Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла, Консультации специалистов: Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; Дыхательные практики; Гороскоп; Правильное питание Эзотерика

Предисловие

Эта книга посвящена древнеегипетской истории. Автор, однако, не стремился искать и устанавливать факты, составлять цепочки из непосредственно связанных друг с другом событий и сплетать из них логичный и содержательный научный текст. Он, несомненно, понимает важность работы с историческими фактами, но в то же время доказательство их подлинности не является его приоритетом. Он воспринимает определенные сведения как данность и пытается установить их значение. Такой подход представляется ему справедливым.

В результате появился своего рода справочник, где собраны проверенные данные о различных периодах истории. Они преподнесены таким образом, чтобы другие исследователи имели возможность проверить, проанализировать и подтвердить их. Интерпретация фактов, а именно попытка историка определить их последовательность и значение, должна быть четко выделена, чтобы дать возможность другим ученым составить собственное независимое суждение о представленных данных. Идеалом могла бы стать библиотека, в которой были бы собраны тома с современными переводами древнеегипетских текстов, снабженными исчерпывающими комментариями, позволяющими читателю проверить правильность переводов; книги, содержащие систематизированное описание памятников материальной культуры Древнего Египта, включая произведения искусства, с хорошими иллюстрациями и точными датировками, которые позволили бы читателю проверить эту информацию; специализированные исследования по религии, государству, экономике, социальной структуре, ремесленным производствам, научным знаниям, искусству, литературе и другим предметам, включая изучение их особенностей в разные исторические периоды; и, наконец, серьезные труды по истории культуры, объединяющие все вышеперечисленные и говорящие сами за себя. И лишь только после такого объективного исследования историк имеет право высказать свое мнение и представить гипотезу о значимости фактов. Здесь же мы ставим телегу впереди лошади. По большому счету, настоящее исследование представляет собой телегу – субъективные и гипотетические заключения, которую мы запрягли впереди лошадей – кропотливой работы с источниками и серьезного исторического исследования.

В то же время источники, на которых строится историческое исследование, стали настолько многочисленными, что одному ученому уже чрезвычайно сложно на писать объективное и исчерпывающее обо всей истории Древнего Египта. Хорошо это или плохо, но все мы стали узкопрофильными специалистами.

Ученые, специализирующиеся на изучении древности, все более ясно стали осознавать еще одну проблему, связанную со своеобразной природой источников, на основе которых строятся их исследования. Всегда ли древнеегипетские источники соотносятся с историческими фактами? Сейчас мы понимаем – возможно, лишь немного лучше – психологию людей, живших в древности и создававших источники. Понятия «факт» или «истина» в современном смысле были чужды им. Присущие им побуждения в корне отличаются от современных. В этой книге речь пойдет в том числе и о том, насколько мировосприятие древнего человека отличалось от свойственного нашему современнику. Здесь мы также частично охарактеризуем эти различия. Их суть заключается в том, что у древних людей было принципиально другое отношение ко всем событиям, которые они наблюдали. Мы привыкли рассматривать их в хронологической последовательности, видеть предпосылки и последствия событий, их причины и результаты. Чтобы оценить какое-то явление, нам необходимо знать, что ему предшествовало и что последовало за ним. Мы представляем историю в виде движущейся системы – кадр, связанный с полученным опытом, должен занять свое место на кинопленке. Для древних же явления, свидетелями которых они становились, не были частью последовательной цепи событий. Все, что предшествовало тому или иному явлению, никак с ним не связывалось и не считалось примечательным. В древности люди считали события одноразовыми вспышками в безграничной и безвременной вселенной, в мире богов, и поэтому в них всегда видели следствия Божественного промысла. Наши далекие предки видели мир в зеркальном отражении: все происходившее считалось проявлением первоначального замысла богов. Если полностью принять то, что боги создали изначально неподвижную вселенную, и поверить, что любое событие является следствием действия божества и человек никак не может быть причастен к этому, то вряд ли у кого-то возникнет потребность в поиске объективных причин явлений или интерес к хронологической последовательности событий.

Древневосточное мышление называют мифологическим. Древний человек соотносил собственный опыт с мифами, которые повествовали о деяниях богов. Он чувствовал себя комфортно, считая частности лишь одним из проявлений чего-то огромного и всеобъемлющего. Соотнесение собственных наблюдений или опыта с мифом освобождало человека от необходимости поиска причинно-следственных связей в прошлом или принятия каких-то чрезвычайных мер в будущем.

Коль скоро у древнего человека не было чувства времени, относительности или объективной причинной обусловленности, его никак нельзя назвать историком. Он не хотел копаться в прошлом для того, чтобы объяснить какое-то явление, ему было достаточно верить в его божественное происхождение. Он не занимался поиском настоящих причин и не прослеживал от начала и до конца цепочку хронологически и логически связанных друг с другом событий. Кроме того, он занимался лишь мифотворчеством и не пытался разработать философию истории, которая, благодаря осмыслению причинно-следственных связей, позволила бы ему объяснить последовательность событий.

Это означает, что наши основные источники – надписи и произведения искусства – не имеют ничего общего с отражением хода времени и причинно-следственных связей. Следовательно, в древности представления людей об исторической истине отличались от наших. Там, где истину видели во вмешательстве и действиях божества, основным критерием оценки событий было чудо. Там, где, как в Древнем Египте, царя почитали как бога, он олицетворял собой государство и все силы государства были направлены на поддержание этой догмы, целью письменных источников было запечатлеть божественное, чудесное и непреходящее. Это можно называть «пропагандой», направленной на укрепление представлений о божественной власти. Были случаи, когда она приводила к искажению реальных событий или полному их подлогу, но нельзя отрицать, что сознание древнего человека воспринимало эту «пропаганду» как непреложную истину.

К сожалению, это ставит под вопрос все используемые нами исторические данные. Ведь если факты представлены предвзято или и вовсе искажены, то как мы можем быть уверены в том, что они вообще имели место? И у нас нет возможности привести древних писцов в суд, найти еще несколько их современников, которые выступили бы компетентными, незаинтересованными и не подверженными самообману свидетелями. Для объективной оценки событий прошлого подобной возможности не существует. Ее нет и в древнеегипетском изобразительном искусстве, которое находилось вне времени и было таким же агитационным, как и литература. Однако она присутствует в памятниках материальной культуры, найденных при раскопках, но лишь в немногих случаях с их помощью можно опровергнуть или скорректировать данные, полученные нами из письменных источников.

Все, что нам остается, – это тщательно, насколько позволяет огромный объем материала, изучать все имеющиеся данные, проверять их достоверность по другим египетским памятникам, по источникам, созданным представителями других народов и культур, и посмотреть на них с точки зрения здравого смысла, потом сделать предварительные обобщения о древнеегипетской культуре в целом и только после этого наконец применить эти обобщения для интерпретации частностей. Такой подход может показаться неубедительным, ведь предлагаемая методология настолько же дедуктивна, насколько и индуктивна, но она в равной степени субъективна и объективна. Мы не ставим телегу впереди лошади; напротив, мы впрягаемся сами и неспешно начинаем самостоятельный путь.

Возможно, этот подход не будет казаться неуместным, если взять в расчет разницу между историей Древнего Египта и, например, современной Европы. Если древние источники скупы, предвзяты и пропитаны мифотворчеством, имеем ли мы право принимать их без критики? Можно возразить, что в догреческом мире не существовало исторической науки в строгом смысле этого слова, были только историки – люди передовых взглядов, пытавшиеся систематизировать, осознать и объяснить то, что не говорит само за себя и отсылает к мифам о богах. Если так было на самом деле, то нам стоит честно признать это и работать в субъективной и дедуктивной атмосфере. В этой книге содержится множество личных размышлений о значении культуры Древнего Египта, и при чтении возникнет значительно больше вопросов, чем ответов на них.

Сразу же стоит задать еще один вопрос: если культура, о которой идет речь в этой книге, так отдалена от нас во времени и в пространстве и все, что здесь будет сказано, субъективно и гипотетично, то стоит ли тратить время на чтение? Мы живем в тесном, задыхающемся мире, за нашими плечами еще слышны раскаты грома кризиса. Наш стиль жизни в корне отличается от древнеегипетского, поскольку силу человека или животного заменили машины, а натуральное хозяйство уступило место городской торговле. Мы стоим на пороге принципиально новой жизни, в мире, испещренном сетями коммуникаций и экспериментирующем с новыми источниками энергии. Возможно, прошлое – это нечто отмершее, и ему нельзя позволять сдерживать наше будущее развитие. Возможно, доклассическое прошлое настолько отличается от современности, что не имеет ничего общего ни с настоящим, ни с будущим. Может быть, изучение Древнего Египта – это всего лишь способ отвлечься, обратиться к чему-то необычному, причудливому и занимательному, не похожему на нашу жизнь. Можем ли мы оправдать появление еще одной книги о Древнем Египте?

Ответом на эти вопросы станет сама эта книга, где мы сосредоточимся на ценностях, присущих древнеегипетской культуре, и они неизбежно будут обсуждаться с позиций современного человека. Тем не менее стоит сразу сделать одно общее замечание касательно древней истории.

Обычно считается, что мы – люди, стремящиеся улучшать условия своей жизни, и поэтому любая культура, существовавшая ранее, вызывает интерес и имеет для нас значение, особенно если она оказалась настолько самодостаточной, что смогла просуществовать в течение долгих веков. Даже если мы выясним, что принципы этой культуры неприменимы более в современном мире, они все равно отложатся в нашем сознании.

Наше время требует здравого смысла, который, в свою очередь, основывается на знании непреходящих ценностей. Страхи, предубеждения или амбиции могут повлиять на суждение, но при глубоком знании прошлого оно будет основательным. Прошлое необходимо. События настоящего можно оценить всесторонне и трезво только в связи с прошлым. В противном случае можно не разглядеть за деревьями леса.

Таким образом, мы говорим скорее о перспективах, чем о чем-то конкретном. Поэтому для нас не имеет принципиального значения, насколько истинно то, что древнеегипетская медицина была прародительницей современной, или то, что наша концепция социальной справедливости берет истоки в эпохе Среднего царства, или то, что монотеизм впервые появился во времена правления фараонов XVIII династии. Эти проблемы очень интересны и крайне важны, и им следует посвятить специальные исследования. В данной книге мы также уделим им внимание, но они все еще остаются дискуссионными и поэтому пока не имеют принципиального значения. То, что сейчас действительно необходимо, – это найти наше место в истории развития человечества и выявить общие ценности, которые обусловят нашу дальнейшую эволюцию. Для этого и необходимо разностороннее изучение истории.

Это не означает, что рассказ о Древнем Египте или другой культуре должен быть кратким и максимально обобщенным. Трезвые суждения необходимо основывать на уверенности, и нужно исходить из того, что историки сделали все возможное, чтобы ответственно и досконально собрать все источники, логически выстроить и объединить их в фундаментальных исследованиях, на основе которых можно делать различные обобщения. Если у нас нет уверенности в том, что историки достаточно компетентны и владеют необходимыми методами и подходами, то мы не можем опираться на их открытия для определения датировки и относительных ценностей, а значит, делать обоснованные выводы. Однако это не означает, что всем непременно нужно вникать во все детали. Достаточно удостовериться, что историк уже собрал все возможные данные. И, основываясь на его работе, мы можем делать собственные обобщения о путях развития человечества.

В этой связи трехтысячелетняя история культуры Древнего Египта кажется своеобразной притчей, рассказом о людях, которые совершали великие дела, достигали успеха, испытывали поражение, чувствовали надежду на будущее и разочаровывались в настоящем. Мы изучаем жизнь в далекие времена и поэтому можем судить о ней без предубеждений. Таким образом история становится доктриной, которую можно спроецировать на нашу жизнь. Длительная борьба людей, живших в другие времена, в других странах и при совершенно иных обстоятельствах, со временем превращается в притчу о том, что происходит с человечеством, точнее, с нами самими. Мы можем одобрять или осуждать то, что египтяне совершали тысячелетия назад, и, поступая таким образом, невольно подвергаем критике и то, что сами делаем сегодня. И не важно, что египтяне использовали другие источники энергии, нежели мы, что структура их общества и хозяйства отличалась от нашей или что у них было другое мировосприятие – они были такими же людьми, стремившимися к полной и гармоничной жизни, и это стремление проходит непрерывающейся линией из древности в наши дни. Бремя Египта, о котором пророчествовал Исаия, остается и нашим.

Глава 1
Черная земля: географические факторы Египта

Многие из тех, кто побывал в Египте, несомненно знают об исключительности климата и топографии долины Нила. Они приехали из стран с умеренным уровнем осадков, где луга покрывают единым ковром низины и возвышенности, а облака могут днями скрывать солнце, луну и звезды. В краях, откуда они родом, дороги идут в любом направлении. Этим людям известно, что ландшафт и климат сильно переменчивы: они знакомы со всеми сторонами света, знают, что в марте или августе может лить дождь, но в то же время не уверены в том, какая погода будет на выходных, они могут сажать сельскохозяйственные культуры в низинах или горных долинах. И вот, попав в Египет, они видят землю, ограниченную долиной реки Нил и поэтому четко привязанную к оси север – юг, местность, где почти не выпадают осадки. Путешественники замечают большую разницу между речной долиной и гористой пустыней (фото 1). Этот контраст между плодородной черной землей и красными песками пустыни отмечен четкой границей, коей являлся максимальный предел разливов Нила. Она настолько резкая, что можно встать одной ногой на плодородную аллювиальную почву, а другой – на безжизненный пустынный песок. Нильская долина перенаселена и бурлит жизнью. Если посмотреть на холмы из песчаника, то становится очевидно, что жизнь абсолютно невозможна на этих огромных пустынных пространствах. И поэтому все неизбежно стремятся к огромной заиленной реке, приносящей столь необходимые для поддержания жизни воду и ил. Если вдруг по каким-то причинам Нил пересохнет, плодородная земля будет выжжена солнцем, превратится в пыль и будет унесена ветром. Египет превратится в часть гигантской пустыни Сахара – в обширное сухое вади.

Из-за этого резкого контраста между безжизненностью песков и плодородием ила все мы повторяем слова Геродота о том, что Египет – это дар Нила^[1]. Лишь немногие знают о существовании в Ливийской пустыне нескольких оазисов. Щедрый Нил берет истоки в Экваториальной Африке и в горах Эфиопии и одаряет своим сказочным богатством беднейшие районы мира. Земля здесь существует только благодаря разливам реки, и в условиях субтропического климата эти ежегодные дары в виде свежей воды и плодородного ила обусловили крайне успешное сельское хозяйство. При правильном использовании земля может приносить два или три урожая в год.

Однако жизнь в Египте показывает, что дар Нила накладывает на местных крестьян и тяжкие обязательства. Во время разлива стремящиеся к морю воды реки врываются в долину. Если их не направить в нужное русло и не пытаться сохранить эту воду, земля будет плодоносить всего в течение нескольких месяцев. Весной слышится монотонный скрип водяных колес, поднимающих воду из глубоких колодцев; видны спины крестьян, целыми днями качающих воду журавлями (фото 3б); можно увидеть сложную работу по ремонту маленьких каналов, что отводят воду к полям. За великий дар Нила египетские крестьяне беспрестанно расплачиваются тяжелым трудом. Если бы не этот труд по сохранению и рациональному использованию воды, Египет был бы значительно уже, а его земли давали бы лишь один урожай сразу после периода разлива.

Это наблюдение позволяет нам представить себе, какой была жизнь в далекие доисторические времена и как выглядела долина Нила до того, как человек соорудил первые ирригационные системы. Тогда люди, возможно, селились еще ближе к берегам реки. Каждое лето нильские воды свободно выходили далеко за пределы берегов, покрывая земли тонким слоем и быстро испаряясь. Должно быть, красная пустыня была значительно ближе к реке и почти граничила с ее болотистой поймой. Покрывавшие берега заросли тростника и кустарников, где в изобилии водилась дичь, привлекали мелких хищников. То, что эти речные заросли существовали до того, как человек осушил болота, отведя воду к подножию гор, подтверждается изображениями исторического периода (рис. 2а). В многочисленных сценах охоты есть отсылка к этому далекому прошлому, когда болотистые берега Нила были покрыты зарослями, которые кишели птицей и мелкими животными. В доисторические времена флора и фауна Египта были очень схожи с современной дикой природой на юге Судана. Например, в Египте уже не найти некогда знаковых ибиса и папирус, но они встречаются в нильских зарослях в полутора тысячах километров к югу^[2].

Таким образом, первые люди в Египте были заключены между надвигающимися песками пустыни с одной стороны и пышными речными зарослями – с другой. Чтобы жить на этой земле, людям приходилось осушать болота, вырубать тростник и вести ежегодную борьбу по отводу воды, чтобы противостоять всепоглощающей пустыне. Это было непросто, и, вероятно, на эту медленную упорную работу ушли тысячелетия доисторического периода. Мы не располагаем доказательствами существования в додинастическое время сколь-нибудь развитых ирригационных систем, требовавших коллективной работы по сооружению каналов и водоемов. Можно предположить, что их появлению предшествовало постепенное осушение болот. Существует гипотеза, согласно которой в конце додинастического периода этот процесс завершился заметным развитием ирригации. Но это лишь предположение. В качестве доказательства данной гипотезы ее сторонники приводят следующий аргумент: благодаря развитой системе ирригации площадь обрабатываемой земли значительно расширилась, что привело к увеличению количества производимой пищи, которое превысило потребности населения; с появлением этого остаточного продукта началось развитие цивилизации. Сооружение развитой ирригационной системы требует коллективного труда, объединяющего разные сообщества, и этот фактор сыграл важную роль в формировании государства. Судя по более поздним источникам, за несколько столетий до этого воду использовали крайне экономно, что обусловило все дальнейшее развитие. Мы вернемся к этому вопросу в следующей главе.

Нил накладывает на египтян еще одно обязательство. Его разлив изменчив по времени и количеству воды. Человек должен быть все время готов к непредсказуемости реки. В частности, огромное значение имеет высота разлива. Разница всего лишь в несколько сантиметров может обернуться голодом или вызвать катастрофические разрушения. В прошлом столетии, до строительства Асуанской плотины, подъем Нила на 7,62—7,92 метра означал хороший разлив, который было легко контролировать и которого хватало для орошения всей земли и получения богатого урожая. Низкий разлив, на 76 сантиметров ниже нормы, предзнаменовал неурожайный год и нужду. Когда же Нил поднимался лишь на 40–20 процентов от нормального уровня, в стране наступал неминуемый голод, преследовавший население в течение всего года. Но и высокий разлив нес опасность. Глубина каналов и высота защитных дамб были рассчитаны на обычный разлив, подъем воды всего лишь на 2,5 сантиметра означал повреждение насыпей; когда же разлив был выше на 9,14 метра – 20 процентов от нормального уровня, вода сносила все дамбы и берега каналов и разрушала целые деревни, выстроенные из сырцового кирпича. Легенда о семи сытых и семи тощих годах в Египте не была вымыслом, они всегда оставались опасной возможностью. Грань между сытой жизнью и голодной смертью была очень тонкой. Постоянное наблюдение за непредсказуемым животворящим Нилом было неизбежной необходимостью, и обеспечить контроль над стихией во всей стране могло лишь организованное государство. И оно стало еще одним тяжким обязательством, которое наложил дар Нила.

Такова была среда, где процветала древнеегипетская цивилизация; она стала стимулом, побуждавшим египтян бороться за полноценную жизнь, в основе которой лежала плодородность их земли. Эта страна не была теплым краем лентяев и мечтателей. Согласно теории Тойнби, говорившего о вызовах природной среды и ответах на них человека, египтянам приходилось сталкиваться со все более сложными проблемами. Получение выгоды от климатических условий, воды и почвы стало вызовом, в ответ на который люди должны были столетиями работать не покладая рук, осушая болота и отвоевывая земли в пойме реки; потом столетия ушли на то, чтобы тяжелым трудом соорудить каналы и водоемы для орошения всепожирающей пустыни. Так древние люди смогли получать богатейшие урожаи, что, в свою очередь, стало причиной новых проблем. Как организовать огромное трудовое население и распределить избыточный продукт? В этой части книги нас интересуют географические факторы и их влияние на развитие цивилизации. Следующая глава будет посвящена ответу, который общество и государство дали на вызов, связанный с ростом населения и распределением богатства.

Другой фактор – изолированность египетских земель – заслуживает не меньшего внимания. Вытянутая вдоль Нила долина была закрыта для внешних контактов. На западе и востоке расположены огромные пустыни, через которые могли передвигаться маленькие торговые караваны и которые оказались непреодолимой преградой для любых захватчиков. На северной границе Синайская пустыня ослабляла контакты с Азией, в то время как более доступным было ливийское побережье, через которое проходили пастухи и мирные народы. Чтобы отправиться по суше на запад или восток, каравану на странствие по пустыне нужно было потратить от пяти до восьми дней, пройдя через Синай в Палестину, через Вади-Хаммамат к Красному морю или ближайшему из западных оазисов.

Путешествия по воде были тоже не из простых. Доисторические люди, передвигавшиеся на маленьких хлипких лодках и не имевшие опыта навигации, редко решались пересекать Средиземное море. Египтяне строили судна для передвижения по Нилу и попытались приспособить их для морских путешествий. Первые корабли, которые использовали для обороны и командования, могли ходить вдоль береговой линии. Если это так, то на путешествие из Дельты к побережью Финикии, занимавшее четыре дня плавания напрямую, могло уходить вдвое больше времени. Сообщение с Критом было более проблематичным, поскольку путь от этого острова в Африку проходил через открытое море. Вероятно, сами критяне, жившие посреди моря, первыми установили это сообщение. В любом случае данный путь занимал не меньше четырех дней.

С юга Египет был также закрыт природными барьерами. Первый порог не был серьезным препятствием, его можно было легко преодолеть по воде или обойти. Однако природа в этом районе не слишком гостеприимна: пустынные скалы подходят почти вплотную к реке, оставляя лишь узкие полосы плодородной земли. Пространство между первым и третьим порогами было малопригодно для существования крупных и сильных культур. Зато к югу от третьего порога открывается земля, пригодная для земледелия и выпаса скота. Но сами второй и третий пороги, а также Нубийская пустыня были серьезным препятствием для передвижения на юг или на север. Возможность проникнуть в Египет с юга, как и из Ливии и через Синайский полуостров, существовала всегда. Однако природные условия сводили эту опасность к минимуму, и обычно охрана границ не стоила египетской администрации большого труда. В глубокой древности Египет был надежно защищен от вторжения.

Многие обобщения, сделанные в этой книге, со временем будут пересмотрены, изменены или полностью отвергнуты. Справедливость замечания о том, что Египет был защищен от внешнего вторжения, во многом зависит от времени и места. В истории Египта бывали времена, когда передвижение людей было настолько интенсивным, что они преодолевали преграды – пустыню или море. Но такие значительные события, как нашествие гиксосов или нападение «народов моря», происходили в более поздние периоды, на ранних же стадиях чувство безопасности было частью доминирующего мироощущения. В некоторых частях Египта: в районе первого порога Нила, на северо-западной границе с Ливией или на границе с азиатами в районе Суэца – всегда существовала угроза нападения. В этих районах требовалось постоянно охранять границы, и неусыпная бдительность стала частью самосознания их жителей.

Ощущение защищенности от внешнего врага становится очевидным в сравнении с другими культурами. В отличие от живших в то же время соседей: месопотамцев, сиро-палестинцев или анатолийцев – египтяне находились в удачной географической изоляции. Им не было нужно содержать постоянную и сильную армию на границе. Любая возможная угроза обнаруживалась издалека, и было маловероятно, что ее разрушающая мощь дойдет до Египта. Это чувство относительной безопасности привило древним египтянам уверенность в успешном существовании в этом и загробном мирах, и оно обусловило ощущение личной свободы простых жителей Египта. В отличие от соседей: вавилонян или евреев – древние египтяне не были рабски подчинены власти и полностью растворены в обществе. Правила, по которым они жили, были весьма общими и понятными, и в рамках этих правил египтяне обладали относительно большой свободой для проявления индивидуальности. Эта свобода основывалась на вере в себя и в свой мир, которая происходила от ощущения географической безопасности. Как мы увидим в последующих главах, когда это чувство безопасности все же было разрушено, мировосприятие египтян полностью изменилось, и на смену свободе и оптимизму пришло сознание государственной необходимости. Но речь в них пойдет уже о закате, а не о расцвете Египта.

Следует различать чувство опасности, вызванное возможностью военного вторжения, и то, которое было связано с вероятностью низкого разлива Нила и страхом голода. Не испытывая первого, египтяне всегда ощущали присутствие второго. Но их никогда не оставляла надежда на то, что за годом низкого Нила последует год с хорошим разливом. С низким разливом Нила всегда можно было бороться, осторожно расходуя ресурсы, чтобы пережить месяцы голода, пока не начнется новый разлив, всегда происходивший вовремя. Периодичность живительных разливов во многом определила сознание египтян. Каждую весну Нил возвращался в свое русло, оставляя поля иссыхать под порывами горячих пустынных ветров, захватчиков, пришедших из ниоткуда, но каждое лето река снова наполнялась, поднималась из берегов, и половодье оживляло поля, принося на них влагу и новый ил. Нил никогда не прекращал совершать это великое возрождение. Эта цикличность заложила основу веры египтян в то, что и они сами смогут одержать победу над смертью и получить вечную жизнь. И действительно, даже если Нил не являл щедрость в годы голода, его течение никогда не прекращалось, и оно обязательно вновь богато одаряло Египет.

Постоянная периодичность циклов реки дополнялась цикличностью солнца. Каждый вечер оно исчезало в почти безоблачном небе, но каждое утро вновь являлось во всем своем могуществе. К его жару египтяне относились с почтением: они были благодарны прохладному северному ветру или освежающей воде, но радовались солнечному теплу после холодной тьмы ночи. По утрам они грелись в лучах солнца и наблюдали, как животные делают то же самое. Световой день был временем жизни, ночью же все замирало; и в Египте, где смена дня и ночи происходит внезапно, это ощущение имело большое значение. Ритм повседневной жизни полностью зависел от солнца. Каждую ночь оно одерживало верх над смертью и, сверкая, появлялось на утреннем горизонте, и это придавало египтянам уверенность в том, что они, как солнце и Нил, тоже смогут победить смерть.

Теперь давайте посмотрим на египетскую землю с другой стороны. Черная земля, пригодная для жизни и сельского хозяйства, составляет лишь ¹/₃₀ часть территории современного Египта; более 95 процентов площади этой страны занимает бесплодная пустыня. На этой ¹/₃₀ территории в наши дни живут 99 процентов египтян. Плотность населения составляет более 465 человек на квадратный километр. Египет все еще остается сельскохозяйственной страной, но с такой необычайно высокой плотностью населения, что маленькие городки, переполненные людьми, располагаются один за другим. Исключения составляют лишь удаленные районы, где существует своего рода полуурбанизм, обусловленный интенсивностью контактов.

Численность населения современного Египта в прошлом столетии стала стремительно расти, и, конечно, в Древнем Египте о такой высокой плотности не было и речи. Тем не менее эта плотность сопоставима с существовавшей в древности. И для того времени был характерен резкий контраст между перенаселенными плодородными землями и безжизненными песками пустыни. Сегодня население Египта насчитывает 16 миллионов человек. Если в древности в долине Нила проживала бы хотя бы его десятая часть, то плотность древнеегипетского населения на плодородной земле была бы вдвое выше, чем в современной Виргинии, и втрое выше, чем в Миссисипи. Такая концентрация, четко ограниченная бесплодной пустыней, способствовала интенсификации внутренних контактов и вылилась в появление своеобразного городского мышления.

Одним из древнеегипетских названий этой страны было Обе Земли, что отражает действительное географическое положение. Египетские земли объединяли прямая зависимость от Нила и изолированность от других культур. Тем не менее внутри страна разделяется на два разных региона – длинную узкую долину Верхнего Египта на юге и широкую дельту Нижнего Египта на севере. На протяжении всего хода истории эти районы сильно отличались друг от друга, а их жители знали об этих различиях^[3]. Ширина полосы Верхнего Египта, любая точка которой находится в непосредственной близости от Нила, колеблется от 6 до 32 километров. Она ограничена горами пустыни и ориентирована только по оси север – юг. В Нижнем Египте нет этой четкой ориентации, его огромные низины расходятся во всех направлениях. Сегодня зловонные болота Дельты напоминают нам о том, что в доисторические времена Нижний Египет, должно быть, представлял собой непроходимые заросли. На севере великая река распадается на несколько менее крупных рукавов или каналов, непригодных для судоходства. Нижний Египет имеет выход к Средиземному морю, к Азии и Европе, огромный успех сельского хозяйства в этом регионе стал притчей во языцех. Дельта поддерживала контакты со многими странами. Верхний Египет, с обеих сторон ограниченный пустынями, больше тяготел к Африке, его торговые контакты были направлены на юг или к Нижнему Египту, его сельское хозяйство до сих пор следует традициям прошлого, когда больший доход приносило скотоводство. И в древности, и сейчас жители этих регионов разговаривают на разных диалектах и имеют различные представления о жизни. Верхний и Нижний Египет были в буквальном смысле Двумя Землями, которые объединили в одну страну.

Близость пустыни к обитаемому пространству Верхнего Египта резко отличала его от огромных просторов плодородной земли в Дельте, и это обусловило два фактора сохранности древнеегипетских источников. В Верхнем Египте для захоронения усопших или строительства обширных храмов использовали близлежащие пустынные земли; люди жили и занимались своими делами на черной земле, но их хоронили на склонах песчаных холмов, которые способствовали сохранности их тел и у подножия которых возводили храмы. Это обусловило непропорциональность числа и тематики сохранившихся источников, большая часть которых связана с погребальным обрядом и официальным храмовым культом, и лишь незначительное количество источников относится к сфере торговли, администрации, экономики или структуре общества. Распространенное представление о том, что древние египтяне были в большей степени озабочены приготовлениями к смерти и переходу в другой мир, во многом объясняется тем, что источники, связанные со смертью и загробным миром, находились в пустынных песках и прекрасно сохранились до наших дней, в то время как источники, свидетельствующие о повседневной жизни, оставались в плодородной аллювиальной почве, где постоянно подвергались воздействию влаги, химических процессов, разрушались в ходе человеческой деятельности и в результате практически не сохранились.

Вторая причина непропорциональности количества и тематики источников связана с разницей между Верхним и Нижним Египтом. До сих пор большинство известных источников происходит из песков Верхнего Египта, провинциальной части страны. На севере такие же источники находились во влажной земле и истлели, поэтому эта часть страны, которая находилась в тесном контакте со Средиземноморьем и Азией, остается практически безмолвной. Нам приходится восстанавливать историю на основе сохранившихся источников, а они во многом ограниченны. Историю Дельты остается изучать по материалам, происходящим из Верхнего Египта.

Разрушительные свойства нижнеегипетской почвы становятся еще более трагичными, если вспомнить, что Дельта была воротами, через которые осуществлялись контакты Египта и других значимых культур. Согласно Библии, в Дельте жили дети Израиля, там же располагались поселения греков, а во время расцвета древнеегипетской державы в Дельте находилась основная столица, тогда как Фивы были временной или провинциальной резиденцией фараона. В этой книге выдвигается в том числе теория о том, что Египет передал важную часть своей традиции культурам более молодых народов. Не исключено, что при наличии большего количества источников, происходящих из Нижнего Египта, где контакты с евреями, финикийцами, эгейцами, ионийцами и другими народами были более интенсивными, эту теорию следовало бы пересмотреть. Мы убеждены, что ее можно принять как рабочую гипотезу в том смысле, в котором она изложена в последней главе книги. Однако мы также признаем, что наличие более точных данных о культурном взаимодействии в египетской Дельте могло бы привести к ее пересмотру.

Египетская культура приобрела своеобразную форму, впитав азиатско-средиземноморское влияние, которое оказало воздействие на Нижний Египет, и африканское влияние, бывшее сильным в Верхнем Египте. Древние египтяне были родственны семитам, но не являлись ими; они были родственны хамитам, но не являлись и хамитами. Ученые спорят о том, какие элементы египетской культуры были заимствованы из Азии или из Африки, но все соглашаются с двойственностью этой культуры. Даже Дельта испытывала азиатское влияние (с Синая) на восточной границе и африканское (из Ливии) – на западной. На юге можно найти общность египетской культуры со свойственной хамитам, на западе – с присущей ливийцам, на севере – с минойской, а на востоке – с семитской. Для нас важным фактором является то, что, несмотря на относительную изолированность, Египет был подвержен культурному влиянию с разных сторон и, в свою очередь, оказывал такое же воздействие.

В другой работе мы попытались объяснить тяготение древних египтян к геометрическому параллелизму в искусстве или литературе географическими причинами, а именно тем, что восточный берег Нила противоположен западному, пустынные скалы на востоке стоят напротив западных скал. Любовь египтян к противопоставлению или дуализму легко прослеживается во всем, но не следует считать, что наша теория полностью объясняет появление эстетики равновесия и дуализма в искусстве, литературе или мифологии. В Верхнем Египте, где река становится разделительной осью, равновесие между восточным и западным берегами – это видимое явление. Но его не найти в Дельте, где поля уходят за горизонт и где нет ярко выраженных пустынных гор. Возможно, двойственность Обеих Земель была более важным фактором формирования дуализма египетского сознания. Не исключено, что были и другие, не менее важные стимулы.

Эта глава была посвящена географии Египта, но мы рассматривали не столько его физическое местоположение, сколько влияние окружающей среды на ее обитателей. Нам не хотелось бы создавать впечатление, будто мы считаем физическое окружение единственным или даже основным фактором формирования культуры. Географические особенности, заметные и поддающиеся описанию, несомненно оказывают большое воздействие на людей. Однако не менее важную роль играли и психологические и духовные искания. Описывать их значительно сложнее, и ученые расходятся во мнениях при их отборе. В ходе повествования мы обратимся к некоторым из них.

Глава 2
Из глины: долгая борьба в додинастическое время

В далекие геологические эпохи плодородной зеленой долины Нила еще не существовало. Задолго до появления человека природа начала создавать землю, пригодную для его обитания, которая в течение миллионов лет появлялась за счет двух значительных смещений земной коры. Можно представить, что давным-давно Северо-Восточная Африка представляла собой гигантское плато из известняка, орошаемое обильными дождями, воды которых стекали в самых разных направлениях. С течением времени плато медленно поднималось, а вода пробивала себе путь к морю. В итоге образовалось огромное ущелье, прорезающее известняковое плато с юга на север; оно стало руслом громадной реки, размывшей камень и сформировавшей долину Нила. Прошли тысячелетия, земля стала опускаться, и гигантское ущелье затопило море. 965 из 1100 километров, которые впоследствии стали территорией Египта (до Эсне), находились под водой. Море оставило характерные отложения: вплоть до Асьюта в Среднем Египте можно найти морские окаменелости. По прошествии некоторого времени природа опять изменила ландшафт, и земля поднялась вновь. В это время продолжали выпадать осадки, но их было не так много, как в олигоценовую или миоценовую эпоху. Нил, получивший новое русло и направлявший свои воды также на север, прорезал себе путь сквозь морские отложения, сформировавшиеся во время плиоцена.

Этот поразительно медленный процесс формирования долины, конечно, происходил без участия человека. В лесах, покрывавших все плато, сформировался своеобразный растительный и животный мир. Но начался новый цикл, в котором сократилось количество осадков и уменьшился объем воды Нила. Длительный процесс высыхания, происходивший на огромной части земной поверхности, и уменьшение уровня воды в Ниле привели к появлению новых береговых линий, располагавшихся ниже и ближе друг к другу. Восемь из этих высыхавших берегов прорезали древние слои морских отложений, образовав ряд террас, спускавшихся от массива известняковых гор к современному руслу реки. Должно быть, эта сужающаяся полоса живительной воды становилась средоточием растительного и животного мира. Нам не найти следов человека у четырех верхних террас. Он мог останавливаться на берегах одного из огромных доисторических Нилов, отдыхая от беспрестанного собирательства в исчезавших лесах, но у него еще не было орудий труда, с помощью которых бы он мог оставить свой след в истории. Затем в геологическом массиве пятой сверху террасы появляются предметы, сделанные человеком, и с этого момента наша геология превращается в историю. Мы находим почти такие же кремневые топоры, как те, что встречаются в Европе и получили название абевильских. Преследуя дичь или охотясь в болотах, из леса вышло существо, достаточно развитое для того, чтобы производить эффективное оружие. Его костей не сохранилось, и мы можем только догадываться, как он сформировался из «человека каменного века» из других частей света. Вероятно, он не задерживался в диких зарослях, которые разделяли привычную возвышенность, где он охотился, от пугающего быстрого потока воды. Уступом ниже встречаются более поздние кремневые орудия, схожие с ашельскими в Европе; на двух последних уровнях они еще более совершенны, как в европейских культурах леваллуа и мустье. Это все, что мы находим, спускаясь на современную черную аллювиальную почву. Нескольких разрозненных каменных орудий труда крайне недостаточно, чтобы восстановить историю человека, но это все, чем мы располагаем; и они дают возможность предположить, что его жизнь в Северо-Западной Африке мало отличалась от той, которую люди вели в других частях света: он нерешительно или храбро охотился в бескрайних чащах леса, набивал рот дикими съедобными растениями или выкопанными из земли кореньями. Мысли о том, как первый охотник, подобно «мечтателю, глядящему на звезды и ожидающему появления новой планеты на небосклоне», смотрел на будущие дома своих далеких потомков «с инстинктивным прозрением», всего лишь романтический бред. Нет, это инстинктивное прозрение испытываем мы, когда пытаемся восполнить гигантский пробел между его скромным существованием и огромным тщеславием строителей пирамид. Этот человек не видел бескрайнего и великого будущего, которое ждало долину Нила. Он был безжалостно выброшен к его берегам самой природой.

Это стало следствием продолжающегося процесса иссушения Африки, во время которого леса уступали место саванне, саванна – прериям, а прерии, наряду с медленным исчезновением источников воды, превращались в пустыню. Обезвоживание началось на юге, в Судане, Нубии и Верхнем Египте; на севере и в районе Средиземноморья продолжали идти дожди. Это означало, что течение Нила стало более медленным и плодородный ил, который несли его воды, не уходил напрямую в море, а оседал на дне реки, в самих ее водах и откладывался вдоль берегов во время разливов. Аллювиальная почва постепенно погребла под собой некоторые из самых интересных источников – свидетельства об окончательном поселении на берегах Нила человека, который стал вести относительно оседлый образ жизни, – смогли бы стать первым свидетельством перехода от охоты и собирательства к жизни, основанной на производстве пищи в среде собственного обитания. Из-за недостатка источников нам остается лишь строить предположения. Увеличившаяся пустыня поглотила все съедобные растения, за исключением тех, что росли вдоль реки. Все животные, обитавшие в горах (включая человека), искавшие пищу и охотившиеся друг на друга, были согнаны вниз, к речному берегу. Соседство привело к более близкому знакомству: человек понял преимущество близости некоторых животных, которых всегда можно было употребить в пищу; он также осознал, что можно увеличить продуктивность некоторых растений, которые ели и он сам, и прикормленные им животные. И постепенно – вероятно, не осмысленно, а методом долгих поисков – присваивающее хозяйство сменилось производящим, что стало основой исторической жизни человека. Но свидетельства этого перехода были погребены под аллювиальной почвой.

И вот занавес снова поднимается, чтобы показать несколько разрозненных картин из жизни человека, уже твердо укоренившегося на черном аллювиальном иле около Нила. У него уже есть домашние животные, и он занимается земледелием. Судя по его диете и образу жизни, он уже являлся человеком современного типа (или таким, каким тот был до индустриальной революции). Перед ним еще лежит долгий путь накопления земных благ, ему еще предстоит создать новую общественную структуру, и перед ним еще простираются неисследованные просторы интеллектуальной и духовной жизни. Но мы не располагаем источниками, повествующими о величайшей революции – переходе от присваивающего хозяйства, которое вели охотники, рыболовы, собиратели кореньев и ягод, к хозяйству производящему, когда человек начал заниматься земледелием и разводить скот. Для присваивающего хозяйства характерны жизнь в небольших социальных группах – в семье или племени, в зависимости от площади обитаемой земли, – и использование легких переносных орудий труда. Оседлый человек может накапливать большое количество продуктов. Поскольку он сам производит пищу, он имеет возможность контролировать ее запасы и получать еще больше еды. Земля способна прокормить большее количество людей, и это привело к ослаблению семейных и племенных связей. Семьи, не связанные родственными узами, могут жить по соседству, не соперничая, а возможно, и помогая друг другу. Должно быть, этот переход происходил на протяжении тысячелетий. И ко времени, к которому относятся наши источники, он еще не был завершен.

Тщательные поиски на границе обрабатываемой земли в Файюме, на окраинах Дельты и в Среднем Египте дали возможность частично проследить неловкие попытки доисторического человека обустроить собственную жизнь. Кочующие собиратели выходили из африканских прерий и останавливались у берегов файюмского озера. Уходя, они оставляли отходы – остатки костей слонов или гиппопотамов, небольшое количество простых кремневых орудий, а иногда керамику. Позднее, возможно спустя много столетий, жестокая пустыня изгнала их, и они поселились у густых зарослей, окаймлявших долину Нила. От этого времени сохранилось больше артефактов, но они все еще оставались грубыми и примитивными. Нам известны орудия труда и оружие, бусы, корзины, керамика, зернохранилища, а также кости одомашненных животных. Последние имеют огромное значение, поскольку указывают на то, что человек уже не вел кочевой образ жизни в поисках пропитания, а жил на одном месте и сам производил пищу. В Меримде Бени-Саламе, расположенной на юго-западной границе Дельты, были обнаружены остатки целой деревни, состоявшей из грубых овальных хижин, построенных из больших кусков глины. Эта деревня не была похожа на благо устроенное поселение. Она занимала площадь около 2,5 гектара и состояла из нескладных домов с единственной прокопченной комнатой, средние размеры которой составляли 4,2 x 2,7 метра. В пол вкапывали сосуд для сбора дождевой воды, стекавшей в него через крышу. Не самое приятное место.

В деревне было общее зернохранилище, состоявшее из врытых в землю плетеных корзин. За отдельными хижинами зернохранилищ не было. Очевидно, что первое устройство деревенской жизни во многом отражало племенные традиции: чувство личной собственности еще не пришло на смену чувству собственности коллективной. В то время выращивали разновидность ячменя, которую сеют и сейчас, полбу и бобовые. Египтяне научились выращивать лен, плести из него нити и заниматься ткачеством на грубых станках. Таким образом, можно утверждать, что произошли важнейшие изменения в жизни, основанные на открытии: если заботиться об определенных видах диких растений, защищать и подкармливать их, то можно получить более богатый урожай, пригодный как для питания, так и для производства одежды. Люди узнали еще и то, что некоторые виды животных можно приручить и специально выращивать для получения мяса, шкур или шерсти. Однако находки, сделанные в деревне Меримде, как и файюмский кухонный мусор, указывают на то, что переход к производству пищи еще не был завершен. Незначительное количество зерна, для которого предназначалось хранилище, а также большое число костей диких животных позволяют предположить, что самостоятельно выращенные злаки и мясо домашнего скота и свиней еще не составляли основную часть рациона человека. Заросли и пустыня были рядом, поэтому человек, искавший пропитание и прислушивавшийся к природным инстинктам, продолжал охотиться и ловить рыбу.

Возможно, его полями были маленькие участки земли, иногда орошавшиеся Нилом, и человек еще не ставил себе сложных задач по осушению болот и отводу воды к обрабатываемой земле. Этот, должно быть, длительный процесс к началу исторического времени еще не завершился. В тот период человек еще пользовался преимущественно тем, что было легко доступно.

Обратившись к историческому периоду и посмотрев на настенные рельефы Древнего царства, мы увидим, что процесс доместикации животных не завершился даже через два тысячелетия. На сценах эпохи Древнего царства представлены вельможи, которые охотились в пышных зарослях, где в большом количестве жили представители дикой природы: гиппопотамы, крокодилы и птицы. Нет сомнения в том, что художник позволил себе роскошь преувеличения, но он руководствовался тем, что видел на еще не осушенных и не возделывавшихся участках земли. На этих сценах также изображены эксперименты по одомашниванию диких животных, на них мы видим стойла с газелями и гиенами, которых откармливают насильно. В течение первого тысячелетия исторического периода человек не оставлял попыток приручить новых животных; впоследствии сложившиеся традиции положили конец экспериментам.

Вернемся к примитивному и доисторическому времени. Мы не считаем своей целью подробное описание смены культур додинастического Египта с указанием особенностей каждой из них. Хотелось бы отметить лишь несколько моментов. Во-первых, это была борьба исконно древнеегипетских культур, и вплоть до конца додинастического периода иноземные культуры не принимали в ней сколь-нибудь значительного участия. Длительное, постепенное изменение культуры происходило за счет внутреннего развития, без вмешательства «более развитых» народов. Мы не знаем почти ничего о людях, живших в додинастическом Египте. Свои знания мы можем выразить лишь отрицательными предложениями. В частности, нам известно, что население долины Нила не претерпевало качественных и количественных физических изменений. В большинстве своем «египтяне» были низкорослыми, худощавыми, с удлиненным черепом и смуглой кожей, обладали африканскими, азиатскими и средиземноморскими чертами.

Мотивация к развитию, зародившаяся в глубине их душ, была тлеющим огнем, о котором они даже не подозревали. Постепенно, без особенных усилий с их стороны и внешнего влияния, они медленной поступью начали путь к улучшению жизни, к большему физическому комфорту и сложным взаимозависимым отношениям. До самого окончания додинастического периода этот процесс проходил неосознанно и очень медленно. На берегу реки ноги человека стали увязать в иле, и ему пришлось двигаться более осмотрительно.

Археологи насчитывают несколько сменявших друг друга додинастических культур со сложными названиями: тасийская, бадарийская, амратская, герзейская и семанийская – и определяют отличительные признаки каждой из них: кремневые орудия, керамику, раннее использование металла, амулеты, могилы, дома и произведения искусства. Происходило постоянное развитие и – с определенными оговорками – обогащение культуры. Некоторые памятники, такие как дома и металлические предметы, становятся более многочисленными, увеличиваются в размерах и приобретают разнообразные формы. Другие артефакты не выдержали конкуренции с новыми явлениями культуры: техника изготовления кремневых орудий и лепной керамики достигла совершенства на самых ранних стадиях, но с появлением новых технологий она снова пошла на спад. Это особенно видно на примере керамики: человек производил великолепные сосуды, отвечавшие самым высоким требованиям к мастерству, красоте и функциональности; но когда появились другие возможности для творческой реализации, керамика стала скучной и исключительно утилитарной.

Перед тем как продолжать обсуждать искусство, нам стоит познакомиться с художником. Что мы знаем о додинастических египтянах, не оставивших нам письменных источников, о которых мы можем судить лишь на основе предметов, найденных в египетской земле? Конечно же их образ неполон, но он обладает контурными линиями. Давайте остановимся на времени в самом конце додинастического периода, предшествовавшего началу исторической эпохи, и рассмотрим все, что нам известно о людях, которые жили тогда рядом с Нилом.

Начнем с того, что египтяне не были гигантами. Рост мужчин достигал 1,67 метра, средний рост женщин составлял 1,52 метра. Они были худощавыми, но крепкого телосложения, с относительно удлиненными головами и овальными, похожими на птичьи, лицами. На лице и теле у мужчин не было густой растительности, возможно, они носили жидкие бородки. У них не было большого количества одежды, но та, что они носили, была сделана из льна. С одеждой они надевали ожерелья из простых бусин и украшали лица косметической подводкой для глаз, вероятно зеленого цвета. Физически, равно как и во всех других отношениях, они были схожи с хамитами, семитами и жителями Средиземноморья.

На смену грубым овальным хижинам из грубых кусков глины пришли прямоугольные дома, построенные из формованных глиняных кирпичей. Сохранилась модель одного из таких домов, где показаны дверной проем, выложенный деревом, и небольшие окошки с деревянными рамами. В настоящем доме, вероятно, было достаточно пространства для разделения его на несколько помещений, а плоскую крышу поддерживал центральный столб, установленный в середине сооружения. В этом доме уже было почти все, что встречается в жилищах исторического времени.

Люди занимались сельским хозяйством, но у них было немного продуктов на продажу, поэтому каждое хозяйство должно было самостоятельно обеспечивать себя всем необходимым для жизни. Вооружившись самодельной деревянной мотыгой и серпом с кремневыми вставками, они выращивали ячмень, полбу, бобовые, некоторые овощи и лен. Из злаков они делали хлеб и пиво, из льна получали волокно, из которого изготавливали нити, а из тех, в свою очередь, делали ткани для пошива одежды.

Возможно, в каждой семье было одно или два животных, которые составляли часть деревенского стада. Собственными стадами владели только очень зажиточные люди. Основу скота составляли африканские длинноногие коровы, овцы, гуси, козы, ослы, обезьяны и, преимущественно на севере, свиньи. Скорее всего, именно доисторические египтяне вывели две породы – безрогих коров и египетскую борзую. Несмотря на присутствие скота, очевидно, что мясо не входило в повседневный рацион, его берегли для праздников или жертвоприношений. Основная часть потребляемого в пищу мяса поступала от рыбалки, ловли птиц в болотах или охоты в пустыне.

Хотя эти люди могли произвести любые орудия труда, необходимые в поле или для домашней работы, предметы, относящиеся к одной категории, а именно изделия из металла, можно было получить только посредством торговли. Металлургия была сложным ремеслом, которое было доступно немногим мастерам. Для выплавки меди нужно было получить высокую температуру в закрытом пространстве, и существует предположение о том, что некоторые медеплавильные техники были идентичны тем, что применялись для сплавления песка и руды при производстве глазури. Медь отливали в закрытую форму, которую вскоре заменили формы открытого типа. Научившись обрабатывать металл, человек получил возможность использовать его для собственных нужд и изготавливать ножи, кинжалы, топоры, резцы и другие инструменты, придавая металлу необходимую форму и не повторяя при этом очертания каменных орудий труда. Каменные орудия и оружие не были способны конкурировать с медными, но, перед тем как они исчезли, обработка камня достигла совершенства, отчасти из-за того, что в религиозных обрядах, таких как жертвоприношение или обрезание, использовали инструменты из традиционных материалов. Последние кремневые лезвия, тонкие, наточенные и отполированные до совершенства, представляют собой настоящие произведения искусства. Скорее всего, ими уже не пользовались. Обычные крестьяне были вынуждены довольствоваться деревянными орудиями труда или инструментами, сделанными из дерева с кремневыми вставками. Изделия из металла или лучшие из кремневых орудий принадлежали всей общине или ее вождю.

Иногда египтяне были агрессивными или отправлялись на поиски приключений. В ходе археологических раскопок было найдено множество наконечников стрел и наверший булав, а на скелетах додинастических жителей Египта встречается необыкновенно большое количество переломов. Вероятно, сообщества соперничали друг с другом, и в это время уже появилось оружие, с помощью которого маленькие объединения становились большими и формировалось государство. Мы не знаем, под чьим началом сражались эти люди. Можно предположить, что в бой их вели правители маленьких государств, которые уже отличались от прежних племенных вождей.

К тому времени египтяне изобрели и использовали несколько простых механизмов, под которыми мы понимаем приспособления, состоящие из нескольких отдельных элементов, приводящих их в движение. Во-первых, конечно же от далеких предков обитатели долины Нила унаследовали лук и стрелы. У них также были гарпун с привязанной к нему веревкой, мотыга, веретено, ткацкий станок и – самый сложный из механизмов – сверло, которое они использовали при изготовлении каменных сосудов или для сверления маленьких бусин. Конструктивно все эти приспособления очень просты, но они значительно более совершенны, чем дубинки, ручные топоры или палки-копалки.

Но в некоторых сферах, в частности в искусстве производства сосудов, как глиняных, так и каменных, египтяне, жившие ближе к концу додинастической эпохи, не могли повторить достижения своих предков. Стремление к красоте нашло применение в других областях, и поэтому керамика перестала изготавливаться из превосходного теста, пропали отточенность форм и богатый декор. Каменные сосуды перестали делать из твердых пород, да и их форма оставляла желать лучшего; теперь мастера довольствовались изготовлением сосудов самой простой формы из мягкого камня. Художественный талант был более востребован при изготовлении статуэток или при украшении церемониальных палеток из сланца, требовавших применения новой техники рельефной резьбы. В определенной степени, лишившись функциональности, искусство стало ремеслом, направленным на удовлетворение потребностей государства или правителя.

За исключением военных походов, люди были привязаны к своим маленьким полям. Тем не менее они поддерживали контакты с отдаленными районами. На лодках, плававших по Нилу, уже появились паруса, и некоторые путешественники могли выходить в «Великое зеленое» море, исследуя, насколько это было возможно, пространства вдоль побережья. Товары с одного конца Египта попадали в другой, а некоторые материалы каким-то образом поступали из других регионов. Так, золото и медь привозили из восточных гор, слоновую кость и мирру – с дальнего юга, оливковое масло – из Ливии и Палестины, кедровое дерево – с финикийского побережья, лазурит и обсидиан – из дальних восточных земель. Эти товары могли передаваться лишь от сообщества к сообществу, но уже появились транспортные средства и маршруты, позволявшие поддерживать более тесные контакты, и, следовательно, одна культура могла оказывать большее влияние на другую. В то время появилось заметное сходство форм горшков, каменных сосудов и каменных палеток, сделанных на территории Египта и Палестины.

Нам почти ничего не известно о религии египтян того времени. Все источники, дающие нам пищу для размышлений, происходят из захоронений. Очевидно, они верили в какую-то загробную жизнь. Их могилы стали более сложными, и вместе с умершими стали класть намного большее количество предметов. Самыми важными были запасы еды и питья, но в загробный мир также брали с собой одежду, украшения, косметические средства, оружие и орудия труда. Иногда эти предметы специально ломали или пронзали острым предметом – их «убивали», чтобы они смогли разделить участь своего владельца. Собак всегда хоронили вместе с хозяевами. Мы не знаем, сопровождали ли хозяев слуги, которых убивали и хоронили вместе с ними. Можно предположить, что в додинастическое время это делали, чтобы в загробном мире они продолжали обслуживать хозяйство владельца, но этот обычай исчез в самом начале исторического периода. В то же время мы не располагаем доказательством его существования и в рассматриваемую нами эпоху. Вернемся к рассказу о том, что мы благодаря изучению сохранившихся произведений искусства знаем о религии того времени.

Была ли ужасной жизнь додинастических египтян, проводивших ее согнувшись над мотыгой или за ткацким станком? Да, она проходила в тяжелой монотонной работе, но это однообразие скрашивали праздники, связанные с разливами Нила и сельскохозяйственными работами. Были также и рыбалка, охота и военные походы. Существовали даже игры. Во время раскопок было найдено подобие грубой шахматной доски. Она представляет собой пластину из необожженной глины на четырех толстых ножках. Ее поверхность разделена на восемнадцать квадратов, и к ней прилагалось двенадцать фишек, сделанных из глины и покрытых воском. Это приспособление для развлечения имеет важнейшее значение. Оно означает, что у людей появился небольшой доход, который снизил необходимость бесконечного тяжелого труда, а значит, и время для досуга и развлечений. Этот переходный момент и это состояние духа также характеризуются появлением искусства ради искусства. Давайте вернемся назад и взглянем на искусство более раннего времени.

Тяга к прекрасному впервые проявилась при изготовлении полезных предметов, таких как изысканный горшок с лепным декором или каменный кувшин, автор которого мастерски обыграл природную структуру камня. Поверхность округлых сосудов давала ранним художникам множество возможностей. Они могли изменить форму своих изделий посредством лепных элементов, вырезать рисунок по сырой глине, обжечь сосуд таким образом, чтобы тот стал двуцветным, нанести на него блестящее покрытие, отполировать поверхность или просто расписать сосуд. Нам известно множество сосудов с огромным количеством декоративных мотивов. На чашах обычно встречаются грубо заштрихованные изображения охотников с собаками на привязи, а кувшины украшали изображением лодки, плывущей по Нилу. Благодаря изображениям на сосудах мы обладаем большей частью знаний о культуре додинастического Египта (фото 3а). Конечно же на основе этих изделий специалисты по додинастическому Египту строят множество гипотез. Существует ли связь между появлением «заштрихованных» сосудов в Египте и взаимодействием его населения с культурами Африки на юге или Сахары на западе? Действительно ли эту «декорированную» керамику производили на севере Египта? Каким образом сосуды с «изогнутыми ручками» связаны с Палестиной? Эти вопросы свидетельствуют о разнообразии контактов, которые может установить сравнительно примитивная культура. Проще всего сказать, что на ранних этапах культура Египта развивалась за счет собственных ресурсов, без значимого внешнего воздействия, но в то же время очевидно, что внешние контакты тогда уже существовали и должны были оказывать воздействие на обе стороны.

Отдельный интерес представляют сосуды с изображением лодок, поскольку они могут быть свидетельством существования речной торговли по всей длине египетского Нила. На лодках изображены простые символы, которые, возможно, означают их происхождение, то есть порт отправления. Поскольку у нас есть возможность идентифицировать эти символы, можно утверждать, что речная торговля процветала вдоль всего Нила, начиная от Средиземноморья до первого порога, задолго до того, как Египет стал единым государством. В довольно простых условиях, на территории, где правили только местные вожди, речные торговцы на своих судах свободно передвигались по Египту. Торговые контакты не ограничивались одной лишь долиной Нила. Присутствие в додинастических захоронениях иноземных материалов: лазурита, обсидиана, слоновой кости и оливкового масла – подтверждает наличие торговых отношений с такими удаленными странами, как Персия. Это вовсе не означает, что египетские караваны преодолевали тысячи километров или иранские торговцы сами привозили керамику в Египет, и кажется сомнительным, что торговые корабли могли пересекать Средиземное море за несколько веков до начала исторической эпохи. Наиболее вероятно, что товары из удаленных регионов переходили из одной области в другую посредством множественных обменов. Тем не менее долина Нила не была полностью изолирована от всех контактов, и с течением времени египетская культура медленно подвергалась внешнему воздействию.

О религии додинастического Египта говорить сложно, поскольку наши источники очень скудны и современные представления о религии мало соответствуют древним верованиям. Она была тесно переплетена со всеми аспектами повседневной жизни древнего человека и вряд ли представляла собой структурированную теологическую систему. В додинастическом Египте не было письменности, поэтому нам приходится делать предположения на основе немногочисленных памятников материальной культуры и допущения о том, что более поздняя теология уходит корнями в доисторическое время. Конечно, это очень зыбкая основа для построения гипотез. В египетских захоронениях были найдены произведения искусства, несомненно связанные с верой в невидимые и могущественные силы. В первую очередь это относится к фигуркам людей, животных и символам. Проводя аналогии с примитивными народами, известными современным этнографам, можно предположить, что религия выполняла три функции: она была связана с защитой от известных и неизвестных опасностей, направлена на успех в сборе или производстве пищи, а также на увеличение численности и процветание племени. Поскольку основным занятием египтян было сельское хозяйство, они должны были призывать божественные силы для увеличения урожая и прироста скота. Эти люди придавали большое значение и появлению потомства в собственном племени. Они также должны были просить защиты от многочисленных опасностей огромного мира. Подобное отношение к таинственным явлениям, частично подвластным человеку, но в большей степени управляемым неведомыми силами природы, должно быть, и легло в основу египетской религии. В какой-то степени это прослеживается на примере фигурок женщин или животных, которые олицетворяли плодородие. Но значение других статуэток или амулетов менее понятно: вероятно, они были воплощением сил, предотвращавших разнообразные угрозы. Таким образом, как и в большинстве примитивных обществ, насколько была проста суть их религии, настолько же были сложны ее ежедневные и ежечасные обряды.

Нам неизвестно, какого рода политическая борьба шла в додинастическом Египте. Но нет никаких сомнений в том, что между небольшими группами происходили столкновения, в результате которых одни завоевывали других, имела место ассимиляция, вследствие чего появлялись более крупные объединения. Теоретически это был естественный процесс, в ходе которого деревенские общины перерастали в более крупные районные объединения, затем они приобретали контроль над еще большими областями; в конце концов к началу истории появилось единое государство. Конечно, нет никакой уверенности в том, что этот длительный процесс протекал именно согласно этой теории. Конечно, переход к производящему сельскому хозяйству, появление добавочного продукта и борьба за увеличение территории должны были сопровождаться определенными изменениями в административной структуре общества. Первобытно-племенная община, основанная на кровном родстве или непосредственной близости, должна была уступить место другому устройству общества, объединяющего людей, не обязательно связанных родственными узами и даже незнакомых друг другу, но имеющих общие экономические и социальные интересы и готовых подчиняться одному правителю. Не исключено, что за несколько столетий до начала династического периода такие объединения были сравнительно небольшими и что крупные союзы появились внезапно, причем лишь в самом конце додинастического периода.

Вопрос о масштабах административного, общественного и экономического объединения связан с другой проблемой, решение которой тоже лежит в области предположений, в частности о том, когда в Египте начали вестись широкомасштабные ирригационные работы. Предполагается, что первые поселенцы жили в долине Нила у прибрежных густых зарослей и обрабатывали доступные им участки земли. Подобные расположение и образ жизни обусловили появление маленьких и не связанных между собой общин, размер которых определялся ограниченным количеством пищи. Первые шаги по осушению болот стали необходимым шагом для освоения большей сельскохозяйственной территории, и этот процесс вырубки зарослей и осушения мог происходить постоянно. Но для получения максимально возможной территории было необходимо сделать следующий шаг – создать систему ирригации – водоемов или каналов, которые прорезали бы километры земли и подводили бы нильские воды к подножию пустынных гор. Осушение болот позволило отвоевать плодородную почву, но сохранить ее и увеличить ее площадь можно было только за счет развитой системы орошения. Широкомасштабная ирригация подразумевает планирование и контроль, осуществляемые сильной администрацией, и, появившись, система ирригации обусловила укрепление и процветание административного аппарата.

В связи с этим возникает вопрос: на каком этапе длительного додинастического периода египтяне пришли к взаимодействию, способности планировать и осуществлять эти планы, стремлению к могуществу, большей территории и получению большего количества пищи, благодаря чему они оказались способными осуществлять крупные ирригационные проекты? Ответ на этот вопрос будет в высшей степени субъективным, поскольку мы не располагаем источниками, способными подкрепить наши предположения. На примере керамических и каменных сосудов, инструментов из камня и меди, амулетов и украшений, жилищ и одежды мы видим, какими техническими возможностями обладал тогда человек, но на этот вопрос у нас нет ответа. Насколько он был умен по современным критериям? Старая теория о том, что календарь, состоявший из 365 дней, появился за несколько веков до начала династического периода, оказалась несостоятельной. Он был разработан в раннединастическое время. Несомненно, что его появлению предшествовал длительный период наблюдений и их фиксации. Кроме того, требовалось и наличие способности превратить эти данные в действующую систему. Но если 365-дневный календарь был введен во время правления царей первых трех династий, то это не означает, что предшествующий период наблюдений и записей начался задолго до династического времени. Таким образом, мы не можем использовать изобретение календаря в качестве аргумента, подтверждающего, что в середине додинастического периода египтяне обладали незаурядными интеллектуальными способностями.

Что мы можем сказать о способностях египтянина того времени, помимо уже упомянутых мастерства в искусствах и ремеслах и наличия развитой торговли? Он обладал рядом простых навыков, которые подразумевали логическое мышление и эксперимент в области нововведений. Как биолог, он оказался способен вывести новые виды растений и животных. Как химик, он нашел способ выпекать хлеб, варить пиво и смешивать краски и глины. Как геолог, он научился искать камень для изготовления ножей и сосудов, минеральные вещества для косметики, золото и медь. Как физик, он стал делать превосходные кремневые ножи, просверливал отверстия в крошечных бусинах, покрывал глазурью каменные и керамические поверхности, плавил и отливал медь. Как математик, он мог размечать поля и строить хижины. В определенный момент он дошел до использования сложных приспособлений – инструментов, сочетающих более одного принципа применения силы. Именно таким приспособлением является сверло для изготовления полостей в каменных сосудах, поскольку сочетает резец, давление вниз и прерывистое или круговое движение и при этом предназначено для выполнения одной задачи. Насколько можно судить по превосходным каменным сосудам, подобное сверло появилось на ранних этапах додинастического периода. С другой стороны, до начала исторического периода египтяне совсем не использовали гончарный круг. Мы также не знаем, когда в Египте появились плуг и вертикальный ткацкий станок. Не исключено, что плуг был изобретен в конце додинастического периода, одновременно с началом крупномасштабной ирригационной системы, время появления которой остается нерешенной проблемой.

Так или иначе, можно с уверенностью сказать, что доисторические египтяне обладали скрытыми способностями и желанием экспериментировать в определенных направлениях. Если называть их «варварами», то только потому, что они не знали письменности или цивилизации, но при этом они уже не были тупоумными дикарями. Будучи земледельцами, они оказались привязанными к своим участкам, но иногда отрывали взгляд от грязи, благодаря чему у них постепенно появилось стремление к улучшению качества собственной жизни. В любом случае мы не располагаем сведениями, которые позволили бы нам определить, когда были сделаны два важнейших шага: начала создаваться обширная ирригационная система и появилась централизованная власть, способная осуществлять планирование и не имеющая личностный характер. Династический период начался с объединения разных частей Египта в единое государство. Приблизительно тем же временем датируется изобразительный источник, показывающий заинтересованность египетского царя в ирригации и его церемониальную роль при открытии нового канала^[4]. Мнение о том, что крупные государственные и масштабные ирригационные проекты появились только тогда и им предшествовали длительные процессы объединения общин и вырубки зарослей вдоль Нила, закончившиеся резким цивилизационным скачком, который перенес человека в историческое время, является сугубо объективным.

Как было отмечено выше, на настенных рельефах династического периода изображены густые заросли, из чего можно заключить, что к тому времени они еще не были полностью истреблены. Кроме того, можно предположить, что масштабные работы по ирригации были следствием важной революции в обществе: прирост населения вызывал потребность в увеличении земельных площадей, дополнительные земли появлялись за счет ирригации, больший объем урожая стимулировал увеличение численности населения, и этот прирост обусловил политические, экономические и социальные изменения в жизни. Начало этого типа революции длилось в течение продолжительного времени, в определенный момент она набрала силу, и дальнейшее ее развитие происходило очень стремительно. Хотя данный факт невозможно доказать или опровергнуть, можно предположить, что важнейшие изменения в сельском хозяйстве, связанные с ирригацией, непосредственно предшествовали историческому периоду и во многом породили его. Конечно же это не означает, что создание больших каналов стало единственной причиной начала исторического периода, – данный процесс был намного более сложным. Но это значит, что, когда египтянам пришлось начать подобную совместную деятельность, они достигли определенной степени зрелости или внутреннего напряжения и что их зрелость вкупе с плодами ирригации обусловила возможность достижения нового уровня жизни.

В чем заключался новый уровень жизни? Пытаясь ответить на этот вопрос, мы должны принять во внимание некоторые концепции, предложенные рядом ученых. Так, принцип «вызова и ответа», применимый к пробуждению древнеегипетского общества, разработал А. Тойнби^[5]. По его мнению, первым вызовом была борьба с природой: уничтожение зарослей вдоль берегов Нила, освоение черной плодородной почвы и контроль разлива реки. Посредством действенного ответа была сформирована единая культура, но люди продолжали прилагать усилия и в последующий период, очень многого достигнув в эпоху пирамид.

Несомненно, это важный принцип, тем не менее он не дает ответа на ряд вопросов. Почему доисторические жители Египта ответили на вызов, в то время как их южные соседи в Судане этого не сделали? Почему египтяне долгое время не использовали скрытые прибрежными зарослями плодородные земли и какие вновь возникшие причины побудили жителей долины Нила их освоить? Очевидно, что мы имеем дело с фактором, который поддается рассмотрению и описанию только после свершившегося факта, но совершенно непредсказуем до этого. Может показаться, что многие возможности, проистекающие из окружающей среды, до определенного времени не привлекают внимание, но потом некая каталитическая сила направляет энергию людей в нужное русло. Что может быть таким катализатором – значительные изменения в хозяйстве, иноземный стимул или постепенное духовное созревание? Вероятнее всего, это произошло под воздействием не одного, а нескольких факторов. Если это действительно так, то медленные изменения прошедших столетий привели к резкому скачку от позднедодинастического к династическому периоду.

Другая концепция, которую следует здесь рассмотреть, – это «урбанистическая революция» В.Г. Чайлда^[6]. С его точки зрения, начало истории отмечено изменениями в структуре общества, заключающимися в том, что недифференцированные земледельческие общины стали объединяться вокруг деревень – сельскохозяйственных, политических и экономических центров. Каждый член предшествующего общества был самодостаточным хозяином, производившим собственную пищу и одежду, орудия труда, оружие и сосуды, строившим свою хижину и самостоятельно продававшим результаты своего труда. По мнению Чайлда, наступление урбанистической революции вызвало специализацию производства. На место прежнего земледельца, выполнявшего все виды домашних работ, пришли профессиональные оружейники, гончары, ткачи, строители, моряки, торговцы и т. д. Согласно этой теории улучшение сельского хозяйства привело к появлению излишков богатства и избытку населения. Первые обусловили возникновение правящего класса, у которого появились время для досуга и интерес к искусству, а избыток населения вызвал появление специалистов, основной профессией которых стало обслуживание потребностей, связанных с ремеслами и искусствами. Кроме того, эти большие сообщества объединяли взаимосвязанные, но безличные интересы, в то время как прежние общины, связанные семейными или личными узами, преследовали одну общую цель. Таким образом, появилась необходимость в новых способах осуществления контроля над этими безлично организованными сообществами, что привело к росту государственной организации, безличного законодательства и насаждению государственной религии. Так урбанистическая революция Чайлда породила государственную машину, включавшую гражданскую и жреческую бюрократию и полицию для обеспечения повиновения религиозным ритуалам и законам. Профессионализация управления и торговли привела к появлению последнего побочного продукта урбанистической революции – письменности, необходимой для ведения административных и торговых дел.

Для урбанистической революции характерно очевидное противоречие. С одной стороны, индивид становился специалистом в определенной профессии, и, как от специалиста, от него требовалось проявление личного таланта. С другой стороны, поскольку общество отошло от небольших родовых общин и превратилось в крупное государство с ужасающей безличностью законов и религиозной догмой, происходило обезличивание индивида, который стал, по сути, всего лишь статистической единицей государства. Этот конфликт между индивидом и обществом существовал уже в самом начале истории, причем в том же виде, как и сегодня.

Как можно оценить теорию урбанистической революции? Определенно, она точна и объективна. В то же время она слишком универсальна. В ней есть два основных элемента: значительный прирост населения, стремящегося к урбанистической экономике, и выделение профессий. Однако термин «урбанистический» – это слишком общее понятие; он подразумевает, что земледелие перестало быть основным занятием населения и его место заняла торговля. В действительности земледелие не потеряло своего большого значения и можно усомниться в том, что понятие «город» вообще применимо к какой-либо из раннединастических общин. Все они были земледельческими деревнями.

Город в современном понимании, вероятно, появился не раньше времени правления царей XVIII династии. Кроме того, выделение профессий, пусть и менее выраженное, присутствует еще на самых ранних стадиях развития экономики. В небольшой общине был крестьянин, который лучше остальных мог делать оружие, более других преуспел в рисовании, выполнял обязанности жреца или врача. Различия между ранним земледельческим и историческим периодами скорее количественные, чем качественные. Таким образом, можно принять концепцию «урбанистической революции» Чайлда, но следует иметь в виду, что перед нами не «урбанистическая» и не «революция». Произошли изменения, которые привели к увеличению концентрации населения в определенных центрах, более активному выделению профессий, росту благосостояния и появлению разветвленной государственной машины, необходимой для осуществления контроля за новыми элементами общества.

Можно рассмотреть еще одну теорию – «народного общества» Р. Редфилда^[7]. Созданная для понимания современного урбанистического социума, она основана на сравнении с малыми и более примитивными обществами. Это идеальное народное общество однородно, имеет небольшие размеры и обладает сильным чувством общности. Оно неграмотно, и его экономика скорее самодостаточна и мало зависит от торговли. В общих словах, это родовая община. В таком обществе огромное значение имеют религиозные верования и обычаи, и, поскольку светские и безличные отношения еще не появились, все взаимоотношения в нем носят личный характер. Поведение такого общества строго традиционно, в нем не поощряются изобретения или эксперименты, так как на все вопросы имеются ответы в традиции. Существование народного общества возможно лишь при условии поддержания в нем стабильности и защиты от всех тревог.

Противовесом народному обществу, по мнению Редфилда, является диаметрально противоположное современное урбанистическое общество, огромное, аморфное, разнородное, в котором отсутствует чувство общности. Оно является светским, полностью обезличенным и довольно сложным в своих взаимозависимостях от торговых операций. Семья и традиция не имеют большого значения. Такое общество, конечно, грамотно, в идеале склонно к размышлениям, эксперименту и довольно изменчиво.

Как же Древний Египет в этой решающей точке, разделявшей додинастический и исторический периоды, соотносится с теорией народного и урбанистического обществ? Очевидно, что он находился в переходной стадии между ними. За всю свою историю Древний Египет полностью не пришел к урбанистическому обществу. Он всегда оставался земледельческой страной. Несмотря на стремление к светскости, жречество всегда выполняло важную функцию контролирующего элемента. В некоторых других культурах роль традиции была настолько велика, что они пресекли первые попытки что-то изменить и ушли от опасного стремления к секуляризации и экспериментам. Несмотря на наличие отчасти светского государства, сложных взаимозависимостей в хозяйстве, грамотность населения и объединение двух частей страны под властью одного правителя, основу Древнего Египта всегда составляло благочестивое общество, которое неизменно оставалось верным священным традициям.

Тем не менее очевидно, что даже в додинастическое время Египет не обладал народным обществом в чистом виде. Оно было относительно изменчиво и стремилось опробовать новые способы посевов или разведения животных, строительства или создания произведений искусства. В действительности в додинастический период общество было менее враждебно к нововведениям, чем в историческое время, когда систематизированная и ставшая обязательной идеология начала препятствовать отклонениям от традиции. Кроме того, в додинастическом Египте происходило расширение торговых контактов, а значит, и взаимоотношений между индивидами и общинами, не связанными узами родства. В основном хозяйство любой общины являлось самодостаточным, но роль рынка была уже настолько велика, что важнейший элемент народного общества – сильное чувство общности группы в противопоставлении чужакам – начал ослабевать. В додинастический период или в династическое время Древний Египет находился на стадии перехода от народного к урбанистическому обществу, и заметного перелома в самом начале истории не было.

Таким образом, три концепции: «вызова и ответа», «урбанистической революции» и «народного общества» – полезны для понимания важнейшего перехода от доисторического «варварства» к исторической «цивилизации». Но ни одна из них не предлагает исчерпывающего и удовлетворительного объяснения того, почему этот переход произошел в сравнительно короткий срок. Ответить на данный вопрос не способен никто, потому что, во-первых, наши источники довольно скудны, а во-вторых, существовали некие духовные факторы, о которых мы можем лишь догадываться. В ка кой-то степени будет достаточно, если мы сделаем ряд наблюдений, связанных с экономическими, социальными и политическими изменениями, рассмотрим их и перейдем к результату, который был и так очевиден: были определенные факторы, подтолкнувшие человека к цивилизации, что обусловило зрелость его мышления и внешнего вида, благодаря которым сложилась государственность; это, в свою очередь, способствовало зарождению письменности, ставшей основой научного мышления, что привело к появлению сложной картины мира, искусства и литературы. Возможно, мы просто не обладаем достаточными сведениями для того, чтобы перечислить все видимые признаки исторических изменений, но, скорее всего, наше знание никогда не будет полным, поскольку важнейшие мотивационные факторы, выходящие за рамки человеческого сознания и духа, так и останутся незримыми. Мы никогда не найдем в источниках отражения этих духовных и интеллектуальных импульсов, так как они находятся слишком глубоко в сердце и сознании человека и доисторический человек вряд ли подозревал об их существовании.

Уникальные экономические, природные и пищевые ресурсы, а также государственная и общественная организация приводили в разных регионах к различным результатам. Цивилизация, возникшая в Египте, отличалась от существовавших в Месопотамии, долине Инда, Китае или на Юкатане. В каждом из этих регионов были собственные материальная культура и духовные ценности. Кроме того, существовали (например, в Судане) и нецивилизованные регионы, где благоприятные факторы не привели к появлению цивилизации. Можно возразить, что каждый из случаев необыкновенно сложный, что в каждом из них был свой набор благоприятных факторов и что если мы располагали бы достаточной информацией, то могли бы объяснить особенности каждой цивилизации или нецивилизованного сообщества путем сложных математических уравнений. Но скорее всего, каждое из таких уравнений содержало бы неизвестную величину х – сознание и духовность человека. Все наши визуальные наблюдения не дадут нам исторического или социологического объяснения феномена превращения культуры в цивилизацию.

Развитие додинастического Египта похоже на химический процесс, медленно идущий в начале и сопровождающийся внезапной реакцией в конце. В качестве примера можно привести ситуацию, при которой капли одного химического вещества в течение долгого времени падают в раствор другого, существенно не меняя его состав. Затем вдруг состав раствора изменяется, и мы получаем совсем другое вещество. Мы не знаем, какого рода изменения: количественные или качественные – произошли. Имело ли в данном случае место поглощение, в результате чего постепенно концентрация капающего вещества стала достаточной для реакции? Или все дело в том, что в определенный момент появилось еще одно вещество, которое стало катализатором появления нового химического соединения?

На этот вопрос нам не дано найти объективного ответа. Представляется, что данный процесс был количественным изменением и незначительные изменения, произошедшие в Древнем Египте в определенный момент, заметно преобразовали культуру. Множественные количественные изменения производят впечатление качественных преобразований. Однако мы не можем отрицать возможности того, что в самом конце египетской додинастики появился новый фактор, ставший катализатором появления в долине Нила цивилизации. Им мог быть очевидный импульс, дошедший до додинастического Египта из Месопотамии.

Никто не знает, как долго длилась история додинастического Египта, прошедшая путь от деревеньки Меримде до начала правления царей первых династий. Предположим, что этот отрезок времени занимал два тысячелетия. Большую часть этого периода, длившегося, предположим, восемнадцать столетий, египетская культура была замкнута в себе. Конечно, сохранились свидетельства торговых контактов с дальними странами, но материальная культура оставалась самобытной, ее развитие можно рассматривать как принятие определенных форм или отказ от них. Даже появление нового типа сосудов на определенном этапе додинастики связано с одним из районов Северо-Восточной Африки. Можно проследить аналогию между формой глиняных или каменных сосудов в Египте и Палестине, но на основе этого сходства нельзя говорить о прямых заимствованиях. Если они и были, то возникают сложности с определением направления, в котором они осуществлялись. Нет, развитие Египта на протяжении большей части додинастического периода было самобытным и замкнутым в себе. В самом его конце в египетской культуре стали заметны некоторые элементы, имеющие месопотамские корни.

Элементы, которые Египет заимствовал у своих восточных соседей, очевидны^[8]. Это цилиндрические печати (египтяне переняли как понятие, так и сам инструмент), получившие к тому времени широкое распространение в Месопотамии. Это монументальная архитектура, в рамках которой для украшения стен использовали декоративные кирпичи. Появление и развитие такой техники прослеживается в Месопотамии, но в Египте она появилась уже полностью сложившейся в конце додинастического периода (фото 4а). Имелись и некоторые художественные мотивы, которые были присущи искусству Месопотамии, но чужды египетскому. Речь идет о равных по размеру противопоставленных группах, о герое, побеждающем двух чудовищ, сложносоставных мифических животных или животных с переплетающимися шеями и типично месопотамских лодках. Все эти элементы зародились в Вавилоне, в Египте они появились уже окончательно сформировавшимися – как заимствования.

Есть и другие явления, возникновение которых можно отнести к тому же периоду, однако имеющиеся у нас данные не позволяют сделать окончательных выводов об их заимствовании. В Месопотамии был изобретен гончарный круг, не засвидетельствованный в Египте до династического времени. Азиатская металлургия была также более развита, чем египетская, и более совершенные иноземные способы обработки металла могли быть переняты египетскими мастерами. Однако самым важным явлением, которое Египет мог заимствовать у Месопотамии, было понятие письменности. Месопотамское письмо возникло раньше египетского, несколько столетий оно существовало в виде записей на глиняных табличках, постепенно перераставших в более развернутые тексты. В Египте письменность возникла относительно внезапно в момент смены додинастического и династического периодов; появившись, она уже включала определенные элементы, которые – по крайней мере, теоретически – свойственны более развитой форме письменности. Согласно теории письма, первая стадия развития письменности должна быть пиктографической, где каждый знак означает предаваемое им слово: изображение дома означает «дом», звезды – «звезду» и т. д.; на следующей стадии для обозначения сложных слов начинают применять ребусное письмо. Применительно к английскому языку классический пример такого письма будет выглядеть так: мы можем изобразить слова bee (пчела) и leaf (лист), но мы не можем нарисовать belief (вера). Однако, поставив две картинки рядом, мы передадим звучание этого слова – bee-leaf. Принцип ребусного письма использовался еще в самом начале истории – в появившейся на камне или глине египетской иероглифической письменности. В то же время изображения, которые легли в основу иероглифического письма, например форма мотыги и плуга, сверла по камню, были типично египетскими. Почему письменность сразу стала развитой, минуя этапы становления? Некоторые исследователи предполагают, что свидетельства этого развития просто не сохранились, поскольку первые письмена были сделаны на недолговечных материалах вроде дерева или кожи. В этом утверждении есть доля истины, но существует и другая теория, согласно которой период становления значительно сократился, поскольку сама идея рисунчатого письма, включая принцип ребуса, была перенята из Месопотамии приблизительно в то же время, что и все остальное. В египетскую письменность не перешел ни один из месопотамских знаков, но были взяты два основных понятия, а именно то, что стандартизированное изображение может использоваться в качестве знака, с помощью которого можно записать определенное слово, и то, что трудно-изображаемые слова могут быть переданы фонетическим способом посредством ребуса. Если египтяне действительно заимствовали принципы письма из Вавилонии, то внезапно появившаяся возможность писать и читать стала мощнейшим фактором дальнейшей эволюции.

Таким образом, можно говорить о явных заимствованиях из Месопотамии, а также о других, которые выглядят вполне вероятными. С другой стороны, нет никаких археологических данных, свидетельствующих о том, что вавилоняне что-то заимствовали у египтян. Культурная история Месопотамии двигалась прямолинейно и естественно, без каких-либо разрывов или витков. Культурная история Египта также шла естественно и прямолинейно, используя собственные ресурсы, на протяжении большей части додинастического периода, но в самом его конце, по нашему субъективному мнению, появились определенная повторяемость и неуверенность при применении собственных форм и собствен ного искусства. Вероятно, египтяне приблизились к точке перелома. В то же время они испытали художественное, интеллектуальное и техническое влияние Вавилонии и Египет совершил скачок в историческое время. За время смены нескольких поколений Египет был объединен под властью династий. Представляется, что Вавилония достигла определенного культурного уровня, на котором сложились элементы и идеи, с готовностью заимствованные египтянами, но в самой Вавилонии не наблюдается обратной тенденции перенимания чего-либо у Египта. В то время когда Египту это было необходимо, культурное первенство целиком оставалось за Месопотамией. Следует отметить, что элементы, заимствованные Египтом перед началом династического периода, в той или иной степени

использовались как способ выражения культуры во времена первых двух династий, но с установлением классического египетского стиля при царях III и IV династий они были отвергнуты. К тому времени египетская культура достигла зрелости и сама определяла необходимые для самовыражения формы. Благодаря вавилонскому влиянию Египет получил возможность встать на ноги и разработать собственные выразительные средства. Когда они появились при царях III и IV династий, в Египте установился стиль, который превратился в любимую и обязательную художественную манеру на протяжении всей истории и был полностью независим от месопотамских прообразов. В эпоху Древнего царства египетское искусство было намного более сложным и содержательным, чем современное ему искусство Месопотамии.

Допустим, в конце додинастического периода Месопотамия оказала на Египет интеллектуальное, техническое и художественное воздействие и сразу же после этого в Египте начался исторический период. Каково значение этого вывода? Означает ли это, что Египет перешел от стадии варварства к цивилизации лишь благодаря культурному первенству Месопотамии? Мы имеем право ответить на этот вопрос. Несомненно, египетские заимствования из Вавилонии очевидны, и, поскольку они приблизительно совпадают по времени с переходом от додинастики к династическому периоду, их можно описать как формообразующий фактор. Но оценить его можно, ответив на другой вопрос: если бы не влияние Месопотамии, то смог бы Египет перейти от варварства к цивилизации? Конечно же ответ на этот вопрос будет гипотетическим, поскольку месопотамское воздействие имело место. Однако, по нашему мнению, внутренние импульсы всегда намного более действенны, чем внешнее давление, а внутри культуры должно наличествовать стремление к переменам; поэтому при отсутствии внутренних стимулов никакие иноземные примеры не смогут вызвать необходимые изменения в духовной жизни. Дикаря можно научить формам и техникам, но в собственном сознании и сердце он все равно останется дикарем. Но тот, кто жаждет перемен, с готовностью примет от других новые формы и техники, которые дадут ему большие возможности для самовыражения. Достигнув искреннего и полноценного самовыражения, он сумеет прийти к собственным формам и техникам и к уверенности в себе.

Мы уверены, что египетское общество шло к зрелости внешних проявлений и к сложной организации социальной и экономической жизни до тех пор, пока не достигло следующего уровня, который мы называем «цивилизацией». Оно находилось на пике своей юности. В этот момент, пребывая в поисках дальнейшего развития, оно с готовностью восприняло определенные формы выражения из Месопотамии и использовало их для перехода в историческое время. Несколько столетий, пока в Египте не установилась новая жизнь и в обществе не появились жизненно необходимые чувства безопасности и преемственности, они были основными выразительными средствами. После этого был выработан и стандартизирован собственный жизненный уклад, довольно независимый от внешних примеров. Египет многим обязан Месопотамии, но внутреннее духовное стремление к новому укладу жизни являлось важнейшим – и единственным – мотивирующим фактором больших перемен.

С этим вопросом связана проблема природы и силы влияния одной культуры на другую, то есть вопрос о средствах, с помощью которых оказывалось это влияние. С чем было связано данное явление – с завоеванием или колонизацией Египта Месопотамией, с экономическим использованием или просто значительным культурным превосходством? Проще всего приписать культурные изменения внешнему влиянию путем фактической иммиграции – в составе захватнической армии либо посредством колонизации. В этом случае количество и авторитет иноземцев легко объяснили бы перемены.

Но Египет был защищен от вторжения. Любой армии захватчиков пришлось бы преодолеть препятствия в виде пустыни или моря, где они оказались бы отрезанными от основных сил и источников продовольствия. Имея представление о характере вооруженных сил в додинастические времена, сложно поверить, что количество завоевателей, прорвавшихся в долину Нила, было достаточным для того, чтобы захватить власть и занять господствующее положение.

Сложнее опровергнуть возможность колонизации, которая могла идти путем проникновения странствующих народов или посредством основания торговых лагерей. Действительно, приблизительно в то время в Египте появились новые этнические элементы – люди, голова которых была шире, чем у египтян. Однако считается, что этот широкоголовый народ пришел в Египет с севера, тогда как влияние Месопотамии прослеживается в Верхнем Египте. Более того, широкоголовый тип не может быть соотнесен с населением Вавилонии – он был характерен для жителей северных или горных районов.

Продолжая двигаться этим шатким путем, отметим, что египтяне были знакомы с лодками месопотамского типа, так как могли их видеть в самом Египте или в непосредственной близости к нему. Подобный вывод мы делаем, основываясь на изображениях этих транспортных средств, встречающихся на памятниках долины Нила. Наилучшим способом решения этой проблемы является предположение о том, что вавилоняне или некий близкий к ним народ использовали водные торговые пути. Они шли на юг вдоль берега Персидского залива и поднимались по побережью Красного моря. Торговые контакты с Египтом могли осуществляться либо в красноморском порту, например в Суэце или Кусейре, расположенных на восточной оконечности Вади-Хаммамата, либо в самой долине Нила, если торговцы могли пересечь Восточную пустыню. Эти торговцы знали о последних достижениях Месопотамии. Египтяне, находившиеся в оживленной точке пересечения торговых путей, жадно перенимали те элементы месопотамской культуры, которые могли использовать в своих целях. Так при отсутствии фактического завоевания могло происходить завоевание культурное. Но, как и в большинстве случаев, необходимо признать, что наши знания слишком скудны для того, чтобы подтвердить эти предположения.

Таким образом, мы рассмотрели несколько факторов, сыгравших важную роль в подъеме египтян из вязкой глины додинастики на вымощенную камнем дорогу истории.

Торжество широкомасштабной ирригации привело к значительным экономическим и социальным переменам, обусловило прирост населения, увеличение благосостояния, появление правящего класса и профессиональной специализации. Влияние Месопотамии оказалось последним катализатором, который изменил состав вещества. Но остается еще одна загадка: какие внутренние силы привели египтян к новой жизни? Можно ли ответить на этот вопрос очевидными «урбанистической революцией» и воздействием месопотамской культуры? Или все же существовал неизвестный нам фактор, такой как присутствие или отсутствие духовного стремления к новому жизненному укладу? Конечно же наш ответ будет субъективным. Он заключается в том, что некоторые культуры использовали возможности и оказываемое на них влияние, в то время как другие увязали в трясине прошлого. В единственном объяснении этих различий кроется опасность того, что оно может представлять повторяющийся цикл культурного развития. Возможно, существует взросление культуры, когда в стадии юношества она отличается стремлением к переменам и экспериментам, а в более осторожной старости отвергает все новшества. Это правило можно было бы назвать универсальным, но следует отметить, что все культуры, как и люди, различны: кто-то консервативен еще в юности, а кто-то на старости лет ищет приключения. В целом намного безопаснее описывать исторические события с позиций «как это происходило» и не проявлять профессионального интереса к поискам ответа на вопрос «Почему?». Поэтому давайте встанем на твердую почву, сказав, что длительный период додинастики был окончен и с появлением первых династий Египет вошел в мировую историю.

Глава 3
В поисках безопасности и порядка: I–III династии (около 3100–2700 до н. э.)

Что произошло в начале I династии? В определенный момент мы переходим от додинастики к династическому периоду, от доисторического времени к историческому, от темного пролога к сцене с поднятым занавесом, но все еще с минимальным освещением. Почему египетская традиция считает некоего Менеса объединителем Обеих Земель и родоначальником первых династий? Основываясь на скудных источниках, мы можем найти некоторые ответы, но основные элементы этого процесса останутся неизвестными. Мы можем проследить многое из того, что происходило в то время, но никогда не узнаем, какие факторы оказались решающими в процессе становления государства.

Конечно же дата основания государства – это всегда усредненная цифра, выбранная из нескольких дат, то есть, по нашему мнению, момент, в который государство начало функционировать. Ему непременно предшествовал длительный процесс подготовки, на смену которому, вероятно, пришло время укрепления и организации государственной машины. Даже если бы мы были уверены в хронологии раннединастического Египта и утверждали, что Менес совершил ритуал Объединения Обеих Земель в определенные дни некоего года, приближенного к 3100 г. до н. э., то все равно перед нами возник бы вопрос: что же было до и после этой даты?

Все наши знания фрагментарны и имеют небольшое значение. Семья, правившая Верхним Египтом, отправилась на север; завоевав его, она объединила два региона и на границе между севером и югом страны основала столицу Мемфис. Так началась длинная череда династий, правивших около трех тысячелетий. Тем не менее нам неизвестны предки завоевателей с юга, мы не знаем, кем был Менес – историческим лицом или героем более поздней легенды. Также неясно, что именно обозначало «завоевание» и произошло ли оно в течение жизни одного поколения или длилось несколько столетий; приобрел ли Мемфис свое важнейшее значение внезапно и сразу же, или для этого уже существовала определенная почва, или это произошло в ходе более поздних преобразований? И главное, мы не знаем психологического фона – было ли установление власти болезненным и сопряженным с длительным сопротивлением, или Египет был готов к этому и стремился к организации государства, для чего нужно было преодолеть единственное препятствие – внутреннюю борьбу за власть?

Отвечая на эти вопросы, мы можем сделать лишь несколько наблюдений. Вероятно, в правление первых двух династий происходило укрепление власти; на протяжении 400 лет после основания I династии продолжала существовать культура додинастического времени, но при царях III и IV династий стабильность и защищенность Египетского государства обусловили появление принципиально нового «египетского» стиля. Этот переход к новым средствам выражения произошел довольно внезапно. Можно предположить, что первоначально новое государство не занималось вопросами культуры, такими как архитектура, искусство и литература, – все его силы были направлены на решение правительственных проблем – укрепление военной мощи, разработку государственных институтов и обеспечение повиновения власти. Это скорее отрицательный аргумент, который можно подтвердить замечанием о том, что сохранились разрозненные источники, связанные с борьбой и восстаниями, имевшими место в правление I и II династий^[9]. Представляется, что новому государству для осознания собственной мощи и ее укрепления потребовалось много времени.

Другой, довольно насущной проблемой была роль царя в новообразованном государстве. В более поздние времена государственная идеология провозглашала его существом другой природы – божеством, которое управляло людьми. Но воспринимали ли его так с самого начала? Скорее всего, нет, поскольку если бы завоевателя считали богом, то и само завоевание заняло бы намного меньше времени. Или идея о божественности царя появилась еще в то время, но из-за борьбы за власть ее всеобщее принятие растянулось во времени? Или это представление появилось как идеология, необходимая для защиты новой власти? Другими словами, считал ли новый царь необходимым представлять себя не как выдающегося смертного, чью власть могли оспорить другие не менее сильные люди, а как бога, с которым состязаться невозможно?

Это важный вопрос, поскольку он связан с основной доктриной египетского государства – обожествлением царя. Чтобы ее понять, необходимо выяснить, как, когда и почему она появилась. Было бы неверным полагать, что обожествление правителя относится к определенной стадии развития всех культур. Если сравнивать Древний Египет с современными ему Месопотамией и Израилем, то станет ясно, что в этих государствах отношение к царю было отличным от характерного для египтян^[10]. Там царь не считался богом, но правил за них. В Египте фараон правил как бог, находящийся на земле среди смертных. Можем ли мы понять, почему египтяне пришли к этой идеологии, и узнать, когда она появилась?

Мы не можем найти четких и окончательных ответов на эти вопросы. Мы в состоянии всего лишь выдвинуть определенные гипотезы, обоснованные лишь в той или иной степени. Основная из них связана с географическим положением Египта, его изоляцией и разделением на две части. Египет был отрезан от активных контактов с другими странами, и, таким образом, его обитателям было свойственно чувство безопасности и избранности. Божественное провидение наделило Египет исключительной судьбой, поскольку он находился в значительном отдалении от своих соседей. Вселенским богам не нужно было парить над Египтом, тщательно подбирая смертного для правления от их имени, но сохраняя за собой функции фактического управления и контроля. Нет, они могли спокойно заниматься своими божественными делами, зная, что один из них – фараон, который сам был богом, – занимается управлением и контролем, находясь непосредственно в Египте. Географическая защищенность земель придавала богам уверенность в том, что они могут править землей de jure, а не осуществлять свою власть через посредников.

Однако географическое положение Египта свидетельствует против этого аргумента. Изолированный от внешнего мира, Египет был единым, самобытным участком суши. Внутри Египет единым не был, он состоял из разобщенных земель. Для египтян их страна являлась одновременно и «единой землей», и Обеими Землями. Жители Верхнего и Нижнего Египта всегда осознавали различие этих регионов. При ослаблении центральной власти они неизменно отделялись друг от друга. Их связывали лишь Нил и идея о том, что Египтом управлял не представитель Верхнего или Нижнего Египта, а бог, обеспечивающий процветание Обеих Земель. Приняв эту идеологию, жители Нижнего Египта не могли возражать против правления семьи, которая, хотя формально происходила из Верхнего Египта, явилась из мира богов и не была связана с конкретным местом в этом мире.

