие, особенно вы…

Ольга :

– Разве у вас есть тайны? Может быть, преступления? (Она спросила, смеясь и отодвигаясь от него.)

Обломов :

– Может быть. (Он отвечал, вздохнув.)

Ольга :

– а, это важное преступление – надевать разные чулки. (Сказала она робко и тихо.)

Обломов :

Нет сил! (Обломов схватил шляпу.) И вы хотите, чтобы мне было ловко! Я разлюблю Андрея… Он и это сказал вам?

Ольга :

– Он сегодня ужасно рассмешил меня, он все смешит. Простите, не буду, не буду, и глядеть постараюсь на вас иначе… (Она сделала лукаво-серьезную мину.) … Что надо сделать, чтоб вы не соскучились?.. Вот вы сами смотрите на меня теперь как-то странно… (Он смотрел на нее, как магнетизер, не имея сил не смотреть, почти испуганными глазами, с самозабвением, с негой, как смотрят в бесконечную даль, в бездонную пропасть. В голове его пронесся вихрь мыслей о ней). Да полноте, мсье Обломов, теперь как вы сами смотрите на меня! (Она говорила, застенчиво отворачиваясь, но не сводила с него глаз. Он не слышал ничего). Не смотрите же на меня так странно! Мне тоже неловко… И вы, верно, хотите добыть что-нибудь из моей души…

Обломов :

– Что я могу добыть у вас? (Спросил он машинально)

Ольга :

– У меня тоже есть планы, начатые и неоконченные.

Обломов :

– Странно! Вы злы, а взгляд у вас добрый. Недаром говорят, что женщинам верить нельзя; они могут и с умыслом – языком, и без умысла – взглядом, улыбкой, румянцем, даже обмороками…

(Она взяла у него шляпу, села)

Ольга :

– Не стану, не стану. Ах! Простите, несносный язык! Но, ей-богу, это не насмешка! Скажите же, что делать, чтобы вы не соскучились?

Обломов :

– Спойте!

Ольга :

– Вот он, комплимент, которого я ждала! (Перебила она, радостно вспыхнув, и продолжала с живостью.) Знаете ли, если бы вы не сказали третьего дня этого «ах» после моего пения, я бы, кажется, не уснула ночь, может, плакала бы.

Обломов :

– Отчего? (С удивлением)

Ольга :

– Сама не знаю. (Она задумалась)

Обломов :

– Вы самолюбивы; это оттого.

Ольга :

– Самолюбие! Но я не знаю, как оно сюда попало, в мое пение? (Сказала задумчиво.) Про него давно говорят мне много хорошего, а вы не хотели даже слушать меня, вас почти насильно заставили. И если б вы после этого ушли, не сказав мне ни слова, если б на лице у вас я не заметила ничего… Я бы, кажется, захворала… да, точно, это самолюбие! (заключила решительно)

Обломов :

– А вы разве заметили у меня что-нибудь на лице?

Ольга :

– Слезы, хотя вы и скрывали их; это дурная черта у мужчин – стыдиться своего сердца. Это тоже самолюбие, только фальшивое. Лучше бы они постыдились иногда своего ума: он чаще ошибается.

Обломов :

– Трудно быть умным и искренним в одно время, особенно в чувстве, под влиянием такого впечатления, как тогда…

Ольга :

– А я в самом деле пела тогда, как давно не пела, даже, кажется, никогда… Не просите меня петь, я не спою уже больше так. Постойте, еще одно спою… (Лицо ее вспыхнуло, глаза загорелись, она запела. На лице ее вспыхивала страсть, голос звучал свежо и серебристо. И в Обломове играла такая же жизнь: внутренний огонь, трепет, слезы в глазах… Она вдруг остановилась, положила руки на колени, взволнованная, поглядела на Обломова. У него на лице – заря пробужденного счастья; наполненный слезами взгляд устремлен на нее. Она невольно взяла его за руку.)

Ольга :

– Что с вами? Какое у вас лицо! Отчего? (Но внутренне она торжествовала.) Посмотрите в зеркало, глаза блестят, боже мой, слезы в них! Как глубоко вы чувствуете музыку!..

Обломов :

– Нет, я чувствую … не музыку … а … любовь! (Сказал он тихо. Она оставила его руку, изменилась в лице. Его взгляд был почти безумный… Он опомнился, взял шляпу и, не оглядываясь, убежал. Она стояла, не шевелясь, взволнованно дыша…)

Ведущий (читает стихотворение А. Фета):

Шепот, робкое дыханье,

Трели соловья,

Серебро и колыханье

Сонного ручья,

Свет ночной, ночные тени,

Тени без конца,

Ряд волшебных изменений

Милого лица,

В дымных тучках пурпур розы,

Отблеск янтаря,

И лобзания, и слезы,

И заря, заря!..

Паратов :

– Не ожидали?

Лариса :

– Нет, теперь не ожидала. Я ждала вас долго, но уж давно перестала ждать.

Паратов :

– Отчего же перестали ждать?

Лариса :

– Не надеялась дождаться. Вы скрылись так неожиданно, и ни одного письма.

Паратов :

– Я не писал потому, что не мог сообщить вам ничего приятного.

Лариса :

– Я так и думала.

Паратов :

– И замуж выходите? А, позвольте вас спросить: долго вы меня ждали?

Лариса :

– Зачем вам знать это?

Паратов :

– Мне не для любопытства, Лариса Дмитриевна; меня интересуют чисто теоретические соображения. Мне хочется знать, скоро ли женщина забывает страстно любимого человека: на другой день после разлуки с ним, через неделю или через месяц… Имел ли право Гамлет сказать матери, что она «башмаков еще не износила» и т. д.

Лариса :

– На ваш вопрос я вам не отвечу, Сергей Сергеевич; можете думать обо мне, что вам угодно.

Паратов :

– О вас я всегда буду думать с уважением; но женщины вообще, после вашего поступка, много теряют в глазах моих.

Лариса :

– Да какой мой поступок? Вы ничего не знаете.

Паратов :

– Эти кроткие, нежные взгляды, этот сладкий любовный шепот, – когда каждое слово чередуется с глубоким вздохом, – эти клятвы… И все это через месяц повторяется другому, как выученный урок. О, женщины!

Лариса :

– Что женщины?

Паратов :

– Ничтожество вам имя!

Лариса :

– Ах, как вы смеете так обижать меня? Разве вы знаете, что я после вас полюбила кого-нибудь? Вы уверены в этом?

Паратов :

– Я не уверен, но полагаю.

Лариса :

– Чтобы так жестоко упрекать, надо знать, а не полагать.

Паратов :

– Вы выходите замуж?

Лариса :

– Но что меня заставило… Если дома жить нельзя, если во время страшной, смертельной тоски заставляют любезничать, улыбаться, навязывают женихов, на которых без отвращения нельзя смотреть, если в доме скандалы, если надо бежать и из дому и даже из городу?

Паратов :

– Лариса, так вы?..

Лариса :

– Что я? Ну, что вы хотели сказать?

Паратов :

– Извините! Я виноват перед вами. Так вы не забыли меня, вы еще… меня любите? (Лариса молчит) Ну, скажите, будьте откровенны!

Лариса :

– Конечно, да, нечего и спрашивать.

Паратов :

– Благодарю вас, благодарю (нежно целует руки Ларисы).

Лариса :

– Вам только и нужно было: вы – человек гордый.

Паратов :

– Уступить вас я могу, я должен по обстоятельствам, но любовь вашу уступить было бы тяжело.

Лариса :

– Неужели?

Паратов :

– Если бы вы предпочли мне кого-нибудь, вы оскорбили бы меня глубоко, и я нелегко простил вам это.

Лариса :

– А теперь?

Паратов :

– А теперь я во всю жизнь сохраню самое приятное воспоминание о вас, и мы расстанемся, как лучшие друзья.

Лариса :

– Значит, пусть женщина плачет, страдает, только бы любила вас?

Паратов :

– Что делать, Лариса Дмитриевна! В любви равенства нет, это уж не мной заведено. В любви приходится иногда и плакать.

Лариса :

– И непременно женщине?

Паратов :

– Уж, разумеется, не мужчине.

Лариса :

– Да почему?

Паратов :

– Очень просто; потому что если мужчина заплачет, так его бабой назовут; а эта кличка для мужчины хуже всего, что только может изобресть ум человеческий.

Лариса :

– Кабы любовь-то была равная с обеих сторон, так слез-то бы не было. Бывает это когда-нибудь?

Паратов :

– Изредка случается. Только уж это какое-то кондитерское пирожное выходит, какое-то безе.

Лариса :

– Сергей Сергеич, я сказала вам то, что не должна была говорить; я надеюсь, что вы не употребите во зло моей откровенностью.

Паратов :

– Помилуйте, за кого же вы меня принимаете! Если женщина свободна, ну, тогда другой разговор… Я, Лариса Дмитриевна, человек с правилами, брак для меня – дело священное. Я этого вольнодумства терять не могу. Позвольте узнать: ваш будущий супруг, конечно, обладает многими достоинствами?

Лариса :

– Нет, одним только

Паратов :

– Немного.

Лариса :

– Зато дорогим.

Паратов :

– А именно?

Лариса :

– Он любит меня.

Паратов :

– Действительно дорогим; это для домашнего обихода очень хорошо.

(Звучит романс «Любовь – волшебная страна» Слова Э. Рязанова. Музыка А. Петрова):

Я, словно бабочка к огню,

Стремилась так неодолимо

В любовь, волшебную страну,

Где назовут меня любимой,

Где бесподобен день любой,

Где не страшилась я б ненастья

Прекрасная страна – любовь,

Ведь только в ней бывает счастье.

Пришли иные времена:

Тебя то нет, то лжешь, не морщась.

Я поняла: любовь – страна,

Где каждый человек – притворщик.

Моя беда, а не вина,

Что я – наивности образчик.

Любовь – обманная страна,

И каждый житель в ней – обманщик.

Зачем я плачу пред тобой

И улыбаюсь так некстати?

Неверная страна – любовь:

Там каждый человек – предатель

Но снова прорастет трава

Сквозь все преграды и напасти.

Любовь – весенняя страна.

Ведь только в ней бывает счастье.

Ведущий (читает стихотворение Ф. Тютчева):

Я помню время золотое,

Я помню сердцу милый край.

День вечерел; мы были двое;

Внизу, в тени, шумел Дунай.

И на холму, там, где, белея,

Руина замка в дол глядит,

Стояла ты, младая фея,

На мшистый опершись гранит,

Ногой младенческой касаясь

Обломков груды вековой;

И солнце медлило, прощаясь

С холмом, и замком, и тобой…

И ветер тихий мимолетом

Твоей одеждою играл

И с диких яблонь цвет за цветом

На плечи юные свевал.

Ты беззаботно вдаль глядела…

Край неба дымно гас в лучах;

День догорал; звучнее пела

Река в померкших берегах.

И ты с веселостью беспечной

Счастливый провожала день;

И сладко жизни быстротечной

Над нами пролетала тень.

(Ася сидит закутанная в длинную шаль, отвернув и почти спрятав голову, как испуганная птичка, дышит быстро и вся дрожит. Герою жалко ее, он подошел к ней)

Господин Н. Н. :

– Анна Николаевна. (Она выпрямилась, но не могла взглянуть на него. Он схватил ее руку, рука была холодна и лежала как мертвая на его ладони.)

Ася :

– Я желала… (Ася старалась улыбнуться, но губы не слушались ее.) Я хотела. Нет, не могу. (Голос ее прерывался на каждом слове. Герой сел подле.)

Господин Н. Н. :

– Анна Николаевна. (Настало молчание. Ася дышала с трудом, покусывала нижнюю губу, чтобы не заплакать. В ее робкой неподвижности было что-то трогательно-беспомощное. Сердце героя растаяло) Ася… (Едва слышно произнес герой. Она медленно подняла на него глаза. Они молили, доверялись, вопрошали, отдавались… Он нагнулся, приник к ее руке, почувствовал на своих волосах прикосновение ее слабой, дрожащей руки. Он поднял голову: ее лицо преобразилось, исчезло выражение страха. Герой притянул ее к себе – она покорно повиновалась, шаль покатилась с плеч, голова ее тихо легла на его грудь).

Ася :

– Ваша… (прошептала она еле слышно)

Господин Н. Н. :

– Что мы делаем!.. (воскликнул герой и судорожно отодвинулся назад) Ваш брат… ведь он все знает… Он знает, что я вижусь с вами. (Ася опустилась на скамью). Да, ваш брат все знает… (продолжал он, вставая и отходя.) Я должен был ему все сказать.

Ася :

– Должны? (Она проговорила невнятно, плохо понимая.)

Господин Н. Н. :

– Да-да… (повторил он с ожесточением) и в этом вы одни виноваты, вы одни. Зачем вы сами выдали вашу тайну? Кто заставлял вас все высказать вашему брату? Он сегодня был сам у меня и передал мне ваш разговор с ним. (Ходил большими шагами, стараясь не глядеть на Асю.) Теперь все пропало, все, все. (Ася поднялась.) Остановитесь, остановитесь, прошу вас. Вы имеете дело с честным человеком – да, с честным человеком. Но, ради бога, что взволновало вас? Разве вы заметили во мне какую перемену? А я не мог скрываться перед вашим братом, когда он пришел сегодня ко мне. (В его голове звенела мысль о том, что он безнравственный обманщик.)

Ася :

– Я не звала брата, он пришел сам. (Ася испуганно прошептала.)

Господин Н. Н. :

– Посмотрите же, что вы наделали, теперь вы хотите уехать…

Ася :

– Да, я должна уехать, я и попросила вас сюда для того только, чтобы проститься с вами.

Господин Н. Н. :

– И вы думаете, мне будет легко с вами расстаться?

Ася :

– Но зачем же вы сказали брату? (с недоумением спросила она.)

Господин Н. Н. :

– Я вам говорю – я не мог поступить иначе. Если б вы сами не выдали себя…

Ася :

– Я заперлась в моей комнате, я не знала, что у моей хозяйки был другой ключ… (Простодушие Аси чуть не рассердило героя.)

Господин Н. Н. :

– И вот теперь все кончено! Все. Теперь нам должно расстаться. (Он украдкой взглянул на Асю: лицо ее быстро краснело. Сам он ходил и говорил, как в лихорадке.) Вы не дали развиться чувству, которое начинало созревать, вы сами разорвали нашу связь, вы не имели ко мне доверия, вы усомнились во мне… (Ася все больше наклонялась вперед – и вдруг упала на колени, уронила голову на руки и зарыдала. Герой подбежал, пытался поднять ее.) Анна Николаевна, Ася, пожалуйста, умоляю вас, ради бога, перестаньте… (Он снова взял ее за руку, но она вдруг вскочила и с быстротою молнии исчезла…)

Ведущий: И. С. Тургенев. «Как хороши, как свежи были розы…» (отрывок).

«Где-то, когда-то, давным-давно тому назад, я прочел одно стихотворение. Оно скоро позабылось мною… но первый стих остался у меня в памяти: „Как хороши, как свежи были розы…“

И вижу я себя перед низким окном загородного русского дома. Летний вечер тихо тает и переходит в ночь, в теплом воздухе пахнет резедой и липой: а на окне, опершись на выпрямленную руку и склонив голову к плечу, сидит девушка – и безмолвно и пристально смотрит на небо, как бы выжидая появления первых звезд. Как простодушно-вдохновенны задумчивые глаза, как трогательно-невинны раскрытые, вопрошающие губы, как ровно дышит еще не вполне расцветшая, еще ничем не взволнованная грудь, как чист и нежен облик юного лица! Я не дерзаю заговорить с нею, – но как она мне дорога, как бьется мое сердце! Как хороши, как свежи были розы…»

(Встреча у пруда. Рудин сначала беспокойно ходил взад и вперед, затем картинно стоял на плотине, Наталья спешила к нему прямо по мокрой траве. Рудин подошел к ней и остановился в изумлении; он еще не видел на ее лице такого выражения: брови сдвинуты, губы сжаты, глаза глядели прямо и строго)

Наталья :

– Дмитрий Николаич, нам время терять некогда. Я пришла на пять минут. Я пришла сказать вам, что матушка все знает. Господин Пандалевский подсмотрел нас третьего дня и рассказал ей о нашем свидании.

Рудин :

– Боже мой! – это ужасно… Что же сказала ваша матушка?

Наталья :

– Она не сердилась на меня, не бранила меня, только попеняла мне за мое легкомыслие.

Рудин :

– Только?

Наталья :

– Да, и объявила мне, что она скорее согласится видеть меня мертвою, чем вашей женою.

Рудин :

– Неужели она это сказала?

Наталья :

– Да; и еще прибавила, что вы сами нисколько не желаете жениться на мне, что вы только так, от скуки, приволокнулись за мной и, что она этого от вас не ожидала; что, впрочем, она сама виновата: зачем позволила мне так часто видеться с вами… что она надеется на мое благоразумие, что я ее очень удивила… да уж я и не помню всего, что она говорила мне. (Наталья произнесла это ровным, почти беззвучным голосом).

Рудин :

– А вы, Наталья Алексеевна, что вы ей ответили?

Наталья :

– Что я ей ответила? Что вы теперь намерены делать?

Рудин :

– Боже мой! Боже мой! – это жестоко! Так скоро!.. Такой внезапный удар!.. И ваша матушка пришла в такое негодование?

Наталья :

– Да … да, она слышать о вас не хочет.

Рудин :

– Это ужасно! Стало быть, никакой надежды нет?

Наталья :

– Никакой!

Рудин :

– За что мы так несчастливы! Гнусный этот Пандалевский! Вы меня спрашиваете, Наталья Алексеевна, что я намерен делать? У меня голова кругом идет – я ничего сообразить не могу… Я чувствую только свое несчастие… Удивляюсь, как вы можете сохранять хладнокровие!..

Наталья :

– Вы думаете, мне легко? (Рудин начал ходить по плотине, Наталья не спускала с него глаз.)

Рудин :

– Ваша матушка вас не расспрашивала?

Наталья :

– Она меня спросила, люблю ли я вас.

Рудин :

– Ну… и вы? (Наталья помолчала.)

Наталья :

– Я не солгала. (Рудин взял ее за руку.)

Рудин :

– Всегда, во всем благородна и великодушна! О, сердце девушки – это чистое золото! Но неужели ваша матушка так решительно объявила свою волю насчет невозможности нашего брака?

Наталья :

– Да, решительно. Я уж вам сказала, она убеждена, что вы сами не думаете жениться на мне.

Рудин :

– Стало быть, считает меня за обманщика! Чем я заслужил это? (Рудин схватил себя за голову.)

Наталья :

– Дмитрий Николаич! Мы тратим попусту время. Вспомните, я в последний раз вижусь с вами. Я пришла сюда не плакать, не жаловаться, – вы видите, я не плачу, – я пришла за советом.

Рудин :

– Да какой совет могу я дать вам, Наталья Алексеевна?

Наталья :

– Какой совет? Вы мужчина; я привыкла вам верить, я до конца буду верить вам. Скажите мне, какие ваши намерения?

Рудин :

– Мои намерения? Ваша матушка, вероятно, откажет мне от дому.

Наталья :

– Может быть. Она уже вчера объявила мне, что должна будет раззнакомиться с вами… Но вы не ответили на мой вопрос.

Рудин :

– На какой вопрос?

Наталья :

– Как вы думаете, что нам надобно теперь делать?

Рудин :

– Что нам делать? Разумеется, покориться…

Наталья :

– Покориться. (Медленно повторила Наталья, губы ее побледнели.)

Рудин :

– Покориться судьбе. Что же делать! Я слишком хорошо знаю, как это горько, тяжело, невыносимо; но посудите сами, Наталья Алексеевна, я беден … Видно, нам не суждено было жить вместе, и то счастье, о котором я мечтал, не для меня! (Наталья закрыла лицо руками и заплакала)

Наталья :

– Вы мне говорите, чтобы я утешилась, я не о том плачу, о чем вы думаете … Мне не то больно: мне больно то, что я в вас обманулась… Как! Я прихожу к вам за советом, и первое ваше слово: покориться. Покориться! Так вот как вы применяете на деле ваши толкования о свободе, о жертвах, которые… (Голос ее прервался)

Рудин :

– Но, Наталья Алексеевна, вспомните … я не отказываюсь от слов моих… только… (Рудин смущен)

Наталья :

– Вы спрашивали меня (продолжала Наталья с новой силой), что я ответила моей матери: я ей ответила, что скорее умру, чем выйду за другого замуж … А вы говорите: покориться! Стало быть, она была права: вы точно, от нечего делать, от скуки, пошутили со мной…

Рудин :

– Клянусь вам, Наталья Алексеевна, уверяю вас… (Она не слушала его)

Наталья :

– Зачем же вы не остановили меня? зачем вы сами … Или вы не рассчитывали на препятствия? Мне стыдно говорить об этом … но ведь все уже кончено.

Рудин :

– Вам надо успокоиться, Наталья Алексеевна, нам надо вдвоем подумать, какие меры…

Наталья :

– Вы так часто говорили о самоотвержении, но знаете ли, если б вы сказали мне сегодня, сейчас: «Я тебя люблю, но я жениться не могу, я не отвечаю за будущее, дай мне руку и ступай за мной», – знаете ли, что я бы пошла за вами, знаете ли, что я на все решилась? Но, верно, от слова до дела еще далеко, и вы теперь струсили точно так же, как струсили третьего дня за обедом перед Волынцевым.

(Рудин уязвлен, краска бросилась ему в лицо.)

Рудин :

– Вы слишком раздражены теперь, Наталья Алексеевна, вы не можете понять, как вы жестоко оскорбляете меня. Я надеюсь, что со временем вы отдадите мне справедливость; вы поймете, чего мне стоило отказаться от счастия, которое, как вы говорите, не налагало на меня никаких обязанностей. Ваше спокойствие дороже мне всего в мире, и я был бы человеком самым низким, если б решился воспользоваться…

Наталья :

– Может быть, может быть … может быть, вы правы; я не знаю, что говорю. Но я до сих пор вам верила, каждому вашему слову верила … Вперед, пожалуйста, взвешивайте ваши слова, не произносите их на ветер… Теперь мне остается благодарить вас за урок и проститься.

Рудин :

– Остановитесь, ради бога, Наталья Алексеевна, умоляю вас. Я не заслуживаю вашего презрения, клянусь вам. Войдите же и вы в мое положение. Я отвечаю за вас и за себя. Если бы я не любил вас самой преданной любовью – да боже мой! я бы тотчас же сам предложил вам бежать со мною… Рано или поздно, матушка ваша простит нас… и тогда… Но прежде чем думать о собственном счастье…

Наталья :

– Вы стараетесь мне доказать, что вы честный человек, Дмитрий Николаич, я в этом не сомневаюсь. Вы не в состоянии действовать из расчета; но разве в этом я желала убедиться, разве для этого я пришла сюда…

Рудин :

– Я не ожидал, Наталья Алексеевна…

Наталья :

– А! Вот когда вы проговорились! Да, вы не ожидали всего этого – вы меня не знали. Не беспокойтесь … вы не любите меня, а я никому не навязываюсь.

Рудин :

– Я вас люблю!

Наталья :

– Может быть; но как вы меня любите? Я помню все ваши слова, Дмитрий Николаич. Помните, вы мне говорили, без полного равенства нет любви … Вы для меня слишком высоки, вы не мне чета … Я поделом наказана. Вам предстоят занятия, более достойные вас. Я не забуду нынешнего дня… Прощайте.

Рудин :

– Наталья Алексеевна, вы уходите? Неужели мы так расстанемся? (Рудин протянул к ней руки. Она остановилась.)

Наталья :

– Нет, я чувствую, что во мне что-то надломилось… Я шла сюда, я говорила с вами точно в горячке; надо опомниться. Этому не должно быть, вы сами сказали, этого не будет. Боже мой, когда я шла сюда, я мысленно прощалась с моим домом, со всем моим прошедшим, – и что же? Кого я встретила здесь? Малодушного человека. Вы ли это? Вы ли это, Рудин? Нет! Прощайте… Ах, если бы вы меня любили, я бы почувствовала это теперь, в это мгновение… Нет, нет, прощайте!.. (Она быстро повернулась и побежала).

Рудин :

– Вы трусите, а не я! (Крикнул он вслед.)

Ведущий : И. С. Тургенев. «Как хороши, как свежи были розы…» (отрывок).

«Как хороши, как свежи были розы… Встают передо мною другие образы… Слышится веселый шум семейной, деревенской жизни. Две русые головки, прислонясь друг к дружке, бойко смотрят на меня своими светлыми глазками, алые щеки трепещут сдержанным смехом, руки ласково сплелись, вперебивку звучат молодые, добрые голоса; а немного подальше, в глубине уютной комнаты, другие, тоже молодые руки бегают, путаясь пальцами, по клавишам старенького пианино – и ланнеровский вальс не может заглушить воркотню патриархального самовара… Как хороши, как свежи были розы…»

(Лиза прислонилась к спинке скамьи и тихо занесла себе руки на лицо)

Лаврецкий :

– Вот как мы должны были увидеться. (Проговорил Лаврецкий. Лиза приняла руки от лица.)

Лиза :

– Да, мы скоро были наказаны. (Глухо сказала она.)

Лаврецкий :

– Наказаны. За что же вы-то наказаны?.. Вы мне написали: все кончено, – да, все кончено – прежде чем началось. (Прошептал он.)

Лиза :

– Это все надо забыть. Я рада, что вы пришли; я хотела вам написать, но этак лучше. Только надо скорее пользоваться этими минутами. Нам обоим остается исполнить наш долг. Вы, Федор Иваныч, должны примириться с вашей женой.

Лаврецкий :

– Лиза!

Лиза :

– Я вас прошу об этом; этим одним можно загладить… все, что было. Вы подумаете – и не откажете мне.

Лаврецкий :

– Лиза, ради бога, вы требуете невозможного. Я готов сделать все, что вы прикажете; но теперь примириться с нею!.. Я согласен на все, я все забыл; но не могу же я заставить свое сердце… Помилуйте, это жестоко!

Лиза :

– Я не требую от вас… того, что вы говорите; не живите с ней, если вы не можете; но примиритесь. Вспомните вашу дочку; сделайте это для меня.

Лаврецкий :

– Хорошо, это я сделаю, положим; этим я исполню свой долг. Ну, а вы – в чем же ваш долг состоит?

Лиза :

– Про это я знаю.

Лаврецкий :

– Уж не собираетесь ли вы выйти за Паншина?

Лиза :

– О нет! (Лиза чуть заметно улыбнулась.)

Лаврецкий :

– Ах, Лиза, Лиза! Как бы мы могли быть счастливы!

Лиза :

– Теперь вы сами видите, Федор Иваныч, что счастье зависит не от нас, а от бога.

(Лаврецкий быстро подошел к Лизе.)

Лаврецкий :

– Лиза, мы расстаемся навсегда, сердце мое разрывается, дайте мне вашу руку не прощание. (Проговорил он умоляющим голосом. Лиза подняла голову. Ее усталый, почти погасший взор остановился на нем.)

Лиза :

– Нет – (она отвела назад уже протянутую руку)  – нет, Лаврецкий, не дам я вам моей руки. К чему? Отойдите, прошу вас. Вы знаете, я вас люблю… да, я люблю вас, но нет… нет. (Лиза поднесла платок к губам.)

Лаврецкий :

– Дайте мне, по крайней мере, этот платок. (Платок скользнул по ее коленям – Лаврецкий успел его подхватить. Лиза встала и ушла.)

Ведущий (читает стихотворение А. Фета «Фантазия»):

Мы одни; из сада в стекла окон

Светит месяц… тусклы наши свечи;

Твой душистый, твой послушный локон,

Развиваясь, падает на плечи.

Что ж молчим мы? Или самовластно

Царство тихой, светлой ночи мая?

Иль поет и ярко так и страстно

Соловей, над розой изнывая?

Иль проснулась птичка за кустами,

Там, где ветер колыхал их гнезды?

И, дрожа ревнивыми лучами,

Ближе, ближе к нам нисходят звезды?

На суку извилистом и чудном,

Пестрых сказок пышная жилица,

Вся в огне, в сиянье изумрудном,

Над водой качается жар-птица;

Расписные раковины блещут

В переливах чудной позолоты,

До луны жемчужной пеной мещут

И алмазной пылью водометы.

Листья полны светлых насекомых,

Все растет и рвется вон из меры,

Много слов проносится знакомых,

И на сердце много сладкой веры.

Переходят радужные краски,

Раздражая око светом ложным;

Миг еще – и нет волшебной сказки,

И душа опять полна возможным.

Мы одни; из сада в стекла окон

Светит месяц… тусклы наши свечи;

Твой душистый, твой послушный локон,

Развиваясь, падает на плечи.

(Елена в беседке. Инсаров шел мимо, закутанный в плащ, не поднимая головы.)

Елена :

– Дмитрий Никанорович!

(Он остановился, оглянулся, подошел к ней.)

Инсаров :

– Вы! вы здесь! (Она молча отступила в глубь беседки, он – за ней.) Вы здесь? (Повторил он. Она молча глядела на него, он опустил глаза.)

Елена :

– Вы шли от нас? (спросила Елена.)

Инсаров :

– Нет… не от вас.

Елена :

– Нет? Так-то вы держите ваши обещания? Я вас ждала с утра.

Инсаров :

– Я вчера, вспомните, Елена Николаевна, ничего не обещал.

Елена :

– Вы, стало быть, хотели уехать, не простившись с нами?

Инсаров :

– Да. (Промолвил он сурово и глухо.)

Елена :

– Как? После нашего знакомства, после этих разговоров, после всего… Стало быть, если б я вас здесь не встретила случайно, так бы вы и уехали, и руки бы мне не пожали в последний раз, и вам бы не было жаль? (Инсаров отвернулся.)

Инсаров :

– Елена Николаевна, пожалуйста, не говорите так. Мне и без того невесело. Поверьте, мое решение мне стоило больших усилий. Если б вы знали…

Елена :

– Я не хочу знать, зачем вы едете… Видно, так нужно. Видно, нам должно расстаться. Вы без причины не захотели бы огорчить ваших друзей. Но разве так расстаются друзья? Ведь мы друзья с вами, не правда ли?

Инсаров: – Нет.

Елена :

– Как? (Ее щеки покрылись легким румянцем.)

Инсаров: – Я именно оттого и уезжаю, что мы не друзья. Не заставляйте меня сказать то, что я не хочу сказать, что я не скажу.

Елена :

– Вы прежде были со мной откровенны. Помните? (С легким упреком произнесла Елена.)

Инсаров :

– Тогда я мог быть откровенным, тогда мне скрывать было нечего; а теперь…

Елена :

– А теперь?

Инсаров :

– А теперь… А теперь я должен удалиться. Прощайте.

Елена :

– Ну, прощайте, Дмитрий Никанорович. Но по крайней мере, так как мы встретились, дайте же мне теперь вашу руку. (Инсаров протянул было руку.)

Инсаров :

– Нет, и этого не могу. (Он снова отвернулся.)

Елена :

– Не можете?

Инсаров :

– Не могу. Прощайте. (Собрался уходить.)

Елена :

– Погодите еще немножко. Вы как будто боитесь меня. А я храбрее вас. Я могу вам сказать… хотите?.. отчего вы меня здесь застали? Знаете ли, куда я шла? (Инсаров с изумлением посмотрел на нее.) Я шла к вам.

Инсаров :

– Ко мне? (Елена закрыла лицо.)

Елена :

– Вы хотели заставить меня сказать, что я вас люблю, вот… я сказала. (Прошептала она.)

Инсаров :

– Елена! (Она открыла лицо, взглянула на него и упала к нему на грудь. Он крепко обнял ее и молчал. Им не нужно было говорить, это была тишина блаженства. У него на глазах наворачивались слезы от умиления и благодарности.)

Елена :

– О мой друг! О мой брат! (Твердила она.)

Инсаров :

– Так ты пойдешь за мною всюду? (Спрашивал он.)

Елена :

– Всюду, на край земли. Где ты будешь, там я буду.

Инсаров :

– И ты себя не обманываешь, ты знаешь, что родители твои никогда не согласятся на наш брак?

Елена :

– Я себя не обманываю; я это знаю.

Инсаров :

– Ты знаешь, что я беден, почти нищий?

Елена :

– Знаю.

Инсаров :

– Что я не русский, что мне не суждено жить в России, что тебе придется разорвать все твои связи с отечеством, с родными?

Елена :

– Знаю, знаю.

Инсаров :

– Ты знаешь также, что я посвятил себя делу трудному, неблагодарному, что мне… что нам придется подвергаться не одним опасностям, но и лишениям, унижению, быть может?

Елена :

– Знаю, все знаю… Я тебя люблю.

Инсаров :

– Что ты должна будешь отстать от всех твоих привычек, что там, одна, между чужими, ты, может быть, принуждена будешь работать… (Она положила ему руку на губы.)

Елена :

– Я люблю тебя, мой милый.

(Он начал целовать ее руку. Она смотрела с детскою радостью, вдруг покраснела и спрятала лицо на его груди. Он ласково приподнял ее голову и пристально посмотрел ей в глаза.)

Инсаров :

– Так здравствуй же, моя жена перед людьми и перед богом!

Ведущий (читает стихотворение Ф. Тютчева):

Я очи знал, – о, эти очи!

Как я любил их – знает бог!

От их волшебной, страстной ночи

Я душу оторвать не мог.

В непостижимом этом взоре,

Жизнь обнажающем до дна,

Такое слышалося горе,

Такая страсти глубина!

Дышал он грустный, углубленный

В тени ресниц ее густой,

Как наслажденье, утомленный

И, как страданье, роковой.

И в эти чудные мгновенья

Ни разу мне не довелось

С ним повстречаться без волненья

И любоваться им без слез.

(Одинцова и Базаров сидели на скамье.)

Одинцова :

– Евгений Васильевич (Одинцова протянула руку), извините меня, но я позвала вас сюда не с тем, чтобы рассуждать об учебниках. Мне хотелось возобновить наш вчерашний разговор. Вы ушли так внезапно… Вам не будет скучно?

Базаров :

– Я к вашим услугам, Анна Сергеевна. Но о чем бишь беседовали мы вчера с вами?

(Одинцова бросила косвенный взгляд на Базарова.)

Одинцова :

– Мы говорили с вами, кажется, о счастии. Я вам рассказывала о самой себе. Кстати вот, я упомянула слово «счастие». Скажите, отчего, даже когда мы наслаждаемся, например, музыкой, хорошим вечером, разговором с симпатическими людьми, отчего все это кажется скорее намеком на какое-то безмерное, где-то существующее счастие, чем действительным счастием, т. е таким, которым мы сами обладаем? Отчего это? Или вы, может быть, ничего подобного не ощущаете? Знаете, я бы очень желала знать, о чем вы думаете?

Базаров :

– Как? Я вас не понимаю.

Одинцова :

– Послушайте, я давно хотела объясниться с Вами. Вам нечего говорить, – вам это самим известно, – что вы человек из числа обыкновенных; вы еще молоды – вся жизнь перед вами. К чему вы себя готовите? Какая будущность ожидает вас? Я хочу сказать – какой цели вы хотите достигнуть, куда вы идете, что у вас на душе? Словом, кто вы, что вы?

Базаров :

– Вы меня удивляете, Анна Сергеевна. Вам известно, что я занимаюсь естественными науками, а кто я…

Одинцова :

– Да, кто вы?

Базаров :

– Я уже докладывал вам, что я будущий уездный лекарь.

(Анна Сергеевна сделала нетерпеливое движение.)

Одинцова :

– Зачем вы это говорите? Вы этому сами не верите. Аркадий мог бы мне отвечать так, а не вы.

Базаров :

– Да чем же Аркадий…

Одинцова :

– Перестаньте! Возможно ли, чтобы вы удовольствовались такою скромною деятельностью, и не сами ли вы всегда утверждаете, что для вас медицина не существует. Вы – с вашим самолюбием – уездный лекарь! Вы мне отвечаете так, чтобы отделаться от меня, потому что вы не имеете никакого доверия ко мне. А знаете ли, Евгений Васильич, что я умела бы понять вас: я сама была бедна и самолюбива, как вы; я прошла, может быть, через такие же испытания, как и вы.

Базаров :

– Все это прекрасно, Анна Сергеевна, но вы меня извините… Я вообще не привык высказываться, и между вами и мною такое расстояние…

Одинцова :

– Какое расстояние? Вы опять мне скажете, что я аристократка? Полноте? Евгений Васильич; я вам, кажется, доказала…

Базаров :

– Да и, кроме того, что за охота говорить и думать о будущем, которое большею частью не от нас зависит? Выйдет случай что-нибудь сделать – прекрасно, а не выйдет – по крайней мере тем будешь доволен, что заранее напрасно не болтал.

Одинцова :

– Вы называете дружескую беседу болтовней… Или, может быть, вы меня, как женщину, не считаете достойною вашего доверия? Ведь вы нас всех презираете.

Базаров :

– Вас я не презираю, Анна Сергеевна, и вы это знаете.

Одинцова :

– Нет, я ничего не знаю… Но положим: я понимаю ваше нежелание говорить о будущей вашей деятельности; но то, что в вас теперь происходит…

Базаров :

– Происходит! – точно я государство какое или общество! Во всяком случае, это вовсе не любопытно; и притом разве человек всегда может громко сказать все, что в нем «происходит»?

Одинцова :

– А я не вижу, почему нельзя высказать все, что имеешь на душе.

Базаров :

– Вы можете?

Одинцова :

– Могу. (Сказала она после небольшого колебания. Базаров наклонил голову.)

Базаров :

– Вы счастливее меня. (Она вопросительно посмотрела на него.)

Одинцова :

– Как хотите, а мне все-таки что-то говорит, что мы сошлись недаром, что мы будем хорошими друзьями. Я уверена, что ваша эта, как бы сказать, ваша напряженность исчезнет наконец?

Базаров :

– А вы заметили во мне сдержанность… как вы еще выразились… напряженность?

Одинцова :

– Да. (Базаров встал и отошел.)

Базаров :

– И вы желали бы знать причину этой сдержанности, вы желали бы знать, что во мне происходит?

Одинцова :

– Да. (Повторила она с непонятным ей самой испугом.)

Базаров :

– И вы не рассердитесь?

Одинцова :

– Нет.

Базаров :

– Нет? (Базаров стоял к ней спиной.) Так знайте же, что я люблю вас, глупо, безумно… Вот чего вы добились.

(Одинцова протянула вперед обе руки. Базаров задыхался: это страсть в нем билась, сильная, тяжелая, похожая на злобу. Одинцовой – и страшно, и жалко его.)

Одинцова :

– Евгений Васильич. (В ее голосе зазвенела невольная нежность. Он быстро обернулся, бросил на нее пожирающий взор, схватил обе ее руки, привлек к себе на грудь. Она не сразу освободилась из его объятий, но через мгновение стояла уже далеко и глядела оттуда на Базарова. Он рванулся к ней…)

Базаров :

– Вы меня не поняли… (Прошептала она с торопливым испугом. Базаров закусил губы и ушел.)

(Звучит романс на стихи А. Фета «Я тебе ничего не скажу». Музыка П. И. Чайковского)

Я тебе ничего не скажу,

Я тебя не встревожу ничуть,

И о том, что я молча твержу,

Не решусь ни за что намекнуть.

Целый день спят ночные цветы,

Но лишь солнце за рощу зайдет,

Раскрываются тихо листы,

И я слышу, как сердце цветет.

И в больную, усталую грудь

Веет влагой ночной… Я дрожу,

Я тебя не встревожу ничуть,

Я тебе ничего не скажу.

Ведущий (читает стихотворение Ф. Тютчева «Предопределение»):

Любовь, любовь – гласит преданье —

Союз души с душой родной —

Их съединенье, сочетанье,

И роковое их слиянье,

И… поединок роковой…

И чем одно из них нежнее

В борьбе неравной двух сердец,

Тем неизбежней и вернее,

Любя, страдая, грустно млея,

Оно изноет наконец…

(Соня сидела, закрыв лицо руками. Увидев Раскольникова, быстро встала, пошла к нему навстречу.)

Соня :

– Что бы со мной без вас-то было! (Быстро проговорила, поравнявшись с ним. Раскольников прошел мимо нее, сел. Она стала перед ним в двух шагах.)

Раскольников :

– Что, Соня? (В лице ее выразилось страдание.)

Соня :

– Только не говорите со мной, как вчера! (Прервала она его.) Пожалуйста, уж не начинайте. И так мучений довольно…

Раскольников :

– Вот мне интересно было бы узнать, как бы вы разрешили теперь один «вопрос». Представьте себе, Соня, что вы знали бы все намерения Лужина заранее, знали бы, что через них погибла бы совсем Катерина Ивановна, да и дети; вы тоже, в придачу. Полечка также… потому ей та же дорога. Ну-с, так вот: если бы вдруг все это теперь на ваше решение отдали: тому или тем жить на свете, т. е Лужину ли жить и делать мерзости или умирать Катерине Ивановне? То как бы вы решили: кому из них умереть? Я вас спрашиваю. (Соня с беспокойством, пытливо на него посмотрела.)

Соня :

– Я уже предчувствовала, что вы что-нибудь такое спросите. Зачем вы спрашиваете, чему быть невозможно? Да ведь я Божьего промысла знать не могу… И к чему вы спрашиваете, чего нельзя спрашивать? К чему такие пустые вопросы? Как может случиться, чтобы это от моего решения зависело? И кто меня тут судьей поставил: кому жить, кому не жить? Говорите лучше прямо, чего вам надобно! Неужели вы только затем, чтобы мучить, пришли! (Соня не выдержала и горько заплакала. Раскольников склонил голову, закрыл руками лицо. Она подошла, села рядом. В его сердце волна ненависти, но увидел ее любящий взгляд, и ненависть исчезла. Губы его бессильно кривились. В сердце Сони – ужас. Она тихо подошла к нему.)

Соня :

– Что с вами?

Раскольников :

– Ничего, Соня. Зачем только тебя-то я пришел мучить? Зачем?

Соня :

– Ох, как вы мучаетесь! (Произнесла она с страданием.)

Раскольников :

– Вот что, Соня, помнишь ты, что я хотел тебе вчера сказать? Я сказал, уходя, что, может быть, прощаюсь с тобой навсегда, но что если приду сегодня, то скажу тебе… кто убил Лизавету. Ну, так вот я и пришел сказать. (Она задрожала всем телом.)

Соня :

– Так вы это в самом деле вчера… почему ж вы знаете? (С трудом прошептала Соня.)

Раскольников :

– Знаю. (Соня с трудом начала дышать, лицо ее побледнело.)

Соня :

– Нашли, что ли, его? (Спросила робко.)

Раскольников :

– Нет, не нашли.

Соня :

– Так как же это вы про это знаете? (Чуть слышно.)

Раскольников :

– Угадай. (Он обернулся к ней с искривленной улыбкой.)

Соня :

– Да вы… меня… Что же вы меня так… пугаете?

Раскольников :

– Стало быть, я с ним приятель большой… коли знаю. Он Лизавету эту… убить не хотел… Он ее… убил нечаянно… Он старуху убить хотел… (Глядят друг на друга) Так не можешь угадать-то?

Соня :

– Н-нет. (Чуть слышно прошептала Соня.)

Раскольников :

– Погляди-ка хорошенько. (Соня стала медленно подниматься, выставив вперед руку, отстраняясь от него. Ужас ее сообщился и ему: испуг показался и в его лице.)

Соня :

– Угадала? (Прошептал Раскольников.)

Раскольников :

– Господи! (Ужасный вопль вырвался из ее груди. Она схватила его за руки, пристально смотрела в его лицо, стараясь уловить надежду, но сомнений не оставалось. Соня вскочила, ломая руки, затем воротилась, села рядом, вдруг вскрикнула и бросилась перед ним на колени.)

Соня :

– Что вы, что вы это над собой сделали! Нет, нет тебя несчастнее никого теперь в целом свете! (Соня крепко обняла его и заплакала навзрыд.)

Раскольников :

– Так не оставишь меня, Соня? (С надеждой смотря на нее, спросил Раскольников.)

Соня :

– Нет, нет; никогда и нигде! За тобой пойду, всюду пойду! О господи! О, что теперь делать! Вместе, вместе! В каторгу с тобой вместе пойду!

Раскольников :

– Я, Соня, еще в каторгу-то, может, и не хочу идти. Знаешь, что я тебе скажу: если б только я зарезал из того, что голоден был, то я бы теперь… счастлив был! Знай ты это! И можешь ты любить такого подлеца?

Соня :

– Да разве ты тоже не мучаешься? (Вскричала Соня.)

Раскольников :

– Соня, у меня сердце злое. Я потому и пришел, что зол. Есть такие, которые не пришли бы. А я трус и … подлец! Вот что: я хотел Наполеоном сделаться, оттого и убил… Ну, понятно теперь?

Соня :

– Н-нет, только… говори, говори! Я пойму, я про тебя все пойму!

Раскольников :

– Я ведь только вошь убил, Соня, бесполезную, гадкую, зловредную.

Соня :

– Это человек-то вошь! (Его глаза горели лихорадочным огнем, он почти бредил, на губах его – беспокойная улыбка. Соня поняла его муки, ломала руки в отчаянье.)

Раскольников :

– Я… я захотел осмелиться и убил… я только осмелиться захотел, Соня, вот вся причина!

Соня :

– О, молчите, молчите! От бога вы отошли, и вас бог поразил, дьяволу предал!.. (Она вскрикнула, всплеснув руками.)

Раскольников :

– Мне надо было узнать тогда, и поскорей узнать, вошь ли я, как все, или человек? Смогу ли я переступить или не смогу? Осмелюсь ли нагнуться и взять или нет? Тварь ли я дрожащая или право имею…

Соня :

– Убивать? Убивать-то право имеете? (Она всплеснула руками.)

Раскольников :

– Разве я старушонку убил? Я себя убил, а не старушонку! Тут так-таки разом и ухлопал себя, навеки! А старушонку эту черт убил, а не я! Довольно, Соня, довольно! Оставь меня! (Раскольников облокотился на колена, стиснул ладонями голову, как в клещах.)

Соня :

– Экое страдание! (Мучительный вопль вырвался у Сони.)

Раскольников :

– Ну, что теперь делать, говори! (Спросил и смотрел на нее с безобразно искаженным от отчаяния лицом.)

Соня :

– Что делать! (Она вскочила, глаза ее засверкали.) Встань! (Схватила его за плечо.) Поди сейчас, сию же минуту, стань на перекрестке, поклонись, поцелуй сначала землю, которую ты осквернил, а потом поклонись всему свету, на все четыре стороны, и скажи всем, вслух: «Я убил!» Тогда бог опять тебе жизни пошлет. Пойдешь? Пойдешь? (Она спрашивала, вся дрожа, схватив его за обе руки. Раскольников был поражен.)

Раскольников :

– Это ты про каторгу, что ли, Соня? Донести, что ль на себя надо?

Соня :

– Страдание принять и искупить себя им, вот что надо.

Раскольников :

– Нет! Не пойду я к ним, Соня!

Соня :

– А жить-то, жить-то как будешь? Жить-то с чем будешь? Замучаешься, замучаешься! Этакую-то муку нести! Да ведь целую жизнь, целую жизнь! (Соня в отчаянной мольбе простирала к нему руки.)

Раскольников :

– Привыкну… (мрачно) Будешь ко мне в острог ходить, когда я буду сидеть?

Соня :

– О, буду! Буду! (Оба сидели рядом, грустные и убитые. Он чувствовал любовь Сони, но от этого было тяжелее, он стал несчастнее, чем прежде. Соня плакала.)  – Есть на тебе крест? (Неожиданно спросила она.) Нет, ведь нет? На, возьми вот этот, кипарисный. У меня другой остался, медный, Лизаветин. Возьми… ведь мой! Ведь мой! Вместе ведь страдать пойдем, вместе и крест понесем!.. (Упрашивала его Соня.)

Раскольников :

– Не теперь, Соня. Лучше потом.

Соня :

– Да, да, лучше, лучше, как пойдешь на страдание, тогда и наденешь. Придешь ко мне, я надену на тебя, помолимся и пойдем.

Ведущий (читает стихотворение Ф. Тютчева):

Не говори: меня он, как и прежде любит,

Мной, как и прежде, дорожит…

О нет! Он жизнь мою бесчеловечно губит,

Хоть, вижу, нож в руке его дрожит.

То в гневе, то в слезах, тоскуя, негодуя,

Увлечена, в душе уязвлена,

Я стражду, не живу… им, им одним живу я —

Но эта жизнь!.. О, как горька она!

Он мерит воздух мне так бережно и скудно…

Не мерят так и лютому врагу…

Ох, я дышу еще болезненно и трудно,

Могу дышать, но жить уж не могу.

(Настасья Филипповна, одетая весьма просто, вся в черном, встала навстречу князю и Аглае, но не улыбнулась и руки не подала. Посмотрела пристально и беспокойно. Сели поодаль одна от другой. Молчание. Взгляд Настасьи Филипповны не отрывался от гостьи. Аглая была смущена, но не робела. Она сидела, потупив глаза, в лице выражалось отвращение. Она машинально поправляла одежду, переменила место. Наконец твердо и прямо посмотрела в глаза Настасье Филипповне, встретилась с ее озлобившимся взглядом. Аглая вздрогнула.)

Аглая :

– Вы, конечно, знаете, зачем я вас приглашала. (Выговорила Аглая очень тихо.)

Настасья Филипповна :

– Нет, ничего не знаю. (Сухо и отрывисто ответила Настасья Филипповна).

Аглая :

– Вы все понимаете… но вы нарочно делаете вид, будто не понимаете. (Почти прошептала Аглая, угрюмо смотря в землю.)

Настасья Филипповна :

– Для чего же бы это? (Чуть-чуть усмехнулась Настасья Филипповна.)

Аглая :

– Вы хотите воспользоваться моим положением… что я у вас в доме. (Смешно и неловко продолжала Аглая.)

Настасья Филипповна :

– В этом положении виноваты вы, а не я! Не вы мною приглашены, а я вами, и до сих пор не знаю, зачем? (Вспыхнула Настасья Филипповна. Аглая надменно подняла голову.)

Аглая :

– Удержите ваш язык; я не этим вашим оружием пришла с вами сражаться…

Настасья Филипповна :

– А! Стало быть, вы все-таки пришли «сражаться»? Представьте, я, однако же, думала, что вы… остроумнее.

(Смотрят друг на друга, не скрывая злобы.)

Аглая :

– Вы не так поняли, я с вами не пришла… ссориться, хотя я вас не люблю. Я… я пришла к вам… с человеческою речью. Выслушайте же мой ответ на все ваши письма: мне стало жаль князя Льва Николаевича в первый раз в тот самый день, когда я с ним познакомилась… Мне потому его стало жаль, что он такой простодушный человек и по простоте своей поверил, что может быть счастлив… с женщиной… такого характера. Чего я боялась за него, то и случилось: вы не могли его полюбить, измучили и кинули. Вы потому его не могли любить, что слишком горды… нет, не горды, я ошиблась, а потому, что вы тщеславны… даже и не это: вы себялюбивы до… сумасшествия, чему доказательством служат и ваши письма ко мне. Вы его, такого простого, не могли полюбить, и даже, может быть, про себя презирали и смеялись над ним, могли полюбить только один свой позор и беспрерывную мысль о том, что вы опозорены и что вас оскорбили. (Аглая с наслаждением выговаривала это, ядовитым взглядом следила за эффектом своих слов на лице Настасьи Филипповны.) Когда я увидела опять князя, мне стало ужасно за него больно и обидно. Не смейтесь; если вы будете смеяться, то вы не достойны это понять…

Настасья Филипповна :

– Вы видите, что я не смеюсь. (Грустно и строго проговорила Настасья Филипповна.)