Если это так, то, вероятно, какое-то время ушло на укоренение в обществе мысли о том, что правитель, выглядящий как человек, является вовсе не смертным, а существом другого порядка. Он называл себя Хором, богом удаленных пространств, неба, подобным соколу. Он называл себя Обеими Владычицами, то есть включил в себя сущность двух богинь, покровительствовавших Верхнему и Нижнему Египту. Эти утверждения обрывали его связь с египетской землей, но в то же время укореняли его в обеих частях страны. И ко времени правления царей V династии правитель объявил себя божественным сыном солярного бога Ра, высшего божества. Как такая идеология могла укрепиться?

Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо подчеркнуть различие между принятием идеологии царской власти в целом и идеологии правления конкретной династии, только пришедшей к власти. Выше мы говорили, что географическое положение Египта обусловило готовность его жителей принять божественное правление. Следующий аргумент вытекает из психологии древних египтян. Эти люди не были мистиками, равно как и рационалистами в современном понимании. Они обладали практическим сознанием, принимали то, что подтверждалось практикой, и испытывали разные способы достижения одной цели. Хорошим считалось все, что было полезным, действенным или выгодным. Это не означает, что египтяне были по-современному расчетливыми, рациональными или категоричными. Их умозаключения никогда не проникали в суть явлений, а их естественный прагматизм не был направлен на поиск наипростейшего пути; напротив, он не отрицал существования абсолютно разных способов, если те вели к действенному результату. В отличие от соседей, вавилонян или евреев, египтяне не пытались создавать логических построений, выделяя различные явления в отдельные категории. Под лучами более жаркого египетского солнца жители долины Нила просто объединяли явления, которые можно рассматривать и по отдельности. Они были лениво терпимыми и широко мыслящими. Древнее мировосприятие одушевляло все во Вселенной – солнце, ветер, воду, деревья, скалы – и не делало различий между формами существования – человеком и животным, жизнью и смертью, людьми и богами. Поэтому египтяне с присущей им широтой взглядов не видели необходимости в поисках отдельных составных частей Вселенной. Для них все видимые и осязаемые проявления бытия отличались лишь внешне или временно, но имели одинаковую сущность, подобную спектру, где множество цветов переходят друг в друга без четких границ. При отсутствии необходимости выявления четких подкатегорий египтяне не видели грани между человеческим и божественным и легко принимали идею о том, что фараон из плоти и крови, живший среди людей, в действительности является богом, спустившимся на землю, чтобы управлять Египтом. Можно предположить, что, поскольку идеология божественной царской власти была естественной для египтян, ее истоки лежат в доисторическом прошлом.

Однако, когда мы попытаемся применить эту идеологию к новой династии, захватившей власть силой, складывается иная ситуация. Насколько легко и терпимо жители завоеванных территорий отнеслись к тому, что I династия распространила свое господство за пределы Верхнего Египта и заявила о своем божественном правлении всей страной? Сказали ли они себе: «Это эффективная власть, мы – люди практичные и признаем этих правителей своими божественными царями»? Мы не знаем ответа на этот вопрос. Существовали ли к тому времени прецеденты объединения двух частей Египта в единое государство? Есть точка зрения, согласно которой первые объединение и распад Египта произошли за несколько веков до появления I династии. К сожалению, истинность этого утверждения, то, что легло в его основу – историческое событие или более поздний вымысел, проверить невозможно. Если это было действительно так, то перед нами оказывается прецедент объединения Египта под властью бога на земле, за которым, однако, последовал длительный период разрозненности. Если додинастического объединения не было, то рассказ о таком событии мог появиться при царях первых династий, стремившихся создать основу для своего правления.

Как уже отмечалось, основной задачей первых двух династий было завоевание и укрепление власти. Можно выдвинуть рабочую гипотезу о том, что идея божественной власти была присуща населению Египта, но на протяжении долгого времени ее не удавалось четко сформулировать; цари первых династий использовали ее для обоснования собственного правления, а идеология божественной власти в том виде, в каком знаем ее мы, была разработана во всех подробностях и получила официальное признание при первых фараонах. Стоит оговориться, что не существует никаких доказательств этой гипотезы, но мы будем ее придерживаться до тех пор, пока не появятся новые подтверждающие или опровергающие ее данные.

Перед переходом к собственно историческому повествованию необходимо поговорить еще об одной концепции, которая, как и божественное правление, обеспечивала стабильность и могущество нового государства. Она заключается в египетском слове маат, которое переводят как «истина», «правосудие», «праведность», «порядок» и т. д. Каждый из этих переводов справедлив в определенном контексте, но данное понятие невозможно перевести одним словом. Термин маат использовали применительно к хорошему правлению или администрации, но его нельзя перевести как «царствование», «правительство», «администрация» или «закон». Маат являлась важной характеристикой всех вышеперечисленных понятий. Но область ее применения, как и у современных понятий «истина», «справедливость», «честность» и «порядок», была намного шире. Она была космической силой, несущей гармонию, порядок, стабильность и безопасность; она появилась в момент сотворения мира как объединяющее свойство всех явлений, устанавливалась вновь во время восшествия каждого из божественных царей на престол Египта. Храмовые рельефы представляют царя, ежедневно демонстрирующего маат другим богам – зримое доказательство того, что он выполнял свои священные обязанности царя от их имени. Таким образом, маат была связана с чем-то неизменным, вечным, космическим. Если рассматривать маат как «порядок», то она являла собой порядок в сотворенном мире, физическом и духовном, который был установлен однажды и навсегда. Если переводить это понятие как «правосудие», то маат не была связана только с правосудием, она подразумевала честные и справедливые отношения между элементами творения, включая взаимоотношения между правителями и их подданными. Если подразумевать под маат «истину», то нельзя забывать, что для древних людей истиной было не то, в чем можно было удостовериться, а то, что занимало свое законное место в миропорядке, созданном и поддерживаемом богами. Таким образом, маат была созданным и унаследованным правом, она вошла в общую доктрину стабильности миропорядка, чтобы утвердить и закрепить существовавшее положение вещей, и в особенности объяснить феномен царской власти. Антонимами маат были слова, которые переводятся как «ложь», «обман», «ошибка». Все, что не согласовывалось с установленным и принятым порядком, могло быть отвергнуто, как неправедное. С точки зрения этики термин маат наиболее близок к нашему понятию «добро».

Будущее представлялось людям чем-то страшным и неопределенным, ход времени вызывал перемены и даже разрушение. Если бы человек мог остановить ход времени, то избавился бы от ощущения опасности и неопределенности. Избежать разрушительных последствий времени и непредсказуемых опасностей будущего можно путем их перевода в разряд вечного и неизменного. Если временные и переходные явления считать вечными и постоянными, то уменьшится количество сомнений и страхов. Древние достигали этого мифотворчеством, в процессе которого все явления и события их маленького мира представлялись мгновенными вспышками вечного, незыблемого миропорядка богов. Так, маленький царь, сидящий на египетском престоле, был не очередным смертным, а «благим богом», существовавшим с начала времен и во веки веков. Взаимоотношения людей не нуждались в болезненном пересмотре в ходе развития, они были поразительно неподвластны изменениям, поискам или развитию, ибо они являлись полностью идеальными с начала времен и было необходимо лишь поддерживать их неизменность. Божественность царской власти и маат могли подвергаться временным неудачам или трудностям, однако основа этих понятий прочно вошла в сознание робкого человека, поскольку принятие непреложного полностью освобождало его от многих сомнений.

Мы предполагаем, что оба этих понятия существовали в сознании египтян еще до начала династического периода, так как они кажутся присущими Египту и не выглядят искусственными конструкциями, но царям первых династий пришлось потрудиться, чтобы адаптировать их к создаваемому новому государству. До появления этой доктрины, обросшей многочисленными дополнениями и толкованиями, государственное устройство оставалось незавершенным и неустойчивым. После того как она была провозглашена и стала считаться неизменной, появилось настоящее государство. Пора юности Египта завершилась, и он приобрел свой характерный вид, который не менялся на протяжении полутора тысяч лет. Представляется, что при царях первых двух династий, в течение приблизительно 400 лет, юная страна только набирала силу и лишь не ранее времени правления царей III династии Египет превратился в настоящее государство.

Таким образом, мы предполагаем, что при царях первых двух династий происходил центростремительный процесс, в ходе которого государство формировалось вокруг ядра, коим был фараон. Он, бог, был сам государством. Конечно же ему были необходимы чиновники в государственном аппарате, постоянно увеличивавшемся в размере и обладавшем все усложнявшейся структурой. Судя по нашим источникам, это были чиновники правителя, назначавшиеся им, отвечавшие только перед ним и занимавшие свои должности только потому, что так было угодно божеству. Несомненно, для работы новой администрации были необходимы законы, установления и прецеденты, но отсутствие источников позволяет предположить, что кодифицированных законов, которые можно было бы использовать безлично, без царского участия, не существовало. Напротив, обычное право страны было заключено в слове фараона, произнесенном в согласии с доктриной маат и собственным желанием бога, что полностью соответствовало пониманию принципа маат и его божественной функцией. Эти предположения базируются на наблюдениях, сделанных на основе более поздних источников, но, по нашему мнению, государственный аппарат, сформировавшийся в начале династического периода, оставался неизменным в течение всего последующего времени. Безличное и постоянно действующее законодательство, подобное месопотамским законам, не появилось и в более позднее время, вплоть до времени персидского владычества и эллинистического периода; централизация государства вокруг личности царя была явно несовместима с такими законами. Сила кодифицированных законов непременно вступила бы в противоречие с личной властью фараона. Можно предположить, что местные органы управления действовали на основе локальных традиций и обычаев, которые выдавались за выражение царской воли и в любой момент могли быть изменены по прихоти фараона. Единственным критерием такого жестко персонализированного и централизованного управления был принцип маат, считавшийся подобающим, справедливым и соответствующим божественному миропорядку. Но, поскольку царь сам был богом, он являлся толкователем маат и, по крайней мере теоретически, осуществлял контроль за ее соблюдением, опираясь только на собственную совесть, если, конечно, божеству она необходима.

При царях ранних династий эти формы правления и представления отсутствовали. По аналогии с внешними проявлениями власти можно предположить, что в это время происходила разработка ее идеологии. Судить о культуре Египта времени правления представителей первых трех династий мы можем благодаря сохранившимся архитектурным сооружениям, скульптурам, предметам мелкой пластики и небольшому количеству письменных источников. На их основе можно заключить, что при царях двух первых династий сохранялись традиции, характерные для культуры последнего этапа додинастического периода, развивавшиеся под сильным влиянием Месопотамии. Облицовка архитектурных построек декоративным кирпичом, использование цилиндрических печатей, некоторые мотивы рельефных изображений и другие заимствования продолжали существовать при царях I и II династий, и лишь при их преемниках эти явления были переосмыслены или заменены новыми элементами. Таким образом, по нашему мнению, цари трех первых династий были полностью заняты формированием государства и государственности и не прилагали усилий для изменения форм культуры. Когда государство окончательно укрепилось на основе доктрины божественного правления, Египет оказался готовым к разработке собственных характерных форм, самостоятельно сформировавшихся на египетской почве.

Гробницы царей и вельмож, относящиеся к концу додинастического и к началу династического периода, стали крупнейшим проявлением материальной культуры. Эти низкие постройки из кирпича с плоскими крышами и толстыми наклоненными к центру стенами получили в египетской археологии название мастабы. Стены мастаб были украшены нишами с панелями, состоявшими из декоративных кирпичей. Эта техника имеет месопотамское происхождение. В Месопотамии кирпич был основным строительным материалом. Конечно же он имелся и в Египте, также располагавшем большими запасами доступного и легкого в обработке камня. Примечательно, что применение камня началось значительно позже, сначала его использовали для изготовления отдельных элементов кирпичных построек. Один из царей I династии украсил пол своей погребальной шахты ровными и подогнанными друг к другу плитами из гранита. Таким образом, вымостка главной камеры его дома вечности оказалась сделанной из более надежного материала, чем само сооружение, возведенное из сырцового кирпича. При царях II династии в кирпичных мастабах уже была устроена отдельная камера, сложенная из известняка. К тому же времени относится письменный источник о постройке каменного храма или святилища. Это сооружение было достаточно необычным, и поэтому его возведение нашло свое отражение в царских летописях^[11]. Камень взял свое лишь в правление III династии, когда был построен огромный комплекс, окружавший ступенчатую пирамиду царя Джосера в Саккаре (фото 9б). Возможно, говорить о том, что камень «взял свое», еще преждевременно, поскольку этот материал был разрезан на маленькие блоки, уложенные как кирпич, и каменные стены, как и характерные для более ранних гробниц, сложенных из кирпича, были также украшены декоративными панелями. Весь этот огромный комплекс был полностью возведен из камня, но при этом строители использовали проверенную временем традиционную технику работы с кирпичом. Архитекторы и каменщики еще не осмеливались использовать физические свойства камня – его плотность, прочность и долговечность. Многие декоративные элементы также подчеркивают огромное значение сложившихся традиций в архитектуре, где появление нового строительного материала было равнозначно революционному прорыву. Колонны, поддерживавшие перекрытия, были сложены из небольших известняковых блоков, украшены каннелюрами и целом повторяли форму колонн, состоявших из обмазанных глиной связок тростника, – более раннего архитектурного элемента, который применяли при строительстве простых сооружений. Внутренняя сторона каменных плит потолка была покрыта расписными рельефами, имитировавшими деревянные балки, применявшиеся в более ранних постройках. Огромный комплекс в Саккаре стал величайшим достижением, а замысливший и воплотивший его архитектор был изобретательным и смелым гением. Однако даже первопроходец в своих поисках нового может использовать старые проверенные методы, в особенности если для этого необходимо заручиться поддержкой божества^[12].

В целом древние египтяне не отличались склонностью к поискам нового, а предпочитали следовать многовековым традициям. Однако в определенные моменты истории происходило изменение традиций. Начало династического периода как раз и стало таким временем поисков и открытий. Разработав новые средства выражения, которые полностью соответствовали их потребностям, египтяне хранили их в неприкосновенности до конца существования египетской культуры. К огромному сожалению, об этом самом раннем периоде истории нам известно совсем немного и большинство наших знаний основывается на традициях и аналогиях более поздних времен. В течение многих столетий египтяне редко проявляли творческую смелость. В своем мировоззрении они стремились придерживаться установленного богами порядка^[13]. Большинство нововведений, появившихся в материальной культуре более позднего времени, не было изобретено в Египте, а перенято из других стран. Но конечно, они сразу же заняли свои места в общественном сознании, на формирование которого потребовалось определенное время. В большей степени оно сложилось при царях первых пяти династий. Если данное утверждение верно, то возникает вопрос об оригинальности этого общественного сознания и о том, не было ли и оно, столь характерное для культуры Египта, заимствовано из сопредельных стран? Мы рассматривали плодотворное воздействие Месопотамии на египетскую культуру в конце додинастического периода. Но насколько было оригинальным «культурное выражение Египта», которое появилось при царях первых династий?

Ответом на этот вопрос отчасти является отсутствие источников. В культурном выражении Египта трудно найти прямые параллели с культурами других стран, и это дает возможность предположить, что все нововведения являются результатами самостоятельного развития культуры. Мы упомянули каменную архитектуру, пришедшую на смену постройкам из сырцового кирпича. Было также сказано, что в Месопотамии из-за отсутствия камня местные архитекторы были вынуждены использовать кирпич, в то время как в Египте имелись огромные запасы разнообразного строительного камня. Следует отметить, что новые формы каменной архитектуры были по своей сути египетскими. Колонны, имитировавшие связки тростника, потолочные плиты, повторяющие фактуру деревянных балок, полукруглые карнизы, декоративные фризы в форме валика – все это соотносится с египетскими моделями и не имеет параллелей в других культурах. Наклонные стены гробниц и храмов имеют прямые аналогии с пологими скалами на берегах Нила и создают впечатление постройки, возведенной непосредственно на этих скалах или пристроенной к ним. Использование наклонных стен нашло логическое завершение в гранях пирамид – типично египетских сооружений, не имеющих аналогий в других культурах.

Круглую скульптуру можно рассматривать с тех же позиций, что и архитектуру, в то время как искусство рельефа соответствовало некоторым принципам, которые применялись в скульптуре. До времени правления царей IV династии в скульптуре или живописи еще не существовало типичного изображения человеческой фигуры. Статуи представляли собой цилиндрические фигуры со скругленными ребрами. На плоскостных изображениях встречаются образы – пластичные, угловатые, изгибающиеся, напоминающие размякших от влаги пряничных человечков. Но к IV династии появились новые формы и сложился канон благородного искусства, для которого столь характерно было ощущение вечного постоянства. Мы используем слово «канон», поскольку принятие этих новых форм сразу стало безоговорочным, как будто применение или запрет на определенные способы художественного выражения были предписаны царским указом. Вероятно, в действительности этот процесс был менее жестким и выражался в том, что цари благоволили к определенным формам и в течение одного или двух поколений такое искусство стало каноническим. В любом случае цилиндр как форма основы скульптуры уступил место кубу с плоскими гранями и прямыми углами. Предполагалось, что статуи должны иметь два ракурса – строго фронтальный или только профильный. Вероятно, что статуи никогда не устанавливали в открытом пространстве, дающем возможность осматривать их со всех сторон; их изготавливали как неотъемлемые части архитектурных сооружений, вписанные в их композицию, которая полностью определяла углы обзора скульптуры. Статуи могли помещать в ниши или приставлять к стене, где можно было их увидеть только фронтально. Благодаря этому возникла необходимость в плоской стороне статуи, соприкасавшейся со стеной, и эта характерная угловатость стала отличительной чертой нового египетского искусства. Здесь нет и намека на иноземное влияние; новые формы полностью определялись использованием блоков любого размера, высеченных из разнообразного египетского камня, и местоположением статуй, которое диктовалось религией Древнего Египта^[14].

Искусство скульптуры неотделимо от искусства рельефа, которое, в свою очередь, неразрывно связано с живописью. Присущий египетской скульптуре кубизм обусловил появление трапециевидных статичных фигур, покрывавших стены гробниц и храмов. Плоскостные изображения человека искусно разворачивали фигуру – глаз и плечи показывались полностью фронтально, в то время как остальные части тела были представлены в профиль. Учитывая назначение изображений, можно прийти к выводу, что применение этого художественного приема стало удачной находкой. Как и статуи, плоскостные изображения предназначались для вечности. Каждый образ обретал вечную жизнь благодаря своей прочности и отстраненности. Художники избегали передачи движения, действия или эмоций, поэтому массивные и лишенные действия фигуры были самоценными, не зависели от места и времени. Как и в египетских мифах, где одноразовое действие становилось безвременным и длящимся вечно, искусство передавало образы конкретных людей как некий стереотип и таким образом даровало им бессмертие. Это вовсе не означает, что египетское искусство не передавало индивидуальных черт; они присутствуют, и в особенности в портретных изображениях, но лишь в той степени, которая позволяла сохранить вечную отстраненность образа. Однако если уж говорить о портрете, не следует воспринимать его в современном смысле, который подразумевает точное изображение определенного момента и его эмоциональную окраску. Не стоит забывать, что древние египтяне стремились создать изображение, которое наиболее подходило для вечной жизни, что неизменно требовало статичности и идеализации образа. Играющие дети, слуги и малозначительные персонажи могли быть изображенными в движении или в неком эмоциональном состоянии, но самого господина, для которого делались эти рельефы, представляли во всем величии и великолепии. И для этих целей прекрасно подходил канон изображения человеческой фигуры, угловатой, представленной в шаге и с широко раскрытым глазом.

Это новое искусство появилось совершенно неожиданно и в относительно короткие сроки достигло изящества и совершенства линий. К лучшим его образцам можно отнести фигуру сидящего царя IV династии Хафра из Египетского музея в Каире, которая передает ощущение совершенного величия, или статую Хемиуна из музея Хилдесхайм, где скульптор передал ощущение полного покоя в вечности. Стоит подчеркнуть, что в рамках устоявшегося канона и правил художники продолжали поиски нового. Образы каирского Сельского старосты или бостонского Анххафа (фото 8б) не могли быть созданы путем раболепного следования канонам. Создается впечатление, будто первые мастера были не слишком привязаны к ним и с удовольствием передавали сдержанные эмоции в рамках предписанных правил. Поиски нового и творческий подход были возможны во времена, когда искусство еще оставалось молодым, когда мертвый след прошлого еще не стал тяжелым бременем^[15].

Возможно, существовали и другие элементы культуры, в рамках которых на протяжении этого периода экспериментов и нововведений появились поистине ценные произведения. Возвращаясь к архитектуре, нельзя не отметить, что пирамиды и припирамидные храмы ранних периодов были построены более старательно и добротно, чем сооружения позднего Древнего царства. В частности, Великая пирамида, возведенная в начале IV династии, представляет собой гигантскую массу камня, обработанного с величайшей аккуратностью. Это 250 миллионов тонн каменных блоков, средняя масса которых составляет 2,5 тонны, и при этом масштабе каждый блок был уложен и подогнан к другому с ювелирной точностью – зазоры между ними не превышают половины миллиметра. Разница длин сторон пирамиды составила 0,09 процента на северной и южной гранях и 0,03 процента – на западной и восточной. Эта огромная груда камня была установлена на природное каменное основание, которое было выровнено с точностью до 0,004 %, определяющих разницу уровней противоположных углов. Это непревзойденная по добротности работа мастеров^[16]. Беспристрастная статистика демонстрирует почти сверхчеловеческую точность и самоотдачу при реализации плана. Конечно же в более поздние времена египетские строители не отличались подобной точностью и добросовестностью, зачастую они быстро возводили эффектные, но совсем непрочные сооружения^[17]. Правление царей первых династий было временем проверки Египта на прочность, в течение которого памятники создавались с величайшими тщательностью и добросовестностью. Несколько пирамид III и IV династий значительно превосходят по качеству более поздние аналогичные сооружения. Если рассматривать их как важнейшие проекты государства, то они демонстрируют, что в определенный момент египтяне обладали рациональной добросовестностью. В этот короткий период египетские мастера стремились к тому, что мы называем «развитием науки», были открыты для поиска нового. Но после того как были исследованы возможности и найдены подходящие формы, началось консервативное повторение – можно было применять лишь хорошо известные и проверенные формы. Мы, живущие в век прогресса и постоянного стремления к улучшению форм и условий, осуждаем подобное ослабление духа. Но нельзя забывать, что мифологическое сознание стремилось обрести уверенность в остановленном времени, в установленном богами порядке и отрицало будущее, которое не казалось чем-то неопределенным, ведь оно также принадлежало не человеку, а богам. В этих условиях мы должны воздать должное ранним достижениям Египта и успешному появлению форм, просуществовавших на протяжении многих столетий. Древние египтяне стремились к постоянству, и это стремление отразилось в культуре, остававшейся неизменной в течение пятнадцати веков.

В нашем рассуждении есть слабые места, в особенности то, что мы строим доказательства на основании выборочных данных. Мы утверждаем, что раннединастический период был временем подъема мысли, стремлений и добросовестности; это утверждение основывается исключительно на изучении ряда памятников архитектуры и произведений искусства. Существуют ли иные данные, относящиеся ко времени правления царей первых династий и способные подтвердить нашу точку зрения? По нашему мнению, они есть, хотя следует признать, что найти их, как и точно датировать, непросто. Эти данные содержатся в научном сочинении, «Хирургическом папирусе» Эдвина Смита, и в Мемфисском теологическом трактате. Если бы можно было окончательно датировать эти тексты правлением царей первых четырех династий, то они стали бы доказательством того, что в развитии мысли и духа эта ранняя культура достигла тех же высот, что и другие культуры Древнего мира, включая греков, если не превосходила их. К сожалению, эти письменные источники дошли до нас в редакциях более позднего времени, и поэтому первым делом необходимо доказать, что оригиналы трактатов относятся к самым ранним периодам египетской истории.

Хирургический папирус Эдвина Смита датируется приблизительно XVII в. до н. э. На основании речевых оборотов, грамматики и синтаксиса можно легко доказать, что исходный источник был составлен в начале Древнего царства. Очевидно, что сам текст значительно старше, чем его список. Утверждение, будто подобные медицинские тексты происходят от более древних, относящихся ко времени I–IV династий, основывается на предположении о том, что именно в это время появилась древнеегипетская медицина. В любом случае текст папируса Эдвина Смита, записанный в XVII в. до н. э., не имеет признаков того, что он был составлен в то же время. Однако ряд свидетельств указывает на то, что он был написан в то время, когда древнеегипетский язык только начал формироваться. По нашему мнению, основной текст папируса значительно старше периода царствования представителей V династии и может относиться к правлению царей двух первых династий.

В древнеегипетских медицинских текстах описаны разнообразные народные лечебные средства, основанные на целебных свойствах растений и симпатической магии, знахарские средства, включая заговоры и заклинания, и результаты точных физиологических наблюдений. В хирургическом папирусе Эдвина Смита, равно как и в медицинском папирусе Эберса, содержится рассуждение о функциях сердца, где упоминается о том, как сердце «говорит» в различных частях тела и как врач может это услышать. Речь идет не совсем о кровообращении, поскольку в трактате не говорится о циркуляции крови от сердца и к нему (кроме того, египтяне считали, что сердце перемещало не только кровь, но и другие жидкости). Однако признание связи сердца и других частей тела, а также сердца как источника жизненно важных веществ превосходит любые физиологические наблюдения, сделанные до греков. Древние врачи, «измерявшие сердце», вероятно, считали не пульс – количество ударов за определенное время, а получали общее представление о состоянии больного, отмечая замедленное или учащенное сердцебиение. Тем не менее эти особенности не могут нам помешать по достоинству оценить данный текст и считать его важнейшим научным сочинением, созданным в догреческую эпоху^[18].

В основном текст «Хирургического папируса» Эдвина Смита связан с лечением переломов. Врач описывает их различные виды, определяет вероятность благоприятного исхода и предлагает определенное лечение. Текст полон пояснений к техническим или непонятным терминам, которые в то время уже вышли из обихода. В этом сочинении практически не встречается описание магических приемов. За исключением одного случая, лечение заключается в применении физических действий, предписании отдыха, соблюдении диеты и приема лекарств. В ряде случаев врач, признавая свою неспособность вылечить серьезные переломы, продолжал наблюдать за ходом болезни. Это очень знаменательно: врач не приписывает безнадежную болезнь делу рук злобных божеств или демонов и не производит никаких магических фокусов, а с научным хладнокровием и любопытством описывает очередность физиологических симптомов. Учитывая господство мифологического мышления, следует отметить, что такое рациональное отношение было чрезвычайно редким и заслуживает самой высокой оценки.

В одном случае в тексте папируса отчетливо прослеживается прагматизм древнего хирурга^[19]. Пациент получил неизлечимый сложный перелом черепа, приведший к частичному параличу одной стороны тела. В этой болезни есть загадочный аспект, который заключается в том, что отсутствуют внешние признаки перелома – нет повреждений кожи или кровотечения. Этот закрытый перелом черепа вызвал паралич шеи, плеча, руки и ноги с одной стороны тела. Хирург признает, что не может вылечить его. Он прописывает отдых и продолжает наблюдение. При этом он делает интересное замечание: «Ты должен отличать его от того, кто был поражен чем-то входящим снаружи, (ну просто) тот, чья голова ушла в плечи, чей ноготь оказался на середине ладони, в то время как он истекает кровью из ноздрей и ушей и страдает окоченением шеи». Здесь отрицается, что загадочный и тревожный недуг стал результатом «поражения чем-то входящим снаружи». Что это значит? К счастью, мы располагаем пояснением: «Что же до «чего-то входящего снаружи», то это означает дыхание внешнего бога или смерти, а не вхождение чего-то, что произведено его собственной плотью». Другими словами, хирург сохраняет свою научную непредвзятость, несмотря на странные аспекты недуга. Он отмечает, что эти явления имеют физиологические причины и не являются следствием действия божества или демона. Закрытый перелом и частичный паралич были следствием физического удара, а не неведомого «дыхания внешнего бога или смерти». И вновь мы должны отметить, что этот выдающийся шаг к научным методам был сделан во времена, когда люди не искали физических или физиологических причин заболеваний, а находили им объяснения в действии невидимых сил. Медицина древних египтян так и не превзошла той беспристрастности и рациональности, которые отразились в папирусе Эдвина Смита. По научности подхода ни один более поздний медицинский текст даже не приблизился этому сочинению. Если предположить, что исходный текст папируса относится к правлению царей первых династий, то можно считать его еще одной причиной для высочайшей оценки духа и достижений того времени.

Другой источник, известный как Мемфисский теологический трактат, также дошел до нас в позднем списке, но в данном случае мы более чем уверены в том, что исходный текст датируется началом Древнего царства. Это заключение основано не только на особенностях языка и структуры текста, но и на характере его содержания, относящего повествование в начало династического периода. В большой степени эта надпись подчеркивает важность Мемфиса, мемфисского бога Птаха (фото 7б) и проводившихся в этом городе культовых церемоний. В начале династического периода Мемфис стал столицей объединенного Египта. Таким образом, в тексте представлено теологическое обоснование местоположения главного города страны. И это подтверждает самую раннюю датировку памятника.

В этой главе нас интересует только одна часть текста – связанная с сотворением мира. Нам не должно казаться странным то, что жречество такого важного храма, как расположенный в новой столице – Мемфисе, претендовало на участие в создании мифа. Мифотворчество – это процесс сопряжения местного и временного с космосом и вечностью. В каждом значительном храме Египта был собственный первозданный холм, считавшийся местом сотворения мира^[20], культы многочисленных богов разнообразными способами сливались с культом бога-творца, и таким образом узаконивалось стремление культа того или иного местного бога к главенству. Поэтому неудивительно, что Птах, Открывающий, был связан с сотворением мира, которое обычно приписывается богу Атуму, космическому Всеобъемлющему.

Наиболее примечательны в Мемфисском теологическом трактатке механизм и способ творения. Обычный миф о сотворении мира уходит корнями в простой и приземленный рассказ об этом событии, сложившийся в додинастическое время. Он повествует о том, что вначале были влажная пустота, темнота, бесформенность и незримость. Затем, подобно тому как с отступлением ежегодного разлива Нила появляются первые проблески новой жизни в виде илистых холмиков, опустилась и первобытная влажная пустота, и среди небытия возник первозданный холм. На этом островке восседал бог Атум, чье имя переводится как «Всеобъемлющий». Не было никого, кроме Атума. И на этом холме он дал начало всем существам и явлениям, которые заполнили космос. Существует несколько версий о том, как именно он это сделал. Согласно довольно приземленной версии, Атум был мужчиной и, поскольку отсутствовало женское начало, с которым он мог бы совокупиться, путем самоудовлетворения он получил семя, из него произошли боги и богини, перенявшие эстафету творения и создавшие все остальные явления. По другой версии, поскольку Атум вмещал в себя все, он создал других богов, придумав названия частям своего тела. Произнесение вслух неизвестного дотоле имени было само по себе актом творения, то, что прежде было неизвестным, приобретало форму и индивидуальные признаки. Но и по этой версии сотворение мира происходило физически, поскольку для создания отдельных существ богу приходилось лишаться частей собственного тела.

Теперь обратимся к новому Мемфисскому теологическому трактату, создатели которого прекрасно знали миф о сотворении мира Атумом и переработали его таким образом, чтобы доказать первенство бога Птаха и Мемфиса. Его авторы столкнулись с двумя вопросами – о том, откуда появился Атум, а также почему он создал этот мир. Другими словами, они задались поисками Первопричины. Согласно этому источнику, Птах, бог – покровитель Мемфиса, был сердцем и языком всех богов. Древние египтяне могли оперировать абстрактными понятиями, но стремились придавать им конкретную форму. «Сердце и язык» – это метафоры разума и речи. За творением стоял определенный замысел. Атум и все остальные боги появились благодаря помыслу сердца и выражению языка. Идея рационального принципа, стоявшего за творением, была максимально приближена к доктрине Логоса – «в начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог». Сердце, по мнению египтян, вмещавшее разум, волю и эмоции, заключало в себе идею космоса, разделенного различными явлениями, населенного разнообразными существами и управляемого божественным миропорядком. Произнося приказы, язык превращал эти мысли в реальность.

«Это оно, [сердце], заставляющее выходить каждую завершенную [мысль], и это язык, объявляющий помыслы сердца. Так были созданы все боги… Вот же, из того, что задумало сердце и возгласил язык, появился божественный миропорядок… [Так правосудие было дано] тому, что кто делает благое, [и наказание] тому, кто поступает дурно. Даны жизнь миролюбивому и смерть живущему во грехе. Так были созданы все работы и ремесла, движение рук, движение ног и подвижность каждого члена тела, в соответствии с повелением, задуманным сердцем и произнесенным языком, определяющим смысл всего сущего. [И так] случилось, что сказано о Птахе: «Это он, кто создал все и сотворил богов»… И Птах был умиротворен, создав все сущее и божественный миропорядок»^[21].

То новое, что появилось в Мемфисском теологическом трактате, имеет важнейшее значение. Это поиск Первопричины, замысла, благодаря которому была создана Вселенная. Она была сопряжена с любопытством, выходившим за пределы характерного для египтян принятия мира таким, каким он был создан. В определенной степени этот текст более философский, чем другие сочинения, появившиеся в Египте в более позднее время. Это попытка абстрактного мышления – но всего лишь попытка, поскольку в поисках замысла и причины сотворения мира и человечества прагматичные египтяне использовали ограниченный набор физических понятий, таких как «сердце» и «язык». Но следует помнить, что Мемфисский теологический трактат появился за два тысячелетия до греков и евреев. Идея о существовании творческого и контролирующего начала, создавшего все явления природы и с самого начала установившего свою власть и определившего порядок вещей, стала вершиной догреческой мысли, не превзойденной в более поздние периоды истории Египта. Благодаря этому достижению можно утверждать, что Египет проявил себя с лучшей стороны в самом начале истории, при царях первых четырех династий, когда культура еще не сложилась и находилась в состоянии поиска средств выражения. Впоследствии, когда эти средства были найдены, все размышления о причинах и целях были пресечены молчаливым запретом. Мир и небесный порядок следовало принимать такими, какими они были. Египтяне верили, что эти материи относятся к миру божественного и ничтожному человеку не стоит изучать их или ставить под сомнение.

Следует отдать должное еще одному достижению первых династий – введению 365-дневного календаря. Его значение легко преувеличить, поскольку его использовали для ведения хозяйственных записей и практически не применяли в повседневной жизни. Сельскохозяйственные работы были подчинены цикличности Нила, а для определения хода времени большинство населения использовало лунный календарь, к которому также было привязано большинство религиозных праздников. Однако циклы Нила были непостоянны, длились то меньше солнечного года, то больше его, а лунный год не совпадал со средним годовым циклом Нила. В то же время новому государству было необходимо четко фиксировать время. В течение столетий египтяне вели счет дней между разливами Нила, вычислили их среднее количество, которое приближалось к 365. И после этого они установили год, начинавшийся с ежегодного появления Сириуса на утреннем горизонте. В египетском календаре не было високосного года, но этого не замечали на протяжении нескольких поколений; к тому же, поскольку официальный 365-дневный календарь применялся только для ведения государственных и хозяйственных записей, не возникало и необходимости в его уточнении. Тем не менее следует отдать должное египтянам, которые около пяти тысячелетий назад изобрели и ввели в действие прототип нашего собственного календарного года.

Если при царях первых династий сложились основы древнеегипетской культуры, то что нам известно о формировании государственных институтов? Что мы знаем о появлении государственной машины, о слиянии местных обособленных образований в единое государство, о сложении чиновнического аппарата и об основных механизмах, посредством которых в государстве осуществлялось управление? Каков был социальный и экономический статус египетского населения? Привело ли создание нового государственного аппарата к появлению новых слоев общества? Действительно ли новая администрация, управлявшая территорией от первого порога Нила до Средиземноморья, настолько улучшила экономическое положение в государстве, что появилась состоятельная прослойка общества и начался существенный прирост населения? Это очень важные вопросы, но мы не можем ответить ни на один из них. От первых трех династий не сохранилось никаких документальных источников, источники времени правления IV династии чрезвычайно фрагментарны. Информация по этим вопросам, которую можно получить благодаря изучению художественных произведений или археологических памятников, недостаточна. И вновь необходимо либо отказаться от ответов на эти вопросы ввиду отсутствия данных, либо заняться спекулятивными размышлениями, носящими сугубо субъективный характер.

В главе 1 было отмечено, что сцены охоты в болотных зарослях, представленные на настенных рельефах Древнего царства (V и VI династии), могут указывать на то, что процесс осушения болот и освоения этой земли еще не был завершен. Кажется вероятным, что до объединения Египта площадь возделываемой земли была сравнительно небольшой. С установлением государственного контроля над всей территорией Египта воцарился мир и появилась возможность приложить большие усилия для усовершенствования сельского хозяйства. Централизованная власть обеспечивала рациональное использование земли и воды, предотвращала вредительство и, заинтересованная в увеличении налоговых сборов, поощряла увеличение площади орошаемых и возделываемых земель. Это должно было повлечь за собой оживление торговли, появление новых урбанистических центров, где происходило распределение продуктов, и расширение рынка сбыта увеличившегося количества товаров. Мы уже рассматривали теорию «урбанистической революции» и пришли к выводу, что она была скорее длительным эволюционным процессом, чем революцией. Если учесть фактор появления сильной, централизованной и эффективной власти, то, вероятно, объединение Египта во многом ускорило процесс урбанистической революции. Если это так, то осушение болот, орошение новых земель, увеличение урожайности, прирост населения, развитие торговли, профессиональная специализация и появление богатого слоя населения, праздно проводившего свое время, были скорее результатами формирования государства, чем сами привели к его появлению. В любом случае, даже если появление государства стало одной из составляющих урбанистической революции, началась она в додинастическую эпоху.

Царь стоял во главе процесса освоения новых земель для сельскохозяйственных нужд. Это, равно как и наличие животворящей воды и контроль над ней, считалось его заслугой^[22]. На одном из наиболее ранних рельефов сохранилось изображение фараона, совершающего церемониальное открытие нового канала (фото 5а). Его администрация проявляла непосредственный интерес к уровню разливов Нила и увеличению плодородия земли. В первых царских летописях зафиксирован ежегодный объем разливов Нила – его уровень выше или ниже определенной метки. Процветание полностью зависело от царя и от его божественного труда во имя собственной земли, бедствия же приписывались козням других сил, и ради спасения Египта царь должен был умиротворять разгневанных богов.

Благодаря упомянутым царским летописям – Палермскому камню и схожим фрагментарно сохранившимся источникам, мы располагаем рядом зашифрованных и отрывочных записей о правлении нескольких представителей I–V династий. Каждый год отмечался наиболее значимым событием и уровнем разлива Нила. К сожалению, запечатленные события имели значение во время, когда была составлена летопись, но сегодня многие из них лишены для нас смысла. Большинство событий, вероятно, касалось церемоний, связанных с культом царской власти. Примечательно, что в летописях почти не отражались политические события, такие как войны и завоевания. Основное внимание летописцев привлекали мирные ритуалы с участием царя, путешествия и строительство^[23].

Мы мало знаем о царях первых трех династий, еще меньше – об их вельможах и практически ничего – о простых людях. Видимо, нам придется оставить интерес к социальным условиям в эту эпоху перемен. Тем не менее можно сделать небольшие наблюдения, которые конечно же не могут иметь большого значения, но являются нашей единственной зацепкой. Речь идет об отношениях царя и его подданных после смерти.

Вера в жизнь после смерти, в повторяющее лучшие моменты жизни бессмертие была одной из самых ярких особенностей древнеегипетской культуры. В развитой форме каждому праведному человеку она давала надежду на счастливую вечность. Конечно, само понятие «праведный человек» вызывает много вопросов, в особенности если оно относится к простым людям. Однако, судя по памятникам народной культуры, на бессмертие мог претендовать любой человек. Когда и как появилась эта вера? Берет ли она свое начало в додинастическом прошлом или же зародилась в историческое время?

На этот, как и на многие вопросы, затрагиваемые в данной книге, мы не можем дать определенного ответа. Во-первых, следует отметить, что определенные верования, связанные с загробным существованием, были распространены уже в эпоху ранней додинастики. Подтверждением этому служат сопровождавший покойных погребальный инвентарь и то, что тела умерших были ориентированы на восходящее солнце. Мы не знаем, было ли посмертное существование ограничено временем или другими факторами. В любом случае в додинастическое время захоронения располагались в различных местностях и никак не были связаны с правителем. В конце этого периода и в начале династической эпохи появилось существенное отличие: захоронения важных чиновников стали размещаться в непосредственной близости от царской гробницы. Вероятно, что развитие государственной доктрины и культа царской власти нашло прямое отражение в погребальном обряде, в котором вельможи выражали полную зависимость от своего божественного правителя. Что это означает?

Мы можем дополнить это замечание, рассказав о недавнем открытии захоронения царевны I династии, погребенной вместе со всеми ее личными и дворовыми слугами, каждый из которых имел при себе все необходимые для работы инструменты и материалы, и, очевидно, все они были убиты во время ее похорон^[24]. Другими словами, царевне, как дочери, матери или супруге божественного правителя, продолжение бытия гарантировалось путем сохранения условий ее земного существования. Для загробной жизни ей нужны были ее личные вещи, а также слуги, которых убили для того, чтобы они могли сопровождать хозяйку в другой жизни. Мы не знаем, о чем они думали в момент массовой казни во имя госпожи. Не исключено, что существовала доктрина, согласно которой их право на загробную жизнь было весьма ограниченным или его не было вовсе, но они могли стать частью загробного мира кого-то другого, имевшего законное право на вечную жизнь. Таким образом, их возможность вечного существования полностью зависела от физической и временной близости к госпоже после ее смерти. Это открытие стало наиболее ярким доказательством примитивного обычая, существование которого прослеживается на примере других памятников^[25]. Однако в более поздние времена практика массовых жертвоприношений была оставлена. Сопровождение господина слугами стало ритуальным, магическим и символическим.

Таким образом, близкое расположение гробницы чиновника к царскому захоронению, в особенности в ранний период до правления царей V династии, имело большое значение. Смерть или погребение царя более не сопровождались массовыми жертвоприношениями, сопровождение имело скорее пространственный, чем временной характер. Царю, как богу, было гарантировано вечное и благословенное существование. В начале египетской истории чиновники еще имели такие же привилегии, поэтому лучшей возможностью получить вечную жизнь для них были близкие отношения с царем и служба божественному правителю. Если вельможа мог добиться захоронения поблизости от царской мастабы или пирамиды, титулы чиновника, написанные на стенах его гробницы, четко обозначали его принадлежность к царской службе, а в надписях была выражена готовность служить своему господину, то он вполне мог пригодиться и в вечном царстве, куда фараоны отправлялись после смерти. В следующей главе мы обратимся к Текстам пирамид, предназначенным для обеспечения посмертного существования правителя, и отметим отсутствие схожих текстов в гробницах вельмож. Мы также отметим начало процесса децентрализации страны и освобождения от власти фараона. Но в этой главе мы утверждаем, что в начале династического периода на загробную жизнь могли рассчитывать лишь те, кто имел божественную сущность, – царь и царица, царевичи и царевны, а также вельможи, которые зависели от того, насколько они будут нужны своим господам после смерти. Таковы были суровые реалии доктрины божественности царской власти.

Мы не знаем, каким представлялся загробный мир не столь высокопоставленным египтянам того времени – торговцам, ремесленникам, крестьянам, прислуге и зависимым людям. Возможно, они, как и знать, связывали свои надежды на вечное существование со своими господами. Если царица Мересенанх великодушно поместила имя, должность и изображение Хемену, жреца своего заупокойного культа, в собственной гробнице, то она определенно в нем нуждалась, а он, в свою очередь, служа ей, получал возможность не умереть после смерти^[26]. Следуя этому принципу, вельможи помещали в своих гробницах фигурки домашних слуг или изображали их на стенах усыпальниц. Таким образом у слуг появлялась надежда на продолжение жизни, связанной с сопровождением своего господина или прислуживанием ему. Последний, в свою очередь, получал это право, сопровождая фараона или служа ему. Следует заметить, что в основе этого заключения лежит одно субъективное суждение. Оно заключается в том, что в загробном мире есть все лучшее из имеющегося на земле. Поскольку основой этого мира была божественная природа царя, владевшего и управлявшего всем Египтом, то в загробном мире он будет обладать такой же неограниченной властью. Таким образом, в этот ранний период о независимом от царя посмертном существовании не могло быть и речи.

Многое из того, о чем говорится в этой главе, основывается на фрагментарных и явно недостаточных данных. Тем не менее, исходя из возраставшей популярности культов некоторых богов, часть из которых обладала характерными способностями или была связана с определенной географической местностью, мы могли бы порассуждать о политических трениях и борьбе, происходивших во времена первых трех династий. Например, царь считался воплощением бога Хора, который олицетворял собой безграничное царствование. При этом в период правления царей II династии на протяжении короткого периода царя считали воплощением бога Сетха, прямой противоположности Хора. Означает ли это, что в то время разгорелось восстание в той части Египта, где почитали Сетха, или что изменения произошли только внутри доктрины царской власти? Здесь мы отметим лишь сам данный факт, свидетельствующий о борьбе государства за всенародное признание^[27].

Другой проблемой, имеющей, возможно, значительно большее значение, является борьба между двумя религиозными доктринами – солярной и осирической. Почти нет никаких сомнений в том, что это соперничество велось с самого начала египетской истории. В большей степени борьба представляла собой конфликт между двумя различными заупокойными культами. Один был основан на связи умершего человека и солнца, которое каждый вечер исчезало за горизонтом и каждое утро триумфально поднималось. Другой культ базировался на связи покойного с Осирисом, богом загробного мира неясного происхождения. Он мог быть историческим царем, который умер и таким образом стал владыкой загробного мира, или богом некрополя, где погребали умерших, или богом ежегодно высыхавшего и возрождавшегося Нила. В начале династического периода его считали богом, который умер, но продолжал жить, он был умершим царем и царем умерших. Таким образом, после смерти цари становились Осирисом, а сыновья, сменявшие их на престоле, отождествлялись с почтительным сыном Осириса Хором, который обеспечивал жизнь своего отца в загробном мире. Постепенно эта доктрина сменилась представлениями о том, что покойный следовал в загробный мир в сопровождении солнца. Современным исследователям очевидно, что происходила борьба этих двух доктрин за главенство и это делало их взаимоисключающими. Однако веротерпимые и благочестивые египтяне вовсе не обязательно сочли эти идеи противоречащими друг другу. Они могли принять обе, расширяя свои представления о жизни после смерти новыми знаниями о различных возможностях, которые представлялись на разных этапах бытия. Не исключено, что противостояние двух заупокойных культов вообще не принимало формы жестокой борьбы.

Совершенно очевидно, что столкновение культов солярного бога Ра и бога загробного мира Осириса не было социально-экономической классовой борьбой между богатыми и неимущими, между царем и государственной религией, с одной стороны, и трудовым населением и народной религией – с другой. Это заключение основано на том, что, согласно самым ранним из сохранившихся текстов, связанных с заупокойным культом, приобщение к солярной и осирической фазам загробной жизни было доступно одному лишь царю. Он оказался единственным, кто, будучи богом, мог путешествовать вместе с божественным солнцем, и тем, кто, будучи умершим царем, становился Осирисом, повелителем мертвых. С самого начала и на протяжении почти всей эпохи Древнего царства заупокойный культ был доступен только царям и недосягаем для остального населения страны. «Демократизация», происходившая в конце Древнего царства и в Первый переходный период, была совершенно иным процессом, в результате которого культ Осириса стал обеспечивать посмертное процветание широким слоям населения. Но сама по себе религия, связанная с богом Осирисом, никогда не была «демократической». Напротив, изначально она предлагала исключительную привилегию одному лишь божественному правителю.

Отсутствие источников, относящихся ко времени правления представителей первых трех династий, крайне прискорбно, поскольку многое указывает на то, что этот период египетской истории имел огромное значение и именно в это время древние египтяне устремились к развитию и совершенствованию. Теперь, когда прочитан пролог, софиты загорелись более ярким светом, мы видим культуру, основные ценности которой уже сформировались и которая, полностью удовлетворенная этими ценностями, зацементировалась в попытке сохранять свою суть неизменной независимо от хода времени и событий. Конечно, эта попытка не могла полностью увенчаться успехом, так как с веками происходило изменение и переосмысление ценностей. Однако с 2700 по 1200 г. до н. э. древнеегипетская культура сохраняла свой общий облик неизменным, а это невероятно длинный для сохранения своего статуса период. Социально-политической ценностью была вера в то, что Египет принадлежит богу, благодаря которому земля получает божественное благословение и чьи знания, сила и власть повсеместны и абсолютны, и управляется им. Духовные ценности базировались на представлении о том, что Египет – самая благословенная из земель, все неудачи носят временный характер и каждый простыми и доступными средствами может внести свой собственный вклад в возобновление жизни. Этот оптимизм относительно земной жизни будет дополнен верой в жизнь после смерти, которая вскоре станет доступной всем жителям Египта.

Замечание о пользе и славе

Как уже отмечалось, древние египтяне считали хорошим все, что было полезно. Сугубый прагматизм без малейшего намека на обоснованные и разумные поиски нового и наличие слова, которое может обозначать и «божественную славу», и приземленную «пользу», совершенно чужды современному человеку. Поэтому о данных особенностях миропонимания древних египтян следует рассказать более подробно. Точный перевод слов, имеющих много значений, всегда сложен. В одном контексте маат может быть связана с «порядком», а в другом случае мы переведем это слово как «праведность». Одни исследователи переводят прилагательное akh как «полезный, благоприятный, выдающийся», а прилагательное menekh как «действенный, полезный, превосходный»^[28]. Кто-то объясняет это особенностями мифологического сознания, в котором наличие славы, великолепия или благословения обусловливало действенность, и поэтому основным значением слова akh было «слава». Другие же считают, что «слава» полностью зависит от действенной силы и поэтому akh нужно переводить как «действенность». В любом случае мы стоим перед широким выбором значений, начиная от неземного света и заканчивая мирской выгодой. Можно выбрать средний вариант, предположив, что основным значением для каждого из этих двух слов было «полезная действенность». В Поучении Птаххотепа красноречие названо «преимуществом (akh) того, кто прислушается, и недостатком того, кто пренебрежет им», довольная жена описана как «плодородное (akh) поле своего господина», а дураком называют того, кто «считает знание невежеством и выгоду (akhet) потерей»^[29]. Если вельможа выполняет то, что желает царь, его величество «услышит много твоих просьб, чтобы сын твоего сына благоденствовал (akh) вечно»^[30]. Человек просит прочесть заупокойную молитву, «поскольку это более выгодно (akh) тому, кто (ee) читает, чем тому, для кого (это) делается; дыхание рта благоприятно (akh) для мертвых»^[31]. В качестве существительного это слово применяли к благословенным мертвецам, и иногда его переводят как «душа» или «дух». Более точным переводом было бы «активная личность». Вельможа способен угрожать местью из загробного мира любому, кто нарушит в его покой, поскольку «я – активная личность (akh), я знаю всю полезную (akh) мне магию некрополя, я сделал все, чтобы выделиться (akh)»^[32]. В той же манере царь «Пепи – активная личность с готовым ртом»^[33]. Сказано умершим: «Я дал тебе магию, чтобы ты защищал себя и способности (akhu) Исиды для твоей силы»^[34]. Эти заупокойные тексты, которые читали для умерших, назывались sakhu, заклинаниями для «превращения в действующую личность» в загробном мире.

Слово menekh имело схожие значения. Умерший царь был способен к действию: царь «Унис полностью цел (menkh, menekhet); его руки не сломаны^[35]. В сценах, представленных на стенах гробниц эпохи Древнего царства, забойщикам скота рекомендовалось «держать (его) крепче (menekh)»^[36]. Вельможа хвалился тем, что он был «верным и полезным (menekh) для царя»^[37].

В дополнение к этим значениям, связанным с пользой, данные слова могут иметь другое значение. Так, во множестве текстов они переводятся как «восхитительный, благородный, приятный, превосходный, славный». И вновь перед нами открывается весь спектр значений – от земных до небесных, от функциональной ценности, с одной стороны, до божественного сияния – с другой.

Глава 4
Царь и бог: IV–VI династии (около 2700–2200 до н. э.)

Эта глава посвящена Древнему царству, времени богатой событиями юности Египта, периоду наибольшего расцвета царской власти и в то же время постепенной децентрализации государства. В предыдущей главе мы часто обращались к этому периоду, рассказывая об образовании государства, остававшегося неизменным на протяжении всей последующей истории. В данной главе мы детально рассмотрим эту государственную систему, в основе которой лежала доктрина божественности правителя.

На плато Гиза, расположенном к северу от столичного Мемфиса, возвышаются три великие пирамиды IV династии. Искусственные горы, созданные для того, чтобы противостоять времени, имеют двойной смысл. Во-первых, их долговечные форма и конструкция гарантировали вечную жизнь погребенному в них смертному человеку. Во-вторых, затраченные на каждую пирамиду труд и материалы были признаком того, что служба царю считалась важнейшей из задач государства. Ничто другое не требовало столь титанических усилий египетского народа. Это был вечный дом божественного царя, и на него было потрачено очень много времени, материалов, труда и мастерства. Во всем великолепии царские пирамиды возвысились над Древним царством и отбрасывали свои тени на все предшествующие века.

Изучив размеры и технику строительства пирамид Древнего царства, можно сделать еще один вывод. Наивысшим достижением из всех царских усыпальниц стала пирамида Хуфу, непосредственными предшественниками которой были памятники Снофру, а непосредственным преемником – гробница Хафра, повторяющая ее величественные черты. Потрясает быстрота развития техники каменного зодчества. Первые серьезные сооружения из камня появились за 100 или 125 лет до времени правления Хуфу, а первая значительная постройка – ступенчатая пирамида Джосера – была возведена приблизительно всего за 75 лет до начала его царствования. И в этот короткий промежуток времени египтяне научились обращаться с колоссальными объемами камня, не используя ни одного из инструментов, без которых в наши дни обойтись невозможно. Изменилась сама строительная техника: египтяне более не относились к камню как к замене кирпича, а учитывали при работе с этим материалом его собственные свойства – плотность и прочность. Они научились высекать миллиарды блоков с такой точностью, что, сложенные вместе, те казались единой массой. Это внезапное развитие представляется чисто египетским достижением. Оно было вызвано двумя причинами: верой в то, что царь является богом и поэтому заслуживает того, чтобы ему отдавали все силы, и радостью, вызванной появлением новых возможностей в искусстве и технологии. Эпоха Древнего царства стала одной из самых ярких страниц египетской истории.

Глядя на пирамиды, возведенные после Хуфу и Хафра, мы не можем не заметить, что сами они уменьшились, а техника строительства ухудшилась. Гробницы последних царей IV династии, а также правителей V и VI династий значительно уступают великим пирамидам по размерам и качеству технического воплощения. Если считать пирамиды результатом использования всех возможностей государства во имя царя, то данное явление определенно свидетельствует о начале процесса децентрализации. Авторы текстов, служивших проводниками доктрины божественности царя, стремились показать, что он не испытывал недостатка в почитании или поклонении ему, но мы располагаем и другими источниками, из которых следует, что движение, направленное от центра в сторону периферии, началось еще в то раннее время.

В предыдущей главе, говоря о Великой пирамиде, мы обращались к статистике, чтобы показать ее техническое совершенство. Можно сказать еще несколько слов о применении таких огромных средств для реализации единственного проекта. Важным аспектом строительства пирамид было отсутствие машин, без которых мы не можем представить себе возможность перемещения таких объемов камня. Приспособления для перевозки камня, системы блоков и подъемные механизмы были лишены колес. Как могли египтяне, не использовавшие колесные повозки, системы блоков и кранов, с величайшей точностью укладывать камень на высоких уровнях пирамиды? Они применяли пандусы, сложенные из кирпича и глины, которые разбирали после строительства. Для перемещения блоков у них были веревки, салазки, рычаги, люльки, они использовали состав из песка и гипса как смазку, благодаря которой обеспечивалось скольжение, позволявшее осуществлять точную подгонку камня. Египетские архитекторы располагали любыми людскими ресурсами, которые можно было привлечь к выполнению одной операции. И главное, при выполнении каждой небольшой операции «примитивными» средствами, будь то расчет, разрушение и перестройка пандуса для доставки блоков весом ровно 5 или 10 тонн, точные замеры и высечение камня для максимально тщательной подгонки, они не были стеснены временными рамками. Сегодня мы, используя те же методы, вполне могли бы повторить результат их труда, если сочли бы нужным задействовать весьма ограниченные ресурсы и были бы достаточно терпеливыми для того, чтобы выполнять эту задачу в течение всей своей жизни.

Перед древними инженерами стояла беспрецедентная задача, связанная с расчетом нагрузки. Сама форма пирамиды была идеальной для решения некоторых сложностей, создаваемых огромным весом конструкции. Подобная постройка, поднявшись на высоту 147 метров, давила вниз всей своей массой. Погребальные камеры были успешно защищены от сильного давления. Изнутри конструкция пирамиды была укреплена «дополнительными гранями» – массивными сдерживающими стенами, повторявшими по форме ступенчатую пирамиду и удерживавшими различные сегменты конструкции на своем месте.

При строительстве для измерений использовались простейшие единицы, которые стали к тому времени признанными стандартами: царский локоть длиной около 52 сантиметров, состоявший из 7 ладоней, или 28 пальцев. Если измерять Великую пирамиду этими единицами, то выяснится, что основные размеры выражены целыми круглыми цифрами: высота достигает 280 локтей, сторона основы – 440 локтей, протяженность самого длинного внутреннего коридора – 90 локтей, а размеры погребальной камеры составляют 20 x 10 x 11 локтей. То, что было сказано о методах строительства, в полной мере справедливо и для математики, которую инженеры применяли для вычислений. Они использовали такие же способы сложения и деления, как и их современные «коллеги». Однако умножение и деление производились путем удвоения, которое применяли столько раз, сколько это было необходимо, и затем складывали эти пары чисел, пока не достигали нужного результата^[38]. Дальнейшее объяснение лучше проиллюстрировать следующим примером, где умножение производилось путем удвоения, затем складывали цифры в левом столбце (здесь они отмечены звездочками) и получали нужное число 9, после чего складывали соответствующие цифры из правого столбца и получали искомый результат.

Умножение 50 на 9 выглядело следующим образом:

*1 – 50 *

2 – 100

4 – 200

*8 – 400 *

– —

9 – 450

При делении египтяне также использовали удвоение, но теперь цифры в правом столбце должны приравняться или приблизиться к делимому числу. Путем сложения чисел в левом столбце получаем искомый результат.

Пример деления 550 на 9:

*1–9*

2— 18

*4 – 36*

*8 – 72*

*16 – 144*

*32 – 288*

64 – 576

–

61 – 549, то есть 61 с единицей в остатке.

Другой сложностью было отсутствие сложных дробей. За исключением ²/₃ и ³/₄, древние люди использовали простые дроби типа ¹/₅, ¹/₂₇ или ¹/₆₅. Сложные дроби разделяли на серии простых дробей. Так, ³/₈ представляли как ¹/₄ плюс ¹/₈, а ¹¹/₁₆ записывали как ¹/₂ + ¹/₈ + ¹/₁₆. Несмотря на то что этот способ записи дробей кажется невероятно громоздким, при наличии определенного опыта можно достигнуть приемлемой скорости в их вычислении. Используя эту арифметику, египтяне могли точно рассчитывать объем усеченной пирамиды и получать максимально приближенные к точным результаты расчета объема цилиндра.

Мы приходим к выводу, что, хотя с нашей точки зрения египетские методы строительства или вычисления кажутся недостаточно совершенными, древние строители делали все, чего можно было достичь с их помощью. Учитывая методы и оборудование, которым они располагали, можно утверждать: добиться качества было возможно только при работе на совесть, и это придает результатам труда древних людей особенную ценность.

В предыдущей главе мы рассматривали формирование уклада жизни, включая систему управления, литературу, искусство, религию. В конце мы пришли к выводу о том, что этот уклад, дарованный богами, стал «канонизированной государственной системой», важнейшей основой которой были конечно же представления о том, что государство принадлежало правителю, считавшемуся богом. Египтяне, несмотря на приверженность мифам и культовым церемониям, были прагматичными людьми, заинтересованными в том, что действенно. Разработанные ими уклад жизни и государство представлялись им высокоэффективными; египтяне легитимировали их, обожествив личность царя, которого считали совладельцем и правителем этой земли. В Египте не существовало подробных трудов по управлению государством, они просто были не нужны в государстве, воплощением которого считался вездесущий бог, который своими божественными изречениями озвучивал принципы функционирования государства. Согласно идеологии, он сам являлся единственно возможной властью, иными словами, он был единственным, кто нес ответственность за поддержание своей собственности в порядке и уход за ней. Он был единственным посредником между людьми и богами, единственным существом, которое изображали в сценах служения другим богам и о котором писали в текстах аналогичного содержания. Хорошее правление основывалось на его возможности обеспечивать плодородие земли, выгодную торговлю и мирное внутреннее развитие.

Конечно же на практике царь не мог выполнять свои управленческие и судебные обязанности по всей стране, так же как он был не в состоянии отправлять ежедневные ритуалы в честь каждого бога в каждом храме Египта. Поэтому он делегировал свои обязанности простым смертным, которым дозволялось выполнять их за царя и от его имени. Для описания Египетского государства и общества прекрасно подходит изображение пирамиды с одним завершающим камнем на вершине. В административной структуре царь стоял над своими государственными министрами, которые возвышались над правителями нескольких областей, руководивших сельскими старостами. В социальной структуре царь стоял выше вельмож, ниже которых находились крестьяне, хотя остаются вопросы о существовании отдельного социального слоя ремесленников, мелких торговцев и посредников. В религиозной сфере царь был единственной точкой соприкосновения людей с богами. Ниже его располагались жрецы, стоявшие над остальными людьми. Эти схемы, несомненно, упрощены, поскольку высшие чиновники, знать, крупные землевладельцы и жрецы являлись одними и теми же людьми; они составляли группу, располагавшуюся непосредственно под фараоном, которой он поручал выполнение своих обязанностей.

В этом обширном описании есть много лакун и неточностей. Мы практически ничего не знаем об огромных массах населения, которые были безграмотными и не могли оставить свой след в истории. Все, что мы знаем о простых людях, за исключением изображений слуг и крестьян на стенах гробниц, относится к более позднему времени. Поэтому картина жизни простых людей, которую мы можем себе представить, скорее всего, окажется весьма приблизительной. В своих рассуждениях мы можем использовать знания о египетских крестьянах прошлого века^[39], которые еще не использовали в хозяйстве современных технологий; мы изучим источники, относящиеся к Египту в коптский, эллинистический, Поздний и предыдущие периоды, пока они не исчезнут около 1300 г. до н. э., и затем обратимся к некоторым аналогиям из истории более раннего Египта. Несмотря на то что во многом это исследование основывается на недостаточных данных, оно хорошо показывает, что крестьянин XXVII в. до н. э. жил точно так же, как крестьянин XIX в. после Рождества Христова, невзирая на огромные внешние изменения, которые произошли в мире за это время. Учитывая непрерывность этой традиции, мы смотрим на рельефы Древнего царства и видим египетских крестьян, нетребовательных, нерасчетливых, вспыльчивых, но не злопамятных, неунывающих, обожающих веселье, привыкших к тяжелому труду, но неспособных к длительной напряженной работе. Они постоянно стояли на речном берегу в иле, засевая поля или собирая урожай своего господина, возводили постройки из сырцового кирпича для своего хозяина или пасли господский скот. Их жизнь была близка к природе и пропитана мистическим и суеверным чувством единства с растениями и животными. Они были худощавы и часто недоедали, поскольку плата за их тяжелую работу была мала. В трудные времена в ожидании первых осенних всходов египетские крестьяне, вероятно, голодали. Время от времени они становились жертвами голода и эпидемий, непонятных им неожиданных бед, насылаемых, по их мнению, богами^[40]. На каждом шагу в повседневной жизни египтянина подстерегали завистливые злые силы – на пороге его хижины, в завихрениях песчаной бури, в огне, в текущей воде, в скоте, который он пас, и в первом урожае. Но, несмотря на это, они не утратили способность смеяться и петь. Проводя скот через болота, крестьянин пел песенку для рыбы и крокодилов. Неся хозяина на носилках, он присоединялся к льстивой песне, нахально скалясь и рассчитывая на вознаграждение. Согнув спину и волоча тяжелый груз, он пел вместе с другими рабочими, и ритм этой песни помогал слаженной работе. На регулярных праздниках он плясал и веселился, набив живот яствами с праздничного стола, накрытого хозяином. В какой-то степени его жизнь была сходна с жизнью животных, с которыми он все время существовал бок о бок. Он был заложником, проклятым судьбой, тягловым животным, которое целиком и полностью зависело от зеленого покрова Нильской долины. У крестьян было значительно меньше возможностей, чем у искусных ремесленников, домашней прислуги или у личного раба вельможи. И все же – и это характерно для всей египетской культуры в целом – его удача была удачей его господина и зависела от Нила и солнца, от сил роста и воспроизведения. В прошлой главе мы упоминали, что египтяне считали вселенную единым бесконечным спектром без четких разделительных линий. И в этом спектре крестьяне занимали место между животными и землевладельцами, сливаясь с ними и никогда не противопоставляя себя им.

Это приводит нас к еще одной проблеме и другой гипотезе. Мы утверждали, что при царях первых династий было заложено мировоззрение, которое оставалось неизменным при следующих поколениях, было применимо к любой стадии жизни и благополучно просуществовало полтора тысячелетия. Возникает вопрос: как такое закостеневшее мировоззрение могло оставаться неизменным столько веков? Если оно было полностью основано на божественном откровении, которого должно быть достаточно во веки веков, то ввиду жесткости и непластичности оно неминуемо рухнуло бы под натиском времени. Ответ на данный вопрос заключается в том, что эта система была бы жизнеспособной, если бы на практике она не подстраивалась под изменяющийся мир. Терпимые и добродушные люди не могут быть абсолютно категоричными. Поэтому их мировосприятие было общим, допускающим исключения, и гибким, готовым к изменениям. Например, в искусстве общие правила и техники тщательно соблюдались начиная с IV династии вплоть до эллинистического времени. Тем не менее в нем всегда присутствовали разнообразие и индивидуальность, происходили значительные изменения, которые позволяют современным историкам искусства датировать памятники на основе стиля. Если эти изменения так явно проявились в искусстве, то не возникает сомнения в том, что они происходили и в менее заметных сферах жизни. Терпимость, дарованная солнцем, и беспечный отказ определять четкие границы между явлениями сформировали египетское мировоззрение, которое подстраивалось под происходившие со временем изменения. Несомненно, идеологические постулаты могли быть сформулированы в терминах безусловных и непреходящих ценностей, но это была слишком общая теоретическая доктрина, а практика ее применения отличалась изменчивостью, терпимостью, либеральностью и прагматизмом.

Важнейшей составляющей этой гибкости, если ход наших рассуждений верен, была общая сущность всех возможных явлений, которая распространялась на все – от верховных богов до людей, животных, растений и неодушевленных предметов. Если применить эту гипотезу к общественной модели, то мы придем к выводу, что в Древнем Египте не существовало жесткой классовой системы, где бы знать, художники, крестьяне и зависимое население из поколения в поколение находились в строго отведенном им социальном слое. Нормально организованное общество основано на продолжении и наследовании отношений, то есть сын крестьянина должен стать крестьянином, так же как и его потомки. То же в полной степени относится и к знатному сословию. Но прагматичные и терпимые люди никогда не будут настаивать на том, чтобы человек вечно оставался в одном сословии, если обстоятельства давали возможность или требовали перемен. В периоды, когда Египетское государство развивалось и увеличивалось в размерах, ему были необходимы способные и ответственные служащие. Так, крестьяне становились художниками, домашние слуги превращались в проверенных доверенных лиц, начальники художников и деятельные чиновники получали в награду землю, должности и связанные с ними привилегии и таким образом пополняли ряды аристократии. Вскоре мы будем обращаться к биографиям людей скромного происхождения, сделавших успешную карьеру. Единственным исключением, при котором не допускался переход из класса в класс, являлась царская власть, принадлежавшая, согласно официальной идеологии, не людям, а богам. Но наличие царских детей и родственников, вызывая сомнения в правомочности престолонаследия, размывало эту четкую грань. И вскоре начался процесс, в ходе которого знать постепенно присваивала себе царские привилегии. В каждом своем проявлении безвременная, неизменная и идеологически устойчивая культура подвергалась под воздействием веяний времени постоянным изменениям. И таким образом Египет просуществовал в течение многих столетий в «неизменном виде», постоянно меняясь и не обращая внимания на эти перемены.

Письменность и литература могут быть еще одним примером статичного и в то же время изменчивого характера египетской культуры. Во времена Древнего царства сформировался классический язык, остававшийся официальным в течение последующих двух с половиной тысячелетий. Распространение письменности при царях V и VI династий привело к отмиранию более древнего языка, обладавшего сложной грамматикой, пережитки которого встречаются лишь в некоторых архаизмах в религиозных или медицинских текстах. Классический язык, называемый «среднеегипетским», получил распространение в эпоху Древнего царства и просуществовал с незначительными изменениями до нововведений времен расцвета Египетской державы, но и после этого его продолжали использовать в официальных или религиозных текстах до тех пор, пока на храмовых стенах не перестали вырезать иероглифы. Благодаря этому мы располагаем возможностью датировать надписи и определять время составления письменных источников по данным палеографии, словарному составу, правописанию, синтаксису или стилистике. Мы можем выявить в классическом источнике выражения, появившиеся в то время, когда он был записан, или архаизмы в относительно обыденном тексте. В нашем распоряжении находятся тексты, относящиеся к трем тысячелетиям египетской истории, но у наших современников вызывают удивление не столько постоянные изменения, которые были неизбежны, сколько сам факт широкого использования этого языка на протяжении такого большого периода. Текст 700 г. до н. э. успешно воспроизводит язык 2700 г. до н. э. с включением некоторых поздних просторечий. Намеренное опошление культуры, о котором мы будем говорить в главе 9, нанесло ущерб египетскому мировоззрению и было признано ересью, но постепенные изменения сложившегося порядка вещей всегда принимались благодушно.

Все сказанное о языке применимо и к литературе. В ней также присутствовали и новаторство, и следование традициям. Существовали определенные стили и жанры, которые были популярны в определенные периоды и исчезали с переменой моды. К ним относятся полные скептицизма и описывающие социальные проблемы поучения Первого переходного периода и начала Среднего царства, а также и бодрые и оптимистические автобиографии, вырезанные на стенах гробниц в период ранней империи. С другой стороны, Тексты пирамид, характерные для эпохи Древнего царства, использовали в Саисский и Персидский периоды, а школьники переписывали Поучение Аменемхета I через семь столетий после смерти этого царя.

Можно сделать обобщение, которое будет относиться не только к литературе, но и к искусству в целом: в раннем Египте не существовало светской литературы или светских развлечений, равно как не было искусства ради искусства. Искусство и литература имели прикладное значение и были неразрывно связаны с религией. Начиная с формирования Египетского государства и вплоть до эпохи Нового царства все сферы жизни были тесно связаны с сакральным. Каждое произведение искусства: изображение или текст – было призвано служить религиозным целям. Даже рассказы вроде «Сказки о потерпевшем кораблекрушение»^[41], которые мы сочли бы развлекательной литературой, имеют четкую структуру мифа и выполняли поучительную функцию, делая акцент на доминировании Египта во вселенной. Сегодня мы разделяем категории священного и профанного, но в обществе, которое длительное время существовало в мире сакрального, о таком противопоставлении не могло быть и речи.

Поскольку сохранилось большое количество доступных для визуального изучения памятников, искусство стало одной из областей, где легко делать обобщения. Первое из них – это высокая скорость, с которой искусство, и в частности архитектура, достигло полного расцвета. При царях первых трех династий композиция во многом определялась материалом основы: изображения из слоновой кости делали в мягкой, свободной и естественной манере, в то время как статуи из камня получались приземистыми и массивными. Во время IV династии эти различия полностью исчезли, изображения приобрели совершенную изысканность независимо от материала, из которого они были сделаны. Известны статуи царей Хафра и Менкауры, высеченные как из наиболее твердых, так и из мягких пород камня; и все эти изображения никак не обусловлены свойствами материала; это образы, созданные скульпторами для определенных религиозных целей. Как и в любой период египетской истории, статуи и рельефы IV и V династий были воплощением представлений о социальном положении, власти и бессмертии. Можно утверждать, что памятники Древнего царства стали образцами наиболее чистого египетского стиля, были самыми удачными и наиболее изысканными за всю историю египетского искусства. Но это утверждение подразумевает определенную эстетическую оценку, для которой современному человеку необходимо оперировать критериями древних египтян^[42]. Нам же следует обратить внимание на внезапную зрелость искусства, проявившуюся в технике и способности передавать духовность. Разные исследователи называют различные причины такого быстрого взросления культуры. Мы же удовлетворимся объяснением, что цари первых двух или трех династий обеспечили духовное единство страны и безопасность от внутренних волнений и эти факторы стали стимулами для быстрого развития. Процессу взросления сопутствовали оптимизм и самоуверенность, которые граничили с надменностью и верой в то, что египетский уклад жизни настолько хорош, что просуществует вечно.

Этот оптимизм заслуживает отдельного обсуждения. Тот очевидный факт, что египтяне уделяли большое внимание смерти, погребальному инвентарю и заупокойному культу, может создать ложное впечатление, будто они были странными людьми, одержимыми мыслью о смерти, проводившими свою жизнь в мрачных и торжественных приготовлениях к окончанию земного существования. Нет ничего более далекого от истины. Египтяне действительно посвящали огромное количество времени и сил отрицанию смерти или попыткам избежать ее, но их не одолевали мрачные предчувствия. Напротив, они жили надеждой на победу, обладали волей к жизни и уверенностью в том, что неотвратимость и бесповоротность смерти не прекратят их существование. Ими скорее двигала вера в бесконечное продолжение существования, порожденная уверенностью в себе, оптимизмом и вкусом к жизни, чем стремление найти способ оградиться от смерти^[43]. В настоящий момент мы не будем углубляться в детали и рассказывать о том, чем отличались друг от друга в этой сфере божественный царь, вельможи и народные массы, но чуть позже мы рассмотрим различия посмертной участи в зависимости от социальной принадлежности. Наше утверждение основано на настроении, отраженном в рельефах и надписях гробниц Древнего царства. Они создают общее впечатление уверенности, задора и радости. В текстах и изображениях отразились радость, которую египтяне получали от повседневной жизни, и уверенность в ее продолжении после смерти. Изображения погребения и заупокойного ритуала теряются среди сцен сбора урожая, даров природы, охоты, радостных праздников и игр (фото 10б). Здесь нашли отражение сама жизнь и отчаянное стремление к еще большей ее насыщенности. Египтяне отнюдь не были ипохондриками, пребывающими в смертельном ужасе. Они принимали бытие весело и уверенно, веря в то, что им благоволят боги, и в особенности тот, что был их царем. Этот устойчивый оптимизм был настолько сильным, что его не поколебала первая болезнь государства, о которой пойдет речь в следующей главе. Он существовал до тех пор, пока границы Египта оставались в безопасности, а его население верило в избранность своей страны. Когда же чувство опасности стало постоянным и усиливающееся давление внешнего мира поставило под сомнение избранность Египта, этот оптимизм был утрачен. Пока в жизни египтян царили уверенность в завтрашнем дне и веселье, они жили сегодняшним днем, благодарно бросали взгляд в прошлое и полностью отрицали будущее, проецируя настоящее на завтрашний день. С исчезновением иллюзий, когда настоящее стало тягостным, египтяне оборачивались, вспоминали о прошлом с ностальгией и с грустью вглядывались в будущее, надеясь на облегчение и возвращение прежнего порядка. Но в течение большей части времени, о котором идет речь в этой книге, египтяне верили, что дарованная богами жизнь полна радостей и наслаждений.

Любой разговор о государстве в эпоху Древнего царства начинается с повторения доктрины о тождестве царя и государства. Не существовало даже безличных слов, обозначающих такие понятия, как «правительство», «государство» или «народ». Были только географические термины – «земля», «Черная земля» и др., а также понятия «царство» и «правление», относящиеся к фараону. Поскольку теоретически царь присутствовал повсеместно и выполнял всевозможные функции, большинство исполнявших его обязанности чиновников носили титулы: «начальник дворцовых земель», «начальник всех (строительных) работ царя», «хранитель печати царя Нижнего Египта», подчеркивавшие их прямое подчинение царю. Последний титул означает способность некоторых царских чиновников вести дела вдали от царя и столицы, заверяя решения оттиском царской печати. Первоначально эту должность занимал царский сын, но впоследствии она стала более распространенной. Конечно, на практике все ответственные решения могли принимать лишь уполномоченные чиновники. Но со временем количество чиновников, занимавшихся делами, связанными с функционированием обширного и активно функционировавшего административного аппарата, значительно увеличилось. Прямая передача обязанностей и непосредственная ответственность перед царем стали практически невозможными, но в умах людей они продолжали существовать. В Судан направлялись уполномоченные лица, которые должны были самостоятельно вести дела с иноземными вождями, но сами чиновники были искренне убеждены, что выполняют приказы фараона и этим доставляют ему удовольствие^[44]. Несомненно, ссылаясь на столь авторитетного покровителя, чиновники получали преимущество при общении с теми, кто находился далеко от них, но вплоть до ослабления власти в конце Древнего царства они выполняли свои обязанности, искренне веря, что служат лично царю.

Пирамида олицетворяла превосходство фараона, а мастабы вельмож, располагавшиеся вокруг царской гробницы, символизировали централизацию государства и зависимость чиновников от правителя. Как правило, во времена IV и V династий царь и высшие сановники образовывали узкий круг как при жизни, так и после смерти. Вельможи искали царской милости, чтобы получить высочайшее разрешение на возведение собственных домов вечности в пределах царского пирамидного комплекса. Тот, кто был богом при жизни, оставался им и после смерти. Точно так же, как они служили своему царю при жизни, вельможи стремились остаться его слугами и после смерти и получить место в соответствующем «городском районе» у его пирамиды. Вероятно, в начале Древнего царства чиновничий аппарат был невелик. Это способствовало наличию более близких отношений с фараоном. Возможно, использование слова «близость» некорректно, поскольку, судя по источникам, приблизиться или прикоснуться к божественному правителю было невозможно^[45]. Но в те времена, когда размер свиты был более скромен, существовала возможность оказаться ближе к царю. До царей V династии лишь высший сановник, «носитель печати Нижнего Египта», мог осуществлять контроль за передвижением официальных лиц или товаров по территории Египта. К концу V и при царях VI династии подобных носителей печати были дюжины. До правления царей VI династий существовал лишь один «правитель Верхнего Египта», наместник удаленной части страны. К концу VI династии данный титул, который подразумевал управление значительно большей территорией, чем их маленькая область, носили примерно два десятка местных правителей. Этот процесс, происходивший относительно поздно, отчасти вызван превращением должностей в почетные титулы, отчасти является свидетельством децентрализации и необоснованного усиления власти местных правителей, частично вызван расширением административного аппарата и соответствующим увеличением списка должностей. Очевидно, он был тесно связан с ослаблением государства.

Но нас пока интересует более ранний период, когда централизация еще была значительной. Вероятно, экономическая теория государства отражала доктрину божественного правления. Конечно, для перемещения товаров внутри одного поселения или между соседними не требовалось никаких разрешений. Но перевозка крупных партий и, соответственно, транспортировка грузов по Нилу осуществлялись под контролем носителя царской печати, а следовательно, и самого царя. Если это действительно так, то мы не знаем, в чем заключался интерес государства: в контроле как таковом или в возможности взимать за подобную транспортировку определенную пошлину. Торговля с иностранными государствами была, похоже, прерогативой царя, однако наши источники чрезвычайно скудны и так или иначе посвящены делам, связанным с царем. Отправление караванов в Нубию или Судан, а также корабельные экспедиции в богатые кедром районы Финикии были прерогативой царя, и мы не располагаем никакими данными о частных предприятиях за пределами страны. Начиная с I династии добыча бирюзы и меди в рудниках на Синайском полуострове определенно осуществлялась царской администрацией, а за безопасностью следили войска. Разработка золотых приисков в восточных пустынях точно так же была монополией царя. Добыча этих двух металлов дала дворцу неоценимое экономическое преимущество. В значительно более поздний период иноземные правители отмечали, что в Египте много золота, а медь играла еще более важную роль. Вплоть до эпохи Среднего царства медь была основным металлом Древнего мира, уступив место бронзе, которая оставалась доминирующим материалом до XIV–XIII вв. до н. э. И вряд ли было совпадением то, что Египет, обладавший богатыми залежами меди, господствовал в Восточном Средиземноморье до XIV–XIII вв. до н. э., а период ослабления этой страны, не имевшей залежей природного железа, совпал с наступлением железного века. Таким образом монополия дворца на разработку меди стала важнейшим фактором власти царя.

Размах добычи медной руды на синайских приисках может быть проиллюстрирован необыкновенным кладом, найденным в гробнице I династии в Саккаре и состоявшим из орудий труда и оружия. В его состав вошли более двадцати ножей и мечей длиной от 20 до 61 сантиметра с деревянными рукоятками, множество пил, дюжины медных кинжалов с деревянными ручками, десятки сосудов, чаш и кувшинов, дюжины мотыг, почти сотня резцов, стамесок, сверл, игл и т. д. Кроме того, были найдены семьдесят пять прямоугольных слитков бронзы, которые фараон взял с собой в иной мир, чтобы в случае необходимости царские мастера могли изготовить дополнительные инструменты и оружие. Несмотря на то что находка такого количества металла в одном захоронении кажется выдающимся событием, вряд ли данный клад является уникальным. Другие похожие захоронения могли попросту не сохраниться до наших дней.

Во времена Древнего царства в Ливию, Судан и Азию отправлялись торговые и военные экспедиции. Тем не менее их нельзя считать империалистическими в политическом или военном отношении. Перед ними не стояла задача завоевания или удержания иностранных земель путем назначения своих правителей или размещения там военного контингента. В действительности контакты Египта с соседними странами были весьма ограниченны. За исключением торговой колонии в финикийском Библе, следы египетского присутствия в чужеземных странах во времена Древнего царства довольно скудны. Царь посылал дары правителю Библа, и наличие египетского храма в этом порту позволяет предположить, что там могли жить египтяне. Как представляется, среди них могли быть купцы, отправленные туда фараоном для обеспечения торговли с Финикией и другими частями Азии, которые постоянно проживали в этом независимом от Египта городе-государстве. В других частях Азии египетский материал этого периода чрезвычайно редок. Например, на территории Палестины был найден всего лишь один предмет, датируемый эпохой Древнего царства. При этом двадцать находок относятся к Среднему царству и более пятисот – к эпохе Нового царства. Нубия, располагавшаяся к югу от Египта, в культурном отношении оставалась загнивавшим болотом, не тронутым значительными достижениями земли фараонов. Единственным проявлением империализма тех времен была торговля, а немногочисленные известные нам военные операции были направлены на защиту торговых путей. Египту пока еще ничто не угрожало внутри его собственных границ. Его культурное превосходство над сопредельными странами было все еще достаточно велико, поэтому египтяне осуществляли в большей степени контроль, чем завоевание, и товары текли в Египет столь бурным потоком, будто принадлежали ему по праву. И спокойствие, все еще царившее на берегах Нила, было подтверждением того, что боги создали Египет более совершенным, чем остальные страны, властелином над всеми землями, куда ступала нога египтянина.

В торговом и финансовом отношении – и в сфере торговли, и при уплате налогов – это было время натурального обмена. Каждые два года, а позднее ежегодно проводилась перепись имущества – государственный учет возделываемых земель, скота и золота. На его основе определялся размер налогов, которые взимались зерном, шкурами животных, золотом или другими товарами, а также физическим трудом. Судя по источникам более позднего времени, государство получало налоги из областных центров, где, как можно предположить, осуществлялся их непосредственный сбор.

Несмотря на то что все операции осуществлялись путем натурального обмена, в эпоху Древнего царства существовал эквивалент, по отношению к которому определялась стоимость того или иного предмета. Таким эквивалентом был слиток металла с определенным составом и весом, который нельзя назвать монетой, поскольку он не был отчеканен. Например, человек продал дом неподалеку от Великой пирамиды и выручил за него десять слитков. В действительности в качестве платы за дом он получил кровать, стоившую четыре слитка, и два отреза ткани по три слитка каждый. Таким образом, для определения стоимости существовала определенная и общепринятая мера, в то время как сама операция полностью осуществлялась путем прямого обмена, при котором собственно слитка не было ни у одной из сторон^[46]. Появление такой меры стоимости, предшествовавшее появлению денег, введенных в оборот лишь два тысячелетия спустя, стало важным достижением в сфере экономики.

Мы упомянули, что налоги могли «уплачиваться» и трудом, и это имело большое значение при мобилизации рабочей силы для государственных проектов. Согласно греческой традиции, строительство пирамид было тяжелым бременем для египетского населения, вынужденного гнуть спину ради бесполезной цели. С другой стороны, недавно была высказана точка зрения, которая заключается в том, что гигантские трудовые ресурсы, направленные на строительство великих пирамид, были связаны со своего рода благодеянием фараона^[47]. В ее основе лежит предположение о том, что быстрое объединение и развитие Египетского государства обеспечило безопасность и процветание страны, а это, в свою очередь, привело к быстрому и активному приросту населения, который в определенный момент вызвал невозможность прокормить всех людей, и Египет оказался в состоянии большого кризиса. В этих условиях царь значительно расширил сферу общественных работ, то есть начал строительство пирамиды, что решало проблему трудоустройства тысяч крестьян, размещение и питание которых осуществлялось за счет государства. Перед нами своеобразная попытка организовать охрану труда, хорошо знакомую нам и по нынешним временам.

Вероятно, истина находится между этими двумя точками зрения, но ближе к греческой традиции, чем к мнению современного исследователя. Царь действительно обеспечивал проживание и питание рабочих, нанятых на строительные работы, но конечно же считать это заботой о населении – слишком современное представление. Скорее всего, ответ кроется в теории божественного правления и в высокой централизации государства в эпоху пирамид. Если государству удалось добиться полного признания идеи о том, что царь воплощал собой государство, владел страной и всем, что в ней находилось, а единственными вещами, дававшими надежду на посмертное воздаяние, были служба царю и обеспечение его бессмертия, то становится понятно, почему все силы народа были устремлены на строительство его дома вечности. Поскольку царь был неимоверно велик, мудр и вечен, то и его дом должен был стать огромным, искусно возведенным и неподвластным времени. Поскольку эта доктрина стала неотъемлемой частью мировоззрения, идея заботы о населении кажется просто абсурдной. Несомненно, трудоустройство населения являлось побочным продуктом, поскольку основные строительные работы велись во время разливов Нила – в это время появлялась возможность транспортировки огромных блоков от каменоломен к месту строительства. Период разливов был самым тяжелым с точки зрения земледелия – в то время как река давала надежду на новый урожай, прошлогодние запасы зерна уже подходили к концу. Когда же государство забирало крестьян на другую работу и обеспечивало их питание, рабочие были рады этому скудному пайку. Но единственной целью такой работы была служба божественному царю, и этот физический труд требовал полной отдачи. По аналогии с захоронением принцессы I династии, где были также погребены все ее личные и домашние слуги, можно предположить, что ожидалось, что каждый египтянин с радостью отдаст все свои силы божественному правителю. Естественно, можно представить, как данная доктрина доводилась до рабочих с помощью кнута, но это была официально признанная идеология Египта.

Превосходство царя еще более очевидно на примере разницы между заупокойными текстами фараона и его вельмож. Начиная с IV династии на стенах гробниц знати вырезали тексты, передававшие их стремление к обретению вечной жизни. В период правления V династии появились Тексты пирамид, украшавшие стены царских усыпальниц; их литературная форма и содержание определенно указывают на более раннее происхождение этих текстов, которые первоначально не писали на стенах пирамид. В эпоху Древнего царства заупокойные тексты царей сильно отличались от надписей в гробницах вельмож. Последние были довольно приземленными и в основном предназначались для продолжения в загробном мире земной жизни, включая царскую службу. В этих текстах важная роль отводится автобиографии с перечислением всех должностей чиновника, целью которой было обеспечить перенос наиболее успешных моментов земной жизни и чиновничьей службы этого человека в загробный мир. Сцены повседневной жизни и поясняющие их тексты были подтверждением процветания и успеха человека при жизни и позволяли ему пользоваться земными богатствами после смерти. По сути, смерть не меняла жизнь египетских чиновников, за исключением веры и надежды на то, что посмертное существование станет еще более счастливой и успешной формой бытия. Благосостояние и успех на царской службе были важнейшими из добродетелей этой и последующей жизней.

В определенном смысле смерть ничего не меняла и для царя: он был божеством на земле и воссоединялся с богами в следующей жизни; он правил миром, но оставался правителем и после смерти. Тем не менее каждый ритуал, религиозное или магическое заклинание, приведенное в Текстах пирамид, обеспечивало счастливое и успешное существование царя в следующей жизни. Существовали ритуальные тексты, которые сопровождали кормление почившего царя, приношения или службу ему. Были заклинания против змей, скорпионов и других опасных сил, которые могли осквернить землю, где был похоронен царь. Тексты пирамид также включали древние гимны, фрагменты мифов и ритуалов, составленных для додинастических царей. Они должны были вовлечь царя в великое прошлое и обеспечить его царствование в последующей жизни. И существовало множество заклинаний, необходимых для того, чтобы власть царя в загробном мире была безусловной и чтобы он стал ах – «пребывающим в славе» или «дееспособной личностью». Благодаря этому обожествлению царь становился богом и примыкал к другим богам. Египтяне были очень предприимчивыми людьми, поэтому роль царя в этих текстах разнится – в одних из них он выглядит смиренным, а в других – заносчивым. Благодаря им царь, попадая на ладью солнечного бога, становился писцом этого божества, уродливым и забавным пигмеем, танцевавшим и веселившим бога, и делал все, лишь бы оказаться в окружении богов. Другой крайностью было превращение царя в самого сильного из богов, захват трона солнечного бога или поедание других божеств и, таким образом, овладение их силой. Две различные теологические системы превращали его в сопровождающего солнечного бога Ра или в царя мертвых Осириса. Нам многое кажется несовместимым или взаимоисключающим, но, как отмечалось в предыдущей главе, такое разнообразие казалось египтянам скорее дополнением возможностей, нежели противоречием. Для улучшения вечной жизни покойного царя все средства были хороши. При изучении сцен и надписей в гробницах вельмож Древнего царства становится очевидным, что их загробная жизнь не была столь же безграничной, как у царя. После смерти они не становились Осирисом или любым другим богом. Они были ах – «дееспособными» или «великими» существами. Но это всего лишь означает, что их личности успешно продолжали существование после физической смерти. В эпоху Древнего царства считалось, что покойные вельможи, в отличие от царей, не обладают ба^[48]. Из-за отсутствия соответствующего понятия в нашем языке мы переводим египетское слово ба как «душа», но оно обозначало продолжение существования после смерти или божественную сущность царя. Поскольку последняя обладает могуществом и большими возможностями и изначально имеет божественную природу, ею мог обладать только божественный правитель и она была недоступна простым смертным. И у царей, и у вельмож был ка, направляющая и защищающая сила при жизни и после смерти, но в эпоху Древнего царства ка вельмож мог быть мало связан с их собственной личностью. Судя по некоторым теофорным именам, в роли ка мог выступать фараон или определенный бог. Иными словами, земная или загробная жизнь чиновника зависела не столько от самого человека, сколько от расположения к нему бога или божественного правителя.

В нашем распоряжении нет прямых источников, рассказывающих о верованиях, связанных с посмертной участью простого люда. Тем не менее на основе сказанного выше можно предположить, что после смерти представителей каждого слоя общества ждала улучшенная версия земной жизни. Цари, бывшие богами на земле, после смерти становились еще более могущественными божествами. Чиновники, служившие божественному царю при жизни, легко и успешно получали те же должности после смерти. Крестьяне, бывшие слугами вельмож на земле, точно так же продолжали свою работу и в загробном мире. Таким образом, вечное существование было связано с определенными улучшениями в рамках того социального слоя, к которому принадлежал умерший.

В этой системе была заложена и возможность перемен. Надежда и вера в достойное вознаграждение и дальнейшее продвижение в следующей жизни не исключали возможность перехода в другой социальный слой. Если верна наша теория о единосущности, которая заключается в том, что древние египтяне считали себя частью единой субстанции, представлявшейся им бесконечным спектром из всевозможных цветов и оттенков, то изменение социального статуса человека после смерти не должно было вызывать явных противоречий. Как мы увидим, в те времена такие изменения действительно происходили: вельможи получили привилегии, которые ранее были исключительным правом царя, и после смерти стали приобщаться к сонму богов. Это признак кризиса централизации государства вокруг фигуры царя – процесса, о котором нам еще предстоит рассказать.

Раньше, в период сильной централизации, фараон был единственным, кто мог рассчитывать на полноценное существование после смерти, ибо он был богом и продолжал им оставаться; вечная жизнь знати и крестьян, а также успешность будущей жизни полностью зависели от их взаимоотношений с господином и возможности продолжать свою службу в загробном мире.

Внезапное и блестящее взросление египетской культуры при царях первых четырех династий способствовало проявлению лучших индивидуальных способностей египтян. Люди быстро достигли больших успехов в области политики, экономики, материальной культуры, искусства и мысли. Это было коллективное развитие, персонализированное в лице фараона, получившего еще большую власть и славу, но такое развитие было бы невозможно без личного вклада каждого отдельного человека, обладавшего способностями, умом и амбициями. Для увеличения мощи государству требовалось все больше и больше способных и верных слуг. Чиновничий аппарат увеличивался в размере, и служащим все чаще приходилось выполнять царские поручения, действуя по своему усмотрению. Центростремительные силы, способствовавшие формированию неограниченной царской власти, в то же время вызывали центробежное движение, приводившее к отделению от фараона. Чиновники выполняли новые задания и открывали собственные возможности, и постепенно на смену их полной зависимости от фараона приходило проявление личного волюнтаризма. Этот процесс происходил на протяжении всего Древнего царства, но он шел медленно и представлял собой эволюцию, лишенную острых социальных или политических переломов. И лишь в Первый переходный период, последовавший за эпохой Древнего царства, с превращением Египта в феодальное государство и «демократизацией» загробной жизни, процесс децентрализации стал очевидным. Но в любом случае этот процесс был тесно связан с первоначальной неограниченной властью царя и не имел ничего общего с демократией, поскольку идеи о превосходстве фараона, в силу его божественной природы, неизменно повторялись снова и снова в отношении и земной, и загробной жизни. Тем не менее нам все еще предстоит изучить процесс децентрализации и подтвердить наше предположение о том, что чиновники начали осознавать собственные силы.

Прежде всего следует отметить, что на смену политическому абсолютизму царя пришел культ другого божества – солнечного бога Ра. Противоборство фараона и солнечного бога завершилось в начале V династии. Некоторые исследователи считают, что пирамиды – ярчайшее материальное подтверждение этой борьбы. Во времена правления царей IV династии была возведена Великая пирамида, поднявшаяся на 146 метров ввысь и доминировавшая над всеми остальными постройками. Ее сопровождала «солнечная ладья», захороненная в скальном основании пирамиды, в которой покойный царь мог сопровождать солнечного бога Ра в его ежедневных странствиях вокруг земли. Тем не менее размеры солнечной ладьи были значительно скромнее тех, которыми могла похвастаться пирамида, олицетворявшая самого фараона, а в ансамбле Великой пирамиды не было обелиска – символа бога Ра. При царях V династии ситуация стала прямо противоположной. Высота пирамиды Ниусерра составляла 50 метров, в то время как возведенный рядом с ней солнечный обелиск был на полтора метра выше. Ширина основания пирамиды Ниусерра была 76 метров, а размеры припирамидного храма солнечного бога достигали 76 x 100 метров. При царях IV династии фараоны главенствовали над культом бога Ра, во времена V династии культ Ра стал главенствовать над фараоном.