Аглая :

– Впрочем, мне все равно, смейтесь как вам угодно. Когда я стала его спрашивать сама, он мне сказал, что давно уже вас не любит, что даже воспоминание о вас ему мучительно, но что ему вас жаль, и что когда он припоминает о вас, то его сердце точно «пронзено навеки». Я вам должна еще сказать, что я ни одного человека не встречала в жизни, подобного ему по благородному простодушию и безграничной доверчивости. Я догадалась после его слов, что всякий, кто захочет, тот и может его обмануть, и кто бы ни обманул его, он потом всякому простит, и вот за это-то я его и полюбила… (Аглая сама поражена сказанным, остановилась на мгновение, но беспредельная гордость засверкала в ее взгляде.) Я вам все сказала, и уж, конечно, вы теперь поняли, чего я от вас хочу?

Настасья Филипповна :

– Может быть, и поняла, но скажите сами.

Аглая :

– Я хотела от вас узнать (твердо произнесла Аглая, в лице ее загорелся гнев), по какому праву вы вмешиваетесь в его чувства ко мне? По какому праву вы осмелились ко мне писать письма? По какому праву вы заявляете поминутно, ему и мне, что вы его любите, после того как сами же его кинули и от него с такою обидой и… позором убежали?

Настасья Филипповна :

– Я не заявляла ни ему, ни вам, что его люблю, и… вы правы, я от него убежала… (С усилием, едва слышно ответила Настасья Филипповна.)

Аглая :

– Как не заявляли «ни ему, ни мне»? А письма-то ваши? (вскричала Аглая.) Кто вас просил нас сватать и меня уговаривать идти за него? Разве это не заявление? Зачем вы к нам напрашиваетесь? Я сначала было подумала, что вы хотите, напротив, отвращение во мне к нему поселить тем, что к нам замешались, и чтоб я его бросила, и потом только догадалась, в чем дело: вам просто вообразилось, что вы высокий подвиг делаете всеми этими кривляниями… Ну, могли ли вы его любить, если так любите свое тщеславие? Зачем вы просто не уехали отсюда, вместо того, чтобы мне смешные письма писать? Зачем вы не выходите теперь за благородного человека, который вас так любит и сделал вам честь, предложив свою руку? Слишком ясно, зачем: выйдете за Рогожина, какая же тогда обида останется? Даже слишком уж много чести получите! (Настасья Филипповна не нашлась в первое мгновение. В лице князя выразилось страдание. Аглая это заметила и задрожала от ненависти.) Если вы хотели быть честною женщиной, то отчего вы не бросили тогда вашего обольстителя Тоцкого, просто… без театральных представлений?

Настасья Филипповна :

– Что вы знаете о моем положении, чтобы сметь судить меня? ? вздрогнула Настасья Филипповна, ужасно побледнев.

Аглая :

– Знаю то, что вы не пошли работать, а ушли с богачом Рогожиным, чтобы падшего ангела из себя представить. Не удивляюсь, что Тоцкий от падшего ангела застрелиться хотел!

Настасья Филипповна :

– Оставьте! Вы так же меня поняли, как… горничная Дарьи Алексеевны. Та бы лучше вас поняла…

Аглая :

– Вероятно, честная девушка и живет своим трудом. Почему вы-то с таким презрением относитесь к горничной?

Настасья Филипповна :

– Я не к труду с презрением отношусь, а к вам, когда вы о труде говорите.

Аглая :

– Захотела быть честною, так в прачки бы шла.

(Обе поднялись и бледные смотрели друг на друга.)

Князь :

– Аглая, остановитесь! Ведь это несправедливо!

Настасья Филипповна :

– Вот, смотрите на нее, – на эту барышню! И я ее за ангела почитала! Вы без гувернантки ко мне пожаловали, Аглая Ивановна? А хотите… хотите я вам скажу сейчас, прямо, без прикрас, зачем вы ко мне пожаловали? Струсили, оттого и пожаловали.

Аглая :

– Вас струсила? (Спросила Аглая вне себя от изумления.)

Настасья Филипповна :

– Конечно, меня! Меня боитесь, если решились ко мне прийти. Кого боишься, того не презираешь. И подумать, что я вас уважала, даже до этой самой минуты! А знаете, почему вы боитесь меня и в чем теперь ваша главная цель? Вы хотели сами лично удостовериться: больше ли он меня, чем вас, любит или нет, потому что вы ужасно ревнуете…

Аглая :

– Он мне уже сказал, что вас ненавидит… (Едва пролепетала Аглая.)

Настасья Филипповна :

– Может быть, я и не стою его, только… только солгали вы, я думаю! Не может он меня ненавидеть, и не мог он так сказать! Я, впрочем, готова вам простить… во внимание к вашему положению… только все-таки я о вас лучше думала; думала, что вы и умнее, да и получше даже собой, ей-богу!.. Ну, возьмите же ваше сокровище… вот он, на вас глядит, опомниться не может, берите его себе, но под условием: ступайте сейчас же прочь! Сию же минуту!.. (Настасья Филипповна упала в кресло, залилась слезами, но вдруг что-то заблистало в ее глазах. Она встала.) А хочешь, я сейчас… при-ка-жу, слышишь ли? Только ему при-ка-жу, и он тотчас же бросит тебя и останется при мне навсегда, и женится на мне, а ты побежишь домой одна? Хочешь, хочешь? (Настасья Филипповна крикнула это, как безумная. Аглая в испуге бросилась бежать, но остановилась, как бы прикованная, и слушала).

Настасья Филипповна :

– Хочешь, я прогоню Рогожина? Ты думала, что я уж и повенчалась с Рогожиным для твоего удовольствия? Вот сейчас при тебе крикну: «Уйди, Рогожин!», а князю скажу: «Помнишь, что ты обещал?» Господи! Да для чего же я себя так унизила перед ними? Да не ты ли же, князь, меня сам уверял, что пойдешь за мною, что бы ни случилось со мной, и никогда меня не покинешь; что ты меня любишь и все мне прощаешь и меня у… ува… Да, ты и это говорил! И я, чтобы только тебя развязать, от тебя убежала, а теперь не хочу! За что она со мной, как с беспутной, поступила? Беспутная ли я? Теперь, когда она опозорила меня, да еще в твоих же глазах, и ты от меня отвернешься, а ее под ручку с собой уведешь? Да будь же ты проклят после того за то, что я в тебя одного поверила! (Настасья Филипповна кричала без памяти.) Вот он, смотри! (указывая рукой на князя). Если он сейчас не подойдет ко мне, не возьмет меня и не бросит тебя, то бери же его себе, уступаю, мне его не надо!..

(Обе остановились как бы в ожидании, и обе как помешенные смотрели на князя.)

Князь :

– Разве это возможно! Ведь она… такая несчастная!..

(Князь с мольбой и упреком обратился к Аглае, указывая на Настасью Филипповну. Во взгляде Аглаи выразились страдание и бесконечная ненависть. Он всплеснул руками, вскрикнул, бросился к ней, но уже было поздно.)

Аглая :

– Ах, боже мой! (Воскликнула Аглая, закрыв лицо руками, и бросилась вон. Князь за ней, но Настасья Филипповна обхватила его руками, с искаженным лицом и посиневшими губами.)

Настасья Филипповна :

– За ней? За ней? (Упала без чувств ему на руки, князь поднял ее. Она открыла глаза, вскрикнула.) Мой! Мой! Ушла гордая барышня? Ха-ха-ха! (Смеется в истерике) Ха-ха-ха! Я его этой барышне отдавала! Да зачем? Для чего? Сумасшедшая! Сумасшедшая!

Ведущий (читает стихотворение Ф. Тютчева):

Пламя рдеет, пламя пышет,

Искры брызжут и летят,

А на них прохладой дышит

Из-за речки темный сад.

Сумрак тут, там жар и крики,

Я брожу как бы во сне, —

Лишь одно я живо чую:

Ты со мной и вся во мне.

Треск за треском, дым за дымом,

Трубы голые торчат,

А в покое нерушимом

Листья веют и шуршат.

Я, дыханьем их обвеян,

Страстный говор твой люблю…

Слава богу, я с тобою,

А с тобой мне – как в раю.

Наташа :

– Ах, какая прелесть!.. Ну как можно спать! Да вы посмотрите, что за прелесть! Ах, какая прелесть!.. Ведь этакой прелестной ночи никогда, никогда не бывало!.. Нет, вы посмотрите, что за луна!.. Ах, какая прелесть!.. Так бы вот села на корточки, вот так, подхватила бы себя под коленки – туже, как можно туже, натужиться надо, – и полетела бы. Вот так!

(Звучит романс на стихи А. К. Толстого «Средь шумного бала…» Музыка П. И. Чайковского)

Средь шумного бала, случайно,

В тревоге мирской суеты,

Тебя я увидел, но тайна

Твои покрывала черты:

Лишь очи печально глядели,

А голос так дивно звучал,

Как звон отдаленной свирели,

Как моря играющий вал.

Мне стан твой понравился тонкий

И весь твой задумчивый вид.

А смех твой, и грустный, и звонкий,

С тех пор в моем сердце звучит.

В часы одинокие ночи

Люблю я, усталый, прилечь —

Я вижу печальные очи,

Я слышу веселую речь.

И грустно я так засыпаю,

И в грезах неведомых сплю…

Люблю ли тебя – я не знаю.

Но кажется мне, что люблю!

(Князь Андрей подошел к Наташе, опустив глаза.)

Князь Андрей :

– Я полюбил вас с той минуты, как увидал вас. Могу ли я надеяться?

(Он взглянул на нее, и его поразила серьезность и страстность выражения ее лица: «Зачем спрашивать?» Она приблизилась к нему и остановилась. Он взял ее руку и поцеловал.)

Князь Андрей :

– Любите ли вы меня?

Наташа :

– Да, да. (Как будто с досадой проговорила Наташа, громко вздохнула, другой раз, чаще и чаще, и зарыдала.)

Князь Андрей :

– О чем? Что с вами?

Наташа :

– Ах, я так счастлива! (Она улыбнулась сквозь слезы, подумала секунду и поцеловала его. Князь Андрей держал ее руку, смотрел ей в глаза и не находил в душе прежней любви: не было прежней поэтической и таинственной прелести желания, а были жалость, страх, сознание долга.)

Князь Андрей :

– Сказала ли вам maman, что это не может быть раньше года?

Наташа :

– Нет. (Отвечала она, но не понимала того, что он спрашивал.)

Князь Андрей :

– Простите меня, но вы так молоды, а я уже так много испытал в жизни. Мне страшно за вас. Вы не знаете себя. (Наташа слушала сосредоточенно, старалась понять смысл его слов и не понимала.) Как ни тяжел мне будет этот год, отсрочивающий мое счастие, в этот срок вы поверите себя. Я прошу вас через год сделать мое счастие; но вы свободны: помолвка наша останется тайной, и ежели вы убедились бы, что вы не любите меня, или полюбили бы… (Сказал князь Андрей с неестественной улыбкой.)

Наташа :

– Зачем вы это говорите? (Перебила Наташа.) Вы знаете, что с того самого дня, как вы в первый раз приехали в Отрадное, я полюбила вас. (Сказала она, твердо уверенная, что говорила правду.)

Князь Андрей :

– В год вы узнаете себя.

Наташа :

– Це-лый год! (Только теперь Наташа поняла, что свадьба отсрочена на год.) Да отчего ж год? Отчего ж год? (Андрей стал объяснять причины – Наташа не слушала.) И нельзя иначе? (Князь Андрей не ответил.) Это ужасно! Нет, это ужасно, ужасно! (Она опять зарыдала.) Я умру, дожидаясь года: это нельзя, это ужасно. (Она взглянула в лицо Андрея, увидала выражение сострадания и недоумения.) Нет, нет, я все сделаю, я так счастлива! (Сказала Наташа, вдруг остановив слезы.)

Ведущий (читает стихотворение Ф. Тютчева):

Я встретил вас – и все былое

В отжившем сердце ожило;

Я вспомнил время золотое —

И сердцу стало так тепло…

Как поздней осени порою

Бывают дни, бывает час,

Когда повеет вдруг весною

И что-то встрепенется в нас, —

Так, весь обвеян дуновеньем

Тех лет душевной полноты,

С давно забытым упоеньем

Смотрю на милые черты…

Как после вековой разлуки,

Гляжу на вас, как бы во сне, —

И вот – слышнее стали звуки,

Не умолкавшие во мне…

Тут не одно воспоминанье,

Тут жизнь заговорила вновь, —

И то же в вас очарованье,

И та ж в душе моей любовь!..

(Наташа стояла исхудавшая, с бледным и строгим лицом. Пьер поспешно подошел к ней. Она остановилась перед ним, тяжело дыша и безжизненно опустив руки. Потом начала быстро говорить.)

Наташа :

– Петр Кириллович, князь Болконский был ваш друг, он и есть вам друг. Он говорил мне тогда, чтоб обратиться к вам. (Пьер молча сопел носом, ему сделалось жалко ее, в душе не было места упреку.) Он теперь здесь, скажите ему… чтоб он прост… простил меня. (Она остановилась и еще чаще стала дышать, но не плакала).

Пьер :

– Да… я скажу ему, но… (Пьер не знал, что сказать.)

Наташа :

– Нет, я знаю, что все кончено. (Сказала она поспешно.) Нет, это не может быть никогда. Меня мучает только зло, которое я ему сделала. Скажите только ему, что я прошу его простить, простить, простить меня за все…

(Она затряслась всем телом, заплакала и села. Чувство жалости переполнило душу Пьера.)

Пьер :

– Я скажу ему, я все еще раз скажу ему, но… я бы желал знать одно… Я бы желал знать, любили ли вы… любили ли вы этого дурного человека? (Пьер не знал, как назвать Анатоля, и покраснел.)

Наташа :

– Не называйте его дурным. Но я ничего, ничего не знаю… (Она опять заплакала. Еще больше чувство жалости, нежности, любви охватило Пьера. Он слышал, как под очками его потекли слезы. Голос его – кроткий, нежный, задушевный.)

Пьер :

– Не будем больше говорить, мой друг. Не будем говорить, мой друг, я все скажу ему; но об одном прошу вас – считайте меня своим другом, и ежели вам нужна помощь, совет, просто нужно будет излить свою душу кому-нибудь – не теперь, а когда у вас ясно будет в душе, – вспомните обо мне. (Он взял и поцеловал ее руку.) Я счастлив буду, ежели в состоянии буду… (Пьер смутился.)

Наташа :

– Не говорите со мной так! Я не стою этого! (Наташа вскрикнула и хотела уйти, но Пьер удержал ее за руку.)

Пьер :

– Перестаньте, перестаньте, вся жизнь впереди для вас.

Наташа :

– Для меня? Нет! Для меня все пропало. (Сказала она со стыдом и самоунижением.)

Пьер :

– Все пропало? Ежели бы я был не я, а красивейший, умнейший и лучший человек в мире и был бы свободен, я бы сию минуту на коленях просил руки и любви вашей.

(Наташа заплакала слезами благодарности и умиления, взглянула на Пьера и ушла. Пьер почти побежал, удерживая слезы умиления и счастья.)

Ведущий (читает стихотворение А. Фета):

Как трудно повторять живую красоту

Твоих воздушных очертаний;

Где силы у меня схватить их на лету

Средь непрестанных колебаний?

Когда из-под ресниц пушистых на меня

Блеснут глаза с просветом ласки,

Где кистью трепетной я наберу огня?

Где я возьму небесной краски?

В усердных поисках все кажется: вот-вот

Приемлет тайна лик знакомый, —

Но сердца бедного кончается полет

Одной бессильною истомой.

Конечно, прав Афанасий Фет: «Трудно повторять живую красоту». Но для этого рождаются гении: это им даны «небесные краски» и возможность почувствовать, увидеть, ухватить «живую красоту» чувств и движений души. Мы с вами дерзко попробовали повторить, остановить несколько мгновений, в которых, как писал И. С. Тургенев, – «тайна поэзии, жизни, любви».

Вот отрывок из стихотворения в прозе «Стой!» И. С. Тургенева:

«Стой! Какою я теперь тебя вижу – останься навсегда такою в моей памяти! С губ сорвался последний вдохновенный звук – глаза не блестят и не сверкают – они меркнут, отягощенные счастием, блаженным сознанием той красоты, во след которой ты словно простираешь твои торжествующие, твои изнеможенные руки! Вот она – открытая тайна, тайна поэзии, жизни, любви! Вот оно, вот оно, бессмертие! Другого бессмертия нет – и не надо. В это мгновение ты бессмертна. В это мгновенье ты стала выше, ты стала вне всего преходящего, временного. Это твое мгновение не кончится никогда. Стой! И дай мне быть участником твоего бессмертия, урони в душу мою отблеск твоей вечности!»

А. Фет писал:

И много лет прошло, томительных и скучных,

И вот в тиши ночной твой голос слышу вновь,

И веет, как тогда, во вздохах этих звучных,

Что ты одна – вся жизнь, что ты одна – любовь.

Что нет обид судьбы и сердца жгучей муки,

А жизни нет конца, и цели нет иной,

Как только веровать в рыдающие звуки,

Тебя любить, обнять и плакать над тобой!

16. «Все начинается с любви» (Страницы мировой любовной лирики)

СОДЕРЖАНИЕ:

1. Европейская, восточная, японская любовная поэзия.

2. Русская любовная лирика XIX и XX вв.

ОФОРМЛЕНИЕ ВЕЧЕРА

Оформление постановки предполагает различные варианты, например размещение на стенах зала или класса портретов известных поэтов и их возлюбленных.

Постановка достаточно объемная, в ней много музыкальных номеров, поэтому ее необходимо театрализовать. Особенно тщательной режиссуры требуют «лирические диалоги»: трубадур и принцесса (отрывок из пьесы Э. Ростана «Принцесса Греза»), Пушкин и Гончарова (стихи, письма…), исполнители японских пятистиший, стихотворений А. Кочеткова «Баллада о прокуренном вагоне», А. Тарковского «До сих пор мне было невдомек…»

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

1) первый ведущий;

2) второй ведущий;

3) третий ведущий;

4) четвертый ведущий;

5) пятый ведущий;

6) шестой ведущий;

7) седьмой ведущий.

ХОД ВЕЧЕРА

Первый ведущий :

Пусть велика земля, но даже и она

Имеет свой предел,

Но в мире этом есть одно,

Чему конца не будет никогда,

И это бесконечное – любовь!

(Из японской народной поэзии)

(Звучит «Адажио Спартака и Фригии» из балета А. Хачатуряна «Спартак». Чтение стихов на фоне музыки)

Второй ведущий :

Роберт Рождественский «Все начинается с любви…»

Все начинается с любви…

Твердят: «Вначале было слово».

А я провозглашаю снова:

Все начинается с любви!

Все начинается с любви:

И озаренье, и работа,

Глаза цветов, глаза ребенка —

Все начинается с любви.

Все начинается с любви.

С любви! Я это точно знаю.

Все, даже ненависть —

Родная и вечная сестра любви.

Все начинается с любви:

Мечта и страх, вино и порох.

Трагедия, тоска и подвиг —

Все начинается с любви.

Весна шепнет тебе: «Живи».

И ты от шепота качнешься.

И выпрямится. И начнется.

Все начинается с любви!

Второй ведущий :

О любви писали во все времена. Ведь переживание всегда ищет выхода в слове, радости и муки любви взывают к поэзии. Вдохновляла она и создателей великой книги – Библии. В ней среди бесконечных потоков крови, тысяч убийств, зарезанных младенцев, преступлений и предательств мы находим удивительные страницы:

Что лилия между тернами, то возлюбленная моя между девицами.

Что яблонь между лесными деревьями, то возлюбленный мой между юношами. В тени ее люблю я сидеть, и плоды ее сладки для гортани моей.

Он ввел меня в дом пира, и знамя его надо мною – любовь…

Вот зима уже прошла; дождь миновал, перестал;

Цветы показались на земле; время пения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей;

Смоковницы распустили свои почки, и виноградные лозы, расцветая, издают благовоние. Встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди!..

Встану же я, пойду по городу, по улицам и площадям, и буду искать того, которого любит душа моя…

Возлюбленный мой бел и румян, лучше десяти тысяч других.

Голова его – чистое золото; кудри его волнистые, черные, как ворон;

Глаза его – как голуби при потоках вод, купающиеся в молоке, сидящие в довольстве…

Уста его – сладость, и весь он – любезность. Вот кто возлюбленный мой, и вот кто друг мой…

Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы ее – стрелы огненные; она – пламень весьма сильный.

Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее.

Если бы кто давал все богатства дома своего за любовь, то он был бы отвергнут с презрением.

(Звучит «Баллада о любви» В. Высоцкого из к/ф. «Баллада о доблестном рыцаре Айвенго»)

(Миф об Орфее и Эвридике (фрагмент). (Музыкальный фон – «Гимн Еве» из балета А. Петрова «Сотворение мира»)

(Звучит песня «Не исчезай». Слова А. Вознесенского, музыка М. Таривердиева)

Первый ведущий :

О любви писали во все времена. В Средние века в Провансе, на юге Франции, светская лирическая поэзия достигает своего расцвета. В поэзии трубадуров всеми признанной владычицей становится Любовь, а ее верной спутницей – Прекрасная Дама.

Любовь поэтов-рыцарей была «любовью издалека». Увидел свою Прекрасную Даму однажды, потом много лет любил ее, не видя, воспевая в стихах ее красоту и благородство; или не видел ни разу, а полюбил по описанию видевших ее, поехал к ней и умер в ее объятиях; или видел очень редко в окне башни, а, расставаясь надолго, не забывал, не переставал любить никогда.

Может быть, сейчас, на расстоянии веков, эти истории кажутся надуманными, условными, но надо помнить, что во времена трубадуров не было даже регулярной почты. Уходя в поход, рыцарь расставался с дамой на неопределенный ряд месяцев, лет или десятилетий и мог пользоваться только своим сердцем и поэтическим даром, мог любить и петь об этом.

В Средние века широко известна была легенда о любви трубадура Джауфре Рюделя к триполийской принцессе Мелисинде. В старинной биографии поэта рассказывалось, что он полюбил Мелисинду, никогда не видя ее, а лишь слыша восторженные рассказы паломников о ней. Рюдель сложил о принцессе много прекрасных стихов, а затем, желая увидеть ее, снарядил корабль и отправился в Триполи. В пути он тяжело заболел, и спутники думали, что он не дотянет до берега. Однако встреча все же состоялась…

Третий ведущий :

Э. Ростан «Принцесса Греза».

Принц Жофруа! На зов ваш я пришла.

От пилигримов Франции далекой

Поэма нашей верности высокой

Давно уже известна мне была;

Мы были с вами как две пальмы южных;

Чьи нежные цветы душистой пылью

С другими сочетаются цветами,

К ним долетев на крыльях ветерка.

Когда, смотря на отблеск волн жемчужных,

Я поддавалась странному бессилью,

Я уносилась к вам тогда мечтами

И к вам была невидимо близка.

Когда в часы бессонницы ползучей

Вы ночью тихо слезы проливали —

Бесцельные, по мнению других, —

И я тогда в тоске металась жгучей,

И те же слезы, полные печали,

Лились тогда, мой друг, из глаз моих;

Но, утомившись жить одной мечтою,

Ты пожелал, чтоб ближе я была:

Ты захотел увидеться со мною,

Ты звал меня, и я к тебе пришла;

И я пришла, перед тобой предстала

Я в облаках курений благовонных,

В наряде пышном, царственном моем;

Пускай же запах розы и сандала,

Пусть звуки лютней и виол влюбленных

Тебя поздравят с нашим лучшим днем.

Под звонкий гул колоколов Тортозы

Его пусть с нами празднует весь мир!

Сегодня ведь твоей принцессы Грезы

С тобой мой принц, свершают брачный пир!

Такому счастью верить я не смею…

Смотрю… смотрю… не отрываясь взглядом.

Он, она, она! С ее нарядом,

Вся в блеске перлов, золота, камней,

С тяжелою волной ее кудрей!

И кажется для этой шеи гибкой

Тяжелым слишком этих камней гнет.

Давно уж я знаком с ее улыбкой.

В моей душе давно она живет!

А милый голос утоляет жажду,

Как в летний зной студеная струя.

Смотрю в глаза и больше уж не стражду,

Смотрю в глаза ей и тону в них я…

Первый ведущий :

В порту Мелисинда пришла на корабль, и Рюдель успел увидеть ее, прежде, чем умер. Потрясенная принцесса уходит в монастырь, а моряков воодушевляет на участие в крестовом походе. Такова одна из многочисленных трогательных и трагических средневековых историй.

(Звучит романс Дианы «Любовь… Зачем ты мучаешь меня?») из т/ф. «Собака на сене». Слова Лопе де Вега. Перевод. М. Лозинского. Музыка Г. Гладкова.)

Бывает, что любовь пройдет сама,

Ни сердца не затронув, ни ума.

То не любовь, а юности забава.

Нет у любви бесследно сгинуть права.

Она приходит, чтобы жить навек,

Пока не сгинет в землю человек.

О такой сильной, верной целомудренной любви рассказывает нам восточная средневековая поэзия. Из множества романтических преданий, которыми столь богато словесное искусство средневековых арабов, особенно популярна история любви юноши Кайса, пастуха одного из бедуинских племен, к девушке Лейли. Они росли с детства вместе и полюбили друг друга, с каждым годом эта любовь становилась все сильнее. Но родители Лейли были против их брака и выдали дочь за богача. Кайс в отчаянии удалился в пустыню и стал жить в окружении диких зверей, слагая прекрасные песни о любви.

Любовь, как дикая птица, терзает его сердце, доводя до состояния безумия. За такую безумную любовь люди прозвали его Маджнуном, т. е одержимым. Вскоре умирает Лейли, а, узнав о ее смерти, умирает и Маджнун – от горя и истощения, на ее могиле.

Эта легенда о несчастных влюбленных, всю жизнь хранивших верность друг другу, на протяжении многих веков пользовалась неизменной популярностью у народов Востока, она легла в основу различных поэтических произведений (самое известное из них – поэма Низами «Лейли и Маджнун»). В дошедших до нас стихах Маджнуна рассказывается и о первых свиданиях с Лейли, о счастливых минутах любви и о трагической разлуке.

Четвертый ведущий :

Если сердце приблизить к углям

на расстоянии копья,

Возгорится огонь, запылает,

как пылает любовь моя.

Справедливо ли, что безумье,

словно кара, душе дано?

Ты сильна моя страсть! Твое чувство —

ни вода, ни хмельное вино.

Что же, пусть я любовь принимаю,

как божественный, вечный дар,

Я тобой околдован, так пусть же

я вовек не избавлюсь от чар!

Ты прекрасна, газель ручная,

как мне нравится облик твой,

Хоть живешь не в степи, а в доме

и питаешься не листвой.

Тонкой шеей напоминаешь

ты газелей, своих сестер,

Но изящней твоя походка

и нежнее твой томный взор.

И когда ты проходишь мимо,

изгибая свой легкий стан,

То мне кажется, что я знаю

сокровеннейшую из тайн.

Я похож на ловца жемчужин,

что нырял, не жалея сил,

И в ракушке, такой невзрачной,

чудо истинное открыл.

Пастух ночной! Лишь утренней порою

На миг смежу глаза и вновь открою,

И тотчас сердцем горькой мысли внемлю:

Любимую везут в чужую землю.

Что будет с той звездой, что вечно светит

В душе моей? Кто на вопрос ответит?

В ту ночь, когда сказали, что обманом

Отправят Лейлу к мужу с караваном,

Душа моя и ум подобны были

В силки попавшей птице, чьи усилья

Напрасны, ей не выбраться из сети,

Хоть ждут ее птенцы – родные дети,

Шум крыльев в шуме ветра слышен им,

Как будто мать летит к своим родным.

Но ей уже не вырваться на волю,

Напрасно проклинает злую долю.

Пастух ночной! За Лейлой утром рано

Я побреду по следу каравана.

Стать бы нам двумя газелями в степи,

Направлять куда хотим свои стопы.

Мне бы голубем, тебе голубкой стать,

И птенцов растить, и горя бы не знать.

Стать бы нам двумя дельфинами с тобой

И резвиться бы в пучине голубой.

Только лучше бы людьми остаться нам,

Чтоб вовеки не пришлось расстаться нам,

Слив уста, сойти бы в гробовую сень,

Рука об руку воскреснуть в Судный день.

Первый ведущий :

В сокровищнице мировой любовной лирики достойное место занимает японская поэзия. В Средние века господствующей формой стихотворения в японской поэзии становится пятистишие (танка).

Японская любовная лирика тесно переплетается с пейзажной, чувства обычно передаются через образы природы. А внешняя красота возлюбленной, ее душевные качества обычно не воспеваются. Здесь не было создано, как в Западной Европе, культа Прекрасной Дамы. Влюбленные любуются луной, цветами, листьями клена, выпавшим снегом, красивыми видами природы, и во время такого любования стало обычаем сочинять стихи.

Японские пятистишия отличаются богатством и тонкостью чувств, мудростью раздумий, своеобразными поэтическими образами:

Прозрачная волна у белых берегов,

Раскинутых, как белоснежный шарф,

Порой бурлит, но к берегам не подойдет,

Так – ты ко мне.

И полон я тоски…

О нет, наоборот:

Увы, не я, а ты,

Подобно той волне у белых берегов,

Раскинутых, как белоснежный шарф, —

Ты никогда не подойдешь ко мне…

Тоскую о тебе и жду тебя всегда!

О, если был бы знак,

Что суждена нам встреча!

Ведь в этом мире я, увы, не вечен,

Подобно всем, живущим на земле…

Когда бы знала, что любимый мой

Придет ко мне,

Везде в саду моем,

Покрытом только жалкою травой,

Рассыпала бы жемчуг дорогой!

Зачем мне дом, где жемчуг дорогой

Рассыпан всюду,

Что мне жемчуга?

Пусть то лачуга, вся поросшая травой,

Лишь были б вместе мы, любимая моя!

Возле моря,

На скалистом берегу,

Утро каждое я вижу стаи птиц,

Утро каждое смотреть бы на тебя,

Но тебя не видно, милый мой…

Нет никаких известий о тебе, —

В морской дали не видно островка, —

И средь равнины вод,

Качаясь на волне,

Лишь белоснежные восходят облака…

И когда расстались мы

На берегу,

На который в белой пене шла волна,

Безнадежно тяжко стало мне,

В сотый раз машу я рукавом…

Лишь ради дня желанного, поверь,

Когда придешь ты, возвратясь домой,

Я остаюсь еще

На свете жить, —

Не забывай об этом никогда.

Когда бы ты стал яшмой дорогой,

Я, на руки ее надев, не знала б муки,

Но в мире суетном —

Ты только человек,

И удержать тебя мои бессильны руки…

Я соберу и спрячу жемчуг белый,

Что рассыпает шумный водопад:

В минуты грусти

В этом бренном мире

Заменит он потоки светлых слез!..

Не звезда ли сегодня со звездой расстается?

Над небесной рекой встал туман, и повсюду

Все туманом закрылось…

Чей призыв раздается?

Чайка в голос рыдает!

Я, полон грусти, расстаюсь с тобой,

Слезинки светлые дрожат на рукаве

Как яшма белая!..

Я их возьму с собой,

Пусть это будет память о тебе…

Ах, только удержать бы мне его —

Того, кто от меня решил уйти!..

О вишни лепестки,

Рассыпьтесь по земле,

Преградой будьте на его пути!

Ах, сколько б ни смотрел на вишни лепестки

В горах, покрытых дымкою тумана, —

Не утомится взор!

И ты, как те цветы…

И любоваться я тобою не устану!

Криком я кричу,

И тяжко мне от слез,

Но когда ты спросишь, то отвечу я,

Что рукав атласный мой слегка намок

От случайного весеннего дождя!..

Хотел его сберечь,

Но жемчуг белый

Не удержался на атласном рукаве.

Он светлыми слезами оказался,

Что падали из глаз, не встретивших тебя.

Расставаясь, думаем всегда:

Минет время – встретимся опять.

Но, друг другу это говоря,

Разве знаем мы свою судьбу?

И когда придет свиданья час?

Что это жизнь? —

Исчезнет как роса!

И если б мог ее отдать за встречу

С тобой наедине, любимая моя,

Я не жалел бы, что ее утрачу!

Пусть велика земля, но даже и она

Имеет свой предел,

Но в мире этом есть одно,

Чему конца не будет никогда,

И это бесконечное – любовь!

Ушла в прошлое эпоха Средневековья, передав следующим поколениям свой опыт сердца – поклонения, восхищения, верности. Новая эпоха – Возрождение – начинается строкой о любви. Однажды на празднике девятилетний мальчик Данте увидел девочку Биче Портинари. Она была в одежде удивительного алого цвета. «Мне было девять, Биче восемь лет», – так началась история его любви. Став великим поэтом, он расскажет о ней в книге «Новая жизнь», а потом и в «Божественной комедии», обессмертив ее в образе Беатриче. Всю жизнь он будет обращать стихи к своей рано умершей возлюбленной. «Все думы – о любви, о ней одной». Кто знает, стал бы он великим поэтом, если бы не было в его жизни встречи с Беатриче?

Пятый ведущий :

Сердечных дум не разорвать кольца.

И вздохи, очи в жертву предназнача,

Виной тому, что, взор упорно пряча,

Не поднимаю ни к кому лица.

Глаза готовы плакать без конца,

Как будто только в этом их задача,

И возле них Амур приметы плача

Рисует – два страдальческих венца.

Все эти думы, эти воздыханья

Изводят сердце до того, что ими

Амур сражен – столь мука тяжела:

Ведь в них – Мадонны сладостное имя

И скорбными словами начертаны

О том, как смерть ее подстерегла.

Данте

Первый ведущий :

И в жизни Франческо Петрарки был день, который суждено было запомнить не только поэту, но и человечеству. «В год тысяча трехсот шестого дня, вошел я в лабиринт, где нет исхода». В этот день в церкви Святой Клары в Авиньоне Петрарка увидел Лауру, жену знатного авиньонского дворянина. Ему было 23, ей – 20. Он был молодым ученым и поэтом. Встреча эта положила начало двум книгам сонетов: «На жизнь мадонны Лауры» и «На смерть мадонны Лауры». Незадолго до своей кончины поэт написал: «Уже ни о чем не помышляю я, кроме нее». Его сонеты – письма к ней.

Шестой ведущий :

Благословен день, месяц, лето, час

И миг, когда мой взор те очи встретил!

Благословен тот край и дол тот светел,

Где пленником я стал прекрасных глаз!

Благословенна боль, что в первый раз

Я ощутил, когда и не приметил,

как глубоко пронзен стрелой, что метил

Мне в сердце бог, тайком разящий нас!

Благословенны жалости и стоны,

Какими оглашал я сон дубрав,

Будя отзвучья именем Мадонны!

Благословенны вы, что столько слов

Стяжали ей, певучие канцоны, —

Дум золотых о ней, единой, сплав!

О вашей красоте в стихах молчу

И, чувствуя глубокое смущенье,

Хочу исправить это упущенье

И к первой встрече памятью лечу.

Но вижу – бремя мне не по плечу,

Тут не поможет все мое уменье,

И знает, что бессильно, вдохновенье,

И я его напрасно горячу.

Не раз преисполнялся я отваги,

Но звуки из груди не вырывались.

Кто я такой, чтоб взмыть в такую высь?

Не раз перо я подносил к бумаге,

Но и рука, и разум мой сдавались.

На первом слове. И опять сдались.

Ты смотришь на меня из тени

Моих ночей, придя из дальней дали:

Твои глаза еще прекрасней стали,

Не исказила смерть твои черты.

Как счастлив я, что скрашиваешь ты

Мой долгий век, исполненный печали!

Кого я вижу рядом? Не тебя ли

В сиянии нетленной красоты?

Там, где годами песни были данью

Моей любви, где плачу я, скорбя

Отчаянья на грани, нет – за гранью?

Но ты приходишь – и конец страданью:

Я различаю по шагам тебя,

По звуку речи, лику, одеянью.

Ф. Петрарка

Первый ведущий :

В творчестве Петрарки достигла совершенства форма сонета. Его сонеты стали образцом для всех поэтов мира, писавших о любви: Шекспира и Гете, Камоэнса и Мицкевича, Гейне, Байрона, Бернса, Верлена…

(Звучит романс на слова Шекспира «Люблю». Музыка М. Таривердиева.)

Второй ведущий :

Слеза струится за слезой

Из синих-синих глаз.

Фиалка, полная росой,

Роняет свой алмаз.

Ты улыбнулась, – пред тобой

Сапфира блеск погас.

Его затмил огонь живой —

Сиянье синих глаз.

Она идет во всей красе —

Светла, как ночь ее страны.

Вся глубь небес и звезды все

В ее очах заключены,

Как солнце в утренней росе,

Но только мраком смягчены.

Прибавить луч иль тень отнять —

И будет уж совсем не та

Волос агатовая прядь,

Не те глаза, не те уста

И лоб, где помыслов печать

Так безупречна, так чиста.

А этот взгляд, и цвет ланит,

И легкий смех, как всплеск морской, —

Все в ней о мире говорит.

Она в душе хранит покой

И если счастье подарит,

То самой щедрою рукой!

Дж. Г. Байрон

Третий ведущий :

Любовь, как роза, роза красная,

Цветет в моем саду.

Любовь моя – как песенка,

С которой в путь иду.

Сильнее красоты твоей

Моя любовь одна.

Она с тобой, пока моря

Не высохнут до дна.

Не высохнут моря, мой друг,

Не рушится гранит.

Не остановится песок,

А он, как жизнь, бежит…

Будь счастлива, моя любовь,

Прощай и не грусти.

Вернусь к тебе, хоть целый свет

Пришлось бы мне пройти.

Р. Бернс

(Звучит романс на слова Р. Бернса «В полях, под снегом и дождем…» Музыка А. Градского)

Первый ведущий :

Немало шедевров подарила миру русская поэзия XIX в. Это изумительные строки о первой встрече и о первой любви, проникнутые нежностью и благородством, строки счастливые и грустные. Их авторы – Д. Давыдов, А. Пушкин, М. Лермонтов, Ф. Тютчев, А. Фет, А. Толстой, И. Тургенев. Многие их стихи стали романсами.

(Звучит романс на слова Д. Давыдова «Не пробуждай…» из к/ф. «Эскадрон гусар летучих». Музыка А. Журбина)

Четвертый ведущий :

Мой голос для тебя и ласковый и томный

Тревожит позднее молчанье ночи темной.

Близ ложа моего печальная свеча

Горит; мои стихи, сливаясь и журча,

Текут ручьи любви; текут, полны тобою.

Во тьме твои глаза блистают предо мною,

Мне улыбаются – и звуки слышу я:

Мой друг, мой нежный друг… люблю… твоя… твоя!..

А. Пушкин

Пятый ведущий :

Я помню чудное мгновенье:

Передо мной явилась ты,

Как мимолетное виденье,

Как гений чистой красоты.

В томленьях грусти безнадежной,

В тревогах шумной суеты

Звучал мне долго голос нежный

И снились милые черты.

Шли годы, бурь порыв мятежный

Рассеял прежние мечты,

И я забыл твой голос нежный,

Твои небесные черты.

В глуши, во мраке заточенья

Тянулись тихо дни мои

Без божества, без вдохновенья,

Без слез, без жизни, без любви.

Душе настало пробужденье:

И вот опять явилась ты,

Как мимолетное виденье,

Как гений чистой красоты.

И сердце бьется в упоенье,

И для него воскресли вновь

И божество, и вдохновенье,

И жизнь, и слезы, и любовь.

(Звучит романс на стихи Пушкина «Приметы» из т/ф. «Станционный смотритель»)

Шестой ведущий :

Пустое вы сердечным ты

Она, обмолвясь, заменила

И все счастливые мечты

В душе влюбленной возбудила.

Пред ней задумчиво стою,

Свести очей с нее нет силы;

И говорю ей: как вы милы!

И мыслю: как тебя люблю!

А. Пушкин

(Звучит романс на стихи Пушкина «Я вас любил». Музыка Б. Шереметьева)

Первый ведущий :

В конце 1828 г. на балу у знаменитого московского танцмейстера Йогеля А. С. Пушкин увидел юную девушку. Ей только минуло 16 лет, но о ней уже заговорили как об одной из первых московских красавиц. «В белом воздушном платье с золотым обручем на голове она поражала всех своей классической царственной красотой… Пушкин не мог оторвать от нее глаз. Он был знаменит, слава его гремела на всю Россию… Она же стыдливо отвечала на его восторженные фразы, но эта врожденная скромность, столь редкая спутница торжествующей красоты, только возвысила ее в глазах влюбленного поэта». Звали девушку Натали, Наталья Гончарова. Через 2 года она стала его женой. Исполнилась мечта: в дом его вошла «мадонна», «чистейшей прелести чистейший образец». Он был счастлив своей любовью к ней, тосковал в разлуке, часто писал ей. Чувство его к жене, глубокое, нежное, бережное, – в словах писем и стихов, словах таких простых и таких великих…

Седьмой ведущий :

Не множеством картин старинных мастеров

Украсить я всегда желал свою обитель,

Чтоб суеверно им дивился посетитель,

Внимая важному сужденью знатоков.

В простом углу моем, средь медленных трудов,

Одной картины я желал быть вечный зритель,

Одной: чтоб на меня с холста, как с облаков,

Пречистая и наш божественный спаситель —

Она с величием, он с разумом в очах —

Взирали, кроткие, во славе и лучах,

Одни, без ангелов, под пальмою Сиона.

Исполнились мои желания. Творец

Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна,

Чистейшей прелести чистейший образец.

А. Пушкин

Первый ведущий (из писем А. С. Пушкина):

«Я отсчитываю минуты, которые отделяют меня от вас…»

«Жена моя ангел…»

«Гляделась ли ты в зеркало, и уверилась ли ты, что с твоим лицом ничего нельзя сравнить на свете – а душу твою люблю еще более твоего лица…»

«Кроме тебя, в жизни моей утешения нет…»

«Она, бедная, безвинно терпит и может еще потерпеть во мнении людском…»

«… будь молода, потому что ты молода, и царствуй, потому что ты прекрасна…»

Второй ведущий :

На холмах Грузии лежит ночная мгла;

Шумит Арагва подо мною.

Мне грустно и легко; печаль моя светла;

Печаль моя полна тобою,

Тобой, одной тобой… Унынья моего

Ничто не мучит, не тревожит,

И сердце вновь горит и любит – оттого,

Что не любить оно не может.

А. Пушкин

Третий ведущий :

Я к вам пишу случайно; право,

Не знаю, как и для чего.

Я потерял уж это право…

И что скажу вам? – ничего!

Что помню вас? – но, боже правый,

Вы это знаете давно;

И вам, конечно, все равно.

И знать вам, также нету нужды,

Где я? Что я? В какой глуши?

Душою мы дуг другу чужды,

Да вряд ли есть родство души.

Безумно ждать любви заочной?

В наш век все чувства лишь на срок;

Но я вас помню – да и точно

Я вас забыть никак не мог!

Во-первых, потому, что много

И долго, долго вас любил,

Потом страданьем и тревогой

За дни блаженства заплатил;

Потом в раскаянье бесплодном

Влачил я цепь тяжелых лет;

И размышлением холодным

Убил последний жизни цвет.

С людьми сближаясь осторожно,

Забыл я шум младых проказ,

Любовь, поэзию, – но вас

Забыть мне было невозможно.

М. Лермонтов

Первый ведущий :

«Я только что приехал, и не могу лечь, не сказав тебе то, что говорю уже 20 лет, что я не могу жить без тебя, что ты мое единственное сокровище на земле, и я плачу над этим письмом, как плакал 20 лет тому назад». Это строки из письма А. К. Толстого его жене Софье Андреевне. 20 лет назад он увидел ее первый раз «средь шумного бала случайно…» А потом была любовь с первого взгляда на всю жизнь, были письма… «… видится деревня, слышится твой рояль и этот голос, от которого я сразу же встрепенулся… Это твое сердце поет от счастья, мое его слушает».

(Звучит романс на слова А. К. Толстого «Средь шумного бала, случайно…» Музыка П. И. Чайковского)

Первый ведущий :

Это стихотворение Федора Тютчева оказалось пророческим. На склоне лет он полюбил молодую девушку, Елену Александровну Денисьеву, воспитанницу Смольного института, куда он приезжал навещать своих дочерей. Трагедия их «незаконной», осужденной обществом любви нашла отражение в цикле стихов, который был назван денисьевским. Их мучительный роман длился 14 лет. Страстно любимая поэтом женщина стала презираемой обществом «любовницей», матерью «незаконных» детей, хотя и официально признанных Тютчевым. Денисьева умерла от чахотки, оставив трех детей, подарив Тютчеву 14 лет жизни, счастья и боли. «Все кончено – о чем я вам пишу – не знаю… Во мне все убито: мысль, чувство, память, все… Пустота, страшная пустота. И даже в смерти не предвижу облегчения. Ах, она мне на земле нужна, а не там где-то…»

Пятый ведущий :

О, как убийственно мы любим,

Как в буйной слепости страстей

Мы то всего вернее губим,

Что сердцу нашему милей!

Ты помнишь ли, при вашей встрече,

При первой встрече роковой,

Ее волшебны взоры, речи

И смех младенческо-живой?

Судьбы ужасным приговором

Твоя любовь для ней была,

И незаслуженным позором

На жизнь ее она легла!

И на земле ей дико стало,

Очарование ушло…

Толпа, нахлынув, в грязь втоптала

То, что в душе ее цвело.

Вот бреду я вдоль большой дороги

В тихом свете гаснущего дня…

Тяжело мне, замирают ноги…

Друг мой милый, видишь ли меня?

Все темней, темнее над землею —

Улетел последний отблеск дня…

Вот тот мир, где жили мы с тобою,

Ангел мой, ты видишь ли меня?

Завтра день молитвы и печали,

Завтра память рокового дня…

Ангел мой, где б души ни витали,

Ангел мой, ты видишь ли меня?

Ф. Тютчев

Первый ведущий :

В 1843 г. в Петербурге познакомились И. С. Тургенев и известная французская певица Полина Гарсиа-Виардо. Началась их многолетняя дружба. Их связывали глубокое чувство, духовная общность, служение искусству. Но соединить свои судьбы они так и не смогли. Из письма Тургенева: «Мне радостно сказать Вам, что я ничего не видел на свете лучше Вас, что встретить Вас на своем пути было величайшим счастьем моей жизни, что моя преданность и благодарность Вам не имеет границ и умрет только вместе со мной…»

Шестой ведущий («Стой!» стихотворение И. Тургенева в прозе):

«Стой! Какою я теперь тебя вижу – останься навсегда такою в моей памяти!

С губ сорвался последний вдохновенный звук – глаза не блестят и не сверкают – они меркнут, отягощенные счастьем, блаженным сознанием той красоты, которую удалось тебе выразить, той красоты, во след которой ты словно простираешь твои торжествующие, твои изнемогающие руки!

Какой свет, тоньше и чище солнечного света, разлился по всем твоим членам, по малейшим складкам твоей одежды?

Какой бог своим ласковым дуновением откинул назад твои рассыпанные кудри?

Его лобзание горит на твоем, как мрамор, побледневшем челе!

Вот она – открытая тайна, тайна поэзии, жизни, любви! Вот оно, вот оно, бессмертие! Другого бессмертия нет – и не надо.

В это мгновение ты бессмертна.

Оно пройдет – и ты снова щепотка пепла, женщина, дитя… Но что тебе за дело! В это мгновение – ты стала выше, ты стала вне всего преходящего, временного. Это твое мгновение не кончится никогда.

Стой! И дай мне быть участником твоего бессмертия, урони в душу мою отблеск твоей вечности!»

Седьмой ведущий :

Сияла ночь. Луной был полон сад. Летали

Лучи у наших ног в гостиной без огней.

Рояль был весь раскрыт, и струны в нем дрожали,

Как и сердца у нас, за песнею твоей.

Ты пела до зари, в слезах изнемогая,

Что ты одна – любовь, что нет любви иной, —

И так хотелось жить, чтоб, звука не роняя,

Тебя любить, обнять и плакать над тобой.

И много лет прошло, томительных и скучных,

И вот в тиши ночной твой голос слышу вновь,

И веет, как тогда, во вздохах этих звучных,

Что ты одна – вся жизнь, что ты одна – любовь.

Что нет обид судьбы и сердца жгучей муки,

А жизни нет конца, и цели нет иной,

Как только веровать в рыдающие звуки,

Тебя любить, обнять и плакать над тобой.

(Звучит романс «В нашем старом саду». Слова Б. Окуджавы. Музыка И. Шварца)

Первый ведущий :

XX век… Век разлук и утрат. Все громче в стихах о любви звучит трагическая нота. Но сердце человеческое неизменно торжествует над всеми тяжкими испытаниями века. Вслушаемся в мир удивительных звуков, слов, чувств русской поэзии XX века.

Второй ведущий :

Среди миров, в мерцании светил

Одной звезды я повторяю имя…

Не потому, чтоб я Ее любил,

А потому, что я томлюсь с другими,

И если мне сомненье тяжело,

Я у Нее одной молю ответа,

Не потому, что от Нее светло,

А потому, что с Ней не надо света.

И. Анненский

Третий ведущий :

О доблестях, о подвигах, о славе

Я забывал на горестной земле,

Когда твое лицо в простой оправе

Предо мной стояло на столе.

Но час настал, и ты ушла из дому.

Я бросил в ночь заветное кольцо.

Ты отдала свою судьбу другому,

И я забыл твое прекрасное лицо.

Летели дни, крутясь проклятым роем…

Вино и страсть терзали жизнь мою…

И вспомнил я тебя пред аналоем,

И звал тебя, как молодость свою…

Я звал тебя, но ты не оглянулась,

Я слезы лил, но ты не снизошла.

Ты в синий плащ печально завернулась,

В сырую ночь ты из дому ушла.

Не знаю, где приют своей гордыне

Ты, милая, ты, нежная, нашла…

Я крепко сплю, мне снится плащ твой синий,

В котором ты в сырую ночь ушла…

Уж не мечтать о нежности, о славе,

Все миновалось, молодость прошла!

Твое лицо в его простой оправе

Своей рукой убрал я со стола.

А Блок

Четвертый ведущий :

Приближается звук. И, покорна щемящему звуку,

Молодеет душа.

И во сне прижимаю к губам твою прежнюю руку,

Не дыша.

Снится – снова я мальчик, и снова любовник,

И овраг, и бурьян,

И в бурьяне – колючий шиповник,

И вечерний туман.

Сквозь цветы, и листы, и колючие ветки, я знаю,

Старый дом глянет в сердце мое,

Глянет небо опять, розовея от краю до краю,

И окошко твое.

Этот голос – он твой, и его непонятному звуку

Жизнь и горе отдам,

Хоть во сне твою прежнюю милую руку

Прижимая к губам.

А. Блок

Пятый ведущий :

Перед ночью северной, короткой —

И за нею зори, словно кровь, —

Подошла неслышною походкой,

Посмотрела на меня любовь.

Отравила взглядом и дыханьем,

Слаще роз дыханьем – и ушла

В белый май с его очарованьем,

В невские слепые зеркала.

У кого я попрошу совета,

Как до легкой осени дожить,

Чтобы это огненное лето

Не могло меня испепелить?

Тихий снег засыплет грусть и горе,

И не будет жалко ничего,

Будет вечер, будут в Черном море

Бури кликать друга своего.

Я скажу ей: «Хочешь, мы уедем

К небесам, не к белых – к голубым,

Ничего не скажем мы соседям, —

Ни твоим, царевна, ни моим?»

Не откажешься тогда, я знаю…

Только б лето поскорей прошло,

Только бы скорей дорогу к Раю

Милым, хрупким снегом замело.

Да, я знаю, я Вам не пара,

Я пришел из иной страны,

И мне нравится не гитара,

А дикарский напев зурны.

Не по залам и по салонам,

Темным платьям и пиджакам —

Я читаю стихи драконам,

Водопадам и облакам.

Я люблю – как араб в пустыне

Припадает к воде и пьет,

А не рыцарем на картине,

Что на звезды смотрит и ждет.

И умру я не на постели,

При нотариусе и враче,

А в какой-нибудь дикой щели,

Утонувший в густом плюще,

Чтоб войти не во всем открытый,

Протестантский, прибранный рай,

А туда, где разбойник, мытарь

И блудница крикнут: «Вставай!»

Храм твой, Господи, в небесах,

Но Земля – тоже твой приют.

Расцветают липы в лесах,

И на липах птицы поют.

Точно благовест твой, весна

По веселым идет полям,

А весною на крыльях сна

Прилетают ангелы к нам.

Если, Господи, это так,

Если праведно я пою,

Дай мне, Господи, дай мне знак,

Что я понял волю твою.

Перед той, что сейчас грустна,

Появись, как Незримый Свет,

И на все, что спросит она,

Ослепительный дай ответ.

Ведь отрадней пения птиц,

Благодатней ангельских труб

Нам дрожанье милых ресниц

И улыбка любимых губ.

Шестой ведущий :

Не о любви прошу, не о весне пою,

Но только ты одна послушай песнь мою.

И разве мог бы я, о, посуди сама,

Взглянуть на этот снег и не сойти с ума.

Обыкновенный день, обыкновенный сад,

Но почему кругом колокола звонят,

И соловьи поют, и на снегу цветы,

О, почему, ответь, или не знаешь ты?

И разве мог бы я, о, посуди сама,

В твои глаза взглянуть и не сойти с ума?

Не говорю «поверь», не говорю «услышь»,

Но знаю: ты теперь на тот же снег глядишь,

И за плечом твоим глядит любовь моя

На этот снежный рай, в котором ты и я.

Г. Иванов

Седьмой ведущий :

Ты бродила по опушке леса, —

Девушка без крови и без веса, —

В синей с белым воротом матроске,

С персиковым шарфом вкруг прически.

Накорзинив рыжики и грузди,

С тихим смехом, чуть веселой грусти,

Кушала меловую чернику.

Брал тебя туман в свою тунику.

Так от полдня вплоть до повечерья,

Ты со взором, чуждым суеверья,

На опушке леса проблуждала

И меня глазами колдовала…

Как хорошо, что вспыхнут снова эти

Цветы в полях под небом голубым!

Как хорошо, что ты живешь на свете

И красишь мир присутствие своим!

Как хорошо, что в общем вешнем шуме

Милей всего твой голос голубой,

Что, умирая, я еще не умер

И перед смертью встретился с тобой!

И Северянин

Второй ведущий :

Я спросил сегодня у менялы,

Что дает за полтумана по рублю

Как сказать мне для прекрасной Лалы

По-персидски нежное «люблю»?

Я спросил сегодня у менялы

Легче ветра, тише Ванских струй,

Как назвать мне для прекрасной Лалы

Слово ласковое «поцелуй»?

И еще спросил я у менялы,

В сердце робость глубже притая,

Как сказать мне для прекрасной Лалы,

Как сказать ей, что она «моя»?

И ответил мне меняла кратко:

О любви в словах не говорят,

О любви вздыхают лишь украдкой,

Да глаза, как яхонты, горят.

Поцелуй названья не имеет,

Поцелуй не надпись на гробах,

Красной розой поцелуи веют,

Лепестками тая на губах.

От любви не требуют поруки,

С нею знают радость и беду.

«Ты – моя» сказать лишь могут руки,

Что срывали черную чадру.

С. Есенин

Третий ведущий :

Погибнет все.

Сойдет на нет.

И тот, кто жизнью движет,

Последний луч

Над тьмой планет

из солнц последний выжжет.

И только

боль моя острей —

стою,

огнем обвит,

на несгорающем костре

немыслимой любви.

В. Маяковский

Четвертый ведущий :

Я не могу без тебя жить!

Мне и в дожди без тебя – сушь,

Мне и в жару без тебя – стыть.

Мне без тебя и Москва – глушь.

Мне без тебя каждый час – с год;

Если бы время мельчить, дробя;

Мне даже синий небесный свод

Кажется каменным без тебя.

Я ничего не хочу знать —

Слабость друзей, силу врагов;

Я ничего не хочу ждать,

Кроме твоих драгоценных шагов.

Н. Асеев

Пятый ведущий :

Мело, мело по всей земле

Во все пределы.

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

Как летом роем мошкара

Летит на пламя,

Слетались хлопья со двора

К оконной раме.

Метель лепила не стекле

Кружки и стрелы.

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

На озаренный потолок

Ложились тени,

Скрещенья рук, скрещенья ног,

Судьбы скрещенья.

И падали два башмачка

Со стуком на пол,

И воск слезами с ночника

На платье капал.

И все терялось в снежной мгле,

Седой и белой.

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

На свечку дуло из угла,

И жар соблазна

Вздыхал, как ангел, два крыла

Крестообразно.

Мело весь месяц в феврале,

И то и дело

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

Б. Пастернак

Первый ведущий :

«Лето 1932 г. мы проводили в Ставрополе, – пишет в своих записках жена поэта А. Кочеткова, – осенью Александр Сергеевич уезжал раньше, а я должна была приехать в Москву позднее. Был уже куплен билет на прямой поезд „Сочи – Москва“. Расставаться было трудно, и мы оттягивали как могли. Накануне отъезда мы решили продать билет и хоть на 3 дня отсрочить отъезд. Но кончилась отсрочка, опять куплен билет, и Александр Сергеевич уехал. В Москве же его приезд был воспринят как чудо воскрешения, так как его считали погибшим в страшном крушении, которое произошло с сочинским поездом на станции Москва-Товарная. Александр Сергеевич избежал гибели, потому что продал билет на этот поезд. В первом же письме из Москвы было стихотворение „Баллада о прокуренном вагоне“».

Шестой ведущий :

Как больно, милая, как странно!

Сроднясь в земле, сплетясь ветвями,

Как больно, милая, как странно

Раздваиваться под пилой!

Не зарастет на сердце рана —

Прольется чистыми слезами,

Не зарастет на сердце рана —

Прольется пламенной смолой.

Пока жива, с тобой я буду —

Душа и кровь нераздвоимы.

Пока жива, с тобой я буду —

Любовь и смерть всегда вдвоем.

Ты понесешь с собой повсюду —

Не забывай меня, любимый!

Ты понесешь с собой повсюду

Родную землю, милый дом.

Но если мне укрыться нечем

От жалости неисцелимой?

Но если мне укрыться нечем

От холода и темноты?

За расставаньем будет встреча,

Не забывай меня, любимый!

За расставаньем будет встреча.

Вернемся оба – я и ты.

Но если я безвестно кану —

Короткий свет луча дневного?

Но если я безвестно кану

За звездный пояс, в млечный дым?

Я за тебя молиться стану,

Чтоб не забыл пути земного,

Я за тебя молиться стану,

Чтоб ты вернулся невредим.

Трясясь в прокуренном вагоне,

Он стал бездонным и смиренным,

Трясясь в прокуренном вагоне,

Он полуплакал, полуспал,

Когда состав на скользком склоне

Вдруг изогнулся страшным креном,

Когда состав на скользком склоне

От рельс колеса оторвал…

Нечеловеческая сила,

В одной давильне всех калеча,

Нечеловеческая сила

Земное сбросила с земли.

И никого не защитила

Вдали обещанная встреча,

И никого не защитила

Рука, зовущая вдали.

С любимыми не расставайтесь!

С любимыми не расставайтесь.

С любимыми не расставайтесь,

Всей кровью прорастайте в них —

И каждый раз навек прощайтесь!

И каждый раз навек прощайтесь.

И каждый раз навек прощайтесь,

Когда уходите на миг!

А. Кочетков

(Звучит романс «Любовь и разлука» из к/ф. «Нас венчали не в церкви». Слова Б. Окуджавы. Музыка И. Шварца)

Седьмой ведущий :

Он, наконец, явился в дом,

Где она столько лет мечтала о нем,

Куда он сам сто лет спешил,

Ведь он так решила, и он решил.

Клянусь, что это любовь была,

Посмотри, – ведь это ее дела.

Но знаешь, хоть Бога к себе призови,

Разве можно понять что-нибудь в любви?

И поздний дождь в окно стучал,

И она молчала, и он молчал.

И он повернулся, чтобы уйти,

И она не припала к его груди.

Клянусь, что это любовь была,

Посмотри, – ведь это ее дела.

Но знаешь, хоть Бога к себе призови,

Разве можно понять что-нибудь в любви?

Б. Окуджава

Второй ведущий :

До сих пор мне было невдомек —

Для чего мне звездный каталог?

В каталоге десять миллионов

Номеров небесных телефонов,

Десять миллионов номеров

Телефонных марев и миров,

Полный свод свеченья и мерцанья,

Списки абонентов мирозданья.

Я-то знаю, как зовут звезду,

Я и телефон ее найду,

Пережду я очередь земную,

Поверну я азбуку стальную:

– А—13–40—25,

Я не знаю, где тебя искать.

Запоет мембрана телефона:

– Отвечает Альфа Ориона.

Я в дороге, я теперь звезда,

Я тебя забыла навсегда.

Я звезда – денницына сестрица,

Я тебе не захочу присниться,

До тебя мне дела больше нет,

Позвони мне через 300 лет.

А. Тарковский

Третий ведущий :

Я от взгляда ее краснею,

Любуясь жилкой на виске,

Но наша сердечная дружба с нею —

Дом, построенный на песке.

Она целует меня, балуясь.

Я уеду, она – в Москве.

Что все мечты мои, все поцелуи?

Дом, построенный на песке.

Но как-то я удивился очень,

Прочитав в календарном листе:

«Как раз бывает особенно прочен

Дом, построенный на песке».

И вспомнил: она так дает свою руку,

Со мною бродит, больше ни с кем,

Может, и правда прочная штука

Дом, построенный на песке?

Снег колючий падает с веток…

Может, и правда конец тоске?

И будет сиять таким чудным светом

Дом, построенный на песке?!

(Звучит романс «Белой акации гроздья душистые» из т/ф. «Дни Турбиных». Слова М. Матусовского. Музыка В. Баснера)

Первый ведущий :

А это стихотворение написано жестоким июлем 1941 г. Написано для любимой женщины и посвящено ей. Написано как клятва, как заклятье.

Четвертый ведущий :

Жди меня, и я вернусь,

Только очень жди,

Жди, когда наводят грусть

Желтые дожди,

Жди, когда снега метут

Жди, когда жара,

Жди, когда других не ждут,

Позабыв вчера.

Жди, когда из дальних мест

Писем не придет,

Жди, когда уж надоест

Всем, кто вместе ждет.

Жди меня, и я вернусь,

Не желай добра

Всем, кто знает наизусть,

Что забыть пора.

Пусть поверят сын и мать

В то, что нет меня,

Пусть друзья не станут ждать,

Сядут у огня,

Выпьют горькое вино

На помин души…

Жди. И с ними заодно

Выпить не спеши.

Жди меня, и я вернусь,

Всем смертям назло.

Кто не ждал меня, тот пусть

Скажет: «Повезло».

Не понять не ждавшим им,

Как среди огня

Ожиданием своим

Ты спасла меня.

Как я выжил, будем знать

Только мы с тобой,—

Просто ты умела ждать,

Как никто другой.

К. Симонов

(Звучит романс «Ты меня на рассвете разбудишь…» Слова А. Вознесенского. Музыка А. Рыбникова)

Пятый ведущий :

Запомни этот миг. И молодой шиповник.

И на Твоем плече прививку от него.

Я – вечный Твой поэт и вечный Твой любовник.

И – больше ничего.

Запомни этот миг, пока Ты можешь помнить,

А через тыщу лет и более того

Ты вскрикнешь, и в Тебя царапнется шиповник…

И – больше ничего.

А. Вознесенский

Шестой ведущий :

Получил письмо издалека,

Гордое, безумное и женское.

Но пока оно свершало шествие,

Между нами пролегли века.

Выросли деревья, смолкли речи,

Отгремели времена.

Но опять прошу я издалече:

Анна! Защити меня!

Реки утекли, умчались птицы,

Заросли дороги. Свет погас.

Но тебе порой мой голос снится:

Анна! Защити обоих нас!

Д. Самойлов

Седьмой ведущий :

У зим бывают имена.

Одна из них звалась Наталья.

И были в ней мерцанье, тайна,

И холод, и голубизна.

Еленою звалась зима,

И Марфою, и Катериной.

И я порою зимней, длинной

Влюблялся и сходил с ума.

И были дни, и падал снег,

Как теплый пух земли туманный…

А эту зиму звали Анной,

Она была прекрасней всех.

Д. Самойлов

(Звучит романс «Очарована, околдована». Слова Н. Заболоцкого. Музыка М. Звездинского)

Первый ведущий :

Она… Сколько прекрасных строк в поэзии связано с Ней, строк – признаний в любви известным и безызвестным женщинам. У нее много имен: Беатриче и Лаура, Анна Керн и Наталья Гончарова, Елена Денисьева и Любовь Менделеева… Она – муза, вдохновительница, богиня. Но Она и сама может быть поэтом и дарить миру глубину своих чувств, горечь обид, трепетность переживаний, как величественная и мудрая Анна Ахматова, страстная Марина Цветаева, ясная и строгая Мария Петровых, изысканная Белла Ахмадулина и другие, менее известные…

Второй ведущий :

Было душно от жгучего света,

А взгляды его – как лучи.

Я толь вздрогнула: этот

Может меня приручить.

Наклонился – он что-то скажет…

От лица отхлынула кровь.

Пусть камнем надгробным ляжет

На жизни моей любовь.

А. Ахматова

Третий ведущий :

Настоящую нежность не спутаешь

Ни с чем, и она тиха.

Ты напрасно бережно кутаешь

Мне плечи и грудь в меха.

И напрасно слова покорные

Говоришь о первой любви.

Как я знаю эти упорные,

Несытые взгляды твои.

А. Ахматова

Четвертый ведущий :

Ты письмо мое, милый, не комкай,

До конца его, друг, прочти.

Надоело мне быть незнакомкой,

Быть чужой на его пути.

Не гляди так, не хмурься гневно.

Я любимая, я твоя.

Не пастушка, не королевна

И уже не монашенка я —

В этом сером будничном платье,

На стоптанных каблуках…

Но, как прежде, жгучи объятья,

Тот же страх в огромных глазах.

Ты письмо мое, милый, не комкай,

Не плачь о заветной лжи,

Ты его в своей бедной котомке

На самое дно положи.

А. Ахматова

Пятый ведущий :

Я не знаю, ты жив или умер, —

На земле тебя сложно искать

Или только в вечерней думе

По усопшем светло горевать.

Все тебе: и молитва дневная,

И бессонницы млеющий жар,

И стихов моих белая стая,

И очей моих синий пожар.

Мне никто сокровенней не был,

Так меня никто не томил,

Даже тот, кто на муку предал,

Даже тот, кто ласкал и забыл.

А. Ахматова

Шестой ведущий :

Любовь покоряет обманно,

Напевом простым, неискусным.

Еще так недавно – странно

Ты не был седым и грустным.

И когда она улыбалась

В садах твоих, в доме, в поле,

Повсюду тебе казалось,

Что вольный ты и на воле.

Был светел ты, взятый ею

И пивший ее отравы.

Ведь звезды были крупнее,

Ведь пахли иначе травы, осенние травы.

А. Ахматова

(Звучит романс «Любовь – волшебная страна» из к/ф. «Жестокий романс». Слова Э. Рязанова. Музыка А. Петрова)

Седьмой ведущий :

Мне нравится, что вы больны не мной,

Мне нравится, что я больна не вами,

Что никогда тяжелый шар земной

Не уплывет под нашими ногами.

Мне нравится, что можно быть смешной —

Распущенной – и не играть словами,

И не краснеть удушливой волной,

Слегка соприкасаясь рукавами.

Мне нравится еще, что вы при мне

Спокойно обнимаете другую,

Не прочите мне в адовом огне

Гореть за то, что я не вас целую.

Что имя нежное мое, мой нежный, не

Упоминаете ни днем, ни ночью – всуе…

Что никогда в церковной тишине,

Не пропоют над нами: аллилуйя!

Спасибо вам и сердцем, и рукой

За то, что вы меня – не зная сами! —

Так любите: за мой ночной покой,

За редкость встреч закатными часами,

За наши негулянья под луной,

За солнце, не у нас над головами, —

За то, что вы больны – увы! – не мной,

За то, что я больна – увы! – не вами!

М. Цветаева

Второй ведущий :

Писала я на аспидной доске,

И на листочках вееров поблеклых,

И на речном, и на морском песке,

Коньками по льду и кольцом на стеклах, —

И на стволах, которым сотни зим,

И, наконец – чтоб было всем известно! —

Что ты любим! любим! любим! – любим! —

Расписывалась радугой небесной.

М. Цветаева

Третий ведущий :

Назначь мне свиданье на этом свете:

Назначь мне свиданье в двадцатом столетье.

Мне трудно дышать без твоей любви.

Вспомни меня, оглянись, позови!

Назначь мне свиданье в том городе южном,

Где ветры гоняли по взгорьям окружным.

Где море пленяло волной семицветной,

Где сердце не знало любви безответной.

Ты вспомни о первом свиданье тайном,

Когда мы бродили вдвоем по окрайнам,

Меж домиков тесных, по улочкам узким,

Где нам отвечали с акцентом нерусским.

Пейзажи и впрямь были бедны и жалки,

Но вспомни, что даже на мусорной свалке

Жестянки и склянки сверкали алмазным,

Казалось, мечтали о чем-то прекрасном.

Тропинка все выше кружила над бездной…

Ты помнишь ли тот поцелуй поднебесный?

Числа я не знаю, но с этого дня

Ты светом и воздухом стал для меня.

Пусть годы умчатся в круженье обратном

И встретимся мы в переулке Гранатном…

Назначь мне свиданье у нас на Земле,

В твоем потаенном сердечном тепле.

Друг другу навстречу по-прежнему выйдем,

Пока еще слышим,

Пока еще видим,

Пока еще дышим,

И я сквозь рыданья

Тебя заклинаю: назначь мне свиданье!

Назначь мне свиданье, хотя б на мгновенье,

На площади людной, под бурей осенней,

Мне трудно дышать, я молю о спасенье…

Хотя бы в последний мой смертный час

Назначь мне свиданье у синих глаз.

Четвертый ведущий :

Не взыщи, мои признанья грубы,

Ведь они под стать моей судьбе.

У меня пересыхают губы

От одной лишь мысли о тебе.

Воздаю тебе посильной данью —

Жизнью, воплощенною в мольбе,

У меня заходится дыханье

От одной лишь мысли о тебе.

Не беда, что сад мой смяли грозы,

Что живу сама с собой в борьбе,

Но глаза мне застилают слезы

От одной лишь мысли о тебе.

М. Петровых

Пятый ведущий :

Не наяву, но во сне, во сне

я увидала тебя: ты жив.

Ты вынес все и пришел ко мне,

пересек последние рубежи.

Ты был землею уже, золой,

славой и казнью моею был.

Но смерти назло и жизни назло

ты встал из тысяч своих могил.

Ты шел сквозь битвы, Майданек, ад,

сквозь печи, пьяные от огня,

Сквозь смерть свою ты шел в Ленинград,

дошел, потому что любил меня.

Ты дом нашел мой, а я живу

не в нашем доме теперь, в другом,

и новый муж у меня – наяву…

О, как ты не догадался о нем?!

Хозяином переступил порог,

гордым и радостным стал, любя.

А я бормочу: «Да воскреснет бог», —

а я закрещиваю тебя

крестом неверующих, крестом

отчаяния, где не видать не зги,

которым закрещен был каждый дом

в ту зиму, в ту зиму, как ты погиб…

О, друг, – прости мне невольный стон:

давно не знаю, где явь, где сон…

О. Берггольц

Шестой ведущий :

Он только спросил, далеко ль до чужого аула;

Сказал, что спешит и что жажда его велика.

Он только просил, чтобы я для него зачерпнула

В дорожную чашу холодной воды родника.

Над чашей с водою тряхнула я розою пышной, —

И розовой пеной до края покрылось она.

И чашу подавши, я так прошептала неслышно:

«Пей, путник, да будет вода тебе слаще вина!»

Из чаши напился он, сдунувши к самому краю

С воды, словно бабочек, сдунув мои лепестки…

Вот только и было, и как он коснулся, – не знаю,

Ах, право не знаю, – моей загорелой руки.

М. Шагинян

Седьмой ведущий :

Ты – рядом, и все прекрасно:

И дождь, и холодный ветер.

Спасибо тебе, мой ясный,

За то, что ты есть на свете.

Спасибо за эти губы,

Спасибо за руки эти,

Спасибо тебе, мой любый,

За то, что ты есть на свете.

Мы – рядом, а ведь могли бы

Друг друга совсем не встретить…

Единственный мой, спасибо

За то, что ты есть на свете.

Ю. Друнина

Второй ведущий :

С тобой я самая верная,

с тобой я самая лучшая,

с тобой я самая добрая,

самая всемогущая.

Щедрые на пророчества

твердят мне:

– Счастье кончается!

А мне им верить не хочется,

мне их слушать не хочется,

ну их всех!

Ничего не кончится.

Так иногда случается!

В. Тушнова

Третий ведущий :

Так щедро август звезды расточал.

Он так бездушно приступал к владенью,

И обращались лица ростовчан

И всех южан – навстречу их паденью.

Я добрую благодарю судьбу.

Так падали мне на плечи созведья,

Как падаю в заброшенном саду

Сирени неопрятные соцветья.

Подолгу наблюдали мы закат,

Соседей наших клавиши сердили,

К старинному роялю музыкант

Склонял свои печальные седины.

Мы были звуки музыки одной.

О, можно было инструмент расстроить,

Но твердого созвучия со мной

Нельзя было нарушить и расторгнуть.

В ту осень так горели маяки,

Так недалеко звезды пролегали,

Бульварами шагали моряки,

И девушки в косынках пробегали.

Все о же там паденье звезд и зной,

Все так же побережье неизменно.

Лишь выпали из музыки одной

Две ноты, взятые одновременно.

Б. Ахмадулина

Четвертый ведущий :

Судьба мне все дала, что я хотела,

И лишь любви счастливой не дала,

Чтоб я не остывала, чтоб горела,

Чтоб вечно беспокойною была…

Чтоб всех моих разбросанных по свету,

Неведомых, мятущихся сестер

Огни сердец, которым счета нету,

В моих стихах слились в один костер…

И чтобы в книгу книг моей земли,

Столетиями долгими увенчаны,

Волнения и вздохи женщины

Еще одной страницею легли!

С. Капутикян

Первый ведущий :

О любви написано много: тысячи страниц. О любви написано мало: чувство это неисчерпаемо, как сама жизнь. Сколько бы ни писали о ней, ее многообразие, драматизм и новизна не могут быть исчерпаны, пока жив человек на земле, пока бьется его сердце, пока звучат в прекрасных стихах голоса тех, кто оставил нам свои чувства, пока неразлучны преодолевшие все преграды Орфей и Эвридика…

Хотя любовь является сама,

ее должны мы выстрадать.

И всеми силами ума,

души и сердца – выстроить.

А если повернется, чтоб уйти

должны мы перекрыть ее пути

И – выстоять!

Л. Якушева

(Звучит песня «Эхо любви» из к/ф. «Судьба». Слова Р. Рождественского. Музыка Е. Птичкина)

17. «Что в имени тебе моем?..» (Образ А. С. Пушкина в творчестве М. Цветаевой)

ЦЕЛИ:

1) ознакомление учащихся с цветаевским пониманием творчества А. Пушкина и отношением к его личности («мой Пушкин»);

2) развитие любви к родной литературе.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

1) чтецы;

2) первый ведущий;

3) второй ведущий;

4) третий ведущий;

5) четвертый ведущий;

6) Пушкин;

7) Дантес;

8) секунданты в сцене дуэли.

ХОД ВЕЧЕРА

Первый чтец (стихотворение М. Цветаевой «Я тебя отвоюю у всех земель…»):

Я тебя отвоюю у всех земель, у небес,

Оттого, что лес – моя колыбель и могила – лес.

Оттого, что я на земле стою – лишь одной ногой,

Оттого что я о тебе спою – как никто другой…

Первый ведущий :

«Бывают странные сближенья…». Хотя что же странного в том, что из всех поэтов, русских и зарубежных, классиков и современников, Марина Цветаева отвела в своей жизни особую роль и особое место именно Пушкину?

Первый чтец (стихотворение «Встреча с Пушкиным»):

Я подымаюсь по белой дороге,

Пыльной, звенящей, крутой.

Не устают мои легкие ноги

Выситься над высотой.

Слева – крутая спина Аю-Дага,

Синяя бездна – окрест.

Я вспоминаю курчавого мага

Этих лирических мест.

<…>

Пушкин! Ты знал бы по первому слову,

Кто у тебя на пути.

И просиял бы, и под руку в гору

Не предложил мне идти…

Не опираясь на смуглую руку,

Я говорила б, идя,

Что глубоко презираю науку

И отвергаю вождя,

Как я люблю имена и знамена,

Волосы и голоса,

Старые вина и старые троны, —

Каждого встречного пса. —

<…>

Мы помолчали бы оба – не так ли? —

Глядя, как где-то у ног,

В милой какой-нибудь маленькой сакле

Первый блеснул огонек.

И – потому, что от худшей печали

Шаг – и не больше – к игре,

Мы рассмеялись бы и побежали

За руку вниз по горе.

Второй ведущий :

В центре существования Марины Цветаевой была поэзия, и в ней – непреходящая величина – Пушкин.

Первый ведущий :

«Мой Пушкин». Так назвала она одно их своих эссе – воспоминаний. Местоимение «мой» в сочетании с именем великого поэта показалось многим современникам М. Цветаевой вызывающим, было воспринято как притязание на единоличное владение и единственно верное толкование.

Второй ведущий :

Между тем М. Цветаева преследовала совсем иную цель: она не отнимала Пушкина у остальных, ей просто хотелось, чтобы они увидели Пушкина ее глазами – «глазами любящих».

Первый ведущий :

У М. Цветаевой есть цикл стихотворений, приуроченный к столетию со дня гибели поэта, – «Стихи к Пушкину». Однако меньше всего они похожи на юбилейные: «страшно резкие», «страшно вольные», они «ничего общего с канонизированным Пушкиным не имеют и все имеют – обратное канону».

Второй чтец (стихотворение «Преодоленье косности русской…»):

Преодоленье косности русской —

Пушкинский гений?

Пушкинский мускул

На кашалотьей

Туше судьбы —

Мускул полета,

Бега,

Борьбы.

С утренней негой

Бившийся – бодро!

Ровного бега,

Долгого хода —

Мускул. Побегов

Мускул степных,

Шлюпки, что к брегу

Тщится сквозь вихрь.

Не онедужен

Русскою кровью —

И не верблюжья

И не воловья

Жила (усердство,

Из-под ремня!) —

Конского сердца

Мышца – моя!

Больше балласту, —

Краше осанка!

Мускул гимнаста

И арестанта,

Что на канате

Собственных жил

Из каземата —

Соколом взмыл!

То – серафима

Сила – была:

Несокрушимый

Мускул – крыла.

Первый ведущий :

М. Цветаева – поэт оригинальный, страстный и мятежный. Притягательная сила бунтарских стихий, счастье и горечь противостояния, упоительная власть слова открылись ей еще в детстве. Но еще раньше – до слова – она полюбила Пушкина. Увидев его на картине убитым, она поделила мир на «всех» и Пушкина, на «других» и поэта – и выбрала Пушкина, поэта.

Второй ведущий :

М. Цветаева острее большинства чувствовала непревзойденность его гения и уникальность личности, но, при этом, самым отличительным в ее отношении к Пушкину была свобода, любовь – лишенная подобострастия, – на равных, глаза в глаза.

Третий чтец (стихотворение «Вся его наука…»):

Вся его наука —

Мощь. Светло – гляжу:

Пушкинскую руку

Жму, а не лижу.

Прадеду – товарка:

В той же мастерской!

Каждая помарка —

Как своей рукой.

Пелось – как поется

И поныне – так.

Знаем, как дается

Над тобой пустяк,

Знаем, как потелось!

От тебя, мазок,

Знаю, как хотелось

В лес – на бал – в возок…

И как спать хотелось!

Над цветком любви

Знаю, как скрипелось

Негрскими зубьми!

Перья на востроты

Знаю, как чинил!

Пальцы не просохли

От его чернил!

А зато – меж талых

Свеч, картежных сеч —

Знаю, как стрясалось!

От зеркал, от плеч

Голых, от бокалов

Битых на полу —

Знаю, как бежалось

К голому столу!

Первый ведущий :

«Друг другу чужды по судьбе. Они родня по вдохновенью», – писал А. Пушкин о поэтах. М. Цветаева была поэт, и как поэт соучаствовала в пушкинском «стрясении», в преодоленье немоты, в обретении слова.

Четвертый чтец (стихотворение А. С. Пушкина «Стихи, писанные ночью во время бессонницы»):

Мне не спится, нет огня,

Всюду мрак и сон докучный.

Бой часов лишь однозвучный,

Раздается близ меня.

Парки бабье лепетанье,

Спящей ночи трепетанье,

Жизни мышья беготня…

Что тревожишь ты меня?

Что ты значишь, скучный шепот?

Укоризна или ропот

Мной утраченного дня?

От меня чего ты хочешь?

Ты зовешь или пророчишь?

Я понять тебя хочу,

Смысла я в тебе ищу….

Второй ведущий :

Пушкин М. Цветаевой – живой Пушкин. Первое, что маленькая, еще не умеющая читать Марина поняла о нем, это то, что Пушкин был негр. У Пушкина были бакенбарды. У Пушкина были волосы вверх и губы наружу, и черные, с синими белками, как у щенка, глаза – черные вопреки явной светлоглазости многочисленных портретов (раз негр – черные).

Пятый чтец (стихотворение А. Пушкина «Моя родословная»):

Решил Фиглярин, сидя дома,

Что черный дед мой Ганнибал

Был куплен за бутылку рома

И в руки шкиперу попал.

Сей шкипер был тот шкипер славный,

Кем наша двигнулась земля,

Кто придал мощно бег державный

Рулю родного корабля.

Шестой чтец (стихотворение М. Цветаевой «Петр и Пушкин»):

Сего афричонка в науку

Взяв, всем россиянам носы

Утер, и наставил – от внука

От негрского – свет на Руси.

Первый ведущий :

«Черного не перекрасить в белого – неисправим!» – писала Марина Цветаева о Ганнибаловом правнуке – русском поэте. Для нее эта связь значила гораздо больше, нежели для кого-либо другого.

Второй ведущий :

Няня водила Марину гулять на Тверской бульвар, и памятник А. Пушкину, тот, что на Тверском, был конечным пунктом их прогулочного маршрута. В этом тоже можно увидеть предопределение судьбы Марины. У нее была маленькая фарфоровая куколка, и вот эту куколку она любила приставлять к подножию памятника и мысленно отсчитывать, сколько таких куколок уместится в нем. Получалось так много, что Марина каждый раз сбивалась со счета.

Первый ведущий :

Таким образом, памятник А. Пушкину стал первой встречей М. Цветаевой с черным и белым: такой черный! Такая белая! И так как черный был явным гигантом, а белая – комической фигуркой, и так как непременно нужно было выбрать, она тогда же и навсегда выбрала черного, а не белого, черное, а не белое: черную душу, черную долю, черную жизнь.

Седьмой чтец (стихотворение «Роландов рог»):

Как нежный шут о злом своем уродстве,

Я повествую о своем сиротстве…

За князем – род, за серафимом – сонм,

За каждым – тысячи таких, как он,

Чтоб, пошатнувшись, – на живую стену

Упал и знал, что – тысячи на смену!

Солдат – полком, бес – легионом горд,

За вором – сброд, а за шутом – все горб.

Так, наконец, устала я держаться

Сознаньем: перст и назначеньем: драться,

Под свист глупца и мещанина смех —

Одна из всех – за всех – противу всех! —

Стою и шлю, закаменев от взлету,

Сей громкий зов в небесные пустоты.

Второй ведущий :

Раз и навсегда выбрав черного, а не белого, М. Цветаева готова была защищать его – себя – поэта от всех: от толпы, от времени, яростней же всего, непримиримей всего – от тех, кого М. Цветаева пренебрежительно именовала «пушкиньянцами», кто пушкинское «чувство моря, о гранит бьющегося» пытался подменить пресловутым чувством меры.

Первый ведущий :

М. Цветаева со всей ее бескомпромиссностью, безудержностью, страстностью, «невписанностью в окоем» восставала против всех лицемеров тогда и теперь. Против тех, кто пушкинской классической простотой пытался ограничить творческую свободу новых поэтов, кто живого, противоречивого, непредсказуемого Пушкина умудрялся превратить в «непреодолимую зевоту» хрестоматий, в наставника, в «классную даму».

Восьмой чтец (стихотворение «Бич жандармов, бог студентов…»):

Бич жандармов, бог студентов,

Желчь мужей, услада жен —

Пушкин – в роли монумента?

Гостя каменного? – он,

Скалозубый, нагловзорый

Пушкин – в роли Командора?

Критик – ноя, нытик – вторя:

«Где же пушкинское (взрыд)

Чувство меры?» Чувство моря

Позабыли – о гранит

Бьющегося? Тот, соленый

Пушкин – в роли лексикона?

Две ноги свои – погреться —

Вытянувший, и на стол

Вспрыгнувший при самодержце

Африканский самовол —

Наших прадедов умора —

Пушкин – в роли гувернера?

Черного не перекрасить

В белого – неисправим!

Недурен российский классик,

Небо Африки своим

Звавший, невское – проклятым,

Пушкин – в роли русопята?

Ох, брадатые авгуры!

Задал, задал бы вам бал

Тот, кто царскую цензуру

Только с дурой рифмовал.

К пушкинскому юбилею

Тоже речь произнесем:

Всех румяней и смуглее

До сих пор на свете всем,

Всех живучей и живее!

Пушкин – в роли мавзолея?

Уши лопнули от вопля:

«Перед Пушкиным – во фрунт!»

А куда девали пекло

Губ, куда девали – бунт

Пушкинский? Уст окаянство?

Пушкин – в роли пушкиньянца!

Что вы делаете, карлы,

Этот – голубей олив —

Самый вольный, самый крайний

Лоб – навеки заклеймив

Низостию двуединой

Золота и середины?

«Пушкин – тога, Пушкин – схима,

Пушкин – мера, Пушкин – грань…»

Пушкин, Пушкин, Пушкин, – имя

Благородное – как брань

Площадную – попугаи.

– Пушкин! Очень испугали!

Второй ведущий :

Более всего остального Цветаева ценила в Пушкине его внутреннюю свободу. Ничей слуга. Никому не раб. Но она же и понимала, как трудно было сохранить эту свободу, особенно в последние годы жизни.

Первый ведущий :

Тут нужен был «пушкинский мускул» – «мускул полета, бега, борьбы» «на кашалотьей туше судьбы».

Пора, мой друг, пора! Покоя сердце просит —

Летят за днями дни, и каждый день уносит

Частичку бытия, а мы с тобой вдвоем

Предполагаем жить, и глядь – как раз умрем.

(Смена ведущих)

Третий ведущий :

Год 1836 – последний год жизни А. Пушкина. Это был горький год. Мать – Надежда Осиповна – опасно больна. Денежные дела плохи, как никогда.

Четвертый ведущий :

Когда-то А. Пушкин вдоволь позубоскалил на предмет российских доморощенных журналистов, «не знающих более, за что приняться, да ни к чему более и не способных, кроме как издавать журнал». Вольно ж тогда было шутить.

Третий ведущий :

– Господи боже мой, вот уж четвертый месяц живу в Петербурге, таскаюсь по всем передним, а до сих пор не могу получить места.

Четвертый ведущий :

– Да… Знаешь ли что? Издай альманах.

Третий ведущий :

– Как так?

Четвертый ведущий :

– А вот как: выпроси у наших литераторов по нескольку пьес, кое-что перепечатай сам. Выдумай заглавие, закажи в долг виньетку да и тисни с богом.

Третий ведущий :

Теперь же самому Пушкину приходилось думать, как с помощью журнала выпутаться из долгов.

Четвертый ведущий :

– Журнал? А в самом деле, почему бы и нет?

На это скажут мне с улыбкою неверной:

– Смотрите: вы поэт уклонный, лицемерный,

Вы нас морочите – вам слава не нужна,

Смешной и суетной вам кажется она,

Зачем вы пишете?

– Я? Для себя!

– За что же

Печатаете вы?

Третий ведущий :

Из письма А. Пушкина к П. Нащокину: «Мой любезный Павел Воинович, я не писал тебе, потому что был в ссоре с московскою почтою. Болезнь матери моей заставила меня воротиться в город. Думаю побывать в Москве, коли не околею по дороге. Есть ли у тебя угол для меня? То-то бы наболтались! А здесь не с кем. Денежные мои обстоятельства плохи, я принужден был приняться за журнал. Не ведаю, как еще пойдет».

Четвертый ведущий :

Журнал не пошел. Цензурный комитет поставил, кажется, целью не пропускать ни одного сколько-нибудь животрепещущего материала, да и сам А. Пушкин очень скоро потерял интерес к своему детищу. Звание журналиста, альманашника претило ему: оно ставило его в один ряд с Н. Полевым и Ф. Булгариным – предметами вечных насмешек Пушкина. Это было унизительно. Оставалось одно – иронизировать над собой.

Девятый чтец (Из частного письма А. С. Пушкина):

«Вижу, что непременно нужно иметь мне 80 000 дохода. И буду их иметь. Недаром же пустился в журналистскую спекуляцию, а ведь это все равно, что золотарство: очищать русскую литературу есть чистить нужники и зависеть от полиции.

…К. Брюллов сейчас от меня. Едет в Петербург, скрепя сердце: боится климата и неволи. Я стараюсь его утешить и ободрить, а между тем у меня самого душа в пятки уходит, как вспомню, что я журналист. Мордвинов будет на меня смотреть, как на Фаддея Булгарина, как на шпиона; черт догадал меня родиться в России с душой и с талантом. Весело, нечего сказать».

Третий ведущий :

«А. Пушкин на веку своем написал несколько острых и бойких журналистских статей, но журнальное дело было не его делом. Журналист – поставщик и слуга публики. А Пушкин не мог быть ничьим слугой. Он принялся за журнал вовсе не из литературных видов, а из-за экономических. Думал, что совладает с журнальным предприятием не хуже другого. Не боги же обжигают горшки. Нет, не боги, а горшечники. Но он именно не был горшечником. Он ошибся и обчелся и в литературном, и в денежном отношении». (П. А. Вяземский)

Четвертый ведущий :

«Современник» продавался хуже некуда. В. Белинский ругал журнал, говорил о падении таланта А. Пушкина. С нелестным отзывом о «Современнике» выступил и кумир юности поэта – П. Чаадаев.

Третий ведущий :

Между тем деньги, полученные за первую книжку, пошли на уплату неотложных долгов, в том числе на покрытие расходов, связанных с похоронами Надежды Осиповны. Кредиторы атаковали беспрестанно.

Четвертый ведущий :

И все же не это занимало больше всего мысли Пушкина. История с Жоржем Дантесом продолжалась и, кажется, близилась к развязке.

(Перед началом следующей сцены желательна инсценировка бала пушкинских времен, включающая исполнение мазурки Н. Н. Гончаровой с Ж. Дантесом)

Третий ведущий :

Наталья Николаевна Гончарова… Жена, «женка» А. Пушкина – его мадонна, его смертная мука, смертная боль. Спустя восемь лет после смерти поэта вышла замуж за Ланского.

Четвертый ведущий :

К Наталии Николаевне Марина Цветаева относилась недвусмысленно: «Было в ней одно: красавица, только красавица, просто красавица». Это определение в устах М. Цветаевой звучало и как приговор: виновна, и как оправдание: без вины, ибо от «просто красавицы» можно ли было ожидать возвышенности ума и тонкости чувств?

Десятый чтец (стихотворение «Счастие или грусть…»):

Счастие или грусть —

Ничего не знать наизусть,

В пышной тальме катать бобровой,

Сердце Пушкина теребить в руках,

И прослыть в веках —

Длиннобровой,

Ни к кому не суровой —

Гончаровой.

Сон или смертный грех —

Быть как шелк, как пух, как мех,

И, не слыша стиха литого,

Процветать себе без морщин на лбу,

Если грустно – кусать губу

И потом, в гробу,

Вспоминать – Ланского.

Третий ведущий :

В одном из своих эссе М. Цветаева трактует брак А. Пушкина с Н. Гончаровой как исполнение судьбы. Она пишет: «Гончарову, не любившую, он взял уже с Дантесом in dem Kauf в придачу, то есть с собственной смертью».

Четвертый ведущий :

О том, как это было, рассказывают люди, близко знавшие А. Пушкина и его жену.

Одиннадцатый чтец :

Из письма С. Н. Карамзиной А. Н. Карамзину, 19 сентября 1836 г.: «В среду мы отдыхали и приводили в порядок дом, чтобы на другой день, день моего ангела, принять множество гостей из города. Среди гостей были Пушкин с женой и ее сестрами, Дантес, Голицын и другие. Бал получился настоящий и очень веселый, если судить по лицам гостей, всех, за исключением Пушкина. Его блуждающий, рассеянный взгляд с вызывающим тревогу вниманием останавливался лишь на Наталье Николаевне и на Дантесе, который издали бросал нарочито долгие, нежные взгляды на Натали и который все-таки танцевал с ней мазурку. Пушкин стоял напротив них в дверях, молчаливый, бледный и угрожающий. Боже мой, как все это глупо».

Двенадцатый чтец :

«Еще за месяц или полтора до рокового дня Пушкин, преследуемый анонимными письмами, послал Дантесу вызов на поединок. Названый отец Дантеса, старик Геккерн, не замедлил принять меры. Я встретился с ним на Невском, и он стал рассказывать мне горестное свое положение: говорил, что всю жизнь свою он только и думал, как бы устроить судьбу своего питомца, что теперь, когда ему удалось перевести его в Петербург, вдруг приходится расстаться с ним; потому что, каков бы ни был исход дуэли, разлука несомненна.

Он передавал мне, что желает сроку две недели для устройства дел, и просил меня помочь ему. Я отказал. Но Жуковского старик разжалобил: при его посредничестве Пушкин согласился ждать две недели.

История разгласилась по городу. Барон Геккерн с сыном прибегли к следующей уловке. Старик объявил, будто сын признался ему в своей страстной любви к сестре Натальи Николаевны, Катерине Николаевне Гончаровой, будто эта любовь заставляла его так часто посещать дом Пушкиных. Для самолюбия Пушкина дело улаживалось как нельзя лучше: стреляться ему было уже не из чего, а в городе все могли понять, что француз женится из трусости». (Из рассказа Петра Андреевича Вяземского П. И. Бартеневу)

Тринадцатый чтец :

А. С. Пушкин – В. А. Соллогубу, 17 ноября 1836 г.: «Я вызвал господина Н. Геккерна на дуэль, и он принял вызов, не входя ни в какие объяснения. И я же прошу теперь господ свидетелей этого дела соблаговолить рассматривать этот вызов как не имевший места, узнав из толков в обществе, что господин Жорж Геккерн решил объявить о своем намерении жениться на мадемуазель Гончаровой».

Одиннадцатый чтец :

«Мы застали у Катрин Тургенева, Виельгорского и Дантеса со своей невестой, которая завтра станет его женой. Ведь завтра, в воскресенье, состоится эта удивительная свадьба; Александр и Вольдемар будут шаферами, а Пушкин проиграет несколько пари, потому что он, изволите видеть, бился об заклад, что эта свадьба – один обман и никогда не состоится». (С. Н. Карамзина – А. Н. Карамзину, 9 января 1837 г.)

Третий ведущий :

Свадьбу играли в первой половине января. Друзья А. Пушкина успокоились, воображая, что тревога прошла, как будто весь этот фарс мог заставить «умного поэта», как они называли Пушкина, поверить в искренность намерений Дантеса.

Четвертый ведущий :

Дом Пушкиных давно уже был закрыт для Геккерна и оставался таковым после его брака со свояченицей поэта. Но они встречались в свете, и там Геккерн продолжал демонстративно восхищаться своей невесткой, Натальей Николаевной. Он мало говорил с ней, но находился постоянно вблизи. Это была настоящая бравада, и Пушкин не принял такого положения вещей. Он воспользовался случаем, чтобы вспыхнуть и написать старому Геккерну, барону, известное письмо, которое могло быть смыто только кровью.

Первый чтец :

Из воспоминаний Веры Федоровны Вяземской: «С понедельника 25 числа, когда все семейство (Пушкин, Дантес с женой и Александрина Гончарова) провело у нас вечер, мы были добычей самых живых мучений. Пушкин вечером, глядя на Жоржа Геккерна, сказал мне:

– Что меня забавляет, так это то, что этот господин веселится, не предчувствуя, что его ожидает по возвращении домой.

– Что же именно? Вы ему написали?

– Да, его отцу.

– Как! Письмо уже послано?

– Да, сегодня.

– Неужели вы думаете об этом? Мы надеялись, что все уже кончено».

Второй чтец :

А. Пушкин – Л. Геккерну, 26 января 1837 г.: «Барон! Позвольте мне подвести итог тому, что произошло недавно. Поведение вашего сына было мне известно давно и не могло быть для меня безразличным. Я довольствовался ролью наблюдателя, готовый вмешаться, когда сочту это своевременным. Случай вывел меня из затруднения: я получил анонимные письма. Я увидел, что время пришло, и воспользовался этим. Я заставил вашего сына играть роль столь жалкую, что моя жена, удивленная такой трусостью и пошлостью, не могла удержаться от смеха, и то чувство, которое, быть может, и вызывала в ней эта „великая и возвышенная страсть“, угасло в презрении самом спокойном и отвращении, вполне заслуженном. Я вынужден признать, барон, что ваша собственная роль была не совсем прилична. Вы, представитель коронованной особы, вы отечески сводничали сыну. Подобно бесстыжей старухе, вы подстерегали мою жену по всем углам, чтобы говорить ей о любви вашего сына. Вы хорошо понимаете, барон, что после всего этого я не могу терпеть, чтобы моя семья имела какие бы то ни было сношения с вашей. Я не могу позволить, чтобы ваш сын смел разговаривать с моей женой и – еще того менее – чтобы он отпускал ей казарменные каламбуры и разыгрывал преданность и несчастную любовь, тогда как он просто трус и подлец.

Итак, я вынужден обратиться к вам, чтобы просить вас положить конец всем этим проискам, если вы хотите избежать нового скандала.

Имею честь быть, барон, ваш нижайший и покорный слуга».

Третий чтец :

Луи Геккерн – А. С. Пушкину, 26 января 1837 г.: «Милостивый государь. Содержание вашего письма до такой степени выходит за пределы возможного, что я отказываюсь отвечать на все подробности этого послания. Мне остается только предупредить вас, что господин виконт д\'Аришак отправляется к вам, чтобы условиться относительно места, где вы встретитесь с Жоржем Геккерном.

Остаюсь, милостивый государь, ваш покорный слуга Луи Геккерн».

(Фонограмма. Роли Пушкина, Дантеса и секундантов исполняют ученики)

Пушкин :

– Все ли, наконец, кончено?

Секундант :

– Да, все готово, можно сходиться.

(Выстрел)

Секундант (Пушкину):

– Что, что с тобой, куда угодила пуля?

Пушкин :

– Мне кажется, что у меня раздроблена нога. Но у меня еще достаточно сил, чтобы сделать свой выстрел. Дайте мне пистолет.

Секундант :

– Вот он.

(Выстрел)

Пушкин :

– Что он, ранен? Куда я попал!

Секундант :

– Я думаю, что он ранен в грудь.

Пушкин :

– Браво!

(Бросает пистолет)

Чтец :

Из эссе М. Цветаевой «Мой Пушкин»: «Снег, черные прутья деревец. Двое черных людей проводят третьего, под мышки, а еще один, другой, спиной отходит. Уводимый – Пушкин, отходящий – Дантес. Дантес вызвал Пушкина на дуэль, заманил его на снег и там, между черных безлистных деревец, убил.

Первое, что я узнала о Пушкине, это что его убили. Потом я узнала, что Пушкин – поэт, а Дантес – француз. О Гончаровой не упоминалось вовсе, и я о ней узнала только взрослой. Да, по существу, третьего в этой дуэли не было. Было двое: любой и один, то есть вечные действующие лица пушкинской лирики: поэт – и чернь. Чернь, на этот раз в мундире кавалергарда, убила поэта».

Третий ведущий :

«ТРЕТЬЕГО в этой дуэли не было», – пишет М. Цветаева. Но она же и называет этого третьего – в стихах: «Певцоубийца (царь Николай) Первый».

Четвертый ведущий :

Отношения Пушкина с государем всегда были противоречивы. Одно несомненно: желание Николая сделать «умнейшего мужа России» придворным поэтом. Из воспоминаний П. В. Нащокина известно, что «друзья должны были обливать холодною водою» поэта после назначения его камер-юнкером: до того он был взволнован этим пожалованием! «Если бы не они, – пишет Нащокин, – Пушкин, будучи вне себя, разгоревшись, с пылающим лицом, хотел идти во дворец и наговорить грубостей самому царю».