Царские имена также могут быть дополнительным свидетельством. До царей V династии имена лишь немногих правителей были образованы от имени солнечного бога Ра. В основном фараонов звали, например, Удиму, Неферкасокар, Джосер или Хуфу. При IV династии имя Ра стали все чаще включать в состав царских имен, а начиная с V династии царские имена, связывавшие фараона и Ра, стали обычным явлением – вспомним Ра-Хафра, Сахура, Ниусерра и т. д. Кроме того, при царях V династии появился официальный царский титул «сын Ра», заменивший личное имя царя, которое давалось ему при рождении, подчеркивавший, что фараон был рожден сыном этого бога, и узаконивавший его право быть владыкой Египта.

Упоминание об ограничении абсолютной власти фараона и возвышении гелиопольского жречества бога Ра при царях V династии встречается и в египетских легендах. На одном папирусе сохранилось предание о том, как при царях IV династии было дано пророчество, согласно которому царская власть перейдет к сыновьям Ра, чудесным образом рожденным женой жреца этого бога, и что старший из сыновей, став верховным жрецом в гелиопольском храме, взойдет на престол Египта. «Это жена одного жреца [бога] Ра… которая беременна тремя детьми Ра… Он сказал ей, что они будут выполнять эту благодетельную обязанность во всей этой стране, старший из них будет первосвященником в Гелиополе»^[49]. Данная легенда отражает переход власти от единолично правившего царя к фараону, опиравшемуся на гелиопольское жречество^[50].

Обычно успех приводит к ослаблению усилий. К IV династии завершилось становление Египетского государства, объединенного фигурой царя. Завершением этого процесса стала догма о неограниченной царской власти; достигнув этого, цари смогли ослабить давление и наслаждаться унаследованным ими положением земного бога. Для царствования уже не требовалась физическая сила, и для поддержания порядка и обеспечения процветания страны правителю не нужно было действовать самостоятельно – он отдавал приказы. Характерно, что его требования ограничивались службой обожествленному царю, никак не связанной с реальным хозяйством страны. Одно дело – отдать приказ о сооружении ирригационного канала или отправлении торговой экспедиции, которые способствовали процветанию земли, другое – распорядиться возвести усыпальницу, причем каждый из царей стремился построить гробницу больше, чем его предшественники. У нас нет оснований предполагать наличие протестов против такого разбазаривания народных ресурсов, но это может объяснить внезапный переход власти к жречеству бога Ра в Гелиополе. Кажется маловероятным, что вельможи, предоставлявшие средства для возведения царских пирамид, выражали недовольство по поводу этого расточительного предприятия. Тем не менее бремя обязанностей и налогов в Египте эпохи пирамид кажется не менее легким, чем в Палестине во время строительства Храма при Соломоне, что стало причиной раскола Израиля. С течением времени местные правители, которые должны были посылать рабочих для возведения царской гробницы, стали делать это с задержками и, уклоняясь от данной обязанности, оставляли трудовое население для работы в вверенных им областях. Это было связано с повышением самосознания местной знати в конце эпохи Древнего царства.

Благодаря работе по укреплению и расширению Египетского государства и поиску новых форм выражения культуры знать открыла собственные силы. В биографиях, записанных в гробницах вельмож, большое место отводилось выражению благодарности и сыновьей преданности фараону, и в то же время эти тексты пропитаны чувством личного успеха, удовлетворением от продвижения по службе благодаря собственным заслугам. Можно проследить, как некоторые из таких чиновников поднимались по служебной и социальной лестнице. Некто Уни начал службу простым хранителем государственного склада; позже он стал начальником земель вокруг царской пирамиды, отвечавшим за добычу и доставку камня к месту ее строительства; был единственным судьей в важном деле, связанном с царским гаремом; еще позже он стал ответственным за проведение Азиатской кампании, после чего его назначили начальником Верхнего Египта, в обязанности которого входило передвижение товаров и собранных податей в половине государства; и, наконец, получив множество наград, он стал придворным, царским советником и напарником в спальне^[51].

В автобиографии архитектора Нехебу (фото 8в) выражается признательность фараону: «Его Величество нашел меня, [когда я был] обыкновенным рабочим. Его Величество доверил мне [должности] подмастерья, начальника строителей и начальника работ. [Потом] Его Величество доверил мне должности царского архитектора и строителя, царского советника и царского строителя и архитектора. Его Величество сделал это из своего великого благорасположения ко мне».

Как Нехебу достались эти должности: в результате придворных интриг, или по наследству, или же благодаря упорному труду? Вероятно, значение имели все три фактора, но сам вельможа говорит, что не стыдился начать свою карьеру с самого низа: «Вот же, когда я сопровождал своего брата, начальника строительных работ… я был писцом, я носил палетку писца. Когда его назначили подмастерьем строителя, я носил его измерительные инструменты. Когда его назначили строителем, я сопровождал его. Когда его назначили царским архитектором и строителем, я управлял поселком [рабочих в помощь] ему. Я исполнял все, что требовалось… Что же до тех, с кем приходилось договариваться, это благодаря мне они уходили довольными, я никогда ни на кого не злился»^[52].

Это была эпоха деятельных, энергичных и открытых людей. Путь к успеху обязательно проходил через выражение полной лояльности по отношению к царю и тяжелый труд в течение всей жизни. Принятие того, что царь премудр и вездесущ, не исключало индивидуального стремления к улучшению благосостояния и продвижению по службе. Насколько мы можем судить, умные, внимательные и деятельные люди могли найти свое место и практически обрести независимость, несмотря на полную преданность фараону. Если учесть, что первый порог Нила находился в 800 километрах от столичного Мемфиса и что передвижение по реке было довольно медленным, то становится очевидным, что находившимся там чиновникам и местным правителям была дарована возможность действовать в большей степени по собственному усмотрению. Например, таким образом вела себя могущественная знать, жившая в районе первого порога, которая осуществляла контроль за южной границей Египта, направляла политические и торговые миссии в Судан и провозила обратно скот и дорогостоящие товары. Эти люди были первопроходцами, исследователями и полномочными дипломатическими представителями. «Вот же, когда [нубийский] князь земель Иричет, Сетиу и Вавата увидел мощь и численность войска [нубийцев] земель Ям, которые возвращались со мной в столицу, а также армии, что была послана со мной, то этот принц послал и подарил мне взрослый и молодой скот и указал мне путь к вершинам Иричет, ибо я был намного более внимательный, чем любой из придворных или погонщиков каравана, что прежде посылали в страну Ям… И вот Его Величество послал меня в Ям в третий раз. Я вышел из Ху [?] на Путь оазиса. Узнал я, что правитель Ям ушел в земли ливийцев Чемех, чтобы разгромить Чемех вплоть до западной границы небосклона. Я отправился в земли Чемех вслед за ним. Я умиротворял его до тех пор, пока он не воздал хвалу богам во имя Правителя»^[53]. Слово «умиротворял» может означать «заставлял» или «подкупал». В любом случае результатом этого действия стало распространение египетского миропорядка благодаря энергичному и самостоятельному поступку вельможи.

Во все времена неотъемлемой частью древнеегипетской литературы являлись поучения, написанные обычно в форме обращения отца к сыну и содержащие советы о надлежащем поведении и манерах. Именно таким образом они понимали мудрость, и символично, что практичные египтяне прославляли этот вид «учения», которое становилось основой для формирования личного поведения и принципов. Эти произведения ни в коей степени не были религиозными или этическими, в них описывались типичные ситуации, с которыми может столкнуться начинающий чиновник при общении с высокопоставленными лицами, во время пребывания в суде, при неожиданной неудаче, при женитьбе или налаживании хозяйства. К современным аналогам таких поучений можно отнести «Письма к сыну» лорда Честерфилда или практические советы из «Альманаха бедного Ричарда». Мы располагаем сборниками поучений разных эпох, и они бесценны для исследователя, стремящегося постигнуть дух разных эпох, по крайней мере в том, что касается повседневности. Поскольку в течение более чем двух тысячелетий эти поучения были проекцией древнеегипетской культуры на обыденные ситуации и так как для данной культуры характерны постоянные перемены, несмотря на (как это ни парадоксально) стремление ее носителей подчеркивать ее неизменность, нет ничего удивительного в том, что общая форма текстов и многие поучения сохранялись в течение длительного периода. В то же время дидактические сочинения разных эпох определенно отличаются друг от друга, так как соответствуют реалиям своего времени^[54]. Они стали наиболее наглядным примером того, как вопреки ходу истории древние египтяне сохраняли основные черты своей культуры путем ее постоянной внутренней перестройки. Конечно же возникает вопрос: как долго можно вносить количественные изменения, не вызывая изменения качества, или как долго можно совершенствовать и подгонять целое без изменения его сути? Феномен Древнего Египта заключается в успешном отрицании перемен путем молчаливого согласия с этими изменениями – точно так же, как египтяне отрицали смерть как факт, при этом принимая ее в качестве перехода в другую жизнь. Поучение визиря Птаххотепа было составлено в духе Древнего царства, а Поучение мелкого чиновника Аменемопе пронизано духом времени, следовавшего за эпохой мирового могущества Египта. Между этими сочинениями лежит от полутора до двух тысячелетий. Но некоторые отрывки более позднего текста, Поучения Аменемопе, почти в точности совпадают с более ранним текстом, Поучением Птаххотепа, и возникает первое впечатление, будто житейская мудрость и этика повседневной жизни абсолютно не менялись и не могли меняться. Тем не менее при более внимательном изучении этих двух текстов становится очевидной их огромная разница. Птаххотеп выглядит нерелигиозным, открытым, энергичным, уверенным в себе, что полностью соответствует духу Древнего царства, в то время как Аменемопе благочестив, замкнут, спокоен и нетребователен – в соответствии с духом благочестивой покорности поздних периодов. Нам не найти лучшего доказательства мнимой неизменности и в то же время того, что в действительности в Египте произошли значительные перемены.

Таким образом, Поучение Птаххотепа подтверждает наш тезис о том, что развитие индивидуального волюнтаризма в эпоху Древнего царства стало одной из причин децентрализации. Птаххотеп призывает сына к продвижению. Оно достигалось соблюдением правил, которые, однако, оставляли большие возможности для проявления личной инициативы. Любой честолюбивый человек, существовавший в рамках административной и социальной систем и соответствовавший их требованиям, за трудолюбие и честность обретал богатство, титул и признание. В египетском миропорядке было место для инициативы «мудреца», которого постоянно противопоставляли «глупцу». Целью этого человека было совершенствование мира и в значительно меньшей степени развитие духовных ценностей и посмертное воздаяние. Поучение Птаххотепа начинается со строк: «Начало праведных изречений… чтобы научить невежду мудрости и правилам праведного поведения, [они станут] наградой тому, кто последует им, и причиной неудачи того, кто оставит их без внимания»^[55]. «Мудрец встает рано утром для того, чтобы упрочить себя, глупец встает рано утром [только] для того, чтобы смутиться [?]». «Если сын следует советам отца своего, не будет провала замыслам его… [и он] заслужит уважение чиновников… Глупец же, который не слышит, не может ничего добиться. Он принимает знание за невежество, а доход – за убытки. Все, что он делает, достойно порицания, и его ошибки находят каждый день». В тексте сочетаются требование подчиняться древним обычаям и поощрение личной инициативы, поскольку древние обычаи не отрицали проявления индивидуализма. В поучении подчеркивается важность красноречия, умения донести свои мысли. «Если ты значимый человек и заседаешь в совете господина своего, наполни сердце свое добром. Если будешь хранить молчание, это лучше, чем цветы теф-теф. [Но] говори тогда, когда постиг суть [проблемы]. Тот, кто может говорить в совете, – [истинный] умелец, ибо сложнее речь работы всякой». «Если ты доверенный, кого один великий человек посылает к другому, будь надежным, когда он посылает тебя. Выполни его слова так, как он говорил. Не забывай того, что тебе было сказано… Держись истины, и не отступай от нее». В споре с вышестоящим необходимо проявить уважение, с подчиненными – терпение и напор с равным: «Покажи себя: не молчи, когда он говорит плохо. [Тогда] речь [твоя] будет славной для слушающих, и будет хорошим мнение чиновников о тебе». Однако в стремлении к лучшему никогда нельзя останавливаться, поскольку никто не может достичь предела собственных сил. «Не позволяй сердцу своему быть высокомерным из-за знания своего; не будь самоуверенным из-за того, что ты мудрец. Советуйся с невеждой как с мудрецом, ибо ни один умелец не достиг вершин ремесла своего. Мысль прекрасная более редка, чем изумруд, но ее можно найти у служанки при жерновах».

Следование принципам маат, «праведности», «истины» или «правосудия», приносило желанную награду в виде благосостояния и хорошей должности. «Если ты начальник и даешь распоряжение множеству людей, стремись совершать только благие дела, и не будет зла в деяниях твоих. Маат велика и долговечна, не нарушалась она со времен того, кто создал ее, и существует кара тому, кто нарушает законы. Это [верный] путь для того, кто несведущ. Злодеяния никогда не увенчиваются успехом. [Бывает], что обманщик получает богатство, но сила маат такова, что человек может сказать: «Это собственность моего отца [приобретенная до меня]». Применение принципа маат к повседневным обязанностям чиновника было сугубо практическим. Благообразный облик чиновника считался куда более важным, чем его взвешенное и окончательное решение: «Если ты тот, кого просят, то, слушая просьбу, сохраняй спокойствие. Не отталкивай просящего прежде, чем он освободится от слов, с которыми он пришел к тебе. Просящий жаждет внимания больше, чем выполнения просьбы… Необязательно выполнять все, о чем он просит, [но] твое внимание усладит сердце его». Человек должен не забывать заботиться о тех, кто от него зависит, поскольку в будущем ему может пригодиться их благорасположение: «Делись со своими подопечными от доходов своих, ибо приходят они к тому, к кому благоволит бог… Никто не знает о том, что может случиться, и никто не может познать завтрашний день. Если несчастье постигнет тех, кто [сегодня] благоденствует, то их подопечные помогут им. Жадность никогда не ведет к исполнению желаний: «Если ты хочешь совершать добро, освободи себя от зла всякого, и потом остерегайся жадности, неизлечимого и болезненного недуга. Она разделяет людей; она делает сладкую дружбу горькой, отчуждает верного от господина его, превращает отца и мать, и братьев матери в плохих людей, разводит мужа и жену… Долго живет тот человек, который ставит своим правилом справедливость и идет по своему [собственному] пути; так он обретает богатство, а у жадного нет гробницы». Хотя жадность и вызывала отвращение, египтяне не были идеалистами в отстаивании собственных прав: «Не будь жадным при разделе, не будь алчущим – за исключением того, что тебе причитается».

Молодому чиновнику, желавшему продвижения по службе, надлежало быть предельно внимательным по отношению к вышестоящим: «Гни спину перед вышестоящим, надзирающим тебя из дворца. [Тогда] будет процветать дом твой, и получишь ты тебе причитающееся. Сопротивление начальнику – это трудность, ибо человек жив, пока не начнет горячиться». Такое почтение граничит с низкопоклонством: «Если ты сидишь за столом старшего, бери [лишь] то, что он тебе дает, кладя это перед тобой. Смотри лишь вперед себя, не пронзай его множеством взглядов, [ибо эта] дерзость мерзка для ка. Пусть твое лицо будет опущено, пока он не обратится к тебе, и говори [лишь] тогда, когда он к тебе обращается. Смейся после того, как засмеялся он, и это будет приятно его сердцу».

Делая упор на получение хорошей должности и приобретение благосостояния, Птаххотеп рассматривает жену как ценное имущество, необходимое для рождения детей: «Если ты в достатке, обустрой дом и люби жену свою как его часть. Наполняй ее живот, прикрывай спину ее; умащения обязательны для ее тела. Доставляй ей радость, пока ты жив, ибо она – доходное поле для господина ее».

Птаххотеп заканчивает свое поучение сыну уважительным поклоном в сторону царя и в то же время довольно самоуверенно: «Да настигнешь ты меня [в следующей жизни] в здравии, и пусть царь будет доволен тем, что [ты] совершил. Да проживешь ты столько же лет, как и [я]. То, что я сделал на земле, не было ничтожным. Я получил сто десять лет жизни, которые царь дал мне, мой почет превосходил почет моих предков, ибо я служил правдой царю вплоть до смерти».

Следует признаться: стремясь подчеркнуть, что личная инициатива являлась характерным признаком той эпохи, мы намеренно привели лишь некоторые фрагменты Поучения Птаххотепа. Можно было бы выбрать другие отрывки, где говорится о честности и чиновничьей неподкупности, но в них, по нашему мнению, отражено типичное представление людей эпохи Древнего царства о том, что честность представляет собой хорошую и выгодную с практической точки зрения линию поведения, следование которой приводило к расположению царя, одобрению коллег и материальному благосостоянию. Эпоха Древнего царства не была временем, когда люди робко ожидали от богов четких указаний или стремились разработать некие абстрактные принципы этики.

К чему привело ослабление царской власти, которая начала опираться на жречество, стала пассивной и предоставила знати свободу в принятии решений? Прежде всего, децентрализация проявилась географически. Со временем стремление вельмож возвести собственную гробницу вблизи царской пирамиды сошло на нет, и большинство представителей знати стало сооружать усыпальницы в своих родных городах. При царях IV династии провинциальные некрополи были очень редки, но к VI династии они стали обычным явлением. Высокопоставленные чиновники и провинциальная знать приобрели уверенность в том, что они могут приобщиться к вечной жизни самостоятельно, без непосредственной связи с фараоном. Они продолжали выражать неугасающую преданность, но возводили свои дома вечности в сотнях километров от царя^[56]. В таких некрополях, располагавшихся на значительном расстоянии от столицы, отчетливо проявляется слабость провинции. Несмотря на то что некоторые из гробниц, возведенных в царском некрополе Саккара близ Мемфиса, утратили былую торжественность, в целом они отличаются высоким уровнем художественного мастерства. На примере же провинциальных гробниц очевидно отдаление от лучших столичных образцов и преемственности традиций придворного искусства.

Рельефы этих гробниц не отличаются ни чистотой линий, ни выстроенными сюжетами, и в то же время они более непосредственны и разнообразны^[57]. Но децентрализация в архитектуре и искусстве была следствием децентрализации в политике, обществе и экономике.

Мы уже отмечали раздробленность административных функций, при которой должность, прежде принадлежавшую одному человеку, занимали сразу несколько чиновников. Мы не знаем, получали ли чиновники на это согласие царя или просто присваивали полномочия. В любом случае разделение высших и наиболее ответственных должностей, таких как начальник Верхнего Египта, указывает на ослабление власти царя и на то, что фактическое управление государством – или претензии на него – перешло к более широкому кругу лиц. Сильнейшую централизацию, построенную царями III и IV династий, сменили беспорядочная раздробленность Первого переходного периода и феодализм начала Среднего царства^[58].

В то же время в провинциальных гробницах не отразился следующий этап демократизации, при котором знать присвоила себе исключительную царскую привилегию – возможность становиться богом в загробном мире. Это случится во время Первого переходного периода, когда появится несколько претендентов на престол Египта, а местные правители получат полную независимость. Тогда Тексты пирамид, предназначавшиеся для умершего фараона, будут приспособлены для знати, которая таким образом после смерти сможет приобщиться к сонму богов. Тем не менее в гробницах цариц конца VI династии можно увидеть незначительное расширение царских привилегий. Поскольку в этих гробницах содержатся Тексты пирамид, можно предположить, что божественные сущность, возможности и власть распространялись также и на цариц и что абсолютная монополия на божественность, прежде принадлежавшая фараонам, стала переходить и к другим людям.

Положение женщины, и в частности цариц, в эпоху Древнего царства еще недостаточно изучено. Как уже упоминалось, в Поучении Птаххотепа содержится совет, согласно которому необходимо заботиться о жене как о ценном имуществе; на основании этого можно предположить, что женщины считались в основном собственностью, возможно, наиболее ценным ее видом. Однако положение царицы как дочери, супруги и матери бога было важной частью государственной идеологии, и во время децентрализации привилегированное положение царицы могло распространиться и на более широкий круг населения. Главная жена фараона считалась супругой бога, обладавшей исключительным правом вступать с ним в физический контакт. Если же она была еще и дочерью предыдущего царя, то, рожденная от божественной плоти, также несла в себе божественную сущность. Здесь мы сталкиваемся с признаками матрилинейного наследования царской власти в Египте, при котором право на престол определялось царским происхождением и матери и отца. У царя могло быть много жен, взятых из разных семей, но продолжить линию потомков бога солнца Ра, наследников престола, могла лишь мать, происходившая непосредственно из царской семьи. Этим объясняются кровосмесительные браки некоторых фараонов, поскольку таким образом обеспечивалась чистота божественной линии и отсекались возможные претенденты на престол.

Мы не знаем, что именно имели в виду египтяне, когда утверждали, что фараон был сыном Ра, происходившим от плоти солнечного бога. Если мы имеем право сделать экстраполяцию идеологии царской власти XVIII династии на более ранние периоды^[59], то сможем предположить: идеология божественной сущности фараона подразумевала, что солнечный бог принимал облик правящего царя и возлежал с его великой супругой, а его семя порождало будущего фараона. Таким образом, чудесное рождение божественного младенца связывалось, минуя фараона, напрямую с верховным богом, который временно воплотился в царе. В этом случае «мать бога» приобретала среди остальных женщин исключительный статус и вряд ли считалась просто имуществом, частью гарема своего господина.

В эпоху Древнего царства, еще до появления гробниц, где царские жены были удостоены Текстов пирамид, царицы пользовались большим почетом и обладали определенной властью. В царском некрополе Гизы гробницы дам из правящей семьи IV династии занимают довольно значительное место. Царь VI династии Пепи II взошел на престол еще будучи ребенком, и в ранних надписях этого царя упоминается его мать, выполнявшая функции регента^[60]. В легендах греко-римского времени, хотя вряд ли можно считать содержащиеся в них сведения достоверными, вообще говорится о том, что в конце IV династии Египтом управляла белокурая куртизанка. К этому весьма интересному рассказу можно было бы относиться как красивому вымыслу, если бы не два подтверждающих его факта. На рельефе, сохранившемся в гробнице царицы IV династии, дочь Хуфу Хетепхерес II изображена со светлыми волосами. Художник закрасил ее волосы желтым цветом, с красными линиями, обозначавшими пряди, в то время как остальные женщины, изображенные и в этой, и в остальных гробницах некрополя, представлены с черными волосами^[61]. Возможно, светлые волосы являются признаком родства с ливийцами, которые жили к западу от Нильской долины, имели контакты с европейцами и были достаточно богаты за счет скотоводства. Другое доказательство связано с «четвертой пирамидой» Гизы – мастабой, выполненной в форме огромного саркофага. Эта последняя значительная постройка IV династии была возведена для царицы Хенткаус, благодаря которой линия царствования законно перешла от царей IV к царям V династии. Видимо, с ней связана поздняя легенда о куртизанке Родопис, Розовощекой, которая, будучи «самой смелой и самой красивой из современниц, с прекрасной кожей и розовыми щеками, построила третью пирамиду». Эта легенда далека от исторической точности, но правильно отражает исключительное положение цариц эпохи Древнего царства^[62]. И хотя кажется сомнительным, что знать и простой люд относились к своим женам иначе, чем как к своему имуществу, а также несмотря на вполне очевидный факт, что единственной обязанностью замужних дам было рождение множества сыновей, следует прийти к выводу: в результате процессов децентрализации и демократизации статус этих женщин значительно изменился. В эпоху Среднего царства и вельможи, и их жены получили возможность после смерти приобщиться к сонму богов; время стерло существенное различие между мужчиной и его женой.

Как случилось, что в конце VI династии Древнее царство потерпело крах, несмотря на то что царскую власть так надежно защищали идеология и вера, а Египет в ту эпоху благодаря единовластию фараона сумел достичь процветания и оказаться в полной безопасности? Как мы уже отмечали, двумя решающими факторами стали бремя строительства для каждого нового царя огромных и ненужных построек, которые должны были стоять вечно, но которые было необходимо возводить вновь и вновь, и возросшие самодостаточность и независимость некоторых вельмож. Можно назвать еще три фактора: во-первых, необходимость нескончаемых пожертвований, предназначавшихся для обеспечения вечной заботы о гробницах царей, цариц и знати; во-вторых, постоянная плата за лояльность провинциальных властей; и, в-третьих, возможное снижение дохода от торговли с сопредельными странами. На этих факторах следует остановиться подробнее.

До нашего времени сохранилось определенное количество иммунитетных грамот, относящихся к разным этапам Древнего царства, но большая их часть датируется самым концом этой эпохи. В этих грамотах царь дарует определенным египетским институтам исключительные права. Весьма характерно, что чаще всего эти грамоты освобождали храм от трудовой повинности (вероятно, не от податей товарами или от предоставления имущества и трудовых ресурсов какому-либо чиновнику). Защиту от произвола чиновников можно рассматривать как часть мер по обеспечению гражданских прав и привилегий. Однако освобождение от трудовой повинности было исключительным правом, за которое царь при необходимости приобретал поддержку крупных храмов или областей. И конечно же иммунитет «учреждений», которые были достаточно сильны для оказания поддержки престолу, ложился еще более тяжким бременем на менее удачливые «организации».

В качестве примера таких грамот приведем фрагмент указа царя VI династии Пепи I, составленный в пользу его дальнего предшественника Снофру, царя IV династии, а фактически предоставляющий привилегии двум припирамидным городам – поселениям, обслуживавшим заупокойный культ, отправлявшийся при двух пирамидах Снофру. «Приказало [мое] величество освободить для него эти два припирамидных поселения от сотворения: всякой работы на дом царя, всякой доли для какой-либо службы столицы, всякой принудительной работы согласно распоряжению каких-либо людей, в долготу вечности»^[63]. Далее в грамоте приведены конкретные примеры видов обременения, которые могли бы быть наложены на города, и определены лица, имущество и услуги, защищенные от обременений. Царь освободил их от любой работы для себя, своей семьи или чиновников. Но, изымая из государственной экономики земли и люд, принадлежавшие царю, который умер за 350 лет до него, Пепи I утяжелял бремя, душившее его собственные земли.

Другой пример подобных грамот происходит из храма бога Мина в верхнеегипетском Коптосе. «[Что касается] начальника жрецов, надзирателя жрецов [бога] Мина… какой-либо челяди… строителей и гончаров этого храма, которые там. Не разрешает [мое] величество назначить их [на дело] в царские стада, на пастбища быков, на пастбища ослов [и] мелкого скота… на какую-либо регулярную службу, какую-либо долю, что исчислена в доме царя в долготу вечности. Они освобождены по указу [и] в пользу царя [и] государя Египта Неферкара [то есть Пепи II]. Да будет он жив вечно вековечно. Что касается начальника Верхнего Египта, который сделает документ об их наборе в палате царских грамот, в доме начальника [жертвенных] раздач, в доме грамот под печатью, чтобы назначить их на какую-нибудь работу царя, – это участие в деле враждебном»^[64].

Таким образом, стремясь заручиться поддержкой могущественного жречества для укрепления собственной ослабевающей власти, цари разрушали экономику и поддерживали структуры, которые обрели собственные средства и власть и могли противостоять царской администрации. Система уничтожала себя сама.

Другая сила, способствовавшая расшатыванию трона Древнего царства, не была явной, но о ее существовании можно говорить с определенной степенью уверенности. Мы упоминали, что государство эпохи Древнее царство не было империей, но цари стремились поддерживать международную торговлю, при которой товары стекались в Египет благодаря его культурному превосходству, богатству и просто по традиции. Мы предполагали, что эта торговля являлась царской монополией и была источником значительных средств для поддержки царской власти. Судя по имеющимся в нашем распоряжении источникам, к концу эпохи Древнего царства в странах, с которыми торговал Египет, начались волнения. В Верхнюю Нубию и Судан были направлены военные экспедиции. Пассивная и стагнирующая культура Судана подверглась влиянию сильной первобытной культуры, проникшей в этот регион через пустыню Сахара и, вероятно, связанной со светловолосыми ливийцами чемеху, упоминавшимися выше^[65]. В любом случае прежняя мирная торговля оказалась под угрозой.

Похожая ситуация сложилась, вероятно, и в Азии, куда царь VI династии неоднократно посылал карательные экспедиции^[66]. Из пустыни пришел новый народ, не признававший власть фараона и разрушавший прежний порядок. Очевидно, большая часть Сиро-Палестинского региона была важна египтянам только как место транзита товаров, как дорога, которую следовало держать открытой, но которая требовала размещения военной силы или поселений. Однако в финикийском портовом городе Библе сложилась иная ситуация: сюда привозили кедр и изделия из него, а возможно, и медь со средиземноморских островов, серебро из Малой Азии, вино и оливковое масло из Восточного Средиземноморья, обсидиан и лазурит из более далеких стран Востока. Во времена Древнего царства в Библе существовало крупное торговое поселение, достаточно большое, чтобы содержать храм и отправлять фараонам дары. Последние датируемые источники, связанные с этим поселением, относятся к правлению одного из последних представителей VI династии Пепи II. Египетский храм в Библе был сожжен, и, как мы предполагаем, в то же время резко прекратилась торговля^[67]. Очевидно, приток нового народа из пустыни вызвал драматические перемены в населении и традициях Передней Азии. Когда иссякли основные источники торговли Египта и Азии, фараоны столкнулись с политическими и экономическими трудностями.

В этой и следующей главах мы вынуждены использовать определенные слова, такие как «абсолютизм», «привилегия», «материализм», «индивидуализм», «демократизация», «провинциальность» и т. д., с ярко выраженной эмоциональной окраской. Личные опыт и убеждения не только определяют восприятие этих слов читателем, но и ставят в такое же положение автора, дающего собственную оценку описываемым событиям. Такая субъективность представляется одновременно и неизбежностью, и привилегией историка, который освещает события сквозь призму собственного восприятия истории. И поэтому хотелось бы отметить, что эта книга далеко не объективна; описывая тенденции перехода от централизованного абсолютизма к личному волюнтаризму и интересу к обычному человеку, мы сталкиваемся с соблазном, связанным со стремлением выразить собственное положительное отношение к этому процессу. Дополним это предупреждение еще двумя наблюдениями: центробежные тенденции, которые мы обсуждали, не были неоспоримым благом, они вызвали определенный упадок культуры, значительные социальные и экономические потрясения, нанесшие «египетскости» государственной системы невосполнимый ущерб. Наши утверждения об исторических процессах представлены в форме тезисов, которые раскрываются в серии произвольных обобщений, в то время как в действительности ход истории был куда более относительным. Термин «демократизация» связан в нашем сознании с демократией, хотя следует заявить, что Египет никогда не приближался к чему-либо, похожему на власть народа. Эти термины применимы лишь к определенным ситуациям, но центробежные тенденции, существовавшие на протяжении короткого периода, не должны повлиять на наше представление о Египте как о стране с постоянным преобладанием центростремительных сил.

Мы относительно не правы и в том случае, когда используем применительно к Египту до эпохи Нового царства термин «фараон». В египетском языке слово «фараон» обозначало «великий дом» и первоначально относилось скорее к дворцу, чем к его обитателю. И лишь в конце XVIII династии это слово стали использовать для уважительного именования самого царя.

Согласно официальной идеологии, египетский царь был богом, обладавшим рядом имен, которые отражали концепцию царской власти^[68]. Полное царское имя состояло из пяти титулов, за которыми следовали соответствующие эпитет или имя. В целом в титулатуре заключалась концепция божественного права царя на управление обеими частями Египта как одним целым, в то время как множество эпитетов и имен, использовавшихся в разные периоды египетской истории, отражало важнейшие политические тенденции, характерные для определенного времени. Как Хор, царь был действующим правителем Египта, воплощением бога неба, законным наследником своего отца, ставшего Осирисом. Как Обе Владычицы, царь воплощал собой двух богинь Верхнего и Нижнего Египта – Нехбет и Уто. Титул «Золотой Хор» был связан с властью или славой, но его точное значение до сих пор не установлено.

Два последних титула предшествовали наиболее часто встречающимся именам, которые писали в картушах. Как Принадлежащий растению Сут и Пчеле, что обычно переводится как «Царь Верхнего и Нижнего Египта», царь вновь воплощал в себе две части страны посредством узнаваемых символов Верхнего и Нижнего Египта. За ним часто следовал еще один титул, выражавший ту же идею, – «Владыка Обеих Земель». Эти титулы предшествовали заключенному в картуш тронному имени, которое давалось царю при восшествии на престол. Содержание этого имени имело огромное значение. После царей IV династии тронное имя (например, Небхепетра или Небмаатра) было связано с Ра. Как «Сын Ра» царь заявлял о своем родстве с солнечным богом. Часто вслед за этим титулом писали другой – «Владыка Воссияний», то есть божественных явлений^[69]. Далее в картуше шел номен, личное имя, которое обычно царь получал при рождении. Часто это было имя, которое носили многие представители царской династии, например, в период XII династии было несколько Аменемхетов и Сенусертов, XVIII династии – Аменхотепов и Тутмосидов, а в правление XIX и XX династий – Рамессидов.

Ближайшим эквивалентом нашего слова «царь» было слово, которое изначально обозначало «Растение Сут». Царя также часто называли «Благим богом» или «Господином». Прямого упоминания священного правителя избегали, используя такие эпитеты, как «Великий дом», «Дом царя», «Резиденция» или «Укрепленный дворец». Слово, которое мы переводим как «величество», также обозначало и «слугу», что, возможно, было отражением представлений о труде царя во имя богов. К имени или титулам царя часто добавляли благочестивые пожелания: «Будь он здрав, жив и невредим!»

Священными символами царской власти были ху, «властное изречение» или «действенное приказание», сиа, «мудрость» или «понимание», и маат, «истина»^[70].

Глава 5
Первый недуг: VII–XI династии (около 2200–2050 до н. э.)

В эпоху Древнего царства Египет овладел огромными материальными и интеллектуальными ресурсами. Появилась новая культура, активно занимавшаяся новыми выразительными формами. В будущем это принесет огромные плоды, но все последующие достижения по своему духу будут другими. Культура Древнего царства отличалась энергичностью, сноровкой и самоуверенностью. Образ жизни, установленный в то время, просуществовал почти на всем протяжении египетской истории. Полное раскрытие культуры было обусловлено чувством безопасности, которое еще не омрачилось внешней угрозой или внутренними конфликтами. Важнейшими факторами этого раскрытия были прагматизм и материализм. Будучи абсолютно уверенными в своем обретенном могуществе, египтяне верили, что способны управлять вселенной, им были не нужны постоянная помощь богов и абстрактная мораль, они вполне могли решить текущие проблемы, основываясь на собственном опыте. Их материализм распространялся, в частности, и на достижение великой цели – приобщение к вечной жизни. Внушительная гробница, огромные пожертвования заупокойному культу, мирская слава и заслуженное благорасположение божественного правителя были важнейшими товарами, посредством которых приобреталась вечная жизнь. Тот факт, что этот материализм находил поддержку в религии, магии и в определенной мере в принципах маат, не мешает сделать вывод о том, что основные ценности эпохи Древнего царства заключались в обретении земного процветания и богатства. Таков был дарованный богами миропорядок. Он подразумевал, что богатство и мирская слава хороши во все времена, и определял простые и четкие правила их достижения.

Благодаря этой системе некоторые люди получали определенную степень независимости, которая все же основывалась на известном и давно установившемся порядке, где краеугольной фигурой был царь. Это утверждалось не только на уровне государственной идеологии – в основе всей политической, социальной и экономической структуры государства лежали представления и традиции, согласно которым личные успехи царя были идентичны достижениям его народа. Если расшатать или вынуть замковый камень государства, коим был божественный правитель, то это неминуемо вызовет крушение всего великолепного здания.

Согласно традиции фараон VI династии Пепи II правил более 90 лет, и этому есть некоторые подтверждения. Мы не знаем, усилились ли разрушительные тенденции до такой степени, что борьба с ними была уже неподвластна любому царю, или же к концу долгого правления его власть ослабла сама по себе, но сразу после смерти царя, около 2180 г. до н. э., произошло крушение Древнего царства. Затем началась анархия.

Мемфисские цари VII и VIII династий претендовали на управление всей страной, но другие части Египта не признавали их своими правителями. Согласно поздней традиции VII и VIII династии состояли из семидесяти фараонов, которые царствовали всего семьдесят дней. Эта далекая от истины легенда, сильно преувеличивая, описывает слабость и беспорядок в некогда сильном государстве. Представители этих двух династий правили около 25 лет, сменяя друг друга в ходе переворотов. Большая же часть местных правителей сохраняла контроль над своими небольшими областями, а некоторые из них претендовали на большую власть. Представители двух поколений одной семьи из Коптоса в Верхнем Египте стремились захватить престол Египта, но сомнительно, что им удалось существенно расширить свои владения.

Спустя два поколения после падения Древнего царства выделились основные политические силы. Начиная с 2150 г. могущественная семья из Гераклеополя в Файюме почти 100 лет удерживала власть над территорией, начинавшейся в Дельте и заканчивавшейся в Верхнем Египте. Происходившие из этой семьи цари IX и X династий обеспечили Среднему Египту достаточную стабильность, и время их правления стало периодом формирования классической египетской литературы. Когда власть Гераклеополя вступила в конфликт с набиравшими мощь Фивами, гераклеопольцы получили существенную поддержку от семьи сильных и независимых правителей Асьюта в Среднем Египте. Тем не менее силы были неравными и Фивы одержали верх^[71].

Политическая ситуация в Дельте во время Первого переходного периода остается неясной. Мы упоминали миграцию народов из Ближней Азии, а с падением централизованной власти эти беспорядки задели и Дельту. Было бы неправильным считать это направленным или вооруженным вторжением; скорее всего, это было всего лишь постоянное проникновение небольших племен. Однако со временем высокая численность мигрантов стала проблемой для гераклеопольских правителей. Вероятно, некоторые из азиатов стали присваивать себе царские титулы и претендовать на власть, точно так же, как поступали египетские князьки. И все же не стоит считать азиатское вторжение важным или даже значительным фактором неразберихи того времени. Некоторые египетские источники винили азиатов в ослаблении государства, но это были лишь попытки перенести на них ответственность за наступление смутных времен. Азиаты приходили не в качестве завоевателей и даже не в большом количестве, они воспользовались беспорядками для того, чтобы поселиться на плодородной земле, и к окончанию Первого переходного периода они либо полностью ассимилировались с египетским населением, либо были просто изгнаны.

Последним важным претендентом на трон была семья из верхнеегипетских Фив, имевшая достаточно власти, чтобы в 2135 г. до н. э. ее представители объявили себя фараонами. В течение века Фивы сражались с Гераклеополем и его союзником Асьютом. В результате этой борьбы в середине XXI в. до н. э. Фиванская XI династия победила северного соперника, продолжила расширять свои владения, и цари XII династии унаследовали относительно объединенное государство. Как мы увидим, вначале это государство было мало централизованным и больше напоминало «феодальное» государство. Жесткий контроль, установленный фараонами Древнего царства, возродить не удалось. Центробежные силы были слишком мощными, а дух Среднего царства оказался в высшей степени индивидуалистическим.

Таково краткое описание политических перипетий Первого переходного периода. Но следует остановиться подробнее на рассказе о социальной и духовной жизни общества в те времена.

К Первому переходному периоду относится большой корпус литературных произведений, в которых нашли отражение смятение и отчаяние, поразившие египтян после крушения их некогда прочного мира^[72]. Мы приведем отрывки из повествования человека, чья усталость от жизни толкнула его к самоубийству; из поучения гераклеопольского царя своему сыну; из песни, призывающей человека забыться в безудержных наслаждениях; и из двух «пророческих» текстов. Эти источники передают состояние ужаса и печали за страну, но в то же время предлагают различные способы ухода от суровой реальности – самоубийство, забытье или возвращение праведного царя.

Хотя эпоха Древнего царства была временем перемен и давала людям возможность изменить свою жизнь, существовали правила, следуя которым это можно было сделать. Продвижение по службе осуществлялось благодаря интеллекту, работоспособности или благорасположению царя. Теперь же, во времена насилия, оно достигалось путем беспощадного нарушения старых правил. Жрец Ипусер говорил: «Воистину: земля перевернулась, подобно гончарному кругу. Разбойник [стал] владельцем богатств… Воистину: рабыни все стали владеть устами своими. Если говорят их госпожи, то это тяжело переносить рабыням… Воистину: дороги [безлюдны], ибо на путях засады. Люди сидят в кустах, покуда пройдет ночной путник, чтобы схватить ношу его. Отбирается все то, что на нем. Его осыпают ударами палки и убивают преступным образом… О, если бы пришел конец людям! Не было бы зачатия и не было бы рождения! О, если бы замолкла страна от крика и не было смуты!.. Воистину: детей знатных разбивают о стены. Дети любимые выброшены на высоты… Смотрите: благородные женщины находятся на баржахшеду. Вельможи пребывают в закромах. Тот, который не спал [даже] рядом со стеной, он стал [теперь] собственником ложа… Смотрите: владельцы роскошных одеяний [теперь] в лохмотьях. Тот, который никогда не ткал для себя, [теперь] владелец тонкого полотна… Если идут трое по дороге, то находят только двоих. Большее число убивает меньшее… Убивают [знатного] мужа на кровле его дворца. Он сам [должен] бодрствовать в своем сторожевом домике»^[73].

Ему вторит пророк Неферти: «Стране будет причинен вред, но не будут печалиться о ней, не будут говорить, не будут плакать… Я показываю тебе страну, переживающую болезнь – то, что не происходило, произойдет. Схватят боевое оружие, и будет страна жить в мятеже. Будут делать стрелы из меди. Будут нуждаться в хлебе, [находясь] в крови, будут насмехаться над (?) страданием… Я показываю тебе сына в виде врага, брата в виде противника. Человек будет убивать своего отца. Все уста будут полны: «Пожалей меня!» Все добро исчезнет… Будут отнимать от человека его вещи и отдавать тому, кто на улице. Я показываю тебе владельца потерявшим свое имущество, а постороннего удовлетворенным… Я показываю тебе страну, переживающую болезнь… Я показываю тебе нижнее верхним… Неимущие будут кушать хлеб, а слуги возвышены…»^[74]

Выражаясь образным языком этих «пророчеств», Черная земля исчезнет, и ее нельзя будет найти даже под ногтем. Что это означает?

С одной стороны, в данных источниках говорится о падении централизованного административного аппарата, основой которого являлось всемогущество божественного правителя. Таинственность божественной природы фараона была опошлена борьбой за престол. «Смотрите, – сказал Ипусер, – было приступлено к лишению страны царской власти немногими людьми, не знающими закона. Смотрите: приступили люди к мятежу против урея, [глаза] Ра, умиротворяющего Обе Земли. Смотрите: сокровенное страны, граны которой не знали, стало всем известно. Столица, она разрушена в один час… Тайны царей Верхнего и Нижнего Египта стали всем известны». Этот текст очень символичен, но Ипусер поясняет его: «Воистину: Элефантина, Тинис, весь юг не платит подати из-за [гражданской] смуты… Для чего [может служить] казначейство без податей своих?» Если кто-то и платил эти налоги, то любой мог обворовать государственную сокровищницу: «Закром царя стал достоянием каждого. Весь дом царя остался без своих доходов». В «Пророчестве Неферти» сказано, что уменьшение числа налогоплательщиков сказалось на тех, кто остался при дворце: «Будет страна мала, а ее руководители многочисленны; она будет опустошена, хотя ее доходы велики. Зерна будет мало, а мера велика, и будут его отмерять с излишком».

Исчезли доходы от торговли с зарубежными странами, сохранилась лишь вялая торговля с небольшими бедными оазисами, расположенными на западе. Ипусер отмечает пропажу драгоценных предметов: «Не едут [больше] люди на север в [Библ] сегодня. Что нам делать для [получения] кедров нашим мумиям, [ведь] в саркофагах из них погребались «чистые» и бывали набальзамированы маслом их [кедров] [вельможи] вплоть до Кефтиу [Крита]. Они не привозятся [больше]. Израсходованы [изделия] всякой выделки… Как хорош был [прежде и] приход жителей оазисов с их курениями для праздничной службы, мешками из… полными свежими травами, птицами…»

В прежние времена к административным институтам относились как к чему-то священному. С падением же центральной власти все изменилось: «Воистину: прекрасная судебная палата. Расхищены ее акты, лишены хранилища ее тайн [своего] содержания. Воистину: магические формулы стали общеизвестными… Воистину: писцы по учету урожая, списки их уничтожены… Воистину: свитки законов судебной палаты выброшены, по ним ходят на перекрестках. Бедные люди сламывают их печати на улицах».

Подобное презрение к действовавшим в прошлом законам и порядкам, к собственности распространилось и на имущество мертвецов, даже самих царей. Были ограблены пирамиды. «Смотрите: погребенный соколом [царь], он лежит на [простых] носилках. То, что скрывала пирамида, то стоит теперь пустым!» Люди разрушали гробницы своих предков, чтобы добыть камень для строительства собственных усыпальниц. Гераклеопольский царь советовал своему сыну Мерикаре: «Не порть памятников другого. Пусть выламывают камни в Туре. Не строй гробницу, разрушая сделанное, чтобы соорудить свою»^[75]. Так же, как и царские усыпальницы, осквернялись и гробницы знати. Об этом говорится в меланхоличной Песне арфиста: «Покоятся боги, бывшие прежде, в их пирамидах, погребены мумии и духи в своих пирамидах. Строившие гробницы – их мест больше нет, что же случилось с ними? Слыхал я слова Имхотепа и Хардедефа, изречения которых у всех на устах, – а что же теперь с их местами? Разрушены их стены и мест этих нет как не бывало!»^[76] Оставленные заупокойными жрецами древние гробницы были разрушены, в общей анархии были разграблены жертвоприношения, предназначавшиеся для вечного процветания покойных, и даже свежие мертвецы оставались без традиционных обрядов. Ипусер восклицает: «Воистину: многие трупы погребены в потоке [в Ниле]. Река [превратилась] в гробницу, [а] местом для бальзамирования сделалась река». С утратой надежды на должное погребение в гробнице и заупокойную службу люди стали заканчивать жизнь самоубийством: «Воистину: крокодилы и афина-рыбы хватают себе [обильную пищу], сами люди идут к ним, ведь это зло [смерть] ничто». И нет ничего удивительного в том, что уставший от жизни человек хочет покончить собой от одиночества: «с кем говорить мне сегодня? Я переполнился горем из-за отсутствия близкого друга. С кем говорить мне сегодня? Зло поразило землю. Нет конца ему и нет края»^[77].

Стремясь построить и расширить государство, египетские цари поощряли индивидуализм и самостоятельность знати, и теперь им приходилось искать у этих людей поддержку. Гераклеопольский царь говорил своему сыну: «Возвышай твоих вельмож, чтобы они поступали по твоим законам… Не говорит бедняк правды… Пристрастен он к тому, кто владыка подаяний его. Велик царь своими вельможами. Могуч владыка, велик он богатством своих вельмож». Личная инициатива заслуживает награды. «Не делай различия между сыном человека и простолюдина. Приближай к себе человека за дела его». Поощрение царем личных способностей и инициативы – независимо от того, кто их проявлял, – было похвальным, но оно же формировало центробежную силу и создавало потенциальную и фактическую оппозицию царской власти. Об этом говорится в «Беседе разочарованного со своей душой»: «Развратились сердца. Всяк человек обирает ближнего своего».

Сделаем лирическое отступление. Высочайшие достижения эпохи Древнего царства оказались в руках аморальных людей, точнее, людей, чья мораль основывалась на сугубом прагматизме и материализме. Благодаря успешной деятельности – политической, социальной и экономической – они значительно улучшили свою жизнь. Богам, исключая фараона, оказывалось мало почтения, маат перестала быть основным жизненным критерием, и совсем не осталось места для повиновения. Огромный успех Египта в эпоху Древнего царства создал иллюзию, будто нужды человека могут быть удовлетворены только за счет его энергии и умственных способностей. С ослаблением царской власти и возвышением знати, разрушением целостности государства, истощением экономики из-за огромных заупокойных пожертвований и иммунитетных грамот, исчезновением из-за начавшейся миграции народов доходов от международной торговли прекрасный благоустроенный мир внезапно и с грохотом провалился в анархию и хаос. Естественно, первой реакцией на это событие стали смятение и ужас. Казалось, что Египет эпохи Древнего царства будет, подобно пирамидам, существовать вечно. Для того чтобы обрести новые жизненные ценности, египтянам требовались время и силы. Удивительно, что в этих условиях им удалось сохранить прирожденный оптимизм, благодаря которому они смогли обустроить свою жизнь в новых условиях.

Все предпосылки для падения Древнего царства, за исключением фактора миграции иноземных племен в сопредельные страны, были внутренними. Эта болезнь охватывала весь организм, а не была связана с локальной инфекцией или нанесенной кем-то травмой. Тело было недостаточно сильным, чтобы вынести переизбыток записного материализма. В египетских текстах с горечью говорится о присутствии иностранцев в пределах государства, и у нас нет никаких сомнений в том, что азиаты начали заселять Дельту. Это следует не только из письменных источников, археологические данные также подтверждают появление элементов азиатской культуры, например характерных печатей в форме пуговицы, в Египте того времени^[78]. Однако не следует делать заключений о том, что нашествие азиатов вызвало падение Древнего царства или изменение культуры в течение Первого переходного периода^[79]. Это было бы подменой причины и ее следствий. В Азии действительно происходили волнения и миграции, но орда азиатов не пересекала Синай, не заполоняла Египет и не свергала государство. Скорее оно само не выдержало внутреннего напряжения, его границы остались без охраны, и изгнанные со своих земель азиаты стали просачиваться в Дельту и селиться там. Спустя несколько поколений их численность была так велика, что они стали независимы и гераклеопольскому царю пришлось применить против них военную силу. Однако они не были главной причиной хаоса в стране. В тяжелые времена египтяне сделали их козлами отпущения: было гораздо проще винить во всех бедах азиатов и не замечать глобальных внутренних проблем. Внимание, которое уделялось азиатам в текстах, было гораздо большим, чем они того заслуживали. Они не были достаточно сильны, чтобы лишить египтян ощущения безопасности от внешнего вторжения или чувства дарованного богами превосходства над другими народами. В этом смысле азиаты, жившие в Дельте во время Первого переходного периода, сильно отличаются от тех, что пришли в Египет во Второй переходный период. Гиксосы, завоеватели и покорители, разрушили уверенность египтян в собственной безопасности, закрытости от внешнего мира и богоизбранности. Сейчас же азиаты были лишь одним из многих факторов, приведших страну к хаосу.

Гераклеопольский царь объяснял своему сыну, что иностранцы наводнили Египет из-за гражданской войны внутри страны, и советовал обеспечить безопасность границ: «Восстала твоя граница против юга. Воины… схватили свои пояса. Строй крепости в стране севера». То, что азиаты проникли вследствие недостаточной охраны границ, отмечает и Неферти: «Азиаты – кочевники, и на востоке возникнут враги. Азиаты спустятся в Египет… Не услышит воинство (?)… Дикие звери будут пить из потока Египта. Они будут беспрепятственно прохлаждаться на берегах».

Ипусер описал ситуацию с типично египетской точки зрения. Ощущая собственную избранность и Божественное провидение, а также противопоставляя себя иностранцам, египтяне называли себя «людьми». И вот присутствие иноземцев в Египте начало стирать эту разницу между «людьми» и чужаками: «Доблестный муж идет, скорбя о том, что свершается в стране… Воистину: чужеземной землей стала страна [то есть Египет]. Номы [разгромлены]. Варвары извне пришли в Египет… Нет [больше] нигде египтян… Воистину: азиаты все стали подобны египтянам, а египтяне [стали] подобны чужеземцам, выкинутым на дорогу… Воистину: вся Дельта, она [больше] не защищена. То, что дорого стране севера, находится на путях, [открытых] удару… Оно в руках, не знающих его, как будто они знали бы его. Варвары стали искусны в работах Дельты». Этими словами описаны процессы проникновения, смешения, слияния и поглощения. С течением времени азиаты стали египтянами и занялись работой жителей Дельты.

Возможно, египтяне все же сохранили чувство превосходства над иноземцами, и в Поучении Мерикаре азиаты и их страна описываются с легкой усмешкой. «Подл азиат, плохо место, в котором он живет, – бедно оно водой, труднопроходимо из-за множества деревьев, дороги тяжелы из-за гор. Не сидит он на одном месте, ноги его бродят из нужды. Он сражается со времен Гора, не побеждает, и сам он не бывает побеждает. Не объявляет он дня битвы, подобно грабителю, страшатся они вооруженных отрядов…

Нападает он на одинокое селение, не нападает он на округа со множеством городов». Такие жалкие люди не могли вызвать падение Египетского государства. Истинной причиной были внутренние проблемы, решить которые предстояло самим египтянам.

Как египтяне отреагировали на сокрушительный удар, разрушивший их прочный и вечный миропорядок? Он вызвал различную реакцию, поскольку первое потрясение было слишком сильным для здравых рассуждений. Мы упоминали чувство разочарования, толкавшее некоторых людей к самоубийству, несомненно последнему, что пришло бы в голову египтянам, всегда любившим жизнь и сопровождавшим переход к смерти сложными церемониями. Этому посвящен литературный памятник, в котором разочарованный человек спорит о смерти с собственной душой. Ба, или «душа», была частью человеческой индивидуальности, игравшей важную роль после смерти. В частности, благодаря ей осуществлялась связь между ах, «дееспособностью» человека, с его мертвым телом, гробницей и потомками, остававшимися в этом мире. Вопрос заключался в том, сохранит ли ба верность человеку, который найдет смерть в огне. Ба пытается отговорить человека от смерти, после которой он не получит ни достойного захоронения, ни заупокойной службы, и пытается убедить его забыть о своих печалях в плотских наслаждениях, но в конце концов соглашается остаться с человеком даже после ужасного самоубийства. Человек переубедил ба, произнеся ряд поэтических возражений, заключавшихся в том, что если последовать совету ба и забыться в безудержной страсти, то он потеряет доброе имя, что в этом жестоком мире у него нет друга и что смерть станет удовольствием сама по себе, поскольку избавит его от боли и забот, а у мертвых больше преимуществ^[80].

Следует понимать, что по своему духу этот текст, которому свойственны отрицание жизни и жажда смерти, презрение к традиционному погребению и стремление к свободе, позволившее человеку поставить под сомнение существующий миропорядок и самостоятельно решить сложнейшую из проблем, совсем не египетский. Поэтому закономерно предположить, что прототипов этого произведения в египетской литературе не было. Язык, которым написан данный источник, и отразившиеся в нем представления о ба полностью египетские, а все произведение в целом соответствует пессимистичному духу времени. Но в то же время египетской культуре не было присуще воспевание физического и духовного упадка. Возможно, другие подобные памятники просто не сохранились, но знаменательно, что этот текст никогда не копировали другие поколения египтян, также искавшие ответы на подобные вопросы.

Следующей реакцией на смутные времена стали агностицизм и призыв к плотским наслаждениям. Арфист, развлекавший знать, сонно сидевшую после пиршества, меланхоличной песней, пел о том, что гробницы предков были заброшены и разрушились, что, несмотря на древние заупокойные ритуалы, память о мертвых не сохранилась. Что, соответственно, мы знаем о жизни? Можем ли мы что-то сделать? «Никто не приходит оттуда, чтобы рассказать – что же с ними, чтобы рассказать о их пребывании, чтобы ободрить наши сердца, пока вы не отправитесь в то место, куда они ушли! Возвеселись же, да забудет твое сердце, что и тебя прославят, следуй сердцу твоему, пока ты жив… Совершай свои дела на земле согласно велению твоего сердца… И плач не вернет никого из могилы. Итак, празднуй радостный день и не печалься, ибо никто не уносит добра своего с собою и никто из тех, кто ушел туда, еще не вернулся обратно!» Здесь мы сталкиваемся с другим проявлением материализма: поскольку нам неведомое сокрытое от нас, нужно брать от этого мира все, предаваясь чувственным наслаждениям.

Однако уныние и цинизм не были единственной реакцией на страдания того времени, и они ни в коей мере не считались самыми эффективными способами решения проблем, действие которых сохранялось бы на протяжении длительного времени. Стать одними из наиболее ярких страниц истории человеческих достижений Первому переходному периоду и раннему Среднему царству позволило появление высших моральных ценностей, пришедших на смену ценностям материальным^[81]. Оказавшиеся в замешательстве египтяне увидели: то, что раньше имело ценность, – гробницы, пожертвования, положение при дворе, – временно. Постепенно, на ощупь, они обнаружили: нематериальное может оказаться вечным, а приобщение к вечности всегда оставалось их главной целью. Если бы они смогли полностью реализовать свое открытие, что привело бы к подъему уровня жизни населения, Египет стал бы первой страной, распознавшей ценность каждого индивида и стремившейся улучшить качество жизни множества людей. К сожалению, осознание важности человека было кратковременным и сохраняло актуальность только во времена бедствий, и вскоре египтяне вновь обратились к материализму и абсолютизму. Вероятно, вместо того, чтобы сожалеть о нереализованной ценности человека и социальной справедливости, следует отдать египтянам должное за то, что им удалось настолько приблизиться к высшим моральным ценностям. Вместо того чтобы критиковать Египет за несостоявшуюся демократию, нам следует аплодировать, так как жизнь широких кругов населения заметно улучшилась. Еще до 2000 г. до н. э., за много веков до пророков Амоса и Осии, египтяне постигли, что каждый человек имеет право на достойное отношение к себе. Хотя эта великая мечта не осуществилась и поиски социальной справедливости не продлились долго, следует помнить, что древние египтяне обрели способность видеть основу человеческого счастья, и остается лишь сожалеть о том, что это открытие, сделанное слишком рано, не смогло укорениться.

Однако это субъективное морализаторство преждевременно, поскольку о том, как социальная справедливость стала одной из важнейших ценностей древних египтян, мы еще не говорили.

Начнем с того, что в результате децентрализации Древнего царства уменьшилось значение царя и увеличилась роль знати, что теоретически делало их равными. Первый переходный период был единственным моментом египетской истории, когда божественный царь выглядел по-человечески ошибающимся или запутавшимся, а любой простолюдин мог обличать своего господина. Гераклеопольский царь с исключительным смирением признается своему сыну Мерикаре в том, что совершал злодеяния и заслужил наказание богов: «Не разрушай гробниц, уничтожая оставшиеся. Я сделал подобное». «Смотри, случилось плохое. Произошло это в мое время. Разрушена была область Тиниса. Не по моему приказу [?] случилось это. Я узнал после того, как было совершено. Вот была необходимость в этом. Плох тот, кто разрушает, не полезно это для него»^[82].

Не менее необычна прямота, с которой Ипусер обвинял царя в случившихся беспорядках. Правитель должен быть пастырем своего народа, охранять его жизнь и благополучие, но, как заявлял Ипусер фараону в лицо, тот обрек его на верную смерть. «Разум, познание и правда с тобою. А смуту вместе с шумом междоусобия ты рассылаешь по стране. Смотри, один свершает насилие над другим. [Люди] идут против твоих повелений. Если идут трое по дороге, то находят только двоих. Большее число убивает меньшее. Разве существует пастырь, желающий смерти [своему стаду]?.. Ты делал [все], чтобы вызвать это. Ты говорил ложь». Поразил ли божественный гнев Ипусера за его неслыханное богохульство? Поставил ли его на место хлестким ответом премудрый, всемогущий и всеблагой фараон? Напротив, царь ответил на обвинения оправданием, что пытался защитить свой народ, отгоняя иноземных грабителей. Тогда Ипусер посмотрел на правителя с жалостью и ответил, что, хотя намерения царя и были праведными, они оказались напрасными из-за его невежества и бессилия: «Но не было руководителя в их час. Где же он [даже] сегодня? Разве он спит? Смотрите, не видна была [до сих пор] его сила. Когда мы погибали, я не находил тебя [очевидно, царя]… Это больший грех, чем испорченность сердца… Нынешний день, страх перед ним среди людей больший, чем [перед] миллионом мужей». Основной смысл повествования заключается в том, что сам факт возникновения смуты указывает на недостатки правления – царь должен был неустанно и результативно трудиться, но, очевидно, не делал этого. И, следуя демократическому духу того времени, простолюдин мог бросить подобное обвинение самому фараону^[83].

Подобно тому как божественный правитель опустился до уровня простых смертных, знать – а с ней и простой люд – поднялась до уровня божественного царя. Это становится особенно очевидным на примере заупокойных верований и обрядов. Право на полноценную вечную жизнь, прежде принадлежавшее лишь одному царю, было распространено и на вельмож; этот процесс получил название «демократизация загробной жизни». В эпоху Древнего царства только фараон после смерти становился богом, находился среди других богов и, пользуясь своим божественным правом, наслаждался благами загробной жизни. Вельможи Древнего царства, верившие, что загробный мир станет продолжением земного, осознавали, что их благополучие полностью зависит от царского расположения, они не имели права воспользоваться заклинаниями Текстов пирамид, поскольку это привело бы к их обожествлению после смерти. Во время Первого переходного периода знать была независима от фараона или зависела от него по собственному желанию, и этот индивидуальный волюнтаризм был перенесен и в устройство загробного мира. Вельможи получили возможность пользоваться Текстами пирамид и стали писать их на своих саркофагах^[84]. Эти тексты были изначально составлены для царей, которые были богами при жизни и получали еще большую силу после смерти. Переход подобных заклинаний в руки простых смертных означал, что каждый более или менее состоятельный человек, способный приобрести расписной гроб и заказать заупокойную службу, после смерти мог быть обожествлен при помощи магии и религии. Перейдя в другой мир, он получал возможность стать Осирисом, одним из главных богов, и, по сути, сравняться с фараоном.

Знать присвоила себе не только царские заупокойные тексты, но и царский заупокойный ритуал, который стал доступен каждому. Например, на стенах гробниц некоторых вельмож запечатлены определенные танцы, бывшие прежде составной частью царской погребальной церемонии^[85]. Для древних египтян вечная жизнь была важнейшей ценностью. В более ранние периоды загробная жизнь царя и его подданных имела качественные различия. Теперь же и царь, и его паства после смерти получали одинаковые блага. Сохранялись количественные различия, заключавшиеся в изысканности царского погребения или в непрерывном чтении молитв и магических заклинаний, которые мог позволить себе только фараон. Но с того времени для обретения вечного блаженства правитель и простолюдин использовали одни и те же тексты, один ритуал и одинаковые магические заклинания.

Мы опять же не уверены в том, насколько широко распространилось это явление. Например, неясно, обожествлялся ли после смерти ремесленник или крестьянин, который вряд ли мог позволить себе богатую заупокойную службу и расписной саркофаг. Возможно, на практике, как и в прежние времена, низшие классы считались собственностью своих господ, которым они могли понадобиться и пригодиться в загробном мире. Однако есть данные, свидетельствующие в пользу того, что в этот необычный период в «демократизации культа» не было классовых различий и она распространилась вплоть до низшего слоя крестьян. Маловероятно, что крестьяне могли позволить себе обряды и магию, чтобы примкнуть к сонму богов, но теоретически такая возможность существовала и для них. Мы уже приводили цитату из Поучения Мерикаре, где говорится, что людей следует различать не по происхождению, а по способностям. Ее можно дополнить словами царя Аменемхета: «Я давал неимущему и вскармливал сироту. Я давал тому, у кого ничего не было, так, как если бы он был кем-то»^[86]. Хотелось бы остановиться подробнее на тексте, где бог-творец говорит, что, создавая людей, он наделил их равными возможностями и если это равенство нарушается, то только по вине человека.

«Я сделал четыре благих поступка на пороге вечности. Я создал четыре ветра, которые каждый человек может вдыхать, как и его сосед. Это было [первым] деянием. Я создал великий разлив, на который бедняк имеет такие же права, как и богач. Это было [вторым] деянием. Я создал людей подобными друг другу. Я не приказывал им творить зло, [но] их сердца исказили то, что я сказал. Это было [третьим] деянием. Я заставил их сердца забыть о Западе, чтобы приношения отдавали номовым богам. Это было [четвертым] деянием»^[87]. Это необыкновенное заявление о правах человека сохранилось в шести копиях, относящихся к тому времени, и, насколько нам известно, не было включено в корпус заупокойных текстов более позднего времени. Примечательно, что подобное утверждение о равных возможностях всех людей встречается только в период, максимально приближенный к демократии.

Следует признать, что Тексты пирамид, заупокойные формулы того времени, разочаровывают, если пытаться искать в них проявления общественного сознания. Они, помимо процитированного выше текста и несмотря на факт их использования значительной частью населения, остались той же мешаниной из ритуалов, гимнов, молитв и магических заклинаний, каковыми были и Тексты пирамид. Тексты саркофагов имеют определенное преимущество перед своей преемницей Книгой мертвых. Некоторые заклинания Текстов саркофагов можно рассматривать как отражение моральных принципов покойного, в то время как в Книгу мертвых добавлены пояснения, благодаря которым эти строки выглядят скорее как часть обряда, чем проявление личной причастности. Так, если в Текстах саркофагов сказано: «Мой грех отпущен, моя оплошность смыта», то в Книге мертвых есть пояснение, что это означает отрезание пуповины у младенца; фраза Текстов саркофагов «Ложь, что была во мне, изгнана» объясняется как омовение новорожденного, а никак не посмертный суд и оправдание; и то, что упоминается в Текстах саркофагов как «Следую я путем, который я узнал на Острове праведных», оказывается относящимся к паломничеству в Абидос, город бога мертвых^[88].

К сожалению, мы не можем быть уверены в том, что пояснения Книги мертвых, превратившие моральный кодекс в литургический текст, не были искажением текста, намеренно уводящим от этики. Насколько нам известно, первоначальные заклинания Текстов саркофагов могли быть вспомогательной записью ритуала, не сопровождавшейся пояснительными отступлениями. Поскольку большинство заклинаний Текстов саркофагов содержит множество магических и ритуальных элементов, мы не имеем права классифицировать их как исключительно этический кодекс, основываясь лишь на нескольких коротких заклинаниях.

К счастью, помимо Текстов саркофагов у нас есть источники, подтверждающие, что моральная чистота была главным требованием для обретения вечного блаженства и что материальные ценности были не так важны, как характер человека. В то время появилась идея божественного суда, предшествовавшего входу в рай. Позднее судьей мертвых выступал бог Осирис, который восседал перед весами, где на одной чаше лежало сердце покойного – вместилище его сознания и воли, а на другой – символ маат. Сейчас же божественный суд проходил под председательством солнечного бога Ра, а процедура взвешивания называлась «измерение характера». Сохранилось упоминание «тех весов Ра, в которых он взвешивал маат». Считалось, что к моменту смерти у человека накапливается определенное количество злых и добрых дел, во время «измерения характера» подсчитывали злодеяния. Если добрые дела их перевешивали, то грехи прощались и покойному разрешалось присоседиться к богам. «Он достигнет совета богов, места, где находятся боги, его ка пребудет с ним, и приношения ему будут лежать перед ним, и он станет правогласным после подсчета добра. Даже если он назовет свои грехи, они будут прощены благодаря тому, что он скажет». «Твои грехи будут очищены, и твоя вина будет смыта взвешиванием на весах в день измерения характера, и [тогда] позволят, чтобы ты присоединился к тем, кто в барке [солнечного бога]»^[89]. Начиная с того времени умерших стали называть «право-гласными» или «торжествующими», подтверждая этим, что на суде мертвых их оправдали и признали праведными.

Таким образом, маат, «истина, правосудие, справедливость, честность, порядок», приобрела огромное значение, поскольку лишь благодаря ей можно было достигнуть вечного блаженства. Отец советовал Мерикаре: «Твори истину, и ты будешь долго жить на земле». Почему? Потому что далее в тексте связываются правосудие на земле и посмертный суд: «Судьи судят мудрого, знай, немилостивы они в тот час, когда они выполняют свои обязанности…

Не надейся на долгие годы. Смотрят они на жизнь как на один час. Остаются дела после смерти [человека], кладут их в кучу рядом с ним. Вечность – это пребывание там… Кто достиг этого, не делая греха, будет подобен богу свободно шагающему, как владыка вечности». Если в прежние времена люди старались обрести бессмертие посредством строительства огромных гробниц и щедрых приношений, то теперь основной акцент переместился от материальных ценностей на ценности духовные. В Поучении Мерикаре этот нематериальный подход выражен тремя фразами: «Не будь злым, будь доброжелательным. Укрепляй памятники твои любовью к тебе», а не камнем. «Не причиняй страданий… Да будут любить тебя люди, будут помнить за твою добродетель». В самой удивительной фразе говорится, что боги предпочитают праведность, чем богатые приношения: «Принимается добродетель праведника больше, чем бык грешника».

Время потрясений и новое ощущение того, что каждому придется отвечать за содеянное перед богами, обусловили появление благочестия, которого не было в эпоху Древнего царства. По большей части это было ритуальное благочестие, и в наставлениях, адресованных Мерикаре, говорилось, что жреческая служба, посещение бога в храме и увеличение приношений – это «благо для души его». Ему также советовали просто «чтить бога», а фраза о том, что добродетель важнее приношений, имеет огромное значение. Ипусер также припомнил множество мелочей, которые необходимо делать в храме или во время праздника, но сразу же дополнил их описанием благого правителя, который, будучи добрым пастырем, должен любовно следить за своим стадом: «Он пастырь для всякого. Нет зла в его сердце. Если уменьшится его стадо, то он проводит день, чтобы собрать его». В отличие от представлений о могущественном владельце стада, находящемся где-то далеко, в концепции доброго пастыря акцент сместился от владения как права к ответственности как обязанности. Само имущество обладало определенными правами, и его владелец обязан сделать все возможное для защиты и вскармливания своего стада.

Идея социального равенства и новой обязанности творить маат для других, а не просто для богов наиболее четко проявилась в «Сказке о красноречивом поселянине»^[90]. Во времена гераклеопольских царей человек, у которого были связи при дворе, ограбил простого крестьянина. Тот пошел к главному управителю дворцовых угодий, чтобы пожаловаться на этого человека. Поскольку поселянин оказался настойчивым и красноречивым, начальник дворца не отвечал на его просьбу, но заставил повторить ее девять раз. Все, что было нужно крестьянину, – это возвращение украденного, он требовал, чтобы тот, кто должен был творить маат, признал его право на нее. В длинном тексте разворачивается идея о том, что вершение правосудия, маат, – это не простая дань традиции прошлого или залатывание прорех в старом порядке, а поиск новых ценностей.

В жалобах крестьянина есть один лейтмотив. Когда он понимает, что не получит ответа на свое требование правосудия, он начинает осыпать начальника горькими обвинениями. Сначала он говорит судье, которого назначили для того, чтобы творить маат и бороться с ее противоположностью, «ложью», что тот видит свою награду в человеческом горе. «Когда ты спускаешься к озеру справедливости и плывешь по нему под парусами, то не сорвется полотнище твоего паруса, не замедлится ход твоего судна… Пугливые рыбы [сами] приплывают к тебе, ты ловишь [только] жирных птиц. Ибо ты отец для сироты, супруг для вдовы, брат для разведенной, защитник для того, кто не имеет матери… Наставник, чуждый алчности, Великий, чуждый низости, искореняющий ложь, вызывающий к бытию истину, приходящий на голос вопиющего! Я говорю, дабы ты услышал»^[91]. И вновь поселянин утверждает, что совершение маат должно быть беспристрастным, тщательным и точным, как мера зерна или весы Тота, бога счета: «Справедливый поступок – дыхание для носа. Подвергай наказанию того, кто заслуживает наказания, и никто не сравнится с тобой в честности. Разве ручные часы ошибаются? Разве стоячие весы фальшивят? Разве Тот попустительствует? [Если да], тогда можешь творить беззаконие! Уподобься этой троице: если троица попустительствует, попустительствуй и ты!» «Плут наносит ущерб истине. Когда наполняют правильно, истина не преуменьшается, [но и] не преувеличивается».

Однако, продолжая убеждать начальника, поселянин не останавливается на идее слепого правосудия с мечом и весами в руках. Настоящее правосудие не ограничивается исправлением или наказанием «лжи» или безличным выравниванием весов, оно заключается в беспрестанном поиске истины. Творящий правосудие должен сам искать дела, которые требуют его внимания, а не ждать, пока к нему придет истец. Маат подразумевает и золотое правило – с другими необходимо поступать так, как хотелось бы, чтобы поступали с тобой. «Делай [добро] тому, кто делает [добро], для того чтобы он [снова] делал [его]. Это означает: благодарить человека за то, что он делает; это означает: отвести удар прежде, чем он будет нанесен; это означает: отдать приказ тому, кто должен выполнять распоряжения… Если ты закрываешь свое лицо от насильника, то кто же тогда положит конец подлости!»

В этот период социального равенства пророк Ипусер мог безнаказанно обвинять фараона, а скоромный поселянин имел смелость осыпать горькими насмешками начальника угодий, который был безразличен к вершению праведного суда. Он сравнивал чиновника с бесчестным торговцем, единственным интересом которого были его собственные доходы: «Ведь ты подобен презренному прачечнику с алчным сердцем, причиняющему ущерб своему другу, покидающему своего близкого ради своего заказчика… Ведь ты [подобен] перевозчику, который переправляет [только] того, кто имеет плату за перевоз, человеку честному, у которого честность хромает… Ведь ты – мясник, для которого удовольствие – закалывать и которому при этом не поставят в вину мучения закалываемых [животных]». Власть, которая не стремится к добру, не является властью: «Ведь ты подобен городу без правителя, сборищу людей без руководителя, кораблю без капитана, шайке без вожака… Ты поставлен, [чтобы быть] плотиной для обездоленного. Берегись, чтобы он не утонул: ведь ты для него озеро, затягивающее [в омут]!»

Поселянин утверждает, что с помощью лжи можно достичь кратковременного богатства, в то время как маат сопряжена с вечностью, и эта идея всегда находила отклик в сердце египтян: «Если кривда отправляется в путь, то она блуждает: она не переправляется на пароме, нет [ей] удачи в пути. Тот, кто разбогател благодаря ей, – нет у того детей, нет у того наследников на земле… Ведь правда пребывает до века, она нисходит вместе с тем, кто поступает в соответствии с ней, в преисподнюю, когда совершается его погребение. [И] когда он предан земле, его имя не изглаживается на земле: его вспоминают за добрые дела. Таково предписание Слова божия». В текстах этого времени маат не связана с традиционными представлениями о неколебимом порядке, она не рассматривается и как обязанность царя, дающего маат богам в знак стабильности и неизменности установленного миропорядка. Здесь маат воспринимается как сила социальной справедливости, гуманного отношения к человеку. Судья уподоблялся перевозчику, который бесплатно перевозит бедную вдову. Царя сравнивали с пастырем, который не жалел себя ради своего стада. В этот близкий к демократии век основное внимание уделялось правам не фараона, а его подданных.

В этом ключе отметим, что красноречивый селянин не только получил обратно украденное имущество и увидел наказание грабителя, но и обрел покровительство того самого главного начальника угодий, кого он обвинял. Суть этой сказки заключается в том, что даже нижайший из людей может отстоять свои права. Знаменательно, что она пользовалась популярностью на протяжении эпохи Среднего царства, но впоследствии, с изменением представлений о социальной справедливости, была забыта.

Необходимо сделать еще одно замечание касательно того времени – на этот раз связанное с концепцией речи или молчания. В Поучении Птаххотепа сказано о большом значении красноречия и о том, что его можно найти в жерновах служанок. В истории о красноречивом поселянине эта мысль получила развитие: выяснилось, что речи нижайшего из египтян могут возыметь действие. Его красноречие так понравилось властям предержащим, что, к удовольствию двора, его заставляли говорить снова и снова, а когда оно иссякло, выполнили его просьбу. Мерикаре также советовали: «Будь искусным в речах твоих, и сила твоя будет [велика]. Меч – это язык, слово сильнее, чем оружие. Не обходят [мудрого]… Не случается ложь в его время, так как «приходит к нему истина очищенная», как сказано в речениях предков». Хотелось бы подчеркнуть, что возможность выступать от своего имени обрела в рассматриваемый период большую ценность. Как мы увидим в главе 11, в то время, когда египетский дух окончательно прекратил свое существование, воцарилось «молчание» – людям было запрещено отстаивать собственные интересы. Во время Первого переходного периода не существовало запрета на выражение личного недовольства.

Таким был век древнеегипетской демократии. Важно пояснить, что термин «демократия» имеет несколько значений, а сегодня он обладает ярко выраженной эмоциональной окраской. Здесь мы используем термин «демократия» не для определения формы правления, при которой высшая власть принадлежит (в действительности или декларативно) народу. Мы применяем его во втором, более распространенном значении – для обозначения социального равенства, веры в то, что независимо от политических или экономических границ все люди имеют (или должны иметь) одинаковые права и возможности. Из приведенных выше текстов становится ясно, что в Египте в то время была распространена вера во всеобщую социальную справедливость и даже беднейший имел право на божественные блага, поскольку бог-творец «создал человека по образу и подобию своему». В то же время социальное равенство не означало политической демократии, власти множества. Бог-творец дал всем людям равный доступ к воздуху и воде, а также к «правильной» власти божественного правителя или его представителей. Маат, все еще принадлежавшая богам, являлась одним из божественных атрибутов царской власти, и ей поклонялись, как богине. Но достоянием того времени было то, что маат достигла низов египетского общества и они получили возможность требовать от власти соблюдения своих демократических прав.

Духовная сила египетской культуры того времени проявилась в том, что государство смогло пережить первую тяжелую болезнь и вышло из нее истощенным, отрезвленным, но смотрящим вперед. Радостный и кипящий жизнью мир, основанный на материальных и социальных достижениях Древнего царства, мир, который казался незыблемым, как пирамиды, внезапно рухнул, оставив на своих руинах смятение. Египтянам пришлось переосмыслить свою систему ценностей, и их значительным достижением стало то, что они создали нечто определенное и оптимистическое – представление о праве каждого человека на высшее благо. Они сохранили сильное чувство избранности и предвкушение счастья в бессмертии, не отказались от материализма и прагматизма, сберегли основу государственной идеологии, согласно которой власть принадлежит божественному правителю, но добавили к ним концепцию социального равенства и общечеловеческой справедливости. Если учесть, что они жили за тысячу лет до появления схожих идей у евреев и греков, то нужно отдать им должное за появление возвышенных идеалов.

Было бы приятно сказать, что египтяне, открыв ценность каждого человека, стали широко применять это открытие и культивировать его на уровне государства. Но, к сожалению, утверждать это мы не можем. Как будет показано в следующих главах, данное представление, появившееся во времена всеобщих бедствий, не смогло пережить период процветания и возрождения материализма. Впоследствии из-за угроз, возникших в начале Второго переходного периода, и агрессивного национализма эпохи Нового царства механически безупречная работа единого государства приобрела большее значение, чем права и возможности индивидов, идея равенства и представление о социальном равенстве были забыты. Такова история людей, которые однажды узрели издалека Землю обетованную, но так и остались блуждать по пустыне.

Глава 6
Добрый пастырь: XI–XII династии (около 2050–1800 до н. э.)

Египет был объединен силой оружия. Противостояние северных царей из Гераклеополя в Файюме и сильной семьи из верхнеегипетских Фив продолжалось на протяжении примерно столетия. Первоначально преимущество находилось на стороне Гераклеополя, которого поддерживали семьи из Асьюта в Среднем Египте и Иераконполя и Эдфу, располагавшихся к югу от Фив. С самого начала войны, то есть около 1230 г. до н. э., Фивы, неизвестный и малозначительный город, не обладали самостоятельностью и какой-либо силой. Но к 2050 г. до н. э. они одержали верх над вражеской коалицией, положив конец могуществу Гераклеополя, и стали претендовать на власть во всем Египте. Нам неизвестно, как именно была одержана эта победа. С точки зрения производства и трудовых ресурсов Фивы значительно уступали Файюму, особенно если учесть, что его поддерживали Нижний и Средний Египет. Сегодня область Асьюта и Южная Дельта находятся на самых плодородных землях Египта, концентрация населения там выше, чем в Верхнем Египте. Возможно, в древности ситуация была такой же. Кроме того, теоретически Гераклеополь стал бы лучшей столицей, чем Фивы. Он мог похвастаться более удачным расположением – на границе между Нижним и Верхним Египтом, и это местоположение также благоприятствовало ведению торговли с Азией и Средиземноморьем. Фивы же были маленьким провинциальным городком, лежавшим на расстоянии многих дней плавания из Дельты и не имевшим никаких примечательных торговых преимуществ. Путь, шедший от Красного моря по Вади-Хаммамату, едва ли можно было сравнить с оживленными торговыми маршрутами, проходившими через Файюмский оазис. В Гераклеополе, как можно судить хотя бы по литературной традиции, была достаточно сильно развита и культура. Уже одни Поучение Мерикаре и «Сказка о красноречивом поселянине» дают представление о культурной целостности и развитости литературы. Конечно же это чисто субъективный взгляд, но культура Фиванского региона в то время не сумела достичь столь высокого уровня развития. В действительности тогда и Фивы, и Амон – бог, который вскоре станет основным в этом городе и затем возглавит вселенский пантеон, – были практически неизвестны. Поэтому есть все основания считать Гераклеополь основным столичным городом, который вполне мог унаследовать былую власть Мемфиса и продолжить столь дорогую египетскому сердцу традицию, в то время как фиванцы были деревенскими выскочками, которые, претендуя на главенство в Египте, едва ли могли что-то предложить.

Тем не менее именно Фивы отвоевали Обе Земли и объединили их под своим началом. Ввиду недостатка источников мы можем лишь предположить, что данное явление было обусловлено тремя причинами. Во-первых, это было время индивидуализма и независимой власти, и на культурном севере дух сепаратизма мог быть сильнее, чем на провинциальном юге. Кроме того, союзники Гераклеополя могли соперничать между собой и быть ненадежными. Юг же был относительно беден, и ему было выгодно завоевание севера, а силы фиванскому воинству придавали деревенские жадность и заносчивость. В-третьих, в тот феодальный период местные правители не только обладали существенной автономией, но и присваивали себе царские титулы, эпитеты и привилегии. Вряд ли они хотели стать свидетелями восстановления государственной модели Древнего царства, возрождения традиций централизованной власти и абсолютной преданности фараону. Но им могло быть нужно главенство самого сильного и целеустремленного феодального царька, происходившего из их числа, которому они, хотя и неохотно, осторожно и с опаской, подчинялись бы. Они могли бы сами его выбрать, и тогда фиванский правитель стал бы первым среди равных, а такое государство было бы своего рода оборонительным союзом во главе с самым активным из его членов. Подобный анализ, являющийся не чем иным, как попыткой применить современные понятия к событиям древности, безусловно нелеп. Цари эпохи Среднего царства считались богами, сыновьями Ра, и были полновластными правителями в полном смысле, который вкладывался в это словосочетание в соответствии с традиционной идеологией. Однако если наши предположения об индивидуальном волюнтаризме и социальном равенстве верны, то станет очевидно, что это развитие догмы божественного абсолютизма фараона в эпоху раннего Среднего царства являлось лишь верхушкой айсберга, под которой скрывалась высокая степень сепаратизма. Пока существовал оборонительный союз, провинциальные царьки всячески поддерживали его. Но на практике сепаратистские тенденции в течение одного или двух поколений XII династии продолжали быть сильными, а затем власть фараона упрочилась за счет центростремительных тенденций.

Мы не ставим своей целью подробное описание борьбы Гераклеополя и Фив^[92]. Победу в этом противостоянии одержал маленький провинциальный городок, и, судя по тому, что первый царь Небхетепра Ментухотеп правил почти 40 лет в мире и порядке, она была быстрой и окончательной. При его двух преемниках возобновились массовые волнения, не затухавшие и во время правления Аменемхета I, первого царя XII династии. Однако представитель XI династии Небхетепра Ментухотеп взошел на престол, когда Египет был еще разделен. В течение девяти или десяти лет он завоевал и вновь объединил земли, и последующие сорок лет его правления были посвящены мирным делам. Либо он был блестящим организатором и правителем, либо египетские земли просто устали от междоусобных тяжб. На какое-то время воцарился мир.

Благодаря наступившему спокойствию была сделана попытка «вернуть» Египет во времена Древнего царства. В Западных Фивах, в Дейр-эль-Бахри, этот царь возвел огромный заупокойный храм, вписанный в горный пейзаж и построенный по совершенно иным канонам, чем древние мемфисские храмы. Были возобновлены торговля и разработка рудников. Из Коптоса, стоявшего на Ниле, до Кусейра на Красном море по Вади-Хаммамату был отправлен отряд, состоявший из 3 тысяч человек; каждый из них был снабжен посохом и бурдюком с водой, на каждого было выделено два кувшина воды и двадцать хлебов, необходимые во время четырех- или пятидневного пути по гористой пустыне. Для того чтобы облегчить этот стокилометровый путь для последующих путешественников, члены экспедиции восстановили или вырыли десятки колодцев в пустыне; вероятно, именно эти источники до сих пор встречаются в Вади-Хаммамате. В красноморском городе было построено мореходное судно, которое отправилось в путешествие в сказочную страну Пунт, где на африканском или аравийском побережье Красного моря произрастала мирра. После отплытия этого корабля, ставшего, вероятно, первым признаком восстановления царской монополии на торговлю с иноземными странами, экспедиция вернулась в долину Нила, открыв по дороге горные каменоломни по добыче твердого строительного камня^[93].

Другая экспедиция, целью которой стал поиск твердого камня, бывшего гордостью египтян эпохи строительства пирамид, была направлена в Южную Нубию. Пустынные бедуины пытались воспрепятствовать добыче, и для защиты прав фараона туда был послан военный отряд^[94].

На Синае сохранилась надпись фиванского чиновника, открывшего старые шахты и возобновившего поставки меди, бирюзы, лазурита и руд со странными и неясными названиями. Эта добыча была и военной операцией: «Я отогнал азиатов в их страны». И здесь мы вновь сталкиваемся с прежней лестью царю: «Это из страха перед ним они трепетали передо мной, его воздействие вызвало ужас ко мне… это из любви к нему Обе Земли почитают его»^[95]. Мир на Синае вскоре был восстановлен.

Главным источником, повествующим о мирной жизни и безопасности передвижений в Египте при царях XI династии, стали частные письма, найденные в Фивах^[96]. Капризный старик по имени Хеканахт жил в этом городе, но владел поместьями в районе Мемфиса и в Дельте. Каждый год он проводил много времени в северных владениях, посылая своей семье в Фивах властные письма, в которых он рассказывал о своих делах и передавал последние сплетни. Возможность обладания поместьями одновременно на севере и на юге, а также то, что мелкий землевладелец мог свободно путешествовать между ними, сильно отличают жизнь в Египте эпохи Среднего царства от того хаоса, который описывали «пророки» прошлого века, и свидетельствуют об успехе фиванского завоевания и восстановлении порядка.

Благодаря письмам Хеканахта мы обладаем четким представлением о семейной жизни и заботах мелкого землевладельца. Ничто и никто – ни малейшие тонкости аренды земли, ни размер урожая, ни кухонные слухи, ни склоки между родственниками – не ускользали от острого глаза Хеканахта. Эти письма позволяют нам делать выводы о том, как жили египтяне 2 тысячи лет назад, и они могут быть проиллюстрированы известными нам сведениями о жизни современных египетских крестьян.

Своего старшего сына, оставленного главным в Фивах, Хеканахт держал в ежовых рукавицах. «Когда придет половодье на наши земли, только ты отвечаешь за их возделывание. Бери с собой всех моих людей! Я назначаю тебя ответственным. Не медли с обработкой земли и будь внимателен. Сторожи зерно – сторожи все, что мне принадлежит, ибо я назначил тебя ответственным за это». Он не давал сыну никакой свободы действий и все время боялся, что молодой человек будет слишком расточительным по отношению к имуществу отца. «Выдавай довольствие моим людям только тогда, когда они работают. Помни это! Бери все от моей земли; используй все возможности, хоть ройте мою землю носами. Ибо, если ты хорошо трудишься, за тебя воздадут хвалу богу. Ты счастливый, поскольку у тебя есть моя поддержка. Если найдется кто-нибудь, кто может платить довольствие, пусть приедет ко мне и живет так, как живу я (на севере), – ни один не приблизится ко мне!..

Так почему же они начинают поедать здесь мужчин и женщин? Никто и нигде не дает такого довольствия, как я». Можно предположить, что прижимистый старик преувеличивает свои затруднения на севере, чтобы заставить работников довольствоваться маленькой платой за их труд.

Хеканахт контролировал каждый аспект своего хозяйства, давая сварливые советы о том, как торговаться или платить. «Немедленно пошли Хети, сына Нахта, и Сенебнута возделывать два поля в Перхаа. Они заплатят за их аренду из дохода от продажи ткани, которая соткана здесь. «Превосходно», – скажешь ты о ткани. Пусть они ее возьмут, и, когда ее продадут в Небесит, пусть они арендуют землю вместе со всем, что на ней. Найди такую землю, не хватай угодья кого попало… И, учитывая то, что Хети, сын Нахта, будет возделывать эту землю, я не платил ему [большого] довольствия. Довольствие составит пять сосудов ячменя в месяц… Смотри, если ты ослушаешься, то я вычту разницу из тебя. И то, что я сказал тебе: «Давай ему по пять сосудов ячменя в месяц», – [означает], что ты будешь давать ему только четыре сосуда ячменя в месяц. Помни об этом!»

Хеканахт, постоянно наседавший на старшего сына, ничего не жалел для младшего, которого звали Снофру, и наложницы Иутенхаб. «Вот же, если у Снофру закончится довольствие, обязательно напиши об этом. Мне сказали, что он недоволен. Прояви особую заботу о нем и давай ему довольствие. И поприветствуй его [от меня] тысячу раз, миллион раз. Заботься о нем и с началом пахоты немедленно пошли его прямо ко мне». Когда же изнеженное дитя отказалось ехать к отцу, Хеканахт написал: «Если Снофру хочет присматривать за быками, то пусть приглядывает, ибо он не хочет бегать с тобой вверх и вниз во время пахоты и не хочет приехать ко мне. Смотри, что бы он ни пожелал, дай ему это».

Когда третий сын старика Сахатхор и служанка стали досаждать любовнице Хеканахта, тот пришел в ярость: «Немедленно выгони из дома служанку Сенен и будь внимателен каждый день, когда Сахатхор приходит к тебе. Смотри же, чтобы Сенен не провела и дня в доме, иначе если она причинит вред моей наложнице, то вся вина падет на тебя. Зачем я кормлю вас и что сделала вам моя наложница, о мои пять сыновей!.. Берегитесь, если причините ей вред! Вы не будете больше со мной. Если ты будешь спокоен, то это будет очень хорошо».

В Египте было множество мелких землевладельцев, которые, тоскуя по дому, приходили к писцам и диктовали череду напыщенных посланий о домашних делах. Благодаря случайности до нас дошла лишь эта небольшая пачка писем, которая позволяет нам приоткрыть дверь частного дома и взглянуть на жившую в нем семью.

Вскоре после окончания долгого правления Небхетепры Ментухотепа в стране вновь началась гражданская война, которая продолжалась около семи лет. Мы не знаем подробностей этих событий. С ее завершением появилась новая Фиванская династия – XII династия Аменемхетов и Сенусертов. Аменемхет I служил визирем при последних царях XI династии. Неизвестно, как он пришел к власти, но во время его правления приобрел популярность культ бога, который был ранее почти неизвестен или, во всяком случае, не имел политической силы в Египте, – Амона, в честь которого Аменемхет получил свое имя^[97].

Власть Амона распространялась на всю вселенную. Его имя означало «Сокрытый»; таким образом, он был незримой сущностью, богом, способным присутствовать повсеместно. Согласно древней теологической системе, Амон был одним из восьми богов, существовавших в хаосе до начала творения, незримым и бесформенным богом воздуха. В любом случае он был перемещен из одной теологической системы в другую, обретя безграничные возможности. Он вытеснил всех богов, которых ранее почитали в Фивах, и стал божественным покровителем всего государства. В этом качестве его культ слился с культом солнечного бога Ра, и он превратился в «Амона-Ра, Владыку богов». В эпоху Нового царства Амон был признан главным богом империи и приобрел универсальную природу. Ему был посвящено огромное святилище, Карнак, где с эпохи Среднего царства и вплоть до римского времени возводились храмовые постройки, занимавшие гектары. К концу эпохи Нового царства жречество Амона стало самой богатой политической силой в мире и власть верховного жреца этого бога соперничала с властью фараона. Но сейчас, в начале XII династии, этот бог был извлечен из первобытного хаоса и только начал свой ошеломительный путь^[98].

Перед царем стояла непростая задача – ему нужно было управлять слабым феодальным государством, где местные правители стремились всячески сохранить свою независимость. В частности, официальное летосчисление в провинции велось по годам правления не только фараона, но и местного князя, как если бы они были равны^[99]. XII династия вышла из гражданской войны, и при самом первом царе произошел дворцовый заговор. Аменемхет I сам рассказал своему сыну об этом вероломном нападении. В этой связи, поскольку из данного сообщения следует, что во время заговора царь был убит, сразу возникает ряд вопросов. Таким образом получается, «поучение» сыну и наследнику было составлено уже покойным фараоном, который советовал новому царю никогда никому не доверять полностью. Чем является этот документ – простым литературным произведением или же подделкой? Хотя второй вариант и кажется нам наиболее вероятным, мы, поставив себя на место древних египтян, не должны сбрасывать этот источник со счетов. Для них мертвый царь ничем не отличался от живого, самостоятельно поставившего личную печать на этот документ^[100]. Существуют источники, которые подтверждают факт заговора в конце правления Аменемхета, поэтому мы будем рассматривать этот текст как литературный памятник, основанный на исторических событиях.

Покойный царь говорит своему сыну: «Остерегайся черни, дабы не случилось с тобою непредвиденного. Не приближайся к ней в одиночестве, не доверяй даже брату своему, не знайся даже с другом своим… Сам оберегай жизнь свою даже в час сна, ибо нет преданного слуги в день несчастья. Я подавал бедному, я возвышал малого. Я был доступен неимущему, как и имущему. Но вот вкушавший хлеб мой поднял на меня руку. Тот, кому я протягивал длань свою, затеял смуту против меня… И вот случилось это после ужина, когда наступила ночь и пришел час отдохновения от забот. Улегся я на ложе свое утомленный, и сердце мое погрузилось в сон. И внезапно раздалось бряцание оружия, и назвали имя мое. Тогда стал я подобен змее, детищу земли, в пустыне. И мгновенно я пробудился и узрел, что сражаются в опочивальне моей, а я одинок. И понял я, что бьются меж собой воины мои. Если бы я схватил сразу оружие десницей своею, я обратил бы евнухов в бегство копьем. Но нет сил у пробудившегося в ночи, не боец – одинокий… Ибо не был я подготовлен к тому, что случилось, не предвидел я этого, не ведало сердце мое, что дрогнет стража моя»^[101].

В этом поучении покойный фараон признает не только то, что ему не удалось защитить самого себя, но и то, что ранее он никогда не сталкивался с подобными ситуациями. Как далеки эти слова от представлений Древнего царства, в которых царь был высшим существом, премудрым, всемогущим и абсолютно недосягаемым для простого смертного… Здесь же мы сталкиваемся с печальной жалобой уязвимого человека. Он подчеркивает свое одиночество, тяжесть бремени царства и необходимость всегда оставаться начеку. Это неустанное бдение прослеживается и в чертах лиц портретных статуй царей того времени. Благодаря глубоким складкам у рта и впадинам под глазами эти портреты считаются потрясающими примерами «реализма», отличавшегося от безмятежного величия скульптуры фараонов IV династии. И все же мы имеем дело скорее с портретами времени, чем конкретных людей. Иными словами, для периода правления IV династии были характерны представления о безмятежной божественности фараона, проявившиеся в царских изображениях того времени; в эпоху Среднего царства царя обычно представляли бдительным пастырем или одиноким существом, беспрестанно думающим о своем народе, и эта ответственность отражена в портретах правивших тогда царей. В культуре, которая недавно отстояла права каждого человека и индивидуальный волюнтаризм, царю приходилось показывать свою озабоченность и все время быть наготове. Таким образом, определенный реализм этих изображений стал олицетворением идеализированного правителя^[102].