Третий ведущий :

И перед смертью поэта монарх не оставил его своими милостями. Жуковский – «небесная душа» – умилялся письму, «собственноручно государем» писанному к смертельно раненному Пушкину. «Я не лягу, я буду ждать», – стояло в записке государя к Арендту, домашнему врачу Пушкина. А в самом письме Николай говорил: «Если бог не велит нам более увидеться, прими мое прощение, а с ним и мой совет: кончить жизнь христиански. О жене и детях не беспокойся: я их беру на свое попечение».

Четвертый ведущий :

«Как бы я желал выразить простыми словами то, что у меня движется в душе при перечитывании этих немногих строк. Какой трогательный конец земной связи между царем и тем, кого он когда-то отечески присвоил и кого до последней минуты не покинул», – писал Жуковский к отцу Пушкина, Сергею Львовичу.

Что бы он сказал, если бы прочел строки из письма Николая I к Марии Павловне, великой герцогине Саксен-Веймерской: «Здесь нет ничего такого любопытного, о чем бы я мог тебе сообщить. Событием дня является смерть пресловутого Пушкина, убитого на дуэли неким, чья вина была в том, что он в числе многих других находил жену Пушкина прекрасной … Вот единственное примечательное происшествие».

Чтец :

Потусторонним Залом царей.

А непреклонный Мраморный сей?

Столь величавый

В золоте барм.

Пушкинской славы

Жалкий жандарм.

Автора – хаял,

Рукопись – стриг,

Польского края

Зверский мясник.

Зорче вглядися!

Не забывай: Певцоубийца

Царь Николай Первый.

М. Цветаева «Поэт и царь»

Третий ведущий:

Всю степень лицемерности отеческой заботы Николая о Пушкине явили похороны поэта. Все издержки по похоронам взял на себя старый граф Строганов, родственник Натальи Николаевны. Он хотел, чтобы похороны были насколько возможно торжественней, так как устраивал их за свой счет. Распоряжения были отданы, приглашения разосланы. Но граф Строганов получил приказание изменить отданные распоряжения.

Четвертый ведущий :

Отпевание предполагалось в Исаакиевской церкви, вынос тела предполагался по обычаю утром, в день погребения. Однако ночью, без факелов гроб с телом был перенесен и поставлен в Конюшенной церкви. Объявили, что мера эта была принята «в видах обеспечения общественной безопасности». Очевидно, в этих же целях накануне в маленькой гостиной, где покоился поэт, очутился целый корпус жандармов. Против кого была выставлена эта охрана, весь этот военный парад?

Чтец :

Нет, бил барабан перед смутным полком,

Когда мы вождя хоронили:

То зубы царевы над мертвым певцом

Почетную дробь выводили.

Такой уж почет, что ближайшим друзьям —

Нет места. В изглавьи, в изножьи,

И справа, и слева – ручищи по швам —

Жандармские груди и рожи.

Не диво ли – и на тишайшем из лож

Пребыть поднадзорным мальчишкой?

На что-то, на что-то, на что-то похож

Почет сей, почетно – да слишком!

Гляди, мол, страна, как, молве вопреки,

Монарх о поэте печется!

Почетно-почетно-почетно – архи —

Почетно, – почетно – до черту!

Кого ж это так – точно воры вора

Пристреленного – выносили?

Изменника? Нет.

С проходного двора —

Умнейшего мужа России.

М. Цветаева «Нет, бил барабан перед смутным полком…»

Третий ведущий :

Из дневника А. В. Никитенко: «Похороны Пушкина. Это были действительно народные похороны. Все, что сколько-нибудь читает и мыслит в Петербурге, – все стеклось к церкви, где отпевали поэта. … Тут же, по обыкновению, были и нелепейшие распоряжения. … В университете получено строгое предписание, чтобы профессора не отлучались от своих кафедр и студенты присутствовали бы на лекциях. … Русские не могут оплакивать своего согражданина, сделавшего им честь своим существованием…».

Чтец :

Народоправству, свалившему трон,

Не упразднившему – тренья:

Не поручать палачам похорон

Жертв, цензорам – погребенья Пушкиных. …

Не обрекать на последний мрак,

Полную глухонемость —

Тела, обкорнанного и так

Ножницами – в поэмах.

М. И. Цветаева «Народоправству, свалившему трон…»

Третий ведущий :

Несмотря на то что Конюшенная церковь была невелика и во время панихиды туда пускали только по билетам (приглашениям), проститься с Пушкиным пришло более 20 000 человек. Вся площадь была запружена огромной толпой, которая устремилась в церковь, как только кончилось богослужение. Один из никому не известных молодых людей, по свидетельству Софьи Николаевны Карамзиной, сказал Россету: «Видите ли, Пушкин ошибался, когда думал, что потерял свою народность: она вся тут».

Первый чтец :

Я памятник себе воздвиг нерукотворный,

К нему не зарастет народная тропа,

Вознесся выше он главою непокорной

Александрийского столпа.

Нет, весь я не умру – душа в заветной лире

Мой прах переживет и тленья убежит —

И славен буду я, доколь в подлунном мире

Жив будет хоть один пиит.

А. С. Пушкин. «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…»

Второй чтец :

Что в имени тебе моем?

Оно умрет, как шум печальный

Волны, плеснувшей в берег дальний,

Как звук ночной в лесу глухом.

Третий чтец :

Что в нем? Забытое давно

В волненьях новых и мятежных,

Твоей душе не даст оно

Воспоминаний чистых, нежных.

Четвертый чтец :

Но в день печали, в тишине,

Произнеси его, тоскуя;

Скажи: есть память обо мне,

Есть в мире сердце, где живу я…

А. С. Пушкин «Что в имени тебе моем…»

18. «Я душу обрету иную…» (Библейские мотивы в поэзии серебряного века) Гостиная создана в соавторстве с Н. Шагановым

ЦЕЛИ:

1) ознакомление учащихся с различными трактовками библейских событий и образов персонажей в стихотворениях разных поэтов;

2) расширение знаний детей мировой истории, истории христианства;

3) воспитание христианских добродетелей: любви, всепрощения, достоинства и т. п.

ОФОРМЛЕНИЕ ВЕЧЕРА

Репродукции картин: Джотто ди Бондоне «Рождение Христа», «Распятие»; Рафаэль Санти «Сикстинская мадонна»; Леонардо да Винчи «Мадонна Литта», «Тайная вечеря»; Эль Греко «Святое семейство», «Поклонение пастухов», «Эсполио»; Рембрандт ван Рейн «Возвращение блудного сына»; «Владимирская богоматерь»; «Дионисий»; «Распятие»; В. Васнецов «Богоматерь с младенцем», «Плащаница»; А. Иванов «Явление Христа народу»; И. Крамской «Христос в пустыне»; Н. Ге «Тайная вечеря».

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

1) первый ведущий;

2) второй ведущий;

3) чтецы.

ХОД ВЕЧЕРА

...

«В начале было Слово, и слово было у Бога, и Слово был Бог».

(эпиграф пишется на доске или на отдельном плакате)

(Фоном звучит «Сотворение мира (Гимн Еве)» А. Петрова)

Первый ведущий :

История творения мира и человека, вечные вопросы добра и зла, войны и мира, тьмы и света сходят к нам со страниц Библии. Вся мировая культура: музыка, живопись, литература – пронизана образами и идеями Книги Книг. Для поэтов, композиторов, художников Библия всегда была неисчерпаемым источником духовной силы, источником, откуда черпали они свое вдохновение:

Первый чтец (стихотворение В. Брюсова «Библия»):

О, книга книг! Кто не изведал

В своей изменчивой судьбе,

Как ты целишь того, кто предал

Свой утомленный дух – тебе.

В чреде видений неизменных,

Как совершенна и чиста —

Твоих страниц проникновенных

Младенческая простота!

<…>

Резец, и карандаш, и кисти,

И струны, и певучий стих —

Еще светлей, еще лучистей

Творят ряд образов твоих!

Какой поэт, какой художник

К тебе не приходил, любя:

Еврей, христианин, безбожник,

Все, все учились у тебя!

И сколько мыслей гениальных

С тобой невидимо слиты:

Сквозь блеск твоих страниц кристальных

Нам светят гениев мечты!

Ты вечно новой, век за веком,

За годом год, за мигом миг,

Встаешь – алтарь пред человеком,

О, Библия! О, книга книг!

Ты – правда тайны сокровенной,

Ты – откровенье, ты – завет,

Всевышним данный всей вселенной

Для прошлых и грядущих лет!

Второй ведущий :

Каждый художник смотрит на мир, который перед нами открывает Библия, своими глазами. В нем он находит что-то свое, новое, и дарит это новое человечеству. Как не похожи порою на самих себя герои Библии, возрожденные к новой жизни тем или иным художником слова:

Второй чтец (стихотворение А. Ахматовой «Лотова жена»):

...

Жена же Лота да оглянулась позади

его и стала соляным столпом.

Книга Бытия.

И праведник шел за посланником Бога,

Огромный и светлый, по черной горе.

Но громко жене говорила тревога:

Не поздно, ты можешь еще посмотреть

На красные башни родного Содома,

На площадь, где пела, на двор, где пряла,

На окна пустые высокого дома,

Где милому мужу детей родила.

Взглянула – и, скованы смертною болью,

Глаза ее больше смотреть не могли;

И сделалось тело прозрачною солью,

И быстрые ноги к земле приросли.

Кто женщину эту оплакивать будет?

Не меньшей ли мнится она из утрат?

Лишь сердце мое никогда не забудет

Отдавшую жизнь за единственный взгляд.

Второй ведущий :

Лотова жена, которая оглянулась на разрушаемый Богом город и за это была превращена в соляной столп, из века в век считалась символом женского любопытства и ослушания Всевышнего. А Ахматова оправдывает свою героиню. Не за взгляд любопытства, а за полный любви взгляд прощания на родной Содом отдала жена Лота свою жизнь.

Первый ведущий :

Обращение к вечным страницам Библии красной нитью проходит через весь серебряный век русской поэзии. И чаще всего внимание поэтов привлекают образы Нового Завета. Они дают нам возможность по-новому взглянуть на образ Иисуса Христа, о земном существовании которого повествуют Евангелия.

(Фоном звучит «Концерт № 32» Д. Бортнянского)

Второй ведущий :

Бог обещал народу, что придет Помазанник Божий, Мессия, который избавит людей от греха и зла. И вот… в маленьком селении Назарет Галилейская Дева услышала весть: «Радуйся, благодатная, ты обрела благодать Бога. Родишь сына и дашь имя ему Иисус. Он будет велик и наречется Сыном Всевышнего».

Восточные волхвы увидели на небе восходящую звезду родившегося Царя Иудейского и пошли кланяться ему. «И се, звезда, которую видели они на Востоке, шла перед ними, как, наконец, пришла и остановилась над местом, где был Младенец. И, вошедши в дом, падши, поклонились Ему, принесли Ему свои дары.»

Третий чтец : (фрагменты стихотворения Б. Пастернака «Рождественская звезда»)

Стояла зима.

Дул ветер из степи.

И холодно было младенцу в вертепе

На склоне холма.

Его согревало дыханье вола.

Домашние звери

Стояли в пещере,

Над яслями теплая дымка плыла.

Доху отряхнув от постельной трухи

И зернышек проса,

Смотрели с утеса

Спросонья в открытую даль пастухи.

Вдали было поле в снегу и погост,

Ограды, надгробья,

Оглобля в сугробе

И небо над кладбищем, полное звезд.

А рядом, неведомая перед тем,

Застенчивей плошки,

В оконце сторожки

Смотрела звезда на пути в Вифлеем.

Она пламенела, как стог, в стороне

От неба и Бога,

Как отблеск поджога,

Как хутор в огне и скирда на гумне.

Она возвышалась горящей скирдой

Соломы и сена

Средь целой Вселенной,

Встревоженной этою новой звездой.

Растущее зарево рдело над ней

И значило что-то,

И три звездочета

Спешили на зов небывалых огней…

И странным виденьем грядущей поры

Вставало вдали все грядущее после:

Все мысли веков, все мечты, все миры…

У камня толпилась орава народу.

Светало. Означились кедров стволы.

– А кто вы такие? – спросила Мария.

– Мы племя пастушье и неба послы,

Пришли вознести вам обоим хвалы.

– Всем вместе нельзя. Подождите у входа.

Светало. Рассвет, как пылинки золы,

Последние звезды сдувал с небосвода.

И только волхвов из небесного сброда

Впустила Мария в отверстье скалы.

Он спал, весь сияющий, в яслях из дуба,

Как месяца луч в углубленье дупла.

Ему заменяли овчинную шубу

Ослиные губы и ноздри вола.

Стояли в тени, словно в сумраке хлева,

Шептались, едва подбирая слова.

Вдруг кто-то в потемках, немного налево

От яслей рукой отодвинул волхва,

И тот оглянулся: с порога на Деву,

Как гостья, смотрела звезда Рождества.

Первый ведущий :

Он явился в мир, чтобы спасти Человечество, чтобы зажечь в сердцах людей свет, подобный тому, который излучала Новая Звезда, свидетельница Его рождения. Он призван был начертать в их душах Новый Завет. Но Ему суждено было одиночество в этом мире, который потом отвергнет Его. Впереди была короткая жизнь, 33 года, полные несправедливых преследований, унижений, величия и чудес:

Четвертый чтец : (стихотворение Б. Пастернака «Дурные дни»):

Когда на последней неделе

Входил он в Иерусалим,

Осанны навстречу гремели,

Бежали с ветвями за ним.

А дни все грозней и суровей.

Любовью не тронуть сердец.

Презрительно сдвинуты брови,

И вот послесловье, конец.

Свинцовою тяжестью всею

Легли на дворы небеса.

Искали улик фарисеи,

Юля перед ним, как лиса.

И темными силами храма

Он отдан подонкам на суд,

И с пылкостью тою же самой,

Как славили прежде, клянут.

Толпа на соседнем участке

Заглядывала из ворот,

Толклись в ожиданье развязки

И тыкались взад и вперед.

И полз шепоток по соседству

И слухи со многих сторон.

И бегство в Египет, и детство

Уже вспоминались, как сон.

Припомнился скат величавый

В пустыне, и та крутизна,

С которой всемирной державой

Его соблазнял Сатана.

И брачное пиршество в Кане,

И чуду дивящийся стол.

И море, которым в тумане

Он к лодке, как посуху, шел.

И сборище бедных в лачуге,

И спуск со свечою в подвал,

Где вдруг она гасла в испуге,

Когда воскрешенный вставал…

Второй ведущий :

Учение Христа во многом противоречило учению Ветхого Завета, чьими последователями были фарисеи и книжники. Гонимым ими самими и подстрекаемой ими толпой, страдающим от их непонимания и все-таки полным несокрушимой веры в человечество и любви к нему, – таким мы видим Иисуса Христа в стихотворении Б. Пастернака. «Свет пришел в мир, но люди больше возлюбили тьму, чем свет».

Заповедь любви и всепрощения принес людям Сын Божий: «Во всем, как хотите, чтобы люди поступали с вами, так и вы с ними поступайте».

«Возлюби ближнего своего, как самого себя».

«Не судите, да не судимы будете. Ибо каким судом судите и какою мерою мерите, так будет и вам отмерено».

«Что ты смотришь на сучок в глазу брата своего, а бревна в своем глазу не замечаешь?»

Внимая учению Христа, люди становятся лучше, чище и возвышеннее душою, обретая новые и новые силы. Чтобы словом проникнуть в человеческие души, Христос в своих проповедях рассказывал о случаях из повседневной жизни, заставляя слушателей задуматься и самим прийти к определенному выводу. Эти притчи послужили мировой литературе неисчерпаемым источником для размышлений о человеке и его жизни. Наиболее часто поэты и писатели обращались к притче о Блудном сыне:

Пятый чтец (поэма Н. Гумилева «Блудный сын»):

1.

Нет дома, подобного этому дому!

В нем книги и ладан, цветы и молитвы!

Но видишь, отец, я томлюсь по иному,

Пусть в мире есть слезы, но в мире есть битвы.

На то ли, отец, я родился и вырос,

Красивый, могучий и полный здоровья,

Чтоб счастье побед заменил мне твой клирос

И гул изумленной толпы – славословья.

Я больше не мальчик, не верю обманам,

Надменность и кротость – два взмаха кадила,

И Петр не унизится пред Иоанном,

И лев перед агнцем, как в сне Даниила.

Позволь, да твое приумножу богатство,

Ты плачешь над грешным, а я негодую,

Мечом укреплю я свободу и братство,

Свирепых огнем научу поцелую.

Весь мир для меня открывается внове,

И я буду князем во имя Господне…

О, счастье! О, пенье бунтующей крови!

Отец, отпусти меня… завтра… сегодня!..

Шестой чтец :

2.

Как розов за портиком край небосклона!

Как веселы в пламенном Тибре галеры!

Пускай приведут мне танцовщиц Сидона,

И Тира, и Смирны… во имя Венеры,

Цветов и вина, дорогих благовоний…

Я праздную день мой в веселой столице!

Но где же друзья мои, Цинна, Петроний?..

А вот они, вот они, salve, amici.

Идите скорей, ваше ложе готово,

И розы прекрасны, как женские щеки;

Вы помните, верно, отцовское слово,

Я послан сюда был исправить пороки…

Но в мире, которым владеет превратность,

Постигнув философов римских науку,

Я вижу один лишь порок – неопрятность,

Одну добродетель – изящную скуку.

Петроний, ты морщишься? Будь я повешен,

Коль ты недоволен моим сиракузским!

Ты, Цинна, смеешься? Не правда ль, потешен

Тот раб косоглазый и с черепом узким?

Седьмой чтец :

3.

Я падаль сволок к тростникам отдаленным

И пойло для мулов поставил в их стойла;

Хозяин, я голоден, будь благосклонным,

Позволь, мне так хочется этого пойла.

За ригой есть куча лежалого сена,

Быки не едят его, лошади тоже;

Хозяин, твои я целую колена,

Позволь из него приготовить мне ложе.

Усталость – работнику помощь плохая,

И слепнут глаза от соленого пота,

О, день, только день провести, отдыхая…

Хозяин, не бей! Укажи, где работа.

Ах, в рощах отца моего апельсины,

Как красное золото, полднем бездонным,

Их рвут, их бросают в большие корзины

Красивые девушки с пеньем влюбленным.

И с думой о сыне там бодрствует ночи

Старик величавый с седой бородою,

Он грустен… пойду и скажу ему: «Отче,

Я грешен пред Господом и пред тобою».

Восьмой чтец :

4.

И в горечи сердце находит усладу;

Вот сад, но к нему подойти я не смею,

Я помню… мне было три года… по саду

Я взапуски бегал с лисицей моею.

Я вырос! Мой опыт мне дорого стоит,

Томили предчувствия, грызла потеря…

Но целое море печали не смоет

Из памяти этого первого зверя.

За садом возносятся гордые своды,

Вот дом – это дедов моих пепелище,

Он, кажется, вырос за долгие годы,

Пока я блуждал, то распутник, то нищий.

Там празднество: звонко грохочет посуда,

Дымятся тельцы и румянится тесто,

Сестра моя вышла, с ней девушка – чудо,

Вся в белом и с розами, словно невеста.

За ними отец… Что скажу, что отвечу,

Иль снова блуждать мне без мысли и цели?

Узнал… догадался… идет мне навстречу…

И праздник, и эта невеста… не мне ли?!

Первый ведущий :

Блудный сын в поэме Н. Гумилева ушел из дома отца, полный благородных стремлений. Но вскоре, разочаровавшись в них, он растратил все свое состояние, ища забвения в вине и женщинах. Как не похож он на бездумного библейского повесу! Каким смирением проникнуты его слова хозяину и с какой любовью и горечью вспоминает он родной дом. Чувствуя вину за свою ошибку, он просто поражен, увидев, как встречает его покинутый им когда-то отец. Нелегкий путь проделала его душа в поисках истины.

(Д. Бортнянский. Концерт № 21)

Второй ведущий :

Вывести из заблуждения грешные души – главная цель учения Иисуса. Странствуя по Иудее, он дарует прощение грешникам, так как знает: нелегко осознать свой грех, но еще тяжелее потом простить самого себя, даже будучи прощенным Богом.

Когда Иисус был в доме фарисея Симона, вошла женщина с сосудом благовоний в руках. Эта женщина была известна своим распутным поведением. Ее звали Мария Магдалина (Мариам из Магдалы). Став молча подле Учителя, она заплакала, потом припала к его ногам, орошая их миром и вытирая распущенными волосами. Иисус поднял ее и обратился к ней со словами: «Прощены грехи твои». Этой женщине предстояло стать одной из последователей Иисуса. Она будет присутствовать при Его казни, при снятии Его с креста. Она первая принесет человечеству весть: «Иисус воскрес!».

Девятый чтец (стихотворение Б. Пастернака «Магдалина (II)»):

У людей пред праздником уборка.

В стороне от этой толчеи

Обмываю миром из ведерка

Я стопы пречистые твои.

Шарю и не нахожу сандалий.

Ничего не вижу из-за слез.

На глаза мне пеленой упали

Пряди распустившихся волос.

Ноги я твои в подол уперла,

Их слезами облила, Исус,

Ниткой бус их обмотала с горла,

В волосы зарыла, как в бурнус.

Будущее вижу так подробно,

Словно ты его остановил.

Я сейчас предсказывать способна

Вещим ясновиденьем сивилл.

Завтра упадет завеса в храме,

Мы в кружок собьемся в стороне,

И земля качнется под ногами,

Может быть, из жалости ко мне.

Перестроятся ряды конвоя,

И начнется всадников разъезд.

Словно в бурю смерч, над головою

Будет к небу рваться этот крест.

Брошусь на землю у ног распятья,

Обомру и закушу уста.

Слишком многим руки для объятья

Ты раскинешь по концам креста.

Для кого на свете столько шири,

Столько муки и такая мощь?

Есть ли столько душ и жизней в мире,

Столько поселений, рек и рощ?

Но пройдут такие трое суток

И столкнут в такую пустоту,

Что за этот страшный промежуток

Я до воскресенья дорасту.

Первый ведущий :

Смерть Иисуса предстает в стихотворении Б. Пастернака как личное горе Магдалины. Согласно одной из легенд она любила Его не как спасителя душ человеческих, а как человека, как мужчину:

И земля качнется под ногами,

Может быть, из жалости ко мне…

И только за три дня, прошедших до воскресения Иисуса, она в полной мере осознает величие Сына Божьего.

В стихотворении «Гефсиманский сад» Б. Пастернак, описывая последний день земной жизни Христа, говорит о величии принесенной Им жертвы:

Десятый чтец : (стихотворение Б. Пастернака «Гефсиманский сад»):

Мерцаньем звезд далеких безразлично

Был поворот дороги озарен.

Дорога шла вокруг горы масличной,

Внизу под нею протекал Кедрон.

Лужайка обрывалась с половины.

За нею начинался Млечный Путь.

Седые серебристые маслины

Пытались вдаль по воздуху шагнуть.

В конце был чей-то сад, надел земельный.

Учеников оставив за спиной,

Он им сказал: «Душа скорбит смертельно,

Побудьте здесь и бодрствуйте со мной».

Он отказался без противоборства,

Как от вещей, полученных взаймы,

От всемогущества и чудотворства,

И был теперь, как смертные, как мы.

Ночная даль теперь казалась краем

Уничтоженья и небытия.

Простор вселенной был необитаем,

И только сад был местом для житья.

И, глядя в эти черные провалы,

Пустые, без начала и конца,

Чтоб эта чаша смерти миновала,

В поту кровавом он молил Отца.

Смягчив молитвой смертную истому,

Он вышел за ограду. На земле

Ученики, осиленные дремой,

Валялись в придорожном ковыле.

Он разбудил их: «Вас Господь сподобил

Жить в дни мои, вы ж разлеглись, как пласт.

Час сына человеческого пробил,

Он в руки грешников себя предаст».

И лишь сказал, неведомо откуда

Толпа рабов и скопище бродяг,

Огни, мечи и впереди – Иуда

С предательским лобзаньем на устах.

Петр дал мечом отпор головорезам

И ухо одному из них отсек.

Но слышит: «Спор нельзя решить железом,

Вложи свой меч на место, человек.

Неужто тьмы крылатых легионов

Отец не снарядил бы мне сюда?

И волоска тогда на мне не тронув,

Враги рассеялись бы без следа.

Но книга жизни подошла к странице,

Которая дороже всех святынь.

Сейчас должно написанное сбыться,

Пускай же сбудется оно. Аминь.

Ты видишь, ход веков подобен притче

И может загореться на ходу.

Во имя страшного ее величья

Я в добровольных муках в гроб сойду.

Я в гроб сойду и в третий день восстану,

И, как сплавляют по реке плоты,

Ко мне на суд, как баржи каравана,

Столетья поплывут из темноты».

Второй ведущий :

Пастернак не отступает от библейского текста. И упрек Христа уснувшим ученикам, и его запрет выступать с мечом в его защиту, и предательство Иуды, и сам образ Предателя соответствуют тому, как об этом говорится в Евангелии.

Образ Иуды, мотивы его предательства издавна привлекали своей сложностью философов, поэтов и живописцев. Некоторые склонялись к полному оправданию его поступка, невзирая на слова Нового Завета: «Вошел же Сатана в Иуду, прозванного Искариотом, одного из числа двенадцати…»:

Одиннадцатый чтец (стихотворение М. Волошина «Иуда Апостол»):

И когда приблизился праздник Пасхи,

В первый день опресноков в час вечерний

Он возлег на трапезу – с Ним двенадцать.

В горнице чистой,

Хлеб, преломивши, роздал:

«Это Тело Мое, сегодня в жертву приносимое,

Так творите».

А когда окончили ужин,

Поднял Он чашу:

«Это Кровь Моя, за вас проливаемая,

И рука прольющего между вами».

Спор возник между учениками:

Кто из них больший?

Он же говорит им:

«В этом мире цари первенствуют:

вы же не так – кто больший, будет как меньший.

Завещаю вам царство свое.

Сядете судить на двенадцать тронов,

Но одним из вас я буду предан.

Так предназначено, но предателю горе!»

И в смущеньи ученики шептали: «Не я ли?»

Он же, в соль обмакнув кусок хлеба,

Подал Иуде

И сказал: «Что делаешь – делай».

Тот же, съев кусок, тотчас же вышел:

Дух земли – Сатана – вошел в Иуду —

Вещий и скорбный.

Все двенадцать вина и хлеба вкусили,

Причастившись Плоти и Крови Христовой,

А один из них земле причастился

Солью и хлебом.

И никто из одиннадцати не понял,

Что сказал Иисус,

Какой Он подвиг возложил на Иуду

Горьким причастием.

Так размышлял однажды некий священник

Ночью в древнем соборе Парижской Богоматери

И воскликнул:

«Боже, верю глубоко,

Что Иуда – Твой самый старший и верный

Ученик, что он на себя принял

Бремя всех грехов и позора мира,

Что когда Ты вернешься судить землю,

И померкнет солнце от Твоего гнева,

И сорвутся с неба в ужасе звезды,

Встанет он, как дымный уголь из бездны,

Опаленный всей проказой мира,

И сядет рядом с Тобою!

Дай мне знак, что так будет».

В то же мгновенье

Сухие и властные пальцы

Легли ему на уста. И в них узнал он

Руку Иуды.

(И. С. Бах. Месса си-минор. ч. Credo)

Первый ведущий :

Не по наущению Сатаны, а по воле самого Христа совершил Иуда свой страшный грех, утверждает в стихотворении М. Волошин. Во имя любви к Сыну Божьему он пожертвовал своей бессмертной душой, обрек себя на вечные муки ада и вечное проклятие человечества. Но в День Страшного суда Христос вознаградит своего верного ученика за его подвиг.

Разные художники по-разному представляли себе последние дни жизни Христа и образ Предателя. Евангелием классического искусства называют «Тайную вечерю» знаменитого Леонардо, над которой он работал в трапезной одной из миланских церквей, работал от восхода солнца до темного вечера, не выпуская из рук кисти и забыв о еде и питье.

«Один из вас, живущих со Мною, предаст Меня», – эта фраза смутила покой пасхальной тайной вечери. Христос на картине – само спокойствие и благодать. Сказал о будущем предательстве как о неизбежном. Он предвидит страдание, погружен в печальные раздумья. А на лицах апостолов – вопросы: «Неужели? Кто? Почему? Не я ли?».

Единственное затемненное лицо среди апостолов – Иуда. Говорили, что художник искал лицо Иуды в притонах. Судорожным движением руки, сжимающей кошель со сребренниками, опрокинул солонку, застыл в выжидательном оцепенении. У Иуды выражение купца, вдруг обнаруживающего, что купленное им может исчезнуть. Леонардо ищет в лице Иуды жестокости и бесчеловечности.

Второй ведущий :

А русский художник Н. Ге увидел в евангельском сказании человеческую драму, трагический конфликт, имеющий земное, жизненное содержание: произошло крушение тесного кружка единомышленников, в нем появился отступник, готовый предать Учителя. Единый золотой фон и контрастное освещение насыщают картину тревогой.

Образ Иуды здесь – иной: величественный, исполненный мрачной красоты. Тайная вечеря уже окончена. Иуда удаляется. От всей его темной фигуры веет холодом и непреклонной решимостью. Взгляните на его лицо: это не мелкий шпион и предатель, который продал Учителя за гроши, это не мелкий честолюбец.

Иуда – неумолимый фанатик. Он видит в Учителе соперника, идущего против его убеждений. И не из обиды или корысти он разрывает связь с апостолами, а из мщения. Он приносит Учителя в жертву своим убеждениям. Один Иисус понимает, что творится в душе Иуды, он скорбит, но готов испить свою чашу, не останавливает предателя. Пусть прольется кровь искупления. Она откроет глаза ученикам, которые разнесут по миру учение любви и спасения.

Первый ведущий :

Сын Человеческий идет, как писано о нем.

Каковы бы ни были мотивы предательства Иуды, оно свершилось. И за ним последовали арест и несправедливый приговор. Нелегок, но величествен был путь Иисуса Христа на Голгофу. «И шло за ним великое множество народа и женщин, которые плакали и рыдали о Нем. Иисус же, обратившись к ним, сказал: „Дщери Иерусалимские, не плачьте обо мне, но плачьте о себе и о детях ваших“. И когда пришли на место, называемое Лобное, там распяли Его».

(И. С. Бах. Месса си-минор ч. Cyrie)

Двенадцатый чтец (стихотворение А. Ахматовой «Распятие»):

Хор ангелов великий час восславил,

И небеса расплавились в огне.

Отцу сказал: «Почто меня оставил!»

А матери: «О, не рыдай Мене!».

Тринадцатый чтец (стихотворение И. Эренбурга «Христу»):

Сегодня Вы, слегка усталый,

Свершили свой последний путь,

И капли крови ярко-алой

Ложились на больную грудь.

Закат багрово-запоздалый,

Казалось, не хотел уснуть,

И крики черни одичалой

Нам не давали отдохнуть.

Все было дико и мятежно:

И лики грешные убивших,

И плач толпы, и стражи спор.

А Вы молились слишком нежно

За Ваших братьев согрешивших

И за тоскующих сестер.

Второй ведущий :

В поэзии серебряного века Иисус предстает перед нами не Богом, но Человеком, испившим свою чашу страдания за других, отдавшим за них самое дорогое, что у него было, – свою жизнь… Он умер по воле беспечной равнодушной толпы, которая пока еще не понимает всего ужаса всего совершенного ею:

Четырнадцатый чтец (стихотворение К. Липскерова «Лобное место»):

За то, что был он – персть,

в ладони правой – гвоздь.

В ладони левой – гвоздь

за то, что был он Богом.

Растерзаны ступни за то,

что по дорогам

Правителей прошел страны

нагорной гость.

Чуть светится гора.

Мрак проползает логом.

Распятый просит пить.

И с горькой губкой трость

Страж протянул к нему, —

со скуки, не во злость.

Доволен к хохоту

Дарованным предлогом.

Пора бы смене быть! Спит город.

Над купцом

Рассыпал сон мешки серебряного сплава,

Приникнул фарисей к плечу жены виском,

Центуриону войн кровавых снится слава,

И в спутанной толпе отпущенный Варрава

Ждет поздних путников с припрятанным клинком.

(Месса си-минор. ч. Credo. И. С. Бах. Чтение на фоне музыки)

Первый ведущий :

Бог распят, а жизнь города идет своим чередом, и только в сердцах близких смерть Иисуса отзывается болью (А. Ахматова. Распятие):

Магдалина билась и рыдала,

Ученик любимый каменел,

А туда, где молча мать стояла,

Так никто взглянуть и не посмел.

Второй ведущий :

Страдания матери Иисуса – это боль каждой матери, теряющей своего сына. Мать Христа. Женщина, принесшая в жертву человечеству родное дитя. Богородицей называет ее русский народ, Мадонной – европейские народы. Во все времена этот вечный сюжет – Богоматерь, Мадонна с младенцем – новорожденным Христом, – был особенно притягателен для художников.

Ее изображали русские иконописцы, итальянские, немецкие, испанские художники. Всю жизнь писал своих Мадонн Рафаэль. Самая прекрасная из них – Сикстинская Мадонна. Вглядитесь. Светлое и скорбное лицо. Глаза устремлены вдаль: словно она видит то, чего другим не дано видеть. Сильным и нежным движением прижимая к себе сына, она идет с ним к людям…

А вот словно прямо в тебя глядит Мария с иконы Владимирской Богоматери.

Пятнадцатый чтец (стихотворение М. Волошина «Владимирская Богоматерь»):

Не на троне – на Ее руке,

Левой ручкой обнимая шею,

Взор во взор, щекой припав к щеке,

Неотступно требует… Немею —

Нет ни сил, ни слов на языке…

Собранный в зверином напряженьи,

Львенок-Сфинкс к плечу ее прирос,

К Ней прильнул и замер без движенья,

Весь – порыв и воля, и вопрос.

А Она в тревоге и печали

Через зыбь грядущего глядит

В мировые рдеющие дали,

Где закат пожарами повит.

И такое скорбное волненье

В чистых девичьих чертах, что Лик

В пламени молитвы каждый миг,

Как живой, меняет выраженье.

Второй ведущий :

Какие тайны рассматривают в человеке глаза Богоматери? В этих глазах скорбь и целомудрие, одухотворенность и прощение. Поэтому, глядя в ее глаза, люди становятся счастливее, чище сердцем. Эти картины – гимн Марии за ее великий подвиг материнской любви и всепрощения.

(Ф. Шуберт. Звучит Ave Maria)

Первый ведущий :

Сын Божий, великий и грозный, Сын Человеческий, полный любви, страдающий и непонятый, Иисус Христос принял смерть свою на кресте, как искупление грехов и боли человечества. Но сбылось пророчество: «Надлежит Ему быть предану в руки человеков-грешников, и быть распятым, и в третий день воскреснуть!».

На третий день смерти Иисуса вошли женщины в пещеру, где было Его тело. И не нашли Его там. И явился к ним Ангел Господень: «Его нет здесь, – сказал он им, – Христос воскрес!».

И явился Христос ученикам своим, дабы поверили они в его воскрешение, и говорил с ними: «Близок День Страшного суда, когда каждый будет вознагражден по заслугам. Чтите Заповеди Мои, и обойдет вас кара небесная».

Этот Завет Христа свято хранит в своем сердце каждый верующий человек. Во многих уголках земного шара отмечают праздник Пасхи как день Воскрешения Сына Божьего.

Шестнадцатый чтец (стихотворение Н. Гумилева «Вечное»):

Я в коридоре дней сомкнутых,

Где даже небо тяжкий гнет,

Смотрю в века, живу в минутах

И жду Субботы из Суббот.

Конца тревогам и удачам,

Слепым блужданиям души…

О день, когда я буду зрячим

И странно знающим, спеши!

Я душу обрету иную,

Все, что дразнило, уловя,

Благословлю я золотую

Дорогу к солнцу от червя!

Первый ведущий :

День Воскресения Господня ожидается каждым верующим как день освобождения от грехов, как день воскрешения собственной души. Каждый человек на определенном этапе своей жизни приходит к Библии и приобретает новые душевные силы, покой и любовь поселяются в его сердце. Поэзия серебряного века своим обращением к библейским образам и сюжетам заставляет нас задуматься о том, как мы живем, во что мы верим.

«Я душу обрету иную», – каждый человек вправе сказать так, обратившись за помощью к этой Вечной книге. Очищение, надежду и свет дарит она людям.

(Звучат «Страсти по Матфею» (ария альта). И. С. Бах)

19. «Принадлежит вечности…» (М. А. Булгаков: судьба и творчество)

ЦЕЛИ:

1) расширение знания учащихся о жизни и творчестве М. А. Булгакова; ознакомление детей с воспоминаниями современников писателя;

2) развитие любви к русской литературе;

3) воспитание чувства ответственности, чувства собственного достоинства, целеустремленности на примере судьбы и характера М. А. Булгакова.

ОФОРМЛЕНИЕ ВЕЧЕРА

На одной стороне сцены установить стол, на который следует поставить свечи и лампу под зеленым абажуром, на другой стороне сцены будут разыгрываться сценки. На кулисах – портреты Булгакова.

Музыкальное оформление : музыка Шуберта, по выбору учителя.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

1) первый ведущий;

2) второй ведущий;

3) третий ведущий;

4) четвертый ведущий;

5) солдат Сидоров;

6) солдат Пантелеев;

7) Военком;

8) Мастер;

9) Маргарита;

10) Воланд;

11) чтец;

12) учитель.

ХОД ВЕЧЕРА

Учитель :

Творчество Михаила Афанасьевича Булгакова – это та художественная величина, которая вносит ощутимые коррективы в наше представление о картине русской литературы ХХ в. в целом.

Чем больше мы узнаем о Булгакове, чем яснее предстает пред нами личность писателя, тем сильнее ощущается какое-то особое обаяние этой личности, давшей пример нравственной стойкости в удушающей атмосфере торжества насилия и духовного обнищания. Булгаков – писатель, который, не желая притворяться, всем своим поведением и, конечно, своим творчеством демонстрировал независимость суждений от политической ситуации. Сегодня мы расскажем о М. А. Булгакове, о его судьбе, о судьбе некоторых его произведений.

(На сцене полумрак. Стол, на нем лампа под зеленым абажуром, свечи. За столом ведущие. Негромко звучит музыка)

Первый ведущий :

Из семейного архива родной сестры М. Булгакова Н. А. Земской: «1891 г. Весна. В Киеве на Госпитальной улице, которая, подобно большинству киевских улиц, шла в гору, в доме № 4 у магистра Киевской духовной академии доцента по кафедре древней гражданской истории родился первенец. Отца звали Афанасий Иванович. Мальчик рос, окруженный заботой. Отец был внимателен, заботлив, а мать – жизнерадостная и очень веселая женщина. Хохотунья. И вот в этой обстановке начинает расти смышленый, очень способный мальчик».

Михаил рос не одиноко. Появились братья и сестры. Всего в семье было семеро детей: четыре сестры и три брата. Родители сумели сдружить и сплотить эту большую и разнохарактерную компанию: «Я хочу отметить один факт, – писала Земская, – на который стоит обратить внимание. У матери в семье было шесть братьев и три девочки. И из шести братьев трое стали врачами. В семье отца один был врачом. После смерти нашего отца, потом, не сразу мать вышла второй раз замуж, и наш отчим тоже был врачом. Поэтому я опровергаю здесь мнение, что Михаил Афанасьевич случайно выбрал эту профессию. Совсем не случайно.

Читатель он был страстный, с младенческих же лет. Читал очень много, и при его совершенно исключительной памяти он многое помнил из прочитанного и все впитывал в себя. Это становилось его жизненным опытом – то, что он читал».

Второй ведущий :

Из воспоминаний К. Паустовского:

Мне привелось учиться вместе с Булгаковым в 1-й Киевской гимназии. Из этой гимназии вышло много людей, причастных к науке, литературе и особенно к театру. Булгаков ввел действие своей пьесы «Дни Турбиных» в стены этой гимназии.

Паустовский рассказывает о том, что Булгаков всегда был прекрасным рассказчиком и выдумщиком:

Булгаков был жаден до всего, если можно так выразиться выпуклого в окружающей жизни. Все, что выдавалось над ее плоскостью, будь то человек или одно какое-нибудь его свойство, удивительный поступок, непривычная мысль, внезапно замеченная мелочь, – все это он, схватывая без всякого усилия и применяя и в прозе, и в пьесах, и в обыкновенном разговоре. Может быть, поэтому никто не давал таких едких и «припечатывающих» прозвищ, как Булгаков. «Ядовитый имеете глаз и вредный язык, – с сокрушением говорил Булгакову инспектор Бодянский, – прямо рветесь на скандал, хотя и выросли в почтенном профессорском семействе. Это ж надо придумать! Ученик вверенной нашему директору гимназии обозвал этого самого директора „маслобоем“! Неприличие какое! И срам!» Глаза при этом у Бодянского смеялись.

Третий ведущий :

В 1916 г. Михаил Булгаков сдает выпускные экзамены в Киевском университете на звание врача. В дипломе указано, что М. А. Булгаков «утвержден в степени лекаря с отличием».

После окончания учебы Булгаков направлен служить земским врачом в Никольскую земскую больницу Сычевского уезда.

Четвертый ведущий :

Из воспоминаний первой жены Булгакова Татьяны Николаевны Кисельгоф (урожденной Лаппа): «В начале 18-го г. он освободился от земской службы, мы поехали в Киев – через Москву. Оставили вещи, пообедали в „Праге“ и сразу поехали на вокзал, потому что последний поезд из Москвы уходил в Киев, потом уже нельзя было бы выехать. Мы ехали, потому что не было выхода – в Москве остаться было негде».

Второй ведущий :

В 1921 г. Булгаков все же приезжает в Москву, чтобы там жить и работать. В 1922 г. поступает на службу в газету «Гудок». Из воспоминаний К. Паустовского: «Легкость работы Булгакова поражала всех (…). Это – брызжущий через край поток воображения (…). В то время Булгаков часто заходил к нам, в соседнюю с „Гудком“ редакцию морской и речной газеты „На вахте“. Ему давали письмо какого-нибудь начальника пристани или кочегара. Булгаков проглядывал письмо, глаза его загорались веселым огнем, он садился около машинистки и за 10–15 минут надиктовывал такой фельетон, что редактор только хватался за голову, а сотрудники падали на стол от хохота. Получив тут же, на месте, за этот фельетон свои пять рублей, Булгаков уходил, полный заманчивых планов насчет того, как здорово он истратит эти пять рублей. (…) Однажды зимой он приехал ко мне в Пушкино (…). А через полчаса Булгаков устроил у меня на даче неслыханную мистификацию, прикинувшись перед не знавшими его людьми военнопленным немцем, идиотом, застрявшим в России после войны. Тогда я впервые понял всю силу булгаковского перевоплощения. За столом сидел, тупо хихикал, белобрысый немчик с мутными пустыми глазами. Даже руки у него стали потными. Все говорили по-русски, а он не знал, конечно, ни слова на этом языке. Но ему, видимо, очень хотелось принять участие в общем оживленном разговоре, и он морщил лоб и мычал, мучительно вспоминая какое-нибудь единственное, известное ему русское слово. Наконец его осенило. Слово было найдено. На стол подали блюдо с ветчиной. Булгаков ткнул вилкой в ветчину, крикнул восторженно: „Свыня! Свыня!“ – и залился визгливым торжествующим смехом. Ни у кого из гостей, не знавших Булгакова, не было никаких сомнений в том, что перед ними сидит молодой немец к тому же еще полный идиот. Розыгрыш длился несколько часов, пока Булгакову не надоело и он вдруг на чистейшем русском языке не начал читать „Мой дядя самых честных правил“».

Третий ведущий :

К 1923 г. Михаил Булгаков, по его собственному выражению, «возможность жить уже добыл». Его фельетоны и очерки получают широкую известность. В них – половодье авторских чувств: искренняя радость оттого, что жизнь налаживается, возвращается в нормальное русло. «Москва краснокаменная», «Самогонное озеро», «Сорок сороков», «Столица в блокноте» – все эти вещи не утратили актуальности и в наше время. Свои чувства и настроения автор, как правило, старался выражать в юмористической форме.

Учитель :

Предлагаем вашему вниманию сценку по рассказу Булгакова «Неделя просвещения».

(На сцену выходят военком и солдат Сидоров. Свет загорается)

Военком :

– Сидоров!

Сидоров :

– Я!

Военком :

– Ты неграмотный?

Сидоров :

– Так точно, товарищ военком, неграмотный!

Военком :

– Ну, коли ты неграмотный, так я тебя сегодня вечером отправлю на «Травиату!»

Сидоров :

– Помилуйте, за что же? Что я неграмотный, так мы этому не причинны. Не учили нас при старом режиме.

Военком :

– Дурак! Чего испугался? Это тебе не в наказание, а для пользы. Там тебя просвещать будут, спектакль посмотришь, вот тебе и удовольствие.

Сидоров :

– А нельзя ли мне, товарищ военком, в цирк увольниться вместо театра?

Военком :

– В цирк? Это зачем же такое?

Сидоров :

– Да уж больно занятно… Ученого слона выводить будут, и опять же рыжие, французская борьба…

Военком (машет пальцем):

– Я тебе покажу слона! Несознательный элемент! Рыжие… рыжие! Сам ты рыжая деревенщина! Слоны-то ученые, а вот вы, горе мое, неученые! Какая тебе польза от цирка? А? А в театре тебя просвещать будут…

(Военком уходит. Выходит солдат Пантелеев)

Сидоров :

– Ну, Пантелеев, ты тоже неграмотный, получай и ты билет в театр.

(Уходят. Выходят военком, Сидоров и Пантелеев)

Военком :

– Ну, рассказывайте, что видели в театре!

Сидоров :

– Ну, купили мы с Пантелеевым три стакана семечек, пришли в «Первый советский театр».

Пантелеев :

– Сели, просидели часика полтора, пока представление не началось, по стакану семечек съели.

Сидоров :

– Потом, смотрю, лезет на главное место огороженное какой-то. Усы, бородка с проседью и из себя строгий такой. Оказывается, это дери (пауза) эсер. Он там самый главный.

Пантелеев :

– Диррижер сразу два дела делает – и книжку читает, и прутом размахивает – в грамоте не последний человек. А оркестр нажаривает.

Сидоров :

– А тем временем занавеска раздвинулась, а на сцене – дым коромыслом! Которые в пиджаках кавалеры, а которые дамы в платьях, танцуют, поют. Ну, конечно, и выпивка тут же и в девятку то же самое.

Пантелеев :

– А среди прочих Альфред. И оказывается, братец ты мой, влюблен он в эту самую Травиату. И ей все пением объясняет, а она ему тоже в ответ. И выходит, не миновать ему жениться на ней, но только, оказывается, у того Альфреда есть папаша, по фамилии Любченко. Вот, во втором действии он откуда ни возьмись и шасть на сцену.

Сидоров :

– Ну и расстроил всю эту алфредову махинацию к черту. Напился с горя Альфред пьяный в третьем действии и устроил скандал здоровеннейший этой Травиате своей. Обругал ее на чем свет стоит при всех.

Пантелеев :

– Да, поет ей: и такая ты т сякая ты, и этакая, и вообще, не желаю больше с тобой дела иметь! И заболей она с горя в четвертом действии чахоткой. Послали за доктором.

Сидоров :

– Приходит доктор. Подошел к Травиате и запел: «Будьте покойны, болезнь ваша опасная и непременно вы помрете!» И даже рецепта никакого не прописал.

Пантелеев :

– Ну, видит Травиата, делать нечего – надо помирать. Ну, тут пришли к ней и Альфред, и Любченко, просят ее не помирать. Любченко уж согласие свое на свадьбу дает. Но ничего не выходит!

Сидоров :

– Травиата говорит: «Извините, не могу, должна помереть». И действительно, попели они еще втроем, и померла Травиата.

Военком :

– Все еще у тебя слоны на уме! Никаких цирков! Нет, братцы сегодня пойдете на концерт. Там вам товарищ Блох со своими оркестром вторую рапсодию играть будет! Завтра я вас всех в драму пошлю, а послезавтра опять в оперу. И вообще, довольно вам по циркам шляться! Настала неделя просвещения.

Сидоров (в сторону):

– Этак совсем пропадешь!

Пантелеев :

– Это что же, всю роту так гонять будут?

Военком :

– Зачем всех! Грамотных не будут. Грамотный и без второй рапсодии хорош! Это только вас, чертей неграмотных. А грамотный пусть идет на все четыре стороны!

(Сидоров и Пантелеев отходит в сторону, шепчутся, вновь подходят к военкому)

Сидоров :

– Позвольте заявить!

Военком :

– Заявляй!

Сидоров :

– Позвольте нам в школу грамоты записаться!

Военком :

– Вот молодец!

Сидоров (Обращаясь к зрителям):

– Ну, походим мы в нее, и, что вы думаете, выучили-таки! И теперь нам черт не брат, потому мы грамотные!

(Все уходят. На сцене вновь полумрак)

Первый ведущий :

Фельетоны, очерки и рассказы Булгакова очень быстро привлекли к автору внимание не только московских читателей, но и издателей. Писатели стали приглашать и другие издания.

В 1923 г. Булгаков уже интенсивно работал над романом «Белая гвардия». В конце этого же года увидела свет одна из его трех сатирических повестей – «Дьяволиада», которая не была оценена по достоинству ни друзьями, ни врагами Булгакова. Зато следующая повесть – «Роковые яйца» заставила обратить на себя внимание, да еще какое пристальное!

Четвертый ведущий :

Пожалуй, именно после выхода этой повести и началась настоящая травля Булгакова со стороны критики. Каждую последующую вещь писателя громили с беспримерной ненавистью и злобой. Что же особенного в повести «Роковые яйца»? А вот что: во-первых, действие «Роковых яиц» происходит в недалеком будущем, в Москве – сытой, веселой, беспечной, напоминающей скорее какую-либо капиталистическую столицу, нежели столицу социалистической державы. Во-вторых, в событиях, происходящих в повести, можно было, при более внимательном прочтении, увидеть, разглядеть нечто неоднозначное… Ученый Персиков, специалист по голым гадам, открыл, что при помощи оптического устройства можно было получить некий красный луч, под действием которого организмы развиваются с космической скоростью, становятся невероятно активны, очень быстро растут. Открытие еще не изучено, но уже попадает в руки невежественных людей, которые начинают проводить опасные опыты в курином совхозе. И вместо кур на свет появляются и сверхъестественно быстро размножаются змеи, крокодилы, которые начинают нашествие на Россию. Их не может остановить даже могущественная армия. Ситуацию спасает чудо – 18-градусный мороз в середине августа.

Третий ведущий :

Конечно, красный луч и нашествие гадов Булгаковым придуманы не ради шутки. Собственно, ничего он и не придумал: красный луч уже действовал с 1917 г. Луч этот растил и добрых людей, и гадов, которые размножались быстрее добрых людей.

«Роковые яйца» кому-то показались шуткой, забавным пустячком. Но бдительные критики сразу разглядели страшную крамолу. Авербах писал: «М. Булгакову нельзя отказать в бойком пере. Пишет он легко, свободно, подчас занимательно… Но что пишет! Но что печатают „Недра“! Злая сатира… Откровенное издевательство… прямая враждебность… Рассказы М. Булгакова должны нас заставить тревожно насторожиться».

Второй ведущий :

В 1925 г. Булгаков закончил роман «Белая гвардия». События романа писатель преподносил не с какой-то политической или классовой точки зрения, а с общечеловеческой. Булгакова волновала одна проблема: кто бы ни захватывал власть, какие идеи бы ни исповедывались при этом, насилие всегда сопровождается кровопролитием. События гражданской войны писатель стремился рассматривать объективно, при этом «стать бесстрастно над белыми и красными». Кроме того, Булгаков пытается указать на то, что человеческая жизнь в пылу гражданской войны практически обесценивается. Обесцениваются и вечные составляющие человеческой жизни – родной очаг, дом. Именно поэтому дом Турбиных, его обстановка как бы очеловечиваются писателем.

(Музыка меняется. На сцену выходит чтец)

Чтец :

«Много лет в доме № 13 по Алексеевскому спуску изразцовая печка в столовой грела и растила Еленку маленькую, Алексея старшего и совсем крошечного Николку. Как часто читался у пышущей жаром изразцовой площади „Саардамский Плотник“, часы играли гавот, и всегда в конце декабря пахло хвоей, и разноцветный парафин горел на зеленых ветвях. В ответ бронзовым, с гавотом, что стоят в спальне матери, а ныне Еленки, били в столовой черные стенные башенным боем. Покупал их отец давно (…). К ним все так привыкли, что, если бы они пропали как-нибудь чудом со стены, грустно было бы, словно умер родной голос, и ничем пустого места не заткнешь (…). Изразец и мебель старого красного бархата, и кровати с блестящими шишечками, потертые ковры, пестрые и малиновые, с соколом на руке Алексея Михайловича, (…) бронзовая лампа под абажуром, лучшие на свете шкапы с книгами, пахнущие таинственным старинным шоколадом, с Наташей Ростовой, Капитанской дочкой, эолоченые чашки, серебро, портреты, портьеры, – все семь пыльных и полных комнат, вырастивших молодых Турбиных, все это мать в самое трудное время оставила детям…»

Первый ведущий :

Из воспоминаний Э. Мидлина: «Роман, над которым работал Михаил Афанасьевич, назывался „Белая гвардия“. Он печатался в журнале „Россия“ в 1925 г. Но печатанье его оборвалось – журнал закрылся, не успев напечатать последней части романа. Но и недопечатанный, роман привлек внимание зорких читателей. МХАТ предложил автору переделать его „Белую гвардию“ в пьесу.

Так родились знаменитые булгаковские „Дни Турбиных“. Пьеса, поставленная во МХАТе, принесла Булгакову шумную и очень нелегкую славу. Спектакль пользовался небывалым успехом у зрителей. Но печать приняла его, как говорится, в штыки. Чуть ли не каждый день то в одной, то в другой газете появлялись негодующие статьи. Карикатуристы изображали Булгакова не иначе как в облике белогвардейского офицера (…). Что же так возмутило тогдашних ненавистников „Дней Турбиных“? Сегодняшнему зрителю и читателю трудно это понять.

Да, в пьесе Булгакова показаны милые и добрые люди, русские интеллигенты в рядах белой гвардии. И пьеса доказывала, что, несмотря на их доброту, благородство, душевность, патриотизм (…), белогвардейское дело обречено исторически. Но в то время этого не замечали. Не видели».

Третий ведущий :

Из воспоминаний Л. Е. Белозерской: «Москвичи знают, каким успехом пользовалась пьеса (…). Шло 3-е действие „Дней Турбиных“… Батальон разгромлен. Город взят гайдамаками. Момент напряженный (…). Елена с Лариосиком ждут. И вдруг слабый стук… Оба прислушиваются… Неожиданно из публики взволнованный женский голос: „Да открывайте же! Это свои!“ Вот это слияние театра с жизнью, о котором только могут мечтать драматург, актер и режиссер».

Четвертый ведущий :

Постановку пьесы «Дни Турбиных» то запрещали, то вновь разрешали. А его следующая пьеса – «Бег» – в то время вообще так и не была поставлена. Снимали с репертуаров и другие пьесы.

Второй ведущий :

Из воспоминаний Л. Е. Белозерской: «Вспоминаю, как постепенно распухал альбом вырезок с разносными отзывами и как постепенно истощалось стоическое отношение к ним со стороны Михаила Афанасьевича, а попутно истощалась и нервная система писателя: он становился раздражительней, подозрительней, стал плохо спать, начал дергать плечом и головой (нервный тик). Надо только удивляться, что творческий запал (…) не иссяк от этих непрерывных грубо ругательных статей».

Первый ведущий :

В письме, обращенном к правительству СССР, от 28 марта 1930 г. Булгаков пишет: «Произведя анализ моих альбомных вырезок, я обнаружил в прессе СССР за десять лет моей литературной работы 301 отзыв обо мне. Из них: похвальных было 3, враждебно-ругательных – 298».

Четвертый ведущий :

Булгаков пишет заявление на имя И. В. Сталина с просьбой о том, чтобы его выслали из страны за границу: «Силы мои надломились, не будучи в силах больше существовать, затравленный, зная, что ни печататься, ни ставиться больше в пределах СССР мне нельзя, доведенный до нервного расстройства, я обращаюсь к Вам и прошу Вашего ходатайства перед правительством СССР об изгнании меня за пределы СССР вместе с женою моей Л. Е. Булгаковой, которая к прошению этому присоединяется».

Чтец (читает наизусть стихотворение Б. Пастернака):

О, знал бы я, что так бывает,

Когда пускался на дебют,

Что строчки с кровью – убивают,

Нахлынут горлом и убьют!

От шуток с этой подоплекой

Я б отказался наотрез,

Начало было так далеко,

Так робок первый интерес.

Но старость – это Рим, который

Взамен турусов и колес

Не читки требует с актера,

А полной гибели всерьез.

Когда строку диктует чувство,

Оно на сцену шлет раба,

И тут кончается искусство,

И дышат почва и судьба.

Второй ведущий :

В письме своему брату Николаю Булгакову Михаил Афанасьевич сообщает о том, что он обращался к Сталину с просьбой о разрешении покинуть страну: «В случае, если мое заявление будет отклонено, игру можно считать оконченной, колоду складывать, свечи тушить. Мне придется сидеть в Москве и не писать, потому что не только писаний моих, но даже фамилии моей равнодушно видеть не могут. Без всякого малодушия сообщаю тебе, мой брат, что вопрос моей гибели – это лишь вопрос срока, если, конечно, не произойдет чуда. Но чудеса случаются редко».

Третий ведущий :

Михаил Булгаков до конца своей жизни останется в Москве – выехать за границу ему не удастся. Однако он не найдет в себе силы не писать. Несмотря на царящую вокруг него атмосферу злобы, всеобщего неприятия его произведений, писатель продолжает работу над театральными пьесами, работу в театре. А 13 февраля 1940 г. в последний раз диктует жене поправки к своему, пожалуй, главному творению – роману «Мастер и Маргарита». 10 марта 1940 г. Михаил Булгаков скончался.

Четвертый ведущий :

Из воспоминаний Е. Гаврилович: «Мы долго жили с М. А. Булгаковым рядом, в Национальном переулке. Долгое время я жил бок о бок с крупнейшим писателем, но не замечал этого. Встречаясь с Булгаковым на нашем общем балконе и глядя на крыши сараев со скудной листвой в перспективе, мы обсуждали с ним новости, сплетни, пользу пеших прогулок, лекарства почек, разводы, измены и свадьбы. И только однажды я спросил его о том, что он пишет. Всего один раз (…). Мы слышали из нашей квартиры, как он умирал. Тревожные голоса, вскрики, плач. Поздним вечером с балкона была видна зеленая лампа, покрытая шалью, и люди, бессонно и скорбно озаренные ею. Потом однажды, как это бывает всегда, вдруг страшный, бессильный, пронзительный женский вопль. И вынос тела по стертым, узким, надстроечным ступенькам.

Прошли годы (…). Вышел в свет роман „Мастер и Маргарита“. Я прочитал его. И изумился этой работе (…). И с этим-то человеком я говорил о свадьбах и о погоде! (…) Я читал эту странную прозу, сраженный тем, что жил рядом с этим, слышал обеды, ужины, домашний хор дня, но не слышал главного и неслышного. И я вспомнил тот единственный раз, близко к его кончине, когда наряду с разговором о свадьбах, уличенных или, напротив, отмеченных, я спросил Булгакова и о том, что он пишет сейчас. „Пишу кое-что, – сказал он, устремив взор с балкона к сараям. – Так, вещичку“».

Первый ведущий :

«Вещичка» появилась в журнале «Москва» лишь в 1966 г. и сразу поставила перед критиками сложную задачу – нужно было оценить нечто небывалое, не имеющее аналогов в современной литературе. Роман «Мастер и Маргарита» справедливо можно назвать и нравственно-философским, и сатирическим и фантастическим, и любовно-лирическим. Все это совместилось в романе, как совместилось и время – прошлое и настоящее, неразрывно чудесное и реальное. Реальные герои взаимосвязаны с «потусторонними», причем последние появляются в романе с целью доказать непознаваемость, зыбкость мира. Воланд и его свита не столько выступают в роли искусителей, сколько пытаются восстановить некую справедливость. Действительно, герои романа, которые столкнулись с Воландом и его дьявольской компанией, получили именно то, что заслужили. Мастеру дан покой, «вечный дом». Он не заслужил «света», но при помощи дьявольской силы ощущает особенной, недоступной в реальной жизни полнотой свободу.

Сцена из романа М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита».

Воланд :

– О трижды романтический мастер, неужто вы не хотите днем гулять со своею подругой под вишнями, которые начинают зацветать, а вечером слушать музыку Шуберта? Неужели же вам не будет приятно писать при свечах гусиным пером? Туда, туда! Там ждет уже вас дом и старый слуга, свечи уже горят, а скоро они потухнут, потому что вы немедленно встретите рассвет. По этой дороге, мастер, по этой! (Уходя) Прощайте! Мне пора.

Мастер и Маргарита (вместе):

– Прощайте!

(Свечи гаснут, на сцену падает слабый свет, имитирующий рассвет, либо медленно опускается луч прожектора, имитирующий луч солнца. Мастер и Маргарита медленно идут по направлению к свету. Звучит Шуберт.)

Маргарита :

– Слушай беззвучие, слушай и наслаждайся тем, чего тебе не давали в жизни, – тишиной. Смотри, вон впереди твой вечный дом, который тебе дали в награду.

Я уже вижу венецианское окно и вьющийся виноград, он подымается к самой крыше. Вот твой дом, вот твой вечный дом. Я знаю, что вечером к тебе придут те, кого ты любишь, кем ты интересуешься, и кто тебя не встревожит. Они будут тебе играть, они будут петь тебе, ты увидишь, какой свет в комнате, когда горят свечи. Ты будешь засыпать, надевши свой засаленный и вечный колпак, ты будешь засыпать с улыбкой на губах. Сон укрепит тебя, ты станешь рассуждать мудро. А прогнать меня ты уже не сумеешь. Беречь твой сон буду я.

(Уходят, музыка выключается)

Учитель :

Предлагаем вам участвовать в викторине по творчеству М. А. Булгакова.

ВОПРОСЫ ВИКТОРИНЫ

1. Назовите псевдонимы, которыми М. А. Булгаков подписывал свои произведения.

2. Чьи слова использовал М. А. Булгаков в качестве эпиграфа к роману «Белая гвардия»?

3. Какие звезды – символы любви и войны – упоминаются в начале и в конце романа «Белая гвардия»?

4. «Потеряв одного из преследуемых, Иван сосредоточил свое внимание на коте и видел, как этот странный кот подошел к подножке моторного вагона „А“, стоящего на остановке, нагло отсадил взвизгнувшую женщину, уцепился за поручень и даже сделал попытку всучить кондукторше: через открытое по случаю духоты окно».

Какую монету пытался всучить кот кондукторше, какого она достоинства?

5. «Василий Степанович всунул голову в то окошечко, над которым было написано „Прием сумм“, – поздоровался с каким-то незнакомым ему служащим и вежливо попросил приходный ордерок.

– А вам зачем? – спросил служащий в окошечке.

Бухгалтер изумился.

– Хочу сдать сумму. Я из Варьете.

– Одну минутку, – ответил служащий и мгновенно закрыл сеткой дырку в стекле. „Странно!“ – подумал бухгалтер. Изумление его было совершенно естественно. Впервые в жизни он встретился с таким обстоятельством. Всем известно, как трудно получить деньги; к этому всегда могут найтись препятствия. Но в тридцатилетней практике бухгалтера не было случая, чтобы кто-нибудь, будь то юридическое или частное лицо, затруднялся принять деньги.

Но наконец сеточка отодвинулась, и бухгалтер опять прильнул к окошечку.

– А у вас много ли? – спросил служащий.

– Двадцать одна тысяча семьсот одиннадцать рублей.

– Ого! – Почему-то иронически ответил служащий и протянул бухгалтеру зеленый листок.

Хорошо зная форму, бухгалтер мигом заполнил его и начал развязывать веревочку на пакете. Когда он распаковал свой груз, в глазах у него зарябило, он что-то промычал болезненно. Перед глазами его замелькали иностранные деньги. Тут были пачки: …».

Какую валюту и каких государств пытался сдать в финзрелищный сектор бухгалтер театра варьете?

6. «В таком случае следующим номером нашей программы – известный драматический талант артист Куролесов Савва Потапович, специально приглашенный, исполнит отрывки из …

Обещанный Куролесов не замедлил появиться на сцене и оказался рослым и мясистым бритым мужчиной во фраке и белом галстуке. Без всяких предисловий он скроил мрачное лицо, сдвинул брови и заговорил ненатуральным голосом, косясь на золотой колокольчик».

Какое произведение, какого автора читает актер в театре во сне председателя жилтоварищества дома N 302-бис? Как звали председателя жилтоварищества и на какой улице располагался дом 302-бис?

7. Какая геометрическая фигура изображена на крышке портсигара Воланда и что она символизирует?

8. Что больше всего в жизни ненавидел Понтий Пилат, какая болезнь у него от этого разыгрывалась и как эта болезнь называется сейчас?

9. «Петь решили в обеденном перерыве, так как все остальное время было занято Лермонтовым и шашками. Заведующий, чтобы подать пример, объявил, что у него тенор, и далее все пошло, как в скверном сне. Клетчатый специалист—хормейстер проорал:

– До-ми-соль-до! – Вытащил наиболее застенчивых из-за шкафов, где они пытались спастись от пения, Косарчуку сказал, что у того абсолютный слух, заныл, заскулил, просил уважить старого регента-певуна, стукал камертоном по пальцам, умоляя грянуть: …»

Какую песню умолял грянуть Коровьев? Кто был автором слов этой песни?

10. «Маргарита летела беззвучно, очень медленно и невысоко, примерно на уровне второго этажа: Но и при медленном лете она плечом ударилась о какой-то освещенный диск, на котором была нарисована стрела. Это рассердило Маргариту. Она осадила послушную щетку, отлетела в сторону, а потом, бросившись на диск внезапно, концом щетки разбила его вдребезги. Посыпались с грохотом осколки, прохожие шарахнулись, где-то засвистели, а Маргарита, совершив этот ненужный поступок, расхохоталась: Под Маргаритой плыли крыши троллейбусов, автобусов и легковых машин, а по тротуарам, как казалось сверху Маргарите, плыли реки кепок: Она: поднялась повыше, к четвертым этажам, и мимо ослепительно сияющих трубок на угловом здании театра поплыла в узкий переулок с высокими домами».

Мимо здания какого театра пролетала Маргарита и как называется переулок, в котором находился дом Драмлита? Какие пьесы Булгакова шли в этом театре?

11. Где был зарезан Иуда из Кириафа и какие евангельские события связаны с этим местом?

12. Какие названия носил в ранних редакциях роман «Мастер и Маргарита»?

Учитель :

Булгакову, жившему и писавшему в те страшные годы, удалось избежать тюрем, лагерей в отличие от других писателей. Но жизнь его нельзя назвать легкой. Больной, затравленный, он тем не менее не пошел против самого себя, не примеривал личины революционного писателя. Л. Е. Белозерская, его вторая жена, вспоминала о том, что Михаил Афанасьевич любил повторять одну фразу: «Главное – никогда не терять достоинства». Пожалуй, именно эта фраза и выражала жизненное кредо Михаила Булгакова.

ОТВЕТЫ НА ВОПРОСЫ ВИКТОРИНЫ:

1. М. Булл, М. Б., Герасим Петрович Ухов, Г. П. Ухов, Ф. С-ов, Михаил Б., М. Олл-Райт, Эм., Ваш М. Б., М., Михаил, Тускарора, Эмма Б., Незнакомец.

2. Отрывок из «Капитанской дочки» А. С. Пушкина и отрывок из Апокалипсиса.

3. Венера и Марс.

4. Кот пытался «всучить» кондукторше гривенник, т. е монету достоинством в 10 копеек.

5. Канадских долларов, английских фунтов, латвийских лат, эстонских крон.

6. Монолог Барона из трагедии А. С. Пушкина «Скупой рыцарь». Председателя жилтоварищества звали Н. И. Босой, дом N 302-бис на Садовой улице.

7. В христианской символике треугольник означает всевидящее око; также может обозначать Божественную Троицу.

8. Запах розового масла, от него разыгрывался приступ гемикрании (сейчас – мигрени).

9. Сотрудники филиала Комиссии зрелищ и увеселений облегченного типа поют народную песню «Славное море, священный Байкал…», являющуюся фольклорной переработкой песни, слова которой написал Д. П. Давыдов.

10. Маргарита пролетала мимо здания театра им. Вахтангова, расположенного на углу Арбата и Б. Николопесковского переулка. В этом театре была поставлена комедия Булгакова «Зойкина квартира».

11. Убийство Иуды из Кириафа происходит в Гефсиманском саду, где согласно Евангелию Иисус, оставив спящих учеников и, уединившись, обратился к отцу с молитвой о миновании его чаши сей.

12. В ранних редакциях роман носил следующие названия: «Консультант с копытом», «Великий канцлер», «Подкова иностранца», «Сатана», «Вот и я», «Шляпа с пером», «Черный богослов», «Он появился», «Князь тьмы», «Пришествие», «Черный маг» и др.

20. «Мы жили судьбами других…» (Бардовская песня)

ЦЕЛИ:

1) расширение знаний учащихся об авторской песне; ознакомление с ее истоками, с тематикой творчества наиболее известных бардов России;

2) развитие любви к жанру авторской песни;

3) воспитание чувства ответственности, товарищества и патриотизма.

ОФОРМЛЕНИЕ ВЕЧЕРА

1. Первая часть: полумрак, луч прожектора выхватывает стоящих на сцене людей.

2. Вторая часть: на сцене стоит стул с прислоненной к нему гитарой, на одной из кулис – фотографии, портреты поэтов-бардов, на другую кулису можно проецировать фотографии.

3. Третья часть: имитация костра.

Музыкальное оформление: аудио или грамзаписи бардовских песен (В. Высоцкого, Б. Окуджавы, Ю. Визбора, С. Никитина, С. Городницкого).

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

1) 9 друидов;

2) первый ведущий;

3) второй ведущий;

4) третий ведущий;

5) мальчик;

6) девочка;

7) 5 студентов-туристов;

8) чтецы.

ХОД ВЕЧЕРА

(На сцену один за другим выходят ребята, изображающие друидов. Они одеты в белые и голубые одежды, из украшений – браслеты, цепочки. Одежда ученика, изображающего верховного жреца, более «богатая»; в его руках скипетр, на голове – венок. Они разбиваются на 3 группы. Верховный жрец – впереди центральной группы)

Первый друид (из первой группы):

Мы – корпорация друидов. Мы объединили Галлию и Британские острова религиозно-национальной связью. Мы – тесно замкнутое общество. Члены нашего общества освобождены от всех общественных повинностей, от налогов и военной службы. Среди нас не только служители и проповедники священного вероучения, знатоки угодных богам священных обрядов, но также и законоведы, судьи и врачи. Мы представители всей духовной культуры народа и пользуемся величайшим почетом.

Второй друид (из третьей группы):

Стать членом общины совсем не просто. Те, кого приняли в братство, ведут тихую и уединенную жизнь и обучаются всем премудростям друидов. Обучение длится иногда очень долго. Мы постигаем жреческое искусство письма, врачевание, арифметику, астрономию, учение о стихийных божествах.

Третий друид (верховный жрец из центральной группы):

Я – верховный жрец. Символами моей власти являются скипетр и дубовый венок. Моя община делится на 3 разряда: это – эвбаги, это – барды, это – сенани (или дризиды). Дризиды выполняют функцию жрецов, они – хранители мудрости, а также руководят судебными разбирательствами и государственными делами. Эвбаги заведуют священными обрядами и выполняют весь церемониал заклинаний, прорицаний, толкования примет и другого волшебства.

И, наконец, барды. Они сопровождают войска во время походов, своими песнями поднимая их воинственный дух, поддерживают в сердцах народа воспоминания о славном прошлом, о древних народных преданиях.

Первый друид (из первой группы):

Однако с установлением христианской веры поэзия бардов начала меняться: национальные вероучения и новая вера смешались в их песнях. Среди величайших художественных произведений этой кельтско-христианской поэзии можно особо выделить саги о короле Артуре и его рыцарях Круглого стола, связанные с мифом о святом Граале, легенды о Мерлине, о Тристане и Изольде.

В пылу последней битвы бриттов с англичанами еще раз мощно прозвучала песнь барда, и потрясающими звуками ее Груффуд аб Ир Инад Ках проводил в могилу последнего властителя валлийского Левелина, смерть которого во время битвы при Буельте положила конец национальной жизни его народа.

Второй друид (из третьей группы):

В 940 г. были записаны статусы и особые права союза бардов, а в 1078 г. он был реформирован и получил многочисленные привилегии.

Третий друид (верховный жрец из центральной группы):

Под владычеством кимров в Уэльсе, со времени завоевания страны Эдуардом I, барды подверглись жестким гонениям, но все же сумели сохранить свое политическое и общественное значение вплоть до эпохи королевы Елизаветы.

Первый друид (из первой группы):

В Ирландии барды распались по роду занятий на 3 главных разряда: фимдов, ораторов и герольдов в совете князей, певцов в битве и во время богослужения; брейтгемгеймов, которые в известных случаях творили суд; сенайшедов – историков и генеалогов знатных родов.

Второй друид (из третьей группы):

После завоевания Ирландии Генрихом II (1154–1189) прославленный союз бардов стал распадаться и был окончательно уничтожен битвой на реке Байне (1690 г.).

Третий друид (верховный жрец из центральной группы):

В Шотландии союз бардов принял такие же формы, что и в Ирландии. После 1748 г. сословие певцов навсегда прекратило свое существование.

(Ребята расходятся)

Первый ведущий :

Сословие певцов-бардов исчезло очень давно. Но видимо, не зря все лучшие традиции человечество передает из века в век – авторская песня не перестала существовать и в наше время, более того, получила огромное развитие.

В России начиная с 1960-х гг. авторская песня становится любимым и популярным жанром среди людей разного поколения. В то время бардовские песни пели потихоньку на кухнях, в компаниях единомышленников. Печатать в сборниках и исполнять открыто на сценах такие песни не могли, ведь они родились из стремления к правде, возникли как естественное продолжение откровенных неформальных разговоров между людьми.

Второй ведущий :

Властитель чувств уже нескольких поколений поэт-бард Булат Окуджава пишет в 1975 г. «Письмо к маме». Строки эти продиктованы обидой за репрессированных родителей и пониманием преступности сталинского режима.

Первый чтец (стихотворение «Письмо к маме»):

Ты сидишь на нарах посреди Москвы.

Голова кружится от слепой тоски.

На окне – намордник, воля – за стеной,

Ниточка порвалась меж тобой и мной.

За железной дверью топчется солдат:

Прости его мама, он не виноват,

Он себе на душу греха не берет —

Он не за себя ведь – он за весь народ.

Следователь юный машет кулаком.

Ему так привычно звать тебя врагом.

За свою работу рад он попотеть:

Или ему тоже в камере сидеть?

В голове убогой – трехэтажный мат:

Прости его, мама, он не виноват,

Он себе на душу греха не берет —

Он не за себя – он за весь народ.

<…>

Вождь укрылся в башне у Москвы-реки.

У него от страха паралич руки.

Он не доверяет больше никому,

Словно сам построил для себя тюрьму.

Все ему подвластно, да опять не рад:

Прости его, мама, он не виноват,

Он себе на душу греха не берет —

Он не за себя ведь – он за весь народ.

Третий ведущий :

Бардовская песня не только доносит до людей правду политическую. Когда в душах людей дефицит правды, искренности, открытости, авторская песня, как барометр, реагирует мгновенно. Человек нуждался и нуждается в очищении. От лжи, от двоедушия, которое, как радиация, въедается в кости и не выводится из организма. Об этом пел В. Высоцкий, и его песни – противоядие от лжи, барьер против лицемерия.

(Звучит запись песни В. Высоцкого «Я не люблю…»)

Первый ведущий :

Бард – не тот, кто просто сочиняет стихи и исполняет их под гитару. Бард – поэт в высоком средневековом смысле, он воспевает подвиг и любовь. Дух народа и душу народа: Поэтому, бардовская песня часто рассказывает о войне, о людях, находящихся в экстремальных ситуациях, на грани жизни и смерти, когда человек раскрывается и о нем можно судить, стоит ли брать его «в разведку».

Владимир Высоцкий, человек, которому воевать не довелось, написал немало песен о войне и каждый свой концерт начинал или заканчивал песней «Братская могила». Б. Окуджава ушел на фронт добровольцем, будучи совсем юным. И с того времени тема войны осталась главной в его творчестве.

Второй ведущий :

Есть в Киеве школа, где на стене класса висит портрет, вернее, обычная фотография из выпускного альбома. На ней – мальчишка, выпускник этой школы, погибший на войне в Афганистане. Под его фотографией – обжигающие слова, строки из песни В. Высоцкого: «Тот же лес, тот же воздух и та же вода, только он не вернулся из боя…» Авторская песня последних десятилетий тревожит наши души рассказами о Чеченской войне, о мальчишках-солдатах, которые «уходят в бой».

(Звучит песня О. Митяева «В осеннем парке»)

Третий ведущий :

Бардовская песня не только несла людям правду, поднимала глобальные проблемы, но и рассказывала о том, что находится рядом, об обыденном. Поэзия бардов разнообразна – это лирика, сатира, сказка, баллада. Песни серьезные, смешные, трагичные, песни-спектакли, песни-репортажи, пародии, стилизации, частушки. Бардовские песни нередко исполнялись от лица людей разных профессий, национальностей и т. д.

Предмет изображения всегда показан точно, верно схвачена суть проблемы, несмотря на то что авторы углублялись в чужие для них сферы.

(Звучат, сменяя друг друга куплеты из песен В. Высоцкого «Кругом пятьсот», Ю. Визбора «Маленький радист», С. Городницкого «Песня полярных летчиков»)

Первый ведущий :

Бардовская песня – о людях и для людей. Многие из поэтов – бардов были своими людьми в среде спортсменов, альпинистов, космонавтов.

Третий ведущий :

Газета «Менестрель», 1980 г.: «В среду 9 января у нас были гости. В этот день в Клуб приехал летчик-космонавт СССР Герой Советского Союза А. Иванченков… Пришли и наши уважаемые „космические“ авторы – Ю. Визбор, песня которого „Лыжи у печки стоят…“ первой прозвучала в космосе, и С. Никитин, участвовавший в сеансах связи с экипажем орбитальной станции „Салют“ во время 140-дневного пребывания А. Иванченкова и В. Коваленко на орбите».

(Звучит песня Ю. Визбора «Лыжи у печки стоят…»)

Первый ведущий :

Авторские песни часто остроумно-иронические, но ирония направлена на советскую обыденность, выражалось это все так называемым эзоповым языком. Песня В. Высоцкого «Марафон», например, высмеивает прочную традицию «выжимания» достижений, причем не только спортивных:

Второй чтец (стихотворение «Марафон»):

Друг гвинеец так и прет —

Все больше отставание, —

Ну, я надеюсь, что придет

Второе мне дыхание.

Третье я за ним ищу,

Четвертое дыхание, —

Ну, я на пятом сокращу

С гвинейцем расстоянье!

Второй ведущий :

Юрий Визбор написал песню «Рассказ технолога Петухова о своей встрече с делегатом форума», в которой он иронизировал по поводу того, что в той или иной сфере СССР «впереди планеты всей».

Из-за этой песни Ю. Визбор резко замедлил свой служебный рост в Гостелерадио СССР. Строфу, которая ходила по стране в чужом исполнении на магнитофонных пленках, усекли до последней строчки и безоговорочно приписали В. Высоцкому, так как В. Высоцкий легче вязался с разоблачительным пафосом.

(Звучит отрывок из песни):

Сижу я как-то, братцы, с африканцем,

А он, представьте, мне и говорит:

В России, дескать, холодно купаться,

Поэтому здесь неприглядный вид.

Зато, говорю, мы делаем ракеты

И перекрыли Енисей,

А также в области балета

Мы впереди, говорю, планеты всей,

Мы впереди планеты всей!

Второй ведущий :

Почему же власти были так взбешены? Ю. Визбор перечеркнул национальную гордость и идею страны «Мы делаем ракеты» всего четырьмя буквами «ЗАТО».

Третий ведущий :

Авторская песня высвечивает смешное в человеческих взаимоотношениях, подвергает осмеянию людские пороки: лень, зависть, пьянство, злость, невежество. Высмеивает иногда грубовато, резко, но всегда абсолютно точно. Виктор Берковский в «Песенке о собачке Тябе», например, изображает два мира, параллельных друг другу, – мир людей и мир собак. Интересно, что и положительные, и отрицательные персонажи есть в обоих мирах, но в собачьей жизни деление на черное и белое гораздо четче.

(Звучит «Песенка о собачке Тябе» Виктора Берковского)

Второй ведущий :

Конечно, поэтов-бардов объединяет между собой многое, они имеют немало общих черт: Б. Окуджава бывал на фронте, а В. Высоцкий рос в военное время, Ю. Визбора роднят с В. Высоцким общие темы – война, память, друзья, и общая любовь – горы… Бардовское братство скреплено некоторыми поэтическими пристрастиями: мужественный, сильный лирический герой, склонность к иронии и яростное стремление к свободе. Однако поэтические голоса бардов очень непохожи друг на друга.

Первый ведущий :

Песни Б. Окуджавы удивительно добрые, преисполненные любовью к людям, согревающие и вселяющие надежду на лучшее. Он не предъявляет ни к кому претензий, никого грозно ни обличает, поет о ценностях истинных, по-настоящему важных для человека.

Третий чтец :

Совесть, благородство и достоинство

вот оно, святое наше воинство.

Протяни ему свою ладонь,

за него не страшно и в огонь.

Лик его высок и удивителен.

Посвяти ему свой краткий век

Может, и не станешь победителем,

но зато умрешь как человек.

Третий ведущий :

Барды… Они разные. Б. Окуджава – мудрей и тонкий, А, Галич – трагичный и глубокий, В. Высоцкий – яростный, ироничный. Одинаково любима народом их поэзия, тем не менее по-разному воздействует на слушателя. Мы размышляем о судьбе, о роке, фатуме под окуджавскую «Ваше благородие Госпожа Удача», бродим по любимому В. Высоцким Каретному и ловим коней.

Первый ведущий :

1973 г. Смотр «Лефортово – 73». На сцену выходит Сергей Никитин и, не объявляя названия песни, поет. Зал слушал, затаив дыхание. Это было первое исполнение написанной С. Никитиным на слова Ю. Визбора баллады о Викторе Хаара – чилийском певце и гитаристе. Палачи хунты пытали его, потом расстреляли и мертвого повесили. Вместе с певцом повесили и его гитару…

Когда С. Никитин закончил, началась и долго не смолкала настоящая овация. Это был один из тех моментов, когда искусство обращается к самым высоким, самым главным чувствам человека.

Второй ведущий :

Поэзия бардов это еще и в какой-то степени поэзия туризма. Туристских, геологических песен разными авторами написано великое множество. Их объединяет общая тематика – дальние дороги, новые места и впечатления, расставания, разлуки и встречи. В них – разнообразие поэтических интонаций, чувств, широта взгляда на мир и, конечно, романтика.

(На сцене появляются мальчик и девочка)

Мальчик :

Совсем еще недавно авторская песня не была признана официальными властями. В наше время бардовские песни поют открыто и более того, ежегодно проводится фестиваль авторской песни имени Валерия Грушина.

Девочка :

Валерий Грушин? Это тоже один из поэтов-бардов?

Мальчик :

Нет, это не совсем так. Чтобы понять, что за человек был В. Грушин и почему в честь него назвали фестиваль авторской песни, давай послушаем письмо-рассказ студентов Куйбышевского авиационного института имени академика С. Королева.

(Ребята уходят, на сцене появляются другие участники, изображающие студентов-туристов, они рассаживаются полукругом вокруг импровизированного костра и будто бы пишут письмо).

Первый студент :

«Дорогая редакция, пишет вам группа студентов Куйбышевского авиационного института. В Сибири, на реке Уде, погиб студент нашего института Валерий Грушин. Мы очень хотели бы, чтобы о жизни нашего друга, о его подвиге знали не только в нашем городе».

Второй студент :

«Случилось это в Иркутской области. Группа студентов-туристов долетела до поселка Нерха, откуда начинался их маршрут. Пеший переход и постройка плота для сплава по реке Уде заняли много времени, продукты были на исходе, и туристы спешили добраться поскорее до ближайшего населенного пункта. К вечеру доплыли до метеостанции Хадома. Ее начальник встретил ребят очень доброжелательно, пригласил переночевать у него в доме и дал продуктов на дорогу».

Третий студент :

«На следующее утро начальник станции решил отвезти на моторной лодке в Нерху гостивших у него двух сыновей – Колю и Леню – и племянницу Любу. Течение на реке было очень сильное, вода, налетая на камни, вставала огромным валом. Перегруженная лодка на большой скорости выскочила на этот вал, перевернулась. Люди стали тонуть».

Четвертый студент :

«На берегу находились только жена начальника и Валерка. Не раздумывая, Валерка сбросил с себя штормовку, свитер и прыгнул в воду. Течение все больше сносило людей на камни, где выбраться из воды не было никакой возможности. Он помог девушке доплыть до берега, а затем снова подплыл к лодке, возле которой оставался Леня. Но, видимо, у Валеры не хватило сил, вода была ледяной, а течение очень сильным. Так он погиб».

Первый студент :

«Пять лет мы учились вместе с ним, ходили на лекции, в кино, жили в одном общежитии, узнавали друг друга в туристических походах…

Кто из нас не хочет делать людям добро? Но как часто у нас это не получается, потому что мы слишком долго ищем подходящего случая, момента. Валерка такого момента не ждал. У него все выходило само собой. Валерка мог подарить самую дорогую для него вещь (дорогую – не в денежном смысле), если видел, что она нравится кому-то».

Второй студент :

«Валерка не был наивным романтиком, нам всегда казалось, что жизненный опыт его богаче и глубже нашего. До института он работал на заводе, многое мог и умел – метко стрелять, слесарить, водить автомашину, мотоцикл, знал толк в электроделе, не говоря о нашей специальности – радиоаппаратуре. Когда приходил срок курсовых работ, он брался за самые сложные, зато манившие новизной темы: У него были трезвая голова и горячее сердце».

Пятый студент :

«Валерка очень любил природу – леса, горы, тайгу. За все время, пока мы учились, он ни разу не провел каникулы в городе. Да что каникулы – редкий воскресный день он оставался дома. С весны его палатка уже стояла на том берегу Волги, и мы забирались к нему, и вместе готовились к экзаменам. Где он только ни побывал! Саяны, Алтай, Карпаты, Кольский полуостров, Урал. В большинстве походов он был руководителем группы, нашим капитаном, или, как мы называли его, „кэпом“. В физическом отношении он ничем не выделялся среди нас, тонкий, даже хрупкий, но у него всегда был самый тяжелый рюкзак».

Третий студент :

«Мы никогда не ходили в походы без песен. Их мы поем при любых обстоятельствах, лишь бы была гитара. Валерка очень хорошо пел, и петь вместе с ним было всегда легче и интересней. Он мог передать душу песни, ее особенности и ее характер. В институте у нас все знали трио „Поющие бобры“ – непременного участника вечеров. В него входил Валерка. И когда „Бобры“ выходили на сцену, им приходилось петь до хрипоты».

Четвертый студент :

«Каждый турист стремится привезти из похода какой-нибудь сувенир – его сувениры всегда были самыми интересными. То тувинский нож, подаренный тувинцем из Кунгуртуна, то песня пастухов Алтая, то рог оленя, поднесенный ему скотником в горах Саян. Вот только из последнего похода Валерий не привез сувенира. Он из него не вернулся».

Пятый студент :

«Иногда говорят, что когда теряешь близкого человека, в сердце остается пустое место. Мы думаем, что это не совсем так. Дорогой человек всегда остается в твоем сердце, на месте, которое он занимал по праву друга или любимого. Сколько бы ни прошло времени, сколько бы у нас не появилось новых друзей, среди них мы первым всегда будем считать Валерия Грушина. Студенты Куйбышевского авиационного института им. академика С. П. Королева».

(Студенты расходятся, на сцене вновь появляются мальчик и девочка)

Мальчик :

В 1968 г. друзья Валерия Грушина собирались в центре Жигулевских гор, в Каменной Чаше, в том самом месте, куда любил приходить Валера, чтобы вспомнить песнями своего погибшего товарища. Собралось около 500 человек. Несмотря на проливной дождь (что сразу же стало неизменной приметой Грушинских фестивалей), песни не смолкали всю ночь, те самые песни, которые пелись раньше вместе с Валерой. Это встреча и стала потом называться Первый Грушинский фестиваль, положив начало традиции.

Девочка :

Лауреатами Грушинского фестиваля в разное время становились известные поэты-барды: Олег Митяев, Юрий Кукин, Вадим Егоров, Валерий Боков, Галина Хомчик, Николай Старченков и многие другие.

Мальчик :

Вот так, начиная свой путь из Средневековья, бардовская песня прочно вошла в новый век и заняла свое особое место среди других песенных жанров. Авторская песня – она для жизни. В ней есть то, что может поддержать в трудную минуту, – есть неистощимая сила, непоказная нежность и размах души человеческой.

(Звучит «Баллада о времени» В. Высоцкого)

21. «Поэзия прозы» (Картины родной природы в творчестве К. Г. Паустовского и М. М. Пришвина)

ЦЕЛИ:

1) воспитание патриотизма, любви к природе;

2) расширение знаний о творчестве писателей;

3) развитие эстетического вкуса.

ОФОРМЛЕНИЕ ВЕЧЕРА

Репродукции картин И. И. Левитана: «Осенний день. Сокольники», «Над вечным покоем» и другие; Нестерова: «Видение отроку Варфоломею» и др. Цикл картин о временах года Ромадина.

Выставка рисунков на тему: «Мой родной край», «Любимый цветок» и др.

На доске – репродукции картин художников-пейзажистов. Плакаты с высказываниями М. М. Пришвина: «Чувство природы есть чувство жизни личной, отражаемой в природе»; К. Г. Паустовского: «Чувство природы – одна из основ патриотизма».

Музыкальное оформление : Л. Бетховен. Третья симфония, 2 часть; П. И. Чайковский. Цикла «Времена года», грампластинки: «Звуки природы», «Голоса птиц в природе».

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

1) первый ведущий;

2) второй ведущий;

3) третий ведущий.

ХОД ВЕЧЕРА

Первый ведущий :

Образ природы, пожалуй, во все времена притягивал внимание художников, музыкантов, поэтов, писателей. Явления природы, даже самые простые и обыденные, в искусстве предстают опоэтизированными и одухотворенными.

Мы не устаем удивляться умению живописцев тонко чувствовать состояние природы и выражать созвучные изображаемому человеческие чувства и переживания.

Второй ведущий :

Остановим свое внимание на некоторых картинах.

Давайте вглядимся в картину И. И. Левитана «Осенний день. Сокольники». На ней изображена осень, задумчивая и грустная, изображена обобщенно, в главных, характерных ее моментах. Обозначенные широкими мазками, громадные сосны образуют с обеих сторон две мрачные стены, круто, неудержимо уходящие вглубь, увлекая взгляд туда, где гаснут в холодной дымке последние летние краски – и, по контрасту, бегущие оттуда редкие молодые клены, маленькие, тоненькие, как бы хранящие остатки солнечного тепла и света. И из этого контрастного сопоставления возникает сложное чувство, пропитывающее картину нужной человеку грустью, вызывающее в нем тоску по природе.

(Звучит музыка: Л. Бетховен. Третья симфония. 2 часть)

А вот другой пейзаж И. Левитана «Над вечным покоем». Почти во весь холст – хмурое небо и холодная гладь озера – суровое величие бескрайнего пейзажа с неумолимо надвигающейся грозой. На полотне изображено несколько световых планов. Соединение этих планов и дает ощущение покоя и величия, свойственных природе Средней Руси.

(Звучит музыка: пьеса из «Времен года» П. Чайковского)

Обратим внимание на картину «Видение отроку Варфоломею» художника Нестерова. В чистом, как ключевая вода, воздухе видны каждый листок, каждый скромный венчик полевого цветка, каждая травинка и крошечная девочка-береза. Все это кажется драгоценным. Да так оно и есть. Это зрелище трав, синеглазых рек, взгорий и темных лесов, что как бы прислушиваются к долетающему вполголоса звону, открывает в нас самих такую глубокую любовь к своей родимой земле, что стоит большого труда даже самому спокойному человеку сдерживать невольные слезы.

(Звучит музыка: пьеса из «Времен года» П. Чайковского)

Перейдем к целому циклу картин художника Ромадина. На этих полотнах изображены все времена года: зима, весна, лето, осень. Олицетворением, например, весны, у Ромадина является ветка дерева с пушистыми барашками. На одной из его картин над озером или речным затоном с тихой темной водой цветет одинокая ветла. Она отражается в воде, усыпанная серебряными барашками – мягкими на ощупь и теплыми, похожими на птенцов крошечной птицы. Таких птиц писатель Пришвин называл птичиками. Картина Ромадина с цветущей ветлой – это, по существу, портрет дерева. Эта ветла открывает нам все обаяние русской весны.

(Музыка выключается)

Все нами увиденное – лишь крошечная частичка в череде живописных полотен, передающих красоту природы. Мы убедились в том, что во власти кисти живописца не только донести до нас определенное душевное состояние, но и преподнести нам, зрителям, скромное деревце, травинку или облачко как подлинный шедевр природы.

Первый ведущий :

Такой же властью обладают и художники слова. Поэты также пропускают через себя окружающую действительность и доносят до нас, читателей, мир, увиденный их глазами. Сейчас мы проведем викторину: вы услышите несколько отрывков из стихотворений. Ваша задача – определить, что описывает автор и, конечно, назвать его имя:

1. Сыплет черемуха снегом,

Зелень в цвету и росе.

В поле, склоняясь к побегам,

Ходят грачи к полосе.

(С. Есенин)

Определите как можно точнее время года. По каким приметам вы это узнали?

2. Первая строка этого стихотворения опущена. Именно в ней содержится указание на время суток и время года. Попробуйте восстановить пропущенную строку, прослушав последующие.

…Как на небе звезды рдеют,

Как под сумрачным их светом

Нивы дремлющие зреют…

Усыпительно-безмолвны,

Как блестят в тиши ночной

Золотистые их волны,

Убеленные луной…

(Ф. И. Тютчев: «Тихой ночью, поздним летом»).

3. Кому принадлежат эти строки? Каким образом поэт рисует пейзаж?

Зари багряной полоса

Объемлет ярко небеса.

Блеснули долы, холмы, нивы,

Вершина рощ и волны рек,

Раздался утра шум игривый,

И пробудился человек.

(А. С. Пушкин. Пейзаж создан путем простого перечисления отдельных элементов и признаков)

Однако основной разговор сегодня пойдет о пейзажах русских писателей К. Г. Паустовского и М. М. Пришвина. Окунаясь с головой в мир их книг, мы словно бы слышим шум весенних ручьев, крики птиц, шорох осенних листьев, чувствуем благоухание трав. Стоит лишь задействовать свое воображение, и пейзажи, запечатленные на страницах книг, будто оживают.

(Звучит музыка: «Осенняя песнь» Чайковского)

Первый чтец :

«Осень в этом году стояла сухая и теплая. Березовые рощи долго не желтели. Долго не увядала трава. Только голубеющая дымка (ее зовут в народе „мга“) затягивала плесы на Оке и отдаленные леса. Мга то сгущалась, то бледнела. Тогда проступали, как через матовое стекло, туманные видения вековых ракит на берегах, увядшие пажити и полосы изумрудных озимей. В голове неотвязно звучали стихи Тютчева:

Есть в осени первоначальной

Короткая, но дивная пора

Весь день стоит как бы хрустальный,

И лучезарны вечера…

Пустеет воздух, птиц не слышно боле,

Но далеко еще до первых зимних бурь —

И льется чистая и теплая лазурь

На отдыхающее поле…»

Первый ведущий :

Паустовский доказывает, что каждый новый день не только начинается с неповторимого, в своем роде, уникального рассвета, но и несет что-то новое. Вот так, одно утро принесло писателю осознание того, что наступает осень. И эту перемену подсказал ему свет, излучаемый осенними листьями.

Паустовский много путешествовал по родной земле. Из своих странствий писатель привозил дневники, путевые заметки, зарисовки увиденных мест, а затем включал в свои книги.

Описание природы у Паустовского не только созерцательно. Любуясь пейзажем, писатель часто размышляет об искусстве, о жизни, затрагивает философские вопросы или просто вспоминает услышанные им истории.

(Звучит музыка. Чайковский. Пьеса из цикла «Времена года»)

Чтец :

«Я изъездил почти всю страну, видел много мест, удивительных и сжимающих сердце, но ни одно из них не обладало такой внезапной лирической силой, как Михайловское. Там было тихо и пустынно. В вышине шли облака. Под ними, по зеленым холмам, по озерам, по дорожкам столетнего парка, проходили тени. Только гудение пчел нарушало безмолвие.

Пчелы собирали мед в высокой липовой аллее, где Пушкин встретился с Анной Керн. Липы уже отцветали. На скамейке под липой часто сидела с книгой в руках маленькая веселая старушка. Старинная бирюзовая брошь была приколота к вороту ее блузки. Старушка читала „Города и годы“ Федина. Это была внучка Анны Керн – Аглая Пыжевская, бывшая провинциальная драматическая актриса.

Первый раз я встретил внучку Керн на сыпучем косогоре, где росли когда-то три знаменитых сосны. Их сейчас нет. Еще до революции две сосны сожгла молния, а третью спилил мельник-вор из сельца Зимари.»

<…>

(Музыка выключается)

Первый ведущий :

Паустовский писал: «Я не боюсь признаться, что поэзия сонного летнего дня … была ближе моему сердцу, чем величавая пустынность версальских садов. В тысячный раз пришли на память слова Грибоедова о том, что дым отечества нам сладок и приятен – дым деревень в тишине мягкого зимнего дня или дымок костров, что тянет низко над луговыми озерами». Красота родной природы, родные пейзажи писателю милее всего.

Третий ведущий :

Если бы природа могла чувствовать благодарность к человеку за то, что он проник в ее тайную жизнь и воспел ее красоту, то прежде всего эта благодарность выпала на долю писателя Михаила Михайловича Пришвина.

Среди писателей Пришвин занимает особое место. Его обширные познания в области этнографии, фенологии, биологии, зоологии, астрономии, метеорологии, истории, фольклора, орнитологии, географии, краеведения и других наук вошли в книги. Он написал множество охотничьих рассказов, прекрасных произведений о природе. В его лирических миниатюрах природа наделена всеми особенностями внутреннего мира человека. М. М. Пришвин говорил: «Чтобы понимать природу, надо очень быть близким к человеку, и тогда природа будет зеркалом, потому что человек содержит в себе всю природу».

Второй ведущий :

С ружьем за спиной, на плече – охотничья сумка, в которой блокнот и карандаш – так совершал свои путешествия в таинственную страну под названием «лес» Пришвин. Поспешили и мы вслед за писателем, чтобы услышать его рассказы о природе, чтобы увидеть лесные пейзажи в разное время года.

Седьмой чтец :

«Если хочешь понять душу леса, найди лесной ручей и отправляйся берегом его вверх или вниз.

Я иду берегом своего любимого ручья самой ранней весной. И вот что тут вижу, и слышу, и думаю.

(Включается звук журчащего ручья. Из цикла „Звуки природы“)

Вижу я, как на мелком месте текущая вода встречает преграду в корнях елей, и от этого журчит о корни и распускает пузыри. Рождаясь, эти пузыри быстро мчатся и тут же лопаются, но большая часть их сбивается дальше у нового препятствия в далеко видный белоснежный ком.

А вот большой завал, и вода как бы ропщет, и далеко слышен этот ропот и плеск.

А вот тихий омут с поваленным внутрь его деревом; тут блестящие жучки-вертунки распускают рябь на тихой воде.

(Звук журчащего ручья постепенно стихает)

Вода задевает бутоны новорожденных желтых цветов, и так рождается водяная дрожь от цветов.

Привязал нас к себе ручей, но надо идти дальше. Весна уже в разгаре. Мы выходим на луг».

(Звучит музыка: пьеса из цикла «Времена года». Чайковский)

Чтец :

«Ночь прошла под большой чистой луной, и к утру лег первый мороз. Все было седое, но лужи не замерзли. Когда явилось солнце и разогрело, то деревья и травы обдались такой сильной росой, такими светлящимися узорами глянули из темного леса ветки елей, что на эту отделку не хватило бы алмазов всей нашей земли. Особенно хороша была сверкающая сверху донизу королева-сосна.

И вот черед зимы. Она берет все вокруг в свой снежный плен.

(Музыка меняется)

Дерево своей верхней мутовкой, как ладонью, забирало падающий снег, и такой от этого вырос ком, что вершина березы стала гнуться. В оттепель падал опять снег и прилипал к тому кому, и ветка верхняя с комом согнула аркой все дерево, пока, наконец, не погрузилась в снег на земле и этим не была закреплена до самой весны. Под этой аркой всю зиму проходили звери и изредка люди на лыжах. Рядом гордые ели смотрели сверху на согнутую березу, как смотрели люди, рожденные повелевать, на своих подчиненных».

(Музыка выключается)

Первый ведущий :

Дни и ночи сменяются на земле и уходят, полные своей мимолетной прелести, дни и ночи осени и зимы, весны и лета. Среди забот и трудов, радостей и огорчений мы забываем вереницы этих дней, то синих и глубоких, как небо, по притихших под серым пологом туч, то теплых и туманных, то заполненных шорохом первого снега.

Мы забываем о многом, о чем нельзя забывать. И М. Пришвин в своих книгах как бы перелистывает назад календарь природы и возвращает нас к содержанию каждого прожитого и позабытого дня.