Египетские царские имена всегда содержательны, и мы уже увидели, как два имени – Амон и Аменемхет – одновременно вышли на политическую арену. Одно из имен Аменемхета I, Повторяющий рождения или Возрождение, означает, что он осознавал: началась новая эра, время возвращения Египту его былой славы. В именах царей XII династии часто встречаются слова маат, «истина», «справедливость», или маа, «правдивый», «справедливый». Аменемхет II взял имена Тот, кто получает радость от правосудия, и Правый голосом. Сенусерт II был Тем, кто позволяет воссиять истине, Аменемхет III – Истиной, принадлежащей Ра, а Аменемхет IV был Правым голосом Ра. Мы вновь отмечаем нечто, присущее тому времени. На протяжении Первого переходного периода сформировались основы концепции социальной справедливости для всего народа и от правителя требовалось творить маат. В ответ цари принимали тронные имена, которые выражали их желание и обязанность творить маат для людей и богов. Это другая версия концепции доброго пастыря.

XII династия подарила Египту хороших правителей. Они продолжали преследовать свои интересы в Фивах, но перенесли столицу в Файюм, в место под названием Лишт, которое располагалось неподалеку от границы, разделявшей Две Земли. В этом плодородном крае они начали масштабные работы по ирригации, которые способствовали процветанию всей страны. Эти цари построили в Файюме дамбы, создав перехватывающий водоем для быстрых вод нильских разливов, и таким образом увеличили площадь возделываемых земель. По приблизительным подсчетам, в Файюме или близ него появилось около 11 тысяч гектаров новых сельскохозяйственных земель. Египет – преимущественно земледельческая страна, и подобное увеличение площади возделываемой земли было благом для всего народа.

Для сохранения и рационального использования нильских вод требовалось знание времени и объема предстоящего разлива, и цари XII династии использовали разные средства для целесообразного расхода воды. На самом юге Египта, у второго порога Нила, чиновники ежегодно отмечали высоту реки на скалистых берегах. Сообщение о необыкновенно высоком или низком, раннем или позднем разливе можно было загодя направить в Египет, и власти успевали принять соответствующие меры. Эти фараоны были бдительными и заботливыми царями^[103].

Основным металлом в Египте наконец стала бронза – сплав меди и олова, и правители Египта эпохи Среднего царства вели активные разработки на Синае, где сохранилось большое количество источников, позволяющих нам делать выводы об этом аспекте их деятельности. Мы полагаем, что торговля с сопредельными странами оставалась царской монополией и фараоны Среднего царства поддерживали активные контакты с соседями. В Азии фараоны установили политическое господство, направив туда войска и удерживая завоеванные территории, где находились египетские представители. Нам известно лишь об одном военном походе в Палестину, организованном при царях XII династии, но его направили скорее для охраны основного торгового пути, чем для завоевания и присоединения этих земель^[104]. Данный период истории Египта представляется нам временем торгового и культурного империализма. Он предшествовал правлению в Месопотамии Хаммурапи, и культурное превосходство Египта в районе Восточного Средиземноморья было еще достаточно сильным. Историк, знакомый с филологией, должен признаться, что это был период классической египетской литературы, и, говоря о культурном превосходстве, он может находиться под влиянием искусства того времени. Однако, судя по памятникам материальной культуры, физическое и интеллектуальное главенство Египта над сопредельными азиатскими странами весьма вероятно. Фараон, члены его семьи или придворные часто направляли дары сирийским князькам, что было достаточно для завоевания дружбы маленьких городов-государств Азии^[105].

Перечислив египетские предметы, найденные в Палестине и Сирии, и предположив, что они были дарами фараонов или свидетельствами присутствия в этих землях египетских представителей, мы перейдем к рассказу об основном египетском источнике об отношениях с Азией, которым остается литературный памятник – история о Синухете. Этот человек был придворным, который во время смерти Аменемхета I принадлежал к партии заговорщиков. Возможно, он не входил в число убийц, напавших на царя ночью, иначе он никогда не заслужил бы прощения; но он не был сторонником партии наследного принца и соправителя Сенусерта I. Известия о кончине старого царя настолько встревожили Синухета, что он тайно бежал из Египта и направился в Азию, где нашел убежище в недоступном для нового фараона месте – где-то в горных районах Сирии и Палестины, в крае смоковниц, винограда, оливковых деревьев, ячменя, эммера, богатом скотом и расположенном неподалеку от пустыни, где можно было охотиться. В этих краях были и другие египтяне, возможно такие же изгнанники, как и Синухет. Будучи недосягаемым для гнева фараона, он развлекал египетских придворных, которые странствовали из столицы и обратно. Таким образом, эта земля могла быть расположена вблизи основного пути, проходившего между Ливаном и Антиливаном. Азиатский вождь оказал Синухету гостеприимство и назначил его командующим местной армией. «Когда бедуины бывали вынуждены давать отпор властителям чужеземных стран, я помогал советом их выступлениям»^[106]. Эти слова могут как означать то, что Синухет помогал отражать нападения властителей чужеземных стран, так и относиться к новой опасной силе на Ближнем Востоке – неустанному полчищу людей смешанной расы, впоследствии известному как гиксосы. Название этого племени происходит от египетского словосочетания хекау сут, «властители чужеземных стран», и упоминание их набегов в нашем рассказе подразумевает, что они разбойничали в Сирии и Палестине еще в те времена.

Синухет обжился в этих краях, постарел, стал богатым и знаменитым. Но он не был счастлив в изгнании. Весь рассказ пронизан ностальгией; для египтян существовала только одна земля, бывшая для них центром и вершиной вселенной, только там они чувствовали себя дома. Когда Синухет постарел, его начали беспокоить мысли о том, что у него не будет подобающего погребения. Как тот, кто умер и похоронен на чужбине, обретет бессмертное существование? Наконец он получил прощение царя и приглашение вернуться к египетскому двору. Его величество сказал, что против Синухета, убежавшего по какой-то причуде, не будет выдвинуто никаких обвинений, и напомнил о необходимости подобающего погребения по египетскому обряду. «Ведь ты уже начал дряхлеть, утратил мужскую силу, вспоминаешь о дне погребения, о переходе к состоянию блаженства. Тебе назначат ночь, посвященную маслу сефет и пеленам из рук Таит. Тебе устроят похоронную процессию в день погребения: футляр для мумии – из лазурита; над тобою, находящимся в саркофаге, поставленном на полозья, – небо, и быки влекут тебя, и музыканты впереди тебя. Исполнят пляску Муу перед дверью твоей гробницы. Огласят для тебя список даров, совершат заклание против твоей стены; колонны твои будут возведены из белого камня среди [гробниц] царских детей. Не умрешь ты на чужбине, не похоронят тебя азиаты, не завернут тебя в баранью шкуру, не насыплют для тебя могильного холма. Слишком поздно [для тебя] скитаться [?]. Позаботься о своем трупе и возвращайся».

Прошло поколение, и угроза трону миновала. Сенусерт I был достаточно сильным и уверенным в своей власти. Политические беженцы, чьей виной было скорее неблагоразумие, чем измена, получили возможность вернуться ко двору. Синухет оставил свое имущество детям и вернулся, распростершись ниц перед фараоном. Он снова стал египтянином. «Годы были сброшены с моих плеч: я был побрит, мои волосы были подстрижены. Бремя было отдано пустыне, одежды – тем, кто кочует среди песков. Я был облачен в тонкое полотно, умащен первосортным маслом, положен спать в постель; я предоставил песок тем, кто обитает среди песков, деревянное масло тому, кто натирается им». Нет, никакая земля не сравнится с Египтом. В восхищении и неге Синухет воздал хвалу его величеству. «Нет простого человека, для которого было бы сделано что-либо подобное! И я был в милости у царя, пока не пришел день смерти»^[107].

Несмотря на то что в эпоху Среднего царства египтяне не предпринимали попыток завоевания Азии за пределами Синайского полуострова, в Нубии и Нижнем Судане их политика была совсем иной. Там они были вели себя весьма агрессивно. Давление из Ливии, малоразвитость юга и возрождение нубийской культуры стали причиной волнений за первым порогом. Как и сегодня, египтяне стремились к объединению долины Нила и направляли войска для завоевания земель между вторым и первым порогами. В Нубии была построена цепь крепостей, граница вдоль Второго порога, которая сдерживала натиск нехсиу, как египтяне называли хамитов и негров, живших к югу от их страны, была укреплена.

Сохранились две пограничные стелы, установленные Сенусертом III у второго порога и запрещающие нехсиу передвигаться на север, за исключением торговых или деловых поездок. «Южная граница установлена в 8-й год… с целью запретить пересекать ее какому-либо нехси по суше, по воде и в лодке, а также многим нехсиу, исключая нехси, собравшегося торговать в Икене или [идущего туда] в качестве посланца: тогда с ними будут [поступать] хорошо; не позволяется, однако, судну нехсиу пересекать Хех, плывя вниз по течению»^[108].

Во второй стеле азиаты описываются с тем же высокомерным презрением, что и в «Поучениях Мерикару». Общаясь с соседями, египтяне все больше убеждались в собственном превосходстве над ними. «16-й год царствования, 3-й месяц Всходов. Сделал его величество южную границу вплоть до Хеха. Я сделал мою границу, [когда] плыл я на юг [дальше, чем] мои отцы. Я увеличил то, что досталось мне… Ибо если молчать после нападения, [то] это укрепление сердца врага, усиление свирепствующего. Отступление – это слабость. Потесненный на границе – это настоящий трус [?], ибо слушает кушита, чтобы пасть от слова, а ответить ему – это заставить его отступить. Когда свирепствуют против него, он имеет обыкновение отступать, а когда отступают, то он впадает в ярость. Нет людей, которые почитают [?] это [отступление, так как] малодушные – это голь. Мое величество видело это [отступление кушитов?], и это не неправда»^[109].

Границу охраняли египетские воины, усиленные суданскими охотниками, маджаями. Сохранилось несколько донесений из крепости Хесефмаджаиу, «Удерживание земли маджаев», располагавшейся у второго порога. «Дозорные, [которые] пошли патрулировать конец пустыни… крепость Хесефмаджаиу. В год 3-й, месяц третий перет, последний день, пришли доложить мне, сказав: «Мы нашли следы 32 человек [и] трех ослов…»^[110] Это было в жарком июне, так же как и следующее: «Сообщите, будьте добры, относительно двух маджаев [и] трех маджаек [и] двух… спустившихся из горной местности в год 3-й, месяц третий перет, день 27-й. Они сказали: «Пришли мы к слуге фараона, да будет он жив, здрав, невредим». Был поставлен вопрос относительно условий [в] горной стране. Сказали они: «Мы не слышали ничего, [кроме того, что] эта горная страна умирает от голода». Так сказали они. Тогда приказал слуга покорный, чтобы они были отпущены в их горную страну в этот же день»^[111]. Появление суданских охотников и воинов в рядах египетской армии означало, насколько мы можем судить, зависимость египтян от иноземных войск. Правда, ливийские наемники и нехсиу использовались еще царями VI династии для походов в Азию^[112], но лишь суданские маджаи остались в египетской армии как ударные части и использовались для поддержания порядка внутри страны. Слово «маджаи» часто переводят именно как «полиция». Суданцы продолжали служить в египетской армии и во время Второго переходного периода, цари XVII династии использовали их для разведки в войне с гиксосами^[113]. В начале Нового царства египетские войска покоряли иноземные территории, в то время как маджаи поддерживали спокойствие внутри страны; но поскольку прецедент использования иноземцев уже существовал, регулярная армия Нового царства все больше и больше пополнялась за счет пленников и наемников. Такое соотношение египтян и иноземцев в войске может быть признаком либо того, что египтяне не желали нести бремя завоевательной политики государства, либо процветания страны, позволявшего нанимать чужаков для выполнения этой тяжелой и опасной работы.

Несмотря на то что охраняемая граница проходила вдоль второго порога, египетские интересы распространялись дальше на юг. Площадь земли, расположенной между вторым и третьим порогами и пригодной для возделывания и проживания, невелика, а тамошние места крайне негостеприимны. Южнее третьего порога долина Нила расширяется, открывая большие возможности для сельского хозяйства и скотоводства. Сам третий порог опасен для навигации из-за скрытых в быстром течении уступов. Таким образом многообещающие южные земли были фактически отрезаны от Египта. Тем не менее эти территории стоили того, чтобы их осваивать. К югу от опасного третьего порога находится современный город Керма, который отмечает северную границу южных плодородных земель. В эпоху Среднего царства Керма была обособленным торговым поселением и местом разгрузки кораблей и сухопутных караванов. Здесь была сооружена крепость «Стены Аменемхета правогласного» – оплот постоянной египетской колонии, которая представляла торговые и политические интересы Египта. К северу от третьего порога преобладала высокоразвитая культура, местная же была примитивной, на нее воздействовали ливийцы и культура хамитов из Сахары. К югу от третьего порога обитало население с большой долей негроидности. Таким образом, жившие там египтяне были вынуждены поддерживать контакты с малоизвестными им народами.

С Кермой было налажено и сухопутное сообщение. Путь до второго порога, если преодолевать его на осле, занимал шесть дней, и остаток пути в Египет осуществлялся по спокойному Нилу. Караван также мог свернуть к оазису Селима и затем уйти на север к проторенной дороге с колодцами, вырытыми на расстоянии дневного маршрута, – современному Дарб-эль-Арбаин, – и добраться до первого порога, затем до Абидоса и далее проследовать к северным оазисам. Путь на юг, до плодородных земель четвертого порога, если преодолевать его на осле, занимал всего лишь два дня.

Крепость Стены Аменемхета правогласного была большим укреплением из кирпича, способным отразить удары из пустыни и охранять торговую колонию. Она имела довольно большое значение и находилась в ведении высокопоставленных египетских чиновников, самым интересным из которых был Джефахапи из Асьюта в Среднем Египте (см. фото 12в). В Асьюте он построил себе большую гробницу общей протяженностью 45 метров, состоявшую из семи помещений; его усыпальница – одна из самых выдающихся частных гробниц эпохи Среднего царства. Она известна своими надписями, в которых Джефахапи раскрыл особенности жреческой и ритуальной службы своего заупокойного культа в Асьюте^[114]. Эти тексты живо описывают ночную процессию, в которой жрецы при свете факелов направляются в праздничную ночь к гробнице, чтобы воздать почести стоявшей там статуе чиновника. Несмотря на эти тщательные приготовления, стоившие большей части дохода с имений ее владельца, гробница осталась незавершенной, и Джефахапи не был в ней погребен.

Его похоронили в 1300 километрах к югу, в большом кургане в Керме, где при жизни он служил царским «начальником юга», то есть был торговым и политическим представителем у третьего порога, и обладал очень высоким статусом. Неиспользованная гробница в Асьюте с описанием заупокойного договора была предназначена для типично египетского погребения, которое продумывали во всех подробностях в течение столетий. Однако Джефахапи похоронили в кургане, окруженном мощной кирпичной стеной, диаметр которой составлял около 82 метров. Погребальный обряд был по-варварски прост и ужасен. То, что происходило во время похорон Джефахапи, описал профессор Райзнер, открывший эту гробницу: «Было устроено роскошное погребальное пиршество, для которого закололи более тысячи быков; их черепа были захоронены снаружи вдоль южной половины ограды. Затем тело князя положили в камеру со сводом, туда же сложили приношения и закрыли деревянную дверь. После этого на полу в коридоре разместили жертв, местных нубийцев, которых либо одурманили во время пира, либо задушили; их было от двухсот до трехсот человек – мужчин, женщин, детей. С этими нубийцами было несколько горшков и сковородок, у кого-то был меч, на многих были надеты собственные украшения. После этого коридор засыпали землей, сформировав низкий округлый холм. Сверху был уложен пол из сырцового кирпича и установлен огромный пирамидион из кварцита; я полагаю, что этот камень окружала сложенная из сырца молельня»^[115].

Египтяне, которые вошли в эпоху Среднего царства с осознанием важности социальной справедливости и всеобщего права, оставались убежденными в том, что лишь они сами могут считаться полноценными людьми, в то время как иностранцы сродни животным. Права человека существовали отдельно от колониальной политики. Единственной аналогией массового жертвоприношения пленников и слуг в Египте считается захоронение царевны I династии, но эта традиция не прослеживается в более поздние времена. Погребение Джефахапи в Керме отражало отношение египтян к иностранцам; возможно, это был местный обряд жертвенного убийства, который был выполнен с впечатляющим размахом. Даже если этот обряд был продиктован местными традициями, основанными на том, что вся личная прислуга считалась собственностью князя и тот мог взять ее с собой в загробный мир, один вид этого ритуала вряд ли порождал у египетских господ теплые чувства по отношению к местным суданцам. Расширение империи редко сопровождается гуманностью, которую захватчики пытаются культивировать у себя дома.

На других границах египтяне проявляли такую же бдительность. Напротив суэцкой границы была основана Стена повелителя, возведенная для отражения азиатов и сокрушения тех, кто кочует среди песков. На стеле начальника охотников в пустыне и начальника западных пустынь Каи, сын Бешета, где владельца изобразили с пятью борзыми собаками, сохранился текст: «Я – нападающий, первый [средь] войска в день трудностей, кого господин хвалит за дела его. Достиг я западного оазиса, проверил я все дороги его и привел пленника, которого нашел там. Отряд вернулся без потерь; то, что было доверено мне, вернулось с миром»^[116].

Для поиска необходимых меди и бирюзы в невыносимо жаркие месяцы лета была направлена экспедиция на Синай. Хорура, начальник экспедиции, соглашался с тем, что «это было совсем не подходящее время для похода к этим рудникам… когда земля была раскалена, в нагорье стояло лето, и горы обугливали [уже] покрытую волдырями [?] кожу». Однако он продолжал подбадривать своих рабочих, и «весь отряд вернулся в целости, не было ни одной потери… Не было (стенаний): «О, моя славная кожа!», [но] в глазах была радость [?]. Это было лучше, чем в обычное время»^[117].

Это было время деятельности, требовавшей от человека полной отдачи. Все были обеспокоены судьбой Египта, и каждый египтянин чувствовал обязанность внести свой вклад в процветание страны. Сильное чувство единства судьбы всего народа и избранности богами заставляло Египет продвигаться вперед.

В прошлой главе были описаны процесс децентрализации в Египте, ослабление власти фараона, рост личной инициативы и самостоятельности и возникновение потребности во всеобщем социальном равенстве. Эти центробежные тенденции, характерные для Первого переходного периода, продолжались и в эпоху Среднего царства. Однако благодаря энергичной и вдумчивой политике фараонов XII династии эти тенденции изменили свое направление и устремились к центру, к еще большему сосредоточению власти в руках царя. Этот вывод нуждается в обосновании.

Как мы видели, в эпоху Древнего царства постепенно снижались размер и качество царских пирамид, а гробницы вельмож, которые когда-то группировались вокруг царской усыпальницы, стали возводить отдельно в провинциальных некрополях. Это замечание справедливо и для эпохи Среднего царства. В начале XII династии гробницы вельмож были довольно большими, а тексты демонстрировали независимость знати. Вельможи использовали царские титулы и эпитеты, а в надписях указывали даты по годам правления не только фараона, но и местных князей. Со временем заявления знати стали более скромными и менее самоуверенными, в то время как царские гробницы значительно увеличились в размерах.

Можно сравнить два текста, первый из которых отличается духом независимости Первого переходного периода, а второй – большей покорностью эпохи Среднего царства. Первый текст, сохранившийся на провинциальной стеле из Среднего Египта, пронизан самоуверенностью, которая была характерна для того времени: «Я был славным малым, что жил в своем [собственном] доме, пахал на своих [собственных] быках и плавал в своей [собственной] лодке, и это не досталось мне по наследству от моего отца, почтенного Уха»^[118]. И в противовес этому убеждению о том, что хорошая жизнь заключается в самодостаточности, приведем надпись провинциального князя, жившего при Сенусерте II: «Меня почитали при дворе больше, [чем] любого [другого] друга единственного. Он [царь] выделил меня среди своих вельмож, когда меня [поместили] перед теми, кто был [раньше] впереди меня. Я присоединился к придворным, отдавал правильно честь, кланялся подобающе, похвала мне была… в речах самого царя. Никогда не случалось подобного со слугами, которых похвалили бы их господа, ибо он знал искусность моего языка и скромность (?) мою. Так я был почтенным человеком в свите, похвала моя была при дворе, и мое дружелюбие было перед его компаньонами»^[119]. Все изменилось, и теперь залогом хорошей жизни стала царская милость, за которую платили собственной самодостаточностью и независимостью.

Когда Синухет подался в бегство, его терзали угрызения совести, и он опасался, что его могут заподозрить в измене новому фараону. Когда его азиатский благодетель спросил, что же будет с Египтом после смерти старого царя, Синухет выпалил подобострастную хвалу новому правителю: «[Ведь] это бог, которому нет равного. И подобного которому не было до него. Он исполнен мудрости: его замыслы совершенны и превосходны… Поистине это богатырь, разящий своей могучей дланью, храбрец, не имеющий подобного себе». Хотелось бы обратить внимание на фразу «разящий своей [собственной] дланью». В условиях индивидуализма Первого переходного периода «славный малый» (дословно «превосходный маленький человек») часто гордился тем, что он «говорил своими [собственными] устами и действовал своими [собственными] руками». При царях XII династии эта фраза, ранее встречавшаяся во многих текстах, почти вышла из употребления в частных памятниках; цари же переняли ее и активно использовали для описания собственных достоинств^[120]. Таким образом, индивидуализм и независимость стали отличительными признаками царской власти. Мы наблюдали, как знать присвоила себе царские привилегии в загробной жизни. В свою очередь, цари позаимствовали у своих подданных качества, которые составляли гордость их народа. Фараоны отобрали индивидуализм, награду, честно завоеванную египтянами в борьбе с хаосом.

Выдающимся примером поражения знати стал текст, написанный начальником сокровищницы при дворе Аменемхета III. Это одно из «поучений», в которых египтяне обобщали практические знания своего времени и наставляли детей, как добиться хорошей жизни: «Начало поучения, которое он составил для своих детей. Я говорю нечто важное и настаиваю, чтобы вы услышали, настаиваю, чтобы вы узнали основу миропорядка, праведного образа жизни и как прожить отпущенное в спокойствии: почитайте царя [Аменемхета III], живущего вечно, в телах своих и соединитесь с его величеством сердцами своими. Он чувство сердец [людских], его взор проникает в каждого. Он – [солнечный бог] Ра, лучи которого видят все; он тот, что освещает Обе Земли больше, чем солнечный диск… Он дарует пищу тем, кто ему служит, он кормит тех, кто идет по его пути. Царь – это ка, его речение – изобилие. Тот, кому надлежит существовать, – его творение, ибо он [бог] Хнум для тела каждого, праротец, создающий людей… Он – [богиня] Сехмет для того, кто нарушит его приказ; тот, кого он ненавидит, будет страдать. Сражайтесь во имя него, и будьте честны в клятве ему, чтобы не было в вас и тени предательства. Тот, кто полюбился царю, будет в почтении, [но] не будет гробницы восставшему против его величества, и труп его будет сброшен в воду. Если сделаете вы это, ваши души будут незапятнанными и останутся [таковыми] навечно»^[121]. И это было всем, что отец мог посоветовать своим детям: царь – это бог, обладающий множеством сущностей и огромной силой; ищите хорошей жизни, следуя за ним.

Среднее царство вернуло Египту преимущества, связанные с миром, процветанием и мировым господством, но ценой этих важнейших достижений была потеря огромного потенциала. Египет стоял на пороге ошеломительного открытия – святости и ценности прав человека. Возможно, это произошло слишком рано для того, чтобы достигнуть полного признания данных идеалов. В то же самое время в Вавилонии была предпринята попытка разработать систему, в рамках которой права человека были обеспечены и защищены законом, а египетский путь заключался в поисках справедливости. Но справедливость, маат, была богиней, и, как богине, ей было непросто найти свое место среди простых людей. Когда же после успешного восстановления государства цари XII династии смогли продемонстрировать свою способность быть богами, они снова стали судьями и вершителями маат. Египтяне охотно согласились на это. У них было достаточно продовольствия, они были заняты делом и знали о возможности продвижения по службе; все это было значительно лучше анархии Первого переходного периода. Чем больше процветало государство, тем больше размывались идеи о том, что творец создал всех людей равными, и о том, что даже самый бедный человек обладает прирожденными правами. Царю больше не нужно было бодрствовать и отказывать себе во всем, заботясь о своем стаде; оно слишком разжирело для того, чтобы разбрестись далеко от его трона.

Мы уже достаточно ознакомились с египетской цивилизацией, чтобы попытаться дать ей какое-то определение. Несмотря на то что современному человеку не дано поставить себя на место древних, чтобы понять, как они думали и чувствовали; на то, что мы на все смотрим сквозь призму современности и что в будущем все наши выводы непременно подвергнутся коррекции, как историки мы просто обязаны сделать подобную попытку. Заверим читателя – и самих себя – в том, что мы в достаточной мере осмыслили информацию, которая лежит в основе наших интерпретаций. Мы должны осознавать, насколько благожелательно мы относимся к людям, которых изучаем, а также степень нашей неосведомленности, которую еще предстоит преодолеть. Изучая столь отдаленную от нас по времени культуру, как древнеегипетская, о которой мы располагаем весьма ограниченным количеством источников, причем большая часть из них предвзята, и духовный опыт носителей которой столь отличен от нашего, мы должны понимать, что все попытки ее осмысления будут довольно условными, тем не менее они необходимы.

Другая причина, по которой нам необходимо попытаться описать личность египтянина, заключается в том, что в своем повествовании мы приближаемся к моменту, когда личность начала подвергаться изменениям, причем довольно радикальным. В предыдущих главах мы рассматривали формирование культуры, ее мощный всплеск в эпоху Древнего царства, ее выживание в пору первой серьезной болезни и ее трансформацию в эпоху Среднего царства. И, несмотря на изменения, она представлялась нам той же по духу и внешнему выражению. Характер египетской культуры, сформировавшийся при царях IV династии, к XII династии уже обветшал, но оставался неизменным. Затем, как нам представляется, ее облик изменился настолько, что стал полной своей противоположностью. Если мы правы, то прежний характер возродился во времена XVIII династии, но он был уже другим по духу; к XII династии он был также уже другим, и внутренняя суть древнеегипетской культуры была утрачена. Все последующее время, на протяжении тысячи лет, египтяне слепо искали то, что они считали сокровищем, но потеряли, однако их поиски оказались напрасными: внутренняя суть культуры уже была мертва, и в своем внешнем выражении она не могла вернуть утраченное. Что же составляло эту внутреннюю суть?

Мы утверждали, что важным элементом психологии египтянина была убежденность в своей избранности, из которой происходили самоуверенность, наслаждение жизнью как таковой и терпимость к отклонениям от самых строгих правил. Египтяне никогда не занимались самоанализом и не предъявляли жестких требований ни к себе, ни к другим, поскольку в них не было страха. Они чувствовали себя творцами собственной судьбы, построившими горделивую, богатую и благополучную культуру, пережившими внутренние беспорядки и вернувшимися к полноценной жизни. Это чувство безопасности и неколебимости своего предназначения могло быть следствием географической изолированности страны, уходить корнями в плодотворную черную землю, быть подогрето благодатным африканским солнцем и обостряться жесткой и скудной жизнью пустыни, что окружала Египет. Или же его истоки слишком непостижимы для понимания современного человека. Тем не менее оно придало египетской цивилизации характерную для нее жизнерадостность. Догматическим выражением этого явления была вера в то, что Египтом управляет сам бог, что сын от плоти солнечного бога властвует в Египте и вековечно защищает его. Чего же в таком случае было бояться?

Когда мы говорим, что египтяне были самыми цивилизованными из восточных народов, то не утверждаем, что они были более развитыми, чем вавилоняне, евреи или персы. Мы даже не подразумеваем, что они превосходили своих соседей в ремеслах, искусствах и технологиях. Мы имеем в виду то, что они стремительно и сразу перешли из доцивилизационной стадии к упорядоченной и гармоничной жизни, которой они наслаждались с практической легкостью. Египетской цивилизации присущи изящность и гениальная сложность, которые стали результатом самоуверенности и жизнерадостности египтян. Они же обусловили ленивую грацию и самонадеянность, которые часто сопровождают определение «цивилизованный». Кроме того, качества, свидетельствующие о цивилизованности Египта, включали в себя и отсутствие самокритики и определенную поверхностность; египтяне не знали внутреннего голоса, призывавшего постигать новые высоты разума и духа. Духовное равновесие, установленное богами в начале времен, которое должно было оставаться неизменным вечно, освобождало людей не только от чувства страха, но и от необходимости постоянного постижения богов и предназначения человека. В этом и заключалась сила Египта до тех пор, пока не стало слишком поздно.

Следует подчеркнуть, что, несмотря на явную озабоченность смертью, египтяне были веселыми и добродушными людьми. Как мы уже отмечали, они не испытывали ужаса перед смертью, но скорее рассматривали ее как явное и жизнеутверждающее доказательство продолжения жизни. Египтяне наслаждались жизнью. Они цеплялись за нее, но не из страха смерти, а из убежденности в том, что, всегда и во всем побеждая, они одержат верх и над переходом в иной мир. В этом чувствуется некая оторванность от действительности, но при этом египтяне не испытывали болезненный страх и были чужды мистицизма. Настоящей реальностью для них была жизнь полная веселья, деятельности, дружелюбия, успеха, и они легковесно отрицали любую возможность ее окончания.

Возможно, изысканная и цивилизованная учтивость, которая стала важной чертой египетского характера, лучше всего может быть проиллюстрирована египетским чувством юмора. Причудливый переход к лирическому отступлению – даже в религиозном тексте – или карикатурное изображение в гробнице были неотъемлемой частью культуры. В большинстве случаев эти юмористические моменты были тонкими и случайными, вызывают улыбку, а не громкий хохот. Грубая карикатура и едкая сатира в изобразительном искусстве и литературе появились в более поздние периоды египетской истории, начиная с эпохи Среднего царства и далее. Это были времена мощных эмоциональных всплесков и опошления того, что когда-то считалось священным. Более ранний юмор был легче и мягче. Он был скорее добродушным дополнением к серьезному тексту, чем подчеркнутой шуткой с игривым подтекстом.

Приведем несколько примеров, относящихся к эпохам Древнего и Среднего царств, но следует предупредить, что каждой культуре присуще свое чувство юмора и мы не можем быть абсолютно уверенными в том, что тот или иной фрагмент текста был именно юмористическим или воспринимался как таковой древними людьми. Вполне вероятно, что нам просто забавно читать серьезные тексты древних, и поэтому мы видим в них юмор. Например, в Текстах пирамид есть «каннибальский гимн», где умерший царь грозится поглотить людей и богов и таким образом заполучить их силу. Вот как говорится о богах, которые могут быть пожраны:

Самые крупные из них – на завтрак его,

Среднего размера – на обед его,

И самые маленькие из них будут ужином его.

Их старики и старухи (сгодятся лишь) на закуску^[122].

Нам это кажется забавным, и возможно, что этот текст вызывал угрюмую улыбку и в древности. Но было бы более безопасно заключить, что изначально данный фрагмент, выражавший представления об умершем царе как о безжалостном завоевателе, был совершенно серьезным. И совершенно очевидно, что современная насмешка над официальными египетскими церемониями, такими как «ритуальный танец», во время которого царь во всем облачении бегал вокруг поля, является следствием нашего невежества и высокомерия. И все же, несмотря на эти различия культур, в египетском искусстве и литературе существуют элементы, которые можно считать определенно юмористическими.

Рассмотрим некоторые сцены и тексты из гробниц египетской знати эпох Древнего и Среднего царств. Юмор никогда не принижал честь владельца гробницы или членов его семьи, их всегда изображали в почтительной манере. Однако знать окружало многообразие мира, и в этом многообразии были развлечения и противоположности. Так, почтенно идущего вельможу мог сопровождать семенящий за ним карлик, чья суетливая помпезность резко выделялась на фоне спокойной уверенности его господина. Или же рядом с величественной фигурой вельможи, получающего посмертные приношения, египетские художники могли изобразить веселые и шумные игры детворы (фото 10а). Цель подобных контрастов заключалась в том, чтобы подчеркнуть достоинство вельможи, и выразительным средством этого художественного приема был легкий юмор.

Сонный крестьянин, упрямый осел или озорная обезьянка были обычными героями гробничных сцен. Иногда комизм усиливали и изображали, например, как обезьяна злит слугу, хватаясь за его ногу. Еще чаще комичного эффекта добивались резким контрастом, изображая пастуха с растрепанными волосами, немощно опирающегося на свой посох, который приводит своему господину откормленный и холеный скот, или юного и сильного плотника, прервавшего работу, чтобы послушать сплетни, которые рассказывает старый и толстый горбун^[123]. В той же традиции выполнены две сцены из фиванских гробниц начала XVIII династии: на одной в изображение обильного урожая вписана виньетка, где представлены две молотильщицы, которые дерутся и вырывают друг у друга волосы; на другой пожилой «начальник ловцов птиц Птахмос» изображен с выводком пеликанов. Его лысая голова, округлый живот и поднесенная ко рту рука делают его похожим на жирных напыщенных птиц, которых он ловил, и здесь не остается сомнения в намеренности шутки художника^[124].

Гробничные изображения со сценами повседневной жизни обычно сопровождались короткими подписями, пояснявшими действие или передававшими речь действующих лиц. Зачастую они просторечны, как, например, выкрики мясников в сцене забоя быка. Иногда они кажутся нам забавными, и, возможно, эти сценки повседневной жизни у древних также вызывали улыбку. Например, в одной из сцен изображены два ремесленника, изготавливающие каменные сосуды. Один из них хвастается своему напарнику: «Как красив этот сосуд!» И получает холодную отповедь: «Вот и поторопись с ним!»^[125] На другой сцене пациент, которому делают педикюр, сидит на полу. Врач взял его ногу, и пациент нервно восклицает: «Не сделай мне этим больно!» В ответ врач проявляет саркастическую покорность: «Я сделаю, как вам угодно, о мой господин!»^[126] И вновь мы видим пастуха, ведущего стадо от границы с пустыней на западе к молодой поросли на вязком берегу Нила. Он увяз по колени в иле и горестно поет ироническую песенку:

Пастух в воде среди рыб,

Он говорит с сомом, приветливо беседует с рыбой,

О, Запад! Где пастух, западный пастух?^[127]

Легкая ирония, которая была привычной в торжественных гробницах, постоянно встречается и в египетской литературе. В рассказе о Синухете есть описание того, как этот состарившийся политический беглец вернулся ко двору и вошел в покои фараона в азиатском платье. Мы улыбаемся, читая о коварной торжественности этого приема, и у нас есть все основания полагать, что древние египтяне также любили этот отрывок: «И было приказано ввести детей царя. И его величество сказал супруге царя: «Посмотри, Синухет вернулся в обличье азиата, прирожденного бедуина». Она испустила пронзительный крик, а дети царя закричали все вместе. И они сказали пред его величеством: «Это, конечно, не он, о государь, мой господин». И его величество сказал: «Это, конечно, он». Далее принцессы начали петь песню в честь этого события, где они назвали Синухета сыном Мехит, [северного ветра]: «Пожалуй, нам наш дорогой подарок – этого шейха, «сына Мехит», лучника, рожденного в Египте». Они шутили над ним, и Синухет, страстно желавший быть прощенным за былые политические дела, радовался этому юмору, который был лучше холодного приема.

В поучительной литературе царит потрясающее спокойствие, но при этом присутствует если не юмор, то подмигивание, в частности, когда старик советует юноше, как обходиться с пьяницей: «Когда тебя угощает, не отказывайся, и его сердце будет довольно. Не жалуйся на еду в компании жадного человека, [но] бери то, что он тебе предлагает, и не отказывайся от нее; это смягчит его»^[128].

Сказка о деяниях чародеев знакомит нас с очаровательным персонажем по имени Джеди. «Он – неджес ста десяти лет. Он съедает пятьсот хлебов, мяса – половину быка и выпивает сто кувшинов пива и по сей день». Когда царский сын отправился посмотреть на это почтенное чудо, он «застал его лежащим на циновке во дворе [?] его дома, слуга поддерживал его голову и причесывал [?] его, другой растирал ему ноги. Затем царский сын Дедефхор сказал: «Состояние твоего здоровья – как у человека, у которого дряхлость еще впереди, несмотря на преклонный возраст – предвестник смерти, погребения, предания земле, человека, спящего вплоть до бела дня, свободного от болезней, от изнуряющего кашля [?]». – Так приветствуют почтенного»^[129]. Этот отрывок, содержащий описание необычного мудреца, также содержит снисходительный юмор, ведь, прочитав его, мы представляем себе необыкновенного старика, наслаждающегося плотскими утехами и обладающего крепким телом и разумом.

Если какой-то свод текстов и должен быть полностью серьезным, то это заупокойные тексты, назначением которых было обеспечение вечного существования умершего. И все же легкий оттенок юмора коснулся даже Текстов пирамид. Конечно же он проявляется не в откровенно смешных сценах, а в образах или поворотах сюжета, которые разряжают мрачную задачу – достижение вечной власти и счастья фараона в сонме богов. Иногда покойного царя представляют в таком ужасном и безжалостном величии, что его претензии на воссоединение с другими богами просто не могли остаться неудовлетворенными. Иногда же для того, чтобы царь мог попасть в рай, приходится от его имени обращаться за помощью к другим богам. Например, небесному лодочнику сообщают, что царю Мерире необходимы его услуги, поскольку у фараона нет лодки и ему уже пришлось преодолеть вплавь часть пути по загробному миру. Кроме того, лодочник должен отвезти царя в рай еще и потому, что верховный бог ожидает фараона, который будет развлекать его комическим танцем пигмеев. «О ты, кто перевезет праведного человека, не имеющего лодки, ты лодочник Полей тростника, Мерира – праведник на небе и на земле, и он плыл, и он достиг этого… Он пигмей в танцах бога, что развлекает сердце бога пред его великим престолом»^[130]. Конечно же это не попытка посмеяться над умершим царем: в то время и в этом контексте она была бы просто немыслимой. Это скорее попытка многостороннего подхода к достижению вожделенной цели. К тому же танец пигмеев имел культовое значение. И все же представление о маленьком человеке, плывущем по небесным водам для того, чтобы унизиться перед богами ради их «развлечения», несомненно должно было вызывать ироническое подмигивание при более чем почтительной улыбке.

В Текстах пирамид переход умершего царя в загробный мир часто представляется катастрофическим явлением, при котором могущество правителя сотрясает землю и небеса. При этом в одном из вариантов описания данного события бог земли и богиня неба содрогаются от смеха, поскольку им приход царя приносит скорее спокойствие, чем беспорядок. «Геб смеется, и Нут посмеивается, видя, как Неферкара поднимается на небеса; небо содрогается перед ним, и земля сотрясается, поскольку Неферкара отогнал грозовые тучи»^[131]. Если смеялись даже боги, то что уж говорить о простых смертных?

Древним египтянам была присуща склонность к игре. Она проявлялась, когда сами они сидели за игральной доской, наблюдали за играми детворы или устраивали соревнования борцов. Она прослеживается в изобразительном искусстве и литературе. Форма иероглифических знаков позволяла оживить контекст, а простые манипуляции с символами давали возможность придать надписи другое, скрытое значение. Для тех же целей в литературе применялись красочные фигуры речи и различные стилистические приемы. В «каннибальском гимне» Текстов пирамид ужасный образ прожорливого фараона подчеркнут повторением резких звуков: Унис па сехем ур, сехем ем сехему; Унис па ашем, ашем ашему, ур – «Унис – великая сила, сильнейших из сильных; Унис – птица молитвы, благочестивейший из благочестивых, великий»^[132]. Точно так же в дидактической литературе в важном наставлении отца своему сыну повторяется слово «слышать», которое подчеркивает, что сын, покорно слушающий старших, однажды станет судьей, слушающим дела. «Слушание – это преимущество сына, который слушает. Если слушание станет присущим тому, кто слушает, то слушающий становится тем, кто слышит. Слушание – благо и речь – благо, [но] преимущество за тем, кто слушает, [ибо] слушание – это преимущество того, кто слышит, [поэтому] слушать – это лучшее из всего»^[133]. Это выглядит как бессмыслица, но мы не знаем нюансов, которые присутствуют в любой игре слов, и поэтому не можем оценить всех достоинств этого текста.

Подобная игра слов была не просто художественным приемом – она имела религиозно-магическое значение, ибо позволяла отождествлять созвучные слова по принципу каламбура. Египетская религиозная литература полна таких отождествлений, зачастую трудноуловимых, и подобную созвучность слов применяли для обыгрывания религиозных терминов. Когда покойному царю подносили две чаши вина из Буно (имти), жрец произносил: «Прими же деву, которая (имит) в Оке Хора», или же во время приношения двух чаш вина из Мариута (хаму): «Прими же Око Хора, которое он поймал (хам)», или двух чаш вина из Пелузия (сену): «Прими же Око Хора, да не отделится (сену) оно от тебя»^[134]. В данных фразах не было ничего смешного, тем не менее это была изысканная игра, заключавшаяся в искусном подборе слов для отрады людей и богов.

Эти склонность к игре, беззлобный юмор и легкая ирония важны для понимания сильных и слабых сторон египетской системы. Добродушие и терпимость придали ей гибкость. Несмотря на ход времени и меняющиеся условия, египетская культура сохраняла свою сущность на протяжении многих столетий – начиная со времени правления первых царей IV династии, около 2650 г. до н. э., до конца XVIII династии, около 1400 г. до н. э. Египтяне никогда не относились к себе настолько серьезно, чтобы погрузиться в хаос при отклонении от нормальных условий. Они воспринимали всерьез догму о божественности фараона, но никогда не проявляли терпимости к царю, выказавшему моральную слабость. Эта вера не ослабевала даже в периоды, когда божественные цари боролись за престол. У них была твердая вера в счастливую судьбу Египта. Они пережили короткий период сомнений и разочарований в Первый переходный период, нанесший болезненные удары по этой счастливой судьбе, но, пройдя через трудности, возродили эту веру на слегка измененных принципах. Добродушный отказ от неукоснительного следования догме позволил египтянам навсегда сохранить свои качества, которые, несомненно, были бы утрачены, если бы эти люди были столь же серьезны и последовательны, как их азиатские соседи.

Если же мы назовем те же качества легкомыслием или легковесностью, то увидим обратную сторону медали – слабость цивилизации, достигшей огромных успехов и просуществовавшей на протяжении столь долгого времени. В частности, если сравнить египтян с евреями, мы увидим трагедию, связанную с тем, что великие дары принимались слишком легко. Евреи были маленьким народом, оттесняемым соседями и вытесненным в далекие земли. Для них богоизбранность означала безусловную ответственность общества и каждого отдельного индивидуума. Египтяне же были богатым народом, жившим вдали от опасностей. Для них избранность богами означала привилегии цивилизованной жизни, включая терпимость к незначительным отклонениям внутри системы. Более того, согласно их мифологии, избранность была частью творения, поэтому о попытках что-то изменить и стремлении к переменам – о том, что мы называем «прогрессом», – не могло быть и речи. Единственной важной задачей было возвращение к первоначальным ценностям после нарушения равновесия системы, то есть восстановление первоначального принципа маат.

Это объясняет, почему единственным истинно творческим периодом было начало египетской истории – конец додинастического и начало династического периода. Во время формирования культуры египтяне пытались открыть то, что было даровано им богами. Поэтому при царях первых династий технологии достигли наивысшего этапа своего развития, а сами египтяне ближе всего подошли к научному мышлению и философии бытия. К началу же IV династии, когда культура уже сформировалась, устоялась и главенствующая мифология, и дальнейшие поиски были прекращены. Система была установлена навсегда, и ее неотъемлемыми элементами стали добродушие и тонкий юмор, которые придали ей гибкость и долговечность.

В следующих главах мы рассмотрим системные изменения, которые произошли после того, как Египет раскрылся для внешнего мира и его изолированность, прежде являвшаяся основой безопасности, была навсегда разрушена. Отметим лишь одну черту грядущих перемен. Юмор ранних периодов представляется нам добродушным, в его основе лежали контраст и оксюморон. Юмор, присущий более позднему космополитизму, был более едким и саркастичным и основывался на насмешке. Если наше предположение верно, то в этом юморе не было былой терпимости и, вместо того чтобы обеспечивать гибкость, он расшатывал некоторые столпы системы. Позже мы представим доказательства этого утверждения.

Глава 7
Великое унижение: XIII–XVII династии (около 1800–1550 до н. э.)

Если эпоха Среднего царства отличалась столь превосходными достижениями, а египетская система обладала подвижностью, то как случилось, что после 1800 г. до н. э. государство стремительно пришло в упадок? Нам очень хотелось бы знать ответ на этот вопрос. Можно сделать несколько предположений, которые в совокупности могут как-то прояснить картину, но внезапное разрушение исправной системы все равно останется загадкой.

Вероятно, для Египта эпохи Среднего царства была характерна внутренняя структурная слабость, заключавшаяся в том, что там сложилось феодальное государство, сохранившее в то же время множество элементов местного самоуправления. Если царя признали как главу оборонительного союза, то его воспринимали в этом качестве лишь до тех пор, пока он сохранял власть, бдительность и находился в состоянии боевой готовности. Большинство фараонов XII династии обладали этими качествами, но нам известно крайне мало о ее последних царях – либо потому, что они уже начали терять власть под воздействием внешних факторов, либо потому, что они не обладали необходимыми способностями. Если они были слабыми правителями, то скрытый индивидуализм местных князей мог развиться до такой степени, что стал причиной распада государства. Как мы отмечали, этот индивидуализм управлялся идеей всеобщего объединения внутри государства, поэтому данный фактор, возможно, не стал первой или наиболее значительной причиной распада Среднего царства. Сначала должны были проявиться другие факторы, вызвавшие распространение скрытого духа сепаратизма.

Ниже мы рассмотрим ряд текстов проклятий, которыми ритуально расправлялись с государственными врагами. Из них следует, что, вероятно, внутри самой царской семьи существовала серьезная проблема доверия и поэтому, возможно, царский престол был катастрофически расшатан внутренними распрями.

Египетское государство могло быть ослаблено и внешними факторам. По нашему предположению, в эпоху Среднего царства Египет, не построив в Азии политическую империю, процветал за счет культурного и торгового превосходства. Иными словами, он доминировал на сухопутных и водных торговых путях Восточного Средиземноморья и получал от этого значительную экономическую прибыль. Помимо превосходства на рынке – вероятно, зерна, меди и золота, – господство Египта в Азии и Эгеиде обеспечивалось налаженными и охраняемыми торговыми караванами и водными путями, а также привлекательностью более развитой культуры. Сопредельные азиатские и средиземноморские государства были небольшими и плохо организованными, их духовные и экономические успехи определялись хорошими отношениями с египетскими соседями. Организация и поддержание торгового превосходства должны были входить в обязанности центрального административного аппарата Египта. До тех пор пока торговля была успешной, увеличивались авторитет власти и доходы царя.

Однако торговые связи были выстроены с учетом известных факторов, и появление новых, ранее неизвестных сил в Азии или Африке неизменно повлияло бы на торговые отношения. Существуют доказательства того, что оба региона подвергались беспрестанному воздействию, нарушавшему мирное процветание, столь привычное в прошлом. В Африке это было медленное продвижение негров на север^[135]. В Азии миграция была более стремительной, массовой и мощной. Азиатским силам – касситам, проникшим в Месопотамию, и пришедшим в Египет гиксосам^[136] – было предначертано изменить порядок на всем Ближнем Востоке. Источник этого великого переселения лежал на севере и северо-востоке, вероятно в Закавказье, но нам еще предстоит узнать многое о происхождении этих народов. Постепенно, в течение нескольких столетий, они продвинулись к Плодородному полумесяцу и завоевали или вытеснили местное население. После XVIII в. до н. э., когда они завоевали Египет, мы называем их гиксосами, и этот этноним используется археологами для определения сравнительно новой культуры в Палестине и Сирии. Благодаря им в культуре Ближнего Востока появился ряд новых элементов, наиболее примечательными из которых стали лошадь и колесница. Однако сейчас нас интересует только тот факт, что, в то время как Египет эпохи Среднего царства еще обладал могуществом, гиксосы уже были источником нестабильности в Азии и могли стать одним из внешних факторов ослабления XII династии. Вскоре мы подробнее рассмотрим культуру гиксосов.

Мы располагаем очень интересной группой источников, в которых упоминаются враги Египетского государства конца эпохи Среднего царства. Это тексты проклятий, с помощью которых царь ритуально и магически расправлялся со своими фактическими и потенциальными врагами. Все они относятся ко второй половине правления царей XII династии, а возможно, и XIII династии^[137]. Формально эти источники можно разделить на две группы: красные керамические чаши или человеческие фигурки, грубо слепленные из глины (фото 17с). На них писали проклятие и затем ритуально разбивали, поскольку царские враги должны были быть уничтожены^[138].

Обряд называния и уничтожения врагов с помощью проклятия появился еще в эпоху Древнего царства, поскольку одно из заклинаний Текстов пирамид называется «Битье красных сосудов»^[139]. Но основными свидетельствами этой церемонии стали памятники эпохи Среднего царства – красные чаши из Фив и антропоморфные фигурки из Саккары.

Для расправы с царскими врагами использовали исчерпывающую формулу, в которой упоминались не только известные, но и потенциальные мятежники. Одна из наиболее полных версий проклятия относилась к нубийскому князю: «Бакуаит по прозвищу Чаи, правитель Убатеса, сын Ихааси и Ункат, и вся челядь [?] его, и сильные их, и быстрые бегуны их, и их друзья, их союзники, те, кто может восстать, кто может затеять мятеж, кто может сражаться, кто может помыслить о сражении – во всей этой земле!» Таким образом, отдельно взятый иноземный князь и все его действительные или потенциальные сторонники, которые могли быть настроены враждебно по отношению к египетскому царю или только подумать о вражде, были магически уничтожены посредством разрушения такой чаши или фигурки.

Конечно же назвать каждого врага было довольно затруднительно, поэтому тексты включали общие фразы, охватывавшие самый широкий спектр опасностей: «Все люди, все народы, все племена, все мужчины, все евнухи, все женщины и вся знать, кто может восстать, кто может устроить заговор, кто может сражаться, или кто может подумать о борьбе, или кто может подумать о неподчинении и любой мятежник, задумывающий восстание, – во всей этой земле!»

«Каждое мерзкое слово, каждая мерзкая речь, каждая мерзкая клевета, каждый мерзкий помысел, каждый мерзкий заговор, каждое мерзкое противодействие, каждая мерзкая брань, каждый мерзкий план, каждая мерзкая вещь, каждое мерзкое видение и каждый мерзкий сон».

Обратим внимание, что, поскольку в текстах проклятий, адресованных иноземцам, западные ливийцы упоминаются весьма кратко, можно предположить, что в те времена они не представляли большой опасности. Несколько правителей к югу от Египта были прокляты поименно, и, судя по упомянутым топонимам, часть которых может быть локализована южнее второго порога Нила, они были скорее суданцами, чем нубийцами. Вероятно, это были нехсиу – опасные негры с юга, от которых Сенусерту III приходилось оберегать второй порог.

Больший интерес представляют азиатские списки, являющиеся также более захватывающим чтивом. В них присутствуют наименования, в локализации которых нет сомнения: Библ, Аскалон, Ахсаф, и топонимы, которые можно локализовать с большой долей вероятности: Узу напротив Тира, Иармуф, Елтекон, Иешана и, самое интересное, Аушамем, должно быть Иерусалим. Личные имена азиатских правителей, переданные в египетском написании, не менее интересны. Например, мы узнаем, что в Иерусалиме было два правителя – Якарамм и Сетиану. Первое имя – семитское, но по поводу второго есть сомнения. Почему в городе было два правителя, и один из них семитского происхождения, а другой – нет? Среди личных имен правителей других городов встречается большое количество семитских, которые включают имена богов Шамаша, Хадада и Амма. В других именах этой закономерности не прослеживается, что, возможно, указывает на наличие большого количества несемитских правителей азиатских городов-государств. Это явление также прослеживается в Сирии и Палестине.

В дополнение к иноземным врагам в текстах проклятий упоминаются восемь египтян, причем указываются их имена и должности. В этих случаях формула четко предписывает смерть данным людям: «Амени, рожденный Хетеп и сын Сенусерта, должен умереть!»; «Сенусерт-младший по прозвищу Кету, наставник Сетипи, [дочери] Сатхатхор, и наставник Сетипи, [дочери] Сатамени, и советник Иименет, [дочери] Сатхатхор, должен умереть!»

Четверо из восьми египтян, упомянутых в текстах проклятий, были наставниками или советниками египетских дам. Более того, Сенусерт, Аменемхет, Сехетиб, Себекхотеп и Сатхатхор – это имена членов царской семьи конца XII и XIII династии. Вероятно, это указывает на распри в царском гареме, где матери лелеяли мечты о воцарении своих сыновей и где советники занимались интригами в надежде стать одним из приближенных нового правителя. До нас дошли сведения о нескольких гаремных заговорах в Древнем Египте, и, возможно, то, что заговоры возникали во времена ослабления власти: при последних царях VI и XX династий, было простым совпадением. Очевидно, недовольство и внутренние распри присутствовали и в конце эпохи Среднего царства.

Исходя из имен собственных и палеографических данных, эти тексты нельзя датировать временем ранее 1850 г. до н. э.; но они не могут быть составлены и позднее 1730 г. до н. э., когда гиксосы вторглись в Дельту Нила и обосновались там. В списках подробно перечисляются азиатские правители, при этом все они господствовали в Азии, из чего можно сделать вывод, что в момент написания текстов еще не возникло необходимости проклинать азиатов, правивших в Египте. Тексты проклятий можно изучать как источники, отражающие ситуацию конца эпохи Среднего царства до его полного крушения и открытия египетских границ для внешнего вторжения.

Получается, что Египетское государство разрушилось не сразу – возможно, в течение двух поколений, – до вторжения и завоевания Египта гиксосами. В наши задачи не входит анализ сложностей хронологии Второго переходного периода. Достаточно будет сказать, что в те времена одновременно правили и соперничали между собой несколько династий, и зачастую мы не можем точно определить, о какой династии идет речь и в какое время она правила. На протяжении этого периода Фивы сохраняли определенную власть, но в течение какого-то времени подчинялись гиксосам. В дополнение к этому следует отметить, что в начале данного периода, вероятно в Ксоисе, расположенном в Дельте, правила династия египетских царей, которые соперничали с фиванскими правителями. Таким образом, представляется, что фиванцы царствовали в течение всего Второго переходного периода, ксоисские цари правили в его начале, а гиксосы – на протяжении последних трех четвертей этой эпохи. Фиванские правители распространили свою власть до Нубии, о чем можно судить по присутствию в этом регионе их памятников, но, вероятно, потеряли контроль над торговым фортом в Керме на третьем пороге, поскольку он был разрушен вскоре после правления царей XII династии. Ксоисские цари, появление которых означало разрушение государства изнутри, исчезли вскоре после того, как гиксосы установили свою власть в Дельте.

Обращаясь к самим гиксосам, мы сталкиваемся с удивительным феноменом – отсутствием письменных источников того времени. Если гиксосское завоевание, как мы утверждаем, было столь важным для культуры Египта, то как египетские источники могли обойти это событие молчанием? Ответ на этот вопрос лежит в природе и предназначении египетских текстов, отражавших вечное, а не временное; увековечивавших только те аспекты жизни, в которых проявился истинный замысел богов в отношении Египта. Следуя этой логике, египтяне, очевидно, пришли к выводу, что в описании великого всеобщего унижения не было нужды. Поэтому рассказы об этих событиях появятся лишь после того, как власть гиксосов будет успешно разрушена. Соответственно, историкам приходится оперировать более поздними письменными источниками и археологическими данными о правлении гиксосов.

Наш первый документ относится к значительно более позднему периоду, времени правления XIX династии, и посвящен празднованию в городе Танисе, расположенном в Северо-Западной Дельте. Этот город был не только столицей государства при царях XIX династии, но и столицей гиксосов во время Второго переходного периода. Правителям того времени было необходимо либо забыть о прошлом, либо попытаться использовать историю в своих целях. Они предпочли последнее, сделав это в характерной примирительной форме и отметив юбилей правления египетского бога Сетха, который почитался и азиатами. Была воздвигнута стела, на которой был представлен царь, поклоняющийся Сетху. В тексте стелы этот бог, изображенный выше в характерных азиатских одеждах, назван правителем Египта: «Год 400-й месяц 4-й периода шему, день 4-й [от] царя Верхнего и Нижнего Египта Сетха, великого мощью, сына Ра, любимого его, Небти, любимого Ра-Горахте, да существует он до вечной вечности»^[140]. Эта стела датируется периодом между 1330 и 1325 гг. до н. э., таким образом, исходя из текста, начало правления Сетха относится к 1730–1725 гг. до н. э. Таким образом, египтяне, жившие в более позднее время, косвенно признали, что Танис был основан гиксосами, но при этом последние не были удостоены даже упоминания^[141].

Согласно еще более поздней традиции, изложенной Иосифом Флавием, гиксосы были «из восточных стран люди происхождения бесславного, дерзкие, напали на страну и без сражений легко овладели ею. И, властителей ее покорив, они безжалостно предали города огню и святилища богов разрушили»^[142]. Иосиф также сообщает, что столица гиксосов Аварис была обнесена стеной, окружавшей площадь около 2,5 гектара, и охранялась гарнизоном из 240 тысяч воинов. Когда египтяне отовсюду выдворили гиксосов, захватить Аварис они не смогли, и им пришлось заключить договор, согласно которому захватчики мирно покинули Египет и обосновались в основанном ими городе Иерусалиме в Иудее^[143]. Это сообщение предвзято, так как Иосиф отождествлял гиксосов и детей Израиля; но после критического анализа можно утверждать, что во времена Иосифа Флавия сохранилась традиция, в рамках которой гиксосов считали восточными захватчиками неизвестной расы, которые построили укрепленные лагеря, откуда они управляли Египтом, были агрессивны по отношению к местной религии и в конце концов были выдворены за пределы страны в Азию.

Столетие спустя после изгнания гиксосов царица Хатшепсут вскользь упомянула захватчиков, подтверждая традицию, в рамках которой гиксосы представлялись противными египетской культуре правителями: «Восстановила я то, что было разрушено. Возвела я [вновь] то, что распалось на части, когда азиаты были в Аварисе в Дельте, и мерзавцы были среди них, опрокидывавшие то, что было сделано раньше, ибо правили они без Ра, и он не давал божественных приказов вплоть [до правления] моего величества. Я удалила тех, кто отвратителен богам, и земля стерла [отпечатки] ног их»^[144].

Последний письменный источник, в котором упоминается владычество гиксосов, – это народная сказка, появившаяся при царях XIX династии и описывающая надменное презрение, с которым гиксосский царь отнесся к фиванскому правителю. «Чужеземцы домена – повсюду, [поскольку] был господином Авариса Ипепи… Чиновники собирают дань для него по всей земле… Вот фараон Ипепи… провозгласил владыкой Сутеха и не служил никакому другому богу этой земли»^[145]. Далее идет повествование о том, как царь

Ипепи унизил достоинство местного фиванского правителя, послав ему высокомерное и оскорбительное письмо. В нем говорилось, что стоны бегемотов из пойменных земель в Фивах не давали Ипепи, жившему в Дельте, расположенной в 600 километрах от Фив, уснуть. К сожалению, одно из предложений этого рассказа обрывается посередине, и нам неизвестно, как фиванский правитель вышел из столь затруднительного положения. Тем не менее представления о гиксосах как о нерелигиозных и разрушающих все созданное их предшественниками правителях подтверждаются другими источниками^[146].

Проникновение гиксосов в Дельту сильно отличалось от миграции азиатов во время Первого переходного периода, когда с востока пришло небольшое количество плохо вооруженных кочевников, получивших возможность поселиться на плодородной земле и быстро ассимилировавшихся. Данный эпизод не имел больших последствий. Но на этот раз варвары установили свое господство. Захватчики завоевали Египет силой, обложили земли налогом, жили отдельно в укрепленных лагерях, перестали поддерживать храмы и культы богов, принесли культ своего собственного бога, которого египтяне отождествили с отступником Сетхом. Гиксосов, кажется, мало заботила завоеванная страна; вместо того чтобы истребить местных правителей и править всем Египтом из Авариса, они оставили слабых египетских фараонов в Фивах. Их интерес заключался скорее в регулярном сборе податей, чем в интеграции в местную культуру. Такое невежество было еще более оскорбительно для египтян, помнивших о своем былом превосходстве.

О гиксосах мы располагаем достаточной информацией благодаря археологическим данным. В Египте и Азии сохранилось несколько их укрепленных лагерей – прямоугольных в плане крепостей на утрамбованной земле. В Тель-эль-Яхудии длина лагеря составляла около 365 метров, он был возведен на возвышении от 13 до 18 метров. Длина стен лагеря в Хацоре в Галилее составляла около 450 x 900 метров, а огромного лагеря в Катне в Сирии – до 900 метров. На территории Палестины и Сирии было найдено множество более мелких крепостей, схожие структуры были обнаружены в Иране и на Кавказе.

Помимо характерной формы лагеря, лошади и колесницы, с гиксосами ассоциируются и другие нововведения: характерные типы булавок и ювелирных украшений, вооружение и доспехи, определенные виды керамики и некоторые декоративные мотивы^[147]. На основании фактических находок археологи выделяют ранние и поздние этапы материальной культуры: на раннем этапе ее элементы были иноземными по своей природе, на позднем она сблизилась с культурой хурритов из Северной Месопотамии. Ко времени вторжения в Египет в рядах гиксосов уже были хурриты, семиты и представители других народов, вытесненных из Сирии и Палестины. В результате этого культура гиксосов представляла собой смешение различных этнических элементов, что прослеживается и на примере гиксосских имен.

Было бы несправедливо оставлять впечатление, что гиксосы были неотесанными дикарями, абсолютно невосприимчивыми к завоеванным ими цивилизациям. Если они представляли собой конгломерат из различных народов, через страны которых они пронеслись на своих колесницах, то среди них должно было присутствовать множество людей, имевших контакты с египетской и месопотамской культурами. Они использовали все доступные им пути в Египет и не чувствовали себя в новом доме не в своей тарелке. Они не разрушали систему торговли. Типы гиксосской керамики встречаются далеко на юге, у третьего порога Нила, и далеко на севере, на Кипре. Именем одного из гиксосских царей, Хиана, были подписаны артефакты, найденные в Гебелейне на юге Египта, в Гезере в Палестине, гранитный лев, обнаруженный в Багдаде, крышка алебастрового сосуда из Кносса на Крите и цилиндрическая печать из Афин. Иероглифические надписи на всех этих памятниках составлены безупречно. Во время Второго переходного периода появилось новшество и в торговле: изменился (вероятно, не без влияния из Месопотамии) стандарт меры веса^[148]. Искусство также не пришло в полный упадок; в те времена было скопировано и несколько важных научных документов^[149].

Однако важным фактором гиксосского владычества было то, что Египет был впервые захвачен и подчинен иноземцами и что эти иноземцы представлялись египтянам неблагочестивыми и мерзкими варварами, которые «правили без Ра». Ощущение безопасности от внешнего вторжения, которое было краеугольным камнем мироощущения египтян, дало трещину; Египет перестал быть отделенным от остального мира, и египтяне уже не могли позволить себе оставаться терпимыми и беззаботными. Волнения, происходившие на протяжении Первого переходного периода, были вызваны внутренними распрями, которые могли быть разрешены без потери присущего египтянам оптимизма. Нынешнее потрясение нанесло решительный удар по чувству собственного достоинства, по вере в то, что боги даровали Египту – и только ему – вечное благоденствие. Если иноземные варвары, которые не заботились о культе богов, смогли так унизить Египет, то где было искать твердую почву под ногами? Поверженная власть порождает долговременную ненависть, а у гиксосов был ряд военных преимуществ перед египтянами. Скорость и мощь конных колесниц давали им безусловное превосходство, а поселение гиксосов в укрепленных лагерях делало их неуязвимыми перед лицом нападающих с менее совершенным оружием. Установлено, что в лагере в Тель-эль-Яхудии могло разместиться до 10 тысяч воинов вместе с лошадьми и колесницами, по тем временам это было огромное войско. Если учесть, что у гиксосов были еще и более совершенные доспехи и новые виды мечей и клинков, то причина их внезапного успеха становится очевидной. Не менее важным новшеством стало применение композитного лука, для изготовления которого использовали деревянную основу, роговые вставки и сухожилия. Маленькие египетские луки значительно уступали оружию захватчиков по пробивной способности и дальнобойности. Гордость египтян, ощущавших свое превосходство над всеми предыдущими соперниками, была грубо растоптана, и это имело важнейшие последствия для духа египетской культуры.

Стремясь к освобождению и мести, египтяне отдали должное гиксосам и научились пользоваться их оружием. Вероятно, на это ушло около века, до 1600 г. до н. э. Наконец египтяне нашли в себе силы восстать против поработителей. Война за освобождение началась в Древних Фивах, где благодаря гиксосам сохранилась местная царская власть. Не исключено, что фиванцы вошли в союз с Гермополем, крупным городом в Среднем Египте. По крайней мере, это объяснило бы появление в теофорных именах членов царской семьи XVII и XVIII династий элементов тут и ах, поскольку Гермополь был центром культов луны (Ах) и бога Тота.

Одним из самых ранних свидетельств войны за освобождение можно считать мумию царя XVII династии Секененры, погибшего от тяжелых ранений. На голове мумии различимы раны от стрел и сильнейших ударов меча и тяжелой булавы. Наиболее очевидным объяснением была бы версия о том, что царь получил смертельные увечья в битве с гиксосами, однако доказать это предположение невозможно^[150].

В конце Второго переходного периода фиванский царь Камес прервал перемирие, согласно условиям которого Египет был разделен между ним и гиксосским правителем, а сам Камес должен был играть роль плательщика податей. Нашим основным источником о начале этого противостояния является школьная копия царской надписи, сделанная не самым умелым учеником^[151]. В данном источнике используется характерный для царских текстов прием: описывается совещание при дворе, во время которого божественная мудрость и смелость царя противопоставляются нерешительности придворных. Несмотря на пропагандистский характер надписи, ее следует рассматривать как важный исторический источник.

«Его величество обратилось с речью в своем дворце к совету сановников, что находились в его сопровождении: «На что мне сознавать мою силу, когда [один] властитель в Аварисе, а другой в Куше, и я сижу в обществе азиата и нубийца, и каждый владеет своей частью в этом Египте?.. Не оседает [?] никто, подавленный податями азиатов. Я встречусь с ним и вспорю ему живот. Я хочу спасти Египет и поразить азиатов».

Повели речь вельможи его совета: «Смотри… Мы спокойно владеем нашим Египтом… Для нас возделываются лучшие пашни, наши быки [пасутся] на нижнеегипетских топях, полбы обмолочено больше, чем [нужно?] нашим свиньям… Он владеет страной азиатов, мы владеем Египтом. Вот [если] придет тот, кто причалит (?), и нападет (?) на нас, тогда мы будем действовать против него».

И досадили они его величеству»^[152]. Камес спросил (здесь текст сильно поврежден), на каком основании он должен уважать азиатов, и объявил о намерении отправиться на север и начать сражение «как защитник Египта».

Следуя «приказу Амона, надежного советчика… Я напал на него. Я разрушил его стену, убил его людей и заставил его жену сойти на береговую плотину. Мои воины были будто львы со своей добычей, с рабами, скотом, жиром и медом, деля свое достояние с радостным сердцем». Война за отмщение началась. Текст внезапно обрывается, но можно предположить, что Камес одержал верх только в Среднем Египте, вероятно над египетским правителем-вассалом гиксосов. Тем не менее вкус победы, одержанной при помощи нового оружия, был сладок. Вскоре последовала и окончательная победа.

По иронии судьбы официальные надписи, повествующие об изгнании гиксосов из Египта, не сохранились и наиболее полная информация об этом событии содержится в автобиографии скромного участника войны, начальника гребцов. Житель верхнеегипетского города Эль-Каб Яхмес, сын женщины по имени Абен, рассказывает о нескольких походах внутри Египта, а после взятия Авариса – о преследовании гиксосов в Палестине. После третьего штурма Аварис пал, и театр военных действий сместился в Азию. Большая часть гиксосского воинства, вероятно, отступила к городу Шарухену в Юго-Западной Палестине, после трехлетней осады этот город был захвачен египтянами. Начальник гребцов был награжден «золотом почета», девятнадцатью рабами и огромным земельным участком^[153].

Наконец Египет освободился от надменных захватчиков. Но сможет ли он вернуться к прежней спокойной жизни?

Глава 8
Дальние границы: Начало XVIII династии (ок. 1550–1375 до н. э.)

Прошло около века, пока египтяне ранней XVIII династии нашли ответ на вопрос о том, стоит ли возвращаться к былому процветанию в изоляции. Вероятно, они сами не осознавали насущность этого вопроса, однако, как мы увидим, в египетской политике 1500 г. до н. э. существовали разные направления. Конечно же на официальном уровне Египет никогда не менялся – он всегда возвращался к дарованным богами принципам. Любые новшества в государственной политике представлялись как часть миропорядка, определявшего судьбу страны с начала возникновения государства.

Внешне культура начала XVIII династии продолжилась именно с того момента, где она оборвалась при царях XII династии. Существует даже мнение, что культурная традиция вообще не прерывалась во время Второго переходного периода. Архитектура и изобразительное искусство повторяли прежние формы. Форма небольшого храма, окруженного колоннадой, копировала более ранние постройки, а знаменитый храм Хатшепсут был переработанной моделью храма царя XI династии Ментухотепа (фото 19б). С первого взгляда рельефы начала XVIII династии мало отличаются от изображений, сделанных при правителях XII династии. Несмотря на незначительные вульгаризмы, встречающиеся в цитировавшейся выше надписи Камеса, в целом большинство текстов составлено на правильном среднеегипетском языке. В своих гробницах чиновники стали снова изображать сцены успешной и радостной жизни и ее продолжение в загробном мире. В этом отношении не видно никаких существенных изменений.

Однако с самого начала правления царей XVIII династии прослеживается новая тенденция. Прежняя умиротворенная сосредоточенность на жизни Нильской долины уступила место идее расширения границ в Азии и в Африке. Теперь уже египтянам недостаточно было просто демонстрировать иноземцам превосходство своей культуры, обеспечивая тем самым себе преимущества в торговле. Иностранцы, которым необходимо было оказывать покровительство ради их собственного процветания и во благо Египта, оказались «изменниками». Царь должен был преподать им хороший урок послушания на их собственных землях.

Яхмос I изгнал гиксосов из Египта. В каменоломнях сохранилась надпись, датированная двадцать вторым годом его правления и относящаяся к изображению огромного каменного блока, который тянут волоком шесть быков. Надпись гласит: «Камень был перемещен быками, которые его [величество?] пригнал [из?] земель Фенеху», то есть Финикии^[154]. Несмотря на то что позиции египтян в регионе были достаточно сильны, походов в одну лишь Палестину было уже недостаточно. В XVI в. до н. э. были разрушены Тель-эль-Аджул, Бейт-Шемеш, Силом и Бейт-Цур, однако «измены» происходили не только в Палестине. Они распространились до Нахарины, района в Северной Сирии. Задолго до 1500 г. до н. э. царь Тутмос I совершил поход в Нахарину, где установил победную стелу у Евфрата^[155]. Отныне Египет внимательно следил за ситуацией за своими пределами.

В текстах XVIII династии есть незначительная, но примечательная особенность. В другие времена вооруженные силы называли «армией его величества», «отрядом [бога] Амона» или схожими именами, в которых отражается подчинение войска божественному полководцу. И лишь в этот период, отмеченный первыми победами, египтяне называли армию «нашим войском», чувствуя свою сопричастность к походам^[156]. Стремление отомстить, ликование от освобождения, жажда наживы и обретение силы сделали этот период исключительно националистическим и полным патриотизма. Это были не просто походы фараона, каждый житель Египта принимал участие в общем деле.

Против кого они выступали? У нас нет уверенности в том, что азиаты, против которых совершались походы в Палестину и Сирию, были тем же народом, что завоевал и унизил Египет. Но, судя по текстам, мотив отмщения просуществовал длительное время. На обелиске Тутмоса III, возведенном более чем через столетие после изгнания гиксосов и ныне стоящем в Центральном парке Нью-Йорка, царь называет себя «поразившим правителей иноземных стран, [которые] напали на него»^[157]. Пересказывая историю о Синухете, мы упоминали, что фраза «правители иноземных стран», хекау хасут, стала этимологической основой названия гиксосы. В схожей манере царь Аменхетеп II хвалился тем, что «никто из его армии, из хекау хасут или правителей Речену [Сирия – Палестина] не мог согнуть его лук»^[158]. Различие между двумя типами азиатов имеет смысл делать только в том случае, если одни из них олицетворяли прежних покорителей Египта, которые, собственно, и познакомили Ближний Восток с композитным луком.

Около 1470 г. до н. э., когда Тутмос III предпринял ряд военных походов для основания и укрепления Египетской империи в Азии, основным врагом Египта стал город Кадеш-на-Оронте, ставший центром сопротивления египетским силам. Кадеш располагался в центральной равнине между Ливаном и Антиливаном, он был окружен земляными фортификациями гиксосского типа. Неподалеку находился Тель-эс-Суфинет-Нух с еще большим гиксосским лагерем, и в 56 километрах от него была Катна, самый большой из всех лагерей. Как можно заключить из источников, египтяне не удовлетворились изгнанием гиксосов из Египта, но яростно преследовали их еще на протяжении более сотни лет. Если это предположение верно, то можно утверждать: прежняя политика самоизоляции Египта подошла к концу^[159].

Однако создание Египетской империи началось не сразу. Усилия первых трех поколений после изгнания гиксосов были направлены на восстановление страны. Военные походы в Азию под предводительством Яхмоса I, Аменхотепа I, Тутмосов I и II являлись по сути карательными, а не завоевательными кампаниями, которые к тому же не были регулярными: эти цари еще не стремились превратить Азию в подчиненную провинцию. Более основательной была военная политика Египта в Нубии и Судане; поскольку эти территории были завоеваны еще царями Среднего царства, следовало отвоевать их, так как они были необходимы для ведения торговли с югом и золотодобычи. Армия Тутмоса I продвинулась южнее третьего порога Нила, и можно с уверенностью говорить, что расширению египетских границ за счет Азии при Тутмосе III предшествовало основание империи в Африке^[160].

Несомненно, основные силы государства были направлены на ведение внутренних дел. При гиксосах фиванский царь был данником, управлявшим лишь южной частью страны. Теперь же было необходимо полностью восстановить управление Обеими Землями, включая учреждения, службы и весь государственный аппарат, который бы следил за сельским хозяйством, ирригацией, сбором налогов, логистикой, торговлей с иноземными странами и т. д. Торговому флоту при поддержке (или выполняющему также функции) военного флота предстояло наладить контакты с азиатскими и средиземноморскими городами, которыми управляли неизвестные новые правители. Было необходимо построить и наладить систему гражданской и религиозной бюрократии. И, что было наиболее важным с точки зрения египтян, было необходимо умилостивить богов новыми храмами и службами.

«Правили они без Ра, и он не давал божественных приказов вплоть [до правления] моего величества» – так отзывалась царица Хатшепсут о владычестве гиксосов в Египте. Божественное управление государством имело в Египте важнейшее значение. Эти отношения были двусторонними: если царь не советовался с богом, то бог переставал управлять государством. Для того чтобы поддерживать связь с богом, царь выполнял функции верховного жреца всех богов. Поскольку фараон сам обладал божественной сущностью, он был идеальным посредником между богами и смертными. Мы не знаем, каким способом фараоны узнавали волю богов до правления царей XVIII династии. Вероятно, они искали способ духовного воссоединения, благодаря которому бог мог бы посоветоваться с другими богами и объявить свою волю как всевышний указ, подлежавший исполнению по всей стране. В эпоху империи была разработана целая система получения божественных наказов. Бог мог являться во сне, как в случае с Тутмосом IV, которому было приказано расчистить статую великого сфинкса от песка^[161]. Бог мог изъявить свою волю и зримым чудом, таким как, например, избрание Тутмоса III на царство^[162]. Наиболее распространенным средством было обращение царя к находившемуся в храме или странствовавшему в переносном ковчеге богу, который милостиво изъявлял свою волю посредством оракула. Так, Амон-Ра из своего святилища в карнакском храме приказал Хатшепсут отправить торговую экспедицию в страну Пунт. «Величество дворца испросило совета пред ступенями Владыки богов. И услышала [она] повеление от Престола великого, наказ самого бога искать пути в Пунт, исследовать дороги к мирровым вершинам». Далее следует прямая речь самого бога^[163]. Сегодня нам интересно лишь то, что происходило в святая святых, когда царь, возможно лишь в сопровождении верховного жреца Амона, получал божественные указания. Более поздние тексты упоминают видимые знаки, которые давал бог, – «кивок» для утвердительного ответа и отсутствие реакции или «отступление» для отрицания^[164]. Возможно, что богу задавали вопросы, требующие однозначного ответа, или перед его статуей клали несколько вариантов, из которых бог мог сделать определенный выбор. У древних не было склонности к современному агностическому любопытству; они считали чудо способом, посредством которого боги выражали свое удовольствие.

Судя по источникам, начиная с правления царей XVIII династии боги стали играть более активную роль в управлении Египтом. Возможно, это утверждение не совсем верно, поскольку мы не обладаем достаточными данными, относящимися к более раннему времени. Тем не менее у нас есть фактическое подтверждение нашего тезиса: храмы богов увеличились в размерах и приобрели большее значение в период расцвета империи, и этот процесс начался до наивысшего расцвета империи при Тутмосе III. Удар по национальной гордости, нанесенный владычеством гиксосов, мог привести к чувству неопределенности, в результате которого египтяне обратились к своим богам за поддержкой. Если наше утверждение верно, то оно может объяснить столь сильно возросшую власть богов и их жречества.

Поскольку большая часть наших источников происходит из Верхнего Египта, мы узнаем в основном о возвышении культа бога Амона над культами других богов. Тем не менее и другие тексты полностью подтверждают невероятное могущество бога Амона-Ра Карнакского. На исходе Второго переходного периода фиванские цари стали освободителями от нечестивых поработителей, а их бог был прославлен как «царь богов». Незримый и вездесущий бог воздуха, прозванный Сокрытым, он беспрепятственно стал покровителем растущей империи и вселенским божеством, когда вслед за военными успехами его культ вышел за пределы Египта. Амон, чьи храмы располагались рядом с царскими дворцами, стал самым близким соратником фараона как правящего бога Египта. С течением времени возросшее значение культа бога Амона стало причиной серьезнейших политических сложностей. Они выражались в борьбе за власть между верховым жрецом Амона и целым рядом политических конкурентов: верховными жрецами других богов, визирями, военачальниками и наконец, с самим фараоном.

В действительности это противостояние не было очень заметно из-за совмещения функций и взаимосвязей чиновников. Совершенно определенно, что борьбы за власть между церковью и государством в нашем понимании этого явления не было. Из-за возраставших проблем, связанных с управлением растущим государством в Египте, был создан тщательно продуманный чиновничий аппарат и развивалась бюрократия, при которых светская и религиозная стороны жизни были слиты воедино благодаря приближенным фараона и верховным сановникам. Это было государство, в котором светская составляющая не мыслилась без религиозной.

У народа с низким уровнем грамотности, у которого чтение и письмо являются инструментами в работе светских или религиозных властей, количество квалифицированных чиновников относительно невелико и в большинстве случаев этим родом деятельности занимаются люди, происходящие из определенного круга аристократических семей. Даже когда государство быстро расширяется и существует необходимость в большем количестве чиновников, получение опыта работы на высших уровнях является редкой возможностью, поэтому существует тенденция сохранения высших должностей за относительно маленькой группой людей. Подобная ситуация сложилась и в Египетской империи.

Сановниками во времена фараонов были верховный жрец Амона-Ра, визирь Верхнего Египта, визирь Нижнего Египта и «царский сын Куша», или наместник царя в Эфиопии^[165]. Человек, занимавший последнюю из перечисленных должностей, должен был выполнять три функции: от имени царя управлять Африканской империей, нести ответственность за золотые рудники Нубии и командовать армией в Африке, а фараон занимался расширением границ империи в Азии. Должность наместника часто занимал наследный царевич, таким образом готовившийся в будущем занять престол.

Сохранение должностей внутри нескольких приближенных к царю семей и взаимосвязь высших постов могут быть проиллюстрированы двумя или тремя примерами. Хапусенеб, визирь Верхнего Египта, служивший царице Хатшепсут, получил свою должность от деда. Он же, как и прадед, служил верховным жрецом Амона. Рехмира, визирь Верхнего Египта при Тутмосе III, наследовал должность, которую до него занимали дядя по отцу и дед. Некий Тутмос занимал должность визиря Нижнего Египта, а его сын Птахмес стал верховным жрецом Птаха в Мемфисе^[166].

Иногда чиновник занимал несколько должностей, и в этом случае его называли «владыкой всего остального». Подобной фигурой был фаворит Хатшепсут, Сененмут (фото 19а), получивший небывалую власть, но при этом не занимавший ни одну из высоких должностей. Он был «воспитателем царевны-наследницы Нефрура, хранителем печати, начальником дворца, сокровищницы, дома Амона, житниц Амона, «всех работ Амона» и «всех работ царя»^[167].

Догма о том, что царь единолично представлял собой государство, сохранила формальный статус, однако делегирование полномочий надежным чиновникам было крайне необходимо в подобном государстве со сложным аппаратом. Нам известно много о функциях и полномочиях визиря Верхнего Египта из текстов Рехмиры и некоторых других визирей этого периода. Мы не будем углубляться в его обязанности и полномочия, но отметим, что он каждый день представлял доклад непосредственно самому фараону, являлся главным судьей страны, отвечал за налоги в Египте и дань из иностранных стран, надзирал за общественными работами и ремеслами народа и т. д. Фараон справедливо называл его «поддерживающей опорой всей страны». Существует, однако, одно замечание, которое следует сделать в связи с его должностью главного судьи. Согласно источникам, в его распоряжении не было записанного и кодифицированного свода законов, к которому он мог бы обратиться при выносе вердиктов. Мы должны отказаться от теории о том, что в зале суда перед визирем лежали сорок свитков с записанными на них законами; теперь известно, что это были сорок кожаных плетей, символизирующих его власть^[168]. Таким образом, в нашем распоряжении нет свидетельств о том, что на протяжении больше 750 лет, до времени правления Бокхориса, представителя XXIV династии, в Египте существовали своды законов. Визирь действовал в соответствии с правовыми обычаями, выраженными в приказах фараона, обладавшего тремя священными качествами – ху, сиа и маат, властью, пониманием и справедливостью^[169]. Несомненно, существовали царские указы для урегулирования конфликтов в особых случаях и, конечно, правовые прецеденты^[170], однако в Египте не было ничего подобного месопотамским подробным писаным сводам законов, выставлявшимся на всеобщее обозрение как символ справедливого правосудия. В Египте же закон устанавливался обожествленным царем, и считалось, что каждого человека, подавшего жалобу, ждет справедливое решение.

По этой причине визирь должен был оставаться честным при вынесении решений. «…Вот инструкция; ты должен соблюдать ее: ты должен смотреть на того, кого ты знаешь, подобно ему, который далек от твоего дома. Что касается чиновника, действующего подобным образом, то он будет процветать здесь на своей работе»^[171]. Визирь может не ожидать того, что «ему придется внимательно относиться к знати и чиновникам, но он должен выделять крестьян среди всех остальных людей», потому что «что касается чиновников, которые у всех на виду, то ветер и вода докладывают им относительно всех его действий, поэтому его действия не могут быть неизвестны»^[172]. Визирь обладал огромной властью, к нему должны были относиться с огромным почтением (в источниках это отношение называют «страхом»), но его целью была справедливость, а не погоня за деспотической властью. «Внушать страх самого себя, так чтобы люди боялись тебя. [Настоящий] чиновник – это тот, которого люди боятся, потому что настоящий ужас чиновника – это то, что он должен судить. Но если человек [просто] внушает страх самого себя миллионы раз, то что-то с ним не так по мнению людей, и они не скажут: «Что ж, он – человек!»^[173] Для того чтобы вершить правосудие подобного рода, которое мы называем патернализмом, необходимо было правильное соотношение власти и сопереживания.

Благодаря такому делегированию полномочий фараон мог совершать военные походы за пределами страны и создавать империю. Однако египтяне сочетали активную политику расширения границ влияния и сохранения империи с сохранением прежнего изоляционистского самодовольства. Первые представители XVIII династии продолжали проводить ставшие уже традиционными карательные походы в Азию, но не присоединяли завоеванные страны к Египту. Затем началась борьба между владыками, которая также была столкновением принципов и политики. Источники, в которых содержится информация об этом периоде, известном как междоусобица Тутмосидов, сложные и неясные, но, возможно, мы можем примерно определить, что происходило на одном из этапов борьбы за власть. Тутмос III, вероятно, был достаточно юн, когда унаследовал трон после смерти своего отца. В последующем он сумел доказать, что полон энергии и обладает прекрасными способностями к управлению страной. Однако на протяжении первых 22 лет своего правления он находился в тени, так как трон был узурпирован его выдающейся теткой и мачехой Хатшепсут. Она обладала такой властью, что в текстах ее перестали называть «великой женой царя» и наделили всеми титулами и атрибутами царя. После этого борьба за власть в Египте шла между Хатшепсут и Тутмосом III, причем последний находился под строгим контролем до того, как на двадцать втором году правления внезапно стал единоличным правителем страны^[174].

Хатшепсут и Тутмос III проводили совершенно разную политику. В правление царицы не было военных походов; фараон же стал великим завоевателем и основателем империи. Ее заслуга заключалась во внутреннем развитии Египта и в торговых отношениях, а его – во внешней экспансии и военных походах. Это был конфликт между старой концепцией Египетского государства, изолированного и высокоразвитого, жителям которого не было дела до других стран, так как ни одна из них не сумела бросить достойный вызов Египту, и новой концепцией государства, которое должно было показать свое превосходство посредством захвата иностранных территорий и управления ими. В царствование Хатшепсут экспансия осуществлялась в сферах торговли и культуры, что с материальной точки зрения было выгодно обеим сторонам. Тутмос III был сторонником политики военного и политического империализма, позволявшей ему обеспечить безопасность внутри страны путем расширения ее границ, а также благодаря собственным армии и флоту контролировать торговлю с сопредельными странами. Политика империализма положила конец изоляции Египта, а также сильно повлияла на египетское мышление и в конечном счете положила конец исконно египетской культуре^[175].

Мы считаем, что у этих двух царей был выбор, который они в итоге сделали. Сторонники Хатшепсут пошли по пути наименьшего сопротивления, выбрав изоляционизм, характерный для Египта в прошлом, а сторонники Тутмоса III начали проводить новую международную политику. Три поколения, которые сменились после победы над гиксосами, уделяли пристальное внимание военным походам в Африку и Азию. Особенно активно их проводили цари Яхмос I и Тутмос I, чьи нерегулярные походы служили напоминанием азиатам и африканцам, что Египет не следует атаковать. Видимо, Хатшепсут решила сделать перерыв в этой отчасти хаотичной деятельности, сторонясь военной активности и концентрируясь на мирных целях. Тутмос III отверг этот пережиток прошлого, совершая военные походы регулярно и целенаправленно.

Мы не обладаем достаточным количеством информации о людях, входивших в два разных лагеря этих правителей. Можно предположить, что царская семья была разделена, Хатшепсут поначалу командовала Тутмосом III, который одновременно был и молодым, и сыном фараона от второстепенной жены, что армия, пребывавшая в том состоянии, в каком она существовала в то время, выступала за расширение границ страны, а чиновники заняли сторону Хатшепсут и выступали за внутреннее развитие страны. Еще одной важной политической силой в Египте было жречество. Тутмос III говорит нам о том, что в отрочестве его избрал в качестве будущего фараона сам бог Амон^[176], поэтому вероятно, что будущего империалиста поддерживали жрецы этого бога. Нам ничего не известно о симпатиях служителей других богов. Однако значительным может быть тот факт, что Хатшепсут подчеркнула, что она была первой, кто восстановил египетские храмы после правления гиксосов^[177], и многое построила во славу Амона. Такое заявление можно трактовать как попытку переманить жречество на свою сторону. Показательно, что Хапунебу, визирь царицы, одновременно занимал пост верховного жреца Амона, что позволяло держать под контролем чиновников и жречество.

Хатшепсут дала Египту процветание вместо завоеваний новых территорий. Она построила свой прекрасный заупокойный храм в Дейр-эль-Бахри и небольшой долинный храм, а также маленькие святилища в Мединет-Абу и у второго порога Нила. По ее приказу из асуанских каменоломен были доставлены огромные обелиски, которые установили в храме Амона в Карнаке. Она также построила святилище для Амона и восьмой пилон в Карнакском храме. Для самой царицы были подготовлены две гробницы в горах к западу от Фив. Подобная масштабная деятельность сильно отличалась от не очень активного строительства, которое велось до ее правления. Вероятно, она использовала значительную рабочую силу, набранную в номах. Чрезвычайно важно то, что ее любимец Сененмут был «начальником всех работ» и архитектором.

В своей зарубежной политике она придерживалась традиционной модели. Строительная деятельность, которая велась около второго порога Нила, была необходима для получения золота с юга. Кроме того, царица вела работу на синайских рудниках. Больше всего Хатшепсут гордилась торговой морской экспедицией в страну Пунт – землю южных благовоний, возможно находившуюся на территории современного Сомали и Аравии Феликс^[178]. В храме в Дейр-эль-Бахри основную часть композиции занимает сцена с отправкой пяти больших судов вместе с товарами из Египта – украшениями, инструментами и оружием. Эти же корабли возвращаются с мелким рогатым скотом, обезьянами, благовониями, слоновой костью, миррой и редкой древесиной. Пребывание египтян в стране Пунт показано на одной из сцен подробно и с юмором. Местные жители хвалили египетских моряков, поражаясь их смелости: «Как вы достигли той страны, которую не знает ни один человек? Пришли ли вы путями неба или земли или приплыли по морю? Как счастлива земля бога [Пунт], по которой [сейчас] вы ступаете, как по земле Ра!» Правителя Пунта сопровождает его супруга, изображенная огромной и тучной, а за ней следует кроткий маленький осел, над которым расположен лаконичный текст: «Осел, который перевозит его супругу»^[179].

Экспедиции в Пунт отправляли и до этого, и они будут продолжаться в будущем. Необычайное внимание, которое уделяли подобным походам, связано с тем, что такая политика способствовала активному развитию отношений Египта с его союзниками, и при этом он не контактировал с неприветливыми азиатскими странами, которые, как считалось, должны были страдать от этого. Хатшепсут продемонстрировала, что мирная и толерантная политика прошлого имеет право на существование.

Конец правления Хатшепсут настал внезапно после ее семнадцатилетнего пребывания на троне. Мы не знаем, что случилось на самом деле. Возможно, царица умерла естественной смертью, а ее сторонники потерпели крах, когда остались без ее поддержки. Или, быть может, она была свергнута в ходе государственного переворота. Во всяком случае, разъяренный Тутмос III начал мстить. Его сторонники, к примеру, ворвались в храм в Дейр-эль-Бахри, разрушили статуи царицы и отправили их на близлежащие каменоломни (фото 18а). Упоминания о любимом архитекторе Хатшепсут Сененмуте вовсе пропали из источников. Некогда он воспользовался своим положением, тайно поместив собственные изображения в сценах моления на рельефах храма царицы. Они были расположены таким образом, что были спрятаны за открытыми дверями. Их уничтожили приверженцы нового правителя. Гробницу, которую Сененмут искусно разместил над храмом в Дейр-эль-Бахри, осквернили и предали забвению. Исчезновение сторонников царицы было внезапным и жестоким^[180].

Почти незамедлительно Тутмос III отправился подавлять мятежи и расширять границы страны. Он взошел на трон примерно 1 февраля 1468 г. до н. э. и через семьдесят пять дней, в середине апреля, уже собрал свою армию и повел ее вдоль суэцкой границы. «Величество его незамедлительно занялся делами в Джахи^[181], чтобы покарать изменников, которые были там, и наградить тех, кто был предан ему»^[182].

С точки зрения египтян, в Азии действительно было «восстание». Мы можем лишь догадываться, послужила ли смерть Хатшепсут поводом для возникновения азиатского альянса против Египта, или этот союз был причиной ее падения, или эти события произошли одновременно. Так или иначе, правитель Кадеша-на-Оронте прибыл в город Мегиддо в Палестине и там собрал триста тридцать князей («каждый из них имел свою собственную армию») для того, чтобы защитить путь в Мегиддо от фараона^[183]. Число союзников-князей свидетельствует о раздробленности на территории Сирии и Палестины в это время. Они могли управлять лишь небольшими городами-государствами с «войсками», состоявшими из людей чуть более умелых, чем простые стражники. На территории около Мегиддо было невозможно дислоцировать крупные войска. Результат битвы показал, что азиатский союз оказался крайне неэффективным, и, как мы можем догадаться, «князья» были чересчур независимы для того, чтобы создать единую армию.

Крупный торговый путь, игравший важную роль для Сиро-Палестинского региона, входил на территорию так называемого Плодородного полумесяца в Газе на юго-западе Палестины, затем шел на север через побережье и равнину Шарон, пересекал горную гряду Кармель, за которой простиралась Изреельская долина, где стоял Мегиддо. После этого он разделялся и шел по берегу Финикии, центральной долине Сирии или отдаленным районам у Дамаска. Следовательно, город Мегиддо имел стратегическое значение, которое сохранялось на протяжении всей истории. В Откровении Иоанна Богослова сказано, что данный город, названный там Армагеддоном, станет местом последней битвы^[184]. Правитель Кадеша сделал мудрый выбор ради собственной выгоды. Он созвал огромную коалицию городов-государств с их князьями, они прибывали в «своих колесницах из золота и серебра, которые были отполированы» и разбивали лагеря с роскошными шатрами, оснащенными предметами с прекрасно выполненной инкрустацией. Одержав победу, Тутмос III захватил около тысячи колесниц, что свидетельствует о размерах азиатского союза.

Фараон был энергичным, о чем свидетельствует то, что его армия преодолела 150 миль между египетской границей и Газой всего за десять дней. Необходимость соблюдать безопасность и логистика замедлили прогресс, поэтому потребовалось еще одиннадцать дней для прохождения 80 (около 130 км) миль до города, расположенного к югу от горной гряды Кармель. Там Тутмос III созвал военный совет, описанный в шаблонных выражениях, призванных подчеркнуть божественную мудрость и смелость фараона. Благоразумные сановники царя отговаривали его от прохода через узкое ущелье около Мегиддо, где армии пришлось бы выстроиться в одну шеренгу, и указали ему на две другие дороги, пройдя по которым египтяне могли захватить азиатскую армию с фланга. Однако Тутмос III был божеством, которому не подобало демонстрировать человеческие слабости. Поэтому он произнес подобные слова: «[…] мое величество пойдет по пути тому на арену! Пускай, кто желает из вас, идет по этим путям, о которых вы говорите, и пускай, кто желает из вас, идет в числе сопровождающих мое величество. Да не скажут они, эти враги, омерзительные для Ра: «Его величество пошел по другой дороге, испугавшись нас!» – так скажут они»^[185].