В его взгляде на все земное есть почти детская ясность зрения. Большой поэт почти всегда видит мир глазами ребенка, как будто он видит его действительно в первый раз. Каждая травинка, каждый листок для него – старые знакомы и он видит, подмечает их малейшие изменения, общается, будто с людьми. На страницах книг Пришвина все изображаемое оживает и живет своей разумной жизнью так, как, например, эта ромашка.

Третий ведущий :

К. Г. Паустовский писал о М. Пришвине: «Мы глубоко благодарны Пришвину. Благодарны за радость каждого нового дня, что синеет рассветом и заставляет молодо биться сердце. Пришвинская проза останется навсегда в сердцах наших людей».

К. Паустовскому также принадлежат и другие слова: «Чувство природы – одна из основ патриотизма». Человек любит родную землю, любуется ее красотой, и в такие минуты предстает перед внутренним взором вся неохватная страна с ее постоянной загадкой и зовом синеющих далей. Каждая такая минута прибавляет еще одну крупицу к нашей любви и укрепляет сознание, что мы кровь от крови этой удивительной страны и что наша жизнь вне ее и без нее – невозможна, бессмысленная, ничтожна.

22. «Я не переставала писать стихи…» (Страницы жизни и творчества Анны Ахматовой)

ЦЕЛИ:

1) расширение знаний учащихся о жизни и творчестве А. Ахматовой;

2) развитие любви к поэзии, умения читать стихи;

3) воспитание чувств, патриотизма, мужества на примере судьбы поэта.

ОФОРМЛЕНИЕ

Фотографии А. Ахматовой разных лет, ее портреты, написанные А. Модильяни, другими художниками. Грампластинки: «Анна Ахматова. Стихи и проза. Читает автор», «Страницы русской поэзии»

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

1) первый ведущий;

2) второй ведущий;

3) чтецы.

ХОД ВЕЧЕРА

И лесть, и клевета – какие это крохи

В сравненье с бременем святого ремесла,

Для той, что на ветру под грозами эпохи

Честь наших русских муз так высоко несла.

Н. Раленков.

(эпиграф пишется на доске или на отдельном плакате)

Первый ведущий (фоном звучит «Мелодия» П. И. Чайковского):

От странной лирики, где каждый шаг – секрет,

Где пропасти налево и направо,

Где под ногой, как лист увядший, слава,

По-видимому, мне спасенья нет.

Второй ведущий :

Ей были подвластны все секреты и тайны поэзии. Ей, поэту Анне Ахматовой, обладавшей несравненным поэтическим даром, великим талантом. Став знаменитой в 18 лет, она прожила долгую, трудную жизнь, бескорыстно служа литературе, никогда, даже в самые сложные моменты, не переставая писать стихи, не зная от них спасенья. Вся ее жизнь – восхождение к вершинам творчества, священного ремесла – Поэзии.

Автобиографию Ахматова называла «Коротко о себе». «Я родилась 11 июня 1889 г. под Одессой. Мой отец был в то время отставным инженером-механиком флота. Годовалым ребенком я была перевезена на север – в Царское Село. Там я прожила до 16 лет. Мои первые воспоминания – царские: зеленое сырое великолепие парков, выгон, куда меня водила няня, ипподром, где скакали маленькие пестрые лошадки, старый вокзал и нечто другое».

Первый чтец (стихотворение «Этой ивы листы в девятнадцатом веке увяли»):

Этой ивы листы в девятнадцатом веке увяли,

Чтобы в строчке стиха серебриться свежее стократ.

Одичалые розы пурпурным шиповником стали,

И лицейские гимны все так же задорно звучат.

Полстолетья прошло… Щедро взыскана дивною судьбою,

Я в беспамятстве дней забывала теченье годов, —

И туда не вернусь! Но возьму и за Лету с собою

Очертанья живые моих Царскосельских садов.

Второй чтец (стихотворение «Царскосельская статуя»):

Уже кленовые листы на пруд слетают лебединый,

И окровавлены кусты неспешно зреющей рябины,

И ослепительно стройна, поджав незябнущие ноги,

На камне северном она сидит и смотрит на дороги.

Я чувствовала смутный страх пред этой девушкой воспетой.

Играли на ее плечах лучи скудеющего света.

И как могла простить восторг твоей хвалы влюбленной…

Смотри, ей весело: грустить, такой нарядно обнаженной.

Первый ведущий :

Узнав, что дочь хочет напечатать подборку стихов в журнале, отец потребовал, чтобы она взяла псевдоним и «не позорила славную фамилию» (к профессии литератора в семье относились свысока). Дочь повиновалась, и в русскую литературу вместо Анны Горенко вошла Анна Ахматова.

Сама она так пишет об этом:

«Назвали меня Анной в честь бабушки Анны Егоровны Мотовиловой. Ее мать была чингизидкой, татарской княжной Ахматовой, чью фамилию, не сообразив, что собираюсь быть русским поэтом, я сделала своим литературным именем». Среди предков ее по материнской линии был Ахмат-хан, потомок Чингиза, последний представитель Золотой Орды.

Первые сборники Ахматовой – «Вечер», «Четки», «Белая стая» – принесли ей известность и славу. «Ее вступление в литературу напоминало триумфальное шествие, – писал В. Жирмунский, – она была окружена в эти годы всеобщим поклонением – не только как поэт, но и как прекрасная женщина». Стихи ее первых сборников – о любви, о радости встреч и горечи расставаний, о несбывшихся надеждах. Стихи эти напоминали своей простотой страницы дневника, они волновали читателей тонкостью чувств и глубиной переживаний, они запоминались с лету, их заучивали наизусть.

На выбор учителя: учащиеся читают 3–4 стихотворения из ниже предложенных. Фоном звучат «Грезы любви» Ф. Листа.

Третий чтец (стихотворение «Вечер»):

И как будто по ошибке

Я сказала: «Ты».

Озарила тень улыбки

Милые черты.

От подобных оговорок

Всякий вспыхнет взор…

….

Ласковых сестер.

Четвертый чтец (стихотворение «Я сошла с ума, о мальчик странный»):

Я сошла с ума, о мальчик странный,

В среду, в три часа!

Уколола палец безымянный

Мне звенящая оса.

Я ее нечаянно прижала,

И, казалось, умерла она,

Но конец отравленного жала

Был острей веретена.

О тебе ли я заплачу, странном,

Улыбнется ль мне твое лицо?

Посмотри! На пальце безымянном

Так красиво гладкое кольцо.

Пятый чтец (стихотворение «Сероглазый король»):

Слава тебе, безысходная боль!

Умер вчера сероглазый король.

Вечер осенний был душен и ал,

Муж мой, вернувшись, спокойно сказал:

«Знаешь, с охоты его принесли,

Тело у старого друга нашли.

Жаль королеву. Такой молодой!..

За ночь одну она стала седой».

Трубку свою на камине нашел

И на ночную работу ушел.

Дочку мою я сейчас разбужу,

В серые глазки ее погляжу.

А за окном шелестят тополя:

«Нет на земле твоего короля».

Шестой чтец (стихотворение «Смятение»):

Было душно от жгучего света,

А взгляды его – как лучи.

Я только вздрогнула: этот

Может меня приручить.

Наклонился – он что-то скажет…

От лица отхлынула кровь.

Пусть камнем надгробным ляжет

На жизнь моей любовь.

Седьмой чтец :

Звенела музыка в саду

Таким невыразимым горем

Свежо и остро пахли морем

На блюде устрицы во льду.

Он мне сказал: «Я верный друг!»

И моего коснулся платья.

Как не похожи на объятья

Прикосновенья этих рук.

Так гладят кошек или птиц,

Так на наездниц смотрят стройных…

Лишь смех в глазах его спокойных

Под легким золотом ресниц.

Восьмой чтец (стихотворение «Я научилась просто, мудро жить»):

Я научилась просто, мудро жить,

Смотреть на небо и молиться Богу,

И долго перед вечером

Все души милых на высоких звездах.

Как хорошо, что некого терять

И можно плакать. Царскосельский воздух

Был создан, чтобы песни повторять.

У берега серебряная ива

Касается сентябрьских ясных вод.

Из прошлого восставши, молчаливо

Ко мне навстречу тень моя идет.

Здесь столько лир повешено на ветки,

Но и моей как будто место есть

А этот дождик, солнечный и редкий,

Мне утешенье и благая весть.

Девятый чтец (стихотворение «Зачем вы отравили воду»):

Зачем вы отравили воду

И с грязью мой смешали хлеб?

Зачем последнюю свободу

Вы превращаете в вертеп?

За то, что я не издевалась

Над горькой гибелью друзей?

За то, что я верна осталась

Печальной родине моей?

Пусть так. Без палача и плахи

Поэту на земле не быть.

Нам покаянные рубахи,

Нам со свечой идти и выть.

Второй ведущий :

Сына А. Ахматовой Л. Гумилева арестовывали трижды. Впервые – в 1935 г. Затем – в 1938-м. В перерывах между арестами он успел проявить себя как незаурядный ученый-историк. В 1948, едва освободившись, защитил диссертацию на степень кандидата исторических наук. А в 1949 г. вновь был арестован и осужден на 10 лет лагерей.

Десятый чтец (стихотворение «Ты спроси у моих современниц»):

Ты спроси у моих современниц,

Каторжанок, стопятниц, пленниц,

И тебе порасскажем мы,

Как в беспамятном жили страхе,

Как растили детей для плахи,

Для застенка и для тюрьмы.

И проходят десятилетья,

Пытки, ссылки и казни – петь я

В этом ужасе не могу.

Второй ведущий :

Но и «в этом ужасе» она продолжает писать, создает в 1935–1940 гг. свою гениальную тайную поэму «Реквием». Реквием – католическое богослужение по умершим, а также траурное музыкальное произведение. Ахматовский «Реквием» – молитва и плач о сыне, о муже, о друзьях, о многих и многих людях, не только погибших, но и живых.

(«Реквием». Чтение фрагментов поэмы, фоном звучит «Вокализ» С. Рахманинова.)

Одиннадцатый чтец :

Вместо предисловия.

Посвящение.

Вступление

Двенадцатый чтец :

I

II

IV

V

Тринадцатый чтец :

Приговор.

К смерти.

Эпилог.

Первый ведущий :

Памятника Ахматовой нет в ее любимом городе, который она воспела в стихах:

Четырнадцатый чтец (стихотворение «Летний сад»):

Я к розам хочу, в тот единственный сад,

Где лучшая в мире стоит из оград,

Где статуи помнят меня молодой,

А я их под невскою помню водой.

В душистой тиши между царственных лип

Мне мачт корабельных мерещится скрип.

И лебедь, как прежде, плывет сквозь века,

Любуясь красой своего двойника.

<…>

Там шепчутся белые ночи мои

О чьей-то высокой и тайной любви.

И все перламутром и яшмой горит,

Но света источник таинственно скрыт.

Первый ведущий :

Перед разлукой с Ленинградом она пишет:

Разлучение наше мнимо:

Я с тобою неразлучима,

Тень моя на стенах твоих,

Отражение мое в каналах,

Звук шагов в Эрмитажных залах,

Где со мною мой друг бродил,

И на старом Волковом Поле,

Где могу я рыдать на воле

Над безмолвьем братских могил.

Второй ведущий :

Памятником Ахматовой в ее городе стал Фонтанный дом. Этот дом граф Шереметьев построил для своей возлюбленной, крепостной актрисы Жемчуговой, которая жила здесь, любила, пела для государя, приезжавшего на балы, умерла здесь. Ахматова называла этот дом «Домом Теней». Сама она вошла сюда женой Н. Н. Гумилева, прожила здесь много лет, написала свой «Реквием».

Особенных претензий не имею

Я к этому сиятельному дому,

Но так случилось, что почти всю жизнь

Я прожила под знаменитой кровлей

Фонтанного дворца… Я нищей

В него вошла и нищей выхожу.

Первый ведущий :

В этом доме Ахматову застала война, здесь она жила первые весенние месяцы до эвакуации в сентябре 1941 г.

Ольга Берггольц об Ахматовой: «Я помню ее около старинных кованых ворот на фоне чугунной ограды Фонтанного дома, бывшего Шереметьевского дворца. С лицом, замкнутым в суровости и гневности, с противогазом через плечо, она несла дежурство, как рядовой боец противовоздушной обороны. Она шила мешки для песка, которыми обкладывали траншеи – убежища в саду того же Фонтанного дома, под кленом, воспетым ею в „Поэме без героя“».

Второй ведущий :

В военные годы Ахматова предстала перед Россией как гражданский поэт. Мужество, страдание и сострадание – в ее военных стихах:

Первый чтец (стихотворение «Ветер войны»):

Птицы смерти в зените стоят.

Кто идет выручать Ленинград?

Не шумите вокруг – он дышит,

Он живой еще, он все слышит:

<…>

Мы знаем, что ныне лежит на весах

И что совершается ныне.

Час мужества пробил на наших часах.

И мужество нас не покинет.

Не страшно под пулями мертвыми лечь,

Не горько остаться без крова, —

Но мы сохранили тебя, русская речь,

Великое русское слово.

Свободным и чистым тебя пронесем,

И внукам дадим и от плена спасем

Навеки!

Первый ведущий :

14 августа 1946 г. вышло постановление ЦКВКП (б) о журналах «Звезда» и «Ленинград». А 15 и 16 августа в Ленинграде на собраниях партийного актива и творческой интеллигенции выступил Жданов.

Его доклад – самая настоящая расправа над Ахматовой: «Ее произведения за последнее время появляются в ленинградских журналах в порядке расширенного воспроизводства. Это так же удивительно и противоестественно, как если бы кто-либо сейчас стал переиздавать произведения Мережковского, Иванова, Кузмина, Белого, Гиппиус – всех тех, кого наша передовая общественность и литература всегда считала представителями реакционного мракобесия и ренегатства в политике и искусстве … А. Ахматова является одним из представителей … беднейшего реакционного болота … Тематика Ахматовой насквозь индивидуалистическая. До убожества ограничен диапазон ее позиции – поэзии взбесившейся барыньки, мечущейся между будуаром и моленной … Основное у нее – это любовно-эротические мотивы, переплетенные с мотивами грусти, тоски, смерти, мистики, обреченности … – таков духовный мир Ахматовой<…>… Ахматовская поэзия совершенно далека от народа. Что общего между этой поэзией, интересами нашего мира и государства? Ровным счетом ничего… Что поучительного могут дать произведения Ахматовой нашей молодежи? Ничего, кроме вреда. А между тем Ахматову с большой готовностью печатали то в „Звезде“, то в „Ленинграде“, да еще отдельными сборниками издавали. Это грубая политическая ошибка».

Эту «грубую политическую ошибку» поспешили исправить. Ахматову исключили из Союза писателей, лишили продовольственных карточек, обрекли не просто на бедность, но на нищету. <…>

«Поэт, – говорила она, – это тот, кому ничего нельзя дать и у кого ничего нельзя отнять». Спасали ее друзья. Их было немного, но они были всегда. То, что ей приносили, она никогда не считала милостыней. Потому что, когда кому-то было плохо, она брала очередной свой портрет работы Модильяни, продавала и спешила на помощь.

Много лет ее не печатали, в течение 40 лет не вышел ни один ее авторский сборник. Но в углу ее комнаты всегда стоял потертый чемодан, набитый стихами и набросками. Какие же строки накапливала ее душа в такой обстановке?

На выбор учителя: учащиеся читают 3–4 стихотворения из ниже предложенных

Второй чтец (стихотворение «О, знала ль я, когда в одежде белой»):

О, знала ль я, когда в одежде белой

Входила Муза в тесный мой приют,

Что к лире, навсегда окаменелой,

Мои живые руки припадут.

О, знала ль я, когда неслась, играя,

Моей любви последняя гроза,

Что лучшему из юношей, рыдая,

Закрою я огромные глаза.

О, знала ль я, когда, томясь успехом,

Я искушала дивную судьбу,

Что скоро люди беспощадным смехом

Ответят на предсмертную мольбу.

Третий чтец (стихотворение «Стансы»):

Стрелецкая луна. Замоскворечье. Ночь.

Как крестный ход идут часы Страстной недели.

Мне снится страшный сон. Неужто в самом деле

Никто, никто, никто не может мне помочь?

В Кремле не надо жить. Преображенец прав.

Здесь древней ярости еще кишат микробы:

Бориса дикий страх, и всех Иванов злобы,

И Самозванца, спесь – взамен народных прав.

Четвертый чтец (стихотворение «Не с лирою влюбленного…»):

Не с лирою влюбленного

Иду прельщать народ —

Трещотка прокаженного

В моей руке поет.

Успеете наахаться,

И воя, и кляня.

Я научу шарахаться

Всех «смелых» от меня.

Я не искала прибыли

И славы не ждала,

Я под крылом у гибели

Все тридцать лет жила.

Пятый чтец :

Это и не старо, и не ново,

Ничего нет сказочного тут.

Как Отрепьева и Пугачева,

Так меня тринадцать лет клянут.

Неуклонно, тупо и жестоко

И неодолимо, как гранит,

От Либавы до Владивостока

Грозная анафема гудит.

Шестой чтец (стихотворение «Ночное посещение»):

Все ушли, и никто не вернулся,

Только, верный обету любви,

Мой последний, лишь ты оглянулся,

Чтоб увидеть все небо в крови.

Дом был проклят, и проклято дело,

И глаза я поднять не посмела

Перед страшной судьбою своей.

Седьмой чтец :

Осквернили пречистое слово,

Растоптали священный глагол,

Чтоб с сиделками тридцать седьмого

Мыла я окровавленный пол.

Разлучили с единственным сыном,

В казематах пытали друзей,

Окружили невидимым тыном

Крепко слаженной слепки своей.

Наградили меня немотою,

На весь мир окаянно кляня,

Окормили меня клеветою,

Опоили отравой меня.

И, до самого края доведши,

Почему-то оставили там.

Любо мне, городской сумасшедшей,

По предсмертным бродить площадям.

Восьмой чтец (стихотворение «Подражание Кафке»):

Другие уводят любимых, —

Я с завистью вслед не гляжу.

Одна на скамье подсудимых

Я скоро полвека сижу…

Я глохну от зычных проклятий,

Я ватник сносила дотла.

Неужто я всех виноватей

На этой планете была?

Девятый чтец (стихотворение «Надпись на книге»):

Из-под каких развалин говорю,

Из-под какого я кричу обвала,

Как в негашеной извести горю

Под сводами зловонного подвала.

Я притворюсь беззвучною зимой

И вечные навек захлопну двери.

И все-таки узнают голос мой.

И все-таки ему опять поверят.

Второй ведущий :

А сейчас мы услышим голос Анны Андреевны. Голос, необыкновенно глубокий и торжественный, в котором звучат мудрость, спокойствие и пророческая вера. Вот как об особенностях авторского чтения Ахматовой писала ее современница, поэтесса Елизавета Стюарт:

О, этот голос, низкий и глубокий,

Жизнь сердца, переплавленная в строки,

А черный диск распят на радиоле,

Идет по кругу острая игла.

А в голосе ни жалобы, ни боли,

Высок полет державного орла.

(Звучит стихотворение «Родная земля» в исполнении Ахматовой. Грампластинка «Анна Ахматова. Стихи и проза. Читает автор»)

В заветных ладошках не носили на груди,

О ней стихи навзрыд не сочиняли,

Наш горький сон она не бередит,

Не кажется обетованным раем,

Не делаем ее в душе своей

Предметом купли и продажи,

Хворая, бедствуя, немотствуя на ней,

О ней не вспоминаем даже.

Да, для нас это грязь на калошах,

Да, для нас это хруст на зубах,

И мы мелем, и месим, и крошим

Тот ни в чем не замешанный прах.

Но ложимся в нее и становимся ею,

Оттого и зовем так свободно – своею.

Первый ведущий :

Из автобиографии: «Я не переставала писать стихи. Для меня в них – связь моя со временем, с новой жизнью моего народа. Когда я писала их, я жила теми ритмами, которые звучали в героической истории моей страны. Я счастлива, что жила в эти годы и видела события, которым не было равных».

Десятый чтец (стихотворение «Так не зря мы вместе бедовали»):

Так не зря мы вместе бедовали

Даже без надежды раз вздохнуть, —

Присягнули – проголосовали

И спокойно продолжали путь.

Не за то, что чистой я осталась,

Словно перед Господом свеча,

Вместе с вами я в ногах валялась

У кровати куклы-палача.

Нет! И не под чуждым небосводом

И не под защитой чуждых крыл —

Я была тогда с моим народом

Там, где мой народ, к несчастью, был.

Второй ведущий :

Как каждый большой поэт, Ахматова неоднократно обращалась к теме творчества. Уже в ранней лирике дело поэта осмысливается как подвижничество, как поручение, дарованное небесами вместе с талантом, как жизненный подвиг:

Одиннадцатый чтец (стихотворение «Нам свежесть слов и чувства простоту»):

Нам свежесть слов и чувства простоту

Терять не то ль, что живописцу – зренье

Или актеру – голос и движенье,

А женщине прекрасной – красоту?

Но не пытайся для себя хранить

Тебе дарованное небесами:

Осуждены – и это знаем сами —

Мы расточать, а не копить.

Иди один и исцеляй слепых,

Чтобы узнать в тяжелый час сомненья

Учеников злорадное глумленье

И равнодушие толпы.

Первый ведущий :

В 1936 г. был начат и в течение четверти века создавался цикл «Тайны ремесла» – исповедь о нелегкой жизни поэта, о том, как рождаются стихи:

Двенадцатый чтец (стихотворение «Тайны ремесла»):

Бывает так: какая-то истома;

В ушах не умолкает бой часов;

Вдали раскат стихающего грома.

Неузнанных и пленных голосов

Мне чудятся и жалобы, и стоны,

Сужается какой-то тайный круг,

Но в этой бездне шепотов и звонов

Встает один все победивший звук.

Так вкруг него непоправимо тихо,

Что слышно, как в лесу растет трава,

Как по земле идет с каталкой лихо…

Но вот уже послышались слова

И легких рифм сигнальные звоночки, —

Тогда я начинаю понимать,

И просто продиктованные строчки

Ложатся в белоснежную тетрадь.

(В исполнении Ахматовой звучит стихотворение «Мне ни к чему одические рати». Грампластинка «Страницы русской поэзии»)

Мне ни к чему одические рати

И прелесть элегических затей.

По мне, в стихах все быть должно не кстати,

Не так, как у людей.

Когда б вы знали, из какого сора

Растут стихи, не ведая стыда,

Как желтый одуванчик у забора,

Как лопухи и лебеда.

Сердитый окрик, дегтя запах свежий,

Таинственная плесень на стене…

И стих уже звучит, задорен, нежен,

На радость вам и мне.

Тринадцатый чтец («Последнее стихотворение»):

Одно, словно кем-то встревоженный гром,

С дыханием жизни врывается в дом,

Смеется, у горла трепещет,

И кружится, и рукоплещет.

Другое, в полночной родясь тишине,

Не знаю, откуда крадется ко мне,

Из зеркала смотрит пустого

И что-то бормочет сурово.

А есть и такие: средь белого дня,

Как будто почти что не видя меня,

Струятся по белой бумаге,

Как чистый источник в овраге.

<…>

Второй ведущий :

В последние годы к А. А. Ахматовой пришла слава всемирная. Ей вручается международная литературная премия «Этна-Таормина» в Италии, присваивается звание почетного доктора литературы Оксфордского университета. Она вновь, как и в молодости, побывала в Риме, в Париже, в Англии. На Родине же она все чаще проводит дни и месяцы в больницах, подолгу живет у друзей в Москве или в маленьком дачном домике в Комарове, под Ленинградом, где, не имея даже обычной садовой скамейки, сочиняла стихи, сидя на ступеньках.

Четырнадцатый чтец :

Пусть кто-то еще отдыхает на юге

И нежится в райском саду.

Здесь северно очень – и осень в подруги

Я выбрала в этом году.

Живу, как в чужом, мне приснившемся доме,

Где, может быть, я умерла,

Где странное что-то в вечерней истоме

Хранят для себя зеркала.

<…>

Но я предупреждаю вас,

Что я живу в последний раз.

Ни ласточкой, ни кленом,

Ни тростником и не звездой,

Ни родниковою водой,

Ни колокольным звоном —

Не буду я людей смущать

И сны чужие навещать

Неутомленным стоном.

Первый чтец : (стихотворение Д. Самойлова «Смерть поэта»)

Я не знал в этот вечер в деревне,

Что не стало Анны Андреевны,

Но меня одолела тоска.

Деревянные дудки скворешен

Распевали. И месяц навешен

Был на голые ветки леска.

<…>

Это было предчувствием боли,

Как бывает у птиц и зверей.

В этот вечер ветрами отпето

Было дивное дело поэта.

И мне чудилось пенье и звон.

В этот вечер мне чудилась в лесе

Красота похоронных процессий

И торжественный шум похорон.

<…>

И не ведал я, было ли это

Отпевание времени года

Воспеваньем страны и народа

Или просто кончиной поэта.

<…>

Ведь она за свое воплощенье

В снегиря Царскосельского сада

Десять раз заплатила сполна.

Ведь за это пройти было надо

Все ступени рая и ада,

Чтоб себя превратить в певуна.

<…>

Второй ведущий :

Анна Андреевна Ахматова умерла в марте 1966 г. Гражданская панихида по ней проходила в тесном помещении морга Института Склифосовского безо всякого предварительного оповещения. Из тогдашнего руководства Союза писателей никто не явился. Церемонию открыл, сдерживая слезы, Арсений Тарковский, хорошо говорил Лев Озеров. Потом друзья и ученики увезли прах А. Ахматовой в Ленинград, где она была отпета в храме Николы Морского и похоронена на кладбище в Комарове. Под соснами Комарова она обрела свой последний приют.

Второй чтец (стихотворение «Приморский сонет»):

Здесь все меня переживет,

Все, даже ветхие скворешни

И этот воздух, воздух вешний,

Морской свершивший перелет.

И голос вечности зовет

С неодолимостью нездешней,

И над цветущею черешней

Сиянье легкий месяц льет.

И кажется такой нетрудной,

Белея в чаще изумрудной,

Дорога не скажу куда…

Там средь стволов еще светлее,

И все похоже на аллею

У царскосельского пруда.

Третий чтец (стихотворение Б. Чичибарина «До могилы Ахматовой сердцем дойти нелегко», фоном звучит «Мелодия» К. В. Глюка):

До могилы Ахматовой сердцем дойти нелегко —

Через славу и ложь, стороной то лесной, то овражной,

По наследью дождя, по тропе, ненадежной и влажной,

Где печаль сентябрей собирает в полях молоко.

На могиле Ахматовой надписи нет никакой.

Ты к подножью креста луговые цветы положила,

А лесная земля крестный сон красотой окружила,

Подарила сестре безымянный и светлый покой.

<…>

У могилы Ахматовой скорби расстаться пора

С горбоносой рабой, и, не выдержав горней разлуки,

К ней в бесстрастной любви протянул запоздалые руки

Город черной беды, город Пушкина, город Петра.

Первый ведущий :

Б. Чичибабин. Из воспоминаний об Ахматовой: «Божественная неповторимость личности … подчеркивалась ее потрясающей красотой. От одного взгляда на нее перехватывало дыхание. Высокую, темноволосую, смуглую, стройную и невероятно гибкую, с бледно-зелеными глазами снежного барса, ее в течение полувека рисовали, писали красками, ваяли в гипсе и мраморе, фотографировали многие и многие, начиная с Амедео Модильяни …

Когда ее возраст пересек семидесятилетнюю черту, когда ее черная челка, спускавшаяся на прямые строгие брови, освященная зеленовато-сероватым светом удлиненных глаз, побелела и откинулась на затылок, обнажив прекрасный высокий лоб, когда ее походка стала подчеркнуто степенной, к ней пришла слава, уже основательно верная».

Второй ведущий :

Ржавеет золото и истлевает сталь,

Крошится мрамор. К смерти все готово.

Всего прочнее на земле – печаль

И долговечней – царственное слово.

Первый ведущий :

Запомните ее величественный образ и ее поистине царственное слово, ведь она всегда писала для своего неведомого друга – читателя:

Я – голос ваш, жар вашего дыханья,

Я – отраженье вашего лица.

Напрасных крыл напрасны трепетанья, —

Ведь все равно я с вами до конца.

23. «Вернуться в Россию – стихами…» (Поэзия русской эмиграции)

ЦЕЛИ:

1) расширение знаний учащихся о судьбе и творчестве некоторых поэтов-эмигрантов;

2) развитие интереса к родной литературе и истории своей страны;

3) воспитание чувства любви к родине, патриотизма, гуманности.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

1) первый ведущий;

2) второй ведущий;

3) чтецы.

ХОД ВЕЧЕРА

Нас раскидало, как в море льдины,

Расколошматило, но не разбив.

Культура русская всегда едина,

А лишь испытывается на разрыв.

(Е. Евтушенко)

Полдень. Березовый отсвет покоя.

В небе российские купола.

И облака, будто белые кони,

Мчатся над Сен-Женевьев-де-буа.

(Р. Рождественский)

(эпиграфы пишутся на доске или на отдельном плакате)

Первый ведущий :

К нам возвращаются большие поэты начала и середины XX в. Поэты, имена которых долгие годы были забыты либо вовсе неизвестны. Это новое время требует от истории полноты и правды.

Начало XX в. было для русской поэзии блистательным, поразительно щедрым и разнообразным. За короткий срок засияло множество замечательных поэтических имен: А. Блок, А. Белый, И. Бунин, О. Мандельштам, А. Ахматова, Н. Гумилев, С. Есенин, М. Цветаева, И. Северянин… Символисты, акмеисты, футуристы, имажинисты…

Однако события октября 1917 г. и гражданской войны в России привели к тому, что сотни тысяч наших соотечественников (преимущественно интеллигенция), опасаясь диктатуры пролетариата, власти большевиков и широкого красного террора, покинули Родину через Новороссийск, Одессу, Севастополь, порты Прибалтики, Владивосток, основав русские гнезда в Константинополе, Праге, Белграде, Риге, Харбине, Париже, Берлине, Нью-Йорке.

(Звучит песня Ж. Бичевской «Прощальная»)

Второй ведущий :

В эмиграции оказалось немало поэтов и писателей, представлявших различные направления и течения русской литературы XX в.: А. Аверченко, М. Алданов, Л. Андреев, К. Бальмонт, Г. Иванов, З. Гиппиус, М. Мережковский, Куприн, И. Северянин, А. Толстой, С. Иванов, Г. В. Адамович, Владислав Ходасевич, М. Цветаева, И. Шмелев, М. Замятин, Ремизов, Зайцев, И. Бунин, В. Набоков…

В европейских столицах организуются литературные центры, издательства, выходят многочисленные газеты и журналы: «Возрождение», «Грядущая Россия», «Русская мысль», «Слово», «Геликон». Проходят поэтические вечера, встречи. Но, несмотря на бурную литературную жизнь, русские эмигранты чувствуют здесь себя неуютно. Поэт Г. Иванов говорил: «Все мы, поэты и писатели эмиграции, обречены. Нас убивает отсутствие воздуха. И любви. Невнимание и безразличие».

Из воспоминаний поэтессы И. Одоевцевой («На берегах Сены»): «Я обращаюсь к вам с просьбой о любви к людям, о которых я пишу в этой книге. Все они нуждаются в любви, потому … что задыхались в вольном воздухе чужих стран, им не хватало любви читателей. <…>М. Цветаева в 1923 г. говорила, что из страны, в которой стихи ее были нужны, как хлеб, она попала в страну, где ни ее, ни чьи-либо стихи не нужны. Даже русские люди в эмиграции перестали в них нуждаться. И это делало поэтов, пишущих на русском языке, несчастными».

Потому так много у поэтов-эмигрантов стихов о России, которые мы сегодня и будем слушать, обратившись к части великого духовного наследия, оставленного нам этими людьми, не получившими в награду за это даже клочка родной земли, чтобы навсегда забыться в ней и простить нанесенные обиды.

(Звучит песня Ж. Бичевской «Все теперь против нас»)

Первый чтец : (стихотворение И. Бунина «И цветы, и шмели, и трава, и колосья»):

И цветы, и шмели, и трава, и колосья,

И лазурь, и полуденный зной…

Срок настанет – господь сына блудного спросит:

«Был ли счастлив ты в жизни земной?»

И забуду я все – вспомню только вот эти

Полевые пути меж колосьев и трав —

И от сладостных слез не успею ответить,

К милосердным коленам припав.

Первый ведущий :

Это стихотворение – одно из многочисленных признаний в любви к родной земле, Иван Алексеевич Бунин написал в 1918 г., еще на Родине. А в 1920 г. он покинул Россию. <…> Бунин не принял революции, не признал перемен, происшедших в России, и не примирился с ними. Для него с великой Россией все кончено уже после февраля 1917 г. Он решительно и категорически отверг Временное правительство и его лидеров, видя в них жалкие фигуры, способные привести страну лишь к пропасти. Не приемлет он и большевистское руководство, а свое недолгое пребывание в России после революции назвал окаянными днями. И в разные годы эмиграции он отрицательно отзывался о новом советском строе. Это стало причиной того, что в России Бунина печатали мало, притом с искажениями и сокращениями, а настоящее знакомство русских читателей с его творчеством произошло в конце XX в.

Незаурядный талант Бунина – поэта, прозаика, переводчика – был признан еще в дореволюционной России. <…>В эмиграции он создает шедевры: роман «Жизнь Арсеньева», книгу рассказов о любви «Темные аллеи», философский трактат «Освобождение Толстого». Ему суждено было узнать славу знаменитого писателя, лауреата Нобелевской премии. И он же в горестные дни эмиграции будет вынужден просить помощи у состоятельных знакомых, судьба уготовит ему голод и страдания в Грасе во время оккупации, а затем – тяжелую болезнь и медленное угасание в нужде и гордой бедности.

Это сильно мучило его в последние годы: «У меня душевные зрение и слух так же обострены, как физические, и чувствую я все во сто раз сильнее, чем обыкновенные люди, – и горе, и счастье, и радость, и тоску. Просто иногда выть на луну от тоски готов. И прыгать от счастья. Да, даже и сейчас, на восьмом десятке. Хотя какое же у меня теперь счастье? Конец жизни похож на начало. Нищенская, грустная юность, нищенская, тяжелая старость. Сколько унижения, оскорблений! С протянутой рукой… Подайте великому писателю, Нобелевскому лауреату! Это при моей-то гордости – ведь я нечеловечески, я дьявольски горд, и почести и поклонения принимая всегда как должное. Представляете, каково мне теперь?»

Постоянно темой раздумий и стихов И. А. Бунина была Россия.

Второй чтец (стихотворение «Бедные селенья»):

Моя отчизна; я вернулся к ней,

Усталый от скитаний одиноких,

И понял красоту в ее печали

И счастье в печальной красоте.

Они глумятся над тобою,

Они, о, Родина, корят

Тебя твоею простотою,

Убогим видом черных хат…

Так сын, спокойный и нахальный,

Стыдится матери своей —

Усталой, робкой и печальной

Средь городских его друзей,

Глядит с улыбкой состраданья

На ту, кто сотни верст брела

И для него, ко дню свиданья,

Последний грошик берегла.

Второй ведущий :

Но Россия Бунина – не только в убогих селеньях, заброшенности и нищете, но и в многоцветье весенних степей, алом вечернем небе, прозрачных осенних чащах:

Третий чтец (стихотворение «От праздности и лжи, от суетных забав»):

От праздности и лжи, от суетных забав

Я одинок бежал в поля мои родные,

Я странником вернулся под сень моих дубрав,

Под их навесы вековые.

И, зноем истомлен, я на пути стою

И пью лесных ветров живительную влагу…

О, возврати, мой край, мне молодость мою,

И юных блеск очей, и юную отвагу!

Ты видишь – я красы твоей не позабыл

И, сердцем чист, твой мир благословляю…

Обетованному отеческому краю

Я приношу остаток гордых сил.

Первый ведущий :

«Страшное чувство России» постоянно преследовало поэта. В его дневниках встречаются записи: «Очень хочу домой», «Плакал о России», «Все думаю: если бы дожить, попасть в Россию». Разрыв с Родиной бросает трагический отсвет на произведения Бунина, написанные в эмиграции. Немногочисленные стихи пронизаны чувством одиночества, бездомности, тоски по России:

Четвертый чтец (стихотворение «Канарейка»):

Канарейку из-за моря

Привезли, и вот она

Золотая стала с горя,

Тесной клеткой пленена.

Птицей вольной, изумрудной

Уж не будешь, как ни пой

Про далекий остров чудный

Над трактирною толпой!

У птицы есть гнездо, у зверя есть нора.

Как горько было сердцу молодому,

Когда я уходил с отцовского двора,

Сказать «прости» родному дому!

У зверя есть нора, у птицы есть гнездо.

Как бьется сердце, горестно и громко,

Когда вхожу, крестясь, в чужой, наемный дом

Совсем уж с ветхою котомкой!

Второй ведущий :

Ему так и не пришлось покинуть чужой дом и вернуться в свой, на русскую землю. Возвратилось то, что он написал. И во всех этих произведениях чувствуется дыхание России. Вдали от Родины И. А. Бунин провел почти 34 года. Скончался он в ночь на 8 ноября 1953 г. в Париже, в скромной квартире на улице Жики Оффенбаха. Прах поэта покоится во французской земле, в 50 км от Парижа, на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа. На его могиле – крест белого камня, небольшой цветник. Все открыто солнцу, воздуху, свету. А рядом – могилы Мережковского, З. Гиппиус, Тэффи, В. Соловьева, Зайцева, И. И. Шмелева… Целый пласт русской нации, русской культуры.

Первый ведущий :

В 1913 г. в русской поэзии произошло событие: вышел в свет сборник стихов Игоря Северянина «Громокипящий кубок». Перед изумленной, пресыщенной стихами публикой появился новый поэт с неведомым доселе стихом – певучим, причудливым, необычным. Славе поэта во многом способствовал исполнительский дар: он сам исполнял почти все свои стихи, дав более 400 концертов на родине и за рубежом. Эти поэтические концерты всегда проходили с огромным успехом. Северянин покорял слушателей музыкальностью своих стихов. Его боготворили, книги шли нарасхват. А в 1918 г. на вечере в Политехническом музее в Москве И. Северянин был признан «Королем поэтов».

Пятый чтец (стихотворение «Рескрипт короля»):

Отныне плащ мой фиолетов,

Берета бархат в серебре:

Я избран королем поэтов

На зависть нудной мошкаре.

Меня не любят корифеи —

Им неудобен мой талант:

Им изменили лесофеи

И больше не плетут гирлянд.

Лишь мне восторг и поклоненье

И славы пряный фимиам.

Моим – любовь и песнопенья! —

Недосягаемым стихам.

<…>

В душе порывистых приветов

Неисчислимое число.

Я избран королем поэтов —

Да будет подданным светло!

Второй ведущий :

Зимой 1918 г. Северянин окончательно переселился в Эстонию. Уже несколько лет он проводил там летние месяцы, в поселке Тойла, на берегу Балтийского моря. Маленькая, уютная Тойла, светло-зеленая летом и жемчужно-хмурая зимой, была привычным курортным местом для интеллигенции из Петрограда. Поэт жил здесь относительно спокойный жизнью дачника, ловил рыбу, совершая длинные пешие прогулки к окрестным озерам.

Шестой чтец (стихотворение «Узор по канве»):

По отвесному берегу моря маленькой Эстии,

Вдоль рябины, нагромоздившей горьковатый коралл,

Где поющие девушки нежно взор заневестили,

Чья душа целомудренней, чем березья кора,

По аллее, раскинутой над черной смородиной,

Чем подгорье окустено вплоть до самой воды,

Мы проходим дорогою, что не раз нами пройдена,

И все ищем висячие кружевные сады…

И все строим воздушные невозможные замки

И за синими птицами неустанно бежим,

Между тем как поблизости – ласточки те же самые,

Что и прошлый раз реяли, пеночки и стрижи.

Нет, на птицу на синюю, не похожа ты, ласточка,

На палаццо надземные не похожа изба.

Дай рябины мне кисточку, ненаглядная Эсточка,

Ту, что ветер проказливо и шутя колебал…

Первый ведущий :

Когда Эстония была признана самостоятельным государством, Северянин оказался за пределами родины. Он устанавливает контакты с эстонскими литературными кругами, занимается переводами, выпускает сборники стихов. Совершает путешествия по странам Европы, где выступает со своими поэтоконцертами. Он пишет о серьезном и важном: о смысле жизни, о своей судьбе, о России. Поэт много выстрадал в эти годы, подчас заблуждался и в полной мере постиг истину: хлеб чужбины горек.

Седьмой чтец :

Была у тебя страна,

И был у тебя свой дом,

Где ты со своей семьей

Лелеяли побеги роз…

Но, родины не ценя,

Свой дом не сумев сберечь

И мало любя семью,

Ты все потерял – был день.

Зачем же теперь видна

Во взоре тоска твоем

И в чуждом краю зимой

Ты бродишь и наг и бос?

<…>

Глупец! От твоей тоски

Заморским краям смешно,

И сетовать ты не прав,

Посмешище для людей…

<…>

Еще одна весна. Быть может,

Уже последняя. Ну что ж,

Она постичь душе поможет,

Чем дом покинутый хорош.

Имея свой, не строй другого.

Всегда довольствуйся одним.

Чужих освоить бестолково:

Чужой останется чужим.

От гордого чувства, чуть странного,

Бывает так горько подчас:

Россия построена заново

Другими, не нами, без нас.

<…>

Ты потерял свою Россию.

Противоставил ли стихию

Добра стихии мрачной зла?

Нет? Так умолкни: увела

Тебя судьба не без причины

В края неласковой чужбины.

Что толку охать и тужить —

Россию нужно заслужить!

Второй ведущий :

Последние годы жизни И. Северянина были омрачены творческим и моральным кризисом. Ему приходилось рассылать свои книги по квартирам знакомых и незнакомых людей, предлагать и навязывать их. Новых стихов он почти не писал: «Я слишком ценю поэзию и свое имя, чтобы позволить новым стихам залеживаться в письменном столе. Издателей на настоящие стихи теперь нет. Нет на них и читателя. Я теперь пишу стихи, не записывая их, и потому навсегда забываю». Наступили одиночество и нужда. Но присоединение Эстонии к Советскому Союзу пробудило в сердце поэта надежды на возможность опубликовать на Родине сборник своих избранных стихотворений, мечтая о совершении литературного турне по городам России.

Восьмой чтец :

О России петь – что стремиться в храм

По лесным горам, полевым коврам…

О России петь – что весну встречать,

Что невесту ждать, что утешить мать…

О России петь – что тоску забветь,

Что любовь любить, что бессмертным быть!

Нет, я не беженец, и я не эмигрант, —

Тебе, родительница, русский мой талант,

И вся душа моя, вся мысль моя верна,

Тебе, на жизнь меня обрекшая страна!..

Мне не в чем каяться, Россия, пред тобой:

Не предавал тебя ни мыслью, ни душой,

А если в чуждый край физически ушел,

Давно уж понял я, как то нехорошо …

Страх перед голодом за мать и за семью

Заставил родины меня забыть мою,

<…>

За опрометчивый, неосторожный шаг.

Уже пришиблена навек моя душа.

И уж не поздно ли вернуться по домам,

Когда я сам уже давным-давно не сам,

Когда чужбина доконала мысль мою, —

И как, Россия, я тебе и что спою?

<…>

Первый ведущий :

Мечтам поэта не суждено было сбыться. Болезнь помешала не только осуществить его планы, но даже эвакуироваться из Эстонской ССР, когда началась война.

Игорь Северянин умер в декабре 1941 г. и похоронен на Таллиннском Александро-Невском кладбище. На скромной могильной плите выбиты имя поэта и строки из его стихотворения «Классические розы».

Девятый чтец :

В те времена, когда роились грезы

В сердцах людей, прозрачны и ясны,

Как хороши, как свежи были розы

Моей любви, и славы, и весны!

Прошли лета, и всюду льются слезы…

Нет ни страны, ни тех, кто жил в стране…

Как хороши, как светлы ныне розы

Воспоминаний о минувшем дне!

Но дни идут – уже стихают грозы.

Вернуться в дом, Россия ищет трон…

Как хороши, как светлы будут розы,

Моей страной мне брошенные в гроб!

Второй ведущий :

Акмеист, участник «Цеха поэтов», автор поэтических книг «Отплытие на остров Цитеру», «Горница», «Вереск», «Сады», «Лампада», поэт Георгий Иванов в 1923 г., вскоре после гибели его друга и единомышленника Н. Гумилева, вместе с женой, поэтессой И. Одоевцевой, выезжает в Париж. Лучшей книгой его стихов, вышедшей в эмиграции, стала «Роза». Поэт был активным сотрудником альманаха «Числа». Умер Г. Иванов в 1958 г. в Париже. Но это внешняя канва биографии поэта, даты, между которыми – судьба. Мучительное узнавание себя, трагедия эмиграции – страшное чувство утраты родины. Последние годы он провел в доме для престарелых.

Было все – и тюрьма, и сума.

В обладании полном ума,

В обладании полном таланта,

С распроклятой судьбой эмигранта

Умираю…

Он не отрекся от всего, что любил и для чего жил, – от России, осудив себя на добровольную казнь прошлым и будущим. Его эмигрантские стихи строги и искренни. В них – мужественность последних признаний, огромная мука и сияющая надежда: «Воскреснуть. Вернуться в Россию – стихами…»

Десятый чтец (фоном звучит музыка Ф. Листа «Грезы любви»):

Что-то сбудется, что-то не сбудется…

Переменится все, позабудется…

Но останется эта вот, рыжая

У заборной калитки трава.

…Если плещется где-то Нева,

Если к ней долетают слова —

Это вам говорю из Парижа я

То, что сам понимаю едва.

<…>

Я, что когда-то с Россией простился,

(Ночью навстречу полярной заре)

Не оглянулся, не перекрестился

И не заметил, как вдруг очутился

В этой глухой европейской дыре.

Хоть поскучать бы… Но я не скучаю.

Жизнь потерял, а покой берегу.

Письма от мертвых друзей получаю

И, прочитав, с облегчением жгу.

На голубом предвесеннем снегу.

Бороться против неизбежности

И злой судьбы мне не дано.

О, если б мне немного нежности

И вид на «Царское» в окно,

<…>

Ликование вечной, блаженной весны,

Упоительные соловьиные трели

И магический блеск средиземной луны

Головокружительно мне надоели.

Даже больше того. И совсем я не здесь,

Не на юге, а в северной, царской столице.

Там остался я жить. Настоящий. Я – весь.

Эмигрантская быль мне всего только снится —

И Берлин, И Париж, и постылая Ницца.

…Зимний день. Петербург. С Гумилевым вдвоем,

Вдоль замерзшей Невы, как по берегу Леты,

Мы спокойно, классически просто идем,

Как попарно когда-то ходили поэты.

За столько лет такого маянья

По городам чужой земли

Есть от чего прийти в отчаянье.

И мы в отчаянье пришли.

<…>

Одиннадцатый чтец :

В ветвях олеандровых трель соловья.

Калитка захлопнулась с жалобным стуком.

Луна закатилась за тучи. А я

Кончаю земное хожденье по мукам.

Хожденье по мукам, что видел во сне —

С изгнаньем, любовью к тебе и грехами.

Но я не забыл, что обещано мне

Воскреснуть. Вернуться в Россию – стихами.

Первый ведущий :

В мае 1922 г., в Берлин, недолговечный центр русского зарубежья, приехала Марина Цветаева. Решение ехать за границу она приняла мгновенно и бесповоротно, получив первое за четыре с половиной года разлуки и неизвестности письмо от мужа, Сергея Эфрона, который оказался за границей после разгрома белой армии. <…>Это были годы бедности, тяжкой жизни внешней и напряженной жизни внутренней – работа над стихами, поэмами, трагедиями. Осенью 1925 г. Цветаева с детьми приехала в Париж, где ее семью приютили знакомые, отведя им комнату в тесной квартире, которую снимали. Во Франции Цветаевой суждено было прожить тринадцать с половиной лет. Она заявила о себе быстро и энергично. Ее литературный вечер в одном из парижских клубов принес ей триумф и одновременно зависть и нелюбовь многих из эмигрантских кругов, почувствовавших в ней силу и независимость. И Цветаева сознательно шла на конфликт с не понравившимся ей литературным зарубежьем и никогда не присоединялась ни к одной из литературных группировок.

Во Франции она чувствовала себя ненужной, чужой всюду. Не хватает денег, и она начинает писать прозу («стихи не кормят, кормит проза»). Несколько лет Цветаева пользовалась благотворительными суммами, которые собирали для нее ежемесячно состоятельные дамы.

Муж Цветаевой С. Эфрон все больше тянулся к Советскому Союзу, он становится деятелем «Союза возвращения на Родину», начинает работать на советскую разведку. Стремилась ли сама Цветаева вернуться домой? Конечно, она любила родину, но сама оставалась вне политики, она знала только, что если муж ее вернется в Россию, она последует за ним. Как мучителен для нее этот вопрос, видно по ее письмам и стихам. «Здесь я не нужна, там я невозможна», – пишет она в одном из писем. «Нас родина не позовет», – это из «Стихов к сыну»:

Двенадцатый чтец (стихотворение «Стихи к сыну»):

С фонарем обшарьте

Ведь подлунный свет.

Той страны на карте —

Нет, в пространстве – нет.

Выпита, как с блюдца:

Донышко блестит!

Можно ли вернуться

В дом, который – срыт?

Заново родился!

В новую страну!

Ну-ка, воротися

На спину коню

Сбросившему! (Кости

Целы-то – хотя?)

Эдакому гостю

Булочник – ломтя

Ломаного, плотник —

Гроба не продаст!

Той ее – несчетных

Верст, небесных царств,

Той, где на монетах —

Молодость моя,

Той России – нету.

Как и той меня.

Второй ведущий :

В 1937 г. дочь Цветаевой Ариадна уехала в Москву, исполненная радостных надежд. Скоро в Москву спешно уезжает и Сергей Эфрон. Таким образом, отъезд Цветаевой с сыном был предрешен. Она готовится к отъезду. Состояние ее труднейшее: больше полугода она ничего не писала. «Нет душевного покоя, – сетует она… – Я – страшно одинока. Из всего Парижа только два дома, где я бываю». Главное для нее в это время – надежда на то, что сыну ее на родине будет лучше, чем в эмиграции.

12 июня Марина Цветаева уехала в СССР.

Тринадцатый чтец (фоном звучит Концерт № 3 С. Рахманинова):

О, неподатливый язык!

Чего вы попросту – мужик,

Пойми, первая и до меня:

– Россия, родина моя!

Но и с калужского холма

Мне открывалася она —

Даль – тридевятая земля!

Чужбина, родина моя!

Даль, прирожденная, как боль,

Настолько родина и сталь

Рок, что повсюду, через всю

Даль – всю ее с собой несу!

Даль, отдалившая мне близь,

Даль, говорящая: «Вернись

Домой!» Со всех – до горних звезд —

Меня снимающая мест!

Недаром голубей воды

Я далью обдавала лбы.

Ты! Сей руки своей лишусь, —

Хоть двух! Губами подпишусь

На плахе: распрь моих земля —

Гордыня, родина моя!

Первый ведущий :

Владимир Набоков начал входить в отечественную литературу, культуру лишь спустя 10 лет после смерти, будучи по злой иронии судьбы широко известным всему миру. Судьба талантливого писателя сложилась необычно. Едва начав свой литературный путь, В. Набоков двадцатилетним юношей в 1919 г. оказался вместе с семьей в эмиграции. С детства будущий писатель зная несколько языков, серьезно увлекался этнологией, шахматами, спортом. Но главным его делом была литература: романы, рассказы, переводы, стихи. Он писал на двух языках (русском и английском), виртуозно владея обоими, достиг мирового признания и славы. В. Набоков стал одной из значительных фигур нашей литературы в эмиграции. Уже в 1930-е гг. всеми авторитетными кругами русского зарубежья был признан его небывалый, выдающийся талант. А. Солженицын в 1972 г. писал о нем в письме, направленном в Шведскую Королевскую академию: «Это писатель ослепительного литературного дарования, именно такого, которое мы зовем гениальностью».

Поэзия Набокова известна меньше его прозы и переводов. Но он начинал со стихов и писал их почти до последних дней жизни. Его стихотворения разных лет объединяют тоска по родине, воспоминания о ней («Это было в России, это было в раю …»), мечты о ней, любовь к ней:

Наш дом на чужбине случайной,

Где мирен изгнанника сон,

Как ветром, как морем, как тайной

Россией всегда окружен.

Второй ведущий :

Родина оставила неутихающую боль в душе Набокова («… это русские струны в старой лире болят»).

Всеми своими мыслями, сердцем, умом, духом поэт был постоянно в России. Она была в его памяти страшным смешением радости, страха, горечи потери. Она мучила его снами и видениями. Это его детство, любовь, горе и счастье. Он охотно отдал бы все сокровища мира за возможность взглянуть на родные места:

На выбор учителя: учащиеся читают 2–3 стихотворения из предложенных ниже либо по несколько четверостиший из каждого.

Четырнадцатый чтец :

Хозяин звезд и ветра зычного,

И вьющихся дорог,

Бог – виноградарь, бог коричневый,

Смеющийся мой бог,

Позволь зарю в стакан мой выдавить,

Чтобы небесный хмель

Понес, умчал меня за тридевять

Синеющих земель.

Я возвращусь в усадьбу отчую

Средь клеверных полей;

Дом обойду, зерном попотчую

Знакомых голубей.

(Дни медленные, деревенские…

Ложится жаркий свет

На скатерть и под стулья венские

Решеткой на паркет.

Там в доме с радужной верандою,

С березой у дверей,

В халате старом проваландаю

Остаток жизни сей.

Но часто, ночью, гул бессонницы

Нахлынет на постель

Тряхнет, замрет, и снова тронется,

Как поезд сквозь метель.

И я тогда услышу: вспомни-ка

Рыдающий вагон

И счастье странного паломника,

Где счастье там, где он.

Он рад бывал, скитаясь по миру,

Озерам под луной,

Вокзалам громовым и номеру

В гостинице ночной.

О, как потянет вдруг на яркую

Чужбину, в дальний путь,

Как тяжело к окну прошаркаю,

Как захочу вернуть

Все то дрожащее, весеннее,

Что плакало во мне,

И – всякой яви совершеннее —

Сон о родной стране.)

Пятнадцатый чтец :

Кто меня повезет

По ухабам домой

Мимо сизых болот

И струящихся нив?

Кто укажет кнутом,

Обернувшись ко мне,

Меж берез и рябин

Зеленеющий дом?

Кто откроет мне дверь?

Кто заплачет в сенях?

А теперь – вот теперь —

Есть ли там кто-нибудь,

(Кто почуял бы вдруг,

Что в далеком краю

Я брожу и пою,

Под луной, о былом?)

Шестнадцатый чтец (стихотворение «Россия»):

Не все ли равно мне, рабой ли, наемницей

Иль просто безумной тебя назовут?

Ты светишь… Взгляну – и мне счастье вспомниться.

Да, эти лучи не зайдут.

(Ты в страсти моей и в страданьях торжественных,

И в женском медлительном взгляде была.

В полях озаренных, холодных и девственных,

Цветком голубым ты цвела.

Ты осень водила по рощам заплаканным,

Весной целовала ресницы мои.

Ты в душных церквах повторяла за дьяконом

Слепые слова ектеньи.

Ты летом за нивой звенела зарницами;

В день зимний я в инее видел твой лик.

Ты ночью склонялась со мной над страницами

Властительных, песенных книг.)

Была ты и будешь. Таинственно создан я

Из леска и дымки твоих облаков.

Когда надо мною ночь плещется звездная,

Я слышу твой реющий зов.

Ты – в сердце, Россия. Ты – цель и подножие,

Ты – в ропоте крови, в смятенье мечты.

И мне ли плутать в этот век бездорожья?

Мне светишь по-прежнему ты.

(Ночь дана, чтоб думать и курить,

И сквозь дым с тобою говорить.

Хорошо… Пошаркивает мышь,

Много звезд в окне и много крыш.

Кость в груди нащупываю я:

Родина, вот эта кость – твоя.

Воздух твой, вошедший в грудь мою,

Я тебе стихами отдаю.

Синей ночью рдяная ладонь

Охраняла вербный твой огонь.

И тоскуют впадины ступней

По земле пронзительной твоей.

Так все тело – только образ твой,

И душа – как небо над Невой.

Покурю, и лягу, и засну,

И твою почувствую весну:

Угол дома, памятный дубок,

Граблями расчесанный песок.)

Семнадцатый чтец :

Бывают ночи: только лягу,

В Россию поплывет кровать;

И вот ведут меня к оврагу,

Ведут к оврагу убивать.

(Проснусь, и в темноте, со стула,

Где спички и часы лежат,

В глаза, как пристальное дуло,

Глядит горящий циферблат.

Закрыв руками грудь и шею, —

Вот-вот сейчас пальнет в меня —

Я взгляда отвести не смею

От круга тусклого огня.)

Оцепенелого сознанья

Коснется тиканье часов,

Благополучного изгнанья

Я снова чувствую покров.

Но сердце, как бы ты хотело,

Чтоб это вправду было так:

Россия, звезды, ночь расстрела

И весь в черемухе овраг.

Восемнадцатый чтец :

Странствуя, ночуя у чужих,

Я гляжу на спутников моих,

Я ловлю их говор тусклый.

Роковых не требую примет:

Кто увидит родину, кто нет,

Кто уснет в земле нерусской.

(Если б знать. Ведь странникам даны

Только сны о родине, а сны

Ничего не переменят.

Что таить – случается и мне

Видеть сны счастливые: во сне

Я со станции в именье

Еду, не могу сидеть, стою

В тарантасе тряском, узнаю

Все толчки весенних рытвин,

Еду, с непокрытой головой,

Белый, что платок твой, и с душой

Слишком полной для молитвы.

Господи, я требую примет:

Кто увидит разницу, кто нет,

Кто уснет в земле нерусской.)

Если б знать. За годом валит год,

Даже тем, кто верует и ждет,

Даже мне бывает грустно.

Только сон утешит иногда.

Не на области и города,

Не на волости и села,

Вся Россия делится на сны,

Что несметным странникам даны

На чужбине, ночью долгой.

Девятнадцатый чтец (стихотворение «К России»):

Отвяжись, я тебя умоляю!

Вечер страшен, гул жизни затих.

Я беспомощен. Я умираю

От слепых наплываний твоих.

Тот, кто отчизну покинул,

Волен выть на вершинах о ней,

Но теперь я спустился в долину

И теперь приближаться не смей.

Навсегда я готов затаиться

И без смены жить. Я готов,

Чтоб с тобой и во снах не сходиться,

Отказаться от всяческих снов;

(Обескровить тебя, искалечить,

Не касаться любимейших книг,

Променять на любое наречье

Все, что есть у меня, мой язык.

Но зато, о Россия, сквозь слезы,

Сквозь траву двух несметных могил,

Сквозь дрожащие пятна березы,

Сквозь все то, чем я смолоду жил,

Дорогими слепыми глазами

Не смотри на меня, пожалей,

Не ищи в этой угольной яме,

Не нащупывай жизни моей.

Ибо годы прошли и столетья,

И за горе, за муку, за стыд,

Поздно, поздно, никто не ответит,

И душа никому не простит.)

Второй ведущий :

Последние годы В. Набоков провел в Швейцарии. Похоронен он в Кларан, близ Монтре, городка на берегу Женевского озера. На его надгробии написано: «В. Набоков (1899–1977), писатель». Написано, увы, не по-русски.

(Звучит «Вокализ» С. Рахманинова)

Первый ведущий :

Постепенно мы познаем долгие годы скрытое от нас, рожденное в далеких краях творчество наших соотечественников. Сейчас оно возвращается домой. Возвращаются не просто любимые писатели, не только их запрещенные ранее книги, но и горькая память о тех годах, когда они вынуждены были покинуть родину. Поруганные таланты, обездоленные судьбы… Однако без произведений писателей-эмигрантов начала века, так же как и без лучших книг представителей новой волны эмиграции (А. Солженицына, В. Аксенова, И. Бродского, В. Войновича и др.), наша литература была бы неизмеримо беднее. Разорванная войнами, эмиграцией, политической нетерпимостью русская литература должна, наконец, воссоединиться, сплотив воедино творчество и судьбы выдающихся поэтов и писателей XX века – века, закончившегося еще совсем недавно.

Двадцатый чтец :

Нас раскидало, как в море льдины,

Расколошматило, но не разбив.

Культура русская всегда едина

И лишь испытывается на разрыв.

Куприн вернулся, чтоб умереть,

Как под обложкой вернулся Бунин,

Вам возвращаться и впредь, и впредь.

Хоть скройся в Мекку, хоть прыгни в Лену,

В кишках – Россия. Не выдрать! Шиш!

Невозвращенства в Россию нету.

Из сердца собственного не сбежишь.

С ней не расстаться, не развязаться.

Будь она проклята, по ней тоска

Вцепилась, будто репей рязанский,

В сукно парижского пиджака.

Но если в книгах родная пасмурь

И скрип до боли родной, в избе,

Такая книга – как русский паспорт,

Который выписан сам себе.

Первый ведущий :

Они действительно выписывали сами себе русские паспорта, возвращаясь в Россию в своих стихах, прозе и песнях.

(Звучит песня А. Галича «Когда я вернусь …»)

24. «Трагическая судьба человека в тоталитарном государстве»

ЦЕЛИ:

1) расширение знаний учащихся о творчестве и творческой биографии В. Шаламова, А. Солженицына, А. Ахматовой;

2) развитие интереса к родной литературе и истории своей страны;

3) воспитание чувства сострадания, патриотизма, гуманности.

ОФОРМЛЕНИЕ ВЕЧЕРА

Портреты писателей на стендах, плакаты с цитатами А. Блока «Гадать можно только о будущем. Прошлое есть данность, в которой уже нет места возможному»; А. Солженицына «Неуимчивое чувство на отгадку исторической лжи, рано зародясь, развивалось в мальчике остро… И неисторжимо укоренялось в нем решение: узнать и понять, откопать и напомнить» («В круге первом»); А. Солженицына «Я делаю выводы не из прочитанных философий, а из людских биографий, которые рассматривал в тюрьмах».

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

1) учитель;

2) первый ведущий;

3) второй ведущий;

4) третий ведущий;

5) первая девушка;

6) вторая девушка;

7) трое учащихся, изображающие заключенных;

8) чтецы.

ХОД ВЕЧЕРА

Учитель :

1930-е гг. для нашей страны были крайне сложными и противоречивыми. Это время неуклонного роста военной мощи СССР, время бурных темпов индустриализации, время спортивных праздников и воздушных парадов. И в то же время именно 1930 гг. – самые кровавые и страшные из всех лет истории советской России. <…>

Появление художественных произведений о трагической судьбе человека в тоталитарном государстве развенчало миф о якобы счастливом коммунистическом будущем. Невозможно быть человеку счастливым в обществе, которое построено на насилии, репрессиях, расправе с инакомыслящими. Произведения А. Солженицына, В. Шаламова и некоторых других авторов представляют огромную ценность из-за того, что их авторы – участники, очевидцы событий, жертвы государственного ГУЛАГа. Писатели приподняли завесу темной страницы нашей истории – периода сталинизма.

(На сцену выходят ведущие)

Первый ведущий :

Поэт Анна Ахматова прожила трудную жизнь. Время обошлось с ней чудовищно жестоко. В 1921 г. по несправедливому обвинению в принадлежности к контрреволюционному заговору был расстрелян Николай Гумилев. Их жизненные пути к тому времени уже разошлись, но никогда Ахматова не вычеркивала Гумилева из своего сердца. Их связывало многое, и в первую очередь сын – Лев Гумилев, который в 1935 г. был арестован по ложному обвинению. Льву Николаевичу был вынесен смертный приговор, замененный потом лагерями, в которых он провел двадцать лет.

Второй ведущий :

А. Ахматова переживала трагедию вместе со своими согражданами в буквальном смысле: долгие часы проводила она в страшной очереди, которая выстраивалась вдоль стен мрачной петербургской тюрьмы «Кресты». Одна из женщин, стоявших вместе с поэтом, чуть слышно спросила: «А это вы можете описать?» Анна Ахматова ответила: «Могу!»

Третий ведущий :

Так один за другим появлялись стихотворения, вместе составившие «Реквием» – поэму, посвященную памяти вех безвинно загубленных в годы сталинских репрессий.

Поэма «Реквием» – выражение беспредельного народного горя. Жестокие репрессии коснулись практически каждой семьи, а тюрьма стала символом того времени. Голос Ахматовой – это голос измученного, «стомильонного народа», а поэма выстрадана ею самой, потому и звучит «Реквием» так проникновенно.

(Ведущие уходят. На сцену выходят две девушки, читающие отрывки из поэмы А. Ахматовой «Реквием»)

Первая девушка («Посвящение»):

Перед этим горем гнутся горы,

Не течет великая река,

Но крепки тюремные затворы,

А за ними «каторжные норы»,

И смертельная тоска.

Вторая девушка :

Для кого-то веет ветер свежий,

Для кого-то нежится закат —

Мы не знаем, мы повсюду те же,

Слышим лишь ключей постылый скрежет

Да шаги тяжелые солдат.

Подымались как к обедне ранней,

По столице одичалой шли,

Там встречались, мертвых бездыханней,

Солнце ниже и Нева туманней,

А надежда все поет внутри.

Первая девушка :

Приговор… И сразу слезы хлынут,

Ото всех уже отделена,

Словно с болью жизнь из сердца вынут,

Словно грубо навзничь опрокинут,

Но идет… Шатается… Одна.

Вторая девушка :

Где теперь невольные подруги

Двух моих осатанелых лет?

Что им чудится в сибирской вьюге,

Что мерещится им в лунном круге?

Им я шлю прощальный мой привет.

Первая девушка («Вступление»):

Это было, когда улыбался

Только мертвый, спокойствию рад.

И ненужным привеском болтался

Возле тюрем своих Ленинград.

И когда, обезумев от муки,

Шли уже осужденных полки,

И короткую песню разлуки

Паровозные пели гудки,

Звезды смерти стояли над нами,

И безвинная корчилась Русь

Под кровавыми сапогами

И под шинами черных «Марусь».

Вторая девушка :

Уводили тебя на рассвете,

За тобой, как на выносе, шла,

В темной горнице плакали дети,

У божницы свеча оплыла.

На губах твоих холод иконки,

Смертный пот на челе… Не забыть!

Буду я, как стрелецкие женки,

Под кремлевскими башнями выть.

Первая девушка :

Тихо льется тихий Дон,

Желтый месяц входит в дом.

Входит в шапке набекрень

Видит желтый месяц тень

Эта женщина больна,

Эта женщина одна.

Вторая девушка :

Муж в могиле, сын в тюрьме,

Помолитесь обо мне.

Первая девушка :

Показать бы тебе, насмешнице

И любимице всех друзей,

Царскосельской веселой грешнице,

Что случится в жизни твоей —

Как трехсотая, с передачею,

Под Крестами будешь стоять

И своею слезой горячею

Новогодний лед прожигать.

<…>

Вторая девушка («Приговор»):

И упало каменное слово

На мою еще живую грудь.

Ничего, ведь я была готова,

Справлюсь с этим как-нибудь.

У меня сегодня много дела:

Надо память до конца убить,

Надо, чтоб душа окаменела

Надо снова научиться жить.

Первый ведущий («Эпилог»):

Узнала я, как опадают лица.

Как из-под век выглядывает страх,

Как клинописи жестокие страницы

Страдание выводят на щеках.

Как локоны из пепельных и черных

Серебряными делаются вдруг,

Улыбка вянет на губах покорных,

И в сухоньком смешке дрожит испуг.

И я молюсь не о себе одной,

А обо всех, кто там стоял со мною.

И в лютых холод, и в июльский зной

Под красною, ослепшею стеною.

Второй ведущий :

Опять поминальный приблизится час

Я вижу, я слышу, я чувствую вас.

И ту, что едва до окна довели,

И ту, что родимой не топчет земли,

И ту, что красивой тряхнув головой,

Сказала: «Сюда прихожу, как домой».

Хотелось бы всех поименно назвать,

Да отняли список, и негде узнать.

Для них соткала я широкий покров

Из бедных, у них же подслушанных слов.

О них вспоминаю всегда и везде,

О них не забуду и в новой беде,

И если зажмут мой измученный рот,

Которым кричит стомильонный народ,

Пусть так же они поминают меня

В конце моего поминального дня.

А если когда-нибудь в этой стране

Воздвигнуть задумают памятник мне,

Согласье на это даю с торжеством,

Но только с условьем – не ставить его

Ни около моря, где я родилась:

Последняя с морем разорвана связь,

Ни в царском саду у заветного пня,

Где тень безутешная ищет меня

А здесь, где стояла я триста часов

И где для меня не открыли засов.

Затем, что и в смерти блаженной боюсь

Забыть громыхание черных «Марусь»,

Забыть, как постылая хлопала дверь

И выла старуха, как раненый зверь.

<…>.

Первый ведущий :

«Реквием» передает боль личную и общенародную, переживания людей за судьбы своих близких. Однако для заключенных тюрьма – лишь начало ужасающего пути, дальше их ожидают приговоры, казни, ссылки, лагеря. О кошмарной жизни в сталинских лагерях мы, читатели, узнаем из так называемой лагерной прозы и в первую очередь благодаря творчеству А. И. Солженицына.

Второй ведущий :

Имя А. И. Солженицына появилось в художественной литературе в 1960-е гг., годы «хрущевской оттепели». Его повесть «Один день Ивана Денисовича» потрясла читателей откровением о лагерной жизни при Сталине.

Александр Исаевич Солженицын родился в 1918 г. в обеспеченной и образованной крестьянской семье. <…>Детские воспоминания будущего писателя включали и посещения с матерью церкви и длинные очереди женщин к тюрьмам НКВД в Ростове-на-Дону, где жила семья Солженицыных.

<…>В <…>1942 г. после окончания офицерского училища он отправляется на фронт. <…>Он имеет боевые награды: орден Отечественной войны 2-й степени и орден Красной Звезды. А в феврале 1945 г. Солженицын в звании капитана был арестован из-за прослеженной в переписке критики Сталина и осужден на 8 лет, из которых <…> 4 самых трудных провел на общих работах в политическом Особлагере. Судьбе было угодно, чтобы он увидел все круги тюремного ада, а также стал свидетелем восстания заключенных в Экибастузе в 1952 г.

Солженицын был сослан на вечное поселение в Казахстан, где вскоре узнал о том, что болен раком и жить ему осталось недолго. Но происходит чудо – болезнь отступает. А в 1957 г. он был реабилитирован. После появления в 1962 г. повести «Один день Ивана Денисовича» писатель был принят в Союз писателей. Но уже следующие работы Солженицын был вынужден отдавать в «Самиздат» или печатать в зарубежье.

Затем последовало исключение из Союза писателей в 1969 г., а в 1970 г. Солженицын удостаивается Нобелевской премии по литературе. В 1974 г. в связи с выходом первого тома «Архипелага ГУЛАГа» насильственно был изгнан на Запад. Окончательно писатель обосновался в американском штате Вермонт, природою напоминающем среднерусскую полосу.

Солженицын стал изгоем, пробив брешь в «железном занавесе». Его книги были изъяты из библиотек. Ко времени насильственного выдворения из страны им были написаны «Раковый корпус», «Архипелаг ГУЛАГ», «В круге первом». Сейчас современники по заслугам оценили творчество писателя. А его повесть «Один день Ивана Денисовича» мы изучаем в курсе школьной программы.

Третий ведущий :

Предлагаем вам участие в литературной викторине по повести А. И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича».

ВОПРОСЫ ВИКТОРИНЫ

:

1.  Как первоначально называлась повесть «Один день Ивана Денисовича»?

2. «Одна радость в … бывает, что горяча, но Шухову досталась теперь совсем холодная. Однако он стал есть ее так же медленно, вдумчиво. Уж тут хоть крыша гори – спешить не надо. Не считая сна, лагерник живет для себя только утром десять минут за завтраком, да за обедом пять, да пять за ужином.

… не менялась ото дня ко дню, зависело – какой овощ на зиму заготовят. В летошнем году заготовили одну соленую морковку – так и прошла … на чистой моркошке с сентября до июня. А нонче – капуста черная. Самое сытное время лагернику – июнь: всякий овощ кончается, и заменяют крупой. Самое худое время – июль: крапиву в котел секут».

О каком блюде идет речь? Какое блюдо обычно подавали на второе?

3. «Из дому Шухов ушел двадцать третьего июня сорок первого года. В воскресенье народ из Поломни пришел от обедни и говорит: война. <…>

Писать теперь – что в омут дремучий камешки кидать. Что упало, что кануло – тому отзыва нет. <…>Сейчас с Кильдигсом, латышом, больше об чем говоришь, чем с домашними.

Да и они два раза в год напишут – жизни их не поймешь. Председатель колхоза де новый – так он каждый год новый, их больше года не держат. <…> Ну, еще кто нормы трудодней не выполняет – огороды поджали до пятнадцати соток, а кому и под самый дом обрезали. Еще писала когда-то баба, был закон за норму ту судить и кто не выполнит – в тюрьму сажать, но как-то тот закон не вступил.

Чему Шухову никак не внять, это пишет жена, с войны с самой ни одна живая душа в колхоз не добавилась: парни все и девки все, кто как ухитрился, но уходят повально или в город на завод, или на торфоразработки. <…>Тянут же колхоз те бабы, каких еще с тридцатого года загнали, а как они свалятся – и колхоз сдохнет.

Вот этого-то Шухову и не понять никак<…>. Видел Шухов жизнь единоличную, видел колхозную, но чтобы мужики в своей же деревне не работали – это он не может принять. Вроде отхожий промысел, что ли? А с сенокосом же как?

Отхожие промыслы, жена ответила, бросили давно. Ни по-плотницки не ходят, чем сторона их была славна, ни корзины лозовые не вяжут, никому это теперь не нужно. А промысел есть-таки один новый, веселый…»

О каком промысле пишет жена Шухову? Как Шухов относится к подобному способу зарабатывать деньги? Почему письма из дому приходили лишь два раза в год?

4. «Рядом с Шуховым … смотрит на солнце и радуется, улыбка на губы сошла. Щеки вваленные, на пайке сиди, нигде не подрабатывает – чему рад? По воскресеньям все с другими баптистами шепчется. С них лагеря как с гуся вода. По двадцать пять лет вкатили им за баптистскую веру – неуж думают тем от веры отвадить?»

О каком герое повести идет речь?

5. «… Эти были оба белые, оба длинные, оба худощавые, оба с долгими носами, с большими глазами. Они так друг за друга держались, как будто одному без другого воздуха синего не хватало. Бригадир никогда их не разлучал. И ели они все пополам, и спали на вагонке сверху на одной. И когда стояли в колонне, или на разводе ждали, или на ночь ложились – все промеж себя толковали, всегда негромко и неторопливо. А были они вовсе не братья и познакомились уже тут, в 104-й. Один, объясняли, был рыбак с побережья, другого же, когда Советы уставились, ребенком малым родители в Швецию увезли. А он вырос и самодумкой, назад, дурандай, на родину, институт кончать. Тут его и взяли сразу».

О ком рассказывает Солженицын?

6. «А было вот как: в феврале сорок второго года на Северо-Западном окружили их армию всю, и с самолетов им ничего жрать не бросали, а и самолетов тех не было. Дошли до того, что строгали копыта с лошадей околевших, размачивали ту роговицу в воде и ели. И стрелять было нечем. И так их помалу немцы по лесам ловили и брали. И убежали они впятером. И еще по лесам, по болотам прокрались, чудом к своим попали. Только двоих автоматчик свой на месте уложил, третий от ран умер, – двое их и дошло. Были б умней – сказали б, что по лесам бродили, и ничего б им. А они открылись: мол, из плена немецкого. Из плена? Мать вашу так! Фашистские агенты! И за решетку. Было б их пять, может, сличили показания, проверили б, а двоим никак: сговорились, мол, гады, насчет побега».

Чья жизненная история описана в этом отрывке?

7. «…Я и перед командиром батальона дрожал, а тут комполка! (…) „Какая ж у тебя совесть, – орет, четыре шпалы трясутся, – обманывать рабоче-крестьянскую власть?“ Я думал, будет бить. Нет, не стал. Подписал приказ – шесть часов – и за ворота выгнать. (…) И лютую справочку на руки: „Уволен из рядов … как сын кулака“. Только на работу с той справкой (…) Между прочим, в тридцать восьмом на Котласской пересылке встретил я своего бывшего комвзвода, тоже ему десятку сунули. Так узнал от него: и тот комполка и комиссар – оба расстреляны в тридцать седьмом. Там уже были они пролетарии или кулаки. Имели совесть или не имели: Перекрестился я и говорю: „Все ж Ты есть, Создатель, на небе. Долго терпишь, да больно бьешь“».

О судьбе какого героя повествует следующий отрывок из повести?

8. «Мастерком захватывает Шухов дымящийся раствор – и на то место бросает и запоминает, где прошел нижний шов (на тот шов серединой верхнего шлакоблока потом угодить).

Раствора бросает он ровно столько, сколько под один шлакоблок. И хватает из кучи шлакоблок (но с осторожкою хватает – не подрать бы рукавицу, шлакоблоки дерут больно). И еще раствор мастерком разровняв – шлеп туда шлакоблок! И сейчас же, сейчас его подровняет, боком мастерка подбить, если не так: чтобы наружная стена шла по отвесу, и чтобы вдлинь кирпич плашмя лежал, и чтобы поперек тоже плашмя. И уж он схвачен, примерз».

Что строят зеки? Как Шухов относится к своей работе? В каких условиях работают заключенные?

9. «Из-за того, что их было трое, а надзирателей стояло против них пять, можно было словчить – выбрать, к которому из двух правых подойти. Шухов выбрал не молодого румяного, а седоусого, старого. Старый был, конечно, опытен и легко бы нашел, если б захотел, но потому что он был старый, ему должна была служба его надоесть хуже серы горючей.

А тем временем Шухов обе рукавицы, с … и пустую, снял с рук, захватил их в одну руку (рукавицу пустую вперед оттопыря), в ту же руку схватил и веревочку – опояску, телогрейку расстегнул дочиста, полы бушлата и телогрейки угодливо подхватил вверх (никогда он так услужлив не был на шмоне, а сейчас хотел показать, что открыт он весь – на, бери меня!) – и по команде пошел к седоусому».

Что Шухов прятал в одной из рукавиц? Для чего эта вещь была нужна ему? Какими еще запрещенными вещами обладал герой?

10. «– Ну, прощайте, братцы, – растерянно кивнул … 104-й бригаде и пошел за надзирателем.

Крикнули ему в несколько голосов, кто – мол, бодрись, кто – мол, не теряйся, – а что ему скажешь? Сами клали БУР, знает 104-я, стены там каменные, пол цементный, окошка нет никакого, печку топят – только чтоб лед со стенки стаял и на полу лужей стоял. Спать – на досках голых, если в зуботряске улежишь, хлеба в день – триста грамм, а баланда – только на третий, шестой и девятый дни.

Десять суток! Десять суток здешнего карцера, если отсидеть их строго и до конца, – это значит на всю жизнь здоровья лишиться. Туберкулез, и из больничек уже не вылезешь.

А по пятнадцать суток строго кто отсидел – уже те в земле сырой».

Кто из героев был посажен в карцер и за что?

11. «Засыпал Шухов вполне удовлетворенный. На дню у него выдалось сегодня много удач…»

Какие именно «удачи» выдались герою на протяжении всего дня?

Первый чтец (стихотворение Анатолия Жигулина «Вина»):

Я не забыл:

В бригаде БУРа

В одном строю со мной шагал

Тот, кто еще из царских тюрем

По этим сопкам убегал.

Я с ним табак делил, как равный,

Мы рядом шли в метельный свист:

Совсем юнец, студент недавний,

И знавший Ленина чекист…

О люди,

Люди с номерами!

Вы были люди, не рабы,

Вы были выше и упрямей

Своей трагической судьбы.

Третий ведущий :

Ему шел восьмой десяток, и он уже почти не видел и почти не слышал, тяжело болел. За его плечами 17 лет лагерей, из которых 14 на Колыме. Удивительно, что он вообще выжил.

Он умирал так же, как и жил – трудно и неприкаянно в подмосковном приюте для больных одиноких стариков. Там, в приюте, немногие знали о том, что в свое время он был поэтом. И конечно, никто не предполагал, что время сделает его имя известным всей читающей стране.

Речь идет о прозаике Варлааме Шаламове.

Первый ведущий :

Варлаам Шаламов всегда жил трудно. Он родился в 1907 г. в Вологде в семье священника, и после революции поповскому сыну приходилось несладко. После окончания школы юный Шаламов уезжает в Москву. <…> Активный участник студенческих кружков, он был схвачен с копией письма Ленина XII съезду партии, утаенного от делегатов. Он был осужден на 3 года лагерей за распространение фальшивки, известной под названием «Завещание Ленина».

Отбыв свой срок в лагере на Северном Урале, Шаламов возвращается в Москву и начинает работать журналистом, занимается литературой, печатая рассказы в журналах.

<…> Но грянул роковой 1937 г. Начались повальные разоблачения «врагов народа». Людей арестовывали ни за что, а Шаламов со своим «студенческим делом» пострадал, конечно, одним из первых. За свою «контрреволюционную троцкистскую деятельность» он получает 5 лет лагерей на Колыме. Потом, как тогда было принято, Шаламову добавили еще 10 лет за «антисоветскую агитацию».

Лишь спустя еще 2 года, обращаясь в различные инстанции, Шаламов добивается разрешения уехать с Колымы. <…> Шаламов уехал жить и работать в Калининградскую область. Был мастером на торфоразработках, агентом по снабжению. В то же время он по ночам в комнате общежития писал свои «Колымские рассказы».

После реабилитации в 1956 г. Варлаам Шаламов возвращается в Москву и начинает работать корреспондентом журнала «Москва». Но вскоре он тяжело заболевает. <…>

Умер Варлаам Шаламов в 1982 г. зимой. А в 1987 г. впервые официально были опубликованы несколько его лагерных рассказов.

Бесспорно то, что о писателе лучше всего рассказывают его книги. «Колымские рассказы» – главная книга Варлаама Шаламова. Каждый из рассказов книги доводит до читателя мысль автора о том что «лагерь – отрицательный опыт, отрицательная школа, растление для всех – для начальников и заключенных, конвоиров и зрителей, прохожих и читателей беллетристики» и что «даже часу не надо человеку быть в лагере».

Как и «Один день Ивана Денисовича», «Колымские рассказы» повествуют о лагерной жизни. Но Варлаам Шаламов изображает жизнь заключенного гораздо ужаснее, чем Солженицын. У Шаламова горек любой эпизод, страшна любая из сцен. В «Колымских рассказах» мы постоянно натыкаемся на внезапные смерти героев, большинство из которых дистрофики в полусознательном состоянии, на деяния «блатарей», на выстрелы охраны. Шаламов доказывает, что человек, оказавшись в лагере, голодный и несчастный, просто лишается человеческих чувств.

(На сцене появляются 3 участника, изображающих заключенных)

Первый участник :

«Всем нам надоела барачная еда, где всякий раз мы готовы были плакать при виде внесенных в барак на палках больших цинковых бачков с супом. Мы готовы были плакать оттого, что суп будет жидким. И когда случалось чудо, и суп был густой, мы не верили и, радуясь, ели его медленно-медленно. Но и после густого супа в потеплевшем желудке оставалась сосущая боль – мы голодали давно. Все человеческие чувства – любовь, дружба, зависть, человеколюбие, милосердие, жажда славы, честность – ушли от нас с тем мясом, которого мы лишились за время своего продолжительного голодания».

Второй участник :

«Мы знали, что такое научно обоснованные нормы питания, что такое таблица замены продуктов, по которым выходило, что ведро воды заменяет по калорийности сто граммов масла. Мы научились смирению, мы разучились удивляться. У нас не было гордости, себялюбия, самолюбия, а ревность и страсть казались нам марсианскими понятиями и притом пустяками. Гораздо важнее было наловчиться на морозе застегивать штаны – взрослые мужчины плакали, не умея подчас это сделать.

Мы понимали, что смерть нисколько не хуже, чем жизнь, и не боялись ни той, ни другой. Великое равнодушие владело нами. Мы знали, что в нашей воле прекратить эту жизнь хоть завтра же, и иногда решались сделать это, и всякий раз нам мешали какие-нибудь мелочи, из которых состоит жизнь. То сегодня будут выдавать „ларек“ – премиальный килограмм хлеба, просто глупо было кончать самоубийством в такой день. То дневальный из соседнего барака обещал дать закурить вечером – отдать давнишний долг».

Третий участник :

«Мы поняли также удивительную вещь: в глазах государства и его представителей человек физически сильный лучше, именно лучше, нравственнее, ценнее человека слабого, того, что не может выбросить из траншеи двадцать кубометров грунта за смену».

Третий ведущий :

«Работать заключенным приходилось в любую погоду – будь то холод, мороз или дождь. Погодные условия на Колыме не из приятных, мягко говоря. Градусника рабочим не показывали, да это было и не нужно – выходить на работу приходилось в любые градусы. К тому же старожилы почти точно определяли мороз: если стоит морозный туман, значит на улице 40 градусов ниже нуля; если воздух при дыхании выходит с шумом, но дышать еще не трудно – значит, 45 градусов; если дыхание шумно и заметна одышка – 50 градусов. Свыше 55 градусов плевок замерзает на лету».

Первый участник :

«Мы бурили на новом полигоне третий день. У каждого был свой шурф, и за три дня каждый углубился на полметра, не больше. … Дождь лил третьи сутки, не переставая. … Мы давно были мокры, не могу сказать, до белья, потому что белья у нас не было. Примитивный тайный расчет начальства был таков, что дождь и холод заставят нас работать. Но ненависть к работе была еще сильнее, и каждый вечер десятник с проклятием опускал в шурф свою деревянную мерку с зарубками.

Мы не могли выходить из шурфов, мы могли быть застрелены. Ходить между шурфами мог только наш бригадир. Мы не могли кричать друг другу – мы были бы застрелены.

За ночь мы не успевали высушить наши бушлаты, а гимнастерки и брюки мы ночью сушили своим телом и почти успевали высушить»

Второй участник :

«Голодный и злой, я знал, что ничто в мире не заставит меня покончить с собой. Именно в это время я стал понимать суть великого инстинкта жизни того самого качества, которым наделен в высшей степени человек. Я видел, как изнемогали и умирали наши лошади, я не могу выразиться иначе, воспользоваться другими глаголами. Лошади ничем не отличались от людей. Они умирали от Севера, от непосильной работы, плохой пищи, побоев, и хоть всего этого было дано им в тысячу раз меньше, чем людям, они умирали раньше людей. И я понял самое главное, что человек стал человеком не потому, что он божье создание, а потому, что он был физически крепче, выносливее других животных».

Третий ведущий :

«Да, некоторые выживали в невыносимых условиях, но здоровье их оставалось подорванным на всю жизнь. В лагере для того, чтобы здоровый молодой человек, начав свою карьеру в лагерном забое на чистом зимнем воздухе, превратился в доходягу, нужен срок по меньшей мере от двадцати до тридцати дней при шестнадцатичасовом рабочем дне, без выходных, при систематическом голоде, рваной одежде и ночевке в шестидесятиградусный мороз в дырявой брезентовой палатке, при побоях десятников, старост из блатарей, конвоя. Эти сроки многократны проверены. Но иногда случалась заключенным удача».

Третий участник :

«В Бамлаге, на „вторых путях“, мы возили песок на тачках. Откатка дальняя, норма двадцать пять кубометров. Меньше полнормы сделаешь – штрафной паек, триста граммов, и баланда один раз в день. А тот, кто сделает норму, получает килограмм хлеба, кроме приварка, да еще в магазине имеет право за наличные купить килограмм хлеба.

Работали попарно. А нормы немыслимые. Так мы словчили: сегодня катаем на тебя вдвоем из твоего забоя. Выкатаем норму. Получаем два килограмма хлеба, да триста граммов штрафных моих – каждому достанется кило сто пятьдесят. Завтра работаем на меня … Целый месяц так катали. Чем не жизнь? … Потом кто-то из начальства разоблачил нашу штуку, и кончилось наше счастье».

Третий ведущий :

Ловчили заключенные ради лишних граммов хлеба как могли: некоторое время скрывали умершего, чтобы при раздаче хлеба получать его пайку, ночью раскапывали похороненных мертвецов, снимали с них одежду, чтобы выменять ее на табак и опять же хлеб. Легко в лагерях жилось лишь блатарям, тем, которые сидели за разбои, воровство, убийства. Для них ничего не было удивительного в том, что обычная игра в карты может закончиться убийством фраера и дележом его окровавленного свитера.

Шаламов рассказывает, как, абсолютно не понимая лагерной жизни, родственники прислали ему на Колыму посылку, а в ней – фетровые бурки, которые у него наверняка в первую же ночь украли или просто отняли бы уголовники.

Поэтому Шаламов тут же за бесценок продает бурки охраннику, чтобы купить хлеба и масла, которого он не видел несколько лет. Свой неожиданный пир он приглашает разделить своего друга Семена Шейнина. Тот радостно убежал за кипятком.

«И тотчас, – пишет Шаламов, – я упал на землю от страшного удара по голове. Когда я вскочил, сумки с маслом и хлебом не было. Метровое лиственничное полено, которым меня били, валялось около койки. И все кругом смеялись…»

(Участники, изображающие заключенных уходят)

Первый ведущий :

Озверелость колымских лагерей, трагедия, ставшая бытом – вот основной предмет изображения в «Колымских рассказах» Шаламова. Лагеря уродуют людей и физически, и морально. Шаламов говорит о том, что в здоровом обществе лагерей быть не должно.

Лагеря – детище тоталитарного государства, в котором русские люди жили достаточно долго. Огромным злом была сталинщина – раковая опухоль на теле всей страны. Тоталитарный режим – это отсутствие свободы, слежки, раздутая военщина, подавление живой мысли, процессы, лагеря, ложь цифр, аресты, расстрелы.

Второй ведущий :

Покончено с этим, но из памяти народной разве можно такое вынуть? Разве можно забыть об армиях заключенных, под лай овчарок и удары прикладов возводивших стройки? О массовых арестах, о массовом голоде, об искоренении и расстрелах? Этого нельзя забыть, вычеркнуть из памяти. Поэт Александр Твардовский в поэме «По праву памяти» размышлять об этом и глубоко судит сталинское время.

Первый чтец («О памяти»):

Забыть, забыть велят безмолвно

Хотят в забвенье утопить

Живую боль. И чтобы волны

Над ней сомкнулись. Быль – забыть!

Забыть родных и близких лица

И стольких судеб крестный путь —

Все то, что сном давнишним будь,

Дурною, дикой небылицей,

Так и ее – поди забудь.

Второй чтец :

Но это было явной былью

Для тех, чей был оборван век,

Для ставших лагерною пылью,

Как некто некогда изрек.

Забыть – о, нет, мы с теми вместе.

Забыть, что не пришли с войны,

Одних, что даже этой чести

Суровой были лишены.

Третий чтец :

Забыть велят и просят лаской

Не помнить – память под печать,

Чтоб ненароком той оглаской

Непосвященных не смущать.

Нет, все былые недомолвки

Домолвить нынче долг велит

Пытливой дочке-комсомолке

Поди сошлись на свой Главлит.

Четвертый чтец :

Втолкуй, зачем и чья опека

К статье закрытой отнесла

Неназываемого века

Недоброй памяти дела;

Какой, в порядок не внесенный,

Решил за нас

Особый съезд

На этой памяти бессонной,

На ней как раз

Поставить крест.

Шестой чтец :

И кто сказал, что взрослым людям

Страниц иных нельзя прочесть?

Иль нашей доблести убудет

И на миру померкнет честь?

Иль о минувших вслух победах

Мы лишь порадуем врага,

Что за свои платить победы

Случалось нам втридорога?

Седьмой чтец :

В новинку ль нам его злословие?

Иль все, чем в мире мы сильны,

О матерях забыть и женах,

Своей не ведавших вины,

О детях, с ними разлученных

И до войны,

И без войны.

А к слову – о непосвященных:

Где взять их? Все посвящены.

Все знают все; беда с народом! —

Не с тем, так этим знают родом,

Не по отметкам и рубцам,

Так мимоездом, мимоходом,

Не сам,

Так через тех, кто сам…

Восьмой чтец :

И даром думают, что память

Не дорожит сама собой.

Что ряской времени затянет

Любую боль,

Любую боль;

Что так и так лежит планета,

Годам и дням веди отсчет,

И что не взыщется с поэта,

Когда за призраком запрета

Смолчит про то, что душу жжет…

Девятый чтец :

Со всей взращенной нами новью,

И потом политой и кровью,

Уже не стоит той цены?

И дело наше – только греза,

И слава – шум пустой молвы?

Тогда молчальники правы,

Тогда все прах – стихи и проза.

Все только так – из головы.

Тогда совсем уже – ни диво,

Что голос памяти правдивой

Вещал бы нам и впредь беду;

Кто прячет прошлое ревниво,

Тот вряд ли с будущем в ладу…

Десятый чтец :

Что нынче счесть большим, что малым —

Как знать, но люди не трава:

Не обратить их всем навалом

В одних не помнящих родства.

Пусть очевидцев поколенья

Сойдут по-тихому на дно,

Благополучного забвенья

Природе нашей не дано.

25. «Поэзия и проза» (О Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.)

ЦЕЛИ:

1) расширение знаний учащихся о военной прозе и поэзии периода войны и 1950—1960-х гг., рассказ о судьбах некоторых авторов;

2) развитие любви к отечественной литературе;

3) воспитание патриотических чувств.

ОФОРМЛЕНИЕ ВЕЧЕРА

Выпуск стенгазеты «Сороковые, роковые», выставка книг о войне, рисунков; стенды с репродукциями картин В. Сидорова «День Победы», А. и С. Тютчевых «Осень 1941. Солдатки», К. А. Васильева «Прощание славянки», А. и С. Тютчевых «Май 1945» и других, портреты писателей.

Музыкальное оформление : Аудиозаписи песен В. Высоцкого и Б. Окуджавы, Лебедева-Кумача «Священная война», «Аве Мария», грамзапись стихотворения К. Симонова «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины» в исполнении автора.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

1) учитель;

2) первый ведущий;

3) второй ведущий;

4) третий ведущий;

5) четвертый ведущий;

6) первая девушка;

7) вторая девушка;

8) чтецы.

ХОД ВЕЧЕРА

Учитель :

Каждый год мы отмечаем день святой народной памяти – День Победы. <…> Сегодня мы хотим отдать дань уважения <…> поэтам и писателям, защищавшим родную землю пером и автоматом, поднимавшим боевой дух соотечественников своим творчеством в трагические дни.

Первый ведущий :

В первый же день войны писатели и поэты Москвы собрались на митинг. А. Фадеев заявил: «Писатели Советской страны знают свое место в этой решительной схватке. Многие из нас будут сражаться с оружием в руках, многие будут сражаться пером». Более 1000 поэтов и писателей ушли на фронт и свыше 400 не вернулись назад. <…>

(Звучит песня на стихи Лебедева-Кумача «Священная война»)

Второй ведущий :

Поэзия Великой Отечественной войны – поэзия мужества. Война родила многих поэтов, ведь экстремальные условия создают такой душевный напор, который тотчас смог реализоваться лишь в таком непосредственном жанре, как стихи. Поэзия сразу же выражала всю гамму чувств, которые переживали люди: боль, тревогу надежду, горе. Поэзия прославляла дела ратные, звала на бой с врагом.

Третий ведущий :

Николай Майоров, Павел Коган, Всеволод Багрицкий, Михаил Кульчинский, Семен Гудзенко… В 1941 г. они были чуть старше нас, и не все из них вернулись с войны. Лейтенант Павел Коган, поэт, был убит под Новороссийском. Он был снят с воинского учета по состоянию здоровья, но в начале войны поступил на курсы военных переводчиков. Павел Коган писал в 1942 г.: «Только здесь, на фронте, я понял, какая ослепительная, какая обаятельная вещь жизнь. Рядом со смертью это очень хорошо понимаешь… Я верю в историю, верю в наши силы… Я знаю, что мы победим!» Он писал:

Я патриот. Я воздух русский,

Я землю русскую люблю,

Я верю, что нигде на свете

Второй такой не отыскать!

Четвертый ведущий :

При выполнении боевого задания в 1942 г. погиб 20-летний Всеволод Багрицкий. В его кармане была найдена тоненькая коричневая тетрадь фронтовых стихов, пробитая осколком, который убил юношу.

(Звучат куплеты из песни В. Высоцкого «А сыновья уходят в бой»)

Первый ведущий :

В боях под Сталинградом в январе 1943 г. погиб Михаил Кульчинский, автор известных строк:

Война ж совсем не фейерверк,

А просто – трудная работа,

Когда – черна от пота – вверх

Скользит по пахоте пехота.

Второй ведущий :

Командир стрелкового взвода Владимир Чугунов погиб на Курской дуге 5 июля 1943 г., поднимая бойцов в атаку. Он умер так, как предрек в своем стихотворении:

Если я на поле ратном,

Испустив предсмертный стон,

Упаду в огне закатном,

Вражьей пулею сражен.

Если ворон, словно в песне,

Надо мною круг замкнет, —

Я хочу, чтоб мой ровесник

Через труп шагнул вперед.

Третий ведущий :

Когда началась война, многие студенты московского Института философии, литературы и истории (ИФЛИ) ушли добровольцами на фронт. Среди них был и молодой поэт Семен Гудзенко. В записных книжках солдата Гудзенко запись: «Ранен. В живот. На минуту теряю сознание. Больше всего боялся раны в живот. Пусть бы в руку, ногу, плечо. Ходить не могу. Везут на санях».

Из воспоминаний поэта Ильи Эренбурга:

«Утром в дверь моей комнаты постучали. Я увидел высокого грустноглазого юношу в гимнастерке. Я сказал ему: „Садитесь“. Он сел и тотчас встал: „Я вам почитаю стихи“. Я приготовился к очередному испытанию – кто тогда не сочинял стихов о войне! Молодой человек читал очень громко, а я слушал и повторял: „Еще… еще“. Потом мне говорили: „Вы открыли поэта“. Нет, в то утро Семен Гудзенко открыл многое из того, что я смутно чувствовал. А ему было всего 20 лет, он не знал, куда деть длинные руки, и сконфуженно улыбался».

Одним из первых стихотворений, прочитанных Эренбургу, стало стихотворение «Когда на смерть идут – поют»:

Первый чтец :

Когда на смерть идут – поют,

А перед этим можно плакать, —

Ведь самый страшный час в бою —

Час ожидания атаки.

Снег минами изрыт вокруг.

И почернел от пыли минной.

Разрыв —

и умирает друг

И значит, смерть проходит мимо.

Сейчас настанет мой черед

За мной одним идет пехота

Будь проклят

сорок первый год,

Ты, вмерзшая в снега пехота!

Мне кажется, что я магнит,

Что я притягиваю мины.

Разрыв —

и лейтенант хрипит.

И смерть опять проходит мимо.

Но мы уже не в силах ждать

И нас ведет через траншеи

Окоченевшая вражда,

Штыком дырявящая шеи.

Бой был коротким.

А потом

Глушили водку ледяную,

И выковыривал ножом

Из-под ногтей я кровь чужую.

Третий ведущий :

Незадолго до победы Семен Гудзенко писал: «Недавно попал под сильную бомбежку у переправы через Мораву… Лежал там долго и томительно. Умирать в 1945 г. очень не хочется». В 1946 г. появятся его следующие строки: «Мы не от старости умрем – от старых ран умрем». Все произошло с ним именно так в феврале 1953 г.

Четвертый ведущий :

Если поэзия мгновенно реагировала на происходящие события, то прозе, а особенно таким крупным жанрам, как роман, требовалось время. Сразу после войны появляются такие произведения, как «Молодая гвардия» А. Фадеева, «Повесть о настоящем человеке» Б. Полевого, «Знаменосцы» О. Гончара и многие другие. Писатели воспевают в них героический подвиг народа победителя, а война воспринимается как противостояние добра – красоты и зла – уродства.

Первый ведущий :

В отечественной прозе голоса участников войны впервые мощно зазвучали в середине 1950-х и начале 1960-х гг. <…> Юрий Бондарев характеризовал это несколько затянувшееся молчание вчерашних солдат так: «Душевный опыт этих людей был насыщен до предела. Все четыре года войны они прожили, не переводя дыхания, и, казалось, концентрация деталей и эпизодов, конфликтов, ощущений, потерь, образов солдат, пейзажей, запахов, разговоров, ненависти и любви была настолько густа и сильна после возвращения с фронта, что просто невозможно было все это организовать, найти необходимый сюжет, композицию, ясно проявить главную мысль. Сотни сюжетов, судеб, коллизий, характеров теснились в неостывшей памяти каждого. Все было слишком горячо, слишком близко – детали вырастали до гигантских размеров, затмевали основное».

<…>

Второй ведущий :

Роль поверенных истории, хранителей памяти взяли на себя писатели фронтового поколения – от бывших военных журналистов: М. Шолохова, К. Симонова, В. Гроссмана, Б. Полевого, А. Андреева, А. Калинина до тех, кто пришел солдатом или лейтенантом прямо на огненную черту окопов, вроде В. Астафьева, В. Быкова, Е. Носова, А. Ананьева, К. Воробьева, Ю. Бондарева, В. Кондратьева, Г. Бакланова.

Первый ведущий :

Безусловно, писатели изображают в своих произведениях военные действия – атаки, отступления, слезы, кровь, смерти, ранения. Но война – это также и испытание для человека, заставляющее делать нравственный выбор.