Царская власть накладывает определенную ответственность на правителя, делающего подобные заявления. Тутмос III должен был самостоятельно гарантировать выполнение столь смелого и прямолинейного плана, возглавляя свою армию и неся изображение Амона-Ра, пообещавшего ему победу. И бог действительно покровительствовал Египту, так как армия фараона преодолевала ущелье, а враг мирно сидел на северном конце узкого прохода (фото 20). Этот путь занял целый день, но в данном случае поражает простодушие азиатов, которые позволили египетским войскам преодолеть столь опасное место^[186].

Обе армии на ночь разбили лагерь, и на рассвете Тутмос III явился во главе своего войска «на золотой колеснице, украшенный своим боевым оружием, как бог Гор, сильный рукою и деятельный, как Монт Фиванский, а его отец Амон укреплял его руки»^[187]. Египтяне разгромили азиатов, которые покинули поле боя, оставив свои колесницы и лагерь со многими богатствами. Есть некая ирония в том, что люди, находившиеся в укрепленном городе Мегиддо, заперли городские ворота, поэтому разбитый враг египтян был вынужден прыгать перед стенами до тех пор, пока жители не спустили свои одежды, чтобы паникующие воины забрались по ним вверх. В надписях безжалостно подчеркивается жадность египетских солдат: «И вот, если бы войско его величества не возымело намерения пограбить имущество врагов – оно бы овладело Мегиддо в этот миг, когда жалкого кадешского врага вместе с жалким врагом этого города втаскивали с трудом наверх, чтобы ввести их в их город»^[188]. Затем описываются некоторые азиатские сокровища, ставшие частью военной добычи. Это дает нам возможность понять, что в древнеегипетской армии не хватало дисциплины.

Мегиддо был слишком сильно укреплен для осады с помощью оружия тех времен. Город окружали ров и крепостные стены, поэтому египетская армия морила противника голодом, чтобы последний покорился ей. Египтяне пришли в Палестину в сезон сбора пшеницы и забрали около 450 тысяч бушелей^[189], и это «помимо сжатого и забранного войском его величества»^[190]. В остальном они выжидали. И хотя азиаты были защищены в крепости, Тутмос III отмечает, что «не было сделано попытки сбежать ни одним из них»^[191]. Наконец после семи месяцев осады (с мая по декабрь) оставшиеся в живых жители отправили своих детей с оружием, чтобы отдать его фараону, в то время как их воины «приползли на своих животах, чтобы поклониться мощи его величества, чтобы испросить дыхание для своих носов»^[192].

Тутмос III был великодушен. Другие правители Египта иногда совершали жестокое действие – церемониальное убийство вражеских князей, но правитель Мегиддо, вероятно, бежал. Так или иначе, Тутмос III выдвинул свои условия в обмен на их преданность. Он поклялся, что будет к ним лоялен на протяжении всей их жизни. «Тогда мое величество позволило уйти им в их города. Все они отправились на ослах, чтобы я мог забрать их лошадей». Благодаря своему самообладанию фараон заложил краеугольный камень империи на целый век.

Мы не будем перечислять роскошные трофеи, полученные после победы, но лишь отметим те, которые демонстрируют, что в Сиро-Палестинском регионе обитало большое количество народностей. Азиатские правители спали на инкрустированных кроватях, путешествовали на носилках с инкрустациями, гуляли с резными тростями и имели золотые и серебряные сосуды. Один из вражеских князьков взял с собой на поле битвы собственную позолоченную статую из эбенового дерева, а ее голова была выполнена из ляпис-лазури. Захваченный крупный рогатый скот исчислялся 2 тысячами или более голов, козы – 2 тысячами, овцы – 20 тысячами. В данной местности были развиты земледелие и скотоводство, но и ремесла также находились на высоком уровне. Они оказали сильное влияние на сдержанное египетское искусство после того, как попали в Египет в результате военных завоеваний. В течение следующего века в египетском искусстве произошло больше изменений, чем в предшествующие десять веков^[193].

В следующие 20 лет своего правления Тутмос III не давал азиатам забыть о власти Египта, проводя карательные походы почти каждый год. Иногда ему нужно было только отправить свою армию и получить дань, но временами приходилось и воевать. Однако больше он не сталкивался с коалицией азиатских правителей потому, что ему удалось разбить ее. После этого двумя главными врагами фараона стали правитель Кадеша и царь Митанни на северо-западе Месопотамии. Если не считать периодически возникавших мятежей, то можно утверждать, что Палестина и Финикия тоже находились в его власти. Боевые действия происходили на севере.

Так, в результате шестого похода, пришедшегося на тридцатый год его правления, и снова в итоге последнего похода на сорок втором году царствования Тутмос III завоевал Кадеш. Вероятно, «уничтожение» этого города в тридцатый год правления фараона, о котором говорится в официальных надписях, было сильно преувеличено, так как через двенадцать лет его пришлось завоевывать вновь. Один из сановников сообщает, что «Его Величество отправил каждого храброго человека из его армии, чтобы пробить новую стену, которую построил Кадеш. Я был одним из тех, кто пробил ее, будучи первым из храбрых людей, и никто до меня не совершал подобного»^[194].

Самая масштабная кампания, направленная против «врага – презренной Нахарины» и правителя Митанни, состоялась на тридцать третьем году правления Тутмоса III и была восьмой по счету. Нахарина находилась в большой излучине Евфрата, а Митанни было государством c индоевропейским населением, жившим на востоке Евфрата. Оно имело планы на страны, расположенные на западном берегу этой реки. Интересы обеих держав, набиравших мощь, несомненно пересеклись^[195]. Об энергичности Тутмоса и тактике, которую он использовал при нападении на врага, находившегося за рекой, говорится в тексте, описывающем подготовку к походу: «Я велел построить много судов из кедра гор «Земли бога», что около «Владычицы Гебала», причем они были положены на повозки, и [их] влекли быки, и они поплыли перед моим величеством, чтобы переправиться через ту большую реку, образующую [то, что находится?] между этой страной и Нахариной»^[196]. Фараон не оставлял ничего на волю случая. Он плыл по Евфрату и преследовал правителя Митанни, спасавшегося бегством. В источниках не указано, схватил ли египетский царь своего врага, но он заявляет, что опустошил «земли Нахарины, чей владыка бежал из-за страха». Царь установил на восточном берегу Евфрата в честь своего триумфа стелу, которая служила напоминанием о его вторжении. На протяжении жизни двух последующих поколений египтянам приходилось решать проблемы, связанные с государством Митанни, но у нас нет источников относительно битвы между ними.

Большое количество источников свидетельствует о различных аспектах административного устройства новой державы. Флот был особенно важен, так как армия двигалась все дальше от Египта и взаимоотношения становились сложнее. Без быстрого и мощного флота египтянам трудно было удержать свои позиции в Восточном Средиземноморье^[197]. Тутмос III следил за финикийскими гаванями, пока сам он двигался в северном направлении. «Теперь каждый порт, который достигал Его Величество, был обеспечен хорошим хлебом и различными [видами] хлеба, оливковым маслом, благовониями, вином, медом и фруктами». В другом источнике сказано, что гавани были обеспечены и экипированы «согласно их налогам и ежегодному обычаю». В дальнейшем Тутмос захватил корабли, чтобы они ходили в Египет и из него^[198].

Тутмос расширял военную и политическую власть на территории Азии. Его представители назначались для управления областями, а в важных городах пребывали его постоянные наместники, управлявшие азиатскими князьями. Административным центром была Газа в Палестине^[199]. Она не восставала против Тутмоса III во времена битвы при Мегиддо, поэтому ее не упомянули в списках городов, над которыми он одержал победу. В Старой Газе была крепость, которую азиаты называли мигдол. Она являлась пропускным пунктом в начале пути по Сиро-Палестинскому региону. По дороге передвигались «царские посланники для всех иноземных стран», выносливые и смелые гонцы, путешествовавшие на своих колесницах через трудные и опасные страны, чтобы служить фараону. С собой они носили глиняные таблички с надписями на аккадском – языке дипломатии тех времен. Они передвигались между Фивами и Богазкеем, между Тель-эль-Амарной и Библом, таким образом объединяя державу с ее примитивными путями сообщения. Тутмос III настолько хорошо укрепил свою державу, что гонцы могли путешествовать на сотни километров от границ Египта в относительной безопасности^[200].

Во время правления Тутмоса III и в ранние годы царствования его преемника Аменхотепа II контроль над завоеванными землями осуществлялся с помощью частого проведения на территории Азии египетских военных парадов. Сто лет спустя память об этом событии заставила азиатского правителя сказать: «Кто в прошлом завоевал Тунип? Не был ли это Манахбирия [Тутмос III], кто сделал это?»^[201] Другим фактором было то, что сезоны походов приходились на важное для жизни страны время года. Жатва в Египте происходила ранней весной, после чего армия фараона отправлялась в Азию, чтобы прибыть туда во время созревания урожая, когда местные жители наиболее уязвимы. Несомненно, египетские отряды жили за счет этой земли и получали особенное удовольствие оттого, что им удается застать врага врасплох именно в период сбора урожая. Относительно похода в Финикию источники сообщают: «Их сады были полны их фруктами. Их вино было найдено лежащим в их прессах, как текущая вода, а их зерно – на полу. Его было больше, чем песка на побережье. Армия была обеспечена в избытке с этими дарами… Вот почему армия Его Величества была так пьяна и умащена маслами, как если бы был праздник в Египте»^[202].

Шло время, традиция демонстрации ярости фараона укрепилась, в результате чего азиатские владения можно было контролировать с помощью небольших гарнизонов, разбросанных по различным городам. Почти невероятным кажется то, что силами от пяти до двадцати пяти египтян можно было контролировать город. Однако города в Азии были маленькими и находились в состоянии раздробленности. А за небольшим гарнизоном стояла безграничная власть армии фараона, поэтому горстка отрядов могла действовать как местная полиция и разведка. Этой силы хватало до тех пор, пока не наступил амарнский период, разрушивший империю.

После битвы при Мегиддо Тутмос III заставил азиатских князей присягнуть ему в верности, а затем позволил им вернуться в свои города. В целом он был согласен, чтобы они продолжали править, но под его присмотром и с его гарнизонами. Однако фараон ввел практику удержания в Египте заложников, помогающую управлять действующими князьями и воспитывать будущих правителей в египетских традициях. Данную политику установили во время его шестого похода. «Теперь сыновей правителей и их братьев забирали для того, чтобы были они заложниками в Египте. Затем когда кто-то из этих царевичей умирал, а Его Величество мог назначить своего сына, чтобы тот занял его место. Список сыновей правителей, которых забрали в этом году: тридцать шесть мужчин»^[203]. Таким образом, хотя князья могли продолжать править, они должны были отдавать в заложники высокопоставленного человека, чтобы отношение к ним было хорошим. А их наследники обучались в Египте, поэтому они начинали считать, что их домом является эта страна, а не те города, где они родились. По всей видимости, судя по тому, что некоторые азиатские правители сохраняли практически фанатичную преданность Египту в трудный амарнский период, эта система приносила пользу.

Анналы Тутмоса III дают нам неполное представление о богатствах, которые получал Египет после создания державы. Эти свидетельства неясны из-за существования официальной пропаганды, из-за которой в качестве «дани» перечислены предметы вне зависимости от источника их поступления, то есть мы не знаем, как ее получили – в ходе грабежа завоеванных областей, международной торговли или в качестве подарков могущественных правителей. Так, «дань» из Ассирии, Хеттской империи и Вавилонии происходила не из этих отдаленных регионов, а, вероятно, ее получали или в рамках торговых отношений под руководством царя, или в ходе обмена подарками между правителями этих стран и фараоном Египта. Подобные подарки свидетельствуют о том, какие отношения складывались между сильными мира сего в то время. Название государства Митанни, на западе окруженного хеттами и Египетской державой, а на востоке – Ассирией и Вавилонией, отсутствует в списке дарителей подарков, что вполне логично, учитывая его положение. Его сдавливали до тех пор, пока оно не стало прибегать к помощи одной или нескольких других стран; позднее оно примкнуло к Египту, а затем из-за возникшей необходимости – к хеттам.

Государство имело исключительные права на хвойную древесину из Азии, которая из древнеегипетских текстов известна под общим названием кедр. Об этих правах мы знаем из стелы Тутмоса III в Гебель-Баркале. «[Для меня] строятся [суда] в [Фин]икии ежегодно из настоящего ливанского кедра и доставляются во дворец – да будет он жив, невредим и здоров! Ко мне приходит [нечто из дерева] в Египет. Везут на юг [?]… настоящий кедр из Негау из самого отборного, что есть в стране бога… в столицу, не минуя своих сроков ежегодно. Приходят мои воины, что в [гарнизонных] войсках в Уллазе… [что] из (?) кедра, военной добычи моего величества по замыслам моего отца Амона-Ра, передавшего мне всех чужеземцев»^[204].

Амон-Ра, почитавшийся в Карнаке, получал огромный доход от иноземных даней. Он пообещал победу, и его изображение сопровождало армию во время похода. Именно поэтому он получил львиную долю военной добычи. Цель анналов Тутмоса III, вырезанных на стенах Карнакского храма и скопированных с кожаного свитка, бывшего военным полевым журналом, заключалась в демонстрации того, что фараон выполнил свою часть договора с богом. К примеру, Амон являлся покровителем разработки золотых копий в Нубии и Судане. На тридцать четвертом году правления Тутмоса III бог получил более чем 700 тройских унций золота из этих рудников, на тридцать восьмом году – приблизительно такое же количество, а на сорок первом – около 800 унций^[205]. Такое количество было отнюдь не малым для тех дней.

В храме Амона вырезан длинный список стран и городов-государств, которые, как заявляет Тутмос, он захватил. В нем упоминаются страны, начиная с Южной Палестины и до Северной Сирии, и мы можем идентифицировать по крайней мере половину из них. В целом дорога была длинной, и Египет был заинтересован также в ее ответвлениях: равнине Шарон, Мегиддо, Изреельской долине, Бейт-Шеане, Дамаске, Тель-Хацоре и Кадеше-на-Оронте, а также северном плато в Сирии, где располагалось Алеппо, и Евфрате. В списке упомянуты несколько определенных мест в Иудейских горах и на Ефремовой горе, в то время как города Финикии редко встречаются в нем, возможно, потому, что они не участвовали в восстании Мегиддо^[206].

Аналогичным образом можно проследить египетское влияние по наличию объектов с именами фараонов времен египетского завоевания, обнаруженных в Палестине и Сирии. Они найдены на территории филистимлян и до Лахиша и Бейт-Шеана (но не дальше), в Изреельской долине, на другом берегу Иордана по пути в Дамаск, неподалеку от Капернаума в Галилее, на финикийском побережье, а также в Кадеше-на-Оронте. И эта дорога опять же имела большое значение^[207].

Одно лишь перечисление датированных египетских объектов из Палестины и Южной Сирии показывает большую заинтересованность Египта в Азии. Количество предметов эпохи Среднего царства насчитывает 150 экземпляров, эпохи империи Нового царства – около 500, а в Поздний период их число значительно снизилось – до 75^[208]. Даже если учесть, что до нашего времени сохранились далеко не все артефакты и это влияет на данные статистические показатели, пропорции все равно остаются примечательными.

Крайне интересно проследить влияние этого активного расширения территории на сознание египтян. Начальный импульс для этого дали вытеснение ненавистных гиксосов и то, что жителям долины Нила удалось наказать их. Однако прежнее чувство защищенности уже не могло вернуться, а имперские амбиции приносили удовольствие от чувства победы. Светская и жреческая власть в Египте получала материальную выгоду от завоеваний и обретала все больше власти. Обширные границы требовали неусыпного внимания из-за постоянно появлявшихся опасностей. Гиксосское завоевание запомнили в результате азиатского «восстания» в Мегиддо, которое сменилось борьбой с государством Митанни, после чего было соперничество с хеттами, породившее угрозу нашествия «народов моря» и ливийцев. Империя всегда находилась перед лицом опасностей, часть из которых были реальными из-за угрозы вторжения непосредственно в Египет, а некоторые были незначительными, угрожавшими лишь отдаленным границам азиатских владений. Однако именно они сохраняли чувство незащищенности. Эти угрозы являлись предлогом для постоянной готовности к действию и проведения активной военной политики. И поэтому в руках одного правителя была сосредоточена неограниченная власть. Подобная ситуация существенно изменила мировоззрение жителей Древнего Египта, что является более важным фактом, чем то, что царский двор и храмы обогащались за счет ее.

Военных успехов Египту удалось добиться благодаря двум богам: обожествленному царю, который вел армию, и верховному богу, позволившему вести войну. Амон-Ра благосклонно разрешил начать кампанию против азиатов и предоставил свой «меч» фараону вместе с божественными указаниями по проведению битвы, поэтому его после благополучного завершения столь опасного предприятия нужно было вознаградить большой долей добычи, а также увеличить ежедневные подношения в качестве благодарности. Шло время, и Амон становился все богаче, каждая победа приписывалась ему, и можно предположить, что его доходы не уменьшались, если войска терпели поражение. Это были настоящие рабочие отношения между верховным богом и народом, лишенные намека на циничную сделку; напротив, в них прослеживается участие бога в делах священного государства.

Жрецы других богов, таких как Ра из Гелиополя, Птах, почитаемый в Мемфисе, и Сет, бог азиатов (фото 17б), также получали свою долю богатства и могущества, хотя никоим образом ее нельзя сравнить с объемом дохода жречества Амона Карнакского. Храмы эпохи Древнего и Среднего царств были относительно небольшими, а границы их территории – строго определенными. В эпоху Нового царства храмы богов стали огромными и требовали обширных хозяйств. Фараоны в благодарность даровали привилегии, освобождавшие храмы и их служащих от налогов, которые платили остальные горожане. Египет становился перегруженным жрецами и храмовыми хозяйствами. Это означало, что египетское жречество поддерживало политику центральной власти. Для них было важно, чтобы Египет во все времена имел влияние на иноземцев. В конечном итоге народ лишился имперских амбиций и вернулся к первоначальным границам, так как сохранять власть над сопредельными странами и расширять границы державы оказалось достаточно сложно. После этого внутренняя экономика Египта была обременена огромными храмовыми хозяйствами, поддержание которых совершенно не соответствовало возможностям страны, особенно по сравнению с теми временами, когда из-за заграницы доставляли великолепную дань. Но об этом пойдет речь в главе 10.

Колоссальные усилия, затраченные на создание и поддержание такого организма, как огромная держава, требовали единства внутри страны. После изгнания гиксосов страну охватил прилив патриотизма, принявший очертания безграничной преданности египтян. Однако неизвестно было, как долго жителям долины Нила придется нести на своих плечах груз, связанный с поддержанием существования нового государства, а плоды имперских завоеваний не разделялись равно между всеми. Несомненно, богатства, поступавшие в Египет, в той или иной степени волновали всех, но они создавали и увеличивали пропасть между сильными мира сего и их подчиненными. Богатство и могущество получали те, кто руководил этим рискованным предприятием. Со временем им уже не нужно было ходить в военные походы, они оставались дома, но при этом богатства их росли, а дела процветали. Они могли нанять помощников, чтобы те делали за них трудоемкую работу. Поэтому мы наблюдаем возрастающее количество опытных работников, управителей домашних хозяйств и солдат-наемников. Первоначально их нанимали в качестве слуг, поэтому они не подозревали, что можно добиться успеха, получив власть. Однако к концу периода расцвета Египетской державы они стали могущественной группой дворцовых служащих или профессиональных воинов. Более того, они находились между правящим, могущественным классом и простыми египтянами, поэтому больше не существовало обычного легкого контакта между хозяином и его крестьянами. Произошел раскол, и больше нельзя было подняться вверх по социальной лестнице ни в теории, ни в исключительных случаях. Этот процесс сделал каждого египтянина обычным крестьянином, что в эпоху Среднего царства было пережитком прошлого. Во времена Нового царства крестьянин являлся частью древнеегипетского общества, организованного и ограниченного для создания единого государства.

Не вызывает никаких сомнений тот факт, что расширявшийся административный аппарат нуждался в новых работниках, и должно было опираться на имевшиеся в его распоряжении ресурсы. Однако они все больше перемещались на территории других государств. Уже в эпоху Древнего царства Египет брал на службу людей из Нубии и Судана. В эпоху Нового царства тысячи пленников, схваченных во время битв, были приведены в Египет в результате военных побед. Они желали служить в египетской армии (даже вопреки мнению собственных соплеменников) потому, что впервые за свою историю Египет стал государством с большим количеством возможностей, где можно было обогатиться за счет военной добычи, а также имелся шанс быстрого продвижения по службе. В то время как правители Египта становились богатыми и сильными, способные иноземцы: нехсиу и маджаи на юге, шасу на востоке, машаваша на западе и шерданы («народы моря») – являлись основным инструментом для активной деятельности. Они постепенно нанимались в военную службу или занимали важные посты на государственной службе или в больших поместьях. Многие из иноземцев были простыми рабами во дворце, владениях знати или храмовых хозяйствах. Однако рабство не было столь жестким, как в более поздние эпохи, когда люди не имели никаких прав. Домашние рабы были обеспечены лучше, чем обычные египетские крестьяне. Раб имел большие возможности, он мог стать незаменимым, получить власть в качестве мальчика на побегушках у чиновников, слуги знатного человека, служащего царского гарема или воина отряда наемников. К концу Нового царства иноземцы занимали руководящие должности, например царского управляющего, гонца у чиновников или воина в армии. Самые бедные египтяне опустились до низшего социального, политического и экономического уровня по сравнению с их земляками-правителями и чиновниками-иностранцами. Объединение страны превратилось в процесс разобщения, остановить который можно было бы только благодаря жесткой дисциплине.

Государственный аппарат, жречество и армия приобрели сложную организационную иерархическую структуру с разными уровнями. Войско может служить примером процесса ужесточения системы. В прошлые эпохи с меньшим количеством военных действий оно, вероятно, не было профессиональным, формировалось в результате призыва крепких египтян, которые возвращались домой по окончании службы, длившейся на протяжении определенного срока. Только в полиции работали профессионалы, многие из которых были иноземными наемниками. Даже офицеры, возглавлявшие отряды лишь во время сезонных походов, являлись высокопоставленными чиновниками. Однако в период Нового царства уже нельзя было полагаться на любителей, государству нужны были опытные воины для гарнизонов в отдаленных частях державы. Поэтому со времен Тутмоса III началась организация структуры регулярной армии. На службе в пехоте «воин» мог рассчитывать как минимум на должность «знаменосца» или как максимум на высокий пост «начальника лучников». Колесницы принадлежали к элитным войскам, занимавшим более высокое, чем пехотинцы, положение. Воины, доблестно сражавшиеся, награждались золотом, землей или рабами, или же им давали не составлявшую никакого труда работу на гражданской службе. В частности, многие из них стали «главными наместниками» царских угодий.

В штаб входили высокопоставленные люди, которые обеспечивали армию продовольствием, занимались расчетами, записями, путями сообщения и различными видами операций. Пост главнокомандующего армией, по всей видимости, должен был занимать сам фараон. Вероятно, так и было в самом начале расширения границ Египта. Очень скоро фараон делегировал свои полномочия сыну и наследнику. Однако в амарнский период этот пост перешел к лицу нецарского происхождения – Хоремхебу. Примечательно, что он смог взойти на трон, проделав путь от генерала до царя, точно так же как визири, которые впоследствии стали Рамсесом I, Сети I и Херихором. Власть и высокий статус армии в эпоху Нового царства были следствием расширения Египетской державы, что стало разрывом с прошлым^[209].

Большой ажиотаж в Египетской державе был вызван развитием и расширением контактов. Суда все чаще ходили по Средиземному морю между портами Дельты, Азии и Эгеиды. До нас дошли свидетельства о поддержании хорошего состояния дорог между Египтом и Палестиной^[210], необходимых, чтобы военные отряды или гонцы могли передвигаться по Синайской пустыне или через горы Азии. Более того, большое количество египтян регулярно отправлялось за пределы страны или путешествовало по делам государства, в то время как десятки тысяч иностранцев прибывали в Египет. Многие из этих пленников были важными лицами у себя дома, и именно поэтому их забирали в Египет. Это была международная арена, на которой поддерживалось постоянное общение между столицами посредством иностранных послов и гонцов. Эти постоянные контакты привели к появлению ценностей, отличных от египетских. Границы Египта фактически простирались вплоть до четвертого порога Нила на юге и до Евфрата на севере, и присоединенные страны должны были значить что-то сами по себе. Их быт и религия вызывали интерес и внушали уважение. Несомненно, Египет выражал свой интерес через политику империализма, нежели через международную солидарность: египетская догма простиралась вплоть до дальних границ для присоединения новых земель. Египетские боги становились вселенскими, представляли интерес для людей, живших за пределами долины Нила. В основе ранее неизвестного универсального характера древнеегипетских богов лежала поддержка, которую они оказали при расширении границ страны. Ввиду того, что главные боги являлись космическими силами (солнцем, воздухом, землей, громом), достаточно просто можно было продемонстрировать их необходимость вне пределов Египта. Однако следует подчеркнуть, что политические, социальные и экономические связи между различными государствами и их религиозное единство были важны для духовной составляющей Египта. Это положило конец замкнутости государства, следствием которой была постоянная безопасность. Отныне изменения происходили быстро.

По сравнению с предыдущими годами контактов с иностранцами стало значительно больше. Количество иноземцев, постоянно проживавших в Египте (по собственному желанию или в плену), постоянно росло. Например, поминальный храм Тутмоса IV обслуживался азиатами, которых царь захватил в плен в Гезере^[211] в Палестине и подарил жрецам этого храма^[212]. Финикийские корабли приплывали в египетские порты и выгружали товары, которые проверяли сами египтяне^[213]. Интересный пример культурного влияния нам известен из источников амарнского периода. Хотя он и относится к более позднему времени, но демонстрирует, каким образом древнеегипетские традиции подвергались влиянию контактов с иноземцами и их обычаями. В архитектуре и устройстве садов одного из поместий в Амарне исследователи отметили отход от стилизованной формальности, традиционной для искусства Древнего Египта. В саду вместо рядов деревьев был создан небольшой лес, подобный тем, которые изображены на эгейских фресках. Лестница, ведущая на крышу, не поддерживалась глухой стеной, как это обычно бывало в Египте, а стояла на квадратных опорах, как было принято в архитектуре Крита или Микен. В этом доме также были найдены так называемая фляжка пилигрима с Родоса, глиняная фигурка с изображением лица, выполненная в эгейской манере, довольно много фрагментов сосудов из Микен. Археолог, занимающийся его изучением, предположил, что это была резиденция «греческого торговца овощами»^[214]. Все свидетельства указывают на то, что хозяин дома был свободным человеком и общительным соседом, но не считал нужным следовать традициям египтян в строительстве или устройстве садов. В Амарне также была найдена гранитная плита с изображением бородатого воина-сирийца, сидящего со своей женой-египтянкой, в то время как слуга-египтянин ему предлагает сосуд с вином^[215].

Сцены принесения «дани» иноземцами в гробницах XVIII династии встречаются достаточно часто, что дает нам повод для сомнений, всегда ли на них изображали настоящие приношения или лишь активную торговлю. Несомненен тот факт, что в сценах, изображающих коленопреклоненными царевичей Кефтиу, хеттов, Тунипа в Северной Сирии, Кадеша, которые приносят дань, присутствует значительный элемент пропаганды^[216]. В других гробницах азиаты, африканцы или жители Средиземноморья изображены поставляющими свои традиционные продукты в Египет в рамках нормальных торговых отношений, связанных с продажей «серебра, золота, ляпис-лазури, бирюзы» и других, менее ценных товаров^[217]. Нет сомнений в том, что Египет, создав такую державу, собирал дань для собственных нужд. В Африке ее границы простирались вплоть до четвертого порога Нила, а также в нее входили оазисы. В Азии в ее состав входили Палестина, часть территории на восточном берегу реки Иордан, Финикия^[218] и Келесирия. Египтянам было сложнее контролировать местности, находившиеся за пределами этих государств, даже если список покоренных городов-государств включал в себя Дамаск, Кадеш-на-Оронте и территории вплоть до Евфрата. Более вероятно, что Северная и Восточная Сирия не контролировалась египетскими гарнизонами и наместниками, на ее территорию совершали частые набеги. Это было нужно для того, чтобы удержать ее жителей от враждебных действий по отношению к Египту и при этом не включать эту территорию в состав Египетской державы. Вероятно, древние границы не были столь строго определены, как в наше время, поэтому существовали спорные территории. Судя по сцене, упомянутой выше, правители Кефтиу и хеттов явно не подчинялись власти Египта, а цари Кадеша и Тунипа, возможно, находились под влиянием фараонов лишь номинально. В любом случае в мировоззрении египтян налоги, поступавшие с подчиненных стран, и предметы свободной торговли с независимых территорий объединились: «Давая хвалу Владыке Обеих Земель, целую землю прекрасных богов правителями всех земель, чтобы они восхваляли победы своего господина с их данью на их кораблях… в поисках того, чтобы было дано им дыхание жизни». Еще одним примером активных межкультурных контактов является разработка египтянами копий на Синайском полуострове с помощью рабочих-азиатов. Приблизительно в раннем XV в. до н. э. хананеи работали в качестве горняков для добычи бирюзы и меди в Серабит-эль-Хадим на Синае. Вероятно, они были пленниками, которых держали в Дельте и привозили в определенные сезоны под надзором воинов. Они использовали египетскую керамику, вырезали статуи в египетском стиле и изображали собственных семитских богов в виде египетских божеств Птаха и Хатхор. Но в своих надписях они молятся семитской богине Баалат. Они не были местными бедуинами с Синайского полуострова, но были жителями Ханаана. Мы обязаны им великим изобретением – они писали свои простые небольшие тексты с помощью иероглифического алфавитного письма. Они отвергли громоздкую систему древнеегипетского языка и использовали один знак для каждого согласного звука в своем языке: из слова alif (бык) они взяли изображение головы быка для передачи звука алиф в семитском языке; из слова bet (дом) – изображение дома для звука b и т. д. Данная система является непосредственным предком нашего алфавита, как и характерных для многих других языков. Ирония заключается в том, что знаки, входящие в древнеегипетскую систему письма, изначально были алфавитными по своей сути, но использовались лишь как необходимые фонетические элементы для письма, а люди, подчинявшиеся египтянам, заимствовали многие иероглифы и использовали их в простой системе, которая в конечном счете сделает письменность инструментом для огромного числа людей^[219].

Во время правления Тутмоса III главный хранитель сокровищницы Сеннефер был отправлен в Библ, чтобы доставить в сохранности кедровые бревна. Перед тем как зай ти в лес, чтобы выбрать дерево, он сделал подношения местной богине Библа Баалат, которую египтяне отождествляли с Хатхор^[220]. Уважение к богам иноземных стран не было новым для египтян, а в Библе оно проявилось еще в эпоху раннего Древнего царства. Однако от эпохи Нового царства дошли свидетельства крупного обмена культами богов, то есть древнеегипетским богам поклонялись в Азии и наоборот. Отчасти добиться этого удавалось с помощью отождествления: Хатхор являлась эквивалентом Баалат, Сет – Баала или Тешуба, Ра – Шамаша и т. д. Отчасти причиной этого стало перемещение людей в обоих направлениях. Рамсес III построил храм Амона в Ханаане, а в честь Птаха возвели святилище в Ашкелоне^[221]. Начиная с поздней XVIII династии в Египте жили жрецы Баала и Иштар^[222]. Последнюю считали «богиней Сирии», богиней исцеления^[223]. В древнеегипетской литературе имена азиатских богов Баала и Решепа (фото 28в) и богинь Иштар, Анат и Кадеш используются как метафоры для обозначения силы и жестокости. В свои личные имена египтяне включали имена азиатских богов, используя их так же, как имена египетских богов: Баалхепешеф (по такому же принципу образовано египетское имя Монтухерхепешеф), Астартемхеб (аналог – египетское имя Мутемхеб).

Египтяне, отправленные царем за границу, поклонялись богам тех стран, где они жили. Архитектор Аменемопе в Бейт-Шеане в Палестине поставил вместе со своим сыном стелу, где они обращаются к местному божеству с традиционной древнеегипетской молитвой^[224]. В Угарите, расположенном на северном финикийском побережье, Меми, писец и служитель в царском дворце, обратил свою заупокойную молитву к «Баалу, великому богу», изображенному с заостренной бородой и конической шапкой^[225]. К чужеземным богам обращались наряду с древнеегипетскими; например, женщина в Мемфисе взывает в письме от имени своего адресата к «Эннеаде, которая в доме Птаха, Баалат, Кадеш, Мени (?), Баали, Сопду»^[226]. В государстве, где религия развивалась на протяжении долгого времени, а боги были признаны защитниками страны, свободный межкультурный обмен божествами указывал на разрушение старых канонов и традиции. Этот период был в высшей степени насыщен различными контактами, и на его протяжении происходил перелом египетской культуры как особого феномена.

Каждый студент, изучавший древнеегипетское искусство, читал, что во время амарнского переворота (ок. 1375–1350 до н. э.) оно пережило изменения, значительно отличавшие его от традиционного искусства предшествующих периодов, в первую очередь плавными линиями и натурализмом. Предпосылки этих изменений заметны уже за 30 или 40 лет до самого переворота. Для того чтобы их заметить, не нужно обладать каким-то особенным чувством эстетики, так как они лежат на поверхности. Автор данной книги считает, что уход от традиционного изображения заметен уже во времена правления Тутмоса III, а последними образцами искусства, в которых прослеживаются традиции ранних эпох, смело можно назвать памятники царицы Хатшепсут. Достаточно сложно найти доказательства этому утверждению – оно основано на эстетическом восприятии.

Однако безусловно то, что искусство времени правления Хатшепсут принадлежит к традиции прошлого, а изменения происходили еще до наступления амарнского периода. То, где следует прочертить границу между старым и новым, зависит от личного мнения каждого ученого.

Несомненно, новые изменения, а именно появление натурализма, можно отметить уже в правление Тутмоса IV (ок. 1415 до н. э.). Оживленность и отход от культовых изображений в искусстве появились благодаря иноземным влияниям. Украшения колесницы Тутмоса IV наряду с полами из дворца Аменхотепа III можно отнести к новому витку в развитии искусства. В меньшей степени можно разглядеть новые тенденции в произведениях искусства времен Тутмоса III. Например, сходная тема: минойцы и эгейцы приносят дары в Египет – показана в гробницах знати, жившей при Хатшепсут и Тутмосе III. В ранних сценах в композиции и фигурах сохраняются уравновешенность, строгость и баланс, которые являются характерными для древнего искусства с устоявшимися стандартами. Они появились в искусстве еще во времена III и IV династий и просуществовали практически без изменений двенадцать сотен лет. Позднее, чтобы придать оживленность сценам, были использованы новые приемы: линии уже не ровные и сбалансированные, появляется больше движения. Влияние контактов с другими странами уже заметно в расплывающейся линии – предвестнике приближающихся изменений в искусстве.

Возможно, чистой случайностью является то, что для царских саркофагов XVIII династии характерен внезапный разрыв с традициями прошлых лет, что отразилось на материалах, формах и технологиях. В начале династии гробы, которые воспроизводили образцы эпохи Среднего царства, делали из дерева. Царица Хатшепсут ввела новый вариант саркофага из камня, но как его форма, так и декор повторяли форму деревянных прототипов. После нее царские саркофаги получили антропоморфную форму и изготавливались из камня. Что стало причиной этих изменений – не совсем ясно, но разрыв с традициями очевиден^[227].

Любители древнеегипетских форм, которые существовали до Нового царства, часто не воспринимают изменения, происходящие в это время. Несомненно то, что это дело вкуса, но очевиден факт, что новое искусство воспринимается намного легче из-за его натурализма по сравнению со строгими идеалами раннего Египта. Можно отметить три преимущества древних традиций: простоту линий, то, что ремесленники были более искусными, а само это искусство являлось квинтэссенцией культуры древних египтян. Изображение в новом искусстве стало более расплывчатым и перенасыщенным деталями, его создавали в спешке (это часто понижало его ценность), и при всем этом оно находилось под сильными зарубежными влияниями.

Перечисленные выше различия заметны при сравнении храмов Хатшепсут и Аменхотепа III с храмом Амона в Карнаке или с поминальным храмом Рамсеса III в Мединет-Абу. Сами храмы имели относительно небольшие размеры, обладали простыми очертаниями и декором. В позднее время храмы стали большими, у них появились пилоны, очень массивные перистильные и гипостильные залы с высокими стенами. В них отразились агрессивность и пафос этих времен. Огромный гипостильный зал в Карнаке с его устремленными ввысь колоннами до сих пор внушает страх посетителям. Массивность этой архитектуры, несомненно, влияет на впечатление человека, и никто не посмеет приуменьшать гениальность инженерного решения, связанного с поднятием колонн и постановкой архитравов весом 60 тонн на их капители высотой в 80 футов (приблизительно 2,4 м). Однако архитектура этого зала несравнима с великой пирамидой или более ранними храмами. Эти колонны стоят на базах, состоящих из маленьких, хрупких и неплотно прилегающих друг к другу камней, которые к тому же не видны, так как находятся под землей. Такое не мог сделать добросовестный ремесленник. Удивительная точность в расчетах при строительстве великой пирамиды свидетельствует о честности и мастерстве архитекторов. Храм в Карнаке, колоссы Мемнона или храм в Абу-Симбеле в Нубии построены с размахом, но отнюдь не добросовестно. Все строилось в спешке и с неким оттенком хвастовства, что контрастирует с более ранними памятниками.

Безосновательное преувеличение заслуг царя было свойственно надписям Рамсеса II. Многие сцены и надписи на стенах древнеегипетских храмов сообщают нам, что Рамсес одержал победу над хеттами в битве при Кадеше, хотя нам известно, что его застали врасплох и он вернулся домой, не достигнув своих целей. Во времена правления XIX династии было очень много агрессии, которая, вероятно, была следствием чувства незащищенности.

Во времена активной завоевательной политики, когда границы Египетской державы расширялись и в них нужно было поддерживать порядок, в самом Египте появились спорт и легкая атлетика. Древние египтяне отличались любовью к различным играм, и в этот период произошел скачок в развитии спортивной активности, что привело к краткому периоду популярности спортсменов и атлетов. Он начался во времена Тутмоса III, продолжался до правления Аменхотепа III и возродился при Тутанхамоне, а главным любителем активных занятий на открытом воздухе являлся Аменхотеп II. Активный Тутмос III был первым, кто ввел данную моду, с удовольствием рассказывая о том, как он охотился на сто двадцать слонов в Северной Сирии, как «убил семь львов и схватил стадо из двенадцати диких быков за один час, когда пришло время завтрака», как он вогнал стрелу примерно на 9 дюймов (23 см) в медную цель, которая была толщиной 2 дюйма (приблизительно 5 см), а после оставил это свидетельство выдающегося искусства стрельбы в храме Амона. «Я говорю о том, что сделал он без лжи и возмущения тут, перед лицом всей его армии, без хвастливой фразы. Если он использовал момент для восстановления сил во время охоты в любой пустыне, цена того, что он принес, выше, чем добыча, принесенная всей армией». Фараон засвидетельствовал в изображениях, что никто не может выступить против него, потому что он обладает собственной силой и силой бога даже во время отдыха. Он снисходил с трона, чтобы показать непобедимость своему народу и иноземцам.

Аменхотеп II оставил нам самое захватывающее и в то же время самое брутальное свидетельство о своей силе. На протяжении всей жизни он получал удовольствие от занятий на свежем воздухе и своего превосходства над остальными участниками. В одной из фиванских гробниц знатный человек по имени Мин говорит, что «дает основы стрельбы из лука» молодому царевичу. «Говорит он: «Натяни тетиву до уха своего». Надпись над мальчиком гласит: «Развлечение при изучении стрельбы в царских залах Тиниса [царевичем Аменхотепом]». Когда он умер в преклонном возрасте, к нему в гробницу положили его собственный большой лук, сделанный из дерева и рога, который служит напоминанием о его словах, что «никто не может поднять его лук в его армии, среди правителей иноземных государств или Речену, потому что его сила велика по сравнению с любым царем».

Один из самых захватывающих пассажей в древнеегипетской литературе сообщает нам о любви юного Аменхотепа к занятиям на свежем воздухе. Он вырезан на стеле, установленной между лапами великого сфинкса в Гизе, и свидетельствует о реставрации этой грандиозной статуи самим царевичем. Он гордился своим деянием, совершенным им еще до вступления на трон. «Теперь, когда он был юношей, он любил своих лошадей, он наслаждался ими, он упорно упражнялся верхом на них, знал их пути, улучшал свои навыки в управлении ними, учился понимать планы. Когда это услышал его отец [Тутмос], сердце Его Величества было радо, наслаждаясь тем, что было сказано о его старшем сыне, и он подумал: «Это тот, кто станет господином всей земли, над врагами… Пока что он только хороший, милый мальчик, он еще не взрослый, он еще не достиг того возраста, чтобы делать работу Монту, но он отвернулся от желаний тела, и он любит силу…» Затем его величество говорит своей свите: «Пусть дадут ему самых лучших коней из конюшни Его Величества, которая в Мемфисе. Скажите ему, чтобы берег он их, если они послушны, а если они будут восставать против него, то пусть он сильно накажет их». После того как царскому сыну сообщили, что ему позволили использовать лошадей из царских конюшен, он действовал согласно инструкциям, а Решпу и Астарта радовались его успехам – он делал все, что желало его сердце. Он тренировал лошадей. Они не уставали, когда он использовал узду. Они не потели даже при галопе.

«Он запряг лошадей в Мемфисе… и остановился около храма Хармахиса [сфинкса]. Провел он некоторое время там, ходя вокруг и разглядывая храмы Хуфу и Хафры, покойных царей, и он хотел сильно увековечить их имена. Он задумал это… осуществлять то, что его отец Ра приказал ему.

После этого Его Величество взошел на трон в качестве царя… земля была в своем обычном состоянии, в мире под своим господином [Аменхотепом II]… Затем Его Величество вспомнил место, где ему было хорошо в области пирамид Хармахиса. Приказал он, чтобы была воздвигнута стела из известняка там и чтобы было вырезано великое имя (Аменхотепа II), возлюбленного Хармахиса».

Юный атлет так замечательно провел время возле памятников Хуфу и Хафры, что захотел почтить память своих предшественников. Данный случай хорошо иллюстрирует перемены и постоянность в Древнем Египте. Описание энергичного царевича, скачущего на лошадях через всю пустыню, является типичным для эпохи XIX династии. Однако для Древнего царства подобное изображение царя совершенно нехарактерно, например, цари Хуфу и Хафра восседали на троне, отказавшись от занятий своих подчиненных. При этом фараонов в оба периода считали богами, но в эпоху IV династии их изображали как богов, находившихся над человеческими занятиями и эмоциями, а при XIX династии считалось, что они превосходно справляются со всеми человеческими делами. Описание Аменхотепа II, несомненно, основано на его интересах и победах, но это в большей степени портрет эпохи, нежели отдельной личности. Также неуязвимость могла не быть выдумкой, а приобреталась благодаря неким достижениям. Но мы не знаем, насколько победы Аменхотепа были результатом честной борьбы. Возможно, это была лесть или пропаганда, процветающие в этот период. Реальный портрет правителя был преувеличен широкими мазками кисти.

После того как Аменхотеп стал фараоном, он не скрывал своей мощи. Он заявлял, что может пустить стрелу 9 дюймов в медную цель толщиной 3 дюйма (приблизительно 7,5 см) так, чтобы пробить ее насквозь. Другая надпись гласит, что ⁷/₉ стрелы выпирает из задней части. Скорее всего, он оставил последнюю мишень, чтобы египтяне восхищались им, и пообещал вознаграждение тому, кто сможет повторить его подвиг: «Каждый, кто попадет в эту мишень и перекроет стрелу Его Величества, получит эти вещи». Однажды он посетил свой арсенал и проверил триста луков, «чтобы сравнить работы мастеров». Затем он пошел в сад. «Обнаружил он, что они установили для него четыре мишени толщиной в три дюйма из азиатской меди с расстоянием в тридцать четыре фута (приблизительно 10 м) друг от друга. После этого Его Величество взошел на колесницу подобно Монту. Он взял свой лук и взял одновременно четыре стрелы. Затем он отправился на север, стреляя в них подобно Монту. Его стрела [прошла насквозь] и пробила ее. Он остановился около следующего пункта. В действительности это был такой подвиг, который никогда не совершали до этого, и не слышали из докладов о стрельбе из лука в цель из меди, когда стрела проходит насквозь и падает на землю, только об этом царе, великом в достижениях [Аменхотеп II]».

В возрасте 18 лет «он знал искусство [войны] Монту, никто не был подобен ему на поле боя. Он знал лошадей, как никто другой в его армии. Не было никого, кто мог бы натянуть его лук. Его нельзя было победить в беге. Его рука была сильной, она никогда не уставала при гребле. [Однажды] он греб на корме (?) своей ладьи сокола в команде, состоящей из двухсот человек. Остановились они после того, как проплыли две трети мили (приблизительно 1 км). Были они уставшими, а их тела – утомленными, в то время как Его Величество был силен под своим веслом длиной 34 фута. Он остановился и причалил на своей ладье сокола после того, как проплыл четыре мили (приблизительно 6,4 км), не делая остановок. Лица [смотрящих] были радостными, когда он сделал это».

Даже если мы будем скептически относиться к упомянутым цифрам, подвергнем сомнению честность соревнований, признаем то, что эти надписи не описывают ничего выдающегося, все же мы имеем описание конкретного правителя, который удачно соответствовал своим годам и наслаждался физической активностью. Тутмос IV также оставил нам запись о своем искусстве верховой езды и охоты, а на памятных скарабеях перечислены достижения Аменхотепа III на охоте. Таким образом фараоны подавали пример людям незнатного происхождения. Старый воин Аменемхаб привлек к себе внимание Аменемхета II своей энергичностью, когда греб на царской барке, после чего был награжден фараоном: «Его величество заметил меня гребущим… на барке, [на которой был он]… Когда причалили мы, привели меня в частные кварталы дворца, и я стоял перед [Аменхотепом]… Затем сказал он мне: «Я знал твой характер, когда я (все еще) был в гнезде, а ты следовал за моим отцом. Я доверяю тебе место чиновника, поэтому ты будешь ответственным за армию… и будешь контролировать храбрых мужчин [личной охраны] царя».

Необходимо сделать небольшую паузу и отложить описание наслаждения от занятий спортом и активностей на свежем воздухе. Они являются лишь частью общей картины. Мы можем также упомянуть два фактора, касающиеся любви к спорту в данный период. Во-первых, соревнования были индивидуальными и волю отдельного человека не подчиняли командной, потому что все внимание было сосредоточено на личности, имевшей божественное происхождение. Во-вторых, элемент соревновательности в занятиях спортом имел практическое значение, так как способствовал развитию успехов в военном деле. Фараон был не просто неуязвимым атлетом – он также, очевидно, являлся непобедимым воином, быстрым, обладавшим большой силой, умением управляться с колесницей и луком. Жестокость Аменхотепа как воина была вполне совместима с его достижениями как спортсмена.

Фараон не постеснялся поведать нам, как он умертвил семь азиатских царевичей своей собственной булавой, а затем повесил их тела на городскую стену. Это описание должно было породить легенды, необходимые, чтобы воодушевить его египетских последователей и привести в ужас любых азиатских врагов. Когда Кадеш-на-Оронте покорился ему, он сначала заставил азиатов поклясться ему в верности, а затем обложил их налогами. «Величество его выстрелил в две мишени из кованой (?) меди в их присутствии на южной стороне этого города». Царь преднамеренно рискнул, наслаждаясь своей силой. Когда его армия переходила Оронт, он находился в тылу, где его атаковали азиаты. Он заявлял, что обратил их в бегство и сам схватил восемь мужчин. «Причем не было никого с Его Величеством, кроме него [одного] и его могучего меча»^[228]. Он направился к сирийскому городу Хашабу, и «был он один, никого не было с ним. Спустя короткое время прибыл он оттуда, [при этом] привел он 16 знатных сирийцев, которые находились по бокам его боевой колесницы. 20 [отрубленных] рук висели на лбу его лошади, 60 быков гнал он перед собой. Был предложен мир Его Величеству этим городом»^[229]. Его наиболее отчаянный поступок заключался в охране более чем трехсот азиатских пленных на протяжении всей ночи. «После того как узрел Его Величество великое множество добычи, обратили их в военнопленных. Были выкопаны два вала вокруг них. Вот зажгли там огонь. Его Величество караулил их до утра, [причем] его секира находилась на его правом боку. Был он один, никого не было с ним, ибо войска его были далеко в пути, слышали они [только] призыв фараона»^[230]. Это была излишняя, почти показная бравада, о которой рассказывали очень много, чтобы показать тщетность попыток победы над таким воином. Аменхотепа при этом можно было вдохновить на подвиги. Что и произошло сразу же после того, как бог Амон явился фараону во сне, «чтобы придать силу сыну своему» и быть «стражем членов его, дабы защитить этого властелина»^[231]. После такого явления фараон, вероятно, чувствовал, что он обязан продемонстрировать свою силу и неуязвимость. И это ему удалось.

Мы потратили значительное количество времени, описывая отвагу фараонов этого периода. Это был сознательный шаг: мы хотели показать, как впоследствии ослабла держава, когда стало легче нанять другого человека, чтобы он трудился и рисковал собственной жизнью. Вначале развитие империи зависело от самих египтян, а для этого им нужны были все ресурсы страны, в том числе энергия, которую олицетворял собой фараон. Имели место и более поздние примеры персональной отваги – храбрость, проявленная Рамсесом II при попадании в засаду во время битвы при Кадеше, однако это единичные случаи, причем цари демонстрировали свои достижения нарочито пышно, притом что они могли положиться на опытных воинов и наемников. Поэтому увлечение спортом гармонично вписывается в этот период, пока Египет наслаждался плодами расширения своих границ.

Прежде чем оставить подвиги Аменхотепа II, мы должны упомянуть пленников, которых он привел в Египет. На седьмом году его правления среди пленных было 270 женщин, «наложниц правителей всех чужеземных стран… вместе с их украшениями из серебра и золота, которые они носили»^[232]. Иностранные женщины в египетском гареме важны для описания международных контактов, процветавших в то время. На девятом году правления фараон привел не менее чем 90 тысяч пленных, включая 127 азиатских правителей. Мы можем подсчитать, что бедуинов было около 15 тысяч, жителей Сиро-Палестинского региона примерно 36 тысяч, а аперу приблизительно 3600. Последние представляют для нас особый интерес, так как само их название соотносится со словом «иудей», хотя эта группа людей не могла произойти от детей Израиля. Термин, возможно, применялся к кочевым народам из региона Трансиордании. Общее число пленных показывает, что большое количество иноземных рабов трудилось на благо египтян, а также что рост империи требовал, чтобы солдаты добывали рабов.

В результате развития международных контактов частью египетского двора стали иноземцы. Позднее некоторые древние правила наследования трона ушли в прошлое. Раньше царевич, рожденный от второстепенной жены, должен был взять в жены царевну, прямую наследницу трона, чтобы иметь права на трон. В таком положении оказался Тутмос III, поэтому он чувствовал, что обязан укрепить свои позиции посредством женитьбы по меньшей мере на трех царевнах, претендовавших на трон. Таким образом, его сын имел полное право на престол. Однако его внук, Тутмос IV, также был рожден от второстепенной жены, но не испытал на себе давление старых традиций, так как уже прошло два поколения с момента создания Египетской державы. Напротив, он женился на дочери Артатамы, царя Митанни, и она стала матерью будущего царя Египта Аменхотепа III. Последний, наполовину митанниец, точно не являлся наследником по прямой линии. Но его не беспокоила чистота царской крови. Он сделал своей великой супругой египтянку незнатного происхождения, девушку Тию, родители которой не носили никаких титулов. Это был резкий ход, но правителя Египта нельзя было критиковать, и его не касались правила. Тия была энергичной женщиной с характером, благодаря чему она стала великой царицей. Однако этот процесс разбавления царской крови демонстрирует, как быстро рушились древние каноны и традиции, игнорировались священные предписания. Отныне Египет и его царь не были изолированы от остального мира.

Брак между Тутмосом IV и митаннийской царевной свидетельствовал об окончании враждебных отношений между Египтом и этой страной. Они образовали союз против новой угрозы – хеттов Анатолии. Интересы хеттов угрожали как Митанни, так и Египту, поэтому они должны были помириться, уладить свои споры на севере Сирии, дабы объединиться, чтобы выступить против нового соперника. Этот союз существовал до тех пор, пока хатти не завоевали Митанни во времена амарнского переворота. Но до этого было устроено еще два царских брака. Об одном из них мы знаем благодаря надписям на скарабеях Аменхотепа III: «Год 10 правления Аменехета и великой супруги Тии, отца которой зовут Юйя, а мать – Туйя. Чудеса приведены величеству его: Гилухепа, дочь правителя Митанни, Шуттарны, и начальник ее гарема, 317 женщин». В этом сообщении о браке заметно, что дочь незнатных людей, Тия, одержала победу над дочерьми правителей. Иноземные царевны не представляли угрозы для ее позиции главной жены.

Одной из характерных черт периода Нового царства является высокое положение женщин в обществе. С одной стороны, это было не в новинку. Древнеегипетские царицы были важным звеном в эпоху Древнего царства, когда Хенткаус построила себе гробницу, которая могла посоперничать с пирамидами по своим размерам, или когда мать Пепи II была регентом при малолетнем сыне. Однако эпоха XVIII династии превзошла предыдущие периоды. Хатшепсут приняла мужские титулы и атрибуты и стала «царем». Благодаря своим мужьям Тия и Нефертити получили высокое положение, увековеченное в произведениях искусства. В скульптурных группах Тия изображена одного размера со своим колоссальным супругом и сидящей рядом с ним вместо того, чтобы скромно держаться за его ногу (фото 22а). Ее муж был рад показать свое восхищение ею, поэтому он приказал выкопать для нее замечательное озеро, по которому царская чета могла плавать в барке «Сияние Атона». Частная жизнь царского гарема была нарушена таким очевидным восхищением царицей. В амарнский период личная жизнь семьи правителя будет демонстрироваться еще более явно.

Не последнее место занимали не только царицы, которые были дочерями или женами богов. Уже отмечалось, что согласно традициям иконографии при изображении супружеских пар в ранние периоды приоритет отдавался супругу, а жена была лишь его спутницей, в то время как в Новое царство их стали изображать как гармоничную пару с равными правами. Источники, которые дошли до нас от эпохи Нового царства, показывают, что женщины имели права на собственность, могли продавать и покупать, а также выступать в суде в качестве свидетелей. Как мы уже говорили, древнеегипетское общество было высокоразвитым, заслуживающим названия цивилизованного.

Через 50 лет после завоеваний Тутмоса III, через 30 лет после спортивных достижений Аменхотепа II в правление Аменхотепа III и царицы Тии Египет мог не отказывать себе ни в чем. Страна находилась в безопасности, поэтому необходимость военных походов возникала редко. Египет являлся центром всего мира, в который поступали всевозможные виды дани. Казалось, что его правители имеют богатства, которым не будет конца. Их старания увенчались успехом, плоды были сладкими. Но не было времени сидеть и наслаждаться ими.

Аменхотеп III вел активную деятельность по строительству в Египте, Нубии и Судане. Количество его памятников впечатляет. Благодаря своим почти безграничным возможностям он мог проводить широкомасштабные строительные работы. С него началась любовь к колоссальным размерам, характеризующая эпоху поздних завоеваний. В Каирском музее стоит гигантская статуя Аменхотепа и Тии, которых одни называют гигантскими и завораживающими, а другие – громоздкими и грубыми. Перед поминальным храмом Аменхотепа III в Фивах стоят два огромных колосса Мемнона, символизирующие его страсть к большим размерам. На южной оконечности фиванского некрополя он построил огромный дворец, расположенный близко к озеру и имевший в длину полторы мили (приблизительно 2,4 км) и в ширину ²/₃ мили. Остатки этого дворца свидетельствуют о том, с каким великолепием он был украшен – для него характерны плавные линии, которые предзнаменовали амарнский период.

Ко двору Аменхотепа III прибывали люди со всего света с «данью» для могущественного правителя, а взамен они надеялись взять с собой золото из Нубии. В международной переписке, дошедшей до нас от периода господства Египта, мы обнаруживаем заверения в смиренной преданности египетскому царю. Они свидетельствуют о том, что фараон мог спокойно править, уверенный, что находится на вершине мира. Аменхотеп III смотрел на свой заупокойный храм и не сомневался, что его будут почитать вечно: «Его мастерские полны мужчин-рабов и женщин-рабов, детьми правителей всех стран, которые захватил Его Величество. Его хранилища содержат прекрасные вещи, количество которых не может быть подсчитано. Он окружен поселениями сирийцев, захваченных вместе с детьми правителей. Его скот подобен песку побережья, их миллионы». Для того чтобы выразить свою благодарность верховному богу, который даровал ему богатство, фараон «построил другие памятники для Амона, подобно которым никогда не было прежде».

Таким образом, Египет благодаря расширению своих границ получил власть и известность, а также, вероятно, снова обрел безопасность. Стела с изображениями Аменхотепа III и царицы Тии, по всей видимости, свидетельствует, насколько спокойно было в стране в этот период (фото 22в). Фараон изображен сидящим в расслабленной позе, постаревшим и полным, опустошенным новыми радостями и суматохой. Огромный опыт предыдущего века не позволял ему спокойно ожидать вечную жизнь. Хоть, будучи молодым, царь охотился или участвовал в военном походе, постарев, он настолько пресытился лицемерием и различными новшествами, что даже загробная жизнь не могла дать ему ничего грандиозного. Остались ли еще миры, которые можно завоевать?

Период между правлениями Тутмоса III и Аменхотепа III (продолжительностью меньше века) оказался для древнеегипетской культуры воистину переходным. По сравнению с поздним додинастическим периодом, когда произошла городская революция, изменившая простое земледельческое общество Нильской долины, он был более важным. На протяжении предыдущих веков поддержание традиций было явно важнее, чем изменения. Во время расширения границ все стало меняться настолько быстро, что старые традиции больше не были столь важными для общества.

Вернемся к концепции «традиционных обществ», которая упоминалась в главе 2 настоящей книги. Мы видели, что такое общество было относительно маленьким, изолированным от внешних влияний, однородным, его члены мыслили себя как единая группа. Период завоеваний в первую очередь ударил по изолированности и групповой солидарности. В традиционном обществе власть находится у семьи или клана. Но в период Нового царства древние традиции наследования трона начали меняться. В традиционном обществе именно традиции управляли поведением людей, а божественное довлеет над мирским. Однако, когда такое общество стало городским, в культуре произошел разлад и мирское уже стало противопоставляться священному. В результате изменений, пришедшихся на данный период, произошли отход от традиционных отношений, разрушение культуры и начался процесс отделения храмов от правителей. Ранее Египет был страной с традиционным обществом, но внезапно египетское общество стало городским, неоднородным и разобщенным. Произошел разрыв с традициями. Последствия подобных изменений сильно повлияли на мировоззрение египтян.

Глава 9
Неотвратимый конфликт: поздняя XVIII династия (около 1375–1325 до н. э.)

Когда сама основа издавна устоявшихся обычаев оказывается под интенсивным давлением нового, какие-то из этих обычаев наверняка дадут трещину. Религиозное общество, которое всегда подчеркивало свой неменяющийся статус, не может легко приспособиться к новым условиям, для которых характерны опошление и изменение основных форм выражения. В принципе можно было бы ожидать, что конфликт между традиционалистами и модернистами подобен мучительному кризису в культуре. Аналогичный конфликт мог быть основным признаком антагонизма между Хатшепсут и Тутмосом III. Если это так, их агрессия должна была быть ослаблена немедленными успехами, как материальными, так и духовными. Консерватизм не мог устоять перед быстрой славой военной победы и неожиданным увеличением богатства и мощи правящих кругов Египта. Таким образом, опошление и изменение драгоценной египетской системы отчетливо наблюдались в этот период процветания и очевидного самодовольства, в это столетие между битвой при Мегиддо около 1468 г. до н. э. и смертью Аменхотепа III около 1375 г. до н. э. Можно не сомневаться, что консервативные брюзги были крайне недовольны быстротечными и разрушительными переменами, влиявшими на страну, но их критика оставила едва заметный след в не имеющей аналогов эре роскоши и всемирной славы.

Когда наконец в амарнский период разразился ожесточенный и непримиримый конфликт, противники – жреческие сторонники изоляционизма и воинственно настроенные приверженцы подчинения египетскому влиянию – не обозначились так же явно, как традиционалисты и модернисты. Этот вопрос снялся со смертью Хатшепсут. Благочестивое сохранение египетского отчужденного превосходства над всеми прочими культурами на фоне новой борьбы за власть перестало считаться чем-то важным. В ходе кризиса не выдвинулась ни одна «партия», которая сумела бы решительно предъявить четкие требования, связанные с возвращением к простым и понятным путям развития, принятым в прежнем Египте. Набор противников в этой схватке стал более сложным, и все, что мы способны здесь увидеть, – это борьба за власть в стране с модернизмом, ставшим мощным выразителем этой борьбы.

Всеобщее внимание приковали к себе фараон и жрецы Амона, ставшие непримиримыми и могущественными противниками в борьбе за влияние. Но фараон Эхнатон проявил себя как борец за религиозные нововведения, а именно универсализм в нравах и морали, в искусстве, языке и литературе, хотя фараон и сознательно равнодушно относился к идее распространения египетского влияния на соседние территории, которая побуждала новации. Фараон не выказывал желания возвратиться на путь Хатшепсут и к ранним временам, хотя даже его официальный переезд из столичных Фив в новую, сельскую столицу в Тель-эль-Амарне был по сути удалением от космополитического центра, где кипела жизнь. Вследствие этого жрецы Амона были всецело заинтересованы в агрессивной поддержке идеи распространения египетского влияния, которая так обогатила их храм. Но жречество было подчеркнуто не заинтересовано в новых причудах, касавшихся обычаев и этики, возникших вместе с идеей распространения египетского влияния. Каждая «партия», по всей видимости, хваталась за любую действительную силу в этом великом государстве вне зависимости от прошлого или идеологий, связанных с таким прошлым.

В лагере фараона мы видим толпу нуворишей, происходящих из семей, ранее не обладавших влиянием, но поднявшихся до высоких позиций благодаря этой новой тенденции. С другой стороны, семьи старой знати, передавшие из поколения в поколение, от отца к сыну высшие должности в стране, во время революции исчезли из поля зрения. Это значит, что старая бюрократия, земледельческая и потомственная аристократия были на стороне жрецов Амона и что фараон был обязан найти среди новоиспеченных богачей по всей стране новых чиновников, которые не были бы традиционалистами в силу личного интереса и обычаев. Интересно, что армия, судя по всему, была на стороне фараона, хотя это стоило им преимуществ, связанных с агрессивной политикой, направленной на разрастание державы. Мы не сможем узнать, с чем было связано то, что военачальник Хоремхеб (фото 26а) поддерживал фараонов-революционеров – с профессиональной верностью солдата своему господину или с тем, что армия стремилась одержать победу над бюрократией и жрецами Амона. Принимая во внимание тот факт, что командующим армией, в частности самому Хоремхебу и его «коллеге» в правление XXI династии, удалось захватить трон, кажется, что политическая борьба была при этом важнейшим фактором^[233].

Другой политический фактор мог состоять в том, что существовали другие группы жрецов, завидовавшие внезапному и стремительному возвышению Амона и его жречества. Правда, это всего лишь догадка, поскольку доказательств этому почти нет. Выступить против Амона могли жрецы Ра из Гелиополя, древнего и когда-то главного храма Египта, возможно считавшие Амона надменным выскочкой. Ра был солярным божеством, и мы увидим в революционном поклонении солнцу элементы, похожие на характерные для культа Ра. Однако это не является явным доказательством того, что жрецы в Гелиополе провоцировали нападки на Амона. Они могли быть просто самодовольными наблюдателями его временного упадка или даже могли сами испытывать трудности, как и он, хотя и в меньшей степени. Если древний храм в Гелиополе и играл какую-либо роль в данном процессе, то он мог быть лишь одним из составляющих, полностью находившимся на стороне древней традиции, сторонники которой были настроены против изменений в государстве; но мы не обладаем достаточными знаниями для того, чтобы утверждать, что все происходило именно так.

Само собой разумеется, что все это предварительные замечания, поскольку мы еще не пересказывали историю амарнской революции, но они необходимы для понимания основной сути борьбы за власть, описанной в сохранившихся до нашего времени источниках. Большинство наших сведений о революции почерпнуты из памятников, созданных по приказу фараона-революционера Аменхотепа IV, ставшего Эхнатоном, и из переписки, адресованной его двору, или из случайных негативных упоминаний о нем в источниках более поздних периодов, написанных после того, как его революция потерпела крах. Более того, задумчивые, обращенные в себя изображения этого царя выполнены в чрезвычайно натуралистичной манере, что резко контрастировало с прошлым и выделяло царя из ряда других фараонов, лишенных индивидуальных черт. Личность борца с верой предков, революционера, проводника нового и интеллектуала всегда вызывает интерес. История амарнской революции неизбежно пишется вокруг личности Эхнатона^[234]. Справедливо, что фокус смещен с «культурного процесса» на индивидуальность, поскольку Эхнатон был незаурядной личностью, поэтому его выдающиеся качества и высокое положение позволили ему стать чем-то большим, чем просто орудие в руках сил, действовавших в то время. Это справедливо еще и потому, что фараон оставался признанным правителем страны. Конечно, можно признать: в Египте сложилась настолько напряженная обстановка, что волнения были неизбежны, причем вне зависимости от того, кто был бы фараоном. Но исключительность данного кризиса была обусловлена именно особенностями личности фараона, начавшего царствовать. Мы можем теоретизировать на тему напряженной борьбы и понять расстановку сил, но затем все равно должны будем вернуться к характеристике личности Эхнатона.

Мы уже обращали некоторое внимание на обстановку, на фоне которой развивалось амарнское течение в искусстве, языке, литературе и местных обычаях. Мы также отметили тот факт, что основным результатом экспансионистской политики Египта был универсализм в религии – боги, изначально почитавшиеся в определенной местности, стали восприниматься как обладающие космическим могуществом. Нам необходимо, однако, проявить некоторое внимание к фону, на котором происходило формирование новой революционной религии – культа Атона, в период, когда Эхнатон еще официально не порвал с культом Амона.

Солнцу в Древнем Египте поклонялись с глубокой древности, и отдельных богов или их различные аспекты связывали с различными состояниями солнца. Ра из Гелиополя был солярным божеством как таковым, придя на смену Атуму, богу-создателю, и став таким образом Ра-Атумом. Ра также был связан с другими аспектами солнца, например, он считался богом горизонта Ра-Хорахти. Будучи верховным божеством, Ра также отождествлялся с другими важными богами, став Амоном-Ра или Амоном-Ра-Хорахти, Себеком-Ра, Хнумом-Ра и т. д. Этот синкретизм важен для понимания процесса слияния отдельных богов в единого, что, по логике, должно было привести к монотеизму, при котором все аспекты различных богов соединяются в верховном божестве. Однако монотеизм в Египте так и не появился, поскольку эта культура никогда не была логичной (по крайней мере, в современном значении этого слова) и, несмотря на слияние различных функций божеств, они никогда не прекращали свое существование как отдельные сверхъестественные существа. Амон и Ра остались отдельными богами воздуха и солнца, несмотря на то что их функции выполнял верховный бог египтян Амон-Ра. Увеличение богатства и политической власти Амона-Ра, царя богов, в Карнаке не позволило ему занять храм солнечного бога Ра в Гелиополе. Важно помнить, что древние египтяне не думали так, как мы, и что благодаря своей прагматичности они разделяли функции божеств и считали, будто каждый из них выполняет определенные задачи. Таким образом, получилось, что, с одной стороны, происходили слияние функций и образование одного универсального божества, с другой – продолжали существовать отдельные боги, выполнявшие разные функции.

Любые утверждения о том, что египтяне были закоренелыми монотеистами^[235], происходят из непонимания психологии египтян с характерными для нее альтернативными способами трактовки любого явления исходя из других условий и с намеренным сохранением старого в ущерб новому. Отождествление солярного божества с другими богами не превратило поклонение солнцу в монотеизм. С другой стороны, ограниченность синкретизма позволяла сосредоточиться на отдельном божестве, как произошло в случае с амарнской религией.

До середины XVIII династии Атона не было ни среди различных солярных богов, ни среди аспектов солнечного бога. Слово «атон» означало сам солнечный диск, место пребывания божества, но не самого бога. Однако живительная и поддерживающая жизнь сила солнечного диска была обожествлена до Эхнатона. Мы уже могли наблюдать, что Аменхотеп III и Тия плавали по своему прекрасному озеру на барке, называвшейся «Атон Сияющий». Более того, мы можем отодвинуть обожествление Атона к правлению Тутмоса IV, приказавшего изготовить большого памятного скарабея, на котором сохранилось упоминание о том, что фараон воевал «с Атоном перед ним» и что он участвовал в заграничном походе, чтобы «заставить чужеземцев быть подобными египтянам и служить Атону навеки»^[236].

Кроме того, во времена Аменхотепа III некий Рамос был одновременно жрецом Амона и «надзирателем храма Атона». В одной из надписей содержится просьба к фараону обратиться к Амону-Ра, чтобы последний дал заупокойные подношения «писцу сокровищницы храма Атона» по имени Пенбуи^[237]. Атон владел храмом в Фивах еще до амарнского переворота и этот новый бог находился в хороших рабочих отношениях с Амоном. Этот текст, вероятно, позволяет возможным считать, что Аменхотеп III построил святилище Атона внутри великого храма Амона в Карнаке или в непосредственной близости от него. В любом случае ясно, что Эхнатон не сам придумал философскую концепцию, связанную с жизнетворным солнечным диском, а воспользовался уже существующей.

Сходным образом бог загробного мира Осирис не был замещен Атоном в новом модернистском искусстве и, следовательно, близком к амарнскому периоду. Умерший египтянин изображался поклоняющимся сидящему на троне Осирису и молящимся о том, чтобы он мог выйти из гробницы «как живое ба для того, чтобы увидеть Атона на земле». Вероятно, это означало только материальный солнечный диск, поскольку человек говорит Осирису: «Ты поднимаешься подобно Ра на горизонте; его диск (атон) – это твой диск, его облик есть твой облик, его трепет – это твой трепет». В этом источнике, созданном, когда Атону уже поклонялись как богу, отразились его отношения с другими божествами, которых он позже пытался уничтожить.

Один из важных аспектов Атона – заботиться обо всех живых существах во всех странах, что говорит о признании значимости живых существ за пределами Египта, что было отлично от ограниченности религии в Древнем и Среднем царствах. Однако универсализм был также известен и до амарнского переворота. Амона, невидимого бога воздуха, еще до этого времени считали обладающим неограниченной властью: «Господин меджаев и правитель Пунта… прекрасный ликом, кто прибывает [из] Земли богов [на востоке]… Ликование тебе из каждой заграничной страны – выше неба, шире земли, глубже Великого зеленого моря!.. Единый единственный, нет равных тебе… продолжающий жить воистину каждый день»^[238].

Братья-близнецы по имени Сет и Хор работали архитекторами в Фивах в правление Аменхотепа III. Они воздвигли стелу, восхваляющую Амона в универсалистских терминах, язык которой был похож на тот, который Эхнатон продолжил использовать в своих гимнах Атону. «Когда ты пересекаешь небо, все лица видят тебя, но когда ты удаляешься, ты сокрыт от их лиц… Когда ты заходишь в западных горах, они засыпают подобно смерти… Создатель того, что производит почва, […] мать пользы богам и человеку; усердный мастер, ведущий свой скот, их прибежище и создатель их пропитания. Господин единственный, кто достигает пределов земель каждый день. Каждая земля щебечет, когда он поднимается». В этом гимне два брата уделяют особое внимание Амону, универсальному и безграничному владыке, которого они называют «господин единственный». Тут, однако, нельзя исключать того, что они поклонялись и другим божествам. В сценах и надписях, которые окружают основной текст, братья поклоняются Осирису, Анубису, Амону-Ра, Мут, Хонсу, Хатхор в двух ипостасях, Ра-Хорахти, Сокару, Исиде и обожествленной царице Яхмос Нефертари. Сосредоточение их внимания на одном боге не означало их отречения от остальных божеств.

Существует иной фактор, связанный с амарнским переворотом и проявившийся в предыдущее царствование, – пропагандистское акцентирование на маат – «истине». Эхнатон и его бог Атон «жили в истине», и это относится также к искренности солнечного диска и жизни фараона. Вскоре мы подробнее остановимся на этом заявлении о ревностном служении истине. Мы можем отметить, что Аменхотеп III также выражал свое исключительное отношение к маат. Два из его имен звучали как Неб-маат-Ра, Господин истины, и Каэм-маат, Тот, кто появляется в истине. Один из придворных Аменхотепа III сказал: «Я совершал истину для Господина истины [Аменхотепа III] во все времена, зная, что он возрадуется», а другой утверждал: «Я совершил истину [для Амона-]Ра, зная, что он живет ею». Таким образом, подобные представления предвосхищают концепции амарнского периода. Поскольку эта «истина» может быть связана с новым натурализмом в искусстве, мы можем видеть, что новые сюжеты в произведениях искусства уже существовали в царствование Аменхотепа III, особенно в его фиванской резиденции.

Хотя Аменхотеп III в преклонном возрасте и мог обессилеть и устать от жизни, в юности он был деятельным царем, неутомимым на охоте или при организации общественных работ. Его округлое, обычное лицо ничего не говорило об интеллекте, мечтательности или непреклонности. Его сын, поначалу носивший такое же имя, был совсем по-другому сложен. Лицо его было тонким до такой степени, что выглядело осунувшимся, с изможденным и суровым выражением, что говорило о интровертном типе личности. Его плечи были узкими и покатыми, а губы и живот непропорционально большими. Вероятно, с самого детства он страдал от какого-то серьезного заболевания, которое отняло у него возможность изображать бодрость, атлетизм и доблесть, которой обладали его предки, и обрекло Эхнатона на жизнь, проходившую в интеллектуальных занятиях, жизнь, которую тот предпочитал проводить в компании дам своего гарема, а не на охоте или в военном походе. Физиологи, изучавшие его телесное своеобразие, не согласны с природой его болезни. Конечно, Эхнатон был странно сложен, но у него была нормальная продолжительность жизни, ибо царствовал он по меньшей мере 17 лет. На это можно возразить, что у него было ненормальное телосложение с самого детства, поскольку его круглая голова, опущенная челюсть, покатые плечи и огромный живот стали художественным эталоном для всех египтян во время его правления. Это может говорить о том, что ненормальность Эхнатона была всегда нормальной для него, поскольку лесть его художников выразилась в распространении подобной манеры изображения на всех людей. Фараон был окружен изображениями мужчин и женщин, подобных себе самому. Его телесная хрупкость могла происходить от его матери Тии, но нет никаких доказательств того, что его идеи были позаимствованы у нее.

С течением времени юный царевич Аменхотеп женился на своей прекрасной сестре Нефертити и присоединился к отцу на престоле в качестве соправителя. Нам известно, что старший Аменхотеп страдал зубной болью и мог охотно передать сыну некоторые из своих забот и обязанностей. Одна любопытная деталь, связанная с царствованием молодого Аменхотепа IV, нуждается в комментировании, причем даже несмотря на то, что ответ может быть неточным. Около шестого года своего правления фараон праздновал свой юбилей и чествовал Атона. Здесь выражается доктрина о том, что он и его бог правят в один и тот же отрезок времени. Египетский царский юбилей обычно (существуют исключения) отмечался через 30 лет правления царя. Если 30 лет в этом случае имеют какое-то значение, то это могло подчеркивать, что поклонение Атону было официально учреждено 30 лет назад в храме бога, который уже упоминался, и вероятно, что фараон также родился в том самом году. Единственный очевидный вывод заключается в том, что Аменхотеп IV заявлял о своих близких отношениях с богом, делая таким образом себя его современником.

У Аменхотепа IV и Нефертити было шесть дочерей, которые в большинстве сцен изображались в виде детей. Пара, возможно, не была слишком стара, когда царевич стал соправителем. С другой стороны, вскоре после двенадцатого года правления царя его старшая дочь была достаточно взрослой, чтобы принимать участие в суде вместо отца. На Востоке девочки рано взрослеют, поэтому ей должно было быть не более 12 лет. Это позволяет нам судить о том, насколько молоды были Аменхотеп IV и его сестра и жена Нефертити. Наличие у пары шести дочерей и, как это не прискорбно, отсутствие сыновей говорят нам, что фараон был не настолько болен, чтобы не иметь возможности зачать детей. Царская пара и их дочери превзошли Аменхотепа III и Тию в демонстрации привязанности друг другу. Строгая отстраненность прежних фараонов и особенно их гаремных жен настолько яростно отвергалась, что кажется, будто это стало официальной политикой. Прежде ни общественная, ни личная жизнь женщин (особенно сцены, в которых фараон демонстрирует свою любовь к жене и дочерям) не находили столь яркого отражения в источниках. Это была эпоха сильного феминизма.

Около 1377–1375 гг. до н. э. старый царь Аменхотеп III умер, и молодой фараон оказался единоличным правителем Египетской державы. Он жил в столичных Фивах, и до сих пор его царствие было отмечено быстрыми изменениями в обычаях и формах, речь о которых шла ранее, но не явным разрывом с прошлым. Однако все элементы переворота были налицо, и напряжение должно было быть сильным. Молодой фараон много строил в храме Амона в Карнаке. Раскопки, проведенные в последние годы, показали, что его постройки позднее были снесены и использованы в качестве внутренних блоков в зданиях, возведенных по приказам последующих фараонов. Его рельефы уже были выполнены в той характерной и натуралистичной манере, которую мы связываем с его правлением: человеческие фигуры округлые и бесхребетные, с некоторым искажением тела, характерным и для самого фараона. Наиболее необычными являются несколько завораживающе уродливых статуй Аменхотепа IV, найденных непосредственно позади храма Амона (фото 24в). Они, с исковерканными и вытянутыми лицами, словно вышедшими из ночного кошмара, и луковицеобразными бедрами, являются апогеем развития амарнского «натурализма», который существовал уже в начале правления, перед официальным разрывом и отъездом из Фив. Примечательно, что некоторые из наиболее радикальных модернистских идей пришлись на начало амарнского периода, а одни из самых почти обычных вещей появились позднее.

Знатные люди в первые годы правления Аменхотепа IV были владельцами целого ряда гробниц, вырубленных в фиванских скалах. Они также были выполнены в художественном стиле, на котором отразились последствия амарнского переворота, и скорее подчеркивали преклонение перед фараоном, чем перенесение этой жизни в следующую. Оформление гробниц еще до того, как произошел разрыв с Амоном и состоялся переезд в Тель-эль-Амарну, отклонялось от канонов прошлого.

Мы не знаем, как и почему Эхнатон принял решение осуществить религиозный переворот. Шла борьба за власть, и поэтому фараон был вынужден предпринять решительный шаг. На шестом году правления он поменял свое имя с Аменхотеп (Амон доволен) на Эхнатон (Угодный Атону). Поэтому мы можем сделать вывод, что отказ от старых богов и введение культа нового божества происходили на государственном уровне, так как имя царя было связано непосредственно с его правлением. Еще одним шагом, предпринятым царем, стало перемещение столицы Египта из Фив (Город Амона) в новое место в Среднем Египте, почти на 300 миль (приблизительно 483 км) на север (совр. Тель-эль-Амарна). Возможно, это поселение существовало и раньше, так как есть свидетельства о том, что дедушка Эхнатона Тутмос IV интересовался им. Но оно абсолютно точно впервые стало столицей. Его границы простирались на 8 миль (приблизительно 13 км), город был просторным и имел все, что было необходимо для жизни. Его называли Ахетатоном (Горизонт Атона). Он стал новым политическим и религиозным центром.

Здесь были построены царский дворец и храм Атона. В этом храме, как и в небольших часовнях по всему городу, были открытые дворы, чтобы люди могли поклоняться солнечному диску, когда он находится в зените. Эта небольшая деталь уже показывает отличие новых храмов от старых, полумрак которых создавал ощущение некой сокрытой тайны. Знать и чиновники построили себе большие имения, в отличие от тесной застройки Фив (фото 25). Даже поселения рабочих спроектировали таким образом, чтобы их улицы, на которых стояли небольшие, но аккуратные и одинаковые дома, были просторными. Город был привлекательным, его планировка сближала человека с природой – вся его жизнь теперь проходила под светом жизнетворного солнечного диска.

Несомненно, что те, кто сопровождал Эхнатона в Амарну, последовали за правителем, потому что их карьера зависела от этого. Таким образом, фараона окружал преданный двор, состоявший из энтузиастов или льстивых подхалимов. Никто из них не осмелился бы бросить ему вызов, встав против его революционных идей. С шестого по двенадцатый год правления он мог предаваться собственному пониманию маат в религии, искусстве, социальной жизни и т. д. За эти шесть лет успех переворота принес намного больше плодов, чем политическое и экономическое преимущество статуса, который необходимо было поддерживать.

Эхнатон поклялся, что никогда не покинет свою новую столицу. Также он изложил причину основания города с точки зрения новой религии. Он предназначил целую территорию, от горизонта до горизонта, с землей, скотом, домашними птицами и многим другим, «для своего отца, живущего Атона, для храма Атона в Ахетатоне, на веки вечные». Мы можем сравнить это посвящение с реставрационной надписью, которую приказал выбить Тутанхамон после того, как переворот закончился. В ней описываются результаты политики Эхнатона: «Были храмы богов и богинь… преданными забвению, не знающими своих домов, впавшими в состояние разрушения, превратившимися в развалины, поросшими травой. Была страна в упадке. Отвернулись боги от этой страны. Если молили бога, чтобы испросить у него совета, то он не приходил совсем. Если равным образом молили какую-либо богиню, то она не приходила совсем. Их сердца стали слабы сами собою (?) с тем, чтобы истребить содеянное»^[239]. Что мог сделать раскаивающийся фараон? «Истребил он неправду по Обеим Землям. Правда стала пребывать [в ее месте]. Дал он, чтобы было зло предметом омерзения. Страна [стала] как при своем первобытном состоянии»^[240]. Тутанхамон задабривал недовольных богов, восстанавливая и приумножая их богатства. Благодаря ему храмам возвращали их имущество и передавали им новые дары, чтобы боги были «под охраной и защитой во благо моих отцов [предков], богов всех, их желания, чтобы удовлетворить их [богов] в выполнении того, что желает их Ка, чтобы они хранили Египет»^[241].

В этих текстах, как вполне можно ожидать от древнеегипетских источников, говорится, что переворот произошел из-за поклонения богам. Изменения в искусстве, литературе и обычиях развивались на протяжении нескольких поколений. Перемены в религии ударили по опоре государства – традиционной системе богов, поэтому компромисс был невозможен и должен был произойти переворот. Пошатнулись сами священные устои государства, и жречество Амона не могло отказаться от контроля над фараоном.

Любой практичный египтянин мог прекрасно подстроиться под сложившуюся ситуацию – соединить две явно конфликтующие точки зрения и, таким образом, относиться к ним как разным аспектам одной концепции. Однако в данном случае незыблемая власть фараона противостояла авторитету бога Амона. Стороны не могли прийти к компромиссу. Этот конфликт был не просто политическим в нашем понимании. В древности религия являлась одним из главных компонентов, необходимых для нормальной жизни государства. Самый важный вопрос заключался в том, кем был фараон – богом, свободным и ответственным за свои дела, отдающим приказы, являющиеся непреложным законом для страны, или толкователем воли богов, действиями которого руководили сами боги, которые управляли народом и всей державой? Древняя традиция сделала государством самого фараона. Его власть была ограничена в ходе становления бога Ра в начале V династии. Новая религиозная система, сложившаяся после вторжения гиксосов, а также из-за эмоциональной нестабильности в начале XVIII династии, заключалась в том, что боги управляют государством посредством «божественного указания», действуя через сны или ответы оракула, и что фараон является просто связующим звеном между ними и смертными. Власть Амона и его жречества в ходе успешных завоеваний возрастала, что привело к столкновению двух религиозных систем. Ключевой проблемой была функция царя, которая не зависела от расстановки сил противоборствующих сторон.

Между Амоном и Атоном присутствовало одно очень важное отличие. Имя Амона означало «Сокрытый», и он представлял собой невидимую и вездесущую силу, хотя и изображался в виде человека (фото 23б). Его святилище располагалось в самой сокровенной и темной части храма, и к нему можно было обратиться только посредством четкого соблюдения ритуала, который проводил жрец. Даже во время праздничных шествий его переносное святилище покрывали тканью. С другой стороны, Атон был солнечным диском, всегда видимым для народа. Его храмы находились под открытым небом, поэтому он всегда был доступен для молитвы людей. Единственная антропоморфная черта в его изображении – ладони на конце солнечных лучей. Обычно они протягивают иероглиф «жизнь» фараону и его семье (фото 23a). Сложно сказать, преднамеренно ли Эхнатон подчеркивал различия этих двух богов, но они явно противопоставлялись друг другу.

Царская семья счастливо жила в Амарне: она поклонялась новому богу, наблюдала за строительными работами, проводила церемонии для народа, принимала участие в жизни своих придворных. Можно смело утверждать, что в этом городе процветал дух всеобщего единства и свободы от старых ограничений. Одна из необычных черт этого периода заключалась в том, что жизнь царя и его семьи не скрывали от простых людей. Их изображали в очень искренних сценах, будь то прием придворных, трапеза или же во время ласк и поцелуев, во дворце или вне его. А изображение фараона, скорбящего из-за смерти второй дочери, признано одним из самых трогательных в древнеегипетском искусстве. За ним кроется жизненная история, переданная с потрясающей экспрессией. Фараона-бога опускали до уровня обычного человека, что могло помещать Эхнатону в его попытках отвоевать авторитет как правителя.

Главной составляющей переворота являлась маат, которую лучше переводить как «правда», нежели как «справедливость». В новое понятие маат входят искренность семейной жизни, натурализм в искусстве, доступность бога, а также разговорный язык текстов. Эхнатон называл себя «тот, который живет за счет маат», сравнивая ее таким образом с пищей, которая давала ему жизнь. Атон официально стал «тем, кто доволен правдой», то есть он принимал маат как основное приношение во время ритуалов. Мы видели, что важную роль маат стала играть еще в правление отца Эхнатона. Также примечательно, что уже во времена XII династии цари проявляла интерес к маат, но в их понимании она была лишь «справедливостью». В искусстве, относящемся к периоду правления этой династии, также присутствует определенная доля натурализма или реализма, особенно в лицах фараонов, измученных заботами о государстве. Это вполне уместное сравнение, даже если маат времен XII династии соответствовала справедливости, а не противопоставлялась скрытности древних богов.

Искусству Амарны посвящено огромное количество трудов, и мы не ставим себе цель подробно анализировать его. Однако два аспекта мы не можем оставить без внимания. В нем одновременно присутствовали гротеск и мягкая нестандартность, но при этом все его черты были неприемлемыми для консервативно настроенных людей. Ранее мы уже сравнивали гигантские колоссы Эхнатона в Карнаке с более спокойными изображениями этого фараона. Те же черты имеет и знаменитый бюст Нефертити с его округлыми линиями, вытянутой шеей и мечтательным выражением лица. Существуют более традиционные изображения царицы, представляющие ее менее экзотичной. Однако наше восхищение грациозными и натуралистичными портретами Нефертити не мешает нам сделать вывод, что подобные произведения искусства с их поразительными покатыми линиями, струящимися поверхностями, идеализацией обычной жизни вместо потустороннего и вечного искусства имели неегипетское происхождение. Если мы спросим себя, что было естественным для древнеегипетского искусства в течение долгих веков, то увидим, каким нестандартным и «плохим» было искусство эпохи Амарны. Для его описания следует применять термин «натурализм», но с той оговоркой, что оно не сводилось в точной передаче той или иной детали жизни, но в большей степени стремилось к природе, иногда посредством искажений или карикатуры. Портреты амарнской эпохи значительно отличаются от изображений других периодов. В предыдущие эпохи портретные изображения сочетали в себе идеализацию и характерные черты того или иного человека, что было необходимо для его благополучного существования в загробном мире. В эпоху правления Эхнатона вечность интересовала людей меньше всего – им нужна была жизнь.

Древнеегипетские художники всегда любили изображать животных и растения, и амарнский период не стал исключением. В качестве иллюстрации к этому утверждению можно привести роспись из дворца, изображающую жизнь в папирусных зарослях. Древний художник применил все свое мастерство для того, чтобы запечатлеть зимородков в момент броска в воду, когда эти маленькие птички замирают перед молниеносной атакой. Сцена происходит на фоне растущих папирусов, стебли которых пересекаются между собой, они не показаны как букет, похожий на веер, в отличие от более древних изображений. Эта роспись является одним из самых великолепных произведений древнего искусства.

Художники этого периода очень много экспериментировали, будучи свободными от старых ограничений. Создавалось большое количество второстепенных работ с точки зрения их ценности для искусства. В то же время в древнеегипетском искусстве увеличилось количество изображаемых эмоций. Скульпторам, получившим в свой арсенал новые модели и техники, удалось достичь передачи напряжения, размышления и живости. Отход от старых традиций, в которых все было направлено на вечную жизнь, привел к тому, что художники достаточно быстро начали показывать пространственную глубину, изначально отсутствовавшую в изображениях. В результате этого они добились эффекта напряжения и внутреннего эмоционального волнения, как в случае с зимородками. Подчас мастера показывали моделей в нетипичных позах. Например, нам известно изображение визиря, мчащегося на колеснице, – художник передал его в очень энергичной, нетипичной для Египта манере, ведь в традиционной иконографии визиря изобразили бы величественным. Несомненно, художников вдохновлял сам фараон, который, как мы можем представить, ездил на колеснице, запряженной быстрыми и сильными конями, вокруг своего города.

Натурализм, порой переходящий в гротеск, приманивал художников. Они изображали всех людей с головами в форме яйца, покатыми плечами и выступающими животами и таким способом прославляли фараона. В то же время порой они льстили правителю посредством изображений. Мы имеем в виду зарисовки, которые являются карикатурами на самого царя. Исследователи Тель-эль-Амарны упоминают о модели, показывающей фараона с худым и небритым лицом и использовавшейся для обучения скульпторов. Детская игрушка намеренно отсылает нас к сценам, где фараон едет на своей колеснице, а маленькая царевна бьет лошадей палкой. Эта игрушка «является моделью колесницы, запряженной обезьянками. В колеснице находится еще одна обезьянка, подгоняющая «лошадей» (ее покатый лоб очень сильно напоминает лоб царя), стоящая рядом принцесса-обезьянка тычет сзади лошадей-обезьянок, которые отказываются сдвинуться хотя бы на дюйм». Куда пропала неприкосновенность царя, если его подчиненные посмели сделать на него карикатуры? Его частная жизнь стала объектом для пародий, что понизило его до простых смертных. Для того чтобы осуществить переворот в стране, он пожертвовал таинственностью образа царя, которая многие поколения правителей поддерживала убеждение в их божественной сущности. Его не всегда воспринимали всерьез даже те, кто последовал за ним в Амарну. Поэтому мы можем предположить, что были и скептики, сомневавшиеся в нем как в царе.

Язык и литература также стали более простыми. Мы уже видели, что этот процесс начался намного раньше, когда разговорная речь постепенно стала заменять официальный язык, как, например, в надписи Камеса в конце XVII династии или в анналах Тутмоса III. На язык оказывалось влияние извне – заимствовались слова из азиатских языков: maryanu – воин-колесничий, merkebet – колесница, migdol – крепость, akunu – сосуд и т. д. Для этих слов писцы разработали и поддерживали новую систему. Все это происходило еще до амарнского переворота, что помогло развитию языка в период правления Эхнатона. В официальных текстах Амарны к богу обращались с помощью классического древнеегипетского языка, но даже он приобрел новые черты, делающие его более близким к разговорному. В других текстах использовали повседневный язык. Небольшие бытовые диалоги писали над людьми в сценах, украшавших стены гробниц. Именно они зафиксировали повседневную речь в той или иной степени, хотя надписи на пограничных стелах Эхнатона имеют некоторый разговорный оттенок. Переворот Эхнатона затронул все аспекты жизни древних египтян, в том числе и язык.

В религии также происходили изменения. И в первую очередь они были связаны с отказом от старых богов и поклонением Атону. Отход от культов древних божеств осуществили за счет жестоких и последовательных атак против Амона, а иногда и некоторых остальных богов. Последователи царя путешествовали по всему Египту и, возможно, всей державе – мы знаем лишь об африканской части, дабы удалить имя Амона из надписей и таким образом положить конец его существованию. Однако дальнейшие действия царя были менее последовательными. Очевидно, его внимание было сфокусировано на ненавистном ему имени Амона: его помощники стирали его и в личных именах (например, Аменхотеп) и даже время от времени уничтожали слово imen (то есть сокрытый). В то же время в тех же самых надписях они могли оставлять имена всех остальных богов, потому что те не являлись главными врагами фараона. Иногда осуществлялись атаки на какое-нибудь божество в его главном храме. Имя Нехбет, богини Эль-Каба, было стерто в ее храме в этом городе. В целом было достаточно сложно прочесть каждую надпись и вычеркнуть имена всех богов. Именно поэтому приспешники фараона, сбивавшие имена, искали три иероглифа, входящие в состав имени Амона, и стирали их, уничтожали его имя, чтобы таким образом магически положить конец его существованию.

Однако было одно важное исключение. На нескольких надписях было сбито слово «боги». Этот факт подтверждает теорию о том, что религиозная реформа амарнского периода была нацелена на уничтожение древнего политеизма.

В амарнских текстах мы не встретим упоминаний о каких-либо богах, кроме Атона. Мы уже цитировали фрагмент реставрационной надписи Тутанхамона о том, что храмы были заброшены, поэтому боги «отвернулись от этой земли». Жители Ахетатона могли все так же поклоняться другим богам, но они не могли это делать открыто. Если какой-нибудь рабочий носил маленькие амулеты с Хатхор и Бесом, то он делал это тайно. «Народная религия» продолжала существовать, но в новой официальной вере для нее просто не было места. Достаточно резко и болезненно происходил отход от погребальных традиций со всеми устоявшимися формулами, центральным богом в которых был Осирис. Жрецы в магических формулах теперь обращались не к Осирису или Анубису, а прямо к фараону Эхнатону или Атону. Маленькие фигурки слуг, которые мы называем ушебти, помещаемые в гробницу, чтобы они работали за умершего в загробном мире, также показывают тенденцию подавления веры в Осириса. Вместо призыва «Осириса ушебти» к выполнению работы, которую нужно было делать в загробном мире, надписи на них были сокращены до имени умершего без определения самих работ^[242]. Таким образом, эти фигурки были единственным подношением или памятником умершему, пережитком прошлого, сохранившимся, несмотря на то что связанное с ними вероучение полностью отрицалось.

Атон представлял собой солнечный диск, вечный источник и защитник жизни людей и животных. Ему не придавали облик божества, иногда его лучи оканчивались ладонями, что означало дарование жизни его почитателям. Однако мы можем найти связь с традицией, существовавшей до переворота Эхнатона: фараон был сыном Атона, который «создал его из своего тела», подобно тому как первые цари были сыновьями Ра. Атон считался правителем: его официальное имя писалось в картуше, как царские имена. Данный факт представляется нам показательным, так как он демонстрирует, что древние традиции почитания имен и древних богов сохранялись. Изначально официальное имя Атона звучало следующим образом: «Рахор-ахти, радуется на горизонте его имени; Шу, который в солнечном диске Атона». Начиная с девятого года правления Эхнатона из имен исключили Хора и Шу, но Ра остался: «Ра, господин горизонта, радующийся на горизонте своим именем Ра, отец которого пришел в солнечном диске Атона». Процесс синкретизма все еще продолжался, и во время его происходило объединение сначала трех богов, а потом и Ра.

Мы не знаем, было ли позволено людям поклоняться Ра. Эхнатон продолжал носить титул «сын Ра», а его тронное имя звучало как Неферхеперу-Ра Уаен-Ра. Его родственник носил имя Анххеперурасменхкара. Две его дочери звались Нефернеферура и Сетепенра. Титул верховного жреца Атона звучал как «главный среди провидцев» и был идентичным титулу верховного жреца Ра Гелиополя. Но у нас нет доказательств, что он был верховным жрецом всех богов в каждом храме. Больше похоже на то, что Ра объединили с Атоном, в то же время поклонение в Гелиополе Ра было приостановлено. Однако Ра явно имел преимущества по сравнению с Амоном и Осирисом. При этом мы должны отметить, что в амарнский период все же сохранялись божества – персонификации различных сил природы. Основой для самого переворота была маат (правда), которая являлась богиней, иногда упоминаемой в текстах из Амарны. Также в одном пассаже Эхнатон призывал бога Шаи, Судьбу, для своей страны. Несомненно, это явно была не метафора – персонификация того или иного явления в образе божества была неотъемлемой частью древнеегипетской религии.

Одно из самых важных наблюдений относительно амарнской религии, которые мы должны отметить, заключается в том, что существовало два бога. Фараон со своей семьей поклонялся Атону, и все почитали Эхнатона как бога. Помимо его официальных имен и титулов, фараона также называли «благим богом». Сам он был сыном от плоти Атона. В гробницах Тель-эль-Амарны он изображен в сценах поклонения солнечному диску, в то время как все его придворные поклоняются ему. Они не обращались с молитвами к Атону, а непосредственно к царю. Придворный Эйя, который позднее стал фараоном, просил Эхнатона о погребальных дарах: «Можешь ли ты пожаловать мне хорошую старость как своему любимцу; можешь ли ты мне пожаловать погребение прекрасное по повелению твоего ка в доме моем… Могу ли [я] услышать твой прекрасный голос в святилище, когда ты делаешь то, что угодно отцу твоему, о живущий Атон». Другой знатный человек лишь вскользь упоминает Эхнатона, обращаясь к Атону с просьбой: «Можешь ли ты сделать так, чтобы твой возлюбленный сын Эхнатон жил с тобой вечно, [делать] то, что твое сердце [желает], и смотри, ты радуешься каждый день тому, что он радуется, видя твою красоту… Позволь ему [остаться] тут до тех пор, пока лебедь не станет черным, ворон – белым, горы встанут, чтобы пойти, море впадет в реку. И могу я продолжить служить прекрасному богу Эхнатону, пока он не дарует [мне] погребение, которое он дает». Это указывает на то, что фараон занимал главное место в служении Атона и от него зависели его подданные.

Сам Эхнатон утверждает в своем знаменитом гимне, что Атон был его личным богом. Гимн озаглавлен как «служение Атону… царем Эхнатоном и царицей Нефертити». Фараон говорит: «Ты в моем сердце, и нет другого, который познал бы тебя, кроме твоего сына Неферхепрура – единственного для Ра. Ты даешь, чтобы он был сведущим в твоих помыслах и в твоей силе»^[243]. Необходимо подчеркнуть, что вера в Атона не получила развития вне царской семьи, она являлась верой бога-царя и его семьи. Фараон приветствовал и поощрял поклонение себе, считая его источником всех благ.

Можно понять, почему религия амарнского периода была забыта после смерти царя. Это случилось из-за самого характера веры в Атона, которая, по сути, существовала внутри семьи царя, и того, что все его подданные были вынуждены поклоняться самому обожествленному правителю. Неустойчивость культа Атона демонстрирует тот факт, что придворные могли обращаться к богу только через Эхнатона. Вряд ли люди верили всем сердцем в благожелательность и поддержку солнечного бога Атона, потому что все их молитвы были обращены к Эхнатону. Эпоха переворота закончилась со смертью фараона, и люди возвращались к привычному образу жизни и к традиционной религии.

У нас возникают два важных вопроса. Можно ли назвать возникшее тогда явление монотеизмом? Если да, то было ли это первое проявление монотеизма в мире, дошедшее до нас при посредничестве евреев? По нашему мнению, на оба вопроса можно дать отрицательный ответ, причем даже в том случае, если проблема заключается в терминах, которые обязательно нужно пояснить.

Современные еврейская, христианская и мусульманская религии говорят о том, что существует один Бог, от которого происходят все этические и религиозные ценности. Применяя это определение к религии эпохи Амарны, мы видим, что тогда существовали по меньшей мере два бога: Атон отвечал за создание и процветание народа, а этические ценности происходили от фараона Эхнатона.

Тексты эпохи Амарны называют Атона «единственным богом, которому нет равных». Однако это не новое явление для египетской религии. Эта фигура речи явно носит преувеличенный характер, который существовал еще в ранней религиозной литературе. До переворота Эхнатона Амона, Ра, Атума, Хорахти и Мина называли «единственным богом». Иногда этот термин использовали при описании создания одним богом остальных божеств. Время от времени в среде божеств выделялся главный бог. Часто молящийся обращался к одному богу, исключая всех остальных. Подобное явление называется генотеизмом или монолатрией. Но ни в коей мере оно не связано с абсолютным единством, в которое верят мусульмане: «Не существует никакого бога, кроме Бога».

В древние времена имя человека было одной из составляющих его бытия: стирание его имени из гробницы приводило к концу его жизни в загробном мире, а вычеркивание имени чиновника из надписей обрывало столь важное для него земное процветание. Эхнатон добивался именно конца существования Амона. Если философия новой религии заключалась в том, что Атон был богом и, соответственно, Амон не мог существовать, то почему были так жестоки атаки на Амона и почему его имя систематически вычеркивалось из записей? С точки зрения древнего мировоззрения он все еще продолжал существовать до тех пор, пока его имя не стерли из всех надписей.

Мы сознаем, что рассматриваем религиозную реформу с современной точки зрения, в то время как вера в Атона была традиционной для древнеегипетской религии и в то же время уникальной. С одной стороны, обращение к богу через фараона существовало с древнейших времен. Но, с другой стороны, уникальность религиозной системы эпохи Эхнатона заключалась в том, что все боги (кроме фараона) были объединены в одного, так как правитель попросту исключил их из пантеона. В данном случае не имеет значения, что в текстах все еще можно встретить персонификацию различных сил, которая была неотъемлемой частью древнеегипетской религии: например, Атона описывали как «соответствующего богине Маат», а Эхнатона восхваляли как «бога правды». Более важным нам представляется исключение Осириса из заупокойных текстов – отныне его функция перешла к фараону. Многие скажут, что это было максимально возможное для того времени приближение к монотеизму. Однако мы можем возразить, что древние египтяне не дошли до этого, даже если они поклонялись только одному богу.

Достаточно сложно сказать, имеет ли религия амарнского периода что-то общее с иудаизмом. Стоит отметить, что механизм перехода от веры Эхнатона к монотеизму Моисея не очевиден. Фараон навязал свои убеждения всей стране, став уже через поколение еретиком. Египетский народ не мог принять такое правление. Жители долины Нила вернулись к традиционным верованиям, особенно к поклонению Осирису и личным, «домашним» божествам. Это показывает, что преданность Атону ограничивалась рамками одной семьи. Даже если допустить, что в амарнский период в Египте были рабы из Израиля, то сложно представить, что они узнали об Атоне, единственном боге, который дал жизнь всему и поддерживал ее, тем самым вызывая чувство благодарности у всего народа. Однако, как мы уже говорили, правитель, по мнению сторонников культа Атона, был посредником между богом и людьми.

Есть еще одно различие между религией амарнского периода и появившимся позднее иудаизмом – это заметный пробел этической составляющей в гимнах, посвященных Атону. Вера Эхнатона была в большей степени личной верой. Ее сильная эмоциональная составляющая связана с энтузиазмом самого фараона, который в одночасье изменил свои взгляды и отверг древние традиции. В текстах постоянно повторяется, что нововведения являются правильными, а старые традиции – неверными. Люди должны были благодарить бога за жизни, но нигде не указывалось, насколько праведную жизнь им нужно было вести. Можно было бы предположить, что все люди были равны перед Атоном, но мы не встречаем доказательств этого постулата в текстах.

Концепция маат служит доказательством того, что в религии амарнской эпохи отсутствовал аспект поклонения природе. Эхнатон жил, питаясь маат, а Атону она преподносилась в качестве даров. В значениях «праведность» и «справедливость» она должна заключать в себе как раз этическую сторону религии. Однако в сценах и текстах, где подчеркиваются прямые отношения и поклонение солнечному диску, мы можем переводить это слово только как «правда». И при этом под ней мы можем понимать поклонение силам природы в противопоставление таинственным древним богам. В древнеегипетской религии, в отличие от иудаизма, не было требований строго соблюдать Закон Божий.

Также существует еще одно важное соображение относительно перехода монотеизма из одной культуры в другую. Может ли какая-либо выдающаяся духовная и этическая концепция перейти из одной культуры в совершенно иную? Несомненно, древние египтяне были «цивилизованными» в том смысле, который имеет как сильные, так и слабые стороны. Евреи сыграли такую важную роль в истории потому, что смогли избежать некоторых «слабых» фаз, которые так или иначе наступают в развитии каждой цивилизации. Концепция веры Эхнатона отчасти даже не была сформулирована четко и была чуждой азиатским племенам, жившим в пустыне. Когда дети Израиля пришли в Ханаан и осели для создания нового государства, их религиозные представления развивались без иноземных влияний, самостоятельно, на основе их собственного религиозного опыта. Подобные представления никогда не заимствовались, они появлялись в результате долгого развития. Когда они оказываются достаточно развитыми, формы для их выражения могли брать из других источников.

Мы можем наблюдать поразительное сходство в содержании и структуре гимна Эхнатона к Атону и Псалма 104. Исследователи считают, что соответствия должны свидетельствовать о явном заимствовании из египетской традиции. Так, автор текста псалма должен был знать древнеегипетский гимн солнцу. Культ Атона был предан забвению примерно за шесть или семь веков до того, как псалмы были написаны. Можно предположить, что гимн Атону проник в Азию, когда Эхнатон все еще был при власти. Это и могло привести к тому, что он избежал полного забвения в некоторых семитских диалектах.

Однако вовсе не обязательно, что заимствование происходило таким образом. Мы уже отмечали, что некоторые идеи, связанные с поклонением Атону, существовали в Египте до появления его культа. Они не были придуманы жрецами или писцами Эхнатона, поэтому неудивительно, что они сохранились после падения культа Атона, когда религия Эхнатона была объявлена ересью.

В Лейденском папирусе, датированном XIX династией, есть пассажи, которые некоторые исследователи называют монотеистическими, но которые мы предпочитаем называть более узким термином – синкретические. В них бог Амон включает в себя всех важных богов, но при этом их существование не отрицается. «Таинственный формой, прекрасный внешностью, превосходный бог многих форм. Все боги восхваляют его, чтобы приумножить себя самих с помощью его красоты, так как он является божественным. Сам Ра един с его телом, и он тот великий, кто находится в Гелиополе. Его зовут Татенен [Мемфиса] и Амон, который отделился от Нуна… Другая из его форм в Девятке [первородные боги Гермополя]… Душа его, они говорят, на небесах, но он – тот, кто и в подземном мире и находится на востоке. Душа его на небесах, тело его на западе, его статуя в Гермонтисе, показывая его внешний вид… Амон, прячущий себя от них, укрывается от [других] богов, поэтому цвет его неизвестен. Он появился издалека, с небес, и никакой другой бог не знает его настоящий облик… Всего три бога: Амон, Ра и Птах, и нет двойников их. «Сокрытый» – имя его в качестве Амона, в облике он Ра, а тело его Птах… Только он есть: Амон с Ра [и Птахом] – вместе три»^[244].

Еще в одном корпусе гимнов, датированном поздней XIX–XX династией, Амон рассматривается как универсальное божество, единство которого снова достигается путем слияния с другими божествами. В качестве бога-творца он Амон-Ра-Атум-Харахти либо Птах – тот, кто вылепил людей. «Любо ему [играть роль] луны, словно ребенок, для которого все танцуют… Любо ему [играть роль] Харахти, сияющего на небесном горизонте». Он одновременно и сын, и отец Маат, «правды», разрушающей обман: «Матерь твоя – Маат, о Амон! Лишь тебе принадлежит она, и она [уже] появилась из тебя, готовая обрушить свой гнев и уничтожить тех, что нападают на тебя». Он создатель вселенной, «который ртом своим говорит, и возникают все люди, боги, малый и крупный скот, а также все, что летает и светит».

Он согревает и поддерживает все живое в природе: «Зеленые растения поворачиваются за ним вслед, так как прекрасны они могут быть, и лотосы радуются ему». Он хороший пастух: «Отважен ты, как пастух, заботясь о них во веки веков… Сердца их обращены к тебе, поскольку ты всегда добр. Всякий живет, лишь если ты видишь его»^[245].

Мы увидим, что художественные формы и темы пережили времена Эхнатона, при этом его вера и все то, что было с ней связано, были признаны ересью. Этим объясняется сходство между гимном Атону и Псалмом 104. Гимны такого рода были распространены еще долгое время после смерти Эхнатона, и, когда религия еврейского народа развилась до того, что ей потребовался способ выражения, который можно было бы найти в словах и литературных оборотах другой культуры, в этих гимнах обнаружилось все необходимое.

Наша негативная оценка религиозной реформы Эхнатона не позволяет справедливо оценить ее важные элементы. Несомненно, это была вера, в которой недоставало этических ценностей. Одновременно в связанных с ней источниках очень красиво дано описание божества, которое творило, питало и являлось добрым, и все это оно давало человечеству и всем живым существам, а не только египтянам. За эту щедрость почитатели бога платили ему благодарностью и преданностью. Эхнатон сделал попытку покончить с обособленностью и закрытостью древних культов могущественных и процветающих богов. Основная трагедия состоит в том, что этой вере, обладающей столь широким интеллектуальным размахом, не хватило внутренней моральной теплоты. Концепция бога, любящего всех, будет развиваться намного позже и другими народами.

Мы не затронули историю самого переворота Эхнатона. Наше дальнейшее повествование будет касаться политических проблем в стране. Это был период существования Египетской империи в Азии. В это время был заключен союз между фараоном и царем Митанни: кроме женитьбы Аменхотепа III на Гилухепе, уже ближе к концу царствования этого правителя был организован второй брак – с Тадухепой, дочерью Тушратты из Митанни. Маловероятно то, что постаревший царь женился на ней, скорее всего, она вошла в гарем Эхнатона.

Из Амарнского архива (деловая переписка на глиняных табличках) мы узнаем историю медленного разрушения Египетской империи в Азии. Причиной этому послужили, во-первых, появление новых сил в регионе, а во-вторых, безразличие фараона, который был занят решением других проблем. Можно выделить пять этапов этого процесса, завершившегося падением азиатской части империи. При Аменхотепе III, когда его сила считалась безграничной, некоторые князья в Сирии попытались разделить несколько территорий. Эта часть империи была наиболее отдалена от Египта, поэтому она была в меньшей степени подчинена фараону. Князья прибегли к помощи пустынных кочевников, чтобы образовать собственные маленькие государства и тем самым протестовать против присяги фараону. На деле же они пытались соперничать с ним в праве на власть. Правитель Египта потерял интерес к дальним границам своей империи, и тогда они смогли перейти ко второму этапу: Абдаширта с сыном Азиру добились выделения значительной части Северной Сирии в отдельное государство. Их союзником был царь хеттов. Все они, включая правителя хеттов, писали сердечные письма в Египет, однако северная часть державы была потеряна для Египта еще до смерти Аменхотепа III.

Эхнатон полностью занялся религиозным переворотом, что послужило толчком для начала трех оставшихся этапов отделения азиатских владений. Царь хеттов Суппилулиума выдвинулся на юг и подчинил всю Сирию. Желание князей отделиться привело к тому, что они оказались в подчинении у хеттского правителя. Город Катна, который занимал важное место среди городов, разрушили, и никогда больше он не восстановил своего значения. Митанни пришлось подчиниться власти хеттов. Судя по всему, в ходе этих событий Египет не оказывал никакого сопротивления. После потери Сирии начали сдаваться города Финикии и Палестины. Несмотря на преданность финикийских князей (например, Риб-Адди из Библоса) египетскому фараону, они потерпели поражение. В Палестине крупный торговец Лабайя, водивший караваны из дальних концов Азии в Египет, объединился с хабиру из пустыни и начал захватывать города, устанавливая свою власть над ними.

Абди-Хеба из Иерусалима писал письма, умоляя фараона прислать всего пятьдесят солдат, чтобы удержать землю. Солдаты не были посланы. Наконец мы видим финальный этап, во время которого египетские гарнизоны прогнали из Азии. Палестина также была потеряна. Местные повстанцы и пустынные кочевники переселились на свободные земли и разрушили Иерихон и Тель-Бейт-Мирсим. Маленький египетский храм в Лахише был разграблен. Особо следует отметить разрушение укрепления мигдол в Старой Газе, бывшего центром египетской администрации. Самоуверенность и внутренние раздоры привели к тому, что Египет утратил обширную часть своих владений в Азии, которые приносили большие доходы.

Не так ясны события, произошедшие в африканской части державы. Храм Эхнатона в Сесеби у третьего порога Нила является свидетельством того, что власть фараона распространялась достаточно далеко от дома. Но следует учитывать, что его могли построить в начале правления этого царя^[246]. Будучи Аменхотепом IV, он назначил своего наместника в Эфиопии. Однако до нас не дошло никаких записей относительно должностей в эпоху амарнского переворота. Во времена междоусобиц Египту было непросто контролировать золотые прииски в Судане и Нубии. Если они не разрабатывались, то это объясняет, почему просьбы азиатских князей о египетском золоте остались без ответа. По всей видимости, африканская часть империи также пошатнулась.

Даже о самом Египте нам многое неизвестно. Не найдено записей о каких-либо восстаниях или бунтах против царя. Армия была на стороне Эхнатона и контролировала страну. Однако указ Хоремхеба, изданный 20–25 лет спустя, показывает, что происходили многочисленные беспорядки, поскольку в нем, в частности, речь идет о наказании чиновников за грабежи и казнокрадство. Мы можем догадываться, что разрушение державы нанесло серьезный удар по старой экономической системе, а отказ от жрецов привел в безработице и экономическим трудностям. Видимо, лишенные собственности жрецы и знать, ранее имевшие власть и приближенные к царю, находились по ту сторону баррикад, ждали, что фараон столкнется с политическими и финансовыми трудностями. Социальные волнения явно происходили в Египте, но вдали от столичного Ахетатона.

Единственным свидетельством о трудностях в ходе переворота является история о последних годах правления Эхнатона^[247]. Двадцатый год отмечен кризисом, за которым последовали смягчение фараона и компромисс. После смерти мужа вдовствующая царица Тия продолжила жить в Фивах. На двенадцатом году в сопровождении бывшей свиты Аменхотепа III она нанесла официальный визит своим детям. Внешне все было чудесно: Тия присоединилась к семье во время церемонии поклонения Атону и позировала для портрета амарнскому скульптору. Тот факт, что год ее визита совпадает с годом изменения в политике царя, является слишком явным, чтобы оказаться совпадением. Если государство уже начинало страдать от резкого уменьшения доходов, в частности дани иностранных земель, то важно отметить, что записи об иностранцах, приносящих дары фараону, относятся только к двенадцатому году. По изображениям Тии можно понять, что она была дамой весьма прагматичной. Возможно, она была единственной, кто мог убедить Эхнатона, что его горячий фанатизм ведет прямо к политическим проблемам, а также к снижению доходов страны.

С этого момента происходили изменения, сопровождавшиеся расколом в царской семье, которая до этого момента была идеальной для своих подданных. Царица Нефертити была изгнана из дворца в северную часть города. Она была лишена тронного имени, Нефер-неферу-Атон, которое Эхнатон дал ей, когда они переехали в новую столицу. Имя это было передано новому фавориту фараона, его младшему брату Сменхкаре. Имя Нефертити было стерто с ряда памятников, а ее старшая дочь Меритатон стала царицей. Сменхкара вскоре женился на Меритатон и стал соправителем Эхнатона. Вскоре младший соправитель вернулся в Фивы и возобновил культ бога Амона. Исходя из этого мы можем заключить, что совместное правление было инструментом для компромисса между двумя сторонами. Эхнатон поклялся никогда не покидать новую столицу и, возможно, из-за болезни едва ли мог нарушить эту клятву. Молодой соправитель мог спасти страну.

Конфликт в семье набирал обороты. Нефертити отказалась принимать участие в примирении сторон. Во время ссылки на севере Амарны она жила в своем дворце, на стенах которого имена Эхнатона и ее собственное были высечены, как будто они и не расставались. Она доказала, что предана божеству солнечного диска, назвав свой дворец «дом Атона». Судя по тому, что имена ее третьей дочери Анхесенпаатон и Тутанхатона встречаются в этой же части города, можно предположить, что они находились в ссылке вместе с царицей. Они явно сохраняли преданность «истинному» богу, тогда как Эхнатон и Сменхкара уже приняли решение пойти на компромисс.

Существует свидетельство, что Сменхкара вернулся в Фивы на третий год своего правления, когда Эхнатон, скорее всего, был еще жив. В надписи, датированной этим годом, писец храма Амона в храме Сменхкары в Фивах обращается с молитвами к богу Амону^[248]. Молодой фараон прилагал значительные усилия, чтобы восстановить культ Амона, в то время как его старший соправитель оставался в своей столице.

Возможно, реакция оказалась слишком сильной. И Эхнатон, и Сменхкара исчезли со страниц истории. Юный Тутанхатон женился на принцессе Анхесенпаатон, став фараоном. Однако он был вынужден полностью отказаться от своих убеждений и объявить о возвращении в Фивы. Царская чета сменила имена: теперь нового царя звали Тутанхамон, а его супругу – Анхесенпаамон. Переворот завершился полным провалом, хотя помнить о нем будут еще в течение нескольких лет.

Молодой Тутанхамон (фото 26в) не был сильной личностью, способной дать отпор жрецам и чиновникам. Его округлое мальчишеское лицо, любовь к спорту и роскошное убранство его гробницы напоминают больше о временах его отца Аменхотепа III, чем о правлении его тестя

Эхнатона. Желал он того или нет, но ему пришлось заглаживать вину перед Амоном. Он начал застраивать Фивы, в частности приступил к строительству колоннады храма в Луксоре. Ранее мы уже упоминали, что он обещал возместить ущерб, нанесенный в ходе переворота храмам богов^[249]. Некоторые из таких надписей достаточно пафосны, но они выражают нового царя желание искупить свою вину. «Его Величество взвесил планы свои, следуя сердцу своему, в поисках любого благого деяния, чтобы служить Амону, и потому он изготовил лик его из чистого золота. Он превзошел то, что было совершено до него…» Придворные Эхнатона потеряли свое положение, и ко двору вернулась прежняя знать: «Он призвал жрецов и провидцев из числа детей знати их городов, [каждый из которых был] сыном известного человека и чье [собственное] имя было известно». Храмам выдали различные богатства: «Вся [собственность] храмов была увеличена в два, три, четыре раза серебром, [золотом], ляпис-лазурью, бирюзой». Количество служащих в храмах было увеличено, при этом оплата им производилась из царской казны: «Их работа оплачивалась за счет дворца и [имений] Владыки Двух Земель». Отход от прежних убеждений происходил последовательно. Попытка фараона вернуть себе былую власть не увенчалась успехом. Фактически, больше никогда фараон не будет царствовать единолично. Конечно, он правит государством, но вынужден подчиняться жречеству и чиновникам, а также законам. Основа цивилизации Древнего Египта была расколота.

Гробница Тутанхамона хорошо известна, поэтому мы не будем останавливаться на ней подробно. Она демонстрирует, насколько широким было влияние древнеегипетской цивилизации. Если подобные сокровища находились в погребении относительно незначимого царя, каково же было убранство гробниц Аменхотепа III или Рамсеса II! В гробнице были обнаружены предметы разного качества. Так, некоторые из них выполнены достаточно просто, в традициях искусства, существовавших до переворота Эхнатона. Однако б?льшая часть объектов безвкусна и экзотична: они словно демонстрируют период процветания, свободы от предрассудков и высокого уровня цивилизации. Для этой эпохи были характерны изысканность, быстротечность событий и сентиментальность. Четыре небольшие камеры в гробнице сохранили для нас свидетельства о широких контактах Египта с разными культурами^[250].

Необходимо упомянуть один факт о погребальном инвентаре Тутанхамона. В гробнице были найдены кинжал с великолепным железным клинком и два небольших железных египетских амулета. Выплавка такого железа была новой технологией для 1350 г. до н. э. Нам представляется интересным, что религия не запрещала использовать новые металлы для изготовления амулетов и предметов для гробниц. Железо, вероятно, попало в Египет вместе с дарами от хеттов^[251].

Сохранился один любопытный документ, который мы бы хотели охарактеризовать, хотя у нас нет достоверных сведений о том, к какому периоду Нового царства он относится. Среди архивов, обнаруженных в хеттской столице, было найдено письмо от царя Мурсили III, который пишет о прежних сложностях в отношениях между хеттами и Египтом в Северной Сирии. Затем он упоминает, что фараон Египта мертв. Его вдова писала отцу Мурсили Суппилулиуме, сообщая, что сыновей у нее нет и поэтому она обращается к царю хеттов с просьбой прислать ей своего сына, чтобы тот женился на ней и принял трон Египта. Царь хеттов, естественно, с подозрением отнесся к такой просьбе и отправил разведчика в Египет, чтобы тот узнал, какой умысел стоит за просьбой. Царица Египта ответила, что ей нелегко было пойти на такой шаг, и тогда Суппилулиума позволил ей выбрать одного из своих сыновей. Когда царевич со свитой приехал в Египет, он был атакован и убит «людьми и лошадьми Египта». В результате этого события хеттская армия вторглась в Сирию, схватила убийц и отвезла их в столицу хеттов, чтобы допросить и казнить в соответствии с международными законами. Попытка царской семьи удержать трон провалилась^[252].

Вскоре трон перешел к военачальнику Хоремхебу, возможно, чтобы он восстановил в стране порядок. Во время его правления члены семьи Эхнатона были официально названы еретиками, тогда как он сам был признан первым законным фараоном после смерти Аменхотепа III. Это был конец переворота Эхнатона.

Противники Эхнатона одержали верх, поэтому были стерты все следы, относящиеся к амарнскому перевороту, а имена фараонов-еретиков – Эхнатона, Сменхкары, Тутанхамона и недолго правившего Эйи – предали забвению. Новый правитель и его преемники восстановили культы богов, в частности Амона-Ра, и сделали так, чтобы они были главнее фараонов в течение последовавших за этим четырех столетий. При этом фараоны проявили терпимость к новым способам выражения в религии, которые существовали еще до религиозной реформы Эхнатона и проявились во время его переворота. Или же они попросту не догадывались о них. Синкретизм, подразумевающий слияние богов, сохранился в текстах. Классический египетский стал мертвым языком, его разговорная форма все больше проникала в литературу, но религиозные тексты изменились мало – в них все еще можно было найти старые языковые формы, а светские тексты претерпели значительные перемены, полностью изменилась и литература. Искусство так и не восстановило прежнее величие, но плавность линий, эскизность рисунка и натурализм, столь сильно проявившиеся в период правления Эхнатона, сохранились. Эти аспекты были связаны в первую очередь с жизнью, и их следует отделять от религиозной ереси. Они демонстрируют отход от культуры, созданной в эпоху Древнего царства. Египет уже никогда не будет прежним.

Глава 10
Где же былая слава? XVIII–XX династии (около 1325–1100 до н. э.)

Для того чтобы оправиться после амарнского периода, потребовалось целое поколение. В течение тридцатилетнего правления Хоремхеба не было предпринято заметных попыток восстановить прежнюю империю. До воцарения он был военачальником, и стены его первой гробницы, возведенной до восшествия на престол, украшены изображениями, в которых прослеживается стремление Египта к господству над иноземцами. В то же время мы не располагаем данными о том, что у него была возможность отправиться с армией в завоевательные походы. Судя по источникам, более насущной проблемой было восстановление порядка и стабильности внутри страны.

Ввиду этого нельзя воспринять на веру надписи из гробницы военачальника Хоремхеба, где говорится, что он сопровождал правителя «во главе его армии к странам на севере и на юге» и что он был «у ног своего господина на поле битвы, в тот день, когда были убиты азиаты»^[253]. Единственным свидетельством военных столкновений с азиатами в амарнское время считается изображение на одной из шкатулок, найденных в гробнице Тутанхамона. Однако это изображение, равно как и тексты из гробницы Хоремхеба, можно рассматривать скорее как возврат к традиционным образам и фигурам речи, нежели как констатацию факта. То же относится и к строкам, где говорится, что Хорем хебу пришлось заниматься расселением беженцев, хотя в данном случае текст может отражать ситуацию хаоса, действительно охватившего Палестину в амарнский период. «Народы их умирают от голода, и живут они как звери пустыни», и за то несет ответственность военачальник: «Некоторые из иностранцев, что не знают, как могут жить они, пришли [просить дыхание жизни (?)] фараона, как отцы их отцов приходили с самого начала времен… и Фараон передает их в ваши руки, чтобы вы охраняли их границы». Переселенцы из Азии постоянно пытались закрепиться на плодородных землях в Дельте, но здесь речь может идти и о беженцах, которые спасались от завоевателей, покоривших Палестину. Наиболее важным документом, относящимся к царствованию Хоремхеба, является его указ о наведении порядка в стране^[254]. Этот документ представляет собой ряд положений, предписывающих наказания за конкретные преступления, в нем также описаны изменения в административном аппарате, которые направлены на предотвращение случаев беззакония. В тексте указа нет упоминания беспорядков, возникших вследствие амарнского переворота, поэтому описание того, как царь восстановил маат и изгнал неправду, можно считать традиционной для подобных документов преамбулой. В то же время из текста следует, что солдаты и чиновники беззаконно обогащались за счет простого народа и что благодаря реформам царя гражданская администрация и жрецы были наделены большей властью. Так же как Тутанхамон вернул храмовые должности представителям прежней аристократии, так и Хоремхеб передал судебную власть сторонникам традиционного уклада. Он говорит нам, что приложил много труда, чтобы найти людей «немногоречивых, благонравных, умеющих судить, слушающих речь царя и законы судебной палаты»^[255]. Ими стали «жрецы храмов, местные князья этой страны и жрецы богов… Будут они судить жителей любого селения». Если в тексте указа они перечислены в порядке значимости, то первыми упомянуты верховные жрецы храмов, затем придворные, назначенные на храмовые должности царскими указами, и, наконец, рядовые жрецы храма. Авторитет храмов в гражданском суде был значителен, поскольку большинство рассматриваемых дел касались коррупции административного аппарата. Кроме того, царь освободил суды общей юрисдикции от всякого налога серебром, «чтобы не дать взимать подать какими-либо вещами от должностных лиц судебных присутствий Верхнего и Нижнего Египта». Воспользовавшись крахом амарнского переворота, жречество при поддержке царя укрепляло свою власть и восстанавливало былые привилегии.

Преступления, против которых был направлен указ, в основном заключались в присвоении чиновниками или солдатами собственности или принуждении простых людей к работам, а также в использовании не по назначению государственных средств и имущества. Должно быть, уровень взяточничества в Египте превысил все возможные пределы. И государство, обозначив свои законные права на сбор налогов и использование принудительного труда, встало на защиту собственности «бедняков» от поборов со стороны солдат и нечистых на руку сборщиков налогов. Даже за мелкие случаи воровства и коррупции была предусмотрена довольно суровая кара. По всей видимости, подобная жесткость наказаний была обусловлена пугающим размахом чиновничьего произвола. Восстановить маат на земле можно было, только продемонстрировав твердость законной власти.

Следует заметить, что, хотя «бедняки» и стали объектом защиты от поборов и грабежей, достижение социального благополучия не было целью указа, он скорее был направлен на охрану источников, откуда поступали основные налоги. Например, данным указом чиновнику запрещается реквизировать лодку, на которой «бедняк» собирается перевозить подати, военным запрещается отбирать приготовленные для уплаты налогов шкуры, изымать растительные продукты, которые жители должны отдать государству, а сборщикам налогов – любопытно, что их называют «пастухами обезьян», – нельзя было из корыстных соображений фальсифицировать размер подати. За исключением вещей, которые следовало отдать государству, собственность «бедняков» защищена не была, в свете данного указа доходы государства имели первостепенное значение.

Наказания значительно превышали тяжесть проступков. Если кто-либо отбирал лодку, на которой перевозили подати, «то будет применен против него закон путем отрезания его носа, и он будет отправлен в [Чару]». Чару была приграничной крепостью в районе современного Суэца, известной строгой дисциплиной^[256]. «[Если] два войсковых подразделения, находясь на поле, одно на юге, другое на севере, отнимут шкуры где-либо в стране» и если вследствие этого царский сборщик налогов не сможет собрать подати, то «это плохое дело дозволять поступать таким образом». В отношении осужденного воина, «начиная с сего дня, будет применен закон против него путем избиения его ста ударами и [нанесением] пяти рваных ран вместе с взиманием шкуры, отобранной от него в виде возмещения».

Жестокость закона была направлена на противодействие позорному поведению чиновников. Этот указ демонстрирует неэффективность прежних мер государства, в котором правосудие определялось царским решением. Отныне же личной власти царя были противопоставлены четкие и объективные правила. Кроме того, из текста указа очевидно, что гражданские суды в значительной степени контролировало жречество. Хоремхеб стал единственным из амарнских правителей, кого последующие поколения называли законным царем. Ценой этого признания было отречение от традиционного превосходства власти фараона и передача значительной ее части жречеству и гражданским судам.

Для того чтобы выиграть время и обеспечить возможность восстановления страны, Хоремхеб воздерживался от любых попыток вернуть азиатские владения Египта. Возможно, он уладил разногласия с хеттами, захватившими Сирию. Судя по более поздним источникам, примерно в тот же период между Египтом и хеттами существовал официальный мирный договор. По крайней мере, в договоре, заключенном во время царствования Рамсеса II^[257], есть ссылка на предыдущие соглашения, заключенные за несколько поколений до этого. Время правления хеттского царя Мурсили III вполне соответствует времени правления Хоремхеба, и возможно, что именно эти два правителя и заключили первый египетско-хеттский договор. Хоремхебу были необходимы время и возможность для восстановления страны, хетты стремились воспользоваться завоеванием Сирии и направить усилия в сторону Северной Месопотамии. На какое-то время между двумя государствами, создающими империи, воцарился мир.

После смерти Хоремхеба к власти пришла новая династия. Рамсес I и его сын Сети I занимали должности визирей Верхнего Египта и, видимо, получили власть без больших сложностей. Для новой правящей династии было характерно изменение тенденции в выборе имен: Тутмосов и Аменхотепов заменили Рамсесы, Сети и Мернептахи, а на смену южным богам Тоту и Амону пришли северные Ра, Сетх и Птах. Имя Сети означает «Человек Сетха», оно указывает на почитание бога Сетха, отразившееся, в частности, в тексте стелы, посвященной четырехсотлетнему юбилею со дня основания Таниса^[258]. Переориентация на север была окончательно завершена переносом действующей столицы Египта в Дельту, в город Танис. Для того чтобы блюсти свои международные интересы и восстановить империю, Египту была нужна новая столица, расположенная неподалеку от Азии и Средиземного моря. Фивы сохранили свой статус религиозной столицы. Культ бога Амона не уступил своего места культам Ра, Птаха и Сетха. Первый при этом по-прежнему вел страну к могуществу и в то же время увеличивал свое собственное богатство и власть. Однако положение северных богов также укреплялось, и Сетх, даже несмотря на то, что он был врагом Осириса и Хора, был признан богом иностранных государств и бури.

Именно осознание наступления новой эры вернуло Египту славу империи. Сети I определял период своего правления как эпоху возрождения, ср.: «Год 2 Повторения рождения (Сети I)». «Повторение рождения» дословно означает Возрождение и в некоторых случаях использовалось для выражения предопределенности возвращения к прежним традициям^[259].

Сети I в первый год своего правления вознамерился вернуть азиатские земли. Он усилил меры по поддержанию и обеспечению безопасности военной дороги, проходившей через пустынный Синай, основав вдоль нее укрепления и охраняемые колодцы. На стене храма Амона в Карнаке высечена своего рода военная карта Синайской пустыни между Чару, египетской пограничной крепостью, и Рафией, первым поселением в Палестине^[260]. Каждый водоем или колодец вдоль дороги находился вблизи башни, укрепленного мигдола, где был размещен на постоянной основе военный отряд. Названия некоторых из таких оазисов наглядно демонстрируют, что речь идет о новых укреплениях: Мигдол (Сети I), Колодец Сети Мернептах и Башня, которую Его Величество основал вновь у колодца Хеберет. Судя по наличию азиатских топонимов, египтяне благоустроили уже существовавшие оазисы.

Как и в случае с первой кампанией Тутмоса III, поводом для начала завоеваний стало «восстание» в Азии. Надписи в Карнаке торжественно возвещают: Сети I получил известие, что палестинские кочевники «замышляют заговор. Вожди их племен собрались в одном месте – в горах Палестины. Они принялись возмущаться и ссориться, один из них убил другого, и не соблюдали они законов дворца». И не важно, что на этих азиатов «законы дворца» не будут распространяться еще два поколения. То был предлог выступить в поход за былой славой; и «сердце Его Величества возрадовалось этому». Сети привел свою армию «в Ханаан», чтобы снова создать империю^[261].

В конце мая первого года своего правления Сети уже был в Северной Палестине, где получил весть от союза местных князей, владения которых располагались вдоль верховья Иордана. Мощь, с которой наступал царь, была достойна былой славы Египта. «Его Величество отправил первый отряд Амона, «Могучие луки», к городу Хама, первый отряд Ра, «Исполненный храбростью», к городу Бейт-Шеан, а первый отряд Сетха, «Крепкие луки», к городу Иеноам. В течение одного дня (бунтовщики) были отброшены, во славу Его Величества»^[262]. С такой энергией и целеустремленностью Египет мог снова воссоздать империю.

Однако в только что процитированном тексте присутствует один значимый момент. Четыре из пяти городов, упомянутых в этом отрывке, – Бейт-Шеан, Рехов, Хама и Пелла – расположены вокруг Иордана, к югу от Галилейского моря. Пятый, Иеноам, возможно, находился в Галилее, к северу от озера Хула. Таким образом, в дополнение к подавлению локального «бунта» Сети отправил один отряд на север, чтобы преградить путь еще более отдаленному врагу, который мог вмешаться в военные действия у Бейт-Шеана. Таким врагом, скорее всего, была армия хеттов: вскоре мы увидим, что фараон сражался против хеттов и атаковал город Кадеш-на-Оронте, где успех его был так велик, что он смог возвести стелу в честь своего триумфа. Граница Египта снова была отодвинута к северной части Сирии^[263].

От времени правления Сети I сохранился указ, отражающий такую же жесткость, что и описанная в указе Хоремхеба^[264]. Новый документ был составлен, чтобы защитить храмовое хозяйство Абидоса от захвата или использования его собственности чиновниками. Это вновь свидетельствует об отсутствии порядка среди чиновников, которое послужило причиной указа царя Хоремхеба. Чтобы придать законную силу новому указу, была введена такая же строгая система наказаний. Например, всякий чиновник, признанный виновным в изменении границ поля, принадлежащего этому хозяйству, подвергался наказанию посредством отсечения носа и ушей и отбывания трудовой повинности рядовым рабочим на храмовых полях. Всякий, кто своевольно и незаконно уводил одного из пастухов хозяйства, что приводило к пропаже скота, в наказание приговаривался к двум сотням ударов, и с него взыскивалась стоимость потерянного скота в стократном размере. Всякого пастуха, перепродававшего храмовый скот к собственной выгоде, следовало посадить на кол, при этом его жена, дети и все имущество конфисковались храмом, а покупатель должен был в стократном размере вернуть украденное имущество.

Жестокость наказаний, очевидно, контрастирует с системой штрафов, введенной более ранними указами. В законах царей V династии, направленных на защиту жречества Абидоса от принудительного труда, предусматривались увольнение виновного чиновника и наложение на него трудовой повинности, при этом его слуги и собственность подлежали конфискации^[265]. Указ времени VI династии о храме в Коптосе предусматривает только увольнение^[266]. Указ XVI или XVII династии рассматривает очень серьезное нарушение в отношении жреца храма в Коптосе, «захвата врага» или измены. В качестве наказания установлены увольнение с занимаемой должности, вычеркивание его имени из официальных записей и конфискация принадлежавшей ему храмовой собственности: «Да будет изгнан он (букв. «брошен на землю») из храма от сына к сыну, (от) наследника к наследнику (и) выброшен вон. Пусть отнимут (у него) его довольствие, записи и доли мясной пищи. Пусть имя его не вспоминают в этом храме. Так же поступить и с тем, кто, подобно ему, восстает, будучи врагом своего бога. И да уничтожат написанное им в храме Мина, в Белом Доме и на каждом свитке»^[267].

Почему наказания, устанавливаемые в указах Хоремхеба и Сети I, настолько жестче, чем в более ранних законах? Почему они вводят жестокие физические кары и возмещение собственности в таком высоком соотношении в дополнение к ранее предусмотренным увольнению и конфискации имущества? Может показаться, что слово царя более не имело прежней силы для поддержания порядка, фараон больше не внушал того же уважения и страха, как прежде, когда он имел более сакральный статус. Отныне жесткий и беспристрастный закон должен был прийти на смену порядку, который основывался на безусловном принятии божественной власти царя. Более того, исчезли прежние ощущение безопасности, уверенность и терпимость, власть приобрела напряженный, деспотичный и суровый характер. Жители страны утратили былые свободу и право на самовыражение, на смену им пришла обязанность служения государству. Владычество гиксосов, распад империи и амарнский переворот стали факторами, которые привели к репрессивному авторитаризму – скорее безлично государственному, чем личной власти царя^[268].

Указы Сети I отражают еще один интересный аспект: усиление закона магией. В акте об Абидосе, процитированном нами, должностное лицо, получившее жалобу, но не предпринявшее никаких действий для установления правосудия, следовало отстранить от должности, подвергнуть трудовой повинности и наказать сотней ударов. Такую провинность можно было установить путем расследования. Но как обнаружить обычного человека, который может знать о совершенном правонарушении, но не сообщает о нем? Только боги могут обладать этими скрытыми знаниями, и бог Осирис «будет преследовать его, и жену его, и детей, чтобы стереть его имя, разрушить его ба и не дать телу его покоиться в некрополе». Аналогичным образом в другом указе семья богов призывается для осуществления мести. «Что же до того, кто не будет исполнять настоящий декрет, то Осирис будет преследовать его, Исида будет преследовать его жену, а Хор будет преследовать его детей, и Великие, владыки некрополя, призовут его к ответу». Существовало даже проклятие для будущих царей, которые нарушат указ Сети: они будут отвечать перед богами, которые «станут красными, как пламя, и сожгут плоть тех, кто не слушал меня. Они поглотят нарушителя замыслов моих и оставят его в месте казни в подземном мире»^[269]. Слово фараона больше не имело прежней безусловной силы, поскольку сама божественность царя была поставлена под вопрос. Отныне для поддержания авторитета ему приходилось призывать других богов с помощью заклинаний. Страх, который ранее вселял один царь, теперь нужно было вернуть посредством магии.

Магия всегда была частью жизни египтянина. Жители долины Нила использовали амулеты с самых ранних времен, а Тексты пирамид изобилуют придававшими силу или защитными заклинаниями. Однако в рассматриваемый нами более поздний период наблюдается повышенное стремление к различным магическим приемам и техникам. Чувство незащищенности повлекло за собой страстное желание оградить и обезопасить себя с помощью некой внешней силы. Люди обратились к магическим свиткам и изображениям, обладавшим силой оберегов; были созданы ритуалы, в процессе которых нужно было произносить заклинания. Люди старались противостоять новому укладу, призывая к магической помощи. Человек более не ощущал собственной силы.

Хотя Сети I и достиг определенных успехов в восстановлении владений в Азии, его сына и преемника Рамсеса II ожидали трудности. Египтяне всегда стремились к идеалам прошлого, в то время как окружающий мир был уже давно другим. Несмотря на то что при восстановлении прежнего мироустройства египтяне учитывали опыт современности, их решительное отрицание настоящего в конце концов оказалось губительным. Изначально к долине Нила еще можно было относиться как к единственно значимому центру, а соседние земли считать подчиненными, которые можно было не замечать или исследовать. Во времена империи Египет стремился расширить свои земли до четвертого порога на юге и Сирии на севере, однако в области Кадеша возникли сложности, связанные с соперничеством, главным конкурентом Египта был сначала Митанни, а затем хетты. Сети I еще мог планировать свои военные кампании с расчетом только на хеттов, и Рамсес II в начале правления также опирался на те же принципы, но вскоре стало очевидно, что проблемы Египта не ограничиваются противостоянием с хеттами. Мир изменился и стал значительно сложнее.

В период с 1400 по 1100 г. до н. э. в Восточном Средиземноморье произошли значительные перемены. Помимо египтян, сирийцев, хеттов и жителей Месопотамии, появились другие народы, устремлявшиеся в Европу и в дальнейшем известные как греки и латиняне. Они постепенно прибывали из северо-восточных индоевропейских земель и медленно накапливали силу на побережье Средиземного моря. Египтяне называли их «северяне на своих островах», а нам они известны как «народы моря». В своем стремлении обрести новую родину они непоправимо разрушили прежнее соотношение сил на Древнем Востоке и привнесли новые значительные изменения на карту Европы. Большинство греческих мифов связано с постоянным движением, которое было присуще той эпохе: вспомним Ясона и аргонавтов, Тесея и Минотавра, а также осаду Трои^[270]. На заре новой эпохи Египет обладал владениями за пределами своей первоначальной территории, и его единственным соперником были хетты. К концу этой эпохи и египетская, и хеттская империи были разрушены; появилась держава ассирийцев; дети Израилевы и филистимляне владели Ханаанской землей; финикийские города-государства обрели господство на море; возникли первые исторические поселения греков; место основного металла – бронзы – заняло железо.

«Народы моря» стали упоминаться в иероглифических и клинописных текстах под странными названиями. Некоторые из наименований, такие как филистимляне или дарданцы, поддаются идентификации. Можно предположить, что другие – шердены или шекелеш – окончательно осели на Сардинии и Сицилии. Об остальных народах, таких как кешкеш или ирвен, нам почти ничего не известно^[271]. В рамках обозначенных границ попробуем кратко перечислить события того времени. Около 1295 г. до н. э. Рамсес II победил хеттов в битве при Кадеше. На его стороне сражались шердены (сардинцы или сарды), «плененные Его Величеством, которых он захватил своим победоносным оружием». Хетты собрали против него союз, в который входили небольшие государства Северной Сирии и Анатолии, дарданцы, мизийцы, педасийцы, ликикийцы и пр. Около 1230 г. до н. э. Мернептаху пришлось защищать западную границу от натиска ливийцев, которые объединились с ахейцами, тирренами, ликийцами, сардинцами (или сардами) и сикулами, или сицилийцами. Около 1190 г. до н. э. Рамсес III отражал на суше и на море натиск филистимлян, тевкров, сикулов, данунитов и других народов, вторгавшихся со стороны северо-востока. В каждой группе названия народов различаются, однако непрерывное появление волны за волной «народов моря» отражало этапы крупной миграции людей. В течение последующих веков в результате этого переселения постепенно сформировались народы классической Европы, ставшие создателями новых культур, радикально отличавшихся от прежних культур Востока. К тому времени значение Египта и хеттов заметно уменьшится и главенство над Древним миром переместится на Восток, из Средиземноморья к ассирийцам, вавилонянам и персам. Последний удар по положению Египта в юго-восточных землях Средиземноморского региона был нанесен не только «народами моря», но они стали важным среди множества прочих фактором, подкосившим мощь Египта и ослабившим его дух.

Нам известно достаточно много о главном сражении Рамсеса II с хеттами в Кадеше-на-Оронте, которое произошло на пятом году его правления. Царь приложил много усилий, чтобы оставить в истории именно свою версию этого события. Несмотря на воздаяние должного личной доблести Рамсеса, следует признать, что сам рассказ о сражении не вызывает восхищения умом или дальновидностью царя^[272]. Имея неудачную диспозицию, он попал в засаду хеттов и вынужден был пробивать путь, чтобы спасти себя и часть своей армии. Поскольку очевидной его целью было захватить Кадеш и отбросить армию хеттов назад в Малую Азию, Рамсес II потерпел явное поражение. Прежде в истории Египта не случалось событий, отчет о которых занял бы так много места на стенах древнеегипетских храмов. Рамсес вернулся в Египет, чтобы отпраздновать великую и чудесную победу, заявив, что «он отразил нападение всех народов ужасом, который внушал, а сила его величия защитила его армию, и потому все прочие страны превозносили его хладнокровие». Факт того, что он попал в западню или не обратил хеттов в бегство и не взял Кадеш, был забыт во имя экстатического восхищения его сверхчеловеческим мужеством и доблестью, проявленным при освобождении из засады, «в одиночку, когда никого не было рядом с ним». В 400 милях (643 км) от Кадеша можно было беспрепятственно превозносить славу этой победы.

По утверждению Рамсеса, он в одиночку отбил два наступления. В засаде его окружали «двадцать пять сотен упряжей лошадей (боевых колесниц) на пути его, все воины вражеской хеттской армии, и прибыли они из других земель: Арцава, Мизия, Педасия, Кешкеш, Ирвен, Киццуватна, Алеппо, Угарит, Кадеш и Ликия. Стоя по трое на колеснице, они действовали вместе». Он помолился Амону, и, когда бог пришел ему на помощь, царь «узрел двадцать пять сотен боевых колесниц, среди них был я, и стали они горами трупов перед моими лошадьми». Когда царь хеттов увидел это, он начал вторую атаку, «великое множество царевичей, каждый из которых сражался на собственной колеснице, оснащенной боевым оружием: царевич Арцавы, царевич Мизии, царевич Ирвен, царевич Ликии, царевич дарданцев, царевич Кешкеша, царевич Каркемиша, царевич Киликии, царевич Алеппо и братья их из хеттов, и выступили они совместно. Вместе у них была тысяча колесниц». Египетский рассказ противопоставляет доблесть Рамсеса II трусливой осторожности царя хеттов Муваталли, который не присоединился ни к одной из атак, но «стоял отвернувшись, дрожа, преисполненный страха». Шесть раз фараон бросался на врага, и «стала белой равнина Кадеш» от тел убитых, прежде чем разбросанная египетская армия смогла присоединиться к нему тем вечером. Очевидно, что мы не можем с полной серьезностью принять на веру рассказ о чудесном воителе, в одиночку победившем в общей сложности тридцать пять сотен боевых колесниц, на каждой из которых было по три северных воина. В реальности, должно быть, египетские войска попали в засаду, выбравшись из которой египтяне не позволили хеттскому союзу одержать безусловную победу. Рамсес был разбит, однако Муваталли оказался не способен обратить египтян в бегство. Небольшой успех, который Рамсес смог извлечь из серьезного поражения, был раздут до великого личного триумфа^[273].

Подобный анализ истории о битве при Кадеше не соответствует официальной идеологии Древнеегипетского государства, согласно которой любое достижение или успех является безусловным результатом могущества фараона, а его поражение или неудача были просто немыслимы. В рамках этой идеологии между данным рассказом о поражении при Кадеше и историей о реальной победе Тутмоса III при Мегиддо нет принципиальной разницы. В обоих случаях перед сражением фараон держит совет со своими советниками, во время которого проявляется его превосходящая мудрость. В обоих случаях победа заявлена как личное достижение фараона, сделанное при поддержке бога Амона. Миф о божественной природе царя, единственного воплощения государственности, породил узнаваемую литературную форму, благодаря которой рассмотренный факт был подан в другом аспекте, связанном с выражением искреннего и благоговейного уважения к фигуре фараона^[274]. Однако отчет Тутмоса III о битве при Мегиддо качественно отличается от рассказа Рамсеса II о битве при Кадеше эмоциональной окраской изложения. В рассказе Рамсеса II слишком много торжества: он простирается во всю ширь внутренних стен храмов Карнака, Луксора, Западных Фив, Абидоса, Абу-Симбела и, возможно, утраченных храмов Дельты; его настойчивость искажает восприятие события, превращая поражение в оглушительный триумф. При этом очевидно, что он был глупым и преступно неэффективным полководцем и не смог достичь поставленных целей в битве при Кадеше. При этом нельзя отрицать его храбрость и способность перестроить свою армию и вернуть ее в Египет, сохранив боевой порядок. Мы можем понять желание отстаивать моральную победу, основанную на этом небольшом успехе, вырванном из зубов полного разгрома. Однако же факты таковы, что высокомерные и напыщенные заявления о победе представляются как неискреннее хвастовство, так похожее на раздутые объемы памятников Рамсеса II или его беззастенчивое присваивание памятников своих предшественников. Чтобы скрыть неудачу в попытке добиться славы прошлого, использовалась откровенная навязчивая пропаганда.

Все это не противоречит ни безусловному наличию воинской доблести у Рамсеса II, ни его постоянному стремлению отвоевать империю. После битвы при Кадеше он организовывал походы в Палестину и Сирию, захватив Ашкелон, «когда он был ослаблен», и разоренную Акру, и «когда царевичи Кадеша видели его, [ужас (?)] перед ним был в их сердцах». В походе на Тунип, город в Северной Сирии, удерживавшийся «павшими из рядов хеттов», он продемонстрировал ту же безрассудную браваду, что и в битве при Кадеше, и повел войска на город; и только через два часа после начала сражения египетский царь надел кольчугу. Битвы, в которые он вступал, происходили от Южной Палестины до Северной Сирии, что свидетельствует о сложностях, которые возникали при установлении и удержании новых границ^[275].

Наконец и египтяне, и хетты осознали, что бессмысленно тратить силы, враждуя друг с другом, в то время как их следовало сохранять для отражения вторжений «народов моря». Около 1280 г. до н. э., на двадцать первом году правления Рамсеса II, Египет заключил с хеттами соглашение о «мире и братстве», предусматривающее оборонительный союз. Нам повезло получить обе версии этого договора – иероглифическую и клинописную^[276]. Согласно египетской версии, царь хеттов Хаттусили направил послов «просить мира» у Рамсеса II, «Тельца властителей, устанавливающего свои границы по своему желанию в любой стране»^[277]. В хеттской же версии инициатива обратиться к Хаттусили принадлежала Рамсесу, который предложил заключить мирное соглашение. Каждая сторона сохранила гордость, уступая роль инициаторов соглашения другой. Оригинал документа написан аккадской клинописью, на языке международных отношений той эпохи. Возможно, сначала текст договора был составлен в столице хеттов при участии египетских послов. Затем текст, начертанный на серебряной табличке, был перевезен в Египет. Мы можем предположить, что Рамсес II внес некоторые изменения в интересах международного престижа и что затем текст был заново выгравирован на двух серебряных табличках. Одна из них была возвращена хеттам и возложена «к ногам» их бога бури хеттов; вторая копия была возложена «к ногам» бога Ра в Египте. В обоих случаях царь произнес клятву перед своим божеством, поэтому договор передавался на хранение с разрешения и по велению бога.

Договор логически состоит из пяти частей. Историческая преамбула напоминает о войнах и прежних соглашениях между Египтом и хеттами, утверждая, что два ныне правящих царя желают мира, а также упоминает об обмене серебряными табличками с текстом договора. Во второй части содержится взаимное уверение о гарантии ненападения. «Не нападет правитель хеттов на землю Египетскую вековечно, чтобы захватить что-нибудь в ней. И не нападет Усермаатра Сетепенра, великий властитель Египта, на [страну хеттов, чтобы захватить что-нибудь] в ней, вековечно». Ясно, что обещания царей касаются не земли Египта в долине Нила или земли Хатти в Анатолии, но спорной власти в Палестине и Сирии. Современный читатель откроет для себя необыкновенный факт: договор не определяет границ между притязаниями хеттов и египтян. Вероятно, где-то существовала либо известная обеим сторонам линия, либо признанная ничьей земля между территориями, контролируемыми обеими сторонами. Можно предположить, что хатти претендовали на Северную Сирию, Центральную Сирию и северное побережье Финикии, тогда как Египет заявлял права на остальную территорию Финикии и Палестину вплоть до Галилейских холмов, однако это не более чем предположение.

Третья часть договора посвящена описанию оборонительного союза против главного врага, третьей силы, попытавшейся угрожать владениям Египта или хеттов, а также против локальных восстаний в обеих державах. В четвертой части рассматривается вопрос экстрадиции политических беженцев как высокого ранга, «знатных людей», так и обычных горожан, «человека или двух человек, которых не знают». Интересен тот факт, что депортированные эмигранты подлежали гуманному обращению на родине, куда их возвращали: «не возбуждают дела о его преступлении против него», запрещается его убивать, калечить либо лишать семьи или дома. Судя по всему, существовал некий принятый кодекс международных законов, защищающих личность и собственность таких беженцев, но не их прежнее положение или привилегии.

В заключительной части соглашения, как в прочих древних юридических документах, перечислены свидетели, которые удостоверили акт, однако в данном случае свидетелями выступали боги. «Что касается этих слов – тысяча богов из богов и богинь страны хеттов вместе с тысячью богов из богов и богинь Египта – они у меня (?) как свидетели, исполняющие (?) эти слова». Затем следует перечисление имен конкретных богов, начиная с богов солнца и заканчивая «богами, богинями, горами, реками египетской земли, небесами, землею, великим морем ветром и облаками». Поскольку оба царя принесли клятву перед такими могущественными свидетелями, нарушение договора стало бы самым серьезным из возможных преступлений.

Весь документ в целом представляет собой изящное сочетание «современного» и древнего. Юридические статьи, очевидно, являются результатом долгого периода международных отношений, в ходе которых были разработаны положения о взаимной военной помощи и политической экстрадиции. В формулировках отчетливо отразилось личное соглашение между двумя царями, которые, как говорится, нуждались в советах лишь одних богов. Красной нитью через весь документ проходит элемент божественного одобрения, свидетельствующий о священном государстве в действии. Серебряная табличка, хранящаяся в Египте, содержит изображение бога бури хеттов, обнимающего Хаттусили, и хеттской богини, обнимающей царицу хеттов Путухепу. Табличка скреплена печатями царя и царицы хеттов и хеттских богов солнца и бури. Полновластные божества каждой земли придали силу этому договору.

Насколько нам известно, данное соглашение между Египтом и хеттами никогда не было аннулировано. Около 50 лет спустя Мернептах посылал хеттам зерно, чтобы спасти их от голода, то есть взаимопомощь по-прежнему была в силе в те времена^[278]. На тридцать четвертом году правления Рамсеса II, около 1267 г. до н. э., добрые отношения между двумя странами были ознаменованы политическим браком (фото 27б). Этот брак носил тот же характер, что и брачный союз между правителями Египта и Миттани во времена XVIII династии, и, без сомнения, был организован по должным дипломатическим каналам и освящен на пышной церемонии. Египетские тексты, однако, утверждают, что Хаттусили владел страх, ибо земля его была разграблена армией фараона. «И писал великий правитель страны Хета письма, умиротворяя величество его год за годом, но ни разу не прислушался он к ним»^[279]. Затем, когда хетты страдали от засухи, Хаттусили, согласно египетской версии событий, понял, что ему придется показать полное подчинение. Он сказал своему двору: «Смотрите! Наша страна бедствует, а владыка наш Сутех гневается на нас. Небо не дарует нам дождь… Принесем мы дары благому богу, царю Верхнего и Нижнего Египта Усермаатре Сетепенре, сыну Ра, Рамсесу Мериамуну, которому дана жизнь, чтобы дал он нам мир и мы могли жить… И приказал он, чтобы доставили дочь его старшую и перед ней дары прекрасные, состоящие из золота, серебра и металлов многочисленных, рабов, лошадей – нет числа им, быков, овец, коз – нет конца вещам, которые они принесли». Характерным для египетского рассказа является представление скромного подношения как великолепного приданого.

Рамсес II отправил официальный отряд сопровождения, чтобы встретить хеттских посланцев в Азии, и, поскольку это происходило ранней зимой, он попросил бога бури Сета: «Не сотвори дождь холодный и снег до тех пор, пока не достигнут меня те чудеса, которые ты предназначил мне!» Имея такую защиту, «дочь этого великого правителя страны Хета проследовала в Египет, колесничное войско, сановники величества его смешались в свите ее с колесничным войском страны Хета. Были они все как египетские воины… Ели они и пили они, имея одно сердце, как братья, и ни один не ссорился со своим соседом. Мир и братство были между ними по замыслу самого бога. И великие правители всех стран, через которые они проходили, были в смущении и отвернулись, удивленные, когда увидели они людей страны Хета, соединившихся с воинами царя Египта». Идиллия не ограничилась товариществом меж солдатами. Когда хеттская царевна предстала перед фараоном, который уже достиг средних лет, он «узрел, что она прекрасна лицом, [подобно] богине, – действительно великая, чудесная, загадочная и удачная сделка. Необычайная, какой не знали доныне ни из устных преданий, ни из записей, дошедших от предков… Итак, красота ее тронула сердце Его Величества, и он любил ее более чего бы то ни было».

Конец этой счастливой истории представляется как эпоха мира и изобилия. «И вышло так, что, если мужчина или женщина отправлялись по своим делам в Джахи (Финикия), они могли добраться до земли хеттов без страха в сердце, так как велика была победа Его Величества»^[280].

Здесь, без сомнения, вновь успешно подтверждены были прежняя слава, достоинство и могущество Египта. Но так ли это? Сначала кажется, что так и есть. Великая столица Танис в Дельте, переименованная в Рамсес в честь фараона, была местом оживленной торговли и космополитических настроений. Туда стекались предметы роскоши и товары широкого потребления со всего Средиземноморья и стран Азии. Здесь фараон вел активную застройку, и тот факт, что согласно традиции для возведения Пифома и Раамеса использовали детей Израилевых, подтверждает размах строительства. В поэтических сочинениях, прославляющих величие новой столицы, «Дом Рамсеса, Величайшая из Побед», размер и оживленность города представлены весьма образно. «Его Величество собственноручно построил дворец, имя которому – «Величайшая из Побед». Находится он между Джахи и Египтом^[281] и изобилует пищей и прочими товарами… Солнце поднимается на его горизонте и в городе же садится. Люди все бросили свои города и переселились в него. На западе его находится храм Амона, на юге – храм Сетха, Астарта на востоке и Буто на севере». «Корабли его отплывают и, возвращаясь, встают на якорь, и потому припасы и пища в городе есть каждый день. Радость – жить в этом городе, и нет никого, кто бы заявил о недостатке чего-либо… Молодые люди «Величайшей из Побед» всякий день одеты, их головы умащены сладкими маслами, и волосы уложены в новую прическу. Они стоят у своих дверей с руками, полными цветов и зелени из Дома Хатхор и льна с Ее Канала (?), в тот день, когда [Рамсес II] вошел в город… Эль «Величайшей из Побед» сладок… пиво Киликии из бухты и вино из виноградников. Певцы «Величайшей из Побед» сладкоголосы и прошли обучение в Мемфисе. Так следуй велению сердца своего и свободы и не покидай его, о [Рамсес II], божественный!»^[282]

В известном смысле, соблюдая мир с хеттами, Рамсес II следовал велению сердца, не покидая города. Если мы предположим, что в битве при Кадеше ему было около 22 лет, то к моменту женитьбы на хеттской принцессе ему должно было быть более пятидесяти, после этого он царствовал еще более 30 лет. Благодаря продолжительному правлению, многочисленному потомству, несшему его божественное семя, и значительному числу памятников с его именем он оставил такой огромный след в египетской истории, что впоследствии еще в течение 100 лет фараоны называли себя его именем, а сам он вошел в легенды как великий завоеватель и владыка империи^[283]. Постройки, возводимые им, должны были поражать воображение невероятными размерами и эстетическим воздействием. В Танисе был возведен колосс высотой около 3 метров. В заупокойном храме, известном как Рамессеум, есть еще один колосс, вес которого оценивается в 100 тонн. Огромный храм, высеченный из скалы в Абу-Симбеле в Нубии, впечатляет своим величием, однако значительную его часть занимает широкий фасад, при этом функциональное пространство внутри храма очень мало. Гипостильный зал в Карнаке, завершенный Рамсесом II, дает одно из сильнейших эмоциональных впечатлений в Египте: чего стоит только молчаливый лес взмывающих ввысь колонн. При этом он архитектурно несостоятелен и построен наскоро, небрежно и с грубо высеченными надписями. В стремлении превзойти предшественников своими постройками Рамсес II беззастенчиво использовал памятники предыдущих царей, выбивая на них свое имя, а также разбирал более ранние постройки и использовал полученный камень для возведения собственных монументов. Конечно, он не первый среди фараонов, кто с неуважением относился к памяти своих предшественников, однако его благочестивое рвение при прославлении многочисленных царей прошлого противоречит той грубости, с которой он присваивал камни из их памятников для возвеличивания своей собственной славы (фото 21в).

Такое длительное правление едва ли могло не оставить глубокий след в судьбе страны. В Египте существовал обычай празднования возрождения царя в день его юбилея, проводившегося обычно на тридцатом году правления, а затем через более короткие промежутки. Рамсес II, как и полагается, прошел ритуал празднования своего юбилея на тридцатом году правления, второй – на тридцать четвертом, третий – на тридцать седьмом, и так далее вплоть до одиннадцатого – на шестьдесят первом году правления^[284]. Ритуал омоложения пожилого правителя, должно быть, приобрел характер надоевшего чуда, когда фараону было восемьдесят. За эти годы он произвел огромное количество царственных потомков – нам известно о более чем ста сыновьях, которые составили новый привилегированный класс, так как несли в себе семя бога. Следует отметить, что у фараона могли возникнуть сложности с тем, чтобы женить всех своих детей: об одном царевиче мы знаем, что он взял в жены дочь сирийского капитана корабля^[285]. Рамсес II жил в неге и праздности, и, кажется, ни один царь на земле не смог бы соперничать с ним. Он стал прототипом царя Озимандии у Шелли:

Я встретил путника; он шел из стран далеких

И мне сказал: вдали, где вечность сторожит

Пустыни тишину, среди песков глубоких

Обломок статуи распавшейся лежит.

Из полустертых черт сквозит надменный пламень —

Желанье заставлять весь мир себе служить;

Ваятель опытный вложил в бездушный камень

Те страсти, что могли столетья пережить.

И сохранил слова обломок изваянья:

«Я – Озимандия, я – мощный царь царей!

Взгляните на мои великие деянья,

Владыки всех времен, всех стран и всех морей!»

Кругом нет ничего… Глубокое молчанье…

Пустыня мертвая… И небеса над ней…^[286]

Итак, в заупокойном храме Рамсеса II сохранились пьедестал и упавшая разбитая голова колосса этого царя, другим именем которого было Усер-маат-Ра, или Озимандий^[287]. За свою долгую, легкую, исполненную праздности жизнь он не подумал о том, чтобы справиться с факторами, угнетавшими древнеегипетскую культуру. Он сделал все для того, чтобы Египет по-прежнему находился на вершине могущества и славы, но, если бы он знал, как быстро изменится жизнь в стране, он едва ли смог бы сделать достаточно, чтобы противостоять этим переменам. Египет распадался под действием внутреннего и внешнего давления.

К тому времени, когда Рамсес II наконец скончался и присоединился к богам в ином мире, двенадцать его старших сыновей уже умерли, и его наследником стал тринадцатый сын, Мернептах, который сам уже был в годах. Добросовестные поэты воспели в гимнах перспективу восстановления маат новым царем, как делал каждый из предшествующих фараонов. «Возрадуйся сердцем, вся земля! Добрые времена настали! Господин был дарован землям… Мерне птах!.. Все праведные, придите и узрите! Маат изгнала обман. Грешники пали ниц, а все алчные позабыты. Вода поднялась и не опадала; паводок держался высоко. Дни длинны, ночи не коротки, и луна проходит свой путь нормально. Боги довольны, и сердца их радуются. [Каждый] живет в радости и трепете»^[288]. Это не означает и не должно было означать, что под конец правления Рамсеса II страна так сильно погрязла в обмане, злодеяниях и жадности, что Нил не разливался, дни стали коротки, а фазы и движение луны – хаотичными. Речь идет лишь о подобающем приветствии чуда воссоздания всего этого новым фараоном, но ни в коем случае не о принижении его предшественника. Но спокойный ход правления Мернептаха был нарушен новой попыткой завоевания Египта, первой со времен гиксосов.

На пятом году правления царя, около 1230 г. до н. э., некий союз народов попытался вторгнуться в Египет с запада. Руководил вторжением ливийский князь, но не из племен Ливийской пустыни, с которыми у Египта давно были установлены отношения, а, возможно, из Киренаики, которой требовался выход к морю. Он заключил союз с некоторыми из беспокойных «народов моря»: ахейцами «из страны моря», тирренами, ликийцами, сардинцами и сицилийцами. Мернептах встретил их на западной границе и обратил ливийского князя в бегство «глубокой ночью. Ни хохолка не осталось на голове его, и ноги его были босы… и не было у него воды, чтобы смочить кожу и сохранить себе жизнь». Размер вторгшихся войск можно понять по тому указанию, что более шести сотен союзников были убиты и более девяти сотен взяты в плен. На какое-то время Египет восстановил безопасность, и «любой может беспрепятственно путешествовать по дорогам, ибо не было больше страха в сердце народов. Крепости предоставлены сами себе, колодцы открыты и доступны для посланников. Зубцы стены спокойны под лучами солнца, пока стражи ее бодрствуют… Скот в полях оставлен свободно пастись без пастухов, даже если на пути их встречается ручей… Люди идут и возвращаются, напевая песни, и не было плача среди народа, как во времена скорби… потому что Ра [снова] повернулся к Египту». Страна снова демонстрировала иноземцам физическое превосходство, однако угроза вторжения становилась все ближе^[289].

Поэтическое сочинение, восхваляющее эту победу, заканчивается утверждением о доминирующей власти Египта над всеми иностранными регионами, включая единственное во всех древнеегипетских текстах упоминание об Израиле:

Цари свергнуты со словами: «Салам!»

Никто не поднимает головы среди Девяти Стрел.

Техену обездолена, Кхета (Хатти) умиротворены,

Пеканан разграблен, захвачен Аскалон, покорен Гезер,

Иеноам перестал существовать.

Израиль безутешен, не осталось его семени;

Ханаан (Хор) стал вдовой для Египта.

Все земли объединились и умиротворены.

Все, что бунтовало, связано царем Минептой (Ба-ен-ре

Меримун, сыном Ра, Мернептахом).

Дающим жизнь, как Ра, каждый день^[290].

Эта хвалебная песнь, полная ликования, не имеет под собой никакого реального основания. Мернептах был в хороших отношениях с хеттами и, насколько нам известно, не организовывал никаких военных походов в Азию. Это обычное высокопарное заявление о победе царя-бога над всеми своими противниками, невзирая на то, встречались ли они в битве или нет. Интересно появление Израиля в азиатском контексте, однако оно не имеет никакого отношения к вооруженному столкновению с Египтом. Оно лишь показывает, что египетскому писцу было известно о народе, известном как Израиль и живущем где-то в Палестине или Трансиордании. Мы должны определить terminus ante quem для Исхода детей Израилевых из Египта.

Исходя из нашего тезиса о том, что евреи могли немногое взять от Египта в период расцвета последнего, мы можем изложить наши собственные взгляды в отношении Исхода и Завоевания Ханаана^[291]. История, зафиксированная в Библии, является простой и честной попыткой рассказать, как Яхве сохранил свой Народ. Она придает простоту и прозрачность целям сплочения народа, делая акцент на его избавлении от могущества египтян. Мы, американцы, упростили нашу раннюю историю похожим образом, выделяя «Мэйфлауэр» и революцию в контексте взаимоотношений с Англией. Фактически, в каждом случае история была куда более сложной. Люди, из которых сложился еврейский народ и которые приняли историю милостивых деяний Яхве, происходили из различных племен, но имели ряд общих характеристик. В давно минувшие века некоторые из них бежали из Египта вместе с гиксосами. Большинство из них были лишь теми, кто платил дань египтянам в Палестине; многие из них были привезены в Египет как пленники. Часть этих людей, например Хабиру, одержали победу над Египтом, перейдя Иордан и завоевав Ханаан в амарнский период. В эпоху восстановления империи при Сети I и Рамсесе II большинство из них снова попали под египетское иго, и некоторые были возвращены в Египет, чтобы быть брошенными на работы над новыми величественными памятниками.

В конце концов небольшой группе удалось совершить Исход из Египта, обманув фараона и сбежав в Синайские пустоши. Участники побега провели значительное время в Египте, у них были даже египетские имена: Моисей, Офни, Финеес, Путиэль. Речь идет о колене Леви, которое вошло в Ханаан позднее и принесло новую религию бога одинокой горы и пустыни, бога, который избавил их от плена египетского. Они были миссионерами нового культа, который затронул важную струну в сердце каждого, кто страдал под египетским владычеством. Через этот религиозный пыл различные племена Ханаана обрели единство, необходимое, чтобы стать единым народом, и этот объединенный народ был способен соединить разный опыт своего прошлого под защитой и благоволением Яхве.

Ни один из членов этой группы не имел достаточного положения в Египте, чтобы научиться изяществу религиозной и философской мысли египтян. Рабы на стройке вряд ли имели возможность беседовать со жрецами и писцами. Простым душам пустынников были чужды гнусности изнеженной цивилизации, они были более склонны бежать из безотрадного рабства, чем любоваться культурным торжеством захватившей их страны. Если они что и принесли в итоге в землю Ханаанскую, то бога пустынной простоты, никак не связанного с изощренными концептами Амона, Ра или Хора. Потребуется несколько веков оседлой жизни в Ханаане и испытания их религии бедствиями цивилизации, прежде чем они смогут найти формы выражения, аналогичные тем, что использовали египтяне. К тому моменту, когда евреи достаточно созрели интеллектуально, чтобы искать способы самовыражения у соседей, культура Египта уже одряхлела, повторяла саму себя и не могла произвести ничего нового. Прошлое Египта было богато литературными моделями и формулами, которые стали бездушными. К счастью, у Израиля духа было достаточно.

Таким образом, мы утверждаем, что, без сомнения, рабство было и был Исход, однако ни один из этих факторов не стал инструментом передачи культуры, скорее они стали преградой для ее влияния.

В течение 15–20 лет после правления Мернептаха на трон взошло четыре или пять царей, после чего наступил период междуцарствия между XIX и XX династиями. Мы знаем о нем из единственного документа, который, к несчастью, может быть переведен двояко. После упоминания о периоде без царя, во время которого «земля Египта имела [лишь] чиновников и правителей в городах», текст сообщает: «Иные времена наступили затем в пустые годы, и […] сириец пришел с ними, самовольно провозгласивший себя царем» либо «Иные времена наступили затем в пустые годы, и Ирсу, сириец, пришел с ними, как царевич». Даже притом, что нет уверенности, утрачено ли имя сирийца (Хоррея), или его нужно читать как Ирсу, очевиден факт, что в годы междуцарствия на троне был правитель из Азии. Далее в тексте говорится: «Он заставил всю землю платить ему дань. Объединялись с товарищем, так и собственность их могла быть расхищена. Они обращались с богами как с людьми и никаких даров не приносили в храмы. Но когда боги повернулись, чтобы оказать милость и установить порядок на земле, как в государстве, они поставили своего сына, который был плоть от плоти их, чтобы править всякой страной, от их великого престола, [Сетнахт]… Он навел порядок по всей стране, которая наполнялась восстаниями. Он подавил недовольство сердца, которое было в Египте. Он очистил великий престол Египта»^[292].

То, что сириец, по-видимому, нечестиво захватил власть над Египтом, некоторым образом противоречит нашему утверждению об отсутствии эффективного механизма культурного обмена между Египтом и израильтянами. Такое противоречие присутствует, даже если в качестве довода мы приведем разницу между рабами-израильтянами, сбежавшими в пустыню и вошедшими в Ханаан, не принявшими египетской искушенности, и другими азиатами, возвысившимися и приобретшими власть и положение в Египте. Пленные батраки и рабочие были многочисленны. Мы видели, что Аменхотеп II привел в Египет из одного из походов около девяти сотен человек, Мернептах захватил более девяти сотен в Ливийской войне, а Рамсес II повел в Кадеш сардинцев, «плененных Его Величеством». Повсюду мы находим цифры, обозначающие количество иностранных пленников, захваченных в результате военных походов. При Рамсесе III храму Амона принадлежали 2607 «сирийцев и негров, плененных Его Величеством», храму Ра – 2093, а храму Птаха – 205^[293]. Рамсес IV использовал восемь сотен Апиру, или Хабиру^[294]. В целом в армии, на государственных общественных работах, в храмовых мастерских и в собственности фараона и его приближенных находились десятки сотен пленных иноземцев.

На ином положении находились пленные иноземцы, выполнявшие поручения личного, конфиденциального или ответственного характера. Кроме того, были и те, кто приехал в Египет свободными людьми, например сопровождавшие иностранных царевен, «греческий бакалейщик» в Тель-эль-Амарне или дочь сирийского капитана корабля Бен-Аната, ставшая женой одного из сыновей Рамсеса II. Мернептах держал при дворе главного гонца по имени Бен-Озен^[295]. О присутствии иностранцев на ответственных должностях во дворце царя свидетельствует, в частности, суд над участниками заговора в гареме во времена XX династии. Один из судей, царский придворный, был урожденным семитом по имени Махар-Баал. Другой чиновник, Йенини, один из обвиняемых, указан как ливиец, а еще один обвиняемый, служащий казначейства, назван «ликийцем»^[296]. Список можно продолжать еще долго. Ясно, что существовало множество чужеземцев, которые связали свою судьбу с Египтом, во многом приняли египетскую культуру и обычаи и стали полноценными членами египетского общества. Возможно, один из таких чужеземцев и захватил трон на время короткого междуцарствия между XIX и XX династиями. Возмутительное заявление о том, что он не уважал богов земли, должно быть, было сделано уже после того, как он был свергнут.

Иноземным по происхождению было и множество людей, которые из-за выполняемой ими работы оставались под тяжким бременем, или племена бедуинов, приводивших свои стада в Египет на сезонные пастбища в Дельту. Они все стремились вернуться в свои дома в Азии. Египетский документ того времени сообщает о преследовании двух сбежавших рабов, которые миновали пограничные посты Суэца и скрылись в Синайской пустыне, вернув себе свободную жизнь^[297]. В другом тексте пограничный чиновник сообщает, что он позволил «племенам бедуинов из Идумеи» на востоке Дельты «остаться в живых и сохранить жизнь скоту», и отмечает также, что существовали конкретные дни, в которые возможно было пересечь границу с подобными целями^[298]. Все источники свидетельствуют, что таковыми были дети Израилевы: не изысканными экспатриантами, принявшими египетскую культуру, но простыми азиатскими пастухами по природе и желаниям своим. Даже история Моисея указывает, что он отверг все, чему учили его египтяне, и с жаром вернулся к учениям и путям своего народа. В отличие от тех, кто предпочитал работать честно, чтобы стать египтянином и быть принятым обществом, он предпочел бежать от «котлов египетских».

Несмотря на то что Рамсес II предупредил многие сложности во взаимоотношениях с иноземцами, заключив договор с хеттами, а Мернептах укрепил позиции Египта, предотвратив попытку вторжения ливийцев и «народов моря», ко времени правления Рамсеса III они возникли снова и в итоге стали причиной распада империи. Приблизительно с 1190 по 1185 г. до н. э. Рамсес III отразил одну попытку вторжения в Дельту Нила со стороны «народов моря» и две – со стороны ливийцев. На пятом и одиннадцатом годах правления фараона западные ливийцы совершили попытку поселиться в Египте и были отброшены к границе. Речь фактически шла о переселении народов. Во Второй Ливийской войне было захвачено более 2 тысяч пленных, из которых 700 были женщинами и детьми, а число захваченного скота, преимущественно коз и овец, превышало четыре сотни. Пленные в качестве рабов были отправлены в Египет на различные работы. Для ускорения их ассимиляции в египетскую культуру им запретили говорить на родном языке, разрешив использовать для общения только египетский. Мы еще услышим об этих западных ливийцах, которых египтяне прозвали машауши^[299].

В Азии Рамсес III все еще сохранял власть в Палестине. В Бейт-Шеане была обнаружена его статуя, в Мегиддо сохранилась оставленная им надпись. В Палестине он возвел храм Амона. Кроме того, этот бог получил в дар девять городов^[300]. Египетская граница проходила в Джахи, где-то вдоль побережья на юге Финикии или на севере Палестины.

Затем на юг обрушились огромной волной «народы моря», наступая с моря и суши, и на восьмом году правления начались вооруженные столкновения с египтянами. То были заключившие между собой союз филистимляне, тевкры, сицилийцы, данайцы и вешеш. Они пересекли Анатолию, Сицилию, Кипр и Северную Сирию, уничтожив державу хеттов, и встали лагерем где-то на севере Сирийской равнины, готовясь к нападению на Египет. Те части союза, что пришли по морю, имели корабли с круто загнутыми носами и острым тараном. Те, что пришли по суше, передвигались на повозках, запряженных волами, со всем своим скарбом, в сопровождении жен и детей. «Они протянули руки повсюду, до самого горизонта, сердца их были уверенны и полны веры: «Нас ожидает успех!»

Рамсес встретил нападение на суше на азиатской границе Египта в Джахи и с моря в «устье реки» в Дельте. Ему сопутствовал успех, и ни один из «народов моря» не смог проникнуть на Египетскую землю, после чего царь, по-видимому, возвратил свои войска в Джахи. На время империя была спасена, а Египет продолжал удерживать Палестину. В Египет было приведено множество пленных. «Я расположил их в крепостях, связав их именем своим. Среди них военных было сто тысяч. Я назначил им ежегодное довольство одеждой и провизией из казны и амбаров государства»^[301].

Однако это положение сохранялось лишь на время правления Рамсеса III. Он стал последним фараоном, в правление которого Египет имел владения на Азиатской земле. При его преемнике Египет утратил свое доминирующее положение, сохранив контроль только над долиной Нила. Рамсес IV был последним из фараонов, направившим экспедиции на разработку синайских шахт^[302]. Финикия и Палестина были оставлены на милость захватчиков. Былая слава прошла.

Некоторые из «народов моря» были заняты вдали от Египта, осаждая Трою и участвуя в разделе власти в Микенах и Эгейском регионе, однако некоторые из них все еще ожидали получить преимущество от внезапного ослабления Египта. Филистимляне и тевкры осели вдоль прибрежной равнины Палестины, принеся в эту многострадальную землю совершенно непривычную ей культуру^[303]. Они правили небольшими городами-государствами, каждый из которых находился под властью микенского «тирана». При них появились театры и постройки, очень похожие на греческий мегарон. Они обладали по меньшей мере двумя преимуществами перед израильтянами, медленно создававшими государство в горах, – у филистимлян были повозки и железо. Они объявили монополию на железо и делали все, чтобы израильтяне не узнали секрет ковки этого нового металла^[304]. Таким образом, в период Судий филистимляне имели определенное превосходство над израильтянами в культурном и материальном аспектах, и это преимущество филистимлян сохранилось вплоть до времен Саула и Давида. Однако завоевателям Палестины уже не нужно было оглядываться на фараона и его армию. Египет прекратил свое существование как могущественная мировая держава.

Прежде чем начать отпевание столь беспокойного тела, мы должны вернуться назад и проанализировать культуру, которая процветала в Египте во времена мирового господства, главным образом на базе литературы XIX и XX династий. В этот период были созданы свежие и полные жизни литературные сочинения. Прежде чем приступить к характеристике работ в области belles lettres, рассмотрим вкратце искусство постамарнского периода. В нем определенно исчезли гармония, достоинство, равновесие и подчеркнутая стилизация в том виде, в котором они были присущи искусству до того времени; за редким исключением снизилось и качество рисунка и рельефов, по сравнению, например, с росписями и рельефами в храме Хатшепсут или гробницах некоторых приближенных Аменхотепа III. Искусство того периода во многом следует амарнскому стилю, который сам по себе являлся выражением новой государственной идеологии. Оно было плавным, натуралистичным, живым, перегруженным деталями и часто не могло похвастаться высоким качеством. В основе доимперского искусства Египта, размеры которого были тогда значительно меньше, а его жители более расслаблены и уравновешенны, лежали представления о вечности. Благодаря этому художники кропотливо создавали композиции, рассчитанные на вечное существование. Империи же была присуща нервозность, взгляд был устремлен куда-то за горизонт; «здесь и сейчас» выходили на первый план, и старые культовые формы были забыты, уступив место перегруженной, наполненной красками живости. В гробницах XIX и XX династий прослеживается интерес к размерам, движению и точности в деталях, которые не имеют никакого отношения к вечности и придают сценам ощущение мимолетности и хрупкости; в них более нет места прежней возвышенности, которую мы считаем истинно и исконно египетской.

На литературу эпохи поздней империи глубоко повлияли два фактора: новые впечатления и новые контакты, возникшие в результате расширения горизонтов страны, и сложение «класса» бюрократов, необходимых увеличившемуся государству. Из текстов очевидна осведомленность египтян о существовании других стран, где они могли бы жить не пребывая в горестном изгнании. В «Повести о двоих братьях», Астарте и море, а также в длинном Сатирическом письме прослеживается сирийское влияние^[305]. Во многих текстах употреблены иноязычные слова и выражения, что указывает на космополитический характер образования писцов. Автор, с презрительным смехом утверждавший, что трус имеет репутацию «Казарди, вождя Асиров, когда медведь нашел его на миртовом дереве», ссылается на некий хорошо известный пассаж из ханаанского фольклора^[306]. Свободное культурное взаимовлияние уже нарушило сакральные барьеры долины Нила.

Растущей империи требовалось все больше и больше чиновников, что привело к расцвету школ, где готовили писцов. Школяры получали стандартное ознакомительное представление о классике, так как должны были копировать древние тексты, однако, судя по тому, как они искажали оригиналы, ученики не понимали или не проявляли уважения к изящной словесности прежних времен^[307]. Возможно, куда больше времени было отведено на изучение профессиональных навыков, полезных в будущей работе клерка, казначея или составителя писем. Для этих целей, к большому облегчению учащихся, использовали недавно принятый разговорный язык. Для любых ситуаций составлялись образцы писем, где присутствовали формула вежливого обращения и по-деловому краткое изложение официального послания. Преподаватели обыгрывали снова и снова одну тему: жизнь государственного клерка предпочтительнее любой другой карьеры. Они беспрерывно повторяли, что жизнь солдата, крестьянина, пекаря и даже жреца и благородного колесничего воина наполнена сложными и унылыми задачами, но клерк одет в белый лен, ему не нужно гнуть спину на тяжелой работе, но он сам руководит работой других. Учителя призывали мальчиков засесть за книги, вместо того чтобы посещать пивные или заниматься волокитством, ведь благодаря усердию в учебе они могли стать чиновниками с высокой репутацией. Ясно, что удовольствия юности и романтика приключений, которой манила солдатская жизнь, создавали учителям серьезные проблемы с дисциплиной^[308].

В одном из текстов описано, как образование обеспечивает бессмертие человеку.

Мудрые писцы

Времен преемников самих богов,

Предрекавшие будущее,

Их имена сохранятся навеки.

Они ушли, завершив свое время,

Позабыты все их близкие.

Они не строили себе пирамид из меди

И надгробий из бронзы.

Не оставили после себя наследников,

Детей, сохранивших их имена.

Но они оставили свое наследство в писаниях,

В поучениях, сделанных ими…

Построены были двери и дома, но они разрушились,

Жрецы заупокойных служб исчезли,

Их памятники покрылись грязью,

Гробницы их забыты.

Но имена их произносят, читая эти книги,

Написанные, пока они жили,

И память о том, кто написал их,

Вечна.

Стань писцом, заключи это в своем сердце,

Чтобы имя твое стало таким же^[309].

Затем перечислены имена некоторых из известных писцов древности, таких как два древних мудреца Хорджедеф и Имхотеп. Упомянуты Хети, которому приписывалось авторство часто копировавшегося Трактата о ремеслах, а также Птаххотеп благодаря его знаменитому Поучению:

Они сокрыли свое волшебство от людей,

Но их читают в их наставлениях.

Они ушли,

Имена их исчезли вместе с ними,

Но писания заставляют

Вспомнить их.

Такое возвеличивание понятий «мудрость» и «учение», без сомнения, является новшеством для Египта, отсылая в прошлое к эпохе Древнего царства и Поучениям Птаххотепа и Кагемни. Однако эта древняя «мудрость» была комплексом традиционных знаний, которые отец передает сыну; во времена империи же эта «мудрость» стала частью учебного курса школы писцов.

Когда школяр чувствует себя более счастливым на улице, чем над прописями, ему можно лишь посочувствовать. Его ожидает множество скучных упражнений, таких как длинные и часто неструктурированные каталоги того, что государственному клерку может потребоваться написать. Список из приблизительно шестисот таких слов начинается так: «небо, солнечный диск, луна, звезда, Орион, Большая Медведица…» – и далее может продолжаться так: «военачальник, писец, солдат, армейский представитель, начальник сокровищницы, царский посланник в зарубежные страны…», или «пивовар, пекарь, куритель фимиама…», или «ларь, кладовая, сундук, склад, окно», или «вино Египта, вино Палестины, вино оазисов…» – и завершается словами «свежее мясо, вареное мясо, подслащенное мясо». Это перечисление не было названием статей энциклопедии; это был всего лишь список-упражнение, «чтобы научить невежду знать все, что существует»^[310]. Подобная монотонность иногда частично смягчалась, будучи облеченной в литературную форму, например в стихотворении о боевой колеснице фараона, в котором прославлялась каждая деталь колесницы^[311]. Подобная неестественная игривость затем появилась и в пространных гимнах богам, например в сочинении, прославляющем Амона, где заглавие каждого стиха увязывается с его первым и последним словом^[312]. Египтяне любили играть в подобные словесные игры, ставшие отличительной чертой литературы именно этого периода.

Самая незамысловатая литература того времени довольно привлекательна. «Повесть о двух братьях» – безыскусна и рассказана просто и естественно, недавно разрешенным разговорным языком. Мы понимаем и сопереживаем рассказам о ссоре Секененры с царем гиксосов Ипепи^[313]. Некоторые сочинения построены на более развитых художественных приемах, таких как аллегория ослепления Правды Кривдой. В этой истории Кривда, солгав, убедил богов ослепить Правду и отдать его в рабство. Сын Правды вырос, отомстил за отца и добился наказания для Кривды, рассказав такую же невероятную ложь. Мы можем быть уверены, что искушенный египтянин того периода мог насладиться иронией: доброе имя Правды было восстановлено тем, что его сын оболгал самого Кривду^[314].

В то время были составлены любовные песни, очень приятные нашему уху, несмотря на то что для обозначения любовников используются слова «брат» и «сестра». Темой выбрана скорее романтическая любовь, нежели эротика: тоска по возлюбленному, который может быть недосягаем. В этом томлении ясно читается ожидание счастливого воссоединения, однако по сюжету любовники обычно не встречаются. В качестве еще одного элемента счастья в таких песнях присутствует наслаждение природой и открытым воздухом – темы, получившие значительное развитие в Египте во времена империи. Вот пример острой тоски:

О, торопись к Сестре,

Подобно посланцу,

Вестей которого в нетерпенье ждет царь,

Потому что он желает узнать их как можно скорее.

Для него запряжены все упряжки,

Для него приготовлены лошади,

Всюду, где он находится, закладывают для него

колесницы,

Он не должен отдыхать в дороге,

Кто достигает дома Сестры,

Сердце того начинает ликовать^[315].

В другой поэме описаны физические проявления любовной тоски, которые могут заинтересовать современного врача:

Семь дней не видал я любимой.

Болезнь одолела меня.

Наполнилось тяжестью тело.

Я словно в беспамятство впал.

Ученые лекари ходят —

Что пользы больному в их зелье?

В тупик заклинатели стали:

Нельзя распознать мою хворь.

Шепните мне имя Сестры —

И с ложа болезни я встану.

Посланец приди от нее —

И сердце мое оживет.

Лечебные побоку книги,

Целебные снадобья прочь!

Любимая – мой амулет:

При ней становлюсь я здоров.

От взглядов ее – молодею,

В речах ее – черпаю силу,

В объятиях – неуязвимость.

Семь дней глаз не кажет она!^[316]

Одной из самых ярких отличительных черт того времени стал едкий юмор, поводом для которого было незавидное положение других. В частности, в яростных батальных сценах эпохи Нового царства высмеивались враги Египта. Юмор также проявляется и в исторических текстах. В рассказе Тутмоса III о битве при Мегиддо мы чувствуем мрачное удовлетворение, когда он описывает, как обращенный в бегство враг оказался заперт снаружи башни и был вынужден подниматься по веревке, связанной из одежд, или как вражеские князья, гордо приехавшие на битву на колесницах, были отправлены восвояси на спинах ослов. В сценах, описывающих сражение Рамсеса II при Кадеше, враг изображен брошенным в воды реки Оронт. Насыщенность и плотность композиции разбавлена изображением «жалкого князя Алеппо» – его собственные солдаты держат князя вверх ногами, чтобы вытрясти из него воду, которой он наглотался^[317].

Аналогичным колким юмором пропитано знаменитое Сатирическое письмо, в котором писец Хори хлестко критикует профессиональную компетенцию писца Аменемопета. Поприветствовав Аменемопета как «своего друга, своего брата, ближе которого ему нет… мудреца, подобного которому не существовало никогда среди писцов» и отведя затем довольно значительную часть текста благочестивым пожеланиям, Хори отмечает, что письмо его друга к нему было некомпетентным и непонятным: «Я нахожу его ни похвалой, ни оскорблением. В утверждениях твоих перемешано то и это; слова твои сумбурны, они не связаны между собой… Твое письмо слишком плохо, чтобы позволить кому-то слушать его… Если бы знал ты заранее, что оно так плохо, ты бы не стал его отправлять… Я отвечу тебе в подобной манере, [но] в письме, которое будет оригинальным от первой до последней страницы». Затем следует продолжительная и саркастическая критика Аменемопета, высмеиваются слабые знания и письменные навыки товарища, его компетенция казначея на государственной службе и его способность служить царским посланником в Азии. Иногда автор надменно делает вид, что забыл имя Аменемопета, и называет его «Это кто?». В свои насмешки он постоянно добавляет ядовитую вежливость: «О, понятливый писец, чье сердце мудро, что не является невеждой, фонарь во тьме во главе войск», ты не имеешь ни малейшего понятия, как командовать военным отрядом. Нам не требуется рассматривать все уколы, которыми он награждает своего оппонента. Он заканчивает с ноткой небольшого превосходства: «И как же следует это закончить? Отступить ли мне? Но почему, ведь я [только] начал! Ты должен подчиниться!.. Я отрезал [самый] конец твоего письма и потому могу ответить тебе, что ты сказал. Речи твои собрались на моем языке и остаются на моих губах. Произнесенные вслух, они спутанны, и нет переводчика, который бы смог распутать их. Они подобны словам человека с рынка Дельты для человека из Элефантины… Ты не должен говорить: «Ты смешал мое имя с грязью перед лицом толпы!» Нет, я [только] сказал тебе о характере послания, которое для тебя пересекло дороги чужеземных государств [?] и расположило для тебя все чужеземные государства вместе и города по порядку [?]. Посмотри же на них спокойно, чтобы найти в себе силы повторить их, и тогда ты, возможно, станешь одним из нас – [компетентным писцом (?)]»^[318].

Если сцены и тексты пропитаны столь сильной сатирой, неудивительно обнаружить довольно большую волну непочтительности к вещам, которые ранее были сакральны.

Этот период дал нам карикатуры, на которых гордая фигура фараона, выступившего против врагов, низведена до кота, сражающегося с мышами^[319]. Даже боги не избежали пародий: история тяжбы между Хором и Сетхом за «должность» Осириса представлена как непристойный фарс, направленный против торжественного конклава богов, которые изображены подлыми и инфантильными. Когда совет богов поднял крик в поддержку Хора, Ра, председательствующий судья, благоволивший Сетху, обвинил юного Хора в том, что у него еще молоко на губах не обсохло. Затем бог в облике обезьяны поднялся к суду и крикнул Ра: «Твое святилище пусто!» Это оскорбление так ранило верховного бога, что он покинул суд и отправился в свою беседку, чтобы лежать там и дуться. Тогда боги отправили к нему Хатхор, богиню любви, чтобы та успокоила его с помощью своих чар. «Тогда великий бог улыбнулся ей, поднялся и сел с Великой Эннеадой, и сказал Хору и Сетху: «Молвите свои речи!» Затем Исида, мать Хора, была так настойчива, что боги отложили слушание и отправились на остров на обед, велев паромщику не перевозить ни одной женщины, похожей на Исиду. Разумеется, Исида переоделась и убедила паромщика, праведный гнев которого на ее первую, маленькую взятку и благодушие ко второй, более значительной, описаны с лаконичным цинизмом. Когда Хор и Сет договорились провести испытание – превратиться в гиппопотамов и проверить, кто из них сможет дольше находиться под водой, Исида вмешалась, чтобы с помощью удара острогой прервать испытание, но затем она смутилась, не решаясь ударить своего брата Сетха, чтобы помочь своему сыну Хору. Когда наконец боги обратились к Осирису, который пребывал в подземном мире, бог мертвых яростно потребовал отдать права своему сыну Хору, угрожая: «Земля, на которой нахожусь я, полна диколицых посланцев, и не боятся они никакого бога и никакой богини! Я могу прислать их, и они отнимут душу у всякого, кто творит несправедливость, и они будут со мной!» Боги тогда поспешно собрали совет и присудили должность Хору, Сетха же успокоили тем, что позволили ему быть богом небесного грома^[320].

В чуть более почтительной плоскости построен миф о Ра и Исиде. У Ра было секретное могущественное имя, которое он скрывал от остальных богов, однако он был уже так стар и слаб, что слюна текла из его рта. Исида обманула его, превратив его слюну в скорпиона, который больно ужалил бога. Она отказывалась вывести яд до тех пор, пока он не сообщил ей свое секретное имя^[321]. Или миф об уничтожении человечества, в котором Хатхор находила наслаждение в убийстве смертных, но Ра пожалел о своем гневе и смог остановить богиню, лишь обманом опьянив ее^[322]. Приписывание богам человеческих недостатков и слабостей не является чем-то новым для Египта, однако распространенность такого отношения в период позднего Нового царства позволяет предположить, что сакральное более не пользовалось прежним почтением. Фундамент культуры Древнего Египта дал видимые трещины. Если ничего нельзя принимать полностью всерьез, то что сможет объединять общество?

Сохранилось два важных документа, относящихся к концу правления Рамсеса III. Мы располагаем протоколом о тайном сговоре в гареме, который, судя по всему, стоил фараону жизни, а также длинным завещанием, подтверждающим право храмов на их собственность и причитавшиеся им ежегодные сборы после смерти фараона.

Протокол суда о заговоре в гареме якобы указывает, что Рамсес III составил следственную комиссию после своей смерти, поскольку он заявляет, что находится перед Осирисом. Посмертная власть и деятельность фараонов были официально признанными факторами в Древнем Египте, то есть это было нечто большее, чем просто набожная ложь, когда новый царь издавал указы от имени своего отца. Царь, бывший богом на этой земле и ставший богом в другом мире, нес ответственность за завершение своих земных дел, а оракул мог передать его указания, как если бы они исходили напрямую от него, а не просто были изданы от его имени^[323].

Почивший фараон поручил двору расследовать дело и назначить наказание преступникам. Однако он был достаточно осторожен, возложив всю ответственность за назначение казни или иного наказания на членов суда, и таким образом очистил себя для ответа перед богами. «Что же касается всего сделанного, это они, которые сделали это, и пусть падет все, что они сделали, на их головы, ибо освобожден я и защищен я на протяжении вечности, ибо я среди праведных царей, которые (находятся) перед Амоном-Ра, царем богов, и перед Осирисом, правителем вечности»^[324]. Хотя очевидно, что умерший фараон не желал брать с собой в иной мир никаких моральных обязательств, его отказ от ответственности и подчеркнутое закрепление бремени отправления беспристрастного правосудия за судом гражданских чиновников вместо того, чтобы поручить дело мести своему сыну и последователю, говорит о падении личного могущества и авторитета фараона. Судебная процедура полностью перешла от царя к чиновнику, который номинально действовал от его имени, однако по факту полностью вершил правосудие самостоятельно.

Во главе заговора стояла царица по имени Тия, пытавшаяся захватить трон для своего сына. Преступниками также были названы многие чиновники, имевшие доступ в гарем, как потому, что они предпринимали действия по поднятию восстания, так и потому, что знали о заговоре и не сообщили об этом. Многие маги-практики были обвинены в пособничестве, потому что продали свое чернокнижное искусство заговорщикам. Некоторые из преступников были скрыты под псевдонимами, отражавшими насмешливое негодование: Демон, Злодей из Фив, Ра Ненавидит Его и Ра Его Ослепит. Виновный царевич именовался Пентаур, которого назвали другим именем, при этом избегалось упоминание его тронного имени, которое заговорщики попытались ему дать.

Суд состоял из придворных чиновников: должностных лиц, писцов, царского гонца, военных, а также служащих казначейства. Они все принадлежали к тому же «классу», что и большинство преступников, и это обернулось серьезной опасностью, так как впоследствии открылось, что двое из судей были настолько неблагоразумны, что встречались с некоторыми из осужденных и «пировали там вместе с ними».

Подобная распущенность превратила этих двоих судей в подсудимых, и их «наказали отрезанием их носов и ушей из-за того, что они пренебрегли сделанными им хорошими указаниями» фараона.

Некоторые из убежденных заговорщиков понесли наказание за измену. «Они допросили их. Они нашли их виновными. Они установили их наказание. Их преступления схватили их». Таков деликатный способ сообщения о том, что они были казнены. С преступниками высокого ранга, включая принца Пентаура, поступили в соответствии с кодексом чести – их осудили, но не привели приговор в исполнение. «Их допросили. Они нашли их виновными. Они оставили их на их руках в зале допроса. Они умертвили себя сами. И не было сделано им ничего дурного».

Чтобы осуществить свой замысел, заговорщики обращались к колдовству. Их магия был направлена против пользующихся доверием придворных, чтобы «ослабить их тела», чтобы они не смогли раскрыть заговор или помешать ему. Кроме того, предполагалось, что изменники обретут сверхъестественные силы. Один из преступников попытался наложить заклинание на стражников гарема, чтобы те не заметили сообщений, проносимых заговорщиками: «Он начал делать восковые [фигурки] человечков, начертал на них надписи, чтобы надзиратель [гарема], Иррем, мог взять их с собой и обезвредить один отряд и заколдовать остальных, так чтобы одни слова могли влететь, а другие вылететь». Один из заговорщиков получил от мага свиток для наделения его необыкновенными силами, которые были предназначены только фараону. Он сказал магу: «„Дай мне свиток, который наделил бы меня силой и могуществом“. – И тот дал ему магический свиток (Рамсеса III), великого бога, и он начал творить божественную магию над людьми». Нам было бы интересно узнать, что же было написано в этом свитке, однако, без сомнения, речь шла о величайшем оскорблении царского величества: какой-то надзиратель за царскими стадами мог самонадеянно претендовать на магические силы самого фараона. Это еще один из симптомов нарушения сакрального характера государства и общественного устройства в то время.

Другой важный документ, которым умерший Рамсес III подтверждает права храмов Египта на их собственность, дает представление о необыкновенном богатстве жреческого сословия в конце Нового царства. На одиннадцатом году правления фараон разбил народ машауши, ливийцев с запада, и захватил более 40 тысяч голов скота. Две трети животных были подарены Амону: 28 337 «животных, которых могучий меч фараона привел [от] павших машауши и которые стали стадами, вновь предназначенными [для] отца его Амона-Ра, царя богов»^[325]. Из Папируса Харрис, завещания в пользу храмов, известно, что у Амона было 400 тысяч голов крупного и мелкого рогатого скота и за одним из стад в Восточной Дельте ходили 971 машауши^[326]. Из этого примера видно, как имущество богов возросло с процветанием империи.

Мы не будем давать подробный анализ этого документа. Его суть сводится к тому, что благочестивая щедрость фараона была направлена в основном в сторону Амона в Фивах, Ра в Гелиополе и Птаха в Мемфисе; прочие боги были относительно бедны. Длинные списки собственности и доходов каждого храма делятся на три категории^[327]. Есть перечни регулярных доходов храмов, получаемых в виде законно установленных даров от царей, а также от пожертвований, предусмотренных по основным праздникам. Есть постановление об увеличении размеров основной собственности храмов благодаря дарам Рамсеса III на тридцать первом году его правления. Это свидетельство царской щедрости показывает, как великие храмы Египта, особенно храм Амона-Ра в Карнаке, оказывали давление на фараона, что в результате стало разрушительным для экономики страны. Наконец, свод прежнего имущества и недавних даров показывает владения храмов в том виде, в каком они существовали на момент смерти Рамсеса III: все здания, земли, рабы, скот, корабли и т. д. Все перечисленное имущество было признано Рамсесом IV как обязательство, оставленное ему отцом.

Ежегодный доход, поступавший в храмы через налоги, входил в две перечисленные выше категории. Доход с полей измерялся в мерах зерна, «зерно из податей крестьян» и прочие поступления, будь то в виде товаров или услуг, измерялись в мерах серебра, «серебро, имуществом и работой, передано в качестве подношений богам». Преимущество доли Амона видно из того факта, что его храм получал 86 процентов от ежегодных податей серебром, храм Ра – 11 процентов, храм Птаха – 3 процентов и ни одного процента не направлялось более мелким храмам. Доля зерна для храма Амона составляла 62 процента, храма Ра – 15 процентов, храма Птаха – 8 и 15 процентов более мелким храмам. Мы не имеем представления, как доходы храмов соотносились с доходами государства, однако ежегодный доход в виде 373 килограммов серебра и 40 010 кубических метров зерна должен был составлять значительную часть экономики страны. В собственности храмов находились 169 городов, девять из которых располагались в Сирии, более 500 садов, виноградников и фруктовых садов, более 50 судоверфей и 88 кораблей, около полумиллиона голов скота и т. д.

Разные трактовки данных списков дают разную оценку имущества храмов в людях и землях относительно населения и территории Египта. Исходя из цифры в 107 615 рабочих, за исключением женщин, детей и стариков, можно предположить, что, возможно, храмам принадлежали 450 тысяч человек, а 2849 квадратных километров земли составляло более ¹/₈ от возделываемой территории Египта. Однако идет ли речь о величинах, которые Рамсес III добавил к уже существующей собственности, или они отражают общий итог после его даров? Осторожно предположим, что эти цифры отражают итоговые величины, и примем все население страны за 4 миллиона 500 тысяч человек – у нас нет возможности рассчитать приблизительную цифру. Тогда мы придем к выводу, что храмы Египта владели каждым десятым человеком и каждым восьмым акром земли. Только храм Амона владел каждым пятнадцатым человеком и каждым одиннадцатым акром (0,4 га) земли. Однако, согласно другим интерпретациям, владения храма составляли от 2 процентов людей и 15 процентов земли до 15–20 процентов людей и 30 процентов земли^[328]. Мы попросту не владеем точными данными, и все наши предположения довольно приблизительны, однако они дают некоторое представление о потрясающей власти храмов в те времена.

Ответ на вопрос, облагалась ли эта обширная собственность храмов налогами, в настоящий момент неясен. В нашем распоряжении есть большой свиток периода XX династии, содержащий некоторые данные государственных налоговых оценщиков о полях в Среднем Египте. К сожалению, эту массу деталей не всегда удается разобрать, поскольку заметки представлены системой неясных, слишком коротких фраз и потому нельзя сказать, являются ли указанные там цифры количеством зерна по оценке на единицу земли или другими данными, которые оценщик позднее использовал для определения налога. Речь идет о государственных сборщиках налогов, а большая часть земли являлась официально закрепленной за храмами. Издатель папируса отмечает, что у Геродота и Диодора, а также в Бытии (47: 26) упоминается традиция, согласно которой египетские жрецы были освобождены от налогов, а также цитирует текст персидского периода о том, что храмы в виде исключения были вынуждены платить налоги во времена лишений, однако затем заключает, что привилегии храмов были лишь частичными. Он предположил, что от трудовой повинности были освобождены непосредственно сами жрецы и храмовый персонал и это было закреплено специальными указами о привилегиях храмов, однако храмовые земли подлежали государственному налогобложению. Таково было решение, направленное на улучшение ситуации, поскольку не облагаемые налогом земли, составлявшие от 12 до 30 процентов возделываемых площадей, легли бы тяжким бременем на экономику государства. Исходя из этого мы считаем, что привилегии храмов давали освобождение от трудовой повинности, возложенной на остальной Египет^[329].

Мимоходом можно отметить, что люди, возделывавшие поля и описанные в документе налоговых оценщиков, составляют интересный срез египетского общества. В одном доме жили раб, женщина, наемник с Сардинии, жрец, слуга сардинского наемника, козопас, конюх и солдат^[330]. В других домах мы находим медных дел мастера, бальзамировщиков, клеймовщиков скота, пчеловодов, моряков, судебных писцов и различных чужеземцев: представителей «народов моря», ливийцев и колесничих, возможно, хеттов. Судя по всему, раб или чужеземный наемник мог быть владельцем и работником на земле на тех же условиях, что и жрец, военный или гражданские чиновники, – под общим надзором вышестоящего гражданского или религиозного распорядителя.

Документ с очевидностью показывает, что в царские сундуки в середине XX династии стекались значительные ресурсы. Однако фараоны были вынуждены отказаться от империи и столкнуться с забастовками рабочих в собственных некрополях из-за неспособности государства оплачивать их работу. Как соотнести очевидно высокий доход с очевидным банкротством? Издатель папируса уверен: ответ в том, что фараон не получал всех ресурсов, которые официально ему передавались, и что это имущество могло исчезать во вместительной утробе бога Амона. Верховный жрец Амона обладал крепкой хваткой в гражданских делах и финансах государства, как видно, например, из распределения должностей между членами одной семьи. Рамсеснахт был верховным жрецом Амона при Рамсесе IV. Его отец Мерибастет был главным управляющим налогами, а сыновья Рамсеснахта занимали два наиболее влиятельных поста в стране: Несамон и Аменхотеп по очереди становились верховными жрецами Амона, а Усермаатранахт – главным распорядителем налогов и управителем земель фараона. Таким образом жрецы Амона могли контролировать финансы государства и по собственному желанию удерживать доходы царя. Соответственно, божественный царь стал заложником храма или небольшой семьи, которая контролировала высшие храмовые должности. В конце концов власть фараона была окончательно ограничена этим семейством, получившим власть над Верхним Египтом^[331].

Как будет видно далее, на этом история не закончилась, поскольку не менее важно было контролировать армию и полицию в Египте и Нубии. Рамсеснахт не командовал армией, однако охват ресурсов, власти и авторитета в Верхнем Египте, захваченных им, был очень широк. Его сын Аменхетеп, служивший верховным жрецом в царствование фараонов от Рамсеса IV до Рамсеса XI, осмелился частично отбросить придворное почтение и нарушить один из старейших канонов египетского искусства. Изображение фараона всегда значительно большего размера по сравнению с изображениями его подданых^[332]. В сцене из храма Амона в Карнаке мы видим Рамсеса IX, награждающего верховного жреца Амона Аменхетепа. Фигура царя имеет обычный размер больше натуральной величины, по высоте превышает две фигуры суетливых чиновников, выполняющих его распоряжения, однако Аменхотеп имел дерзость повелеть изобразить себя такого же размера, что и фараона. Более того, композиционно именно он, а не фараон находится в центре внимания. Едва ли возможно еще более ясное отражение реальности, игнорируемое благочестивыми текстами: царь был не более чем инструментом в руках правящей элиты^[333].

Во времена Нового царства египтяне разрабатывали золотые месторождения Нубии и Судана и медные рудники на Синае. В Египте не было серебра, поэтому для получения этого металла страна полагалась на международную торговлю, его привозили, возможно, из страны хеттов. В записях о пожертвованиях Рамсеса III богам есть упоминание о ежегодных доходах основных храмов, где упомянуто поступление металлов в пересчете на килограммы:

Таким образом, экономика Египта в значительной мере стала зависимой от азиатского металла. В начале правления Рамсеса III Хеттская империя пала под наступлением «народов моря», и установившийся обмен египетского зерна и золота на анатолийское серебро был поставлен под угрозу. То же относилось и к железу, которое поступало из хеттских земель. К 1150 г. до н. э. завершился бронзовый век и наступил век железный. Египтяне обладали месторождениями меди, которая являлась основой бронзы, но своего железа в Египте не было. Примечательно, что официальная разработка синайских медных шахт была остановлена именно в тот период. Со сменой основного металла, руда которого у Египта была, на тот, который требовалось закупать за его пределами, финансовое положение страны пошатнулось. Интересно, что Египет достиг господства над Восточным Средиземноморьем, когда в основе всего лежала медь, а в железный век Египет не смог сохранить свое могущество. Экономический фактор стал не единственным элементом этого падения, однако значительно способствовал внезапной утрате превосходства.

Перестройка государственной экономики на новый основной металл, должно быть, происходила болезненно, особенно если учесть, что прежде не было недостатка в меди, а нового металла в Египте не было. Разрыв отношений с Хеттским царством значительно усложнил доставку железа, и перестройка потребовала времени и жертв. В течение 40–50 лет, начиная примерно с 1160 г. до н. э., в Фиванском регионе наблюдалась невероятная инфляция меди по отношению к зерну^[334]. В начале XX династии были стабильные цены, которые не менялись в течение 30 лет. Соотношение было 1:1 – один мешок полбы стоил 1 дебен меди^[335]. Перед смертью Рамсеса III произошло незначительное подорожание пшеницы, однако этот уровень продержался еще около 10 лет. Затем внезапно, приблизительно с середины XII в. до н. э., произошел головокружительный взлет цен. Полба подорожала с 1¹/₃ дебена за мешок до 2, затем до 4 и, наконец, до 5¹/₃ при Рамсесе IX. Ячмень также подорожал и стоил 8 дебенов за мешок при Рамсесе VII. Наконец ближе к концу века цены упали и вернулись к уровню 2 дебен за мешок полбы или ячменя, всего в два раза больше, чем 50 или 60 лет назад. Неудивительно, что в те времена в государстве царили нужда и смятение, а чиновники воровали, вместо того чтобы работать на благо государства. А ради чего маленький человек страдал в течение двух поколений инфляции?

Можно сделать предположение о двух факторах, которые немного облегчили тяготы инфляции. Первым является нормальная перестройка сельского хозяйства, сохранявшего свою производительность и при переходе в железный век, и при последовавшем за этим распаде империи. Второй фактор сильнее всего проявился в Фивах, откуда имеется наиболее количество сведений об инфляции, хотя, без сомнения, и другие части страны могли находиться в такой же ситуации. Речь идет о масштабном и постоянном расхищении гробниц фараонов и вельмож. Рассмотрим вкратце эту печальную историю, однако хотелось бы заметить, что золото и серебро, незаконно и кощунственно добытые из усыпальниц, вводились в активный оборот самими грабителями, торговцами краденым при потворстве чиновников, которые получали за это огромные взятки, и это стало фактором снижения инфляции. Это объясняет, почему, несмотря на все следствия и суды, разграбление гробниц продолжалось так долго. Грабители совершали святотатство против государства и его номинально почитаемых мертвецов, однако их подпольная деятельность вернула несбалансированной экономике государства некое подобие равновесия.

Период инфляции был временем острой нужды для египтян, которые были заняты на государственных работах. Рабочие, которые добывали и тесали камень, украшали и обслуживали гробницы в Западных Фивах (фото 30), были организованы в две бригады под непосредственным руководством трех надзирателей – двух бригадиров и начальника некрополя. Над этими тремя стоял правитель Западных Фив, который подчинялся визирю Верхнего Египта. Бригады рабочих с семьями жили в некрополе, их поселение было окружено стенами, за пределы которых им было запрещено выходить, за чем следили стражи ворот и полиция. Кроме непосредственных строителей гробниц были те, кто замешивал гипс, рубил дрова, строил дома, стирал одежду, выращивал овощи, ловил рыбу и приносил воду. Все эти работники получали ежемесячную плату зерном^[336].

В самом начале инфляции, в поздние годы правления Рамсеса III, такая система найма рухнула, поскольку государство стало задерживать оплату. В папирусе из Турина есть мимолетное упоминание о забастовке работников в год, примерно соответствующий 1170 г. до н. э.^[337] В течение жарких летних месяцев единственным указанием о надвигающихся трудностях было увеличение числа тех, кто обслуживал работников некрополя: работали двадцать четыре водоноса вместо прежних шести, двадцать рыбаков вместо четырех, два кондитера там, где не было ни одного, и т. д. Возможно, замедление поставок от государства через реку требовало увеличения местного обслуживающего персонала, чтобы сохранить обслуживание работников в разумных пределах. Если это было так, то эти меры оказались неэффективными.

Осенью отступили воды разлива, и напитанные влагой поля покрылись зеленой порослью, однако работники некрополя были худы и голодны. Они не получили оплату за месяц, приблизительно соответствовавший октябрю. Примерно к середине ноября прошло уже два месяца, как они не получили оплату, и лишения наконец привели их к организованному протесту, первой забастовке в истории, о которой мы знаем.

«Год 29, второй месяц второго времени года, день 10. В этот день [случилось] пересечение пяти стен некрополя группой, кричавшей: «Мы голодны!» Затем они сели на задворках храма Тутмоса III на границе возделываемых полей. Три надзирателя и их помощники пришли, чтобы вернуть их в охраняемую зону некрополя, «тогда они произнесли великую клятву… «Вы можете идти, потому что у нас есть слово фараона!» Однако обещания от имени царя было недостаточно для бастующих, и они провели весь день у задней стены храма, вернувшись в свои дома в некрополе только к ночи.

Они вышли снова на следующий день, а на третий день они осмелились занять Рамессеум и вторглись на территорию заупокойного храма Рамсеса II. В огромной суете бегали казначеи, привратники и полиция. Начальник полиции пообещал послать за правителем Фив, который скромно держался вне поля зрения. Толпа была настроена решительно, но сохраняла дисциплину: судя по всему, захват храмовой территории оказался более действенным, чем предыдущее сидение. Чиновники выслушали их протест: «Мы дошли до этого места из-за голода, из-за жажды, не имея ни одежды, ни масла, ни рыбы, ни овощей! Напишите фараону, нашему доброму господину, об этом и напишите визирю, нашему начальнику. Сделайте так, чтобы мы могли жить!» Царская казна была открыта, и оплата за предыдущие месяцы была выдана им.

Рабочие смягчились, получив оплату, однако горький опыт укрепил их решимость не сдаваться под частичным удовлетворением требований: они желали получить плату и за текущий месяц тоже. На следующий день они собрались в «крепости некрополя», где, должно быть, размещалась полиция. Начальник полиции Монтумес признал справедливость их притязаний, но призвал бастующих сохранять порядок: «Слушайте, я дам вам мой ответ: возвращайтесь [в свои дома] и соберите свои инструменты, заприте свои двери и возьмите своих жен и детей. И я поведу вас к храму [Тутмоса III] и позволю вам сидеть там завтра». Наконец, на восьмой день забастовки, месячное жалованье было выдано.

Две недели спустя, когда в первый день месяца им снова не выплатили жалованье, они вышли опять. Теперь в их недовольстве скрывалась угроза их начальству за то, что они обманули фараона: «Мы не придем. Потому скажите вашим начальникам, когда станут они во главе своих товарищей, что мы определенно не выходили (из-за стен) из-за голода (только, но) потому, что мы должны сделать важное обвинение, ибо преступление свершается здесь, в этом месте фараона!» Мы не говорим о результате такого обвинения, однако беспорядки затянулись. Два месяца спустя визирь приехал в Фивы по официальным делам, однако был достаточно осторожен, чтобы не пересекать Нил и не встречаться с бастующими. Вместо этого он отправил полицейского исполнителя дать стандартные обещания трем надзирателям некрополя: «Когда чего-либо недостает, я не могу не прийти, чтобы восполнить этот недостаток для вас! Что же касается ваших слов: «Не забирайте наши пайки!» – зачем мне забирать их, ведь я визирь, который более дает, чем забирает!.. Если случится так, что ничего не останется в амбарах, я дам вам то, что смогу найти!»

Через одиннадцать дней бригада вновь вышла из-за стен с криками: «Мы голодны!» Когда они сели вблизи храма Мернептаха, управляющий Фивами проходил мимо, и они стали кричать ему. Он пообещал им помощь: «Смотрите, я даю вам эти пятьдесят мешков зерна, чтобы вы смогли прожить, пока фараон не даст вам вашего довольствия». Это выглядит как акт милосердия чиновника, однако через несколько дней мы увидим, как верховный жрец Амона обвинит градоначальника в том, что тот использовал подношения из храма Рамсеса II, чтобы накормить бастующих; «Велико преступление, которое он совершил!» Мы не можем определить, в чем: недостатке доходов, коррумпированности чиновников или мелочной политике – состояли причины бездеятельности государства. По-видимому, имели место все три фактора.

Конец документа, который мы рассматриваем, не сохранился, поэтому мы не можем сказать, уладили ли рабочие и чиновники свои разногласия. Однако другие тексты сообщают нам, что ситуация не всегда налаживалась. Сохранился журнал работ в некрополе, относящийся ко времени правления Рамсеса IX, то есть прошло более чем 40 лет после описанных событий. В нем отмечается, что рабочие бездействовали на протяжении многих дней, после чего писец сделал запись о том, что их жалованье просрочено более чем на девяносто пять дней. Четыре года спустя рабочие смогли изложить свои скромные жалобы во время официального визита в некрополь: «Мы слабы и голодны, потому что не получили причитающегося нам, что фараон нам дал!» Тогда визирь, верховный жрец… и главный казначей фараона сказали: «Люди из некрополя правы!» Если кто-то и мог исправить ситуацию, то это были именно эти чиновники, однако, судя по всему, они предпочли заплатить рабочим не мешками с ячменем и пшеницей, а праведным негодованием^[338].

Рассмотрим последний случай, произошедший в третий год правления Рамсеса X, через приблизительно 50 лет после первой забастовки. Верховный жрец Амона приводил доказательства того, что было бы технически неверно, чтобы он выдавал провизию голодающим, поскольку это зерно должно быть им выдано их непосредственными начальниками. Однако рабочие продолжили забастовку и провели ночь возле конторы верховного жреца. Затем высокопоставленные чиновники позвали секретаря визиря и заместителя управляющего царским зернохранилищем и повелели им: «Проверьте зерно визиря – дайте людям некрополя часть его в уплату жалованья». Благодарные рабочие затем передали двум из высокопоставленных чиновников дары: два ящика и чехол для письменных принадлежностей. В этом кратком сообщении не объясняется связь выдачи срочного пайка и дара ответственным чиновникам, однако можно предположить, что бедные люди были должны своему господину^[339].

Крах империи и наступление железного века стали факторами, приведшими к сильной инфляции – это стало внешней причиной того, почему государство не платило рабочим. Однако существовали и внутренние и религиозные причины, которые восходят к середине эпохи Нового царства, к ослаблению централизованной власти и потере esprit de corps в государстве: очеловечивание царя-бога, ересь Амарны, построение жестко структурированного бюрократического аппарата и распри в администрации. Так или иначе, непорядочность в кругах чиновников отныне стала очевидной. Проиллюстрируем примерами.

При Рамсесе XI некий Тутмос был управляющим Великим некрополем. В числе прочих функций он был обязан объезжать Верхний Египет и собирать налоги зерном, часть которых предназначалась для выплат рабочим. В одном разделе его письма говорится: «Направь своих чиновников (?) и управляющих некрополем Иуфенамона и стража Тутмоса или стража Хонсумеса. Поторопи их собрать зерно, чтобы не дать людям голодать и не выполнять работу свою в доме фараона, осыпая тебя [упреками]»^[340]. Было ли это гуманностью? Другой документ намекает на уменьшение веса при перевозке собранного зерна перед тем, как оно было передано на хранение в Фивы. Управляющий некрополем Тутмос и его помощники отправились на юг, в Эсне, чтобы собрать подати. Полученное им через храм в том городе равнялось 342,25 мешка^[341]. Однако 6,25 мешка было сразу же отдано Эсне «на издержки». Когда лодка прибыла в Фивы, управляющий Западными Фивами, Паураа, принял только 314 мешков. Различные удержания в счет «издержек» и «довольства» были отданы разным участникам поездки, однако записи составлены так, что после суммирования по-прежнему остается некоторое количество неучтенного зерна. Довольно очевидно, что счет был подделан и что Тутмос был уверен в своей безнаказанности^[342].

Государственная неэффективность и взяточничество, возможно, скрыто присутствовали на протяжении всей египетской истории. В документах работников некрополя XX династии отражена ужасающая кульминация слабости, безразличия, ухода от ответственности и абсолютной непорядочности. Египет сильно отдалился от идеала Среднего царства – маат. Социальное сознание, осознание общественных интересов и государственная справедливость отошли в прошлое. Помимо расхищения гробниц, к которому мы вскоре перейдем, наиболее яркий пример порочности чиновников описан в папирусе, где перечислены нарушения и преступления жреца храма Хнума у первого порога. В одном из разделов этого документа рассматриваются годовые подати, полагающиеся храму. Речь идет о ежегодном получении 700 мешков зерна^[343] с определенных полей в Дельте, для перевозки которых был заключен договор с капитаном корабля. Ближе к концу царствования Рамсеса III этот капитан умер, и жрецы выбрали другого. В течение четырех лет новый капитан перевозил 700 мешков в полном объеме, «однако в первый год царя (Рамсеса IV), великого бога, он не исполнил своих обязательств». Вот запись о девяти годах «работы» капитана корабля Хнумнахта.

Другими словами, за девятилетний период храм получил лишь 576 мешков из 6300, то есть чуть больше 9 процентов. Капитан корабля не мог совершить такого крупного хищения без ведома и участия нескольких помощников, на всем протяжении цепочки, от крестьян, принесших зерно на корабль в Дельте, до писцов, регистрировавших его в храме Хнума на первом пороге. Исчезнувшие мешки были записаны как «общее количество зерна из храма Хнума, владыки Элефантины, которое капитан корабля, вступив в заговор с писцами, администраторами и рабочими храма Хнума, присвоил себе, и они распорядились им по своему усмотрению». Другое обвинение против капитана Хнумнахта состояло в том, что он потребовал по пятьдесят мешков зерна в год от каждого из двоих людей – всего тысяча мешков за 10 лет – «и распоряжался с ними по своему усмотрению; ни единого не принес он в зернохранилище Хнума». Очевидно, что правосудие в конце концов настигло дерзкого капитана и его подельников, однако тот факт, что он смог так обогатиться за 10 лет, является печальной иллюстрацией порядков, царивших в Египетском государстве в те времена^[344].

То была трагическая эпоха для Египта, эпоха, которую можно описать сравнением с «годом гиен, когда все голодали»^[345].

Бродячие банды чужеземцев терроризировали мирных рабочих долины Нила. В письменных источниках из некрополя отмечено множество дней, когда работники не могли работать «из-за чужеземцев». Такая ситуация стала настолько обыденной при Рамсесе IX, что в журналах стали отмечать дни, когда чужеземцев не было. Иногда такие бродячие банды мародеров обозначались как ливийцы или машауши. Не похоже, чтобы они были пустынными кочевниками, пришедшими в долину Нила с запада; полиция некрополя могла бы справиться с небольшими бандами такого рода. Более вероятно, что речь идет о наемных солдатах, приведенных в Египет в числе пленных или зачисленных на военную службу и теперь страдающих от безделья из-за отсутствия военных походов (фото 31 г). Не имея возможности грабить врагов Египта, возможно, не получая жалованья, как и рабочие некрополя, они жили грабежами^[346]. Правительство с большим трудом справлялось с этими бандами. Постепенно, по возможности, праздные наемники, как ливийцы, так и представители «народов моря», оседали на земле, становясь крестьянами. Например, Рамсес III основал в Верхнем Египте поселение для «народа Сардинии и писцов царской армии»^[347]. И даже несмотря на это, потребовалось несколько поколений, чтобы обуздать непоседливость и алчность чужеземцев, особенно когда нанявшая их страна ослабла и физически, и финансово. Вероятно, при Рамсесе XI произошел бунт против верховного жреца Амона Аменхотепа. Мы располагаем источниками более позднего времени, где содержатся лишь намеки и полностью отсутствует указание на то, были ли бунтовщики соперниками жреца за власть или теми, кого он держал в зависимости. Один рабочий заявил о вреде, причиненном переносному сундуку, относящемуся к храмовой собственности, и заявлял: «Чужеземцы пришли и захватили Храм (Мединет-Абу), я же вел ослов, принадлежавших моему отцу, когда Паати, чужеземец, схватил меня и отвез в город Ипип, и было это в то время, когда Аменхотеп, который был верховным жрецом Амона, уже шесть месяцев подвергался нападениям. Теперь случилось так, что я вернулся, спустя полных девять месяцев нападений на Аменхетепа, который был верховным жрецом Амона, а этот переносной сундук был уже поврежден и брошен в огонь. Затем порядок был восстановлен…» Другой свидетель также неточен в хронологии событий: «И тогда, когда случилась война против верховного жреца, этот человек украл собственность моего отца». Вероятно, этот бунт произошел приблизительно между двенадцатым и пятнадцатым годами правления Рамсеса XI, около 1105–1100 гг. до н. э., и мог быть связан с другими волнениями в Египте, такими как «восстание в Северном регионе» и «разрушение» города в Среднем Египте неким Панесхи, который, по-видимому, был наместником царя в Эфиопии и командующим армией. Вероятность соперничества за власть между правящей семьей жреца в Фивах и военными очень высока^[348].

Большая часть имеющихся у нас свидетельств о беспорядках, царивших в то время, почерпнута из протоколов об ограблении гробниц в конце XX династии^[349]. В какой-то степени разграбление богатых усыпальниц было всегда характерно для Египта. Например, во времена IV династии гробница матери Хеопса, по-видимому, была ограблена еще при жизни царя^[350]. Соблазн всегда был велик, но, пока народ был занят работой и благоденствовал, а правительство было сильно, бдительно и честно, гробницы предков находились в относительной безопасности. Острая эпидемия расхищений гробниц при царях XX династии разразилась потому, что государство было безнадежно больно. Здесь, в Западных Фивах, в гробницах царей и вельмож, были захоронены удивительные сокровища, золото, серебро и прочая богатая утварь. Инфляция породила бедность и голод. Полиция оказалась не способна справиться с бродячими бандами чужеземцев. Началось соперничество за власть между высокопоставленными чиновниками. Но самое важное, что признанные законы государства более не имели прежней силы и это привело к исчезновению эффективных моральных рычагов, которые сдерживали грабежи внутри государства и кощунственное нарушение вечного покоя богов и бессмертных. Содержащиеся в папирусах записи о расследованиях и судах над грабителями показывают, что для добычи сокровищ из гробниц нанимали обычных рабочих, а беспрерывность грабежей в течение целого поколения, проведение безрезультативных проверок и пребывание в должности одних и тех же чиновников на протяжении всего этого периода ясно свидетельствуют, что высокопоставленные лица были посвящены в происходящее и, возможно, сами обогащались за счет этих грабежей. Сильная и добросовестная администрация остановила бы эти грабежи или устранила чиновников, допустивших подобные бесчинства.

Наиболее интересные записи о действиях и бездействии правительства при расследовании грабежей появляются довольно рано – в серии документов от шестнадцатого года правления Рамсеса IX, приблизительно перед 1120 г. до н. э. Стоял июль или август, когда человеческий нрав смягчается из-за жары.

В число основных персонажей входят визирь Хаэмуас, действующий от имени фараона и остававшийся в своей северной столице большую часть года, и верховный жрец Амона, Аменхетеп, который делегировал свои полномочия для проведения расследования. Самое серьезное обвинение лежало на двух преступниках – «маленьких людях» меднике Паихару и каменщике Амонпанефере. Главными обвинителями были чиновники, ответственные перед визирем за управление и обеспечение безопасности Восточных и Западных Фив. Пасер был управляющим Фивами восточного берега, столицы, тогда как Пауро был начальником Западных Фив, где располагался некрополь, а также начальником полиции на западе, то есть ответственным за обеспечение безопасности гробниц и храмов в своем округе. Пасер был доносчиком, возмущенным грабежами, а его обвинения были в конечном итоге направлены против Пауро, который должен был охранять свою территорию от подобных нарушений. Мы никогда не узнаем, действительно ли негодование Пасера было вызвано пламенным желанием справедливости и чести, или он принадлежал к партии меньшинства и таким образом зарабатывал преимущество перед большинством, либо же он пытался проложить свой собственный путь в среду высокопоставленных чиновников, получающих выгоду от разграблений. Судя по внешним признакам, он был тем, кто призывал к справедливости и чести, то есть мы можем допустить, что он действительно добродетельно заявил о нарушении, а его окружали циничные взяточники. К сожалению, он был одинок и некомпетентен, возможно, не представил доказательств своих обвинений и официально был признан лжецом, вне зависимости от того, насколько могли быть справедливы его обвинения.

Исполняя свои служебные обязанности на восточном берегу, Пасер получил сведения об осквернении гробниц, находившихся на территории Пауро на западном берегу.

Теперь мы знаем, что в течение не менее трех лет до этого бригада каменщика Амонпанефера регулярно грабила гробницы по ночам, «как мы обычно это делали». Пасер не стал дожидаться проверки этих сведений. Он доложил визирю и другим чиновникам фараона, что десять гробниц царей, четыре гробницы цариц и множество гробниц вельмож были осквернены и ограблены, и далее он перечислил поименно царей и цариц, чьи захоронения были потревожены. Таким образом он вынудил своего соперника Пауро провести официальное расследование.

Чтобы выявить истинность донесения, визирь назначил комиссию из жрецов, писцов и других чиновников под председательством самого Пауро. Жарким летним днем комиссия усердно трудилась в раскаленном некрополе, посещая якобы разграбленные гробницы. Результаты ока зались весьма примечательными. Пасер утверждал, что десять гробниц фараонов в северном конце некрополя были осквернены. Девять из них были обнаружены нетронутыми. О гробнице Антефа XVII династии они сообщили, что воры начали рыть подкоп, но гробница «была найдена целой. Грабители не смогли проникнуть в нее»^[351]. Был подтвержден только один из десяти случаев осквернения. О гробнице Себекемсафа XVII династии комиссия доложила: «Она была найдена поврежденной грабителями, пробу равившими отдаленнейшую комнату ее пирамиды от внешнего двора… Погребальная камера царя была найдена пустой от ее владыки… равно как погребальная камера великой царской супруги Небхаэс… Везиры, серы и дворецкие рассмотрели его (то есть подкоп) и обнаружили способ, каким грабители наложили руки на этого царя и его царственную супругу». Мы еще услышим об этом ограблении. Затем комиссия рассмотрела обвинения об осквернении гробниц в Долине цариц и в холмах, отведенных под гробницы придворных. Все результаты затем были сведены в таблицу:

Итого пирамид прежних царей, проверенных в этот день управителями:

Найдено целыми 9 пирамид

Найдено поврежденными 1

Итого 10

Гробницы певиц «дома верховной жрицы Амона-Ра, царя богов»:

Найдены целыми 2

Найдены поврежденными 2

Итого 4

«Гробницы и усыпальницы, в которых (погребены) почитаемые предшественники, горожанки и люди земли, находящиеся на Западе Города. Обнаружено, что грабители их всех повредили; их владельцы были выброшены из своих гробов и саркофагов и были брошены на землю, а их погребальная утварь, которая была дана им, вместе с золотом, серебром и ювелирными изделиями, которые находились в их гробах, были разграблены».

Пасер ошибся в цифрах. Только одна из десяти царских гробниц и только две из гробниц цариц были разграблены. Кажется относительно неважным, что «все» гробницы вельмож комиссия признала оскверненными, а останки выброшенными в пустыню. Пауро чувствовал, что с учетом конкретных цифр он мог оправдаться, но в сложившейся ситуации он был вынужден пожертвовать маленькими людьми. «Пауро, князь Запада, глава маджаев некрополя, дал письменный перечень грабителей перед везиром… Они были арестованы и заключены [в тюрьму]; они были допрошены, и сказали они то, что случилось».

В действительности допрос производился с ужасающими нарушениями. На следующий день вторая комиссия, возглавляемая ни много ни мало самим визирем, взяла пленника с собой через Нил, чтобы «он рассказал, что произошло». Несчастный обвиняемый был медником Пахара, который признался в нескольких грабежах в Долине цариц двумя годами ранее. Тогда ему завязали глаза, полиция стала толкать его, чтобы он потерял ориентацию, а затем его допросили высокие сановники страны. Когда повязка была снята с его глаз, он смог опознать только два совершенно незначительных места, которые ограбил: гробницу, в которой никогда не производилось захоронения и которая была оставлена открытой, и барак рабочего некрополя. Медник был торжественно приведен к клятве и «допрошен с крайней строгостью», что означает, что ему связали вместе руки и ноги и били по ладоням и ступням, а также пригрозили отрезать нос и уши и посадить на кол. Однако он настаивал: «Я не знаю здесь никакого места, кроме этой открытой гробницы, а также помещения, которые я указал вам». Чиновники затем изучили печати, наложенные на внешние двери гробниц, и обнаружили, что они не тронуты. Удостоверившись в том, что обвинение в халатности было сильно преувеличено, они вернулись на свой берег Нил.

Тем вечером случилось событие, поражающее бесцеремонной жестокостью. Чиновники позволили населению Западных Фив провести шествие в честь восстановления доброго имени их управляющего. «Великие серы повелели управителям, руководителями, ремесленникам некрополя, главам маджаев, маджаем… обойти Запад Города (то есть некрополь) вплоть до Города в великом шествии». Вполне естественно, что толпа дала волю своему торжеству совсем рядом с Пасером, который в пуританском унынии пытался изменить принятый порядок вещей. Они подошли к самой его двери, чтобы выразить свой восторг^[352]. Тогда Пасер вышел из себя и обвинил толпу. Он сказал, что следственная комиссия обнаружила признаки грабежей в гробнице фараона Себекемсафа. Рабочий из толпы перебил его и сказал, что божественная защита фараона лежит на некрополе, поэтому ни один царь, ни одна царица, царевич или царевна никогда не будут осквернены. Тогда Пасер назвал этого человека лжецом и пообещал выдвинуть пять новых обвинений по поводу разграбления гробниц. Когда об этом узнал Пауро, он перехватил инициативу и попросил у визиря провести новое расследование: «Услышал я слова, которые сказал князь Города этим людям великого и почтенного некрополя… и я докладываю их перед моим владыкой, ибо было бы преступлением такому, как я услышать слова и утаить их. И я не знаю конца этих тяжких слов… воистину я не могу постигнуть их. И я докладываю это перед моим владыкой – пусть мой владыка повелит пойти до конца этих дел…» Пауро затем выставил Пасера еще большим лжецом, сказав, что последний принял сведения, которые должны были быть переданы напрямую визирю.

Визирь очень быстро отреагировал на отчет Пауро. На следующий же день новая комиссия по расследованию провела заседание в храме Амона. Визирь самолично председательствовал, и верховный жрец Амона также оказал суду честь своим присутствием. Из чиновников в состав суда был включен сам Пасер, присутствовавший на слушании по его обвинениям. Ввели троих несчастных заключенных, однако, прежде чем клятвы были произне сены, визирь сделал вступительное заявление, которое было полно негодования: «Сказал князь Города некоторые обвинения, относительно управителей и ремесленников некрополя [позавчера], в присутствии царского дворецкого, писца фараона… Несиамона. Он высказался относительно великих гробниц, находящихся в Благом Месте… И вот, когда я… проверял эти великие гробницы… мы нашли их целыми и мы нашли ложным все, что он сказал. Вот эти медники стоят перед нами; дайте им сказать все, что случилось». Естественно, после столь пристрастного вступительного слова медник более не чувствовал себя обязанным поддерживать обвинения Пасера. «Они были допрошены; было установлено, что эти люди не знают какой-либо могилы в Месте Фараона… относительно которой этот князь сделал свои заявления. Он был неправым в этом. Великие серы дали свободу эти медникам… Был записан этот отчет. Он помещен в управление документов визиря».

Можно представить, каково было Пасеру сидеть среди судей и слушать, как его обвинения отвергаются вышестоящими чиновниками. Его перехитрили те, кто не хотел менять порочную ситуацию. Интересны последствия этого дела. Сведения о Пасере, управляющем Фивами, в более поздних источниках отсутствуют. А его хитроумный противник Пауро по-прежнему сохранял свой пост управляющего и начальника полиции в Западных Фивах еще 17 лет, и все 17 лет продолжались и усиливались грабежи гробниц. Через пятнадцать месяцев после суда одна из гробниц в Долине цариц была полностью разрушена грабителями. Ни в одном документе о расследовании нет ни единого упоминания об обвиняемом высокого ранга, были схвачены только простолюдины – каменщики, медники и крестьяне. Почему?

Показания под присягой каменщика Амонпанефера дают нам ответ. Он и его бригада грабили гробницу Себекемсафа. Он описывает рытье тоннеля в гробницу и волнение, когда он впервые увидел придавленного драгоценностями «бога лежащим в конце его погребального помещения». Когда с мумий фараона и его царицы было ободрано золото, серебро и драгоценные камни, воры предали гробы огню. «И мы распределили золото, которое мы нашли на этих двух богах, от их мумий, амулетов, драгоценностей и гробов на восемь частей: 20 дебенов золота пришлось на каждого из нас, восьми человек, а всего 160 дебенов». Всего из этой гробницы было вынесено около 15 килограммов золота, а каждый вор получил около 1,8 килограмма, что для крестьян было довольно много.

Амонпанефер продолжал: «И мы вернулись в город. Спустя несколько дней квартальный города услыхал, что мы грабили на Западе Города, и он схватил меня, и он заключил меня в служебном помещении главы города. И я взял эти 20 дебенов золота, которые пришлись мне как [моя] часть, и я отдал их Хаэмипету, писцу квартала гавани города. И он отпустил меня. Я (же) вернулся к моим сообщникам, и они возместили мне мою часть, и я стал вместе с другими грабителями, которые со мной вплоть до сегодняшнего дня, по обыкновению грабить гробницы знатных и людей земли. Большое число людей земли также грабят в них, и они [мои] сообщники».

20 дебенов золота – около 2 килограммов – это очень большая взятка. И каменщик не только избежал тюрьмы – ему было позволено продолжать грабежи. Что случилось с документами о его аресте? Вероятно, писец округа Фив разделил взятку с более высоким начальством, чтобы предотвратить распросы о причинах провала в поимке грабителя. Длинная и горькая хроника случаев осквернений гробниц при XX династии – это история о том, как высокопоставленные чиновники уклонялись от исполнения своего долга и извлекали из этого личную выгоду.

То было циничное отвержение сути маат при формальном сохранении внешней формы, как можно судить по сохранившимся документам. Крайними всегда оказывались простолюдины, которым угрожали, которых били и пытали во время допросов. Египетская духовность достигла своего дна.

Через столетие после того, как осквернения гробниц достигли кульминации, государство наконец примет меры по защите богов, которые когда-то были царями. Царские мумии были тайно перемещены в секретные гробницы в некрополе и уложены, как дрова в поленнице, – по тридцать в одной камере. Поскольку на них уже не было драгоценностей, их покой не нарушали в течение трех тысячелетий. Однако к тому времени, когда жрецы – цари XXI династии произвели это позорное перезахоронение, мумиям царей был нанесен значительный вред.

В борьбе за могущество в Египетском государстве фараон так и не вернул себе положения, потерянного в результате амарнского переворота. Однако ни верховный жрец Амона, ни визирь не получили власть. Новым правителем не стал ни один из членов семьи, контролировавшей верховное жречество: ни Рамсеснахт, ни Аменхетеп или их родственники, которые управляли Верхним Египтом. В конце эпохи Рамессидов власть перешла к армии. Следующим правителем стал некий Херихор, человек неясного происхождения, который служил в армии и в конце концов поднялся до положения наместника в Нубии и командующего. В конце правления Рамсеса XI, последнего царя XX династии, Херихор внезапно появился в Фивах и стал визирем Верхнего Египта и верховным жрецом Амона. Очевидно, что случился военный переворот, а религиозный сан нового диктатора Херихора был нужен ему для того, чтобы собрать все ветви власти в одних руках^[353]. Очень скоро династия Рамессидов, последних из рода истинных претендентов на высокое положение бога-царя, прервалась.

Через некоторое время Херихор сам короновал себя, передав должность визиря и верхового жреца своему сыну. Тем не менее он не смог достичь власти над всем Египтом. Крупные торговцы в северной столице, Танисе, установили собственную династию, и таким образом власть была поделена между Верхним и Нижним Египтом. И больше никогда Египет не станет единой страной, как в прежние времена. Внутренняя жизненная сила этого организма иссякла.

Глава 11
Надломленный тростник: поздняя империя и послеимперский период (1350 до н. э. и далее)

Где-то около 1100 г. до н. э. правление последнего фараона из рода Рамессидов завершилось, хотя на этого правителя уже никто не обращал внимания – в действительности власть над Египтом делили между собой Херихор, верховный жрец Амона в Фивах, и Несубанебджед, правитель Таниса. Весной в один из этих годов некий Унамон, служивший в храме Амона-Ра, отправился из Фив в Библ в Финикии, чтобы купить древесину кедра для сакральной ладьи Амона-Ра.

Жрецы храма дали ему 5 дебенов золота и 31 дебен серебра на расходы^[354]. Сумма была не очень велика, однако вспомним, что каменщик Амонпанефер получил 20 дебенов золота в качестве своей доли от грабежей гробниц и отдал их как взятку за свое освобождение из тюрьмы. 70 годами ранее ежегодные поступления в пользу Амона составляли 570 дебенов золота и около 11 тысяч дебенов серебра^[355]. Теперь официальный представитель интересов бога был послан с важной миссией, для выполнения которой ему дали слишком мало средств. Ему не выделили сопровождение, из-за чего он столкнулся с необходимостью найти какое-нибудь каботажное судно, которое смогло бы отвезти его на север. Разумеется, на самый крайний случай у него имелось при себе верное средство: с собой он вез бога, маленькую походную статую, именуемую «Амон дороги», уполномоченного божественного посланника великого Амона-Ра, царя богов. Унамон рассказывает свою историю со смесью наивности и лукавства, граничащего с плутовством^[356].

В Танисе Унамон доверчиво передал свою верительную грамоту Несубанебджеду, который помог ему попасть на один азиатский корабль. Когда судно вошло в гавань Дор в Палестине, один из членов команды сбежал с серебром и золотом Унамона. Неудачливый египтянин пришел к правителю Дора, где жили тевкры, и потребовал наказать вора, однако тот вежливо заявил, что не несет ответственности за воровство, произошедшее на чужеземном корабле в его гавани. Отплыв в Библ, Унамон обнаружил 30 дебенов серебра на корабле тевкров и конфисковал их в счет возмещения своей собственной потери. Он добрался до цели, однако не имел при себе ни верительной грамоты, ни достаточного количества ценностей для уплаты. Закар-Баал, князь Библа, не только отказался принять его, но даже стал каждый день отправлять своего начальника гавани с коротким приказом: «Убирайся из моей гавани!» С правления Тутмоса III, когда Амон-Ра так любил кедр, что ни одного дерева не отдал азиатам, прошло много времени, и Египет лишился своего прежнего влияния. Отчаявшийся эмиссар поставил на берегу шатер, спрятал «Амона дороги» и уселся ждать.

Он прождал двадцать девять дней, пока не произошло чудо. Когда Закар-Баал совершал подношения в храме, с одним из мальчиков-прислужников случился припадок, во время которого его устами заговорил бог. Мальчик прокричал: «Принеси бога! Приведи посланника, что хранит его! Амон – тот, кто послал его!» Князь не осмелился ослушаться слова бога и пригласил Унамона прийти во дворец утром. Далее в тексте следует яркое словесное описание того, как финикийский князь сидел перед окном, любуясь прибоем Средиземного моря. «Я нашел его сидящим [в] верхней комнате, – говорит Унамон. – Спиной он был повернут к окну, так что волны великого Сирийского моря разбивались о его затылок».

Унамон вежливо поприветствовал князя, но практичный финикиец пренебрег формальностями и начал с серии язвительных вопросов, выставляющих миссию египтянина несостоятельной. Когда Закар-Баал предположил, что Несубанебджед мог быть повинен в жульничестве, отправив Унамона на иностранном корабле, тогда как у правителя Таниса никак не меньше двадцати кораблей, которые регулярно плавают по торговым делам в Библ, бедный эмиссар «надолго замолчал». Однако он взял себя в руки и спросил о своем деле: «Я пришел за древесиной для великой и великолепной лодки Амона-Ра, царя богов. Твой отец давал [ее] нам, твой прадед давал [ее], и ты тоже дашь!» Закар-Баал перешел к сарказму и указал на то, что Египет ранее отправлял не менее шести кораблей товаров, чтобы оплатить кедр, «и у него имеются свитки с записями, которые вел его отец, и он приказал, чтобы их прочитали в моем присутствии, и в этих свитках они нашли записи о 1000 дебен серебра и всех других вещах». Финикийский правитель заметил, что он не подчиняется Египту и не имеет никаких обязательств по выдаче кедра без оплаты. Он правил своими владениями независимо: «Я громко крикну на Ливан, разверзнется небо, и лес будет здесь брошен на берегу моря».

Закар-Баалу приписывается интересное утверждение о том, что Амон является универсальным божеством, создателем всех культур и что цивилизация пришла когда-то из Египта в Финикию – все это так отличается от жалкой миссии Унамона. «Также Амон основал все страны. Он основал их, но прежде он основал Египетское государство, из которого ты приехал, там зародились умения и пришли в то месте, где сейчас я нахожусь, и там зародились знания и пришли в то месте, где сейчас я нахожусь. Что [тогда] за глупые поездки они заставили тебя совершить?»

Эти слова можно считать эпитафией славы Египта и его культурного лидерства в Западной Азии, особенно в порту Библа, который имел такие крепкие связи с Египтом. Закар-Баал предвосхищает насмешливую фразу ассирийцев о том, что Египет – это «надломленный тростник». А ведь всего одно поколение отделяло Закар-Баала от времени, когда его отец с радостью согласился принять деловое предложение Амона-Ра.

Унамон собрался с мыслями и привел три действенных аргумента: он предпринял «глупую поездку» потому, что Амон-Ра, царь богов и властелин Вселенной, отправил его и даже дал «Амона дороги» с собой; Закар-Баалу не следует спрашивать о золоте и серебре, поскольку Амон-Ра может заплатить ему жизнью и здоровьем; тем не менее если Закар-Баал отправит своего секретаря в Египет, то через него сможет получить плату. Этот остроумный аргумент привел к поразительному результату: несговорчивый князь не только отправил секретаря за платой, но и выслал семь кедровых брусьев авансом. Через несколько недель секретарь вернулся с товарами, которые, должно быть, являлись типичными для египетского экспорта того времени: кувшинами с серебром и золотом, тонким льном, пятью сотнями свитков папируса, предназначенного на продажу, воловьими шкурами, веревками, мешками с чечевицей и корзинами с рыбой. Тогда деревья были срублены и четыре месяца сушились на земле.

В дальнейшем подробном анализе этого примечательного документа^[357] нет необходимости. Он достаточно иллюстрирует падение престижа Египта в Азии. Библ был самым открытым из азиатских государств и был готов принять послание из Фив. Вместо этого, когда многоречивый Унамон выразил надежду, что Амон мог бы продлить жизнь Закар-Баала на 50 лет, практичный князь ответил с мрачной иронией, имевшей, должно быть, сокрушительный эффект: «То, что ты мне сказал, – великое подтверждение словам!»

За исключением единичных всплесков энергии, таявших так же стремительно, как и появлявшихся, Египет больше не представлял собой единую страну: он распался на множество мелких государств, независимых друг от друга и слабо связанных между собой торговыми отношениями. В правление XXI династии власть была с общего согласия поделена между крупными торговцами из Таниса в Дельте и династией Херухора в Фивах, теми военачальниками, которые из верховных жрецов Амона возвысились до царей. В этот период в стране появилась новая сила – происходившее из Ливии семейство, жившее в Майюме. Ближе к концу правления XX династии один ливиец, носивший ливийское имя, поселился в фаюмском Гераклеополе. Следующие пять поколений его рода служили верховными жрецами местного бога Херишефа, при этом с гордостью продолжая использовать наследуемый титул «великий вождь Ма», то есть западноливийских племен машауши. Вероятно, они происходили из наемных солдат, осевших на этой земле, когда Египетская империя распалась. Около 950 г. до н. э. один из этих князей правил в самом Абидосе и был так могуществен, что последний царь XXI династии пригласил его «поучаствовать в праздновании Его Величества в честь совместной победы». Благоразумно было с уважением относиться к этому египтянину ливийского происхождения, Шешонку, поскольку через несколько лет он захватит трон Египта и станет основателем XXII династии^[358].

Представители Ливийской династии оказались весьма энергичными людьми и сумели предпринять военный поход в Палестину^[359], однако позднее началась стагнация, прерванная гражданской войной и сопровождаемая растущим местным сепаратизмом. Около 720 г. до н. э. произошло первое за последние 100 лет успешное вторжение в Египет, на этот раз с юга. Суданом и Нубией тогда управлял из столицы на четвертом пороге эфиоп по имени Пианхи. Для культурной жизни его владений характерно провинциальное подражание раннему Египту, причем наиболее фанатичным оно было в религиозной сфере. Пианхи достиг достаточного могущества, чтобы мечтать о египетском троне, и перехватил донесение о том, что юный князь Дельты, потомок машаваша, завоевывает города Нижнего и Среднего Египта. История о завоевании Египта Пианхи представляет собой исключительно интересный рассказ о человеке, особенно в том, что касается контраста между этим пуританином из захолустья и изнеженными искушенными египтянами. О его рыцарском поведении в бою, о том, что он не обратил внимания на пленных царевен, о его восхищении лошадьми, о педантичном соблюдении религиозных ритуалов и отказе иметь дело с завоеванными князьями, которые были нечисты, ибо не соблюдали ритуальных заветов («они не были обрезаны и ели рыбу»), сказано изящным и возвышенным слогом, причем автор данного текста явно получал удовольствие при его составлении. Положив начало эфиопскому господству над Египтом, которое продлится 60 лет, Пианхи нагрузил корабли сокровищами и отплыл обратно на четвертый порог^[360].

Эфиопскую столицу отделяли от Египта и покровительства бога Амона долгий путь и большое расстояние. Пианхи перенял практику своих предшественников, поместив в Фивах наместника, неспособного соперничать с ним. В прошлом верховный жрец Амона был слишком могущественной фигурой, и потому его подчинили жрице, «супруге бога Амона», стать которой могла лишь дочь фараона. Пианхи оценил преимущества наместничества, которое позволяло контролировать Египет, в частности через пророка Амона, но при этом не претендовать на трон. Он заставил действующую «супругу бога Амона» удочерить его сестру и наследницу. Так Египет оказался под властью эфиопа из презренной провинции, во многом номинальной, а фактически страной правила женщина^[361].

В последующие столетия власть над Египтом перешла к ассирийцам и вавилонянам, которые вторглись в страну и покорили ее, затем ее завоевали персы и, наконец, македонцы. Даже когда Египет получал независимость, как было при XXVI или XXX династии, она оказывалась лишь частичной и временной – просто в то время ассирийцы или персы были заняты чем-то другим. Фараоны XXVI династии были деловыми людьми, мужественно пытавшимися восстановить положение Египта благодаря торговым операциям, в частности в развитой области Дельты. Верхний Египет стал сельскохозяйственной житницей, производящей товары, которые Нижний Египет продавал. Верхний Египет удерживался в повиновении по той же схеме с дочерью фараона, что и «супруга бога Амона». В Дельте образовалось множество колоний греческих и ионийских торговцев, а безопасность страны обеспечивалась телохранителями фараона из ионийских наемников. Жившие в Навкратисе и Дафне в Дельте греческие купцы активно продавали ячмень и пшеницу, произведенные в Египте, и лен из Ливии и покупали масло и вино Эгейского региона. Геродот и Диодор упоминают, что фараоны XXVI династии так открыто благоволили служившим у них ионийским, карийским и лидийским наемникам, что собственно египетские части в конце концов стали завидовать иноземцам и отправились на юг, в Эфиопию, чтобы присоединиться там к правителю, соперничавшему с этими правителями за власть в стране^[362]. Возможно, некоторые детали этого рассказа могут быть неверны, но, без сомнения, в нем отразились чувства, которые вызывали особые привилегии, получаемые греками и ионийцами от фараона, который изначально пришел к власти при поддержке ассирийского императора. Чувство национального самосознания египтян было растоптано и беспомощно.

Это был народ, который пытался плести интриги в Азии против ассирийских завоевателей, не имея при этом значительной поддержки, народ, о котором ассирийский командующий с насмешкой говорил жителям Иерусалима: «Вот, ты думаешь опереться на Египет, на эту трость надломленную, которая, если кто обопрется на нее, войдет ему в руку и проколет ее. Таков фараон, царь Египетский, для всех уповающих на него»^[363]. Когда же египтяне наконец попытались в правление Нехо завоевать часть Азии, вавилоняне нанесли им поражение и легко перешли границу Дельты. В течение одного-двух поколений персы вторглись в Египет и без труда захватили страну. Камбис не желал оставлять страну на египетского наместника, как это делали ассирийцы. Он провозгласил себя законным сыном египетских богов, признанным ими, то есть фараоном^[364]. В долине Нила не было единства, и богатая страна впала в зависимость от других держав.

Анализируя древнеегипетскую историю после амарнского периода, мы увидели, что искусство и литература оставались обездушенными из-за сохранения модернистских форм, соответствующих меняющимся временам и неегипетскому влиянию, характерному для этого периода. Ответная реакция возникла после 720 г. до н. э., когда для искусства стал характерен нарочитый архаизм. Духовная пустота окружающей действительности заставляла искать утешение в произведениях прошлого и добросовестном их копировании (фото 32а). В большинстве своем художники избегали копировать то, что было создано в период Нового царства, и обращались за вдохновением к Древнему и Среднему царствам, ко временам, когда дух Египта был наиболее силен и чист от чужеземного влияния. Лучшие из таких копий оказывались крайне удачными, поэтому часто довольно трудно отличить статую XXV или начала XXVI династии от статуи VI или XII династии. По этой же причине ранние этапы «возрождения» были более продуктивными, так как художникам удавалось передать форму и жизненную силу произведений, которые они использовали в качестве образцов. Когда, однако, на смену этому явлению пришло слепое копирование, все попытки творческого переосмысления прекратились и произведения стали скучными и безжизненными^[365]. Мы склонны считать это простой модой на все старинное. На наружной, сложенной из каменных блоков стене гробницы Педиаменопе в Фивах использованы те же встраиваемые панели, которые были типичны для мастаб в самые ранние периоды истории и от которых отказались уже при III и IV династиях^[366]. Стены многих гробниц покрыты бездумно скопированными Текстами пирамид, высеченными в царских гробницах за семнадцать веков до этого. Чиновник XXVI династии по имени Иби проявил невероятное упорство в своей страсти к древностям. Каким-то образом он обнаружил, что его имя и некоторые титулы совпадали с именем и титулами одного из чиновников VI династии, похороненного в Дейр-эль-Гебрави, в 200 тысячах миль (322 километра) к северу от Фив. Он отправил туда рисовальщика, чтобы тот скопировал сцены и надписи из гробницы Иби шестнадцативековой давности, которые затем были перекомпонованы, дополнены и украсили стены его собственной гробницы в Фивах. При этом воспроизведение было таким добросовестным, что мы можем восстановить и уточнить элементы текста и изображений, не сохранившиеся в более древней гробнице, по материалам более поздней, и наоборот. Скопированные сцены были плоскими и неодухотворенными, в них не было баланса и силы, характерных для произведений прежних художников. Более того, механическая имитация приводила к искажению элементов, которые к 625 г. до н. э. перестали быть понятны египтянам. В конце концов, оригинал принадлежал к временам легендарного прошлого и мог иметь магическую ценность, даже если значение его более не было понятным^[367].

Отдаленность древних времен компенсировалась слепым демонстративным почитанием прошлого, которому свойственны сила и успех. Такая попытка убежать от позорного настоящего не была свойственна исключительно Египту. В Вавилоне Набонид, современник XXVI династии, был глубоко поглощен древней историей своей страны, к которой он относился с огромным благоговением. Он изучал древние тексты и пытался восстанавливать храмы, следуя древним чертежам. Когда настоящее было малоинтересным, а будущее не сулило ничего хорошего, люди искали утешение в прославлении своего прошлого.

Чтобы понять, насколько оскудел египетский дух, мы должны вернуться назад и рассмотреть некоторые литературные и художественные произведения времен Тутмоса III. Например, в начале XIX и XX династий имели место внезапные и радикальные перемены в украшении египетских гробниц. На протяжении четырнадцати столетий, начиная с IV династии, сцены в гробницах подчеркивали веселую, богатую жизнь. Основной темой являлось отрицание смерти через изображение счастливых моментов из жизни. Самым сильным страхом, связанным со смертью, было опасение того, что придется бродить по знакомым местам в темноте: каждого успокаивало знание того, что места знакомы ему, приятны и залиты дневным светом. Поэтому на ярких и полных уверенности сценах изображались золотые поля с изобильным урожаем, корабли, толкаемые попутным ветром, волнительная охота в пустыне и дети, радостно кричащие во время своих игр. Разумеется, все эти сцены были заупокойными: успех и процветание здесь служили отправной точкой для вечного счастья там; изображения урожая или пасущихся животных магическим образом обеспечивали высокопоставленным покойникам пищу в ином мире; сцены с изображением кораблей давали им свободу передвижения; изображения земного здоровья и благополучия обеспечивали высокое положение в раю и т. д. Основной момент заключается в том, что во всех гробницах, датируемых периодом с IV по XIX династию, акцент делается на жизни и отрицании действительности смерти. Это придавало сценам из гробниц их удивительную силу, связанную с умением радоваться жизни и оптимизмом^[368].

Для большинства гробниц Нового царства характерна та же жажда жизни. Стены типичной гробницы XVIII династии полностью покрыты сценами виноградарства, сельского хозяйства, рыбной ловли, охоты на птиц и животных в пустыне, изображениями ремесленников за работой, пиров, чужеземных племен и наград, полученных от фараона^[369]. Однако постепенно для них стала характерна умеренность, художники, украшавшие стены гробниц, стали больше внимания уделять сценам, связанным со смертью, параллельно увеличилось и число подобных изображений. В конце XVIII династии суд над умершим перед лицом Осириса, шествие к могиле и траур вдовы были стали изображаться иначе или более отчетливо. Тем не менее еще в правление XIX династии египтяне по-прежнему сосредоточивали внимание на удовольствиях этого мира – в гробницах продолжали изображать приятный сад с колодцем, давление винограда, торговлю на рынке или получение наград от фараона. Соотношение сцен с изображением жизни и погребальных сцен уменьшилось от трех к одному до приблизительно одного к одному, однако, разумеется, по-прежнему важнее всего была любовь к жизни^[370].

Ближе к концу XIX династии внезапно произошел крутой перелом. За два-три поколения в гробницах перестали изображаться сцены, связанные с миром живых, и все пространство стен стало заполняться изображениями, имеющими отношение к смерти и иному миру. Тень неуверенности в вечности омрачила радость египтян. Теперь на стенах гробниц мы видим только похоронные процессии, приближающиеся к западным холмам, суд Осириса над покойником, кормление умершего богиней Нут, подготовку мумии, богов и ужасных демонов иного мира, а также «смесь дикой мифологии и амулетной защиты»^[371].

В надписях автобиографии уступили место ритуальным текстам, гимнам, длинным религиозным произведениям, необходимым для магической зашиты умершего или передвижения в ином мире. В сценах и текстах прослеживается своего рода отказ от жизни, а смерть принимается как неизбежное. Вечная радость Египта осталась в прошлом; существование в ином мире отныне представлялось освобождением от жизни в этом и наградой за смиренное терпение.

Это новое, нехарактерное смирение отразилось и в именах, которые появились в этот период. Наряду с именами, обеспечивающими человеку благорасположение богов и ставшими традиционными в Египте, стали использоваться имена, выражающие страх и зависимость: Спасенный, Скромный терпит, Слепой, Раб Амона, Царь говорит, да будет он жить и даже Бесполезный. Детей перестали называть таким образом, чтобы их имена гарантировали им успех и силу; теперь самыми популярными стали имена, свидетельствующие о скромности и набожности их обладателя.

Дисциплина, в которой так нуждалось государство, сначала чтобы изгнать гиксосов, а затем для расширения и поддержания империи, погубила естественное терпение и прагматизм, а также связанную с ними самостоятельность. Личность отныне стала строго ограничена интересами группы. В теории это было необходимо для служения богам, управлявшим страной, включая фараона, однако на практике – для правящей элиты. С ростом могущества высшей аристократии средний класс и простой народ становились все беднее и слабее. Теологи убеждали их, что такова их судьба и что они должны тихо подчиниться ей в надежде на воздаяние в раю. Представления о судьбе и удаче как управляющих божествах впервые сложились в амарнский период, когда Атона восхваляли как «того, кто сотворил судьбу богов и призвал к жизни богиню удачу», а сам Эхнатон именовался «богом-судьбой, дающим жизнь»^[372]. В более позднем гимне, восхваляющем Амона как бога-творца, говорится: «Судьба и удача с ним для каждого»^[373]. В сценах суда над умершим бог судьбы мог стоять за весами, на которых взвешивалось сердце человека, рядом с богинями удачи и предназначения при рождении, чтобы помешать любому проявлению крайнего индивидуализма.

Человека окружали различные силы, ограничивавшие его свободу: «Его ка, его стела, принадлежащая этой гробнице, что в некрополе, его судьба, его срок жизни, его предназначение от рождения, его удача и его Хнум (бог, придающий форму)»^[374]. Конечно, в рамках общих правил поведения, установленных обществом, предназначение не считалось абсолютным и совершенно неизменяемым. В одном из текстов времен Нового царства молодому человеку рекомендуется в своем поведении руководствоваться словами его отца. Если он будем им следовать, «польза ему будет велика… и судьба его не свершится». У тех, кто соблюдал заповеди прошлого, была частичная свобода воли: «Все это предназначено для жизненного срока, вне досягаемости богини удачи, без определения предназначения от рождения, за исключением того, чтобы дать дыхание его ноздрям»^[375]. Более того, милосердный бог мог, если пожелает, спасти человека от судьбы^[376]. Тем не менее такие тексты периода Нового царства расходятся с ранней теологией, так как наделяют божеств судьбу и удачу в основном карающим функционалом вместо свойственного для более древней теологии акцента на собственное ка человека, которое могло находиться вне его тела, но которое принадлежало только ему и, следовательно, было более заинтересовано в его благополучии, чем могущественный бог^[377].

Это новое чувство личной неполноценности неизбежно сопровождалось ощущением греховности. То было не самоуверенное отрицание ритуального и морального проступка, как это отражено в Книге мертвых, особенно в длинном и торжественном опротестовании повинности в целой серии возможных грехов^[378]. То было смиренное признание того, что человечество от природы склонно к ошибкам и неудачам и обрести спасение можно только с помощью богов. Такое униженное отношение дало Брэстеду повод назвать позднее время «эпохой личного благочестия»^[379], тогда как самоуничижение кающихся грешников заставило Ганна ссылаться на тексты, содержащие признания, как источники по «религии бедняков»^[380]. И хотя типичные слова о греховности исходили от простых работников Фиванского некрополя – рисовальщиков, скульпторов, писцов и жрецов^[381], довольно очевидно, что они были вполне обеспечены для того, чтобы позволить себе качественно сделанные памятники, а также то, что они выражали позицию, характерную для теологии, признанной всеми египтянами вплоть до самого верховного жреца Амона^[382]. То было время общенародного поражения и подчинения, когда боги требовали от людей быть «бедными духом».

Свидетельствами этого нового смирения стали памятники, воздвигнутые, чтобы боги даровали кому-либо прошение^[383]. Например, сын рисовальщика контуров Небра поступил неблагочестиво в отношении коровы, принадлежавшей Амону-Ра. Возможно, речь идет просто о том, что он подоил животное. Так или иначе, в результате этого молодой человек заболел. Отец признал ритуальный грех сына, последний выздоровел, и Небра посвятил Амону-Ра гимн, исполненный смиренной благодарности, за то, «что услышал молитву, что пришел на плач несчастного и отчаявшегося, что дал дыхание тому, кто был слаб». Об Амоне в гимне говорится: «Бойся его! Повторяй о нем сыну и дочери, великим и малым; рассказывай о нем из поколения в поколение тем, кто еще не пришел в наш мир; рассказывай о нем рыбам в глубине и птицам в небесах; повторяй о нем тем, кто не знает его, и тем, кто знает его. Бойся его!»; «Ты есть Амон, господин тихого человека, кто приходит на плач бедняка. Если я позову тебя, когда я терплю бедствие, ты придешь и спасешь меня. Ты даешь дыхание тому, кто слаб; ты спасаешь того, кто заключен в темницу». Небра напоминает, что он помолился Амону о своем сыне, «когда тот лежал больной и при смерти, когда он был (во) власти Амона из-за его коровы. Я видел, как господин богов пришел, подобно северному ветру, и сладкий бриз предварял его приход, и он спас» сына от болезни.

«Хотя может случиться так, что слуга обычно ошибается, господину же свойственно быть милосердным^[384]. Господин Фив гневается не целый день. Что же до его гнева – по окончании минуты от него не осталось и следа… Как терпеливо твое ка! Ты милосерден, и мы не будем повторять того, что уже было отвергнуто!»

В другом случае один из мелких чиновников Фиванского некрополя оказался повинен в лжесвидетельстве именем Птаха и ослеп. Покаянно признаваясь в своем грехе, он призывает бога к милосердию: «Я человек, что принес ложную клятву именем Птаха, бога правды, и он сделал так, что я видел тьму днем… Бойтесь Птаха, господина правды! Смотрите, он не прощает деяний никому. Остерегайтесь произносить имя Птаха во лжи. Зрите, тот, кто произносит его во лжи, падет! Он сделал меня подобным псу на улице, тогда как я был в его руках. Он сделал так, что люди и боги отметили меня, как человека, допустившего скверну против своего господина. Птах, господин правды, поступил правильно, наказав меня. Будь милостив ко мне! Посмотри на меня и будь милостив!»

Этот же человек оскорбил местную богиню, называемую «вершиной Запада», и из-за этого заболел. Во вступлении к дошедшему до нашего времени тексту он заявляет, что был «праведником на земле», тем не менее «невежественным и глупым человеком». В описываемый нами период человек мог быть праведным, насколько это возможно, и все же невежество делало его подверженным греху. Все, что он мог сделать, – это отдать себя на милость своего бога.

«Мне неведомо ни добро, ни зло. Когда я совершал проступок против [нее], она наказала меня, и я был в ее руках ночью так же, как и днем, я сидел на [родильных] кирпичах, словно беременная женщина. Я призывал ветер, однако он не явился мне… Бойтесь [ее]! И льва в ней, и она терзает с яростью дикого льва. Она преследует того, кто совершает прегрешение против нее.

Но когда я воззвал к своей госпоже, она пришла ко мне со сладким бризом. Затем она показала мне свою руку, она оказала мне милость; она повернулась ко мне своей милосердной стороной; она заставила меня забыть слабость, которой я был объят. Зрите, [она] милосердна, когда взывают к ней!»

В последнем примере из числа таких покаянных гимнов человек был повинен только в нарушении «молчания» или в том, что он не подчинился, и потому нуждался в своем боге: «Приди ко мне, о Ра-Хорахти, веди меня. Ты тот, кто творит, и нет никого, творящего без тебя, чтобы ты не был с ним… Не наказывай меня за многие грехи мои, потому что я тот, кто не знает себя, я человек без разума, я живу жизнь, следуя за своим ртом, как корова следует за травой… Приди ко мне… ты, что защищает миллионы и спасает сотни тысяч, защитник тех, кто взывает к нему!»^[385]

Качеством, наиболее ценимым в эту эпоху, была «молчаливость», то есть терпение, смирение, покорность и даже подчинение. До Нового царства молчаливость не пользовалась большим уважением у легкомысленных и болтливых египтян^[386].

Напротив, ценным качеством считалась способность говорить красноречиво, так чтобы можно было извлечь из своих слов выгоду. Когда визирь Птаххотеп попросил у фараона разрешение обучать его сына, чтобы последний мог занять место отца, царь ответил: «Обучи его прежде искусству говорить», а названо это обучение в итоге было «началом выражения хорошей речи… в обучении несведущего мудрости и правилам хорошей речи, к преимуществу того, кто будет слушать, и неудаче того, кто пренебрежет ими»^[387]. Основная мысль, выраженная в истории о красноречивом крестьянине, заключается в том, что эффектную и смелую речь может произнести человек низкого ранга и что бедный крестьянин продолжал говорить просто потому, что фараон восхищался его речами^[388]. Это соотносится с замечанием Птаххотепа о том, что «хорошая речь сокрыта сильнее, чем изумруд, но может быть обнаружена слугами, что трудятся на жерновах»^[389]. Несчастный Хехеперрасенеб ворчал о том, как трудно молчать о своих тяготах^[390]. Не устанавливала более ранняя теология и строгого культа молчаливой покорности. Когда красноречивого крестьянина попытались заставить замолчать, напомнив ему, что он находится рядом со святилищем Осириса, «господина тишины», он уцепился за возможность прокричать воззвание к богу: «О господин тишины, верни мне мои товары!»^[391] В наставлении царя своему сыну Мерикаре времен Первого переходного периода высоко оценивается искусство красноречия: «Будь искусным в речах, и сила твоя будет [велика]. Меч – это язык, слово сильнее, чем оружие. Не обходят [обманывают] мудрого…»^[392] В самом деле, независимый дух эпохи отводит исключительно важное место способности простых жителей говорить и действовать самим от своего имени: «отважный маленький человек, говорящий своими собственными устами и действующий своими собственными руками»^[393].

Столь высокая ценность свободной и действенной речи может быть объяснена успешным и уверенным развитием культуры. Однако в эпоху Нового царства, в особенности на ее поздней стадии и в постимперский период, не мог существовать такой индивидуализм. Формы культурного самовыражения полностью изменились, свобода слова была ограничена, а высочайшей добродетелью стало дисциплинированное «молчание». Если заголовок и цель Поучений Птаххотепа подчеркивают, что с помощью красноречия можно обрести хорошее положение в обществе, то в названии и цели более поздних Поучений Аменемопе акцент делается на униженном положении Аменемопе, «истинного тихони из Абидоса», который сказал «своему сыну, последнему из детей, самому маленькому среди сверстников: «Открой свои уши и слушай, что будет сказано… Во времена словесных вихрей поставь свой язык на прикол»^[394]. Там, где Птаххотеп побуждает смело наступать на оппонента в споре: «Не молчи, когда он злословит», Аменемопе советует отступить: «Не поддерживай спор с распаленным, не раздражай его словами… Пережди ночь прежде, чем говорить… Вспыльчивого человека в час его раздражения избегай и предоставь его самому себе. Бог знает, когда вернуться, чтобы [ответить] ему»^[395]. Если Птаххотеп наставляет своего сына не позволять женщине «взять управление в свои руки», то в более поздних «Поучениях Ани» содержатся более сдержанные советы: «Не следи за женой своей в ее доме, если ты знаешь, что она знает свое дело… Присматривай за ней одним глазом, но храни молчание, и так ты сможешь выразить одобрение ее ловкости»^[396].

Если в более ранних текстах о личной инициативе и самодостаточности говорилось: «Репутация человека не может быть меньше его достижений»^[397], то, обретя новые формы выражения, египетские мудрецы стали советовать проявить пассивность и передать себя в руки богов. Не сражайся с тем, что недружелюбно тебе, но «пребывай спокойно в руках бога, и твое молчание повергнет их»^[398]. Теологи настаивали, что боги отныне выше остальных качеств ценят униженное подчинение: «Остерегайся громкого голоса в доме, ибо боги любят тишину», бог также «больше любит молчаливого человека, чем того, чей голос громок»^[399]. В классическом примере, в котором отразилось это новое качество, «истинно молчаливый человек» противопоставляется возбудимому и болтливому «вспыльчивому человеку», которого ждет скорый конец:

Что касается вспыльчивого человека храма,

То он подобен дереву, растущему одному.

В соревновании со временем оно теряет листву

И находит конец свой на верфи

Или затопляется вдали от родины,

И пламя – это его погребальная пелена.

Но истинный молчаливый человек держится вдали.

Он подобен дереву, растущему в саду.

Оно цветет и удваивает потомство;

Оно стоит перед своим господином.

Плоды его сладки, тень прекрасна,

И конец его наступает в саду^[400].

Классическая египетская система могла обеспечить индивидууму значительную свободу действия. Общий ход развития богатой и сильной культуры обеспечивал большое пространство для независимого суждения и инициативы простого египтянина. Они достигли кульминации в энергичном поиске успеха в эпоху Древнего царства, личной уверенности в Первый переходный период и начале Среднего царства, а также в развитии пытливого социального сознания, присущего тому же периоду. Навязывание беспрерывного ощущения неуверенности, характерное для времен завоевания Египта гиксосами, и потребности, характерные для страны в эпоху Нового царства, подавили этот дух и привнесли консолидированный детерминизм, который отсекал все индивидуальное именем богов. В Египте наконец воцарилась безусловная дисциплина, с самого начала характерная для Месопотамии – менее безопасной страны с точки зрения географического положения^[401]. Отныне человек должен быть послушным и покорным, поскольку ему было твердо сказано, что он ничего собой не представляет, что он ничто без его богов. Появились покаянные гимны, основной мыслью которых было то, что человек греховен по природе своей, тогда как бог по природе своей милосерден, в более поздних дидактических произведениях говорится, что человек без бога беспомощен и обречен с самого начала. «Бог [всегда] удачлив, тогда как человек всегда неудачлив. Человек предполагает, а бог располагает». «Ибо человек есть [лишь] глина и солома, а бог – его строитель, и он сносит или возводит каждый день. Он делает сотню бедняков, если желает того, или делает сотню надсмотрщиков [?]»^[402].

Подобная дисциплина отнимала всю радость жизни. Сногсшибательная беззаботность и жажда жизни исчезли из текстов, как и со стен гробниц. Отныне смерть стала считаться освобождением от духовной пустоты мира. Аменемопе сказал со вздохом: «Как весел тот, кто добрался до Запада, если он в безопасности в руке бога»^[403].

Артерии Египта иссыхали, и форма в культуре все больше вытесняла содержание. Началось ревностное соблюдение ритуалов и обрядов, ставшее постоянным занятием для рук и уст людей, у которых отняли свободу творчества. В конце эпохи Нового царства и в Поздний период стали активно развиваться и пользоваться популярностью колдовство, различные разновидности защитной магии, демонология, поиски знамений и обращения к оракулам. Постоянно занятые уже установленными формами, египтяне могли забыть, что им стало недоступно индивидуальное самовыражение. Можно было не обращать внимания на то, что чистый снаружи кубок пуст.

Античные авторы нарисовали весьма любопытную картину египетской культуры. Хотя греки и видели египтян, они никогда не смогли бы их понять, поскольку их собственное мироощущение и культура значительно отличались от характерных для жителей долины Нила, а также потому, что Египет уже закуклился в собственном фальшивом прошлом. Греческие писатели делали множество ложных заявлений и часто неверно истолковывали то, что действительно видели. При этом, как правило, они довольно точно передают свое впечатление от египетской культуры, которая окаменела и сама неверно интерпретирует собственные лелеемые останки. Например, для ранней религии Египта не было характерно почитание животных. Термин «почитание» неточен, и его не следует применять, говоря о явлениях, происходивших до 1-го тысячелетия до н. э., когда исчезла поистине древнеегипетская религия, оставив после себя лишь пустую оболочку. В раннем Египте животные не были сакрализованы сами по себе. Напротив, единственное животное выбиралось, чтобы стать воплощением бога, подобным статуе, которая представляет собой лишь удобное место для того, чтобы он мог войти в нее и выполнять свои функции, но не имеет никакого сакрального значения без его присутствия. За животным, посвященным богу, нужно было ухаживать, его следовало уважать, но лишь как своего рода храм, и не более того. В позднем Египте произошло смешение формы и содержания, стал отправляться такой строгий и детализованный культ священных животных, что термин «поклонение животным» перестал быть голословным, и его содержание было правильно передано греками.

С другой стороны, античные авторы ошибочно приписывали египтянам веру в переселение человеческих душ после смерти в иные формы жизни, например животных^[404]. Это произошло из-за недопонимания представлений о возможностях и могуществе умершего, связанных с заупокойным культом. Умерев, египтянин становился ах, то есть «тем, кто наделен силой». Часть этой силы, которую можно получить только после смерти, состоит в способности принимать любой облик (лотоса, сокола или любого другого живого существа), какой умерший ни пожелает, что позволяло ему свободно передвигаться, вернуться на землю или просто получать удовольствие. Так, в Книге мертвых приведены магические заклинания для превращения в различных существ, но они были временными и подчинялись только воле умершего^[405]. Здесь ни в коем случае речь не идет о представлениях о метемпсихозе, согласно которым душа умершего немедленно переселяется в единственное животное и остается там до конца его жизни. Вера египтян в произвольный выбор форм для временного пристанища души была насколько непривычна грекам, что неудивительно, что последние неверно ее отразили, однако это может послужить предупреждением нам о том, что не следует слепо доверять их описаниям, основанным только на личных наблюдениях.

Хотя мы, таким образом, должны с известной осторожностью пользоваться наблюдениями греческих авторов, чей образ мысли настолько сильно отличался от египетского, что они так и не смогли добиться полного понимания этой культуры, а детали и разъяснения получали от египтян, которые сами давно утратили правильное восприятие собственной культуры ранних периодов, все же из античных текстов можно почерпнуть кое-что важное, например получить впечатление о народе, полностью посвятившем себя форме. Так, Геродот огромное внимание уделяет описанию ритуалов и обрядов, знамений и оракулов, что довольно точно соответствует той роли, которую ритуалы и магические практики играли в Египте Позднего периода^[406]. До позднего этапа эпохи Нового царства египтяне не знали о том, что общество может быть жестко разделено на социальные слои, жречество и военные могут иметь привилегированное положение, а записанные и систематизированные законодательные акты необходимо педантично исполнять^[407]. Однако начиная с этого периода данные явления играли все более важную роль. Сделав такое обобщение, мы можем проверить утверждения античных авторов и признать, что сами они были добросовестны, а содержащаяся в их сочинениях информация во многом точна.

Затем следует обратиться к описанию египтян, сделанному Геродотом, называвшим их самыми богобоязненными, и исполненному ужасающей пустоты: «Египтяне – самые богобоязненные люди из всех, и обычаи у них вот какие. Пьют они из бронзовых кубков и моют их ежедневно, при этом именно все, а не только некоторые. Они носят льняные одежды, всегда свежевыстиранные; об этом они особенно заботятся. Половые части они обрезают ради чистоты, предпочитая опрятность красоте… Египтяне проводят торжественные собрания не ежегодно, но довольно часто… Они почитают наказы своих отцов и ничего не добавляют к ним»^[408]. Здесь мы видим описание гладко отполированных роботов, без устали делающих торжественные жесты, но при этом их сознание и сердца совершенно пусты. Это правдивое изображение духовного вакуума, характерного для позднего Египта, из-за которого страна оказалась готовой к восприятию чужеземных веяний, монашества, а ее жители начали ждать конца света.

Аналогичную духовную пустоту описывает Диодор, рассказывавший о представителях последних египетских династий. Мы можем вспомнить древнюю догму о боге-царе, который являлся воплощением государства, чье слово было законом и который в своей божественности стоял выше всяких письменных предписаний. Вспомним, какой жестокий удар амарнская ересь и последующая борьба за власть нанесли этим представлениям о полновластном правителе и то, как фараон стал превращаться в заложника правящей олигархии. Теперь прочитаем о том, какие выводы Диодор Сицилийский сделал на основе «записей жрецов Египта»: «Во-первых, их цари вели жизнь совсем не похожую на жизнь прочих царствующих особ, вершащих дела по своему личному почину и произволению; каждый закон для них был установлен предписаниями, касающимися не только приемов и официальных встреч, но и обыденного распорядка дня и приема пищи… Были установлены определенные часы дня и ночи, в которые царь в любом случае должен был совершать – и не то, что ему захочется, но то, что предписано… И не только было установлено определенное время, чтобы осуществлять приемы или производить суд, но также чтобы прогуливаться, омываться, спать с женой, да и вообще, вся жизнь царя была расписана… И, поступая так по обычаю, они вовсе не впадали в гнев или расстраивались, – напротив, они почитали, что живут самой блаженнейшей жизнью. Ибо прочих людей они считали неразумно поддающимися присущим природе страстям и совершающими много такого, что приносит вред или подвергает опасности. А другие, зная, что, стремясь подражать образу жизни, избираемому мудрейшими из людей, они впадают в меньшие ошибки»^[409]. С какой же огромной высоты пал фараон, когда лишился сверхъестественного величия, которым он обладал в эпоху Древнего царства, способности быть добрым пастырем, полученной им в период Среднего царства, или сверхчеловеческой мудрости и мужества времен Нового царства! В государстве, где идеология по-прежнему монотонно возвещала о божественной природе фараона, жрецы, эти «благораумнейшие из людей», которые и правда были крайне осторожны, поняли, что божественная воля перестала проявляться.

Для нашего описания, несомненно, характерны некоторые моралистические нотки: мы одобряем древнейшую систему, как «хорошую», а позднюю считаем «плохой». Конечно, такая точка зрения субъективна, но ее можно оправдать. На самых ранних этапах человеческой истории в Древнем Египте имело место торжество духа: успех в производственной и интеллектуальной сферах, которого египтяне достигли в период правления первых династий; формирование великого народа, объединенного представлениями о божественном правителе; вера, благодаря которой жители долины Нила осмелились отрицать смерть; большое значение индивидуума; победа над разочарованием в Первый переходный период; концепция о социальной справедливости для всех; культура, свидетельствующая о складывании в Египте цивилизации во всех смыслах этого слова; создание первой великой державы; вера в непрерывное могущество всеобщего бога и вера некоторых египтян в милосердного и всепрощающего бога. Все эти победы, за исключением последней, были одержаны в период могущества Египта, то есть с 3000 по 1250 г. до н. э. После 1100 г. до н. э., в период долгой стагнации, не было сделано ни одного сопоставимого достижения. Действительно, на протяжении своей истории Египет терял одну превосходную возможность за другой. Процесс не шел по нарастающей, поэтому одно духовное или интеллектуальное достижение можно было добавлять к другому. Когда в Египте появилась концепция социальной справедливости, техническое и научное развитие прекратилось. Ценность личности египтяне перестали признавать, когда обнаружилась универсальность бога. В результате, когда прекратилось стремление к новым вершинам, воспоминаний о достижениях прошлого уже не осталось. Египтяне лишь ревностно и с упорством заявляли, что прошлое их страны было величественным и посему его следует чтить. Поэтому высокая моральная оценка, которую мы даем древним временам, и сожаления о бедности духа поздних периодов кажутся достаточно справедливыми.

Кроме того, наше высокое мнение о ранних периодах и точка зрения о том, что поздние этапы древней истории Египта были неудачными, обусловлено еще одним фактором, связанным с попыткой понять, что же было «хорошо» для древнего египтянина. Жизнь, которую он вел при III и IV династиях, была его собственной, едва ли на него влияли иные культуры. Эта жизнь была настолько хороша, что он стремился сохранить ее неизменной на протяжении вечности. Пытаясь сделать это, он, как можно видеть по произведениям изобразительного искусства и литературы, созданным в период с 2650 по 1450 г. до н. э., в основном не изменявшимся, но несшим заряд творческой энергии, достиг значительного успеха. То была египетская система, и, без сомнения, она была «хорошей» для египтян. Возникшая во времена Нового царства культура не была в чистом виде египетской, она свободно заимствовала знания со всех сторон расширившегося света, из стран с иным образом жизни. Следовательно, изменились и искусство, литература, религия, административный аппарат и общество, изначально являвшиеся отражением старой системы. Когда всенародный успех обернулся отчаянием, единственной реакцией было отступление, любой творческий порыв подавлялся и сохранилась почти пустая скорлупа формы, лишенной содержания, как если бы суть заключалась в ней. То, что осталось, не было египетским в прежнем смысле. Его можно изучать ради его собственной ценности с точки зрения борьбы и примирения с меняющимся миром, однако, если изучать его в сопоставлении с ранней системой, приходится признать, что речь идет о трагическом ослаблении былой силы.

* * *

Что можно сказать о важности Древнего Египта для мировой истории или значении его культуры для нас сегодня? Можем ли мы рассматривать его как нашего прямого духовного предка, чьи творческие порывы дошли до нас сквозь века? Если это была одна из самых ранних цивилизаций, сложная система, состоявшая из отдельных людей и институтов, объединенных общим образом жизни, отмеченная определенной зрелостью мировоззрения, независимая и при этом поощряющая индивидуумов к некоторому самовыражению, то не прерывается ли линия, протянувшаяся от Египта к нам, линия, подразумевающая наличие у нас физического, интеллектуального и духовного долга перед этой древней культурой? Наши социальные, экономические и политические институты по сути своей аналогичны соответствующим институтам Египта и Месопотамии; до промышленной революции и открытия новых энергоносителей наш образ жизни мало чем отличался от жизни египтян. Древняя египетская история охватывает период в 3 тысячи лет, от I династии до римского господства. Даже если считать, что кульминация развития египетской культуры пришлась на период с 2650 по 1450 г. до н. э., то следует признать, что двенадцать веков стабильности являются очень весомым достижением. Тойнби с уважением говорит о «бессмертии», которое египетская культура «запечатлела в камне. Пирамиды – эти неодушевленные свидетели жизни своих создателей, противостоящие разрушительным силам Времени уже четыре или пять тысячелетий, – возможно, будут играть свою роль Атлантов еще на протяжении сотен тысяч лет. Может быть, они простоят дольше, чем проживет Человечество, и в мире, где не останется ни чувств, чтобы воспринять их, ни разума, чтобы их понять, они будут продолжать свидетельствовать о египетском обществе, которое их создало: ведь оно было «прежде, нежели был Авраам»^[410]. В чем важность для нас этой цивилизации, которая просуществовала так долго, а ее материальное выражение и вовсе оказалось бессмертным?

Чей-то ответ может показаться крайне субъективным и даже в чем-то двусмысленным. В частности, мы переняли множество институтов и форм выражения из древней культуры Египта, однако существует четкое отличие между их и нашим образом жизни. Египет складывался самостоятельно, главным образом благодаря собственному динамизму, своей особой, уникальной культуре, которая так точно соответствовала времени и месту, что ее успех длился невероятно долго. Более того, египтяне и вавилоняне предвосхитили евреев и греков во всех проявлениях жизни: социальных, политических, эстетических, философских и моральных, и в каждом случае более поздняя культура строилась на основе наследия, полученного от предшествующей, или вносила в него незначительные изменения. Ввиду того, что мы признаем, что заимствовали многое у евреев и греков, не следует ли нам углубиться дальше в прошлое, до египетской и месопотамской культур, изобретателей цивилизации, которой мы пытаемся наслаждаться?

Чтобы ответить на этот вопрос, мы должны задать ряд других, не менее важных. Какова была природа достижений древних египтян в сфере культуры? Проявляли ли они на протяжении своей долгой истории действительное понимание своих побед и гордость за них? Прослеживается ли влияние египетской культуры на другие через готовность египтян доказывать соседям правильность своего жизненного уклада или стремление более поздних культур построить свой уклад на основе египетского? О каких элементах мы можем сказать, что они определенно были заимствованы, а какие появились в поздней культуре независимо? И наконец, насколько глубоко независимая и динамичная культура может заимствовать какие-либо черты у своих предшественниц, а насколько развивать собственные способы выражения? Мы увидим, что ответы на такие вопросы позволяют нам сделать вывод, что формы и техники могут быть позаимствованы, однако точки зрения, идеи и верования характерны для каждой конкретной культуры и должны вырабатываться самостоятельно. Рассмотрим некоторые египетские формы самовыражения, связанные с изобразительным искусством и архитектурой, наукой и историей, этикой и религией. Чтобы картина была полной, они должны быть достаточно разнородными.

Успешное использование массивных каменных блоков в архитектуре, в частности при строительстве пирамид, гробниц и храмов, настолько характерно для Египта, что мы можем назвать его изобретением жителей этой страны. Основным фактором, приведшим к применению огромных каменных блоков, стало желание строить на века, однако оно было связано и с доступностью прекрасного местного камня, и с адаптивностью форм к окружающей среде. Сооружения имитировали массивы утесов и пустынных холмов, плоские поверхности стен не позволяли слепящему солнцу проникнуть внутрь, а открытым дворикам не грозил дождь в этой незнакомой с подобным явлением стране. Конструктивные элементы зданий, такие как стоечные пилоны, спаянные по углам полукруглые фризы и колонны нескольких ордеров, сделаны из природных материалов под влиянием естественных форм. В Египте было очень мало древесины, поэтому древнейшие опоры делались из связки тростника, перехваченной вверху и внизу веревкой и щедро смазанной грязью для придания жесткости. Вверху такой связки-колонны торчали хохолки цветков тростника. Отсюда произошли каменные колонны трех ордеров: ионического, дорического и коринфского – с растительной капителью. Вот пример «изобретения» египтян, которое переняли более поздние культуры Палестины, Малой Азии, Эгейского региона и Греции^[411].

Формы художественного самовыражения с характерным для них кубизмом, двухмерностью, идеализированными портретами и игнорированием точного места во времени и пространстве, необходимым, чтобы приблизиться к вечности, развивались в Древнем Египте самостоятельно, без внешнего влияния. Несмотря на то что такие изображения сглажены, статичны и разобщены, их создателям удалось передать подлинный характер, приобретенный египетской культурой за двадцать пять столетий. Ханаанско-финикийское и греческое искусство архаического периода позаимствовали многие египетские формы самовыражения. Мы можем проследить, как сначала в Египте, потом в Греции появлялись ордеры колонн, некоторые растительные и геометрические орнаменты^[412], изображения сфинкса или статуи, словно застывшие, с расставленными ногами и приклеенной улыбкой, являющиеся очевидными подражаниями египетскому стилю. Без сомнения, речь идет об исходном заимствовании техник, видов и форм самовыражения. И все же греческое искусство того времени, когда оно достигло наивысшей точки своего развития, сильно отличается от египетского. Почему?

Мы увидели, что лучшие произведения египетского изобразительного искусства и архитектуры были созданы на заре истории этой страны, до 1400 г. до н. э. Более древние периоды обычно характеризуются б?льшим подъемом творчества, энтузиазма и мотивации; в более поздние художники, как правило, были более осторожны, склонны к повторениям и сосредоточенности на самих себе. Самые простые здания, сочетающие в себе прочность, чистоту линий и художественный вкус, построены до 1400 г. до н. э.; возведенные после этого вычурные, неустойчивые и перегруженные деталями конструкции являлись недостаточно четкими маркерами стиля для того, чтобы служить хорошими моделями. Наиболее убедительные статуи, рельефы и изображения также относятся к ранним, более творческим периодам. Произведения древнего искусства выходили из рук самых искусных мастеров: они были достаточно опытными и умелыми, чтобы выразить оттенки чувств в неестественно статичных фигурах. Их искусство, хотя и религиозное, исполненное спокойствия, было при этом достаточно гибким и экспериментальным, чтобы изображать жизнь. Формы установились в правление IV и в начале царствования V династии. После этого чем дальше египтяне отходили от своих первоначальных экспериментов, тем больше появлялось повторений и тем меньше творчества было в искусстве. За краткими периодами инноваций, такими как время XII династии или амарнский период, следовали периоды искупления, во время которых художники ограничивали себя бездумным копированием старых моделей.

Таким образом, к моменту, когда финикийцы и греки были готовы искать того, кто научил бы их творчеству, Египет мог предложить им только форму, но не дух. Более молодые культуры позаимствовали вполне изящные, но пустые оболочки и стали искать творческий импульс в себе. Если они взяли у Египта ордеры колонн, то располагали их в зданиях согласно собственному замыслу, для выражения своей идеи. Греческие холмы светлее и значительно выше египетских, в Греции есть сезон дождей, леса, солнце не столь неумолимо. Греческие здания, в которых использованы те же дорические, ионические и коринфские капители, возвышаются, как поросшие лесом холмы, вместо того чтобы массивно прижиматься к земле, как утесы пустыни. Вечность не была самым важным для греков, в отличие от египтян, и поэтому эллины добавили в формы, заимствованные у египтян, пространственные и временные ограничения. Трехмерность и перспектива позволили локализовать художественную композицию в пространстве, а реализм – во времени, и так произошло прометеево чудо похищения искусства из страны богов и бессмертных и передачи его простым людям. Несмотря на заимствование форм и внешней техники, греческое искусство значительно отличается от египетского.

Египетская наука подготовила хорошую основу для культуры. Она была ограничена тем, что являлась сугубо прикладной и никогда не стремилась быть чем-то иным. В мире, наполненном мифами, не следует совать нос в дела богов. Египтяне разработали календарь, состоявший из 365 дней, за многие века до того, как он стал использоваться еще где-либо в мире. Египетские математики и архитекторы могли возводить огромные постройки с на удивление незначительной погрешностью. Имея громоздкую систему записи, без нуля и сложных дробей, они умели точно определять, например, объем цилиндра или усеченной пирамиды. В практической области анатомии и хирургии египтяне достигли огромных успехов, и египетские врачи пользовались в Древнем мире большим уважением. Они считали, что главную роль в человеческом организме играет сердце, которое служит насосом, питающим весь организм жизненно важной жидкостью. Возможно, то, что египтяне так близко подо шли к открытию циркуляции крови по телу и обратно в сердце, весьма примечательно: они умели подмечать факты и применять свои знания на практике, однако их прагматичность в медицине и страх перед богами не дали им разобраться в неявных и неочевидно полезных вещах.

Греки были достаточно благородны, чтобы упомянуть, что науку они позаимствовали у вавилонян и египтян, и это справедливо в том же смысле, что и применительно к искусству и архитектуре. Молодой, любопытный и не связанный традициями народ жаждал знаний и воспринимал старые техники. Эллины взяли неудобную арифметическую систему своих предшественников, астрономические знания вавилонян и анатомические наблюдения египтян. Однако разум греков не ограничивался восприятием мира, в котором природа подчинялась гротескным прихотям богов. Мир Древнего Востока был создан богами, как и должно было быть, поэтому человек никогда не стремился к чему-то новому, а лишь старался крепко удержать то, что боги ему дали. В мире, изобилующем деятельными богами и духами, не изучают природные процессы и явления. Боги дают, и они же могут в любой момент вмешаться и сотворить чудо. Следовательно, наука ограничивалась измерениями, строительством и ремонтом, а те, кто ею занимался, не интересовались ни будущим, ни причинно-следственными связями, ни абстрактными понятиями. Когда греки освободили явленный мир от вечного присутствия богов и духов, они смогли начать искать объективные, действующие постоянно законы, которые управляли природой. Так они добавили в науку третье измерение, как сделали это в искусстве: то, что человек наблюдал, больше не было отделено и отдалено от него в пространстве и времени. Отныне оно было связано последовательностью событий с тем, что происходило раньше, и тем, что может произойти в будущем, если продолжать поступать так же. Фактически греки позаимствовали формы и техники у жителей Древнего Востока, но восстали против отношения к окружающей действительности и целей последних.

Аналогичные наблюдения можно сделать и в отношении положения человека в пространстве и времени, то есть в сфере историописания. В Египте и Месопотамии вели анналы и хроники – разрозненные записи о том, что произошло в правление конкретного царя или в конкретном году, однако они никогда не пытались проникнуть вглубь, к историческим истокам явления, или объяснить цепочку событий, приведших к этому факту. Согласно их картине мира, вещи происходили потому, что того хотели боги, а воля богов не требовала ни философского, ни логического анализа. Евреи, хотя и имели аналогичный интерес к хроникам своих царей, составили последовательную историю от начала начал, сопроводив ее на всем протяжении чем-то вроде философского осмысления. При этом все же сохранялось мифологизированное сознание, поскольку еврейская философия подразумевает непрерывное присутствие и деятельность бога. Греки первыми охарактеризовали историю как набор последовательных процессов, в основе которых лежат объективные причины. Греки и в меньшей степени евреи самостоятельно предоставили человеку возможность соперничать с богами, позволив ему самому разобраться в происходящем. Это был разрыв с прошлым.

Что касается области религии и этики, утверждалось, что источник нашего морального наследия лежит в Древнем Египте, поскольку египтяне признавали значимость простого человека и настаивали на его священном праве на справедливость. Мы увидели, что это действительно было важно в Первый переходный период. Конфликт между правами группы и правами отдельной личности, по поводу которого до сих пор ведутся споры, оставался открытым вопросом, начиная с эпохи Древнего и заканчивая периодом Нового царства. В ответ на абсолютную централизацию, сложившуюся в эпоху раннего Древнего царства, стал делаться акцент на права каждого отдельного человека. С течением времени власть перестала быть исключительно правом и начала ассоциироваться с социальной ответственностью, а фараон – с добрым пастырем, терпеливо и добросовестно пасущим свои стада.

Однако мы увидели, что эра социальной справедливости завершилась с восстановлением политической стабильности и процветания и что фараон в конце Среднего царства вновь получил свои исключительные права. Более того, всеобщее чувство неуверенности, возникшее при вторжении гиксосов и сохранившееся при в период Нового царства, в сущности, положило конец отстаиванию прав индивидуума и заставило каждого египтянина дисциплинированно и покорно принять превосходство государства. Награду за эту уступку индивидуум должен был получить не в этом, а в ином мире. Таким образом, египтяне изобрели социальное сознание, но позабыли об этом открытии задолго до того, как оно могло быть передано другим народам. Евреи и греки должны были самостоятельно осознать, насколько велика ценность отдельной личности.

Мы уже видели, что вопрос о монотеизме в Египте довольно сложный, что якобы монотеистическая вера не имеет ни корней, ни продолжения в пределах страны и что речь шла о почитании природы с небольшим этическим наполнением. Если такой довод верен, то концепция бога Эхнатона не могла бы быть передана евреям. С другой стороны, нам известно, что при контактах с иноземцами доминировала идея об универсальности бога и таким образом Египет мог обмениваться концепциями со своими азиатскими соседями, что могло стать путем к монотеизму. Этот аргумент является более общим и напрямую не опирается на заявление о передаче идеи о едином, универсальном и добром боге, одновременно являющемся отцом всех людей. У Эхнатона не было такого бога, этот царь не развил идею о том, что Атону должны поклоняться все люди без исключения, и после его смерти культ этого божества, был назван ересью и предан забвению. Бог евреев был совершенно не похож на Атона.

Мы не располагаем свидетельствами того, что египтяне распространяли свою культуру или старались навязать другим народам свой жизненный уклад, как это делали греки, арабы или западные европейцы, хотя у них были все средства для этого. Египет уже к 1400 г. до н. э. обладал колониями в таких местностях, как район четвертого порога, Библ в Финикия, Бейт-Шеан в Палестине. В долину Нила были приведены тысячи чужеземных пленников. К 600 г. до н. э. в Египте появились колонии греков и евреев. Люди, живущие бок о бок, учатся друг у друга. Согласно письменным источникам, египетские медики были очень востребованы в других странах, они путешествовали по Малой Азии и Персии, практикуя свое высочайшее^[413]. Без сомнения, такие контакты были средством заимствования египетских форм культуры жителями других стран и привнесения иноземных элементов в Египет. Так, чужеземные пленники, оказавшиеся в Египте, были привезены туда как рабы и не стремились интегрироваться в египетскую культурную среду. Однако нас не интересуют иммигранты, растворившиеся в египетской культуре. Также неинтересна нам и передача форм и техник. Мы рассматриваем заимствование образа жизни, в основе которого лежат дух и интеллект. У нас нет свидетельств того, что жители Египта, взаимодействуя с другими культурами, проявляли какой-то интерес к навязыванию им своего жизненного уклада^[414]. К этому времени характерная для более раннего времени терпимость уступила место имперскому высокомерию, а творческий энтузиазм – ревнивому сохранению обломков прошлого. После 1000 г. до н. э., когда более молодые культуры обрели способность учиться, египетская культура впала в стагнацию, закоснела и приобрела склонность напускать таинственность, когда речь заходила о ее славном прошлом. Ей осталась лишь память, в которую она вцепилась с ревнивой яростью. Нет худшего учителя для молодой и любопытной культуры.

Осталось разобраться еще с одним вопросом: можно ли передать что-либо жизненно важное от одной культуры другой? Внутренняя суть общества настолько зависит от времени и места, что в других условиях она просто не сможет существовать. То, что делает египтянина, или еврея, или француза, или американца самим собой, происходит из уникального опыта, полученного в конкретном месте, в конкретное время и при определенных обстоятельствах. Например, проблема соотношения прав государства и индивидуума должна рассматриваться с учетом истории того или иного народа. Культура может заимствовать формы выражения у других только тогда, когда достигнет определенной степени развития. Когда народ, живущий в более поздний период, достигает определенного отношения к своим богам, он может перенимать гимны и церемонии у своего предшественника. Если он определился с тем, какими должны быть отношения между властью и народом, то он может заимствовать институты и законы у ранних народов. Это позволяет культуре развиваться более быстрыми темпами, а достижениям прошлых лет – накапливаться. Иными словами, одна культура может развиваться благодаря другой. Более того, культура, уже достигшая самостоятельно определенной степени зрелости, может заинтересоваться аналогичным опытом, полученным кем-то еще. Такая любознательность характерна для греков времен Геродота, когда они уже обрели индивидуальность и сравнивали себя с другими народами. Подобные исключения не противоречат возможности того, что основные верования, идеи и менталитет конкретной культуры являются скорее предметом самостоятельных изысканий, чем наследуются от других культур.

Но тогда как нам следует относиться к тому, что греки и в меньшей степени евреи выражали признательность египтянам? Эллины довольно недвусмысленно заявляют, что многому научились у египтян и жителей Месопотамии и что последние заметно повлияли на их собственные жизни. Евреев одновременно отталкивала и привлекала вычурность Египта, из которого они сбежали. Хотя они писали о «мясных котлах», они также упоминали и «всех мудрецов» фараона и то, что Моисей учился «всем мудростям египтян». И все же мы утверждаем, что обе культуры: евреи с социальной и религиозной позиций, греки с точки зрения морали и интеллекта – восстали против старых традиций. Почему же тогда они воздают должное египтянам?

К тому времени, когда у евреев и греков появилась письменность, Египет был овеян легендой, стал грандиозным колоссом, дремлющим, погрузившись в дряхлое прошлое, но по-прежнему имеющим загадочный и величественный вид. Посетить Египет, не ощутив уважительного трепета перед могучими пирамидами и огромными храмами, было невозможно. Египтяне позднего периода не сделали ничего, чтобы рассеять это ощущение чуда. Прагматизм, покладистость и терпимость остались в прошлом – во временах могущества Египта. В дни слабости жители долины Нила сохраняли загадочный и глубокомысленный вид, используя его как защиту. Таким образом, молодые народы были больше впечатлены блеском яркой, но уже подзабытой славы и желали стать такими же великими, каким были египтяне.

Не внеся значительных духовных и интеллектуальных «инвестиций» в жизнь других народов, египтяне могли вдохновлять их на новые амбиции и усилия. Прошлое не способно научить настоящее тому, как жить или верить, но может развивать в потомках чувство достоинства и напоминать им об успехах предков, что оказывает заметное воздействие на настоящее. Можно не узнать ни одной важной вещи от своего дедушки, однако одно его впечатляющее присутствие может стать формирующим фактором для поведения и характера. Египет не повлиял на культуру евреев и греков, ее формировали собственный опыт этих народов и внутренний динамизм. Приобретя таким образом особый характер, отличающий их от остальных, они подготовились к тому, чтобы получать впечатления от знакомства с более ранними культурами Египта и Месопотамии, и к изменению своего менталитета и поведения на основании этих впечатлений. Даже несмотря на наличие действительно серьезного разрыва между Древним Востоком и классическими культурами, греки и римляне были вполне правы, отдавая дань уважения достижениям огромной, исполненной достоинства древности. И даже притом, что разрыв между Древним Египтом и нами еще более велик, мы также можем отдать должное и поучиться у этой страны с ее долгой и величественной историей.

Упадок и истощенность египетского жизненного уклада в последние дни существования этой культуры были трагичны, однако все же логично будет заметить, что она просуществовала почти на протяжении 2 тысяч лет. Она продержалась так долго потому, что у Египта было преимущество – изоляция, позволившая этой культуре развиваться, а затем существовать на протяжении длительного времени. Пребывая в географической и духовной изоляции, египтяне могли принять жизненный уклад, в котором было достаточно места терпимости, необходимой для принятия исторических изменений. Она, в свою очередь, сформировалась под влиянием ряда факторов или компромиссов, при которых разрушительные силы были направлены друг против друга. Поддерживая концепцию о том, что движение времени не имеет последствий, а маат, возникшая в момент творения, непрерывно подтверждается на протяжении бесконечных веков, египтяне могли достичь равновесия между жестким поддержанием статуса и непредсказуемым дрейфом по реке времени. Веря в то, что царь является богом, они объединяли две части страны, которые культурно и экономически сильно различались. Отрицая реальность смерти, они верили в исполненное счастья единство жизни и смерти. Даровав священную вечность всем добрым людям, чтобы после смерти они могли стать равны царям и богам, они сумели разрешить противоречие между правами царя и его народа. Гибкость египетской системы и средства, с помощью которых она обретала мир и стабильность, уравновешивая противоположные силы, свидетельствует о гениальности великого народа.

Нам не стоит заявлять, что египтяне были величайшим из народов, поскольку терпимость лишила их возможности решать проблемы до конца. Гибкость, столь отличная от упорства евреев или глубоко укоренившейся ясности греков, которая так долго обеспечивала жителям долины Нила счастливую жизнь, оказалась структурной слабостью. Более того, египтяне смогли удержать полученные ими прекрасные дары, окончательно утратив счастье и прагматичную толерантность, став угрюмыми и негибкими, зацикленными на сохранении пустой формы. Однако при этом мы должны судить о них по их материальным, интеллектуальным и духовным достижениям, существовавшим на протяжении долгого периода. Произнося в последние трагические для Египта дни слова: «Так! обезумели князья Цоанские; совет мудрых советников фараоновых стал бессмысленным», Исаия вспоминал о прежней мудрости и величии: «Я сын мудрецов, сын царей древних».

Принятые сокращения

FJSL The American Journal of Semitic Languages and Literatures (Chicago, 1895–1941).

Arch. Surv. Egypt Exploration Fund. Archaeological Survey of Egypt (London, 1893—).

ASAE Annales du Service des Antiquit?s de l’?gypte (Cairo, 1900—).

Berlin Abb. Abbandlungen der preussischen Akabemie der Wissenschaften. Phil.-hist. Klasse (Berlin).

Bibl. Aeg. Fondation ?gyptologique Reine ?lisabeth. Bibliotheca Aegyptiaca (Brussels, 1932—).

BIFAO Bulletin de l’Institut Fran?ais d’Arch?ologie Orientale du Caire (Cairo, 1901—).

BMMA Bulletin of the Metropolitan Museum of Art (New York, 1905—).

Breasted, ARE James H. Breasted, Ancient Records of Egypt (5 vols.; Chicago, 1906—7).

Cairo Cat. Catalogue g?n?ral des antiquit?s ?gyptiennes du Mus?e du Caire (Cairo, 1901—).

EES Egypt Exploration Society. Memoirs (London, 1885—).

Erman, LAE Adolf Erman, The Literature of the Ancient Egyptians, translated from German edition (Die Literatur der Aegypter [1923] by A. M. Blackman (London, 1927).

G?tt. GN Gesellschaft der Wissenschaften zu G?ttingen. Phil.-hist. Klasse, Nachrichten (G?ttingen).

JEA Egypt Exploration Society. Journal of Egyptian Archaeology (London, 1914—).

JNES Journal of Near Eastern Studies (Chicago, 1942—) (continuing AJSL).

Leip. AS Leipziger ?gyptologische Studies (Gl?ckstadt, 1935—).

MIFAO M?moires publi?s par les membres de l’Institut Fran?ais d’Arch?ologie Orientale du Caire (Cairo, 1902—).

M?n. AF Aegyptologische Forschungen, herausgegeben von Alexander Scharff… M?nchen (Gl?ckstadt, 1936—).

OIP Oriental Institute Publications (Chicago, 1924—).

SAOC The Oriental Institute. Studies in Ancient Oriental Civilization (Chicago, 1931—).

TTS Egypt Exploration Society. Theban Tomb Series (London, 1915—).

Tytus Publications of the Metropolitan Museum of Art, Egyptian Expedition. Robb de Peyster Tytus Memorial Series (New York, 1917—).

Untersuch. Untersuchungen zur Geschichte und Altertumskunde Aegyptens (Leipzig, 1896—).

Urk. Urkunden des ?gyptischen Altertums (Leipzig, 1903—).

ZAS Zeitschrift f?r ?gyptische Sprache und Altertumskunde (Leipzig, 1863—).

Карты

1. Вид на долину Нила в Фивах, зажатую между двумя пустынями

2а. Жизнь в зарослях папируса

2б. Смертельный результат голода

3а. Додинастические глиняные сосуды

3б. Вечный тяжелый труд – доставка воды на поля

4а. Внешняя стена гробницы, украшенная «дворцовым фасадом»

4б. Шкатулка из слоновой кости. Додинастический период

4в. Письменные принадлежности древнеегипетского писца

5а. Навершие булавы с изображением царя в качестве бога, открывающего канал. Додинастический или раннединастический период

5б. Фигурка из слоновой кости царя I династии

5в. Древнеегипетский писец, приготовившийся записывать

6а. Кресло-носилки царицы Хетепхерес I, матери царя Хуфу. Реконструкция по находкам из ее гробницы-тайника в Гизе

6б. Кровать раннединастического периода

 7а. Гончар со своим кругом

 7б. Бог Птах

 7в. Энхефеткаи со своей женой. V династия

7г. Карлик Сенеб со своей семьей. VI династия

 8а. Сешсешет, жена визиря Мерерука

 8б. Бюст Анххафа. IV династия

 8в. Статуэтка архитектора Нехебу. V династия

 8г. Гипсовая маска с мумии знатного человека. Древнее царство

 9а. Пирамиды в Гизе

 9б. Реконструкция Ступенчатой пирамиды царя Джосера в Саккаре

 10а. Играющие мальчики. Гробница визиря Мерерука

 10б. Связывание и выпас быков. Гробница визиря Мерерука

 11а. Стела Уха. Первый переходный период

 11б. Группа деревянных фигурок (сцена приготовления хлеба). Среднее царство

 12а. Царь. Фрагмент статуэтки из известняка. XII династия

 12б. Сенусерт. Кварцит. XII династия

 12в. Статуя Сеннуи. Найдена в Керме

 12г. Голова танцовщицы. Глина. Древнее царство

 13. Группа фигурок, обнаруженных во время археологических раскопок в Дейр-эль-Бахри. XI династия

 14а. Статуя знатного человека. Среднее царство

 14б. Голова статуэтки женщины. Найдена в Мегиддо (Палестина). Среднее царство

 15а. Изнуренный пастух, ведущий скот. Гробница в Меире. Среднее царство

 15б. Пожилой человек, сплетничающий со строителями лодок. Гробница в Меире. Среднее царство

 16а. Остракон с изображением мыши в качестве судьи, мальчика – преступника, кошки – стражника. Новое царство

 16б. Охотник Птахмес с пеликанами. Фреска. Новое царство

17а. Статуя царя Себекхетепа. XIII династия

 17б. Стела с изображением поклонения богу Сетху. Новое царство

 17в. Фигурка врага, на которую было нанесено заклинание и которая была разбита во время магического обряда

 18а. Статуя царицы Хатшепсут, восстановленная из мелких фрагментов. Известняк

 18б. Статуя царицы Яхмес-Нефертари. Известняк, начало XVIII династии

 19а. Статуэтка Сененмута, воспитателя царевны

19б. Дейр-эль-Бахри. Вид на храм Хатшепсут и храм Ментухетепа

 20. Вид на возвышенность Мегиддо

 21а. Аменхетеп II в образе лучника

 21б. Рельеф с титулами и именем визиря Рехмиры

 21в. Грубый рельеф времени правления Рамсеса II, нанесенный поверх более изысканной надписи времени правления Хатшепсут

 22а. Колоссальная статуя царя Аменхетепа III и царицы Тии

 22б. Стела из Тель-эль-Амарны, на которой изображены Аменхетеп III и царица Тия

 23а. Стела с изображением Эхнатона и членов его семьи, поклоняющихся солнечному диску

 23б. Статуя Амона-Ра, царя богов

 24а. Эскиз портрета Эхнатона из Тель-эль-Амарны

 24б. Голова колоссальной статуи Аменхетепа IV, сделанной до начала амарнского переворота

 24в. Незаконченный бюст Нефертити из Тель-эль-Амарны

 25. Модель имения вельможи в Тель-эль-Амарне

 26а. Статуя Хоремхеба в образе чиновника.  Гранит

 26б. Колоссальная статуя Тутанхамона

 27а. Рельеф с изображением Рамсеса II, повергающего азиата перед богом Атумом

 27б. Древняя копия рельефа с изображением сцены женитьбы Рамсеса II на хеттской принцессе

 28а. Фреска из Тель-эль-Амарны с изображением зимородка в зарослях тростника

 28б. Стела с изображением азиатского бога Решепа

 28в. Скульптурная модель головы азиата. Слева – оригинал, справа – реконструкция

 29а. Храм Рамессеум в Фивах; справа – лежащий колосс Рамсеса II

 29б. Изображение сцены награждения верховного жреца Амона Аменхетепа Рамсесом IX

  30. Вид на западный берег Фив, где жили рабочие некрополя

 31а. Колонна, найденная при раскопках в Мединет-Абу

 31б. Фрагмент расписной капители колонны из Мегиддо

 31в. Изображение сфинкса в финикийском стиле, найденное в Мегиддо. Резная кость

 31г. Стела с изображением нубийского воина, поклоняющегося богу Осирису

 32а. Рельеф из гробницы XXV династии, выполненный в традициях Древнего царства

 32б. Скульптура жреца XXV или XXVI династии

Примечания

1

Геродот. История II. 5. (Примеч. пер.)

(обратно)

2

Newberry P.E. Egypt as a Field for Anthropological Research (Smithsonian Report for 1924) (Washington, 1925), 425ff.

(обратно)

3

Во времена Среднего царства один изгнанник, оказавшийся в чужой стране, так описывал свое замешательство: «Я не знаю, что разделило меня с моим домом. Это было как сон, как если бы житель Дельты оказался на Элефантине или житель [северных] болот в Нубии». Во времена Нового царства разницу между диалектами севера и юга Египта выразили такими словами: «Твои речи… непонятны на слух, и нет переводчика, который мог бы объяснить их. Они подобны словам жителя болот Дельты, сказанным человеку из Элефантины».

(обратно)

4

Quibell J.E., Hierakonpolis, I («Egyptian Research Account», vol. IV [London, 1900]), pl. XXVIc; Sch?fer and Andrae, op. cit., p. 188.

(обратно)

5

Тойнби А.Дж. Постижение истории. М., 2002. Т. 1. [Toynbee A.J. A Study of History, I (Oxford, 1935)]. Стоит отметить, что некоторые из концепций или принципов Тойнби не совсем применимы к истории Древнего Египта. Например, сложно согласиться с последовательной сменой «времени трудностей» (Первый переходный период), «идеального государства» (Среднее царство), «межцарствия» (гиксосский период) и восстановления «идеального государства» (имперский период). По нашему мнению, серьезные проблемы, которые раскололи египетскую культуру, равно как и попытки сохранить ее целостность, появились в имперское время. Еще менее обоснованной выглядит концепция, представляющая культ бога Осириса как некую «вселенскую церковь, создаваемую внутренним пролетариатом». Первоначально культ Осириса был заупокойным и не мог являться следствием развития «нового общества». Он был изначально создан «доминирующим меньшинством» Тойнби, причем для них же. Этот критицизм мало влияет на общую оценку вклада Тойнби, чьи свежие идеи оказали огромное влияние на разрушение сложившихся стереотипов. Автор этой книги во многом обязан Тойнби образом своего мышления, несмотря на то что структура египетского общества в его изложении представляется неприемлемой.

(обратно)

6

Gordon C.V. Man Makes Himself (London, 1936), 157–201; Idem, What Happened in History (Penguin Books, 1946), 106–117.

(обратно)

7

Redfield R., “The Folk Society”, American Journal of Sociology 52 (1947), 293–308.

(обратно)

8

Frankfort H. in AJSL 58 (1941), 329–358, в особенности 355.

(обратно)

9

Breasted, ARE I, § 104, 112, 125.

(обратно)

10

Frankfort H., Kingship and the Gods (Chicago, 1948).

(обратно)

11

Breasted, ARE I, § 134.

(обратно)

12

Baldwin Smith E., Egyptian Architecture as Cultural Expression (New York, 1938), 60ff.

(обратно)

13

Например: Winlock H.E., The Rise and Fall of the Middle Kingdom at Thebes (Macmillan, 1947), 150ff; Frankfort H., Ancient Egyptian Religion (New York, 1948), viif.

(обратно)

14

Frankfort H., Sculpture of the Third Millenium BC from Tell Asmar and Khafaajah (OIP 44, Chicago, 1939), 34ff.

(обратно)

15

Smith W.S., A History of Egyptian Sculpture and Painting in the Old Kingdom (Oxford, 1946); рецензия в JNES 6 (1947), 247ff.

(обратно)

16

Edwards I.E.S., The Pyramids of Egypt (Penguin Books, 1947), 87.

(обратно)

17

Clark S., Engelbach R., Ancient Egyptian Masonry: The Building Craft (Oxford, 1939), 132ff.

(обратно)

18

Breasted J.H., The Edwin Smith Surgical Papyrus (OIP III, Chicago, 1930), I, 1—29.

(обратно)

19

Случай 8, Ibid., 201–216. Наш перевод фразы «Ты должен отличать его от…» расходится с переводом Брестеда.

(обратно)

20

Frankfort H. et al., The Intellectual Adveture of Ancient Man, 21–23.

(обратно)

21

Sethe K., Dramatische Texte zur altaegyptischen Mysterienspielen (Untersuch. 10, 1928), 59ff.

(обратно)

22

Wainwright G.A., The Sky Religion in Egypt (Cambridge, 1938).

(обратно)

23

Breasted, ARE, § 76ff; Schaefer H., Ein Bruchstuek altaegyptischer Annalen (Berlin, 1902); Gauthier H., Quatre nouveaux fragments de la Pierre de Palerme (Musee Egyptien III, Cairo, 1915), 29ff, pl. XXIV–XXXI.

(обратно)

24

Illustrated London News, June 25, 1947, 91; American Journal of Archaeology 51 (1947), 192.

(обратно)

25

Например, захоронение египетского чиновника эпохи Среднего царства в Судане включало более сотни погребений слуг (Reisner G.A., Excavations at Kerma, I–III [Harward African Studies V, Cambridge, 1923]), 141ff.

(обратно)

26

Reisner G.A. in Bulletin of the Museum of Fine Arts, Boston 25 (October 1927), 76.

(обратно)

27

Newberry P.E., ‘The Set Rebellion of the IInd Dynasty’ in Ancient Egypt (1922), 40ff.

(обратно)

28

Gardiner A.H., Egyptian Grammar (Oxford, 1927), 532, 543.

(обратно)

29

Erman, LAE, 56, 61, 64.

(обратно)

30

Sethe K., Urkunden des alten Reich (Urk. I, Leipzig, 1903), I, 122.

(обратно)

31

Sethe K., Aegyptische Lesestueke (Leipzig, 1924), 88.

(обратно)

32

Sethe, Urkunden des alten Reich, 263. Cм. также 122, 142–143.

(обратно)

33

Sethe K., Die altaegyptischen Pyramidentexte (Leipzig, 1908— 10) II, § 930.

(обратно)

34

de Buck A., The Egyptian Coffin Texts (OIC 34, Chicago, 1935) I, 194; Gardiner A.H. в JEA 24 (1938), 157, n. 5.

(обратно)

35

Sethe, Die altaegyptischen Pyramidentexte, I, § 357.

(обратно)

36

Erman A., Reden, Rufe und Leider auf Graeberbildern des alten Reiches (Berlin Abb., 1919), 11.

(обратно)

37

Sethe K., Urkunden der 18. Dynastie (Urk. IV, Leipzig, 1909), 962.

(обратно)

38

Peet T.E. in Bulletin of the John Rylands Library, Manchester 15 (1931), 409ff; Neugebauer O., Quellen und Studien zur Geschichte der Mathematik, Astronomie und Physik, B. 1 (1930), 301ff.

(обратно)

39

Имеется в виду XIX в. (Примеч. пер.)

(обратно)

40

См. рис. 2б.

(обратно)

41

Erman, LAE, 29ff.

(обратно)

42

Smith W.S., A History of Egyptian Sculpture and Painting in the Old Kingdom (Oxford, 1946), xv: «До появления нового духа греческой цивилизации нигде в Древнем мире не смогли достичь технического совершенства, натурализма и высокой производительности искусства, как в Египте, в особенности во время первой величайшей эпохи его истории, Древнего царства».

(обратно)

43

Gardiner A.H., The Attitude of the Ancient Egyptians to Death and the Dead (Cambridge, 1935).

(обратно)

44

Breasted, ARE I, § 333ff, 358ff.

(обратно)

45

Вилсон в: Франкфорт и др. В преддверии философии…

(обратно)

46

Sethe K., Aegyptische Inschrift auf den Kauf eines Hauses (Koenigliche Saechsische Gesellschaft der Wissenschaften, Sitzungsbeichte. Phil.-hist. Klasse [Leipzig, 1911], 133ff); Peet T.E. in Melanges Maspero I (MIFAO 66), 185ff.

(обратно)

47

Engelbach R. in ASAE 42 (1943), 193ff.

(обратно)

48

Ranke H. in ZAS 75 (1939), 133.

(обратно)

49

Перевод И. Лифшица. Цит. по: Белова Г.А., Шеркова Т.А. (ред.) Сказки древнего Египта. М., 1998. С. 42. (Примеч. пер.)

(обратно)

50

Erman, LAE, 36ff.

(обратно)

51

Breasted, ARE I, 294, 397, 320ff.

(обратно)

52

Dunham D. in JEA 24 (1938), 1ff.

(обратно)

53

Breasted, ARE I, 335ff.

(обратно)

54

Anthes R., Lebensregeln und Lebensweisheit der alten Aegypter («Der Alte Orient», 32.2. Leipzig, 1933).

(обратно)

55

Erman, LAE, 54ff.

(обратно)

56

Ср. надпись чиновника IV династии Дебехни (Breasted, ARE I, § 211ff), который просил царя полностью устроить его погребение, с надписью вельможи VI династии Джау (Ibid., § 349), соорудившего гробницу в своем родном городе: «Я возвел эту (гробницу) в Абидосе Тинисского нома… из любви к месту, где был я рожден».

(обратно)

57

Smith W.S., op. cit., 214ff.

(обратно)

58

Kees H., Beitraege zur altaegyptischen Provinzialverwaltung und der Geschichte des Feudalismus (Goett. GN, 1932), 85ff.

(обратно)

59

Breasted, ARE II, § 196ff.

(обратно)

60

Ibid., I, § 339ff.

(обратно)

61

Reisner G.A. in Bulletin of the Museum of Fine Arts, Boston 25 (October 1927), 66f.

(обратно)

62

Junker H. in Mitteilungen des deutschen Instituts… in Kairo 3 (1932), 123ff.

(обратно)

63

Пер. Т.Н. Савельевой. Цит. по: Савельева Т.Н. Храмовые хозяйства Египта времени Древнего царства (III–VIII династии). М., 1992. С. 142–147. (Примеч. пер.)

(обратно)

64

См.: Hayes W.C. in JEA 32 (1946), 3ff. Пер. Т.Н. Савельевой. Цит. по: Савельева Т.Н. Указ. соч. С. 149–153. (Примеч. пер.)

(обратно)

65

Breasted, ARE I, § 358ff, 365ff.

(обратно)

66

Breasted, ARE I, § 311ff, a также 360.

(обратно)

67

Dunand, M. in Syria 9 (1928), 173ff и особенно 181; Nelson H.H. в Berytus 1 (1934), 19ff.

(обратно)

68

Mueller H., Die formale Entwichlung der Titulatur (Muen. AF 7, 1938); Frankfort H., Kingship and the Gods (Chicago, 1948), 46f; Gardiner A.H., Egyptian Grammar (Oxford, 1927), 71ff.

(обратно)

69

Или «Господин диадем».

(обратно)

70

Wilson in Frankfort et al., The Intellectual Adventure of Ancient Man, 57, 83f.

(обратно)

71

В Stock H., Die erste Zwischenzeit ?gyptens (Rome, 1949) приводится описание некоторых противодействовавших сил того времени.

(обратно)

72

Erman, LAE, 86ff. (самоубийство); 75ff (Поучение Мерикаре); 132ff (Песня арфиста); 92ff (Пророчество Ипусера) и 110ff (Пророчество Неферти).

(обратно)

73

Пер. В.В. Струве. Цит. по: Коростовцев М.А., Кацнельсон И.С., Кузищин В.И. (ред.) Хрестоматия по истории Древнего Востока. М., 1980. Т. 1. С. 42–53. (Примеч. пер.)

(обратно)

74

Пер. Н.С. Петровского. Цит. по: Коростовцев М.А., Кацнельсон И.С., Кузищин В.И. (ред.) Указ. соч. С. 53–56. (Примеч. пер.)

(обратно)

75

Пер. Р.И. Рубинштейн. Цит. по: Коростовцев М.А., Кацнельсон И.С., Кузищин В.И. (ред.) Указ. соч. С. 31–38. (Примеч. пер.)

(обратно)

76

Пер. М.Э. Матье. (Примеч. пер.)

(обратно)

77

Пер. М.Э. Эдель. Цит. по: Солнечное сплетение. Иерусалим, 2001. № 14–15. (Примеч. пер.)

(обратно)

78

Frankfort H. in JEA 12 (1926), 80ff.

(обратно)

79

Флиндерс Питри (Petrie W.M.F., Making of Egypt. London, 1939), пытавшийся объяснить смену эпох египетской истории влиянием или вторжением иностранцев, не учитывал природной изолированности Египта и оставлял без внимания возможность существенных внутренних перемен; он объяснял все изменения, вынося их причины за пределы Египта.

(обратно)

80

Еrman, LAE, 86ff.

(обратно)

81

Эта точка зрения была красноречиво изложена Дж. Брестедом (Breasted J.H., Developement of Religion and Thought in Ancient Egypt. New York, 1912; Breasted J.H., Dawn of Conscience. New York, 1933). Мы не согласны с Дж. Брестедом: по нашему мнению, социальное сознание существовало задолго до этого времени, но выражалось иным способом, и мы уверены в том, что социальное сознание, которое получило развитие в Египте в период бедствий, стремительно ослабло во время процветания Среднего царства. В остальном у нас с Брестедом нет разногласий.

(обратно)

82

Erman, LAE, 79, 82.

(обратно)

83

Ibid, 106.

(обратно)

84

Мы называем заупокойные тексты Древнего царства Текстами пирамид, тексты Первого и Второго переходных периодов, а также Среднего царства – Текстами саркофагов, тексты Нового царства и последующих периодов – Книгой мертвых.

(обратно)

85

Davies N. de G. and Gardiner A.H., The Tomb of Amenmhet (TTS I, 1915), 55f.

(обратно)

86

В текстах более поздних периодов можно проследить разницу между погребальным обрядом богатых и бедных. От времени правления царей XVIII династии сохранился источник, упоминающий длительную и сложную работу, которая проводилась после смерти человека, но до его погребения: «Пришло [время] прекрасного погребения, [после того] как прошли твои семьдесят дней в месте бальзамирования» (Davies N. de G. in Studies Presented to F.Ll. Griffith. London, 1932, 289). Бедная женщина, жившая при XIX или XX династии, не удостоилась такого внимания. На каирском остраконе № 25554 сохранилась такая надпись: «Год 6, второй месяц первого сезона, день 15: Тахени умерла. Погребли ее на день 17» (?erny, Ostraca hi?ratiques, Cairo Cat. 87ff, 1935, 21, pls. 42, xxv).

(обратно)

87

Заклинание Текстов саркофагов, не опубликовано. По мнению д-ра Т.Дж. Аллена, этот отрывок относится к заклинанию Temp. 269, которое известно по шести саркофагам: В1В0, В1С1, В3С, В6С и В9С.

(обратно)

88

Глава 17 Книги мертвых: Grapow H., Religi?se Urkunden (Urk. V, Leipzig, 1915–1917), 22ff.

(обратно)

89

Frankfort et al., The Intellectual Adventure of Ancient Man, 108. Другой подход к этой проблеме см.: Spiegel J., Die Idee vom Totengericht in der aegyptischen Religion (Leip. AS, Glueckstadt, 1935).

(обратно)

90

Erman, LAE, 116ff.

(обратно)

91

Пер. И.Г. Лифшица. Цит. по: Сказки и повести Древнего Египта. Л., 1979. С. 37–59. (Примеч. пер.)

(обратно)

92

Ее описаниe, основанноe на существующих источниках, можно найти в: Winlock H.E., The Rise and Fall of the Middle Kingdom in Thebes (New York, 1947), 10ff.

(обратно)

93

Breasted, ARE I, § 428ff; Couyat J., Montet P. Les Inscriptions hieroglyphiques et hieratiques du Ouadi Hammamat (MIFAO 34, 1912), 81–84.

(обратно)

94

Roeder G., Debod bis Bab Kalabsche I (Cairo, 1911), 104f.

(обратно)

95

Gardiner A.H. in JEA 4 (1917), 35f.

(обратно)

96

Обобщение на основе предварительных переводов Б. Ганна и Х. Уинлока (Gunn B., Winlock H.E. in BMAA 17 (1922), II, 37ff). Поскольку иератический текст еще не опубликован, переводы приведены по данному изданию.

(обратно)

97

О возникновении культа Амона см.: Winlock, The Rise and Fall of the Middle Kingdom in Thebes, 90.

(обратно)

98

Sethe K., Amun und die acht Urgoetter von Hermopolis (Berlin Abb., 1929).

(обратно)

99

Breasted, ARE I, § 518.

(обратно)

100

Обоснование того, что это «поучение» было написано от имени Аменемхета I после его смерти, см.: de Buck A. in Melanges Maspero I (MIFAO 66, 1935–1938), 847ff; Gunn B. in JEA 27 (1941), 2ff. Об отношении египтян к мертвым и их представлениях о взаимодействии с умершими см.: Gardiner A.H., Sethe K., Egyptian Letters to the Dead (London, 1928).

(обратно)

101

Erman, LAE, 72f. Пер. с егип. М.А. Коростовцева. Цит. по: Коростовцев М.А. Повесть о Петеисе. М., 1978. С. 222–225. (Примеч. пер.)

(обратно)

102

Evers H.G., Staat aus dem Stein (Munich, 1929); pls. 78–92, 101–104, 111–116, 121–133; Ricketts C. in JEA 4 (1917), 71ff; см. также фото 12а и 12б.

(обратно)

103

Breasted J.H. in AJSL 25 (1908), 106; Clarke S. in JEA 3 (1916), 174ff.

(обратно)

104

Breasted, ARE I, § 676ff. К сожалению, перевод другого примера, предложенного А.М. Блэкманом (Blackman A.M. in JEA 2 (1915), 13f), может иметь несколько значений: его «…скот Речену во время подсчета (?)» может быть переведено и как «…скот во время каждого распределения».

(обратно)

105

Wilson J.A. in AJSL 58 (1941), 235. См. также рис. 14б.

(обратно)

106

Erman, LAE, 14ff. Пер. с егип. И.Г. Лифшица. Цит. по: Сказки и повести Древнего Египта. Л., 1979. С. 9—29. (Примеч. пер.)

(обратно)

107

Clarke S. in JEA 3 (1916), 155ff; Gardiner A.H. in JEA 3 (1916), 184ff; Gardiner A.H., Ancient Egyptian Onomastica (London, 1947), I, 9ff.

(обратно)

108

Пер. с егип. Г.А. Беловой. Цит. по: Белова Г.А. Египтяне в Нубии. М., 1988. (Примеч. пер.)

(обратно)

109

Breasted, ARE I, § 652, 657. Пер. с егип. Н.С. Петровского. Цит. по: Коростовцев М.А., Кацнельсон И.С., Кузищин В.И. (ред.) Указ. соч. С. 36–37. (Примеч. пер.)

(обратно)

110

Пер. с егип. Г.А. Беловой. Цит. по: Белова Г.А. Указ. соч. (Примеч. пер.)

(обратно)

111

Smither P.C. in JEA 31 (1945), 3ff. Пер. с егип. Г.А. Беловой. Цит. по: Белова Г.А. Указ. соч. (Примеч. пер.)

(обратно)

112

Breasted, ARE I, § 311.

(обратно)

113

Erman, LAE, 53.

(обратно)

114

Breasted, ARE I, § 535f, где он назван Хепджефи; Reisner G.A. in JEA 5 (1918), 79ff.

(обратно)

115

Bulletin of the Museum of Fine Arts, Boston, XIII (1915), 72.

(обратно)

116

Anthes R. in ZAS 65 (1930), 108ff.

(обратно)

117

Breasted, ARE I, § 733.

(обратно)

118

Dunham D., Naga-ed-Der Stelae of the First Intermediate Period (London, 1937), pl. 32, 102–104. См. рис. 11а.

(обратно)

119

Breasted, ARE I, § 631.

(обратно)

120

Polotsky J., Zu den Inschriften der 11. Dynastie (Untersuch., XI, 1929) 34, 44.

(обратно)

121

Erman, LAE, 84f.

(обратно)

122

Faulkner R.O. in JEA 10 (1924), 98.

(обратно)

123

Blackman A.M., The Rock Tombs of Meir II (Arch. Surv. 23, 1915), pls. 4, 6, 26, 30. См. рис. 15а и 15б.

(обратно)

124

Davies N.M. and Gardiner A.H., Ancient Egyptian Paintings (Chicago, 1936) I, pls. 51, 41. См. также рис. 16б.

(обратно)

125

The Sakkarah Expedition, The Mastaba of Mereruka (OIP 31, Chicago, 1938), I, pl. 30.

(обратно)

126

Capart J., Une rue de tombeaux ? Saqqara (Brussels, 1907), pl. 67.

(обратно)

127

Sakkarah Expedition II (OIP 39), pls. 160–170. Пер. Д.Г. Редера. Цит. по: Никитина В.Б. и др. Литература Древнего Востока. М., 1962. С. 35. (Примеч. пер.)

(обратно)

128

Из поучения Кагемни. См.: Gardiner A.H. in JEA 32 (1946), 71ff.

(обратно)

129

Erman, LAE, 41.

(обратно)

130

Sethe K., Die alt?gyptischen Pyramidentexte (Leipzig, 1908–1910), II, § 1188–1189.

(обратно)

131

Ibid., § 1149–1150.

(обратно)

132

Ibid., I, § 407.

(обратно)

133

Erman, LAE, 64.

(обратно)

134

Sethe, Die alt?gyptischen Pyramidentexte (Leigzig, 1908–1910), I, § 93–94.

(обратно)

135

Junker H. in JEA 7 (1921), 121ff. Доводы Юнкера, основанные на расовых признаках, подтверждаются результатами археологических раскопок Дж. Рейзнера: Reisner G.A., Excavations at Kerma IV–V (Harvard African Studies 6, Cambridge, 1923), 556.

(обратно)

136

Albright W.F., “The Role of the Cananites in the History of Civilization” in Studies in the History of Culture (1942), 11ff. В этой работе приводится хороший обзор источников, однако автор не уделяет достаточного внимания гиксосам, перемещая акцент на роль хананеев.

(обратно)

137

Edgerton W.F. in Journal of American Oriental Society 60 (1940), 492, no. 44.

(обратно)

138

Sethe K., Die Aechtung feindlicher F?rsten… (Berlin Abh., 1926); Posener G., Princes et payes d’Asie et de Nubie (Brussels, 1940); Posener G. in Chronique d’?gypte 27 (1939), 39ff.

(обратно)

139

Sethe K., Die alt?gyptischen Pyramidentexte I, § 249. См. также таблички Древнего царства, опубликованные в: Junker, G?za VIII (Vienna, 1947), 30ff.

(обратно)

140

Пер. И.А. Стучевского. Цит. по: Стучевский И.А. Рамсес II и Херихор. Из истории Древнего Египта эпохи Рамессидов. М., 1984. С. 7. (Примеч. пер.)

(обратно)

141

Sethe K. in ZAS 65 (1935), 85ff; Montet in Kemi 4 (1933), 191ff.

(обратно)

142

Иосиф Флавий. О древности еврейского народа. Против Апиона I.14. Пер. А.В. Вдовиченко. Цит. по: Филон Александрийский. Против Флакка; О посольстве к Гаю; Иосиф Флавий. О древности еврейского народа; Против Апиона. М.; Иерусалим, 1994. (Примеч. пер.)

(обратно)

143

Там же. (Примеч. пер.)

(обратно)

144

Gardiner A.H. in JEA 32 (1946), 46ff. Фраза «Он не давал божественных приказов» подразумевает, что бог Ра отказался править Египтом до воцарения Хатшепсут.

(обратно)

145

Пер. Г.А. Беловой. Цит. по: Белова Г.А., Шеркова Т.А. (ред.) Сказки Древнего Египта. М., 1998. С. 131. (Примеч. пер.)

(обратно)

146

Там же; Erman, LAE, 165ff.

(обратно)

147

Последнюю главу своей книги Г. Винлок (Winlock H.E., The Rise and the Fall of the Middle Kingdom at Thebes. New York, 1947) посвятил вкладу гиксосов в египетскую культуру. Можно с легкостью согласиться с их вкладом в военное дело – использованием лошадей, колесниц, военной экипировки – и развитие металлургии. Далее автор предполагает, что благодаря гиксосам появились шадуф (колодец с рычаговой системой журавля), вертикальный ткацкий станок, горбатый скот и селекция в животноводстве, лира и лютня и т. д., чем проявляет свою склонность к преувеличению. Невозможность определить происхождение некоторых явлений в египетской культуре не может быть основанием для того, чтобы связывать их появление с завоевателями неизвестного этнического типа, которые пришли неизвестно откуда, были агрессивны и вели преимущественно кочевой образ жизни. Более полные сведения о гиксосах были обобщены Р. Энгбергом (Engberg R.M., The Hyksos Reconsidered. SAOC 18. Chicago, 1939).

(обратно)

148

Hemmy A.S. в JEA 23 (1937), 56.

(обратно)

149

Мы не будем обсуждать присутствие гиксосов в Палестине и Сирии, хотя можно было бы отметить важные изменения, которые произошли в этом регионе в результате их вторжения. На археологических памятниках того времени прослеживаются периоды разрушения, восстановления и некоторое смещение концентрации населения. В частности, Иудейские горы были малонаселенными в более ранние периоды, при гиксосах там появились сравнительно крупные города. В юго-западной части Палестины приобрел значение город Газа, в то время как город Бейт-Йерах к югу от Галилейского моря был разрушен. В Финикии резко пришел в упадок Библ, тогда как средоточием путей от Египта до Кипра и Микен стал Угарит. Исходя из известных нам источников, становится очевидно, что гиксосы полностью изменили ситуацию, прежде сложившуюся в Сиро-Палестинском регионе.

(обратно)

150

Breasted J.H., The Edwin Smith Surgical Papyrus (OIP 3, Chicago, 1930), vol. I, fig. 5.

(обратно)

151

Табличка Карнарвона I: Erman, LAE, 52ff. Фрагменты источника текста – стелы царя Камеса – были найдены в Карнаке: Lacau P. in ASAE 39 (1939), 245ff.

(обратно)

152

Пер. Н.С. Петровского. Здесь и далее надпись цит. по: Коростовцев М.А., Кацнельсон И.С., Кузищин В.И. (ред.) Указ. соч. С. 59–60. (Примеч. пер.)

(обратно)

153

Breasted, ARE II, § 1ff. Яхмес перечисляет своих девятнадцать «рабов и рабынь из военнопленных». Большинство из них носило египетские имена, но среди них есть необычные: Паам, «азиат», и два семитских имени: Истерим, «Иштар – моя мать»; и Таметс, женское имя, сходное с Амос.

(обратно)

154

Breasted, ARE II, § 27.

(обратно)

155

Breasted, ARE II, § 73, 478.

(обратно)

156

Breasted, ARE II, § 39d, 427.

(обратно)

157

Breasted, ARE II, § 636.

(обратно)

158

Breasted, ARE II, § 792.

(обратно)

159

Мы придерживаемся этой точки зрения, хотя и не можем согласиться со сделанной К. Зете интерпретацией начала текста «Анналов Тутмоса III» как отдельного повествования о гиксосском владычестве в Египте и последующей «измене» в Азии (Sethe, ZAS 48 (1910), 74ff). Основные доводы Зете построены на реконструкции утрат текста.

(обратно)

160

Breasted, ARE II, § 67ff.

(обратно)

161

Breasted, ARE II, § 815.

(обратно)

162

Breasted, ARE II, § 138ff.

(обратно)

163

Breasted, ARE II, § 285.

(обратно)

164

Cerny in BIFAO 35 (1935), 41ff.

(обратно)

165

Weil A., Die Veziere des Pharaonenreiches (Strassburg, 1908); Lefebvre G., Histoire des Grands Pr?tres d’Amon de Karnak jusqu’? la XXIe Dynastie (Paris, 1929); G.A. Reisner in JEA, VI (1920), 28 ff, 73f.

(обратно)

166

Anthes R. in Z?S, LXXII (1936), 60ff.

(обратно)

167

Перевод титулов дан по: Матье М.Э. Искусство Древнего Египта. М., 2010. С. 245. (Примеч. пер.); Sethe K., Urkunden der 18. Dynastie (Urk., IV [Leipzig, 1906]), 395–417; Breasted, ARE II, 345–368.

(обратно)

168

Davies, op. cit., 31f.

(обратно)

169

Frankfort H. et al., The Intellectual Adventure of Ancient Man (Chicago, 1946), p. 83f.

(обратно)

170

Davies, op. cit., 88.

(обратно)

171

Davies, op. cit., 87; Breasted, ARE II, § 668.

(обратно)

172

Davies, op. cit., 86; Breasted, ARE II, § 667.

(обратно)

173

Davies, op. cit., 87; Breasted, ARE II, § 669.

(обратно)

174

Edgerton W.F. The Thutmosid Succession (SAOC, 8 [Chicago, 1933]). В нем цитируются источники с противоположной интерпретацией данных.

(обратно)

175

Из политики, описанной в данной книге, было сделано несколько исключений. Военный и политический империализм был известен египтянам и до этого, но как по сути, так и с точки зрения географии он был гораздо менее масштабным. Солдаты присутствовали при разработке синайских рудников уже в правление I династии. В эпоху Среднего царства границы страны протянулись до оазисов на западе и третьего порога Нила в Африке. Уже при VI династии совершались карательные походы в Азию. Однако ни один из правителей до Тутмоса III не сумел получить контроль над такими крупными и населенными территориями. Благодаря различным масштабам его достижения впечатляют гораздо больше.

(обратно)

176

Breasted, ARE II, § 31ff.

(обратно)

177

Согласно надписи в Спеос Артемидосе; Gardiner A.H. in JEA, XXXII (1946), 43ff.

(обратно)

178

Hilzheimer M. in Z?S, LXVIII (1932), 12ff.

(обратно)

179

Breasted, ARE II, 257–258; Breasted, Geschichte Aegyptens (Z?rich, 1936), figs. 223–224.

(обратно)

180

Winlock H.E., Excavations at Deir el Bahri. 1911–1931 (New York, 1942), 105–106, 142–153, 158–159.

(обратно)

181

Джахи – древнеегипетское название Сиро-Палестинского региона. (Примеч. пер.)

(обратно)

182

Mond R. and Myers O.H., The Temples of Armant. A Preliminary Survey (London, 1940), Pl. CIII, 182ff. Ср. с хронологией p. 183, n. b.

(обратно)

183

В дополнение к армантским надписям, упомянутым в предыдущей сноске, следует указать на летописи Тутмоса III, высеченные на стенах Карнакского храма в Фивах; Breasted, ARE II, § 391ff; Nelson H.H., The Battle of Megiddo (Chicago, 1913); Faulkner R. in JEA XXVIII (1942), 2ff; а также стелу в Гебель-Баркале (b) см. в G.A. and M.B. Reisner in ZAS LXIX (1933), 24ff.

(обратно)

184

Revelation 16:16.

(обратно)

185

Пер. Н.С. Петровского (История Древнего Востока. Тексты и документы: Учеб. пособие. М., 2002. С. 72–73). (Примеч. пер.)

(обратно)

186

Yeivin S. in JNES IX (1950), 101ff.

(обратно)

187

Пер. Н.С. Петровского (История Древнего Востока. С. 73–74).

(обратно)

188

Пер. Н.С. Петровского (История Древнего Востока. С. 74). (Примеч. пер.)

(обратно)

189

Английская и американская единица меры, равняется 27,22 кг. (Примеч. пер.)

(обратно)

190

Пер. Н.С. Петровского (История Древнего Востока). (Примеч. пер.)

(обратно)

191

Sethe K., Urkunden der 18. Dynastie (Urk., IV [Leipzig, 1907]), 767: 9.

(обратно)

192

Пер. Н.С. Петровского (История Древнего Востока). (Примеч. пер.)

(обратно)

193

Montet P., Les Reliques de PArt Syrien dans lI’Egypte du Nouvel Empire (Paris, 1937). Хотя автор переоценивает азиатское влияние на древнеегипетское искусство.

(обратно)

194

Breasted, ARE II, § 590.

(обратно)

195

Относительно походов см.: Faulkner R. in JEA, XXXII (1946), 39ff; A.H. Gardiner, Ancient Egyptian Onomastica (London, 1947), I, 153ff.

(обратно)

196

G.A. and M.B. Reisner, op. cit., 28f. Пер. Н.С. Петровского (Хрестоматия по истории Древнего мира. Т. I. Древний Восток. М., 1950. С. 78). (Примеч. пер.)

(обратно)

197

Hogarth D.G. в JEA, I (1914), 9ff.

(обратно)

198

S?ve-S?derbergh T., The Navy of the Eighteenth Egyptian Dynasty (Uppsala, 1946), 34f.

(обратно)

199

Albright W.F. в AJSL LV (1938), 352, n. 41.

(обратно)

200

Несколько преувеличенное описание тяжелых испытаний и опасностей в жизни гонцов см. в: Erman, LAE, 227ff.

(обратно)

201

Ranke H. in ZAS, LVI (1920), 73.

(обратно)

202

Breasted, ARE II, § 461–462.

(обратно)

203

Ibid., § 467.

(обратно)

204

G.A. and M. B. Reisner, op. cit., 34f.; Н.С. Петровского (Хрестоматия по истории Древнего мира. С. 80). (Примеч. пер.)

(обратно)

205

Breasted, ARE II, § 494–495, 514–515, 526–527.

(обратно)

206

Simons J., Handbook for the Study of Egyptian Topographical Lists Relating to Western Asia (Leyden, 1937).

(обратно)

207

W.F. Albright and A. Rowe in JEA XIV (1928), 286f.

(обратно)

208

Rowe A., A Catalogue of Egyptian Scarabs… in the Palestine Archaeological Museum (Cairo, 1936), p. xiii – xlvii. См. таблицы в конце публикации.

(обратно)

209

Helck H.W., Der Einfluss der Milit?rf?hrer in der 18. ?gyptischen Dynastie (Untersuch., XIV [Leipzig, 1939]).

(обратно)

210

Gardiner A.H. in JEA, VI (920o), 99ff.

(обратно)

211

Совр. Тель-Гезер. (Примеч. пер.)

(обратно)

212

Breasted, ARE II, § 821.

(обратно)

213

Erman A. and Ranke H., Aegypten und ?gyptitches Leben im Altertum (T?bingen, 1923), Pl. 40, I.

(обратно)

214

Pendlebury J.D.S., Tell el-Amarna (London, 1935), 120ff.

(обратно)

215

Spiegelberg W. and Erman A. в ZAS, XXXVI (1898), 126ff, P1. XVII.

(обратно)

216

См. гробницу Менхепер-Ра-сенеба, верховного жреца Амона времен Тутмоса III в: N. and N. de G. Davies, The Tombs of Menkheperrasonb, Amnenmose, and Another (TTS, V [London, 1933]), pls. IV, VII.

(обратно)

217

Davies N. de G., The Tomb of Rekhmi-Re at Thebes (New York, 1943), II, pls. XXI–XXIII; Sethe, Urkunden der 18. Dynastie (Urk., IV [Leipzig, 1909]), 1007; Davies N.M. and Gardiner A.H., Ancient Egyptian Paintings (Chicago, 1936), pl. XIV.

(обратно)

218

При Тутмосе III египетский гарнизон базировался в Уллазе в Северной Финикии: G.A. and M.B. Reisner, Ibid., pp. 34f. Вполне вероятно, что в правление Аменхетепа II существовал гарнизон в Угарите. Перевод стелы Аменхетепа II в Карнаке см. в: Legrain G. in ASAE, IV (1903), 126ff, 1. «Величество Его услышало, что несколько [из] азиатов, [которые] были в городе Икет [Угарит?], организовывали заговор, чтобы разработать план для отказа [им] от гарнизона Величества Его».

(обратно)

219

См. самые последние обсуждения в: Albright W.F., Bulletin of the American Schools of Oriental Research (1948), No. 109, 5ff; No. 110, 6ff. Относительно свидетельств присутствия семитов на египетских разработках копий на Синае (в большей степени во времена Среднего царства, нежели начала XVIII династии) см.: Cerny J. in Archiv Orientalni, VII (1935), 384ff.

(обратно)

220

Sethe, op. cit., 531ff. Montet P., Byblos et l’Egypte (Paris, 1928), Texte, 35ff, pI. XXVIII, 2.

(обратно)

221

Breasted, ARE IV, 219; Loud G., The Megiddo Ivories (OIP, vol. LII [Chicago, 1939]), 1ff.

(обратно)

222

О жреце Баала и Астарты в Мемфисе в конце династии см.: Lepsius C.R., Denkm?ler aus Aegypten und Aethiopien, Text (Leipzig, 1897), I, 16.

(обратно)

223

Ranke H., в Studies Presented to F. LI. Griffith (London, 1932), 412ff.

(обратно)

224

Rowe A., The Topography and History of Beth-Shan (Philadelphia, 1930), I, pl. 33.

(обратно)

225

Schaeffer C. F.-A., Ugaritica I (Paris, 1939), 39ff.

(обратно)

226

Gardiner A.H., Late-Egyptian Miscellanies (Bibl. Aeg., VII [19371]). 89.

(обратно)

227

Hayes V.C., Royal Sarcophagi of the XVIII Dynasty (Princeton, 1935). Мы не делаем попыток описать все изменения в искусстве в эпоху XVIII династии. Однако необходимо привести две дополнительные ссылки. Иконография сфинкса эпохи Среднего царства, сидящего неподвижно и смотрящего вперед, использовалась Хатшепсут, но при Аменхотепе III его стали изображать расслабленным, линии стали более плавными, а также изменился поворот головы: Schweitzer U., Lowe and Sphinx irn alten Aegypten (Miin. AF, XV [Gl?ckstadt, 19481]), 47. Древнеегипетский язык, который был официальным до эпохи Среднего царства, устарел еще до начала Нового царства. Он точно стал мертвым языком до 1350 г. до н. э. См.: Edgerton W.F. в JNES VI (1947), Iff. Процесс происходил очень быстро, если учитывать силу традиции.

(обратно)

228

Пер. И.С. Кацнельсона. История Древнего Востока. Тексты и документы. М., 2002. С. 77. (Примеч. пер.)

(обратно)

229

Там же. (Примеч. пер.)

(обратно)

230

Там же. С. 78. (Примеч. пер.)

(обратно)

231

Там же. (Примеч. пер.)

(обратно)

232

Там же. С. 77. (Примеч. пер.)

(обратно)

233

Helck, op. cit., 71ff; Pfl?ger K., Haremhab und die Amarnazeit (Zwickau, 1936).

(обратно)

234

Ср.: White L.A., „Ikhnaton: The Great Man vs. the Culture Process“, в Journal of the American Oriental Society, LXVIII (1948), 91ff («в целом ход событий не изменился бы, если бы Эхнатон был всего лишь слабаком») и критику, с которой на эту статью выступил У.Ф. Эджекртон (Edgerton W.F., ‘The Great Man’: A Note on Methods“, Ibid., 192ff.).

(обратно)

235

Такой точки зрения придерживается Э.А.У. Бадж (Budge E.A.W., From Fetish to God in Ancient in Ancient Egypt (London, 1934), 3f.). «Египтяне были чистой воды монотеистами и поклонялись солнцу». Вряд ли следует называть их монотеизм «генотеизмом». Соответственно, гимны, в которых отразился синкретизм, он опубликовал в ZAZ, XLII (1905), 12ff, а также в Hieratic Papyri in the British Museum, Third Series (London, 1935), I, 38ff, называя их «монотеистическими».

(обратно)

236

Shorter A.W. in JEA XVII (1931), 23ff; XVIII (1932), 110ff; см. также XXII (1936), 3ff.

(обратно)

237

Glanville S.R.K. in JEA, XV (1929), 5f.

(обратно)

238

Erman, LAE, 282ff. Папирус Булак 17 датируется XVIII династией, эпохой доамарской революции. Однако он может относиться к более раннему периоду (хотя и не обязательно с его универсальным смыслом), так как страницы с этим гимном находят в слоях начиная со Второго переходного периода: Hassan S., Hymnes religieux du Moyen Empire (Cairo, 1928), 157ff.

(обратно)

239

Пер. Ю.Я. Перепелкина. Переворот Аменхотепа IV. Ч. 2. М., 1984. С. 176–178. (Примеч. пер.)

(обратно)

240

Там же. (Примеч. пер.)

(обратно)

241

Там же. (Примеч. пер.)

(обратно)

242

Исключением из этого правила является осирический текст, переформулированный в традициях амарнских религиозных представлений. Подробнее см.: Drioton E. in ASAE XLIII (1943), 15ff. Необходимо отметить, что ушебти с сокращенными надписями (имя и титул усопшего) известны уже с правления Тутмоса IV. См. в: Shorter A.W. in JEA XVII (1931), 24.

(обратно)

243

Пер. Н.С. Петровского. Хрестоматия по истории Древнего мира. С. 92. (Примеч. пер.)

(обратно)

244

Erman, LAE, z93 if.; Gardiner A.H. in ZAS, XLII (1905), 12ff.

(обратно)

245

Hieratic Papyri on the British Museum. Third Series. Chester Beatty Gift.

(обратно)

246

Breasted J.H. in AJSL XXV (1908), 51ff.

(обратно)

247

См., в частности: Glanville S.R.K., „Amenophis III and His Successors un the XVIIIth Dynasty“, in Brunton, Great Ones of Ancient Egypt (London and New York, 1930), 105ff. Из этой статьи многое взято для данной главы.

(обратно)

248

Newberry P.E., in JEA, XIV (1928), 3ff; Gardiner A.H., Ibid., 10f.

(обратно)

249

Gardiner A.H., Op. cit., 216.

(обратно)

250

Carter H., Mace A.C., The Tomb of Tut-ankh-Amen, I (London, 1923); Carter H., Op. cit., II (1927), III (1933).

(обратно)

251

Ibid., II, 109, 122, 135f, pls. LXXVII, LXXXII, LXXXVIII; III, 89ff; pl. XXVII.

(обратно)

252

Sayce A.H., in Ancient Egypt, 1922, 66f; ibid., 1927, 33ff; JEA XII (1926), 168ff. Steindorff and Seele, Op. cit., 222f. Предполагают, что речь шла скорее о вдове Эхнатона, чем о вдове Тутанхамона.

(обратно)

253

Breasted, ARE III, § 1ff.

(обратно)

254

Ibid., § 45ff; Pfl?ger K. in JNES V (1946), 260ff.

(обратно)

255

Здесь и далее пер. Н.С. Петровского. Цит. по: Хрестоматия по истории Древнего Востока. Т. 1. С. 100–103. (Примеч. пер.)

(обратно)

256

Позднее Страбон зафиксировал аналогичное использование другой приграничной крепости, современной Эль-Ариш, в качестве места ссылки осужденных после отрезания носов. Городок был назван Риноколура: The geography of Strabo (Loeb, London, 1930). Т. VII. P. 279: 16.2.31.

(обратно)

257

С. 248–250 источника ниже.

(обратно)

258

С. 159 источника выше.

(обратно)

259

Например, на закате XX династии. См.: ?ern? J. in ZAS LXV (1939), 129f.; Sethe K., op. cit., LXVI (1931), 1ff.

(обратно)

260

Gardiner A.H. in в JEA, VI (1920), 99ff.

(обратно)

261

Breasted, ARE III, § 101.

(обратно)

262

Rowe A., The Topogaphy and History of Beth-Shan (Philadelphia, 1930), I, 24ff.

(обратно)

263

Breasted, ARE III, § 141ff; P?zard M. in Syria, III (1922), 108ff.

(обратно)

264

Griffith F.Ll. in JEA XIII (1927), 193ff; Edgerton W.F. in JNES VI (1947), 219ff.

(обратно)

265

Sethe K., Urkunder des alern Reichs *Urk., I [Leipzig, 1933]), I, 170ff.

(обратно)

266

Ibid., 280ff.

(обратно)

267

Перевод О.И. Павловой. Цит. по: История Древнего Востока. Тексты и документы / Под ред. В.И. Кузищина. М., 2002. С. 50–51. (Примеч. пер.) Breasted, ARE I, § 778; по датированию ср.: Winnlock H.E., The Rise and Fall of the Middle Kingdom in Thebes (New York, 1947), 108ff.

(обратно)

268

То, насколько может отличаться интерпретация тех же сведений, см.: Wolf W., Individuum und Gemeinschaft in der ?gyptischen Kultur (Leip. AS, I [Gl?ckstadt, 1935]). В отличие от тезиса, рассмотренного в настоящей книге, Вольф не видит проявлений индивидуального до появления империи.

(обратно)

269

Breasted, ARE III, § 194, 180.

(обратно)

270

Интересную, хотя и смелую попытку соотнести такие мифы с восточными свидетельствами и археологическими находками см. в: Pendlebury J.D.S. in JEA XVI (1930), 75ff.

(обратно)

271

Об идентификации народов всегда велись жаркие споры. Последнюю версию см. у G. Bonfante в American Journal of Archeology, L (1946), 251ff. См. также: Wainwright G.A. in JEA XXV (1939), 148ff.

(обратно)

272

Yeivin S. in JNES IX (1950), 101ff.

(обратно)

273

Kuentz Ch., La Bataille de Qadech (NIFAO, LV [1928]); Wilson J.A. in AJSL XLIII (1927), 266ff.

(обратно)

274

Buck A. de, Het typische en bet individueele by de Egyptenaren (Leiden, 1929). Фрагменты текстов, прославляющих Тутмоса III в высокопарном стиле Рамсеса II, см.: Botti G. in Rendiconti. Atti della R. Accademia Nazionale dei Lincei, XXXI (1923), 348ff.

(обратно)

275

Breasted, ARE III, § 352ff; M?ller W.M., Egyptological Researches, II, pls. 37–38, 44–45, 100–103; Sethe K. в ZAS XLIV (1907), 36ff.

(обратно)

276

Langdon S., Gardiner A.H. in JEA VI (1920), 179ff.

(обратно)

277

Здесь и далее пер. Н.С. Петровского. Цит. по: История Древнего Востока. Тексты и документы / Под ред. В.И. Кузищина. М., 2002. С. 83–86. (Примеч. пер.)

(обратно)

278

Breasted, ARE III, § 580.

(обратно)

279

Здесь и далее пер. И.А. Стучевского. Цит. по: Стучевский И.А. Рамсес II и Херихор. Из истории Древнего Египта эпохи Рамессидов. М., 1984. С. 41–44. (Примеч. пер.)

(обратно)

280

Kuentz Ch. in ASAE XXV (1925), 181ff; Lefebre G., Ibid., 34ff.

(обратно)

281

Согласно традиции, между Финикией-Палестиной и Египтом, фактически на северо-востоке Дельты, вероятнее всего, Танисе: Gardiner A.H. in JEA XIX (1933), 122ff; XXX (1944), 60.

(обратно)

282

Erman, LAE, 270f, 206f.

(обратно)

283

75 лет спустя после смерти Рамсеса II Рамсес IV просил бога, чтобы стать более стойким, чем был Рамсес II «в свои шестьдесят семь лет», и чтобы бог даровал ему такую же долгую жизнь: Breasted, ARE IV, § 471. О легендарной роли Рамсеса ср.: Sethe K. in Untersuch, II, 3ff.

(обратно)

284

Borchardt L., in ZAS LXXII (1936), 52ff. О празднике см.: Frankfort H., Kingship and the Gods (Чикаго, 1948), 79ff.

(обратно)

285

Spiegelberg W. in Recueil de Travaux… XVI (1894), 64.

(обратно)

286

Пер. К. Бальмонта. (Примеч. пер.)

(обратно)

287

Cf. Diodorous Siculus, I, 47. См. фото 29а.

(обратно)

288

Erman, LAE, 278f.

(обратно)

289

Breasted, ARE III, § 569ff. О ливийцах см.: Wilson J.A. in AJSL LI (1935), 73ff; H?lscher W., Libyer und Aegypter (M?n, AF IV).

(обратно)

290

Пер. С.М. Зусманович. (Примеч. пер.)

(обратно)

291

Об обсуждении некоторых из этих вопросов см.: Wright G.E. in The Biblical Archaeologist, III (1940), 25ff.

(обратно)

292

Breasted, ARE IV, § 398–399.

(обратно)

293

Ibid., § 225, 281, 338.

(обратно)

294

Ibid., § 466.

(обратно)

295

Rowe A. in ASAE XL (1940), 45f.

(обратно)

296

Breasted, ARE IV, § 423, 439f.

(обратно)

297

Erman, LAE, 198f.

(обратно)

298

Breasted, ARE III, § 636ff; ср. § 630ff.

(обратно)

299

Wilson, op. cit., p. 76ff.

(обратно)

300

Rowe A., The Topography and History of Beth-Shem (Philadelphia, 1930), pl. 51; Loud G., The Megiddo Ivories (OIP, t. LII; Chicago, 1939), II; Breasted, ARE IV, § 219, 226, 384.

(обратно)

301

Breasted, ARE IV, § 403. О войне с «народами моря» см.: Ibid., § 59ff; Edgerton W.F., Wilson J.A., Historical Records of Ramses III (SAOC, 12 [Chicago, 1936]), 35ff.

(обратно)

302

Gardiner A.H., Peet T.E., The Inscriptions of Sinai, I (EES, XXXVI [1917]), 15.

(обратно)

303

O. Eissfeldt, Philister und Ph?nizier (“Der alte Orient”, XXXIV, 3 [Leipzig, 1936]).

(обратно)

304

1 Цар., 13: 19–10. (Примеч. пер.)

(обратно)

305

Erman, LAE, 150, 161, 169, 214ff.

(обратно)

306

Ibid., 230.

(обратно)

307

В частности: Повесть о Синухете (Erman, LAE, 14ff), Сатира на профессии (Ibid., 67ff), Поучение Аменемхета I, (Ibid., 72ff) и Гимн Нилу (Ibid., 67ff). Список сочинений египетской литературы см.: Posener G., Revue d`?gyptologie, VI (1949), 27ff.

(обратно)

308

Erman, LAE, 188ff/

(обратно)

309

Hieratic Papyri in the British Museum. Third Series. Chester Beatty Gift, ed. A.H. Gardiner (London, 1935), I, 38ff. Здесь и далее пер. А. Ахматовой и В. Потаповой. Цит. по: Поэзия и проза Древнего Востока. Библиотека всемирной литературы. Серия 1. Т. 1. М., 1973. С. 102–104. (Примеч. пер.)

(обратно)

310

Gardiner A.H., Ancient Egyptian Onomastica (London, 1947), III vol.

(обратно)

311

Erman, LAE, 280f.

(обратно)

312

Ibid., 293ff.

(обратно)

313

Ibid., 150, 161, 165, 167ff.

(обратно)

314

Hieratic Papyri in the British Museum, Third Series, Chaster Beatty Gift, ed. A.H. Gardiner (London, 1935), 2ff.

(обратно)

315

Gardiner A.H., The Library of A. Chester Beatty (London, 1931), 35. Пер. А. Ахматовой и В. Потаповой. Цит. по: Поэзия и проза Древнего Востока. С. 87–88. (Примеч. пер.)

(обратно)

316

Ibid., 34. Другие примеры любовных песен см.: Erman, LAE, 242ff. Пер. А. Ахматовой и В. Потаповой. Цит. по: Поэзия и проза Древнего Востока. С. 87.

(обратно)

317

Kuentz Ch., La Bataille de Qadech (MIFAO, LV [1928]), 168, 179, pls. XL, XLI; J.H. Breasted, A History of Egypt (New York, 1905), p. 434.

(обратно)

318

Erman, LAE, 214ff; Gardiner A.H. Egyptian Literary Tests. Series I (Leipzig, 1911).

(обратно)

319

Erman A., Ramke H. Aegypten und ?gyptisches Leben im Altertum? 620; Farina G. La Pittura Egiziana (Milan, 1929), pl. CCV.

(обратно)

320

Gardiner A.H. The Library of A. Chester Beatty (London, 1931), 8ff.

(обратно)

321

Heiratic Papyri in the British Museum. Third Series. Chester Beatty Gift, ed. A.H. Gardiner (London, 1935), P. 116ff.

(обратно)

322

Erman, LAE, 47ff.

(обратно)

323

Buck A. de JEA XXIII (1937), 152ff; Breasted, ARE IV, § 416ff.

(обратно)

324

Здесь и далее пер. И.М. Лурье. Цит. по: Лурье И.М. Очерки древнеегипетского права XVI–X вв. до н. э. Памятники и исследования. Л., 1960. С. 298–306. (Примеч. пер.)

(обратно)

325

Edgerton and Wilson, op. cit., 67.

(обратно)

326

Breasted, ARE IV, § 226, 224. Перевод папируса Брестедом начинается с § 151.

(обратно)

327

По поводу значения этих списков по-прежнему ведутся споры, поэтому предлагаемое нами деление на категории может быть неточным. Но даже если это так, записи о богатстве храмов поражают воображение. См.: Schaedel H.D. Die Listen des grossen Papyrus Harris (Leip. AS, VI [Gl?ckstadt, 1936]); Gardiner A.H. в JEA, XXVII (1941), 72f.

(обратно)

328

Breasted, ARE IV, § 166–167; Schaedel, op. cit, 56f.

(обратно)

329

Gardiner A.H. The Wilbour Papyrus, esp. II, 197ff.

(обратно)

330

Ibid., III, 26: 35–27: 10

(обратно)

331

Ibid., II, 204, Lefebvre G, Histoire des Grands Pr?tres dAmon de Karnak (Paris, 1929), 264ff.

(обратно)

332

Frankfort H. Kingship and the Gods (Chicago, 1948), 7f.

(обратно)

333

Breasted J.H. A History of Egypt (New York, 1905), 509; pl. 177. Фото в данной книге 29б.

(обратно)

334

?ern? J. “Fluctuations in Grain Prices during the Twentieth Egyptian Dynasty”, Archiv Orient?ln?, VI (1933), 173ff

(обратно)

335

Около 21/₄ бушеля (0,08 м³) пшеницы за 91 г (около 3 тройских унций) меди.

(обратно)

336

Peet T.E. The Great Tomb-robberies of the Twentieth Egyptian Dynasty (Oxford, 1930), I, 9ff.

(обратно)

337

Иероглифическую транскрипцию см.: Gardiner A.H. Rames-side Administrative Documents (Лондон, 1948), P. xviff, 45ff. Самый поздний подробный анализ текста можно найти только в: Spiegelberg W., Arbeiter und Arbeiterbewegung… unter den Ramessiden.

(обратно)

338

Botti G, Peet T.E. Il Giornale della Necropoli di Tebe (Turino, 1928). 4: 2–5: 17; 26: 6—10.

(обратно)

339

Ibid., 55: 24–56: 4.

(обратно)

340

?ern? J. Late Ramesside Letters (Bibl. Aeg. IX [1939]), 69f; ср.: Gardiner A.H. in JEA, XXVII (1941), 23.

(обратно)

341

Около 775 бушелей (28,19 м³).

(обратно)

342

Gardiner in JEA XXVII (1941), 30–32.

(обратно)

343

Около 1575 бушелей (57,28 м³).

(обратно)

344

Gardiner, op. cit. 60–62.

(обратно)

345

Peet T.E. JEA XII (1926), 258.

(обратно)

346

Например: Botti and Peet, op. cit., 4: 2ff.

(обратно)

347

Gardiner A.H. JEA XXVII (1941), 41; The Wilbour Papyrus, II, 80f.

(обратно)

348

Так у H. Kees, Herihor une die Aufrichtung des Gottesstaates (G?tt. GN, 1936), 4ff. T.E. Пит (Peet T.E. JEA XII (1926), 254ff) склонялся к отнесению восстания между тринадцатым и семнадцатым годами правления Рамсеса IX.

(обратно)

349

Peet, The Great Tom-robberies; Capart J., Gardiner A.H., Walle B. van de в: JEA XXII (1936), 169ff.

(обратно)

350

Reisner G.A. Bulletin of the Museum of Fine Arts, Boston, XXVI (1928), 76ff.

(обратно)

351

Здесь и далее пер. И.М. Лурье. Цит. по: Лурье И.М. Очерки древнеегипетского права XVI–X вв. до н. э. Памятники и исследования. Л., 1960. С. 220–298. (Примеч. пер.)

(обратно)

352

Waiwritght G.A. JEA XXIV (1938), 59ff, приводит некоторые занимательные параллели с современными демонстрациями.

(обратно)

353

Kees H. Herihor und die Aufrichtung des Gottesstaates (G?tt GN [1936]).

(обратно)

354

Около 1¹/₄ тройского фунта (0,5 кг) золота и 7¹/₂ тройского фунта (2,8 кг) серебра. Если принять соотношение ценности золота к серебру, равное 1:2, как было в правление XX династии (Peet, The Great Tomb-robberies, 101), в пересчете на золото это составит 20¹/₂ дебен, или 5 тройских фунтов (1,9 кг).

(обратно)

355

Придерживаясь соотношения, приведенного в предыдущей ссылке, мы вычислим, что это около 6 тысяч дебен золотом.

(обратно)

356

Erman, LAE, 174ff; Breasted, ARE IV, § 563ff.

(обратно)

357

Из последнего пассажа видно, что Закар-Баал держал при дворе певицу и, вероятно, слугу из Египта (по крайней мере, если судить по имени этого человека, которого звали Пенамон). Когда корабли тевкров прибыли, чтобы арестовать Унамона за кражу серебра, Закар-Баал отказался выдавать посланника Амона и отослал его на корабле, чтобы тот попытался сбежать. Конец папируса, к сожалению, отсутствует.

(обратно)

358

Blackman A.M. JEA XXVII (1941), 83ff; Breasted, ARE IV § 792.

(обратно)

359

1 Цар., 14: 25–26; Breasted, ARE IV, § 709ff; Lamon R.S., Shipton G.M. Megiddo I (OIP, t. XLII [Chicago, 1939]), 60f.

(обратно)

360

Breasted, ARE IV, § 816ff. Об эфиопском господстве см.: Macadam M.F.L. The Temples of Kawa, I (London, 1949), 119ff; Dunham D. in American Journal of Archeology, L (1946), 378ff.

(обратно)

361

Breasted, op. cit., § 940.

(обратно)

362

Геродот. II. 30; Диодор Сицилийский. I. 67.

(обратно)

363

2 Цар., 18: 21; Ис., 36: 6.

(обратно)

364

Posener G. La Premi?re Dommination Perse en ?gypte (“Biblioth?que d’?tude”, XI [Cairo, 1936]).

(обратно)

365

Frankfort H. in Brunton W. Great Ones of Ancient Egypt (London; New York, 1930), 177 показывает контраст между искусством времен XXV династии, являющимся «удачным сочетанием энергии, глубокого уважения к прошлому и реалистичного мироощущения», и произведениями XXVI династии, «длинным рядом ничего не выражающих одинаковых лиц с приклеенной детской улыбкой удовлетворенности прошлым, при созерцании которых можно почти забыть бесславное настоящее».

(обратно)

366

Lansing A. in BMMA (July 1920, II), 15.

(обратно)

367

Davies N. de G. The Rock Tombs of Deir el Gebr?wi, I (Arch. Surv. XI [1902]), 36ff; Pls. XXIVf.

(обратно)

368

Klebs L. Die Reliefs des alten Reiches (Heidelberg, 1915), Die Reliefs und Malereien des mittleren Reiches (1922), Die Reliefs und Malereien des neuen Reiches (1934).

(обратно)

369

N. de G. Davies, The Tomb of Nakht at Thebes (Tytus, I [1917]), 30f.

(обратно)

370

Например: Davies G. Two Ramesside Tombs at Thebes (Tytus, V [1927]).

(обратно)

371

Davies, The Tomb of Nakht, 23f; Steindorff G., Wolf W. Die thebanische Graberwelt (Leip. AS, IV [Gl?ckstadt, Hamburg, 1936]), 64f.

(обратно)

372

N. de G. Davies, The Rock Tombs of El Amarna, II (Arch. Surv. XIV [1905]), pls. VIIf; III (1905), Pl. XIX; Aegyptische Inschriften aus den koniglichen Museen zu Berlin, II (Leipzig, 1924), 127.

(обратно)

373

Erman, LAE, 301.

(обратно)

374

Davies N. de G. and Gardiner A.H. The Tomb of Amenemh?t (TTS I [1915]), 99.

(обратно)

375

Kuentz Ch. in Comptes rendus. Acad?mie des Inscriptions et Belles-Lettres (Paris, 1931), 321ff.

(обратно)

376

Erman, LAE, 297.

(обратно)

377

В самой поздней версии Книги мертвых ка в традиционном понимании заменяется на судьбу в более современной трактовке. «Давай сладкое дыхание его ноздрям каждый день, чего желает его ка» или демотич.: «Давай сладкое дыхание его ноздрям каждодневно, ибо это то, чего жалеет его судьба»: M?ller G. Die beiden Totenpapyrus Rhind (Leipzig, 1913), 48.

(обратно)

378

Так называемая исповедь отрицания грехов: Maystre Ch. Les D?clarations d’lnnocence (Книга мертвых, глава 125), (Cairo, 1937).

(обратно)

379

Development of Religion and Thought (New York, 1912), 344ff; Dawn of Conscience (New York, 1933), 312f.

(обратно)

380

В JEA III (1916), 81ff.

(обратно)

381

О святилищах таких рабочих, расположенных на склонах гор и посвященных местным божествам, см.: Davies N. de G. in Melanges Maspero, I (MIFAO LXVI [1934]), 241ff.

(обратно)

382

Визирь и верховный жрец Амона при Аменхотепе III сказал: «Я достиг этого (состояния) через спокойствие и хладнокровие»: A. Varille in BIFAO XXX (1930), 504. Верховный жрец Амона при Рамсесе II сказал: «Я был ценным слугой его господину, истинно и к месту хранил молчание»: Deveria T. Memoires et Fragments (“Bibliotheque ?gyptologique”, IV [Paris, 1896]) 279; ср. 281. О «молчании» в значении повиновения см. ниже.

(обратно)

383

Breasted, op. cit.; Gunn, op. cit. Самые ранние тексты этого жанра могут относиться к концу амарнского периода: Gardiner A.H. in JEA XIV (1928), 10f.

(обратно)

384

Другая формулировка, связанная с нормальной греховностью человека, приведена ниже: «Бог (всегда) удачлив, а человек всегда неудачлив».

(обратно)

385

Erman, LAE, 307–308, молитва Амону о помощи бедному человеку в суде, поскольку он не смог заполучить благосклонность судей с помощью взяток.

(обратно)

386

Единственное исключение из этого утверждения, которое мы можем обнаружить, есть в «Поучениях Кагемни» (Erman, LAE, 66f; Gardiner A.H. in JEA XXXII [1946], 71ff): «Пусть процветает робкий человек, обычный человек восхваляется… пусть их доброе имя становится известным, в то время как их искусство молчит в твоих устах, так чтобы ты мог быть поднят (до более высоких позиций)». Такое изречение ясно показывает, что уже в ранний период скромность уважали, однако оно кажется единичным и вступает в противоречие с высокой ценностью ораторского искусства для автора Поучений Птаххотепа, написанных приблизительно в тот же период. Строка 166 Поучения Птаххотепа сильно повреждена и не поддается адекватному переводу. Хотя в списке эпохи Нового царства молчаливость оценивается высоко, если переводить этот фрагмент следующим образом: «Огради уста свои в том, что от тебя зависит, так чтобы уважение оказывалось молчащему», он кажется плохо связанным с предыдущим советом о свободном общении с богами. Более древняя версия могла предостерегать от алчности в отношении чьей-либо собственности: «Не отверзай уст перед зависящими от тебя, самое великое, чего ужасом молчания можно достичь». Использованное здесь слово «ужас» означает скорее непринятие чего-либо, чем уважение.

(обратно)

387

Erman, LAE, 55f. Этот же документ рекомендует ясные и уверенные речи и только после этого твердое молчание (Ibid., 59, № 15) или только молчание, если говорящий не обладает искусством хорошо говорить (Ibid., 61, № 24).

(обратно)

388

Ibid., 120. Нападая на высокопоставленного наместника, крестьянин убедил его не отвечать просителю «с приветливостью молчуна» (Ibid., 129).

(обратно)

389

Ibid., 56.

(обратно)

390

Ibid., 110.

(обратно)

391

Ibid., 118.

(обратно)

392

Пер. Р.И. Рубинштейн. Хрестоматия по истории Древнего Востока. Ч. I. М., 1980. С. 31. (Примеч. пер.)

(обратно)

393

Polotsky J. Zu den Inschriften der 11 Dynastie (Untersuch., XI [1929]), 34, 44ff.

(обратно)

394

Griffith F. LI. in JEA XII (1926), 191ff. О взаимосвязи между Поучениями Аменемопе и еврейской Книгой притчей Соломоновых, особенно 22: 17–24: 22, см. Simpson D.C. in JEA XII (1926), 232ff. Несмотря на наше отношение к гимну Атону и Псалму 104, мы считаем, что в данном случае имеет место прямая связь между двумя дидактическими сочинениями, а текст Аменемопе являлся исходным. Судя по всему, вторичность произведения еврейской литературы доказана. Оба текста могут относиться к XVII–XVI вв. до н. э., а их взаимосвязь является следствием свободного межкультурного взаимодействия.

(обратно)

395

Griffith, op. cit., 201.

(обратно)

396

Erman, LAE, 240.

(обратно)

397

Ibid, 81; Gunn Р.B. in JEA XII (1926), 283.

(обратно)

398

Griffith, op. cit., 219f. Позволь старику «бить тебя, руки свои при этом держи под мышками; пусть проклинают тебя, пока ты молчишь. Утром, если ты придешь к нему, он даст пищу тебе» (Ibid., 223).

(обратно)

399

Hieratic Papyri in the British Museum. Third Series. Chester Beatty Gift, ed. by A.H. Gardiner, 1935, I, 42, 30.

(обратно)

400

Griffith, op. cit., 202. Ср. добродетели «тихого человека в храме» (Ibid., 203) и пассаж из «Поучений Ани»: «Не говори много, храни молчание и будешь счастлив. Не будь болтлив. Жилищу бога противен крик. Молись любящим сердцем, все слова в котором сокрыты, и он сделает то, что надо тебе» (Erman, LAE, 136). Противопоставление «молчаливого» и «вспыльчивого» также содержится в молитве Тоту: освежающий колодец для томимых жаждой «запечатан для тех, кто отверзает свой рот, но открыт тем, кто хранит молчание. Когда приходит тишина, колодец появляется, но болтун засорит его» (Ibid., 305f).

(обратно)

401

Jacobsen T. in Frankfort H. et al., The Intellectual Adventure of Ancient Man (Chicago, 1946), p. 202ff: «В цивилизации, рассматривающей вселенную как государство, послушание по необходимости должно признаваться высшей добродетелью… В Месопотамии «хорошая жизнь» есть «жизнь послушная».

(обратно)

402

Griffith, op. cit., 216, 221.

(обратно)

403

Ibid., 221.

(обратно)

404

Геродот. II. 123; Диодор Сицилийский. I. 98; Плутарх. De Iside. 72.

(обратно)

405

В особенности главы 76–88 Книги мертвых. Например, гл. 76 озаглавлена: «Заклинание для обретения любой формы, в которой [заклинатель] захочет показаться».

(обратно)

406

Геродот. II. 37ff, 58, 77, 83

(обратно)

407

Геродот. II. 164f; Диодор Сицилийский. I. 73.

(обратно)

408

Геродот. II. 37, 59, 79.

(обратно)

409

Диодор. I. 70–71. Пер. А.Г. Алексаняна и Д.В. Мещанского. (Примеч. пер.)

(обратно)

410

A Study of History (Oxford, 1947), 30.

(обратно)

411

Ср.: Luschan F. von in Der Alte Orient, XIII, 4 (Leipzig, 1912). Наши фото. 31а и 31б.

(обратно)

412

Ср.: Kantor H.J. in American Journal of Archaeology, LI (1947), 17ff. См. наш рис. 31в.

(обратно)

413

Breasted J.H. The Edwin Smith Surgical Papyrus (OlP, t. III [Chicago, 1930]]), I, 17f.

(обратно)

414

Исключением из этого обобщения может стать политика Тутмоса III, который удерживал в Египте сыновей азиатских князей в качестве заложников, в результате чего те восприняли египетскую культуру и образ мыслей. Обобщение по-прежнему справедливо, если целью такого удержания в Египте было сохранение их в качестве заложников для гарантии безопасного поведения их отцов, а не для их приобщения к египетскому образу жизни. Кроме этого, упоминаний о миссионерском рвении египтян крайне мало.

(обратно)

Оглавление

Предисловие

Глава 1 Черная земля: географические факторы Египта

Глава 2 Из глины: долгая борьба в додинастическое время

Глава 3 В поисках безопасности и порядка: I–III династии (около 3100–2700 до н. э.)

Глава 4 Царь и бог: IV–VI династии (около 2700–2200 до н. э.)

Глава 5 Первый недуг: VII–XI династии (около 2200–2050 до н. э.)

Глава 6 Добрый пастырь: XI–XII династии (около 2050–1800 до н. э.)

Глава 7 Великое унижение: XIII–XVII династии (около 1800–1550 до н. э.)

Глава 8 Дальние границы: Начало XVIII династии (ок. 1550–1375 до н. э.)

Глава 9 Неотвратимый конфликт: поздняя XVIII династия (около 1375–1325 до н. э.)

Глава 10 Где же былая слава? XVIII–XX династии (около 1325–1100 до н. э.)

Глава 11 Надломленный тростник: поздняя империя и послеимперский период (1350 до н. э. и далее)

Принятые сокращения

Карты

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © читать книги бесплатно