Второй ведущий :

Для всего творчества Василя Быкова характерна проблема нравственного выбора на войне. <…> Быков, сам прошедший войну, как бы отслеживает, как раскрываются его герои под воздействием обстоятельств. В повести «Сотников» главный герой с честью проходит через тяжелые испытания и с достоинством принимает смерть. Рыбак же, спасая собственную жизнь, предает Родину, партизанский отряд и собственноручно казнит Сотникова. Физически более слабый Сотников оказывается более подготовленным к нравственному подвигу:

Второй чтец :

«… Сотников вдруг понял, что истекает их последняя ночь на свете. Утро уже будет принадлежать не им.

Что ж, надо было собрать в себе последние силы, чтобы с достоинством встретить смерть. Разумеется, иного он не ждал от этих выродков. Оставить его живым они не могли – могли разве что замучить в том дьявольском закутке Будылы. А так, возможно, и неплохо: пуля мгновенно и без мук оборвет жизнь – не самый худший из возможных, во всяком случае, обычный солдатский конец на войне.

А он, дурак, все боялся погибнуть в бою. Теперь такая гибель с оружием в руках казалась ему недостижимой роскошью, и он почти завидовал тысячам тех счастливцев, которые нашил свой честный конец на фронте великой войны …

И вот наступил конец.

<…>

На первый взгляд это казалось странным, но, примирившись с собственной смертью, Сотников на несколько коротких часов приобрел какую-то особую, почти абсолютную независимость от силы своих врагов. <…>Он ничего не боялся, и это давало ему определенное преимущество перед другими, равно как и перед собой прежним тоже. Сотников легко и просто, как что-то элементарное и совершенно логическое в его положении, принял последнее теперь решение взять все на себя. Завтра он скажет следователю, <…>что он – командир Красной Армии и противник фашизма, пусть расстреляют его. Остальные здесь ни при чем.

По существу, он жертвовал собой ради спасения других, но не менее, чем другие, это пожертвование было необходимо ему самому. <…>

Как и каждая смерть в борьбе, она должна что-то утверждать, что-то отрицать и по возможности завершить то, что не успела осуществить жизнь. Иначе зачем тогда жизнь? Слишком нелегко она дается человеку, чтобы беззаботно относиться к ее концу».

Четвертый ведущий :

Виктор Астафьев говорил: «Что бы мне хотелось видеть в прозе о войне? Правду! Всю жестокую, но необходимую правду для того, чтобы человечество, узнав ее, было благоразумней».

В. Астафьев отображает в своих произведениях «окопную правду», чтобы подвести нас читателей к основной мысли – о противоестественной природе войны, заставляющей людей убивать друг друга. И, более того, о страстной надежде на то, что война станет историческим, нравственным уроком человечеству, и подобное никогда не повторится. Поэтому, во всех фотографических подробностях В. Астафьев описывает геройскую гибель старшины Мохнакова в повести «Пастух и пастушка»:

Третий чтец :

«Он подпустил машину так близко, что водитель отшатнулся, увидев в открытый люк вынырнувшего из дыма и пыли человека. Старшина тоже увидел оплавленное лицо врага – голое, в детской розовой кожице, без бровей, без ресниц, с красно вывернутым веком, отчего глаза казались ошкуренными, косыми. Горел водитель, и не раз.

Они смотрели друг на друга всего лишь мгновение, но по предсмертному ужасу, мелькнувшему в изуродованном глазу водителя, Мохнаков угадал – немец понял все; опытные тем и отличаются от неопытных, что лучше умеют угадать меру опасности, грозящей им.

Танк дернулся, затормозил, визжа железом. Но его несло, неумолимо тащило вперед, и русский, загородив руками лицо, зажав глаза, пальцами, что-то прошептав, упал под гусеницу. От взрыва противотанковой мины старая боевая машина треснула по недавно сделанному шву. Траки гусеницы забросило аж в траншею.

А там, где ложился под танк старшина Мохнаков, осталась воронка с опепеленной по краям землею и черными стерженьками стерни. Тело старшины вместе с выгоревшим на войне сердцем разнесло по высотке, туманящейся с солнечного бока зеленью».

(Звучит отрывок из песни В. Высоцкого «Он не вернулся из боя»)

Второй ведущий :

Когда началась война, будущему писателю Юрию Бондареву было всего 17 лет. А в 18 – в августе 1942 г. – он уже на фронте. Дважды был ранен. <…>Через четверть века после окончания войны он напишет: «Война была жесткой и грубой школой, мы сидели не за партами, а в мерзлых окопах. Мы еще не обладали жизненным опытом и вследствие этого не знали простых, элементарных вещей, которые приходят к человеку в будничной мирной жизни… Но наш душевный опыт был переполнен до предела».

Как и автор, юные герои Бондарева шагнули в войну прямо со школьной скамьи<…>. Бондарев, изображая войну, старается придерживаться правды, «предельной достоверности», наверное, поэтому, судьба его героев зачастую трагична. В романе «Батальоны просят огня» <…>в живых по вине одного из начальников – полковника Иверзева из нескольких сотен людей останутся только пятеро.

Четвертый чтец (стихотворение Юрия Белаша «Неудачный бой»):

И на мокром лугу, там и сям, бугорочками серыми

Оставались лежать в посеченных шинелях тела…

Где-то кто-то ошибся. Что-то где-то не сделали.

А пехота все эти ошибки оплачивай кровью сполна!..

Мы идем и молчим. Ни о чем говорить нам не хочется.

Да о чем говорить, если мы четверть часа назад

Положили у той – будь она трижды проклята! – рощицы

Половину ребят – и каких, доложу вам, ребят.

Первый ведущий :

В отечественной литературе немало произведений о войне 1941–1945 гг. Война раскрывается в них с различных точек зрения, в зависимости от авторской позиции. Но есть один фактор, объединяющий писателей-фронтовиков: каждый из них пропустил войну через себя, каждый воочию видел весь ад войны.

А. Твардовский писал:

Война – жесточе нету слова,

Война – печальней нету слова,

Война – святее нету слова,

В тоске и славе этих лет.

(Звучит песня Б. Окуджавы «До свиданья, мальчики»)

Четвертый ведущий :

Начало войны наложило отпечаток на все последующее творчество Константина Симонова. Симонов сразу же отправился на фронт, и в течение всего военного времени работал корреспондентом газеты «Красная звезда». Ради нескольких строчек в газете Симонов переезжал с фронта на фронт<…>. Все, что он опубликовал в годы войны, позже вошло в его книги: «От Черного до Баренцева моря», «Югославская тетрадь», «Письма из Чехословакии». В военные годы Константин Симонов пишет пьесы «Жди меня», «Русские люди», «Так и будет», повесть «Дни и ночи». Выходят два его сборника стихов «С тобой и без тебя» и «Война». О войне он знал ни с чьих-то рассказов – он бывал в окопах, знакомился с солдатами и офицерами, хорошо знал тех людей, которые командовали полками и дивизиями, составляли планы военных операций. В послевоенные годы появляется его трилогия «Живые и мертвые», которая повествует о героических событиях войны.

Перед смертью в 1979 г. К. Симонов просил исполнить его последнюю волю: писатель хотел навеки остаться с теми, кто погиб в первые дни войны, и прах его был развеян на поле неподалеку от Бобруйска.

Второй ведущий:

По признанию участников войны, одно из самых первых поэтических произведений, затронувших их души, – стихотворение К. Симонова «Ты помнишь Алеша, дороги Смоленщины», посвященное Алексею Суркову, старшему товарищу.

(Стихотворение звучит в грамзаписи в исполнении автора)

Третий ведущий :

Великий урок мужества, братства, любви, человечности, верности дает Константин Симонов в своей лирике. Его знаменитое «Жди меня» – гимн любви, настоящей любви и преданности.

Четвертый ведущий :

Говорят, у войны «не женское лицо», но на фронт уходили и женщины. Они были медсестрами – выносили раненых с поля боя, подносили снаряды, были снайперами и летчицами. Слово тоже было их оружием. Их стихи знала вся страна. Анна Ахматова, Ольга Берггольц, Вероника Тушнова, Юлия Друнина… В судьбу и поэзию каждой из них вплелось военное лихолетье.

Первый ведущий :

17-летняя выпускница одной из московских школ Юлия Друнина, как и многие ее сверстницы, в 1941 г. добровольно ушла на фронт бойцом санитарного поезда. Из воспоминаний поэта Николая Старшинова: «В ее характере наиболее яркими чертами были решительность и твердость. Если уж она что решила, ничем ее не собьешь. Никакой силой. Наверное, это особенно проявилось, когда она добровольцем уходила на фронт. Их семью тогда эвакуировали из Москвы в Заводоуковку Тюменской области, они едва успели кое-как там устроиться, и родители – школьные учителя – были категорически против этого ее шага. Тем более единственный ребенок в семье, да еще очень поздний: отцу было уже за 60, он там в Заводоуковке и умер…»

Шестой чтец :

Я ушла из детства в грязную теплушку,

В эшелон пехоты, в санитарный взвод

Дальние разрывы слушал и не слушал

Ко всему привычный сорок первый год.

Я пришла из школы в блиндажи сырые,

От Прекрасной Дамы в «мать» и «перемать»,

Потому что имя ближе, чем «Россия»

Не могла сыскать.

Второй ведущий :

Эти строки Юлия Друнина написала в 1942 г. И на протяжении всего ее творчества сквозным мотивом станет мотив ухода из детства в ужас войны, из которой она не смогла возвратиться даже спустя десятилетия. Из воспоминаний Н. Старшинова: «Надо еще подчеркнуть, кем на войне Юля была. Медсестрой, санитаркой в пехоте, самом неблагоустроенном роде войск, и не где-нибудь в госпитале, а на самой передовой, в пекле, где под огнем приходилось некрепкими девичьими руками вытаскивать тяжеленных раненых. Смертельная опасность и тяжкий труд вместе. В общем, научилась и насмотрелась». Старшинов рассказывал, что ее фронтовые стихи произвели сильное впечатление в конце войны и сразу после ее завершения, ее «Зинку» знали наизусть.

«Зинка». Памяти однополчанки – героя Советского Союза Зины Самсоновой.

(Инсценировка стихотворения <…>)

Первая девушка :

Мы легли у разбитой ели,

Ждем, когда же начнет светлеть.

Под шинелью вдвоем теплее

На продрогшей, гнилой земле.

Вторая девушка :

Знаешь, Юлька, я – против грусти,

Но сегодня она – не в счет

Дома, в яблочном захолустье

Мамка, мамка моя живет.

У тебя есть друзья, любимый.

У меня – лишь она одна.

Пахнет в хате квашней и дымом,

За порогом бурлит весна.

Старой кажется: каждый кустик

Беспокойную дочку ждет

Знаешь, Юлька, я – против грусти,

Но сегодня она – не в счет.

Первая девушка :

Отогрелись мы еле-еле.

Вдруг – нежданный приказ: «Вперед!»

Снова рядом в сырой шинели

Светлокосый солдат идет.

С каждым днем становилось горше.

Шли без митингов и знамен

В окруженье попал под Оршей

Нам потрепанный батальон.

Зинка нас повела в атаку,

Мы пробились по черной ржи,

По воронкам и буеракам,

Через смертные рубежи.

(<…>Свет приглушается)

Мы не ждали посмертной славы.

Мы хотели со славой жить.

Почему же в бинтах кровавых

Светлокосый солдат лежит?

Ее тело своей шинелью

Укрывала я, губы сжав,

Белорусские ветры пели

О рязанских глухих садах.

Знаешь, Зинка, я – против грусти,

Но сегодня она – не в счет.

Где-то в яблочном захолустье

Мамка, мамка твоя живет.

У меня есть друзья, любимый,

У нее ты была одна.

Пахнет в хате квашней и дымом,

За порогом бурлит весна.

И старушка в цветастом платье

У иконы свечу зажгла.

Я не знаю, как написать ей,

Чтоб тебя она не ждала?

(Во время чтения последней строфы на заднем плане сцены появляется участница, одетая старушкой и зажигает свечу у иконы. Звучит «Аве Мария»)

Третий ведущий :

Судьба Юлии Друниной трагичная и счастливая одновременно. Трагичная – потому что юность ее прошла в военные годы, счастливая – потому что выжила в этой войне и стала поэтом.

Так же, как и Юлия Друнина, Ольга Берггольц начала свой поэтический путь с горя. В 1937 г. пропал во время репрессий ее первый муж – талантливый поэт Борис Корнилов. После 1937 г. о нем можно было лишь шептаться. Сама Ольга Берггольц также была арестована по ложному доносу, и только в 1939 г. реабилитирована. Две ее дочери умерли еще до ее ареста, а третий ребенок, которого ждала поэтесса, так и не родился: его убила тюрьма.

Во время войны Ольга Берггольц жила в своем любимом городе, в Ленинграде. Ей, кого называют блокадной поэтессой, не с чужих слов известны все тяготы блокадной жизни. Ее второй муж, Николай Молчанов, умер от голода, а сама Ольга Федоровна, по свидетельству сестры, «умирала там, в Ленинграде, от дистрофии». Но именно в эти годы рождаются лучшие стихи. Произведения Ольги Берггольц звучали по радио в осажденном городе, поднимая дух людей, вселяя веру в победу. Стихи Ольги Федоровны рассказывали и о пережитом ужасе страшных голодных дней. В строчках поэтессы звучит уверенность в том, что даже в это ужасное время человек остается человеком, гуманность побеждает фашизм, а любовь к своей Родине заставляет жертвовать людей собственными жизнями:

Шестой чтец :

Я говорю с тобой под свист снарядов,

Угрюмым заревом озарена.

Я говорю с тобой из Ленинграда,

Страна моя, печальная страна…

Кронштадтский злой, неукротимый ветер

В мое лицо закинутое бьет.

В бомбоубежищах уснули дети,

Ночная стража встала у ворот.

Над Ленинградом – смертная угроза…

Бессонны ночи, тяжек день любой.

Но мы забыли, что такое слезы,

Что называлось страхом и мольбой.

Я говорю: нас, граждан Ленинграда,

Не поколеблет грохот канонад,

И если завтра будут баррикады, —

Мы не покинем наших баррикад.

<…>

Мы будем драться с беззаветной силой

Мы одолеем бешеных зверей,

Мы победим, клянусь тебе, Россия,

От имени российских матерей.

Четвертый ведущий :

Анну Ахматову война застала в Ленинграде. В июле 1941 г. она написала стихотворение, облетевшее всю страну:

И та, что сегодня прощается с милым, —

Пусть боль свою в силу она переплавит.

Мы детям клянемся, клянемся могилам,

Что нас покориться никто не заставит.

(Звучит песня В. Высоцкого «Так случилось, мужчины ушли»)

Первый ведущий :

Далеко не все произведения о Великой Отечественной войне сразу доходили до читателя. Одни из них подвергались жестокой критике, другие, авторы которых пытались донести до людей трагическую правду о войне, рассказать об ошибках военных лет, запрещались совсем. <…>Была выпущена целая серия партийных постановлений, согласно которым военная литература должна была лакировать действительность и быть бесконфликтной. «Послушным» писателям, чьи творения часто были далеки от реальной жизни, присуждались Сталинские премии, «строптивых» же авторов ожидало забвение на долгие годы, вплоть до перестройки.

Второй ведущий :

Ярким примером тому является творчество Василия Гроссмана и, в частности, его роман «Жизнь и судьба». В качестве корреспондента «Красной звезды» Гроссман в первые дни войны отправляется на фронт. В 1943 г. он уже был подполковником. <…>Его очерки о войне глубоки и вдумчивы. В. Гроссман – один из первых авторов художественных книг о войне, повести «Народ бессмертен» (1942 г.). 10 лет спустя выходит его роман «За правое дело», успех которого у читателей был огромен. Однако некоторые критики признали роман как произведение «безыдейное, антинародное, не соответствующее принципам социалистического реализма». Гроссмана упрекали в том, что он описал Гитлера, а вот образ Сталина отсутствует. А это – «идеологическая диверсия». Книгу и автора забыли. В 1961 г. арестован другой роман Гроссмана – «Жизнь и судьба». После этого прозы он больше не писал.

Что послужило причиной ареста романа? «Жизнь и судьба» – это синтез военной и лагерной прозы. Гроссман показал, что человек скован в рамках жестокой командно-административной системы. В романе раскрыты роль насилия в обществе, казармы, культ вождей… И в этом смысле сопоставлены фашистские концлагеря и лагеря ГУЛАГа. Несвобода и бессилие человека в них равнозначны. Культ насилия, равнения на одну личность превращают многих талантливых людей в «пасынков истории» и наоборот, серых людей, бесталанных выдвигает на первый план. Разумеется, в 1960-е гг. подобные произведения не имели право на существование. Роман «Жизнь и судьба» был опубликован лишь в 1988 г.

Гроссман беспощаден в изображении ужасов войны. Сцена казни евреев в газовой камере одного из фашистских лагерей описана автором с шокирующей достоверностью.

Седьмой чтец :

… Все плотнее становилась толпа в камере, все медленнее стали движения, все короче шажки людей. <…>И голый мальчик делал крошечные бессмысленные шажки. Кривая движения его легкого маленького тела перестала совпадать с кривой движения большого и тяжелого тела Софьи Осиповны, и вот они разделились. Не за руку надо было держать его, а вот так, как эти две женщины – мать и девушка, – судорожно, с угрюмым упорством любви, прижаться щека к щеке, грудь к груди, стать одним неразделимым телом.

Людей становилось все больше, и молекулярное движение по мере сгущения и уплотнения отступало от закономерности Авогадро. Потеряв руку Софьи Осиповны, мальчик закричал. Но тут же Софья Осиповна сдвинулась в прошлое. Существовало только сейчас и теперь. <…> И вдруг снова, по-новому возникшее движение произошло рядом с Давидом.

Шум тоже был новый, отличавшийся от шороха и бормотаний.

– Пустите с дороги! – и сквозь единую массу тел пробивался человек с могучим, напряженными руками, толстой шеей, наклоненной головой. Он хотел вырваться из гипнотического бетонного ритма, его тело бунтовалось, как рыбье тело на кухонном столе, слепо, без мысли. Он вскоре затих, задохнулся и стал семенить ногами, совершать то, что совершали все.

От нарушения, которое произвел он, изменились кривые движения, и Давид оказался рядом с Софьей Осиповной. Она прижала мальчика к себе с той силой, которую открыли и измерили рабочие в лагерях уничтожения, – разгружая камеру, они никогда не пытались отделять тела обнявшихся близких людей.

<…>

… Движение ребенка наполняло ее жалостью. Ее чувство к мальчику было так просто – слова и глаза не стали ей нужны. Полумертвый мальчик дышал, но воздух, данный ему, не продлевал жизнь, а угонял ее. Голова его поворачивалась, ему все еще хотелось смотреть. Он видел тех, кто оседал на землю, видел открытые беззубые рты, рты с белыми и золотыми зубам, видел тоненькую струйку крови, бежавшую из ноздри…

Все время сильные, горячие руки обнимали Давида, мальчик не понял, что стало темно в глазах, гулко, пустынно в сердце, скучно, слепо в мозгу. Его убили, и он перестал быть.

Софья Осиповна Левингтон ощутила, как осело в ее руках тело мальчика. Она опять отстала от него.

В подземных выработках с отравленным воздухом и индикаторы газа – птицы и мыши – погибают сразу, у них маленькие тела; и мальчик с маленьким, птичьим телом ушел раньше, чем она…

А в ее сердце еще была жизнь: оно сжималось. Болело, жалело вас, живых и мертвых людей…

Третий ведущий :

Несправедливой и жестокой критике подверглись и те произведения, в которых говорилось о трагедии семьи в военные годы. Официальная пропаганда очень неодобрительно относилась к изображению в художественной литературе личной трагедии человека. Так, неоцененными стали поэма А. Твардовского «Дом у дороги» и рассказ А. Платонова «Возвращение». Суровой критике была подвергнута повесть Эм. Казакевича «Двое в степи». Та же судьба постигла и стихотворение М. Исаковского «Враги сожгли родную хату», герой которого, вернувшись домой с войны, нашел лишь пепелище:

Восьмой чтец :

Враги сожгли родную хату,

Сгубили всю его семью.

Куда ж теперь идти солдату,

Кому нести печаль свою?

Пошел солдат в глубоком горе

На перекресток двух дорог,

Нашел солдат в широком поле

Травой заросший бугорок.

Стоит солдат – и словно комья

Застряли в горле у него.

Сказал солдат: «Встречай, Прасковья,

Героя-мужа своего.

Готовь для гостя угощенье,

Накрой в избе широкий стол, —

Свой день, свой праздник возвращенья

К тебе я праздновать пришел…»

Никто солдату не ответил,

Никто его не повстречал,

И только теплый летний ветер

Траву могильную качал.

<…>

Хмелел солдат, слеза катилась,

Слеза несбывшихся надежд,

И на груди его светилась

Медаль за город Будапешт.

Четвертый ведущий :

С каждым годом все меньше остается живых свидетелей Великой Отечественной войны. Как истинные патриоты, мы должны знать героическое прошлое нашей родины. И неоценимую помощь в этом наряду с документальными свидетельствами нам оказывает именно художественная литература. <…>Сегодня мы имеем возможность ознакомиться с разными точками зрения, авторскими позициями в литературе о войне, увидеть войну под различными углами освещения проблемы. Ведь наша святая обязанность – чтить память тех, кто защищал нашу Родину, тех, кто навеки остался молодым в этой войне, тех, кто ценой собственной жизни приближал желанный миг победы.

Девятый чтец (Марк Соболь «От имени ровесников»):

«Как грустно перебирать старые фотографии!

Лучше не прикасаться к ним. Пусть когда-нибудь мой правнук откроет их и увидит веселого, с буйной шевелюрой и чуть шалыми глазами девятнадцатилетнего прадеда. Пусть я останусь для него таким, а не сегодняшним, со сверкающей лысиной, в параллелях и меридианах морщин.

И все-таки есть захватывающая власть воспоминаний. И не оторвешься от старых фотографий, возвращающих на миг в навсегда утраченную молодость. Наверное, потому что рядом были удивительной надежности друзья, юность щедра на дружбу, как бы распахнута навстречу ей. Вот они, будто на проверке. Петя Скоромников, Вилька Валентинов, Мишка Кальваров, Люся Канторович…

У них есть горькое преимущество передо мной – они остались навсегда молодыми, им не довелось постареть.

<…>

Сколько я слышал разговоров, догадок, сказочно завлекательных вымыслов о том, какая будет жизнь после Победы! Дожить бы только, скорей доконать врага! В этом был смысл всего нашего военного бытия со всеми его невзгодами. Мы готовы были все перетерпеть, лишь бы на планете наступило удивительное время всеобщего братства. Только, наверное, мы были тогда наивными, потому что верили, не могли не верить, что эта война – последняя на планете. <…> Не судите строго, – ставшие очень взрослыми, мы пришли к Победе все-таки двадцатилетними или в двадцать с чем-то.

Всеобщий мир так и не наступил…»

26. «Это было во мне всегда» (Литературная композиция по книге И. Шмелева «Лето Господне») (11 класс)

ЦЕЛИ:

1) расширение знаний учащихся об особенностях автобиографической прозы И. Шмелева;

2) приобщение учащихся к народной культуре, к богатствам русского языка.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

1) первый ведущий;

2) второй ведущий;

3) третий ведущий;

4) четвертый ведущий;

5) пятый ведущий;

6) шестой ведущий;

7) седьмой ведущий;

8) Шмелев;

9) Горкин;

10) хозяйка;

11) ряженые.

ХОД ВЕЧЕРА

Первый ведущий :

Мы, умиленные, читаем,

И праздник в праздник – хоровод,

Мы с декабрем, мы с мартом, с маем,

Мы обнимаем – круглый год.

И в каждом празднике с тобою

Хранитель наших детских снов,

Душа с тоскою голубою

К земле приникнувший Шмелев.

Второй ведущий :

«Лето Господне» (1927–1948 гг.) И. С. Шмелева, «книга трепетная, молитвенная, поющая и благоухающая», занимает особое место в русской автобиографической прозе ХХ в. Шмелев вошел в литературу как прозаик, мастерски владеющий богатствами народной речи. «Шмелев… последний… из русских писателей, у которых еще можно учиться богатству, мощи и свободе русского языка», – отмечал Куприн.

Первый ведущий :

Золотая пора детства. Золотая… Лучшая, самая светлая. И чем дальше уходит это время, тем более чудесным, золотым, розовым светом окрашивается оно. В памяти остаются только самые яркие памятные мгновения. Тихие семейные радости, любимые праздники, подарки. Для Ивана Шмелева источником радости, добра и вдохновения была Россия его детства, Россия, которую мы только начинаем постигать.

Третий ведущий :

В воспоминаниях Шмелева возникает та истинная, православная Русь, которой уже не было, когда он писал «Лето Господне». Страна пережила ужас братоубийственной войны, время всеобщей жестокости. И только в слове писателя расцвела, заиграла многоцветием красок, звуков, образов Россия его детства, Россия православная.

Второй ведущий :

«Лето Господне» строится как объединение ряда рассказов, посвященных детству писателя, и состоит из трех частей: «Праздники», «Радости», «Скорби». Впервые в истории русской литературы художественное время произведения строится на основе церковного календаря: оно циклично и воплощает идею вечного возвращения; в тексте повести следуют друг за другом описания великих и двунадесятых праздников, праздников в честь святых и праздников, связанных с чтимыми иконами.

Первый ведущий :

Два солнца ходят по нашему небу: солнце планетное, давшее нам бурную весну, каленое лето, прощальную красавицу осень и строго-грозную, но прекрасную и благодатную зиму; и другое солнце, духовно-православное, давшее нам весною праздник светлого очистительного Христова Воскресенья, летом и осенью – праздники жизненного и природного благословения, зимою, в стужу – обетованное Рождество и духовно бодрящее Крещение. Название повести приобретает дополнительный смысл – «благоприятный» период жизни православной Руси, сохранявший, с точки зрения автора, веру, дух любви, мудрое терпение и красоту патриархального уклада, период, совпадающий с детством повествователя.

Третий ведущий :

Воспоминания о детстве – это воспоминания о быте старой патриархальной Москвы и России, обладающие силой общения. В то же время «детский» сказ передает впечатления ребенка от каждого нового момента бытия, воспринимаемого в звуке, цвете, запахах. Мир, окружающий героя, рисуется как мир, несущий в себе всю полноту красок земного бытия, мир ярких красок, чистых звуков, волнующих запахов.

Первый ведущий :

Мир, изображенный Шмелевым, совмещает сиюминутное и вечное. Он рисуется как дар Божий. Внутренним нечувственным зрением маленький герой видит и другой свет, который открывается «оку уха» в любви: «он есть Свет». Мотив Божественного Света развивается на всем протяжении текста и связывает речь персонажей, речь рассказчика-ребенка и взрослого повествователя.

Четвертый ведущий :

Вторая книга «Лета Господня» посвящена христианским праздникам, которые следуют один за другим – по кругу, год за годом. Каждый раз их ждут с нетерпением, радуются, как в первый раз.

МАСЛЕНИЦА

Пятый ведущий :

«Масленица… Я и теперь еще чувствую это слово, как чувствовал его в детстве: яркие пятна, звоны, пылающие печи, синеватые волны чада в довольном гуле набравшегося люда, ухабистую снежную дорогу, уже замаслившуюся на солнце, с ныряющими по ней веселыми санями, с веселыми конями в розанах, в колокольчиках и бубенцах, с игривыми переборами гармони. Или с детства осталось во мне чудесное, непохожее ни на что другое, в ярких цветах и позолоте, что весело называется „масленица“».

Шестой ведущий :

«Масленица в развале. Такое солнце, что разогрело лужи. Сараи блестят сосульками. Идут парни с веселыми связками шаров, гудят шарманки. Фабричные, внавалку, катаются на извозчиках с гармоней. Мальчишки „в блина играют“: руки назад, блин в зубы, пытаются друг у друга зубами вырвать, весело бьются лицами.

Широкая печь пылает. Две стряпухи не поспевают печь блины на сковородках величиной с тарелку. „Черные“ блины пекутся из гречневой муки. Румяные кладутся в стопки. Пар идет от блинов винтами. Я смотрю от двери, как складывают их вчетверо и макают в горячее масло, налитое в миски. Пар валит изо ртов. Стоит благодатный гул: все довольны».

Седьмой ведущий :

«В субботу, после блинов, едем кататься с гор. Зоологический сад, где устроены наши горы, – они из дерева и залиты льдом, – завален глубоким снегом, дорожки в сугробах. Видно пустые клетки с сухими деревцами, ни зверей, ни птиц не видно. Да теперь и не до зверей. Высоченные горы на прудах. Над свежими тесовыми беседками на горах пестро играют флаги. Катятся с рычаньем высокие „дилижаны“ с гор, мчатся по ледяным дорожкам, между валами снега с воткнутыми в них елками. Черно на горах народом. Масленица погожая. Сегодня немножко закрепило и после блинов – катается хорошо».

Пятый ведущий :

«И как только не рухнут горы! Верхушки битком набиты. Скрипят опоры. Но стройка крепкая: владимирцы строили на совесть.

Сергей скатывает нас на „дилижане“. Дух захватывает, и падает сердце на раскате. Мелькают елки, стеклянные разноцветные шары, повешенные на проволоках, белые ленты снега. Катальщик тормозит коньками, режет-скрежет льдом. Василь Василич уже разгорелся, пахнет от него пробками и мятой. Отец идет считать выручку, а Василь Василич говорит: „Поручи надежному покатать!“ Василь Василич хватает меня под мышку, как узелок, и шепчет: „Надежней меня тут нету“. Берет низкие саночки – „американки“, обитые зеленым бархатом с бахромой, и приглашает меня скатиться».

Шестой ведущий :

«Я приваливаюсь к нему под бороду, в страхе гляжу вперед… Далеко внизу ледяная дорожка в елках, гора, с черным пятном народа, и вьются флаги. Василь Василич крякает, трогает меня за нос варежкой. Он толкает ногой, санки клюют с моста, и мы летим, ахаемся в корыто спуска и выносимся лихо напрямую. Летит снеговая пыль, падает на нас елка, саночки вверх полозьями, я в сугробе. Василь Василич мотает валенками снегу под елкой. К нам подбегают катальщики, а мы смеемся».

ВЕЛИКИЙ ПОСТ.

Второй ведущий :

«Прошла, отгуляла веселая масленица, начинается Великий пост.

Шмелев :

– Я просыпаюсь от резкого света в комнате: голый какой-то свет, холодный, скучный. Да, сегодня Великий Пост. Сегодня у нас чистый понедельник, и все у нас в доме чистят. Я смотрю на растерзанные бумажные цветочки, на золоченый пряник „масленицы“ – игрушки, принесенные вчера из бань: нет ни медведиков, ни горок – пропала радость. И радостное что-то копошится в сердце: новое все теперь, другое. Теперь уже „душа начнется“, – Горкин вчера рассказывал, – „душу готовить надо“. Говеть, поститься, к Светлому дню готовиться.

Горкин :

– Вставай, милок, не нежься. Где у тебя тут масленица-жирнуха… мы ее выгоним. Пришел Пост – отгрызу у волка хвост. На постный рынок с тобой пойдем. Васильевские певчие петь будут „душе моя, душе моя“ – заслушаешься.

Шмелев :

– А почему папаша сердиты на Василь Василича так?

Горкин :

– А грехи. Тяжело тоже переламываться, теперь все строго, пост. Ну, и сердются. А ты держись, про душу думай. Такое время, все равно, что последние дни пришли… по закону-то! Читай „Господи-Владыко живота моего“. Вот и будет весело».

Первый ведущий :

«Радостное до слез бьется в душе моей и светит от этих слов. И видится мне вереницею дней поста Святое Воскресенье, в светах. Радостная молитвочка! Она ласковым светом светит в грустные дни Поста. Мне начинает казаться, что теперь прежняя жизнь кончается и надо готовиться к той жизни, которая будет… где? Где-то на небесах. Надо очистить душу от всех грехов, и потому все кругом – другое. И что-то особенное вокруг нас, невидимое и страшное».

Второй ведущий :

«В доме открыты форточки, и слышен плачущий и зовущий благовест – по-мни… по-мни… Этот жалостный колокол по грешной душе. Называется – постный благовест. Все домашние очень строги, и в затрапезных платьях с заплатками, и мне велели надеть курточку с продранными локтями. Ковры убрали, можно теперь ловко кататься по паркетам, но только страшно. Великий пост! Раскатишься – сломаешь ногу. От масленицы нигде ни крошки, чтобы и духу не было. Даже заливную осетрину отдали вчера на кухню. В буфете остались самые расхожие тарелки с бурыми пятнышками-щербинками – великопостные».

Третий ведущий :

«В передней стоят миски с желтыми солеными огурцами, с воткнутыми в них зонтичками укропа, и с рубленой капустой, кислой, густо посыпанной анисом – такая прелесть! Я хватаю щепотками – так хрустит! И даю себе слово не оскоромиться во весь пост. Зачем скоромное, которое губит душу, если и без того все вкусно? Будут варить компот, делать картофельные котлеты с черносливом и шепталой, горох, маковый хлеб с красивыми завитушками из сахарного мака, розовые баранки, „кресты“ из Крестопоклонной… мороженая клюква с сахаром, бублики и сайки, изюм кувшинный, пастила рябиновая, постный сахар – лимонный, малиновый, с апельсинчиками внутри, халва… А жареная гречневая каша с луком, запить квасом. А постные пирожки с груздями, а гречневые блины по субботам… А кутья с мармеладом в первую субботу, какое-то „коливо“! А миндальное молоко с белым киселем, а киселек клюквенный с ванилью, а… великая кулебяка на Благовещение, с вязигой, с осетриной! А калья, необыкновенная калья с кусочками голубой икры, с маринованными огурчиками… а моченые яблоки по воскресеньям, а теплая сладкая-сладкая „рязаня“… а грешники с конопляным маслом, с хрустящей корочкой внутри, с теплой пустотой внутри! Неужели и там, куда все уходят из этой жизни, будет все такое постное и почему все такие скучные? Ведь все – другое, и много, так много радостного».

Четвертый ведущий :

Главному герою романа Ване непонятно, почему взрослые такие скучные, ведь вокруг так много радостного. Он находит радость в самых в самых обычных вещах, в окружающих его предметах и людях. Он просто любуется Божьим миром.

Шестой ведущий :

«А мир полон движения, весеннего оживления. На Москве-реке начинается ледоход. Рекою пахнет, живою водой. А во дворе шум особенный: набивают лед в погреб. Горы его повсюду, до самых крыш сараев. В тени он синий и снеговой, свинцовый. А на солнце – зеленый, яркий. К обеду – ни глыбы, ни люда, лишь сыпучие вороха осколков, скользкие хрусталики на снегу».

Первый ведущий :

«А вот новая радость – поездка на постный рынок. Ехать далеко – через всю Москву, с остановками. Вдали виден золотой купол Храма Христа Спасителя. Он еще не достроен. Ваня Шмелев знает, что и его папенька пожертвовал деньги на строительство».

ПОСТНЫЙ РЫНОК

Горкин :

«Стропила наши, под куполом-то, – говорит к храму Горкин, нашей работки иу-ут! Государю Александр Миколаевичу, дай ему Бог царствовать, генерал-губернатор папашеньку приставлял, со своей артелью. Во всех мы дворцах работали, и по Кремлю. Гляди, Кремль-то наш, нигде такого нет. Все соборы собрались, Святители-Чудотворцы… Спас на Бору, Иван Великий, Золотая Решетка… А башни-то каки, с орлами! И татары жгли, и поляки жгли, и француз жег, а наш Кремль все стоит. И довеку будет. Крестись. Это прабабушка твоя Устинья все тут приказывала пристать, на Кремль глядела. Поглядим и мы. Высота-то кака, всю оттоль Москву видать. Я те на Пасхе свожу, все соборы покажу, и Крест Хорсунский, из хрустальной, сам Царь-Град прислал. Самое наше святое место, святыня самая».

Четвертый ведущий :

«Весь Кремль золотисто-розовый над снежной Москвой-рекой. Кажется мне, что там Святое, и нет никого людей. Стены с башнями – чтобы не смели войти враги. Святые сидят в Соборах. И спят цари. И потому так тихо.

Окна розового дворца сияют. Белый собор сияет. Золотые кресты сияют священным светом. Все в золотистом воздухе, в дымном голубоватом свете: будто кадят там ладаном».

Первый ведущий :

«Что во мне так бьется, наплывает в глазах туманом? Это – мое, я знаю. И стены, и башни, и соборы… и дымные облачка за ними, и это моя река, и черные полыньи, в воронах, и лошадки, и заречная даль посадов… – были во мне всегда. И все я знаю. Там, за стенами, церковка под бугром, – я знаю. И щели в стенах – знаю. Я глядел из-за стен… когда? И дым пожаров, и крики, и набат… – все помню! И бунты, и топоры, и плахи, и молебны… – все мнится былью… будто во сне забытом».

ТРОИЦЫН ДЕНЬ

Четвертый ведущий :

Все темней и кудревей березовый лес зеленеет,

Колокольчики ландышей в чаще зеленой цветут,

На рассвете в долинах теплом и черемухой веет,

Соловьи до рассвета поют.

Скоро Троицын день, скоро песни, венки и покосы…

Все цветет и поет, молодые надежды тая…

О весенние зори и теплые майские росы!

О далекая юность моя!

Первый ведущий :

«Пахнет горячими ватрушками, по ветерку доносит. Я сижу на досках у сада. День по-настоящему летний. Я сижу высоко, ветки берез вьются у моего лица. Листочки до того сочные, что белая моя курточка обзеленилась, а на руках – как краска. Пахнет зеленой рощей. Я умываюсь листочками, тру лицо, и через свежую зелень их вижу я новый двор, новое лето вижу. Сад уже затенился, яблони – белые от цвета; в сочной густой траве крупно желтеет одуванчик. Я иду по доскам к сирени. Ее клонит от тяжести кистей. Я беру их в охапку, окунаюсь в душистую прохладу и чувствую капельки росы. Завтра все обломают на образа. Троицын день завтра.

Горкин :

– Богатые ватрушки… На Троицу завтра красный денек будет. А на Духов день, помни вот, замутится все. А то и громком может погрозить. Всегда уж так.

Шмелев :

– А почему – „и страх, и радость…“ – вчера сказал-то?

Горкин :

– Троица-то? А небось, учил в книжке, как Авраам Троицу в гости принимал… Как же ты так не знаешь? У Казанской икона вон… три лика, с посошками, под деревом, и яблочки на древе. А на столике хлебца стопочки и кувшинчик с питием. А царь Авраам поклонился, руки сложил и головку от страха отворотил. Страшно потому. Ангелы лики укрывают, а не то что… Пойдет завтра Господь во святой Троице по всей земле. И к нам зайдет. Радость-то кака, а? У тебя наверху в кивоте тоже Троица.

Шмелев :

– Я знаю! Это самый веселый образ. Сидят три Святых с посошком под деревцем, а перед ними яблочки на столе. Когда я гляжу на образ, мне вспоминаются почему-то гости, именины.

Горкин :

– Верно. Завтра вся земля – именинница. Потому – Господь ее посетит. У тебя Иван-Богослов ангел, а мой – Михаил Архангел. У каждого свой. А у земли-матушки – сам Господь Бог во Святой Троице… Троицын день. „Пойду, – скажет Господь, – погляжу, во Святой Троице навещу“».

Первый ведущий :

«Я смотрю на серую землю, и она кажется мне другой, будто она живая, – молчит только, и отчего-то грустно».

Второй ведущий :

«Едем на Воробьевку, за березками. Я с Горкиным на Кривой в тележке, Андрюшка-плотник – на ломовой. Едем мимо садов, по заборам цветет сирень. Воздух благоуханный, майский. С Нескучного ландышами тянет. Едут возы с травой, везут мужики березки, бабы несут цветочки – на Троицу. Дорога в горку, Кривая едва тащит. Горкин радуется на травку, на деревца, указывает мне что-то.

Горкин :

– Мамонова дача вон, богадельня Андреевская, Воробьевка скоро. А потом к Крынкину заедем, чайку попьем. А там вся Москва, как на ладошке. Справа деревья тянутся, в светлой и нежной зелени. Гляди, матушка Москва-то наша!.. – толкает меня Горкин и крестится».

Первый ведущий :

«Дорога выбралась на бугор, деревья провалились, – я вижу небо, будто оно внизу. Да где ж земля-то? И где Москва? – Внизу-то, в провал гляди… эн она где, Москва-то!»

Второй ведущий :

«Я вижу… Небо внизу кончается, и там, глубоко под ним, под самым его краем, рассыпано пестро, смутно, Москва… Какая же она большая!.. Смутная вдалеке, в туманце. Но вот, яснее… – я вижу колоколенки, золотой куполок Храма Христа Спасителя, игрушечного совсем, белые ящички-домики, бурые и зеленые дощечки-крыши, зеленые пятнышки-сады, темные трубы-палочки, пылающие искры-стекла, зеленые огороды-коврики, белую церковку под ними… Я вижу всю игрушечную Москву, а над нею золотые крестики».

Первый ведущий :

«В глазах у меня туманится. Стелется подо мной, в небо восходит далью. Едем березовой рощей, старой. Кирпичные заводы, низкие серые навесы, ямы. Дальше – березовая поросль, чаща. С глинистого бугра мне видно: все заросло березкой, ходит по ветерку волною, блестит, маслится.

Горкин :

– Приехали. Дайте-ка молодчику топорик, его почин. – Крепше держи топорик. В церкву пойдет, молиться у Троицы поставлю, помечу твою березку… Да ну, осмелей… ну?»

Третий ведущий :

«Солнце слепит глаза, как-то отдернул занавеску. Я жмурюсь радостно: Троицын день сегодня! Над моей головой зеленая березка, дрожит листочками. У кивота, где Троица, тоже засунута березка, светится в ней лампадочка. Комната кажется мне другой, что-то живое в ней. Везде у икон березки. И по углам березки, в передней даже, словно не дом, а в роще. И пахнет зеленой рощей».

Четвертый ведущий :

«Мы идем все с цветами. У меня ландыши, и в серединке большой пион. Ограда у Казанской зеленая, в березках. Ступеньки завалены травой так густо, что путаются ноги. Пахнет зеленым лугом, размятой сырой травой. В дверях ничего не видно от березок, все задевают головами, раздвигают. Входим как будто в рощу. В церкви зеленоватый сумрак и тишина. Шагов не слышно, засыпано все травой. И запах совсем особенный, какой-то густой, зеленый, даже немного душно. Иконостас чуть виден, кой-где мерцает позолота, серебрецо – в березках. Теплятся в зелени лампадки. Лики икон, в березках, кажутся мне живыми – глядят из рощи. Березки заглядывают в окна, словно хотят молиться. Везде березки: они и на хоругвях, и на распятии, и над свечным ящиком-закутком, где я стою, словно у нас беседка.

Это не наша церковь, это совсем другое, какой-то священный сад. И пришли не молиться, а на праздник, несем цветы, и будет теперь другое, совсем другое, и навсегда. И там, в алтаре тоже – совсем другое. Там, в березках, невидимо, смотрит на нас Господь, во святой Троице, таинственные Три Лика, с посошками. И ничего не страшно. С ними пришли березки, цветы и травки, и все мы, грешные, и сама земля, которая теперь живая, и все мы кланяемся ему, и Он отдыхает под березкой.

У иконы Троицы я вижу мою березку, с пояском Горкина. Это такая радость, что я кричу: „Горкин, моя березка! И поясок на ней твой! Горкин!“ Я смотрю на Святую Троицу, а Она, Три Лика с посошками – весело на меня».

Пятый ведущий :

«Быстро пролетело лето, вот и осень в разгаре. К Покрову заканчиваются сельскохозяйственные работы, земля снежком покрылась. Каждый с нетерпением ждет Покрова».

ПОКРОВ

Шмелев :

– Отец ходит с Горкиным по садику и разговаривает про яблоньки. Редко, когда он говорит не про «дела», а про другое, веселое, а то все роди, да подряды, да сколько еще принять народу, да «надо вот поехать». И редко увидишь его дома. А тут будто на гулянье или когда ездил на богомолье с нами – веселый, шутит, хлопает Горкина по спине, радуется, какая антоновка нынче богатая. Горкин тоже рад, что отец душеньку отводит, яблочками занялся, и тоже хвалит антоновку.

Я вспоминаю, что скоро радостное придет, покров какой-то, и будем мочить антоновку. Покров – важный какой-то день, когда кончаются все «дела», землю снежком покроет, и «Крыша тогда – шабаш… отмаялся, в деревню гулять поеду», – говорил недавно Василь Василич. И все только и говорят: «Вот пойдет Покров – всему развяза». Я спрашиваю Горкина, почему – «развяза». Говорит: «А вот все дела развяжутся, вот и покров». Я жду с нетерпением, когда же придет Покров. Сколько же осталось?

Горкин :

– А ты вот считай – и ждать тебе будет веселей, а по дням скучно будет отсчитывать.

Хозяйка :

– А вот и гости с колядками к нам пожаловали!

(Входят ряженые, впереди мехоноша с бородой и усами, в одетом наизнанку полушубке, в рваной шляпе и с сумою или мешком для сбора даров)

Ряженые (по очереди):

– Здравствуйте, хозяюшка.

– Позволь во горницу войти!

– Во горенку войти, да на лавочку сесть!

– На лавочку сесть, да песенку спеть!

(Хором):

Пришла Коляда

Накануне Рождества

Хозяюшка, родна матушка,

Не ленись, подымись,

Ты подай пирога.

Как подаришь пирога —

Целый двор живота.

Не подашь пирога —

Одна куричья нога.

Хозяюшка в дому

Как оладейка в меду.

(По очереди)

– Что вы нам, хозяюшка, подарите?

– Денег горшок, или каши горшок?

– Кувшин молока или кусок пирога?

– Копеечки или конфеточки?

– Или гривеннички или прянички?

(Хором)

Открывайте сундучок,

Подавайте пятачок!

Хоть блин, хоть сала клин,

Хоть печенье, хоть варенье,

Нам на угощенье.

Хозяйка :

Да, попели вы на славу,

На потеху, на забаву,

Мехоноша, где мешок?

Получай-ка пирожок.

И бараночки, и конфеточки,

И гривеннички на прянички.

(Хозяйка одаривает ряженых)

Ряженые (хором):

Будете нас дарить – будем вас хвалить,

А не будете нас дарить – будем вас корить!

Примите нас на посиделки!

(Участники посиделок устраивают им заслон, взявшись за руки)

Хозяйка :

Выкуп платите

Или прочь уходите.

Ряженые :

Денег немае, сами занимаем.

Пряники, орешки взяли сладкоежки,

Но нам неча горевать,

Можем загадки отгадать.

(Участники посиделок кричат: «Загадать им загадки»).

Хозяйка : (обращаясь к ряженым):

Ах вы, хитрые ребятки,

Отгадайте же загадки:

Под гору коняшка, а в гору – деревяшка.

Две Палашки в лес бегут, носки загнутые.

Одной – зимой отдых, другим – летом, а третьей – ни зимой, ни летом.

Хозяйка :

Ах, спасибо вам, ребятки,

Что пришли в наш дом на Святки.

Ряженые :

Во славу Божию

овсом и рожью

народи Господи, и рожь, и пшеницу,

и всякую пашницу.

С праздником, хозяева, и прощайте!

(Уходят)

Шмелев :

– Приходила Коляда,

С Колядой была звезда.

Ты куда пошла опять,

Коляда, колядовать?

ФИНАЛ

К сизым кольцам взоры вскинем!

Мир печалью светлой болен…

Стынет в небе ярко-синем,

Строй прозрачных колоколен.

За все тебя, Господь, благодарю!

Ты, после дня тревоги и печали,

Даруешь мне вечернюю зарю,

Простор полей и кротость синей дали.

Я одинок и ныне – как всегда

И вот закат разлил свой пышный пламень,

И тает в нем Вечерняя Звезда,

Дрожа насквозь, как самоцветный камень.

И счастлив я печальною судьбой

И есть отрада сладкая в сознанье

Что я один в безмолвном созерцанье,

Что я всем чужд и говорю – с Тобой.

Первый ведущий :

Идеалом Шмелева была Святая Русь, он любовно воскрешает ее образы. Неразрывная связь писателя с родиной проявляется в поэтизации народной культуры, в сохранении и преображении богатств русского языка. Это особенно ярко проявилось в итоговой книге «Лета Господня», эпиграфом к которой избраны слова А. Пушкина:

Два чувства дивно близки к нам —

В них обретает сердце пищу —

Любовь к родному пепелищу,

Любовь к отеческим гробам.

Оглавление

М. Н. Кузнецова, Н. А. Орлова, Н. А. ПестряковаЛитературные Вечера

1. «В ней есть душа, в ней есть свобода…» (Времена года в русском искусстве) (7 класс)

2. «Гармонии стиха божественные тайны…» (Западноевропейский сонет эпохи средневековья и Возрождения) (8 Класс)

3. «Если душа родилась крылатой…» (8 класс)

4. «…И буду жить в своем народе!» (Поэзия Н. Рубцова) (8 класс)

5. «Я говорю с тобой из Ленинграда…» (Судьба и поэзия Ольги Берггольц) (8 класс)

6. «Начинается плач гитары…» (Судьба и поэзия Ф. Г. Лорки)

7. «Раскройте книгу мою!..» (Поэты о поэзии) (9 класс)

8. «И мир идет к тебе навстречу…» (Страницы русской пушкинианы) (9 класс)

9. «Ангел-хранитель мой» (Литературно-художественная композиция, посвященная Наталье Николаевне Гончаровой)

10. «Женские образы в творчестве А. С. Пушкина» (Литературно-художественная композиция по творчеству А. С. Пушкина)

11. «Отечество нам Царское Село…» (9 класс)

12. «Мой гений веки пролетит…» (М. Ю. Лермонтов: штрихи к портрету) (9 класс)

13. «Он ясен был» (Этюд о Грибоедове, посвященный 200-летию со дня рождения писателя)

14. «Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется» (Литературная композиция для старшеклассников)

15. «Сияла ночь. Луной был полон сад…» (Поэзия и проза второй половины ХIХ в. о любви) (10 класс)

16. «Все начинается с любви» (Страницы мировой любовной лирики)

17. «Что в имени тебе моем?..» (Образ А. С. Пушкина в творчестве М. Цветаевой)

18. «Я душу обрету иную…» (Библейские мотивы в поэзии серебряного века) Гостиная создана в соавторстве с Н. Шагановым

19. «Принадлежит вечности…» (М. А. Булгаков: судьба и творчество)

20. «Мы жили судьбами других…» (Бардовская песня)

21. «Поэзия прозы» (Картины родной природы в творчестве К. Г. Паустовского и М. М. Пришвина)

22. «Я не переставала писать стихи…» (Страницы жизни и творчества Анны Ахматовой)

23. «Вернуться в Россию – стихами…» (Поэзия русской эмиграции)

24. «Трагическая судьба человека в тоталитарном государстве»

25. «Поэзия и проза» (О Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.)

26. «Это было во мне всегда» (Литературная композиция по книге И. Шмелева «Лето Господне») (11 класс)

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg